Хох Дойч [Александр Васильевич Кормашов] (fb2) читать постранично, страница - 2

времени. Натурально и факт! – Сзади хрипло, со слюной, хохотнули, обдав спину знобящим холодом. Андрюха побоялся обернуться.

Вот тогда-то у него и заподёргивал палец. Он сбил ноготь ещё вчера, копая стрелковую ячейку. Место их взводу выпало неровное и бурьянистое, земля напичкана камнем и битым кирпичом, которые приходилось выковыривать и выбрасывать руками. Он даже не помнил, когда сломал ноготь на пальце правой руки. Просто стало вдруг словно поколачивать электрическим током – большая отогнутая заусеница с забившейся под неё грязью мешала работать. Он оторвал её, выпучив от боли глаза, затем поплевал на выступившую кровь, наскоро отёр ноготь, налепил поверх ранки лист подорожника и свернул указательный палец калачиком под большим. Докопал-таки. А сейчас вот палец задёргал.

Ночью был слышен фронт, звук долетал глухой, с рокотом, будто кто-то кидал в кузов самосвала собранные на поле камни. На юге оборонялся Смоленск, и там, а может, и ближе, темно-синее небо освещалось сиреневым заревом. По северному бледному окоёму тоже метались сполохи, но эти уже были жёлтые – над железной дорогой. Звенели комары. Натягивая на голову пилотку и кутаясь в свою новенькую, ещё не обмятую шинель, Андрюха не слышал никаких выстрелов. Стреляло у него в пальце. Он высовывал его вверх, наружу, подставляя под комаров и холодок ночи.

На рассвете, когда самый сон, всех снова подняли и погнали без завтрака, передавая на ходу ржаные сухари и местную западнодвинскую воблу – ещё влажную, недовяленную плотву и таких же мягких лещей, только-только снятых с вешала. Говорили, что в задних ротах поначалу раздавали копчёного судака и даже угрей, но потом это дело прекратили, попридержали для комсостава.

Как тянулся тот день, Андрюха плохо помнил. Палец распух, покраснел, в нём стреляло уже беспрерывно. Опущенный вниз, он отяжелевал, как варёная свекла, и так наливался болью, что терпеть больше не было сил. Руку всё время тянуло вверх.

На привале их строгий, но вежливый, с мягким городским говором младший политрук Михалёв собрал комсомольцев роты и провёл скоротечное собрание.

– У кого есть вопросы по резолюции, товарищи комсомольцы? – спросил он напоследок. – Итак, собрание постановило: бить немецко-фашистского гада… – И тут он увидел поднятую руку Андрюхи. – У вас вопрос, товарищ красноармеец? Пожалуйста. Прошу. Встаньте. Встать!

Андрюха подскочил, вытянулся по швам и захлопал ресницами.

– Желаете чем-нибудь дополнить? – спросил младший политрук.

– Да нет… Никак нет! У меня это… – И он малиново покраснел, что сам палец. – Никак нет!

– А зачем тогда руку тянете? – Политрук нахмурился. – Давно в действующей армии?

– Дак… вот токо.

– Токо. Ну, хорошо, раз уж встали. Выскажите свое мнение от имени своего взвода.

– Ну дак это… ну мы тут как все. Против гадов. Чтоб за лучшую жызнь без фашыстов в Европе и во всем мире. Чтоб того… на защыту соцьялистического Отечества, потому как мы все тут товарищы комсомольци… -

Он слегка обернулся и попробовал было обвести рукой сидящих бойцов, но палец обожгло болью, и это заставило скривиться и замолчать.

Политрук поднял бровь, услышав странную окающую речь с обилием глубокого “ы”, словно боец этим звуком давился, и очень мягкого “ци”, словно цыкал слюной сквозь зубы.

– Так, а что вы понимаете под защитой социалистического Отечества? Объясните, пожалуйста. Не спешите. Своими словами.

Переминаясь, Андрюха невольно спрятал руку за спину, зацепил её там за ремень и поднял указательный палец вверх. Сзади гыкнули.

И тут Андрюха почувствовал себя как в школе у доски. У него хорошо получалось пересказывать заданный урок. Нужная страница учебника словно сама вставала перед глазами, и он просто зачитывал то, что мог на ней различить. Учителя хвалили его за хорошую память, а он по-другому не понимал. Просто ведь смотрел и читал. Вот и сейчас представил, что видит газету. Ту самую, припасённую для нужного дела, от которой каждое утро он отрывал по аккуратному прямоугольному кусочку. Утренний кусочек тоже имел две колонки. Левая – начало статьи “Сталь для фронта”, на правой – конец заметки о митинге на московском заводе имени Лепсе.

– Гром завалочьных машын, скрежет металла, вспышки мартеновских печей, – начал он с левой колонки, постепенно воодушевляясь, – звучят здесь как отзвук полевых сражений, как постоянное ежеминутное напоминание о фронте. Все шыре и шыре стахановский размах…

Политрук округлил глаза. Андрюха смутился, замолчал, потом почесал левой рукой голову и попробовал всё же выкрутиться:

– Дак это… Все на защыту соцьялистического Отечества, как сказано товарищом Сталином, я понимаю как… дак когда в колхозе у нас горело гумно, тут все и побегли. Тушыть.

Политрук не удержался и улыбнулся.

– Чео ржоте-то? – обернулся Андрюха на ржущих красноармейцев.

Мишка Черезболотов ржал вместе со всеми. А чего ржать-то? Сам эдак же говорит. И все в их селе эдак говорят. Гад ты, Мишка. Предатель.

Зато потом