Проклятие рода Плавциев [Данила Комастри Монтанари] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Данила Комастри Монтанари «Проклятие рода Плавциев»

Иллюстрации


Главные действующие лица

Публий Аврелий Стаций, римский сенатор

Кастор, его слуга

Помпония, подруга Аврелия

Гней Плавций, богатый провинциал

Паулина, вторая жена Гнея

Плавций Аттик, первенец Гнея

Елена, жена Аттика

Невия, дочь Елены от первого брака

Плавций Секунд, второй сын Гнея

Плаутилла Терция, дочь Гнея, его третий ребенок

Луций Фабриций, сын Паулины от первого брака

Сильвий, вольноотпущенник Плавциев

Деметрий, рыбовод в имении Плавциев

Паллас, художник

Ксения, рабыня

Пролог

Глупо просить у богов то, что можешь раздобыть для себя сам.

Эпикур
Рим, 772 год abUrbecondita[1] (19 год)

Факелы погасли, и большой особняк[2] на Виминальском холме погрузился в ночную тьму.

Прижавшись к стене перистиля[3] и опасливо осмотревшись, человек осторожно прошел в тень колоннады, стараясь не скрипеть сандалиями. У резной деревянной двери он глубоко вздохнул и заглянул в ее ажурный просвет.

Как он и думал, таблинум[4] был пуст: в отсутствие хозяина, уехавшего в Антий на званый ужин, никто не посмел бы войти в эту комнату. Неслышно, словно наемный убийца, он проскользнул внутрь и прикрыл за собой дверь.

Сделав несколько шагов, человек нащупал масляную лампу и осторожно зажег ее, уменьшив фитиль. При слабом свете пламени он увидел кровать, стулья и стоящий у стены большой сундук фисташкового дерева, инкрустированный серебром, с черным замком, подмигивавшим, словно кокетливая женщина.

Человек, проникший в комнату, пошарил в складках туники, достал ключ и наклонился к сундуку.

Мгновение спустя голова его словно взорвалась. Тело медленно сникло, опустившись на пол возле сундука, лампа упала, расколовшись вдребезги, и теплое масло разлилось по мозаичному полу большой липкой лужей.

* * *
На другой день в атрии[5] на Виминале разговаривали двое детей, умолкая всякий раз, когда мимо проходил кто-нибудь из слуг.

— Все это ложь! Мой отец не вор! — возмущался младший мальчик, такой худенький, что утопал в своей просторной одежде. — Хотя бы пустили меня к нему!

— Невозможно, Парис. Старший слуга Аквила поместил его в чулан, где отбывают наказание, — уверенно и спокойно ответил другой мальчик, года на четыре старше.

— Как я могу верить в такие ужасные обвинения? Весь Рим знает, что мой отец Диомед — самый честный из управляющих! Его непременно оправдают, верно же?

— Если дело обстоит так, как ты рассказал, не очень-то рассчитывай на это, Парис. Его нашли без сознания возле пустого сундука с ключом в руках, — сразу же разочаровал его старший товарищ.

— Помоги ему, Аврелий… благородный Публий Аврелий Стаций! — упорно настаивал младший мальчик. — Прошу тебя, ты можешь это сделать. Тебе почти шестнадцать лет, и ты — наследник!

— Ну и что? Я все еще ношу буллу, и мое слово ничего не значит в семейных вопросах, — объяснил Аврелий, трогая полую золотую подвеску с амулетами, которую римские дети, рожденные свободными, всегда носили поверх претексты.[6] — И по закону я всегда буду оставаться несовершеннолетним, пока жив мой отец.

Парис в растерянности оглянулся. В Риме все права принадлежали paterfamilias — отцу семейства, самому старшему человеку в доме. До его смерти дети были совершенно бесправны, поэтому нередко встречались люди весьма преклонного возраста, целиком зависевшие от своего отца-долгожителя, но в то же время человек, рано оставшийся сиротой, мог в свое удовольствие распоряжаться состоянием.

— Может, твоя мать… — неуверенно заговорил Парис, хорошо понимая, что затронул больную тему.

— Она в Антиохии со своим пятым мужем. Я не видел ее уже три года, — объяснил Аврелий.

— Тогда kyria[7] Лукреция! — настаивал Парис.

— Любовница отца терпеть меня не может и даже не пытается этого скрывать. Она молода, красива, тщеславна и надеется получить какие-то выгоды от связи с могущественным патрицием. Но он обращается с нею как со служанкой, а когда сердится, даже пускает в ход кулаки. Я не раз слышал, как он бил ее, когда напивался, — сказал Аврелий, умолчав о том, как исподтишка часами наблюдал за блистательной и недоступной матроной. — Лукреция и не думает жаловаться, сносит любое унижение, чтобы не утратить своих привилегий, хотя на самом-то деле они ничтожны: пригоршня сестерциев,[8] разрешение надевать по