Том 15. Эпоха Просвещения [Юрий Иовлев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ J

ЭПОХА

ПРОСВЕЩЕНИЯ

MNCYCWPlSnm,.

ЩС ПО N ft л 1И Г. U А (s т* * *: D3US S С Л Е К С' К V / злкь x'siv I. v

шшш

МИНСК МОСКВА ХАРВЕСТ ACT 2000

УДК 940.2(03) ББК 63.3(0)51 В 84

Авторы:

А. Н. Бадак, И. Е. Войнич, Н. М. Волчек, О. А. Воротникова,

А. Глобус, А. С. Кишкин, Е. Ф. Конев, П. В. Кочеткова,

В. Е. Кудряшов, Д. М. Нехай, А. А. Островцов,

Т. И. Ревяко, ГИ. Рябцев, Н. В. Трус, А. И. Трушко,

С. А. Харевский, М. Шайбак

Редакционная коллегия:

И. А. Алябьева, Т. Р.Джум, С. М Зайцев,

В. Н. Цветков, Е. В. Шиш

Охраняется законом об авторском праве. Воспроизведение всей книги или любой ее части запрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

В 84 Всемирная история: Эпоха просвещения / А. Н. Бадак, И. Е. Войнич, Н. М. Волчек и др. — Мн.: Хар-вест; М.: ACT, 2000. — 512 с.

ISBN 985-433-949-1.

Одному из самых интересных исторических этапов посвящен 15 том «Всемирной истории». Реформы Петра, зарождение немецкого абсолютизма, регентство и начало революции во Франции — все это и много другой дополнительной информации получит читатель в 15 томе.

УДК 940.2(03) ББК 63.3(0)51

ISBN 985-433-949-1 (т. 15) ISBN 985-433-989-0

© Оформление. Харвест, 2000

ГЛАВА 1

РОССИЯ ВРЕМЕН ПРЕОБРАЗОВАНИЙ ПЕТРА I


Европа XVII века заканчивалась на восточной границе Польши. Это было очевидно всем — как европейцам, гак и россиянам — и не вызывало споров, подобных сегодняшним. Де ла Фротье, автор популярного в свое время «Путешествия в Санкт-Петербург или Новых воспоминаний

о России», назвал «Московию» краем света.

По его свидетельству, для путешественника, которому приходилось по пути в Персию вступать на территорию Московского государства возле Смоленска, «Московия» представала как «великая и обширная» страна, «дикая, пустынная, болотистая, покрытая зарослями кустарника» и лесами, «пересеченная болотами, кои переезжают по гатям» (между Москвой и Смоленском насчитывалось более 600 переходов такого рода, «зачастую в весьма скверном состоянии»), страна, где все выглядит не таким, как в иных странах, пустынная («можно проехать 20 или 30 миль, не унидев ни одного города или деревни»), с отвратительными дорогами, мучительными для путника даже в хорошее премя года...

Наконец, это страна, «столь наглухо закрытая для въезда, что невозможно в нее проникнуть или покинуть ее тайком, без дозволения или охранной грамоты великого князя».

Себастьян Куберо, подданный испанской короны, предаваясь воспоминаниям о путешествии из Вильно в Москву около 1680 г., утверждал, будто «вся Московия — сплошной лес», где нет иных деревень, кроме тех, что поставлены на вырубках.

Даже в середине XVIII века путешественник, проехавший дальше Митавы (ныне Елгава), столицы Курляндии, не мог более нигде найти приюта, кроме как на «убогих постоялых дворах», содержавшихся евреями, где «приходилось укладываться спать вперемежку с коровами, свиньями, курами, утками, коих источаемые запахи еще усиливала всегда чересчур раскаленная печка».

Очевидно, что петровские преобразования, занимающие центральное место в истории России XVIII века, не смогли одним махом изменить страну, ее социально-экономический «акцент» и, тем паче, строй.

Крепостная неволя усилилась, соответственно положение дворянства упрочилось... Но вместе с этим стало более заметной силой и российское купечество.

Реформы Петра оказали глубокое влияние на последующее развитие России. Между Российской империей XVII века и Российской империей XVIII века лежит пропасть.

И дело, конечно, не в том, что россиянин 1700-х годов был обязан брить бороду, а в том, что петровская Россия располагала первоклассной армией и флотом, упорядоченными (сравнительно, конечно) административными учреждениями, более развитой промышленностью, и, наконец, учеными-просветителями, обеспечившими общий подъем науки и культуры.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ РОССИИ КОНЦА XVII В.

МОЛОДЫЕ ГОДЫ ПЕТРА I

Конец века в России отличался небывало ожесточенной борьбой политических группировок. Рядовые дворяне постепенно оттирали родовитую боярскую знать. Новая служилая знать получала чины и крупные земельные пожалования.

Был ограничен рост церковного землевладения — Уложение 1649 года категорически запретило монастырям приобретение новых вотчин.

Л.Керсновский («История русской армии», М., «Голос», 1992), назвал XVII век веком упадка русской государственности. Правление царя Алексея нельзя было назвать удачным даже несмотря на присоединение Хмельницким Украины. Царская власть ослабла. Самодержавие по сути осуществлялось лишь на бумаге.

Налицо было государственное банкротство, выразившееся в конце концов в чеканке медных рублей. Простая полицейская мера Годунова теперь была превращена в крепостное право.

Умирая, царь Алексей Михайлович оставил страну в состоянии несравненно худшем, чем принял.

В военном отношении Россия была практически бессильной. Москва платила ежегодную дань крымскому хану, опустошавшему Украину и низовые области. Только в 1688 году турки увели в рабство свыше 700 ООО человек.

Русскими невольниками были переполнены восточные и западные рынки. Как свидетельствует известный славист профессор В.И. Ла-манский, с XV века в продолжение 4 столетий Русь и Украина, а также часть Польши лишились от 3 до 5 миллионов жителей обоего пола, насильно уведенных в турецкую неволю и проданных в рабство.

Вот что он пишет по исследовании архивов Венецианской республики: «Венецианские посланники XVI века говорят, что вся прислуга Константинополя у турок и христиан состояла из этих русских рабов и рабынь. Не было нянек и кормилиц, если крымцы долго не чинили набегов на Восточную и Западную Русь. Русские рабыни встречаются еще в XV веке в разных городах Италии. Немало было русских рабов и у мамелюков в Египте. С конца XVI века, в XVII и даже в XVIII столетии Венеция и Франция употребляли русских рабов на военных галерах как гребцов-колодоч-ников, вечно закованных в цепи. Кольбер особенно не жалел денег на покупку этих рабов на рынках Леванта, а Благочестивый Людовик XIV только иногда прибавлял, чтобы эти Russians не были «схизматик». В таких размерах совершалась в XV —XVIII веках торговля русскими невольниками и невольницами в Европе. Лишь покорением Крыма положен был конец этой позорной для Европы торговле христианскими рабами»...

Москве приходилось ограничиваться лишь пассивной обороной: от Брянска на Тулу и Каширу — и дальше на Рязань — была проведена укрепленная сторожевая линия, оставлявшая, однако, беззащитными не только новопри-соединенную Украину, но и коренные области Московской Руси — нынешние Курскую, Орловскую и большую часть Тульской губернии.

СТРЕЛЕЦКОЕ ВОССТАНИЕ 1682 Г.

ПРАВЛЕНИЕ ЦАРЕВНЫ СОФЬИ

Катализатором печальных событий 1682 года явилось регулярное стрелецкое войско.

Стрельцы появились при Иване Грозном. Остальная и большая часть армии в то время состояла из земского ополчения. «Солдаты, более способные на грабеж, чем на битву», — так отозвался о московских ратниках немец Пуф-фендорф, наблюдавший Московскую Россию в XVII веке. Стрелецкое войско разделяло судьбу родовитой знати и духовных феодалов.

Стрельцы рассматривались консервативным боярством и духовенством, как вооруженная опора и орудие осуществления своих целей. Неудачные походы, повлекшие за собой отрыв от занятий торгами и промыслами, увеличение тягот военной службы, а также появление регулярных полков вызывали недовольство среди стрельцов.

Этими обстоятельствами умело воспользовалась сводная сестра Петра, царевна Софья.

Оценивая события того времени, С.Г. Пушкарев («Обзор русской истории», М., Наука, 1991), пришел к выводу, что не будь обстановка в стране столь напряженной, не доведись юному Петру увидеть страшную смерть братьев своей матери, убитых по приказу Софьи, и - период его царствования мог быть несколько иным.

Петр был сыном второй жены царя Алексея, Наталии Кирилловны Нарышкиной. Он родился 30 мая 1672 г. Его сводный брат Федор, сын первой жены царя, Марии Ильиничны Милославской, вступил на престол сразу после смерти отца. Петру тогда было три с половиной года.

В 1682 году, после смерти Федора, власть в государстве захватила царевна Софья, дочь Марии Милославской.

I ирица Наталия с сыном были удалены от двора и проживали в подмосковных дворцовых селах Преображенском и Коломенском.

История знаменитых элитных царских полков началась именно здесь, где маленький Петр набрал из местных ребятишек, детей дворцовых служителей — конюхов, псарей и т.д. — «потешные» полки для военных игр.

Со временем, когда эти игры стали приобретать все более широкие размеры и серьезное значение, «потешные» Петра послужили ядром, из которого образовались два первых полка регулярной Петровской армии — Преображенский и Семеновский (названный по имени соседнего села Семеновского).

С.Г. Пушкарев отмечает, что Петр проходил военную службу наравне со своими солдатами, ходил с ними в походы и стоял в карауле.

Долгое время он маршировал впереди своего Преображенского полка не в качестве командира, а лишь в качестве барабанщика. Петр был «бомбардиром», затем капитаном и лишь после Полтавской победы по лучи л генеральский чин.

В Немецкой слободе, которую Петр называл «уголком Европы», он нашел инструкторов для обучения солдат.

Именно здесь, в слободе, будущий царь почувствовал вкус к европейской технике, заинтересовался жизнью Европы. И, наконец, нашел себе друзей.

Петр стал усиленно заниматься математическими науками, желая постичь артиллерийское и инженерное искусство. Ему также удалось в совершенстве овладеть несколькими ремеслами, тягу к которым царь обнаружил еще в ранней молодости.

Однако это образование никак нельзя было назвать систематическим. Домашний учитель Петра, дьяк Никита Зотов, мог научить его лишь чтению и письму.

Все остальные знания будущий царь по крупицам собирал сам, не всегда при этом умея отделить зерна от плевел.

Однако природный ум, необычайная духовная и физическая сила делали свое дело. Петр жадно впитывал в себя новые знания, развивал свою силу и выносливость как военными упражнениями, так и постоянным обращением с топором и молотком. Петр был очень религиозным человеком, любил петь в церковном хоре и читать Апостола. И в то же время был очень несдержан и жесток в гневе.

После смерти царя Федора Алексеевича в 1682 году остались два его брата, болезненный 15-летний Иван и 10-летний Петр. Патриарх Иоаким и бояре решили провозгласить царем Петра, однако старшая сестра Ивана, энергичная, честолюбивая царевна Софья и партия Ми-лославских воспользовались недовольством московских стрельцов против их начальников и распустили слух, будто Нарышкины хотят «извести» царевича Ивана.

15 мая 1682 года вспыхнул стрелецкий бунт.

Вооруженные стрельцы ворвались в Кремль и убили нескольких бояр Нарышкинской партии, в том числе воспитателя царицы Натальи, боярина Матвеева и двух родных дядьев молодого Петра.

Оба брата, Иван и Петр, были провозглашены царями, л царевна Софья была назначена по требованию стрельцов

11 ра виге льни цей государства.

Летом этого года новое правительство подавило смуту, поднятую «раскольниками» в Москве, а в сентябре избавилось от начальника стрелецкого приказа князя Хоил некого.

Дисциплина в стрелецких полках была восстановлена. С помощью своего любимца, князя Голицына, Софья начала править государством.

В 1686 году она заключила «вечный мир» с Польшей па условиях Андрусовского перемирия 1667 г. Польский король обещал, что он своим православным подданным «никакого утеснения и к вере Римской и к Унии принуждения чинить не велит и быти того не имеет». Также была достигнута договоренность о совместной обороне против турок и татар.

Отношения между Петром и Софьей со временем становились все более натянутыми.

Однажды ночыо в августе 1689 г. Петру донесли, что Софья со стрельцами собирается «извести» его, и перепуганный Петр ускакал из Преображенского в Троицкий монастырь, куда вслед за ним по его призыву отправились царица Наталия, бояре, «потешные» полки, служилые иноземцы и часть стрельцов.

Софья в конце концов отказалась от борьбы и власти. Она была послана на житье в Новодевичий монастырь, князь Голицын сослан, а начальник Стрелецкого приказа Шак-ловитый казнен.

АЗОВСКИЕ ПОХОДЫ

Вплоть до 1694 года государством управляли царица Наталия и бояре. Петр же в это время пуще прежнего предавался «Марсовым потехам», военным играм и маневрам, к которым скоро присоединились и «Нептуновы потехи».

На реке Яузе с помощью иностранных учителей Петр строил первые свои корабли. Позже он перебрался на Переяславское озеро, а в 1693 году устроил корабельную верфь м Архангельске.

В январе 1689 года Наталия женила Петра на Евдокии Лопухиной, однако это не очень привязало его к дому. Долгое время после смерти матери Петр пропадал па верфях в Архангельске или в Немецкой слободе у своих друзей -иностранцев Лефорта и Гордона.

В 1694 году молодой царь провел так называемый «Кожуховский поход» — первые большие маневры русской армии, которые явили собой точное подобие войны (вплоть до того, что около 70 человек было убито и ранено стрельбой пыжами в упор).

А уже в следующем 1695 году Петру пришлось проверить себя в настоящем военном предприятии.

Он предпринял поход на Азов, турецко-татарскую крепость в устье Дона. Именно здесь началась военная «карьера» бомбардира Петра Алексеевича, который принимал участие в бомбардировке крепости и впоследствии писал: «Зачал служить с первого Азовского похода бомбардиром».

Летом русские войска осадили Азов. Однако отсутствие у русских флота позволяло туркам беспрепятственно получать подкрепление и продовольствие морем. Предприняв два неудачных штурма, русское войско вынуждено было отступить.

Однако зимой этого же года началась подготовка второго Азовского похода, который оказался куда более счастливым для Петра.

Имея в распоряжении собственный флот, царь смог блокировать Азов с моря. Успешными действиями бомбардиров была разрушена часть крепости, и турки без боя сдали крепость 18 июля 1696 года.

Теперь Россия получила доступ к Азовскому морю, однако выход на Черноморье был закрыт Керченским проливом, где продолжали хозяйничать турки.

СТРЕЛЕЦКИЙ «РОЗЫСК» 1698 ГОДА

Как отметил С.Г. Пушкарев в своем «Обзоре руской истории», путешествие московского государя за границу в допетровские времена было делом небывалым.

И все-таки весной 1697 года молодой царь выехал из Москвы с «великим посольством», чтобы провести переговоры с европейскими дворами о заключении союза христианских государств против турок.

Официально посольство возглавляли Ф. Лефорт, Ф. Головин и П. Возницын. Петр же участвовал в этом предпри-iitiiii инкогнито, иод именем урядника Преображенского полка Петра Михайлова.

11арь предпринял это путешествие несмотря на тревожную обстановку в Москве. Незадолго до отбытия «великого посольства» был раскрыт еще один стрелецкий заговор, возглавляемый Циклером, Соковниным и Пушкиным. Заговорщики были жестоко наказаны.

Шведские власти в Ригс довольно сухо приняли «великое посольство». Петру не было дозволено осматривать тамошние военные укрепления, что, разумеется, вызвало гнев и недовольство молодого царя.

Встреча в Кенигсберге с курфюрстом Бранденбургским Фридрихом III была куда более удачной. Здесь Петр смог восполнить свои пробелы в артиллерийском искусстве.

Спустя немного времени царь был уже в Голландии.

Он специально опередил посольство, чтобы иметь возможность выполнить одну из основных задач, которую ставил перед собой, покидая Москву в составе посольства, — основательно поучиться корабельному мастерству.

Сначала он работал корабельным плотником на верфи в Саардаме, затем более 4 месяцев работал на верфях Ост-Индской компании в Амстердаме.

В январе 1698 года Петр переехал в Британию, желая основательно подучиться теории кораблевождения. Некоторое время он жил в Лондоне, а затем работал несколько месяцев на королевской верфи в Депфорде.

Во время этого путешествия Петру удалось нанять на службу в Россию немало мастеров из западных стран.

Он учился морскому делу, попутно наблюдая и осмысливая все, что видел: верфи, корабли, фабрики и мастерские, типографии, лаборатории, военные сооружения... Разумеется, не забывал царь и о переговорах с государственными людьми.

В Вене, куда Петр прибыл в июне 1698 года, он получил из Москвы известие о новом стрелецом бунте.

В конце августа разгневанный царь был у себя на родине. Как свидетельствует С.Г. Пушкарев, дело было в том, что несколько стрелецких полков на Азове отказались от повиновения, протестуя против тяжестей тамошней службы и долгой изолированности от родных и близких.

Некоторые другие авторы считают, что неприятности были куда большими: стрелецкое войско, дислоцировавшееся в районе Великих Лук, двинулось на Москву и было разбито правительственными войсками неподалеку от столицы.

Несмотря на то, что бунт был подавлен еще до приезда Петра, царь расформировал все московские стрелецкие полки и повел жестокий стрелецкий «розыск», в результате которого более тысячи стрельцов после долгих и мучительных пыток были казнены. Расследование, проведенное при участии Петра, показало, что во главе этого заговора стоит царевна Софья, содержащаяся в монастыре. Царевна была насильно пострижена в монахини. Стрелецое войско фактически прекратило свое существование.

РОССИЙСКАЯ ЭКОНОМИКА: ДОПЕТРОВСКИЙ ПЕРИОД И РЕФОРМЫ ПЕТРА


ТОРГОВЛЯ

Трудно не согласиться с известным историком Иммануэлем Валлерстайном, утверждавшим, что Московское государство (по крайней мере до 1689 года) вне всяких сомнений следует помещать за рамки «европейской Европы». Фернан Бродель, автор блестящей монографии «Время мира» (Librairie Armand Colin, Paris, 1979; русское издание М., Прогресс, 1992), вполне соглашаясь с Валлерстайном, утверждает тем не менее, что Москва никогда не была абсолютно закрыта для европейской экономики, даже до завоевания Нарвы или до первых поселений англичан в Архангельске (1553—1555 гг.)

Европа сильно воздействовала на Восток превосходством своей денежной сиситемы, привлекательностью и соблазнами техники и товаров, всей своей мощью.

Но если Турецкая империя, к примеру, старательно удерживалась в стороне от этого влияния, то Москва мало-помалу подтягивалась навстречу Западу.

Открыть окно на Балтику, позволить новой английской Московской компании обосноваться в Архангельске — это означало недвусмысленный шаг навстречу Европе.

Однако перемирие со шведами, подписанное 5 августа 1583 года, закрыло для России единственный выход на Балтику и сохранило лишь неудобный Архангельский порт на Белом море. Тем самым выход в Европу был затруднителен.

Шведы тем не менее не запретили пропуск товаров, вводимых или вывозимых русскими через Нарву.

Обмены с Европой продолжались также через Ревель и Ригу. Их положительное сальдо для России оплачивалось золотом и серебром.

Голландцы, импортеры русского зерна и конопли, при-иозили мешки с монетой, содержавшие каждый от 400 до 1000 риксдалеров (официальная монета Нидерландов после Генеральных штатов 1579г.). В 1650 году в Ригу было доставлено 2755 мешков, в 1651г. — 2145, в 1652 г. — 2012 мешков. В 1683 году торговля через Ригу дала для России положительное сальдо в 832 928 риксдалеров.

Россия оставалась наполовину замкнутой в себе не потому, что она будто бы была отрезана от Европы или противилась обменам. Причины скорее были в умеренном интересе русских к Западу, в зыбком политическом равновесии России.

В какой-то мере опыт Москвы сродни опыту Японии, по с той большой разницей, что последняя после 1638 года закрылась для мировой экономики сама, посредством политического решения.

Главным внешним рынком для России в XVI — начале XVII столетия была Турция. Черное море принадлежало туркам и хорошо охранялось ими, и потому в конце торговых путей, проходивших по долине Дона и Азовскому морю, перегрузка товаров производилась исключительно на турецкие корабли. Между Крымом и Москвой регулярно курсировали конные гонцы.

Овладение нижним течением Волги (взятие Казани и Астрахани в середине XVI века) открыло путь на юг, хотя водный путь проходил через слабо замиренные области и оставался опасным.

Однако русские купцы создавали речные караваны, объединяясь в значительные по численности отряды.

Контрольными пунктами русской торговли, направлявшейся к Нижней Волге, в Среднюю Азию, Китай и Иран, стали Казань и, в еще большей степени — Астрахань. Торговые поездки захватывали Казвин, Шираз, остров Ормуз (до которого из Москвы добирались три месяца).

Русский флот, созданный в Астрахани на протяжении второй половины XVI века, активно действовал на Каспии. Другие торговые пути вели в Ташкент, Самарканд и Бухару, до самого Тобольска, бывшего тогда пограничьем сибирского Востока.

Хотя мы и не располагаем точными цифрами, выражающими объем российского торгового обмена между юго-восточным и западным направлениями, однако превалирующая роль рынков Юга и Востока представляется очевидной.

Россия экспортировала кожевенное сырье, пушнину, скобяной товар, грубые холсты, железные изделия, оружие, воск, мед, продовольственные товары плюс реэкспортируемые европейские изделия: фламандские и английские сукна, бумагу, стекло, металлы.

В Россию из восточных государств шли пряности, китайские и индийские шелка — транзитом через Иран; персидские бархаты и парча; Турция поставляла сахар, сушеные фрукты, золотые изделия и жемчуг; Средняя Азия давала недорогие хлопчатые изделия.

Похоже, что восточная торговля была положительной для России. Во всяком случае это относится к государственным монополиям (т.е. к какой-то части обменов). Значит, торговые отношения с Востоком стимулировали русскую экономику. Запад же требовал от России лишь сырье, а снабжал предметами роскоши и чеканной монетой.

А Восток не гнушался готовыми изделиями, и, если предметы роскоши и составляли какую-то часть товарного потока, идущего в Россию, то вместе с ними были и красящие вещества, и многие дешевые товары для народного потребления.

РОЛЬ ГОСУДАРСТВЕННОЙ МАШИНЫ

Итак, Россия на какое-то время сознательно или бессознательно повернулась к Востоку, а не к Западу.

Это ли было причиной ее экономического отставания? Или, наоборот, Москва уберегла себя от незавидной судьбы государства, все структуры которого безжалостно перестроены европейским спросом, и в то время, как отдельные города переживали успех, развитие других городов тормозилось, а авторитет государства уменьшался?

Фернан Бродель считает, что представить себе подобный сценарий развития России очень непросто. Французский историк в этой связи сравнивает российскую государственную машину с утесом среди моря.

Самовластие государства было поистине безграничным — это касалось как его отношения к городам, так к потчинникам и помещикам, к боярам и к церкви, не го-поря уже о крестьянах.

Государство присвоило себе контроль над важнейшими видами обмена: оно монополизировало соляную торговлю, торговлю поташем, водкой, пивом, медами, пушниной, табаком, а позднее и кофе. На экспорт зерна требовалось разрешение царя.

Именно царь, начиная с 1653 года, организовывал официальные караваны, которые каждые три года отправлялись в Пекин, доставляя туда ценные меха и нозвращаясь обратно с золотом, шелком, фарфором и, позднее — с чаем.

Государство открывало заведения, «кои на русском языке именуются кабаками и кои царь оставил исключительно за собой... кроме как в части Украины, населенной казаками».

Ежегодный доход, извлекаемый из кабаков, достигал не менее миллиона рублей, а «поелику русская нация привычна к крепким напиткам и поелику солдаты и работники получают половину своей платы хлебом и мукой, а другую половину — в звонкой монете, они сию последнюю часть просаживают в кабаках, так что все наличные деньги, что обращаются в России, возвращаются в сундуки его Царского величества».

Однако вместе с тем каждый старался нажиться за счет государственной машины в свое удовольствие, и контрабанда в России процветала необычайно.

Самой бурной контрабандой была незаконная торговля сибирскими мехами и шкурами с близлежащим Китаем. Оца приобрела настолько широкий размах, что вскоре государственным караванам в Пекине просто нечего стало делать.

Но какими бы изощренными ни были воровство и контрабанда, ограничить решающим образом царский произвол они не могли.

Государство произвело на свет тонкую, но весьма зажиточную социальную прослойку: так называемых «гостей» — крупных негоциантов, которые посредством торговли на дальние расстояния имели возможность получить баснословные богатства, но вместе с тем были поставлены в прямую зависимость от государства.

«Гости» были облечены одновременно громадными привилегиями и громадной ответственностью. На «гостей» поочередно возлагались сбор налогов, управление астраханской или архангельской таможнями, продажа пушнины и прочих товаров казны, внешняя торговля государства, особенно продажа товаров, относящихся к государственным монополиям. За выполнение всех этих задач они отвечали собственной головой и собственным имуществом.

Зато состояния «гостей» бывали порой просто колоссальными.

В начале XVII века годовая заработная плата работника не превышала, как правило, 5 рублей. А Строгановы, «короли» русских купцов, обогатившиеся за счет ростовщичества, соляной торговли, горных предприятий, промышленных заведений и др. — безвозвратно предоставили царю 412 056 рублей во время русско-польских войн середины XVI века. Строгановы же предоставляли Михаилу Романову в начале его царствования крупные суммы — пшеницей, драгоценными камнями, деньгами — в виде займов и чрезвычайных налогов.

Становится ясно, что ревнивая и предусмотрительная царская власть сумела сохранить самостоятельную, не зависящую от Запада торговую жизнь, которая охватывала всю территорию и участвовала в ее экономическом развитии.

Характерно, что ни один из крупных русских купцов не был узко специализирован. Один из самых богатых «гостей», Григорий Никитников, занимался сразу продажей рыбы, соли, сукон, шелков; он вел обширные дела в Москве, на Волге, в Нижнем Новгороде и Архангельске.

Никитников вел переговоры со Строгановым о покупке наследственного имения за баснословную цену в 90 тысяч рублей. Некий Воронин владел более чем тридцатью лавками в московских рядах; другой купец, по фамилии Шорин, перевозил товары из Архангельска в Москву, оттуда — в Нижний Новгород, а затем на Нижнюю Волгу. По уговорам с компаньоном он одним махом закупил 100 тысяч пудов соли... Однако с воцарением Петра I функции «гостей» постепенно сойдут на нет.

«ГОРОДСКАЯ» ЭКОНОМИКА.

ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОГО РЫНКА

Фернан Бродель в своей монографии немалое место уделяет роли российских городов в процессе обмена.

Их незначительная величина, по мнению французского историка, является следствием «сверхизобилия сельской активности». Внутринациональный обмен в абсолютном большинстве случаев проводился на уровне барских и церковных имений, а также за счет излишков крестьянской продукции. Бродель называет российские города конца XVII — начала XV11I вв. «скорее местечками, чем городами», причем не столько из-за их величины, сколько из-за невысокого уровня развития в них собственно городских функций.

Европейские путешественники называли Россию «огромной деревней». Рыночная экономика русских городов находилась на начальной стадии развития, однако была чрезвычайно активной.

Ремесленная деятельность в основном была сосредоточена в предместьях, где хозяйничали вчерашние крестьяне, отличие которых от остальных заключалось лишь в том, что они зарабатывали на пропитание не патриархальным способом, а ремеслом. Число таких ремесленных лавочек было велико.

«В Москве больше торговых лавочек, чем в Амстердаме», — заявил один из немецких купцов, увидевший стольный град России на исходе XVII века.

Однако лавочки эти были крохотными. По сравнению с теми же амстердамскими лавками они оказывались раз в десять меньше, причем даже в таких крайне тесных условиях торговцы умудрялись снимать одну лавку вдвоем, втроем и даже вчетвером.

Торговый ряд образовывался из множества таких лавчонок, вытянувшихся вдоль улицы, что делало русские города крайне похожими на города мусульман.

По мнению А.Олеариуса, опубликовавшего во второй половине XVII века свои воспоминания {«Voyage еп Moskovie, Tartaric et Perse»), «у всякого ремесла была своя улица и свой квартал, так что торговцы шелком никак не смешиваются с торгующими сукнами и холстом, золотых дел мастера — с шорниками, сапожниками, портными, скорняками и прочими ремесленниками... Есть также улица, на коей продают лишь образы святых...»

Самыми большими лавками были амбары, так как они предназначались не только для храпения товара, но также для оптовой и даже розничной торговли.

В Москве было несколько специализированных рынков, например, даже такие, как рынки старья, мясные и рыбные рынки, по поводу которых Йохан Кулишер, немецкий купец, утверждал, что «прежде чем их увидишь, их учуешь... Зловоние их таково, что всем иноземцам приходится затыкать себе нос!»

Однако без большого товарообмена России было не обойтись. Необходимость обменов с большим радиусом диктовалась хотя бы уже тем, что в одной из областей России недоставало хлеба или дров, а в другой — соли. Импортные изделия или пушнина также пересекали всю страну от края до края.

Увы, не города все же были двигателями этой крупной ^торговли, а скорее ярмарки. В XVIII веке их имелось от трех до четырех тысяч (это в 10-12 раз больше, чем российских городов того времени).

Некоторые из них напоминали знаменитые ярмарки Шампани и выполняли функцию соединения отдаленных друг от друга областей. В числе таких крупных ярмарок была Архангельская, которую южнее сменяла весьма оживленная Сольвычегодская; Ирбитская, контролировавшая дорогу в сибирский Тобольск; Макарьевская, явившаяся первыми наметками колоссального Нижегородского торжища; Брянская — между Москвой и Киевом; Тихвинская — на подступах к Ладоге.

Ярмарки эти нельзя было назвать чем-то архаичным, поскольку даже на Западе XVIII век был еще «веком ярмарок». Основной проблемой оставался лишь незначительный масштаб российских городов.

Еще одним признаком незрелости городов России было отсутствие современного кредита.

Ростовщичество на Руси было поистине безжалостным. В ходу были неправдоподобно высокие процентные ставки: для займа одного русского купца другому русскому купцу в Стокгольме в 1690 году ставка на девять месяцев была 120 процентов (т.е. более тринадцати процентов в месяц). На Леванте, где ростовщичество между еврейскими и мусульманскими кредиторами и христианами-заемщиками чувствовало себя вольготно, в это время процентные ставки не превышали 5 процентов месячных.

В Московском государстве выгода, предусматриваемая уговором, имела меньшее значение, чем захват залога. Это

f)i.i lo дополнительной причиной того, что ставка процен-i.'i была столь высокой, а сроки выплаты столь жесткими: кредитору было выгодно, чтобы заемщик не смог соблюсти уговор и добыча в конце концов оказалась бы захвачена безвозвратно.

С течением времени, когда петровские мануфактуры получали все большее развитие, когда все глубже внедрялось разделение труда, коснувшееся как мелкого товарного производства, так и сельского хозяйства, расширялась внутренняя торговля. Для увеличения товарооборота было предпринято строительство нескольких каналов.

Вышневолоцкий канал соединил бассейн Волги с Балтийским морем и открыл широкие возможности для доставки товаров в Петербург, а оттуда — за границу.

Во второй четверти XVIII века было закончено строительство обводного канала вокруг Ладожского озера.

Значение Архангельского порта и торгового пути через 1>елое море резко упало после присоединения Балтийского побережья. В 1701 году в Архангельск прибыло 103 иностранных корабля, а в 1725 — только 12, в то время, как в русские порты Балтийского моря (Петербург, Нарву, Ригу, Ревель, Выборг) — 914 кораблей.

В 1726 году только через Петебург вывезли уже половину всех русских товаров, предназначавшихся для продажи на рынках Западной Европы. Пенька, лен и кожа составляли главную статью русского экспорта.

Однако тогда уже вывозилась и продукция российских мануфактур. В том же 1726 году за границу было вывезено свыше 55 тысяч пудов железа и более 10 миллионов аршин полотна.

ПОЛИТИКА ПРОТЕКЦИОНИЗМА

Протекционистский таможенный тариф, изданный в 1724 году, способствовал увеличению активного торгового баланса России. Товары, производимые на внутреннем рынке, облагались огромными пошлинами, причем курс иностранной валюты, в которой взималась пошлина, был искусственно занижен почти в два раза, что позволяло русским обдирать иностранных торговцев еще больше.

Наивысшая пошлина в 75 процентов взималась с привозимого железа, парусины, шелковых тканей, скипидара, воска и пр. Высокой оградительной пошлиной в 50 процентов облагался ввоз голландского полотна, бархата, серебра и ка]гг. Шерстяные ткани, писчая бумага и другие товары, производившиеся в России в незначительных количествах, облагались более умеренной пошлиной. Пошлина с товаров, не производившихся в России, составляла

10 процентов.

Экспортная пошлина на русские товары, вывозимые за границу, была, как правило, 3 процента, однако промышленное сырье и полуфабрикаты, необходимые для российских фабрик, облагались сверхвысокой запретительной пошлиной. Это касалось, в частности, шерстяной и льняной пряжи.

СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО

Около трехсот волостей было роздано дворянам из царского фонда на протяжении 28 лет (с 1682 по 1710 гг.).

Так что крепостническое землевладение, как мы можем убедиться, в петровское время развивалось по старинке. Петр пожаловал крупные имения своему ближайшему окружению — А.Д. Меншикову, Ф.А. Головину и другим. Юхотскую волость «за многие верные службы» получил фельдмаршал Б.П. Шереметев.

Крепостнические порядки проникали постепенно на Юг и Юго-Восток. Дворяне получали земли в Белгородской и Воронежской провинциях, границы которых в последнее время сильно раздвинулись.

Русские помещики, поддерживаемые правительством, захватывали земли татарской феодальной знати.

На Украине крепостничество также завоевывало все новые позиции. Гетман И.С. Мазепа захватил около 20 тысяч дворов, причем выдал казацкой старщине более тысячи грамот на владение имениями.

К тридцатым годам столетия две трети крестьянских дворов на Украине оказались в феодальной зависимости от светских и духовных землевладельцев.

При том, что сельскохозяйственная техника и, соответственно, урожаи остались на таком же низком уровне, что и в допетровское время, кое-какой прорыв наметился в области технических культур и овцеводства. Причиной тому послужило повышение спроса на сырье для новых промышленых предприятий.

Связи помещичьего и крестьянского хозяйства с рынком постепенно развивались; крепостному хозяйству бы-»ю необходимо как-то приспосабливаться к этим изменениям. Вследствие этого в малоплодородных нечерноземных районах уиеличивался натуральный и денежный оброк, а на Юге мозрастало значение барщины.

В имении князя М.П. Гагарина, находившемся в Коломенском уезде, крестьяне были обязаны ежегодно поставлять с каждого двора по барану, поросенку, полпуда снинины, гуся, утку, четыре курицы и пятьдесят яиц. Помимо этого крестьяне были обязаны отрабатывать на помещичьих полях.

Многочисленные прямые и косвенные налоги, рост различных государственных (в особенности — рекрутской) повинностей усугубляли и без того незавидное положение крестьян.

Десятки тысяч крепостных были согнаны на строительство флота в Воронеж, Таганрог, Петербург, Азов и Казань. Крестьяне строили крепости и города.

Выросли многие повинности, в особенности «постойная» и «подводная», обязывавшие крестьян обеспечивать во время постоев войска продовольствием, а лошадей — фуражом.

Правительство, изыскивая все новые и новые источники доходов, вводило дополнительные виды сборов. Налогами облагались мельницы, домашние бани, также был введен налог на гербовую бумагу.

Денежная реформа, заключавшаяся в уменьшении доли серебра в монете, принесла государственной казне огромный доход. Лишь за три года — с 1701 по 1703 — он составил около трех миллионов рублей. Однако вместе с тем курс рубля упал и резко повысились цены на товары.

Крестьяне бежали из центральных земель на окраины. Это выяснилось в результате подворной переписи 1710 года. Данные предыдущей переписи 1678 года оказались куда более высокими.

Правительсво решает перейти от подворного обложения к подушному.

В 1718 году с этой целью была проведена подушная перепись населения, также по принесшая утешительных результатов (вследствие заниженных данных о количестве крепостных, подаваемых помещиками). Перепись была проведена заново. Судя по цифрам, выявленным в ходе повторной «ревизии», в России тогда проживало около 14 млн. человек.

Основной прямой налог, взимавшийся с каждого лица мужского пола, составлял 70 копеек.

В результате переписи 1718 года правительству удалось увеличить количество крепостных. Дело в том, что раньше кабальные холопы получали свободу после смерти своего господина, а во время «ревизии» их приравняли к крепостным и обязали платить подушную подать.

Были увеличены сборы с так называемых государственных крестьян. К ним по ревизии относились черносошные северные крестьяне, пашенные сибирские крестьяне, народы Среднего Поволжья и однодворцы. Это в сумме составило более миллиона человек мужского пола. Государственные крестьяне платили дополнительный сорокакопеечный оброк.

РАССЛОЕНИЕ КРЕСТЬЯНСТВА

Все же, несмотря на то, что во времена Петра I крепостной стал рабом, «вещью» (как выразится позднее Александр I), в этом унизительном положении крестьян оставались кое-какие лазейки.

По мнению историка Ле Плэ, уровень жизни русского крестьянина, был все-таки сопоставим с уровнем жизни многих крестьян Запада. Естественно, это касалось не всей массы русских крепостных, потому что даже в пределах одного имения встречались люди, можно сказать, зажиточные, и бедняки.

Русский крепостной иногда получал разрешение заниматься личным ремесленным промыслом и самому продавать продукты своего труда. Причем иногда крепостному даровалось право заниматься ремеслом «с отрывом» от основного, сельскохозяйственного производства.

Фернан БроделЬ также подчеркивает, что нередко кре-( м.яппп получал от хозяина паспорт для занятии отхожим промыслом или торговлей вдали от своего дома.

По, оставаясь при всем при этом крепостным, крестьян и и, даже сколотив состояние, не прекращал уплачивать иошшность, правда, уже пропорционально своим сбережениям.

В какие только предприятия не пускались русские крестьяне!.. Они были разносчиками, странствующими торговцами, лавочниками или извозчиками. Миллионы крестьян каждую зиму отправлялись в города, чтобы с выгодой продать излишки продуктов.

Если же снега бывало недостаточно для того, чтобы крестьянские сани смогли преодолеть расстояние, отделяющее доревлю от «рынка сбыта», в городах наступал голод.

Летом реки бороздили бесчисленные лодочники. Натуралист и антрополог Петр Симон Паллас во время своих исследований, которые он вел по всей России, остановился п Вышнем Волочке, неподалеку от Твери, «большом селе, | каковое] похоже на городок. Своим ростом, — отмечает Паллас, — он обязан каналу, связывающему Тверцу со Метой. Сия связь Волги с Ладожским озером есть причина того, что почти все землепашцы сей округи предались коммерции; в такой мере, что земледелие там словно бы заброшено», а село сделалось городом, «центром названного по нему уезда».

Начиная с XVI века прослойка деревенских кустарей могла позволить себе забрасывать работу в поле. Кустарное деревенское производство даже превосходило по своим объемам надомное производство, организованное впоследствии владельцами мануфактур.

Крепостные сумели внести свой вклад в быстрое и широкое развитие петровских мануфактур: если в 1725 году их в России насчитывалось 233, то в конце XVIII века — уже 3360! Правда, здесь учитываются и самые крохотные производства, что, впрочем, не сильно портит картину общего подъема.

Главная часть этого промышленного наступления сосредотачивалась вокруг Москвы. Именно таким образом крестьяне принадлежавшего Шереметьевым села Иваново, которые издавна славились, как хорошие ткачи, в конечном счете откроют настоящие мануфактуры, выпускающие набивные, льняные и хлопчатые ткани.

Прибыли постепенно приобретут фантастические размеры и Иваново превратится в русский текстильный центр.

Отличительная особенность русского рынка начала XVIII века (как и более позднего времени) заключалась в том, что крупная торговля насчитывала сравнительно мало горожан. Крестьяне отчаянно стремились сделать торговую карьеру и добиться процветания, порой даже противозаконными способами.

Однако без покровительства своих господ они, естественно, ничего не могли добиться. В середине века граф Миних, говоря от имени русского правительства, констатировал, что на протяжении столетия крестьяне «вопреки любым запретам постоянно занимались торговлей, вложили в нее весьма значительные суммы», так что рост и «нынешнее процветание» крупной торговли «обязаны своим существованием умению, труду и капиталовложениям этих крестьян».

Парадоксально, что подобные нувориши фактически продолжали оставаться крепостными. До той поры, естественно, пока они не выкупали у хозяина вольную.

В интересах хозяина было получать и в дальнейшем значительную ренту от доходов своего подневольного, однако он мог и запросить огромную выкупную цену за крестьянина. Потому зажиточный крепостной всеми силами старался скрыть истинный размер своих доходов.

Разумеется, сколько-нибудь значительные состояния удавалось нажить очень немногим. Но все-таки класс крепостных не был изолирован от экономики страны, он искал и находил возможности заниматься предпринимательской деятельностью. К тому же с течением времени росла доля государственных крестьян в общей массе крепостных. Государственные крестьяне были более свободными, над ними тяготела зачастую лишь теоретическая власть.

Постепенно развивался рынок наемного труда — нетолько в городах, на транспорте, но и в деревне, во время «горячей поры» — на сенокосе или на жатве. Этот рынок пополняли разорившиеся крестьяне или обанкротившиеся ремесленники, которые продолжали работать в предместье, но уже на своего более удачливого в делах соседа.

УСПЕХИ В ПРОМЫШЛЕННОМ РАЗВИТИИ

Более всего Петру удалось продвинуть дела в металлургической промышленности.

По сравнению с началом столетия, когда общая продукция металлургических заводов составляла около 150 тысяч пудов чугуна, прогресс был колоссальным: к 1726 году объем продукции увеличился в пять с половиной раз. Если еще подавно России приходилось закупать высокопрочное железо для производства оружия у шведов, то к исходу первой четверти XVIII века она сама стала экспортером металла.

Именно в это время Урал становится металлургическим районом. Два завода были пущены уже в 1701 году, а спустя двадцать пят лет их стало тринадцать. Объем продукции, выпускаемой уральцами, в два раза превышал объем всех остальных российских металлургических предприятий, вместе взятых.

Подъем промышленности являлся следствием увеличивающихся потребностей армии и флота.

Потому мощный толчок вместе с металлургической промышленностью получила также легкая промышленность, которая должна была снабжать страну парусиной и обмундированием. Однако на рынок российские полотна впервые поступили лишь спустя несколько лет после Полтавской битвы — до этой поры вся продукция шла на удовлетворение запросов армии.

Казна несколько ослабила спрос на изделия мануфактур, и изделия суконных мануфактур стали искать своих потребителей среди гражданского населения.К этому же времени относится и возникновение мануфактур, рассчитанных на производство бытовых товаров, чьими потребителями могли бы стать российские дворяне и зажиточная часть горожан.

Удельный вес частного капитала в производстве неуклонно рос. Если в первое десятилетие XVIII века соотношение между вновь построенными металлургическими предприятиями равнялось 14:2 (четырнадцать государственных и два частных), то в последующие пятнадцать лет оно изменилось до 5:10 (пять предприятий, построенных на казенный счет, против десяти частных).

До 1715 года суконная промышленность в России не знала пи одного предприятия, принадлежащего частнику, а к конце первой четверти века их (предприятий то есть) насчитывалось уже около десятка.

В окраинных районах империи также возникала крупная промышленность.

В начале столетия в Карелии была построена группа олонецких заводов, в Казани — крупная верфь, а также суконная и кожевенная мануфактуры. Селитроварение и пороховое производство развивались на Украине. Тогда же были основаны первая в России табачная Ахтырская и суконная Путивльская мануфактуры.

Как мы уже отмечали, кустари и ремесленники продолжали сохранять свои позиции, потому как основной части населения не по карману были дорогие мануфактурные изделия. Сельские жители в основной своей массе довольствовались несложными предметами обихода, изготовленными местными кустарями, по невысокой цене.

Однако товарное производство медленно, но верно, набирало обороты — уже в начале XVIII столетия посредники доставляют крестьянские полотна не только на отечественные, но и на зарубежные рынки.

Усиление товарного производства привлекало в города и сельских ремесленников. Особенно велико было участие бывших крестьян в таких отраслях, как сапожная, хлебная, квасная, — для вчерашних сельских тружеников работа эта была привычной и хорошо знакомой.

Правительство Петра стремилось не только защитить интересы отечественной торговли, но и поощрять частную инициативу, потенциальных подрядчиков по выполнению государственных заказов. Было организовано строительство мануфактур на казенные средства с последующей их передачей на льготных условиях частным владельцам.

Наиболее инициативным промышленникам государство предоставляло крупные денежные ссуды.

Однако оно не забывало и регулировать частное производство. В интересах зарубежных потребителей, например, запрещалась выработка узкого полотна, не соответствующего по западным потребительским «стандартам». Для увеличения объема кожевенного экспорта было нанято несколько зарубежных мастеров по выделке кож, с

Iсм, чтобы они обучали русских кожевенников улучшенным приемам обработки продукции.

Но сравнению с западным цеховым законодательством русское было более лояльным: оно не так жестко регламентировало производственный процесс, дозволяло использование большего числа подмастерий и учеников.

ПРИНУДИТЕЛЬНЫЙ ТРУД НА РУССКИХ МАНУФАКТУРАХ

Специфической чертой российских мануфактур стало широкое использование принудительного труда. Уже в XVII веке правительство, вследствие недостатка наемных работников, стало на путь приписки дворцовых крестьян к заводам.

В первой четверти XVIII столетия владельцам мануфактур была предоставлена возможность покупать для работы на производстве крепостных крестьян. Ряды работников мануфактур также пополняли осужденные, бездомные и военнопленные. Их труд, равно как и труд приписных крестьян, оплачивался но более заниженным ставкам.

Техническое оборудование российских мануфактур, тип разделения труда pi связи с внутренним и внешним рынком мало чем отличались от предприятий капиталистической Англии. Однако резкое отличие в составе рабочей силы, которая была менее производительной, чем даже в феодально-абсо-лютистской Франции, где крепостничество давно изжило себя, тормозило развитие производственных отношений в России.

Часть русских мануфактур, особенно в металлургии, полностью обслуживалась принудительным трудом. На других предприятиях наряду с наемными работали и крепостные рабочие. На третьей группе мануфактур (главным образом — в легкой промышленности) работали преимущественно наемные рабочие.

ВОССТАНИЯ НА ДОНУ И НИЖНЕМ ПОВОЛЖЬЕ


Постоянные наборы рекрутов и рабочих, тяжесть податей, повинностей и косвенных налогов обременяли народ и вызывали, но выражению одного из сотрудников Петра, «превеликий всенародный вопль, а паче в поселянах».

АСТРАХАНСКОЕ ВОССТАНИЕ

Недовольство это вылилось в бунты на юге государства. Первый из них вспыхнул в Астрахани, которая являлась одним из крупнейших торговых центров России. Сюда стекалось множество купцов из восточных стран: Индии, Ирана, Закавказья и стран Средней Азии.

Астрахань была также крупным промышленным и транзитным пунктом. Множество людей приходило сюда, чтобы подработать на соляных и рыбных промыслах, устраиваясь гребцами, бурлаками, работными людьми.

Воевода Т.И.Ржевский, его жестокие методы администрирования, пожалуй, явились главной причиной вспыхнувшего здесь в 1705 году восстания.

Также на обстановку в городе и окрестностях немало повлияли другие члены астраханской администрации, практиковавшие варварские способы взимания налогов, жестокими мерами принуждавшие население к бритыо бороды и ношению западноевропейского платья. Воевода нередко использовал стрельцов из расположенного в Астрахани 3,5-тысячного войска для своих личных услуг, чем немало поспособствовал негативному к себе отношению со стороны гарнизона.

В ночь на 30 июля 1705 года были перебиты члены астраханской администрации, включая самого Ржевского. Восставшие выбрали свою администрацию, во главе которой поставили ярославского купца Якова Носова и астраханца Гаврилу Ганчикова.

Вновь введенные многочисленные налоги были отменены. Денежная казна была конфискована, солдатам и стрельцам из казенных денег было роздано жалованье. Астраханцы направили отряды в Красный Яр и Гурьев, которые поддержали восстание.

Однако донские казаки, к которым также обратилась с просьбой о поддержке новая астраханская администрация, отказали в помощи. Более того, войсковой круг в Чер-касске отправил в помощь правительственным войскам две тысячи казаков.

Восставшие попытались присоединить к себе города Поволжья, куда в августе 1705 года был отправлен большой

отряд. Бунтари приглашали гарнизон и жителей Царицына перейти на их сторону, но те отказались.

13 марта 1706 года военные части иод начальством фельдмаршала Шереметева с боем взяли Астрахань.

ДОНСКОЕ ВОССТАНИЕ

Однако вскоре начались волнения и на Дону.

Множество народа бежало на вольный Дон от тягот службы, работ и платежей. Бежали крестьяне, бежали солдаты и работники с казенных работ.

Кроме старых «низовых» казачьих городков, на Дону возникло множество новых поселений, населенных недавними беглецами. Петр не мог допустить такой «утечки» своих военных и рабочих сил, и в 1705 году велел «с.весть» новые («верховые») городки, возвратить на старые места всех пришлых после 1695 года и впредь не принимать беглых на Дон.

Требование царя осталось неисполненным, и в 1707 году Петр послал на Дон отряд солдат под начальством князя Ю.В. Долгорукого для отыскания и возвращения беглых. Отряд действовал с невероятной жестокостью, чем вызвал недовольство «голутвенных» казаков.

Под начальством Кондратия Булавина те напали на солдат и перебили их. Атаман Лукьян Максимов, возглавивший старых донских казаков, выступил против Булавина и разбил его отряд, однако сам Кондратий бежал в Запорожье.

Оттуда он рассылал «прелестные» письма (т.е. прокламации) с призывом «побить» бояр и воевод. Воззвания Кондратия Булавина находили понимание у казаков верховья Дона, запорожцев и крестьян соседних уездов — Тамбовского, Козловского и Воронежского.

Когда весной 1708 года Булавин вновь появился на Хопре, число восставших достигло нескольких тысяч человек. С помощью запорожских казаков Булавин овладел Доном, убил атамана и нескольких старшин, после чего сам был провозглашен атаманом.

Однако в Черкасске армия повстанцев разделилась на несколько отрядов, из которых один отправился навстречу наступавшим царским войскам, два другие были посланы в Поволжье, а основные силы отправились на Азов.

Раздробление сил сильно ослабило восставших. После неудачной попытки захвата Азова низовое казачество организовало в Черкасске заговор против Кондратия Булавина. Тот был убит, или, по другим сведениям, застрелился.

Правительственные войска, без особого труда разгромив разрозненные силы повстанцев, в конце июля подошли к Черкасску. Низовые казаки повинились перед царем pi выдали войскам самых активных бунтарей.

В октябре остатки сил булавинцев дали последнее сражение, однако были наголову разбиты войсками царя.

ВОЛНЕНИЯ В БАШКИРИИ

В 1705 году, почти одновременно с восстанием в Астрахани, вспыхнуло башкирское восстание, толчком к которому послужило распоряжение о новых чрезвычайных налогах.

В 1704 году в Башкирию явились прибыльщики, объявившие о дополнительном (помимо налогов) требовании выставить для царской армии пополнение в тысячу человек и пять тысяч лошадей.

Башкирия была включена в состав русской империи еще в XVI веке. Колониальная политика России в отношении башкир заключалась главным образом в беспощадном взыскании налогов и повинностей.

Потому башкирское восстание явилось главным образом выражением протеста против насильственного альянса с Москвой. Однако гнев выплескивался не только на царских чиновников, но и на простых русских крестьян.

В ходе восстания были разорены сотни русских деревень, множество крестьян было взято в плен и продано в рабство. Башкиры отправляли посольства в Турцию и Крым, где велись переговоры о переходе Башкирии под власть крымского хана.

Справиться с Башкирским бунтом правительств сумело только в 1711 году.

АБСОЛЮТИЗМ В РОССИИ


ПРЕОБРАЗОВАНИЕ ЦЕНТРАЛЬНОГО И МЕСТНОГО УПРАВЛЕНИЯ

Окончательное утверждение и оформление российского абсолютизма относится к первой четверти XVIII века, когда абсолютная монархия поддерживала господство аристократии мри наличии складывающегося (причем при государственной поддержке) класса буржуазии. Потому абсолютизм пользовался симпатиями купечества и мануфактурщиков.

Предпринятые Петром преобразования гражданского управления как правило находились в связи с военными нуждами. Потому многие преобразования проводились наспех, без плана и подготовки. Лишь в последние 7-8 лет царствования Петра новые административные учреждения были приведены в систему и получили «регламенты».

В то же время Петр усиленно стремится создать контрольные органы для обеспечения правильной работы административной машины и для борьбы со злоупотреблениями должностных лиц.

Петровские реформы государственного управления можно условно разделить на два этапа.

Первый из них (1699-1711 гг.) начался учреждением 1>урмистерской палаты и закончился учреждением Сената. По именно второму периоду преобразований, который выпал на те годы, когда самый тяжелый период Северной войны остался позади, суждено было стать решающим и наиболее плодотворным.

«Правительствующий Сенат», сменивший прежнюю боярскую думу, был высшим учреждением петровской администрации. 22 февраля 1711 года, перед выступлением в Нрутскин поход, Петр издал указ: «Определили быть для отлучек наших Правительствующий Сенат для управления». В состав Сената было назначено 9 членов и обер-секретарь.

Второго марта царь издал указ о власти и ответственности Сената, «которому всяк и их указам да будет послушен так, как нам самому».

Он оставил Сенату «указ, что по отбытии нашем делать», в котором Сенату предписывалось «суд иметь нелицемерный и неправедных судей наказывать отнятием чести и всего имения»; «дворян собрать молодых» для военной службы и позаботиться об исправном сборе государственных дохо-

33

2 Зак. 976

дов («понеже деньги суть артериею войны») и о развитии заграничной торговли.

В 1715 году Петр I учредил при Сенате должность генерального ревизора и надзирателя указов, а в 1722 году была учреждена должность генерал-прокурора, который был «должен накрепко смотреть, дабы Сенат в своем звании праведно и нелицемерно поступал».

По распоряжению Петра в том же 1722 году была учреждена особая должность рекитмейстера, в обязанности которого входило принимать и рассматривать жалобы на волокиту и несправедливые решения коллегий.

По свидетельству С.Г.Пушкарева, главной причиной коренной перестройки органов центрального управления была многозвенная, сложная и запутанная система Московских приказов, которая никак не могла удовлетворить потребности нового правления.

В 1717 — 1718 гг. были учреждены 9 коллегий: воинская, адмиралтейская, иностранных дел, юстиц-коллегия, камер-коллегия, ревизион-коллегия, штатс-контора, коммерц-кол-легия, берг-коллегия и мануфактур-коллегия.

По решению Петра, ревизион-коллегия впоследствии слилась с Сенатом. Управлением городами с 1721 года заведовал главный магистрат.

Для регулярного управления «малороссийским народом» в 1722 году в Глухове была учреждена малороссийская коллегия.

На основании шведского устава в 1718 году были утверждены регламенты для всех коллегий. В 1722 году президенты большинства коллегий были выведены из состава Сената, так как их членство в Сенате лишало возможности контролировать работу коллегий и противоречило принципу подчиненности низших учреждений высшему.

В том же году Петром была учреждена высшая в госу-i.tprme должность генерал-прокурора. В учредительном указе i гперал-прокурор назван «яко око наше и стряпчий о делах I ос у дарственных».

В конце 1708 года, согласно указу Петра, Россия бы-ма разделена на 8 обширных административных округов, названных губерниями.

Это были Московская, Ингерманландская (или Санкт-I Ьтербургская), Киевская, Смоленская, Архангелогородская, Казанская, Азовская и Сибирская губернии. Губернии, в твою очередь, разделялись на провинции, возглавляемые воеводами. Самой мелкой единицей государственного деления были дистрикты.

Впоследствии число губерний увеличилось до 11. В 1713 году при губернаторах велено было учредить коллегии, избираемые местным дворянством. Еще в 1699 году Петр, желая видеть в России столь же успешное и широкое развитие торговли и промышенности, какое он видел на Западе, решил предоставить городскому сословию полное самоуправление.

В Москве была учреждена бурмистерская палата, в столице и остальных городах было велено учредить бурмистров. К сожалению, Петр не учел того, что, в отличие от евро-нейских стран, в России не было богатого влиятельного и самостоятельного класса буржуазии, а потому и городское управление не могло успешно развиваться.

Новая попытка организации городского самоуправления была предпринята в 1720 году, когда в Санкт-Петербурге был учрежден главный магистрат, ведающий всем городским сословием в России.

В 1721 году был издан регламент главного магистрата, а в 1724 году дана инструкция городовым магистрата.

Среди высших и средних слоев городского населения проводились выборы членов магистрата, который должен был состоять из одного президента, двух бургомистров и четырех ратманов. Низшие слои городского населения выбирали своих старост и десятских, в обязанности которых входило доносить магистрату о своих нуждах.

Казенные сборы и повинности, городское управление и хозяйство -- вот круг деятельности, очерченный Петром для учрежденных им магистратов.

По утверждению А.Керсновского («История русской армии», Москва, 1992), в первые годы правления Петра единственными полноценными полками могли считаться лишь Преображенский и Семеновский, учрежденные в 1683 году, а также Первый московский полк Лефорта и Бутырский полк Гордона.

А.Керсновский сравнивает службу регулярных войск Московского Государства в последние десятилетия XVII века с нынешним отбыванием лагерных сборов.

Солдаты, поселенные в слободках, мало-помалу омещанивались, утрачивали воинский дух и даже воинский вид. Большинство из них обзаводились семьями и занимались ремеслами и промыслами. Всего лишь месяц или два в году они находились под ружьем.

После Азовских походов Петр окончательно убедился в малой пригодности войск старой организации. Солдатские полки во время осады проявили мало боеспособности и дисциплины, стрелецкие войска в этом плане выглядели еще более плачевно. Наоборот, полки, составленные из призванных на время войны в порядке повинности земских людей, дворян и даточных крестьян, обнаружили большое рвение при всех неизбежных недостатках войск милиционного типа.

Все это подало Петру мысль целиком обновить состав армии, распустив солдат, рейтар и стрельцов, вновь набрать «профессионалов», на этот раз подневольных, из среды дворян и датрчных.

Начало реформы датируется А.Керсновс.ким 1698 годом. Все старые полки были расформированы, за исключением четырех, упомянутых выше.

В эти четыре полка были сведены все, кого Петр считал надежными и пригодными для дальнейшей службы, всего 28 тыс. человек (стрельцов после бунта этого года на службу не брали).

В основу новой армии Петр положил принцип отбора. В следующем году был объявлен призыв 32 тыс. даточных, первый в России рекрутский набор. Посулив хорошие оклады иностранным специалистам, Петр привлек их в свою армию. Большинство командных должностей в новой армии было отдано иностранцам.

Петр также позаботился об обучении солдат. Он учредил несколько специальных военно-учебных заведений, а свое-

■ ><>ра:шой школой подготовки офицерского состава явились I иардопские полки, Семеновский и Преображенский, в конных дворяне проходили службу рядовыми, после чего нанимались офицерами в полевые полки.

Итак, весной и в начале лета 1700 года из сверхком-текта четрех старых полков и вновь призванных даточных крестьярр было сформировано 29 пехотных полков, с.о-

< I.-живших 3 сильные дивизии, а также 3 драгунских полка.

При Петре I было проведено 53 рекрутских набора. К 1725 году полевая армия насчитывала около 130 тыс. че-ювсчс. В 1703 году началась усиленная подготовка к соз-ч.hi mo русского военноморского флота, рра реке Свири начала работать судостроительная верфь.

В августе 1703 года был спущен на воду первый рос-( пиский корабль Балтийского флота, фрегат «Штандарт».

ЦЕРКОВНАЯ РЕФОРМА

Главным памятником реформы Петра в церковной сфере Л.Карташев («Очерки ио истории русской церкви», Мо-

< ква, 1991) Р1азывает уничтожение патриаршества и замену п о неправославной антиканонической формой коллегии.

Антон Карташев объясняет это ярким наследственно-семсйным воспоминанием Петра о пережитом при его отце Алексее Мррхайловиче трагическом конфликте царя с патриархом Никорюм. Заостренная идеология Никона глубоко напугала тогда всех русских государственников.

Для рюколения, пережившего трагедию конфликта царя н патриарха, в самом звании патриарха виделась опасная возможность новой вспышки.

Пикто, однако, в XVII веке не решался отменять цер-ковнуро монархию, являвшуюся основным каноническим принципом. Дерзнуть на это смог лршрь Петр и то не сразу, подходя к нему задолго и издалека.

Монархическое начало епископата было сломано западной реформацией. Только в протестантизме можно было найти образец для церковных реформ. Отрицательный момент оттолкновения от старорусского, московского благочестия, по мнеррию Антона Карташева, был заложен в психике Метра ужасными впечатлергиями детства.

Стрелецкий бунт 1682 года, облеченный в форму на-

< I у нательного, дерзкого крестового похода на Кремль старообрядческих вождей, в то время как на глазах у Петра были зверски растерзаны Алексей и Иван Нарышкины, оставил в ребенке Петре не только болезненный конвульсивный тип лица, но и глубокое духовное отвращение к звериному лику дикого, темного, невежественного и ничуть не христианского старомосковского фанатизма.

Автор «Очерков по истории русской церкви» подчеркивает, что Петр оправдывал одной крайностью другую. Раздражавший Петра темный лик доморощенного московского благочестия преследовал его неотвязно в самом интимном семейном кругу.

Первая жена Петра Евдокия Федоровна Лопухина, на которой женили молодого царя помимо его воли была центром вьющегося клубка темного, суеверного святошества в виде странников, юродивых и к лику ш. Это было прямым вызовом Петру бежать из дома, но куда?

Путь был ясен — в немецкую слободу.

Именно там, в чарующей атмосфере западного просвещения зародились его дружеские и деловые привязанности к Лефорту и Гордону. Именно в слободе Петр впервые встретил коллегиальную форму церковно-приходского самоуправления протестантских общин и узнал от протестантов об их общих конституциях церкви в разных странах западной Европы.

В 1697 — 1698 гг. Петр гостил у короля Георга в Англии, где ему довелось беседовать с наследной принцессой Анной. Судя по тому, что Петр впоследствии характеризовал Анну как «сущую дочерь нашей церкви», царю довелось побеседовать с английской наследницей и на церковные темы.

Позднее Петр беседовал о церковных делах и с англиканскими епископами. Архиепископы Кентерберийский и Йоркский назначили для Петра специальных богосло-вов-консультантов. К ним присоединился и Оксфордский университет, который назначил консультанта со своей стороны.

Вильгельм Оранский, получивший английскую корону, но воспитанный в левопротестантском духе, ссылаясь на пример родной ему Голландии и самой Англии, советовал Петру сделаться самому «главой религии», чтобы располагать полнотой монархической власти.

Мысль о применении примата государственной власти у себя дома, по мнению Антона Карташева, зародилась именно в это время, однако, лишь спустя десятилетия Петру удаюсь найти компетентного единомышленника в лице киев-'Ivi и пна Феофана Прокоповича.

Во время посещения иностранных государств с 1709 по 1717 год Петр неоднократно демонстрировал свои симпатии к протестантской системе верховенства светской власти над цгрковыо.

Очутившись в 1712 году в Виттенберге перед статуей Мютера, Петр заявил: «Сей муж подлинно заслужил это. Ом для величайшей пользы своего государя и многих князей, кои были поумнее прочих, на папу и на все его воинство с голь мужественно наступал».

Однако никаких специфически религиозных реформ Метр, по утверждению Антона Карташева, не предпринимал. ( тарый теократический идеал подразумевал своей последней целыо приведение христианского народа в вечное царство Христово.

Монарх же с его утилитарными попечениями был слугой .лого церковного идеала и направлял исход земных попечений и ;>том духе. Теперь же произошла переоценка ценностей, на место последней и высшей цели стала утилитарная задача государственной власти, и монарх, ее носитель и исполнитель, потребовал себе тоталитарного подчинения решительно всех публичных функций, в том числе и религиозной.

Теория Петра подразумевает подчинение монархом всех религий, всех вер.

Такое государство в науке получило название «полицейского». Если одна из церквей в нем и занимает господствующее или первенствующее среди других культов положение, то не в силу своей истинности, а только по естественному физическому признаку как вера большинства народа, как организация национально-историческая.

Духовенство всех вер с этой точки зрения исполняет функции, входящие в сферу надзора и государственного попечения, другими словами, является служивым классом.

Аскетическая и небесная устремленность в религиях, в юм числе и в византийском православии, оцениваются Петром отрицательно.

В своем манифесте, изданном по окончании Северной войны, Петр противопоставляет новое государственное вдохновение старому: «Надлежит трудиться о пользе и прибытке общем, который Бог нам пред очами кладет как внутрь, так и вне, отчего облегчен будет народ».

А все это для того, «дабы с нами не так сталось, как v монархией греческою».

Петр неоднократно выражал свое отрицание духа византийских императоров. Например, отсутствие интереса к военному делу, которое служило причиной многих ссор царя с его сыном Алексеем Петровичем, было, по мнению Петра, одной из причин гибели Византии.

Итак, в 1716 году в Петербург, по указанию самого Петра, был вызван Феофан Прокопович.

Прокопович родился в 1681 году в семье киевского торговца, его дядя занимал высокий пост ректора Киево-Моги лянской Академии.

В юности Прокопович бывал за границей, он учился в Римской Униатской Коллегии св. Афанасия. Для прохождения этой учебы ему пришлось вступить в Базилианский орден и стать униатским монахом. Иезуиты не могли не оценить выдающихся способностей Прокоповича и предлагали ему войти в орден и остаться ученым работником при Ватиканской библиотеке.

Однако в 1702 году Прокопович вернулся в Киев и, но обычаю тех времен, снова принял православие.

Он был профессором этики в академии, вел курс риторики, затем философии, а с 1714 по 1716 год преподавал в духовной академии высший курс богословия.

Первая встреча Феофана Прокоповича и Петра произошла в 1706 году в Киеве, когда Феофану было поручено говорить Петру приветственное слово. Затем они встретились сразу после Полтавской победы в 1709 году при богослужении на поле сражения.

Тогда Феофану Прокоповичу удалось потрясти Петра своим блестящим искусством красноречия. Он связал воедино разные случайности, такие как, например, календарное совпадение дня победы 27 июня с памятью преподобного Самсо-ния, который, по легенде, избил 10 тысяч филистимлян ослиной челюстью и победил льва.

Под львом, конечно, подразумевался Карл XII. Герб Швеции слагается из фигур трех львов, а солнце с конца июня и в июле вступает в зодиакальный знак Льва.

Как свидетельствует Антон Карташев, все это было лишь эффектной игрой слов, однако, в исключительную минуту это прозвучало для Петра мистической символикой. В речи Феофана Прокоповича также не была забыта и треуголка Петра, простреленная пулей.

Очарованный Петр, разумеется, не мог после этого забьггь Феофана.

В 1711 году, отправляясь в Прутский поход, Петр распорядился о назначении Феофана главой войскового духовенства. Затем Феофан был назначен главой Академии и игуменом Киево-братского монастыря. В 1718 году Петр предложил Священному Собору поставить Феофана архиепископом Псковским с тем, чтобы резиденцией его был Петербург.

Па средства Новгородской кафедры для Феофана была ныстроена хорошая архиерейская усадьба, где Прокопович повел, радуя Петра, светский и открытый образ жизни. В доме у Феофана нередко пировали иностранные и русские «птенцы гнезда Петрова». Петр также частенько бывал в гостях у архиепископа.

Библиотека Феофана, состоявшая из более чем трех тысяч томов, большей частью включает в себя протестантских авторов. Примерно с 1717- 1718 гг. Петр и Феофан Прокопович приступают к обсуждению будущих церковных реформ. Уже в декабре 1718 года Феофан, по приказу Петра I, приступил к составлению мотивированного проекта учреждения духовной коллегии. Позже духовная коллегия была переименована в святейший Синод.

Привилегия назначения членов Синода, так же как и прочих коллегий, принадлежала только царю. Таким образом Петру удалось подчинить церковь светской власти.

ВОПРОС О ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИИ

По возвращении из-за границы в 1698 году Петр отослал свою нелюбимую жену Евдокию (Лопухину) в монастырь.

Уже в 1703 или 1704 году он оказывал знаки внимания молодой пленнице из Лифляндии, которой суждено было стать впоследствии императрицей Екатериной Алексеевной.

Петр обвенчался с ней в 1712 году, а в 1724 году торжественно короновал ее в Москве императорской короной.

От первой жены у Петра родился (в 1690 году) сын Алексей. Вторая жена дала ему дочерей Анну и Елизавету и сыновей Петра и Павла, но оба мальчика умерли в раннем детстве.

Царевич Алексей, по своему характеру, по своим взглядам, вкусам и интересам был полной противоположностью огцу. Он любил московскую старину, любил чтение церковных книг, любил тихую, спокойную жизнь. Он вовсе не любил военного дела и лишь нехотя, по принуждению, помогал отцу в его трудах и заботах.

В 1711 году отец женил его на принцессе Софии Шарлотте Вольфенбюттельской.

Однако женитьба не изменила вкусов и настроения царевича, и отчуждение между отцом и сыном все больше возрастало. Пушкарев отмечает, что все противники петровых реформ смотрели на Алексея, как на свою надежду, как на будущего избавителя от несносного ига, наложенного на весь народ войнами и другими предприятиями Петра.

В 1715 году жена Алексея умерла вскоре после рождения сына (названного Петром). Петр Первый прислал суровое «объявление сыну моему» с угрозой лишить его наследства, если он не переменит «свой нрав». Алексей ответил отказом от престола.

На второе письмо, в котором отец требовал от сына «отменить свой нрав» или стать монахом, Алексей ответил: «желаю монашеского чина». Петр отложил решение вопроса, а Алексей в конце 1716 года бежал за границу и, приехав в Вену, просил защиты и покровительства у императора Карла VI. Он скрывался некоторое время сначала в Тироле, потом в Неаполе, но посланные Петра нашли его и убедили вернуться домой, обещая прощение.

В феврале 1718 года Петр издал манифест об отрешении («для пользы государственной») «непотребного» сына от наследия престола. «Понеже мы лучше чужаго достойного учиним наследником, нежели своего непотребного; ибо не могу такого наследника оставить, который бы растерял то, что чрез помощь Божью отец получил, н испроверг бы славу и честь народа российского, для которого я здоровье свое истратил, не жалея в некоторых случаях и живота своего».

Наследником был объявлен малолетний сын Петра — царевич Петр. Следствие по делу о бегстве царевича и его пребывании за границей открыло его «злые умыслы» против отца и Петр предал сына суду, который приговорил его к смертной казни.

Подвергнутый жестокой пытке, Алексей умер в Петропавловской крепости, не дождавшись казни.

Вот что пишет Антон Карташев в своих «Очерках по истории русской церкви»(русское издание — М., 1991 г.): «...Заговорщики мечтали об освобождении насильственно постриженной жены Петра, Евдокии Лопухиной, в момент воцарения Алексея Петровича. Когда Алексей каялся своему духовному отцу протопопу Якову Игнатову, о том, что он желает смерти своему отцу, духовник сочувственно ему говорил: «Мы все желаем ему смерти».

В заговоре было много лиц: и ростовский митрополит Досифей и духовник царицы Евдокии, Федор Пустынный, п их полутайный «публицист» и агитатор, юродивый Ми-хайло Босой. Все ждали близкой смерти Петра.

Сам царевич Алексей пока под благовидным предлогом

убежал за границу, но оттуда с еще большей хитростью был выманен Петром обратно и затем осужден и казнен. Переписка Алексея с русскими архиереями безжалостно выдала последних тоже на беспощадный суд разъяренному царю.

Алексей переписывался с Досифеем, митрополитом Ростовским, с Игнатием Смолой, митрополитом Крутицким и с Иоасафом Краковским, митрополитом Киевским, и так формулировал свой план использования церковного авторитета: «Когда будет мне время без батюшки (а Петр в тот момент собирался за границу), тогда я шепну архиереям, архиереи приходским священникам, а священники прихожанам, тогда они и нехотя меня владетелем учинят».

Петр, конечно, подозревал широкое сочувствие епископата замыслам царевича Алексея... Досифей Ростовский говорил прямо на соборном суде: «Только я один попался... Посмотрите и у всех что на уме; извольте пустить уши и в народ, что в народе говорят?». Митрополит Киевский Ио-асаф умер от волнения по дороге в Москву.

Лишенные собором сана и отданные на суд гражданской власти митрополит Досифей и протопоп Яков Игнатьев и Федор Пустынный были казнены. Игнатий Смола, ввиду своей старости, был пощажен и изгнан на покой...»

В 1722 году Петр издал «устав о наследии престола», предоставлявший царствовавшему императору право произвольного назначения наследника.

Решение вопроса о престолонаследии представлялось, однако, в конце жизни Петра, исключительно трудным. У него были жена и две взрослые дочери, из них одна, Анна, была обручена с герцогом Голштинским; малолетний внук (сын несчастного царевича Алексея) и две племянницы (дочери царя Ивана) Анна и Екатерина, выданные замуж за немецких герцогов Курляндского и Мекленбургского.

Кто же из них был способен стать достойным наследником Петра Великого?

Осенью 1724 года Петр жестоко простудился, помогая спасать солдат с потерпевшего крушение бота на взморье близ Петербурга и в январе 1725 года положение его стало безнадежным. 27 января он потребовал бумаги и начал, по-видимому, писать завещание, но из написанного смогли разобрать только слова: «отдайте все...», — и перо выпало из его рук. Скоро он впал в агонию и 28 января умер, оставив нерешенным вопрос о судьбе своего престола.

ПОЛОЖЕНИЕ СОСЛОВИЙ ПРИ ПЕТРЕ

Дворянство при Петре I, как отмечает С.Пушкарев в своем «Обзоре русской истории», далеко не всегда было тем привилегированным сословием, в которое оно превратилось при его преемниках.

Высший чин московской дворовой знати — боярство — вовсе исчез. Боярская дума прекратила свое существование, а высших должностных лиц центрального и областного управления Петр назначал, совершенно не считаясь с их происхождением.

Служебная повинность всего дворянского сословия при Петре не только не облегчилась, но наоборот, стала гораздо

более тяжелой, чем она была в Московском государстве.

Там дворяне, отбыв военный поход или сторожевую службу, разъезжались по домам, а при Петре они обя-.iaiiы были с 15 лет поступать в регулярные солдатские полки и, только пройдя продолжительный искус солдатской муштры и страды или показав особые боевые отличия, могли быть произведены в офицеры. И затем они должны были служить в армии до старости или до потери трудоспособности.

С другой стороны, всякий солдат, дослужившийся до офицерского чина, получал потомственное дворянство.

В 1721 году Петр подписал указ, который гласил: «Все обер-офицеры, которые произошли не из дворянства, оные п их дети, и их потомки, суть — дворяне, и надлежит им дать патенты на дворянство».

Таким образом доступ в дворянское сословие через военную службу был открыт всем классам населения.

Учрежденный при Сенате герольдмейстер, курирующий дворянство и его службу, должен был вести дворянам строгий учет и следить, чтобы никто из них по достижении пятнадцати лет не уклонялся от службы. Ему было предписано также следить чтобы в гражданской службе было не более трети мужчин каждой дворянской фамилии.

Прежние московские служебные чины, зависевшие в значительной степени от происхождения служилых людей, были отменены Петром. Изданная им в 1722 году «Табель о рангах» разделяла всю массу государственных служащих военных и гражданских на четырнадцать чинов и рангов, по которым должен был продвигаться офицер и гражданский чиновник.

На место прежней аристократической иерархии «породы» и «отечества» Петр поставил военно-бюрократическую иерархию заслуги и выслуги.

Кроме служебной повинности, Петр возложил на дворян совершенно новую учебную повинность. Он посылал сотню молодых дворян за границу учиться главным образом во-енному и морскому делу.

Всех дворянских детей мужского пола велено было (в 1714 году) учить грамоте, арифметике и геометрии.

В то же время Петр ограничил права дворян в распоряжении их имениями. Указом о единонаследии, изданном в 1714 году, Петр запретил землевладельцам делить имения между сыновьями и приказал завещать недвижимое имение лишь одному сыну «по выбору владельца», ибо «разделением имений недвижимых великий есть вред в государстве нашем как интересам государственным, так и самим фамилиям падение».

Отношение между крестьянами и помещиками прямо и непосредственно не регулировалось законодательствами Петра. Однако предпринятая им крупная финансовая реформа введения «подушной» подати способствовала ухудшению юридического положения крепостного крестьянства вслед-ствии смешения его с холопами в один класс помещичьих подданных.

Когда Петр приказал произвести перепись населения для обложения его подушной податью, то переписчики вносили в списки только крестьян, ибо холопы по прежнему положению не подлежали обложению.

Однако Петр хотел всех привлечь к государственному «тяглу» и в 1720 году он указал Сенату: «Понеже я слышу что в нынешних переписях пишут только одних крестьян, а людей дворовых и прочих не пишут... того ради ныне подтвердите указом, чтоб всех писали помещики своих поданных, какого они звания ни есть».

Подушная подать была положена одинаково на крестьян и холопов. Ключевский писал: «Холопство, как особое юридическое состояние, свободное от государственных повинностей, исчезло, слившись с крепостным крестьянством в один класс крепостных людей, которых господам было предоставлено устроять и эксплуатировать экономически по своему усмотрению».

В то же время С.Пушкарев утверждает, что Петр сам не сочувствовал крайнему развитию крепостного права, дошедшего до продажи отдельных людей «как скотов», но не принял действенных мер для его ограничения.

В 1721 году он издал указ, который констатировал, что «крестьян и деловых и дворовых людей мелкое шляхетство продает врознь — кто похочет купить — как скотов, чего во всем свете не водится и отчего немалый вопль бывает», — «И его царское величество приказал оную продажу людям пресечь»; но затем уже следовала оговорка: «А ежели невозможно того будет пресечь, то хотя б по нужде и продавали целыми фамилиями или семьями — а не порознь».

Сознавая важное значение коммерции и промышленности в жизни государства, Петр всячески старался поднять активность и социальный уровень русского торгово-промыш-ленного класса. Учредив выборные городские магистраты для управления городами, Петр хотел также, чтобы русс к не ремесленники по образцу западноевропейских организовались в цехи (необходимо отметить, что в Европе в но время уже шла борьба с цеховой системой).

Согласно регламенту главного магистрата «каждое художество и ремесло свои особливые цунфты (то есть цехи) и над оными альдерманов (старших) имеет».

Впрочем, цеховая организация не должна была носить принудительный характер. Согласно указу о цехах 1722 года, в цехи надлежало «писать ремеслеников, которые похотят, а неволею не принуждать».

Однако попытка Петра насадить в России самоуправление и цеховой строй не увенчалась успехом.

И одной из причин, замедлявших подъем и развитие городского класса, было именно государственное «тягло» — тяжесть податей, а также обязательное несение служб и no

li инностей, лежавших на городском населении.

Петр, как отмечает С.Пушкарев, понимал это, и указом 1722 года попытался освободить посадских людей от казенной службы: «...впредь к пошлинным, кабацким, соляным и другим сборам, и к счету и отдаче денежной казны из посадских людей не выбирать, и которые ныне у таких дел — по окончании года уволить. А быть у таких сборов у больших главными командирами из отставных офицеров, а у меньших унтер-офицеров и рядовым солдатам... а к ним команду выбирать из магистрата из раскольников и бородачей в целовальники».

Однако очень скоро обнаружилось, что набрать для таких служб нужное количество отставных офицеров и солдат, раскольников и «бородачей» оказалось невозможным, и посадские люди снова были привлечены к службам, от которых их освободило только Городовское положение 1785 года.

ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ФИНАНСЫ.

ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО

Постоянная и настоятельная нужда в деньгах на военные расходы побудила Петра изыскивать все новые и новые источники государственных доходов.

К его услугам явились так называемые «прибыльщики», которые подавали царю предложения относительно возможности новых налогов. И вот, начиная с 1704 года, являются один за другим бесконечный ряд новых налогов: мельничный, банный, погребной, пчелиный, с бороды, с раскольников, с извозчиков, с постоялых дворов, с найма домов, померной, весчий, хомутейный, подуж-ный, шапочный, сапожный, ледокольный, водопойный, трубный с печей, с продажи съестного и другие «мелочные всякие сборы».

Современник Петра Посошков справедливо замечает,

что от этих мелочных сборов — «токмо людям трубация великая».

Критикуя финансовую политику правительства вообще, Посошков пишет: «Айв сборе царского интереса (доходов) не весьма право дается: ибо покушаются с одного вола и по две и по три кожи сдирать, а по истинной правде не могут и единой кожи целою содрать и елико ни нудятся, токмо лоскутья сдирают».

К новым налогам присоединялись казенные монополии. К прежним монополиям (смоле, поташу, ревеню, клею) прибавились новые: соль, табак, мел, деготь, рыбий жир, сало и дубовые гробы.

Рыбные ловли отдавались из казны на откуп, вино продавалось в казенных кабаках. Соляная монополия, какотмечает С.Пушкарев, была особенно тяжела для населения, ибо соль продавалась вдвое дороже подрядной цены.

Посошков писал о соляной казенной операции: «Ив тех соляных сборах в бурмистрах, и в целовальниках, и в упра-вптелях, и в работниках, и в надзирателях тысяч пять или больше есть, а все они будто черви точат тое-ж соль и пищу себе приобретают от тоя-ж соли».

В конце царствования Петра большинство из мелочных сборов были отменены, а для увеличения государственных доходов была предпринята новая серьезная финансовая мера — введение подушной подати. Помещичьи крестьяне должны были платить «по восемь гривен с персоны» (то есть по 80 копеек) в год. Государственные крестьяне и посадские люди должны были платить (взамен помещичьих доходов) дополнительно по 40 копеек с души.

Действительный размер подати с души был значительно выше, ибо она взималась со всех мужчин, от грудных младенцев до столетних старцев.

По смете 1724 года было предположено около восьми с половиной миллионов рублей государственных доходов, из них 53 процента должна была давать подушная подать. Военные расходы составляли в конце царствования Петра от двух третей до трех четвертей всего расходного бюджета.

В годы царствования Петра была создана русская монетная система. Мелкая разменная монета (копейки, денежки н полушки) чеканилась из меди; из серебра чеканились гривенники, полтинники, полуполтинники и рубли (оставшиеся основной денежной единицей до конца Империи); из золота чеканились червонцы.

Петр ясно сознавал, что для увеличения казенных доходов, в которых так сильно нуждалось государство, необходимо повысить экономический уровень всего населения, а для этого необходимо увеличить и поднять качество народного труда, усилить его производительность, а также внести в народнохозяйственный оборот новые промыслы, обратив народный труд на разработку незатронутых еще богатств страны.

Наиболее инертной и наименее доступной правительственному вмешательству была область сельского хозяйства. Но и в эту область Петр стремился внести (к счастью, с успехом) целый ряд улучшений.

Прежде всего он принял меры против традиционного в России расхищения лесных богатств. Для охраны лесов, особенно годных для судостроения, Петр учредил новое ведомство «вальдмейстеров».

Он с успехом заботился о разведении виноградников на Дону и ему обязано своим возникновением донское виноделие. Петр заботился о заведении конских заводов (для нужд кавалерии) и об улучшении породы овец (для чего выписывались из Силезии специалисты по овцеводству) и крупного рогатого скота (прекрасные холмогорские коровы произошли от «предков», выписанных Петром из Голландии).

В 1721 году он приказал обучить мужиков снимать хлеб с поля косами и граблями (вместо серпов). При этом царский указ с грустью замечает: «хотя что добро и надобно, а новое дело-то наши люди без принуждения не сделают».

Но особенно заботился Петр о развитии в России горнозаводского дела и о насаждении крупной фабрично-заводской промышленности.

И в этой области он достиг наибольших успехов. Из-за границы вызывались во множестве «рудознадцы» и «рудоплавные мастера» для приискания и разработки горных богатств и для обучения русских горному делу. Для руководства горным делом была учреждена особая берг-коллегия.

Настойчивые и. энергичные действия Петра по развитию горного дела и металлургической промышленности увенчались полным успехом.

Тульский оружейный завод с обширным арсеналом и окружавшими его слободами оружейных мастеров и кузнецов, снабжал оружием многочисленную петровскую армию. В Олонецком краю на берегу Онежского озера в 1703 году был построен чугунолитейный и железоделательный завод, ставший основанием города Петрозаводска.

Но особенно широко и успешно развернулось горное дело на Урале. В 1699 году Петр построил железоделательные заводы на реке Невъе в Верхотурском уезде, а в 1702 году сдал их бывшему тульскому кузнецу Никите Демидову.

В конце царствования Петра в Екатеринбургском округе было 9 казенных и 12 частных заводов. Начальником образовавшегося здесь горнозаводского округа был знаток горного и артиллерийского дела генерал Геннинг, построивший город Екатеринбург на реке Исети, где было сосредоточено управление уральскими заводами.

В XVIII веке правительство не только смогло вооружить армию и флот оружием из русского материала и русской выделки, но железо и медь даже вывозились за границу. Для развития горного дела Петр властно вмешивался в права землевладельцев, дозволяя всем и каждому отыскивать, добывать и обрабатывать металлы и минералы «во многих местах, как на собственных, так и на чужих землях».

Если землевладелец сам «ие похочет или не возможет» наняться горнозаводским делом или принять в нем участие, «то принужден будет терпеть, что другие в его землях руду и минералы искать и копать и переделывать будут, дабы Ьожие благословение под землею втуне не оставалось».

Предприниматели лишь должны будут платить землевладельцу 32-ю долю от прибыли.

Пушкарев акцентирует внимание на том, что, кроме металлургических заводов, при Петре возникло много разных фабрик, особенно полотняных, парусных и суконных для нужд армии («дабы не покупать мундиру заморского») и флота.

Однако было уже немало фабрик и заводов, производивших разные товары для потребления гражданским населением.

«Петр оставил после себя 233 фабрики и завода по самым разнообразным отраслям промышленности», — писал Ключевский. Средства и способы, которыми Петр хотел обеспечить создание в России крупной фабрично-заводской промышленности, были изложены в регламенте мануфактур-кол-легии, которая должна была «иметь верхнюю дирекцию над мсеми мануфактурами и фабриками».

Это были: призыв иностранных фабрикантов, инженеров н мастеров для обучения русских, а также посылка русских за границу, для обучения мастерству; освобождение фабрикантов, мастеров, работников и учеников от иных служб и повинностей; для обеспечения нужного количества рабочих рук, фабрикантам и заводчикам позволялось покупать к заводам деревни. Но «токмо под такую кондицию, дабы те деревни всегда были уже при тех заводах неотлучно»; постройка фабрик средствами казны и сдача их частным промышленным компаниям на льготных условиях; казенные ссуды и субсидии, нуждающимся в них; беспошлинная продажа изделия «на несколько лет».

Сюда же входил привоз из-за границы необходимых материалов и инструментов и защита от иностранной конкуренции таможенными пошлинами, которые повышались по мере роста собственного производства.

Наконец — систематический надзор правительства над торгово-промышленной деятельностью, контроль и регламентация производства с целью обеспечить надлежащее количество производимых товаров...

Петр заботился также о развитии внешней торговли с Европой, стараясь при этом перевести морскую торговлю из Архангельска в Петербург, а также со странами Востока. При Петре был построен Вышневолоцский канал и начато сооружение Ладожского канала.

СВЕТСКОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ

Петра по праву называют основоположником светского просвещения в России.

Царь всеми силами стремился не только ввести в русском обществе европейские нравы, но и поднять русскую технику и просвещение на уровень европейских. Для этого он прежде всего вызывал в Россию множество европейских учителей всех специальностей и посылал русских молодых людей учиться за границу.

Он сделал светское элементарное образование (то есть обучение грамоте, арифметике и геометрии) обязательным для сыновей дворян и приказных людей.

Он создал русскую светскую школу в двух видах: в виде начальных «цифирных» школ, которых к концу царствования Петра было около 50, и ввел специальные учебные заведения, какими были навигационная школа в Москве и морская академия в Петербурге. Также сюда относятся инженерное училище в Москве и артиллерийское в Петербурге, несколько «математических школ», медицинская школа при московском военном госпитале.

В 1703 году пастор Глюк основал в Москве общеобразовательную школу языков и разных наук.

Наконец, в конце царствования Петра был составлен проект учреждения Академии наук в Петербурге.

При Петре началось печатание в широком масштабе книг светского содержания, начиная от азбук, учебников и календарей и кончая историческими сочинениями и политическими трактатами. Петр сам принимал деятельное участие в подготовке книг к печати, исправлял переводы, правил корректуру, давал технические указания.

С 1708 года, по указанию Петра, книги светского содержания стали печатать упрощенным, так называемым «гражданским» шрифтом. Первой такой книгой стала «Геометрия, славенски землемерие».

Петр положил начало и периодической печати. С 1703 года начали издаваться в Москве «Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти, случившихся

и Московском государстве и в иных окрестных странах»...

Для того, чтобы приучить русское общество к европейским обычаям и развлечениям, Петр приказал устраивать м столицах вечерние публичные собрания («ассамблеи»), куда гости должны были приходить со своими женами и нзрослыми дочерьми, и где все развлекались по желанию разговорами, играми, танцами, выпивкой и закуской. Этим путем Петр освободил русскую женщину высших слоев общества от постоянного заключения в тереме и ввел ее в сферу общественной жизни и общих интересов.

СЕВЕРНАЯ ВОЙНА. ВОЕННЫЕ КАМПАНИИ ПЕТРА


ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКАЯ ОБСТАНОВКА

Для Петра было совершенно ясно, что стать великой державой Россия сможет лишь выйдя к морю. Архангельск и Азов, расположенные на далеких окраинах государства, не могли иметь решающего значения для развития сношений с зарубежнами странами.

В своей «Истории русской армии» Керсновский отмечает, ч го завоевание Черноморского побережья для Петра I было не столь срочно и первостепенно, как приобретение «окна в Европу» на Балтийском море.

Прежде всего борьба с Турцией была немыслима без союзников. Союзники же по этой борьбе — Австрия и Польша отказывались от продолжения Азовской войны. Австрия была озабочена вопросом о только что открывшемся испанском наследстве, Польша не видела для себя никаких выгод в походах на Молдавию.

Но даже в случае победы над Турцией пользование Черным морем представляло, по мнению Петра, множество неудобств.

Выходы из него были в турецких руках, да и вели они и конце концов в Средиземное море, то есть в страны ла-

I инской культуры, к которой, равно как и к иезуитам, Петр питал устойчивое отвращение.

Он решил «искать света» на севере, у голландцев и англичан, а для этого надо было овладеть Балтийским побережьем, то есть выдержать борьбу со Швецией.

Петр наметил для себя союзников в этой борьбе — Данию и Польшу, которые имели свои счеты со шведским королем. Внешнеполитический курс России формировался нелегко, так как Россия не имела практически никакого опыта в дипломатии. Взаимоотношения иностранных государств были россиянам совершенно неизвестны.

Например, отправляя в 1701 году первого посла в Турцию, Петр наказывал ему узнать, «какое европейское государство турки больше уважают, какой народ больше любят».

О количестве войск и кораблей у иностранцев сведений также почти не имелось.

Лишь Великое посольство Петра, предпринятое им в 1697 - 1698 годах, позволило значительно расширить его кругозор.

Еще до того Петру удалось почерпнуть некоторые полезные сведения от иностранцев живших в России.

По свидетельству Керсновского, дружба с голландцами Брандтом и Тиммерманом пробудила симпатии Петра к Голландии и привела к предвзятой неприязни к врагу голландцев, Людовику XIV.

Победа англо-голландского флота над французским при Хуге, в 1692 году, была отпразднована в России иллюминацией и пушечной пальбой в Преображенском городке. Таким образом франко-русские отношения испортились раньше, чем успели завязаться.

Самой характерной чертой европейской политики того времени было соперничество Франции и Австрии, начавшееся еще с конца пятнадцатого и начала шестнадцатого века. Турция и Швеция в этой борьбе выступали на стороне Франции.

По стечению обстоятельств именно эти два союзника Людовика XIV являлись естественными противниками России. Столкновение России с ними при возобновлении процесса ее государственного развития было неизбежным, и это обстоятельство предопределило характер франко-русских отношений на весь XVIII век.

Причина русофобской политики Бурбонов кроется именно в этом. Внезапное появление России на международной арене, возобновление Петром традиционно великодержавной политики явилось для Франции событием в высшей степени нежелательным, которое могло ослабить ее союзников и лишить ее поддержки. Ведь если бы Карл XII не был поглощен борьбой с Россией, он обязательно принял f>I>i участие в борьбе за испанское наследство, тем самым иыручив Францию.

Потому, по утверждению Керсновского, на протяжении hcim'o XVIII века версальский кабинет являлся душой интриг мротив России.

В той же «Истории русской армии» утверждается, что 11етр I не сходился слишком близко ни с одной из иностранных держав, благодаря чему при нем русская кровь не прочиталась за чужие интересы. 18 августа 1700 года был подписан мир с Турцией. Уже на следующий день 19 августа Метр объявил войну Швеции.

НАЧАЛО СЕВЕРНОЙ ВОЙНЫ

Прежде чем начать военные действия против Швеции, Метр позаботился о создании союзнического блока России, Дании и Польско-Саксонского королевства.

Дания чаяла возвращения областей, отторгнутых от нее Швецией по Копенгагенскому мирному договору. Польский король Август II, курфюрст саксонский, надеялся упрочить смою власть в Речи Посполитой, присоединив Лифляндию.

Начало военной кампании было положено в 1699 году, когда польско-саксонские войска вошли в Лифляндию. В :>то время Петр занимался мирными переговорами с Турцией и устройством своей армии.

Русская армия в это время насчитывала шестьсот тысяч человек. В результате военной реформы Петру I удалось поправить дисциплину и боеспособность своих солдат. Однако вновь сформированные полки, за исключением четырех, имели характер импровизированных войск.

Призванные на службу даточные люди были необучены, и (^дисциплинированны, плохо одеты и снаряжены. Большую часть высших и значительную часть средних командных должностей занимали иностранцы, которые были незнакомы не только с русскими обычаями и традициями, но даже нередко и с языком.

Таким образом в армии царило взаимное недоверие между «иерхами» и «низами». Помня о том, что шведская армия тогда по справедливости считалась лучшей в мире, можно уверенно сказать, что Петр рисковал.

Антон Керсновский предлагает различать в Северной войне три периода: первый — это период коалиционной войны и триумфа шведского оружия (1700 —1706 года), Нарва и Фрау-штадт знаменуют собой апогей славы суровых протестанских полков; второй и решительный период — единоборство России со Швецией, закончившийся достославною Полтавскою победой (1707—1709 года); третий период (1710—1721 года) от Полтавы до Ништадта — через Фридрихштадт, Гангут и Гренгамн — это добивание Швеции совместно с союзниками, немедленно поспешившими на помощь победителю.

В марте 1700 года датский король вторгся в шведскую Голштинию, оставив в то же время свои владения незащищенными. Карл XII немедленно воспользовался ситуацией и нанес Дании молниеносный сокрушительный удар.

Он неожиданно высадил пятнадцатитысячный десант под Копенгагеном и вынудил Данию выйти из войны. Мир с Данией был заключен 18 августа в Травендале.

Не теряя времени, Карл XII посадил свою армию на корабли и отбыл в Лифляндию, где поляки и саксонцы осадили Ригу. Король Август, встретивший сильный отпор со стороны рижан и узнав о прибытии шведской армии, сиял осаду и ретировался на свою территорию.

В это время сорок две тысячи русских солдат вторглись в шведские пределы.

План Петра заключался в овладении Ингерманландии, для разъединения шведских владений Финляндии с Эстонией и Лифляндией. Для этого русским следовало осадить и взять Нарву.

Петр был уверен, что это ему удастся, так как шведский гарнизон, расположенный в Нарве, был немногочисленным. Русской армией командовал герцог де Сент Кру а, французский протестант, недавно принятый на службу и занявший место покойного Гордона.

Однако осада Нарвы затянулась. Вскоре выяснилось, что осаждающие испытывают большие лишения, нежели осажденные. Причиной был недостаток продовольствия. Петру I пришлось ехать в Москву, чтобы наладить продовольственную часть.

А тем временем к Нарве подошел Карл XII. Сильная метель скрыла приближение шведов к русской позиции, однако силы Карла XII насчитывали всего 8 тысяч человек, при 37 орудиях, в то время, как русские располагали 42000 человек, при 145 орудиях.

Армия Петра сумела отразить только самую первую атаку шведов. Внезапно конница Шереметева оказалась охвачена паникой и обратилась в бегство.

По всему русскому лагерю пронесся крик: «Немцы изменили!». Солдаты принялись избивать иноземных офицеров, которым оставалось лишь одно спасение — сдаться шведам.

Тем временем шведы предприняли вылазку... И тут дезорганизованная русская армия бежала. Дивизии Трубецкого и Вейде положили оружие сразу, третья дивизия Головина — лишь после упорного сопротивления, сумев сохранить полковые знамена.

Шведам досталась вся русская артиллерия, обоз. Генералы Петра оставались у Карла XII в качестве военнопленных. Все остальные были отпущены на волю.

Однако Керсновский отмечает, что Карл XII, не считавший «этих мужиков» для себя опасными, совершил роковую ошибку. Он отпустил своих будущих победителей.

Потери русской армии под Нарвой составили 6 тысяч убитыми и ранеными, однако и шведы заплатили за победу четвертой частью своего маленького войска. В память Нарвы, где Преображенский и Семеновский полки, входившие в дивизию Головина, спасли честь русского оружия, офицерам этих полков был пожалован нагрудный знак.

После Нарвской битвы война стала вестись на польском и прибалтийском направлениях, однако все свои усилия Карл XII обратил против Августа II. Россия, по мнению шведского короля, окончательно выбыла из войны.

Известие о разгроме русских войск под Нарвой привело Россию в ужас и смятение. Русские лишились не только своих военачальников, но и всей артиллерии.

Однако Петр не стал предаваться унынию. Именно по его приказу развернулось лихорадочное строительство новых промышленных предприятий. В 1701 — 1704 годах на Урале четыре крупнейших металлургических завода начали выпуск железа, чугуна, пушек и ядер. В районе Олонецких и Белозерских рудных месторождений было построено пять металлургических и оружейных заводов.

Одновременно началось строительство мануфактур, которые должны были обеспечить армию обмундированием и снаряжением, кожевенного и портупейного заводов, суконной мануфактуры и т.д. Это позволило в короткий срок ликвидировать последствия сражения под Нарвой и ускорить формирование регулярной армии.

По приказу Петра из церковных и монастырских колоколов было отлито 270 орудий, вдвое больше, чем потеряно под Нарвой.

Зимой 1700—1701 годов царь добился реорганизации всей армии. Под его руководством было сформировано десять драгунских полков.

Вскоре Петру удалось завершить оформление рекрутской системы с помощью февральского указа 1705 года. Начиная с этого времени, предусматриволась ежегодное пополнение в количестве 30 тысяч человек.

Каждые 20-30 крестьянских и посадских домов были обязаны поставлять одного рекрута. Рядовой состав войск пополнялся крестьянами и посадскими людьми, офицерские должности занимали дворяне, проходившие специальную подготовку в организованных в эти годы учебных заведениях или в гвардейских полках.

Комплектование армии и флота на основании рекрутской повинности быстро увеличивало численность вооруженных сил, достигших в 1708 году ИЗ тысяч человек вместо 40 тысяч имевшихся к началу войны.

Однако все это было еще впереди, весной же 1701 года главная сила русской армии составлявляла 35 тысяч человек, что сосредоточились у Пскова. Командовать этой группировкой Петр назначил Шереметева.

Еще 20 тысяч русских солдат под началом Репнина были направлены в Саксонию, однако вскоре после поражения Августа II под Люцаухсгольмом они вернулись назад.

Тактика русских заключалась в том, чтобы не углуб-лятся слишком на шведскую территорию, в бой вступать только при наличии подавляющего численного превосходства. И, действуя осторожно и осмотрительно, постепенно приучать войска к полевой войне, закаливая их переходом от более легких к более трудным задачам.

Двадцать девятого декабря 1701 года Шереметеву удалось одержать первую крупную победу при Эрестфере и взять в плен около двух тысяч шведов. Шестнадцать боевых шведских знамен и восемь пушек были первыми русскими трофеями в этой войне.

Антон Керсновский приводит в этой связи следующие цифры: три тысячи шведов в битве при Эрестфере были убиты, урон же русских составил около тысячи человек.

1702 год ознаменовался первой морской победой русских в устье Северной Двины, после чего русская армия тронулась в обратный путь с Белого моря на Ладогу. Солдаты несли на руках два небольших корабля. По выражению Антона Керсновского — это был зародыш будущего Балтийского флота.

Затем последовала трехнедельная осада Петром крепости Нотербурга, которая закончилась для русской армии успехом. Нотербург был переименован позднее в Шлиссельбург.

Однако, как замечает автор «Истории русской армии», Нотербург защищали всего 450 шведов под командой полковника Шлигшенбаха.

Петр подступил к крепости с армией в 28 тысяч человек и с 43 осадными орудиями. 26 сентября ему удалось обложить крепость, а 14 октября Нотербург был взят штурмом. Отряд князя Голицына в две тысячи пятьсот человек был сперва отброшен. Несмотря на приказ Петра отступать, Голицын воскликнул, обращаясь к Меньшикову: «Скажи государю, что мы здесь уже не в царской, а в Божьей воле. Ребята, за мной!»

При штурме погибло полторы тысячи русских солдат. Сто пятьдесят шведов, оставшихся в живых после осады крепости, были выпущены на волю с воинскими почестями.

В июле этого же года Шереметеву удалось разбить один шведский корпус. Численный перевес русских снова был подавляющим: тридцать тысяч против семи тысяч шведов.

В 1703 году по приказу Петра на месте крепости Ни-епшанц, котороя была захвачена вслед за Нотербургом, был заложен Санкт-Петербург.

В этом году русским удалось окончательно завоевать Ингрию, взять Копорье и Ям. Оставив в захваченных пунктах крепкие гарнизоны, Петр весною 1704 года двинулся в Эстляндию.

Здесь были взяты Дерпт и Нарва. Соотношение сил русских и шведов иод Дерптом: двадцать три тысячи против пяти тысяч, однако у шведов был значительный перевес в артиллерии, они располагали 133 орудиями против 46 осадных пушек русских.

В ночь на 12 июля под руководством Петра был произведен успешный штурм.

Петр также присутствовал лично при штурме Нарвы, который состоялся 9 августа. Из гарнизона шведского генерала Горна, насчитывающего 4800 человек, в живых осталось лишь 1848 человек.

Период с 1702 по 1704 год был в общем неблагоприятен для русских войск. Еще в 1702 году Карлу XII удалось овладеть Варшавой и разбить польско-саксонские войска.

Августу II после этого несколько раз удавалось войти в Варшаву, но только в то время, когда Карл XII выступал в поход и покидал польскую столицу.

Причину неизменного военного счастья шведов Антон Керсновский видит в превосходной организации их армии. Блестящие победы над сильным врагом создали Карлу XII ореол непобедимости как в глазах собственных войск, так и в глазах врагов, дух которых начал заметно падать.

Саксонцы оказались не слишком искусными в военном деле, а у поляков не существовало даже постоянной армии. В войне участвовали с польской стороны в основном ограниченные контингенты войск, которые, кстати говоря, выступали как на стороне Августа, так и на стороне Карла.

В 1704 году польский сейм провозгласил королем Станислава Лещинского, сторонника шведского короля.

По просьбе Августа Петр решил перенести военные действия в Польшу. Весной 1705 года русская армия двинулась в Курляндию и к лету вытеснила оттуда шведские войска под начальством Левенгаупта.

Основной ошибкой Карла XII было недостаточное упрочение своих завоеваний и слабая организация завоеванных областей. Петр же всюду оставлял за собой укрепленные гарнизоны.

Не стала исключением и Курляндия.

В сентябре 1705 года Петр со своей армией был под Гродно. Здесь командование над русскими войсками принял Август II, а сам Петр уехал в Москву.

В декабре этого года Карл XII предпринял неожиданный маневр и, покинув зимние квартиры, быстрыми маршами двинулся на Неман. С ним было 20 тысяч ртборного войска и он надеялся принудить русских выйти из гродненского лагеря и принять бой в открытом поле. Блокада Гродно была установлена 14 января 1706 года.

Вскоре Август покинул город вместе с кавалерией, саксонскими войсками и четырьмя русскими драгунскими полками. В Гродно осталось 45 русских пехотных батальонов и два драгунских полка.

У русских очень скоро начались проблемы с продовольствием, в лагере быстро развились цинга, тиф и всевозможные болезни, от которых к концу страшной зимы 1706 года погибла третья часть русского войска — около восьми тысяч человек. Принявший начальство над армией после ухода Августа фельдмаршал Огильви, следуя инструкции Петра, не ввязывался в бой, так как в этом бою участь русской армии была бы предрешена.

Петр понял, что спасти армию можно только решительными действиями.

Русский царь сосредоточил в Минске 12 тысяч солдат и приказал Мазепе с 25 тысячами казаков соединится с ними для проведения совместных действий по снятию осады Гродно.

Гродненскому гарнизону было приказано держатся до вскрытия рек, а затем, пользуясь прочно устроенным мостом через Неман и довольно значительным удалением шведских линий, перейти скрытно на левый берег Немана и отступить па Брест, с тем чтобы как можно быстрее прикрыт-ся болотами Полесья, а затем отступить к Киеву.

30 марта Огильви и Репнину удалось вывести русскую армию из Гродно. Уничтожив за собой мост, они быстрыми переходами достигли Бреста, а после — Днепра. Карлу XII удалось перебраться через Неман лишь 3 апреля.

В июне Огильви и Петр I сосредоточили свои полки у Киева. По данным, приводимым Антоном Керсновс.ким в «Истории русской армии», русские войска насчитывали 35 тысяч пехоты и 21 тысячу драгун. Кроме того, под Полоцком имелось 5 тысяч штыков и 3 тысячи сабель, прикрывавших Псков и Смоленск.

В балтийских провинциях, в оставленных Петром гарнизонах было двадцать две тысячи пехоты и четыре тысячи Драгун.

На этот момент в распоряжении Петра имелось свыше 90 тысяч солдат. Под киевскими стенами было сосредоточено около двух третей этой армии.

Однако, вопреки планам Петра, Карл XII двинулся не в Россию, а в Саксонию, чтобы окончательно подчинить себе эту страну. На это шведскому королю понадобился всего месяц. Легкое завоевание Саксонии было подготовлено так называемым Фрауштадтским погромом, когда 12-тысячный корпус шведского генерала Рейншильда разбил полки командовавшего русско-саксонской армией генерала Шу-ленберга.

Сражение произошло 13 ноября 1706 года, против двенадцати тысяч шведов вышло двадцать тысяч союзников. Потери Шуленберга составили шесть тысяч убитыми и ранеными и восемь тысяч пленными, в числе которых был начальник русской дивизии генерал Востромирский.

Потери Рейншильда были в десять раз меньше.

Август II бежал в Краков, а впоследствии он вел тайные переговоры с Карлом XII в результате которых принял все в Варшаву, но только в то время, когда Карл XII выступал в поход и покидал польскую столицу.

Причину неизменного военного счастья шведов Антон Керсновский видит в превосходной организации их армии. Блестящие победы над сильным врагом создали Карлу XII ореол непобедимости как в глазах собственных войск, так и в глазах врагов, дух которых начал заметно падать.

Саксонцы оказались не слишком искусными в военном деле, а у поляков не существовало даже постоянной армии. В войне участвовали с польской стороны в основном ограниченные контингенты войск, которые, кстати говоря, выступали как на стороне Августа, так и на стороне Карла.

В 1704 году польский сейм провозгласил королем Станислава Лещинского, сторонника шведского короля.

По просьбе Августа Петр решил перенести военные действия в Польшу. Весной 1705 года русская армия двинулась в Курляндию и к лету вытеснила оттуда шведские войска под начальством Левенгаупта.

Основной ошибкой Карла XII было недостаточное упрочение своих завоеваний и слабая организация завоеванных областей. Петр же всюду оставлял за собой укрепленные гарнизоны.

Не стала исключением и Курляндия.

В сентябре 1705 года Петр со своей армией был под Гродно. Здесь командование над русскими войсками принял Август II, а сам Петр уехал в Москву.

В декабре этого года Карл XII предпринял неожиданный маневр и, покинув зимние квартиры, быстрыми маршами двинулся на Неман. С ним было 20 тысяч ртборного войска и он надеялся принудить русских выйти' из гродненского лагеря и принять бой в открытом поле. Блокада Гродно была установлена 14 января 1706 года.

Вскоре Август покинул город вместе с кавалерией, саксонскими войсками и четырьмя русскими драгунскими полками. В Гродно осталось 45 русских пехотных батальонов и два драгунских полка.

У русских очень скоро начались проблемы с продовольствием, в лагере быстро развились цинга, тиф и всевозможные болезни, от которых к концу страшной зимы 1706 года погибла третья часть русского войска — около восьми тысяч человек. Принявший начальство над армией после ухода Августа фельдмаршал Огильви, следуя инструкции Пет-рне ввязывался в бой, так как в этом бою участь русской армии была бы предрешена.

Петр понял, что спасти армию можно только решительными действиями.

Русский царь сосредоточил в Минске 12 тысяч солдат и приказал Мазепе с 25 тысячами казаков соединится с ними для проведения совместных действий по снятию осады Гродно.

Гродненскому гарнизону было приказано держатся до вскрытия рек, а затем, пользуясь прочно устроенным мостом через Неман и довольно значительным удалением шведских линий, перейти скрытно на левый берег Немана и отступить на Брест, с тем чтобы как можно быстрее прикрыт-ся болотами Полесья, а затем отступить к Киеву.

30 марта Огильви и Репнину удалось вывести русскую армию из Гродно. Уничтожив за собой мост, они быстрыми переходами достигли Бреста, а после — Днепра. Карлу XII удалось перебраться через Неман лишь 3 апреля.

В июне Огильви и Петр I сосредоточили свои полки у Киева. По данным, приводимым Антоном Керсновским в «Истории русской армии», русские войска насчитывали 35 тысяч пехоты и 21 тысячу драгун. Кроме того, под Полоцком имелось 5 тысяч штыков и 3 тысячи сабель, прикрывавших Псков и Смоленск.

В балтийских провинциях, в оставленных Петром гарнизонах было двадцать две тысячи пехоты и четыре тысячи драгун.

На этот момент в распоряжении Петра имелось свыше 90 тысяч солдат. Под киевскими стенами было сосредоточено около двух третей этой армии.

Однако, вопреки планам Петра, Карл XII двинулся не в Россию, а в Саксонию, чтобы окончательно подчинить себе эту страну. На это шведскому королю понадобился всего месяц. Легкое завоевание Саксонии было подготовлено так называемым Фрауштадтским погромом, когда 12-тысячный корпус шведского генерала Рейншильда разбил полки командовавшего русско-саксонской армией генерала Шу-ленберга.

Сражение произошло 13 ноября 1706 года, против двенадцати тысяч шведов вышло двадцать тысяч союзников. Потери Шуленберга составили шесть тысяч убитыми и ранеными и восемь тысяч пленными, в числе которых был начальник русской дивизии генерал Востромирский.

Потери Рейншильда были в десять раз меньше.

Август II бежал в Краков, а впоследствии он вел тайные переговоры с Карлом XII в результате которых принял все условия шведского короля: отказался от союза с Россией и отдал польскую корону Станиславу Лещинскому.

24 сентября в Альтранштадте, втайне от Петра, был подписан мирный договор между Августом и Карлом XII.

Правда, Августу II 18 сентября 1706 года волей-неволей пришлось присоединиться к конной армии Менши-кова в битве у Калиша. Меншиков преследовал шведскую армию на всем ее пути через Волынь и Польшу. Участие в сражении Августа было совершенно пассивным, так что русские добились этой победы исключительно своими силами. Марденфельд сдался, его польские союзники были рассеяны.

Корпус Марденфельда был единственным военным формированием нового короля Станислава Лещинского, и теперь король остался без армии. Польша снова оказалась в руках союзников.

Однако Август II боялся воспользоваться предоставившейся ему удаче. Отослав Меншикова на зимние квартиры в глубь Галиции, Август направился в Саксонию, надеясь уговорить Карла XII не расторгать мирный договор.

1 ноября 1706 года был подписан мир между Саксонией и Швецией.

Итак, Петр I остался без союзников.

Он понимал, что риск его заходит слишком далеко и дальнейшие военные действия могут иметь катастрофические последствия.

В таких условиях Петр попытался предложить Карлу XII мир, оговаривая для себя лишь сохранение Петербурга и соглашаясь оставить за Карлом все остальные свои завоевания.

Шведский король не пошел на предложенные ему условия. Петру ничего не оставалось, как только усилить оборону Киева, Пскова, Новгорода, Смоленска. В это же время на случай самых тяжких поворотов судьбы укреплялись Кремль и Китай-город.

Однако российская армия получила небольшую передышку.

В 1705 году прибыли рекруты первого набора. Под Киевом солдатам удалось отдохнуть от Гродненской осады. Начиная с лета 1706 года, основные силы русских насчитывали 60 тысяч человек.

Армия «состояла из здоровых, статных, хорошо обученных молодцев и очень изменилась со времен кампании в Польше», — говорил англичанин Витворт, видевший русскую армию в 1706 году. Однако по его же словам с оружием и конским составом у русских далеко не все было в порядке.

Антон Керсновский отмечает, что все иностранцы, ви-дснптие русскую армию в первой половине восемнадцатого века, весьма критически относились к ее коннице. Малорослая порода русских лошадей, конечно, не выигрывала в сравнении с рослым конским составом европейских армий.

Австриец Парадиз, наблюдавший русскую армию 30 лет спустя после Видворта, писал, что «кавалерию за драгунов и почитать нельзя», лошади до того плохи, что «часто случалось видеть, как драгуны, сходя с коней, валили их на землю».

Императрица Анна Иоанновна в одном из своих указов констатирует, что «до сего времени при нашей кавалерии употребляемые лошади по природе своей к стрельбе и порядочному строю неспособны».

Но как бы то ни было, при всех своих недостатках русская конница имела победы, каких не имела и не будет иметь конница других стран.

ВТОРОЙ ПЕРИОД ВОЙНЫ

После военного совета в Жолкиеве весной 1707 года главные силы русской армии перешли из Киевского района в район Вильно-Минск. Гетман Мазепа был оставлен в Киеве для обеспечения ёго обороны.

Осенью 1707 года Карл XII двинулся в Литву. При себе он имел 35 тысяч человек (в то время как общее число его армии составляло 116 тысяч человек).

В конце декабря шведский король двинулся в Мазо-вию, и в феврале 1708 года был у Сморгони. Карл намечал для себя путь завоевания от Минска на Смоленск и Москву, однако к этому времени к нему поступили сведения от Мазепы, который обязался дать шведам зимние квартиры в Черниговщине, довольствовать их в течении всего похода и присоединится к шведскому войску со своими казаками.

Потому первоначальный план был изменен и Карл XII решил начать завоевание России с Украины.

Военная тактика русских, намечавшаяся на 1709 год, должна была состоять из организованного отступления в

глубь страны, причем жителям было приказано отходить в леса и болота, зарыв все, что не могли взять с собой.

В Псковской и Новгородской областях всему мужскому населению было роздано оружие.

Петр полагал, что шведы двинутся в Лифляндию на соединение с войсками Левенгаупта. В июне войска Карла XII сосредоточились в районе Минска, затем Карл переправился через Березину и двинулся к Днепру, отдав распоряжение лифлянскому корпусу Левенгаупта идти к нему на воссоединение в район Могилева..

В начале июля 30-тысячное русское войско встретило шведов у местечка Головчино, где потерпело жестокое поражение и отступило на Оршу и Мстиславль.

Позиция русских при сражении под Головчино была выбрана так неудачно, что артилерия за дальностью расстояния не могла помочь пехоте, бой происходил в густых зарослях, стеснявших маневрирование и делавших невозможным управление войсками, пришедшими после боя в совершенное расстройство.

Русские потери в битве под Головчино составили 1100 человек убитыми и ранеными, 600 — пленными, а шведы потеряли 1500 человек убитыми и ранеными.

Царь Петр, узнав об исходе сражения, пришел в бешенство: «Многие полки в том деле в конфузию пришли, не исправили должности, покинули пушки, непорядочно отступили, иные и не бившись... А которые и бились , то не солдатским и казацким боем».

Если бы шведы решили преследовать русское войско после сражения под Головчином, последствия этого могли бы быть более чем скверными. Однако Карл повернул к Могилеву, захватил его и, расквартировав солдат, оставался там на протяжении всего июля, ожидая Левенгаупта, чтобы соединить обе армии.

Левенгаупт же тем временем подходил к Днепру.

Если бы Карл подождал еще немного, если бы он знал, что его генерал совсем близко — дальнейший ход Северной войны был бы фатальным для России.

Однако русским удалось перехватить всех гонцов Левенгаупта к Карлу, и шведский король не выдержал. Отчаявшись в скором прибытии генерала, не имея от него вестей, король повернул на Украину.

Восемьдесят верст шведской армии пришлось идти через болота и непроходимую лесную чащу. После этого перехода Карлу пришлось основательно приводить в порядок войска.

БИТВА У ЛЕСНОЙ.

ПОЛТАВА

Узнав об этом, Петр приказал уничтожить все запасы, которые Мазепа собрал на Черниговщине. В конце августа Петр разбил шеститысячный отряд генерала Рооса у местечка Доброе. Затем, возглавив небольшой отряд в 12 тысяч человек, Петр вышел навстречу Левенгаупту и 28 сентября наголову разбил его нятнадцатитысячный корпус в битве мри Лесной.

Шведы дрались упорно и потеряли 8 тысяч человек убитыми и ранеными,около тысячи пленными. Русским солдатам удалось захватить сорок четыре знамени и семнадцать орудий и весь обоз с припасами армии Карла XII.

Князь Репнин, который после битвы при Головчино был разжалован в рядовые с обязательством возмещения из личных средств стоимости потерянных в битве пушек и обоза, однако после битвы при Лесной был прощен Петром.

Превосходство шведских сил над русскими в этой битве составляло три тысячи человек. По сути это было первое сражение, выигранное русскими войсками в Северной войне над превосходящими силами противника, и хотя моральное значение победы было трудно переоценить, материальные се последствия были тоже важны — ведь теперь шведы лишились столь нетерпеливо ими ожидавшихся пищевых и боевых припасов.

Антон Керсновский в своей книге подчеркивал, что в обозе Левенгаупта был порох, которого шведы, естественно, лишились. Потому шведская артиллерия под Полтавой будет практически молчать.

К разочарованию Карла XII Мазепа, из-за которого собственно и был предпринят этот поход, привел с собой не более четырех тысяч человек, причем это были не обещанные Карлу казаки,а разный сброд. Припасы,которые Мазепа сули л Карлу, были уничтожены русскими драгунами.

Переправившись через Десну, Карл XII соединился с остатками войск Левенгаупта и расположил свою армию на севере Полтавской губернии.

Тогда же, в ноябре, русские войска расположились на зимние квартиры неподалеку от шведов у местечка Лебе-дино. Несколько русских отрядов расположились у Веприка, Миргорода, Полтавы и Нежина.

Ближайшей целью Карла было овладение Белгородом, который в то время являлся важным дорожным узлом южной России. Однако когда он в декабре ринулся к Белгороду, то встретил отчаянное сопротивление Веприка. Крепость была в конце концов взята, однако все расчеты шведов были уже нарушены и армия вернулась на зимние квартиры.

В конце января Карл предпринял вторую попытку овладения Белгородом, но тому воспрепятствовала внезап-

ная оттепель (при всем при этом зима 1709 года была на редкость морозной). Часть шведской армии из-за недостатка квартир расположилась биваком в степи.

В конце зимы русским удалось вытеснить изнуренных лютой зимой шведов с места квартировки. Антон Керсновский называет положение шведов весной 1709 года критическим: армия их уменьшилась, боевые запасы иссякли, надежды на восстание на Украине не оправдались.

Карл решил осадить Полтаву, следуя совету Мазепы, утверждавшего, что в Полтаве они найдут продовольствие и большие запасы снаряжения. План Карла заключался в том, чтобы заставить Петра поспешить на выручку полтавскому гарнизону и принять битву.

Как справедливо полагал шведский король, спасти его теперь могла только крупная победа.

Осада Полтавы началась в конце апреля. Полтавский гарнизон состоял из семи тысяч человек, три из которых составляли вооруженные мещане. Против них Карл выставил тысячи человек, не считая людей Мазепы.

Оборона Полтавы длилась два месяца. В результате осады Карл XII лишился примерно пятой части своей армии, ему пришлось израсходовать все боевые запасы.

Утомленное жестокой зимой шведское войско было истощено окопными работами. Шведы предприняли три штурма, последний из них стоил Карлу XII тысячи шестисот семидесяти шести человек.

В мае конница Меншикова несколько раз прошлась по тылам шведов. Она сумела отбить больше тысячи русских пленных и взять в качестве трофеев несколько знамен и орудий. Тогда же, в мае, Петр послал в гарнизон подкрепление в девятьсот человек и наладил обмен информацией с Полтавой посредством записок, вкладывавшихся в незаряженные бомбы.

Однако, несмотря ни на что, силы полтавского гарнизона слабели. 20 июня стало ясно, что сражение между шведами и русскими неизбежно.

Армия Петра расположилась в восьми верстах от Полтавы. Она в это время насчитывала 42 тысячи человек. Карл, казалось, делал все, чтобы еще больше ослабить свою армию.

21 июня, уже зная, что на днях предстоит решительное сражение, он предпринялпоследний штурм Полтавы, понеся сильные потери и расстреляв последние артиллерийские снаряды. Шведский король располагал теперь 28 тысячами бойцов, оставшийся боезапас мог обслуживать только четыре орудия.

Ранним утром 27 июня шведы ринулись в атаку.

После упорного боя им удалось захватить два редута, однако шведская конница Рейншильда спустя некоторое время была опрокинута русскими драгунами.

Карл XII приказал пехоте Левенгаупта не задерживаться у редутов и помочь своей коннице. Пройдя сквозь линию редутов, шведский строй рассеялся. Когда шведы подошли к укрепленному русскому лагерю, то были обстреляны картечью и в беспорядке отступили.

На короткое время сражение прекратилось и Петр, ожидая вторичной атаки шведов, вывел часть войск из лагеря, намереваясь охватить противника с обоих флангов.

Однако атаки так и не последовало. Петр сам пошел навстречу врагу.

Столкновение продолжалось всего полчаса и около полудня все было кончено.

Урон россиян составил 4635 человек — немногим более десяти процентов армии. Шведы потеряли 9234 человека и еще 18746 человек попало в плен. В качестве трофеев было захвачено 137 знамен и штандартов, 32 орудия. Антон Керс-новский, анализируя Полтавское сражение, отмечает, что оно стало классическим примером активной обороны, излюбленного способа действия Петра.

Петр предполагал дать наступательный бой, но ему пришлось принять оборонительный. Также автор «Истории русской армии» отмечает отличную фортификационную подготовку поля сражения, что было редким для этой эпохи явлением.

Итак, половина шведской армии была перебита либо взята в плен, другая половина, настигнутая драгунами Мен-шикова, сдалась 28 июля у Переволочны. Карлу XII удалось бежать к туркам. После Полтавского сражения в течение двух столетий германские завоеватели ни разу не ступали на русскую землю. «Все славяне, где только ни сходились с немецким племенем, покорялись ему, — писал немецкий историк Коль. — Германский дуб гордо распускался на их развалинах и они мирно почили под его тенью. Был один день и навсегда решилась бы судьба славянского племени, но этот день решил противное — это день Полтавской битвы. Петр I со своими русскими за всех славян одержал эту вечно славную победу».

НАЧАЛО ТРЕТЬЕГО ПЕРИОДА ВОЙНЫ

Армия Карла XII перестала существовать, а сам король бежал под покровительство турецкого султана.

Естественно, подчеркивает А.Керсновский, что у России при этих обстоятельствах сейчас же опять нашлись друзья и союзники. Август II, едва получив известие о полтавской победе, поспешил объявить «продиктованный» ему Альт-ранпггадтский договор недействительным и двинулся в Польшу возвращать себе корону.

Станислав Лещинский бежал. Датский король, в свою очередь, не замедлил воспользоваться успехами русского оружия и.в конце сентября 1709 года высадил свои войска в Шонии (однако был разбит в феврале 1710 года шведским полководцем генералом Стенбоком).

В конце февраля воюющие державы приняли в Гааге конвенцию, согласно которой шведские и датские войска в северной Германии обязывались не участвовать в военных действиях.

Тем временем Петр, разделавшись со шведской армией, решил из-под Полтавы идти в Прибалтику, чтобы закончить завоевание Балтийского побережья.

Его армия прибыла из Украины в Лифляндию еще до наступления распутицы, и в ноябре Репнин осадил Ригу.

У Репнина было до 32 тысяч войска. Шведы защищались до последней возможности. Из 11 тысяч человек гарнизона спаслось пять тысяч с пятьюстами шестидесятью четырьмя орудиями.

Чума произвела большие потери среди осажденных и осаждающих. От нее в течение трех месяцев умерло девять тысяч восемьсот русских — почти треть всей осадной армии.

В 1710 году была окончательно покорена Лифляндия. Пали последние оплоты шведов — Рига, Пернов, Динамюнде (Усть-Двинск). В Финляндии взятием Выборга на Финском заливе и Кексгольма на Ладожском озере был создан плацдарм, надежно прикрывший Петербург. В Выборге взято было четыре тысячи пленных.

Кампания 1710 года носила характер крепостной войны н кавалерия, которой в осадных работах нечего было делать, собралась под начальством своего гроссмейстера Меншикова в Польше; «возведения паки на престол» Августа II и наблюдения за шведами в Померании.

В случае несоблюдения ими Гаагской конвенции, Ментиков должен был атаковать шведов.

Однако дальнейшие успехи русского оружия временно были приостановленны. Происки Карла XII в Турции увенчались успехом и Порта в ноябре 1710 года объявила войну России.

ПРУТСКИЙ поход

Зимой 1710 — 1711 гг. русские полки выступили с Невы па Днестр.

Петр заручился союзом господарей Молдавии — Кан-|емира и Валахии — Бранкована, а также,содействием Польши. Кантемир обязался выставить 10 тысяч войска, Бран-кован — 50 тысяч (из них 20 тысяч сербов).

Август двинул в северную Болгарию 30 тысяч человек, на усиление которых отправлен был русский корпус Долгорукова (12 тысяч человек).

Всего у Петра было около 50 тысяч человек. Со ста тысячами, обещанными союзниками, вспомогательных войск, это должно было составить внушительную силу — «более чем достаточную для удержания за нами победы» — по словам самого царя.

Кроме этой главной армии, были образованны еще две: одна — графа Апраксина в составе 20 тысяч регулярных войск, 40 тысяч казаков и 20 тысяч калмыков — должна была идти Муравским шляхом на Крым, другая — князя Голицына (15 тысяч регулярных войск, 30 тысяч казаков) от Чигирина двигалась на Очаков.

Таким образом для войны с Турцией Россия выставила до 90 тысяч регулярных войск, 80 тысяч казаков и 20 тысяч калмыков — с силами, обещанными союзниками, это составит до 300 тысяч войска.

В конце мая 1711 года русская армия подошла к Днестру. Авангард Шереметева дошел до Прута, где соединился с Кантемиром.

Здесь русские узнали, что в Молдавии никаких запасов нет, а набор молдаванской армии производится туго: в 17-ти полках, организованных по русскому образцу, не было более семи тысяч человек; обозы с продовольствием для армии, шедшие из Киева, были перехвачены в Подолии татарами.

Положение становилось серьезным.

Перейдя Днестр у местечка Сороки, Петр 20 июня созвал военный совет, на котором было решено двинуться вперед. Только генерал Галард заметил, что русская армия находится в том же положении, в котором был Карл XII, вступая на Украину.

Испытывая большие затруднения из-за недостатков припасов, преодолевая сильный зной, русская армия вступила в Бессарабию. Надеясь на союзников — поляков и валахов, Петр смело шел вперед.

Однако польская армия и корпус Долгорукого, дойдя до молдавской границы, остановились в Буковине и заняли выжидательную позицию.

Тем временем Великий визирь Балтаджи-Паша приблизился к Дунаю с 300 тысячами войска и пятистами орудиями.

Переоценивая силы русского царя, он остановился в нерешительности у Исакчи. v

Султан, опасаясь общего восстания христиан, предложил

II (тру мир при посредничестве патриарха Иерусалимского и Бранкована (который перешел на сторону турок).

Турция предлагала России все земли до Дуная: Новороссию с Очаковым, Бессарабию, Молдавию и Валахию.

Петр I ответил отказом, совершив крупнейшую ошибку своего царствования. Заняв Яссы, Петр двинулся правым берегом Прута к Дунаю, отрядив вперед авангард генерала Ренне, куда вошла почти вся кавалерия, и приказал ему овладеть Браиловым.

Ренне быстро двинулся в Валахию, взял Браилов и занялся закупкой продовольствия и формированием валахских войск. Однако его донесение было перехваченно, и Петр так и не узнал о взятии Браилова.

Великий визирь, перейдя Дунай с главными силами, быстро двинулся вверх по Пруту на Яссы.

8 июля произошло первое столкновение его с русско-молдавским авангардом, причем молдаване бежали. Ночью вся русская армия отступила на соединение с арьергардом Репнина, придав огню лишние тяжести. Турки не преследовали.

9 июля русская армия соединилась в Станилештах и стала укреплять лагерь, но турки повели яростную атаку и захватили часть обозов, не успевших въехать на территорию лагеря. Нападение это, а также два следующих, были отбиты с большим уроном для турок. Русских было ,'{8 тысяч при 122 орудиях, турок — 170 тысяч и 479 орудий. Урон россиян составил 2882 человека, у турок выбыло до 7 тысяч человек.

Тем не менее положение русской армии стало отчаянным: позиция ее представляла собой четырехугольник, задний фас которого упирался в реку.

Турки, установив артиллерию на командных высотах, могли громить русский лагерь безнаказанно. Массы турецких • трелков делали даже невозможным пользование водой.

Армия была окружена в пять раз превосходящим про-I ивииком. Участь России была в тот день в руках великого ми:шря. Даже если бы русским удалось пробиться сквозь кольцо врагов, отступление превратилось бы для них в ка-мстрофу — все переправы через Прут были в руках турок. Остатки армии очутились бы в Молдавии, как в мышеловке, и их постигла бы участь шведов у Переволочны.

По мнению Антона Керсновского, величие Петра сказалось в эти трагические минуты в полном блеске.

Готовясь к последнему бою, он заготовил указ сенату: «в случае пленения его государем не считать и его распоряжений из плена не выполнять». Но Бог хранил Россию. Визирь Балтаджи согласился на переговоры и не использовал своего исключительного стратегического положения.

Уступчивость визиря объясняют различно: одни полагают ее следствием откупа (драгоценности Екатерины), другие объясняют ее бунтом янычар. Последняя гипотеза гораздо правдоподобнее. Кроме того, на визиря должна была произвести впечатление стойкость русских войск в бою 9 июля и чувствительные потери в лучших турецких войсках.

Интересы Швеции и ее беспокойного короля не трогали флегматичного азиата, решившего заключить мир, раз его предлагали на условиях, приемлемых и даже выгодных для Турции. Переговоры велись неспешно (дабы предупредить Карла XII, скакавшего в турецкий лагерь с требованием не уступать) и И июля привели к Прутс.кому договору.

Россия возвращала Турции Азов с его округом, и обязывалась срыть укрепления на Днепре и Дону, а также — Таганрогскую крепость. Кроме того, Петр обязывался не вме-шиватся в польские дела и давал Карлу XII щюпуск в Швецию.

Трудно представить себе, отмечает Антон Керсновский, что было бы с Россией, если бы Петр погиб на Пруте... При несчастном Алексее Петровиче ей бы пришлось пережить новое смутное время. Все старания и достижения Петра пропали бы даром.

Вообще же Прутский поход — это война пропущенных возможностей. Согласись Петр на предложение султана — и граница России тогда же пошла бы по Дунаю. Исполнена была бы мечта Святослава... Не надо было бы проливать потоки крови под Очаковым, Измаилом, Рущуком, в Си-листрии, и вести пять войн за сто лет. Однако ошибку примерно такого же порядка совершил и Балтаджи-паша. Этому визирю мы обязаны многим.

ЗАВЕРШЕНИЕ СЕВЕРНОЙ ВОЙНЫ

Карл XII не признал Гаагского договора о ненападении шведских и датских войск в северной Германии, и поэтому датский и польский короли напали на Голштинию и Померанию. Несогласованные их действия не имели успеха пи в 1711, ни в 1712 годах.

В конце 1712 года Петр 1 снова смог принять участие и войне (Ментиков оставался в Киеве до 1713 года, наблюдая за турками).

Желая одержать победу без русских, союзники 9 октября атаковали при Гадебуше шведскую армию Стенбо-

ка, но потерпели полное поражение.

Подоспевший Петр вступил в командование соединенными русско-датско-саксонскими силами (46 тысяч человек) и 12 февраля 1712 года при Фридрихштадте разбил 16-тысячную армию Стенбока, который после того, будучи загнан в крепость Тененген, сдался.

Не будучи более в состоянии за отсутствием войск защищать свои владения в Германии, шведы заключили так называемый секвестрационный договор, по которому передавали их Пруссии.

Один лишь комендант Щецина отказался признать этот договор и сдал свою крепость только после двухмесячной осады летом 1713 года.

Гарнизон Щецина состоял из четырех тысяч двухсот человек. Треть их была перебита, 2800 солдат гарнизона сдались.

За два с лишним месяца осады с 11 июля по 21 сентября русские лишились 184 человек убитыми и 365 ранеными.

Ликвидировав армию Стенбока и выручив союзников, Петр осенью 1713 года перенес военные действия в Финляндию. 14 июля 1714 года была одержана морская победа при Гангуте. В конце 1714 года Карл XII внезапно явился в Штральзунде в шведской Померании, и отказался признать секвестрационный договор.

Он потребовал от прусского короля сданных ему, что называется «под расписку» шведских земель, и, не имея привычки считать своих врагов, — объявил войну и этому правителю.

Однако неравенство сил было слишком велико. Шведы потеряли зимой 1714 — 1715 годов последние свои владения в Германии — Штральзунд и Висмар.

К союзникам присоединилась также Англия (король британский был в то время курфюрстом ганноверским и расчитывал округлить свои владения за счет Швеции).

В Дании собралось свыше 35 тысяч русских войск. Петр I командовал на Балтийском море флотом четырех держав. Союзники решили было высадиться в Швеции, но среди них возникли разногласия и раздоры.

В 1717 году Петр вывел все свои войска из Дании и Германии. Царь предложил шведскому королю союз. Россия должна была получить от Швеции балтийские провинции и южную часть Финляндии, взамен чего русская армия, соединившись со шведской, должна была помочь Карлу XII вернуть владения в Германии и Норвегии.

В самый разгар русско-шведских переговоров Карл, уже изъявивший согласие на союз с Россией, был убит в Норвегии. Сестра и наследница Карла Ульрика Элеонора прервала переговоры. Заключив в 1719 году мир со всеми союзниками и заручившись поддержкой Англии, она решила продолжать борьбу с Россией.

Так, начавшись на суше, Северная война кончалась на море...

Желая настоять на своих условиях, Петр I выставил сильный флот, не обращая никакого внимания на выс.ланый на помощь Швеции английский флот.

Петр в 1719— 1720 годах опустошил десантами весь восточный берег Швеции, внеся войну в шведские пределы. 27 июня 1720 года, в 11-ю годовщину Полтавы, Голицын разбил шведский флот у Гренгамна. Это было последнее сражение двадцатилетней войны.

Мир был подписан в Ништадте 10 сентября 1721 года. Ништадтский договор явился огромным успехом для России. Устанавливался «вечный истинный и нерушимый мир» и дружба между Россией и Швецией.

В «вечное владение» и «собственность» России переходили Ингрия, часть Карелии, Эстляндия, Лифляндия с морским побережьем от Выборга до Риги и островами Эзелем, Даго и Мооном.

Россия обязалась возвратить шведам Финляндию, уплатить два миллиона серебряных денег и отказывалась от поддержки претендента на шведский престол — голштинского герцога, жениха дочери Петра I Анны.

Швеция в результате подписания ништадтского договора утратила значение великой державы.

Ништадт закрепил успехи России, достигнутые победами в длительной и тяжелой войне.

Была решена важнейшая задача внешней политики России, поставленная еще в XVI —XVII веках — обретен выход к Балтийскому морю. Россия получила ряд первоклассных портов и благоприятные условия для торговых отношений с Западной Европой.

Весьма велико значение ништадтского мира для укрепления обороноспособности страны: северо-западные границы России отодвинулись далеко на запад и из сухопутных стали морскими; на Балтийском море появился мощный русский флот.

Перед переговорами в Ништадте, Меншиков говорил французскому представителю Компрадону: «Мы не хотим больше иметь столкновения со своими соседями, а для этого надо, чтобы нас разделяло море».

Впоследствии Компрадон, ставший французским послом в Петербурге, отмечал, что «ништадтский договор сделал его (Петра I) властелином двух лучших портов на Балтийском море».

В 1723 году Швеция, отказавшись от союза с Англией, заключила союзный договор с Россией с обязательством взаимной помощи при нападении другой державы (за исключением Турции). В дальнейшем попытки Швеции вернуть прибалтийские провинции были неудачными.

В 1721 году Петра 1 провозгласили императором. Отныне русское государство стало именоваться Российской империей.

Еще в 1717 году кризис Северной войны благополучно миновал. Царя все больше занимал вопрос отекания сухого пути в Индию.

Один из ревностных сторонников этого похода, князь Бекович-Черкасский, отправился с северного берега Каспийского моря пустыней Усть-Урт вдоль сухого русла Амударьи с отрядом в три тысячи человек.

Кстати, Антон Керсновский также отмечает, что в состав отряда Бековича входил эскадрон из пленных шведов. Содержась в различных городах России, пленные помогали при случае местным гарнизонным войскам справлять караульную и гарнизонную службу.

Шлиппенбах, взятый в плен под Полтавой, занимал ответственные административные должности и был даже возведен Петром в баронское достоинство...

Увы, отряд Бековича был разбит хивинским ханом под самыми стенами Хивы. Немногим счастливее, по свидетельству А. Керсновского был и другой отряд — капитана Бух-гольца, насчитывающий 1400 человек.

Он двинулся на Индию из Сибири — от Тобольска вверх по Иртышу, и был остановлен враждебными киргизами и недостатком продовольствия.

Оба эти отряда, не имевшие даже карты, были слишком многочисленны для мирного посольства и слишком малы для успешной военной экспедиции.

Идею проникновения в среднюю Азию пришлось оставить. Петр решил пройти в Индию другим путем.

В 1718 году был заключен торговый договор с Персией, оставшийся, однако, мертвой буквой вследствие несоблюдения его персами.

В этой стране царила анархия, от которой сильно страдала русская торговля. Чтобы положить конец бесчинствам, подать руку помощи законному шаху Тамаспу, и, конечно же, поиметь свою выгоду, решено было предпринять против персов поход.

В приготовлениях к этому походу прошла зима 1721-1722 годов — первая зима после заключения Ништадтского мира.

Весной 1722 года назначенные в «персидскую акцию» войска собрались у Астрахани. Пехота и артиллерия (22 тысячи человек) были взяты на корабли, конница и регулярные войска (9 тысяч драгун, 20 тысяч донских ка-

1лков и 30 тысяч калмыков и татар) следовали на Персию берегом моря — через Дагестан.

Сколько-нибудь значительных столкновений в эту войну не произошло.

В конце лета и осенью было занято все Каспийское побережье, и вся северная Персия превратилась в русскую область.

Присоединив к России северную Персию, Петр занял исходное положение для движения на восток. Однако ближайшие преемники Петра не видели особой выгоды в существовании Русской Персии. Видели они лишь невыгоду содержания дорого обходящихся гарнизонов и администрации на далекой беспокойной окраине с нездоровым климатом.

Сразу после смерти Петра начались переговоры с персами об уступке этих завоеваний обратно и в феврале 1732 года был заключен договор.

В ноябре 1735 года русские войска были окончательно оттуда выведены.

АРМЕЙСКИЙ БЫТ ВО ВРЕМЕНА ПЕТРА I

Характерным для устройства российской армии было то, что служба всегда начиналась с нижних чинов.

Кандидаты в офицеры поступали рядовыми в один из гвардейских полков — Преображенский или Семеновский. Спустя 5 — 6 лет, смотря по способностям, они получали звание гвардии капрала либо сержанта и переводились в армейские полки прапорщиками либо подпоручиками.

Преображенский и Семеновский полки являлись своеобразным питомником офицеров для всей армии, своего рода военными училищами. В кавалерии роль военного училища играл так называемый лейб-регимент.

Гвардейские офицеры, по утверждению Антона Керс-новского, исполняли не только военную службу, часто они получали ответственные поручения по другим ведомствам, например, дипломатического характера.

В обязанности оберофицеров входило присутствие в качестве «фискалов» на заседаниях правительствующего Сената и наблюдение за тем, чтобы сенаторы не занимались посторонними делами.

«История русской армии» отмечает, что петровский офицер, гвардейский в особенности, был мастером на все руки. Петру удалось поднять значение офицера в стране, царь всячески старался дать ему привилегированное положение.

Иноземцы, поступая на русскую службу, прикомандировывались к генералам и штаб-офицерам, при которых несли ординарческие обязанности, присматриваясь к службе и овладевая языком.

По окончании этого стажа они зачислялись на действительную службу. Оклады иноземцам в среднем были двойные, как и подобает наемникам.

За особые заслуги военные награждались орденами. В 1698 году был учрежден орден святого Андрея Первозванного, который долгое время оставался единственным русским орденом. В конце царствования Петра был учрежден орден святого Александра Невского.

Управление войсками в мирное время сосредотачивалось в руках военной коллегии, учрежденной в 1719 году и имевшей три отделения — армейское, гарнизонное и артиллерийское.

К концу царствования Петра I в армии насчитывалось 70 тыс. пехотинцев при 200 орудиях полковой артиллерии, 33 драгунских полка, насчитывавших 37850 человек и 100 орудий конной артиллерии, 4190 солдат артиллерийских войск с 20 полковыми и 160 осадными орудиями, а также 2 саперные роты.

Всего в действующих войсках были 112 тыс. человек и 480 орудий. Кроме этого, имелось 68 тыс. гарнизонных войск, 10 тыс. войск ландмилиции и 35 тыс. казаков. По подсчетам Антона Керсновского, это составляло всего 225 тыс. человек, а считая личный состав флота, 250 тыс. пожизненных профессионалов.

Каждый пехотный полк имел две трехфунтовые пушки. Канониры носили форму полка и подчинялись полковому пехотному начальству.

Орудия сопровождения петровской эпохи весили 20 пудов и перевозились парой лошадей. Каждая пехотная и драгунская рота имела свое знамя.

Знамя первой роты считалось полковым и было белым. 11вет остальных был по выбору полковника (чаще всего чер-иым). Срок службы знамен был пять лет, и они считались амуничными вещами, хотя потеря их уже тогда считалась позорной, и части могли быть лишаемы знамен по суду.

Вся конница была драгунской. Каждый драгунский полк также имел 2 трехфунтовые пушки, а также 20-фунтовую гаубицу весом менее 30 пудов.

Вооружение пехотинца составляли фузия (ружье) и шпага. Штык вставлялся в дуло, так что стрелять с примкнутым штыком было невозможно.

Гренадеры имели помимо всего две гренадные сумки (по одной шестифунтовой «Гренаде» в каждой).

Унтер-офицеры вместо ружей имели алебарды. Недостаток в ружьях вынудил Петра вновь взять на вооружение пехоты пики в 1707 году. Пикинеры одно время составляли более четвертой части всей пехоты. Служили они преимущественно для прикрытия артиллерии.

Драгуны имели ружье, пистолеты и палаш. Пехотинцы носили ружье на плече, а драгуны приторачивали ружье к седлу, ремней на ружьях в те времена не было.

Обмундирование состояло из длинного однобортного кафтана зеленого цвета, камзола, коротких штанов до колен, зеленых чулков и низких башмаков.

На время похода и во время несения караульной службы выдавались сапоги, а драгунам — ботфорты. Зимой надевалась епанча — род плаща. Со времен Петра и до начала XX века на протяжении двухсот лет зеленый цвет являлся традиционным цветом обмундирования русских войск.

Антон Керсновский утверждает, что довольствие солдат не оставляло желать лучшего. Ежедневная порция состояла из фунта мяса, двух фунтов хлеба, двух чарок вина и кварты пива (в то же время француз А.Журдье отмечал, что русский солдат «носит небольшую жестяную коробку; у него есть маленький флакон уксуса, несколько капель коего наливает он в воду, которую пьет. А когда попадается ему немного чеснока, он его съедает с мукою, замешанной на воде. Голод он переносит лучше любого другого, а когда выдают ему мясо, он такую щедрость рассматривает как награду». Фернан Бродель также отмечал, что армейские склады частенько бывали пусты, и тогда царь объявлял постный день — и все было в порядке).

Как свидетельствует «История русской армии», царь сам испытывал на себе в продолжение месяца солдатский паек, раньше чем утвердить его.

Годовое жалование солдата составляло 24 рубля, из которого, впрочем, половина вычиталась за обмундирование.

Казарм тогда не было, и войска располагались постоем у обывателей. «Устав воинский» требовал одной кровати на трех человек из расчета, что двое будут на ней спать, а третий занят караулами.

Отсюда следует, что третья часть наличного состава войск в петровские времена была занята караульной службой.

Дисциплина была суровой: под арест сажали в оковах, телесные наказания были часты, но особенной жестокостью не отличались. Разжалование практиковалось широко, офицеры, иногда и старшие генералы, такие как Репнин, «писались в солдаты». Нижние же чины «писались в извозчики» (то есть в обозные).

Вот что писал Петр в одном из своих воинских артикулов: «Полки или роты, которые с поля сражения побегут, судить в генеральном военном суде. Если найдется, что начальники тому причиной, то их шельмовать и, преломив над ними чрез палача шпагу, повесить.

Если виновные офицеры и рядовые, то первых казнить, как сказано, а из последних по жребию десятого или как повелено будет, также повесить — прочих же наказать шпицрутенами и сверх того без знамен стоять им вне обоза, пока храбрыми деяниями загладят преступление. Кто же докажет свою невиновность, того пощадить».

Однако, как замечает Керсновский, к подобного рода наказаниям прибегать не пришлось. Тем не менее эта грозная сентенция сослужила свою службу, наставив на путь истинный не одно робкое сердце.

«Краткий артикул» 1706 года вводил наказание шпицрутенами, до тех пор применявшееся (как иноземное на-ь • i. I«' 111 не) лишь к иноземцам, служившим в русской армии. Шпицрутены назначались исключительно по суду и виновного и]югоняли сквозь строй (наибольшее количество шпиц-pv генов — прогонка сквозь строй полка — назначалось за рецидив грабежа).

Строевые рапорты петровских полков, донесения всякого рода, отчетность и переписка позволяют судить о быте русского войска.

«История русской армии» отмечает прежде всего размеры дезертирства. Например, в Бутырском полку, считавшемся одним из самых лучших в армии с 1712 до 1721 гг. бежал .И) 1 человек. Объясняется это явление новизной для русского народа суровой и тяжелой рекрутской повинности, бывшей к тому же пожизненной.

Призванный иод знамена даточный крестьянин первое время не мог свыкнуться с мыслыо, что он никогда больше не увидит своей семьи, родного села, родных полей.

Отсюда и большинство побегов. Часто беглые уносили с собой амуницию и оружие. Все это отнюдь не служило спокойствию на больших дорогах. Характерно, что из всего указанного в Бутырском полку числа побегов лишь один состоялся непосредственно перед сражением.

Но мало-помалу подневольный профессионал свыкался со своей участью. С каждым годом оставленные близкие становились все более далекими, а постылый вначале полк — все более близким. Всю свою привязанность солдат переносил на него.

Территориальная система комплектования, введенная Петром (при которой земляки попадали в один полк), окапала тогда громадную услугу русской армии: рекрутчина переносилась легче — «на миру и смерть красна» — и молодые полки скоро приобретали необходимую спайку.

Полки принимали из своего округа комплектование в среднем ежегодно 80—100 новобранцев и полностью меняли свой состав* за 10 — 12 лет.

В списках рекрутов не указывалось ни возраста, ни физических данных. Принимались они без осмотра, отмечалась только грамотность.

Например, из рапортов Бутырского полка (имевшего столичный округ комплектования, Бутырскую слободу в Москве) видно, что грамотных было 2 — 3 человека на сотню. И других полках — и того меньше.

Принимая во внимание тяжелые потери в боях и походах первой половины Северной войны, мы можем утверждать, что в продолжение всей этой 25-летней борьбы русская армия переменила полностью свой состав три раза. Потери россиян приблизительно составляют 300 тыс. человек.

ЛИЧНОСТЬ ПЕТРА

Петровские реформы, так же, как и его личностные качества, встречали у современников и потомков не только различные, но и диаметрально противоположные оценки. Одни из его современников, кто близко знал Петра и работал с ним, до небес восхваляли царя, называли его «земным богом».

Другие, кто не знал Петра лично, но чувствовал тяготы, взваленные на народ, считали его «мироедом» или самозванцем (которым немцы подменили подлинного царя во время его заграничного путешествия).

Наконец, раскольники считали Петра антихристом...

Столь же различные оценки и столь же непримиримые противоречия во взглядах на Петра мы находим и в последующее время. В XIX веке «западники» пели Петру восторженную хвалу. «Славянофилы» порицали его за искажение русских самобытных начал и порчу национального характера Святой Руси. Кто же прав в своих оценках и как должна беспристрастная история оценивать Петра и его дело?

С.Пушкарев, приводя широкий спектр мнений о царе, предлагает прежде всего отметить, как великую заслугу Петра, его непрерывное и самоотверженное служение русскому народу, которому он действительно посвящал все силы в течение своей жизни...

Он служил как солдат, — утверждает автор «Очерков русской истории», — как офицер, как генерал, как организатор вооруженных сил и как начальник генерального штаба, вырабатывавший планы кампаний и руководивший ими.

Он заботился о снабжении армии всем необходимым, начиная от пушек и боевых припасов и кончая провиантом, фуражом и конскими подковами.

Во флоте Петр служил корабельным плотником, матросом, капитаном и адмиралом. Он, по сути, и создал русский военный флот.

Он служил как законодатель, составляя или редактируя множество указов, регламентов, инструкций для всех 111>авительственных учреждений.

Петр служил высшим администратором, контролером, судьей и прокурором, надзирал за правильностью и законностью подчиненных органов, преследовал злоупотребления и наказывал виновных. Он руководил развитием промышленности, входя во все организационные и технические подробности производства.

В области культуры Петр работал как издатель, как редактор, как переводчик, как корректор и наконец как создатель «упрощенных» литер гражданского шрифта.

Однако, оговаривается С.Пушкарев, служа сам, Петр требовал от всех сословий русского общества добросовестного и усердного служения государству.

В государственном управлении он стремился ввести и укрепить принцип законности.

В самом начале своего правления (в 1700 году) царь указал боярам составить новый свод законов. Те, по выражению Пушкарева, долго сидели, но ничего не высидели п Петр должен был позаботиться о составлении отдельных регламентов или уставов для разных правительственных учреждений.

Он ввел форму присяги на верность государю «и всему государству» и все время внушал своим чиновникам необходимость «хранения прав гражданских», соблюдения законов и заботы об интересах государства.

Петр жестоко наказывал за взятки, казнокрадство и служебные злоупотребления вплоть до смертной казни таких высоких чиновников, как сибирский губернатор князь Гагарин и обер-фискал Нестеров.

Много неудач и разочарований испытал Петр, велики были жертвы, которые он требовал от своего народа, но велики были и достижения.

Он открыл России морские пути для сношения с другими народами и ввел Россию в среду европейских народов. Созданием первоклассной армии он сделал Россию великой державой. Он создал далекий от совершенства, но все же более пригодный аппарат государственного управления, чем была до того устарелая сложная и запутанная система московских приказов.

Созданием крупной промышленности и особенно успешным развитием горного дела, Петр сделал Россию экономически самодовлеющей и независимой от иных стран.

Наконец, он заложил основы светской русской культуры, которая дала богатые плоды в девятнадцатом столетии.

Но тот же Пушкарев отмечает и немало негативного в деятельности и личности Петра.

К примеру, проводимая Петром европеизация имела насильственный, спешный, малопродуманный, — и потому поверхностный характер, она прикрывала немецкими кАф-танами и париками старые московские слабости и пороки.

С другой стороны резкая и внезапная европеизация общественной верхушки оторвала эту последнюю от народной массы, разрушила то религиозно-моральное и общест-венно-бытовое единство народа, которое существовало в Московской Руси, сделало дворянство и чиновничество иностранцами в собственной стране.

Будучи поклонником законности, справедливости и правового порядка, Петр, однако, не проявлял достаточно выдержки и дисциплины, мало уважал личное достоинство окружающих, а иногда, отдаваясь припадкам раздражения и гнева, проявлял дикую и совершенно излишнюю жестокость, как в дни массовых казней московских стрельцов.

Отношение Петра к церкви и религии было двойственным. Вот как оценивает личную религиозность Петра Антон Карташев: «Хотя... в Петре немедленно обнаружился интерес к наукам реалистическим, иллюстрированным иностранным книгам, взятым из царской библиотеки, и страстное увлечение военными потешными играми, но в области его личной религиозности навсегда остался стиль традиционного церковного благочестия... В письме 1698 года к патриарху Адриану... Петр оправдывает свое вдохновение к морскому делу религиозным идеалом:

«Мы в Нидерландах, городе Амстердаме, благодатию Бо-жиею и Вашими молитвами при добром состоянии живы. И, последуя Божию слову, бывшему праотцу Адаму трудимся. Что чиним не от нужды, но доброго ради приобретения морского пути, дабы, искусясь совершенно, могли, возвратись, против врагов имени Иисуса Христа победителями и хри-стиян тамо будующих свободителями благодатию Его быть, все до последнего издыхания желать не престану».

Когда в 1721 году после торжественного молебна по случаю Ништадтского мира, венчавшого успехом его большую северную программу, Петру подносили титул императора он сказал: «Зело желаю, чтобы весь наш народ прямо узнал, что господь Бог прошедшей войной и заключением сего мира сделал. Надлежит Бога всею крепостью благодарить. Однакож, надеясь на мир, не надлежит забывать

0 воинском деле».

Бесспорно, Петру близок был утилитарный взгляд на роль религии в деле государственном, но последний не исключал в Петре глубокого и живого понимания религии.

Один из его заграничных учеников, молодой инженер п затем знаменитый историк В.Н.Татищев, заразившись за

1 раницей бурным рационализмом, развязно болтал, издеваясь над Библией и разными церковными непорядками. Петр вызвал его для личного выговора. При этом фигурировала и знаменитая дубинка.

Петр прикрикнул: «Как же ты осмеливаешься ослаблять такую струну, которая составляет гармонию всего тона? /1а ты же не с должным еще уважением касался до неких мест Святого Писания — чем уже ты, бездельник, преуспел соблазнить многих бывших с тобой в компании. Я тебя научу как должно почитать оное и не разрывать цепи все в устройстве содержащей».

И, ударив дубинкой, прибавил: «Не соблазняй верующих честных душ; не заводи вольнодумства, пагубного благоустройству. Не на тот конец старался я тебя выучить, чтобы ты был врагом общества и Церкви».

Здесь мотивировка религии звучит утилитарно — это характерно для теоретического мировоззрения Петра.

Но его религиозная психика была живая и полная. Не терпя невежественного культового суеверия, Петр сам привычно любил богослужебное благолепие.

С увлечением часто сам читал апостола и интересовался деталями церковного чинопоследования. Он был достаточно умен и талантлив, чтобы модный и свойственный ему рационализм и утилитаризм могли исказить в нем полную православную религиозность».

Мнение С.Пушкарева несколько отличается от суждений А.Карташева. Автор «Очерков русской истории» отмечает, что, будучи лично религиозным человеком, Петр, однако, позволял себе в глупом и неприличном шутовстве «все-шутейшего и всепьянейшего собора» подвергать публичному осмеянию церковные обряды и священные предметы.

Упразднением патриаршества и учреждением Духовной коллегии (под надзором обер-прокурора) Петр лишил церковь ее самостоятельности, превратил ее в «духовное ведомство» и способствовал той бюрократизации русской церкви, которая происходила в восемнадцатом-девятнадцатых веках и которая, внеся в церковную организацию внешний порядок и «благочиние», способствовала падению духовного авторитета церкви среди народа.

А.Керсновский, в свою очередь, отмечает, что достоинства Петра проявились в области внешней политики и на войне, недостатки же отразились на внутренней политике.

Двумя фатальными ошибками великого преобразователя называет Керсновский чрезмерное форсирование европеизации и «вавилонское пленение» церкви.

Первая из этих ошибок невольно влекла за собой раболепство перед всем иностранным и недооценку и хулу всего русского, как бы недоверие к собственным достоинствам.

Качества эти совершенно отсутствовали у Петра I лично, но на протяжении двухсот лет они явились самой скверной чертой русского характера — считать каждого малограмотного иностранца «барином», а каждого сколько-нибудь грамотного уже «авторитетом».

Особый вред преклонение перед иностранщиной, по мнению Керсновского, принесло в военном деле.

Что касается второй ошибки — упразднения патриаршества, — то она оказалась роковой для России. Подчинение церкви государству привело при Павле I к «цеза-репоппизму» (император — глава церкви) — полному порабощению власти духовной властью светской со всеми отрицательными явлениями, с этим сопряженными.

ПЕТР КАК ПОЛИТИК И ВОЕНАЧАЛЬНИК

Внешняя политика Петра, как отмечается в «Истории русской армии», кроме отклонения турецких предложений в Прутском походе, безупречна. Выгода России — вот единственный критерий, руководивший первым русским императором в его сношениях с иностранными державами.

Петр выказывает себя на протяжении всей войны лояльным союзником. Он не любит связывать себя заранее обещаниями и договорами, но, раз дав слово, сдерживает его свято.

Союзники не раз выручались русскими в различные периоды войны, однако, лишь только царь увидел, что они совершенно не платят взаимностью и стремятся в действительности лишь эксплуатировать Россию, — он немедленно порвал с ними все отношения и в дальнейшем вел войну совершенно отдельно.

Гений Петра сказался полностью в военном деле, в устройстве вооруженных сил и в предводительствовании ими. Гениальный организатор и крупный полководец, по мнению Керсновского, Петр значительно опередил во всех отношениях свою эпоху.

13 реорганизации армии главное место Петр отвел элементу качества, которого он добивался наибольшим при-нлечением в гвардию того сословия, которое наиболее хранило воинские традиции и издревле предназначалось к отправлению ратной службы.

Это касается петровского указа, вводящего обязательную, личную и пожизненную службу дворян. Установив для дворянства личную воинскую повинность, Петр I придал рекрутской повинности других сословий общинный характер. Каждая община, сельская или мещанская, обязывались поставить по одному рекруту с определенного числа дворов, решив своим приговором, кому идти на службу.

Рекруту должно было быть от 20 от 35 лет, ничего другого от него не требовалось: военные приемщики должны были принимать «кого отдатчики в отдачу объявят и поставят».

Община собирала поставленному рекруту деньги, обычно 50 — 200 рублей, что по тем временам представляло крупную сумму, раз в пять больше премий западноевропейских наемников.

Служба избавляла от рабства и при Петре являлось много охотников служить из беглых крепостных крестьян. При царице Елизавете беглых перестали принимать, а являвшихся секли и отсылали обратно к помещикам, что являлось, по мнению автора «Истории русской армии», громадной психологической ошибкой.

Итак, Петр сохранил основной принцип устройства русской вооруженной силы — принудительный характер обязательной воинской повинности, резко отличавшийся во псе времена от наемно-вербовочной системы западных стран. 1>олее того, принцип этот был еще ярче оттенен Петром: повинность была объявлена пожизненной и постоянной (тогда как в Московской России она носила лишь временный характер).

Система комплектования носила определенно территориальный характер. В 1711 году полки были расписаны по губерниям и содержались за счет этих губерний. Каждый полк имел свой округ комплектования — провинцию, да-павшую полку свое имя. В Псковском полку служили псковичи, в Бутырском — солдатские дети Бутырской слободы. В Ингерманландском — жители северных новгородских владений.

Петр оценил значение развитого в русском народе чувства землячества. К сожалению, после смерти Петра на сохранение территориальной системы не было обращено надлежащего внимания. Полки непрестанно меняли свои квартиры и свои округа комплектования, ходя из одного конца России в другой.

К середине XVIII века система эта совершенно заглохла и в результате Россия — единственная страна, имевшая в начале XVIII века территориальную систему, в XX веке явилась единственной страной, системы этой не имевшей.

К достоинствам Петра I, как организатора русских вооруженных сил, Антон Керсновский относит то, что сухопутные вооруженные силы в петровской армии разделялись на действующую армию и местные войска — гарнизонные войска, ландмилицию и казаков.

Ландмилиция была сформирована из остатков прежних войсковых сословий (пушкарей, солдат, рейтар) в 1709 году и поселена на Украине для защиты южных границ. После бунта Булавина Петр не особенно доверял казакам, но, понимая большое значение казачества в жизни государства, селил казаков на окраинах.

Неудачный поход Бухгольца в Среднюю Азию имел следствием учреждение Сибирского казачьего войска, а результатом персидского похода явилось переселение части донских казаков на Терек, где впоследствии образовалось Терское войско.

Генерал Леер утверждал, что Петр был «великий полководец, который умел все делать, мог все делать и хотел все делать». Полководческое дарование явилось у Петра лишь одной из сторон его многогранного гения.

Антон Керсновский не подвергает никакому сомнению наличие у Петра ума государственного масштаба. Царь, по его мнению, совмещал в себе политика, стратега и тактика — большого политика, большого стратега, большого тактика. Это редкое в истории сочетание встречалось после него лишь у двух великих полководцев — Фридриха II и Наполеона.

Карл XII являл собой в этом отношении полнуюпротивоположность Петру. Карл был блестящим тактиком, вождем, увлекающим за собой подчиненных, но это не стратег и не политик. Шведский король вел войну лишь из любим к войне, и эта «физическая» любовь к войне, в связи с полным отсутствием государственного ума, привела в конце концов его армию к гибели, а его страну к упадку.

В 1706 году Карл имел полную возможность кончить войну почетным для Швеции миром, но не захотел ею воспользо-плться, а восемь лет спустя, уже после Полтавы, когда положение Швеции сделалось отчаянным, своим необузданным

упрямством восстановил против себя нового врага — Пруссию.

Анализируя политику шведского короля, А.Керсновский находит у него отсутствие стратегического глазомера.

Четыре года подряд шведский король блуждал в Польше, гоняя Августа II с места на место (и давая ценный отдых русской армии, учившейся тем временем воевать за счет злополучного Шлиппенбаха), вместо того чтобы ударом по Саксонии сразу обезоружить своего противника.

Организаторских способностей у молодого короля не наблюдалось, понятие организованной базы отсутствовало. Он не умел сохранить за собой завоеванную территорию, и потому все его победы оказывались бесплодными.

Едва лишь он покидает какую-нибудь местность в Польше — ее тотчас же занимает противник, вернее она снова погружается в анархию, стихия которой начинается сейчас же за пределами шведского лагеря.

Получив от своего отца небольшое, но замечательно организованное и обученное войско ветеранов, Карл XII блестяще употребляет его, но совершенно не щадит.

Зимой 1707 — 1708 гг. с плохо одетой и плохо снабженной армией Карл бросается в глухие литовские леса и затевает совершенно бессмысленную партизанскую войну с населением, исключительно для удовлетворения своей жажды к приключениям и совершенно не жалея войско.

В начале войны Карлу было 19 лет, это был пылкий юноша, упрямый и несдержанный, обладающий незаурядными способностями и не принимающий ни от кого советов. Примером для подражания юного шведского короля был Александр Македонский.

Однако Вольтер заметил, что Карл «не был Александром, но достоен был быть первым солдатом Александра».

Если Карл ведет войну «ради войны», то у Петра ведение войны всецело подчинено его политике. Он ничего не предпринимает даром, руководствуясь всегда одними лишь интересами «государства, Петру вверенного».

Карл XII получил свою армию от отца готовой, Петр I создал свою собственными руками. Умея требовать от войск, когда придется, сверхчеловеческих усилий (до переноса кораблей на руках за сотни верст), Петр никогда не расходует их сил попусту. Стремления полководца, по собственным его словам, должны быть направлены к одержанию победы «малой кровью».

Как талантливый тактик Петр далеко опережает свою эпоху. Он заводит конную артиллерию за 100 лет до Наполеона и зЛ полстолетия до Фридриха. Во всех его инструкциях войскам красной нитью проводится идея взаимной выручки и поддержки частей — «секундирование единого другим» — и согласованность действий различных родов оружия.

В первый период войны Петр действовал в высшей степени осмотрительно. Качество шведской армии было еще слишком высоко, и Петр понимал тлавную причину тактического превосходства шведов над русскими — их «сомкнутость». Петр не без успеха противопоставляет шведам свою полевую фортификацию, которая обеспечила ему успех Полтавского сражения.

Антон Керсновский обращает также внимание на устройство петровской конницы. При Петре вся она исключительно была драгунского типа и великолепно обучена как конному, так и пешему строю. Драгуны были излюбленным родом войск Петра. В общем, в тактике Петра преобладал элемент активной обороны, что отвечало обстоятельствам той эпохи. Чисто наступательное начало в русскую тактику было введено лишь в Семилетнюю войну Румянцевым.

РОССИЯ ВО ВТОРОЙ ЧЕТВЕРТИ XVIII ВЕКА


БОРЬБА ЗА ВЛАСТЬ.

ВЕРХОВНЫЙ ТАЙНЫЙ СОВЕТ

Как мы уже говорили выше, Петр I не успел перед смертью назначить себе преемника. Этим вопросом должны были заняться «Сенат, Синод и генералитет», то есть чиновничество и офицерство, круг ближайших сотрудников Петра. В него входили люди из старой московской знати, такие, как князья Голицыны и Долгорукие.

Были также представители среднего слоя дворянства: Апраксины, Головкин, Толстой. Были люди «без рода и племени», такие как, например, любимец Петра князь Меншиков.

Старая знать хотела воцарения маленького Петра, сына несчастного царевича Алексея. Группировка Меншикова и Толстого не хотела отдавать власть в руки высшей аристократии и желала провозгласить императрицей вдову Петра Екатерину.

Меншиков знал, что гвардия, преданная Петру, любила Екатерину, и решил этим воспользоваться.

Во время споров о наследнике престола под окнами дворца вдруг раздались звуки барабанного боя и громкие крики в честь императрицы Екатерины: это были два гвардейских полка, которые по вызову Меншикова явились ко двору, чтобы принять участие в голосовании вопроса о престолонаследии.

Голос гвардейцев оказался решающим, Сенат провозгласил Екатерину императрицей, а легальным основанием для этого была выставлена ее коронация в 1724 году.

Однако фактически правителем государства стал Меншиков, первый в ряду временщиков, стоявших в XVIII веке у русского престола.

Формально высшим правительственным учреждением при Екатерине был сделан Верховный Тайный Совет, состоявший из шести членов (только князь Голицын в их числе принадлежал к старой знати). При подобном составе Совета императрица находилась в полной зависимости от Меншикова, сосредоточившего в своих руках фактическую власть в государстве.

В мае 1727 года Екатерина умерла. Императором, согласно ее завещанию, был провозглашен внук Петра I 12-лет-ний Петр II Алексеевич. Функции регента перешли к Верховному Тайному Совету, который в действительности оставался послушным орудием Меншикова.

Князь пытался играть при Петре Алексеевиче прежнюю роль. Так он обручил Петра со своей дочерью Марией, впоследствии собираясь женить их, однако, всесилие Меншикова и его неограниченное честолюбие вызвали недовольство даже у его недавних союзников.

Еще накануне смерти Екатерины I против него возник заговор, возглавлявшийся Толстым. Победу тогда одержал Мен-шиков, заговорщики поплатились ссылкой, но число сторонников временщика уменьшилось, что подготовило его падение.

Вскоре на смену князю явились новые любимцы, князья Долгорукие, а Меншиков со своей семьей был сослан в Березов, где он и умер в 1729 году.

Состав Верховного Тайного Совета при Петре II получил вполне аристократический характер: в нем было 8 членов, в том числе четверо князей Долгоруких и двое Голицыных. Всем в государстве распоряжались Долгорукие: император был теперь обручен с одной из княжон Долгоруких. Он мало интересовался учением, еще меньше — государственными делами. Юный царь был поглощен шумными забавами и удовольствиями. Особенно Петр любил псовую охоту. В январе 1730 года он тяжело заболел и умер в Москве на пятнадцатом году жизни.

ПЕРИОД ПРАВЛЕНИЯ АННЫ ИОАННОВНЫ

Члены Верховного Тайного Совета решили пригласить на русский престол вдовствующую герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну, племянницу Петра I, проживавшую в Митаве.

При обсуждении вопроса о кандидатуре Анны, князь Голицын заявил, что «надобно нам себе полегчить», «чтоб воли себе прибавить», и члены Совета, согласившись с ним, решили представить Анне так называемые «пункты», весьма существенно ограничивавшие власть государя.

Все управление государством — назначение высших должностных лиц, командование армией, решение вопросов о войне и мире, распоряжение государственными финансами и казенным имуществом должно было находиться в руках Верховного Тайного Совета*

«Пункты» были посланы в Митаву, и Анна согласилась принять и подписать их («По сему обещаю все без всякого изъятия содержать»), так как, несмотря на все ограничение и ласти, ей все же представлялось заманчивым превращение из захолустной курляндской герцогини в российскую императрицу.

Между тем в Москве (куда при Петре II переехал двор) среди дворян и офицерства происходило сильнейшее волнение, особенно после того, как члены Верховного Тайного Совета объявили о согласии Анны принять «пункты», предложенные ей.

Огромное большинство дворянства было недовольно затеей членов Совета установить в России аристократи-чески-олигархическое правление кучки представителей высшей знати.

Однако в политических планах и пожеланиях самого дворянства не было единства: одни хотели полного восстановления традиционного самодержавия, другие составляли проекты ограничения верховной власти, но не в пользу кучки боярских олигархов, а в пользу более широких кругов дворянства, в частности предлагалось, чтобы члены Верховного Тайного Совета или другого, нового высшего правительственного учреждения, а также сенаторы, губернаторы и президенты коллегий избирались «генералитетом» и представителями дворянства.

15 февраля 1730 года Анна торжественно въехала в Москву, и ей была принесена присяга. Однако противники Верховного Тайного Совета вошли с ней в тайные переговоры. На большом приеме, объявленном царицей 25 февраля, они прямо предложили Анне «принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели, а присланные к Вашему Имераторскому Величеству от

Верховного Совета и подписанные Вашего Величества рукою пункты уничтожить».

Анна не заставила себя долго просить: она приказала принести «пункты», «и те пункты Ее Величество при всем народе изволила, приняв, разорвать», и манифестом 28 февраля объявила о «восприятии» ею «самодержавства как издревле родители наши имели».

Так, по выражению Ключевского, «кончилась десятидневная конституционно-аристократическая русская монархия XVIII века».

По словам С.Пушкарева, Анна была грубой и необразованной женщиной, лишенной высших интересов и чувства долга и мало интересующаяся государственными делами. Анна отдала управление государством в руки окружавшей ее кучки немцев, среди которых первое место занимал обер-камергер Йоган Эрнест фон Бирон.

Ее фаворит Бирон был сыном придворного конюха герцогов курляндских, превратившийся по милости Анны в «сиятельнейшего графа», а потом в «светлейшего князя Курляндского».

В компании с Бироном Россией правили двое из сотрудников Петра — Остерман и Миних. Немцы заняли множество должностей в дипломатии, в армии и гражданском правлении. А русские вельможи, особенно из старой знати, не только были отодвинуты на задний план, но подверглись прямым жестоким гонениям. Казни, ссылки и заключения в крепости постигли князей Долгоруких и Голицыных. Казнен был среди других и Волынский, осмелившийся критиковать действия всемогущих немцев.

Канцелярия тайных розыскных дел работала вовсю. По подозрениям и по доносам она хватала, пытала, ссылала и казнила людей, которые осмеливались выражать недовольство правлением Бирона и его приспешников.

В это время сама императрица развлекалась роскошными празднествами и забавами (вроде знаменитого «Ледяного дома», построенного в 1740 году для празднования свадьбы придворного шута). На устройство этих празднеств и на подарки любимцам Анна щедрою рукою тратила казенные деньги, которые собирались с крестьян при помощи военных экзекуций.

Сестра Анны Екатерина была замужем за герцогом Мекленбургским. Их дочь Анна Леопольдовна вышла замуж за принца Антона Брауншвейгского и в 1740 году родила сына Иоанна.

Хотя требование дворянства о восстановлении прав Се-11л га было удовлетворено, и Сенат вновь стал называться правительствующим, однако фактическая власть находилась в руках Кабинета Министров. Он состоял из доверенных чип Анны Иоанновны, а руководство его работой осуществлялось Бироном.

Между тем кабинет-министр Волынский с кружком гдпномышленников разработал «Проект о поправлении Iосударственных дел». Волынский требовал дальнейшего расширения привилегий дворянства, заполнения всех должностей в государственном аппарате от канцеляриста до сенатора дворянами, командирования дворянских детей за границу для обучения, «чтобы свои природные министры со временем были».

Впоследствии резкие отзывы об Анне Иоанновне («государыня у нас дура, и как ни докладываешь, резолюции никакой от нее не добьешься»), протест против за-( илия Бирона и его окружения привели Волынского на млаху.

Антон Керсновский, например, сетует на то, что правление императрицы Анны обычно характеризуется «засильем немцев». Оно, конечно, было так, — говорит он, — и это составляет отрицательную сторону ее царствования.

Официальная история клянет «бироновщину», трактуя лот вопрос, как кажется, слишком односторонне и недостаточно глубоко. Прежде чем обвинять Бирона, Керсновский иризывает посмотреть на его противников — «спесивую и раболепную знать», вчера делившую Россию «в свой профит», а сегодня заискивающих и наперебой доносящих друг на друга всесильному курляндцу.

Это обстоятельство в очень большой степени объясняет (по, конечно, не оправдывает) презрение, которое Бирон питал к русским. Он судил их по «сиятельным скоморохам» императрицы.

Как бы то ни было, со всеми своими недостатками (жестокостью и любостяжанием, что отнюдь не являлось отличительными чертами его одного), Бирон оказал России большую услугу, укрепив центральную самодержавную власть, сильно поколебленную в предшествующие годы.

В октябре 1740 года императрица Анна умерла, назначив перед смертью двухмесячного внука наследником престола, а Бирона регентом российского государства.

Вскоре после смерти Анны фельдмаршал Миних с помощью караула преображенцев арестовал Бирона, который был отправлен в ссылку в Сибирь, а правительницей государства была провозглашена мать младенца императора Анна Леопольдовна.

Однако фактическое управление государством оставалось ио-прежнему в руках немцев — Миниха и Остермана. А муж правительницы, принц Антон Брауншвейгский, был сделан генералиссимусом русской армии.

Продолжающееся господство немцев вызывало все большее недовольство в русском обществе, особенно среди офицеров и солдат гвардейских полков, чьи взоры обращались на дочь Петра Великого цесаревну Елизавету, которая при Анне жила в удалении от двора, находясь под подозрением и под надзором властей.

РЕФОРМА РУССКОЙ АРМИИ ПРИ МИНИХЕ

Миних в значительной степени сроднился с Россией и правильно понимал ее интересы. Он понимал и любил военное дело, хотя и был рутинером. Отличаясь славолюбием и властностью, он «сгорал честолюбием, брался за все, не щадил трудов, еще меньше слов для прославления трудов».

Миних реформировал русскую армию достаточно широко, хотя и не всегда удачно. Как сапер в прошлом, он всячески стремился поднять значение корпуса инженеров и передал ему функции генерального штаба.

При участии Миниха в 1731 году был учрежден Кадетский корпус. Причиной его учреждения послужили недостатки офицеров, производившихся из нижних чинов, отличавшихся слабой образованностью и грубостью манер.

Программа Кадетского корпуса была чрезвычайно разносторонней. Сама организация очень напоминала имперские «рыцарские академии».

Корпус был рассчитан на обучение 200, а затем — более 300 человек. В программу корпуса входили: богословие и юриспруденция, латынь, один из иностранных языков, география, математика, артиллерийское дело, фортификационное дело, верховая езда, фехтование и танцы.

Миних принял также строгие меры для отсеивания из русской армии иностранных авантюристов. Он велел принимать лишь офицеров, «кои в знатных европейских ар-ммях служили» и имеют какие-то рекомендации. Миних заботился о том, чтобы привилегии иностранцев были упразднены, а их оклады были уравнены с окладами русских сослуживцев.

Наряду с этим Миних ввел в армии немецкие порядки: умножил штат канцелярий и усложнил делопроизводство. Появились букли и парики с косами (причем у солдат сало и мука заменяли косметические принадлежности). От немцев ■/КС были переняты и наказания фухтелями (шомполами; а в коннице — саблями плашмя).

В 1730 году был учрежден 3-й гвардейский полк — Измайловский. Немецкая группировка в правительстве, таким образом, хотела создать противовес двум петровским полкам.

Затем Миних составил новые штаты для армии, заменившие старую «табель» Огильви 1704 года. В пехотных и драгунских полках были упразднены гренадерские роты и гренадеры распределены по остальным ротам полка.

В пехоте выведены из употребления пики, ротные знамена отобраны и выданы новые, по два знамени на пехотный батальон и конный полк.

В 1733 году русская конница перестала быть чисто драгунской: было сформировано 4 кирасирских полка. В конце !Ю-х годов XVIII столетия появились первые гусары (преимущественно из сербских выходцев).

Было сформировано 5 гусарских полков. Их поселили па южной границе империи, на Украине.

Раньше в Московском государстве было несколько гусарских рот. В 1681 году их, например, насчитывалось около 2,5 тысяч, однако при преобразовании армии в конце XVII века гусары были упразднены.

Стараниями Миниха также была значительна усилена русская артиллерия. Пехотные и драгунские полки получили по одной пушке дополнительно и теперь каждый из них располагал тремя орудиями вместо двух.

Полевая артиллерия была значительно усилена и но сравнению с петровской эпохой выросла в три раза. На вооружении, в основном, состояли 8-фунтовые пушки.

Три бомбардирских корпуса существовало в Петербурге, Киеве и Белгороде.

В 1731 году ландмилиция была учреждена на западной и восточной окраинах империи. Пять лет спустя южная ландмилиция составила Украинский ландмилицкий корпус.

В 1734 году в подданство России были приняты запорожцы. Астраханское казачье войско было переименовано в Терское.

В 1736 году была смягчена для дворянства личная рекрутская повинность. Единственным сыновьям, либо одному из братьев разрешено было оставаться при хозяйстве «буде того пожелаю». С другой стороны, было облегчено десятилетним сроком выслуги производство в офицерские чины унтер-офицеров не из дворян.

Стараниями Миниха русские драгуны получили голубые кафтаны, а кирасиры — белые лосиные колеты.

Помимо париков, кос ,и пудры были введены белые галстуки, красные епанчи и белые кокарды на головных уборах. Гусары, по описанию Антона Керсновского, имели длинные висячие усы и носили с каждой стороны головы по тонкой косе (большей частью природных волос), в которые вплетались ружейные нули. Обмундирование для гусар выписывалось из Венгрии.

Миних требовал от армии «самоокупаемости». Согласно распоряжению Миниха, солдаты стали изучать всевозможнейшие ремесла: столяриое, сапожное, портняжное и разные иные, что влекло за собой упущение в главном ремесле — военном.

Уход на вольные работы, преимущественно — полевые, наблюдался особенно в полках, расположенных в провинции: солдатские артели большую часть года проводили у помещиков. На квартирах оставалось ничтожное количество людей.

В городе основным занятием солдат были караульная служба и выполнение полицейских обязанностей. Полиции в те времена, утверждает А.Керсновский, можно сказать, совсем не водилось, и столичные города, в особенности Петербург, по ночам были чрезвычайно опасны.

Для поддержания порядка снаряжались «пристойные партии драгун и фузелеров». Караулы содержались всюду — у Сената, в иностранных посольствах, в Кунсткамере. В ведомости караулов Бутырского полка, стоявшего тогда в Петербурге, есть следующая запись: «В Кунсткамере у слона — ефрейтор один (1), рядовых — семь (7)».

Естественно, что когда две трети солдат уходило на вольные работы, а оставшаяся треть расписывалась по караулам, никого не оставалось для обучения воинскому искусству.

В трех пехотных полках Московского гарнизона — Ин-германландском, Архангелогородском и Астраханском в 1736 году по штатам числилось 6500 человек. 4500 из них на-ходплось в «отлучке», 1300 человек несли караульную службу. Оставалось всего 700 человек, половина из которых были нестроевыми.

В 1732 году в самовольной отлучке, считая дезертиров петровских времен, числилось 20 тысяч человек.

Громадный некомплект не мог быть заполнен рекрутскими наборами, более частыми в этот период, чем в последние годы царствования Петра I.

С 1719 года было рекрутировано 53928 человек. В среднем — по 6-7 тысяч в год. С 1728 по 1736 год эта цифра возросла до 140418 человек (14-15 тысяч рекрутов ежегодно). В 1740 году прусские шпионы доносили, что в случае новой войны Россия, при всем напряжении, будет не в состоянии выставить более чем 140 тысяч человек.

НОЯБРЬСКИЙ ПЕРЕВОРОТ 1741 ГОДА

Осенью 1741 года в пользу Елизаветы составился заговор (в котором принял участие французский посол, заинтересованный в перемене ориентациии петербургского правительства в сторону дружбы с Францией).

В ночь на 25 ноября 1741 года Елизавета явилась в казармы Преображенского полка. Она была восторженно принята офицерами и солдатами и двинулась во главе преоб-раженцев ко дворцу.

Войдя во дворец с ротой солдат (которую она впоследствии объявила «лейб-комианией», а себя — ее капитаном), Елизавета арестовала «брауншвейгскую фамилию» и была провозглашена императрицей.

Как гласил манифест о воцарении, «Елизавета вступила на родительский престол по единогласному прошению наших верных подданных, а наипаче и особливо лейб-гвардии».

Малолетний император со своими родителями был сослан на север России (и впоследствии, когда вырос из детского возраста, заключен в Шлиссельбургскую крепость).

«Государственные преступники» Мишгх, Остерман и Головкин, приговоренные первоначально к смертной казни, были сосланы в ссылку в Сибирь.

Падение немецкого правительства и воцарение Елизаветы было встречено с восторгом.

АДМИНИСТРАТИВНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ.

ПОПЫТКИ ЭКОНОМИЧЕСКИХ РЕФОРМ

Начало нескончаемых административных изменений было положено в 1726 году, когда Екатерина 1 учредила Верховный Тайный совет «в шести персонах», которые были «но должности своей яко первые министры».

Сама Екатерина возглавляла этот Совет. В круг обязанностей Совета входило решение всех важнейших государственных дел и надзор над всеми коллегиями.

Петр II внес свои изменения в его работу. При нем Верховный Тайный совет был «доукомплектован» до восьми членов. Неудачная попытка «верховников» формально ограничить императорскую власть привела в 1730 году к уничтожению Верховного Тайного совета.

В 1731 году при дворе был учрежден кабинет, состоявший из трех министров — «для лучшего и порядочнейшего отправления всех государственных дел», подлежащих решению императрицы.

Елизавета также внесла свою лепту в административное обустройство и упразднила кабинет. В конце царствования Елизаветы образовался особый совет, «конференция при высочайшем дворе», преимущественно для решения вопросов, касающихся внешней политики. «Конференция», однако, не приобрела характера правильно и постоянно действующего учреждения.

Преемники Петра считали введенную систему местного управления слишком сложной, а также обременительной для казны и для населения. Потому делались неоднократные попытки удешевить и упростить ее.

Указом 15 марта 1727 года было велено «как надворные суды, так и всех лишних управителей и канцелярии, и их конторы, камериров и земских комиссаров, и прочих тому подобных, вовсе отставить, а положить всю расправу и суд по-прежнему на губернаторов и воевод. От губернаторов апелляции в Юстиц-коллегию, чтобы подданным тем показано быть могло облегчение и вместо бы разных многих канцелярий и судей знали токмо одну канцелярию»...

В конце царствования Петра I Украиной управляла Малороссийская коллегия. В 1727 году, при Петре II, на Украине было восстановлено гетманство: на Раде в Глухове гетманом был выбран Данила Апостол.

Затем был учрежден генеральный суд (из трех русских и трех украинцев), который был возглавляем гетманом. В to же время гетман был подчинен командующему армией на Украине, фельдмаршалу князю Голицыну.

В 1734 году Данила Апостол умер. Гетманство на Украине снова было признано ненужным, однако при Елизавете в 1747 году вновь велено быть на Украине гетману «но прежним правам и обыкновениям», и в 1750 году последовал указ об утверждении Кирилла Разумовского на должности гетмана, согласно «учиненному в Малой России от всего тамошнего народа вольными голосами избранию» .

Елизавета делала неоднократные попытки улучшить экономическое состояние страны, однако эффект от этих попыток был двоякий.

В 1754 году открылся государственный заемный банк, которому было предоставлено выдавать ссуды под залог имени из 6 процентов годовых (процент очень льготный для того времени). В то же время все более возрастала судебно-полицейская власть и хозяйственная опека помещиков над их крестьянами.

В 1731 году помещикам или их приказчикам было поручено собирать казенную подушную подать с крестьян. Указ 1734 года обязывал помещиков в неурожайные годы кормить своих крестьян и снабжать их семенами, однако указ 1736 года предоставил помещику определять, по своему усмотрению, меру наказания крепостному за побег.

Указ 1758 года обязывал помещиков наблюдать за поведением своих крепостных. Указ 1760 года предоставил помещикам право ссылать своих крепостных «за продерзости» в Сибирь на поселение.

Указом 20 декабря 1753 года Елизавета предприняла важное мероприятие экономического характера, а именно — отмену внутренних таможен. Как отмечает С.Пушкарев в своем «Обзоре русской истории», русское государство, политически объединившееся уже в XV — XVI века, в экономическом отношении продолжало быть раздробленным на бесчисленное множество отдельных мелких областей, в каждой из которых взимались пошлины с продаваемых и провозимых для продажи товаров. Существовало множество всяких «мелочных сборов»: «мыты», «перевозы», «мостовщина» и т.д.

По инициативе II.Шувалова в 1753—1754 годах внутренние таможни и все таможенные «мелочные сборы» (всего пх было около 17-ти) были отменены и заменены единообразной таможенной пошлиной на границах государства.

С этой поры пошлина должна была взиматься со всех ввозимых и вывозимых товаров в портовых и пограничных таможнях в сумме 13 копеек с рубля стоимости.

Мера эта была удачной и выгодной для России, так как вывозилось из России, главным образом, сырье, за которое платил пошлину иностранный потребитель, а ввозились главным образом предметы роскоши, приобретаемые и оплачиваемые богатыми людьми.

Изменения в положении сословий в этот период сводились главным образом к улучшению правового и социального положения дворянства.

Что же касается крестьян, то их разорение, характеризуемое современниками как «крайнее, всеко-нечное», вызванное продолжительной Северной войной, ростом повинностей и сильными неурожаями 1723—1726 годов, стало настолько очевидным, что о нем заговорили в правительственных кругах уже в следующем году после смерти Петра I.

Бегство крестьян приобрело массовый характер.

Вместе с тем росли недоимки и дефицит государственного бюджета. Все это ослабляло силу дворянского государства, ибо по словам Меншикова, «солдат с крестьянином связан, как душа с телом, и если крестьянина не будет, то не будет и солдата».

Пришлось изменить порядок взыскания подати, раньше собиравшейся расквартированными по уездам воинскими частями. Офицеры этих частей, а также многочисленные чиновники провинциальной администрации, даже членами правительства представлялись «волками, в стадо ворвавшимися».

После смерти Петра I продолжалась широкая раздача земель и крепостных дворянам. Князья Долгорукие присвоили себе при Петре II сорок тысяч десятин земли. Принимавшие активное участие в перевороте в пользу Елизаветы леибкомпанцы — гвардейские роты, несшие при дворе караульную службу, — получили в дар от новой императрицы М тысяч душ мужского пола.

Брату фаворита Елизаветы, графу К.Разумовскому, было пожаловано около ста тысяч душ.

В 1731 году правительство Анны Иоанновны возвратило дворянству право распоряжения вотчинами, ограниченное законом Петра о единонаследии. Дворянам снова разрешалось делить их имения между всеми детьми, при этом предписывалось «впредь с сего указа, как поместья, так и вотчины именовать равно одно недвижимое имение - вотчина».

Этим указом юридически упразднялись поместья, как особая категория условных земельных владений, собственником которых считалось государство. Все имения признавались полной собственностью своих владельцев и слово «помещики» стало отныне означать земельных собственников.

Вместе с тем, целым рядом указов (1730,1740,1758 гг.) владение населенными землями и крепостными людьми было признано монопольным правом дворянского сословия.

Таким образом, дворянство постепенно обособлялось от остального населения в привилегированное сословие и для ('го оформления и учета в 1761 году велено было составить «родословную книгу о дворянах».

В 1731 году в Петербурге был учрежден Кадетский корпус для обучения дворянских детей в возрасте от 13 до 18 лет. Состав учащихся сначала был установлен в 200 человек, однако уже через год повышен до 360. Учившиеся в корпусе сыновья дворян получали и военное, и общее образование, п но окончании его поступали в армию офицерами, минуя тягостный период солдатской «лямки» и муштры.

ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ТОРГОВЛЯ

Наиболее прогрессирующей отраслью промышленности в России была металлургия.

К середине XVIII столетия выплавка чугуна увеличилась (всего за четверть века) в 2,5 раза и составила 2 миллиона и удов. Экспорт железа за границу достиг рекордной цифры в 1,2 миллиона пудов.

Русская медь стала поставляться на экспорт и, естественно, внутренние потребности страны в меди к тому времени удовлетворялись полностью.

Для металлургической промышленности второй четверти XVIII века характерно дальнейшее увеличение удельного веса частного капитала. Десятки новых частных заводов были построены на Урале и в других частях империи.

К середине века в России действовало около сотни металлургических предприятий.

Легкая промышленность также прогрессировала. За вторую четверть века количество мануфактур значительно увеличилось. К 1753 году их насчитывалось 153, в том числе 16 суконных, 29 шелковых и 51 полотняная.

Уже в середине тридцатых годов XVIII века правительство отмечало, что многие мануфактуры и фабрики в России в состоянии удовлетворять спрос без ввоза иностранных товаров. Российская столица в первой четверти XVI11 столетия была крупнейшим центром легкой промышленности. В последующее время большое количество суконных, полотняных, стекольных и прочих мануфактур было построено на периферии — ближе к источникам сырья.

Как уже отмечалось выше, начало XVIII века в России характеризовалось тем, что среди промышленников редко встречались дворяне-предприниматели. Как правило, предпринимательством занимались купцы, а также разбогатевшие ремесленники и даже некоторые предприимчивые крестьяне. В середине века началось строительство мануфактур дворянами, первоначально — в легкой промышленности. В 1749-1751 годах дворяне построили 13 полотняных мануфактур, обслуживавшихся трудом крепостных крестьян.

Увеличивалось и число людей, привлеченных для работы на мануфактурах. К середине столетия их число увеличилось в два с половиной раза по сравнению с 1725 годом и составляло пятьдесят тысяч крепостных и наемных, работных и мастеровых людей. На металлургических заводах, кроме того, работало около ста тысяч приписных и купленных крепостных крестьян.

Политика меркантилизма и после смерти Петра I продолжала оставаться в силе. Казенные ссуды и привилегии были доступны лишь для промышленников и крупных купцов.

Обеспечение крупных предприятий рабочей силой во второй четверти восемнадцатого столетия осуществлялось такими же способами, как и во время Петра 1: путем вольного найма и использования принудительного труда; однако удельный вес принудительного труда значительно повысился.

В 1736 году за крупными предприятиями навечно были закреплены все занятые на производстве рабочие и их семьи.

13 30-40-х годах широкое распространение также помучила приписка государственных крестьян к частным заводам. На какое-то время в 1731 году были снижены ввозные пошлины и самая высокая теперь составляла не более 20 процентов цены товара. Это способствовало росту внешнеторгового оборота.

В 1749 году было вывезено за границу русских това-

ров на 6,9 миллиона рублей, а ввоз из-за границы составил 5,7 миллиона рублей. Таким образом торговый баланс оставался активным. Вместе с тем превышение вывоза над ввозом заметно уменьшилось.

В 1727 году, после упразднения главного магистрата, городовые магистраты стали подчиняться воеводам. Это было одной из мер, принятых для проведения реорганизации учреждений, ведавших торгово-промышленным населением.

В начале 30-х годов Берг-коллегия и Мануфактур-коллегия были слиты с Коммерц-коллегией под тем предлогом, что «одно дело в разных руках обретается». Жестокие и принудительные меры, характерные для эпохи первоначального накопления капитала, привели к тому, что в первой половине XVIII века в России была создана крупная промышленность, выросла внутренняя и внешняя торговля.

Однако следует отметить, что процесс первоначального накопления проходил в России в условиях господства феодально-крепостнических отношений. Методы феодальнокрепостнической эксплуатации были распространены и на крупную промышленность. Наемные рабочие па крупных мануфактурах были превращены в крепостных.

В течении всей первой половины XVIII века число крепостных и приписных крестьян, работавших на мануфактурах, продолжало увеличиваться. Налоговый гнет в первой половине XVIII века давил на трудовые массы с гораздо большей силой, по сравнению с концом XVI[ века, разоряя крестьян и посадских людей.

Вместе с тем в России имелись и предприятия капиталистического типа, основанные на труде наемных рабочих. Им удавалось успешно конкурировать с привилегированными дворянскими и посессионными мануфактурами.

КУЛЬТУРА И ИСКУССТВО

Утверждение о том, что XVIII век явился веком расцвета русской культуры, стало своего рода аксиомой. Несмотря на обвинения в «западничестве» и космополитизме, которые выдвигались Петру со стороны его оппонентов, именно во время его правления русская национальная культура пережила (увы, с некоторым запозданием) эпоху ренессанса.

В первые годы столетия русский литературный язык был неразвит, неуклюж и тяжеловесен, чрезмерно заполнен цер-ковно-славянскими оборотами. Стихотворная форма еще только находилась в стадии становления. Но даже через эти устарелые формы в литературе начала века отражаются новые веяния, рожденные преобразованиями Петра.

Кроме апокрифов и благочестивых повестей, появляются «гистории», а вместе с ними и новые герои — «матросы» и «кавалеры» (представители, как тогда говорили, «русской европии») — энергичные и предприимчивые люди.

В 30-50-е годы выдвигается целая плеяда представителей русского классицизма: А. Кантемир, В. Тредиаковский, А. Сумароков, М. Ломоносов.

Родоначальники классицизма ставили во главу угла государственные интересы, долг перед отечеством, которые должны были преобладать над частными, личными интересами. В противовес религиозному, средневековому мировоззрению высшим в человеке они считали его разум, законам которого должно полностью подчиняться и художественное творчество.

Русские классицисты старались строго следовать образцам античного искусства, что порой стесняло творчесский

процесс, отрывало литературу от жизни, а писателя — от современности... И, тем не менее, они, русские классицисты, были первыми, кто вплотную приступил к созданию литературного русского языка — такого, каким мы его знаем.

Девизом основателей новой русской литературы было служение обществу.

Какая польза тем, что в старости глубокой И в тьме бесславия кончают долгий век!

Добротами всходить на верх хвалы высокой И славно умереть родился человек.

Так писал Ломоносов, человек необъятного и многогранного таланта. Широта его знаний и интересов позволяет поставить этого русского мыслителя и ученого в один ряд с Леонардо да Винчи, Ньютоном, Лейбницем.

Ломоносова недаром прозвали «Петром Великим русской литературы». Он почувствовал огромные, еще никем не использованные возможности русского языка, и стремился сблизить громоздкую литературную и живую, разговорную речь. Работы Ломоносова в области русского стиха и языка имели исключительное значение для всего дальнейшего развития национальной литературы.

Кроме литературы, Ломоносов успешно работал в области химии, математики, астрономии, физики, геологии, механики, философии, истории, географии и ботаники.

«Твердо помнить должно, что видимые телесные на земле вещи и весь мир не в таком состоянии был с начала создания, как нынче находим, но великие происходили в нем перемены, что показывает история и география»... В эти слова Ломоносов вложил смысл своего научного и творческого метода: чтобы правильно судить о явлении или предмете, следует рассматривать его в развитии.

Ему принадлежит право открытия закона сохранения вещества и энергии; Ломоносов является изобретателем первого прибора ночного видения, отражательного зеркального телескопа и др. Свои научные открытия ученый внедрял в металлургию, горное дело, производство стекла, фарфора, красок.

Но Ломоносов не был бы Ломоносовым, если бы не соединял в себе дар ученого и литератора. Свое научное видение мира он стремился выразить с поэтической силой...

Тогда б со всех открылся стран Горящий вечно Океан.

Там огненны валы стремятся И не находят берегов,

Там вихри пламенны крутятся,

Борющись множество веков;

Там камни, как вода, кипят,

Горящи там дожди шумят.

Так Ломоносов описывает солнце, каким оно должно было предстать человеческому взору, приблизившемуся к светилу вплотную... Пожалуй, никогда — ни до, ни после Ломоносова — не рождался в России человек, столь полно наделенный даром познавать мир во всех его проявлениях, используя методы ученого и поэта.

XVIII век стал также эпохой расцвета русской архитектуры. Никогда до этой поры в России не отмечался столь бурный взлет градостроительства. В начале века была про-мгдоиа реформа строительного дела, которая воплотилась в новых сооружениях: административных зданиях, верфях, фабриках, каналах и т.д.

В Москве в это время были построены Меншиковский дворец (1707 — 1708 гг.), здание Арсенала в Московском Кремле (1702 — 1736 гг.), Меншикова башня (церковь архангела Гавриила в Потаповском переулке, 1704 — 1707 гг.), возведенная по проекту Ивана Зарудного, талантливого архитектора и скульптора. Зарудный также, по предположению многих исследователей, является автором церкви Знамения в Дубровицах.

В июне 1703 года началось строительство Петропавловского собора в Петербурге — спустя всего месяц после заложения северной русской столицы. Собор был сначала деревянным, и только в 1712 году, после официального объявления Петербурга русской столицей, будет перестроен в каменный. Автором этого проекта был Доми-инко Трезини.

Тогда же на левом берегу Невы была построена Адмиралтейская верфь, к которой лучом сходились три магистрали: Невский проспект, Гороховская и Вознесенская улицы. В 1730 году Адмиралтейство перестраивалось Иваном Коробовым, талантливейшим русским архитектором.

В петровскую эпоху в России пробудился живейший интерес к портретной живописи. Наиболее известными портретистами той поры были Андрей Матвеев, Иван Никитин (автор знаменитого портрета Петра I в круге).

Из художников-графиков начала столетия выделялся Алексей Зубов — превосходный гравировщик, автор серии листов с видами Петербурга.

Русские художники много и плодотворно работали над росписью интерьеров зданий — ведь то было время большого строительства.

Этим объясняется и особый интерес к скульптуре, которая должна была украсить собой новую столицу. В ряду скульпторов, работавших в Петербурге в первые годы после основания города, почетное место, безусловно, занимает Карло Растрелли, автор памятника Петру, установленного перед Михайловским замков в Петербурге.

Особенно полно талант скульптора раскрылся в портретном жанре. Парадный бронзовый бюст Петра I, созданный Растрелли в 1723 году, по свидетельству современников Петра, имел поразительное сходство с оригиналом, выразившееся прежде всего в передаче характера русского царя, в наполненности его энергией.

ГЛАВА 2

ГЕРМАНИЯ В XVII И XVIII ВЕКАХ


КНЯЖЕСТВА ГЕРМАНИИ В КОНЦЕ XVII ВЕКА.

СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ.

КНЯЖЕСКИЙ АБСОЛЮТИЗМ

Тридцатилетняя война 1618—1648 гг. опустошила Германию. Пфальц, Вюртемберг, Бранденбург, Мекленбург, Померания потеряли до 5/6 своего населения. Север и северо-восток Германии превратились в пустошь, где практически отсутствовало земледелие.

После крестьянских волнений 1525 года в западных княжествах укрепились позиции крепостничества. В XVI веке завершился процесс закрепощения крестьян на севере и северовостоке Германии.

Всему этому сопутствовало разорение и крайнее обнищание крестьянства. Многие крупные дворянские хозяйства в восточной Германии расширились за счет захвата крестьянских земель, где во второй половине XVII завершилось образование крупного товарного хозяйства, основанного на барщинном труде крепостных.

Многие из крестьян, которым удалось сохранить свои наделы, были законодательным путем прикреплены навечно к поместью, где они должны были отбывать барщииу и прочие повинности, причем количество этих повинностей, как правило, устанавливал сам помещик.

Но еще больше не повезло тем крестьянам, которых согнали со своих земель при расширении дворянского хозяйства. Они были низведены до положения крепостных батраков, чью собственность составляла лишь хижина и небольшой клочок земли.

Несмотря на то, что многие исследователи отмечают меньший материальный урон, который понесли города по сравнению с деревнями, однако, можно предположить, что кризж: их был более тяжелым.

Промышленность застопорилась, так как вместе с сокращением населения городов сократилось также и количество рабочих рук. Производство сельскохозяйственного сырья упало до минимума, торговые связи с заграничными рынками были разорваны. Внутренний спрос был ничтожен.

С рынка исчезли даже такие традиционные продукты германского ремесла, как вестфальские и баварские сукна, льняные ткани, стеклянные и керамические изделия.

Ганза оказалась оторвана от устья Рейна. УстьяВезера и Одера перешли по условиям Вестфальского мира к Швеции, Балтия оказалась в руках шведов и голландцев. Аугсбург и Нюрнберг утратили свою ведущую роль в германской промышленности и торговле.

На какое-то время оказался «вне игры» и Франкфурт-на-Майне. В составе Ганзы остались лишь три имперских города: Бремен, Гамбург и Любек. Многим из таких городов, которые до середины XVII века сохраняли свое самоуправление и независимость, пришлось подчиниться территориальным князьям.

Если раньше городское самоуправление состояло из выборных должностных лиц, то теперь бургомистра назначал князь. Вообще немногим городам удалось сохранить статус имперских.

После «Золотой буллы» 1356 года Вестфальский трактат 1648 года был второй германской конституцией. Однако это был не только документ, закреплявший окончание Тридцатилетней войны.

Несмотря на то, что многим в 1648 году казалось, будто трактат ничего не меняет в политическом строе империи, а лишь упорядочивает и юридически оформляет отношения князей к императору, однако, на самом деле Вестфальский трактат закреплял и усиливал политическую раздробленность Германии.

После 1648 года так называемая Священная Римская империя германской нации представляла собой конгломерат трехсот светских и духовных суверенных княжеств, которые юридически являлись вассалами императора, но фактически ни от кого не зависели и реально между собой никак не были связаны.

Несмотря на то, что они занимали значительную сплошную территорию в центральной Европе, некоторые из этих княжеств политически и экономически были гораздо более связаны с соседними не немецкими землями, чем с другими немецкими княжествами.

Например, Австрия, которая до XV —XVI вв. объединяла исконно германские земли, присоединила впоследствии к себе многие славянские и венгерские владения, которые в совокупности образовали наследственные владения дома Габсбургов.

С одной стороны, Австрия входила в Священную Римскую империю, а с другой стороны, династические земли Габсбургов были заселены по большей части славянами. Самыми крупными духовными княжествами империи были Майнцкое, Кельнское и Зальцбургское архиепископства. Северо-восточные княжества Бранденбург, Саксония и Мекленбург, западные — Гессен, Ганновер и Брауншвейг, южные и юго-восточные Вюртемберг, Бавария и Австрия оставались наиболее крупными княжествами.

В среднем одно княжество занимало территорию, не превышающую 20 — 25 кв.км. Так, например, в саксонских землях насчитывалось около 20 независимых княжеств, па территории бывшей Франконии — 29, а Вестфалии — целых 52 государства.

Итак, в результате подписания Вестфальского трактата 1648 года император лишился последних остатков своего влияния. Должность (а скорее титул) главы Верховного имперского суда, которая осталась за императором, ничего ему практически не давала, так как для проведения в жизнь решений этого суда у пего не было реальной силы.

Вестфальский трактат давал возможность князьям полностью обособиться в пределах своих княжеств, и князья старались использовать эти права как можно более полно. Князья узурпировали право вводить в своих владениях новые налоги, так что ландтаги, — введенные еще в средние века органы территориального сословного представительства, — потеряли всякое значение.

Во многих княжествах они перестали вести свои заседания, передав функции выделенным из их среды комитетам. Однако и там, где ландтаги продолжали созываться регулярно, их роль свелась к простой регистрации решений государя.

Уже начиная с 1650 года, налоги начинают непрерывно расти. Каждый князь старался держать пышный двор, свою постоянную армию, полицию и разветвленную администрацию, централизовав, таким образом, управление в пределах своего княжества. Однако все это, в конце концов, приводило лишь к лишним и ненужным тратам.

Единство империи всегда олицетворял Рейхстаг. С 1663 года он превратился в непрерывно заседающий конгресс посланников трехсот государств.

Первую курию Рейхстага составляли князья-курфюрсты, вторую — более мелкие князья. Третья курия являлась курией городов. Вышеупомянутое право введения новых налогов на военные нужды было проведено через Рейхстаг в 1654 году, но это было далеко не единственное решение Рейхстага, направленное на усиление абсолютной власти князей.

В 1658 году ландтагам было запрещено собираться на свои сессии без согласия князя.

Так, ландтагам было запрещено подавать на него жалобы в Рейхстаг. Но, как указывают многие исследователи, для того, чтобы расширять прерогативы своей власти, князю часто даже не требовалось постановление Рейхстага.

Германский мелкокняжеский абсолютизм, в отличие от абсолютизма Франции или Англии, не играл никакой про-фсссивной роли, а явился лишь одной из главных причин длительного экономического и культурного застоя.

Политическое раздробление Германии делало неэффективными покровительство промышленности и торговле, так как бесчисленные таможни, охранявшие границы даже самого ничтожного княжества от проникновения чужих товаров, усугубляли и без того тяжелое положение в стране.

Внешняя политика глав германских государств была губительной для страны. Национальные интересы Германии продавались иностранным государствам, в первую очередь, Франции.

Будучи гарантом Вестфальского мира, Франция имела своих постоянных представителей при Рейхстаге в городе Регенсбурге и оказывала путем подкупов и дипломатического давления решающее влияние на внешнюю политику германских князей.

В Германии стали создаваться региональные союзы, которые объединяли мелких и средних князей. Главной целью создания таких союзов была возможность влияния на международную обстановку и, как следствие, получение французских субсидий.

Рейнские князья составили так называемый Рейнский союз, который имел при себе «ассамблею» для мирного улаживания внутренних споров и постоянное 10-тысячное войско. При помощи Рейнского союза Франция осуществляла борьбу с Габсбургами и агрессию против испанских Нидерландов и Голландии.

На содержании Людовика XIV в 70-х годах XVII века находились курфюрсты баварский и бранденбургский. Пользуясь подкупом, Людовик XIV оккупировал в 1681 году имперский город Страсбург и укрепил французскую власть в Эльзасе.

БРАНДЕНБУРГСКИЕ ВЛАДЕНИЯ.

ПРУССКОЕ КОРОЛЕВСТВО

Центром Бранденбургских владений являлось Бранденбургское маркграфство. Остальные земли княжества были разбросаны в разных местах северной Германии. Столицей Бранденбурга являлся Берлин.

Еще в XVI —XVII вв. этот край нельзя было назвать развитым в промышленном отношении. Хотя жители многих городов занимались ремеслами, однако занятием подавляющего большинства населения являлось земледелие.

С начала XV века в Бранденбургском курфюршестве утвердилась династия Гогенцоллернов. Еще в 1411 году Нюрнбергский бургграф Фридрих Гогенцоллерн купил его у преемников императора Карла IV Люксембургского.

Представители династии Гогенцоллернов с XV века вы-

бирались магистрами Тевтонского ордена, что давало право владения Восточной Пруссией.

В 1525 году Великий магистр Альберт Бранденбургский принял лютеранство, секуляризировал владения ордена и провозгласил себя герцогом Прусским.

В 1618 году, когда умер последний представитель прусских Гогенцоллернов, Восточная Пруссия соединилась с Бранденбургом.

Так как в результате раскола Пруссии в 1466 году западная ее часть отошла к Польше, то вассальная зависимость герцога прусского от Польши сохранялась вплоть до 1657 года, когда курфюрст Фридрих Вильгельм был признан суверенным государем в своих прусских владениях.

В начале XVII века бранденбургскому курфюрсту удалось приобрести на правах наследования графства Марк,

Клеве н Равеисберг, расположенные на Нижнем Рейне и Позере. В этих областях были развиты производство сукна, шелка, полотна и горно-рудная промышленность, так что вновь приобретенные земли имели важное экономическое значение.

В 1648 году по Вестфальскому миру Бранденбург получил новое «наследство» — восточную часть Померании и, в виде' компенсации за ее западную половину, отошедшую к Швеции, — секуляризированное епископство Галь-боргштадт и Минден с правом присоединения архиепископства Магдебургского.

Таким образом, во второй половине XVIII века Бран-денбурго-Прусское государство явилось самым крупным в Германии.

Со временем Восточная Германия стала все больше втягиваться в морскую торговлю и увеличивать вывоз за границу продуктов своего сельского хозяйства. Это стало возможным благодаря укреплению бранденбургских курфюрстов на важнейших немецких реках, таких как Рейн, Эльба, Везер и Одер.

Подъем Бранденбурга был связан, в первую очередь, с правлением Фридриха Вильгельма (1640 — 1688 гг.). Стремясь увеличить число налогоплательщиков, Фридрих Вильгельм проводил политику активного привлечения в свою страну иммигрантов.

В Бранденбург хлынул поток католиков, евреев, французских гугенотов, а также лютеран и кальвинистов, вынужденных на основе одного из пунктов Вестфальского трактата выселяться из католических княжеств Германии.

Голландские поселенцы создали в Бранденбурге ряд образцовых ферм, развили садоводство и огородничество. Французы принесли с собой капиталы и технические навыки в виде производств, таких как бумажная, шелковая, зеркальная и многие другие мануфактуры.

Фридрих Вильгельм добился своей цели. Ежегодно ему удавалось выжимать из полутора миллионов своих подданых в виде одних только прямых и косвенных налогов около полутора миллионов талеров.

Внешняя политика Фридриха Вильгельма как типичного главы сравнительно небольшого государства состояла в том, чтобы всегда быть на стороне более сильного. Фридрих умел воспользоваться противоречиями между великими державами. Один французский дипломат сказал о Фридрихе: «Это самая хитрая лиса во всей Европе».

Во время Северной войны Фридрих дважды предавал Польшу, которой был обязан помогать в качестве вассала. Также дважды предавал он и Швецию, с которой заключал союзы против Польши, однако, при этом Бранденбургский курфюрст умудрялся присоединять к себе все новые и новые территории.

Стремясь расширить границы Бранденбурга за счет слабых соседей, Фридрих заключал тайные соглашения то с одной группой германских князей, то с другой, выступая то в союзе с императором, то против императора. Удавалось Фридриху выиграть также огромные денежные субсидии.

Показательно участие курфюрста во франко-голландском конфликте 1699 года. Сначала Фридрих заключил тайный договор с Францией, за что должен был получить около полумиллиона талеров и одну из нидерландских провинций. Однако в то же время курфюрст вел переговоры с Голландией. Последняя оказалась несколько щедрее Франции, и накануне вторжения французских войск в Голландию Фридрих виезанио перешел на ее сторону.

Уже в 1673 году Фридрих предпринял подобный акт предательства по отношению к Голландии. Во время очередного конфликта между Францией и Нидерландами Фридрих Вильгельм, пе дав фактически ни одного сражения, признал себя побежденным и заключил с Францией сепаратный мир, на этот раз он заработал у Людовика XIV 800 тыс. ливров.

Но уже вскоре курфюрст вступил в австро-испано-голландскую коалицию, направленную против Франции, получив наличными 200 тыс. талеров.

Теперь Фридрих принял активное участие в военных действиях, впрочем, не против французов, а против их шведских союзников. В 1675 году он одержал победу над шведами при Фербеллине, имевшую известное национальное значение. Последующая оккупация западной Померании и острова Рюгена также подняла его авторитет.

Однако за спиной Фридриха в 1679 году его союзники заключили Нимвегенский мир с Францией, вынудив курфюрста выпустить из рук свою добычу. Несмотря на это Бранденбургский курфюрст вскоре перешел на содержание Франции, и в 1681 — 1684 гг. оказал ей немаловажные услуги своей военной силой.

Преемником Фридриха Вильгельма стал Фридрих III, который в результате аналогичной политики сумел извлечь мы годы из двух крупных конфликтов, охвативших Европу: Северной войны и войны за испанское наследство.

Обещанием поддержать Австрию против ее врагов, он добился у императора королевского титула и в 1701 году провозгласил себя королем Пруссии под именем Фридриха I, став, таким образом, независимым от империи прусским королем.

ГЕРМАНСКИЕ КНЯЖЕСТВА В XVIII ВЕКЕ

АГРАРНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

«Заповедными местами» феодальной реакции в Германии XVIII века, где крепостничество имело особенно жесткий характер, были Бранденбург, Померания, Восточная Пруссия, Мекленбург и Силезия.

Однако внутри этих земель крепостной гнет несколько «дифференцировался».

Так, наряду с обычной барщиной (2-3 дня в неделю) встречалась и шестидневная, при которой крестьяне вынуждены были обрабатывать свои участки по ночам. Официально торговля крепостными была запрещена, но бывали случаи, когда крестьян продавали без земли, отдавали в услужение.

Помещик мог подвергнуть крепостного любому телесному наказанию. Он выдавал разрешение на вступление в брак, поступление крестьянских детей к кому-либо в услужение и в обучение мастерству и так далее.

Именно в XVIII веке участились побеги крепостных крестьян. В нескольких княжествах правительство издало специальное постановление о беглых крестьянах, в случае поимки которых ожидало тяжкое телесное наказание или смертная казнь.

Бывало и так, что помещики требовали у правительства поиска для наведения «порядка» в своих владениях.

Прусские аграрные отношения оформлялись в таких нелегких условиях. Одной из специфических черт этих отношений был массовый сгон крестьян с земли, который лишь ииешне напоминал английские огораживания, однако имел совершенно иные социальные последствия.

Огораживания в Англии явились предпосылкой создания капиталистического фермерства, а сгон крестьян в Пруссии имел целью лишь расширение господской запашки за счет крестьянских наделов.

Выгодно отличались (по мнению некоторых специалистов) от прусской схемы аграрные отношения в западных княжествах, где сохранился сеньориальный режим образца

позднего средневековья.

Верховным собственником земли, которую обрабатывал крестьянин, был сеньор. Крестьянин был обязан выплачивать ему натуральный и денежный оброк.

Землевладелец на западе Германии, как правило, не вел собственного хозяйства. Феодальная эксплуатация путем взимания денежного оброка не была такой грубой, как барщина (в России, как мы помним, наиболее развитыми в экономическом отношении были районы, где проживали оброчные крестьяне).

Тем не менее и оброк являлся тяжелым бременем для крестьян. Непосредственный производитель и здесь не мог распорядиться полностью своей землей и, подобно средневековому крепостному, должен был испрашивать разрешение сеньора на ее отчуждение.

Добавим к этому, что даже в западных княжествах жители ряда районов были обязаны отрабатывать барщину, правда, сравнительно небольшую — около двух недель в году. В баварском же и других южных княже-< шах преобладала форма аграрных отношений, которую чо/кпо назвать переходной от крепостнического, барщинного хозяйства (характерного для Восточной Германии) к сеньориальной системе, распространенной на юго-западе Германии.

Часть баварских крестьян не знала барщины и держала землю по чиншевому праву. Другая часть крестьян сполна испытывала на себе тяжести крепостной системы. Однако, как чиншевым, так и крепостным крестьянам со временем приходилось лее более и более туго. Сеньориальные платежи росли, крепостническая эксплуатация нарастала. ( ледствием этих явлений явилось обострение классовых про-шворечий в деревне.

Опустошительная Тридцатилетняя война значительно подорвала силу и сопротивление немецкого крестьянства. С ледует учесть и то, что в XVIII столетии королевство Пруссия уже являлось первоклассной военной державой, которая при помощи вооруженных сил могла без труда подавить крестьянские волнения.

Значительно увеличились размеры войск и у других германских князей. Лишь только в условиях большей политической раздробленности, которая была характерна для южной Германии, крестьянские выступления приобретали м ассовый характер.

В 1705 -1706 гг. во время войны за испанское наследство взбунтовались баварские крестьяне. Они требовали сокращения барщины и сеньориальных платежей, а также отмены военных поборов. После увеличения налогов и феодальных платежей во второй половине XVIII века отмечены крестьянские волнения в Швабии. Масштабы восстания швабских крестьян, занятых в селитряном промысле (1727 - 1745 гг.), а также их неоднократность позволили историкам внести эти выступления в анналы под названием «войн селитроваров».

РАЗВИТИЕ КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ

Традиционные центры производства знаменитого баварского сукна — Аугсбург, Нюрнберг, Ульм, Инголынтадт, Мюнхен и другие потеряли свое значение еще в XVII веке. К XVIII веку суконные мастерские в Германии зачахли.

Потерял былое значение крупного центра оружейной промышленности Нюрнберг.

Однако промышленное развитие Германии понемногу продвигалось вперед. Правда, темпы его не выдерживали сравнения ни с Голландией, ни с Францией, ни со Швецией и тем более с Англией. В прирейнской Германии суконная и металлургическая промышленность несколько оживилась в начале XVIII столетия, хотя развитие этих отраслей тормозилось сильной конкуренцией Голландии, Англии и Франции.

Другими очагами развития капиталистических форм промышленности становятся Бранденбург, Саксония, Кре-фельд и Берлин, где встречаются даже крупные централизованные мануфактуры, обслуживаемые несколькими тысячами рабочих.

Однако в конце XVII — начале XVIII века такие предприятия были единичным явлением. Крупные мануфактуры определяли общий характер промышленности лишь к концу XVIII века.

ЦЕХОВОЕ РЕМЕСЛО

Цеховое ремесло долгое время оставалось господствующей формой промышленности в Германии. В XVIII веке конкурентная борьба между цеховиками усиливается. Вместе с тем работа цеховиков строго регламентируется.

Ограничивается число мастеров, более строгими становятся условия принятия на работу. Заработная плата подмастерьев снижается. Мастера произвольно устанавливают длительность рабочего дня.

Подмастерья в ответ на это организуются в союзы, выступающие в защиту экономических интересов своих членов. Союзы организовывали забастовки, бойкоты. Бывали случаи, что городские власти покровительствовали союзу подмастерьев и поддерживали их требования.

Вместе с тем качество ремесленных изделий падает, а цены, наоборот, растут.

Политика так называемого замыкания цехов привела к упадку ремесла в Германии. Одновременно появлялась тенденция к уменьшению размеров производства. Большие государственные и частные заказы были не под силу германским цеховикам.

Однако конкуренция усиливалась не только внутри цеховых мастерских, по и между цехами, с одной стороны, и мануфактурным производством — с другой. Причем в ряде районов Германии в течение XVIII века было отчетливо заметно, что борьба эта складывается не в пользу цеховиков.

Капиталисты-скупщики ремесленных изделий постепенно подчиняют себе экономически цеховых ремесленников в городах и деревенских кустарей. Вюртембергские скупщики еще в начале XVIII столетия подчинили себе практически все мелкое домашнее и ремесленное производство.

В северо-западной Германии, а также в Саксонии и Баварии рассеянная мануфактура начинает вытеснять старую ремесленную промышленность.

Но, увы, устойчивой тенденцией эти явления пока еще не стали. Главная причина этого заключалась в процветании крепостничества, которое задерживало приток из деревни в централизованную мануфактуру наемных рабочих, без которых развитие капиталистических форм в промышленное т и и е м ы с л и м о.

Были и другие причины, которые тормозили переход от домашней капиталистической промышленности к централизованной мануфактуре. Так, например, сбыт готовой продукции происходил в условиях жесткой конкуренции с иностранными товарами. А кроме того, концентрация капитала в руках немецких купцов была, как правило, невелика.

КНЯЖЕСКОЕ МЕЛКОДЕРЖАВИЕ

Как уже отмечалось выше, размер налогов и повинностей, устанавливаемый германскими князьями, зависел только от их аппетитов, а аппетиты эти были немалые. Каждый \\л князей хотел почувствовать себя, по меньшей мере, Людовиком XIV, так что огромные деньги шли на содержание пышных дворов, непрерывных увеселений, балов, охот.

Неудивительно, что налоги росли день ото дня. Гнет княжеского абсолютизма испытывали на себе не только крестьяне, но и нарождающаяся буржуазия.

Иссушенная налогами, она была не в силах выполнять

IV роль, которую играли в своем обществе английские и французские буржуа - обеспечивать экономическое развитие страны.

Другим источником доходов германских князей в XVIII веке оставались французские субсидии. Только за период с 1750 по 1772 год немецкие князья получили от французского правительства субсидии на сумму около 140 млн. франков.

За разные услуги на военном поприще выплачивала субсидии и Англия. Только за первую половину XVIII столетия прусские правители получили от англичан 46 млн. фунтов стерлингов.

Но этого, разумеется, было мало. Главным предметом германского экспорта было «пушечное мясо». Князья очень скоро поняли, что в этот неспокойный век торговля солдатами может принести значительные доходы. За определенную цену они посылали своих солдат воевать за интересы иностранных государств.

Герцог Брауншвейгский, графы Ганау, Ан-шпах, Вальдек и другие за своих солдат получили в общей сложности около 33 млн. талеров.

После того, как ландграф Гессенский во время войны американских колоний за независимость продал Англии 17 тысяч солдат, население ландграфства сразу уменьшилось на 8%. Зато его сиятельство заработал на этом наличными 2 млн. 800 тыс. фунтов стерлингов.

Основными импортерами германского «пушечного мяса» были английская Ост-Индская компания, использовавшая их для завоевания Индии. Голландское правительство и правительство Франции также систематически покупали немецких солдат в западных курфюршествах.

В XVIII веке немецкие князья продолжали практиковать политику меркантилизма, однако в их владениях эта политика получила уродливые формы, по сути превратившись в одну из разновидностей ограбления.

Князьями издавались указы о запрещении подданным покупать «иностранные» товары, иод которыми разумелись изделия, поступавшие из соседних, немецких же государств. Широко вводились княжеские монополии, всякого рода акцизы.

В одном из княжеств княжеской монополией была объявлена торговля пивом, дровами, солыо. Другой князь, осуществляя свою замысловатую протекционистскую финансовую политику, запрещал своим подданным потребление кофе. Кофейные мельницы в связи с этим конфисковывались.

В одном из районов Германии княжеские подданные мог-ли освободиться от военной службы только за огромный, разорительный выкуп. Нет ничего удивительного в том, что многие немцы в это время покидали родину. Часть их осела к Америке, часть в европейских государствах и в России.

ФОРМИРОВАНИЕ НЕМЕЦКОЙ НАЦИИ

К началу XVIII века немецкая нация еще не сложилась. Княжеское мелкодержавие, политическая раздробленность тормозили развитие экономических связей между отдельными районами. Практически во всех княжествах Германии чувствовалось стремление к созданию едииого национального рынка. Но эта стихийная устремленность ограничивалась раздробленностью Германии.

Довольно ярко отразились замедленные темпы складывания немецкой нации в особенностях развития немецкого языка и немецкой литературы конца XVII и начала XVIII веков.

Первый перевод Библии на немецкий язык был осуществлен еще в XVI веке Мартином Лютером. Лютер положил в основу своего перевода восточно-средне-немецкий диа-лект. Однако диалектов в Германии XVII —XVIII вв. существовало огромное множество.

В стране все больше ощущалась потребность в создании общенационального литературного немецкого языка. Об этом свидетельствовали различные словари и грамматики немецкого языка и его диалектов, а также специальные филологические журналы, издававшиеся в ,XVII и в начале XVIII века.

Но политическая и экономическая раздробленность отчетливо проецировалась на немецкую литературу, которая еще долго сохраняла как в своем языке, так и в своей идейнотематической направленности ярко выраженные провинциальные особенности и локальную ограниченность.

Каким-то подобием «национального» языка являлась мертвая латынь. Даже в XVIII веке литературные произведения на латинском языке не были редкостью. Ученые журналы, ученая переписка, лекции в университетах также использовали латынь. Исключительно на латинском языке выходили труды по естествознанию, философии и праву.

Все это было бы неплохо, если бы во Франции и Англии в это время ученые почти всех отраслей знания уже не пользовались бы своими национальными языками.

Германская «верхушка» предпочитала латыни и родному немецкому языку французский язык. «Здесь все говорят только по-французски, немецкий язык можно услышать лишь в казарме...», — писал в 1750 году Вольтер, отдыхавший в то время в Потсдамской резиденции Фридриха II. Сам Фридрих II был большим поклонником французского языка.

«ПРОСВЕЩЕННЫЙ АБСОЛЮТИЗМ» В ПРУССИИ

В XVIII веке возросший спрос в некоторых европейских государствах на сельскохозяйственную продукцию обеспечил Пруссии неплохую товарную конъюнктуру.

Однако это не повлекло за собой экономического подъема в стране, так как помещики для увеличения доходов лишь увеличивали тяготы крепостнической эксплуатации. Барщина становилась все тяжелее, часть беднейших крестьян в некоторых местах была переведена на положение дворовых, отдававших полностью свой труд помещику за предоставление им небольшой натуральной оплаты.

Несмотря на то, что бранденбургская промышленность, пережившая некоторый подъем в XVII веке, продолжала развиваться и в XVIII, темпы развития были замедлены. Князьями проводилась протекционистская торговая политика, однако она имела рефлекторный характер.

Ограничивая ввоз иностранных товаров, Пруссия была бессильна превратить себя в индустриальную страну. Развитие тех или иных областей промышленности стимулировали лишь военные заказы. Вся большая промышленность Пруссии работала на производство сукна для солдатского и офицерского обмундирования, а также оружия.

Дворянство в Пруссии XVIII века оставалось привилегированным классом. Сохраняя монопольное право на земельную собственность, дворянин-землевладелец получал огромные доходы со своих крепостных крестьян.

В условиях повышения спроса, а также цен на сельскохозяйственные продукты, феодал мог получать прибыли, не вкладывая в производство практически ничего.

Также большую выгоду для помещика имела и служба в феодально-абсолютистском государстве. Взятки оставались одним из главных источников доходов. В руках дворянства были сосредоточены все наиболее влиятельные или доходные должности в государственном аппарате.

Военно-бюрократический прусский абсолютизм, который вылился в XVIII веке в законченную форму, опирался на дворян-крепостников. При Фридрихе II дворяне монополизировали и офицерскую службу. Военная и государственная служба давала возможность младшим сыновьям в дворянских семействах делать карьеру, не мешая своим старшим братьям наследовать по праву майората неделимое имение.

Интенсивное расширение границ королевства, о котором постоянно пеклись короли Пруссии, было также в инте-ны законы, запрещающие сгон помещиками крестьян с их наделов.

Правда, многие ученые отмечают, что политика «защиты крестьянства» была вызвана прежде всего фискальными и военными соображениями, а именно, нуждой правительства в рекрутах. К тому же, запреты против сгона крестьян более или менее последовательно выполнялись

только в Силезии. На всех остальных прусских землях крестьяне не почувствовали на себе практически никаких улучшений.

В то же время, с согласия Фридриха И, в Пруссии была введена строгая паспортная система. Выезд прусских подданных за границу был связан с прохождением огромного количества бюрократических инстанций, что по сути означало фактический запрет выезда.

Если в первый период своего царствования Фридрих II и в самом деле покровительствовал писателям, ученым, философам, то в последующие годы об этом редко кто уже вспоминал.

Фридриху II, к сожалению, так и не удалось выйти за рамки обычного прусского, военно-юнкерского правителя. В нем постепенно стали развиваться подозрительность и враждебность к наиболее демократическим представителям общественной мысли.

Крестьянин, идущий к адвокату. Гравюра XVII в.

«Я прокровительствую только таким свободным мыслителям, у которых приличные манеры и разумные идеи», — объяснял Фридрих II свое отрицательное отношение к Руссо. Во времена Фридриха полиция нередко арестовывала лиц, отзывавшихся непочтительно (по их мнению) о правительстве и короле.

Влияние Фридриха на развитие прусской промышленности является спорным вопросом. С одной стороны, Фридрих поощрял покрытие потребностей промышленности в рабочей силе путем применения в мануфактурах принудительного труда уголовных преступников, нищих, а также путем привлечения в страну иностранных ремесленников.

Фридрих II издал странный указ, в котором применение в промышленности машин запрещалось на том основании, что это, будто бы, неизбежно вызовет убыль населения.

Не забывая об интересах прусских феодалов, для которых сбыт шерсти являлся одним из источников доходов, Фридрих угрожал смертной казнью тем купцам, которые пытались вывезти шерсть за границу.

В то же время прусский король поощрял промышленность. Прусский государственный банк, первое учреждение такого рода, был основан в Берлине именно при Фридрихе II в 1765 году.

Прусская промышленность охранялась высокими таможенными пошлинами на иностранные промышленные изделия. Правительство Фридриха поощряло развитие не только суконной промышенности и оружейного производства, по также развитие полотняной, шелковой, хлопчатобумажной, стекольной, писчебумажной промышленности.

По приказу Фридриха II в Пруссии сооружались каналы и добротные шоссейные дороги.

Но в основном прусская промышленность работала на армию. Еще в самом начале своего царствования Фридрих II имел иоистине огромную (по сравнению с масштабами государства) армию, насчитывавшую 89 тысяч солдат. По мало того, в дальнейшем численность этой армии была удвоена.

Фридрих II, несмотря на все свои разногласия с отцом, оставался таким же убежденным милитаристом, как и Фридрих Вильгельм. Он преклонялся перед «образцовой» прусской военной системой и превыше всего ставил интересы армии. Это неудивительно, потому что в первые же годы царствования Фридриха II Пруссия вступила в новую войну.

БОРЬБА ПРУССИИ И АВСТРИИ ЗА ГЕГЕМОНИЮ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЕ

Начало XVIII века для Австрии было достаточно тяжелым временем. Несмотря на то, что война за испанское наследство была достаточно удачной, и Габсбурги смогли прибавить к своим владениям Южные Нидерланды и Ломбардию, однако, Австрия заполучила мощного и опасного врага — Францию.

После войны за испанское наследство стан врагов Австрии пополнился испанскими Бурбонами.

Враждебно к дому Габсбургов относились германские имперские князья, желавшие урвать куски из многочисленных наследственных земель Габсбургов.

Интриги и территориальные претензии германских князей начались после вступления на австрийский престол в 1740 году дочери Карла VI Марии Терезии. Главным претендентом на австрийское наследство оказался молодой прусский король Фридрих II. Однако ни в какой степени родства с Габсбургами Фридрих не состоял.

Фридрих II начал военные действия в том же 1740 году. Он стремился воспользоваться сложным внутренним положением Австрии. Главной целью захватнической войны Пруссии была австрийская провинция Силезия, обладавшая сравнительно развитой промышленностью и плодородными землями.

Таким образом Фридрих надеялся обеспечить свою гегемонию в Центральной Европе, усилить военно-промышленный потенциал Пруссии, а заодно «округлить» свои владения на юго-востоке.

Внутреннее и международное положение Австрии было крайне запутанным. Фридрих считал, что Габсбурги не окажут сколько-нибудь серьезного сопротивления.

Обнадеживало прусского короля и обилие врагов Австрии в Европе. Союзниками Фридриха стали Франция, Испания, а также Бавария и Саксония.

В первый же год войны Фридрих II без особого труда завладел Силезией. В том же году союзные французская и баварская армии захватили Прагу, но после этого, казалось, удача оставила Фридриха.

Используя поддержку венгерского дворянства, австрийское правительство выставило большие военные силы, в том числе прекрасную венгерскую конницу.

Австрийские войска вскоре перешли в контрнаступление.

Неудачи одна за другой преследовали прусскую армию. В 1742 году Фридрих II за спиной союзников заключил сепаратный мир с Марией Терезией, оставив таким образом за собой большую часть Силезии.

Однако уже через год, в 1743 году военные действия но инициативе Пруссии были возобновлены. Расстановка сил теперь была следующей: на стороне Австрии находились Англия, Сардинское королевство, Саксония, Голландия и Россия; в прусском лагере оставались Франция и Бавария.

Война велась не только в Европе, но и в Северной Америке и в Индии, где решался спор о колониальном господстве между Англией и Францией.

Не утруждая себя обязательствами перед союзниками,

Фридрих в 1745 году вторично заключил с Марией Терезией сепаратный мир, по которому Силезия отходила к Пруссии (на этот раз уже полностью).

Фридрих II со своей стороны по условиям Дрезденского мира должен был признать Прагматическую санкцию (новый австрийский акт о престолонаследии) и согласиться на избрание императором Священной Римской империи мужа Марии Терезии и ее соправителя Австрии Франца Лотарингского.

Как показали военные действия в 1740—1748 гг., прусская армия не зря называлась образцовой. Прусские солдаты имели репутацию непобедимых вояк. Фридриху II удалось одержать в этой войне несколько важных побед. Но вместе с тем были и поражения. Л сам прусский король показал себя в войне за австрийское наследство вероломным и неразборчивым в средствах политиком.

Пруссия стала заметной величиной в Европе, что вызвало вполне оправданные опасения у французского правительства. Франция решила ответить вероломному Фридриху И в его же манере и по;щержать ослабленную Австрию. Англия в это время стремилась к сближению в Пруссией, и в 1756 году заключила с Фридрихом военный союз.

Подоплека этого договора — то, что ганноверское курфюршество было связано с Англией династической унией (ганноверский курфюрст Георг в 1714 году вступил на английский престол под именем Георга 1).

Таким образом, Англия надеялась обезопасить ганноверские владения от возможного французского нападения. В 1756 году по инициативе Фридриха была развязана Семи летняя война. Прусские войска вторглись на территорию Саксонии, заключившей союзнический договор с Австрией. Фридрих надеялся использовать территорию Саксонии в качестве плацдарма для вторжения во владения Габсбургов.

В дальнейшем Фридрих предполагал «обменять» Саксонию на Чехию, поставить Польшу в полную вассальную зависимость от Пруссии, завоевать Курляндию и посадить на герцогский престол своего брата Генриха Гогенцоллерна.

Казалось, что расстановка сил в Семилетней войне явно не в пользу Пруссии. Ее поддерживала лишь Англия (правда, предоставлявшая ей огромные субсидии). На стороне Австрии воевали Франция, Россия, Саксония и Швеция.

Как и следовало ожидать, Семилетняя война, развернувшаяся, как и война за австрийское наследство, в Европе и в колониях, шла с переменным успехом.

Фридрих II, умело используя малейшую несогласованность в действиях австрийских союзников, а также не-прекращающиеся трения между ними, наносил сильные удары. Фридрих одержал важную победу над австрийскими войсками при Лейтене (декабрь 1757 года), месяцем ранее он разгромил французов при Розбахе. В результате единственной действенной силой австрийской коалиции осталась Россия.

В 1757 году русские вступили в Восточную Пруссию. После ряда незначительных столкновений в августе этого же года произошла знаменитая битва при Гросс-Егерсдорфе, где армия Фридриха II потерпела поражение.

Летом 1758 года Фридрих во второй раз сразился с русскими войсками при Цорндорфе, однако, ни одна из сторон на этот раз не добилась успеха. Год спустя был Кунерс-дорф, где союзнические войска одержали решительную победу над прусской армией.

В октябре 1760 года русскими был занят Берлин, однако, эти успехи не получили своего логического продолжения. Спустя четыре дня русские части покинули столицу Пруссии, сказалась несогласованность действий союзников, медлительность австрийского командования, а также недоверие французского и австрийского правительств к России.

Фридрих II, который после сражения при Куиерсдорфе серьезно помышлял о самоубийстве, узнав о смуте, царившей во вражеском лагере, справедливо решил, что еще далеко не все потеряно для него. В Пруссию продолжали поступать щедрые военные субсидии Англии, которая была весьма заинтересована в том, чтобы Фридрих II отвлекал французские вооруженные силы от колониальных войн с Англией.

Вскоре умерла русская императрица Елизавета, и положение Фридриха II окончательно упрочилось. Россия вышла из войны, преемник Елизаветы Петр III (голштинский принц) был поклонником Фридриха II.

Новый российский император круто изменил прежний внешнеполитический курс. Он не только разорвал союз с Австрией и прекратил войну с Пруссией, но также предложил Прусскому королю свою военную помощь.

Петр III был настроен довольно решительно, и русским гвардейцам непременно пришлось бы проливать свою кровь за интересы Пруссии, если бы на российский престол вскоре не вступила Екатерина II, сохранявшая в отношениях между Пруссией и Австрией нейтралитет.

Семи летнюю войну можно с полным основанием считать удачной для Фридриха II. Главная его цель была достигнута, Силезия отныне была в составе Прусского королевства. Несколько позднее, в 1772 году, Фридриху удалось приобрести еще часть польской территории по условиям 1-го раздела Польши.

НЕМЕЦКАЯ КУЛЬТУРА. ВЕК ПРОСВЕЩЕНИЯ

XVIII век вошел в историю как век Разума, век Просвещения. Так называли его сами современники. Практически во всей Европе тогда ширилось культурное движение, являвшееся выражением буржуазной оппозиции против всех проявлений и пережитков феодализма.

Философия просветителей, быстро распространившаяся по Европе, активно воздействовала на духовную жизнь людей даже в самых отдаленных странах. В свете новых воззрений на мир, на общество, на человека пересматривались старые духовные ценности, рушились традиционные верования и представления.

Во всех сферах культуры и искусства торжествовало светское начало. В зодчестве преобладающим стало гражданское строительство, в живописи обрели новые силы реалистические тенденции, получили дальнейшее развитие светские жанры, такие как портрет, пейзаж, изображение быта. Религиозная живопись потеряла былую серьезность и глубину чувства.

Естественно предположить, что в век Разума стремление подвергнуть все сущее контролю и суду рассудка стало господствующей тенденцией мироощущения эпохи. Однако это не означало подавления живого чувства в искусстве того времени. Критическое постижение мира часто сочеталось с утонченной поэзией, ирония — с мечтательностью и причудливой игрой воображения.

Принято считать, что значение личности в XVIII веке чаще, чем прежде, оказывается независимым от сословных прерогатив. Поиски новых духовных ценностей нередко ведутся в сфере частной жизни. Идея «естественного человека» оказывается неотделимой от представления о столь же естественных чувствах. Художников, как и писателей, и музыкантов все больше интересует интимная духовная жизнь конкретного человека. Они углубляются в мир тонких и сложных эмоций, замечают бесконечное многообразие индивидуальных проявлений личности.

Монументальная живопись и скульптура продолжают развиваться в это время, однако XVIII век все-таки является временем расцвета станкового искусства. Все искусство становится более утонченным, изысканным, а с другой стороны, приобретает более интимный, камерный характер.

Культура Просвещения зародилась в Англии. Ее истоки посходят к философии Джона Локка (1632 — 1704 гг.). Именно он выдвинул идею «естественного человека». Локк считал, что целью всякого общества является защита личной свободы.

1) I о утверждение явилось по-настоящему революционным н оказало огромное влияние на общественные взгляды передовых мыслителей многих европейских стран.

В дальнейшем центром культуры Просвещения стала Франция. Она отражала прежде всего интересы третьего сосло-иия, но идеи Просвещения имели, несомненно, более широкое значение. Утверждая всесилие человеческого разума, просветители подвергали его суду псе прошлое и настоящее: законы и общественные учреждения, традиционные воззрения — все ока-. 11лвалось несостоятельным перед этим судом.

С помощью логических построений просветители стремились сконструировать представление о совершенном человеке, совершенном обществе и государстве. Полагая, что разум лежит в основе мироздания, просветители считали современный общественный строй, почти все прошлое человеческого общества результатом невежества и заблуждений (и чем они, увы, глубоко ошибались).

Просветители создавали проекты нового общественного устройства, которое представлялось им более естественным, чем существующий миропорядок, ибо проекты были более разумны и логичны.

НЕМЕЦКОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ

Хронологически рамки немецкого Просвещения ограничиваются обычно 1740—1780 годами. Исследователи ут-иерждают, что английское Просвещение было значительно самобытней, а французское — значительно влиятельнее, чем Просвещение в Германии. Здесь сказались политическая раздробленность Германии, ее экономическая отсталость и вытекавшая отсюда крайняя слабость буржуазии.

Общественный подъем, характерный для всей Европы, особенно во второй половине XVIII века, сказался и в Германии. Однако здесь он отлился, в основном, в идеологических формах. И все-таки Германии удаетсяосуществить огромный вклад в разные области европейской культуры.

Это эпоха расцвета немецкой классической философии, оказавшей огромное воздействие па развитие европейской мысли XIX века. В первой половине XVIII века ведущее место среди искусств Германии занимает музыка. В это время творят Иоганн Себастьян Бах, Георг Фридрих Гендель.

Своеобразным вариантом европейского Просвещения в Германии было литературное движение последней трети XVIII века «Буря и натиск», к которому принадлежали молодые Иоганн Вольфганг Гете и Фридрих Шиллер. Идеолог движения Иоганн Готфрид Гердер, поднял проблемы национальной самобытности, фольклорного приоритета.

Эпоха Просвещения Германии отмечена новой волной обращения к античному искусству. Художники опирались на научное изучение подлинных памятников.

Теоретиком этого движения, нашедшего широкий отклик в других странах Европы, выступил Иоганн Винкельман. Его сочинения «Мысли о подражании греческой живописи и скульптуре» и «История искусства древности» имели общеевропейское значение, так же как и труды по эстетике теории искусства Готхольда Лессинга.

Теория просветительского реализма, в основе которого лежала античная идея подражания природе ради ее познания человеком, была разработана Лессингом в его знаменитом сочинении «Лаокоон».

Однако Лессингу удалось сыграть огромную роль не только в развитии теории изобразительных искусств, он боролся за создание национального драматического театра, сам выступал как талантливый драматург.

Немецкие ученые заняли ведущее место в разработке принципиальных проблем художественной критики и искусствоведения .

Труды Винкельмана, Лессинга, Шиллера, статья Гете «Немецкое зодчество» отмечают этапы развития художественных взглядов от разработки и утверждения принципов классицизма до развития идей реализма XVIII века и твор-ч('гкого обоснования романтизма, который получит полное развитие в искусство следующего, XIX века.

Высшие художественные достижения XVII и XVIII веков в Германии связаны с формами придворной культуры. Вместе с тем, в течение XVIII века возрастает значение культуры, формирующейся в среде городского населения — третьего сословия.

Складывается тип городского дома, появляются новые типы общественных сооружений (театра, как отдельного здания; городских ворот, трактованных как триумфальная арка).

Этот период характерен для Германии, как, впрочем, и для других государств Центральной Европы продолжающимся обменом мастерами между различными странами. Чехи, венгры и поляки в поисках лучших условий творчества уезжают в немецкие города или в Вену.

В свою очередь, австрийские и итальянские художники отправляются в Чехию, Венгрию, в Польшу и различные г ер м а н с к и с го с у д а рств а.

Существенную роль в этом обмене творческими силами сыграла раздробленность Германии, приведшая к появлению многих равнозначных художественных центров. Каждая княжеская или королевская резиденция не только обзаводилась в эти времена своим собственным подражанием Версальскому дворцово-парковому ансамблю, но и своей Академией художеств и своими картинными галереями. Венгерским и славянским художникам приходится отправляться на обучение в Австрию, Баварию и Саксонию.

РЕЛИГИОЗНЫЕ ДВИЖЕНИЯ

Германия является родиной Реформации. Главы государств автоматически становились здесь главами церкви. (’ одной стороны Реформация была реакцией на засилие церковной власти, с другой стороны, в условиях деспотической власти князей здесь сформировалась целая армия богословов и добровольных доносчиков, занимавшихся преследованием инокомыслящих.

Так, например, в 1723 году знаменитому философу Христиану Вольфу пришлось покинуть Халле под угрозой повешения. В таком положении не могли не родиться альтернативные религиозные течения.

В конце XVII века большое влияния в Германии имели пиетисты, отвергавшие обрядность и ученое богословие. Готфрид Арнольд, один из наиболее влиятельных представителей этого течения, проповедовал рационалистическую религию, которая отвергала вместе с христианской обрядностью также учение о божественном откровении.

Ученик Арнольда Иоганн Конрад Диппель провозгласил братский союз людей всех вероучений на почве общей «естественной морали».

ГОТФРИД ЛЕЙБНИЦ

Основной целью великого философа был поиск формулы, которая могла бы примирить различные вероисповедания в Германии, а также стоящие за ними государства.

Исследователи отмечают, что творчество Лейбница было своего рода рефлексом на политическую раздробленность Германии и размежевание церквей.

В сущности же Лейбниц был безразличен к религии. Однако эта программа действий Готфрида Лейбница остается как бы за кадром. Потомки больше знают великого философа как автора выдающихся философских, математических и исторических трудов.

Лейбниц пытался создать динамическую теорию мироздания, поставив на место атома, находящегося в состоянии механического движения, простейшую деятельную субстанцию — монаду.

Все в мире есть результат самодеятельности, утверждал Лейбниц, а не внешнего воздействия. Вследствие деятельности монад, образующих лестницу существ — от низшего к высшему, — возникает гармония.

Основой этой гармонии философ полагал принцип непрерывности, существование множества бесконечно малых переходов, исчерпывающих все пределы, грани и различия.

На основе этого положения Лейбниц открыл дифференциальное исчисление. В основе монадологии Лейбница лежит идеалистическое представление о постепенном восхождении от более темного к более ясному проявлению всеобщего духовного начала.

Лейбниц в сущности принимал мир таким, какой он есть, что позволяло определять его философию как одно из направлений объективного идеализма (правда, материалисты усматривали в философии Лейбница отдельные элементы диалектики, в частности, понимание неразрывной связи материи и движения, единичного и всеобщего).

Учение о «предустановленной гармонии» означает в сущности признание того, что все в мире хорошо и разумно. Кто-то усматривал в этом примере отсутствие связи с действительностью, оправдание социальной пассивности, кто-то видел в учении философа проявление космической мудрости.

В середине XVIII века учение Лейбница вызывало у многих просветителей реакцию отторжения. То было время борьбы против феодально-абсолютистских порядков, когда представление Лейбница о разумном устройстве окружающего мира как «лучшего из миров» вызывало нервный смех.

Христиан Вольф, являвшийся учеником Лейбница (которого в то же время прозвали «учителем Германии»), посвятил свою жизнь в значительной степени приведению в систему философских взглядов Готфрида Лейбница.

Вольф придал им более резко выраженный рационалистический характер, рассмотрел самые различные области человеческой мысли и знания с позиций «логически оперирующего разума» и впервые после Фрэнсиса Бэкона дал миру новую схему разделения наук.

К заслугам Вольфа также следует присовокупить создание немецкой философской терминологии, которой пользовались многие мыслители последующего времени, в частности, Кант. Характерно то, что Вольф имел в свое время гораздо больший успех, нежели его великий учитель.

Иммануил Кант был не только основоположником немецкой классической философии и создателем оригинальной системы так называемой трансцендентальной философии. Ему удалось поднять на новую ступень заложенные Ренессансом и развитые Просвещением идеи гуманизма и прогресса, способности свободно и безгранично пользоваться своим разумом и с его помощью познавать все сущее.

На раннем этапе своей деятельности Кант много и плодотворно занимался естественнонаучными изысканиями, плодом которых стала выдвинутая ученым в 1755 году космогоническая теория возникновения небесных тел из вращающихся туманных масс.

Однако главным плодом своих усилий Кант считал трактат «Критика чистого разума», написанный им в 1781 году. Предпринятое ученым исследование природы человеческой деятельности, рассматриваемой, как созидающая активность субъекта, было подготовлено развитием философской мысли Нового времени, которая, начиная с гуманизма Ренессанса, проявляла возрастающий интерес к идее деятельности.

Глубокие внутренние противоречия, выступающие на исходе эпохи Просвещения в учении Руссо и произведениях писателей «Бури и натиска», превращаются у него в неразрешимые антиномии. Идеал и действительность расходятся друг с другом.

В молодые годы Иммануил Кант являлся последователем учения Вольфа и Лейбница, однако позже он признает их несостоятельность.

В мире физическом и в человеческой истории, взятой, как естественный процесс борьбы интересов, нет никаких признаков, говорящих о существовании мудрой гармонии, установленной добрым божеством для человеческой пользы — так считал мыслитель. Всюду только механически действующие законы и обстоятельства.

Однако, рассуждал Кант, все, что нам кажется закономерным, принадлежит нашему созерцанию и рассудку, может мыслиться нашим разумом, но никоим образом не является отражением внешней действительности.

Познание ограничено миром явлений. Подлинная суть каждой вещи — «вещи в себе» — недоступна нашему сознанию. Следовательно, царство добра, рассуждал Кант, точно так же есть идеал, не достижимый в действительности, но постоянно манящий.вдаль.

Основу кантовской системы, как утверждает Л. Суслова I) своем труде «Философия Канта» (М., 1988 г.), широкая мировоззренческая проблема, которая стала ведущей в философии начиная с эпохи Ренессанса.

М. Бур («Grosse und Grenzen der Philosophic Immanuel Kants») считал, что так называемый коперниковский переворот Канта есть не что иное, как одна из попыток, предпринимаемых классической буржуазной философией, рассматривать объективную реальность как область, поддающуюся управлению человеком, решая тем самым свою основную проблему.

Новизна кантовского подхода к основной проблеме философии Нового времени — как может человек осуществлять разумное господство над природой и обществом — состояла в том, что он перевел ее в область субъективного и решал на основе принципа деятельности, рассматривая человека Иммануил Кант.

(и В определенной сте- ГравюраЧ.Таунли. 1789г.

пени общество) в качестве субъекта познания в действии, сосредоточив внимание на анализе природы активности человека, его творческой сущности.

Солидарный с французскими просветителями, Кант заявлял, что в век критики критике должно быть подвергнуто все, включая религию, законодательство и сам человеческий разум. Критика разума, по мнению Канта, должна стать «мерилом, которым можно с достоверностью различать знание от мнимого знания».

Уничтожить иллюзии даже «ценой утраты многих признанных и излюбленных фикций» Кант считал долгом критической философии. В числе этих фикций оказываются не только основные понятия теологии, но и понятие свободы.

Попытку создания новой критической философии, приносящей «обществу действительную пользу», Кант начинал с построения метода познания. С этой целью он и совершил «коперниканский переворот» в теории познания, усматривая его назначение в коренном изменении образа мыслей.

Возвращая философии ее первоначальное назначение науки о мудрости, Кант пояснял, что «мудрость... больше состоит в образе действий, чем в знании». И путь изменения образа действий он усматривал в изменении образа мыслей.

Посредством критического переворота мыслитель открыл вторую природу, второй мир, где человек как «свободно действующее существо» становится полновластным законодателем. Но вместе с тем создаваемая разумом и волей человека вторая природа ничего общего, по мысли Канта, не имела с миром вещей в себе.

Результатом «коперниканского переворота» явился агностицизм.

Кант противопоставлял свой метод познания априоризму средневековой схоластики, источником априорных форм он провозглашал разум человека. Тем не менее «нельзя недооценивать и услугу, которую критика оказывает теологии, делая ее независимой от суждения догматической спекуляции и тем самым совершенно ограждая ее от всяких нападок...» — утверждал Кант.

Обращаясь в критическом учении к категориям Бога, свободы и бессмертия, Кант перенес их из области знания в область веры. Следует заметить, что вера в учении Канта является отнюдь не в полной мере религиозной, но, по определению мыслителя, морально-практической, оставаясь при этом верой в существование Бога и бессмертие души.

Проблему свободы человеческой воли мыслитель исследовал в немалой степени рационалистически, в тесной связи с анализом деятельности и культуры. Заметен рационалистический подход и к проблеме бессмертия — как развитию задатков и способностей человеческого рода в бесконечном ряду поколений.

Ограничивая исследование человеческой деятельности областью духовного, Кант индивидуализировал общечеловеческий опыт.

Воля человека, согласно критическому учению, должна определяться только законом, источником которого является разум. При этом законодательствующий разум руководству-стся не индивидуальными целями деятельности субъекта, не личными, случайными интересами, но интересами всеобщими и необходимыми, общечеловеческими целями.

Кардинальная проблема философии Нового времени — проблема человека в учении Канта предстала в органической связи с идеей общественного прогресса. Эта связь была осуществлена мыслителем через проблему субъекта.

Деятельный человек — личность и гражданин, воспитанный обществом и представляющий человечество — становится в кантовском учении субъектом исторического процесса.

Философская система Канта была довольно противоречивой. Она сочетает в себе материализм и идеализм; диалектику и метафизику; убежденность в силе разума и агностицизм; критику религии и защиту теологии; провозглашение человека высшей ценностью, утверждение его деятельной сущности и — терпимость к социальному неравенству.

Противоречия кантовской философии Л. Суслова называет своеобразным аналогом объективных противоречий переломного этапа истории.

Критики Канта имелись как по правую, так и по левую стороны. Развивая внутреннюю логику его системы, Иоганн Фихте отбросил «вещь в себе» как чистую абстракцию и сохранил лишь начало — «субъективное Я», находящееся в постоянной борьбе с самим собой и порождающее в этом диалектическом процессе чистого мышления свое представление о внешнем мире.

Идеализм Канта таким образом был доведен до абсурда. Именно потому мыслитель предпринял второе издание своей «Критики чистого разума», где опровергал подобные выводы из своей системы.

И все-таки последнее слово, очевидно, остается за Кантом. Даже многие советские философы признавали существенный вклад его практической философии в становление диалектики.

«В трех пунктах система Канта представляет исходную точку всей новейшей диалектики, — писал В. Асмус, — во-первых, в естественнонаучных исследованиях Канта; во-вторых — в его логических исследованиях, составляющих содержание «трансцендентальной аналитики» и «трансцендентальной диалектики», и, в-третьих — в анализе эстетической и телеологической способности суждения...»

Немецкая литература XVIII века явилась своего рода полем сражения между приверженцами разных литературных течений — классицизма и сентиментализма.

Влиятельным пропагандистом и теоретиком классицизма был Готшед, во многом благодаря которому Саксония в первой половине XVIII века стала главным центром литературного движения.

Готшед содействовал очищению немецкого языка от огромного количества иностранных слов. Готшед сделал родной язык более ясным, понятным и правильным. Готшеду также принадлежит заслуга выдвижения немецкого театра в ряду других европейских театров того времени.

Очевидной ошибкой Готшеда как художника было его преклонение перед французским классицизмом и верноподданическая угодливость перед государями, причем Готшед имел привычку навязывать свои идеалы другим. Естественно, что Готшед имел многочисленный лагерь оппонентов.

В частности, с ним вступили в ожесточенную литературную полемику цюрихские профессора Бодмер и Брей-тингер, которые противопоставляли его сухому классицизму право поэта на поэтическую фантазию. Опираясь на авторитет Мильтона, они защищали обращение поэтов к религиозным сюжетам, к изображению природы и обычных человеческих чувств.

Правда, очевидно, была на стороне швейцарцев. Именно они и вышли победителями из этой полемики. Идеи Бодмера и Брейтингера получили дальнейшее развитие в сентиментализме, представлявшем собою род оппозиции по отношению к официальной культуре абсолютизма (не только в Германии, но и в других европейских странах).

В Германии эта оппозиция усиливалась оскорбленным чувством национального достоинства, поскольку придворная культура опиралась на французские образцы и прежде всего французский язык.

Каждый германский курфюрст видел образец для подражания в очертаниях Версальского дворца и певучем романском слоге, в ярком и зрелищном венецианском театре. Клопшток, творивший во второй половине XVIII столетия, был одним из крупнейших представителей сентиментального направления в Германии.

Поэзию Клопштока нередко сравнивали с музыкой Баха, Генделя. Эта касалось его знаменитой поэмы «Мессиада»,

где Клопшток попытался создать героическую эпопею на основе христианской мифологии.

В силу поэтического воображения Клопштока, необычайного для того времени богатства языка его произведения произвели огромное впечатление на современников. Причем достоинства заслонили собой многие очевидные недостатки «Мессиады» — некоторую монотонность и риторичность.

Большой популярностью пользовались оды Клопштока, в которых поэт воспевал любовь к родине и любовь к женщине. Многие современники полюбили пасторальную поэзию Клопштока, воспевающую идиллические радости простой пастушеской жизни.

ГЕТЕ

В молодости Гете был связан с литературным движением «Бури и натиска» (получившим свое название по заглавию пьесы Ф. Клингера). «Бурные гении», как их тогда же прозвали, были близки по своему духу английским и французским сентименталистам. Они пытались противопоставить холодной рассудочности и бездушной морали искренность, бескорыстность и, конечно, молодой задор.

Центральной фигурой этого движения и был Иоганн Вольфганг Гете. Лучшими его произведениями того времени стали историческая драма «Гец фон Берлихинген» и «Страдания молодого Вертера».

«Гец фон Берлихинген» стал первой немецой исторической драмой. Главный герой — борец против княжеского абсолютизма, сторонник императора (и, по замыслу Гете — единства Германии).

Но вместе с тем фон Берлихинген трагически одинок. Подняв бунт против княжеского произвола, он не смог найти общего языка с* крестьянами... В этом, кстати, и состояла особенность литературы «Бури и натиска»: ее герои одиноки в своем благородстве и своих терзаниях.

Именно таким, «классическим» героем «Бури и натиска» был и Вертер — человек гуманной души и тонкой мысли, чувствительного, легко ранимого сердца. В «Страданиях молодого Вертера» бюргерская среда, изображенная Гете, имеет характерные приметы времени, несмотря на всю условность сентиментального романа в письмах.

Самоубийство Вертера можно понимать как протест, если не против общественных отношений, то против традиционной морали и официальной религии.

Роман передает царившую в Германии накануне Французской революции душную общественную атмосферу, которая порождала у части немецкой интеллигенции мечтательность, равнодушие ко всякой деятельной жизни и как следствие этого — к самой жизни.

Сам Гете отнюдь не собирался сводить счеты с жизнью, более того — он охотно принял приглашение молодого герцога Карла Августа стать министром при его дворе. Гете переехал в Веймар — столицу крохотного государства — где и прожил до конца своих дней. На министерском поприще молодой литератор добился некоторых успехов: ему удалось сократить некоторые непроизводительные расходы в государстве, он уменьшил армию, возобновил работу заброшенных рудников, построил новые дороги.

В 1786 году Гете на два года покидает Германию и переезжает в Италию, где жадно и взволнованно впитывает впечатления от окружающей жизни.

Отныне он объявляет главным художественным принципом «благородную простоту и спокойное величие» античной культуры и архитектуры.

Отказавшись от бунтарства ранних лет, он видит смысл в мирной пропаганде просветительских идей. Тогда же Гете создает трагедию «Ифигения в Тавриде» по сюжету древнегреческого мифа, где варварству и жестокости противопоставляет силу убеждения.

Там же, в Италии немецкий поэт создает другое из именитейших своих произведений — трагедию «Эгмонт» о борьбе нидерландцев против испанских завоевателей. Считается, что «Эгмонт» Гете в чем-то является данью молодым годам, временам «Бури и натиска».

Крупнейшим произведением гениального художника, бесспорно, считается трагедия «Фауст», созданная по мотивам народной легенды о жизни, безбожных деяниях и страшной смерти ученого-чернокнижника, который ценой союза с дьяволом возвратил себе молодость и познал сокровенные тайны природы.

Фауст и Мефистофель в трагедии противопоставляются друг другу, как безграничное стремление вперед и критическое сомнение, холодный скептицизм.

Жизни годы

Прошли недаром; ясен предо мной Конечный выпад мудрости земной:

Лишь тот достоин жизни и свободы,

Кто каждый день за них идет на бой!

Однако сам Гете признавался, что вложил частицу своего «я» не только в Фауста, но и в Мефистофеля.

АРХИТЕКТУРА И ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОЕ ИСКУССТВО ГЕРМАНИИ XVII-XVIII ВВ.

Тридцатилетняя война, явившаяся наиболее разрушительной для немецких земель, также затормозила на некоторое время и развитие искусства.

И.Бартенев, например, отмечает, что развитие немецкой архитектуры хронологически запаздывало по сравнению с ведущими европейскими странами, но, несмотря на то, что стиль барокко стал фактически развиваться в архитектуре Германии на сто лет позже, чем в Италии и Франции, зато, как бы наверстывая упущенное, он приобрел здесь чрезвычайно полное и яркое выражение.

Большое значение в развитии архитектуры немецкого барокко XVIII века имел дворцово-парковый ансамбль, который служил основным средоточием приложения художественных сил при дворах монархов.

Среди таких ансамблей немало загородных резиденций, в которых связь архитектуры с природой силами немецких мастеров приобрела особое истолкование.

Отмечается, что декоративные формы барокко органически впитывают в себя немецкую художественную традицию. В то же время гражданское строительство Пруссии обретает тяжеловесную строгость и суховатую рациональность.

Вместе с тем по своей насыщенности и сложности форм немецкое барокко могло сравниться только с барокко Италии. Одним из крупнейших художественных центров Германии в XVIII веке стала Саксония и особенно главный саксонский город Дрезден.

Одним из самых знаменитых дрезденских строений является так называемый Цвингер. Это дворцовый комплекс, предназначенный для проведения саксонским курфюрстом празднеств на открытом воздухе.

Автором Цвингера является выдающийся представитель дрезденского барокко Маттеус Пеппельман, чью архитектуру многие сравнивают со стилистикой музыки того времени, с присущей ей развитой ритмикой и мелодическим строем.

Другим наиболее характерным строением эпохи барокко в Дрездене называют Фрауенкирхе, протестантскую церковь, строителем которой был архитектор Георг Бар.

Благодаря сложным формам купола и угловых башенок Фрауенкирхе приобрела живой подвижный силуэт и оказала несомненное влияние на европейскую церковную архитектуру.

С 1738 по 1756 год была возведена придворная католическая церковь в Дрездене, над которой работал итальянский архитектор Гаэтано Кьявери. Многие специалисты, в частности И.Бартенев, отмечают, что в композиции многоярусной колокольни этой церкви отчетливо проступает влияние русской архитектуры, памятники которой Кьявери наблюдал, работая в ранний период своей деятельности в Петербурге.

В других германских городах также существовали видные художественные центры. Например, в первой половине XVIII века во франконском городе Вюрцбурге работал один из крупнейших архитекторов Германии Иоганн Балтазар Нейман. В 1719 году Нейман приступил к проектированию епископского дворца в Вюрцбурге, который был закончен в 1744 году.

Резиденция в Вюрцбурге является одним из крупнейших в Европе XVII века городских дворцовых ансамблей, сооруженных духовным князем. Архитектурное решение дворца определилось под несомненным влиянием композиции Версаля.

Специалисты отмечают сооруженный во дворце вестибюль как одну из самых удачных творческих находок Неймана. Воздействие вестибюля на зрителя тем сильнее, что в парадную его часть можно попасть лишь пройдя через огромное, лишенное какого-либо пластического и живописного декора помещение внутреннего двора, который расположен в центре здания, куда подъезжали кареты.

Лишь отсюда посетитель попадает в парадный вестибюль, в планировке и отделке которого предельно проявилось понимание Нейманом синтеза искусств и архитектуры в интерьере здания.

С 1725 года в столице Баварии Мюнхене работал французский архитектор Франсуа Кювилье. Среди наиболее известных его произведений называют дворец Амалиенбург в Нимфенбурге, а также загородную резиденцию дома Вит-тельсбахов, баварских курфюрстов.

Амалиенбург представляет собой одноэтажное квадратное здание с дверями, выходящими прямо в парк. Впечатление легкости, естественной непринужденности производят интерьеры помещений дворца, хотя здесь архитектор очень широко использует всевозможные варианты декора, включает популярные тогда китайские мотивы.

И.Бартенев отмечает, что интерьеры Амалиенбурга но своей изысканности и разнообразию декоративных мотивов не уступают лучшим образцам этого стиля во Франции.

В протестантской Пруссии большое значение по сравнению с сооружением культовых зданий, игравших важную роль, например, в католической Австрии, приобрело гражданское строительство. С конца XVII и весь XVIII век отстраивается столица Пруссии Берлин, загородная королевская резиденция в Потсдаме.

В архитектуре Пруссии наиболее рано и ярко проявились классицистические тенденции. Барокко получило здесь более сдержанное выражение.

Наиболее значительным мастером берлинской архитектуры начала XVIII века был Андреас Шлютер. С 1694 года он работал в Берлине, где в 1698 году приступил к работам по расширению Королевского дворца, в котором мастеру удалось соединить мотивы барокко и классицизма.

Также прославился Шлютер и своими скульптурными работами. Ему принадлежит мощная, характерная своей величественной патетикой конная статуя курфюрста Фридриха Вильгельма, установленная в 1709 году перед фасадом построенного по проекту Шлютера Королевского дворца. Статуя эта представляет собой своеобразно разработанный вариант решения конных памятников, образцом для которых стала статуя Людовика XIV работы Жирардона.

живопись


В развитии живописи Германии XVII —XVIII вв. определяющими были два потока: связанная с архитектурой монументально-декоративная живопись, в которой преобладали росписи дворцовых интерьеров, а также станковая живопись.

В области монументально-декоративной живописи немецкие национальные мастера, как отмечают В.Бродский и Е.Марченко, мало проявили себя как самобытные художники. С национальной тенденцией была тесно связана станковая живопись, особенно жанр портрета.

В течение XVIII века вторая тенденция развития все более отчетливо отражала новое духовное устремление третьего сословия, проявляясь и в городской тематике бытового жанра и в портрете.

В первой половине XVIII века реалистическая тенденция в живописи Германии была более всего представлена мастерами, писавшими портреты горожан: купцов, ремесленников, людей свободных профессий — представителей третьего сословия. В вольных городах северной части Германии довольно широко было развито искусство портрета и бытовых сцен из жизни горожан, следовавшее традициям живописи «малых голландцев», в своей особой северонемецкой интерпретации.

Именно в этом направлении работал гамбургский живописец Балтазар Деннер. Он часто писал пожилых людей, его портреты чаще всего изображают модель на темном нейтральном фоне.

При всей своей тщательной выписанности и подробной легализации портреты Деннера вопрннимаются как обоб-щснпый психологический образ старости, образ человека долгой трудной жизни.

МУЗЫКА

Музыка, как мы уже отмечали выше, занимала самое заметное место в немецком искусстве XVIII века.

Наиболее состоятельным заказчиком немецких композиторов в то время была протестантская церковь. И по сути лучшие произведения крупнейших немецких мастеров — Г>аха и Генделя — являются религиозными.

В ранних протестантских общинах большую роль играли духовные песнопения. Затем простота уступает место более торжественным и утонченным формам церковной службы. В церковном песнопении развивается многоголосие.

Возрастает искусство сольного пения, противостоящего хору. Развивается органная музыка, которая сопровождала церковную службу.

В своем творчестве Иоганн Себастьян Бах обращался к хоровой культуре демократических протестантских общин. Баху принадлежит заслуга в развитии полифонии. Он добивается от нее большей гибкости и полноты, что не удавалось никому из его предшественников.

Церковные кантаты Баха отличает драматизм, глубокое философское содержание. Одной из излюбленных музыкальных форм великого немецкого композитора была фуга — инструментальное произведение, переносящее на клавишный инструмент вокальный принцип полифонии.

Увы, Баху не удалось найти истинных ценителей своего таланта среди высшего лютеранского духовенства. Успехом во времена Баха пользовались в основном посредственные композиторы-конъюнктурщики. Жизнь Баха прошла в постоянном конфликте с церковными властями, усугублявшимся тем, что именно церковники были работодателями композитора. Хотя Бах писал также светские вокальные и инструментальные произведения.

Георг Фридрих Гендель был музыкантом-самоучкой. В отличие от Баха, основную часть своей жизни он творил за пределами Германии. Огромное впечатление на Генделя произвела итальянская опера, именно в этом жанре молодой композитор и начинает работать. Первые же произведения Генделя имели шумный успех. Именно тогда он переезжает в Италию. С 1712 года Гендель живет в Англии. Несмотря на то, что современники знали Генделя в основном как талантливого оперного композитора, слава его основана прежде всего на ораториях. Наиболее известными из них являются «Мессия», написанная Генделем в 1742 году, и «Иуда Маккавей», датированная 1746 годом.

Последние годы своей жизни, какие Гендель провел в Англии, он работал в основном над этим жанром, который пользовался наибольшим успехом среди пуританской английской буржуазии.

ГЛАВА 3

АВСТРИЯ, ЧЕХИЯ И ВЕНГРИЯ В XVII-XVIII ВЕКАХ


АВСТРИЯ

ЗАВОЕВАТЕЛЬНАЯ ПОЛИТИКА ГАБСБУРГОВ

До конца XVII века владения Габсбурекой монархии объединяли немецкие, славянские и венгерские земли центральной Европы.

Завоевательная активность Габсбургов в течение долгого времени сдерживалась турецкими вторжениями. Однако в 70-80-е годы XVII столетия турецкая опасность была ликвидирована. В 1699 году был подписан мирный договор с турками, согласно которому Габсбурги расширили свои владения, включив в них Хорватию, часть Словении, а также восточную Венгрию и Трансильванию.

Австрия приняла деятельное участие в войне за испанское наследство, в результате которой к ней отошли испанские Нидерланды, а также несколько итальянских областей — Неаполь, Сардиния, Милан и Ломбардия.

В середине XVIII века австрийцы утратили свои южноитальянские провинции, но север Апеннинского полуострова оставался в их руках вплоть до второй половины XIX века.

В 1718 году был подписан еще один мирный договор с турками. Турция на этот раз уступила значительную часть Сербии, часть Валахии и Славонии, а также Банат и Северную Боснию.

Одним из последних «приобретений» Габсбургов в XVIII веке стали польские и украинские земли, которые отошли к Австрии в результате первого раздела Речи Пос.политой.

Под сеныо австрийской короны теперь находились не только немцы, но и чехи, словаки, словсны, карпатские и галицийские украинцы, поляки, сербы, хорваты, венгры, румыны и многие-многие другие, всего до двух десятков различных народностей.

ПРАГМАТИЧЕСКАЯ САНКЦИЯ

Владения Габсбургской монархии были долгое время аморфным формированием, лишенным единообразия и централизации в управлении. Отсутствовало даже определенное название всему государству, которое в официальных документах обозначалось как «наследственные владения дома Габсбургов».

Габсбурги до начала XVIII века не имели закона о наследовании своих владений. В случае прекращения Габсбургской династии страна могла стать объектом ожесточенных споров многих претендентов.

Положение усугублялось тем, что император Карл VI (1711 — 1740 гг.), не имея сыновей, очевидно, должен был узаконить переход своих владений к потомкам по женской линии.

В 1713 году увидел свет новый закон о престолонаследии, получивший название Прагматической санкции. Согласно этому закону владения Габсбургов должны были переходить по наследству к старшему сыну умершего короля, либо, за отсутствием сыновей, к его старшей дочери.

Следовательно, наследницей престола, как того и хотел Карл VI, была провозглашена его старшая дочь Мария Терезия. Как уже говорилось, одной из причин, которые вынудили Карла VI принять Прагматическую санкцию, было устранение возможных притязаний европейских правителей на владение землями Габсбургов. Следовательно, австрийский король принимал все усилия к тому, чтобы Прагматическая санкция была признана не только в пределах самой монархии, но также и за рубежом.

Но предусмотреть все политические нюансы Карл VI не сумел. В результате прусский король Фридрих II предъ-

явил свои права на Силезию. Это послужило поводом для войны за австрийское наследство, начавшейся в 1740 году.

Война сложилась неудачно для Австрии, и, несмотря даже на то, что по условиям Аахенского мира 1748 года Прагматическая санкция Карла VI была признана, однако Австрии пришлось лишиться своих владений в Силезии.

Но это было только начало. Сперва Пруссия отторгнула лишь часть Силезии, а в результате Семи летней войны к Фридрих II прибрал к рукам всю эту провинцию.

Как отмечают исследователи, одной из главных (если не самой главной) причин неудач Австрии в Семилетней войне была феодальная раздробленность и слабость связей между различными землями Габсбургской монархии.

Феодально-крепостническая Австрия не могла обеспечить развитие промышленности и упорядочить свою финансовую организацию. Экономически слабая держава также не могла позволить себе содержать единую мощную армию.

Положение австрийской деревни и крестьян, населявших славянские и прочие владения Габсбургов, значительно отличалось. Хотя и тем и другим приходилось испытывать на себе жестокие противоречия феодальной системы землевладения.

Австрийские крестьяне в большинстве своем были свободными от кабалы крепостничества держателями-чинше-виками, платившими денежную ренту сеньорам, в то время как в Чехии, Венгрии и других провинциях крепостничество еще не было изжито.

Следует учесть также, что в самой Австрии крестьяне и феодалы принадлежали к одной национальности, вследствие чего здесь не существовало того национального гнета, который ощущался практически во всех провинциях, населенных не немецкими народностями.

Связь крестьянского хозяйства с рынком в австрийской деревне на протяжении XVIII века становилась все более отчетливой.

Вместе с тем ускорялись темпы имущественного расслоения крестьян. Среди них выделяются наиболее предприимчивые, которым удалось организовать торговлю и добиться высоких доходов, а затем создать промышленные предприятия.

Зажиточные крестьяне нередко пользовались наемным трудом. Приток рабочих рук в их хозяйства обеспечивала стремительно растущая прослойка бедняков, лишенных — совсем или только частично — возможности вести самостоятельное хозяйство.

Идеализировать ситуацию в австрийской деревне не имеет смысла. Поборы и повинности, которые взимались с крестьян, были довольно значительными. В некоторых местах сохранилась барщина. На плечи крестьян ложился основной груз многочисленных государственных налогов.

Землевладельцы, не довольствуясь получением феодальной ренты, захватывали крестьянские наделы, а также общинные угодья и леса.

В имениях австрийских дворян разрабатывались рудники, соляные копи, имелись пивоваренные и водочные заводы мануфактурного типа, прядильные и ткацкие предприятия. Дворянин, владея промышленным предприятием и обладая различными привилегиями, подавлял своей конкуренцией зарождавшуюся купеческую и крестьянскую мануфактуру.

Дворяне-предприниматели предпочитали сочетать эксплуатацию наемного труда с использованием принудительного.

Право на пользование принудительным трудом было им предоставлено государственной системой повинностей. Так, обязывая зависимых крестьян работать на своей мануфактуре, дворянин частью засчитывал им эту работу как барщину, а частью выплачивал заработную плату.

Очевидно, что кроме личной крепостной зависимости, от которой австрийские крестьяне были свободны, имелись многие другие способы экономического и внеэкономического принуждения. Причем не менее эффективные.

Сословные дворянские права, например, позволяли феодалу требовать, чтобы сыновья и дочери крестьян работали батраками или прислугой в дворянской усадьбе.

ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ТОРГОВЛЯ

Экономические сдвиги в Австрийском государстве наметились не ранее начала XVIII столетия, когда деревенская домашняя промышленность уже была связана со скупщиками. Последние способствовали не только распространению товаров на внутреннем рынке, но также экспортировали некоторые изделия за границу.

В это время торговый капитал Австрии переживает период бурного роста. Становится на ноги австрийская торговая буржуазия, которая сумела добиться от правительства монополий как в сфере торговли, так и в области промышленного производства.

Правительство охотно продавало патенты на монопольную торговлю определенными товарами, видя в этом дополнительный источник пополнения государственной казны.

Почти вся крупная торговля, особенно внешняя, была сосредоточена в руках небольшой кучки буржуа. Некоторые патенты были потенциально «золотыми» и могли приносить огромные доходы.

Потому многие крупные купцы и аристократы, имевшие прочные связи с австрийским двором, стремились приобретать их любой ценой.

С одной стороны система монополий способствовала концентрации капитала в Австрии и его общему росту, но в то же время задерживала рост мелкого и среднего капитала, занятого непосредственно в производстве.

Правительство, которому, кроме побед на фискальном поприще, требовались также победы на полях сражений, было заинтересовано в выполнении своих военных и хозяйственных заказов.

Это вынудило его проводить политику поощрения отечественной промышленности и выделять часть государственных средств на развитие крупного капиталистического производства. Однако этого было недостаточно. Мелкий и средний капитал находились в крайне невыгодном положении.

Главным промышленным городом Австрии была Вена. Некоторые ученые отмечают, что в столице Австрии, а также довольно незначительной по размерам провинции Нижняя Австрия была сосредоточена практически вся промышленность государства. До конца XVII века она носила в основном еще ремесленный характер и была относительно слабо развита.

В Вене с ее стотысячным населением насчитывалось к концу XVII века всего 1679 мастеров и 4111 подмастерьев. Этого было явно недостаточно для интенсивного промышленного развития.

Несмотря на то, что Австрия находилась в наиболее выгодном (по сравнению с остальными землями Габсбургов) положении и являлась наиболее экономически развитой провинцией государства, она все-таки не выдерживала сравнения со многими европейскими державами.

Мануфактуры централизованного и рассеянного типов на исходе семнадцатого столетия находились практически в зачаточном состоянии. Рыночные отношения еще не были достаточно развиты. В государстве не было хороших дорог, которые могли бы способствовать развитию торговли.

Как результат всего этого в конце XVII века в Австрии появляется течение так называемой «национальной эког иомии», аналогичное по своим идеям со многими экономическими течениями эпохи Просвещения в других странах Европы. Государственная политика, нацеленная на развитие крупного капиталистического производства, получила горячую поддержку у сторонников «национальной экономии» - молодой австрийской буржуазии.

Некоторые работы австрийских экономистов того времени стали впоследствии своего рода классикой.

Так, например, Филипп Вильгельм фон Хернигк в своих «Десяти правилах меркантилизма» выдвигает не только общие идеи течения, заключавшиеся в запрещении экспорта драгоценных металлов и нацеленности экономики страны в основном на внешние рынки, но ставит (что воспринималось в то время как откровение) во главу угла развитие в Австрии собственной промышленности, поддерживаемой протекционистской политикой государства.

Характерно то, что такие крупные теоретики меркантилизма, как Хернигк, Бехер и Шредер, занимали высокие посты в государственном аппарате. Это позволяло им применять свои знания и идеи на практике.

Они создали несколько крупных предприятий, пользуясь поддержкой правительства и своим влиянием при Венском дворе. Бехер основал Восточную торговую компанию, организовавшую в свою очередь ряд мануфактур, выпускавших шелковые и шерстяные ткани, льняные полотна, бархат, обувь, шелковые нитки и многое другое.

Восточная торговая компания была отчасти акционерной, в качестве акционеров выступали частные лица.

Бехер сочетал на своих предприятиях труд наемных работников с использованием надомников; причем численность последних значительно превышала количество мануфактурных рабочих, занятых непосредственно напроизводстве.

Однако попытка Бехера, как и многие другие попытки организовать показательное производство, провалилась. Восточная торговая компания просуществовала относительно недолго и распалась. Причины тому были объективные: Восточную компанию погубила слабая поддержка со стороны государства, усугублявшаяся общим низким уровнем экономического развития Австрии.

Несмотря на эту неудачу, экономическое развитие страны в первой половине XVIII века все-таки приобрело сравнительно широкий размах.

В 1703 году в Вене был учрежден государственный банк, была создана австрийская Ост-Индская компания. Австрийское правительство финансировало строительство ряда шоссейных дорог и постройку морских гаваней. Вторая половина XVIII века, период «просвященного абсолютизма», был отмечен организацией банковского кредита в стране, а также усиленным контролем за экспортом и импортом со стороны правительства.

АВСТРИЙСКИЙ «ПРОСВЕЩЕННЫЙ АБСОЛЮТИЗМ»

Первые уступки зарождающейся австрийской буржуазии были сделаны во время правления Марии Терезии и ее сына Иосифа II.

Реформаторская деятельность империатрицы была вызвана в первую очередь неудачами Австрии в двух войнах — войне за австрийское наследство и в Семи летней войне. Военные поражения углубили экономический кризис внутри страны и сделали очевидной необходимость перемен.

Тем не менее «просвещенный абсолютизм» в Австрии действовал большей частью в интересах господствующего класса — дворян, вследствие чего реформы носили «косметический» характер. Правительство стремилось устранить лишь наиболее очевидные противоречия феодальной системы, с тем, чтобы продлить существование последней.

Первой среди реформ, как и следовало ожидать, была проведена реформа армии.

. В 1748 году в стране был введен новый порядок военного набора. Набор производился по особым мобилизационным спискам во вновь созданных военных округах. Рекрутская служба становилась пожизненной.

Характерно то, что рекрутированию подлежали в основном беднейшие слои населения. Привилегированные сословия (дворянство, духовенство) а также представители ученой интеллигенции и буржуазии не привлекались к несению воинской повинности. Зажиточные крестьяне также могли освободится от службы, наняв за определенную сумму кого-либо, пожелавшего занять его место в строю.

В преобразованной армии солдат подвергали усиленной военной муштре. Широко было распространено сечение розгами. Число офицеров сильно возросло. Как и до реформы, офицерские кадры состояли преимущественно из дворян с ничтожной прослойкой выходцев из буржуазии. Стараниями Марии Терезии была учреждена Военная академия, в которой офицеры проходили необходимую подготовку.

Значительное место в реформаторской деятельности императрицы занимали судебные реформы, которыми ограничивался сеньориальный произвол в отношении крестьян. Отныне все судебные функции переходили в руки государства. В 1768 году был разработан новый уголовный, а также гражданский кодексы. В 1776 году было объявлено об ограничении применения смертной казни и отмене судебных пыток.

Как и многие другие европейские правители того времени, Мария Терезия была крайне озабочена увеличением налоговых поступлений.

Был издан закон о всеобщем подоходном налоге, от которого не были освобождены даже дворянство и церковь. В фискальных целях проводилась всеобщая перепись населения. Получил развитие статистический учет земель, скота и прочего движимого и недвижимого имущества.

В 1775 году были уничтожены многие внутренние торговые пошлины, тогда как пошлины, которыми облагалась внешняя торговля, напротив, были увеличены. Австрийское правительство проводило протекционистскую политику, устанавливая высокие акцизы на иностранные промышленные изделия и низкие — на импортное сырье.

Мы убеждаемся в том, что Австрия к концу XVIII столетия обладала приблизительно таким же набором экономических реформ, как и Россия (во всяком случае в том, что касается протекционизма).

Например, Мария Терезия запретила вывоз за границу некоторых видов промышленного сырья, использование которых на предприятиях Австрии могло дать лишние поступления в государственную казну. В то же время от уплаты налогов были освобождены новые промышленные заведения на срок до десяти лет, дабы молодая промышленность имела возможность твердо встать на ноги.

Было организовано значительное количество учебных экономических заведений, таких как Горные и Торговые академии в Вене и многочисленные специальные технические, сельскохозяйственные училища, ремесленные и технические школы.

При сравнении реформаторской деятельности Марии Терезии и многих других европейских правителей становится очевидным наличие общих тенденций практически во всех крупных странах континента.

Так, например, при Марии Терезии (а позже — при Иосифе II) в Австрии был проведен ряд мер, значительно ограничивающих привилегии католической церкви: закрыты многочисленные монастыри, проведена частичная секуляризация церковных земель. Иезуиты были изгнаны из австрийских владений.

С другой стороны веротерпимость поощрялась и даже получила государственную поддержку. Были отменены законы о преследовании протестантов, в результате чего протестантские общины получили свободу религиозного культа.

Управление католической церковью в габсбургских землях (в частности использование церковью своих доходов), было поставлено под контроль чиновников.

Многие ученые утверждают, что эти реформы также были не более чем «косметической операцией», игрой на публику. Широкое влияние католической церкви на массы играло на руку правительству. Лишаться такого могущественного союзника правительство, очевидно, не хотело...

Во второй половине XVIII столетия принимается несколько указов, направленных на привилегизацию немецкого населения габсбургской монархии. Например, во всех провинциях было введено обязательное изучение немецкого языка как единого государственной} языка.

Хотя этот шаг правительства логически вполне оправдан, однако за ним последовало еще несколько непопулярных мер, усиливавших так называемый «национальный протекционизм».

При поступлении на военную и гражданскую службу предпочтение отдавалось лицам немецкого происхождения; поощрялся рост немецкого дворянского землевладения и немецкого капитала в зависимых землях.

Был отменен ряд местных привилегий и особенностей в области суда, управления и налогов.

Национальные противоречия габсбургской монархии обострились. Неравноправное положение славянского населения, а также венгров и итальянцев становилось все более очевидным. В конечном итоге политика централизации, составлявшая сущность реформ Марии Терезии и Иосифа II, не только не смогла преодолеть децентрализаторских тенденций, обусловленных наличием множества национальностей, но даже усиливала центробежные силы.

Этому способствовал и процесс становления в пределах

I абсбургскоп монархии буржуазных наций с их собственными национальными культурами.

КУЛЬТУРА

Музыка в Австрии XVIII века, как и в соседней Германии, занимала доминирующее положение в ряду прочих видов искусства. Для всего мира Вена стала средоточием высочайшей музыкальной культуры.

Творческий гений великих австрийских композиторов, таких, как Моцарт, Глюк, Гайдн, прошел сквозь столетия в ореоле редкостной славы, на которой не отразилась смена музыкальных исторических эпох и художественных вкусов. На протяжении веков историческое значение их творчества для судеб музыкального искусства не подвергалось сомнению. Глюк, к примеру, всегда оставался persona grata н на оперной сцене, и как творческая личность. Его оперные произведения стали классическими уже в конце XVIII века.

Глюк известен прежде всего своими реформаторскими достижениями в контексте оперной эстетики середины XVIII столетия. Яркая деятельность Глюка в области музыкального театра определялась сразу несколькими побудительными признаками: и назревшим новым этапом развития музыкальной драмы, и настоятельными требованиями эстетики Просвещения, и особым даром глюков-ского дарования, его личными качествами, которыми обычно наделены избранники судьбы.

Глюк начал свой путь в период быстрого развития музыкального театра. Ему было и безмерно трудно, и на редкость легко осуществлять свои идеи.

Трудность заключалась в том, что приходилось преодолевать порой невероятно сильную традицию оперы-зрелища, музыкального спектакля с прочно устоявшимся разделением поэзии и музыки, с костнеющей и отстающей от бега времени драматургией, опирающейся на теорию аффектов.

Главным союзником Глюка в борьбе за реформу было само время, в которое он жил, — эпоха назревающих перемен и больших надежд.

Годы реформы (1760 — 1780) были отмечены в странах Европы взлетом национального и социального самосознания, отраженного в высочайших достижениях драматургии, литературы, эстетики, музыкального искусства.

Но даже в эту эпоху, реформа Глюка не могла бы состоятся как акт частной инициативы, несмотря на всю энергию и целеустремленность реформатора.

Главным и наиболее ценным качеством его реформаторских опер было воссоединение сценического, поэтического и музыкального при активной драматической функции музыки. Глюк заставил музыку «работать» на драму не в отдельный момент спектакля, что часто встречалось в современной ему опере, а на всем его протяжении.

Оркестровые средства приобрели действенность, тайный смысл.

Глюк внес в оперный жанр черты психологической драмы, что дало основание многим исследователям видеть в опере Глюка ранние признаки романтического мировосприятия.

Другое новшество заключено в создании чисто музыкального синтеза драмы. Речь идет об интонационном выражении классицистского конфликта (противопоставление чувства и долга), составляющего основное содержание лучших творений Глюка.

Однако главное заключалось не в жанровых преобразованиях, не в изменившихся профессиональных эстетических критериях оперного спектакля как такового, не в реформе средств его употребления, а в той цели, ради которой осуществлялась эта реформа. Прежде всего — ради того, чтобы «сама музыка перешла в действие».

Увы, судьба великих австрийских композиторов складывалась непросто.

Глюк, начавший реформы оперы и балета в Вене (оперы «Орфей и Эвридика» — 1762 г., «Альцеста» — 1767 г., «Парис и Елена» — 1770 г., балет «Дон-Жуан» — 1761 г.), не встретил здесь поддержки и вынужден был перенести свою деятельность в Париж.

Гайдн почти 30 лет служил капельмейстером у венского магната Эстергази и страдал из-за своего подневольного положения. Лучшие свои симфонии он создал в Париже и Лондоне. В Англии, под впечатлением услышанных им ораторий Генделя, Гайдн разработал новый ораториальный стиль.

Музыка Гайдна была непосредственно связана с народным творчеством. В ней использованы мелодии, интонации, ритмы народных песен и танцев различных национальностей австрийской монархии.

Гайдн поднял симфонию, а также важнейшие жанры камерной музыки (квартеты, трио, сонаты), на высшую ступень классического искусства и одновременно демократизировал их, сделав общедоступными.

Также трудно переоценить значение творчества Моцарта не только для австрийской, но и для общеевропейской и мировой культуры.

Моцарта называют создателем лучших симфоний XVIII века. Он является основоположником фортепианного концерта современного типа. На основе прежних типов комической, серьезной и сказочной оперы Моцарт создал новые оперные жанры реалистического стиля — оперу-комедию, оперу-драму и философскую оперу-сказку.

В XVIII веке самым популярным музыкальным жанром, бесспорно, была итальянская опера. В частности, Моцарту пришлось пользоватс.я для большинства своих опер, в том числе для «Свадьбы Фигаро» и «Дон-Жуана» итальянскими либретто. Однако Моцарт носил в себе мечту о создании национального оперного театра. «И как бы любили бы меня, если б я помог поднятся немецкой национальной сцене в области музыки!» — говорил композитор в одном из своих писем отцу.

Немалое место в духовной жизни Австрии занимал театр. Следует отметить, что в XVII веке театр и драматическая литература находились под влиянием иезуитов.

Но с начала нового столетия в театральном искустве и драматургии усиливаются реалистические тенденции, главным образом под воздействием народного театра.

В 1712 году труппа Йозефа Антона Страницкого стала первым национальным народным театром Вены. В 1748 году в Вене открылся Бургтеатр, в котором наряду с иностранными (преимущественно итальянскими) труппами начали выступать австрийские драматические актеры.

В 1778 году был учрежден «Национальный зингш-пиль», где исполнялись музыкальные пьесы типа комической оперы.

Однако именно итальянская опера, как уже говорилось выше, была хозяйкой театральных подмостков Вены. Итальянская опера представляла собой пышный декоративный музыкальный спектакль в стиле барокко на мифологический сюжет. Именно этот тип театрального представления стал образцом для всех европейских придворных оперных ( цен XVIII века.

Эпоха реформ в Австрии ознаменовалась не только подъемом достижений в области искусства. Не осталась в стороне от общего развития и научная мысль.

Так, например, в 1761 году венский врач Аувенбругер ввел новый метод диагностики — перкуссию, где исследование внутренних органов у больного проводилось путем постукивания по телу.

В 1677 году был открыт новый университет в Инсбруке.

XVIII век в Австрии ознаменовался развитием журналистики и появлением многих новых печатных органов. С 1724 года начал выходить официальный орган — «Венская газета»; появился венский юмористический листок «Шпац-фогель».

ЧЕХИЯ


ПЕРИОД УПАДКА.

ОСОБЕННОСТИ ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ

Чехия после окончания Тридцатилетней войны была практически разорена. Население покидало страну. В числе эмигрантов было множество квалифицированных мастеров-ремес ленников.

Многие города пришли в упадок, причем значительная часть населенных пунктов была разрушена в ходе военных действий. Значительный ущерб городам был нанесен привилегиями землевладельческой аристократии, положение которой укрепилось во время феодальной реакции, начавшейся после 1720 года.

Государственные налоги были многочисленны и непомерны. Одним из самых обременительных был налог, уплачиваемый городами с принадлежащих им земель. Королевские чиновники сосредоточили в своих руках практически всю городскую власть.

Чехии удается выдвинуться среди прочих австрийских провинций прежде всего в текстильной и стекольной отраслях. Именно здесь пояляются первые централизованые мануфактуры с применением труда вольнонаемных рабочих. Однако наибольшее распространение в Чехии конца XVII века получают рассеянные мануфактуры.

Процесс разорения крестьян шел довольно интенсивно, что вынуждало многих ввиду недостатка земли, непосильных налогов и поборов искать подспорье в неземледельческом груде, в частности — домашнем ткацком производстве.

Происходило имущественное расслоение крестьянства. Некоторым удавалось скопить деньги и пустить их в оборот. Так, некоторые богатые крестьяне занимались перепродажей продукции деревенских прядильщиков и ткачей.

Как отмечают многие исследователи, эксплуатация кре-

стьян скупщиками-капиталистами была одной из наиболее характерных черт капиталистической промышленности Чехии на ранних этапах формирования.

В Чехии, как и в некоторых других европейских странах, в процесс товарного производства все более и более втягивались феодальные поместья. Чешское дворянство вовсе не чуралось предпринимательской деятельности. Особенно активно его представители занимались экспортированием шерсти и зерна в различные европейские страны.

КАТОЛИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ

В середине XVII века начался массовый исход чехов из своей страны. Пражский университет, один из крупнейших и Европе, стал подконтролен ордену иезуитов, которые систематически уничтожали сохранившиеся со времени Яна Гуса и гуситов чешские произведения, призывавшие к борьбе за национальную независимость.

Все прогрессивные чешские профессора, преподававшие в Пражском унивеситете, были изгнаны, лучшим представителям чешской интеллигенции, уцелевшим в годы реакции, в конце концов, пришлось покинуть страну.

Чем же были вызваны эти драматические события?

Дело в том, что поражение чехов в Тридцати летней войне повлекло за собой усиление католической реакции. В марте 1651 года император подписал проект контрреформации в Чехии. Католичество объявлялось единственной законной религией, а всем некатоликам (в Чехии имелись многочисленные протестантские общины) угрожали жестокие кары вплоть до изгнания и смертной казни, а также конфискация имущества.

В чешских деревнях и местечках действовали карательные отрады, вся протестантская литература подлежала уничтожению. Так Чехия лишилась не только квалифицированных мастеров-ремесленников, но и многих крупных ученых.

ПОЛОЖЕНИЕ ДЕРЕВНИ

Картина Чехии конца XVII века будет неполной, если не упомянуть о чешской деревне. Ситуация характеризовалась тем, что все судебные и административные функции были сосредоточены в руках феодалов. Они Могли делать с крестьянами практически все, чтсгйм вздумается.

Так, например, чешский крестьянин был обязан представлять сеньору своих детей по достижению ими десятилетнего возраста, чтобы тот мог выбрать себе слуг из их числа.

Крестьянам запрещалось покидать поместье, вступать в брак без разрешения сеньора, отдавать детей учиться ремеслу, носить и, вообще, иметь оружие, охотиться, ловить рыбу, собирать хворост в бывших общинных угодьях. Чешские крестьяне были обязаны молоть зерно на господской мельнице, печь хлеб в господской пекарне, покупать пиво только в корчме сеньора.

Ухудшению положения крестьянства способствовало и расширение панского хозяйства. Феодал остро нуждался в дополнительной рабочей силе, получить же ее он мог лишь

Осноаны* центры мануф&ктурниЯ промышленности

' Границы Чехии к Моравиа в Центры краев

BD шерстяной н еукоипой 0 шелкоеой jl м стилл побрдбатывающей ”

О полотнааой L чулочной f стекольной и фарфоровой

J9 жлоачатовумдаяоВ в горнорудной fi сахарной

Антифеодальны* восстания

РаЕояы восстание 1679-80 гг. юммоок* Границы распространалн* деижепия креспяв н 1775 г.

Осио»»оИ очаг восстань 1775 г. Прочие крупны» воестанив (с укааашак дат)

за счет усиления барщины. Ученые называют этот процесс «вторым изданием крепостничества».

Земельные участки, которыми владели чешские крестьяне, даже по скромным меркам центральной Европы были невелики. Более половины крестьянских дворов имели наделы площадью менее трех гектар, большинство же прочих наделов не превышало восьми гектар.

Император Леопольд I, пытаясь ослабить социальную напряженность в стране, издал в 1680 году так называемый Барщинный патент, который ограничивал барщинные работы тремя днями в неделю.

Однако за исполнением этого документа никто практически не следил. Сеньор продолжал эксплуатировать крестьян в той мере, в какой это ему было необходимо.

Наряду с этим государство, вместо того, чтобы реально помочь земледельцам, постоянно увеличивало государственный налог.

Кажется естественным, что именно крестьянство было главной силой, которая противопоставляла себя феодалу, выплескиваясь в бунты и беспорядки. Феодалам нередко еще удавалось принуждать крестьян к несению прежних повинностей, но попытки введения дополнительной барщины вызывали сопротивление.

Частым явлением стали массовые побеги крестьян. Уходя в леса, они объединялись в вооруженные отряды и жили грабительством на дорогах.

Одним из крупнейших крестьянских восстаний было восстание, вспыхнувшее в 1679—1680 гг. в северной Чехии. Крестьяне обратились к императору (Ск требованием отмены наиболее ненавистных феодальных повинностей и поборов, а после отказа удовлетворить эти требования начали громить панские усадьбы и расправляться с габсбургскими чиновниками.

По приказу императора для подавления восстания были выделены регулярные войска. Два отряда карателей, прибегая нередко к помощи артиллерии, жестоко расправились с повстанцами. К началу июля 1680 года движение было подавлено на всей территории Чехии.

Поражение бунта 1679—1690 гг. многие исследователи объясняют тем, что в новых условиях нарождающегося капитализма государству удалось усилить и приспособить к новым условиям репрессивный аппарат, а крестьянские бунтовщики в принципе остались теми, какими они были и в средние века.

У повстанцев не было ни единого центра, ни единого руководства, ни общей программы. Ядром восстания являлись низшие слои крестьянства, однако это движение подняло и более обеспеченных крестьян, что в частности обусловило различия в тактике.

В одних случаях крестьяне не решались выступать с оружием в руках или давали себя отговорить от применения оружия, в других они сопротивлялись решительно, вступая с войсками в кровопролитные сражения.

На протяжении последнего десятилетия XVII века крестьянские бунты еще неоднократно становились поводом для беспокойства правительства. Так, в 1693 году восстали государственные крестьяне, несшие пограничную службу на юго-западе Чехии. Два года спустя восстало несколько десятков поселений Гуквальдского панства.

КРЕСТЬЯНСКИЕ ДВИЖЕНИЯ В XVIII ВЕКЕ

Активность крестьянских движений на протяжении XVIII века практически непрерывно возрастала. Уже в 1705 году крестьянскими бунтами были охвачены предместья города Йиглава. В 1713 году произошло восстание в поместье Печки в Коуржимском крае. Крестьяне выдвигали вполне справедливые и законные требования (возможно, бунт оставался единственным способом, который позволял донести жалобы крестьян до ушей правительства): коуржимских земледельцев заставляли* ртрабатывать барщину четыре дня в неделю вместо трех:

Ответом восставшим стал патент 1717 года о барщине, который в основном повторял содержание Барщинного патента 1680 года с незначительными изменениями. И, как показало время, с той же действенностью.

Характерной особенностью крестьянских выступлений в Чехии в 30-х годах XVIII века была направленность их против религиозных притеснений.

Дело в том, что, начиная с 1721 года, габсбургское правительство издало несколько репрессивных законов, которые предписывали «упорствующих в еретичестве подданных» подвергать пыткам и казням. Причем имущество казненных доставалось сеньору.

Одним из крупнейших антирелигиозных движений было восстание в панстве Опоченском в 1732 году, подавленное,

как и многие другие, правительственными войсками.

Обстановка в стране постепенно накалялась. Было очевидно, что крестьянство Чехии накапливает новый опыт противодействия силам феодального и религиозного гнета. Эмиграция приняла угрожающие размеры.

Проанализировав все это, габсбургское правительство издало в 1738 году новый патент о барщине. Как и предшествующие патенты, закон 1738 года не принес крестьянам существенного облегчения.

Да, он устанавливал размеры урочной барщины, однако, ответный ход феодалов был прост и эффективен: они свели на нет эту уступку введением новых чрезвычайных повинностей.

Похоже, что патент 1738 года имел целью не облегчить участь крестьян, а постараться убедить их в том, что правительство всеми силами пытается блюсти их интересы.

Одним из самых крупных крестьянских восстаний в Чехии XVIII века было восстание 1775 года, вспыхнувшее вначале в селе Ртыне, в Северной Чехии, а затем охватившее также часть Моравии.

Крестьянские отряды из различных краев двинулись на Прагу, намереваясь захватить город. В восстании участвовали низшие слои населения, включавшие полу пролетаризированную городскую прослойку, деревенских безземельных крестьян, работавших в качестве наемных рабочих в различных отраслях промышленности или же в качестве батраков и слуг в панской усадьбе.

Восстание в Ртыне было обусловлено дальнейшим развитием капиталистических отношений в чешской деревне. Именно в этот период идет интенсивная дифференциация крестьянства. Богатые крестьяне, посылающие вместо себя на барщину батраков, еще больше богатеют, а мелкое крестьянство еще больше разоряется.

В результате этого, десятки тысяч рабочих рук бывших крестьян оказались втянуты в процесс капиталистического производства. Как правило, они использовались капиталистами в качестве домашних ткачей и прядильщиков, вырабатывавших за нищенскую плату полуфабрикаты для текстильных мануфактур.

Как отмечали многие советские исследователи, крестьянский бунт в Ртыне в целом проходил под знаменем борьбы за полную ликвидацию феодально-крепостнической системы. Однако многие из восставших еще верили в то, что Габсбурги пойдут на новые уступки.

Интересен тот факт, что восстание 1775 года по времени совпало с пугачевским. Чешские крестьяне знали о событиях в Поволжье, так же как пугачевцам было известно о волнениях в северной Чехии. Возможно, если бы тем и другим повезло больше, восстания в конце концов объединились бы.

Но счастье было на стороне Габсбургов. Правительство выставило против восставших регулярные части, укрепленные мощной артиллерией. После нескольких ожесточенных сражений бунт был подавлен.

ПАТЕНТЫ 1775 И 1781 ГГ.

Несмотря на то, что восстание 1775 года было подавлено, австрийское правительство все же поняло, что находится на краю бездны. Если раньше Габсбурги не противились усилению крепостного гнета и даже поощряли его, соблюдая интересы феодальной верхушки, теперь та же самая феодальная верхушка просила защитить ее от новых крестьянских волнений.

Эти обстоятельства заставили правительство Габсбургов пойти на кое-какие уступки крестьянам. В 1775 году был принят новый патент, в котором правительство Марии Терезии делало попытку успокоить крестьян, снова «регулируя» барщину.

Между тем среди крестьян распространился слух, что это не настоящий патент, а ложный. А настоящий патент-де спрятан чиновниками потому, что в этом указе барщина отменялась полностью.

Итак, мера, принятая Марией Терезией, не оказалась эффективной. В 1781 году ее сын Иосиф II издает следующий патент, в котором отменяет крепостную зависимость и предоставляет крестьянам право перехода от одного землевладельца к другому. Более того, крестьяне, согласно букве этого закона, могли также переходить в города и обучаться ремеслу.

Нужно сказать, что патент 1781 года дал «зеленый свет» развитию капиталистической промышленности в Чехии. Таким образом решался один из самых болезненных вопросов раннего капиталистического производства — нехватка рабочих рук.

Малоземельные и безземельные крестьяне массами уходили в города и поступали работать на мануфактуры.

Вместе с тем ученые отмечают, что некоторые отрасли промышленности, такие как текстильная и металлургическая, еще в XVII веке традиционно развивались в деревне. Крупнейшие земельные магнаты концентрировали в своих владениях новые мануфактурные производства.

Промышленные города появляются лишь с середины XVIII века, в результате «обратной связи» этот процесс был связан в первую очередь с притоком дешевой рабочей силы, которую высвободили дифференциация среди крестьянского населения и патент Иосифа II.

Цеховая система, таким образом, медленно, но неотвратимо хирела. Правительство оказалось вынужденным официально ограничить цеховые привилегии и даже отменить многие из них. Законы 1731 — 1739 гг. подчинили ремесленные цехи контролю государства и многие прежние постановления, препятствовавшие развитию внецехового ремесла, были отменены.

Во второй половине XVIII века дальнейшее развитие внецехового производства вынудило правительство признать ряд отраслей промышленности совершенно свободными от цеховой регламентации. Заинтересованные в развитии чешской промышленности, особенно после потери Силезии, Габсбурги во второй половине XVIII века объявили свободными от цеховой организации более десятка наиболее важных ремесел.

Основой промышленного производства в Чехии являлись текстильные мануфактуры. Традиционно было развито также производство изделий из стекла. Высокое качество этих изделий и, как следствие, высокий спрос, на них вынуждали феодалов предоставлять стекольщикам ряд привилегий, в частности, откуп от барщины и от замковой службы.

О размере текстильного производства и его доминирующем положении говорит то, что из 188500 человек, занятых на чешских мануфактурах, к 1775 году 95% были заняты в текстильном производстве.

Патент Иосифа II 1781 года способствовал тому, что за период с 1780 по 1782 год число мануфактур в Чехии выросло почти вдвое, а количество рабочих на них — более чем на 20%. К концу века число крупных суконных мануфактур достигло 10, а крупных шерстопрядильных предприятий в одном только городе Брно — 15.

Несмотря на этот быстрый взлет, темпы развития чешской промышленности были несколько замедленны. Так, например, переход к доменному процессу в металлургии совершился здесь на целое столетие позже, чем в развитых странах Западной Европы.

Важнейшие отрасли промышленности были захвачены немцами, в руках чехов оставались главным образом мелкая и частично средняя промышленность, преимущественно текстильная. Как и в Австрии, Габсбурги проводили в Чехии меркантилистскую политику. Поощрение торговли и промышленности Габсбурги использовали в качестве средства для более полного включения Чехии в общеавстрийскую систему.

С целью развития торговли и упорядочения мануфактурного производства в Чехии в начале XVIII века основывается ряд правительственных учреждений, так называемых коллегий, контролировавших частную торговлю и промышленность. Для хранения важнейших импортных товаров устанавливались складские центры, в которых проверялось качество товаров и выдавалось разрешение на их продажу.

Прага, Брно и Пльзень в этот период становятся важнейшими торговыми центрами Чехии.

КУЛЬТУРА ЧЕХИИ ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ

Характерной особенностью чешского культурного развития XVII —XVIII вв. становится рост национального самосознания. В какой-то степени это явилось мерой противодействия гонениям против чешской культуры, усилившимся в период после Тридцати летней войны. Для ученых, поэтов, драматургов становится ясным, что лучшее приложение их сил возможно в борьбе за сохранение и развитие национального языка и изучение истории.

Одним из таких ученых был Иозеф Добровский, в трудах которого отразились все наиболее значительные события общественной жизни Чехии XVIII — начала XIX вв. Добровский издавал журналы, трактовавшие актуальные вопросы науки и литературы, прославлявшие многих героев чешского национального движения.

С начала 70-х годов в Чехии начинает функционировать несколько национально-просветительских организаций.

Это, в частности, «Научное общество», получившее в 1784 году официальный статус «Чешского общества наук», а с 1790 года — «Королевского чешского общества наук». В 1789 году также возникло «Патриотическо-экономическое общество».

В XVIII веке, особенно в последней четверти, появляется большое количество грамматик чешского языка.

С 1782 года начинает издаваться «Пражская почтовая газета». Организуется публикация многочисленных старочешских историко-литературных и языковых памятников. Налаживается массовое издание просветительской литературы. На волне развития национального самосознания выдвинулось множество ученых, много и интересно работавших в области отечественной истории, археологии и этнографии.

Среди них — Дурих, Пельцль, Добнер и упоминавшийся уже Добровский.

Основоположником чешской буржуазной историографии по праву зовут Франтишека Мартина Пельцля. В 1891 году Пельцль издал на чешском языке «Новую чешскую хронику», которая явилась своеобразным опытом изложения чешской истории. Трудами Пельцля был составлен биографический словарь чешских и моравских ученых и писателей.

Такую же национальную направленность обнаруживает и чешская поэзия XVIII века. Стихотворения Вацлава Тама и оды Пухмайера воспевали патриотические устремления чешского народа.

ВЕНГРИЯ


Положение Венгрии как одной из провинций Австрийского государства было сравнительно стабильным до середины XVII века.

Дело в том, что это был период турецких войн, когда Габсбурги были кровно заинтересованы в поддержке со стороны венгерских магнатов. Венгерские владения Габсбургов имели относительную самостоятельность: время от времени созывался венгерский сословный Сейм, дворянство сохраняло за собой безраздельное господство в местных органах управления — комитатских собраниях.

Однако по мере продвижения процесса превращения государства Габсбургов в абсолютную монархию венгерские и словацкие земли ощутили тяжелый гнет налогов.

Несмотря на то, что многие фискальные обязанности были возложены на венгерских помещиков, что давало им возможность для еще большего усиления своей власти над крестьянами, эта сравнительно небольшая прослойка населения Венгрии была недовольна как налоговой политикой венского правительства, так и ущемлением своих сословных прав и привилегий.

ПЕРИОД ЗАГОВОРОВ И ВОССТАНИЙ

История Венгрии конца XVII —XVIII вв. являет собой историю восстаний и заговоров. Попытки венгерских дворян свергнуть власть Габсбургов в своей стране начались с 60-х годов XVII столетия.

В 1666—1667 гг. Франц Вяшшелена организовал крупный заговор против императора, что повлекло за собой оккупацию Венгрии австрийскими войсками.

В 1670—1671 гг. был раскрыт еще один крупный дворянский заговор, руководимый Петром Зриньи, Ференцем Надашди и Ференцем Ракоци I. Участники заговора были казнены, реакция усилилась.

Однако венгерские феодалы, охваченные идеей восстановления венгерского государства, не подозревали, что их деятельность служит для императора Леопольда лишним поводом для дальнейшего подчинения венгерских земель.

Вся полнота власти в Венгрии была сосредоточена в руках императорского наместника. В конце XVII века в Венгрию хлынула волна австрийских чиновников. Была увеличена численность оккупационных войск. Согласно распоряжению императора, были распущены венгерские пограничные войска.

Одним из источников социальной напряженности в стране было и то, что подавляющее большинство венгерских горожан и дворянства были протестантами. Усиление власти Габсбургов в Венгрии означало и усиление католической реакции, бывшей необычайно жестокой.

Протестантские пасторы подвергались гонениям, нередко — казням. Австрийские генералы приспосабливали протестантские церкви под конюшни. Неудивительно, что в стране, населенной в основном протестантами, Габсбурги вызывали ненависть практически у всех слоев населения.

Постепенно оппозиция Габсбургам набирала силу. Дело в том, что венгерские и словацкие крестьяне в результате многочисленных поборов, бесчинств и грабежей были вынуждены бежать в восточные районы, пограничные с Трансильванией, объединять там свои силы с трансильванскими крестьянами. Похоже, что восточная Венгрия становилась средоточием антиимперских сил.

Сюда направлялись и многие дворяне, замешанные в заговорах против Габсбургов. Сюда же устремлялись протестанты. Оппозиционеры, аккумулировавшиеся в восточных землях, получили название «куруцев» (то есть крестоносцев) — в память участников крестьянской войны 1514 года.

Восстание вспыхнуло в 1672 году. Кроме венгерских крестьян, в нем участвовали словаки. Шесть лет спустя восстание возглавил Имре Текеи, которому удалось очистить значительную часть венгерских и словацких земель от австрийских войск.

В результате нескольких удачных дипломатических ходов, Текеи заручился поддержкой турецкого султана и фан-цузского короля. Он провозгласил себя князем освобожденной территории.

Австрийскому императору ничего не оставалось, как пойти на уступки венгерским феодалам. Деятельность венгерского Сейма была восстановлена, временно прекратились преследования протестантов.

Политика Текеи была основана на том, что основная часть австрийского войска была занята борьбой с турками, которые сумели продвинуться в глубь Австрии и осадить Вену. Однако планы турков и повстанцев не осуществились вследствие сокрушительного поражения турецкого войска в сентябре 1683 года.

ПЕРИОД ОТКАТА

В 1684 — 1685 гг. княжество Текеи было ликвидировано. После этого военная машина Габсбургской монархии практически не останавливала наступления на венгерские земли. За два года, прошедшие после ликвидации княжества Текеи, габсбургские войска заняли венгерскую столицу Буду, а затем вытеснили турок из Трансильвании, которая теперь была поставлена в вассальную зависимость от Австрии.

Жители Трансильвании в результате всех этих событий не выиграли ровным счетом ничего. К концу XVII века турецких угнетателей сменили австрийские.

Завоевание Габсбургами всех земель бывшего Венгерского королевства сопровождалось кровавой расправой над куру цами и протестантами. По свидетельству современников, казни руководителей венгерского освободительного движения совершались ежедневно в течение целого месяца 30-ю палачами. Венгерское население было обязано содержать за свой счет габсбургские войска, продолжавшие военные действия против турок. Содержание императорских войск было, пожалуй, самым тяжелым бременем для венгерских крестьян.

Австрийский император использовал захват венгерских земель для укрепления своего двора. Земельные владения, находившиеся ранее в руках турок, попадали в руки австрийских придворных, генералов, а также венгерских феодалов, поддерживавших Австрию.

Венгерские магнаты провозгласили в 1687 году династию Габсбургов носительницей наследственной королевской власти. В этих действиях была своя логика — немногочисленная верхушка венгерской аристократии понимала, что власть Габсбургов означает их неограниченную власть над своими крестьянами. Вследствие этого из «Золотой буллы» был исключен параграф о праве на сопротивление незаконным действиям короля.

ВОЛНЕНИЯ В ВЕНГРИИ В НАЧАЛЕ XVIII ВЕКА

В 1703 году в Мукачево вспыхнул мощный крестьянский бунт, поводом к которому послужило засилие сборщиков налогов и местных феодалов. В начале это был обычный стихийный бунт, такой, каких множество было на протяжении XVII века. Крестьяне отказывались от выполнения феодальных повинностей, громили помещения местных административных органов, совершали нападения на склады реквизированных продуктов. Проливалась кровь как ненавистных крестьянам чиновников и дворян, так и невинных людей.

Габсбурги не сумели погасить эту вспышку в самом ее зародыше, и потому восстание крепостных постепенно стало перерастать в мощное национально-освободительное движение, к которому примкнули и другие слои населения.

Во главе восстания стал Ференц Ракоци II. В своих воззваниях к венгерскому народу он призывал к борьбе за уничтожение ненавистного господства Габсбургов и восстановлению независимости Венгрии. Девиз этого восстания был «За родину, за свободу!».

Основной целыо венгерских крестьян в этом восстании было уничтожение крепостной зависимости. «Те крепостные, которые верно служат с оружием в руках вашей милости, крепостными после этого уже не будут... Ведь борьба идет против угнетателей бедного люда», — писал один из крестьянских вождей Ференцу Ракоци.

В течение нескольких недель вся Венгрия взволновалась. Отряды восставших крестьян-куруцев, во главе которых стояли Томаш Эсе, Томаш Борбели, Альберт Киш и другие, одерживали одну победу за другой. Боевым успехам крестьянских отрядов способствовало то обстоятельство, что в их состав входили хорошо вооруженные соединения старого войска куруцев — участников движения конца XVII века.

Плечом к плечу с венгерскими крестьянами против габсбургского ига боролись украинцы, словаки, молдаване и валахи.

Всыпая подвижность и маневренность войска куру-цев, их тактика неожиданных атак, огромная материальная и моральная поддержка со стороны населения, все это давало

повстанцам ряд важных преимуществ над австрийскими войсками.

В 1704 году куруцам удалось захватить территорию Венгрии, Словакии, Трансильвании и нынешней Карпатской Украины. В мае 1704 года куруцы сделали попытку захвата Вены, которая, впрочем, потерпела поражение.

Успех восставших в какой-то мере был обеспечен поддержкой Франции, которая была заинтересована в ослаблении австрийских Габсбургов.

Французское правительство открыто поддерживало восставших. Когда же успехи шведского оружия в Польше и изгнание короля Августа II ухудшили положение России,

Петр I вступил в переговоры с Францией и предложил Ракоци польский престол.

В сентябре 1707 года был подписал договор, по которому Петр I обязался оказать Ракоци помощь для освобождения Венгрии и Трансильвании, если Ракоци вступит на польский престол, а Франция подпишет союзный договор с Россией. Однако подписание договора была сорвано вследствие неудачных переговоров с Францией и оккупации Польши шведами.

Как мы уже говорили, основной целью крестьянских масс, охваченных восстанием, было освобождение от крепостничества. Но в то же время восстание привлекло и значительную часть дворянства, которое к тому же заняло руководящее положение.

Исследователи отмечают, что у дворян были свои интересы в низложении власти Габсбургов. Венгерское дворянство стремилось восстановить свои социальные и политические права, ущемленные Габсбургами.

Крупные дворяне, напротив, открыто выступали против восстания, видя во власти Габсбургов гаранта своей власти.

Пал Эстергази, один из крупнейших венгерских магнатов, договорился с императором о получении четвертой части всех земель, которые будут конфискованы после поражения национально-освободительного движения, предлагая императору, в свою очередь, посильную помощь в подавлении восстания.

Ракоци и его окружение всеми силами пытались организовать армию восставших, уделяя главное внимание боеспособности армии. Солдатам было установлено регулярное жалование. Для подготовки офицерского состава было ос-иовано специальное военное училище, в войсковых частях созданы военные лазареты.

Семьи рядовых частично освобождались от налогов, а семьям погибших в освободительной войне выдавалось государственное пособие. Вся промышленность освобожденных территорий работала на армию.

В 1704 году были построены оружейные заводы, производившие пушки и артиллерийские снаряды. Многиетекстильные предприятия снабжали армию обмундированием. Центром военной промышленности являлся город Дебрецен. Часть обмундирования, а также оружия, ввозилась из-за пределов Венгрии. Итак, восстанию удалось продержаться около семи лет.

ПОРАЖЕНИЕ ВОССТАНИЯ

Многие ученые видят причины поражения восставших в том, что дворянское руководство восстанием не сумело решить главный вопрос, волновавший основную массу повстанцев — отмену крепостного права. Более того, крестьяне, отказывавшиеся от несения феодальных повинностей, строго наказывались.

Надо сказать, что Ракоци и его окружение сурово и беспощадно относились к любому проявлению недисциплинированности и неповиновения, утверждая, что противостоять Габсбургам можно только ценой сплочения и беспрекословного подчинения руководству.

Тем не менее, влияние крестьянских руководителей восстания ослабевало с каждым годом. Многие из них, в том числе и Томаш Эсе, были отстранены от руководства войском и заменены генералами-аристократами, которые относились к куруцам с нескрываемой враждебностью.

И случилось то, чего больше всего опасался Ракоци, — сто армия с каждым днем теряла боеспособность, солдаты не были довольны политикой руководства. Даже лишение Габсбургов престола на Онодском сейме в 1707 году и объявление Ракоци главой независимого Венгерского государства не смогли воодушевить крестьян.

Оставались еще надежды на поддержку восстания извне. Людовик XIV, которому Ракоци еще в начале войны предложил протекторат над Венгрией, отказался заключить соглашение с венгерским правительством и не оказал ожидаемой помощи. Ракоци обращался к ряду других европейских держав, однако, успеха не добился.

В 1709 году Ракоци издает указ, согласно которому все крестьяне, принимавшие участие в освободительной войне, объявлялись свободными и получали ряд льгот. Однако, как отмечают многие исследователи, это было явно запоздалым шагом.

Крестьянство, составлявшее основную массу повстанцев, было окончательно разочаровано как в Ракоци, так и в других руководителях восстания.

Итак, начался медленный и мучительный откат. В 1708 и 1710 годах армия Ракоци потерпела несколько крупных поражений. Армия повстанцев отступила к Мукачево. Некоторое время велись предварительные переговоры с представителями России, Петр I не отказывался помочь венграм, однако, начавшаяся в 1711 году русско-турецкая война помешала ему доказать на деле свое дружественное отношение к Венгрии.

Тем временем реакционное венгерское дворянство, занявшее руководящие посты в правительстве и армии, воспользовалось неудачами и внешнеполитическими затруднениями Ракоци для сговора с Габсбургами.

11 мая 1711 года один из генералов Ракоци граф Шандор Карой подписал с австрийцами мирный договор, признававший власть Габсбургов над Венгрией. Ракоци в это время был за пределами страны, он продолжал свои тщетные попытки найти поддержку восстанию за рубежом.

ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫЕ АКТЫ 1740-Х ГОДОВ

Куруцы были разоружены, имения дворян-участников восстания конфискованы и розданы австрийским офицерам и католическим прелатам. Таким образом, восстание потерпело поражение. Однако в том же 1711 году поднялась новая волна беспорядков, вызванная прежде всего усилением эксплуатации крестьян со стороны реакционного венгерского дворянства.

На протяжении трех лет отряды словацких крестьян вели довольно успешные военные действия. Естественно, что это сильно беспокоило как венгерских магнатов, так и императора, потому в первой половине XVIII века был принят ряд законодательных актов, направленных на усиление власти венгерских феодалов и дальнейшее ослабление крестьянства. По закону 1741 года земли феодалов на вечные времена освобождались от налогового обложения.

Дворяне вновь укрепили свои позиции и в комитатских органах управления. Комитаты, во главе которых стояли местные магнаты, рассматривали себя как своего рода самостоятельные государства и всячески тормозили проведение общенациональных экономических мероприятий, если те нарушали интересы местного дворянства.

ГЛАВА 4

РЕЧЬ ПОСПОЛИТАЯ


ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПОТРЯСЕНИЯ КОНЦА XVII ВЕКА

XVII век ознаменовался для Речи Посполитой острым политическим кризисом.

Со второй половины столетия страна в$е;ргается в практически непрерывные войны, имевшие для нее, как правило, роковые последствия. В 1655 году шведский король Карл X Густав, стремясь использовать ослабление Речи Посполитой, чьи основные военные силы были отвлечены войной за Украину с российской армией, вторгся в Польшу.

Так было положено начало 1-й Северной войне. Шведы почти беспрепятственно заняли большую часть польской территории с городами Варшава, Краков, Познань.

Виленский воевода Януш Радзивилл передал шведам Литву. Польский король Казимир бежал в Силезию. В это тяжелое для страны время на защиту Речи Посполитой вытупили крестьяне и городское мещанство. Организовов партизанские отряды, сперва в Подгорье, а затем и в других областях Польши, они оказывали упорное сопротивление врагу.

В 1656 году вся южная часть Малой Польши до Вислы была освобождена от шведов. Шляхта, которая в начале войны присягнула шведскому королю Карлу X Густаву, под влиянием народного движения также стала выступать против шведов. При этом шляхта, опасаясь дальнейшей активизации народных масс, стремилась подчинить народное движение своему руководству.

Ян Каземир в демагогических воззваниях к народу обещал после заключения мира освободить его от «всякого угнетения и насилия». Понятно, что эти обещания не были осуществлены. Объединение сил всего народа, присоединение Литвы к освободительному движению против оккупантов, изменение внешней политики России, которая, заключив перемирие с Польшей, начала в Прибалтике военные действия против шведов, — все это сорвало завоевательные планы шведского короля.

Напрасно Карл X, стремясь укрепить союз с бранденбургским курфюрстом Фридрихом Вильгельмом и трансильванским воеводой Ракоци, предложил им план раздела Речи Посполитой, по которому бранденбургскому курфюрсту была обещана Великая Польша, а Ракоци должен был получить юго-восточную часть Речи Посполитой.

Война затянулась до 1660 года, когда был заключен мирный договор в Оливе (близ Гданьска). Речь Посполитая понесла значительный ущерб на Балтике. Еще во время войны в 1657 году она должна была признать независимость герцогства Пруссии, прежде находившегося в вассальной зависимости от Польши.

К герцогской Пруссии, слившейся теперь с Бранденбургским курфйпГршеством, были присоединены как ленные владения Лемборг, Быту в, староство Драгимское. Таким образом Бранденбургско-Прусское государство усилилось, что позволило ему возглавить германскую экспансию на восток.

Польская аристократия тем временем надеялась отвоевать Украину, что вынудило ее пойти на мир со Швецией. Однако ослабленная внутренней анархией, экономическим упадком и шведской войной Речь Посполитая была вынуждена заключить в 1667 году с Россией перемирие, на основании которого последней возвращались Смоленская и Северская земли, а также Левобережная Украина и Киев.

Затем последовала турецкая агрессия. В 1672 году турки вторглись в Польшу и двигались по направлению к Львову, не встречая серьезного сопротивления со стороны польских войск. В 1672 году был подписан мирный договор с Турцией, по которому от Польши отторгались Подолия и большая часть Правобережной Украины. Однако в следующем году война возобновилась, так как Сейм не утвердил этого договора. Польским войскам удалось одержать ряд побед, но затем военные действия были приостановлены в связи со смертью короля Михаила Вишневецкого.

Период бескоролевья закончился в мае 1674 года, когда Ян Собеский был избран королем Речи Посполитой. Внешняя политика Собеского была напр^лена на союз с Францией, которая, по мнению короля, могла помочь ему вернуть Пруссию.

Францию вполне удовлетворяли такие претензии Собеского, так как они означали прекращение войны с Турцией. Однако шляхетско-магнатская группировка воспротивилась планам короля. По ее мнению, куда важнее было возвращение Подолии и Правобережной Украины. Эти стремления шляхты были поддержаны австрийской дипломатией и папской курией. Таким образом, война с Турцией возобновилась. Собеский пытался создать широкую антитурецкую коалицию, но ему удалось заключить союз только с Австрией, которой также непосредственно угрожала турецкая опасность. Выступление польских и саксонских войск под командованием Яна Собеского сыграло решающую роль в разгроме турок под Веной в 1683 году.

После этого война с Турцией продолжалась уже с большим успехом для Речи Посполитой и, по Карловицкому договору 1699 года, Польше удалось отстоять Правобережную Украину. Правда, при этом полякам пришлось отказаться от своих притязаний на Молдавию.

АГРАРНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

Причины столь неудачной внешней политики Польского государства крылись прежде всего в ее экономическом упадке. Диагноз экономического состояния Речи Посполитой был бы краток: застой. Его черты проступали прежде всего в консервативной технике земледелия, что вело за собой постоянное снижение урожайности.

Естественно, что положение крепостных крестьян со-тветственно ухудшалось. По-прежнему господствовала фоль-варочнобарщинная система. Основной повинностью оставалась барщина, нормы которой непрерывно возрастали и варьировались в зависимости от прихоти феодалов.

Однако повинности крестьян не ограничивались обработкой господской земли. Крестьяне должны были выполнять без всякого вознаграждения и не в счет барщины множество других разнообразных работ. При этом сохранялись натуральные оброки и денежный чинш. Основная тяжесть государственных налогов также ложилась на крестьян.

Польские феодалы тщательно контролировали связь крестьянского хозяйства с рынком. Крестьяне были обязаны молотить хлеб ВДАько на панских мельницах, изготовление и продажа спиртных напитков также являлись монополией феодалов. Все это являлось дополнительным источником доходов землевладельцев и дополнительным бременем для крестьянского хозяйства.

Во второй половине XVII века крестьянские наделы сократились на 20%. Поголовье крестьянского скота уменьшилось и потому крестьянам пришлось взвалить на себя дополнительные повинности за пользование панским скотом. Непрерывно увиличивалась доля безземельных крестьян, которым приходилось наниматься в батраки на крайне невыгодных для них условиях.

Однако было бы неверно считать, что произвол феодалов был результатом безудержной инициативы на местах. Феодальная власть подтверждалась многими сеймовыми постановлениями, что придавало какой-то оттенок законности действиям панов.

Феодалы могли продавать и дарить своих крестьян, распоряжаться их наследством. Вся судебная власть была сконцентрирована в их руках. До XVIII века паиы обладали так называемым «правом меча», т. с. правом жизни и смерти по отношению к своим подданным.

ЭКОНОМИКА ПОЛЬШИ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII ВЕКА

Фольварочное хозяйство в начале столетия переживает ряд изменений, явившихся следствием поражения страны в ряде военных кампаний и общей хозяйственной разрухи.

Население Польши резко сократилось. Многие крестьяне были вынуждены бежать из страны. Значительная часть тех, кто остался, оказалась разоренной, лишенной земельных наделов. Площадь крестьянского землепользования непрерывно сокращалась.

Одновременно увеличивались фольварочные владения. Помещики стремились повысить товарное производство, расширяя посевы некоторых зерновых культур и разводя тонкорунные породы овец. Зерно и шерсть пользовались повышенным спросом — польское сукно экспортировалось во многие европейские страны.

Итак, фольварки росли, но кому-то нужно было работать на помещичьих землях. Сокращение численности кресть^ янского населения заставляло помещиков изыскивать способы возмещения потерь рабочей силы.

Самым простым способом добиться желаемого было произвольное увеличение нормы барщинного труда. Тем самым поддерживалась тенденция к увеличению численности малоземельного крестьянства — не в состоянии вести как должно собственное хозяйство, крестьянин был вынужден переходить на меньшие земельные наделы с соответственно меньшим количеством дней барщины.

На рубеже XVII —XVIII веков происходит концентрация земельных владений и за счет разорившихся среднепоместных шляхтичей, чьи поместья переходят в руки более крупных феодалов.

Какого-либо качественного сдвига в методах и результатах хозяйствования этот процесс не принес. Для подавляющего большинства магнатов основной задачей было как можно более интенсивное выкачивание доходов из земли. Долгосрочное вложение капиталов не пользовалось популярностью.

Все это, естесственно, не могло не сказаться на состоянии внутреннего рынка Польши. В первой половине восемнадцатого столетия ярмарки практически прекратили свое существование.

Городское население, не имея средств на покупку самого необходимого, было вынуждено, дабы прокормиться, заниматься земледелием. Аграризация польских городов в этот период становится устойчивой тенденцией. Жизнь горожан, их хозяйственная деятельность сковывались феодальными порядками. Так, например, цены на городском рынке искусственно регулировались сеньорами. Горожанам под страхом сурового наказания запрещалось давать убежище беглым крестьянам.

По мнению многих европейских ученых, Польшу начала XVIII столетия спасала лишь внешняя торговля, которая приносила солидные доходы землевладельцам, отправлявшим на экспорт продукты своего фольварочного хозяйства.

Однако на что же тратились эти деньги?

Объем импорта на порядок превышал объем экспорта. Польша импортировала в основном предметы роскоши, вина и пряности — всего на 45 миллионов злотых в год... Экономика страны разрушалась.

ЭКОНОМИЧЕСКИЕ РЕФОРМЫ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVIII СТОЛЕТИЯ

11ервым признаком оживления экономической жизни Поль-шн в середине столетия стало постепенное отменение барщины и перевод крестьян на чиншевую повинность. Но рассматривать это явление, как одну из причин подъема было бы неверно.

Середина XVIII в. была временем относительно спокойным в плане военных кампаний. Польше наконец-то удалось немного оправиться от потрясений. Землевладельцы пережили период лихорадочного выколачивания доходов, когда вся страна жила лишь сегодняшним днем, и уже не удовлетворялись традиционной барщиной.

Все шире применялся наемный труд, который обнаружил ряд очевидных преимуществ перед трудом подневольным, и прежде всего — для нанимателя.

Польские помещики даже делают попытки интенсифицировать производство сельскохозяйственной продукции путем улучшения агротехники... Внутренний рынок тут же отозвался на эти изменения: его емкость возрастала ускоренными темпами, цены несколько снизились и стали доступными для

более широкой прослойки горожан.

Мануфактурное производство, развивавшееся на протяжении второй половины XVIII века, было неоднородным по своему составу. Дело в том, что польские мануфактуры довольно отчетливо разделялись на две основные группы.

К первой из этих групп принадлежали предприятия, на которых использовался труд вольнонаемных рабочих. Они специализировались на выпуске товаров широкого потребления, успешно сбывавшихся на внутреннем рынке страны, и основывались, как правило, наиболее предприимчивыми и зажиточными представителями третьего сословия. Капиталистическими предприятиями обычно руководили люди, достаточно хорошо знающие конъюнктуру рынка и технологический процесс производства.

Экономический эффект подобных предприятий очень часто оказывался достаточно сильным. Владельцы капиталистических мануфактур получали солидные прибыли, вкладывая значительную их часть в развитие производства.

Другой тип мануфактур — так называемые «шляхетские» мануфактуры. Основателями их выступали, как правило, представители крупной и средней землевладельческой аристократии. На шляхетских мануфактурах использовался малопроизводительный труд крепостных крестьян.

Кажется естественным, что подобные предприятия часто оказывались убыточными и разорялись, не выдерживая натиска конкурентной борьбы... Основная причина недостаточной жизнеспособности подобных мануфактур заключалась в более высоком качестве аналогичных заграничных товаров и в более низких ценах на последние.

Эти предприятия нередко переходили в руки крупного купечества. Иногда же они с самого начала становились результатом совместного капиталовложения магнатов и представителей буржуазии. В 1766 году была основана одна из таких мануфактур — акционерная «Компания шерстяных мануфактур», 120 акций которой распределялись примерно в равных пропорциях между дворянами и буржуа. Однако в силу объективных причин предприятие обанкротилось и прекратило свое существование уже через пять лет.

ПОПЫТКИ РЕФОРМИРОВАНИЯ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ И ЭКОНОМИЧЕСКОЙ СФЕРАХ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII В.

Все меньше оставалось поляков, сомневающихся в том, что феодально-крепостническая система должна уступить место новой формации. Альтернатива была мрачной: либо проведение решительных политических и экономических реформ, либо — катастрофа национального масштаба.

Цриоритетными областями реформирования были сейм, армия и, конечно, сельское хозяйство.

Вместе с тем многие представители крупной земельной знати по опыту соседних государств знали, что реформы, особенно военные, влекут за собой повышение налогов. Кроме того, постоянная армия, необходимость в которой ощущалась все сильнее, потребовала бы дополнительных рекрутских наборов.

Это означало отток рабочих рук с шляхетских полей и предприятий, а следовательно — рост производственных издержек и сокращение доходов, усугублявшиеся повышением государственных налогов.

Нет, с этим магнаты согласиться не могли. Их представители на сеймах отклоняли все проекты реформ, в частности, проект отмены или ограничения «права вето» при решении государственных вопросов. Проект военных и политических реформ также был отклонен.

Делались попытки провести в жизнь программу аграрных реформ, предусматривавших, в частности, личное освобождение крестьян и замену барщинной повинности чиншем.

Период реформ начался после смерти императора Августа III (1763 г.). В следующем, 1764 году на конвокационном сейме был проведен ряд постановлений, касавшихся как порядка деятельности сейма, так и финансовых, военных и судебных

органов, подвергнутых значительной реорганизации.

Однако период бескоролевья минул слишком быстро. В том же 1764 году под давлением российской дипломатии на польский престол был возведен Станислав Понятовский. Русские, видя, что новые порядки в финансах и экономике Польши дают положительные результаты, воспротивились дальнейшему реформированию, опасаясь нежелательного для себя усиления западного соседа.

Стремясь оказать давление на правящие круги Речи Посполитой, российское правительство использовало в качестве предлога так называемый «диссидентский вопрос», т.е. вопрос о неравноправном положении в Польше католиков и пра-Iк п лавного населения, под которым подразумевались украинцы и белорусы.

Прусские и австрийские дипломаты подбивали поляков стать на путь открытого сопротивления царскому правительству. Сейм 1766 года выступил против уравнения прав католиков и православных.

Однако политика нажима со стороны России привела к тому, что уже в следующем году очередной сейм не только положительно решил вопрос о диссидентах, но также принял решение об отмене всех реформ 1764 года.

Таким образом русское правительство спровоцировало гражданскую войну в Польше. Организованная в 1768 году в Баре конфедерация признала решения сейма недействительными. Царские войска разбили отряды конфедератов...

Пятого августа 1772 года в Петербурге был подписан договор о первом разделе Польши между Россией, Австрией и Цруссией.

К России отошли земли восточной Белоруссии и Лат-га лия; Австрия заняла Галицию, Львов, часть Сандомирского и Краковского воеводств; Западная Пруссия, Вармия, Маль-боркское и Хелминское воеводства, часть Куявии и Вели-кополыии стали владениями прусской короны.

ГЛАВА 5

АНГЛИЯ В ЭПОХУ ПРОСВЕЩЕНИЯ. РАЗВИТИЕ ПРОМЫШЛЕННОСТИ


Считается, что толчком к промышленному перевороту в Англии явилась буржуазная революция середины XVII века, однако Фернан Бродель в своей монографии «Время мира» отмечает, что вылиться в медленно создававшееся торговое преобладание Англии промышленное превосходство сумеет, пожалуй, лишь со времен Утрехтского мира (1713 г.).

В 1763 году, по окончании Семилетней войны, это преобладание вполне очевидно, после Версальского мира (1783 г.) преобладание становится неоспоримым.

Парадоксально, что Англия по условиям этого мира представала державой побежденной. Парадоксальным может показаться и то, что промышленная революция в Англии стала возможной лишь после того, как Англия осознала себя всего лишь островом, сравнительно небольшой территорией и узнала все опасности, которые кроются в заболевании гигантоманией.

Аббе ле Бланк в 1740 году скажет об Англии: «Остров кажется созданным для коммерции и его обитатели должны более думать о том, как себя защитить, нежели о том, чтобы распространять завоевания свои на континент. Им было бы весьма трудно оные сохранить по причине отдаленности и превратности моря».

Когда в мае 1787 года Артур Юнг, возвращаясь домой, пересек Па-де-Кале, он поздравлял себя с тем, что про-.лив «столь счастливо для Англии отделяет ее от остального мира».

То было определенное преимущество, но преимущество, долгое время за таковое не воспринимавшееся. Тот факт, что англичане были относительно изолированы, повысил для них значимость задач внутренних — введение в оборот земель, лесов, пустошей, болот.

Разрыв с континентом в XVI столетии был продублирован также разрывом с Римом, что еще более усилило дистанцирование «английского пространства». Король сделался главой англиканской церкви, он стал папой в своем королевстве. Конфискация и распродажа церковных земель придали новый толчок английской экономике.

Еще больше ее подтолкнуло то, что Британские острова долгое время бывшие на краю света, у оконечности Европы сделались после Великих отрытий отправной точкой плаваний к новым мирам. Разумеется, Англия не преднамеренно отделилась от старой Европы.

Англия, если и не ощущала себя осажденной, то, по меньшей мере, ощущала себя подвергающейся угрозе со стороны недружественной Европы: политически опасной Франции, вскоре обретшей чрезмерное пространство Испании, Антверпена с его господствующими купцами, а позднее — со стороны торжествующего Амстердама, именно поэтому вызывавшего зависть и ненависть.

Английский торговый ареал расширился, английское мореплавание открыло для себя мир, и этот мир отразился в Англии, мир, в котором она усматривала опасности, угрозы и даже заговоры.

Англичане полагали, что итальянские и антверпенские купцы сговаривались между собой, дабы по своему усмотрению понижать курс фунта стерлингов и за более низкую цену получать плоды труда английских ткачей. Такие угрозы не всегда были воображаемыми, но зачастую преувеличенными, и Англия реагировала энергично.

Итальянские купцы-банкиры были устранены в XVI веке, ганзейцы утратили свои привилегии в 1556 году. Именно против Антверпена в 1556—1568 гг. была направлена лондонская биржа. Именно против испанцев и португальцев на самом деле создавались акционерные компании. Именно против Голландии был издан 1651 году Навигационный акт, а против Франции будет проводиться в XVII веке колониальная политика.

Тот же Аббе ле Бланк в 1749 году иронизировал: «Англичане рассматривают свои притязания как право, права же своих соседей — как узурпацию». Оказывается, что все

великие технические новации XVI —XVII веков Англия всего лишь заимствовала.

Это касается доменных печей и различного оборудования для подземных горных работ: создания штолен, вентиляционных систем, насосов для водоотлива, подъемных машин. Всей перечисленной технике Англию обучили нанятые для этой цели горняки, ремесленники и рабочие из самых передовых стран: Германии, Нидерландов, а также из Италии (стекольная промышленность) и Франции (тканье шерсти и шелка), они принесли в нее технологии и навыки, необходимые для устройства ряда отраслей промышленности, новых для Англии: бумажных и пороховых мельниц, зеркальных фабрик, стекольных заводов, литейных заводов для отливки пушек, фабрик квасцов и купороса, рафинадно-сахарных заводов, производства селитры и так далее.

Однако, внедрив эти новшества у себя, Англия придала им неведомый до того размах.

Капиталовложения исчислялись многими тысячами фунтов, в то время, как годовая заработная плата рабочего была порядка пяти фунтов. Все это было действительно новым и говорило о масштабах подъема, который будоражил английскую промышленность. Бродель отмечает, что наиболее характерной самобытной чертой английской промышленности того времени было использование каменного угля. Это не было сознательным выбором.

К середине XVI века лес стоил очень дорого, потому что сделался редок в Великобритании, нехватка и дороги-визна древесины диктовали обращение к каменному углю.

Гечение рек в Англии было слишком медленным, воду приходилось отводить по длинным каналам, чтобы заставить ее изливаться на водяные колеса. Это также было слишком дорого.

Историк Джон Ю.Неф считает эту дороговизну главным побудительным фактором для исследований, связанных с паром. Опираясь на ньюкаслский бассейн и на многочисленные местные залежи, Англия вступила на путь очень широкого потребления каменного угля. Шахты теперь углублялись в землю до сорока-ста метров.

Произодство с 35 тыс. тонн в 1560 году было доведено до 200 тыс. тонн к началу XVII века. Рельсовые вагоны доставляли уголь от копей до пунктов погрузки. Все более и более многочисленные специализированные корабли развозили его по всей Англии и даже в конце XVII столетия вывозили в Европу.

Уголь постепенно становился национальным богатством.

Каменный уголь внедрился в производство стекла, в пивоварение, в кирпичное производство, в производство квасцов, на рафинадные сахарные заводы и в соляную промышленность, основанную на выпаривании морской воды.

Рождалась мануфактура с ее просторными мастерскими и одуряющим шумом, который иной раз не прерывался ни днем, ни ночью, с ее массами работников, которые в мире, привыкшем к ремеслу, поражали своим числом и своим нередким отсутствием квалификации.

Один из управляющих «квасцовых домов», учрежденных Яковом I на побережье Йоркшира (каждый из них постоянно использовал шесть десятков рабочих), объяснил в 1619 году, что изготовление квасцов — задача для безумца, которая «не может быть выполнена ни одним человеком, ни несколькими, но множеством людей самой низкой категории, которые в свой труд не вкладывают ни усердия, ни честности».

Промышленную революцию предопределил также интенсивный рост внутреннего рынка в силу двух дополнявших друг друга причин. Во-первых, это был очень сильный демографический подъем, который оценивался в 60% на протяжении XVI века; во-вторых, это было значительное увеличение доходов от сельского хозяйства, которое многих крестьян превратило в потребителей промышленных изделий.

Встретившись лицом к лицу со спросом растущего населения и вдобавок с ростом городов, которые увеличивались на глазах, сельское хозяйство наращивало свою продукцию разными путями: распашкой целины, огораживанием за счет общинных земель или лугов, специализацией земледелия, однако, без вмешательства революционных приемов, предназначенных для увеличения плодородия почвы и ее производительности .

Они начнутся практически только после 1640 года и вплоть до 1690 года будут идти крохотными шажками. В силу этого сельскохозяйственное производство испытывало определенное отставание от демографического броска, как то доказывает подъем сельскохозяйственных цен, в целом более сильный, нежели подъем цен на промышленные изделия.'

Это было время, наиболее благоприятное для английской деревни. Бродель не без иронии называет его Великой перестройкой: дома крестьян перестраивались, расширялись, улучшались, окна стали стеклить, очаги приспосабливались для использования каменного угля.

Посмертные описи имущества отмечают новое обилие мебели, белья, драпировок, оловянной посуды. Такой внутренний спрос определенно стимулировал промышленность, торговлю и импорт.

В то же время оставалось несколько секторов экономики, которые откровенно тащились в хвосте. Первой в этом списке следует назвать металлургию. Новая доменная печь немецкого образца, крупный потребитель топлива, не только не упразднила все печи старого образца, иные из которых действовали еще около 1650 года, но и продолжала использовать древесный уголь.

Только в 1709 году появится первая домна, работающая на коксе, и она останется единственной в течение четырех десятков лет. То была аномалия, объяснить которую можно только тем, что различные издержки производства отдавали преимущество древесному углю. Долгое время английская металлургическая продукция оставалась средней как количественно, так и качественно, уступая после принятия кокса металлургической продукции России, Швеции, Франции.

Также отставала и суконная промышленность. Производство сукна было почти неизменным с 1560 года вплоть до конца XVII века. Будучи в значительной мере деревенской мануфактурой, суконная промышленность все более и,более широко охватывалась системой надомничества. В то же время именно эта промышленность давала 90% английского экспорта в XVI веке, 75% к 1660 году и к концу века около половины экспорта.

После сороковых годов XVII века в Англии наступил некоторый экономический застой. Англия не отступала, но п не прогрессировала более.

Население перестало расти, сельское хозяйство производило больше и лучше, оно вкладывало средства ради будущего, но доходы его снизились одновременно с ценами. Промышленность работала, но больше не вводила новшеств, но меньшей мере до 80-х годов.

Здесь можно было бы подчеркнуть недостаточные еще масштабы национального рынка Англии, ее плохое или сравнительно плохое положение в европейской экономике, где преобладание соседней Голландии было безраздельным. Однако, по утверждению Джона Ю.Нефа, промышленный подъем там все же не исчез.

Отступления как такового не было. Некоторые историки даже утверждают, что этот кризис, возможно, как и все периоды замедления демографического роста, был благоприятен для определенного подъема дохода на душу населения и для преобразования сельского хозяйства.

Можно сказать, что английская промышленная революция, которая утвердится в XVIII веке, началась уже в XVI веке, что она продвигалась вперед постепенно.

АНГЛИЯ НАКАНУНЕ ПРОМЫШЛЕННОГО ПЕРЕВОРОТА

СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО

Фернан Бродель предостерегает нас от того, чтобы отождествлять сельскохозяйственную революцию главным образом с механизацией, потому что промышленная и машинная техника играли в сельской жизни довольно незначительную роль вплоть до середины XIX века.

Сеялка лишь изредка будет применяться в передовом восточном Норфолке (например, в Тауне или Коуке), в других местностях она появится лишь с XIX века.

Конная молотилка, созданная в Шотландии около 1780 года, за которой с запозданием последовала паровая, определенно не получила быстрого распространения. Точно гак же треугольный плуг, так называемый плуг Розерхэ-ма, позволявший вспашку на двух лошадях при одном человеке (вместо прямоугольного плуга с его шестью или восемью быками, погонщиком и пахарем), запатентованный в 1731 году, почти не применялся до 1870 года.

Было также подсчитано, что новые культуры, включая турнепс, распростанялись со скоростью, не превышавшей

1 милю в год от места своего появления. Вплоть до 1830 года цеп, серп и коса оставались обычными орудиями на английских фермах.

Так что бесспорные успехи английского земледелия до промышленной революции вытекали не столько из применения машин или чудесных культур, сколько из новых форм использования почв повторных вспашек, ротации культур, которые нацелены были одновременно и на устранение паров и на улучшение животноводства, полезного источника удобрений и, стало быть, средства избежать истощения почв.

Успехи вытекали также из внимания к селекции семян и пород овец и крупного рогатого скота, из специализированной агрокультуры, увеличивавшей производительность. Все это в конечном итоге приведет к так называемому высокому сельскому хозяйству (high farming).

Один из поздних наблюдателей отмечает: «Это — искусство крайне трудное, которое имеет в качестве прочной -основы лишь долгую цепь наблюдений. Земли, огороженные и сильно разрыхленные частыми вспашками, удобряемые обильным навозом хорошего качества и попеременно засеваемые растениями, истощающими и восстанавливающими плодородие, без паров... со сменой зерновых растений со стержневыми корнями, которые истощают почву, извлекая свои вешества с большой глубины и ничего не возвращая земле, травянистыми растениями со стелющимися корнями, улучшающими почву и черпающими свою субстанцию из поверхностных слоев».

Трансформация наступила после 1650 года, в период, когда прекратилось демографическое давление, когда численность людей более не возрастала или едва возрастала (может быть, вследствие сознательной политики повышения брачного возраста).

Какова бы ни была тому причина, демографическое давление ослабло. Производство и производительность повысились именно в тот момент, когда сократился спрос, а цены на зерно пошли вниз.

Английский историк Э.Л.Джонс объясняет этот парадокс следующим образом: спрос на зерновые оставался более или менее стабильным, но с подъемом городов и громадным ростом Лондона увеличился спрос на мясо. Животноводство сделалось более доходным, нежели возделывание зерновых. Первое стремилось принять эстафету у второго.

Отсюда возросшее обращение к уже известным кормовым растениям: клеверу, турнепсу и к новому методу ротации культур. Парадокс возник из-за того, что весьма большое увеличение поголовья скота, к которому стремились и которого добились, давало возросшее количество удобрений, тем самым увеличивало урожайность зерновых, пшеницы и ячменя, включенных в севооборот.

Так сформировалось то, что Джонс называет «достойным кругом» (в противоположность кругу порочному), в соответствии с которым низкая цена зерновых толкала фермеров на перенос их усилий на животноводство, которое закрепляло успех кормовых культур и которое одновременно влекло за собой быстрое увеличение поголовья скота, особенно овец, и быстрый подъем урожайности зерновых.

Производство зерна в Англии будет нарастать почти само собой так, что превзойдет национальные потребности. Отсюда снижение спроса на зерновые и возраставший вплоть до 1760 года экспорт.

Вместе с тем Фернан Бродель отмечает и другой результат, который дало высокое сельское хозяйство. Кормовые культуры требовали легких и песчаных почв, которые сделались самыми богатыми землями Англии. Стали возделы-вать~даже почвы, известные как неплодородные, всегда оставлявшиеся для овец.

Напротив, тяжелые и глинистые почвы, плохо приспосабливаемые под кормовые культуры, до того времени бывшие лучшими для зерновых, оказывались обречены низкими ценами, которые определялись высокой урожайностью зерна с конкурировавших с ними почв.

Районы, на которых неблагоприятно сказалось торжество их соседей, стали делать ставку на животноводство, в частности на разведение тягловых животных или, если им повезло находились по соседству с Лондоном, на производство молочных животных.

Восстановление равновесия происходило и в направлении ремесленных промыслов. Именно поэтому, начиная с 1650 года, вырастает оживленная деревенская промышленность в старых, но все еще эффективных рамках системы надомного труда.

В конце XVII и начале XVIII века кружевной промысел развился в восточном Девоне и еще больше в графствах Бедфорд, Бекингем и Нортгемптон.

Гвоздильное производство нашло себе почву в Бирмингемской деревне, изготовление бумаги — в горах Мендип-хиллз, где в 1712 году работало больше двухсот фабрик, зачастую устроенных в прежних зерновых мельницах. Чу-

лочно-вязальное производство развивалось в графствах Лестер, Дерби и Ноттингем.

Итак, как утверждает Фернан Бродель, в Англии кризис XVII века соответствовал обретению зрелости деревнями, довольно медленному и неравномерному, но вдвойне благоприятному для будущей промышленной революции: оно благоприятствовало утверждению высокопродуктивного сельского хозяйства, которое будет способно, отказавшись от экспорта, выдержать после пятидесятых годов XVIII века мощный демографический напор. Оно умножило в бедных районах мелких предпринимателей и пролетариат, более или менее привычный к ремесленным задачам, «податливую и обученную» рабочую силу, готовую откликнуться на призыв крупной городской промышлености, когда та появится в конце XVIII века.

Революция английского сельского хозяйства мыслима лишь в рамках достаточно крупного хозяйства. Тогда большое имение составляло приблизительно 80 гектаров.

Для возникновения такого типа хозяйства потребовалось, чтобы разрушился стойкий сеньориальный порядок, чтобы трансформировались архаичные отношения держателя и сеньора.

Когда английская промышленная революция двинулась в свой путь, это было уже давно законченным делом. Крупный собственник сделался рантье, который видел в своей :к'мле орудие социального престижа, но также и орудие производства, которое он с выгодой доверил эффективно хозяйствующим арендаторам.

Процветающее имение, сданное в аренду за хорошую цену, вдобавок было для его собственника гарантией легкого получения кредита в случае надобности для других капиталовложений. Часто бывало, что земельные собственники оказывались также предпринимателями в промышленности и в горном деле.

Что же касается арендатора, то он мог безбоязненно инвестировать и вести свое хозяйство в соответствии с правилами рынка и капиталистического хозяйствования.

Происходило возвышение фермера, настоящего предпринимателя. «Хоть они и держатся за ручки плуга, однако в том, что касается их фермы и их жилья, они равны городской буржуазии», — говорили в то время.

В 1745 году один француз описывал фермера как крестьянина, который «пользуется обилием всех жизненных удобств». Его слуга «пьет свой чай, прежде чем отправиться к плугу». И вот «зимой все деревенские жители облачаются в редингот», а его жена и дочь столь кокетливо разукрашены, что их можно было бы принять «и за одну из наших романных пастушек».

Земельная аристократия (две или три семьи на каждые из десяти тысяч приходов Англии) владела в целом третью земель округа, разделенной на крупные хозяйства, которые держат арендаторы.

_ Мелкие независимые собственники (йомены) владеют другой третью. Крестьяне располагают небольшими клочками земли и имеют право на общинные земли. Это составляет последнюю треть обрабатываемых площадей.

Мелкий собственник, можно сказать, был обречен либо на то, чтобы увеличивать свои владения и выжить, либо на то, чтобы их утратить и сделаться наемным работником.

Таким путем крупная земельная собственность мало-по-малу переходила в руки земельного дворянства, крупного йомена и фермера.

Во Франции, наоборот, феодальный порядок рухнул разом в ночь на 4 августа 1789 года, когда Национальное собрание отменило все феодальные права и привилегии. Тогда во Франции капиталистическая концентрация собственности только намечалась, земля была бесповоротно раздроблена между крестьянами и буржуа.

Французский историк Морис Рюбишон, восторгавшийся английским сельским порядком, метал громы и молнии против этой Франции, которая «уже была до революции разрезана на 25 млн. парцелл».

Английские деревни очень рано оказались связаны с национальным рынком острова. Охваченные его сетью, они вплоть до начала XIX века с успехом кормили города и промышленные поселки.

Они образовывали главную часть внутреннего рынка, бывшего первым и естественным местом сбыта для пришедшей в движение английской промышленности.

Агрокультура была по преимуществу клиентом железоделательной промышленности. Сельские орудия, подковы, лемехи плугов, косы, серпы, молотилки, бороны представляли в общей сложности значительное количество железа. В 1780 году эти потребности можно оценить для Англии в 200 — 300 тыс. тонн ежегодно.

ПРИРОСТ НАСЕЛЕНИЯ

Большую роль в английской промышленной революции Фернан Бродель в своей монографии «Время мира» отводит демографическому подъему. Он отмечает, что в XVIII столетии население в Англии увеличивалось, как увеличивалось оно по всей Европе и по всему миру со значительным ускорением после 1760 года.

Коэффициент смертности постепенно снижался. После 1750 года Англия довольно быстро наполнилась людьми. И не знала, что с ними делать.

Были они тогда помехой или движущей силой?

Вне всякого сомнения люди были тем самым необходимым человеческим измерением в промышленной революции, без которого последняя не была бы возможной.

Однако демографическое движение определяло движение промышленности или наоборот?

Скудные документы того времени не позволяют нам точно ответить на этот вопрос. Демографическая история Англии устанавливается по неполным документам записи гражданского состояния.

Филлис Дин пишет: «Разумно предположить, что без подъема производства, начиная с 1740 года, сопровождавший его рост населения был бы блокирован повышением уровня смертности, которое явилось бы следствием движения жиз-пенного стандарта». Именно 1740 год явился моментом расхождения «между уровнем рождаемости и уровнем смертности». Тогда жизнь одержала верх. Следовательно, можно предположить, что демографическая революция следовала за промышленным развитием.

ПРОМЫШЛЕННОСТЬ

Маркс утверждал, что изобретения Вокансона, Аркрайта, Уатта и так далее «могли получить осуществление только благодаря тому, что эти изобретатели нашли значительное количество искусных механических рабочих, уже подготовленных мануфактурным периодом».

В том, что касается кадров обученных рабочих, Маркс, видимо, был прав. Однако вера Маркса в примат техники и изобретений, видимо, не имеет под собой достаточных оснований.

Историография последних лет располагаетсолидными аргументами для того, чтобы перестать видеть в технике первичный двигатель. Фернан Бродель называет технику условием, необходимым для промышленной революции, но, вне сомнения, только условием.

Изобретения вообще-то опережают способности промышленности, но в силу самого этого факта они часто падают в пустоту. Эффективное техническое применение запаздывает по сравнению с общим развитием экономической жизни. Оно должно дожидаться, чтобы включиться в нее, его следует добиваться и скорее дважды, чем единожды, четко и настойчиво.

В качестве примера Бродель приводит текстильное производство, где двумя великими операциями служат прядение и ткачество.

Ткацкий станок требовал в XVII веке для своего непрерывного питания продукции 7 — 8 прядильщиков. Вполне понятно,что технические новшества должны были быть направлены на операцию, потреблявшую больше всего рабочей силы.

Однако в 1730 году именно ткацкий станок был усовершенствован посредством челнока Кея. Это простейшее изобретение, которое ускоряло темп работы, распространится, однако, лишь после 1760 года, может быть, потому, что как раз в этот самый момент были введены три другие новшества, на сей раз ускорявшие прядение и очень распространившиеся.

Это: прядильная машина-дженни (около 1765 года), простые модели которой были доступны семейной прядильной мастерской, гидравлическая машина Аркрайта (около 1769 года), затем Кромптомова «мюль-машина», прозванная так потому, что соединила в себе характеристики обеих предыдущих машин.

С этого времени резко возрастает импорт хлопка-сырца с Антильских островов из Вест-Индии, а вскоре и из английских колоний в Америке, и удесятеряется выпуск пряжи. Несмотря на это, хромающее соотношение между скоростями изготовления пряжи и ткани удержится чуть ли не до сороковых годов XIX столетия.

Историк Поль Бэрош говорит: «В течение первых десятилетий промышленной революции техника гораздо более была фактором, определяемым экономикой, нежели фактором, определявшим экономику». Совершенно очевидно, новшества зависели от действия рынка, они лишь отвечали на настойчивый спрос потребителя.

Что до внутреннего английского рынка, то годовое потребление хлопка за период с 1737 по 1740 год составило в среднем 1700 тыс. фунтов, в 1741 — 1749 годах 2100 тыс. фунтов, в 1751 —1760 годах 2800 тыс. фунтов, в 1761 — 1770 годах 3 млн. фунтов.

По словам Бэроша, «речь идет тут о количествах, незначительных в сравнении с теми, какие Англия будет потреблять двадцать лет спустя». Как можно убедиться, инновация сильно зависела от уровня цен.

Народный рынок Англии с начала XVIII века был в состоянии поглотить огромное количество индийских хлопчатых тканей, потому что они были дешевы. Дефо в одном из своих памфлетов указывает, что именно горничные раньше своих хозяек стали носить эти импортные хлопчатые ткани. Однако английский рынок сузился, когда мода привела к росту цен на набивные ткани, хотя главным образом он был задушен авторитарно, когда английское правительство запретило ввоз индийских хлопковых тканей в Великобританию.

В таких условиях, возможно, не столько давление английского спроса, сколько конкуренция низких индийских цен подстегнула английское изобретательство и механизацию.

Фернан Бродель проводит тут же параллель с английской металлургией. Воздействие цены на новшество, по его мнению, было таким же, а может быть, и более сильным, чем воздействие спроса самого по себе.

Плавка на коксе, разработанная Абрахамом Дерби, применялась им в доменных печах Колбрукдейла с 1709 года. Однако никакой другой предприниматель не последовал за ним по этому пути до самой середины столетия. Еще даже в 1775 году около половины производства штыкового чугуна приходилось на домны, работовшие на древесном угле.

Бэрош связывает запоздалый успех этого технологического процесса с возросшим давлением спроса, но Чарльз Хайт растолковал обстоятельства запоздания с принятием плавки на коксе по-другому.

С 1720 по 1750 год было построено по меньшей мере 18 новых домен с использованием старого процесса — потому, что, с одной стороны, эти предприятия были весьма доходными (их высокая себестоимость была защищена высокими налогами на импортное шведское железо, а также отсутствием конкуренции между регионами, порожденным крайне высокими ценами на перевозку и процветавшим экспортом новых готовых металлургических продуктов). С другой стороны, издержки производства в результате применения кокса определенно возрастали (примерно на 2 фунта стерлингов на тонну).

Но обстоятельства резко переменились после 1750 года, причем без вмешательства какого бы то ни было технического новшества. За 25 лет было построено 27 домен на коксе и закрыто 25 старых доменных печей. Дело в том, что возросший спрос на черный металл очень сильно поднял цену древесного угля, которая составляла примерно половину стоимости штыка чугуна.

К 1760 году издержки производства при плавке на древесном угле более чем на 2 фунта на тонну превышали себестоимость в соперничающем процессе. Следовательно, не введение пара и машины Болтона и Уатта привело к принятию кокса в качестве доменного топлива. Игра была сделана до того, кокс бы выиграл партию, будь то с паром или без него.

Все это, однако, не умаляет роли пара в предстоящем расширении английской металлургии. С одной стороны, с введением в действие мощных дутьевых устройств он позволил значительно увеличить размеры доменных печей.

С другой же стороны, освободив металлургическую промышленность от обязательного соседства с водными потоками, он открыл для металлургии новые регионы, в особенности так называемую Черную Страну в Стаффордшире, области, богатой железной рудой и каменным углем, но бедной водными артериями с быстрым течением.

Металлургия, будучи решающей отраслью в долгосрочном плане, в XVIII веке не играла первых ролей. Дэвид Ланд, один из выдающихся историков современности, писал, что железоделательная промышленность пользовалась большим вниманием со стороны историков, чем она того заслуживала в генезисе промышленной революции.

Однако вернемся ненадолго к хлопку. Хлопковый бунт считается сценическим прологом английской промышленной революции. Хлопок в Европе перерабатывали начиная с XII века, однако, нить, импортированная с Леванта, оказывалась непрочной, поскольку была довольно тонкой. Она не употреблялась в чистом виде, а только в сочетании с льняной основой.

Как следствие в XVII веке торговцы стали вывозить в Европу уже не только сырье, но и полотна и набивные ткани Индии, чудесные, целиком хлопковые ткани, умеренной стоимости, зачастую с красивой цветной набивкой, которые, в противоположность европейским, выдерживали стирку.

Вскоре произошло настоящее завоевание Европы, средством которого были корабли индийских компаний и важной пособницей которого сделалась мода. Чтобы защитить свою текстильную промышленность, Англия в 1700 и 1720 годах запретила на своей национальной территории продажу индийского полотна, однако же последнее продолжало прибывать, в принципе для реэкспорта (который был разрешен), но поскольку контрабанда наслаждалась этим вволю, такие ткани были повсюду, радуя взор и угождая упрямой моде.

Хлопковая революция в Англии, а затем очень скоро и в Европе, в действительности была поначалу подражанием, потом реваншем, ликвидацией отставания от индийской промышленности и обгоном последней. Речь шла о том, чтобы делать так же хорошо и менее дорого.

Менее дорого — это было возможно только с помощью машины, которая одна была способна составить конкуренцию индийскому ремесленнику. Однако успех пришел не сразу, пришлось дожидаться машин Аркрайта и Кромптона (около 1775 — 1789 гг.), чтобы получить хлопковую нить, одновременно тонкую и прочную, наподобие индийской пряжи, и такую, чтобы ее можно было использовать для тканья целиком из хлопка.

Фернан Бродель отмечает, что именно с этого времени рынок индийских тканей будет встречать конкуренцию со стороны новой английской промышленности. У Англии была возможность завоевать английский рынок, а также рынок Европы, рынок африканского побережья, где черный невольник обменивался на штуки полотна, и огромный рынок колониальной Америки, не говоря уже о Турции, о Леванте и самой Индии. ,

Все эти внешние рынки, завоевывавшиеся один за другим, добавлявшиеся друг к другу и друг друга заменявшие по воле обстоятельств, объясняют фантастический рост производства. И хотя уровень прибыли, который поначалу измерялся сотнями и тысячами процентов дохода, впоследствии упал, мировые рынки были наводнены настолько, что это вполне компенсировало уменьшавшуюся норму прибыли. Первенство в промышленном взлете последней четверти

XVIII столетия Фернан Бродель отдает хлопку. Другие отрасли промышленности поднимались одновременно с ним и следовали его падению.

ТОРГОВЛЯ

Мы преднамеренно выделили для торговли отдельную главу, поскольку многие ученые современности, включая и Фернана Броделя, говорят о торговой революции XVIII века в Англии, о настоящем торговом взрыве.

На протяжении этого столетия индекс роста тех отраслей промышленности, что работали единственно на внутренний рынок, увеличился со 100 до 150. У тех же, что работали на экспорт, индекс вырос со 100 до 550.

Английский успех за пределами острова заключается в образовании весьма обширной торговой империи, то есть в открытии британской экономики в сторону самой крупной зоны обмена, какая только была в мире, от моря вокруг Антильских островов до Индии, Китая и африканских берегов.

В период, предшествовавший 1760 году и следующий после него, в то время как британская и мировая торговля, практически и та и другая, непрестанно росли, те обмены, что питали Англию, относительно уменьшились в направлении близлежащей Европы и увеличились на уровне заморских торговых операций.

Центр тяжести английской торговли проявлял тенденцию в некотором роде отдалиться от Европы, тогда как ее торговые операции с американскими колониями, а вскоре с США и с Индией нарастают.

По мнению одного из современников, стесненная ростом своих внутренних цен и стоимости своей рабочей силы, Англия больше не могла сдержать французскую и голландскую конкуренцию на близко расположенных рынках Европы.

То есть в Европе Англия переставала выигрывать, но она торжествовала в остальном мире. Она теснила своих соперников в Индии в 1757 году, в Канаде в 1762 году, а также на африканском побережье, но не всегда силой, потому что, скажем, Соединенные Штаты активно наращивали свои закупки в прежней метрополии.

Высокие внутренние цены в Англии, которые побуждали ее модифицировать свои средства производства (машины появлялись потому, что человек стоил слишком дорого), толкали ее также и на то, чтобы вывозить сырье (и даже готовые изделия, пригодные для прямой перепродажи в Европе) из стран с низкими ценами.

Но если дело обстояло таким образом, то не из-за той ли победы над расстоянием, которую одержала английская торговля, опираясь на первый флот мира? Фернан Бродель здесь подчеркивает, что в мире не было ни одной страны, включая и Голландию, где разделение труда в. сфере мореплавания продвинулось бы так далеко, как в Англии.

Сама по себе торговая революция не может объяснить промышленную, но ни один историк не будет отрицать влияния торговой экспансии на английскую экономику, которую она помогла поднять выше себя самой.

Однако в том, что касается английского экономического роста и промышленной революции, Фернан Бродель признает важность как внутренней, так и внешней английской торговли, хотя соотношения тут не совсем равны. Индекс экспортного производства на протяжении XVIII столетия вырос на 450%, в то время как индекс внутреннего производства — всего лишь на 52%.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА В АНГЛИИ XVIII В.


ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ

В 1670 году английский король Карл II подписал тайный договор, по которому Англия отказывалась от торгового соперничества с Францией и обязывалась отменить все меры, направленные на развитие отечественной промышленности.

Тем самым Карл II поддерживал претензии Людовика XIV на гегемонию в Европе. Причиной такого шага послужило то, что король лишился главного источника своего дохода — коронных земель, которые теперь находились у новых владельцев.

Тем не менее Карлу нужно было содержать блестящий двор. На расходы короля парламент выделил ежегодное содержание, так называемый Цивильный лист, который отнюдь не покрывал все возрастающих потребностей Карла II. Король громко возмущался унизительной зависимостью от парламента.

И вот, после подписания тайного договора 1670 года Карл II получил от версальского двора пенсию и обещание помочь военной силой в случае новой революционной войны. Иначе говоря, в этой сделке Карл II предложил Людовику ни много ни мало национальные интересы Англии. До этого король продал Людовику XIV Дюнкерк, важную опорную базу на континенте, завоеванную некогда Кромвелем.

Последней каплей стала «Декларация о веротерпимости», которая давала возможность католикам занимать высшие государственные посты. Не было никаких сомнений в том, что Карл принял декларацию, имея в виду прежде всего Якова, наследника престола, который являлся католиком.

Крупная лондонская буржуазия, прогрессивный Джентри и представители англиканской и пресвитерианской знати были возмущены внешнеполитическими интригами Карла II и его пренебрежением по отношению к парламенту. Именно в это время начала формироваться политическая оппозиция.

Внутри кавалерского парламента, не говоря уже о кофейнях, где собирались купцы и помещики, о домах знати, начали говорить о том, что власть короля необходимо ограничить.

В 1673 году оппозиция добилась принятия парламентом Акта о присяге, согласно которому, каждый государственный чиновник был обязан давать присягу по англиканскому обряду. Акт автоматически изгонял с государственных постов католиков; даже Якову, наследнику престола, который занимал пост лорда адмиралтейства, пришлось оставить его.

Главным требованием партии, которая постепенно организовывалась в течение 70-х годов, было ограничение королевской власти, лишение Якова наследственных прав и недопущение католиков на государственные посты.

Поэтому членов этой партии стали называть вигами

(вигами в годы гражданской войны называли в Шотландии противников католицизма, пресвитериан). Партию возглавили граф Шефтсбери, лорд Рассел и другие представители крупных аристократических семейств.

Однако примерно в то же время начала организовываться и партия тори. Во время той же гражданской войны тори называли ирландских партизан-католиков.

Эта аристократическая партия, организованная придворными кругами, по идее должна была стать противовесом партии вигов. Тори безоговорочно поддерживали короля и вообще придерживались взгляда, что по крайней мере исполнительные права монарха не должны быть ограничены. Некоторые члены партии фактически поддерживали абсолютную монархию.

Лев Кертман, автор книги «География, история и культура Англии» (Москва, «Высшая школа», 1979 г.) называет датой окончательного оформления обеих партий 1679 год, когда Карл II решился наконец распустить кавалерский парламент и назначил новые выборы. Виги в результате этих выборов получили большинство мест в парламенте.

В том же 1679 году вигские вожди, дабы оградить себя от репрессий, приняли так называемый Habeas Corpus Act. Согласно этому акту, задержанному в случае ареста власти были обязаны в 24 часа предъявить обвинение.

Несмотря на то, что под действие закона не попадали . ища, посаженные в тюрьму за долги, и то, что человек малоимущий практически не мог воспользоваться благами этого закона, так как любое обращение к высшим судебным инстанциям требовало больших денег, Habeas Corpus Act был весьма прогрессивным законом.

Итак, для Карла II стало понятным, что он может либо с мириться и править в качестве ограниченного монарха, либо ему следует разгромить оппозицию и попытаться захватить всю полноту власти.

До 1681 года Карл II колебался. Парламент 1679 года был почти сразу распущен. В 1680 и 1681 годах Карл созывал новые парламенты, однако, вигам удавалось неизменно оказываться в большинстве. Потому, распустив парламент 1681 года, Карл больше не собирал его вплоть до своей смерти. То есть оставшиеся четыре года действительно правил почти как абсолютный монарх.

Мно^.хМ вигам пришлось эмигрировать из Англии. На них обрушились репрессии, многие были казнены. Графу Шефтсбери удалось бежать в Голландию, где впоследствии и сосредоточилась главным образом вигская эмиграция. При дворе голландского штатгальтера Вильгельма Оранского вигами вынашивались планы замены династии Стюартов на другую династию, которая оказалась бы более сговорчивой и согласилась бы на ограниченную монархию.

Дочь Якова Стюарта, Мария, была женой Вильгельма Оранского и, в случае его воцарения на престоле, это родство могло бы придать элемент законности и преемственности планам приглашения Вильгельма на английский престол.

Вигам также импонировало и то, что Вильгельм был протестантом и деятельным противником французской гегемонии, а Франция с конца XVII века была главным врагом Англии.

В 1685 году, вскоре после того, как Яков II Стюарт вступил на престол, Habeas Corpus Act был отменен. Наступила полоса еще более жестокого политического террора, чем в последние годы царствования Карла II. Яков стремился восстановить католицизм, он назначал католиков на высокие посты и даже делал их епископами англиканской церкви. Было очевидно, что в стране наступает феодально-католическая реакция.

По большому счету, все надежды Якова II на успех зиждились на том, что господствующие классы боятся гражданской войны. Практически никакой социальной почвы под политикой Якова II не было, лишь ничтожно малая часть населения Англии была заинтересована в восстановлении феодальной монархии.

Монархические порядки были одинаково неприемлемыми как для буржуазии, так и для аристократии. Дело в том, что кавалеры теперь стали капиталистическими предпринимателями и были тесно связаны с рынком, с торговлей, с буржуазией. Английский лорд был связан с рынком, производя продукты на продажу, вкладывая капиталы в промышленность, закупая не только предметы роскоши для личного потребления, но и производимые в городе орудия, необходимые для сельского хозяйства.

Представители английского дворянства активно участвовали в торговых и нередко в промышленных предприятиях, обогащаясь путем ограбления колоний.

В то же время представители крупной буржуазии вступали в ряды знати, покупали землю, занимали места в парламенте, на гражданской службе, проникали в армию и флот. Даниэль Дефо в начале XVIII века писал, что в Англии «торговля создает джентльменов».

Наконец буржуазно-дворянские верхи Англии поняли, что короля можно устранить и без войны. Толчком к решительным действиям явилось то, что у Якова II родился сын и теперь создавалась опасность, что династия может надолго закрепиться на престоле.

Практически все элементы в господствующих сословиях, включая даже враждовавшие между собой религиозные секты, сплотились в борьбе против короля. На это время даже торийские вожаки примирились с вигами. Вильгельму Оранскому и Марии было послано приглашение занять английский престол.

Осенью 1688 года небольшая армия Вильгельма высадилась в юго-западной Англии и двинулась по направлению к Лондону. На сторону Вильгельма тотчас перешел главнокомандующий королевской армии тори Джон Черчилль, Вильгельма поддержали буржуазно-дворянские круги. Яков II бежал во Францию. В январе 1689 года парламент избрал Вильгельма III королем Англии.

Итак, переворот 1688 года ознаменовал собой компромисс между Верхушкой буржуазии и земельной знатью. При сохранении внешних атрибутов монархии — короля, двора, палаты лордов и других институтов, возникших в эпоху феодализма, монархия теперь превратилась из феодальной в буржуазную. Управление страной теперь должно было постись в интересах как буржуазии, так и дворянства, хотя должности, министерские портфели и титулы остались у аристократии.

Принятый в 1689 году парламентом «Билль о правах» закрепил режим конституционной ограниченной монархии. И хотя парламент пока еше не получил полный контроль над исполнительной властью, законодательная власть была однозначно закреплена за парламентом.

Любой изданный им закон направлялся на подпись королю, и король уже не имел права отказаться поставить свою подпись. За парламентом оставалось исключительное право вводить налоги. Только парламент мог разрешить королю создать свою постоянную армию.

АНГЛИЙСКАЯ ПАРЛАМЕНТСКАЯ СИСТЕМА

В 1701 году парламент принял «Акт о престолонаследии и статут об устройстве королевства»: «Законы Англии являются прирожденными правами ее народа, и все короли и королевы, которые вступают на престол английского королевства, обязаны производить управление английским народом в соответствии с указанными выше законами. И все их подчиненные и министры должны нести службу, соблюдая те же законы».

Кроме того, что акт объявлял королевскую власть ограниченной законами, которые вправе издавать только парламент, этот документ также определил дальнейшую судьбу английской короны после смерти Вильгельма III. В этом случае она должна будет перейти к дочери Якова И, жене Вильгельма Анне, а после ее смерти к курфюрсту небольшого германского государства Ганновера.

Основание для такого решения давал брак курфюрста и внучки Якова I Стюарта.

По сути правление Анны являлось как бы междуцарствием. Тори это вполне устраивало, они готовы были принять Анну в качестве законного монарха и спокойно ожидать будущих событий. Однако, несмотря на то, что почти все политические деятели обеих сторон заявляли о том, что принимают закон о престолонаследии, они все-таки пытались перестраховать себя путем тайных переговоров со Стюартами.

Среди таких перестраховщиков оказались генерал Марлборо и финансист военной партии Гудолфин, занимавшие промежуточную позицию между вигами и тори.

Политики никак не могли решиться бесповоротно связать свою судьбу с какой-нибудь из сторон и потому нередко происходила массовая перебежка из одной партии в другую, имевшую, как казалось в тот момент, больше шансов на победу.

Когда Болинброку, лидеру тори, показалось, что насле-

дование престола ганноверской династией может погубить его партию, он начал готовиться к государственному перевороту. Прежде всего он постарался устранить умеренных тори от руководства партии и заменить их якобитами. Затем последовали аналогичные замены среди офицеров армии и флота, среди городских магистратов и среди правительственных чиновников.

Однако в самый разгар чистки государственного аппарата неожиданно умерла Анна. Это случилось 1 августа 1714 года.

Первые короли ганноверской династии Георг I (1714 — 1727) и Георг II (1727 — 1760) еще председательствовали на заседаниях правительства, однако, министры все чаще старались собраться в тайне от короля и именно на этих заседаниях принимали решения, которые потом лишь формально рассматривались в присутствии монарха.

При Георге II даже это с]юрмальное участие короля в работе правительства постепенно прекратилось. В известной мере этому способствовали и личные качества названных королей. Первые Георги больше заботились о делах своего Ганновера, чем о позиции королевской власти в Англии.

Таким образом, к середине XVIII века в Англии установилась оригинальная и эффективная система управления, которая к тому же как нельзя более соответствовала интересам господствующих классов.

Основными чертами английской конституции стали ограничение королевской власти, зависимость правительства от парламента, правовые гарантии, записанные в Habeas Corpus Act и ряде законов, принятых в начале XVIII века.

В то время, как теоретически власть принадлежала народу, на практике от избрания народных представителей были отстранены не только рабочие, ремесленники и крестьяне, но также и незначительная часть буржуазии и даже землевладельцы

Все дело было в денежном цензе для избирателей. В 1717 году он был резко повышен и с этих пор право участвовать в выборах представлялось лишь лицам, получавшим не менее 600 фунтов стерлингов годового дохода с недвижимости либо 200 фунтов стерлингов от торговых и финансовых операций. Таких лиц оказалось всего около 250 тыс. из почти пятимиллионного населения страны.

Парламент по большому счету также лишь формально оставался высшим органом государственной власти, так как реальную власть в стране удерживали политические дельцы, стоящие во главе обеих партий.

Партия вигов пользовалась наибольшим влиянием. Она находилась у власти почти непрерывно с конца XVII века до 1770 года. Власть вигов даже мало оспаривалась, и когда в конце XVIII столетия партии тори удалось победить, она уже сильно отличалась от тори времен царствования Анны как по своей политике, так и по своему социальному составу.

С 1714 по 1783 год тори-сквайры удалились в свои поместья, где занимались тем, что ворчали и притесняли мелких арендаторов, пытаясь возместить убытки от налогов на земельную собственность, шедших на поддержку военной политики вигов.

Несмотря на то, что некоторые тори попали в парламент как представители графств, они так и не сумели создать серьезной оппозиции своим противникам.

Самую прочную основу якобитство имело в Шотландии, особенно в горной части страны. А.Л.Мортон, автор «Истории Англии» (Москва, Издательство иностранной литературы, 1950 г.), подчеркивал, что в Шотландии якобитство имело глубокие социальные корни в борьбе родов за сохранение родовой организации и культуры против буржуазной и в известной степени английской культуры равнинной Шотландии.

В 1703 году шотландский парламент издал «Защитительный закон», который был направлен против наследования престола ганноверской династией. Виги поняли, что перед ними стоит перспектива полного разрыва с Шотландией и установления потенциально враждебного им режима.

Английский парламент не замедлил ответить в 1704 году «Законом об иностранцах», запрещающим всякий ввоз из Шотландии, пока Шотландия не признает право ганноверской династии на престол. Шотландские скотоводы таким образом лишались своего главного рынка сбыта.

Англичане подтянули к границе с Шотландией войска, со стороны шотландцев тоже были заметны серьезные волнения. Шла подготовка нерегулярных войск. Однако шотландские лорды и парламент утвердили акт об Унии.

В 1715 году при вступлении на престол Георга I в Шотландии таки вспыхнуло якобите кое восстание, однако, с самого начала оно было обречено на провал из-за колебаний руководства.

В течение последующих нескольких лет через горную часть Шотландии англичане проложили военные дороги. Казалось, теперь никакое восстание невозможно. Однако в 1745 году во время очередной англо-французской войны внук Якова II прибыл в Шотландию для осуществления диверсии. Ему удалось собрать среди горных жителей пятитысячную армию.

Армия прошла на юг вплоть до Дерби, не встретив никакого серьезного сопротивления. В Лондоне возникла серьезная паника, однако, армия шотландцев удалилась так же поспешно, как и пришла. Английские регулярные войска, посланные вслед, разбили шотландцев под Каллоденом, вблизи Инвернеса.

После поражения шотландской армии родовой системе в Шотландии была объявлена настоящая война. Вожди, при-

мимавшие участие в походе на Дерби, были заменены другими, и все одинаково были превращены в землевладельцев.

Родовые мировые суды, родовая одежда и даже волынка (отнесенная к орудиям войны) были запрещены, а новоявленные помещики начали сгонять с земли арендаторов небольших ферм. Сорок тысяч горных жителей были вынуждены эмигрировать в Америку. Еще большее их число отправилось в Глазго и в новые промышленные города.

Лев Кертман называет самой колоритной фигурой той :шохи вигского лидера Роберта Уолпола, который возглавлял правительство с 1721 по 1742 год.

Он был потомком мировых судей, полковников полиции, членов парламента. Уолпол являлся выходцем из типичной помещичьей семьи и, вероятно, так и умер бы престарелым деревенским джентльменом, если бы.с первых шагов своей политической карьеры не пошел на союз с воротилами Сити.

Мортог называет Уолпола финансовым гением, который был знаком с коммерческой конъюнктурой не хуже любого купца, при том, что Уолпол был хищным и совершенно лишенным каких бы то ни было принципов человеком. Он всего лишь воплотил в себе интересы и характер вигов.

Во времена Уолпола политика вигов была достаточно проста. Войны причиняли ущерб торговле и потому виги стремились избежать войн.

Они также пытались, насколько это было возможно, снизить налоги, которыми облагались купцы и промышленники и вместе с тем увеличить налоги на товары широкого потребления, а также на землю.

Однако земельный налог оставался довольно низким, так как верхушка партии вигов сама состояла из землевладельцев. Тем самым сельское хозяйство получало поддержку и охрану со стороны правительства. Земельный налог впоследствии был даже снижен благодаря тому, что Уолполу удавалось избежать войны.

В Англии наступило некое политическое равновесие среди классов, так как крупные землевладельцы, сквайры и буржуазия были удовлетворены.

Уолполу удалось стать одним из самых богатых людей Англии, он получал колоссальные взятки от поставщиков, искателей карьеры и колониальных дельцов. Он открыто сорил деньгами, устраивал роскошные балы и скупал произведения искусства. Ему не приходилось скрывать источники своего богатства.

Характерен следующий пример: во время премьеры пьесы Джона Гея «Опера нищих», когда скупщик краденого пел: «И министр великий считает честным себя, как и я», сам «великий министр» невозмутимо сидел в ложе.

Наконец актер произнес слова:

Коль бичуешь порок,

Будь умен себе впрок,

Не задень при дворе никого —

Взятки станешь бранить,

Каждый станет вопить,

Что ты метишь, наверно, в него.

И тут Уолпол громко потребовал повторения этой песенки. Зал поддержал его взрывами аплодисментов, и трудно было сказать, чего в них больше — благодарности к актерам или восхищения наглостью и успехом Уолпола.

Именно в это время начала оформляться система управления через кабинет министров. Ранее парламент довольствовался изданием законов, голосованием иногда за принятие, иногда против принятия бюджета и предоставлял фактическое руководство делами, исполнительную власть королю.

Теперь же правящая группа буржуазии отобрала у короля фактический контроль над управлением страной и передала его кабинету, который по существу являлся просто комитетом, состоящим из лидеров правящей партии, выражающих интересы этой группы в любое данное время.

Если партии имеют большинство в парламенте, то кабинет, номинально контролируемый парламентом, в действительности сам контролирует его.

Несмотря на то, что Уолпол никогда официально не получал звания премьер-министра, в действительности же он располагал большей частью полномочий премьра. Именно при нем, при Уолполе, Англия стала непосредственно управляться буржуазией, для которой кабинет министров оказался весьма подходящим орудием.

Действия буржуазии облегчались тем, что Георг I и Георг II были мелкими князьками, которых больше интересовал родной Ганновер, чем Англия. Они с трудом объяснялись на английском языке, были несведущи в английских делах и потому предоставляли Уолполу и вигам возможность управлять вместо себя. Разумеется, за мзду в виде какой-то части оборачивающихся через руки буржуазии денег.

В середине XVIII века, как мы уже говорили, число избирателей равнялось примерно 250 тыс., из них 160 тыс. находилось в графствах и около 90 тыс. избирателей в муниципальных городах.

Историк тори Л.Б.Намье утверждает, что «если взять всю Англию в целом, то, вероятно, окажется, что не больше, чем один из каждых 20 избирателей мог свободно пользоваться своими установленными законом правами на выборах в графствах».

Графства, самые крупные и свободные из избирательных округов «являются чистейшим образцом классового представительства и почти всегда избирают в парламент помещиков, об* .чно членов немногих фамилий графства».

Положение же в муниципальных городах было куда более удручающим.

Из 204 городов, избиравших членов парламента, только в 22 было свыше одной тысячи избирателей, в 33 было примерно от 500 до 1000 избирателей, многие из которых славились при этом своей продажностью. В остальных городах избирательным правом пользовались только корпорации, привилегированное меньшинство населения или же владельцы частной собственности.

Такие города назывались «гнилыми местечками». Помимо «гнилых местечек» были городки уже настолько маленькие, что они полностью контролировались каким-нибудь местным магнатом и назывались «карманными местечками».

Нередко при всеобщих выборах лишь в трех или четырех графствах велась избирательная борьба, так как выборы стоили весьма дорого. Каждый избирательный округ избирал двух депутатов, что облегчало возможность заключения всевозможных сделок между различными заинтересованными сторонами. Если подсчет голосов все же проводился, то тогда голос можно было купить либо получить путем обмана или запугивания.

В те времена начало считаться вполне нормальным и респектабельным, если джентльмен зарабатывает себе на хлеб голосованием в палате общин.

Сатирическая комедия Генри Филдинга, одного из крупнейших английских писателей XVIII века, под названием «Дон Кихот в Англии» построена на том, что избиратели некоего города пришли в ужас от того, что на предстоящих выборах ожидается лишь один кандидат, ведь, не имея конкурентов, он не станет давать взятки.

БОРЬБА ЗА КОЛОНИИ

Карьера Уолпола закончилась в 1742 году, когда группировки внутри партии вигов объединились для того, чтобы его вытеснить. Они были представителями агрессивной, воинственной части буржуазии, которая считала, что власть и возможность приобретения большого богатства зависят только от проведения политики открытой колониальной войны.

Уолполу пришлось уступить в 1739 году и объявить англо-испанскую войну, которая называлась в то время «войной из-за уха Дженкинса». Формальным поводом к этой войне послужили действия испанского капитана, отрезавшего ухо английскому моряку Дженкинсу.

Война вскоре превратилась в общеевропейский конфликт из-за австрийского наследства. Она завершила период Уолпола и положила начало периоду Питта.

Основной план британской большой стратегии заключался в следующем: прежде всего надлежало купить европейского союзника. Во время войны из-за австрийского наследства (1740 - 1748 гг.) это была Австрия, во время Семилетней войны (1756—1763 гг.) это была Пруссия. Все они годились в качестве противовеса главному врагу в Европе — Франции.

Таким образом, силы Франции удалось отвлечь, и Британия, используя свой флот, смогла заняться более выгодной для нее войной за французские колониальные владения.

А.Л.Мортон предлагает рассматривать войну за австрийское наследство и Семилетнюю войну, номинально отдаленные друг от друга периодом мира, длившимся 8 лет, как одно целое, поскольку война в колониях продолжалась беспрерывно.

Французские и британские владения были расположены рядом друг с другом в трех главных районах европейской экспансии, не считая Южной Америки, остававшейся испанским владением. Это были Индия, Северная Америка и Вест-Индия.

Основная борьба велась главным образом за захват Индии и Северной Америки, поскольку острова Вест-Нидии, принадлежавшие соперничающим странам, были расположены на некотором расстоянии друг от друга, и было трудно вести войну, перенося военные действия с одного острова на другой. Морское же преимущество дало возможность британцам захватить многие изолированные французские владения практически без сопротивления.

К 1740 году Ост-Индская компания, которая беспрерывно укреплялась на протяжении целого столетия, располагала капитале* , в 3 млн. фунтов стерлингов, с которых акционеры получали 7% дивидендов.

Однако это представляло собой лишь незначительную часть барышей, получаемых из Индии.

В то время как служащие компании получали номинальное жалование, их основные доходы проистекали из самостоятельной торговли.

Ост-Индская компания имела право на монопольную торговлю между Индией и Британией. Торговля же внутри Индии была целиком отдана в руки служащих. Современники говорили, что человек из плоти и крови не может устоять перед соблазнами, таящимися для авантюристов в той части земного шара.

Даже директора компании в конце концов начали сетовать па «плачевное состояние наших дел, вызванное продажностью и хищностыо наших служащих и всеобщей испорченностью нравов колонизаторов. Мы должны также заявить, что, по нашему мнению, несметные состояния, приобретенные путем торговли внутри страны, были нажиты при помощи неслыханной нигде жесточайшей тирании и угнетения».

В конце XVII века, когда французы прибыли в Индию, Ост-Индская компания сумела уже прочно там обосноваться. Французам ничего не оставалось, как обеспечивать свое положение лишь с помощью вооруженной силы.

На Маврикии они создали морскую базу и вооружили небольшую армию, состоявшую из туземных войск, обучеп-пых по европейскому образцу. Вскоре появилась и английская частная армия.

В XV11I веке Индия переживала далеко не лучшие свои времена. Империя Моголов рушилась, н местные чиновники объявляли себя независимыми правителями.

Огромное превосходство оружия, которым располагали частные армии французов и англичан, давало последним возможность вмешаться в местную борьбу туземных правителей и легко добиться успеха. Англичане п французы ставили своих марионеточных правителей, находящихся всецело под их контролем.

В 1746 году возникла открытая война за Мадрас, который французам удалось захватить, а затем пришлось его вернуть по мирному договору, заключенному по окончании войны за австрийское наследство в 1748 году.

В следующем году англичане и французы вмешались в войну на Карнатике, помогая разным враждующим сторонам. Фактическими правителями этой провинции остались англичане. После победы Клайва под Аркотом и Кута под Андивашем в 1760 году был захвачен Пондишери.

В 1757 году проходило завоевание Бенгалии, самым ярким событием которого была битва при Пласси. В 1763 году был подписан Парижский мир, ознаменовавший завершение военных действий.

Ост-Иидская компания по этому договору оставалась полновластным хозяином большой части страны. Французам досталось лишь несколько торговых пунктов, которые им даже запретили укреплять.

Теперь никто не стоял между англичанами и богатствами Индии. Только в форме взяток и только с одной Бенгалии компания и ее служащие получили с 1757 по 1766 год более 6 млн. фунтов стерлингов. Благодаря монополии на торговлю такими ходовыми товарами, как соль, опиум и табак, наживались огромные состояния.

В 1769 и 1770 годах англичане резко взвинтили цены на рис, следствием чего был жестокий голод. Ас 1767 года компания начала ежегодно выплачивать казначейству 400 тыс. фунтов стерлингов. Однако правительство понимало, что с Ост-Индской компании можно поиметь и больше.

Следующий шаг — обеспечение для себя контроля над Индией — правительство сделало, издав в 1773 году «Регламентирующий акт». Формально акт был направлен на прекращение гнета компании, хотя в действительности он был призван помочь организовать более систематическую эксплуатацию Индии, барыши от которой стали слишком большими, вследствие чего стало нежелательно, чтобы они продолжали попадать в частные руки.

С этого времени Индия постепенно перестает быть поставщиком разных ценных товаров, которые Британия не могла производить, и становится важным рынком сбыта для британских промышленных товаров.

Успех в войне за Америку был вначале на стороне французов. Они имели две главные колонии —

Канаду на севере, вдоль реки Святого Лаврентия и Луизиану в устье Миссисипи.

Британские колонии располгалаись от Мэна до Флориды по берегу Атлантического океана, причем Аппалачские горы являлись барьером между этими колониями и внутренней частью страны.

Французы продвинулись вверх по реке Огайо и вниз, через великие озера, пытаясь взять в клещи местность, расположенную позади английских колоний, мешая таким образом дальнейшему продвижению противника в западном направлении. Большую роль в этой операции сыграл Форт Дьюкен (?), расположенный на западном краю единственного доступного пути через горы.

Несмотря на то, что количество французов в Канаде не превышало 150 тыс. жителей, а в английских колониях проживало около 2 млн. человек, французы обладали централизованной военной организацией, что, в частности, позволило им отбить в 1755 году форт Дьюкен. Правда, позднее французам не удалось подбросить подкрепление в Канаду в результате британской морской блокады, а сами британцы доставили туда большую армию для вторжения. В 1759 году британцами был взят форт Дьюкен, Квебек был взят в 1760 году, также была завоевана огромная незаселенная область между Аппалачскими горами и Миссисипи.

Итак, в 1763 году, когда был подписан Парижский мир, Англия владела индийскими колониями, Канадой, Сенегалом и некоторыми французскими островами в Вест-Индии.

СОЦИАЛЬНЫЙ РЕЗОНАНС ПРОМЫШЛЕННОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Увы, промышленный переворот не сделал мануфактурных рабочих привилегированной частью общества. В 1795 году квартер пшеницы стоил 75 шиллингов, а заработок рабочего равнялся примерно 8 шиллингам в педелю.

Просуществовать на этот заработок без наличия какого-либо побочного источника, очевидно, было невозможно. Это не замедлило выплеснуться в хлебные бунты, которые прошли почти во всех графствах Англии.

А.Л.Мортон в своей «Истории Англии» подчеркивает, что движение носило необычайно организованный характер. Грабежей почти не было, чаще всего захватывались склады продуктов, и продукты продавались по пониженным ценам. По существу Мортон определяет эти восстания как плебейский способ установления цен, которые на]юд считал справедливыми.

Перед властями теперь было два пути: или возродить устаревшее законодательство XVI века и установить расценки, беря за основу прожиточный минимум, или выдавать материальную помощь из сумм, собираемых путем самообложения. 6 мая 1795 года в Спипхамленде состоялось знаменитое собрание беркширских членов магистрата. Решение, принятое на собрании, было следующим: «Каждый бедный и трудолюбивый человек» должен иметь 3 шиллинга для содержания самого себяи 1 шиллинг 6 пенсов на каждого члена семьи.

«Деньги эти должны обеспечиваться либо его личным заработком и заработком членов его семьи, либо он должен получать вспомоществование из средств, поступающих благодаря взиманию налога в пользу бедных», при условии, если каравай хлеба стоил 1 шиллинг. Если же цена на хлеб возрастала, вспомоществование рабочему должно было увеличиваться.

На протяжении XVIII века закон о бедных базировался на принципе, что вспомоществование должно выдаваться только в приходе, где нуждающиеся родился, и нигде более. Теперь всех неимущих рассматривали как потенциальных нищих и, как правило, высылали в то место, где они родились.

Таким образом, спинхамлендская система делала нищих обузой для налогоплательщиков, но в то же время делала их существование выгодным для класса нанимателей. А.Л.Мортон приводит в своей книге случай в Мэйд-стонс, описанный в «Отчете о работных домах Великобритании» 1732 года.

Сначала в отчете сообщается о том, что большое количество бедных все еще содержится вне работных домов, но несмотря на это налог уже упал приблизительно с 1000 фунтов стерлингов до 530 фунтов стерлингов.

Далее в нем говорится: «Преимущество работных домов состоит не только в том, что на содержание бедных расходуется мепее половины сумм, еженедельно затрачивавшихся на них ранее, оно состоит также и в том, что очень мн'то лентяев, не желая подвергаться ограничениям и трудиться в работных домах, предпочитает сбросить маску и своим трудом зарабатывать себе на существование. Очень характерно, что здесь, в Мэйдстоне, когда строительство работного дома закончилось и было объявлено, что все, приходящие за получением еженедельного пособия, будут направляться туда, немного более половины числящихся в списках бедных пришло к надзирателям за получением своего вспомоществования. Если бы все бедные нашего города были обязаны жить в работном доме, я полагаю, что мы вполне смогли бы содержать их на 350 фунтов стерлингов в год».

Работные дома начали создаваться около 1720 года, и большинство их обитателей, особенно детей, обучали прядению, ткачеству или какому-нибудь иному ремеслу.

Затем этих подмастерьев тысячами отправляли на фабрики Ланкашира, где по причине своей беззащитности они представляли собой идеальный человеческий материал для владельцев хлопчатобумажных фабрик.

Позже работные дома стали называть «Бастилиями для рабочих». Наниматели старались снижать заработную плату, зная, что она будет восполнена из средств, получаемых из самообложения.

гГаким образом, снннхамлендский акт, если даже предположить, что беркширские члены магистрата были преисполнены самых благих намерений, привел к массовому обнищанию. Во многих районах все рабочее население было доведено практически до нищенства. Приходские власти гоняли людей с фермы на ферму до тех пор, пока им не удавалось где-нибудь найти очень низко оплачиваемую работу.

A.JI.Мортон свидетельствует, что в некоторых приходах труд низко оплачиваемых рабочих продавался с аукциона. Эта система, по мнению английского историка, явилась бесспорно прибыльной для крупных работодателей. Им представлялась возможность заставить частично оплачивать свои расходы по заработной плате тех налогоплательщиков, которые либо совсем пе пользовались наемным трудом, либо пользовались им очень ограничено.

Заработная плата на некоторых фабриках была столь низка, что рабочему приходилось посылать на работу своих, еще совсем маленьких детей.

Развитие машин постепенно привело к повальной мужской безработице, так как при усовершенствованных механизмах мужской труд стал почти не нужен.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ КРИЗИС 60—80-Х годов XVIII СТОЛЕТИЯ

В 1760 году на английский престол вступил Георг III. В отличие от своих предшественников, этот властолюбивый человек не был намерен довольствоваться скромной ролью короля, лишенного реальной власти.

Георг III с тревогой следил за возникновением внутри партии вигов группировки «новых вигов», которая требовала расширения избирательного права в пользу промышленной буржуазии.

Король понял, что ему следует укреплять партию тори, или навсегда расстаться с мечтами о реальной власти. Георг III окружи л себя преданными людьми, которых современники называли «друзьями короля», щедро награждал их доходными постами, пенсиями и титулами, в результате чего смог переманить многих парламентариев в торийскую партию.

С 1762 по 1763 год страной правил тори Дж.Быот. По многим городам Англии прокатились митинги протеста против чрезмерной власти, сосредоточенной в руках короля и Бьюта. При помощи группировки Питта в 1762 году была организована газета «Северная Британия», специализировавшаяся в основном на нападках на правительство.

От имени вигов против политики Быота на страницах .ной газеты впервые выступил человек, которому вскоре суждено было войти в историю в качестве одного из виднейших начальников радикализма, Джон Уилкс.

Уилкс был сыном богатого лондонского купца. В 50-х годах он был избран в парламент и примкнул к питтовской группировке вигов.

В апреле 1763 года Уилкс решился опубликовать статью непосредственно против Георга III, прямо обвинив его в нарушении конституции и прав парламента. Уилкс был арестован, хотя вскоре освобожден судом как неприкосновенный член парламента.

Тут лее он был исключен из состава палаты общин, и Уилксу пришлось бежать во Францию. Поневоле он превратился в вождя нового политического течения, так как Питт и другие лидеры вигов отвернулись от него.

Уилкс возвратился в Англию в 1768 году. К этому времени е> у удалость связаться с вождями освободительного движения в Америке, и радикал увеличивает свою популярность выступлениями в защиту колоний. В том же 1768 году Уилкс выставил свою кандидатуру в парламент и был избран значительным большинством.

Палата общин снова подставила ножку Уилксу, объявив выборы незаконными. Правительство снова распорядилось арестовать Уилкса.

Как свидетельствует Лев Кертман в своей «Географии, истории и культуре Англии», избиратели графства Милдсекс в знак протеста против произвола властей вторично, а затем и в третий раз отдали свои голоса Уилксу, сидевшему в тюрьме.

10 мая 1768 года была предпринята попытка освободить Уилкса из тюрьмы. В ожесточенной схватке с правительственными войсками погибли 6 человек.

Вслед за этими событиями в Лондоне и в провинциальной Англии начались изрядные волнения. В 1769 году было создано «Общество сторонников Билля о правах» во главе с Уилксом и Горном Туком. Финансовые воротилы Сити избрали Уилкса олдерментом (городским советником).

Бывший секретарь Питта Филипп Френсис в начале 1769 года начал печатать в одной из английских газет так называемые «Письма Юниуса». Письма эти содержали скандальные разоблачения преступлений, беспринципности и бездарности министров.

До 1772 года «Письма Юниуса» будоражили английское общественное мнение. Свой скандальный цикл Френсис завершил открытым письмом Георгу III, в котором высмеивал J короля в весьма непочтительных выражениях. |

В марте 1770 года не без помощи Георга III к власти J приходит один из «королевских друзей», лорд Норт, то-рийский лидер. Американские и английские демократические силы ощутили на себе шквал репрессий. В этой обстановке радикалам удалось довольно четко обозначить свою программу.

В 1774* году радикалы провели в палату общин более 10 депутатов, в том числе и Джона Уилкса. Одновременно Уилкс был избран лорд-мэром Лондона.

Радикал Джон Картрайт в 1776 году издал брошюру под названием «Сделайте выбор!». Лев Кертман подчеркивает, что вместо неопределенного лозунга расширения избирательного права здесь уже фигурирует требование всеобщего избирательного права, требование равного представительств^ от всех избирательных округов, ликвидации «гнилых местечек», ежегодного переизбрания палаты общин.

Виги очень скоро поняли, что им крайне невыгодно отмахиваться от новых требований буржуазии, приходилось считаться с ее настроениями, ибо давно некоторые деятели партии вигов склонны были поддерживать умеренную программу парламентских реформ.

Именно с этих позиций выступал видный вигский публицист и оратор Эдмунд Берг. Даже Уильям Питт, ставший к этому времени лордом Чатамом, в 1770 году внес в палате лордов предложение о реформе парламента.

Радикальным, правда, это предложение было назвать трудно, так как Питт предложил лишь удвоить представительства от графств и больших городов, тем самым снизив удельный вес депутатов, назначаемых хозяевами «гнилых местечек».

Так зарождался буржуазный либерализм, главной особенностью которого являлось стремление к либеральным и потому более искусным методам управления.

Лев Кертман отмечает, что война американских колоний за независимость способствовала развитию радикального движения в Англии, хотя в то же время создавала для него кое-какие трудности.

Шовинистический угар, связанный с войной, охватил немалую часть населения, причем «торийским патриотам» удалось повести за собой часть мелкой буржуазии и даже низов.

Дипломатия молодой американской республики искусно играла на давних противоречиях между Англией, с одной

( троны, и Францией и Испанией, с другой. Затруднения Англии явились для них поводом, чтобы взять реванш за многочисленные поражения в прошлом.

Франция, которая ранее оказывала Соединенным Штатам гайпую помощь деньгами и оружием, после победы американских армий иод Саратогой (18 октября 1777 г.), вступила в союз с США и объявила войну Англии. Через год к ней присоединилась и Испания, а в 1780 году Голландия.

В том же 1780 году Россия, противодействуя претензиям Англии на безраздельное господство на морях, провозгласила «северный вооруженный нейтралитет». Екатерина II объявила, что корабли нейтральных стран имеют право беспрепятствен по плавать на морях и входить в порты воюющих государств. Для защиты торговых кораблей в Северное море была направлена русская эскадра.

Получилось так, что Англия вела войну не только против американских колоний, но и против традиционных соперников па колониальном поприще, причем державы-соперницы были феодально-абсолютистскими.

Силы реакции тут же объявили американских революционеров и их сторонников изменниками и натравили на радикалов -взвинченную шовинистической пропагандой толпу. Дома радикалов и диссидентов в Бирмингеме и других местах были разграблены и сожжены с ведома и попустительства членов городского магистрата.

Вскоре партия вигов раскололась, причем большинство присоединилось к Питту и реакции.

В Шотландии радикализм был распространен гораздо больше, репрессии по отношению к нему начались раньше и были более суровыми. В созданное там «Общество друзей народов» входили как буржуазия, так и рабочие, и на его национальном конвенте в Эдинбурге в декабре 1792 года присутствовало 160 делегатов, представлявших 80 филиальных обществ.

В августе 1793 года один из руководителей общества Томас Мыор был обвинен в подстрекательстве к мятежу и предстал перед специально подобранными присяжными и пресловутым мировым судьей Брескфилдом.

Настроение, царившее на суде, становится ясным хотя бы из следующей фразы, сказанной Брексфилдом одному из присяжных: «А ну, иди и помоги нам повесить одного из этих проклятых негодяев!», или из последующего заявления Питта о том, что присяжные были бы в сильной степени виноваты, если бы не воспользовались своей властью «для немедленного наказания таких дерзких преступников и разгрома доктрин, столь опасных для страны». Мыор был приговорен к 14-летней высылке за океан.

Было неспокойно и в Ирландии. Уже в 60-е годы начали возникать тайные крестьянские организации — «Белые ребята», «Дубовые ребята», «Стальные сердца», — которые боролись в различных районах страны против

лендлордов и крупных арендаторов.

Кертман отмечает, что разрешение формирования отрядов местных волонтеров было связано с угрозой высадки французского десанта, так как английские войска были прикованы к американским фронтам и частично к самой Англии.

Естественно, энтузиазм, с которым массы вступали в отряды волонтеров, объяснялся надеждами местного населения на то, что, получив оружие и организованность, они смогут воспользоваться затруднениями Англии и устранить ее господство.

Волонтеры сами выбирали офицеров, часто собирались на политические митинги, вырабатывая свою программу. Уже к концу 1779 года волонтеры насчитывали около 100 тыс. человек.

Их возглавил дублинский адвокат Генри Граттан. В частности он добился того, что ирландский парламент официально потребовал отмены всех ограничений ирландской торговли, прав английского парламента издавать законы для Ирландии и, наконец, уравнения прав католиков и протестантов.

Однако, когда волонтерские отряды были распущены, английское правительство тут же восстановило прежние ограничения по отношению к Ирландии.

Многочисленные противоречия Просвещения ярче всего проявились в Англии, то есть там, где это течение зародилось.

Нго своеобразие заключалось в том, что оно возникло не до буржуазной революции, когда оно могло бы сыграть роль идеологического оружия в борьбе с феодализмом, а после революции, в условиях господства буржуазно-дворянского блока.

В отличие от французских просветителей, просветители Англии в прямой критике вигов не добивались коренных изменений общественного и государственного строя, поскольку революция была уже позади, тем не менее и они были вполне решительны и непримиримы.

Джонатан Свифт (1667 — 1745) пришел даже к отрицанию конституционной монархии. Это особенно заметно в той части «Путешествий», которая посвящена посещению Лапуты, где герой «наслаждался лицезрением людей, истреблявших тиранов н узурпаторов и вос.становлявших свободу и попранные права угнетенных народов».

Свифт был гениальным сатириком и политическим деятелем, близко знавшим вождей обеих партий. Свое отношение к порядкам, царившим в Англии во второй половине семнадцатого века, он выразил в наивной формуле: «богатые пожинают плоды работы бедных».

Первые газеты в Англии появились в конце XVII века, хотя Лев Кертман отмечает, что тогда они почти не содержали политической информации. Новости распространялись, главным образом, при помощи рукописных сборников, которые рассылались из Лондона подписчикам в различные города и сельские районы.

Современный газетный центр Англии, Флитстрит, возник именно па том месте, неподалеку от собора Святого Павла, где было место встречи сборщиков новостей и где впоследствии стали возникать типографии, которые в то время были и помещениями редакций.

По утверждению Льва Кертмана, один только Уолпол затратил свыше 50 тыс. фунтов стерлингов на подкуп издателей. Следовательно, подбор информации и фактов отличался в лучшем случае тенденциозностью, а в худшем — прямым вымыслом и дезинформацией.

Журнал Даниэля Дефо «Review», издававшийся с 1704 по 1712 год, целиком заполненный статьями, репортажами, памфлетами самого издателя, замечателен не только ши-

ротой интересов автора и его литературного таланта и острой наблюдательностью, но также бесцеремонным обращением с фактами, преподнесением читателю тенденциозно подобранного материала и публикацией явно инспирированных правительством статей.

Одними из официальных апологетов своеобразного английского юмора, который с течением времени все больше становился чертой национального английского характера, были Джозеф Эдисон и Ричард Стиль, которые создали в 1709 году журналы «Болтун», затем «Зритель», «Опекун», «Англичанин».

Влияние этих журналов на публику и па коллег-жур-налистов было очень велико. Под влиянием журналов Эдисона и Стиля аналогичные издания впоследствии возникли во Франции, Германии, России.

Основными читателями Эдисона и Стиля были люди среднего класса. Эдисон и Стиль обсуждали самые разнообразные темы: экономику, современную моду, войну и мир, методы воспитания. Все это проводилось в форме свободного и ненавязчивого собеседования.

Мягкий, беззлобный юмор Эдисона и Стиля, включающий иронию и невинную насмешку над собственными слабостями, стал в конце концов восприниматься как черта английского национального характера.

Английское Просвещение породило жанр реалистического романа, который явился своеобразной мастерской для разработки новых приемов изображения действительности. На волне реализма взлетели Даниэль Дефо (1661 —1731), Сэмюэль Ричардсон (1689—1761), Генри Филдииг (1707 — 1754), великий актер Дэвид Гаррик (1719—1779), живописец Уильям Хогарт (1697 — 1764).

Филдинг в какой-то мере явился продолжателем сатирической линии Свифта-памфлетиста. В повести «Джонатан Уайльд» главарь преступной шайки обращается к двум враждующим группировкам разбойников (под которыми Филдинг, надо думать, подразумевал тори и вигов) со следующими словами: «Джентльмены, мне стыдно видеть людей, посвятивших себя столь великому и славному начинанию, как ограбление публики, занятых такими глупыми и мелочными раздорами».

Публике также достается от Филдинга. Ее он считает настолько наивной, что та «принимает участие в ваших ссорах и отдает предпочтение той или другой шайке в то время, как обе нацеливаются на ее кошельки». ,

«Кислый, брезгливый, угрюмый, склонный к порицанию святости, — пишет Филдинг, — никогда не бывает и не может быть искренним». В какой-то мере это утверждение было также и творческим кредо Филдинга, которое он применял для своих героев. Таков, например, главный герой Том Джонс из знаменитого романа «История Тома Джонса, найденыша».

Этот роман во многом напоминает плутовской роман XV— XVII вв., он насыщен неожиданными поворотами сюжета, приключениями. Однако главный его герой порой бывает умилительно простодушен, видимо, Филдинг хотел показать человека, начисто лишенного буржуазной расчетливости и пуританского благоразумия.

Возможно, что самое могучее влияние Просвещение оказало на английской театр. В то время как в середине XVII столетия во Франции был всего лишь один-единственный театр, в Лондоне их насчитывалось около 20. Коренную реформу театрального искусства удалось осуществить гениальному актеру Дэвиду Гаррику.

Гаррик отбросил комплекс классицистских условностей и старался максимально вжиться в своих героев. Современник Гаррика, рецензент, писал о нем: «Играя на сцене, он перевоплощается в исполняемый образ так, что публика видит перед собой не актера, а исполняемого актером человека».

Как и многие гении, Гаррик, возможно, родился слишком рано. Современный ему английский театр, увы, не мог предложить ролей, достойных его таланта.

Именно Гаррику удается пробудить огромный интерес, мировой интерес к шекспировской драматургии, он заново открывает для зрителей Гамлета, и других шекспировских героев. При этом Гаррик, правда, позволяет себе вносить и режиссерские, по существу, текстуальные поправки в трагедии Шекспира, руководствуясь вкусами и мышлением эпохи Просвещения.

Гаррик возглавил крупнейший лондонский театр «Друри л эйн». В «Друрилэйн» он ввел целую серию новшеств, которые, при всем их разнообразии, имели единую цель — добиться максимального приближения к жизни, сделать театр реалистическим.

Сцена была несколько отдалена от зрителей и расширена. Также было введено рамповое освещение, и, что самое главное, декорации и костюмы стали изготовляться с подлинным художественным вкусом и исторической достоверностью.

Дэвид Гаррик стал по сути основоположником сценического реализма в английском и общеевропейском масштабе.

В 30-х годах XVIII столетия наступил расцвет английской живописи. Первым английским художником, снискавшим мировую известность, был Уильям Хогарт. В своем теоретическом трактате «Анализ красоты» (1753) художник выдвигал положение эстетики реализма, выступая против бездушного эклектизма официального академического направления.

Хогарт отстаивал бытовую живопись, основанную на непосредственном наблюдении и раскрывающую сущность жизненных явлений.

Он писал : «В этих композициях те сюжеты, которые одинаково развлекают и развивают ум, естественно, наиболее общественно полезны и должны быть поэтому поставлены выше всего».

Искусство Хогарта оказало значительное влияние на европейскую бытовую живопись XIX века. Многие художники отмечают общие черты, которые связывали творчество Хогарта и творчество Гойи.

Хогарт родился в бедной семье типографского корректора в Лондоне. Мальчиком он поступил учеником в мастерскую ювелира и гравера по металлу. В 1724 году он начал свои занятия в школе Джеймса Торнхилла, автора росписей в соборе Святого Павла.

Занимаясь гравированием, Хогарт в то же время помогает своему учителю в росписях аристократических особняков. Самостоятельное творчество Хогарта-живописца начинается с конца 20-х годов.

Наибольший успех Хогарту принесли его работы на бытовые и нравоучительные темы. Излюбленным «коньком» живописца были серии картин маслом. Впоследствии картины воспроизводились в гравюре на металле самим художником. Часть досок гравировали привлеченные им к участию в этой работе другие граверы.

«Карьера проститутки» — так назывался первый из этих циклов, который вышел в свет в 1732 году и сразу получил большую известность. Вторым циклом был цикл из восьми листов «Карьера мота», вышедший в 1735 году.

Спустя 10 лет Хогарт создает наиболее известный из циклов — «Модный брак», состоящий из шести картин, хранящихся в Национальной галерее Лондона. Затем последовали циклы «Жизнь подмастерья», «Прилежание и леность». Последний, вероятно, был наименее удачным из всех.

В 1754 году Хогарт закончил последний из своих циклов, «Парламентские выборы». Он состоял из четырех картин, отличающихся сатирической остротой и необычайно смелой и дингмичной живописью.

В.Бродский, один из авторов обширной «Истории искусства зарубежных стран», называет каждый из циклов развернутым драматическим повествованием о человеческих судьбах. Отдельные картины или гравюры являются самостоятельными эпизодами драмы.

Хогарт неоднократно подчеркивал связь его композиций с принципами театрального искусства. Говорил, что он подходит к изображению ситуации и характеристике действия как режиссер. В лучших своих работах он дает многогранное психологическое раскрытие индивидуальных образов и необычайно остро и метко показывает социальную среду и типические обстоятельства английской жизни.

Все это в достаточной мере находит свое выражение и в гравюрах. Однако живописные оригиналы, так же как и сохранившиеся подготовительные рисунки цикла, несут в себе еще большее богатство и силу художественной выразительности.

Характерным примером построения цикла может служить сценарий «Модного брака». В первой картине представлена экспозиция темы. Брак стал обыкновенной сделкой, предметом грубого корыстного расчета.

Здесь, не считаясь с чувствами молодых людей, разбогатевший буржуа покупает для своей дочери высокое положение в обществе, а обедневший аристократ продает графский титул за наличные.

Далее во всей серии развертывается история жизни молодой пары, в которой раскрываются внутренняя пустота, жажда наслаждений, аморальность и корыстолюбие как характерные черты высшего слоя современного британского общества. Крушение, трагическое возмездие происходит неизбежно.

Хогарт также послужил родоначальником особого жанра портретной живописи. В 20 —30-е годы он создал много так называемых «разговорных картин» — групповых портретов, в которых персонажи связаны каким-нибудь относительно несложным сюжетом, действием, преимущественно беседой. Картины эти имели большой успех.

Иногда Хогарт брался писать светские заказные портреты, однако, в лучших из своих произведений он избегает светской идеализации, столь характерной для подобных портретов работы большинства его современников.

Крупнейшим мастером английской живописи второй половины XVIII века был Джошуа Рейнольдс. Лучшую часть его художественного наследия составляют портреты представителей высших слоев английского общества.

Индивидуальные особенности моделей передаются Рейнольдсом с трезвой реалистической позиции, общая концепция рациональна, однако, в то же время в творчестве художника нашел выражение специфический характер эстетических требований и вкусов господствующих классов Англии его времени.

Рейнольдс был сыном пастора. Он начал рисовать очень рано, прошел обучение в мастерской портретиста Томаса Хадсона и с 19-летнего возраста начал свою самостоятельную деятельность портретиста в городе Плимут. В 1749—1752 годы он совершил поездку в Италию. Изучение искусства великих мастеров Возрождения сделало Рейнольдса одним из образованнейших художников его времени.

После возвращения в Англию Рейнольдс обосновался в Лондоне, открыл здесь свою портретную мастерскую.

Первой работой, принесшей ему успех и известность, был портрет адмирала Кеппеля, написанный в 1753 году. За ним последовали многочисленные заказы, в некоторые периоды он писал до сотни портретов в год.

Это не могло не сказаться на качестве известной части работ, однако, многие его портреты свидетельствуют о высоком художественном даровании мастера.

Лучшим портретом зрелого периода творчества Рейнольдса,

. длившегося до середины 1760-х годов является портрет Нелли О’Брайен, датированный 1760-1762 гг.

Фигура молодой женщины занимает почти всю плоскость холста. Красиво написано свежее лицо, верхнюю часть которого покрывает мягкая прозрачная тень от шляпы. В этом портрете особенно ясно видны результаты изучения Рейнольдсом живописи венецианцев и поиски колористической гармонии.

В 1768 году Рейнольдс становится первым президентом Королевской академии художеств. При его помощи в Англии была создана система обучения художников, ко-

торая основывалась на широком профессиональном образовании.

Свои воззрения, творческие принципы, Рейнольдс изложил в «Речах», которые датируют 15 его выступлений (1769 —1790 гг.). Несмотря на некоторую эклектичность «Речей», художник знакомит читателя с элементами реалистической эстетики.

Его утверждение об общности понятий «красота» и «природа» явится программным для многих поколений художников. Несмотря на то, что Рейнольдс не единожды призывает своих последователей формировать творчество на глубоком и основательном изучении старых мастеров, он все же сохраняет примат творческой самостоятельности.

Человек последовательный в своих убеждениях и поступках, Рейнольдс в 1781 и 1783 годах предпринимает поездки в Голландию, где все свое время посвящает исследованию техники живописи Рембрандта.

Наиболее плодотворный период творчества Рейнольдса приходится на середину 1770-х годов и позднее. Именно в это время художник написал портрет знаменитой актрисы Сары Сиддонс, портрет адмирала лорда Хитфилда, портрет «Миссис Хори с ребенком».

Апологетом английского сентиментализма в живописи явился Томас Гейнсборо (1727 — 1788 гг.). Большинство русских и зарубежных ученых, в том числе и В.Бродский датируют возникновение английского сентиментализма серединой XVIII века.

По крайней мере «Сентиментальное путешествие» Лоуренса Стерна, которое дало название всему художественному направлению, было написано в 1763 году, так что Томас Гейнсборо является одним из типичных представителей этого течения в живописи.

Сын торговца сукном в маленьком городке восточной Англии, Томас Гейнсборо учился, затем работал помощником в мастерской французского гравера Гюбера Гравело в Лондоне. Самостоятельным творчеством молодой художник начал заниматься в 1746 году, когда покинул Лондон и работал сначала в родном Седбери, в Ипсуиче, а затем в курортном местечке Бате.

Самое большое влияние на манеру Гейнсборо оказал голландец Ban Дейк, что прочитывается в композиционном построении многих портретов и в некоторых живописных приемах английского художника. При всем этом Гейнсборо ни разу не предпринял поездок в чужие страны для ознакомления с работами старых мастеров, как это делал Рейнольдс.

Ему пришлось ограничиваться теми произведениями, которые удавалось увидеть в некоторых частных собраниях, благо, что английский период творчества Ван Дейка был довольно плодотворен и обширен.

Наиболее известные и зрелые произведения мастера создаются в 1770-х годах. Это «Голубой мальчик», «Портрет миссис Грэхем» и некоторые другие.

В числе лучших портретов Гейнсборо портрет Сары Сиддонс. Знаменитая актриса в прочтении этого мастера предстает перед нами несколько другой, нежели в прочтении Рейнольдса. Мы видим Сару Сиддонс с обьгшом платье, без всяких внешних аксессуаров, указывающих на ее профессию.

Век Просвещения подарил человечеству множество замечательных мастеров и подробный рассказ обо всех, увы, занял бы слишком много места.

Но мы не можем не упомянуть об Аллане Ремзее, третьем из основателей школы портретной живописи, основателе шотландской школы живописи, который задал ее тон на несколько веков вперед. Мы не можем не упомянуть об основном сопернике Рейнольдса Джордже Ромни, который обладал счастливым даром делать свою модель красивой, не теряя при этом портретного сходства.

Огромный вклад в совершенствование английской живописи вложили Джон Хоннер, Бенджамин Уэст, Ричард Уилсон, Джордж Морленд, Джозеф Райт из Дерби. Именно в XVIII веке оформилась самобытная английская графика, английская школа акварели, разработавшая оригинальную технику и светлую, звучную палитру чистых тонов.

Крупнейшими мастерами английской акварели XVIII века были Поль Сэндби, Джон Роберт Козенс и Томас Гертии. Английские граверы-разработали новые виды техники, которые давали возможность передачи сложнейших живописных тоновых отношений.

К середине XVIII века сформировалась очень сильная группа граверов так называемой ирландской школы, крупнейшим мастером которой был Джеймс Мак Арделл.

Громко заявили о себе в XVIII веке английские скульпторы-классицисты. Пожалуй, самым известным из них был Джон Бэкон, автор знаменитой статуи доктора Джонсона в лондонском соборе Святого Павла.

ГЛАВА 6

КОЛОНИИ СЕВЕРНОЙ И ЮЖНОЙ АМЕРИКИ. ОБРАЗОВАНИЕ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ


Четкого определения общественному строю колониальной Америки конца XVII — начала XVIII в. практически не существует. Ученые до сих пор спорят, приводя самые разные доводы. С одной стороны, здесь имелись гигантские поместные владения и подневольный труд, что говорит о наличии феодальных отношений. Да и сама метрополия — английские власти — на протяжении целого столетия прилагала усилия к насаждению в Америке крупного феодального землевладения. Приближенные ко двору люди получали в Новой Англии обширные земли, даже целые колонии, им жаловали специальные хартии на право учреждения в Америке маноров с зависимыми земельными держаниями и ма-нориальными судами.

С другой же стороны — вторая половина восемнадцатого столетия в Америке была замечательна интенсивным (некоторые исследователи говорят даже — «лихорадочным») строительством мануфактур, фабрик и заводов. Темпы развития промышленности в Соединенных Штатах были по меркам того времени просто феноменальными. Нью-Йорк становился средоточием деловой активности целого континента. Потому многие говорят о раннем проникновении капитализма в здешнюю экономику...

Скорее всего правы и те и другие исследователи. Как и любая другая кр/пная (точнее — обширная) держава того времени, Америка представляла собой наслоение и смешение м 1 го г и х у к ладов.

РОСТ ДЕЛОВОЙ И ПРОМЫШЛЕННОЙ АКТИВНОСТИ В КОЛОНИЯХ.

ПОЛИТИКА ОГРАНИЧЕНИЯ

Очень скоро английское правительство поняло, что энергичные колониальные промышленники и торговцы способны составить серьезную конкуренцию отечественной промышленности. В 1750 г. английский парламент нашел успехи промышленности колоний настолько угрожающими, что запретил сооружать в них прокатные станы, железорезальные мастерские.

Американская буржуазия, сконцентрированная в основном на северных территориях, преуспевала в судостроении и рыболовстве. Постройка судов в богатых мачтовым лесом колониях обходилась на двадцать-тридцать процентов дешевле, чем в Англии. Северянам удалось поставить на широкую ногу торговлю с Вест-Индией и мануфактурное производство.

Южные колонии в этом плане несколько отличались от своих северных соседей. Плантационное хозяйство Юга служило источником сырья для метрополии, что вполне соответствовало интересам английских буржуа. В XVIII веке резко вырос спрос на табачную продукцию. Это позволило увеличить производство табака к 1776 г. (по сравнению с началом века) почти в 4 раза — с 28 миллионов фунтов до 102 миллилнов фунтов.

Но конъюнктура табачного рынка постоянно менялась. Табак начали выращивать в Европе, что повлекло за собой непрерывное снижение цен на него в течение второй половины XVIII века. Некоторые плантаторские хозяйства в колониях разорились. Положение усугублялось тем, что, покупая британские изделия по ценам на 25-40% выше европейских, плантаторы еще больше запутывались в долгах. К 1776 г. задолженность их достигла внушительной суммы — 2 млн. ф, ст.

Плантаторы старались поправить свои дела земельными спекуляциями, либо непосредственным участием в реализации своего табака на европейских рынках. Их жалобы на британских купцов, клавших все прибыли от реэкспорта табака к себе в карман, были вполне обоснованы, но обходиться без этих посредников они оказались не в состоянии.

Тем временем северные колонии добивались немалых ус-

пехов в промышленности и торговле, чем немало озаботили английскую буржуазию.

Здесь, в зоне, свободной от стеснений цехового строя, развивалась (в форме мелкого-товарного производства, крупной централизованной и рассеянной мануфактуры) обрабатывающая промышленность. Развитию железоделательной мануфактуры

способствовало наличие богатых залежей руды, доступных источников водной энергии, обилие древесного топлива. Широко развивалась и рассеянная мануфактура.

Фермерские семьи изготовляли гвозди и замки, пряли шерсть и ткали полотно, которое затем отделывалось и окрашивалось странствующими ремесленниками, и сдавали все это скупщикам.

Естественно, английская буржуазия прилагала все усилия для того, чтобы направить деловую активность колонистов в выгодное ей русло (например, поощрялся вывоз в Англию металлургических полуфабрикатов: чугуна в чушках и железа), нередко применялись жесткие меры ограничения.

К запретительному указу 1750 года, ограничивавшему металлургическое производство, вскоре добавились и другие... Так, например, английская буржуазия принимала меры к пресечению развития в американских колониях шерстяной промышленности, т. к. производство шерсти было одной из составных частей английского промышленного и финансового могущества.

Запрещение колонистам изготовлять подковы, гвозди, пуговицы, фетровые шляпы, тонкие сорта сукон и т.д. стало основным предметом нападок со стороны американской оппозиционной публицистики 60 — 70-х годов.

Под вывесками «благотворительных» учебно-воспитательных заведений, служившими для отвода глаз, в колониях появлялись мануфактуры централизованного типа. В 1769 г. в одной из таких школ, принадлежавшей бостонскому купцу Молин;), действовало 400 веретен.

Ученые, защищающие версию о преобладании феодального уклада в Америке XVIII в., приводят в качестве доказательства тот факт, что в крупных колониальных городах проживало немногим более трех процентов населения.

Однако тому есть простое объяснение. В крупных городах в то время, когда процесс отделения промышленности от сельского хозяйства был далек от завершения, количество населения не отражало роста рассеянной и далее централизованной мануфактуры, которая развивалась чаще всего вне крупных городских центров.

Последние своим благосостоянием были обязаны главным образом торговле.

В это же время появляются такие промышленные центры, как Линн, Хаверхилл и др., где основным занятием населения являлись ремесло и работа на мануфактуре.

Фернан Бродель в своей монографии «Время мира» подчеркивает: конфликт определенно вырос из экономического взлета XVIII века, который поднял английские колонии, как и остальную Америку и, вне сомнений, еще больше, ибо они находились в самом центре внутренних п внешних обменов.

Признаком такого подъема был, в первую очередь, постоянный приток иммигрантов — английских рабочих, ирландских крестьян, шотландцев (последние зачастую бывали родом из Ольстера и на суда садились в Белфасте).

За период с 1769 по 1774 год 152 судна, вышедших из ирландских гаваней, доставили около 50 тысяч человек.

К этому добавилась значительная немецкая колонизация. Между 1720 и 1730 годом последняя почти что «германизировала Пенсильванию», где квакеры оказались в меньшинстве перед лицом немцев, подкрепленных ирландцами-католиками. После завоевания независимости поток немцев еще усилился, поскольку многочисленные немецкие наемники, служившие Англии, предпочтут после окончания военных действий остаться в Америке.

Фернан Бродель называет эту иммиграцию настоящей торговлей людьми.

В 1781 году «один крупный коммерсант похвалялся, что он в одиночку ввез перед войной 40 тысяч душ европейцев: палатинцев, швабов и некоторое число эльзасцев». Иммиграция осуществлялась через Голландию, но предметом торговли главным образом были ирландцы.

«Импортная торговля с Ирландией, приостановленная во время войны, — пояснял один документ, относящийся

к 1783 году, — возобновила свою активность вместе с крупными прибылями для тех, кто ее ведет. Вот на судне находятся 350 мужчин, женщин и детей, новоприбывших, кои сразу же были наняты. Метод прост: капитан корабля предлагает в Дублине или в любом другом порту Ирландии свои условия иммигрантам. Те, кто могут оплатить свой проезд, обычно в размере 100 или 80 турских ливров, прибывают в Америку вольными выбирать участь какая их устраивает, те же, кои оплатить не могут, перевозятся за счет арматора, каковой, дабы возместить свои затраты, объявляет по приходе в порт, что привез ремесленников, поденщиков, домашних слуг, и что с ними условлено, что они будут наняты от его имени для службы на срок, каковой обычно составляет 3, 4 или 5 лет — для мужчин и женщин, и 6 или 7 лет — для детей. Последние из вывезенных были наняты из расчета от 150 до 300 ливров, выплачиваемых капитану, в зависимости от пола, возраста и силы. Хозяева обязаны только кормить, одевать и предоставлять жилье. По истечении срока их службы им дают одежду и заступ, и они совершенно свободны. На будущую зиму их ждали от 15 до 16 тысяч, большею частью, ирландцев. Дублинские власти испытывают большие трудности, пытаясь помешать выездам. Предприниматели обращают свои взоры на Германию».

В результате возникла «текучая миграция с Атлантических берегов в сторону гор и даже на запад... Одно единственное жилище служит для всех, покуда не будет построен дом, для каждой семьи».

Вновь прибывшие, достигнув зажиточности, «являются м Филадельфию выплачивать дену участков», которые им были предоставлены, и которые обычно продавались правительством колонии, а затем штата, ставшего его преемником.

Колонисты «весьма часто перепродают сии новые земли и отправляются искать в иных местах другие невозделанные земли, кои они равным образом перепродают, введя их в обработку. Многие земледельцы расчистили до 6 участков один за другим».

Этот документ конца XVIII века хорошо описывает уже давний феномен «границы», который притягивал иммигрантов, желавших сколотить состояние после окончания срока их найма. Шотландцы чаще других отваживались уходить в леса, жили там на индейский манер, все время продвигаясь вперед — от расчищенных земель -- в зоны, подлежащие расчистке.

Вслед за ними менее отважные иммигранты, зачастую немцы, занимали и обрабатывали отвоеванные земли.

Этот приток людей на землю и в леса запада Америки, как сопровождал, так и вызывал общий экономический подъем. У наблюдателей возникало впечатление, будто они присутствуют при биологическом взрыве.

Американцы, утверждали они, «производят на свет как можно больше детей. Вдовы, кои имеют много детей, уверены, что снова выйдут замуж». Эта высокая рождаемость наполняла до краев поток населения.

При таком ритме даже области севернее от Филадельфии мало-помалу перестали быть областями с английским населением, почти без примесей; а так как шотландцы, ирландцы, немцы, голландцы испытывали к Англии только безразличие и даже враждебность, то такое этническое смешение, рано начавшись и быстро ускоряясь, вне сомнения, способствовало отделению от метрополий.

На рубеже XVIII -XIX веков французский консул, только что прибывший в Ныо-Йорк, пытался, как от него потребовали это в Париже, определить «нынешнее настроение жителей штата... и их действительное отношение к Франции».

Вот каков был ответ: «Не по перенаселенному городу, в котором я живу (в Нью-Йорке тогда было 80 тысяч жителей) следует судить об этом; его жители, по большей части, иностранцы, люди самых разных наций, за исключением, если можно так выразиться, «американцев», в общем исполнены только делового духа.

Ныо-Йорк — это, так сказать, большая пеирекращаю-щаяся ярмарка, где две трети населения беспрестанно обновляются. Совершаются громадные сделки, почти всегда с фиктивными капиталами... роскошь доведена до чудовищных масштабов. Таким образом и коммерция там обычно не солидная.

Банкротства часты и нередко значительны, хоть и не вызывают здесь сильных чувств. Более того — потерпевший банкротство редко не встречает величайшей снисходительности со стороны своих кредиторов, как если бы каждый из них добивался нрава на взаимность... Значит, — заключает автор доклада, — американское население штата Ныо-Йорк надлежит искать в деревнях и в городах внутренних районов».

Что же касается людских превращений в «плавильном котле», то разве же вся масса американцев (3 миллиона жителей к 1774 году) не испытывала на себе вторжения иноземцев, которые были столь же значительны, какими они будут в Соединенных Штатах в конце XIX века?

Подобное явление затрагивало более английские колонии Севера, нежели колонии Юга, которые образовывали совершенно отличную зону плантаций и черных рабов.

Между ними пролегало то расстояние, что отделяло Португалию от Англии... Следует учесть также, — говорит Бродель — различие в культуре, в ментальности, в религии, даже в сексуальном поведении.

Противостояние Севера и Юга было сильно выраженной структурной чертой, которая с самого начала отмечает историю будущих Соединенных Штатов.

В 1781 году один очевидецописывал IIыо-Хэмпшир. «Здесь не увидишь, — говорил он, — как в южных штатах, чтобы владелец 1000 рабов и 8-10 тысяч акров земли измывался над средним достатком своего соседа».

На следующий год другой очевидец подхватывает эту параллель: « На Юге есть больше богатства для малого числа людей, на Севере — больше общественного благосостояния, больше частного благополучия, счастливого среднего достатка, больше населения...».

Несомненно, это чрезмерное упрощение. Даже в Новой Англии, где крупные земельные владения были редчайшим явлением, где аристократия была, главным образом, городской — все же имелись крупные имения. В южных колониях имения были просто гигантскими по своим размерам — в Пенсильвании, еще больше — в Мэриленде и

Вирджинии, где поместье Ферфаксов покрывало б миллионов акров.

В Северной Каролине поместье лорда Гренвилла одно составляло треть территории колонии.

Вполне очевидно, что Юг, а также часть Севера были согласны на аристократический режим, когда скрытый, а когда —и выставлявшийся напоказ, на социальную систему, пересаженную из старой Англии, в которой право первородства попросту было краеугольным камнем.

Тем не менее, заключает Бродель, коль скоро небольшие хозяйства повсюду проникали между звеньями крупных имений — как на Севере, где пересеченный рельеф был малоблагоприятен для крупного земледельческого хозяйства, так н на Западе, где приходилось валить лес для устройства пашни, — такой неравный раздел земли в экономике, где за земледелием оставалось коллосальное преобладание, не препятствовал довольно прочному социальному равновесию...

По крайней мере до революции, которая разгромила многочисленные династии земельных собственников, сторонников Англии, и за которой последовали экспроприации, распродажа и эволюция «в неторопливой и спокойной англосаксонской манере».

Таким образом, аграрный строй был более сложен, чем его представляет обычная схема, предназначенная для противопоставления Севера и Юга. Из 500 тысяч черных невольников в 13 колониях 200 тысяч находились в Вирджинии, 100 тысяч — в Южной Каролине, от 70 до 80 тысяч — в Мэриленде, столько же в Северной Каролине; возможно, 25 тысяч — в штате Нью-Йорк, 10 тысяч — в Нью-Джерси, 6 тысяч — в Коннектикуте, 6 тысяч — в Пенсильвании, 4 тысячи — в Род-Айленде и 5 тысяч невольников — в Массачусетсе.

В Бостоне в 1770 году было «больше 500 карет и там считается особым шиком иметь кучером негра».

Любопытно, что самый богатый рабами штат Вирджиния будет в лице своей аристократии сочувствовать вигам, т. е. революции, успех которой он, вне сомнения, обеспечил.

По-видимому, отмечает Фернан Бродель, противоречия, заключавшиеся в том, чтобы от Англии требовать свободы для белых и при этом не слишком терзаться рабством негров, никого еще не смущало.

В 1763 году один английский пастор, обращаясь к своей пастве в Вирджинии, уверял: «Я лишь воздаю вам должное, свидетельствуя, что нигде на свете с рабами не обходятся лучше, чем с ними обходятся в колониях» (имеется в виду -- в английских колониях).

Никто не воспринял эти слова за истину. К тому же от одного пункта колонии до другого, даже на самих плантациях Юга, действительное положение невольников крайне варьировало и так же точно ничто нам не говорит, что негр в испанских или португальских колониях не был более счастлив или менее несчастлив.

ОБРАЗОВАНИЕ ВНУТРЕННЕГО РЫНКА

Английская буржуазия была кровно заинтересована в разобщенности своих колоний, зависимости их от метрополии, которые могли быть гарантией отсутствия внутреннего рынка в Америке, и, как следствие — гарантией стабильно высоких доходов от спекулятивой торговли. Потому изгнание английских конкурентов с американского рынка и приобретение экономической независимости было главной задачей молодой американской буржуазии.

Была ли она в состоянии это сделать в конце XVIII века? Частично — да. Однако полное устранение конкуренции не состоялось даже по сей день (и никогда, видимо, не состоится).

Другое дело, что английская торговая буржуазия пользовалась многими искусственно созданными преимуществами, которых не имела буржуазия американская. Но последняя решительно не желала мириться с таким положением дел.

Впрочем, положение усугублялось тем, что колонии были разобщены не в силу случайного стечения обстоятельств.

Корень разобщенности крылся в самой основе, на которой создавались эти колонии.

Так, например, Виргиния была организована торговыми компаниями, а Плимут был основан религиозными общинами. В таком случае кажется даже логичным, что связь между какой-либо колонией и метрополией оказывалась прочнее, нежели между колониями.

Общественные отношения в колониях развивались ускоренными темпами, капитализм быстро становился на ноги. В таких условиях Взаимная экономическая интеграция в Америке возрастала, колонии больше не могли существовать в разобщенном состоянии.

Немаловажная роль в процессе интеграции и сближения колоний принадлежала развитию средств сообщения. Уже в начале века почтовая служба становится регулярной. Но главное, конечно, — дороги... Первоначально из-за отсутствия дорог торговые связи между колониями осуществлялись главным образом через океанские порты. С конца XVII в. грунтовые дороги начинают заменять опознаваемые по меткам на деревьях тропинки для выочных лошадей, на реках вместо паромов появляются мосты.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ СТРОЙ

Всю полноту власти в английских колониях делили между собой губернаторы, законодательные собрания, а также купеческая и плантаторская олигархия.

Губернаторы утверждались английской короной и являлись официальными представителями королевской власти на континенте. Губернаторы в свою очередь были наделены правом назначения должностных лиц местной администрации.

Несмотря на то, что любое решение законодательного собрания могло быть оспорено губернатором (который обладал правом вето), собрания все-таки имели свои рычаги воздействия: они вотировали средства на содержание губернаторов и таким образом держали их в известной зависимости от себя.

Естественным кажется то, что между губернаторами и законодательными собраниями шла постоянная ненрекращаю-щаяся борьба. Согласно документальным свидетельствам тех времен, победа чаще всего оставалась все-таки за собраниями.

Ничтожное меньшинство населения колонии практически монополизировало политические права. В то время как в XVII в. избирательным правом пользовалось все мужское белое население, перед революцией уже повсюду существовал высокий имущественный ценз для избрания в законодательные собрания и для замещения должностей. Имущественный ценз дополнялся цензом оседлости.

Поэтому в Пенсильвании, например, нравом голоса пользовались лишь 8% сельского населения и 2% городского. В колонии фактически господствовала квакерская олигархия города Филадельфии. В Массачусетсе власть находилась в руках двух влиятельных семей — Гатчинсонов и Оливеров, опиравшихся на пуританскую церковь. В Нью-Йорке царила олигархия земельных магнатов Ливингстонов Де-Лансей.

В 1754 году крупный ученый, писатель и политический деятель Бенджамин Франклин предложил созвать конгресс, который содействовал бы политическому, экономическому и военному объединению колоний.

Главной побудительной силой к этому послужило, конечно, развитие экономической общности, но свою роль сыграла и борьба Англии и Франции за овладение землями на североамериканском континенте.

Конгресс собрался в Олбани. Увы, по сути, он был провален метрополией. И хотя эта попытка не увенчалась успехом, первый робкий шаг колоний навстречу друг другу был уже сделан.

ТОРГОВОЕ СОПЕРНИЧЕСТВО

Совокупность тринадцати колоний была еще страной, главным образом, земледельческой: в 1789 году «количество рук, занятых в земледелии в Соединенных Штатах, взятых в целом, составляет самое малое 9 из 10, а стоимость капталов, которые в него вкладываются, в несколько раз больше вложений в прочие отрасли промышленности, вместе взятые».

Но приоритет земли, распашек целины, земледелия, не помешал тому, что колонии поднялись на восстание, прежде всего из-за возраставшей активности мореплавания и торговли северных областей, в особенности Новой Англии.

Торговая активность не была там преобладающей количественно. И тем не менее она оказалась определяющей.

Адам Смит, лучше понявший американские колонии, которые он сам не видел, нежели промышленную революцию, начинавшуюся у него под носом в Англии, — высказал, быть может, главное относительно причин американского восстания, отзвуки и течения которого он почувствовал.

Его работа «Исследование о природе и причинах богатства народов» вышла в свет в 1776 году, два года спустя после «бостонского чаепития». Объяснение Адама Смита нашло отражение в одной небольшой фразе.

Воздав, как и полагается хвалу английскому правительству, гораздо более щедрому по отношению к своим колониям, чем другие метрополии, он подчеркивает, что «свобода английских колонистов... ничем не ограничена», но вынужден все же добавить оговорку:

«...решительно во всем, за исключением внешней торговли».

Исключение немалое, оно прямо и косвенно стесняло всю экономическую жизнь колоний, обязывая их действовать через лондонского посредника, быть привязанными к его кредиту, а главное — держаться в пределах торговых рамок английской империи.

Однако рано пробудившаяся для торговли Новая Англия, с ее главными портами Бостоном и Плимутом, могла на это соглашаться лишь ворча, мошенничая, обходя препятствия. Американская торговая жизнь была слишком оживленной, слишком стихийной, чтобы не забрать вольности, которые ей предоставлялись случаем.

Все это так. Но успеха в этом она добилась половинчатого. Новая Англия построила себя заново между 1620 и 1640 годами, с исходом изгнанных Стюартами пуритан, имевших первейшей целью основание замкнутого общества, защищенного от греха, от несправедливости и неравенств мира сего.

Но этой стране, бедной в природном отношении, море предлагало свои услуги. Довольно рано здесь сложился весьма активный купеческий мирок. Потому, быть может, что Север из всей совокупности английских колоний скорее был способен связаться с матерыо-родиной, к которой он был расположен ближе всех?

Или еще потому, что побережье Акадии и отмели Ньюфаундленда предлагали неподалеку «манну небесную» даров моря? Именно от рыболовства колонисты Новой Англии получали «всего более денег... Не копаясь в недрах земли и предоставив дело сие испанцам и португальцам, они извлекают эти деньги посредством рыбы, каковую они им доставляют».

Не считая матросов, что обучались этому суровому ремеслу, и кораблей, которые для них надо было строить, в 1782 году в Новой Англии рыбной ловлей были заняты 600 судов и 5000 человек.

Но колонисты Новой Англии не удовлетворились этой деятельностью у себя под боком. «Их называли голландцами Америки... Говорят, что американцы занимаются мореходством еще экономнее, чем голландцы. Это свойство, а также дешевизна их съестных припасов сделали бы их превосходящими всех в том, что касается фрахта».

В самом деле, они мобилизовали к своей выгоде каботаж колоний Центра и Юга и распределяли их продукты: зерно, табак, рис, индиго.

Они взяли на себя снабжение Антильских островов — английских, французских, голландских или датских: они везли туда рыбу, соленую скумбрию, треску, китовый жир, лошадей, солонину, а также лес, дубовую клепку, доски, даже, как бы мы сказали, сборные дома, «целиком изготовленные, а отправленные материалы сопровождал плотник, дабы руководить сооружением».

Возвращались американские моряки с сахаром, патокой, тафией (водкой из сахарного тростника). Купцы и торговцы северных портов, не говоря уже о Нью-Йорке и Филадельфии, распространили свои плавания на всю Северную Атлантику, на острова вроде Мадейры, на побережье Африки, Португалии, Испании и Франции, и, разумеется, — Англии.

Они доставляли даже в Средиземноморье вяленую рыбу, пшеницу, муку.

Правда, такое расширение торговли до мировых масштабов, создавшее торговлю по «треугольной» схеме, не вытесняло Англию из игры.

Хотя американские корабли приходили непосредственно в Амстердам, Лондон почти всегда был одной из вершин этих треугольников, и именно на Лондон (с других рынков Европы) американская торговля делала свои ремиссии п из Лондона она получала свои кредиты.

Она также оставляла там значительную долю своих прибылей, ибо баланс между колониями и Англией был в пользу последней.

В 1770 году, до восстания колоний, один наблюдатель писал: «Посредством закупок и комиссионных все деньги этих поселений (то есть колоний) уходят в Англию, а то, что остается им из богатств, заключено в бумаге (то есть в бумажных деньгах)».

Тем не менее, считает Бродель, вполне определенно Америка рано оказалась в соперницах Англии. Процветание колоний шло в ущерб процветанию острова и причиняло беспокойство купеческим состояниям Лондона. Что и вызывало раздражение и малоэффективные репрессивные меры.

В 1766 году Гроссли писал: «Англия ныне создаст бесполезные законы, дабы стеснить и ограничить промышленность своих колонистов. Она приглушает болезнь, а не исцеляет ее». Она «в такой торговле — экономичной и построенной па реэкспорте — теряет на таможенных пошлинах, складских издержках и комиссионных и часть оплаты труда в своих плаваниях. И в случае прямого возврата в оные колонии (что ныне всего более принято) разве навигаторы, особливо Бостона и Филадельфии, где мореплаванием занято более 1500 кораблей, не снабжают не только свои колонии, но также и все прочие английские колонии европейскими товарами, погруженными в иностранных портах? А сие не может не нанести громадного ущерба как коммерции Англии, так и ее финансам».

Конечно же, между колониями и метрополией возникали и другие конфликты, и, может быть, оккупация англичанами французской Канады в 1762 году, узаконенное на следующий год по условиям Парижского договора, ускорило ход дел, обеспечив английским колониям безопасность на их северной границе. Они больше не нуждались в помощи.

В 1763 году победоносная Англия и побежденная Франция, обе повели себя, как отмечает Фернан Бродель, неожиданным образом.

Англия предпочла бы Канаде (отобранной у Франции) п Флориде (которую уступила ей Испания) обладание Сан-

Доминго. Но плантаторы Ямайки оставались к этому глухи. Они отказывались делить с другими английский сахарный рынок, который был их заповедным угодьем.

Их упорство вкупе с сопротивлением Франции, желавшей сохранить Сан-Доминго, царицу сахаропроизводящих островов, привело к тому, что «снежные арпаны» (арпан — старинная мера площади, равная 0,422 га) Канады отошли

к Англии.

Однако есть неопровержимое доказательство английских вожделений, устремленных к Сан-Доминго. Когда в 1793 году война с Францией возобновится, англичане потеряют шесть лет на дорогостоящие и безрезультатные экспедиции ради овладения островом.

«Секрет английского бессилия на протяжении этих первых шести лет

войны (1793— 1799 гг.) заключен в этих двух роковых словах — Сан-Доминго», — писал Е.Вильямс.

Во всяком случае сразу же после заключения Парижского мира (1763 год) напряженность между колониями и Англией стала нарастать. Последняя хотела «образумить» колонии, заставить их нести какую-то часть огромных расходов на только что завершившуюся войну.

Колонии же в 1765 году дойдут до того, что организуют бойкот английских товаров, совершив настоящее преступление оскорбления величества.

Все это было настолько ясно, подчеркивает Бродель, что в октябре 1768 года голландские банкиры «опасаются», что ежели отношения между Англией и ее колониями испортятся, то как бы из сего не воспоследовали банкротства, коих воздействие эта страна (Голландия) могла бы ощутить».

Аккариан де Серионн с 1766 года видел, как поднималась «американская империя». «Новой Англии, — писал он, — надлежит более опасаться нежели старой в том, что касается утраты испанских колоний...» Да, это империя «независимая от Европы», империя, писал он несколько лет спустя, которая «в весьма близком будущем будет угрожать благосостоянию в особенности Англии, Испании, Франции, Португалии п Голландии».

Иначе говоря, уже заметны были первые признаки появления в будущем кандидатуры Соединенных Штатов Америки-па господство над европейской миро-экономикой.

И это как раз то, что в открытую говорил французский полномочный министр в Джорджтауне, правда, тридцатью годами позднее: «Я нахожу положение Англии относительно Соединенных Штатов совершенно сходным с положением, в каком первая держава (то есть Англия) пребывала относительно Голландии в конце XVII века, когда последняя, истощенная затратами и долгами, увидела, как ее торговое влияние переходит в руки соперника, каковой и родился-то, так сказать, из торговли».

ИСИАНСКИЕ И ПОРТУГАЛЬСКИЕ КОЛОНИИ

Южная Америка по отношению к Северной представляла собой совсем иные реалии, совсем другую историю. Не то, чтобы отсутствовали аналогии, но в конечном счете то, что происходило на Севере, не воспроизводилось на Юге один к одному. Европа Северная и Европа Южная воссоздали за Атлантикой свои противоречия.

Сверх того, наблюдался и значительный разрыв: так, английские колонии освободились в 1783 году, иберийские же колонии — не ранее 1822- 1824 гг. Да к тому же освобождение Юга было, как выяснилось, фикцией, поскольку на место прежнего господства стала английская опека, которой суждено было продлиться вплоть до 1940 года, затем ей на смену придут США.

Бродель находит достаточно поводов для противопоставления двух составных огромного континента: на Севере наблюдались живость, сила, независимость, рост личности. Па Юге — инерция, разные виды порабощения.

Тяжелая рука метрополии, серия ограничений, изначально присущих положению любой периферии... Это расхождение было, вполне очевидно, детищем различных структур прошлого и различных наследий.

Ситуация ясна, но ее было бы трудно объяснить, если ис ходить из удобного деления, присущего учебникам недавнего прошлого: на колонии поселенческие, с одной стороны, и колонии эксплуатируемые -- с другой. Как могли бы существовать поселенческие колонии, которые бы не были одновременно колониями эксплуатируемыми, или эксплуатируемые колонии, не бывшие в то же самое время колониями поселенческими?

Вместо понятия «эксплуатация» Фернан Бродель предлагает понятие «маргинализация» — маргинализация в рамках мироэкономики, осужденность на то, чтобы служить другим, позволять диктовать себе свои задачи властному международному разделению труда. Это именно та роль, которая выпала иберо-американскому пространству (в противоположность пространству североамериканскому), и притом как до независимости политической, так и после ее достижения.

РАБСТВО ЧЕРНОЕ И БЕЛОЕ

Нехватка людей на чересчур обширных землях в Америке была постоянной проблемой. Для того, чтобы развивалась новая экономика Америки, которая находилась в процессе самосоздания, требовалось все больше рабочей силы, которую легко было бы держать в повиновении и которая была бы достаточно дешевой. Это касалось обеих Америк, как Южной, так и Северной.

Эрик Уильямс в одной из своих книг десятки раз отмечает причинно-следственную связь между капиталистическим подъемом старой Европы и рабством, полу рабством, крепостничеством, полу крепостничеством, наемным и полу наемным трудом Нового Света. «Сущность меркантилизма, — пишет он, — есть рабство».

Маркс выразил это другими словами «в одной фразе-вспышке, единственной, быть может, по своей исторической содержательности»: «Вообще, для скрытого рабства наемных рабочих в Европе нужно было в качестве фундамента безоговорочное рабство в Новом Свете».

Ни у кого не вызовет удивления тяжкий труд этих людей в Америке, каков бы ни был цвет их кожи; он зависел не только от близко к ним стоявших хозяев плантаций, предпринимателей на рудниках, купцов-кредиторов из Консуладо в Мехико или иных городах, не только от алчных чиновников испанской короны, продавцов сахара или табака, работорговцев, жадных до наживы капитанов торговых ко-раблсй... Все они играли свою роль, но то были в некотором роде уполномоченные, посредники.

Лас Касас разоблачал их как единственных виновников «адского порабощения» индейцев; он желал бы отказать им в святых таинствах, изгнать их из лона церкви. Но зато он никогда не оспаривал испанское господство. Король Кастильский, ответственный за обращение в христианство, имел право быть Императором над множеством королей, господином над местными владыками.

В действительности подлинный корень зла находился по другую сторону Атлантики — в Мадриде, Севилье, Кадисе, Лиссабоне, Бордо, Нанте, даже в Генуе и определенно в Бристоле, а вскоре — в Ливерпуле, в Лондоне, Амстердаме.

Это — зло, присущее феномену сведения континента к положению периферии, навязанному отдаленной от него силой, безразличной к жертвам людей и действовавшей с почти механической логикой.

В том, что касается индейца или американского негра, слово «геноцид» не будет неправомерным, но заметим, что в этой авантюре и белый человек не оставался совершенно невредимым, в лучшем случае он легко отделывался.

В действительности разные формы порабощения в Новом Свете сменяли друг друга, вытесняя одни другие. Рабство индейцев не устояло перед невероятно тяжким испытанием; белое, европейское рабство (Фернан Бродель имеет в виду рабство французских и английских завербованных) будет выступать как интермедия, главным образом на Антильских островах и в английских колониях на континенте; наконец рабство черное, африканское, будет достаточно сильно, чтобы укорениться и умножаться наперекор всему и вся.

Рабство индейцев устояло лишь там, где существовали «чтобы обеспечить его долговечность и использование» устои населения и сплоченность общества, та сплоченность, которая создает послушание и покорность. Это то же самое, что сказать: оно существовало единственно в зоне древних ацтеков, в ацтекской и инкской империи. В других районах первобытное население распалось само собой, с самого начала испытания, как в бескрайней Бразилии, где туземец прибрежных областей бежал внутрь страны, так и на территории Соединенных Штатов.

В 1790 году в Пенсильвании оставалось 300 индейцев, в штате Нью-Йорк — 1500, столько же в Массачусетсе, 10 тысяч индейцев оставалось в обеих Каролинах.

Точно так же и на Антильских островах, где туземное население, противостоявшее испанцам, голландцам, французам и англичанам, было устранено, став жертвой завезенных из Европы болезней и ввиду невозможности для пришельцев его использовать.

Напротив, в густонаселенных зонах, на которые с самого начала была нацелена испанская конкиста, индеец оказался легко подчиняющимся власти.

Он чудесным образом пережил испытания конкисты и колониальной эксплуатации. Массовые убийства, безжалостные войны, разрыв социальных уз, принудительное использование его рабочей силы, смертность, какую влекли за собой повинность носильщиков и работа на рудниках, и в завершение всего — эпидемические заболевания, принесенные из Европы и Африки белыми и неграми.

Центральная Мексика, имевшая население в 25 млн. жителей, дошла, как полагают, до остаточного населения в 1 млн. Такая же катастрофа обнаружилась на острове Эспаньола (Гаити), в Юкатане, в Центральной Америке, немного позднее — в Колумбии.

Впечатляющая деталь: в Мексике в начале конкисты францисканцы проводили службы на папертях своих церквей — такими многочисленными были толпы верующих. Но с конца XVI века мессу служили внутри этих самых церквей, даже в простых часовнях.

Этот фантастический регресс несоизмерим даже со зловещей знаменитой Черной смертью, бывшей бичом Европы XIV века. Однако масса туземного населения не исчезла, оно восстановилось, начиная с середины XVII века, естественно, к выгоде своих испанских господ.

Эксплуатация индейцев продолжалась в полурабской форме энкомьенд, городской прислуги и принудительного труда на рудниках, обозначавшегося общим названием репартимьенто.

С XVI века в Новой Испании появился и «свободный» труд наемных рабочих в результате сложного кризиса. Прежде всего вследствие сокращения индейского населения обнаружились опустевшие зоны, как в Европе XIV и XV веков.

Земля вокруг индейских деревень «сжалась», как шагреневая кожа, и именно на спонтанно возникавших или созданных произвольными конфискациями опустевших пространствах развивались крупные имения — асьенды.

Для индейца, желавшего спастись от коллективной барщины, которую навязывали ему его деревня, а также государство, изыскивавшее рабочую сиду, возможно было бегство: на асьенды, где развивалось классическое рабство и где позже будут вынуждены прибегнуть к наемным работникам; в города, где его принимали в число домашней прислуги и в мастерские ремесленников; наконец, на рудники — не только на слишком близкие рудники в районе Мехико, где сохранился принудительный труд, но дальше к северу, в тех поселениях, что вырастали посреди пустыни от Гуа-нохуато до Сан-Луис-Потоси.

Там было рассеяно более трех тысяч рудников, порой крохотных, на которых работало в целом от 10 до 11 тысяч горняков (правда, в XVIII веке эта цифра возросла до 70 тысяч).

Рабочие приходили туда отовсюду — индейцы, метисы, белые, которые к тому же перемешивались.

Введение после 1554 — 1556 гг. процесса амальгамирования позволило обогащать бедную руду, снизить общие затраты и увеличить производительность труда и производство. Как и в Европе, этот маленький мирок горняков существовал сам по себе. Как хозяева, так и рабочие были расточительны, беззаботны, привержены игре.

Рабочие получали партидо — своего рода премии — в зависимости от количества добытой руды. Их заработки были очень высокими (все, конечно, относительно), но и ремесло их было ужасным (порох не использовался до XVIII века), и это население было беспокойным, склонным к насилию, а при случае и жестоким.

Рудокопы пили, пировали; и то был не только «искусственный рай», о котором с веселым изумлением писали некоторые историки, а какой-то нелепый праздник и сверх всего — настойчивая потребность обратить на себя внимание.

В XVIII веке все это еще усилилось, как если бы процветание было дурным советчиком. Случалось, что у рабочего в кошельке оказывалось в конце недели 300 песо, их тут же тратили.

Какой-нибудь рудокоп покупал себе парадные одежды, рубашки из голландского полотна, другой приглашал две тысячи человек попировать за его счет и растрачивал 40 тысяч песо, которые ему принесло открытие небольшого месторождения.

Так варился в собственном соку этот мирок, никогда не ведавший покоя. На рудниках Перу, самых значительных в Америке в XVI веке зрелище было не таким театральным, и по правде, менее веселым.

Амальгамирование появилось с запозданием, в 1582 году, однако, подневольный труд сохранился, и Потоси оставался адом. Не сохранилась ли система в силу самого своего успеха? Это возможно, только в конце столетия Потоси утратит царственное положение, которого он более не обретет, невзирая на возвращение к активной деятельности в XVIII веке.

В конечном счете индеец вынесет на своих плечах бремя крупного размаха хозяйственных предприятий в Новом Свете в интересах Испании: горные разработки, сельскохозяйственное производство (достаточно вспомнить о возделывании маиса, основе выживания Америки), обслуживание караванов мулов или лам, без которых было бы немыслимо перемещение монеты и многих продуктов — официально от Потоси до Лрики, а контрабандным путем — из Верхнего Перу через Кордову до Рио-де-ла-Платы.

Зато там, где индейцы существовали в виде раздробленных племенных образований, европейской колонизации пришлось многое строить самой: так было в Бразилии до эпохи сахарных плантаций; так было во французских и английских колониях на «континенте» или па Антильских островах.

Следовательно, должно было существовать широко распространенное и долго длившееся «рабство» белых. Эрик Уильямс настаивает на этом, ибо, на его взгляд, виды рабства в Америке замещали друг друга и в некотором роде между собой сообщались: заканчивался один вид, утверждался другой.

Смена эта происходила не автоматически, но в целом правило было очевидным — белое «рабство» вступало в игру лишь в той мере, в какой недоставало индейского, а рабство негров, эта громадная проекция Африки на Новый Свет, развилось только из-за нехватки труда индейцев и рабочей силы, доставляемой из Европы. Там, где негр не использовался, например, при возделывании пшеницы к северу от Нью-Йорка, вплоть до XVIII века трудился белый завербованный.

Следовательно, на карту были поставлены потребности колониальной экономики, которая диктовала изменения и последовательность по причинам экономическим, а не расовым. Эти причины, как утверждает Дж.Спини в своей «Современной истории», не имели ничего общего с цветом кожи. Белые «рабы» уступили свое место потому, что были рабами лишь временно. А возможно, они стоили слишком дорого, хотя бы из-за своего питания.

Эти «завербованные», будучи однажды освобождены, распахали и отвоевали для земледелия небольшие хозяйства, в которых возделывали табак, индиго, кофе, хлопок. Но впоследствии они зачастую проигрывали в противостоянии крупным плантациям, рождавшимся на базе возделывания культуры-завоевательницы - сахарного тростника, предприятиям дорогостоящим, а значит, капиталистическим, которые требовали значительной рабочей силы и оборудования, не говоря уже об основном капитале. И в этом основном капитале черный невольник имел свое место.

Крупная собственность сахарных плантаций вытеснила мелкую собственность, которая, однако же, помогла ее созданию: отвоеванная земля, раскорчеванная мелким землевладельцем, поднимавшим целину, и в самом деле благоприятствовала устройству плантаций.

Даже в 30-х годах нашего столетия, замечает Фернан Бродель, этот же самый процесс можно было увидеть в начинавших разрабатываться районах штата Сан-Пуалу, в Бразилии, где временная мелкая собственность подготавливала почву для крупных кофейных фазенд, которые, в конце концов, ее сменяли.

В XVI —XVII веках с появлением крупной (относительно крупной) земельной собственности умножилось число черных невольников, бывших необходимым условием ее существования.

После драматического снижения численности индейского населения экономический процесс, открывший Америку для африканского населения, шел сам собой: «Именно деньги, а не страсти, добрые или дурные, сплели заговор». Африканский невольник, более сильный, чем индеец (в то время утверждалось, что один негр стоит четырех индейцев), более послуишый, более зависимый, поскольку он был оторван от своей родной общины, покупался как товар, даже на заказ.

Деятельность торговцев неграми позволит создать громадные для своего времени сахарные плантации предельных размеров, обеспечивавших перевозку тростника на телегах: тростник, чтобы он не испортился, должен был сразу же после срезки доставляться на мельницу и без задержки размалываться.

Покорность, ровный характер, сила работников-негров сделали из них орудие наименее дорогое, самое эффективное и вскоре затем — единственно желанное.

Если в некоторых штатах Северной Америки табак, поначалу возделывавшийся мелкими земельными собственниками — белыми, познал живейший подъем в 1663 — 1699 гг. (его экспорт вырос вшестеро), то произошло это потому, что состоялся переход от труда белых к использованию рабочей силы негров. В то же самое время, как полагает Бродель, появилась полуфеодальная аристократия, блистательная, образованная, но и склонная к произволу.

Табак, возделывавшийся в больших размерах на экспорт, как пшеница в Сицилии или в Польше, как сахар на бразильском Северо-Востоке или на Антильских островах, породил такой же социальный строй. Одинаковым причинам соответствовали аналогичные результаты.

Но негра использовали и для множества других работ. Так, старательская золотодобыча в Бразилии, что началась в последние годы XVII века, возникла в результате доставки тысяч черных невольников.

И если негры не будут работать на серебряных рудниках в Андах или на севере Новой Испании, то потому (это была весомая причина), что во внутренних районах континента после нескончаемого путешествия они стоили дороже, чем на Атлантическом побережье, а не только потому, как утверждали, что холода горных высот не позволяли им заниматься очень тяжким горняцким трудом.

В действительности разные виды подневольной рабочей силы в Америке были более взаимозаменяемы, чем принято считать. Индейцы могли работать старателями, как это было в окрестностях Кито. Точно так же следует отбросить рассуждения о невозможности якобы для белого жить в тропиках, занимаясь физическим трудом (как считал среди тысяч других и Адам Смит).

«Завербованные» прекрасно работали еще в XVII столетии. Прошло больше ста лет с тех пор, как немцы обосновались в Сифорте на Ямайке: они там живут по сей день. Итальянские землекопы вырыли Панамский канал. И возделыванием сахарного тростника в тропических областях Северной Австралии заняты целиком белые.

Точно так же на юге США заняла немалое место белая рабочая сила, тогда как негры эмигрировали на север, в суровый климат и, не чувствуя себя от этого ни лучше, ни хуже, живут в Чикаге, Детройте и Нью-Йорке.

А тогда, если один климат не определял распространение людей по всему Новому Свету, то этим вполне очевидно озаботилась история — сложная история европейской эксплуатации, но также и предшествовавшего ей могучего прошлого американских индейцев, которая успехами инков и ацтеков заранее и неизгладимым образом утвердила на американской земле постоянное индейское присутствие.

В конечном счете история дала выжить до наших дней индейской Америке, Америке африканской и Америке белой. Она перемешала их, но недостаточно, и ныне они продолжают в массовом масштабе отличаться друг от друга.

ПРОМЫШЛЕННАЯ БОРЬБА С МЕТРОПОЛИЯМИ В СЕВЕРНОЙ И ЮЖНОЙ АМЕРИКЕ

В промышленном плане, как и в плане торговли, давно назревал конфликт между колониями и метрополией. С конца XVI века продолжительный кризис терзал всю испано-нортугальскую Америку, да, вне сомнений, и всю Америку в целом. Европейский капитализм находился тогда, самое малое, в затруднительном положении.

Формировавшиеся региональные рынки увеличили свои обмены: бразильцы настойчиво добирались до андских краев; Чили снабжало Перу зерном... и так далее. Возникали нро-мышенные производства.

На рубеже XVII и XVIII веков в Кито имелись «мануфактуры, изготовляющие саржу и хлопчатое полотно... грубые... ткани, идущие на одежду народа. Так их сбывают в Перу, и в Чили, и даже в Тьерра-Фирме, и в Панаме, вывозя через Гуаякиль, каковой представляет как бы гавань Кито на Тихом океане. Их также вывозят сухопутным путем в Попаян».

Аналогичный натиск текстиля проявился в Сокорро в Новой Гранаде, в перуанской провинции Куско и в южных, населенных индейцами областях Мексики — в Ла-Пуэбле, во внутренних районах того, что станет Аргентиной, в частности в Мендосе, «где, — писал епископ Лисаррага, — индейцы, кои воспитывались среди нас, изготовляют нить столь же тонкую, как тончайшая бискайская нить».

Развились и некоторые другие производства по переработке продуктов земледелия и скотоводства. Повсеместно изготавливали мьтло, сальные свечи, повсюду обрабатывали кожу.

Созданная несомненно в трудные годы XVIII века, в :>поху, когда значительная часть Америки с развитием крупных асиенд «феодализировалась», расплывется и эта элементарная промышленность, как масляное пятно, когда улучшится конъюнктура.

Испанская Америка более других частей Нового Света нашла в сети контрабандной торговли дополнительную свободу, источник доходов. Манильский галеон — это знали все! — служил перехвату американского золота к невыгоде Испании и даже к невыгоде Европы, на пользу далекому Китаю и капиталистам Консуладо в Мехико. К тому же большая часть (и значительно) монеты и серебряных слитков вплоть до конца XVIII предназначалась не католическому королю, ставшему бедным родственником, а частным купцам.

Купцы Нового Света имели в ней свою долю.

ПРЕОДОЛЕНИЕ ЕВРОПЕЙСКОГО ВЛИЯНИЯ

Америке пришлось пройти долгие этапы европейской истории, правда, не придерживаясь их порядка или моделей. Там снова можно встретить, хоть и в перемешанном виде, европейский опыт — античность, средние века, Возртждение, Реформацию.

Американские зоны первоначального освоения напоминают зоны расчистки средневековых лесов Европы в XIII веке. Точно так же определенные черты первых европейских городов Нового Света и их патриархальных семейств восстанавливают для историка приблизительную античность.

Каждая метрополия желала безраздельно удерживать свой кусок Америки, навязывая ему соблюдение «колониальных договоров» и уважение к «исключительным правам». А общество по другую сторону Атлантики почти не могло уйти от опеки издалека и от навязчивых образцов Европы, которая внимательно следила за своими чадами и у которой моменты ослабления внимания бывали лишь поначалу, в безвестности и незначительности первых поселений.

Испания предоставила право своей Америке расти в свое удовольствие, так как та могла или желала. Затем, когда «ребенок» вырос и достиг процветания, его взяли в руки и, когда все встало на свои места, наступила, как говорили тогда, «централизация» к выгоде институтов метрополии.

Централизация была естественной, тем лучше воспринимавшейся, что она была необходима для обороны юных колоний от посягательств других европейских держав. Ибо соперничество между теми, кто совместно делил Новый Свет, оставалось сильным.

На сухопутных границах и, в не меньшей степени, вдоль нескончаемых побережий Америки происходили беспрестанные конфликты. Централизация наверняка облегчалась также тем фактом, что внутри колонии она обеспечивала господство белого меньшинства, а последнее оставалось привязанным к верованиям, мыслям, языкам уже «старой» Европы.

Земельная аристократия, которая удерживала в XVIII веке центральную долину Чили, — в действительности малочисленная, но эффективная, активная, привыкшая господствовать — насчитывала, как утверждал Дж.Линч, «каких-нибудь двести семейств».

В 1692 году богатейшими людьми Потоси была горстка важных особ, «разодетых в золотую и серебряную парчу, понеже любое другое одеяние для них недостаточно хорошо»; роскошь в их домах была неслыханной. Правда, эти общества выказывали себя более или менее покорными, более или менее зависимыми по отношению к метрополиям, но недисциплинированность, когда она случалась, ничего не меняла в их сущности, их строе и их функциях, неотделимых от того ст]юя и тех функций, что составляли костяк европейских обществ, минувших и нынешних.

Из таких обществ менее всего покорными и менее всего удерживаемыми в руках были те, которые не оказывались захвачены великими течениями межконтинентальных обменов; те, чью «заурядную экономику не увлекал какой-нибудь господствовавший продукт», какое-нибудь управляемое издалека, из-за Атлантики, производство.

Такие общества и экономики, мало интересовавшие европейских негоциантов и не получавшие ни капиталовложений, ни заказов, оставались бедными, относительно свободными и обреченными на автаркию.

Таков был случай Перу, таким был случай зоны крупных владений в Венесуэле, так обстояло дело и в долине Сан-Франциску, этой «реки стад», больше чем наполовину одичавших внутри Бразилии, где какой-нибудь феодальный сеньор владел столь же обширными (но практически пустынными) землями, как вся Франция Людовика XIV.

И так же выглядела обстановка в любом городе, в достаточной мере затерянном в американском пространстве, достаточно изолированном, чтобы быть вынужденным управляться самостоятельно, даже если у него не было никакого «зуда» независимости.

В XVIII веке Сан-Паулу оставался примером такой вынужденной независимости. «У португальцев, — писал в 1766 году Аккариас де Серионн, — мало поселении во внутренних областях Бразилии; город Сан-Пуалу, тот, который они рассматривают как самый значительный... Этот город находится более чем в 12 часах пути в глубь материка».

«Это, — говорил Кореаль, — своего рода республика, созданная при своем основании всякого сорта людьми без стыда и совести». «Паулисты» считали себя свободным народом. По правде говоря, то было осиное гнездо: они разбойничали на дорогах внутренних областей, а если они и снабжали продовольствием лагеря рудокопов, то и совершали также набеги на индейские деревни иезуитских редукций (разновидность резерваций для индейского населения), расположенные вдоль Параны, доходя в своих рейдах до Перу и Амазонии.

Однако же послушных или укрощенных экономик было изобилие. В самом деле, они не могли артачиться, живя закупками из своих метрополий и европейскими кредитами.

Однако мог ли «колониальный договор» сохраняться вечно под знаком вопиющего неравенства? — спрашивает Фернан Бродель.

Колонии существовали только для того, чтобы служить богатству, престижу, силе метрополий. Их торговля, вся их жизнь находилась под надзором. Колонии почти всегда жаловались на нехватку монеты. Несмотря на все их жалобы недостаток этот не был устранен: метрополия намеревалась иметь положительный баланс со своими колониями и, значит, получать наличные, а не предоставлять их.

И тогда, сколь ни велико было терпение стран, пребывавших в приниженном состоянии, такой режим, быть может, не продержался бы долго, если бы действительность соответствовала букве регламентов и законов, если бы расстояние — хотя бы в виде продолжительности плавания через Атлантику — не оказалось творцом определенной свободы, если бы вездесущая и неискоренимая контрабанда не служила смазкой для всего механизма.

Отсюда вытекала некоторая склонность к терпимости, тенденция предоставить вещам идти своим ходом, так что происходили сами собой определенные перекосы и восстановления равновесия, которые редко осознавали в нужный момент и против которых позднее никто более не мог бороться.

Так, ис было эффективных таможен; так, администрация не столько буквально исполняла распоряжения мегрополии, сколько уступала напору местных и частных интересов.

Более того, рост обменов помогал американским экономикам стать экономиками денежными, сделать так, что некая часть американских драгоценных металлов посредством ли контрабанды или единственно силою рыночной логики оставалась на месте, а не направлялась в Европу.

«До 1785 года в Мексикебыло обычным явлением, что церковь договаривается с крестьянами о получении десятины в деньгах». Эта подробность многозначительна сама по себе. Точно так же кредит, свидетельство далеко зашедшей эволюции, играл свою роль даже в местностях, затерянных в Бразильской глубинке. Золото, и правда, все там изменяло: 7 мая 1751 года совет Вилла-Рики писал королю, что многие рудокопы «по всей очевидности, задолжали цену рабов, коими владеют, так что тот, кто внешне кажется богатым, в действительности беден, тогда как многие, что живут как бедняки, на самом деле богачи». То есть хозяин золотого прииска работает за счет аванса, который согласились предоставить ему купцы и который послужил ему для покупки невольников.

Такая же эволюция происходила в странах, производивших серебро. Работа Д.Брадинга о Новой Испании XVIII века, прежде всего о городе Гуанахуато, в то время крупнейшем горнопромышленном городе Америки и всего мира, создает впечатление, будто кредит там множил свои формы, ради забавы накладывая их одни на другие, переплетая их, разрушая существующее свое строение ради того, чтобы изобрести другое и так далее.

Весьма наглядный урок заключается в том, что к выгоде местных купцов начиналось заслуживающее внимание накопление. В Испанской Америке были настолько богатые креольские купцы, что в конце XVIII века начали поговаривать, что Испания — колония своих колоний. Было ли это просто фразой? Или выражением испанского раздражения против людей, которые не умели знать свое место? Во всяком случае, за время кризисов борьбы за независимость можно отметить десятки конфликтов, яростную вражду между купцами Нового Света и капиталистами метрополии.

Так было в Буэнос-Айресе, где купцы города пожелали порвать с кадисскими негоциантами. Так было и в бразильских городах, где враждебность переходила в ненависть к португальским купцам. В Рио-де-Жаней]х>, где кражи со взломом и убийства были делом заурядным, португальский купец с пальцами, унизанными перстнями, выставлявший у себя дома на показ свою серебряную посуду, был ненавистным врагом. Ему наносили удары как могли. За отсутствием иных возможностей, чаще посредством жестокой насмешки, делавшей из него настоящий комический персонаж, тупой, отвратительный.

Стоило бы проделать захватывающее социально-психологическое исследование о тех, кого по всем странам Испанской Америки именовали чапетонами или гачу пинами, дабы обозначить вновь прибывших из Испании, с их неопытностью, претензиями и зачастую с их заранее сколоченным богатством.

Они прибывали на подкрепление уже обосновавшимся небольшим группам, которые занимали господствующее место в торговле. Именно таким образом вся Мексика оказалась под владычеством купцов родом из баскских провинций и из горных районов за Сантандером. Эти купеческие семейства выписывали из Испании племянников, кузенов, соседей но своим родным деревням. Они набирали помощников, преемников и зятьев. Новоприбывшие без труда одерживали верх в «матримониальной гонке».

Идальго, мексиканский революционер, который желал бы, как и многие другие, положить конец «гачупинской» иммиграции, обвинил их в том, что это люди «извращенные... Движущая пружина всей их ажитации — лишь гнусная скаредность... Они католики только из политических соображений, а их Бог — деньги».

СОЧЕТАЕМОСТЬ ФОРМАЦИЙ

До сих пор не утихают оживленные споры относительно форм обществ и экономик американского континента, бывших одновременно и воспроизведением и искажением моделей Старого Света. Их желали определить в соответствии со знакомыми в Европе понятиями и найти для них модель, которая бы свела их к определенному единству.

Попытка была, пожалуй, тщетной: одни говорили о феодализме, другие о капитализме; иные участники спора делают ставку на переходную форму, которая любезно примирила бы всех спорящих, приняв одновременно феодализм с его деформациями и предпосылки и предзнаменования капитализма.

Впрочем, как допустить, чтобы для всей Америки могла быть единая и единственная модель? Стоит определить какую-нибудь из них — и сразу же некоторые общества под нее не подойдут. Социальные системы не только отличались от страны к стране, но они наслаивались друг на друга, смешивали элементы, которые невозможно подвести под тот или иной из предлагаемых ярлыков. Америка была зоной главным образом периферийной за единственным (и еще оспаривавшимся в конце XVIII века) исключением — США, образованных как политический организм в 1787 году. Но эта периферия была мозаикой из сотен разных кусочков.

Еще в 1789 году английские колонии были (исключения подтверждали правило) экономиками с сельскохозй-с.твенпой доминантой. На берегах Чесапикского залива современник сталкивался с надлежащим образом устроенными рабовладельческими обществами. Конечно, с возвращением мира в 1783 году неслыханная предпринимательская лихорадка сотрясла, захватила Соединенные Штаты. Все там строилось сразу: домашние и ремесленные промыслы, мануфактурная промышленность, но также и хлопкопрядильные фабрики с новыми английскими машинами, банки, разнообразные коммерческие предприятия.

Тем не менее, на практике, если и имелись банки, то звонкой монеты было меньше, чем выпущенных штатами кредитных билетов, утративших почти всякую ценность, либо же обрезанных иностранных монет. С другой стороны, с окончанием войны надо было заново строить флот — орудие независимости и величия. В самом деле, к 1774 году он делился между каботажем и дальней торговлей следующим образом: 5200 судов (250 тыс. тонн водоизмещения) — в первой группе, 1400 (210 тыс. тонн) — во второй. Следовательно, вместимость была приблизительно одинаковой. Но если каботажный флот был американским, то суда дальнего плавания были английскими и, следовательно, их надо было полностью строить заново.

К тому же Англии удалось снова занять свое господствующее положение в американской торговле с 1783 года. Истинный капитализм, значит, все еще находился в Лондоне, в центре мира. США располагали только второразрядным капитализмом, конечно, энергичным, который обретет плоть на протяжении ангийских войн против революционной и императорской Франции (1793 — 1815 гг.), но этого сенсационного роста будет еще недостаточно.

В других местах в Америке можно усмотреть лишь так называемые «пунктирные капитализмы», ограниченные индивидами и капиталами, которые все были неотъемлемой составной частью скорее европейского капитализма, нежели какой-то местной сети. Даже в Бразилии, которая дальше ушла по этому пути, чем Испанская Америка, но которая сводилась к нескольким городам — Ресифи, Байя, Рно-де-Жанейро с их громадными внутренними областями в качестве «колоний».

Можно ли, не обладая чрезмерным воображением, отметить наряду с такими, весьма ограниченными торговыми капптализмами «феодальные» формы, то тут, то там?

Херман Арсиньегас утверждал, что в XVII веке по всей Испанской Америке наблюдалась «рефеодализация» обширных регионов Нового Света, наполовину заброшенных Европой. Можно говорить о сеньориальном порядке в Венесуэле или в какой-нибудь внутренней области Бразилии. Но о феодализме? Скорее — нет. А если — да, то разве что понимая под этим просто автаркическую и стремящуюся к автаркии систему — «замкнутую систему, лишь слабо связанную с миром за се пределами».

Если попытаться исходить из земельной собственности, то прийти к четким выводам ничуть не легче. А в Испанской Америке бок о бок существовали три формы собственности: плантации, асиенды, энкомьенды.

Плантации в определенном смысле слова были капиталистическими, но лишь в лице плантатора или в лице содействовавших ему купцов. Асиенды — это крупные имения, образованные главным образом в XVII веке во время «рефеодализации» Нового Света. Последняя проходила к выгоде земельных собственников, «асиендадо», и — в неменьшей степени — церкви. Такие крупные имения отчасти жили сами по себе, отчасти были связаны с рынком. В некоторых регионах, например, в Центральной Америке они по большей части оставались автаркичными, но владения иезуитов, зачастую огромные, которые известны лучше прочих из-за своих архивов, были разделены между натуральной экономикой простого воспроизводства и внешней экономикой, функционировавшей под знаком денежных отношений.

То, что счета таких асиенд велись в деньгах, все же не препятствует предположению, что выплата заработной платы, которую они отмечают, производилась лишь в конце года, и пго тогда крестьянину нечего было получать в денежном выражении, так как авансы, полученные им в натуре, превышали или балансировали те суммы, которые ему были долж-. пы. Впрочем, такие ситуации известны и в Европе.

Эикомьеидьт оказываются в принципе ближе к феодализму, хотя, как отмечает Фернан Бродель, индейские деревни жаловались испанцам в качестве бенефициев, а не фьефов. По идее то были владения на время, дававшие владельцам эпкомьенд (энкомендеро) право на повинности с этих индейцев, а не просто право собственностии на землю и на свободное распоряжение рабочей силой. Но это картина теоретическая: энкомендеро преступали такие ограничения.

Так, один отчет разоблачает бессовестных хозяев, которые продавали своих индейцев «под видом продажи эстанции (имения, земельного участка) или нескольких голов скота», и «легковерных и недобросовестных аудиторов», закрывающих на это глаза. Близость местных властей ограничивала правовые нарушения, ио по мере удаления от столицы контроль становился почти невозможен. Это только в принципе энкомендеро, включенный в колониальную систему господства, находился в некотором роде на службе у испанских королей, также, как и королевские чиновники, на самом деле он обнаруживал тенденцию избавиться от этой чести.

Кризис энкомьенды будет продолжаться еще длительное время, так как конфликт между энкомендеро и чиновниками короны был заключен в самой логике вещей. Эти чиновники в большинстве случаев могли быть настроены только против земельных собственников, которые, будь они предоставлены самим себе, весьма быстро создали бы или возродили феодальный порядок. В немалой части своей деятельности Испанская Америка быстро сделалась, как это полагает Георг Фридерици, образцовой страной чиновничества и бюрократии. И вот это довольно трудно включить в классический образ феодализма, точно так же как невольники не могут войти в настоящую капиталистическую модель.

По идее следует заключить: ни феодализма, ни капитализма. Америка в целом представляется наслоением, нагромождением разных обществ и экономик. У основания — полузакрытые экономики, над ними — экономики полуоткрытые. Наконец, на верхних уровнях — рудники, плантации, быть может, некоторые скотоводческие предприятия и крупная торговля. Капитализмом был, самое большее, верхний, торговый «этаж»: заимодавцы горнопромышленников, привилегированные купцы Консуладо, веракрусские купцы, находившиеся в постоянном конфликте с купцами Мехико, купцы, не испытывавшие стеснения под маской компаний, создаваемых метрополиями.

Но тут исследователь оказывается в плоскости связей европейской миро-экономики, которые составляли как бы сеть, накинутую на всю Америку, ее внутринациональных капитализмов, однако в рамках мировой системы, управлявшейся из самого центра Европы.

По мнению Эрика Уильямса, превосходство Европы (он имеет в виду ее близкую промышленную революцию и, видимо, также мировое преобладание Англии и появление усилившегося торгового капитализма) проистекало непосредственно из эксплуатации Нового Света. Особенно из того ускорения, какое привносили в европейскую жизнь постоянные прибыли от плантаций, среди которых Уильямс на первое место ставит поля сахарного тростника с их черными крестьянами.

Тот же тезис, но еще более упрощенный, высказал Луиджи Барелли, относящий модернизацию Атлантики и Европы на счет сахара, а, значит, на счет Америки, где сахар, капитализм и рабство шли рука об руку. Но разве же Америка, включая Америку горнопромышленную, была единственной создательницей европейского величия? Нет, конечно, так же точно, как и Индия не создала одна европейское преобладание, хоть индийские историки и могут сегодня утверждать, выдвигая серьезные аргументы, что английская промышленная революция питалась эксплуатацией их страны.

ВОЙНА АНГЛИЙСКИХ КОЛОНИЙ ЗА НЕЗАВИСИМОСТЬ

Аграрная политика метрополии вызывала резкое недовольство колоний. Роковым в этом плане стал указ короля Георга III, запрещавший колонизацию земель, расположенных к западу от Аллеганских гор.

Целью указа Георга было остановить движение фермеров-арендаторов на запад, на индейские земли, что могло подорвать английскую торговлю мехами, скупавшимися за бесценок у индейского населения.

Свой интерес был у короля и в ограничении расселения колонистов. На узкой полосе вдоль Атлантического по-v>. ежья английским властям было легче собирать налоги, осуществлять меры по удушению местной промышленности и, в крайнем случае, вести военные действия.

Роковой ошибкой Георга было то, что указ 1763 г. ударил не только по фермерам, но и по ремесленникам и рабочим, а также рабовладельцам, которые хищнически использовали земли плантаций, а истощив их, передвигались на запад,

на плодородную почву. Король восстановил против себя практически все слои населения колоний.

Последней каплей, переполнившей чашу терпения, явилось решение парламента в 1765 году ввести гербовый сбор в колониях, т.е. обложить налогами буквально каждый шаг колонистов — каждую торговую сделку, каждую справку, выдаваемую жителям колоний. Предвидя недовольство колонистов, парламент под предлогом обороны от индейцев заблаговременно принял закон о размещении в колониях английских войск.

Возмущение колонистов прорвалось наружу. В одной из многочисленных прокламаций по поводу гербового сбора высказывалось опасение, как бы «британские власти не ввели налог на голосование, на солнечный свет и воздух, которым мы дышим, на землю, в которую мы ляжем»...Сборщиков налогов по народному обычаю обмазывали дегтем и вываливали в перьях, а потом носили их на длинных шестах по улицам или возили в телегах под оглушительный стук в сковороды или ведра.

Колонисты перестали покупать английские товары, начали одеваться в грубые домотканые одежды, а вместо чая, привозимого из Англии, пили настои из трав и малины.

В 1769 году видные политические деятели колоний: Джордж Вашингтон,, будущий вождь революционной армии, Томас Джефферсон, впоследствии автор «Декларации независимости» и Патрик Генри — организовали в Виргинии объединение для бойкота английских товаров. Вскоре такие же организации возникли и в других колониях.

Английский парламент был вынужден пойти на уступку и отменить введенные налоги. Об этом его просили даже английские купцы, которые несли большие убытки от бойкота английских товаров в Америке.

Однако, отменив одни налоги, парламент тут же ввел другие и послал для «наведения порядка» два английских полка в Бостон — главный торговый порт северных колоний.

Когда солдаты высадились в городе, возмущенные бостонцы собрались на митинг и решили готовиться к защите.

В марте 1770 года произошла так называемая «бостонская бойня». Началась она с незначительного события: игравшие у здания таможни мальчишки забросали снежками английских часовых. Вокруг собралась толпа народа.

Неожиданно английские солдаты открыли огонь и убили нескольких колонистов. Возмущение бостонцев было так сильно, что властям пришлось вывести войска из города.

В ответ на «бостонскую бойню» в городе был создан так называемый Корреспондентский комитет («Комитет для сношений с другими колониями»). Комитет захватил в свои руки фактическую власть в Бостоне и обратился к другим колониям с призывом последовать его примеру. Вскоре такие же комитеты возникли в Виргинии и в других колониях.

Английское правительство старалось любыми способами принудить колонистов платить налоги. В 1773 году в Бостон пришли три английских судна, груженные ящиками с чаем. Этот чай был объявлен к продаже по сниженной цене, но в эту цену входил и небольшой налог в пользу государственной казны.

Купив чай, американцы тем самым признали бы право английских властей облагать их налогами. Потому ночью на корабли проникли бостонские ремесленники, одетые, как индейцы, чтобы их не смогли опознать. Весь груз чая они выбросили в воду.

ь колониях ото происшествие получило название «бостонского чаепития». В Лондоне решили наказать бостонцев. Крупнейший порт северных колоний закрыли для всякой торговли. Население города было практически обречено на голод. Королевский губернатор получил чрезвычайные полномочия, колония Массачусетс лишилась хартии самоуправления; взамен суда присяжных отныне предусматривалась отправка обвиняемых на суд в Англию.

В ответ на это тринадцать английских колоний Северной Америки объединились для совместной борьбы против метрополии. Все колонии стали оказывать помощь голодающему населению Бостона. В Филадельфии собрался съезд представителей колоний, за исключением представителей Джорджии, задержанных губернатором. Конгресс, получивший название Первого Континентального, объявил бойкот английским товарам и обратился с протестом к королю Англии и парламенту.

Английский король Георг III объявил колонии в состоянии мятежа. В 1775 году английские войска начали военные действия против колонистов.

Съезд представителей колоний назначил главнокомандующим войсками Джорджа Вашингтона. Ему поручили сформировать из отрядов повстанцев регулярную армию.

В восстании участвовали с[>ермеры, кабальные слуги, рабочие мшгуфактур, ремесленники, буржуазия и, частично, плантаторы.

Однако в колониях были и сторонники англичан: верхушка землевладельческой аристократии, купцы, связанные с английскими торговыми фирмами, колониальные чиновники, часть духовенства и, наконец, земельные спекулянты.

Уже во время заседания съезда представителей 20-ты-сячпому народному ополчению колонистов удалось окружить Бостон и находящийся в нем английский гарнизон. Повстанцам удалось захватить одну из господствовавших над городом высот — Бэнкерсхилл. Спустя некоторое время, потеряв 450 человек убитыми и ранеными, ополченцы были вынуждены покинуть высоту. Однако потери англичан были куда более значительными — около тысячи человек.

ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ НЕЗАВИСИМОСТИ И ПОДПИСАНИЕ ВЕРСАЛЬСКОГО ДОГОВОРА

Четвертого июля 1776 года съезд представителей колоний п Филадельфии — Конгресс принял «Декларацию независимости» тринадцати американских колоний, объявивших себя республиками-штатами.

В «Декларации независимости», составленной Томасом Джефферсоном, утверждалось, что все люди равны, что неотъемлемыми правами каждого является «жизнь, свобода и стремление к счастью». Правительство получает свою власть от народа, который может установить то или иное правление.

«Декларация», подписанная Д жефс|>ерсоном, Франклином, Вашингтоном и другими основателями нового государства, провозглашала независимость тринадцати бывших колоний, которые объединились и образовали республику — Соединенные Штаты Америки.

Характерно, что среди 26 обвинений, выдвинутых «Декларацией» Георгу III, фигурировало осуждение рабства и работорговли «как жестокой войны против самой человеческой природы». Джефферсон обвинял «тирана»-короля, угнетавшего и американцев, и негров, в поощрении рабства в колониях.

Однако параграф об осуждении рабства был вычеркнут при окончательной редакции. Этого потребовали рабовладельцы Южной Каролины и Джорджии, пригрозив в случае невыполнения требования прекратить свое участие в войне.

Требование южан было поддержано северными купцами и судовладельцами, имеющими высокие доходы от торговли черными рабами.

И тем не менее люди приветствовали принятие «Декларации» бурными овациями. Гремели салюты из тринадцати залпов (по числу штатов). В Нью-Йорке была свержена статуя Георга III. Свинцовую статую перелили в пули.

«Пусть англичане попробуют пули, выплавленные из их короля!» — говорили американцы...

Война была тяжелой и кровопролитной. Долгих шесть лет продолжалась она.

Лишь 19 октября 1781 года английская армия под командованием Корнуолисса, окруженная войсками повстанцев у Йорктауна, была вынуждена капитулировать. Этим практически завершилась война бывших английских колоний за независимость.

Капитуляция Корнуолисса вызвала смену торийского правительства в Англии. Питт Младший, возглавлявший партию «новых тори», пришедшую к власти в 1783 году, являлся сторонником заключения мира с Соединенными 1_Итатами. Главной побудительной причиной тому было возможное дальнейшее ослабление Британии в результате войны с Штатами.

Мир был подписан в Версале в 1783 году. Испания по этому договору получила Флориду и Менорку; Франция была сильно разочарована, так как расчитывала на приобретение Канады, а ей пришлось довольствоваться малым.

США стали обладателями западных территорий, между Аллеганскими горами и рекой Миссисиппи. Америка в свою очередь обязалась рекомендовать штатам уплату англичанам военных налогов.

ГЛАВА 7

ФРАНЦИЯ В КАНУН БУРЖУАЗНОЙ РЕВОЛЮЦИИ


ФИНАНСОВЫЕ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПОТРЯСЕНИЯ

Людовик XIV царствовал 72 года. К сентябрю 1715 года, когда король скончался, положение Франции было очень незавидным.

Наличность, которой располагала французская казна, не превышала к тому времени 700 тыс. ливров. Сумма ожидавшихся годовых доходов колебалась около 5 млн. ливров, зато государственный долг Франции вырос до астрономических цифр.

Новому королю, правнуку Людовика XIV, Людовику XV не было в это время и шести лет. По законам Франции при юном короле должен был быть учрежден регент. Им стал дядя малолетнего Людовика, герцог Филипп Орлеанский.

В завещании покойного Людовика XIV о Филиппе Орлеанском не было сказано ни слова, и все-таки тот сумел обещаниями и интригами привлечь на свою сторону различные враждовавшие между собой придворные группировки.

Филипп обещал возвратить парламентам отнятое Людовиком XIV право ремонстраций, а также обещал расширить свой совет за счет привлечения старой родовитой аристократии и дворянства мантии. Филипп обещал возвысить парижский парламент и, надо сказать, он сдержал свое обещание.

Возвышение парламента произошло в первые же дни регенства. Вплоть до начала Великой французской революции парижский и провинциальные парламенты неоднократно становились центрами оппозиции. Они сопротивлялись любым попыткам введения реформ, и это сопротивление скомпрометировавшей себя власти даже порой вызывало сочувствие у народа.

Парламентский адвокат Маре в своем дневнике так охарактеризовал период регентства: «Никогда благородное сословие Франции не было менее благородно, чем теперь». Парижские нравы XV11I века чем-то напоминают нравы Рима накануне его завоевания варварами. Филипп Орлеанский и его дочь, герцогиня Беррийская, афишировали свои пороки, подавая пример распутства остальному двору н высшему дворянству.

Галликанская церковь также успешно дискредитировала себя. В 1713 году появилась папская булла Unigcnitos, которая привела к раздору и распрям среди духовенства и верующих.

Появилась четко выраженная религиозная оппозиция, которая постепенно превращалась в политическую и была сосредоточена главным образом в парламентах. Этим и объясняется несговорчивость парламентов по отношению к регенту.

Но Филипп не оставался в долгу. В 1720, 1732, 1740 годах он отправлял целые палаты парламента в ссылку. Папская булла однозначно говорила о наступлении церковной реакции. Папа становится излюбленным персонажем многочисленных памфлетов, сатирических брошюр и куплетов.

Вполне возможно, что Филипп Орлеанский вовсе не собирался решительно становиться на сторону папы. Он делал попытки маневрирования между иезуитами и янсенистами. Однако, как это уже было отмечено выше, это ни к чему не привело, и члены парламента периодически отправлялись в ссылку.

Фрарщузские финансы находились в полном расстройстве, налоги поступали в казну нерегулярно. Один из докладов, поданных Филиппу Орлеанскому, гласит, что из 750 млн. ливров податей налогов, выплачиваемых на местах, в казну поступает около 250 млн., то есть только одна треть.

Были приняты некоторые полицейские меры, на откупщиков наложили огромные штрафы, некоторых выставили к позорному столбу, однако, как и следовало ожидать, финансовое положение страны от этого не улучшилось.

Филипп обратился к шотландскому финансисту Джону Лоу, (бежавшему из Англии, где ему пришлось отбывать тюремное заключение за дуэль) — довольно известному теоретику бумажного государственного и частного кредита.

Джон Лоу был первым человеком, который предложил замену увеличения запаса звонкой монеты золота и серебра бумажными деньгами. При помощи регента Лоу в 1716 году открыл частный банк с правом эмиссии банкнот.

По мнению банкира, выпуск бумажных денег мог возместить недостаток металлической монеты, а дешевый кредит, сам по себе обеспечивая циркуляцию денег и товаров, приведет благоденствие в страну.

Спустя два года банк Лоу был преобразован в королевский банк. Банки)) возглавил индийскую компанию, которая объединяла несколько монополий и имела исключительное право на заморскую торговлю Франции.

В январе 1720 года Джон Лоу стал генеральным контролером финансов. Байк Лоу авансировал правительству 100 млн. ливров всего под 3% годовых.

Начался неслыханный ажиотаж вокруг индийской компании. Спекуляция акциями этой компании сулила огромные прибыли, вследствие чего, при номинале в 500 ливров, они котировались по 18 — 20 тыс. ливров.

Все-таки теоретическая основа системы Лоу не выдержала испытания практикой. Количество бумажных денег никак нельзя было определять численностью населения, не учитывая при этом степень экономического развития страны.

В конце того же 1720 года банк прогорел, в декабре Лоу пришлось бежать из Франции. Несколько десятков тысяч французов были разорены.

Несмотря на то, что правительству пришлось признать государственное банкротство, толчок, который дала система Лоу капиталистическому развитию страны, вывел экономику Франции из состояния застоя, в коем она пребывала долгие годы правления Людовика XIV.

Резкое вздорожание товаров позволило коммерсантам-должникам распродать товары по более высоким ценам и рассчитаться со своими кредиторами.

Несколько повысился товарооборот вследствие обогащения некоторых покупателей акций и приобретения ими движимого и недвижимого имущества.

Аграрное развитие Франции также оказалось под воздействием системы Лоу. Французский экономист XIX века Бланки говорил, что земельная собственность во времена спекуляций Лоу впервые освободилась от того состояния оцепенения, в котором ее долго держала феодальная система. Земля «вышла из крепостного режима, обрекавшего ее на неотчуждаемость, и попала в обращение».

СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО

В 1723 году умер регент Филипп Орлеанский, и молодой Людовик XV стал править страной. Население Франции к тому времени составляло от 18 до 23 млн. человек.

Некоторые историки, в частности авторы «Истории Франции» (Москва, «Наука», 1972 г.), отмечают, что, начиная с первой трети XVIII столетия, Франция пережила мощный демографический подъем.

Крестьянство составляло примерно 80% населения страны. В годы регентства оно получило кратковременную передышку, связанную с освобождением от налогов на 6 лет для тех, кто осваивает заброшенные земли, и снижение тальи.

Однако с воцарением на престоле Людовика XV время послаблений кончилось. Согласно так называемому «Эдикту о триаже» сеньоры имели право присваивать треть земли, ранее принадлежавшей крестьянской общине. При этом они, естественно, пытались присвоить себе именно лучшие земли. Крестьяне же, которые владели инфеодализированной землей, то есть землей, которая являлась их личной собственностью, должны были отрабатывать на сеньориальных землях и нести множество других повинностей.

Наступил довольно резкий спад цен на сельскохозяйственные продукты, который явился следствием утечки капиталов, принадлежавших гугенотам, изгнанным из Франции в конце XVII — первой трети XVIII вв.

Снижение доходов ощутили на себе также и сеньоры. Они не знали другого способа возмещения издержек, кроме усиления нажима на крестьян. Восстанавливались давным давно забытые повинности. Нередко земли сдавались на откуп городским буржуа или местным зажиточным крестьянам.

Сеньоры также обладали привилегией охоты, согласно которой куропатки, кролики, пожиравшие крестьянские посевы, не могли быть убиты крестьянином. В свою очередь, дворянин, преследуя дичь, имел право топтать поля и посевы.

В некоторых местах крестьянам запрещалось возводить изгороди, которые могли помешать охотникам, или даже

убирать урожай, пока птенцы куропаток не окрепнут и не станут на крыло.

После 1730 года цены постепенно перестали падать, однако положение крестьян не улучшилось. Сеньоры продавали земли и свои сеньориальные права городским буржуа, а те, дабы возместить затраты на покупку, усиливали давление на крестьян.

В 1737 году, согласно распоряжению генерального контролера Орри, была введена дорожная повинность. Ей подлежало поголовно все крестьянское население. Мужчины в возрасте от 12 до 70 лет и женщины до 60 лет.

Введение дорожной повинности было связано с ростом внутренних рынков Франции и потребности в улучшенных дорогах.

Сначала дорожные работы для каждого крестьянина составляли примерно 30 дней в году и лишь позже норма постепенно снизилась до 12 рабочих дней в год для работника и рабочего скота.

Отказ участвовать в выполнении работ влек за собой штрафы и постои отрядов конной стражи. Однако, даже несмотря на это, находились ослушники. Так, например, в одной из провинций Бургундии в 1771 году таковых имелось 408 человек.

Министр Тюрго на время отменил дорожную повинность, однако, затем она была восстановлена. К 1787 году натуральная дорожная повинность заменилась новым налогом, но вряд ли кто был рад этой замене.

Характерной особенностью французского налогового обложения в сельском хозяйстве была его неравномерность. Сбором налогов заведовала местная администрация, которая налагала денежную повинность на общины по своему усмотрению. Если интендант считал, что община богата, то она должна была платить больше. Если интенданту казалось, что община не столь зажиточна, то она платила меньше.

Все это усугублялось тем, что распределение налогов внутри общины производилось столь же произвольно. Это влекло за собой повальное укрывательство доходов, ибо, прослыв зажиточным, можно было в одночасье разориться.

Во Франции того времени существовали так называемые «габелеры», соляные надсмотрщики. Их основной работой являлся поиск контрабандной соли. Соль, предназначенная для технических целей, таких, например, как засолка кожи, нередко преднамеренно отравлялась, чтобы потребители не воспользовались дешевым продуктом.

Также откупщики зачастую засоряли соль примесями, чтобы повысить доход. Потому контрабандной могла считаться даже просто соль хорошего качества. Таким образом, соляная монополия государства, что называется, вылезала боком для крестьян.

Отряды габелеров были поистине огромны и вездесущи. Ежегодно во французских тюрьмах содержалось не менее двух-трех тысяч нарушителей соляной монополии.

Весьма красноречиво письмо епископа Масильона, отправленное им в 1740 году из Клермона королевскому министру Флери. Вот что говорит епископ: «Народ в наших деревнях живет в чудовищной нищете, не имея ни постели, ни утвари. Большинству около полу года не хватает их единственной пищи — ячменного или овсяного хлеба, в котором они вынуждены отказывать себе и своим детям, чтобы иметь чем оплачивать налоги. Негры наших островов бесконечно более счастливы, так как за работу их кормят и одевают с женами и детьми, тогда как наши крестьяне, самые трудолюбивые во всем королевстве, при самом упорном труде не могут обеспечить хлебом себя и свои семьи и уплатить причитающиеся с них взносы. Если в этой провинции находятся интенданты, говорящие иным языком, это значит, что они пожертвовали истиной и своей совестью для презренной карьеры».

Тем не менее авторы «Истории Франции» утверждают, что дифференциация среди французских провинций была довольно значительной. Так, например, в Пикардии 4/5 крестьян не имели лошадей (но все же владели третью земли), а Фландрия или Лангедок считались куда более зажиточными.

Расслоение шло также и внутри деревни. Постепенно выделялась прослойка крепких, зажиточных фермеров, которые могли не только арендовать земли сеньоров или же покупать их, по иногда даже могли позволить себе осуществить перекупку земельного надела у временного владельца, как правило, буржуа.

И в то же время во французской деревне сущестовали безземельные батраки и огромная масса парцеллярных крестьян. Многим из них казалось, что существует немало способов укрепить свой бюджет.

Можно было заняться работой на так называемой «рассеянной мануфактуре», можно было стать рабочим-сезон-ииком в городе, можно было осесть на какой-нибудь местной бумажной мельнице, которые плодились по стране в связи с развитием книгопечатания.

Многие французские землевладельцы мечтали о перенесении во Францию английских аграрных порядков, однако, в условиях феодально-абсолютистского государства это было невозможно.

В то время как развитие капитализма в Англии сопровождалось отделением трудящихся масс от земли и созданием широкого рынка свободной рабочей силы, во Франции большинство крестьян являлось цензитариями, юридически свободными, но зависимыми от сеньоров по земельным и судебным отношениям, людьми.

Зависимость цензитария от сеньора-землевладельца была закреплена особым актом и, так как все документы о ку-иле-продаже земли хранились у сеньора, то при переходе цензивы из одних рук в другие, с крестьянина взималась пошлина, доходившая до двенадцатой и даже до шестой части стоимости участка.

Земельный ценз, выплачиваемый крестьянином, в течение всего срока пользования землей, был сравнительно легкой повинностью, но, тем не менее, существовали еще различные натуральные поборы. Наиболее тяжелым из них был шампар, хлебный оброк, размеры которого приближались иногда к четвертой или пятой части снятого урожая.

Крестьянина обременяли, как уже говорилось, дорожные, мостовые и прочие пошлины в пользу сеньора. Вдобавок ко всему, сеньор обладал монопольным правом помола зерна, хлебопечения, пользования виноградным прессом, погребами и кузницей. За все это приходилось платить.

Монопольное право дворян-виноделов распространялось также на продажу винограда в течение полутора месяцев в году, именно в то время, когда складывались наиболее выгодные условия для сбыта.

После краха банка Джона Лоу сроки аренды земель во Франции все более и более сокращались. Это подрывало положение крупных фермеров, которые нередко становились арендаторами, так как сеньор даже в то время, когда сроки аренды доходили всего до 4 лет, отнимал землю у арендатора, несмотря на то, что выплаты за землю были произведены заранее. Земля передавалась в другие руки, тому, кто посулил большую цену.

До 1789 года в любых формах аренды, даже смешанной, включающей элементы фермерской аренды и так на-зывыаемого половничества, преобладала натуральная плата. Так, например, крестьяне-издольщики, обрабатывающие сеньориальную землю на условиях половничества, отдавали землевладельцу около половины снятого урожая.

Подавляющая часть крестьян не была заинтересована в улучшении методов земледелия, которое, естественно, в таких условиях развивалось экстенсивным путем. Дело также было pi в материальной базе, которая не могла обеспечить переход к более совершенной технике сельского хозяйства.

РАЗВИТИЕ ПРОМЫШЛЕННОСТИ

Согласно докладу главного интенданта торговли, соотношение сельского хозяйства и обрабатывающей промышленности в национальном доходе Франции в 1789 году выражалось следующими цифрами: годовой доход сельского хозяйства составлял 1826 млн. ливров, а обрабатывающая промышленность давала 595 млн. ливров годового дохода.

Несмотря на то, что во второй половине XVIII века еще существовала цеховая регламентация, которая ограничивала количество наемной силы, капиталистическая мануфактура, поднимавшая общественную производительность труда во Франции, стала господствующей формой промышленности.

Французское правительство при всей своей близорукости видело необходимость освобождения от цеховых стеснений не т'олько сельской, но и частично городской промышленности.

Оковы цеховых стеснений спадали не только с отдельных улиц или районов, городов, но даже и некоторых отраслей производства.

Как уже указывалось, основной промышленностью во

Франции была промышленность обрабатывающая и потому руководящая роль в манфактуре принадлежала чаще всего купцам-промышлен-никам, которые владели промышленным сырьем.

Так же, как и в Англии, XVIII век во Франции ознаменовался быстрым развитием текстильной мануфактуры. В Нормандии с 1701 — 1702 гг. началось прядение хлопка для производства полушелковых-полубумажных тканей.

Вскоре традиционные во Франции шерстяное и полотняное производства ощутили жестокую конкуренцию со стороны новой отрасли хлопчатобумажного производства.

Так же как и в России, некоторые французские крестьяне пренебрегали сельским хозяйством в пользу занятия промыслами. Таковыми чаще всего были прядение и чесание хлопка. Власти города Руана в 1722 году даже жаловались правительству на таких крестьян. В течение XVIII века крестьяне, населяющие окрестности Руана, постепенно превращались в постоянных работников руанской хлопкопрядильной и бумаготкацкой мануфактуры.

На пороге последнего десятилетия этого века в окрестностях Руана насчитывалось около двухсот тысяч одних только прядильщиков. Руанские хлопчатобумажные товары продавались во многих городах и районах Франции и вывозились за границу.

Не только внутри самой страны, но и во всей Европе довольно долго славились ножи тьерской мануфактуры. Мануфактура по производству ножей в районе Тьера представ -ляла собой пример широко развитой системы разделения труда. Местные мануфактуристы покупали полосовую сталь, затем раздавали ее кузнецам, ковавшим из полос клинки ножей, обрабатывавшиеся далее сверлильщиками, точильщиками, полировщиками, после чего полуфабрикат передавался изготовителям рукояток, черенков и так далее.

Концентрация мануфактурного производства была невелика, потому мануфактуры, сосредоточенные в больших мастерских, встречались довольно редко, хотя и имели огромное экономическое значение.

Во Франции XVIII века имелись чисто государственные предприятия, так называемые «королевские» мануфактуры, по французским меркам бывшие довольно крупными предприятиями. К ним относились металлургические заводы в Тулони и Бресте, ковровые мануфактуры в Бове, знаменитые «Гобелены» в Париже.

Вместе с тем имелись и частные предприятия, получавшие казенные субсидии или какие-нибудь другие привилегии от правительства. Они также носили название «королевских». Среди них наиболее известно было крупное предприятие Ван-Робе в городе Абвиле, а также металлургический завод Крезо, чье оборудование стоило несколько миллионов ливров.

Только в чугунном производстве Крезо было занято более нолутысячи рабочих, а ведь этот завод объединял еще каменноугольные шахты, литейные и стекольные заводы.

Бретань была одной из наиболее отсталых провинций Франции, но даже там существовала капиталистическая шерстяная мануфактура. Местные рыбные промыслы также получили четкий капиталистический характер.

Так в 1789 году бретонские купцы наладили выпуск или так называемое «фабрикование» рыбных продуктов. В этом производстве было занято несколько тысяч рыбаков.

ПАРИЖ И ЛИОН

Еще в начале 80-х годов XVIII столетия Лион, без всякого сомнения, оставался первым центром французской торговли. Фернан Бродель приводит следующие цифры: вывоз составлял 142,8 млн. ливров, ввоз — 68,9 млн. Общий торговый оборот — 211,7 млн., а валовое превышение вывоза над ввозом — 73,9 млн. ливров.

Даже если не принимать во внимание колебание стоимости ливра, эти цифры превышали в 9 раз показатели 1698 года. В тот же период Париж имел всего около 24,9 млп. ливров общего торгового оборота (вывоз + ввоз), что составляло немногим более 1/10 лионского баланса.

Однако с появлением финансового капитализма начался подъем Парижа. Первым признаком начавшегося процесса был финансовый кризис 1709 года, который явился следствием войны за испанское наследство.

Лионские ярмарки понесли очень серьезный урон. Самюэль Бернар, постоянный заимодавец правительства Людовика XIV потерпел тогда банкротство на королевских платежах, которые в конце концов были отсрочены до апреля 1709 года.

Чтобы получить капиталы, которые могли бы выплачиваться вне Франции, Самюэль Бернар предложил женевским банкирам в качестве гарантий возмещения полученных им сумм денежные билеты, выпускавшиеся французским правительством с 1701 года.

По сути это была фиктивная игра, в которой, когда все шло хорошо, никто не проигрывал. Она позволяла платить женевским и иным кредиторам то звонкой монетой, то обесценивавшимися билетами, и основная часть расчета всякий раз переносилась для самого Самюэля Бернара на целый год. Все, чего он добивался, так это только выигрыша во времени.

Именно потому в 1709 году многие твердили о создании банка, который был бы частным или государственным. Какой могла быть его роль? Давать деньги взаймы королю, который тут же даст их взаймы деловым людям.

Такой банк выпускал бы кредитные билеты, приносящие проценты, которые бы обменивались на королевские денежные билеты, и курс этих билетов непрерывно повышался бы.

Если бы Сэмюэлю Бернару удалась эта операция, то все французские воротилы оказались бы под его каблуком. Однако генеральный контролер финансов Демаре смотрел на фантазии месье Бернара без особого удовольствия. Негоцианты крупных портов и торговых центров Франции также стали в оппозицию.

Один из ее членов писал: «Утверждают, что господа Бернар, Никола и прочие евреи, протестанты и чужеземцы предложили взять на себя учреждение сего банка. Было бы куда более сиравделиво, ежели бы оным банком управляли уроженцы французского королевства, римские католики, кои заверяют Его Величество в своей преданности».

Однако банковский проект потерпел неудачу. Уже в первую неделюапреля 1709 года Бертран Кастан, доверенное лицо Бернара, заявил, что не может уравновесить баланс и оплатить долги.

Затем последовал бурный кризис системы Лоу, который окончательно подорвал лионских купцов. В свое время город отказался от размещения у себя королевского банка. Без сомнения, он стал бы конкурентом традиционным лионским ярмаркам, нанес бы им ущерб и вообще свел бы их на нет, но он же, вне всякого сомнения, притормозил бы и взлет Парижа.

Фернан Бродель, анализируя торговое и финансовое соперничество двух французских городов, считает, что если бы королевский банк размещался в Лионе, все могло бы получиться иначе.

Ибо вся Франция, по выражению Броделя, будто охваченная лихорадкой, мчалась в столицу, создавая на улице Кэнканпуа страшную давку, такую же, если не более суматошную, как давка на лондонской Эксчейндж-Элли.

Да, мы помним, что в результате провала системы Лоу не только Париж, но и вся Франция лишились королевского банка, но правительство не замедлит в 1724 году предложить Парижу новую Биржу, достойную той финансовой роли, которую впредь будет играть столица.

С того момента успех Парижа будет только укрепляться, однако же бесспорно окончательный поворот в его непрерывном поступательном движении произошел достаточно поздно, примерно к 60-м годам XVIII века.

«Париж, который оказался тогда в привилегированном положении, в самом центре своего рода континентальной системы, охватывавшей всю западную Европу, был пунктом, где сходились нити экономической сети, распространение которой более не наталкивалось, как в прежние времена, на враждебные политические барьеры. Препятствие в виде габсбургских владений, между которыми на протяжении двух столетий была зажата Франция, оказалось преодоленным.

С момента утверждения Бурбонов в Испании и Италии и до момента смены союзов можно проследить расширение вокруг Франции открытой для нее зоны: Испания, Италия, южная и западная Германия, Нидерланды. И впредь дороги из Парижа в Кадис, из Парижа в Геную (а оттуда в Неаполь), из Парижа в Остенде и Брюссель (перевалочный пункт на пути в Вену), из Парижа в Амстердам будут свободны. За 30 лет их ни разу не закроет война.

Париж сделался тогда в такой же мере политическим, как и финансовым перекрестком континентальной части европейского запада. Отсюда и развитие деловой активности, увеличение притока капитала».

Однако, несмотря на возрастание своей притягательной силы, мог ли Париж быть очень крупным экономическим центром? Мог ли он быть идеальным центром для национального рынка, втянутого в оживленное международное соревнование?

Фернан Бродель вместе с Декозо дю Аллэ, представителем Нанта в совете торговли, отвечает: нет. В пространной памятной записке, составленной еще в начале века, Декозо дю Аллэ приписывает недостаточное уважение французского общества к негоциантам тому обстоятельству, что «иностранцы (он вполне очевидно имеет в виду голландцев и англичан) имеют у себя дома более живые pi более истинные образ и представление о величии и благородстве коммерции, нежели мы, поелику дворы сих государств, пребывая все в морских портах, располагают возможностью осязаемо узреть, глядя на корабли, кои приходят со всех сторон, груженные всеми богатствами мира, сколь оная коммерция заслуживает одобрения. Ежели бы французской торговле так же посчастливилось бы, не понадобилось бы иных приманок, дабы обратить всю Францрио в негоцр1антов».

Сам Джон Лоу, размышляя в 1715 году над исходными посылками своего проекта, усматривал «пределы для честолюбивых замыслов по поводу Парижа как экономршеской метрополии, ибо, коль скоро город этот удален от моря, а река несудоходна, из него нельзя сделать внешнеторговую столицу. Но он может быть первейшим в мире вексельным рынком».

Однако это не мешало Парижу еще в самом начале XVIII века удивлять иностранцев и французов-провинциалов своей столичной сутолокой, многоэтажными домами и прочими характерными признаками большого города.

Быстрый, интенсивный рост Парижа начался во второй половине века. При Людовике XVI здесь наблюдается даже своего рода строительная горячка. Впервые появились капиталисты-домовладельцы, строившие дома лишь для того, чтобы сдавать их затем внаем.

При всем блеске Парижа куда большее удивление и восхищение вызывал Версаль. Резко контрастируя со всей остальной Францией, он представлял собой необычный мир. Каждый вечер бессчетные ряды окон озарялись ярким светом. Практически круглосуточно здесь звучала музыка. Людовик XV развлекался. Королевские охоты сменяли костюмированные балы, театральные представления чередовались с пышными празднествами. Деньги текли без счета.

Король уверенно говорил: «На мой век хватит». Ему приписывали и другое изречение: «После меня хоть потоп».

Однако, как ни любил Людовик XV позу могущественного властелина, его власть была отнюдь невелика. На самом деле страной правили его фаворитки, госпожи Шатору, Помпадур, Дюбарри. Или, вернее сказать, фавориты фавориток.

Праздничная жизнь во дворце скрывала за собой тайные козни, происки, интриги. Сведущие люди знали, что добиться королевского указа или иного решения можно было, действуя не через министров, а через субреток, или возлюбленных госпожи де Помпадур. Было доподлинно известно, что мнение этой дамы важнее любых официальных инстанций.

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА

Торговое, экономическое и военное соперничество с Англией составляло основу внешнеполитического курса Франции в годы Людовика XV.

Дипломатические отношения с другими государствами, п без того непростые, зачастую запутывались королем, который любил лично вмешиваться в дипломатическую игру, вступая в переписку с иностранными дворами, посылая им своих эмиссаров, не корректируя при этом свои действия с министром иностранных дел.

Следствием такой политики были неожиданные повороты и скачки и даже войны, без которых Франция вполне могла бы обойтись.

В 1733 году Франция втянулась в так называемую войну за польское наследство. Причиной войны послужило стремление низвергнутого Петром I польского короля Станислава Лещинского вернуть утерянный трон.

В сентябре 1733 года Станиславу удалось добиться избрания его королем Польши, однако, удержаться на престоле он смог около трех недель. Польский трон занял саксонский курфюрст Фридрих-Август.

Руководствуясь чисто династическими соображениями, Людовик XV выслал в Данциг, где укрылся Станислав, отряд в полторы тысячи человек. Однако встретиться им не удалось, так как Станислав бежал в Пруссию, а отряд попал в плен к русским.

Произошло несколько сражений французских войск на Рейне и в Италии, однако, ни одной победы французам одержать не удалось.

Отношения между двумя союзниками, Францией и Сар-линией, несколько остыли. В конце концов Франция оказалась в состоянии дипломатической изоляции и была вынуждена прекратить военные действия.

3 октября 1735 года Людовику XV пришлось подписать Венский договор, в котором Людовик, выступая от имени Станислава Лещинского, отказался от польской короны. Тем не менее за Лещинским остался титул короля, он получил в пожизненное владение Лотарингию и герцогство Бар.

В конце августа 1736 года был подписан дополнительный договор, согласно которому Франция была обязана выплачивать герцогу Лотарингскому ежегодную компенсацию в 4,5 млн. ливров. Горькая пилюля была подслащена правом получения Францией после смерти Лещинского Лотарингии в вечное владение.

В 1740 году разразилась так называемая война за австрийское наследство. Причиной этой войны послужили претензии Фридриха II Прусского на Силезию, которая была предметом давних претензий прусских правителей. Австрия, в чьи владения входила Силезия, наотрез отказалась уступить ее. На свое несчастье Франция была союзницей Пруссии.

В эту войну оказались втянутыми 12 государств. Кроме Пруссии и Франции, на одной стороне воевали Испания, Бавария, Саксония, Сардиния, Швеция, Неаполь. А на стороне Австрии выступали Англия, Голландия и Россия.

Две победы, которые французам удалось одержать в Голландии, не шли ни в какое сравнение с поражениями, которые они потерпели от австрийцев под Линцем, под Прагой и под Геттингеном.

Руководствуясь соображениями давнего соперничества с Англией, Франция сделала попытку перенести войну на территорию Британских островов. Для этого Людовик XV попытался доставить в Англию Карла Стюарта и разжечь там гражданскую войну. Однако отряды Стюарта потерпели бесславное поражение, а 14 июня 1747 года английский флот наголову разбил флот Франции.

Спустя несколько месяцев, был подписан Аахенский договор, согласно которому прекращались военные действия между Пруссией и Австрией. Силезия закреплялась за Пруссией, австрийская императрица Мария-Терезия сохраняла свой титул, а некоторые итальянские владения Австрии, такие как Пьяченца и Парма, отходили к Испании.

Для Франции же война за австрийское наследство означала лишь увеличение государственного долга на 1200 млн.

ливров, необходимость отказа от поддержки Стюарта, признание права ганноверского дома на английский престол, обязательство уничтожения укреплений Дюнкерка и очищение провинций Голландии, занятых ее войсками.

Спустя восемь лет после подписания Аахенского договора, в 1756 году Франция вступила в следующую военную кампанию союзницей Австрии. Ее соперниками оказались Пруссия vi Англия. Теперь на стороне Франции и Австрии воевали Россия, Саксония, Польша и Швеция, которых беспокоило усиление Пруссии. Война, длившаяся с 1756 по 1763 гг., получила название Семилетней.

Однако еще в начале 50-х годов интересы Франции и Англии столкнулись в колониальных владениях, в Индостане, Африке и Америке.

В Индии войска лорда Клайва разбили французского резидента Дюпле. Французский форт Анамабу в Сенегале оказался уничтоженным английским флотом. Продолжались вооруженные столкновения с Англией из-за Антильских островов. Франции удалось одержать несколько побед на море, а также в Канаде.

Начало Семилетней войны было вполне благоприятным для Франции, однако, вскоре французская армия оказалась дезорганизованной. Причиной дезорганизации послужило нежелание многих морских офицеров подчиняться начальству, если начальник был выходцем из третьего сословия.

Снабжение армии, которым заведовало окружение министра Шуазеля, шло из рук вон плохо. В конце концов это обернулось для Франции рядом катастрофических поражений на суше и на море. Французская армия оказалась разбитой при Розбахе, Кревельте, Миндене на территории Германии.

Квебек на североамериканском континенте, а также острова Мартиника и Гваделупа в Карибском море, стали английскими владениями. Французский командующий Лоли был разбит англичанами в Индии.

После нескольких поражений на море Берье, морской министр Франции, объявил, что держава не способна противостоять англичанам на море, после чего позаботился о том, чтобы остатки военного флота королевства были проданы частным лицам.

Семилетняя война завершилась в феврале 1763 года. Мирные переговоры, на которые Франции в конце концов пришлось пойти, длились с ноября 1762 года. Мир-пый договор, подписанный в Париже, закреплял за Англией всю Канаду и французские владения на левом берегу Миссисипи.

Франция лишалась Луизианы в пользу Испании, но, самое главное, она теряла свои владения в Индии, кроме пяти городов, где ей запрещалось возводить укрепления.

Маленькой победой французской дипломатии было лишь возвращение Франции Антильских островов.

Авторы «Истории Франции», соглашаясь с мнением Е.В.Тарле, считают, что, возможно, возвращение Антильских островов с лихвой возмещало все остальные потери Франции в Семилетней войне.

О неуклонном падении популярности Людовика XV и его политики свидетельствует следующий любоиытнь/й и красноречивый пример, который в 1774 году привел парижский книгоиздатель Арди.

Когда Людовик XV заболел в 1744 году, за его здоровье в соборе Парижской Богоматери было заказано 6000 месс, после покушения Дамьена на короля в 1757 году было заказано 600 месс, и всего 3 мессы было заказано, когда Людовик XV действительно умирал. Уже это время можно назвать кануном Великой французской революции.

В 1751 году бывший министр иностранных дел Людовика XV Даржансон записывал в своем дневнике : «Все это горючий материал, бунт может перерасти в мятеж, а мятеж — во всеобщую революцию...»

Вольтер несколько позднее вторил ему: «Все, что я вижу, бросает семена, именуемые революцией».

При дворе время от времени вспыхивала настоящая паника, министры не дорожили своим постами, так как понимали, что они не могут отвечать за свою работу. В 1758 году министр Людовика XV, ставленник маркизы де Помпадур, аббат Берни обращался к своей покровительнице с просьбой об отставке: «Я вижу, куда мы идем, и не хочу быть обесчещенным».

РЕФОРМЫ ТЮРГО

Людовик XV умер 10 марта 1774 года. Однако, хотя новый король, 19-летний Людовик XVI при вступлении на престол сделал широкий жест, отказавшись от 24 млн. ливров, поднесенных ему придворной группировкой, и в первые годы своего правления проводил популистскую политику, уволив и выслав из Парижа вызывающего всеобщую ненависть канцлера Мопу и аббата Терре, вскоре молодому королю пришлось столкнуться с энергичным сопротивлением привилегированных сословий королевства.

Сопротивление феодальных сил еще более возросло после того, как Людовик XVI призвал на должность генерального

контролера финансов популярного среди буржуазии Робера Тюрго. Несмотря на то, что Тюрго по происхождению принадлежал к высшим кругам служивого дворянства (а именно дворяне были его основными оппонентами), популярность нового министра очень скоро сошла на нет.

Еще во времена Людовика XV он был назначен интендантом лиможского генералитета и внес значительное улучшение в дело взимания налогов во вверенных ему областях. Тюрго добился отмены ненавистной дорожной повинности, заменив ее денежным сбором. Он провел ряд мероприятий по борьбе с неурожаями и голодом. Тюрго был одним из выдающихся представителей новой экономической школы физиократов. Он разработал стройную систему свободы торговли зерном, которая, увы, встретила ожесточенное сопротивление как со стороны голодных народных масс, требовавших, чтобы власти обеспечивали их дешевым хлебом, так и со стороны местной администрации и министра финансов Людовика XV, уже упоминавшегося выше аббата Терре.

Тюрго, бывший ко времени смещения Терре морским министром, вступил в должность контролера финансов в августе 1774 года.

План реформ, который Тюрго предложил новому королю, основывался на режиме строгой экономии: «В будущем можно надеяться путем поднятия сельского хозяйства, уничтожения злоупотреблений при сборе налогов и более справедливого распределения повинностей добиться значительного улучшения положения народа, не уменьшая при этом сколько-нибудь чувствительно доходов государства, но никакие реформы невозможны без предварительной экономии».

Будучи контролером финансов, Тюрго смог-таки ввести полную свободу внутренней торговли зерном. Кроме этого, он упразднил натуральную дорожную повинность на всей территории Франции, а денежный сбор, явившийся заменой повинности, распространялся на всех собственников, как на представителей третьего сословия, так и на привилегированные сословия.

Цеховая система, которая к тому времени являлась препятствием на пути технического прогресса, была упразднена.

Однако Тюрго очень не повезло. В 1774 году во Франции был неурожай, и весной следующего, 1775 года в королевстве начался голод. Голодные бунты охватили всю страну, включая Париж.

Авторы «Истории Франции» считают обоснованным предположение, что эти бунты, отмеченные историками как события «мучной войны», были не совсем стихийными, они сознательно направлялись провокационной деятельностью противников свободной торговли.

Тюрго жестоко подавил бунты, но не мог справиться с противниками справа. Он восстановил против себя всех придворных во главе с королевой Марией-Антуанеттой, недовольных его попытками экономить на содержании двора. Против Тюрго выступили дворянство и церковь, разъяренные его стремлением упразднить их налоговые привилегии. Церковь, кроме того, противилась намерениям Тюрго ввести веротерпимость в стране.

Против нового мнистра финансов были цеховые мастера и парламенты, выступавшие в защиту незыблемых привилегий. Тюрго ставили в вину, что из-за него волновались народные массы, страдавшие от дороговизны хлеба и видевшие в его деятельности источник своих бед.

Министерство Тюрго закончилось весной 1776 года, когда его уволили в отставку, а все его нововведения были отменены. Дорожная повинность, хлебные и прочие пошлины, а также цеховая система были вновь введены. Страна веру лась к прежним внутренним таможенным барьерам.

Несмотря на то, что следующий контролер финансов, назначенный Людовиком XVI в 1778 году, банкир Неккер был противником свободной торговли, однако, и он видел необходимость реформ.

Сломив сопротивление парламентов, Неккер смог отменить крепостную зависимость в королевских доменах и предоставить крепостным (в тех областях, где крепостное право еще сохранилось) возможность выкупиться на свободу. В числе прочих заслуг Неккера была отмена пытки при допросах.

Рискуя своим министерским портфелем, новый контролер финансов, как и его предшественник, был вынужден ограничить расходы двора.

МАШИННЫЕ ФАБРИЧНЫЕ ПРОИЗВОДСТВА

В условиях феодально-абсолютистского режима машинное производство во Франции прокладывало себе дорогу с трудом.

Сеньоры, владеющие каменноугольными копями, требовали за их аренду очень высокую плату, что, в свою очередь, отражалось на объемах добычи каменного угля и на его цене. Одновременно с этим непрерывно возрастали цены на древесное топливо. И французская металлургия, таким образом, была очень дорогой и слаборазвитой.

Похожая история случилась и с хлопчатобумажным производством, несмотря даже на то, что эта отрасль производства развивалась сравнительно быстро.

Она бы могла развиваться еще быстрее и еще плодотворней, однако, руанским мануфактуристам не хватало сырья. Хлопок производился в достаточном количестве во французских колониях, и потому руанцы просили правительство воспретить колониям продавать свой хлопок другим государствам.

Однако опять на пути третьего сословия встала феодальная знать королевства.

В колониальной торговле были кровно заинтересованы некоторые влиятельные аристократы, потому вместо воспрещения продажи французского хлопка иностранцам правительство Людовика XVI освободило английских купцов от каких бы то ни было стеснений при покупке хлопка во французских колониях и даже на территории самой Франции.

Новый торговый договор, значительно снижавший пошлины на английские товары, был заключен в 1786 году. В начале 80-х годов XVIII века, еще до заключения торгового договора 1786 года, во французском хлопчатобумажном производстве наметился технический переворот.

Накануне французской революции на территории королевства работало более тысячи механических прялок, так называемых «дженни», однако это количество хлопкопрядильных машин не привело в конце концов к технической революции и созданию нового фабричного строя производства, так как «дженни» имели ручной привод.

Франция ие была еще готова к возникновению широкой сети фабричных предприятий. Да, предприятия возникали, но, как правило, они оказывались убыточными и погибали. Лишь одно предприятие уцелело после экономического кризиса 1787-1788 гг.

Гений своего времени, талантливый французский изобретатель, механик Вокансон разработал совершенный механический шелкоткацкий станок, который, увы, не получил никакого распространения в дореволюционной Франции. Современникам больше были известны его игрушки-автоматы, механический флейтист и автоматическая утка.

ФРАНЦИЯ И АМЕРИКАНСКАЯ БУРЖУАЗНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Война за независимость американских колоний дала правительству Людовика XVI шанс отплатить Англии за поражения, нанесенные Франции в прошлых войнах. Несмотря на огромные финансовые трудности, Людовик весной 1776 года дал ссуду американским повстанцам в 1 млн. ливров.

«История Франции» приводит нам и другую цифру: 8 млн. долларов составили в дальнейшем французские субсидии и займы Соединенным Штатам.

В 1777 году из Франции в Америку направился отряд волонтеров, в который входили молодой либеральный маркиз Лафайет, будущий основоположник утопического социализма Сен-Симон и другие. Воодушевленные идеями свободы молодые люди отправились, чтобы вместе с восставшими колонистами сражаться за свободу американцев.

Писатель Бомарше в это же время возглавлял подставную фирму «Родриго Горталес», через которую французская буржуазия снабжала американских повстанцев вооружением и боеприпасами.

В феврале 1778 года Франция признала американскую независимость. К тому же по этому договору она обязывалась поддержать территориальные претензии США.

Соединенные Штаты, в свою очередь, обязывались поддержать претензии Франции на английские колонии в Вест-Индии. Годом спустя образовался союз Франции и Испании, которые совместно выступили на защиту Соединенных Штатов.

В отличие от последних войн здесь французам удалось одержать несколько блестящих побед. Прежде всего это касается сражений на море и, конечно же, знаменитой битвы под Иорктауном (19 октября 1781 года).

Спустя два года после поражения под Йорктауном Англии пришлось признать независимость 13 американских колоний. В сентябре 1783 года в Версале был подписан мирный договор, согласно которому подтверждалось право Франции на острова Тобаго и св.Лючии из группы Антильских островов, на города Пондишери, Чандернагор и фактории Ка-рихал, Янаон и Маэ в Индии.

Франция также вновь вступала во владение Сенегалом и Горэ в Африке и ей предоставлялось право рыболовства у берегов Ньюфаундленда.

Однако и тут феодальная реакция сыграла злую шутку с французами. Имеется в виду договор 1786 года с Англией, согласно которому английские купцы могли свободно закупать хлопок во французских колониях и согласно которому были снижены импортные пошлины на английские товары.

Атавистичность феодально-абсолютистского строя Франции была слишком очевидна и потому не могла не стать мишенью и даже своего рода катализатором творчества целой плеяды французских просветителей.

Они не были единомышленниками во всем. Так, например, Вольтер, издавая в 1762 году выдержки из «Завещания» Мельё, опустил все высказывания наиболее радикального характера.

Некоторые просветители, выступая против феодальной реакции, думали о замене абсолютизма неким разумным устройством, другие же предлагали провести «генеральную уборку» во всем мире.

Литература эпохи Просвещения была ареной ожесточенной борьбы. Просветители обсуждали и оспаривали проблемы собственности, отношения к народу. Их мнения, в частности, разделялись по вопросу о том, давать ли народу полноту истины или оставить ее привилегией избранных.

Дени Дидро, например, верил в так называемый абсолютизм с человеческим лицом. Он надеялся с помощью «философа па троне» устранить наиболее вопиющие язвы режима. Многие не соглашались с ним, вынашивая идею всенародного бунта.

Мы уже упоминали о том, что в XVIII веке книгопечатание во Франции переживало настоящий бум. Дело в том, что согласно цифрам, приводимым некоторыми историками, во Франции накануне революции было более 47% грамотных мужчин и около 27% грамотных женщин. Книга превратилась в ходовой товар, а запрещенная книга, печатавшаяся в типографиях Голландии, Женевы или других государств и проникавшая во Францию контрабандой, становилась популярной уже в силу своей некой по-таенности.

ЖАН МЕЛЬЕ

Этот скромный сельский кюре был одним из зачинателей французского Просвещения. Единственным произведением Мелье было его знаменитое «Завещание». При жизни оно не было опубликовано, однако, автор переписал его соб-

ственноручно в трех экземплярах и «Завещание» расходилось по Франции в списках.

Жизнь французского плебса была той средой, в которую Me лье оказался погружен с самого своего рождения. В своем произведении кюре выступал как убежденный последовательный безбожник: «Религия поддерживает даже самое дурное правительство, а правительство, в свою очередь, поддерживает даже самую нелепую, самую глупую религию...»

Главной целыо утописта из Этрепиньи был народный бунт: «Постарайтесь объединиться сколько вас есть, вы и вам подобные, чтобы окончательно стряхнуть с себя иго тиранического господства,... ниспровергните повсюду все эти троны несправедливости и нечести, размозжите все эти коронованные головы, сбейте гордость и спесь со всех ваших тиранов».

Можно сказать, что из всех мыслителей-соотечествен-ников, Мелье был одним из наиболее радикальных.

Характерно, что тогда же, в первой четверти XVIII столетия в Париже был опубликован «Политический опыт о коммерции» французского экономиста Жана-Франсуа Ме-лоиа, который находился на другом полюсе социальной активности.

Мелона беспокоило извлечение максимальной прибыли из врожденной способности человека трудиться, что являлось основной целыо экономической жизни.

Одним из показателей своеобычного радикализма Мелона было его предложение о создании класса «крепостных рабочих», в частности Мелон писал: «Предоставить суждение по вопросу о рабстве самим рабам, а не хозяевам, значит, плохо разбираться в политике вообще. Поставьте вопрос: должны ли быть батраки, слуги, солдаты, милиции и представьте им судить: они все предложат равенство. Но так как законодатели знают невозможность этого равенства, им и надлежит судить о том, какое подчинение лучше обеспечивает спокойствие и благополучие нации в целом».

В наше время трудно судить о том, кто из этих двух полярных радикалов был неправ.

МОНТЕСКЬЕ

Лишь небольшая часть Франции знала Монтескье как барона де ла Бреда де Секонда, который был сначала советником, а затем президентом бордоского парламента.

Большинство французов знало Монтескье как писателя, социолога, историка, выдающегося просветителя Франции.

В 1721 году Монтескье опубликовал анонимный роман «Персидские письма», где создал острую сатиру на феодально-абсолютистский строй, высмеял бездарность государственного управления, нелепые и дорогостоящие прихоти двора, религиозную нетерпимость и тому подобное.

В 1734 году были опубликованы «Рассуждения о причинах величия и упадка римлян», где Монтескье предпринял попытку объяснить историю Рима, обходясь без теологии и оперируя одними лишь естественными причинами исторических процессов.

Однако наиболее известной работой Монтескье, по которой о нем судило большинство его современников и потомков, был теоретический трактат «О духе законов», опубликованный в 1748 году в Жецеве.

Монтескье различал три формы государственного управления: деспотию, основой которой является страх, монархию, основанную на «принципе чести», и республику, покоящуюся, по убеждению автора, на добродетели.

Республика по Монтескье могла существовать лишь в малых странах, деспотия же характерна для огромных государств, таких как Персия, Индия, Китай. Исходя из этих соображений, Монтескье объявил наиболее пригодной для Франции формой правления монархию.

Огромное впечатление на Монтескье произвело английское государственное устройство. Мечтой французского мыслителя было перенесение его особенностей на французскую почву.

Монтескье выдвигал учение о благотворном значении разделения властей на независимые, но контролирующие друг друга законодательную, исполнительную и судебную инстанции.

Учение Монтескье отразилось в американской конституции и в ряде документов первых этапов французской революции. Он имел много сторонников среди либеральных верхов Франции.

ВОЛЬТЕР

Имя Вольтера является синонимом эпохи Просвещения. Он был титаном своего времени. С одинаковым блеском Вольтер проявил себя в литературе, драматургии, публицистике, истории и философии.

Общественная мысль в своем развитии так или иначе возвращается к его имени и его наследию.

Вольтер дебютировал в 1717 году трагедией «Эдип». Подобно Монтескье, Вольтер был очарован Англией. Его «Философские письма», опубликованные в 1734 году, явились как бы итогом трехлетнего пребывания Вольтера в Англии. В «Философских письмах» он противопоставляет английские порядки, английскую философию, науку и литературу французским.

«Не знаю, кто полезней для государства, — писал Вольтер, отлично напудренный сеньор, точно знающий, в котором часу король встает и в котором ложится, и напускающий на себя важный вид, играя роль раба в прихожей какого-нибудь министра, или негоциант, обогащающий свою страну, рассылающий из своей конторы приказы Су рагу и Каиру и содействующий счастью вселенной» .

Эта мысль, кажущаяся сегодня вполне безобидной, в те времена поражала читателя крайней смелостью. Лучшим подтверждением тому было распоряжение короля о конфискации и сожжении книги. Самому же Вольтеру пришлось спасаться на окраине Франции, в Лотарингии.

И раньше, и позже Вольтер подвергался гонениям властей. В молодости он узнал казематы Бастилии, позже предпочел не испытывать судьбу и последнее десятилетие жизни провел в положении изгнанника на самой границе Франции и Женевы в Фернейском поместье.

В столицу Вольтер вернулся лишь в 1778 году. Однако уже спустя три месяца Париж, только что восторженно встречавший гения, уже оплакивал его. Вскоре после прибытия в столицу Вольтер умер.

С поразительной энергией Вольтер старался оставить свой след как в науке («Основы физики Ньютона»), в истории («Опыт о нраве и духе народов», «Век Людовика XIV»), так и в философии («Философский словарь»).

Философские повести Вольтера, такие как «Задиг», «Кандид», «Белый бык» положили начало существованию нового жанра в литературе.

Несмотря на то, что еще в 1717 году в первой своей трагедии «Эдип»

Вольтер выступал против официальной церкви, а затем участовавал в защите жертв католической реакции, он все же считал религию необходимой для простонародья.

Именно отсюда следует знаменитая формула Вольтера: «Если бы даже Бога не было, его бы следовало изобрести».

Весьма неоднозначную реакцию у современников и потомков вызвало следующее высказывание Вольтера: «Нужны люди, не имеющие ничего, кроме своих рук и доброй воли. Они будут свободно продавать свой труд тому, кто захочет лучше его оплатить. Эта свобода заменит им собственность».

Однако Вольтер, видимо, как и всякий гениальный мыслитель, оценивается потомками неоднозначно. Чего стоят хотя бы две его поэмы «Генриада» и «Орлеанская девственница».

В «Генриаде» Вольтер рисует мрачную эпоху религиозных войн XVI столетия, клеймит религиозный фанатизм, прославляет идею веротерпимости. Однако, даже несмотря на это, ее с восторгом приняли современними, «Генриада» была переведена почти на все европейские языки.

Казалось бы, той же самой теме посвящена и «Орлеанская девственница», задуманная как пародия на произведения Шаплена, воспевшего в 1656 году христианское подвижничество Жанны д»Арк, однако в этой поэме Вольтер уже не так серьезен. Он прибегает к сокрушительной силе смеха, издеваясь, подчас в довольно непристойной форме, над религиозным аскетизмом и ханжеством.

ДЕНИ ДИДРО

Знаменитая «Энциклопедия наук, искусств и ремесел», издававшаяся с 1751 по 1772 гг. и насчитывавшая 28 томов (17 томов текста и 11 томов иллюстраций и гравюр), своим появлением обязана философу и писателю Дени Дидро.

Редакция «Энциклопедии», на протяжении многих лет возглавляемая Дидро, стала чем-то вроде идейного штаба мыслителей. Дидро удалось-привлечь к сотрудничеству Монтескье, Вольтера, Тюрго, Руссо, Даламбера и многих других.

Согласно концепции, разработанной Дидро, «Энциклопедию» должно было отличать от других подобных изданий подчеркнутое внимание к ремеслам и технике. Множество статей было заказано неизвестным широкой публике авторам, которые являлись профессионалами в различных отраслях производства. Однако и сам Дидро время от времени погружался r вопросы технологии.

Издание Дидро было не только справочным и научным изданием, оно вступало в полемику с абсолютистским строем. Именно поэтому в 1752 и 1759 годах издание «Энциклопедии» запрещалось. Издатель Лабретон тайно от Дидро нередко искажал и смягчал статьи.

Пользуясь современной терминологией, Дидро нужно было бы назвать «демократическим монархистом». Он равно уважал как частную собственность, так и народ. Авторы «Истории Франции» приводят как крайне характерный отрывок из статьи самого Дидро под названием «Кредит»: «Наиболее падежным гарантом, который могут люди иметь в своих взаимных обязательствах, является — после религии - выгода».

Талант Дени Дидро был довольно многообразен, что позволяло ему выступать в качестве художественного критика. Он участвовал в издании рукописной «Литературной корреспонденции» Мельхиора Гримма, рассылаемой избранным коронованным подписчикам различных европейских дворов. В издании Гримма Дидро пропагандировал новое, как он называл, искусство третьего сословия.

Дидро выступал против галантного, откровенно эротического искусства аристократических салонов и против помпезно-парадных картин, украшающих дворцы.

Он говорил: «Мне по душе этот жанр — нравоучительная живопись. И так уже кисть долгие годы была посвящена восхвалению разврата и порока».

Нельзя сказать, что призыв Дидро был услышан всеми. Такой живописный жанр, как «нравоучительная живопись», так и не возник, однако идея морально здорового отражения жизни уже давно витала в воздухе.

Дени Дидро также был автором глубоких, изложенных с необычайной энергией и блеском философских сочинений: — «Письмо о слепых в назидание зрячим», «Мысли об объяснении природы», «Разговор Даламбера и Дидро», «Философские принципы материи и движения».

Дидро, так же как и Вольтер, в какой-то мере являлся учеником Джона Локка, что, однако, не мешает ему корректировать учение великого англичанина. «Мы рассматриваем материю... как всеобщую причину наших ощущений», — говорит Дидро.

Не все так называемые «энциклопедисты» являлись непосредственными сотрудниками этого издания. Одними из самых ярких представителей этого кружка были Гольбах (1723—1789) и Гельвеций (1715 — 1771), выдающиеся философы. За Гольбахом издавна закрепилась слава воинствующего атеиста.

Здесь Гольбах пошел куда дальше Вольтера. Он выступал не только против фанатизма и нетерпимости католической церкви. Мишенью его далеко не всегда корректных нападок была религия вообще, Гольбах отрицал существование бога. Что касается политических взглядов, то здесь Гольбах и Гельвеций отличались умеренностью.

Гольбах писал, что социальное «неравенство является опорой общества. Благодаря различию людей и их неравенству слабый вынужден прибегать к защите сильного, оно же заставляет последнего прибегать к знаниям, мастерству более слабого, если их считает полезным для самого себя».

Не зря имена Гольбаха и Гельвеция стоят рядом. Гельвеций был очень близок Гольбаху и как философ, и как социальный мыслитель.

Однако в своем обосновании этики как высшего социального закона, он вносит новое понятие, доводя учение утилитаристов до завершения, утверждая, что «единственным критерием поступков человека является интерес», он приходил к выводу о том, что «польза есть принцип всех человеческих добродетелей и основание всех законодательств».

Критерием новой этики и нового (правда, еще не осуществленного) законодательства Гельвеций объявляет буржуазный принцип «пользы».

Крупнейшие экономисты и физиократы также были тесно связаны с «Энциклопедией». Самыми известными из них являлись Франсуа Кенэ (1694 — 1774) и Тюрго. Само время подтвердило истинность многих суждений Кенэ и Тюрго. Физиократы выдвигали идеал общества, основанного на частной собственности и наемном труде. Они проповедовали переход па капиталистический способ ведения сельского хозяйства.

Кенэ и Тюрго выступали сторонниками свободы предпринимательской инициативы и требовали от правительства невмешательства в экономическую жизнь. Их лозунгом было: «Предоставьте свободу действовать».

«Класс собственников есть единственный, который не вынужден добывать средства к существованию, вследствие этого он может быть использован для таких главных потребностей общества, как война и руководство правосудием посредством личной службы или уплаты части своих доходов, с помощью которых государство или общество нанимает людей для выполнения этой функции», — так писал Тюрго в своем труде «Размышления об образовании и распределении богатств».

ЖАН-ЖАК РУССО

В отличие от Кенэ и Тюрго Руссо был идеологом мелкой буржуазии. Возможно, некоторый антагонизм мыслителя по отношению к крупным собственникам обусловлен происхождением Руссо. Он был сыном женевского ремесленника и очень рано узнал, что такое нужда.

Некоторое время Руссо был незаметным сотрудником «Энциклопедии», однако, в 1750 году, когда Дижонская академия объявила конкурс сочинений на тему «Способствовало ли возрождение наук и искусств улучшению нра-нов?», и Руссо представил жюри великолепный трактат, и котором читателю сообщалось, что наука и искусство только «обвивают гирляндами цветов оковывающие людей железные цепи, заглушают в них естественное чувство свободы, при которой они, казалось бы, рождены, заставляют их любить свое рабство и создают так называемые циви-лизованые народы».

Тем самым Руссо дал начало новому направлению общественной мысли — эгалитаризму.

Несколько позже, в период французской революции, якобинцы провозгласят Руссо своим идейным предшественником. Его идеи, выраженные в произведениях «О причинах неравенства», «Об общественном договоре, или принципы политического права» и других, можно сказать, воспитали поколения французских революционеров.

Огромное впечатление на современников произвел парадоксальный тип мышления Руссо, причем парадоксы его были весьма смелыми. Разрыв между Руссо и Дидро последовал после того, как Дидро счел нужным смягчить впечатление от одной из статей Руссо, опубликованной в «Энциклопедии» и поместил в следующем томе «безопасную» работу Буланже на ту же тему и под тем же названием.

В 1763 году был опубликован знаменитый роман Руссо «Эмиль или О воспитании». Здесь Руссо заявлял: «Груд есть неизбежная обязанность для общественного человека. Всякий праздный гражданин — богатый или бедный, сильный или слабый — есть плут».

Как утверждают авторы «Истории Франции», в этом высказывании Руссо выразил отношение трудящихся Франции ко всем без исключения привилегированным сословиям, включая класс собствеников, интересы которого отстаивал Тюрго.

В отличие от Тюрго Руссо напрочь отвергает идею собственности, объявляя ее виновницей всех социальных зол. Он писал: «Первый, кто, отгородив участок земли, напал на мысль сказать: «это мое» и нашел людей достаточно простодушных, чтобы поверить ему, был подлинным основателем гражданского общества. От стольких преступлений, войн, убийств, от стольких бед и ужасов избавил бы народ человеческий тот, кто, выдернув колья или засыпав ров, крикнул своим ближним: «Остерегайтесь слушать этого обманщика: вы погибли, если забудете, что плоды принадлежат всем, а земля — никому!»

Большой популярностью у современников пользовался и другой роман Руссо «Жюли или Новая Элоиза», написанный Руссо в 1761 — 1763 гг. Этот роман в письмах повествует о любви арстократки Жюли д’Этанж и ее домашнего учителя Сен-IIре. Руссо на протяжении всего этого произведения подчеркивает социальное неравенство влюбленных.

Выдающимся произведением мемуарной литературы является автобиографическая повесть Руссо «Исповедь», в которой изображение внутренней жизни человеческой личности и ее взаимодействий с окружающим миром достигает высокой ступени реализма.

По мнению многих ученых, именно Руссо был наиболее выдающимся популяризатором идей просвещения. Он ввел в суховатую рационалистическую прозу просветителей элемент лиризма и красноречивого пафоса.

Громадное влияния Руссо на современников и передовых людей конца XVIII — начала XIX веков объяснялось тем, что он выражал в ясной и образной форме неотчетливые, смутные чувства и социальные чаяния простонародья. В отличие от многих других представителей французского Просвещения Руссо не был материалистом.

Нематериалъность и бессмертие души, свобода воли и врожденность нравственного чувства были для него догмой. В религии Руссо видел выражение истинных народных потребностей. В своих произведениях Руссо пытался начертать основы идеального и общественного государственного устройства.

Он выступает за частную собственность, требуя более равномерного ее распределения. Руссо отрицает крайности, богатство и бедность. Мелкая частная собственность, основанная на личном труде, согласно его учению, является опорой истинного, справедливого и разумного порядка.

Авторы «Истории Франции» напоминают нам имя другого эгалитариста, куда менее известного, чем Руссо, — Анжа Гудара (1720--1791). Не поднимаясь до теоретических обобщений Руссо, он сумел талантливо отразить многие подспудные чаяния народа. Один из его ранних памфлетов «Политическое завещание Луи Мандрена» был посвящен популярному среди низших слоев Франции контрабандисту.

Мишенью «Политического завещания» была ненавистная Гудару и большинству французов откупная система.

В своем основном экономическом труде Гудар предлагал абсолютистскому правительству устранить ряд препятствий, мешающих процветанию Франции: расходы на содержание королевского двора, привилегии старой феодальной знати и новых выскочек, одворянивающихся буржуа — откупщиков, арматоров, финансистов, привилегии духовенства, владеющего, но его словам, третью земельных угодий страны.

Гудар требовал от правительства парцилляции земельных богатств феодалов и церкви для распределения их между крестьянами. Также он предлагал государству обложить неограниченными налогами имущество финансистов, обещая правительству, что Франция воспримет это «как акт справедливости и милосердия, а не как действия деспотической власти».

Требование парцелляции земельных угодий впоследствии было подхвачено в аграрной программе «Социального кружка», организатор и идеолог которого Никола де Бонвиль писал: «Каждый человек имеет право на землю и должен владеть земельной собственностью, обеспечивающей существование...»

«УТОПИЧЕСКИЕ КОММУНИСТЫ»

В отличие от Руссо иэгалитаристов, утопические коммунисты усматривают источник всех зол общества в частной собственности. Взамен ее они выдвигают идеал социального строя, основанного на началах общественной собственности, совместного труда и уравнительного распределения.

Наиболее яркими представителями этого учения были Морелли и Габриэль Бонно де Мабли (1709—1785).

Основной теоретический труд Морелли — «Кодекс природы или истинный дух ее законов», который в 1773 году был опубликован в собрании сочинений Дидро. Авторы «Истории Франции» утверждают, что именно благодаря этому труду Бабеф впоследствии назовет своими учителями Дидро, Руссо и Мабли.

Особенностью коммунистической теории Морелли является ее подчеркнутый рационализм. Общество, построенное на частной собственности, представляется мыслителю неразумным, и он разрабатывает, по его словам, «Образец законодательства согласно с намерениями природы».

В реальности или осуществимости своего «Кодекса» он не сомневался. При этом, далекий от мысли о революции, Морелли возлагал все надежды на абсолютизм, заботящийся о благе своих подданых. Однако строй, основанный на началах общественной собственности и обобществленного труда Морелли называет демократией.

Возможно, более понятным нашему современнику было бы учение Мабли, так как идеальным общественным строем для него является коммунизм. Однако Мабли в своих логических построениях исходит из учения о страстях.

Он верит в то, что частная собственность — источник всех «дурных страстей общества», но именно эти «дурные страсти», по его мнению, делают теперь, в XVIII веке, невозможным построение бесклассового общества.

При этом, по мнению Мабли, не только собственники никогда не откажутся от своей собственности, но и народ «слишком развращен» вековой привычкой подчиняться и раболепствовать.

От других мыслителей XVIII века Мабли резко отличается высказываниями, подобными тому, которое помещено в произведении «О правах и обязанностях гражданина» (1789): «Гражданская война является благом, когда общество без помощи этой операции подвергается гибели от гангрены и... риску погибнуть от деспотизма».

В «Истории Франции» подчеркивается, что идеи буржуазных просветителей, эгалитаристов и утопистов отнюдь не просто укладывались рядом, но и вступали в ожесточенную борьбу: так Морелли протестует в «Кодексе природы» против учения Монтескье о трех основах государственного строя. А Вольтер в книге «Век Людовика XV» яростно выступает против «людей, достаточно безумных, чтобы утверждать, будто термины «мое» и «твое» — преступление»,.

Опасения энциклопедистов, с тревогой констатировавших, что полуобразованная молодежь постепенно склоняется к анархии, оказались, как покажут дальнейшие события, небезосновательными .

ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОЕ ИСКУССТВО

Отголоском развернувшейся в конце XVII века во французской Академии борьбы «пуссенистов» и «рубенсистов» явилось творчество Антуана Ватто.

Ватто родился в провинциальном городке Валансьене, и семье кровельщика. До восемнадцати лет он учился у местного живописца, а затем пешком, без копейки в кармане отправился в Париж, чтобы завершить свое художественное образвание.

Ватто пришлось работать помощником в мастерской безвестного художника, писавшего религиозные картины. Финансовое положение Ватто было в то время просто катастрофическим, позднее ему удалось устроиться учеником в мастерскую живописца Клода Жилло. Позже Ватто перейдет в мастерскую гравера и декоратора Клода О драна.

Именно благодаря Одрану, который состоял хранителем картинной галереи Люксембургского дворца, Ватто получил доступ к знаменитым картинам Рубенса. Произведения Рубенса явились для Ватто настоящим откровением. Позднее влияние фламандской живописи будет постоянно угадываться в произведениях Ватто.

Смысл спора «пусс.енистов» и «рубенсистов» сводился к примату рисунка или колорита. Приводя в качестве основного довода творчество Пуссена, «пуссенисты» провозглашали основой живописи рисунок. «Рубенсисты», большие поклонники фламандской живописи, утверждали первостепенное значение колорита.

Может быть, именно благодаря Ватто и стал возможен последующий успех «рубенсистов». Таким образом, французская живопись XVIII века явилась продолжением фламандского изобразительного искусства.

Около 1710 года Ватто становится членом кружка меценатов и знатоков искусства. Живописцу оказывают покровительство, он становится популярен и именно в десятых годах XVIII столетия в творчестве Ватто наступает коренной перелом. Чтобы понять это, достаточно сравнить его знаменитого «Савояра с сурком» и более поздние работы, написанные Ватто уже как признанным мастером «галантных празднеств».

Ватто становится художником любовных и светских сцен, он охотно пишет сцены из жизни, театра или жанровые портреты актеров. Картины Ватто стали отображением контраста между творческой индивидуальностью, личной судьбой художника и современной ему конъюнктурой спроса.

Ватто удалось внести в изображение жизни светского общества подлинную поэзию, а в трактовку любовных сцен и беспечных увеселений оттенок неясной тоски и неудовлетворенности.

Образ одинокого мечтателя, погруженного в раздумья, и удалившегося от шумного веселья меланхолика — вот подлинный герой Ватто. Мастер «галантных празднеств» страдал болезнью легких, которая заставила его отказаться от радостей жизни, потому на увеселения Ватто смотрел глазами стороннего наблюдателя, одновременно и восхищаясь праздничной красочностью толпы и угадывая за этой блестящей поверхностью глубокие человеческие страдания.

Несмотря на то, что Ватто, по своему собственному убеждению, оказался непонятым большинством современников, в 1717 году французская Академия специально учредила жанр «галантных празднеств», таким образом отмечая признание Ватто.

Одной из лучших и самых прославленных работ художника считается «Отплытие на остров Киферу». Первый вариант этой работы был написан в 1717 году, он находится в Лувре. Повторение с некоторыми изменениями хранится в Берлине. К другим наиболее известным работам относятся «Затруднительное предложение» (1716), «Жиль» (около 1720 года) и «Капризница». Последняя работа Ватто — «Лавка Жерсена», написанная в 1720 году, когда смертельно больной художник возвратился из Лондона после неудачной попытки поправить здоровье у прославленного английского врача.

Антиквар Жерсен был другом Ватто. Именно у него остановился по возвращении из Лондона художник. За несколько дней он написал для него вывеску, на которой изобразил его лавку, знатных посетителей, осматривающих картины, продавцов, а в другой части лавки слуг, упаковывающих в ящик купленный портрет.

Продолжателями школы «рубенсистов» были Никола Лайкре (1690-1743) и Жан-Батист Патер (1695-1736). Другим полюсом французской живописи было придворноаристократическое искусство. Король оставался одним из крупнейших заказчиков, и многие художники, дабы подзаработать, занимались выполнением заказов для двора. Богатыми заказчиками также были представители французской аристократии.

Наиболее популярным и талантливым представителем крыла аристократического искусства того времени был Франсуа Буше. Неуемное, почти болезненное стремление к наслаждению и развлечению — вот основная тема его полотен. Буше имел звание первого художника короля и был директором Академии.

Огромное количество живописных работ было выполнено нм для двора и знати. Он работал для театров, иллюстрировал книги. Буше также создал эскизы для мануфактуры Гобеленов в Париже и Бове.

Во времена Буше большим спросом пользовались полотна с изображением обнаженного тела. Мифологические сюжеты давали прекрасный повод для написания фривольных сценок. Несмотря на то, что такие полотна Буше как «Купание Дианы», «Туалет Венеры», по мнению многих современных исследователей, лишены эмоциальной сложности, тем не менее рука мастера видна отчетливо.

Буше виртуозно исполняет в условно-декоративной гамме белорозовые тела с голубыми и жемчужными переходами теней и полутонов.

Буше был признанным мэтром и в жанре так называемых пасторалей. Увлечение пасторальными темами, характерное для всей эпохи, было отражением модных тогда теорий, согласно которым счастливы лишь наивные люди, живущие вдали от цивилизации, на лоне природы.

Несомненно, в таких теориях чувствуется влияние Руссо. В искусстве Буше эти темы интерпретировались в духе оперных постановок. Его пастухи и пастушки — нарядные и миловидные юноши и девушки, немного костюмированно изображенные на с|юне пейзажей. Свои композиции художник подчиняет архитектурным формам интерьеров рококо.

Представителем реалистического течения, адептом Дени Дидро и его концепций действенного искусства был Жан-Батист Симеон Шарден. Шарден был сыном парижского ремесленника, столяра. Некоторое время он учился у академических живописцев, однако, очень скоро порвал с ними.

Основой академической школы того времени была работа по образцам других мастеров и по воображению. Шарден предпочитал работу с натуры.

Излюбленным жанром Шардена был натюрморт. Еще в 1728 году два натюрморта («Скат» и «Буфет»), выставлявшиеся на площади Дофина, где раз в году молодые художники могли показывать свои картины, снискали успех у публики.

Затем Шарден представил свои работы в Академию и вскоре был избран в число академиков,

В какой-то мере Шарден был последователем школы «ру-бенсистов», так как моду на натюрморты создали именно голландцы.

Однако французские мастера в своих натюрмортах, как правило, обычно отталкивались не от реалистических основ голландского искусства, а от его декоративных элементов. Этому декоративному натюрморту Шарден противопоставил свои простые, непритязательные, лишенные каких бы то ни было эффектов картины.

Он писал глиняные кувшины, бутылки, стаканы, простую кухонную посуду, окруженную фруктами и овощами, иногда рыбу или дичь. Однако в этих довольно тесных рамках Шардену удалось очень ярко выразить себя как великолепного колориста.

Писал Шарден и жанровые сцены. Они были посвящены, как правило, изображению несложных сцен быта французского третьего сословия.

В.Белявская и Ц.Несселынтраус, члены авторского коллектива «Истории искусства зарубежных стран» (Москва, «Изобразительное искусство», 1988) утверждают, что Шарден стал первым французским художником, который перенес на свои полотна образы представителей третьего сословия.

Сюжеты жанровых картин Шардена лишены драматизма или повествовательности. В большинстве случаев это изображение мирного, неторопливого домашнего быта: мать с детьми, читающие молитву перед скромной трапезой («Молитва перед обедом», 1744), прачка, стирающая белье, и примостившийся около кадки ребенок, пускающий мыльные пузыри («Прачка»), мальчик, усердно складывающий карточный домик («Карточный домик»). Все это является типичными сюжетами картин мастера.

«История искусства зарубежных стран» называет Шардена одним из создателей реалистического портрета. Авторы «Истории» свидетельствуют, что портретам Шардена совершенно чужды декоративные эффекты и показные позы, отличающие портреты придворных художников. Они просты по композиции и сдержаны по колориту.

Исключающий всякую идеализацию, правдивый и точный в характеристиках Шарден в то же время всегда подчеркивает моральное достоинство своих моделей; утверждение человеческой личности, столь характерное для века Просвещения, лежит в основе этих внешне непритязательных работ художника.

Во второй половине XVIII столетия большим успехом стали пользоваться так называемые художники-дидакти-сты. Главой этого течения во французском искусстве стал Жан-Батист Грез.

К наиболее известным его работам относятся такие как «•Отец семейства, объясняющий своим детям Библию» и «Деревенская невеста». В этих чувствительных сюжетах Грез восхваляет семейные добродетели.

«Вот поистине мой художник, это Грез», — писал Дидро, разбирая картину Греза «Паралитик или Плоды хорошего воспитания».

В своем журнале «Салон» Дидро, как мы помним, мечтал о создании нравоучительной живописи. Именно потому он гак восхищался «Паралитиком», ибо живопись наравне с драматической поэзией должна «нас трогать, поучать, исправлять и побуждать к добродетели».

Грез изобразил трогательную и поучительную сцену: больной, прикованный к постели старик окружен многочисленными заботливыми детьми, которые стараются облегчить его участь.

Однако наибольший успех к Грезу пришел благодаря его изображениям женских головок, именно они пользовались особой популярностью.

ГЛАВА 8

СТРАНЫ ЮЖНОЙ ЕВРОПЫ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVII И В XVIII ВЕКЕ


ИТАЛИЯ


Кто бы мог предположить, что блестящая эпоха Ренессанса в Италии сменится периодом феодальной реакции? Однако случилось именно так.

Авторы «Истории Италии» (Москва, Издательство «Наука», 1970) датируют начало упадка второй половиной XV века, XVIII же столетие стало периодом наиболее глубокого кризиса.

Это не было случайностью, а явилось неизбежным результатом целого ряда неблагоприятных внутренних и внешних факторов, как экономических, так и политических.

Отсутствие единого внутреннего рынка Италии, неравномерность экономического развития районов, политическая раздробленность оказали пагубное влияние на всю дальнейшую судьбу страны.

Однако та же «История Италии» оговаривается, что это время отнюдь не является периодом сплошного упадка и отличается крайне противоречивыми тенденциями.

В XVI веке ослабление экономики, упадок политической жизни и усиление реакции еще не доминируют. Признаки упадка сочетаются с дальнешим развитием экономики и ожесточенным сопротивлением реакции во всех сферах общественной, политической и идеологической жизни.

Даже в XVII веке Италия еще поражала Европу своим богатством, красотой городов, роскошью дворцов, обилием

памятников искусства. Многочисленные путешественники, наводнявшие Италию, были восхищены. Однако многим из них невдомек было, что все это лишь отблеск прежнего величия.

Во время экономического подъема Англии и Нидерландов Италию уже никто не брал в расчет. С.Д.Сказкин, один из авторов «Истории Италии» называет XVIII век в Италии периодом наиболее глубокого упадка страны и в то же время началом нового подъема.

Феодальные отношения разлагаются, вновь зарождаются капиталистические, феодальная аристократия хиреет, а буржуазия начинает набирать новые силы. Споры вокруг оценки XVIII века остаются актуальными и по сей день.

Концепция, прочно устоявшаяся в довоенной историографии, видела в XVIII веке предвосхищение национального единства и политической свободы. Однако затем ученым не раз пришлось усомниться в состоятельности этой концепции.

Наибольшие споры вызывает вопрос о том, когда именно после упадка начался новый подъем. С.Романо и Э.Серени указывают на оживление экономической жизни уже во второй половине XVII века. Дж.Канделоро относит эти явления ко всему XVIII веку. Г.Куацца считает первую половину XVIII века эпилогом упадка.

«По крайней мере вплоть до второй половины XVII века новые силы и новые формы не выступают в той необходимой степени, чтобы можно было говорить о всеобщем движении, которое охватывает не тот или иной территориальный или производственный сектор, но все итальянское общество», — так заявляет П.Виллани в своей работе «Аграрный капитализм в Италии». И, видимо, с этим мнением нам придется согласиться.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ

Италия утратила свое торговое первенство в Европе еще задолго до XVIII века. Во Флоренции, Венеции, Милане, которые были самыми крупными промышленными центрами, происходило резкое сокращение промышленной и финансовой деятельности.

Со второй половины XVII века Италия оставалась ареной ожесточенных сражений итальянских государей и иноземных захватчиков. В 1701 году началась война за испанское наследство между Францией и Испанией, с одной стороны, и Австрией, Англией и другими государствами, с другой.

В результате поражения Испании и окончания ее владычества в Италии Миланское и Мантуанское герцогства, а также Неаполитанское королевство, бывшие испанские владения в Тоскане и остров Сардиния перешли в руки Австрии.

Лишь только Савойскому герцогству удалось что-то получить от этой войны. Савойя присоединила к себе Мон-феррат, Сицилию и ряд других земель, а герцог Савойи Виктор Амадей получил королевскую корону.

Австрийские Габсбурги, владея торговыми путями северной Италии и портами южной, хозяйничали на полуострове. Несмотря на то, что непосредственно они владели лишь частью Италии, Габсбургам удавалось контролировать весь Апеннинский полуостров.

Однако Испания, не желавшая мириться с потерями, вскоре возобновила военные действия. Уже в 1717 году ис-напцы захвати ли остров Сардинию, в следующем году пала Сицилия.

Несмотря на то, что испанцы потерпели поражение, политическая карта Италии была вновь перекроена. Неаполитанское королевство, согласно Гаагскому мирному договору (1720) присоединило к себе Сицилию.. Сардиния отошла к Савойе, однако, испанские Бурбоны упорно не желали примириться с таким положением дел.

Войны между Бурбонами и Габсбургами, то затихая, то разгораясь, шли на территории Италии почти беспрерывно вплоть до 1748 года.

В 1733 году разгорелась война за польское наследство. Сардинское королевство (так теперь называлась Савойя) в результате ловких дипломатических ходов сумело сделать кое-какие территориальные приобретения. Неаполитанское королевство и Сицилия перешли к Карлу Бурбонскорму, сыну испанского короля. Австрии достались Парма и Пьяченца.

В Венском мирном договоре также оговаривалось, что после смерти последнего представителя династии Медичи Тосканское великое герцогство перейдет герцогу Лотарингскому, супругу Марии-Терезии австрийской.

Последний Медичи умер в 1737 году, а Мария-Терезия в 1740 году стала императрицей.

Следующей войной, которая прошлась огненным катком по Италии, была война за австрийское наследство (1740 — 1748 гг.). Воюющие стороны распределились теперь следующим образом: императрица Мария-Терезия вкупе с Англией и Россией против Франции, Испании, Пруссии и ряда немецких княжеств. Сардиния сначала выступала против императрицы, затем переменила фронт.

Пьемонт, Парма, Пьяченца и Миланское герцогство сильно пострадали во время этой войны* В 1748 году был подписан Аахенский мирный договор.

Испанским Бурбонам лишь частично удалось вернуть себе былое влияние в Италии. Королевство обеих Сицилий, включающее Неаполь и непосредственно Сицилию, было восстановлено. Во главе его встал Карл III, сын испанского короля Филиппа V, отказавшегося от своих прав на испанский престол.

Один из членов Габсбургского дома занял тосканский престол, Ломбардия также вошла в состав австрийских владений.

Италия потеряла Парму и Пьяченцу, территория Миланского герцогства была урезана за счет владений коро-левс.тва Сардинии, восточные границы Сардинского королевства теперь доходили до реки Тичино.

В Италии наступила полоса относительного затишья. В 1738 и 1755 годах вспыхнули восстания на Корсике против генуэзского господства.

В то время как внешняя политика Италии оставалась весьма пассивной, и великие державы по своему усмотрению кроили и перекраивали границы ее государств, Сардинскому королевству удавалось проводить самостоятельную политику. Откровенная зависимость дипломатии сардинцев от перевесов той или иной из воюющих сторон стала притчей во язы-цех. Нимало не смущаясь этим, Сардиния умела каждый раз оказываться в лагере победителя, извлекая из этого немаловажные выгоды.

Однако Дж.Канделоро подчеркивает, что успехи Сардинского королевства зависели не только и даже не столько от политики его правителей, сколько от того, что Франция и Австрия, заинтересованные в существовании этого буферного государства, заботились главным образом о том, чтобы оно не попало в руки противника. Одновременно они следили также и за тем, чтобы Сардинское королевство не стало чересчур сильным.

Однако народные массы не отличались такой пассивностью, которой славились итальянские правители. Наиболее наглядно об этом свидетельствуют восстание генуэзцев против австрийских оккупантов в 1746 году, когда в ходе войны за австрийское наследство войско императрицы подступило к Генуе.

Городские ворота открылись перед австрийцами, местные патрициат и правительство не решились оказать серьезного сопротивления. Генуэзцы сполна ощутили на себе тяжелый налоговый гнет, грабежи и издевательства австрийцев.

Как гласит предание, сигнал к восстанию подал 12-летний мальчик Валила, который бросил камень в австрийского офицера. На помощь Балиле сбежались горожане, и вскоре город покрылся баррикадами.

Городские власти поспешили отгородиться от восстания, послав депутатов к австрийскому командованию, однако это ничего не решило, восставшим удалось захватить городской оружейный арсенал. Затем к генуэзцам присоединились окрестные крестьяне, и спустя неделю австрийцы были изгнаны из Генуи.

Австрийское войско предприняло непродолжительную осаду, однако, опасаясь нападения расположенных в Провансе франко-испанских войск, сочло за лучшее отступить.

Но праздник в Генуе длился недолго. Всего несколько дней существовало сформированное в дни восстания временное правительство, а затем его место заняли дож и патрицианский сенат.

Полвека на территории Италии не прекращались войны. Однако при детальном анализе событий становится очевидным, что даже это тяжелое время принесло какие-то хорошие плоды.

Испанское владычество было ликвидировано, и несмотря на замену Бурбонов Габсбургами, австрийское господство распространялось только на небольшую Австрийскую Ломбардию, вся же остальная Италия оставалась лишь под контролем австрийцев, конечно, испытывая на себе влияние Габсбургов, но не более того.

Как показало время, австрийские правители проявили несколько больше понимания конкретных условий итальянской действительности, нежели испанские.

Также стоит вспомнить о том, что по окончании полувекового периода непрекращающихся войн окрепло и усилилось Сардинское королевство, самостоятельное итальянское государство.

Грамши писал, что «Период с 1748 по 1815 год имел огромное значение для подготовки объединения или, точнее, для развития элементов, которые должны были привести к объединению».

СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО

Если же взглянуть на период с 1701 по 1748 год с точки зрения экономики, то здесь мы видим глубочайший упадок. Промышленность и сельское хозяйство были разорены. Теперь было трудо поверить в то, что раннекапиталистические отношения зародились именно в итальянских городах.

В середине XVIII столетия Италия представляла собой аграрную страну. Земля в основном принадлежала дворянам и духовенству. Их владения в северной Италии охватывали около 2/3 всех обрабатываемых земель, в центральной и южной — до 9/10. Некоторые южные латифундии были столь велики, что путешественнику требовалось более двух дней, чтобы их объехать.

Размеры поместий в Папском государстве доходили до 20 тыс. гектаров. Ни одна из передовых технологий не применялась на землях Италии.

Владения итальянского юга, Сицилии и Папского государства принадлежали крупным арендаторам, которые рассчитывали добиться увеличения прибыли не применением новых методов обработки земли и не изменениями существовавших здесь типично феодальных производственных отношений, а лишь более интенсивной эксплуатацией крестьян.

С.Д.Сказкин в «Истории Италии» свидетельствует о том, что в Папском государстве, к примеру, арендаторы брали с крестьян до 2/3 и даже до 3/4 урожая. Отмечается отсутствие интереса землевладельцев к сельскому хозяйству, их полный абсентеизм, хищническое отношение к земле со стороны арендаторов, заинтересованных лишь в быстрой и легкой наживе.

По мнению некоторых ученых, южная Италия до сих пор не может оправиться от упадка, в который она оказалась ввергнутой в XVIII столетии.

Характерной чертой сельского хозяйства южан были примитивные орудия труда и устарелые методы работы, застой производственных отношений и крайне низкая продуктивность.

Француз де Бросс, посетивший окрестности Рима в это время, писал: «Знаете ли вы, что собой представляет знаменитая Кампанья? Это огромная масса бесконечных неплодородных и необработанных холмиков, без единой живой души, печальных и до невероятности страшных. Нельзя себе представить ничего более отталкивающего».

Дворянские земли обычно сдавались мелкими участками в аренду испольщикам (в южных провинциях испольщина не была изжита вплоть до последнего времени).

Испольщики находились в полной зависимости от своих сеньоров. Они должны были не только отдавать землевладельцу в уплату за аренду большую часть урожая, но и работать на его полях и нести множество феодальных повинностей.

Поборы, которые взимались с крестьян, были самые разнообразные, в их число входили поборы за право держать кур, свиней, за право убоя Скота, даже за право вынести мусор из своего жилища.

В свою очередь, права рыбной ловли, охоты, солеварения, использования воды из рек и горных потоков для

орошения полей принадлежали только сеньору.

До 1759 года на крестьянах южной Италии ярмом висело обязательство продавать урожай только сеньору. Приступить к уборке своего урожая они могли не раньше, чем уберут хлеб на полях сеньора.

По мнению некоторых исследователей, число поборов, повинностей, налогов, лежавших на крестьянах южной Италии, исчислялось несколькими сотнями. В Тоскане в середине века лишь 1/20 часть испольщиков могла существовать за счет плодов своего труда.

А вот как характеризовал ломбардских крестьян итальянский просветитель Пьетро Верри: «Несчастный крестьянин, босоногий, в одних отрепьях, питается лишь хлебом из ржи и проса, никогда не пьет вина, крайне редко видит мясо. Солома — его постель, жалкая лачуга — его дом. Убога его жизнь, тяжела его работа, он трудится до изнеможения всю жизнь, без надежды когда-либо ее улучшить».

В некоторых местностях Королевства обеих Сицилий и Тосканы сохранились остатки крепостной зависимости. Здесь имелись категории крестьян, прикрепленных к земле и караемых за попытку бегства от сеньора пожизенным тюремным заключением.

Впрочем и в других областях, где крестьяне считались свободными людьми, землевладельцы сохраняли немало феодальных прав на личность крестьянина. В Неаполитанском королевстве около 80% сельских общин подчинялись частной юрисдикции. Бароны Сицилии вершили суд при помощи своих частных военных отрядов, состоявших нередко из преступников.

Крестьянам приходилось покидать деревни, уходить в города, чтобы попытаться хоть как-то улучшить свою жизнь. Однако в лучшем случае им удавалось устроиться у крупных арендаторов в качестве дешевой рабочей силы.

Неудивительно, что бандитские шайки, которые продолжали существовать на юге и в Папском государстве, постоянно пополнялись за счет крестьян. В Пьемонте нередко вспыхивали стихийные волнения среди батраков, испольщиков и мелких арендаторов.

В Савойе в середине XVII века несколько лет продолжалась религиозная крестьянская война. В 70-х годах XVII столетия вспыхнуло большое восстание в Сицилии.

Торгово-промышленная деятельность в Италии замерла.

С.Д.Сказкин и другие авторы «Истории Италии» приводят следующие цифры: «Из пяти предприятий сукно-дельческой промышленности, существовавших в Милане в 1682 году, два закрылись в 1714 году, а три остальных давали лишь очень незначительную продукцию. Из 744 ткацких станков, действовавших в 1722 году в шелковой промышленности Милана, в 1738 году остались всего 340. Исчезло сукноделие в Комо, а флорентийское шел-коделие середины XVIII века могло обеспечить работой не более тысячи человек».

Отсутствие капиталов, деловой активности, инициативы, строгие цеховые нормы, государственная регламентация мешали техническому прогрессу и лишали Италию возможности конкурировать с далеко опередившими ее соседними странами.

Упадок торговли усугублялся бесконечным количеством таможенных преград. Около 367 таможенных застав существовало в одном только небольшом Неаполитанском королевстве.

В итальянских государствах не существовало единой системы денег, мер и весов, что не только препятствовало складыванию единого внутреннего рынка, но и мешало дальнейшему укреплению региональных рынков.

В этих условиях итальянские государства при всем своем желании не могли использовать преимущества выгодного географического положения на путях торговли северной и центральной Европы с Левантом.

Основным препятствием к этому служили турецкие и берберийские пираты, которые хозяйничали на Средиземном море, захватывая торговые суда и грабя прибрежные селения. Однако, кроме турецких пиратов, существовали также торговые английские и голландские фирмы, которые без труда вытеснили итальянцев с рынков восточного Средиземноморья.

Разношерстность стандартов, которая тормозила итальянскую торговлю, сказалась и на промышленности. Бесчисленные статуты регламентировали качество, стандарт и процесс производства товаров. Цеховые корпорации тормозили технический прогресс.

Промышленность Италии скатилась до уровня ремесленного производства, которое было в силах обеспечивать

всего лишь местные нужды. Однако и ремесло находилось в упадке. Лишь те отрасли, которые производили изделия роскоши, были обеспечены покупателями из среды придворной знати и духовенства.

СОСЛОВИЯ

Количество нищих в итальянских городах напоминало о временах упадка Римской империи. Они заполняли улицы и площади, ожидая милостыни, раздачи хлеба, пышных зрелищ.

Де Бросс так описывал неапольских нищих: «Эти «ла-царелли» не имеют жилья, проводят целые дни на улицах в бездействии и живут с милостыней, раздаваемых монастырями. День за днем лестницы и вся площадь Монте Оли-вето ими заполнены так, что пройти нельзя».

Рим, Венеция, Неаполь по числу жителей не уступали другим крупным городам Европы, однако, они представляли удивительное зрелище благодаря огромной пестрой массе людей без определенной профессии, люмпенов и безработных.

Мелкие ремесленники составляли основную производительную часть городов. Участь их была незавидна, так как, кроме иностранных промышенных изделий, составлявших им конкуренцию, мелкие ремесленники испытывали давление со стороны немногочисленных привилегированных мастеров.

В то же время итальянской аристократии жилось совсем неплохо. По иронии истории, именно на родине Ренессанса продолжали практически в неприкосновенности сохраняться многие сословные перегородки, которые проявлялись, как в правах, так в одежде и нравах.

Привилегированные сословия были практически полностью освобождены от всяких обязанностей по отношению к государству, что позволило им тратить огромные состояния на роскошную одежду и пышные празднества.

В некоторых итальянских государствах для дворян существовали особые суды и особые законы. В других судьям прямо предписывалось при определении наказания учитывать сословную принадлежность обвиняемого.

Высшие государственные посты и высшие должности в армии могли занимать только дворяне. Однако авторы «Истории Италии» призывают не игнорировать местные различия и не ставить знак равенства между грубыми, развязными, спесивыми, зачастую умственно ограниченными сицилийскими баронами и, скажем, генуэзскими вельможами, которые, в известной мере, продолжали заниматься финансовой и торговой деятельностью.

Некоторая деловая активность встречалась изредка и среди ломбардской, пьемонтской и тосканской аристократии. Финансисты, откупщики налогов, чиновники, торговцы, судьи, адвокаты составляли средний слой городского населения.

В условиях экономического упадка им не приходилось думать о чем-либо ином, кроме вложения капитала в землю, чтобы таким образом сблизиться с дворянством, а также о сбыте сельскохозяйственной продукции.

И хотя С.Д.Сказкин утверждает, что они своей деятельностью обслуживали господствующий класс и сущес.твущие порядки, не имея ни определенного классового самосознания, ни ярко выраженного политического лица, однако, приходится признать, что поведенческие мотивы среднего сословия были продиктованы только необходимостью выжить в это нелегкое время.

«История Италии» отмечает наличие некоторых буржуазных элементов в самом зачаточном виде на севере Италии, в Ломбардии, Тоскане, Пьемонте.

Здесь также отмечается некоторое оживление интеллектуальной жизни. «Экономическая речь» тосканца Саллустио Бандини, написанная в 1737 году, как бы предвещает требование просветителей второй половины века.

Наиболее влиятельным сословием Италии оставалось духовенство, пользующееся покровительством Римского папы. Армия священников, монахов, иезуитов по своей численности могла сравниться лишь с огромной армией нищих.

Монтескье, посетивший Италию, писал, что здесь достаточно повернуть голову, чтобы увидеть священника или монаха.

В Тоскане доходы духовенства превышали доходы государства в 4 раза. В Папской области духовенству принадлежала вся полнота власти. В других государствах Италии оно нередко держало в своих руках тайные нити управления.

Однако дифференциация в среде духовного сословия была очень глубока: в то время как прелаты соревновались в богатстве и влиянии с крупнейшими светскими феодалами, бедные сельские священники по своему образу жизни мало чем отличались от крестьян. В то же время часть городского клира сближалась с нарождающейся итальянской буржуазией.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ КРИЗИС

Круг лиц, имевших право и возможность участвовать в политической жизни Италии, неумолимо сужался. Политика служила интересам узкого круга и аристократии.

Характерными чертами всех итальянских государств были коррупция, казнокрадство и финансовые неурядицы. В 1737 году государственный долг в Тоскане достиг 14 млн. скудий, в Венеции он вырос с 7,5 млн. дукатов в 1715 году до 71 млн. в 1740 году.

Вследствие частой смены пап и их фаворитов, сильный упадок прережило и Папское государство.

Нельзя сказать, что в итальянских государствах не делалось никаких попыток к проведению реформ. С.Д.Сказкин свидетельствует о том, что в Неаполитанском государстве делались отдельные нерешительные попытки ограничить привилегии церкви, в Ломабардии и Пьемонте пытались упорядочить налоговое хозяйство, в Тоскане — ослабить ограничения внутренней торговли, однако, ни одна из этих попыток не ознаменовалась успехом.

РАЗВИТИЕ КАПИТАЛИЗМА ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII ВЕКА

Во второй половине XVIII века Италия понемногу стала приходить в себя после длительного периода войн. Несмотря на то, что социальная напряженность не затихает, экономика и культура страны начинает возрождаться.

Именно в это время растет спрос на сельскохозяйственную продукцию и полуфабрикаты за границей, что дает хороший шанс для сельского хозяйства Италии. Деревни и города, прежде обезлюдевшие, оживают, доход землевладельцев возрастает, увеличивается население страны.

Такие историки, как Дж.Канделоро, Р.Виллари, Г.Ку-ацца все-таки видят решающее значение в хозяйственной жизни Италии именно в фактах роста цен на сельскохозяйственную продукцию.

Однако дело все-таки не только в конъюнктуре цен. Не следует забывать о том, что масса разоренного сельского и городского населения представляла емкий рынок рабочей силы, а правительственные реформы, хоть и несмелые и непоследовательные, создавали какой-то минимум благоприятных условий для экономического развития.

Промышленность южной Италии все еще сохраняла свой ремесленный и деревенский характер, однако, значительный подъем наметился в северной и средней Италии. Число ремесленников в городах и селах росло, возродилась специализация отдельных районов в производстве тканей, металлических изделий, бумаги, стекла и тому подобное.

В 1785 году в Милане было 1384 шелкокрутильни, а в 1790 году уже 1820. Количество шелкоткацких станков во второй половине века утроилось, а в Комо их стало вдвое больше.

В 1791 году в Милане действовали сорок предприятий шелковой, 15 — шерстяной промышленности, 27 предприятий по изготовлению бумаги.

Комо вновь становился важным центром по производству шерстяных тканей. Креп, вуаль и другие специальные шелковые ткани производили крупные предприятия в Болонье. Льняные, хлопчатобумажные и шерстяные ткани вырабатывались в городах Венецианского государства. В Генуе расширилось судостроение. К концу XVIII века в северной Италии насчитывалось уже до нескольких десятков централизованных мануфактур.

По утверждению С.Д.Сказкина, наибольших успехов достигла промышленность в Австрийской Ломбардии, от нее еще сильно отставал Пьемонт, хотя и там расширилось капиталистическое производство.

Некоторые сдвиги имели место в Венето и Эмилии. В Ломбардии, Пьемонте и Тоскане изменилась организация промышленного производства: преобладающей формой, особенно в текстильной промышленности, стала «рассеянная мануфактура». Растет число мануфактур в керамическом, бумагоделательном, металлургическом производствах.

Основу рабочей силы в деревнях составляли женщины и подростки. Городские предприятия наводнили разорившиеся ремесленники.

На пьемонтских шелкопрядильнях работали по 70, 100, иногда и по 120 рабочих. В Милане, который выгодно расположился на скрещении торговых путей и издавна являлся крупным торговым и ремесленным центром страны, капиталистические предприятия достигали еще больших размеров. Там иод одной крышей работало до 300 и даже 400 человек. Вокруг предприятия группировалось множество надомников, которые выполняли отдельные операции. В предместьях Флоренции работала фарфоровая мануфактура, на которой было занято несколько сот рабочих.

Некоторые итальянские государи, такие как, например, Карл-Эммануил I, поощряли создание крупных мануфаткур. В 1752 году в Турине под покровительством Карла было образовано Пьемонтское королевское общество для производства и торговли шелком.

Капитал королевского общества был по тем временам довольно внушительным и составлял 600 тыс. лир.

Однако далеко не все итальянские города и государства процветали. В Венеции, например, продолжался экономический упадок. Если в начале века ее шерстяная промышленность давала около 2 тыс. кусков в год, то в 1782 году продукция сократилась до 600 кусков. Производство шелковых тканей в течение XVIII века сократилось с 18 тыс. до 1200 кусков в год.

Если ранее в Венеции процветали предприятия, специализировавшиеся на выпуске головных уборов, то в 1780 году осталось всего 8 таких мастерских, да и те еле сводили концы с концами.

Развитие крупной промышленности, несмотря на какое-то минимальное содействие государей, тормозилось сохранявшейся системой внутренних таможенных пошлин и правительственной регламентацией.

Потому, например, в Папском государстве еще в конце XVIII века около полумиллиона человек содержалось за счет благотворительности, в то время как общее население составляло 2 млн. 300 тыс. человек.

В Неаполитанском королевстве, если не считать того, что здесь появилось несколько государственных текстильных мануфактур, по большому счету ничего не изменилось. В Тоскане в выгодную сторону выделялся, пожалуй, только порт Ливорно, где росла предприимчивая и энергичная буржуазия. Островком предприимчивости была и Флоренция с ее фарфоровой мануфактурой, процветавшей день ото дня.

В итальянских странах по-прежнему существовала традиционная стуктура производства в виде смешанных или централизованных мануфактур. Машин фабричного производства Италия еще не знала.

Изменения в деревне были более заметны. Капитал успевших обогатиться буржуа и дворян устремился в сельское хозяйство. Несмотря на то, что в Италии все еще действовали законы о майорате, о неотчуждаемости дворянских поместий и многие другие феодальные ограничения, предприниматели находили выход из создавшегося положения и, как правило, становились крупными арендаторами.

В южной Италии, где уклад еще был в значительной мере нетронут, и сельское хозяйство носило в основном натуральный характер, горожане-арендаторы превращались в посредников между феодалом и крестьянами, которым они сдавали от себя арендованные у владельцев поместья земли.

Мы уже упоминали выше, что появление арендаторов на юге полуострова не изменило феодального характера сельского хозяйства и только ухудшило положение крестьян, которым приходилось кормить теперь еще и посредника.

Ближе к северу итальянская деревня изменилась куда более сильно. Там проводилась распашка целинных земель, вырубка лесов, мелиоративные работы. Делались попытки более рационально использовать землю при помощи введения непрерывного севооборота, основанного на многопольной системе.

Стремление к агротехническим нововведениям становится все более и более заметно среди крупных землевладельцев и буржуазных арендаторов севера. Именно в это время возникают сельскохозяйственные академии, стремящиеся внедрить в Италии последние новинки агротехники. На некоторых капиталистических фермах внедряются усовершенствованные сельскохозяйственные орудия.

Артур Юнг, которому довелось побывать в Италии в 90-х годах XVIII столетия, одобрительно отзывался об ирригационных сооружениях Ломбардии и прекрасно обработанных полях Пьемонта.

В Пьемонте, Ломбардии и Тоскане методически осушаются болота, проводятся ирригационные работы, расширяются посевные площади. Распашка пустовавших земель северной Италии приобретает особенно широкие размеры.

По свидетельству итальянского исторка Р.Виллари, в долине реки По происходила подлинная революция в агротехнике. Особое внимание стали уделять цивилизации культур и приведению качества продукции в соответствие с требованиями рынка, благодаря чему росла сельскохозяйственная продукция.

Шелковица получила более широкое распространение в Пьемонте, Ломбардии, Венето. Не случайно 2/3 экспорта Венето составлял шелк. В Ломбардской долине интенсивно разводили скот. В 1753 году там насчитывалось 20876 коров, а в 1782 году — уже 40239. Это способствовало развитию сыроваренной промышленности, продукция которой впоследствии стала важной статьей экспорта.

Широкая распашка пустовавших ранее земель продолжалась и в Венето, в области, которая ранее специализировалась на культивировании кукурузы. В деревнях Эмилии шло наступление на болота и интенсификация зерновых культур на почве мелиоративных работ.

Навторую половину XVIII века приходится неслыханный взлет спроса на оливковое масло. Неаполитанское королевство, специализировавшееся на разведении олив, сумело извлечь из этого значительную выгоду. Также в королевстве возросло производство шелка и вина.

В то же время вместе с подъемом сельского хозяйства началось наступление на общинные земли и административную организацию сельских коммун. Сельские буржуа и дворяне проводили огораживание частных землевладений.

Долина По, лидер в аграрном секторе, более других почувствовала на себе эти изменения. Там господствующего положения достиг крупный капиталистический предприниматель. Исчезала испольщина, а испольщики превращались в сельскохозяйственных рабочих.

Мы уже упоминали, что именно здесь даже в период наиболее глубокого экономического упадка рыночные связи оставались довольно прочными. В других же областях Италии дело обстояло несколько иначе. Испольная форма ренты в Тоскане и большей части северной Италии еще больше упрочилась. Крупная земельная собственность, находившаяся в руках дворянства и буржуазии, расширялась за счет общинных и крестьянских земель, утверждая экстенсивное развитие аграрного сектора.

В Папском государстве, в Сицилии, Сардинии и в части Неаполитанского королевства сохранялось еще много необработанных земель, паровое поле, экстенсивное зерновое хозяйство.

Феодальные латифундии, феодальная юрисдикция господствовали вплоть до начала XIX века. Наемная рабочая сила была весьма немногочисленна. Между крестьянином и рынком стояло множество посредников, так что, несмотря даже на отдельные «островки невезения» на севере Италии, различия между севером и югом полуострова становятся все более и более глубокими.

Что же касается внешней торговли, то в связи с возросшим вывозом шелка, шелковой пряжи, вина, масла и других сельскохозяйственных продуктов через порты Ливорно, Генуи и южной Италии кризис в этом секторе хозяйства постепенно отступал.

Неуклонно росла численность рабочих. «История Италии» приводит следующие цифры: в 1725 — 1730 гг. на 126 шелкокрутильнях Пьемонта трудилось 7108 рабочих, а в 1787 году на 272 крутильнях 16143 рабочих.

На одном лишь предприятии по изготовлению шерстяных тканей в Милане в 1786 году было занято 500 городских рабочих и 2000 деревенских жителей.

Однако, несмотря на такие'внушительные для того времени цифры, в городах царила безработица, так как рост мануфактур отставал от темпов обезземеливания крестьян. Зажиточными фермерами могли стать очень немногие. Основная масса крестьян постепенно становилась батраками или уходила в города, обеспечивая таким образом избыток рабочей силы.

Цены росли, заработная плата оставалась на прежнем уровне, нищета в городах усиливалась. Увеличился поток эмигрантов во Францию и Швейцарию.

В то же время большая часть феодальной верхушки продолжала жить прежними доходами, сохраняя в полной мере привычный образ жизни. Другая же часть, значительно меньшая и главным образом на севере, подвергалась постепенному обуржуазиванию. Рост буржуазии происходил преимущественно в деревне северных районов Италии.

Наиболее благополучным было положение испольщиков Тосканы. По крайней мере, так утверждал Артур Юнг, наблюдавший жизнь крестьян в разных областях Италии.

Тосканские испольщики питались пшеничным хлебом, пили молодое вино, а раз в неделю ели мясо. Однако в Ломбардии крестьяне питались кукурузой и считали себя счастливыми, когда у них был хлеб.

В южной Италии, а также в Сардинии и Сицилии в деревнях варили похлебку из диких трав и, чтобы не платить сеньору за помол, ели вместо хлеба подсушенные на очаге зерна. Крестьянам приходилось ютиться вместе со своим скотом в продымленных, темных лачугах. Поставить в своей хижине загородку, которая отделяла бы людей от скота, могли позволить себе лишь самые богатые.

«В Сардинии, — писал Юнг, — есть несчастное крестьянское племя, которое живет в хижинах без очага и с дырою для выхода дыма вместо трубы».

Мало отличались от беднейшего крестьянства по своему жизненному уровню и рабочие.

В середине XVIII века разразился кризис в шелковой промышленности в Пьемонте. И в 1787 году число безработных в этой отрасли промышленности достигло вместе с семьями 62 тыс. человек.

В 1764 году в южной Италии был плохой урожай, цены на зерно поднялись резко в несколько раз. Беднейшим слоям населения приходилось питаться одной травой. В этот год во многих городах и местечках Королевства обеих Сици-лий городская и сельская беднота громила хлебные лавки и амбары.

Как правило, такие стихийные бунты каждый раз возникали в год недорода. С периодичностью в несколько лет то одно, то другое итальянское государство постигал неурожай. В деревнях ели кору деревьев, улицы городов заполнялись толпами беженцев из голодающих провинций.

Середина 70-х годов была отмечена голодными бунтами в Пьемонте и Палермо. Восставшим удалось захватить тюрьму и разоружить городской гарнизон.

Вице-король, в чей дворец восставшие ворвались в криком «Смерть!», был на волосок от гибели, и только заступничество местного епископа сохранило ему жизнь.

В 1766 году голодные бунты вспыхнули в Тоскане, в 1771 году — среди населения Венецианских провинций.

Ранее стихийные бунты прокатились по Сардинии и Калабрии.

Для феодальной верхушки итальянских государств стало, наконец, ясно, что если не попытаться что-то изменить в своей политике, страну захлестнет волна беспорядков. Кроме того, к изменениям в политике толкали трудности в финансовой и административной сфере, а также желание аристократии предотвратить возникновение буржуазной оппозиции.

Реформы были необходимы. Было бы смешно утверждать, что итальянские государи стремились внести коренные изменения в существующий общественно-политический строй.

Стремление их было куда скромнее — сохранить, укрепить и обезопасить свое положение.

Самой отсталой частью Италии, как отмечалось уже выше, была Папская область.

Внешняя пышность богослужения и ослепительная роскошь князей церкви находились в резком контрасте с общим глубоким экономическим и культурным упадком. Это крохотное государство было отсталым даже по невысоким итальянским меркам. Времена политического влияния Папской области давно ушли в прошлое.

Государство являлось центром папской реакции и международных интриг. Элементарные предпосылки для развития промышленности и торговли здесь начисто отсутствовали.

На другом полюсе развития находились Пьемонт и Венеция. Ловкая политика пьемонтских герцогов позволила согласно Утрехтскому и Раштаттскому трактатам 1713 — 1714 годов герцогу Виктору Амедею II получить Сицилию с титулом короля.

Уступив впоследствии Сицилию австрийцам, Амедей II взамен получил Сардинию и сумел сохранить королевский титул.

На протяжении веков самыми богатыми и могущественными торговыми республиками Италии оставались Венеция и Генуя.

Однако их политическое устройство, бывшее прогрессивным в средние века и в эпоху Ренессанса, в восемнадцатом веке представляло собой некую историческую окаменелость. Торговля и промышленность Венеции и Генуи испытывали все больший и больший спад.

Торговый флот Генуэзской республики бездействовал и правительство вынуждено было сдавать его в аренду предприимчивым иностранцам.

Куда больший простор для предпринимательской деятельности, открывался в Милане, Неаполе и Турине, куда постепенно переселялись генуэзские купцы. Согласно По-жаревацкому договору 1718 года Венеция уступила туркам почти все свои владения на Балканском полуострове. Ее былая слава «царицы морей» безвозвратно закатилась. Испанские, австрийские, французские войска безнаказанно топтали земли Венеции в последующие десятилетия.

Самым позорным было то, что Венеция, имевшая некогда обширный пиратский флот, теперь покорно платила дань североафриканским пиратам. Несмотря на то, что город жил лихорадочной и внешне блестящей жизнью, а венецианские балы поражали своей роскошью, все это были лишь последние отблески угасающего огня. Венецианские патриции растрачивали нажитые их отцами и дедами капиталы.

Бывшая некогда промышленным и культурным центром средней Италии Флоренция также находилась в глубоком упадке. Великое герцогство Тосканское являлось одним из самых крупных государств на Апеннинах, и хотя Флоренция оставалась столицей этого крупного государственного формирования, это ее не спасало.

В 1735 году, согласно договору Франции и Австрии, Тоскана была передана во владение герцогу Францу Лотарингскому, мужу Марии Терезии, кандидату на трон Священной Римской империи. С 1738 года Франц правил герцогством через своих наместников.

Управление Тосканой ограничивалось функцией выколачивания денег и пересылки их в столицу Австрии. Австрийская солдатня, которая воспринимала герцогство Тосканское как одну из Австрийских провинций, сумела вконец разорить эту некогда цветущую область.

Политическое положение Ломбардии (бывшее герцогство Миланское) с середины семнадцатого века также представляло собой печальную картину. Войны первой половины семнадцатого столетия разорили ее. Парма и Пьяченца были отданы в качестве особого герцогства одной из ветвей дома испанских Бурбонов, часть земель на западе Ломбардии отошла к Пьемонту. Управление Ломбардии осуществлялось австрийскими губернаторами.

Итак, необходимость реформ созрела. Академик С.Сказ-кин в «Истории Италии» утверждает, что наиболее актуальной в то время для Италии являлась финансовые проблема и первые реформы были направлены в первую очередь на ее разрешение.

Показательно, что политический кризис заставил первые реформы в Ломбардии провести Марию Терезию и ее сына Иосифа И, которые встали перед необходимостью упрочить свое господство и централизовать власть.

Первой и наиболее важной была налоговая реформа. На основе нового обмера было оценено все недвижимое имущество, независимо от сословной принадлежности ее вла-

дельцев. Это позволило равномерно распределить налоги и ликвидировать всякие изъятия.

Государство также выкупило внутренние таможенные, дорожные и мостовые пошлины и другие косвенные налоги, прежде принадлежавшие частным лицам. Правительством был закрыт ряд монастырей и религиозных орденов. Инквизиция, которая еще вовсю свирепствовала в XVIII веке и сжигала еретиков, была упразднена.

Была упразднена также церковная цензура, а духовные лица — подчинены духовному суду, что нанесло серьезный удар по церковным привилегиям, противоречащим финансовым интересам короны.

Были отменены многие ограничения внутренней и внешней торговли.

Стремясь централизовать управление государством, правительство провело целый ряд административных реформ. Как это нечасто случается, реформы привели не только к увеличению денежных поступлений в казну, но также способствовали оживлению торговли, свободной купли и продажи земельных владений и, вместе с тем, их переходу в руки новых буржуазных собственников.

Ни Мария Терезйя, ни Иосиф II не ставили для себя цели как-то расшатывать основы феодального строя. И все же реформы открывали более широкие возможности для капиталистического развития.

Почва для будущих преобразований, таким образом, была подготовлена. Одним из самых последовательных реформаторов стал тосканский великий герцог Петр Леопольд, правивший в Тоскании с 1765 по 1790 год.

Он был способным политиком и прекрасно понимал необходимость финансовых, административных и других реформ ради упрочения своей власти и господства дворян. Он ввел свободную торговлю хлебом и другими сельскохозяйственными продуктами. Ликвидировал цеховую систему, отменил внутренние таможенные пошлины, тем самым, мобилизовав деловую активность тасканцев.

Ограничив право «мертвой руки» духовенства, Петр Леопольд содействовал свободной продаже и покупке недвижимого имущества.

Тосканскому правителю удалось добится более равномерного распределения налогов и частично уничтожить налоговые привилегии.

Однако характерно то, что налоговые реформы так и не были доведены до конца. Отсутствие поддержки со стороны дворян и нерешительность самого великого герцога стали причиной провала проекта конституции.

В качестве наиболее показательного примера академик Сказкин приводит другое мероприятие Петра Леопольда: разделив земельные владения герцогского дома и ряда привилегированных организаций на отдельные участки, он приступил к их продаже.

Однако крестьяне не смогли этим воспользоваться ввиду большой бедности и задолженности. Основными покупателями этих земель стали представители буржуазии и дворянства, следовательно, в распределении земельной собственности Тосканы не произошло никаких изменений.

Подобная попытка была произведена и в Неаполе, где часть земель, конфискованных у иезуитов, была предназначена для продажи крестьянам. Однако ни один участок не попал в руки крестьян. Проданные с аукциона земли прибрали к рукам скупщики и спекулянты.

Великий герцог Тосканы имел немало благих намерений. По его распоряжению на территории герцогства начались мелиоративные работы, которые, кстати сказать, так и не были доведены до конца.

Петр Леопольд содействовал созданию кодекса уголовного права, на основании которого отменялись пытки и смертная казнь. Он вел борьбу с церковными привилегиями, однако же коренная реформа самой церкви натолкнулась на яростное сопротивление духовенства, в результате чего великий герцог Тосканы счел за лучшее не вмешиваться в дела церковников.

Сравнительный анализ тосканских и ломбардских реформ покажет нам, что реформы Петра Леопольда были куда более половинчатыми и непоследовательными, чем реформы, проведенные в Ломбардии Марией Терезией и Иосифом II.

В этом отразилась большая отсталость Тосканы. Реформы лишь в некоторой степени способствовали оживлению экономической жизни, но не имели никаких существенных последствий.

Довоенные итальянские историки, такие как, например, Анцелоте, имели тенденцию к идеализации тосканских реформ и переоценки их сферы влияния. Последние исследования Мирри и Диаца доказали несостоятельность этих утверждений.

Что же касается Неаполитанского королевства, то здесь налоговые реформы не пошли дальше внесения некоторого порядка в области, в которой при испанском господстве царил полный хаос.

Здесь были постепенно сокращены привилегии церкви в судебной, административной, налоговой и политической областях. Однако финансовый кризис королевства не только не был преодолен, но даже углубился к концу века.

Не дали результата и попытки реформы судопроизводства. Суд по-прежнему являлся в руках баронов могучим орудием расправы.

Имелись проекты законов, направленных на ликвидацию общинных земель, однако они остались только на бумаге и реформы, проведенные в Неаполитанском королевстве, не задели феодальный строй, даже в такой слабой степени, в какой это имело место в Ломбардии и Тоскании.

«История Италии» приводит нам результаты реформ и в Сицилии, где вице-король Доменико Караччоло, большой поклонник просветительских идей, пытался энергично приступить к серьезным преобразованиям.

Однако местные бароны, скрепя сердце допустив принятие реформ, направленных на ограничение богатств и влияния церкви, не допустили проведения каких-либо мероприятий, которые могли задеть их власть и привилегии. Потому Караччоло удалось продержатся у кормила местной власти не более 5 лет.

Но далеко не во всех государствах Италии имелись такие энергичные руководители. В Папской области не проводилось вообще никаких реформ, если не считать нерешительную попытку отмены внутренних таможенных, мостовых и дорожных пошлин.

В Венеции бессистемные и редкие мероприятия направлялись главным образом на освоение целины и способствовали продаже общинных земель и выколачиванию денег. Лишь в самом конце восемнадцатого столетия, в 1794 году, здесь упразднили внутренние пошлины.

Все реформы, проводимые в Пьемонте, были направлены только на укрепление абсолютизма. Лишь в 90-х годах, под явным влиянием Французкой революции, здесь стали облагать и дворянство некоторыми податями и продавать церковные земли. В Пармском герцогстве после энергичного правления Дю Тилло, были впоследствии отменены все реформы и даже востановлена инквизиция.

Все это однозначно показывает, что в Италии еще не успел сложиться класс буржуазии, который мог бы успешно бороться за проведение реформ.

Более того, в конечном счете политика «просвеценного абсолютизма» имела целью парализовать оппозицию буржуазии и, успокоив подачками народные массы, подновить и укрепить обветшалое здание феодальной манархии.

Парадоксально то, что даже многие из феодалов не видели в реформах ничего, кроме непосредственного ущемления своих узкосословных интересов и привилегий. Именно недовольство среди феодалов привело к тому, что к началу 90-х годов восемнадцатого столетия увлечение реформами в Италии закончилось.

Однако большинство недовольных составляли все-таки нарождающаяся буржуазия, беднейшее крестьянство и городские низы. Стали пользоваться огромным успехом запрещенные правительством работы просветителей, их сатира на знать, министров, придворных фаворитов и фавориток.

ГЕНУЯ В XVII-XVIII ВЕКАХ


По выражению Броделя, Генуя всегда и по меркам любого времени была но преимуществу капиталистическим городом. На протяжении трех четвертей столетия (XVI — XVII вв.) купцам-банкирам Генуи удалось посредством управления капиталами и кредитами стать распорядителями европейских платежей и расчетов.

Несмотря на общий упадок Италии, Генуя смогла активно участвовать в европейском промышленном подъеме

XVII —XVIII вв., и все это — несмотря на крайне неблагоприятные условия, в которых находился этот город.

Генуя занимает очень небольшое пространство. По словам одного французского доклада, генуэзцы «имеют примерно тридцать лье вдоль побережья, начиная с Монако до земель Массы, да семь или восемь лье равнины в сторону Миланской области. Остальное — это завеса бесплодных гор».

На море каждому из устьев крохотных речушек, каждой бухточке соответствовали либо гавань, либо деревня, либо деревушка — во всяком случае несколько виноградников, апельсиновых рощ, цветы, пальмовые рощи. «Мало зерна, мало мяса, хоть все сие и самого высокого качества», — заключал на рубеже XVI —XVII вв. Джованни Богеро.

Генуя казалась одним из прекраснейших мест в мире. Приехать туда с севера в конце зимы означало выбраться к живой воде, к цветам, к ликующей природе. Но эти восхитительные места составляли всего лишь узенькую каемку.

Апеннинский хребет, идущий на соединение с Альпами возле Ниццы, упорно выставляет свои «бесплодные» склоны, без леса, даже без травы и свои удивительные, высоко угнездившиеся, бедные и отсталые деревни, где находились вассалы-крестьяне генуэзской старой знати. (По утверждению Ф.Броделя, охотно бывавшие и головорезами).

В самом городе не хватало места, участков для строительства. Пышные дворцы были обречены с отчаянным упрямством расти в высоту, улицы были столь узки, что только Новая дорога и улица Бальби допускали проезд карет. В остальной части города приходилось передвигаться пешком.

Места не хватало также и за стенами города, в близлежащих долинах, где строилось столько вилл. На дороге к предместью Сан-Пьер-д’Арена, рассказывал один путешественник, «видишь дворец Дураццо, большое и богатое строение, каковое кажется превосходным среди полусотни других красивого вида дворцов».

Бродель иронизирует, что генуэзцы за отсутствием места будут жить среди соседей, тем более, что нелегко было выбраться из таких крохотных уголков, настоящих носовых платков по размерам, но очень плохо друг с другом связанных.

Чтобы призвать в Геную рассеянных по своим виллам дворян, ежели их присутствие было необходимо в Большом Совете, не было иного выхода, как отправить за ними одну из галер. Нередко случалось, что на Генуэзском заливе устанавливалась и упорно держалась скверная погода. Во время проливных дождей никто не выбирался из дома. В целом — плохо сконструированное, никогда не чувствовавшее себя непринужденно, «тело», страдавшее врожденной слабостью.

Как себя прокормить? Как защититься от чужеземца? Рельеф местности, по видимости, благоприятствующий обороне, делал город безоружным.

В самом деле, нападающий, придя с севера и преодолев горы, оказывался над городом. Если бы на этих высотах появилась артиллерия, катастрофа была бы гарантирована. Генуя будет беспрестанно уступать чужеземцу — под действием ли силы, добровольно ли или из осторожности.

Иноземец господствовал здесь слишком часто, в то время как Венеция, неприступная за своими водными преградами, по сути впервые покорилась только в 1797 году, уступив Бонапарту.

30 мая 1522 года Генуя была захвачена испанцами и их союзниками. Город был подвергнут ужасающему разграблению, память о котором может затмить лишь разграбление Рима в 1527 году.

В сентябре 1746 года произошла такая же драма. На сей раз это были сардинцы и австрийцы, без боя открывшие ворота Генуи, но зато обременившие чересчур богатый город реквизициями и поборами. То была современная версия военного грабежа.

Спустя три месяца зарвавшихся победителей изгнало мощное восстание генуэзского простонародья, энергичного и всегда скорого на руку. Не защищаться, не иметь возможности защищаться обходилось дорого: освобожденный город познал ужасающий кризис, эмиссия бумажных денег предопределила беспощадную инфляцию. Пришлось восстановить в 1750 году банк Сан-Джорджо, который был упразднен.

В конечном счете все устроилось, как и полагается: республика овладела положением и вышла из неприятности не путем сверхлегкого налога, но закрутив потуже гайки косвенного обложения предметов широкого потребления, что вполне соответствовало генуэзской практике.

Столь же уязвима была Генуя и со стороны моря. Ее гавань выходит в открытое море, которое не принадлежит никому, а значит, как подчеркивает Бродель, принадлежит всем. Генуя не располагала лагуной, которая защищала бы доступ к городу.

В мае 1764 года Людовик XIV приказал своей эскадре бомбардировать Геную. Город на карнизе был идеальной мишенью. Повергнутые в ужас «жители бегут в горы и оставляют свои обставленные полностью дома открытыми для грабежа».

Итак, слабость Генуи была врожденной. Город и его владения могли жить, лишь прибегая к помощи внешнего мира. У одних приходилось просить рыбу, пшеницу, соль и вино, у других — солонину, дрова, древесный уголь, сахар. Стоит судам с припасами задержаться в плавании, как сразу возникают трудности. Так, во время войны за испанское наследство, когда было полно корсар, потребовалось вмешательство государства, чтобы город не умер от голода.

Вот о чем поведала консульская переписка: «Вчера в сей порт пришли две барки, каковые сия Генуэзская Республика снарядила, дабы эскортировать мелкие суда; они пришли от берегов Неаполя, Сицилии и Сардинии и привели караван из 40 барок или около того, из коих 17 гружены неаполитанским вином, 10 — пшеницей, а прочие — разными съестными припасами вроде неаполитанских каштанов, сыров, сушеных фиг, изюма, соли и иных товаров такого же рода».

Правда, обычно проблемы снабжения решались сами собой: генуэзские деньги облегчали дело. Способ выживания Генуи на протяжении всей ее истории ученые сравнивают с акробатическими трюками.

Впрочем, спрашивает Бродель, разве не все в Генуе было акробатикой? Генуя производила, но для других. Она занималась мореилаванием, но для других. Она инвестировала, по у других.

НЕЗАМЕТНОЕ МОГУЩЕСТВО

Еще в XVIII веке лишь половина генуэзских капиталов размещалась внутри города, остальные за отсутствием стоящего применения на месте, странствовали по всему свету. Обеспечить безопасность этих путешествий и их выгоду было нелегко. Генуя жила и должна была жить настороже, будучи осуждена рисковать, но в то же время быть крайне осторожной. Отсюда сказочные успехи, отсюда же и катастрофические поражения. Крах генуэзских капиталовложений после 1789 года во Франции был иллюстрацией тому.

Противовесом всем этим опасностям были гибкость, проворство, постоянная мобилизованность, проницательность генуэзского делового человека, полнейшее отсутствие инерции.

Генуя десятки раз меняла курс, всякий раз принимая необходимую метаморфозу. Организовать внешний мир, чтобы сохранить его для себя, затем забросить его, когда он стал непригоден для обитания или для использования, задумать другой, построить его — такова была участь Генуи, неустойчивого организма, сверхчувствительного сейсмографа, который приходил в волнение, где бы ни пошевелился обширный мир.

Генуя была обречена на то, чтобы узурпировать весь мир либо не жить. Генуя господствовала над миром не благодаря своим кораблям, своим мореходам, своим купцам, хозяевам промышленности, хотя она имела и купцов, и промышленность, и моряков, и корабли.

И хотя она могла бы в случае надобности сама строить — и очень хорошо строить — корабли на верфях Сан-Пьер-д’Арена и даже продавать их или сдавать внаем, она столь же успешно сдавала в аренду свои галеры, прочные и высокого качества, которые патриции города, охотно выступавшие кондотьерами, ставили на службу государя и короля Французского, а затем Карла V — после 1528 года.

Именно с этого времени Карл V начал делать займы у генуэзцев, и в 1557 году, когда испанское банкротство положило конец господству банкиров из Южной Германии, генуэзцы естественным образом заполнили пустоту. Главная услуга, которую они будут оказывать Католическому королю, заключалась в том, чтобы обеспечить ему регулярные доходы, исходя из фискальных ресурсов и импорта американского серебра.

Католический король, как и все государи, оплачивал свои расходы со дня на день и должен был перемещать значительные суммы в Европе.

С годами генуэзские купцы оказались захвачены этим все расширявшимся делом. Доходы, но также и затраты Католического короля (а следовательно, и прибыли генуэзцев) непрестанно возрастали.

Займы предоставлялись королю обычно из десяти процентов, но, как утверждали сами генуэзцы, бывали и затраты, и неудачи, и задержки с возмещением. Тем не менее, если верить секретарям, служившим Католическому королю, заимодавцы зарабатывали до 30%.

Учитывая громадность сумм авансированных купцами (которые опять-таки далеко превосходили их собственный капитал), доходы в любом случае были огромны, даже если общая норма прибыли была скромной.

Наконец, серебро Испании было лишь одним из потоков среди других потоков, которые он вызывал или влек за собой. Галеры, груженые ящиками реалов или слитками серебра и приходившие в Геную в сказочном количестве, начиная с 70-х годов XVI века, были бесспорным орудием господства. Они делали из Генуи распорядителя всего богатства Европы, хотя в действительности богатством генуэзцев, как подчеркивает Фернан Бродель, были не золото, не серебро, а возможность мобилизовать кредит,

«УХОД ГЕНУИ»

Однако в 1630 году в результате подписанного между англичанами и испанцами мира испанское серебро обретает посредников в лице тех же англичан, а позднее голландцев. Бродель назвал это время «временем ухода Генуи».

Но уход этот не был окончательным. Некоторым держателям ценных бумаг удалось спасти часть своих капиталов, к тому же Генуя оказалась подключенной к потокам американского серебра через Севилью и Кадис. Кроме того, Генуя экспортировала производимые ею изделия, она старалась приспособить свое производство к спросу кадисского и лиссабонского рынков, чтобы добраться к золоту и серебру.

Еще в 1786 году Испания импортировала много генуэзских тканей, «и имеются даже особые изделия на испанский вкус; к примеру, большие штуки шелка... усеянного мелкими цветами... и густо расшитого с одного конца большими полувыпуклыми цветами... Сии ткани предназначены для праздничных платьев; есть среди них великолепные и весьма дорогие».

Также значительная часть продукции бумажных фабрик, расположенных около Генуи, «предназначается для Индий (т.е. американских колоний), где ее используют как курительный табак». Политика генуэзских купцов предстает разнообразной, прерывистой, но гибкой, способной приспосабливаться, как всякая уважающая себя капиталистическая политика.

Генуэзские финансисты не оставались без работы. С XVII века генуэзцы стали вкладывать капиталы в венецианские фондовые ценности. Примерно тогда же они вытеснили флорентийских банкиров из Рима. В конце XVII века генуэзцы начинают помещать капиталы во Франции, в XVIII в их инвестиции распространились на Австрию, Баварию, Швецию, австрийскую Ломбардию, на такие города как Лион, Турин, Седан.

«Промышленность» займов заняла место в повседневной жизни Генуи. «В прошлую пятницу, — записывал в 1743 году один французский агент, — в Милан (который в то время принадлежал австрийцам) отправили на нескольких колясках с доброю охраной 450 тыс. флоринов, кои частные лица сего города ссудили королеве Венгерской (Марии-Терезии) под залог драгоценностей, о каковых уже была речь».

Объем капиталов, помещенных за границей, постепенно возрастал, как если бы старинная машина воспользовалась для ускорения своего движения скоростью XVIII века.

Доход генуэзских заимодавцев в 1785 году равнялся более чем половине приближенно подсчитанного валового дохода Генуи.

Итальянские просветители выдвинулись во второй половине XVIII века. Носителями буржуазно-просветительского движения были писатели, юристы, ученые, учителя, политические деятели — преимущественно выходцы из рядов буржуазии и дворянства. Они находились под большим влиянием теории французкого просветительства, но характерной чертой Просвещения в Италии было наследие эпохи Возрождения. Круг проблем, которые ставили перед собой итальянские просветители, был очень широк: от финансов до сельского хозяйства.

Академик Сказкин в «Истории Италии» отмечает, что первые признаки просветительского движения заметны еще в двадцатые годы восемнадцатого столетия.

В 1723 году неаполитанский юрист Пьетро Джанноне опубликовал четырехтомную «Гражданскую историю неаполитанского королевства», в которой подверг резкой критике засилие церкви в общественной и политической жизни.

В том же 1723 году был опубликован труд молодого моденского ученого Мораторн под названием «Rerum italicarum scriptores». Два года спустя в 1725 году неаполитанец Джан-баттнста Вико издал свой трактат «Основание новой науки об общей природе нации», где попытался доказать, что ход истории определяется объективными законами, внутренне присущими человеческому обществу.

Несмотря на то, что Флоренция по сравнению с другими городами Италии, была далеко не самым значительным центром просветительства, однако именно здесь в 1753 году возникла знаменитая «Академия любителей сельского хозяйства», где изучались аграрные проблемы и делались попытки теоретического обоснования интенсивного ведения сельского хозяйства.

Просветительское движение постепенно нарастало. В 1754 году Антонио Дженовезе начал читать в Неаполе лекции по экономике на итальянском языке. Гас.паро Гоцци в 1758 году опубликовал свою «Защиту Данте».

Судьба оказалась гораздо суровее к итальянским просветителям, чем к деятелям просвещения, скажем, во Франции или в Англии. Ни в одном из европейских государств реакция не проявлялась с такой силой, как на Апеннинах.

В качестве примера такого влияния С. Сказкин приводит судьбу Джаноне и Гаэтано Филанджери. Джаноне пришлось

эмигрировать из страны, а затем он получил провокационное приглашение в Пьемонт, где его бросили в тюрьму. Спустя 12 лет заключения Джапоне скончался.

Сочинение неаполитанца Филанджери «Наука законодательства» сразу же после его появления церковь включила в индекс запрещенных книг. Тем не менее просветительское движение ширилось. Просветители устанавливают связи друг с другом и со своими единомышленниками за границей, организуют научные общества, издают журналы.

При Неаполитанском университете в 60-х годах XVIII века образовалась кафедра политической экономии.

Наибольшего подъема итальянское Просвещение достигло в 60-70-х годах. Все больше и больше периодических изданий просветителей могло теперь увидеть свет. В 1768 — 1772 годах была опубликована «Революция Италии» пьемонтца Карло Денина. Это была одна из первых общих историй итальянского народа. Весьма заметна публикация многотомной «Истории итальянской культуры», которую предпринял бергамец Джиролано Дирабоски.

Итальянское просветительство концентрировалось в Милане, Неаполе и Флоренции.

Миланские просветители в основном уделяли внимание вопросам литературы, образования и воспитания. Здесь в 60-е годы сформировался кружок буржуазных философов, литературных критиков и экономистов под названием «Общество кулака». Его возглавили братья Пьетро и Алек-сандро Верри.

В 1764 году Пьетро Верри начал издавать периодический журнал «Иль Кафе», который вел беспощадную борьбу с педантизмом в литературе и шарлатанством в науке, разоблачал скупость, расточительство и безнравственность аристократии, говорил о необходимости реформ в области финансов, экономики и политической жизни.

Название журнала символично, поскольку в Италии, также как в Англии и Франции конца восемнадцатого столетия, кофейни играли роль политических клубов. Несмотря на широкую популярность в народе, журнал был запрещен на втором году издания.

Одной из самых ярких личностей «Общества кулака» был Беккариа (1738 — 1794 гг.), издавший в 1764 году трактат «О преступлениях и наказаниях». Этод труд был переведен на многие иностранные языки и прославил имя Беккариа далеко за пределами Италии.

О трактате высоко отзывался сам Вольтер.

Беккариа доказывал, что в преступлениях по большей части виновато само общество, толкающее бедняка на воровство и далее на убийство.

Искоренить преступность могут лишь радикальные реформы общества. Беккариа критиковал методы судопроизводства и произвол чиновников, требовал отмены пыток и смертной казни. Он считал, что все люди должны быть свободны и равны перед законом.

Впоследствии книга Беккариа оказала большое влияние на развитие буржуазной юридической науки.

Некоторые области Италии, такие, например, как Флоренция и Тоскана, дали не так много теоретиков Просвещения, как, скажем, Неаполь и Милан, однако деятельность местных просветителей носила скорее практический характер, что выразилось в частности в активном участии Тосканских просветителей в реформаторской деятельности лотарингской династии.

Пьемонтец Баретти писал в 60-х годах восемнадцатого столетия : «Природа одарила Италию так же шедро, как и Англию, почему же Италия не имеет влияния в Европе, в то время как влияние Англии столь велико?» «Прежде чем ответить на этот вопрос, — продолжал он, - надо чтобы народы всей Италии или большей ее части объединились иод властью единого правительства в один народ...».

«Любовь к Родине, то есть стремление к благу всей нашей нации, — это солнце, которое освещает и притягивает итальянские города, - писал ломбардский экономист Джан Ре-нальдо Карли (1720—1795), — мы должны быть итальянцами, а не ломбарцами, неаполитанцами или тосканцами, если мы не хотим перестать быть людьми».

Однако Карли не требовал политического объединения страны, он верил в моральное единство итальянцев, которое стало бы возможным с помощью развития общенационального искусства, литературы и науки.

Споры между итальянскими просветителями не были столь ожесточенными, как это было в среде деятелей фран-цузкого Просвещения. В «Истории Италии» академик С. Сказкин, в частности, утверждает, что просветители разных городов Италии объединяли основные общие идеи и требования.

В центре их внимания стояла аграрная проблема — наиболее актуальная для Италии того времени. Подобно физиократам, они считали сельское хозяйство основой основ народного благосостояния и связывали развитие общества с лучшим распределением земли. Они рисовали яркую картину материального и морального упадка деревни.

С горечыо неаполитанский экономист Филанджери говорил о том, что есть землевладельцы, которые «измеряют свои владения горизонтом, но в то же время слишком много народа но сравнению с ними не имеют ни земли, ни работы».

Полииьери, воспитанник той же неаполитанской школы, вторил Филанджери , обращая внимание на незаселенность деревни и на контраст между богатством крупных землевладельцев и нищетой миллионов, которые не имеют даже клочка земли.

«Если бы Италия была подчинена одному монарху, никому и в голову не пришло бы ограничивать перевозку товаров из одной провинции в другую», — заявлял миланец Пьетро Верри. Просветители чувствовали нелепость политической раздробленности, трагизм иноземного владычества. Маркиз Караччоло с горечыо говорил про Италию, поделенную между мелкими и немощными династиями. Иностранные державы были, по его мнению, своего рода чумой для страны.

Просветители требовали уничтожения внутренних таможенных пошлин, введения единого законодательства и единой системы мер весов и т. д. «Пройдет немного лет и Италия будет единой», — заявлял Верри. Просветители возлагали на монархов большие надежды , призывая их прекратить междоусобную войну, раздоры и «в какой-либо форме объединиться». Антонио Джинавези, профессор Неаполитанского университета, говорил: «Если бы это случилось, Италия, ныне раздробленная и такая слабая, что становится рабой каждого, кто этого захочет, стала бы могучей и сильной».

Залогом дальнейшего обновления общества итальянские просветители называли равновесие в распределении собственности. Они требовали отмены неотчуждаемости церковных земель, ликвидации феодов и их превращения в свободную земельную собственность, наделение крестьян землей за счет неиспользованных пустошей.

Франческо Джанни — министр великого герцога Тосканы, утверждал, что лучше обрабатывать землю будет тот, кто сможет считать ее своей собственностью.

Провозгласив своим лозунгом — «Свободный человек на свободной земле», — просветители требовали сокращения сеньориальных повинностей и ликвидации остатков крепостного права. Многие из просветителей считали также необходимой передачу крестьянам в собственность или в длительную аренду части дворянских и церковных земель. Джузеппе Пальмиери писал: « Когда человек уверен, что полностью получит плоды своего труда, он заставит приносить урожай даже скалы, но он забросит и плодородную почву, если плоды его труда не достанутся ему хотя бы частично».

«Почти повсюду есть обширные необрабатываемые земли. Можно ли найти для них употребление более достойное, чем разделив их между бедными семьями землевладельцев? О, Государь, дайте землю вашему народу!», — писал один анонимный неаполитанский автор.

Основной мишенью нападок просветителей были феодальные пережитки в сельском хозяйстве. Они требовали перестройки феодальной деревни на капиталистический лад. Подъем сельского хозяйства служил, по мнению просветителей, основной предпосылкой развития ремесла и торговли.

Просветители требовали ликвидации всех препятствий, стоявших на пути развития. Фискальные беззакония, внутренние таможни, система откупов, монополии и цеха должны были быть ликвидированы.

Критикуя феодальное общество, Каричоло с горечью говорил о сицилийском крестьянине: «Рабство настолько деградирует душу, что она больше не чувствует тяжести цепей».

Представители итальянского Просвещения едко высмеивали тунеядство и спесь феодальной аристократии, подвергали резкой критике ее сословные привилегии. «Неважно, откуда ты — но важно кто ты. Не имя, не одежда, а доблесть, устремление и интеллект имеют значение», — говорилось на страницах журнала «Иль Кафе».

«Я не рожден для того, чтобы стучаться в негостеприимные дворцы знатных, и царство смерти примет меня нагого, но свободного», — писал поэт Парини.

Просветители Италии воспевали теорию естественного права, идеи равенства и братства. Они стремились к буржуазному идеалу свободы человека. Просветители требовали отмены феодальной регламентации торговли и освобождения промышленности от цеховых уз.

В предпринимательской деятельности они видели «фактор цивилизации и прогресса». Мануфактуры, по мнению Га-лиани, были орудием освобождения человечества от феодального рабства и суеверий.

В Тоскане и в Лукке во второй половине XVIII века была издана в переводе на итальянский язык «Энциклопедия» Дидро. Подпольно распространялись работы Монтескье, Вольтера, Гельвеция, Руссо. Итальянские просветители называли себя последователями и учениками французских мыслителей.

В их взглядах действительно было много общего. Так же, как их французские учителя, идеологи молодой итальянской буржуазии верили в конечное торжество разума, требовали отмены феодальных привилегий...

Но даже при всем своем желании итальянские просветители не могли стать простыми подражателями. Причиной тому было своеобразие конкретных исторических условий, в которых находилась политически и экономически раздробленная Италия. Итальянским просветителям приходилось выдвигать вопросы, остававшиеся вне поля зрения их собратьев во Франции.

Одним из самых главных специфических «итальянских» вопросов было политическое объединение страны. Другим вопросом был аграрный, так как Италия была отсталой и в основном сельскохозяйственной страной, и итальянские просветители выражали в значительной мере устремления сельской буржуазии.

Так же, как и деятели французского Просвещения, итальянские просветители ждали перемен от законодательной деятельности монархов и точно так же мечтали о «короле-фи-лос.офе».

Беккариа писал: «Теперь на европейские троны вступили благодеятельные государи, друзья мирных добродетелей, отцы своих народов, эти государи... пекутся о счастье своих поданных, уничтожают деспотизм, посредников между государем и народом».

Просветители оказывали всемерную поддержку государям в реформаторской деятельности и зачастую сами являлись авторами этих реформ.

НАУКА

В 1667 году папа распорядился закрыть во Флоренции знаменитое «Общество естествоиспытателей». Это явилось символом научного упадка в Италии. Но уже в первой половине восемнадцатого столетия в крупных городах Италии возникли новые содружества ученых и естествоиспытателей.

Некоторые итальянские университеты снова стали практиковать физические опыты, благодаря чему Гальвани и Вольт уже в конце восемнадцатого столетия смогли сделатьсвоп важные открытия.

Джамбаттиста Вико в 1725 году издал свою «Новую науку», о которой мы уже упоминали выше. Вико подверг тщательному анализу исторические литературные памятники Древней Греции и Рима, вследствии чего выдвинул гипотезу

о существовании закона общественного развития.

Вопреки учению Декарта о «врожденных идеях», Вико доказывал, что человека можно понять, только зная общество, в котором он живет.

Все общества проходят одинаковые стадии развития от первобытного варварства, через «век героев», к «веку человеческому», к веку «городов, законов и разума». После достижения высшей стадии общество распадается и развитие начинается сызнова — с варварства и господства жрецов. В этом состоит суть учения Вико о круговороте истории.

До сих пор мало кто верит без оговорок в такую теорию, и несложно предположить, каково было отношение современников к труду Вико. Лишь один Монтескье смог оценить гений великого итальянца.

«Я точно кинул свой труд в пустыню», — жаловался Джамбаттиста Вико... Так всегда бывает в годы экономического упадка и политического унижения. Историография получила новый толчок, выражавшийся в поиске в прошлом примеров борьбы за национальную независимость и свободу. Итальянский историк Муратори писал: «Печальна участь народа, страна которого стала провинцией другого государства».

ИСКУССТВО XVII— НАЧАЛА XVIII ВЕКА


Итальянское искусство XVII века формируется под влиянием традиций Возрождения, явившихся следствием экономического и культурного подъема страны. Однако творческое осмысление действительности в новых условиях существования страны в период развала экономики и торжества феодальной реакции оказывается несколько иным.

Аристократические тенденции в искусстве Италии значительно усиливаются, церкви и дворцы поражают своей пышностью, живописные полотна отражают погоню за колористическими эффектами, за изощренностью композиции и отказ от лаконизма и сдержанности мастеров предыдущего периода. В литературе получает распространение вычурный и витиеватый стиль, родоначальником которого становится поэт Марино.

Рационализм эпохи Ренессанса, уравновешенность и гармоничность теряются. Им на смену приходит стремление к грандиозности, нарочитой эффектности.

Строгие каноны заменяются полной свободой творческой фантазии, устремленной на поиски выражения новых средств драматизма, напряженной динамики, повышенной эмоциональности.

К концу века становится заметно, что драматизм порой переходит в ложный пафос, а эмоциональность в холодную патетику.

Именно в Италии зарождается и получает наибольшее развитие искусство барокко.

Образы и стилистические принципы приобретают в дальнейшем широкое значение и для эволюции всей европейской художественной культуры. Размах строительства в Италии, и прежде всего в Риме в XVII столетии был очень значительным. И.Бартенев («История искусства зарубежных стран», М., 1988) называет XVII век временем осуществления многих интереснейших градостроительных замыслов, связанных, в частности, с обширным планом реконструкции Рима.

В городе с многовековой и, в значительной мере, беспорядочной застройкой пробиваются новые улицы, организуются величественные, парадно оформленные площади. Великолепные ансамбли, дворцы, соборы, поражающие оригинальностью архитектурных решений и пышностью декоративного убранства, созданные в этот период в Риме, до сих пор определяют характер основной части города.

Дворцы, церкви, театры, загородные виллы поражают великолепием и декоративностью. Ровная поверхность стен разрывается многочисленными выступами, карнизами и нишами. В это время впервые зодчие пытаются решить задачу создания ансамбля подчиненному единому замыслу, имелся в виду уже не только сам дом, но и окружающее его пространство, площади, улицы, дворцы, виллы, сады с гротами, фонтанами, беседками, мостами.

Вырабатывается органическое соединение всех видов изобразительных искусств, но ведущая роль принадлежит архитектуре. Скульптура и живопись выполняют служебные функции, становятся неотъемлемой частью архитектурного оформления, помогают зодчему осуществить его замысел и приобретают те же черты, что и архитектура барокко.

Недаром считается, что наибольших высот искусство барокко достигло именно в области архитектуры. Сооружения барокко отличает акцент на фронтальность, фасаднос.ть построений. Нередко здания воспринимаются только со стороны главного фасада.

Иногда архитектор сознательно нарушает связь и соответствие между внешними и внутренними объемами зданий. Внешний облик, особенно церковных сооружений, порой совершенно не отражает пространственной структуры интерьера. Архитекторы стремяться вызвать эффект неожиданности при входе в пределы здания.

Наибольшего напряжения и экспрессии барокко достигает в культовых постройках. Его архитектурные формы как нельзя лучше отвечали религиозным принципам и ритуально-обрядовой стороне воинствующего католицизма.

Архитектурные ансамбли в какой-то мере были распространены и в эпоху Ренессанса, однако в это время, в XVII столетии, они строятся прежде всего на декоративных принципах. В качестве примера И.Бартеньев приводит самый крупный ансамбль Рима — площадь перед собором Святого Петра.

Колоннады и декоративные стенки, замыкающие пространство перед входом в собор, прикрыли беспорядочную случайную застройку, находившуюся за ними. Между площадью и примыкающей к ней сложной сетью переулков и домов нет четкой последовательной архитектурной связи.

Но что наиболее характерно для барокко — отдельные архитектурные сооружения, входящие в состав барочных ансамблей, как бы утрачивают свою самостоятельность, всецело подчиняясь общему композиционному замыслу.

Среди первых мастеров барокко И.Бартеньев называет архитекторов Джакомо де ла Порто, Доменико Фонтано, Мартино, Лунге Старшего.

Джакомо де ла Порто был учеником заменитого архитектора позднего Ренессанса Виньолы. После смерти своего учителя он завершил строительство церкви Иль-Джезум (1575 год). После смерти Микеланджело Джакомо де ла Порто завершил постройку большого купола собора Святого Петра, придав ему более выразительные очертания.

Этот мастер также явился автором известной виллы Альдобрандини во Фраскате, близ Рима. Джакомо де ла Порто немало содействовал окончательному формированию системы итальянского парка. Характерным примером подобного комплекса как раз и может служить вилла Альдобрандини.

Наиболее значительной работой Доменико Фонтана является Лотеранский дворец в Риме. Также им были осуществлены значительные градостроительные работы в Риме: пробивка улиц, установка обелисков, создание фонтанов.

Переход к периоду развитого барокко ознаменовало творчество Карло Мадерны, который в 1604 году был назначен главным архитектором собора Святого Петра. Мадерна составил проект расширения собора путем пристройки передней и входной части. Духовенство настаивало на удлинении греческого креста до формы латинского, что соответствовало традиции церковного зодчества.

Во время работы над новым передним фасадом собора Святого Петра Мадерне удалось совершенно изменить первоначальный замысел Микеланджело. Последний задумал собор в виде центричного сооружения, увенчаного куполом, стоящего в центре большой площади, которая позволяла бы обойти здание вокруг и увидеть его со всех сторон.

Мадерна решил выдвинуть вперед главный фасад и закрыть своей пристройкой боковые стороны. «Мадернизация» здания привела к тому, что купол собора Святого Петра воспринимается полностью лишь на очень большом расстоянии, а по мере приближения он постепенно скрывается за фасадной стеной.

БЕРНИНИ

Центральной фигурой зрелого барокко И. Бартеньев называет Джованни Лоренцо Бернини. Подобно гигантам Ре-

нессанса, Бернини был не только архитекотом, но и крупнейшим скульптором XVII века, а также живописцем.

После смерти Карло Мадерны Бернини был назначен на его место. Он возвел в соборе Святого Петра под главным куполом большую бронзовую сень высотой 30 метров, поддерживаемую четырьмя колоннами. Большинство исследователей называют эту сень первым произведением итальянского зрелого барокко.

Именно Бернини является автором проекта площади перед собором Святого Петра, над созданием которой он трудился с 1656 по 1667 год. Замысел архитектора состоял в том, чтобы создать две площади: большую эллиптическую, обрамленную колоннами, и непосредственно примыкающую к ней площадь в форме трапеции, замыкаемую главным фасадом собора.

Продолжая и развивая замысел Мадерны, Бернини установил в центре большой площади обелиск, а по сторонам его, в фокусах эллипса, симметрично расположенные фонтаны, что не давало возможности подойти к собору с боковых сторон и оставляло доступным лишь главный фасад.

Бернини также является автором знаменитой лестницы Ватиканского дворца, ведущей в покои папы (так называемой Скала Реджа), где, руководствуясь законами перспективы, Бернини создал иллюзию бесконечного пространства — своего рода классический образец интерьера.

Одним из характернейших сооружений Бернини считается также небольшая церковь Сан-Андреа Аль Элина-ри, над которой мастер работал с 1653 по 1658 год.

К наиболее известным мастерам барокко И.Бартеньев относит и Франческо Барромини. Главным произведением Барромини является церковь Сан-Карло в Риме. Во внутренней отделке этой церкви Барромини отказался от гаммы полихромных мраморов (пользовавшихся популярностью в то время), и сделал ставку на применение одноцветного белого мрамора, что позволило оттенить максимальную напряженность барочных форм.

В изобразительном искусстве Италии, так же как и в архитектуре господствует барокко. Здесь этот стиль является реакцией против маньеризма, противопоставляя последнему чувственную осязаемость образов, обладающих необычайной активностью эмоционального воздействия.

Одной из характерных черт итальянского барокко было нестандартное композиционное решение. Расположение фи-

i ур отличается свободой и как бы случайностью. Они смещаются со своего центрального положения и объединяются в динамические группы, преимущественно по диагональным линиям, что усиливает впечателение движения и способствует новой передаче.

Авторы «Истории искусства зарубежных стран» М.Доброклонский и Н.Никулин отмечают, что это новое понимание пространства принадлежит к ценнейшим достижениям барокко, сыгравшим важную роль в дальнейшем развитии всего искусства XVII века.

Приобретающее нередко гиперболический характер стремление к экспрессивности и динамике форм порождает еще одну черту, не менее типичную для барокко — использование всевозможных контрастов: конст-растов образов, контрастов цвета, противопоставления освещенных и теневых планов. Все это дополняется ярко выраженной тягой к декоративности, соответствующей утверждающему характеру искусства барокко.

Основным заказчиком итальянских живописцев были церковь, княжеские дворы и многочисленное дворянство. Однако полотна XVII века, как правило, дают представление художника о мире как о безгранично изменчивой стихии. При просмотре их возникает ощущение противоречивой сложности и драматизма этого мира.

Как правило, задачи, стоявшие перед итальянскими художниками, имели столько же идейный, сколь и декоративный характер. Декорирование церквей, дворцов, монументальные росписи куполов, плафонов, стен в технике фрески получают небывалое значение и развитие.

Итальянцы становятся лучшими мастерами этого вида живописи, их нередко приглашают работать также в Германии, Испании, Франции и Англии. Приоритет в этой области сохранится за ними до конца XVIII века.

В станковой живописи преобладали сюжеты из Библии и античной мифологии. Меньшее распространение получают бытовая тематика, пейзаж, батальный жанр, натюрморт. Основными центрами станковой живописи были Неаполь, Генуя, Венеция, Болонья. Именно здесь, по утверждению М. Доб рок лоне кого и Н. Никулина, формируется самобытная школа итальянского реализма.

Начало XVII века характеризуется соперничеством двух школ, двух направлений, из которых развивается вся последующая живопись Италии: болонский академизм, который обычно рассматривается как ранний этап развития искусства барокко, и реалистическое искусство Караваджо и его последователей.

КАРРАЧЧИ

Наиболее характерными представителями болонской школы исследователи чаще всего называют братьев Карраччи. Три болонских художника — Лодовико Карраччи и его двоюродные братья Агостино и Аннибале вырабатывают основы нового стиля, опираясь, главным образом, на изучение классического наследия XVI века.

Братья Карраччи открыли в Болонье академию, названную ими «Академия дельи инкаминати» (Академия вступивших на правильный путь).

Братья Карраччи высказались за систематическое преподавание предметов, требующихся в практике художника. Наряду с обучением рисунку и живописи, в названной «Академии» преподавались анатомия, перспектива, а также такие дисциплины, как история, мифология и литература.

Впоследствии болонская «Академия» явилась прототипом всех последующих академий, открывавшихся, начиная с XVII века.

Наиболее известными из работ братьев Карраччи была роспись дворца кардинала Фарнезе в Риме, включающая знаменитый плафон галереи, который стал исходным пунктом многих декоративных росписей XVII века.

В 1605 году Аннибале Карраччи, чье творчество признается самым значительным среди остальных братьев, создает «Оплакивание Христа», в котором мастерство живописца сочетается с глубоким драматизмом. В этом же ряду стоит и картина «Святые жены у гроба Христа», хранящаяся в Государственном Эрмитаже Петербурга.

М. Доброклонскнй и Н. Никулин назвали эту работу характернейшим образцом религиозных полотен Аннибале Карраччи.

КАРАВАДЖО

Главой реалистического течения в начале XVII века в Италии был Микельанджело Меризи да Караваджо. В то время как мастера болонской школы стремились к созданию облагороженных, идеальных образов, Караваджо с исключительной для того времени смелостью утверждает в них эстетическое значение непосредственной жизни, натуры.

Свои модели художник ищет в народной среде, порой, быть может, не без вызова господствующим эстетическим идеалам, он пишет людей, противостоящих добропорядочному обществу, картежников, шулеров, цыганок. Для Караваджо характерно то, что, обращаясь к жизни, он не просто копирует ее, а обобщает свои наблюдения.

Один из самых известных его приемов состоял в том, что крупные фигуры выдвигались на передний план и часто были показаны с низкой точки зрения, отчего они приобретали своеобразную значительность.

В двадцать с небольшим лет Караваджо уже становится зрелым мастером. Его стиль к этому времени окончательно формируется. Он обращается теперь к монументальной живописи, пишет большие алтарные картины, в которых традиции ренессансного искусства обогащаются новыми реалистическими завоеваниями.

В драматических эпизодах евангельских легенд он воплощает сложное идейное содержание, подлинное искреннее чувство. Его художественный язык строг, лаконичен и совершенно лишен ложной патетики, столь характерной для алтарных работ барокко.

Примерно в это же время Караваджо получает первый крупный заказ на три картины для церкви Сан Луиджи деи Франчези в Риме.

Судьба этого мастера сложилась трагически. Мятежный темперамент Караваджо постоянно приводил его к столкновению с окружающей средой.

Случилось так, что во время ссоры он убил своего противника но игре в мяч и вынужден был бежать из Рима. С этого времени жизнь мастера определяется постоянной переменой места.

После кратковременного пребывания в Неаполе, он оказывается на острове Мальта, где на службе у гроссмейстера Мальтийского ордена пользуется большим успехом, возводится в звание дворянина, но вскоре после новой ссоры попадает в тюрьму.

Освободившись, он снова появляется в Неаполе, после чего получает разрешение вернуться в Рим, но по дороге заболевает лихорадкой и умирает.

К шедеврам Караваджо относятся «Положение во гроб», «Успение Марии», «Портрет гроссмейстера Мальтийского ордена Алофа де Виньякура», «Усекновение головы Иоанна Крестителя», а также многие другие.

СКУЛЬПТУРНЫЕ ТВОРЕНИЯ БЕРНИНИ

Среди итальянских скульпторов барокко XVII столетия чаще всего упоминается имя Джованни Лоренцо Бернини. Выше уже говорилось о его архитектурных произведениях, однако, его талант как скульптора нисколько не меньше.

М. Доброклонский и Н. Никулин называют скульптуру Бернини неповторимым соединением всех характернейших черт стиля барокко. В ней органически слилась предельная простота реалистического изображения и напряженность драматической экспрессии с безмерной широтой декоративного видения.

Бернини превосходно владел техникой обработки мрамора, бронзы, терракоты. В 22 года Бернини создает свои первые скульптурные шедевры, в 25 лет он создает «Давида». Эта скульптура отличается необычайным мастерством передачи напряжения духовных и физических сил библейского героя, изображенного в кульминационный момент борьбы с врагом.

Бернини доводит экспрессию до предела. Фигура Давида показана в резком стремительном повороте. Каждая линия его тела динамична, словно несет в себе заряд энергии. Мышцы предельно вздуты, лицо искажено гримасой ярости. В отличие от фронтальной скульптуры эпохи Возрождения, «Давид» представляет собой образец круглой пластики, предназначенной для обзора с разных точек зрения.

Двумя годами позже из-под руки мастера выходит скульптурная группа «Аполлон и Дафна», также относящаяся к шедеврам Бернини. Во время понтификата папы Урбана VIII, который приходится на 20-е и 30-е годы XVII века, положение Бернини как ведущего художника Рима становится еще более прочным. Он получает массу заказов и именно в этот период Бернини создает знаменитый фонтан «Тритон» на площади Барберини в Риме.

В 1644 году на папский престол вступил Иннокентий X, что повлекло за собой временное отстранение Бернини от руководящей роли в строительстве и украшении Рима. За короткий промежуток, отделяющий его от вновь наступающего затем официального признания, Бернини выполняет ряд новых замечательных произведений, среди них «Экстаз св.Терезы». Эта скульптурная группа украшает капеллу Корнаро римской церкви Санта Мария делла Виттория.

В 1647 году Бернини заканчивает одно из значительнейших своих произведений — «Надгробие папы Урбана VIII» в соборе Святого Петра в Риме.

Как одну из наиболее удачных работ мастера авторы «Истории искусства зарубежных стран» отмечают кафедру собора Святого Петра в Риме, создававшуюся Бернини с 1657 до 1666 г. Грандиозное тридцатиметровое сооружение включает бронзовый, частично позолоченный трои святого Петра, поддерживаемый шестиметровыми фигурами отцов церкви. Над ними на фоне клубящихся облаков, пронизанных позолоченными лучами, выделяются мраморные статуи святых и ангелов. Вся эта подвижная, колышущаяся масса фигур, исполненных барочного пафоса, покоится на основании из плит черно-белого мрамора, желто-красной яшмы и словно вырывается из тесной ниши алтарной стены собора.

Бернини также является создателем нового типа скульптурного портрета. Рядом с работами, изображающими Констанцу Буанарелли, кардинала Шипионы Бор-гезе и многих других, Доброклонский и Никулин показывают мраморный бюст Людовика XIV, хранящийся ныне в Версале.

Портрет был исполнен мастером во время пребывания его в 1665 году по приглашению французского двора в Париже. При сохранении выразительности черт лица, холодного, высокомерного, главное внимание сосредотачивается теперь на декоративности целого, достигаемой живописной трактовкой ниспадающих локонов пышного парика и как бы подхваченных ветром, развевающихся драпировок.

Авторы «Истории искусства зарубежных стран» утверждают, что Бернини воплотил в этом произведении сущность французского абсолютизма, которую сам король выразил однажды словами: «Государство — это я!».

МУЗЫКАЛЬНОЕ ИСКУССТВО

Начало XVII века в Италии дало миру новый музыкальный жанр — оперу. Первой оперной постановкой был «Орфей» Ринуччини с музыкой Крес.пи.

Идея о создании спектакля, в котором соединились бы воедино музыка и слово, впервые возникла в кружке флорентийского мецената Барди, объединившем музыкантов и певцов. Друзья Барди мечтали создать спектакль, подобный греческой трагедии, в котором впечатление, производимое драмой, усиливалось бы музыкальными средствами.

Однако многие специалисты относят «Орфея» Рину^ршни и Кресни скорее к некоему переходному жанру от ренессансной пасторали к опере. Тем не менее постановки «Орфея» имели огромный успех. Оперный жанр развивается и получает широкое распространение по всей Италии. В одной только Венеции в начале XVII столетия было 8 оперных театров.

Клаудио Монтеверди считается одним из величайших мастеров оперного жанра XVII столетия. В его операх «Орфей» и «Ариадна», а в особенности в последних его произведениях «Возвращение Улисса» и «Коронование Поппеи» яркая жизненная драма совершенно заслоняет мифологическое начало.

Постепенно в Венеции складывается определенный тип оперного спектакля, который базируется обычно на мифологическом или легендарно-историческом сюжете. Характерной чертой венецианской оперной школы также было сочетание трагических и комических элементов.

Спектакль парадно оформляется и включает в себя балетные сцены. Венецианская опера чем-то напоминала современные голливудские фильмы. Ее необходимыми аксессуарами были полеты, чудесные исчезновения, пожары и землетрясения.

В конце XVII века пальму первенства в постановке оперных спектаклей перехватывает Неаполь. Типичная неаполитанская опера получает название опера-серия, то есть серьезная опера. Твердые каноны опера-серия постепенно превращаются в штамп. Сюжет становится лишь предлогом для демонстрации искусства певцов-виртуо-зов и постановочных эффектов. Неаполитанская опера широко использует певцов-кастратов, которые своими высокими голосами еще больше подчеркивают условность происходящего на сцене.

Однако мы смотрим на оперное искусство XVII века с точки зрения современных канонов, а в то время оно имело огромный успех не только на придворных сценах, но и у массового зрителя.

В Европе появляется мода на итальянскую оперу. Труппы итальянских артистов гастролируют в Париже, Вене, Мадриде и других столицах.

ИСКУССТВО ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ


Итальянские просветители, объявив, что искусство XVII века было чересчур декоративным и аристократическим, призывают приблизить искусство к жизни, XVIII век в итальянском искусстве становится веком литературы и театра.

Одним из популярнейших итальянских поэтов был Джузеппе Парини. Излюбленным жанром Парини была ода, в коей он выступал против сословного разделения и выражал сочувствие жертвам социального неравенства.

Парини писал: «Я не знаю, верно это или нет, но говорят, что было время, когда люди были равны и понятия «чернь» и «дворянин» не существовали...»

Поэма Парини «День» стала классикой итальянской литературы.

Заслуга возрождения народной итальянской комедии масок (комедиа дель арте) принадлежит реформатору итальянского театра Карло Гольдони. Сам Гольдони признавал, что его творческий метод сформировала Венеция, где издавна существовала высокая театральная культура. Именно здесь в XVI веке зародилась комедиа дель арте.

Гольдони удалось не только возродить этот народный жанр, но и переработать, усовершенствовать его.

Постоянными персонажами пьес Гольдони остаются Тру-фальдино, Бригелла, Панталоне и другие народные персонажи, однако, Гольдони постепенно отказывается от актерской импровизации, добиваясь того, чтобы герои пьес были более приближенными к реальной жизни и имели четкую социальную характеристику.

Большой популярностью среди венецианцев пользовались

пьесы, высмеивающие мотовство, распущенность, бездельничание аристократии. Напротив, деловитый, предприимчивый буржуа в пьесах Гольдони становится положительным персонажем.

Очень скоро комедии Гольдони завоевывают все сцены Италии, однако в самой Венеции против Гольдони выступает группа аристократов, критиков и писателей, известная под названием академии Гра-нелески.

Одним из обвинений выдвигавшихся против драматурга, было пренебрежительное отношение Гольдони к народным традициям итальянской оперы, что в конечном итоге выливалось в обеднение сюжетов.

Карло Гоцци был одним из таких противников Гольдони. Пьесы-сказки Гоцци имеют шумный успех. Гоцци, похоже, хотел показать Гольдони, каким именно должен быть истинно народный театр.

Вскоре Гольдони пришлось покинуть Италию, отчасти этому способствовал успех пьес Карло Гоцци. Однако проходит немного времени, и комедии Гольдони вновь возвращаются на сцены итальянских, а затем и других европейских театров.

Все противоречия жизни Италии конца XVIII века отразились в творчестве создателя итальянской трагедии и крупнейшего поэта последней четверти столетия Витторио Альфиери. Альфиери был социально ангажированным литератором, так как именно в конце XVIII века итальянская буржуазия настолько окрепла, что ждала от искусства призыва к подвигу, прославления гражданской доблести, героики, борьбы.

Витторио Альфиери предоставил ей то, что она хотела.

Наиболее известны такие произведения Альфиери как «Брут Старший», «Брут Младший» и «Виргиния», где поэт, сгорая от ненависти к тирании и деспотизму, призывал к отказу от личных интересов во имя свободы. Однако свобода эта, как выясняется, — лишь для немногих, пределом мечтаний Альфиери остается английская конституционная монархия.

Свою трагедию «Агис» поэт посвящает памяти казненного английского короля Карла I, в то же время трагедия «Брут Старший» является посвящением Джорджу Вашингтону.

В начале XVIII века итальянская опера сильно трансформируется. Многие драматурги чувствуют необходимость перенесения акцента с внешних эффектов на драматический сюжет, определенную, ярко выраженную идею.

Реформу оперного искусства осуществил талантливый поэт Пьетро Метастазио, талант которого позволил сделать основой оперы ее драматургию. Уже в первом произведении Метастазио «Покинутая Дидона» главное место занимают чувства героев. Опера освобождается от всякого сверхъестественного элемента.

В произведениях 30 —40-х годов Метастазио добивается четкости и простоты в построении сюжета, тонкости в показе переживаний героев.

Наиболее известными произведениями Пьетро Метастазио были: «Катон в Утике», «Фемистокл», «Титово милосердие» и «Аттилий Регул». Однако исследователи замечают, что итальянский зритель первой половины XVIII века отдавал предпочтение не героическим, а сентиментально-чувствительным операм Метастазио.

После смерти поэта, во второй половине XVIII века Италия переживает повальное увлечение оперой-буфф, которую характеризует непритязательный бытовой сюжет, быстро развивающееся действие и связь с народной музыкой.

Лучшими авторами оперы-буфф были Д.Перголези и Н.Пиччини. Классикой стали оперы Перголези «Служанка-госпожа» и «Влюбленный брат».

В последние годы XVIII столетия успеху оперы-буфф содействовало творчество Д.Паизиело и Д.Чимарозы.

В изобразительном искусстве XVIII век ознаменовался выдвижением венецианской школы. Несмотря на то, что римские и болонские живописцы продолжают успешно творить, их школы отходят на второй план.

М.Доброклонский и Н.Никулин называют этот период последним блистательным расцветом художественной культуры Венецианской республики. Множество талантливейших художников, разнообразнейшие формы, которые принимало их искусство, равно как и необычайно высокие достижения чисто живописного порядка определяют значение Венеции как одного из крупнейших художественных центров Европы того времени.

Ведущими живописцами Венеции в первой трети века были Себастьяно Риччи и Джованни Баттиста Пьяцетта.

Риччи работал не только в Италии, но и в Англии. Он оставил многочисленные произведения монументальной и станковой живописи, в которых легкие и изящные фигуры являются действующими лицами библейских, мифологических и аллегорических композиций.

Риччи и Пьяцетту сближает несколько темноватый колорит их работ. Пьяцетта также специализировался на религиозных сюжетах. Одной из самых известных его работ была «Ревекка у колодца».

Типичнейшим образцом искусства Венеции XVIII века называют авторы «Искусства зарубежных стран» работу Пьяцетты «Гадалка», написанную им в 1740 году. Пьяцетта был известен и как великолепный рисовальщик. Он иллюстрировал «Освобожденный Иерусалим» Торкватто Тассо.

В середине XVIII века с успехом творил Джованни Баттиста Тьеполо. М.Доброклонский и Н.Никулин называют Тьеполо гениальным наследником вековых достижений итальянского искусства, которые как бы замыкают круг исканий стиля барокко.

Тьеполо испытал на себе воздействие картин и росписей Себастьяно Риччи и Пьяцетты и в то же время был обязан урокам, полученным от внимательного изучения искусства Паоло Веронезе.

Неутомимый труженик, наделенный богатейшей творческой фантазией и удивительной легкостью руки, он на протяжении полустолетия создал бесчисленные шедевры монументально-декоративной и станковой живописи.

В какой-то мере подражанием творчеству Риччи и Пьяцетты были ранние произведения мастера, как, например, «Похищение сабинянок», написанное им около 1720 года.

Тьеполо участвовал в росписях плафонов церквей и дворцов Венеции, а также в Удине, Бергамо, Милане. Он оформлял резиденцию немецкого кпязя-епискоиа в Вюрцбурге, а также королевского дворца в Мадриде.

В композициях росписей, решенных с редкой свободой и изобретательностью, Тьеполо помещает рядом персонажей античной мифологии и героев библейских легенд, и все они принадлежат реальному миру, поражают жизненной пол-нокровностыо и непосредственностью выражения.

Здесь уже сказалось влияние Паоло Веронезе. Оно заметно в изображении роскошных одеяний библейских и античных персонажей, в неожиданных композициях и впечатлении необъятности пространства.

В 1750 году Тьеполо был приглашен для создания живописного убранства архиепископского дворца в Вюрцбурге. За три года Тьеполо исполняет несколько фресок, пользующихся особой известностью. Прежде всего среди них отмечают росписи так называемого Императорского зала, которые были посвящены событиям XII века, бракосочетанию Фридриха Барбароссы и Беатрисы Бургундской, а также утверждению тогдашнего епископа в правах на княжество Франконию.

Две фрески Тьеполо разместил на стенах зала. Это «Бракосочетание Фридриха Барброссы и Беатрисы Бургундской», а также «Передача инвеституры архиепископу Вюрцбургскому».

Авторы «Истории искуства...» свидетельствуют, что Тьеполо не только отлично согласовал росписи с архитектурой зала, но, как всегда, подчинил ее своей живописи. Пышные, яркие, торжественные сцены, включающие множество действующих лиц, напоминают постановки венецианской оперы, влияние которой Тьеполо, несомненно, испытал.

Раздвинутый белый с золотом занавес усиливает театральный эффект действия. На плафоне была изображена фреска «Свадебный поезд Беатрисы Бургундской». Прямо над собой зрители видят стремительно несущихся, вздыбленных коней, везущих Беатрису в колеснице Аполлона. Все охвачено бурным движением. На ветру развеваются яркие ткани одежд, драпировки, знамена, гривы коней. Светлый колорит росписи с преобладанием голубых, синих, желтых и малиновых тонов создает иллюзию ярко освещенного небесного пространства.

Над лестницей вестибюля вюрцбургского дворца Джованни Тьеполо выполнил грандиозную фреску площадью 650 кв.м, аллегорический сюжет которой основан на прославлении архиепископа франконского и всей католической церкви.

Посредством живописных приемов Тьеполо словно уничтожает плоскость потолка и уводит взгляд зрителя в безграничное голубое, пронизанное солнечными лучами небо. Множество фигур порхает среди облаков в легком головокружительном полете.

Оставляя в центре свободное пространство, художник располагает большинство действующих лиц у карниза, где изображены четыре стороны света — Европа, Азия, Африка, Америка.

Здесь же находятся и столь характерные для творчества художников барокко мифологические существа, античные боги, нимфы, наяды, обитатели экзотических странна также разнообразные звери, птицы, растения и так далее.

Впоследствии Джованни Тьеполо становится первым президентом реорганизованной Венецианской Академии художеств. Он получг.ет крупные заказы на росписи плафонов палаццо Редзонико в Венеции, виллы Вальмарана в Винченце и виллы Пизани в Стра.

Последние годы жизни Тьеполо проходят в Мадриде, куда мастера в начале 1762 года приглашает испанский королевский двор. Здесь он также в основном занимается грандиозными плафонными росписями.

По свидетельству М.Доброклонского и Н.Никулина, станковая живопись Тьеполо столь же блестяща, как и его монументальные росписи. В станковой живописи Тьеполо дает полную волю своему неистовому таланту колориста. Более разнообразной становится и тематика работ, она посвящена у лее не только религиозным, но также и светским сюжетам.

Выдающимися примерами светской живописи Тьеполо являются «Триумф Афродиты» (1740), «Пир Клеопатры» (1744), «Ринальдо в садах Армиды» (1750—1755).

По мнению многих исследователей, религиозные композиции Тьеполо гораздо более серьезны и глубоки, чем аналогичные произведения других художников этого времени. Таковы его работы «Мученичество св. Агаты» (1745 — 1750) и «Святая Текла, молящаяся о спасении Эсте от чумы» (1758).

Графика Тьеполо позволяет назвать его одним из величайших мастеров рисунка и офорта XVIII века. Он выпустил две серии оригинальных офортов — «Каприччи» и «Скерцо ди фантазиа».

Среди портретов Тьеполо выделяют «Портрет Антонио Риккобоно» (1745), а также «Портрет Джованни Квер-нини» (1749).

Итальянская архитектура первой половины XVIII века определяется специалистами как позднее барокко. Вместе с тем, именно в это время развиваются классицистические тенденции в итальянском зодчестве, которые ко второй половине столетия совершенно вытеснят барокко.

Среди наиболее выдающихся итальянских мастеров XVIII века называют имя Филигшо Ювара, туринского зодчего, являющегося создателем купольной церкви Суперга в окрестностях Турина, а также замка Ступиниджи, фасада и парадной лестницы палаццо Мадама.

И.Бартенев («История искусства зарубежных стран») отмечает, что именно во времена Филиппо Ювара идея парадной лестницы как основного пространственного элемента архитектурной композиции приобрела исключительное значение.

Луиджи Ванвителли является создателем резиденции короля Неаполя в Козерге. Дворец, возведенный им, является одним из самых крупных парадных дворцовых сооружений в Европе. Он почти не уступает по размерам королевскому дворцу в Версале.

Множество известных римских сооружений было возведено именно в первой половине XVIII века.

Автором фонтана ди Треви является Никколо Сальви. Так называемую Испанскую лестницу, ведущую от Испанской площади к церкви Санта Тринита ди Монти, построили Алессандро Спекки и Франческо де Санктис. Алессандро Галилеи обновляет фасад старой церкви Сан Джованни ин Латерано. Фердинандо Фуга оформляет главный фасад церкви Санта Мария Маджоре. Все эти сооружения, как и ранее названные, компромиссны по своим формам — элементы уходящего барокко совмещаются в них с чертами крепнущего, усиливающегося классицизма.

Однако со временем объем строительства в Италии заметно сокращается вследствие ухудшения политического и экономического положения Италии. Многим архитекторам приходится уезжать в другие европейские страны, и во второй половине XVIII столетия на Апеннинах не создается практически пи одного значительного сооружения.

Тем не менее архитектура Италии продолжает оказывать сильное воздействие на развитие европейского зодчества.

ИСПАНИЯ


Еще задолго до смерти испанского короля Карла II, последнего представителя рода испанских Габсбургов, многие европейские державы вели переговоры о разделе испанского наследства.

Дело в том, что Карл не оставил после себя потомства, и, естественно, это повлекло за собой спор о династических правах, возникший в связи с «испанскими браками». Людовик XIV и император Леопольд I имели дальнее родство с Карлом II — это давало им повод добиваться прав на переход испанской короны к своему потомству.

Следует сказать, что испанское наследство было одним из самых крупных в Европе. Испании принадлежали Сардиния, Сицилия, Неаполь, Миланское герцогство, а также обширные владения в Америке: Куба, Сан-Доминго, Флорида, Мексика, Калифорния и Техас. Испания владела огромными территориями, расположенными в Центральной и Южной Америке.

Однако династические права были лишь поводом для конфликта. Подлинные причины последовавшей вслед за этим войны заключались в другом.

Русский уполномоченный на Карловицском конгрессе (1699 год) Возницын писал, что Франция желает установить свое господство в Западной Европе, а «морские державы (т. е. Англия rf Голандия) и Австрия готовятся к войне, чтоб француза не допустить до Гишпанского королевства, понеже он, то приобрев, всех их задавит». Аппетиты европейских правителей подогревались еще и тем, что Испания, потерпев в середине XVII века поражение в длительной борьбе с Францией, значительно ослабла.

Промышленное развитие городов находилось на крайне низком уровне, ремесло и торговля были обложены высокими налогами. Господствующее положение в стране занимала земельная аристократия, которая не желала вкладывать капиталы в промышленность. Источниками доходов были лишь торговля с заокеанскими колониями и нещадная эксплуатация населения.

Все богатства были практически сосредоточены в руках дворянства и расходовались на предметы роскоши, на содержание духовенства. Свою часть от национального 6о-

гатства забирали и многочисленные неудачные войны, которые вела Испания.

Как отмечают историки, единственной процветающей отраслью хозяйства Испании было овцеводство. Землевладельцы-овцеводы были одной из самых богатых прослоек населения, однако на благосостоянии страны это никак не сказывалось.

Крайне ослаблена была и испанская армия. В мирное время она насчитывала всего 8-9 тысяч солдат, мобилизация в годы войны собирала не более 15-20 тысяч солдат. Даже по меркам небольших европейских государств этого было крайне мало. Испанский флот также не представлял сколько-нибудь значительной силы.

После долгих колебаний Карл II решил передать корону французскому принцу. По мнению испанского двора, разрыв с Францией был наименее желателен для страны. Испанский король надеялся что Людовик XIV сумеет защитить от других держав испанские владения.

Итак, наследником испанской короны стал герцог Филипп Анжуйский. Однако в завещании было оговорено, что Испания и Франция никогда не соединятся под властью одного монарха.

Герцог Анжуйский вступил в права наследования престолом в 1700 году, когда Карл II умер. Коронация проходила в Мадриде. Новый король получил имя Филиппа V.

То было время триумфа Людовика XIV. Испания практически стала западной провинцией Франции. Филипп V издал указ, согласно которому местная администрация испанских земель должна была подчиняться всем приказам французского короля, чья власть отныне признавалась наравне с властью короля испанского.

Сразу же после вступления Филиппа на испанский престол были применены жесткие меры для ограничения привилегий английских и голландских купцов — главных конкурентов в мировой торговле — в испанских владениях. Этот пример еще раз доказывает то, что обладание испанским наследством было выгодно для Людовика настолько, насколько оно давало ему возможность играть доминирующую роль в европейской политике и торговле.

Однако Англия и Голландия не собирались оставлять выпад Людовика XIV без ответа. Морские державы заключили союз с Австрией, а затем с Пруссией.

Австрия давно оспаривала испанские владения в Италии и Нидерландах. В случае удачных военных действий она намеревалась захватить также и Эльзас.

Война за испанское наследство началась весной 1701 года. Начало ее было крайне неудачным для французского и испанского королей. В первые же дни произошло крупное сражение между английским и испано-французским флотом, |де в результате решительных действий англичанам удалось уничтожить 41 корабль противника.

В 1703 году эрцгерцогу Карлу удалось вынудить Португалию к заключению союза с Англией (а на самом деле — к полному подчинению). Также был подписан торговый договор о беспошлинном ввозе в Португалию английских товаров.

Успешные действия англичан продолжались и в следующем, 1704 году, когда английский флот бомбардировал Гибралтар и, высадив десант, захватил эту крепость.

Военное счастье сопутствовало английским войскам и па суше. Герцог Мальборо, командовавший объединенными англо-голландскими войсками, провел несколько удачных сражений в юго-западной Германии, захваченной французами. Соединившись с австрийцами, Мальборо провел несколько решительных атак, наголову разбив армию противника у Гохштедта.

Еще одно крупное поражение французская армия потерпела в 1706 году при Турине. Очень скоро испанским союзникам пришлось оставить герцогство Миланское, Парму и большую часть Неаполитанского королевства, которые были заняты войсками императора.

С 1706 по 1708 год наиболее активные военные действия па суше велись в основном в испанских Нидерландах. Здесь состоялось два решающих сражения — у Рамельи и при Уденарде. Французы проиграли и здесь.

Реванш был взят только в 1709 году, когда французским войскам удалось разбить армию союзников у деревни Мальпляке. Однако успех этого сражения был относительным. Война в сущности была проиграна: эрцгерцог Карл высадился в Испании и провозгласил себя королем, английский флот захватил Сардинию и Менорку. В Америке была захвачена Акадия.

В 1711 году отношения в стане противников Испании испортились. Эрцгерцог Карл (а ныне испанский король) предъявил права и на Австрийский престол. Англичане сочли для себя небезопасным соединение Австрии и Испании под одной властью.

В это же время партия вигов, которая являлась на этот момент правящей, потерпела сокрушительное поражение на очередных парламентскихвыборах. В Англии наступила очередная эпоха правления тори, которые явно склонялись к миру с Францией.

Английские дипломаты убедили голландское правительство вступить в тайные переговоры с Францией и Испанией. Австрия не была поставлена в известность об этих переговорах.

Согласно подписанному в марте 1714 года Утрехтскому мирному договору, Франция теряла всякую надежду на гегемонию в Западной Европе. Королю Филиппу V был выдвинут ультиматум, согласно которому Англия и Голландия соглашались признать его королем лишь при условии отказа его от всех прав на французский престол.

Война за испанское наследство явилась классическим примером бездарной и разорительной военной кампании, каких Испания предприняла немало за последние годы... Испании пришлось уступить союзникам Менорку, Гибралтар, Сардинию, Сицилию, Ломбардию и Неаполитанское королевство.

ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ТОРГОВЛЯ

Одним из первых признаков отсталости Испании, который бросался в глаза любому иностранцу, было практическое отсутствие денежного обращения. Даже самые богатые представители испанского общества измеряли свое состояние не в денежном эквиваленте, а главным образом в землях и домах.

Естественно, что при таком положении вещей формирование национального рынка Испании долго находилось в зачаточном состоянии. Этому способствовали огромные внутренние пошлины, усугублявшиеся бездорожьем. Предпринимательская активность повсюду натыкалась на заслоны, устанавливаемые фискальными службами. Одним из самых обременительных был налог на сделки с движимым имуществом — так называемая «алькабала».

Основным товаром внутреннего рынка были продукты овцеводства. Сбыт продуктов земледелия обычно не выходил за рамки местного рынка, а на промышленные товары предъявлялся весьма ограниченный спрос: богатая часть общества являлась потре<бителем импортных изделий, предпочитая переплатить в несколько раз, но иметь качественный то-нар, а испанское крестьянство не располагало средствами для приобретения промышленной продукции.

Многим торговцам удавалось нажить немалые состояния па торговле с американскими колониями, но эта лихорадочная активность колониальной торговли практически не влияла на внешний баланс, который оставался для Испании пассивным.

Дело было в том, что местные торговцы занимались в основном реэкспортом. Испанские товары большей частью не в состоянии были конкурировать на европейском рынке с товарами других стран из-за отсталости промышленной техники. Следовательно, испанские торговцы, покупая товар для отправки в колонии, поддерживали промышленно развитые державы, но никак не промышленность Испании...

Испанский экспорт в 1789 году составил не более 300 миллионов реалов, в то время как импорт оказывался выше более чем в два раза. Предметом испанского экспорта были главным образом тонкорунная шерсть, некоторые продукты земледелия, колониальные товары и драгоценные металлы.

Что же касается испанской промышленности XVIII века, то она оставалась по большей части ремесленной. Ее составными были небольшие мастерские, производившие на местный рынок галантерею, кожаные изделия, шляпы, шерстяные, шелковые и льняные ткани.

Экономическая специализация областей Испании была выражена еще слабо. Металлургическое производство было сосредоточенно главным образом на севере страны, в Бискайе. Однако железо здесь добывалось крайне примитивными способами.

Здесь же находился и центр металлообрабатывающей промышленности, хотя уровень ее также был крайне низок.

Испанские провинции довольно резко дифференцировались не только по отраслям промышленности, но и по уровню се развития. Наиболее развитыми в промышленном плане считались Галисия, Валенсия и Каталония.

Рост капиталистической промышленности отмечается лишь во второй половине XVIII века, когда преобладающей формой производства становятся рассеянные мануфактуры.

Хлопчатобумажная промышленность переживает в это время некоторый подъем. Этим объясняется то, что первые машины в Испании появляются именно в хлобчатобу-мажном производстве (примерно в девяностых годах). Каталония постепенно специализируется на переработке хлопка. На хлопчатобумажных предприятиях этой провинции работало более 80 тысяч человек.

Одними из самых крупных предприятий Испании (по числу людей, занятых на производстве) становились барселонские мануфактуры. Концентрация рабочей силы здесь была довольно велика — до восьмисот человек на одном предприятии.

О промышленном подъеме в столице Каталонии говорит и резкое увеличение ее населения. Всего за три десятка лот (1759—1789 гг.) оно успело удвоиться — с 53 тысяч жителей до 111 тысяч.

Около 1780 года один испанский экономист отмечал, что «теперь в Барселоне и во всей Каталонии трудно найти сельскохозяйственных рабочих и домашнюю прислугу, даже за сильно завышенную плату». Причиной этому служил рост промышленных предприятий. Испанским промышленникам не хватало дешевых рабочих рук и они любыми способами привлекали на свои предприятия разорившихся и обез-земелившихся крестьян.

Промышленной буржуазии в XVIII веке практически не существовало. Это объяснялось достаточно поздним развитием промышленности. Испанская буржуазия была представлена в основном купечеством, которое обслуживало дворянство, духовенство, бюрократию и офицерство, и, следовательно, экономически зависело от привилегированных слоев феодального общества. Подобные экономические связи также содействовали политическому конс.ервавтизму испанской буржуазии. Характерно и то, что она наравне с верхушкой испанского общества была заинтересована в эксплуатации колоний.

В ряд относительно развитых в промышленном плане провинций постепенно выдвигается Астурия, где в 1792 году был построен крупнейший в Испании металлургический завод с доменной печыо. Помимо этого основной «специализацией» астурцев была добыча угля.

Довольно значительный угольный бум был вызван как общим развитием промышленности в стране, так и все увеличивающейся потребности в вооружении. По сути, как ас-турские добытчики угля, так и астурские металлурги работали в основном на военные заказы.

В это время отмечается изменение состава населения Испании. Переписи 1787—1797 годов показывают что за это десятилетие население, занятое в промышленности, выросло на 83 процента, что является еще одним свидетельством промышленного роста страны.

На волне «просвещенного абсолютизма» в Испании был проведен ряд реформ, которые, впрочем, стали не причиной, а скорее следствием стихийного развития капитализма в промышленности во второй половине века. Инициаторами реформ были министры испанского короля — Аранда, Кампоманес и Флоридабланка, на которых повлияло в значительной мере учение физиократов.

Пожалуй, самой удачной из всех реформ можно считать установление свободной торговли испанских портов с американскими колониями, что привело к значительному расширению оборота испано-американской торговли и развитию хлопчатобумажной промышленности Каталонии.

В 1782 году стараниями министров был учрежден Национальный банк. Тогда же создавались технические училища, предназначенные для повышения квалификации рабочих, составлялись и переводились с иностранных языков технические учебники, выписывались из-за границы квалифицированные мастера. Молодые испанцы в свою очередь посылались за границу для изучения техники.

Правительство награждало наиболее талантливых мастеров и предпринимателей премиями, предоставляло им различные льготы. Привилегии и монополии цехов отменялись или ограничивались.

Были попытки установить протекционистские пошлины, что, однако, не имело успеха из-за широко распространенной контрабанды.

Впрочем, все реформы, проводимые Арандой, Кампоманесом и Флоридабланкой, были, по сути, обречены, так как они шли вразрез с интересами титулованной аристократии, владевшей большей частью земель в Испании. С помощью законодательных и иных уловок, землевладельцам удавалось нейтрализовать практически все начинания прогрессивных министров.

ИСПАНСКИЕ КОЛОНИИ В АМЕРИКЕ

Испании удалось завладеть обширными территориями в Америке еще в XVI веке. Тогда же американские владения были превращены в закрытый испанский рынок. Этому способствовали многочисленные запретительные указы.

До 1717 года вся испанская торговля с колониями велась через Севилыо, а позже, вплоть до 1765 года — через Кадис. Все суда, отправлявшиеся в Америку и прибывавшие оттуда, подвергались тщательной проверке в этом порту агентами Индийской торговой палаты.

Торговля с Америкой фактически составляла монополию богатейшех испанских купцов. Цены на европейские товары в Америке никем и ничем не регулировались, что давало возможность купцам срывать с колониальной торговли значительный куш.

Основная масса доходов, которую испанское правительство получало из Америки, представляла собой отчисления от добываемых в колониях драгоценных металлов, а также многочисленных налогов и пошлин.

Испания поначалу не в состоянии была в одиночку эксплуатировать «колоссальный», по выражению Ван Клаверна, рынок Нового Света. Даже мобилизовав все свои силы, всех своих людей, вина и масло Андалусии, сукна своих промышленных городов, ей — державе еще архаической — не удалось его уравновесить.

Впрочем, в XVIII веке для этого не хватило бы в одиночку никакой европейской нации.

В результате Испании пришлось прибегнуть к помощи Европы, тем более, что испанская промышленность пришла в упадок еще до конца XVI века. Европа поспешила ухватиться за эту возможность. Она участвовала в эксплуатации иберийских колоний еще больше, чем Испания, о которой Эрнст Людвиг Карл говорил в 1725 году, что она-де есть «всего лишь почти что перевалочный пункт для иноземцев».

Испанские законы против перевозки серебра, главного ресурса Америки, были, конечно, строгими и «однако же, ссй фрукт (испанскую монету) видишь по всей Европе», — заметил в ноябре 1676 года английский король Карл II.

Двадцатью годами ранее португальский иезуит отец Ан-тониу Виейра воскликнул во время проповеди в Билене (Бразилия): «Испанцы добывают серебро из рудников, они его перевозят, а выгоду от сего имеют чужеземцы».

И на что же шел этот благородный металл? На облегчение участи бедняков — никогда, «единственно на то, чтобы еще больше раздувались и обжирались те, кто этими народами распоряжается» (по крайней мере, так рассуждал Л.Ханке в своей книге «Португальская и Испанская Америка»).

Если категоричное испанское законодательство было столь бессильно, то вполне очевидно, что происходило это из-за контрабанды: незаконный ввоз, коррупция, мошенничество, изворотливость, конечно же, не были характерными особенностями американской торговли и экономики, но они выросли до масштабов этой широкой картины: полем их деятельности был весь Атлантический океан плюс Южные моря. И сам Филипп II говорил об этих так называемых «невинных» кораблях, которые в 1583 году вышли в плавание, «утверждая, будто везут вина на Канарские острова, а на самом деле отправились в Индию и, как говорят, с доброй удачей».

Случалось, что целый большой корабль в Севилье грузился «для Индии, притом, что офицеры о сем даже не были осведомлены»! И вскоре на официально отправлявшиеся в Индию флоты нелегально и без затруднений грузили свои товары голландцы, французы, англичане, итальянцы разного происхождения, особенно генуэзцы.

В 1704 году «севильское Консуладо признавалось, что испанцы имели отношение лишь к одной шестой части груза флотов и галеонов», тогда как в принципе участвовать в :>том разрешено было им одним. На другой стороне океана, в «кастильских Индиях», контрабанда была такой же неутомимой. Около 1692 года один испанский путешественник указывал, что «королевская казна, каковая отправляется из Лимы, стоит по меньшей мере 24 миллиона монет, но, прежде чем она дойдет из Лимы в Панаму, в Портобельо, в Гавану... коррехидоры (городские судьи-администраторы), приказчики, таможенники и прочие люди с добрым аппетитом отгрызают от нее каждый свою долю...»

И сами-то галеоны, суда одноврменно военные и торговые, предоставляли возможность для постоянной внутренней контрабанды. Что же касается внешней контрабанды, то она возросла в XVII и XVIII веках. Рядом с существовавшими колониальными системами были созданы проворные и действенные контрсистемы. К ним относились, например, плавания кораблей из Сен-Мало к берегам Южных морей, начавшиеся, вне сомнения, до войны за испанское наследство и продолжавшиеся после ее завершения в 1713 году.

В принципе испанский флот якобы прогнал их в 1718 году, но они возвратились в 1720 и 1722 годах. Сюда же относились и плавания из неиспанских портов Америки, к слишком протяженным и никогда не охранявшимся берегам континента. Этой торговлей, называвшейся «на длину копья», голландцы занимались, отправляясь в Синт-Эстатиус из Кюрасао (который им принадлежал с 1632 года), англичане — с Ямайки, а французы -- с Сан-Доминго и с других, находившихся в их владении, Антильских островов.

И как раз против этой торговли были направлены действия группы отчаянных шотландцев, которые в 1699 году насильственно и не без шума обосновались па краю Дарьенского перешейка в надежде, устроившись «на самом побережье материка», выбить почву из-под ног англичан и голландцев, позиции которых были более удаленными.

Североамериканские мореплаватели не отставали. К 80-м годам XVIII века их китобои, под предлогом стоянки на рейде у берегов Перу, беспардонно доставляли туда контрабандные товары, которые местные коммерсанты, как и полагается, принимали благосклонно, ибо покупали они их по дешевке, а перепродавали по цене «официальной», которая не снизилась.

Но крупномасштабной контрабандой была долгое время, вне сомнения, та, что отклоняла в сторону португальской Америки, Бразилии, серебро испанских рудников в Ио-тоси. Главным путем туда была, начиная с 1580 года, Рио-де-ла-Плата.

После разделения корон в 1640 году португальцы проявят упорство и долго будут удерживать идеальный пост с небольшим анклавом — Колония-дель-Сакраменто в нынешнем

Уругвае. Испанцам пришлось ее осадить и брать штурмом и 1762 году. Но вполне очевидно, что контрабанда не смогла бы процветать без пособничества местных купцов и продажных властей, осуществляющих надзор за делами. Если она и развелась в чрезмерных масштабах, то, как писал Аккариас де Серионн, «потому что громадная выгода сей коммерции позволяет ей выдерживать одновременно и большой риск и издержки на подкуп».

Так что, говоря о должностях губернаторов в Америке, продававшихся в 1685 году, некий анонимный автор заявляет без обиняков, «что всегда бывает молчаливое послабление для ввоза иностранных товаров».

И действительно, разве не появляется уже в 1629 — 1630 гг. в Лиме весьма почтенный аудитор, назначенный па пост судьи по делам контрабанды, и устроивший у себя дома склад запрещенных товаров? Судья был взят с поличным и, тем не менее, продолжал свою жизнь весьма уважаемого аудитора.

Впрочем, если послушать заступников контрабанды, то она будто бы работала лишь на благо общества.

«Испанцы Америки, — объяснял один француз в 1699 году, — коим галеоны не доставляют и половины необходимых товаров, были весьма рады, что иностранцы (главным образом, французы) им их привозят».

Всеми способами они облегчали незаконную торговлю в такой мере, что «больше двухсот кораблей на глазах у всей Европы и испанцев занимаются торговлей, каковая запрещена под страхом самых суровых наказаний».

Французский отчет, относящийся к 1707 году, отмечает даже, что «грузы французских кораблей «Триомфан», «Гаспар» и «Дюк де л а Форс» были до их отплытия запроданы негоциантам Веракруса»! Правда, тогда существовало сотрудничество между Францией Людовика XIV и не слишком уверенной в своем будущем Испанией Филиппа V.

Контрабанда, присутствовавшая везде, имела, однако, в разные периоды разное значение. Из правдоподобных подсчетов создается впечатление, что по объему она с 1619 года, а может, и раньше, превосходила нормальную официальную торговлю Испанской империи.

Такое положение как будто сохранялось вплоть до (Ю-х годов XVIII века, то есть более столетия. Но речь идет здесь только о гипотезе, которую следует еще проверить. И на сей раз именно европейские, а не одни только испанские, архивы смогут сказать последнее слово, если исто-рическис исследователи, конечно,, возьмут на себя труд ознакомиться с ними.

В конце концов испанское правительство стало реагировать на эти беспорядки. Наступило медленное, трудное оздоровление. Но в последние годы XVIII века оно проводится энергично и «революционно».

Следует сказать с самого начала: не всегда административным мерам, принятым в этом отношении метрополией, придают их истинное значение. Так, институт интендантов не был простой пересадкой в Америку французских учреждений, своего рода переносом культурного фактора.

Интенданты также отвечали заранее продуманному намерению мадридского правительства сломить креольскую аристократию, удерживавшую старинные командные высоты. Точно так же запрещение Общества Иисуса (1767 год) оказалось началом «военного» режима, режима власти и силы, сменившего своего рода моральный порядок, — и наследниками такого военного режима станут, к несчастью, независимые впоследствии государства.

И здесь тоже речь шла о преобразовании, почти что о революции. Следует ли приписывать всю заслугу его династии Бурбонов, которая в своем багаже принесла из Франции принципы централизованной монархии и арсенал меркантилистских мер? Или же то было сильное желание перемен, будоражившее Испанию, как она вскоре в век Просвещения будет будоражить всю Европу?

Клаудио Санчес Альборнос доходит до утверждения, что у истоков преобразования Испании стояла не Бурбонская монархия, но испанское желание перемен, которое открыло французской династии дорогу на полуостров.

С 1713 года внимание реформаторов обратилось, естественно, к тому, что было самой крупной ставкой, последним шансом: к Новому Свету. Могла ли Испания сохранить то, что создала по ту сторону Атлантики? Франция, чьи корабли во время войны посещали американские берега, не отказалась от своих амбиций ни на побережьях Южных морей, ни на границах Новой Испании.

Разве не подумывало французское правительство во времена Лоу отхватить, опираясь на Луизиану, близлежащие испанские владения?

Во всяком случае, именно так думал один мрачный испанец в ноябре 1720 года. «Мы будем иметь несчастье увидеть королевство Новой Испании разделенным и перешедшим под власть французов, если Бог нам не поможет», — писал он.

Английская угроза, не столь заметная, была опасна по-другому, хотя бы в силу уступки в Утрехте в 1713 году ась-епто. Асьенто - это монопольное право на поставку в испанские колонии в Америке черных невольников. Оно практиковалось с XVI века. В начале войны за испанское наследство (1701 год) оно перешло к Франции.

В 1713 году оно приняло форму международного договора, когда Филипп V предоставил его Англии: соглашение, подписанное с компанией Южных Морей, предусматривало сроком на 30 лет ежегодный ввоз 48 тысяч рабов.

Хотя одна из статей Аахенского договора 1748 года возобновила это право на 4 года, английская компания от него отказалась в 1750 году.

Но ничто не было утрачено безвозвратно. Правительство принялось за дело и в 1714 году создало по французскому образцу Министерство флота и Индий. В том же году образовалась Гондурасская компания; в 1728 году — Каракасская компания, которой суждено было процветать; позднее, в 1740 году — Гаванская компания. В 1717 — 1718 гг. Торговая палата, орган севильской монополии, была переведена в Кадис, так же, как и Совет по делам Индий.

Кадис был городом на протяжении многих лет конфликтовавшим с Севильей. Так он становился единственным портом Индий («Индиями» назывались колониальные владения Испании).

Правда, привилегированные компании успеха не имели. В 1756 году пришлось даже положить конец их монопольным правам.

Но неудача эта, несомненно, помогла свободной торговле развиваться за пределами «тяжеловесной системы флотов» и способной в том, что ее касалось, постоянно вдохновлять экономики Нового Света.

Реформа 1735 года, учредившая плавания регистровых кораблей, не стала сразу же действенной, ибо регистры нелегко избавлялись от обыкновения плавать сообща. Но «к 1764 году отношения между Испанией и Новым Светом начали становиться регулярными».

Введены были ежемесячные рейсы пассажирских судов между Кадисом, Гаваной и Пуэрто-Рико, и каждые два месяца — между Кадисом и Рио-де-ла-Платой. Наконец указ от 12 октября 1778 года объявил свободной торговлю между Америкой и тринадцатью портами Испании.

Следствием этого был очень сильный рост торговли между Испанией и Новым Светом и, само собой разумеется, возросшее влияние Испании на свои заморские владения.

Еще одной важной мерой стало образование в 1776 году вице-королевства Буэнос-Айрес. Оно сократило контрабанду по Рио-де-ла-Плате. Но отношению ко всей Испанской Америке контрабанда, вне сомнений, продолжала расти в абсолютных цифрах, но она уменьшилась относительно, принимая во внимание общий подъем торговли (в 90-е годы

XVIII века контрабанда снизилась примерно до одной трети официальной торговли).

Утвердился активный надзор не без живописных, даже комических происшествий. Так, например, в 1707 году обнаружится, что остров Орна попросту, явочным путем оккупирован голландцами и что губернатор, которого они там поставили, сделался присяжным покровителем «всех злодеев, преступников и контрабандистов испанских и прочих наций, кои находят убежище в сем месте»!

И все же контрабанда за счет организма, пребывающего в добром здравии, более не подрывала столь серьезно, как в предшествовавшем столетии, прочность Испанской империи. Обновленная система смогла даже выдержать два серьезных испытания: восстания Тупака Амру в Перу в 1780 году и Комунерос в Венесуэле в 1781 году — то и другое были массовыми восстаниями.

Восстание Тупака Амару, столь сильно потрясшее перуанское общество, затронуло все движения, которые имели место среди массы индейцев, метисов и даже креолов. Но это широкое движение, великолепный индикатор их глубины, продлилось едва лишь пять месяцев.

Разрушение церквей, мастерских, асьенд было всего только моментом и возмущение в конечном счете было сломлено, столкнувшись с индейскими вспомогательными войсками, собранными и вооруженными испанцами.

Как и все виды прогресса, прогресс в Америке повлек за собой разрушение старых порядков. Бурбоны сознательно не соблюдали издавна существовавшие привилегии и наряду со старыми Конс.уладо существовали «торговые палаты, организовывавшие и контролировавшие внешнюю торговлю и пользовавшиеся большими привилегиями».

В Мехико и Лиме были созданы другие, соперничавшие со своими предшественниками и соседями: так, Кон-су ладо в Веракрусе выступил против старинного могущества Консуладо в Мехико.

Одновременно с этим европейские мануфактурные изделия (особенно — английские и испанские) затопили ме-ггные рынки и повлекли за собой нараставшее расстройство местной промышленности.

Наконец, изменялись торговые кругообороты, то благоприятно для местной торговли, то неблагоприятно для нее. Например, Перу, лишившись горнопромышленного Верхнего Перу (присоединенного к вице-королевству Буэнос-Айрес в 1776 году), утратило придаток, который своим спросом на продовольствие и на текстильные изделия уравновешивал его экономику.

И еще пример: Новая Испания знавала ужасающие потрясения при страшных голодовках 1785 и 1786 годов; и чтобы вновь обрести спокойствие, хотя бы ложное, относительное спокойствие, потребовалось бы, чтобы господствующие классы перестали с непонятным пылом бороться друг с другом.

СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО

Более половины всех обрабатываемых земель в Испании принадлежало феодальному дворянству. Фактически оно распоряжалось и церковными землями, поскольку высокие церковные должности занимались, как правило, выходцами из дворянства. Однако следует отметить, что не все испанские дворяне являлись землевладельцами.

Значительная часть испанских дворян благодаря существованию института майората не имела земельных владений. Они были сосредоточены в руках титулованной аристократии, крупных землевладельцев-латифундистов.

Не вкладывая практически никаких средств в развитие сельского хозяйства, дворяне увеличивали свои доходы за счет расширения и без того многочисленных феодальных повинностей в пользу светских и духовных сеньоров.

Вся тяжесть этих повинностей, естественно, лежала на крестьянах. Сюда входили прямые платежи за держание земли, плата за предоставление надела, а также за возобновление феодальной аренды, выкуп за военную службу. Сеньор имел право на часть крестьянского урожая (от 5 до 25 процентов). Из-за крайней неразвитости денежных отношений повинности, в основном, взимались в натуральной форме.

Цена земли из-за монопольных прав феодальных владельцев оставалась чрезмерно высокой. Практически ничем не ограниченные в своих правах, дворяне-землевладель-цы непрерывно повышали также и арендную плату.

Как и в любой другой аграрной стране с крайне неразвитой экономикой, вложение капитала в земледелие было невыгодным — отсталое феодальное хозяйство могло поглотить огромные суммы, но стать при этом прогрессивным и рентабельным оно не могло.

Даже тот факт, что продукция сельского хозяйства еще в конце XVIII века в несколько раз превышала продукцию промышленности, говорил о том, что Испания вряд ли была способна полностью покрыть свои внутренние потребности продуктами земледелия. Сельское хозяйство было упадочным; промышленность была упадочной вдвойне.

В течение всего XVIII века шел непрерывный процесс разорения крестьян. Согласно переписи 1790 года безземельные поденщики составляли половину всего сельского населения Испании. Это вытекало из особенностей испанского феодального землевладения.

Необъятные латифундии были сосредоточены в руках немногих аристократических семейств, не заинтересованных в интенсивном использовании земельных богатств ввиду огромной величины владений, разнообразного характера других источников дохода и нерентабельности товарного земледелия.

Крупные землевладельцы не были даже заинтересованы в сдаче земли в аренду. Огромные территории пахотной земли в Кастилии, Эстрамадуре и Андалусии сеньоры обращали в пастбища для овец.

Чтобы удовлетворить личные нужды, они могли обходиться незначительной частью своих огромных владений, для обработки которых нанимали сельскохозяйственных работников.

Таким образом множилась армия безземельных поденщиков, которые работали, в лучшем случае, 4-5 месяцев в году. Мало того, что они не имели земли, — большую часть года поденщики не имели и работы.

Остальной части крестьянства приходилось отдавать сеньору от одной четверти до половины своего урожая в виде арендной платы. И это не считая других феодальных поборов. Землевладельцы вводили также крайне невыгодные для крестьян формы краткосрочного держания.

Наиболее благополучной считалась Валенсия, где была распространена долгосрочная аренда, а наиболее тяжелым было положение у крестьян-держателей в Кастилии и Арагоне. Исследователи отмечают некий «оазис» благополучия (относительного, конечно) на землях басков, где имелись крепкие зажиточные хозяйства, а многие баскские крестьяне являлись мелкими владельцами земли и долгосрочными арендаторами.

Неудивительно потому, что урожаи в Испании, как правило, были крайне низкими. Значительные средства в развитие сельского хозяйства не вкладывались. Уровень сельскохозяйственной техники был крайне низким. Древняя ирригационная система в большей части районов была заброшена и пришла в упадок.

На исходе столетия была сделана попытка реформирования сельского хозяйства, предпринятая министрами Карла III — Арандой, Кампаманесом и Флоридабланкой.

Была разрешена продажа части общинных и муниципальных земель, дворянских майоратов и некоторых земель, принадлежавших духовным корпорациям.

Также были ограничены средневековые права и привилегии дворян-землевладельцев. Крестьянам отныне разрешалось огораживать пахотные земли и насаждения для защиты их от вторжения овечьих стад.

Согласно распоряжению королевских министров, в 70-х годах XVIII века на пустошах Сьерры-Морены были заложены образцовые немецкие и голландские сельскохозяйственные колонии. Поначалу казалось, что опыт удался. Колонии процветали, производя превосходные продукты и получая значительный доход. Однако очень скоро все стало на свои места. Спустя несколько десятилетий тяжелые налоги, а также бездорожье, препятствовавшее сбыту сельскохозяйственных продуктов, привели к упадку колоний.

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА

Очень немногие из внешнеполитических маневров Испании на протяжении XVIII века можно с полным основанием назвать удачными. Возможно, причина этих неудач была в чрезмерном аппетите испанских правителей.

Так, например, Филипп V, выстраивая свой внешнеполитический курс, ориентировался на заманчивые, но явно недостижимые цели.

С одной стороны он стремился вернуть себе (или своим сыновьям) французскую корону, что повлекло со стороны испанского короля неоправданные уступки Англии в торговых спорах, касающихся американских колоний. С другой стороны, Филипп пытался вернуть бывшие итальянские владения Испании.

Результат этой политики, повлекшей за собой несколько неудачных войн, выразился в следующем: Карл был признан королем обеих Сицилий, Филипп (второй сын короля) был признан королем Пармы и Пьяченцы, однако ни одно из этих владений не могло быть присоединено к Испании.

Проанглийская ориентация большей части земельной аристократии Испании сослужила плохую службу стране. Торговый договор с Англией 1750 года повлек за собой значительные убытки для испанской буржуазии и дворянства.

При Карле III ориентация Испании меняется, Карл идет на разрыв с Англией и на сближение с Францией.

Этот резкий поворот внешнеполитического курса объясняется тем, что военная и экономическая агрессия Англии в Испанской Америке приняла с середины XVIII века особенно настойчивый и систематический характер. Контрабандная торговля англичан в Америке процветала.

Английским контрабандистам удалось основать фактории в испанском Гондурасе и добывать там ценное красильное дерево; в то же время испанцам запрещалось ловить рыбу у берегов английского Ньюфаундленда.

Дело дошло до того, что во время Семи летней войны испанские суда не раз захватывались английскими моряками и обыскивались ими.

В 1761 году испанский король заключил оборонительный и наступательный союз с Францией, после чего в 1762 году Испания выступила в Семилетней войне на стороне французской короны. Основным врагом испанского монарха в этой войне была Англия.

Однако военные неудачи продолжали преследовать союзников. Как испанские, так и французские войска терпели одно поражение за другим. Для Испании эта война окончилась довольно скоро: уже в 1763 году, согласно Парижскому мирному договору, к Англии отошли испанские владения к востоку и юго-востоку от Миссиссипи. Флорида также оказалась в руках англичан. Испании пришлось отказаться от рыбных промыслов в водах Ньюфауленда. А англичане могли отныне беспрепятственно добывать красильное дерево в Гондурасе.

В 1766-1777 году напряженные отношения между Испанией и Англией проявились в военном столкновении в

Южной Америке. Непосредственной причиной войны явились споры из-за границы колоний.

Мирный договор, подписанный в сентябре этого же года, оставлял за Испанией португальскую колонию Сакраменто на Ла Плате, испанской короне также удалось сохранить за собой колонию Парагвай.

Большую роль в испано-английских отношениях сыграла война североамериканских колоний Англии за независимость, которая началась в 1775 году.

Отношение испанских политиков к событиям, разворачивающемся на Североамериканском континенте, были неоднозначны. С одной стороны английские колонисты показывали нежелательный пример для колонистов в испанских владениях; однако с другой — война за независимость подрывала экономическое могущество Англии.

Твердое решение так и не было принято, однако, начиная с 1776 года, Испания оказывала американцам тайную помощь деньгами, оружием и боеприпасами.

Испания сделала несколько попыток выступить посредником между воюющими сторонами, надеясь получить за это Менорку и Гибралтар, однако попытки эти были отклонены англичанами (которые, кстати, так и не прекращали свои нападения на испанские суда в открытом море).

В конце июня 1779 года Испания набралась мужества и объявила Англии войну. Это был один из немногочисленных примеров удачных военных кампаний испанских военачальников (это, впрочем, можно объяснить тем, что главные силы Англии были связаны в Америке). Испанцы изгнали англичан из Гондураса и с Багамских островов, а также вернули себе Менорку и Флориду.

ВЛАСТЬ ДУХОВЕНСТВА

Государственной религией в Испании было католичество. Испанское духовенство, которое еще в средние века отличалось своей нетерпимостью и воинствующим характером, практически оставалось таковым и в век Просвещения. Должность великого инквизитора, например, сохранялась до 1808 года.

Только в первой половине XVIII века испанская инквизиция сожгла свыше 1000 человек, около десяти тысяч человек подверглись ее преследованиям.

В Испании царил так называемый «религиозный расизм». В стране могли проживать только католики. Всякий человек, не выполнявший церковных обрядов, вызывал подозрение в ереси и привлекал внимание инквизиции. Это грозило потерей не только имущества и свободы, но, нередко, и жизни.

«Чистота крови» имела огромное значение при поступлении на службу в военно-учебные заведения, где требовалось представление документального свидетельства о том, что претендент не имел среди своих предков ни одного мавра, еврея еретика и т.д...

Места в церковном аппарате и на государственной службе были доступны исключительно «старым христианам», чистым от примесей «скверной расы».

Католическая церковь обладала огромной армией духовенства и несметными богатствами. Примерно 2 процента всего населения Испании принадлежало к черному и белому духовенству. Ежегодный доход испанской церкви, обеспечивавшийся ее земельными владениями, составлял более миллиарда реалов. В конце века количество монастырей в этой сравнительно небольшой стране превысило три тысячи.

Однако, как отмечают исследователи, основной причиной необычайного роста испанского духовного сословия (главным образом монашества), являлась крайняя нищета и необеспеченность крестьянства. Многие предпочитали голодной смерти черствый монашеский хлеб.

Церковный аппарат Испании, казалось, был снедаем тоской по средним векам, когда его могущество не знало границ. Естественно, что в век Просвещения репрессивному церковному аппарату хватало работы.

Католическое духовенство контролировало университеты и школы, печать и зрелища. Главным образом по вине церкви испанское общество даже к концу XVIII века поражало путешественников-иностранцев своей отсталостью. Культурный уровень как крестьянства, так и буржуазии и аристократии был крайне невысок.

ПАТРИОТИЧЕСКИЕ ОБЩЕСТВА. ПРОСВЕТИТЕЛЬСКОЕ ДВИЖЕНИЕ

Несмотря на то, что феодальная знать в Испании не собиралась сдавать своих позиций, кризис феодального общества был налицо.

Контраст между отсталой экономикой Испании и бурно растущей промышленностью передовых стран Европы заставил испанских патриотов заняться изучением причин, приведших их родину в столь печальное состояние... Нельзя сказать, чтобы эти причины были глубоко запрятаны.

Потому во второй половине XVIII века испанские просветители выступили с осуждением реакционной средневековой идеологии.

Разумеется, условия, в которых создавалось просветительское движение в Испании, значительно отличалась от тех условий, которые были, скажем, в соседней Франции. Испанским просветителям приходилось действовать в стране, где даже наиболее угнетенные слои населения были настроены весьма консервативно.

Реальной властью оставалась также и испанская инквизиция. Чтобы обезопасить себя от ее преследований, испанские ученые вынуждены были выступать с публичными заявлениями о том, что наука совершенно не соприкасается с религией, что религиозные истины выше истин научных. Без таких оговорок заниматься наукой в Испании XVIII века было практически невозможно.

Лишь в 70-х годах в некоторых университетах стали излагать учение о вращении земли, законы Ньютона и так далее.

Нищенское состояние подавляющего большинства населения Испании предопределило интерес просветителей к социально-экономическим вопросам, в которых одним из самых главных являлся вопрос о причинах имущественного неравенства.

В результате этого идеология испанской буржуазии, формировавшаяся в XVIII веке, находила свое отражение большей частью в экономической и художественной литературе.

Около 1748 года возникло первое в Испании «Патриотическое общество друзей родины». Подобные общества впоследствии будут создаваться во многих городах и провинциях Испании.

Члены патриотических обществ проявляли глубокий интерес к прошлому и настоящему своей родины. Они объезжали страну, чтобы лучше узнать состояние всех ее областей, их природные ресурсы. «Друзья родины» боролись за употребление родного языка в науке и университетском преподавании вместо латинского, и изучали культурное наследие испанского народа, разыскивая и издавая старинные тексты.

Члены патриотических обществ изучали архивы, чтобы восстановить историю своей страны и воспитывать современников на примере лучших традиций прошлого.

Следует отметить, что испанские патриоты содействовали также экономическим реформам Карла III. Они добивались от правительства законодательных мероприятий, поощряющих развитие промышленности и сельского хозяйства.

Среди наиболее значительных произведений художественной литературы, отметивших пробуждение классового сознания испанской буржуазии, выделяется «Всеобщий критический театр» Фейхоо, «Марокканские письма» Кадальсо, так называемые «сайнете» Рамона дела Крус, басни Ириарте и Саманьего, драмы Моратина Младшего и многие другие.

Все эти авторы в той или иной мере воспитывались на произведениях французских просветителей. Несмотря на то, что правительство запретило распространение в Испании сочинений Руссо, Вольтера, Монтескье, энциклопедистов, эта литература была широко представлена в библиотеках испанских патриотических обществ.

В 1785 году в Испании появился первый политический журнал «Сенсор», вскоре, впрочем, запрещенный цензурой.

Однако даже изощренной испанской цензуре не удавалось быть вездесущей. Только благодаря этому увидели свет оригинальные философские работы испанских авторов, написанные в духе Просвещения, такие, например, как «Новая система философии, или Коренные принципы природы, положенные в основу политики и морали» Переса Лопеса.

АДМИНИСТРАТИВНЫЕ И ВОЕННЫЕ РЕФОРМЫ

Проблема централизации власти в Испании XVIII века стояла еще достаточно остро.

Испанская нация к этому времени еще не оформилась окончательно. Сепаратистские настроения в некоторых провинциях были достаточно сильны, что резко проявилось, в частности, во время войны за испанское наследство, когда Арагон, Валенсия и Каталония приняли сторону австрийского эрцгерцога. Тот же в свою очередь обещал этим провинциям сохранить их древние привилегии.

Сепаратизм Арагона, Валенсии и Каталонии не был случайностью. Жители многих испанских провинций даже па бытовом уровне считали себя представителями разных народов.

Следствием такого «бытового» сепаратизма была экономическая и политическая разобщенность страны. В провинциях сохранялись не только разные денежные системы, но и меры веса, законы, налоги и пошлины. Существенно отличались также языки и обычаи...

Арагон и Валенсия вскоре вернулись под сень испанской короны. Их статуты и привилегии были отменены в 1707 году, однако в Каталонии ожесточенная борьба продолжалась несколько дольше. Барселона покорилась испанцам лишь 11 сентября 1714 года в результате опустошительного рейда герцога Бервика. Хартии старинных каталонских вольностей были публично сожжены, каталонские сепаратные правители казнены или высланы.

После этого Каталония в течение многих лет подвергалась тщательной нивелировке, здесь были введены законы и обычаи Кастилии. Употребление каталонского языка в судопроизводстве было запрещено.

Пожалуй, лишь баскам удалось сохранить некий флер «полу независимости».

Практически всю вторую половину XVIII века испанские короли проводили активную политику централизации государственной власти. Именно в это время королевские секретари важнейших ведомств стали играть более самостоятельную роль, постепенно превращаясь в министров. Высшая гражданская и военная власть во всех провинциях, кроме Наварры, принадлежала отныне капитан-генералам, которых назначал король. Суд и полиция, фискальные учреждения также были реформированы.

Подобно многим европейским правителям, понимавшим внешнюю политику прежде всего как политику завоеваний, Карл III счел необходимым реформирование своей армии.

Из всех образцов европейских вооруженных сил наиболее подходящим был признан прусский образец. В испанской армии была введена прусская система обучения; комплектование армии добровольцами-наемниками заменялось системой принудительного набора по жеребьевке.

Впрочем, последнее новшество так и не прижилось в испанской армии. Жеребьевка вызывала у суеверных испанцев активное отвращение. Результатом этого явилось лишь дальнейшее ослабление армии, т. к. правительству в конце концов пришлось прибегать к набору в армию арестованных бродяг и преступников.

ПОРТУГАЛИЯ


В XVII —XVIII веках Португалия была лишь призраком могущественного государства, некогда владевшего огромными колониями. Долгое время она была практически подчинена власти Испании. Уния с испанской монархией практически разорила страну. Сельское хозяйство и промышленность не развивались, внешняя торговля резко сократилась.

Вдобавок ко всему Португалия была вынуждена принимать участие в многочисленных и в большинстве случаев неудачных войнах, которые вела Испания.

Единственными португальцами, кто не испытывал на себе всю тяжесть экономического и политического положения,была местная знать.

В отличие от постепенно обуржуазившегося дворянства североевропейских стран, португальская аристократия не занималась промышленной и торговой деятельностью, и тем не менее жила в достатке и роскоши. Причиной тому были огромные колониальные доходы.

В 1640 году Португалии удалось освободиться от власти Испании. Несмотря на то, что ей удалось вскоре установить дипломатические отношения с Англией и Францией, Голландия, которой удалось отобрать большую часть португальских колоний, медлила с признанием, опасаясь, что Португалия потребует возвращения своих бывших владений.

В конце концов Португалии удалось вернуть часть своих колоний в Америке, Африке, Индии и Китае. Однако Индонезия и Малакка оказались навсегда утрачены.

Нищей страной назвать Португалию было трудно хотя бы потому, что золотой запас ее был одним из самых крупных в Европе. Однако имущественная дифференциация в португальском обществе была столь велика, а процент населения, имевшего доступ к богатствам, столь мал и консервативен, что Португалия до самого конца XVIII века оставалась на задворках Европы. Здесь долгое время сохранялись традиционные феодальные формы в сельском хозяйстве и ремесленная организация в промышленности.

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА

Так получалось, что отношения между капиталистической Англией и феодально-аристократической Португалией в

XVIII веке имели, как правило, драматические последствия для последней.

Когда английские военно-морские силы в 1654 году угрожали нападением на Португалию, португальское правительство было вынуждено подписать договор, предоставлявший Англии большие торговые преимущества в Португалии и во всех ее колониях.

Естественно, что в дальнейшем Португалия, и до того не блиставшая экономической мощью, постоянно ощущала на себе экономический гнет со стороны Британии. А та в это время завоевывала мир... Португалия находилась в полной зависимости от британских интересов.

Так, например, в войне за испанское наследство Португалия вынуждена была сражаться на стороне Англии. В 1703 году ей пришлось пойти на так называемый Мету энский договор, согласно которому португальское правительство, в обмен на снижение английских пошлин на португальское вино, представляло полную свободу ввоза в Португалию и ее колонии английских сукон и прочих шерстяных изделий.

Договор был принят португальской стороной под мощным силовым давлением (его подписанию предшествовала высадка английских войск в Португалии) и имел роковые последствия для португальской промышленности и торговли.

Наибольший урон, пожалуй, понесла сельскохозяйственная отрасль Португалии.

Дело в том, что многие португальские крупные землевладельцы имели обширные виноградники (что делало выгодным для них подписание Метуэнского договора), и, начиная с 1703 года, земельная аристократия стала получать небывалые доходы от экспорта вина. Экспорт увеличивался, а виноградарство стало вытеснять зерновые культуры. Пострадали оливковые насаждения, шелководство и другие отрасли сельского хозяйства. Огромная масса крестьян лишилась земли и была вынуждена эмигрировать в колонии.

Торговлю Португалии в значительной мере подрывала английская контрабанда, которая ширилась благодаря проникновению английских купцов на рынки Португалии.

Итак, война за испанское наследство имела для Португалии лишь негативные последствия. Вдобавок ко всему страна потеряла важный торговый и стратегический пункт в Северной Африке — Сеуту.

ПЕРИОД РЕФОРМ

Веяния «просвещенного абсолютизма» не обошли и Португалию. Крупнейшим представителем этой политики здесь стал Себастьян Хосе Карвальо маркиз де Помбал, занимавший пост первого министра при короле Жозе Эммануэле I.

Появление на политической арене такой фигуры, как Помбал, не было случайным. Засилье феодальной аристократии и господство клерикализма в середине XVIII века грозили довести Португалию до полной нищеты. Роскошь и мотовство королевского двора, содержание многочисленного духовенства, громадные платежи римскому папе в форме традиционных «даров», отчисления от десятины и прочих церковных поборов, поглощали колоссальные средства.

Вносила напряженность в португальское общество также зависимость от Англии, которая явилась причиной разорения многих промышленников и купцов.

Ненавистен португальскому обществу был и орден иезуитов, разбогатевший на крупных торговых и ростовщических операциях, захвативший в свои руки школу и печать.

Страна находится в глубокой экономической и политической пропасти — это было ясно практически всем, и в конце концов стало очевидным даже для большей части са-

мого дворянства, особенно для среднего и мелкого.

Для того, чтобы выбраться из этой пропасти, требовались реформы. Себастьян де Помбал был именно тем человеком, который мог взять на себя роль просвещенного реформатора.

Пожалуй, самой характерной чертой политики Помбал а была ее антиклерикальная направленность.

Свое первое сражение Помбал дал ордену иезуитов в 1759 году. Ему удалось добиться изгнания иезуитов из Португалии, а затем он смог произвести конфискацию громадных имуществ ордена. В дальнейшем Помбал присоединился к требованиям других западноевропейских правительств, проводивших политику «просвещенного абсолютизма» и настоявших на полной ликвидации ордена иезуитов.

Характерно и то, что в своей борьбе против иезуитов Помбал нередко прибегал к их же методам борьбы: португальский министр, например, широко использовал в качестве репрессивного аппарата органы инквизиции.

Помбал насаждал в Португалии светское образование. При содействии министра в стране было учреждено 800 высших и средних светских школ. В Лиссабонском университете появились кафедры естественных наук.

Вместе с тем Помбал пытался нейтрализовать экономическое могущество духовенства. Он сократил число монастырей и монахов, уменьшил суммы, посылавшиеся из Португалии в распоряжение римской курии.

Нельзя сказать, чтобы Помбал обладал достаточно прочной социальной опорой в своих реформах. Он опирался в основном на промышленную буржуазию и низшее дворянство, однако первая была в Португалии еще слишком незначительной как по количеству, так и по весу в обществе, а второе — еще сильно зависело от могущественной аристократии.

Деятельность первого министра, столь смелая по тем временам, была возможна лишь в сочетании с огромной властью, которой Помбала наделил король Эммануэль I.

Помбал оказывал энергичное содействие развитию шелковых, шерстяных и хлопчатобумажных мануфактур. Помимо субсидий, предоставляемых мануфактуристам, правительство Помбала создало систему охранительных таможенных пошлин, облагая высокими ввозными пошлинами иностранные промышленные товары и запрещая вывоз за границу промышленного сырья.

Королевский министр также покровительствовал развитию сельского хозяйства. При его содействии были расширены посевы зерновых культур и запрещено обращение пахотных земель в виноградники.

Однако, как отмечают специалисты, радикальной политику Помбала в развитии сельского хозяйства назвать было нельзя. Мелкое крестьянство по-прежнему влачило жалкое существование и продолжало эмигрировать в колонии.

Одним из самых значительных плодов деятельности министра была реорганизация государственного аппарата и создание постоянной, хорошо обученной армии, а также флота. Экономическая и политическая жизнь Португалии, в результате деятельности Помбала, несколько оживились. Потребность во многих реформах назрела уже дацно, потому развитие отечественной мануфактуры и расширение посевной площади, введение светского образования и укрепление обороноспособности Португалии сыграли значительную роль в дальнейшем развитии страны.

Помбалу на протяжении его деятельности не раз приходилось сталкиваться с сильным противодействием со стороны аристократии, которая видела за реформами подрыв своего авторитета и могущества.

Долгое время министру удавалось противостоять даже самым знатнейшим фамилиям Португалии. Участников заговоров он карал заключением в тюрьму, изгнанием, конфискацией имущества и даже смертной казнью.

Но, увы, это не умерило воинственный пыл аристократии. В 1777 году умер король Жозе Эммануэль и реакционные силы произвели государственный переворот, в результате которого Помбал был тут же отстранен от должности, а затем сослан. Страна снова оказалась ввергнутой в хаос феодальной реакции.

ГЛАВА 9

ГОЛЛАНДИЯ В XVII-XVIII ВЕКАХ


ПРИРОДНЫЕ РЕСУРСЫ

«Весьма малая страна, — говорил о Голландии посол Людовика XIV в 1699 году, — занятая со стороны моря бесплодными дюнами, подверженная с сей стороны, как равно и со стороны рек и каналов, коими она пересечена, частым наводнениям и пригодная разве что для пастбищ, каковые составляют единственное богатство страны. Того, что произрастает там, пшеницы и прочих зерновых недостаточно, чтобы прокормить сотую долю ее жителей». «Даже для того, чтобы прокормить своих петухов и кур», — иронизировал Дефо.

«Все, что производит Голландия, — утверждал в 1697 году другой информатор, — это сливочное масло, сыр и земля, пригодная для изготовления посуды».

Очень серьезный испанский экономист Устарис пояснял в 1724 году: «Половина сей страны состоит из воды или из земель, кои ничего не могут произвести. Ежегодно возделывается только четверть земель; так что некоторые писатели утверждают, будто урожая сей страны едва хватает для покрытия четверти ее потребления».

«Голландия — страна неблагодарная, — заходит еще дальше Ж.Арженс в письме 1738 года. — Это земля, плавающая на воде, и луг, затопленный три четверти года. Сия земля столь крохотна и столь ограниченна, что не смогла бы прокормить и пятую часть своих обывателей».

Аккариас де Серионн, могущий быть хорошим судьей в этих вопросах, без колебания утверждал в 1766 году, что

Голландия «никогда не располагала чем накормить и во что одеть четверть своих подданных».

Короче говоря, — подытоживает Фернан Бродель в своем труде «Время мира», — страна бедная: мало пшеницы (и невысокого качества), мало ржи, мало овса, мало овец, нет виноградников, разве что иной раз на укрытой от непогоды стене деревенского дома или в саду, и никаких деревьев, если только не возле амстердамских каналов или вокруг деревень. Зато -- луга, много лугов, которые «к концу октября, а иногда ноября начинают покрываться водами, каковые вздымаются ветрами, бурями и постоянными дождями, так что во множестве мест усматриваешь лишь плотины, колокольни и дома, кои кажутся выступающими из большого моря».

Дожди, выпавшие зимой, будут откачены «весной посредством мельниц». Для человека Средиземноморья все это казалось странным до абсурда. Флорентиец Лодовико Гвиччардини писал в 1567 году: «Земля низкая, все реки и крупные каналы текут между дамбами, так что текут они не на уровне земли и во многих местах с крайним удивлением видишь воду выше земли».

Для путешественника, приехавшего из Женевы два века спустя, в 1760 году, «все искусственно в провинции Голландия вплоть до страны и самой природы».

Однако следует заметить, что книга, которую мы только что процитировали («Описание Нидерландов» — работа, положившая начало интенсивному развитию географической науки эпохи Возрождения), в течение последующих двух веков переиздавалась 35 раз. Фундаментальный экономико-географический труд флорентийского купца долгое время считался классическим, а интерес автора именно к Нидерландам определялся той важной ролью, которую играла эта страна в экономическом и политическом развитии Европы.

СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО

Разумеется, Голландия имела почву, деревни, фермы. Были бедные дворяне с находившимися у них в услужении крестьянами — подлинный кусок феодальной Европы. В Гронингене были крупные фермеры, во Фрисландии — фермеры-арендаторы. Вокруг Лейдена существовало интенсивное овощеводство — здешние овощи продавались на улицах Амстердама. Производилось лучшее сливочное масло Соединенных Провинций.

Встречались богатые деревенские жители, одетые в черное, без плаща, но «жены их увешаны серебром, а пальцы их унизаны золотыми перстнями».

Наконец, каждую весну «прибывает большое число тощих быков и коров — датских, голштинских и ютландских, каковых тотчас же отгоняют на пастбище; три недели спустя ты видишь их окрепшими и округлившимися». «К середине ноября добрые домохозяева покупают быка или половину его сообразно величине своего семейства, какового быка они засаливают и коптят и едят с салатом и маслом. Каждое воскресенье они вынимают большой кусок говядины из засольной бочки, приготовляют его, делают из него несколько трапез. Сказанный холодный кусок обходит стол вместе с несколькими кусками вареного мяса с молоком или какими-нибудь овощами...» — рассказывал Париваль.

Принимая во внимацие доступное для использования пространство, животноводство и земледелие были обречены делать ставку на производительность. Животных кормили лучше, чем в других странах. Коровы давали до трех ведер молока в день (по свидетельству того же Ж.Н.Па-риваля). Земледелие обратилось к огородничеству, изобретало научные способы ротации культур и получало благодаря удобрениям, включая и поддающиеся использованию городские нечистоты, лучшие урожаи, чем в других местах.

С XVI века прогресс был достаточные явным, чтобы сыграть определенную роль в первых стартах экономики страны. Именно это заставило Яна де Фриса говорить о том, что в Голландии капитализм произрастал из ее почвы.

Верно, что значительный прогресс, хоть и в небольшом масштабе, положил начало земледельческой революции, которая завладеет Англией. Важно было то, что, придя в контакт с городами, деревни не замедлили коммерциализироваться, в некотором роде урбанизироваться и, как и города, стали жить за счет внешнего рынка.

Коль скоро в любом случае зерно для удовлетворения по меньшей мере половины потребления должно было импортироваться, нидерландское земледелие обнаружило тенденцию ориентироваться на культуры, приносящие наибольший доход: лен, коноплю, рапс, хмель, табак, наконец, на красящие растения — пастель и марену; последнюю ввели в обиход беженцы, прибывшие из Фландрии.

Красящие вещества прибыли туда, куда следовало, ибо сукна, которые Англия поставляла суровыми или, как говорили, «белыми», окрашивались в Голландии.

А ведь одни только валяние и окраска стоили вдвое дороже производства сырцового сукна (включая сырье, чесание, прядение, тканье материи). Отсюда и решение Якова I, английского короля, в 1614 году запретить экспорт английских сукон «белыми».

По результатом было полнейшее фиаско: в операции крашения англичане не могли еще конкурировать с голландцами, которым благоприятствовало техническое преимущество и в не меньшей мере — наличие у них непосредственно на месте красителей.

Фернан Бродель подчеркивает, что в той мере, в какой крестьяне вступали в соблазн технических культур, они вынуждены были обращаться к рынку для закупки для себя пропитания, а также дров или торфа. И вот они выходили из своей изоляции. Крупные деревни делались сборными пунктами, порой со своим рынком или даже своей ярмаркой. Купцы, в свою очередь, часто обращались непосредственно к производителям.

Деревня с «продвинутой специализацией» — это, естественно, богатая деревня. «Здесь не диво найти богатых крестьян, — писал Париваль, — с сотней тысяч ливров и более того». Тем не менее, заработная плата в деревне обнаруживала тенденцию к сближению с городской заработной платой.

Питер де ла Кур писал в своих «Воспоминаниях»: «Крестьяне наши вынуждены давать своим работникам и слугам такую большую плату, что они уносят немалую часть хозяйских прибылей и живут с большими удобствами, нежели их хозяева. В городах испытывают те же неудобства с ремесленниками и слугами, кои более несносны и менее услужливы, чем в каком угодно другом месте в мире».

ГОРОДСКАЯ ЭКОНОМИКА

В сравнении с остальной Европой маленькие Содинен-ные Провинции предстают сверхурбанизированными, сверх-организованными в силу самой плотности их населения. В 1627 году путешественник, едущий из Брюсселя в Амстердам, «находит все голландские города столь же полными народом, сколько пусты те, что удерживают испанцы в южных Нидерландах... двигаясь от одного до другого из этих городов, находящихся друг от друга в двух или четырех часах пути», он встречает «такие толпы людей... на римских улицах нет такого числа карет (и Бог знает, есть ли они! — восклицает Ф.Бродель), как здесь тележек, переполненных путниками, в то время канавы, что протекают в разных направлениях по всей стране, покрыты... бесчисленными судами».

Половина населения Соединенных Провинций жила в городах, это был европейский рекорд. Отсюда и множественность обменов, регулярность связей, необходимость полной мерой использовать морские пути, реки, каналы и сухопутные дороги, которые, как и в остальнолй Европе, оживляли крестьянские гужевые перевозки.

Соединенные Провинции — Голландия, Зеландия, Утрехт, Гелдерн, Оверэйссел, Фрисландия, Гронинген — были объединением семи крохотных государств, которые считали себя независимыми и чванились тем, что поступают соответственно.

В действительности, каждая из этих провинций была более или менее плотной сетью городов. В Голландии к шести старинным городам, имевшим право голоса в Генеральных Штатах, добавилось двенадцать других, в том числе Роттердам.

Каждый из этих городов имел самоуправление, взимал свои налоги, отправлял правосудие, внимательно следил за соседним городом, неустанно защищал свои прерогативы, свою автономию, свою фискальную систему. И, в частности, именно по этой причине имелось столько дорожных пошлин, на самом деле «бесконечное количество различных дорожных сборов» и придирок из-за городских ввозных пошлин.

Тем не менее, такое раздробление государства, эта неправдоподобная децентрализация создавали также и определенную свободу индивида. Патрицианская буржуазия, которая управляла городами, распоряжалась правосудием. Она карала по своему усмотрению, изгоняла кого пожелает из своего города или из своей провинции окончательно и фактически без права обжалования. Зато она защищала своих граждан, давая им гарантии против вышестоящих судов.

Поскольку нужно было жить, нидерландские города, как справедливо замечает Фернан Бродель, не могли избежать необходимости общих действий. Питер де ла Кур говорил, «что их интересы сцеплены друг с другом». Сколь бы они ни были сварливы, как бы ревностно ни относились друг к другу, но «улей» навязывал им свои законы, заставлял объединять свои усилия, сочетать их активность, коммерческую и промышленную. Они образовывали могущественный блок.

НАСЕЛЕНИЕ

Города — это потребители рабочей силы. Городской комплекс Соединенных Провинций процветал лишь благодаря росту населения: 1 млн. человек в 1550 году, 2 млн. — в 1650 году, и так далее.

Такой успех был достигнут не только за счет прироста местного населения. Взлет голландской экономики призывал, требовал иностранцев. Отчасти он сам был их созданием.

Естественно, не все они нашли там землю обетованную. Нидерландское процветание не переставая плодило огромный пролетариат, скученный в трущобах и вынужденный питаться худшими продуктами.

Лов тощей сельди в ноябре «запрещается объявлениями властей, но его терпят, коль скоро он служит для пропитания бедняков». Как и в Генуе, все покрывалось активной благотворительностью, которая умиряла возможные вспышки классовой борьбы.

Тем не менее в Голландии XVII —XVIII вв. богатые были богаче, нежели в иных странах, а бедняки столь же многочисленны и, быть может, более несчастны, чем в других местах, хотя бы уже в силу неизменной дороговизны жизни.

Однако не все иммигранты приезжали искать в Голландии призрачного богатства. Многочисленны были и те, кто бежал от войн и религиозных преследований, бывших бичом XVI — XVIII вв.

После перемирия, подписанного с Испанией в 1609 году, Соединенные Провинции были на грани разрыва своего согласия и разрушения того, что им служило государством, из-за жестоких распрей, религиозных и политических, но эта волна насилия, отмеченная победой протестантской ортодоксии на Дордрехтском синоде в 1619 году, не была продолжительной. Она не могла продлиться долго в стране, где были многочисленны католики.

В конечном счете установилась и укрепилась терпимость одновременно с индивидуальными свободами, которым способствовало раздробление политической власти.

«Служители протестантской религии, в конце концов, имели очень ограниченный успех в своих попытках превратить республику в протестантское государство, в некотором роде по женевской модели».

Терпимость заключалась в том, чтобы принимать людей такими, какие они есть, коль скоро они — рабочие, купцы или беженцы — вносили вклад в богатство республики. А впрочем, разве можно вообразить себе «центр» мира, который не был бы терпимым, обреченным быть таковым, который не принимал бы людей, в которых нуждался, когда они в него приезжали?

Конечно же, Соединенные Провинции были убежищем, спасательным судном. Как следствие «великий приток народа, который сюда пригнали войны... как рыба у норвежского побережья, когда она чует появление какого-нибудь кита».

Утвердилась, сделалась правилом свобода совести. Один англичанин писал в конце XVII века: «В этой республике никто не может обоснованно жаловаться на ущемление своей совести».

Более поздний пример (1705 год) гласит: «Все народы мира могут там служить Богу по велению сердца и сообразно своей совести. И хоть господствующая религия — реформатство, каждый там волен жить в той вере, какую исповедует; там насчитывается до 25 римско-католических церквей, в коих приходят совершать моления столь же открыто, как и в самом Риме».

Историки-демографы лучше других знают, что такое это разнообразие вероисповеданий, ибо они оказываются при своих подсчетах перед десятком разных реестров гражданского состояния (реформаторы нидерландские, шотландские, валлоннские; пресвитериане, сторонники епископальной церкви, лютеране, ремонстранты, меннониты, католики и иудеи».

Обычно иммигранты довольствовались самыми непритязательными ремеслами, но, как говорил один голландец на исходе XVII столетия, «тот, кто хочет в Голландии работать, не может умереть с голоду... И нет таких, что не зарабатывали бы пол-экю в день, вплоть до тех, кои сгребают отбросы со дна каналов с помощью некоего железного орудия и сетей, прикрепленных к концу палки, — ежели они хотят хорошо трудиться».

Опасность сравнительно высокой заработной платы заключается в том, что бедняк, когда его жизнь обеспечена, может себе позволить роскошь не работать постоянно. Им нужны были такие вот бедняки, чтобы иметь чистильщиков каналов, чернорабочих, носильщиков, грузчиков, лодочников, косарей, что приходили во Фрисландию поработать с косой во время сенокоса, землекопов, которые должны были поторапливаться с выемкой торфа до того, как его зимой зальет вода или покроет лед.

Эти последние задачи обычно приходились на долю немецких иммигрантов, бедняг, число которых, видимо, умножилось после 1650 года и которых обозначали родовым именем «ходоков в Голландию».

Близко расположенная Германия была резервуаром дешевой рабочей силы, снабжавшим Соединенные Провинции людьми для армии, флота, для службы за морями, для работы на полях и в городах.

Среди иммигрантов почетное место, как и следовало ожидать, принадлежало ремесленникам, многочисленным в центрах текстильного производства — Лейдене, Гарлеме, Амстердаме, где мало-помалу обосновалась большая часть производства.

Для всех видов деятельности иностранная рабочая сила имела решающее значение. В Гарлеме именно рабочие, пришедшие из Иира, определили подъем текстильного производства в городе.

Точно так же в конце XVII века промышленность Соединенных Провинций получила дополнительный импульс и расширилась вследствие массового прибытия французских протестантов после отмены в 1685 году Нантского эдикта.

Среди этих потоков беженцев — французских протестантов, протестантов антверпенских или евреев с Пири-нейского полуострова — было немало купцов, зачастую обладателей значительных капиталов. В особенности способствовали успеху Голландии евреи-сефарды (то есть португальские евреи).

Вернер Зомбарт утверждал, будто бы они не более не

менее, как принесли в Амстердам капитализм. Фернан Бродель не согласен с этим утверждением. Несомненно, считает он, что они оказали серьезную поддержку городу, например, в сфере вексельных операций и еще больше — в области биржевых спекуляций. В этих делах они были мастерами и даже созидателями. Они также были хорошими советчиками, инициаторами создания деловых сетей, связывавших Голландию с Новым Светом и Средиземноморьем.

Е.Шалин, английский памфлетист XVII века, подозревал даже амстердамских купцов в том, что они привлекали евреев единственно в торговых интересах — «евреи и прочие иноземцы открыли для них свою собственную мировую торговлю».

Но разве же евреи как опытные деловые люди не устремлялись постоянно туда, где экономика преуспевала? Если они прибывали в ту или иную страну, то это значило, что дела там идут хорошо или пойдут лучше. Если они уезжали, то это означало, что дела тут идут плохо или пойдут хуже.

Разве не начали евреи покидать Амстердам около 1653 года? Во всяком случае, 30 лет спустя, в 1688 году они последовали в Англию за Вильгельмом Оранским.

В любом случае, подчеркивает Фернан Бродель, евреи были не единственными, кто «создал» Амстердам. Все торговые центры Европы предоставили свой контингент городу, который собирался стать или уже стал центром мира.

Первая роль, конечно, принадлежала антверпенским купцам. 27 августа 1585 года Антверпен был взят Александром Фарнезе, но горожанам удалось добиться при капитуляции мягких условий, в частности возможности для своих купцов либо остаться, либо покинуть город, забрав с собой свое имущество. Те из них, кто выбрал изгнание в Голландию, прибыли туда, естественно, не с пустыми руками. Они принесли капиталы, компетентность, торговые связи, и это, бесспорно, было одной из причин быстрого роста Амстердама.

Жак де ла Файль, антверпенский купец, обосновавшийся в новой северной столице, не преувеличивал, когда писал в конце XVI века: «Здесь Антверпен превратился в Амстердам».

В результате Амстердам будет быстро расти (50 тыс. жителей в 1660 году, 200 тыс. 1700 году) и скоро смешает все национальности, довольно быстро превратив толпу фламандцев, валлопцев, немцев, португальцев, евреев, французских гугенотов в истинных голландцев.

Разве то, что сформировалось, спрашивает Бродель, не было в масштабе всей страны нидерландской «нацией»?

ГОСУДАРСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО

Голландское правительство было слабым и непрочным. Фернан Бродель заключает отсюда, что незначительный политический аппарат благоприятствовал подвигам капитализма, даже был их условием. Многие историки подтверждают суждения П.В.Клейна, а именно — что относительно Соединенных Провинций едва ли можно говорить «о чем-то большем, что было бы государством».

Пьер Жаннэн, правда, не столь категорично, утверждает, что голландское процветание практически ничем не было обязано «государству, мало способному на вмешательство». Так же примерно думали и современники. По словам Созы Котинью, португальского посланника, который весной 1647 года вел в Гааге переговоры и пытался подкупить всех, кого можно, это правительство «было правлением стольких различных голов и умов, что его представители редко могли сойтись на том, что для них лучше».

Тюрго около 1753—1754 гг. говорил о «Голландии, Генуе и Венеции, где государство немощно и бедно, хотя частные лица богаты». Суждение это верно для Венеции XVIII века (хотя явно несправедливо для города, господствовавшего в XV веке).

Ну, а для Голландии? — задается вопросом Бродель. Верно ли? Ответ будет зависеть от того, что понимать под правительством или под государством. Если, как это слишком часто случается, не рассматривают совместно государство и социальную базу, которая его поддерживает, то рискуют прийти к ошибочным суждениям о нем.

Это правда, подтверждает Бродель, что учреждения Соединенных Провинций были архаизирующими; по своим корням они были довольно старым наследием. Правда, что семь провинций считали себя суверенными, что вдобавок они разделялись на крохотные городские республики, правда и то, что центральные институты — Государственный совет (который был, «собственно говоря, главным надзирателем всех дел республики», своего рода исполнительной властью или, лучше сказать, министерством финансов), Генеральные штаты, которые тоже заседали в Гааге и были постоянным представительством послов провинций, — правда, что эти институты в принципе не имели никакой реальной власти.

Любое важное решение должно было направляться провинциальным штатам и единодушно ими одобряться. Принимая во внимание расхождения интересов между провинциями и, в особенности, между провинциями приморскими и провинциями внутренними, система эта была постоянным источником конфликтов.

У. Темпл в конце XVII столетия утверждал, что это не Соединенные Провинции, а Разъединенные. Эти внутренние столкновения и конфликты выражались на правительственном уровне в непрерывной борьбе между Голландией, которая использовала свою финансовую власть, чтобы навязать свое лидерство, и принцами Оранскими, которые правили пятью провинциями из семи, председательствовали в Государственном совете и командовали морскими и сухопутными вооруженными силами, выполняя функции адмирала и генерал-капитана республики.

В зависимости от военной ситуации, складывавшейся в Европе, центр политической власти в Соединенных Провинциях колебался между правителями, с одной стороны, и Голландией и громадной мощыо Амстердама, с другой.

Для регентов провинций и городов такие чередования означали либо «чистки», либо настоящую систему «добычи»; в любом случае — потери, урон или выгода для групп социальной элиты, но не было ли важнее всего то, что и в том и в другом случае Соединенные Провинции пеклись о своем престиже и своем могуществе?

Что различало противников, так это цель и средства. Голландия подчиняла все защите своих торговых интересов, она желала сохранять мир, а военные усилия республики ориентировать на обладание сильным флотом — условие ее безопасности (в 1645 году этот флот вмешался на Балтийском море в войну между Швецией и Данией, чтобы положить ей конец, поскольку война наносила ущерб голландским интересам).

Со своей стороны, провинции, верные правителям (стат-хаудерам), занимались больше армией, которая защищала их от угрозы всегда опасных соседей и открывала возможность карьер для их дворян. Эти провинции охотно поддавались соблазну вмешаться в постоянную игру военных страстей на европейском континенте.

СОСЛОВИЯ

Перемены в ориентации власти имели огромное значение. В результате одного из кризисов богатое семейство могло быть отстранено от политической и экономической жизни. Спустя десяток лет следующий кризис мог вернуть представителей этого семейства на прежнее место. Многие государственные крупные чиновники отстранялись и заменялись. Отсюда проистекала мобильность привилегированного класса, хотя в своей совокупности господствующий класс оставался на месте, одерживала ли верх Голландия или принц Оранский.

Э. Коссман отмечал, что «принцы Оранские редко проявляли волю и никогда — способность упразднить голландскую плутократию». Несомненно, потому, как предположил другой историк, что «в конечном счете они сами были аристократами и защитниками существующего порядка».

К. Хейли писал: «Когда принц Оранский, став королем Англии, впервые возвратился в Гаагу, Генеральные штаты велели спросить его, желает ли он быть принят в их собрание как король Английский или же как адмирал и

генерал-капитан Союза (естественно, имеется в виду Союз провинций).

Он ответствовал, что, сохранив с великим удовольствием те должности, кои он и предшественники его имели в республике, он желал бы быть принят именно в том звании, каковое они ему дали.

И в самом деле, он продолжал занимать обычное свое место в собрании Генеральных штатов, за исключением того, что вместо кресла, подобного креслу председателя, занимавшегося им ранее, ему дали кресло более высокое, на котором вышиты гербы королевства Великобритания».

Это всего лишь деталь протокола, подчеркивает Бродель, но в конечном счете разве уважение к институтам не

было в первую голову защитой нидерландской олигархии? В XVIII веке последняя далее не раз будет усматривать в существовании и деятельности статхаудерства гарантию сохранения социального порядка.

Короче говоря, этот привилегированный класс: помещался в центре всей политической системы. Тем не менее, определить его не просто. Как и институты, которые поддерживали его и которые он вдохновлял, этот класс уходил своими корнями в давние времена. Долгая, с 1572 по 1609 год, война за независимость обеспечила первенство этой буржуазии; она разорила дворянство в большинстве провинций, а реформатская церковь, невзирая на религиозный кризис 1618 -1619 гг., осталась подчинена провиииальным и городским властям.

Наконец «революция» освятила могущество класса регентов, то есть политической элиты, которая в каждом городе, в каждой провинции удерживала важные должности и практически обладала неограниченной властью в делах судебных, в локальной экономической деятельности.

Регенты эти образовывали особую группу над деловой буржуазией, которая в эту группу не могла проникнуть по своему желанию. Но должности, которые они занимали, почти что не кормили своих носителей. Жалование было смехотворным, что отвращало от этих должностей людей, не имевших состояния.

Тем или иным способом, по регенты, разумеется, участвовали в росте богатства Соединенных Провинций. У них были связи с деловым миром, иные даже прямо происходили из него: семейства, которые обогащались в один прекрасный день, вступали в ряды на первый взгляд замкнутой политической олигархии, то ли путем браков, то ли в случае кризиса власти.

Эта политическая элита, тем не менее, образовала особую группу, своего рода патрициат. Существовало, быть может, две тысячи регентов, которые кооптировались, происходили из одних и тех лее семейств, из одной и той же социальной среды, которые удерживали в своих руках разом города, провинции, Генеральные штаты, Государственный совет, Ост-Индскую компанию и были связаны с купеческим классом, которые зачастую продолжали участвовать в торговых и промышленных делах.

Тем не менее, на протяжении «золотого века» (имеется в виду экономический подъем XVII столетия) регенты определенно не поддавались соблазну патрицианского высокомерия и жизни напоказ. Долгое время они умели разыгрывать роль скромных отцов семейств перед лицом населения, об обычной дерзости которого говорили наши современники, как и о том, сколь силен его вкус к свободе.

Париваль, автор «Наслаждений Голландии» (1662 год) писал: «Не новость услышать, что какой-нибудь бездельник в перебранке с почтенным буржуа выкрикивает такие поносные слова: я так же хорош, как и ты, хоть ты меня и богаче... и тому подобные вещи, кои трудно переварить.

Но люди благоразумные, достойные, избегают подобных столкновений, и богатые уклоняются, как только могут, от сношений с простым народом, дабы быть более им почитаемыми».

Увы, даже в так называемом спокойном XVII веке уже существовала социальная напряженность. Деньги были средством призвать к порядку любого, но таким средством, которое следовало из осторожности скрывать. Очевидно, по склонности или же в силу инстинктивной хитрости богачи в Амстердаме долгое время довольно естественно и благодушно маскировали богатство и роскошь.

«Сколь бы абсолютна ни была власть магистрата, — замечает путеводитель 1801 года, — в нем не заметно никакой пышности, и вы видите сих знаменитых бургомистров ходящими по городу без свиты и прислуги и никоим образом не отличающимися от горожан, кои им подчинены».

Но эта скромность, эта терпимость, эта открытость начали меняться с приходом к власти в 1650 году «республиканцев». В самом деле, с того времени олигархия взяла на себя новые и многочисленные задачи. Она поддалась бюрократизации, которая прогрессировала сама собой. Она больше чем наполовину отошла от дела. А затем для всего высшего голландского общества, баснословно разбогатевшего, возник сильный соблазн к роскоши.

«Семьдесят лет назад, — заметил в 1771 году Исаак де Пинто, — у самых крупных амстердамских негоциантов не было ни садов, на загородных домов, сравнимых с теми, какими владеют ныне их наследники. Строительство и громадные затраты на содержание таких волшебных дворцов, вернее, таких бездонных прорв — не самое большое зло. Но рассеянность и небрежность, кои порождает эта роскошь, зачастую наносят немалый ущерб в делах и в коммерции».

В самом деле, отмечает Фернан Бродель, в XVIII веке коммерция все более становилась второстепенной для при-вилегированиых обладателей денег. Чрезмерно обильные капиталы уходили из нее, чтобы быть вложенными в ренты, в финансовые операции и игры кредита.

И это общество слишком богатых рантье все более замыкалось. Чем дальше, тем больше оно отделялось от основной массы членов общества. Этот разрыв в высшей степени проявлялся в области культуры. Элита в ту пору забросила национальную традицию, восприняла французское влияние, которое затопило все.

Голландская живописть, по мнению Броделя, едва переживет Рембрандта (1669 год). Если «французское нашествие 1672 года провалилось в военном и политическом отношениях, то оно одержало полный или почти полный успех в культурном плане», — писал Дж.Прайс.

Как и в остальной Европе, возобладал даже французский язык. И то было еще одним средством подчеркнуть дистанцию между собой и народными массами.

Уже в 1673 году Питер де Гроот писал Абрахаму де Ви-кефорту: «Французский существует для образованных... фламандский же - только для невежд».

НАЛОГОВАЯ СИСТЕМА

Налоговая система Голландии щадила крупный капитал. Лучший пример тому — личный налог на слуг. За одного слугу следовало платить 5 флоринов и 16 су, за двоих — 10 флоринов и 6 су. Однако за троих — всего 11 флоринов 12 су. За четверых — 12 флоринов 18 су, и так далее... Любопытным образом убывающий налог! -- восклицает Фернан Бродель.

Подоходный налог тоже существовал, однако, он составлял всего один процент, то есть 15 флоринов с 1500 флоринов дохода, 12 флоринов с 1200. Доход ниже 300 флоринов налогом не облагался. Наконец, «те, у кого вовсе нет постоянного дохода и кои существуют лишь за счет своей торговли или профессии, каковой они занимаются, облагаются налогом сообразно доходу, какой они, как считают, могут получить от этой торговли или профессии».

Имея дело с оценкой подлежащего обложению дохода, люди изыщут не один способ себя защитить. В завершение всего в Голландии не существовало прямого налога на наследство. Фискальные тяготы были перенесены на косвенный налог — оружие, которым пользовались как Генеральные штаты, так и провинции и города.

Для потребителя это было как непрерывный огонь. Все наблюдатели утверждали, что ни одно государство в XVII и XVIII веках не было настолько обременено налоговыми сборами. В XVIII веке существовали налоги на потребление, так называемые акцизы, на «вина и крепкие напитки, уксус, пиво, все виды зерна, разные сорта муки, на фрукты, на картофель, на сливочное масло, строительный лес и дрова, торф, уголь, соль, мыло, рыбу, табак, курительные трубки, на свинец, черепицу, кирпич, на все виды камня, на мрамор».

Правда, в 1748 году встал вопрос о сносе этого сложного сооружения, но от этого пришлось отказаться, ибо никакое общее обложение не могло поглотить столько постепенно устанавливавшихся отдельных налогов, к которым худо ли, хорошо ли, но привыкли налогоплательщики. И, вне сомнений, многочисленными налогами, как рядовыми солдатами, проще было маневрировать, нежели единой крупной фигурой. Во всяком случае, множество таких рядовых солдат было главной чертой фискальной системы.

Вот что писал по этому поводу Париваль: «За корову, проданную за 60 франков, будет уже заплачено 70 здешних ливров. Блюдо с мясом не поставишь на стол, прежде чем за него не заплатишь примерно двадцать раз акциз».

«К тому же, — сообщает один мемуарист, — нет ни единого вида продовольствия, что не облагался бы акцизом или налогом на потребление; тот, какой берут за помол пшеницы и за пиво, столь велик, что он почти равен его стоимости, когда оное продается по обычной цене. Они даже нашли средство сделать пиво весьма дорогим и прибегнуть для сего к обычной своей ловкости, ибо для того, чтобы помешать сбыту в своей стране товара, ввоз коего их обязательства не позволяют запретить в открытую, они в своей стране облагают потребление оного таким непомерным сбором, что нет ни одного частного лица, каковое пожелало бы ввезти сей товар для своего потребления, и ни одного купца, чтобы ввезти его для продажи из опасения, что невозможно будет найти для него сбыт».

Косвенный налог, главный фактор дороговизны жизни, особенно обременял мелкий люд. Богач избегал удара или переносил его легче. Так, купцы имели право объявлять на таможне или на городских заставах стоимость подлежащих обложению товаров. Они ее устанавливали по своему усмотрению и по прохождении контроля не могла более иметь место никакая проверка.

А в целом, можно ли вообразить себе общество и государство, которые были бы более систематично несправедливыми? При статхаудерстве Вильгельма IV потребовались бунты (которые он отчасти и спровоцировал), чтобы положить конец системе откупа налогов. Но учреждение государственного управления (50 тыс. служащих в одной только провинции Голландия) ничего не изменило в изначальном неравенстве системы.

И это было логично: богатый налогоплательщик, который сопротивлялся замечательно оснащенному фиску, постоянно участвовал в займах Генеральных штатов, провинций или городов. К 1764 году Соединенные Провинции, могущие рассчитывать на 120 млн. флоринов дохода, имели 400 млн. долга под очень низкий процент. Не свидетельствует ли это о сильном государстве, которому достало денег и для общественных работ, и для армий наемников, и для снаряжения флотов? А также о государстве, умеющем управлять государственным долгом?

«Поскольку никогда не бывает задержек в выплате процентов, — объяснял Исаак де Пинто, — это приводит ко тому, что никто не думает о том, чтобы изъять своикапиталы; а сверх того, имея нужду в деньгах, они могут продавать их с выгодой».

А вот что писал «Журналь де коммерс» в январе 1759 года: «Государственные бумаги в Голландии приносят лишь два с половиной процента, но на рынке за них можно получить четыре, а то и пять процентов». Итак, заключает Фернан Бродель, что будучи выпущены по 100, они котируются по 104 или 105.

Как только возникала нужда в займе, подписчики спешили принять участие. Одно письмо из Гааги от августа 1744 года гласит: «Доказательство богатств голландских частных лиц и великого обилия денег, что имеются в стране, состоит в том, что 3 миллиона пожизненных шестипроцент-ных рент и подлежащих выплате из двух с половиной процентов облигаций были собраны меньше чем за десять часов.

И ежели бы капитал составлял 15 миллионов, результат был бы тем же; но дела государственной казны обстоят не так, как с частными кошельками: последние полны, а казна почти пуста; однако же в случае необходимости можно найти большие ресурсы посредством некоторого упорядочивания финансов, а особенно — посемейного налога».

В «случаях необходимости», как замечает автор «Времени мира», недостатка не было: войны были бездонной пропастью; и еще того больше — такая «искусственная» страна, какой были Соединенные Провинции, ежегодно должна была реконструироваться. В сущности, «содержание дамб и больших дорог стоит государству больше, чем приносят ему налоги с земель». «Однако же доход от коммерции и потребления громаден. Невзирая на скаредность ремесленников, которая превышает французскую умеренность, не принося тех же выгод, ибо рабочая сила там намного более дорога, нежели во Франции».

Итак, опять проблема дороговизны жизни. Проблема эта была нормальной, привилегированная страна даже находила в этом свою выгоду. Но, как и все преимущества, она могла в один прекрасный день обратиться в свою противоположность.

В XVIII веке производство снижалось, тогда как заработная плата, по выражению Яна де Фриса, оставалась «оцепеневшей», «окаменевшей» на высоких уровнях. Ответственность за это определенно лежала на налогообложении.

ФЛОТ ГОЛЛАНДИИ

По оценке Ж.Арженса, голландский флот был равен всей совокупности других европейских флотов. Согласно другой оценке, относящейся к последней четверти XVII столетия и не учитывающей «лодки и малые галиоты, весьма многочисленные, что имеют только одну мачту и не способны ходить в дальние плавания», численность кораблей Соединенных Провинций составляла 6000. При 100 тоннах водоизмещения и восьми человеках команды на одно судно это составило бы самое малое 600 тысяч тонн, и, возможно, 48 тысяч моряков. Цифры для того времени огромные.

К количеству добавлялось качество. После 1570 года голландские судостроительные верфи создали торговый корабль, ставший сенсацией — флиебоот, прочное парусное транспортное судно с округлыми бортами, большой вместимости и обслуживаемое немногочисленной командой: на 20 процентов меньше, чем на других судах такого же тоннажа. То было значительное преимущество, подчеркивает Фернан Бродель, если вспомнить, что в дальнем плавании затраты на личный состав (заработная плата и питание) долгое время были главным пунктом издержек.

Голландская скупость разыгрываясь тут во всю: рацион был скуден — «рыба да каша»; даже капитаны, по утверждению Ж.Тавенье, «довольствуются куском сыра либо ломтем солонины, двух-трехлетней давности; никакого вина; слабое вино и иногда, при бурном море, немного крепленого напитка.

«Из всех наций, — заключал один француз, — голландцы самые экономные и самые умеренные, всего менее предающиеся роскоши и бесполезным расходам».

Пространный французский отчет, относящийся к рубежу

XVII и XVIII столетий, не без некоторой зависти, уточнял все преимущества голландского флота перед конкурентами. «Голландцы, занимаясь морской торговлей, ходят почти на одних только транспортах, которые в военное время эскортируют вооруженные фрегаты. Это большие корабли, располагающие глубокими трюмами, кои могут вместить много товара; по правде говоря, это плохие ходоки под парусом, но, хоть они и грубы и тяжелой постройки, более мореходные, для коих не нужно столько команды, как для прочих кораблей.

Французы вынуждены держать четырех или пять человек экипажа на корабле в 20 или 30 тонн для его управления; голландцы держат двух, самое большое трех человек. На корабль от 150 до 200 тонн французы ставят 10—12 человек, голландцы — всего 7 или 8; французы ставят 18, 20, 25 человек на корабль в 250, 300 или 400 тонн, а голландцы — только 12 — 16, самое большое 18.

Французский матрос получает 12, 16, 18 — 20 ливров в месяц, а голландец довольствуется 10—12 ливрами. И офицеры — соответственно.

Для рациона французских матросов требуется хлеб, вино, сухари, чисто пшеничные и вполне белые, свежее и соленое мясо, треска, сельдь, масло, горох, фасоль. А когда они едят рыбу, надобно, чтобы она была приправлена, и то они не хотят ее есть, разве что по постным дням.

Голландцы же довольствуются пивом, ржаным хлебом и сухарями, зачастую очень черными, но отличного вкуса, сыром, яйцами, маслом, небольшим количеством солонины, горохом, кашей и едят много вяленой рыбы без приправы каждый день, не различая постный или скоромный, а это стоит намного меньше, нежели мясо.

Французы, обладая более пылким и подвижным темпераментом, едят четыре раза в день. Голландцы, коих темперамент холоднее, едят два, самое большее — три раза.

Французы строят свои корабли из дуба, скрепленного железом, что стоит дорого; большая же часть голландских кораблей, особенно тех, что не ходят дальше, чем во Францию, сделаны всего лишь из сосны и скреплены деревянными шипами. И хоть порой они и больше, стоят они при постройке вполовину меньше, нежели наши. На них также и более дешевые снасти. Они ближе нас расположены к северу, откуда черпают железо, якоря, коноплю для канатов и веревок, кои они изготовляют сами, так же, как и парусину».

В самом деле, другое преимущество голландского судостроения заключалось в недостижимых для конкурентов ценах на его верфях: как гласит французская переписка, «секрет их в том, чтобы делать повозки (то есть корабли) дешевле, чем делают это другие».

Вне сомнения, дешевле потому, что корабельный лес, смола, вар, канаты, все эти драгоценные морские товары поступали к ним прямо из стран Балтийского моря, включая и мачты, доставлявшиеся специальными кораблями. Но также и потому, отмечает Бродель, что они использовали самую новейшую технику (механические пилы, мачтоподъемные машины, изготовление взаимозаменяемых запасных частей) и опытных мастеров и рабочих, настолько, что знаменитые саардамские верфи около Амстердама могли взять обязательство, «при условии, что они будут предуведомлены за два месяца строить каждую неделю остальной части года военный корабль, готовый для подъема такелажа».

К этому остается добавить, что в Голландии кредит был легкодоступен, обилен и дешев. Нет ничего удивительного в том, что очень рано голландские корабли стали экспортироваться за границу, в Венецию, Испанию и даже на Мальту. В дополнение к этому Амстердам стал первым рынком

Европы для кораблей, приобретаемых по случаю. Если чей-то корабль потерпел крушение у берегов Голландии — в течение нескольких дней хозяин мог купить другой и погрузиться на него со своей командой, не теряя времени: посредники даже могли обеспечить грузом.

Единственное, чего по-настоящему не хватало Голландии, так это человеческих ресурсов для обеспечения мореплавания. Национальной вербовки, активно проводившейся вплоть до деревень внутри страны, было недостаточно.

Иногда иностранцы предлагали свои услуги. Иногда голландцы добивались этих услуг насильственным путем. «Ходокам в Голландию», приходившим работать киркой, лопатой или серпом, случалось оказываться на палубе корабля.

В 1667 году на службе Соединенных Провинций состояло около трех тысяч шотландских и английских моряков. А по данным одного французского письма, на службе у Голландии состояло около 30 тысяч французских моряков. Достоверность этих цифр, оговаривается Фернан Бродель, не гарантирована, но ясно, что Голландия могла взвалить на себя перевозки по морям мира лишь в той мере, в какой она получала от Европы необходимую дополнительную рабочую силу.

Еще в XVIII веке нехватка команд все еще ощущалась в Голландии. Когда во времена Екатерины II русские корабли останавливались в Амстердаме, некоторые из русских матросов желали остаться в этом городе. Голландские вербовщики хватали их «на лету», и несчастные в один прекрасный день оказывались на Антильских островах, жалобно умоляя вернуть их на родину.

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ МОГУЩЕСТВО

Фернан Бродель сравнивает Амстердам с Венецией в пору ее расцвета. По крайней мере, утверждает он, по отношению к городам Соединенных Провинций Амстердам занимал то же положение, что и Венеция по отношению к городам ее материковых владений.

Было и сходство чисто внешнее — затопляющие воды, разделявшие оба города на острова и островки, каналы. Разве соленая вода не держала в плену оба города? — спрашивает автор «Времени мира».

Еще в начале XIII века Амстердам был обычной маленькой рыбацкой деревушкой на берегу реки Амстел, недалеко от места впадения ее в залив Зюйдерзее. Чтобы жить безопасно в этих краях, надо было укреплять поселение, и не столько от врагов или завистников, сколько от нередко бушующего моря. Соорудив дамбу, поселенцы нарекли деревню Амстеледамме, что в переводе означает «дамба на реке Амстел».

Балтийские мореплаватели издавна утвердили Амстердам в качестве места встреч и торговли. Однако город оставался труднодоступным, с опасными, самое малое — сложными подходами. У входа в Зюйдерзее постоянную угрозу представляли песчаные отмели. Покидая Амстердам, мореплаватели должны были останавливаться в гаванях и дожидаться благоприятного ветра.

И несмотря на все это, амстердамский порт всегда был полон до отказа. Один путешественник писал в 1738 году: «Я ничего не видывал такого, чтобы так меня поразило. Невозможно вообразить себе, не увидев этого, великолепнейшую картину двух тысяч судов, собравшихся в одной гавани».

Путеводитель 1701 года говорит о восьми тысячах кораблей, «коих мачты и снасти образуют как бы род леса, столь густого, что через него едва пробивается солнце...».

С площади Дам можно было увидеть огромное множество флагов, развевающихся на мачтах кораблей: немецкие, бранденбургские, любскские, венецианские, английские, шотландские, тосканские... Путеводитель называет Амстердам «всеобщим складом Вселенной, Престолом Изобилия, местом сосредоточения богатств и благосклонности небес».

Однако так не было бы без вклада провинций и нидерландских городов. Для величия Амстердама они были непременным условием. Торговля с морем затрагивала огромную полосу нидерландских земель — Зеландию, Фрисландию, Гронинген, частично Утрехт. И только Гел-дерн, генералитетские земли и Оверэссейл — области бедные, архаичные, еще «средневековые» — оставались вне большой игры.

Сотрудничество между провинциями и Амстердамом вылилось в разделение задач: промышленность процветала в Лейдене, Гарлеме, Делфте; судостроение — в Брилле и Роттердаме; Дордрехт жил за счет значительной торговли по Рейну; Энкхейзен и Роттердам контролировали рыбный промысел в Северном море, опять-таки Роттердаму, самому могущественному городу после столицы, доставалась лучшая часть торговли с Англией и с Францией; Гаага, столица политическая, немного напоминала Вашингтон в Соединенных Штатах в прошлом и в настоящем.

И, значит, подчеркивает Бродель, не случайно Ост-Индская компания разделялась на отдельные палаты, и не случайно наряду с Амстердамским банком, созданным в 1609 году, утвердились менее активные, но аналогичные банки

в Мидделбурге, Делфте, Роттердаме.

Очень долгое время горожане Амстердама и других прибрежных городов и провинций жили за счет рыбной ловли. Нидерландский народ «столь сильно склонен к мореплаванию, что можно сказать, вода более его стихия, нежели земля», — утверждал Париваль.

На часто бушующем Северном море народ этот прошел свое ученичество в рыболовстве, каботажном плавании, перевозках на дальнее расстояние, в морской войне/ По словам одного англичанина, не было ли Северное море «академией мореходов и лоцманов голландских мятежников»? Голландия и Зеландия испокон веков населяли Северное и соседние моря своими рыбаками.

Рыболовство было национальным промыслом — по меньшей мере четырьмя «промыслами». Первый у берегов и в пресных водах обеспечивал разнообразное снабжение «очень нежными сортами рыбы» (Париваль); то была рядовая ловля, но по стоимости она составляла примерно половину боль-того лова, огромного сельдяного промысла, рядом с которым выглядела относительно скромно ловля трески и шис-ши в Исландском морс.

Долгое время голландцы гарпунили кита у Шпицбергена. Амстердам ревниво сохранял контроль и прибыли от фантастических избиений китов на крайнем Севере, которые изливали на него, по выражению Броделя, тонны жира (для изготовления мыла, освещения для бедняков, обработки сукон) и центнеры китового уса.

В удачном 1697 году «из портов Голландии отправилось 128 кораблей для ловли китов, из них во льдах погибло 7, а 121 корабль возвратился в свои гавани, добыв 1255 китов, давших 41344 бочонка ворвани. Каждьш бочонок обычно продается по 30 флоринов, что составляет в целом 1240320 флоринов. Каждый кит даст обыкновенно 2 тысячи фунтов китового уса, оцениваемого в 50 флоринов за квинтал, что составляет для 1250 китов 1255 тысяч флоринов, а обе суммы, сложенные вместе, дают в целом 2495320 флоринов».

Перечень этот показывает, что в среднем одно китобойное судно добывало в течение кампании десяток китов, хотя в июле 1698 года только одно из них доставило в Тексел 21 тушу.

Однако эти богатства мало что значили в сравнении с ловом сельди на Доггер-банке, возле английского побережья в течение двух путин: с 27 января по 27 мая и с 14 сентября по 25 ноября. На протяжении первой половины XVII века цифры были фантастическими: 1500 рыболовных судов, крупных судов, достаточно просторных, чтобы позволить на борту разделку, засолку и укладку рыбы в бочки, за которыми на места лова приходили небольшие суда, доставляя их в Голландию и Зеландию (даже в Англию, где голландская сельдь стоила дороже, нежели выловленная английскими рыбаками).

На этих полутора тысячах сельдяных судов находилось

12 тысяч рыбаков и около 300 тысяч бочек рыбы. Копченая и соленая сельдь, продававшаяся по всей Европе, была «золотой жилой» Голландии.

Питер де Л а Кур считал, что голландская торговля «уменьшилась бы вполовину, ежели бы у нее отняли торговлю рыбой и товарами, кои от сей торговли зависят».

Джордж Даунинг замечал, что «торговля сельдью связана с торговлей солью, некоторым образом сельдь и соль расширили голландскую торговлю в Балтийском море». Следует добавить также, что торговля на Балтике была подлинным источником голландского богатства.

Однако после первой англо-голландской войны сказочный лов сократился более чем на две трети, и — вопреки предсказанию Питера де Jla Кура — без того, чтобы от этого расстроилась голландская машина.

Что же касается упадка лова, то объяснялся он снижением доходности, что было следствием роста цен и заработной платы. Но голландцам удавалось преуспевать в других областях. Голландцы были «на самом деле перевозчиками для всего света, коммерческими посредниками, комиссионерами и маклерами для всей Европы», — как говорил Дефо в 1728 году.

И это происходило ие оттого, как полагал Ле Потье де ла Этруа, что «все нации соблаговолили сие терпеть», а потому, что они не могли этому помешать.

Голландская система была построена на совокупности торговых взаимозависимостей, которые, будучи связаны друг с другом, образовывали ряд почти обязательных каналов обращения и перераспределения товаров. То была система, поддерживавшаяся ценой постоянного внимания, политики устранения любой конкуренции, подчинения всего комплекса голландской экономики этой главной цели.

Возможно, что у прочих наций не было сильного желания основывать всю торговлю в Европе именно на голландцах. Голландцы же, в свою очередь, утверждали, что «те, кто отнимут у них эту торговлю, не пропуская ее более через их руки», хотя и могут лишить их «столь великой пользы, какую приносят им обмен и перевозки товаров, коими они одни занимались во всех частях света», но не в состоянии заменить голландцев в этой роли и присвоить себе прибыли от нее.

Амстердам, следует заметить, обладал огромной системой пакгаузов, то есть складов. Вот о чем свидетельствовал один наблюдатель на рубеже XVII и XVIII веков: «Стоит только причалить какому-нибудь флоту, как при посредстве маклеров все это количество товаров на первом же собрании купцов на бирже покупается, и корабли, разгруженные за четыре-пять дней, готовы для нового плавания».

Склады способны были все это поглотить и потом извергнуть обратно. На рынке имелось огромное количество ценностей, материалов, товаров, всевозможных услуг --и все это было доступно сразу лее. Распоряжение — и машина пришла в двюкение.

Именно этим Амстердам поддерживал свое превосходство. Здесь всегда было изобилие, огромная масса денег, постоянно находившаяся в двилеении. Когда они принадлежали к определенному классу, голландские купцы, политические деятели осознавали, хотя бы через собственную практику, изо дня в день громадное могущество, которое находилось в их руках. Их главные козыри позволяли любые игры — законные и незаконные.

«С того времени, как я более глубоко знаю Амстердам, — писал в 1699 году один современник, — я его сравниваю с ярмаркой, куда множество купцов доставляют из своей страны товары, будучи уверены, что найдут там сбыт; как на обычных ярмарках, купцы, кои там пребьь вают, не пользуются теми вещами, что они там продают, так и голландцы, кои со всех сторон накапливают товары Европы, сохраняют для своего употребления лишь те, кои абсолютно необходимы для жизни, и продают прочим нациям те, что они рассматривают как излишние, каковые всегда самые дорогие».

Сравнение с ярмаркой говорит главное о роли Амстердама: собирать, складировать, продавать, перепродавать товары всего мира. Нет никакого сомнения, что по масштабам того времени эта складская мощь казалась баснословной, да и ненормальной, потому что такое притяжение порой завершалось откровенно нелогичными транзитными перевозками.

Еще в 1721 году Чарлз Кинг в своем «Британском купце» удивлялся, что английские товары для Франции забирали голландские корабли, что товары эти выгружались в Амстердаме и оттуда отправлялись по реке Маас или по Рейну. За них будет выплачена пошлина при ввозе и вывозе из Голландии, затем дорожные сборы на Рейне или на Массе, и наконец пошлина на таможне на французской границе.

Разве не оказались бы эти товары «дешевле в Шампани или в Меце или в прилегающих к Рейну или Маасу местностях, ежели бы мы с самого начала выгружали их в Руане и платили бы только городские ввозные пошлины в этом городе»?

Конечно, отмечает Фернан Бродель, будучи англичанином Кинг заблуждался, если полагал, что таможенную пошлину платили один-единственный раз при въезде во Францию. Но очевидно, что движение через Амстердам уд-линняло и усложняло кругооборот. Прямая торговля, в конце концов, возобладает, когда в XVIII веке у Амстердама больше не будет такой притягательной перевалочной мощи.

Гипертрофированная функция складирования и перераспределения была возможна только потому, что она при-

давала форму, ориентировала и даже изменяла остальные торговые функции. «Политический опыт» Жан-Франсуа Мелона (1735 год) отмечал это в применении к банку — правда, не слишком ясно, но рассуждение его, несомненно, заходило довольно далеко. «Хороший банк, — говорил он, — это тот, который не платит», то есть такой, который не занимается эмиссией.

Амстердамский банк отвечал этому идеалу. Там все «крутилось на письме». Вкладчик рассчитывался переводом, используя фиктивные деньги, так называемые банковские деньги, которые по отношению к ходячей монете оценивались приблизительно в пять процентов.

Вот как Мелон, напомнив об этих понятиях, противопоставляет Амстердам и Лондон. «Амстердамский банк должен был крутиться на письме, ибо Амстердам получает много, а потребляет мало. Он получает морем большие партии, чтобы отправить такие же дальше. Лондон же потребляет... свое собственное продовольствие, и его банк должен состоять из бумаг, оплачиваемых по требованию».

Здесь противопоставляется страна, которая главным образом занимается торговлей перевалочной и транзитной, стране, где спектр обращения широко открыт для внутренних сетей потребления и производства, постоянно нуждается в реальных деньгах. Если Амстердам не имел эмиссионного банка с повседневной озабоченностью о кассовой наличности металлической монеты, так это потому, что он в нем почти не нуждался.

В самом деле, то, чего требовала перевалочная торговля — это легкие и быстрые расчеты, которые позволяли взаимно компенсировать очень многочисленные платежи, не прибегая к риску, связанному с наличными, и аннулировать большей частью эти платежи игрою клиринга.

С этой точки зрения амстердамская банковская система имела ту же природу, что банковская система ярмарок старого типа, но была намного более гибкой и быстродействующей в силу своего постоянного характера. Согласно отчету банковских бухгалтеров, такая фирма как Хоупы в нормальные времена, до кризиса 1772 года, ежедневно проводила 68 — 80 статей банковских расчетов. Согласно свидетельству Аккариаса де Серионна, в Амстердамском банке наблюдалось «увеличение оборота до 10 и 12 миллионов флоринов в день».

Но зато Амстердамский банк не был инструментом кредита, поскольку вкладчикам под страхом штрафа воспрещалось превышать суммы их счетов. А ведь кредит, необходимый на любом рынке, был в Амстердаме жизненной необходимостью, принимая во внимание ненормальную массу товаров, которые закупались и помещались в пакгаузы лишь ради того, чтобы быть реэкспортированными несколько месяцев спустя.

Примем также во внимание, что оружием голландского негоцианта против иностранца были деньги, многообразные авансы, предлагаемые для того, чтобы лучше купить или лучше продать. Действительно, голландцы были для всей Европы торговцами кредитом, и в этом заключалась тайна тайн их процветания. Этот дешевый кредит, в изобилии предлагавшийся амстердамскими фирмами и крупными купцами, выбирал столь многообразные пути, от самой благоразумной торговли до безудержной спекуляции, что его с трудом можно проследить во всех его тонкостях. Но ясна его роль в том, что в те времена называли комиссионной и акцептной торговлей, которая в Амстердаме приобрела особые, быстро множившиеся формы.

Комиссионная торговля означала противоположность торговле личной, именовавшейся «торговлей собственностью»; она означала — заниматься товарами ради другого.

Собственно комиссия есть, по определению Аккариаса де Серионна, «поручение, каковое один негоциант дает другому для торговли. Тот, кто поручает, — это комитент, тот, кому дают поручение, — комиссионер. Различают комиссию на закупку, комиссию на продажу, банковскую комиссию, каковая заключается в том, чтобы снимать со счета, акцентировать, передавать, давать распоряжения об акцепте или получении денег на счет другого; складскую комиссию, каковая состоит в том, чтобы получать партии товара, дабы отправлять их к месту назначения».

А затем «продают, покупают корабли, велят их строить, доковать, вооружать и разоружать, страхуют и велят застраховать себя посредством комиссии».

Вся торговля входила в систему, где встречались самые разные ситуации. Бывали даже случаи, когда комитент и комиссионер действовали бок о бок. Так, когда негоциант оправлялся в мануфактурный центр, дабы покупать там из первых рук, он обновлял запасы товаров вместе с комиссионером, который им руководил, и обсуждал с ним цены.

Если Голландия и не придумала комиссию, которая была очень древней практикой, то она весьма рано и надолго сделала ее первой из форм своей торговой активности. Это означало, что все возможные случаи, какие предполагала комиссия, там встречались: как равенство, так и неравенство, как зависимость, так и взаимная самостоятельность.

Купец мог быть комиссионером другого купца, который в своем месте играл такую же роль. Комиссия, дополненная кредитом, привлекала в Амстердам значительную массу товаров. Эти товары должны были послушно «отзываться» на поток кредита.

Во второй половине XVIII века, когда разладилась амстердамская перевалочная торговля, комиссионная торговля изменилась: так, она позволяла, если взять вымышленный пример, чтобы товар, закупленный в Бордо, шел прямо в Санкт-Петербург без остановки в Амстердаме, хотя этот последний город предоставлял финансовое сопровождение, без которого все было бы нелегким, если вообще возможным делом.

Такое изменение придало возросшее значение другой «ветви» нидерландской активности, так называемой акцептной торговле, которая зависела исключительно от финансов. В этой игре Амстердам оставался «кассой», а голландцы — «банкирами всей Европы».

И такая эволюция была нормальной, подчеркивает Фернан Бродель. «Монополию одного порта или одного перевалочного пункта в качестве узла торговой сети, — писал Чарлз П.Киндлбергер, -- трудно удержать. Такая монополия основана на риске и на капитале в такой же мере, как и на хорошей информации относительно имеющихся в распоряжении товаров и тех мест, где на них есть спрос. Но подобная информация быстро распространяется, и торговля на центральном рынке замещается прямыми торговыми связями между производителем и потребителем. И тогда у саржи Девоншира и рядовых сукон Лидса нет надобности в том, чтобы проходить транзитом через Амстердам, дабы быть отправленными в Португалию, Испанию или Германию; они будут туда посылаться напрямую.

В Голландии капитал остался в изобилии, но торговля клонилась к упадку с тенденцией трансформировать финансовую сторону обмена товарами в банковские услуги и инвестиции за границей».

Около 1766 года негоцианты, оптом скупавшие шелка Италии и Пьемонта, чтобы перепродавать их мануфактуристам Франции и Англии, с трудом обошлись бы без голландских кредитов. В самом деле, шелка, что они закупали в Италии «из первых рук», обязательно оплачивались наличными, и общий обычай заставлял негоциантов поставлять их мануфактуристам «в кредит примерно на два года» — то было действительно время перехода от сырья к готовому изделию и предложения его к продаже.

Итак, механизм голландских торговли и кредита функционировал через многочисленные перекрещивающиеся передвижения бесчисленных переводных векселей. Но он не мог вращаться только бумагой. Время от времени ему требовались наличные, чтобы снабжать ими балтийскую и дальневосточную торговлю, равно как и для того, чтобы наполнять в Голландии кассы купцов. В наличных деньгах Голландия, чей платежный баланс всегда был положительным, недостатка не испытывала.

В 1723 году Англия будто бы отправила в Голландию серебра и золота на 5666 тысяч фунтов стерлингов.

Иногда повседневные поступления приобретали характер события. «Поразительно видеть, -- писал 9 марта 1781 года неаполитанский консул в Гааге, — количество эмиссий, каковые производят в сю страну (Голландию), что из Германии, что из Франции. Из Германии прислали больше миллиона золотых соверенов (английская золотая монета, равная по стоимости фунту стерлингов), кои будут переплавлены для изготовления голландских дукатов; из Франции амстердамским торговым домам прислали 100 тысяч луидоров... Причина сей отправки в том, что денежный курс в настоящее время для сей страны (Голландии) выгоден».

В глазах ежедневного наблюдателя масса наличной монеты в Амстердаме стушевывалась за массой бумаги, отмечает Бродель. Но как только случайная неисправность приостанавливала движение дел, пристутствие этой наличности проявлялось незамедлительно.

Так, в конце декабря 1774 года, при выходе из кризиса 1773 года, который все еще давал себя чувствовать, и в момент, когда приходили вести о беспорядках в английской Америке, застой в делах был таков, что «деньги никогда не были так распространены, как сегодня... векселя учитывают из двух процентов, даже из полутора, когда эти векселя принимают к уплате некоторые фирмы. А это свидетельствует о малой активности коммерции».

Только это накопление капитала позволяло рискованные игры с дутыми сделками, возможность легкого обращения к бумаге, которая ничем не гарантировлась, помимо процветания и превосходства голландской экономики.

«Стоит лишь десяти или двендцати первоклассным амстердамским негоциантам объединиться ради банковской (кредитною операции, как они в один момент смогут заставить обращаться по всей Европе больше, чем на двести миллионов флоринов бумажных денег, предпочитаемых деньгам наличным. Нет государя, который мог бы так поступить... Кредит сей есть могущество, коим десять или двенадцать негоциантов будут пользоваться во всех государствах Европы при полнейшей независимости от всякой власти», — говорил Аккариас. де Серионн.

Процветание Голландии завершилось избытками, которые парадоксальным образом причиняли ей затруднения. Такими избытками, что кредита, который Голландия предоставляла торговой Европе, окажется недостаточно, чтобы их поглотить. И она таким образом будет предлагать их также и современных государствах с их особым даром потреблять капиталы, хотя и без таланта возвращать эти капиталы в обещанный срок.

В XVIII веке, когда повсюду в Европе имелись праздные деньги, используемые с трудом и на плохих условиях, государям едва ли приходилось просить: один кивок — и деньги богатейших генуэзцев, богатейших жителей Женевы, богатейших жителей Амстердама оказывались в их распоряжении.

Веспой 1774 года, сразу же после ярко выраженного кризисного застоя в делах, амстердамские кассы были открыты настежь: «Легкость, с коею голландцы ныне передают свои деньги иностранцам, побудила некоторых немецких государей воспользоваться такой готовностью. Герцог МекленбургСтрелицкий только что прислал сюда агента, дабы заключить заем на 500 тысяч флоринов из пяти процентов годовых».

В это же самое время датский двор успешно провел переговоры о займе в 2 миллиона флоринов, который довел его долг голландским кредиторам до 12 миллионов.

Низкие ставки процентов говорили о том, что капиталы не находят себе более применения на месте в обычных формах. При сверхобилии свободных денег в Амстердаме стоимость кредита упала до двух и трех процентов. Это то положение, в котором окажется Англия в начале XIX века после хлопкового бума: слишком много денег и денег, не приносящих более сносного дохода даже в хлопчатобумажной промышленности.

Именно тогда-то и согласились английские капиталы кинуться в громадные инвестиции в металлургическую промышленность и железные дороги.

У голландских капиталов подобного шанса не было. С этого времени роковым оказывалось то, что любая плата за кредит, немного превышавшая местные ставки процентов, увлекала капиталы очень далеко. Тем не менее, эти займы за границей иногда бывали довольно удачными. В XVIII веке, когда в Амстердаме открылся рынок английских займов (начиная, по меньшей мере с 1710 года), «отрасль» займов значительно расширилась. С наступлением 60-х годов XVIII века все государства являлись к кассовым окошкам голландских кредиторов — саксонские, баварские, датские н шведские, российские, французские правители; даже, наконец, американские инсургенты.

На протяжении всего XVIII века капиталы голландских негоциантов широко участвовали в займах английского государства. Голландцы спекулировали также на других английских ценностях, на акциях Ост-Индской компании, компании Южных Морей или Английского банка.

В Лондоне нидерландская колония была богаче и мно-гочисленее, чем когда-либо. Ее члены группировались вокруг голландской церкви в Остин-Фрайс. Если прибавить к куп-цам-христианам (в том числе было множество гугенотов, первоначально эмигрировавших в Амстердам) еще и еврейских купцов, которые образовали другую могущественную колонию, хотя и уступавшую христианской, создается впечатление голландского вторжения, голландского завоевания.

ЗАКАТ АМСТЕРДАМА

В XVIII веке Амстердам уступил некоторые из своих преимуществ в торговле Гамбургу, Лондону, даже Парижу, но сберег для себя другие, сохранил определенную часть своей торговли, а его биржевая активность была в полном расцвете.

Амстердаму удалось увеличить свою банковскую роль соразмерно громадному европейскому росту, который он финансировал тысячью способов, особенно в военное время, «долгосрочный коммерческий кредит, морское страхование и перестрахование и тому подобное». В конце XVIII века в Бордо говорили как об «общеизвестном» о том, что треть торговли города зависела от голландских займов.

Наконец Амстердам извлекал немалую прибыль из своих займов европейским государствам. Да, подчеркивает Фернан Бродель, быстрой рост банковской активности представлял в Амстердаме процессы видоизменения и ухудшения капитала; да, его социальная олигархия замкнулась в себе, отошла от активной торговли и обнаруживала тенденцию превратиться в общество кредиторов-рантье, взыскующих все, что может гарантировать спокойные привилегии, включая и защиту со стороны правителей.

Наблюдался переход от простых и как бы здоровых задач экономической жизни к сложнейшим денежным играм. Амстердам оказался в тисках судьбы, превосходившей масштабы его собственной ответственности: то была участь всякого господствующего капитализма — оказаться втянутым в уже заметную столетиями раньше эволюцию, которая в силу самого своего успеха оступится на пороге финансовой деятельности.

Если искать причины или мотивы отступления Амстердама, то лучше всего обратиться к кризисам, которые в Амстердаме следовали один за другим на протяжении второй иоловины XVIII века.

Первый кризис 1763 года последовал за Семи летней войной, которая для Голландии, остававшейся нейтральной, была периодом неслыханного торгового процветания. Во время военных действий «Голландия почти в одиночку... ведет всю торговлю Франции, особенно в Африке и Америке, что само по себе огромное дело. И делает она сие с ростом прибыли до 100, а часто и более 200 процентов... Некоторые голландские негоцианты обогатились ею, невзирая на потерю большого числа их кораблей, захваченных англичанами, кои (корабли) оценивают более чем в 100 миллионов флоринов».

Но такое возрождение ее торговли потребовало от Голландии огромных кредитных операций, и, как отметил М.Торсиа, «одни лишь неосторожные приняли тогда крупные обязательства».

Разнообразные кредиты создали в конечном итоге громадный объем бумаг, «столь разбухший, что по точным подсчетам он в 15 раз превышает наличные или реальные деньги в Голландии». При нехватке наличных кризис с его ценной реакцией банкротств ускоряется: он затронул как Амстердам, так и Берлин, Гамбург, Бремен, Лейпциг, Стокгольм и очень сильно — Лондон.

Одно венецианское письмо из Лондона, датированное

13 сентября 1763 года сообщает, что, «по слухам, на прошлой неделе в Голландию будто бы отправили сумму в 500 тысяч фунтов стерлингов в помощь группе купцов в Амстердам, оказавшейся в отчаянном положении».

Кризис начался 2 августа. В Гамбурге обанкротились многие еврейские купцы, 4 банкротства было отмечено в Копенгагене и 35 — в Амстердаме. 19 августа насчитывалось 42 банкротства. Амстердамская биржа сразу же была парализована: «На бирже нечего делать... не производят более ни учета векселей, ни обмена; курса нет, везде одно недоверие».

В 1773 году кризис начался снова. Биржа опять оказалась парализованной. «Многие фирмы, — писал русский консул Ольдекоп, — последовали за крахом господ Клиффорда и сына. Господа Хорнека Хоггер и Ко, которые все делают для Франции и для Швеции... два или три раза были на краю падения. Первый раз для них сумели собрать за одну ночь 300 тысяч флоринов, каковые ИхМ надлежало выплатить на следующий день».

Из Парижа очень кстати прибыла «повозка с наличными в золоте... Господа Рийе, Рич и Уилкисонз, кои суть корреспонденты господ Фридерик в Санкт-Петербурге, доставили из Англии деньги в серебре» (золото, привезенное из Франции, имело ценность 1 миллион, а английское серебро — 2 миллиона флоринов).

Во время кризиса и после него улицы в Амстердаме были беспокойными. «На протяжении полумесяца только и слышишь, что разговоры о кражах но ночам. Вследствие сего удвоили ночную стражу и распределили по разным кварталам буржуазные патрули. Но что дает такая бдительность, ежели не уничтожена причина зла и ежели у правительства нет средств сему помочь?»

В марте 1774 года, спустя год и даже более после кризиса, уныние среди купечества не прошло. «Что нанесет последний удар кредиту всего рынка, — писал консул Майе дю Клерон, — так это то, что пять или шесть первых и самых богатых домов совсем недавно оставили коммерцию; в их числе и фирма Андре Пельса, еще более известная на иностранных рынках, нежели на амстердамском, для коего она зачастую бывала главным источником средств: ежели богатые фирмы уйдут с биржи, крупные дела вскоре из оной исчезнут. Коль скоро она не сможет более выдерживать большие убытки, она не осмелится пытаться получить большие прибыли. Однако же, правда, что в Голландии все еще больше денег, нежели в любой другой стране при прочих равных условиях».

В 80-х годах заявил о себе третий кризис. От предыдущих он отличался не только своей продолжительностью (по меньшей мере с 1780 по 1783 год) и своей вредоносностью (кризис был отягощен 4-й англо-голладской войной), но также и тем, что вписался в более обширный экономический кризис. В ходе англо-голландской войны англичане оккупировали Ланку (Цейлон) и обеспечили себе свободный доступ на Моллукские острова.

Голландия, как и остальная Европа, барахталась тогда в длительном кризисе, поразившем всю экономику в целом, а не один только кредит, кризисе, аналогичном тому, от которого страдала Франция Людовика XVI, вышедшая ис-тщенной, с расстроенными финансами из американской мойны, хоть та и была для нее победной.

«Преуспев в том, чтобы сделать Америку свободной, Франция так истощила себя, что, восторжествовав в унижении английской гордости, чего она желала, она и самое себя разорила. Видела теперь свои финансы исчерпанными, свой кредит уменьшившимся, министерство расколовшимся, а все королевство — в группировках».

Таковы суждения, высказанные Ольдекопом о Франции 23 июня 1788 Года. Но эта слабость объясняется не только войной.

Результатом долгого и всеобщего кризиса, утверждает Фернан Бродель, зачастую бывают «прояснения» карты мира, грубые указания каждому его места, усиление сильных и принижение слабых. Политически побежденной, если придерживаться буквы Версальского договора (3 сентября 1783 года), Англия восторжествовала экономически, ибо с этого времени центр мира находился в ней со всеми последствиями и асимметриями, какие из этого воспоследуют.

БАТАВСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Голландии пришлось столкнуться у себя дома с политической и социальной революцией — революцией «патриотов». Чтобы ее понять и объяснить, можно было бы вывести начало этой революции либо с 1780 года, когда началась 4-я англо-голландская война, либо с 1781 года, с «Воззвания к нидерландскому народу» Ван дер Капел-лена, основателя партии «патриотов»; либо же с 1784 года, начиная с мира, который Англия заключила в Париже 20 мая с Соединенными Провинциями и который был погребальным звоном по нидерландскому величию.

Рассматриваемая в целом эта революция представляет собой череду запутанных, бурных событий, случайностей, речей, разговоров, межпартийной ненависти, вооруженных столкновений. Ольдекопу не было нужно насиловать свой темперамент ради того, чтобы осудить этих людей выступавших против власти, которых он плохо понимал, но инстинктивно отвергал.

С самого начала он порицает их претензии и не в меньшей степени то, как они употребляют слово «свобода», — как если бы Голландия не была свободна! «Самое смешное из всего, — пишет он, — это нарочитая манера держаться этих портных, сапожников, башмачников, булочников, кабатчиков и тому подобное... превратившихся в военных».

Горстка настоящих солдат, считает Бродель, привела бы этот сброд в чувство. Это военные по случаю — повстанческие вооруженные народные отряды (вооруженные подразделения), сформировавшиеся для защиты демократических муниципалитетов в некоторых — не во всех! — городах. «Патриотическому» террору вскоре стало противопоставляться по всей стране насилие «оран-жистское» приверженцев статхаудера.

Волнения, мятежи и репрессии следовали одни за другими, переплетались между собой, и беспорядок все ширился. Утрехт восстал, было несколько грабежей. Корабль, отправлявшийся в Индию, был попросту разграблен и «освобожден» даже от серебряной монеты, предназначавшейся для его команды. Простой народ угрожал аристократам, которых Ольдекоп время от времени именовал «богачами».

Но перед нами в такой же мере классовая борьба, как и «буржуазная революция». «Патриоты» — это прежде всего мелкая буржуазия; французские депеши либо просто говорят о ней как о «буржуазии», либо как о «республиканцах», либо как о «республиканской системе».

Их ряды выросли за счет некоторых врагов статхаудера, которые надеялись, что смогут благодаря «патриотическому» движению отделаться от Вильгельма V, но ни в коем случае это ограниченное движение не могло бы рассчитывать на простой народ, всегда готовый подняться, бить, грабить, поджигать.

Эта революция была, хотя об этом сказано недостаточно, первой революцией европейского Континента, предзнаме-иованием Французской революции, определенно очень глубоким кризисом, кризисом, который расколол «даже буржуазные семьи... с невиданным ожесточением восстановил отца против сына, мужа против жены».

К тому же возник и словарь борьбы, революционный или контрреволюционный, получивший широчайший резонанс п обнаруживший любопытную скороспелость. В ноябре 1786 года некий член правительства, раздраженный бесконечными спорами, попытался определить понятие «свобода».

В начале длинной речи он объяснял: «Разумные и беспристрастные люди не понимают смысла этого слова, столь преувеличиваемого в данный момент; напротив, они видят, что сей крик «Да здравствует свобода!» суть сигнал ко всеобщему восстанию и грядущей анархии... Что означает свобода?.. Она означает: мирно пользоваться дарами природы,быть под защитою государственных законов, возделывать земли, безопасно заниматься науками, коммерцией, искусствами и ремеслами... Пока же ничто более не противоречит сим драгоценнььм преимуществам, чем поведение так называемых «патриотов».

Однако же революционное брожение, сколь бы бурным оно ни было, на самом деле привело лишь к расколу страны на противостоявшие друг другу две группировки. Как писал Генри Хоуп: «Все это может кончиться только абсолютной тиранией, будь то тирания государя или тирания народа», н достаточным было бы единственного толчка в ту или другую сторону, чтобы заставить страну склониться к тому или другому решению.

Но в том состоянии слабости, в каком находилась страна, не одна она решала свою судьбу. Соединенные Провинции были зажаты между Францией и Англией. Они служили ставкой в пробе сил между этими двумя державами. Поначалу Франция, казалось, одержала верх, и между ней и Соединенными Провинциями был подписан в Фонтенбло 10 ноября 1785 года договор о союзе.

Но то был иллюзорный успех, что для «патриотов», что для правительства в Версале. Английская политика, разыгрывавшая карту статхаудера и его сторонников, осуществлялась на месте Джеймсом Харрисом, послом исключительных достоинств. Заботами фирмы Хоуп целенаправленно раздавал субсидии, как было в провинции Фрисландия.

В конце концов была начата прусская интервенция, и Франция, которая выдвинула кое-какие военные силы в район Живе, не стала вмешиваться. Прусский корпус, почти не испытывая сопротивления, дошел до Амстердама, захватил Лейденские ворота. Город, который мог бы защищаться, капитулировал 10 октября 1787 года.

С восстановлении власти статхаудера, сразу же началась планомерная яростная реакция — реакция, можно сказать, фашиствующая. Па улице надлежало носить оранжевые цвета, тысячи «патриотов» бежали; некоторые изгнанники подняли много шума, но только издалека. В самой стране оппозиция вовсе не разоружилась: одни носили оранжевые кокарды крохотных размеров, другие располагали их в форме буквы V, третьи их вовсе не носили.

12 октября компаньоны фирмы Хоуп явились на биржу в одежде установленного цвета, были изгнаны оттуда и должны были возвращаться домой под охраной национальной гвардии. Другой раз, опять-таки на бирже, вспыхнула потасовка. Теперь это был купец-христианин, пришедший без своей кокарды, на которого накинулись еврейские купцы, все бывшие сторонниками статхаудера.

Но все это были пустяки в сравнении с казнями и насилиями над народом, настроенном «оранжистски». В «регентских советах» смещали бургомистров, устанавливалась настоящая система дележа добычи, представители прославленных семейств устранялись к выгоде людей незначительных, еще накануне неизвестных. В довершение всех несчастий небольшая прусская армия жила за счет завоеванной страны.

«С того момента, как войска короля прусского вступили на территорию сей провинции (имеется в виду Голландия), выплата им жалования была приостановлена и... у них нет другой оплаты, кроме грабежа, что, как говорят, составляет прусскую систему во время войны; что достоверно, так это то, что солдаты действуют в соответствии с сим правилом, и сельская местность полностью опустошена; в городах, по крайней мере здешних (имеется в виду Роттердам), они не то чтобы грабят, но заходят в лавку и берут товары не платя... И опять-таки прусские солдаты требуют и оставляют себе пошлины, взимаемые при въезде в город».

Пруссаки ушли в мае 1788 года, но статхаудерская реакция к тому времени утвердилась.

ГЛАВА 10

РОССИЯ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII ВЕКА


РОССИЙСКАЯ ЭКОНОМИКА ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII ВЕКА


ПРОМЫШЛЕННОСТЬ

По мнению многих исследователей, развитие капиталистических отношений в России второй половины XVIII века было обусловлено имущественным расслоением крестьянства и проникновением товарного производства в сельское хозяйство.

В первую очередь, это касалось оброчных районов, где барщина была заменена натуральной платой. Значительная часть крестьян разорялась. Им приходилось порывать связи с землей и искать работу вне земледельческих промыслов. Этим самым создавался рынок труда для крупной промышленности.

России в то время удавалось идти впереди некоторых европейских стран по отдельным количественным показателям крупного промышленного производства. В первую очередь эго касалось русского железа, которое Россия продолжала поставлять в изрядных количествах в Европу.

Однако в то время как Англия вступила в эпоху промышленного переворота, промышленная техника России оставалась старой. Отсталые формы носили промышленные отношения в таких отраслях, как металлургическая, суконная.

И все-таки рост предприятий продолжался. Если в 1767 году в России насчитывалось 385 мануфактур (суконных, полотняных, шелковых, стекольных и прочих) и 182 железоделательных и медеплавильных завода, то к концу столетия количество подобных предприятий удвоилось.

Урал занимал ведущее положение в металлургии. Он давал девяносто процентов выплавки меди и шестьдесят пять процентов производства чугуна всей империи. На территории этого промышленного района в семидесятые годы восемнадцатого столетия действовали 84 медеплавильных доменных и железоделательных завода.

Пропорционально росту предприятий росла и их производительность. Выплавка чугуна в конце столетия по сравнению с семидесятыми годами удвоилась и составляла десять миллионов пудов.

В середине века началось промышленное освоение южного Урала. Частные предприниматели занялись строительством горных заводов, что было обусловлено, в первую очередь, ростом спроса на железо на внешнем рынке. Увеличивалась потребность в металле, особенно в меди, и внутри страны.

Наряду с титулованной знатью заводы строили и купцы-предприниматели: И.Твердышев, И.Мясников, семейство Осокиных и др.

В начале века средоточием крупных предприятий легкой промышленности были города. Во второй половине XVIII столетия промышленный капитал проникает и в деревню. Владелец мануфактуры раздавал сырье и орудия труда окрестным крестьянам или скупал у них полуфабрикаты. Так возникли рассеянные мануфактуры, в которых был централизован лишь конечный этап производства.

Чаще всего рассеянные мануфактуры появлялись в полотняной промышленности. Здесь совершался тот же процесс, что и в западной Европе. Домашние крестьянские промыслы превращались в придаток мануфактуры, крестьяне превращались в надомников, что давало толчок к имущественному расслоению среди крестьян.

Россия в то время не испытывала затруднений с сырьем и даровой рабочей силой, что обуславливало возможность выгодного сбыта продукции на внутреннем и внешнем рынках. Помещики очень скоро смекнули, что к чему, и занялись устройством вотчинных мануфактур. В центральных, южных и западных землях Империи создавались суконные, полотняные, кожевенные, стекольные, винокуренные и прочие

предприятия. Однако работа на этих предприятиях для большинства рабочих, то есть крестьян, являлась одной из форм барщины.

Разумеется, что предприятия с привлечением крестьян не могли превратиться со временем в капиталистические фабрики. Потому, несмотря на абсолютный рост дворянских мануфактур, к концу столетия удельный вес их падает за счет увеличения числа купеческих и крестьянских мануфактур с применением наемной рабочей силы.

Легкая промышленность дала значительное число капиталистических мануфактур выросших, чаще всего, из крестьянских промыслов. Ивановский текстильный район в середине века использовал, как правило, наемных работников, а не посессионных крестьян.

По сравнению со многими западными странами, Россия располагала большим числом крупных предприятий в легкой промышленности. Среди них встречались такие, на которых

работало до двух тысяч человек и даже больше. Предприятия, обслуживаемые 300-400 рабочих, считались средними.

Князья Хованские на своей суконной фабрике использовали труд более чем двух с половиной тысяч рабочих, Гончаровы -- владельцы парусной мануфактуры — в конце XV111 века использовали груд более полутора тысяч работах.

Регистр Мануфактур-коллегии 1767 года свидетельствует о том, что на российских предприятиях в то время трудилось около восемнадцати тысяч наемных рабочих; вместе с надомниками они составляли цифру в двадцать пять тысяч. Принудительный труд частновладельческих крестьян преобладал лишь на суконных мануфактурах, в остальных же отраслях производства, таких, как шелкоткацкая, парус-но-иолотпяная, хлопчато-бумажная и др., преобладала капиталистическая эксплуатация труда. Отсюда можно заключить, что во второй половине XVIII века имелась четкая тенденция к увеличению числа наемных рабочих, занятых в российских мануфактурах.

Увеличение удельного веса наемного труда особенно заметно в промышленных предприятиях Украины — таких, как табачная, винокуренная и кожевенная промышленности; в стекольной промышленности Эстонии, в бумажной промышленности Латвии.

В это же время отмечается рост наемного труда в металлообрабатывающей промышленности центральных районов России. Наемный труд широко применялся в мелких крестьянских предприятиях: мукомольных, маслобойных, кожевенных, мыловаренных, свечных, железоделательных и других. Наемный труд приобретал большое значение в наводном и отчасти в гужевом транспорте, в судостроении и на погрузочно-разгрузочных работах.

Около двухсот двадцати тысяч наемных рабочих трудилось в России в шестидесятые годы XVIII века. К концу столетия их количество почти удвоилось.

Расслоение крестьянства в наиболее широких масштабах происходило в селах, где издавна занимались ткацким и металлообрабатывающим промыслами.

Процесс превращения села в крупный торговопромышленный центр, становящейся в последствии городом, отчетливо заметен на примере сел Иваново и Павлово, жители которых формально числились крестьянами, но к концу

XVIII века уже не занимались земледелием.

В поисках заработков в такие города-деревни стекалось население из окрестных районов. Паспорта и отпускные документы стали выдаваться на все более длительный срок, пока наконец крестьяне-оброчники не превращались в постоянных жителей Москвы, Иванова и других промышленных центров.

Даже на крупных предприятиях горной промышленности Урала распространялось применение наемного труда...

И все-таки рынок рабочей силы значительно отставал от роста промышленности. Особенно это заметно в промышленности Урала. Чтобы привлечь отходников из центральных районов, промышленник нередко выдавал им аванс, это несколько задерживало оборот капитала.

Многие мануфактурщики были вынуждены значительно сокращать объем производства в период летних сельскохозяйственных работ. Далеко не всем промышленникам удавалось полностью использовать производственную мощность своих заводов. Владелец мануфактуры обязан был делиться своей прибылью с помещиком, так как размер жалованья оброчного крестьянина, как рабочего мануфактуры, определялся не только прожиточным минимумом, но и суммой оброка, уплачиваемого помещику. Развитие производства таким образом тормозилось.

ВНУТРЕННИЙ РЫНОК

Помещики Белгородской, Воронежской губерний, а также среднего Поволжья были в середине XVIII века основными поставщиками хлеба на внутренние рынки России.

Спрос на хлеб и другие сельскохозяйственные продукты постепенно увеличивался в связи с ростом больших городов, которые за три четверти восемнадцатого века увеличились в два раза, а также в связи с подъемом ремесленного и мануфактурного производства, отрыва от земледелия большого числа крестьян и превращения ряда сел в промышленные центры, что также влияло на рост неземледельческого населения.

Из центрально-черноземных районов хлеб ввозился в Москву и Петербург, Ярославль и Кострому. Продавцами хлеба выступали как помещики, так и крестьяне. Помещики продавали хлеб и другие сельскохозяйственные продукты с целыо увеличить свои денежные доходы, большинство же крестьян продавало хлеб, необходимый им для собственного потребления, потому, что для уплаты оброка и подушной подати, для покупки соли и промышленных изделий им были необходимы деньги.

Все это влияло и на расширение рынка сбыта промышленных изделий. В крестьянское и помещичье хозяйство, вытесняя изделия домашних промыслов, постепенно проникает продукция крупных металлургических заводов и мануфактур, производивших полотно. Расширение внутреннего

рынка повлияло на то, что обе эти отрасли промышленности, с давних пор нацеленные на экспортирование товаров, переключили часть производства на выпуск предметов широкого потребления.

В семидесятые годы XVIII века насчитывалось свыше полутора тысяч всевозможных ярмарок. Крупнейшие из них организовывались в Кяхте, Иркутске, Троицке, Архангельске, Петербурге и Киеве.

Среди крупных ярмарок на территории империи также числились Макарьевская и Свенская ярмарки.

Активными участниками внутреннего рынка становятся не только государственные, но и крепостные крестьяне. Дворяне скоро поняли, что в их интересах не препятствовать торговле своих крестьян, а облагать их, как и мануфактуристов, высоким оброком.

Все более расширялись рыночные связи между Россией, Украиной, Белоруссией и Новороссией. Несколько раз в году устраивались крупные ярмарки в Ромнах, Полтаве и других городах левобережной Украины, где закупали большими партиями российское железо, краски, инструменты, бумагу.

На рынки центральных и северных губерний России Украина поставляла стекло, сукно, зерно, скот, кожу. В то время большое значение в сбыте товаров на внутреннем рынке Украины приобрели так называемые чумаки, обозы которых направлялись на юг в Причерноморье и на север в великорусские губернии.

Также развивались экономические связи между отдельными частями самой Украины: Гетманщиной, Слобожан-щиной и Запорожьем.

Эти же процессы наблюдались и в прибалтийских провинциях Российской империи — Эстонии и Латвии.

В Лифляндии ярмарки проходили в тридцати четырех населенных пунктах. Крупнейшая из них находилась в Дер-пте; она привлекала не только прибалтийских, но и русских купцов.

На рынках Эстонии и Латвии продавалось русское железо, медь, кожа, меха. Из прибалтийских провинций в Россию поставлялись стекло, парфюмерия, скот и т.д. Прибалтийские помещики также были поставщиками водки в Петербургскую и Псковскую губернии, для производства которой употреблялась значительная масса товарного зерна.

Развитие внутреннего рынка требовало дальнейшего усовершенствования путей сообщения. В пятидесятые годы производятся работы по строительству канала, соединяющего Каму с Вычегдой и Северной Двиной.

Также разрасталась сеть грунтовых дорог, прокладывались первые шоссейные дороги, тракты. Это было обусловлено тем, что для торговли в России большое значение имел гужевой транспорт.

Как отмечали многие иностранцы бывавшие в России на протяжении XVIII века, российские дороги немного улучшили свое состояние, однако в большинстве своем все еще оставались неудовлетворительными. Исключение составлял только Охотский тракт, который прорезал всю Россию с запада на восток, от Петербурга и Москвы до тихоокеанского порта Охотска.

Состав русского экспорта во второй половине XVIII столетия оставался традиционным. Это были сырье и полуфабрикаты — лен, пенька, пакля, кожа, ткань, лес, канат, щетина, поташ, сало, пушнина.

Одиако вместе с тем и промышленные товары приобретали все большее и большее значение. Если в 1749 году доля железа в экспорте России составляла шесть процентов, то в 1796 году она составляла уже тринадцать процентов. В 1794 году Россия поставляла на внешние рынки около четырех миллионов пудов железа. Однако в начале

XIX столетия поставки железа за границу стали сокращаться.

Наоборот — вывоз хлеба приобретал все более широкие масштабы. Если в 1749 году хлебный экспорт принес казне две тысячи рублей, то в девяностых годах он вырос почти до трех миллионов рублей. Общая сумма стоимости вывозимых товаров в 1749 году составила около семи миллионов рублей, а через 35 лет, в 1781 — 1785 годах, ежегодно вывозилось товаров на сумму около 24 миллионов рублей.

Именно в это время объем экспорта стал значительно превышать объем импорта.

Среди импортируемых в Россию товаров по-прежнему преобладали предметы дворянского потребления: сахар, сукно, шелка, вино, фрукты и т.д. Государство, заинтересованное в развитии отечественной промышленности, проводило протекционистскую политику экспорта и импорта. Отмена внутренних пошлин лишила казну фискальных доходов от внутренней торговли. Эта потеря была компенсирована в 1757 году установлением добавочного тринадцатипроцентного сбора от стоимости товаров, ввозимых в Россию и вывозимых из нее.

В 1767 году принят новый таможенный тариф. Он вовсе запрещал ввоз товаров, которыми «по изобилии в собственном государстве довольствоваться можем» и, наоборот, освобождал от пошлин ввоз товаров, которых «произращение или заводы в государстве еще не начались».

В это время Англия становится основным партнером России. Английское правительство активно занималось обустройством своего флота, который нуждался в русском корабельном лесе, а также пеньке, парусине и тому подобных вещах. Кроме того, важное место в английских закупках занимало Уральское железо.

Торговля с Англией всегда была активной для России. Доходы от фрахта компенсировали пассив английского торгового баланса с Россией. Большое количество посредников во внешней торговле, какими были англичане и голландцы, вывозившие на своих судах русские товары, лишало Россию тех выгод, которые она могла получить.

Развитие собственного мореплавания и установление непосредственных торговых связей с другими странами стало первоочередной задачей России.

ДВОРЯНСКОЕ ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЕ

Дворянское предпринимательство стало отличительной чертой середины XVIII столетия в Европе.

Не минуло это веяние и Россию, где, начиная с середины шестидесятых годов, некоторые дворяне пытались перейти на многопольную систему, возделывать новые культуры, применять усовершенствованные сельскохозяйственные орудия.

Однако косность общественного сознания, оправдывающего использование подневольного труда, мешала поднять уровень помещечьего хозяйства.

Даже наиболее передовые помещики вроде А. Болотова полагали, что можно внести усовершенствования в сельское хозяйство, сохраняя неизменным крепостнический строй. При этом упускалась из виду крайне невысокая производительность труда подневольных крестьян. Ни машины, ни многопольная система, о которой много писалось в русских журналах, в частности в изданиях Вольного экономического общества, не могли найти применения в хозяйстве помещиков и сколько-нибудь существенно поднять производительность труда крепостных крестьян.

Дворянству оставалось лишь жаловаться на «леность и упорство» крестьян, на их нерадивость, измышлять строгие инструкции и прибегать к различным карам.

Именно в это время начинается широкое движение дворян на юг к плодородным черноземным землям, так как попытки увеличить доходы, не меняя основ своего хозяйства, на обычных землях центральных районов России не приносили плодов. Дворянская знать и царские фавориты стали владеть огромными площадями земель, ранее принадлежавших фонду государственных земель.

За время с 1762 по 1792 год помещикам было роздано 800 тысяч крестьян. Братья Орловы, принимавшие активное участие в возведении Екатерины II на престол, получили 45 тысяч душ крестьян. Фаворит Екатерины князь Потемкин — 37 тысяч душ крестьян.

Дворяне продолжали захваты земель Поволжья и переселение туда крепостных крестьян из внутренних областей

России. В результате этого в Поволжье увеличилась численность русского населения, а часть мордвы, мари, чувашей перешла на земли Заволжья и Приуралья.

Экстенсивное развитие помещичьего хозяйства, опиравшегося в своем развитии лишь на расширения запашки, по большому счету не оправдывало себя. Дворянство постоянно нуждалось в деньгах, уходивших на строительство пышных усадеб и разбивку садов, на приобретение предметов роскоши, на жизнь в столице и на поездки за границу.

«Роскошь и непомерное мотовство большей части наших дворян скоро произведут то, что большая часть наших сел и деревень принадлежать будет фабрикантам, купцам, подъячим, секретарям, докторам и лекарям... И не мы, а они господами и владельцами будут», — писал современник.

Дворянство запутывалось в долгах, оказывалось в руках ростовщиков, нередко происходивших из разбогатевших крепостных крестьян.

Именно для того, чтобы прекратить подобную тенденцию, в 1754 году и был учрежден Дворянский заемный банк, основной целью которого являлось предоставлять дворянам дешевый кредит и тем самым освободить их от услуг алчных ростовщиков. Этой же цели служили и другие дворянские сословные кредитные учреждения, действовавшие в Петербурге и Москве. Однако и это не помогало, поскольку шестипроцентная ссуда, которую дворянин мог получить из банка, редко вкладывалась в хозяйство, а использовалась лишь для поддержания привычного уровня жизни. Таким образом, политика правительства, стремившегося искусственными мерами поддержать упадочное хозяйство помещиков, не оправдала себя.

ПОЛОЖЕНИЕ КРЕСТЬЯНСТВА

Значительное увеличение Российской Империи, отмеченное по результатам переписи восьмидесятых годов, имело причиной не только естественный прирост, но также и присоединение новых земель и охват переписью некоторых территорий, не учитывавшихся первой ревизией.

В 1781 — 1783 годах население России составляло около 30 миллионов человек. Бесспорно, самой многочисленной категорией сельского населения были помещичьи крестьяне. В шестидесятых годах XVIII века они составляли почти 53 процента крестьян, живших в Великороссии.

К югу от Москвы, в некоторых черноземных губерниях, число крепостных было особенно велико.

Наименьшее количество крепостных было отмечено на Севере и в Сибири. А в среднем по губерниям Российской империи помещечьи крестьяне составляли от сорока пяти до семидесяти процентов всех крестьян.

Самой неблагоприятной территорией была черноземная полоса, расположенная к югу от Оки, где преобладала барщина и крестьянское малоземелие чувствовалось особенно остро.

Оброчные крестьяне в 80-90-х годах составляли лишь сорок четыре процента всего крепостного крестьянства. Самым распространенным видом повинности оставалась барщина.

Помещик сам назначал размер барщины. Наиболее распространенной была трехдневная барщина, но иногда крестьянину приходилось трудится на барском поле все шесть дней в неделю и для работы на своем клочке земли у него оставались лишь ночи да праздничные дни.

Появилась также категория «месячинных» крестьян, которые не имели своих наделов, получали месячное содержание продуктами и работали все время на поле помещика.

Оброчные крестьяне, в отличие от барщинных, пользовались большой хозяйственной инициативой. В северных нечерноземных губерниях, где производство хлеба на рынок не могло давать больших доходов и барская запашка составляла 20-25 процентов всех обрабатываемых земель, оброк был наиболее распространенной формой повинности.

Однако к большому неудовольствию крестьян оброк имел постоянную тенденцию к росту.

За 35-40 лет (60 —90-е годы XVIII века) оброк поднялся с одного-двух рублей до четырех-пяти рублей с души. Как отмечалось в предыдущих главах, закабаление крестьянской массы во второй половине XVIII века происходило интенсивно.

В 1760 году дворяне получили право ссылать своих крепостных в Сибирь. В 1765 году — право отправлять их на каторгу. Согласно указу 1768 года, любая жалоба крестьянина на помещика квалифицировалась как ложный донос и каралась пожизненной ссылкой. За первые пять лет применения этого указа помещики сослали только в Тобольск и Енисейскую провинцию свыше 20 тысяч своих крепостных.

Появился своеобразный рынок крепостных крестьян, которых помещики продавали наравне со скотом.

Некоторым помещикам составляло удовольствие сочинять специальные инструкции о наказаниях, определявшие точный размер штрафов или количество ударов за различные нарушения вотчинных порядков...

Среди других категорий крестьян наиболее многочисленными были государственные крестьяне. '

В районах расселения государственных крестьян не было помещичьего землевладения. Несмотря на то, что им приходилось платить повышенную подушную подать, положение государственного крестьянина было несравнимо лучше, чем крепостного.

Мордва, мари, чуваши, татары, удмурты, буряты, якуты и другие народы Севера, Поволжья и Сибири также входили в разряд государственных крестьян. Упадок охотничьего хозяйства, а также развитие участия этих народов в земледелии привели во второй половине XVIII века к тому, что все они были постепенно переведены на подушную подать, взимавшуюся деньгами.

После секуляризации владений духовных феодалов, прошедшей в 1764 году, многочисленные категории церковных и монастырских крестьян стали называться экономическими крестьянами. Позже они также вошли в состав государственных крестьян.

Процесс социального расслоения в деревне охватывал также крепостных, оброчных крестьян. Среди них были такие, «которые между мужиками богачами почесться могут и богаче многих дворян».

Богатые крестьяне брали землю в аренду, в обход существовавших законов покупали собственных крепостных, нанимали работников. Им принадлежали целые стада крупного и мелкого рогатого скота, десятки лошадей и так далее.

С другой стороны, было немало крестьян, живших в «крайней бедности», не имевших ни одной коровы.

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СТРОЙ
НАЧАЛО ЭПОХИ ЕКАТЕРИНЫ II

В 1742 году императрица Елизавета, не имевшая детей, назначила наследником российского престола своего племянника герцога Шлезвиг-Голштинского Карла Петра Ульриха, после чего последний «изволил принять благочестивую веру греческого исповедания» и превратился в великого князя Петра Федоровича.

Однако, как отмечает С.Пушкарев в своем «Обзоре русской истории» (Москва, 1991), ни новое «любезное отечество», ни благочестивая вера не сделали Петра русским: всю жизнь он оставался сторонником и поклонником короля Фридриха Прусского, любил прусскую солдатскую муштру (не имея, однако, ни малейших военных талантов), не любил, чуждался и боялся русских. И хотя Петр не отличался сколько-нибудь блестящим умом, Елизавете заменить его было некем.

В 1744 году императрица решила женить племянника и выписала ему невесту из Германии. Это была 15-летняя девочка София Августа Фредерика, дочь мелкого принца Ангальт-Цербтского, генерала прусской службы.

Живая, умная, наблюдательная, приветливая, с привлекательной наружностью и приятными манерами, София Августа хотела и умела нравиться окружающим. Она усердно изучала русский язык и православное вероучение.

Спустя несколько месяцев после приезда она приняла православие с именем Екатерины, причем современное описание этого события в «Петербургских ведомостях» заканчивалось следующими словами: «Впрочем, невозможно описать коликое с благочинием соединенное усердие сия достойнейшая принцесса при помянутом торжественном действии оказывала. Так что Ея Императорское Величество сама и большая часть бывших при том знатных особ от радости не могли слез удержать».

В 1745 году 16-летшою Екатерину обвенчали с будущим Петром III. Однако брак этот не мог быть счастливым, потому что Петр не любил жену, игнорировал и оскорблял ее. Она же, в свою очередь, отвечала ему презрением.

Петр проводил время в праздности, в кутежах с офицерами нескольких выписанных для него голштинских батальонов и в игре в солдатики. Екатерина же проводила время в чтении и изучении французской литературы эпохи Просвещения.

В 1761 году Елизавета умерла и под именем Петра III на российский престол вступил ее племянник. При Петре III был издан знаменитый манифест о даровании вольности и свободы российскому дворянству, то есть об освобождении дворянства от обязательной службы.

Манифест 18 февраля имел очень важное принципиальное и практическое значение. Он заканчивал почти трехсотлетний период обязательной военной службы землевладельцев и превращал их из служивого в привилегированное сословие.

С освобождением землевладельцев от обязательной службы их власть над крестьянами не только не была отменена или ограничена, но, наоборот, именно во второй половине XVIII века власть эта достигает своего крайнего развития.

Ключевский отмечает: «По требованию исторической логики и общественной справедливости на другой день, 19 февраля, должна была бы последовать отмена крепостного права; она и последовала на другой день, только спустя 99 лет».

Естественно, что манифест 18 февраля был встречен дворянством с восторгом. Однако очень скоро политика Петра III и его личное поведение вызвали всеобщее недовольство. Он не понимал и не уважал верований и обычаев православной церкви и проявлял к ним полное пренебрежение. Он возбудил неудовольствие гвардии тем, что старался ввести в ней строгую дисциплину и муштру по прусским образцам, нарядил ее в узкие и неудобные прус ские мундиры, отдавал предпочтение своим голштинским офицерам перед русскими.

Он вызвал общее возмущение своим преклонением перед недавним врагом России, Фридрихом Прусским (с кото рым он заключил не только мир, но и союз), затем он предлагал начать войну с Данией и готовился послать русскую гвардию сражаться за интересы его голштинской родины.

Ко всему этому, как подчеркивает Пушкарев, присоединялась непристойность его личного поведения, пьянство, дурачество, грубое и пренебрежительное обращение с женой, которую он намеревался послать в монастырь, чтобы

жениться самому на одной из ее фрейлин.

Поведение Екатерины было полной противоположностью поведению ее супруга. Она всегда старалась казаться русской и православной, была скромна, приветлива и ласкова со всеми, посещала богослужения, соблюдала все праздники и посты.

Французский посол в Петербурге Бретейль доносил о ней своему правительству: «Императрица не пренебрегает ничем для приобретения общей любви и расположения отдельных лиц. Она любима и уважаема всеми в той же степени, как Петр ненавидим и презираем».

Русской гвардии грозила опасность нелепой войны за голштинские интересы, Екатерине грозило заключение в монастырь. Понятно, что они оказались в союзе против общего врага.

Группа гвардейских офицеров составила заговор против Петра в пользу Екатерины, и в ночь на 28 июня Екатерина в сопровождении нескольких офицеров явилась в казармы Измайловского полка. Забили барабаны, сбежались солдаты и с восторгом приветствовали императрицу. Затем все двинулись к казармам Семеновского полка. Затем было шествие в Казанский собор, где Екатерина провозглашается самодержавной императрицей. Из Казанского собора — в Зимний дворец. Здесь наскоро составляется манифест о вступлении Екатерины на престол для спасения церкви и государства от грозивших им опасностей.

Петр, находившийся в это время вне Петербурга, пытался организовать оборону, но за него никто не хотел сражаться, и 29 июня он подписал акт об отречении от престола. Его отвезли в Ропшу, где через несколько дней он был убит офицерами, назначенными его охранять.

Как отмечает Антон Керсновский в своей «Истории русской армии» (Москва, 1992), вся трагедия Петра III заключалась в том, что, вступив на престол своего великого деда, он продолжал чувствовать себя прежде всего герцогом Голштинским, а потом уже императором Всероссийским. Интересы его маленькой родины ему были ближе и понятнее интересов громадной вотчины, доставшейся от нелюбимой тетки.

Керсновский утверждает, что Петр Федорович обещал быть правителем справедливым и гуманным, судя по его кратковременному царствию. Он подтвердил обещание Елизаветы: никого не казнить смертью, а также упразднил тайную канцелярию. Дана была широкая терпимость раскольникам, прощение беглым крепостным, наконец, издан знаменитый указ о вольности дворянской (о котором мы уже упоминали).

Кто знает, может, со временем он упразднил бы и рабство, заменив его барщиной на голштинско-прусский образец. Однако все его благие намерения уничтожались полным непониманием государственных интересов России и подчинением их частным интересам Голштинского герцогства.

Петр окончательно восстановил против себя гвардейцев подчеркнутым пренебрежением к ним и предпочтением выписанных из Голштинии образцовых немецких войск, с которых русским гвардейцам надлежало брать пример.

Были введены прусские строевые учения, на которых было указано ежедневно присутствовать вельможам, числившимся шефами полков, батальонов и рот. Для людей, в большинстве своем пожилых и давно отвыкших от строя, это нововведение было не из приятных.

В апреле были упразднены прославленные в боях наименования полков, им велено впредь именоваться по шефам, как в прусской армии.

Фридрих II любил кирасир, потому и в русской армии большинство драгунских полков было обращено в кирасирские.

ВЫСШИЕ ГОСУДАРСТВЕННЫЕ УЧРЕЖДЕНИЯ

Видный российский дипломат Н.Панин представил Екатерине II проект создания постоянного императорского совета. В проекте Панина Екатерина II и дворянство, окружавшее императрицу, усмотрели попытку поставить у власти новых «верховников» из влиятельных и богатых аристократических фамилий. Проект Панина, таким образом, был отклонен.

Тем не менее «самодержцы всероссийские» нуждались в постоянно действующем совете, состоявшем из близких им людей. У лее во времена Елизаветы Петровны была учрелсдена Конференция при высочайшем дворе, в компетенцию которой входили иностранные дела и некоторые военные вопросы.

Хотя Петр III ликвидировал Конференцию, все же через некоторое время вынужден был создать Совет при высочайшем дворе, который так же, как и Конференция, ведал военными делами.

В 1768 году Екатерина II тоже организовала Императорский совет как совещательный орган цри императрице для обсуледения важнейших законов и государственных мероприятий. В связи с созданием Императорского совета значение Сената снова упало.

Вместе со своими современниками — королем Фридрихом II Прусским и императором австрийским Иосифом II Екатерина является выдающейся представительницей так называемого «просвещенного абсолютизма».

В молодые годы она с жадностью читала произведения французских просветителей — Вольтера, Руссо, Монтескье, Дидро, Даламбера. Вскоре по вступлении на престол Екатерина начала непосредственную переписку с Вольтером, которая продолжалась до 1777 года, то есть почти до самой его смерти.

В письмах Екатерина подробно рассказывает своему учителю о деятельности на пользу подданных и о военных делах,

а Вольтер, в свою очередь, осыпает Екатерину каскадом похвал и комплиментов.

В переписке с французскими просветителями Екатерина выставляла себя противницей крепостного права, сторонницей правосудия, однако в то же время она подписывала указы, предоставлявшие помещикам право ссылки крестьян в Сибирь, восстанавливала деятельность учреждений политического сыска, чинивших жестокую расправу над всеми, кто выступал в защиту обездоленных слоев населения.

В свои публичных выступлениях Екатерина II подчеркивала пользу образования и необходимость расширения сети народных школ, а в частных письмах к приближенным писала: «Черии не должно давать образование, поскольку будут знать столько же, сколько вы да я, то не станут повиноваться нам в такой мере, как повинуются теперь».

Очевидно: правительство исходило из того, что насильственными формами подавления протеста народных масс не всегда достигается прочное успокоение, потому крестьянам были сделаны кое-какие уступки. К ним относилось прекращение приписки государственных крестьян к заводам, передача монастырских крестьян в ведение Коллегии экономии (1764), однако существа феодально-крепостнической системы эти мероприятия не затрагивали.

Таким образом, «просвещенный абсолютизм» был порожден обострением социальных противоречий, а также был политикой приспособления дворянского государства к требованиям поднимающегося капитализма.

В сношениях с европейскими государственными деятелями Екатерина проявляла дипломатические ловкость и искусство. Она сама руководила внешней политикой и была хорошим дипломатом. Кроме того, как отмечает С.Пушкарев, Екатерина еще была и талантливой актрисой.

Во внутренних делах она обладала талантом самым важным для самодержавного государя, а именно — умением находить и выбирать сотрудников. По словам Пушкарева, * несмотря на то, что в исторической и беллетристической литературе написано много былей и небылиц о фаворитах Екатерины, какую-либо роль в государственном управлении играли только те, которые были пригодны для этого управления, остальных же императрица держала лишь во внутренних иокоях дворца вместе со своими комнатными собачками.

Дела внешней политики вели способные дипломаты Н.Панин, затем А.Безбородко. Талантливым администратором и устроителем новонриобретенной Малороссии проявил себя один из екатерининских фаворитов — Г.Потемкин.

Фигура Потемкина чаще всего у нас ассоциируется с созданием так называемых «потемкинских деревень» — де^ кораций, устроенных им для Екатерины при посещении ею Новороссии в 1787 году. Пушкарев, однако, отмечает, что Потемкин очень умело руководил быстрым и успешным заселением Новороссии и Крыма, где возникло много важных городов и портов (Херсон, Николаев, Екатеринослав, Симферополь, Севастополь, позднее Одесса) и множество селений, куда Потемкин призывал как русских колонистов, так и греков, южных славян, немцев, армян, евреев и так далее.

Он в кратчайший срок создал севастопольскую морскую базу и черноморский флот. В Крыму управление Потемкина было столь искусным и благожелательным, что татары, бывшие перед тем ожесточенными врагами России в течение 300 лет, быстро освоились, примирились с русской властью и стали лояльными поддаными русской государыни: в 1787 году, когда Екатерина посетила Крым, ее и спутников сопровождал эскорт конных татар.

Среди русских полководцев этого времени наиболее выдающимися были П.Румянцев и А.Суворов.

УЛОЖЕННАЯ КОМИССИЯ

Некоторые из русских сановников считали, что престол по праву принадлежит сыну Екатерины Павлу Петровичу, и что сама Екатерина могла бы быть только регентом государства до совершеннолетия своего сына.

Другим претендентом на престол мог быть Иван Антонович, младенцем свергнутый с престола Елизаветой и с

1756 года томившийся в заключении в Шлиссельбурге кой крепости.

Летом 1764 года молодой офицер Мирович с небольшой командой солдат сделал попытку освободить заключенного, чтобы провозгласить его императором. Но в самом начале тревоги арестант был убит военным караулом крепости (согласно имевшейся у него инструкции), а Мирович был арестован, судим и казнен.

Итак, в первые годы своего царствования Екатерина не чувствовала себя особо прочно на императорском престоле, однако, сравнительно скоро она вполне овладела положением. В 1763—1764 гг. была произведена секуляризация церковных и монастырских имений. Имения эти были переданы в управление Коллегии экономии, и жившие в них крестьяне получили название экономических крестьян.

Для оживления и развития экономических сил страны в 1762 и 1763 годах Екатерина издала манифесты с призывом для поселения в России иностранцев, которым обещалось покровительство законов, религиозная свобода и податные льготы.

Особенно много колонистов было привлечено из Германии. Они получили для поселения прекрасную черноземную степь в Поволжье (Саратовской области).

Важным нововведением в земледельческом производстве было разведение картофеля, выписанного в 1765 году из Ирландии.

Для организации медицинской помощи населению в 1763 году была учреждена медицинская коллегия.

В 1764 году было упразднено гетманское правление Украины. Под председательством генерала Румянцева была учреждена Малороссийская Коллегия.

Екатерина, как в свое время Петр и Елизавета, была встревожена распространением «язвы лихоимства» в правительственных учреждениях и пыталась бороться с этим злом. Манифест 1763 года повелевал «все судебные места наполнить достойными и честными людьми» и назначить им «довольное жалование» «к безбедному пропитанию», чтобы избавить просителей «от насилия и лихоимства» чиновников.

В то же время был издан манифест об установлении штатов разных присутственных мест, в том числе правительствующего Сената, который был разделен на шесть департаментов с определенной компетенцией.

Однако Екатерина видела, что все частные меры и все отдельные указы и манифесты являются недостаточными для того, чтобы «каждое государственное место имело свои пределы и законы к соблюдению доброго во всем порядка». А это была цель, которую она поставила себе в манифесте

о своем воцарении. Чтобы ввести строгую законность в жизнь государства и полный порядок в государственном управлении, Екатерина задумала дать России новый законодательный кодекс, основанный на принципах новой философии и науки, открытых современной эпохой Просвещения. С этой целыо Екатерина принялась за составление своей знаменитой инструкции или «Наказа», который должен был служить руководством для законодательной комиссии.

Как подчеркивает С.Пушкарев, главными литературными источниками Наказа были знаменитый труд Монтескье «О духе законов» и трактат итальянского философа Беккариа «О преступлениях и наказаниях».

Когда Екатерина, окончив проект Наказа, дала его на прочтение своим приближенным, те пришли в ужас от его радикализма, и в результате их замечаний и возражений, Екатерина вычеркнула более половины из первоначально написанного текста. В таком урезанном виде Наказ был напечатан в 1767 году.

Исследователи отмечают, что Наказ Екатерины произвел большое впечатление как в России, так и за границей: Фридрих Прусский сделал Екатерину членом Берлинской акдемии, Вольтер восхвалял ее как Миневру, богиню мудрости и «благодетельницу человеческого рода», а французская цензура запретила распространение Наказа во Франции.

Наказ, как подчеркивается в «Обзоре русской истории», был проникнут гумманным и либеральным духом. Он признает необходимость для России самодержавной власти монарха ввиду обширного пространства империи и разнообразия ее частей. Но целью самодержавного правления является не то,«чтоб у людей отнять естественную их вольность, но чтобы действия их направить к получению самого большого ото всех добра».

Власть всех правительственных учреждений должна быть основана на законах, и должно сделать так, «чтобы люди боялись законов и никого бы кроме них не боялись». Законы же не должны запрещать ничего, «кроме того, что может быть вредно или каждому особенному или всему обществу».

Говоря о принципах уголовного законодательства, Наказ высказывается против пытки, против членовредительных наказаний, против частого применения смертной казни. Наказ утверждает: «Гораздо лучше предупреждать преступления, нежели наказывать».

Характерно и следующее выражение: «Хотите ли предупредить преступление? Сделайте, чтобы просвещение распространилось между людьми».

Наказ высказывается в пользу веротерпимости и против религиозных преследований, ибо «гонение человеческие умы раздражает, а дозволение верить по своему закону умягчает и самые жестоковыйные сердца».

Наказ также принципиально высказывается против рабства — «закон естественный повелевает нам о благополучии всех людей пещися». Но здесь мы натыкаемся на «ахиллесову пяту» екатерининской эпохи и екатерининского законодательства .

Наказ говорит о вольности и равенстве всех граждан согласно «закону естественному», а между тем в царстве Екатерины половина жителей состояла из крепостных рабов (Пушкарев особо отмечает, что в то время крепостные так и назывались — рабами), лишенных почти всех гражданских и человеческих прав. Возведенная на престол дворянством Екатерина не могла и не решилась потребовать освобождения рабов. В своем Наказе она лишь решилась высказать несколько робких пожеланий об улучшении их состояния: «Законы могут учредить нечто полезное для собственного рабов имущества», ибо «не может земледельство процветать тут, где никто не имеет ничего собственного».

Наказ рекомендует далее, чтобы право помещиков облагать своих крепостных податями и работами было в какой-то мере регулировано законом. В декабре 1766 года был издан манифест о созыве Комиссии для составления проекта нового Уложения и при нем положение о выборах в Комиссию.

Лишь 28 членов Комиссии были представителями высших государственных учреждений — Сената, Синода и коллегий. Главную же массу депутатов составляли выборные представители от разных сословий и групп населения: дворяне выбирали по одному депутату от каждого уезда; городские жители — по одному от каждого города; государственные крестьяне — по одному от каждой провинции; посылали своих представителей также однодворцы, разные мелкие служивые люди, казаки и некочующие инородцы.

Всего в составе Комиссии было 565 депутатов, в том числе от дворян 30%, от городов 39%, от государственных крестьян 14%, от высших государственных учреждений 5%, от остальных групп населения — 12%. Депутаты должны были привезти с собой наказы от своих избирателей с изложением их нужд и пожеланий.

От обширной массы крепостного крестьянства не было представителей, и голос их не был слышен в Комиссии.

Законодательная Комиссия была торжественно открыта императрицей в Москве, в Грановитой палате 30 июня 1767 года. Была избрана «дирекционная комиссия» и «подготовительная комиссия», а также несколько специальных «классификационных комиссий» для разработки отдельных частей будущего кодекса. В общем собрании Комиссии был заслушан Наказ императрицы, а потом читались и обсуждались частные наказы.

В конце 1767 года Комиссия была переведена в* Петербург и там продолжала свои занятия. В конце 1768 года занятия Комиссии были прекращены по случаю начавшейся войны с Турцией, но некоторые частные комиссии работали до 1774 года.

Екатерининской Комиссии не удалось составить нового кодекса законов: трудно было привести в систему разнохарактерную, разновременную, запутанную и частью взаимно противоречащую массу действовавших законов. Еще труднее было привести это старое законодательство в согласие с либеральным Наказом Екатерины, «построенным на книжных теориях, без учета реальных факторов русской жизни, а с другой — с противоречивыми нуждами и пожеланиями множества отдельных наказов от разных групп населения.

По мерс развертывания деятельности Комиссии все яснее становилась цель ее созыва — выяснить настроения различных социальных групп.

Так, например, купечество требовало не только закрепить свои старые права, но и расширить их, создать условия для роста промышленности и торговли, защитить купцов от конкуренции торгующих дворян и крестьян. Более того, купечество домогалось права владеть крепостными.

Депутаты от государственных крестьян просили облегчить налоги и повинности, покончить с произволом властей и так далее.

Крестьянский вопрос, хотя его и не включали в повестку дня работы Комиссии, был центральным. Помещики жаловались на массовое бегство и непослушание крестьян и требовали принятия соответствующих мер. Но кое-кто из дворянских депутатов, например, депутат от Козловского уезда Г.Коробьин, выступил с критикой жестокости крепостнической системы. Он заявлял, что причиной бегства крестьян «по большей части суть помещики, отягощающие столь много их своим правлением». Коробьин считал необходимым точно определить размер крестьянской повинности в пользу помещика и предоставить крестьянам право иметь недвижимую собственность.

Александр Пушкин назвал работу Комиссии «непристойно разыгранной фарсой». И все же, по мнению С.Пушкарева, работа Комиссии не пропала даром. Содержание местных наказов и суждения депутатов в Комиссии могли быть использованы правительством в будущем для реформаторской деятельности, если, конечно, правительство захотело бы ею заняться..

СЕМИЛЕТНЯЯ ВОЙНА
ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ

Вторая половина XVIII века была отмечена быстрым усилением Пруссии, что вызывало общую зависть и тревогу среди европейских держав. Австрия, потерявшая в 1734 году Силезию, жаждала реванша. Францию тревожило сближение Фридриха II с Англией.

Антон Керсновский приводит в своей книге мнение русского канцлера Бестужева, который считал Пруссию злейшим и опаснейшим врагом России. Еще в 1755 году Бестужев хлопотал о заключении так называемого субсидного договора с Англией. Англия должна была по этому договору дать золота, а Россия — выставить 30 — 40 тыс. войска. Этому проекту суждено было так и остаться на бумаге. Бестужев, правильно учитывая значение для России прусской опасности, обнаруживает в то же время полное отсутствие зрелости суждений. Он полагал сокрушить Пруссию Фридриха II корпусом в 30 —40 тысяч, а за деньгами обращался не к кому иному как к союзнице Пруссии — Англии.

В январе 1756 года Пруссия заключила союз с Англией, ответом на что явилось образование тройственной коалиции из Австрии, Франции и России, к которым присоединились Швеция и Саксония. Австрия требовала возвращения Силезии, России была обещана Восточная Пруссия (с правом обмена ее у Польши на Курляндию), Швеция и Саксония были соблазнены другими прусскими землями: первая — Померанией, вторая — Лузацией.

Вскоре к этой коалиции примкнули почти все немецкие княжества (государства имперского союза). Душой всей коалиции явилась Австрия, выставлявшая наибольшую армию и располагавшая лучшей дипломатией. А.Керсновский отмечает, что Австрия сумела заставить всех своих союзников и, главным образом, Россию обслуживать ее интересы.

Пока союзники делили шкуру неубитого медведя, Фридрих, окруженный врагами, решил не дожидаться их ударов, а начинать военные действия первым.

В августе 1756 года он вторгся в Саксонию, окружил саксонскую армию в лагере у Пирны и заставил ее сложить оружие. Саксония сразу же выбыла из строя, а плененная ее армия почти целиком перешла на прусскую службу.

Россия начала военные действия в октябре 1756 года. В течение зимы она должна была сосредоточиться в Литве. Главнокомандующим был назначен фельдмаршал граф Апраксин, поставленный в самую тесную зависимость от Конференции — учреждения, заимствованного от австрийцев. Членами Конференции были: канцлер Бестужев, князь Трубецкой, фельдмаршал Бутурлин, братья Шуваловы.

Антон Керсновский говорит, что Конференция сразу попала всецело под австрийское влияние и, командуя армией за тысячу верст от Петербурга, руководилась в первую очередь соблюдением интересов венского кабинета.

В 1757 году Семилетняя война велась на трех направлениях — в западной Германии, в Богемии и Силезии, а также в Восточной Пруссии, где действовала тогда Россия.

Кампанию открыл Фридрих, двинувшись в конце апреля с разных сторон в Богемию. Он разбил под Прагой австрийскую армию принца Карла Лотарингского и запер ее в Праге. Однако на выручку двинулась вторая австрийская армия Дауна, разбившая Фридриха при Колине.

Фридрих отступил в Саксонию, и к концу лета его положение сделалось критическим. Пруссия была окружена 300 тыс. врагов. Король поручил оборону против Австрии герцогу Бевернскому, а сам поспешил на запад. Подкупив главнокомандующего северной французской армии герцога Ришелье и заручившись его бездействием, он, после некоторых колебаний, обратился на южную франко-имперскую армию.

С 20 тыс. солдат Фридрих наголову разгромил 64 тыс. франко-имперцев под Розбахом, а затем двинулся в Силезию, где герцог Бевернс.кий был тем временем разбит под Брее лав л ем. 5 декабря Фридрих обрушился на австрийцев и буквально испепелил их армию в знаменитом сражении при Лейтене.

Русская армия, оперировавшая на второстепенном восточно-прусском театре войны, оставалась в стороне от главных событий кампании 1757 года. Сосредоточение ее в Литве заняло всю зиму и весну. В войсках был большой некомплект, особенно чувствовавшийся в офицерах. В поход шли отнюдь не с легким сердцем, пруссаков у нас побаивались. «Фридерик, сказывают, самого француза бивал, а цесарцев и паче — где уж нам, многогрешным супротив него устоять!» — так рассуждали русские солдаты, меся башмаками литовскую грязь.

После первой стычки на границе, где три наших драгунских полка были опрокинуты прусскими гусарами, всей армией овладела «превеликая робость, трусость и боязнь». К маю сосредоточение русской армии на Немане окончилось. В ней насчитывалось 89 тыс. человек, из которых годных к бою было не более 50 — 55 тыс. Пруссию обороняла армия фельдмаршала Левальда (30500 регулярных и до 10000 вооруженных жителей). Фридрих, занятый борьбой с Австрией и Францией, относился к русским пренебрежительно («русские же варвары не заслуживают того, чтобы о них здесь упоминать», — заметил он как-то в одном из своих писем).

Русский главнокомандующий, как уже говорилось, зависел всецело от петербургской Конференции. Он не имел права распоряжаться войсками без формального согласия кабинета на каждый маневр. Он не имел права проявлять инициативу в случае изменения обстановки и должен был сноситься по всяким мелочам с Петербургом. В кампанию

1757 года Конференция предписала ему маневрировать так, чтобы для него «все равно было прямо на Пруссию или влево через всю Польшу в Силезию маршировать». Целью похода ставилось овладеть Восточной Пруссией, однако Апраксин до конца июня не был уверен, что часть его армии не будет послана в Силезию для усиления австрийцев.

Движение русской армии отличалось медлительностью, что объясняется административными неурядицами, обилием артиллерии и опасением внезапностью прусского нападения. 10 июля главные силы перешли границу, 18 июля русские войска заняли Инстербург.

Соединившись с полками Фермора и Сибильского, Апраксин 12 августа двинулся на Алленбург, в глубокий обход позиций пруссаков. Узнав об этом движении, фельдмаршал Левальд поспешил навстречу русским и 19 августа атаковал их при Гросс-Егерсдорфе. Участь боя решил Румянцев, который возглавил пехоту авангарда и прошел с ней через лес напролом в штыки. Пруссаки этой атаки не выдержали.

Трофеями победы были 29 орудий и 600 пленных. Урон пруссаков равнялся 4000, урон русских войск превышал 6000 человек. Вскоре военный совет, возглавляемый Апраксиным, постановил, что ввиду затруднительности поставки продовольствия армии следует отступить, чтобы привести в порядок хозяйственную часть. 27 августа началось отступление, произведенное весьма скрытно (пруссаки узнали

о том лишь 4 сентября).

Позднее русские войска отступили еще дальше, в Курляндию. Решением русского военного совета было постановлено уклоняться от боя с авангардом фельдмаршала Ле-вальда, несмотря на превосходство в силе. 16 сентября вся армия была отведена за Неман.

Кампания 1757 года окончилась безрезультатно вследствие необычайного стеснения действий главнокомандующего кабинетными стратегами и расстройства хозяйственной части.

Конференция потребовала немедленного перехода в наступление, как обещала союзникам русская дипломатия. Апраксин ответил отказом, был отрешен от должности и предан суду (умер от удара, не дождавшись суда).

Главнокомандующим был назначен генерал Фермор — по словам Антона Керсновс.кого, он был отличным администратором, заботливым начальником, но вместе с тем суетливым и нерешительным. Фермор занялся устройством войск и налаживанием хозяйственной части.

Фридрих II, пренебрежительно относясь к русским, не допускал и мысли, что русская армия будет в состоянии проделать зимний поход. Он направил всю армию Левальда в Померанию против шведов, оставив в Восточной Пруссии всего 6 гарнизонных рот. Фермор знал это, но, не получая приказаний, не двигался с места. Тем временем Конференция, чтобы опровергнуть ходившие в Европе предосудительные мнения о боевых качествах российских войск, приказала Фермору по первому снегу двинуться в Восточную Пруссию.

Вот как отзывался о русской армии один иностранец: «Сколько-нибудь боеспособными — и то в очень невысокой степени — могут считаться лишь гренадерские полки. Пехотные полки никакого сопротивления оказать не в состоянии... Самая посредственная немецкая городская милиция качеством бесспорно выше российских войск... Солдаты худо обучены, еще хуже снаряжены, офицеры никуда не годятся, особенно в кавалерии: у русских даже поговорка сложилась: плох, как драгунский офицер...»

1 января 1758 года колонны Салтыкова и Румянцева численностью в 30 тыс. человек перешли границу. 11 января был занят Кенигсберг, а вслед за ним и вся Восточная Пруссия, обращенная в русское генерал-губернаторство.

По сути говоря, русские достигли поставленной перед ними цели войны. Прусское население, приведенное к присяге на русское подданство еще Апраксиным, по словам Антона Керсновского, встретило русских довольно благожелательно.

Овладев Восточной Пруссией, Фермор намеревался двинуться на Данциг, однако, был остановлен Конференцией, которая предписала ему дождаться прибытия так называемого «Обсервационного корпуса», а затем идти с армией на Франкфурт.

Большая часть русской армии расположилась у Познани. 2 июля армия тронулась к Франкфурту, как ей и было указано. Незнание местности, затруднения с продовольствием, постоянные вмешательства Конференции привели к напрасной трате времени.

Военный совет постановил не ввязываться в бой с корпусом Дона, ожидавшим во Франкфурте, и идти на Кю-стрин для связи со шведами. 4 августа русская армия открыла артиллерийский огонь по Кюстрину.

Фридрих II с 15 тыс. войска двинулся на Одер, соединился с корпусом Дона и пошел вниз по Одеру на русских.

Фермор снял осаду Кюстрина и 11 августа отступил к Цорндорфу, где занял хорошую позицию. Однако Фридриху удалось обойти его с тыла. Русской армии пришлось перестраивать фронт уже под огнем. Правый и левый ее фланги разделялись оврагом. Обходной маневр Фридриха припирал русских солдат к реке Митчель и превратил главную выгоду Цорндорфской позиции Фермора в чрезвычайную невыгоду, так как река теперь очутилась в тылу русских войск.

Фридрих сначала обрушился на правый фланг русских, а затем — на левый. В обоих случаях, как подчеркивает Антон Керсновский, прусская пехота была отражена и опрокинута, но, преследуя ее, русский строй развалился и попал под удар прусских кавалеристов. Русская кавалерия насчитывала всего 2700 сабель.

Русская сторона потеряла в этой битве 19500 человек убитыми и ранеными, а также 3000 пленными, что составляло более половины всей армии.

«Обсервационный корпус», в котором было 9143 человека после Цорндорфа насчитывал всего 1687 человек.

Пруссаки потеряли около 35% всего войска, это 10 тысяч убитых и раненых и полторы тысячи пленных.

Тем не менее Керсновский отмечает, что в моральном отношении Цорндорф явился русской победой и жестоким ударом для Фридриха. Тут, что называется, «нашла коса на камень» — и прусский король увидел, что «этих людей можно скорее перебить, чем победить».

Стойкость русских Фридрих II поставил в пример собственным войскам, особенно пехоте.

Один из участников цорндорфской битвы Болотов так описывает последние ее моменты: «Группами, маленькими кучками, расстреляв свои последние патроны, они (то есть русские солдаты) оставались тверды, как скала. Многие насквозь пронзенные продолжали держаться на ногах и сражаться. Другие, потеряв ногу или руку, уже лежа на земле, пытались убить врага уцелевшей рукой».

Фермор имел возможность возобновить сражение, имея при этом большие шансы на успех, однако, он не стал этого делать. Когда Фридрих отступил в Силезию, Фермор попытался овладеть сильно укрепленным Кольбергом в Померании. Осада не удалась, и в конце октября русская армия встала на зимние квартиры на нижней Висле.

«История русской армии» оговаривает, что в 1759 году качество прусской армии было уже не то, что в предыдущие годы. Погибло множество боевых генералов и офицеров, старых и испытанных солдат. В ряды приходилось ставить пленных и перебежчиков наравне с необученными рекрутами. Потому Фридрих решил отказаться от обычной своей инициативы и дождаться действий союзников.

Тем временем петербургская Конференция, окончательно подпав под влияние Австрии, выработала на 1759 год план операции, по которому русская армия становилась вспомогательной для австрийской. Ее предполагалось довести до 120 тыс., затем разбить на две части с тем, чтобы 30 тыс. солдат остались на нижней Висле, а 90 тыс. двинулись на соединение с союзниками.

Укомплектовать армию не удалось и до половины предполагаемого — ввиду настойчивых требований австрийцев пришлось выступить в поход до прибытия пополнения.

Когда русская армия прибыла в Познань в 20-х числах июня, Конференция назначила главнокомандующим графа Салтыкова. Салтыкову предписывалось соединиться с австрийцами в пункте, который будет позже указан австрийским командующим Дауном. Тогда же Салтыков получил известие о своем назначении главнокомандующим.

Салтыков — «старичок седенький, маленький, простенький, в белом ландмилицком кафтане без всяких украшений и без пышностей, — вспоминает о нем Болотов, — имел счастье с самого уже начала своего полюбиться солдатам». Его любили за простоту и доступность и уважали за необычайную невозмутимость в сражениях.

Салтыков обладал в большой степени здравым смыслом и сочетал с воинской храбростью большое гражданское мужество. Он умел, когда надо, наотрез отказаться выполнять требования Конференции, шедшие в разрез с интересами русской армии...

Фридрих И, уверенный в пассивности Дауна, перебросил с австрийского фронта на русский 30 тыс. солдат и решил разбить российские войска до соединения их с австрийцами.

12 июля состоялось сражение под Пальцигом, где прусские войска были разбиты и отброшены за Одер. Все это время Даун бездействовал. Опасаясь вступить в сражение с Фридрихом, несмотря на двойное превосходство свое в силах, Даун стремился подвести русских под первый удар и притянуть их к себе — в глубь Силезии.

Однако Салтыков не поддался на эту стратегию и решил после пальцигс.кой победы двинуться на Франкфурт и угрожать Берлину. Это движение Салтыкова одинаково встревожило и Фридриха и Дауна. Прусский король опасался за свою столицу, австрийский главнокомандующий не желал победы, одержанной одними русскими без участия австрийцев, что могло бы иметь важные политические последствия.

Поэтому, пока Фридрих сосредотачивал свою армию в районе Берлина, Даун двинул к Франкфурту корпус Лау-дона, приказав ему предупредить там русских и поживиться контрибуцией.

Однако 19 июля Франкфурт был уже занят русскими. Салтыков намеревался двинуть конницу Румянцева на Берлин, однако, появление там Фридриха заставило его отказаться от этого плана. Соединившись с корпусом Лаудона, Салтыков занял крепкую позицию у Кунерсдорфа.

1 августа Фридрих обрушился на Салтыкова и в происшедшем на кунерсдорфской позиции жестоком сражении был наголову разбит, потеряв две трети своей армии и всю артиллерию.

Фридрих намеревался было обойти русскую армию с тыла, как при Цорндорфе, но Салтыков немедленно повернул фронт кругом, атака Фридриха захлебнулась. Перейдя в решительное контрнаступление, русские опрокинули армию Фридриха, а кавалерия Румянцева совершенно доконала пруссаков. Из 48 тыс. солдат королю не удалось собрать после боя и десятой части.

Хотя во многих исторических трудах фигурируют следующие цифры потерь пруссаков — 20 тыс. убитых и свыше

2 тыс. дезертиров, однако, Антон Керсновский в своей «Истории русской армии» утверждает, что их потери должны быть не менее 30 тыс. Русские потеряли до третьей части своего войска. В австрийском корпусе Лаудона было убито около 2500 человек, что составило седьмую часть корпуса.

Отчаяние Фридриха II лучше всего сказывается в его письме к одному из друзей детства, написанном на следующий день после битвы: «От армии в 48 тысяч у меня в эту минуту не остается и трех тысяч. Все бегут, и у меня нет больше власти над войском. В Берлине хорошо сделают, если подумают о своей безопасности. Жестокое несчастье, я его не переживу. Последствия битвы будут еще хуже самой битвы: у меня нет больше никаких средств и, сказать правду, считаю, все потеряно. Я не переживу потери моего отечества. Прощай навсегда».

После сражения у Салтыкова осталось не более 22 — 23 тыс. человек, он не смог предпринять длительное преследование прусской армии и пожать плоды своей победы.

Даун, очевидно, завидуя Салтыкову, ничего не сделал со своей стороны для помощи русским войскам.

Тем временем Фридрих II пришел в себя после Кунерс-дорфа, оставил мысль о самоубийстве и вновь принял звание главнокомандующего (которое сложил с себя вечером после разгрома своей армии). 18 августа Фридриху удалось сосредоточить под Берлином 33 тыс. войска.

Тем временем австрийский главнокомандующий склонил Салтыкова двинуться в Силезию для совместного наступления на Берлин. Однако после рейда прусских гусар ио австрийским тылам Даун поспешно ретировался в исходное положение. Обещанного для русских довольствия он не заготовил.

Салтыков решил действовать самостоятельно и направился к крепости Глогау. Одиако Фридрих, предугадав его намерения, двинулся параллельным курсом. Численность обоих войск была равна, и Салтыков решил на этот раз в бой не ввязываться. Фридрих же, помня Кунерс-дорф, не настаивал на сражении. 14 сентября противники разошлись.

В 1760 году Салтыков рассчитывал овладеть Данцигом, Кольбергом и Померанией, а оттуда идти на Берлин. Однако Конференция предписала русским войскам отправляться в Силезию. Вместе с тем Салтыкову было указано «сделать попытку» овладения Кольбергом, то есть действовать по двум диаметрально противоположным направлениям.

В конце июня Салтыков с 60 тыс. войска и запасом провианта на два месяца выступил из Познани и медленно двинулся к Брее лав лю, куда тем временем направились и австрийцы Лоудона. 4 августа Фридрих II разбил корпус Лоудона при Лигнице. В конце августа Салтыков опасно заболел и сдал начальство Фермору, который сперва пытался осаждать Глогау, а затем 10 сентября отвел армию под Крос-сен, решив действовать по обстоятельствам.

Корпус Чернышева с кавалерией Тотлебена и казаками Краснощекова заняли подступы к Берлину. 23 сентября Тотлебен атаковал прусскую столицу, но был отбит. 28 сентября Берлин все же сдался.

Однако, пробыв в неприятельской столице четыре дня, Чернышев и Тотлебен удалились оттуда при приближении Фридриха. Важных результатов, как отмечает Антон Керсновский, налет не имел.

Вскоре Конференция вернулась к первоначальному плану Салтыкова и предписала Фермору овладеть Кольбергом в Померании. Прибывший в армию новый главнокомандующий фельдмаршал Бутурлин ввиду позднего времени года снял осаду Кольберга и в октябре отвел всю армию на зимние квартиры на нижней Висле.

В 1761 году русская армия снова была двинута в Силезию к австрийцам. Па подходе к Брее лав лю едва не произошла стычка с Фридрихом, однако, ни одна из сторон не стала ввязываться в бой. В ночь на 29 августа Бутурлин решил атаковать Фридриха под Гохкирхеном, но прусский король, не надеясь на свои силы, снова уклонился от сражения.

В сентябре Фридрих двинулся было на австрийские войска, однако, русские, быстро соединившись с австрийцами, помешали этому и заставили Фридриха отступить в укрепленный лагерь.

21 сентября Лоу доном был штурмом взят Швейдниц, а вскоре после этого боя обе стороны отошли на отдых.

Действовавший отдельно от главной армии корпус Румянцева, насчитывавший 12 тыс. сабель, 5 августа подошел к Кольбергу и осадил его. Крепость оказалась сильной и осада длилась четыре месяца. Лишь непреклонная энергия Румянцева позволила довести эту осаду до конца — три раза созванный военный совет высказывался за отступление. Наконец 5 декабря Кольберг сдался.

Императрица Елизавета принимала донесение о сдаче Кольберга уже будучи на смертном одре. Вступивший на престол император Петр III, горячий поклонник Фридриха, немедленно прекратил военные действия с Пруссией, вернул ей все завоеванные области и приказал корпусу Чернышева состоять при прусской армии.

Итак, 16-тысячному русскому войску был отдан приказ: готовиться к боевым действиям против вчерашних союзников — австрийцев. Наконец Петр III предложил Фридриху II совместно выступить против Дании с целью округлить за ее счет владения Голштинского герцогства.

ПОЛЬСКАЯ ВОЙНА
В 1863 году умер польский король Август III, и Екатерина путем дипломатического давления и раздачи щедрых подарков избирателям провела на польский престол своего отставного фаворита графа Станислава Понятовского.

В 1764 году возник союз между Россией и Пруссией, при заключении которого Екатерина надеялась главным образом на совместные с Фридрихом действия в Польском вопросе.

Императрица потребовала от Речи Посполитой восстановления в правах так называемых «диссидентов», представителей православных меньшинств. Польский Сейм ответил отказом.

Русская дипломатия предприняла «тонкий» ход: князь Репнин, русский посол в Варшаве арестовал верхушку сеймовой оппозиции и выслал в Калугу. Устрашенный Сейм решил было согласиться на восстановление в правах «диссидентов», что вызвало возмущение среди большей части польских католиков.

Как отмечают многие исследователи, последовавшие за этим события были следствием не столько шовинистического настроения поляков, сколько грубым поведением русского посла и политикой России, использовавшей вопрос о «диссидентах» лишь как формальный повод для захвата Польши.

В феврале 1768 года оппозиция образовала конфедерацию, объявив Сейм низложенным. Станислав обратился за помощью к Екатерине. Ответ не заставил себя долго ждать: усмирение было поручено Репнину. Русские войска превосходили конфедератов в силе, однако, войска оппозиции достаточно успешно маневрировали, избегая решительного сражения.

В том же 1768 году были взяты города Бар и Берди-чев. Русскому генералу Висману(?) удалось обратить в бегство войска Потоцкого. Войско князя Радзивилла, насчитывавшее 4000 человек, укрылось в Несвижском замке, однако при приближении русских частей отступило.

Сознавая невозможность продолжать борьбу с Россией собственными силами, конфедераты обратились за помощью к Франции. Версаль выслал на помощь восставшим инструкторов, деньги, а также склонил осенью 1768 года турецкого султана объявить войну России.

К 1769 году войска конфедератов насчитывали 10 тыс. человек. В феврале командующий русской обсервационной армией генерал О лиц разбил их при Жванце, вынудив остатки конфедератов бежать за Днестр.

К лету партизанское движение расширилось в Люблинском районе, а затем перекинулось на Галицию.

Весь 1770 год прошел в партизанских действиях и переговорах. Из Франции к конфедератам прибыл генерал Дюмурье в качестве военного советника и инструктора.

По настоянию французов поляки прервали переговоры и, собравшись в Эпериеше (в Венгрии), объявили короля Станислава низложенным. В 1771 году войска конфедератов открыли широкое наступление на Галицию. Им удалось занять несколько важных пунктов, однако, между предводителями оппозиции возникли раздоры, которыми в скором времени не преминули воспользоваться русские войска.

Суворов двинулся со своим отрядом из Люблина и разбил армию Дюмурье под Ландскроной. Затем Суворову удалось разбить также корпус Пулавского, после чего Великополына за исключением Краковского района была практически очищена от войск конфедератов. Однако восстание перекинулось в Литву, где гетман Огинский в начале августа открыто примкнул к конфедерации.

13 сентября произошло сражение между войсками Суворова и Огинского при Столовичах. Русским войскам удлос.ь выбить корпус Огинского из Столовичей и рассеять его. Таким образом, восстание в Литве было подавлено.

25 января 1772 года Суворов осадил Краковский замок. Войска конфедератов пытались деблокировать замок, однако, их попытка не увенчалась успехом. 12 апреля Краков сдался.

6 февраля 1772 года по предложению Фридриха II состоялся договор о разделе Польши, в результате которого к России отошли часть Латвии (Латгалия) и белорусские земли с 1 млн. 300 тыс. человек. На территории, присоединенной в Восточной Белоруссии, включавшей Витебск, Полоцк, Могилев, Гомель и другие города, были образованы Могилевская и Псковская (позднее Полоцкая) губернии.

ПЕРВАЯ ТУРЕЦКАЯ ВОЙНА
В то время, когда русские войска, подавляя сопротивление конфедератов, сражались у Подолии, на турецкой

483

границе, Турция потребовала выведения русских полков из Польши и невмешательства в польские дела, а затем объявила России войну.

Показательно, что именно в 1769 году, во время войны с турками, российским правительством был учрежден орден святого Георгия для поощрения военных подвигов офицеров и солдат.

Военные действия этой кампании проходили для русских довольно успешно. Главнокомандующим на Балканском фронте был назначен генерал Румянцев. В 1769 году он разбил турок под Хотином и занял всю Молдавию и Валахию; в Приазовье были взяты Азов и Таганрог; готовился поход на Крым.

В 1770 году Румянцеву удалось одержать победы при реках Ларге и Кагуле. При Кагуле, имея около 20 тыс. войска, он наголову разбил 150-тысячную турецкую армию.

В этом же году русская балтийская эскадра под начальством графа Алексея Орлова, обойдя всю Европу, появилась в Эгейском море. Одной из ее задач было поднять восстание греков в Морее. Восстание действительно началось, но русские не смогли оказать ему достаточной помощи десантными войсками, и оно было подавлено турками.

Зато, как подчеркивает С.Пушкарев в своем «Обзоре русской истории», русская эскадра одержала блестящую победу над турками при Чесме, где она атаковала и сожгла весь турецкий флот.

В 1771 году русские войска заняли Крым. На Балканах военные действия затянулись, но в 1774 году, когда Румянцев перешел Дунай и угрожал вторжением во внутренние области турецкой империи, турки были вынуждены согласиться на мир, который был заключен в Кучук-Кайнард-жи 10 июля 1774 года.

Условия договора были следующими: все татарские народы, живущие па северных берегах Черного моря и по берегам Азовского моря, «имеют быть признаны вольными и совершенно независимыми» (таким образом Крым признавался независимым от Турции); Россия получила устья Дона, Днепра и Буга и области между Бугом и Днепром; она получила также крепости Керчь и Еникале на Крымском и Таманском полуостровах, то есть господство над Керченским проливом.

Турция обязалась дать полную амнистию жителям княжеств Молдавии и Валахии, не препятствовать здесь исповеданию христианского закона и строению церквей, «признавать и почитать» православное духовенство, не требовать с населения никаких платежей за прошлое время, а-яа будущее обещала «наблюдать всякое человеколюбие и великодушие в положении на них податей».

Турция согласилась также, «чтоб по обстоятельствам обоих сих княжеств (имеются в виду княжества Молдавское и Валахское) министры Российского императорского двора, при блистательной Порте (Турции) находящиеся, могли говорить в пользу сих двух княжеств, и обещает внимать» их представлениям с надлежащим уважением.

Седьмая статья договора содержала общие обязательства Турции: «Блистательная Порта обещает твердую защиту христианскому закону и церквам оного».

С.Пушкарев отмечает, 'гго в Кучук-Кайнарджийском мирном договоре были важны не только территориальные уступки со стороны Турции, но и формальные обязательства не притеснять балканских крестьян вместе с правом российской дипломатии вступиться за христианских подданных турецкого султана.

Один из нюансов раздела Полыни состоит в том, что в первые годы турецкой войны Екатерина намеревалась присоединить занятые русскими войсками дунайские княжества к России, однако, Фридрих II высказался против этого и предложил Екатерине взять компенсацию из польских земель.

Однако Екатерина, очевидно, была недовольна. Разочаровавшись в прусской дружбе и предвидя новую войну с Турцией, Екатерина в 1779 году заключила союз с Австрией. В 1783 году русское правительство, ссылаясь на беспорядки, волнения и мятежи в Крыму и на происки Турции решила формально присоединить Крым к России. Манифест 8 апреля 1783 года возвестил о «принятии под Российскую Державу полуострова Крымского, Тамани и «всей Кубанской стороны». Генералгубернатором Тавриды был назначен князь Потемкин.

В это время Екатерина составила фантастический «греческий проект». Она предполагала в случае удачной войны изгнать турок из Европы и разделить часть их владений между Россией, Австрией и Венецианской республикой. А из части образовать новую Греческую империю со столицей в Константинополе.

Кандидатом на престол был второй внук Екатерины — Константин Павлович, родившийся в 1779 году и предназначавшийся своей бабушкой для того, чтобы занять престол Костантина XI Палеолога, убитого при взятии Константинополя турками в 1453 году.

ВОССТАНИЕ ПУГАЧЕВА

ПРЕДПОСЫЛКИ ВОССТАНИЯ

В 50 — 60 гг. XVIII столетия разрозненные, локальные выступления крестьян участились. Это было связано, в частности, с развитием товарно-денежных отношений и экстенсивного развития сельского хозяйства, которые еще более усилили крепостной гнет.

В середине столетия отмечаются активные выступления крестьян монастырских вотчин, которые иногда поднимались на вооруженные восстания. Появление крупных промышленных районов привело к выступлениям и мануфактурных рабочих. В 50 —60-х годах XVIII столетия волнениями были охвачены уральские горно-заводские рабочие и приписные крестьяне почти всех частных заводов. Некоторые выступления, не принимая особенно широких масштабов, не затухали иногда десятилетиями. Приписные крестьяне добивались освобождения от заводских работ, а рабочие требовали повышения оплаты труда.

Характерной чертой этих выступлений было, однако, то, что горно-заводские рабочие и крестьяне сохраняли веру в правосудие верховной власти, считали тяжелые условия труда и несправедливую оплату произволом заводской администрации. Неоднократно уральцы посылали ходоков в Петербург и писали челобитные царице.

В середине века около 30 сел калужской провинции, населенной крестьянами, обслуживавшими заводы Демидова, оказались охвачены крупным восстанием, которое было подавлено лишь после кровопролитного сражения с правительственными войсками.

В 1762 году, в год вступления на престол Екатерины II в неповиновении находилось около 200 тыс. крестьян. За последующие 10 лет историками было отмечено не менее полусотни крестьянских восстаний в центральных и Петербургской губерниях. С 1765 по 1771 гг. в Среднем Поволжье было около 15 восстаний помещичьих крестьян. Восстание в селе Знаменском не утихало в течение года. Крестьяне, работный люд, беглые солдаты сбивались в отряды, такие как отряды Кармакова, Колпина и Ро-щина, которые действовали на Волге, Каме и Оке.

Крестьяне громили и поджигали помещичьи усадьбы, делили имущество своих господ, расправлялись с помещиками, с их приказчиками и старостами.

Однако историки отмечают, что нападениям подвергались не только помещики и купцы, но нередко и богатые крестьяне.

Не было спокойно и в городах, в 1771 году в Москве стихийно вспыхнул так называемый «чумной бунт», выразившийся в погромах и убийствах. Значительно ухудшилось положение в Поволжье и Приуралье. Строительство крепостей и заводов в Башкирии сопровождалось захватом или скупкой за бесценок сотен тысяч десятин плодородной земли и лесов. Духовенство принуждало башкир принимать христианство и обирало «новокрещенцев».

Помимо суровых налогов местному населению приходилось платить представителям чиновничества и огромные взятки. Башкиры выполняли ряд государственных повинностей, наиболее тяжелой из которых была ямская служба.

Доставалось им и от своих же башкирских феодалов. Сравнительно недавно, в XVII — первой половине XVIII века башкирские феодалы поднимали восстания с целыо создания мусульманского государства под покровительством Турции, однако, к 70-м годам XVIII столетия развитие феодально-крепостнических отношений усилило противоречия в башкирском обществе.

Начались также беспорядки и на Яике. Среди яицко-го казачества усиливалось имущественное и правовое расслоение. Из года в год правительством ограничивалась автономия казачества, запрещалась беспошлинная торговля с.олыо, причем привилегированная старшина захватила лучшие рыболовные участки на Яике, служившие основой казацкого хозяйства, лучшие сенокосы и выпасы.

В руках старшины оставалось распределение жалования. Казаки периодически затевали бунты, крупнейшим из которых была крестьянская война, начавшаяся в 1772 году, когда 30-летний донской казак Емельян Пугачев объявил себя Петром III, якобы спасшимся от преследований своей жены Екатерины.

НАЧАЛО ВОССТАНИЯ

Объявив себя императором Петром Федоровичем, Пугачев придал своему движению в глазах масс оттенок «законности», что показывает его понимание психологии русского народа, и приобрел поддержку большой части яицкого войска, сыновей и внуков булавинских бунтарей, которым обещал все старые вольности.

Имя Петра III, кроме того, пользовалось популярностью в среде раскольников. Сторону Пугачева приняли башкиры, не раз до того бунтовавшие и жестоко усмиренные.

Силы восставших первоначально организовывались на Таловом умете на Яике. Первыми и ближайшими помощниками Пугачева стали И.Чика-Зарубин, Т.Мясников, Н.Ши-гаев, Д.Караваев и другие. 17 сентября 1773 года отряд из 80 казаков под предводительством Пугачева двинулся с хутора Толкачева на Яицкий городок.

Яицкая пограничная линия в то время состояла из ряда «крепостей» и постов — деревянных и глинобитных поселков, занятых командами гарнизонных войск и инвалидов, отвыкших от строя и службы. Все они стали легкой добычей бунтовщиков в двадцатых числах сентября 1773 года. Пугачев присоединял к себе покоренные гарнизоны, истреблял непокорных и шел от одной крепости к другой.

Первая крупная победа была одержана у Бударйнского форпоста, а 5 октября мятежники появились под Оренбургом. В это время войско Пугачева состояло в основном из казаков, башкир, казахов и татар. Отряды восставших непрерывно пополнялись беглыми крестьянами, горно-заводскими рабочими и солдатами.

Оренбург в то время представлял собой оплот царского правительства на юго-востоке империи. В ноябре к войскам Пугачева, осаждавшим Оренбург, присоединился двухтысячный отряд башкир во главе с Салаватом Юлаевым.

Осада длилась всю зиму с 1773 на 1774 год, и оказалась мятежникам не по плечу.

В январе 1774 года Пугачев поручил ведение осады одному из своих сподвижников по прозвищу Хлопуша. Хлопуша (настоящее имя А.Соко-

лов) был беглым крепостным крестьянином, сбежавшим с каторги. Он хорошо знал горнозаводской Урал, был одним из активных руководителей крестьянской войны. Именно Хлопуше удалось поднять на восстание заводы Южного Урала. Он отвечал за производство на уральских заводах оружия, в том числе пушек, формировал отряды горнозаводских рабочих.

Итак, оставив осаду Оренбурга на Хлопушу, Пугачев пошел на Яицкий городок (ныне Уральск). Осада Яицкого городка началась 30 декабря 1773 года и длилась 107 дней. Гарнизон отбивал все штурмы пугачевцев. Когда запасы продовольствия и все лошади были съедены, осажденные стали питаться варевом из мягкой глины. Комендантом был полковник Симонов.

В результате Пугачев потерял целую зиму и выпустил из своих рук инициативу. А тем временем правительство принимало меры по ликвидации восстания. На Яик прибыл генерал Бибиков — блестящий организатор и военачальник. Вслед за ним из внутренних губерний прибыли войска, главным образом гарнизонные, так как почти вся вооруженная сила империи была занята борьбой с Турцией.

В конце марта Пугачеву крупно не повезло. В сражении с князем Голицыным он потерял две с половиной тысячи своих войСк и всю артиллерию — 32 пушки. 31 марта был освобожден Оренбург, а 15 апреля — Яицкий городок. После неудачной попытки контратаки Пугачеву пришлось бежать в единственное остававшееся у него убежище — Секмар-ский городок с оставшимися 150 сподвижниками.

МАНИФЕСТЫ ПУГАЧЕВА

Первый манифест был составлен 17 сентября 1773 года, когда Пугачев выступал на Яицкий городок. Автором манифеста являлся казак И.Почиталин. Обращаясь к яиц-кому казачеству, Пугачев в этом манифесте заявлял, что жалует казаков рекой, землей, травами, денежным жалованием, свинцом, порохом, хлебом, то есть всем тем, чего добивалось казачество. Землями и водами, травами и лесами, законом и волей, верой и денежным жалованием, пашнями и хлебом жаловал Пугачев башкир и казахов, калмыков и татар. Манифест был переведен на татарский язык и распространялся среди народов При-уралья и Поволжья.

Второй манифест был написан вконце июля 1774 года, когда к восставшим примкнуло много работных людей. Во втором манифесте Пугачев жаловал народ «вольностью и свободою, и вечно казаками», отменял рекрутские наборы, подушную и прочую денежные подати, награждал «владением землями лесными, сенокосными угодьями и рыбными ловлями, и соляными озерами без покупки и без оброку» и освобождением от «прежде чинимых от злодеев дворян и городских мздоимцев-судей крестьянам и всему народу налагаемых податей и отягощением».

9 апреля скончался Бибиков. Смерть его повлекла за собой заминку в преследовании Пугачева. Из Секмарского городка Пугачев бросился в Уральский горно-заводской район, где нашел исключительно благоприятную почву среди фабричных и приисковых рабочих.

Теперь опорными пунктами восстания стали заводы Южного Урала и Башкирии. Ряды восставших постоянно пополнялись отрядами работных людей, приписанных крестьян и башкир. Однако царским войскам удалось завладеть несколькими заводами и Пугачеву пришлось прорываться на Казань.

Казань была взята 12 июля, однако, вслед за Пугачевым к Казани подошли правительственные войска И.Ми-хельсона. 13 и 15 июля полковник Михельсон разбил армию Пугачева. Казань за отсутствием войск защищали гимназисты. В городе из 2867 домов было разрушено 2057, в том числе 3 монастыря и 25 церквей.

В первом сражении с Михельсоном 13 июля Пугачев потерял 8 тыс. человек. 15 июля произошла вторая стычка с полковником, и Пугачев лишился еще 2 тысяч.

Пугачев бежал на Волгу и 17 июля вступил на территорию Правобережья.

ТРЕТИЙ ПЕРИОД ВОССТАНИЯ

«Пугачев бежал, но бегство его казалось нашествием», — писал позднее А.Пушкин. Паникой были охвачены не только приволжские, но и центральные губернии. Паника царила также и в Москве. Царский двор готовился к эвакуации в Ригу. Ряды восставших на правом берегу Волги пополнялись тысячами помещичьих, экономических, дворцовых и государственных крестьян.

Восстание охватило также Нижегородскую и Воронежскую губернии. Ожидалось, что Пугачев двинется на Нижний Новгород и Москву, однако этого не случилось. В бою при Арзамасе Михельсону удалось прикрыть Московское направление и центральные области. Казанская, Симбирская, Пензенская, Саратовская и часть Нижегородской губернии ждали появления Пугачева.

Однако Пугачев, ища поддержки у казаков, пошел на юг, к Дону, Яику и Тереку. Крестьянским отрядам удалось

задержать движение карательных войск. Пугачев тем временем стремительно шел на юг. 23 июля он занял Алатырь, 1 августа — Пензу, а 6 августа — Саратов.

По словам Антона Керсновского, двум-трем пугачевцам удавалось поднимать волость, маленькому отряду — весь уезд. В охваченных восстанием областях истреблялось дворянство, помещики и служивые люди.

Правительство готовилось к решительной схватке с пугачевцами. Екатерина заключила мир с Турцией, и войска быстрым маршем направились в район восстания. Синод и правительство обращались к народу с увещеваниями. За поимку Пугачева была объявлена большая денежная награда.

На Волгу, к Пугачеву пробивались отряды украинских крестьян, гайдамаков и запорожцев, к ним присоединились крестьянские отряды среднего Поволжья, а также донские и волжские казаки.

Июль и август, два последних месяца пугачевщины, были в то лее время самыми критическими. Спешно укреплялась Москва, императрица Екатерина намеревалась лично стать во главе войск.

21 августа Пугачев подошел к Царицыну. Город, однако, не сдался. Спустя три дня Пугачев потерпел поражение от Михельсона у Черного Яра, после чего ушел за Волгу.

В последней битве Пугачев потерял 6 тыс. пленными и всю артиллерию. Некоторые исследователи считают, что Пугачева выдали богатые яицкие казаки, примкнувшие к восстанию, но в душе ненавидевшие «чернь». Другие приписывают поимку Пугачева графу Суворову.

Однако, так или иначе, Пугачев был доставлен в Москву и 10 января 1775 года, после пыток и суда казнен. Восстание было разгромлено.

ВНУТРЕННЯЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ПРАВИТЕЛЬСТВА ПОСЛЕ КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЫ
ГУБЕРНСКАЯ РЕФОРМА

После событий крестьянской войны Екатерина не могла оставить на нижнем течении Днепра вольное «полугосудар-ство» в виде Запорожской Сечи с его импульсивной и изменчивой политикой, заключавшей в себе постоянную опасность как международных осложнений и столкновений, так и внутренних волнений.

Потому в 1775 году русские войска взяли Запорожскую Сечь, чем положили конец ее существованию. Часть запорожцев ушла за Дунай, в Турцию. Другие были переселены на Кубань, где они образовали Черноморское, позже — Кубанское казачье войско.

Зимовейская станица, в которой родился Пугачев, была переименована в Потемкинскую, дом его сожжен, яицкое казачество было переименовано в уральское, а река Яик — в Урал.

Были упразднены казачьи полки на левобережной Украине, на Дону было полностью ликвидировано казачье самоуправление.

Губернская реформа 1775 года была проведена в целях укрепления власти на местах. С.Пушкарев подчеркивает, что преемники Петра упразднили большинство учрежденных им органов местного управления, передав их функции губернаторам и воеводам, в руках которых сосредотачивалась и административная, и судебная, и финансовая власть.

В сложившейся ситуации эти органы становились явно недостаточными. Само областное деление на губернии, провинции и уезды создавалось постепенно и носило случайный характер. Губернии и провинции чрезвычайно разнились одна от другой по количеству населения и по числу входиших в них уездов.

«Учреждения для управления губерний Всероссийской Империи», изданные 7 ноября 1775 года, имели целью создать упорядоченную систему областного управления, устранить недостатки прежнего устройства и вместе с тем усилить политические позиции дворянства, которому теперь обеспечивалась руководящая роль во всей системе местных учреждений. Новый закон вводил новое областное деление: вместо прежних 20 губерний в европейской России было учреждено 50 губерний.

Основанием для определения размеров отдельных губерний было взято количество живущего в них населения, именно 300 — 400 тыс. жителей в каждой губернии.

Потому, как отмечается в «Обзоре русской истории», губернии были различны по своим размерам: центральные, густо населенные губернии были невелики, тогда как редко населенные северные и северо-восточные — Архангельская,

Вологодская, Вятская, Пермская — занимали обширные территории.

Каждая губерния делилась на уезды с числом жителей от 20 до 30 тыс. в каждом. Так как в некоторых губерниях не хватало городов для вновь образуемых уездов, то иногда большие села, слободы или подмонастырские посады были обращены в уездные города.

В организации губернского и уездного управления было проведено разделение властей и организованы три параллельных ряда учреждений. При губернских судебных учреждениях состояли прокуроры и стряпчие, в чьи обязанности входило наблюдение за законностью действий новых учреждений. В каждом уезде находился уездный стряпчий.

Для медицинской помощи в каждом уезде состояли доктор и лекарь. Правительство назначало должностных лиц общей и финансовой администрации, а также личный состав палат уголовного pi гражданского суда. Состав нижнего земского суда, то есть земский исправник и заседатели, выбирался местным дворянством.

Правительство назначало председателя губернских сословных судов, а заседатели выбирались на три года соответствующими сословиями и утверждались губернатором («буде за ними нет явного порока»).

В уездных и городских судах как заседатели, так и председатели избирались соответствующими сословиями за исключением председателя нижней расправы, так называемого «расправного судьи», которого назначало губернское правление «из чиновных людей»,,

Итак, дворянство становилось фактическим хозяином уезда и губернии. Служба в бюрократическом аппарате укрепляла его политическую мощь, являясь одновременно дополнительным источником доходов.

Из дворянской среды избирались уездные власти и городничие. Дворянство получило особое судоустройство, особую корпоративную организацию в виде так называемых дворянских собраний во главе с выбранными предводителями дворянства.

Вот как описывал современник первые выборы в Тульской губернии: «Собрание было многочисленное. Никогда еще Тула не видела в стенах своих столь великого множества и знатного, и средственного, и мелкого дворянства».

Дворянство имело повод отметить торжество своего сословия.

В 1785 году, через 10 лет после губернской реформы, была издана жалованная грамота дворянству, которая предоставляла ему целый ряд личных прав, «вольностей» и преимуществ. Дворяне освобождались от обязательной службы и личных податей. Они владели своими имениями (включая живших там крестьян) на правах полной собственности и могли также заводить в своих деревнях фабрики и заводы. Дворянин не мог подвергаться телесным наказаниям и без суда не мог быть лишен дворянского достоинства, чести, жизни и имени. А судиться он мог только с равными себе.

Дворянство окончательно оформилось в привилегированное обособленное сословие, имевшее все права и освобожденное от всяких обязанностей.

В 1785 году дворяне массами выходили в отставку и устремлялись в свои поместья. Одновременно с жалованной грамотой дворянству была издана «грамота на права и выгоды городам Российской Империи», содержавшая в себе новое «городовое положение». Все население городов разделялось на 6 разрядов: первый — «настоящие городские обыватели»; второй — купцы, разделившиеся на 3 гильдии (соответственно сумме «объявленного» капитала); третий — ремесленники, входившие в цехи; четвертый — иногородние и иностранные гости; пятый — «именитые граждане» (люди с высшим образованием и крупные капиталисты); шестой — «посадские», жившие промыслами или работою и не входившие в другие группы.

«Общество градское» составляло «общую городскую думу» и выбирало городского голову, а также бургомистров и ратманов для городового магистрата (городского суда). Общая дума выбирала так называемую «шестигласную городскую думу» (по одному от каждой категории обывателей) для заведования делами городской администрации и хозяйства.

Цехи или «ремесленная управа» выбирали в каждом цехе управных старшин, а все ремесленные управы города выбирали ремесленного главу, который должен был представлять в городском управлении интересы городского ремесла.

С.Пушкарев подчеркивает, что, несмотря на заботы Екатерины о развитии и росте «среднего рода людей», городской класс в России никогда не достигнет ни того благосостояния, ни того социального влияния, которых достигла буржуазия западноевропейских стран. И хотя в течение XVIII века городское население в России значительно возросло и к концу века превышало миллион человек, в общей массе населения это составляло лишь около 4%.

ЕКАТЕРИНИНСКИЕ ВОЙНЫ (1787—1795 ГГ.)

Иран, Турция, Польша и Швеция в 70 — 80 гг. XVIII столетия находились в упадке. Неспокойно было также во Франции, которая переживала канун буржуазной революции. Австрия и Пруссия в очередной раз были заняты выяснением отношений, а Англия вела колониальную войну с населением Северной Америки.

Все это дало России шанс активизировать свою внешнюю политику и продолжить завоевания. Русско-турецкие отношения тем временем все более обострялись. После того, как в 1783 году последний крымский хан — Шагин-Гирей сложил с себя власть, и Крым был присоединен к России, Турция искала пути возвращения отторгнутых территорий.

Летом 1787 года Турция потребовала от России отказа от протектората над Грузией, возврата Крыма и аннулирования Кучук-Кайнарджийского мира.

Екатерина не пошла на уступки, и 13 августа 1787 года Турция объявила России войну.

1 октября турки высадили свой десант на Кинбурнской косе, который, правда, тут же был уничтожен Суворовым. Располагая силами всего в 1600 человек, граф Суворов сумел одолеть 5500 турецких солдат, причем было убито до 5000 турок. Урон русских составил 16 офицеров и 419 нижних чинов. Сам Суворов в битве при Кинбурне был ранен.

Стратегия русских войск заключалась в овладении двумя сильными крепостями — Очаковым и Бендерами, где турки сосредоточили мощные силы. Эта задача была возложена на армию Потемкина, насчитывавшую 82 тыс. человек и 180 орудий. Вспомогательная армия Румянцева в 37 тыс. человек должна была выйти на среднее течение Днестра, поддерживая связь с союзниками — австрийцами. Армия в 187 тыс. австрийских солдат, возглавляемых Иосифом II, находилась у сербских границ, 18-тысячный корпус принца Кобургского был выслан в северную Молдавию для помощи русским войскам.

В июле 1788 года Потемкин со своими войсками осадил Очаков, однако, действовал он, по оценке автора «Истории русской армии», в высшей степени вяло. Пять месяцев его армия простояла под стенами крепости, которую защищали всего 15 тыс. турок (напомним, что армия Потемкина составляла более 80 тыс.).

Очаков был обложен с суши армией, а со стороны лимана — флотилией галер, имевших ряд удачных столкновений с турецким флотом. В течение долгого времени турецкий гарнизон не предпринимал никаких вылазок, лишь

27 июля была произведена попытка прорвать осаду, крайне неудачная для турок.

Дождливая осень тем временем сменилась ранней и холодной зимой. Войска мерзли в своих землянках и сами просились поскорее на штурм, чтобы покончить наконец с крепостью и стать на зимние квартиры.

На штурм Очакова было брошено 15 тыс. человек. Около 2/3 турецкого гарнизона было перебито, и 6 декабря Очаков был взят. Сражение проходило в 23-градусный мороз. Об овладении Бендерами этой же зимой мечтать не приходилось. Армия была отведена на зимние квартиры.

В июле корпус Румянцева присоединился к армии принца Кобургского, который пытался осадить Хотин. Войсками, отряженными для помощи австрийцам, командовал Салтыков. Крепость вскоре была взята, однако больше ничего предпринять в том году русским не удалось.

Румянцев занял северную Молдавию и с наступлением зимы также отвел свою армию на квартиры.

С наступлением весны 1779 года турецкие войска двинулись в Молдавию тремя отрядами общей численность в 40 тыс. человек. Принц Кобургский со своими войсками отступил. Румянцев двинул на выручку австрийцам дивизию Дерфельдена. 7 апреля произошло сражение между войсками Дерфельдена и Кара-Мегмета, закончившееся победой русских. 16 апреля Дерфельден нанес поражение 20-тысяч-ному войску Якуба-Аги, а несколькими днями позже дивизия Дерфельдена одержала победу и над третьим отрядом турок, возглавляемым Ибрагимом. После этого замечательного рейда русская дивизия вернулась в городок Бырлад.

Потемкин позавидовал славе Румянцева и, решив ни с кем не делиться своими будущими лаврами, содействовал тому, чтобы его «соперник» был лишен армии. Теперь Ека-теринос лаве кая и Украинская армии были соединены в одну Южную под командованием Потемкина. Русская армия двинулась к Бендерам.

Узнав через своих людей о намерениях Потемкина, турецкий визирь решил до его прибытия разбить войска союзников в Молдавии. Он двинул против слабого корпуса принца Кобургского 30-тысячное войско Османа-паши. Принц обратился за помощью к Суворову, который 21 июля атаковал и разбил Османа под Фокшанами. Численный перевес (почти в 2 раза был на стороне турок, что, однако, не спасло их). Русские потеряли около 400 человек, турки лишились 1600 солдат. Лишь только в августе Потемкин смог осадить Бендеры. Керс.новский отмечает вялость его действий в этой кампании. Заботясь о возможно большем усилении своего корпуса, Потемкин стянул под Бендеры почти все русские силы, оставив в Молдавии одну лишь слабую дивизию. Дивизией этой, однако, командовал Суворов.

Визирь Юсуп решил воспользоваться удаленным положением принца Кобургского и Суворова, чтобы разбить их порознь, а затем двинуться на выручку Бендер. Со 100 тыс. войска он двинулся к реке Рымник. Русские и австрийские войска смогли соединиться 10 сентября. Правда, для этого Суворову пришлось пройти в непролазной грязи 85 верст за два дня.

Знаменитая Рымникская битва состоялась 11 сентября. Перевес турок был на этот раз четырехкратным. Союзники располагали 25 тыс. войска, в то время как у турок было 100 тыс. солдат.

Принц Кобургский предложил Суворову не ввязываться в столь безнадежное предприятие, на что Суворов решительно возразил, пообещав двинуться в атаку с одними русскими. Принцу пришлось подчиниться.

По распоряжению Суворова, армия выступила ближайшей ночыо и скрытым переходом подошла к самому турецкому лагерю. Турки еще не знали о прибытии Суворова, и были полностью уверены в победе над австрийцами, но тут они оказались застигнутыми враплох; союзная армия выстроилась клином, и в 8 часов бой начался.

В первой атаке русским удалось захватить авангардный турецкий лагерь. Против русских была брошена конница визиря (около 7000 всадников), которые были отбиты. Повторная атака, в которой участовало уже 25 тыс. всадников, также не имела успеха. Союзным войскам удалось рассеять конницу турок. К 3 часам дня союзной армии удалось подойти к главному укрепленному лагерю турок, который занимали 15 тыс. свежих янычар. Против них была брошена русская конница в 6000 сабель. Вскоре на подмогу кавалеристам подоспела пехота. За час янычары были истреблены и к 4 часам победа была полной. Турецкая армия превратилась в толпы, бежавшие без оглядки и массами погибавшие в бурных водах разлившегося Рымника. Турки потеряли до 15 тыс. убитыми и ранеными (кроме того, союзникам досталась вся артиллерия визиря — 85 орудий).

Сами же союзники потеряли всего 650 человек. После этого сражения Суворов был награжден орденом святого Георгия 1-й степени и титулом графа Рымникского.

Победа на Рымнике была настолько решительной, что ничто больше не препятствовало союзникам перейти Дунай и закончить войну походом за Балканы. Турецкой армии фактически не существовало.

Однако завистливый характер Потемкина и на этот раз сыграл русским плохую службу. Армия Потемкина не тронулась из Бендер. Графу Гудовичу было предписано взять Хаджибей (ныне — Одесса) и Аккерман. 3 ноября сдались Бендеры. Однако в это время Турция заключила союз с Пруссией, которая выставила до 200 тыс. войск на русской и австрийской границе. Турецкий султан Селим III решил продолжать войну до конца.

Преемник Иосифа II (который умер в феврале 1790 года), Леопольд II, опасаясь войны с Пруссией, начал мирные переговоры с турками. Однако Екатерина, приняв меры на случай войны с пруссаками, потребовала от ПотемкинЪ дальнейших решительных действий. Но лето и начало осени 1790 года не были отмечены никакими сдвигами в вялой стратегии екатерининского фаворита.

Турки все свое внимание обратили на Крым и Кубань. Главным турецким оплотом на Дунае была крепость Измаил. Однако молодому русскому Черноморскому флоту удалось разбить турецкий флот и 21 июня Кубанский корус Гудовича штурмом овладел Анапой, сильнейшей турецкой крепостью на Черном море, которую защищало до 25 тыс. турок и горцев. Гудович располагал всего 12 тыс. человек. Операцию спасло то, что русский граф отрядил на защиту лагеря более трети своих сил. В разгар штурма Анапы тыл русских войск подвергся нападению 8 тыс. черкесов, которое было успешно отражено.

В сентябре на кубанском побережье высадилась армия Батал-паши. Усилившись горскими племенами, армия эта двинулась в долину Лабы, но 30 сентября у реки Тохта-мыш была атакована генералом Германом и наголову разбита. Сам Батал-паша был взят в плен. Здесь численное превосходство турок было просто подавляющим (Батал-паша располагал 50 тыс. человек, Герман — всего 3600 солдат).

Русским удалось захватить всю артиллерию турок, потеряв при этом всего 150 человек. В конце октября Южная армия Потемкина двинулась в южную Бессарабию. Была предпринята попытка осады Измаила, однако вскоре военный совет решил снять осаду. Потемкин, который придавал взятию Измаила особое значение, поручил Суворову принять начальство под Измаилом и самому на месте решить, снять осаду или продолжать ее.

Получив послание Потемкина, Суворов поспешил к Измаилу, где встретил уже отступавшие войска. Он вернул их в траншеи, и на рассвете 11 декабря штурмом овладел турецкой крепостью. Четвертую часть 30-тысячного суворовского войска составляли казаки, вооруженные одними только пиками. Измаил защищало 40 тыс. турок под начальством Мехмет-Эмина.

Суворов перед штурмом отправил коменданту предложение сдаться: «Сирас.киру (т.е. Мехмет-Эмину), старшинам и всему обществу. Я с войсками прибыл сюда. Двадцать четыре часа на размышление — воля. Первый мой выстрел — уже неволя, штурм — смерть, что и оставляю вам на размышление».

На это сираскир ответил, что «скорее небо упадет на землю и Дунай потечет вверх, чем он сдаст Измаил».

Из 40 тыс. турок не спасся никто. Сираскир и все старшие начальники были убиты.

Однако, несмотря на падение Измаила, турецкий султан не желал сдаваться, и по приказу Екатерины военные действия были перенесены за Дунай для решительного поражения Турции.

Потемкин, не чувствуя в себе возможности для удачного ведения военной кампании и опасаясь потерять влияние при дворе, выехал в феврале 1791 года в Петербург. Командование над армией принял Репнин. Армия Репнина переправилась через Дунай и 28 июня атаковала у местечка Мачин турецкий лагерь, насчитывавший до 80 тыс. солдат. Турки были разгромлены и в беспорядке бежали.

После поражения под Мачином Турция вступила в мирные переговоры. Однако турки всячески затягивали их, все еще надеясь на успехи своего флота. По велению Екатерины, адмирал Ушаков выступил из Севастополя со всем черноморским флотом и 31 июля добился победы в сражении у Калиакрии.

29 декабря в Яссах был подписан мирный договор, в котором Турция подтверждала условия Кучук-Кайнарджий-ского мирного договора, отказывалась от каких-либо претензий на Крым и уступала России Кубань и Новороссию с Очаковым.

Для шведского короля Густава III было очевидно, что русско-турецкая война и сосредоточение всех русских войск на юге ослабляют русско-шведскую границу и дают возможность вернуть земли, утраченные Швецией по Ништадс.кому и Лбосскому договорам.

Использовав формальный предлог, Густав III объявил России войну. В 1788 году шведы вторглись в Финляндию. Русский гарнизон, возглавляемый графом Мусиным-Пуш-киным, был набран в основном из случайных людей и плохо обучен, однако, шведам не удалось воспользоваться своим превосходством и вскоре они были вынуждены отступить. В августе 1788 года шведская армия отошла.

К следующему году армия Мусина-Пушкина была доведена до численности 20 тыс. солдат, и граф решил перейти в наступление, невзирая на численное превосходство врага.

Несмотря на то, что больших сражений на суше не происходило, русским удалось покорить значительную часть Финляндии. Эскадра адмирала Чичагова 6 июля разбила шведский флот у острова Гогланда.

В 1790 году велись небольшие бои с переменным успехом, но главные события происходили на море, где 2 мая шведский флот напал на эскадру Чичагова у Ревеля. Чичагов располагал 10 кораблями, 5 фрегатами и 14 мелкими судами. Герцог Зюдерманландский командовал шведским флотом, который после событий под Ревелем оказался сильно поврежден. Другая неудача постигла шведов 25 мая, когда их флот атаковал у Красной Горки русскую эскадру адмирала Круза.

После неудачной атаки шведы укрылись в выборгской бухте, где и были блокированы. После двухдневного боя, потеряв 18 кораблей и 3 тыс. убитыми, шведы прорвались из бухты.

Однако после сражения у Красной Горки Густав III предложил заключить мирный договор, который и был подписан в Ревеле 3 августа 1790 года.

Антон Керсновский отмечаег, что война 1788—1790 гг. с достаточной ясностью показала: для Швеции даже при самых благоприятных обстоятельствах борьба с Россией является делом безнадежным. Времена Гу става-Адольфа, Кар-ла-Густава и даже Карла XII прошли безвозвратно.

Россия вела шведскую войну в чрезвычайно затруднительной политической обстановке (борьба с Турцией, уг-

роза войны со стороны Пруссии). Маленькая русская армия, в два с лишним раза уступавшая шведам и носившая к тому же полу милиционный характер, с честью выдержала это испытание.

ПОЛЬСКАЯ ВОЙНА 1795 ГОДА

Польский король Станислав Понятовский в 1791 году обнародовал конституцию, объявлявшую королевскую власть наследственной и упразднявшую право вето. Часть польской шляхты, объединенной в Тарговицкую конфедерацию, воспротивилась этим нововведениям.

Екатерина И, соблюдая свои интересы, приняла сторону этой конфедерации. Таким образом, в Польше образовались две партии — «патриотов», возглавляемая Тадеушем Костюшко, и «конфедератов».

В марте 1794 партия патриотов начала военные действия против России и Пруссии. Первые марши генерала Мада-линского имели успех. Вскоре главное командование над армией патриотов возглавит Тадеуш Костюшко.

Главнокомандующий русским корпусом в Польше генерал Егерстром двинул против него отряд генерала Денисова. Однако в бою под Рославицами 24 марта Костюшко наголову разбил этот отряд, причем перевес сил был на стороне русских.

Остатки войск Денисова отступили к Кракову. После этого восстание охватило всю Польшу. В Варшаве и Вильно были истреблены русские гарнизоны. Генералу Егерстрому с остатками войск удалось пробиться к Ловичу, где он соединился с пруссаками. 54-тысячное прусское войско вместе с остатками варшавского гарнизона Егерстрома разбило инсургента при Щекоципе и, продвинувшись к Висле, обложило Варшаву.

Однако в это время вспыхнуло восстание в Познани, и осада была снята. Австрийские войска тем временем овладели Краковом и Сандомиром.

Военные действия теперь разворачивались в Литве, где польскими войсками руководили Огинский и Сераковский; 12-тысячному отряду удалось вторгнуться в Курляндию и захватить Либаву. Инсургенты могли достигнуть еще больших успехов, однако не сумели сделать этого.

Уже в конце июля Вильна снова была захвачена русскими, а под Люблином было разбито 19-тыс.ячное войско польского генерала Зайончика. Дело приняло совсем скверный оборот, когда 4 сентября Суворов, пройдя за 20 дней более полутысячи верст с Днестра на Буг, взял Кобрин. 5 сентября он разбил Сераковского под Крутицами и отбросил его к Бресту.

8 сентября Суворов настиг Сераковского уже под Брестом и уничтожил его корпус. С появлением Суворова Польше стала угрожать серьзная опасность. Костюшко это понимал, однако, не решался напасть на грозного противника.

28 сентября Костюшко предпринял атаку дивизии Ферзена, которая шла на соединение с Суворовым.

Противники встретились под Мацейовицами. Русские в этой битве располагали 12 тыс. войска и 36 орудиями против 10-тысячного корпуса Костюшки. Польское войско было уничтожено. Поляки, дравшиеся с отчаянным мужеством, потеряли убитыми и ранеными 6 тыс. человек.

Варшава была охвачена ужасом, часть населения требовала вступления в переговоры с россиянами. Однако место Костюшки занял генерал Вавржецкий и стянул все силы инсургентов к Варшаве. Силы Суворова к тому времени составляли 22 тыс. человек. 12 октября состоялась битва при Кобылке, где поляки потерпели поражение, а 18 октября было разбито 20-тысячное войско Зайончика.

Па следующий день Варшава сдалась. Остатки инсургентов перешли австрийскую границу. 29 декабря король Станислав Понятовский был выслан в Россию, а 14 ноября 1795 года сложил с себя корону.

КАВКАЗСКИЕ ВОЙНЫ

Генерал Тотлебен, который в 1760 году взял Берлин, в 1763 году был обвинен в государственной измене, разжалован в рядовые и сослан на Кавказ, где храбрым поведением заслужил прощение. В 1770 году во время первой турецкой войны его отряд был выдвинут в Грузию, которая в то время являлась яблоком раздора между Ираном и закавказскими татарами.

Россия также решила вступить в этот спор. Проведя несколько удачных военных операций, Тотлебен покинул Грузию. Согласно подписанному в Кучук-Кайнарджи мирному договору, Кабарда отошла к России, и граница с Турцией теперь проходила по реке Кубань.

Расположенные здесь войска составили в административном отношении Пограничную дивизию, а в строевом — Кубанский корпус.

Суворов, который был военным губернатором Крыма и Кубани, был назначен в 1782 году командиром Кубанского корпуса. В 1783 году Суворов усмирял восстание ногайцев, далее он вывел из Крыма христиан, оставив его за коренным мусульманским населением, разрешив таким образом «национальный вопрос». Греки были расселены в долинах рек Берда и Калмиус, где позднее были образованы города Бердянск и Мариуполь. Армяне были расселены в устьях Дона, где позднее возник город Нахичевань.

Во время ногайского восстания в 1783 года, как отмечает «История русской армии», наиболее кровопролитные бои произошли 1 августа при Урай-Илгасы - убито 3 тыс. ногайцев, урон русских составил 777 человек.

1 октября произошло сражение на реке Лабе, в котором урон ногайцев составил 4 тыс. человек. В 1787 году поднялось восстание в Кабарде, возглавляемое Шах-Мансуром. В это время Россия вела вторую турецкую войну. В 1789 году Бибиков сделал неудачную попытку овладеть Анапой, в 1790 году Анапа была взята Гудовичем, а высадившаяся на Кубани турецкая армия Батал-паши была разгромлена генералом Германом на реке Тохтамыш.

По Ясскому миру Турция уступила России всю кубанскую область, которая стала заселяться казаками. В последующие годы волнения горских племен приняли крупные размеры, причиной чему было вмешательство Персии. В сентябре 1795 года персияне иод предводительством Ага Мех-мет-хана напали на Грузию и разгромили Тифлис.

Екатерина немедленно двинула в Грузию 8-тысячный отряд Гудовича, остановивший нашествие. Вслед за этим отрядом были двинуты более крупные силы, составлявшие 35-тысячную армию графа Зубова. Зубов двинулся на Дербент и Баку. В продолжение 1796 года он овладел всем Восточным Кавказом и дошел до Гинжи.

Однако император Павел, только что занявший российский престол, приказал прекратить военные действия и вывести русские войска из Грузии. Как свидетельствует Антон Керсновский, царь Грузии Георгий XIII, не будучи в силах совладать с раздиравшими страну междоусобицами, выразил желание отдаться во власть России.

Павел велел генералу Лазареву с 17-м егерским полком двинуться в Грузию и принять ее в русское подданство, что и было выполнено в ноябре 1799 года после трудного зимнего перехода через Кавказский хребет по ущельям Терека.

Вслед за егерями Лазарева в Грузию отправился Кабардинский мушкетерский полк генерала Гулякова.

1 ноября 1800 года в сражении на реке Иора егеря Лазарева и мушкетеры Гулякова разгромили аварцев и лезгин, чем закрепили положение Грузии как российской провинции.

«История русской армии» свидетельствует, что горцы Омар-хана располагали 15-тысячным войском, выставленным против 1200 русских егерей и мушкетеров. Потери Омар-хана достигли 2000 человек, потери русских выразились в удивительных цифрах: убит 1 мушкетер, ранен 1 офицер и 2 мушкетера.

СОДЕРЖАНИЕ


Глава 1. РОССИЯ ВРЕМЕН ПРЕОБРАЗОВАНИЙ ПЕТРА I.........................................................5
Политическая жизнь России конца XVII в. Молодые годы Петра I — 6. Стрелецкое восстание 1682 г. Правление царевны Софьи — 8. Азовские походы —11. Стрелецкий «розыск» 1698 года — 12. Российская экономика: допетровский период и реформы Петра — 14. Торговля — 14. Роль государственной машины — 16. «Городская» экономика. Особенности национального рынка — 19. Политика протекционизма — 21. Сельское хозяйство — 22. Расслоение крестьянства — 24. Успехи в промышленном развитии — 26. Принудительный труд на русских мануфактурах — 29. Восстания на Дону и нижнем Поволжье — 29. Астраханское восстание — 30. Донское восстание — 31. Волнения в Башкирии — 32. Абсолютизм в России — 33. Преобразование центрального н местного управления — 33. Военная реформа — 36. Церковная реформа — 37. Вопрос о престолонаследии — 41. Положение сословий при Петре — 44. Государственные финансы. Промышленность и сельское хозяйство — 47. Светское просвещение — 52. Северная война. Военные кампании Петра — 53. Внешнеполитическая обстановка — 53. Начало Северной войны. — 55. Второй период войны — 63. Битва у Лесной. Полтава — 65. Начало третьего периода войны — 68. Прутскнй поход — 69. Завершение Северной войны -- 72. Ништадтский мир — 75. Персидский поход — 76. Армейский быт во времена Петра I — 77. Личность Петра — 82. Петр как политик и военачальник — 86. Россия во второй четверти XVIII века — 91. Борьба за власть. Верховный Тайный Совет — 91. Период правления Анны Иоанновны — 92. Кабинет министров Анны Иоанновны — 95. Реформа русской армии при Ми-ннхе — 96. Ноябрьский переворот 1741 года - 99. Административные изменения. Попытки экономических реформ — 100. Промышленность и торговля — 103. Культура и искусство — 106.

Глава 2. ГЕРМАНИЯ В XVII И XVIII ВЕКАХ.....111
Княжества Германии в конце XVII века. Социально-экономическое положение. Княжеский абсолютизм — 111. Бранденбургские владения. Прусское королевство — 115. Германские княжества в XVIII веке — 119. Аграрные отношения — 119. Развитие капиталистической промышленности — 121. Цеховое ремесло — 122. Княжеское мелкодер-жавие — 123. Формирование немецкой нации — 125. «Просвещенный абсолютизм» в Пруссии — 126. Борьба Пруссии и Австрии за гегемонию в Центральной Европе — 132. Немецкая культура. Век Просвещения — 136. Немецкое просвещение — 137. Религиозные движения — 139. Готфрид Лейбниц - 140. Кант — 142. Литература — 146. Гете - 147. Архитектура и изобразительное искусство Германии XVII-XVIII вв. - 149. Живопись - 152. Музыка — 153.

Глава 3. АВСТРИЯ, ЧЕХИЯ И ВЕНГРИЯ В XVII—XVIII ВЕКАХ..................................155
Австрия — 155. Завоевательная политика Габсбургов — 155. Прагматическая санкция — 156. Сельское хозяйство — 158. Промышленность и торговля — 159. Австрийский «просвещенный абсолютизм» — 162. Культура — 165. Чехия — 168. Период упадка. Особенности экономического развития — 168. Католическая реакция — 169. Положение деревни — 170. Крестьянские движения в XVIII веке — 173. Патенты 1775 и 1781 гг. — 175. Промышленное развитие в XVIII веке - 176. Культура Чехии эпохи Просвещения — 177. Венгрия — 179. Период заговоров и восстаний — 179. Период отката — 181. Волнения в Венгрии в начале XVIII века — 182. Поражение восстания — 185. Законодательные акты 1740-х годов — 186.

Глава 4. РЕЧЬ ПОСПОЛИТАЯ..........................188
Политические потрясения конца XVII века — 188. Аграрные отношения — 191. Экономика Польши в первой половине XVIII века — 192. Экономические реформы второй половины XVIII столетия — 193. Попытки реформирования в политической и экономической сферах во второй половине XVIII в. — 195.

Глава 5. АНГЛИЯ В ЭПОХУ ПРОСВЕЩЕНИЯ. РАЗВИТИЕ ПРОМЫШЛЕННОСТИ ...............198
Англия накануне промышленного переворота — 203. Сельское хозяйство — 203. Прирост населения — 208. Промышленность — 209. Торговля — 213. Политическая борьба в Англии XVIII в. — 215. Политические партии — 215. Английская парламентская система — 219. Якобиты — 222. Борьба за колонии — 226. Социальный резонанс промышленной революции — 230. Политический кризис 60— 80-х годов XVIII столетня — 232. Английское Просвещение — 237.

Глава 6. КОЛОНИИ СЕВЕРНОЙ И ЮЖНОЙ АМЕРИКИ. ОБРАЗОВАНИЕ СОЕДИНЕННЫХ ШТА-
ТОВ АМЕРИКИ
246

Рост деловой п промышленной активности в колониях. Политика ограничения — 247. Образование внутреннего рынка — 254. Политический строй — 255. Торговое соперничество — 256. Испанские п португальские колонии — 261. Рабство черное и белое — 262. Промышленная борьба с метрополиями в Северной н Южной Америке — 269. Преодоление европейского влияния — 270. Сочетаемость формаций — 274. Война английских колоний за независимость — 278. Провозглашение независимости и подписание Версальского договора — 281.

Глава 7. ФРАНЦИЯ В КАНУН БУРЖУАЗНОЙ
РЕВОЛЮЦИИ
284

Финансовые н политические потрясения — 284. Сельское хозяйство — 287. Развитие промышленности — 291. Париж и Лион — 293. Внешняя политика — 297. Реформы Тюрго — 301. Машинные фабричные производства — 304. Франция и американская буржуазная революция — 305. Французское Просвещение — 307. Жан Мелье — 307. Монтескье — 308. Вольтер — 310. Дени Дидро — 312. Жан-Жак Руссо — 314. «Утопические коммунисты» — 317. Изобразительное искусство — 318.

Глава 8. СТРАНЫ ЮЖНОЙ ЕВРОПЫ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVII И В XVIII ВЕКЕ ..............324
Италия — 324. Политическая ситуация — 326. Сельское хозяйство — 329. Промышленность и торговля — 332. Сословия — 333. Политический кризис — 335. Развитие капитализма во второй половине XVIII века — 335. Политика «просвещенного абсолютизма» — 342. Генуя в XVII— XVIII веках — 348. Незаметное могущество — 351. «Уход Генуи» — 352. Итальянское Просвещение — 354. Наука — 359. Искусство XVII— начала XVIII века — 360. Де ла Порто, Фонтана, Мадерна - 363. Бернини — 363. Карраччи — 366. Караваджо — 367. Скульптурные творения Бернини — 368. Музыкальное искусство — 370. Искусство эпохи Просвещения — 371. Испания — 378. Война за испанское наследство — 378. Промышленность и торговля — 382. Испанские колонии в Америке — 386. Сельское хозяйство — 393. Внешняя политика — 395. Власть духовенства — 397. Патриотические общества. Просветительское движение — 398. Административные и военные реформы — 400. Португалия — 402. Внешняя политика — 402. Период реформ — 404.

Глава 9. ГОЛЛАНДИЯ В XVII—XVIII ВЕКАХ ....408

Природные ресурсы — 408. Сельское хозяйство — 410. Городская экономика — 412. Население — 414. Государственное устройство — 418. Сословия — 420. Налоговая система — 424. Флот Голландии — 427. Экономическое могущество — 430. Экономика — 434. Закат Амстердама — 442. Батавская революция — 445.

Глава 10. РОССИЯ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII ВЕКА..........................................................449
Российская экономика во второй половине XVIII века — 449. Промышленность — 449. Внутренний рынок — 453. Внешняя торговля — 456. Дворянское землевладение — 457. Положение крестьянства — 459. Государственный строй — 461. Начало эпохи Екатерины II — 461. Высшие государственные учреждения — 465. Уложенная комиссия — 467. Семилетняя война — 472. Внешнеполитическая ситуация — 472. Польская война — 482. Первая турецкая война — 483. Восстание Пугачева — 486. Предпосылки восста-

ния -- 486. Начало восстания — 488. Манифесты Пугачева — 490. Второй период восстания — 491. Третий период восстания — 491. Внутренняя и внешняя политика правительства после крестьянской войны — 492. Губернская реформа — 492. Екатерининские войны (1787—1795 гг.) — 496. Шведская война 1788—1790 гг. — 502. Польская война 1795 года — 503. Кавказские войны — 504.

По вопросам оптовой покупки книг издательства ACT обращаться по адресу: Звездный бульвар, дом 21, 7-й этаж Тел. 215-43-38, 215-01-01, 215-55-13

Книги издательства ACT можно заказать по адресу: 107140, Москва, а/я 140,

ACT — “Книги по почте”.

ISHM 985-433-949-

I

789854 339498 >

Справочное издание

ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ
Том 15

ЭПОХА ПРОСВЕЩЕНИЯ

БАДАК АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ, ВОЙНИЧ ИГОРЬ ЕВГЕНЬЕВИЧ, ВОЛЧЕК НАТАЛЬЯ МИХАЙЛОВНА и др.

Ответственный за выпуск Ю. Г. Хацкевич

Подписано в печать с готовых диапозитивов 05.04.2000. Формат 84x108V32. Бумага типографская. Печать офсетная. Уел. печ. л. 26,88. Тираж 10 200 экз. Заказ 976.

ООО «Харвест». Лицензия ЛВ № 32 от 27.08.97. 220013, Минск, ул. Я. Коласа, 35—305.

ООО «Фирма «Издательство АСТ». ЛР № 066236 от 22.12.98.

Отпечатано с готовых диапозитивов заказчика в типографии издательства «Белорусский Дом печати». 220013, Минск, пр. Ф. Скорины, 79.


Оглавление

  • РОССИЯ ВРЕМЕН ПРЕОБРАЗОВАНИЙ ПЕТРА I
  •   РОССИЙСКАЯ ЭКОНОМИКА: ДОПЕТРОВСКИЙ ПЕРИОД И РЕФОРМЫ ПЕТРА
  •   ВОССТАНИЯ НА ДОНУ И НИЖНЕМ ПОВОЛЖЬЕ
  •   АБСОЛЮТИЗМ В РОССИИ
  •   СЕВЕРНАЯ ВОЙНА. ВОЕННЫЕ КАМПАНИИ ПЕТРА
  •   РОССИЯ ВО ВТОРОЙ ЧЕТВЕРТИ XVIII ВЕКА
  • ГЕРМАНИЯ В XVII И XVIII ВЕКАХ
  • живопись
  • АВСТРИЯ, ЧЕХИЯ И ВЕНГРИЯ В XVII-XVIII ВЕКАХ
  •   ЧЕХИЯ
  •   ВЕНГРИЯ
  • РЕЧЬ ПОСПОЛИТАЯ
  • АНГЛИЯ В ЭПОХУ ПРОСВЕЩЕНИЯ. РАЗВИТИЕ ПРОМЫШЛЕННОСТИ
  •   ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА В АНГЛИИ XVIII В.
  • КОЛОНИИ СЕВЕРНОЙ И ЮЖНОЙ АМЕРИКИ. ОБРАЗОВАНИЕ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ
  • ФРАНЦИЯ В КАНУН БУРЖУАЗНОЙ РЕВОЛЮЦИИ
  • СТРАНЫ ЮЖНОЙ ЕВРОПЫ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVII И В XVIII ВЕКЕ
  •   ИТАЛИЯ
  •   ГЕНУЯ В XVII-XVIII ВЕКАХ
  •   ИСКУССТВО XVII— НАЧАЛА XVIII ВЕКА
  •   ИСКУССТВО ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ
  •   ИСПАНИЯ
  •   ПОРТУГАЛИЯ
  • ГОЛЛАНДИЯ В XVII-XVIII ВЕКАХ
  • РОССИЯ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII ВЕКА
  •   РОССИЙСКАЯ ЭКОНОМИКА ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII ВЕКА
  • СОДЕРЖАНИЕ