Целый автобус [Эна Трамп] (fb2) читать постранично, страница - 2

капюшон куртки, под ней лыжный комбез. Получил возможность рассмотреть пассажиров. Неподалеку две молодые девушки. Детей, по счастью, нет. Многие ушли в кафе; другие закуривали.

Решил не стоять в очереди, отошел, обогнул здание. Встал в безветренной зоне. Комбез, при многих достоинствах, имел один недостаток: неудобно расстегиваться. Пришлось снять куртку, держать под мышкой.

Застегнувшись и подвинув на волосы капюшон, посмотрел по сторонам.

Снежное беззвучие. От стены сугроб по пояс. Угол отгородил от автобуса. Можно так решить, что никакого автобуса нет.

Постоять с полчаса — искать не станут, ждать не будут. Одет основательно, можно рассчитывать, что не замерзнет часа четыре.

И вправду же уйдет. Двинулся обратно.

Вокруг автобуса еще стояли, пришел шофер, неся стакан кофе. Пассажиры зашевелились, полезли в двери.

Фильм застыл на стоп-кадре. Это уже был другой фильм. Уселся, потом явился сосед, пришлось встать.

Автобус медленно вывернул со стоянки. Два часа дня, уже темнело.

Фильм двинулся.

Сидел с закрытыми глазами, отвернув от соседа лицо. Сосед кашлял, переставал, вновь начинал. Звук с монитора лишь чуть уступал в громкости Оксаниным переговорам. «Валера! Валера!» — кричала женщина. Какого-то Валеру искали на улице. Валера был мальчик. Жизнь Валеры на тренировках и дома, в сопровождении неутомимой женщины.

Показался и тренер. Это был актер Меньшиков. И впрямь: Меньшиков, а он не смотрел отечественное кино. Похвалил себя за цепкость. Неудобный автобус в снегах вдруг оказался развлекательным заведением, кинотеатром. Жаль было шоферов — подарившие остальным такое чудесное заполнение вакуума времени, были его лишены, были на работе. Фильм заливал автобус за их спинами. Неизвестно, что там делали в глубине, куда звук и изображение не доходили; но здесь — оказались объединены большей, чем внешние стены, силой. Он глянул на двух военных: лицо молодого было освещено радостью. Старший тоже смотрел, тянулся из-за спинки сиденья. Про Оксану можно забыть.

Фильм был хорошим. Когда зазвучала музыка советского союза, он даже усмехнулся стопроцентному попаданию. Команда пропагандистов, работающая над маршрутом — а шоферы не имели на уме ничего: случайный диск с попсовым набором, — не могли сделать лучше. Родина — звучало в голове каждого сидящего, уравнивая тех, кто там был, с теми, кто только слышал; родина — неважно, что ложь, это природа искусства: заполнять двадцать часов обреченных не делать ничего. Всё происходило по добровольному согласию, и он не имел причин отделять себя от этих зрителей, наоборот, радовался тому, что они понимают подмену — и отмахиваются как от несущественного — здесь и сейчас, не хуже его самого.

Он посмотрел три фильма; один другого лучше. Первый про хоккеиста Харламова; второй, под эгидой Михалкова, в других обстоятельствах вряд ли оказал такое воздействие, но тут прошел продолжением первого на «ура», тут были баскетболисты и их тренер, не столь безупречно задушевный, как Меньшиков; зато безупречным успехом была сама тема спорта, с постановочными съемками высокого класса: никогда он не был болельщиком, потому что для вылавливания таких моментов телесного чуда нужно было бы просмотреть километры заурядных соревнований, здесь — слитых в непрекращающуюся победу. Восторг — который и его поднял: вос-торг, — не мешал думать о всех этих штамп-блоках, впечатанных в корку, создающих общность: «скажи-ка дядя ведь недаром», «на красных лапках гусь тяжелый», «прощай немытая Россия» — и наконец: «О, спорт, ты — мир!», типично военный адреналиновый закрут — но без смерти; без-смертие; «давай делать вместе любовь а не войну» (это уже только у него в мозгах). Не война, игра; и эти военные — обретшие на несколько часов неожиданный, долгожданный отдых.

Последний, возможно, лучший из всех, сломал стратегию (подтвердив, что стратегия отсутствовала), — «Кандагар». Вспомнил отзыв прораба, прошедшего Афганистан, о фильме, и в критическом русле; чем он — человек до макушки штатский — по указанной уже причине мог спокойно пренебречь. Такие же ярко зрелищные сюжеты, но — разрушения и смерти. Военные напряглись, больше не отдыхали. Фильм захватывал, и наматывал, тащил до упора. Мощный, жестокий и жесткий; и конец, возносящий к победе «со слезами на глазах» (еще штамп), — параллелил реальность, где к победе лишь ехали, может быть, никогда.

Дальше что делал — может быть, спал. Под фильм, такой же дрянной, и кажется с теми же актерами, что и паскудный «Холоп». Нет, до него показали еще современный, но без побед, бытовуха. С душой. «Батя» (или «Отец»).

В полпервого шоферы выключили монитор. Автобус ехал. Ночь.

* * *

Погода значительно помягчела. Трасса сменилась, сузившись вдвое: скорость тоже снизилась вдвое. Ковыляли по колдобинам; повторялось как на выезде из Москвы; хотя снег исчез — и по сторонам дороги почти то же; может быть, гололед.

На границе военный