Арабески [Ксения Апостол] (fb2) читать онлайн

Возрастное ограничение: 18+

ВНИМАНИЕ!

Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!

Да, мне есть 18 лет

Нет, мне нет 18 лет


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Ксения Апостол
Арабески

Часть первая

Во имя Аллаха милостивого, милосердного, величайшее внимание и предостережение. Книга эта, не посягающая на звание труда философа и не являющая рукописью ученого суфия, не принадлежит к числу сказок и не зачислена в ранг поэзии, ибо от рождения страдает косноязычием. Предназначавшаяся для услады слуха избранных, составлялась она как свод развлекательных историй для царей Кашмира и Гвалиора, а посему никогда не может быть прочитана в присутствии глупцов, детей, женщин, безумцев, слуг, рабов и невольниц, птиц и собак, ослов, а также иных животных. Люди, могущие читать страницы этой книгой — это благородные цари, благоразумные эмиры, мудрые шейхи и некоторые ученые и образованные мужи.

1. Как халиф Харун ар-Рашид отправил шейха аль-Мансура за хараджем в Палестину

Великий Харун ар-Рашид, витязь времен и пятый халиф, в победоносных войнах покоривший множество государств, водрузил черное знамя династии Аббасидов в середине Ирака, и, опираясь на рукоять веры, построил величайший город, названный Багдадом-городом Мира, и стал счастливо править своими подданными, являя редкий пример великодушия, благородства и исключительной справедливости. Шахи, султаны, эмиры и беки, процветали под его царской властью, свои благодеяния халиф распространял повсюду, его великодушие обеспечило ему место в сердцах людей, а правосудие управляло его решениями. Прекратились войны с усобицами, на караванных путях пресеклись разбои и грабежи, судьи решали дела справедливо и выносили милостивые приговоры, купцы, о редкость, торговали без обмана, потомки сподвижников пророка были уважаемы всеми и имели из казны помощь, поэты, сытые и довольные истощили рифмы в прославлении правителей, философы стали читать Коран сзади-наперед, не зная как еще употребить себя, ремесленники и крестьяне превратились в богачей и стали ссужать эмиров деньгами, урожаи были такими, что чужеземец принимал виноград за сливы, а яблоки путал с дынями, бедняки и нищие забыли о голоде и нужде, и дервиши, маги и факиры потолстели и обленились, и посылали своих детей клянчить деньги и делать фокусы, прекратилась чума и язва, словно их и не было, и наступили дни счастья, благоденствия и благополучия.

И случилось так, что наместник Палестины задолжал Харун ар-Рашиду дань за один год — харадж, сумму в 70 миллионов серебряных диргемом, а также не ответил на два последних письма, и, раздумывая об этом деле, сидел халиф в своем загородном дворце за столиком, ведя шахматный бой со своим любимцем и сотрапезником — юным шейхом Джериди аль-Мансуром, участником военных походов муслимов, и халиф пригублял вино, вкушал финики и, надевая слова на нить повествования, вел с аль-Мансуром такую беседу:

О Джериди. Я знаю тебя с рождения и за то время, что ты был у меня на службе, о тебе сложилось хорошее мнение, и из присущих тебе качеств я могу отметить: благочестивость, верность, отвагу, благородство, усердие, исполнительность, ум, красноречие и знания в науках, и если у тебя и есть недостатки, то самый значительный из них — это твоя молодость. Как все юноши, ты безрассуден, легкомысленен и горяч, и шайтан, превратившись в родинку на щеке любимой, способен отвратить тебя от благих дел и направить на путь, прямиком ведущий в ад. Бросив все это на весы рассуждения, увидел я, что чаши, отягощенные добродетелями, все-таки перевесили и указывают на тебя, как на достойного отправиться в Палестину, и столицу ее город Рамулу, дабы взыскать недополученный мною харадж. Принимая это решение, я должен сказать несколько слов, которые должны быть услышаны тобою с величайшим вниманием. Где бы ты не был, строго храни заветы веры и всякое дело начинай, испросив благословения и помощи у Аллаха и не иначе, как посоветовавшись с другими людьми, ибо были правители, делавшие все по собственному усмотрению, ни с кем ни советуясь, и могущество их было весьма непродолжительно. Будь беспристрастен и не выказывай предпочтение богатому перед бедным, если не хочешь, чтобы в день страшного Суда, твари Аллаха тянули тебя за края одежды, прося мщения против тебя. Будь храбр, заботлив и щедр и всякое дело совершай с особенным вниманием, следуя примеру птиц, которые очень внимательно разбивают яйца, из которых должны выйти их птенцы. С божьей милостью взыщи деньги, мне принадлежащие и доставь их в срок, который я тебе укажу.

И халиф замолчал и углубился в игру, заметив угрозу пехотинца и боевого слона, и хлопнул в ладони, увидя выигрышный ход и указал девочке-невольнице, двигающей костяные фигуры, какого воина требовалось пустить в атаку на вражеское поле, и шейх аль-Мансур, поцеловав халифу край платья, ответил такими словами:

О потомок дяди пророка, бог да сохранит тебя для всех людей и сделает твою жизнь вечной, чтобы не лишить нас твоих благодеяний и милостей. Я возьмусь за это дело с величайшим вниманием и старанием, и служа тебе верой и правдой, милостью Аллаха, привезу деньги сполна и в срок и полагаю, что ничего другого, кроме похвал и одобрения от тебя не заслужу.

И халифу понравились слова шейха и он велел юноше получить грамоты и печати, собираться в дорогу и уже завтра покинуть Багдад, чтобы успеть в Рамулу на пятнадцатый день пути, на двадцатый — собрать деньги, если они не собраны, и на сороковой день быть обратно с хараджем.

И Харун ар-Рашид дал аль-Мансуру войска: 10 витязей из личной гвардии халифа и 80 лучников-дейлемитов на верблюдах для охраны денег от степных бродяг. А также отправились с ним 50 йеменитов — сподвижников аль-Мансура, породнившихся с ним в сражениях узами веры и крови, и один из них, именем Абу Валид, старец внушающий почтение и полный достоинства, был назначен халифом смотреть за шейхом, быть с ним всегда и всюду, беречь его, предостерегать от дурных поступков и направлять к истине верным советом.

2. Как выехал шейх в дорогу, о трудностях пути и приятных остановках

Утром, после первой молитвы, намаз-и бамдад, в окружении всадников аль-Мансур, Абу Валид и их слуги выехали из Багдада-города Мира по направлению к Рамуле, и семь дней гнали они животных по камням и высохшей земле, по пустыне и солончакам, по руслам пустых рек, ночуя в степи у костра, слушая ночью вой шакалов, рев львов и крики ифритов и джинов, недовольных непрошенными гостями, и воины отгоняли летучих мышей, пауков и гадюк, норовящих укусить спящих путников, и все семь дней пути песок скрипел на зубах, слепил глаза, а ветер гасил их огонь в развалинах былых селений, пока милостью Аллаха, на восьмой день не увидели они впереди крепость, называемую Мубайяд.

Шейх крепости, увидев значки халифа, вышел из города и пригласил их въехать в Мубайяд, чтобы отдохнуть и пополнить запасы воды и пищи. Само место это было таково, что показалось аль-Мансуру и войску его райским садом, дающим путникам воду в ледяных ключах, прохладу в тени фисташковых и апельсиновых деревьев и плоды слив, дынь и винограда в великом изобилии. Решено было здесь остановиться.

В честь аль-Мансура во дворце правителя крепости устроили пир, закололи жирных баранов, принесли кувшины, серебряные чашки, бронзовые блюда, привели музыкантов, искусных танцовщиц и пригласили двух уважаемых купцов, бывших проездом, чтобы они своими историями развлекли гостей. Слуги зажгли свечи и закрыли двери.

Пировали в самой большой комнате, и пол ее был застлан тремя сотнями ковров, и гости сидели на пятидесяти тюфяках и семидесяти вышитых подушках, набитых пухом страусов, и когда принесли целиком зажаренного ягненка и выложили на медный поднос, правитель Мубайяд, отрезав лучший кусок, подал его аль-Мансуру, после этого все остальные принялись за еду, и были тут горячие лепешки и кускус — овощи и мясо с соусом, халва и виноград, финики и плоды граната. Бараний сок тек по бородам и следом текло вино, именуемое для благочестия шербетом. Искусно били музыканты в бубны, слегка насвистывала флейта, пела лютня и юная танцовщица, двигая бедрами, как челнок двигают волны, будила желание у немощных старцев.

Вкушали пищу и вели приятную беседу и пришло всем на ум, что один купец обещал рассказать историю и напомнили ему об этом, и этот купец из Магриба, одноглазый, по прозвищу аль-Анвар, как и положено купцу — толстый и плешивый, был хашишеедом, все лицо его было покрыто замысловатой татуировкой, а на мизинце сверкал алмаз, поражающий размерами и удивляющий красотой. И аль-Анвар поставил перед собой курильницу и положил на нее большой кусок ганджи, посмотрел на девочку-танцовщицу, прикрыл глаз и стал говорить. Комната окуталась сладостным туманом и вот что все услышали.

Рассказ купца из Магриба.

Во имя Бога милостивого, милосердного. Эту историю услышал я от купца Сиеддина, из Рамулы, правдивого и праведного, совершившего три паломничества в Мекку. Долгие годы он был моим компаньоном, и я доверял его слову, и не брал от него расписок, давая динары. Я помню его детей младенцами и считаю их за родных, и вот Сиеддин поведал мне историю, выдаваемую за подлинную и я надолго прикусил палец от удивления. И было мне условие не рассказывать эту историю на перекрестках дорог, в банях и караван-сараях, людям незнакомым, невысокого звания и положения, женщинам и детям. Слушайте же.

3. О султане Дамаска, преисполненном пороков

Рассказывают, что много лет назад царствовал в городе Дамаске султан исключительной жестокости и множества пороков — Йахйа, который, питая неуемную страсть к жене своего брата, собственного визиря — тринадцатилетней Саджах, полюбил ее и вознамерился завладеть ею. Ночами Йахйа не спал спокойно, придумывая, как ввести ее в свой гарем и его сердце позеленело от вожделения и похоти, когда же он засыпал, ему снились сладостные сны, полные гурий, похожих на Саджах, но во снах не напьешься водою желания, и проснувшись, мечтал о ней наяву. И во снах и в грезах султан уже овладел ею сорок пять раз, пятьдесят три раза мерзко испачкал ее уста, семьдесят один раз испробовал ее неподобающим образом сзади, пять раз подарил ее своим друзьям и сотрапезникам и даже дважды проиграл Саджах собутыльникам в кости. Страсть разрывала его сердце и шайтан нашептывал султану величайшее предательство в отношении брата.

И вот в один день, пятницу, царь Йахйа на проповеди в соборной мечети обвинил визиря в ересях и поклонении огню. Виновного было приказано тотчас же поймать и распять на мосту, и визирь, взяв Саджах и двух верных рабов бежал в Пустыню копьеносцев, Аравию. Султан, узнав о бегстве в страшном гневе стал казнить жен, детей, слуг и рабов брата, пока кто-то не рассказал о пути беглецов и, собрав воинов, Йахйа лично возглавил погоню. И недалеко от Аль-Ариша несчастных догнали всадники, отягощенные копьями, гибкими и длинноскользящими, и рабы были моментально убиты, но визирь, витязь славный и бесстрашный оказал брату сопротивление, воистину достойное немалого удивления.

Когда всадники попытались достать его саблями, он обрушил на них свою палицу, именуемую Похищающая жизни, и когда поднятая пыль осела, коварный султан увидел визиря, живого и невредимого, и два славных воина лежали на земле, в одно мгновенье сделавшись жителями могил и собственные кони безжалостно топтали их копытами. Один из воинов дважды сломал о палицу собственный позвоночник, другому размозжило голову и мозг его испачкал белую войлочную шапку.

И осторожный султан дал знак воинам отъехать. И вот всадники, опасаясь приближаться к визирю, сняли с плеч загрийские длинные луки и пустили в него рой стрел, подобных смертоносным осам с тонкими и острыми железными наконечниками. Первая выпущенная стрела называлась поводырь, и она прошла мимо, вторая стрела, именуемая указательной была отбита щитом и ушла в небо, третья, направляющая, пробила щит и застряла в нем, не причинив визирю вреда, стрела четвертая — догоняющая попала в палицу и сломалась, преследующая оцарапала лицо и омыла его кровью, шестая — настигающая вонзилась в руку и перерезала сухожилия, седьмая стрела — разящая ударила в колено и пробила кость, восьмая — наносящая удар воткнулась в живот, а последняя, девятая стрела — окончательная попала в горло. Но несчастный еще держался в седле и к нему подъехал султан Йахйа, он ударил брата мечем в грудь, и клинок, сверкнув, вышел под лопаткой. Душа визиря преставилась к милости Аллаха великого, и Саджах увидев это, горько заплакала.

4. О любострастие, длящемся непродолжительное время

Слушайте же дальше. Красавицу привезли во дворец, но Саджах не захотела войти в гарем султана и ее приволокли туда за волосы. И чтобы не артачилась, ее познакомили с плетью и палками, но не смогли сделать покорной. Несмотря на побои, мучения и наказания, она оставалась верна погибшему мужу, пока за дело не взялся один евнух-израильтянин, который изъявил желание уговорить красавицу, и мед ласковых фраз, искусное убеждение, хитрые слова, долготерпение еврея и его ловкость склонили Саджах к султану, и евнух получил кошелек, туго набитый динарами, а красавица — место в гареме.

Страсть султана Йахйа оказалась обманчивой предшественницей его любви, жажда обладания красавицей увела его в мир грез, и как только желаемое переходило к султану, любовь его сменялась отчуждением, желание исчезало и расположение сменялось немилостью, ибо таков был его обычай.

1. Вот ввели Саджах в гарем, и подготовили, и вошел к ней султан, и когда сняли с красавицы одежды, султан от восторга покинул этот мир и упал без чувств, разбив затылок, а когда пришел в себя, принялся изучать Саджах, осматривая и пересчитывая родинки, восклицая и дивясь красоте тела, которое и в мечтах невозможно было себе представить, а была она стройна и совершенна, изящна и гибка в движениях, и любил султан ее взглядом, полагая, что это счастливейший день в его жизни, ибо удалось ему лицезреть красоту воистинно бесподобную. Евнух, бывший с султаном и увидевший прелести девушки, навсегда исчез из этого мира, сделавшись безумцем..

2. Настал второй день, именуемый днем поцелуев. И в этот день султан не познал красавицу, предпочтя близости с ней мисрийское искусство поцелуев, искусство древнее, ныне совершенно забытое и неведомое бедуинам. Султан в великой своей страсти касался ее тела только языком. Семь тысяч раз поцеловал султан прекраснейшей Саджах приятнейшее тело. И не отыскать было на красавице места, куда бы не пробрались губы Йахйи, и арабский алфавит, самый утонченный из всех наречий, слишком скуден для описание тех прелестей, которые он перецеловал: пальчики, родинки, ноготочки, медовые губы, язык, залитый сладкой как шербет слюной, газелевые глаза, медные волосы, белые, словно снег в горах плечи и шея, смущающие умы ноги, легкие колени, ранящие взор своим совершенством ступни, гранатовые зерна сосков, совершенные в своей форме бедра, упругие ягодицы и естество, словно финиковый плод, околдовывающее взор, смущающее ум и волнующее мысли, заставляющее биться сердце столь быстро, что не один несущийся скакун не сможет перестучать его своими копытами. И были тут нежные поцелуи, сменявшиеся сладким облизыванием, переходившим в ласковое посасывание, сменявшееся с легкостью милым покусыванием. И снова султан не мог налюбоваться на Саджах, и день прошедший показался султану превосходнейшим дня вчерашнего, и Йахйа бил в ладони от восторга.

3.4.И на третий день сняли с Йахйи султанские золотые одежды, и овладел он Саджах. Два дня и ночь между ними они сплетались ногами и соединялись, предаваясь любовной игре, и султан, не в силах отойти от красавицы, не прикасался к еде и плодам и не совершал молитв, забыв Аллаха. Как два искуснейших знатока любви, применяли они положения нубийские, поигрывания йеменитские, покачивания аморейские. Абиссинские движения и индийские позы искусно сочетали они с персидской томностью и ибадитским жаром, и юная Саджах в изнеможении издавала частые стоны, моля о пощаде, и султан, не в силах остановиться, испытывал сильнейшее наслаждение.

5. В день пятый присоединились к ним две девочки-танцовщицы, любимицы султана.

6. И настал день шестой, принесший султану Дамаска легкое охлаждение в любви, ведь таков был его порочный обычай. Присел он рядом с Саджах, лишенной одежд, спящей и видевшей чудесные детские сны, и в царственной задумчивости стал наматывать на пальцы рыжие волоски ее чресел, выбритые его евнухами так искусно, что сложились они в изречение пророка, и выдирая их по одному, будил красавицу ото сна, а в себе — желание, и возбудившись так, что зебб стал его словно бесноватый, овладел он Саджах с такой великой яростью, словно воин, с толпой других солдат ворвавшийся в осажденный город, отданный на разграбление, жители которого семь месяцев поносили его и кидали сверху, с крепостных стен камни и нечистоты и кал, и этот воин врывается в дом и разрубив саблей старуху и ребенка, стоящих на пути, хватает и тащит за волосы в самую дальнюю комнату молодую горожанку и, взнуздав ее, как верблюдицу, рвет с нее одежду и насилует самым скотским образом, нанося ей удары кулаком в лицо и пиная сапогами в живот, если она вздумает кричать и молить о снисхождении.

7. И вот наступил седьмой день, и султан решил предаться любимейшему пороку. Исполнив молитву, вошел он в некую комнату, видом своим напоминающую комнату пыток и, как опытный повар, готовя пищу, раскладывает вокруг себя перец, белый и черный, корицу, сладкий чеснок и другие пряности, султан Йахйа приготовил для Саджах иглы, щипцы, плети, ремни, цепи, веревки и иные приспособления, велел привести красавицу и связать. Решил султан, что ее боль продлит его любовь, которая порой вспыхивала в этой комнате с величайшей силой, сгорая моментально и не оставляя после себя и следа.

Стоны ее рождали сильнейшее желание, слезы ее возбуждали, сделавший сердце свое обиталищем шайтана, султан растягивая порочное удовольствие, причиняя Саджах величайшие мучения, наслаждение его было полным, изобретательность его была безгранична. Имеющий ключи от двух царств — видимого и невидимого, взирал сверху безмолвно.

Утром следующего дня султан проснулся и понял, что любовь, мучившая его совсем недавно, исчезла, испарилась, словно вода в глиняном кувшине за неделю солнцепека, словно расписка еврейскому банкиру на тысячу динаров, сожженная верным человеком, и Йахйа с легкостью забыл о Саджах, тем более, что увидел он вчера на рынке черную невольницу, чудесную девушку, приятную видом и милую лицом, и мысль, что африканка принадлежит иному завладела им полностью и надолго. А Саджах, невольно видом своим напоминающая о брате, вызывала ныне столь сильное отвращение, что была вскоре продана ливийским купцам за присущую ей цену. Более о ней никто не вспоминал. Кроме одного человека.

5. О мальчике, именем ал-Джамиль

Несчастная Саджах, будучи женой визиря, имела от него полугодовалого сына, именем ал-Джамиль. И когда случилось то, что случилось, сын Саджах был тайно отдан на воспитание одному старому учителю и философу. Старец вырастил его, обучил всевозможным наукам, прочитал мальчику Коран, выучил грамоте и искусству чистописания так, что в пять лет ал-Джамиль выводил буквы столь изящные и совершенные, какие не выводит писец в канцелярии халифа, оттачивая мастерство каллиграфа в течение долгих лет. Столь же искусен он был в игре на флейте, дающей отдых уму, усладу душе и радость сердцу. О происхождении своем ал-Джамиль ничего не знал, дабы не смог никому проговориться.

И случилось так, что на седьмом году жизни мальчика учитель преставился к милости Аллаха, оставив сыну визиря три вещи: флейту, тростниковое перо — калам и Святую книгу, на полях которой был текст, гласящий, что ал-Джамиль — сын невинноубиенного визиря и Саджах, вдовы, оскверненной семенем убийцы родного брата и проданной наложницей на невольничьем рынке. Стояло там и имя убийцы, но прочитать все это было совершенно невозможно, ибо надпись оказалась сделана на языке никому неизвестном, и многочисленные мудрецы разводили руками, не в силах прочитать текст.

И ал-Джамиль омыл старика, прочитал над ним молитвы и похоронил, прохлаждая глаза, и остался один в Дамаске, и пришел в один из дней на площадь перед дворцом султана, и усевшись на камни, заиграл на флейте. И султан, зачарованный игрой мальчика, велел позвать его во дворец, и столь юный возраст музыканта немало удивил его, и заведя разговор с ал-Джамилем, подивился он немалому разуму юных речей, и сердце расположилось к нему, ибо был юноша прекрасен видом, строен и соразмерен, сладок в голосе и сообразителен в ответе. Так остался сын визиря во дворце флейтистом, на другой год сделался он писцом, в одиннадцать лет — был начальником канцелярии султана, в тринадцать лет стал ал-Джамиль начальником нукеров его, а в пятнадцать лет был назначен управителем охот и все эти годы был сотрапезником царя Йахйи и советником его.

В один из весенних дней выехала на охоту в степь вся знать Дамаска, султан, дети его, визири, главные евнухи, начальники канцелярий, откупщики, известные купцы и другие уважаемые люди, нукеры и множество слуг и рабов их. И ал-Джамиль устроил великолепную удивительную охоту. В первый день загонщики выпустили уток, селезней, дроф, пустынных куропаток, голубей и иную птицу и охотники пускали соколов и настреляли дичи не менее пяти сотен. Вечером разбили шатры в степи и всю ночь пировали, и ал-Джамиль устраивал увеселения с музыкой, танцовщицами, жеманниками и шутами. Во второй день выгнали газелей, ланей и лисиц, и били их стрелами и копьями, и умертвили не менее сотни. В третий день вывели кабанов, буйволов и туров, и половина охотников осталась у шатров, воздержавшись от встречи с животными, подходить к которым опасались даже львы. Четвертый день был днем загона диких кошек, леопардов и тигров и немногие из воинов вышли на них.

И вот два принца Дамаска — дети султана Йахйи, юноши, преисполненные отваги, и с ними ал-Джамиль и его верный раб аль-Сайф решившись взять тигрицу на копья, умчались в степь так далеко, что потеряли всех из виду и заплутали. Волей Аллаха приключилась в эту ночь столь страшная буря с сильнейшей грозой и ветром, что и вовсе лишила их возможности найти дорогу назад. Вдруг увидели они развалины замка и возблагодарив творца за милость, оказанную сбившимся с пути, решили расположиться на ночлег среди камней.

Утром, под вой ветра, ибо буря совсем не утихла, выехали ненадолго ал-Джамиль и раб его Сайф в поисках каких-либо следов и пищи, и остались среди развалин два дамасских принца, два брата, именем аль-Мабуд и аль-Укба. Тут приключилась с ними удивительная история.

6. Как печально ошиблись сиятельные принцы

Среди крепостных развалин, кишащих скорпионами и змеями, увидели принцы огонь и поняли, что они не одни здесь, и затянув аркан любопытства на шее безрассудного желания разведать, кто обитает в этом заброшенном месте, одинокий караванщик ли, застигнутый ветром вдали от города, шайка ли разбойников, делящая награбленные товары, или может быть просто бродяги, лишенные алчным эмиром своего куска земли или лавки на базаре, и решили они подкрасться к костру и увидели дервиша, карлика с большим горбом, столь малого ростом, что вполне сгодился бы на роль шута во дворце отца их, султана Йахйи. Нимало не заботясь о безопасности и полностью уповая на свои сабли, братья подошли к чужому костру. Маленький уродец, скрыв лицо под громадной войлочной шапкой, сидел на камнях и жарил собаку. Старый халат дервиша, грязный настолько, насколько не сможет представить себе ваше воображение, словно он валялся год в сточной канаве, распахнутый до пупа, являл свету тощее, серое тельце. Деревянный посох, исписанный загадочными буквами, похожими на ползающих по незнакомцу насекомых, стоял рядом. Сморщенные ладони карлика с желтыми и длинными ногтями ловко вращали вертел.

Эй, бродяга, — вскричал аль-Укба. Скажи-ка нам, в какой стороне лежит путь к славному Дамаску, царей которого ты имеешь счастье лицезреть, и если тебе известна дорога к нему, отведи нас в город, и мы отблагодарим тебя так, как не благодарил никто.

Мы дадим тебе полдинара, — сказал аль-Мабуд.

Нет. Мы накормим тебя объедками и дадим кусок превосходного халебского мыла, — возразил аль-Укба.

Мы подарим тебе наш старый халат. Сейчас на нем спит дворцовый пес, но мы лишим его царского одеяния.

Если ты не глуп, сможешь заработать на кусок хлеба своим уродством. Шуты нашего отца живут столь хорошо, что дважды в день едят мясо, запивая его вином.

Безумцы, они потешались над ним, забыв слова мудреца, что лучше переоценить, чем недооценить, и не зная, что зеркало их счастья покрылось ржавчиной, скрыв в тени образ нависшего над ними бедствия. Карлик безмолвствовал и аль-Мабуд сбил шапку с головы его, и увидели они безобразную харю, с мутными от ненависти глазами. И оскалился он желтыми зубами, и взял посох, и вскричав ужасно, напал на братьев, заставив их отступить в панике, и схватиться за сабли, и мощь его посоха была велика, и рык его бросал в дрожь, и страх сыновей султана был столь силен, что в короткое время уродец лишил их клинков, бросил принцев в пыль и принялся избивать, пиная туфлями, нанося удары, ломая ребра, сокрушая кости и дробя суставы. И вскричали о пощаде они, и прохлаждая глаза свои, взмолились о прощении. И карлик опускал посох на пятки их, спрашивая, довольны ли они ответом его, и они вопили, что довольны. И перед тем как исчезнуть среди щелей бывшей крепости, дабы они уяснили все еще лучше, освободил он братьев от их собственных шаровар, и пристроившись сзади, сотворил с каждым из них то, что накрыло их накидкой позора и циновкой унижения и повергло обоих в великую скорбь и горестный плач, заставив забыть недавние побои. И когда вернулся верный слуга их отца — ал-Джамиль, то не открылись они ни ему, ни рабу его о приключившимся с ними несчастье.

7. О злополучном рабе ал-Джамиля, Сайфе

На следующий день, боясь оставаться в развалинах, покинули аль-Мабуд и аль-Укба замок вместе с управителем охот ал-Джамилем на непродолжительное время, и велено было Сайфу сварить утку к их приезду. Сайф все сделал, как ему было приказано, и когда он приготовил еду, то присел у очага на кусок ткани, оперся на вышитое седло, и вынув из-за пазухи мешочек с жареным ганджем, положил в рот шарик наслаждения и погрузился в кайф и постепенно исчез из этого мира и улетел в мир грез, и очутился парящем в воздухе и упал на облако, которое легче страусиного пуха, и следя за полетами ласточек, поплыл по небу, и степь тем временем сменилась плодородными землями, а внизу пахали на маленьких мулах крошечные крестьяне, появились окрестности города и облако полетело над домами и улицами, и Сайф, лежа на пузе и свесив ногу в красном сапоге, смотрел вниз и видел редких в такой зной жителей города, лавки купцов с одинокими покупателями, грязных детей, бросивших валяться в пыли и обступивших грозного усатого стражника, который взял у водоноса чашку и пил воду из бассейна и любовался тонкими запястьями девушки, наполняющей кувшины, а в чищенной меди кувшинов отражались двое юношей, спавшие, обнявшись на крыше соседнего дома, и увидел Сайф короткую улицу худых и старых евреев-ювелиров с наковальнями между пяток, а рядом — их маленьких помощников, раздувающих огонь, и рассмотрел он старика, сидящего во дворе и этот старик читал книгу, расчесывал бороду, перебирал четки и отгонял мух, а в другом дворе — запертая дома жена, сняв шаровары с великолепных бедер и заголив рубашку, легла томно на собачью подстилку, раздвинула ноги и задергала в нетерпении розовой пяткой, а глупый большой пес не торопился выполнять милую работу и пуская слюни, косился на миску с костями, и Сайф увидел площадь перед дворцом эмира, а на площади — распятых преступников, и палача, собирающего свой инструмент, на балконе дворца он заметил скучающую принцессу и помахал ей рукой, и облако покидая город, чуть не зацепилось за высоченный минарет, и проснувшийся муэдзин, увидев Сайфа, прикусил бороду от удивления. Так он плыл, утопая в невесомом, над городами и пустынями, оазисами, морями и горами, и видел он ниточки верблюжьих караванов, охотников, загоняющих в степи газелей, видел в море корабли с веселыми матросами и в песках борющихся джинов, и остановилось облако в саду, где пели соловьи и певчие куропатки и ворковали белые голуби, а ветви слив с плодами, похожими на носы эфиопов и ветви лимонов переплетались виноградными лозами, отягощенными разноцветными гроздьями ягод, и ручей с хрустальной водой брызгался на камнях и сверкал пруд с цаплями, и растаяло облако, и появилась из-за апельсиновых деревьев красавица, чудеснейшая среди всего сущего, с коралловой милой улыбкой и томными глазами, взяла Сайфа за руку и повела вглубь сада, мимо кустов миндаля, роз и боярышника, мимо павлинов, сверкающих пестрыми хвостами и тонкий стан ее и покачивающиеся при ходьбе бедра возбуждали желание и она остановилась под портиком, где в тени абрикосовых деревьев лежала кожаная скатерть и стоял кувшин с вином, и сбросила с себя одежды и увидел он тело, прекрасней которого не было, втянутый живот и тяжелые бедра и высокую крепкую грудь, цвета слоновой кости с двумя кольцами, вдетыми в острые соски, и Сайф подумал, что это будет наипрекраснейшая ночь в его жизни и потянулся к ней, чтобы сорвать цветы наслаждения, и получил что есть силы удар по затылку, нанесенный посохом маленького уродца, появившегося словно из-под земли, и увидевшего, что лежащий на камнях пьян от дурмана и не может отличить султана от обезьяны.

Когда принцы и ал-Джамиль, поймавшие в этот день в степи козленка, вернулись, Сайф лежал у очага и стонал, и вместо утки валялись кости, и раб поведал всем вымышленный рассказал о некоем пустом колодце, в который он имел несчастье свалиться и поломать свои руки и ноги. Так враньем своим вытащил он голову из ошейника повиновения.

8. Как ал-Джамиль встретился с ужасным уродцем, и чем закончилась эта встреча

На третий день остался среди камней юный ал-Джамиль, и раб его, гонимый страхом, покинул своего хозяина. Степная буря утихала. Вот ал-Джамиль, приготовив вкусный обед и накормив коня, достал флейту и заиграл столь чудную мелодию, что услышав ее, шайтан должен был заплакать, так прекрасны были ноты, из нее извлекаемые. И точно, вдруг услышал он всхлипы, раздающиеся в развалинах, и отложил он флейту и извлек руденийское копье и белую саблю, носящую имя Тень смерти, и вышел из камней карлик, столь мерзкий видом своим, что заставил содрогнуться ал-Джамиля. И карлик этот был в великом раздумии, ибо увидел перед собой не воина, а только незрелого юношу, не знающего оружие, но знающего флейту.

И внезапно напав, ударил он управителя охот с великой мощью, и ал-Джамиль встретил его копьем, легким и быстрым, и волшебный посох карлика сломал его, заставив ал-Джамиля отступить. И юный управитель охот бил его саблей, и маленький дервиш столь искусно отразил удар, что клинок юноши развалился. И отойдя назад, поднял ал-Джамиль с земли камень и кинул в карлика, и камень, ударившись в посох, рассыпался. Тогда ал-Джамиль надел рукавицу для соколиной охоты и, сказав Нет бога, кроме бога, и Мухаммад — посланник божий, ударил его что есть силы рукой, и сам пророк направил его руку, и треснул колдовской жезл дервиша и сломался на две половины. Вот подхватил ал-Джамиль один кусок, и вооружившись им, вступил в бой с новыми силами, и уподобились они двум фантастическим животным, встретившимся в смертельной схватке, и ал-Джамиль был словно горный барс, а карлик был подобен степному леопарду, и барс рвал, а леопард — кусал, и шерсть их летела клочьями, сверкали клыки и когти, и пена из глоток брызгалась на песок. И юноша уподобился африканскому бегемоту, а дервиш — морскому крокодилу, и встретились они по колено в зеленом болоте, и крокодил норовил перекусить ему сухожилия на ногах и растерзать упавшего, а бегемот топтал его острыми копытами.

Вот стал ал-Джамиль одолевать, и на один удар отвечать двумя, и бил карлика по плечам и спине, по шее и по затылку, и кровь и пот заливали глаза его, мешая видеть, и маленький дервиш обратился в бегство. Вдруг подъехали аль-Мабуд, аль-Укба и Сайф и спешились, и вынув сабли из-за пазух, бросились помогать управителю охот, хотя не было в том нужды, и так вчетвером совсем убили бы ненавистного им карлика, если бы он не исчез, уйдя через дверь, о существовании которой они и не подозревали.

Решив закончить столь великое дело, укрепили сиятельные принцы, ал-Джамиль и раб его свой дух молитвой, а тело — жареной козлятиной, и налегли на дверь и выломали ее, и пойдя предлинным ходом, пересекли черную подземную реку, поднялись на высоченный подземный мост, перекинутый через глубочайшую подземную пропасть, и проклиная собственный страх и сильнейшую боязнь, ибо не ведали конца этого пути, вышли они на солнечный свет, очутившись возле удивительного дворца, поражающего своей красотой и великолепием, равного которому нет во всем свете, и который могли построить лишь джины и мариды, повинуемые великому царю Сулайману.

9. Как аль-Анвар завершил первую часть своего рассказа, ибо наступило утро

Тут аль-Анвар внезапно прервал свой рассказ, ибо наступило утро и муэдзин уже прокричал на четыре стороны света, что пора правоверным начинать свою молитву, как повелевает Аллах и Святая книга. Одноглазый купец обещал завершить свою историю вечером, но посланцы халифа более не могли задерживаться, и хотя всем непременно хотелось дослушать рассказ до конца, велено было собираться. Юный шейх аль-Мансур еще услышит продолжение этой истории, но это случиться в тот час, который укажет ему судьба, ибо в этом мире всему определен свой срок и удел установлен.

Стали готовиться в дорогу и еще солнце не успело подняться на половину высоты копья, как шейх аль-Мансур, Абу Валид, воины и слуги были уже в пути и попутчиком их был второй купец, ассириец, который всю дорогу слезал со своего верблюда и шел у поводьев коня аль-Мансура, забавляя юношу различными историями и легкими шутками, но рассказы его были коротки, ибо из-за своей тучности купец быстро уставал, начинал путаться в словах и ногах и терял свои домашние туфли, на подошвах которых были написаны имена трех первых, неправедных, и тогда слуги снова усаживали его в седло и, проехав немного и отдышавшись, ассириец опускал животное на колени и снова бежал к аль-Мансуру, который предлагал ему вести беседу, сидя на верблюде, но купец из учтивости не соглашался. И в дороге он рассказал шейху о том, какая диковинка имеется в крепости, называемой Хабаш, и лежащей на пути каравана их, ибо тот, кто движется из Мубайяд в Рамулу, столицу Палестины, неминуемо проходит через Хабаш, и степная дорога, вливаясь в крепостные ворота, словно вода в глотку жаждущего, вытекает с иной стороны, как зловонная моча. И вот отчего это и почему так.

В центре крепости, — повествовал ассириец, — стоит старая-престарая языческая гробница, именуемая Красной, ибо имеет красные стены и купол, а люди, похороненные под ней сотни лет назад, были магами и жрецами, не верующими в Святую веру. Место это, проклятое Аллахом, зловеще и загадочно. Дверь, ведущая внутрь гробницы, покрыта плевками правоверных, ибо каждый вошедший туда попадает во власть ифритов, джинов и маридов, отвращаясь от истинной веры и впадая в безумие. Мудрецы говорят, что мир там кривой, и существа в нем изогнуты, как в зеркале, и слова их быстры и непонятны, и истинный мусульманин, очутившийся там, исчезает из одного мира и появляется в мире другом, ведомый за руку демонами. Есть там страна, дворцы которой сложены из халвы и скреплены медом, и реки, текущие меж ними, изливают шербет между изюмными берегами, и камни вдоль сахарных дорог — не камни, а застывшие витязи, и газели, несущиеся мимо — не газели, а волшебные гурии с шелковой кожей, столь прекрасные, что один вид их сводит с ума, и деревья, ощетинившиеся копьями веток, не деревья, а готовые к прыжку ифриты. Но все это зыбкие образы мира, ибо дверь внутрь Красной гробницы — это ворота к шайтану и отцу его — Иблису, побиваемому камнями. Но любопытство тварей Аллаха столь велико, что и сейчас находятся смельчаки, жаждущие открыть ее, рискуя собственными умом и жизнью, и ища приключений, и родственники их и друзья, скорбя о пропавших и посыпая головы пылью, раздирая себе лицо в великом плаче, покидают Хабаш.

Рассказывают, что один торговец тканями, войдя внутрь Красной гробницы, превратился в кошку, и безутешная вдова, прохлаждая глаза свои, держит кошку эту в доме на вышитой золотом подушке и кормит ее из серебряной посуды засахаренными мышами и сливками с медом. Говорят также, что некий доблестный воин поклялся уничтожить дьявольские чары этого места и вошел внутрь, ныне он — безумный дервиш, живущий подаянием у городской мечети, среди бродяг и нищих.

Это удивительное дело! — вскричал аль-Мансур, — и я желаю увидеть эту гробницу и посетить ее. И Абу Валид возопил горестно, и стал умолять шейха не делать этого, и вынул саблю, желая отрезать ассирийскому купцу язык, мелящий что попало, но аль-Мансур удержал его и успокоил. И сказав так, не оставил он своих безумных мыслей, и чем ближе были они к крепости Хабаш, тем сильнее затягивались аркан любопытства и петля любознательности вокруг беспечной головы безрассудного шейха.

10. Как въехали путники в крепость Хабаш, где находится гробница, называемая Красной

Вот на восьмой день подошел караван, отправленный халифом Харун ар-Рашидом за хараджем в Палестину, и открылись ворота крепости Хабаш, дабы впустить сиятельных посланников, и шейх этой местности, и родственники его, и челядь, и слуги, и рабы его вышли приветствовать аль-Мансура и воинов его. И йемениты встали в караван-сарае, дейлемиты заняли дома, где стоял раньше гарнизон крепости, когда халиф, милостью Аллаха, бил безбожных Омейядов. И аль-Мансур, и Абу Валид, и воины из гвардии Харун ар-Рашида проехали базар, и за ним был сад и мечеть крепости, и увидели они гробницу, именуемую Красной, и людей вокруг нее, а были это путешественники, прибывшие из других городов и стран, наслышанные о таком удивительном деле, желающие лицезреть гробницу, но опасающиеся вступать внутрь.

И аль-Мансур ехал медленно и смотрел внимательно, и изучая гробницу долго, усмехнулся он своим мыслям, и Абу Валид, видя великий интерес его, предостерег шейха быть под куполом и входить внутрь, ибо не желает видеть он аль-Мансура среди жителей могил или вдевшим в сердце кольцо безумия, а разум свой препоручившим богу.

И случилось так, что занятые приятным времяпровождением, окруженные жеманницами и музыкантами, спутники шейха аль-Мансура потеряли его из вида и он выехал из дома, где они были и отправился к центру крепости, влекомый заветным куполом. Вдруг встретился ему дорогой купец-ассириец, их спутник. И узнал он желание шейха, и ухватил за поводья коня аль-Мансура, и принялся отговаривать его и увещевать, но видя тщетность своих действий, предложил прежде столь трудного дела укрепить свой дух, дабы не испытывать величайшего страха и неуверенности. И ассириец проводил его в дом, где возжигали гандж. И похитили ифриты разум аль-Мансура, и было ему предначертано свыше войти внутрь Красной гробницы, ибо это была вещь, предопределенная в неведомом, и он так и поступил, нимало не задумавшись о содеянном, забыв предостережения халифа Харун ар-Рашида, пренебрегая словами Абу Валида и погубив важное дело, ему порученное. Перед тем, как взяться за огромное бронзовое кольцо в двери, ведущей в небытие, произнес аль-Мансур молитву, которая часто приносила ему удачу:

Ты, величайший, который по своему желанию волен темную ночь обратить в ясный день,
Ты, прекраснейший, который можешь сухую пустыню превратить в благоуханный сад,
Ты, удивительнейший, который способен немощного старика сделать непобедимым витязем,
Ты, который делаешь простым все затруднительное,
Помоги мне в этом сложном деле и сделай его легким.
И аль-Мансур без страха вошел внутрь, и тяжелая дверь затворилась за ним с грохотом весеннего грома. Шейх попробовал открыть ее, но с горечью понял, что это невозможно. Двери в этом мире открывались только в одну сторону. Послушайте же, что увидел он внутри.

Увидел он чудесную залу, выстланную мозаичными плитами, и свет, бьющий неизвестно откуда, ибо зала была лишена окон, играл таким удивительным узором, словно пол был не пол, а спина гигантской змеи, и кожа ее в золотых чешуйках и коричневых браслетах струилась под ногами аль-Мансура. Непристойные фрески на стенах, выполненные древним художником, были таковы, что наверное видом своим смущали самого Иблиса. Картины любви завораживали, и шейх не мог оторвать от них своего взора.

Вот на одной фреске видит он, как красавица доставляет наслаждение троим мужам, на другой — две девушки дарят удовольствие мальчику. А вот четыре женщины, соединившись, ласкают пятую. На этом изображении девушка, вооружившись двумя приспособлении, доказывает, что может обойтись без мужчины. Вот картина, где семь тел сплелись так, что нет никого, кто бы овладевая, не был бы сам поверженным. Вид юношей, совокупляющихся с девушками, с различными фантастическими животными и друг с другом, бросал аль-Мансура в пот. Фигуры, изображенные с колдовским правдоподобием, казалось двигались, и шейх готов был поклясться, что слышал жаркие стоны и ощущал запах пота и благовоний, источаемых разгоряченными телами. Он закрыл глаза и прочитал молитву.

Вдруг увидел он перед собой занавеску и над ней — надпись, текст которой гласил: Существование там, откуда ты пришел — лишь игра и забава, настоящая жизнь начинается здесь. С опаской отодвинул шейх ткань, шагнул вперед и провалился в песок. Впереди раскинулась степь, и ткань за спиной аль-Мансура чудесным образом окаменела.

11. О нубийской девушке, смущающей взор аль-Мансура

Воздух там был горяч, как воздух Великой Магрибской пустыни и с каждым шагом аль-Мансур чувствовал жар все сильнее и сильнее. Кругом был песок и камни. Целый день шел шейх, но феникс солнца удивительным образом не двигался по небу, словно ифриты прибили его к зениту медными гвоздями. На исходе неведомо какого часа, услышал он слабый звон, подобный звону колокольчиков каравана, но по звуку определил, что караван этот невелик, и двигаясь навстречу, поднялся аль-Мансур на бархан, за которым надеялся увидетьжелаемое. Ничего подобного за песчаным барханом не было, ибо увидел шейх невдалеке финиковое дерево и колодец. И только подойдя к колодцу, понял аль-Мансур причину удивительного звона.

На финиковое дерево, в надежде полакомиться плодами, залезла нубийская девушка, цветом лица и тела подобная черной сливе, и одежды свои, дабы они не изорвались, сложившая у колодца. Насытившись и сбросив финики вниз, африканка не смогла спуститься и сидела на ветках, проливая слезы и звеня бубенчиками на шее. И аль-Мансур заговорил с девушкой и она ответила, и он вознамерился помочь ей. С легкостью обезьяны стал карабкаться шейх с куском веревки на пальму, и чем выше поднимался он, тем медленнее становились движения его, тем более разных мыслей шло на ум, тем менее хотелось взор его отвести от нубийки. И думалось ему:

Как изящны движения ее, расположившейся столь непринужденно на ветви, словно на троне какого-нибудь эфиопского шейха, или среди резвящихся сестер и подружек во дворце своего отца, африканского царька, столько неги и прелести в ее позе. Как естественно уселась она на ногу, свесив другую вниз, прикрыв грудь и живот, положив голову на плечо и глядя на меня со стыдом, надеждой, страхом и брезгливостью. Взор ее, полный молчаливого превосходства, говорит о том, что в благодарность за спасение, она накажет меня, имевшего наглость лицезреть ее наготу, не столь жестоко, как того требуют законы ее царства. Ее свирепые евнухи, вооружившись ножами из крокодильих зубов, всего-навсего выколят мне глаза за один взгляд на тело их госпожи, вместо долгой и мучительной смерти, предусмотренной за такое преступление.

Тут заметил аль-Мансур, любующийся и вздыхающий, что колокольчики ее, так печально звенящие, вдеты в соски красавицы, по одному в каждый, и огонь желания его стократ увеличился.

О, Аллах! Так это наверное жеманница или танцовщица, радующая изгибами тела мужчин. Как я ошибался! Кокетство ее я принял за скромность, изысканные движения ее порочны, рука ее лишь лукаво оттеняет прелести, а не закрывает их, и грудь красавицы, думается мне, частенько возбуждала щедрых. Глаза ее затянуты кисеей желания, губы нашептывают ласковые слова, а ступня нубийки, вытянутая вниз, извивается и манит, обнаженное тело ее призывает к действию. Когда она сойдет вниз, притворно стыдливая и обманчиво-скромная, я не позволю ей взять одежды, и любуясь ее телом, заведу разговор, и усажу на ткань, и выну два золотых динара и положу их рядом с ней, и подарю поцелуй ее щечке, и она, ласково засмеявшись, обовьет руками меня за шею, и мы соединимся.

Тут нога нубийки, совершенная, пленяющая формами и соблазняющая движениями, оказалась у самого лица шейха, раскачиваясь и блестя розовой пяткой, она источала такой аромат, такой терпкий, густой запах африканских благовоний, что аль-Мансур не выдержал и поцеловал ее в соблазнительный пальчик. Девушка вскрикнула, толкнула его ногой в грудь, шейх аль-Мансур полетел вниз и пребольно ударившись о песок, покинул этот мир.

Когда юноша пришел в себя, солнце стояло все в том же зените, но аль-Мансур не мог поручиться, что все происшедшее не случилось с ним вчера или в другой день. И встал он на ноги, потирая ушибленные члены и увидел, что нет нигде черной красавицы, и пропал кошелек с его пояса, содержащий сотню золотых монет, и исчезновение нубийки и кошелька сильно опечалило его, и даже то, что колодец оказался засыпан песком, огорчало его меньше. Так вздыхая, пошел шейх прочь, кляня себя за поцелуй, стоивший сто динаров, и обязуясь впредь быть более осмотрительным и менее доверчивым.

12. О продолжении пути шейха, и о новых бедах, с ним приключившихся

Дороги нигде не было видно и поэтому шел аль-Мансур наугад, страдаемый от козней шайтана, бросившего его в песках, лишившего тени пальмы и влаги ручья, и вдруг увидел он нечто, заставившее его прибавить шаг и возблагодарить Аллаха, милостиво указавшего ему нужный путь.

Увидел шейх аль-Мансур впереди дворец, стоящий прямо посреди пустыни, и заметил кроны многочисленных апельсиновых и гранатовых деревьев позади него и над ним, и лицезрел высокие стены, окружившие этот сад и дворец с крепкими бронзовыми воротами, увы, преграждающими вход внутрь. Вот подошел шейх к воротам и попробовал открыть их, и призвал сторожа, стуча и вопя громко, но все было тщетно. И обойдя вокруг стены, убедился он, что нет нигде калитки или маленькой дверцы, ведущей во дворец или сад, и опечаленный этим, решился перелезть через ограду, ибо совершенно изнемогал от жажды. Задуманное удалось и шейх очутился внутри.

Блаженный источник, райский родник, дарующий умирающему от жажды путнику влагу, бил из скалы, на которой серая цапля свила себе гнездо, и аль-Мансур смочил губы и глотку, подобные растрескавшемуся руслу реки, высушенному солнцем и зноем. Уставший и совсем лишенный сил, шейх упал в кустах мимозы, положил голову на предплечье и заснул.

Когда аль-Мансур проснулся, увидел он, немало удивленный, что наступила ночь, в существовании которой стал уж было сомневаться., и неведомый дворец был весь освещен огнями, и услышал он чудесную музыку, раздающуюся в нем. И шейх аль-Мансур подошел к дверям, ведущим из сада, и с волнением отворил их.

Вот вошел аль-Мансур в двери и попал в залу, украшенную коврами, фресками и цветами, и мозаичный пол ее был устлан подушками. Сотни светильников в зале с превосходно заменяли солнце, а курильницы наполняли комнату ароматами благовоний. Посреди огромного помещения увидел аль-Мансур три кресла слоновой кости, инкрустированные золотом, и трех прекраснейших девушек, которые, надевая жемчужины слов на нить повествования, вели меж собой тонкую беседу. Едва шейх вошел, многочисленные слуги бросились к нему и музыканты прекратили свою игру. Девушки, замолчав на мгновение, продолжили разговор, словно ничего не случилось.

Схватив аль-Мансура и скрутив ему за спиной руки, слуги утащили шейха к можжевеловому ложу в углу, где высекли немилосердно по спине и заду, освободив предварительно от одежд, и не обращая внимание на яростные его протесты и крики. Наконец одна из красавиц хлопнула в ладоши и велела подвести к ним гостя. В одно мгновенье шейх был одет и представлен девушкам. Слуги усадили его на скамеечку перед тремя своими госпожами и встали к дверям.

Ты был наказан за то, что вошел без приглашения, — сказала ему одна из хозяек, та, что была одета в белые одежды и имела черные, как кожа эфиопов волосы, девушка, столь прекрасная, что у аль-Мансура захватило дух от волнения, когда она к нему обратилась, — если бы ты постучался в двери, и дождался, пока тебя позовут, то мог бы войти безбоязненно.

Никогда более не делай этого, — произнесла вторая хозяйка, беловолосая, она погрозила шейху пальчиком и десятки ее белоснежных косичек рассыпались по черному платью, и аль-Мансур, взглянув на нее, потерял дар речи, такова была красота ее, многократно превосходящая красоту предыдущей девушки, — и если ты будешь учтив и благоразумен, мы будем ласковы с тобой.

Я думаю, сестры, мы должны простить этого юношу, — сказала третья красавица, имеющая волосы цвета меди и одетая в одежды индиго, — он наш гость, а поэтому мы должны накормить его и развлечь, ибо его путь был, по-видимому, нелегок.

Аль-Мансур взглянул на рыжеволосую, и едва не упал со скамейки, и чуть не покинул этот мир, так удивительна и волшебна была красота ее, недоступная описанию поэта, который в слезах бы сломал свой калам, не в силах запечатлеть на бумаге увиденное.

13. Как прекрасные хозяйки ухаживали за шейхом аль-Мансуром

Имя первой девушки было аль-Манат, и она велела слугам внести столики с едой, и аль-Мансур, голодный, но не смеющий приступить к трапезе, ибо опасался опять не угодить чем-либо, вел с хозяйками учтивую беседу, поведав им свое имя и имя своего отца, и рассказав, по каким делам и куда направлялся, и как очутился в этом дворце. Воспоминание о важном деле, которое поручил ему халиф Харун ар-Рашид, омрачили шейха и он замолчал, и вот вторая девушка, имя которой было аль-Узза, взяла в руки лютню и заиграла, и чарующая мелодия увела мысли аль-Мансура прочь от тревожных воспоминаний, и лоб его прояснился, и он приступил к ужину и с превеликим старанием набросился на жареных цыплят, начиненных фисташками и черносливом.

Третья девушка, медноволосая, самая прекрасная из всех трех, именем аль-Лат, ударила в ладони, и рабыни принесли вино и сладости. Так пировали они, и вели легкий разговор, и музыканты услаждали их слух, и когда вино ослабило поводья их языков, аль-Лат положила в рот финик и сказала: О, аль-Мансур, сегодня ты наш гость, а мы твои служанки. Пришло время сна и ты можешь выбрать любую из нас, с кем бы тебе хотелось провести эту ночь. И знай, что та, которую ты выберешь, исполнит любые из твоих пожеланий. И аль-Мансур смутился и не раздумывая долго, указал на черноволосую. И аль-Манат встала и взяв шейха за руку, повела его за собой. Вот вошли они в комнату, где слуги зажгли свечи и заправили курильницы. И красавица скинула с себя одежды и представив взору аль-Мансура свои прелести, сказала так: О юноша. Вот я, и вот тебе мое тело, и ты можешь испробовать меня и делать с моим телом все, что тебе заблагорассудится, и я буду слушаться и повиноваться. И когда услышал это шейх, сердце его от восторга остановилось, ум затуманился, и, упав на ковры, покинул он этот мир.

Когда аль-Мансур пришел в себя, была ночь, и горели светильники, и он лежал в той же комнате, но прекрасной аль-Манат рядом не было, и шейх схватился за голову и застонал в великой горести и печали, ибо упустил такой шанс, который выпадает столь же редко, сколь редко бродяга находит на проселочной дороге алмаз, вставленный в золото и окруженный изумрудами. И шейх, исполнив молитву, поспешно оделся, и пустился на поиски хозяек, пока наконец не нашел их в главной зале, но прежде чем войти внутрь, аль-Мансур приник к дверной щели, и услышал странный разговор. Речь вела аль-Манат:

О сестры. Этот чудесный юноша — удивительный любовник, и он всю вчерашнюю ночь не давал мне сомкнуть глаз, даря величайшее удовольствие, и в этом искусстве его отличает тонкость гурмана и знатока, подобная кончику иголки, аккуратно царапающему кожу, ибо ему свойственны изысканность и такт, и он обладает умением давать женщине то, что она хочет получить, даже если она порой и сама не догадывается о своих желаниях. В память об этой ночи я хочу подарить ему семь рубинов, по количеству наших любовных схваток, в каждой из которых я умирала в криках и слезах, и вновь рождалась для дальнейших битв, чтобы опять полностью раствориться в восхитительном дурмане наслаждения.

И аль-Мансур подивился таким речам, ибо не мог вспомнить чего-либо подобного, и терялся в догадках о причине столь удивительных слов.

Он благоразумно постучался и вошел, и три девушки ласково приветствовали его. Долго же ты спал, аль-Мансур, — сказала медноволосая, — целый день мы провели в саду, дожидаясь тебя. Слуги внесли еду и плоды, музыканты заиграли на инструментах, хозяйки наполнили вином чаши, и все приступили к трапезе. Аль-Манат ласково смотрела на шейха, аль-Узза заправила курильницу ганджем и зажгла ее, аль-Мансур в задумчивости поглощал печеную рыбу, а медноволосая аль-Лат сказала, обращаясь к одной из девушек: О, аль-Узза, сестра, ты славишься среди нас искусством танца, так порадуй же гостя, станцуй перед ним и пусть он развеется, и морщины навсегда покинут его лоб. И аль-Узза покорно исполнила ее просьбу, и начался танец, столь удивительный и прекрасный, что юный шейх забыл о вине и рыбе, а аль-Лат придвинулась к шейху и зашептала.

Знаешь ли ты, о юноша, что аль-Узза имеет столь гибкое тело, что изогнувшись, может коснуться языком своего плода? И аль-Мансур вздрогнул, а медноволосая рассмеялась. Запах ганджа распространялся по комнате, и шейх смотрел на танцующую фигуру, и сильнейшее желание овладевало им, и он не в силах был дождаться конца ужина, и терялся в догадках, повторит ли аль-Лат свои вчерашние слова.

Наконец, когда гандж отодвинул кисею стыдливости, аль-Лат взяла из чашки сваренные в сладком молоке гранатовые зернышки и, положив их на кончик языка, сказала: О аль-Мансур, нашей сестре аль-Манат так понравилась вчерашняя ночь, что она дарит тебе эти рубины. Сейчас же пришло время сна, и ты, на правах нашего гостя, можешь выбрать любую из нас, и она проведет с тобой ночь так, как ты этого пожелаешь. Не раздумывая, указал он на аль-Уззу.

14. Вторая и третья ночь шейха аль-Мансура

Вот вошли они в спальню, и аль-Узза, покорно следовавшая за шейхом, сняла с себя одежды. И скинула она рубаху, и подошла к шейху, и увидел аль-Мансур тело, совершенней которого не бывает, и закрыл глаза от слепящей красоты, и коснулся ее бедра рукой, и почувствовав под пальцами тонкую кожу, задрожал, и разум его поплыл по волнам безумия, и юноша исчез из этого мира.

Опять проснулся он один, и в тоске и слезах принялся раздирать себе щеки, проклиная девушек за прекрасный их облик и вид, который дарит ему столь сильное желание, что полностью лишает его всяких сил. Может наваждение овладевает им, или волшебные чары, или отрава, подмешанная в вино искусным слугой, мешает ему насладиться их любовью? Вспомни, где ты находишься, — думал аль-Мансур и проливал слезы от бессилия, пока наконец не настал вечер, и шейх не поднялся с ложа, чтобы исполнить молитву, и подойдя к зале, где зажигались лампы и начинался пир, решился снова подслушать, вдруг аль-Узза что-либо расскажет двум девушкам. И вот что он, милостью Аллаха, услышал.

О сестры. Этот юноша воистину великий витязь, и я не знаю, каков он в бою, но в любовном сражении ему нет равных. Едва вчера ночью мы вошли в комнату, как этот мальчик бросил меня на ложе, и сорвав одежды, овладел с таким неистовством, словно несколько лет не видел женщин. Не успела я перевести дух, как нападение повторилось. Атаки следовали одна за другой, я не поспевала за ним и униженно молила о пощаде. Никакой жалости в бою, — говорил он и продолжал наступление. Тогда я пошла на хитрость и заперла ворота крепости на засов. Это только раззадорило его, и он искусно ворвался в иную дверь, подарив мне сладостную боль и сильнейшее наслаждение. Все новые и новые отряды посылал он в атаку, и когда я забила брешь в двери, разрушенную столь сильно, что она ничем не отличалась от основных ворот, он без колебаний избрал третий путь, наиболее простой, и я была вынуждена смириться с этим, и до утра отражать нападения с этой стороны. На рассвете он принял капитуляцию и, оставив меня совсем без сил, сладко заснул.

И аль-Узза выложила восемнадцать изумрудов, которые возжелала подарить аль-Мансуру, и шейх не мог поверить своим ушам, слыша все это.

Он прошел в залу и девушки радостно приветствовали его. Опять принесли яства, зажгли светильники, и разлили вино. Аль-Мансур ел и пил только то, что ели и пили девушки, ягненка, которого опытные повара сварили в сливках, жареный миндаль и дыню. Он менял тайно чаши и красавицы, похоже, этого не замечали. Они болтали между собой, пока аль-Лат не подняла руку, призывая всех к молчанию. Было еще слишком рано для сна. Сейчас мы идем в баню, — сказала она, — и наш гость идет с нами.

Вот встали все, и пошли в помещение, которое служило предбанником, и было застлано коврами, и обогревалось жаровнями, и девушки разделись и обернулись тончайшими кусками тканей, и юный шейх последовал их примеру, стараясь не глядеть на аль-Лат, самую прекраснейшую из сестер. Вот двинулись они дальше, в следующий зал, где были краны и чаны с холодной и горячей водой, бассейн облицованный разноцветной плиткой, и медноволосая шла последней, соблазняя взор аль-Мансура ягодицами, обтянутыми прозрачным шелком, и бедра ее двигались словно волны. И аль-Лат бросила ткань и вошла в бассейн, и девушки последовали ее примеру. И стоя в бассейне, они стали манить аль-Мансура и звать его к себе, говоря: Иди к нам, аль-Мансур, не бойся, и он, в величайшем волнении, опустил ткань и вошел в воду. Они окружили его и ласково трогая руками, прижимались все теснее, и аль-Лат была прямо против него, и ее мокрые волосы прилипли к его телу, и юный аль-Мансур сходил с ума от возбуждения. Девушки, видя величайшее волнение на лице его, громко расхохотались. Разум покинул шейха и более он ничего не помнил.

15. Как шейх аль-Мансур, проснувшись, увидел себя среди трех гурий, и как покинул он их дворец

Когда сознание вернулось к аль-Мансуру, увидел он, себя, лежащим в постели и три прекрасные хозяйки были рядом с ним, закутавшись в покрывала, они кушали камфарные абрикосы, и бросая косточки друг в друга, вели удивительную беседу. Аль-Мансур прикрыл глаза, чтобы скрыть свое пробуждение, и внимательно прислушался.

Как он прекрасен, этот юноша, соразмерен и совершенен, и стан его подобен тонкому кипарису, и взгляд его обессиливает колдунов и дервишей, и родинки его рождают вздохи, — печально говорила аль-Манат, — в своей красоте — он сад для тоскующих и искушение для богобоязненных.

О сестрица, вспомни, как ты вчера целовала ему бедра и гладила пятки, и уснула, привязав косу к его зеббу, — смеялась аль-Лат.

О сестрица, а припоминаешь ли ты, как помочилась на него, пытаясь таким образом поднять его вялый инструмент в бой, — отвечала ей аль-Манат.

Как он смел, он не страшится битвы и не боится смерти. Как величественен его голос и утонченны его манеры, он верно из породы царей, — говорила аль-Узза, — так он любезен и пристоен. Когда я смотрю на него, я ревную к самой себе.

О сестрица, ты была словно безумная в бане и кусала его соски, пока из них не пошла кровь, — вспоминала аль-Лат, — и так нас всех перепугала, когда взяла бритву, чтобы всего-навсего отсечь его мошонку.

Аль-Мансур вскочил, как кочевник, ужаленный гадюкой, и сбросил покрывало с бедер. Девушки громко расхохотались, а юноша убедился, что для беспокойства вовсе нет причины. Зебб его был весь украшен разноцветными шнурками. Не в силах более сносить издевательства и прохлаждая глаза, занялся он поисками своей одежды, дабы покинуть навсегда дворец насмешниц.

О аль-Лат, я люблю тебя больше жизни, зачем же ты смеешься надо мной?

Ты глуп, аль-Мансур. Когда ты видишь красавицу, то становишься расслабленным и пускаешь слюни. Женщина должна быть для тебя не более, чем черепок на пыльной дороге, который ты можешь пнуть ногой или раздавить копытом коня. Плюнь на нее и она станет твоей, в безразличие к ней — залог твоей победы. А теперь ступай прочь, ты наскучил нам, — и аль-Лат завела с сестрами разговор об одном черном ифрите, который прилетая к ним в сад, часто подглядывал за девушками, и которого надлежало поймать и посадить у ворот на цепь.

Сжалься, любимая, — умолял юноша, обнимая ее колени. А верно ли говорят, что ифриты и джины, если они сделаются евнухами, способны к деторождению? — спросила аль-Манат. Вздор, — ответила ей аль-Лат, — они неспособны к этому вообще. И она в гневе сдвинула брови и дважды хлопнула в ладони, и вбежали слуги, и схватив упирающегося аль-Мансура, утащили его на можжевеловое ложе, где немилосердно отлупили палками по пяткам, после чего, наградив тумаками и подзатыльниками, выкинули за ворота в пыль. В слезах аль-Мансур покинул дворец, потирая ушибы, и отправился он в неведомое, и снова солнце висело в зените, и вновь впереди и сзади его, и справа и слева его был песок, и Отец горечи, усмехаясь, указывал ему путь.

16. Продолжение странствий шейха аль-Мансура

Шел аль-Мансур так долго, что силы стали оставлять его, и настала ночь, которая казалось никогда не наступит, ибо ночь в этом мире была только во дворцах и замках, а день — только в пустыне, и холод стал донимать шейха, и тут увидел он шестерых кочевников-бедуинов, расположившихся у костра на привал, и подойдя к ним, поздоровался с сидящими и бедуины возвратили ему приветствие. Они напоили юношу и дали ему половину лепешки, и когда аль-Мансур утолил голод, расспросили, откуда идет он, и куда направляет свой путь, и аль-Мансур рассказал им печальную историю о трех красавицах, разбивших его сердце.

И люди в синих одеждах сказали ему: О юноша, все мы шестеро — люди одного племени, верующие в Аллаха и посланца его Мухамеда. Но наша вера отлична от твоей. Мы не признаем дочери пророка и жен его. В племени нашем нет женщин, ибо они — порождения шайтана, мы избегаем их и не допускаем в свои жилища. Знай, юноша, что женщины по природе своей лживы, вероломны, упрямы, мстительны, непостоянны, подозрительны и завистливы. Они порочны и злы, их язык ядовит и невоздерженен. Они ссорят двух достойнейших, и народы начинают свои войны в споре за женщину. Они предают дружбу и разрушают союз единомышленников. Дом, в котором хозяйничает женщина — пристанище разрухи, народ, чей правитель слушает собственную жену, обречен на гибель. Подчинившийся женщине, сам становится женщиной. Все женщины — почитательницы динаров, и как бы много золота у них не было, хотят получить более этого, и такова их природа. Сделанная из левого ребра, не может женщина быть правой.

И аль-Мансур сказал: Это удивительное дело.

О юноша, ты можешь остаться с нами, — сказали они, но аль-Мансур, поблагодарив их, ответил так: О шейхи пустыни, на свете этом, осененном милостью Величайшего и Величественнейшего, есть две вещи, скрашивающие его своим существованием — чистокровные скакуны и сражение с врагом. И кони огненные, и снежно-белые, и черные со светлой отметиной и браслетами на ногах и самые лучшие — серо-голубые, обгоняющие ветер, и кровавый запах битвы, лязг сабель о шлемы воинов, тяжесть копья в руке и вид врага, брошенного в пыль любезен сердцу правоверного, но нет для меня ничего приятнее и милее легкого девичьего стана, подобного тонкой ветке, ничего стройнее женских бедер, угадываемых под тканью одежды и ничего вкуснее слюны красавицы, выпитой в долгом поцелуе.

И бедуины громко закричали на него и вскочили, награждая аль-Мансура плевками и побоями и покинул он в спешке, осыпаемый камнями, лагерь кочевников.

Вновь лежал его путь через бескрайнюю степь, и двигался он через пески, обжигаемый солнцем, мучимый жаждой, питаясь гадюками и мышами, и редкие караванщики давали ему хлеб и воду, и потерял он счет дням, и изорвалась его одежда, и было ему предопределено свыше встретить дервиша, пустынника, сидящего в песках под куполом старой гробницы, и этот старец приютил его и дал холодную воду и финики. Когда аль-Мансур утолил жажду и голод, старец расспросил его о целях пути, и аль-Мансур рассказал о несчастьях, с ним приключившихся. Тут повели они между собой разговор, и юношу поразила мудрость дервиша, и открылся ему океан познаний старца, и не было вопроса, на который бы пустынник не знал ответа.

И провели они в беседах два дня и две ночи, прерываясь только для того, чтобы выполнить намаз и вкусить пищу, и аль-Мансур пожелал узнать, есть ли для него выход из этой заколдованной местности, и как найти его, и на третий день старец взял доску для гадания и рассыпал на ней песок чистый и просеянный, и разглядывая, как легли песчинки, приподнял чуть-чуть завесу неведомого, бросив взгляд в прошлое и заглянув слегка в будущее, и увидел он неизбежное, окутанное покрывалом предопределенного и предсказал то, что ждет юношу впереди.

Знай аль-Мансур, что страна эта, дворцы, города и твари ее населяющие суть миражи, и гадая на песке, увидел я в будущем твоем семь слов, смысл которых не в силах постичь, и вот эти слова. И он взял палку и вывел на песке надпись: Ибо не покинет он этого места живым.

Слушай же дальше. Этой ночью я буду думать о твоем деле, и возможно найду ответ. В этой фразе, аль-Мансур — твое спасение, путь твой в реальный мир, и разрушатся чары, если ты постигнешь ее смысл. Аллах создал человека мыслящим, и это не только способность человека, но и его обязанность. И старец замолчал, ибо гадание обессилило его, и когда наступила ночь, шейх и дервиш впали в крепкий сон.

И когда наступило утро и взошло солнце, увидел аль-Мансур горестное зрелище, повергшее его в великую печаль, ибо старец преставился к милости Аллаха великого. И юноша обмыл его, и завернул в саван, проливая слезы, день провел в молитвах и ночью похоронил его. И покинул он жилище пустынника, сокрушаясь, что остались неведомыми ему слова, явленные в гадании, и вновь продолжил он бесконечный свой путь.

17. Как очутился аль-Мансур в некоем городе с удивительным названием

Вот шел аль-Мансур пустыней, пока не увидел перед собой очертания города, и воздав хвалу Аллаху за его благодеяния, не ускорил шаг. Наконец достиг он крепостных стен и вошел внутрь, и стражники, лишив его последней завалящейся монеты, пропустили в городские ворота. И спросил он, каково название этого города, и был дан ему ответ: город Альмогесикахаддасир. И аль-Мансур сказал: Это удивительное дело.

Вошел аль-Мансур в город и сразу попал в толпу, где столкнулись два каравана, въезжающий и выезжающий, и кричали верблюды бедуинов, кусаемые мулами, и непослушные лошади сбились в кучу и запрудили дорогу, и не было проходу ни пешему, ни конному, и поднялся крик и вопли, и началась толкотня, и стражники принялись раздавать удары направо и налево, и вот выбрался он наконец из этой давки и попал в квартал кожевенников. Из квартала свернул он в кривой переулок, чтобы пропустить четырех всадников, спешащих неведомо куда и неведомо зачем, и в переулке наткнулся на целующихся девушку и юношу, и девушка вскрикнула и выпустила из рук кувшин, пролившийся козьим молоком, и выбежал аль-Мансур на свет, и очутился у квартальной мечети нижнего города, где у караван-сарая для неверных стоял отряд воинов-тюрок. Тут увидел аль-Мансур водоноса, и попросил у него кувшин воды, ибо страдал от жажды, и не имея ни одного диргема, вынужден был расплатиться драгоценнейшим кольцом с янтарем.

Вот пошел он дальше, через базар мясной и базар хлебный, пересек вдоль цветного ручья квартал красильщиков, поднялся вдоль внутренней городской стены и вошел в верхний город, миновав коптскую церковь и рынок ювелиров, торговцев камнями и менял. Увидел он соборную мечеть с двумя минаретами, в глубине которой престарелый учитель читал детям Священную книгу, и они слушали, затаив дыхание, и наконец попал аль-Мансур на площадь, где прямо перед дворцом правителя дрались два визиря, ухватив друг друга за бороды, тюрбаны их были сбиты на землю, а носы расквашены, и громковопящие слуги безуспешно пытались растащить их.

Вот аль-Мансур вздумал подойти к дворцу правителя и постучать в двери, но вдруг видит, что одежда его подобна одежде дервиша, грязна и изорвана. И понял шейх, что никто не поверит, что он — посланец халифа, и вспомнил шейх, что обитает ныне в мире Иблиса, и опустил с горечью бронзовый молоток у дверей, повернулся и пошел прочь, и стал бродить бесцельно по городу, в напрасной надежде найти кусок лепешки, ибо был безмерно голоден. И видел он многочисленных профессиональных нищих и опустившихся поденщиков, тщетно пытающихся найти работу, бродяг и ловких карманников, снующих по проходам базаров, и рабы и слуги, всегда имеющие кусок хлеба и крышу над головой, смотрели на них с величайшим презрением.

Вдруг видит аль-Мансур людей, сидящих под навесом харчевни, пьющих вино и ведущих беседу, и различает он среди них того, кто удивительным образом походит на аль-Анвара, купца, одноглазого рассказчика и любителя ганджа, и юноша подходит к нему с приветствием. И одноглазый взглянул на аль-Мансура с великим удивлением и недоумением, а все бывшие вокруг расхохотались.

Ты ошибся, оборванец, — сказал хозяин харчевни, — имя этого почтенного — Мугисаддин, и он слава Аллаху, палач нашего города. И если ты желаешь купить у меня горячую требуху или лошадиное мясо, вареные овощи или лепешку, я слушаю тебя, но если ты нищ и не имеешь никакой монеты в дырявом кармане, нынче я не подаю, и посему ступай-ка прочь и дай нам дослушать удивительную историю этого уважаемого.

И аль-Мансур, вздыхая, покинул харчевню, и сев в пыль неподалеку от беседующих, прислушался и вот что услышал. Говорил одноглазый, и юноша вдруг понял, что это продолжение рассказа об ал-Джамиле.

18. Как шейх аль-Мансур услышал продолжение рассказа аль-Анвара

Слушайте же, что увидели ал-Джамиль и спутники его во дворце маленького карлика, после того, как убили дервиша и слуг его, и с помощью белого попугая нашли удивительнейший клад, зарытый в волшебном саду. В гареме дворца обитало триста жен и наложниц, прекрасных, как гурии, которые вместо того, чтобы оплакивать убитого хозяина и посыпать в горе и трауре головы пылью, проливали слезы радости и обнимались друг с другом. Удивительное дело, жены его жили подобно рабыням, наложницы стократ хуже, и когда случилось то, что случилось, возблагодарили они Аллаха, за то что направил он на этот путь славных витязей и избавил их от маленького дервиша, прежнего своего господина. И отдались они полностью во власть дамасских принцев и ал-Джамиля.

После недолгого совета, решено было ехать в Дамаск, но поелику путь до города был неблизок, сделали так. Аль-Укба, первый принц, набрав столько золота и драгоценностей, сколько сможет взять, и слуга ал-Джамиля — Сайф едут с проводником в столицу, где радуют султана своим возвращением и известием о величайшем подвиге, о сокровищах и прекрасных наложницах, берут слуг, верблюдов, лошадей и воинов, возвращаются, и составив караван, усадив женщин и нагрузив кувшины с золотом, все вместе следуют в Дамаск. На другой же день проводник, принц и Сайф ускакали.

Аль-Джамиль и второй принц, аль-Мабуд остались во дворце. Аль-Мабуд распустил поводья желания и все время проводил в гареме, где обленившийся, валялся на подушках, объедался мясом и жареными зайцами, которых ему подавали услужливые жены, пил вино и вдыхал ароматы благовоний, и прекрасные наложницы гладили его пятки ладонями. Управитель охот пропадал в другой половине дворца, где нашел множество свитков, и с восторгом принялся за их изучение. Вот в один из дней принц позвал ал-Джамиля с собой, говоря ему: Девушки спрашивают меня, отчего ты, аль-Джамиль, избегаешь их общества, неужели мертвые листы занимательнее тебе, чем живые красавицы?

О аль-Мабуд, это так. Книги, на одной странице которых можно уместить историю всех девушек, обитающих в этом дворце, мне интересней. Здесь я нашел свитки, которые составлены столь удивительным образом, что читаются слева-направо и снизу-вверх, есть тут тексты, в которых описана история древних времен, когда еще не было пророка Мухаммеда, а древние румийцы сражались с африканскими царями. Тексты сподвижников пророка и книги жизни легендарного царя Сулаймана лежат здесь. Нет такой красавицы, которая бы оторвала меня от них.

О ал-Джамиль, девушки рассказывают истории, которых ты не найдешь в этих свитках.

Мудрецы поняли бы меня, — ответил ему ал-Джамиль.

Глупец, тебя не поняли бы поэты. Где же ты видел, чтобы поэт сравнивал букву каф с локоном красавицы, всегда наоборот, завиток на виске любимой сравнивают с кафом или изогнутым окончанием буквы ра. Верь мне, любой поэт променял бы весь этот ворох на несколько ночей в гареме. Не беги от живой красоты в мир мертвых букв. Возьми эти свитки, если они так дороги тебе, и пойдем со мной.

И ал-Джамиль взяв книги, покорно отправился за принцем. Вот вошли они в гарем и уселись на коврах, и девушки вышли к ним и захлопали радостно в ладони, увидев ал-Джамиля, и поставили перед юношами столики с лепешками, хамисом и вином, и подперли их бока подушками, и наложницы стали играть им на лютнях и арфах, бить в бубен и петь. Тут заметил ал-Джамиль, что женщина, сидящая рядом с ним, подняла на мгновение рубаху, и как увидел он ее ногу, стройную, гибкую и изящную, завораживающую изгибами, так чуть было не лишился чувств, и открыла она ему лицо, подобное золотому динару в фарфоровой чашке, и вглядевшись в нее внимательно, более не мог он отвести своего взгляда. И влюбился управитель охот в ее пальчики, родинки и медные локоны, и затянулся аркан любви на его шее.

Вот увидел аль-Мабуд, что управитель охот позабыл о книгах и рассмеялся. Но когда внимательно рассмотрел он, на кого бросает ал-Джамиль влюбленные взгляды, омрачился, ибо узнал в ней Хинд — самую прекрасную женщину в гареме. О ал-Джамиль, она по меньшей мере вдвое старше тебя, — зашептал он управителю охот, — выбери себе кого-либо помоложе. Вон смотри, те две девочки, их кожа мягкая и гладкая, как шелк, им всего двенадцать лет, но они, сдается мне, опытны и искусны в любви, и ты не пожалеешь, если обратишь на них свой взор. Вон черная невольница, ей пятнадцать лет, столько же, сколько тебе, ее грудь тверже груди Хинд, и лишена уродливого клейма, ее соски целы и не имеют тяжелых колец, она мила и приветлива. Если тебе нравятся женщины с татуированным телом, вон та красавица, персиянка, она спрашивала о тебе, и уверяю, ее скромный взор обманчив. Хинд же стара, ленива в постели, кожа ее дрябла и жестка, как чешуя рыбы, ягодицы ее сохраняют рубцы от плетей, и тело ее имеет клейма множества хозяев.

Ал-Джамиль совсем не слушал его.

19. Что происходило во дворце, пока в Дамаске собирался караван

Вот прошло десять дней, как уехал в столицу Сирии аль-Укба. Управитель охот все свое время проводил с Хинд, пропадая с ней в саду или в хранилище книг, и он привязывался к ней все больше и больше. Знающая множество языков и историй, была она ему приятным собеседником, и чем чаще они были вместе, тем больше становилось их сближение, и чем больше было их сближение, тем сильнее была их близость, но ал-Джамиль никак не мог напиться водой желания, и оно лишь увеличивало его жажду.

И юноша задавал Хинд вопросы о ее прошлом, кто она и откуда, и как попала во дворец, и откуда на ее теле различные узоры, с буквами иных азбук, и клейма и бейты стихов, но она закрывала его рот ладошкой, а свой рот запирала на ключик и бросала его в колодец молчания, оставляя ал-Джамиля в неведении. Наконец в одну из ночей она проговорилась. Лежали они в саду, ибо днями стояла столь сильная жара, что только ночью, и только среди кустов белого жасмина и камфары можно было найти вожделенную прохладу, и птицы вели тихий разговор среди деревьев, и ал-Джамиль, нежно соприкасаясь с Хинд коленями, спросил ее: Отчего ты не хочешь говорить о себе? И она ответила так: В твоих уголках глаз читаю я выколотые тонкой иголкой письмена предначертанного, и вижу явную угрозу от моего рассказа, и отчего это, мне неведомо, но знаю я, что даже одно слово моей истории может убить тебя или меня, или нас обоих. И ал-Джамиль рассмеялся этому, и принялся убеждать ее и уговаривать, и в скором времени достиг желаемого. Хорошо, слушай же, — сказала ему Хинд.

И она налила в чаши ширазского вина, подала одну из них управителю охот, отпила сама глоток, и намотав медный локон волос на палец, повела удивительный рассказ. Он расплетался подобно клубку нитей, в обратном порядке, со дня их встречи, когда принцы, ал-Джамиль и Сайф ворвались во дворец, держа на копьях отсеченные головы врагов, назад, к тем дням, когда она была счастлива в доме своего отца, готовясь к замужеству с тем, кто будет убит через год после их свадьбы, и не сможет спасти Хинд от надвигающихся на нее несчастий.

20. Рассказ красавицы Хинд

VII. О годах, что она провела здесь, во дворце, ужасных и ненавистных ей, рассказывать нет нужды, ибо об этом ал-Джамилю и его спутникам поведали другие. Отчаяние и безысходность, казалось, навсегда поселились среди обитательниц этого дома, но молитвы, вознесенные Аллаху, были услышаны, и вот в одну ночь видит Хинд сон, а во сне — воина, который едет на вороном коне с белыми браслетами, и возрастом он мальчик, душою — юноша, сердцем — мужчина, а мудростью — старец, и положив ладонь на рукоять сабли, держит в другой руке голову их господина. И свыше было предопределено, чтобы сон оказался вещим, и юный витязь, его слуга и два дамасских принца навсегда избавляют несчастных от маленького чудовища и его псов — стражников-моавитов. Хвала тебе, ал-Джамиль, и слушай же, что было прежде.

Один алчный купец, тайный огнепоклонник, торгующий невольницами, привозил во дворец свой товар, получая от хозяина хорошие деньги, и с одним из его караванов прибывает Хинд, чтобы оказаться здесь за крепкими решетками и с ошейником на шее.

VI. К купцу-огнепоклоннику Хинд попадает от пяти жителей славного города Фустата, которые продают ее ему за две тысячи динаров, ибо не могут устоять перед столь высокой ценой, нуждаются в деньгах, а также были принуждены к этому шагу собственными женами. Эти фустатцы: писец, литератор, поэт, философ и юрист оказываются людьми небогатыми, отягощенными семьями и многочисленными детьми и, не имея возможности содержать более одной жены, мудро решают, сложившись деньгами, купить красивую невольницу, одну на всех пятерых, для любовных услад, снять для нее дом, и разделив дни поровну, посещать ее поочередно.

Тщательно все подсчитав, собирают они требуемую сумму в сто золотых и идут на рынок, где с величайшим вниманием присматривают себе подходящий товар, пока вдруг у одного купца не видят медноволосую Хинд. И взглянув на нее, понимают, что это то, что им надо, так красавица всем нравится, и более смотреть они ничего не желают. Однако цена оказывается назначенной в пятьсот динаров. Первый начинает торговаться поэт, и с ловкостью фокусника опускает он цену до трехсот пятидесяти, вторым вступает в торг писец, и купец сбавляет до двухсот девяноста, далее за дело принимается литератор, и он уговаривает утомленного хозяина товара на двести двадцать, и наконец философ и юрист, насев на торговца, так умно ведут свою речь, припомнив всех пророков, осуждавших торговлю правоверными, все тексты Святой книги, где идет речь о жадности, скаредности и скупости, строки поэтов и изречения мудрецов, что подводят несчастного купца, полностью обалдевшего и согласного со всем, к заветной сумме в сто динаров. Бьют быстро по рукам и расходятся.

Смеясь над купцом и восхваляя собственную сметку, ведут они Хинд в нанятый дом, где накормив и тщательно ее осмотрев, остаются весьма довольны приобретением и запирают красавицу на ключ, приставив к ней мерзкую старуху, которая своей болтовней быстро утомляет красавицу. В этом меленьком доме живет она полтора года, и каждый день один из пяти фустатцев проводит в ее обществе приятные для себя часы, принося изредка вино и плоды, и выводит ее в небольшой садик для прогулок, и запирая на ключ, передает его следующему. Вечерами Хинд поднимается на крышу дома и смотрит на звезды, дабы в расположении светил увидеть предопределенное, и прохлаждаются глаза ее и вспоминается ей прошлое, но тщетно высчитывает она углы и градусы на небосклоне, ибо пелена скрывает ее будущее, не позволяя разглядеть предначертанное. И спускается она вниз и зажигает лампу и берет в руки книгу, дарующую успокоение.

Наступает утро и приходит литератор, высокий и худой, как цапля, и он приносит скверную пищу и разбавленное вино, и видя красавицу, становится косноязычен, и усиливается дрожь в его руках, когда он снимает с нее одежды, и не в силах лицезреть ее великолепие, становится на корточки и покрывает поцелуями ее колени и ступни, не позволяя губами своим подняться выше ее пупка. Желания его — покорность, мечтания его — безусловная служба, влюбленный в образ, не позволяет он себе разрушить его, и нет для него в этом мире реальности.

На другой день является глуховатый философ с бельмом на глазу, подмышкой его — кувшин доброго хузистанского вина, и присаживаясь рядом с Хинд, гладит он ее по волосам, и разливает вино по чашкам, и заводит пустой разговор, и смотрит на девушку слезящимися глазами. Когда же вино выпивается и мысли философа приобретают некоторую известную свободу, изъявляет он свое заветное желание, весьма странное и чрезвычайно порочное, именуемое журчание ручейка, и Хинд, смущенная и от стыда краснеющая, долго отказывается, пока наконец не поддается на его настойчивые уговоры.

В третий день открывается дверь дома и входит поэт, маленький и кривой, изъясняющийся исключительно двустишьями, косноязычными и тяжеловесными, и Хинд, видя, что он долго не может подобрать требуемое слово, прыскает в ладони, и подсказывает ему удачную рифму. Ортодоксальный в любовных утехах, удовлетворенный, ведет он ее в сад, где кормит сладостями и упражняется в стихотворчестве. Сложив, не без помощи Хинд, несколько бейтов, он прощается и торопится домой, чтобы не вызвать подозрение у жены, желчной и сварливой бабы.

Четвертый день являет плешивого юриста, который приходит с мальчиком, дает старухе пол-диргема, а Хинд знаками показывает подняться на крышу, и она, прихватив с собой книгу, сидит там на солнцепеке, прикрывшись тканью и листая страницы, пока литератор не закончит своего дела, и ее не позовут вниз, где Хинд ждут остатки вина и пищи.

Наконец, приходит в пятый день хромой писец, веселый юноша, с ладонями, запачканными чернилами, и он приносит с собой жареных кур и халву, персики, изюм, орехи или дыню, он вынимает кусочек ганджа и бросает его на жаровню, он рассказывает веселые истории, шутит и поет непристойные песни. В его сумке всегда лежит шахматная доска, и он достает ее, и они с Хинд расставляют глиняные фигурки, чтобы сразится в игру мудрецов. Он чаще всего проигрывает, но это его никогда не огорчает, он беззаботен, ибо лишен жены, и голова его полна вздорных мыслей, за которые он с легкостью бы мог ее лишиться. Он необыкновенно почтителен и никогда не заводит разговора о близости, и Хинд иногда жаль его, ибо этот юноша — евнух. В тринадцать лет он уничтожил девственность собственной сестры, и за это был лишен ядер и изгнан из дома. В Фустате об этом никому неизвестно.

Видя, что его общество для Хинд наиболее приятно, писец идет к знакомому кузнецу и тайно от других делает себе второй ключ, чтобы посещать красавицу чаще других, что вскорости и открывается. Литератор, поэт, философ и юрист, собравшись, избивают хитреца и отбирают у него второй ключ, лишая одновременно и первого.

Писец, потирая ушибы и синяки, посылает им проклятия на головы, и поклявшись отомстить, избирает в качестве орудия этого старуху, которая за четыре динара сообщает женам их некоторые интересные сведения, раскрывающие частые отлучки мужей, указывает на дом посещений и описывает предмет вожделения. Последствия этого таковы: четверо поколоченных фустатцев с выдранными бородами и шишками на лбу отводят Хинд на рынок и продают. И первый же подошедший купец дает за красавицу две тысячи динаров, и продавцы с радостью согласившись,бьют по рукам, покупают плодов, сладостей, вина и подарков и идут по домам, чтобы умилостивить и задобрить жен, рычащих, плюющихся и злобно дерущихся палками.

И Хинд едет за огнепоклонником, унося на своем плече строчки бейта, написанного однажды писцом на ее прекрасном теле, теле столь нежном, что легкое нажатие каллиграфа процарапало тонкую кожу, и смешавшиеся с кровью чернила запечатлели двустишье навечно.

Ты вчера пировала. Все видят — глаза твои томны.
Я от всех утаю, что со мною вино ты пила.

21. Продолжение рассказа о печальном прошлом прекрасной Хинд

Слушай же, что было прежде.

V. Глупый купец, продавший красавицу фустатцам, заплатил за нее пятьдесят динаров одному полоумному, у которого Хинд была в женах два года, и было это так.

Хинд была одной из четырех жен главаря разбойников-бедуинов, и этот разбойник, грабивший караваны, понадеялся на свою силу и напал на небольшое селение в Аравии, но волей Аллаха был разбит и все его племя было частью убито, а частью — обращено в рабство. Красавицу берет себе глава общины, и видя, что она знатного происхождения, имам женит на ней своего сына, бесноватого и полоумного юношу, которому долгое время не могут подобрать невесту. И Хинд становится его женой, она готовит ему пищу, прибирает в доме, работает в поле, смотрит за овцами и баранами, ведет хозяйство и делает тонкую шерсть легче воздуха, и выводит из нее нить тоньше волоса, и ткет удивительные ковры с волшебными узорами, подобных которым здесь отродясь не видывали, и те, кто смотрит на них, различает изображения пальм и деревьев Севера и Юга, кронами переплетающихся, распознают аромат цветов и плодов благоухающих, видит фантастических животных, движущихся словно они живые, и внимательно всмотревшийся зритель обнаруживает вдруг, что узоры изящно слагаются в стихи и изречения пророка, и правоверные удивляются сверх меры, восторгаясь чудесному искусству, и покупают ковры не торгуясь. Соблюдая порядок в доме, и в душе — верность мужу, она ведет себя скромно и учтиво, и когда ее полоумный буен, усмиряет его гнев лаской, а когда приходит к нему желание, выполняет все его приказания.

Известна всем неотесанность и необразованность жителей маленьких селений, мужчины которых в большинстве своем глупы, а женщины завистливы. Дома их лишены изящества и украшения, сооруженные исключительно для защиты от ветра и солнца. Речь их сурова и косноязычна. Изящный язык Хинд им непонятен, движения вычурны, а манеры ее вызывающи. Выделяющаяся умом и красотой среди односельчан, вызывает она сильнейшую неприязнь их и мужчины-бедуины, глядя на нее, теряют свой разум. Седые старцы, не в силах противиться желаниям, в мыслях своих касаются ее тела руками, ласкают ее кожу, кладут ладони на ее бедра и поглаживают ее ступни, и чувствуя тяжесть взглядов и пелену желаний, удаляется она в дом, предчувствуя недоброе. Увы, дальнейшая судьба Хинд печальна.

Вот в один знойный день, когда не было в доме полоумного супруга, входят трое жителей селения, которым солнце растопило мозги, а вожделение заменило разум, и валят они Хинд на пол, и закрывают ей рот, и срывают с нее одежду, и когда начинает она сопротивляться, колотят ее, нанося удары по всему телу так, что делают совсем бесчувственной, после чего влив ей в рот вина непомерное количество, начинают гладить ее тело, мять грудь и щипать ягодицы, и один из них садится ей на руки, другой — на ноги, а третий овладевает Хинд. Так, меняясь, насилуют они ее, награждая тумаками, покуда не утоляют своей похоти, после чего взяли бритву обривают Хинд наголо.

Муж, нашедший ее, избивает снова, почтенный имам, отец его, сажает бедняжку на цепь в овечьем сарае. Произнеся фразу развода, оставляют ее в доме в положении служанки, и когда заживают следы побоев, высыхают слезы и отрастают чудесные волосы, которые вновь можно заплести в маленькие золотые косички, отвозят ее в город, где продают перекупщику за малые деньги.

IV. А вот что было до этого.

Племя хиндиф, кровожадные разбойники-бедуины, гроза караванщиков и купцов — прежний приют Хинд. Они напали на караван, шедший из Кайруана, и убили дерзнувших сопротивляться, но оставили жизни покорившимся, и нашли они у купцов драгоценности и слитки драгоценных металлов, благовония и ароматные смеси, связки жемчуга и тюки тканей, поражающих расцветками, и была в караване невольница из невольниц, прекраснейшая Таруб, смущавшая красотой семнадцати медных кос, подобно хвостам чистокровных арабских скакунов. И шейх племени, знатный и мужественный воин, берет себе невольницу четвертой женой и называет ее именем Хинд, в память о прародительнице племени, и раб-евнух прокалывает ей правый сосок и вдевает серебряное кольцо, светящееся словно звезда — символ принадлежности вождю хиндиф с семью агатами, пятью красными алмазам и большим лазуритом в центре, Таруб забывает свое прежнее имя и начинает вести кочевую жизнь жены верблюжатника, меняя ковер разноцветного шатра на покачивающуюся корзину паланкина. И длится это два и полгода.

Двигается племя по пескам пустыни, высматривая беззащитные караваны, и выгадывая момент, выезжают воины, надев блестящие шлемы и закрывшись кожаными щитами, и нападают, поражая копьями, похищающими жизни и испускают тучи стрел, наносящих укусы смертельные, и если сопротивление бывает упорным, выходят женщины и дети на поле сражения и добивают раненых. Благоразумные покупают себе право проезда через территорию бедуинов, и это богатые караванщики, владельцы сотни верблюдов, везущие бруски соли в локоть шириной и три локтя длинной, расписанные молитвами и именами святых и перевязанные кожаными ремешками, и бруски эти меняются в середине Африки на золото один к одному по весу, и это даже не песок, который ценится меньше, а слитки или крученая проволока. Караванщики эти — всегда гости шейха, и за покровительство и гостеприимство платят они тканями, лошадьми, скотом или динарами.

И вместе с племенем кочует по пустыне, степям, высушенным руслам рек, редким оазисам и солончакам Хинд, глядя сквозь частую сетку паланкина на вершины далеких гор, и живется ей неплохо, ибо она — любимая жена шейха, и ест она каждый день мясо ягненка, запивая его сладким шербетом, и лакомится плодами и сладостями. И заходит муж в ее шатер чаще, чем в шатер других жен, и ласкает ее нежнее, и она ослабляет поводья его разума своими изгибами, доставляя ему величайшее наслаждение. И после каждой ночи рабы приносят ей подарки золотыми браслетами, или бусами жемчуга, или ароматными благовониями или тканями.

И на исходе первого года жизни в племени, рождает Хинд девочку, прекраснейшую видом, но жестокий обычай бедуинов, осуждаемый Несотворенной книгой, велит убивать первого ребенка, если он женского рода, и младенца в первый же день отнимают от матери и положив в яму, закидывают песком, заставляя Хинд проливать горькие слезы. И шейх приходит к ней, успокаивая, и гладит ее волосы и поднимает рубашку, нежно целуя в грудь, и кладет ее соски себе в рот, и пьет молоко, играя с драгоценным кольцом, в которое просовывает язык, а Хинд, испытывая удивительное чувство материнской любви, неуместного желания и печального смущения, роняет слезы и закрывает шейха медноволосым покрывалом.

Однажды в день, несчастный для Хинд, и благословенный для воинов халифа, засевших в засаде, племя решает напасть на одно укрепленное селение, и это становится причиной величайшего поражения и гибели многих, ибо хиндиф, войдя в селение, натыкаются на конников, облаченных в панцири, вооруженных длинноостроконечными копьями, и имеющих за спинами тугие самострелы, и в великом бою терпят сокрушительное поражение. Светило удачи спряталось для разбойников за тучи правосудия. В большинстве своем были они перебиты, и шейх сражался как лев, сделав многих витязей жителями могил, и со стрелами в спине и перерезанными суставами пробивался он к верблюдицам с женами, чтобы увести их в пустыню, но упало под ним животное, и скатился вождь под копыта коней догоняющих, и проткнутый копьями, преставился к милости Аллаха великого. И увидев это, прохладились глаза жен его.

Тут Хинд внезапно прервала свой рассказ, ибо аль-Мансур волей и милостью Аллаха великого проснулся и увидел себя сидящим в пыли на площади города, именуемого Альмогесикахаддасир. Палача Мугисаддина и его слушателей нигде не было, и дверь харчевни была плотно закрыта. Наступило утро и муэдзин уже прокричал с высоты своего минарета, что пора исполнять намаз, как повелевает правоверным Святая книга.

22. Как аль-Мансур видит чудеса фокусника, и как желание научиться чуть не оборачивается для него гибелью

Слушайте же, что было с несчастным аль-Мансуром дальше. Вот вышел аль-Мансур голодный и жаждущий сверх всякой меры на площадь, и увидел людей, окруживших факира и этот умелец выполнял за малую плату некие нехитрые фокусы. Вот вынул он кинжал из-за пазухи и, вложив его себе в рот лезвием и опустив в глотку собственную руку чуть не до локтя, извлек его обратно. Вот взяв желтый финик и спрятав его в ладони, продемонстрировал через мгновение кусок нефрита вместо финика.

Аль-Мансур улыбался, ибо знал секреты этих шуток, и едва увидел он камень на ладони фокусника, пришло ему на ум взяться за собственный пояс, и, почувствовав тяжесть в нем, снял он его и раскрыл, и возблагодарил он Аллаха, милостивейшего и величайшего, напомнившего ему о семи рубинах и восемнадцати изумрудах, подаренных во дворце красавицами. И фокусник, единственный, увидел чудесные камни аль-Мансура, и оценил их, и когда поравнялся он с шейхом, то тихо сказал ему: О юноша, я вижу, что ты знаток в этих фокусах, которые суть лишь искусное умение, и при некоем старании любой может научиться им и сделать нечто подобное, но есть у меня в запасе один, который я демонстрирую лишь царям, эмирам и некоторым избранным, и если ты желаешь, я покажу тебе этот фокус, по сравнению с которым все виденные тобою — лишь детская забава, и ты прикусишь палец от удивления. Но платой его него будет один из камней, лежащих в твоем поясе.

И аль-Мансур ответил ему: Если это так, как ты говоришь, о фокусник, я подарю тебе три камня. И покажи мне обещанное немедленно. И факир, схватив юношу за руку, повел его узкой улочкой подальше от любопытных глаз. Дорогой, проходя через рынок, купил он курицу, и аль-Мансур спросил его с усмешкой: Не хочешь ли ты научить меня варить суп. Это было бы очень кстати, ибо я необыкновенно голоден. Но этот фокус я знаю, и поверь мне, он не стоит трех драгоценных камней.

Погоди немного, и всему свое время, — отвечал фокусник. Наконец очутились они на пустыре среди развалин, где не было ни души. И факир посмотрел налево, и посмотрел направо, и впереди себя, и сзади, и вверх, и вниз, и, убедившись, что никто не видит их, взял он курицу и свернул ей шею, чем снова вызвал усмешку юноши и бросил курицу на землю. Вот прочитал он заклинание, и вдруг упал безжизненно на землю, и покинул он свое тело и вошел в тело курицы, и она ожила, и расправив крылья, забегала живая под ногами аль-Мансура. Шейх, увидев такое чудо, раскрыл рот от удивления. Через мгновение курица остановилась, вновь были произнесены волшебные слова, и курица вторично преставилась, а факир перешел в собственное тело, и щеки его покрылись румянцем, и открылись глаза, и он встал с земли как ни в чем не бывало и склонил голову в поклоне, призывая юношу оценить его умение. И шейх воскликнул: Это величайший фокус, какой мне удавалось когда-либо видеть, и я дам тебе три камня, как было обещано. Но, милостью Аллаха прошу и умоляю, научи меня этому чуду и я добавлю к трем еще семь, и ты получишь за них не менее двух тысяч динаров, и это, сдается мне, достойная цена.

Факир, после недолгого раздумья согласился. Взял он у аль-Мансура десять драгоценных камней: пять рубинов, словно пять капель рейханского вина, и пять изумрудов, и начертал на песке пять слов, ибо если бы он их произнес, то вновь покинул бы собственное тело. И аль-Мансур сказал: Я должен это проверить. Когда заклинание было произнесено, вдруг вышел он из своего тела и вошел в тело курицы, и едва он вошел в тело курицы, факир покинул собственное тело и вошел в тело шейха, сказав: Это временное прибежище нравится мне больше, оно моложе и красивее, свежее и легче, в этом чудесном поясе я найду еще множество драгоценностей, прощай же, о глупец! И мерзкий факир схватил курицу, чтобы вновь открутить ей голову. Если бы аль-Мансур помедлил, эта история прервалась бы в самой своей середине, оставив слушателя в сильном раздражении, понятном недоумении и справедливом гневе.

Но аль-Мансур мигом покинул тело курицы и перешел в тело фокусника. И увидел факир, занявший тело шейха, что курица мертва, а его тело оживает, и бросился он на аль-Мансура, намереваясь убить его, и шейх почувствовав кинжал за пазухой, извлек его и ударил фокусника, и всевышний направил клинок справедливости точно в самое сердце. И негодяй в одночасье преставился к милости Аллаха, покинув и мир и тело эти навсегда.

И аль-Мансур отер пот со лба и вздохнул с облегчением, и дождавшись когда перестанет течь кровь из его собственного тела, благополучно перешел обратно.

23. Как шейху пришло на ум, что может он вернуться в мир, где ждет его важное поручение халифа

Опасаясь, чтобы никто не увидел его в обществе двух трупов — курицы и презренного факира, шейх аль-Мансур благоразумно покинул развалины и отправился в лавку ювелира, где благополучно обменял пять камней на пятьсот динаров, и это была лишь треть их настоящей цены.

Вот отправился он на рынок, где накупил мяса, вина, плодов и сладостей, и в сопровождении слуги, одетого много лучше аль-Мансура, ибо одежда последнего напоминала одежду дервиша, направил путь свой к караван-сараю.

Весь вечер провел он в славном пиршестве, и в размышлениях о прошедшем дне посетила его некая мысль, которую он связал со случившимся и соединил нитью разума со словами пустынника, и припомнил предугаданное изречение Ибо не покинет он этого места живым, и все это вместе указало ему на путь избавления и дорогу, способную вывести из мира грез в мир живых людей, где верно ждут его Абу Валид и воины халифа. Решил он, что с наступлением утра претворит свой план в жизнь, и исполнив молитву, отошел ко сну.

И увидел аль-Мансур удивительнейший сон. Будто идет он по городу, и видит похоронную процессию, где кричат многочисленные плакальщицы и убитые горем родители посыпают голову землей, скорбя об умершей дочери, и аль-Мансур присоединяется к толпе, принимаемой ею за родственника. Видит он умершую, девушку столь прекрасную, что все иные мысли покидают его, и печалясь о случившемся, проливает слезы и скорбит вполне искренне. Вот наступает ночь и ставят тело с покойницей в доме родителей, чтобы утром унести его на кладбище, и аль-Мансур, не ведая что делает, пробирается в комнату с трупом, и сидит, горюя рядом с ней, пока вдруг не посещает его вздорная мысль, чтобы оставив собственное тело, вселиться в мертвое.

И нимало не смущенный этим, выполняет то, что задумано. Вот распускает он саван, произносит заклинание и выходит из своего тела и входит в девичье, и будучи девушкой, встает с ложа, и глянув на себя, обнаженную, в огромное медное зеркало, скрытое за тканью, чувствует столь сильное возбуждение, что будь он в тот миг мужчиной, мигом бы овладел сам собой. И испытывает он удивительное чувство, неподвластное никому из живущих. Проводит он рукой по собственным бедрам, один вид которых бросает его в сладостную дрожь, и девушка в нем чувствует сильнейшее желание, и юноша в нем любуется ее бедрами. Вот касается он ладонью тяжелой выпуклой груди и берется за розовый сосок, который под пальцами приобретает гранитную твердость и два волшебных чувства соединяются в нем в этот миг, и аль-Мансур испытывает их оба. Осматривает он себя со всех сторон, любуясь новым телом, и принимает такие положения, которые доставляют ему наибольшее наслаждение. И не одна красавица не выполнит того, что приходит ему на ум. И не один юноша не испытает того, что испытывает он глядя на собственное тело. Ныне он полный хозяин этого, и она послушно выполняет его указания. Находит он наилучшее и обнаруживает наиприятнейшее. Испытывает он великолепнейшее, и добиваясь полного единения, исполняет то, что не сделал бы он никогда вовсе, и не выполнила бы она не при каких условиях. Так проводят он и она всю ночь в трудах, доставляя наслаждение двоим в одном теле, и тело ее покрыто капельками пота, и аль-Мансур забывает в безумии чувства о скоротечности времени.

Вдруг отворяется дверь и входит дядя покойницы, который увидев племянницу живой и здоровой и находящейся в таком положении, в котором он не мог бы представить ее в своих самых сокровенных желаниях, падает с криком замертво и испускает дух. Едва успевает аль-Мансур покинуть прекрасное тело и перейти в собственное, как появляются домочадцы и схватив его, волокут в суд, где кадий, быстро разобрав, приговаривает убийцу дяди и грабителя трупов к отсечению головы, и вот юноша уже на площади Эшафотов, и одноглазый палач Мугисаддин, взмахивая мечем, говорит ему: О аль-Мансур. Мы еще увидимся с тобой в ином мире, и бьет что есть силы, отделяя голову от туловища, и аль-Мансур в ужасе просыпается, и долго не может прийти в себя от страха, и потирает шею, еще не до конца уверенный в собственном спасении.

Когда наступило утро, припомнил шейх вчерашние свои размышления и обратился к хозяину караван-сарая, спрашивая где можно найти торговца почтовыми птицами, и тот объяснил ему и дал раба в провожатые. Вот привел его слуга на рынок и показал требуемое, и аль-Мансур дал рабу монету и отпустил. И видя, что владелец птиц — человек почтенный и богобоязненный, имеющий седые волосы, спросил, есть ли у него голуби, летящие в город Хабаш, и старец ответил утвердительно. И аль-Мансур купил у него двух голубей, голубя и голубку, заплатив за них двести динаров, и сердце торговца расположилось к юноше, и стал он весь внимание и повиновение. Вот дает аль-Мансур ему еще сто динаров и просит старца подать ему бумагу, калам и чернильницу, и тот мигом исполняет приказание. И аль-Мансур пишет следующее письмо.

Во имя Бога, милостивого, милосердного. Да будет ведомо тебе, мой благородный, могущественный родственник, мудрый и опытный наставник и вернейший друг, почтенный Абу Валид, да длится жизнь твоя вечно, что волей Всевышнего оказался я в мире теней и миражей, гонимый всеми словно шелудивый пес, едва спасшийся от многочисленных опасностей, величайших бед и самой смерти. Получив это послание, сделай так: в первую очередь сохрани птицу, доставившую это письмо, ибо в ней — моя жизнь, второе — возьми в нашем отряде белую верблюдицу, ту, с которой я был всегда в походах, мою любимицу, которая найдет меня где угодно. Есть у нее верблюжонок, которого тебе надлежит отделить от нее. Под седло ее с правой стороны помести кошелек с тремя сотнями динаров, снаряди крепкими путами, подведи к Красной гробнице и впусти внутрь. Смотри же, чтобы дверь в преисподнюю была отворена все время, иначе потеряешь меня навсегда. Когда минут сутки, возьми верблюжонка и связав его, начни бить, чтобы извлечь крики из несчастного животного, и тогда мать всегда найдет ребенка по голосу, где бы он не находился. Если белая верблюдиця появиться в дверях, я буду в ее седле. Исполнивший все в точности, спасешь ты меня от величайших бед и мы, милостью Аллаха, выполним возложенное на нас сиятельнейшим царем мира поручение. И я прощаюсь с тобой в этом письме, чтобы милостью Аллаха и пророка его, Мухаммеда, свершить задуманное.

Аль-Мансур высушил лист и свернул его подобающим образом. Снял он с пальца перстень с собственным именем и продев в него шнурок, повесил на шею голубя, и следом укрепил письмо. Вот взял аль-Мансур еще сто динаров и вручая их продавцу птиц, спросил: О шейх почтовых голубей, сможешь ли ты выполнить еще одну мою просьбу, и если это так, то вот тебе сто золотых, помимо трехсот в бедующем? Слушаюсь и повинуюсь, — ответил старик. Когда я выпущу этих птиц, жизнь внезапно покинет мое тело, однако не вздумай оплакивать его, омыть или похоронить. Наберись терпения и сохрани его, до той поры, покуда не увидишь белой кобылицы у дверей своей лавки. Усади мое тело в седло и привяжи его крепко путами, замотай голову тканью и предоставь остальное милости Аллаха великого. Под седлом, с правой стороны, обнаружишь ты кошелек с тремя сотнями динаров.

Сказав так, открыл аль-Мансур клетку и выпустил голубку, затем извлек голубя с письмом и перстнем и отвернул ему голову. Мигом перешел он в тело птицы, и расправив крылья, поднялся в небо и догнав голубку, понесся рядом. И старец-птичник прикусил бороду от удивления.

24. Как было исполнено задуманное, как все благополучно разрешилось и шейх аль-Мансур узнал то, что его несказанно удивило

Вот летели две птицы по воздуху, обгоняя ветер, и проносились под ними крепости и пашни, сады и степи, и более всего — пески пустыни, где заблудившиеся путники становились добычей диких зверей и свирепых ифритов. Некоторое время спустя показался вдали город, и была это крепость Хабаш, и голубка полетела к птичьем рынку, а аль-Мансур в образе голубя — на площадь перед зловещей гробницей, где собрались правитель крепости, его челядь, воины халифа, дейлемиты-лучники и йемениты, и Абу Валид, сокрушающийся. И увидел аль-Мансур, что стены гробницы облиты нефтью, и множество горшков из-под нее валяется рядом, и Абу Валид собирается отдать приказ поджечь сосредоточие Иблиса, и разрушить зиндан Отца горечи, и опустился он на плечо Абу Валида, и старик удивленный, рассмотрел на груди птицы перстень своего вождя. И было прочитано посланное и было исполнено задуманное. И целый день и целую ночь провели воины у входа в гробницу, не смыкая глаз и укрепив дверь камнями, держали ее открытой, пока верблюдица не вынесла тело, идущая на крик собственного верблюжонка, и воины вскричали в горести и печали, увидев шейха, и Абу Валид возопил сильнее всех, и площадь перевернулась от плача и воплей, ибо был он мертв. Вдруг покинул аль-Мансур тело голубя и вошел в собственное тело, и открыл он глаза, и пошевелился, и правоверные разрезали веревки, давая ему свободу, и возблагодарили Аллаха за такое чудо. Едва живого шейха отнесли в покои правителя Хабаша, как он сладка заснул на пятидесяти пуховых подушках и два усердных опахальщика всю ночь овевали его прохладой.

Вот милостью и волей Аллаха проснулся аль-Мансур на другое утро, и зевнул, и потянулся, и принялся вспоминать происшедшее. И вошел Абу Валид и слуги, и приветствовали они своего начальника, желая ему всяческих благ, и аль-Мансур вздохнул тяжко и сказал так: О Абу Валид, я совершил столь великий проступок, что халиф Харун ар-Рашид, узнав об этом, мог бы наказать меня жесточайшим образом, ведь я поставил под угрозу все наше предприятие. Более того, знай, что если бы не ты, не быть мне живым, и — клянусь жизнью — я не знаю чем смогу отблагодарить тебя за это.

И Абу Валид отвечал ему: О аль-Мансур, славный воин, ты преувеличиваешь. Невелика беда в том, что один юноша, пренебрегая благоразумием, провел две ночи в притоне гашишеедов, где ассирийский купец опьянил его дурманом, а жеманницы лишили его денег и одежд. Юноша здоров и невредим, купца ищут, дабы отсечь ему руку и язык, а мы вскоре последуем туда, куда нам повелел следовать царь времен — великий халиф Харун ар-Рашид, и путь наш вскоре продолжится и мы не потеряем ни одного дня.

И аль-Мансур вскричал: Это удивительное дело и я не ведаю о чем ты говоришь. Неужели не было никакой Красной гробницы?

Не было, о господин, — ответил Абу Валид, и слуги и воины подтвердили его слова.

А был ли голубь, доставивший послание, и выходил ли я из него, чтобы войти в собственное тело?

Не было, о аль-Мансур, — ответил Абу Валид, и слуги и воины снова подтвердили его слова.

И шейх в великом смущении взялся за собственный пояс, дабы найти в нем изумруды и рубины, которые были подарены ему тремя красавицами, но не нашел в нем ничего. Удивлению его не было предела.


Оглавление

  • Часть первая
  • 1. Как халиф Харун ар-Рашид отправил шейха аль-Мансура за хараджем в Палестину
  • 2. Как выехал шейх в дорогу, о трудностях пути и приятных остановках
  • 3. О султане Дамаска, преисполненном пороков
  • 4. О любострастие, длящемся непродолжительное время
  • 5. О мальчике, именем ал-Джамиль
  • 6. Как печально ошиблись сиятельные принцы
  • 7. О злополучном рабе ал-Джамиля, Сайфе
  • 8. Как ал-Джамиль встретился с ужасным уродцем, и чем закончилась эта встреча
  • 9. Как аль-Анвар завершил первую часть своего рассказа, ибо наступило утро
  • 10. Как въехали путники в крепость Хабаш, где находится гробница, называемая Красной
  • 11. О нубийской девушке, смущающей взор аль-Мансура
  • 12. О продолжении пути шейха, и о новых бедах, с ним приключившихся
  • 13. Как прекрасные хозяйки ухаживали за шейхом аль-Мансуром
  • 14. Вторая и третья ночь шейха аль-Мансура
  • 15. Как шейх аль-Мансур, проснувшись, увидел себя среди трех гурий, и как покинул он их дворец
  • 16. Продолжение странствий шейха аль-Мансура
  • 17. Как очутился аль-Мансур в некоем городе с удивительным названием
  • 18. Как шейх аль-Мансур услышал продолжение рассказа аль-Анвара
  • 19. Что происходило во дворце, пока в Дамаске собирался караван
  • 20. Рассказ красавицы Хинд
  • 21. Продолжение рассказа о печальном прошлом прекрасной Хинд
  • 22. Как аль-Мансур видит чудеса фокусника, и как желание научиться чуть не оборачивается для него гибелью
  • 23. Как шейху пришло на ум, что может он вернуться в мир, где ждет его важное поручение халифа
  • 24. Как было исполнено задуманное, как все благополучно разрешилось и шейх аль-Мансур узнал то, что его несказанно удивило