Канун Рождества [Гектор Хью Манро Саки] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Саки Канун Рождества

Был канун Рождества, и семейство Люка Стеффинка, эсквайра, источало подобающее случаю дружелюбие и безудержное веселье. Позади был долгий сытный ужин, в доме побывали христославы – пропели гимны, собравшиеся попотчевали себя и своим собственным пением, и теперь стоял шум, который даже у проповедника на его кафедре не вызывал бы раздражения. Но в пылу всеобщего энтузиазма тлел-таки один уголек.

Берти Стеффинк, племянник вышеупомянутого Люка, уже в ранней молодости приобрел репутацию «пустого места»; отец его пользовался примерно такой же славой. В возрасте восемнадцати лет Берти принялся объезжать наши колониальные владения с той настойчивостью, какая приличествует наследному принцу, но в коей обнаруживается неискренность намерений молодого человека из среднего класса. На Цейлоне он наблюдал за тем, как растет чай, в Британской Колумбии – как произрастают фруктовые деревья, а в Австралии помогал овцам отращивать шерсть. В двадцать лет он побывал с аналогичной миссией в Канаде. Люк Стеффинк, исполнявший беспокойную роль опекуна Берти и заместителя его родителей, скорбел по поводу нелепой привычки племянника непременно отыскивать дорогу домой, а высказанные им ранее в тот же день слова благодарности за то, что семья вновь собралась вместе, не имели к возвратившемуся Берти абсолютно никакого отношения.

Были сделаны все необходимые приготовления для того, чтобы отправить юношу в один из отдаленных районов Родезии, возвращение откуда – дело нелегкое. Путешествие в этот безрадостный уголок было неизбежным; более предусмотрительный и дальновидный путешественник уже давно стал бы подумывать о том, что пора упаковывать вещи. Оттого-то Берти и не склонен был принимать участия в веселье, царившем вокруг, а чувство обиды разгоралось в нем все сильнее по мере того, как собравшиеся, не обращая на него никакого внимания, обсуждали свои планы на будущее.

Примерно с полчаса прошло, как пробило одиннадцать, и старший Стеффинк стал намекать, что надо, мол, укладываться спать.

– Тедди, тебе пора в кроватку, – сказал Люк Стеффинк своему тринадцатилетнему сыну.

– Нам всем туда пора, – прибавила миссис Стеффинк.

– Все мы в ней не поместимся, – произнес Берти.

Замечание было сочтено возмутительным, и все принялись есть изюм и миндаль с той поспешностью, с какой овцы щиплют траву в предчувствии непогоды.

– Я где-то читал, – сказал Гораций Борденби, гостивший в доме по случаю Рождества, – что в России крестьяне верят: если в полночь на Рождество зайти в коровник или в конюшню, то можно услышать, как разговаривают животные. Похоже, дар речи они обретают только в этот час, и притом раз в году.

– Так пойдемте же в коровник и послушаем, о чем они говорят! – воскликнула Берил, которую интересовало все, что совершается коллективно.

Миссис Стеффинк, рассмеявшись, попыталась было возразить, но на самом-то деле приняла это предложение, сказав: «Нужно всем потеплее одеться». Затея показалась ей легкомысленной, едва ли не языческой, но зато молодые люди могли бы «побыть вместе», а это она всячески приветствовала. Мистер Гораций Борденби был человеком, что называется, перспективным; на местном благотворительном балу он танцевал с Берил достаточное количество раз, давая соседям повод поинтересоваться: «А нет ли в этом чего-нибудь?» Хотя миссис Стеффинк и не могла выразить это словами, но все же верила, как и русские крестьяне, в то, что хотя бы одно животное в такую ночь может заговорить.

Коровник стоял на границе сада с огороженным пастбищем, в том уединенном месте, где когда-то находилась небольшая ферма. Люк Стеффинк втайне гордился своим коровником и двумя коровами; он чувствовал, что, имея такое хозяйство, становишься как бы более солидным, особенно в сравнении с теми, кто держит большое число кур орпингтонской породы. Едва ли он выбрал бы декабрьскую ночь для того, чтобы показать коровник гостям, однако погода была замечательная, да и молодым людям не сиделось на месте, поэтому Люк согласился возглавить экспедицию. Слуги уже давно отправились спать, поэтому дом оставили под присмотром Берти, который отказался покидать его, – он не пожелал слушать, о чем беседуют коровы.

– Двигайтесь тише, – сказал Люк, возглавлявший процессию хихикающих молодых людей, которую замыкала кутавшаяся в шаль миссис Стеффинк. – Я всегда заботился о том, чтобы здесь было тихо и чисто.

До полуночи оставалось несколько минут, когда эта группа приблизилась к коровнику. Люк зажег фонарь. С минуту было тихо, и всех охватило такое чувство, будто они в церкви.

– Дейзи – вон та, что лежит, – от шортгорнского быка и гернзейской коровы, – объявил Люк приглушенным голосом, каким обыкновенно и говорят в храме.

– Вот как? – произнес Борденби; он, похоже, ожидал услышать, что эта корова – произведение Рембрандта.

– Мертл…

Но родословная Мертл осталась тайной, ибо последние слова Люка утонули в женском крике.

Дверь коровника