Бесшумный фронт [Люциан Воляновский] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]


Люциан Воляновский
Бесшумный фронт
Авторизованный перевод с польского Я. Немчинского




Предисловие автора к русскому изданию


Дорогой советский читатель!

Я безмерно рад, что могу обратиться с этими стро­ками к читателям моей книги, изданной на русском языке. Полагаю, что и друзей в Советском Союзе мо­жет заинтересовать борьба, которую ведет польская контрразведка против шпионской организации в ФРГ, ру­ководимой генералом Рейнгардом Геленом. Она может за­интересовать вас хотя бы уже потому, что деятельность этой организации направлена не только против Польши, но также и против СССР.

Но совсем не бери эту книгу в руки, дорогой чита­тель, если надеешься найти в ней так называемую «ро­мантику разведки». Прошу тебя, поверь мне, — такого по­нятия вообще не существует. Работая над этой книгой, я полтора года кропотливо исследовал историю разведыва­тельных сеток Гелена в Польше. Нашел же в ней только позор, лживость и зверство, овеянное угрозой смерти.

Считая, что каждый человек в Польше, а также в дру­гих дружественных нам странах должен знать правду о борьбе польской контрразведки с разведкой генерала Ге­лена или иными шпионскими организациями, действую­щими против наших стран, о борьбе, которая изо дня и день разыгрывается вокруг нас на «бесшумном фронте», я стремился как можно яснее показать одну из проис­шедших там битв.

Этот «бесшумный фронт» тянется не только через Варшаву или Щецин, но и через Москву, через Киев. По одну сторону этого фронта — наши народы, борющиеся за лучшее будущее, а по другую — все те, кто хотел бы по­вернуть вспять колесо истории.

Я никогда не видел ни одного из тех осужденных шпионов, которых представляю тебе, читатель, на стра­ницах этой книги. Тем не менее, изучая их судьбы, я ощу­щал нечто похожее на то чувство, какое должен испыты­вать человек, когда он касается (в соответствующим об­разом изолированной перчатке) кабеля высокого напря­жения под током, то есть я вполне отдавал себе отчет в том, что эти агенты уже не страшны, но... если бы они вовремя не были обезврежены, то могли бы представлять реальную угрозу для всех нас.

Почему в Польше этих агентов ждало неотвратимое поражение? Вот вопрос, на который я и старался четко ответить.

Варшава, декабрь 1956 года.

 Люциан Воляновский


Пролог

Сначала было любопытство... Начинающий ре­портер, десять лет назад бродивший по залам, где судили бывших агентов гестапо, действовав­ших в Польше, так и не находил ответа на важ­ный вопрос: почему он то и дело слышит, что американцы отказались выдать Польше того или иного военного преступника.

Когда обвиняемый гестаповец или агент гитле­ровской разведки называл имя своего отсут­ствующего начальника, то прокурор вставал, вы­нимал из портфеля какой-то документ и говорил громко:

— Высокий суд! К сожалению, мы и сегодня получили сообщение, что оккупационные власти Соединенных Штатов в Германии отказали нам в выдаче...

Произносились имена:

1. Фельдмаршал Вильгельм Лист, командую­щий 12-й гитлеровской армией во время «сен­тябрьской кампании» 1939 года. Требование о его выдаче передано США 10 декабря 1946 года. Американские власти не ответили на этот де­марш. 24 декабря 1952. года Вильгельм Лист был освобожден из тюрьмы в Ландсберге якобы по причине плохого состояния здоровья.

2. Генерал-полковник Гейнц Гудериан, соот­ветчик за разрушение Варшавы в 1944 году как командующий фронтом на этом направлении. Тре­бование о выдаче этого военного преступника пе­редано 9 сентября 1947 года. Американские власти ответили письмом за № 0015/е/98—231 от 9 декабря 1947 года, что Гудериан еще нужен им на неопределенный срок.

3. Генерал Смило фон Лютвитц, командующий 9-й армией в период разрушения Варшавы в 1944 году. Требование о его выдаче было пере­дано 9 сентября 1947 года. Через три месяца — 9 декабря того же года —■ американские власти ответили, что фон Лютвитц необходим им на не­определенный срок.

4. Генерал Николаус Ворманн, командующий 9-й армией во время разрушения Варшавы в 1944 году (сменил фон Лютвитца). Требование о его выдаче было передано 9 сентября 1947 года. Через три месяца — 9 декабря того же года — американские власти ответили, что генерал Вор-манн необходим им на неопределенное время.

5. Генерал Эрнст Роде, соответчик за разруше­ние Варшавы в 1944 году. Требование о выдаче его было передано 9 сентября 1947 года. Через три месяца — 9 декабря того же года — амери­канские власти ответили, что Роде нужен им на неограниченное время...

Стоп! Этой «пятерки с улицы преступлений» достаточно для вас, дорогие читатели! На про­должение списка просто жаль бумаги: и так из­вестно, что если мы прочтем фамилию, то ока­жется, что тот или иной убийца «на неограничен­ное время необходим» американцам...

Для чего именно нужен? Зачем?..

То были вопросы, на которые я тогда еще не мог ответить себе. Теперь все мы уже знаем, на что нужны американцам эти и другие военные преступники. Но рядом с именами тех или иных гитлеровских генералов, что действуют ныне от­крыто — нагло разъезжают по Западной Европе, устраивают разные пресс-конференции, выступают на воинствующих сборищах, явно организуют дело реванша, имеются еще и другие, действую­щие скрытно и без огласки. Одного из них, который особенно упорно избегает известности, мы и хотим показать на страницах нашей книги. Речь идет о Гелене.

Описанные здесь факты являются подлинными и размещены соответственно времени и месту. Разумеется, нам пришлось изменить фамилии офицеров польских органов безопасности, и лю­бое совпадение их имен с именами людей, суще­ствующих в действительности, может быть только случайным.

Характеристику Гелена мы сопроводили сжа­тым изложением традиций разведки. Ведь никто не поверит, что Гелена «принес аист». Как он, так и его организация действуют в конкретных исторических условиях, знание которых должно помочь при чтении этой книги.

Два слова о человеке, который заслуживает нашего особенного внимания. Это родной брат государственного секретаря США Джона Фостера Даллеса — Аллен Даллес. Но Аллен Даллес не использует служебного положения брата. О нет! Он сам находится на довольно высоком посту. Этот высокий (рост 182 сантиметра, вес 86 кило­граммов) мужчина занимает достойную его должность: руководит СИА или, попросту говоря, разведкой Соединенных Штатов. Эта организа­ция занимает по крайней мере тридцать зданий в Вашингтоне и имеет несколько тысяч штатных работников, в том числе много так называемых «высших обеспеченных групп» (т. е. лиц, полу­чающих жалованье от 12 до 14 тысяч долларов в год), больше, нежели какое-либо другое учреж­дение в США. Бюджет этой организации, ловко замаскированный в различных внешне невинных статьях бюджета, достигает 500 миллионов долла­ров ежегодно.

Отец Аллена Даллеса был пресвитерианским проповедником в районе Уотертаун в штате Нью-Йорк. В 1916 году Аллен Даллес окончил Принстонский университет и после годичной практики в Индии начал дипломатическую деятельность. Еще год он провел в Вене, а когда Соединенные Штаты вступили в первую мировую войну на сто­роне России, Англии и Франции, Аллен Даллес отправился в Швейцарию, где организовал раз­ведку, распространившую свою деятельность на всю Юго-Восточную Европу.

Имея тридцать три года от роду, Аллен Даллес уже стал директором ближневосточного отдела в государственном департаменте США. В 1926 году Аллен Даллес вместе с братом работал в извест­ной адвокатской фирме «Салливен энд Кромвелл», действующей в интересах Уолл-стрита.

Во время второй мировой войны Аллен Даллес снова появился в Швейцарии. В тихом городе Берне им был организован европейский штаб пресловутого «Управления стратегической службы». Это Аллен Даллес вел и довел до конца переговоры с генералом СС Вольфом, ко­торый командовал группой гитлеровских войск в Северной Италии.

В настоящее время именно Аллен Даллес со­средоточил в своих руках работу различных аме­риканских разведывательных органов, деятель­ность которых направлена против стран лагеря мира. В его «конторе» множество отдельных ка­бинетов, где, чтобы избежать неприятных встреч, он принимает своих наймитов, каждого отдельно. Одним из них является как раз тот, с агентами которого нам предстоит познакомиться. Имя этого американского наймита — Рейнгард Гелен. В те времена, когда мистер Аллен Даллес приезжал в Берн, Рейнгард Гелен жил и работал под Миколайками, в нынешнем Ольштынском воеводстве. Ничего нет удивительного в этом — ведь не сразу Краков строился, и не сразу гитлеровский гене­рал стал подходящим человеком для салонов американского обер-шпиона Аллена Даллеса...

Как же это произошло?

Отец Гелена был во Вроцлаве (в те времена «Бреслау») директором издательства «Фердинанд Хирт», а до того — кадровым офицером кайзе­ровской армии. Вскоре после поражения Герма­нии, а точнее в 1920 году, восемнадцатилетний Рейнгард Гелен, только что получивший аттестат зрелости, вступает в новый рейхсвер. Свою воен­ную карьеру Гелен начинает в 1-й батарее 6-го артиллерийского полка, расквартированного в Свиднице. 1 декабря 1923 года Гелен получает звание лейтенанта и назначается во 2-ю батарею 3-го артиллерийского полка в Свиднице — факти­чески той же части, организованной на базе 6-го полка. Следующие три года проходят без особенных событий. Только в 1926 году Рейн-гарда Гелена откомандировывают на два года в кавалерийскую школу в Ганновере. Лейтенант целые дни проводит в седле, а после занятийвместе с друзьями веселится в кабачке Шнурре или в «Кастенс-отеле».

В 1928 году, то есть после восьми лет усерд­ной службы, Рейнгард Гелен, наконец, получает чин старшего лейтенанта. В 1932 году он уже женатый человек. Его жена — дочь старого гу­сарского офицера — фрейлен фон Зейдлитц. Те­перь должно выясниться: останется ли Рейнгард Гелен (после двенадцати лет кадровой службы) линейным офицером или получит образование в академии генерального штаба? Правда, Версаль­ский договор запрещал Германии иметь «огром­ный генеральный штаб» и обучать офицеров в военных академиях, но мы-то хорошо знаем, что милитаристская клика не слишком поспешно вы­полняла эти запрещения. Генерал-полковник фон Сект проводил обязательную экзаменовку всех офицеров рейхсвера. Эти экзамены каждый офи­цер, дошедший до звания обер-лейтенанта, дол­жен был сдавать п том военном округе, где он служил. Офицеры, отлично сдавшие экзамен, письменно и устно, переходили затем на штабное обучение, замаскированное под «проверку зна­ний». Каждый из семи военных округов ежегодно направлял на такое обучение в среднем до десяти офицеров. В 1933 году среди отличившихся по 3-му округу (Берлин) оказался и обер-лейтенант Рейнгард Гелен.

Годом позже Гитлер перестал стесняться и от­крыто воскресил в Берлине военную академию. Гелен оказался в первой партии выпускников, которые покинули стены этого инкубатора гитле­ровских штабистов. Почти половина окончивших академию возвращалась в свои части, а вторая половина получала направление в генеральный штаб, также восстановленный Гитлером. Главным критерием при решении вопроса о направле­нии в генеральный штаб была (со времен Мольтке и Шлиффена) способность к быстрой оценке тактической или стратегической обста­новки, а также уменье быстро принять решение. В 1935 году в генеральный штаб было от­командировано около пятидесяти офицеров, и в их числе новоиспеченный капитан Гелен. Прошел год, и он уже был адъютантом при 1-м квартирми­стре главного штаба сухопутных войск, а затем неожиданно вынырнул в оперативном отделе, ко­торым руководил генерал фон Манштейн.

В течение семнадцати лет Гелену так и не пришлось командовать самостоятельной войско­вой частью. Поэтому, когда фон Манштейн 1 ап­реля 1938 года принял командование 18-й пехот­ной дивизией, Гелен был назначен командиром 8-й батареи 18-го артиллерийского полка, разме­щенного в Лигнице и подчиненного той же диви­зии. Гаубичная батарея была самой большой ли­нейной частью, которой когда-либо довелось командовать будущему генералу Гелену.

Во время сентябрьской кампании 1939 года майор Гелен впервые воевал против поляков как первый офицер штаба 213-й дивизии. Друзья из главного штаба сухопутных войск не забыли о нем и назначили его сначала офицером для связи При штабе 16-й армии генерала Буша, а затем при группах танковых войск Гота и Гудериана. Несколько позже Рейнгард Гелен оказался уже на должности адъютанта начальника имперского генерального штаба генерал-полковника Гальдера. Затем Гелен откомандировывается в опе­ративный отдел, руководимый тогда полковником Хойзингером, который теперь в чине генерала занимается восстановлением вермахта.

В оперативном отделе Гелену доверили руково­дить восточной группой. Это был период быст­рого продвижения гитлеровских бронированных орд по территории Советского Союза — быстрого, но закончившегося еще более быстрым разгро­мом.

В главной ставке Гитлера генералы еще радо­стно потирали руки и безустанно повторяли слова бывшего капрала, а ныне своего верховного во­жака: «Враг разгромлен, повален и уже никогда больше не поднимется...»

Разумеется, в пору легких триумфов гитле­ровцы не придавали слишком большого значения отделу генштаба, который носил странное назва­ние «Иностранные армии — Восток». В мирное время здесь главным образом использовались се­кретные материалы, доставленные ведомством адмирала Канариса. Его «Амт-Аусланд-Абвер» в главном командовании вермахта (ОКВ) соби­рал данные об армиях стран, находящихся к во­стоку от «третьего рейха», в особенности о Совет­ском Союзе и Польше. Отдел «Иностранные ар­мии — Восток» обрабатывал донесения гитлеров­ских военных атташе, публикации в книгах и журналах, картографические издания, промыш­ленную статистику и прочую документацию. Было это скорее занятие, входящее в область штабного анализа, а не разведки.

Во время войны отдел этот получал данные о Советском Союзе через офицеров отдела «1-ц» (разрабатывающих положение противника), на­ходящихся в штабах гитлеровских дивизий, кор­пусов, армий и групп армий. Маньяк Гитлер не придавал особенного значения работе этого от­дела, которым заведывал некий полковник Кинцель. Как известно, «фюрер» полагался главным образом на свою «гениальную» интуицию.

Однако, когда гитлеровцы стали получать пер­вые удары от Советской Армии, Кинцель вынуж­ден был уступить место сорокалетнему полков­нику Гелену.

Разведка адмирала Канариса, с большим тру­дом созданная в мирное время, доставляла тогда немного информации, так как во время военной неразберихи потеряла связь со многими аген­тами. В распоряжение Гелена посылали инфор­мации другие гитлеровские разведывательные органы — «Главное управление безопасности рейха» Гиммлера, «Служба безопасности СС» обер-группенфюрера Гейдриха и «Управление Аусланд» (Абвер) бригаденфюрера СС Шеллен-берга.

В позднейший период, когда в мае 1944 года адмирал Канарис ушел в отставку, Гелен уже имел широко раскинутую собственную разведы­вательную сеть. Гитлеровцы отступали. Гелен перенес свою штаб-квартиру из имения Воронино, около Винницы (на Украине), в небольшое село под Миколайками (в Польше). Гитлеровская Германия тогда сражалась уже только за свою жизнь, а не за «новый порядок» в Европе. В ни­что превратились большие разведывательные опе­рации, подготовка к которым длилась несколько лет. Так сошла на нет и операция, зашифрованная криптонимом «Баядера». Эта операция преду­сматривала выброску в Восточном Иране ста вы­школенных в Берлине парашютистов-пакистан­цев, которым надлежало через Белуджистан про­браться в Индию и там вести шпионско-диверси-онную работу.

Ясно, что в 1944 году Гелену уже было не до таких «экзотических» планов. Во всю ширь встал вопрос о спасении собственной шкуры: с неумо­лимой неизбежностью приближалась к Берлину Советская Армия.

Невесело прошел у гитлеровцев сочельник 1944 года. Сам Гудериан в черных тонах обрисо­вал своему «фюреру», основываясь на донесениях Гелена, угрожающее положение «третьего рейха». Впрочем, не нужно было быть великим асом разведки, чтобы понять, что выход советских и польских войск на Вислу, а также победы Со­ветской Армии на Балканах ничего хорошего не сулят всему «братству коричневой свастики». Но Гитлер еще не терял хорошего настроения и на­звал рапорты Гелена «самым большим блефом со времен Чингис-хана».

9 января 1945 года Гудериан снова доложил Гитлеру обстановку. Гитлер страшно разозлился и заявил, что Гелена надо отправить в сумасшед­ший дом. Однако Гудериан вступился за своего любимчика, который сделал из собственных до­несений надлежащий и безошибочный вывод. Ожидая скорого возгласа: «Спасайся, кто мо­жет!», Гелен твердо решил сохранить свои ар­хивы, особенно касающиеся СССР.

Вскоре Гелен скрылся в горах. Когда Адольф Гитлер и его «третий рейх» (которому он пред­сказывал тысячелетнее существование) с грохо­том рушились всего через двенадцать лет после узурпаторского захвата власти, Гелен уже спо­койно ждал новых работодателей. Он знал (и до­вольно хорошо), что новые хозяева найдутся и за большую цену купят совершенно секретные доне­сения агентов всех гитлеровских разведорганов, действовавших в Советском Союзе, Польше и Че­хословакии. Недаром он тщательно и бережно подбирал и хранил все, что получал из ведомств Гиммлера, Гейдриха, Гудериана, Шелленберга и от собственных агентов.

В «третьем рейхе» не было недостатка в гене­ралах, которые без устали болтали об «американ­ских плутократах» и старались перекричать друг друга, провозглашая пышные фразы о верности, чести и солдатской присяге. Однако это не поме­шало им броситься, подобно самым дешевым проституткам, прямо в объятия американцев. Ге­лен оказался не лучше других. Он, не раздумывая, отдал «парням из-за океана» не только свои архивы, но и себя самого.

Это было время, когда Уинстон Черчилль тайно отдал приказ собирать гитлеровское вооружение, а американцы (также тайно) поставили на учет и охраняли гитлеровских шпионов. Один генерал из американской разведки, который в 1945 году (в то самое время, когда США громко деклариро­вали свою дружбу с Советским Союзом!) вел в Висбадене переговоры с Геленом, был восхищен систематичностью и точностью геленовской «ра­боты». Летом того же года, когда человечество свободно вздохнуло после разгрома ^фашизма и ликвидации гитлеровских палачей, генерал Гелен со своей свитой появился в Вашингтоне, где с ним вели переговоры уже как с союзником.

Гелен и его банда свили себе надежное и тихое гнездышко во Франкфурте-на-Майне под защи­той управления разведки США. В душе Гелен жалел своих менее оборотистых и более неудач­ливых коллег, которым суды выносили суровые приговоры за все их отвратительные преступле­ния, совершенные в Европе на пространстве от Кале до Сталинграда и от Нарвика до Палермо. Не без гордости он думал о себе самом...

Уже первые рапорты, представленные Геленом в /946 году, убедили американцев в том, что «ка­питаловложения», сделанные ими в этого гене­рала, возмещаются довольно прилично. В Вашин­гтон полетели радостные реляции резидентов аме­риканской разведки в Германии. В результате они вызвали постепенное увеличение шпионской «зарплаты» Гелену, его 400 штабным сотрудни­кам и 2000 его агентов.

Затем во Франкфурте произошли изменения. Вся геленовская банда переехала в специальную резиденцию, находящуюся в поселке Пуллах под Мюнхеном, около самого «Моста смерти». Это — укромное и строго охраняемое американцами ме­стечко, где находится 20 одно- и двухэтажных домиков давнего «Поселка имени Рудольфа Гесса», а также некоторое количество бараков, построенных уже во время войны. С течением времени многие семьи выехали отсюда в более живописные места, заняв реквизированные аме­риканцами виллы. В настоящее время в Пуллахе остался только персонал и «контора» Гелена.

Пуллах охраняется немецкими солдатами, оде­тыми в серо-зеленые мундиры, похожие на те, ко­торые носит баварская полиция. На воротах висит вывеска с предупреждением: «Подъезжающие ав­томобили должны выключить фары и осветить машины изнутри!» Строители или другие рабо­чие, которые заняты в Пуллахе на ремонте, дол­жны носить на комбинезонах опознавательные знаки с личными фотокарточками... Да, да! Так же, как это установлено в Соединенных Штатах на заводах по изготовлению атомных бомб.

Кавалерист Гелен уже давно перестал ездить верхом, теперь его «конек» — разведывательная деятельность против СССР и стран лагеря мира. Каждую неделю Гелен является в Бонн, где сове­щается с самим канцлером или его «министрами». Ездит он в роскошном «мерседесе», постоянно ме­няющем регистрационный номер.

Генерал Гелен далеко ушел от своего прототипа Штейбера, разведчика, гремевшего сто лет назад. Стал бы Гелен морить голодом своих де­тей или вымогать мелкие подачки у берлинских купцов! Нет, Рейнгард Гелен не мелочен. Он со­бирает обильную дань с американских торговцев смертью, и в доме его царит достаток и покой. Он может себе позволить любую роскошь — аме­риканцы платят хорошо и регулярно!

Все отделы и секции огромного геленовского шпионского «предприятия» замаскированы под названиями торговых фирм. Порой эти названия меняются. Так, например, шпионский центр скры­вался за вывеской «Георг Готтшальк и К0. Ас­фальт», но с 15 ноября 1953 года присвоил себе новое название: «Герхард Эдельманн. Строитель­ная контора». Геленовский абвер в Карлсруе имеет вывеску «Эрнст Мейсснер и К0. Грубая и тонкая керамика».

Руководство организации Гелена, или «ГД» («Генеральная дирекция»), делится на три глав­ных управления, а именно:

1-е — «Разведка», 2-е — «Саботаж», 3-е — «Аб­вер, или контрразведка».

Эти управления в свою очередь делятся на от­делы и группы, специализирующиеся в разных областях разведки, как, например, шпионаж во­енный, экономический и политический. Кроме главных управлений, в «Генеральной дирекции» существуют еще и секторы, оперативные и адми­нистративные, — сектор кадров, учебный, курьерский, картотека НД («Нахрихтендинст»)[1], центр радиосвязи, а также финансовый и хозяйственный секторы.

 «Генеральной дирекции» подчинены еще и так называемые «генеральные представительства». Во­обще такая купеческая терминология как нельзя больше подходит к этим подлинным торговцам смертью. Созданы также «окружные представи­тельства» и «конторы», которым в свою очередь подчинены так называемые «филиалы».

Генерал Гелен квалифицированно разделил своих шпионов на три категории. Поэтому, доро­гие читатели, наберитесь еще немножко терпения, чтобы получить полное представление о Гелене. Коль скоро нам придется говорить о шпионах, то вы должны знать о них все и уметь разложить по соответствующим местам в памяти. Так, про­должая эту небольшую лекцию о большой раз­ведке и надеясь, что эти сведения пригодятся каждому честному и бдительному человеку, надо сказать, что агенты Гелена делятся на следующие группы:

1. «Надежные». Это люди, проживающие в За­падном Берлине или Западной Германии, преиму­щественно так называемые «политические эми­гранты», которые указывают организации Гелена жителей Польши, коих можно попытаться за­вербовать в разведку. Кроме того, «надежные» сообщают имена жителей Германской Демократи­ческой Республики, которых следует привлечь к сотрудничеству для организации переброски ге-леновских агентов в Польшу.

2. «Исследователи». Это доверенные лица, ко­торым поручено на месте проконтролировать, действительно ли можно завербовать указанных «надежных» лиц. Разумеется, «исследователи» яв­ляются опытными агентами, пользующимися пол­ным доверием разведки Гелена.

3. «Наводчики». Агенты, которые производят переброску «исследованных» лиц в Западный Берлин для дальнейшей «обработки» в соответ­ствующем «филиале» разведки Гелена.

4. «Курьеры». Агенты-сборщики, которым пору­чено очищать так называемые «мертвые почто­вые ящики» и доставлять собранные в них шпион­ские материалы в Западный Берлин. Значение термина «мертвый почтовый ящик» мы объясним ниже, когда речь будет идти о конкретной «ра­боте» преступных «героев» этой книги.

5. «Источники». Эти лица делятся на под­группы:

а) «П» — агенты, занимающиеся «проникнове­нием» в учреждения и предприятия той страны, где им надлежит «работать». В большинстве слу­чаев это так называемые «агенты в перспективе» или лица, которым разведка поручает пробраться на ключевые посты в политической или экономи­ческой жизни страны. Такие агенты в течение ряда лет не имеют никаких связей с разведкой и не получают ни одного шпионского задания. Только тогда, когда они, по мнению своих хо­зяев, доберутся до должности, дающей им пол­ный доступ к секретным документам или к совер­шенно секретным вопросам, им поручается возобновить предоставление информации. Так было, например, в Венгрии.

б) «У» — агенты, живущие неподалеку от важных и оборонных объектов или работающие там и имеющие возможность постоянно давать сведения об этих объектах.

в) «Р» — агенты, которые по своему служеб­ному положению часто бывают в командировках и могут собирать интересующие разведку сведе­ния.

г) «Ш» — агенты, находящиеся в армии и ми­лиции.

д) «С» — агенты, «специализирующиеся» в установлении шпионских контактов в Польше и других странах народной демократии, а также в СССР.

6. «Радисты». Это кадры шпионов, хорошо знаюшие радиотехнику, обученные пользованию, любыми рациями и передающие в эфир зашифро­ванные шпионские сводки для центра.

Как видно из всего этого, разведка Гелена — явление отнюдь не оторванное от совокупности военных приготовлений в Федеративной Респуб­лике Германии, где уже имеется полумиллионная армия. 45 миллиардов марок дают западногер­манские налогоплательщики на эту «первоначаль­ную стадию» перевооружения Германии, в том числе на строительство 20 аэродромов, на новые казармы, на учебные плацы. В боннском госу­дарстве уже существует 528 «традиционных сою­зов», которые через тысячи местных отделений проводят широкую пропаганду реванша. Такой же «деятельностью» занимаются и 3000 местных групп союзов бывших солдат вермахта.

Организация Гелена живо интересуется Поль­шей и СССР как по собственной инициативе, так и по поручению «союзной стороны», что на жар­гоне Гелена означает «Америка». Гелен по пору­чению управления разведки США буквально бом­бардирует свои форпосты, скрывающиеся под вывесками всяких «представительств» и «филиа­лов», приказывая им любой ценой, усиливать деятельность против лагеря мира. Так в совершенно секретном приказе в феврале 1953 года Гелен требует использовать все средства для организации путей переброски диверсантов через польскую границу. Такой же приказ от 21 октября 1953 года, устанавливает высокую «премию» за доставку нового польского паспорта. 22 сентября 1953 года Гелен приказывает собирать данные о Польше на основе анализа информации о ее экономическом обмене с Германской Демократической Республикой.

28 ноября 1953 года Гелен поручает своим агентам начать операцию, зашифрованную криптонимом «Базар» и имеющую целью получить подробные данные о разных поставках из Советского Союза. Это задание ясно показывает, что Гелен занимается не только описанием целей для стратегической авиации США (на случай войны), но также использованием шпионских донесений для организации актов диверсии и саботажа.

Разведка Гелена очень тесно сотрудничает с различными реваншистскими организациями, ко­торые группируют вокруг себя — в Западном Берлине и Западной Германии—немцев, родив­шихся на польских землях.

«Генеральным представительством», обозначен­ным в тайных списках буквой «Г», руководит бывший гитлеровский военный атташе в Токио генерал Кёринг, скрывающийся под псевдонимом Кретчмер. Хотя он постоянно живет в Дармштадте, это не мешает ему часто прилетать в За­падный Берлин, где он встречается со своими агентами в кафе «Атлантик» па Курфюрстендамм. Правой его рукой является некий Шуберт, быв­ший гестаповский чиновник, особенно прославившийся утонченными пытками заключенных.

Руководителем «филиала К» является Петер Фишер, который живет в берлинском районе Нейкельн на Рингбанштрассе, 24 под фальшивым именем Пауль Федлер. С 1928 года он принадлежал к национал-социалистической партии Гитлера и продвинулся до чина обер-штурмфюрера СС.

«Представительством 160» руководит бывший гауптштурмфюрер из Ваффен-СС некий Кашпар, которыйрый взял себе в помощники на должность начальника курьерской службы подполковника Штарца, служившего при Гитлере комендантом в одном из городов оккупированной Франции.

Штурмфюрер СС Шнуппе, проживающий по Паризерштрассе, 14, в берлинском районе Вильмерсдорф, тоже не остался без дела. Вместе с другими палачами, носившими знак мертвой го­ловы и костей, он ныне активно «работает» в ор­ганизации Гелена. Гестаповец Вальтер Отт, проживающий в Кетвиге в доме Осфеде, тоже «по зову сердца и совести» занимает у Гелена подхо­дящее место. Один из командиров личной гвар­дии Геринга, гестаповец Карл, вместе с Геленом работает сейчас над проблемой создания «четвер­того рейха». Ему помогает специалист из СД Иозеф Гешке, проживающий в Гамбурге на Адольфштрассе, 44. Он ведает «представитель­ством XVII» в Гамбурге.

Западный Берлин — то есть его американский, английский и французский секторы — является поистине настоящим змеиным шпионским гнездом. Это место, сохранившее весь колорит бывшей столицы «третьего рейха», боннская пропаганда называет сегодня «фронтовым городом». Запад­ный Берлин имеет ту же валюту и управляется в основном теми же законами, что и Федеративная Республика Германии. Власти Западного Бер­лина, так же как и боннское правительство, под­держивают реваншистов и преследуют любое про­грессивное движение. В Западном Берлине про­живает около двух миллионов человек. В Запад­ном Берлине — внимание! внимание! — дейст­вуют 52(!!!)шпионские и террористические орга­низации, засылающие шпионов и диверсантов не только в ГДР, но и в СССР и страны народ­ной демократии.

Трудно даже разобраться в названиях бесчис­ленных шпионских учреждений, действующих на территории Западного Берлина. Поэтому назовем лишь несколько наиболее заметных.

«Си Ай Си» — это корпус контрразведки США. Его бюро — одно из самых активных шпионских гнезд в Западном Берлине — разместилось в рай­оне Штеглитц, на Кайзер-Вильгельмштрассе, 4.

«Си Ай Джи» — это управление контрразведки США.

«Эм Ай Джи» — это управление военной раз­ведки США. Ее западноберлинское бюро поме­щается в Целендорфе, на Клэй-аллее.

«О. С. И.» — это разведка авиации США. В ее самом важнейшем бюро, помещающемся в Темпельгофе, на Колумбиядамм, первую скрипку играют американцы Шерман, Гофман и Сильвер, а также немцы Хорн и Фуш.

Но если бы эти адреса ныне утратили свою ак­туальность, то нам пришлось бы доехать до станции метро Оскар-Хелене-Хейм и позвонить в дом номер 170 на Клэй-аллее, где полковник разведки Соединенных Штатов| К. А. Гартнер наверняка сможет сообщить новые адреса названных нами бюро. В этом доме помещается берлинское пред­ставительство американского разведцентра («Си Ай Сп»), который координирует деятельность всех шпионских и террористических групп.

Однако прервем нашу беседу! Вон те двое господ, которые сейчас едут на автомобиле «Фольксваген» по улицам французского сектора Берлина, — это как раз и есть «персонажи» на­шей книги... Тсс! Тише, тише!! Не будем отпуги­вать их, а посмотрим на первую стычку, выигран­ную разведкой Гелена на обширном бесшумном фронте... Итак, за нами!

Часть первая Берлин

Глава первая Берлин. 18.00

Автомобиль мчится через район Ведлинг, по­том сворачивает на Герихштрассе и останавли­вается перед домом номер 25. Из машины выхо­дят двое мужчин. Один из них старательно за­хлопывает переднюю дверцу и закрывает ее на ключ. Прежде чем последовать за ними, посмот­рим на календарь. Он показывает — 3 марта 1953 года. Только что пробило шесть часов ве­чера... Прибывшие на машине люди звонят у двери, на которой поблескивает металлическая дощечка с надписью: «Гейнц Ландвойгт». Им от­крывает молодая симпатичная женщина. Узнав, что господа хотят поговорить с Гейпцем Ландвойгтом, она приглашает их войти в дом, проводит в небольшую гостиную и зовет мужа. Входит мо­лодой плечистый блондин.

— Мы хотели бы поговорить с вами наедине... Недолго, минут пятнадцать. Можно? — говорит один из приезжих.

— Пожалуйста, пожалуйста! Мы тут одни... По какому поводу?

— Поводу? Да, можно и так сказать. Но, го­воря по правде, это, признайтесь сами, — слиш­ком плоское слово, оно не передает должным образом цели нашего визита. Нас привело настоя­щее дело!

Гейнц Ландвойгт только теперь начинает вни­мательнее присматриваться к своим нежданным собеседникам. Этот тон и способ изъяснения на­поминают ему время, когда он служил в воен­но-морском флоте. Гладкие и точные фразы, ска­занные вежливо, но без ожидания ответа лица, которому они адресованы, без расчета на его воз­ражения. Голос похож на тот, который он слы­шал на своем корабле... ну, того... как его там звали?.. Но сейчас незачем вспоминать имена — прошло восемь лет... Двое мужчин смотрят на Ландвойгта холодными спокойными глазами лю­дей, привыкших приказывать. Гейнц Ландвойгт деланно-недоумевающе спрашивает:

— Не очень понимаю о чем речь. Может быть, вы по поводу медикаментов?.. Тогда, увы, ува­жаемые господа, — я этим уже не занимаюсь. Конечно, может быть, в доме и найдется не­сколько ампул бельгийского пенициллина или американского стрептомицина, но это уже только для себя, про запас... Кто знает, может быть, завтра заболеет кто-нибудь из родных...

— Очень правильно, мы разделяем вашу пре­дусмотрительность, но мы не интересуемся меди­каментами. Мы знаем, что вы уже не торгуете ими. Нам известно, что магазин, в котором хозяй­ничает ваша уважаемая супруга, вполне процве­тает. Мы осведомлены, что вы прекрасно исполь­зуете свою концессию на извлечение металличе­ского лома из водоемов нашего города. Да, да! Четверо рабочих, но дело идет очень неплохо. Теперь только малые предприятия имеют воз­можность вести дело. Владелец сам может при­смотреть за всей работой и хорошо знает, кому можно доверить то или иное поручение. А дове­рие— это великое дело! В наше время можно прямо сказать: тот, кто располагает доверием людей, — обладает огромным сокровищем. Такой человек может считать себя счастливым. Но, впрочем,, герр Ландвойгт, вы можете радо­ваться — мы оба питаем к вам большое доверие...



Мы оба питаем к вам большое доверие


— Весьма благодарен! Но, говоря по правде, ведь вы, господа, видите меня в первый раз... Я не совсем понимаю, откуда у вас такое доверие?

— Очень возможно. Вы о нас ничего не знаете, герр Ландвойгт, но мы о вас знаем очень многое. Подчеркиваю — очень много хорошего. Мир в сущности очень мал, герр Ландвойгт! Люди знают вас, мы знаем этих людей, и так как-то, по-хорошему, вспомнили о вас. Ведь вы служили под началом вице-адмирала фон Гайе, правда?

— Так точно! Того самого, который так славно отличился при освобождении побережья Балтики из-под власти поляков в тысяча девять­сот тридцать девятом году... О, это дельный командир! Что-то он сейчас делает?

— Ваш прежний командир, вице-адмирал Гельмут Александер фон Гайе, является депута­том бундестага от ХДС, экспертом по военным вопросам и членом комиссии бундестага по делам европейской армии. Живет он в Бремене. Вы ви­дите, что теперь, наконец, в нашей Федеральной Республике получили слово подлинные немец­кие патриоты, те, которые верно служили от­чизне не только в годы нашего блеска, но и в мрачные годы поражения.

— Значит, вас направил ко мне кто-то из моих флотских друзей? Это от него вы узнали, что...

— Мы знаем о вас больше, значительно больше, герр Ландвойгт. Именно на этом мы обосновываем свое доверие к вам. Мы знаем, что ваш покойный отец был предпринимателем на Одере и что его поглотили воды этой реки в ты­сяча девятьсот двадцать седьмом году, когда вам было всего четыре года. Нам также известно, что вас воспитывала мать, у которой было двенадцатигектарное хозяйство под Кожлом, на той прекрасной немецкой земле, которая — мы в это глубоко верим — находится только временно под властью поляков. Осведомлены мы и о том, что вам было всего четырнадцать лет, когда, следуя по стопам своего славного отца, вы ступили на палубу одринской барки. В тысяча девятьсот со­рок первом году, когда немецкая родина, больше чем когда-либо, нуждалась в смелых людях, вы вступили добровольно в военно-морской флот. Через три года вы окончили унтер-офицерскую школу военного флота и были назначены в диви­зион минных тральщиков в качестве радиста. Мы также знаем, герр Ландвойгт, что Адольф Гитлер наградил вас за усердную и верную службу «Же­лезным крестом» первого и второго класса, а за­тем военным крестом «Заслуги» первого и второго класса...

Гейнц Ландвойгт слушал в полном молчании. Все больше охватывало его чувство уважения к незнакомцам, которые так хорошо знают его про­шлое. Ему уже было ясно, что тут дело совсем не в обычной коммерческой сделке. Нет, нет, это не купцы и не предприниматели!..

Тем временем второй из незнакомцев прервал, наконец, свое молчание:

— Вы год были в большевистском плену, герр Ландвойгт. Потом в качестве капитана буксира плавали на трассе Гливице—Вроцлав — Щецин, а затем весной тысяча девятьсот сорок седьмого гола переселились в Берлин. Здесь, мы искренне хотим поздравить вас с выбором, вы женились на своей кузине Гильде Ландвойгт. Очень милая и достойная женщина!.. Но известно, что нельзя жить только одной любовью, поэтому вы пла­вали на барках, курсирующих между Щецином и портами Берлинского района. Разумеется, жа­лованье ваше было невелико, но ведь предприим­чивый человек всегда найдет выход, неправда ли, герр Ландвойгт?

— Не очень понимаю, что вы хотите этим ска­зать?

— Ну, между нами нечего скрывать. Ведь вы... Это вам многие люди обязаны прибытием в наш город, обходя... хе-хе-хе... хлопотливую паспорт­но-визовую процедуру. Они, эти люди, получали таким образом возможность улизнуть из Польши, а вы имели на стороне совсем неплохой доход. Брали вы за это по нескольку десятков тысяч тех давних польских злотых, правда?

— Хм-м... Брал по тридцать тысяч...

— Ну-ну, молодой человек, не будем скромни­чать! Мы говорили с людьми, которые давали вам и по сто тысяч. Понятно, вы рисковали голо­вой. Русские и поляки не понимают шуток в та­ких вопросах. Но только смелым сопутствует счастье, для них деньги и на улице валяются!

— Или в саду! — многозначительно добавил первый.

— Правильно, очень правильно! Или в саду... Итак, к делу, герр Ландвойгт! Действительно, жаль времени на долгие разговоры. Давайте при­ступим к делу. Моя фамилия Кайзер, а это госпо­дин Торглер. Наши имена ничего вам пока не скажут, но предложение, которое мы хотим вам сделать, таит в себе главную опасность для нас, только для нас. Для вас же — это не новинка. Для вас — это забава. Мы хотим вам предло­жить... Да, еще одно, герр Ландвойгт! Вы можете согласиться на наше предложение или отказаться от него — это ваше дело. Но в любом случае очень прошу вас сохранить тайну... Согласны? Очень хорошо!.. Так вот. Мой дядя Герхард Кай­зер служил в СС. Это был дельный человек. И очень оборотистый. Короче говоря, когда его при­командировали к лагерю в Освенциме, ему уда­лось там скопить некоторую толику. Ну, вы пони­маете, к чему людям, которые идут в газовую камеру, какие-то ценности или деньги? Дядя ра­ботал в так называемой «канаде». Вы не слы­шали, что это такое? Это долго рассказывать, но можете мне верить, что насилия мой дядя там не творил. Конечно, это не очень приятно — посто­янно смотреть на поляков, евреев, французов или как еще там называется этот сброд. Но среди них наводили порядок, и как вы сами понимаете, без труда калача не заработаешь. К сожалению, у дяди не хватило отваги доставить этот чемодан с ценностями к себе домой. Он закопал его в саду одной виллы возле Кожле. Подробный ад­рес и детальный чертеж места, где закопан чемо­дан, мы вам немедленно передадим, если вы со­гласитесь...

— А на что я должен согласиться?

— Прошу не перебивать. В чемодане нахо­дится четырнадцать золотых часов. Механизмы, конечно, придется заменить. Ясно, что с тысяча девятьсот сорок пятого года сырость сделала свое, но корпусам это не повредило. Дальше, там имеется двадцать три перстня с бриллиантами. Дядя не мог определить их стоимости, вы сами понимаете, что во время общенемецкой борьбы с врагом ему нельзя было показываться к ювелиру с такими ценностями. Но это, конечно, не пу­стяк!.. Затем там золотой лом — золотые брас­леты, золотые зубы и золотые кольца, всего около шести килограммов. Вы только подумайте, у дяди этого добра столько, что он взвешивал зо­лото на обычных складских весах! Настоящее зо­лото— килограммной гирей!.. Так вот: теперь герр Ландвойгт перейдет в Польшу, откопает че­модан и привезет его сюда. Действительно, го­воря дословно, это золотое дело. Вы знаете поль­ский язык, вам известны те места. У вас там, ко­нечно, имеются знакомые и друзья. Разумеется, риск есть, но зато вы можете сразу обеспечить жизнь свою и семьи, даже жизнь сыновей и вну­ков. Прошу вас оценить наше доверие: вы же могли бы вообще не показаться сюда с тем чемо­даном! Но мы вам верим...

— Нет, нет, господа! Я очень вам благодарен за доверие... Но я на это не пойду. Я вас совер­шенно не знаю. Не знаю также, кто вас прислал. Прошу не обижаться на меня, но так уж не раз было, что кого-нибудь подговорят перейти зеле­ную границу, а потом... только его и видали! Прошу вас не ставить мне этого в вину... но, правда... я вас не знаю. Не хочу я гнить в польской тюрьме, нет!

— Вы нам все больше нравитесь, герр Ланд­войгт! С такой предусмотрительностью и благо­разумием вы пойдете далеко. У вас действительно нет оснований верить нам на слово. Но мы не одиноки. Просим вас завтра зайти в полицейский комиссариат на Фресенштрассе, пятнадцать. Там вы поговорите о нас с начальником отдела «V». Вы, конечно, осведомлены, что это политический отдел. Там вы все узнаете о нас, и это будет для вас более важно, чем уговоры двух посторонних людей. Конечно, мы можемрассказать о себе все, но вдруг вам что-нибудь покажется сомнитель­ным. А там... там государственное учреждение! Завтра мы снова приедем сюда. Можно в это же время? Вы уже будете о нас знать многое, и у вас останется день на размышления. Как это го­ворят французы — ночь приносит хорошие со­веты. Согласитесь вы на нате предложение, зна­чит большой заработок в вашем кармане. Не за­хотите, мы все равно расстанемся друзьями. Вы нам очень нравитесь, и мы хотели бы догово­риться с вами, но в конце концов Берлин изоби­лует молодыми смелыми людьми, которые хотят заработать побольше... До завтра!

Глава вторая Третья папироса

Нет, мы не пойдем с Гейнцем Ландвойгтом в здание президиума западногерманской полиции. Правда, мы могли бы без особого труда попасть туда, если... если бы мы, например, крикнули на одной из западноберлинских улиц «Да здрав­ствует мир!» или «Долой наследников Гитлера!» Нас сразу бы приволокли туда. Поэтому лучше пройдемся пока к старинной западноберлинской ратуше, где сейчас поместился председатель так называемой «Свободной демократической партии Германии», то есть одной из партий правительст­венной коалиции Западного Берлина. Его имя — Карл Губерт Швеннике. Он мог бы рассказать нам множество любопытных вещей о делах разведки, так как при Гитлере носил пышный титул «Abwehrbeauftragter der Geheimen Staatspolizei»[2], то есть был уполномоченным гестапо по делам контрразведки. Сомнительно только, захо­тел бы он разговаривать с нами...

Время на часах ратуши летит быстро. Нам пора возвращаться во французский сектор, где се­годня должен быть продолжен вчерашний раз­говор. О, теперь он, вероятно, будет иным...

Что мы видим! Фрау Гильда Ландвийгт хло­почет возле стола, накрывает его снежно-белой скатертью, ставит три хрустальные рюмки и бу­тылку коньяку. Ее муж уже не ходит в рваных шлепанцах и мягкой рубашке, как это было вчера. Сегодня он одет в новый костюм, а его гладко зализанные волосы хранят следы недавнего пре­бывания у парикмахера. Почти одновременно с сигналом, возвестившим по радио 18.00, у входных дверей раздается звонок. Гейнц Ландвойгт выклю­чает приемник, обрывая диктора РИАС (радио­станция в американском секторе), который читал последние известия, и спешит навстречу гостям. Звучат обычные банальные фразы. Потом звенят рюмки: трое мужчин слегка чокаются при гром­ком «Прозит!» Гейнц Ландвойгт еще раз прове­ряет, не подслушивает ли кто под дверью, и с увлечением рассказывает гостям результаты своего разговора в полицей-президиуме. Оба при­бывших слушают с легкой улыбкой: ну, теперь герр Ландвойгт сам знает, с кем имеет дело.

— Да, мои господа! Офицер отдела «V» ска­зал мне, что я имею дело с приличными людьми, а не с какими-нибудь подозрительными аген­тами... Впрочем, я сразу почувствовал к господам большое доверие, но вы сами понимаете, в таких делах никогда не лишне быть осторожным... Возле меня немало всяких людей вертелось... Англичане, французы, а больше всего амери­канцы...

— Мы знаем об этом. Хороню знаем. Амери­канцы купили у вас имена и фамилии несколь­ких надежных речников, плавающих на барках, идущих в Польшу.

— Майн готт! И это вам известно?! Зачем им эти фамилии? Мне они не сказали...

— Не стройте из себя слишком наивного чело­века, герр Ландвойгт! Ведь вам и тогда ясно было, что речь идет о верных людях — прежде всего таких, которые служили в СС или СА и не страдают разными там предрассудками, если речь идет о получении крупных сумм за мелкие услуги.

— Да, вспоминаю! Именно так был поставлен вопрос... Я дал им несколько фамилий знакомых водников. Но ведь в этом нет никакого преступ­ления, верно?

— Американцы пошлют теперь к ним своих уполномоченных, которые предложат вашим зна­комым разную работу по переброске людей в Польшу. Следует надеяться, что водники согла­сятся. Ведь не зря же вы доверяете им, не взяли же вы несколько сот марок за указание какого-нибудь ненадежного типа?

— А если кто-нибудь не согласится?

— Вы, герр Ландвойгт, мужественный человек, у вас четыре высокие награды за войну, но при всем том вы, простите нашу откровенность, не­много наивный человек. Те, кто не соглашаются на такие конкретные предложения, обычно кон­чают удивительно трагически... Один случайно поскользнется ночью на палубе барки и утонет в море, другого на пустой улице вдруг раздавит случайная машина, которая до этого мирно стояла возле дома несколько часов подряд, третий... В общем разные случаи бывают в жизни. Американцы — люди без особых предрассудков. Немецкая кровь для них стоит дешево. Но близятся дни, когда мы снова возьмем в свои руки борьбу за объедине­ние Европы, когда мы поведем народы против большевизма, когда лавиной двинемся вперед, чтобы выгнать поляков с вашей родной стороны, герр Ландвойгт! Вы хорошо поступили, что не стали сотрудничать с американцами. Придет время, когда мы беспощадно расправимся с теми нашими земляками, которые запродались чужим разведкам. Американцы нам нужны, но... до поры до времени! Мы, то есть Германия, скоро будем иметь двенадцать дивизий. Но это лишь начало. У нас уже сегодня есть многое, что необходимо в современной войне... Ну, выпьем, господа! За гер­манский новый порядок в Европе! Прозит!..

Трое мужчин чокнулись.

На Берлин спускался густой туман. За окном можно было увидеть его белесую пелену, засти­лавшую крыши и улицы. Но в квартире на Герихтштрассе тепло и уютно. Коньяк горячил со­беседников, и многие трудные дела становились вдруг легкими, завтра представлялось более свет­лым и безоблачным. Ландвойгт открыл серебря­ную шкатулку, угостил Кайзера и Торглера хоро­шими сигаретами. Оба взяли. Жестом гостепри­имного и предупредительного хозяина Ландвойгт зажег спичку и поднес огонек обоим гостям. По­том хотел прикурить от этой же спички сам, но Кайзер бесцеремонно потушил ее и сказал:

— Никогда не делайте этого, герр Ландвойгт! Вы меня извините за то, что я потушил спичку, но человек, который столько повоевал, как я, мо­жет стать суеверным. Вы еще молоды, чтобы знать это, но я вам скажу: не следует прикури­вать от той же спички третьему!

— Я слышал об этом. Но в чем тут смысл?

— Это повелось еще с первой мировой войны, когда наши солдаты вдоволь насиделись в окопах во Фландрии. Это был зитцкриг, а не блицкриг[3]... И вот, молодой человек, что произошло: напротив нас, в английских окопах, «томми» поставили своих отборных стрелков, по-нынешнему снайпе­ров. Ночь. Смотрит зорко такой «томми» и видит, как у нас в окопе зажигается спичка. Тогда стре­лок следит, в какую сторону солдат протянет спичку. Теперь прикуривает второй. Еще две се­кунды, и прикуривает третий, которого снайпер уже взял на мушку и посылает ему пулю прямо в лоб... Гейнц, молодой человек, хорошенько за­помните это: в жизни за огнем нужно тянуться первому!..

— Не очень вас понимаю...

— Может быть, вы и не все сразу поймете, ко­гда будете говорить с нами, герр Ландвойгт. Не волнуйтесь! Это не такие простые дела. Но сейчас я все объясню вам более подробно. Вы приносили присягу на верность великому рейху?

— Разумеется.

— Были вы освобождены от этой присяги?

— Пожалуй, нет...

— Наверное, нет! Несомненно! Никто не мо­жет освободить человека от этой присяги. Вы продолжаете оставаться и впредь солдатом на­ших вооруженных сил, и с сего дня вы, функмат[4] Гейпц Ландвойгт, становитесь снова при­званным на действительную службу. Нет, не бой­тесь, на этот раз вам не придется мыть палубу какой-нибудь морской посудины, чистить в кам­бузе картошку или подставлять голову под пули «органов Сталина». Мы с вами, герр Ланд­войгт, достаточно навоевались и побывали на фронтах во время второй мировой войны! Пусть теперь другие, более молодые идут на фронт. Те из нас, которые уже сегодня начнут самоотвер­женную и почетную службу во имя нашего общего дела, проведут войну в тихом бюро или, может быть, даже в своем теплом домике возле милой женушки...

— Значит, этот клад в саду просто...

— Прошу не перебивать! Разве во флоте вас не научили тому, что нельзя перебивать выше­стоящего?.. Ах, да, правда! У вас ведь были не­приятности с полевой жандармерией по поводу нарушения субординации... Эх, молодость, моло­дость! Такой мужественный, а неуважительный. Разумеется, это было девять лет назад, а время летит и учит людей жить на свете... Да, в этом садике, герр Ландвойгт, ничего нет. Самое боль­шее— капуста или шпинат. Возможно, по­ляки посадили еще и огурцы, но золота там нет. Мы только так предложили вам это. Хотели по­смотреть, как вы себя будете вести. Но вы не волнуйтесь! Золото есть и тут, в Берлине. Мы имеем его. Если вы будете рассудительным и смелым, вам дадут и золото. К чему тащить тя­желый чемодан из-под самого Кожла, когда золото можно достать на месте, в Берлине? Впро­чем, мой псевдоним «Цезарь», и я действительно по-королевски умею награждать тех, кто заслу­живает этого. Притом же вы выполните долг европейца и немца, а приобретете не какой-то дурацкий чемодан, но все хозяйство своей ма­тери, которое по праву принадлежит вам...

— Гильда говорит, что не к чему возвращаться в Силезию... Разве нам тут плохо?

— И вы слушаете болтовню бабы? Вы изви­ните меня, но для истинной немки должно суще­ствовать только три «К» — кирхен, киндер, кюхен (церковь, дети, кухня)... Мы, немецкие мужчины, как это было еще в германских племенах, от­даем приказы... Да, это правильно, что вам тут неплохо. Но может быть еще лучше. У вас пока только один магазин, а разве второй не приго­дился бы?

— Может быть, вернемся к делу? Какую, соб­ственно, службу вы предлагаете мне?

— Хорошо, будем говорить прямо! Мы из управления по охране конституции. Вы много раз перевозили людей из Полыни в Западный Бер­лин. Но делали это только ради денег. Теперь вам предоставляется возможность перевозить лю­дей в обратном направлении — из Берлина в Польшу. Для пользы родины... ну и не задаром!

— Но, господа... у меня же теперь нет барки!

— Есть иные способы. Да будет вам известно, герр Ландвойгт, что счастливый слунай свел вас с людьми, которые могут все, решительно все. Мы перебрасываем людей не только в Польшу, не только на расстояние каких-то жалких десятков километров отсюда, но даже на Урал и через него в Китай! Чем же по сравнению с этим яв­ляется легкая переброска людей через наш Одер? Вы вчера сказали, мы хорошо помним это, что не желаете гнить в польской тюрьме. Мы не имеем к вам претензий за эти слова. Никто не хочет сидеть в тюрьме. Но если у вас, как говорится, по­скользнется нога, то знайте — у нас есть различ­ные способы вытащить людей из любой тюрьмы. Впрочем, вы сами, надеюсь, не будете зря гулять по Польше. Для этого есть другие. Вы как раз и будете их перевозить. Перевезете, и в вашем послужном списке прибавится еще одна похваль­ная запись, а в кармане захрустят новенькие пятьсот западных марок. Сколько часов вам при­ходится стоять за прилавком, чтобы заработать пятьсот марок? Сколько лома вам приходится до­бывать со дна Шпрее, чтобы получить прибыль в пятьсот марок? И это только для начала, по­том будем платить больше. А, собственно говоря, за что? Только за переезд через Одер... Нет, дей­ствительно, вы как бы найдете эти деньги на улице!

Глава третья «Люди-крысы» о «людях-жабах»...

Часом позже Кайзер и Торглер снова ехали на своей машине в сторону американского сектора. Оба явно были в хорошем- расположении духа.

— Ну, этот наш Гейнц не слишком-то умен, но надо брать товар, какой есть. Будет служить, пока с него шкуру не сдерут!

— Фу, отвратительный цинизм! Когда ты обра­батывал его, используя его молодость и неопыт­ность, я вспомнил свое собственное школьное время, уроки латыни и мифологии...

— А в связи с этим Марса — бога войны?

— Мет! Когда я смотрел на этого Гейнца, он напомнил мне Харона. Знаешь?

— Не очень. В Потсдамском кадетском кор­пусе я был силен только в военных предметах. Впрочем, на другие там вообще мало обращали внимания... А что?

— Этот древний Харон перевозил на ладье души умерших через мифическую реку Стикс. За перевоз нужно было платить. Поэтому-то древние и клали умершим монету в зубы. Если забывали про такую церемонию, то, говорят, умерший ски­тался по берегам Стикса. Теперь мы тоже будем давать нашему перевозчику монету, но уже из рук в руки. Пусть возит эти душонки в Польшу и возвращается целый. Лишь бы он смог облег­чить переезд следующим...

Так Гейнц Ландвойгт поступил на службу к генералу Гелену. В Баварию пошел рапорт, уве­домляющий центр о завершении вербовки агента «ОДТ-745». Боннская разведка выиграла еще одну стычку на бесшумном фронте: поймала в силки агента для работы против народной Польши.

Ландвойгт в свою очередь познакомил новых хозяев с жителем ГДР Купшем, владельцем так­сомоторного парка. Кроме того, он представил Торглеру некоего Эдгара Зоммерфельда, вла­дельца лесопилки в Кенитце на Одере, где немед­ленно же был организован пункт переправы в Польшу. Благодаря помощи всей тройки Ланд­войгт организовал новые пути для переброски агентов.

По территории ГДР Гейнц Ландвойгт разъез­жал свободно, обеспеченный через организацию Гелена фальшивыми документами на имя Гейнца Штернберга. С Кайзером и Торглером он встре­чался довольно часто, и не только в западноберлинских кабачках. Они тогда не скупились на самые изысканные блюда и тонкие вина. На тер­ритории Западного Берлина в страшной нужде живет 300 тысяч безработных. Каждую неделю они являются за жалким пособием то в Главное управление труда на Зоннен-аллее, 280, то в рай­онные отделы, например, в Нейкельне. На фоне этой тяжелой нищенской жизни особенно отвра­тительно выглядит транжирство профессиональ­ных торговцев смертью — сотрудников многочис­ленных разведывательных бюро и их агентов.

В сентябре 1953 года Кайзер и Торглер вы­звали Ландвойгта на встречу с одним полковни­ком, прибывшим из мюнхенского центра. Полков­ник сначала проэкзаменовал взволнованного важ­ностью минуты Ландвойгта по радиоделу, затем перешел к другим вопросам.

— Видите ли,— сказал он,— все труднее ста­новится перевозить людей через Одер. Но у нас уже есть иные планы. Вы ведь несколько лет пла­вали по Одеру, верно?

— Яволь, герр оберет![5]

— Вы хорошо знаете течения на этой реке?

— Так точно!

— Слышали вы когда-нибудь о «людях-жа­бах»?

— Нет, господин полковник.

— «Люди-жабы» во время последней войны совершили много смелых действий. Итальянцы, например, благодаря «жабам» сумели потопить некоторые британские корабли на их же среди­земноморских базах. «Люди-жабы» носят легкие маски с химическими веществами, выделяющими кислород, или просто резервуары с таким количеством кислорода, которое необходимо на время их определенной работы. Пользоваться скафанд­ром им не нужно. Так вот, «люди-жабы» могли бы переходить по дну Одера в Польшу. Нужно только установить, куда их может снести подвод­ное течение.

— Над этим следует поработать... поразмыс­лить....

— Пока это дело еще не очень срочное: сей­час приближаются долгие и темные осенние ночи. Но к весне этот вопрос станет жгучим. Нам тогда можно будет организовать морские десанты... К польскому берегу подойдет подводная лодка. Спустит резиновую лодку. Два моряка сядут за весла, а третий — наш агент — за руль. Об­ратно — тем же путем. Подводная лодка не всплывает, но посылает на поверхность сигналы, которые агент видит через специальные очки на расстоянии около полукилометра. Когда ведомая сигналами резиновая шлюпка подходит ближе, подводная лодка всплывает и в несколько минут забирает агента на борт. Это уже дело трени­ровки... Стоит хорошенько обучить людей, и дело пойдет исправно... Но все это — вопросы буду­щего... Теперь то, что самое срочное. Вы, функмат Ландвойгт, могли бы получить повышение на нашей службе.

— Покорно благодарю, господин полковник!

— Вы могли бы работать на очистке «мертвых почтовых ящиков» либо в оперативной тройке. Знаете, что это такое? Нет? Ну что ж, ничего удивительного. Во флоте вас этому не учили. ...В общем—как наши люди организуют «мертвые почтовые ящики»? Они выбирают укромное место, например руины, вынимают там несколько кирпи­чей и делают нечто вроде ниши, в которую кладут собранные материалы. Каждый из агентов вкладывает свои материалы самостоятельно, не видя и не зная другого. Это очень важно: если поляки и поймают кого-нибудь, то он не сможет выдать других. На дереве, телеграфном столбе или на заборе, неподалеку от этого ящика, вби­ваются две канцелярские кнопки. Если — это, замечу, дело договоренности — кнопки вбиты близко одна от другой, значит ящик пуст и там никаких материалов нет. Если же кто-нибудь из агентов вложит туда материал, то он расставляет кнопки шире, и значит ящик полон, его надо опо­рожнить. Добытые таким образом материалы надо переправить нам как можно скорее. То, что сегодня является сенсацией, завтра — как это часто бывает — уже просто отбросы... Может быть, вы, функмат, захотите очищать один такой ящик? В оперативной тройке основа работы та же самая, только там материал из ящика достает радист, который затем шифром передает эти све­дения в наш центр.

— С вашего разрешения, господин полковник, я подумаю. Завтра мне предстоит снова ехать в Польшу. Важная переброска.

— Хорошо. Отдохните до утра. Можете идти!

— Слушаюсь!

Глава четвертая «ОДТ-738»

Кто же тот человек, который должен завтра, с помощью Ландвойгта, ступить на польскую землю?

Как раз сейчас военный самолет США из «Транспорт Комманд» приземляется на берлин­ском аэродроме Темпельгоф. Юркий «джип» американской полевой жандармерии подкатывает к самым дверцам огромного четырехмоторного самолета. Оттуда выходят американские офи­церы, возвращающиеся в берлинский гарнизон из отпуска, проведенного на Рейне или в «весе­лом» Париже. Высаживается также несколько военных курьеров, которые везут битком набитые и запирающиеся специальными замками порт­фели. Наконец выходят двое мужчин в штатских костюмах. Оба быстро вскакивают в ожидающий их «джип». Через минуту они уже в холле аэро­вокзала. К ним подходит третий мужчина. Ба, да это наш старый знакомый, герр Кайзер! Он за­бирает обоих пассажиров, и... все трое едут в отель на Инсбруккерплац. Портье в роскошной ливрее услужливо сообщает:

— Так точно, номер для господина Альберта Мора и господина Янсена уже забронирован. Прошу заполнить карту приезда.

Господин Альберт Мор и господин Янсен за­полняют регистрационные карточки. Господин Альберт Мор совсем молодой человек: загляды­вая через его плечо, мы видим, как он пишет, что ему всего двадцать лет. Действительно, за его спиной 22 года жизни, но чем они заполнены? Нет, нет, этого господин Альберт Мор не пишет. Чтобы узнать о нем что-нибудь большее, нам пришлось бы искать документы господина Аль­берта Махлина и господина Антона Моравца. Эти трое — одно и то же лицо. Но даже и они не дадут нам полных сведений о нашем новом зна­комом, который в действительности носит имя Адольфа Махуры. Под всеми четырьмя именами скрывается один и тот же преступник.

Мы видим его сейчас в номере отеля, где он старательно причесывает волосы. Еще минута — и вместе с господином Янсеном Лльберт Мор выходит на улицу Берлина. Останавливается, огля­дывается вокруг — сразу видно, что он не первый раз в этом большом городе.

Мор — силезец. Он родился в Страдуне, во­лость Крапкопице, уезд Ополье. Его мать проис­ходит из старой, хорошо известной в Ополье семьи Вехачков. В последние годы войны Альберт Мор был членом «Гитлер-югенд»[6] — этого ин­кубатора преступников. Некоторое время по окончании войны АДор работал у местных зажи­точных крестьян, а затем — это был уже апрель 1950 года — поступил в Чехословацкое пароход­ство на Одере, отделение которого находилось в Южле. На буксирах, совершающих рейсы на трассе Кожле — Щецин, он дослужился до зва­ния боцмана. Могло бы показаться, что его даль­нейшая трудовая жизнь потечет спокойно и че­стно — подобно водам Одера. Однако Махура хо­тел придерживаться в своей жизни другого принципа: больше получить — меньше дать.

Коллеги речники вспоминают его и по сей день, в одном слове заключая полную его характери­стику: вор. Он крал любые предметы личного пользования товарищей. Несколько раз дело до­ходило до открытых скандалов с сослуживцами, но обычно на защиту Махуры становился его компаньон Ежи Котсик. Наконец, когда стало ясно, что экипаж буксира больше не желает тер­петь в своем коллективе ни преступника, ни его покровителя, и когда потерпевшие потребовали вмешательства милиции, в ночь на 8 ноября 1952 гола, в районе Слубиц, в Западный Берлин сбежали трое: Махура, Котсик и его жена Тереза.

Глава пятая Бурная жизнь Адольфа Махуры

В Западном Берлине Махура поселился у своей тетки, Марианны фон Гейлих. На Нуссбаум-аллее, в берлинском районе Шарлоттенбург, фрау Марианна имела гостиницу и ресторан. На сле­дующий день по прибытии Махура идет в запад­ноберлинский полицей-президиум, чтобы зареги­стрироваться. Когда в рубрике «Откуда прибыл» Махура написал деревню в Ополье, полицейский чиновник немедленно сообщил об этом в амери­канское разведбюро на Мантейфельштрассе, ко­торое тут же вызвало Махуру к себе. Сотрудники Си Аи Си разговаривают с Махурой несколько часов. Как и откуда бежал? По какой дороге ехал через ГДР? Что видел в пути? Какое те­перь движение на Одере? Что перевозят на бар­ках?

Когда, наконец, стало ясно, что из него уже вытянули все, что могло иметь какую-либо ин­формационную ценность, сотрудники американ­ской разведки предложили Махуре постоянное сотрудничество.

Нет, нет! К чему наниматься, когда тетка вполне может обеспечить ему жизнь? Адольф Махура решительно отказывается и возвращается в гостиницу на Нуссбаум-аллее. Вообще он не собирается на какую-либо работу. Зато теперь его частенько можно встретить в разных ночных кабачках. Тетка Марианна не очень хвалит такие ночные путешествия: она поняла, что племянник уже снюхался с разным сбродом и что он легко может впутаться в какую-нибудь уголовную аферу, которая — о ужас! — еще чего доброго принесет ей ущерб и запятнает ее уважаемое имя.

В каких-нибудь ста метрах от Потсдамской площади, за Бранденбургскими воротами, но уже в западном секторе, экскурсантам показывают место, где некогда был дом «рейхсмаршала» — отвратного борова Германа Геринга. Напротив этого места стоят два каменных домика, в од­ном из которых в кое-как отремонтированном первом этаже находится пивной бар. Здесь круг­лые сутки можно получить пиво, водку и горячие закуски. Это притон, где встречаются разные от­бросы общества и чаще всего контрабандисты, готовящиеся к переходу в демократический сектор города. Однажды ночью здесь до беспамятства напился Адольф Махура. Когда он к утру вер­нулся в гостиницу на Нуссбаум-аллее, разрази­лась буря.

Скандал с теткой повлиял на быстрое падение Махуры. Он решил найти работу и стать само­стоятельным. Решение это похвально, но в Запад­ном Берлине шансы на его осуществление неве­лики. Махура даже мечтать не мог найти хо­рошо оплачиваемую работу, а только такая могла бы дать ему возможность продолжать постоян­ные кутежи. Конечно, легче найти работу в про­мышленных районах Западной Германии, но как туда попасть? Расставшись с теткой, Махура по­шел за пропуском в дом номер 31 на Мантейфель-штрассе. Он так и ушел бы ни с чем, если бы не услужливый и очень влиятельный господин Нент-вих. В нескольких словах он поставил вопрос предельно ясно: либо Махура будет вести нищен­ский образ жизни в одном из лагерей для «пере­мещенных лиц и беженцев», получая горький ку­сок хлеба, либо...

Адольф Махура выбрал вторую возможность. Господин Нентвих так рассудительно говорил, что... А, впрочем, важно то, что есть и происхо­дит сегодня. Кто будет беспокоиться о завтраш­нем дне!

Господин Нентвих — добавим от себя — пред­ставляет разведку Гелена и получает вознаграж­дение «с носа». Разумеется, он вербует лишь сырье для дальнейшей обработки. Готовый про­дукт для шпионской работы производится только в Западной Германии.

Пока что Махуре незачем было возвращаться к тетке. Новый работодатель поместил Махуру в гостиницу и — надо же так доверять людям! — выплатил Адольфу целых восемьдесят марок впе­ред: на питание за неделю. Несколько дней про­шли очень приятно и беззаботно: просто волную­щей была та нежность, которой господин Нент­вих окружил молодого беглеца из Польши.

Однажды утром Нентвих появился в номере своего подопечного с добротными новыми доку­ментами. С того дня Адольф Махура превратился в Артура Махник. Не удивляйтесь тому, что вы заметили: все четыре имени и фамилии начи­наются с одних и тех же букв. Это очень упро­щает вопрос о метках на белье или одежде. Нентвих отвез Махуру на такси в одну из боко­вых уличек города. Они подождали, пока машина отойдет, и прошли несколько десятков метров дальше — к роскошному лимузину, за рулем ко­торого сидел высокий американский офицер. То был начальник аэродрома Темпельгоф. Ясно, что пи один часовой из «МП» не будет проверять до­кументов людей, которые едут с самим господи­ном начальником аэродрома.

Снабженный «Эпрлифт-ордер» или приказом о выезде американским военным самолетом, Ма-хура в тот же день прилетел но Фрапкфурт-на-Майне, где его уже поджидал Рудольф Редер.

Глава шестая «ОДТ-738»

Господин Рудольф Редер хорошо знает Польшу, знает польский язык, обычаи и традиции этой страны. Его большое имение, находящееся на территории нынешнего Ольштынского воеводства, теперь принадлежит не ему, а ПГР (госхозу). Господин Редер, у которого за плечами много­летний опыт работы в гитлеровском Абвере, а также чин полковника СС, прилагает все усилия, чтобы вернуть имение.

Итак, господин Редер вместе со своим новым подопечным отправляется из Франкфурта-на-Майне в Баварию. Прекрасно расположен город Диссен, дремлющий над изумрудными волнами Аммерзее. Его жители получают немалый доход с туристов. Последних тут множество. Поэтому никого не удивило появление пришельца из дале­кого мира Артура Махника, который приехал сюда, чтобы провести отпуск. Он поселился в ма­ленькой, всего на восемь кроватей, гостиничке «Альте Пост». Ежедневно Махник выходил на пляж, не забывал также посещать красивый ко­стел в стиле рококо, где приезжие удивляются алтарю прекрасной работы Франсуа Кювилье. Видел также старинный костелик в Санкт-Албан, а однажды выбрался на четырехчасовую про­гулку в укрытый среди садов и оранжерей Шондорф, откуда после осмотра романского костела XII века на пароходе возвратился в Диссен.

Однако разведка Гелена не занимается орга­низацией отдыха. И отнюдь не из филантропиче­ских побуждений Махуре были на десять марок в день повышены командировочные. Господа из разведки уже не видят в Махуре человека: для них он только «ОДТ-738», новый агент в их ши­рокой разведывательной сети, той сети, что дол­жна быть растянута над Польшей.

Агент «ОДТ-738» окончил только пять классов. Разведывательного «образования» у него нет ника­кого. Он никогда не служил в армии и не смог бы даже отличить гаубицу от зенитки. Чтобы восполнить эти поразительные пробелы в (шпи­онском) воспитании, разведка генерала Гелена просвещает его очень старательно. Два раза в не­делю к нему, в маленькую тихую гостиничку, приезжает Рудольф Редер, который учит Махуру применению тайнописи. Воспитание всестороннее! Махура корпит над разными системами, знако­мится с различными методами, в особенности с тем способом, каким ему придется писать (на условленный адрес в Западный Берлин) письма из Польши. Полковник СС Рудольф Редер поу­чает своего питомца: «Возьмешь бумагу, смочен­ную в воде, положишь ее на стекло, затем...»

Мастер и ученик теперь выходят на долгие прогулки. Девушки из монастырского пансиона в Диссене, идя парами на «шпацир»[7], время от времени встречают двух мужчин, медленно прогу­ливающихся по берегу озера. Нет, нет, господа из «Генеральной дирекции», ваши деньги тогда не были истрачены зря! Оба «шпацируюших» шпика попросту проводили занятия по топографии. Ориентации на местности Редер уделял много внима­ния. «Учись пользоваться компасом, без этого ты не в состоянии будешь выбраться с границы. Ко­гда одолеешь компас и постигнешь искусство владения им, то будешь гулять по Польше так же свободно, как по берлинской Курфюрстен-дамм», — говорил старый волк разведки.

Да, да, Махура, компас — это очень важный предмет!

В другие дни в Диссене появлялся упомянутый выше герр Янсен. Его красота сильно претерпела во время последней войны: следы ожогов на лице — память о горящем самолете. Но это, ра­зумеется, не мешало ему излагать Махуре основы трудной науки о том, как распознавать различные типы самолетов и определять характер аэродро­мов. Махуре преподавалась теория организации шпионской сетки и техника устройства «мертвых почтовых ящиков». «Профессором» по этим «ди­сциплинам» был господин Бауер, происходивший из Львова, опытный спец разведки. Со слезинкой в глазу вспоминает Бауер польские блюда, в осо­бенности пироги. Это большой специалист: он не только фабрикует фальшивые удостоверения, но и фальшивые биографии, которые Махура должен запомнить накрепко, чтобы суметь отбить любые каверзные вопросы, которые ему могут задать при случайной проверке документов в Польше. Но пока отсюда, с изумрудных вод Аммерзее, Польша кажется какой-то очень далекой страной. Тем не менее конспирация соблюдается здесь так же тщательно, как и в Берлине.

Индивидуальное обучение, разумеется, стоит дорого, но зато дает гарантию, что агенты не бу­дут знать друг друга. Польским органам безо­пасности известны случаи, когда два агента одной и той же сетки Гелена, обученные в одной местности и в одно время, знакомились впервые (где только не встречаются люди!)... на скамье подсудимых в польском суде.

Махуре было указано, что он ни при каких обстоятельствах не имеет права сообщать запад­ногерманской полиции своего опознавательного номера, запрещается также обнаруживать при­чины действительного пребывания в Диссене и свое настоящее имя. Если бы дело дошло до серьезных недоразумений, то Махура обязан по­требовать (и то лишь в крайнем случае), чтобы его отправили к американским оккупационным властям. Там он может попросить вызвать со­трудника Си Аи Си и только ему сообщить свой номер «ОДТ-738».

Нет, вся эта наука была не зря! Обучение уже заканчивалось, когда в отсутствие Редера в го­стиницу «Альте Пост» явились полицейские чи­новники. Им почему-то вдруг не понравились до­кументы Махуры, представленные на прописку. Махура отказался отвечать на некоторые, явно каверзные вопросы и решительно потребовал от­править его к американскому коменданту. Там он попросил вызвать по телефону сотрудника Си Аи Си. Комендант позвонил. Американская раз­ведка приказала немедленно доставить Махуру в Мюнхен, где его на два дня (для выяснения личности) посадили в тюрьму. Затем явился Кай­зер и похвалил понятливого ученика за должное поведение. Адольф Махура и не догадался, что его арест был лишь примитивным экзаменом, ин­спирированным разведкой Гелена с целью (до­вольно наивной) проверить поведение своего не­офита.

Перед тюрьмой уже дожидался маленький «фольксваген». На нем Махуру перевезли в кра­сивый город Ландсберг.

Этот полный зелени живописный городок с восьмитысячным населением оказался на страни­цах истории по двум причинам. Прежде всего в местной тюрьме, переделанной из старого мона­стырского здания, в 1923 году после неудачного мюнхенского путча отсиживал свой срок тезка Адольфа Махуры — Адольф Гитлер. Как раз тут им была написана пресловутая книга «Майн кампф», этот учебник захватов и массового унич­тожения людей. Здесь же после войны американ­ские власти держали в заключении свыше пяти­сот гитлеровских военных преступников всех калибров, осужденных по приговорам Нюрнберг­ского международного трибунала. В этом же го­роде находится отель «Gogg!», который также на­зывают «Witwen-Hotel» («Отель вдов»), так как здесь жили жены тех гитлеровцев, которым не довелось дождаться лучших (для фашизма) дней, поскольку мерзавцев попросту повесили.

Глава седьмая Ландсбергская выучка

В настоящее время в Западной Германии большинство военных преступников выпущено на свободу. Немногочисленные индивиды, еще остав­шиеся в заключении, живут по-королевски. В тю­ремной библиотеке значительно больше книг, чем у всей ландсбергской школьной молодежи. Тюрьму, где Гитлер строчил свое «глубочайшее произведение», американцы превратили в тихую -, обитель для своих гитлеровских подопечных.

Когда в этой обители происходило — как и каждый день — «обращение в истинную веру» последних жильцов, по крутым уличкам старого баварского городка, мимо красивых домиков, мчался «фольксваген». Скоро он остановился пе­ред отелем «Глокке». Тут поселился Махура, ко­торому Кайзер сказал, что в Диссен ему возвра­щаться нельзя, так как он скомпрометирован арестом. Однако верный Бауер не покинул в нужде ученика; он заботливо подготовил своему подопечному новую биографию и новые доку­менты. По поручению Бауера Махуре пришлось сделать себе два новых фото — у двух разных фотографов и в разных костюмах.

Прежний речник с Одера, прохаживаясь теперь по берегу реки Лех, зубрил: на территории Гер­манской Демократической Республики его зовут Альберт Мор, родился он в 1931 году в Гливицах... После переброски в Польшу он будет вы­ступать как Антон Моравец, родившийся 12 фев­раля 1927 года во Вроцлаве...

Бауер не давал покоя своему воспитаннику:

— Альберт Мор, что вы делали в тысяча де­вятьсот сорок шестом году.

— В тысяча девятьсот сорок шестом году... э-э-э... я тогда...

— Быстрее, дурень! Народная полиция не лю­бит таких олухов, которые задумываются над своей собственной биографией... Антон Моравец! Что вы делали в тысяча девятьсот сорок шестом году?

— Вернулся из советского плена и, как многие другие, поступил на работу, чтобы восстанавли­вать нашу народную Польшу.

— Отлично! Вот так смело и говори, и ника­кая милиция в Польше не будет тебе страшна...

Польша... Польша... Эта страна со дня на день становилась все более близкой территорией, где «ОДТ-738» скоро предстоит «работать». По ур кам шпионской профессии там было много немец­ких названий городов и сел, но они исчезали из памяти Махуры и на их месте появлялись настоя­щие названия польских населенных пунктов, где люди жили и работали спокойно, совершенно не зная, что в далекой Баварии последователи гит­леризма, угнездившись среди сельских пейзажей, готовят совсем не мирные планы третьей миро­вой войны...

Лето уже шло к концу, пролетали последние солнечные дни августа 1953 года, когда в отеле «Глокке» появился огромный Редер. Он друже­любно сказал Махуре:

— Ну, парень, скоро нам пора в путь! Пожа­луй, теперь ты умеешь все, что должны уметь мы, солдаты фронта борьбы с большевизмом... Все, чему мы тут научили тебя, является последним словом разведывательной техники. Полякам и большевикам даже не снится, что существует нечто подобное! Умеешь писать «мокрым спосо­бом»? Ну вот, то-то же! Они этого никогда не прочтут. Умеешь устраивать «мертвые почтовые ящики»? Умеешь! Они их не обнаружат... Да, па­рень, ты получил хорошую подготовку! Теперь все зависит лишь от тебя, от твоей ловкости и оперативности. Перед тобой открыта вся Польша!

Редер помолчал, проверил, какое впечатление произвели его слова на Махуру, и продолжал:

— Ты пойдешь абсолютно верным путем пе­реброски. Подробности узнаешь в Берлине. Пусть об этом у тебя голова не болит: собственно, ты уже почти в Польше... Теперь дальше. Поедешь в Устку, где сейчас в полном разгаре курортный сезон. Познакомишься там с девушкой. Не мне тебя учить, как это делается, — ты пригожий парень, и тут у тебя не должно быть никаких хло­пот... Итак, ты ходишь с этой девушкой на раз­ные там забавы, преподносишь ей подарки, кото­рые мы приготовим тебе в дорогу, мы все пре­дусмотрели, в нашей организации всякая мелочь играет свою роль. Эта девушка должна быть без ума от тебя, света божьего, кроме тебя, не ви­деть, понимаешь? Лучше всего, если это будет местная, у которой есть домик или квартира, где ты можешь поселиться без регистрации в мили­ции. Что касается явки в сельский совет, пожа­луйста, не возбраняется... С этой девушкой ты должен ходить на длительные прогулки, даже со­вершать поездки, причем лучше всего выбирай трассу Устка — Леба. Только не зевай, а смотри зорко, что делается вокруг: где имеются погра­ничные заставы, посты милиции и прочее... Уме­ешь рисовать планы? Ну вот! Теперь все это тебе очень пригодится. Ты должен неустанно делать съемку тех участков побережья, где удобнее всего высадить десант. Ты еще увидишь наши ре­зиновые понтоны и лодки — маленькие, порта­тивные; когда из них выпустишь воздух, то они умещаются в портфеле... Как практически подго­тавливается десант? Разумеется, дело это не про­стое. В баварских горах ему не научишься. По­этому завтра поедешь скорым поездом в Литцверден под Гамбургом. Не слышал о такой дыре? Неважно — зато мы хорошо знаем ее... А почему? Потому, что там побережье точно такое же, как в Устке. В Литцвердене я покажу тебе, какие места больше всего подходят для высадки разве­дывательного десанта и как их следует описать. Только смотри! В поезд мы садимся порознь, едем каждый в отдельном купе и в присутствии других пассажиров мы совсем незнакомы...

Глава восьмая Последнее перевоплощение Альберта Махуры

В приморской местности под Гамбургом ученик и его наставник были два дня. Перед глазами Махуры уже стояла курортная Устка. «О, вон в том направлении плывут суда прибрежного па­роходства, идущие в Щецин... А в том месте, где в Литцвердене находится кабачок, в Устке стоит пограничная застава...»

В Ландсберг Махура не вернулся. Вместе с Ре-дером он направился прямо во Франкфурт-на-Майне, где их уже ждал Янсен с чемоданом, до­ставленным из отеля «Глокке», а также Нентвих. Четверо шпионов поехали сразу же на аэродром американских ВВС. Когда Нентвих с Махурой пошли в ларек за сигаретами, Редер отвел Янсена.

— Следи теперь за ним в оба, чтобы он в са­мый последний момент не выкинул какого-нибудь номера. Помнишь того мерзавца, с которым нам пришлось помучиться несколько месяцев, а по­том он перед самой переброской сбежал в Бер­лине?.. Да, да, у страха глаза велики! Правда, этот молокосос еще не такой умный, он не от­дает себе отчета в том, чем все это пахнет, но кто ж его знает? Помни, если он от нас смоется, весь заработок за него вылетит из нашего кармана, а «Генеральная дирекция» таких провалов долго не забывает... Осторожно, в перчаточках, но держи его за морду, пока не сплавим парня на переброску! Ему кажется, такое у меня впе­чатление, что он только на минутку выскочит в этой Польше и сейчас же вернется к берлинским девчонкам...

Вскоре после этого разговора самолет вылетел на восток — в Берлин. В тот же день в отеле на Инсбруккерплац в Берлине прописался некий Альберт Мор, родившийся (помните?) в 1931 году в Гливицах.

И снова мы с вами в Берлине. Теперь мы уже знаем некоторых «спецов» из разведки Гелена, подготавливающих очередной этап «Aktion Pfiffikus» (Акция «Ловкач»). Знаем также Гейнца Ландвойгта, который специализируется на пере­бросках геленовских агентов через территорию ГДР и через Одер в Польшу. Хорошо известен нам и этот пассажир с четырьмя фамилиями, ко­торый вот-вот должен отправиться в путь. Самое время испытать их!

Такого же мнения, видимо, были и господа, остающиеся на службе у генерала Гелена. В отель, где поселился Махура и карауливший его Янсен, прибыл Гейнц Ландвойгт и еще какой-то муж­чина, которому последняя война оставила па­мятку в виде бездействующей руки и деформи­рованной ладони. Присмотримся к нему поближе. Ба, да это наш знакомый, герр Торглер! Оказы­вается, герр Торглер выполняет очень ответствен­ную обязанность: заместителя Кайзера по орга­низации переброски в Польшу по сухопутью.

Принятые повсеместно формы товарищества в разведке Гелена не применяются. Поэтому Махуре представляют Торглера как Бвйнца, а настоящего Гейнца (Ландвойгта)... как Ганса.

Все трое — Торглер, Ландвойгт и Махура — отправляются на один из берлинских прудов, чтобы там испробовать плавучесть резиновой лодки, которую привез с собой Ландвойгт. Было много смеха, когда из неустойчивой резиновой лодки вывалились в воду шпион и его перевозчик. Торглер предусмотрительно остался на бе­регу. Вернувшись в отель, оба шпика быстро пе­реоделись. Потом втроем поехали в ресторанчик, где обильно запили обед коньяком. Разумеется, по счету платил Торглер. Однако (порядок прежде всего!) он потребовал от Махуры расписку.

На пятый день пребывания Махуры в Берлине бдительный Янсен отвез его на частную квартиру Кайзера, который в последний раз благословил своего воспитанника в путь-дорогу.

— Смотри, Адольф! До этой деревни тебя до­везет Ганс. Переброска будет произведена в рай­оне Кёнитца. Вот это тебе пистолет, а это ком­пас...

— Я предпочел бы не брать с собой в Польшу оружия... Задержат с этим, проверят — конец, Возьму только нож, это менее опасно... Не найдут при мне ничего, увидят хорошие документы— иду дальше...

— Разумеется, как хочешь. Теперь ты уж сам решай свою судьбу и дела. Я могу тебе только посоветовать, но не настаиваю... Итак, дальше. После перехода границы пойдешь в Болешковице и там сядешь в поезд. Доедешь до Старгарда Щецинского. Линия железной дороги идет парал­лельно Одеру. Мне не к чему тебе говорить, как мы будем интересоваться твоей миссией, дорогой друг. Будем ждать от тебя сообщений и всегда придем тебе на помощь. В общем с нетерпением ждем писем из Устки и Лебы... Ну, отправляйся в путь, а когда вернешься в Берлин, то подробно расскажешь нам, как там все было. Шифром бу­дешь сообщать только те данные, которые могут быстро устареть... Ну, ни пуха ни пера!

В тот же день Махура получил в отеле пачку дамских нейлоновых косынок и чулок, а затем шесть тысяч двести злотых. На переезд через де­мократический сектор Кайзер вручил Махуре сто двадцать марок ГДР. Он также подарил ему ручные часы марки «Докса». Снаряжение шпиона пополнилось еще компасом, карманнымфонари­ком и разными мелочами для личного пользова­ния. В получении их Махура дал расписку. Про­щаясь с агентом «ОДТ-738», Кайзер вручил ему перочинный ножик.

— Возьми это, Адольф! Когда переправишься через Одер, перед уходом отдай Гансу.

— Так я же могу отдать этот ножик в Бер­лине!

— Всегда слушайся меня, парень. Я знаю, что говорю. Мы щедро платим Гансу за твою пере­броску, поэтому должны иметь гарантию, что ты благополучно и в полной сохранности перебрался в Польшу. Поэтому только на той стороне Одера ты вручишь ножик Гансу и скажешь, что слу­чайно захватил его с собой. Если он отдаст мне этот ножик, я буду спокоен за тебя... А вот тут еще галстук в полоску. Красивый, правда? И ка­кие спокойные тона. Поляки не любят разухаби­стых рисунков и красок, которыми так хвалятся наши друзья из-за океана. Даю тебе этот галстук вовсе не для того, чтобы ты задавал шик в Устке. Посмотри внимательнее на его подкладку! Эта цифра — не отметка прачечной и йг фабричное клеймо, это номер пограничного столба, возле ко­торого Ганс будет ждать тебя на обратном пути. Когда ты напишешь, что собрал уже достаточно материалов и что можно тебя переправить об­ратно в Берлин, Ганс приедет за тобой... Мы все предусмотрели, парень! Ты работаешь в самой лучшей разведке мира и должен помнить, что агента немецкой разведки, еше до войны, нико­гда в Польше не ловили и не убивали...

11 сентября 1953 года Махура со своим «анге­лом-хранителем» Янсеном садится в такси. Они подъезжают к станции электрической железной дороги в Западном Берлине. На перроне их уже ждут Торглер и Ландвойгт. Дружная четверка идет обедать. В ресторане играет превосходный скрипач. Он ходит по залу и, продолжая играть, останавливается около отдельных столиков.

— Тайна его успеха, — заискивающе говорит кельнер, подобострастно согнувшись перед че­тырьмя посетителями, сделавшими большой за­каз, — основана на том, что когда он играет на своей скрипке, то каждая женщина в зале ду­мает, что он играет только для нее!

— Сыграй-ка нам что-нибудь хорошее... — го­ворит Торглер подошедшему скрипачу, своей страшной рукой засовывая в его карман денеж­ную купюру в несколько марок.

— Что-нибудь бравурное или сентиментальное? О любви или о шалости? Моя скрипка может многое, очень многое сказать...

— Сыграй нам что-нибудь о далекой дороге и дружбе или что-нибудь такое, что брало бы за сердце...

— О дороге? Могу «Знаешь ли край, где зреют лимоны»?

— Ну, это годится только для меланхоличе­ских идиоток! Впрочем, наш путь идет совсем в другую сторону. Может быть, ты знаешь одну из тех старых маршевых песенок? Вот, например, эту: т-ра-ра-рам, та-ра-ра...

— Но... простите... это же... Ведь такое не играют! Это же «Хорст Вессель»!..[8] Может быть, попозже? Сейчас просто рановато.

Правда, я иногда играю это разным господам, но когда уже далеко за полночь...

— За полночь! За полночь мы уже... А, да ладно! Играй, что тебе нравится, через несколько недель мы наверняка придем сюда все вместе, когда будет за полночь!

Настает время прощаться. Ландвойгт и Махура садятся в вагон электрической железной дороги и переезжают в демократический сектор Берлина. Выйдя со станции, заглядывают в большой ма­газин Handelsorganisation[9], Махура покупает термос, большую бутылку рома, кусок ветчины и банку консервов. Дальнейший путь — на восток, тоже электричкой до самой последней ее стан­ции от Берлина в Эркнер. Но проезд через терри­торию Германской Демократической Республики отнюдь не прогулка. В Эркнере оба пассажира подвергаются строгой проверке документов, ко­торую производит народная полиция. Но в потоке нахлынувших пассажиров фальшивее документы не были замечены контролерами. Шпионы поки­дают станцию и метров сто идут по улице. Ланд­войгт останавливается у витрины магазина и зорко осматривается: не следят ли за ними? Убе­дившись, что все спокойно, он дает условный знак. К ним подъезжает стоявший неподалеку «оппель», за рулем которого сидит Купш. Теперь все трое едут в Кёнитц. По дороге Ландвойгт спрашивает Купша о «багаже», то есть о доку­ментах агента «ОДТ-738», которые должны обес­печить ему легальное проживание в Польше. Купш отвечает, что «багаж» выслан в Кепитц с другим курьером.

В небольшом лесочке возле Кёнитца машина останавливается. Граница рядом, и Купш боится ехать дальше. Ландвойгт и Махура высажи­ваются. Проводник оставляет агента под стогом сена, чтобы он не знал, где в Кёнитце пункт явки людей Гелена, а сам идет к владельцу лесопилки Эдгару Зоммерфельду и получает от него фаль­шивые документы и польские деньги, предназна­ченные для Махуры. Затем Ландвойгт возвра­щается к своему пассажиру.

Оба они садятся в маленькую лодку и под по­кровом темной, дождливой ночи переправляются на польский берег. Когда дно лодки скребнуло по прибрежному песку, Махура посмотрел на светящийся циферблат «Докса», полученного от Кайзера. Было ровно 22.00.

«Ганс» отдал пассажиру документы и польские деньги. С этой минуты ЛАахура уже назывался Антоний Моравец. И это было последнее пере­воплощение /Адольфа Махуры. При прощании с Ландвойгтом Махура вручил ему перочинный но­жик и небрежно сказал:

— А, чуть не забыл! Случайно забрал этот но­жик у Кайзера. Отдай ему там, в Берлине...

Плеск воды под энергичными взмахами весел.

«Так... Меня он оставил, а сам возвращается... Через несколько часов Ганс уже будет в Берлине. А я?..»

Теперь Адольф Махура один... Один в той стране, из которой бежал почти год назад. Воз­врата теперь нет. За ним — глубокая и широкая река, впереди — Польша.

«ОДТ-738» направляется на восток. Впотьмах идет медленно по ровной мягкой земле — это, наверное, луг. Неожиданно чувствует под ногами вспаханное поле, и волосы на голове у него встают дыбом... Контрольная полоса! Лепта земли, что тянется вдоль Одера; на ней останутся следы непрошенного зарубежного гостя... Кон­трольная полоса! А ведь полковник Редер и сам Кайзер — они, которые все знают! — уверяли Махуру, что в этом месте никакой полосы нет... Контрольная полоса! Ведь сюда в любую минуту могут явиться польские пограничники со служеб­ными собаками!.. Нет, нет! Здесь переходить нельзя!..

Агент возвращается к Одеру. Ложится в за­росли и дает себе часовой отдых. Основательно потянув из фляги ром, засыпает. Через час вска­кивает и переходит полосу задом наперед — это собьет поляков с толку. Они просто подумают, что кто-то удрал из Польши... Теперь Махура идет лесом. Тут еще темнее, чем на открытом месте. Колючие ветки кустов хватают за одежду, как злые псы, то и дело натыкаешься на стволы деревьев. Проходят минуты, уже почти час он в пути, а Болешковиц все не видно. Махура оста­навливается, накрывает полой фонарик, зажигает его и еще раз по компасу проверяет взятое на­правление.

Нет, не может быть и речи об ошибке! Он идет правильно. Еще несколько минут — и будет стан­ция. Стакан горячего чая в буфете наверняка ос­вежит его. Дурацкую затею придумали поляки с этим запрещением продавать на станциях водку — рюмка чего-нибудь покрепче очень бы пригодилась после такой дороги...

Махура продолжает путь. «Докса» показывает, что наступило 12 сентября. Прошла полночь, а Болешковиц так и не видно! Но что еще хуже — Махура готов дать голову на отсечение, что он уже был на этой полянке!.. А может быть, это только мерещится? Но ведь он совсем трезвый... Путешествие через лес сразу отрезвило его — остатки алкоголя улетучились. Сейчас все пора­зительно ясно, мысли вихрем носятся в голове в поисках истины. И вдруг, как вспышка молнии, как страшный, оглушающий удар, догадка.

Агент «ОДТ-738» приседает на землю и еще раз вынимает компас. Сильно встряхивает его и поворачивает на 180 градусов... Магнитная стрелка отклоняется лишь чуть-чуть!.. Гениаль­ный инструмент, который некогда вел Марко Поло и Христофора Колумба, неожиданно подвел в тот момент, когда должен был указать шпиону путь в Польшу! Теперь Махуре все ясно, и ужас охватывает его. Стрелка застряла, и вот он уже в течение нескольких часов кружится на одном месте. Борьба со временем проиграна! Необхо­димо пустить в дело другие козыри. В конце кон­цов пока никакой особенной трагедии нет. А если еще немного вздремнуть после такого бега по этой чертовой петле, то потом идти будет легче.

Адольф Махура ложится в кусты и тут же за­сыпает крепким сном уставшего человека. Будит его утренний холодок. Совсем светло. Махура за­водит часы, которые только вчера еще лежали на ночном столике в берлинском отеле. Время — 4 часа утра. Уже шесть часов Махура в своем первом шпионском походе. Он тщательно при­чесывает волосы, отряхивает с пальто сор и чуть тронутые дыханием осени листья. Затем спокой­ным шагом идет вперед...

Часть вторая Польша

Глава девятая «Прохожий, скажи Польше...»

«Прохожий, скажи Спарте, что мы лежим тут, верные ее законам».

(Надпись на могиле воинов, которые в 480 г. до н. э. стояли насмерть в Фермопильском ущелье, отражая нападе­ние персов).
Мы тут не первый день...

Недалеко отсюда, в районе Цедыни, много ве­ков назад германцы пытались впервые перепра­виться через Одер и достичь польского берега. Их замыслы разгадал, как об этом свидетельст­вует германский летописец Тетмар, польский князь Мешко 1-й, который наголову разбил гер­манские отряды. Прошли века, и территория эта, где находятся Болешковице и где произошли со­бытия, о которых рассказывается в нашей книге, перешла во владение трех поморских юнкеров: фон Эдлинга, фон Мантейфеля и фон Ведтке. В реестре семей и юнкерского имущества за 1798 год название Болешковице отсутствует, хотя история упоминает о нем уже в 1252 году: к концу средневековья здесь проходил торговый путь с юга на север. В начале XV века этот город был больше Костшина (по-немецки Кюстрин).

Многое бы можно сказать о чужеземных «хо­зяевах» этой польской земли, но это не входит в тему нашей книги. Наиболее интересными были дни возвращения Польши на эту территорию. 18 апреля 1945 года через Ситно и Мешковяце, через Морынь и Болешковице, опережая танки, батареи и длинные колонны автомашин, шла раз­ведка пехоты 1-й армии Войска Польского. Эта масса людей и стали задержалась на берегу Одера, который на противоположной стороне ощетинился фортами и дотами, открывшими бе­шеный огонь по подходившим польским, соедине­ниям.

Через два дня тронулся вперед фронт на участке между Костшинем и Цедынью. Здесь происходила переправа войск, идущих на Берлин. Именно сюда шли польские солдаты, чтобы плечом к плечу с советскими воинами добить фашистского зверя в его берлоге. Журналист же (через девять лет после тех дней), идя по следу геленовских шпио­нов, вступает на кладбище в Лысогорках. Здесь лежат четыре тысячи польских солдат-героев, ко­торые полегли тут, верные законам своей От­чизны. В Лысогорках еще много людей, которые совместно с армией девять лет назад создавали тут нашу новую историю. Ян Мруз может вам подробно рассказать о той переправе на запад. Он вспомнит, как польские разведчики ворвались в деревню с гранатами в руках и как на ближай­шем холме от разрыва тяжелого снаряда погиб штаб саперов-варшавян.

Прохожий, путник! Приезжай на Одер и про­чти на деревянном щите памятные слова: «Здесь, в этом месте, 2-й пехотный полк 1-й пехотной дивизии имени Т. Костюшко форсировал Одер — западную границу Речи Посполитой, освобожден­ную общими усилиями непобедимой Советской Армии и Войска Польского».

В самих Болешковицах еще и по сей день жива светлая память о неизвестном советском лейтенанте. Укрывшись в нагромождении искоре­женных ферм взорванного фашистами моста, он координировал огонь размещенных за Морынем советских «катюш», которые били по гитлеров­ским дотам и окопам. Под зашитой советских минометов поляки смогли форсировать Одер, но лейтенант-герой не увидел результатов своего бес­примерного мужества — он пал, когда переправа войск уже подходила к концу.

В Болешковицком производственном земле­дельческом кооперативе, организованном весной 1950 года, много солдат, участвовавших в боях за возвращение этих исконных земель Польше. Они живут сегодня теми же заботами, что и весь польский народ. Тут тоже идет борьба, но уже борьба за новое, социалистическое село. Воздуш­ные шары реваншистов не раз сбрасывали тут листовки, предвещавшие возвращение юнкеров на Поморье. И, что греха таить, нашлись мало-Душные, которые поверили угрозам. Старик Бугайский, например, сказал: «Вот, даже листовки говорят, что американцы прогонят колхозников с Одера». Поэтому не удивительно, что Бугайский — один-единственный из всей округи — взял своего коня из кооперативного хозяйства. Единст­венный отсталый. Все остальные вступили в ко­оператив, и живется им хорошо. Счетовод коопе­ратива Слодчик и бригадир Терлецкий участво­вали в боях за освобождение Болешковиц. К этим Демобилизованным фронтовикам присоединились другие, они и взялись за обработку приодринских земель. К примеру, Софья Гжехот, мать пятерых | детей, повела за собой других болешковицких женщин, и в памятные дни жатвы 1953 года они ни на один день не отлучались с поля...

Однако вернемся на бесшумный фронт, где битва идет, не затихая ни на один час, именно за то, чтобы и болешковицкие колхозники, и все остальные польские крестьяне могли спокойно со­бирать обильный урожай с приодринских полей...

12 сентября 1953 года. На польской земле, укрывшись в кустах, спит шпион — авангард новой агрессии наследников Бисмарка, Гогенцоллерна и Гитлера.

Глава десятая Потерянное находит владельца

Солдаты пограничной охраны Понсик и Пшибыла в эту ночь в наряде. Они идут медленно, ступают тихо, изредка бросая луч света на тро­пинку и кусты. Внезапно их внимание привлекают отчетливые следы: на контрольной полосе видны отпечатки сапог. Оба гасят фонарики и осто­рожно исследуют ближайшие кусты. Никого!



Внезапно их внимание привлекают отчетливые следы


Тогда Понсик вынимает из кармана маленькую телефонную трубку и втыкает вилку шнура в штепсель, укрепленный на ближайшем погранич­ном столбе. Буквально в ту же секунду на за­ставе раздается сигнал. Ясно, что на участке границы, где сейчас стоят оба солдата, что-то произошло. Догадки не нужны: вслед за сигна­лом в трубке дежурного уже слышен рапорт Понсика. Дежурный поручник внимательно слушает. Падают слова, которые для пограничников имеют электризующее воздействие; нарушена граница!

Граница нарушена! В течение нескольких се­кунд уже объявлена боевая тревога...

Граница нарушена! Солдаты выбегают из ка­раульного помещения, поспешно хватая оружие. Одновременно с коек вскакивают их товарищи, которым в эту ночь предстояло спать спокойным сном. Они быстро одеваются и сбегают вниз, пе­репрыгивая сразу через несколько ступенек...

Граница нарушена! Звонят телефоны, стучит морзянка, передавая тревожную весть вниз и вверх по Одеру — то есть всюду, где имеются по­граничные заставы. Условным шифром сооб­щается всем защитникам границы, что в эту ми­нуту на польскую землю ступил 4враг. Может быть, он несет с собой взрывчатку/чтобы разру­шить народное предприятие, может быть, он хо­чет выведать государственную тайну, а воз­можно... Кто знает — зачем он пришел!

Граница нарушена! В Болешковицах и бли­жайших заставах уже подъезжают к воротам ма­шины. Пограничники выпускают из будок поиско­вых собак, которых круглый год держат на от­крытом воздухе, чтобы они не изнежились и хо­рошо несли службу. За собаками в кузов вскаки­вают их проводники, другие пешком отправ­ляются по заданному маршруту. Овчарки слегка повизгивают. Нервное напряжение людей пере­дается им.

Граница нарушена! В топоте солдатских сапог, в рокоте моторов автомобилей, в приглушенных командах не найдешь ни тени замешательства или суматохи. Каждое движение рассчитано, ис­пытано и проверено десятки и сотни раз на уче­ниях — занятиями заполнена большая часть сол­датского дня.

Граница нарушена! Человека, который совер­шил это, начинают разыскивать по заранее со­ставленному плану. Штаб разработал его до мельчайших деталей, предвидя какой-то день «Д», когда враг именно возле такого-то погранзнака вторгнется на польскую землю. И тогда преду­смотрено — как это определено и для сотен и ты­сяч других таких же участков границы,— какими силами преградить путь врагу в глубь страны. Вот, например, тут достаточно семнадцати человек и одного патруля на велосипедах. Если врагу удастся пройти в северном направлении, то тогда он должен наткнуться на другую цепь. Уже с утра его подкарауливают десятки засад, искусно скры­тых в лесной чаще. Ближайшие железнодорожные станции с момента тревоги находятся под осо­бенно строгим надзором. Пограничники прове­ряют все ночные поезда, а над дорогами кружат патрульные самолеты. Штаб участка следит за ходом всей операции. Бледный рассвет застает офицеров-пограничников бодрствующими: они склонились над картами и отдают приказы при помощи сложной системы связи, которая помо­гает им в течение нескольких минут донести при­каз до самых отдаленных уголков этого участка границы...

...Рядовой КПО[10] Станислав Цыняк дежурил весь прошлый день. В 9 часов вечера он вернулся с патрулирования и отрапортовал, что ничего по­дозрительного не обнаружено. Потом Цыняк долго мылся и около полуночи лег спать, но только на часок, так как хотел поужинать вместе с ночной сменой. Только после ужина он улегся, чтобы выспаться как следует, но ему не суждено было отдохнуть. В два часа ночи в спальню вбежал де­журный сержант. Тревога! Тревога!.. Уже через несколько минут Цыняк и рядовой Лоза шли лес­ной дорогой. Вот очи и на месте. Оба укрылись в засаде на краю леса. Перед ними — перекресток двух дорог: одна ведет через лес, а вторая от гра­ницы тянется к ближайшей железнодорожной станции. Пограничники Цыняк и Лоза поудобнее устраиваются в кустах и внимательно осматри­ваются вокруг. Часов около семи утра до них до­носится тарахтенье телеги... Пограничники рас­правляют плечи, немножко одеревеневшие от на­пряжения и утреннего холодка. Потом проверяют оружие и... ждут.

...В эту ночь Магдалене Вишневской спалось плохо. Об этом она на рассвете рассказала дочке: видела во сне родное село на Замойшине и тот день, когда ее и всю семью выгнали из дома. От­четливо стоял перед глазами высокий офицер в стальном шлеме, на котором красовались череп и перекрещенные кости. Лающим голосом он по-своему отдал какой-то приказ вытянувшемуся в струнку солдату, и тот прикладом ударил Магда­лену, когда она еще раз обернулась, чтобы по­смотреть на свое село. Снилась ей также млад­шая дочка, которая в ту страшную зиму замерзла в неотапливаемом телячьем вагоне... А перед смертью девчушка протянула к матери синие ру­чонки и смотрела молча в ее полные боли и ужаса глаза...

Однако времени на долгое изложение своих снов у Вишневской не было: сын запряг лошадь. Быстро одевшись, Магдалена уселась на телегу. Надо было торопиться свозить сено, оставленное в малых копенках на самом берегу Одера. Однако не проехала Вишневская и километра, как неожиданно из придорожных кустов вынырнул погра­ничник:

— Стой! Пограничная охрана! Предъявите до­кументы!

Ну, насчет документов все в порядке — Виш­невская их всегда прячет в надежное место! Сперва она расстегивает куртку мужа, путаясь в ее длинных рукавах, потом вытаскивает из-за пазухи кожаный мешочек, развязывает его те­семки и добывает со дна обернутый в тряпку свер­точек. Старательно разворачивает газету и из кучи всяких квитанций, справок, счетов и писем достает, наконец, паспорт. Пограничник еле сдер­живает улыбку, глядя на все эти манипуляции, внимательно просматривает документ и, возвра­щая его, козыряет:

— Все в порядке! Благодарю. Можно ехать!.. А далеко это вы собрались, пани Магдалена?

— Да за сеном...

— Ну, счастливо оставаться!

Телега исчезает за поворотом. Над погранични­ками, сидящими в засаде, снова тишина. Только с высокой ветки, забавно склонив вбок головку, смотрит Дрозд. Его маленькие глазенки-бисеринки замечают в кустах двух солдат в камуфляжных плащах, настолько искусно раскрашенных, что они совершенно сливаются с зеленовато-ржавым фоном леса — польская осень в разгаре.

Тем временем Магдалена Вишневская едет себе потихоньку, смотрит вперед и думает о том, что же произошло на границе. Ведь проезжает она тут чуть ли не каждый день, но редко когда удается заметить пограничника. А сегодня... даже доку­менты проверили, хотя и так всех в лицо знают... Конь идет еще тише: начинается небольшой подъем. Вишневская осматривается и вдруг видит какого-то мужчину, который еще издали машет ей рукой. Он одет в прорезиненный плащ, бо­тинки на пористой подошве, в руках кожаный портфель.

— Простите, пани! Как пройти к станции? Машинально Вишневская хочет поднять кнут и показать незнакомцу самую кратчайшую дорогу, но горло сжимает неожиданная спазма, а в сердце закрадывается тревога... Кое-как овладев собой, она показывает кнутом за спину — на дорогу, по которой только что проехала и где притаились пограничники. Пусть он идет туда!

— А вон в той стороне, проше пана! Всего с полчасочка, и аккурат будет пан на станции...

Женщина понукает коня и едет дальше. Не­сколько минут не оглядывается. Наконец, замирая от страха, поворачивает голову и видит, что не­знакомец быстрым шагом удаляется в указанном ею направлении. Скоро он исчезает за бугром.



— А вон в той стороне, проше пана!


...Адольф Махура торопится, чтобы наверстать время, потерянное в бесплодном топтании по лесу. Настроение хорошее: «Еще полчаса, как сказала та бабка, и я буду на станции». Он уже размышляет об Устке и незнакомой девушке, которой должен вскружить голову, чтобы она помогала ему в преступных планах. Он пытается представить себе первые дни, проведенные на пляже, напоминаю­щем Литцверден, потом первую ночь с этой де­вушкой и ее удивление, граничащее с ужасом, когда она узнает, кем является ее любимый. Для этой девушки он несет в портфеле чулки и ко­сынки из нейлона самой высшей марки. Если нужно будет, то в ее адрес придут из Берлина ценные подарки. Разве наброски схемы побе­режья не стоят посылок с чулками или часами? Разве план расположения пограничных застав не стоит круглой суммы в долларах и почетного от­личия для агента «ОДТ-738»?

— Стой! Пограничная охрана!

Откуда выскочил этот солдат?.. Он появился словно из-под земли, нежданно... О бегстве и речи быть не может. Впрочем, к чему нервничать? Вид­но, еще не раз придется в этой Польше показывать документы, искусно сфабрикованные лучшими специалистами, как сказал Кайзер... Махура при­держивает портфель коленями, без колебания и сопротивления вынимает из кармана свои доку­менты. Пограничник внимательно просматривает их: паспорт, военный билет, удостоверение с ме­ста работы... «Что он тут делает так рано?».

— Извините, но куда вы, собственно, идете? — очень вежливо спрашивает незнакомца рядовой Лоза.

— Я иду со станции в...

Незнакомец хорошо говорит по-польски, но по­казывает рукой на границу. Видимо, уловив лег­кую тень удивления на лице пограничника, незна­комец поспешно добавляет:

— То есть я сейчас возвращаюсь на станцию, так как при высадке спутал перрон... Вылез с дру­гой стороны. Возвращаюсь на станцию.

Дело с самого начала выглядело как-то неясно, но теперь рядовой Лоза решительно убеждается, что незнакомца надо доставить на заставу: он по­дозрителен. Документы переправляются в карман. По этому знаку из кустов выходит рядовой Цыняк, который пока лишь наблюдал за всей этой сценой, не спуская пальца со спуска автомата.

— Вот он с вами пойдет на станцию. К чему вам блуждать по лесу? Только очень просим не засовывать руки в карман. И еще одно: в случае попытки к бегству будем стрелять без предупреж­дения.

Ловкими, быстрыми движениями Цыняк ощу­пывает одежду задержанного Антония Моравиа — ищет оружие. Потом заглядывает в портфель и возвращает его обратно.

— Все в порядке! Вы уж извините, но такая наша служба... Но зато раз — два, и вы будете на станции самой короткой дорогой. Как раз успеете на утренний поезд. Идемте!..

«А может быть, он все-таки доведет меня до станции?» — все еще пытается успокоить себя встревоженный Махура. «На заставе прове­рим!»— думает пограничник.

Солдат знает эти места. Сколько раз проходили тут на учения, сколько раз впивался он глазами в ночную тьму, сколько стычек бывало здесь, на этом бесшумном фронте, с коварным и подлым врагом!.. Вот сейчас покажется расщепленная молнией сосна... А дальше — остатки разбитой гитлеровской самоходки, свалившейся в яму. Затем рощица. А там и кладбище...

— Очень извиняюсь, но я не здешний. Это наше кладбище или немецкое?

Поглядывая с улыбкой на Цыняка, незнакомец рукой показывает на открытые ворота кладбища. Но пограничник даже не смотрит в ту сторону — он зорко следит за каждым движением задержан­ного и видит, как из опущенной руки выскальзы­вает и беззвучно падает в лесной мох какой-то маленький предмет... Остановиться или идти Дальше? Покончить с этой вежливостью или не показывать незнакомцу, что подозрение против него возрастает? Что он выбросил? Задержаться тут с ним? А вдруг дело дойдет до стычки с воз­можными сообщниками незнакомца, которые не были замечены им, Цыняком, и сейчас тайком пробираются сзади? Идти дальше? Но как потом найти место, где лежит выброшенный предмет?

Все эти раздумья длятся две — три секунды. Ря­довому Цыняку всего двадцать один год. Этот па­рень из села Уляски около Скерневиц (отец его — дорожный мастер — был замучен в гитлеров­ском лагере смерти в Освенциме) должен принять самостоятельное решение, и он принимает его... Незаметно осматривается вокруг и на один мо­мент прикрывает глаза, чтобы запомнить место и потом найти его. Ничем не примечательный лес­ной уголок, деревья такие же, как и тысячи дру­гих. От нервного напряжения рядовой Цыняк су­дорожно глотает застрявший в горле комок. «За­помню ли? Найду ли потом?» — думает он, а затем бросает:

— Будьте любезны не разговаривать! Это запрещено.

Через час оба уже на заставе, и Цыняк больше не беспокоится о задержанном. Но солдат не со­бирается отдыхать. Седлает коня и мчится к тому месту, где задержанный выбросил какой-то пред­мет. Найдет ли его? Наконец останавливает взмыленного коня. Кажется, тут... Цыняк соска­кивает с седла и ползком исследует место, где еще можно заметить следы подкованных солдат­ских сапог и где только начинают подниматься примятые прошедшими людьми травинки. Но вот и он! Около куста папоротника лежит круглый предмет. Цыняк осторожно поднимает его, бе­режно заворачивает в носовой платок и галопом мчится на заставу. На половине пути ему встре­чается машина: начальник заставы объезжает свой район. Цыняк докладывает о происшествии и показывает найденный предмет.

— Добро, Цыняк! Хватит вам гонять лошадь — садитесь со мной...

Один из солдат выскакивает из машины, что­бы отвести коня на заставу. Его место в автомо­биле занимает Цыняк. Машина трогается.

На заставе уже сидит прибывший ночью из Ще­цина следователь управления погранохраны. Он прерывает допрос задержанного, когда в ком­нату входит усмехающийся начальник заставы. Офицер обращается к нарушителю:

— Извините, что прерываю приятную беседу, но мне хотелось вернуть вам вашу потерю... Ведь это ваш компас, не правда ли? Да, да, порой и вещи бывают очень привязаны к своему хозяину!

Тем временем следователь поднимает трубку настойчиво звонящего телефона. Несколько ми­нут он внимательно слушает, потом кладет трубку на рычажок и говорит задержанному:

— Мне звонили из Щецина. Гражданин Моравец, вы все меньше нравитесь мне... Сначала до­кументы, теперь этот компас, а сейчас мне сооб­щили, что проверили место выдачи вашего пас­порта... И знаете что? Это самая настоящая липа, господин Моравец! Хотя служащий, подпись ко­торого стоит на вашем паспорте, действительно выдавал такие документы, хотя печать и неплохо подделана, — все-таки это фальшивый документ... Может быть, вы теперь не будете понапрасну от­нимать у нас время и назовете свое настоящее имя?

— Но, пане капитан, я же действительно Мо­равец, Антоний Моравец!.. Это все недоразуме­ние... Я пал жертвой ошибки...

— Однако упрямый вы! Надо иметь мужество: ну, не удалось на этот раз, так признайтесь откровенно в своем поражении! Этим вы облегчите свою вину...

Дверь открывается и на пороге появляется по­граничник.

— Гражданин капитан! Машина готова!

Когда Моравиа увозили, на крыльце стоял ря­довой Цыняк, пограничник, награжденный позднее серебряным крестом «Заслуженным на поле славы». Он еще не знал, кого задержал. Сол­датам-пограничникам вообще запрещено допра­шивать задержанных или вступать с ними в раз­говоры, разумеется, кроме необходимых вопросов, которые могут помочь принять решение о задер­жании или освобождении заподозренного. Через несколько месяцев, рассказывая журналисту об этом случае, Цыняк, срок службы которого уже близился к концу, откровенно сказал, что о под­линном имени и деятельности задержанного им нарушителя он узнал... из газет! Мы разговари­вали на заставе. Уже миновала полночь, и, соб­ственно, не о чем было больше говорить. Тогда Цыняку был задан последний вопрос:

— О чем вы подумали, когда вам стало изве­стно, что задержан агент разведки Гелена?

— Хм-м... Я подумал тогда: «Ах ты... сук-к-к-ин ты сын!»...

Глава одиннадцатая Галстук в полоску

Это выглядело несколько странно: зрительный зал щецинского театра в тот вечер был перепол­нен, даже поставили дополнительные кресла в проходах, а в восьмом ряду кресло номер 6 по­чему-то все время пустовало. На местах номер 7 и 8, сидели офицер морского торгового флота с женой, а кресло номер 5 заняла какая-то женщина. Когда в зале потух свет, она машинально посмотрела на пустующее кресло.

Почему тот, у кого был билет на это место, не явился на спектакль?

Это маленькое происшествие, которое затро­нуло, возможно, только соседку отсутствующего зрителя, имело между тем связь с событиями ми­нувшей ночи. Когда взвился занавес, никто уже не обращал внимания на пустое место. Однако отсутствие одного театрального зрителя было вы­звано обстоятельствами, касавшимися многих людей.

Незнакомец, задержанный с помощью кре­стьянки — члена земледельческого кооператива, имел заранее подготовленное объяснение. Он зая­вил следователю КПО, который начал допраши­вать его еще на заставе, что является работником пароходства и командирован из Вроцлава на бук­сир «Нептун», стоящий на Одере, неподалеку от Челина. Действительно, у задержанного на ру­ках оказалось командировочное предписание, но тем не менее документы эти вызывали подозре­ние. Прежде всего следователя удивило, что в до­кументах человека, выдающего себя за поляка, значится имя «Антон» вместо общеупотребитель­ного «Антоний». Кроме того, бумаги носили следы умышленного загрязнения. На этом фоне как-то странно свежо и отчетливо выделялись печати.

Пекле быстрой проверки было установлено, что командировочное предписание, как и все осталь­ные бумаги, — фальшивое. То, что задержанный выбросил компас, убеждало пограничников — одно преступление уже является неоспоримым: нелегальный переход границы. Кстати, и сам задержанный перестал отказываться от этого. Он сознался, что действительно перешел границу, но он только контрабандист, и документы купил в Западном Берлине около зоопарка, где и в самом деле концентрируется торговля фальшивыми до­кументами любой страны.

Пограничники передали это дело органам безо­пасности. Задержанный, который уже сознался, что его настоящее имя Адольф Махура, был пере­везен на машине в Щецин. Тем временем началь­ник управления вызвал к себе сотрудника контр­разведки Владислава Стефаняка и поручил ему распутать дело Махуры.

Стефаняк вернулся в кабинет и приготовился к первому допросу. Пока он еще очень мало знает человека, которого утром задержал погра­ничник Цыняк: фальшивые документы, прибыл из Берлина, имел при себе компас. Собственно контрабанда в Польше не в моде, она теперь невыгодна контрабандистам: их стали сурово ка­рать за переход границы. Остается лишь одно: шпион. А если так, то какое он получил задание? Кто прислал его? Кто ему платит? С кем должен был встретиться в Польше?

Разработку схемы допроса прерывает дежур­ный:

— Разрешите доложить? Доставлен задержан­ный на границе Антоний Моравец, он же Адольф Махура.

Стефаняк дает распоряжение привести задер­жанного. Хочет уже положить трубку, но тут вспоминает что-то. Соединяется с городом и на­бирает номер своего домашнего телефона. Отве­чает женский голос. Суровое лицо Стефаняка смягчается, губы сами собой складываются в улыбку.

— Марылька! Я помню, что мы сегодня дол­жны пойти в театр... Да! Но я не приду... Не могу... Нет, нет, это никакое не собрание — я бы заранее знал... Что именно? Голубка, но ты же знаешь, что я все равно не скажу... Иди сама и не сердись, постарайся развлечься и не думай обо мне плохо... Да, еще одно — не жди меня ужинать и ложись спать...

Часовой вводит Махуру и удаляется. В каби­нете остаются трое — Стефаняк, Махура и офи­цер Анджей Бальцерский, который должен вести протокол допроса.

— Садитесь, Махура! Что вас привело к нам?

Стефаняк спрашивает так спокойно, словно до этой поры ничего не слышал о задержанном и ничего не знает по его делу. Зорко присматри­вается к Махуре, когда тот говорит, наблюдает за его жестикуляцией, за способом выражать мысли. Махура неторопливо рассказывает о себе:

— Это, ей-богу, длинная история, я ведь только контрабандист... Ну, вы понимаете, просто хотел заработать пару злотых. Сейчас я даже сожалею, но вы, панове, не будете слишком строги к моло­дому неопытному человеку... Согрешил!

Вопрос, который, к своему изумлению, слышит Махура, не имеет ничего общего с его «грехом». Польский офицер спрашивает о семейном поло­жении Махуры, об образовании, о его профессио­нальной привязанности. В голосе следователя нет никакой угрозы, никакого категорического требо­вания. Потом офицер спокойно возвращается к сути дела: кто поручил «контрабандисту» перейти границу? Как его имя? Как он выглядел? Где познакомились?

Проходит несколько часов. В щецинском театре начался антракт между вторым и третьим действиями. В фойе одиноко прогуливается стройная женщина с пепельными волосами и немножко грустным лицом. Муж ее тоже объявляет пере­рыв после второго акта — первый разыгрался на границе, и это была драма, где главным «героем» явился Махура. Задержанного отправляют в ка­меру. Однако перед этим его подвергают тща­тельному обыску, и на столе Стефаняка остаются: часы, вечное перо, галстук, поясок. Оба офицера разбирают часы и исследуют, нет ли каких-либо знаков, действительно ли механизм их предназна­чен только отмерять время, а не смерть Скрупу­лезному осмотру подвергается и вечное перо. На пояске распарываются все швы — нет ли тайно­писи или шифра? Наконец, очередь доходит до галстука. Стефаняк обращает внимание на под­кладку, где стоит номер 618. Что это — номер из прачечной? Хм-м... Во всяком случае это не фаб­ричный знак!

Оба офицера откладывают галстук и прини­маются изучать карту границы. Основываясь на показаниях Махуры. оба офицера воссоздают путь «контрабандиста». Бальцерский читает запи­санные в протоколе названия местностей, а Сте­фаняк отыскивает их на карте Его карандаш двигается от серого пятна Берлина на Эркнер, наносит линию вдоль шоссе, идущее к востоку, пересекает воды Одера и останавливается на польском берегу.

— Минутку, Анджей! Посмотри-ка еще раз, какие цифры стоят на том галстуке... Что, шесть­сот восемнадцать?.. Любопытно! Ведь это же но­мер пограничного столба на участке, где...

Около полуночи щецинский театр закрывается. Погасли лампы, разошлись зрители, вернулись домой актеры, заперт в кладовых реквизит. Но в кабинете офицера безопасности еще светло: рабо­тают. Когда главный «герой» пограничной драмы уже спит в своей камере, Стефаняк и Бальцер­ский представляют начальнику управления «либ­ретто» первых двух актов драмы и демонстрируют реквизит. Все трое наклоняются над галстуком з полоску и над разложенной рядом картой Совпа­дение цифр не может быть случайным. Тут кроется тайна.

В час ночи Стефаняк и Бальцерский выходят из кабинета начальника Дальнейший ход действий определен Через четверть часа Стефаняк осто­рожно открывает дверь своей квартиры и на цы­почках не зажигая света, проходит переднюю. Когда он берется за ручки двери своей комнаты, то чувствует под рукой листок. Зажигает спичку. «Ужин ждет. Может быть, все-таки покушаешь?» Стефаняк находит в кухонном буфете приготов­ленный ужин. Только теперь он ощущает голод, только теперь усталость и желание спать напоми­нают, что сентябрьская ночь скоро сменится рас­светом.

Глава двенадцатая Полсантиметра до двух метров

На следующий день органы безопасности пред­ставили Щецинской прокуратуре доказательства Преступления Адольфа Махуры — нелегальный переход границы и использование фальшивых до­кументов Доказательства эти были признаны до­статочными для выдачи ордера на арест и заклю­чение под стражу.

Но допрос Махуры шел своим чередом. Видно было, что он играет на оттяжке времени. Ему в третий раз предложили подробно повторить «ре­ляцию» о событиях, которые явились причиной передачи его в руки органов безопасности. Как известно, преступнику неимоверно трудно со всей точностью повторять надуманный рассказ. Махуре особенно не везет в этом. Сотрудники безо­пасности видят много существенных расхождений в каждой из его очередных версий «приключения контрабандиста». Всего труднее ему быстро назы­вать имена и соответственно размещать их в нуж­ных местах показаний. Запас популярных немец­ких имен быстро исчерпывается, а тут вдруг приходится отвечать на неожиданные вопросы: кто, когда, где, как и прочее. Наконец с уст Махуры случайно срывается подлинное имя: тетка фон Гейлих. Потом приходит успокоение: «А чем это может мне повредить?».

Махура защищается последовательно, так, как поучал его герр Кайзер в Берлине. «Не волнуйся, парень! Даже тогда, когда засыпешься. Мы имеем немало способов вытащить тебя из тюрьмы. Помни о том, что ни один наш агент в Польше не погиб. Но ни в коем случае не смей говорить, что тебя послали мы — поляки вмиг застукают тебя! Говори, что тебя послали американцы, ан­гличане или сам Андерс».

На третий день Махура начинает говорить о предложениях офицеров Андерса сотрудничать в их разведке... Потом о прохождении обучения у них...

— Кто вас обучал?

— Господин Редер...

Наконец-то сказано имя, за которое можно за­цепиться для настоящего разговора! Махура рас­сказывает далее, что в одном берлинском ка­бачке услышал за соседним столиком разговор по-польски. Слово за слово, и он познакомился с неким господином Нентвихом, который и втянул его в сотрудничество. Он интересовался только тем, чтобы Махура, идя с контрабандой в Польшу, присматривался к размещению воинских частей и записывал номера военных машин.

— Глупо, очень глупо, — говорит Махура, — что дал согласие на это... Но вообще-то я не при­нимал всерьез такого обещания... Просто они по­могли мне перейти границу. Я хотел немножко поторговать тут, а им наговорить какого-нибудь вздора и...

Махура внимательно смотрит в лицо офицеру, но не может прочесть в нем ни осуждения, ни одобрения своей новой версии. Невольно на ум приходит мысль, что он ни за что не стал бы играть с этим человеком в покер — никак не уз­наешь, есть у него карта или он только блефует?

Шпион и понятия не имеет, что на него гото­вится генеральное наступление, что собрано все главное из протоколов, записанных на границе и в Щецине. Он все время повторяет одну и ту же песенку с припевом, но отдельные ее строфы ста­новятся все больше и больше непохожими на прежние.

Друг против друга сидят представители двух миров. Один дрожит за свою шкуру, так как по существу он одинок, не знает, за что кладет свою голову, и считает, что с его собственной смертью кончается всё. А его противник, вооруженный глубоким убеждением в правильности идеи, кото­рой он служит, хорошо знает, что за ним стоит народ и что если бы даже ему пришлось погиб­нуть, то неумолимую битву па бесшумном фронте продолжат его верные товарищи.

После трех дней допросов офицер органов безо­пасности уже узнает все слабые места показаний нарушителя границы. На четвертый день он идет в атаку. В восемь утра в его кабинет вводят Махуру. В течение нескольких часов разговор пере­скакивает с одного вопроса на другой. Наконец происходит решительный диалог:

— Ну как? Продумали хорошенько то, что я вам сказал? Пришли уже к выводу, кто вас по­слал,— американцы, Андерс или, может быть, кто-нибудь другой?

— Повторяю: я оказался тут благодаря ошибке... Конечно, в этом есть немножко и моей легкомысленности, за которую я готов нести на­казание, но я не шпион... Просто я поддался шан­тажу со стороны офицеров генерала Андерса. Тут и речи нет о какой бы то ни было разведке. Меня просто попросили поехать в Польшу и...

Терпеливо слушают оба офицера болтовню Махуры. Допрос начался в восемь часов утра, а в два часа дня все трое съели обед, принесенный в кабинет из офицерской столовой. Затем беседа была продолжена Наконец Стефаняк прерывает поток слов Махуры:

— Слушайте внимательно, Махура! Постарай­тесь уразуметь то, что я вам сейчас скажу Вы принимаете нас за простаков? Или надеетесь на то, что ваши бредни могут убедить нас? Сначала вы заявили нам, что купили себе документы около зоопарка в Берлине. Мы попросили вас покачать на карте это место и спросили, по какой линии метро вы ехали туда из вашей гостиницы. Вы на­звали станцию и линию, которая совсем гуда не подходит. Потом вы стали говорить, что вас по­слал Андерс. Но оказалось, что вы вообще не очень-то знаете, кто он, этот Андерс. Сейчас от такой чепухи вы уже отказываетесь, правда? Теперь вы опять рассказываете другое: что вас послали американцы и что они, конечно, вас обменяют. Какой обмен, кто вам об этом наплел? И что нам дадут за вас? Может быть, подержан­ный «фордик»?.. Дажеесли бы вы действительно работали на них. то вы думаете, они дали бы за вас хоть полцента? Вы сами не верите в это! Мы спрашивали у вас имена людей, занимавшихся вашим обучением, давшие вам этот халтурный компас. Вы назвали несколько фамилий, которые наверняка выдуманы вами и выдуманы плохо. Но один раз — и, видимо, машинально, невольно, потому что ничего другого в голову вам тогда не пришло,— у вас вырвалось настоящее имя.

— Нет, нет, все имена правильны!.. Я вам го­ворю только правду, святую правду. Я хочу рас­считаться за этот нелегальный переход границы и вернуться домой...

— Насчет возвращения домой не будем пока говорить... Вы, наверное, знаете, что такое Himmelsfahrtskommando?[11]

— Так в вермахте называли особо опасное за­дание, которое давалось для выполнения...

— Точно. А вам не говорили, что такую именно «коммандо вознесения на небо» получили и вы? Господин Редер не уведомил вас об этом?

— Господин Редер?!

— Да, Редер. Надеюсь, вы не откажетесь, что знакомы с господином Редером? Ведь это един­ственное подлинное имя, которое вы назвали вчера. Был указан даже и адрес, но господин Ре­дер никогда там не был и не бывает...

— Господин Редер находится под началом американского полковника Робертса.

— Не морочьте голову! Ведь мы хорошо знаем господина Редера, эту высоченную особь, которая говорит о себе, что ей не хватает только полсан­тиметра до двух метров... Когда он читает, то держит бумаги на расстоянии вытянутой руки...

Адольф Махура невольно поднимается со стула. Он явно обескуражен. Он долго молча смотрит на сотрудника безопасности. Бальцерский отры­вается от протокола. Стефаняк продолжает:

— Теперь, Махура, я хотел спросить вас еще вот о чем — разве господин Редер имеет прачеч­ную? Садитесь и отвечайте спокойно: это у госпо­дина Редера такой красивый почерк, которым написано на галстуке место переброски агента через границу?

Глава тринадцатая Камера агента Махуры и вилла полковника Редера

Адольф Махура безвольно и растерянно са­дится на стул. Перо Бальцерского быстро сколь­зит по страницам протокола, когда агент Гелена говорит:

— Да, я вижу, что нет смысла запираться, вы все уже знаете и без меня...

Агент «ОДТ-738» получает тут же, в кабинете, ужин, после которого — он сам удивлен тому — становится только слушателем. Стефаняк анали­зирует жизнь Махуры.

— Разве тебе плохо было в пароходстве, па­рень? А? Ведь у тебя тут мать, братья... Кому же ты служил? Господину Редеру! Ну и что? Госпо­дин Редер не любит упускать тех тысяч марок, ко­торые проходят через его руки. Он купил себе виллу под Мюнхеном, а ты? Ты имел десять ма­рок в день во время обучения шпионажу, а теперь у тебя только тюремная камера... Да, да, оказали тебе услугу твои берлинские приятели! Можешь теперь поблагодарить их за то, что они оставили тебя в дураках...

В душе агента Махуры растет ненависть. За со­бачий грош его послали на верную смерть! Ему давали пфенниги, а сами загребали тысячи марок! Нет, он не может опровергнуть слов офицера безопасности... Он слушает в полном молчании, стараясь подавить клокочущую в нем злобу на тех, которые ввергли его в такую кабалу. Да, Кайзер и Редер сидят сейчас в берлинском ресто­ране, а он, Махура, оказался за решеткой... Этот мерзавец «Ганс», наверно, уже отдал перочин­ный ножик, получил положенный «гонорар» и теперь, поди, смеется над своим незадачливым пассажиром!..

«ОДТ-738» решительно прерывает офицера. Теперь уже приходится сменять Бальцерского, так как он один не успевает вести протокол. Агент Махура жаждет мести виновникам своей недоли. Да, он скажет все, все как есть! Он про­явит свою добрую волю: это, конечно, будет иметь вес в зале суда!..

— Надо, чтобы здесь был и этот перевозчик «Ганс»!.. Я расскажу вам, как мы с ним догово­рились...

Глава четырнадцатая Гейнц Ландвойгт едет на войну

«Мальбрук едет на войну.

Не знает, когда вернегся

Может на пасху, а может…»

(французская песенка XVIИ в.)
Я беседовал с людьми, которые своими глазами видели, что произошло, когда герр Кайзер послал «Ганса» (или Гейнца Ландвойгта) с заданием привезти из Польши в Западный Берлин агента «ОДТ-738», несомненно, обремененного ценными шпионскими сведениями.

— Это была чудесная сентябрьская ночь, теп­лая и спокойная. Время от времени рыба в Одере выскакивала на поверхность и резвилась... В та­кую ночь только взять девушку под руку и долго молча гулять по берегу реки... — рассказывает сотрудник органов госбезопасности, который при­нимал участие в операции на берегу Одера, когда было решено с почетом встретить геленовского «экспедитора».

В состав этой группы, кроме указанного офи­цера, входили: второй сотрудник Щецинского управления безопасности, который должен был изображать Махуру, затем следователь КПО и два пограничника с автоматами. Дело происхо­дило в ночь на 5 октября, прямо напротив Кенитц — местечка, находящегося на территории Германской Демократической Республики. Там был рыбачий порт, что отнюдь не безразлично для предстоящего дела.

Технику переправы через Одер в Берлине раз­работали детально: «Гансу» (Ландвойгту) следо­вало под покровом ночи переплыть реку на маленькой рыбачьей лодке, разумеется, Махура не мог разгуливать по берегу в ожидании пере­возчика — ему надлежало спуститься к воде в последнюю минуту, когда «Ганс» причалит к ука­занному месту. Следовательно, необходимо было еще со стороны ГДР просигналить, что переправа началась и что Махура должен быть готов. В рыбачьем порту в Кёнитце стоят прицепленные к мосткам лодки. Чтобы их не зацепил плывущий ночью буксир, на носу самой дальней лодки укре­плен зажженный фонарь.

«Ганс» условился с Махурой, как тот заявил на допросе, что подплывет к лодке, на которой укреплен фонарь, и так раскачает ее, чтобы спря­тавшийся в кустах на польской стороне Махура заметил этот мигающий на реке огонек. Тогда агент спускается вниз и ждет на каменной плите, находящейся прямо напротив Кёнитц.

Нам уже известно, как Ландвойгт добирался до Кёнитца: ему всегда помогал Купш на своем такси и владелец лесопилки Эдгар Зоммерфельд. И на этот раз «путешествие» Ландвойгта тоже прошло благополучно. Поэтому оставим его на немецком берегу и вернемся к действиям на польской сто­роне.

Сотрудники органов безопасности и КПО при­были на место в сумерки. Патрули, обычно конт­ролирующие этот участок 6epeia, были в эту ночь оттянуты, чтобы своим присутствием не вспуг­нуть поджидаемого перевозчика из разведки Ге­лена. Поляки разговаривали шепотом и нетерпе­ливо ждали двадцати двух часов, когда должно было состояться «свидание» агента с посланником Кайзера. К этому времени стих даже шепот, и все заняли заранее предназначенные каждому места. Несколько человек упорно всматривалось в маленький огонек, мерно колыхающийся на спо­койной волне Одера.

Стрелки часов показывали уже 22.13, когда огонек вдруг так быстро замигал, что порой про­сто исчезал из виду. Начинается! Несомненно, Ландвойгт подплыл к крайней лодке и раскачал ее. Итак, все идет по плану! Теперь сотрудник контрразведки, который играл роль Махуры, мед­ленно спускается к воде. На нем пальто агента, который спокойно (или беспокойно) спит в камере. Проходит минута, вторая, третья... Два погра­ничника уже держат автоматы. Они готовы от­сечь вражескую руку, которая поднялась на сво­бодный польский народ... И снова идут минуты, а лодки все еще не видно. Возможно, течение да­леко отнесло геленовского посланца? А может быть, в самый последний момент его задержала на том берегу народная полиция ГДР?..

Прошел еще час. Огонек в рыбачьем порту мерно покачивается на легкой одринской волне. Река по-прежнему невозмутимо несет свои воды в Балтику. Почему же не явился «Ганс»? Кто-ни­будь, кому неизвестна суть дела, мог бы поду­мать, глядя на озабоченные лица польских погра­ничников и сотрудников безопасности, что они ждут самого закадычного друга, который причи­нил им столько забот, не явившись на встречу. В 3.30 утра засада снимается. Все возвращаются на заставу. Никто не может понять: почему «Ганс» не явился к польскому берегу? Трудно — такова уж борьба на бесшумном фронте! Здесь почти невозможно с абсолютной точностью пред­видеть всего. Жизнь по-своему вносит поправки в самые тщательным образом составленные рас­четы и предположения.

Только позже, значительно позже, когда Ланд­войгт уже причалил к польскому берегу (и к тю­ремной камере), стало ясно, почему в ту ночь на­прасно ждали его на польской земле. Всему ви­ной было... широкое распространение культуры, а точнее — сельское кино!

Это придется объяснить. Так уж случилось, что именно тогда, когда Ландвойгт хотел отплыть, в Кёнитце закончился киносеанс. По вечерней росе звук разносится далеко. А перед кинотеат­ром — как вы сами знаете — всегда шумно и ве­село. Люди делятся впечатлениями, смеются. Услышав далекий гул голосов, «Ганс» немедленно вернулся. Как он рассказал позднее, ему показа­лось, что население преследует его. Вернулся в Берлин. «В конце концов, — думал Ландвойгт, — ничего не случилось. Ведь у меня еще есть дого­воренный запасной срок — следующая ночь».

Несмотря на эти утешительные мысли, Ланд­войгт явился домой на рассвете явно расстроен­ным. Гильда в одном халате открывает дверь. Она нервно хлопочет в кухне, приготовляя мужу завтрак. Наконец оба садятся в столовой Гейнц ест молча. Гильда с тревогой смотрит на усталое лицо мужа, на его заросший щетинкой подборо­док. Голосом, в котором чувствуется боль и бес­покойство, она говорит мужу, употребляя нежное, известное только им обоим имя, родившееся в ка­кую-то минуту любви:

— Мюлли, дорогой мой, не мучай меня больше!.. Скажи, когда всё это кончится? Когда ты бросишь эту опасную работу?..

— Не вмешивайся, не твое дело!

— Не говори так со мной, Мюлли!.. Я имею право на тебя, имею право знать, что будет со мной, если ты... Я даже думать не хочу о том, что станется со мной, если ты не вернешься... Поду­май только, куда и зачем ты идешь?.. Разве тебе не хватает чего-нибудь? Лучше или хуже, но мы живем спокойно... Мюлли, дорогой, разве мало ты навоевался за эти годы? Ты был тогда один, а теперь у тебя семья...

— Прекрати истерику! Не притворяйся, что не знаешь, для чего я работаю! Разве до последнего пфеннига я не отдал тебе те восемьсот пятьдесят марок, которые получил за услугу, оказанную одному молокососу? Ведь ты помнишь?.. Теперь тот пацан хочет вернуться. Наши общие знакомые просили заняться этим делом. Что я мало ездил в Польшу? Великое дело!.. И снова получу восемь­сот пятьдесят марок... Ты хорошо знаешь, что та­кого случая, как тот магазин, что мы смотрели, не скоро дождешься... Если бы Шульце не ехал к дочке в Испанию и его въездная виза не имела бы такой малый срок, этот сквалыга ни за что не продал бы так дешево свой магазин, да еще в та­ком удобном пункте. Два магазина, и мы можем жить!..

— Не говори об этих магазинах! О Мюлли!.. Я должна знать, почему ты такой расстроенный! Я имею право требовать, чтобы ты был около меня...

Гейнц Ландвойгт молча встает и идет в ван­ную. Старательно бреется, принимает горячий душ. Сквозь закрытую дверь до Гейнца доносится приглушенное рыдание жены. Нервное напряже­ние минувшей тревожной ночи постепенно прохо­дит — его отгоняет тепло родного дома. И тут впервые Гейни Ландвойгт начинает задумываться над тем, что стало бы, если бы он действительно не вернулся оттуда? Он смотрит в окно на улицу, где ему знаком каждый закоулок и почти каждый житель, думает об удобствах уютной квар­тиры... Надевает чистое белье, вынимает из ящика новый галстук. Слышно, как жена начи­нает убирать со стола: тихонько звенят стаканы и тарелки. Ландвойгт хочет обдумать вопрос о при­обретении второго магазина, но как-то не может заставить себя перейти к этим мыслям. Восемьсот пятьдесят марок и вся история с приобретением второго магазина кажутся ему какими-то дале­кими и несущественными. Собственно говоря, он уже вдоволь навоевался... и во время войны, и сейчас. Надо будет прямо сказать об этом Кай­зеру. Ну, может быть, и не так в лоб, а как-нибудь шуткой, чтобы он не взбесился И не сжи­гать за собою мостов... «Новобранец тысяча девятьсот двадцать третьего года, мол, достаточно нанюхался пороху, герр Кайзер. Самая пора моло­дым заменить нас и тоже немножко поработать». Вот так и сказать... В конце концов сам Кайзер когда-то говорил, что в Берлине есть много мо­лодых и смелых парней, которые хотят зарабо­тать побольше...

Ландвойгт ждет, когда жена уйдет на кухню, затем выскакивает из комнаты, хватает пальто, шапку и захлопывает за собой входную дверь. Быстро сбегает по ступенькам и выходит на улицу, но из окна уже слышен голос Гильды:

— Гейнц, Гейнц! Подожди меня... Я иду с то­бой!

— Не трудись! Через час вернусь!

В окне мелькает ее вспыхнувшее радостью лицо. Ландвойгт останавливает проезжающее мимо такси, называет адрес Кайзера и едет к нему. Тот немедленно принимает его.

— Только явились? А где он?,

— Наверное, в Польше...

— Функмат Ландвойгт! Тут не место для шу­ток! Даже на флоте не существует слово «навер­ное», когда отдается рапорт.

— Я не мог переправиться через Одер. Народ­ная полиция о чем-то пронюхала...

— Откуда такая уверенность? У меня были все основания направить вас туда. На маевку я ни­кого в Польшу не посылаю, функмат Ландвойгт, и не плачу за это по восемьсот пятьдесят марок! Сдается мне, что легкие заработки деморализо­вали вас и вы забываете о долге солдата, забы­ваете о присяге, данной вами вашей великогерманской отчизне...

— Герр Кайзер, я... я как раз пришел сказать вам, что я...

— ...что вы приносите извинения за трусость и немедленно возвращаетесь в Польшу? Что вы привезете оттуда вашего товарища по оружию, который — запомните это! — рискует там своей жизнью каждую минуту, так? Наверное, голод­ный и иззябший, он теперь скрывается в зарос­лях и напрасно высматривает господина Ланд­войгта, который утром выпил кофейку и сейчас думает о том, как ему лучше провести такое пре­красное утро...

— Герр Кайзер! Вы не имеете права так гово­рить! Вы тут сидите себе спокойно в своей кон­торе, а нас посылаете туда, где нас ждет...

— ...хороший заработок и сознание исполнен­ного долга! Философия господина Ландвойгта ве­дет его в дебри.

— Герр Кайзер, я пришел сюда, чтобы сказать вам, что новобранец 1923 года уже навоевался и...

— Молчать! Может быть, ты еще, оденешь голубую блузу ФДЮ[12] и вместе с другими комму­нистами будешь маршировать по Сталин-аллее?! А может быть, запишешься в это их движение сто­ронников мира?

— Вы хорошо знаете, что я ненавижу комму­низм. Вам известно, что я не был, не состою и не буду в ФДЮ... Но у меня уже все нервы измо­таны на этой работе, понимаете? Я не могу больше! Когда я вчера ехал из Эркнера, неожи­данно открылись двери и в купе вошел какой-то человек в форме... Он тронул меня за плечо. Я закричал от ужаса... А он... Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего... Это был кондуктор, который проверял билеты, и ему показалось, что я задремал... Мне же померещился полицейский. И если бы это действительно было так — мне ко­нец! Нормальный человек так орать не будет...

— Не стройте из себя шального! Впрочем, я сам вижу, что вы измучены... Кто знает, может быть, действительно стоит подумать о вашем от­дыхе. Я имею достаточный опыт и знаю, что наша работа быстро изматывает людей... Но вы же не оставите вашего товарища, Гейнц? Он мо­жет попасть в руки поляков! Немножко вообра­жения, функмат Ландвойгт! Перенесемся мыс­ленно на одни сутки вперед. И вот завтра, в эту самую пору, вы ложитесь на свою мягкую по­стельку, чтобы как следует выспаться. А ваш то­варищ уже здесь и рассказывает нам массу инте­ресных вещей. К вам у него лишь благодарность До гроба. А вы имеете, кроме поздравлений с хо­рошо выполненным заданием, восемьсот пятьде­сят марок. Подумайте только — восемь сотенных и одна полусотка!.. Потом вы едете на месяц или на два в отпуск, весело проводите время и после возвращения сами будете смеяться над нашим сегодняшним разговором...

— Но мы с женой пришли к выводу, что в конце концов можно и подождать с одним при­обретением, которое мы планировали... .

— А, опять о доме, функмат Ландвойгт? Же­нушка запретила муженьку работать? «Мне на­доело спать одной», — сказала она. Конечно, раз жена так говорит, то надо плюнуть на все зара­ботки, обязанности, присяги и оставить товарища на верную смерть. Но у него, функмат Ланд­войгт, могут быть тоже жена и дети. Они тоже могут ждать его... Конечно, об этом можно и не думать. Просто скажем вдове и сиротам: ваш папа больше не вернется, ибо господин Ланд­войгт как раз в этот вечер захотел пойти в кино со своей женой. Если вы хотите узнать подробно­сти, то обратитесь к господину Ландвойгту, и он охотно расскажет вам об этом По вечерам он всегда в своем уютном доме в Веддинге, на Герихтштрассе, двадцать пять. Но вы дети до­рогие, помните, когда мы наведем генеральный порядок в своем государстве, то всем этим тру­сам и предателям будет крышка... Ба, да мы мо­жем и не ждать так долго! Вы, наверно, знаете, что трагические случаи бывают не только во время переправы через Одер, но и во француз­ском секторе, в районе Веддинга...

Часом позже Гейнц Ландвойгт снова у себя дома. Веселая и довольная Гильда нетерпеливо ждет его.

— Мюлли, недобрый ты человек, может быть, ты вечером пригласишь меня в ресторан? За­кроем магазин пораньше и пойдем куда-нибудь развлечься, а?.. О, Мюлли, умоляю тебя, не смотри на меня так! Не хочешь же ты сказать мне, что...

— Я еще должен идти сегодня, Гильда.,.

— Гейнц? Останься со мной, с нами! Зачем нам второй магазин? Мы оба молоды, у нас есть неплохие четыре руки для работы... А может быть, мы не будем так богаты, зато будем вместе и всегда спокойны друг за друга... Гейнц! Не мо­жешь ты просто так уйти отсюда...

— Послушай, Гильда! Сегодня я иду в по­следний раз... Мне самому уже по горло надоело все это. Почему ты думаешь, что именно сегодня что-то должно случиться? Столько раз ходил, столько раз удачно переправлялся, знаю каждый камешек на Одере... Сегодня иду в последний раз! Клянусь тебе — никогда больше. Конечно, они еще будут меня соблазнять, будут грозить, но я не пойду... Дорогая, завтра в эту пору я...

Через два часа Гейнц Ландвойгт с трудом от­вел руки жены, судорожно охватившие его за шею, и отправился в путь.

— В последний раз! — громко сказал он са­мому себе.— В последний...

Приближалась вторая ночь — запасной срок Для переброски Махуры. На польском берегу люди уже сидят в засаде. Приедет «Ганс» или не приедет? Медленно тянется время до 22.00. Наконец стрелки часов отметили назначенный срок. Руки пограничников снова сжимают спуски автоматов: вдали начинает прыгать призрачный огонек, который в старинных народных сказках заводит заблудившихся путников в топкие бо­лота...

Наконец на светлых волнах Одера появляется какая-то черная точка. Она растет, прибли­жается, и вот уже в ночи вырисовываются рас­плывчатые очертания небольшой рыбачьей лодки и склонившегося в ней человека. Еще минута, и уже можно различить, что он гребет одной рукой, делая короткие сильные взмахи. В другой руке порой матово поблескивает какой-то предмет. Теперь лодка не дальше чем в пяти метрах от бе­рега. Слышен шепот:

— Мор, Мор! Во бист ду?![13]

Лодка находится в центре небольшого водово­рота и не подплывает к берегу, а почти на одном месте колышется на волне. После повторного оклика сотрудник безопасности, изображающий Махуру, сходит к самой воде и показывается перевозчику.

— Я тут! — вполголоса говорит он по-немецки.

— Боюсь подъезжать ближе... Влезай в воду, она теплая... — говорит перевозчик. Видно, что он не собирается подплывать.

Глава пятнадцатая Второй магазин Гейнца Ландвойгта

Положение усложняется. Если офицер пойдет к лодке вброд, то Ландвойгт увидит, что это не Махура, и может выстрелить из пистолета, кото­рый он держит в руке, а затем прыгнуть в воду и уплыть обратно. В ночной темноте преследование было бы очень затруднено, тем более, что есть категорический приказ не допускать стрельбы по врагу. Этот человек через несколько часов дол­жен оказаться в управлении безопасности здоро­вым и невредимым. Необходимо выяснить, какие у него связи, кого он привозил сюда и кто его ждет в ГДР.

Тем временем Ландвойгт выпрямляется в лодке и присматривается к стоящему на берегу

 «Махуре». И тут сотрудник безопасности стреляет сзади над головой мнимого агента. Громким эхом разносится его голос:

— Пограничная охрана! Руки вверх!

Последние его слова тонут в оглушающем гро­хоте двух автоматных очередей Пули роем про­носятся над самой головой геленовского перевоз­чика.

Как же это произошло? Подстраховывавший операцию сержант-пограничник увидел поднимаю­щегося в лодке Ландвойгта и его пистолет По­нятно, что вопрос жизни офицера, изображаю­щего Махуру, решают теперь доли секунды. Пи­столетный выстрел второго офицера служит по­граничникам сигналом открыть огонь.

Оглушенный и пораженный Ландвойгт, увидев снопы огня, возникшие буквально в нескольких метрах от себя, валится навзничь и выпускает из рук пистолет. Кое-как поднявшись, он теперь ма­шинально выполняет приказы, произносимые с бе­рега по-немецки:

— Отбросить весла! Не опускать рук! Взят на мушку, не пытайся бежать, иначе будем стрелять!

Второй пограничник входит в воду и подтяги­вает лодку к самому берегу.

— Кто вы? — спрашивает Ландвойгта офицер.

— Я рыбак из Кёнитц...— звучит ответ.— Те­чение снесло лодку сюда... Извините!

Ландвойгта выводят на берег. Пограничники снимают с него пиджак и видят, что под ним при­креплена гестаповская кобура: один ремешок идет через левое плечо, второй прикреплен к брюкам. Под пиджаком такую кобуру никто не заметит, так как она плотно прилегает к телу, а достать пистолет можно очень быстро.

— А, настоящая «рыбацкая» принадлежность! Где пистолет, господин рыбак?

Ландвойгт показывает место, где у него упало оружие. Пограничник быстро достает из воды «Зауер» калибра 7,65 миллиметра. Прибрежные деревья становятся немыми свидетелями удиви­тельной сцены: освещенный яркими лучами элек­трических фонариков сидит на земле молодой мужчина, тяжело дышит от только что пережи­того страха, заслоняется руками от резкого света, глубоко вздыхает и говорит самому себе с горе­чью: «Эх, Гейнц, Гейнц! Хотел приобрести второй магазин, а...»

Проходит еще минута, агент опускает руки. Разглядывает собравшихся вокруг него людей — в гражданском и в пограничной форме. Все ясно. Силезским говором, тщательно подбирая слова, он громко и отчетливо спрашивает:

— А не пошло бы сделать так, что я теперь для вас... что я вам буду шпионов возить?

Это предложение вызывает веселый смех. Вме­сто того, чтобы вернуться в Берлин, как наивно мечтал Ландвойгт, он едет теперь на машине прямо в Щецин...

«Кто вам помогал при переезде через террито­рию ГДР?»

Ландвойгт называет имена. Через несколько ча­сов на мосту через Одер происходит не совсем обычная встреча. Одновременно поднимаются по­граничные шлагбаумы — со стороны Польши и со стороны Германии — и навстречу друг другу идут по два человека. С немецкой стороны сер­жант народной полиции сопровождает сотрудника Министерства внутренних дел ГДР, а с польской стороны — сотрудник органов безопасности ПНР и сержант-пограничник. На середине моста, на «ничьей территории», все четверо встречаются и приветствуют друг друга. Полицейский и погра­ничник отступают на несколько шагов, чтобы не слушать разговор двух офицеров, одетых в гражданское платье. Между теми происходит в это время обмен сугубо секретной информацией о «перевалочной дороге», которая организована генералом Геленом для перевозки в Польшу своих шпионов через территорию Германской Демокра­тической Республики.



— Кто вы? — спрашивает Ландвойгта офицер


Поляк передает немцу запечатанный государ­ственными гербовыми печатями пакет со списком фамилий тех жителей ГДР, которые так или иначе были связаны с Ландвойгтом и его пособниками. Беседа длится еще несколько минут, после чего немец и поляк дружески пожимают друг другу руки и каждый возвращается в свою страну.

В тот же вечер с таким трудом построенная раз­ведкой Гелена «перевалочная дорога», ведущая из Западного Берлина через ГДР в Польшу и дру­гие страны, перестает существовать. За агентами Гелена и их пособниками накрепко захлопываются двери надежных тюремных камер.

И мы снова на польской земле. Посмотрим, как развертываются события дальше.

В тот же день после допроса в Щецине незадач­ливый перевозчик Гейнц Ландвойгт препровож­дается в тюрьму. Он даже не знает, что в своей камере, в том же самом коридоре, спит сейчас тот, за кем он как раз и отправился в Польшу,— Адольф Махура. В другой камере находится уже несколько дней третий агент той же самой раз­ведки — Конрад Врукк. Но, как говорится, «не сразу Краков построен» И не сразу Конрад Врукк оказался в Щецинской тюрьме...

Часть третья Тот, третий...

Глава шестнадцатая «Золотая подкова»

Для этих нескольких господ берлинский вечер августа 1953 года обещал быть очень приятным. Они встретились в ресторане около ратуши в Штеглитце — в спокойном, солидном заведении.

— Мы должны показать нашему другу «Золо­тую подкову» на Лютерштрассе, двадцать че­тыре! — сказал один из собеседников.

— А что это такое? — поинтересовался рослый молодой человек, явно гость всей компании.

— Такой, знаете ли, кабачок, соединенный с манежем: в центре арены танцуют, а вокруг нее можно ездить верхом. Я уже бывал там... По­стойте, договоримся иначе: я сейчас с господином Кайзером поеду в «Сплендид» на Ноллендорф-плац, и там мы подождем вас. А вы с господином Нентвихом отправитесь осматривать «Золотую подкову». Сейчас мы себе закажем место в «Сплендиде»... Ага, телефон двадцать четыре — сорок пять — тридцать шесть... Вот так, позвоним, и нас там уже будет ждать сервированный сто­лик... Полагаю, что через час вы вернетесь туда. Не думаю, чтобы вы надолго задержались в «Зо­лотой подкове».

Вскоре господа Кайзер и Янсен уже были в ка­баре «Сплендид», где им нужно было побеседо­вать до того, как в их компании снова появится тот молодой человек, который носит имя Конрад Врукк, но может — в зависимости от обстоя­тельств — выступить и как Конрад Горн, Генрик Суханович или Отто Вейганд. Обоим же госпо­дам, беседуюшим сейчас в «Сплендиде», он изве­стен прежде всего как агент «ОДТ-738-18»...

Кайзер и Янсен заняли места за определенным столиком и продолжили беседу, начатую еще в машине:

— ...и вся эта история возместится нам. Сколько мы истратили на этого парня? Гроши! Сам он стоит нам не больше, чем пару тысяч марок, вме­сте со всей экипировкой и обучением. В общем эта сумма с лихвой окупится тем, что он может натворить полякам!.. Знаешь ты, сколько стоит обучение одного американского летчика-истреби­теля и наземной обслуги его машины?.. Сто две­надцать тысяч долларов! А сколько стоит один американский истребитель, на котором ему пред­стоит летать? Это просто астрономическая цифра! «Мустанги», на которых «ами» летали против нас десять лет назад, стоили шестьдесят тысяч долла­ров штука. А теперь реактивный истребитель «Сейбр», который американцы использовали про­тив северокорейцев, стоит уже... четыреста пять­десят долларов! Ты также должен знать, что по­добные реактивные машины имеют очень корот­кую жизнь. Если, например, транспортный само­лет может выдержать от двадцати до тридцати тысяч летных часов, то реактивный истребитель выдерживает едва восемьдесят — сто двадцать часов боевых полетов на фронте... «Ну, кажется, Янсен опять разболтался! Опять из него вылезает влюбленный в авиацию лет­чик...— думал Кайзер, молча прислушиваясь к выводам Янсена. — Как только восстановится «Люфтваффе», он, наверно, уйдет от нас...» Тем временем после короткого выступления оркестра свет укрытого где-то вверху прожектора залил небольшой круг паркета. Там стояла рыжеволо­сая «дива» в облегающем платье с обнаженными плечами. Оркестр совсем притих, только за роя­лем, с белевшими в полумраке клавишами, тапер аккомпанировал низкому альту певицы:

Come on-a my house, a my house...[14]
Монотонным голосом рыжеволосая пропела еще несколько куплетов. Находящиеся в зале амери­канские офицеры шумно и вызывающе аплодиро­вали «диве». Закончив припев, она исчезла за эстрадой, а на паркете снова появились танцую­щие пары,

— Что она там пела? — поинтересовался Ян­сен.

— А, глупые слова! Разве ты когда-нибудь слы­шал умную джазовую песенку? К тому же еще американскую!.. Она пела о том, что зовет кого-то к себе домой, чтобы дать ему сладости, яблоко, сливы, птичку в клетке, недельную зарплату, об­ручальное кольцо, песенку и елочку... В конце обе­щает этому незнакомцу «все, все, все...» Вот эти слова и обрадовали наших приятелей из-за океана. Однако довольно насчет обещания «всего, всего» — лучше продолжим наш разговор о деле. Ты говорил, что наши ребята дешевы, что они выдержат любую калькуляцию...

— Разумеется! В этом году американцы на одну только авиацию ассигнуют в два с лишним раза больше, чем составляет весь бюджет Фран­ции, страны, где сорок три миллиона населения! Не хочу тебе докучать, но могу еше детальнее до­казать, что наша «конвейерная продукция» де­шева до смешного. Ну вот, хотя бы, подумай, если один такой «ами» свернет себе шею в Ко­рее или во время учений, то его семья до конца жизни будет доить дядюшку Сэма. Надо платить пенсию, надбавки за опасный характер работы и прочее... Такой пилот — это целое состояние! Соб­ственно говоря, он и его семья сидят на шее го­сударственной казны до самой смерти К тому же надо помнить, что наши люди окупаются уже сей­час, а их «сейбры» могут еше вообще не понадо­биться, так как через короткое время окажутся старой рухлядью. Как, ты говоришь, она пела? Что-то насчет «птички в клетке», верно? Ну, я не желаю Врукку ничего плохого, но если действи­тельно создастся такая обстановка, что птенчик попадет в клетку, то ведь мы его семье не платим ни гроша. Просто взамен него пошлем кого-нибудь другого, и точка...

— Молчи!.. Он идет сюда с Нентвихом... А, просим, просим! Ну, как там было, в «Золотой подкове»? Ничего необычайного, правда?

Высокий плечистый молодой человек молча, кивает головой. Давайте познакомимся с ним по­ближе. Ему двадцать шесть лет, родом он из Тчева. Его отец, Альберт Врукк, был до войны почтовым чиновником по профессии, но ярым сторонником гитлеризма по убеждению. Поэтому никто не удивился, когда вся семья Врукк подпи­сала в 1939 году так называемый «немецкий на­циональный лист» и была отнесена ко 2 группе. Конрад ходил в гитлеровскую школу и закончил восьмой ее класс в 1942 году. В тот же год он вступил в «Гитлерюгенд». Затем получил работу на железнодорожной станции Тчев как служа­щий. В 1944 году его включили в гитлеровскую организацию «Arbeitsdienst»[15]. В качестве ее со­трудника Конрад Врукк выехал на подготовку в Гданьск, а затем был отправлен в Литву. Там он воспользовался всеми благами спокойной службы в оккупационных войсках. В мундире гитлеров­ского «сверхчеловека» Врукк гордо прохажи­вался по улицам советских городов и сел, вре­менно захваченных фашистскими ордами, хлы­нувшими в Литву. Он нагло сталкивал на мосто­вую женщин и бил детей, не слишком быстро уступавших ему дорогу. И если бы не стремитель­ное наступление Советской Армии, то Врукк, ве­роятно, еще долго наслаждался бы своей принад­лежностью к «расе господ». Во всяком случае в октябре этого же года Конрад Врукк был от­командирован в пресловутую «Leibstandarte SS Adolf Hitler»[16], или отборное формирование СС. В теории это была лейб-гвардия «фюрера», а на практике — фронтовая часть. Рекрутское обучение здесь Конрад Врукк проходил в подземных укре­плениях около Берлина, в лесу. Там у него взяли кровь из уха и под левой под мышкой вытатуиро­вали знак, символизирующий группу крови «Б». Что это означало? Гитлеровские заправилы хо­тели тем самым обеспечить своим эсэсовцам в случае их ранения самое быстрое переливание крови, которое, как известно, производится только при определении группы крови. Татуировка под мышкой или на десне сообщала не только о группе крови, но и о принадлежности к СС, так как применялась исключительно в таких форми­рованиях. Этим Гитлер довольно затруднил жизнь тем своим поклонникам, которые подобно Врукку пережили своего вожака, но хотели бы по-преж­нему проводить в жизнь его разбойничью теорию. Когда в Берлине Врукк готовился к шпионской работе, его покровители долго пытались вывести компрометирующую татуировку. Делалось это разными способами (в том числе и молочной кис­лотой!), но... тщетно. Гитлер ушел — татуировка осталась...

Присягу на верность Гитлеру и великогерманскому «рейху» Конрад Врукк принес в январе 1945 года. Он получил тогда двухнедельный от­пуск, который провел в Тчеве. Январское насту­пление Советской Армии снова прервало отдых новоиспеченного эсэсовца. Его включили в мест­ную часть вермахта. Сначала он охранял мост на Висле, потом сражался под Гданьском, где в марте 1945 года и был взят в плен советскими войсками. Бегло зная польский язык, Врукк вы­дал себя за поляка, насильно призванного в гит­леровскую армию. Уловка удалась. В ноябре 1945 года Врукк вернулся в Польшу. Он избегал тут работы, которая требовала заполнения анкет, написания автобиографии или прохождения меди­цинского осмотра. Поэтому сначала батрачил у кулаков, а позже нанимался периодически в гос­хозы гданьского воеводства. В 1951 году был при­сужден за кражу к десяти месяцам тюрьмы. После отбытия наказания работал в ремонтно-строительной группе в Старогарде-Гданьском.

Потом Конрад Врукк женился на гражданке Веронике Чубковской. Его семье этот брак пришелся не по вкусу. «Как это так, — говорил ста­рый Альберт Врукк,— ты, некогда член личной гвардии Гитлера, теперь вдруг женился на польке?!» Поэтому, чтобы «исправить ошибку», Конрад Врукк избивал жену, издевался над нею, и она в конце концов бросила его, получив раз­вод через суд. В декабре 1952 года Конрад Врукк продал все свое домашнее имущество и переехал в Щецин вместе с приятелем, тоже уголовником, Гельхардом. В январе 1953 года оба удрали в За­падный Берлин.

Там Врукк остановил на улице первого попав­шегося аденауэровского полицейского и заявил ему, что он беглец из Польши. Его доставили в комиссариат. Дежурный позвонил в ближайшее американское разведбюро, но был субботний ве­чер, и никто не заинтересовался беглецом. Его просто направили в лагерь «Красного Креста» около станции «Зоологический сад», или попро­сту «Зверинец». Действительно, это настоящий зверинец рычащих на Польшу шакалов и деру­щихся за жратву гиен.

Глава семнадцатая Камешки в наш огород

Через несколько дней в лагере Конраду Врукку заявили, что придет машина и отвезет его на квартиру. Действительно, через двадцать минут подкатил легковой автомобиль. Врукка повезли на Мантейфельштрассе, 31, на виллу, где... поме­щалась американская разведка. Там Врукк про­был шесть дней, а потом был переброшен в сле­дующий разведцентр. В течение двадцати дней ero допрашивали и расспрашивали, пользуясь и польским, и немецким языками. Особенно под­робно допытывались: «Почему бежал из Польши? Какими путями? Какие военные части и где именно видел в последнее время? Какая, по его мнению, численность этих частей? Как и где в его родных местах развивается кооперативное земле­дельческое хозяйство? Не желает ли он поступить на службу в Си Ай Си?».

— Нет, нет! — Конрад Врукк не собирается возвращаться в Польшу.

В связи с этим американцы передали Врукка британскому разведцентру на Каролинерплац, 8. Может быть, они придут к соглашению с этим парнем? Не следует удивляться — западные аген­туры бросаются на предателей Польши, как стер­вятники на падаль. Достаточно напомнить, что другие агенты Гелена — Кой и Петрушка — были двенадцать раз (!!!) вербованы в разведку...

Однако англичанам Врукк пришелся как-то не по вкусу. Получив его от своих «богатых род­ственников» из-за океана, они вообще не стали предлагать ему «работу» у них, а только поме­стили в доме на Куно-Фишерштрассе и в течение трех дней заставляли собственноручно писать от­веты на интересующие их вопросы, прежде всего касающиеся деятельности реакционного подполья, сохранившегося в Польше. Все это должно было составить приложение к картине внутренней жизни Польши, разумеется, видимой глазами Конрада Врукка, члена личной гвардии Адольфа Гитлера. Мы поздравляем «Интеллиженс Сервис» с приобретением такого «объективного» инфор­матора, как Врукк!

Затем, после того как из Врукка были выжаты все необходимые сведения о Польше, к делу при-116

ступила уже французская разведка. Но тоскую­щий по роскошной жизни Конрад Врукк боялся французской разведки: кто-то сказал ему, что от­ходы своей работы «второе бюро» посылает прямо в Иностранный легион — на фронт во Вьетнаме.

Каждая из этих трех шпионских организаций держала Врукка на пропитании ровно столько, сколько он был ей нужен — то есть, пока еще могло казаться, что он кое-что знает. Но насту­пил день, когда Конрад Врукк уже не сумел ска­зать ничего нового. И тут он немедля очутился в лагере для «беженцев» на Роттенбургерштрассе. Обитатели такого типа лагерей ведут безнадеж­ный образ жизни, так как на территории Запад­ного Берлина очень трудно получить работу, а чтобы добраться до Западной Германии, необхо­димо быть признанным в качестве «политического эмигранта» (читай: заслуженного перед Гитлером или его наследниками).

Врукк оказался без работы. Он силится полу­чить западногерманское подданство на основе своей принадлежности к СС. И вот 4 апреля 1953 года лагерное начальство связывается с не­ким господином, «имеющим большие возможно­сти в этом деле». Мы уже знаем его — это Нентвих. Он забирает Врукка на частную квартиру в район Фриденау. Там Нентвих открывает перед Врукком чудесные перспективы будущего:

— Одна поездка в Польшу, небольшая рабо­тенка, возвращение и... тогда уже спокойный выезд в Западную Германию, в край, где для та­ких заслуженных эсэсовцев, как герр Врукк, те­кут реки молока и меда...

Дальнейшее пребывание Врукка в Германии ни­чем не отличается от шаблонного образа жизни слушателя шпионской школы: она показана на примере Адольфа Махуры. Сначала Врукк при­бывает во Франкфурт-на-Майне. Он не платит за билет даже и ста тридцати восьми марок (по льготному ночному тарифу), а пользуется самоле­том курьерской службы ВВС Соединенных Шта­тов. Он получает от Нентвиха так называемый «Travel-Order», или «приказ о выезде», какой обычно выдается американцам для служебных разъездов. Врукк стартует с военного аэродрома Берлин-Темпельгоф и приземляется на другом американском военном аэродроме Рейн-Майн во Франкфурте-на-Майне. Позднее мы встречаем его уже в разных «постоялых дворах», как на жар­гоне организации Гелена называются учебные центры для агентов разведки. Основная учеба проходит в Шондорфе на Аммерзее, где вскоре будет ходить на прогулки из Диссена агент той же сетки—Адольф Махура. В Ульме на Дунае новый агент—Врукк — получает свой опознава­тельный номер «ОДТ-738-18». В Ландсберге Кон­рад Врукк искренне взволнован, когда ему гово­рят, что там еще сидит за решеткой его бывший командир по «Leibstandarte»[17] — пресловутый С. Дитрих, прообраз «настоящего европейца» от свастики.

12 августа 1953 года Врукк снова летит по трассе Франкфурт-на-Майне — Берлин, но на этот раз в восточном направлении. Продукт шпион­ского обучения уже сходит с конвейера. Послед­няя шлифовка — и он будет готов к «работе». Од­нако пока что Врукк ходит по берлинским кабач­кам и увеселительным заведениям Иногда один, иногда со своими начальниками.

Известно же — надо пользоваться жизнью... При случае можно также и подработать кое-что к своему шпион­скому жалованью. Говоря по правде, только чи­стая случайность привела его на путь таких воз­можностей.

Это было так. Еще в Баварии Конрад Врукк как-то собрался пойти на танцы. Пригожий, стат­ный, он без труда раздобыл себе партнершу для развлечений на один вечер. Неожиданно, когда они сидели за столиком, к Врукку наклонился кельнер:

— Вон те господа хотят поговорить с уважае­мым господином. Всего несколько слов... — кель­нер показывает на группу американских военных, сидящих в углу зала.

«Что ж, поговорить всегда можно»... Ломаным немецким языком один из американцев объясняет Врукку, что его фрейлен совсем неплоха...

— Не будете ли вы любезны представить нас как сослуживцев, а потом оставить ее одну за столиком? Вы ведь местный, вы скоро найдете себе другую, а за эту — как бы вам сказать... мо­ральную уступку... хе-хе-хе... будьте любезны при­нять этот пустячок на память...

Под столом из рук в руки переходит смятый банкнот. Довольные свершенным бизнесом аме­риканцы благодушно похлопывают бывшего эсэсовца по широкой Спине. Обе стороны рас­стаются вполне довольные друг другом. Позднее Конрад повторяет эти сделки несколько раз. Он уже набил руку и теперь не примет какую-нибудь мелочь... В Баварии он никогда не получал больше двадцати марок, а тут, в Берлине, пьяный пехот­ный сержант вынужден был во время танцев в «Пикадилли Бар» на Курфюрстендамм, 217 вытащить из кармана сорок марок, чтобы вручить их «покровителю» одной молодой блондинки, ко­торая очень понравилась американцу.

В «Сплендиде», где мы оставили Врукка с его начальниками, конечно, и речи быть не может о таких делах. Здесь его окружает исключительно мужская компания. Тут пьют за быстрое и успеш­ное возвращение Врукка, тут выкапываются из кладовой эсэсовской идеологии старые бредни о неполноценности тех людей, среди которых Кон­рад Врукк будет проводить свою шпионскую ра­боту. Как приятно помечтать, слушая красивую музыку и потягивая вино! Пожалуй, никто чз развеселившихся гостей не представляет себе, о чем думает седоватый высокий мужчина, кото­рый говорит сидящему рядом плечистому моло­дому человеку:

Много камешков весит ровно столько же, сколько один большой валун... Эти камешки мы и бросаем в их огород.

14 августа Конрад Врукк узнает, что ему пред­стоит организовать в северо-западной части Польши шпионскую сеть для собирания разведы­вательной информации о Войске Польском, его численности, вооружении, размещении, а также о работе портов Гданьск и Гдыня. Кайзер вручает Врукку на дорогу сорок одну пару ручных часов, химикалии для тайнописи и четыре тысячи зло­тых. В Польше Врукк должен выступать под име­нем Генрика Сухановича, на территории же ГДР свободу передвижения ему обеспечат документы на имя Отто Вейганда. Разумеется, Врукк воз­вращает Кайзеру паспорт (тоже фальшивый) на имя Конрада Горна, которым он пользуется на территории аденауэровского государства. Теперь остается взять только пистолет калибра 7,65 мил­лиметра, марки «Астра», номер 13394 вместе с за­пасом патронов, и... агент «ОДТ-738-18» отправ­ляется в Польшу. В наш огород брошен еще один камешек.

Глава восемнадцатая Флажок путешествует по карте

В одном из польских городов на тихой улице стоит дом, всегда охраняемый солдатами. Там наверху по одному из коридоров можно подойти к комнате с широкими несгораемыми дверями, перед которыми всегда стоит часовой. Достаточно пальцев одной руки, чтобы пересчитать людей, имеющих право войти сюда. Здесь всю стену за­нимает огромная карта Польши, освещенная люминесцентными бестеневыми лампами. На этой карте отмечены все стычки и битвы, разыгрываю­щиеся на бесшумном фронте. В один из августов­ских дней 1953 года на этой карте был воткнут маленький флажок с надписью: «Конрад Врукк». Сначала этот флажок появился на территории Поморья, но в течение ближайших дней и недель наблюдались его передвижения по разным горо­дам и поселкам северной части Польши. Иногда флажок на несколько часов остается на какой нибудь узловой железнодорожной станции, в дру­гой раз он упорно торчит несколько дней на од­ном и том же месте. Потом беспрерывно прихо­дят сообщения, касающиеся человека, который тут, на карте нашей страны, представлен малень­ким картонным флажком с именем и фамилией. Дальше всего на восток этот флажок продви­гается до Ольштына, дальше всего на запад — до Щецина.

Нетрудно понять, что с момента появления (в форме флажка) на карте страны, по которой он бродит, Конрад Врукк окружен неусыпным вни­манием. И все же, несмотря на эту опеку, страх тебя берет, когда видишь, как враг ездит по оживленным городам и селам твоей страны, как появляется в промышленных центрах и портовых городах.

Каким же образом посланец Гелена оказался в орбите внимания, а затем и действий польских органов безопасности?

Наша контрразведка была уверена, что сбе­жавший в Западную Германию уголовник Врукк обязательно вернется в Польшу. Ведь почти каж­дый беглец из Польши рано или поздно будет использован враждебной нам разведкой, угнез­дившейся в Западном Берлине. Всегда одним и тем же способом происходит выжимание из бег­лецов каких-либо сведений, которые сами по себе (отдельно) могут быть и малоинтересными, но в определенных сопоставлениях дают врагу возмож­ность проникнуть в жизнь страны. Но, кроме всего этого, некоторая часть беглецов после обу­чения в шпионских школах непременно перебра­сывается обратно в Польшу. Поэтому каждый бег­лец не только может передать определенные све­дения, но является также и потенциальным кан­дидатом на возвращение домой в качестве вышколенного, технически вооруженного и действую­щего по указанию организации шпиона.

В отношении Врукка польская контрразведка имела все основания утверждать, что он появится снова. Его эсэсовское прошлое, его безупречное здоровье и его бесспорная пронырливость позво­ляли допускать, что, верный своим идеалам, он пробудет в Германии не дольше, чем это нужно для овладения шпионской наукой.

Известно, что разведка Гелена категорически запрещает своим агентам вербовать людей на собственный риск. Перед заброской на другую сторону агент представляет своим начальникам описок знакомых, разумеется, с соответствую­щими характеристиками. Список этот становится предметом изучения и обсуждения геленовских экспертов, в результате чего перед самым выез­дом агент получает четкое задание: кого именно он должен завербовать из данного списка. Есте­ственно, что польская контрразведка составила ввиду этого свой список знакомых Врукка. Были рассмотрены отдельные лица, могущие заинтере­совать разведку Гелена, то есть те, которые могли войти в расчет как возможные агенты бер­линского центра. Не раз обсуждалось прошлое этих людей и их моральный облик. Контрраз­ведка бдительно следила за Врукком: не по­явится ли он у тех людей, которых — именно с точки зрения их морального облика — ему пред­ложат завербовать его берлинские хозяева.

Неизмеримо существенной в этом деле, как и во многих других, была помощь общественности. И вот — в соответствии с предположением — Кон­рад Врукк появился у одной из своих знакомых, уголовное прошлое которой обеспечивало ей по­четное место в упомянутом списке, находящемся в руках «ловцов душ» генерала Гелена и... в польской контрразведке. Последняя получила не­сколько сигналов от разных граждан, которые обращали внимание властей на появление знакомого им бандита. Их сообщения были не только ценным свидетельством бдительности и заботы о наших завоеваниях, они были маленькими кирпи­чиками той невидимой преграды, которую контр­разведка воздвигает между агентом врага и ро­диной.

С того момента, когда на карте появился фла­жок с именем Конрада Врукка, сам он оказался в сетях и судьба его была предопределена. Его можно было бы сравнить с прокаженным, зараз­ным человеком: каждый, кто завязывал с ним какие-либо отношения неслучайным образом, не­медленно привлекал к себе внимание и вызывал подозрение. В результате это приводило к изъя­тию из общества всех тех людей, которые созна­тельно помогали посланцу генерала Гелена в его вражеской работе на территории- страны.

Конрад Врукк обязан был высылать написан­ные тайными чернилами шпионские рапорты. Од­нако он скоро пришел к выводу, что распоряди­тели могут оставить его в дураках, если получат все его информации. Врукк полагал, что когда он вернется в Западный Берлин, предварительно вы­слав туда все добытые шпионские сведения, то Кайзер вообще отопрется и скажет, что сводки до него не дошли. В этом случае он не заплатит Врукку ни пфеннига. И агент счел более благо­разумным вместо отсылки писем самому явиться с наиболее ценными материалами и продиктовать свою цену. Тогда Кайзеру ничего больше не оста­нется, как только глубоко засунуть руку в кар­ман, наполненный новенькими долларами. По­этому-то в четырех своих письмах дальновидный (по его собственному мнению) геленовский агент уведомлял хозяев только о том, что он перешел границу, и предупреждал о своем возвращении в Берлин к 8 октября. Шпионские рапорты он оста­вил при себе. Что же в них было? Какие сведе­ния раздобыл шпион Врукк?

Разумеется, этого я не знаю, а если бы и знал — не напишу, хотя бы потому, чтобы дан­ная информация, не попавшая в руки Гелена через его агента, не достигла Берлина благо­даря... рождению этой книги. Во всяком случае генералу Гелену есть о чем пожалеть, так как польские органы безопасности охарактеризовали некоторые добытые Врукком данные как «до­вольно ценные и конкретные».

Каждый знает, что не так-то легко запомнить выловленные в течение многочасового разговора отдельные имена, цифры, названия городов или улиц. Очень помогли бы тут записи, но вести их открыто, как вы сами понимаете, шпион не имеет права. Зато он может держать руку в кармане и на предварительно подготовленной коробке от па­пирос нанести какую-то цифру, бездумно назван­ную едущим в отпуск солдатом. Но дальнейшие манипуляции в том же кармане, если разговор ве­дется долгий, могут привлечь внимание осталь­ных пассажиров, а также (ведь пишется это всле­пую) замазать предыдущую запись. Поэтому у Врукка в каждом кармане брюк и пиджака при­готовлены кусочки картона и маленькие огрызки заточенных карандашей. Он перекладывает руку из кармана в карман и без особого труда ведет записи, которые через несколько часов прочтет в уборной вагона и запишет в блокнотик. Тут же он приготавливает себе новые «боеприпасы» для очередной записи.

В Грудзиондзе, пользуясь темной ночью, Врукк копается в мусорном ящике, в который выбрасываются отходы из ближайших казарм. Там он находит обрывки стенной солдатской га­зеты, и это позволяет ему оперировать в своей грязной работе подлинными именами и даже от­дельными фактами.

Однако наиболее ценные сведения Врукк полу­чил от тех людей, которых ему поручила завер­бовать разведка: ведь он сорок два дня ездил по стране. Его перебросили через границу в районе Дембна в ночь на 16 августа 1953 года, во время бури и проливного дождя, который стер следы и сделал невозможным преследование нарушителя.

Глава девятнадцатая Гглавное — это семейка

Проводя одно из заданий операции «Ловкач», Конрад Врукк не остановился даже перед тем, чтобы втянуть в шпионскую работу свою семейку. Это было нетрудно — родные Врукка ненавидели народную Польшу.

Свою сестру — Стефанию Важну, проживаю­щую в Сопоте и работающую в агентстве «Рух», Врукк научил пользоваться тайными чернилами. При ее посредничестве он отправил по почте свое первое шпионское письмо в Берлин. Через сестру же он установил контакт с некой Ядвигой Гельхард, женой его сообщника по бегству из Польши за границу. Эта женщина в свою очередь дала Врукку адрес ее родственника — Виктора К ро­гуля, живущего в Ольштыне. Своему отцу, Аль­берту Врукку, «почтительный» сынок дал на со­хранение химикалии для тайных чернил и оставил ему часть привезенных из Берлина ручных часов, за которые он собирался в Польше покупать со­весть людей. Четыре пары часов старый Врукк послал в посылке с яблоками в Щецин на вымыш­ленную фамилию, указанную сыном.

Организованная Конрадом Врукком шпионская сеть не была, однако, предприятием исключительно семейным, которое велось по принципу «ворон во­рону глаз не выклюет»... Упомянутая выше Гельхар, как мы уже говорили, передала Врукку адрес своего дяди Виктора Крогуля. Узнав короткую, но вполне «достойную» автобиографию Крогуля, оборотистый Врукк решил несколько отойти от по­лученных установок и заинтересовался этим че­ловеком, хотя данная кандидатура и не была со­гласована с берлинскими экспертами. И вот 23 ав­густа органы безопасности получили краткое со­общение: «Врукк купил билет до станции Ольштын».

Немедленно были поставлены в известность местные органы безопасности. Контрразведка ин­формировала Ольштын, что Врукк выехал туда, а также передала его описание, обратив внима­ние на фото, сделанное еще в то время, когда Кон­рад Врукк сидел в тюрьме за кражу, и разослан­ное по крупным городам страны. Ясно, что отныне Врукк путешествует не один...

В то время, когда пассажирский поезд, везущий аденауэровского агента, идет по равнинам севе­ро-восточной части Польши, по шоссе в том же направлении мчится легковой «ситроен», на кото­ром, кроме шофера, находится еще один человек. Мы не знаем, кто он, но имеем основания предпо­лагать, что он спешит сесть на одной из малень­ких станций в поезд, идущий в Ольштын.

Маленькое, но неожиданное происшествие! Ло­пается камера. Машина недвижимо стоит на шоссе, а вдали уже слышен шум приближающегося поезда. Теперь дорога каждая секунда. Шо­фер «ситроена» десять лет назад под бомбежкой водил грузовик на фронте под Ленино, в Совет­ском Союзе: такой пустяк, как лопнувшая камера, его мало волнует, однако вдвоем все-таки лучше. Пассажир сбрасывает пиджак и помогает шоферу закручивать гайки на сменяемом колесе. Потом оба поспешно вскакивают в машину. В ярком свете фар все быстрее мелькают белые ограничи­тельные камешки по обеим сторонам дороги. Ма­шина теперь мчится вдоль железнодорожной ли­нии и без особого труда обгоняет пассажирский поезд.

Фары выхватывают из темноты длинный палец шлагбаума. Он преграждает дальнейший путь и опускается так быстро, что шофер с огромным тру­дом тормозит машину в каких-нибудь десяти мет­рах от красно-белого столба. Пассажир и води­тель в бессильной ярости смотрят, как мимо них плавно проносятся вагоны. Теперь бесконечно тя­нутся секунды ожидания, пока дежурный по стан­ции приведет в движение механизм и поднимет шлагбаум. Вот перед глазами мелькает красный огонек на площадке последнего вагона...



Фары выхватывают из темноты длинный палец шлагбаума


Машина срывается с места и почти одновре­менно с поездом подкатывает к зданию станции. Пассажир успевает купить билет и на ходу сесть в медленно трогающийся поезд. Не спеша прохо­дит он по коридорам, осторожно, но зорко за­глядывая в каждое купе. Наконец входит в одно и садится прямо напротив Врукка, занятого оживленным разговором с попутчиками. Шпион внимательно осматривает пассажира; тот спо­койно выдерживает этот взгляд, а затем достает портсигар, закуривает и углубляется в чтение жур­нала, который у него в руках. Через минутку Врукк наклоняется к нему и конфиденциально Шепчет »а ухо:

— Какой вы неосторожный!

— Я? — спокойно отвечает новоприбывший. — Не очень понимаю вас...

— Вы испачкались... Вот тут и тут!

Новоприбывший смотрит на указанные места и видит, что действительно неосторожно присло­нился к домкрату во время недавней остановки на шоссе — брюки измазаны маслом. В течение десяти минут шпион и новоприбывший пассажир оживленно спорят на тему о лучшем способе вы­ведения масляных пятен. Пользуясь случаем, шпион с невинным видом спрашивает попутчика, где тот так вымазался? Спрошенный отвечает, что он работает инженером.

— С утра еще оделся в дорогу, но с этим мон­тажом машин совсем забыл о времени и в самый последний момент прибежал на станцию... Ви­димо, испачкался смазкой, которой покрыли ма­шины перед отправкой сюда...

Подготовка в Баварии научила Врукка пользо­ваться любой болтовней людей. Его рассуждения очень просты: «Этот субъект бежал на станцию: значит, завод где-то недалеко. Дальше: он упоми­нал о монтаже новых машин, следовательно, за­вод только строится. Измазался возле них, стало быть, там тесно, прибыло много машин, видимо, завод немаленький». Когда поезд приближается к следующей станции, Врукк смотрит в окно и чи­тает название, выписанное на фронтоне здания. Пожалуй, никто из пассажиров не заметил, что Врукк с равнодушным видом засунул руку в кар­ман... Теперь мы знаем, что кто-то это видел. Об этом не подозревал только сам Врукк: он думал сейчас о том, что, может быть, стоит побывать тут и подробнее осмотреть этот завод...

В Ольштыне кончается работа тех сотрудников контрразведки, которые опекали Врукка во время его путешествия. Теперь шпион идет по улицам воеводского города. Он шагает не спеша, держа под мышкой толстый портфель, и с любопытством осматривается кругом. Сотрудники Ольштынских органов безопасности видят не без удивления, что Врукк входит в большое здание из красного кирпича, которое находится на улице Независимо­сти, 44. Тут помещается больница имени Николая Коперника. Кого ищет шпион среди людей, оде­тых в белое? Кого высмотрел себе посланец про­вокаторов массового уничтожения среди людей, миссия которых заключается в борьбе за жизнь?

Глава двадцатая Огонь и мотыльки

Контрразведка без труда устанавливает, кто именно гостеприимно устраивает у себя господина Врукка. Человека этого зовут Виктор Крогуль, а по профессии он аптекарь. Работает Крогуль на Должности заместителя завхоза больницы в Ольштыне. Его одиночество разведенного мужчины скрашивает заведующая бельевым складом Леокадия Беренд, бывший муж которой дослужился до офицерского чина в гитлеровском вермахте. Род­ная ее сестра живет в Западной Германии с «на­стоящим» американцем.

Оба — Крогуль и Беренд — охотно принимают у себя Генрика Сухановича (как вы помните, эту фамилию Врукк использовал на территории Польши). Ведь их гость является коллегой сбежавшего Гельхарда — старого «камрада» хозяина дома. Генрик Суханович действительно «король жизни»: не проходит ни одного дня, чтобы в доме на улице Независимости, 44 рекой не лилась водка. Не думайте, однако, что эти пирушки про­исходят в роскошных аппартаментах, устланных коврами и обставленных красивой мебелью, то есть так, как это привыкли описывать в своих «шпионских» повестях разные авторы с буйной фантазией. Журналист, идущий по следам обез­вреженного шпиона, находит совершенно иные, реальные места, которые служили подлинным фоном событий 1953 года.

Шпионское гнездо помещается в маленьком двухэтажном домике, притулившемся к другим хозяйственным постройкам ольштынской боль­ницы. Эту опустевшую квартирку сейчас зани­мает один из больничных врачей. Вот здесь — окошко на первом этаже! Из этого окна, выходя­щего на запад, шпион видел покрытые зеленью ближайшие холмы, наблюдал спокойное движе­ние на больничном дворе. Другие обитатели дома даже не подозревали, что собой представ­ляет статный молодой гость «семейства» Крогуль. Когда эти жильцы — санитарка, уборщица и кла­довщик — работали и добывали себе средства к жизни, их сосед Виктор Крогуль стал открывать для себя совсем иные жизненные перспективы. «Что такое серенькое существование больничного служащего по сравнению с карьерой аденауэровского агента? — думал Крогуль. — Конечно, ничто». Разумеется, вербовка Крогуля произошла не сразу. Сначала обе стороны — вербующий и вербуемый — должны были найти «общий язык».

Генек — как вскоре стала звать гостя Леокадия Беренд—для начала сказал, что ему нужна чистая рубашка. Сердобольная вдова посылает сыночка за покупкой. Когда гость переодевается, женщина замечает у него подмышкой кусок при­клеенного пластыря. С состраданием Леокадия Беренд спрашивает о происхождении раны. Генек сразу вырастает в ее глазах, когда она узнает, что он был солдатом личной гвардии самого «фю­рера» и что не раз пытался снять «памятную» татуировку.

С этого дня Врукк перестает стесняться своих гостеприимных хозяев. Он отправляется вместе с ними на прогулку в окрестности Ольштына, где как раз в это время проходят осенние маневры войск. Там Врукк уже не забавляется слепой воз­ней в карманах, а вытаскивает на свет божий свои картонные квадратики и чертит схемы без вся­кого стеснения. Когда все трое идут через лес, на их пути оказывается большой летний лагерь. Ча­совой приказывает им отойти, и «мирно» прогу­ливающиеся граждане поворачивают обратно. Но па следующий день Врукк снова приходит сюда, чтобы... собирать грибы. По возвращении в Ольштын агент садится на кухне и, пока дородная пани Леокадия готовит ужин, тайнописью пишет свои рапорты, приправляя их для вкуса (господина Кайзера) интересными, но надуманными подроб­ностями...

За передачу Генеку нескольких информации разведывательного характера, а также за далеко идущее «гостеприимство» (как мы это увидим Дальше) Леокадия Беренд получила от Врукка три пары часов и триста злотых деньгами. Ее сожитель тоже не был обижен — Врукк передал ему две тысячи злотых, часы и кое-что из своего гардероба. Крогуль исполнял роль проводника Врукка по Ольштыну и окрестностям. Наиболее важными (для шпиона) пунктами Крогуль признал военные объекты. Генек согласился. Он нетолько воспользовался гостеприимством Крогуля но и довольно подробно изложил ему цель своего приезда в Польшу. Между прочим, он должен раздобыть настоящие документы, которые всегда нужны берлинским «специалистам» для производства фальшивых копий.

Завхоз больницы принял к сердцу это пожела­ние гостя и скоро принес ему паспорта, забытые пациентами больницы Станиславом Жабкой и Ришардом Вуйциком. Этой небольшой дружеской услугой он окончательно привлек к себе Врукка. Теперь им уже нечего скрывать друг от друга. Врукк хвалится своему другу принадлежностью к СС. Это очень импонирует хозяину дома, так как он принадлежал только к СА, попасть куда было значительно легче, чем в отборную СС.

Случай для дальнейших услуг представился очень скоро. Было это 31 августа, в день рожде­ния Леокадии Беренд. Справили этот день от­лично. Генек всегда отличался щедростью, но на этот раз он превзошел самого себя. Сначала еще одним их собеседником был сосед. Когда он, на­конец, ушел домой, атмосфера в квартире стала подлинно интимной. Под винными парами бывший член СА Виктор Крогуль видит себя уже резиден­том разведки, распоряжающимся большими сум­мами. Леокадии Беренд мерещится Западный Берлин, куда Генек торжественно обещал взять ее. Эсэсовец же видел только... Леокадию Беренд. Я сожалею, что вынужден представить и эту жан­ровую сценку, которая разыгралась во время пи­рушки. Врукк прямо предложил Крогулю... одол­жить ему Леокадию! Молодой сутенер, который прежде за десяток марок «одалживал» своих де­вушек американцам, решил теперь тут, в Ольштыне, сам стать американцем!

Сделка состоялась довольно быстро, но полу­чение «закупленного товара» произошло не без трудностей. Леокадия оказала сопротивление. Не­известно — то ли женщину стесняло присутствие сожителя, то ли она рассердилась на Генека, что он «завоевывает» ее таким необычайным путем, но так или иначе она не подчинилась приказу Кро­гуля. Однако «честь» бывшего члена СА не может подвергаться осмеянию! Слово дано, сказано, и приятель не должен иметь препятствий... Общими усилиями обоих выкормышей гитлеровского «рейха» Леокадия Беренд «призвана к порядку» — ее вспотевшее, пропитанное винными испарениями тело достается в награду эсэсовцу...

Глава двадцать первая Темный тип в светлых блонях

Вскоре после этой пирушки в стиле «Новой Европы» Врукк покидает гостеприимный дом Вик­тора и Леокадии с глубоким убеждением, что не только он сам, но и другой направленный им шпион всегда может рассчитывать здесь на вер­ный приют, на помощь в сборе информации и на Другие, более личного характера услуги натурой.

Врукк покидает Ольштын и едет на запад, в Щецин. Дата его выезда отнюдь не случайна: он прочел в газетах, что именно в Щецине состоится всепольский праздник урожая — «дожинки». В печати было объявлено о сотнях специальных поездов со всей страны и о большом стечении крестьян из всех воеводств. «Ну, в этой огромной толпе, — рассуждает агент,— легче раствориться, меньше обращает на себя внимания любой чуже­земец. Кроме того, можно будет потянуть за язык кое-кого из этих польских мужичков и узнать что-нибудь интересное».

Контрразведка, которая не спускает глаз с вра­жеского агента, еще теснее смыкает круг, изоли­руя страну от возможных покушений аденауэровского посланца. Это понятно: флажок на карте, обозначающий путь Врукка, теперь довольно опасно приближается к западной границе! Шпион едет в толпе веселых, поющих крестьян к большому портовому городу. Разве можно быть уверенным, что шпик не попытается организовать акт саботажа? Может быть, он задумал вредить и подложит мину в одно из промышленных предприя­тий молодого государства, где работают сейчас десятки тысяч людей?

* * *
Огромное поле переливается всеми цветами ра­дуги. Ловичские пояски, черные шляпы силезцев, голубые платья опольцев, белые с красным одежды крестьян из южной Польши — все это разливается по Светлым Блоням, как краски на палитре художника. Среди десятков тысяч кре­стьян, внешне не привлекая ничьего внимания, ходит человек с портфелем. Он снял с себя плащ и повесил его на плечо. Довольный приездом на дожинки, он чувствует себя в безопасности среди неисчислимой толпы и считает, что именно благо­даря этому он растает без следа в портовом го­роде. Шпион и не знает, что флажок с надписью «Конрад Врукк» уже воткнут в самый центр Щецина. А кругом гремит веселая мелодия дожинковой песни...

В 10 часов на трибуну поднимается Первый Секретарь ЦК Польской Объединенной Рабочей Партии Болеслав Берут. Начинаются торжества, открываемые шествием крестьян. Впереди идет капелла гуралей[18]. Эхо играемой ими мелодии разносится по Светлым Блоням. Затем происходит церемония вручения «хозяину праздника» огром­ного венка и снопа. В рупорах звучат слова Берута.

Вы только посмотрите, какой ненавистью го­рят глаза высокого мужчины, который несет в портфеле часы и оружие, а в сердце — презрение к окружающим его людям, чувство бессильной злобы против доносящихся до него слов:

«... — гитлеровские недобитки, которые снова собираются под крылышком американских опеку­нов в Западной Германии, задыхаются от ненави­сти к Польше и под предводительством Аденауэра хотели бы снова завладеть нашей землей, зако­вать поляков в кандалы американо-гитлеровского рабства. Эти сеятели войны и раскольники един­ства Германии делают вид, что забыли о позор­ных поражениях, которые только недавно обру­шились на гитлеровские грабительские орды. Но капиталисты, помещики, гитлеровские юнкеры, американские банкиры мало заботятся об этом, так как, торгуя чужой кровью и превращая мил­лионы людей в пушечное мясо, они извлекают из этих преступлений миллионные прибыли.

Наши нынешние дожинки в древнем польском Пястовском Щецине, подведение итогов нашим Достижениям — вот достойный ответ империалистам из-за океана, их аденауэровско-гитлеровским союзникам, а также капиталистическо-помещичьим изгнанникам — изменникам нашего на­рода. Польский трудовой люд не забывал и никогда не забудет уроков, проистекающих из тяжелых освободительных боев, из всей своей истории...» Врукка пугает эта человеческая масса, среди которой его глаз не может отыскать ни одного лица, дающего хотя бы тень надежды на сближение. Он украдкой сворачивает в сторону и быстро идет по улицам города, оставляя за собой празднично настроенных крестьян.



Врукка пугает эта человеческая масса


Врукк останавливается перед витриной столо­вой. Внимательно читает меню, приклеенное к стеклу. В это время до него доносятся отчетли­вые звуки немецкой речи. Ошибки быть не может — это радиопередача из Германии! Надо послушать... Он входит в зал и садится за столик, над которым висит репродуктор. Да, теперь Врукк отчетливо слышит:

«...Несколько дней назад исполнилась го­довщина проклятого дня, когда наш народ, обма­нутый злейшими врагами человечества — фаши­стами, напал на вашу страну, вызвал огромные страдания и нанес огромный ущерб вашему на­роду. Мы осознаем великую вину, которую несет наш народ. Сегодня отношения между нашими странами существенно изменились благодаря ос­вобождению нас Советской Армией от фашист­ского рабства. Миллионы простых людей Герма­нии сегодня являются вашими друзьями и братьями. Эти миллионы простых людей Герма­нии и Германская Демократическая Республика противостоят каждой враждебной силе, которая попыталась бы когда-либо нарушить границу мира на Одере и Нейсе...»

Человек за столиком тяжело кладет голову на руки. Усталость это или желание заткнуть уши, чтобы не слышать слов, которые ранят его, которые вызывают у него чувство одиночества и бессилия?

«...В то время, когда Германская Демократиче­ская Республика — оплот сил мира во всей Германии, всемерно трудится над мирным развитием, американский империализм пытается превратить Западную Германию в исходный пункт для новой' агрессии против свободолюбивых народов. Америк капский империализм, который пошел по стопам Гитлера и стремится установить свою власть над миром, возрождает в Германии те силы, которые в течение последних 50 лет дважды толкнули наш народ на кровавую мировую войну. Силы эти —смертельный враг свободолюбивого человечества. Но их победит пламенная ненависть всех честных людей, особенно поляков и немцев...»

Нет, не уйти вам от правды, господин Врукк! Вы можете потерять власть над собой и даже вы­бежать отсюда, можете еше плотнее заткнуть себе уши, но правда все равно дойдет до вас и вам подобных, если даже все вы будете выдавать себя за слепых и глухих!

...Конрад Врукк подзывает официантку и зака­зывает обед. При этом он утвердительно кивает какому-то гражданину, который просит у него разрешения занять место за этим же столом, так как зал быстро заполняется возвращающимися с праздника людьми. Врукк внимательно слушает конец речи на немецком языке и объявление польского диктора:

 «Говорит Щецин! Сейчас мы будем передавать перевод приветствия, оглашенного вчера на Всепольском съезде крестьян-передовиков Зигфридом Венцелем, руководителем делегации германских крестьян...»

После обеда Врукк уже не желает идти на дальнейшие дожинковые торжества, не желает смотреть на четыре тысячи людей, выступающих в смотре художественных самодеятельных коллек­тивов. Он устал и изнервничался. Он хочет сейчас залезть в какую-нибудь укромную нору, немного отдохнуть и двинуться к Берлину, где его ждут пачки долларов, почет и торжественное обещание легкой жизни. Ему не надо искать такого места — он направляется прямо на квартиру, где нашел приют год назад, когда остановился в Щецине не­посредственно перед своим бегством в Берлин.

Глава двадцать вторая Квартира № 31

Дом номер 22 на улице Малковского находится в центре, с правой стороны Аллеи Войска Поль­ского, в каких-нибудь двух минутах ходьбы от отеля «Гриф». Это пятиэтажное здание, типичное для щецинского строительства времен германского капитализма. Через глубокую арку подъезда мы входим на темную лестничную клетку. Лестница крутая, с резной балюстрадой, которая некогда была темно-коричневого цвета, а теперь грязная и обшарпанная. Ступеньки серые, затоптанные. Из-под слоя грязи на стенах кое-где пробивается светло-зеленый фон, существовавший еще в пер­вые дни постройки. По стене тянется сделанная масляной краской полоса, на которой можно обнаружить следы графических упражнений мест­ных детишек: «Янек — осел», «Это дом бабы-яги», «Крысек — глупый»... Однако мы не пойдем выше. Не здесь помещается шпионское гнездо.

Надо выйти во двор. Он невелик, квадратен и Лишен всякой зелени — бетонированная площадка, заваленная шлаком, углем, песком и остатками развалин соседнего сожженного дома. Справа виднеются одноэтажные серые строения, | где помещаются разные сарайчики и уборная.

Идя дальше по следу Врукка, мы видим перед собой шестиэтажный флигель желтоватого цвета. Квадратные окна тут и там украшают цветные сит­цевые занавески. Флигель имеет узкий вход. Дверь, видимо, когда-то отброшенная силой взры­ва бомбы, висит на одной петле. На каждом этаже четыре двери в квартиры: две слева и две справа. Лестничная клетка и здесь выглядит не лучше той, которую мы видели раньше. Двери квартир темно-коричневые. Дверные проемы глубокие, мрачные. Поднимаемся на четвертый этаж. Слева — квар­тира номер 30, без таблички. Тут живет строи­тельный рабочий. Нам приходится чиркнуть спич­кой: свет на лестнице отсутствует уже несколько лет — на шестом этаже обвалился свод и сорвало проводку. Направо от двери квартиры номер 30 находится квартира номер 31. Мы видим тут алюминиевую табличку в форме визитной карточки, на которой выгравировано: «Евге­ния Кнець». Немножко в стороне, но на том же уровне, что и табличка, прибит кусок медного листа в форме круга величиной с блюдечко. В центре его — замочная скважина. Круг имеет свою историю...

Нет, читатель, вы не пожалеете времени, якобы бесцельно потраченного вами на осмотр неинтересного для вас дома! Все это нам очень приго­дится. Контрразведка тоже детально изучала то­пографию этого забытого и запущенного дома, чтобы быть готовой к последнему акту драмы, где Конрад Врукк играл главную роль.

Звоним. Нам открывает дверь худощавая мо­лодая женщина. Она невысока. Держится немного сутуло. На лице никакого выражения. Бледно-го­лубые глаза, редкие ресницы, узкие бледные губы. Нос тонкий и длинный с большими ноздрями и незначительным покраснением на конце, с легкой горбинкой. Подбородок острый, лицо скуластое.

Женщина эта может благодарить судьбу. Над ней висела страшная опасность: ведь она была на волосок от преступления. Ее черты хорошо знали сотрудники контрразведки в Щецине. Эта жен­щина вместе с хозяйкой квартиры Евгенией Кнець и Конрадом Врукком ходила по щецинским дан­сингам. Кнець знала, что Врукк — преступник, хотя и считала его только контрабандистом. Те­перь она тоже сидит за решеткой. Нашей же со­беседнице удалось не запутаться в паутине шпиона. Нет никаких оснований подозревать, что она знала о Врукке больше того, что рассказы­вает журналисту через несколько месяцев после эпилога шпионской аферы.

— Кнець была подругой какой-то Лизы или Луизы — хорошей знакомой или даже невесты Крогуля. А у Генрика Сухановича было много денег и часов... С Евгенией Кнець я познакоми­лась на швейной фабрике. Она работала швеей, а меня назначили ей в помощь. Потом Евгению выд-зинули кладовщицей, а я осталась на ее месте. На фабрике Кнець хвалили за то, что она хорошо работает... Когда Генек ставил водку, мы на фаб­рику не ходили. Как-то Евгения поссорилась с ним и даже не хотела пустить его в квартиру. . Это было вечером... Тогда он сломал замок, который на следующий день сам же и починил. Он говорил нам, что работал слесарем. Вон видите медную бляху на дверях? Это как раз память о нем... Он был вежливым человеком и любил петь. Что именно пел? Да разве я могу вспомнить...

Глава двадцать третья Женщина, вино и шпион

Мы входим в квартиру. С лестничной клетки по­падаем прямо в кухню. Из нее ведут двери в квад­ратную комнату с двумя окнами, на которых красуются муслиновые занавески. На окнах не­сколько цветочных горшков, обтянутых розовой бумагой.

— Это ее цветы... Евгения очень любила цветы, проше пана...

Посредине комнаты — накрытый льняной ска­тертью стол, на нем большая стеклянная пепель­ница. У окна около стены стоит потрепанная ко­зетка с вылезающими пружинами. Комод—ка­кая-то безликая рухлядь: нечто среднее между шкафчиком и ящиком для мусора. Видимо, совсем случайно попавший сюда небольшой полирован­ный шкафчик—единственный приятный предмет из всей меблировки этой невзрачной комнаты. Над ночным столиком — маленький образок «Скорбящей Матки Боски»...

Здесь скрывала Конрада Врукка его приятель­ница Евгения Кнець. По рассказам соседей, это была высокая шатенка с коротко подстрижен­ными волосами, худощавая и изящная.

— Надо же так случиться: на такого подлеца нарвалась! — судачат теперь в доме номер 22 на улице Малковского. Но вообще люди тут говорят об этом случае неохотно, тем более с чужим че­ловеком.

Дворник Халабурда тоже не слишком распро­странялся на интересующую нас тему:

— Дык вот... приходили к ней разные там зна­комые...

Во всяком случае не следует представлять себе, что Евгения Кнець — это шпионка в стиле детек­тивных романов, какая-то щецинская Мата Хари. Попросту она легкомысленно доверилась мужчине, о котором знала много плохого, но тем не менее укрывала в своей квартире. Понятие «укрывала» тут звучит немного ошибочно... Как говорится, Врукк не стоил тех марок, которые на него по­тратил генерал Гелен, и, между прочим, именно потому, что Врукк не умел скрываться. Замашки сутенера и страсть к водке гнали его чуть ли не каждый вечер в ночные рестораны этого порто­вого города. Кельнеры вежливо кланялись высо­кому молодому человеку, который читал только левую сторону меню, даже не заглядывая в цен­ник. А на фабрику на улице Рузвельта после каж­дого такого вечера не являлись на работу две швеи.

Собственно говоря, в Щецине Врукк не пред­принимает никаких попыток возобновить свою шпионскую работу. Не пробует он и завязывать разговоры с незнакомыми мужчинами. Пристает лишь к посторонним женщинам, и Евгения Кнець, быстро раскусив и исследовав существо этих зна­комств, однажды из зависти отказывается впу­стить Врукка ночью в свою квартиру. В этом городе Врукк уже не бродит около казарм и не пытается раздобыть бланки документов. Зато бук­вально на второй день приезда мы видим его в ресторанчике «Байка» («Сказка»). Он приходит туда с двумя женщинами из квартиры номер 31. Занимает столик во втором зале, где стеклянный паркет освещен снизу разноцветными лампочками. Здесь, в специальной нише, сидит джаз из шести человек. Шпион с любопытством оглядывается по сторонам: тут в этот вечер пируют скандинав­ские офицеры с торговых кораблей и несколько работников местной верфи.

Врукк мало танцует — видно, ему тут не очень нравится. Он выходит отсюда в 1.26 ночи и на­правляется в свою берлогу, не очень крепко дер­жась на ногах. Весь следующий день он не по­казывается из квартиры и только вечером снова отправляется в город. На этот раз он появляется в баре «Котвица» («Якорь»), который расположен через два дома от «Байки». Выбирает столик и садится в длинном, как трамвай, зале без окон, где днем и ночью горит электрический свет. Тут Врукк приглашает на танцы какую-то скромно одетую девушку, но наталкивается на отказ со стороны ее спутника. Тогда шпион быстро переходит к дру­гой девушке. Танцует с ней несколько раз и пы­тается присесть к ее столику. Девушка отказы­вается, так как не хочет нарываться на скандал с наблюдающей за этими маневрами Евгенией Кнець. Однако и этот отказ не портит настроения шпиона, который приглашает кельнера выпить с ним. «Пане, прошу одну полную за морскую братву!» — кричит Врукк, наливая себе сразу пол­стакана водки. Еще до полуночи Врукк перестает интересоваться окружающими — время от вре­мени его голова бессильно склоняется на столик. Однако окружающие очень интересуются им и следят неустанно. Ежедневно в «личный счет» шпиона аккуратно вписываются выдержки из под­робных донесений о его действиях.

Бухгалтерия эта ведется в рубрике «приход». В рубрике «расход» будут отмечены только при­говор суда, который рассмотрит очередное дело из цикла «генерал Гелен против народной Польши».

Вместе с Врукком сюда приходили и люди, ко­торым было поручено следить, чтобы агент Ге­лена за стаканом водки не получил каких-либо информации от моряков или не добрался до бу­мажника с документами беззаботно веселяще­гося человека. Так по крайней мере было во вто­рой приход Врукка в «Котвицу», когда он неза­метно вытащил из пиджака у захмелевшего боц­мана бумажник с деньгами и документами.

Через три дня Врукк идет в «Магнолию». Про­ходя мимо 1-го комиссариата гражданской ми­лиции, шпион с забавной предосторожностью пе­реходит на другую сторону улицы, а потом снова возвращается на тротуар. В «Магнолии» он остав­ляет своих подружек и подсаживается к столику какой-то незнакомой женщины. Вскоре подходит ее компаньон: в воздухе пахнет дракой. Однако Врукк овладевает собой, извиняется перед обоими и быстро покидает ресторан.

Несколько позже на пути пьяных похождений Врукка, кроме упомянутых трех ресторанов, ока­зывается еще и «Камеральный». Отсюда всего два квартала до норы Врукка. В «Камеральном» часто бывает молодежь из ближайшего студен­ческого городка и из техникума мореплавания. Под влиянием винных паров перед Врукком тает опасность, которой он подвергается каждый день пребывания в чужой стране. В ресторанах, за танцами и под музыку, время до отъезда в Берлин проходит незаметно. Быстро летят пьяные ночи и сонные дни, и вот на стенном календаре появ­ляется воскресный листок с красной датой: 27 сентября 1953 года.

Глава двадцать четвертая Посланец «Канцлера агрессии»

Вы, конечно, не запомнили этой даты. Для большинства из нас она не означала ничего осо­бенного. Польша закончила еще один трудовой день и подытожила еще одну неделю шестилет­него плана — плана построения основ социализма. Страна узнала, что в этот день, на сто два дня до срока, открыто движение по шестидесятипятики­лометровой железнодорожной линии из Колховиц в Заверцье. В этот день на линиях варшав­ского узла начал работать первый польский элек­тровоз, построенный во Вроцлаве. Гданьская верфь в этот день передала в эксплуатацию три новых морских корабля. Стальные конструкции Дворца культуры и науки в Варшаве в этот день поднялись на высоту сто сорок два метра, а на базу в Еленках поступили новые партии материа­лов из СССР: стальные связи для купола зала конгрессов, асбестобетонные и керамические трубы. В этот же день был пущен первый на Любельщизне сахарный завод в старинном имении .князей Замойских в Клеменсове. На складах этого завода для начала оказалось уже свыше тридцати тысяч квинталов сахарной свеклы. В Гдыньский порт с морского лова около Клайпеды возвра­тился сейнер «Гд-47», который привез семь тысяч пятьсот тридцать восемь килограммов морской рыбы. Во Вроцлаве открыт большой продоволь­ственный магазин, работающий с 4 часов утра до 24 часов ночи. Вице-министр здравоохранения заявил в этот день, что количество смертей от ту­беркулеза в Польше за последнее время умень­шилось на 52 процента по сравнению с 1945 го­дом. Доклад об этой страшной болезни, сделан­ный в Гданьске на Всепольском съезде по борьбе с туберкулезом, был основан на скрупулезном ис­следовании результатов шести тысяч курсов ле­чения, проведенных с применением нового препа­рата. В Познани, на заводе имени Сталина, при­ступили к серийному выпуску револьверных станков типа «Р.В.80», очень легких в обслужи­вании и очень производительных: их образец был встречен с большим интересом в Париже, Лейпциге и Стокгольме. Общество Крестьянской взаимопомощи сообщило, что в четвертом квар­тале 1953 года польское село получит промыш­ленных товаров на миллиард злотых больше, чем за этот же период в прошлом году.

Свыше ста тысяч человек прибыло в то воскре­сенье в Рогожницу в Нижней Силезии, где на территории прежнего концлагеря Гросс-Розен был открыт памятник-мавзолей. Прежний узник этого концлагеря, а ныне Секретарь ЦК ПОРП Ежи Альбрехт сказал собравшимся, что «...вос­поминания миллионов людей в Польше и во всем мире о гитлеровских преступлениях пробуждают священную ненависть к фашизму и вечное осуж­дение агрессии и войны». Оратор напомнил также, что «...могучей силой лагеря мира является ныне ГДР — первое в истории немецкое государ­ство, управляемое трудовым народом». Ганс Зейгевассер — секретарь Главного Комитета Гер­манского НациональногоФронта — заявил, что «...Аденауэр жаждет вернуть к жизни гниющий в руинах подземной канцелярии «третьего рейха» труп германской политики «овладения жизненным пространством». Действительно, — продолжал да­лее Зейгевассер,— его ничему не, научила исто­рия. Этот канцлер агрессии взывает к самым низ­менным шовинистическим инстинктам».

Мы позволили себе перечислить все или при­близительно все пришедшие за этот день вести с фронта строительства новой жизни и борьбы за мир. И тогда, когда мы радовались нашим успе­хам, большинство не знало, что на бесшумном фронте подготавливается последний акт схватки с очередным посланцем «канцлера агрессий». Польская контрразведка предвидела, что в это утро Врукк выползет из своей норы на дневной свет. Город готовился отметить событие, которое не могло не интересовать даже самого пристраст­ного к выпивкам шпиона: в это утро возвраща­лись с учений из летнего лагеря солдаты мест­ного гарнизона.

В 11 часов 20 минут флажок с надписью «Кон­рад Врукк» передвинулся на карте города с улицы Малковского, 22 на Гданьскую улицу... Шпион стоит в толпе горожан и смотрит на знамя части, на котором вышиты грозные для него слова: «За Польшу, свободу и народ». Толпа встречающих растет. Врукк невольно вздрагивает, когда до него доносятся звуки корабельных си­рен. Это украшенные флагами расцвечивания боевые суда приветствуют возвращающихся сол­дат. Врукк стоит и молча озирается вокруг. Всюду улыбающиеся, радостные лица и руки, го­товые к приветствию.

Потом Врукк движется вместе с толпой и при­сутствует при вручении наград отличникам боевой и политической подготовки. Он внимательна слушает называемые имена и фамилии. Рука его опять манипулирует в кармане и наносит на при­готовленные кусочки картона имена: Сеницкий, Галинский, Петеральский, Огродович... Потом он царапает огрызком карандаша фамилию передо­вого офицера Павлюка и... уходит. Он явно боится всех этих людей, озаренных солнечным светом, и даже не пытается завязать знакомство с солдатами, не намеревается собирать сведения о ходе учений. Возвращается в свою берлогу рано и сразу посылает Кнець за водкой.

Глава двадцать пятая Запланированное происшествие

Все дело Врукка тщательно анализируется. Вполне вероятно, что у шпиона есть оружие и что он пустит его в ход. Он хорошо понимает: в этой схватке ему терять нечего. Жертвами пуль врага могут пасть сотрудники контрразведки, которым будет поручено задержать шпиона. С другой сто­роны, если Врукк начнет стрелять, то вынуждены будут употребить оружие и сотрудники контрраз­ведки, а шпиона надо доставить в руки следова­теля непременно живым и невредимым: для него уже заготовлены вопросы, на которые необхо­димо получить исчерпывающие ответы. Нельзя также дать ему времени на то, чтобы он в стычке уничтожил свои рапорты и стер следы преступле­ния — своего и своих хозяев. На «личном счету» шпиона вырастают длинные колонки имен людей, с которыми он общался и разговаривал. Теперь наступило время подвести баланс и предъявить его самому владельцу счета.

Наше знакомство с домом номер 22 на улице Малковского пока еще очень поверхностно по сравнению со сведениями сотрудников контрраз­ведки. Расположение квартиры номер 31 им изве­стно так хорошо, словно они сами прожили тут несколько лет. Известно также, кто занимал эти комнаты до Евгении Кнець. Для дела это совсем не безразлично.

21 час 02 минуты вечера 27 сентября. К двери шпионской берлоги подходит какой-то человек. Ему отворяет особа, имя которой написано на табличке — Евгения Кнець. У нее хорошее настро­ение, так как Врукк в этот вечер не собирается в город: он заливает водкой неприятные утренние ощущения. Евгения Кнець вежливо отвечает мо­лодому человеку, который держит в руках чемо­дан:

— Нет, такая давно уже не живет тут... Ну чем же я могу помочь, если ваша тетя, даже не изве­стив пана, перебралась куда-то?

— Я очень-очень извиняюсь, конечно... Но, по­нимаете, я издалека... Может быть, можно выяс­нить, куда она выехала? Сегодня воскресенье, уже поздно... Ведь сейчас даже адресное бюро закрыто... Что мне делать?..

— Как не стыдно, право! Вы молодой и приго­жий человек, а такой беспомощный!.. Ну входите уж, входите, а я сейчас у соседок спрошу...

Молодой человек стесняется, очень вежливо благодарит, старательно вытирает ноги и входит в кухню. Рассевшийся около стола Врукк насто­роженно смотрит на пришельца, потом переводит взгляд на его сапоги: их покрывает густой слой пыли.

— Издалека?

— Да, извините... Из-под Гдыни еду... Пони­маете, думал, что найду здесь тетю, а оказы­вается...

— Слышал, слышал... Ладно, найдете свою тетю, не горюйте! Женщину... хе-хе-хе... трудно потерять, но легко найти... Вот моя тоже куда-то поплелась, но, конечно, вернется... Садитесь! Бу­дете стоять или нет, все равно тетю не най­дете.

Молодой человек садится около стола. Внешне ничем не выдавая себя, он зорко следит за Врукком. Вспоминает слою, сказанные однажды вече­ром офицером, записывающим на «личный счет» Врукка его новые похождения: «Просто обнаглел до крайности этот подлец! Шляется ночами по вся­ким кабакам, словно тут ему Западный Берлин или гамбургская Сан-Пауль... А днем тоже, на­верное, хлещет, пьет и спит...»

Тут, в своей берлоге, Врукк спокоен и самоуве­рен. Пришелец разговаривает с ним еще не­сколько минут. Затем слышится скрежет ключа, вставляемого в замочную скважину. Это верну­лась Евгения Кнець. Она обходит стол, чтобы сесть рядом со своим приятелем, но неожиданно спотыкается о какой-то предмет, видимо, лежа­щий около стола.

— Сколько раз я говорила тебе: мог бы уж спрятать эту свою рухлядь!.. Брось ее за шкаф и... Третий раз спотыкаюсь об этот портфель...

— Не торопись бросать!.. Лучше гляди за своими ножками... Налей-ка нам и расскажи этому пану, что стало с его тетей. Посмотри только, как он тоскует о ней!

— Узнала... Она поехала в...

В эту минуту раздается резкий звонок. Моло­дой человек поправляет волосы, держится спокойно. Во время этого движения рукав его пид­жака слегка сползает и открывает часы на левом запястье. 21 час 12 минут... Прошло ровно десять минут, как он находится тут. Его приход — это рассчитанное происшествие, относящееся в контр­разведке к разряду так называемых «запланиро­ванных случаев». Звонок не нравится Врукку, и он угрюмо говорит:

— Пойди-ка, погляди, Геня, кого еще там черти принесли?.. Покоя нет...

Послушная своему приятелю Кнець открывает двери. Там стоят трое мужчин с пистолетами в руках. Они отталкивают ошеломленную хозяйку и вбегают в кухню. У эсэсовца Врукка быстрая реакция: он немедленно хватается за открытый портфель, который лежит у самых его ног. Но молодой человек, «разыскивающий тетю», куда ловчее: его руки первыми касаются портфеля. Еще несколько секунд борьбы, и на Конрада Врукка надеты наручники. Здесь дело идет о борьбе не на жизнь, а на смерть: либо мы их, либо они нас! И потому тут позволительны всякие приемы... Этот небольшой и единственный трюк, который до минимума свел шансы вооруженного сопротивления врага, удался на славу.



Но молодой человек, «разыскивающий тетю», куда ловчее


21 час 15 минут. Не стоит зря тратить времени...

— Вы арестованы, гражданин Суханович!.. Не советуем делать глупостей. Каждая попытка к бегству будет вам стоить жизни...

Два сотрудника контрразведки крепко берут под руки задержанного шпиона и ведут его вниз по лестнице к машине, которая недавно стояла за несколько домов отсюда, а теперь уже ждет у ворот. На лестнице их обходит несколько человек, которые прибыли за шпионским бага­жом. В чемодан Врукка отправляются испанский пистолет типа «Астра», калибр 7,65 миллиметра, номер 13394, какие-то белые таблетки, маленькие свечки, напоминающие елочные, и всякая прочая мелочь личного пользования, которая принадле­жала шпиону.

21 час 37 минут... Офицер контрразведки кла­дет на рычаг трубку телефона, по которому он только что принял рапорт. Потом подходит к плану города, снимает с него флажок с надпи­сью «Конрад Врукк» и бросает его в корзину для мусора. Мусор будет сожжен дежурным в особой печи...

Глава двадцать шестая Шумливые свечки

— Фамилия?

— Суханович...

— Имя?

— Генрик.

— Профессия?

— Торгую.

— Прошу точнее!

— Я торгую в порту. Знаете, как это делается? Тут купишь нейлоновые чулки у какого-нибудь шведа, там зажигалку у морячка... Потом про­дажа — и человек кое-как живет...

Допрашиваемый держится довольно свободно. Видно, что линия его защиты предусматривает выдачу себя за подпольного торгаша, орудую­щего среди портового сброда. Тем временем в ка­бинет входит офицер контрразведки. В руках у него чемодан.

— Багаж прибыл вслед за вами, гражданин Суханович! У нас ничего не пропадает, мы охраняем вашу собственность так, словно это наши се­мейные подарки» Впрочем, сейчас мы увидим, не пропало ли чего. Мне кажется, что вы немного обеспокоены: не забыли ли мы чего-нибудь при упаковке чемодана, верно?

— Вот еще! Откуда я знаю, какой у вас тут порядок? Впрочем, я ничего ценного не имею...

— Сейчас мы проверим это. Вы уйдете от нас и потом, возможно, будете обижаться, что у вас пропали какие-то вещи... Итак, начнем!.. Поз­вольте, гражданин Суханович! Разве вы торгуете и оружием тоже?

— Я? Откуда еще!

— Извините за подозрения, но вот этот писто­лет лежал наверху в вашем портфеле.

— Я вам откровенно скажу: когда человеку приходится иметь дело в порту с разным сбро­дом, то надо носить оружие... Это дает тебе уве­ренность. Если меня кто-то зацепит, то я смело отвечаю ему... Никогда, правда, не стрелял, но все-таки человек иначе чувствует себя, если у него в кармане оружие. Всегда как-то бодрее на

душе!

— Правильно! Хорошая забота о себе — это половина счастья в жизни. А вы не пользуетесь этим пистолетом для спортивных целей? Напри­мер, у нас стрельба по подброшенным предметам стала прямо-таки традицией. Пока еще, правда, никто не стрелял по ним из короткоствольного оружия, но ведь когда-то надо начать?

— По подкидышам?.. Никогда не слышал.

— Вы путаете два разных слова. И как будто пустяк, а какая большая разница! Но мы пока не будем вникать, почему вам именно это выраже­ние пришло сейчас в голову... А что это за таб­летки? Полипирин?

— Да. У меня часто бывают головные боли...

— Странные таблетки. А может быть это са­липирин?

— Навряд ли. В аптеке я ясно просил полипирин. А, впрочем, может быть, вы и правы. Апте­карша могла ошибиться...

— Разумеется. Так или иначе, а вам не следует принимать лекарства, в которых вы не уверены. Это не шутки — до плохого один шаг! Вот что: мы отдадим эти таблетки в химическую лабора­торию, чтобы убедиться, не вредны ли они... А это свечки? В двадцатом-то веке? Вы что же, не верите в электричество?

Офицер достает спички, чиркает, и через ми­нуту одна свечка уже горит огнем, совершенно не похожим на пламя обыкновенной свечи. Она брызжет искрами во все стороны и громко шипит. Шпион слегка бледнеет. Из-под ног у него ухо­дит почва: он еще хранил иллюзорные надежды на то, что от этого можно будет защититься...

— Где вы покупали такие странные свечи, гра­жданин Суханович? Да это же бракодельство, взывающее к самому небу об отмщении! А знае­те что? Говоря, так сказать, в скобках, вы мне кого-то напоминаете... О, вот тут, в шкафу, у меня есть фото: просто невероятное сходство!

— Возможно. Мало ли на свете двойников?

— Порядочно. Но оттиски пальцев неповто­римы. Так по крайней мере утверждает любой учебник по криминалистике. Пока что я не слы­шал о случае, опровергающем эту истину. Мы сейчас проверим и это, с вашего позволения. Ко­нечно, вам придется немного испачкать пальцы, но вы, наверно, помните, что тогда тоже все уда­лось отмыть...

— Я вас не понимаю! Видно, вы принимаете меня за кого-то другого...

— А это что? Обыкновенный ученический аль­бом для рисования... Вы и этим торгуете? Ну что это за бизнес для настоящего торговца, гражда­нин... гражданин... простите, забыл ваше имя?

— Суханович. Генрик Суханович... Нет, этим я не торгую. Это можно купить в любом писчебу­мажном магазине. Я люблю легко жить и легко зарабатывать. Но, возможно, вы будете смеяться надо мной: когда возвращаюсь домой, то охотнее всего беру в руки карандаш и рисую, что придет в голову...

— Ну что ж, каждый по-своему ищет развле­чения после работы. Но почему все эти листки чистые? Ага, не успели использовать? Так, так... Знаете что, напишите, пожалуйста, на каждом из листков, что это найдено в вашем багаже... ко­торое сегодня?.. а, 27 сентября... Вот-вот, так и запишите! Маленькая формальность: нам это об­легчит работу, а вы будете уверены, что у нас ни­чего не пропадает... Благодарю вас, теперь до­статочно. Можете пойти отдохнуть. Кстати, поду­майте о нашем разговоре: может быть, вы вспом­ните что-нибудь интересное? Сейчас я распоря­жусь дать вам ужин. А нас прошу извинить — много, очень много работы! Спокойной ночи!

Конрад Врукк уходит надломленный. Он пы­тается убедить себя, что следователь, возможно, поверит в его сказки. В дверях он неожиданно оборачивается:

— Хотел бы сказать еще несколько слов. Я знаю, что теперь нам нужна каждая пара сво­бодных рук для работы. Я давно хотел кончить эту тайную торговлю. Хотел пойти на честную работу, может быть, дальше учиться рисовать...

— Хорошо! Завтра утром поговорим о ваших художественных работах и планах, пане... пане... А пся крев! Как вы, однако, похожи на одного моего Знакомого!

Глава двадцать седьмая Прикладная (в разведке) химия

В лаборатории контрразведки были пущены в ход реактивы. Руки специалистов держали пробирки с растворенными таблетками «полипирина». Раствор разливали в малюсенькие ча­шечки, смешивали с разными жидкостями, подогревали, охлаждали, испытывали на электри­ческой центрифуге, выливали на разного сорта бумагу и ткань. Размазывали кисточками и сталь­ными перьями. Осматривали на свет, подвергали действиям ультрафиолетовых и инфракрасных лу­чей. Свечи тоже детально исследовались.

В четыре часа утра химики закончили отчет о результатах сложных анализов. Их заключения ограничились несколькими фразами: «Таблетки предназначены для приготовления тайных чернил. Свечи, состав которых нам известен, имеют такое же назначение». В лаборатории занялись и чи­стыми листами из альбома для рисования. Спе­циалисты с интересом наблюдали, как под воз­действием химикалиев на этих листах появляются записи и чертежи, как они приобретают резкость и... остаются.

Старательно отмывая руки, седовласый инже­нер-химик сказал ассистентке:

— ...Это великая наука, товарищ, — великая и прекрасная! Химия изменяет мир. Трудно даже представить себе, как в будущем улучшится жизнь на земле с помощью химии... А эти мер­завцы направляют все свои усилия на производ­ство тайных чернил, на разведку, на диверсии... Эта новая химическая формула наших противни­ков из «Технише Гехеймдинст» в Штутгарте, не так уж плохо придумана... Видно, пришлось им немало помучиться над этим. Эх, если бы они так вот поработали над каким-нибудь новым проти­вотуберкулезным препаратом или над чем-нибудь сложным и необычным в области пластических масс! Тогда и мы могли бы, вместо того, чтобы сидеть тут до рассвета, посвятить время работам в университетских лабораториях ради той химии, которую так любили Либих, Вейлер, Бунзен и другие великие немцы...

В то время, когда в лаборатории шипели, тре­щали и стреляли горячими брызгами шпионские свечки, а раствор тайных таблеток кружил по стеклянным спиралям колб и реторт, когда на листах появлялись шпионские схемы, приготов­ленные Врукком для вражеской разведки, офицер органов безопасности тоже не отдыхал. Он еще раз мысленно воссоздал все события вчерашнего вечера, все детали первого допроса, то и дело об­ращаясь к событиям, которые нес наступающий день. Офицер старался предвидеть позицию, ка­кую займет Врукк на следующей линии обороны, куда оттеснила его первая атака контрразведки. Уже в 7 часов утра он сидел в своем кабинете и читал заключение лаборатории. Ровно в 8 часов в кабинет ввели арестованного:

— Ну, как вам спалось, гражданин Суханович? Сегодня мы пораньше приступим к нашей работе. Мы не можем себе позволить того, что у вас в Германии называют «голубым понедельником». Итак...

— Я не понимаю этого: «у вас в Германии»... Я же никогда не был там...

— Нет, правда? Очень жаль! Путешествия учат, и притом самым различным знаниям... Итак, пока что должен вам сообщить, что мы на совесть исследовали ваши таблетки. Они очень вредны для здоровья! Те, кто их употребляют... то есть, я хотел сказать, применяют, потом испытывают головокружения, тошноту и угрызения совести. Да, такой опасный препарат! И эти свечки тоже очень неудобные. Но самыми любопытными ока­зались ваши рисунки: у вас действительно настоя­щий талант, гражданин Суханович! Сказать по правде, мы сначала думали, что вы рисуете пейзажи или натюрморты, но этот план фабрики в Сенпольне тоже обнаруживает мастера!

— Какие такие рисунки? Вот еще! Ничего я не знаю!

— Но ведь вчера вечером вы снабдили каж­дый лист собственной подписью. Неужели вы хо­тите убедить нас, что это не ваша подпись? Мо­жет быть, вы думаете, что это мы всю ночь ри­совали и заполняли тут разными сведениями несколько десятков страниц альбома такого боль­шого формата? Вы же импрессионист, гражданин Суханович! Ваши впечатления об этом заводе на железнодорожной линии в Ольштын очень инте­ресны. Только скажите нам откровенно: вот вы пишете, что там находится шарикоподшипнико­вый завод. Откуда вы об этом знаете? Ведь тот ваш спутник по вагону, который испачкался в смазке, ничего подобного не говорил. Может быть, вы надеялись, что генерал Гелен лучше заплатит за сведения о шарикоподшипниковом заводе, чем, предположим, за сведения о заводе стираль­ных машин? То, что вы морочите голову нам, это, как бы сказать, почти натурально, инстинктивно. Но почему вы, господин Врукк, готовились обду­рить своих собственных работодателей? Ну ладно! Чтобы вас не слишком раздирали сомне­ния, скажу прямо — там вообще нет никаких пред­приятий. Тот пассажир просто подшутил над вами. Любит он пошутить, особенно когда знает, что разговаривает со шпионом...

Удар нанесен метко и беспощадно. Выбитый лобовой атакой, Врукк отступает на третью ли­нию обороны. Он признает свое подлинное имя. Не признается только в «работе» на Гелена. Ут­верждает, что люди в Польше помнили его по службе в СС, что он хотел сменить фамилию, дабы «бежать от прошлого и начать новую жизнь». Говорит затем, что споил человека по фамилии Суханович, украл у него документы, па­спорт и искусно вклеил туда свое фото.

— Господин Врукк, если надо, мы найдем время и для более длительных бесед. Это воз­можно. Но неужели вам до сих пор не пришло в голову, что мы можем проверить все ваши бу­мажки и прочее?.. Такого Сухановича вообще не существовало в природе! Зато могу сказать вам, что печати и подписи на ваших документах очень напоминают мне некоторых ваших знакомых по Берлину. Совсем такая же работа, как и вот это... Офицер кладет перед Врукком документы Махуры. Потом говорит вконец изумленному шпиону о «сборе грибов» в лесу под Ольштыном. Офицер призывает Врукка сказать всю правду — от начала и до самого горького конца. Читает ему фрагменты, вписанные в «личный счет», рас­крывает перед пораженным и перепуганным шпи­оном картину его путешествия по Польше, бро­сает имена «контактов».

Конрад Врукк быстро вывешивает белый флаг и поет теперь песню на мотив... раскаяния. Его хозяева далеко — сейчас самому надо спасать свою голову. Врукк так ошеломлен всем, что он услышал о себе от офицера контрразведки, что уже без всякой надежды пытается лишь предста­вить себя агентом «дяди Сэма». Однако через не­которое время отказывается и от этого намере­ния: дальнейший его рассказ уже выглядит оче­редным, логичным звеном операции «Ловкач» — звеном, которое крепко держит предыдущих ис­полнителей ее и будет использовано для следую­щих...

Глава двадцать восьмая «Крест боевых» 1954...

Очередная схватка на бесшумном фронте за­кончилась. Не удался врагу и этот фрагмент опе­рации «Ловкач»... Настало время поговорить о приговоре за шпионаж и о награде за отвагу. 7 декабря 1953 года военный суд в Щецине при­говорил Врукка и Ландвойгта к смертной казни, а Махуру к пожизненному заключению. Завербо­ванные Врукком шпионы также вскоре предстали перед судом.

Виктор Крогуль приговорен к пожизненному заключению. Леокадия Беренд и Ядвига Гельхард получили по заслугам — по 10 лет тюрьмы, а Стефания Важна и Альберт Врукк — по 12 лет. В конце января 1954 года Первый сенат окруж­ного суда во Франкфурте-на-Одере приговорил к 12 годам тюремного заключения Отгона Купша, обвиненного в организации и выполнении пере­бросок агентов через Одер и Нейсу, а Эдгара Зоммерфельда — к 10 годам. В резолютивной части приговора трибунал ГДР указал, что осужденные активно помогали империалистам в подготовке новой мировой войны и что их деятельность была прежде всего направлена против мирного разви­тия Германской Демократической Республики.

Награду за мужество получил Мариан Возьняк. Это он первый из пограничников в памятную ночь на Одере автоматной очередью защитил сотруд­ника контрразведки от геленовского перевозчика. Вскоре после той ночи Мариан Возьняк дождался окончания срока службы, демобилизовался и вер­нулся на старую работу по специальности. 28 ян­варя 1954 года были вручены награды также со­трудникам контрразведки и пограничникам, ко­торые особо отличились при ликвидации сетки генерала Гелена в Польше. «Крест боевых» — это в мирное время особенно высокая награда. Ма­риан Возьняк не смог прибыть в Варшаву во­время. Поэтому двум офицерам было поручено отвезти и вручить ему в Кутне заслуженную на­граду.

Глава Глава двадцать девятая Территория, которую завоевали Врукк и Ландвойгт

Мой брат был храбрый летчик,

Пришел ему вызов вдруг.

Собрал он быстро чемодан

И укатил на юг.


Мой брат — завоеватель.

В стране у нас теснота.

Чужой страны захватить кусок —

Старинная наша мечта.

И брат захватил геройски

Кусок чужой страны:

Длины в том куске метр семьдесят пять

И метр пятьдесят глубины.

(Бертольд Брехт. «Мой брат был храбрый летчик». Из цикла «Детские стихи». Перевод с немецкого Вл. Нейштадт)

Ландвойгт, который был задержан погранични­ком Возьняком, посылал после приговора письмо за письмом в Берлин жене и постоянно получал от нее ответы. В письме от 15 января 1954 года посланец Аденауэра не жалеет (запоздалых) пре­тензий по адресу своего канцлера: «Я надеялся, что в течение этих шести недель, прошедших со дня моего приговора, обо мне позаботится мое правительство, так, как это делается в каждом государстве, но, к сожалению, вижу, что оши­бался. Попросту смертник провинился и на том конец. Достаточно того, что я согласился таскать для них каштаны из огня, а потом никто уже обо мне не беспокоится. ...Допускаю даже, что эти господа теперь не считают меня немцем. Но уже поздно разбираться теперь. Я не знаю, моя доро­гая, когда получу ответ на свою просьбу о поми­ловании и каков будет этот ответ. Однако на вся­кий случай, чтобы ни о чем не забыть, хотел на­писать: из-за меня ты не губи свою молодую жизнь... Иди туда, где тебе нравится, пользуйся жизнью. Прости мне ту боль, которую я тебе причинил, и не держи на меня зла за это. Я сам виноват во всем...»

Пусть эти слова прочитают в Западном Бер­лине все те, кого генерал Гелен собирается использовать в качестве очередных «камешков» в наш огород. Пусть прочитают прежде, чем дви­нутся на восток — в Польшу или СССР. Пусть прочитают и хорошенько подумают над этими словами! Пусть также знают, что в отношении Врукка и Ландвойгта Государственный Совет Польской Народной Республики не воспользо­вался своим правом на помилование. Пусть не забывают этого!

Часть четвертая Еще двое, но наверное, не последние...

Столица Польши заканчивала свой трудовой день — четверг 28 января 1954 года. Витрины ма­газинов уже были закрыты металлическими жа­люзи, а в жилых домах постепенно гасли огни. Однако, если бы вы зашли в большое здание на улице Фоксаль, 11, то увидели бы, что свет здесь горит — как и каждую ночь — почти во всех ок­нах.

Перед самой полуночью радисты ПАП (Поль­ского агентства печати), помещающегося в этом здании, как раз начали передавать очередные те­леграммы. Спустя минуту из аппаратов разных систем, работающих на приемных станциях в разных городах мира, начали выползать длинные полосы бумаги с текстом сообщения. Над ним склонились сотрудники московского ТАССа, пе­кинского Синьхуа, его принимали англичане из агентства Рейтер, что находится на Флитстрит в Лондоне, и в европейской дирекции американ­ского агентства Юнайтед Пресс во Франкфурте-на-Майне... Одни аппараты были приспособлены к приему сообщений на русском языке, другие — на английском, третьи... Но все тексты звучали идентично:

«Двадцать восьмого января в районном суде в Ополе начался процесс по делу группы агентов геленовской разведки...»

Таково было начало этой депеши, переданной по телетайпам одновременно и во все польские газеты. Корреспондент ПАП передавал из Ополя, что «...зал судебного заседания переполнен пуб­ликой. Процесс слушают многочисленные пред­ставители населения Опольщизны, которое в дол­гие годы террора и зверства гитлеровского ре­жима выстояло в борьбе за польскую независи­мость до самого Дня освобождения».

Нам пришлось бы долго искать начало этого дела и совершить дальний экскурс в историю. Пожалуй, лучше всего начать с...

Глава тридцатая «Посланцы»

1953 год. Мы с вами находимся в Новой Соли, старинном поселке солеваров, расположенном на тракте Зелена Гура — Глогув. Перед нами ма­ленькая квартирка номер 7 в доме номер 21 по Школьной улице. Траута Будзинская, двадцати­летняя продавщица местного продовольственного кооператива, в этот июльский день вернулась до­мой немного раньше, чтобы отоспаться после развлечений, которые у нее были в прошлую ночь. Она собралась было лечь в кровать, когда кто-то неожиданно постучал в дверь. Траута набросила халатик и подбежала к двери.

— Кто там?

— Это я, отворяй!

При звуке знакомого голоса девушка быстро повертывает ключ. Да, это он! Значит, вернулся все-таки, сдержал данное им слово! Вот обра­дуется Рита!..

Девушка впускает в комнату двух мужчин, не­бритые и усталые лица которых свидетельствуют о тяжелом ночном пути. Один из них здоровается и бормочет какое-то имя, представляя своего спутника.

— А где же Рита?

— Вероятно, скоро придет... Она все время твердила, что ты вернешься, и, наверное, побла­годарит за ту хорошую посылку, которую полу­чила от тебя на Новый год... Ой, да входите же, входите в комнату! Я вижу, вы с дороги, устали, конечно, и голодны? Сейчас я подам воды, а по­том что-нибудь перекусим...

Через минуту на кухне уже грелся большой ко­тел воды, чтобы прибывшие могли заняться своим туалетом. Сами они тем временем сидели в комнате. Знакомый Трауты, которого она все время называла Генриком, коротко рассказывал девушке о своей жизни за последние несколько месяцев.

— ...и вот, когда я выехал из Польши в Бер­лин, то получил там работу в одной монтажной фирме. Специалист я, как ты знаешь, неплохой, и мне жилось там довольно хорошо. Теперь по­слали меня сюда, чтобы я организовал поставки для Польши. Побуду тут некоторое время, а по­том вернусь в Берлин...

— Эх, Генрик, Генрик! Всегда ты любил при­вирать! Ну что ты рассказываешь мне такие глу­пости? Ведь мы с Ритой были в Ловковицах у твоей матери, и она нам сказала, что ты попросту удрал отсюда! Зачем же ты говоришь, что при­ехал сюда как монтер?

Генрик стал уверять девушку, впрочем, до­вольно слабо, что все так и есть, как он говорит. Но когда пришла сестра Трауты — Рита Будзинская, начал рассказывать уже иную историю. У девушек даже глаза заблестели, когда их старый знакомый Генрик Кой поведал о своих делах. В эту маленькую квартирку вдруг ворвался ветер сложной, опасной жизни. Им просто не хотелось верить, что перед ними тот самый Генрик Кой, с которым Траута познакомилась еще в те вре­мена, когда работала официанткой в столовой.

Кой начал свой рассказ о бегстве из Польши. Говорил об этом слегка пренебрежительно, словно о фильме, который он видел вчера, а не о собственных переживаниях. Девушки узнали, что вместе со своим приятелем (тут Траута с лю­бопытством посмотрела на молчаливого при­шельца и кокетливым движением поправила во­лосы) , Генрик Кой в районе Згожельца перепра­вился на германскую сторону. В Финстервальде к ним подошел одинокий народный полицейский ГДР. Пользуясь тем, что поблизости никого не было, беглецы повалили полицейского на землю и... Тут Кой сделал многозначительный жест.

— Ну, ну, дальше? — пискнула заинтригован­ная Рита.

— А ничего... Одним чертом меньше!

Этот рассказ был прерван приходом матери обеих девушек, Эльфриды Будзинской. Она вошла в комнату, чтобы сказать гостям, что вода готова и они могут умыться.

Продолжение рассказа слушали уже во время ужина. Кой сказал, что в Берлине он вместе с приятелем вступил в шайку контрабандистов и теперь ведет «золотую жизнь», перевозя в Польшу разные товары. Рита и Траута недоверчиво качали головами. Тогда Кой прервал ужин и чуть скучаюшим голосом попросил приятеля подать ему сумку. Ни слова не говоря, он высы­пал на стол ее содержимое. Девушки перестали смеяться. Это уже была не шутка: перед ними на столе лежало несколько десятков отличных ча­сов. Траута робко протянула руку и взяла из сверкающей золотом, сталью и стеклом кучи бо­гатства маленькие дамские часики. С благогове­нием прочитала на них название известной швей­царской фирмы и уже хотела положить часики обратно, но Кой небрежным движением отвел ее руку.

— Возьми их себе, Траута! Они теперь твои. И ты, Рита, выбери то, что тебе нравится. А еще двое часов возьми и продай. Польских злотых у меня немного, а деньги мне очень нужны...

Остальные часы отправились обратно в сумку, но Кой не сразу вернулся к прерванному ужину. Он достал какой-то сверток и быстрыми движе­ниями стал развертывать его прямо на полу. Обе девушки встали с мест, чтобы получше видеть в чем дело. Они смотрели внимательно, но все еще не могли понять назначения таинственного свертка. Наконец Кой показал им вентиль в про­резиненной материи и сказал, что перед ними надувная лодка, на которой он с приятелем пе­реправился через Одер. На этой же лодке они снова переплывут реку, как только закончат свою торговлю в Польше.

После ужина продолжалась демонстрация «до­стижений» Коя. Он вытащил из бумажника до­кументы на имя Яна Линека. Однако на всех этих бумажках были фото Генрика.

— Это я получил от «контрабандистской бра­тии» в Берлине! — не без гордости заявил Кой.

Рита несколько забеспокоилась.

— Фальшивые... Да ведь это дело пахнет тюрьмой!

— Но не для меня! — засмеялся ее друг.

— Как так не для тебя?

— Эти документы сделаны на подлинные имя и фамилию! Ян Линек — это мой товарищ из Ловковиц в Ополе. Все данные правильные, только фото мое. А если тут будут ко мне приди­раться, то я махну в Берлин — и точка. Что ему сделают? Посидит день—два до выяснения и ока­жется, что он ни в чем не виноват...

— Но ведь ты окажешь ему медвежью услугу! Он же ничего не знает об этом?

— Смерть дуракам, моя дорогая! Он обо мне не беспокоится, так чего это я должен беспо­коиться о нем?

До поздней ночи Генрик Кой рассказывал о своих «героических» подвигах и рисовал прекрас­ные планы на будущее.

Но не только в квартире 7 дома номер 21 по Школьной улице горел свет в эту ночь. Освещены были также огромные окна предприятия «Одер» в Новой Соли. Там тоже говорили о прошлом и будущем. Группа людей, склонившихся над ма­шинами, уже разработала метод переработки китайской конопли «рами» с учетом польского оборудования. Шла борьба за первое место в со­ревновании предприятий по выработке техниче­ского волокна. Сейчас коллектив рабочих и инже­неров был занят внедрением в производство малоизвестных в Польше чесальных машин для короткого волокна. Люди эти, давным-давно осевшие тут или прибывшие с разных сторон но­вопоселенцы, руководствовались в своих работах стремлением к тому, чтобы жизнь всей страны и их самих стала лучше, зажиточнее.

Совсем другие планы были у посланников Ге­лена. Они пока скрывали их так же, как и свое не слишком чистое прошлое.

Генрик Кой служил в гитлеровской армии и 9 мая 1945 года в Дании попал в плен к американцам. Его отец, который служил в германской авиации в оккупированных Франции и Голлан­дии, а затем на Восточном фронте, не вернулся в Польшу. Он и по сей день живет в Кёльне (Западная Германия).

В первые послевоенные годы Генрик Кой ра­ботал на лесопилке, где был арестован за кражи. Потом перебрался на текстильную фабрику в Пруднике, где стал ткачом. Потом работал в Вельском ремонтно-монтажном тресте слесарем. Вместе с бригадиром Альфредом Петрушкой — своим давним компаньоном, как раз тем, кото­рого мы видели у сестер Будзинских, — он со­вершил большую кражу на мебельной фабрике в Ясенице, где они работали после Вельска. Дирек­тор фабрики собирался отправить обоих в мили­цию в Явоже. Тогда ловкачи подпоили началь­ника отдела Вельской ремонтно-строительной конторы и получили от него командировочные удостоверения. Быстро собрав веши, Кой и Пет­рушка отправились в родные Ловковицы (в Опольской Силезии)... Затем из близко распо­ложенного Гоголина они поехали во Вроцлав и в последние дни сентября 1952 года перешли гра­ницу в районе Згожельца.

На территории ГДР оба беглеца весь день про­сидели в стоге соломы, а затем пешком стали пробираться через лес. На дороге их задержал сотрудник народной полиции, которому эти лес­ные путешественники показались подозритель­ными. На какую-то минуту полицейский допустил неосторожность, и беглецы бросились на него... После короткой борьбы в лесу осталось растер­занное тело молодого немца, который хотел за­городить беглецам из Польши путь на Берлин.

6 октября Кой и Петрушка прибыли в Запад­ный Берлин. Там их направили в лагерь «бе­женцев», где обоими быстро заинтересовались разведывательные органы.

Глава тридцать первая Между «Кармен» и «Эльдорадо»

Начало положили американцы из разведцентра на Мантейфельштрассе, 31, законспирированного под вывеской: «Юнайтед Стейтс Рефьюджи энц Скрининг Плейсмент Сервис»[19]. Этот центр спе­циализируется на сборе шпионских сведений о странах народной демократии, а также на вер­бовке агентов в лагерях для «беженцев», что раз­бросаны по всему Западному Берлину. Этим раз­ведцентром руководит Джозеф Киршбаум, лейтенант американской военной разведки. Кирш­баум повышает свое благосостояние простым и оригинальным способом: он скупает у беглецов валюту стран народной демократии и СССР, ко­торая нужна разведке для снабжения своих шпи­онов, отправляемых на очередную «работу». Пользуясь этим, Киршбаум составляет счета на значительно большие суммы, чем получено на са­мом деле. «Приобретенные» таким образом деньги уходят на стенографистку, которая име­нует себя «Кармен». В полную противополож­ность оперной Кармен, эта берлинская «дива» отнюдь не считает, что любовь — цыганское дитя. «Кармен» утверждает, что «не завязывает зна­комства» с мужчинами прежде, чем не увидит перед собой перстня с бриллиантом. Киршбаум водит и другие знакомства (и также несет рас­ходы), как об этом свидетельствуют его частые визиты в ночной ресторан «с мужской прислугой» «Эльдорадо» — на Мартин-Лютерштрассе в рай­оне Шёнеберга.

В разведбюро США беглецы вынуждены были ответить на все вопросы специальной ан­кеты, отпечатанной на сорока страницах. Кроме того, Кой и Петрушка заполнили специальный опросник — «Лист БЛ», имеющий «всего» шест­надцать страниц.

Несколько дней оба отвечали на многочислен­ные вопросы сотрудников разведбюро США в Берлине. Среди этих вопросов были и такие: «Кто помогал бежать из Польши? Какие имеются польские документы? Кто их легально выдает? (разумеется, документы эти отобраны: они приго­дятся для производства фальшивых, которые нужны засылаемым в чужие страны агентам)/. Где стоят военные части? Внешний вид казарм? Фамилии офицеров? Описание обмундирования, вооружения? Какие года призывников служат сейчас? Кого из родни или друзей имеете в армии и где именно? Цены на продовольственные товары? Отношение населения к Соединенным Шта­там? Существуют ли провоенные настроения — привести конкретные примеры. Видели ли транс­порты из СССР в Восточную Германию?»

Вопросы эти детальны и систематичны. Так, например, насчет промышленности «Лист БЛ» содержит перечень: «какие из нижепоименован­ных промышленных объектов известны вам: а) металлургические, б) химические, в) текстиль­ные, г) пищевые? Опишите подробно положение объекта, его продукцию, численность технического персонала. Охарактеризуйте отдельных работни­ков, укажите их недостатки, политические взгляды и пр. Сообщите данные о сбыте продук­ции, о руководстве предприятия, а также о пар­тийной организации предприятия».

Американцы выжали из Коя и Петрушки все, что было возможно, а затем передали обоих «бедным родственникам» — разведчикам из бри­танской службы, что на Каролинерплац. Там (очевидно, для разнообразия) их не спрашивали, а заставили написать ответы на все вопросы. Ко­гда англичане узнали все, что им надо было, «предупредительный» сотрудник разъяснил бег­лецам, что сейчас позвонит одному французскому журналисту, который отвезет Коя и Петрушку на машине. Действительно, под видом журналиста приехал сотрудник французской разведки, кото­рый доставил беглецов на частную квартиру. Там в уютной обстановке, за рюмкой коньяка, он выудил из Коя и Петрушки необходимые ему све­дения.

Таким образом, все три разведки продают одна другой (по очереди!) «сенсационные» вести из Польши.

Глава тридцать вторая Круглая дюжина

Однако вернемся к делу Коя и Петрушки. Итак, сотрудники иностранных разведок, проводящие допрос беглецов из Польши, не только выжи­мают из них все интересующие разведку сведе­ния, но также и оценивают с точки зрения воз­можности завербовать допрошенного для посто­янной шпионской работы. Если сотрудники приходят к выводу, что допрошенный не годится для такого дела, ему платят несколько марок и отсылают в лагерь для «беженцев». Иногда, впро­чем, покупают его одежду, чтобы использовать ее для высылаемых в Польшу агентов.

Кою и Петрушке, молодым, здоровым людям, «отличившимся» в убийстве народного полицей­ского в ГДР, сразу же было сделано предложение о службе в разведке как со стороны американ­цев, так и со стороны англичан и французов. Од­нако Кой и Петрушка совсем не торопились вер­нуться в Польшу и потому решительно отвергли эти предложения.

Двенадцать раз их вербовали в разведку! Как это произошло? Американцы дважды предложили ' им постоянную службу за доллары. По одному разу говорили с ними об этом же британцы и французы. Но организация Гелена с подлинно гестаповской бесцеремонностью восемь раз вы­двигала самые конкретные предложения.

После нескольких недель пребывания в лагере для «беженцев» в Альт-Моабит оба беглеца были 4 ноября 1952 года переправлены американским самолетом в Западную Германию. Там Кой и Пет­рушка работали временно на строительстве аэро­дромов и других американских военных объектов. Геленовская разведка не выпускала их из поля зрения. Геленовские «ловцы душ» оплачиваются из расчета вербовки «за штуку». Ясно, что эти субъекты очень заинтересованы в массовой вер­бовке шпионов. Поэтому не в интересах организа­ции Гелена было, чтобы Кой и Петрушка нашли себе постоянную работу — это уменьшало шансы сломить их упрямство. Хорошо известный нам Кайзер пришел к убеждению, что надо отвлечь Коя и Петрушку от желания жить в Западной Германии и склонить их к поискам смерти в Польше. Он ездил за ними от лагеря к лагерю, как охотник за выслеженной дичью, и оказывал давление на работодателей Коя и Петрушки, тре­буя... увольнения их!

Наконец в марте 1953 года оба беглеца согла­сились на сотрудничество с Кайзером. Но за­движка еще не опустилась... Если бы Кой и Пет­рушка явились с повинной к польским властям прямо на границе, дело их выглядело бы совсем иначе. Однако беглецы поверили в могущество геленовской разведки, убеждавшей своих агентов в том, что им не грозит никакая опасность, пове­рили и начали подготовку в шпионской школе в Баварии.

Глава тридцать третья Блондинка, брюнетка или рыжая?

Разведка Гелена не брезгует никакими средст­вами, лишь бы насадить свою агентуру. Так, на­пример, она завербовала в Берлине некоего Эвальда Мисеру, происходящего из Бытома. Агент этот, скрывающийся под кличкой «Эдди Холл», однажды рассказал своим приятелям по служению фашистской свастике, как об этом сви­детельствует его частная переписка, что его брату, проживающему в Польше, надоело холостяцкое одиночество. Хозяева Эвальда Мисеры приняли решение перебросить в Польшу шпионку, которая должна выйти замуж за брата геленовского агента. Гелен рассчитывал, что вместо сфабрико­ванных в «Технише Гехеймдинст» в Штуттгарте фальшивых польских документов шпионка полу­чит после брака настоящие. Этот легальный опор­ный пункт облегчит шпионке организацию разве­дывательной сети и выполнение иных агентурных заданий. Видимо, организация Гелена слишком долго раздумывала над тем, какую именно жен­щину желает взять в жены проживающий в Польше брат Мисеры — блондинку, брюнетку или рыжую? И получилось так, что намечаемый кандидат позволил себе определенную бестакт­ность: он вступил в брак без посредничества брач­ного бюро «Рейнгард Гелен и К0 с неограничен­ной наглостью». «Прозевали мы, опоздали!» — сказал Мисере в Берлине его начальник Даль-манн, когда весть о свадьбе достигла Западного Берлина.

Заметим в скобках, что для Эвальда Мисеры решающее значение имело не это опоздание, а совсем иное. Организация Гелена торжественнозаверяет всех своих агентов, что сумеет их преду­предить и защитить в случае угрозы провала. В конкретном случае сигналом для бегства Мисеры от народной полиции ГДР должна была быть присланная на его имя почтовая открытка с во­просом: «Не можешь ли ты постараться достать мне два билета до Фридрихштадта?» Гелен сдер­жал слово: такая открытка действительно пришла на имя Мисеры, но... уже тогда, когда он давно сидел в тюрьме. Миф о неприкосновенности аген­тов Гелена, сфабрикованный и распространенный этой организацией, рушится изо дня в день. Поль­ские органы безопасности и Министерство вну­тренних дел ГДР уже ликвидировали значитель­ное число геленовских агентов вместе с их шпион­ским оборудованием. И все большее число аген­тов убеждается в том, перефразируя известную поговорку, что надеяться на слово Гелена так же бесполезно, как держать угря за хвост. Теперь Гелен хочет — раз уж нельзя иначе — гарантиро­вать своим агентам... смерть. Известно (рассуж­дает этот бывший гитлеровский генерал), что молчит только... мертвый! Проявление этой геле-новской заботы о человеке недавно было подме­чено польскими органами безопасности. Оказа­лось, что арестованный очередной посланник «канцлера агрессии» имел легкий надрез на плече, а рядом находилась соответствующая доза яда, которая должна была обеспечить беззаботно сидящим в Баварии заправилам организации Ге­лена полную «скромность» со стороны их агента. Однако последний хотел остаться в живых и стать скорее разговорчивым человеком, нежели мертвецом...

Глава тридцать четвертая «Гелен, гелен юбер аллес...»

Для Коя и Петрушки «учебный год» начался 23 марта и закончился 19 июля 1953 года. В те­чение ста восемнадцати дней они проходили в Ульме и Герршинге шпионское обучение под за­ботливым надзором Кайзера и его компаньонов, специализировавшихся на разведке против Польши. Однако выучка прошла не без некото­рого скрипа: в июне «лекторы» были на короткое время отозваны в Берлин в связи с началом под­готовки памятной провокации в демократическом секторе.

Известный уже нам «преподавательский со­став» появился сначала в Ульме в отеле «Крас­ные львы», а потом уже в квартире Марии Яагер на Бауернштрассе, 2. Позже действие перенес­лось в Герршинг на Аммерзее — сначала в гос­тиницу при вокзале, затем в дом Ганса Хааса на Мюельфельдштрассе, 48 и, наконец, в квартиру Тони Реш на Шмидтшнельдерштрассе, 16. «Ка­федру» тайнописи возглавлял герр Бауер. Каж­дая его «лекция» была иллюстрирована — как это практикуется при изучении химии — практиче­скими уроками, которые должны были утвердить аспирантов-шпионов в мнении о непобедимости геленовской разведки.

Во время этих научных демонстраций, прохо­дивших под лозунгом «Гелен, Гелен юбер аллес»[20], герр Бауер показывал применение специальных свечек для тайнописи, а также таблеток «Ц-1», которые растворяются в спирте и образуют сим­патические чернила («Ц-1» не имеют ничего об­щего с витамином — геленовский препарат слу­жит смерти, а не жизни).

Однако герр Бауер не сообщил своим воспитан­никам рецепта проявителя и торжественно заявил, что «поляки понятия не имеют, как прочесть та­кую тайнопись». Чтобы герр Бауер в будущем не трудился понапрасну, сообщаем его особый сек­рет. Рецепт проявителя взят... ну, скажем, из ста­рых и испытанных рецептов бабушки. Итак, для прочтения используемой в геленовской разведке тайнописи берется таблетка препарата «Ц-4» (химический состав известен). Ее растворяют в окисленной воде. Получается зеленая жидкость, которой смачивается исписанная симпатическими чернилами бумага, и на ней появляются красные буквы текста. Вот и все!

Герр Янсен читал иной предмет: технику сбора информации об аэродромах и уменье различать типы самолетов. Во время второй мировой войны он летал на самолетах типа «Хейнкель-111» (и принимал участие в бомбардировке Ковентри). Янсен рассказывал каждому, кто хотел его слу­шать, что он мечтает о «приличном налете» на Францию, так как «французы становятся слиш­ком спесивы». Герр Янсен, однако, не забыл той трепки, какую получила гитлеровская «Люфт­ваффе» от советской авиации. Искренне озабо­ченный, он сказал как-то Петрушке и Кою, что считает «МиГ» лучшим реактивным истребителем в мире.

Герр Кайзер преподавал основы вербовки, ор­ганизации шпионской сети, сбора сведений о на­земных войсках, а также ведения разведки поли­тической и экономической. Он учил своих питом­цев коварству и хитрости в борьбе с органами безопасности. Однако его советы не слишком-то пригодились поклонникам трудного искусства шпионажа. Кажется, Кайзер посвящал своих уче­ников в тайны этой науки скорее ради привития им большей самоуверенности, ради подавления инстинкта самосохранения.

Глава тридцать пятая Шпионский «савуар вивр»

Вот несколько не слишком полезных советов Кайзера:

«Всегда смотри — не следит ли кто-нибудь за тобой? Однако не привлекай к себе внимание бес­прерывной оглядкой. Делай вид, что остановился перед витриной или просто оглядываешься на проходящую мимо красивую женщину...

...Старайся так организовать свое пристанище, чтобы постоянно знать — спрашивают ли о тебе и кто именно? Если подозреваешь, что органы безопасности напали на твой след, — забейся в какую-нибудь новую нору и никуда не показы­вайся. Тогда дело это наверняка будет забыто...

...Организуй свой контрольный пункт или явку, где будешь встречаться с партнером через опре­деленные промежутки времени. Если один из вас не явится на условленную встречу, значит, что-то не в порядке...»

Еще в самом начале своей шпионской учебы Кой и Петрушка, по заданию хозяев, составили обширные списки своих знакомых и родных (фа­милии, характеристики), которые могли приго­диться для несения службы у генерала Гелена. Долго корпели над этими списками геленовские специалисты. Если бы нам удалось заглянуть че­рез их плечо, то мы увидели бы, как они красным карандашом подчеркивают определенные дан­ные в характеристиках этих лиц. Например, «Бывшая горничная в отеле. Любит деньги и пар­ней» или «За его убеждения ручаюсь — он не зря служил в дивизии «Зеленых дьяволов». В харак­теристике какой-то супружеской пары была подчеркнута не слишком лестная фраза: «Наивные, глупые, жадные. Он — трусливый». Перед двумя фамилиями женщин просматривающий эти списки «эксперт» поставил галки, подчеркнул слово «невеста такого-то» и написал на полях: «Выяснить — спал ли он с нею?». Второй рефе­рент, видимо, выполнивший приказ, сухо под­твердил: «Заявил, что «да». Дважды подчеркнута фраза в следующей характеристике: «...в настоя­щее время, после службы в польской авиации, он вернулся домой в ...». На полях приписка: «Пору­чается приготовить документы для него: попы­таться завербовать и перебросить через границу в Берлин с целью детального опроса его нашими специалистами по авиации. Существует предпо­ложение, что названное лицо обслуживало новые типы реактивных истребителей...»

Возле некоторых фамилий были проставлены псевдонимы. Люди эти, ничего не зная, продол­жали жить и работать в Польше, а тем временем наследники гестаповцев в Баварии уже «решали» их судьбу. Выявление этих потенциальных канди­датов в разведку было трудной и канительной работой. Геленовцы искали прежде всего людей со слабым характером, старались выловить из десят­ков тысяч ополян отъявленных искателей «легкой жизни» и деклассированные элементы. Вербовка на свой собственный риск применяется очень редко: агент обычно придерживается распоряже­ний и указаний своих опытных начальников. Люди, которые, по определению геленовских специалистов разведки, были признаны пригод­ными, оказались в особом списке. Последний в свою очередь был отправлен в разведцентр, за­нимающийся Польшей и помещающийся в Аугсбурге, в ратуше, то есть в Главном управлении «дальней разведки». Там этот список утвердили и передали в филиал «дальней разведки» в Запад­ном Берлине.

Теперь оставалось только переправить в Польшу Коя и Петрушку, которые должны были из ука­занных людей организовать разведсеть в рамках операции «Ловкач». Днем 19 июля 1953 года Кой и Петрушка вернулись из Баварии в Западный Берлин, прилетев на американском военном са­молете. Через три дня они проехали территорию ГДР и на резиновой лодке переправились через Одер в Польшу.

Глава тридцать шестая «Мертвый ящик» и живые люди

В прекрасном состоянии поддерживается клад­бище в Старых Гливицах в Силезии. Тишину и покой этого места вечного успокоения нарушают только шум деревьев и пение птиц. В один из ав­густовских дней 1953 года скрипнула тяжелая калитка кладбищенской ограды—шла погребаль­ная процессия. Впереди шагал ксендз, за ним несли гроб, а дальше следовали родные и друзья покойного. Плач вдовы и двух маленьких детей, искренняя взволнованность других участников пе­чального траурного шествия как-то не действо­вали на молодого мужчину, который присоеди­нился к процессии у самых ворот кладбища. Его бегающие глаза никак не сочетались со скорбным выражением, которое молодой человек тщетно пытался придать своему лицу. Он ни с кем не поздоровался, не выразил никому соболезнова­ния. Поэтому никто даже и не заметил, что, ко­гда процессия направилась по главной аллее, мо­лодой человек неожиданно свернул налево и притаился за большим памятником. Потом, оглянув­шись, он пошел вперед, все более отдаляясь от группы людей — единственной в этот день на кладбище.



Потом, оглянувшись, он пошел вперед, все более отдаляясь от группы людей.


Через несколько минут молодой человек оста­новился перед красивым старым деревянным костёликом, в котором мессу ныне служат только вдень поминовения усопших. Молодой человек не­сколько раз обошел костёлик, словно интересуясь его старинной архитектурой. Потом снова осмот­релся кругом и, уверившись, что за ним никто не следит, опустился на колени перед крутыми дере­вянными ступеньками, ведущими на звонницу.

Давайте получше присмотримся к нему. Ба, да ведь это наш знакомый, Альфред Петрушка! Чего это он в одиночестве ищет на кладбище в Старых Гливицах?!

Вернемся на минутку к тому времени, когда Петрушка вместе с Генриком Коем проводил дни в шпионской школе. Последний экзамен включал в себя также и выбор места для организации так называемого «мертвого почтового ящика». И вот тогда-то Генрик Кой выбрал себе местечко возле лестницы, ведущей к бульвару над Дунаем. Там постоянно много людей, место сухое и нечего бояться, что рапорты промокнут под дождем... Альфред Петрушка оказался более смышленным. Он отправился на кладбище и там устроил свой «ящик» под треснувшей надгробной плитой. Про­фессор шпионской науки repp Кайзер похвалил «сообразительность» своего ученика: «Очень хо­рошо, Петрушка, очень хорошо! Места религиоз­ного культа в Польше уважаются и никому в го­лову не придет, что в цоколе статуи святого или под надгробием можно прятать вещи, касающиеся вопросов современной жизни...»

Глава тридцать седьмая Кто за это платит?

Теперь оба агента уже находятся в Польше и должны доказать, что наука, полученная ими в шпионских классах генерала Гелена, не пошла впустую. Владислав Пеха (Альфред Петрушка) и Ян Линек (Генрик Кой) явились в Польшу не голые и босые. У них есть сто две пары часов, пятьсот марок ГДР, пятьсот восемьдесят поль­ских злотых, приличные запасы химикалиев и два пистолета с патронами. Кой взял с собой также фальшивые документы на имя Юзефа Костки, ко­торые должны были пригодиться одному наме­ченному лицу во время бегства из Польши в За­падный Берлин, где его с нетерпением ждали геленовские специалисты по части авиационной разведки.

В целом стоимость шпионского «приданого» обоих агентов можно оценить примерно в мил­лион злотых. Американские налогоплательщики, которые ежегодно тратят миллионы долларов на ведомство Гелена, должны узнать (вероятно, без особенной радости), что значительная часть этих сумм попадает в виде денег, вырученных от про­дажи конфискованных у шпионов часов и других вещей, в доход Польской Народной Республики. В 1954 году эти суммы были настолько значи­тельны, что могли бы в большой мере покрыть расходы на содержание всего коллектива сотруд­ников польских органов безопасности, занимаю­щегося борьбой против... разведки Гелена!

Петрушка приготовил «мертвый почтовый ящик» на кладбище в Старых Гливицах для агента, который должен был складывать там шпионские рапорты, написанные на полотне спе­циальными свечками. Второй ящик помещался неподалеку от первого. Журналист, который шел по следам врага, осенью 1954 года еще видел их в полном порядке — там оставались обрывки па­рафиновой бумаги, которая должна была предо­хранить рапорты от влаги. Если идти по шляху из Старых Гливиц в направлении на Уязд, то с левой стороны под третьим придорожным столби­ком, считая от дорожного указателя, можно обна­ружить еще один «ящик».

Хорошо, очень хорошо, что сложенные там агентом Гелена информации извлекли сотрудники польской контрразведки, а не адресат — Альфред Петрушка. В свертке были образцы продукции одной из силезских химических фабрик, которая особенно интересует «знатоков польских дел» из аппарата разведки Гелена. «Уставший путник», остановившийся тут, около «мертвого почтового ящика», и его манипуляции с рапортами имели все шансы не быть замеченными редкими прохо­жими.

Но такой «ящик» мало чего стоит, если не бу­дет живых людей, которые должны складывать в него свои шпионские материалы. Поэтому герр Кайзер приказал своим выкормышам усиленно вербовать намеченных людей и даже устанавли­вать им псевдонимы. А те и не знали, что уже занесены — заочно! — в списки генерала Гелена. Так, Герберт Вырвих, который лишь недавно за­кончил свою воинскую службу, даже и мысли не допускал об этом. В поте лица собирая урожай с отцовского поля в деревне поблизости Прудника, он и не думал, что в это самое время в комнате номер 3 отеля «Эбердорф» в Берлине герр Кайзер поучает отправляющегося в Польшу Генрика Коя: дать этому Вырвиху кличку «Вирт»...

И вот начинается следующий акт драмы: борьба за людей. Оба присланных из Западной Германии агента — Кой и Петрушка — должны осуществить планы Кайзера. Они должны узнать, может генерал Гелен рассчитывать на Герберта Вырвиха и других или нет. Решают, что «кон­трольный пункт» будет размещен у сестер Будзинских в Новой Соли. Оба очень довольны уютной квартирой Трауты и Риты, но так как не могут вернуться в Берлин с пустыми руками, то вынуждены начать действовать. Поэтому сна­чала — после нежного прощания с сестрами Будзинскими, которых они щедро одарили, — «путе­шественники» отправляются в Ополыцизну к ро­дителям Коя. Там Генрик расспрашивает родных о Герберте Вырвихе и Элижбете Стоклоса, кото­рую уже ждет кличка «Сабина».

Короткое пребывание в родном доме — и в путь!

Глава тридцать восьмая Двери закрыты и...

На рассвете 29 июля двое молодых людей по­жали руки друг другу около железнодорожной станции в Пруднике:

— Ну, Генрик, ни пуха ни пера! Держись, па­рень!

— До свидания, Альфред! Держись и ты! Не забудь: седьмого августа встречаемся у Будзинских...

— Буду, непременно буду седьмого. Только ты не показывайся там раньше и не приставай к моей!

— Не бойся — девчонок в Польше хватит! Ну, бывай жив!

Кой быстрым шагом идет через город. Не про­ходит и часа, а уже старые стены силезского го­родка остаются далеко позади. Кой переходит через деревянный мосток и направляется к стоя­щему в сторонке среди зелени дому.

Он подходит к дверям, над которыми в нише видно большое каменное изваяние св. Флориана. Стучит. Сначала тихо, потом все громче и настой­чивее... Уставшие от тяжелой работы на жатве сельские жители спят мертвым сном. Генрик Кой начинает стучать ногой в окованную дверь. Нако­нец в окне показывается заспанное женское лицо.

— В чем дело?

— Откройте!

— Кто вы такой?

— Свой. Откройте! У меня дело к вашему сыну...

— В такую-то пору?!

— Я с дороги. Важное дело.

Окно закрывается, слышится какая-то возня в двухэтажном доме. Генрик Кой обдумывает де­тали предстоящего разговора: «Здорово, Герберт! Ну, наслужился уже в армии? Теперь спину гнешь на отцовском хозяйстве? Эх, парень! Ну какая тебе польза от этого? Я бы предложил тебе кое-что получше: и руки не устанут, и жить при­личнее будешь. Вот послушай...»

Размышления Коя прерывает звон ключа в замке. Кой решительно ступает в открытые двери, придерживая одной рукой в кармане свой последний «аргумент» для человеческой совести: отличные швейцарские часы на нейлоновом ре­мешке.

В комнате полумрак. Старый хозяин, отворив­ший двери, не слишком гостеприимен:

— Ну чего надо?

— Як Герберту.

— Спит! В чем дело?

— Это личное...

— Кто вы?

— Его товарищ... Кой, Генрик Кой.

Старик теперь внимательнее присматривается к пришельцу, отыскивая в памяти обрывки давно слышанного разговора. Внезапно он выпрям­ляется, остатки сна слетают с него. Он загора­живает дорогу Кою, который собрался присесть на широкой дубовой скамейке у окна.

— В прошлом году вы удрали в Берлин? Люди говорили...

— А если и так, то что? Красивый город...

— Тут мой дом... Вон!

— Я ничего от вас не хочу... Мне просто нужно поговорить с вашим сыном... Ну что вы так набычились? Я уж сколько лет знаком с вашим Гербертом...

— Вон, говорю! Сейчас же!

— Ну ладно, ладно, только не верещите так! Может быть, ваш сын еще пожалеет, что вы не дали ему поговорить со старым компаньоном? Ему, наверно, будет интересно, по какому я делу...

— Нечем интересоваться! Ну!.. Пошел вон!



— Вон, говорю! Сейчас же!


Генрик Кой плюет на порог и поспешно выхо­дит. На дворе уже совсем светло. Неудачник бы­стро шагает по дороге и украдкой оглядывается: не идет ли кто-нибудь за ним. Нет, одинокий дом как бы снова погрузился в прерванный сон... Од­нако, когда Кой оглядывается в последний раз, ему видно — кто-то быстро выводит коня. Кой не-194

медленно залезает в кусты и, притаившись в гу­стой зелени, ждет: поедут ли за ним в погоню? Но через несколько минут до агента доносятся знакомые звуки: выезжает жатка. Кой облег­ченно вздыхает, ждет еще несколько минут, а по­том возвращается в Прудник, где генерал Гелен наметил нового агента — «Сабину»: пока что ее еще зовут Элижбетой Стоклоса...

Журналист, путешествующий по следам геле­новского шпиона, появляется в усадьбе старого Вырвиха ровно через год после того памятного рассвета, который мог стать сумерками молодого человека, заочно получившего кличку «Вирт». Вот и сам Герберт. Вместе с отцом он собирает урожай, работая на той самой жатке, стрекот ко­торой был прощальной музыкой для незадачли­вого геленовского вербовщика.

Старого крестьянина не нужно долго просить — он охотно рассказывает все, что произошло год назад на рассвете. Как же просчитались Генрик Кой и его распорядители! Во имя чего должен был служить Вырвих гитлеровским генералам, нанятым за доллары? Старый Вырвих был прежде бедняком, теперь ему живется хорошо. Его второй сын — Юзеф — тоже демобилизовался и работает сейчас на шахте «Весёла-2». Он от­личный шахтер и постоянно вырабатывает около Двухсот процентов нормы — разве ему плохо? Од­нако не только благосостояние семьи Вырвихов обрекло на поражение геленовского вербовщика. Есть и еще более глубокие причины, о которых не подумал Кой, может быть, труднее определяе­мые, но зато значительно более решающие: ста­рый Вырвих еще в молодости боролся за Польшу, принимал участие в силезских восстаниях, сра­жался под горой св. Анны... Он и сегодня еще напевает песенку — ту самую, с которой в молодости шел на битву:

Будет сеча, будем биться,
Как велел нам бог и край!
Надо, братья, торопиться
В нашей Польше сделать рай!

Глава тридцать девятая ...И двери открыты

— Дома панна Элижбета Стоклоса?

— Нет, еще не вернулась с работы. Может быть, пан хочет подождать?

— Благодарю. Погода хороша, лучше подожду на улице... Извините!

Генрик Кой возвращается на скамейку в сквере около дома номер 9 по улице Мицкевича в Пруднике. Садится боком и наблюдает за входом в дом. Время тянется медленно. Проще всего было бы пойти на государственный хлопчатобумажный комбинат, где Стоклоса работает ткачихой, но Кой как бывший работник комбината не может теперь показаться там. Как раз на комбинате в 1949 году он познакомился с Элижбетой, когда она еще была двадцатилетней девушкой. Они под­ружились, Кой часто посещал ее дом, а однажды даже привел туда своего приятеля Альфреда Пет­рушку. Из Германии он написал ей всего один раз, а потом забыл. Вероятно, она уже похоро­нила его в душе...

Как-то она примет его? Не вышла ли она за­муж? Да и согласится ли стать осведомителем разведки Гелена? А если не даст согласия, то не поднимет ли заодно и тревогу?..

Уже давно пробило четыре часа пополудни, а Элижбеты все еще не было. Кой больше не мог сидеть на той же скамейке: боялся привлечь вни­мание жильцов дома. Но ему не хотелось и ша­таться по городу: ненароком можно встретить кого-нибудь из давних знакомых... Было уже около пяти, когда он снова постучал в квартиру Стоклосы. «Нет, еще не вернулась». Кой решил отказаться от этого свидания и приехать в Прудник потом. Он уже собирался уйти, когда услы­шал быстрые шаги на лестнице. Кой перегнулся через перила и увидел знакомую фигуру де­вушки. Она была одна.

Они встретились на полпути. Кой загородил ей дорогу. Стоклоса взглянула на него и невольно выкрикнула его имя. Он сильно, до боли, сжал ее руку.

— Не кричи! Зайдем к тебе, поговорим как следует... К чему так кричать?..

Глава сороковая Каменное сердце

— Ну, теперь ты уже знаешь, что со мной про­изошло?

— Ты всегда был большим ловкачом, Генрик, всегда...

— Опять забыла! Ты должна вычеркнуть из памяти этого Генрика. Ты никогда не знала та­кого... Меня зовут Линек. Ян Линек!

— Хорошо, хорошо... Янек. Это красиво зву­чит — Янек! Теперь поцелуешь меня, Янек?

Элижбета Стоклоса была не слишком разбор­чивой. Ей очень импонировало; когда Генрик Кой в разговоре, как бы нехотя, бросал названия больших иностранных городов или, словно мимоходом, упоминал о своей теперешней зажиточности, о громадном доверии, которым он пользуется у своих начальников, о порученной ему почетной миссии. Сначала Кой говорил об этом поверхно­стно, рассказывая Элижбете больше о самом себе. Однако позже, когда Кой убедился, что де­вушка по-прежнему любит его, он перешел к су­ществу дела. Первые туманные намеки на воз­можность сотрудничества в разведке Гелена не были поняты Элижбетой. Когда предложение было сделано более прозрачно, последовал реши­тельный отказ. Поэтому Генрик Кой прекратил попытку вербовки. Но не надолго, весьма не на­долго... А точнее — на одну ночь. Эту ночь он про­вел с Элижбетой. Рано утром посланец Гелена уже поздравлял себя с первой выигранной бит­вой. В соответствии с приказом хозяев агент «Са­бина» была завербована...

Что в эту ночь обещал геленовский агент Элиж­бете? «Любовь до гробовой доски» или же­нитьбу? «Интересные приключения» или фортуну? Неизвестно...

Мы знаем только, что в тот же день Элижбета получила от Коя трое часов, а также закончила первый урок пользования тайнописью. Эти одни сутки испортили ей всю жизнь. Впрочем, не только ей одной...

После работы Элижбета Стоклоса быстрым шагом возвращается к себе домой. По дороге она заходит в магазин, чтобы купить чего-нибудь по-вкуснее на ужин для обоих — «Янеку» и себе. Она счастлива и довольна, все кажется ей легким и прекрасным. Ведь наблюдение за передвижением солдат в местном гарнизоне вовсе не такое уж трудное дело. К тому же она быстро, овладела искусством пользования симпатическими черни­лами, и теперь уже никто, абсолютно никто не сможет прочесть ее писем! Она не говорила Генрику, но когда будет посылать рапорты по услов­ному адресу: Гуидо Крист, Мюнхен, то добавит для Генрика несколько слов от себя... Да, она обязательно повторит их, и тогда он быстрее при­едет, чтобы остаться с ней уже навсегда. Эти господа там, в Мюнхене, улыбнутся, когда под таким рапортом будет приписка: «Сабина привет­ствует Генрика и ждет его с нетерпением...»

— Куда это ты так мчишься? Пойдем вместе! Мужской голос возвращает Элижбету из мира мечтаний на грешную землю. Она смущена и встревожена. Ведь это Владислав Игнацек, же­лезнодорожник из Рыбника, ее теперешний наре­ченный!.. Ой, необходимо во что бы то ни стало, любой ценой избавиться от него!

— Оставь меня в покое, я очень тороплюсь!

— Поторопимся вместе...

— Вместе? Знаешь, я сейчас очень устала, мо­жет быть, ты придешь завтра или в другой день?

— Устала, а так спешишь! Мне это вообще не нравится.

Он берет нареченную под руку, и они вместе идут на улицу Мицкевича. Но разговор не кле­ится. Игнацек не может не заметить, что Элиж­бета хочет избавиться от него. Однако он ста­рается держаться корректно. Делает вид, что это его не касается, что ему безразлично, почему Элижбета так жаждет остаться одна в этот ве­чер. Они прощаются у ворот, и Элижбета через три ступеньки мчится домой. Отворяет двери и бросается на шею... Кою! Отдохнувший и побрив­шийся, он нежно приветствует ее.

— Знаешь, любимый, некстати подвернулся мой названный нареченный... Тащится за мной, с тру­дом сплавила его... Ох, беда!

— А кто он?

— Железнодорожник. Начальник поезда...

— Гм-м... Плохо сделала. У меня и для него нашлась бы добрая работа...

— То есть как? Ты хочешь, чтобы я и дальше была с ним? Ведь ты же сказал мне, что...

— Не будь глупой! Он ничего плохого тебе не сделает. Он не должен знать, что связывает нас обоих... А впрочем, если твой «нареченный» смо­жет хорошо подработать, то у него вообще не будет к тебе претензий. Он только поблагодарит нас за то, что ты нашла ему такую хорошую ра­ботенку... Но если ты выгонишь человека из дома, то он затаит на тебя обиду, будет нюхать и до­знаваться, кто я такой, начнет цепляться... Зачем нам все это?

— Я думала, что ты сам будешь настаивать на том, чтобы я порвала с ним, что не захочешь знать его... А ты говоришь так, будто...

Элижбета ходит по комнате, слушает уговоры Коя, который убеждает ее, что еще будет время указать Игнацеку на двери, но сейчас лучше не нарываться на скандалы и сцены, связанные с разрывом. Кой говорит Элижбете, что только от нее самой зависит использовать Игнацека в роли помощника в той новой «побочной работе», за ко­торую она взялась...

Они обедают в хорошем настроении. Генрик Кой, по мнению Элижбеты, просто очарователен. Они говорят о себе, о будущем, о превосходных посылках, которые в скором времени начнут по­ступать на имя Элижбеты из Западной Германии. Неожиданно кто-то стучит в дверь, она распахивается. настежь и на пороге появляется Игнацек. Элижбета Стоклоса срывается со стула. Она явно смущена. Лепечет:

— Прошу познакомиться... Мой нареченный, пан Владислав Игнацек... Пан, пан... Янек Ли­нек... Знаешь, дорогой, пан Линек контролер гос­хозов и приехал сюда на инспектирование... Мы уже давно знакомы, и пан Линек воспользовался случаем, чтобы навестить меня...

Игнацек исподлобья смотрит на «знакомого» своей нареченной. Потом резко прерывает ее бол­товню:

— Теперь я понимаю, почему ты не хотела, чтобы я проводил тебя! Что все это значит?

— Пан позволит, я сейчас все объясню! Право же, у вас нет причины ни в чем упрекать панну Элижбету...

Генрик Кой вежливо, прямо-таки обворожи­тельно вежливо, разговаривает с Игнацеком. По­том наливает водку. После четвертой стопки тема меняется. Кой жалуется на трудное время и ми­моходом вспоминает, что иногда бывают случаи, когда можно неплохо заработать... Затем добав­ляет, что такой случай надо уметь использовать. Водка льется рекой, и вечером оба кавалера, об­нявшись, неверными шагами покидают квартиру Элижбеты, взаимно помогая друг другу спу­ститься по удивительно шаткой сегодня лестнице. Через час Кой возвращается один...

Глава сорок первая «Тадек» любит заработать

На следующий день Игнацек снова встречается с Коем у своей нареченной. Теперь Кой не вы­ступает под маской «госхозовца». Он рассказывает о своем бегстве и о чудесных возможностях прилично заработать. Поскольку Игнацек давно специализировался на «легких заработках» в виде провоза «зайцев» и «левых» грузов, то его живо интересуют новые возможности. Кой приступает к действию, которое на жаргоне геленовской раз­ведки называется «снятием штанов»: он делает жертве осторожное предложение «помогать» в сборе подслушанных разговоров.

— Ну какая тут может быть философия? Смотреть и слушать, слушать и смотреть—только и всего. А потом пишете несколько слов, бросаете записку в щель стены — и... ждете посылки из Западного Берлина! Письмоносец приносит ее прямо к вам на дом! А в посылке часы, нейлоно­вые чулки, дорогие лекарства...

— Как это «щель в стене»? А если кто прочи­тает?

Кой смотрит на Игнацека с легкой усмешкой. Он глядит ему прямо в глаза и успокаивающим жестом кладет руку на плечо собеседника.

— Давайте встретимся втроем во Вроцлаве. Там я укажу вам место, куда вы будете склады­вать свои записи. Это и есть щель в стене. Вы за­совываете туда бумажки и... остальное вас не ка­сается! Нет никакой опасности, что кто-то проч­тет написанное. Я оставлю вам такие таблетки и свечки, с помощью которых вы напишете тай­нописью то, что захотите... Но подписывайтесь только псевдонимами, которые никто в Польше знать не будет... Это весьма необходимо вам, пане Игнацек, чтобы мы не выслали вам ошибочно, упаси боже, губную помаду или дамские нейло­новые трусики!

Все трое весело смеются. Вместе пьют за успех общего дела. У всех трех есть повод радоваться. Посланец Гелена уже имеет двух завербованных. Игнацек словно обнюхивает предстоящий отлич­ный заработок за небольшие услуги... Ну что это значит для него? Столько разговоров он слышит в поездах, столько транспортов с промышленным оборудованием видит на станциях, столько любо­пытных сведений может узнать от своих прияте­лей! Стоклоса счастлива, что этот необычайный жениховский треугольник успешно складывается на почве общей работы. А потом, в один прекрас­ный день, Кой вернется из Германии, и тогда... Он уже говорил об этом в первую же ночь, на это намекает и сейчас, при Игнацеке...

— ...Я сам присмотрю за тем, чтобы вас там не обидели и чтобы вам высылали вещи первого сорта. Напишите о своих пожеланиях, все при­дет... А через год или два сам вернусь.

— Ну, тогда выпьем, пане Линек, за ваше воз­вращение!

— Сто лет! У нас все делается в строжайшей тайне, и, когда я вернусь, будет сообщено особо... Вам тогда, пане Игнацек, будет совсем неплохо... И повеселимся тогда как следует, не так, как сейчас, в этих четырех стенах...

Игнацек откровенно взволнован великодушием нового приятеля и кормильца. Они вместе разду­мывают над псевдонимом, которым он должен подписываться, и, наконец, устанавливают — «Тадек». Коротко и непритязательно. Потом про­исходит урок тайнописи. Кой открывает перед жертвами секрет изготовления симпатических чернил и учит их писать на полотне с помощью особых свечек. Он ловко подчеркивает важность этой науки, вбивает в голову завербованным убеждение в невозможность прочесть это письмо.

— Даже польские власти не в состоянии рас­крыть этого секрета... — говорит Кой.

Возможно, что вы, дорогие читатели, удивитесь той легкости, с какой агентура Гелена организо­вала свою сеть в Польше. Дело в том, что в Польше после войны осталось некоторое количество так называемого «фольксдейче», а также членов разгромленных националистических орга­низаций и уголовников, из числа которых в основном и вербовались шпионы. Кроме того, у Гелена сохранились архивы гитлеровской разведки, которую она создала в Польше в 1937—1944 го­дах. Эти люди также использовались Геленом. Имя же его для трудящихся Польши было тогда неведомо: пресса об этом еще ничего не писала. Все это облегчало Гелену развертывать разведы­вательную деятельность против ПНР.

Глава сорок вторая Победа в Польше

Игнацек и Стоклоса очарованы превосходной техникой разведки, убеждены в полнейшей своей безнаказанности. Вчера еще гость совсем не по­нравился Игнацеку. Сегодня же он смотрит на него влюбленно и считает его человеком, кото­рого ему послала сама добрая судьба. Постигнув несложную науку тайнописи, Игнацек уже думает, что добыл ключи к воротам рая. Но и это еще не все откровения.

— А если какую-то часть своих записей вы за­хотите законспирировать еще больше, то пишите ее книжным шифром. Это не такое уж сложное дело... Смотрите внимательно!

Кой приседает на полу и начинает копаться в куче сваленных около шкафа книг. Наконец вы­бирает одну в сером коленкоровом переплете. Он смотрит на нее с улыбкой и старательно вытирает рукавом пыль, которая покрыла книгу за долгие годы.

— Ну, пусть нам сопутствует счастье, раз уж такое заглавие! Вот, смотрите!.. Берете книжку «Победа в Польше», изданную в тысяча девять­сот сороковом году. В ней предисловие, написан­ное фельдмаршалом Кейтелем... Бедняжка! Пове­сил его палач в Нюрнберге, не дождался он луч­ших времен... Теперь, наверно, был бы командую­щим европейской армией... Итак, пан Игнацек хотел бы получить золотые часы, да? А знаете, кстати, сейчас ведется интенсивное железнодо­рожное строительство на юго-запад от Ратибора. Как же сделать так, чтобы мы получили эту ин­тересную информацию, а пан Игнацек — золотые часы? А вот как! Вы берете эту книгу и ищете слово «зюд-вестлих»[21]. Скорее всего оно най­дется в какой-нибудь военной сводке, которые тут приведены. Вот, прошу: страница пятьдесят пять, семнадцатая строка сверху, девятое слово в строке. Вы пишете тогда—55/17/9. Дальше: вы пишете 37/3/2. Ясно? Какое же это слово? «Ратибор»! Ищете теперь слово «Бананлаген»[22]. Ми­нутка терпения... Есть! Записываем: 108/8/5... И так далее — без особого труда. Теперь мы от вас получаем письмо, берем эту книжку — дай бог, чтобы ее заглавие снова как можно скорее стало актуальным! — ив тот же день шлем вам по­сылку...

— Гм...

Генрик Кой не требует, чтобы ему верили и; слово. Он щедр. Игнацек, еще не выслав ни одной информации для Гелена, уже получает аванс за измену — отличные часы.

Теперь Игнацек в руках у Коя, и последний шантажирует железнодорожника, беспрестанна напоминая об этом «даре». Кой дает понять Игнацеку, что всякие «выкрутасы» могут кончится плохо. Он даже позволяет себе прозрачный намек, имеющий целью убедить Игнацека, что тот уже обязан повиноваться приказам большой шпионской организации, что, приняв аванс за измену, Игнацек может быть наказан не только разведкой Гелена...

6 августа Кой садится в поезд, чтобы прибыть на условленную встречу с Петрушкой в Новой Соли. Как было договорено, Игнацек, Элижбета и Кой встретятся через три дня во Вроцлаве. Там бывшие нареченные сложат свои рапорты — доне­сения, информации, сводки и личные письма. «Любопытно, — размышляет убаюкиваемый кач­кой вагона Генрик Кой, которого поезд уносит на север, — очень любопытно: что-то мне скажет Альфред? Как ему повезло за эти несколько дней?»

Глава сорок третья Под капустой

— Ну, ну, парень, тебе всегда счастье само в руки шло, вот и теперь везет! Однако рассказывай, Альфред, рассказывай дальше...

— Ее фамилия Ольшевская... Ева Ольшевская. Сейчас ей лет двадцать восемь. Я с ней познакомился еще в тысяча девятьсот сорок восьмом году в Гливицах, где она живет и по сей день. Пошел прямо к ней на квартиру. Узнал, что она работает продавщицей... Ну, во время обеденного пере­рыва пошли мы к ней домой. Девчонка сентимен­тальная, я и подцепил ее на этом. Сказал, что сбежал из Польши, чтобы не идти в армию... О нашей работе не говорил: на это еще есть время. Она знает лишь, что я приехал офици­ально, чтобы организовать поставки из Германии. Галантным был, проводил ее до магазина... А как же! Вечерком опять к ней, предложил немножко повеселиться. Скромно дожидался в другой ком­нате, пока оденется. Когда она, наконец, вы­ползла, я уже стою с часиками в руках. Поцере­монилась немножко, поахала, но все-таки взяла... Понимаешь, старина, посчитала это за аванс в счет любви что ли. Возможно, что она и не бу­дет нам нужна, но на всякий случай... Впрочем, слушай дальше! Идем мы в ресторан «Охотни­чий», ну я по дороге и начинаю ей петь, что вот, мол, остался в жизни один, хотел бы встретить женщину, которая могла бы делить со мной долю и недолю... что она-де мне очень нравится... В об­щем ты знаешь, как об этом говорится... И что ты скажешь — водочка, танец, этот разговор, часики и... подействовало! Утром она мне сама завтрак прямо в кровать принесла. Во всяком случае, ко­гда я уезжал сюда, то оставил все химикалии у нее на сохранение. Сказал, правда, что это мои ценные вещи и что доверяю их только ей. Усло­вились мы, что буду писать ей из Берлина. Эта Ольшевская могла бы, наверно, даже теперь не­которую работу выполнять, но, я думаю, спешить не стоит. Пусть пока хранит наши химикалии и служит условным адресом.

— Ого! Я вижу, что ты даром времени не тратил…

— Подожди, Генрик, подожди, еще не все! Есть на примете еще кое-кто, но об этом потом...

— Только не ври, что ты там еще кого-то под­цепил!

Расставаясь вновь, оба посланца Гелена услав­ливаются о следующем свидании и отправляются в путь.

Глава сорок четвертая «Зеленый дьявол»

9 сентября Генрик Кой появляется в Гоголине (уезд Отшельце-Опольске) у тридцатилетнего кузнеца Генрика Сковронка. Генрик Сковронка— инвалид войны. Он сражался в рядах гитлеров­ской дивизии «Зеленые дьяволы». Поэтому от­нюдь не случайно разведка генерала Гелена ре­шила непременно завербовать его. В понятии этих господ, ожидающих войны как избавления, именно инвалид, которому во время всеобщей мо­билизации не грозит призыв в армию, является ценнейшим сотрудником шпионской сети. Он ос­тается на месте, и с ним (рассуждают эти «спецы») легче установить связь во время воен­ной заварухи.

«Ян Линек» никогда в жизни не видел чело­века, которого ему предстояло завербовать и ко­торому разведка Гелена уже заготовила кличку «Рихард». Но для того, чтобы Кой мог попасть в дом Сковронка без расспросов о дороге (что осо­бенно привлекает внимание в деревне), ему еще в Берлине была вручена карта. Поэтому отыскать дом не составило для посланца Гелена особен­ного труда. Но как попасть в сердце совершенно чужого человека? Геленовские «специалисты» имеют свой способ. Одни считают его антиморальным, другие — подлым. И те, и другие правы. В руках Коя находилась фотография: идилличе­ский портретик двух девушек. Одна из них — сестра Сковронка. Эту фотографию разведка Ге­лена приобрела у одного польского беглеца, же­ниха девушки — Рейнгарда Габора, находяще­гося в лагере для беженцев в Западном Бер­лине. Фотография должна была служить пропу­ском к сердцу и совести Генрика Сковронка.

«Ян Линек» надлежащим образом использовал его. Он нарисовал перед инвалидом «прекрасную» картину западногерманской действительности. Очереди ожидающих пособия безработных, его собственные скитания в поисках работы и тот факт, что во время пребывания в Западной Гер­мании он так и не смог увидеться с отцом, по­скольку финансовые возможности не позволили ему совершить поездку в Киль, — конечно, не нашли места в этой картине.

Инвалид Генрик Сковронка поверил при­шельцу, который свидетельствовал свою «правду» снимком сестры Генрика... Продолжение? Оно ясно: изучение тайнописи, хранение оружия геленовского посланца, согласие на собирание ин­формации об аэродромах и железнодорожных линиях, а затем торжественное обещание за­кладки «мертвого почтового ящика» в Ополе. Так было установлено для начала.

Глава сорок пятая Курьерским самолетом

Высокий мужчина то и дело посматривал на часы и проявлял явное нетерпение:

— Когда же, черт возьми, откроют этот мага­зин?

Наконец, ключ в замке скрипнул, двери откры­лись, и магазин спортивных принадлежностей в Ополе начал свою обычную торговлю. Нетерпе­ливый покупатель вбежал в помещение и велел показать ему удочку.

— Какую? — спросила предупредительная про­давщица.

— Все равно, лишь бы удочка!

— Однако пан очень нетребователен... Ах, если бы все покупатели такие были! Обычно рыбаки такие капризные, целыми часами выбирают одну удочку...

— Очень вас прошу поторопиться! Мне неко­гда...

Мужчина заплатил сколько положено, схватил удочку и выбежал из магазина. Быстро сел в ожидавший его автомобиль и уехал. Вот и все происшествие.

Но прежде чем рассказать о странной поспеш­ности этого покупателя и его непритязательности в выборе удочки, мне придется на некоторое время оставить путешествующих по Польше аген­тов Гелена и переключиться на тех людей, кото­рые занимаются этими агентами. Могу ли я рас­сказать всю правду, могу ли я показать до конца технику обезвреживания геленовских шпионов? Разумеется, нет! Я и сам хорошо не знаю этого. А впрочем, да позволено мне будет сослаться на некий шпионский авторитет: долголетний руково­дитель австрийского разведбюро в Кракове (пе­ред первой мировой войной) генерал Рыбак пи­шет в своем дневнике: «Вероятно, читатель за­метил, что... ряд осложнений и происшествий не находят тут полного и удовлетворяющего реше­ния... Обычно шпионские повести или иные истории — в которых всякие запутанные действия раскрываются к вящему удовольствию читателя, а непонятные события находят полное решение — всегда очень далеки от правды. Хорошего офи­цера или сотрудника разведывательной службы должна отличать как можно дальше идущая не­разговорчивость».

Правильные слова... Как раз об эту неразговор­чивость офицеров контрразведки неоднократно разбивалось любопытство журналиста, с трудом восстанавливающего историю очередного пораже­ния генерала Гелена в нашей стране. Знаю только, что планы шпионов были перечеркнуты, поскольку...

И тут мы должны вернуться копределенному июльскому вечеру 1953 года...

Глава сорок шестая Воскресный вечер

В этот летний воскресный вечер толпы людей текли по улицам польской столицы. Тысячи горо­жан торопились на вечерние сеансы в кино или на спектакли в театры, тысячи гуляли по вар­шавским бульварам и паркам, тысячи возвраща­лись в город, переполняя пригородные поезда и сотни автобусов. Вот, например, на вокзале у пригородного поезда мы видим какую-то молодую пару с ребенком. Они идут в толпе, хлынувшей с перрона к выходу. Видимо, эта пара вернулась с воскресной загородной поездки. У женщины в ру­ках корзина, из которой торчит верхушка тер­моса, а он — высокий молодой мужчина — несет маленькую девочку. Сонные глаза ребенка сви­детельствуют о том, что девочка весь день бегала в пригородном лесу и очень устала. Все трое са­дятся в переполненный трамвай и исчезают из наших глаз...

Идемте дальше. Находящаяся в центре улица правительственных учреждений словно вымерла. Все огни в огромных корпусах зданий ми­нистерств на улицах Кручей или Свентокшыжской давно погашены, только кое-где горит ма­ленькая лампочка в комнате дежурного или вах­тера. Однако не во всех варшавских учреждениях это воскресенье является нерабочим днем.

В большом здании, что на Аллее Сталина, си­дящий за письменным столом человек склонился над каким-то листком бумаги, которую доставили ему с четверть часа назад. Потом он снимает трубку и говорит: «Передайте Ковальскому, пусть срочно явится сюда...»

Минут через десять легковая машина останав­ливается перед жилым домом. Сидящий рядом с шофером офицер быстро взбегает по лестнице на четвертый этаж и нажимает пуговку звонка. Двери ему открывает... Ба, да это та самая жен­щина, которую мы недавно видели на вокзале! А вот и ее муж...

— Одну минутку! Сейчас соберусь.

Молодой мужчина поспешно укладывает в портфель пижаму, туалетные принадлежности, полотенце...

В кухне жена готовит бутерброды. Она не спра­шивает мужа ни о чем — куда он едет, надолго ли, с какой целью? Ей хорошо известно, что все равно ответа не будет. Сначала женщине очень трудно было примириться с таким положением: оно сердило и беспокоило ее. Даже родная сестра сказала ей однажды: «Знаешь, Стася, когда я начинаю присматриваться к вашему супружеству, то мне кажется, что у тебя никакого мужа нет... просто нет!.. Ну что это за муж? Уходит рано, возвращается поздно, и слава богу, если он во­обще на месте, а не в отлучке... Как давно его те­перь нет дома? Три недели?! Ох, ну вот, ви­дишь,— какое же у тебя супружеское житье!..»

Мать Ковальского — ткачиха одной из лодзинских текстильных фабрик — появлялась у своего единственного сына раз в год, во время отпуска, и утешала свою невестку: «Ты только не слушай, что глупые бабы болтают. Мой хлопец — он та­кой же, как и муж-покойничек. Упрямый и скрытный. Разве старый мне когда-нибудь гово­рил, куда уходит? Иногда только принесет ка­кой-то сверток и без слов сует мне — я уж сама догадываюсь, что это надо спрятать... Мой покой­ный муж знал, что делает, и Франек тоже знает! Раз не говорит — значит, нельзя. И ты его даже не спрашивай».

Проходили годы. Ковальского перевели в уп­равление контрразведки в Варшаву. На погонах его мундира, надеваемого в торжественные дни, появлялось все больше звездочек, но образ жизни не изменился. Уже были разбиты лесные контр­революционные банды, разгромлена реакционная «украинская повстанческая армия», предотвра­щены сотни диверсий и обезврежены сотни шпи­онов, а напряжение в этой борьбе не ослабевало. Много вдов и сирот оплакивало мужей и отцов, которые пали в битве, зашитая завоевания на­родной Польши на службе безопасности, а конца этому Сражению все еще не было видно.

Рейнгард Гелен — «человек без лица», дейст­вующий из своей квартиры в далекой Баварии,— угрожал жизни Ковальского и его жены: угрожал так же, как и жизни других людей, изо дня в день ведущих борьбу против геленовской раз­ведки. Долго пришлось бы тут говорить о труд­ностях этой борьбы и требованиях, которые она ставит перед работниками контрразведки. Однако суть этих трудностей не в самоотречении и бес­прерывном ущемлении личной жизни. Один офи­цер контрразведки сказал журналисту:

— Рабочий, который возвращается домой после целого дня напряженного труда, имеет право счи­тать свое задание законченным: он передал ста­нок и дальнейшее выполнение плана сменщику, который принял от него всё. А я?.. Кто мне по­ручится за то, что уже ликвидирована вся шпион­ская сетка, за уничтожение которой я несу ответ­ственность? Кто меня заверит в том, что нет ла­зеек в преграде, которую я воздвиг, чтобы огра­дить наше общество от проникновения геленовского агента, что ему не удастся выбраться из расставленной ловушки?.. Обычно человек, кон­чая работу, освобождается от своих забот. А мы забираем их с собой всюду, даже на дом...

Семья Ковальских не была исключением из этих правил. Проходили годы, и Стася начала отдавать себе отчет в том, что ночные телефон­ные звонки, раздающиеся упорно в тишине сон­ного дома, неожиданные выезды и долгие от­лучки неразрывно связаны с работой мужа. По­рой она замечала, что вдруг во время разговора с ней мысли его на мгновение улетают куда-то, открытое лицо делается суровым и озабоченным, в глазах появляется какая-то тайная дума. С те­чением времени Стася поняла, что мысли мужа вовсе не стремятся к какой-то иной женщине: они просто не могут оторваться от какого-то важного вопроса. Операции, задания, дела — как бы это ни называлось — все это было закрыто для нее, глубоко запрятано в голове мужа. Доступа к этому она не имела.

Поэтому и сейчас Станислава Ковальская ни о чем не спрашивала. Только вложила в послед­нюю минуту в портфель мужа теплый свитер.

— Ночи теперь бывают холодные... — тихо ска­зала она.

Глава сорок седьмая Нет дня...

Не прошло и трех часов, а самолет с контрраз­ведчиками уже заходил на посадку в районе Ополя. Офицер Ковальский смотрел на зажигаю­щиеся по очереди сигнальные огни и видел, как пилот по этим знакам читает указания на посадку.

«Эх, если бы и я мог так же легко прочесть указания: что следует предпринять в дальней­шем!»— невольно подумал Ковальский. Он уже был в управлении, где ему вручили небольшой листок, который теперь лежал в бумажнике.

Что было на этом листке? Этого я не знаю, мне сказали только, что он содержал ценную, но не решающую информацию. Может быть, то была перехваченная и расшифрованная депеша, в кото­рой геленовский филиал «далекой разведки» в Западном Берлине извещал свое начальство в Аугсбурге о высылке нового агента. А, возможно, список уголовников, которые недавно сбежали из Польши и возвращения которых — уже как аген­тов Гелена — надо было ожидать в ближайшее время.

Во всяком случае офицеры органов безопасно­сти не раз говорили мне, что в их работе «чистая» криминалистика занимает весьма ничтожное ме­сто. Основой действий является глубокое знание жизни и умение делать выводы из незначитель­ных, на первый взгляд, фактов.

О жизни как раз и думал Ковальский, пока самолет кружил над аэродромом в Ополе в ожи­дании сигнала на посадку. Долгий и трудный путь прошел этот край — от отсталой и обойден­ной провинции «третьего рейха» до органической части народной Польши. Ополе изо дня в день из­меняет свой облик — преобразуется из аграрно-промышленного края в индустриальный. Почти пятьсот земледельческих производственных коопе­ративов уже работает в селах Ополя. Все новые и новые фабричные корпуса и заводские трубы вырастают там, где еще год назад были убогие лоскутки полей.

В общем объеме германской экономики Опольская Силезия была только поставщиком дешевой рабочей силы для остальной части «рейха». Люди эти работали в могущественных промышленных концернах Рура и в сельском хозяйстве Саксо­нии. За 15 лет — с 1910 по 1925 год—свыше ста четырех тысяч человек выехало из Ополя искать хлеба. В январе 1933 года в ряде уездов Опольщизны каждый десятый человек был безработ­ным. Прусская и гитлеровская политика своди­лась к тому, чтобы меньше вкладывать в Ополе, но как можно больше извлекать из него при­были.

Несмотря на многие ошибки, допущенные в первые годы после освобождения Ополя, с каж­дым днем укрепляется национальное сознание опольского населения, идет процесс органического срастания этого края со всей Польшей. Ополыцизна ныне вносит в общее богатство страны значительный экономический вклад. На­род Силезии свободно вздохнул — кончились уни­жения и батрачество, впервые за многие годы народ стал подлинным хозяином на своей земле. Сплэчивая вокруг себя лучших членов бывшей КПГ и связанных с рабочим движением силезских повстанцев, партия наша мобилизовала ра­бочих на борьбу за восстановление края. Народ­ная власть вернула жителям этой земли чувство собственного достоинства, чувство гордости при­надлежностью к польскому народу. Долго при­шлось бы перечислять давних безработных, уни­жаемых и преследуемых гитлеровской полицией, которые теперь занимают руководящие посты в опольской промышленности.

Но Гелен ищет иных путей к людям: он ста­рается пролезть всюду, где хромает наша поли­тическая работа, использовать не только явно уголовные элементы, но и человеческую наив­ность, политическую отсталость некоторых людей. Гелен старается раздуть в пепле поверженного «третьего рейха» тлеющее кое-где искорки сом­нения и ненависти, несознательности и злой воли, чтобы разжечь пламя новой войны.

Глава сорок восьмая Рыба клюет!

Сразу же по приезде Ковальский встретился с двумя сотрудниками, хорошо знающими район. Только в «шпионских» фильмах такие совещания происходят в секретных кабинетах, за письмен­ными столами, снабженными сотнями таинствен­ных кнопок, после нажима которых в кабинете появляется вытянувшийся в струнку подчиненный или раздвигается стена, открывая (также таин­ственную!) схему действий или карту.

В действительности все проходило иначе. Трое офицеров сравнили и сопоставили данные, кото­рые могли дать определенное предположение. Однако от предположений до конкретных выво­дов, до обоснованного подозрения и, наконец, до разгрома сети вражеской разведки еще долгий путь. Во всяком случае эти трое беседовали в скромно и просто обставленном кабинете началь­ника отдела, уехавшего по поручению (как и каждый активист партии) уездного комитета ПОРП на село.

Сведения, которыми располагали трое сотруд­ников, могли завести расследование в тупик, но могли дать и положительные результаты.

Итак, факт бегства за границу Генрика Коя и Альфреда Петрушки, разумеется, был известен органам безопасности. Знали тут и то, что оба сбежали, дабы уйти от ответственности за кражу. Установили, в каком пункте они перешли гра­ницу, что именно они пытались убить народного полицейского в ГДР. (Разрекламированный ими факт убийства был преждевременным. Однако не следует считать это смягчающим обстоятель­ством, так как Кой и Петрушка действовали с полным сознанием и по злой воле, а полицейский остался в живых лишь благодаря быстрому вме­шательству врачей.) Органы безопасности допу­скали, что беглецы вернутся в Польшу уже как вышколенные шпионы. Однако и это было только предположением. Следовало знать точно: когда, где, для чего, в какой район они приедут; вместе или порознь; с целью шпионажа или диверсии, а может быть, им поручены обе «миссии»?..

На все эти вопросы ответ могло дать только время. Поэтому по всем отделениям контрраз­ведки разослали фотографии обоих преступников. Стали ждать. Было решено, что беглецы все-таки вернутся как геленовские шпионы...

Сначала поступило донесение погранохраны: «На контрольной полосе участка Болешковице-Мешковице обнаружены двойные следы. Служебно-розыскные собаки не смогли взять следа». Проверка билетов, проданных в кассах четырех железнодорожных станций, находящихся вблизи от места нарушения, не дала никаких положи­тельных результатов. Все четыре станции про­дали в это время билеты только на ближайшие пункты, но не в глубь Польши.

В списке предполагаемых нарушителей гра­ницы в ночь на 23 июля 1953 года находились, как я уже говорил, также Кой и Петрушка. Ко­нечно, не следовало ожидать, что они сразу по­явятся у своих родных. Более вероятно было,что они поедут к нареченным. Но обилие этих «наре­ченных» серьезно путало следствие, и никто не ждал, что оно будет простым и легким. Любо­пытно, что знакомую нам Элижбету Стоклоса во внимание не приняли. Было известно, что она «утешилась» после бегства Коя в Германию: те­перь ее нареченным стал железнодорожник Игнацек. Не следует считать сотрудников контрраз­ведки какими-то сверхчеловеками, владеющими сверхъестественной способностью развязывать самые сложные узлы шпионажа и решать любые загадки... Поэтому не надо удивляться тому, что шпионско-жениховский треугольник — Кой — Стоклоса — Игнацек — выявился значительно позже.

Просматривая документы по этому делу, один из сотрудников контрразведки обратил внимание на факт, который мог толкнуть следствие на но­вый путь или сбить с толку. Оказалось, что не­давно (речь идет о 1953 годе) к матери Коя при­шла какая-то девушка с претензией, что Генрик Кой бросил ее. Кто она — не установили, изве­стно лишь, что она приехала из Зеленой Гуры. Были просмотрены все командировки, какие да­вались Кою на последнем месте его работы. Од­нако в Зеленую Гуру он не ездил, хотя и направ­лялся на монтажные работы в Новой Соли, Зеленогурского воеводства. Из авансового отчета явствовало, что Кой жил не на частной квартире, а в доме для приезжих рабочих. Портье в этом доме служит некий старичок, который сначала никак не мог вспомнить такого постояльца. Но когда ему показали фотографию Коя, он сразу узнал его, хотя и не припомнил фамилии. Да она и не нужна была — гораздо больше пригодилась информация старичка, так как он припомнил, что Кой постоянно ходил с какой-то девушкой, кото­рая жила неподалеку вместе с матерью и сест­рой. Портье знал об этом потому, что девушка часто приходила к Генрику Кою и ожидала его в дежурке. Старик описал ее довольно подробно. По этому следу контрразведка нашла семью Будзинских, но вопрос все еще оставался неясен.

Второй деталью, которая в обычных условиях была бы упущена, как ничего не значащая, яв­лялся тот факт, что Рита Будзинская рассказала некоторым подругам о своих брачных проектах и показала им новые часики, которые получила не­давно от своего нареченного. Все эти внешне не­значительные детали—не существенные в отрыве от целого — служили, однако, поводом к некото­рым подозрениям.

Теперь проверка проданных железнодорожных билетов оказалась уже более плодотворной. Уста­новили, что вскоре после нарушения границы в Новой Соли были проданы два билета до Глогувки. Поскольку на этой трассе нет готовых би­летов, был выписан бланковый. Кассир вспомнил, что ввиду большой очереди он предложил поку­пателю (мужчине) выписать один бланк на двоих, и тот согласился. Отсюда следовал вывод, что какие-то двое мужчин едут теперь в Ополе, где как раз и родились Кой и Петрушка.

В папке с документами по данному делу на­капливались все новые и новые рапорты. Нако­нец появился наиболее важный. В одном из го­родков Ополя в местное отделение органов без­опасности явилась пожилая женщина. На явно силезском диалекте она обратилась к вахтеру и сказала ему, что хочет поговорить «с самим на­чальником». Женщину пригласили в кабинет. Сидевший за столом офицер спросил ее, по ка­кому делу она пришла. Сперва женщина поду­мала, что ее «надувают», так как «пан комендант не может быть таким молодым». Однако уверив­шись, что никто не собирается подшутить над нею, она, еще не приступая к существу дела, по­просила, чтобы «пан комендант не смеялся над старухой и не кричал на нее». Женщину заве­рили, что она может говорить все и никто над ней смеяться или грубить ей не будет.

После столь длительного вступления женщина изложила свое дело. В прошлое воскресенье ее сын сказал, что хочет купить себе часы. «А что ж, сынку, почему бы и не купить? Работаешь, деньги есть, купи...» Тогда ее сын — «молодой парень, пане комендант, честный, но еще не больно-то умный. Это ведь только с годами при­дет... Без обиды пану коменданту, вы еще тоже совсем, совсем не старый»... — и говорит ей, что есть подходящий случай. И слово за слово похва­лился, что сможет выгодно купить: просят у него всего тысячу злотых за новенькие часы, только деньги сразу. Мать заинтересовалась: не краде­ные ли? Тогда сын успокоил ее и говорит, что часы продает Генрик Кой. «Ну я и сказала ему, что из дому выгоню, если придет с такими ча­сами... А он только вышел и дверью хлопнул: та­кой же гордый, как и мой муж был... Но он хо­роший паренек, пане комендант, хороший и чест­ный... Займитесь-ка этим, пане комендант, чтобы моего хлопца потом по милициям и другим таким местам не таскали... Ворованное пользы не приносит, а этот Кой всегда был негодяем, и кто его знает, откуда у него такие часы на про­дажу...»

«Пан комендант» успокоил встревоженную женщину и сказал, что она может вполне спо­койно возвращаться домой, что сын ее действи­тельно сделает плохо, если купит часы неведо­мого происхождения, но ее сообщение вполне выясняет обстоятельства дела. Женщина ушла обрадованная, благословляя рукой и молитвой сначала начальника контрразведки, потом встре­тившегося в коридоре офицера и, наконец, часо­вого у входа. Этот последний был даже несколько обескуражен, но оба офицера, которые немед­ленно отправили донесение о появлении Коя, ничему не удивились. Много уже было таких дел, распутыванию которых помогло население, а то, что «этот Кой всегда был негодяем», — они и сами давно знали.

Таким образом стало известно, что Кой уже в Польше, что он появился в Ополе, где прожил всю свою недолгую жизнь и где у него много зна­комых, на которых он, возможно, захочет опе­реться в своей преступной работе. Кто же был тот человек, который с ним перешел границу? Кто купил вместе с ним билет до Глогувки?

Теперь следствие велось в сельской среде, вок­руг села Ловковице в уезде Прудник, где про­живает семья Коя. Было установлено, что как раз тогда, когда в поле настала самая страдная пора, когда люди работают с рассвета до позд­ней ночи, в дом Коя с визитами прибывают близкие родственники Петрушки.

Но органы безопасности все-таки еще не имеют неопровержимых улик, у сотрудников контрраз­ведки нет верных данных.

...В этот августовский вечер в селе по очереди гасли огни, уставшие от дневной работы в поле люди ложились спать. Только в доме Коя все еще горел свет. Поздно ночью открылись двери и в полоске света появились двое мужчин, которые быстрым шагом направились по улице. Они часто оглядывались, но так и не заметили, что идут не одни...

Немногочисленные пассажиры, которые в эту ночь сели в поезд на станции Глогувка, наверно, не обратили внимания на двоих молодых людей, купивших билеты до Гоголина... Только зеваю­щий, заспанный человек, который в последнюю минуту вскочил в тронувшийся поезд, внима­тельно присматривался к обоим пассажирам, сидя напротив них в одном купе.

Когда, наконец, как мы уже знаем, Генрик Кой поселился в Гоголине у Сковронка, контрраз­ведка пришла к решению, что не следует позволять ему и дальше шататься по стране. После­довал приказ об аресте Коя. Однако были при­няты меры к тому, чтобы его задержание не стало известно всем (а в деревне не так-то легко что-либо скрыть), иначе всполошившиеся пособ­ники шпиона могли бы уничтожить вещественные доказательства и предупредить известных им лиц.

Было выяснено, что Кой целыми днями сидит в доме Сковронка. Лишь изредка уходит он к ме­стному пруду и там, у мостика, ловит рыбу.

Теперь читателю станет понятна спешка одного покупателя, который приобрел удочку в спортив­ном магазине в Ополе. Его машина заехала в де­ревню по проселочной дороге и остановилась за большим овином, принадлежащим местному гос­хозу. «Любитель-рыболов» вылез из машины. Ос­тался лишь шофер, так как второй пассажир ушел с «рыболовом», но вскоре спрятался в ку­стах, а первый...

Тут я должен сделать некоторое отступление для читателя. Как-то так повелось, что в поль­ских фильмах рыбная ловля неразлучно связана... с поимкой шпионов. Однако я подчеркиваю, что за «рыб», которые ловятся в воображении кино­режиссеров, писатель в данном случае ответствен­ности не несет. Он действительно говорил лично с настоящими, а не воображаемыми героями дан­ного «рыбацкого» инцидента.

...Солнце в этот день пригревало довольно сильно, но от воды веяло приятным холодком. Генрик Кой беззаботно сидел с удочкой и всмат­ривался в поплавок, подпрыгивающий на легкой ряби зеленоватой поверхности пруда. Ему было немного скучновато: не с кем поговорить. По­этому Кой без тени недоброжелательности смот­рел на одинокого мужчину, бредущего по берегу с удочкой на плече, как видно, в поисках подхо­дящего места для ловли. Если бы мы могли чи­тать мысли, то заметили бы легкое любопытство Коя, не переходящее, однако, границы обычного интереса рыболова, который видит постороннего человека, вторгающегося в «его» район. А в мыс­лях пришельца — известного нам «любителя-ры­болова» — мы заметили бы некоторую тревогу: «Тут, на этом мосточке, нас может кто-нибудь увидеть... Нет, нет — его надо задержать в ку­стах».

«Любитель-рыболов» со скучной миной на лице уже проходит мосток, направляется дальше, с явным неудовольствием смотрит на берег пруда, топчется и возвращается обратно, чтобы присесть рядом со шпионом. С благоговением насаживает на крючок приманку, забрасывает удочку и на­клоняется над водой — совсем так, как и тысячи других рыболовов, которые в эту минуту удят на всем белом свете. Если говорится, что рыбная ловля успокаивает нервы, то как раз данный слу­чай является полным исключением из правил. Со­трудник контрразведки не забывает ни на се­кунду о той ловле, ради которой приехал сюда. Все указывает на то, что через минуту «рыба» окажется и расставленной сети. «Любитель-рыбо­лов» видит, что Кой одет только в легкие брюки и рубашку, задние карманы не имеют никакой выпуклости, которая указывала бы на наличие пистолета. Пора забрасывать удочку на этот су­хопутный клёв.

— Как вы думаете, можно тут ловить «по-ди­кому»?

Генрик Кой присматривается к пришельцу. Да, это существенный вопрос — у него самого нет карточки на право ловли.

— Пожалуй, да. Ловлю тут уже который день, а ни одного милиционера не видел...

— А рыба берет?

— Сегодня нет... Вчера лучше шла.

— А на что вы ловите?

Начинается профессиональная дискуссия на тему приманки. А рыба все еще не клюет. «Лю­битель-рыболов» зевает, потягивается так, что трещат кости, и вдруг предлагает:

— Знаете что? Давайте пока оставим удочки... Рыба не любит, когда к ней очень присматри­ваешься. Укрепим тут удочки, а сами полежим в кустах, позагораем, тогда, может, лучше пойдет, а? Хотите сигарету?

Кой принимает сигарету и предложение. Они выбирают укромное место, ложатся на траве-мураве, жмурят глаза от яркого августовского солнца и лениво беседуют обо всем и ни о чем, как это обычно бывает в жаркое утро у деревен­ского пруда: Кой говорит о плотве, карпах, щу­ках и линях... Вдруг до его сознания доходит ка­кая-то иная фраза, хотя и сказанная тем же ров­ным, спокойным тоном:

— Вы арестованы! Поднимите руки и лежите спокойно!



— Вы арестованы! Поднимите руки!


Кой выполняет этот приказ только наполовину: машинально поднимает руки, но вместе с тем са­дится. Глаза его расширяются от удивления: пе­ред ним торчит дуло пистолета. Его собеседник даже не приподымается с земли. Случайный сви­детель вынужден был бы подойти очень близко, чтобы понять, что тут, собственно, происходит. Но не случайный свидетель этой сцены — спутник «ры­болова» — уже медленно приближается к шпиону. А тот как зачарованный смотрит на пистолет и не отворачивается, хотя и слышит треск веток, которые ломаются под ногами приближающегося человека. Трое мужчин теперь вместе сидят на земле. Несколько ловких движений руками, и двое уже знают, что третий (в противоположность двум) не имеет оружия. Зато документы у него в надлежащем порядке. А как же!

— Знаете что, гражданин Линек? Лучше всего, если бы ваши вещи были при вас. Зачем остав­лять их у чужих людей?

И вот «Ян Линек» пишет записку пани Сковронковой, чтобы она выдала его вещи товарищу, так как он сам неожиданно должен выехать. Это не вызывает никаких подозрений у пани Сковронковой: Кой говорил, что он прибыл на монтаж вместе с товарищем (эта версия была предназна­чена для матери Сковронка, но позже «похоро­нила» самого автора) и может неожиданно вы­ехать к нему. Короче, пани Сковронкова выдала вещи сотруднику контрразведки. И вот трое муж­чин с двумя удочками на плечах мирно идут к машине. Правда, «Ян Линек» был предупрежден: любая попытка к бегству может окончиться для него трагически. Автомобиль трогается с места и кружной дорогой, минуя село, в котором никто ничего не знает, направляется в Ополе.

14 августа 1953 года. Генрик Кой успел стара­тельно организовать свою шпионскую сетку. Он собрал определенные информации о размещении войсковых частей и аэродромов, о вооружении, о промышленных предприятиях. Он собирался кое-что приукрасить и... требовать за это много. Не удалось! Его ожидает следствие — теперь при­дется дать ответ за все преступления.

Одновременно начинается ликвидация корич­невой паутины, которую растянули над Силезией оба агента. За теми, кто понадеялись на обещания Коя и Петрушки, захлопываются двери ка­мер. Но Петрушка пока еще на свободе. Как уп­рямый жучок, он продолжает летать с места на место и вести свою «работу»...

Глава сорок девятая Очная ставка

 «Альфред Юранек, родившийся 21 апреля 1927 /ода, в с. Малая Домбровка, проживающий там же, утерял паспорт... »

Такое объявление должно было поступить в одну из силезских газет. Однако его так никто и не подал в редакцию, никто не напечатал... Исто­рия этого объявления была довольно необычной.

30 августа 1953 года Альфреда Юранека, рабо­чего металлургического завода в Шопеницах, ровно в 13 часов 33 минуты вызвали к воротам завода. Там его ожидал Альфред Петрушка. Они коротко поговорили, и Юранек согласился на предложение своего старого приятеля. Ну что, в самом деле, тут плохого! Поехать в Прудник и там вызвать из дому какую-то женщину. За проезд платит Петрушка да еще обещает «ком­пенсацию» за хлопоты. Может быть, эта жен­щина замужем и Петрушка боится ее мужа, он ведь всегда был заядлым бабником?

После работы Юранек отправился с приятелем в Кендзежин. Здесь им пришлось ждать поезда. Они вышли из вокзала и стали прогуливаться по улице. По пути Петрушка нарисовал перед Юранеком прекрасную картину жизни в Западной Германии, где он работает в солидной фирме.

Наболтав с три короба, Петрушка немного при­ободрился. И вдруг Альфред Юранек не без изумления услышал, что его собеседник хотел бы увидеть фотографию. Какую? Чью? На этот раз Юранека!.. Парень начинает шарить по карма­нам, заглядывает во все отделения маленького бумажника, но нигде не находит ничего подходя­щего. Любопытно все-таки, для чего понадоби­лась Петрушке его фотография? На память, что ли?

— Так ведь у тебя есть фото на паспорте... — напоминает Петрушка.

Юранек достает паспорт и протягивает его приятелю. Тот спокойно и небрежно (что свой­ственно людям, уверенным в важности своей мис­сии) прячет паспорт в карман. Затем достает из портфеля новенькие швейцарские часы и — так же спокойно, не говоря ни слова — протягивает их ошеломленному Юранеку. Парень не понимает смысла такой сделки и спрашивает:

— Послушай, без шуток... что Я буду делать теперь?

Петрушка явно недоволен мелочностью кол­леги. Снова его рука отправляется в карман и... бумажка в двадцать злотых меняет своего хо­зяина, направляясь вслед за часами.

— Ф-фу, подумаешь, важное дело! — усме­хается агент. — Дашь объявление в газету о по­тере — и все в порядке!.. А часы теперь твои...

Оба Альфреда — Юранек и Петрушка (первый, обедневший на паспорт, но разбогатевший на часы и двадцать злотых) — едут дальше. Появ­ляются в Пруднике, где Юранек идет к родите­лям Стоклоса. Возвращается очень скоро. Все в порядке. Юранек узнал, что Элижбета Стоклоса в добром здравии и что в скором времени даже выходит замуж. Приободрившийся в душе Петрушка показывает Юранеку свой пистолет и уве­ряет, что не боится никого и ничего.

Однако условиться о встрече с Элижбетой в Гливицах Петрушка все же поручает Юранеку. Он, Петрушка, будет ждать Элижбету в малень­ком сквере, где Генрик Кой когда-то ждал ту же особу. Юранек идет к Элижбете в качестве курь­ера посланца «канцлера агрессии». И на сей раз он возвращается с доброй вестью: завтра Элиж­бета приедет в Гливицы...

— Ладно, теперь можешь идти! — говорит Пет­рушка.

Он сует в руку Юранеку комок несчитанных, вынутых наобум из кармана бумажных злотых.

Становится совсем темно. Юранек спешит к фонарю и там старательно разглаживает помятые банкноты «гонорара». Парень плюется от злости: за такую дорогу, за хлопоты и все побегушки он получил только две бумажки по пятьдесят и три пятерки!

Ныне Альфред Юранек имеет целых восемь лет, чтобы подумать над неоплачиваемостью са­мых малых услуг, оказанных геленовским аген­там. Он так и не успел сделать объявления о своем «утраченном» паспорте, который вместе с Петрушкой должен был отправиться в Западный Берлин и после соответствующей обработки об­легчить передвижение по Польше очередному по­сланцу Гелена.

...Вокзал в Гливицах в эту пору дня полон пас­сажиров. Они на короткое время скапливаются у касс, приобретают билеты, потом пьют пиво или едят сосиски, внимательно слушают объявления о приходе и отбытии поездов. За столиком в бу­фете сидит молодой человек и шепотом разгова­ривает с явно встревоженной кудрявой брюнеткой. Люди, ответственные за изоляцию нашего общества от агентов Гелена, не слышат слов, ко­торые звучат за этим столиком. Лишь позже они смогли узнать, что Петрушка сообщил Элижбете о том, что ее Генрик Кой арестован. И случилось это (Петрушка сказал об этом с обычной уве­ренностью, не допускавшей у собеседника ника­кого сомнения) в результате измены ее прежнего «нареченного» — Игнацека. Затем Петрушка тор­жественно обещает Элижбете перебросить ее в Западный Берлин. Но не об этом думает она. Ее мучит беспокойство за судьбу любимого человека, приводит в отчаяние крушение планов на супру­жество и спокойное счастье, угнетает позднее раскаяние в том, что запуталась сама и оплела паутиной измены того, второго...

Издали доносится гудок паровоза, возвещаю­щий отход поезда. Оба собеседника встают. Пора расставаться. Петрушка старается скрыть беспо­койство и этим поддержать перепуганную жен­щину, хотя сам в душе трясется от страха. Он рассчитывал, что Стоклоса знает нечто более кон­кретное и развеет его страхи. Обманывал себя надеждой на то, что Кой предпочел спокойную норку в Доме на улице Мицкевича, 9 всяким ри­скованным поездкам по Польше. Но, увы! Это не так — Кой пропал без вести. Теперь надо побы­вать на «контрольном пункте» у сестер Будзинских в Новой Соли. Это последняя надежда...

Молодой человек в форме курсанта горной школы, видимо, уставший с дороги и «дремлю­щий» за соседним столиком, положив голову на руки, явственно слышит, как из груди Элижбеты при расставании с Петрушкой вырывается стон:

— Ах, Генек, Генек! Когда-то я теперь уви­жусь с ним...

Офицер отделения контрразведки в Ополе, ко­торый через час читает эту фразу в рапорте, слегка подчеркивает ее карандашом и показывает товарищу:

— Когда она увидит Генрика Коя? Вероятно, значительно раньше, чем допускает это в самых смелых мечтах.

Через два дня в том же самом кабинете разыг­рывается один из последних актов драмы. За письменным столом сидит старший офицер контр­разведки, а за маленьким столиком — сотрудник с бумагой для протокола. Мы с вами наблюдаем эту сцену, так сказать, из первого ряда партера. В 16 часов 07 минут в кабинет входит невысо­кий коренастый офицер лет двадцати пяти. Ста­новится в положение «смирно» и негромко докла­дывает:

— Товарищ майор! Оба подследственных до­ставлены на очную ставку!

— Благодарю! Можно начинать.

Через минуту в сопровождении двух конвоиров в кабинет входит молодая женщина. Это —Элижбета Стоклоса. Она садится на указанный ей стул с левой стороны письменного стола. У нас нет времени внимательно присмотреться к ней — тут же в кабинет вводят молодого человека. На се­кунду задержавшись у порога, он окидывает взглядом офицера и женщину. Что-то вдруг дрогнуло в его лице или нам показалось. Нет, спокойным, уверенным шагом он подходит к письменному столу и садится на стул справа. Мы видим, что даже сотрудника, который должен вести протокол, волнует напряжение этой минуты. Он машинально вертит карандаш и слегка рас­стегивает давящий его воротник. Перед ним чистые еще листы бумаги. Затем сотрудник пишет дату и начинает протоколировать допрос.

— Элижбета Стоклоса! Кто этот гражданин?

— Это Генрик Кой, мой жених...

— Генрик Кой! Кто эта женщина?

— Элижбета Стоклоса...

— Какие у вас отношения с этой гражданкой?

— Мы знакомы очень поверхностно, и все, что эта пани могла обо мне сказать, является...

— Об этом я вас не спрашивал. Вы утверж­даете, что мало знакомы с нею?

— Я именно так думаю, пане майор. Может быть, ей показалось, что дело выглядит иначе, но эта женщина не для меня... Одна или две ночи — ну еще так-сяк... Но навсегда?.. Скажу откровенно: мне стало очень скучно, не к кому было пойти, поэтому...

Стоклоса вскакивает. Слова этого человека, ко­торому она пожертвовала всем и который — как она слишком поздно это поняла — сломал жизнь ей и Игнацеку, оскорбляют ее до глубины души. Одним движением руки офицер водворяет ее на место. Женщина теперь говорит быстро, отрывоч­ными фразами, о проведенных вместе ночах, о наиболее интимных разговорах, об обещаниях жениться, о том рассвете, когда она в Пруднике дала себя увлечь чарами этого человека, пове­рила в магию таинственных таблеток. Стоклоса начинает рыдать, когда говорит о железнодорож­нике, которого сама связала с агентом Гелена. Она упоминает обещание Коя о совместном вы­езде в Западный Берлин, о «мертвом почтовом ящике» во Вроцлаве. Время от времени она по­вторяет:

— И этот человек утверждает, что мы знакомы «поверхностно»!.. Как он смеет!..

— Что вы на это скажете, Кой?

Генрик Кой слушает речь женщины с опущен­ной головой. Теперь он поднимает голову, пы­тается изобразить заискивающую улыбку и... чу­жим, искусственно спокойным голосом отвечает:

— Не слушайте ее, пане майор! Это истеричка!.. Мы — мужчины — хорошо знаем, что зависть мо­жет заморочить голову даже более или менее уравновешенной женщине... Ей вот кажется, что мне свет не мил без нее... Прошу вас обратить ее внимание на...

— Не забывайтесь и не давайте мне ваших добрых советов! Я сам знаю, что нужно делать... Элижбета Стоклоса! Не отказываетесь ли вы те­перь от ваших показаний?

Женщина несколько раз отрицательно качает головой:

— Нет, так все и было...

— Генрик Кой! Имеете ли вы какие-либо кон­кретные вопросы к Элижбете Стоклоса?

— Никаких.

Элижбета Стоклоса поднимается со стула. Мед­ленно отступает от стола. Проходя мимо Коя, она на минуту задерживается и смотрит на него страшными, немигающими глазами... Так и ка­жется, что сейчас она бросится на виновника всех своих несчастий... Но нет, женщина овладевает собой. В -эту минуту, которая является последним, абсолютно последним их свиданием в жизни, она бросает шпиону прямо в лицо:

— Я была глупой, очень глупой... Надо было выбросить тебя со всеми твоими таблетками и свечками! Ты насмерть обидел меня, хотя я и не сделала тебе ничего плохого. Но за что ты сломал жизнь моему жениху?

Это продолжается всего несколько секунд. За женщиной закрылись двери. В кабинете остается Кой.

Нет, это не первый допрос шпиона. Сколько уж раз он менял свои россказни, сколько раз тешил себя надеждой, что сухим выйдет из воды! Один за другим рушились мифы о «контрабанде», о «торговле часами» и, наконец, о «работе» — но... для американской разведки. На все у Коя был готов ответ. Вот ему показывают найденный у него план размещения казарм:

— Ваша работа?

— Да...

— Что это такое?

— Мой приятель живет в лагере организации «Служба Польше»... Вот я и набросал схему, как к нему удобнее идти. Он хотел купить у меня часы.

— А где он, этот ваш лагерь «Служба Польше»? Как имя вашего приятеля?

Вот этого Кой так скоро придумать не может! В другой раз, уже под конец допроса, следователь многозначительно подмигивает и ногтем щелкает себя справа по воротнику. Вероятно, во всем мире этот жест понятен любому — предлагается вы­пить.

Кой решительно отказывается. Он невольно вспоминает добрые советы Кайзера: «Смотри, чтобы тебе не дали какого-нибудь одурманиваю­щего средства...»

— Нет, нет, пить я не буду. Абсолютный трез­венник.

— Тогда для чего же в вашем чемодане нахо­дится самый настоящий спирт?

— А-а! Почки у меня болят, так я компресс делаю на ночь... Очень помогает!

— Как же так? Вчера, когда я спрашивал вас о здоровье, вы ответили, что вас ничто не беспо­коит!

Постепенно, очень медленно, шпиону прихо­дится признаваться во всем. Слишком много знает о нем контрразведка. Слишком много рас­сказали уже люди из его сетки, которых он встречает на очередных очных ставках. Ведь те­перь Кой не может утверждать, что и другие тоже завидуют ему...

В результате Кой разоблачен. Так как за ним не стоит никакая идея, он боится только за себя. Он справедливо считает, что ставка в игре — его жизнь, и он не видит ничего, за что стоило бы ее отдать. Читая ежедневно его показания, началь­ник отделения контрразведки — старый комму­нист, который многое испытал еще до войны,— говорит следователю, ведущему допрос Коя:

— Простой рабочий, арестованный тогдашней панской полицией за хранение коммунистических листовок, выплюнул бы с кровью все зубы, кото­рые ему выбили на допросе, но не выдал бы ни­кого! О, он хорошо знал, за что борется!.. А Кой? Покупка человека за деньги идеи ему не приба­вит. Гелен в этом убедится теперь и будет убеж­даться каждый день, все чаще и чаще. Мы о его людях знаем многое, как знаем и то, что они ра­ботают только ради денег...

Кой еще живет надеждой на то, что Петрушка пока на свободе и, не встретив своего сообщника на «контрольном пункте» в Новой Соли, немедленно вернется в Берлин и сообщит Кайзеру. Ведь герр Кайзер торжественно обещал, что хотя еще ни один из геленовских агентов не был арестован в Польше, все же — если у Коя «подвернется нога» — Гелен найдет способ вытащить своего сотрудника из тюрьмы. Дни проходят, и Пет­рушка, пожалуй, знает о несчастьи. Видимо, он уже действует, чтобы спасти друга!..

Действительно, Петрушка понял, что Кой «за­сыпался». 26 августа он был у Ольшевской, ко­гда приехала сестра Коя с ужасной вестью: в их семье был обыск.

1 сентября в 20 часов Петрушка в последний раз появился у Ольшевской. В 23 часа 30 минут он простился с нею и еще раз заверил, что вер­нется и женится на ней. Затем Петрушка отправ­ляется на условленное свидание в Новой Соли: ведь во время обыска в доме Коя дружка там не застали. «Хитрый черт,— думает Петрушка,— на­верно, приедет прямо к Будзинским! А если нет?.. Э, да что гадать! Заберу у сестер Будзинских нашу надувную лодку и — в Берлин».

В Новой Соли расстроенный Петрушка успока­ивает сестер Будзинских, которые не могут не заметить тревоги своего нового знакомого. Нет, Кой не является!.. Да, стало быть, теперь уже ждать нечего: Кой сидит. Петрушка отправляется на вокзал, предварительно пообещав сестрам Будзинским вернуться к ним позже.

На перроне толпа людей, ожидающих поезд. Наконец подходит окутанный паром локомотив, за которым тянется хвост вагонов. Пассажиры садятся, в почтовый вагон поспешно грузят мешки с корреспонденцией, в багажном вагоне идет приемка срочного багажа. И вдруг — что за странная сцена! К молодому человеку, который собрался сесть в поезд, подходят какие-то двое в штатском, спокойно берут его под руки и отта­скивают в сторону. Пассажир что-то бормочет, но те двое уже ведут его к выходу с перрона. Ослаб, захмелел или еще что с парнем случилось?

Не проходит и минуты, а все трое уже нахо­дятся у ограды, отделяющей территорию станции от города. Двое в штатском отдают контролеру свои перронные билеты, а затем один из них спо­койно говорит Альфреду Петрушке (это был он):

— Прошу вернуть билет, гражданин! Он вам теперь не нужен, так как дальше вы поедете с нами на машине...

И тогда Альфред Петрушка, взрослый муж­чина, разражается плачем. Произошло то, что должно было произойти. Нервное напряжение по­следних дней и недель «работы» выливается в истерику. В машине, которая быстро покидает вокзальную площадь, Петрушка вытирает слезы рукавом и говорит:

— Отпустите меня, Панове, отпустите! Я при­веду вам сюда самого Кайзера...

И тут невольно вспоминаются стихи Константина Дамрота, написанные в ответ на решение прусского ландтага в 1866 году о выделении ста миллионов марок на выкуп земли у поляков в польских районах, отошедших к Пруссии:

Сто миллионов марок — это не шутка!
Достаточно, чтобы купить целое воеводство,
Но и дух польский—это не игрушка:
Чтобы истребить его — и Германии целой не хватит!
Сто миллионов долларов, выделенные конгрес­сом США на шпионаж и диверсии в странах ла­геря социализма, — тоже не шутка. Мы знаем, правда, что немало этих денег идет в частные карманы разных лиц, но многие миллионы нахо­дят свое применение согласно указаниям почтен­ных конгрессменов. Двадцать четыре миллиона долларов в год дают Соединенные Штаты гене­ралу Гелену. Пять раз он встречался с шефом разведки США Алленом Даллесом, родным ^бра­том государственного секретаря. Пять раз они со­вещались в течение 21 месяца—до 1 октября 1954 года.

Оба агента — Кой и Петрушка — получили выс­шую меру наказания. Однако не следует питать иллюзий, что дело «Рейнгарда Гелена и К0» — «работа» против народной Польши — уже закон­чено.

Может быть, как раз в эту минуту занятая раз­ведкой против стран народной демократии геленовскаяконтора «дальней разведки» сообщает начальству в Аугсбург о высылке новых агентов в Польшу? Кто знает! Люди, которые закончили очередную схватку с генералом Геленом в Польше, утверждают: совершенно не считаясь с жизнью своих агентов и опираясь на уголовные элементы, Гелен — даже после таких поражений— не прекратит своих враждебных действий. Как раз наоборот: следует ожидать, что они будут усилены. Но и мы готовы к дальнейшей защите своей страны от грязных лап наследников гитлеров и гиммлеров.

Народ, который только двенадцать лет назад порвал оковы фашистской неволи, теперь уже хорошо знает, что несет ему и его государству ре­жим гитлеров и геленов. Граждане свободной страны, которые работают за станком или плу­гом, в учреждении или лаборатории, должны по­стоянно помнить слова, взятые нами из очень старинной книги. Эти слова были написаны 28 апреля 1384 года в Пруднике, в том самом го­роде, где геленовский агент навлек несчастье на Элижбету Стоклоса. Тогда, почти шесть веков на­зад, в Пруднике совещались представители два­дцати одного польского города. Они обсуждали меры, какие нужно принять в борьбе против рас­пространившегося разбоя на дорогах. И они по­становили предостеречь всех, чтобы «...тех злых людей не принимали в дом, не кормили их и не поили, не давали корма их коням, а и не помо­гали им коньми, оружием альбо деньгами и протчим...»

Часть пятая Он уже насмотрелся на них

— А я попрошу чашку кофе и пирожное...

Официантка из кафе «Каменная лестница», что находится на Рынке в районе Старе Място в Варшаве, одетая в стилизованный наряд давней варшавской горожанки, записала этот заказ од­ного из трех мужчин, мирно беседующих за сто­ликом в глубине зала. Двое собеседников — жур­налист и фоторепортер — частенько приходят в это кафе. Третий попал сюда впервые в жизни и заказ сделал последним, так как сначала долго и с любопытством осматривался в чуть сумрачном зале. Этот третий посетитель, пришедший в кафе морозным январским днем, прибыл издалека. Го­воря по правде, он явился как бы из другого мира — из мира, где посылка людей на смерть является доходным ремеслом, а торговля шпион­ской информацией расценивается, как торговля птицей.

Наш собеседник зарегистрирован в централь­ной картотеке разведки США под номером «ОДТ-684». Но у него есть еще один номер — «21322». Так обозначает своих агентов генерал Рейнгард Гелен. Я могу теперь рассказать о раз­ведке Гелена не только на основе показаний «обычных агентов», но и опираясь на информа­цию человека, который досконально знает всю эту «кухню». Не часто выпадает такой случай, чтобы герой подобного репортажа появился перед автором...

Мой собеседник до сентября 1954 года был за­местителем начальника разведцентра в Западном Берлине, где велась работа, направленная против народной Польши, и который зашифровывался криптонимом «филиала дальней разведки». В конце сентября 1954 года Францишек Нейгебауер — так зовут моего собеседника — явился к властям Германской Демократической Респуб­лики и попросил оказать ему помощь в возвраще­нии на родину. Нейгебауер происходит из Гливиц в Силезии. По приезде он передал польским органам безопасности обширные материалы, к ко­торым имел доступ по занимаемому положению. Эти материалы детально раскрывают деятель­ность организации Гелена на территории Польши. Нейгебауера помиловали и разрешили проживать в родном городе. Он полагает, что в качестве хо­рошего чертежника легко найдет себе работу.

Из Варшавы наш собеседник уезжает только вечером. А пока он спокойно пьет кофе в малень­ком зале. Днем здесь свободно. Неподалеку от нас какой-то пожилой мужчина решает шахмат­ную задачу, напечатанную в журнале, несколько дальше склонились друг к другу двое влюблен­ных, справа доносится веселый смех двух сту­денток. Все эти люди не знают, что блондин с круглым спокойным лицом рассказывает о том, что он узнал за три года своей работы в органи­зации Гелена.

Сперва он занимался вербовкой агентов и ор­ганизацией путей переброски их в Польшу. Позд­нее был спецкурьером, поддерживающим связь между разведцентром в Западном Берлине и главным штабом в Аугсбурге. Затем стал заместителем начальника западноберлинского развед­центра.

В Аугсбурге, в ратуше, помещается Главное управление «дальней разведки», занимающейся исключительно Польшей. Оно же руководит и берлинским «филиалом». Знают ли рядовые жи­тели Аугсбурга, что за невинной вывеской одной фармацевтической фирмы в ратуше скрывается разведцентр? Разумеется, нет. Если бы даже кто-то действительно зашел туда за лекарствами, то организаторы массового уничтожения людей на всякий случай держат образцы некоторых ме­дикаментов и посвященного в тайные дела фар­мацевта, который может быстро избавиться от назойливого клиента. Эта строгая конспирация, этот страх перед «серым человеком» западно­германского города вполне понятны. Ведь именно в Аугсбурге пытался выступить перед немецкой молодежью «уполномоченный по вопросам без­опасности» или, попросту говоря, министр войны Бланк. Мы хорошо знаем, чем закончилась эта попытка уговорить немецкую молодежь воевать за чужие интересы. Прибывшего Бланка юноши и девушки встретили скандированием прусской команды: «Встань — ложись, встань — ложись, встань — ложись!», а также «Бланк, налево марш!» После двадцати пяти минут такого скан­дирования Бланк, которому так и не дали гово­рить, отправился восвояси по узкому проходу, ко­торый полиция палками прокладывала ему в толпе. Во время этого «триумфального марша» какой-то инвалид войны угостил Бланка косты­лем, а еще кто-то разбил пивную кружку о го­лову неудачливого оратора. Окровавленного Бланка полиция с трудом вырвала из рук обоз­ленной толпы и увезла на автомобиле.

Вот почему герр Готгард Гебауер, начальник геленовской разведки против Польши, сидит в аугсбургской ратуше тихо, соблюдая полнейшую конспирацию. Герр Гебауер пользовался особым' доверием Гитлера: именно ему поручили принять от имени Абвера участие в провокационном напа­дении на радиостанцию в Гливицах. Это было на­кануне второй мировой войны. Гитлеровцы инспи­рировали этот инцидент, чтобы создать «предлог» для нападения на Польшу для разжигания воен­ного пожара. Во время войны герр Гебауер обу­чал в Польше и на Украине агентов, которых затем перебрасывал через фронт в тылы Совет­ской Армии.

Глава пятидесятая Торговля птицей и торговля жизнью

Францишек Нейгебауер вспоминает: — Готгарду Гебауеру сейчас около пятидесяти, а его жене — на несколько лет меньше. Он сред­него роста, держится с истинно прусской выправ­кой. Подстриженные волосы расчесывает на ле­вую сторону. Одутловатое красное лицо. Прия­тели фамильярно называют его «поросенком яз марципана»... Американцы так пекутся об этом «выдающемся специалисте по польским делам», что обеспечили ему в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году специальный курс лечения от ожи­рения в одном из западногерманских санаториев. Вообще о нем заботятся — герр Гебауер живет в вилле около Штарнбергерзее, реквизированной американцами. Знал ли я его ближе?.. Да, когда был в Берлине. А знаете, как это произошло?..

Мой собеседник закуривает. Задумывается на минутку. Потом медленно начинает рассказывать. Из множества подробностей, схваченных вышко­ленной памятью, выплывает жанровая сценка. И мы уже не в варшавском кафе, а в...

* * *
Бавария. Лето 1953 года. Герр Гебауер при­глашает своего подчиненного на прогулку. Пред­ставляет его жене. «Ах, я уже знаю — муж рас­сказывал о вас...» Управляемый крепкой рукой автомобиль быстро взбирается вверх по крутым горным дорогам. Герр Гебауер уверенно ведет машину и так же уверенно посылает людей на верную смерть...

Он рассказывает своему подчиненному о поме­стье, которое было у него около Бжега в Силезии. «Вернусь туда непременно. Ведь для этого мы и работаем...» Мечты Гебауера о «рае поте­рянном» (в Польше) прерываются прибытием на место. В небольшом домике его ждет родная се­стра — Герта. Она привезла сюда обоих детей брата — четырнадцатилетнюю девочку и трина­дцатилетнего мальчика. Здоровые, хорошо упи­танные дети. Папаша их немало зарабатывает и ничего для них не жалеет. Любовным взглядом он смотрит на сыночка. «Он в меня пошел, гос­подин Нейгебауер! Я вам ручаюсь, что он тоже вступит в разведку и сделает там карьеру... Три­надцать лет, а что за голова, какая ловкость! Я ему подарил фотоаппарат. Случайно он испортил его. И что вы скажете? На следующий день он с выгодой продал этот аппарат одному наивному коллеге, который не заметил порчи! Дорого про­дать дешевую вещь — да ведь это и есть основа нашей работы... О, я вам говорю — этот пар­нишка сделает себе карьеру в разведке!»...

Сестра Гебауера — Герта занимается не только воспитанием потомства брата. Она тоже работает в разведке. При этом у нее немаловажные функ­ции. Фрейлен Герта ведет картотеку на агентов Гелена, действующих в Польше. Отправлен в Польшу — пометка на карточке. «Влип» в Польше — карточка изымается.

В свободное от работы время фрейлен Герта ищет мужа. Время подгоняет ее — она не на­много моложе брата... Немалые надежды возла­гает Герта на некоего Шимчака, которого ее брат «не надолго» послал в Польшу «на ра­боту». Можно ей сказать: «Не ждите, фрейлен Герта! Кто знает, вернется ли и когда именно ваш Шимчак?».

Предприятие «Посылка шпионов в Польшу» яв­ляется «семейным делом». Вот, например, кузен Гебауера. Он работает в западноберлинском фи­лиале и занимается обслуживанием шпионов, воз­вращающихся из Польши. Должность непло­хая — пока что мало кто возвращается. Какая же специальность у этого кузена? Во времена Гит­лера герр Эрнст Гаупт (теперешний адрес: Берлин-Фриденау, Ретцдорфпроменаде, 1) торговал птицей во Вроцлаве. Для этих господ от торговли курами до торговли человеческими жизнями один шаг. Попросту «смежные» отрасли! Только и разницы, что ныне Гаупт должен был отдавать своему могущественному кузену половину жало­ванья. «Сам понимаешь, Эрнст, — говорил ему герр Гебауер, — я рискую, принимая на службу неспециалиста. О, если бы узнали американцы! Ведь ты никогда не был в Абвере, не принадле­жал к ОС. Американцы могут сказать: как же такой человек занимает ответственный пост в ве­домстве защиты свободного мира?»

Глава пятьдесят первая Гомподин генерал из Гамбурга

Другим родственником Гебауера является некий Кребер, который некоторое время руководил берлинским «филиалом». А господин Кребер взял на работу свою супругу, которая выстуки­вала на машинке рапорты мужа, предназначен­ные для американцев. Последние ведь требуют обстоятельных информации за свои двадцать че­тыре миллиона долларов! Поэтому каждое «бюро» Гелена сигнализирует им о высылке оче­редного агента в Польшу, а также представляет ежемесячный отчет о своей деятельности. Гелен дает агентов — Гелену дают доллары. При случае долларами пользуется и семейка Гебауера. Так, например, когда Шимчак собирался со шпион­ским заданием в Польшу, то Гебауер дал ему че­тыре тысячи западных марок из одиннадцати, которые получил для этой цели. Впрочем, это «капиталовложение» не стоило и ломаного гроша — судьбу Шимчака скоро решит военный суд одного из польских городов.

Еще один родственник Гебауера, это... Впрочем, я постараюсь более ярко показать эту сцену — так, как ее описал нам Францишек Нейгебауер. Идет обычный «рабочий» день в западнобер­линском филиале «дальней разведки». Начальник этого филиала герр Кайзер (тоже кузен Гебау­ера) бегает по своему кабинету, потирая руки от удовольствия. Раздается звонок... Входит высо­кий, представительный седой мужчина в очках со светлой оправой. Кайзер радушно приветствует его и представляет подчиненному:

— Прошу познакомиться: господин Нейге­бауер — господин Бом...

Щелкают каблуки:

— Нейгебауер!

— Бом!

Гость спрашивает: может ли он воспользо­ваться телефоном Кайзера?

— О, разумеется, господин Бом!

Господин Бом снимает трубку, набирает номер и говорит своему невидимому слушателю:

— Hier spricht Nettke![23]

Вот оно что! Так ведь это же «ас конспирации» геленовской разведки!.. Он ненароком «представился» человеку своим подлинным име­нем, которое было скрыто псевдонимом. Герр Неттке не кто-нибудь, не «плотва». Это помещик из Западного Поморья, генерал гитлеровской ар­мии, который теперь руководит филиалом в Гам­бурге, «разрабатывающим» польское побережье Балтики и польские торговые корабли в ино­странных портах.

Жители Гамбурга! Пятьдесят три процента строений вашего города превратились в разва­лины во время последней войны, а в 1945 году три тысячи кораблей легло на дно ваших терри­ториальных вод. Однако даже сегодня есть в Гамбурге люди, которым еще мало этого, кото­рые мечтают через ваше горе вернуться к своим поместьям в Польше. Один из них — это как раз господин Неттке. Вы можете увидеть его еже­дневно возле афишной тумбы у автобусной оста­новки. Если он нетерпеливо посматривает на часы, то это значит, что он ждет кого-то из своих агентов. На этой автобусной станции уставшие от дороги пассажиры снимают кабины, чтобы хоть немного выспаться и отдохнуть. Господин Неттке тоже снимает за две марки такую кабину, но во­все не для отдыха. Он встречается там со своими осведомителями и строит козни против Польши. В Аугсбурге незадачливый «оратор» Бланк полу­чил, что ему причиталось. И в Гамбурге тоже, наверное, есть пивные кружки, есть свой инва­лид войны, который не желает, чтобы его сын стал калекой ради Гелена...

Глава пятьдесят вторая Соболезнование от «Поросенка из марципанов»

Францишек Нейгебауер читал фрагменты этой книги, когда она печаталась на страницах ежене­дельных журналов. И он компетентный рецен­зент, если речь идет о западноберлинской части данного репортажа. Его короткое «Да, так было» подсказывает мне следующий естественный во­прос:

— А не знали ли вы этих пятерых, засланных из Западного Берлина агентов, действия которых я описал тут?

— Да, всех, кроме Ландвойгта. Этот послед­ний жил не в Берлине и не был беглецом из Польши. Филиал «далекой разведки» прежде всего занимался агентами, которые должны были действовать в Польше, а Ландвойгт «работал» на «перебросочных путях» через ГДР и Одер...

— Но остальные? Что вы скажете о них?

— Махура сам рвался в Польшу. Его действи­тельно так обработали в Баварии, что он не отдавал себе отчета в том, какая судьба ожидает его в Польше. Человек совсем потерял инстинкт самосохранения... Врукк редко ходил трезвый. Мне кажется, что он водкой заливал страх. Впрочем, он искренне ненавидит Польшу и поляков. Его побуждения, так сказать, «идеологические»: эсэ­совское убеждение в превосходстве над славя­нами... То, что вбивалось в голову членам личной гвардии Гитлера, попало на благодатную почву. Врукк верил, что гитлеризм непременно победит, что уже ближайшие годы принесут реванш за поражение тысяча девятьсот сорок пятого года...

— А Кой и Петрушка?

— Я видел их в последнюю минуту перед от­правкой в Польшу. Мы сидели впятером на тер­расе кафе «Паласт Шонеберг» в Западном Бер­лине — Кайзер, я, оба эти агента и перевозчик, который должен был перебросить их через Одер... Было это днем. В такую пору народу в кафе мало, и мы могли свободно разговаривать, не опасаясь подслушивания. Кайзер повторял Кою и Петрушке свои «добрые» советы. Кой спо­койно курил, Петрушка же был явно перепугай. Мы проводили их на станцию подземной дороги. Вскоре я уехал на Запад...

— То есть?

— В отпуск, в Баварию. Там, как я уже гово­рил вам, мне довелось встретиться с Гебауером. Он сразу же сказал мне: «Когда вы вернетесь в Берлин, приедут туда и наши люди из Польши...» Но они так и не приехали... Когда Гебауер узнал, что с ними произошло, он приказал Кайзеру при­нести торжественное соболезнование вдове Ланд­войгта. Я сам телефонировал Гильде Ландвойгт в Веддинг (французский сектор), чтобы угово­рить ее встретиться с Кайзером...

Глава пятьдесят третья На мутной «Волне»

Мой собеседник сообщил некоторые подробно­сти отдельных операций разведки Гелена. Так называемая акция «Волна» представляла собой организацию путей переброски агентов в Польшу с помощью водников, работающих на Одере. Ак­ция «Учеба» — это весьма неудачная попытка вербовать в разведку Гелена тех польских сту­дентов, которые пользуются последними достиже­ниями науки в институтах ГДР. Под криптонимом «Железнодорожник» замаскирован план вер­бовки осведомителей среди людей, обслуживаю­щих проходящие через Польшу поезда из ГДР. Старания эти тоже закончились провалом. Под невинным шифром «Собутыльник» скрывается акиия по вербовке в разведку (с помощью шан­тажа или обещания высоких «заработков») про­живающих в Польше родственников эмигрантов, находящихся в Западной Германии.

Но особенно любопытной является акция «Штейгер». Она касается разработок открытых пластов бурого угля в карьере «Туров» в Ниж­ней Силезии. Дело это довольно знаменатель­ное — оно вырастает прямо-таки до значения сим­вола. Карьер «Туров» лежит у самой границы Польши и ГДР. Каждые 10—15 минут отсюда отправляются многотонные, тяжело нагруженные бурым углем вагоны. Мощные электровозы тянут их на немецкую сторону — идет снабжение элек­тростанции Гиршфельде, находящейся на терри­тории ГДР. Эта станция в свою очередь снаб­жает электроэнергией города и села Польши. Естественно, что такое мирное сотрудничество двух народов интересовало генерала Гелена только с одной точки зрения: как организовать в «Турове» путь переброски его агентов в Польшу и обратно?

Какая же судьба акции «Штейгер» и осталь­ных? Францишек Нейгебауер отвечает:

— Мне удалось собрать документы, которые могут пригодиться для разгрома организации Ге­лена в Польше...

Глава пятьдесят четвертая Под знаком реванша

Пока идет беседа, Нейгебауер показывает мне свой паспорт № 205/646/51, выданный западно­берлинским полицей-президиумом. Второй доку­мент— это членский билет «Силезского земляче­ства» за номером 10789. Взносы уплачены до ми­нувшего сентября.

Такие «землячества» распространяют идею ре­ванша. Но и это не все. Нейгебауер рассказал, что картотеки этих организаций постоянно и пла­номерно используются разведкой Гелена. Как это происходит? Шпионские сетки Абвера, созданные во время гитлеровской оккупации, были в после­военные годы разгромлены — часть агентов аре­стована польскими органами безопасности, неко­торым удалось бежать за Одер. Например, герр Гебауер имел в Силезии хорошего агента, закон­спирированного под кличкой «Хейдер». Человек этот, отлично владеющий польским языком и бес­предельно преданный гитлеризму, удрал из Польши, и найти его было невозможно. Только тщательный просмотр картотеки «Силезского землячества», в которой регистрируются все «беженцы» с польских земель, позволил Гебау-еру найти и вновь использовать «Хейдера».

 «Землячества» поставляют пушечное мясо раз­ведкам, и не только им... Так называемые «высе­ленные с востока» делятся — в глазах властей и учреждений Западной Германии — только на две категории: на тех, кто пригодны для использова­ния в разведке, и на непригодных ей. Нейгебауер говорит:

— Первая категория имеет перед собой пер­спективу нескольких месяцев обеспеченной жизни во время обучения в разведывательных школах Баварии, а затем их ждет в Польше... кара! Вто­рая же...

Мой собеседник обрывает фразу и гасит сига­рету: долго и старательно давит ее в фарфоровой пепельнице, пока не перестает идти голубовато-сизый дымок.

— Что же вторая, пане Нейгебауер?

— В тысяча девятьсот пятьдесят втором году я видел двух девушек родом из Силезии, прибыв­ших в Западный Берлин с неким Станиславом Гаворком. Одна годилась для работы в разведке, а вторая...

— А вторая?

— Ей было всего восемнадцать лет. Она не по­дошла для разведывательной работы, и организа­ция Гелена оставила ее в лагере для «беженцев». Мне потом говорили, что она продавала себя за несколько марок возле зоологического сада. Впрочем, это тоже нелегкое дело — таких, как она, там тысячи...

Глава пятьдесят пятая Может быть, поможет воздушный шар

Американцы снабжают агентов Гелена раци­ями, перевозят на своих военных самолетах из Берлина в Западную Германию. Гелену явно не хватает «продукции» своей «фабрики» в Штут­гарте, которая вырабатывает взрывчатые мате­риалы и фальшивые документы для агентов. В последнее время — как рассказывал Нейгебауеру его непосредственный начальник, герр Кайзер — американцы разработали для своих гитлеровских сообщников новый способ переброски шпионов через границу. Американские специалисты соби­раются снабдить геленовских молодчиков неболь­шим воздушным шаром и двумя металлическими баллонами со сжатым газом. Перед самой грани­цей шпион выпускает из одного баллона газ, на­полняет им оболочку, которая легко умещается в портфеле или вещевом мешке, и на небольшой высоте делает прыжок на несколько метров. В Польше агент выпускает газ из шара и в укромном месте закапывает оболочку вместе с оставшимся у него вторым баллоном, что должно обеспечить агенту возвращение обратно. Атмосферные усло­вия устанавливаются легко — Берлин находится очень близко от польской границы. Американцы заверяют своих единомышленников и подопечных, что такого рода переброска облегчает переход границы: следов на контрольной полосе не остается.

Нейгебауер говорит, что ему пришлось не­сколько раз встречаться с американскими опеку­нами геленовской разведки. А когда последний раз?

Это было примерно год назад. Впрочем, срок ни при чем: важно знать характер этой встречи. В ее основе лежало одно лишь слово: поражение.

В Западной Германии работают геленовские станции подслушивания, днем и ночью перехва­тывающие передачи «Польского радио», имеется немало специалистов, тщательно просматриваю­щих всю польскую печать—от передовых до са­мых незначительных объявлений. В результате из крох и обрывков всяких информации состав­ляются обзоры, которые затем — после соответ­ствующей «приправы» соусом «конфиденциаль­ности» — продаются разведке США как получен­ные якобы от агентов, поскольку фактической шпионской информации из Польши почти нет. Такие бюллетени, предназначенные для самой «верхушки» разведки Гелена, получают также отдел «50-Р», координирующий разведыватель­ные действия против СССР, и отдел «50-С», про­водящий шпионскую работу против стран народ­ной демократии.

Мой собеседник получал для личного пользо­вания нашу газету «Жице Варшавы» и несколько ежемесячных журналов, которые доставлялись ему прямо на квартиру в Берлин-Темпельгоф, Бауернринг, 25-ц. Однажды утром он, как обычно, встал, забрал из дверного почтового ящика га­зеты, взял поставленное у порога молоко и сел завтракать, одновременно просматривая газету. Неожиданно он вскочил, бросил завтрак и по­мчался к своему шефу Кайзеру.

— Слушай, Врукк, Махура и Ландвойгт про­валились!

Кайзер поспешно закрыл ему рот рукой. Лю­бое сообщение о провалах агентов необходимо было какой угодно ценой утаить от «товара», предназначенного к очередной переброске через границу. А тут, в соседней комнате, как раз на­ходился собиравшийся в путь «беженец» из Еленей Гуры по кличке «Хеллман». Разведка Ге­лена устраивает своим агентам тщательное «про­поласкивание мозгов» по лучшим американским образцам, убеждая кандидатов на выезд в Польшу, что никогда ни один из агентов Гелена там не попадался.

Старательно закрыв дверь, Кайзер грозно спро­сил Нейгебауера, откуда он все это знает? Когда шеф узнал, что сведения взяты из газет, то об­легченно вздохнул. Ему всюду мерещилась из­мена, да и не только ему одному... Кормильцы из-за океана беспокоились о своих бесполезно растрачиваемых долларах. Во всяком случае ввиду разгрома работающих в Польше разведсеток этот «Хеллман» послан не был. Спасением своей жизни он обязан... газете «Жице Варшавы»!

Глава пятьдесят шестая Мистер Фалькенберг гневается

Два пассажира курьерской авиалинии летели во Франкфурт-на-Майне. Герр Кайзер явно нерв­ничал и шепотом советовался с Нейгебауером. Зачем их вызывают? Что случилось? Неужели обнаружились махинации с «эйнзатцпланами»?..[24] Совесть у Кайзера была нечиста. Он уже давно «крал» у американцев людей, которых их разведка наметила завербовать для себя, а затем «прода­вал» их... тем же американцам! Ведь в «эйнзатц-плане», содержащем рапорты Гелена разведке США о высылке каждого отдельного агента, о его разведывательном задании и связанных с этим, обычно явно преувеличенных, расходах (герр Гебауер строит теперь дачу около Мюнхена), упоминались только псевдонимы. Кто же это узнал?

А может быть, начальство будет только приди­раться и ругать за последние провалы в Польше? Герр Кайзер горячо убеждает своего заместителя, что необходима «ложь во спасение».

Мистер Фалькенберг от имени разведки США контролирует работу ячеек Гелена, действующих против Польши. Это высокий немолодой человек с угловатым бульдожьим лицом, на котором резко выступают два ряда больших лошадиных зубов. Он ждал на аэродроме, сидя в автомобиле с американским военным номером. «Беседа» со­стоялась в четырехкомнатной квартире по всем правилам допроса: сначала взяли Кайзера, а по­том Нейгебауера. При «беседе» присутствовали в качестве ассистентов: доктор Реллинг — воен­ный преступник, преследуемый польскими вла­стями и действовавший во время гитлеровской оккупации на территории Кракова, а также за­меститель Гебауера, некий Кольмар из Аугсбурга, разумеется, тоже гитлеровский специалист по разведке.

Кайзер врал как по нотам. Когда он, наконец, выбрался из затруднительного положения, при­шла очередь Нейгебауера. И тут мистер Фаль­кенберг разозлился не на шутку. Он бросил ка­рандаш и ворвался в соседнюю комнату с кри­ком:

— Кайзер! Немедленно сюда!..

Мистер Фалькенберг перестал быть вежливым. Впрочем, хаму из-за океана постоянное общение с гестаповцами не прибавило хороших манер... Кайзер поспешно вошел, согнувшись в дугу и изобразив на своем лице самую ослепительную улыбку.

— Кайзер! Как было дело с «Хеллманом»? Как он был завербован?!

— Я шел по улице и встретил молодого чело­века...

— Молчать! Из трех миллионов берлинцев по­нравился как раз «Хеллман»? Именно этот больше всех подходил для...

Когда, наконец, оба геленовца вечером сели в самолет, отлетавший в Берлин, герр Кайзер глу­боко вздохнул и сказал спутнику:

— Глупая скотина! Буйволов ему пасти в Те­хасе, а не разведкой заниматься! Так слепо по­верить, что провалы в Польше произошли по вине самих агентов, а мы все приготовили как сле­дует!.. Скотина!

Глава пятьдесят седьмая ...А Нейгебауеру все это надоело

Францишек Нейгебауер работал после этого еще девять месяцев в берлинском разведцентре, но все больше убеждался, что заходит слишком далеко по пути измены своей стране.

Из Польши приходили вести об очередных про­валах и разгромах сеток Гелена. Шпионы и их помощники садились за решетку. Однако герр Гебауер все еще был в добром настроении: «Это не страшно, если еще несколько человек поте­ряют голову», — говорил он.

* * *
Мы по-прежнему в кафе «Каменная лестница». Пришелец из другого мира снова оглядывается вокруг. Из числа тех, кто был в начале нашей беседы, осталась только пара влюбленных. Впро­чем, они времени не замечают... Мой собеседник еще больше понижает тон:

— Я видел там вблизи возрождение сил фа­шизма и подготовку новой войны. И понял, что работой во вражьей разведке предаю свою страну. Решил расплатиться за совершенные пре­ступления и, если это возможно, начать новую жизнь... честно работать. Я встретил неожидан­ный акт милости — стал свободным человеком, возвращаюсь в родные места...

Мы прощаемся. Нейгебауер уходит в светлый январский морозный день. На столике он остав­ляет фоторепортеру (для репродукции) свой за­падноберлинский паспорт. Я снова беру его в руки и читаю на последней странице: «Действи­телен до 31 декабря 1954 года».

Эпилог

...Но сражение на бесшумном фронте продол­жается!

Дело Врукка, Махуры, Ландвойгта, Коя и Петрушки — это история пяти агентов Гелена, ко­торые хотели таскать каштаны из огня для своих хозяев. Мы теперь знаем, как здорово они обо­жглись на этом деле!

Пути их судеб отнюдь не исключительное явле­ние. Вербовка уголовников и фашистов, завере­ние в их неприкосновенности, гарантирование помощи в случае опасности и оставление агентов в беде — таковы характерные черты разведок, субсидируемых Соединенными Штатами. Давайте перенесемся хоть на минуту за тысячи километ­ров на восток, на один из советских островов на Дальнем Востоке.

Почти тогда же, когда описанные в этой книге агенты Гелена переправлялись через Одер, к од­ному из советских островов подошло двухмачто­вое судно — «Сева-мару». Судно спустило лодку, и с нее (так же, как Кой и Петрушка) на скали­стый берег переправились два бывших офицера японской императорской армии — Акира Тани и Такакува Ютака, находящиеся на службе у из­вестной нам уже «Си Аи Си». Разумеется, на этот раз их готовил не какой-то западноберлинский филиал, а отдел «Си Аи Си» в городе Саппоро на острове Хоккайдо в Северной Японии. После соответствующей выучки — разумеется, не в Ба­варии, а в Саппоро (Минами-Дюрокицзе, Мисиготеме, 16, южная линия, западный квартал) — оба японца были высажены на советский остров. Их снабдили оружием с приспособлением для беззвучного убийства часовых и иных людей, ко­торые могли бы помешать им проникнуть на во­енные объекты.

Оба офицера чертили топографические карты и схемы, поддерживая постоянную радиосвязь с от­делением «Си Аи Си» в Саппоро. Капитан раз­ведки США мистер Грэй торжественно заверил обоих японцев — как это делал и герр Кайзер со своими агентами,— что «Си Аи Си» немедленно придет им на помощь и в случае опасности при­шлет за ними миноносец, который заберет их в Японию.

Поэтому шпионы действовали, уверенные в себе и в своих хозяевах, как и их друзья по не­счастью, высланные в это же время в Польшу. Идиллия закончилась 10 октября 1953 года. В эту ночь Акира Тани и Такакува Ютака укры­лись в брошенной рыбацкой хижине, что стояла на берегу моря. Там их и накрыл советский погра­ничный патруль. Шпионы открыли бешеный огонь.

После короткой перестрелки советские погра­ничники ворвались в хату, но нашли там только труп Ютака. Его компаньон, пользуясь темнотой и стрельбой, удрал в горы. Пришла черная ми­нута, нависла страшная опасность, и Акира Тани установил радиосвязь с капитаном Грэем. Шпион потребовал оказания торжественно обещанной ему помощи. Затем Тани перешел на прием и стал ждать ответа — спасительного сообщения о высылке помощи. Японец мысленно представлял уже, что в эту минуту на одной из военно-морских баз США в Японии прозвучал сигнал тревоги и быстроходный миноносец сейчас спешит на помощь тому, кто, жертвуя собой на службе доллара, увидел заглядывающую в глаза смерть... Вот уже корабль режет морские волны... Вот...

Акира Тани недолго ждал ответа. Пискнули сигналы азбуки Морзе: «...Плохая погода делает невозможным выход миноносца в открытое море. Уничтожь вещественные доказательства и мо­лись своему богу...»

Потом в наушниках воцарилась мертвая ти­шина. Капитану Грэю нечего было больше ска­зать своему наемнику, которого суд в г. Южно-Сахалинске вскоре осудил на 25 лет строгого за­ключения...

Итак, как видите, методы действий любой им­периалистической разведки являются одинако­выми независимо от того, откуда происходит на­падение на лагерь мира и социализма: со сто­роны ли Одера или со стороны Японского моря. Одна цель и одна подлость.

«Если делается свинство — надо, чтобы оно удалось!» — сказал в 1911 году Вильгельм II французскому военному атташе в Берлине пол­ковнику Пелле. Первая мировая война стоила человечеству 10 миллионов павших на полях битв превыше 20 миллионов калек. Вторая миро­вая война отняла жизнь у 50 миллионов человек. От рук гитлеров и геленов погибло тогда свыше 6 миллионов поляков, а 1 600 тысяч целиком или частично потеряли трудоспособность. Германский милитаризм был катастрофическим также и для населения Германии: во время второй мировой войны погибло 8 миллионов немцев, а миллионы людей стали калеками. Но германские милитари­сты не оставили мысли о «свинстве». Их послан­цами были как раз те агенты, историю которых я описал в этой книге. Не следует тешить себя розовыми мечтами о том, что такая засылка те­перь закончится. Наоборот, за Врукком, Махурой, Ландьойгтом, Коем или Петрушкой придут, обязательно придут другие. Как мы уже убеди­лись, они стоят недорого. А, впрочем, американцы доллары задаром не дают ни Гелену, ни его по­сланцам.

Вот почему битва на бесшумном фронте все еще продолжается. Может быть, в эту минуту на нашей или вашей границе задержан очередной посланец одного из геленовских «ловцов душ»? Может быть, как раз теперь органы безопасности идут по следу шпиона, который, как ворон, кру­жит по вашей или нашей стране? А может быть, сегодня вечером лаборатория польской контрраз­ведки уже вновь расшифровывает новое «изобре­тение» геленовских «ученых» из Штуттгарта?

Гелен не отступает даже теперь, когда история уже вынесла приговор германскому милитаризму. Но Гелену ничем не помогут и ничего не изменят десятки и даже сотни агентов, которые на рези­новых или на подводных лодках, по дну реки или с парашютом, могут появиться на нашей или ва­шей земле.

Болешковице — Челйн — Щецин — Ольштын — Ополе — Прудник — Гоголин — Ловковице — Коморники— Гливице — Варшава.

Январь 1954 —апрель 1955 года

Примечания

1

Служба информации (нем.).

(обратно)

2

Уполномоченный контрразведки государственной тай­ной полиции (гестапо, нем.).

(обратно)

3

Игра слов: «сидячая война», а не «молниеносная война» (нем.).

(обратно)

4

Старший радист (морск.) (нем.).

(обратно)

5

«Так точно, господин полковник!» (нем.).

(обратно)

6

«Гитлеровская молодежь» — фашистская организация.

(обратно)

7

Прогулка (нем.).

(обратно)

8

Фашистская песня (нем.).

(обратно)

9

Торговой организации (нем.).

(обратно)

10

Корпус пограничной охраны (польск.).

(обратно)

11

Буквально — «Команда смертников» (нем.).

(обратно)

12

«Союз Свободной германской молодежи»

(обратно)

13

«Где ты?» (нем.).

(обратно)

14

«Приди в мой дом, в мой дом...» (анг.).

(обратно)

15

Служба по использованию рабочей силы (нем.).

(обратно)

16

Полк личной охраны СС «Адольф Гитлер» (нем.).

(обратно)

17

Личная гвардия (нем.).

(обратно)

18

Жители польских Карпат (польск.).

(обратно)

19

«Американская служба по размещению беженцев и лишенных убежища» (анг.).

(обратно)

20

«Гелен, Гелен превыше всего!» (нем.)

(обратно)

21

Юго-западный (нем.).

(обратно)

22

«Путевые сооружения» (нем.).

(обратно)

23

«Говорит Неттке!» (нем.).

(обратно)

24

План наступления (нем.).

(обратно)

Оглавление

  •   Предисловие автора к русскому изданию
  •   Пролог
  •   Часть первая Берлин
  •     Глава первая Берлин. 18.00
  •     Глава вторая Третья папироса
  •     Глава третья «Люди-крысы» о «людях-жабах»...
  •     Глава четвертая «ОДТ-738»
  •     Глава пятая Бурная жизнь Адольфа Махуры
  •     Глава шестая «ОДТ-738»
  •     Глава седьмая Ландсбергская выучка
  •     Глава восьмая Последнее перевоплощение Альберта Махуры
  •   Часть вторая Польша
  •     Глава девятая «Прохожий, скажи Польше...»
  •     Глава десятая Потерянное находит владельца
  •     Глава одиннадцатая Галстук в полоску
  •     Глава двенадцатая Полсантиметра до двух метров
  •     Глава тринадцатая Камера агента Махуры и вилла полковника Редера
  •     Глава четырнадцатая Гейнц Ландвойгт едет на войну
  •     Глава пятнадцатая Второй магазин Гейнца Ландвойгта
  •   Часть третья Тот, третий...
  •     Глава шестнадцатая «Золотая подкова»
  •     Глава семнадцатая Камешки в наш огород
  •     Глава восемнадцатая Флажок путешествует по карте
  •     Глава девятнадцатая Гглавное — это семейка
  •     Глава двадцатая Огонь и мотыльки
  •     Глава двадцать первая Темный тип в светлых блонях
  •     Глава двадцать вторая Квартира № 31
  •     Глава двадцать третья Женщина, вино и шпион
  •     Глава двадцать четвертая Посланец «Канцлера агрессии»
  •     Глава двадцать пятая Запланированное происшествие
  •     Глава двадцать шестая Шумливые свечки
  •     Глава двадцать седьмая Прикладная (в разведке) химия
  •     Глава двадцать восьмая «Крест боевых» 1954...
  •     Глава Глава двадцать девятая Территория, которую завоевали Врукк и Ландвойгт
  •   Часть четвертая Еще двое, но наверное, не последние...
  •     Глава тридцатая «Посланцы»
  •     Глава тридцать первая Между «Кармен» и «Эльдорадо»
  •     Глава тридцать вторая Круглая дюжина
  •     Глава тридцать третья Блондинка, брюнетка или рыжая?
  •     Глава тридцать четвертая «Гелен, гелен юбер аллес...»
  •     Глава тридцать пятая Шпионский «савуар вивр»
  •     Глава тридцать шестая «Мертвый ящик» и живые люди
  •     Глава тридцать седьмая Кто за это платит?
  •     Глава тридцать восьмая Двери закрыты и...
  •     Глава тридцать девятая ...И двери открыты
  •     Глава сороковая Каменное сердце
  •     Глава сорок первая «Тадек» любит заработать
  •     Глава сорок вторая Победа в Польше
  •     Глава сорок третья Под капустой
  •     Глава сорок четвертая «Зеленый дьявол»
  •     Глава сорок пятая Курьерским самолетом
  •     Глава сорок шестая Воскресный вечер
  •     Глава сорок седьмая Нет дня...
  •     Глава сорок восьмая Рыба клюет!
  •     Глава сорок девятая Очная ставка
  •   Часть пятая Он уже насмотрелся на них
  •     Глава пятидесятая Торговля птицей и торговля жизнью
  •     Глава пятьдесят первая Гомподин генерал из Гамбурга
  •     Глава пятьдесят вторая Соболезнование от «Поросенка из марципанов»
  •     Глава пятьдесят третья На мутной «Волне»
  •     Глава пятьдесят четвертая Под знаком реванша
  •     Глава пятьдесят пятая Может быть, поможет воздушный шар
  •     Глава пятьдесят шестая Мистер Фалькенберг гневается
  •     Глава пятьдесят седьмая ...А Нейгебауеру все это надоело
  •   Эпилог
  • *** Примечания ***