Место происхождения [Хорхе Карреры Андраде] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

ХОРХЕ КАРРЕРА АНДРАДЕ Место происхождения

С испанского[1]*



Гроза

На круп холма
луч, небесный кузнец,
ставит печать клейма.
С самой высокой точки
катит гром
полную бочку.
Подпоясывается
семицветным кушаком
небо после дождя.

Деревня

Остов дилижанса утонул в бурьяне.
Даже на закате вишня пахнет ранью.
Клонит бор сосновый в сон на косогоре.
Сладко вязнет слово в чинном разговоре.
Кумовья толкуют, сидя на приступке:
вспыхивают дружно глиняные трубки.
А лощина, словно в золотой затоке,
утопает в грусти, в звездах и осоке.
Пес лизнул в ладони… Никуда не деться —
здесь впадает сердце в забытье и в детство.
Ослик колокольцем звякнул, как бывало.
На душе светильня мягко замерцала.
Словно сын заблудший, я вхожу в деревню,
прикасаясь сердцем к шелесту деревьев.
Сколько раз под этой позабытой ивой
голубое небо я вдыхал, счастливый…
Прячут птичий щебет голубые травы,
а тревожный запах травяной державы
стискивает горло… Шаг — и задохнусь…
Детская влюбленность, зори и закаты,
ослик с колокольцем и щенок мохнатый,
в светлую обитель снова к вам прошусь.

Философия дыма

Под книжной обложкой розарий таится:
цветут за высокой оградой страницы,
но тронешь калитку — она отворится.
А роза над плесом — бокал из рубина,
где запах свернулся упругой пружиной,
готовый пролиться на след лебединый.
Огонь же — душа или самосожженье
звезды, посвященной огнем в голошенье
сердец, потерпевших ночное крушенье.
Пусть книга крылата, да коротки крылья:
закрыли страницу — и книгу забыли,
отдав на съедение моли и пыли.
Пусть розы бокал разобьется о ветер,
но дымное пламя, задутое смертью,
уходит на небо, как мертвые дети.
Зажжем нашу муку огнем негасимым!
Быть может, затем наши дни и даны нам,
чтоб в небе растаять задумчивым дымом.

Дверь, распахнутая в деревья

Летний сад разморило. Млеет воздух медовый.
Ливень листьев нахлынул на плетень по соседству.
И зажившую память оцарапала снова
перепелка, взлетая из-под дерева в детство.
Это все уже было. И тропа у ограды,
и зыбучая заводь этой зелени мглистой.
Кто же шепчет сегодня в чаще старого сада
слово, чувственной дрожью охватившее листья?
Это все уже было. Дверь открыта в деревья.
И твой голос над книгой замирает и льется…
И такая разверзлась тишина над деревней,
что пронзительно слышен каждый всплеск из колодца.

Подруги прогулки

Хорошие подруги — ивы
в часы прогулки одинокой:
грустят, трепещут, вспоминают, —
так души ждут удара рока.
Воды задумчиво касаясь,
едва, как тени, зеленеют,
и сердце падающей птицей
щемит в полете и слабеет.
Их шелест — шелест ног и шелка,
вода не только сну внимает,
их клонит долу тень Биона,[2]
и флейту снова вспоминают.
Печальный запах ветру дарят,
а жизни — привкус буколический;
в зеленое молчанье прячут
далекий шум речей лирических.
И так нас ивы убеждают
в час одинокого гулянья,
что сладко, радостно и больно
дать сердце ветру в обладанье.

Ночное пенье

В час, когда запирают все засовы в селенье
и лишь племя кошачье рыщет в клетях по-лисьи,
затевается в доме поминальное пенье,
и осеннее сердце