«След Лисицы» [Аркадий Григорьевич Адамов] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Аркадий Григорьевич Адамов «След Лисицы»
ГЛАВА 1 ОДНАЖДЫ В МУЗЕЕ…
Виталий с нескрываемым негодованием смотрел на девчонку, сидевшую около его стола. Как она себя размалевала! Брови, веки, ресницы, щеки… А этой дуре только восемнадцать лет! И ведь, между прочим, интересная девчонка. Но радуга красок на лице заставляет думать, что все в ней фальшиво, нескромно, все словно кричит: «Глядите, глядите, кому не лень, вот я какая! Глядите же!» А впрочем, все это кричит, пожалуй, еще нескромнее: «Я накрасилась так, не только чтобы ты смотрел. Ты можешь подойти, познакомиться, угостить меня, потанцевать, приударить за мной. Пожалуйста! И если ты мне хоть чем-нибудь понравишься…» Виталий нахмурился. Ерунда! Это не тот случай. Перед ним сидела всего лишь глупая девчонка, перенявшая все это от других, поопытней, как «моду», чтобы выглядеть «современной девочкой без предрассудков». Вот и все… Виталий поглядел на тонкую, нежную, чуть пульсирующую в одном месте шею девушки. Ему стало не по себе, и он, чтобы придать себе больше решимости, начал вспоминать об этой девушке все, что уже знал. — Водку употребляешь? — сухо спросил он. — Что вы! Мама не разрешает. — А малеваться так мама разрешает? — Ну… тут вкусы… Мама принадлежит к другому поколению. А водка… Что вы! — А вот мне говорили, что пьешь. И куришь. Не совестно? Сама себя ни во что не ставишь. Ну какое к тебе может быть уважение? Девушка, опустив голову, хмуро молчала. Высоко, горой взбитая модная прическа, казалось, вот-вот свалится на лицо. Девушка хмурилась и молчала. Ей не было стыдно, нет, и не было страшно. Виталий видел, ей было просто скучно. До нее не доходили его слова, ей, наверное, казалось, что он это говорит так, по должности. — С кем Васька тебя знакомил? — Ни с кем. И я вообще не знала, что он такой плохой мальчик. — Знала, что он плохой мальчик. Прекрасно знала. Только научилась врать. Я тебя, Люда, предупреждаю… Виталий заставлял себя говорить спокойно-иронически, а у самого накипала злость. «Выпороть бы тебя, — думал он. — Ремнем. Чтоб неделю сесть не могла. Интересно, кстати, кто твоя мама и куда она смотрит?» Он злился. Игорь перед допросом сказал: «Узнай все про Васькину компанию. Ее надо расшибить». А эта сопливая девчонка ничего не говорит! …Для Виталия его работа уже давно была окутана романтикой, давно, еще когда он на первом курсе юрфака прочел книжку об уголовном розыске. И, придя сюда на работу меньше года назад, он до сих пор был по-мальчишечьи счастлив. Ничто не поколебало его в этом чувстве — ни беготня по городу, ни вообще бешеный темп работы, когда одно срочное, даже сверхсрочное дело налезает на другое, ни неудачи. Тем более когда, ну, никак не можешь сообразить и отыскать те концы, за которые надо потянуть, чтобы распутать узел, тех людей, которые могут и захотят рассказать о том, что знают сами и что необходимо знать Виталию и его товарищам. А им надо знать много и о многих, чтобы не допустить преступления, чтобы вовремя расколоть группу, заставить отказаться от задуманного, осознать или испугаться. Вот и сейчас, этот Васька. Опасный парень, неглупый, энергичный, но с замусоренной головой и наглым нравом. Он знаком с этой девчонкой, «ударяет» за ней. Но Игорь о ней сказал: «Любви тут нет. Боится. И интересно». Однако попробуй подбери ключик. Найди слова, найди струны в душе, которые надо задеть, чтобы эта девчонка начала рассказывать. Ох, сколько еще возни с этой компанией!.. Зазвонил телефон. Виталий взял трубку. Голос Цветкова сказал: — Лосев? Девчонка у тебя? — Да. — Выпроваживай. Едешь со мной. Откаленко найди. — Слушаюсь. Новое дело! Казалось, и так не продохнешь и так уже суток не хватает. Но каждое новое дело невозможно волновало Виталия, разжигая воображение. Уже в машине высокий, плотный Цветков в синем плаще и черной кепке, не поворачивая головы — он сидел рядом с шофером, — сказал: — Едем, милые мои, в музей Достоевского. Я лично в жизни там не был. А ты, Откаленко? — Не приходилось, Федор Кузьмич. — То-то. Какие только университеты у нас не пройдешь! Виталий с наигранной небрежностью спросил: — А там что, кражонка? Они сидели рядом на заднем сиденье машины, Лосев и Откаленко, очень разные парни, но все же чем-то неуловимо похожие. Лосев — высокий, еще по-мальчишечьи тонкий, румяно-розовый, с длинными ресницами и пухлыми губами. Был он в светлом, переливчатом плаще и модной светлой кепке, и костюм на нем был модный, хотя и недорогой. И узкий галстук на белой сорочке был завязан тоже модным крошечным узлом. Интеллигентный, изящный какой-то парень был этот Лосев. Мать, между прочим, врач, отец тоже, даже дед был врачом. А сын… Впрочем, мать любит говорить, что и сын лечит людей. Формы болезни порой страшные и весьма опасные для окружающих, заразность повышенная, ну, а методы лечения, лекарства… Тут мать вздыхала и со свойственной врачам в разговоре с больными непререкаемостью добавляла: «Только не огрубей, Витик, не опустись до них, даже в мелочах, в манерах, в языке… Эти словечки…» Рядом с Виталием сидел Игорь Откаленко, коренастый, смуглый, с тяжелым подбородком и голубыми смышлеными глазами. На нем глухая серая рубашка из шерстяного трикотажа, черный костюм и черный плащ. Он без кепки. Вид строгий, но во всей невысокой, плотной фигуре словно разлита ртуть, и находиться в покое этому парню невыносимо. Откаленко уже лет пять работает в милиции. Он тоже кончал юрфак, и у него с Виталием много общих знакомых. Вообще они были друзья закадычные. Совпадали вкусы, интересы, взгляды. Оба очень уважали Цветкова, но — между собой — чуть-чуть подсмеивались. Цветков был старше и по званию, и по должности, и по возрасту. — Кражонка? — переспросил Цветков, усмехаясь. — Это как посмотреть. Там, милый, украли портсигар. Самого этого… Достоевского. — Ого! Историческая ценность! — заинтересованно воскликнул Откаленко, подаваясь вперед, к Цветкову. — В скупку не понесут. — Достоевским на Западе очень интересуются, — авторитетно сообщил Виталий. — Повышенный, я бы сказал, интерес. В связи с творчеством. Там мистику всякую любят. — А много ли у Достоевского мистики? — живо повернулся к нему Откаленко. — Величайший реалист. — Ну, с налетом, что ли… «Бесы», например. Виталий был настроен миролюбиво. — Здравствуйте! Это вещь реакционная. Да! Но мистики там… — Вот вы об этом и потолкуйте, — снова усмехнулся Цветков. — А о скупке пока рано. Стоял первый весенний день. После холодных, промозглых ветров и унылых, мокрых снегопадов, в которых больше было дождя, чем снега, впервые солнце, по-весеннему теплое, залило до краев улицы, до самых высоких крыш, захлестнув сверкающим теплым золотом стекла окон. К середине дня уже высохли мокрые мостовые, лишь из-за дворовых оград и подворотен сочились тонкие ручейки, перечерчивая пыльно-серые тротуары. Прохожие выбирали лишь солнечную сторону улиц и шли чуть разомлевшие, невольно замедляя шаг. В машине стало душно, и Виталий, прежде чем закурить, опустил прогретое солнцем стекло. — Знать бы, что в этот музей поедем, хоть просмотрел бы сочинения, освежил в памяти, — сказал он. — Неудобно как-то. — А! Не на семинар едем, — махнул рукой Откаленко и тоже полез за папиросами. Но вместо них он вытащил какую-то бумажку, развернул ее и горестно вздохнул. — Рецепт Алка дала. И конечно, забыл. Черт его знает. Аптека напротив, сто раз мимо прошел. — Кто у тебя захворал? — не поворачивая головы, спросил Цветков. — Димка, кто же еще… У него одного гланды остались. Из всей семьи. Говорят, рано вырезать. Года три надо еще ждать. За это время Алка мне всю плешь проест с этими рецептами. — Пусть сама берет. Мать все-таки, — беспечно заметил Виталий. Откаленко многообещающе усмехнулся. — Погоди. Я тебе этот совет еще припомню. Не век тебе холостым ходить. — Не волнуйся. Я под каблук не попаду. Дудки! И вообще, — Виталий сладко потянулся, — погожу. Не к спеху. Цветков между тем с неудовольствием думал о том, что эта кража к концу квартала подвернулась совсем некстати. Раскроешь ее не скоро. Обычный вор в музей не полезет, это факт, а необычный… доберись до него. «Повиснет» кража. И будут ему «есть плешь», как выразился сейчас за его спиной Откаленко. А квартал «подбивается» и так неважно. Он представил себе хмурое, недовольное лицо Свиридова. «Бухгалтер, а не оперативный работник», — подумал Цветков. Но мысль о Свиридове возникла и исчезла. Где-то замаячила мысль о Шурке, но, не прояснившись, исчезла тоже. И Цветков с удовольствием, со жгучим, как всегда, интересом вернулся к первой мысли: да, обычный вор в музей не полезет. Что ему этот портсигар! Интересно!.. Цветков был прирожденный оперативный работник. Пятнадцать лет в уголовном розыске! Сотни дел прошли через его руки. Сотни людей. Кажется, можно устать, может все надоесть. Ан нет! Дела не повторяются. Конечно, есть аналогии. Но ни одно дело все-таки не похоже на другое. А это… Вор понимает, что крадет. Значит, знает цену этому портсигару. Вон Лосев сказал, на Западе Достоевского ценят… И заспорили о «Бесах». Это сочинение Достоевского. Но Цветков его не читал. Не пришлось. А эти двое читали. И Цветков почувствовал легкий укол зависти. Можно, конечно, показать им, что дело не в том, чтобы читать сочинения Достоевского, что они еще многого не знают из того, что знает он, Цветков. Так бы сделал сейчас Свиридов. Но так делать нельзя. Сначала надо бы прочесть этих самых «Бесов». Название тоже! А ребятки у него ничего, упрямые, с головой и с желанием работать. О своих ребятах Цветков всегда думал с удовольствием. Да и в этом деле… Тут придется побегать, подумать. Вот ведь свалилось! И в конце квартала! Мысли вернулись к исходной точке, и Цветков, чуть заметно тряхнув головой, прогнал их и стал смотреть в окно. Машина промчалась мимо гигантской колоннады театра и, обогнув квартал, остановилась у старинной железной ограды. За ней виднелся желтый трехэтажный больничный корпус. Крыло его торцом выходило на улицу. На желтой стене была прибита большая мемориальная доска, сообщавшая, что здесь, в этом доме, родился великий писатель. У края тротуара стоял, сильно накренившись, фонарный столб, лампочка вверху была разбита, на тротуаре возле него сохранились темные, словно графитные, следы широких узорчатых протекторов. — Кто-то со столбом поцеловался, — усмехнулся Виталий, вылезая из машины. — Явно грузовая. Сидевший неподалеку на скамейке старичок в мятой шляпе и теплом ярко-красном шарфе ворчливо и словоохотливо пояснил: — Мальчишек за руль сажают. Он вчера как врезался, так даже задний ход дать не мог. Ошалел совсем. Нешто это дело? В наше-то время кого за руль сажали? Бывалоча… — Ладно, папаша, — весело перебил его Виталий. — Ты давай все досконально вспоминай, мы потом послушаем. А сейчас, извини, некогда. Старик в ответ сердито пробормотал что-то и плотнее закутался в шарф. Через калитку в ограде все трое подошли к высокому старинному крыльцу и, миновав полутемный коридорчик, очутились в маленькой прихожей. Стены ее были увешаны театральными афишами, в глубине виднелся гардероб. У самых дверей на столике лежала большая книга. К вошедшим подбежала девушка, читавшая книгу за стойкой гардероба, и полувопросительно, полуутвердительно сказала, окинув всех троих быстрым, любопытным взглядом: — Вы из милиции? Я вас провожу к заведующей. Она попросила их снять плащи и повела через анфиладу небольших комнат со старинной мебелью и стенами, сплошь увешанными картинами. Ни одного посетителя в комнатах не было. — Чего это у вас пусто? — спросил девушку Виталий. — Какие-то нечуткие потомки пошли! Девушка слегка покраснела. — Что вы! Это мы просто закрыли. Раз такая пропажа… — Это, гражданочка, кража. Вот как это называется, — наставительно поправил ее шедший рядом Откаленко. А Цветков сочувственно спросил: — Вы тут главный сторож? Или еще кто постарше есть? — Нет, это не я, — испуганно ответила девушка. — Смотритель у нас в том зале Антонина Степановна. В этот момент из двери, к которой они направлялись, вышла высокая седая женщина в очках. Подойдя, она расстроенным голосом строго спросила: — Вы, товарищи, ко мне? Так, я полагаю? — Так точно, — ответил Цветков и представился: — Майор Цветков. А вы, наверно, заведующая? — Да. — Товарищ Вольская? — Да. Пойдемте, я вам все покажу. Она повела их в комнату, из которой только что вышла. — Учтите, это очень большая потеря. Реликвия. — Понятно, понятно, — кивнул головой Цветков. Откаленко лукаво взглянул на Виталия и тихо сказал: — Они на этом деле все тут, наверное, малость свихнутые. Не находишь? В следующей комнате в углу около окна стоял старинный письменный стол и такое же кресло. На столе под стеклянным плоским ящиком без дна лежали бумаги и какие-то предметы. Вольская подошла к столу и, указав на вещи под стеклом, скорбно сказала: — Вот тут и он лежал. Еще вчера. Цветков, Откаленко и Виталий, по привычке ни к чему не прикасаясь, внимательно осмотрели стол. Потом Цветков спросил: — Никто здесь ничего не трогал? — Как же так не трогал? — удивилась Вольская. — Сначала сами все перерыли, всюду искали. Потом уже Светлана позвонила вам. — Да-а… Попортили вы нам обстановочку, — вздохнул Цветков.. А Откаленко спросил: — Кто эта Светлана, которая нам звонила? — Это наш научный сотрудник. Горина Светлана Борисовна. Но мы ее все Светланой зовем. При последних словах строгое лицо Вольской на миг смягчилось, но сейчас же стало еще строже. Цветков кивнул на стол и сказал Откаленко: — Погляди тут получше. На предмет пальчиков и всего прочего. Эх, жаль, эксперт задержался! — Сами пока поглядим, — спокойно возразил Откаленко. Цветков повернулся к заведующей: — Сначала с вами хотелось бы поговорить. Лично. Может, в кабинет к вам пройдем? — Пожалуйста, — пожала плечами Вольская. — Если это надо… Виталий посмотрел на Цветкова, и тот, поняв его взгляд, чуть усмехнулся и негромко сказал: — А ты побеседуй с товарищами. О вчерашнем дне. Какие у них соображения. И все такое прочее. Виталию уже был знаком характер таких бесед. С кого же начать? Пока служащих музея здесь двое: девушка, которая встретила их в гардеробе, и пожилая, с виду степенная женщина в синем халате — смотритель зала. Этого самого зала. Пожалуй…В этот момент в комнату вошла стройная светловолосая девушка в темном костюме. Самая обыкновенная девушка, но что-то удивительно привлекательное было в ней, в ее фигуре, в походке, в выражении лица, во взгляде, каким она посмотрела на Виталия. И с той минуты он, как ни старался отвлечь себя и чем бы ни занимался, все время ощущал ее присутствие в этой комнате. Виталий решительно, может быть, даже слишком решительно обратился к пожилой женщине в халате: — Вас, кажется, Антонина Степановна зовут? Вы смотритель в этом зале, так? — Смотритель, а как же, — растерянно ответила женщина. — Да вот, выходит, не усмотрела… — Разберемся. А пока припомните, кто вчера был. Может быть, обратили внимание на что-нибудь? «Не так я говорю, не так», — с досадой подумал Виталий, но какое-то лихорадочное чувство не давало ему времени спокойно подумать, присмотреться к этой женщине, найти нужную интонацию, нужные слова в разговоре с ней. Он поймал быстрый не то осуждающий, не то удивленный взгляд Откаленко и сердито буркнул: — Припоминайте, припоминайте. Не год назад это было. «Ах, как нехорошо получается! — снова подумал он и окончательно рассердился: — И она тоже тупая какая-то». — Так ведь кто ж был, разве их припомнишь всех… — расстроенно проговорила Антонина Степановна. — Тетя Тоня, книга же у нас есть, — раздался вдруг девичий голос за спиной у Виталия (он нарочно старался не смотреть в ту сторону). — Вы покажите товарищу. — Ах, да, да, книга — спохватилась Антонина Степановна. — Конечно, есть. А как же… Все там и записаны, кто приходил. И Виталий вспомнил большую книгу на столике около гардероба. — Ну, давайте посмотрим вашу книгу. Антонина Степановна заспешила из зала, и Виталий с непонятным смущением последовал за ней. Книга оказалась большой, с разграфленными страницами: фамилия, профессия, город. Под вчерашним числом в ней значилось, как назло, особенно много посетителей — семьдесят четыре. Надо же! А вот накануне было всего девятнадцать. Уж когда не везет, так во всем не везет! Какой-то несчастный день. В чем, собственно, ему еще не повезло, Виталий сказать бы не смог. Но настроение у него было какое-то испорченно-взволнованное. Одно и то же событие то сердило, то через секунду радовало его. Вот эта книга. Хорошо, что она тут есть. Просто здорово! Но народу же записано в ней за вчерашний день… Записи были по большей части небрежные, а порой и смешные. Некоторые фамилии просто невозможно было разобрать, а уж в графе «профессия» чего только не было записано! Вот это понятно: «Студентка ГИТИСа». А это? «Преподаватель». Чего? Где? А это еще чище — «комсомолка»! Ну, а это уже просто ребус: «В-ль»? Виталий начал проглядывать все записи подряд и, как ни странно, почувствовал, что успокаивается. Раздражение и недовольство собой уходили куда-то, словно вода в песок, он становился снова самим собой, то есть спокойным, терпеливым, расположенным к людям, добродушным и внимательным человеком. И стоящая рядом Антонина Степановна показалась ему сейчас вовсе не тупой, а, напротив, симпатичной и совсем неглупой. — Ладно, тетя Тоня, — улыбнулся ей Виталий. — Поговорим потом. А сейчас я вот выпишу себе всех этих, — он кивнул на книгу. — Может, кто из них чего заметил. Помогут нам. И от его неожиданной улыбки, от приветливого тона, каким вдруг все это он сказал, от домашнего обращения «тетя Тоня» Антонину Степановну сразу словно подменили. Исчезло страдальчески-виноватое выражение с лица, и она вздохнула с таким облегчением, что Виталий невольно усмехнулся. — Чего это вы так вздыхаете, тетя Тоня? В ответ Антонина Степановна только махнула рукой. — Ладно уж. Выписывайте. А я вот тут отдохну маленько. Переволновалась, видать. Виталий подсел к столику и принялся за работу. Спустя минуту наружная дверь с шумом распахнулась, и вошел Свиридов, толстый, краснощекий, самоуверенный. — Ну, ну, доложи, чем занят, — сказал он вставшему при его появлении Виталию. Тот коротко доложил. Свиридов нахмурил пшеничные брови, посмотрел книгу и недовольным тоном сказал: — М-да. К примеру, вот этот, Титов, слесарь, — он ткнул коротким пальцем в книгу. — Это сколько придется Титовых перебрать, представляешь? — Так точно, Николай Иванович. Представляю. — Мартышкин труд. Из-за этой фитюльки. — Это портсигар, Николай Иванович. — Знаю, что портсигар. Это я фигурально. Ну, да ладно. Занимайся пока. Он жестом разрешил Виталию сесть, молча оглядел сидевшую рядом на стареньком диване Антонину Степановну и направился в глубь квартиры. Около письменного стола Достоевского все еще возился Откаленко. — Отсюда, что ли, пропало? — спросил, подходя, Свиридов и указал на стол. — Отсюда, Николай Иванович, — сдержанно ответил Откаленко. — Только не пропало, а украли. — Это еще посмотрим. Беспорядку тут, надо полагать, хватает. Игорь пожал плечами. Черный костюм его был в пыли. — Обнаружил что? — спросил Свиридов. — Капельки крови. Вот тут гвоздик торчит, — ответил Игорь, показывая на край стола. — Вор и поцарапался. — На глаз уже определяешь, кто поцарапался? — насмешливо осведомился Свиридов. — Пинкертон. У местных тут кровь другого цвета, конечно? — Местные не царапались, а то бы давно его забили. — Ты свои теории пока при себе оставь, — Свиридов строго посмотрел на Игоря. Казались они одного роста, но тем не менее не похожи были до смешного. Плотный, ладный, в черном костюме и серой рубашке Откаленко и толстый, неуклюжий, в костюме с искоркой и с ярким галстуком Свиридов. Смуглое лицо Игоря с резко выдвинутым подбородком словно освещалось смышлеными голубыми глазами. Коротко остриженные под бобрик черные волосы в сочетании с глазами делали его лицо необычным, почти красивым. У Свиридова были пшеничные волосы и кирпично-красное, расплывшееся лицо. — Где Цветков? — спросил Свиридов. — Вон там, с заведующей беседует, — Игорь указал на дальнюю дверь. В маленькой и тесной комнате Елена Анатольевна, волнуясь и поминутно поправляя очки, говорила стоявшему у окна Цветкову: — …Так что за них за всех я ручаюсь, как за самое себя. Но вообще это ужасно, ужасно, поймите. — Понимаю. А как же, — рассеянно ответил Цветков, что-то, видимо, соображая про себя. — Ясное дело, нехорошо. Он увидел входящего Свиридова, и лицо его приняло замкнутое выражение. — Здравия желаю, — сказал тот. — Занимаетесь? Ну, ну, продолжайте. — Так я в общем все уже товарищу сказала, — ответила Вольская, снова поправляя очки. — Право, уж не знаю, что вас еще интересует. — Все сотрудники вне подозрений, — заметил Цветков. — Вот Елена Анатольевна ручается. — Так, так… — кивнул головой Свиридов. — У меня вопросик есть, — он сделал паузу. — Бывали у вас и раньше какие-нибудь пропажи? — Что вы! — вспыхнула Елена Анатольевна. — А если подумать? Мы вас, уважаемая, не торопим. — Уверяю вас, никаких пропаж… — Ну, может, потом и находили, а? Цветков хранил отчужденное молчание. А Вольская, пожав плечами, сухо сказала: — Такие вещи бывают со всяким человеком. Я, например, сама недавно куда-то спрятала фотокопии странички рукописи «Идиота». Обыскались. А потом оказалось… — Вот именно. Что же оказалось? — добродушно и заинтересованно спросил Свиридов. — Что они у Светланы, только и всего. — Видите, как оно бывает. Ну, а еще случаи такие были? — Года два назад мы перестраивали стену «Братьев Карамазовых»… — Это в смысле ремонта помещения? — Да нет, композицию расширяли, — нетерпеливо пояснила Вольская. — Ну, и пропал типологический материал. А потом нашли, конечно. Но это все пустяки. А вот… Свиридов многозначительно покачал головой. — Пустяков в нашем деле не бывает, уважаемая. Между тем Виталий, покончив с записями в книге посещений, бросил взгляд на прикорнувшую в углу дивана Антонину Степановну. «Не начала бы опять разговор, — подумал он. — Гораздо важнее побеседовать сначала с научными работниками». Но он тут же оборвал сам себя: «Ничтожный человек! Так вот, назло тебе, пока не побеседуешь с этой симпатичной тетей, „туда“ не вернешься!» Беседа с Антониной Степановной много времени не потребовала. Та не смогла сообщить ничего интересного ни об одном из вчерашних посетителей. Внимание ее привлекла только семья одного дипломата, точнее, его жена, цветущая дама в каком-то необыкновенном туалете. Что же касается «самого» и их сына, то те, по словам Антонины Степановны, были «почти што как наши». Закончив беседу, Виталий направился в большую угловую комнату, где, по его расчету, находилась Светлана Горина. «В конце концов я же обязан с ней побеседовать», — думал он. Но в комнате никого, кроме Откаленко, не было. Увидев Виталия, Игорь спросил: — Ну, какие мысли? — Ты тут не видел… — Некую белокурую особу? — хитро прищурил голубые глаза Откаленко. — Не особу, а их научного сотрудника, Горину. — Видел. Желаешь побеседовать? — Именно. — Понятно. Она через час освободится. Готовит срочный запрос. — Откуда ты знаешь? — Милый, я оперативник или кто? — И уже совсем другим тоном Откаленко добавил: — А вообще дело это поднять будет, ох, как тяжело! — Этот портсигар найти надо во что бы то ни стало, — горячо ответил Виталий. — Ты так решил? — А ты как решил? — Ты, я… Это не имеет значения. Вот как они решат, — и Откаленко показал на дальнюю дверь. — Но ты представляешь себе, какое это дело? — Я-то многое чего представляю, — чуть рисуясь, заметил Виталий. — Например, что преступник здесь не обычный. — Да, преступник тут не обычный, — насмешливо подтвердил Откаленко. — Ты иногда потрясающе проницателен, уважаемый. Разговор на следующий день получился тягостный и неприятный. — Тебе что, больше всех надо? — напористо спросил Свиридов, горой навалясь на стол. К потному складчатому лбу его прилипли желтые пряди волос, глаза под припухшими веками глядели сердито. — Ты о чем это? — переспросил Цветков, уже обо всем догадываясь. — А о том. Делать тебе нечего, что ли? Кражу из ателье уже раскрыл? С группой Васьки Резаного, которая вот-вот на преступление пойдет, уже покончил? Хватит или еще припомнить? Картинка! К концу квартала-то! — Работаем, — хмуро буркнул Цветков. — Сам знаешь, как ребята бегают. — Работать мало, раскрывать требуется. А о ребятах ты, видать, думаешь, что они еще мало бегают. То-то им работу ищешь, где ее нет. — Этим не занимаюсь, — начиная сердиться, ответил Цветков. — Тогда на кой ляд возбуждать дело по той фитюльке из музея? Ей цена ломаный грош. Кусок старой кожи, и все. — Историческая вещь, Николай Иванович. Сам ведь слышал, как заведующая сказала. — Ей что ни сказать, лишь бы с себя ответственность спихнуть. Они же то и дело теряют все. Шарашкина контора! Это ты тоже слышал. — Тут случай другой… — Этот случай тебе боком выйдет. Ты какую работу на себя взваливаешь, соображаешь? — Соображаю. — Не. Не соображаешь. Дело — тухлее не придумаешь. Сотни людей перебрать надо. И как докопаешься? Солидный вор туда вообще не сунется, в музей этот. А если сунется, то фитюльку эту не тронет. Не тот товар. Вот и ищи. Или ты думаешь, он тебе в книге той расписался? — Вор тут особый, это верно. И в книге он не расписался. — Да нет его вообще! И ты нам новое, да еще тухлое, дело не вешай, понял? Разговор накалялся. — Что же прикажешь делать? — За малозначительностью прекратить. Небрежность тут. На худой конец участковому отдай. Цветков прекрасно понимал, сколько неприятностей сулит ему это дело. Свиридов прав. Тут Цветков хлебнет горя. Дело не обычное. Быстро раскрыть не удастся. И потом… Ох, как не хочется ссориться со Свиридовым, наживать неприятности! Устал он, видно. Черт, хоть бы на пенсию поскорее! Но от этой малодушной мысли Цветкова неожиданно разобрала злость. «Я те дам на пенсию, сукин сын!» — мысленно произнес он. — Дело это я не прекращу, Николай Иванович. — Не прекратишь? — снова навалился на стол Свиридов, буравя Цветкова взглядом. — А я полагаю, покумекаешь и прекратишь. Цветков отрицательно покачал головой. — Нет, совесть не позволяет. — Больно ты совестливый. — Какой есть. — А она тебе позволяет картину нам портить, товарищей подводить? Цветков хмуро молчал. Ну вот, теперь уже не отступишь. Теперь уже либо грудь в крестах, либо… — Гляди, Федор Кузьмич, — тихо постучал по столу Свиридов. — Против коллектива идешь? — Коллектив тут ни при чем. Против него никогда не шел. Свиридов с шумом отодвинул стул и тяжело поднялся. — Покумекай все же, Федор Кузьмич. Все оцени. Нажимать на тебя я не собираюсь. Так, поделился мыслями. Ребята твои где? — Лосев в Центральной справочной, Откаленко тоже. — Ага. Значит, влез в дело? — Влез. — Ну, ну, — Свиридов достал платок, аккуратно развернул и двумя руками вытер потное лицо, словно после мытья. Потом, вздохнув, закончил: — В общем все, что я тебе сказал, остается в силе. И он грузно направился к двери. Цветков прошелся несколько раз из угла в угол, заложив руки за спину, и подошел к окну. Около стены, еще, кажется, вчера голый, черный куст уже покрылся зелененькими бусинками лопнувших почек. «При, милый, при! — усмехаясь, подумал Цветков. — Всем чертям назло». Он подмигнул кусту. Потом Цветков уселся к столу и закурил. Он выработал в себе привычку резко переключать мысли на другое, так, что прежние мысли начисто уходили, захватив с собой все настроения и волнения, с ними связанные. Впрочем, может быть, помогало этому то обстоятельство, что дел и забот у Цветкова всегда хватало, и все они волновали его, все требовали внимания. …Цветков курил и думал о Шурке. Что с ним делать? Жена каждый день твердит: «Бандитов всяких воспитываешь, а собственным сыном не интересуешься». Ну, это уж перебор, конечно. Но и в самом деле — Шурка стал груб, ленится учиться, вот и курить потихоньку начал. Парень кончает одиннадцатый класс, надо о жизни думать, а он только футбол признает и никаких других интересов. Другие ребята — кто в математических олимпиадах участвует, кто коллекции букашек и бабочек собирает. Вон приятель его, Стасик, тысячи их собрал, книги какие-то читает. А Шурка… Один ветер в голове. А парень неплохой, добрый, честный, это уж он, Цветков, точно знает. Но и воли собственной нет у Шурки. Хороший приятель завелся — и он, Шурка, хороший. А попадется приятель похуже — и Шурка за ним потянется. Ну, как воспитать волю у парня, самостоятельность? Чтобы сам влиял на других? Черт знает что!.. Цветков с досадой размял окурок в пепельнице и поглядел на часы. Итак, это дело с портсигаром. Странное дело. Украл его кто-то из посетителей. И в книгу, конечно, не записался. Это ясно. Семьдесят четыре человека надо перебрать, это же семьдесят четыре пары глаз! Может, кто чего и видел. И потом надо уточнить с их помощью время исчезновения портсигара. Но из этих людей пока установили только половину. Адская работа. К примеру, некий Плетнин, пенсионер. По Москве их оказалось сто сорок четыре, этих Плетниных, пенсионеров. Кто из них был в тот день в музее? Или Прошин какой-то, студент. Этих Прошиных еще больше. Лосев и еще двое сотрудников с утра до ночи сидят в Центральном справочном бюро. Откаленко там тоже копался вчера полдня. А потом гонял по городу на машине. В комнату без стука вошел Лосев. Аккуратный, легкий, изящный. А устал. Видно, что устал. — Федор Кузьмич, через час будет у вас пенсионер Плетнин. Отыскали мы его. — Пухлые губы Виталия были строго сжаты, но глаза под длинными ресницами довольно блестели. — А потом придет… Цветков невольно улыбнулся в ответ. — Ну, давай сюда Откаленко и других. — Идут уже. — Вот и договоримся обо всем. К вам небось тоже люди придут? — А как же? Человек двадцать сегодня пропустим. Которых установили. Виталий опустился на стул около стола, за которым сидел Цветков, и деловито закурил. — Много тянешь, — неодобрительно заметил Цветков. — Говорят, лучше пить, — улыбнулся Виталий. — Не так вредно. Но работе больше мешает. «Чего-то он все эти дни улыбается, — подумал Цветков. — Прямо-таки сияет весь. Вроде по работе сиять пока нечего». Вошел Откаленко. И опять Цветков поймал себя на том, что любуется своим помощником. Хорошие попались ему ребята! Философы, конечно, насмешники, но положиться можно. Тянут. Конечно, могут и не туда иной раз потянуть… Откаленко сел и тоже закурил. В комнату зашли еще несколько сотрудников. — Можно ассамблею открывать, — сострил Виталий. В комнату Цветкова кто-то осторожно постучал. Вошел худощавый, высокий, небрежно одетый человек со сморщенным лицом. Человек огляделся, потом представился: — Плетнин Афанасий Акимович. Вот по повесточке явился. Лично вручили. Почте не доверили. Он как-то крадучись подошел к столу и положил на краешек повестку. — Садитесь, товарищ Плетнин. Сколько человек прошло перед Цветковым за долгие годы работы в милиции! Кажется, он научился с первого взгляда уже определять, как начинать, как вести разговор. Но изредка попадались люди, которых так вот, сразу, определить было невозможно. Цветков про себя называл их «замкнутыми». Таким был и этот Плетнин. И потому Цветков медлил начинать разговор. — Сведения получить хотите? — вкрадчиво спросил Плетнин, перегибаясь через стол. Цветков усмехнулся: Плетнин «разомкнулся». — Сначала хочу познакомиться, — ответил он. Плетнин охотно закивал головой. — Пожалуйста, пожалуйста. Сведения обо мне простые. Пенсионер. И все тут. А работал в жилищных органах. Управляющим домами. Глаз набил, будьте уверены. Старался. Здоровье губил. Сжигал, попросту говоря. И прямо скажу, из доверия не выходил. — А потом? — Что, извините, «потом»? — Плетнин склонил голову набок и прищурился. — А-а, насчет доверия-то? Ушел по собственному желанию. Заявленьице мое сохранилось. Проверял. Так что тут все в ажуре. Будьте спокойны. Прямо скажу, можете располагать. — Два дня назад, Афанасий Акимович, вы в музей один заглянули, припоминаете? — Было дело, — охотно кивнул головой Плетнин. — Достоевского Федора Михайловича музей. — Интересуетесь? — Ну что вы! — усмехнулся Плетнин. — Где уж там… Так зашел, по-соседски. Жена ключ унесла. Ну, деться было некуда. На улице холодно, сыро. Вот и зашел. — Интересно показалось? — А как же! Ведь тоже квартира. Семейство жило. Планировочка, прямо скажу, неразумная, проходные все комнаты. И мебель, конечно, непрактичная была. Это верно. А так жили ничего, метров по десять на человека приходилось. — Личные вещи писателя видели? — Непременно. У вас что, подозрения какие имеются? Так вы напрямик. Со мной можно. Чем дальше шел разговор, тем все большую неприязнь вызывал у Цветкова этот человек. Но надо было говорить. Что-что, а память у Плетнина, видимо, отличная. Уж если что увидел, то, конечно, запомнил. И Цветков решительно спросил: — Вы портсигар там не заметили? Кожаный? Плетнин опять склонил голову набок и прищурился. — А вам зачем? — Да вот… украли его в тот день. Найти надо. — Украли… — Плетнин еще больше склонил голову, почти прижал к плечу. — Гм-гм… При мне никто не крал. А то бы я непременно заметил. Но… подозрительные, конечно, были. Они всюду бывают. И потом, прямо скажу, какой там присмотр? Баба эта? Она мух считает, в мысли уходит, а не смотрит. Это я вам с ответственностью говорю! Плетнин оживился, на пергаментном морщинистом лице его выступил легкий буроватый румянец. Сощуренные глаза заблестели. — Ее непременно уволить надо, раз такое дело. И с характеристикой! Потом руководство там, я вам доложу. Ходит, так не смотрит ни на кого. Прямо скажу, интеллигенция! Уж я на нее насмотрелся. Уж я с ней горя хватил! Вот и эта… В очках, руки розовые, ногти, пудра там и прочее. А вот святыню не уберегла. Руководство, прямо скажу, не соответствует, — он увлекся и говорил со вкусом. — Ну, и потом, секретно, не для разглашения. — Плетнин понизил голос и опять перегнулся через стол. — Она сказала другой там, сам слышал: «Жаловаться, — говорит, — идти больше некуда и сил нет». Чувствуете? Это как-так некуда жаловаться? У нас всюду есть куда жаловаться! И как-так нет сил? Должны быть! Широкое лицо Цветкова окаменело, и он осторожно, чтобы не сорваться, хрипловато сказал: — Все, гражданин. На этом кончим. Благодарю. Значит, портсигар вы видели? Своими глазами? — Так точно. — И в котором часу были там? — Да часиков так, чтоб не соврать, в одиннадцать. — Ну и все. Благодарю. Цветков встал, но руки не протянул. Плетнин тоже поднялся и, оглянувшись на дверь, сказал: — А настроение там нездоровое. Буду считать, что сигнал подал. Цветков ровным голосом повторил: — Всего хорошего. …В это время в соседней комнате шел совсем другой разговор. Напротив Виталия Лосева сидел спортивного вида худощавый парень с живыми карими глазами, в легкой куртке со множеством «молний». Это был студент Юра Прошин. — …Я вам честно скажу, пришел я туда… в общем, одну девушку встретить. Достоевского я, конечно, люблю, но не до такой степени, — Юра широко улыбнулся. — Ходил, ходил и, знаете, заинтересовался. Там есть потрясающие документы! А она, знаете, не пришла… — Ну, а портсигар-то видели? — Конечно, видел! Да зачем вам это? — Украли его. Вот какое дело, — вздохнул Виталий. — Украли?! Здорово! Слушайте, надо найти! — Прошин искренне заволновался. — Давайте я вам помогу, а? Я, знаете, дружинник. Помните, того убийцу искали? Я ночи не спал. Дежурил. Вы мне можете полностью доверять. — Спасибо, — улыбнулся Виталий. — Запомню. А ваша девушка так и не пришла? — Нет, она позже пришла, потом. Ее задержали. Это точно. Я ей абсолютно верю. Мы, понимаете, очень друг друга любим. Это точно. Прошина невозможно было слушать без улыбки. Он говорил с такой горячей и подкупающей искренностью, что Виталий, как-то незаметно для самого себя перейдя на «ты», улыбаясь, сказал: — Ты отличный парень. И здорово у вас, видно, все получилось. Желаю счастья, — он невольно вздохнул. — Эх, — в свою очередь, вздохнул Прошин. — Я ведь тоже собирался на юридический. Но вот из-за Ленки пошел на филологический. Интересно, конечно. Но перспектива не та! — Это, брат, ты уж зря. На такие жертвы пошел. — Люблю ее очень, — сокрушенно покачал кудлатой головой Юра. — С ума просто сойти. Отец вот смеется, говорит: «Женитесь». А мама говорит: «Рано». Да чего это я! — вдруг опомнился он и с азартом воскликнул: — Слушайте! Я еще свидетелей найду! Я точно время помню. В одиннадцать ноль-ноль пришел и каждую минуту на часы смотрел. Ленку ждал. А ушел в двенадцать сорок пять. Только чтобы на лекцию не опоздать. Точно! …Люди шли целый день. Час спустя Виталий уже беседовал с пожилой приветливой учительницей Раисой Павловной Смурновой. Она собиралась вести в музей своих ребят и предварительно пришла сама. Раиса Павловна готова была без конца говорить об экспонатах музея. Полное румяное лицо ее при этом светилось тихим восторгом и только где-то в самой глубине глаз почему-то пряталось беспокойство. Виталию даже показалось, что и говорит она так много еще и потому, что боится услышать главный вопрос, ради которого — она понимала — и пригласили ее в милицию. Уловив это, Виталий медлил с этим вопросом, недоумевая и прикидывая про себя, что бы это могло означать. Может быть, она что-то видела, что-то знает… Но если так, то крутить тут нечего. И Виталий, не очень деликатно перебив собеседницу, сказал: — Вот что, Раиса Павловна. В тот день из музея был украден личный портсигар Достоевского. Вы-то уж понимаете, какая это потеря. — Что вы говорите?! — она всплеснула руками. — Это ужасно! Это… это отвратительно! Какое кощунство! — Вот и помогите нам найти его. — Я?!. Виталий усмехнулся. — Да вы не пугайтесь так. Нам только надо знать, видели вы этот портсигар или нет. И он внутренне весь напрягся, ожидая ответа: поведение учительницы, ее испуг показались ему неискренними. Действительно, при последних его словах лицо Раисы Павловны стало как-то неуловимо изменяться. Сначала с него стерлось добродушие и восторженность и появилась растерянность, потом испуг, и, наконец, оно затвердело в решимости, стало сухим и замкнутым. Раиса Павловна секунду помедлила и сказала непререкаемым тоном, каким, вероятно, говорила с плохим учеником, в сотый раз не выучившим урока: — Я вам сугубо неофициально могу сказать, что этот злосчастный портсигар я видела. Но имейте в виду, больше я никуда не пойду и нигде этого говорить не буду. А уж в суд и подавно. — Да в чем дело, Раиса Павловна? — удивленно спросил Виталий. — Вы еще спрашиваете? — Ну конечно. — Как будто вы не знаете, как «они» мстят! Мне рассказывала приятельница. Бритвой! На глазах у всех. Да, да! И не говорите мне ничего! — поспешно воскликнула она, видя, что Виталий собирается возразить. — Вам надо найти! А о людях вы не думаете. Так вот, я принципиально не вмешиваюсь в подобные дела. И детям не позволяю. Да, да! Я вот недавно видела, как один залез в карман. И я немедленно вышла из троллейбуса. Немедленно! И не боюсь в этом признаться. — Но, Раиса Павловна, — проговорил ошеломленный Виталий, — ваш гражданский долг… — Мой гражданский долг, — снова непререкаемым тоном перебила она его, — воспитывать честных людей, а не ловить жуликов. Кстати, нынешняя литература далеко не всегда нам помогает в этом. Эти ужасные книги о шпионах, о жуликах. Эти «звездные» мальчики… Впрочем, вас все это, вероятно, не волнует. — Нет, меня это волнует! — вспыхнул Виталий. — Это же касается моей работы. А она полезна, она нужна. О ней надо писать! — Я вашей работы не касаюсь. Но и вы… В общем, — сухо прервала сама себя Раиса Павловна, — здесь этот разговор неуместен. У вас есть еще ко мне вопросы, или я свободна? — Вы свободны. Раиса Павловна, поджав губы, встала. У самых дверей она повернулась к Виталию и холодно сказала: — Там, в коридоре, дожидается какой-то мальчик. Неужели вы его тоже будете втягивать в свои дела? Это, по-вашему, педагогично? И, не дожидаясь ответа, она вышла из комнаты. Мальчика звали Коля Рощин. Он восторженно смотрел на Виталия и с воодушевлением рассказывал: — Я туда на спор пошел, с Володькой Белопольским. Школа наша рядом. Он говорит: «Слабо два часа в музее просидеть». А я говорю: «Подумаешь, и больше люди сидят». А он говорит: «То научные работники сидят, а ты и пяти минут не просидишь». Я и пошел. Час сидел! — Целый час? — рассмеялся Виталий. Ему было удивительно приятно после трудного разговора со Смурновой болтать с этим вихрастым мальчишкой, в глазах которого он читал неугасимое восхищение и зависть. — Ага, целый час, — ответил Коля и неожиданно спросил: — А пистолет у вас есть? Какой системы? Виталий, усмехнувшись, показал ему пистолет, и Коля жадно впился в него глазами. — Силен! — со вздохом сказал он и с напускной небрежностью добавил: — Мы, между прочим, с Володькой давно решили к вам работать идти. Память усиленно тренируем и наблюдательность. — Вот я сейчас и проверю твою наблюдательность, — сказал Виталий. — Ты личные вещи Достоевского видел, на столе, под стеклом? — Ясное дело, видел. — А портсигар там был? — Это какой? — Ну, кожаный такой, старенький. — А-а… Нет, такого не было. Виталий насторожился. — Не было? — Точно не было. У меня память знаете какая? Я не только за себя, я и за папу и за маму все помню. Как чего потеряют, так меня спрашивают. …В это время у Игоря Откаленко сидел художник Зернов, невысокий, жилистый, загорелый человек в берете и толстой, спортивного покроя куртке. Он не спеша попыхивал трубкой и раскатисто басил: — …Работы Ильюшки Глазуноватам превосходные, знаете. А вот некоторые великие наши… не того, прямо скажем. Ну, и итальянец там один висит. Вид Петербурга. Но не тот вид, доложу. Жизнерадостный там Петербург, солнечный. Словом, не Достоевского Петербург. Я уж там говорил, менять собираются. — В котором же часу вы там были? — Часа эдак в четыре, не раньше. — Личные вещи писателя видели? — осторожно спросил Откаленко. — Непременно. — Среди них портсигар кожаный не заметили? — Портсигар? Чего не было, того не было. А в чем, собственно, дело? — Украли его в тот день, — сказал Откаленко и нахмурился. — Украли?! Ах, сволочи! Убивать! Только убивать! Найдете, а? — Зернов испытующе прищурился. Взгляд у него был пристальный, цепкий, и Игорь нахмурился еще больше. — Постараемся. — Ну, ну. Если чем могу быть полезен — пожалуйста, располагайте, — и, усмехнувшись, неожиданно добавил: — Знаете, у вас интересное лицо. Голубые глаза, черные волосы — любопытный контраст. И линия подбородка. Не попозируете? — Ну что вы… — улыбнулся Откаленко. — Тут спать некогда, а вы… — Нет, серьезно, — тряхнул головой Зернов. — Я непременно выставлю ваш портрет. Откаленко нахмурился. — Только этого мне не хватало. …Вечером подводили итоги. До того никто из сотрудников не мог знать, впустую ведет он работу или нет. Только суммировав данные из всех бесед, проведенных за день, можно было надеяться выявить… не преступника, конечно, — об этом никто и не мечтал, а какую-нибудь зацепку, какую-нибудь хотя бы мельчайшую деталь. — Ну, давайте начинать, — сказал Цветков, — время позднее. Сделаем так. Каждый назовет фамилию, с кем беседовал, время, когда тот был в музее, и видел или не видел тот портсигар. А я буду записывать, — он покосился на Виталия. — И без всякой там лирики чтобы. Время, говорю, позднее. Цветков выглядел непривычно озабоченным. Хотя обычно мало что можно было прочесть на его широком, грубоватом лице. Откаленко нагнулся к Виталию и шепнул: — Кузьмич-то наш, улавливаешь? — А что такое? — тоже шепотом, не поворачивая головы, спросил Виталий. Откаленко вздохнул и с сожалением сказал: — Тундра ты, брат. В комнату зашел Свиридов, кто-то освободил и подвинул ему стул. Цветков не поднял головы. Откаленко покосился на Виталия и хитро подмигнул. Тот на всякий случай подмигнул в ответ: еще одной «тундры» зарабатывать не хотелось. Хотя намека он так и не понял. Вскоре Цветков, опросив последнего из сотрудников, минуту сосредоточенно вглядывался в свои записи, и тут уже на его словно окаменевшем лице никто из присутствующих, даже самые проницательные, прочесть решительно ничего не смогли. Потом Цветков поднял голову и медленно произнес: — Странное дело. Пожалуй, выявлять новых посетителей музея уже не стоит. Все почему-то замыкается на семье иностранного дипломата.
ГЛАВА 2 ВИТАЛИЙ ЛОСЕВ УЗНАЕТ О КОСОМ
В первый день Лосеву так и не удалось поговорить со Светланой Гориной. Потом Виталий невылазно сидел в Центральной справочной, потом опять, потом целый день беседовал с посетителями музея. И только утром следующего дня, после памятного совещания у Цветкова, он, наконец, снова приехал в музей. Виталий весело поздоровался с девушкой в гардеробе, даже поболтал с ней, потом спросил, здесь ли Горина. — Тут, тут. Знаете, в самой дальней комнатке. Она как раз сегодня дежурит. Он прошел через анфиладу маленьких уютных, несмотря на свою «музейность», комнат. В последней из них перед низенькой дверью, в той самой комнате, где стоял письменный стол, он невольно поправил галстук, чуть откашлялся и тут увидел сидевшую на стуле Антонину Степановну. Она приветливо улыбнулась ему, и на полном, минуту назад чуть сонном ее лице появилось какое-то смешанное выражение беспокойства и расположения. Она вдруг сочувственно спросила: — Ты что, милый, вроде не в себе? Это было так неожиданно, что Виталий невпопад ответил: — Нет. Мне просто вот сюда надо. — Ну, да, конечно, — кивнула головой Антонина Степановна. — Дело ваше такое. Светочка будет рада. Она уже про вас спрашивала. — Про меня?.. — А как же! Волнениев-то у нас тут сколько! Совладав с собой, он уже спокойно и весело ответил: — У нас все равно больше, Антонина Степановна. Да ничего, не жалуемся. — У вас уж работа, — вздохнула она. — Молоденькие такие, а покою нет. Виталий постучал и, услышав «войдите», толкнул маленькую дверь. За столиком, который едва помещался в тесной комнатке, сидела Светлана. На ней был тот же строгий темный костюм. Но на этом сходство с тем образом, который нарисовал себе Виталий, решительно кончалось. Собственно, то был скорее не образ, а лишь некое теплое ощущение внезапной радости от мимолетной встречи. Сейчас перед Виталием была эта девушка, и все в ней восхитило его: и живой взгляд огромных карих глаз, и легкий пушок на щеке, и копна золотистых вьющихся волос, и даже прозрачная слезинка-сережка в маленьком розовом ухе. — Я к вам, — сказал Виталий. — Здравствуйте. — И с излишней даже официальностью представился: — Лейтенант Лосев, из угрозыска. — Здравствуйте. — Светлана чуть смущенно улыбнулась. — Садитесь. Она указала на стул, втиснутый между столом и стенкой. — Вот, решил поговорить с вами. Виталий хотел сказать «познакомиться», но это показалось ему вдруг неудобным. — Да, да. Конечно, — кивнула Светлана. — А о чем? Ее смущенный вид неожиданно помог Виталию собраться с мыслями. — Вы должны рассказать мне все, что думаете по поводу этой истории. — Постараюсь. Думаем мы об этом, конечно, много. Вот только с чего начать… — Начните с конца. Как узнали о краже, как поступили. — А мы сначала даже не подумали, что это кража… Завязался разговор. И у Виталия мелькнуло вдруг странное ощущение, будто разговоров два и идут они сразу, одновременно. В одном Виталий узнавал от девушки какие-то факты по интересующему его делу, но одновременно те же самые слова раскрывали Виталию его собеседницу, ее живой ум, ее усмешку, ее взгляды, и он мысленно говорил себе: «Умница, как она это поняла?», или: «Так вот что ей нравится… вот что она не любит…» Светлана вдруг всплеснула руками и воскликнула: — Ой, да я же вам хотела совсем другое рассказать! Мы все думали, думали, кто мог это сделать. И знаете, мы вспомнили вот что. В тот день к нам в музей приходил один очень подозрительный парень. Вообще к нам такие не ходят. — Кто ж он такой? — Не знаю. — А в книгу вашу он записался? — В том-то и дело, что нет. Хотя Надя его просила. — Гм… Просила, говорите?.. — Виталий секунду помедлил. — Давайте-ка поговорим с вашей Надей, а? — Давайте! — загораясь, согласилась Светлана. — Я ее сейчас позову. Худенькая девушка из гардероба на вопрос Виталия с возмущением ответила: — Он мне сказал: «Пора, малявка, знать, что своих сюда не записывают. А я тут почти родственник». Нахал жуткий! Виталий и Светлана с улыбкой переглянулись, потом Виталий спросил: — Интересно, зачем он пришел? Ведь не Достоевским же он интересуется! — Он Людой интересуется, — язвительно сказала Надя. Светлана пояснила: — Это дочка Антонины Степановны. — Дочка Антонины Степановны?.. — медленно повторил Виталий. — Неужели… Черт возьми! Ну, конечно! Ее фамилия тоже Данилова! — Вполне естественно, — улыбнулась Светлана. — Вы, Светлана, не улыбайтесь. Все действительно вполне естественно. Они ведь все живут недалеко. Парня этого зовут Васькой. И Люда мне говорила… — Люда вам говорила?! — с изумлением спросила Светлана. — Так вы ее знаете? Виталий понял, что сболтнул лишнее. Он небрежно пожал плечами. — Она знакома с одним моим приятелем. Спустя некоторое время, уже по дороге из музея, Виталий с радостью и гордостью думал: «Васька Резаный — это версия! Уж он просто так в музей не придет. По этой версии только поработать. Это вам, товарищ Цветков, не семейство дипломата, как ни странно, все замкнулось на них», — заключил он, вспомнив вчерашнее совещание у Цветкова. Виталий бурей ворвался в кабинет Цветкова. Тот лишь взглянул на него, оторвавшись от какой-то бумаги, и, не дав Виталию раскрыть рот, приказал: — Позови сначала Откаленко. Через полчаса решение было принято. Васькой надлежало заняться вплотную. И заняться в основном предстояло Виталию. Придя к себе в комнату, Виталий плотнее уселся за стол, достал тощую папку и, опершись на нее локтями, принялся обдумывать создавшуюся ситуацию. Итак, Васька… В первую очередь и только Васька… Что же знал об этом парне Виталий? Знал, прямо скажем, не мало. Прежде всего семья. Отец, мать… Отец — шофер, знающий, уважаемый, непьющий. На работе — самые лучшие отзывы, по дому — тоже. Мать — чертежница, в проектной организации, тихая, скромная женщина. Словом, семья рабочая, трудовая. С этой стороны плохого влияния быть не может. Ну, а что известно о самом Ваське? Да в общем все самое главное. Виталий, не раскрывая папки, вспоминал, что там имелось о Ваське. Его порезали в драке. С тех пор и кличка пошла — Резаный. Парень отчаянный, упрямый, волевой. Он сколотил компанию и жестоко отомстил обидчикам. В ход тогда опять пошли ножи. И после этого суд, колония. Парень недавно вышел оттуда. Васькины друзья? С ними у Виталия дело обстояло неважно. Он знал только одного. Зовут Олег. А фамилия… Как же его фамилия? Виталий раскрыл папку и принялся медленно перебирать бумаги, пробегая их глазами. И неожиданно запнулся на одной. Черт возьми! Как же он раньше не обратил на это внимания? Ваську зовут Василий Анатольевич, а отца — Сергей Трофимович! Значит, не родной у Васьки отец? А где же родной?.. Виталий сделал себе пометку и продолжал просматривать бумаги. Как же фамилия Васькиного друга, где он живет? Наконец он нашел то, что искал. Но сбоку на том же листе была записана и другая фамилия — Сахаров Виктор. Кто это? Виталий не без труда вспомнил этого парня, и тогда еще одна пометка появилась в записной книжке… Через два часа был составлен план работы по новой версии. Цветков, хмурясь, проглядел его и утвердил. А напоследок сказал: — Времени тебе на все два дня. Понятно? Не считая сегодняшнего. Прямо сейчас туда двигай. И с Васькой аккуратно, смотри. Не замкни. Ты его хоть раз в глаза видел? — Как же! Толковали однажды. Черт, а не парень, — Виталий вздохнул. — Во дворе у них был. Зараза, а не двор. Цветков неодобрительно глянул на него и спросил сухо: — Может, тебе и план этот уже ни к чему? Может, ты уже все знаешь? Виталий, скрывая смущение, с напускной беспечностью ответил: — Без плана мы никуда, Федор Кузьмич. Хозяйство, как известно, у нас все насквозь плановое. — И уже другим тоном добавил: — Но там меня никто не знает. Ни одна душа. На что Цветков сухо ответил: — Ладно. Ступай и трудись. И помни: Васька как и всякий другой, живой человек. Не только факты, но и струны ищи, за которые ухватиться можно. Виталий ушел от Цветкова с обычным чувством какого-то строптивого уважения к этому человеку. В комнате за вторым столом сидел Откаленко и что-то сосредоточенно обдумывал, склонившись над листом бумаги. — Все-таки Федор Кузьмич — это голова, — убежденно объявил Виталий. — Бриан — тоже голова, — рассеянно, как давно заученное, проговорил Откаленко, не отрывая глаз от бумаги. — А ты бы ему палец в рот положил? Начиналась их обычная игра «в Ильфа и Петрова». Афористичные цитаты из их книг, обращенные на дела угрозыска, складывались порой в необычайно смешные диалоги. Но сейчас обоим было не до игры. Виталий запер свой стол и направился было к двери, но остановился и нерешительно сказал: — Между прочим, автомобиль не роскошь, а средство передвижения. Позвони, а? Хотя бы «газик», на пятнадцать минут? Откаленко, не поднимая головы, буркнул: — Лучше пей кефир. Виталий демонстративно вздохнул и вышел. Первым пунктом в его плане был визит в штаб народной дружины. Уж там-то Ваську, наверное, знали как облупленного. Он шагал по сумеречным улицам, обдумывая, с чего начать разговор о Ваське в штабе. Интересно, сколько раз приводили его туда «по факту хулиганства», как пишут в протоколах. Факты… Внезапно Виталий вспомнил напутственные слова Цветкова, и в душе появилось какое-то смутное недовольство. Факты, факты… А что, если?.. Виталий остановился и после секунды колебаний решительно свернул за угол. «Ладно. Штаб не убежит», — подумал он. Во двор дома, где жил Васька, он зашел, когда уже порядком стемнело. В палисаднике на ближайшей к воротам скамейке Виталий увидел двоих. Около плотного человека в кепке притулилась хрупкая детская фигурка. Лиц нельзя было разобрать. В глубине двора под деревом вокруг дощатого стола сидели люди. Оттуда неслись возбужденные голоса и отчаянный стук костяшек, «Ну, лето началось, — подумал Виталий. — Это признак поточнее прилета грачей. Те еще иногда запаздывают». Он приблизился к сидевшим на скамейке. В это время детский голос спросил: — Вась, а Вась, а выше всего гора где? — Где? — солидно переспросил чей-то ломкий голос. — В Африке. — А-а… Голос старшего из беседующих заставил Виталия насторожиться. Голос был знакомый и имя тоже. Детский голос опять спросил: — Вась, а Вась, сколько лет надо в Африке жить, чтобы негром стать? — Чудила! — коротко усмехнулся старший. — Киляй спать. Добродушно-умиротворенное настроение Васьки толкнуло Виталия на новое решение. Он подошел к скамейке и весело сказал: — Привет, Вася. Тот вытянул шею и, вглядевшись, неприязненно ответил: — Здравствуйте. — Как живешь? — спросил Виталий, присаживаясь на скамью и закуривая. — Как желудь. — Это как понять? — Живу среди дубов и не знаю, какая свинья сожрет. Виталий усмехнулся. — Из желудя, между прочим, тоже дуб получается. С неважной перспективой живешь. — Какая есть. — Ты его отправь, а мы потолкуем. Виталий похлопал мальчонку по плечу. Тот сидел, напряженно вслушиваясь в разговор. Виталий хотел было добавить, уже для мальчишки, что самая высокая гора не в Африке, а в Азии, и даже привести ее трудное название, но тут же раздумал: Васька был парень самолюбивый. — Давай домой, — строго сказал Васька мальчонке. — Мне тоже пора. — А поговорить? — спросил Виталий. — Поговорим, когда повесточку пришлете, — насмешливо ответил Васька, поднимаясь со скамьи. — Как некоторым другим. «На Люду намекает», — подумал Виталий. — А без повесточки, по душам? Голос Васьки напрягся от сдерживаемой злости: — Душа у меня рваная. Интереса для вас не представляет. Он поднялся со скамьи. За ним сорвался мальчонка, и они тут же растаяли в сгустившихся сумерках. Виталий минуту еще сидел, раздосадованный неожиданным оборотом разговора. Потом он остервенело смял окурок о скамью, поднялся и огляделся. Двор тонул во мраке. Только над столом, где играли в домино, тускло светила лампочка, спускавшаяся прямо с дерева. Видно, кто-то специально протянул сюда шнур от дома. Игра за столом продолжалась с прежним азартом, и голоса не утихали, они стали даже еще резче и неприятнее среди глубокой тишины темного двора. «Вот оно, болото чертово», — зло подумал Виталий и направился к игравшим. Он подошел, когда очередная игра закончилась и выигравший собирал деньги. Всего вокруг стола разместилось человек шесть молодых, рабочего вида парней. Все они явно были навеселе, хотя ни стаканов, ни бутылок видно не было, и отчаянно дымили. — Прополоснем это дело, — хрипло сказал кто-то. — Потом я отыгрываться буду. — Не за то отец бил, что играл, — ответил ему другой, — а за то, что отыгрывался. Разговор щедро пересыпался отборной, но беззлобной руганью, которую воспринимали спокойно, как привычный эмоциональный довесок даже к самому дружескому разговору. Появление постороннего человека не прошло незамеченным. Парни подозрительно покосились на Виталия, и один из них спросил: — Нюхать пришел или играть? — Меня отец бил за то, что играл, — ответил Виталий. — На деньги, конечно. — А мы тебе штаны оставим, — насмешливо пообещал другой. — Не сомневайся. — На интерес бы я сыграл, — лениво ответил Виталий, уже жалея, что в порыве досады подошел сюда. — Интереса не получится, — мотнул головой парень. — Один попробовал. Его сделали… — и он бросил взгляд на опустевшую скамейку у ворот. Виталий перехватил его взгляд, и вдруг в голове блеснула догадка. Он уже не жалел, что подошел, все внутри напряглось в ожидании каких-то открытий. — Ну и неправильно, — запальчиво возразил он. — Раз человек объявляет… — Ты особо не тявкай, — оборвал его другой парень. — Он на равных началах. А когда лопухом остался, шиш выложил. — Не, он сперва материно кольцо пообещал, — вмешался другой парень. — Домой покилял. Потом вернулся, говорит: «Заработаю». — Он заработал, — грязно выругался первый. «Это уже не просто факты, — лихорадочно думал Виталий, боясь пропустить хоть слово. — Это уже и душа». — И небрежно спросил: — А теперь он как играет? Парни незаметно переглянулись. Один из них встал и, чуть пошатываясь, подошел к Виталию, второй неожиданно оказался за его спиной. — Номера выкидываешь? — с угрозой спросил первый и, наливаясь пьяной злостью, просипел: — Покажь карманы, мусор! У Виталия была секунда на размышление. Он чувствовал жаркое дыхание стоявшего сзади, видел, как напряглись сидевшие за столом, готовые в любой момент кинуться на него. Лезть в карман было поздно, удар мог последовать мгновенно. И Виталий нанес его первым, затылком, со всего размаха по лицу стоявшего сзади. Раздался крик. В тот же миг Виталий двумя руками рванул подошедшего парня на себя, нагнулся, и тот, не удержавшись, со стоном перелетел через него. А Виталий кинулся бежать к темневшим вдали воротам. Парни бросились за ним. — Ножа ему! — яростно крикнул кто-то. «Только бы не споткнуться в этой тьме!» — мелькнуло в голове у Виталия. У самых ворот он внезапно метнулся в сторону и прижался к стене, нащупывая в кармане пистолет. Он даже задержал дыхание, и сердце забилось еще отчаянней. Но то, что Виталий узнал о Ваське, и то, что того сейчас нет дома, меняло все планы. Парни не заметили его. Они распаленной стаей пронеслись мимо, и Виталий услышал, как заспорили они на улице, обсуждая, в какую сторону он убежал. Тогда Виталий неслышно отделился от стены и крадучись направился в глубь двора, к единственному парадному, над которым тусклым желтым апельсином висела лампочка. На третьем этаже он позвонил. Дверь, обвешанную почтовыми ящиками, отперла высокая худая женщина в кофте с закатанными рукавами и в переднике. Лица ее Виталий рассмотреть не мог: свет на площадку падал только из двери. — Не вы ли Вера Григорьевна? — спросил он, уже успев отдышаться. Женщина в испуге прижала руки к груди. — Я… Она провела Виталия по узкому коридору. В комнате стоял полумрак. Горела только маленькая лампочка на столе, загороженная с одной стороны газетой. У окна угадывались две постели, большая и маленькая. Женщина сказала негромко: — Они спят. Муж после суток. И Мишутка. Садитесь. Виталий только сейчас разглядел ее осунувшееся строгое лицо с чуть заметными продольными морщинками на впалых щеках. «Красивая была», — подумал он. Женщина сидела напротив него, положив на стол сцепленные руки, и с усталой покорностью смотрела на неожиданного гостя. — Я насчет Васи, — почему-то через силу сказал Виталий. — Надо подумать о нем. — Догадалась. Я уже все глаза проплакала. Плохо с ним. И моя тут вина есть. Она говорила медленно, тихо, глядя на свои руки, очень худые, с длинными огрубевшими пальцами. И Виталий с состраданием подумал: «Заботы, заботы… Сколько их у нее…» — Расскажите мне, Вера Григорьевна, все про Васю и… про свою вину. Я вас не обману. В этот миг у Виталия вдруг появилось предчувствие, что за Васькой нет вины, и еще что он, Виталий, вдруг прикоснулся к какой-то издерганной, больной и сложной судьбе, мимо которой он уже не может пройти равнодушно. И это предчувствие в нем все росло, по мере того как говорила эта женщина, говорила тихим, ровным голосом, поминутно смахивая со щек слезинки, все уже перестрадав, все вспомнив в длинные, бессонные, одинокие ночи, одинокие всегда, и когда не было того, кто спал там сейчас, и когда он появился, потому что с ним она не могла делиться этим. Вера Григорьевна и сама не понимала, почему она все рассказывает этому тонкому и какому-то ясному пареньку с почти детским, сейчас строгим и чутким лицом. Видно, есть у человека предел, дальше которого не может он носить в себе свое горе. И в ответ на первое же слово участия в такой момент, на искреннее, душевное движение распахивается исстрадавшаяся человеческая душа. …Первого мужа ее арестовали в декабре пятьдесят второго года. Он был врачом. Васе минуло семь лет. Забирали мужа ночью. Она до сих пор помнит Васин отчаянный крик: «Папа, не уходи!.. Папа, убей их!..» Он цеплялся за отца, его невозможно было оторвать. Потом он долго не спал по ночам, вскакивал, звал отца. На улице волчонком смотрел на военных. Стал замкнутым, таким замкнутым, что никогда не могла она понять, что у него на душе, о чем он думает. Так и до сих пор все не может понять. А потом эти ужасные драки. Она не знает, как и почему они начались. И вот — колония. А после нее… Все хорошие вещи свои куда-то спустил. Говорит, пропил. Но она думает, что здесь другое. Что именно — не знает. Вася пьянством никогда не занимался. Здесь другое что-то… И какой-то камень у него на душе. Ласковым бывает только с Мишуткой, это его сводный братишка, — она кивнула на маленькую кровать у окна. Виталий напряженно вслушивался в ее глуховатый голос, а взгляд его не мог оторваться от кружка света на столе, в котором лежали ее руки, натруженные, потрескавшиеся… И вдруг он увидел то, что, собственно, видел все время, но это проходило мимо сознания. На одном из сцепленных худых пальцев было надето кольцо. — Простите, Вера Григорьевна. Откуда у вас это кольцо? Она схватилась за кольцо так, словно он хотел отнять его. — Это подарок первого мужа. Это память. — А Вася знает, чье это кольцо? Она подняла глаза на Виталия и тихо сказала: — Однажды я ему про это сказала. — Когда же? …В тот вечер, года два назад, он пришел со двора неожиданно рано, возбужденный, испуганный даже. Пришел совсем неожиданно. И застал мать в слезах. Кольцо лежало перед ней на столе, она смотрела на него и плакала. Вспоминала годы жизни и человека, подарившего их ей. И Вася, ничего не поняв, но о чем-то догадавшись, вдруг глухо спросил: «Мама, откуда у тебя это кольцо?» А потом стиснул зубы и, ничего не сказав, убежал. — А в чем же ваша вина перед Васей? — Моя вина в моей слабости… Женщина разомкнула пальцы, провела ладонями по лицу, словно стирая с него колебания и усталость, и вздохнула. — Да, слабость, — повторила она. — А Вася сказал, когда вернулся, что я… предатель, — и горько усмехнулась. …Виталий опомнился, когда был уже двенадцатый час. Он поднялся. — Пойду, Вера Григорьевна. И поверьте мне, — он осторожно коснулся ее руки, — я ничего не употреблю во зло Васе. Ничего. И я… я теперь знаю, как с ним говорить. — Я верю, — женщина грустно и чуть недоуменно улыбнулась. — Почему-то верю вам. Вы нам поможете. В ту ночь Виталий долго не мог заснуть. На следующий день, когда Виталий зашел к Цветкову, у того сидел Свиридов. Цветков был мрачен. Увидев входящего Виталия, Свиридов тяжело поднялся со стула. — Ладно, Федор Кузьмич, — сказал он. — Пойду к себе. Когда закрылась за ним дверь, Виталий настороженно спросил: — Чего это он? — Ничего особенного, — хмуро ответил Цветков. — Что у тебя? И Виталий сразу забыл о Свиридове. Цветков слушал его молча и, только когда Виталий рассказывал о драке во дворе, процедил: — Золотой факт для товарища Свиридова. — В каком же это смысле? — запальчиво спросил Виталий. — Выдающиеся методы работы у моих подчиненных. Вот в каком смысле. — И, видя, что Виталий готов заспорить, сухо бросил: — Продолжай. Пересилив возникшее раздражение, Виталий сначала скупо и обиженно, а потом все более увлекаясь, стал рассказывать дальше. Цветков больше его не перебивал. А потом сердито сказал: — Как же это ты ей такую гарантию дал? А если мы Ваську ее посадим? — Думаю, не придется. — Думать мало, чтобы гарантии давать. Она ведь сказала: «Я вам верю…» — И, не давая Виталию опять заспорить, сказал: — Ладно. Нам торопиться надо. Двигай, куда собрался. Виталий вышел из кабинета Цветкова со смешанным чувством удовлетворения и досады. «Срывает на других свои настроения», — раздраженно подумал он. Разве Цветков мог понять, какие чувства переполняли Виталия, когда он слушал ту женщину, как хотелось ему влить хоть каплю надежды в ее душу! На улице солнце палило июльским жаром. Город был застигнут врасплох. Люди, изнывая в надетых по привычке пальто, заполняли теневую сторону улиц. Тележки с газированной водой, желтые цистерны с квасом, крикливое племя мороженщиц еще, видимо, только готовились к своей гуманной миссии. Виталий расстегнул золотистый плащ, снял кепку и зашагал быстрее. Штаб дружины помещался в красном уголке одного из ЖЭКов. Это была длинная полуподвальная комната, вдоль стен стояли стулья, над ними висели пропылившиеся плакаты. Стена у двери была залеплена объявлениями и различными списками. Посреди комнаты квадратным островом тоже стояли стулья, а в глубине, у дальней стены, протянулся стол, накрытый выгоревшим зеленым сукном. В стороне стоял небольшой письменный столик и возле него дощатый шкаф. За столиком сидел какой-то паренек и читал книгу. Рядом лежала еще книга, большая, потрепанная, на белом квадратике бумаги, приклеенном сверху, от руки было написано: «Книга дежурств и происшествий». Увидев входящего Виталия, паренек отложил книгу и поднялся навстречу. — Сахаров? — пожимая ему руку, спросил Виталий. — Ага. Виктор. А вы Лосев? Парень был длинный, с тонкой шеей, в очках. Улыбчивое, добродушное лицо располагало к разговору. — Ну-ка, погляди в своем гроссбухе, — сказал Виталий. — Что там у вас есть о Василии Кротове. — Кротов… Кротов… — повторил парень, раскрывая большую книгу. — Что-то фамилия знакомая. Пока он проглядывал записи, Виталий взял в руки книжку, которую читал Сахаров. Книга была о космонавтике. Сахаров скосил глаза и, не поднимая головы, пробурчал: — Парадоксы нашего века. Космос — и какой-нибудь хулиган или грабитель. — Абсолютно разные проблемы, — возразил Виталий. — Техника и воспитание людей. — Космос — это не только техника, но и наука. Высшее достижение человеческого разума! — Сахаров проговорил это назидательно, с ноткой превосходства. Виталию тон его не понравился, и он снова возразил, но уже запальчиво: — Сейчас космическую ракету, как известно, может создать и ученый-людоед. Да ты ищи, ищи, — и он кивнул на толстую книгу в руках у Сахарова. — Ищу… Вот, пожалуйста! Кротов… — Сахаров быстро проглядел запись. — Ну конечно! Теперь вспомнил. Ваську уже два раза приводили за драку в штаб. Уговаривали, доказывали. Смотрел на всех волком. Вызывали и мать. Та сидела с каменным лицом, еле цедила слова. Наконец сообщили на автобазу, где работал Васька: пусть, мол, и там нажмут. Сахаров говорил возмущенно, то и дело поправляя очки. Виталий не выдержал: — Ты сам с ним говорил? — И сам тоже. А что? — Тебе, брат, только ракеты строить. — Ну, знаешь… — обиделся Сахаров. — Неумно остришь. Виталий хотел было ответить, но сдержался. «Еще одного золотого факта не будет». На обратном пути он ломал себе голову: как говорить с Васькой? Но так ничего и не придумал. А Цветков сказал решительно: — Говорить рано. — Подумав, добавил: — Завтра займись-ка дружком его, Олегом этим самым. Еще кто поинтересней у него есть? — Остальные — мелочь. Этот самый интересный, — солидно ответил Виталий. Цветков усмехнулся: — Допустим. Об Олеге Полуянове, сантехнике одного из строительных управлений, сведения собрать удалось быстро. Он жил весело и безбоязненно, весело кутил и по-мелкому спекулировал, чем придется. Жил он один в маленькой комнате, оставшейся ему после смерти тетки. Его родители жили в Одессе. Олег франтовато одевался и был отменно вежлив с соседями. Недавно у него недели две жил какой-то «земляк». Вообще приятели к нему захаживали часто, девушки тоже. И среди последних… Виталий сначала не поверил в свою догадку. Он даже специально сбегал на работу за фотокарточкой. «Да, эта самая, — сказала ему старушка соседка. — Как звать только, не знаю». Это была Люда Данилова. Она бывала одна или с кем-нибудь, но никогда с Васькой. Под вечер Олег Полуянов, невысокий, стройный, курчавый парень с нежным лицом и бойкими карими глазами, появился в комнате Виталия. Вид у него был заносчивый и оскорбленный. — Чем обязан приглашению? — развязно спросил он. Но в самой глубине глаз Виталий подметил тревогу. — Садитесь, — сухо сказал он. — Сейчас узнаете. После нескольких минут самого общего и совсем безобидного разговора, в ходе которого Полуянов, однако, все больше нервничал, Виталий решил, наконец, перейти в наступление и неожиданно спросил: — Почему пускаете к себе жить посторонних? — Я?! Посторонних?! — возмутился Полуянов. — А может, это был мой родной папа, почем вы знаете? С каждым новым вопросом — а Виталий дотошно интересовался всеми его грязными делишками и многочисленными знакомыми — Полуянов кричал все громче. О Люде Даниловой он заявил, что знать ее не знает. А когда Виталий спросил его про Ваську, он вдруг побагровел и, бешено стукнув кулаком по коленке, заорал: — Ясно! Все ясно! Откуда ветер дует и чего несет! Надумал меня в тюрягу?! За Людку?! Нужна мне эта вонючая гусыня, как рыбке зонтик! Да я таких — на рубль дюжину!.. А сам чистенький! Да? Он у вас чистенький?! Кошмар какой-то!.. Виталий, очень довольный, с напускным равнодушием пожал плечами: — Я вам, кажется, о Кротове ничего не говорил. — А мне и говорить не надо! Я и сам скажу! Чистую правду скажу! Как слеза, чтоб мне не жить! Мне только рот раскрыть! — Он ваш друг, кажется? — Как папа римский! Ни больше и ни меньше! Были когда-то дни золотые. Но как он за нее сел, — Полуянов сложил крест-накрест растопыренные пальцы и спрятал за них лицо. — Все! Как отрезал! — Тогда нечего болтать, что вы что-то знаете. На лице Полуянова появилась хитрая усмешка, и он самодовольно прищурился: — Я отрезал, а он нет. Пусть он вам скажет, зачем позавчера приходил ко мне, куда ехать предлагал. Пусть скажет, если он у вас такой чистенький, какую вещь одному толкнул. Виталий почувствовал холодок в спине и чуть дрогнувшим голосом спросил: — Какую вещь? — Уж, конечно, с дела вещь. А какую, пусть сам скажет. Я не интересовался. И еще пусть кличку одну назовет. — Какую же кличку? — «Косой» — вот какую! — Это кто такой? — А я почем знаю? Я сам прямой, у меня все кореши прямые. Косых не держим. Больше от Полуянова ничего добиться было невозможно, хотя Виталий, преодолевая отвращение, которое внушал ему этот парень, задавал вопрос за вопросом. Полуянов только грязно ругал Ваську и Люду Данилову. Виталий понял, что больше он ничего не знает. Дело принимало серьезный оборот. В тот вечер Цветков сказал: — Все это, конечно, интересно. Но мало, милый, мало. Погоди! — поднял он руку, видя, что Виталий собирается заспорить. — Погоди. У меня вопрос к тебе есть. Вот отсидел Васька, так? Вышел? Куда он на работу устроился? — Вернулся, где работал. На автобазу. — Так. А сейчас? Почему он среди дня в музей пришел, если работает? Отгул? Прогул? И потом, отчим его тоже там работает? — Тоже. — Ваську туда он устроил? — Наверное, он. — «Наверное»! А почему у них отношения плохие, у Васьки с отчимом? — Отца он забыть не может. Цветков недоверчиво покачал головой. — Отца он и не помнит почти. И вообще, это святое, это других любить не мешает. Что-то тут еще, милый, есть… — Он посмотрел на Виталия и закончил: — Тут важные какие-то струнки. Их знать надо. Виталий, вздохнув, согласился: да, тут в его сведениях был явный пробел. Поэтому на следующее утро он поехал на автобазу. Узкий двор ее был забит машинами. Одни стояли вдоль глухой каменной ограды, другие, урча, вползали или выползали из широких ворот мастерских и гаража, откуда несся неумолчный шум и рокот моторов. Виталий с трудом пробрался среди машин и по темноватой лестнице поднялся на второй этаж: в проходной ему объяснили, как пройти к заместителю директора базы Баранникову. Это оказался крупный, решительный человек с бритой головой и пожелтевшими от курева усами. Говорил Баранников грохочущим басом и, видимо, привык, что никто ему тут не прекословит. Когда Виталий объяснил цель прихода, Баранников сердито и громко сказал: — Кротова мы уволили. За прогул и вообще. Из дружины тоже получили о нем сигнал. Хулиган и уголовник. У меня тут и то, подлец, как разговаривал! — Вы что же, всех за первый прогул увольняете? — Повторяю, — нетерпеливо ответил Баранников. — Хулиган, уголовник. Сидел уже. Еще и за таких чтоб голова болела? — За таких именно и должна болеть. — У вас. У милиции. У меня других забот хватает. Вон с капиталки машины гонят — ни к черту! — он широким взмахом руки указал на окно. — Товарищ Баранников, этого парня нельзя увольнять, — сказал Виталий. — Пропадет. У вас же тут и отчим его работает. — Вот именно! И он пришел, говорит: «Сладу с ним нет». Одним словом, всё. Уволили, и баста! — Нет, не баста! — рассердился Виталий. — Вы права не имели его увольнять! — Я свои права знаю, дорогой товарищ, — загрохотал Баранников. — И прошу в административную деятельность не вмешиваться! — он побагровел и так сжал ручки кресла, что побелели косточки на пальцах. — Благодетели нашлись за чужой счет! Вам что — только попросить! А мне здесь мучайся с таким! Заступники!.. Спор разгорался, и Виталий чувствовал, что выиграть его не удастся. — Хорошо, — наконец сказал он. — Мы еще к этому вопросу вернемся, товарищ Баранников. Он выскочил из кабинета, весь дрожа от еле сдерживаемой, бессильной ярости. Но уже в троллейбусе Виталий начал понемногу остывать. Собственно говоря, чего он взбеленился? Он же узнал то, что требовалось: Васька сейчас не работает. Баранникова тоже понять можно. А Васька в конце концов устроится на другое место. Сейчас главное не это, сейчас надо заставить его признаться в краже из музея. Но тут вдруг перед Виталием встало лицо Веры Григорьевны, измученное, виноватое, в желтом свете слабой настольной лампы, и он, словно наяву, услышал ее тихий голос: «Почему-то верю вам. Вы нам поможете». И Виталию стало не по себе, словно он уже чем-то обманул эту женщину. «Поможете…» А как помочь? Неужели начать драку с этим Баранниковым? Но как к такому вмешательству отнесется сам Васька?.. То есть что значит «как отнесется»? Нет, брат, шалишь!.. Здесь надо действовать сообща… И Виталий на первой же остановке выскочил из троллейбуса и пересел на другой. Через полчаса он был уже в штабе дружины. Виталий собрался узнать адрес Виктора Сахарова, но неожиданно застал его самого. — Едем, — без всякого предисловия торопливо объявил он. — Там по вашей милости уволили Кротова. Теперь расхлебывать надо. Пропадет парень. — Чего, чего?.. — не понял Сахаров и удивленно посмотрел на Виталия, видимо не сразу его узнав. — Едем. По дороге все объясню. — Но у меня… — Слушай! — разозлился Виталий. — Тут судьба человека решается! Поехали! Он был так решителен и взвинчен, что Сахаров невольно уступил натиску. По дороге они решили заехать к Ваське. На звонок отперла соседка. — Вася? — переспросила она, не снимая с двери цепочку. — В булочную, что ли, ушел. Баклуши ведь бьет, прохиндей непутевый. — Что вы! — воскликнул Виталий. — Это отгулы у него. Заработал! А не пьет эти дни, не хулиганит? — Чего не было, того не было, — ответила соседка и словоохотливо добавила: — Только с Сергеем Трофимовичем разговор был у них, страсть как кричали. Вера Григорьевна аж слезами, бедная, вся изошла. — Чего ж это они так? — Да вот, не поняла я, — с сожалением ответила соседка. — Слов разобрать никак невозможно было. Очень уж Вера-то плакала. Переглянувшись с Сахаровым, Виталий сказал: — Ладно, гражданочка. Васю нам все равно повидать надо. Впустите? Или на лестнице обождать? — Оно бы лучше на лестнице, конечно, — поспешно ответила та и прикрыла дверь. Закурив, Виталий уселся на высокий подоконник. Сахаров, протирая очки, спросил: — Между прочим, чего о нем хлопотать, если вы его все равно посадите? — Это бабушка еще надвое сказала… — И, подумав, Виталий убежденно добавил: — А главное, он должен поверить, что есть справедливость. В том, что его уволили, ее нет. А в том, что посадим, если он украл, — она будет. — Нет, ты мне определенно нравишься, — улыбнулся Сахаров. — Ты мыслишь единственно верными нравственными категориями. Васька пришел только через час. Он угрюмо оглядел незваных гостей и спросил: — Забирать пришли? — Не собираемся пока, — ответил Виталий. — Ты лучше нас в дом пригласи. Когда вошли в комнату, Виталий без всякого перехода решительно сказал: — Пиши заявление. — Чего?.. — Пиши, пиши. «Прошу восстановить меня на работе в должности ученика автослесаря. Обязуюсь…» — Да вы что? Баранников меня в шею с этим заявлением выпрет! — Не выпрет. Пиши, говорю! Васька усмехнулся и полез в стол за бумагой. Написав то, что продиктовал ему Виталий, он зло сказал: — Баранников тоже не сам решил. Ему мой шепнул. — Это кто такой? — не понял Виталий. — Материн муж, вот кто. — Да ведь он тебя сам туда устроил, — вмешался Сахаров. — Где же тут логика? Васька горько усмехнулся. — Устроил, когда за матерью ударял. Прикидывался! А как вселился, тут я и открыл, какой он есть. — А какой? Что он — пьет, дерется или еще что? — Под меня вот копает! Сахаров взволнованно поправил очки и торжественно объявил: — Если хочешь знать, то он абсолютно не виноват в том, что тебя уволили. Абсолютно! Письмо о тебе направили мы, штаб дружины. Есть основание думать, что поспешили, да! Элемент ошибки присутствует. Васька смотрел на него, удивленно приоткрыв рот. Потом они все трое поехали на автобазу. По дороге Виталий сказал: — Учти, извиниться перед Баранниковым придется. В кабинет к Баранникову зашли Виталий, Сахаров и секретарь комитета комсомола автобазы. Васька остался ждать за дверью. Как ни странно, но Баранников на этот раз не грохотал. Он взял заявление и обещал рассмотреть его. Причем сказал он это таким мирным тоном, что всем стало ясно: дело улажено. Так Виталий через минуту и сообщил ошалевшему Ваське. С автобазы все разъехались в разные стороны. Виталий спешил, боясь не застать Цветкова. Настроение было счастливо-приподнятое. Ведь нет большей радости, чем сознавать, что в чем-то большом, решающем помог другому человеку, помог не словами, не пустым сочувствием, а делом, вложив в него свой труд, свой ум, кусочек своей души! Цветкова Виталий застал, и тот, выслушав его, тяжело хлопнул ладонью по столу и сказал: — Все. Завтра вызывай Кротова. И помни: это твой экзамен. Самый трудный, Лосев. — Может быть, с вами допросим или с Откаленко? — тревожно спросил Виталий. — Надо бы, да не выйдет. У нас с ним завтра миссия особая, дипломатическая. МИД, наконец, дал разрешение. Так что держись, Лосев! Васька пришел среди дня. И тут впервые, пожалуй, Виталий рассмотрел его как следует. Это был невысокий кряжистый паренек с грубоватым, тронутым первым загаром лицом и большими шершавыми руками. Левую щеку рассекала светлая и неровная полоска шрама. Когда Васька злился, щека начинала дергаться. Но сейчас он был настроен спокойно, насмешливо и отчужденно, словно и не было у них вчерашней, так ошеломившей его встречи. — Сразу в чем уличать будете или сначала чуткость проявите, за жизнь поговорим? — спросил он, без приглашения усаживаясь на стул перед столом. — Тогда, может, и закурить разрешите? — Кури. Виталий придвинул пепельницу. Васька не спеша достал мятую пачку «Беломора», вытянул кривую папиросу, поправил ее и, закурив, откинулся на спинку стула, потом вопросительно посмотрел на Виталия. — Трудный у меня к тебе разговор, Вася, — не спеша проговорил Виталий. — Ясное дело, — снисходительно согласился тот. — Уж ваша служба такая. — Дело не в службе. Вот однажды ты мне сказал, что душа у тебя рваная. На ветер сбрехнул, чтобы отвязаться, или на самом деле так думаешь? Васька нахмурился. — Какая она, меня одного касается. Ваше дело, конечно, с какой стороны загребать, но я уже битый, понятно? — Не те били и не за то. — Ничего. Я тоже не туберкулезный. Долги плачу. А кому меня за дело бить, такой еще не родился. До этого момента Виталий волновался, словно ходя в потемках, на ощупь, но сейчас он вдруг почувствовал, как нащупался нерв в их разговоре, и, радуясь и боясь сорваться, заволновался еще больше. Голос его дрогнул совсем невольно, и Васька впервые насторожился. — Человек этот родился давно, — тихо произнес Виталий, хотя они с Васькой были одни в комнате. — Родился и… погиб. Ты забыл… Лицо Васьки потемнело, глаза сузились, и вдруг задергалась исполосованная шрамом щека. Он прижал ее ладонью. Виталий ожидал крика, но Васька прохрипел сразу вдруг осевшим голосом: — А об этом я только знаю, понятно? И все. И амба. И смерть. — Значит, помнишь… — Виталий тоже волновался. — Значит, помнишь… — медленно повторил он. — Это еще хуже. Ты однажды назвал мать предателем.Васька замер, и только опять задергалась щека, и он яростно прижал ее рукой. — …А она просто слабая. И она всегда носит то кольцо, — медленно, с усилием продолжал Виталий. Ему было почему-то трудно все это говорить Ваське. — А предатель — ты. Васька медленно процедил сквозьзубы: — Врешь… — Не вру, — Виталий покачал головой. — Я знаю, почему ты не отдал им то кольцо, хоть и обещал. Ты увидел, как мать плачет над ним, и только тогда понял, от кого оно. И тогда тебя порезали. А потом ты отомстил. — Долги плачу, — с мрачным упорством повторил Васька. — Христосиков теперь нет. Все на небе. — Это верно. Христосиков нет, и долги надо платить. Но какой монетой? — Той же самой! — с вызовом ответил Васька. — Можно даже покрупнее. — Тут хорошо бы посоветоваться. Но друг у тебя того не стоит, чтобы с ним советоваться. Да и подруга… — Ее не трогайте. — Ладно. Но… — и Виталий неожиданно спросил: — Ты мать ее знаешь? — Ну, допустим. — Так вот, она не в мать. Понял? — Темните что-то. Васька глядел сейчас на Виталия совсем другими глазами, в них уже не было упрямой и злой отчужденности, в них светился интерес, подозрительный, холодноватый, но интерес. — И дружок твой из той же породы, — жестко и убежденно сказал Виталий. — Слушай! — не выдержал вдруг Васька. — Чего тебе от меня надо? — Дружбы. Если совесть твоя чиста. Если ты не предал… свою память. Васька исподлобья взглянул на Виталия и прижал ладонь к шраму, хотя щека не дергалась. В глазах мелькнула недоверчивая настороженность. — Все равно, — вздохнув, сказал он, словно освобождаясь от какого-то груза, — дружбы у нас не получится, — и усмехнулся. — Разного мы поля ягодки. — Совесть не позволяет? — Совесть моя пока чиста. Разговор затягивался. И оба не собирались его кончать. Виталий видел, что Ваську начинают терзать сомнения, что разговор этот разбередил ему душу. Но доверия, которого так жаждал Виталий, все-таки не было. И напряжение в разговоре начинало спадать, это Виталий тоже чувствовал. Может быть, зря он сказал насчет дружбы? Но это вырвалось бесконтрольно, как дыхание. Просто Виталий добивался доверия. Он видел, Васька не врет сейчас, и совесть, по его понятиям, у него действительно чиста. По его понятиям… Затянувшееся молчание неожиданно нарушил Васька. — А мать… чего она вам сказала… про себя? — Одинокая она, — задумчиво ответил Виталий. — У нее только воспоминания и ты… тоже как воспоминание. — И этот… — От этого радости, видно, мало. От одиночества, от тоски спасалась. Когда тебя не было. — Я ей писал: «Вернусь — вместе будем», — неуступчиво проговорил Васька. — А она… В этот момент дверь с шумом распахнулась, и на пороге выросла толстая фигура Свиридова. — Та-ак… Допрос? — громко спросил он. Виталий сдержанно ответил: — Беседа, Николай Иванович. — Не имеет значения. Зайдите, Лосев, ко мне. — Слушаюсь. Вот только… Но Свиридов раздраженно перебил его: — Фу! А накурили-то! — Он посмотрел на Ваську и резко спросил: — Фамилия? — Кротов. — Та-ак… Наслышаны. Хулиганим, дорогой, а? Общественный порядок нарушаем? Это он еще с тобой беседует, — Свиридов кивнул на Виталия. — А ко мне попадешь — другая песня будет. Схватываешь? — Схватываю. Виталий видел, что Васька с трудом сдерживается от грубости. — Ну, в общем, Лосев, кончайте с ним и быстренько ко мне, — приказал Свиридов. Когда он вышел, Виталий минуту подавленно молчал. Теперь все впустую, теперь Васька потерян. И Виталий вдруг ощутил, что он думал сейчас о самом Ваське, а вовсе не о тех сведениях, которые рассчитывал у него получить. Сам Васька, с его тревогами, с его судьбой, с его вероломными друзьями и плачущей по ночам матерью, вдруг стал важен Виталию, даже дорог. Ему так хотелось, чтобы этот парень распрямился, безбоязненно и открыто взглянул вокруг, улыбнулся и зашагал. Молчание снова нарушил Васька. — Начальничек — с ручкой чайничек… — ядовито сказал он. — Эх, не мы их себе выбираем! — И, покосившись на Виталия, спросил: — Ну, чего делать будем? Виталий устало улыбнулся. — Прощаться. Васька еще раз внимательно, с прищуром взглянул на него и многозначительно сказал: — А ведь ты чего-то хотел от меня. Точно? — Как-нибудь в другой раз, — покачал головой Виталий. — С какой стати ты мне будешь сейчас что-нибудь говорить? — Ха! Я, брат, тоже не чокнутый. Разбираюсь, с кем говорю. Вот начальнички все эти твои мне до Фени. Я б ему резанул! Тебя только подводить не хотел. Виталий вдруг ощутил, как снова появляется нить в их разговоре, и с досадой подумал, что тем не менее разговор этот надо кончать: «золотых фактиков» быть не должно. И, внезапно решившись, очертя голову спросил: — Вася, где сейчас Косой? Он ожидал отпора или злой насмешки, но такого испуга, какой мелькнул вдруг на Васькином лице, такой затравленной тоски в глазах Виталий увидеть не ожидал. — Не достать тебе его, — тихо промолвил Васька. — Нипочем не достать. Далеко он. Виталий ничего не понимал. Если Васька передал этому Косому украденную в музее вещь — а он ему что-то передал очень ценное, как сказал Олег! — то должен изо всех сил отрицать знакомство с Косым. Тем более если он так его боится. Но Васька не только не отрицает, он словно ждет чего-то от Виталия, чего-то безмерно важного для себя, такого важного, что это даже пересиливает в нем страх. И Виталий уже напористее спросил: — Сначала скажи, какую вещь ты ему передал. Я-то догадываюсь, но хочу от тебя услышать. — Не можешь ты догадываться! — крутанул головой Васька и, весь словно ощетинившись, прибавил: — С этим лучше не подъезжай, понял? Сдохну — не скажу! Найдешь Косого — найдешь и вещь. Тогда и разговор будет. А пока трупом можешь меня делать, а не скажу! Трупом! Понял? Последние слова Васька выкрикнул почти истерически. Губы его дрожали, и снова страшно задергался шрам на щеке, но Васька на этот раз не прижал его рукой. В этот момент Виталий почти инстинктивно пошел по единственно верному пути. Он не стал уговаривать или успокаивать Ваську, а резко спросил: — Где Косой? Как до него добраться? Васька сразу умолк, потом долгим, испытующим взглядом посмотрел на Виталия и недоверчиво усмехнулся. — Побоишься. Небось привык скопом, семеро на одного? — И, заметив, как сжались от обиды губы Виталия, прибавил: — Ладно. Пошутил. — Тогда говори. Если доберусь, тебе же, дураку, дышать будет не страшно. Так ведь? — Ну, хорошо, — с угрозой произнес Васька. — Скажу, если ты такой, что смерти не боишься. То, что услышал Виталий, и то, что предложил ему потом Васька, было так захватывающе необычно, что он взволнованно сказал под конец: — Запомни, Вася: или я это возьму на себя, или… к чертовой матери уйду отсюда! И дело тут было не только в Косом, но и в самом Ваське.
ГЛАВА 3 НЕКАЯ ОСОБА С РЕБЕНКОМ
Когда за день до этого Свиридову позвонили, наконец, из Министерства иностранных дел, в комнате у него, кроме Цветкова и Откаленко, сидел и журналист Тропинин. Последний, перекинув ногу на ногу, нервно покуривал сигаретку. На столе перед Свиридовым лежал экземпляр его очерка, по поводу которого шел неприятный для автора разговор. — Понятно, понятно, — говорил Свиридов в трубку. — Так он у меня сейчас. Скажите ему сами. А я лично с вами вполне согласен. — Он кивнул Цветкову и, протягивая ему трубку, сказал: — На-ка… Цветков с невозмутимым видом взял трубку. Голос, по которому он сразу узнал сотрудника министерства, ведавшего их делом, убежденно сказал: — Вот что, Федор Кузьмич. Все-таки стоит ли беспокоить господина Крагера и его семью по такому вопросу? Положение его слишком высокое для этого. И отношения у нас с его правительством самые лучшие. Если вдруг он вас не так поймет… — Мы ведь все это уже обсуждали, — сухо возразил Цветков. — Но сомнения остались. И вот товарищ Свиридов тоже их разделяет. — А я — нет. И повторяю: у нас нет подозрений в отношении… — Цветков покосился на журналиста, — его самого и его семьи. Просто надо уточнить некоторые обстоятельства. — Хорошо, — голос в трубке сделал паузу. — Если ваше решение не изменится, то завтра в двенадцать мы с вами поедем к господину Крагеру. Когда Цветков положил трубку, Свиридов бросил на него испытующий взгляд и снова обратился к Тропинину: — Вот так, дорогой товарищ. Полагаю, о единичных фактах отрицательного порядка писать не надо. Курс сейчас на укрепление авторитета милиции. А то, понимаете, что ни фильм, то милиционер дурак или бюрократ. Эстрадники тоже… А теперь и газета… — Но тут есть и положительные факты, даже героические, — возразил Тропинин, и на полном, до глянца выбритом лице его, обычно добродушном, мелькнуло нетерпение. — А это оставить, — сделал округлый, как бы приглашающий, жест Свиридов. — Обязательно оставить. И все будет как надо. — Нет, как не надо! — горячо воскликнул Тропинин. — Факты скрывать нельзя! Это хуже всего. Поймите вы. «Упрямый мужик, — одобрительно подумал Откаленко. — Никогда бы не подумал». — По-вашему, мало еще моют косточки милиции? Добавить надо? — подозрительно осведомился Свиридов. — Всякие там обыватели только и ждут этих ваших фактов. — Не обыватели, а читатели! Они хотят знать все. И гласность в таких делах — это лучшее лекарство. — Лекарством лечат больных, а мы, слава богу, здоровые. — Но критика полезна и здоровым. Я пишу о героях, об отличных людях. Но когда среди них попадается случайный человек… — Кадры не пропускают к нам случайных людей! Тропинин посмотрел на Цветкова. — А что скажете вы? — Полезная статья, — коротко ответил Цветков. — А вы? — Тропинин обернулся к Игорю. — Это помощник Федора Кузьмича, — усмехнулся Свиридов. — Он возражать теперь не будет. — Значит, вы допускаете наличие среди вас подхалимов? — живо откликнулся Тропинин. — Кадры, выходит, недосмотрели? — И решительно закончил: — Я передам очерк вашему руководству. — Вот, вот, — кивнул головой Свиридов. — И чем руководство выше, тем ему виднее. — Что ж, пошлем министру. С вашими замечаниями. — Мы люди маленькие, — Свиридов раздраженно закурил. — Но марать наш мундир… Спор, наконец, закончился. Тропинин забрал очерк и ушел. Свиридов облегченно вздохнул, потом хмуро спросил Откаленко: — У вас есть дела? — Меня ждет посетитель, — поняв намек, ответил Игорь. Когда он вышел, Свиридов сказал: — Слушай, Федор Кузьмич. Давай все-таки договоримся. Найдем, так сказать, общий язык. Для пользы дела. Ты сейчас занимаешь вредную позицию. — Возбудил дело? — Черт с ним! Но зачем лезешь к дипломату? Хочешь еще неприятностей? У тебя есть хорошая версия с этим Васькой Резаным. Его надо сажать и мотать. — Завтра Лосев его вызывает. А с дипломатом… — Ну что, что с дипломатом? — Надо уточнить. Почему все посетители, бывшие до этой семьи, видели портсигар, а те, кто был после, его не видели? — Да при чем здесь эта семья, когда в то самое время в музее был Васька? — Вот именно. В то самое время. Свиридов откинулся на спинку кресла и насмешливо поглядел на Цветкова. На следующий день в половине двенадцатого Цветков и Откаленко в новых «выходных» своих костюмах и белоснежных сорочках с аккуратно завязанными галстуками подъехали к высотному зданию у Смоленской площади. Несмотря на парадный вид, выглядели они тем не менее очень по-разному. На Цветкове был старомодный черный костюм: широкие брюки и под стать им пиджак с ватными плечами и узкой талией. Галстук в полоску был завязан широким, неровным узлом. Зато Игорь был одет по самой последней моде, и Цветков, усаживаясь рядом с ним в машину, усмехнулся и сказал: — Да, брат. Мы вроде с тобой из разных эпох. Игорь поглядел на свои остроносые ботинки и пестрые носки на резиночке, выглядывавшие из-под узких, высоко поддернутых сейчас брюк, и попытался сострить: — Содружество поколений. — Ты меня в старики не записывай, — проворчал Цветков. — Когда бандит тот стрелять вздумал, кто его на прием взял? — Так вы были ближе. — А кто тебе мешал ближе быть? — Цветков пригнулся к стеклу и добавил: — Вон он небось стоит, Пятнов этот. В условном месте на тротуаре их дожидался высокий, элегантный молодой человек, чем-то неуловимо напоминавший Виталия Лосева, то ли детской припухлостью губ на открытом румяном лице, то ли фигурой. Пятнов оказался обаятельным и веселым парнем. В ответ на чуть иронический вопрос Откаленко, как, мол, себя вести в условиях экстерриториальности, он засмеялся: — Свободная беседа с криминальным уклоном. — Нет, я в другом смысле. Придется ведь… — Вот арестовывать или там обыскивать — это не придется. Увы, — шутливо перебил его Пятнов, разведя руками. — Самые вежливые вопросы, больше ничего. — И с ударением прибавил: — Между прочим, семейство господина Крагера необычайно заинтересовалось вашим визитом. Всё, говорят, у вас видели, а вот криминальную полицию не пришлось. Так что не подкачайте. Машина остановилась на тихой улице возле старинного, с лепными украшениями особняка. Дежурный милиционер окинул приезжих настороженным взглядом и, словно угадав что-то, успокоенно отошел. Дверь открыла молоденькая приветливая горничная в белой наколке. По широкой лестнице, дважды отразившись с головы до ног в зеркалах на площадке, все поднялись на второй этаж. В небольшом уютном холле горничная попросила подождать. Пятнов с улыбкой посмотрел на своих молчаливых спутников. — Только не робеть, товарищи. А то что это за криминальная полиция? У них она ведет себя куда увереннее. Иногда даже просто нахально. Цветков усмехнулся, а Игорь деловито сказал: — Пожалуйста. Если надо, мы можем тоже нахально. Улыбка сбежала с лица Пятнова, и он, оглянувшись на дверь, поспешно сказал: — Между прочим, следует различать… — Но, заметив лукавые искорки в глазах у Игоря, снова улыбнулся. — Ну вас, ей-богу! Нашли время разыгрывать. Вошла горничная и пригласила всех в соседнюю комнату. Это был, очевидно, кабинет. Длинные застекленные шкафы с книгами, несколько гравюр на стене, большой портрет известного политического деятеля над массивным письменным столом, тяжелые, темных тонов гардины на окнах. Господин Крагер встретил посетителей у порога. Это был пожилой, невысокий, плотный человек, седые волосы, гладко зачесанные назад, резко контрастировали с большими, черными и блестящими, словно две шкурки соболя, бровями. Из-под сильных очков смотрели чуть усталые, внимательные глаза. В стороне, у журнального столика, стояли изящная белокурая женщина в больших роговых очках и долговязый спортивного вида парень, тоже в очках. Крагер на чистейшем русском языке приветствовал вошедших и, сделав широкий жест в сторону стоявших у столика, оказал: — Моя семья, — и с улыбкой добавил: — Конечно, тоже говорят по-русски. Язык страны пребывания знать необходимо. Мы к вашим услугам. После взаимных представлений все расселись у журнального столика, закурили, и Крагер сказал, обращаясь к Цветкову: — У нашей криминальной полиции много хлопот. У вас, господин майор, наверное, не меньше, а? — Хлопот много, — подтвердил Цветков. — Хотя они во многом другие, чем у вашей полиции. — И вы и они раскрывают преступления! — Нам и легче и труднее. — О! Это интересно! В каких же отношениях вам легче? Цветков усмехнулся. Внешне он оставался, как обычно, невозмутим, и только Игорь подметил необычные интонации в его голосе. Цветков сказал: — Нам не надо воевать с профсоюзами. Это раз. У нас нет такой организованной преступности. Это два. И нам очень помогает население. — Да, да! Дружеские суды!.. — Товарищеские, — с улыбкой поправил Игорь. — Да, да, товарищеские… — Крагер обернулся к сыну: — Ты мне что-то говорил об этом. — И, обращаясь к остальным, пояснил: — Алек кончает юридический колледж. — Мне непонятно! — запальчиво произнес Алек. — Вы все время утверждаете, что у вас сокращается преступность. И вдруг такая чрезвычайная мера, как эти дружины. Значит, полиция перестала справляться? Мне непонятно! — Алек, — оборвал сына Крагер, — наши гости приехали не для дискуссий, — и он обратился к Цветкову: — Извините. Молодость. Как это вы говорите?.. Заносит! Вот так. Цветков улыбнулся. А Пятнов поспешил сказать: — Действительно. Мы у вас отнимаем время. Мои спутники зададут вам лишь несколько служебных вопросов. А вашего сына мы охотно пригласим к нашим юристам. — Он повернулся к Цветкову: — Какие у вас вопросы к господину Крагеру? Игорь недовольно посмотрел на Пятнова: «Надо же ответить этому Алеку!» Видимо, и Цветков подумал так же, потому что с невозмутимым видом сказал, покачав головой: — Сначала все же насчет дружин, — он взглянул на Алека. — Это, кстати, касается того, почему нам труднее, чем вашей полиции. Если разрешите? — теперь он поглядел на Крагера. — Это очень интересно! Очень! — воскликнул тот, настораживаясь. Пятнов промолчал. — Дружины не раскрывают преступлений, — продолжал Цветков. — Этим занимаемся мы. Но мы учитываем не только преступления. Нас очень беспокоят и мелкие проступки людей. — У нас полицейский тоже вмешивается в драки, — усмехнулся Алек. — А дальше? Алек взглянул на Цветкова и насмешливо добавил: — А дальше каждый получает свою порцию дубинки. — И все? — А что же еще? — Наши дружинники потом идут в семьи хулиганов, на завод или в школу. Мы очень тревожимся за молодежь. В разговор вмешался Крагер. — В нашей стране преступность не падает. Растет. Мы не скрываем это. Мы пытаемся объяснить. Падение нравов. Свистопляска вокруг атомной бомбы. Она рождает отчаяние в душе молодежи. «Скоро все равно погибнет мир, — рассуждает она. — Все полетит к чертям! Надо спешить насладиться жизнью». Люди звереют в предчувствии конца, — он посмотрел на Игоря. — А у вас что думает молодежь? — Мы не верим в конец, — ответил Игорь. — Мы верим в мир. Крагер вздохнул: — У нас нет такой веры. Может быть, потому, что у нас лучше поставлена информация. — Информация — инструмент политики, — живо возразил Игорь. — Она, по-моему, не может быть лучше или хуже. — О, о! Господин Пятнов, ваши офицеры криминальной полиции недурные политики, честное слово. — И агитаторы, — сдержанно добавил Алек. Госпожа Крагер за все это время не проронила ни слова. Она сидела очень прямо, ослепительно улыбаясь и рассеянно следя за разговором мужчин, и только глаза за очками выдавали ее настороженность. — Хорошо, хорошо, — сказал, наконец, Крагер. — Оставим, наконец, всю эту политику и социологию. Мы к вашим услугам, господин майор. Признаюсь, мы сгораем от любопытства. При этих словах Пятнов еле подавил облегченный вздох. — Дело в том, — произнес Цветков, — что неделю назад вы были в музее Достоевского. — Да. Там совершено убийство? — Нет, что вы! — Ограбление? Ведь там рукописи… — Да нет же! — Цветков улыбнулся. — Скажите, вы видели, именно вы, — обратился он к Крагеру, — на письменном столе под стеклянным колпаком портсигар писателя, кожаный такой? — Да, да… — задумчиво ответил Крагер и уверенно добавил: — Да, вспомнил. Видел, конечно. — А вы? — обратился Цветков к Алеку. — Видел, — буркнул тот. Цветков повернулся к госпоже Крагер. — Простите, а вы? — Я?.. Я… не видела, — растерянно ответила та. Крагер обеспокоенно посмотрел на жену. — Ева, не может быть! Вспомни. — Но… я не видела. Я помню ручку, очки… — она медленно перечислила еще несколько вещей. — А портсигар… Игорь, не выдержав, спросил: — Вы все время шли по музею вместе? — Да, конечно, — ответил Крагер. — Вот вы вошли в первую комнату, — продолжал Игорь. — Там все издания Достоевского. На круглом столе под стеклом книги о нем, о его творчестве. У окна превосходная скульптура из дерева работы Коненкова. На стенах материалы о детстве писателя. Помните? — Да, да, — кивнул головой Крагер. — Потом, во второй комнате — она разделена невысокой синей перегородкой… Игорь говорил медленно, давая возможность Крагеру вспомнить свой путь по музею. Все внимательно слушали. — …В самой большой комнате, угловой, в глубине у окна, стоит рабочий стол писателя. — Да, да, — снова подтвердил Крагер. — Очень любопытный стол. Тем более что на нем… — Там мама увидела ту девочку, — сухо вставил вдруг Алек. Игорь быстро спросил: — Что за девочка? — Ева, что это была за девочка? — спросил Крагер, словно переводя жене вопрос. — Очаровательная девочка. Лет пяти, — мечтательно произнесла госпожа Крагер. — Она бегала по комнате. И у нее развязался бант. Куколка! И чисто русский тип. Она так охотно пошла ко мне… Цветков и Откаленко незаметно переглянулись. Оба при этом подумали об одном и том же: ни у кого из посетителей, находившихся в то время в музее, девочки не было. Откуда же девочка? С кем она была? И следовательно, этот «кто-то» не записался в книгу у входа! Почему? Кроме того, теперь время похищения портсигара устанавливалось очень точно. И как раз в это время в музее был Васька Резаный. И оба, не сговариваясь, вдруг подумали о Виталии Лосеве. Как-то он сейчас беседует с этим Васькой?.. — С кем же была эта девочка? — спросил Цветков. — Кажется… мне показалось, что с мамой, — неуверенно ответила госпожа Крагер. — Но я ее совершенно не запомнила, совершенно, — поспешно добавила она. — А как выглядела девочка? — О, это я помню… Госпожа Крагер принялась подробно описывать внешность девочки, ее одежду. Цветков и Откаленко слушали с напряженным вниманием. — Вы бы записали на всякий случай, — посоветовал Пятнов. — Профессиональная память, — любезно заметил Крагер. Но Алек скептически усмехнулся. — Память — это еще мало. Когда стали прощаться — хозяева больше ничего интересного сообщить не смогли, — Крагер снова, как казалось, вполне искренне повторил свои комплименты. К нему присоединилась жена, при этом улыбалась она еще ослепительней. Только Алек продолжал скептически усмехаться. Уже на улице Цветков сказал Игорю: — Теперь надо установить девочку. На всякий случай. Но Игорь не был склонен так быстро забыть об интересном визите и с упоением произнес: — Просто, как в ООН, а? И подковырки, вы заметили? А этот тип — сынок? А мадам? Бесподобно улыбается. — Все хорошо, — засмеялся Пятнов. — Всё на уровне. — То-то же, — внушительно сказал Игорь. — Будете знать наших. В машине Цветков сказал, заглянув в потрепанную записную книжку: — Сейчас же поезжай по этим трем адресам. Кто из них видел девочку и… ее мать, допустим. Он ткнул пальцем в одну из страничек книжки и протянул ее Игорю. — А я — в управление. Завтра утром подведем кое-какие итоги. Двигай. Цветков остановил машину. Игорь собрался было выйти, но Цветков махнул ему рукой: — Оставайся. Тебе она нужнее. А я на метро. Поначалу Игорю не повезло. Найти учительницу Смурнову оказалось делом нелегким, даже при наличии адреса. Это был район новой застройки. Светлые и чистенькие пятиэтажные дома из готовых блоков были разбросаны далеко от узкой асфальтовой дороги, казалось, в самом хаотическом беспорядке. Некоторые из домов еще достраивались, над ними плавали ажурные фермы кранов, а вокруг урчали самосвалы. В другом месте все было огорожено, и люди суетились вокруг машин, с которых сгружались деревья, — там разбивали сквер. Кое-где глубокие канавы пересекали пространство между домами. В них укладывали громадные бетонные трубы. Игорь вскоре окончательно запутался. — Где сорок второй квартал? — безнадежным тоном спрашивал он у прохожих. Но те только сочувственно пожимали плечами. Все до единого переехали сюда совсем недавно и с трудом находили свои собственные дома. Каждый знал номер только своего квартала и в крайнем случае соседнего. — Ну, а это какой квартал? — спрашивал Игорь. — Шестнадцатый. — Значит, следующий семнадцатый? — Нет, — улыбался прохожий. — Следующий двадцать четвертый. А с той стороны — девятый. Игорь посмотрел на шофера. — Ты что-нибудь понимаешь? — Давай найдем отделение милиции, — посоветовал тот. — Уж там знают. Но отделение милиции находилось в семьдесят девятом квартале, который никто указать тоже не мог. Постовых милиционеров не было видно. Время шло. Они уже добрый час колесили между новыми, совершенно одинаковыми домами, когда, наконец, где-то впереди мелькнул милиционер. Игорь кинулся за ним с такой стремительностью, словно это было опасный преступник. Молоденький сержант, как ни странно, знал сорок второй квартал. Он вообще знал все кварталы, но, когда начал объяснять, как до него добраться, Игорь понял, что легче найти дорогу в средневековом лабиринте. — Знаешь что, друг? — сказал он. — Садись-ка в машину и показывай. Вашу планировку я изучу, когда на пенсию выйду. — Граждане тоже жалуются, — согласился сержант. — Но, конечно, привыкают. Раиса Павловна Смурнова была неприятно удивлена неожиданным визитом. Она отослала из комнаты дочку, бледную девочку лет десяти, и плотно закрыла за ней дверь. Видно было, что семья совсем недавно въехала в квартиру. Около тахты стояли еще неубранные чемоданы, на окнах не было занавесок, мебель стояла старенькая, на явно случайных местах, куда ее поставили в первый момент по приезде. Раиса Павловна была в домашнем платье, но полная, осанистая ее фигура и решительные жесты тем не менее производили внушительное впечатление. Глаза ее смотрели на Игоря холодно. — Неужели вы меня не можете оставить в покое? — раздраженно спросила она. — После визита к вам я ночь не спала. — У меня только один вопрос, Раиса Павловна, — как можно мягче сказал Игорь. — Имейте в виду, у меня нет ни минуты времени. Вы видите? — она указала на высокую стопку тетрадей на столе. — Всего один вопрос, — терпеливо повторил Игорь, хотя его начинала разбирать злость. Раиса Павловна опустилась на тахту. — Слушаю вас. — Когда вы были в музее, вы не видели там маленькую девочку лет пяти? — Никакой девочки я не видела! — Раиса Павловна прижала пальцы к вискам. — Маленькую девочку в красном свитере и коричневых брючках, с белым бантом в волосах. Такие золотистые волосы до плеч. — С белым бантом?.. — Раиса Павловна задумчиво посмотрела на Игоря. — С белым бантом… кажется… Нет, не помню! — решительно закончила она. — Раиса Павловна, это очень важно, — настойчиво произнес Игорь. — Ах, боже мой! Я повторяю: в музее я такой девочки не видела. Игорь внимательно посмотрел на свою собеседницу. — А где вы ее видели? — Я… мне кажется, я ее видела на улице, около музея. Да, да! Около. Она гуляла с матерью. И была в пальто и берете. Но коричневые брючки, я, кажется, помню. И белый бант. Он высовывался из-под берета. — А мать, как она выглядела? — Мать? Молодая, эффектная женщина. Высокая, рыжеватая. Я еще подумала, как дочка не похожа на мать. — Как она была одета? — Черное модное пальто, белая шляпка, белое кашне, белая сумка. На шляпке — красное перышко… — И, словно спохватившись, она добавила: — Но все это очень, очень приблизительно. Я ничего не утверждаю. — Такой приблизительности нам вполне достаточно. Попрощался Игорь сухо, в сотый раз заверив Смурнову, что больше к ее помощи они обращаться не будут. И уже в дверях, не удержавшись, сказал: — Вы из своих учеников тоже, наверное, страусов воспитываете? Как опасность, так голову под крыло? — Я сама знаю, кого надо воспитывать! — вспылила Раиса Павловна. — Про жуликов и милицию им знать не обязательно! Как только захлопнулась за ним дверь, Игорь стремглав бросился вниз по лестнице. — Ну, Коля, живо! — сказал он шоферу. — Выбираемся отсюда — и к музею. Тому самому. Помнишь? — А еще два адреса? — Отпадают. Эта мегера, сама того не желая, сообщила ценнейшие приметы. Мчи, дорогой! Искать теперь надо там, вокруг музея. Машина рванулась и, ковыляя по взрытому грунту, выехала на узкую асфальтированную дорогу. Когда подъехали к музею, начинало темнеть, но фонари на улице еще не зажигались. Игорь не спеша прошелся перед домом раз, другой. Окна музея были освещены, там, видно, еще были посетители, за занавесями мелькали их тени. Прохожих на улице было мало. Изредка проезжали машины, то и дело подсвечивая фарами себе дорогу. Игорь огляделся, соображая, что бы предпринять. На противоположной стороне улицы у ворот какого-то дома он заметил две человеческие фигуры. Что это за люди, разглядеть в сгустившихся сумерках было трудно. «Небось дворник с кем-нибудь стоит», — равнодушно подумал было Игорь, но тут же мелькнула новая мысль. «Дворник! А кому в первый весенний солнечный день и быть на улице, как не дворнику? Чем бы только напомнить ему тот день?» Игорь стал перебирать в памяти события того дня на этой улице или вблизи нее, которые могли бы привлечь внимание. Драки не было, автомобильной аварии, пожара, киносъемок, митингов — тоже. Что еще? На полутемной улице вдруг вспыхнули фонари, далеко убежали две светящиеся цепочки ярких бусинок, и улица преобразилась, дома словно сбросили с себя серую накидку, и силуэты их приобрели цвет. Игорь невольно поднял глаза и посмотрел на сияющий шар над готовой, на высокую, покосившуюся мачту, с которой этот шар свисал, и вдруг вспомнил… Ну, конечно! В тот день грузовая машина чуть не своротила этот столб! И мальчишка шофер не мог дать задний ход, так растерялся. Игорь вспомнил болтливого старичка, сидевшего вот тут, на скамейке, в мятой шляпе и красном шарфе, с которым шутил Виталий. Надо того старика найти! Дворник с противоположной стороны улицы — а один из двух людей там действительно оказался дворником — сказал: — Он теперь, считай, каждый божий день на солнышке греется, пенсионер этот. Его Прокофьевичем звать. Вон из того дома приходит, — он указал на угловой дом и тут же полюбопытствовал: — На что он вам? Игорь объяснил. — Точно, — подтвердил дворник. — Было такое. Сам видел. А вот гражданка такая с девочкой… — он задумчиво посмотрел на него. — Вроде припоминаю… Я как раз с Прокофьевичем беседу вел, как, мол, женщин в космос посылать. А тут эта стрекоза с бантом как раз и бегает. Я Прокофьевичу и говорю, значит: во, мол, какие сейчас получаются! Картинка! А он мне отвечает: «Но и мамаша, гляди, брильянт». Ну, я ему, конечным делом, пояснил, что тут оправа одна. Видали мы таких. — Это где же вы таких видали? — заинтересованно спросил Игорь. — А я, милый, считай, года два в гардеробе при ресторане высшего разряда служил. Всякого навидался. Потому у меня даже одно сомнение вошло. Дворник загадочно умолк. И Игорь нетерпеливо спросил: — Ну, что за сомнение? — А то, что на мамашу тот брыльянт никак не похож. — Не похож? — Нипочем. — Ну, и что этот бриллиант делал? — Гуляла себе. Вроде бы просто так. — Что значит «вроде бы»? — А то и значит. Потом мне, правда, уйтить пришлось. Дерева привезли во двор. Высаживать, значит. — Да, накидали вы мне загадок, — улыбнулся Игорь. — Спасибо. — А чего? Вся жизнь в загадках устроена, — философски заметил дворник. — Однако разгадываем помаленьку. Только сейчас Игорь вспомнил, что машина все еще ждет его за углом, и бегом пересек улицу. — Коля, ты меня извини, — запыхавшись, сказал он шоферу. — Тут такое дело, Коля. В общем, ты езжай. Я останусь пока. — Слушай. С утра ведь мотаемся, — сказал шофер. — Обед уже на ужин съехал. Сам о себе не подумаешь, никто о тебе не подумает. — Ладно, Коля, жми, пока и ужин твой не съехал, — засмеялся Игорь. — А я со своим начальством полажу, — он взглянул на часы. — Оно как раз Димку сейчас укладывает. Машина взревела и, мигая красным угольком сигнала, скрылась за поворотом. Игорь жадно закурил и направился через улицу к угловому дому. «Интересно поворачивается все, — думал он. — Что же это за бриллиантик и чего он тут делал?» Старика Прокофьевича ему указали не сразу. Пришлось побывать не в одной квартире. И Игорь устало шагал с этажа на этаж, пока, наконец, ему не посоветовали пройти в другой дом, стоявший в глубине двора. — Он тоже значится под нашим номером, — пояснили Игорю в последней квартире. — Называется строение номер два. Может, там. Идя по темному двору, еле освещенному одинокой лампочкой на столбе возле детской площадки, Игорь сердито думал: «Куда этот проклятый старикан запропастился? Может, завтра уж его разыскать?» Игорь чертовски устал. Двенадцать часов на ногах! И нестерпимо хотелось есть. Голова шла кругом от бесчисленных разговоров и калейдоскопа людей, промелькнувших за день. Визит к господину Крагеру казался сейчас таким далеким, словно он был неделю назад. «И людей уже неудобно тревожить». Игорь взглянул на светящийся циферблат часов. Было около десяти. Игорь в нерешительности остановился. В этот момент раздался топот ног, мелькнули какие-то тени, и перед ним неожиданно выросли два паренька. — Дяденька, вы старичка одного ищете? — тяжело дыша, спросил один из них. — Прокофьича? — добавил другой. — Именно, — улыбнулся Игорь. — Знаете такого? — Не. Но мы его вам вмиг найдем, — сказал первый из пареньков. — Там Славка живет, — он кивнул на дом, к которому шел Игорь. — Он всех наперечет знает. — И застенчиво добавил: — А вас я видел. — Где же ты меня видел? — В милиции. Меня товарищ Лосев вызывал. Пистолет еще показывал, — охотно пояснил паренек. — А зовут меня Коля. А его, — он показал на приятеля, — Володька. Через несколько минут был вызван Славка. Он, правда, тоже не смог вспомнить старичка Прокофьевича, но тут же сослался на всезнающего Витьку. В конце концов Игорь во главе с шумливой оравой мальчишек позвонил в квартиру, где молодая, изрядно напуганная женщина сказала: — Это мой отец. Зачем он вам? — Мне его только спросить об одном деле надо. И, ради бога, извините за такое вторжение. Женщина улыбнулась. — Пожалуйста. Но он ушел в кино. — В кино? — огорченно переспросил Игорь. Вид у него был такой расстроенный и усталый, что женщина сочувственно сказала: — Да он скоро придет. Муж его соблазнил. Я не смогла, так чтоб билет не пропал. Вы подождите. — И, взглянув на ораву ребят, нетерпеливо переминавшихся с ноги на ногу и возбужденно шушукающихся, добавила: — Только эти пусть домой идут. Небось матери уже с ног сбились. Ребята возмущенно загалдели, но Игорь, улыбаясь одними глазами, строго приказал: — Хлопцы, домой! Дисциплина в нашем деле прежде всего. Всех вас запомнил, всем спасибо. Остальное потом. Марш! Мальчишки наперебой попрощались и галдящей оравой скатились вниз по лестнице. Женщина провела Игоря в комнату, усадила к столу под большим оранжевым абажуром и сказала: — Вы уж меня извините, мне дочку купать надо. И вышла. Игорь почувствовал, как слипаются глаза, и тут же ощутил режущую боль в желудке: есть хотелось зверски. Внезапно он вспомнил о свертке в кармане. Но доставать его и разворачивать было неудобно: женщина могла зайти в любой момент. Игорь сунул руку в карман, разорвал газету и, нащупав хлебный мякиш, отломил кусочек и поспешно направил в рот. То и дело оглядываясь на дверь и прислушиваясь, он отправлял в рот кусок за куском, все дальше разрывая газетную обертку. Вскоре попался кусочек колбасы, потом сыра, потом опять пошел хлеб. Никогда еще все это не казалось Игорю таким вкусным. Теперь он боялся только одного: чтобы старик не вернулся из кино слишком рано. Прокофьевич появился даже позднее, чем требовалось. Игорь давно уже съел до крошки все, что было в кармане, и нечеловеческими усилиями заставлял себя бодрствовать. Но когда увидел знакомую тщедушную фигуру в помятой шляпе и красном шарфе — старик даже не разделся в передней, так заспешил, узнав, что его дожидаются, — сонливость у Игоря мгновенно исчезла. — Помню я эту дамочку, помню, — усмехнулся Прокофьевич. — И девчушку тоже. Гуляли себе. — Потом в музей пошли? — Кто их знает… Я вскорости домой двинулся. — И все? — упавшим голосом спросил Игорь. — И больше ее не видели? — Больше не видел. — Та-ак… Цепочка порвалась. Целый день беготни, поисков, разговоров оказался потраченным зря. Завтра все придется начинать сначала. Игорь тяжело вздохнул. Старик сочувственно покосился на него и, помолчав, спросил: — Мало, видать, тебе всего этого? — Всего и нет ничего, — усмехнулся Игорь. — Ну, знакомую одну, кажись, встретила, пока гуляла. Игорь насторожился. — Какую знакомую? — Говорю — «кажись», — поднял палец Прокофьевич. — Потому не разговаривали они. А так, улыбками поменялись, и та в музей вошла. — Какая же она из себя, знакомая эта, в чем одета была? — Да так, молоденькая, подмазанная. Пальтишко зеленое ветром подбито, — Прокофьевич мучительно задумался, наморщив лоб. — Не помню я ее, ей-богу. Нет, цепочка решительно не восстанавливалась. Да и была ли она, эта цепочка? Игорю все больше казалось, что он гоняется за призраком. — Ну, извините, что потревожил, — хмуро сказал он, поднимаясь. На улице сыпал из темноты холодный, нудный дождь. «Надо бросить эти бесцельные поиски, — сердито думал Игорь. — Далась нам эта женщина с ребенком, в самом деле! При чем она здесь, если в то время в музее был Васька Резаный? В конце концов какое нам дело, мать она той девочке или нет?» Игорь все же отметил одну подозрительную деталь в этом деле: почему эта женщина не записалась в книгу посетителей? Возможно, забыла? Случается и такое. И все же это надо проверить. Таков закон их работы. А проверить можно, только отыскав ту женщину. Откаленко даже не подозревал, за какое важное звено в странной и опасной цепи он пытался сейчас ухватиться.ГЛАВА 4 ТРЕТЬЯ ХИБАРА ЗА ОБРЫВОМ
Утром Виталий Лосев еще с порога возбужденно сообщил: — Федор Кузьмич, помните ту кражу из ателье? Считайте ее почти раскрытой. Цветков вопросительно взглянул на него, а Игорь Откаленко снисходительно усмехнулся и сказал: — Ох, уж эта мне молодежь! Ты лучше следуй римской пословице. Торопись медленно. У Кузьмы Пруткова тоже на этот счет кое-что сказано. — Что значит «почти»? — спросил Цветков. — И вообще выкладывай толком. — Так некоторые сначала эрудицию свою должны продемонстрировать, — иронически ответил Виталий. — Что-нибудь еще из Сократа, Вольтера, потом пословицы разных народов тоже… Цветков сухо оборвал его: — Хватит. Оба хороши. Давай, что у тебя? — Кражу из ателье совершил Косой, — с ноткой торжества сообщил Виталий. — Но он сразу убрался из Москвы. И тут есть идея, Федор Кузьмич. — Сначала давай про кражу. А потом идеи. — Пожалуйста. Насчет кражи я узнал от Васьки. — Так прямо он и доложил? — ехидно спросил Откаленко. — Нет, не прямо, — вспыхнул Виталий. — Совсем не прямо. Узелок тут сложный. Во-первых, Васька признался, что передал одну вещь Косому. Ясно, какую вещь. С ней тот и мотанул в другой город. Причем не куда-нибудь, а в Снежинск. — Решил заранее акклиматизироваться, — сострил Игорь. Виталий не обратил внимания на его реплику и продолжал: — И приказал Ваське подбросить ему туда кое-что из оставшихся здесь вещей. Откуда они, Васька, по его словам, не знает. — Что за вещи? И что значит «подбросить»? — спросил Цветков, неторопливо закуривая. — Два чемодана на чердаке одного дома лежат. Васька в них заглянул. Костюмы, платья, отрезы. Одно платье и один костюм он мне обрисовал. Те самые! А «подбросить» — это вот что значит… Виталий говорил торопливо, волнуясь и поминутно щелкая зажигалкой: папироса в зубах все время гасла. — Косой велел привезти чемоданы Ваське. Тот отказался. Привел веские доводы. И тогда Косой… — Виталий сделал небольшую паузу, — велел, чтобы привез чемоданы Олег. Которого он в глаза не видел. Вы понимаете? — И дал явку? — настороженно спросил Игорь. На лице его уже не было и тени насмешки, голубые глаза сузились, выдвинулся вперед тяжелый подбородок. Он взволнованно провел рукой по черному ежику волос и тоже полез за сигаретами. — И дал явку, — подтвердил Виталий, потом многозначительно добавил: — Причем Васька мне сказал: «Верю только тебе». — Та-ак… Намечается интересная комбинация, — медленно произнес Откаленко. И оба посмотрели на Цветкова. Тот молча курил. — Но куда деть Олега? — спросил Откаленко. — Это последнее дело, — задумчиво ответил Цветков. — Между прочим, — заметил Игорь — Васька может поверить и мне в крайнем случае. Виталий живо возразил: — Сомневаюсь. И не надо рисковать. — Хватит вам! — сердито сказал Цветков. — А рискнуть, может быть, и стоит. Все надо продумать, все. Потом доложим начальству. Свяжемся с местными товарищами. — Они ничего не сделают! — воскликнул Виталий. — Их же там все знают! — И один в поле воин? — нервно усмехнулся Игорь. — Ох, уж мне эти книжечки! Смурнова, ей-богу, права. — Я говорю: надо продумать, — медленно повторил Цветков. До отхода поезда оставалось еще полчаса, когда Откаленко и Лосев поздно вечером подъехали на машине к Ярославскому вокзалу и шофер предложил помочь донести чемоданы. — Давай, — согласился Игорь. — А я — все. Больше с вами незнаком. Не выходя из машины, друзья обнялись, и Игорь, скрывая за шуткой тревогу, с деланным смешком сказал: — Ну, уж ты прости, если что не так было. Не поминай лихом. «Любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем», — и, сорвавшись, озабоченным тоном вдруг спросил: — С револьвером освоился? Виталий невольно нащупал в кармане старенький наган, на который он сменил свой могучий «Макаров». Наличие такой «пушки» можно было в случае чего легко объяснить. Впрочем, объяснение было уже готово заранее. А наган работал безотказно. Опытный эксперт из научно-технического отдела проверил все, до последней детали, и Виталий отстрелял его вчера на славу. Игорь заставил еще раз проверить карманы. Нет, ничего лишнего там не было, все, как условились. — Мама меня так не проверяла, когда первый раз в школу вела, — пошутил Виталий. — Иные времена — иные песни, — проворчал Игорь. — И смотри в оба, не землянику в лесу будешь собирать. Я тебя еще все-таки хочу повидать. Он вышел из машины первым и мгновенно исчез в суетливой, безликой привокзальной толпе. Тащить чемоданы было трудно, они оттянули все руки, пока Виталий и шофер оперативной машины добрались до нужного вагона. — Камни у тебя там, что ли? — отдуваясь, спросил шофер, ставя, наконец, чемодан на перрон. — Солидный пассажир, чего ты хочешь? — усмехнулся Виталий. — Уж солидней некуда, — пробормотал шофер, критически оглядев на Виталии потрепанное пальто, мятую кепку и разношенные, неопределенного цвета ботинки. Наряд этот так контрастировал с тем, как обычно одевался Виталий, что шофер не нашел, что еще сказать, но, чувствуя, что этого парня ожидают какие-то неведомые ему события, торопливо и сочувственно закончил: — В общем, главное — счастливого тебе возвращения. — Это верно, — серьезно согласился Виталий. Он достал билет, показал его проводнику и, когда тот сделал пометку у себя в списке, прибавил: — Помоги уж затащить их в вагон, что ли. Они с трудом запихнули чемоданы на самую верхнюю полку, и шофер, попрощавшись, ушел. Виталий закурил и стал у окна. По перрону сновали люди, тащили багаж, вели детей, возбужденно кричали что-то, прощались, смеялись, плакали, говорили друг другу какие-то последние, торопливые слова. Носильщики в форменных фуражках катили доверху нагруженные тележки, зычно расчищая себе путь в толпе. До отхода поезда оставалось минут пять. Виталий попытался найти на перроне Игоря, но его нигде не было видно. А он, конечно, был где-то здесь, и он не уйдет, пока не тронется поезд. В этом Виталий был убежден, как и в том, что это совершенно напрасная трата времени. Ну кто его, в самом деле, надумает провожать? И в этот момент он вдруг увидел Люду, Люду Данилову, вероломную Васькину подругу. В первый момент Виталий не поверил своим глазам. Как она могла тут оказаться, зачем? И невольно с тревогой забилось сердце. Неужели что-то случилось? Может быть, Васька испугался? Может быть, хочет предупредить о чем-то? Тогда надо подойти к Люде. Нет! Подойти он не может. И ни о чем спросить тоже не может. Ее заметит Игорь и, может быть, узнает, в чем дело. Но тут Виталий вспомнил, что Игорь не знает Люду Данилову. Что же делать? Между тем девушка с явным нетерпением прохаживалась по перрону, то удаляясь, то приближаясь к вагону, где был Виталий. Но при этом она, казалось, никого не искала и никого не ждала. Это уже было совсем странно. На секунду у Виталия мелькнула мысль все-таки выйти из вагона и подойти к Люде. Ну, словно бы случайно увидел ее. Надо же узнать, в чем дело! Может быть, там, в Снежинске, что-то произошло? Может быть, Косой уже в Москве? Или что-нибудь выкинул Олег? Или еще хуже, и его ждет в Снежинске провал? Виталий с бьющимся сердцем стоял у окна, не зная, на что решиться. Нет, выходить нельзя. Будь что будет. Он приготовится ко всему, даже самому худшему. Не пропадет, черт возьми! И он пощупал в кармане наган. Холодный металл под пальцами почему-то вселил спокойствие. Поезд медленно тронулся. Поплыл за окном ночной перрон. Виталий не отрывал глаз от Люды. Та остановилась в толпе провожающих и равнодушно помахала рукой вслед уходящему поезду. Виталий отвернулся от окна и оглядел своих попутчиков. Пожилой толстый человек в очках, хмурясь, что-то записывал в блокнот. Напротив шепталась молодая пара. Где-то рядом плакал ребенок и слышен был напряженно-ласковый голос матери, убаюкивающей его. На соседних полках расположилась шумная студенческая компания, оттуда неслись веселые голоса и взрывы смеха. У окна беседовали два офицера. «Дела, дела, — подумал Виталий, — у всех людей свои. Но такого, как у меня, больше, наверное, ни у кого нет». Он вдруг подумал о своих там, в Москве. Отец в это время, конечно, читает «Известия», и мама не дозовется его ужинать. «Твое „сейчас“ меня когда-нибудь сведет с ума», — как обычно, говорит она ему. Мама, провожая Виталия, почему-то на этот раз особенно волновалась. И чего она только не совала ему в спортивную сумку, которую Виталий потом закинул через плечо! Эх, мамуля! Знала бы ты, куда и зачем поехал твой сын, умерла бы от страха. Но Виталию страшно не было, только все время бил какой-то нервный озноб и без конца хотелось курить. Да чего это он, в самом деле? Все продумано до мелочей, и все будет в порядке! Это же редкая удача — проникнуть в то логово, и не только разыскать Косого, но и узнать черт знает сколько еще полезных вещей! Недаром так ухватились за эту комбинацию снежинские товарищи. Правда, адрес их смутил, и они ничего не могли сообщить о тех людях. Чем связан с ними Косой? Да, интересно, черт возьми! Скорей бы уж! Бойкая, совсем молоденькая проводница, отвечая на шутки пассажиров, раздала мешочки с постельным бельем, предложила чай. Было уже совсем поздно, когда постепенно затих вагон. Пригас свет, зажглись слабые ночные лампочки в проходе. В полутьме шепталась пара на нижнем полке, на другой сладко похрапывал пожилой пассажир, засунув руки под подушку, где лежал портфель. Вагон покачивало, ритмично постукивали колеса под полом, из-за окна доносились свистки паровозов и пронзительно посвистывал ветер. Виталий лежал на своей верхней полке и не мог уснуть. «Надо спать, — говорил он себе. — Непременно надо спать. Неизвестно еще, придется ли спать завтра, где и как. Надо сейчас же заснуть». Но как он ни ворочался, как ни устраивался на жестком матраце, сон не приходил. Виталий вспоминал книги, где наш разведчик мгновенно засыпал в любой момент, когда он это себе приказывал, вспоминал, как спокойно, по команде врача, засыпали наши космонавты накануне полета. А он? Еще ничего не случилось, еще все впереди, а он уже нервничает, уже не может заснуть. Хорош, нечего сказать! И какого черта он сунулся в эту операцию с такими дамскими нервами? Пусть бы уж ехал Игорь. Он по крайней мере сейчас спал бы каменным сном. И завтра был бы свеж, как огурчик, и готов ко всему. Виталий еще долго распалял себя и злился. Потом мысли незаметно перекинулись на другое. Интересно, какой из себя этот Косой? Это, конечно, сильный парень, хитрый и волевой, если так подчинил себе Ваську, и не только Ваську. И у него там, в Снежинске, конечно, большие связи. Все это тоже хитрые и опасные люди. И разные. Их надо быстро раскусить, найти подход. И еще найти остальные вещи, их много. Два чемодана, которые везет Виталий, — только приманка. Да, всему этому его не учили в институте. Ох, какими далекими казались сейчас те академические времена, когда все в его будущей работе представлялось простым и ясным, разбитым по параграфам учебников, и каждая полученная на экзамене пятерка вселяла убежденность, что теперь уже ничего не страшно, теперь он отлично знает, как и что надо делать в том или ином случае. И останься он при кафедре, как ему предлагали, он так бы и пребывал в этой убежденности, и, может быть, даже диссертацию написал бы. Федор Кузьмич, вероятно, как всегда, невозмутимо прочел бы ее и равнодушно отложил в сторону, а Игорь насмешливо бы заметил: «Ну и тундра этот кандидат!» Сон подкрался незаметно… В Снежинск поезд пришел утром. Виталий жадно вглядывался в проплывавшие за окном дома, в большинстве деревянные, с наличниками и террасками, стоявшие за невысокими заборчиками, старался запомнить улицы. На всякий случай, мало ли что… Поезд, наконец, остановился у низкого перрона. К вокзалу надо было идти через пути. Виталия, как условились, никто открыто не встречал, но увидеть его должны были. И он старался угадать в толпе тех людей, незаметно приглядываясь к окружающим. Но никто не обратил на себя его внимания. «Молодцы ребята», — подумал Виталий с легкой досадой на себя. Видно, не хватает ему еще наблюдательности. Он с трудом, то и дело меняя руки, дотащил и сдал в камеру хранения свои чемоданы, потом, облегченно вздохнув, вышел на привокзальную площадь и огляделся. Площадь оказалась небольшой, со сквериком посередине. Огибая его, к вокзалу подкатывали автобусы. Их дожидалась длинная очередь пассажиров с московского поезда. В стороне несколько человек с вещами дожидались такси. В скверике на скамьях тоже сидели люди с вещами. Площадь жила обычной суетливой вокзальной жизнью. От нее уходили вдаль три улицы с деревянными тротуарами. Виталий заметил, что на него посматривает милиционер, прохаживавшийся около широких дверей вокзала. Неужели и он предупрежден? Но тут же Виталий вспомнил о своей новой внешности и усмехнулся. Он с независимым видом сунул руки в карманы потрепанного пальто и вразвалку двинулся наугад по одной из улиц, решив расспрашивать прохожих подальше от вокзала. Только свернув за два или три угла, он, наконец, грубовато спросил у какой-то девушки, как пройти на улицу Некрасова. Та с опаской посмотрела на высокого взъерошенного парня в мятой кепке и, коротко объяснив дорогу, поспешила уйти. Виталий поглядел ей вслед и усмехнулся. Он начинал входить в роль. Нужный дом оказался действительно третьим за глубоким оврагом, пересекавшим грязную, кривую улочку на самой окраине города. «Третья хибара за оврагом», — как сказал Васька. Дом был и в самом деле маленьким, деревянным, за невысокой оградой, как и большинство зданий в городе. Перед домом росло несколько чахлых деревьев с голыми сучьями, на которых только еще набухали почки. За заборчиком, почти вровень с ним, щетинился кустарник. Виталий толкнул незапертую покосившуюся калитку, и она со скрипом распахнулась, чертя низом по бурой, свалявшейся прошлогодней траве. Виталий поднялся на крыльцо и позвонил. Дверь долго не открывали. Виталий сильно постучал. Ему показалось, что кто-то стоит за дверью, но медлит открыть. Наконец женский голос раздраженно спросил: — Ну, кто там? — Петр нужен. Из Москвы я. Женщина помолчала, потом тем же тоном ответила: — Нету его. — Когда будет-то? — Кто его знает. Не докладывает. — Ну, хоть обождать пустите, — Виталию показался неуместным просительный тон, и он грубо добавил: — Давай, давай, поворачивайся. Не пустой небось приехал. Женщина подозрительно спросила: — Где ж твое богатство? И Виталий догадался, что она успела рассмотреть его в окно, пока он шел к крыльцу. — Долго я через дверь буду лясы точить? — со злостью спросил он. — Дернуло меня переться к вам! Видимо, женщина, наконец, решилась. Виталий услышал звук отодвигаемых запоров. Потом дверь осторожно приоткрылась, и голос из темноты сказал: — Проходи. Только в комнате, чистой, с половиками на полу и цветами на подоконниках, Виталий рассмотрел хозяйку. Это была коренастая, средних лет женщина с грубоватым лицом, в очках и цветастом переднике. — Как звать-то? — спросила она, не приглашая садиться. Виталий сел сам, закурил и, выпустив струйкой дым, небрежно ответил: — Олегом звать. А вас? — Ага, — вместо ответа она кивнула головой, и Виталий понял, что имя ей знакомо. — Как вас-то звать? — повторил он вопрос, хотя имя хозяйки дома было ему уже известно. — Анисья. «Так, — подумал Виталий, — начинается». Имя это было ему не знакомо. Значит, либо она скрывает свое настоящее имя, либо это не хозяйка. В конце концов Анисья подобрела, принесла на стол холодную картошку, миску соленых огурцов, нарезала ломти сероватого хлеба. — На, поешь. Чайничек поставила. А выпить успеешь еще, — и впервые усмехнулась. Виталий не заставил себя упрашивать. Анисья уселась напротив, подперла литыми кулаками щеки и стала расспрашивать, как живут в Москве, чем торгуют на рынке и по какой цене, какое идет «кино» и как с мануфактурой. Виталий, набивая рот и громко жуя, в свою очередь, спросил: — Ну, а вы тут как? Чем маракаете? — Нешто у нас жизнь! — передернула крутыми плечами Анисья. — Штрафы одни. Намедни семечки торговала на рынке, так натерпелась. — А мужик твой где? — спросил Виталий. — А!.. — неопределенно махнула рукой Анисья и, тяжело поднявшись, пошла из комнаты. Вернулась она с кружкой жидкого чаю. — На, ополоснись. В дверь два раза коротко позвонили. Анисья пошла открывать. Было слышно, как она с кем-то шушукалась в темной прихожей, потом в комнату вошел, набычившись, громадный парень с широким, туповатым лицом, в кургузом пиджаке. — А это, Котик, приезжий, — неузнаваемо ласково сказала Анисья, пряча руки под вздувшийся на животе передник: что-то передал ей вошедший, чего Виталию видеть не полагалось. Анисья тут же прошла в соседнюю комнату, а парень, настороженно оглядев Виталия маленькими, заплывшими глазками, хрипловато спросил: — Этого ждешь, Косого? — и вдруг ухмыльнулся. — Ага. Скоро припрется? — Будет, — туманно ответил парень, усаживаясь на стул, и лениво потянулся к миске с огурцами. С хрустом жуя огурец, он спросил: — Из Москвы мотанул? — Привез кой-чего. — А иметь сколько будешь? — Авось не прогадаю, — усмехнулся Виталий. Разговор тягуче петлял среди недомолвок, оба словно прощупывали друг друга. Парень производил впечатление туповатого и жадного. Кличка его была «Кот». В доме было тихо, только где-то за стенкой возилась Анисья. Прошло, наверное, часа два, прежде чем в дверь снова позвонили, и опять так же: два коротких звонка. — Притопал, — криво усмехнулся Кот. — С кралечкой своей. Пришедшим открыла Анисья, пройдя, видимо, какой-то другой дверью в переднюю. Оттуда опять донесся шепот и короткий девичий смешок. В комнату вошли двое: худенькая девушка с бледным лицом и подкрашенными, смешливыми глазами и смуглый черноволосый парень, жилистый, подвижной и нахальный; из-под его коричневого пиджака виднелся расстегнутый ворот ковбойки. Один глаз его заметно косил. Парень уверенно подошел к Виталию, смерил его веселым взглядом и протянул руку. — Ну, здорово, Олежка, — он цепко и сильно поздоровался. — Будем знакомы. — Ниночка, — кокетливо представилась девушка, с интересом оглядев Виталия. Косой по-хозяйски объявил: — Сегодня здесь гульнем в честь москвича. — Не надо бы здесь-то, — хмуро отозвалась Анисья. — Шли бы себе опять к… — Ну! — прикрикнул Косой. — Укороти язык! Сегодня здесь гулять будем. Кое-кто еще придет. — А москвича мы разыграем, — засмеялась Ниночка. — Кому достанется. Косой сверкнул глазами. — А ты не клейся! — Вот еще! — своенравно повела худеньким плечом Ниночка. — Я свободная. В законном браке не состою. Но Косой уже не слушал ее. Он повернулся к Анисье и скомандовал: — Готовь к вечеру беленькой. И на рынок смотай. Чтоб все честь по чести, — потом повернулся к Виталию и безразличным тоном спросил: — Делов у тебя здесь других нету? — Какие-такие еще дела? Вот посмотреть город охота. Раз уж занесло сюда, — беззаботно ответил Виталий. — Валяй, — согласился Косой, потом повернулся к Коту: — А нам топать пора. Вечером, значит, свидимся. Кот, ухмыляясь, поднялся со стула и поправил что-то тяжелое в кармане брюк. «Неужели пистолет? — с беспокойством подумал Виталий. — Не хватает еще, чтобы они залепили чего-нибудь, пока я тут с ними». Уже в дверях Косой небрежно бросил Ниночке, кивнув на Анисью: — Ей подсобишь. — Сама знаю, чего мне делать, — дерзко ответила Ниночка. И опять Косой не обратил внимания на ее слова. Когда парни ушли, Виталий сказал: — Ну, пойду. Посмотрю, чего тут у вас. И подумал про Косого: «Ничего о чемоданах так и не спросил». Ниночка лукаво взглянула на него и, подмигнув, сказала Анисье: — Хорош мальчик. Вот только причесать его надо. И лицо помыть. Она приблизилась к Виталию и провела рукой по его волосам. Глаза ее блестели, трепетно приоткрылся рот. — Пошли вместе, — негромко сказала она. — Я тебе все покажу, чего захочешь. — Он тебе покажет, — неопределенно проворчала Анисья. — Не. Я сам, — покачал головой Виталий. В его расчеты не входило раньше времени ссориться с Косым. Кроме того, у него был еще один адрес, его там тоже ждали. — А я вот хочу с тобой, — начиная сердиться, топнула ногой Ниночка. — Ох, и невежа ты! Виталий пожал плечами. — Ты ведь с Косым. — Что это значит «с Косым»? Я сама по себе! Виталий понял, что от нее не отвязаться. — Не каждый день к нам из Москвы такие парни приезжают, — добавила Ниночка. — Косой тоже из Москвы. — Ну да! Он отсюда. А в Москву только наведывается. Родственник у него там, что ли. «Вот почему нам не известна такая кличка, — подумал Виталий. — Но она почему-то не известна и здесь». Вообще нового и странного он уже узнал много. Чертова девка! Ему так надо было попасть по второму адресу, так не терпелось все рассказать и посоветоваться, получить новые данные. «Еще наломаю тут впотьмах дров», — с досадой и опаской подумал он и с отвращением вспомнил о предстоящей пьянке. — Ну, пошли, пошли, — затормошила его Ниночка. Виталий неохотно поднялся. Но сейчас он больше делал вид, что не решается идти с девушкой. В голове мелькнула мысль: «А она, наверное, много может рассказать про эту компанию». На улице Ниночка бесцеремонно повисла на его руке и принялась болтать. Они побывали в городском саду, где на пригретых солнцем скамьях дремали старики и читали книжки мамаши с колясками, потом по заросшим жухлой травой дорожкам спустились к реке. — Все-таки зря у Анисьи гуляете, — озабоченно заметил Виталий. — Заметный дом-то. — Вот еще! А чего нам бояться? — передернула плечами Ниночка. «Что она, притворяется или в самом деле ничего не знает?» — удивился Виталий. — Дурой-то не прикидывайся, — сердито сказал он. Ниночка промолчала, потом перевела разговор на другое. Они вышли из сада и оказались на оживленной улице. Здесь были высокие каменные дома, в нижних этажах расположились магазины: «Гастроном», «Ткани», детский универмаг «Малыш» и еще какие-то. Улица была асфальтирована, по краям широких, тоже асфальтированных тротуаров были высажены деревья. С шумом проносились троллейбусы, сновали машины. Было много прохожих, у какого-то магазина стояла очередь. Это был словно другой город, в котором трудно было представить себе кривую улочку за оврагом. Ниночка непрерывно и громко болтала о чем-то. И вдруг Виталий увидел Светлану. Она шла ему навстречу с какой-то женщиной и оживленно говорила ей что-то, размахивая небольшим портфельчиком. Она была в знакомом ему черном костюме, через руку было перекинуто легкое серое пальто, золотистые вьющиеся волосы были собраны в пучок, их небрежно трепал ветер. Первая мысль, которая пронеслась в голове Виталия, была: «Как я ей покажусь в таком виде? Что она подумает?» Но тут же Виталий сказал самому себе, что в любом виде он сейчас не может подойти к Светлане, не может даже показать виду, что знает ее. А она? Ну, ей даже не придется делать вида, она, вероятно, и в самом деле уже не помнит его и уж, во всяком случае, не узнает сейчас. Черт возьми! А с ним рядом еще эта крашеная выдра, воровская любовь! Да на нее, на эту Ниночку, только взглянуть! И Светлана сейчас взглянет!.. Что она только подумает, если… если узнает его! Виталий невольно замедлил шаг, потом резко повернул к витрине какого-то магазина. — Ты чего? — удивилась Ниночка. — Ничего. Что это у вас там? Ниночка усмехнулась. — Консервы. Печень тресковая. Камбала… В это время Светлана и ее спутница поравнялись с ними, и Виталий услышал знакомый голос за спиной: — После обеда я к вам снова приду. У вас очень интересный музей, очень. И с такой любовью вы… Музей! Значит, Светлана здесь в командировке! И наверное, живет в гостинице. — Да чего это ты? — снова спросила Ниночка. — Увидел кого? И тут вдруг у Виталия мелькнула счастливая мысль. — Ага! — утвердительно кивнул он головой. — Знакомая из нашего дома. Узнала меня все-таки, чтоб ей… — Это та, беленькая? — Ниночка оглянулась. — Та самая. Эх, теперь будет! — он досадливо почесал затылок, сдвинув кепку на лоб. — Дома сказал, что в Рязань к тетке поехал. Теперь пойдет трепать. — А ты ей чего-нибудь наверни. — Да-а… Чего навернешь-то? — Ну, ты ж лопух, — усмехнулась Ниночка. — А я всегда могу матери навернуть. — Я матери один раз уже навернул. Сколько можно! А в общем… — Виталий сделал вид, что колеблется. — Попробую. Ты иди. — Давай, — согласилась Ниночка. Виталий быстро догнал Светлану, однако пришлось подождать, пока девушка не простилась со своей спутницей у остановки автобуса. Только после этого Виталий сказал: — Здравствуйте, Светлана. Девушка удивленно оглянулась, секунду всматривалась в его смущенное лицо, потом с изумлением спросила: — Это вы? Вы из… — Да, это я, — поспешно сказал Виталий. — И ради бога, не удивляйтесь больше. Вы в гостинице остановились? — Да. — Можно, я вас провожу? — Пожалуйста. Но… — Вы мне должны помочь. И не обращайте внимания на мой костюм. Так надо. Светлана улыбнулась. — Просто детектив какой-то, еще и с переодеванием. — Я вам все объясню. А зовут меня сейчас Олег. Пойдемте. — «Сейчас»? — Светлана засмеялась. — А вы мне тогда не показались таким… напористым, что ли. — Светлана, пойдемте, — взмолился Виталий. — Нам нельзя так долго стоять. И так долго удивляться. Это опасно. Ведь я на работе. Она стала вдруг серьезной. В больших глазах мелькнула тревога. — Ну что ж. Пойдемте. Виталий нагнулся, словно завязывая ботинок, и мельком взглянул назад. Ниночка стала у витрины магазина и смотрела ему вслед. Виталию не понравился ее ревнивый, подозрительный взгляд. «Что-то не так получилось», — подумал он. — У вас странная работа, — заметила по дороге Светлана. — Это не то слово. Работа трудноватая. — Я теперь вспомнила. Вы ведь шли с девушкой? — Да. Но… Я не могу вам всего объяснить, — он тепло поглядел на нее. — Вы не обидитесь, если к вам в номер зайдет еще один человек? Вы мне очень поможете. — Конечно, нет, — Светлана улыбнулась. — Я рада вам помочь. — У вас там есть телефон? — Есть. В вестибюле гостиницы Виталия подозрительно осмотрел швейцар. — Этот товарищ со мной, — строго, без всякого смущения сказала Светлана. Они зашли в номер, простенькую, со старыми обоями комнатку. На окне — тюлевые занавеси и горшок с цветком, на стене — пестрая олеография в потрескавшейся рамке. Нужный номер телефона Виталий помнил наизусть. Ответил мужской голос. — Лосев? — обрадованно переспросил он. — Сейчас буду. Жди. Потом Светлана рассказывала о местном музее, о семье какого-то врача, у которого от деда сохранилось письмо, где автор рассказывал о встрече с Достоевским. — Он передал его в дар нашему музею. Хотите, покажу? Светлана вытащила из-под кровати чемодан. Виталий кинулся ей помогать. — Он легкий, — засмеялась девушка. Виталий был в таком счастливо-приподнятом настроении, так беззаботно и весело шутил, словно не предстояло ему сегодня вечером трудного и опасного испытания, словно не было загадочного появления на вокзале Люды Даниловой, подозрительного взгляда Ниночки и пистолета в кармане Кота. В эти минуты Виталий попросту забыл обо всем этом. И только приход паренька из угрозыска вернул его снова на землю. Парня звали Костя Федоров, был он энергичный, быстрый, смешливый и сразу понравился не только Виталию, но и Светлане. — Располагайтесь, — приветливо сказала она. — А я спущусь в столовую, пообедаю. Костя одобрительно кивнул русой головой. — Правильно. И вообще встречаться вам больше не стоит. Виталий вдруг поймал тревожный взгляд девушки. Он проводил ее до двери и, бережно пожав руку, сказал: — Мы теперь с вами уже в Москве увидимся. Хорошо? — Обязательно, — вырвалось у Светланы, она улыбнулась, но глаза смотрели по-прежнему тревожно. — Возвращайтесь только благополучно. — И сразу позвоню, можно? Виталий не узнавал себя. Еще день назад он ни за что не решился бы так говорить с ней. И вдруг испугался своей навязчивости: что она подумает? Но Светлана с улыбкой кивнула в ответ: — Конечно. С Костей они сговорились быстро. — Компанию эту мы не знаем, — с досадой сказал он. — Вот черт! Или мы работать разучились, или… Ничего не пойму! — Ладно, — улыбнулся Виталий. — Постараюсь понять я. Для того и приехал. — Это верно. Случай выдался исключительный. Они обдумали план, уточнили детали. Под конец Костя усмехнулся и сказал: — Только гляди в оба. Компания, по всему видно, опасная. Виталий не спеша шел по малознакомым улицам и нарочно не спрашивал дорогу: надо тренировать зрительную память. Завтра, самое позднее послезавтра он уедет отсюда. Но до этого времени предстоит многое узнать. Кто такой Косой? Где притон, в котором они обычно собираются? По каким каналам уходят украденные вещи? И где все вещи, взятые этой шайкой в ателье? Они не появлялись здесь ни на рынке, ни в комиссионных магазинах, ни в скупке. Почему? Где хранятся, у кого? В доме Анисьи их нет, это ясно. Все надо узнать сегодня же… Косой осторожен. Как он заткнул рот Анисье, когда та упомянула о другом месте, где они обычно встречаются! И Ниночка замкнулась, когда он коснулся этого. Боится Косого? Нет, она боится его, Виталия. Она тоже враг. Виталий усмехнулся. Враг! Он вспомнил ее худенькую, мальчишечью фигурку, узенькие плечики с выступающими ключицами, хитрый, откровенно зовущий взгляд… Откуда такая, как стала такой? Работает или учится? Где? Кто родители? Тысячи вопросов роились в голове. А ответов пока нет. Их надо добыть. Но Виталий чувствовал, что не может сосредоточиться. Его било, словно в лихорадке. Встреча со Светланой, такая неожиданная, не выходила из головы. Мысли летели в Москву, к их новой встрече. И он невольно замедлял шаг, ругал себя, заставлял думать о главном сейчас, ради чего приехал сюда, ради чего велась вся эта трудная и опасная игра… Стемнело. Виталий посмотрел на часы. Всего лишь пятый час. Еще совсем не поздно. И тут он заметил, что солнца нет. Небо обложили тяжелые, чугунные, словно накаленные, тучи с красноватыми подпалинами на краях. Вдали погромыхивали раскаты. Небесные домны громоздили чугун на чугун. Тяжело становилось дышать. Рубаха на спине стала влажной от пота. В фиолетовом меркнущем свете изменилась улица. Домики будто в ожидании удара прижались к земле, прячась за голыми ветвями деревьев. Прохожих стало мало, они торопились. Виталий остановился, вытер со лба пот и огляделся. Не заблудился ли он? Что-то не помнит он такой улицы. И тут вдруг откуда-то из-за угла появился Косой, гибкий, жилистый, под расстегнутым воротом ковбойки видна была смуглая кадыкастая шея, цыганские глаза, левый с сильным прищуром, смотрели на Виталия как будто дружески. Он шел навстречу быстро и уверенно, словно знал, что именно тут и встретит Виталия. — Нинка где? — спросил он. — Ушла. Я тут одну встретил. Из Москвы. Потемнил малость. — Кто такая? — Из нашего дома. Знакомая. — Не брешешь? Гляди у меня! У Виталия накипала злость. От этой безбоязненной, самоуверенной наглости, от этой исходящей от Косого злой, напористой силы, от черт его знает чего еще враждебного, темного в его душе. — Барахло где? — снова спросил Косой. — На вокзале, где же еще! — Пошли. — Не, — отрицательно мотнул головой Виталий. — Сначала гони, что обещал. — У Анисьи получишь. — Не, — упрямо повторил Виталий. — Сейчас. — Нету у меня сейчас. Понял? — Не мое дело. — Ты мужик, видать, деловой, — прищурился Косой. — Ладно. Доставим барахло в одно место, там получишь. Последние слова прозвучали угрозой. — Со мной не шути, — посоветовал Виталий. — Гони все сполна, потом барахло получишь. — А ты не такой, как Васька тебя обрисовывал. — Васька — прыщ. Много он понимает. Косой, видно, ожидал другого и сейчас раздумывал, на что решиться. — Ладно, — тряхнул он черной вихрастой головой. — Киляй со мной. Они зашагали молча и быстро. Косой уверенно вел Виталия по путанице каких-то переулков и закоулков, мимо покосившихся заборов, перепрыгивая через канавы. Потом спустились в глубокий овраг и, цепляясь за кустарник, по крутой тропе выбрались на другую его сторону. «Тот самый овраг», — отметил про себя Виталий. Наконец задами подошли к одинокому домишке, спрятавшемуся за деревьями. Вокруг по неровностям поля угадывались прошлогодние огороды. Косой уверенно подошел к дому и постучал в окно. За стеклом дрогнула, но не открылась занавеска. — Дядя Осип, я это, — прижавшись к окну, глухо сказал Косой. Не дожидаясь ответа, он обогнул дом, бросив на ходу Виталию: — Здесь обожди. И скрылся за углом дома. «Вот она, воровская хаза, — радостно подумал Виталий. — Правильный я с этим гадом тон взял. Но как запомнить сюда дорогу?» Он огляделся. В стороне темнел ряд домишек. За ними, видимо, была улица. По другую сторону дома огороды полого спускались в лощину и уходили неоглядно, к черной гряде далекого леса. В поле за лощиной одиноко и деловито урчал трактор. Вглядевшись, Виталий увидел его. Черным жучком трактор полз по склону. Потом далеко в стороне Виталий различил невысокую головастую башенку, она еле выглядывала из-за косогора. «Водокачка», — догадался он. По дороге к ней прошла машина. Появился из-за угла дома Косой. А в окне снова дрогнула занавеска. Виталия кто-то рассматривал. А Косой, словно невзначай, подвел его к окну и протянул мятую пачку денег. — Держи. Виталий пересчитал и бережно спрятал деньги во внутренний карман пиджака. — Теперь пошли, — объявил он. По дороге Косой разболтался — видно, безбоязненным упрямством своим Виталий внушил доверие. — А Васька — прыщ, это точно, — говорил он. — Мы с ним в колонии встретились. Меня туда сунули спервоначала. Ошибочка вышла, — усмехнулся Косой. — Ночами он мне все про свою жизнь трепал. У него отец какой-то враг народа был. Доктор. Замели в пятьдесят втором. — Сейчас небось реабилитировали, — не удержавшись, сказал Виталий. Его душила ненависть: этот гад еще говорит о врагах народа! Виталий никогда не думал, что он способен на такую лютую, туманящую мозг ненависть. «Перевоспитывать надо их», — заученно сказал он себе, чтобы хоть чуть-чуть остыть, и тут же со злобой подумал: «Кого чем перевоспитывать. Этого, например, только пулей». Он знал, что перебарщивает, но ничего не мог поделать с собой в этот момент. — Может, и реабилитировали, — насмешливо согласился Косой. — На том свете из адской зоны в райскую кинули. Он, между прочим, Васькиной матери говорил, что, если придут за ним, застрелится. С фронта еще машинку приволок. А пришли, так разом скис. Тоже мне враг народа! Таких воры в лагерях делали знаешь как? Подошвы лизать заставляли, парашу жрать… — Врешь! — не помня себя, воскликнул Виталий. — Врешь, гад! На его счастье. Косой не придал значения этой вспышке и беспечно сказал: — Ну, вру. А и такие были. Вон и Васька. Ну, я этому трухляку мозги вправил. Воровской закон преподал. Как бобик за мной бегал. Кусать вокруг стал. Виталий, с трудом овладев собой, осторожно заметил: — Он и сейчас покусывает, кажись! — Тю! Полусвет, — презрительно сплюнул Косой. — В авторитете ему не быть. — Он тебе вещицу одну передал… — Ну и што? — насторожился Косой. — Подвести может, гляди. — Ты за кого меня держишь, тухарь? Кое-что понимаем. — И, усмехнувшись, хвастливо добавил: — Я у Васьки много чего потянул. — На дело водил? — скрывая тревогу, спросил Виталий. — Это ты его води, если свобода надоела. Виталий почувствовал, как отлегло у него от сердца: Васька был ему уже чем-то дорог, уже какую-то ответственность чувствовал он за судьбу этого парня, уже боялся за него. Васька должен был стать его другом, а не Косого. И станет! — Чего же ты с него тянул? — Ножа боится, прыщ, — усмехнулся Косой. — Крови боится. Все с себя отдал. А матери трепанул, что пропил. Ха! Тоже мне петух! Вот и эта штучка. Придем к Анисье, покажу, если хочешь. — Чего ж, покажи, — еле сдерживая волнение, отозвался Виталий и безразлично спросил: — К ней барахло попрем? — Не. Там все чисто. Они уже шли по знакомым улицам, когда упали с черного неба первые тяжелые капли. А уже около самого вокзала с треском, как тугое полотнище, разорвалось небо, и на город обрушился ливень. Совсем мокрые вбежали они в вокзал. Виталий получил в камере хранения чемоданы, и они с Косым больше часа сидели на них и курили, пережидая грозу. Наконец небо посветлело и дождь стал редеть. Решили идти. По дороге Виталий спросил, придав голосу интонации уважительные, почти восхищенные: — И с какого дела ты столько барахла унес? — Грабанули одно ателье. С Котом ездили. И шоферягу одного подцепили. Он как увидел, сколько тянем, в штаны наклал. — Без мокрого обошлось? Косой остро глянул на него через плечо. — Работаем чисто. А что, шум пошел? — Шума не было. А про сторожа какого-то малость слышал. — Стукнул его Кот, не удержался, — сердито сказал Косой. Виталий вспомнил щуплое старческое тело у порога ателье, седые, перепачканные в крови волосы. Хотелось схватить Косого и бить, бить тоже в кровь. И ярость на секунду затуманила голову. Он так взглянул на Косого, что, поймай тот его взгляд, все было бы кончено. Долго шли молча. Виталий боялся, что голос выдаст его. Косой озабоченно думал о чем-то своем, потом зло процедил: — Гнида старая. Все чужими руками норовит. — Кто? — Есть один такой. «Небось про дядю Осипа, — догадался Виталий. — Хоть взглянуть бы на него». Когда подошли уже в темноте к домику на огороде, за занавешенным окном тускло горел свет. — Обождешь тут, — снова распорядился Косой и потащил чемоданы сам. Однако через минуту он появился из-за угла и позвал: — Олежка, топай сюда. Пропустим кой-чего. Через темный коридор зашли в захламленную комнату. У длинного стола, заваленного вещами, стояла ножная швейная машина, пол был усеян обрезками тканей. «Портной, — догадался Виталий. — Вот в чем дело». В комнате никого не было. Потом в дверях появился пухлый румяный старик в какой-то залатанной на локтях длинной рубахе, поясок надвое перерезал толстый живот. — Ну, субчики-голубчики, за удачу, — веселым тенорком сказал он и достал из старенького буфета початую бутылку водки. Ее разлили в стаканы, хозяин поставил на стол, сдвинув рукой вещи, миску соленых помидоров. Все чокнулись и выпили. Старик довольно крякнул, громко хрумкнул помидором и с хитринкой спросил Виталия: — А ты, субчик-голубчик, как прозываешься по-нашему? — Стриженый, — вспомнил первую попавшуюся кличку Виталий. — Так, так. Не похоже что-то, — старик, не мигая, смотрел на него, потом визгливо приказал: — Покажь карманы! Виталий невольно отступил на шаг и угрюмо сказал: — Ты в моих карманах не хозяин. Старик обернулся к Косому: — Ты чего смотришь? А? Кого привел, паскуда? — Заговариваться стал? — криво усмехнулся Косой. Старик, не мигая, посмотрел на него. — Ага. Понятно, — и сухо приказал: — Глянь, что у него там, — он кивнул на Виталия. Обстановка неожиданно накалилась. Хотя в карманах у Виталия ничего подозрительного не было, но позволить обыскать себя означало сразу подорвать престиж. — Не подходи, — глухо произнес он. — Бить буду. Его высокая, мускулистая фигура не сулила быстрой победы. И Косой примирительно сказал: — Отцепись, дядя Осип. Что у него там, клад, что ли? — И то ладно, — неожиданно согласился старик. — Характерный какой, скажи на милость. Он заулыбался. Так, улыбаясь, он и проводил их через минуту. На пороге он задержал Косого и шепнул ему что-то. Тот кивнул головой. — Ага. Ну, бывай. Через огороды шли молча, в темноте поминутно спотыкаясь и осторожно нащупывая ногой тропу. Косой сосредоточенно обдумывал что-то, и это беспокоило Виталия. Он чувствовал, что инцидент с неудавшимся обыском не прошел бесследно. Что же шепнул старик Косому, что приказал? Виталий уже знал много, очень много. Вот только портсигар. Косой обещал его показать. Значит, Васька его украл? Зачем же он вывел на след Косого? Непонятно. И почему он не признался Виталию в краже? Значит, он не был до конца откровенен? Значит, надо опасаться удара в спину? А тут еще Люда Данилова на вокзале… Виталий почувствовал, что запутывается в бесконечных вопросах. Ладно! Все это потом. А сейчас надо думать о другом. Чем он мог вызвать подозрения у старика? Пожалуй, ничем. Он вел себя правильно. И, словно подтверждая этот вывод, Косой озабоченно произнес: — От Анисьи уходить надо. Глаза там мозолить нечего. — Куда уходить-то? — Куда, куда! Куда надо! Больно много сразу знать хочешь. — Чего темнишь? — Ты помалкивай. Я наш воровской мир люблю. Его беречь надо. Ясно? — Ясно. Они уже шли по улице, рядом, стуча каблуками по деревянному тротуару. Редкие фонари желтыми бликами ломались на грязных досках. Было пустынно и тихо. «Взять бы его сейчас, — подумал Виталий. — Скрутить, и конец его кодле, его делам, его преступлениям». Но понимал, что нельзя это делать, что рано. И в то же время он понимал, что план рухнет, если вся эта компания не будет гулять у Анисьи. Что же делать? «Там будет видно», — решил он, наконец, и сунул руку в карман. Холодная сталь опять вернула спокойствие. «Там будет видно…» Но события развернулись стремительно и опасно, совсем не так, как предполагал Виталий. Около дома Анисьи Косой остановился, прижался к забору и рукой притянул к себе Виталия. Они долго и чутко прислушивались. Откуда-то доносились звуки музыки, далекие паровозные гудки, шум проносившихся где-то автобусов, в каком-то из домов играло радио, с дальнего конца улицы слышались звуки баяна и голоса людей. Ночной неугомонный город был полон звуков — мирных, трудовых, веселых. И только здесь, у этого проклятого дома, как казалось Виталию, притаилась опасность. И он, Виталий, словно держал руку на этом гнилом нерве окраины, словно от него зависело оборвать этот страшный нерв. А где-то там, в гостинице, в своем уютном номере Светлана пишет, или читает, или думает, может быть, о нем, об их встрече. И в памяти вдруг всплыли строки далекой фронтовой песни, которую Виталий никогда не пел, он только слышал ее как-то по радио: «До тебя мне идти далеко, а до смерти четыре шага…» Косой оторвался от забора и буркнул: — Потопали. Все вроде тихо. Они вошли в дом. Первый человек, которого увидел Виталий, была Ниночка. Он увидел ее ненавидящий, лихорадочный взгляд и понял, что случилось что-то непредвиденное и страшное. А сзади, за спиной его, уже возникла тяжелая, как глыба, фигура Кота. Он нехорошо усмехался. — Качать права будем, — услышал он вдруг кем-то произнесенные слова и инстинктивно отпрянул в сторону, к окну. Он увидел озадаченное выражение на лице Косого. — Чего надумали? — напряженно спросил он. В комнате были еще два парня. В углу сидела, словно спала, Анисья. — Вот этот, — Кот тяжело указал на Виталия, — в гостинице с уголовкой встречу имел. Она сама видела, — и он мотнул головой в сторону Ниночки. Косой спружинился, словно для прыжка, и, по-волчьи взглянув на Виталия, хрипло спросил: — Верно говорят? Виталий, пытаясь унять нервную дрожь, медленно покачал головой. — Брешет. — Я сама, сама видела! — вмешалась Ниночка. — Приходил туда этот, из гормилиции! Я нарочно пошла посмотреть, куда он ее поведет. А потом и тот пришел. А вышли порознь. Я видела!.. Сама!.. Подослали его!.. И тут Косой, развернувшись, словно пружина, кинулся на Виталия. В руке у него блеснул нож. На ориентировку не осталось и секунды. Повинуясь больше отработанному рефлексу, чем разумному расчету, Виталий нырнул навстречу Косому, ему в ноги. И когда тот уже падал на него, Виталий заученным ударом, сам потом удивившись разумности своего расчета, обрушил Косого вправо, головой вниз, на угол стола.Стремительно вскочив на ноги, он снова отпрыгнул к окну, успев схватить нож, выпавший из руки Косого. Высоко подняв его над головой, Виталий уже собирался высадить плечом раму окна, но тут его обожгла мысль: «Васька!» — Не подходи! Убью! — крикнул он. Ни Кот, ни двое остальных парней еще не успели сообразить, что произошло, когда раздался истерический крик Ниночки: — Кот, Кот! Он сейчас в окно выскочит! На полу стонал Косой, пытаясь подняться. Кровь сочилась по смуглой щеке, черные глаза были полны бешенства. — Дай ему, Кот, — прохрипел он. И Кот глыбой двинулся на нож. Парни зашли с боков. — Стой, ребята, — угрожающе предупредил Виталий. — Бежать мне некуда. А она… — ему вдруг пришла новая мысль. — Она же дешевка! — он с презрением посмотрел на Ниночку. — Она же липла ко мне всю дорогу и плевала на тебя, Косой! Хотела, чтобы затащил ее под любой куст, паскуда! А я чужих баб не трогаю! Понял? Он сказал это с такой силой и яростью, что взгляды всех обратились на Ниночку, и та залилась краской, задрожали губы, она съежилась, как от удара, под неостывшим взглядом Косого. Да, Виталий не врал, это было сейчас всем ясно. — Гнида… — прошипел Косой, тяжело поднимаясь с пола и утирая рукой кровь со щеки. — Теперь попомнишь меня… — и он грязно выругался. Видно, Ниночку тут знали. Кот, сопя, отошел от двери, парни замерли. Все ждали, что скажет Косой. А тот мутно посмотрел на Виталия и, повернувшись к Анисье, которая испуганно жалась в своем углу, хмуро приказал: — Водку давай, зараза! — и только потом бросил Виталию: — Опускай нож. Все уселись за стол. Выпив, Косой вдруг задумчиво сказал, глядя куда-то мимо Виталия: — Ну, ты даешь, Олежка! Но откуда все-таки эта… — он опять выругался, кивнув на Ниночку, — откуда она про гостиницу взяла, а? Виталий не увидел, а скорей почувствовал, как снова насторожились парни вокруг. Косой уставился в пространство, и только желваки круто перекатывались под смуглой кожей на скулах. — Я в гостиницу ту девчонку проводил, — как можно беспечнее ответил Виталий. — Почем я знаю, кто еще туда заходил? «Неужели не все? — с тревогой подумал он. — Неужели еще что-то будет?» Голова горела, минутами накатывала вдруг странная слабость. И Виталий подумал: «Что со мной? Трушу, что ли?» — Почем знаешь? — переспросил Косой, не поворачивая головы. — А мы почем знаем, брешет она или нет? — Первый раз она вам брешет, что ли? — Ну, не первый… А все-таки… Косой, прищурившись, оглядел своих дружков и кивнул одному, длинному, рыжему, в синей мятой рубашке с закатанными рукавами. — Слышь, Нос. Кто у тебя там в гостинице есть? — Дядька, — сумрачно ответил рыжий. — Чегоделает? — Двери открывает. При этих словах Виталий чуть заметно вздрогнул: рыжий говорил о швейцаре, тот видел его и Светлану, и, конечно, видел Костю, и знает его, и, может быть, даже поинтересовался, к кому Костя пришел. Да и выходили они с Костей… Нет, выходили они по очереди, сначала ушел Костя… Нет, сначала ушел он, Виталий… Да нет же… Мысли почему-то путались. Стало трудно дышать. Что еще задумал этот Косой? А тот все с той же напускной ленью проговорил: — Двери, значит, открывает? Подходяще. А ну, подкатись к нему, поспрошай. Кого и что видел. — И, внезапно блеснув глазами, резко бросил: — Живо! Одна нога тут, другая там! А мы пока гостя этого того… постережем. Живо, говорю! Рыжий неохотно поднялся из-за стола. — Ха, — зло усмехнулся Виталий. — Проверочка, значит? — Для порядка, — ответил Косой, все так же не поворачивая головы в его сторону, и с угрозой добавил: — Давай смирно сиди. Больше такой номер не пройдет. — И кивнул Коту: — К окну валяй. А ты, — кивнул он другому парню, — у двери. Все как у больших, будь уверен, — многозначительно подмигнул он Виталию. — Может, дядя Осип не зря глаз на тебя положил. Рыжий ушел. Кот, переваливаясь, двинулся к окну. Пересел к двери и третий парень. За столом остались Косой, Виталий и обе женщины. Ниночка всхлипывала, а Анисья еле слышно с испугом пробормотала: — Господи, да что же это такое?.. Ей никто не ответил. Потом Косой сказал, коротко глянув на Виталия: — Если что, живой отсюда не уйдешь. Попомни. Виталий, пытаясь унять предательскую дрожь в руках, хмуро ответил: — Тогда лучше в Москве не показывайся… — Грозишь… — Косой рванулся было к Виталию, но тут же остановился. — Ладно. Обождем сначала. И снова все умолкли. Тягуче потянулось время. «Почему так болит голова? — думал Виталий. — Почему дрожат руки? А Светлана уже там, в гостинице… А мама уже вернулась с работы, и отец…» Потом он решил, что глупо сейчас не думать о главном. Что узнает рыжий в гостинице? Что будет, если… если тот швейцар все видел? Драка? И придется стрелять? А Васька? Ведь Косой отомстит и Ваське. Нет, что-то надо придумать. Может, отрицать все, что расскажет рыжий? Но он не Нинка, ему поверят. И глупо погибать от бандитского ножа. Но как вырваться отсюда? Костя с группой подойдет часа через два. Рыжий вернется раньше, конечно. Значит, рассчитывать надо только на себя. Что же делать все-таки? Стрелять? Это еще не спасение. Озвереют. Убьют. Надо пробиться к окну. Но там Кот. Его не своротишь. Может, взять на прием? И опять Виталий ощутил предательскую слабость во всем теле. «Да что же это со мной?» Он незаметно посмотрел на ходики, висевшие над кушеткой. Прошел уже час, как ушел рыжий. Еще бы протянуть один час, и тогда… Резкий звонок у двери оборвал его мысли. За первым звонком последовали два других, коротких, условных. — Нос притопал, — удовлетворенно сказал Косой и бросил Анисье: — А ну, открой! Когда рыжий, запыхавшись, появился в дверях, все разом повернулись к нему, и Виталий решил: «Сейчас надо кинуться к окну. Именно сейчас! Потом будет уже поздно!» Он напружинился, готовясь сорваться с места, незаметно отодвинул с пути чей-то стул и внезапно поймал на себе злой и настороженный взгляд Ниночки. «Не углядишь», — стиснул зубы Виталий и хотел уже вскочить, как вдруг с порога раздался возбужденный голос рыжего: — Порядок! С девкой туда пришел, с девкой и ушел! Виталий застыл на месте, не веря своим ушам. «С девкой ушел!» Откуда они это взяли? Что случилось? Может, он ослышался? Лоб покрылся холодной испариной. Неужели тот швейцар… Он не успел додумать до конца. Косой придвинулся к нему, обхватил за плечи и, не скрывая ликования, возбужденно сказал: — Ну, ты даешь! Такого кореша иметь в Москве — лучше ничего не надо! Потом Косой поглядел на всхлипывавшую Ниночку и, закипая новой злостью, крикнул: — Катись, гнида! С глаз катись! Я с тобой потом посчитаюсь!.. Матерно ругаясь, он схватил со стола стакан и с размаху швырнул в нее. Со звоном разлетелись осколки, Ниночка дико вскрикнула и опрометью, опрокинув стул, кинулась к двери. — Нет баб! — яростно, взахлеб закричал Косой. — Одни суки! Убью всех!.. Он схватился руками за голову и застонал. — Слышь, Косой, — проговорил рыжий. — Писулька пришла от Попа. — Покажь, — оживился Косой. Парень передал ему сложенный вчетверо грязноватый листок. Косой развернул его, но буквы прыгали у него перед глазами. — Давай читай, — вернул он парню письмо. И тот со вкусом прочел: «Привет почтенной бражке из снежной Сибири. Объявил себе амнистию подчистую…» — Утек, холера! — восхищенно пробасил Кот. — Этот откуда хошь утекет, — подтвердил Косой. — Нет еще таких решеток. Виталий настороженно слушал. «Амуницию достал классную и бумагу тоже, — продолжал читать рыжий. — Теперь инженер. Командировочный с Севера. Курс держу на столицу. Имею там дело. Такси и рестораны к нашим услугам. Косой, встреча на старом месте. На веки ваш. Поп». — Во дает! Артист! — опять восхищенно пробасил Кот. Виталий лихорадочно соображал, только мысли почему-то потеряли ясность. Его бил озноб. «Нервы», — подумал он. Усилием воли он заставил себя обдумать новую обстановку. Надо дать условный знак Косте: сейчас эту компанию брать нельзя. Косого надо непременно проводить до Москвы. Там у него встреча. Из заключения бежал, видно, опасный преступник. Он поднялся из-за стола. Голова кружилась. Виталий подошел к окну, потянулся к форточке, чтобы ветер обдул разгоряченное лицо и, словно невзначай, отодвинул горшок с цветком. На него уже никто не обращал внимания. «Что-то надо еще сделать, что-то я хотел узнать, увидеть», — подумал Виталий, возвращаясь к столу, но вспомнить не мог. Спали вповалку, кто где. Виталий очутился в углу, на кушетке, и словно провалился в душную темноту. Клокочущий храп и бормотанье наполнили темноту комнаты. За стеной постанывала сквозь сон Анисья. Наутро Виталий проснулся совсем больной. Голова разламывалась и пылала, запеклись губы. В комнате никого, кроме Косого, не было. Он сидел в продавленном кресле, держась за голову, и зло матерился сквозь зубы. Вошла Анисья, положила мокрую тряпку ему на лоб. Виталий приподнялся и с трудом сказал, поймав на себе взгляд Косого: — Расхворался я, кажись. — Отсюда мотай, — сипло приказал Косой. — Тут сгоришь, как свеча. — Может, в Москву на пару рванем? — А чего ж. Сегодня вечерним. Здорово же ты меня приложил! — Не суйся. — Я те дам «не суйся»! — ощетинился Косой. Виталий поднялся с кушетки, машинально ощупал карманы. Все было цело. И неуверенно сказал: — Пошел я. Значит, едем вечерним. Билет возьмешь? — Ладно уж. А в случае чего привет получишь через Ваську. Виталий, пошатываясь, вышел из дома. В окно следила за ним Анисья. «Все-таки она хозяйка здесь», — подумал Виталий. На улице он остановился, соображая, куда ему идти. В милицию нельзя, за ним могли следить. В гостиницу? Нет, нет, тоже нельзя. Да еще в таком виде. — Где тут у вас больница? — спросил он какую-то женщину. Та взглянула на него и торопливо стала объяснять, потом махнула рукой и сказала: — Давайте провожу. — Нет, я сам… — Вы не дойдете. — Дойду, — стиснув зубы, упрямо сказал Виталий. В голове стоял гул, и улица плыла перед глазами. Он шел долго, казалось, целую вечность. И вдруг почувствовал: пришел. Виталий взглянул на здание, перед которым стоял, и медленно прочел: «Гостиница „Северная“». Из последних сил он толкнул тяжелую дверь. Навстречу ему двинулся старый швейцар. — Тут… остановилась… моя… — Виталий еле шевелил пересохшими губами. — Знаю, — неприязненно сказал швейцар и зачем-то совсем близко придвинулся к нему, словно принюхиваясь, потом взял Виталия под руку и уже совсем по-другому, дружески и заботливо, прибавил: — Пойдем, милый. Ишь, как тебя скрутило! «Только не потерять сознание, — подумал Виталий. — Только успеть все сказать». — А она-то как раз ушла, — донесся до него откуда-то голос швейцара. — Позвоните… в гормилицию… Федорову… пусть срочно… придет… Костя примчался через полчаса. Виталий был в каком-то полузабытьи. Он то вскрикивал, бормотал что-то, то стискивал зубы и стонал. Потом он затих, дыхание стало ровнее. Костя решил его не будить. Он сидел тихо, не сводя глаз с исхудавшего, пылающего лица Виталия. Сидел, боясь пошевелиться, и думал о том, какая же у них чертова работа, но расстаться с ней можно, только расставшись с жизнью. Вскоре пришел знакомый старик врач из санчасти. Он осмотрел больного, сердито покачал головой и сделал укол, потом заставил Виталия проглотить какие-то пилюли. — Семен Ильич, что с ним? — спросил Костя. — Всего лишь простуда, но… — старик сдвинул на лоб очки и внимательно посмотрел еще раз на больного, — но наложилась нервная реакция, сильнейшая. Откуда этот юноша? — Из Москвы. Наш сотрудник. С очень сложным заданием. — Так чего вы удивляетесь, я вас спрашиваю? — И, подняв палец, он строго добавил: — Учтите, сейчас ему необходим абсолютный покой. Вы меня понимаете? Абсолютный! — Мне необходимо с ним поговорить. — Поговорите завтра. — Семен Ильич, сейчас надо, — взмолился Костя. — Хоть два слова чтобы сказал. — Вы русский язык понимаете? — окончательно рассвирепел тот. — Не трогать! Через час я пришлю за ним. Госпитализируем. В это время в комнату неслышно вошла Светлана. Видно, швейцар ее уже предупредил о случившемся. Старик удивленно посмотрел поверх очков на девушку. — А вы, извините, кто будете? — Я?.. — смешалась Светлана. — Я… — Это его друг, — быстро сказал Костя. — Она тоже из Москвы. — Ага, — удовлетворенно кивнул головой старик. — Ну, так я пока на вас надеюсь. Именно на вас. А то эти молодые люди забывают обо всем на свете со своей сумасшедшей работой. В ту же ночь Косой один уехал в Москву. Его никто не провожал. Виталий очнулся только утром, уже в госпитале. Он сразу подумал обо всем, что с ним случилось, и вспомнил вдруг то, что мучительно не мог вспомнить в ту памятную ночь в доме Анисьи, вспомнил и в отчаянии зажмурил глаза. Портсигар Достоевского исчез вместе с Косым.
ГЛАВА 5 ПРОМЕЖУТОЧНАЯ ФИГУРА СТАНОВИТСЯ ОСНОВНОЙ
Проводив поезд, Откаленко не спеша брел в толпе к выходу из вокзала. Настроение было какое-то озабоченно-взвинченное. Во-первых, беспокоил Лосев, все-таки совсем он еще «необстрелянный». Вот послали бы его… Потом подумал о Димке, сыпь какая-то сегодня проступила, и жена уже ходит с красными глазами, боится то ли кори, то ли скарлатины. Завтра с утра надо вызывать врача. А еще завтра предстоит неприятный разговор с Федором Кузьмичом, в горячке лосевского отъезда не успел с ним поговорить сегодня. Игорь так и скажет: нечего заниматься бесполезным делом, искать этот «брыльянт» с девчонкой. Теперь-то уже ясно, что портсигар у Косого, и Виталий, если все будет в порядке — Игорь мысленно даже плюнул три раза, — через два дня привезет его. Только дали новый фактик Свиридову, черт бы его побрал! Толпа провожавших втянулась с перрона в распахнутую дверь вокзала. Стало тесно. Кто-то за спиной у Игоря толкнул его и тут же извинился. Игорь скосил глаза и внезапно заметил пробиравшуюся в толпу стройную девушку в зеленом пальто с модной, высоко взбитой прической и ярко подведенными глазами. «Где-то я ее видел», — подумал Игорь и по привычке стал тут же вспоминать, следя глазами за девушкой. Та, видимо, торопилась и старалась обогнать идущих впереди. Игорь тоже прибавил шаг. По залу девушка почти бежала. На площади перед вокзалом она остановилась, ища кого-то глазами, потом радостно махнула рукой и устремилась вперед, в самую гущу стоявших перед вокзалом машин. Игорь видел, как она подбежала к красному «Москвичу». В ту же минуту машина словно ожила, вспыхнули белые и красные сигнальные огоньки, сзади замигал желтый фонарь поворота, и «Москвич» стал медленно выползать на проезжую часть площади. Откаленко заметил на черном квадратике его номера буквы «МОЕ» и усмехнулся. Это сочетание букв на машинах «собственников» всегда смешило его: вот уж поистине, «мое» и ничье другое! Игорь повернулся и зашагал к метро. Он так и не вспомнил, где видел девушку, и через минуту уже забыл об этой встрече. Надо было еще в центре зайти в аптеку, Алка опять дала уйму рецептов. …Утром Цветков, невозмутимо выслушав горячие тирады Игоря, сказал: — Устал ты, видать. И нервы пошаливают. А работать надо. Лосеву нашему сейчас небось потуже приходится. — Так впустую работать жалко! Впустую! — Ты мне еще это не доказал, понятно? «Иногда он бывает удивительным формалистом, — раздраженно подумал Игорь. — И тупым притом». — Мы из чистого самолюбия цепляемся за эту версию, Федор Кузьмич. Это же смешно! Игорь нарочно сказал «мы», хотя имел в виду одного Цветкова и его спор со Свиридовым. — Ты мне самолюбием не тычь, — хмуро возразил Цветков. — Вот утри мне, старику, нос, найди тот «бриллиант». А пока не нашел, грош цена твоим мнениям и тому подобное. Игоря охватило холодное бешенство. — Ну, хорошо же! Я вам ее найду! — Во, во. Давай. Игорь круто повернулся и, не попрощавшись, выбежал из кабинета. «Самодур несчастный! — со злостью думал он. — Дал же бог начальника! Свиридов и тот лучше. Ему хоть доказать что-то можно». Окончательно распалясь, Игорь решил сейчас же пойти к Свиридову и все рассказать. Черт с ним, пусть торжествует, но, может быть, не придется опять толочь воду в ступе. Ему ненавистна была уже одна мысль о необходимости снова искать эту проклятую бабу с девчонкой. Но перед самым кабинетом Свиридова он вдруг круто остановился. «Подлец», — с чувством сказал он самому себе. И, окончательно обозленный, стремительно сбежал с лестницы и выскочил на улицу. Солнце ослепило его, обдало жаром. «Апрель называется, — сердито подумал Игорь и расстегнул верхнюю пуговицу на своей серой, из шерстяного трикотажа рубашке. — Летний костюм надеть надо было, светлый. Парься теперь в черном». Он перешел на теневую сторону улицы и прибавил шаг. Невысокая коренастая его фигура скоро затерялась в толпе прохожих. Когда Игорь подошел к музею, солнце было уже над головой и палило немилосердно. Он вытер пот со лба и вдруг увидел на углу женщину в белом халате, голубой ящик на колесах и стеклянные трубки с сиропом над ним — «газировка». Игорь подошел и с наслаждением выпил два стакана подряд. И пока пил, крупными, жадными глотками, не утерпел, скосил глаза и как будто по-новому, со стороны увидел желтую стену с черной доской, литую изгородь, скамейку у калитки и перед ней чуть наклоненный знакомый фонарный столб. Игорь невольно представил себе, как бочком сидит на скамейке Прокофьевич, как бегает перед ним по тротуару девочка с бантом и прохаживается «та самая» женщина, тот «бриллиант». Потом прошла ее знакомая, они обменялись улыбками. Знакомая… И девочка бегала… Чего она бегала? Играла во что-нибудь? Как хорошо отсюда все видно! Игорь поглядел на продавщицу газированной воды. Пожилая, разморенная жарой, потное лицо, добрые глаза… — Давно здесь стоите, мамаша? — Ден пять уже, — равнодушно ответила та. — Недавно грузовик вон на тот столб наехал, не помните? — Почему не помню? Помню. — А потом еще девочка там бегала, с бантом, В брючках, в пальто… — Это которая чуть под машину не попала? — Как под машину? — удивился Игорь. — Под какую? — А вот тут, около меня, остановилась. А девочка с мячом была, он и покатился сюда, за угол. А она за ним. У меня аж сердце захолонуло. — А мать не видела? — А где ей видеть? Машина-то за углом была, вот тут. И мячик как раз сюда. Слава тебе господи, шофер враз затормозил. Тут и я в себя пришла. Женщина оживилась. Видно, вернулось к ней все пережитое в тот момент и не терпелось рассказать об этом внимательному слушателю. — Ну, шофер сам не свой выскочил. А барышня его смеется. Ей что! — Барышня? — Да, такая, стилевая. Знаете, как теперь? Глаза крашеные, волосы по-модному горой стоят. Пальтишко нараспашку, зеленое. — Зеленое? — не веря своим ушам, переспросил Игорь. — Ага. Зеленое. Женщина удивленно глянула на него. — А куда она пошла, девушка? — Угол обогнула и в музей пошла. Игорь почувствовал легкий озноб. Неужели удача? Наконец удача? Он боялся этому верить. Но слабенькая-преслабенькая ниточка, кажется, потянулась к «той» женщине. Если… Тысяча «если»!.. Если Прокофьевич не ошибся и девушка обменялась с «той» улыбками, если, опять же, он не ошибся и та девушка была действительно в зеленом пальто… Девушка в зеленом пальто… Что-то знакомое вдруг почудилось в этом Игорю, но он никак не мог уловить это «что-то» и, пока оставил его в покое, отстранил от себя. — А машина ждать осталась? — Зачем? Простились. Спешил он. — Кто? — Да шофер. Веселенький такой, рыженький, в теле, правда. Рукой ей махнул, сказал чего-то и уехал. — А чего сказал, не слышали? — Разве услышишь? Вроде того, что «после репетиции», сказал. Вроде того. — Артист, значит? — осторожно предположил Игорь. — Может, и артист, — женщина пожала плечами. — Мамаша, ну, а машина эта какая? — «Москвич». Вишневый, — уверенно ответила женщина. — Вот точно как этот, — и она мотнула головой на трубку с сиропом. — Новенький совсем. И тут вдруг Игорь вспомнил! Вишневый новенький «Москвич» был вчера вечером у вокзала, к нему подбежала высокая девушка в зеленом пальто. «Стоп, стоп! Только спокойно!» — скомандовал он себе, и уже по какой-то неведомой инерции памяти вспомнил, что девушка показалась знакомой. Впрочем, не это было сейчас главное. Ведь кто она, вспомнить так и не удалось! Главное сейчас другое: вишневый новенький «Москвич» и владелец его артист. Это уже нечто! За это можно, кажется, ухватиться! Через полчаса Игорь был уже в ГАИ. — Ты представляешь, что это за египетская работа? — спросил его знакомый сотрудник. — Наверно, тысяч сто карточек надо перебрать. Ты хоть какую-нибудь цифру дай, первую, последнюю, любую в конце концов! И тут вдруг Игорь хлопнул себя по лбу и счастливо засмеялся. — Серия тебя устроит — «МОЕ»? — Что «твое»? — не понял в первый момент сотрудник, но тут же засмеялся в ответ. — Вот это другое дело! Вчетвером они принялись рыться в бесчисленных карточках. Час шел за часом, а горы карточек, казалось, не убывали. Две графы в них интересовали Игоря: цвет машины и занятие владельца, место его работы. В глазах уже начинало рябить от всех этих «зеленый», «бежевый», «серый», «серый с красным», «красный с белым», просто «белый», просто «красный», и еще — «инженер», «военнослужащий», «шофер», «врач», «доктор наук», еще «доктор», еще «инженер», потом «студент» («Ишь ты! — подумал Игорь. — На папины деньги небось приобрел, голубчик, и девчонок возит!»), «писатель», и опять «инженер», потом «сталевар», «лаборант», «шофер»… Игорь на минуту отвел глаза, посмотрел в окно. Молочные хлопья облаков подсвечивались багровым заревом заходившего солнца, уже невидимого за черными крышами домов. Игорь вздохнул и с новым ожесточением взялся за карточки. Одна, другая, третья, десятая… Ага! Цвет «вишневый», владелец — «актер». Фу! Это уже четырнадцатая! И снова полетели — «серая», «коричневая», «морковная»… И снова — «инженер», «директор магазина» («Ну и что ж такого?» — мысленно сказал себе почему-то Игорь), «токарь», «кандидат наук», «продавец»… Игорь машинально посмотрел на номер магазина. Кажется, тот же, что и у промелькнувшего сейчас директора! Игорь отыскал ту карточку. Так и есть! Он отложил обе карточки в сторону. И опять замелькало перед глазами «зеленый», «коричневый с бежевым», «серый»… «инженер», «врач», «вальцовщик»… За окном уже стемнело, на улице зажглись фонари, сотрудники отдела заканчивали работу, надевали кителя, фуражки, козыряли и исчезали в дверях. Но четверо продолжали работу. Она закончилась поздно ночью. Было отобрано восемьдесят четыре карточки. Игорь даже не ожидал, что в столице такое количество театров и прочих зрелищных предприятий. — Слушай, — устало сказал Игорю один из сотрудников. — А может, он где-нибудь в самодеятельности выступает? Там ведь тоже репетиции бывают. — Сомнительно, — усмехнулся Игорь. — Владельцы машин в самодеятельности не участвуют. Им забот и без того хватает с их машинами. А второй сотрудник решительно предложил: — Давайте теперь отберем молодых. — И по возможности рыжих и в теле, — засмеялся Игорь. Отбросили пожилых, народных и заслуженных. И тогда осталось всего семь карточек. С квадратиков фотографий на Игоря смотрели семь улыбающихся в самых выгодных ракурсах молодых физиономий. — Нарушают, — мрачно констатировал один из сотрудников. — Сниматься надо строго анфас. — Что поделаешь, артисты, — пошутил Игорь и деловито добавил: — Всё, товарищи. Спасибо вам. Завтра предъявлю той мамаше. — Куда спешишь? — остановил его второй сотрудник. — Метро уже закрыто. Погоди, у нас дежурная машина есть. Подбросим. — И то дело, — согласился Игорь и с досадой подумал: «Мои опять уже спят. И записка, конечно, лежит». Утром на вопрос Цветкова Игорь сдержанно ответил: — Ничего пока определенного нет. Сегодня к вечеру, может, что и будет. — Ты обиженного из себя не строй, — сказал Цветков. — На работе находишься. — И, помолчав, добавил: — Из Снежинска вчера сообщение поступило. — Ну, что? — встрепенулся Игорь. — Пока только встреча была с сотрудником. В гостинице. Лосев знакомую там встретил. — Какую знакомую? Цветков добродушно усмехнулся. — Обыкновенную. Из Москвы. В музее Достоевского работает. Горина такая. — Ого! — Игорь широко улыбнулся. — Ну, везет же ему! — А это мы еще поглядим, как ему везет, — хмуро заметил Цветков. Через некоторое время в комнату, где сидел один Откаленко, кто-то робко постучал. — Войдите! — крикнул Игорь. Дверь открылась, и он увидел вчерашнюю продавщицу газированной воды. Женщина тяжело подошла к столу. Игорь поднялся и подвинул ей стул. — Садитесь, мамаша. Жарко? — Силов никаких нет. — Зато по три плана в день, наверно, выполняете? На вас ведь солнце работает. — С вами нешто выполнишь? — добродушно проворчала женщина. — Чего вызвал-то? Было видно, что она сгорает от любопытства. — Хочу, мамаша, чтобы вы знакомого одного узнали. Игорь выложил перед ней на столе семь карточек с фотографиями. Женщина сразу посерьезнела, на широком лице, под глазами и в уголках рта собрались морщинки. Она вынула из кармана пальто очки, надела их и принялась внимательно изучать фотографии, беря каждую в руки и то приближая, то удаляя их от глаз. Игорь с невозмутимым видом закурил. Спокойствие это давалось ему, однако, нелегко. Наконец женщина, вздохнув, отложила карточки, сняла очки и виновато сказала: — Нету тут никаких знакомых. — Смотрите, мамаша, внимательно, — с тревогой предупредил Игорь. — Дело серьезное. Женщина обиженно возразила: — А я что, по-твоему, не понимаю? Нету, и все тут! А грех на душу брать не хочу. Это уж уволь. Пришлось ее отпустить. Что же теперь делать? Игорь задумчиво прошелся по комнате раз, другой, третий. Неужели этот парень действительно участвует в самодеятельности? Но тогда искать его — пустое дело. А может быть, выбрать в ГАИ все вишневые «Москвичи» в Москве? И отобрать только молодых владельцев? Но их сотни, это в лучшем случае. И на это уйдет не меньше недели. И предъявлять их продавщице все равно бесполезно, она запутается в этом море фотографий. Что же делать?.. Может быть, кто-то еще видел этот «Москвич»? Запомнил номер или хоть часть номера? Или какую-то новую деталь в поведении парня или той девушки в зеленом пальто? Или, наконец, той мамаши с девочкой? Игорь вздохнул, убрал со стола бумаги в старенький несгораемый шкаф и вышел на улицу. Настроение было преотвратное. Чертова работа! И главное, если бы хоть знать, что не напрасно трудишься. А то ведь попусту вся эта беготня, вся эта трепка нервов. Только чтобы утереть нос этому самодуру Цветкову, доказать очевидную вещь — что женщина с ребенком не имеет отношения к делу о пропаже портсигара. По дороге к музею Игорь вновь вспомнил о девушке в зеленом пальто. Где же он все-таки ее видел? У него была отличная зрительная память. Он запоминал людей мгновенно, после мимолетной встречи. Самое интересное, что раньше у него такой памяти не было, он выработал ее у себя, твердо поверив в слова профессора, читавшего им курс психологии: «Почти каждый может развить в себе любой вид памяти. Для этого нужно только одно качество — настойчивость». И Игорь доказал, что оно у него есть. Да, девушку в зеленом он где-то видел. Но где? В метро, в кино, на улице, у себя в милиции, в гостях? Игорь мучился, но вспомнить не мог. Он не заметил, как дошел до музея. Ему уже ненавистно было само это место, эта желтая стена с доской, ограда, покосившийся фонарный столб. Игорь завернул за угол и подошел к тому месту, где остановился, по словам продавщицы воды, тот злосчастный «Москвич». «Ну, с чего начнем?» — спросил он себя. Для начала он решил проверить, не видел ли машину кто-нибудь из жильцов окружающих домов, чьи окна выходят в переулок. Он ходил из квартиры в квартиру, беседовал с десятками людей, стараясь, чтобы каждый из них вспомнил тот день. Люди были очень разные и далеко не все охотно откликались на его просьбу, поэтому говорить с ними нужно было по-разному: то весело, с шуткой, то серьезно и вдумчиво, то строго и напористо. Это была утомительная, изматывающая работа, а главное, бесполезная: никто не видел в тот день вишневый «Москвич», остановившийся перед их окнами. К вечеру Игорь, не чувствуя ног от усталости и еле ворочая языком, злой и раздраженный вернулся на работу. Он сразу прошел к себе в комнату, уселся за стол и закурил, устало откинувшись на спинку стула. Потом достал из ящика сверток с бутербродами, который принес утром из дому, и механически стал жевать, уставившись глазами куда-то в пространство. Видеть никого не хотелось, думать — тоже. За этим занятием и застал его Цветков. — Набегался? — спросил он, усаживаясь за стол Лосева. — Досыта. — Ну, и что набегал? — Ничего не набегал. Цветков внимательно посмотрел на него и коротко приказал: — Рассказывай. Все подряд. Игорь отрывисто, с напускной небрежностью сообщил о всех своих неудачах за два последних дня. «Может, отвяжется, наконец, от меня с этой дамочкой?» — неприязненно подумал он. — Значит, она никого из них не узнала? — помолчав, задумчиво спросил Цветков. — Никого. — А ну-ка, покажи мне. Игорь достал из ящика карточки с фотографиями. Цветков внимательно рассмотрел их, держа в руке веером, как игральные карты. И вдруг скупо улыбнулся. Эта улыбка на широком, скуластом, обычно невозмутимом его лице удивительно шла Цветкову, словно приоткрывая в нем совсем другого человека, которого самодуром назвать было решительно невозможно. Кроме того, улыбка эта бесспорно означала, что Цветкову пришла в голову какая-то интересная мысль. И Игорь насторожился. — Артисты, а? Умеют себя подать, — сказал Цветков. — Один к одному, красавцы! — Мне на это наплевать, какие они красавцы и герои-любовники. — А ты не плюй в колодец, — улыбка исчезла с лица Цветкова. — Я тебе это все не зря сказал. — Ну и что, что они красавцы? — А то. Поди их тут узнай. Ей живыми этих парней показать надо. Игорь пожал плечами и горько усмехнулся, причем больше своим мыслям, чем словам Цветкова: смешно было даже предполагать, что такой человек, как Федор Кузьмич, так легко откажется от той дамочки. И Игорь угрюмо ответил: — Пожалуйста, могу всех их показать. — Ты мне одолжений не делай, — нахмурился Цветков. — Завтра же с утра бери машину. В этот вечер Игорь вернулся домой сравнительно рано. — Это просто ужасно, — сказала Алла, накрывая на стол. — То тебя до ночи нет, а уж когда встречаемся, то слова от тебя не добьешься. Ты в аптеке был? — Не успел. — Я так и знала! Все дела важнее, чем здоровье ребенка. — Болен он, что ли? Сыпь-то, оказывается, простой диатез. — Тебе бесполезно говорить, — ее голос задрожал от слез. — Во-первых, раз у Димки диатез, его надо мазать пастой Лассара. И еще ему надо принимать пепсин от несварения. Потом Димка кашляет, неужели ты не слышишь? Хотя когда тебе слышать! — Да не кашляет он! — Кашляет! Нужно ментоловое масло — делать ингаляцию. И вазелиновое масло — от запора. — Нет у него никакого запора! — Есть! Бывает, во всяком случае. Потом, посмотри, какой у него глазик. Алла оттащила Димку от стройки, с которой он возился на полу. — Глаза как глаза, — сердито сказал Игорь. — Вот сейчас заревет. Он усадил сына на колени. — Ты посмотри, левый глазик, он же красный, и веко тоже. Это может быть ячмень. Надо помазать гидрокортизоном. Я же не могу все успеть, — у Аллы задрожали губы. — И обед и стирка… И у меня тоже работа… Она успокоилась только после клятвенного обещания Игоря завтра же побывать в аптеке. Но назавтра, в середине дня, произошло то, чего Игорь никак не мог предвидеть. В узеньком и шумном, залепленном афишами коридорчике гастрольно-концертного объединения, куда Игорь привез Феодосью Степановну — так звали продавщицу газированный воды, — она вдруг узнала владельца вишневого «Москвича». Перед этим они побывали в трех театрах, и у Феодосьи Степановны голова шла кругом от нахлынувших на нее небывалых впечатлений. Так что Игорь потерял уже всякую надежду, что в суете, среди фантастических театральных кулис, гор декораций, в пестрой толпе актеров растерявшаяся Феодосья Степановна способна была узнать кого бы то ни было, а тем более один раз мельком виденного человека. В гастрольно-концертное объединение Игорь вез ее только для очистки совести. И вдруг в том самом узеньком коридорчике Феодосья Степановна замерла как вкопанная и, указав рукой на дверь, за которой исчез какой-то человек, сдавленным голосом сказала: — Ей-богу, он. Не сойти мне с этого места. А через час у Игоря состоялось знакомство с Владиславом Починским, полным, рыжеватым, разбитным парнем в модном светлом пиджаке и с галстуком-бабочкой под двойным подбородком. Он был актером одного из театров, до которого Игорь и его спутница еще не добрались, и попал к «концертникам» совершенно случайно. Починский нисколько не удивился и тем более не встревожился, когда Игорь предъявил ему свое служебное удостоверение, и, прижав большие розовые руки к груди, озабоченно сказал: — Только, уважаемый товарищ, прошу, в смысле умоляю, побыстрее. У нас сегодня прогон. Будут из Управления культуры. А у меня сложный грим. — Все зависит от вас, — улыбнулся Игорь. — Что от меня требуется? — Помощь. Только и всего. — С великим удовольствием. «Моя милиция меня бережет». Кстати, в одной нашей пьесе я играю участкового. Роль вся на юморе. Зал лежит. — Юмор — дело хорошее, — заметил Игорь. — Хотя с делами участкового как-то слабо вяжется. — Это, дорогой мой, у вас чисто ведомственный подход. А искусство все на заострении, на гиперболе. Заземленный реализм уже, знаете, отошел. — Не берусь спорить. Кесарю — кесарево. Между прочим, вы помните, как на днях подъезжали к музею Достоевского? Еще девочка там с мячом чуть под колеса не попала… Глаза Починского суетливо метнулись в сторону, но он тут же овладел собой и удивленно ответил: — Музей Достоевского? Никогда там не был, видит бог. «Это еще что за номер? — насторожился Игорь. — Ведь явно врет». Он решил, что Починский боится случая с девочкой, и поспешил добавить: — Не беспокойтесь, с девочкой все в порядке. И меня этот случай не интересует. — А я и не беспокоюсь. Ничего подобного просто не было. Вы меня с кем-то путаете, дорогой товарищ! — воскликнул Починский с такой искренностью, что Игорь даже на секунду усомнился в памяти Феодосьи Степановны. И только мелькнувший было испуг в глазах Починского заставил не поверить в правдивость его слов. «Странно, — сказал себе Игорь. — Очень странно». — Я все-таки советую вам вспомнить этот случай, товарищ Починский, — настойчиво сказал он. — Знаете что? — усмехнулся тот. — А я вам советую не брать меня на пушку. Прошу, в смысле умоляю, — он окончательно успокоился и даже решил пошутить: — Лично я, когда бываю участковым, такими методами не пользуюсь. Но Игорь не склонен был поддержать шутку. Парень все больше ему не нравился. Голубые глаза Игоря смотрели холодно и твердо, тяжелый подбородок упрямо выдвинулся вперед. «Хватка у такого, как у бульдога», — подумал Починский. — Что ж, придется вам устроить встречу с людьми, которые вас в тот момент видели, — сказал Игорь. — Вы мешаете следствию. — Да что вам в конце концов нужно от меня? — вспыхнул Починский. — Черт знает что! — Кто был с вами в машине в тот момент? Что за девушка? — Я не обязан отвечать на этот вопрос! — Вы обязаны отвечать на любой вопрос, — холодно возразил Игорь. — Ну, так я не желаю отвечать! — Можно узнать, почему? — Потому, что это… это интимный вопрос! — Ну вот, — усмехнулся Игорь. — Таким образом, мы уже выяснили два обстоятельства. Первое — вы подъезжали к музею Достоевского. Второе — с вами была девушка. Так? — Допустим! Но это еще ничего не значит. И я буду… — Отвечайте на третий вопрос, — перебил его Игорь. — Кто эта девушка? Нам это надо знать. — А я не могу ответить. — Что это значит? — Это значит… — глаза Починского бегали из стороны в сторону, пухлые щеки стали пунцовыми. — Это значит… в общем я не могу ее компрометировать. Это, если хотите, не по-мужски. Вы меня должны понять! — Разве знакомство с вами может скомпрометировать девушку? — усмехнулся Игорь. — Вы меня не так поняли. Но все равно. Я… — Хватит крутить! — жестко оборвал его Игорь. — Или вы сейчас же ответите мне, или мы вызовем вас повесткой и проведем официальный допрос. — Ну хорошо! Я скажу! — губы у Починского дрожали. — Пожалуйста. Ее зовут Люда. — Фамилия? — Не знаю. — Где живет? — Не знаю. Я с ней только перед этим познакомился. — Вы говорите неправду! — Клянусь… — Клятв нам не надо. Завтра на допросе вы дадите подписку об ответственности за дачу ложных показаний. И тогда посмотрим. Вы свободны. Починский затравленно озирался по сторонам и не уходил. Потом прерывающимся голосом сказал: — В конце концов… п-пожалуйста… я… я вспомнил. Ее фамилия Данилова… А живет она… Он назвал адрес. И тут Игорь тоже вспомнил. Ну конечно! Это та самая Люда Данилова! Подружка Васьки Резаного! Игорь видел девушку мельком в коридоре, когда ее вызывал Лосев. И тут же всплыла тревожная мысль: почему она была на вокзале, когда уезжал Виталий? — Зачем вы два дня назад возили ее на вокзал? — не удержавшись, спросил Игорь. — Провожала кого-то. Кого — не знаю, — резко ответил Починский. — Это точно? — Теперь уже все точно! — Ладно, гражданин Починский. Пока все. Игорь торопливо вышел на улицу. Нельзя было терять ни минуты. Этот тип мог предупредить Данилову по телефону. Машина стояла у тротуара. — Коля, гони! — и он назвал адрес. Машина сорвалась с места и устремилась вниз, под арку старинных ворот, к проспекту Маркса. «Собственно говоря, о чем он ее может предупредить? — немного остыв, подумал Игорь. — Он же не знает, какой вопрос я ей задам. Но вот что странно. Ведь сотрудники музея говорили, что с Людой был Васька Резаный. Значит, они встретились уже в музее? Ох, и мутная девчонка! Выходит, она крутит сразу с тремя: с Васькой, с Олегом и еще с этим артистом? Ну и ну…» Люды дома не оказалось. — А тебе она на что? — сердито спросила старушка соседка. — Повидать надо. По делу. — Знаю я ваши дела. Такие-то вот ей голову и дурят. Мать, бедная, не наплачется. Одна небось девку на ноги ставит. — Я, бабушка, ей голову дурить не собираюсь. Видно, что-то было во внешности Игоря и в его тоне отличное от обычных Людиных знакомых, потому что старушка вдруг перестала ворчать и деловито сообщила: — На работе она. До пяти. — А где она работает? — Нешто не знаешь? Продавщицей в «Детском мире», — и, усмехнувшись, добавила: — Плохой ты, видать, знакомый. И снова машина понеслась в рычащем и пестром море других машин по залитым ярким весенним солнцем улицам Москвы, торопливо пересекла Садовое кольцо, промчалась мимо нового, сверкающего стеклом здания Центрального рынка, мимо громадных афиш на стенах цирка. Сдержанно сигналя, машина проскочила на желтый свет Трубную площадь — ей можно: уголовный розыск! — и, замедлив ход, попетляла по узким улицам центра, пока не выбралась к светлому, величественному зданию с гигантскими витринами. Игорь поднялся по узеньким эскалаторам в жаркой толпе возбужденных детишек и их нервничающих мам и быстро пошел мимо бесконечных прилавков, за которыми суетились девушки в голубых халатиках. У одной из них он спросил: — Люда Данилова где тут? Девушка лукаво стрельнула подведенными глазами и ответила: — В следующей секции, на ботиночках. В соседней секции продавалась обувь. Игорь сразу узнал Люду. Нагнувшись, девушка помогала какому-то малышу надеть ботинок, а толстая распаренная мамаша, обмахиваясь платком, стояла рядом и недовольно говорила: — Это не обувь для детей, это какие-то колоды. — Очень хорошая обувь, — возразила маленькая женщина из очереди. — А вы не лезьте! Не вам говорят! — Гражданочка, ведь вас сын слушает. Стыдно. — И пусть слушает! Игорь прошел за прилавок к заведующему секцией. Через минуту в маленькую комнатку заглянула Люда. — Это вы меня спрашиваете? — Я. Заходите. — А в чем дело? — она критически и настороженно оглядела Игоря: знакомые и те, кто хотел познакомиться, не вызывали ее через заведующего секцией. — По долгу службы хочу задать вам несколько вопросов, — ответил Игорь. — Вот как? Интересно даже. Люда кокетливо улыбнулась и двумя руками поправила высокую, волосок к волоску, прическу. Голубой халатик старательно облегал грудь, изящными, тщательно расправленными складочками сбегался к пояску на тонкой талии и кончался чуть выше колен, давая возможность любоваться стройными ножками. В густо подведенных больших глазах девушки с жирными черточками туши в сторону висков — видимо, чтобы глаза казались еще больше, — Игорь прочел только игривое любопытство. Но в уголках ярко накрашенных губ легли маленькие, неприятные складочки, придававшие лицу девушки что-то слишком взрослое и скрытное. — Интересно даже, — насмешливо повторила Люда. Она уселась против Игоря, свободно перекинув ногу на ногу и не одернув халатик, приоткрывший полные колени, обтянутые чулками. «Дорогие она носит чулки и туфли на работу», — отметил про себя Игорь, вспомнив, как бережет такие же туфли и чулки его Алла. — Несколько дней назад вы были в музее Достоевского, так ведь? — спросил он. — А я там часто бываю. Там мама работает. — Ну, вот тогда, когда вы подъехали на «Москвиче». — У многих моих знакомых машины. Вы кого имеете в виду? — Владислава. — Ах, его… Он меня часто катает. — Но не часто вам под колеса чуть не попадают девочки с мячом. Вспоминаете? Какая-то искра тревоги мелькнула в глазах девушки, а может быть, это только показалось Игорю. — Кажется, вспоминаю. Ну и что? — Вы вышли из машины и пошли в музей, так? — Да, и пошла в музей, — насмешливо повторила Люда. — И что дальше? — Вы одна туда пошли? — Конечно. Владик спешил на репетицию. — Но в музее с вами был, кажется, Вася Кротов? Люда презрительно повела плечом. — Он за мной как тень ходит. Отвязаться не могу. Отелло какой-то. Подстерег в музее. — Зачем? — Вы его спросите — зачем. С объяснениями лез. — Понятно. Теперь вот что, — Игорь сделал паузу, чтобы справиться с охватившим его раздражением. — Около музея вы встретили одну свою знакомую. — Я? Какую знакомую? — Это я вас хотел спросить — какую. — Никакой знакомой я не встречала, — Люда упрямо посмотрела ему в глаза, складочки в уголках рта стали еще заметнее. — Вспомните получше. Это ее девочка играла в мяч. Игорь старался говорить спокойно, хотя сидящая перед ним девушка вызывала все большую неприязнь. Он теперь был почти убежден, что она лжет, хотя и не мог понять зачем. В конце концов что такого, если она встретила знакомую? Неужели Цветков прав, и та женщина… Но при чем здесь Люда? — Вспоминаете? — спросил он. — Нет! И вообще… — губы ее задрожали, на глаза начали наворачиваться слезы. Люда вынула из кармашка платочек и осторожно промокнула глаза. — Чего вы ко мне пристаете с дурацкими вопросами? С кем была да кого видела! Не помню я! Вот и все! — Значит, не сговоримся? Очень жаль. Только вспомнить вам придется, — холодно сказал Игорь. — А я не помню! Не помню!.. — резким голосом воскликнула Люда и вдруг громко разрыдалась, уронив голову на стол. В комнатку заглянуло чье-то испуганное лицо и тут же исчезло. Люда рыдала все громче, все истеричнее. — Вы чего делаете?!. — сквозь слезы кричала она. — Чего вы ко мне пристаете?!. Я… Я ничего не знаю!.. Игорь брезгливо налил в стакан воды из графина. — Выпейте и успокойтесь. Он протянул ей стакан, но Люда с силой оттолкнула его руку, и вода выплеснулась ей на халат, на стол, на пол. Игорь услышал за дверью чей-то девичий голос: — Распсиховалась, ненормальная. Это она умеет. Он молча ждал, потом закурил. Руки его чуть заметно дрожали: он не выносил таких сцен и никогда к ним не мог привыкнуть. Внезапно Люда вскочила со стула и, промко всхлипывая, устремилась к двери. Но Игорь опередил ее. — Нет, — сказал он. — Сначала успокойтесь. Люда снова истерично зарыдала и почти упала на стул. «Лучше десять таких, как Починский, чем одна вот эта дрянь», — со злостью подумал Игорь. — Как вы к людям выйдете такая? Стыдно! — сказал он и насмешливо добавил: — И краска вся сойдет. Люда вдруг перестала рыдать и тоном обиженного ребенка спросила: — Да-а… А вы перестанете приставать? — И не думаю приставать. Вы вспомнили? — Вспомнила. — Ну, кто это такая? — Белла. — КакаяБелла? — Белла Славина. Ее все знают. Сестра Владика. — Она замужем? Почему другая фамилия? — Развелась недавно. — А девочка ее? — Нет, соседкина. — Зачем же она ее взяла? — Я почем знаю! Чем дальше шел этот стиранный разговор, тем все подозрительнее казалась Игорю возникающая ситуация, хотя к исчезновению портсигара она, видимо, отношения не имела. — Где эта Белла живет? Где работает? — На Кропоткинской живет. Серый угловой дом. Не помню номер. Люда уже окончательно успокоилась и теперь внимательно разглядывала себя в маленькое зеркальце, которое вытащила из кармашка халатика. — А работает где? — Нигде. Устраивается. — Как же она живет? — Муж платит. Бывший. — Так ведь детей же нет! — Ну и что? Он ей платит. А то бы она развода не дала. У него денег завались. Люда привела себя, наконец, в порядок и усмехнулась. — Надо уметь не только выйти замуж, но и развестись. «Как быть? — подумал Игорь. — Вот ее-то Люда предупредит, как только я уйду. И такая птичка может упорхнуть куда угодно». — Вот что, — решительно сказал он. — Собирайтесь. Поедете со мной и покажете этот дом. — Но я на работе!.. — Ничего. Вас отпустят на часок. Кстати, — поинтересовался Игорь, — кого вы недавно провожали на Ярославском вокзале? — Я? Никого не провожала. Просто одна сотрудница из музея уезжала в Снежинск. И забыла какой-то материал. Маму послали на вокзал передать. А она, конечно, меня отправила. Спина у нее, видите ли, болит. Девушка пожала плечами и снова вытащила зеркальце. В машине Люда спросила: — А зачем вам Белла? — и испытующе, без всякого кокетства взглянула на Игоря. — Имейте в виду, она непроходимая дура. — Но замуж выходить умеет? И разводиться тоже? Люда презрительно скривила губы. — Это низший инстинкт. «А вот ты, кажется, далеко не дура», — подумал Игорь и, усмехнувшись, сказал: — Все-таки надо познакомиться. — Думаете, она взяла этот несчастный портсигар? — вдруг насмешливо спросила Люда. В голосе ее Игорю почудились какие-то странные нотки. — Не думаю, — сердито ответил он. — А кто взял, нашли? — уже с любопытством спросила Люда. — Нет еще. — И долго будете искать? — Пока не найдем. А что? — Так… Игорю показалось, что девушка чего-то недоговаривает. — А вы ничего не заметили, когда были в музее? — спросил он. — Ничего, — задумчиво ответила Люда. — Правда… Но это, знаете, могло и показаться… — Что именно? — Да-а… Вам скажи, потом сама не рада будешь. — Это почему же? — Впутаешь человека. Вы ему нервы измотаете, а он ничего и не сделал. Вот как Белка, например. «Больно уж ты что-то совестливая», — усмехнулся про себя Игорь. Но тем не менее следовало, чтобы девушка поделилась своими подозрениями, и он примирительно сказал: — А все-таки что же вам показалось? — Да вот… Нет, боюсь я… Игорь видел, что в ней идет какая-то борьба, что она действительно не может решиться на что-то. Это уже становилось интересно, даже важно. Ведь девушка как раз в тот день была в музее. — Ну, ну! Да вы не бойтесь. — Показалось мне… что Вася… что он пришел не только из-за меня. — И убежденно, совсем по-детски, закончила: — Он плохой мальчик. — А почему вам так показалось? — Ну, это я не могу объяснить… Такие слова говорил, а сам… — Что «сам»? — Все время посматривал туда, на этот стол… Люда умолкла. Предстоящая встреча разом потеряла для Игоря всякий интерес. Кому же нужна теперь эта дура с девчонкой?! И как они могли пропустить Люду, не побеседовать с ней в первый же день! Да, хорошенького приятеля завел себе Лосев! — Ну, спасибо вам, — как можно спокойнее сказал он. — Большое спасибо. Машина уже мчалась по Кропоткинской улице. — Вот ее дом, — сказала Люда, наклоняясь к окну. — Квартира шестьдесят три. Шофер притормозил у небольшого цветочного магазина напротив. Игорь простился с девушкой. — Вас сейчас отвезут обратно. Он вышел и поманил к себе шофера. — Коля, ты все слышал? — Ага. Все. — Отвезешь ее и сразу к Цветкову. Доложи, что слышал. А я, так и быть, повидаюсь с той куклой. Да! Скажи ему, что она мне целую истерику закатила, прежде чем эту Беллу назвала. Ясно? Ну, двигай. Игорь неторопливо пересек улицу и вошел в зеленоватый прохладный подъезд. Нужная квартира оказалась на четвертом этаже. Дверь открыла молодая женщина. Игорь сразу узнал ее. Полная, рыжеватая, очень похожая на брата, и, как у него, крупные розовые руки с острыми полированными ногтями. Глаза ленивые, с поволокой, сигарета в капризных губах. — Вы Белла Славина? — Да. А вы кто? В ее больших глазах мелькнул спокойный интерес. Игорь показал удостоверение. — Но я уже устроилась на работу! Я вам могу справку принести! — Тем лучше, — улыбнулся Игорь. — Но поговорить с вами можно? — Пожалуйста. Она провела его в комнату, и у Игоря зарябило в глазах от крикливой пестроты вокруг. Белла картинно опустилась на тахту и стряхнула пепел с сигаретки в маленькую пепельницу. — О чем мы будем говорить? Игорь спросил, как она живет, куда устроилась на работу, нравится ли ей это место. Белла отвечала с ленивой усмешкой красивой женщины, знающей себе цену и привыкшей к постоянному флирту. Она и с Игорем пыталась флиртовать, но так откровенно и глупо, что его всего передергивало. «Дура, — говорил он себе. — Действительно, набитая дура, но вполне безобидная. Такая, конечно, ничего не украдет». Игорю стало нестерпимо скучно. — Вы были на днях в музее Достоевского? — для очистки совести спросил он. — Достоевского? — удивилась Белла. — Разве это его музей? Да, да, что-то припоминаю. В этот момент зазвонил телефон на маленьком полированном столике у тахты. Белла лениво сняла трубку. — Да, да! Слушаю!.. А-а, здравствуй, милочка. Что?.. Да, да, — она метнула взгляд на Игоря. — Конечно… Я понимаю… «Люда звонит», — безошибочно определил он. Белла повесила трубку. — Приятельница, — улыбнулась она. — Условились пойти в кино, — она снова откинулась на пестрые подушки. — Вы говорили о каком-то музее. В передней прозвенел звонок. — Извините. Это, наверное, тоже ко мне. Белла не очень грациозно поднялась с тахты. «Только знакомых не хватает!» — раздраженно подумал Игорь. Из передней донеслись голоса, и в комнату неожиданно вошел Цветков, всю заполнив ее своей крупной фигурой. Он кивком поздоровался с Игорем, потом быстрым, внимательным взглядом окинул Беллу и резко спросил: — Зачем вы в тот день пошли в музей Достоевского? Кто вас позвал? — Людочка, — неуверенно ответила та. — Но сама пошла вперед. Почему? — Боже мой, я не знаю почему. Так она просила. Белла, видимо, не привыкла к такому напористому, повелительному тону и растерялась. — А девочку тоже Люда велела взять? — Танечку? Да. Она такая миленькая. — Зачем она велела ее взять? — Ах, боже мой! Ну, просто так. «Пусть, — говорит, — Танечка побегает по музею, на нее все смотреть будут, любоваться». — Понятно. Побольше на нее, поменьше на вас. А почему вы в книгу посетителей не записались? — Какую книгу? Боже мой, я не знаю никакой книги. Ах, у входа? — Да, у входа. Почему не записались? — Потому что Людочка сказала… — Понятно. А что делала Люда в музее? Цветков не давал ей опомниться, собраться с мыслями. Он верно рассчитал этот психологический напор после вялого, как он и предполагал, разговора Игоря. А тот с нарастающим вниманием следил за все более странными ответами Беллы. — Так что она делала? — Она… я не видела… — Неправда. С кем она там встретилась? — Боже мой, с каким-то молодым человеком. — Он сразу пришел? — Нет. Сначала Людочка стояла одна. — Где именно стояла? — Как так где именно? Большая ведь комната. Людочка, кажется, у окна стояла. Потом… — Что «потом»? — Потом… палец поцарапала. — Вот как? Палец поцарапала? Игорь почувствовал, что Цветкова обеспокоило это обстоятельство, хотя виду он не подал и все так же быстро и строго продолжал спрашивать: — Обо что поцарапала? — Боже мой, откуда я знаю? Кажется, об стол. Там еще стекло какое-то было. — Она что же, трогала это стекло? — Ну, это я уже не помню. И вообще у меня голова кругом идет от ваших вопросов. Белла прижала ладони к вискам. — Это ничего, — усмехнулся Цветков и обернулся к Игорю. — Быстро, Данилову к нам! И сразу за Кротовым. — За Васькой? — переспросил Игорь, вскочив со стула. Он был готов сейчас что угодно сделать, куда угодно мчаться. — За кем же еще? — резко ответил Цветков, — Только быстро, быстро! Игорь, даже не простившись, устремился к двери. «Теперь Ваську очной ставкой припрем», — подумал он. На работе Люды не оказалось. — Она только что ушла, — сказала черненькая спокойная девушка в голубом халате, внимательно оглядев Игоря. — Сказала, что нездоровится. — И, заметив досаду на его лице, спросила: — Вам она очень нужна? — Очень! — Вы не похожи на других, которые к ней приходят. — Еще бы! — вырвалось у Игоря, и он улыбнулся. Девушка тоже улыбнулась. — Только дома ее нет, — сказала она. — Вы уверены? — Да. Я слышала. Она по телефону договорилась встретиться с кем-то у театра Советской Армии. — Когда? — Через полчаса. Игорь посмотрел на часы. — Спасибо. У меня пятнадцать минут. Я успею. — Пожалуйста. Девушка снова улыбнулась. У нее была удивительно хорошая улыбка. Игорь не удержался и протянул ей руку. — Большое спасибо. Игорь остановил машину около сквера напротив театра. — А ты подъезжай прямо туда, — сказал он шоферу. Сам же Игорь торопливо пересек сквер и, не выходя из него, стал внимательно рассматривать людей около театра. Спектакль начинался еще не скоро, но пьеса, видимо, шла интересная, и уже немалая толпа, в большинстве почему-то девушки, настороженно прогуливалась вдоль широкой каменной лестницы в ожидании лишнего билета. Наконец Игорь увидел Люду. Она стояла наверху, возле одной из гигантских колонн у входа в театр, и, очевидно, кого-то ждала, нетерпеливо поглядывая по сторонам. «Актера своего небось ждет», — с неприязнью подумал Игорь. Но вот Люда устремилась навстречу кому-то. И Игорь с удивлением узнал в подошедшем Ваську. Люда поспешно взяла его под руку и увлекла за собой. Они спустились по лестнице и направились через дорогу ко входу в сквер, где стоял Игорь. Люда что-то торопливо и взволнованно говорила, прижимаясь к Ваське и поминутно заглядывая ему в лицо. Васька выглядел удивленным и рассерженным. Игорь отошел в глубь сквера, не теряя обоих из виду. «Придется идти с ними обратно к театру, — подумал он. — Машина ведь там». Когда молодые люди вошли в сквер, Люда вдруг заплакала. Васька хмуро молчал и не пытался ее утешить. Игорь пошел им навстречу. Первым его заметил Васька и остановился. Люда удивленно посмотрела на него, потом тоже увидела Игоря и поспешно отстранилась от своего спутника. На лице ее вдруг отразился такой испуг, что Игорю на секунду стало даже жаль ее. «Неужели она все-таки любит его?» — подумал Игорь. Подойдя, он сказал: — Хорошо, что встретил вас. Надо поговорить. Там машина ждет, — он кивнул в сторону театра. — Пойдемте. — Не пойду! — рванулась вдруг в сторону Люда. В голосе ее зазвучали истерические ноты. — Не пойду, сказала! Но теперь уже Васька крепко взял ее под руку и хмуро сказал: — Не дури, понятно? Надо, так пойдем. В этот момент у выхода из сквера показалась знакомая «Победа», и шофер, высунувшись, помахал рукой. Пока ехали, никто не проронил ни слова. Машина, наконец, затормозила у подъезда. Почти все окна второго этажа были освещены. По ним Игорь сразу определил, кто из сотрудников на месте. В комнате Цветкова тоже горел свет. Игорь со своими спутниками молча поднялся на второй этаж. Там он открыл одну из дверей и сказал сотруднику, указывая на Ваську: — Этот гражданин посидит у тебя. И Васька понял, что уйти ему отсюда без разрешения уже нельзя. «Все равно, — подумал он упрямо. — Ничего говорить не буду». Вместе с Людой Игорь зашел к Цветкову. На столе горела лампочка под глухим абажуром, и в углах комнаты сгустилась темнота. Цветков в очках читал какие-то бумаги. Очки смягчали его обычно суровое лицо и очень старили. В своем мешковатом костюме и немодном галстуке он походил сейчас на учителя. — Разрешите? — спросил Игорь. — Давайте, давайте. Цветков снял очки, перевернул бумаги чистой стороной вверх и посмотрел на Люду. Под его взглядом та начала всхлипывать. — Хватают… прямо на улице… — сквозь слезы сказала она. — Как будто я в чем виновата. Цветков встал, подошел к ней и в упор спросил: — У вас уже зажил палец? И от этого совсем простого, казалось, вопроса Люда вдруг изменилась в лице, с силой закусила губу, потом, запинаясь, ответила: — Н-не знаю… И, упав на стул, зарыдала. Игорь поморщился: опять эта девчонка выкидывает номера! А Люда, захлебываясь в слезах, проговорила: — Он… все равно… вам ничего… не скажет… — Нам это теперь не обязательно, — покачал головой Цветков. — Нам важно, чтобы все сказали вы. — Я… ничего не знаю, а вот Вася… — Он пришел после того, как вы поцарапали палец, — спокойно возразил Цветков. — После того, понятно? Так что он нам рассказать ничего не может. И не путайте его в это дело. У него хватает своих. — А я не путаю! Не путаю!.. — закричала Люда, подняв на Цветкова залитое слезами лицо. — Это он взял! Он! Спросите его сами, если не верите! Цветков пристально посмотрел на нее и сказал: — Он дурак. Ясно? Потому что любит такую, как вы. Но если я ему расскажу сначала про ваши шашни с Олегом, а потом… — А-а!.. А-а!.. — в голос зарыдала Люда, закрыв лицо руками, потом откинулась на спинку стула и простонала: — Воды… Дайте мне воды… Игорь поспешно подал ей стакан с водой и усмехнулся. — Где портсигар? — хладнокровно спросил Цветков, закуривая. — Давайте уж, рассказывайте. И Игорь подивился его выдержке. Ему казалось, что он-то уж привык к этим истерикам, но свежий человек их так спокойно выдержать не может. Игорь на минуту забыл, что Федор Кузьмич привык к подобным и даже куда более тяжелым сценам еще тогда, когда Игорь Откаленко ходил в школу. — Так где же он? — совсем по-будничному, как о самом простом и очевидном, спросил Цветков. — Я… я взяла… — захлебываясь в слезах, пробормотала Люда, — потому что он… он сказал… что покончит с собой, если… — Кто он? — Он… он еще сказал… что я его любовь… и… и свет… я… его жизнь… его судьба… и я… я буду большой артисткой… большим… талантом… А я так хотела… всю жизнь мечтала… сниматься в кино… — Все ясно, — сказал, наконец, Цветков и посмотрел на Игоря. — А, как полагаешь? — Починский, — подтвердил Игорь. — Ну, тогда давай по-быстрому. Они еще не знали, какое разочарование ждет их через полчаса и какие новые тревоги.ГЛАВА 6 ВСЕ КАРТЫ СПУТАНЫ
Глядя на Люду Данилову, Цветков с удовлетворением и даже с затаенной гордостью думал о том, что дело с музейным портсигаром можно считать завершенным. Да и второе дело — кража из ателье, — которое, по словам Свиридова, упустил Цветков, тоже вот-вот будет раскрыто до конца. Уже там, в Снежинске, задержан один из преступников — Кот. Найдены украденные вещи. Наконец-то взят с поличным опасный «дядя Осип». Он оказался портным. Этот «дядя» сначала перешивал краденые вещи, а потом уже сбывал их. Вот почему они не были обнаружены в Снежинске. Да, поездка Лосева не пропала зря. Правда, на свободе остался Косой. И он в Москве. Это опасно. Но Лосев сообщил, что Косой собирается связаться с Васькой. Значит, ниточка есть. Надо только поговорить с парнем. Конечно, лучше всего мог бы сделать это Лосев. Но придется уж ему, Цветкову. И именно сейчас, пока Откаленко не привез того артиста. Цветков подумал о Починском и невольно бросил взгляд на притихшую Люду. Непонятно все-таки, зачем ему этот проклятый портсигар. Но зря устраивать такой спектакль он бы не стал. Самоубийством ей грозил, скажи пожалуйста! Сниматься в кино ей обещал! И эта дуреха всему верила, кукла безмозглая! Хотя нет, не безмозглая. И подлость в ней сидит. Как она Ваську подсовывала, чтобы со следа сбить? Штучка! Он еще раз, уже с интересом, посмотрел на тихо всхлипывавшую Люду, и та, поймав его взгляд, жалобно спросила: — Что со мной будет? Я же не сама… — Суд решит, что будет, — жестко ответил Цветков. — Вот мать только вашу жалко. — А меня не жалко? Чего ее-то жалеть? — вдруг вспыхнула Люда. — Да она… она, если хотите знать, мне всю жизнь испортила! Из-за нее все!.. Она вдруг сжала кулаки так, что побелели косточки суставов, слезы сами высохли на засверкавших глазах. Казалось, и не было минуту назад рыдающей, раздавленной и потерянной девчонки. Сейчас перед Цветковым сидел злой и жестокий зверек, готовый кусаться. Он сурово сказал: — Думайте, что говорите! Это кто кому испортил жизнь, если уж на то пошло? — Вы просто ничего не знаете! — вся дрожа, воскликнула Люда. — Это темная, опустившаяся старуха! Всю жизнь не разгибает спины, а чего успела? Люди живут как люди! А мы? Каждую копейку считаем! На то не хватает, на это! Лишней вещи не купишь! Девчонки в туфельках ходят — загляденье! И чулки! И костюмчики шьют! А я? Хуже всех должна быть, да? Нет, видите ли, денег! Сама всю жизнь не одевалась, так и я должна? И житья мне не дает, что я техникум бросила. Учись, мол! А жить на ее копейки? Кушать я еще на них согласна, а одеваться? Или другой кто меня одевать будет?.. Она кричала все это в лицо Цветкову, забыв, кто перед ней сидит, кричала, потому что уже не могла сдержать кипевшей в ней злости. Цветков молча слушал, наливаясь ответной яростью и в то же время ужасаясь той мутной и злой душе, которая открылась вдруг в этой зареванной и истеричной девчонке. — …Ненавижу ее! — кричала Люда. — И отец от нее ушел, потому что ненавидел! И меня бросил из-за нее! Все из-за нее! Так прикажете теперь ее… Но тут Цветков вдруг грохнул кулаком по столу. — А ну, молчать! Дрянь эдакая! Люда испуганно умолкла на полуслове. Цветков еле сдержался, чтобы не дать волю своим чувствам, иначе он просто выпорол бы ее сейчас так, как никогда не порол своих ребят, как только однажды отец порол его старшего брата Веньку, когда тот пришел вдруг пьяный с деревенской гулянки и ударил мать. И на следующий день Венька валялся в ногах у матери и просил прощенья. Этот случай остался у них обоих в памяти на всю жизнь. А это? То, что слышал сейчас Цветков, было в сто раз хуже того, что сделал Венька. Да откуда же взялась на свет эта дрянь, эта сопливая девчонка? Откуда взялись у нее эти мысли, эти страшные слова? А Люда, съежившись в комок, уже испугавшись всего того, что успела наговорить, теперь только исподлобья, со страхом смотрела на него и молчала. Цветков вызвал сотрудника и отрывисто приказал: — Возьми вот ее к себе. Пусть подождет. — У меня тот паренек сидит, Федор Кузьмич. — А он пусть ко мне зайдет. — Сам? — Конечно, сам. Сотрудник, пропустив вперед Люду, вышел из комнаты. И сразу на столе у Цветкова, словно ожидая этого момента, необычно часто зазвонил телефон. Вызывал Снежимск. — Говорит оперуполномоченный Федоров. Вы просили сообщить еще раз о состоянии Лосева. Сейчас все в порядке, только слабость. Врач еще утром его смотрел, говорит, может ехать, долежит в Москве. Так что сегодня отправили. Поезд номер… Цветков молча слушал. — Все ясно, — сказал он наконец. — Встретим. Еще раз поздравляю с успехом. Что?.. Ну, нас еще рано. Он повесил трубку и, не снимая с нее руки, задумался. В это время в комнату неловко заглянул Васька. — Заходи, — сказал ему Цветков, не снимая руки с трубки. Когда парень приблизился, он кивнул ему на стул. — Садись. Вот какое дело, Василий, — Цветков откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на Ваську. — Сначала про портсигар из музея. Слышал эту историю? — Слышал. — Его, считай, мы уже нашли. — На Люду дело повесили? — враждебно спросил Васька. — Она его не брала. — А кто его взял, по-твоему? — Да хоть бы я! — Брось. Она созналась. И даже сказала, зачем взяла. На Васькином лице отразилось замешательство. Он хотел взять на себя вину: спасая Люду, он готов был на что угодно. Но решительно не мог понять, зачем ей нужен был этот портсигар. И то, что Цветков знает это, убедило его больше, чем что-либо другое, что Люда действительно созналась. И он растерянно пробормотал: — Зачем же… взяла? — Он нужен был не ей, — спокойно пояснил Цветков. — Ей велел это сделать один… В общем его сейчас привезут, и ты сам услышишь. А пока нам надо поговорить о другом… В этот момент снова зазвонил телефон. Цветков досадливо взял трубку, и до него донесся взволнованный голос Откаленко: — Федор Кузьмич! Починский уехал! — Куда? — С театром. На гастроли. В Австрию! — Что?! Когда ушел поезд? — Час назад. — Немедленно на вокзал! И сразу телеграмму по линии! — жестко приказал Цветков. — Пусть ссадят на ближайшей станции. Он положил трубку и посмотрел на Ваську. — Видал? Вот наша работа какая. Ну ничего, далеко он не уйдет. — Кто такой? — угрюмо спросил Васька. Цветков посмотрел на встревоженного парня. Он понимал, что Васька сейчас думал совсем не о том, поймают или не поймают того человека. Он думал о Люде, и боялся, и не хотел верить в то, что она его обманула. Надо было его убедить в этом, надо было, чтобы он не мучился, не тосковал по этой дрянной девчонке, чтобы он был свободен и открыт душой для других, настоящих, хороших людей, которые еще встретятся на его пути. И еще надо было, чтобы Васька был готов к новым испытаниям. Он уже сделал первый очень важный шаг в сторону от своей прошлой жизни. Теперь надо заставить его сделать еще один шаг. — Кто ж это такой? — снова спросил Васька. — Артист один, Владиком зовут, — небрежно ответил Цветков. — Не слыхал? — Артист, говорите? По напряженному тону, каким переспросил Васька, Цветков догадался, что всколыхнулись в душе у парня какие-то воспоминания или подозрения. — А что? Ты, брат, для нее стал мелковат. Шика нет в тебе, лоска, да и денег тоже. Олег и тот был поинтереснее. Она ведь и с ним встречалась тайком от тебя. Цветков ожидал, что Васька сейчас взорвется, закричит, не поверит, и уже пожалел, что упомянул про Олега. Но Васька, опустив голову, молчал и только поспешно прижал рукой задергавшуюся щеку. — …Ну, а потом появился этот артист, — продолжал Цветков. — С ним загуляла. Но и тебя и дружка твоего за нос водила. — Был один такой дружок, да сплыл, — процедил сквозь зубы Васька. — Уж он получит, гад буду. — Не стоит пачкаться, — Цветков презрительно махнул рукой, потом со значением повторил: — Не стоит, Вася. Тут большое дело надвигается. Виталий-то наш заболел там, в Снежинске. — Ну да? — встрепенулся Васька, и Цветков почувствовал, что ему удалось увести его от мыслей о Люде. — Заболел, — досадливо повторил он. — И Косого взять не успел. Тот теперь здесь, в Москве. Брать его должны мы. И вот тут, Василий, к тебе сначала один вопрос, а потом… Но сначала вопрос. Виталий, когда в сознание пришел, рассказал… — Без сознания был! — вырвалось у Васьки, и он подозрительно спросил: — Может, загибаете насчет болезни? Может, его Косой… — Нет, — покачал головой Цветков. — Все точно. И у Косого нет никаких подозрений. Так вот, Виталий рассказал, что Косой хвастал перед ним какой-то штукой, которую ты ему дал. Что за штука, а? — Дело прошлое, — с неохотой буркнул Васька. — Дело-то, может, и прошлое, но обернуться может настоящим. Все зависит от того, что за штука. Косой зря-то хвастать не будет, как полагаешь? И Васька с неожиданной растерянностью ответил: — Да… обернуться может… если он на свободе… В этот вечер столько навалилось на него неожиданного, столько ударов вытерпела его душа, что у Васьки уже не осталось ни желания, ни сил что-то скрывать. И только одна мысль заставляла его еще колебаться. Из-за этой «штуки» могла пострадать мать, ни в чем не виноватая, ни о чем не знающая. Потому он в тот раз ничего и не рассказал Виталию. — Что же ты ему дал, Вася? — повторил свой вопрос Цветков. — Я ему много чего дал. Думал, отвяжется, — через силу ответил Васька. Цветков кивнул головой. — Знаю. И этим он перед Лосевым хвастался. Цветков совсем недавно прочел срочное спецсообщение из Снежинска, где подробнейшим образом излагалось все, что рассказал Лосев, придя в сознание. — А дал я ему… — с трудом преодолевая последние колебания, наконец, сказал Васька. — Дал пистолет. Маленький, с перламутровой рукояткой. Его отец с фронта привез. Мать испугалась, все просила, чтоб сдал. А он… он уже чувствовал, что его арестовать могут… — губы у Васьки задрожали. — Говорил, застрелится. А мать тайком взяла и спрятала, так, что сама потом забыла куда. Потом, когда отца… в общем пришли за ним, то и при обыске не нашли. А мать и думать забыла про этот пистолет. А то бы сдала. Это точно, сдала бы, — тревожно повторил Васька. — А я потом его нашел и ничего ей не сказал. Боялся напоминать. И потом память все-таки… — Васька на секунду умолк и с неожиданным ожесточением продолжал: — Вот однажды ночью, в колонии, я, дурак, трепанул об этом Косому. А он мне житья потом не давал. Чтоб отдал ему, значит, этот пистолет. Знаете, как грозил? Ну, я в конце концов его у матери и стащил. Гад я последний… — Значит, пистолет сейчас у него? — Ага. — А патронов сколько? — Одна обойма была. Но я ее… — Васька слабо усмехнулся. — В общем выбросил. Нету у него патронов. Если… если, конечно, раздобыть не успел, как собирался. А уж он что задумает, то сделает. Цветков почувствовал: Васька напуган известием, что Косой на свободе и что он в Москве. И власть свою над ним Косой, конечно, использует. Этого допустить было нельзя ни в коем случае! Следовало сказать Ваське что-то такое, задеть такие струны в нем, чтобы прошел страх перед Косым, чтобы появилась ненависть, чтобы Васька стал верным помощником Цветкова в предстоящей борьбе. Это нужно было не только и даже не столько Цветкову, сколько самому Ваське, чтобы он вздохнул свободно, чтобы почувствовал себя человеком. Но что же ему рассказать о Косом? Что могло особенно сильно задеть сейчас Ваську? Цветков перебирал в памяти все, что знал о нем, все, что рассказал там, в Снежинске, Лосев. Косой насмехался над Васькой, он откровенно презирал его… И вдруг Цветкова словно осенило. Ну конечно! Ведь Ваське, особенно сейчас, в эту трудную для него минуту, дороже всего… А Косой… — Еще сообщил Лосев, — медленно произнес Цветков, — что Косой пробовал было насмехаться над твоим отцом. Говорил, что воры заставляли таких, как он, им пятки лизать, парашу есть. Это чуть не погубило Лосева… — Он так говорил? — Васька весь подался вперед. В его глазах засветилась такая ненависть и такая отчаянная решимость, что Цветков понял: с этого момента Косой будет иметь в Ваське врага, какого еще не имел. Это было больше чем необходимо, это было справедливо. И с неожиданной для него мягкостью Цветков сказал: — Ты, Василий, забудь, что было у тебя плохого. Это все прошло и не вернется. Понятно? Отец твой был правильным, настоящим человеком. Таким будешь и ты, его сын. Можешь мне поверить. Я, милый, кое-что в этом понимаю. И первое настоящее испытание тебе — Косой. Тут дело тонкое. За ним еще кое-кто стоит и, может быть, поопасней, чем он. Поэтому будем действовать вместе. — Только бы скорее, — с угрозой ответил Васька и, вдруг вспомнив, спросил: — А почему вы сказали, что Виталий чуть себя не погубил? — А он чуть в морду не дал Косому за те слова. Это, как ты понимаешь, в наши планы не входило. В общем сорвался Лосев в тот момент. Васька ничего не сказал, но по глазам его Цветков понял, как близок ему стал в этот миг Лосев. Потом они договорились, как следует поступать Ваське, когда Косой даст о себе знать. Казалось, предусмотрели все. За это время звонил с вокзала Откаленко, сказал, что поезд, где находится Починский, прибудет на ближайшую станцию через два часа, что он будет ждать сообщения оттуда у дежурного, вот только добежит до ближайшей аптеки, возьмет лекарства для сына, и назад на вокзал. Но Цветков приказал не возвращаться. Пусть дежурный позвонит ему, он все равно задержится на работе. А Откаленко надо будет завтра рано утром встретить на вокзале Лосева, отвезти домой. Цветков продиктовал ему номер поезда и номер вагона. И вот уже ушел Васька, потом Цветков велел отпустить Люду: все равно Починского привезут уже не раньше утра. Наконец прошло два часа, потом три. Цветков оглядел пустой стол, с которого он уже собрал все бумаги, потом посмотрел на часы. Ого! И, не выдержав, сам позвонил на вокзал. — Только что получено сообщение, товарищ майор, — доложил дежурный. — Гражданина Починского в поезде не оказалось. А на следующий день появился Лосев. Чуть побледневший, осунувшийся, отчего большие его глаза под длинными ресницами казались еще больше, но по-прежнему легкий, изящный, одетый, как всегда, чуть франтовато, он, сконфуженно улыбаясь, вошел в кабинет Цветкова. У того в это время сидел Откаленко. Игорь изумленно посмотрел на друга, потом перевел взгляд на Цветкова и воскликнул: — Явление Христа народу! Ты же болен, черт возьми! Я же тебя лично еще утром уложил в постель! Мы тебе цветы и фрукты готовим! Делегацию составляем! — Мероприятие отменяется. — счастливо засмеялся Лосев. — Да как тебя домашние медики твои отпустили? — не унимался Игорь. — У тебя ведь еще вчера температура была. — Была и сплыла. — Врешь, симулянт несчастный! Симулирует здорового! Как вам это нравится, Федор Кузьмич? — Совсем не нравится, — хмуро ответил Цветков. — А потому отправляйся домой, Лосев. Виталий взмолился: — Федор Кузьмич, ну хоть часок побуду! Только узнаю, как дела идут. Имею я в конце концов право узнать, как они идут? Цветков неожиданно смягчился: — Ладно. Узнавай, раз пришел. Вот разыскиваем этого проклятого артиста. Родные и те не знают, что думать. Иди с Откаленко, он тебя проинформирует. — Ну, а Косой? — Его ждет твой Васька. — И Цветков задумчиво прибавил: — Боюсь я этой встречи. Виталий нахмурился. — Разрешите, я к нему загляну? — Нечего. Все договорено. И вообще он сейчас на работе. — Пошли, симулянт, — поднялся со своего места Откаленко. — Не будем мешать начальству. Цветков добродушно усмехнулся. Друзья зашли к себе в комнату, уселись на диван и закурили. Игорь, добродушно усмехаясь, продолжал начатый в коридоре разговор. — …Просто свихнулась на всяких лекарствах. На то она, конечно, и медсестра. Но в отношении меня у нее только одно лекарство. Знает, что не выношу ее слез. Вот и пользуется. Ну, да ладно! — перебил он себя. — Давай лучше расскажи, как ты там воевал, в Снежинске. — Нет, — замотал головой Виталий. — Сначала ты расскажи, как вышли на того артиста. — Это, старик, успеется. — Нет! В конце концов я больной человек. Может, это моя последняя воля. Они еще не кончили свое веселое препирательство, когда позвонил Цветков. — Живо ко мне! Он сказал это таким тоном, что Игорь, а за ним Виталий опрометью бросились из комнаты. Когда они появились у Цветкова, тот с усмешкой оглядел их, взволнованных и нетерпеливых, и сообщил: — Починского обокрали. Всю ночь пробегал, искал свои чемоданы. Сейчас сидит у дежурного по вокзалу. — Обокрали? — ошеломленно переспросил Игорь. — И значит… — Вот именно, — заключил Цветков. — Ясно, что портсигар тоже уплыл. — Ну, знаете! — Игорь развел руками. — Это уже мистика. — Как же все случилось? — спросил Виталий. — Ничего не известно. Откаленко, быстро в машину! И Починского сюда. Будем разбираться. Через полчаса растерянный, изнервничавшийся Починский сидел в кабинете Цветкова и сбивчиво рассказывал, еще считая себя лишь жертвой чьего-то преступления: — Приехал я на вокзал задолго до отхода поезда. Наших еще не было. Зашел в ресторан. Думаю, перекушу. А то дома не успел, торопился… «И чего это ты так торопился, сукин сын?» — с усмешкой подумал Игорь. — Сто граммов водки заказал, — продолжал Починский. — Это я точно помню, не больше. Потом подсел ко мне очень приличный человек. Инженер. Командированный. Ну, выпили… — Починский замялся. — Порядочно, надо сказать. Он что-то рассказывал. Я тоже. Увлеклись. Потом он попросил постеречь его чемодан, в туалет пошел. Потом и я пошел. Возвращаюсь, а чемоданов моих нет. А его стоит. Я туда, сюда. Нет его! — Почему не заявили сразу в милицию? — «Почему», «почему»! — раздраженно ответил Починский. — Потому что милиция только в книгах хорошо работает да на сцене… — Когда вы ее изображаете, на юморе, — насмешливо заметил Игорь. — Не остроумно, — отрезал Починский. — Лучше вот найдите мои чемоданы. Цветков невозмутимо кивнул головой: — Постараемся. Какие у вас там были вещи? — Вам что, все их перечислить? — Обязательно. — Что ж, пишите, — иронически усмехнулся Починский. — Костюм светлый, бежевый, потом серый пиджак, совсем новый, между прочим… Он стал перечислять свои вещи. Игорь записывал. Когда Починский, наконец, кончил, Цветков спросил: — Это все? — Все, если не считать мелочей. — Назовите и мелочи. — Булавки, иголки, зубную щетку, да? — Да, и их. — Вы что, издеваетесь надо мной? — возмутился Починский. — Меня обокрали, кто-то совершил преступление, а вы… Цветков, хмуро глядя ему в глаза, отчеканил: — Сбавьте тон. Мы сейчас перейдем к вашему собственному преступлению. — Что?! Что вы сказали?!. — Что слышите. Где портсигар из музея? — Какой портсигар?! Я не знаю никакого портсигара! — полные щеки его залились краской, глаза забегали по сторонам. Он кричал все громче, все озлобленнее. — Это что за приемы?! Я буду жаловаться! У нас на просмотре ваш министр был! Я ему немедленно позвоню, вот увидите! Я в ЦК партии позвоню! Вы еще меня не знаете!.. Цветков все так же невозмутимо оборвал его: — Прежде чем звонить и жаловаться, может быть, пригласим Данилову? Она вам кое-что напомнит. — Не знаю никакой Даниловой! — То есть как это не знаете? — вмешался Игорь. — Заговариваться начинаете? Починский посмотрел на него взбешенными глазами, потом нервно сказал: — Да, да, действительно. Но при чем тут она? — Может быть, перестанете валять дурака? — хладнокровно осведомился Цветков. — И все честно расскажете? Но тут вдруг Починский заплакал. Видно, нервы его не выдержали. Он тяжело всхлипывал, и по толстым щекам потекли слезы. — Я не могу… Все так неожиданно навалилось… Я человек впечатлительный… Такой грубый нажим… Игорю стало противно, и он безжалостно заметил: — Только не грозите кончить самоубийством. И в кино сниматься нам не обязательно. — Издеваетесь!.. — визгливо, сквозь слезы крикнул Починский. — Еще издеваетесь!.. Виталий слушал, чувствуя, как начинает нестерпимо болеть голова и озноб пробирает тело. «Все-таки температурка есть», — подумал он. — Будете говорить или нет? — холодно спросил Починского Цветков. — Только не вам!.. — Придется нам, гражданин Починский. — А я не могу… с вами… разговаривать!.. У меня нет сил выносить… ваши издевательства… — он еле сдерживал рыдания, большие пухлые руки его тряслись, когда он вынимал платок, чтобы вытереть слезы. Цветков брезгливо сказал: — Рассказывайте, Починский. Чего уж там. — И не устраивайте бесплатных спектаклей, — вставил Игорь. — Уберите его!.. — завизжал Починский. — А то я за себя не отвечаю!.. Цветков строго посмотрел на Игоря, и тот, усмехнувшись, проворчал: — Теперь мы за вас отвечаем. Он умолк, скосив глаза на Виталия и как бы приглашая того в свидетели этой сцены. Но тут же взгляд его стал озабоченным. Игорь встал и сказал Цветкову: — Федор Кузьмич, разрешите нам с Лосевым выйти. Я его домой отвезу. Цветков поглядел на Виталия и кивнул головой: — Давайте. — Не пойду, — решительно возразил Виталий и вдруг, словно по наитию, многозначительно добавил: — Я хотел бы кое-что еще узнать о том инженере. Цветков и Откаленко переглянулись, и Цветков пожал плечами: — Ладно. Слушай. Игорь недовольно уселся на свое место. — Ну, теперь по порядку, — обратился к Починскому Цветков. — Первое. Зачем вам нужен был портсигар? На толстом лице Починского появилось выражение почти трагическое, и, театрально вздохнув, он сказал: — Хорошо. Слушайте же. Я сам не знаю, что со мной творилось. Если хотите, это тоже по Достоевскому. И это будет почти исповедь. — Он снова вздохнул и, сделав многозначительную паузу, приступил к рассказу: — Все началось с постановки у нас в театре пьесы одного австрийского классика. На премьере, которая прошла с грандиозным успехом, — я играл одну из главных ролей — присутствовали сотрудники посольства. А потом посол устроил прием в честь участников спектакля. И там, на приеме, я познакомился с одним искусствоведом. Обаятельнейший человек! Он восхищался Москвой, ее музеями. Потом заговорил о музее Достоевского, о том, как популярен Достоевский на Западе. И между прочим, сказал, что там за любой сувенир Достоевского, за любую его вещицу платят колоссальные деньги. «Я бы, — сказал он со смехом, — и сам, не задумываясь, отдал бы…» — тут он назвал громадную сумму. Ну, посмеялись. Потом заговорили о другом. Обменялись адресами. В тот момент я и не подозревал, как трагически обернется для меня этот памятный вечер… Починский говорил с чувством, голос его звучал то зловеще, то насмешливо, то грустно, он судорожно прижимал к груди свои большие розовые руки или делал эффектные жесты, помогая рассказу. Починский явно старался очаровать, подкупить слушателей этой своей игрой, не чувствуя всей ее неуместности и бессмысленности. — …Вскоре я, клянусь вам, забыл об этой встрече, — с пафосом продолжал он. — И вдруг узнаю, что театр едет в Австрию на гастроли. И тут мне словно что-то в голову ударило: вот бы привезти с собой какую-нибудь безделицу Достоевского! Пошел в музей, увидел этот портсигар и потерял покой. Это было как наваждение, как рок какой-то! Снился он мне! Представлял — да так живо! — как позвоню по приезде в Вену этому искусствоведу, как встретимся, как передам ему портсигар. Деньги уже распределил, хозяином их себя уже чувствовал. И так и сяк их тратил. Потом планы начал составлять, как этот портсигар… ну, достать, что ли, — он глубоко вздохнул, широким жестом промокнул вспотевший лоб и горестно, чуть заискивающе улыбнулся. — Конец этой трагедии вы знаете. Но клянусь, все это было как мания, как болезнь. В принципе я честный человек и никогда раньше… — Раньше было тоже не все хорошо, — сухо заметил Цветков. — Нам уже кое-что известно о вас. — Это клевета! — воскликнул Починский. — У меня есть завистники! Я их знаю!.. — Об этом потом, — остановил его Цветков и, взглянув на Виталия, сказал: — Теперь расскажите нам о том инженере. Что он вам говорил, как выглядел? Починский замялся. — Я… я, признаюсь, не очень был трезв… Поэтому боюсь, что не много помню. — Постарайтесь все-таки вспомнить. — Ну, что он говорил… Что инженер. Командированный… Да! Что приехал с Севера… — С Севера?! — вырвалось у Виталия. — Он так сказал? — Да, сказал, — растерянно подтвердил Починский. — А что? Виталий покачал головой. — Ничего, ничего. А говорил он вам, что у него много денег, что будет широко жить в Москве? Такси, рестораны… — Да! Представьте себе, говорил! — оживился Починский. — Он… он даже, мне кажется, платил потом по счету. Говорил, что любит московские рестораны. — Какие именно, называл? — Не помню… — наморщил лоб Починский. — Видит бог, не помню. Да! Сказал, что любит тихие рестораны, не в центре. «Тихие, — говорит, — встречи люблю». Да, да, это я почему-то запомнил. — Интересно, почему? — живо спросил Виталий. — Сам не знаю, право. — Как он выглядит? — спросил Цветков. — В чем одет? — Что вам сказать? Ну, высокий, плотный, лицо узкое, лысоватый, но совсем не старый. А трепач страшный! Такой, представьте, свойский, обходительный, я бы даже сказал, неглупый, мерзавец… Починский вдруг смутился и покраснел. Он, видимо, вспомнил, что и сам здесь не только в качестве жертвы. — Одет как? — снова спросил Цветков. — Одет? Все, знаете, совершенно новое. Я даже обратил внимание. Серый костюм, серые ботинки, синяя рубашка. — Так, так, — задумчиво произнес Цветков, — Ну, а вы ему про портсигар рассказывали? Починский смущенно усмехнулся. — Черт его знает! Прихвастнул, кажется. Вот, мол, подарок везу приятелю в Австрию. — Все ясно, — решительно сказал Цветков. — А теперь садитесь и все, что вы нам рассказали, напишите. Это в ваших интересах. Починский насторожился. — Но имейте в виду, — вкрадчиво сказал он, — что портсигар все-таки украл не я. Откаленко насмешливо спросил с дивана: — Вы это тоже учли, составляя свой план? — А я с вами вообще разговаривать не желаю! — вспыхнул Починский. Потом он долго сидел над листом бумаги, сосредоточенно обдумывая каждую фразу и поминутно вытирая со лба крупные капли пота. Все это время Цветков, надев очки, невозмутимо читал какие-то бумаги, а Откаленко с Лосевым курили и тихо беседовали о чем-то постороннем, сидя на диване. Служебные разговоры вести сейчас не полагалось, и оба посмеивались над своими усилиями обходить то главное, что волновало их сейчас. Совсем стемнело, и Цветков зажег лампы — маленькую настольную и большую под потолком. Наконец Починский кончил и положил на стол исписанные листы. За это время он, видимо, успокоился и даже кое-что прикинул про себя, потому что, уходя, уже в дверях — Цветков его отпустил, отобрав подписку о невыезде из Москвы, — он сказал: — Я еще раз повторяю, что портсигар из музея не крал и, между прочим, ту девицу красть тоже не заставлял. На этот счет она все врет. Сама вызвалась. Ему ничего не ответили, и Починский, усмехнувшись, вышел. — Ну, два сапога пара, — покачал головой Откаленко. А Виталий прибавил: — Эдак он ее, пожалуй, все-таки утопит. А, Федор Кузьмич? — Навряд, —покачал головой Цветков. — Разобраться тут нетрудно, — он откинулся на спинку стула и посмотрел на обоих своих сотрудников. — Ну-с, милые, что будем делать дальше? — и он остро взглянул на Виталия. — Что ж это за инженер, как думаешь? — Заседание продолжается, — весело подхватил Игорь. — Вся Европа смотрит на вас, товарищ Лосев. Изрекайте по силе возможности. Виталий улыбнулся. — Сейчас изреку, — и уже серьезно закончил: — Боюсь, это тот самый Поп, Федор Кузьмич. Ведь у него документы какого-то инженера с Севера. И еще многое совпадает. Я же помню содержание письма. — Но как он попал на Киевский вокзал? — спросил Игорь. — Он же не любит шумных ресторанов. — М-да, — задумчиво кивнул Цветков. — Давайте прикинем по времени. Если письмо было послано с дороги, то в Москве он уже дня два. Так? И приехал на Ярославский вокзал, если ехал с Севера, как тот инженер. — Но привет он передал из «снежной Сибири», — заметил Виталий. — Ага. Тогда, скорей всего, Казанский вокзал. Почему же он очутился на Киевском? Давайте, милые, рассуждать, — предложил Цветков. — А что? Он преступник активный, — сказал Лосев. — Искал там жертву. Откаленко отрицательно замотал головой. — Скажешь тоже! Он не только активный, но и опытный, знает, что ему, беглому, появляться на вокзале опасно. Потом он набит деньгами пока. Зачем же рисковать? — Тут, милые мои, два вопроса, — вступил в разговор Цветков. — Первый. Надо разослать запрос: кто из пассажиров, следовавших поездом из Сибири в Москву в такие-то дни, заявлял о пропаже документов. Тогда мы установим фамилию, под которой этот Поп сейчас скрывается. И еще. Надо проверить сообщения о побегах. Может, узнаем его настоящую фамилию и кое-что еще о нем. Теперь второе. Обратили внимание? Уж слишком чисто он одет. А в Москве провел две ночи, не меньше. Значит, не у шпаны ночует, а в культурном месте. — В гостиницу он, конечно, не сунется, — убежденно заметил Игорь. — Там паспорт надо на прописку сдавать. Его в милицию понесут. Цветков утвердительно кивнул. — Ясное дело, не сунется. А культурных знакомств у этого волка в Москве, конечно, нет. Где ж он ночует? Вопрос. — Мало ли! — ответил Виталий. — Комнату снял. — Э, нет, — Цветков усмехнулся. — Нынче народ в Москве стал осторожнее. Первому встречному никто комнату не сдаст. Но Виталий не сдавался. — А он в дороге с кем-нибудь познакомился. Наконец, роман завел. Он же вон какой общительный! — Не думаю, — снова не согласился Цветков. — В квартире соседи — глаза, уши, любопытство. А он беглый. Скорей, милый, другое. — Цветков секунду помедлил и продолжал уже задумчиво, словно советуясь с самим собой: — Может он, к примеру, поднаврать, сунуть рубль-другой и на вокзале, в комнате для транзитных пассажиров, ночевать, а? Там никаких паспортов сдавать не надо и обстановка вполне культурная. — На таком людном вокзале, как Киевский? — с сомнением спросил Виталий. Игорь вдруг встрепенулся. — Граждане, братцы! Именно на таком людном! Он же хитер, как лиса! И еще Киевский. Он же дальше всех вокзалов от Казанского, на который он приехал. Это и психологически оправдано. — Будет тебе такая лиса жить на вокзале, — упрямо возразил Виталий. — Сам же сказал, что ему там появляться даже опасно. — Появляться, чтобы совершить преступление, опасно. А чтобы скрыться среди сотен самых разных людей — это уже, старик, совсем другое дело. Именно лиса так и поступит. — А знаете что, милые? — неожиданно сказал Цветков. — Есть предложение. Сейчас… — он взглянул на часы, — двадцать три часа. Самое время. Проедемся-ка туда, а? — Верно! — с энтузиазмом подхватил Откаленко. После событий последних дней он ловил себя на мысли, что стал верить в Цветкова, как в бога, и даже порой стеснялся этого безоговорочного чувства. — Что ж, съездим, — без всякого энтузиазма согласился Лосев. — Чего в жизни не бывает… Когда шли через площадь к вокзалу, у Виталия мелькнула мысль: «А вдруг возьмем?» Он даже не заметил, как от волнения у него прошла голова, только слабость напоминала о болезни, да и то когда он вдруг начинал прислушиваться к себе. Видимо, волновались и его спутники, потому что, когда подходили к вокзалу, все трое уже почти бежали. В комнату на третьем этаже, где рядами стояли кровати, зашел один Откаленко, зашел позевывая, устало и не спеша огляделся, словно ища свободную кровать. На некоторых постелях уже спали — кто, укрывшись с головой одеялом, кто, наоборот, откинув его, кто еще иначе, но все по-разному. «Как живут, так и спят», — почему-то подумал Игорь. На нескольких кроватях люди еще только раздевались, складывая вещи на стул возле себя. Одна или две кровати оставались незанятыми. Игорь обратил внимание на сложенную возле постелей одежду. Серые костюмы были только у двоих из спящих, но рубашки у одного — белая, у другого — черная. Больше Игорь вообще ничего достойного внимания не заметил в этой большой, сонной комнате. Он потянулся, потом, словно вспомнив что-то, не спеша направился к двери. В это время Цветков и Лосев разговаривали в соседней комнате с дежурной, маленькой пожилой женщиной в синем халате. — Земляка вот разыскиваем, — озабоченно говорил ей Цветков. — Такой высокий, плотный парень, а лицо узкое такое, и лысоватый даже. — А одет он в серый костюм, серые ботинки и рубашка синяя. Может, видели? — поспешно добавил Виталий, окончательно заразившись азартом поиска. Дежурная передернула худыми плечами и равнодушно проворчала: — Нешто всех запомнишь? Тыщи их у меня проходят. — А сейчас такой не спит у вас? — спросил Цветков. — Очень он нам нужен, мамаша. — Вот и ищите, раз нужен. Мне-то что… Виталий начинал терять терпение. Он готов был уже вынуть удостоверение и поговорить с этой неприветливой, грубоватой женщиной по-иному, строго и официально. Его сдерживало только присутствие Цветкова. А тот словно и не замечал ее неприязни. — Неужто, мамаша, тебе не приходилось никого из близких разыскивать? — не то укоризненно, не то сочувственно спросил он. — И к людям за помощью никогда не обращалась? Неожиданно морщинистое, со впалыми щеками лицо женщины дрогнуло, и она со скрытой болью, отрывисто сказала: — Не приходилось. Война всех прибрала. Об мужике моем похоронная сама меня нашла. А вот от сына-лейтенанта холмик на Орловщине, правда, разыскала. Кажинный год езжу прибирать его. — Тоже небось люди помогли холмик-то найти, — вздохнул Цветков. Виталий уловил в его словах такое искреннее участие, что невольно подумал: «Удивительно он сердечный человек все-таки!» — и неожиданно сам почувствовал симпатию к этой маленькой, столько горя вынесшей женщине. — Без добрых людей свет не стоит, — ответила та и, помедлив, добавила: — Вспоминаю я того, как вы говорите. Ночевал тую ночь. — А потом? — вырвалось у Виталия. — Потом ушел. Рубль лишний сунул. Все шутки шутил, балабон. — Куда же он ушел? — продолжал нетерпеливо допытываться Виталий. — Будто знакомого какого встретил. — Это, выходит, вчера вечером было? — Ага. Поздно так пришел, думала, спать будет. — Зачем же он пришел тогда? Женщина усмехнулась. — Переодеваться. Вещи из камеры принес. Два чемодана. Она пытливо оглядела своих собеседников и деланно-безразличным тоном добавила: — Страсть как спешил! Записочку одну обронил, так я его и догнать не успела. — Где же она? — поспешно спросил Виталий. — Кто ее знает! Бросила кудай-то. Тут вступил в разговор Цветков. Он очень серьезно, с каким-то новым значением сказал: — Нам непременно найти его надо, мамаша. И женщина, усмехнувшись, ответила: — А я уж и сама вижу, что вам его беспременно найтить надо, землячка этого. — Она вздохнула и с сожалением добавила: — Хорошие вы люди, а то бы нипочем рыться в грязи не стала. Она неохотно подошла к железной урне в углу и, расстелив перед ней на полу газету, с усилием вывалила туда мусор из урны. Цветков и Лосев попытались было ей помочь, но она повелительно буркнула: — Сама. Нечего вам-то пачкаться. — Нам, мамаша, тоже приходится с грязью дело иметь, — усмехнулся Цветков. Та промолчала и, присев на корточки, стала быстро перебирать кучу мусора на газете. В это время из соседней комнаты появился Откаленко. Он с удивлением поглядел на товарищей, нетерпеливо склонившихся над женщиной около мусорной кучи, и, подойдя, тихо спросил Виталия: — Что сие значит? — Погоди, — ответил тот, не отрывая глаз от быстрых рук женщины. — Ищем тут записку. Наконец женщина нашла то, что искала. — Вот она, — и, с усилием приподнявшись, передала Цветкову скомканную бумажку. Три головы поспешно склонились над ней. В записке была только одна корявая строчка: «Место старое тихие встречи». Бумага была пожелтевшей от времени, с обтрепанными краями, чернила на ней чуть выцвели. Все трое молча переглянулись. Потом Виталий неуверенно произнес: — Странно… знакомые какие-то слова… Они торопливо и благодарно простились с худенькой женщиной в синем халате. Та в ответ лишь хмуро кивнула им. — Чего уж там… Ладно… Шел второй час ночи. Все трое валились с ног от усталости и пережитых волнений. Но Цветков неожиданно сказал: — Придется, милые, еще поработать. Как-никак идем по горячему следу. Ему негде ночевать, кроме как на другом вокзале. Ясно? — Куда яснее, — немедленно согласился Откаленко. — И теперь он в бежевом костюме, — добавил Лосев. Они прошли в комнату дежурного и вызвали оперативную машину. Пока ее дожидались, Цветков сказал: — В Москве девять вокзалов, так? Этот и Казанский отбросим. Остается семь. Потом связались по телефону с дежурными этих вокзалов, попросили до приезда оперативной группы взять под наблюдение комнаты для транзитных пассажиров и сообщили на всякий случай приметы интересующего их человека. Машина пришла раньше, чем успели связаться со всеми вокзалами. Предупредить остальных попросили дежурного лейтенанта.…Уже начинало светать, когда Цветков и его сотрудники вышли на пустынную маленькую площадь перед Савеловским вокзалом. Около низенького палисадника у стоянки такси сиротливо притулились две машины с зелеными фонариками. Водители их крепко спали. На широкой лестнице, ведущей от платформ к выходу в город, появилось несколько человеческих фигур: видно, первый утренний поезд уже пришел в Москву. — Сюда можно было и не ездить, — с досадой сказал Виталий. — Никуда можно было не ездить, — поправил его Откаленко. Цветков покачал головой. — Нет, милые, всюду надо было ездить. Теперь версию насчет комнат для транзитных пассажирюв на сегодня можно отбросить. Со спокойной совестью. А раньше как? Не простили бы себе, если что. Они разбудили дремавшего в машине шофера. — С утра займемся другой версией, — сказал через плечо Цветков, тяжело опускаясь на переднее сиденье. — Насчет тихих встреч… — И добавил, обращаясь к шоферу: — Давай, Коля, развези-ка нас по домам. Спать осталось… — он посмотрел на часы, — всего ничего. А дел завтра невпроворот. — Добрые люди уже седьмой сон видят, — усмехнулся Виталий. — У добрых людей уже будильники звонят, — снова поправил его Откаленко. — Дал бог работку… — Зато любимый город может спать спокойно, — отозвался Виталий. Всех неудержимо клонило ко сну. Но когда Цветков заговорил о предстоящих делах, сон сам собой улетучился. Игорь удивленно заметил: — Скажи пожалуйста! Как будто второе дыхание появилось. — Не. Это уже последнее, — усмехнулся Лосев. Надо было все обдумать и обо всем условиться, поэтому решили собраться утром пораньше. — Выспимся, милые, потом, — сказал Цветков. И Виталий беспечно добавил: — На том свете скорей всего. — Юмор у тебя что-то не тот, — отозвался Игорь. — Не наш в общем юмор. — И, обращаясь главным образом к Цветкову, добавил: — А что, ниточка все-таки не рвется, тянется. Вопрос только — куда? К середине следующего дня многое прояснилось. Откаленко привез спецсообщение о побеге из места заключения некоего Григория Сердюка по кличке «Поп». Приметы тоже совпадали. Цветков, надев очки, внимательно прочел сообщение, затем удовлетворенно сказал: — Наш, — и посмотрел поверх очков на Игоря. — Какие есть данные? — Осужден за вооруженный грабеж с убийством. Судимость четвертая. — Последний раз где судим? — В Снежинске. В Москве связи не установлены. — Та-ак. Опасный тип. Потом приехал Лосев и сообщил, что у инженера Егорова, следовавшего поездом из Хабаровска, были похищены документы и деньги. Инженер ехал с семьей из Якутии. — В ужасном положении люди, — волнуясь, говорил Виталий. — В Москве ни родных, ни знакомых. С детьми. Собирались потом ехать на юг, отдыхать. За три года первый отпуск. Откаленко мрачно произнес: — Паразит! Добраться бы до него, пока он все деньги не просадил. — Вот об этом и подумаем, — сказал Цветков и, в свою очередь, спросил: — А им что же, и помочь некому? — Ну как так некому! Министерство там чего-то им выдаст, наверное. На обратную дорогу. А отдых пропал. — Ладно. Давайте думать, — тряхнул головой Цветков. Он снял очки, откинулся по привычке на спинку стула и пытливо посмотрел на Виталия. — Значит, «тихие встречи». Это что такое? Но тут, в самый неподходящий момент, дверь широко распахнулась и вошел Свиридов. — Совещаньице? — осведомился он. — Вроде того. — А у меня к тебе разговор, Федор Кузьмич. Цветков сказал сухо: — Сейчас некогда. Сам знаешь обстановку. При тебе докладывал. — Еще вчера надо было справочку составить. — Ладно. Вечером. Горит тут все у нас. — А за ней из управления скоро приедут. — Что же со мной-то не сговорились? — Это не обязательно. Вышестоящая инстанция. Да и застать тебя… Вон даже ночью машину держал. — Такая работа. — Работа работой, а порядок порядком. — Свиридов сердито засопел. — Словом, я доложу как есть. Учти. Потом не расхлебаешь. Он грузно повернулся и направился к двери. Цветков подождал, пока Свиридов ушел, и невозмутимым тоном продолжал, обращаясь к Лосеву: — Итак, «тихие встречи». Что это, по-твоему? Но Виталий не мог так сразу переключиться на деловой лад. Он весь кипел от возмущения. — Я вас не понимаю, Федор Кузьмич! — запальчиво воскликнул он. — Долго этот Свиридов будет копать против нас? — Не против нас, а против вас, — поправил его Откаленко и решительно спросил: — Когда будет партбюро? Цветков усмехнулся. — Когда будет, нам скажут. А у нас, милые, дело сейчас есть поважнее. И нельзя было заметить, как трудно давалось ему это наружное спокойствие. Во всяком случае, Виталий этого не заметил и решил, что его начальство просто недооценивает обстановку. — Вы напрасно усмехаетесь, Федор Кузьмич, — с негодованием ответил он. — Я даже удивляюсь. — А я приду на партбюро, — объявил Откаленко. — А что? Он мешает работать. Тут такое дело, а… — Хватит, — тяжело хлопнул ладонью по столу Цветков. — Кому надо, разберутся. — И, посмотрев на Виталия, с нажимом повторил: — Отвечай. Что, по-твоему, значат эти «тихие встречи»? — Просто я вспомнил, — задетый его тоном, холодно ответил Виталий: — По-моему, есть такой ресторанчик. На юго-западе. — Не может быть! — удивился Откаленко. — У нас так рестораны не называют. Вот, например, «Заря», «Якорь», «Волна» или там «Москва», «Ленинград», «Киев» — это я понимаю. А «Тихие встречи»… — Сам видел, — ответил Лосев. — А то бы тоже не поверил. Цветков задумчиво сказал, посасывая папиросу: — Та-ак. Что ж, теперь понятно. Значит, там будет встреча у Сердюка с Косым. Надо, милые мои, подготовиться. И по-особому на этот раз. — А чего тут особого? — спросил Виталий. — Подстеречь, да и взять обоих. Проще всего. Я Косого узнаю как-никак. — Просто, но глупо, — нахмурился Цветков. — Ну, возьмем их, и что? Это не такой народ, который сам все расскажет. А нам много чего у них надо узнать. Где, к примеру, ночевал сегодня этот Сердюк? Может, связи у него какие-нибудь да есть? Пишет, дело у него в Москве. Какое? Чего этот волк задумал? С кем? И насчет оружия тоже. Все, милые, надо постараться прежде узнать, а потом уже брать. И тоже по-умному. Это вам не котята. Это звери опасные. — Наконец-то становится горячо! — азартно воскликнул Откаленко. — Котята мне, признаться, поднадоели. А что? Разрешите, Федор Кузьмич, теперь мне покомандовать парадом. С Лосева хватит. Цветков задумчиво усмехнулся. — Горячо будет так, милые мои, что всем дела хватит. Но ты, — он оценивающе посмотрел на Игоря, — ты получишь особое задание. Было ясно, что у Цветкова созрел уже какой-то план, и, зная его характер, можно было предположить, что план этот опасный и смелый.
ГЛАВА 7 РЕСТОРАН «ТИХИЕ ВСТРЕЧИ» НЕ ОПРАВДЫВАЕТ СВОЕГО НАЗВАНИЯ
Олег Полуянов сидел на кровати в своей комнатке и, предварительно заперев дверь на ключ от случайного вторжения соседей, рассматривал привезенный из Одессы заграничный «товар». Здесь были сигареты «Кэмел» и «Честер», авторучки и зажигалки с обнаженными красавицами, яркие галстуки и нейлоновые кофточки, мужские носки и пуловеры самых невероятных раскрасок, пестрые пачки жевательной резинки — словом, типичный «запад», скупленный у иностранных моряков и на «толчке». Олег был в одних трусах и черной рубашке навыпуск. Покуривая сигарету и щурясь, он критически осматривал одну вещь за другой, прикидывая в уме, сколько можно будет получить за каждую из них с золотушных московских пижонов, которые, конечно, ни в какое сравнение с одесскими «королями бизнеса» не шли. От этих «прикидок» на нежном лице Олега проступил румянец, а большие карие глаза начинали блестеть. Вообще это была невероятная удача — в такое время и ему, рядовому сантехнику, получить командировку в Одессу, чтобы «выбить» с местного завода дефицитную облицовочную плитку. Олег чувствовал, что начальство с какой-то странной неохотой направляло его в эту поездку. Но не в его характере было выяснять причины свалившегося на него счастья. Главное, что это случилось, а почему — его интересовало как прошлогодний снег. Встреча с давнишними друзьями была самой радостной. «Земляк», с которым он обычно осуществлял свои «комбинации», просто обомлел от радости и немедленно привел в действие все свои связи. Улов получился отменным. Единственные, кто оказался не в восторге от его приезда, были его собственные старики и студентка-сестренка. То есть в начале они тоже были обрадованы, но потом, заметив, как тащит он в дом барахло, как приходит среди ночи «под газами», они сначала решительно потребовали прекратить все это. Но Олег самодовольно объявил, что задания своего начальства он уже выполнил и теперь намерен отдохнуть. Тогда сестренка пригрозила пойти в милицию. Мать все дни ходила с красными от слез глазами. А отец, крутой и вспыльчивый, просто выпроводил его из Одессы, причем сам купил ему билет и не успокоился, пока не усадил своего «мерзавца и балбеса», как он выразился, в вагон поезда, да еще пригрозил через месяц приехать в Москву и, как он тоже выразился, «навести окончательный порядок». От отца в этом смысле можно было ждать каких угодно неприятностей. Они могли оказаться тем более чувствительными, что совсем недавно Олега уже вызывали в милицию — спасибо бывшему дружку Ваське! А там какой-то дотошный молодой парень, оказывается, чего-то пронюхал о его комбинациях. Правда, Олег тоже в долгу не остался и под Ваську «мину подвел». Все же на душе остался неважный осадок от этого визита. И поездка в Одессу, как полагал Олег, должна была помочь ему встряхнуться и «войти в рабочую колею». Но этого не получилось! Мало того, что отъезд его был обставлен родными столь бестактно. Главное заключалось в том, что его «выперли» значительно раньше, чем он рассчитывал. У него даже не закончилась командировка. В связи с этим он, правда, решил несколько дней не являться на работу, благо никто его так рано там и не ждет, и использовать это время для «деловых встреч» и заключения «контрактов». Прежде всего следовало распределить привезенный «товар» с учетом возможностей его «контрагентов». Этой работой Олег и занимался сейчас, заперевшись от надоедливых соседей. Ибо работа эта требовала сосредоточенности и тонкого расчета. Вот в этот-то такой напряженный момент и раздались в коридоре звонки, два длинных и один короткий — к нему! Олег поспешно запихнул «товар» в чемоданы, натянул брюки и прислушался. Дверь открыла старушка соседка. — Олег дома? — раздался чей-то незнакомый голос. — Дома, дома, — проворчала соседка. — Вон туда иди. Олег не любил неожиданного вторжения к нему незнакомых людей. «Может, опять из милиции?» — мелькнула тревожная мысль. Это было сейчас не только неприятно, но и опасно. В дверь стукнули небрежно и как-то неофициально. Олег нехотя открыл. Перед ним стоял смуглый черноволосый парень, высокий и жилистый, в мятом пиджаке и расстегнутой ковбойке. Нагловатые цыганские глаза смотрели на Олега с неподдельным изумлением. — Это ты Олег? — спросил парень недоверчиво. Олег насмешливо осведомился: — А что, не похож? — В том-то и дело, что не похож. Олег окончательно успокоился и даже развеселился. — Я, между прочим, только на папу с мамой похож. И то, они говорят, чисто внешне. Но гость не был расположен поддержать шутку. Лицо его стало хмурым и злым. Он шагнул в комнату и прикрыл за собой дверь. — Ты трепаться-то брось. Я дело спрашиваю, — с угрозой сказал он. — Дружок у тебя такой есть, Васька? — Был. На заре туманной юности. А что? — Где живет? Олег, пожав плечами, назвал адрес. — Как, подходит? — он продолжал усмехаться. — И фамилия твоя Полуянов? — И папа Полуянов и дедушка Полуянов. С другой стороны, мама имела в девичестве… — Ты брось трепаться, — угрюмо посоветовал гость. — Может, у Васьки еще какого дружка Олегом зовут? — Я переписи его дружкам не вел. Особенно последним. — Чего-то ты на того Олега не похож… — В Москве тридцать семь тысяч сто шестнадцать Олегов. Может, какой-нибудь из них и похож. Так что извиняю за беспокойство. Олег уже терял терпение. Кроме того, начинало закрадываться какое-то странное беспокойство. Парень знал его фамилию, знал Ваську. Не утерпев, Олег спросил: — Сам-то ты кто такой? Парень подозрительно поглядел на него, потом вытащил папиросу, закурил и не спеша, в свою очередь, спросил: — Ты от Васьки про Косого не слышал? — Косой? — изумленно переспросил Олег. — Ты и есть Косой? — Я самый. Тебя Васька просил ко мне съездить? — Припоминаю… Был такой разговор… А потом меня в уголовку таскали из-за него. — В уголовку?! — Косой напружинился, сжал большие кулаки. — Выходит, ссучился Васька? Выходит, не того Олега прислал? — у него побелели губы. — А я… как последний фрайер… приехал и решил того Олега найти… Думал, закадычным дружком мне стал. Больше Васьки он мне показался… А по имени-фамилии в справочном твой адрес дали. — Он говорил отрывисто, лихорадочно, наливаясь злобой. — Выходит, продал Васька и тебя и меня? Олег ошеломленно кивнул головой: — Выходит, так. — Тогда погорели мои кореши там. Тогда и сам я чуть на крючок не попал, — с неутихающей злостью продолжал Косой. — А меня в командировку вдруг отослали, — сообщил Олег. — Это я раньше времени вернулся. — Во-во… Теперь только явись. — Что же мне делать? Страх холодной, скользкой змеей проник ему в душу, и липкий озноб прошел по телу. — Что же делать? — дрогнувшим голосом повторил Олег. — Черт те что получается… От обычной его самоуверенной наглости не осталось и следа. Косой вдруг неслышно подошел к двери, прислушался, потом вернулся к Олегу и тихо сказал: — С Васькой надо посчитаться. Понял? — То есть как посчитаться? — испуганно переспросил Олег. — А так. Как со всякой сукой считаются. Не слыхал? Косой произнес это безжалостно и насмешливо. — Я… Н-нет… Я тут ни при чем… — заикаясь от испуга, проговорил Олег. — А на свободе ты еще погулять хочешь? — в голосе Косого прозвучала угроза. — И здоровье тоже побереги, — многозначительно добавил он. — Н-нет… Уж ты сам… Олег готов был бежать сейчас куда угодно от этого страшного человека. Зачем только он вернулся в Москву, зачем?.. Но этих «зачем» было так много, что он уже не знал, в чем раскаиваться: в знакомстве с Васькой, в ссоре с родными, в скупке этого проклятого «товара»… Все перемешалось в голове у Олега, и он только чувствовал, что уже чем-то непонятным, незримым связан с этим черномазым бешеным парнем, который, конечно, ни перед чем не остановится и, если Олег будет ему мешать… Да и Ваське стоит как следует навесить за предательство. — Сегодня у меня встреча одна должна быть, — медленно, что-то обдумывая про себя, сказал Косой. — Записку отнесешь. Скажу куда. — И все? — с надеждой спросил Олег и облегченно вздохнул. — Это пожалуйста. Косой зло усмехнулся. — Это раз. Потом еще одно. Пока Васька ничего не чухает, его увести надо. Ты город-то знаешь. — Здесь нигде нельзя, — поспешно возразил Олег. — Это уж ты прикидывай, — Косой насмешливо посмотрел на него. — А то я к тебе его приведу. — Ты что, в уме?! — А вот и думай. Башка-то небось работает. Но голова у Олега начисто отказывалась работать. Он был как в горячечном тумане. Мелко-мелко тряслись руки и ноги, и он ничего не мог сообразить. Надо уехать куда-то, подальше от Москвы. Чтобы никакого подозрения не пало на него, на Олега. Пусть уж там они, как хотят, считаются. Но куда можно уехать?.. И вдруг он вспомнил. Во! Самое лучшее! И с облегчением сказал: — Кажется, есть такое место. Об остальном они договорились быстро. Потом Косой ушел. Спустя некоторое время ушел и Олег. Васька, весь чумазый, в промасленной спецовке, стоял около машины, которая висела на уровне его головы на толстом блестящем стволе подъемника, и внимательно смотрел, как Сергей, бригадир, сняв колесо, вынимал тормозные колодки. Сергей работал ловко, деловито, с фасоном, и Васька еле успевал подавать ему инструмент. В громадном помещении гаража стоял неумолчный шум. С ревом въезжали и выезжали машины, гудели подъемники, перекликались десятки голосов, веселых, сердитых — разных. Сергей передал Ваське испачканные тормозные колодки и отрывисто приказал: — Вытри и наждачком их. — А отчего это их так? — Прокладки пробило. Не видишь? Васька кинулся за наждаком. Прошло уже несколько дней, как его восстановили на работе, а он все еще был возбужден, как после выигранного сражения. Здорово тогда Виталий этого Баранникова прижал, и райком комсомола вмешался. Ребята там, оказывается, будь здоров! Но чего совершенно не ожидал Васька, так это прихода Витьки Сахарова из штаба дружины. Пришел тоже заступаться за Ваську. Смехотура! Но смешно было сейчас, а тогда Васька сначала испугался, а потом не знал, куда спрятать глаза. Уж кто-кто, а Сахаров знал о всех его «художествах». Васька, конечно, догадывался, что и тут дело не обошлось без Виталия. Но все же… Васька с ожесточением тер клочком наждачной бумаги тормозные колодки, когда к нему подошел кто-то из ребят и сказал: — Слышь? Тебя там на проходной один спрашивает. — Кто такой? — Да знакомый, говорит. Васька отложил колодки и, предупредив Сергея, не спеша, вразвалочку вышел из гаража и пересек двор. За проходной его дожидался Косой. Увидев его, Васька в первый момент растерялся, так далек он был сейчас от мысли об этой встрече — встрече, о которой его предупредил Цветков. Но быстро пришел в себя. Он знал, что надо было делать. Обо всем условлено. Виталий вел себя там, в Снежинске, как надо. Косой ни о чем не подозревает. Сколько раз мысленно Васька представлял себе эту встречу, каждый раз волнуясь и с трудом сдерживая все возраставшую день ото дня ненависть к этому человеку! Это был враг, его и всех тех, кто теперь окружал Ваську. С ним нельзя было расправиться так, как привык это делать Васька в прошлом. Ни избить, ни ударить ножом. С ним надо было хитрить. И Васька давал себе клятву все сделать как надо. И вот пришло время выполнить ее. Косой пришел, он ждет, он рассчитывает найти в Ваське прежнего, покорного, запуганного парня. Ну-ну, посмотрим… Васька вышел из проходной. Косой заметил его и двинулся навстречу. На губах его играла знакомая пренебрежительная усмешка. — Привет, — сказал он. — Не ждал? — А чего мне тебя ждать? Не девчонка. — И то верно, — охотно согласился Косой. — Чего меня ждать! Надо будет, сам притопаю. Верно говорю? — Верно. «Ишь, какой ласковый, гад! — подумал Васька. — Я тебе пятки полижу, погоди!» — Вот и притопал, — многозначительно сказал Косой. — Дело есть. Фартовое. Будь уверен. — Опять тянуть с меня будешь? — Не. Все, — поспешно заверил Косой. — А пушку ту никуда не дел? Косой как-то странно взглянул на Ваську и с напускной беспечностью ответил: — Не бойсь. Она в порядке. — А мослят нашел? — Мослят?.. Не. Не нашел. Васька почувствовал, как у него отлегло от души. Ему сейчас было страшно даже подумать, что из пистолета отца мог вдруг выстрелить этот бандит. Из пистолета отца… — Ладно, — тряхнул головой Васька, словно прогоняя неуместные сейчас мысли. — Ладно. Говори, какое дело есть. Косой нехорошо усмехнулся. — Всего сказать не могу. Со мной поедешь. — Куда? — Сначала на вокзал подскочим, кой-чего заберем. И в одно место отвезем. Делов на вечер. Ваське на миг вдруг стало почему-то страшно. То ли от странной усмешки Косого, то ли от необычного для него дружелюбия, с каким тот говорил сейчас. Но он легко поборол в себе это чувство. — Когда поедем? — деловито спросил он. — Сейчас надо. Отпросишься, работяга? — И отпрашиваться нечего. Сейчас все равно кончаю. Вот переоденусь только. — Ну, давай топай. Когда Васька вернулся, рабочие уже расходились, умытые, сбросившие свои спецовки. — Васек! — крикнул Сергей. — «Болеть» поедешь? Сегодня мы с четырнадцатой базой играем. Сергей имел второй разряд по волейболу и уже давно заманивал Ваську к себе в команду. «Реакция у тебя — блеск, — говорил он. — И удар сильный. Но техника не ночевала». — Собираемся около мотористов, — добавил Сергей. — Сегодня не могу, — с сожалением, которого он сам в себе не ожидал, ответил Васька. И в этом было что-то большее, чем невозможность посмотреть интересную игру, что именно — Васька и сам не понял. Он торопливо умылся, переоделся, забравшись в какую-то машину, потом бегом кинулся к телефону. Цветков, к счастью, оказался на месте. — Федор Кузьмич, — торопливо сказал Васька. — Приятель появился. Зовет с собой. Дело у него есть. Можно поехать? — Сказал — куда? — Сначала на Ярославский вокзал, за вещами. Цветков на другом конце провода секунду помедлил, что-то, видимо, обдумывая, потом сказал: — Езжай. Но только на вокзал. И все! Оттуда домой. Под любым предлогом домой! Смотри, Вася! Не забывай, о чем условились. Ресторан с необычным названием «Тихие встречи» находился в первом этаже большого дома, торцом выходящего на оживленную, красивую, тоже совсем новую улицу в районе сплошных новостроек, далеко от центра города. Крупных учреждений и предприятий поблизости не было, и днем, даже в обеденные часы, ресторан посещался мало, да и вечерами на его стеклянных дверях никогда не появлялось таблички «Мест нет». Это, видимо, объяснялось еще и тем, что там не играл шумный оркестр, не было танцев. Даже его внутренняя планировка, где столики были по возможности изолированы легкими, изящными перегородками, создавала ощущение почти домашнего уюта. Администрация, видимо, стремилась оправдать название ресторана и обеспечить своим гостям возможность тихих встреч, нешумного отдыха и покоя. Днем здесь обедали целые семьи, холостяки и застенчивые молодожены, видимо не успевшие еще после переезда в новые квартиры наладить как следует свой быт, а также всякий случайный народ, занесенный делами в эту далекую от дома часть города. По вечерам столики занимали в основном компании пожилых людей. За два дня Игорь Откаленко вполне освоился в этой обстановке, быстро попал в категорию «тихих холостяков», ибо регулярно и очень скромно завтракал, обедал и ужинал в этом ресторане, не привлекая ничьего внимания. Не вызывало удивления и то, что он стремился всегда занять один и тот же столик: домашняя обстановка влекла за собой и соответствующие привычки. Труднее было найти подходящий столик, сидя за которым хорошо бы просматривался вход в зал. Но у Откаленко был уже немалый опыт в таких делах и наметанный глаз. Связанная с Игорем оперативная группа, в которую входили Лосев и еще двое сотрудников, расположилась в красном уголке соседнего дома. Оттуда хорошо был виден каждый человек, входящий в ресторан. В случае появления Косого, которого Лосев, конечно, сразу бы узнал, в ресторан должен был зайти один из сотрудников. Что касается Сердюка, то его предстояло узнать лишь по приметам. А дальше Игорь приступал к выполнению своего специального задания, оперативная же группа должна была подключиться лишь на самом последнем этапе, возможно, даже совсем в другом районе города. В тот вечер Игорь занял свое обычное место за столиком и, как всегда, заказав скромный ужин, развернул газету. Прошло некоторое время, и Игорь неожиданно почувствовал на себе чей-то пристальный, изучающий взгляд. Игорь не видел этого человека, он только ощущал его присутствие и догадался, что человек этот сидит справа от него за столиком в углу. Это было странно и неприятно. Всех, кто вошел за это время в ресторан, Игорь видел. Среди них не было знакомых. Значит, человек этот уже был в ресторане, когда пришел Игорь. Неужели он пропустил его, когда шел к своему столику и незаметно оглядывал посетителей? Скорей всего так оно и было. Угловой столик из-за необычной планировки зала просматривался последним и лучше всего с того места, где сидел Игорь, но для этого сесть надо было по-иному и тогда Игорь терял бы из виду вход в зал. Проклятая планировка! Однако надо было немедленно выяснить, кто этот человек. Слишком многое зависело от этого. Игорь продолжал некоторое время спокойно читать, потом как бы непроизвольно столкнул со столика тяжелую папочку с меню. Нагибаясь за нею, он бросил незаметный взгляд в сторону углового столика и сразу узнал сидевшего за ним человека. Это был художник Зернов, тот самый, с которым беседовал Игорь недели две назад по поводу кражи портсигара из музея, который ругал картину какого-то итальянца там и предлагал писать его, Игоря, портрет. Зернов был в знакомой спортивной куртке на «молнии», только без берета, коренастый, жилистый и еще больше загорелый. Костистое, с хищным носом и глубоко запавшими, цепкими глазами лицо его и бритая голова были медными от загара, а длинная прямая трубка, прихваченная крепкими зубами, придавала ему сходство с индейцем, лишь недавно познавшим блага цивилизации. Зернов что-то быстро набрасывал карандашом на листе бумаги. «Уж не меня ли рисует?» — с неудовольствием подумал Игорь. Вопрос этот разрешился быстро. Зернов неожиданно встал и, держа лист бумаги в руках, подошел к Игорю. — Здравствуйте, дорогой товарищ! — пробасил он, лукаво и в то же время удивительно добродушно улыбаясь. — Разрешите показать вам портрет одного знакомого. С листа бумаги на Игоря смотрел он сам. В торопливом карандашном рисунке художник сумел ухватить не только характерные черты лица — приплюснутый, как у боксера, нос, тяжело выступающий подбородок, но и бросающийся контраст черных коротких волос и голубых — именно голубых! — глаз. — Здорово! — невольно вырвалось у Игоря. Потом Зернов довольно бесцеремонно перебрался за его столик со всем своим «хозяйством». Этим «хозяйством» оказалась папка со множеством зарисовок. — Студия моя здесь, рядом, — басил Зернов. — Расщедрился Моссовет. Питаюсь тут. Заодно собираю человеческие типы. Вы только взгляните, «какая смесь одежд и лиц»! Встреча эта была на редкость не ко времени: Зернов мог серьезно помешать. Тем не менее Игорю пришлось сделать вид, будто он очень обрадован. Он вынужден был даже просмотреть все наброски Зернова, при этом, однако, чутко регистрируя приход в ресторан каждого нового человека. Заметил Игорь и невысокого чернявого паренька с быстрыми глазами, во франтоватом костюме, который не очень уверенно огляделся по сторонам и сел за ближайший к двери столик. Просматривая рисунки Зернова, Игорь внезапно обратил внимание на один портрет. На нем был изображен лысоватый человек с узким лицом и неприятным прищуром слегка воспаленных глаз — даже такую деталь сумел ухватить художник. Изображенный человек был почему-то знаком Игорю, хотя он готов был поклясться, что никогда его не встречал. — А это кто? — спросил Откаленко. — А, бедняга, — сочувственно махнул рукой Зернов. — Вот придет, познакомлю. Приезжий. Вчера познакомились. Обокрали его по дороге. Без копейки остался. Я его ночевать у себя в студии устроил. Игоря охватило какое-то неясное беспокойство. — Кто ж он такой? — Инженер. С Севера. Фамилия Егоров. Как ни владел собой Откаленко, он невольно вздрогнул при этих словах. — Егоров?! — Именно. Знаете такого? Игорь заставил себя улыбнуться и безразлично пожать плечами. — Нет. Просто история такая… необычная. — Между прочим, по вашей части, — засмеялся Зернов. — Как, кстати, портсигар тот, нашли? — Нет еще, — рассеянно ответил Игорь. Обстановка внезапно и угрожающе осложнилась. Но если бы Откаленко знал, что происходит сейчас за пределами этого зала, он встревожился бы еще больше. Виной всему был тот самый чернявый паренек, который сидел сейчас за ближайшим ко входу столиком. Как только он вошел в ресторан, Виталий Лосев сорвался со стула около окна, через которое он наблюдал, и бросился к телефону. — Федор Кузьмич! — взволнованно прокричал он в трубку. — В ресторан пришел Олег Полуянов! — Ты что, милый? — встревожился Цветков. — Его же нет в Москве! Ты не обознался? — Это точно, Федор Кузьмич! Я его отлично запомнил. Сам ничего не понимаю. У него командировка кончается только через пять дней. — Странно… — Цветков задумался. — И почему он пришел как раз в этот ресторан? — Может быть, он виделся с Косым? Тот ведь знает его фамилию. Мог разыскать. И тут Цветкова словно осенило. — Лосев, — дрогнувшим голосом сказал он. — Полчаса назад Косой увез Васю. — Куда увез?! — На Ярославский вокзал. Оттуда Вася непременно должен вернуться домой. Придумает чего-нибудь. И позвонит мне. — Что же делать, Федор Кузьмич? Ведь Косой… он на все пойдет… Последние слова Виталий почти прошептал в трубку. Он вдруг так ясно представил себе в этот момент безоружного, ничего не подозревающего Ваську и Косого, каким он запомнил его, когда тот зверем кинулся на Виталия там, в доме Анисьи, — он так ясно представил себе эту неравную, смертельную схватку, что на секунду потемнело в глазах. Ведь это он, Виталий, будет виноват, если с Васькой что-нибудь случится. — Что же делать, Федор Кузьмич? — в отчаянии повторил он. — Что-то надо сейчас же делать! — Надо, милый, вот что, — с подчеркнутым хладнокровием приказал Цветков. — Никифорова — немедленно на вокзал. Он видел Васю, тот сидел у него в комнате. Он узнает его там. А Бурков пусть едет к Васе домой и ждет его. — А я?! — вне себя воскликнул Лосев. — Разве я могу сейчас сидеть здесь?! Вы что, Федор Кузьмич? Косой сюда, выходит, не придет. Значит, не придет и Сердюк! Цветков задумчиво ответил: — Это верно. У Откаленко скорей всего вечер будет пустой. Но ты останешься. — Да зачем?! Зачем?! — Ты проводишь Олега, Лосев. — Я поеду к Ваське!.. — Нет. Ты проводишь Олега. — Да его любой из наших проводит! А я… — А ты сейчас не работник, — жестко перебил его Цветков. — Ты черт знает каких дров наломаешь. — Федор Кузьмич… — Выполняй приказ, Лосев. И Цветков бросил трубку. — Всё, — упавшим голосом сказал Виталий встревоженным сотрудникам, слушавшим его разговор. — Всё, ребята. — Что «всё»? Толком говори, — сердито сказал один из них. — И спрячь нервы. — Вы едете, а я остаюсь. Потом еду я. — А Откаленко? — У него сегодня вечер пустой. Но Цветков жестоко ошибся, причем ошибся дважды. На вокзале Васьки не оказалось. Не появился он и дома. Зато на Виталия Лосева нежданно-негаданно выпало новое испытание. Выпало оно и на долю Откаленко, вечер не оказался пустым. В ресторане откуда-то со стен лилась музыка, тихая-тихая, лишь как некий приятный фон, не заглушая ничьих, самых негромких и задушевных бесед. — Люблю здесь бывать, — Зернов с наслаждением потянулся. — Удивительно приятная обстановка. — Да, обстановка… приятная, — натянуго улыбнулся Откаленко. Он уже пришел в себя от сделанного открытия и теперь лихорадочно соображал, как вести себя дальше. Неужели придется ко всем событиям, которым предстоит развернуться, подключать этого художника? Правда, он человек честный, неглупый и, кажется, не трус. А главное — он будет знакомить Игоря с Сердюком! Это большая удача, конечно. Значит, о том, где Игорь работает, он даже заикаться не должен. Об этом его придется предупредить, тут уже никуда не денешься. Следовательно, его придется предупредить и о том, кто такой Сердюк? Это уже хуже. Тут Зернов может сорваться. Но от этого тоже никуда не денешься. А вот потом… потом надо от Зернова отрываться, надо куда-то увлечь Сердюка, выпытать все, что требуется, и подать сигнал оперативной группе. Брать Сердюка будут они. Это очень серьезная операция. Сердюк насторожен, озлоблен и, вероятно, вооружен. — А вы газетку почитываете? Полезно. Хотя порой, признаться, улыбку вызывает, — добродушно гудел между тем Зернов. — Порой, знаете, очень уж наивно. Игорь рассеянно спросил: — Что наивно? — Да вот кое-какая информация. Всякие катастрофы, пожары, крушения, все,мол, только там, на Западе. Изо дня в день сообщают. Недавно даже сообщили, что лев какой-то дрессировщика своего съел. И тоже в Америке. Мол, понимай так, что наш, советский лев… — Слушайте, товарищ Зернов, — Игорь, наконец, решился. — Помнится, при первой нашей встрече вы мне сказали, что если понадобится, то вы готовы нам помочь. Было в его тоне что-то особенное, что заставило Зернова насторожиться. — Верно, — согласился он. — И сейчас повторяю. — Так вот, нужна ваша помощь. И дело тут посерьезней, чем с тем львом, — усмехнулся Игорь. Зернов нетерпеливо махнул рукой. — Это все мелочи, дорогой мой. Досадные, но мелочи. Говорите. Говорите и не бойтесь. Не подведу. Ваше дело — как на войне. А я там батареей командовал. И говорят, успешно. Ей-богу! — Тут из пушек стрелять не придется. Тут дело мельче и тоньше. — Тут тоже враг, — нахмурился Зернов. — Понимаю, это не Америка. Банд таких нет, и гангстеры помельче. Но у нас не должно быть и таких. Он говорил горячо, искренне, хотя и с некоторым пафосом. — Так вот… — Игорь запнулся. — Извините, не знаю, как вас зовут. — Павел Григорьевич. — А меня — Игорь. Так вот, Павел Григорьевич. Человека, которого вы ждете, жду и я. — Что вы говорите!.. — Да. Это опасный человек. К вам две просьбы. При нем не говорите, где я работаю. И ничему не удивляйтесь. Если я что-нибудь предложу — поддержите. — Все? — Все. Хотя еще одна просьба. Третья. Ведите себя с ним по-прежнему дружелюбно. — Это, пожалуй, сейчас труднее всего. — Это необходимо, — с ударением произнес Игорь. — Это самое важное. — Хорошо, — согласился Зернов и огорченно добавил: — Но вы мне отводите какую-то пассивную роль. Игорь улыбнулся. — Павел Григорьевич, вы чудесный художник. У каждого своя работа. — Ну, знаете, — возмутился Зернов. — Я не в башне из слоновой кости живу. Что за дурацкое представление! Я был офицером, как вам уже доложил. Офицером и остался. — Павел Григорьевич, — тронул его за рукав Игорь, — это не он? В этот момент в зал вошел высокий сутулый человек с узким лицом и редкими, гладко зачесанными назад волосами. Он был в бежевом костюме, сидевшем на нем мешковато, словно бы с чужого плеча. Или это только показалось Игорю. И еще Игорю бросилась в глаза какая-то хищная, потаенная сила, сквозившая во всех движениях этого человека. При его появлении чернявый парень, сидевший за крайним столиком, неуверенно приподнялся и что-то спросил. Человек окинул его быстрым цепким взглядом и кивнул головой. Тогда паренек передал ему записку и поспешно, не дожидаясь ответа, вышел. Эта короткая сцена встревожила Игоря. Черт возьми, о чем предупредил Сердюка этот парень? И кто он сам такой? По правилам кто-то из опергруппы должен был бы пойти за ним. Но обратят ли они внимание на этого парня? И почему нет Косого? Все эти вопросы молнией промелькнули в голове у Игоря. А Зернов в это время хмуро буркнул: — Он самый. Игорь взглянул на художника и усмехнулся. — Так нельзя, Павел Григорьевич. Глядите веселее. А Сердюк в это время, пробежав глазами записку, сунул ее в карман, потом осмотрел зал и весело помахал рукой Зернову. Тот в ответ сделал широкий приглашающий жест и тоже улыбнулся. Сердюк подошел к ним, и Зернов церемонно познакомил его с Игорем. — Мой юный друг, — сказал он. — И подает надежды. — Вернее, сын друга, — поправил его Игорь. — Папаша тоже мажет, — и он насмешливо подмигнул Сердюку. Тот посмотрел на него с симпатией, но деликатно возразил: — Серьезное занятие. Я вон посмотрел у Павла Григорьевича… Завязался разговор. Сердюк держал себя свободно, хотя и скромно. «Умен, черт», — подумал Игорь. Его все больше беспокоило, что ни один из сотрудников не заходит в ресторан, как было условлено. Неужели они пропустили Сердюка, не заметили его? Или ждут Косого? Игорь уже давно, закурив, бросил спички на подоконник рядом со столиком и теперь, словно ища их, отодвинул занавеску. Это был сигнал. Но и после этого никто из опергруппы в ресторан не зашел. Игорь терялся в догадках. Неужели группа снялась и оставила пост? Только этого не хватало! Надо немедленно связаться с Федором Кузьмичом, вызвать новую группу. Но как? Сердюк все время настороже. Один неверный шаг и… — Что ни говорите, а приезжему человеку в Москве скучновато, — сладко улыбаясь, говорил между тем Сердюк. — Ни знакомых… — Женского пола? — усмехнулся Зернов. И тут вдруг у Игоря мелькнула идея. — А что? Это дело поправимое, — засмеялся он. — И Павел Григорьевич тут тоже не промах, кажется? И он заговорщически подмигнул Сердюку. — Что?! — с негодованием воскликнул Зернов, но тут же осекся и с неловкой усмешкой добавил: — Впрочем… Еще большую неловкость, почти стыд испытывал сам Игорь. Но другого выхода не было. И он добавил: — Павел Григорьевич, папаша ведь не узнает. А мы малость повеселимся у вас в студии, а? Пригласим кое-кого. Я могу позвонить… — Ну, разве только ради нашего гостя… — смущенно пробормотал Зернов. Сердюк усмехнулся: — Я бы не отказался, если так. — Вот сейчас и позвоним, — быстро поднялся со своего места Игорь. — Тут на углу автомат. Вы мне только номер квартиры напомните, — обратился он к Зернову. Неожиданно Сердюк поднялся вместе с ним. — Пойдем провожу, — сказал он. Делать ничего не оставалось, и Игорь согласился. «Ничего себе положение», — подумал он. Они вышли из ресторана.Игорь надеялся, что Сердюк подождет его около будки автомата, но тот втиснулся вместе с ним и, обдавая его жарким дыханием, спросил: — А ничего девушки? — Первый класс, — ответил Игорь, чувствуя, как начинают дрожать руки. Он еле набрал номер Цветкова и, услыхав знакомый голос, сказал: — Верочка? Это я, Игорек. — Что? — изумился Цветков. — Вы не туда попали, милый. Но Игорь, чувствуя, что готов провалиться сквозь землю, с отчаянным упорством повторил: — Да это я, я! Игорек! Не узнаете? Тут один мой приятель пришел. Есть возможность весело провести вечер. Приезжайте с подругами. Я скажу адрес. — Что за черт! — воскликнул сбитый с толку Цветков. — Какая я вам Верочка! Вы что… — и вдруг уже другим тоном, закричал: — Откаленко!.. Это ты?.. — Ну, слава богу, узнали, — удовлетворенно засмеялся Игорь. — Так приедете? — Постой, постой! Неужели появился Сердюк? В голосе Цветкова прозвучала тревога. — Вот именно. — Где он? — Рядом со мной. Интересный парень. И тут вдруг Сердюк схватился за трубку. — А ну, дай я ей скажу! Игорь отстранил его руку и быстро произнес: — Он хочет сам с вами поговорить. — Сейчас, — быстро ответил Цветков. — Скажи, только дверь закрою. Через минуту Сердюку ответил молоденький и веселый девичий голосок. — Конечно, приедем. Давайте адрес. Внешне очень довольные вернулись Откаленко и Сердюк в ресторан, и Игорь бодро сказал Зернову: — Пошли, Павел Григорьевич. Гости скоро будут. И тут он внезапно поймал взгляд Сердюка, подозрительный и настороженный. У Игоря тревожно сжалось сердце. Видно, что-то учуял этот зверь, и, как он поведет себя дальше, было неизвестно. Лосев после отъезда товарищей был в таком угнетенном состоянии, что не сразу даже узнал Олега, когда тот вышел из ресторана. Он его догнал у остановки троллейбуса. Успокоившись, Виталий стал наблюдать за Полуяновым и заметил, что тот нервничает. Нет, он, видимо, не боялся, что за ним следят, он не оглядывался по сторонам и не прятался. Но по его порывистым движениям, по тому, как он остервенело закуривал, как хмурился и грыз папиросу в зубах, Виталий понял: нервничает, и сильно. Потом они ехали на троллейбусе, сначала на одном, потом на другом. Незаметно следовать за Полуяновым не составляло труда. Виталий скоро заметил, что едет Полуянов не домой, и это его заинтересовало. «Что же с тобой происходит? — мысленно спрашивал он его. — Куда едешь? И откуда ты, паршивец, взялся?» И еще Виталий мучительно думал о том, виделся или не виделся Олег с Косым и зачем он приходил в ресторан. Но ни на один вопрос ответа не было. Настораживало только состояние, в каком находился сейчас Полуянов, да еще, пожалуй, цель его поездки. Между тем вторым троллейбусом Полуянов доехал до Комсомольской площади и подземным переходом прошел к Ярославскому вокзалу. «Уж не собрался ли ты, братец, тоже в Снежинск?» — усмехаясь, подумал Лосев. Однако Олег купил билет в пригородной кассе и направился на перрон. Начинало смеркаться, но фонари еще не зажигались. За Полуяновым следить становилось трудно. Его легкая фигура мелькала среди других людей, поминутно исчезая в толпе. Обеспокоенный Виталий сократил дистанцию. Что бы он ни думал, как бы ни поступил, одна мысль не давала ему покоя: «Что с Васькой?» Ведь он тоже поехал с Косым на Ярославский вокзал. Это было давно. Их сейчас здесь нет, конечно. Разыскал Никифоров Ваську в этой вокзальной толпе или нет? И зачем Косой повез его сюда? Если он виделся перед этим с Олегом… Да нет, нет! Почему Виталий так решил?.. Мысли пугались, и Виталий гнал их от себя, нервничал и из-за этого в какой-то неуловимый момент вдруг упустил Полуянова. Тот исчез в толпе. Виталий заметался по перрону, проклиная себя и свои дурацкие, бабьи нервы. Полуянова нигде не было. Тогда Виталий сказал себе: «Стоп! А ну, рассуждай!» Он и в самом деле остановился и усилием воли заставил себя сосредоточиться. Прежде всего надо было оценить обстановку. Виталий огляделся. Перрон узкий, и, хотя он забит сейчас людьми, назад, к вокзалу, мимо Виталия Полуянов пройти незамеченным не мог. Значит, он впереди. Около перрона стояли два электропоезда. Один из них, справа, только что пришел, поэтому на перроне так много народу. В этот поезд Полуянов сесть не мог. Значит, он сел в левый поезд. Тот отходит в двадцать пятнадцать — это Виталий заметил, когда еще подходил к перрону. Значит, до отхода еще пятнадцать минут. Пассажиров в вагонах немного: дачный сезон еще не начался. Итак, надо заходить на площадку каждого следующего вагона и, не теряя из виду перрона, проглядывать сидящих на скамьях пассажиров. Виталий окончательно успокоился. Так с ним бывало всегда. Как только случалось что-то непредвиденное и опасное, нервы собирались в кулак, голова начинала работать четко и ясно, в каком бы перед этим состоянии Виталий ни находился. Появлялось «второе дыхание», как любил выражаться Игорь. Виталий шел из вагона в вагон, но Полуянова нигде не было. «Он мог легко скрыться, — говорил себе Виталий, — если бы захотел. Но он и не думает об этом. Значит, спокойненько сидит себе и ждет, когда тронется поезд». Очень мешал полумрак, царивший в вагонах. Виталию пришлось даже зайти в один из них, предварительно убедившись, конечно, что на ближайших скамьях Полуянова нет. Все было напрасно. Этот проклятый парень словно растворился в вечерних сумерках. Когда Виталий подошел к последнему вагону, он почувствовал, что нервы опять начинают сдавать. Он готов был снова бежать назад, на перрон, оттуда на вокзал, метаться среди людей, наконец, просто кричать: «Полуянов!.. Где ты? Полуянов!..» Виталий зашел в вагон. В тот же миг там вспыхнул свет и в этом ярком, показавшемся почти солнечным свете Виталий вдруг увидел Полуянова. Тот сидел на одной из скамеек, привалившись к стенке, и смотрел в черный проем окна, нервно покусывая нижнюю губу. Виталий устало опустился на ближайшую скамью, инстинктивно сев, однако, так, чтобы Полуянов не мог его заметить. Через минуту раздался резкий, дребезжащий гудок, поезд слегка дернулся, и колеса все быстрее застучали под полом. В вагоне было совсем мало пассажиров, все сидели, и Виталий в зеркальном стекле двери ясно видел Полуянова. Тот, не отрываясь, смотрел в окно. Поезд шел и шел. Входили и выходили пассажиры. Полуянов продолжал сидеть. Наконец, когда голос в репродукторе объявил очередную остановку, он беспокойно задвигался, потом нехотя встал и направился к площадке вагона, около которой сидел Виталий. Они почти одновременно соскочили на полутемную платформу. И тут Виталий понял, что дальше, в этой незнакомой, окутанной темнотой местности он не сможет, оставаясь незамеченным, следить за Полуяновым. Стоило тому свернуть за любой угол, в любой проход между дачами, и он пропадет в этой кромешной тьме. И еще Виталий понял, что Полуянов приехал сюда не случайно. Чутье оперативника подсказывало ему, что он сейчас идет по важному следу. Не последнюю роль в принятом решении сыграло и то, что Виталий уже знал Полуянова, знал его трусливую и подленькую душонку. Поэтому, когда они сошли с платформы и Полуянов двинулся вдоль полотна железной дороги мимо темных дач, Виталий догнал его и положил руку на плечо. Тот вздрогнул и испуганно отпрянул в сторону. — Тихо, Полуянов! — предупредил его Лосев, другой рукой инстинктивно нащупывая холодную рукоятку пистолета в кармане. — Тихо! Мы пойдем сейчас вместе. И не вздумай выкидывать номера! — Это вы?.. — вглядываясь в лицо Виталия, прошептал Полуянов. — Узнал? И помни, я буду стрелять, если что. Пошли. — Я… я не пойду… — Пойдешь. И поведешь меня. — Но я… я тут ни при чем!.. — сдавленным голосом воскликнул Полуянов. — Это все он!.. — Пошли. По дороге расскажешь. — Ну ладно… Только приготовьте пистолет. И они двинулись в темноту. На невысоких могильных холмиках стояли кресты, самые разные, деревянные и металлические, простые — две перекладины — и витиеватые, отлитые на заказ. Тропинки петляли в жухлой, прошлогодней траве между железными оградками могил. Ветер задумчиво шелестел в металлических листьях венков, уныло раскачивались редкие худосочные деревца, словно обрызганные первой зеленой листвой. Вдалеке, за вспаханным черным полем, виднелись последние ряды дач, с другой стороны к кладбищу взбирался по склону бронзово-зеленый вал соснового бора. Было тихо и пусто здесь в этот предвечерний час. Косой привел сюда Ваську после долгого блуждания по поселку. Он ни у кого не хотел спрашивать дорогу. — Наследим только, — говорил он Ваське. — На кой это надо? Мы лучше тихо, шито-крыто, и там… Васька согласился поехать сюда только после того, как Косой сообщил, что на кладбище припрятаны вещи с большой кражи и их надо непременно перенести в другое, надежное место. Косой не только обещал рассказать, что это была за кража и с кем он ее совершил, но и поделиться добычей. И Васька сделал вид, что ради доли в добыче он готов ехать куда угодно. Он хорошо помнил, что говорил ему напоследок Цветков: «Надо, Вася, выкорчевать это гнездо, и дело тут не в одном Косом. Смотри, слушай и запоминай, но на рожон не лезь, это я тебе строго говорю». А Васька решил все увидеть и ради этого «полез на рожон». Однако главное заключалось не в этом. Главное, из-за чего Васька нарушил строжайший приказ Цветкова и не поехал домой, заключалось в том, что Косой вдруг охотно согласился вернуть пистолет. — Валяй бери, — усмехнулся он, и усмешка эта была, как всегда, какой-то нехорошей и непонятной. — Я себе другую пушку нашел, пострашнее. Только он тоже там. И Васька поверил. От волнения у него задергалась щека, и он торопливо прижал ее рукой. Вообще в этот вечер Косой был необычно весел и покладист, так необычно, что в другое время Васька непременно бы обратил на это внимание. Но сейчас мысли его были заняты одним: он скоро получит назад отцовский пистолет, все узнает о Косом, чего раньше не знал, а потом… потом с ним посчитается. Они долго плутали по дачному поселку, пока не вышли к полю. Над свежей пахотой чуть заметно дрожал воздух. Вдали на бугре виднелось кладбище. В дрожащем воздухе кресты там, казалось, шевелились, манили к себе людей. На маленькой скамеечке около одной из могил они присели и молча закурили. Пустынная тишина кладбища действовала на обоих. Потом Косой усмехнулся и сказал: — Вот и подождем тут. — Чего ждать-то? — спросил Васька. — Каждый свое ждет, что на роду написано, — неопределенно ответил Косой, продолжая усмехаться и тягуче сплевывая себе под ноги. И тут вдруг Васька почему-то подумал, что Косой сильнее его и что у него в кармане наверняка лежит нож. Сумерки сгущались, и желтая пыльная дорога среди черного поля была уже едва видна. — Подойдет кореш, — мечтательно сказал Косой, — лопату приволокет. Могилку и отроем. — Это зачем? Голос у Васьки чуть заметно дрогнул. — Надо. Так надо, Резаный, — ответил Косой, и в голосе его прозвучали какие-то новые, не знакомые Ваське нотки. Это был страшный план. Лишний холмик среди могил найти будет трудно. Да и кому придет в голову такая кощунственная мысль? Даже Олег Полуянов не испугался, когда Косой велел ему прихватить на даче у знакомых лопату. Мол, он, Косой, сначала посчитается с Васькой, а потом будет ждать Олега, чтобы зарыть кое-какое барахло, которое они с Васькой привезут. Только и всего… Тихо было на кладбище, пусто и тихо. Лишь где-то внизу, во тьме, под порывами ветра глухо шумел лес. Двое сидели у чьей-то могилы и ждали, каждый по-своему представляя себе то, что должно произойти. Когда вышли из ресторана, Сердюк был весел и беззаботен, добродушно подтрунивал над Зерновым и перемигивался с Игорем. И Откаленко решил, что все это ему показалось, ничего Сердюк не заподозрил, да и что можно было заподозрить в том игривом разговоре, который был у того с неизвестной, но веселой и бесшабашной девушкой? Откаленко догадался, что с Сердюком говорила Тоня, секретарь их отдела, это ее, конечно, позвал Цветков. А Тоня была человеком надежным. На вечерних улицах уже зажглись огни. Было необычно тепло. До студии Зернова дошли быстро. Она находилась совсем недалеко, тоже в новом доме, на самом верхнем этаже. В квартире была только одна большая комната с низким потолком и непривычно длинным окном. Около стен лежали подрамники, на некоторых был натянут свежий, еще не загрунтованный холст. В углу стояла широкая старенькая тахта, рядом на маленьком столике горой лежали кисти, карандаши, стояла немытая чашка из-под кофе, металлический кофейник с черными потеками, тут же на тарелочке лежали хлеб и колбаса. У окна стоял мольберт с начатой картиной, изображавшей, видимо, уголок Москвы. Несколько больших портретов маслом стояли, прислоненные к стене. Старенькие, облезлые стулья дополняли обстановку. — Батюшки, что у нас тут творится! — схватился за голову Зернов. — И придут дамы. Сердюк махнул рукой. — Дело какое… А вот выпить есть у вас? — Выпить нет, — растерянно посмотрел на Игоря Зернов. — Я как-то… признаться, запамятовал, — и тут же суетливо прибавил: — Давайте я спущусь, не возражаете? Он опять обращался к Игорю. — Ради бога! Вы хозяин, — улыбнулся тот. — А мы пока приберем тут. Зернов был какой-то потерянный и нервный. И это начинало беспокоить Игоря. Тем более что тот все время настороженно следил за каждым движением Сердюка и обращался с ним как-то опасливо и отчужденно. Видимо, и Сердюк заметил эту перемену и тоже насторожился. Реплики его становились все суше и короче, безоблачное настроение явно портилось. Когда Зернов, наконец, ушел, Сердюк задумчиво сказал: — Хозяин наш чего-то не того. Задергался. И вообще бабами он не увлекается. — А нам с ним детей не крестить, — беззаботно возразил Игорь. — Крыша над головой есть, и ладно. Сердюк нахмурился. — Ладно, да не очень. — У вас что-нибудь получше есть? — весело осведомился Игорь. — Тогда предлагайте. — А ты парень, я погляжу, того, — Сердюк усмехнулся. — Шустрый. Игорь многозначительно подмигнул. — Я не только шустрый. Я еще и деловой. И всю Москву знаю. Где чего — будьте спокойны. Доверительный и залихватский тон его, видимо, понравился Сердюку. Он огляделся и презрительно заметил: — Художник тоже мне! Они, говорят, тыщи гребут. А этот… с хлеба на квас. Вот сегодня я был у одного… Он вдруг запнулся и не очень естественно воскликнул, решив, видно, перевести разговор на другую тему: — А картин он нарисовал до черта! И сколько же за это ему платят? — Чужие рублики считаю, когда они моими становятся, — засмеялся Игорь, тоном, однако, давая понять, что речь тут идет вовсе не о воровстве, и, в свою очередь, спросил: — А где ж это вы были сегодня? Но Сердюка не так-то просто было вызвать на откровенность. Улыбка вдруг стерлась с его узкого лица, он остро взглянул на Откаленко и отрезал: — Где был, там меня нет. — Но обстановочка понравилась? — Будь здоров! — рассеянно ответил Сердюк, что-то обдумывая про себя. — А с виду совсем человек незаметный. «Неужели ограбил кого-то? — подумал Игорь. — Его надо брать сегодня же. Такого водить нельзя, сорвется. И тогда…» Ему стало страшно от одной мысли, что Сердюк останется на свободе. Нет, нет, что угодно, только не это! В нем чувствовалась такая сильная и злая воля, такая бездушная, совсем звериная жестокость, сейчас лишь слегка прикрытая напускным добродушием, что даже ему, Откаленко, привыкшему ко многому, становилось не по себе. «Скорей бы приехала группа», — лихорадочно думал он. — А гости твои не подведут? — спросил вдруг Сердюк, и в голосе его Игорю послышалось что-то новое, что-то, видимо, решенное. — Будьте спокойны. А что? — А то, — медленно произнес Сердюк. — Мы им один сюрприз устроим. Тихо-тихо было на кладбище и уже совсем темно. Внезапно Косой насторожился, прислушался, потом поднялся со скамейки и, потянувшись, лениво, совсем спокойно сказал: — Ну, а теперь посчитаемся. — Это в каком смысле? У Васьки страшно задергалась щека, и он по привычке зажал ее рукой. — А вот в каком… Косой вдруг развернулся и с силой ударил Ваську кулаком в висок. В кулаке был зажат нож, Косой бил рукояткой. Васька со стоном повалился на землю, а Косой уже сидел на нем и, захлебываясь от долго сдерживаемой ярости, почти шипел ему в лицо: — Продать захотел?.. Мусором стал?.. Не уйдешь теперь… Его всего трясло. — Получай, сука!.. Косой размахнулся ножом. Удар! Над кладбищем пронесся короткий и отчаянный человеческий крик: — А!.. В тот же момент Косой услышал за спиной торопливые шаги. Он приподнялся, вглядываясь в темноту, и спросил резко: — Олежка, ты? — Я, я!.. Чья-то фигура, непохожая, высокая, мелькнула за оградой ближайшей могилы. Косой, пригибаясь, отскочил в сторону, споткнулся обо что-то и упал, больно ударившись плечом о скамейку. Нож выпал из руки, искать его в темноте было бесполезно. И, разрывая на груди рубаху, он выхватил из-за пазухи маленький пистолет, мутно блеснула в руке перламутровая рукоятка. — Встань, Косой! Встань, говорю! — услышал он чей-то прерывистый, взволнованный голос. — И бросай оружие! Перед ним вырос силуэт человека, и слова его звучали так грозно, с таким гневом, что у Косого исчезли последние сомнения. Это был совсем не тот человек, которого он ждал, который должен был прийти и принести лопату, чтобы закопать Ваську. И в этот момент раздался слабый, неуверенный голос Васьки: — Я… я встану… я хочу встать… Он стал медленно подниматься с земли и вдруг заплакал короткими, злыми всхлипами. — Я ему… сейчас… — бормотал Васька, борясь с непослушным своим телом. Косой почувствовал, как туманится мозг, слепая ярость охватила его. — Врешь… — заскрипел он зубами. — Не встанешь… Он вытянул руку с пистолетом. И в тот же миг, вместе с гулким раскатом выстрела, метнулся на него, на пистолет, на выстрел только что возникший перед ним человек, и Косой задохнулся от навалившейся на него тяжести. А Васька тихо, без стона, опустился на землю. И тут около него вдруг возник другой человек — бледный, трясущийся, весь перепачканный в земле Олег Полуянов. — Васька… Ну, Вася… — затряс он его за плечо и, стуча зубами, глотая слезы, все повторял: — Ну, Вася… В это время два тела, скрученные в тугой, потный жгут, катались по земле. Косой впился зубами в чужое плечо, бил ногами, а руками тянулся к горлу. Он чувствовал: тот сильнее, чувствовал по вздувшимся мышцам, по ответным ударам, по кажущейся неловкости навалившегося на него тела. Только бы дотянуться до горла… И вот одной рукой он уже впился в него, человек захрипел, на миг ослабли его руки. Косой попытался вскочить, думая уже только о том, чтобы бежать, туда, в спасительную темноту, в лес, забиться там, исчезнуть… Он приподнялся на второй, свободной руке, рванулся в сторону… И тут вдруг рука подломилась, непонятная сила завернула ее за спину, хрустнуло с дикой болью плечо, и Косой плашмя рухнул на землю, теряя сознание. — Зови людей, — прохрипел Виталий, обращаясь к затихшему Полуянову. — Зови всех… кого встретишь… Ну, живо… Он оперся трясущимися руками о землю, собираясь подняться, и вдруг нащупал в развороченной траве маленький пистолет. Виталий поднес его к глазам. На рукоятке матово белели перламутровые пластинки. «Тот самый, отцовский, — мелькнуло в голове у Виталия, и он с отчаянием подумал: — Вера Григорьевна, как я вам обо всем этом расскажу?» Виталий вдруг почувствовал, как комок подкатывает к горлу и начинает мелко дрожать подбородок. — Ну, живо… — зачем-то повторил он, хотя Полуянов, сутулясь, уже уходил в темноту, туда, где вдали светились огоньки дач. По ярко освещенным, оживленным улицам оперативная машина шла, почти не снижая скорости на перекрестках, нетерпеливо вырываясь на желтый свет светофора. Цветков грузно повернулся на переднем сиденье и говорил двум сотрудникам и Тоне, сидевшим сзади: — Вы, Тоня, в квартиру не заходите. На ваш голос должны открыть дверь. Потом вы что-нибудь еще скажете погромче, чтобы в комнате было слышно. И все. А зайдем мы. Вам ясно? — Нет, не ясно, — безбоязненно возразила Тоня, худенькая темноволосая девушка, одетая сейчас в необычно яркое платье. Цветков, привыкший, чтобы его понимали с полуслова, терпеливо, учительским тоном спросил: — Что вам неясно? — А то. Вдруг дверь откроет этот бандит? Увидит вас и захлопнет. — Дверь должен открыть Откаленко. Но если откроет Сердюк, он увидит только вас. Скажите, что остальные поднимаются, оставьте дверь открытой и смело проходите в комнату. Вот так. Теперь все ясно? Один из оперативников с досадой сказал: — Неужели нельзя его поводить? Ведь условились. — И потом вещи, — добавил другой. — Портсигар этот из музея. Это же какие улики! — Обстановка изменилась, — ответил Цветков. — Мы рассчитывали, что в ресторан придет и Косой. А теперь он исчез. Нет, Сердюка надо брать немедленно. А санкцию на арест мы и без улик получим. Беглый ведь. Шофер, видимо, хорошо знал дорогу. Машина уверенно сворачивала с одной улицы на другую. И наконец, остановилась возле одного из новых домов. — Этот? — спросил Цветков. Шофер отрицательно мотнул головой. — Нет. Вон тот, третий. — Ну, правильно. Службу знаешь, — удовлетворенно сказал Цветков. — Тоня, вы вперед идите. Мы вас догоним на лестнице. Через несколько минут все четверо собрались на площадке девятого этажа. Один из оперативников приложил ухо к двери и, понизив голос, с удивлением сказал: — Тихо. Они что, спать там легли, что ли? — М-да. Странно, — согласился Цветков и приказал: — Звоните, Тоня. Трое мужчин отошли в сторону. Тоня позвонила. Некоторое время за дверью было тихо, потом раздались осторожные шаги, и незнакомый голос спросил: — Кто там? — Вы разве не ждете гостей? — как можно беззаботнее спросила Тоня. — Гостей… Гм… Видите ли… — сбивчиво пробасил голос за дверью. — Тут, некоторым образом… произошло нечто неожиданное. Щелкнул замок, дверь распахнулась, и на пороге появился Зернов. На бронзовом его лице блуждала растерянная улыбка. Он с удивлением оглядел Тоню и спросил: — Это вы обещали приехать? — Да. А что? — Вы, извините, одна? — Да что случилось? — нетерпеливо спросила Тоня. — Говорите же. Где ваши гости? — Дело в том… — растерянно развел руками Зернов, — что гости исчезли.
Последние комментарии
5 часов 55 минут назад
6 часов 15 минут назад
6 часов 41 минут назад
6 часов 45 минут назад
16 часов 15 минут назад
16 часов 19 минут назад