Агония белой эмиграции [Леонид Константинович Шкаренков] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Введение

Победа Великой Октябрьской социалистической революции, разгром интервенции и внутренней контрреволюции, которые потрясли до основания старый строй России, вызвали и такое явление, как эмиграция представителей бывших привилегированных сословий, участников потерпевшего крах «белого движения». Контрреволюционная эмиграция всегда была следствием больших социальных переворотов, когда в ходе революционной борьбы новые общественные силы приходят к власти. Во время французской буржуазной революции, например, Францию покинуло около 150 тыс. человек. Октябрьская революция и гражданская война в России, оказавшие самое глубокое воздействие на все сферы жизни общества, сопровождались и значительно большими масштабами эмиграции. «…После того, как мы отразили наступление международной контрреволюции, — говорил В. И. Ленин на III конгрессе Коммунистического Интернационала в 1921 г., — образовалась заграничная организация русской буржуазии и всех русских контрреволюционных партий. Можно считать число русских эмигрантов, которые рассеялись но всем заграничным странам, в полтора или два миллиона1. Цифру «два миллиона» В. И. Ленин назвал и на X съезде РКП (б), выступая там 9 марта 1921 г.

К белой эмиграции первоначально относились все те, кто не принял новую рабоче-крестьянскую власть и покинул Советскую Россию после 7 ноября 1917 г. или же боролся против нее с оружием в руках и вынужден был после поражения бежать за границу, все те, кто, оставшись за рубежом, был лишен потом советского гражданства. Судьба этих людей непосредственно связана с судьбой тех классов и социальных слоев России, которым Великая Октябрьская социалистическая революция вынесла свой приговор. В эмиграции оказались обанкротившиеся политические деятели, помещики и капиталисты, купцы и чиновники разных рангов, генералы, офицеры, солдаты разбитых белых армий, часть буржуазной интеллигенции, члены их семей, просто перепутанные обыватели.

Сохраняя за границей свои классовые организации, выпуская десятки газет, имея различные военные формирования, поддерживая многочисленные связи с международной буржуазией, эмиграция пыталась оказывать влияние на внутреннее и международное положение Советской республики. И не случайно В. И. Ленин не раз обращал внимание на тенденции поведения белой эмиграции, анализируя программные установки, политические цели, тактику антисоветских партий и группировок, /3/ их связи, соотношение сил в лагере контрреволюции. Опираясь на опыт первых лет революции, В. И. Ленин говорил о притаившейся за границей эмиграции, которая живет и действует в союзе с капиталистами всего мира, как об опасной силе. Опасность, предупреждал он, существует и будет еще существовать2.

Когда-то, еще до революции, характеризуя поведение кадетов и октябристов в годы столыпинской реакции, В. И. Ленин писал, что о политических партиях нужно прежде всего судить по их делам, а не по названиям, заявлениям и программам3. Большое значение для разработки данной темы имеют замечания В. И. Ленина о российских политических деятелях, их характеристики, сделанные с присущей ему проницательностью. Он беспощадно показывал истинное лицо, вскрывал классовую природу самых разных политических сил: придворной камарильи, черносотенцев, земледельческой и промышленной буржуазии, буржуазной интеллигенции, мелкобуржуазной демократии. Его меткие наблюдения об особенностях поведения и тактики монархистов и кадетов, эсеров и меньшевиков не утратили ценности даже тогда, когда последние представители этих партий и направлений перенесли свою деятельность за границу.

Положение дел зарубежной контрреволюции обсуждалось и анализировалось на съездах и конференциях Коммунистической партии, особенно в начале 20-х гг. Речь шла о самых злободневных для того времени проблемах политической борьбы. «Правда», «Известия» и другие газеты в эти годы часто печатали статьи и заметки, разоблачающие происки зарубежной контрреволюции. Все эти публикации в своей совокупности помогают лучше понять сложную обстановку того времени, особенности борьбы с контрреволюцией после ее поражения на фронтах гражданской войны.

Уже в 20-е гг. появились первые работы по истории белой русской эмиграции. Правда, это были не столько исторические исследования, сколько живые отклики на вопросы, поставленные самой жизнью. В выступлениях видных деятелей партии, партийных публицистов и историков история борьбы с контрреволюцией, в том числе с зарубежной, непосредственно была связана с задачами современности, служила своего рода «объяснительной главой» к политике. М. В. Фрунзе напоминал о той опасности, которую представляли Врангель и остатки его разбитой армии, рассеянные по разным странам Балканского полуострова4. Ф. Э. Дзержинский писал о новых методах и приемах борьбы с контрреволюцией5. М. И. Калинин отмечал те изменения, которые происходили в настроениях эмигрантской интеллигенции6. В ряде своих выступлений, статей и брошюр М. Н. Покровский разоблачал белогвардейскую эмигрантскую печать и ее заявления, предупреждал против каких-либо иллюзий, рассчитанных на благоразумие побежденной российской буржуазии, ознакомил широкие круги читателей с фактами /4/ и документами, обнародованными на процессе членов ЦК партии эсеров7. Значительный интерес представляет критический разбор «Истории второй русской революции» Милюкова, предпринятый М. Н. Покровским сразу же после выхода за границей этой работы8. Покровский уличает кадетского историка и политика в противоречиях с самим собой, а главное — с исторической истиной. На страницах журналов «Большевик» и «Красная Новь», других советских периодических изданий подвергались острому критическому разбору выступления эмигрантской печати. Одним из авторов этих статей был и будущий академик И. И. Минц.

В начале 20-х гг. в советской литературе наряду с отдельными публикациями о деятельности контрреволюционной эмиграции и ее политических группировок9 появляется сборник статей «На идеологическом фронте борьбы с контрреволюцией», в котором делается попытка в какой-то мере обобщить разные аспекты этой проблемы10. А. Бубнов, В. Полянский, Н. Мещеряков, М. Горбунов, М. Покровский, Н. Попов, Ил. Вардин и другие партийные публицисты и историки — авторы этого сборника — писали по горячим следам событий. Они стремились проследить, как переход к нэпу проявляется на идеологическом фронте, где враждебная идеология приспосабливается к новым условиям, принимая «различные цвета и оттенки». Это имеет место, указывалось в предисловии к сборнику, не только в России, но и в эмиграции, где антисоветские партии и группы пытаются приспособить свою идеологию и политическую тактику к тем экономическим процессам, которые происходят внутри страны.

В советской печати выступали и сменовеховские авторы — возвратившиеся на родину бывшие эмигранты. В 1923 г. вышла в свет книга В. Белова «Белое похмелье», где была предпринята попытка дать общий обзор численности, настроений, условий жизни русской эмиграции того времени11. Автор сообщал, что его книга — результат личных наблюдений. Он пользовался материалами, собранными в двухлетней эмиграции, использовал эмигрантскую прессу, а также «специальные труды по русскому вопросу, изданные за границей». Белов писал о глубочайшей ошибке русской эмиграции, которая, по его словам, была введена в трагическое по своим последствиям заблуждение, и в этом ее преступление перед Россией. Он предупреждал, что те, кто примкнул к враждебному Советской власти лагерю, борются вовсе не за Россию, не за свободу и права человека, а за возврат «власти касты, за поворот к старому, за реакцию…»12. Такие откровенные признания бывших эмигрантов оказывали большое моральное и политическое воздействие на общественное мнение.

Ценный конкретный материал содержали выступления в печати непосредственных участников белого движения, вернувшихся из эмиграции. Брошюры бывшего войскового старшины /5/ Донской армии И. Лунченкова, бывшего офицера врангелевской армии Л. Владимирова и др. были злободневными агитационными изданиями13. Вместе с тем в ряде публикаций, авторами которых выступали бывшие эмигранты, разоблачался белый террор, предавались гласности подробности закулисной контрреволюционной деятельности эмигрантских организаций. Брошюра А. Бобрищева-Пушкина, посвященная именно такого рода деятельности, была выпущена под характерным названием «Война без перчаток»14.

Отдельные публикации, раскрывающие антисоветскую деятельность эмиграции, появлялись и во второй половине двадцатых и начале тридцатых годов. Здесь следует отметить ярко написанные разоблачительные очерки Михаила Кольцова15.

Новым и значительно более широким источником информации о делах и судьбах белой эмиграции стали воспоминания бывших эмигрантов, вернувшихся в Советский Союз после второй мировой войны: Л. Д. Любимова, Д. И. Мейснера, Б. Н. Александровского, П. П. Шостаковского и др.16 В их рассказах о долгих годах жизни на чужбине — и картины эмигрантского быта, и размышления о человеческих судьбах, и свидетельства о контрреволюционной деятельности эмиграции, и описания причудливых переплетений политической борьбы. Конечно, мемуары свидетельствуют прежде всего о лично пережитом их автором, о том, что запечатлелось в его памяти. Каждый мемуарист вносит что-то свое в освещение той или иной темы. В этом смысле воспоминания бывших эмигрантов во многом дополняют друг друга. Мемуары Любимова и Мейснера, например, довольно широко показывают жизнь русской эмиграции во всем ее многообразии, первые — во Франции, вторые — в Чехословакии, на протяжении двух с лишним десятилетий, включая и период второй мировой войны. В этих и других воспоминаниях в той или иной степени раскрывается особый колорит эмигрантской жизни, общая тенденция распада, разложения эмигрантских течений и группировок, крушения антисоветской идеологии.

Несколько отличаются от обычных воспоминаний «Письма к русским эмигрантам» В. В. Шульгина, вышедшие отдельным изданием в 1961 г.17 Крупный в прошлом политический деятель, один из идеологов белого движения, он пришел в конце жизни к признанию Советской власти, заявил, что считает невозможным «остаться на старых рельсах». Выступление Шульгина было не только примирением, но и попыткой идти дальше, понять новую жизнь страны и пропагандировать ее достижения. Это желание связать свои раздумья над прошлым с уроками истории, с проблемами современности присуще, можно сказать, всем бывшим эмигрантам, выступавшим в советской печати.

Появились исторические романы, документальные очерки, фильмы, в которых освещается борьба с контрреволюцией, обосновавшейся /6/ за рубежом, рассказывается о разных сторонах эмигрантской жизни. Эти вопросы привлекли внимание Льва Никулина, Василия Ардаматского, Наталии Ильиной и других писателей.

История эмиграции, отдельные ее аспекты входят как составная часть в историю борьбы с контрреволюцией и буржуазной идеологией в первые годы Советской власти. В общей форме об этом говорится и в фундаментальных трудах по истории КПСС и истории советского общества. Внимание исследователей привлекли конкретные темы. Глубоко и всесторонне, например, освещена история сменовеховства как идеологического течения, получившего распространение в определенных кругах эмигрантской интеллигенции. Двадцать пять лет тому назад ленинградский историк И. Я. Трифонов опубликовал первую статью по истории борьбы Коммунистической партии против сменовеховства18. Эта тема получила дальнейшее развитие в исследованиях С. А. Федюкина19, который на большом конкретно-историческом материале показал влияние сменовеховского течения на расслоение антисоветского лагеря.

Отечественная литература все время пополняется новыми работами по истории разгрома заговоров и мятежей, направленных против молодой Советской республики, об участии в них зарубежной контрреволюции, по истории борьбы с антисоветским подпольем. За последние годы увидел свет и ряд книг по истории непролетарских партий и течений, где исследование доводится до эмигрантского периода, обозначившего их полный организационный и идейный крах. Комплексным исследованием по этой тематике является коллективная монография «Непролетарские партии России. Урок истории» под редакцией Л. М. Спирина и К. В. Гусева20. Широкая историческая панорама воссоздана в книгах Г. З. Иоффе и Н. Г. Думовой21. Здесь освещается много проблем, отметим только одну — особую роль кадетов, которые были важным элементом контрреволюционных группировок, в том числе и откровенно монархических.

Советские историки обратили внимание на связи, которые существовали между внутренней и зарубежной контрреволюцией. Более широко эта тема раскрыта в двухтомной работе Д. Л. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР», в книге Эрнста Генри «Профессиональный антикоммунизм. К истории возникновения», в монографии и статьях Ю. В. Мухачева, в исследованиях В. В. Комина, Г. Ф. Барихновского и др.22

Как известно, существует также целая литература о «мелкобуржуазной контрреволюции» в Советской России в период перехода к новой экономической политике. И. Я. Трифонов, В. В. Комин, К. В. Гусев, С. Н. Семанов, П. А. Подболотов, М. И. Стишов, Ю. А. Щетинов и др. авторы посвятили многие свои статьи и книги истории борьбы с мелкобуржуазной контрреволюцией, /7/ истории разложения и краха партий эсеров и меньшевиков как внутри страны, так и за рубежом23.

Тема контрреволюционной эмиграции, эволюции и краха ее политических течений получила новую разработку в книге А. Л. Афанасьева «Полынь в чужих полях», выпущенной издательством «Молодая гвардия»24. Автор сумел показать место и роль эмиграции в идеологической борьбе в первые годы Советской власти и в наши дни. Научное исследование здесь сочетается с публицистичностью изложения, работа содержит большой критический материал по актуальным вопросам.

Документы русской эмиграции сохранились в архивах разных стран, где жили эмигранты или куда они были переданы отдельными лицами и организациями. Значительные фонды по этой тематике имеются, например, в государственных архивах Народной Республики Болгарии. В монографии советского исследователя Р. Т. Абловой о сотрудничестве советского и болгарского народов в борьбе против фашизма большой раздел об участии русских эмигрантов в этой борьбе написан на основании изучения архивных фондов НРБ25. Широко использованы документы болгарских архивов и в совместной работе советского историка Г. И. Чернявского и болгарского историка Д. Даскалова26. В их книге рассматриваются события 1921–1923 гг.: размещение врангелевской армии в Болгарии, деятельность болгарских коммунистов по ее разложению, подготовка врангелевцами реакционного заговора. Этим событиям посвящены и некоторые другие работы болгарских авторов27. История белой русской эмиграции в той или иной степени затрагивалась в отдельных публикациях, появившихся в Чехословакии, Польше, Югославии28.

Одна из первых работ буржуазных авторов о русской эмиграции вышла в свет в 1924 г. в Германии. Ее автор — немецкий историк Ганс фон Римша положил в основу работы свою диссертацию «Русская гражданская война и русская эмиграция в 1917–1921 гг.»29. Используя материалы эмигрантских газет «Общее дело», «Воля России», «Голос России», «Руль» и других, Римша рассматривал различные эмигрантские группировки с точки зрения их внешнеполитической ориентации в годы гражданской войны. Он исследовал группировки, ориентировавшиеся в разное время на Германию и Францию, Англию и Америку, Чехословакию и Польшу. По мнению Римши, эмиграция после гражданской войны представляла «чудовищно пеструю картину». «Старые партии, возникшие в совершенно других условиях, — пишет автор, — продолжали существовать, хотя для этого не было никаких разумных оснований». Римша заметил, что партийные разногласия в эмигрантских кругах были слишком велики, «каждая из партий с большим пылом говорила о банкротстве и разложении другой»30. С некоторым сожалением он констатировал отсутствие у русской эмиграции авторитетной /8/ личности, вождя, который мог бы объединить разрозненные силы.

В 1927 г. вышла другая книга этого автора — «Зарубежная Россия в 1921–1926 гг.»31. Г. Римшу Никак нельзя было заподозрить в пристрастии к большевикам. Тем не менее, как отмечалось в рецензии журнала «Большевик», он дал «убийственную картину белой эмиграции», а также вынужден был признать «грандиозность и величие» строительства новой жизни в Советской России. Почти через сорок лет еще один немецкий автор — западногерманский историк Ганс Эрик Фолькман издал в серии так называемых Марбургских исследований Востока монографию о русской эмиграции в Германии в 1919–1929 гг.32 В отличие от Римши, который пытался охватить тему русской эмиграции слишком широко, Фолькман поставил перед собой задачу дать обзор социального положения русских эмигрантов в Германии, осветить вопросы организации им помощи правительства, отношений эмигрантов с немецким населением и властями. Он обратил внимание на политическую деятельность русских монархистов, которые долгое время находились в Берлине и Мюнхене. В книге Фолькмана представлены неопубликованные материалы из фондов Политического архива Министерства иностранных дел, Баварского главного государственного архива и других архивов ФРГ.

Еще одна крупная работа о русской эмиграции в Германии была опубликована в Лондоне в 1972 г. Она написана профессором истории Вашингтонского университета Робертом Вильямсом33. Автор начал свое исследование с конца XIX в., точнее, с 1881 г., и довел его до конца 30-х гг. В книге использованы неопубликованные материалы из коллекций Гуверовского института войны, революции и мира, Русского института Колумбийского университета, Международного института социальной истории в Амстердаме, из архивов ФРГ. Привлекая конкретный материал о деятельности политических группировок контрреволюционной эмиграции, и Вильямс, и Фолькман, несмотря на разные оговорки, вынуждены по существу признать их обреченность, приверженность политике вчерашнего дня, неспособность объединить свои силы.

Обзоры некоторых фактов и событий из истории белой русской эмиграции содержатся в ряде статей, опубликованных в периодических изданиях ФРГ, США, Канады и других капиталистических стран34. Сейчас никто из авторов этих публикаций не может отрицать провала антисоветских планов белой эмиграции, бесплодности длившейся десятилетиями политической деятельности ее многочисленных организаций и группировок. Но объяснение этого буржуазные авторы склонны искать в причинах субъективного характера. «Основной причиной провала русской эмиграции после 1917 года, — пишет западногерманский историк П. Герман, — является недостаток воли к совместной /9/ работе, отсутствие стремления к объединению и вытекавшее отсюда отсутствие признанного всей эмиграцией авторитета, который мог бы выступать и действовать в качестве представителя «зарубежной России»». Известная доля истины здесь есть, но это только одна сторона дела, а другая, на которую мало обращают внимания буржуазные авторы, — распад и разложение антисоветской идеологии, решающее влияние тех объективных процессов, которые происходили на международной арене в связи с упрочением политического и экономического положения Советского Союза.

История эмиграции, ее политических течений освещается в некоторых работах зарубежных авторов по истории политических партий России. В 1974 г. вышли в свет книги американских историков Уильяма Розенберва о кадетах и Леопольда Хаимсона о меньшевиках35. Розенберг доводит свое изложение только до 1921 г. Ссылаясь на протоколы парижского комитета «партии народной свободы» за декабрь 1920 г., он пересказывает некоторые положения «новой тактики» Милюкова, считая, что она была поистине поразительным отходом от прошлой политики этом деятеля. Иначе обозначены хронологические рамки исследования Хаимсона — от 1917 г. до второй мировой войны, — охватывающие таким образом и деятельность меньшевиков в эмиграции.

Следует отметить, что в США к разработке истории меньшевизма привлечена группа историков из многих университетов. Межуниверситетский проект по этой теме финансируется фондами Форда и Рокфеллера. Представители самых разных направлений современной буржуазной историографии внимательно изучают уроки истории, вытекающие из поражения буржуазных и мелкобуржуазных соглашательских партий в России. В книге Хаимсона, созданной в рамках Межуниверситетского проекта, широко использованы неопубликованные протоколы и переписка Заграничной делегации меньшевиков, хранящиеся в Гуверовском институте, другие документы этой партии — из архива по истории меньшевизма при Колумбийском университете.

В буржуазной историографии российской контрреволюции особое место занимает двухтомная биография П. Б. Струве, написанная профессором Гарвардского университета Ричардом Пайпсом36. В 1970 г. вышел первый том биографии: «Струве: либерал слева. 1870–1905», а через десять лет, в 1980 г., второй том: «Струве: либерал справа. 1905–1944». Пайпс написал панегирик Струве, подошел к изучению его биографии с откровенно антикоммунистических позиций. Прослеживая сложный и извилистый путь этого деятеля, который стал одним из самых непримиримых врагов советского строя, Пайпс подчеркивает, что в годы эмиграции Струве играл ведущую роль «теоретика и организатора» консервативного крыла русской эмиграции. Это /10/ была борьба, признает Пайпс, с использованием против коммунистического режима всех доступных средств.

Прямо или косвенно, но постоянно свое воздействие на эмиграцию оказывали развитие Советского государства, упрочение его экономического и политического положения, изменения на международной арене. Сложную эволюцию в годы эмиграции претерпели, например, политические взгляды лидера кадетской партии П. Н. Милюкова. Интересную, хотя и спорную по некоторым вопросам работу на эту тему написал норвежский профессор Енс Петтер Нильсен37.

Нужно сказать еще об одной теме, которая десятилетиями муссируется в склонной к сенсациям зарубежной печати, — судьба членов семьи Романовых. Несколько лет назад в Англии вышла очередная книга на эту тему. Авторы — английские журналисты Антони Саммерс и Том Мэнголд — пытаются представить новые «доказательства» того, что якобы некоторые члены семьи Романовых остались в живых после июля 1918 г.38

Процессы эволюции и распада, которые на протяжении многих лет размывали и раскалывали эмигрантскую массу, с особой силой дали о себе знать в годы второй мировой войны, что отмечают те буржуазные авторы, которые придерживаются объективных фактов. В этом отношении определенный интерес представляет статья американского историка Роберта Джонстона «Великая Отечественная война и русские эмигранты во Франции»39.

Оказавшись в эмиграции, потерпевшие поражение генералы и обанкротившиеся политические деятели опубликовали многочисленные воспоминания о революции и гражданской войне. Больше всего белогвардейских мемуаров вышло в 20-е гг., когда выброшенные за границу политические и военные руководители «белого движения» вели бесконечные дебаты о способах борьбы с большевиками, о том, кто несет «ответственность» за поражение. В 1926 г. под редакцией врангелевского генерала А. А. фон Лампе начала выходить шеститомная «Летопись белой борьбы», значительное место в которой занимали записки П. Н. Врангеля40. Это издание было предпринято как бы в противовес другой многотомной публикации — издаваемому кадетом И. В. Гессеном «Архиву русской революции»41. Тогда же закончилась публикация пятитомных «Очерков» генерала А. И. Деникина42.

Многословные, чрезвычайно амбициозные мемуары и «исторические исследования» бывших вождей и вдохновителей «белого дела» содержали вместе с тем, независимо от желания и намерений их авторов, и большой разоблачительный материал. Поэтому не случайно некоторые мемуары активных деятелей контрреволюции, частично или полностью, издавались в Советском Союзе43. Белоэмигрантская литература о гражданской войне является важным источником для изучения тех тенденций, /11/ которые продолжали действовать в годы эмиграции и привели в конечном счете к распаду эмигрантских политических течений, закончились крахом антисоветской идеологии.

Сразу же после окончания гражданской войны за рубежом вышли книги Г. Н. Раковского — журналиста, служившего во врангелевской армии44. Очевидец разгрома белых армий на Юге России, он написал их по свежим впечатлениям, рассказав о разгроме этих армий на завершающем этапе гражданской войны, о бегстве белых и ужасах эвакуации.

С окончанием гражданской войны связано также появление сменовеховской литературы не только в Советской России, но и за границей45.

Что касается непосредственно истории эмиграции — жизни на чужбине в самых разных ее проявлениях, то эти проблемы получили в эмигрантской литературе весьма слабое, неравноценное отражение. Разные издания, от воспоминаний, написанных враждующими между собой эмигрантскими деятелями, отдельных исторических очерков до отчетов и справочно-информационных публикаций всякого рода эмигрантских организаций, съездов, конференций и т. д., требуют специального отбора и критического подхода46.

Борьба эмигрантских группировок, их деятельность в начале 20-х гг., попытки объединить силы эмиграции на зарубежном съезде привлекли внимание П. Н. Милюкова. Кадетский лидер посвятил этим вопросам две заключительные главы своей работы по истории русской революции и гражданской войны, написал брошюру «Эмиграция на перепутье»47. Хотя он и заявил, что смотрит на события глазами историка, на самом же деле «политический подход» характеризует все его работы. Идеолог либеральной буржуазии, творец «новой тактики» контрреволюции, Милюков с этих позиций подходил и к анализу политических течений зарубежной контрреволюции, тенденций их дальнейшего развития. Важным источником для изучения разрабатываемой Милюковым, тактической линии служит его политический комментарий к так называемым платформам республиканско-демократического объединения48.

При работе над данной монографией были изучены обширная эмигрантская пресса, периодические издания различных направлений и оттенков49. Автор руководствовался ленинской методикой отношения к этой печати. В. И. Ленин сам показал пример того, как можно умело использовать для научного анализа общественно-политических процессов, а также в целях пропаганды и контрпропаганды литературные и документальные источники из враждебного лагеря.

Опираясь на все то, что было уже сделано другими советскими историками, привлекая, при критическом к ним отношении, эмигрантские публикации, прессу, зарубежную литературу, автор книги широко использовал документы и материалы из /12/ архивных фондов коллекции ЦГАОР СССР и частично из Архива внешней политики СССР.

Автору пришлось просмотреть тысячи листов переписки, дневников, воспоминаний, всякого рода записей таких деятелей, как Врангель, Деникин, Кутепов, Миллер, Бурцев, Гучков, Савинков, Чайковский, Милюков, Винавер, Струве, Шульгин, Чернов и др., изучить протоколы заседаний, справки, отчеты разных эмигрантских организаций, информационные сводки, донесения, приказы, распоряжения… Все они составляют богатейшее собрание бывшего Русского заграничного исторического архива в Праге (РЗИА), которое было передано чехословацким правительством Академии наук СССР в конце 1945 г. Важно отметить, что РЗИА был наиболее крупным эмигрантским архивным хранилищем. Журнал «Современные записки» назвал когда-то этот архив «единственным в своем роде учреждением эмиграции»50. Достаточно сказать, что только дневник и досье документов, которые вел на протяжении 20 с лишним лет врангелевский генерал А. А. фон Лампе, участник многих контрреволюционных акций, составляют более 30 тыс. листов.

Дневник фон Лампе является уникальным источником, поскольку его автор пунктуально, день за днем отмечал все то, что происходило вокруг. Больше всего его волновали события политической жизни эмиграции, ее крайне правого крыла. Кроме того, по роду своей «службы» в качестве начальника отдела РОВС Лампе должен был собирать информацию самого широкого профиля. И он делал это на протяжении многих лет, надеясь когда-нибудь опубликовать свои записки. Честолюбивому желанию не суждено было исполниться, но дневник сохранился, и его изучение позволяет теперь не только раскрыть некоторые факты, преданные забвению, но и лучше понять сам механизм взаимоотношений различных политических сил эмиграции.

В архивных фондах были обнаружены и частично приводятся записки мемуарного характера, принадлежащие разным эмигрантским деятелям. Такого рода источники привносят в изложение свидетельства очевидцев, помогают оснастить исследование описаниями отдельных событий, передать их подробности и детали.

Большую группу документов, выявленных в архивных фондах эмиграции, составляют справки и информации о деятельности, составе, структуре разных организаций, о политическом положении в отдельных районах, где находились белоэмигранты. Они характеризуют положение дел во врангелевской армии в первый Период после ее эвакуации из Крыма, сообщают о новых планах главарей разбитой белой армии. Большую группу документов составляют справочно-информационные материалы Российского общевоинского союза (РОВС): сводки, информационные сведения, бюллетени РОВС за разные годы, вплоть до начала второй мировой войны. Ценным источником информации /13/ служат сводные материалы о деятельности монархических организаций, документы, характеризующие другие политические течения эмиграции, деятельность отдельных конспиративных организаций, а также материалы оборонческого движения, охватившего определенную часть эмиграции во второй половине 30-х годов.

Источники, извлеченные из эмигрантских архивов, довольно часто обнаруживают разоблачительные свойства. Проявляется это в разных формах: и в том, что становятся известными тайные когда-то планы и замыслы зарубежной контрреволюции, и в том, что раскрываются во всей своей неприглядности отношения внутри эмигрантского лагеря, характерная для него обстановка взаимной грызни и склоки, и, наконец, в том, что данные архивных документов опровергают в ряде случаев открытые выступления тех же деятелей.

Одна из особенностей фондов бывшего Русского заграничного исторического архива в Праге состояла в том, что они собирались по всему миру, в разных странах, где действовали эмигрантские организации, где жили эмигранты. Текущая деятельность эмигрантских организаций и группировок самых разных направлений находила свое отражение в таких документах, как приказы и инструкции, протоколы заседаний и совещаний, донесения, отчеты, обращения, тексты речей и выступлений. Достаточно назвать, например, протоколы заседаний ЦК партии кадетов, парижской демократической группы, Заграничного комитета партии энесов, Республиканско-демократического объединения и др., которые использованы в книге. В совокупности они составляют важную часть документальной базы исследования.

Особое место среди архивных документов принадлежит переписке эмигрантов. Письма деловые и сугубо личные содержат самую разнообразную информацию, дают, иногда лучше, чем любой другой источник, возможность почувствовать колорит времени, психологию людей, их настроения.

В пестрой мозаике архивных источников трудно встретить какой-либо документ обобщающего характера, в котором давалась бы оценка многолетней политической активности белоэмигрантских группировок и течений, крушению их планов и замыслов. Тем больший интерес представляет обнаруженная в Архиве внешней политики СССР запись беседы советского посла во Франции А. Е. Богомолова с делегацией русских эмигрантов, в которую входили известные в прошлом политические деятели, участники — и это нужно подчеркнуть — самых разных политических группировок эмиграции.

История белой эмиграции, эволюции и краха ее политических течений, история русской культуры и науки за рубежом только начали по-настоящему изучаться советскими специалистами. По этой проблематике и в СССР, и в других странах имеются целые массивы документальных источников, которых /14/ не касалась еще рука исследователя. Известно, что разные по объему фонды документов и литературы белой русской эмиграции сохраняются в библиотеках Гуверовского института, Гарвардского, Стэнфордского, Индианского, Колумбийского, Корнельского и других университетов США, в библиотеках и архивах Англии, Голландии, Франции, ФРГ и некоторых других стран. Вот только один пример. В апреле 1929 г. в библиотеку Гуверовского института войны, революции и мира вдовой Врангеля был передан его личный архив — 134 дела. Несомненно, что их изучение могло бы пролить новый свет на многие факты и события, связанные с деятельностью зарубежной контрреволюции в 20-е гг.51

Привлечение архивных документов и материалов белой эмиграции, которые часто имели строго доверительный характер и нигде не оглашались, в сочетании с другими источниками позволяет показать истинное лицо политических течений зарубежной контрреволюции, полный крах замыслов и планов ее вдохновителей, нарисовать картину ожесточенной внутренней борьбы и распрей, провала неоднократных попыток объединить все враждебные Советской России силы. Вместе с тем история эмиграции — это дела и судьбы людей, потерявших родину, крушение их иллюзий, история признания Советской власти многими ее вчерашними врагами.

Глава I. После поражения

1. Их выгнала гражданская война

Когда в середине ноября 1920 г. войска Южного фронта прорвали укрепления белых в Крыму, командующий фронтом М. В. Фрунзе обратился по радио к генералу Врангелю. «Ввиду явной бесполезности дальнейшего сопротивления ваших войск, — говорилось в радиограмме от 11 ноября, — грозящего лишь пролитием лишних потоков крови, предлагаю вам прекратить сопротивление и сдаться со всеми войсками армии и флота, военными запасами, снаряжением, вооружением и всякого рода военным имуществом». Тем, кто сложит оружие, была обещана амнистия, а всем не желающим работать с Советской Россией обеспечивалась «возможность беспрепятственного выезда за границу, при условии отказа под честное слово от дальнейшей борьбы против рабоче-крестьянской России и Советской власти»1.

В тот же день Революционный Военный Совет Южного фронта обратился по радио к офицерам, солдатам, казакам и матросам армии Врангеля: «Борьба на юге заканчивается полной победой советского оружия. Пали Краснов и Деникин, завтра падет Врангель. Все попытки восстановить в России капиталистический строй с помощью иностранных империалистов кончились позорно. Великая революция победила, великая страна отстояла свою целость. Белые офицеры, наше предложение возлагает на вас колоссальную ответственность. Если оно будет отвергнуто и борьба будет продолжаться, то вся вина за бессмысленно пролитую русскую кровь ляжет на вас. Красная Армия в потоках вашей крови утопит остатки крымской контрреволюции. Но мы не стремимся к мести. Всякому, кто положит оружие, будет дана Возможность искупить свою вину перед народом честным трудом»2.

Врангель не ответил на предложение М. В. Фрунзе. Через несколько лет он так описывал эти события: «Наша радиостанция приняла советское радио. Красное командование предлагало мне сдачу, гарантируя жизнь и неприкосновенность всему высшему составу армии и всем положившим оружие. Я приказал закрыть все радиостанции, за исключением одной, обслуживаемой офицерами»3.

Целая армада самых разных судов — от дредноута до баркасов и парусников, все, что врангелевцам удалось мобилизовать /16/ в крымских портах, увозила к турецким берегам остатки разбитого войска (по одним данным, здесь было 126 судов, по другим — 137, по третьим — 1704). В панике бросали войсковое имущество, склады, госпитали с ранеными, бронепоезда, артиллерию, танки. Корреспондент берлинской эмигрантской газеты «Руль» сообщал, что число покончивших во время эвакуации самоубийством, сброшенных и бросившихся в море не поддается учету. Участники этого вынужденного морского путешествия вспоминали о нем с ужасом. Для многих пребывание на кораблях оказалось настоящей пыткой. «На некоторых судах, рассчитанных на 600 чел., находилось до трех тыс. пассажиров: каюты, трюмы, командирские мостики, спасательные лодки были битком набиты народом. Шесть дней многие должны были провести стоя, едва имея возможность присесть»5. Не было хлеба, не было воды. Задыхались от тесноты. Замерзали от холода. Кто-то, не выдержав, сходил с ума.

Это была катастрофа белых. Так они и стали называть потерю Крыма — последнего своего плацдарма в Европейской России. 18 ноября 1920 г. на фоне причудливой панорамы Константинополя вырисовывались силуэты многих судов, на которых теснились толпы людей. Здесь, на Босфоре, подводился итог трехлетней гражданской войны, писал потом Григорий Раковский — участник этих событий. Пытаясь ответить на вопрос о причинах поражения белых в гражданской войне, он одним из первых среди эмигрантов выступил с признанием, что «декларативные заявления руководителей борьбы с большевиками… прикрывали собой вожделения помещиков и крупных предпринимателей, игравших большую роль при Ставке»6.

После развала и крушения «белого дела» многие его вожди и вдохновители выглядели как пауки в банке. И каждый был склонен ставить себя в центр событий, исходя из того что «он все предвидел и что если бы осуществился его план действий, то все пошло бы иначе»7. Врангель изобличал в бездарности и непростительных стратегических ошибках Деникина, которого он сменил в 1920 г. в Крыму на посту главнокомандующего вооруженными силами Юга России. Деникин в свою очередь обругал Врангеля, нелестно отозвался о Краснове. А бывший донской атаман, написавший в эмиграции многотомные «сочинения», заявил, что именно Деникин «погубил все дело»8.

Монархисты уличали в предательстве П. Н. Милюкова, лидера кадетов, этой главной партии русской буржуазии. Милюков же обвинял белых генералов в неумелом военном руководстве. В феврале 1921 г. бывший начальник штаба Донской армии А. К. Келчевский писал В. Л. Бурцеву (в то время редактору белоэмигрантской газеты «Общее дело»), что «три четверти вины в случившейся катастрофе падает на неспособность Врангеля как военного деятеля»9. Другой эмигрантский деятель, монархист Е. А. Ефимовский, сетовал на отсутствие в «белом движении» /17/ каких-либо «живительных сил». «…Из него не появилось, — писал он, — ни Наполеона, ни даже Хорти»10.

Были и такие, кто пытался взглянуть на события шире, рассуждая задним числом о том, была ли неизбежна революция в России и какими методами можно было бы предотвратить революционную угрозу. Впрочем, эта тема в той или иной форме муссировалась в эмигрантских кругах многие годы. И мы еще обратимся к критическому рассмотрению концепций и взглядов, с которыми в эмиграции выступали обанкротившиеся деятели старой России. Один из них — бывший посол Временного правительства в Париже, крупный в прошлом адвокат и кадетский деятель В. А. Маклаков — хотел оценить ход исторических событий за последние 50–60 лет с высоты, как он выразился, птичьего полета. Сравнивая борьбу общественных сил на исторической арене с шахматной партией, Маклаков писал: «Если Вы шахматист, то должны знать, что иная шахматная партия бывает проиграна безнадежно ходов за 30 до мата. С нами произошло то же самое. Ошибки и нерешительность Александра II, незаконченность его реформ, внутреннее противоречие между ними и его политикой сделали революцию неизбежной…»11

Маклаков считал, что можно было избежать «фатального конца», если бы правительство вовремя овладело движением, но оно не сумело этого сделать и «на ошибки противника отвечало еще большими ошибками». Порой казалось, заключал он свои «пояснения», что это «не шахматная игра, а игра в поддавки…». Такое объяснение принимали в штыки другие деятели эмиграции.

Американский историк П. Кенез, написавший книгу о гражданской войне на Юге России, обратил внимание на то, что из-за отсутствия общей идеологии белые не смогли преодолеть разногласия внутри своего лагеря (между отдельными руководителями, между казаками и иногородними, между «федералистами» Кубани, Дона, Украины, Грузии и «централистами», выступавшими за «единую и неделимую Россию», между сторонниками ориентации на Антанту и на Германию и т. д.). Кенез сомневается, что эти беспомощные в политическом и идеологическом отношениях военные могли «на равных соревноваться с большевистскими интеллектуалами, которые провели годы в тюрьмах и изгнании, размышляя о будущей революции»12.

Задним уже числом вожди и участники «белого движения» писали о том, что не было в их армиях «положительных» лозунгов, что не сумели устроить тыла, не хотели обуздать грабежи и насилия, чинившиеся и войсками, и государственной стражей, и контрразведкой. Проиллюстрируем эти утверждения некоторыми примерами из одной рукописи, сохранившейся в архиве под названием «Записка о причинах крымской катастрофы». Автор записки — полковник, служивший в армии генерала /18/ Врангеля начальником судной части 1-го корпуса. Уже будучи в эмиграции, он решил оставить свидетельство для истории. «Население местности, занятой частями крымской армии, — пишет автор записки, — рассматривалось как завоеванное в неприятельской стране… Крестьяне беспрерывно жаловались на офицеров, которые незаконно реквизировали, т. е., вернее, грабили у них подводы, зерно, сено и пр…Защиты у деревни не было никакой. Достаточно было армии пробыть 2–3 недели в занятой местности, как население проклинало всех… В сущности никакого гражданского управления в занятых областях не было, хотя некоторые области были заняты войсками в течение 5–6 месяцев… Генерал Кутепов прямо говорил, что ему нужны такие судебные деятели, которые могли бы по его приказанию кого угодно повесить и за какой угодно поступок присудить к смертной казни… Людей расстреливали и расстреливали. Еще больше их расстреливали без суда. Ген. Кутепов повторял, что нечего заводить судебную канитель, расстрелять и все….»13

Та же картина наблюдалась в тылу деникинских войск. «Вся обывательская масса в ее целом была взята под сомнение в смысле ее политической благонадежности», — писал потом деникинский журналист. А то, что творилось в застенках контрразведки Новороссийска, напоминало, по его словам, самые мрачные времена средневековья. Попасть в это страшное место, а оттуда в могилу было легко для любого «обывателя».

Живые свидетели рассказывали, что обстановка в белом тылу представляла собой что-то ни с чем не сообразное, дикое, пьяное, беспутное. Никто не мог быть уверен, что его не ограбят, не убьют безо всяких оснований. Что касается отношения к взятым в плен красноармейцам, то жестокости допускались такие, о которых «самые заядлые фронтовики говорили с краской стыда». И все спекулировали. Спекулянты на юге определяли курс русской и иностранной валюты, скупали золото и драгоценности, «скупали гуртом весь сахар, весь наличный хлеб, мануфактуру, купчие на дома и именья, акции железных дорог и акционерных компаний»14.

Произвол, насилия и беззакония царили всюду, где проходили белые армии, белогвардейские банды, войска интервентов. Не кто иной, как сам А. И. Деникин, подтверждает, что в тылу Добровольческой армии спекуляция достигла размеров необычайных, а казнокрадство, хищения, взяточничество стали обычными явлениями. Он вынужден был признать, что руководители «белого движения» были вождями без народа, что они не учитывали «силу сопротивляемости или содействия народной массы»15.

Реакционная аграрная, социальная и национальная политика белых правительств, поддержка ими помещиков и капиталистов, которые пытались взять реванш и вернуть утраченную собственность, проповедь лозунга «единой и неделимой России», /19/ отрицание права на самоопределение народов — все это вызывало ненависть населения, создавало благоприятные условия для восприятия широкими массами программы и лозунгов большевиков. «Бичом белого тыла была красная пропаганда», — заявил врангелевский генерал А. А. фон Лампе, выпустивший в конце 20-х годов брошюру о причинах поражения в гражданской войне16. Поразительной, признавал Лампе, была восприимчивость красной пропаганды населением, которое он с раздражением называл распущенным или просто толпой.

Напомним, что писал известный английский писатель Герберт Уэллс, посетивший в 1920 г. Советскую Россию. Советское правительство, заявил он, было единственным правительством, возможным в России того времени. «Коммунисты — это люди идеи, и можно не сомневаться, что они будут за свои идеи бороться. Сегодня коммунисты морально стоят выше всех своих противников»17. Уэллс признавал, что именно извне субсидировались непрерывные нападения, вторжения, мятежи, которые терзали Россию, душили ее чудовищно жестокой блокадой.

В годы гражданской войны партия большевиков возглавила борьбу молодой Советской республики против многочисленных внутренних и внешних врагов. Она подняла на справедливую революционную борьбу рабочих и крестьян, которые «шли на голод, холод, на мучения, чтобы только удержать власть»18. Их героизм, самопожертвование, неслыханная выдержка, по определению В. И. Ленина, были главной причиной того, что обеспечило победу. Вместе с тем Советское правительство умело использовало те объективные противоречия, которые раздирали враждебный лагерь. К ним относились, например, противоречия интересов держав Антанты и Германии, взаимное соперничество союзных держав.

Особое значение имели выступления трудящихся капиталистических стран против правительств под лозунгом «Руки прочь от Советской России». Они оказывали непосредственное влияние на действия интервентов. Это понимал и один из самых активных врагов Советской власти — Борис Савинков. В одном из писем генералу Деникину из Парижа, где он был членом «Российской делегации», Савинков советовал присмотреться к тому, что делается в Европе (письмо датировано декабрем 1919 г.). «Ныне союзные правительства, считаясь с общественным мнением своих стран (а не считаться с ним они не могут), — писал Савинков, — не в силах вам помочь так, как они этого бы желали и как вам это необходимо… Даже Черчилль, испытанный друг России и ваш… не может делать больше того, что он делает, ибо иначе завтра он не будет у власти». И как выход из положения Савинков рекомендовал Деникину действовать под «демократическим флагом». Деникин потом заявил, что сочувствие к русским большевикам на Западе «привело /20/ к извилистой и гибельной для нас (белых) политике» держав Антанты19. Признания врагов только подтверждают правильность интернациональной политики нашей партии, непревзойденное стратегическое искусство В. И. Ленина. «…Эта поддержка и это сочувствие, — говорил он о трудящихся враждебных Советской республике держав, — были последним, самым решающим источником, решающей причиной того, что все направленные против нас нашествия кончились крахом…»20

Разгромленная в гражданской войне российская контрреволюция бежала за границу. Севастополь, Одесса, Новороссийск и другие порты Черного моря были свидетелями бегства белогвардейцев. Эвакуация белых в ноябре 1920 г., о которой мы уже писали, была самой последней на этом театре военных действий. В статье М. Алехина о белой эмиграции21, напечатанной в 1-м издании Большой советской энциклопедии, перечислены и другие крупные эвакуации потерпевших поражение белогвардейцев — в январе — марте 1919 г., в январе — феврале 1920 г. Все они похожи одна на другую, все имели характер беспорядочного, панического бегства. Об этих «волнах» белой эмиграции довольно подробно рассказал В. В. Комин22. Он обратил внимание на тот факт, что часть тех, кто составил потом эмиграцию, оказалась в Европе еще до 1917 г., часть — сразу же после февральской революции, имея в виду царских дипломатов и представителей аристократии. 26 ноября (9 декабря) 1917 г. был подписан приказ Наркоминдела об увольнении послов, посланников и членов посольств, которые не дали согласия работать под руководством Советской власти «на основе платформы II-го Всероссийского съезда»23. Среди них оказались посол в Англии К. Д. Набоков, посол в Японии В. Н. Крупенский, посол в Италии М. Н. Гирс, посланник в Китае Н. А. Кудашев и многие другие.

В эмиграции осталась и какая-то часть бывших военнопленных первой мировой войны. Документы внешней политики рассказывают о неоднократных попытках враждебных Советской России сил помешать возвращению на родину русских военнопленных, находившихся в Германии. В 1919 г. среди них велась усиленная вербовка в белогвардейские армии. Правительства стран Антанты пытались использовать русских военнопленных в Германии в качестве резерва для пополнения антисоветских сил на фронтах гражданской войны. В переданной по радио 22 августа ноте Наркоминдела РСФСР Министерству иностранных дел Германии указывалось, например, что Российскому Советскому правительству известно о том, что среди русских военнопленных «ведется не только энергичная пропаганда, пользующаяся всякой поддержкой со стороны властей, чтобы побудить их к вступлению в белогвардейские банды, борющиеся против русского народа, но и что значительное число этих военнопленных /21/ уже перевезено из Германии в сферу власти Деникина и других врагов русского народа…»24.

Такая вербовка проводилась и во Франции, причем французские власти подвергали русских солдат жестоким преследованиям за отказ участвовать в «агрессии против народных масс России». Правительство РСФСР выступало с решительными протестами по этому поводу. «Наши сограждане, — указывалось в ноте правительству Франции от 25 сентября 1920 г., — продолжают страдать от насилий французских властей, пытающихся принудить их вступить в армию Врангеля…»25 Судьба бывших военнопленных, направленных в белые армии, складывалась по-разному, но часть этих людей потом снова попадала во Францию, Германию, другие страны уже в качестве белоэмигрантов.

Основной поток эмигрантов приходится на годы гражданской войны. За пять дней ноября 1920 г. из Крыма на константинопольский рейд прибыло 150 тыс. эмигрантов, из них примерно 70 тыс. офицеров и солдат врангелевской армии. А всего через Константинополь за несколько лет, по имеющимся данным, прошло более 300 тыс. русских эмигрантов. Из Турции многие из них попадали потом в Балканские страны, Чехословакию, Францию. В 1921 г. свыше 30 тыс. русских эмигрантов сосредоточились в Югославии, до 35 тыс. — в Болгарии и т. д.26

Другой путь движения белой эмиграции проходил через Польшу. Отсюда эмигранты направлялись в Германию, Францию, Бельгию. В самой Польше они, как правило, долго не задерживались, хотя на какое-то время здесь собирались их большие массы. В одном из отчетов Земскогородского комитета — эмигрантской благотворительной организации — отмечалось, что в середине 1921 г. в Польше насчитывалось до 200 тыс. русских27.

Крупным центром сосредоточения белой эмиграции стала Германия. Западногерманский историк Г.-Э. Фолькман на основании данных Министерства иностранных дел Германии установил, что в декабре 1922 г: там было до 600 тыс. русских эмигрантов (имелись в виду все выходцы из Российской империи)28. Во Франции, куда в середине 20-х гг. началось массовое переселение белоэмигрантов, их собралось к тому времени до 400 тыс. Еще один поток эмигрантов, во значительно меньший по масштабам направлялся в Финляндию и прибалтийские государства.

Особым районом эмигрантского «рассеяния» был Китай. Сюда устремились остатки разбитых войск адмирала Колчака, отрядов генерала Каппеля, атамана Семенова и других контрреволюционных банд. В Маньчжурии, по разным сведениям, в 20-е гг. жило более 100 тыс. русских. Правда, довольно значительную часть их составляло население, поселившееся в полосе отчуждения КВЖД еще до революции29. /22/

Милюков насчитал 25 государств (без стран Америки), где к 1924 г. жили русские эмигранты30. В Южной Америке, в США и Канаде число осевших там белоэмигрантов все время возрастало. В США в начале 20-х гг., по приблизительным подсчетам, их было уже около 30 тыс. Вопрос о численности русской эмиграции в разных странах весьма запутан. Происходили массовые миграции эмигрантов, и их распределение по странам постоянно менялось. Многие эмигрантские организации старались завысить свою численность. В то же время уже в 1921 г. в эмигрантской среде развернулось движение за возвращение на родину, и число эмигрантов начало постепенно сокращаться. Поэтому если мы говорим о численности эмиграции в целом, то максимальная цифра — примерно 2 млн. человек — относится к первой половине 1921 г. Что касается положения в отдельных странах, то существуют большие расхождения между данными, почерпнутыми из разных источников.

Возьмем, к примеру, Германию. В 1920 г., согласно данным американского Красного Креста, которые приводят Фолькман и Вильямс, здесь находилось 560 тыс. русских эмигрантов31. В это число были включены и те, кто оказался в Германии проездом, и русские военнопленные, ожидающие репатриации. Большой разнобой в сведениях о количественном составе русской эмиграции в этой стране в 1921 г. — называются цифры от 50 до 450 тыс.32 Выше уже указывалось, что к концу 1922 г., по подсчетам МИД Германии, численность выходцев из России достигла 600 тыс. Затем имеются данные из разных источников: 1923 г. — 400 тыс., 1924 г. — 500 тыс., 1925 г. — 25 тыс., 1928 г. — 150 тыс., 1934 г. — 50 тыс.33 Все это весьма ориентировочные цифры, тем не менее они показывают общую тенденцию постепенного, на протяжении многих лет, сокращения эмигрантской массы.

К выходцам из России относились не только русские, но и эмигранты других национальностей: украинцы, белорусы, грузины, армяне, азербайджанцы, представители народов Северного Кавказа и Средней Азии. Среди них было много людей, попавших за границу еще до революции по причинам экономического характера: в поисках работы и средств к существованию. В то же время в разных странах действовали политические группировки националистической эмиграции.

Центры украинской националистической эмиграции обосновались сначала в Польше, Чехословакии, Германии. В Париже был образован украинский национальный совет (рада) во главе с Симоном Петлюрой. Здесь же объявили о своем существовании армянские националисты из остатков партии «Дашнак-цутюн». В Константинополе заседал так называемый комитет освобождения Северного Кавказа и т. д.

Обосновавшаяся за границей русская эмиграция в политическом отношении представляла собой сложный конгломерат /23/ сил и течений — от крайних монархистов до меньшевиков и эсеров. В целом это была еще довольно грозная сила, которую объединяли общая ненависть к Советской республике, враждебные ей цели и намерения. В этих условиях В. И. Ленин считал весьма необходимым и поучительным внимательно следить за основными стремлениями, приемами, течениями русской контрреволюции за рубежом34. Он напоминал и о такой опасности, как остатки армии Врангеля, которые не были уничтожены до конца и находились не очень далеко от Страны Советов. Белогвардейские организации, говорил В. И. Ленин 22 декабря 1920 г. на VIII Всероссийском съезде Советов, «работают усиленно над тем, чтобы попытаться создать снова те или иные воинские части и вместе с силами, имеющимися у Врангеля, приготовить их в удобный момент для нового натиска на Россию».35

2. Попытки сохранить белую армию

Не успел Врангель добраться до Константинополя, как уже начал говорить о возможности возобновления вооруженной борьбы. Этот вопрос обсуждался на первом же совещании старших начальников врангелевской армии на крейсере «Генерал Корнилов» в водах Босфора. Парижская белоэмигрантская газета «Общее дело» вскоре опубликовала заявление Врангеля. Он обещал, что при помощи союзников семидесятитысячная армия будет сохранена. До 1 мая 1921 г. битый генерал рассчитывал снова высадиться в одном из пунктов Черноморского побережья России1. А пока в качестве платы за расходы по содержанию врангелевцев французским властям в Константинополе были переданы русские корабли. Среди них 2 линкора, 2 крейсера, 10 миноносцев, 4 подводные лодки, 12 других судов. Все они в конце ноября 1920 г. отправились в Бизерту. В 1932 г. многие из них были проданы на слом2.

Остатки частей врангелевской армии были сведены в три корпуса и размещены в лагерях на Галлиполийском полуострове (1-й Армейский корпус), на острове Лемнос и в районе Чаталджи, в 50 км к западу от Константинополя (Донской и Кубанский казачьи корпуса). Это были пустынные, лишенные растительности места, где зимой царили холод и сильные ветры, а летом зной. Не хватало топлива, у солдат и казаков пришли в негодность обмундирование и обувь. Скученность, антисанитарные условия, тиф, лихорадка, плохое питание — многие не выдерживали всего этого. Около 350 человек похоронено на русском военном кладбище в Галлиполи3.

Донской казак Лунченков, вернувшийся из эмиграции в Советскую /24/ Россию, написал книгу «За чужие грехи»*. Он рассказывал: для того чтобы казаки не разбегались, их лагеря окружили проволокой. Французское командование расставило часовых из сенегальцев. В лагерях были открыты лавочки, но там верховодили генералы, которые устанавливали цены в два-три раза выше рыночных. Рост недовольства казаков вызвал их столкновение со своими офицерами и французской охраной. В ночь с 23 на 24 декабря 1920 г. около двух тысяч человек вырвались из лагеря Чаталджи. Оставшиеся были перевезены на остров Лемнос. Многие казаки заявили тогда представителю французского командования о своем желании вернуться в Советскую Россию4.

Врангель принимал все меры к тому, чтобы укрепить пошатнувшуюся дисциплину в своих войсках. «Дисциплина в армии должна быть поставлена на ту высоту, — заявил он, — которая требуется воинскими уставами, и залогом поддержания ее на этой высоте должно быть быстрое и правильное отправление правосудия»5.

«Неблагонадежных» подвергали разным репрессиям. Из них в Галлиполи сформировали специальный «беженский» батальон. Командир батальона должен был насаждать строжайший порядок и выбить из головы «беженцев» всякую мысль о возвращении в Советскую Россию. В глазах «начальства» попавшие в батальон люди были чуть ли не большевиками. Они посылались «на самые тяжелые, грязные работы, их арестовывали при малейшей оплошности…»6.

Только в 1-м корпусе генерала Кутепова военно-полевому суду были преданы (по официальным данным) 75 солдат и офицеров, а 178 осуждены корпусным судом. Карательные органы действовали по тем же правилам, которые в свое время применялись в Крыму. Приговаривали к смертной казни, к каторжным работам и арестантским отделениям, около сорока офицеров были разжалованы в рядовые7. В архивных материалах сохранились документы о расстреле 12 мая 1921 г. Бориса Коппа — старшего унтер-офицера 1-го кавалерийского полка. Приговор утвердил Кутепов. Копп обвинялся в том, что вел «агитацию среди воинских чинов своего полка, направленную на разложение армии, убеждал уходить из армии»8. За агитацию в пользу Советской России был предан военно-полевому суду и приговорен к расстрелу полковник Щеглов. Этот случай получил в то время широкую известность и вызвал протесты даже со стороны кадровых офицеров. Каждый должен был знать, что его ждет за неподчинение. В галлиполийском лагере об этом напоминала выложенная камнями надпись: «Только смерть может избавить тебя от исполнения долга». Белое командование /25/ видело свою задачу в том, чтобы создать здесь «надежный и вполне подготовленный кадр будущей армии»9. Еще 26 декабря 1920 г. Врангель направил командирам корпусов секретное предписание о тайном сохранении оружия.

Началась усиленная муштра тех, кто жил в Галлиполи и других лагерях. До трех тысяч человек обучались в учебных командах армейского корпуса. В поле шли тактические учения, проводились даже двусторонние маневры. Офицеры тренировались, участвуя в штабных военных играх. В программе занятий с солдатами были и штыковой бой, и самоокапывание, и изучение уставов. Каждый день начинался и заканчивался молитвами. Когда после вечерней молитвы наступал наконец желанный отдых, вспоминал об этих днях бывший галлиполиец, «мы бросаемся в своем сарае на одеяла, разостланные на поду, и погружаемся в тяжелый сон. Раздеваться нельзя. Слишком холодно. И так изо дня в день»10.

Врангелевское командование стало выпускать «Информационный листок». Напечатанный на машинке, он распространялся среди солдат и офицеров. И в каждом листке обзор положения в Советской России: «О восстаниях, о последних днях большевиков…»11 При этом немилосердно ругали всю русскую эмиграцию, особенно доставалось парижской группе эсеров.

В феврале 1921 г. Врангель произвел смотр своих войск. Он посетил Галлиполи и Лемнос. В это время в трех корпусах (1-м Армейском, Кубанском и Донском) числилось 48 319 человек, значительную их часть составляли офицеры12. Хотя далеко и не в полном составе, но сохранялись дивизии, полки, батальоны, батареи и эскадроны, а также военные училища. Продолжалось производство из юнкеров в офицеры. Все делалось для того, чтобы поднять боевой дух этих оторванных от родины людей, создать у них впечатление, что якобы именно они являются представителями подлинной России.

Была еще одна сторона жизни врангелевцев в лагерях, о которой предпочитали особенно не говорить. Речь идет об отношениях с местным населением. Сохранился текст одного из приказов по Донскому лагерю от 4 марта 1921 г., из которого выясняется такая картина. Группы казаков по 30–40 человек бродили по окрестным деревням и наводили ужас на местное население. Жители боялись оставаться в своих домах на ночь. Всюду массовое воровство, насилия и грабежи, в которых принимали участие и офицеры. Потом награбленные и ворованные вещи продавались на базаре в соседнем городке Мудросе. Сообщая об этих фактах в приказе, предназначенном для внутреннего пользования, белое командование попыталось усилить оцепление лагерей, как-то ограничить выход за их пределы, особенно ночью13.

В лагерях усиленно муссировались слухи о каком-то международном десанте, формируемом для борьбы с большевиками. /26/ Генерал П. Н. Краснов* в январе 1921 г. предлагал сформировать с этой целью четыре корпуса: два — силами русской белой армии, один — при помощи Маннергейма и один — силами других иностранцев. А. А. фон Лампе отметил в своем дневнике, что Краснов «разрабатывает план движения на Петроград со всех сторон на весну 1922 г.»14.

Это были планы, но предпринимались и конкретные действия. Врангель и казачьи атаманы посылали своих эмиссаров в районы Дона, Кубани и Терека. Они должны были распространять среди населения слух о том, что вскоре «отдохнувшая на Балканах армия Врангеля» высадится на Черноморском побережье и нужно готовиться поддержать ее борьбу с большевиками. Правда, как отмечалось в справке, составленной константинопольским отделением «Центра действия» (контрреволюционной организации, о которой еще будет сказано особо), большинство из посланных не оправдали доверия. А некоторые просто пропили деньги в Константинополе и никуда не уехали. Но самое главное, вернувшиеся сообщили: имена Врангеля и членов казачьих правительств настолько непопулярны, что рассчитывать на активное выступление населения не приходится15.

В разное время достоянием гласности становились сообщения о попытках организации вооруженных белых десантов. В. В. Шульгин рассказывал, как он побывал с таким десантом в Крыму. Только пятерым его участникам удалось на шхуне уйти обратно. Позже кончилась провалом попытка генерала Покровского высадить десант на Кубани. Через десять с лишним лет газета «Возрождение» опубликовала воспоминания еще об одном неудавшемся десанте летом 1921 г. С согласия и при поддержке Врангеля на пароходе «Отважный» под иностранным флагом отправилась тогда к крымским берегам группа белых офицеров. Пароход попал в шторм и после многодневного плавания по Черному морю вернулся в Константинополь.

Некоторую часть пути в открытом море одним курсом с белым десантом шел большой турецкий транспорт «Решид-Паша». На нем возвращались в Новороссийск казаки с Лемноса16. «Червь сомнения» уже начал делать свое дело. «Наши пути скоро разошлись», — писал автор воспоминаний. И не случайно штаб Врангеля в Константинополе издавал директиву за директивой. Начальник штаба генерал П. Н. Шатилов требовал: «Принять все меры к тому, чтобы не нашлось бы желающих возвратиться в Совдепию…» Донской атаман генерал А. П. Богаевский объявил: «Решительно запрещаю всем офицерам и казакам, способным носить оружие, записываться для отправки в Советскую Россию»17. /27/

В то же время Врангель пытается объединить под своим началом всех оказавшихся за рубежом белых офицеров. Его военные агенты и представители в разных странах получили указание о создании офицерских союзов. Врангель потом писал, что в начале 1921 г. около десяти тысяч офицеров записались, чтобы «по первому зову явиться в ряды армии»18.

Верхи белой эмиграции изобретали новые и новые политические комбинации. Врангель решил сформировать своего рода правительство — «Русский Совет», который объявлялся преемственным «носителем законной власти», объединяющим силы, «борющиеся против большевиков»19. В «Русский Совет» вошли вместе с генералами П. Н. Врангелем, А. П. Кутеповым, П. А. Кусонским, П. Н. Шатиловым такие деятели, как граф В. В. Мусин-Пушкин, И. П. Алексинский, Н. Н. Львов, представитель Союза торговли и промышленности Н. А. Ростовцев, член ЦК кадетской партии князь П. Д. Долгоруков, ренегат (бывший социал-демократ) Г. А. Алексинский, который отвечал в «Совете» за пропаганду.

На первом же заседании, 5 апреля, в Константинополе «Русский Совет» пытался потребовать от западных правительств объявления ультиматума Советской власти. Он развил активную «коммерческую» деятельность, занялся распродажей в Европе вывезенных из Крыма и Новороссийска ценностей. Среди приглашенных Врангелем для участия в работе «Совета» был и В. В. Шульгин, который в то время выступил с заявлением, что готовый аппарат управления белой эмиграции создаст у большевиков впечатление ее большой силы20. Но никто, даже в эмигрантских кругах, особенно не считался с «правительством» Врангеля. Он сам позже признал, что «в полной мере выявился разброд русской зарубежной общественности», и попытка объединить вокруг армии и «Русского Совета» «национальномыслящих людей» закончилась неудачей21. Обнаружились, например, большие разногласия с представителями эмигрантского казачества, с «атаманами и председателями правительств» Дона, Кубани и Терека, которые отказались участвовать в этом предприятии. После переселения «Русского Совета» в Сербию борьба различных группировок привела к прекращению его существования осенью 1922 г.

Врангель считал опасным публично выказывать свой монархизм, всячески «затемнял» его. Только в доверительных письмах он подчеркивал, что по «убеждениям своим он монархист», что «столь же монархично, притом сознательно», и большинство белой армии. В одном из писем генерал предавался мечтам о возрождении в России «монархического образа правления»22.

Монархисты, которые не скрывали своих взглядов, собрались в мае 1921 г. на съезд в баварском курортном городе Рейхенгалле. Они не сомневались, что Советская Россия находится накануне своего краха, и готовы были всячески способствовать /28/ ему, выступая за полную политическую и экономическую изоляцию Страны Советов.

Монархисты назвали свое сборище «съездом по экономическому восстановлению России», имея в виду, что эту задачу смогут решить только они, восстановив в России монархию Романовых и используя помощь иностранного капитала. Съезд принял резолюцию, где высказывалась уверенность, что уцелевшие части белых армий станут основой «будущей императорской русской армии»23. Врангелю и атаману Семенову на Дальний Восток были посланы приветственные телеграммы. Избранный на съезде Высший монархический совет (ВМС) во главе с известным реакционером Н. Е. Марковым занялся, по свидетельству фон Лампе, «разработкой норм временного управления Россией после падения большевиков». В советской печати того времени подчеркивалось, что программа монархистов была по существу программой крупных землевладельцев, мечтающих о возврате своих земель. Возвращение барских усадеб — в этом состояла квинтэссенция монархической программы24.

Одна группа монархистов свои расчеты связывала с Германией, другая — с Францией. Первых было большинство, ни один «франкофил» не попал в Высший монархический совет. Министерство иностранных дел Германии с удовлетворением отметило, что в Рейхенгалле принят прогерманский курс25.

Монархический совет обосновался в Берлине. Здесь и в других частях Германии, особенно в Баварии, нашла себе приют значительная часть монархистов. Белоэмигрант генерал В. В. Бискупский стал одним из руководителей общества «Ауфбау», созданного в Мюнхене милитаристскими германскими кругами и предназначавшегося для развития торгово-промышленных сношений с Югом России после «ликвидации» там Советской власти. Бискупский был близок и к Высшему монархическому совету, и к немецкому генералу Э. Людендорфу, выступавшему за интервенцию в Советскую Россию, а также к начинавшим уже проявлять активность национал-социалистским группам26.

До 1921 г. германское правительство помогало содержать остатки Западной добровольческой армии. Ее бывший командующий генерал П. М. Авалов-Бермонт жил в Гамбурге. Он тоже «планировал» поход на Москву вплоть до предположений о составе московской комендатуры. О намерении сформировать новые отряды, создать организации для активной борьбы с Советской Россией объявили в то время Глазенап, Шкуро, Бичерахов и другие белогвардейцы27. Наиболее авантюристические элементы белой эмиграции продолжали твердить о своей верности «принципу вооруженной борьбы».

Активно выступал за использование всех доступных средств в борьбе с Советами такой деятель эмиграции, как П. Б. Струве. Американский историк, известный советолог Ричард Пайпс, который /29/ посвятил много лет изучению биографии Струве, писал о своем «восхищении» этой личностью. Пайпсу импонирует несгибаемый антикоммунизм Струве, он подчеркивает его роль «главного политического идеолога антибольшевистской оппозиции в течение гражданской войны и в эмиграции». Пайпс называет политический кусе, который разрабатывал и пропагандировал в эмиграции Струве, «революционной контрреволюцией»28. Короче говоря, Струве был идеологом самой непримиримой части эмиграции, ее так называемого консервативного крыла. В эмиграции он относился к числу тех руководителей российской контрреволюции, которые провозглашали продолжение борьбы всеми способами, и прежде всего вооруженным путем.

В Париже летом 1921 г. такую задачу поставил съезд Русского национального объединения. В принятой резолюции он объявил первичной и главной своей целью «возможно скорое свержение большевизма»29. На 14 заседаниях было заслушано 18 докладов и сообщений. В центре внимания оказались вопросы сохранения армии и, как заявил один из докладчиков, видный кадетский деятель В. Д. Набоков, «верности принципу вооруженной борьбы. П. Б. Струве, также выступавший с докладом, разделил всех эмигрантов на патриотов и непатриотов, в зависимости от признания или непризнания армии. Около 400 человек, собравшихся на этот съезд, устраивали овацию при всяком упоминании о белой армии.

Съезд объявил, что признает «необходимость Русского национального объединения как политической, надпартийной организации. Заявления о «надпартийности» не могли, однако, скрыть того факта, что сами участники съезда представляли вполне определенные политические группировки. В списке организаций, принявших участие в съезде, мы находим кадетские группы в Берлине, Белграде, Константинополе, Софии, так называемый парламентский комитет, Крестьянский союз в Праге, разные комитеты и «братства» по «освобождению России», другие организации вроде Общества русских офицеров Генштаба (Константинополь), Русского комитета (Варшава), Национально-государственного объединения (Гельсингфорс), Союза русских адвокатов (Париж), Сибирского кооператива маслоделов (Бостон) и т. д. Приветствия съезду прислали П. Н. Врангель, М. Н. Гирс — председатель совещания бывших русских послов, фабрикант П. П. Рябушинский.

Участники съезда утверждали, что они стоят только за родину, что самое главное для них — это «внеклассовая, надклассовая позиция». Они ратовали за объединение, но сами уже по грязли в раздорах. И хотя на съезде был избран «национальный комитет» под председательством правого кадета, бывшего министра Временного правительства А. В. Карташева, эта по пытка создания единого центра контрреволюционных сил потерпела неудачу… Съезд, на котором собрались правые кадеты и октябристы, лишь обозначил раскол эмиграции на разные, группы /30/ и группировки. Многие эмигрантские организации не принимали в нем участия.

* * *
К апрелю 1921 г. французское правительстве, по его данным, израсходовало на содержание врангелевской армии 200 млн. франков. Только четвертая часть этой суммы покрывалась стоимостью предоставленных Врангелем судов и товаров. Особая комиссия, созданная «Русским Советом», выступила со своими расчетами. Она заявила, что ей неизвестны те слагаемые, из которых получилась такая крупная сумма. Вместо 30–50 млн. франков, упоминаемых во французских документах как стоимость имущества, переданного Врангелем французскому правительству, «Русский Совет» назвал цифру 144 млн. франков30. Тем не менее верховный комиссар Французской республики в Константинополе генерал Пеллэ в конце марта сообщил Врангелю о решении прекратить кредит.

Объяснение такого поворота дало само французское правительство. «Напрасно было бы думать, — говорилось в официальном сообщении из Парижа, — что большевиков можно победить русскими или иностранными вооруженными силами, опорная база которых находилась вне пределов России, и, вдобавок, победить с помощью солдат, которые в момент наилучшего состояния армии в Крыму на родной почве не оказались в состоянии защитить его от прямого нападения советских войск»31.

В первой половине 1921 г. Советская власть победила в Грузии, были разгромлены кронштадтский контрреволюционный мятеж и кулацкие восстания в центральных губерниях. 16 марта 1921 г. в Лондоне министр торговли сэр Роберт Хорн от имени Великобритании и Ж. Б. Красин от имени РСФСР подписали торговое соглашение. Правда, нужно оговориться, что подписание договора не означало изменения общей позиции враждебности по отношению к Советской России со стороны британских капиталистов. Об этом очень красноречиво заявил У. Черчилль, обещая «разоблачать» большевиков «при каждом удобном случае». Позже стало известно о провокационной роли, которую играли британские правящие круги, пытаясь организовать новую блокаду Советской республики. Но в тех конкретных условиях англо-советское торговое соглашение было политическим актом огромного значения, фактическим признанием Советского правительства крупнейшей европейской державой.

Врангелевцы очутились в сложном положении. Они старались разжигать у своих союзников интерес к белой армии, играть на их боязни потерять Россию. Но правительство Аристида Бриана поняло, что через Врангеля оно ничего не получит. Французский премьер был озабочен тем, чтобы опередить своих капиталистических конкурентов и успеть занять место на русском рынке. Вместе с тем во Франции помнили об угрозе со /31/ стороны Германии. Происходившие в Европе изменения и отказ Франции финансировать содержание воинских команд, находившихся в лагерях под Константинополем, заставили врангелевцев рассредоточить остатки армии по разным странам. 10 мая 1921 г. Врангель писал своим представителям и военным агентам, что «армия будет существовать в полускрытом виде, но она должна быть сохранена во что бы то ни стало». Он предупреждал о необходимости заменить термин «русская армия» термином «контингенты армии» и успокаивал, что на это следует смотреть как на «условную уступку»32.

Представитель Врангеля в Болгарии генерал Вязьмитинов подписал с начальником штаба болгарской армии полковником Топалджиковым соглашение о размещении частей белой армии на ее территории. За врангелевцами сохранялось право ношения военной формы. Переезд их из Галлиполи и других лагерей закончился в основном в середине декабря 1921 г. В южной части Болгарии разместился Донской корпус (около 5 тыс. человек). Штаб его находился в городе Стара Загора. На севере и северо-востоке был расквартирован 1-й Армейский корпус (до 13 тыс. человек) со штабом в городе Тырново33. Кроме того, еще с января 1920 г. в Болгарии находились офицеры и солдаты из разгромленной армии Деникина численностью до 10 тыс. человек. По подсчетам Г. И. Чернявского и Д. Даскалова, общее число белоэмигрантов, нахлынувших в Болгарию, к началу 1922 г. составляло примерно 36 тыс.

И здесь белое командование старалось сохранить уклад строевых частей и казарменный порядок. Но жизнь брала свое. В Болгарии казаки в скором времени стали создавать трудовые артели, которые подряжались на строительные работы, рубку леса, в шахты и т. д. Непосредственные контакты с болгарскими рабочими, пропаганда коммунистов незаметно, но постоянно оказывали влияние на сознание определенной части солдат и казаков.

До 11 тыс. человек (главным образом казаков) переселились в Югославию, и бывший российский посол в США Б. А. Бахметьев перевел 400 тыс. долларов на их устройство. В город Сремски Карловцы переехал сам Врангель со своим штабом. Казаки использовались в Югославии на разных работах, а 1-я кавалерийская дивизия (более 3300 человек) находилась на службе в корпусе пограничной стражи королевства.

Задолго до этих событий, еще в феврале 1920 г., генерал А. П. Кутепов, командовавший в то время белогвардейским корпусом на Юге России, запрашивал сербского принца-регента Александра о возможности перехода к нему на службу. Одно из условий, выдвинутых тогда командованием белой армии, было сформулировано следующим образом: «В случае, если политическая обстановка в России потребует или допустит возвращение добровольческого корпуса из Сербии в Россию — таковое будет беспрепятственно разрешено…»34 /32/

Теперь в Югославию, в штаб Врангеля, из разных городов Европы приезжали его «военные агенты» и представители, чтобы выработать «линию поведения». «Врангель никого не любит и ценит только тех, кто ему нужен. Таков он был всегда…» — записал в своем дневнике генерал фон Лампе — участник совещаний в городе Сремски Карловцы. По мнению Лампе, твердых взглядов Врангель тогда не обнаружил, хотя неискоренимое тщеславие проявлялось во всем: и в манере говорить, и в обстановке его кабинета. На стене висела довольно плохо нарисованная картина «Мечты алексеевцев» — двуглавый орел насел на двуглавого змея. Врангель рубит одну голову змея, держа в руках национальный флаг, а вдали, в конном строю, мчатся на помощь алексеевцы…35 Прошло всего каких-нибудь пять-шесть лет с того времени, когда Врангель был еще полковником во время первой мировой войны, потом в гражданскую войну — начальником конной дивизии, командиром конного корпуса, командующим Добровольческой армией. 22 марта 1920 г. в Крыму принял он от генерала Деникина должность главнокомандующего «русской армией», и особое присутствие правительствующего сената в Ялте присвоило ему звание правителя Юга России. Этому человеку, который в обстановке своего «культа» начал уже верить в особое предназначение, трудно было смириться с тем сокрушительным поражением, которое потерпели и его армия, и «белое движение» в целом.

В Югославии врангелевцы пытались создать своего рода «государство в государстве». В марте 1922 г. глава сербской крестьянской партии М. Московлевич обратился в Скупщине с запросом к правительству: «Известно ли Вам, кто такой Врангель и признает ли его наше правительство?.. Если не признает, то как он может иметь своего военного агента и своего помощника в Белграде, которые распоряжаютсясудьбой русских беженцев?.. Известно ли Вам, каким гонениям подвергаются те русские, которые не желают быть орудием для авантюристических замыслов Врангеля и его помощников…»36 Министр иностранных дел М. Нинчич ответил очень невразумительно, сославшись на то, что пребывание Врангеля якобы носит «совершенно частный характер».

Сам Врангель, однако, подчеркивал, что переговоры о размещении армии велись непосредственно с правительством королевства Сербии, Хорватии и Словении (Югославии). Представитель командования врангелевской армии генерал П. Н. Шатилов был принят по этому поводу председателем совета министров Н. Пашичем и королем Александром37. В то время, когда Компартия Югославии находилась в подполье, а ее фракция в парламенте была арестована, белоэмигрантские организации, прежде всего монархисты, чувствовали себя в стране совершенно свободно. Не было тайной, писал югославский историк Чулинович, что они «встречаются, договариваются, /33/ строят планы и готовятся к новой войне против Советской России»38.

По соглашению с правительствами Масарика и Хорти некоторая часть врангелевцев поселилась в Чехословакии и Венгрии. Правда, когда к венгерскому диктатору пришел по поручению Врангеля для выяснения обстоятельств размещения воинских контингентов фон Лампе, то он сразу понял, что, «несмотря на любезный прием», о русской белой армии Хорти «думает мало», потому что не считает ее силой39. А когда в Югославии врангелевцы приняли участие в антивенгерских выступлениях, правительство Хорти заявило о своем желании ограничить их размещение в Венгрии. Тем не менее и здесь появились белоэмигрантские организации. В декабре 1921 г. в Будапеште было образовано Русское монархическое объединение во главе с Л. А. Казем-Беком40.

Несколько иная ситуация сложилась в Чехословакии, буржуазное правительство которой задумало проведение «русской акции». В книге «Русские в Праге», выпущенной в 1928 г., отмечалось, что благотворительность как таковая мало интересовала руководителей «русской акции»41. Широкая материальная поддержка оказывалась самым различным эмигрантским организациям и учреждениям, которые должны были сохранить и подготовить кадры для «будущей России». В Праге были созданы Русский юридический факультет (на основе устава 1884 г.), Педагогический и Кооперативный институты, Автомобильно-тракторная школа, Высшее училище техников путей сообщения, кабинеты по изучению России и другие учреждения. Чехословацкое правительство разместило на сельскохозяйственных работах несколько тысяч казаков, учредило многочисленные стипендии для офицеров и солдат в различных профессиональных учебных заведениях. Большая часть студентов-эмигрантов состояла в Обществе галлиполийцев и числила себя одновременно в рядах армии. Галлиполийцы считали себя лучшими носителями «белых традиций». Они пользовались особой поддержкой со стороны буржуазной народно-демократической партии, лидер которой К. П. Крамарж (первый премьер-министр Чехословакии) был известен как решительный сторонник «вооруженной борьбы с большевиками»42.

В характерной для белой эмиграции обстановке закулисных интриг, взаимной грызни и склоки не было никакого единства даже в однородных, казалось бы, по своему социальному составу группировках. К старым разногласиям прибавлялись новые. Глава ВМС Н. Е. Марков интриговал против «генералов», которые, по его словам, слишком «взяли все в свои руки». А те обвиняли Маркова в «сепаратной деятельности» и попытках подчинить себе «русскую армию». В марте 1922 г. в Берлине объявили о своем существовании так называемые конституционные монархисты. Председатель ЦК этой малочисленной, но крикливой организации Е. А. Ефимовский выступил в поддержку /34/ Врангеля и его сподвижников. Однако прошло немного времени, и тот же Ефимовский обрушился с критикой на белое командование43.

Масла в огонь подлило сообщение о том, что великий князь Кирилл Владимирович (двоюродный брат Николая II) объявляет себя «блюстителем» пустующего русского трона. Началась ожесточенная борьба между сторонниками двух великих князей: Николая Николаевича (двоюродный дядя Николая II) и Кирилла Владимировича. Если первый прикрывал свой монархизм заявлениями, что он «не предрешает будущего образа правления России», то Кирилл отбросил всякую мимикрию и выдвинул лозунг: «За веру, царя и отечество!» 8 августа 1922 г. Кирилл выступил с обращениями «К русскому народу» и «К русской армии». На следующий день белградская эмигрантская газета «Новое время» объявила, что нет имени более авторитетного в этот момент, чем имя «верховного главнокомандующего русскими вооруженными силами в мировой войне великого князя Николая Николаевича»44. Выступая в городе Сремски Карловцы 5 мая 1923 г., Врангель заявил о подчинении великому князю Николаю Николаевичу45. Николаевцы развернули активную агитацию. Летом и осенью 1923 г. И. П. Алексинский, бывший член «Русского Совета», совершил для этой цели поездку по разным центрам белой эмиграции46.

В поисках новых источников финансирования врангелевцы готовы были на любую авантюру. Во французской печати, например, было опубликовано сообщение о предложении Врангеля осуществить поход на Марокко, с которым он обратился к маркизу Сильвеле — испанскому комиссару в этой колонии. Испанское правительство, однако, отклонило это предложение, считая чрезмерной запрошенную сумму47. Вообще врангелевские финансы складывались из самых разных источников. Здесь были валюта и ценности, вывезенные из Крыма, большие суммы, полученные в результате продажи различного имущества, не растраченные еще фонды бывших российских посольств, военных миссий, закупочных комиссий. Большие ценности были вывезены из Новочеркасска (через Новороссийск) генералом А. П. Богаевским — атаманом «всевеликого войска Донского». Часть из них в пути — на железной дороге и на пароходе — оказалась расхищенной. В печати 20-х годов приводились данные о том, что в Константинополь Богаевский привез 1778 пудов серебра, музейные ценности, так называемую мамонтовскую добычу (драгоценности, награбленные во время рейда белогвардейского генерала Мамонтова) и т. д.

В 1923 и весной 1924 г. среди русской эмиграции вновь поползли слухи об интервенции в Советскую Россию. Наиболее озлобленная и оголтелая часть эмиграции восприняла известие о смерти В. И. Ленина как сигнал для возобновления своих авантюр. «Скоро в поход», — объявил бывший донской атаман генерал П. Н. Краснов. В эмиграции он развил «кипучую» деятельность /35/

В «открытых письмах» казакам-эмигрантам Краснов пытался уверить их, что великий князь Николай «полон жизненной силы» и «уже сейчас приступил бы к работе» (т. е. к вооруженной борьбе с Советской властью. — Л. Ш.), но дело в том, что не было у князя ни одной десятины русской земли, на которую он мог бы опереться48.

Тем временем 31 августа 1924 г. в Кобурге великий князь Кирилл сам провозгласил себя «императором всероссийским». Еще до этого в газете «Вера и верность» был опубликован приказ Кирилла о сформировании корпуса императорской армии. С большой самоуверенностью он объявил, что в течение года вернется в Россию. Высший монархический совет стал оспаривать «Манифест» Кирилла с точки зрения толкования ст. 185 (о престолонаследии) основных законов Российской империи49. Более откровенно выступил В. В. Шульгин, который заявил: «Императорский титул сейчас не помощь, а препятствие для эмиграции».

Во всей этой возне вокруг «императорского трона» было много ярмарочного бума, но присутствовал здесь и расчет на поддержку со стороны реакционных кругов ряда держав, заинтересованных в активном выступлении против Советской республики. Обанкротившиеся лидеры «белого движения» не успокаивались. Они пытались извлечь для себя пользу из всякой передвижки власти в Европе, будь то падение правительства Ллойд Джорджа в Англии, назначение Пуанкаре премьер-министром во Франции или установление в Италии фашистской диктатуры Муссолини. Сохранилась копия конфиденциального письма Врангеля, где он возлагает большие надежды на ослабление действия Рапалльского договора, на изменение отношения германского правительства к Советской республике50.

Известно, что, подписав 16 апреля 1922 г. во время Генуэзской конференции договор в Рапалло, Советское правительство использовало противоречия между капиталистическими державами и прорвало кольцо экономической блокады вокруг Советской России. Попутно Рапалльский договор нанес удар той части российской контрреволюции, которая рассчитывала на усиление в Германии национально-консервативных кругов.

Объективная обстановка толкала Германию на путь мирных взаимоотношений с Советской Россией. Как отметил советский историк А. С. Ерусалимский, в этом сближении «были заинтересованы не только широкие массы немецкого народа, но и влиятельные круги господствующих классов, нуждавшиеся в выходе из внешнеполитической изоляции, а также в том, чтобы получить заказы и загрузить промышленные предприятия»51. Такова была политическая реальность. «Нехорошее время наступило для нас»52, — записал в своем дневнике фон Лампе, когда был заключен договор в Рапалло. И хотя германское правительство не приняло тогда мер для прекращения антисоветской /36/ деятельности эмигрантов, оно не могло уже открыто помогать подготовке новой интервенции.

После Рапалло активизировались монархисты во Франции, возглавляемые А. Ф. Треповым — предпоследним царским премьер-министром. Им хотелось бы нанести, по словам Фолькмана, «как можно скорее решающий удар против большевиков», поскольку они предвидели признание в ближайшем будущем Советской России также и Францией53.

На Генуэзской конференции Г. В. Чичерин сделал заявление о преступных планах новой войны против Советской республики и передал секретариату конференции документ о подготовке выступления врангелевских и других отрядов с польской и румынской территорий. Вслед за этими разоблачениями последовало раскрытие врангелевского заговора в Болгарии.

О «врангелиаде» в Болгарии нужно сказать особо. Политическая борьба приняла здесь самые острые формы. В ходе этой борьбы врангелевские штабы и буржуазные партии встретились с сопротивлением болгарского народа под руководством Коммунистической партии.

Болгарские и советские историки достаточно подробно исследовали события 1922 г. в этой стране. Разоруженная по Нейискому мирному договору 1919 г., Болгария не имела права на объявление всеобщей воинской повинности. Ее вооруженные силы составляли всего 6,5 тыс. человек, включая и полицию. Более многочисленная врангелевская армия, вступив на территорию Болгарии, заключала в себе опасность для находившегося в те годы у власти правительства А. Стамболийского, сформированного мелкобуржуазной аграрной партией — Болгарским земледельческим народным союзом (БЗНС). Это правительство провело некоторые реформы, носившие демократический характер. Внутренняя реакция принимала все меры к тому, чтобы свергнуть правительство БЗНС. В этом ей активно помогала белая эмиграция.

«С первого дня появления врангелевской армии в Болгарии, — пишут Г. И. Чернявский и Д. Даскалов, — Коммунистическая партия приступила к проведению широкой агитационно-пропагандистской и организационной кампании, направленной на разоблачение действительных целей врангелевцев, на разложение белогвардейской армии. Такая кампания велась как легальными, так и нелегальными способами»54.

Парламентская группа БКП выступила с запросом, на заседании Народного собрания Болгарии 26 декабря 1921 г. Коммунисты заявили, что размещение врангелевской армии является актом, враждебным по отношению к Советской России и Советской Украине, требовали установления с ними нормальных дипломатических отношений, репатриации русских беженцев.

Через несколько дней Высший партийный совет БКП принял резолюцию «Против размещения врангелевских войск в Болгарии и за установление связей с РСФСР». В этом документе /37/ подчеркивалось, что размещение контрреволюционной армии Врангеля в Болгарии направлено против независимости и свободы болгарского народа. БКП выражала озабоченность той опасностью, которую представляли врангелевцы для Болгарии не только в политическом, но и в экономическом отношении, увеличивая в стране безработицу и экономические трудности.

С помощью местных организаций БКП в Софии, Пловдиве, Плевене, Старой Загоре, Горной Оряховице были созданы нелегальные группы по разложению врангелевской армии. Ими была проделана большая работа по разоблачению замыслов контрреволюции. В эту работу были вовлечены и некоторые офицеры врангелевской армии. Достаточно сказать, что в Тырново большую помощь БКП оказал офицер Николай Черюнов, работавший в штабе генерала Кутепова. Членам нелегальной организации удалось установить, что начальник врангелевской контрразведки полковник Самохвалов ведет по поручению Врангеля переговоры с болгарской фашистской организацией «Военная лига». 17 и 31 марта 1922 г. в Софии коммунисты организовали многотысячные митинги. Выступали руководители БКП Г. Димитров, С. Димитров, Хр. Кабакчиев, Т. Луканов. Они призывали к борьбе против предательства буржуазии, за изгнание врангелевских войск, за братский союз с Советской Россией. Массовые митинги прошли по всей стране. Под давлением общественности 6 мая полиция произвела обысков канцелярии полковника Самохвалова, где был обнаружен тайный архив врангелевской разведки. 9 мая правительственная газета «Победа» сообщила, что раскрыта сеть военного шпионажа. После этого был произведен ряд арестов и выслано из Болгарии более ста видных врангелевцев, в том числе генералы Кутепов, Шатилов, Вязьмитинов.

Орган болгарских коммунистов газета «Работнически вестник» 16 мая опубликовала манифест «К трудящимся Болгарии». Компартия вновь обращалась с призывом к борьбе за немедленное разоружение врангелевской армии и изгнание за пределы страны ее штабов. Состоявшийся 4–7 июня 1922 г. IV съезд БКП отметил, что развернувшееся под руководством Коммунистической партии мощное народное движение помешало подготовке государственного переворота.

Раскрытие реакционного заговора в Болгарии создало условия для сближения БКП и БЗНС. Но БКП не сумела в то время выработать правильное отношение к БЗНС55. Отсутствовала общедемократическая платформа, вокруг которой могли бы объединиться все антифашистские силы. Вместе с тем действия болгарского правительства против врангелевцев были очень непоследовательными: при его попустительстве они сохранили оружие и военное имущество. Несмотря на изгнание группы белых генералов, врангелевские штабы продолжали оставаться в стране. Вместо закрытых белогвардейских газет «Русское слово» и «Свободная речь» начала выходить не менее реакционная /38/ газета «Русь». В Софии сохранилось и вело закулисную работу бывшее русское посольство.

17 августа Врангель предписал генералу Миллеру, которого он направил в Болгарию, вступить в переговоры с буржуазными и военными партиями по вопросу о сформировании нового кабинета министров (вслед за переворотом и занятием армией крупнейших центров, «при условии официального признания русской армии и готовности Болгарии стать исходным пунктом для войны против Советской России»)56. После того как этот документ был опубликован газетой «Земеделско знаме» в сентябре 1922 г., по всей стране снова прокатилась волна народных выступлений, организованных БКП. Коммунисты призывали трудящихся быть готовыми уничтожить «это стадо стремящихся к власти волков». Но белогвардейцы также активизировались, готовились к схватке, пользуясь попустительством болгарских властей.

25 декабря бывший лидер октябристов А. И. Гучков писал Врангелю из Берлина: «Вопрос ставится таким образом — если мирными способами, политическими и дипломатическими, нельзя сделать из Болгарии сколько-нибудь сносного приюта для контингентов Русской Армии, если дальнейшее пребывание в этих условиях… ведет неизбежно к полному распылению последних остатков той организованной силы, которая будет так нужна… то не надлежит ли прибегнуть к противоположному методу и насильственным захватом страны обеспечить себе такое правительство, такой строй и такую обстановку, при которых Русская Армия могла бы найти в Болгарии дружественную и покорную территорию на весь период своего выжидательного зарубежного существования?»57

Отвечая на им же поставленный вопрос, Гучков уверял генерала Врангеля, что насильственный переворот является единственным и последним средством спасти русские контингенты в Болгарии, «Сегодня переворот еще возможен, — восклицал автор письма. — Теперь или никогда!» По мнению Гучкова, охотников воспользоваться плодами успешного переворота найдется больше, чем нужно. А что касается западных держав, то они не окажут противодействия, если будут поставлены перед совершившимся фактом и если вновь созданный режим внушит им доверие по составу деятелей и по их торжественным заявлениям. Правда, предостерегал Гучков, Сербия и Румыния, особенно Сербия, могли бы порядочно спутать все карты, если бы они увидели в перевороте и в смене власти в Болгарии угрозу себе и своим закрепленным правам. Но здесь уже задача главнокомандования «русской армии», «которая произведет переворот, и новой болгарской власти, которая на нем создастся, своими заявлениями и первыми шагами своей деятельности рассеять эти подозрения и опасения…».

Гучков призывал в глубочайшей тайне разработать план действий и в первую очередь связаться с оппозиционными болгарскими /39/ группами. Кое-что было именно так и сделано. Вскоре активную деятельность развил так называемый Русско-болгарский комитет, образованный в январе 1923 г. под председательством реакционного политического деятеля Хр. Кунева. В него входили и представители русских белогвардейцев.

Врангелевцам вновь были переданы склады военного имущества, в Болгарию вернулись многие из тех, кто был выдворен из страны в мае 1922 г.

Торжественная встреча была устроена бывшему русскому послу Петряеву. Болгарское правительство снова разрешило врангелевскому командованию пользоваться суммами из «русского денежного фонда».

1 марта 1923 г. состоялось совещание врангелевских генералов, в котором принимали участие представители Русско-болгарского комитета. Были приняты меры для возвращения офицеров и солдат в места расквартирования частей. Все эти мероприятия находились в определенной связи с подготовкой фашистского переворота в Болгарии. Белогвардейские отряды приняли участие в перевороте 9 июня 1923 г., когда законное правительство Стамболийского было свергнуто болгарской реакцией. И во время сентябрьского народного восстания 1923 г. врангелевцы участвовали в его подавлении в некоторых районах страны. Чернявский и Даскалов указывали на их действия в составе карательных отрядов, но отметили также и случаи выступления на стороне восставших, как это сделали члены русской коммунистической группы и Совнарода («Союза возвращения на Родину») в Старой Загоре.

Между тем на международной арене происходили важные изменения. В 1924 г., который в истории международных отношений известен как год признаний Советской республики, дипломатические отношения с СССР установили Франция, Англия, Италия, Австрия, Греция, Норвегия, Швеция, Дания, Мексика, Китай. И не случайно представители белоэмигрантских группировок самого различного толка обратили свои взоры на Америку. Они искали там помощи. В ноябре 1924 г. в США отправилась жена великого князя Кирилла — Виктория Федоровна, пытаясь найти поддержку у заокеанских финансовых кругов58. Представители русских эмигрантских торгово-промышленных кругов С. Н. Третьяков, Н. X. Денисов и другие также надеялись получить американские кредиты, но для финансирования великого князя Николая Николаевича. А в качестве гарантии они предлагали свое бывшее имущество в России59. Отражением общей ситуации было и заявление Врангеля о необходимости сохранения армии под видом объединений и союзов. 1 сентября 1924 г. он объявил о создании РОВС (Российского общевоинского союза). Продолжая уповать на организацию вооруженной интервенции, Врангель пытался применять И «новую тактику», поддерживая так называемую «работу внутри России». /40/

3. «Новая тактика»

Вопрос о «новой тактике», различных ее проявлениях и формах широко обсуждался в белоэмигрантских кругах. Уже в первые дни после разгрома Врангеля в Крыму кадетская парижская газета «Последние новости», до того безоговорочно его поддерживавшая, выдвигает требование об извлечении уроков из поражений белых армий. 21 декабря 1920 г. П. Н. Милюков, выступая в Париже перед группой членов кадетской партии с докладом «Что делать после Крымской катастрофы?», заявил: «Рассчитывать на возможность улучшения политики военного командования после стольких неудачных опытов мы, очевидно, более не имеем права»1. Он призывал к освобождению от «белого догматизма», к отказу от старых, не оправдавших себя методов борьбы. Правда, Милюков сразу же делал оговорку, что не осуждает ни армию как таковую, ни вооруженную борьбу. «Я лишь считаю, — писал он одному из своих корреспондентов, — невозможным продолжение вооруженной борьбы под командой Врангеля, его офицерства и его политиков-чиновников»2.

В течение двадцати последующих лет Милюков редактировал «Последние новости», и большая часть передовых статей была написана им самим. Именно в этих статьях получили отражение его идейные, программные и тактические установки. Милюков прежде всего считал нужным подчеркнуть, что перемена тактики вовсе не означает перемену цели борьбы. И он пользовался каждым случаем, чтобы критиковать тех, кто уповал только на «белые штыки». «Принимавшие непосредственное участие в вооруженной борьбе, — писал Милюков, — психологически не могут оторваться от своего прошлого, хотя события и выбросили их в совершенно иную жизненную обстановку. Они все еще считают возможным продолжать борьбу в старой форме, не успев сознать, что объективные условия делают это совершенно невозможным»3. Что же касается русского народа, то он, оказывается, не является инертной массой, над которой можно проделывать те или иные «опыты освобождения». Это, по мнению Милюкова, главный вывод из всего печального опыта гражданской войны.

Ведя полемику со своими оппонентами, Милюков предпринял некоторый экскурс в историю кадетской партии. Идеология этой партии, по его словам, никогда не была идеологией революционной. С момента образования «партии народной свободы», и в 1905–1907 гг., и позже, в годы войны и уже начавшейся революции, писал он, «мы стояли на позициях необходимости предотвращения революции…»4. Ведя переговоры с Треповым и Столыпиным о создании парламентского кабинета, внося в Думу земельный законопроект Герценштейна, предлагая ряд социальных реформ, партия, по словам Милюкова, указывала власти способы предотвратить революцию. Этой цели служило /41/ и создание «прогрессивного блока» в Думе, и то, что кадеты пошли на коалицию с «социалистическими партиями» в 1917 г., надеясь «совместными усилиями спасти Россию от крайностей максимализма». Но увы, вынужден был признать кадетский лидер, события оказались сильнее. Теперь, уже в условиях эмиграции, Милюков вновь призывал к сотрудничеству с группами (прежде всего правыми эсерами), которые, как он заявлял, «могут быть приемлемы для народа».

В Берлине, Лондоне, Белграде, Константинополе, Софии среди кадетов образовалась оппозиция Милюкову. В газете «Руль» было опубликовано заявление разошедшихся с Милюковым видных кадетских деятелей И. Петрункевича, Ф. Родичева, Н. Астрова, графини С. Паниной. Они писала, что все «началось из-за отношения к армии, эвакуированной из Крыма, и вступления на путь соглашения с социалистами… Расхождение на этой почве создало резко враждебные настроения и решительное осуждение «новой тактики»»5.

Остатки кадетской партии раскололись на «правых» и «левых» со своими собственными центрами н органами печати. Те и другие оставались непримиримыми врагами Советской республики, но между ними шел спор о способах и формах антисоветской борьбы. Одни считали необходимым всемерно поддерживать командование разбитой белой армии, с которой связывали свои надежды на возвращение в Россию; другие, в том числе «демократическая группа» Милюкова (в нее входило сначала около 20 человек, в том числе члены ЦК кадетской партии М. М. Винавер, Н. К. Волков, П. И. Гронский, И. П. Демидов, А. И. Коновалов, В. А. Харламов), заявили, что в борьбе с большевиками поддержку от Европы и Америки может получить только «объединенная русская демократия, вышедшая из мартовской революции» 1917 г.

Новый 1921 год Милюков и некоторые его единомышленники встречали в Париже вместе с правыми эсерами. Кто-то из них предложил тогда тост — «за слово, начинающееся с буквы «к», — «коалиция»». Милюков потом разъяснял: «Нас объединило с эсерами признание необходимости продолжения борьбы с большевиками и отрицание прежних методов борьбы»6. Это сотрудничество «левых» кадетов с правыми эсерами получило свое оформление на совещании 33 бывших членов Учредительного собрания, которое проходило в Париже 8 — 21 января 1921 г. Там выступил А. Ф. Керенский. Мы возвращаемся, объявил он напыщенно, «на путь здорового национального и государственного творчества». Участники совещания сразу же показали, куда направлено это «творчество». Во имя якобы защиты интересов России они призывали иностранные державы объявить недействительными все соглашения, заключенные ими с Советским правительством. Европа слушала, писал об этих призывах германский историк Ганс фон Римша, но не обращала на них никакого внимания7. /42/

Совещание образовало что-то наподобие руководящего органа: была избрана исполнительная комиссия — как бы в противовес попыткам Врангеля создать такой орган. По словам Римши, ее члены продолжали идти по тому же пути, который в марте 1917 г. привел к созданию Временного правительства. Главным в деятельности комиссии стало обсуждение международного положения России. Входившие в комиссию кадеты П. Н. Милюков, М. М. Винавер, А. И. Коновалов, В. А. Харламов, эсеры Н. Д. Авксентьев, В. М. Зензинов, А. Ф. Керенский, О. С. Минор и др. занялись «разбором» договоров Советской России с Англией, Польшей, Персией и Афганистаном. Четыре заседания заняло, например, обсуждение англо-советского договора. Говорили высокие слова о российской демократии, о «чести России», о защите ее «имущества и достояния». Однако бесплодность деятельности комиссии вынуждены были признать даже ее члены. Вскоре они объявили свою работу законченной.

Комиссия направила Милюкова и Авксентьева в Америку. Они привезли туда меморандум, подписанный П. Рябушинским, А. и П. Гукасовыми, С. Лианозовым, Н. Денисовым и другими российскими капиталистами, пытаясь таким образом воздействовать на «общественное мнение», убедить американских финансистов не торопиться с возобновлением торговли с Советской Россией. Побывав в государственном департаменте США, Милюков и Авксентьев обнаружили полное совпадение своих взглядов с точкой зрения американских официальных кругов8. Позже в «Правде» было опубликовано письмо Л. Мартова, которое он послал членам ЦК меньшевиков во время совещания «учредиловцев». Раскрывая некоторые подробности закулисной кампании по созданию коалиционной комбинации, Л. Мартов писал, что Керенский, Авксентьев, Минор и др. осуществляли здесь идею парижских кадетов о «национальном центре» на основе коалиции. «Словом, эсеры выйдут очень замаранными и облегчат кадетам интригу с созданием хотя бы и недействительного политического представительства России, но такого, которого вполне достаточно, чтобы дать Антанте формальный повод не признавать представительства Советской власти»9.

В то время за рубежом, особенно в белоэмигрантских кругах, не было недостатка в пророчествах насчет скорого падения Советской власти. Наиболее откровенно, может быть, эти настроения выразил фабрикант П. П. Рябушинский с трибуны торгово-промышленного съезда, состоявшегося в мае 1921 г. в Париже. Он заявил: «Мы смотрим отсюда на наши фабрики, а они нас ждут, они нас зовут. И мы вернемся к ним, старые хозяева, и не допустим никакого контроля»10.

Съезд был созван по инициативе созданных за границей Российского финансового торгово-промышленного союза (Торгпром), Всероссийского союза промышленности и торговли, а /43/ также Комитета частных коммерческих банков. По некоторым данным, Торгпром объединял свыше 600 крупных капиталистов. Многие из них эмигрировали еще до Октябрьской революции, успев захватить с собой разные ценности. Они и здесь, за границей, продолжали заниматься привычной для себя деятельностью, принимая участие в операциях банковских акционерных предприятий. Торгпром кроме Парижа открыл отделения в Нью-Йорке, Лондоне и некоторых других центрах капиталистического мира. В зависимости от сферы своих интересов эмигрантские дельцы — члены Торгпрома — разбились на секции: финансовую, горнозаводскую, транспортную, нефтяную, домовладения и др. Формулируя задачи Торгпрома, председатель съезда Н. X. Денисов заявил: «Настало время выявить вовне общее лицо торгово-промышленного класса, определить его значение как фактора государственного строительства, решить, что именно в настоящих условиях он может и должен предпринять для осуществления целей возрождения хозяйственной жизни родины на началах свободы и частной собственности»11. Главная забота заключалась как раз в последних словах о правах собственности.

Восстановление прав собственности — вот на чем, по словам Рябушинского, нужно было настаивать. Он ратовал за установление контактов с «новой нэпманской буржуазией» в России, за объединение «двух могучих сил буржуазии»: торгово-промышленного класса и интеллигенции, называя Милюкова одним из ее лидеров12. Милюковцы также подчеркивали свою близость к торгово-промышленным кругам13.

Представители торгово-промышленного класса, как они себя называли, начали кампанию лжи против Советской России. Они приветствовали на своем съезде «мудрую и дальновидную политику правительств Франции, США, Швейцарии, Югославии», которые отказывались тогда от всяких сношений с Советской властью. Было объявлено, что Торгпром, взявший на себя «представительство общих интересов русской промышленности и торговли за границей», будет разъяснять правительствам иностранных государств «опасные последствия заключения торговых договоров с Советской Россией»14.

Попытки найти какую-то лазейку для того, чтобы способствовать реставрации буржуазных отношений в Советской России, приобретали иногда самую фантастическую форму. В декабре 1921 г. стало известно, что находящийся в эмиграции крупный заводчик А. Путилов предложил проект восстановления России при помощи иностранных кредитов. Согласно этому проекту, за рубежом создавался эмиссионный банк. Гарантированные европейским капиталом денежные знаки, выпущенные этим банком, должны были заменить обесцененные советские дензнаки. По мнению Путилова, «в приемлемой для большевиков форме произойдет вмешательство в их управление страной: /44/ сначала в сфере финансов, а потом, ставя новые требования при каждом авансе, постепенно можно будет овладеть всем правительственным аппаратом»15. Как будто все легко и просто.

В. И. Ленин внимательно следил за белоэмигрантской прессой, отмечая, что она прилагала все усилия к срыву торговых договоров с РСФСР и политики концессий. Он писал, что определенная часть белогвардейской буржуазии «превосходно понимает значение концессий и заграничной торговли для Советской власти»16. Несомненно, это был один из характерных элементов «новой тактики» контрреволюций. В данном вопросе различные группировки белой эмиграции были единодушны: съезд монархистов в Рейхенгалле, совещание бывших членов Учредительного собрания в Париже, торгово-промышленный съезд, Русский парламентский комитет и другие — все они выступали с протестами по поводу каждого нового факта признания Советской России. Это было одно из реальных проявлений столкновения интересов русских и иностранных капиталистов.

Примечательна в этой связи запись, сделанная несколько позже в протоколе заседания парижской группы партии кадетов. В ней отмечалось, что делегация русских торгово-промышленных кругов из Парижа побывала в Берлине. В беседах с членами делегации видные германские банкиры и промышленники откровенно высказывались, что «без России они жить не могут и в Россию немедленно пойдут. Но они заявляют, что не имеют желания идти в Россию вместе с русскими промышленниками, так как капиталов ни у них, ни за ними нет, что при их помощи концессий в России не добудешь»17.

Примерно тогда же представители деловых кругов 12 государств собрались во французском городе Бордо для обсуждения вопросов «защиты» интересов иностранного капитала в России. Они пытались использовать кампанию, начатую белой эмиграцией против развития экономических связей с Советской республикой, чтобы навязать Советскому правительству невыгодные условия соглашения. «К счастью, — писал по этому поводу редактор газеты «Известия» Ю. Стеклов, — и те и другие считают без хозяина»18.

Несмотря на антисоветскую кампанию, в 1921–1924 гг. из-за рубежа поступило более 1200 предложений на концессии19. Однако Советское правительство проявляло большую осторожность при заключении договоров. В своеобразных условиях Советской России, вынужденной строить социализм в капиталистическом окружении, концессии были одной из форм госкапитализма, т. е. такого капитализма, пределы которого устанавливались и ограничивались Советским государством, сохранявшим в своих руках все командные высоты в народном хозяйстве. В то же время Милюков, один из лидеров партии, которая в годы гражданской войны вдохновляла и поддерживала всех военных диктаторов, пытался из-за рубежа предложить «новые решения» основных вопросов внутренней политики: аграрного, /45/ национального, государственного устройства. До революции он выступал за выкуп части помещичьих земель, а теперь заявлял о признания права крестьян на землю, о готовности защищать их интересы от притязаний «старого поместного класса». После того как этот класс в нашей стране был ликвидирован, «изменила свой фронт», писала по этому поводу «Правда», милюковская буржуазная стратегия, повернув от союза с помещиком к союзу с деревенским кулаком20.

По мнению американского историка У. Розенберга, замысел Милюкова «повернуть партию влево», разработать «народную» политику имел совершенно определенную цель: «вызвать массовые бунты внутри России»21. С таким заключением можно согласиться в этом смысле, что одним из главных моментов в «новой тактике» контрреволюции была ставка на «преодоление большевизма изнутри», на его «разложение внутренними силами». Творцы «новой тактики» пророчили гибель Советской власти, надеясь на обострение внутренних противоречий между классами рабочих и крестьян и ослабление диктатуры пролетариата, развитие в стране социальной напряженности.

В. В. Шульгин, один из тогдашних «теоретиков» «белого движения», пропагандист возрождения белой армии, принялся убеждать Милюкова отказаться от своих планов. «Быть может, вы увлеклись планами эсеров и эсдеков по взрыву большевиков «изнутри»? — писал Шульгин Милюкову. — Быть может, вы верите в спасительность этих восстаний, по поводу которых вновь заболевший манией величия Александр Федорович (Керенский. — Л. Ш.), как говорят, «принимал поздравления» в Париже. Не увлекайтесь, Павел Николаевич, восстаниями. Во-первых, бабушка еще надвое сказала, чем эти восстания кончатся, а во-вторых, если бы они и кончились благоприятно для восставших, что дадут они вконец измученной России?»22

Отвечая Шульгину, Милюков тоже не остался в долгу: «Вы сами не представляете себе то, что сделали вы с этой русской армией… Понимаете ли вы, что если она лила свою кровь и несла свои тяжкие жертвы напрасно; что если она в результате своих трудов оказалась не в Москве и Петрограде, а на Лемносе и в Галлиполи, то виноваты в этом вы, Василий Витальевич. Не вы один, но вы первый»23.

Потом в защиту Шульгина выступил Струве. Началась очередная перебранка лидеров белоэмиграции, которая всегда была характерной чертой жизни русского «зарубежья», бесплодно спорившего о способах «спасения» России.

Между тем на почве разногласий по тактическим вопросам происходил дальнейший раскол не только у кадетов, но и среди эсеров и меньшевиков. Как писал Ем. Ярославский, эсеры разбились тогда на 7–8 групп, говоривших будто бы на разных языках24.

Сами эсеры, в частности В. М. Чернов, связывали деление своей партии на разные течения и группировки с той борьбой, /46/ которая обозначила их раскол еще в 1917 г. и после Октябрьской революции. В эмиграции оказались почти все лидеры правого крыла партии эсеров (А. Ф. Керенский, Н. Д. Авксентьев, В. В. Руднев, И. М. Брушвит, М. В. Вишняк, В. М. Зензинов и др.), которые стояли за широкую коалицию с буржуазными партиями. Ушли из партии и образовали самостоятельную группу — так называемую «Крестьянскую Россию» бывшие эсеры А. А. Аргунов и С. С. Маслов.

Эсеры Н. Д. Авксентьев, И. И. Бунаков, М. В. Вишняк, А. И. Гуковский, В. В. Руднев основали самый известный эмигрантский общественно-политический и литературный журнал «Современные записки» (1920–1940), и вокруг него тоже наметилась определенная группировка.

Лидер партии эсеров В. М. Чернов называл себя и некоторых оставшихся в Советской России эсеровских деятелей (А. Р. Гоц. Е. М. Тимофеев и др.) «партийным центром». Линия поведения «центра» в значительной мере определялась позицией Чернова, который претендовал на особую роль, утверждая, что в 1920 г., когда он нелегально уехал из Советской России, ЦК партии эсеров предоставил ему «чрезвычайные полномочия» выступать от имени партии за границей.

В Праге, где обосновался Чернов, стал выпускаться журнал «Революционная Россия» (1920–1931) — центральный орган партии эсеров, на страницах которого разрабатывалась целая программа реставрации в России капиталистических отношений. Там же выходил эсеровский еженедельник «воля России» (1920–1932). Чернов писал, что среди эсеровских группировок редакция этого еженедельника (В. И. Лебедев, М. Л. Слоним, Е. Сталинский, В. В. Сухомлин) была «промежуточной группой». Сначала, в 1920 г., эта группа поддерживала Чернова, а потом, по его словам, соединилась с «парижскими оппозиционерами», с эсерами, жившими в Париже25. Все эти группировки были весьма недолговечны, эфемерны, в них отражалась борьба отдельных интересов и амбиций.

В эмиграции оказалась и малочисленная группа членов Трудовой народно-социалистической партии (энесов). В мае 1920 г. эта группа образовала в Париже свой Заграничный комитет, председателем которого был избран лидер энесов Н. В. Чайковский. Уже семидесятилетний старик, увлекавшийся в то время мистикой, он тем не менее продолжал вести активную контрреволюционную работу. Достаточно сказать, что за несколько месяцев состоялось 28 заседаний Заграничного комитета. В выпущенном комитетом обращении говорилось, что он будет следовать «средней политической линии»26. Эта «линия» имела много общего с новыми тактическими положениями, выдвинутыми Милюковым. Та же цель — «свержение большевиков» и те же заявления о продолжении борьбы. И так же как Милюков и другие сторонники «новой тактики», Чайковский и /47/ руководимая им группа энесов центр тяжести в этой борьбе переносили на разложение Советской России внутренними силами.

В протоколах заседаний Заграничного комитета можно найти призывы проявить старания, чтобы угадать равнодействующую политических настроений русского народа. Предпринимались различные попытки, о которых еще будет сказано, найти сочувствующие группы в пределах Советской России среди крестьян, рабочих, интеллигенции. Руководители народно-социалистической партии, которая потеряла всякое влияние в массах еще в годы революции, пытались теперь внушить своим оказавшимся за рубежом единомышленникам, что для успеха борьбы необходимо изменить свою программу, заявляли о признании федеративной демократической республики, обещали сохранить землю, перешедшую во время революции к пахарю. Этим запоздалым обещаниям как бы противостоят заявления совсем другого рода. Еще немного, писал один из членов Заграничного комитета, Н. Н. Пораделов, и утонувшие в дрязгах руководители рискуют окончательно оторваться и от своей родины, и от своих соотечественниковrel="nofollow noopener noreferrer">27.

По ряду важных позиций в эмиграции происходило сближение между представителями «буржуазного либерализма» и «мелкобуржуазной демократии». Последние сбросили с себя остатки «социалистической одежды» и признали необходимость введения «начал частной собственности». Весьма любопытна в этом отношении характеристика деятельности эсеров, которую дал монархист А. А. фон Лампе. «В сущности говоря, — записал он в своем дневнике, — пресловутые эсеры уже давно превратились в не больше как кадет, т. к. жизнь их, как и всех других, учит уму-разуму, но только они до сих пор не могут отрешиться от того, что они социалисты, и когда им указывают, что социалистический режим — это режим большевиков как последовательных и энергичных проводников именно социалистических идей, то они стараются все время доказать, что коммунисты отошли от социализма, тогда как просто-напросто происходит то, что они — социалисты — перестали быть таковыми, а большевики ими до сего времени остались»28.

Рука эсеров чувствовалась во всех восстаниях, в актах террора против Советской власти. В начале 1922 г. в Берлине на русском языке была издана книга «О военной и боевой работе партии социалистов-революционеров в 1917–1918 гг.»29. Ее автор — Г. И. Семенов (Васильев) в свое время был начальником центрального боевого отряда партии эсеров. Он руководил террористической организацией, совершившей убийство Володарского, покушение на В. И. Ленина, ряд экспроприаций и т. д. И вот этот старый боевик, находясь за рубежом, выступил с сенсационными разоблачениями. По своей собственной инициативе Семенов рассказал в книге о контрреволюционной деятельности партии эсеров, ее руководителей в октябрьские /48/ дни 1917 г., о попытках «защитить» Учредительное собрание, о работе эсеров в Красной Армии, о терроре и подготовке восстаний. Тем самым в распоряжение Советского правительства поступили материалы, заслуживающие самого серьезного внимания. Группа правых эсеров была предана суду революционного трибунала.

Эсеры проявляли «лихорадочную деятельность на предмет поднятия мятежей или содействия таковым, когда положение республики особенно трудное», — говорилось в приговоре Верховного революционного трибунала по делу правых эсеров, опубликованном в газете «Известия» 9 августа 1922 г. На этом процессе были оглашены документы из архива Административного центра — исполнительного органа эсеровского «Внепартийного объединения», в котором еще в 1920 г. состояла большая часть видных эсеров-эмигрантов30.

И эсеры, и меньшевики поддерживали кронштадтских мятежников. С последними пытались установить связи самые разные деятели эмиграции — от Чернова до Махно. Чернов прибыл в Ревель сразу же после известий о начале мятежа — 8 или 9 марта. Берлинская газета «Голос России» сообщала: «В. М. Чернов готовился в случае падения Петербурга провозгласить новое русское правительство»31. Приведем еще один любопытный факт, обнаруженный в переписке Чернова: В. В. Сухомлин предлагал ему создать в Ревеле вместе с меньшевиками «Комитет действия». Пражская газета «Воля России», называвшая себя беспартийной, должна была стать рупором этого комитета32.

Известно, что кронштадтские мятежники избрали тактику использования советских лозунгов. В донесении агентов Б. В. Савинкова о событиях в Кронштадте эта тактика была охарактеризована следующим образом: «Из тактических соображений Комитет этот (возглавлявший мятеж. — Л. Ш.) объявил себя ярым приверженцем Советской власти, отвергая лишь диктатуру Коммунистической партии, рассчитывая, что коммунистам при такой платформе трудно будет повести против них — защитников Советов — советские части. Все лозунги были выставлены главным образом в расчете, чтобы выбить оружие пропаганды и обвинений по отношению к кронштадтцам из рук коммунистов»33.

Выдвинутый в Кронштадте лозунг «Советы без большевиков» был подхвачен Милюковым в надежде на «передвижку» власти. Получилось так, что Милюков как будто бы защищал Советскую власть. Это звучит очень странно, говорил по этому поводу В. И. Ленин. И разъяснял: «Но такова практическая диалектика, которую в нашей революции мы изучаем своеобразным путем: на практике нашей борьбы и борьбы наших противников. Кадеты защищают «Советы без большевиков», так как они хорошо понимают положение и так как они надеются поймать на эту удочку часть населения»34. /49/

Милюков — «умный вождь буржуазии и помещиков» кое-чему научился, он сразу выявил свою готовность принять даже Советскую власть — только без большевиков, только для того, чтобы свергнуть диктатуру пролетариата.

Вопрос, «как относиться к идее Советов, провозглашенной кронштадтскими повстанцами», обсуждает в это время Заграничный комитет народно — социалистической партии. Позиция комитета была четко выражена его членом — Л. Б. Брамсоном. «Это может иметь тактическое значение, — заявил он, — и может быть полезно для свержения большевиков»35.

Позже, 18 февраля 1922 г., в «Известиях» была обнародована переписка монархистов Н. Тальберга и Н. Батюшина, из которой следовало, что и монархисты вслед за кадетами, меньшевиками и. эсерами готовы были сделать «уступки требованиям времени» и «принять Советы» в случае захвата власти.

И не случайно почти за год до этого, 23 и 24 марта 1921 г., «Правда» приводила выдержку из милюковских «Последних новостей», которые, ссылаясь на мнение русских эмигрантских торгово-промышленных кругов, писали о необходимости во что бы то ни стало поддержать тех, кто содействует падению большевиков. «Последние новости» сообщали, что Российский финансовый торгово-промышленный союз в Париже во главе с Н. X. Денисовым, Международный банк во главе с графом В. Н. Коковцовым, Никополь-Мариупольское металлургическое общество и другие организации российских капиталистов за рубежом перевели на эти цели крупные суммы.

По планам контрреволюционеров развитие событий в Кронштадте должно было получить поддержку со стороны подпольных групп в Петрограде. Агенты Савинкова доносили, что там «давно уже работала организация для подготовки переворота внутри». Падение мятежной Кронштадтской крепости, с сожалением писали авторы донесения, не дало возможности привести в исполнение эти планы36.

* * *
Скрытая и ожесточенная борьба против Советской власти продолжалась в новых формах. Внимательно наблюдавший за ходом кронштадтского мятежа Б. В. Савинков руководил так называемым Русским политическим комитетом в Варшаве и при поддержке польского Генштаба формировал вооруженные отряды, которые засылались на советскую территорию. Разочаровавшись в «белом движении», Савинков решил сделать ставку на «зеленых». «Мысль моя была такова, — разъяснял он план своих действий, — чтобы попытаться придать более или менее организованную форму зеленому движению, попытаться вызвать большое массовое крестьянское восстание, посылать в Россию людей именно с этими задачами»37.

«Правда» поместила сообщение о планах Савинкова с выдержками из его секретного послания военному министру /50/ Франции, которое было опубликовано рижской газетой «Новый путь»38. Этот документ, кстати, был послан и британскому военному министру У. Черчиллю, и польскому военному министру К. Соснковскому. Желая, видимо, набить себе цену, Савинков писал, что после падения Врангеля именно он, Савинков, представляет единственную «реальную антибольшевистскую силу, не положившую до сих пор оружия»39. Он сообщал также, что для установления связи между отрядами «зеленых» им создано особое учреждение — так называемое информационное бюро, во главе которого стоит его брат Виктор.

«Каждая волость, — пишет Б. Савинков, — должна составить отряд, во главе которого заблаговременно ставится начальник, являющийся руководителем организации. Волостные организации объединяются уездным руководителем. Уездные руководители — губернским… Руководителям вменяется в обязанность создание дружин специального назначения». Из текста письма следует, что назначение этих дружин Савинков видел только в диверсиях и разрушениях. По его словам, они будут уничтожать советские штабы и ревкомы, портить железнодорожные пути, телеграфную и телефонную сеть, нападать на транспорты и обозы.

Стараясь показать, что руководимый им комитет активно действует, Савинков сообщает о направлении отдельных лиц в Красную Армию с целью «создания военных противосоветских организаций, а также для проникновения в советские учреждения». Агентам комитета рекомендуется проникать в среду коммунистов, занимать места комиссаров или другие высшие должности. Такие агенты, по сообщению Савинкова, были уже посланы в Петроград, Москву, Минск, Чернигов, Харьков, Киев, Курск.

Надеясь вызвать восстание крестьян, Савинков возлагает свои надежды на остатки армий Булак-Балаховича и Перемыкина, которых он насчитал до 15 тыс. человек в разных лагерях и казармах на территории Польши. Из этих людей Савинков рассчитывал «составить однородный идейный кадр до 5000 — штыков и сабель, чтобы идти в Россию, если в ней возгорится массовое восстание». Для осуществления своих планов он просит помощи, оружия, денег.

В это время, как признает сам Савинков, он пользовался неизменной и дружественной поддержкой маршала Пилсудского — «начальника Польского государства». Савинков не жалеет для Пилсудского комплиментов. Без его поддержки и «мудрых советов» он не справился бы со своей задачей и уже давно вынужден был бы ликвидировать то дело, которому придавал первостепенное значение. Дело это все то же — активная борьба с большевиками. 1 июня Савинков пишет письмо бывшему российскому послу в Вашингтоне Б. А. Бахметьеву и просит о телеграфном переводе хотя бы 25 тыс. долларов40.

Летом 1921 г. Савинков предпринял попытку по восстановлению /51/ «Народного союза защиты родины и свободы» (НСЗРиС) — контрреволюционной организации, которая действовала под его руководством еще в 1918 г. 13–16 июня 1921 г. в Варшаве состоялся съезд союза, на котором присутствовал 31 человек, в том числе и тайно приехавшие из России. Здесь были также представители французской, английской, американской, итальянской разведок и военных миссий, офицер связи между Министерством иностранных дел и военным министерством Польши полковник Сологуб41.

НСЗРиС принял специальную резолюцию «Об отношении к союзникам» и постановил всю свою деятельность проводить в тесном контакте с правящими кругами Франции и Польши. В другой резолюции отвергалась какая-либо возможность соглашения «с Врангелями прошедшего, настоящего и будущего». НСЗРиС объявлял, что ведет борьбу за «третью, новую Россию», призывал остальную часть эмиграции сплотиться под знаменем союза42.

Через несколько лет, давая показания Военной коллегии Верховного суда СССР, Б. В. Савинков вспомнит об этом съезде. Он будет ссылаться на давление иностранцев и скажет, что у него были иллюзии относительно настроения крестьян. «Ведь я был за каменной стеною, — говорил он на суде. — Я не знал, что делается в России, не видел России, не чувствовал России… Никакого восстания не вышло, а пограбили какие-то бандиты и пошпионили какие-то шпионы…»43 Савинков признает, что действовавшие отряды не только не были поддержаны населением, «но были им ненавидимы, ибо грабили, убивали и жгли — за редчайшими исключениями»44.

В книге Д. Л. Голинкова приводятся некоторые факты о преступлениях, совершенных бандами савинковцев на советской территории45. Во время рейдов, например, банды полковника С. Э. Павловского — одного из ближайших сподвижников Савинкова — чинили зверские расправы над коммунистами, комсомольцами, советскими активистами.

Савинков знал об этом. Вот полученный им доклад некоего капитана Овсянникова, адресованный председателю «Народного союза защиты родины и свободы». «Считаю долгом своим перед Вами… — пишет автор доклада, — ради спасения союза от обвинения в потворстве грабежам и разбою доложить Вам о следующих, сделавшихся мне известными фактах из деятельности работающих в советской Белоруссии отрядов». Дальше следует рассказ о том, как отряд Павловского напал на мельницу вблизи деревни Ракошичи: имущество было разграблено, жена хозяина изнасилована. Потом взяли в плен красноармейца. «Несмотря на то что он сопротивления не оказал и оказался вовсе не коммунистом, его по приказанию полковника Павловского повесили». До этого было повешено шесть крестьян-проводников якобы для того, «чтобы они не донесли красным войскам о движении отряда». На хуторе Ново Курганье Должанской /52/ волости Игуменского уезда повесили жену лесника за отказ отдать охотничье ружье мужа. В местечке Пуховичи того же уезда отряд Павловского устроил еврейский погром: 18 человек отвели в ближайший лес и расстреляли. Автор заключает: «Как я убедился из частных бесед с крестьянами в Бобруйском, Слуцком и Игуменском уездах Минской губернии, отношение крестьян к этим отрядам стало резко враждебным»46.

Авантюристы и бандиты, выступавшие под флагом «Народного союза защиты родины и свободы», совершенно дискредитировали себя в глазах населения. Как писал один из очевидцев, они жили по принципу «хоть день, да мой»47. «Центр» верил всяким «проходимцам и краснобаям», отпуская им большие авансы. Новоиспеченные начальники участков, созданных под покровительством польского генштаба в разных пунктах польско-советской границы, требовали людей, денег, водки. Кутежи, пьянство, мошенничество стали обычным явлением. На «участках» пропивали все, что только можно было пропить. Между тем штаб союза, разместившийся в роскошной варшавской гостинице «Брюль», разрабатывал «гигантские» планы движения по линиям железных дорог, взятия Бобруйска, Смоленска, Витебска, Гомеля и даже наступления на Москву. Виктор Савинков, которому вряд ли, по словам автора сохранившейся в архиве записки, «можно было бы доверить командование эскадроном или батареей», руководил здесь организационной работой. Кто видел его бестолковые, торопливые приемы, присутствовал на бесконечных совещаниях, пишет этот автор, тот, наверное, «вынес впечатление, что не тут будет найден рецепт спасения России».

Попытка организовать наступление в августе 1921 г. полностью провалилась. Генерал-майор Матвеев, который должен был возглавить эту операцию, монархист по убеждениям, как его характеризовали, вскоре переметнулся от Савинкова к сторонникам Врангеля в Польше, а потом был интернирован польскими властями.

Советское правительство в ноте правительству Польши 4 июля 1921 г. потребовало (на основании статьи 5 Рижского договора) ликвидации на польской территории организаций, действующих против Советской России, Белоруссии и Украины, и изгнания их руководителей. Рассказывая на судебном процессе о том, как его выслали из Польши, Б. В. Савинков говорил: «Я садился в поезд, и сердце мое радовалось. Слава тебе, господи, я уезжаю из этой проклятой страны, я радовался, что вы меня выкинули вон»48. Эти слова вызвали тогда смех в зале. Слишком уж одиозна была фигура этого человека, вся политическая биография которого состояла из полных неожиданности скачков. Близко знавший Б. Савинкова английский дипломат и разведчик Р. Локкарт, вспоминая потом черты его характера, заметил: «Савинков так долго прожил среди шпионов и провокаторов, что, подобно герою одного из его романов, в конце /53/ концов сам не мог разобраться толком, кого он в сущности обманывает — своих врагов или самого себя»49.

Обманывал Савинков и на суде. Это видно из хронологической записи обстоятельств его высылки из Польши, — записи, сделанной рукой Савинкова. 6 сентября сам Ю. Пилсудский попросил Савинкова недели на три уехать из Варшавы. И он едет в Прагу, там встречается с президентом Т. Масариком и министром иностранных дел Чехословакии Э. Бенешем, ведет с ними «длинные и важные» разговоры. Затем едет в Париж. 26 октября (уже после подписания представителями РСФСР и Польши протокола о высылке Б. Савинкова и др.) он без визы возвращается в Варшаву и немедленно сообщает свой адрес польскому министру иностранных дел Скирмунту. 27 октября тот принимает Савинкова, обещает передать его протест совету министров. Б. В. Савинков и его заместитель Д. В. Философов выступают в комиссии сейма по иностранным делам и находят там сочувствие. Вечером 28 октября Пилсудский неофициально встречается с Савинковым. Беседа длится четыре часа. Пилсудский заявляет, что как конституционный глава государства он сделать ничего не может и вынужден оставаться «негодующим свидетелем нарушения права убежища». 30 октября французский посол в Варшаве говорит Савинкову, что, по его мнению, поляки сделали ошибку. Пилсудский присылает к Савинкову своего адъютанта полковника Веняву-Длугошовского сказать, что уверен — не пройдет и трех месяцев, как Савинков получит приглашение вернуться в Варшаву. Вечером того же дня его с полицией высылают на чехословацкую границу. На вокзале собирается толпа провожающих, среди них представитель военного министерства полковник Медзинский. Он в форме и демонстративно при всех целует Савинкова50.

Через месяц после высылки Савинков пишет из Парижа своей матери С. А. Савинковой, что «политически он выигрывает»: на Украине у петлюровцев повторяется его имя, на севере тоже его друзья…51 Огромное честолюбие не позволяет ему реально смотреть на положение вещей. Он утверждал потом, что в 1922 г. уже не работал энергично против Советской России. Судя по документам, наоборот, в это время у Савинкова наблюдаются длительные приступы активности. Он всюду ищет поддержки и получает ее прежде всего от Генерального штаба и Министерства иностранных дел Польши.

Получив очередную субсидию в МИД Польши, Д. В. Философов 13 сентября пишет Савинкову: «Кажется, с сегодняшнего дня можно больше не опасаться за судьбу «Свободы»» (газета выходившая в Варшаве при ближайшем участии Б. В. Савинкова). А 30 октября сообщает: «Матушевский (видимо, сотрудник военного ведомства. — Л. Ш.) был необычайно любезен, встретил как давнего друга (я вошел к нему в кабинет один), моментально выдал миллион (польских марок) и сказал, что о дальнейшем надо поговорить особо»52. Философов делает раскладку, /54/ на какие подачки от МИДа и военного ведомства можно рассчитывать, в ноябре и декабре 1922 г. Оказывается, всего 8 млн., но этого недостаточно.

Философов, как представитель Б. В. Савинкова, обращается к начальнику польского Генерального штаба с просьбой увеличить денежную субсидию по крайней мере до 5 млн. ежемесячно. «Средства эти нужны, — пишет он, — на поддержку и развитие периодических изданий, на расходы, связанные с посылкой людей в Россию за информацией…»53 Через несколько дней Философов написал письмо с такой же просьбой «господину президенту Совета Министров». Он старался внушить своим адресатам, что газета «Свобода» — идейная, выражающая мысли и программу савинковской группы. Газета, разъясняет Философов, должна чутко прислушиваться к тому, что происходит в России. Философов предлагал в качестве подзаголовка печатать в газете лозунги: «Да здравствуют беспартийные советы» или «Вся власть беспартийным советам».

Переписка Савинкова с Д. В. Философовым, с английским разведчиком Сиднеем Рейли, с А. В. Амфитеатровым и другими его корреспондентами в 1922–1923 гг. является важным обличительным материалом. Д. В. Философов, в прошлом «типичный русский либерал», теперь занимается и такими «деликатными» поручениями, как продажа захваченных бандитами Павловского в уездном городке Демянске советских и партийных документов. Пишет Савинкову, что да вручил эти документы Пилсудскому и, хотя нельзя преувеличивать их значения, они «подняли наш авторитет» и облегчают получение «некоей субсидии»54.

В это время бурную деятельность развил Сидней Рейли, который называл Савинкова «самым близким ему человеком». Он пишет из Праги (7 мая 1922 г.): «Можете себе представить, что я здесь мобилизовал всех и вся. Громадные услуги мне оказал Крамарж. Вы знаете почему? Из-за Вас, потому что я ему сказал, на что пойдет часть денег, которые я заработаю. Великолепный старик».

Из Лондона (5 сентября): «Вам нужно познакомиться) с Вальской. Она вышла замуж за величайшего американского богача и получила от него свадебный подарок — 5 миллионов долларов наличными… Она будет в Париже после 12 сентября… Если бы Вы с нею познакомились, Вы могли бы увлечь ее на деятельную помощь… Помните, я Вам всегда говорил, что нашему делу недостает подходящей, влиятельной женщины».

Из Лондона (31 января 1923 г.): «Только что встретил Черчилля… Спросил его, не может ли он помочь, указав подходящих людей со средствами. Он, по-видимому, был искренне озабочен и просил меня ему написать, т. к. он завтра утром уезжает. Прошу Вас немедленно дать мне схему для письма, кроме того, думаю, что было бы хорошо, если бы Вы приложили собственное письмо…» /55/

Из Лондона (5 февраля): «Сейчас отправил Ч. [Черчиллю] Ваше письмо с приложением длинного письма от себя, объясняющее все положение, согласно Вашим указаниям. Будем надеяться, что он что-то сделает и скоро ответит».

Из Нью-Йорка (28 августа): «Приехал я сюда и немедленно должен был заняться поисками денег, и что Вы думаете? Ни один из тех людей, которые через меня в первые два года войны заработали миллионы долларов, не дал мне ни одного цента».

С. Рейли спрашивает Савинкова о «некоем римлянине», имея в виду Муссолини. «Вот если бы Вам к нему найти дорогу! Неужели нет путей? Его симпатии, наверное, на нашей стороне»55.

Савинков нашел эту дорогу. «Я бросился к фашистам, — рассказывал он. — Думал, что здесь будет поддержка бескорыстная»56. О встречах Савинкова с Муссолини появлялись сообщения еще накануне Генуэзской конференции. «Известия» 21 марта 1922 г. опубликовали заметку под заглавием «Единый бандитско-черносотенный фронт».

Через год в этом предприятии у Савинкова появился посредник в лице А. В. Амфитеатрова — буржуазного журналиста, сотрудничавшего до революции в изданиях самых разных политических направлений. Оказавшись в эмиграции, он жил в Италии и писал Савинкову, что получил от лица, связанного с «правящей итальянской партией», предложение составить меморандум «по вопросу вооруженного движения на Петроград». Амфитеатров просил сохранить содержание письма в строгом секрете. «Вы человек независимый от партий и сам по себе представляющий партию, — обращался он к Савинкову, — и знаете как стратегию, так и тактику того, что теперь принято называть контрреволюцией».

Судя по вопросам, которые Амфитеатров ставил перед Савинковым, речь шла о разработке плана занятия Петрограда, где главная роль отводилась оккупационному отряду. «Как велика должна быть численность этого отряда? Достаточно ли, например, двадцати тысяч человек?» — спрашивал Амфитеатров по поручению влиятельного лица, которого он не называет. Авторов проекта этой авантюры беспокоит, однако, какое противодействие на море и на суше в состоянии оказать большевики и можно ли рассчитывать на сочувствие населения? Даже Амфитеатров вынужден признать: «Сумбура и незнания много». Но переписка продолжается. Амфитеатров пишет, что он передал схему Савинкова: «крестьянство + авторитетный военный вождь + иностранная помощь». Здесь, сообщает он, все строят на последнем пункте, а к первым двум относятся с величайшим скептицизмом.

Прошло ровно три месяца после начала переписки, и 12 июня 1923 г. Амфитеатров заявляет, что, «по имеющимся у него сведениям из Рима, дело теперь обстоит иначе». В среду главарей фашистов, разъясняет он, проникли фигуры, мечтающие /56/ о русских концессиях и прочих коммерческих предприятиях, а потому тормозящие противоболыневистские начинания. «Муссолини же, по-видимому, взвесив тяжесть положения в Италии и затруднения в западноевропейской политике, сказал своим энтузиастам: уймитесь, не время»57.

С. Рейли, который был посвящен во все эти дела, тоже пишет Савинкову: «Римская комбинация, по-видимому, окончательно померла». А позже, после того как 7 февраля 1924 г. в Риме был подписан советско-итальянский договор о торговле и мореплавании, более резко: «Да-с, на Р. (римлянина, имеется в виду Муссолини. — Л. Ш.) можно окончательно плюнуть. Тоже фашист!» Все было бы по-другому, мечтает Рейли, «если бы что-либо серьезное началось в России». Тогда, иронизирует он, будет много предложений о помощи, «ведь наши денежные господа любят рискнуть». Вся беда только в том, «что еще скачка не назначена и лошади еще не вышли к старту»58.

Пользуясь этим сравнением и забегая вперед, скажем, что Рейли и Савинков проиграли «скачку» окончательно и бесповоротно. Но Савинков был опытным и опасным противником. В лагере контрреволюции за рубежом он играл свою особую роль, применяя разные тактику и формы борьбы. После того как «зеленое» движение потерпело провал, Савинков снова сделал ставку на террор. Вильям Браун, защитивший диссертацию о Борисе Савинкове в университете Джорджа Вашингтона, писал о том, что Савинков и Сидней Рейли планировали организовать покушение на Чичерина. После того как эта попытка провалилась, Савинков 13 апреля 1922 г. был задержан в Генуе. У него был обнаружен план гостиницы, где останавливалась советская делегация во время Генуэзской конференции59.

С идеей организации террора носились тогда многие деятели эмиграции. Ссылаясь на то, что «становится более легким проникновение в Россию», Врангель указывал своим подчиненным на необходимость направить туда «большую часть сил и средств»60. Фон Лампе записал в своем дневнике о «фантастическом проекте внедрения белых летчиков в красную авиацию», который предлагал А. И. Гучков61. В том же дневнике приводятся данные о белых разведчиках, побывавших в 1922–1923 гг. в Крыму, на Украине, на Кубани, о попытке врангелевцев организовать террористический акт против советских представителей в Германии и другие факты «белоэмигрантского активизма».

Опасную подрывную деятельность на территории СССР пытался развернуть «Центр действия» — контрреволюционная строго конспиративная организация, созданная в Париже в ноябре 1920 г. Председателем «Центра» был избран Н. В. Чайковский — лидер партии народных социалистов (энесов). Как бывший глава Верховного управления Северной области, Чайковский являлся распорядителем довольно значительных сумм, хранящихся в европейских банках на счету этого белогвардейского /57/ правительства. Согласно своему уставу, «Центр действия» формировался на основе сугубо индивидуального отбора, втайне от других эмигрантских организаций62. Среди вовлеченных в состав «Центра» были, например, член РОВС генерал Н. Н. Головин, председатель Национального комитета А. В. Карташев, член ЦК кадетской партии И. П. Демидов, Н. П. Вакар и др. Одним из посвященных был и бывший посол в Соединенных Штатах Б. А. Бахметьев. Он писал Чайковскому из Вашингтона, что работа «известной организации» (имелся в виду «Центр действия») может оказаться весьма важной. Финансовая поддержка, оказанная Бахметьевым «Центру действия», как можно установить из сохранившейся переписки, выразилась весьма крупной суммой — 350 тыс. франков63.

«Центр» имел свои отделения в Варшаве, Гельсингфорсе, Константинополе, Ревеле, пытался создать такое отделение на Дальнем Востоке — в Харбине. Из Парижа туда шли наказы и инструкции. На агентов «Центра» как главная, основная возлагалась задача проникновения в Россию. Была организована специальная «линия связи». Эта работа велась в сотрудничестве с французской и польской разведками. Но попытка координировать эти действия с савинковским «Союзом защиты родины и свободы» кончилась неудачей. В апреле 1922 г. один из руководителей «Центра», Н. П. Вакар, нелегально перешел польско-советскую границу и пробрался в Киев. Потом на процессе по делу «Киевского областного центра действия» было установлено, что Вакар встретился в Киеве со своими старыми знакомыми и при их помощи сформировал две нелегальные группы64.

По поручению главного «Центра действия» Вакар призывал готовиться к новой, «национальной революции», создавать вооруженные отряды, сеть подпольных ячеек в разных слоях населения. Это были требования людей, оторванных от российской действительности, которые не понимали, как она изменилась к концу первого года нэпа. Дело свелось к тому, что члены «Киевского областного центра» стали выполнять шпионские задания, пытались сотрудничать в журнале «Новь», который печатался в Париже и потом нелегально распространялся в Советском Союзе. Летом 1923 г. парижский «Центр действия» распался. Тогда же органами ВЧК была раскрыта и ликвидирована киевская организация этого контрреволюционного центра. В то время враждебные акции против Советского Союза были слишком частым явлением. «Это не фраза, — разъясняла своим читателям «Правда» 12 мая 1923 г., — когда на митинге или конференции партийный оратор говорит: Советская республика живет под вечной угрозой нападения на нее извне». Действительно, прошло всего несколько дней после того, как 8 мая Советскому правительству был передан «ультиматум Керзона». Министр иностранных дел Великобритании лорд Керзон пытался запугать СССР, а то и спровоцировать против него войну. Сразу же после ультиматума появилась в Белом море английская /58/ канонерка. И тогда же белогвардейцы Конради и Полунин подло убили В. В. Воровского — генерального секретаря советской делегации на Лозаннской конференции. Убийцы были не только оправданы швейцарским судом, но и возведены буржуазной печатью в ранг мучеников и героев.

Сменовеховская газета «Накануне» в статье «Торжество убийц», опубликованной в связи с процессом над убийцами Воровского, имела все основания заметить, что по существу там был поставлен вопрос: можно ли вообще убивать за границей русских политических деятелей? И своим приговором девять швейцарских мещан-присяжных ответили: «Да, можно, и вполне безнаказанно»65. Такое отношение явно устраивало белогвардейских лидеров, которые хотели бы узаконить белый террор.

Альфред Сенн — современный американский историк, написавший книгу об убийстве В. В. Воровского, считает, что оправдание убийц разоблачило швейцарское правосудие. Оно само себя запятнало66.

Сам процесс рассматривался в определенных кругах белоэмиграции как заранее подготовленная инсценировка. А. И. Гучков, принимавший деятельное участие во всей закулисной подготовке процесса, просил А. В. Тыркову-Вильямс, члена ЦК кадетской партии, которая жила в Лондоне, помочь собрать для этой цели некоторые средства. «Подсчитано, — уточнял он, — что для всей этой инсценировки требуется до 50 тыс. французских франков»67. Согласно схеме, которую разрабатывал Гучков, швейцарские адвокаты (один из них, Теодор Обер, по словам Гучкова, «видный создатель швейцарского фашизма») должны были выступить с «обвинительным актом» против Советской власти. В Париже, сообщал Гучков Тырковой, создан специальный «орган» (так он называл группу эмигрантов, состоявшую из бывшего петербургского присяжного поверенного М. Г. Казаринова и его консультантов Н, В. Тесленко, Г. Б. Слиозберга, Я. С. Гуровича и др.), который составляет текст «обвинительного акта», собирает, систематизирует и обрабатывает для него всякого рода «свидетельские показания» и другие материалы.

При преступном попустительстве швейцарских властей вместо наказания убийц В. В. Воровского на суде намеренно разжигалась антисоветская кампания, которая была на руку воинствующим кругам белой эмиграции. Вскоре после окончания этого процесса тот же Гучков в письме Питириму Сорокину с предельной откровенностью делился планами организации новых террористических акций. «Никогда еще в истории вообще и, в частности, в истории нашего отечества не был в такой степени указан террор, как средство борьбы с властью, как именно в настоящий момент в России»68. Гучков утверждал, что работа в этом направлении ведется, и ведется настойчиво.

Летом 1924 г. по инициативе Т. Обера — защитника убийц /59/ Воровского на процессе — была создана так называемая Лига по борьбе с III Интернационалом. Одним из первых, кто поддержал ее организаторов, был Врангель. Приветствуя новое антикоммунистическое предприятие, он заявил, что мечтает видеть Лигу мировой организацией, которая всюду будет противостоять Коммунистическому Интернационалу. «Давно пора», — объявил генерал и даже передал в пользу Лиги чек на 20 тыс. франков69.

Ближайшим помощником Обера и членом бюро Лиги стал некий Ю. И. Лодыженский, в то время руководитель Российского общества Красного Креста в Женеве, секретарем которого был один из убийц Воровского — белогвардеец Полунин. Штаб-центры «Лиги Обера», как часто называли эту организацию, во многих странах имели в своем составе воинствующих представителей белой эмиграции. Их затаенной надеждой оставалось достижение тесного сговора с теми представителями международного антикоммунизма, которые готовы были, применяя терминологию этих лиц, использовать против Советской власти «подводные методы борьбы».

В таких условиях молодой Советской республике действительно необходимо было быть начеку. Надо помнить, говорил В. И. Ленин, что мы окружены людьми, классами, правительствами, которые открыто выражают величайшую ненависть к нам70.

* * *
Все эти акты террора, мятежи, попытки осложнить положение Советской республики после того, как Красная Армия разгромила внутреннюю и внешнюю контрреволюцию, были продолжением, хотя и в других формах, военно-политического сопротивления свергнутых революцией и разгромленных в ходе гражданской войны эксплуататорских классов. Но важным моментом в «новой тактике» контрреволюции в условиях нэпа был расчет на использование советской легальности, расчет на «врастание» в советский режим и на его перерождение.

Лидер эсеров В. М. Чернов выдвигал перед оставшимися в Советской России членами своей партии задачу завоевания, при малейшей возможности, «фабзавкомов, делегатских собраний, профсоюзов, беспартийных конференций и вообще всех низовых рабочих органов»71. По мнению Чернова, для эсеров было вполне приемлемым организованное возвращение в Советы, как только обстоятельства позволят это сделать. Он заявил в то время, что встал на точку зрения «длительного изживания коммунизма». Его взгляды получили отражение в журнале «Революционная Россия», который Чернов назвал основным оружием эсеров.

Представители правых эсеровских группировок, отбросив всякую маскировку, выдвигали требование «назад к капитализму»./60/

«Восстановление буржуазно-капиталистических отношений в России, — писал один из деятелей эсеровской партии, В. В. Руднев, — исторически неизбежно и экономически прогрессивно, являясь необходимой предпосылкой возрождения ее народного хозяйства и государственного бытия… Целью мероприятий переходного времени должно быть проведение постепенной и осторожной по темпу денационализации всей области торгово-промышленного и финансового хозяйства, обеспечивающей свободу частнохозяйственной деятельности за старой и новой буржуазией и за привлеченным на здоровых началах иностранным капиталом»72.

В том же направлении развивал свою «аргументацию» «Социалистический вестник», издававшийся меньшевиками в Берлине (начал выходить 1 февраля 1921 г.). Вообще в поведении меньшевиков и эсеров было много общего. И те и другие, как уже отмечалось, раскололись на разные группировки. У меньшевиков справа выделилась группа, которая с апреля 1922 по февраль 1925 г. издавала в Берлине двухнедельник «Заря» (Ст. Иванович, А. Н. Потресов и др.). Там же находилась так называемая Заграничная делегация меньшевиков, которую составили Л. Мартов, Р. А. Абрамович (они приехали в Берлин еще в 1920 г.), а также Е. Бройдо и Д. Далин. Позже членами Заграничной делегации стали и другие лидеры меньшевиков: Ф. И. Дан, Б. И. Николаевский, Юдин и Г. Я. Аронсон — в 1922 г., Двинов — в 1923 г., Кефали — в 1924 г., С. Шварц — в 1926 г.73

Отношения между группой «Зари» и Заграничной делегацией были крайне напряженными, межфракционная борьба не утихала. Большинство меньшевиков поддерживали тезис об эволюции Советской власти, ее «демократизации» в условиях нэпа, иначе говоря, они выступали за проведение политических реформ и обвиняли большевиков в том, что нэп не подкрепляется в достаточной мере такими реформами. Американский историк Леопольд Хаимсон признает, что в начальный период нэпа «меньшевики переоценивали возможности капиталистического развития в условиях Советской власти»74. Нэп, по их мнению, должен был расчистить путь для развития капитализма.

Летом 1924 г. «Социалистический вестник» напечатал «платформу» меньшевиков75. Ее авторы продолжали вести ту же линию, они выступили с «прогнозом» усиления капиталистических элементов в результате экономического развития России. Характеризуя эту «платформу», «Правда» писала: «Можно без конца болтать за марксизм, за пролетариат, против капитализма, против буржуазии, и все это не только простит буржуазия, но и целиком одобрит, если эти же болтуны будут одновременно громить Советскую власть и бороться за частную собственность»76.

Вообще нужно сказать, что в советской партийной печати позиции меньшевиков, их концепции и взгляды подвергались /61/ систематической критике. Ленинградский историк П. А. Подболотов сделал краткий обзор этих публикаций77. Он обратил внимание на ряд книг, брошюр и статей, в которых разоблачались меньшевики как «партия капиталистической реставрации». Выступления «Правды», журналов «Большевик», «Красная новь», «Коммунистическая революция» и др. были важным орудием в идеологической борьбе того времени.

Характеристике «современного меньшевизма» были посвящены статьи, напечатанные в «Большевике». Их авторы писали, что происходит очередной поворот меньшевизма, лидеры которого связывали свои планы с «борьбой платформ и фракций» внутри Коммунистической партии. В оценке социально-экономических процессов, происходящих в Советской республике, меньшевики обнаруживали полное непонимание сущности новой экономической политики.

Ведя открытую полемику с меньшевистским «Социалистическим вестником», «Большевик» публиковал данные о росте и укреплении в условиях нэпа социалистического сектора народного хозяйства, о темпах восстановления государственной промышленности, о развитии плановых начал в руководстве экономикой. Советские авторы разоблачали «вопиющую разноголосицу», которая существовала в «стане меньшевиков». А в том, что «Социалистический вестник» строил дальнейшие прогнозы насчет «грядущего перерождения» Советской власти, находили определенную логику в солидарности меньшевиков с «левыми» кадетами. Что касается Милюкова, то, учитывая влияние нэпа, он писал о выборе форм борьбы, которые «по неоднократным указаниям самих большевиков — наиболее для них опасны». Милюков и его сторонники надеялись на то, что трудности, с которыми встретилась Советская власть в сфере экономической, где идет «борьба с ежедневными мелочами жизни», постепенно приведут к системе, основанной на свободной хозяйственной инициативе и частной собственности78.

В какой-то мере эти люди делали ставку на нэпмана, рассчитывали, что Коммунистическая партия может оказаться бессильной перед «нэпманством». А потому, писал один из кадетских деятелей, «как ни отвратителен этот тип, пока приходится желать именно ему успеха и надеяться, что он сделает широкую брешь в коммунистическом фронте»79.

Гримасы нэпа, его внешние признаки, переданные в рассказах «очевидцев», возбуждающе действовали на воображение некоторых эмигрантских политиков. В начале 20-х годов об «эволюции» Советской власти стали часто говорить в эмигрантских кругах, И такой видный в прошлом кадетский лидер, как В. А. Маклаков, который держался несколько особняком от группы Милюкова, утверждал в одном из своих писем, что для России нет будто бы другого пути, «кроме пути эволюции, т. е. изменения приемов этой власти силами лиц, находящихся в самой этой власти…». /62/

Впрочем, он писал об этом уже с определенной долей сомнения и совсем не верил «в действительность каких-нибудь народных восстаний или террористических актов». Как раз против всего этого, писал В. А. Маклаков в ноябре 1923 г., большевистская власть не только достаточно сильна, но и «абсолютно, исключительно сильна». Маклаков жил тогда в помещении русского посольства в Париже, так и не успев вручить свои верительные грамоты посла Временного правительства. Жизнь его уже кое-чему научила. «Мне стало ясно, — признавался он откровенно, — что низвержения большевистской власти путем гражданской войны бытьбольше не может».

В то время Милюков и руководимая им демократическая группа «партии народной свободы» (такое название они присвоили себе летом 1921 г.), следуя своей «новой тактике», начали переговоры о создании Республиканско-демократического объединения (РДО), которое стало, как писали сами его участники, «сговором лиц — от левых кадетов до правых социалистов»80. В переговорах участвовали Е. Д. Кускова и С. Н. Прокопович, представители «Крестьянской России», группа эсеров, объединившихся вокруг журнала «Современные записки», правые меньшевики из журнала «Заря», группа «народных социалистов»81. 24 сентября 1922 г. они собрались в Париже, чтобы обсудить проект общей «платформы». Обсуждение затянулось, оно продолжалось около двух лет. В Париже и Праге, в Берлине и Лондоне давно обанкротившиеся политические деятели вели бесконечные споры о том, с какой программой «глубокой экономической, социальной реконструкции» они должны прийти в Россию.

В июне 1923 г. в Праге Милюков достиг определенной договоренности с лидерами «Крестьянской России», в декабре — с «народными социалистами». РДО оформилось в июне 1924 г. и, но утверждению его участников, не было, ни партией, ни коалицией партий. Эту аморфность структуры новой организации пытались возвести в ее достоинство, считая, что такое положение отвечает потребностям политических группировок эмиграции.

«Платформа» Республиканско-демократического объединения стала выражением определенных принципов «новой тактики» зарубежной контрреволюции. В ней объявлялось, что борьба с Советской властью будет вестись «во всех формах», как мирных, так и немирных. Уступая велению времени, «платформа» содержала требование «демократической, федеративной республики». РДО обещало осуществить в России «подлинное народоправство», действовать в рамках «демократического миросозерцания». И здесь же, рядом с этими туманными выражениями, делалось заявление о закреплении земли на правах собственности за крестьянами, об отказе «от коммунистической системы хозяйства».

РДО пыталось представить дело таким образом, что оно идет /63/ навстречу интересам крестьянства «будущей России», и выдвинуло как тактическую задачу подготовку кадров людей, которые могут работать среди крестьян, а также оказать влияние на Красную Армию.

Еще в августе 1922 г. XII Всероссийская конференция РКП (б) обратила внимание на имеющиеся в антисоветском лагере факты частичного изменения тактики и перегруппировок, подчеркнула опасность попыток использовать советскую легальность в контрреволюционных интересах82. Все это, как мы видим, продолжалось и в последующие годы. С одной стороны, предпринимались непрерывные попытки приспособить тактику контрреволюции к изменяющимся условиям, а с другой — в лагере контрреволюции не прекращались явления распада и расслоения. Ярким проявлением этих процессов стало сменовеховское течение.

4. «Смена Вех» и возвращение на Родину

Известно, что настроения, которые в конечном счете базировались на признании возможности сотрудничества с Советской властью, затрагивали представителей разных слоев эмиграции с первых лет их пребывания на чужбине. Еще в то время, когда заканчивалась гражданская война, среди эмигрантской интеллигенции возникло сменовеховское, или, как его еще называют, нововеховское, течение.

Один из главных идеологов сменовеховства — Н. В. Устрялов, видный кадет, председатель восточного отдела Центрального комитета «партии народной свободы», поддерживавший, по его собственным словам, омское правительство Колчака «до последней минуты его существования», выпустил в Харбине после падения этого правительства сборник своих статей. По мнению Устрялова, в сфере политической практики никогда ни в чем нельзя зарекаться: сегодняшний враг может стать завтра другом, и наоборот. «После крушения власти адмирала Колчака и генерала Деникина русские националисты очутились как бы над неким провалом… Начинать с начала то, что трагически не удалось при несравненно лучших условиях и при неизмеримо богатейших данных, могут в лучшем случае лишь политические Дон-Кихоты. Следовательно, нужно искать другой выход». Устрялов призывал пойти «на подвиг сознательной жертвенной работы с властью (Советской. — Л. Ш.), во многом нам чуждой… но единственной способной в данный момент править страной, взять ее в руки»1.

Эта мысль повторялась и в выступлениях других сменовеховцев, притом находившихся в разных странах. «Мы считаемся с тем, — заявил, например, в Париже бывший член Временного правительства и обер-прокурор Синода В. Н. Львов, — что /64/ Советская власть представляет собой национальную силу русского народа. Наша политика сводится к признанию того, во-первых, что факты остаются фактами; во-вторых, что советская организация сильна и жизнеспособна»2.

Почти все эти люди, прежде чем проситься в «союзники» к большевикам, попробовали счастья в лагере белогвардейской контрреволюции. Разгром «белого движения» и разочарование в нем привели их к идейному кризису, который кончился «сменой вех». Они увидели, что нет другого выбора, и вынуждены были возложить на большевиков все свои надежды на возрождение былой мощи России. Жизнь заставляла их верить, что решить эту задачу могут только новые силы, вышедшие из революции.

Пожалуй, главным отправным пунктом сменовеховской идеологии стало вот это признание силы Советской власти, которой внутри России более не противостоят, по выражению Устрялова, «организованные, солидные элементы». Отсюда делался вывод о необходимости «примиренчества» с Советской властью, о неизбежности совместной работы с большевиками. Но сразу же в тактике сменовеховцев наметились две противоречивые тенденции.

С одной стороны, Устрялов призывал «русскую общественность» укреплять власть большевиков, «влиться в нее», поддерживать собирание и восстановление России как великого и единого государства, а с другой — надеялся на процесс «внутреннего органического перерождения Советской власти».

Обобщением и развитием этих идей и настроений явился известный сборник «Смена вех», выпущенный в Праге в июне 1921 г. В качестве авторов помимо Н. В. Устрялова в нем выступили буржуазные профессора и публицисты Ю. В. Ключников, С. С. Лукьянов, А. В. Бобрищев-Пушкин, С. С. Чахотин, Ю. Н. Потехин.

Появление сборника «Смена вех» вызвало многочисленные отклики и у нас в стране, и за рубежом. Вообще за многие годы, по подсчетам калининского историка А. В. Квакина, появилось более 170 книг и статей, в которых так или иначе оценивается это явление3. Квакин правильно заметил, что изучение сменовеховства (нововеховства) позволяет лучше понять основные закономерности привлечения буржуазной интеллигенции к участию в социалистическом строительстве, тенденции разложения лагеря контрреволюции. в 20-е годы. Интересные материалы были опубликованы сразу же после выхода в свет этого сборника.

В своем обзоре, напечатанном в журнале «Красная новь», известный партийный публицист Н. Мещеряков сравнивал «Смену вех» с другим сборником, который под названием «Вехи» вышел в свет в 1909 г.4 Тогда это был своего рода манифест кадетской интеллигенции, уходившей от революции в лагерь контрреволюции, примирившейся с царским самодержавием. Авторы «Смены вех» — тоже кадетские интеллигенты — /65/ двигались в обратном направлении. «Итак, мы идем в Каноссу, т. е. признаем, что проиграли игру, что шли неверным путем, что поступки и расчеты наши были ошибочны», — писал С, С. Чахотин.

В то же время в высказываниях идеологов сменовеховства встречается масса противоречий. Некоторые из них стремились доказать, что они все же были правы, когда боролись против большевиков. «Пока еще в начале революции, — утверждал Ю. В. Ключников, — была надежда остановить революционный разлив… нельзя было не стремиться укротить революцию… Но революция идет и идет. Растет. Ширится. Углубляется»5. И как бы продолжая эту мысль, Н. В. Устрялов разъяснял: «Не мы, а жизнь повернулась на 180 градусов. И для того, чтобы оставаться верными себе, мы должны учесть этот поворот. Проповедь старой программы действий в существенно новых условиях часто бывает наихудшей формой измены своим принципам»6.

Выступая с позиций буржуазного патриотизма и великодержавности, авторы «Смены вех» рассматривали интернационализм Советской власти как средство для достижения национальных целей России. Эти цели в представлениях идеологов правого крыла сменовеховства мало чем отличались от великодержавных притязаний старой русской буржуазии. Кажется, Устрялов в то время ввел в оборот выражение «национал-большевизм», с одной стороны, подчеркивая этим отличие от подлинного коммунизма, а с другой — пытаясь представить это идейное течение выразителем национальных интересов России. Соединение идей интернационализма и славянофильства, отмечает советский историк С. А. Федюкин, было мыслью утопичной, в конце концов реакционной. «Сменовеховцы не хотели понять, что сильная и могучая Советская Россия никогда не сменит красную звезду на «щит Олега», что она действительно преследует не только национальные, но и интернациональные цели, ибо задачей первого в мире социалистического государства являлось не только освобождение русского и иных народов нашей страны, но и оказание помощи народам всего мира в их стремлении к свободе и прогрессу»7.

Рассуждения об особом предназначении России, о ее провиденциальной роли, мистические представления о русской революции, приверженность «исторической идее великодержавности» сближали правых сменовеховцев с идеологами евразийства — нового эмигрантского религиозно-философского течения. Как раз в то время, когда в Праге вышел сборник «Смена вех», в Софии увидел свет первый евразийский сборник «Исход к Востоку». Его авторы — П. Савицкий, Г. Сувчинский, Н. Трубецкой и Г. Флоровский в предисловии писали, что всякое современное размышление о грядущих судьбах России должно определенным образом ориентироваться «относительно уже сложившихся в прошлом способов решения, или, точнее, самой /66/ постановки русской проблемы…»8. В согласии со своим «историософическим принципом» они заявили, что вообще невозможно определить раз и навсегда содержание будущей русской жизни. Авторы сборника писали о православной вере и церкви, о спасающей силе религии, противопоставляя ее научному социализму. Они объявили бессильными и кощунственными попытки разрешить научными средствами основные проблемы существования.

Пытаясь найти в русской истории, в самом расположении России между Востоком и Западом новый смысл, новое объяснение революции, идеологи евразийства обнаруживают во всем «божественное начало», «орудие божие». «И религиозно-просветленный взор, — писал один из авторов сборника, Г. Флоровский, — видит под конструктивной преемственностью бытовых картин трагическую мистерию исторической жизни, воспринимает мир, как непрестанную борьбу веси божией с градом антихриста…»9

Религиозно-мистические мотивы не мешали, однако, евразийцам пускаться в рассуждения о необходимости «преобразования и развития советской системы». По словам одного из идеологов евразийства, П. Н. Савицкого, «сила веры и навык государственного хозяйства» должны составить две созидающие силы. «Необходим их синтез, — утверждал он. — Необходимо сочетание традиции с тем, что выдвинуто и утверждено революцией»10. Все это напоминало высказывания сменовеховцев об эволюции Советской власти, о «перерождении тканей революции».

Утверждая, что результаты не всегда соответствуют поставленным целям, один из эмигрантских авторов вспомнил даже Колумба, который плыл в Индию, а открыл Америку. Может быть, кредо сменовеховцев наиболее четко было выражено в словах Бобрищева-Пушкина: «Революция была направлена против определенных категорий собственников, у которых и нельзя было вырвать власти, не вырвав собственности. Но глубоко не соответствует действительности утверждение, что собственности в России не существует. На собственности по-прежнему зиждется весь народный уклад, весь быт… Король умер, да здравствует король! Таким образом все образуется — в России будет и собственность, и частная инициатива, и торговля, и кооперация, не будет только выброшенных за границу прежних собственников»11.

И не случайно решение XII Всероссийской конференции РКП (б) «Об антисоветских партиях и течениях» требовало не забывать о наличии в сменовеховском течении (наряду с объективно-прогрессивной его ролью) сильных буржуазно-реставраторских тенденций. «Сменовеховцам обща с меньшевиками и эсерами, — указывалось в решении, — та надежда, что после экономических уступок придут политические в сторону буржуазной демократии и т. п.»12. /67/

Устрялов и другие авторы «Смены вех» строили прогнозы на будущее с точки зрения своих классовых позиций, в расчете на то, что в России все кончится обычной буржуазной властью. «Враг стремится к тому, чтобы это стало неизбежным, — говорил на XI съезде РКП (б) В. И. Ленин. — Сменовеховцы выражают настроение тысяч и десятков тысяч всяких буржуев или советских служащих, участников нашей новой экономической политики. Это — основная и действительная опасность»13.

И внутри страны в некоторых кругах буржуазной интеллигенции, среди деятелей обанкротившихся политических партий, представителей бывших эксплуататорских классов были еще тогда противники Советской власти — «внутренние эмигранты», как их называли, которые выступали носителями буржуазно-реставрационных настроений. Яркую характеристику «внутренних эмигрантов» дал один из видных партийных публицистов — В. П. Полонский. «Имея в своих рядах, — писал он в журнале «Красная новь», — представителей так называемых социалистических направлений — эсеров, народных социалистов, меньшевиков, а также кадетов и октябристов, не гнушаясь и «бывших» черносотенцев, эта амальгама из остатков разгромленной буржуазии, помещиков и чиновничества образовала ту среду враждебных революции элементов, которая, оставаясь в целом на почве пассивного сопротивления, питала тем не менее активную контрреволюцию внутри республики. Перекликаясь с зарубежной эмиграцией, посылая ей воздушные поцелуи, пополняя ее ряды «счастливчиками»… эта среда коротала день за днем, с каждым новым утром ожидая «чудесного» избавления от большевиков и утешая себя сознанием, что вот-де она осталась хранительницей «исконных» интеллигентских традиций. Мы имеем перед собой, таким образом, наиболее стойкую группу контрреволюционной интеллигенции, которой до последнего времени не коснулись «кризисы» и «переломы»»14. По отношению к этой «внутренней эмиграции» Советское государство принимало решительные меры вплоть до высылки за границу осенью 1922 г. группы профессоров, замешанных в контрреволюционной деятельности.

Движение «смены вех» затронуло различные слои эмиграции. Оно было сложным, неоднородным, противоречивым. 10 марта 1922 г. московские «Известия» опубликовали открытое письмо члена ЦК партии народных социалистов В. И. Игнатьева Н. В. Чайковскому. В 1918 г. Игнатьев входил в состав контрреволюционного Временного правительства в Архангельске, возглавлявшегося Чайковским. Потом он активно участвовал в борьбе с Советской властью в Сибири. Теперь Игнатьев писал о создании в России могущественной государственности, которая осуществляет наряду с революционными задачами охрану национального достоинства России. Он писал о том, что новая экономическая политика открыла простор для творчества и созидания. Поэтому, заявлял автор письма, совершенно отпали /68/ такие стимулы «нашей прежней борьбы с Советской властью», как «воссоздание России» или необходимость ее экономического возрождения.

Где же силы, спрашивал Игнатьев, с которыми предполагает русская эмиграция бороться против Советской власти? Внутри страны их нет, отвечал он, и делал вывод: «Только на силу иностранных штыков может рассчитывать наша эмиграция». Публикации в газете было предпослано введение, написанное главным редактором «Известий» Ю. Стекловым. Он имел, видимо, все основания заметить, что письмо привносит лишний штрих в картину психологического перелома в рядах интеллигенции, вчера еще активно боровшейся против Советской власти.

Таких штрихов было много. Весьма примечателен, например, тот факт, что некоторые контрреволюционные деятели, высланные из Советской России в 1922 г., оказавшись за границей, выступили там с важными признаниями. Бывший министр Временного правительства А. В. Пешехонов заявил, что в России нет теперь ни одной организации, которая решилась бы помериться силами с РКП (б). Кроме того, сказал он, имеется государственный механизм, достаточно разносторонний и разветвленный, «спускающийся до самого низа и в общем работающий исправно»15.

На выступления Пешехонова обратил внимание В. И. Ленин. В дневнике его дежурных секретарей есть запись от 30 ноября 1922 г. о том, что Владимир Ильич попросил дать ему № 763 «Последних новостей» от 13 октября, его там интересовала статья «Беседа с А. В. Пешехоновым»16. Пешехонов потом печатал свои статьи, написал брошюру, в которой заявил: «Конечно, нужно возвращаться… Нельзя долго оставаться в положении людей, лишенных отечества, — безнаказанно это не пройдет»17.

Милюков и другие сторонники «новой тактики» резко отмежевались от сменовеховства, от всякого возвращенчества. По их мнению, следовало считать абсолютно ошибочным «модный в эмиграции», продиктованный больше тоской по родине взгляд, в силу которого рекомендуется вернуться в Россию. Нельзя сказать, чтобы совсем отсутствовал реалистический подход, когда представители этих кругов говорили, что работать в России — значит подпирать нэп, Советскую власть. Сменовеховцы были для милюковцев чуть ли не «агентурой» большевиков. Даже Пешехонов считался человеком, находившимся по ту сторону баррикад18.

Еще в ноябре 1921 г. парижская «демократическая группа» призвала к энергичному отпору сменовеховцам. Иначе «в иностранных кругах, — говорилось в протоколе заседания этой группы, — создастся впечатление, что эмиграция примиряется с большевиками». Члены группы с тревогой вынуждены были отметить большой интерес, проявленный в эмиграции к сборнику /69/ «Смена вех». Первое издание этой книги (2500 экземпляров) разошлось очень быстро19.

О настроениях, затронувших известную часть эмиграции, позже писала в личном письме Милюкову Е. Д. Кускова: «Нет, Павел Николаевич, еще и еще раз убеждаюсь, — что против массовой психологии средств нет. А эта массовая психология ориентируется не на нас, а на Россию в том виде, как она есть»20.

Кускова, как известно, была выслана из СССР вместе со своим мужем С. Н. Прокоповичем. Они поселились на окраине Праги, и их квартира превратилась в своего рода политический «салон», где по воскресеньям собирались многие эмигранты и где велись горячие споры, высказывались взаимные обиды. Участник этих встреч Д. Мейснер рассказывает: спорили обо всем — почему проиграло «белое движение», была ли неизбежной февральская революция, потом Октябрьская, в чем основной смысл последней и есть ли перспективы перед эмиграцией в деле борьбы с Советской властью и т. д. и т. п.21 Вот еще одно любопытное свидетельство — письмо Кусковой своему старому приятелю Б. Савинкову: «А в общем, друг мой, — тяжело. И знаете что я поняла? Я поняла тягу в Россию, тягу, которая охватывает все более и более широкие массы простых, немудреных людей. Смотрят они смотрят на то, как кругом собачится «единый фронт», и заявят: будьте вы все прокляты. Там хоть большевики, да зато земля родная. А здесь — и земли нет и души нет, прогнила вся… Во всяком случае, если бы я знала всю эту обстановку, ни за что бы не выбрала заграницу, когда нам чека предложила на выбор — или губернский город, или высылку сюда. Ни за что! Гораздо лучше сидеть там, чем метаться тут…»22

Сменовеховские идеи затронули определенную часть эмигрантской молодежи. В конце декабря 1922 г. в Берлине состоялась конференция зарубежного студенчества, вставшего на путь «смены вех». Она собралась как бы в противовес Объединению русских эмигрантских студенческих организаций (ОРЭСО), которое находилось в Праге и занимало откровенно антисоветские позиции. Правда, тут следует оговориться: два председателя объединения — сначала П. В. Влезков, а потом Б. Н. Неандер — порвали с эмиграцией и объявили о признании советского строя.

В Берлин приехали русские студенты из Праги, Вены, Женевы, Брно, Лейпцига и других городов. Был здесь и представитель пролетарского студенчества РСФСР, он приветствовал тех, кто заявлял о своей готовности служить Советской России. На конференции подчеркивался факт распада эмигрантского студенчества, его политический раскол. В принятом обращении говорилось, что огромный социальный переворот в России создал особые рамки для работы в ней, новый уклад жизни, новые культурные и моральные ценности.

Обращая внимание «а неоднородность сменовеховского течения, /70/ советские исследователи отмечают наличие в нем правого и левого крыла. Об этом писал И. Я. Трифонов, более широко эту проблему разработал С. А. Федюкин23. Если представители правого крыла сменовеховства (Н. В. Устрялов и др.) делали ставку на возможность реставрации капитализма и перерождения Советской власти, то те, кто относился к левому крылу, шли на честное сотрудничество с большевиками. У многих военных специалистов, вступивших в Красную Армию, этот процесс начался еще в 1918 г. Чувство патриотизма, стремление сохранить Россию как великую державу, желание служить народу руководили многими бывшими генералами и офицерами, перешедшими на службу Советской власти. По сведениям, которые распространялись «не для печати» среди врангелевских начальников, в 1921 г. 250 генералов бывшей российской армии состояли в списках Красной Армии на ответственных должностях24. Все это очень беспокоило белоэмигрантских руководителей. В 1922–1923 гг. журнал «Новая Россия» («Россия»), выходивший в Петрограде, объявил себя органом «творчески ищущей интеллигентской мысли». Здесь выступали некоторые авторы — представители той части сменовеховской интеллигенции, которые старались отмежеваться от устряловских планов буржуазной реставрации, заявляли о своем намерении активно защищать революцию, потому что были «пламенно убеждены в ее священной правде и великой правоте». В этом журнале была напечатана статья крупного ученого в области энергетики профессора И. Г. Александрова «Русская интеллигенция и ее современные задачи». Он резко выступил против пассивного отношения буржуазных специалистов к восстановлению народного хозяйства. «Мало быть добросовестным «спецом», — заявил И. Г. Александров, — нужна инициатива, устремление, творческая работа, искание новых путей. Нужно отрешиться от той трагической черты, которая лежала и лежит до последнего времени между интеллигенцией и народом. Надо не только оценить и понять растущую личность народа, но слиться с ним в одну общую массу, где есть люди с разными талантами и знаниями, но где нет каст и перегородок, где существует взаимное понимание»25.

«Смена вех» как процесс, причем не только в рамках общественного течения, но и сугубо индивидуальный, мог быть довольно длительным. Ведь речь шла, справедливо указывает С. А. Федюкин, о пересмотре убеждений, о формировании нового восприятия действительности. Пробуждение патриотических чувств всегда было началом, важным импульсом этого процесса для тех, кто хотел вернуться на родину. Писатель Алексей Толстой, возвратившийся из эмиграции в 1923 г., объяснял, что два события положили начало перелому в его душе: война с белополяками в 1920 г., когда он почувствовал, что стал желать победы красным войскам, и голод, когда он узнал, что детские трупики /71/ сваливаются, как штабеля дров, у железнодорожных станций.

А. Толстой называл разные пути, по которым мог идти русский эмигрант: пойти с иностранцами на Россию, взять на свою совесть новые муки и новые потоки крови, взять измором большевиков, т. е. увеличить смертность в России и ослабить сопротивляемость ее как государства; сидеть годами за границей (путь «устрицы, а не человека») и ждать, когда «они падут» сами собою. Он отверг эти пути и выбрал тот, который ему подсказывали совесть и разум. «Признать реальность существования в России правительства, называемого большевистским, — писал А. Толстой в «Известиях» 25 апреля 1922 г., — признать, что никакого другого правительства ни в России, ни вне России — нет… Совесть меня зовет не лезть в подвал, а ехать в Россию и хоть гвоздик свой собственный вколотить в истрепанный бурями русский корабль». В то время это заявление известного русского писателя имело особое значение. «Известия» ставили его в один ряд с такими литературными и гражданскими документами прошлого, как письма Чаадаева и Белинского.

Те, кто, руководствуясь патриотическими чувствами, шел на признание Советской власти, не становились, разумеется, после этого коммунистами. Но это сотрудничество открывало для них новые перспективы. Многие старые интеллигенты пришли не только к признанию Советской власти, но и к постепенному восприятию коммунистической идеологии. Политика же Коммунистической партии была направлена, с одной стороны, на борьбу с буржуазно-реставраторскими тенденциями сменовеховства, с другой — на поддержку тех, кто понимал сменовеховство как честное сотрудничество.

Партия требовала проявлять дифференцированное отношение к каждой отдельной группе или даже отдельному лицу. В условиях Советской власти нужно было «переварить, перевоспитать» старую интеллигенцию. И было бы «до смешного нелепо», писал В. И. Ленин еще в первоначальном варианте статьи «Очередные задачи Советской власти», если бы в привлечении буржуазной интеллигенции усматривали «какое-то шатание власти, какое-то отступление от принципов социализма, или какой-то недопустимый компромисс с буржуазией»26. В этих вопросах партия придерживалась твердой линии. Она была сформулирована следующими словами В. И. Ленина: «…контрреволюцию отсекать, культурно-буржуазный аппарат использовать»27.

В советской исторической литературе подробно и всесторонне показана борьба, которую вела в начале 20-х гг. Коммунистическая партия против сменовеховской идеологии реставраторства, великодержавного шовинизма и буржуазно-националистических взглядов сменовеховцев, против их попыток использовать легальные возможности для проведения своей тактики «обволакивания» и приспособленчества. В. И. Ленин считал политически /72/ очень полезными откровенные заявления Устрялова, в которых он видел «классовую правду классового врага»28. Нужно было уметь ее различать. И об этом в то время шел серьезный разговор на съездах и конференциях партии, в выступлениях партийных публицистов и литераторов.

В докладе «О национальных моментах в партийном и государственном строительстве» на XII съезде РКП (б) в апреле 1923 г. И. В. Сталин призывал к отпору сменовеховцам как выразителям великорусского шовинизма, проявления которого в условиях нэпа стали основной силой, тормозящей дело объединения республик в единый союз. «Фронту возрождающейся буржуазной идеологии, — писал видный деятель Коммунистической партии А. С. Бубнов, — мы должны противопоставить могучий организованный натиск революционной идеологии коммунизма»29.

Большую роль играли здесь газеты «Правда», «Известия», «Петроградская правда», журнал «Под знаменем марксизма», другие органы партийной и советской печати. Резкой критике подвергались многие сменовеховские издания, в том числе и газета «Накануне», выходившая в Берлине с марта 1922 по 15 июня 1924 г.

Как уже отмечалось, партия вела борьбу не со сменовеховством в целом, а с его антисоциалистическими тенденциями, с его реставраторской идеологией. Взять, к примеру, газету «Накануне». Ее возглавляли представители левого крыла, хотя на страницах газеты печатались статьи, отражающие взгляды и других направлений сменовеховства. Газету не только критиковали за уклоны «во все стороны», но и поддерживали за те ее выступления, которые были в пользу Советской власти, за призывы к возвращению из эмиграции. «На сегодня мы приветствуем всякого приходящего к нам не с камнем за пазухой, — писал Эрдэ 19 июня 1922 г. в «Известиях», — а с жертвенной готовностью отдать свои силы родному народу».

Газета «Накануне» активно вела просоветскую пропаганду, содействовала разложению белой эмиграции, защищала интересы Советской республики на международной арене. И не случайно главный редактор газеты Ю. В. Ключников был приглашен по рекомендации В. И. Ленина для участия в советской делегации на конференции в Генуе в качестве эксперта. Редакцию газеты представляли также Г. Л. Кирдецов, С. С. Лукьянов, Б. В. Дюшен, Ю. Н. Потехин, С. С. Чахотин. Литературное приложение редактировал А. Н. Толстой. В газете печатались наряду с произведениями эмигрантских авторов фельетоны и рассказы М. Булгакова, В. Катаева, Е. Петрова, К. Федина, Вл. Лидина, других советских писателей. Самолеты Дерулюфта регулярно доставляли газету в Москву, а в Большом Гнездниковском переулке помещалось московское отделение редакции «Накануне»30.

За границей издавались и другие сменовеховские газеты: /73/ «Новая Россия» (окт. 1922 — июль 1923) — в Софии, «Новости жизни» — в Харбине, «Путь» — в Гельсингфорсе, «Новый путь» — в Риге. Редакторы двух газет (А. М. Агеев в Софии и Д. Н. Чернявский в Харбине) стали жертвами белого террора. Александр Михайлович Агеев — редактор «Новой России», в прошлом — офицер, во время гражданской войны служил в штабе Донской армии. Он был убит в ноябре 1922 г., после того как газета опубликовала документы о подготовке белого десанта генерала Покровского. Незадолго до своей гибели Агеев побывал в Москве. Возвратившись в Софию, он говорил, что «в эмиграции абсолютно никто не имеет правильного представления о новой России. За границей все насыщено ложью и злобой»31.

* * *
Волна «возвращенчества» в Советскую Россию после окончания гражданской войны захватила прежде всего солдат и казаков. Их иногда называли «неполитическими массами» (в отличие от «политического возвращенчества» сменовеховской интеллигенции). Возвращению на родину способствовала и объявленная Советским правительством в честь четырехлетней годовщины Великой Октябрьской социалистической революции амнистия значительной части лиц, участвовавших в качестве рядовых солдат в белогвардейских военных организациях. Декретом ВЦИК от 3 ноября 1921 г. им была предоставлена возможность вернуться в Россию на общих основаниях с возвращающимися из европейских стран на родину военнопленными. Позже декретом ЦИК и СНК от 9 июня 1924 г. амнистия была распространена на всех находящихся на Дальнем Востоке, в Монголии и Западном Китае рядовых солдат белых армий32.

Согласно данным справки «Русская армия и флот на чужбине», уже в первые месяцы 1921 г. около семи тысяч солдат и казаков вырвались из врангелевских лагерей и вернулись на родину. В советских газетах время от времени появлялись сообщения о возвращении бывших солдат белых армий. 6 апреля, например, «Правда» опубликовала заметку о том, что турецкий пароход «Решид-Паша» доставил в Одессу 3800 пассажиров, в подавляющем большинстве казаков и солдат из армий Врангеля и Деникина. Многие из прибывших бежали из Константинополя и пробрались на пароход незадолго до его отплытия. Через месяц (10 мая) «Правда» сообщала: прибывшие несколькими партиями солдаты бывшей врангелевской армии просили допустить их к участию в выборах Совета. Пленум одесского губисполкома предоставил избирательное право семи тысячам бывших солдат. А всего в 1921 г. вернулось на родину самое большое число эмигрантов — 121 843 человека за один год33.

В разных странах, особенно в Болгарии, стали возникать «Союзы возвращения на Родину» («Совнарод»). Орган такого /74/ союза в Софии газета «На Родину» в своем первом номере писала: «Мы зовем всех честных людей русской эмиграции, которым чужды авантюристские похождения и дороги интересы родной страны, сомкнуть свои ряды под флагом нашей организации и газеты и вместе с нами начать дело исправления наших ошибок, сознательно или бессознательно нами совершенных, дело искупления наших грехов»34.

Агитация за возвращение на родину врангелевских солдат, начатая Болгарской коммунистической партией (БКП), приносила свои плоды. При ЦК БКП была создана специальная комиссия по агитации среди врангелевских солдат и их вовлечению в «Союз возвращения на Родину». Комиссию возглавлял член ЦК, секретарь Софийского окружного комитета БКП А. Иванов. В нее входили болгарские коммунисты Г. Зуйбаров и Б. Лозанов, а также несколько русских эмигрантов. В ряде мест появились коммунистические группы, которые объединились в русскую секцию при БКП. «Совнарод» открыл свои отделения но всей Болгарии, во многих пунктах, где были расквартированы остатки врангелевской армии. Было зарегистрировано 65 местных групп «Совнарода», а его членами стало не менее 8500 человек35.

Мы чутко прислушивались и жадно ловили всякое слово о том, что делается на далекой родине, вспоминал потом бывший офицер врангелевской армии Л. Владимиров, в ноябре 1922 г. вернувшийся из Болгарии в Советскую Россию. «Нас уже гораздо больше, чем все остальное, интересовали Нижегородская ярмарка, или сведения об электрификации медвежьих уголков РСФСР, или что-нибудь в подобном роде, говорившее о возрождении русской промышленности и торговли и об успехах насаждения цивилизации… Многие из нас с чувством глубокого удовлетворения читали о поведении русской делегации на Генуэзской конференции и, в частности, о блестящих выступлениях тов. Чичерина. А заключение Рапалльского договора рассматривали как проявление силы и могущества Российской Республики…»36.

«Совнарод» распространял листовки, издавая газету, проводил собрания. Вот полный текст дошедшего до нас печатного объявления отделения «Совнарода» в городе Стара Загора: «Вниманию русских! Сообщается всем русским гражданам, проживающим в гр. Ст. Загора и его окрестностях, состоящим членами «Союза возвращения на Родину», о получении правлением Ст. Загорского отделения Союза анкетных листов, каковые надлежит получить в канцелярии правления для заполнения и отправки в центр в кратчайший срок. Лица, желающие отправиться с первыми пароходами, благоволят получить таковые не позже как до 1 сентября 1922 г. Обращаемся ко всем русским людям и не состоящим в Союзе: путь официального возвращения на Родину открыт. Все, кто не желает больше пребывать в изгнании, а хочет служить ж работать на пользу русского /75/ народа, могут через получение анкетного листа получить разрешение русского правительства тут, на месте, на беспрепятственное возвращение в Россию. На Родину к миру и труду! Правление Ст. Загора отделения «Совнарод»»37.

Это объявление было датировано 20 августа 1922 г., а в конце октября в Болгарию прибыла миссия советского Красного Креста во главе с И. С. Корешковым. «Совнарод» был той организацией, через которую советская миссия осуществляла всю работу по репатриации. 26 октября трудящиеся Варны во главе с коммунистами торжественно провожали первую группу репатриантов — 472 человека. С красными знаменами под звуки «Интернационала» они прошли по главным улицам города к пристани, где их ожидал пароход «Ало». С борта парохода, на котором был поднят Государственный флаг РСФСР38. Возвращались, однако, не только солдаты и казаки, это движение захватило также определенную часть генералов и офицеров. Среди вернувшихся были бывшие командиры корпусов генералы Я. Слащев и А. Секретев, бывший начальник дивизии генерал Ю. Гравицкий и др. Большой резонанс среди военной эмиграции получило обращение «К войскам белых армий» генералов А. Секретева, Ю. Гравицкого, И. Клочкова, Е. Зеленина, полковников Д. Житкевича, В. Оржаневского, Н. Климовича, М. Лялина. Они оповещали всех своих боевых соратников, что отныне в качестве российского правительства признают нынешнее правительство Российской Социалистической Федеративной Советской Республики и готовы перейти на службу в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. Они открыто признавали полное крушение идеологии «белого движения».

С другой стороны, авторы обращения заявляли, что пятилетнее существование Советской власти свидетельствует о том, что эта власть признана русским народом и пользуется его всемерной поддержкой. «Наша Родина, — говорилось в обращении, — вышла из полосы первоначального революционного хаоса и вступила на путь творческой, созидательной работы. На международной политической арене Советское правительство являемся единственным защитником интересов России и ее государственного суверенитета». В обращении признавались прошлые ошибки, открыто осуждались все попытки отправить в Россию «десант, разведывательные партии и отдельных агентов для поднятия восстаний…». Заканчивалось обращение призывом: «Ни одного солдата и офицера на новую авантюру!»39.

Газета «Новая Россия» (она была создана в результате слияния газет «На Родину» и «Вестник земледельца») печатала отклики на это обращение, другие заявления и призывы. 15 октября 1922 г. было опубликовано письмо, под которым стояло 62 подписи офицеров, среди них — генералов Семенцова и Николаева. «Мы, нижеподписавшиеся офицеры белых армий, вполне разделяем все положения, изложенные в упомянутом /76/ воззвании. Мы открыто признаем Советское правительство единственной законной российской властью, признанной народом и им поддерживаемой»40.

Важное значение имела позиция, занятая Общеказачьим земледельческим союзом в Болгарии. Он выступил с обращением к зарубежному трудовому казачеству. «Ни лживые речи «главнокомандующего», каждый месяц обещавшего всем победоносный поход на Россию, — говорилось в этом обращении, — ни фальшивые взыванья к казачьей доблести ваших атаманов, пресмыкающихся у ног Врангеля, ни десанты с целью снова поднять гражданскую войну в России — ничто уже не может скрыть истину, обмануть вас и увлечь на старые пути. Довольно нам быть эмигрантами, бесправными отщепенцами родины нашей, бездомными бродягами в глазах соседних народов и всего мира. Пора осознать себя сынами новой, из революции рожденной России. Наш лозунг — назад в Россию!»41

В Болгарии были опубликованы и другие обращения, письма, заявления: декларация граждан 1-й Донской Дольне-Ореховской станицы (77 подписей), письмо в редакцию газеты «Новая Россия» генерала И. Лукьянова — бывшего начальника Донской офицерской артиллерийской, школы, воззвание к морякам (25 подписей), декларация чинов бывших белых армий: генштаба генерал-майора А. Бабочкина, генштаба полковника А. Вохмина, 18 полковников, 14 войсковых старшин, 7 есаулов, 7 капитанов и др.42

Разными словами, но все они писали примерно о том же: признавали Советское правительство, признавали свои заблуждения, заявляли о стремлении вернуться на родину. В то время офицерская секция «Совнарода» приняла и отправила на рассмотрение ВЦИК 2 тыс. анкет и заявлений бывших белых офицеров с просьбой об амнистии.

По сведениям, которые приводят Г. И. Чернявский и Д. Даскалов, в январе 1923 г. «Совнарод» приступил к бесплатной репатриации больших групп эмигрантов. В первую группу, отплывшую на родину 5 января, было включено 1070 человек, во вторую (7 февраля) — 1036 человек. Третья группа отправилась в Советский Союз в конце марта, четвертая — в начале мая. А всего в 1922–1923 гг. с помощью «Совнарода» возвратились из Болгарии в СССР более 11 тыс. эмигрантов (по другим данным — около 14 тыс. человек, из них 70 % казаков)43.

Из Советской России поступали сообщения от вернувшихся на родину. Они разоблачали клевету, провокационные слухи, которыми была наполнена белоэмигрантская печать. «Нравственным долгом перед Родиной считаем, — говорилось в одном из писем в редакцию газеты «Накануне», — восстановление правды… мы, нижеподписавшиеся собственноручно на подлиннике этого опровержения от имени 3360 лиц (в том числе 161 офицер, чиновник и священник), прибывших из Болгарии, Сербии, Турции и Греции, категорически заявляем, что не только /77/ никто не расстрелян, но Советская власть встретила и приняла нас с братским радушием, без тени упрека за ошибки и заблуждения прошлого»44.

Из Одессы, Новороссийска, Киева, Минска репатрианты отправлялись во все концы Советской страны по своему желанию.

Советское правительство сочло даже возможным зачислить на службу в Красную Армию некоторых бывших белых офицеров и генералов, вернувшихся на родину. «Известия» поместили однажды сообщение, на которое многие тогда обратили внимание. 27 апреля 1922 г., говорилось в небольшой информации, в переполненной аудиториивоенно-научного общества, где собрались видные представители военно-политических кругов, состоялся двусторонний доклад на тему «Оборона Крыма». Докладчиками выступили: с обзором событий со стороны белого командования — бывший командир корпуса врангелевской армии Я. И. Слащев, со стороны красного командования — бывший начальник 46-й дивизии Ю. В. Саблин. Исключительным по своему интересу было заседание, писала газета, где выступили два высших войсковых начальника, в течение ряда месяцев командовавших противоборствующими силами45.

Незадолго до этого генерал фон Лампе записал в своем дневнике: «Сомнений нет, генерал Слащев прельстился предложениями большевиков… Удивительный период переживаем мы сейчас: с одной стороны, Устрялов, Ключников, Бобрищев-Пушкин, с другой стороны, Слащев — человек, зарекомендовавший себя как активный противник большевиков». В чем тут дело, задает Лампе риторический вопрос, просто ли это люди, «случайно приставшие к белой стороне России», или это люди, «понимающие глубже нас…»46.

А в это время в Болгарию в надежде вернуться оттуда на родину приезжали группы эмигрантов из Румынии, Югославии, Греции, Италии и других стран. На некоторое время репатриационный лагерь был открыт в Чехословакии.

Весной 1922 г. в Прагу приехал представитель РСФСР Мостовенко. Отсюда к осени того же года выехало в Советскую Россию до 4 тыс. казаков.

Разные источники говорят о суровых преследованиях, которым подвергались эмигранты, собиравшиеся возвратиться в Россию из Югославии. Врангелевское командование действовало здесь единым фронтом с правительственными органами. Рассказывают о том, как был арестован полицией И. С. Хлусов — председатель инициативной группы по созданию в Югославии «Союза возвращения на Родину». Он был обвинен в большевистской пропаганде, подвергнут пыткам, а потом выслан в Болгарию47. В статье «Врангелевский террор на Балканах» газета «Накануне» 17 января 1923 г. сообщала о сотнях русских беженцев, которые томятся в тюрьмах Сербии и Греции. Сохранились приказы Врангеля об исключении со службы и лишении чинов всех офицеров и генералов, подписавших опубликованное /78/ в софийской газете «Новая Россия» заявление о признаний Советской власти.

И в Болгарии после фашистского переворота 9 июня 1923 г. обстановка коренным образом изменилась. Правительство Цанкова прекратило репатриацию. Фашистские власти распустили Общеказачий земледельческий союз. Деятельность «Совнарода» была прекращена, многие его участники подверглись жестоким репрессиям. 5 июля в Плевене был зверски убит сотрудник миссии советского Красного Креста М. В. Шелапугин.

В Варне арестовали советского уполномоченного по репатриации, через несколько дней его труп обнаружили в открытом море.

14 июля Советское правительство обратилось к Фритьофу Нансену — Верховному комиссару Лиги Наций по делам русских беженцев — с посланием, в котором подробно излагались факты преследований советских представителей и русских эмигрантов, стремящихся вернуться на родину, со стороны болгарских властей, действующих вместе с врангелевцами. «…После того, как русский Красный Крест убедился, что его представители лишены каких бы то ни было гарантий безопасности жизни, — говорилось в послании, — что буйство врангелевцев явно поощряется болгарскими властями, желающими сорвать репатриацию, он вынужден дать распоряжение своей миссии в Болгарии немедленно прекратить работу и вернуться в полном составе в Россию». Затем 9 августа и 13 сентября последовали ноты Народного комиссариата иностранных дел СССР болгарскому правительству с требованием немедленно освободить членов репатриационных организаций и наказать должностных лиц, виновных в злодеяниях48.

И все же, несмотря на трудности и неудачи, борьба, которую вели болгарские коммунисты против реакции и врангелевских штабов, деятельность «Совнарода» и возвращенческое движение принесли свои плоды. Значительная часть солдат, казаков, некоторые офицеры врангелевской армии в начале 20-х гг. вернулись из Болгарии в Советскую Россию.

Глава II. Жизнь на чужбине

1. Борьба за существование

Возникнув как явление политическое, эмиграция все время дробилась и раскалывалась по причинам не только политическим. Жизнь эмигрантской массы была связана с необходимостью приспосабливаться к новым условиям, изворачиваться, бороться за существование. Тяжелые испытания обрушились на многих эмигрантов с первых же их шагов за рубежом. В пьесе М. Булгакова «Бег» и в фильме, поставленном по этой пьесе, весьма красочно показан эмигрантский быт в Константинополе 1920 г. с его хаосом, вакханалией, дикой враждой и той беспощадной борьбой, которую вели «все против всех», чтобы не погибнуть.

Толпы русских бродили по городу. Никто ничего не знает. Ни у кого нельзя добиться никакого толку. Крымские деньги потеряли всякую цену. На улицах и базарах продавали последние вещи, вывезенные из Крыма, продавали все, что можно было продать. Рассказывали, что один бывший фабрикант продавал для публикации в печати свой «пророческий» сон о свержении большевиков в Москве. Продавал за «бесценок» — всего за 50 лир.

Все перемешалось. Бывший губернатор стал лакеем, обладатель громкой аристократической фамилии — шулером. Те, кто был выброшен революцией, находили для себя совершенно необычные занятия. Врангелевец, бежавший из Галлиполи на греческом пароходе, спрятавшись в его люке, рассказывал потом, что в Константинополе он цеплялся буквально за все. «Кем я только не был: и прачкой, и клоуном, и ретушером у фотографа, мастером игрушек, судомойкой при столовке, продавал пончики, был хиромантом и грузчиком в порту»1.

Один за другим открывались и прогорали русские рестораны, тысячи лир проигрывались в лотошных клубах, на тараканьих бегах. Ростовские скаковое общество, вывезшее в Константинополь своих лошадей, быстро прогорело из-за дороговизны кормов, а тараканов прокормить ничего не стоило. Ипподром заменил стол. На нем были устроены желобки, по ним бежали тараканы, испуганные электрическим светом. На тараканов ставили, как на лошадей.

На неимущих русских смотрели как на прокаженных, вспоминал очевидец. Их положением пользовались французские /80/ власти, которые вели усиленную вербовку в колонииальные легионы в Африке и на Ближнем Востоке.

В одном из приказов по Донскому корпусу объявлялось, что в результате соглашения, главнокомандующего (генерала Врангеля) и командира французского оккупационного корпуса производится запись казаков на службу во французский иностранный легион. «Умеющие ездить верхом, — указывалось в приказе, — могут быть отправлены во французскую армию в Леванте (на Ближнем Востоке), ведущую операцию в Киликии»2. Записалось до трех тысяч казаков. В Марселе, где собирались «легионеры», с ними подписывался контракт на пять лет. Но вот выдержка из письма капитана Архипова, уже «понюхавшего пороху» в составе легиона. «Отношение настолько хамское, — пишет капитан, — что едва хватает сил удержаться… кормят настолько скверно, что даже вспоминаю Галлиполи. В последних боях погибло очень много русских»3.

Здесь уместно привести рассказ другого офицера — некоего Николая Матина, который был завербован в иностранный легион в декабре 1920 г.4 Более шести лет прослужил он легионером кавалерийского полка в Алжире, Тунисе и Сирии. После Марселя, куда Матин прибыл из Константинополя, он почувствовал себя уже на положении арестанта. Сторожевая служба, которую пришлось нести в Африке, на границе с Триполитанией, в условиях жаркого климата с каждым днем становилась все тяжелее. Началось массовое дезертирство. Казаки, завербованные в легион, бежали сами не зная куда, лишь бы уйти. Их ловили, отдавали под суд, отправляли на каторжные работы без зачета срока службы.

Группа легионеров, в составе которой был Матин, применив оружие против гумов (арабы, находившиеся на службе во французской полевой жандармерии), захватила баркас и пыталась скрыться морем. Баркас сел на мель, беглецы были настигнуты и должны были сдаться французам. Потом — каторжная тюрьма, свинцовые рудники, освобождение через десять месяцев (в декабре 1923 г.) по амнистии и снова служба в легионе. Участвуя в Сирии в боевых действиях против друзов, Матин был тяжело ранен. Его освободили по болезни от службы, и он смог наконец возвратиться во Францию, имея пенсию в 44 франка. «Все мною пережитое за это время, — писал Матин в своих воспоминаниях, — настолько озлобило меня, что я решил ни в коем случае не оставаться во Франции, а уехать».

Куда только не попадали русские эмигранты! Вот еще воспоминания. Их автор — А. Яблоновский — журналист, активно сотрудничавший в белой прессе. Когда гражданская война на Юге России подходила к концу, он бежал за границу при помощи англичан. Свои записки Яблоновский назвал /81/ «Гости английского короля»*. Начав читать, мы сразу же понимаем, что в этом названии только ирония. «Англичане, которые нас эвакуировали из Новороссийска, — вспоминает автор, — почему-то упорно скрывали, куда, в какую страну нас везут». Но вот наконец после долгих мытарств пароход с эмигрантами отдал якорь в большой гавани Александрии. Потом — длинный поезд, заполненный только русскими… Чем дальше идет поезд, тем больше наседает пустыня. Кончается зеленая лента растительности, и только ровная песчаная поверхность. Раскаленный песок, раскаленное мутное небо и горячий ветер. На песке белые палатки. Это все, что приготовили англичане для «гостей английского короля», пытался иронизировать автор.

Вскоре Яблоновский прочитал правила поведения живущих в лагере. Чаще других в тексте этих правил, написанных английским комендантом, встречалось слово «воспрещается». Воспрещалось ходить на базар, на станцию железной дороги, разговаривать с пленными турками, обращаться с просьбами непосредственно к коменданту и т. п. Провинившихся отправляли в специальный дисциплинарный лагерь. Оказалось, что уехать из Египта можно было только с разрешения англичан, уплатив 80 фунтов стерлингов. Яблоновский подробно рассказывает о том, к каким ухищрениям он должен был прибегнуть, чтобы собрать необходимую сумму. Короче говоря, для английской колониальной администрация в Египте эти люди, выброшенные из России, не представляли никакого интереса. Яблоновский в своих записках как бы оправдывается, что боится «говорить дурно об англичанах». Как-никак, пишет он, «это они вывезли нас из ада гражданской войны», и все же ему трудно удержаться; не жалея красок, он пишет о бездушии и грубости английских чиновников.

Первое время в эмигрантских лагерях усиленно велась вербовка и на работы в южноамериканские страны. Некоторые бросались искать счастья на кофейных плантациях Бразилии, на тяжелых работах в джунглях Парагвая и Перу. Около 1500 человек уехали прямо из Галлиполи5. Потом стали поступать сообщения о том, что бразильское правительство не намерено давать врангелевцам земли. Оно хочет использовать их как белых рабов. Каждый заключивший контракт попадал в полную зависимость к хозяину плантации. Точно неизвестно, сколько людей там погибло от лихорадки, нищеты и непосильной работы. По существу кончилась неудачей и попытка привлечь некоторую часть эмигрантов для работы в сельском хозяйстве Канады. Из-за отсутствия денег для оплаты этого путешествия только 294 эмигранта смогли добраться туда к осени 1923 г. Как сообщает /82/ канадский автор, еще 625 человек приехали из Харбина в течение последующих нескольких лет6.

В разных странах оказанием материальной и другой помощи эмигрантам занимались десятки благотворительных организаций. В одном Берлине их было до 60, но многие из них из-за отсутствия средств быстро прекратили свою деятельность7. 17 марта 1921 г. в Праге было создано Объединение российских земских и городских деятелей (Земгор). Пользуясь обширной финансовой поддержкой чехословацкого правительства, Земгор организовывал столовые, общежития, профессиональные курвы, медицинскую помощь. Однако неполитической эта организация была только формально. Комитет пражского Земгора возглавляли эсеры, сначала В. М. Зензинов, потом В. Я. Гуревич и И. М. Брушвит. Тогдашнее чехословацкое правительство щедро субсидировало эсеров. «Здесь мы пользуемся полной самостоятельностью и свободой», — сообщал из Праги Зензинов. 21 декабря 1921 г. он получил от Бенеша единовременно, без каких-либо условий, 80 тыс. крон8.

Только за период с мая по декабрь 1922 г. руководство Земгора получило из фондов чехословацкого Министерства иностранных дел 200 тыс. крон, а в январе 1923 г. — 460 тыс. крон. Земгор финансировали и чехословацкий Красный Крест, и Легиобанк, и другие организации9. Финансовая помощь эсерам со стороны чехословацкого правительства оказывалась неоднократно, и между эсеровскими руководителями шла даже борьба за право контроля над этими средствами.

Как сообщалось в чехословацкой печати, сохранилось достаточно много материалов об оказании такой помощи не только эсерам, но и многим другим эмигрантским группировкам. Некоторым эмигрантам выплачивались крупные пособия. Например, Д. С. Мережковскому и З. Н. Гиппиус, отношение которых к Советской России было особенно враждебным, премьер-министр Антонин Швегла установил пособие в размере 3 тыс. крон в месяц10. Потом было подсчитано, что всего в рамках помощи различным эмигрантским организациям в Чехословакии было выплачено; в 1921 г. — более 10 млн. крон, в 1922 г. — около 50 млн., в 1923 г. — более 65 млн. и в 1924 г. — около 100 млн. крон.

В системе Земгора работали экономический кабинет под руководством С. Н. Прокоповича, Институт изучения России и другие учреждения, которые вели систематическое наблюдение за политической, социальной, хозяйственной и культурной жизнью Советской республики. Как уже отмечалось, руководители «русской акции» в Чехословакии преследовали далеко идущие цели — сохранение и подготовку кадров для будущей буржуазной России. Отсюда особое внимание, которое уделялось оказанию помощи эмигрантам-студентам. К 1 января 1924 г. в чехословацких высших учебных заведениях обучалось 3245 русских11. /83/

Организации бывших земских и городских деятелей существовали также в Белграде и Париже. В последнем Земгор возглавлял князь Г. Е. Львов — премьер-министр Временного правительства первого состава. Общая сумма расходов комитета Земгора в Париже достигла в 1925 г. 5 600 тыс. франков, из них свыше 4/5 (более 4 600 тыс. франков) было израсходовано на школьное дело, на организацию обучения детей эмигрантов12.

С помощью Земгора и других благотворительных организаций создавались русские школы по типу старых гимназий и реальных училищ. Русская гимназия в Париже, начавшая работать осенью 1920 г., просуществовала 40 лет. За это время было выдано свыше 900 аттестатов зрелости. Это редкий случай. Обычно русские школы, стихийно возникавшие в разных местах, прекращали свою деятельность довольно быстро. Разумеется, все дело организации школьного образования для детей эмигрантов складывалось под влиянием определенных идейных принципов и установок. «Кто платит деньги, тот и заказывает музыку». В королевстве Сербии, Хорватии и Словении (Югославии), например, действовала особая Державная комиссия, которая следила за использованием ассигнований на школьное дело. Здесь находились Крымский кадетский корпус (в Белой Церкви), Донской кадетский корпус (в Билече), Русский кадетский корпус (в Сараеве). В начале 20-х годов в них готовились молодые кадры для белой армии, которую тогда еще надеялись возродить. Вообще в Югославии велась довольно точная статистика детей русских эмигрантов. В 1924 г. их было 5317, в том числе школьного возраста (с 6 до 18 лет) — 4025, дошкольного возраста — 1292; мальчиков — 3005, девочек — 231213.

В Чехословакии благодаря щедрой помощи буржуазного правительства в 1922 г. была основана «реформированная реальная гимназия» (Прага, на Страшнице) с мужским и женским пансионами. В 1928 г. она полностью перешла в ведение Министерства просвещения. В ней училось 230 человек. Наиболее значительным средним учебным заведением была русская гимназия в Моравской Тржебове. В 1924 г. там занимались 545 учеников14. Окончившие получали аттестат зрелости и принимались в высшие учебные заведения Чехословакии. Образование и воспитание, полученные в гимназиях, пансионах, лицеях, в которых занималась в целом очень небольшая часть эмигрантской молодежи, формировали жизненную позицию, основанную на системе буржуазных ценностей. На это и рассчитывали те, кто создавал и финансировал такого рода учебные заведения. Нужно также иметь в виду, что во многих странах, где жили эмигранты, русских школ вообще не было или они постепенно закрывались. Всем русским школам в Польше, пишет П. Е. Ковалевский, в 20-е годы было предложено перейти на польский язык. Систематически проводилась румынизация в захваченной Румынией Бессарабии15. /84/

В разных странах возникали так называемые эмигрантские комитеты или объединения. Опять-таки их заявления о том, что они находятся вне политики, служили своего рода дымовой завесой. В Париже эмигрантский комитет возглавлял В. А. Маклаков. Обладая большими личными, связями, он в качестве председателя эмигрантского комитета защищал перед французскими властями юридические права эмигрантов.

В Чехословакии во главе совещания, а потом объединения эмигрантских организаций (в отличие от Земгора, где руководили эсеры) находились деятели кадетского направления: профессор А. С. Ломшаков, князь П. Д. Долгоруков, Н. И. Астров и др. В объединение входило свыше 40 эмигрантских организаций — союзы земледельцев, писателей и журналистов, врачей, артистов, Крестьянский союз, Общество русских инженеров и техников, Красный Крест, православный приход и даже Братство по погребению православных в Праге. Правление объединения поддерживало постоянные связи с Министерством иностранных дел Чехословакии.

Занимаясь вопросами правового положения эмигрантов, образованием, трудоустройством, получением въездных и выездных виз, объединение эмигрантских организаций было тем не менее далеко не индифферентным в политическом отношении. «Само собой разумеется, — писал Д. И. Мейснер, который на протяжении ряда лет являлся членом правления и секретарем объединения, — что политика, как почти в каждом эмигрантском общественном начинании, стояла за фасадом этих объединений»16.

В феврале 1921 г. Международный комитет Красного Креста предложил Совету Лиги Наций назначить комиссара по делам русских беженцев. Им стал известный полярный исследователь и общественный деятель норвежец Фритьоф Нансен. Дочь Ф. Нансена Лив Нансен-Хейер, написавшая «Книгу об отце», вспоминая о его деятельности по возвращению на родину рядовых эмигрантов, отмечала, что Нансену часто приходилось действовать почти в одиночку, вопреки сопротивлению Лиги Наций и многих политиков17.

По предложению Нансена для эмигрантов были введены удостоверения личности (так называемый нансеновский паспорт). К сентябрю 1923 г. проект паспортов был одобрен 31 государством. Однако наличие нансеновского паспорта не освобождало их владельцев от многих трудностей. Как вспоминают бывшие эмигранты, с этим паспортом было нелегко переехать из одной страны в другую. Никто не хотел их принимать, и многие эмигранты вынуждены были жить нелегально, рискуя в любой момент оказаться в тюрьме.

Созданная Нансеном организация занималась главным образом вопросами подыскания работы и размещения эмигрантов. По официальным данным, 25 тыс. беженцев получили работу в Америке, Австрии, Бельгии, Болгарии, Чехословакии, Германии, /85/ Венгрии и Югославии18. Это были весьма скромные результаты. Отовсюду поступали сообщения о бедственном положении русских эмигрантов.

Со временем материальное положение русских в Константинополе стало еще хуже. В докладе Верховного комиссара по делам беженцев Совету Лиги Наций отмечалось, что в начале 1924 г. в этом городе появились новые тысячи русских безработных. Этому способствовали ликвидация русских организаций, запрещение практики русским врачам и адвокатам, закрытие русских аптек и ресторанов, замена русских рабочих турками19.

В том же докладе отмечались тяжелые условия, сложившиеся для многих русских эмигрантов в Германии. Безработица и рост дороговизны в этой стране создавали для них дополнительные трудности, так как эмигранты не могли претендовать на государственное пособие по безработице. По закону об иностранных рабочих, действовавшему в Германии, предпочтение при устройстве на работу отдавалось немцам. 2 февраля 1926 г. был издан новый закон, согласно которому иностранные рабочие могли получить работу лишь в том случае, если работодатель имел на это особое разрешение20.

Американский историк Роберт Вильямс описывает обстановку, которая сложилась в Берлине в начале 20-х гг. Юго-западная часть этого города выглядела как русский пригород. На эту особенность обратил внимание и Илья Эренбург. Не знаю, писал он в своих воспоминаниях, сколько русских было в те годы в Берлине, наверно, очень много, так как на каждом шагу можно было услышать русскую речь21. И другие наблюдатели отмечают, что русский Берлин жил своей странной и неправдоподобной жизнью. Он был наводнен представителями интеллигентских профессий, среди которых были философы и писатели, музыканты и художники, но также и очень много разного рода темных дельцов, биржевиков и спекулянтов всех размеров и оттенков. В 6 часов вечера на Таненциенштрассе начинался разлив «русской спекулянтской стихии». В широком русле этого потока, делился своими впечатлениями один из эмигрантских авторов, по улице неслись: «…котиковые манто, сине отштукатуренные лица, набегающие волны духов, бриллианты целыми гнездами, жадные, блудливые глаза в темных кругах; в заложенных за спину красных руках — толстые, желтые палки-хвосты, сигары в брезгливых губах, играющие обтянутые бедра, золотые фасады зубов, кроваво-квадратные рты, телесно-шелковые чулки, серая замша в черном лаке, и над всем отдельные слова и фразы единой во всех устах валютно-биржевой речи…»22

Широкую известность в то время получила афера, предпринятая неким Троицким. В 1923 г. он появился в Берлине и предложил свои услуги по помещению капиталов, при этом обещал платить до 15 % в месяц. Нашлись желающие из числа /86/ русских эмигрантов, у которых еще сохранились фунты и доллары. Сначала Троицкий аккуратно платил, и клиентура росла. Жил он весело, часто устраивал приемы, на которых пили и ели бывшие генералы и дипломаты. «Операция» по опустошению эмигрантских карманов продолжалась около года. Быстро пришло банкротство, и все вкладчики лишились своих сбережений. «Потеря нами денег, — записал в дневнике генерал фон Лампе, — увы, совершившийся факт. Троицкий и его семья бежали в Париж и оттуда, кажется, дальше. Мрачно!»23

Многие наблюдатели отмечали происходящую в эмигрантских кругах имущественную дифференциацию. И хотя проблема социального расслоения эмигрантской массы не подвергалась серьезному изучению, все говорит о том, что этот процесс по-разному в отдельных странах, но постоянно имел место. Среди русской эмиграции сразу же обнаружился определенный слой «устроившихся» за рубежом. К этому слою относились те представители буржуазии и привилегированных сословий, которые имели за границей солидные денежные средства. Некоторые из них успели уехать еще в 1917 г., даже до Октябрьской революции.

Людьми со средствами, по крайней мере первое время, были всякого рода спекулянты, разбогатевшие в годы мировой войны, генералы и офицеры белых армий, разными путями присвоившие казенные деньги и ценности. «В этой «зарубежной» России, — писал генерал А. А. Игнатьев, — люди расценивались прежде всего по имевшимся в их распоряжении деньгам. Не все ли было равно, откуда эти деньги происходили?!»24 Сам Игнатьев, бывший царский военный атташе во Франции, имел на своем счету огромные суммы. Он передал их потом Советскому правительству. Но это был факт исключительный. Бывшие дипломаты тратили оставшиеся в их распоряжении доллары и франки на поддержание эмигрантских контрреволюционных организаций. А в это время тысячи рядовых эмигрантов терпели нужду и лишения.

О тяжелых материальных условиях определенной части русских беженцев сообщали из Сербии, несмотря на помощь, которая оказывалась белоэмигрантам королевским правительством этой страны. Из данных, приведенных в докладе Верховного комиссара по делам беженцев Совету Лиги Наций (март 1924 г.), следует, что 30 % из 15 тыс. русских эмигрантов, проживавших в Латвии, находились в «совершенной нищете». Похожая картина была в Литве, Эстонии, Финляндии, Греции и других странах. «Экономический кризис, — говорилось в докладе, — осложняет положение». Отмечались также «ужасные условия» жизни тысяч беженцев, рассеянных на обширной китайской территории: «Мало надежды на то, чтобы они нашли постоянный заработок в Китае»25.

Некоторые факты о жизни русских эмигрантов в Китае сообщил Г. Г. Пермяков, проживающий ныне в Хабаровске. Он /87/ вырос и получил образование в Китае, с 1939 по 1945 г. был сотрудником советского генерального консульства в Харбине и хорошо знал многих эмигрантов. Более 20 тыс. русских, рассказывает Г. Г. Пермяков, жило в Шанхае. Это город-котельня, где молодые люди сгорали очень быстро: влажный климат, жара, большая скученность в китайской части города, плохая вода, болезни и нищета делали свое дело. Значительная часть русских в Шанхае находилась на самой низкой ступени социальной лестницы. Но были и врачи, коммерсанты, шоферы, полицейские. В шанхайских ресторанах играли русские музыканты: пианисты, скрипачи, саксофонисты. Несколько тысяч русских в 20-е гг. обосновались в Тяньцзине. В этом городе, как и в Шанхае, хозяйничали иностранные концессионеры, и русские в поисках средств к существованию брались за любую работу.

Повествуя о жизни на Дальнем Востоке, в таких центрах эмиграции, как Харбин и Шанхай, советская писательница Н. И. Ильина в своем романе «Возвращение» нарисовала картину безысходности, нужды, лишений, которые были уделом многих эмигрантов. Сложность эмигрантской жизни, ее суровая действительность приобретают здесь очень конкретное выражение. Исторический роман, автор которого сама была свидетелем многих событий, может служить в известной мере источником для понимания реальной обстановки, познания деталей быта русских эмигрантов в Маньчжурии. Перед читателем проходят самые разные типы этих людей: активные белогвардейцы и фашисты, политиканы всех мастей, продажные журналисты, опустившиеся, растерявшие свой талант поэты и художники, продающие себя образованные девицы и многие, многие другие. Тем, кто был в стороне от политики и главную свою заботу видел только в поисках места, где больше платят, вдруг становилось ясно, что все усилия тщетны, потому что ни изменить, ни улучшить свою жизнь они не могут. Так рассуждает в романе и Софья Павловна — жена погибшего белогвардейского офицера, заброшенная в Харбин с потоком беженцев. С тревогой она думает о судьбе своей дочери. Что ее ждет? Та же бедность, те же унижения, тот же безвыходный круговорот белки в колесе… Примерно так думали и тысячи рядовых безвестных эмигрантов, влачащих на чужбине жалкое существование.

По данным, собранным эмигрантскими земско-городскими организациями, в 27 странах Европы и Азии в 1925 г. в помощи нуждалось около 500 тыс. эмигрантов26. В это время Франция, где после мировой войны не хватало рабочих рук, предложила предоставить работу русским эмигрантам, способным работать. Туда потянулись не только люди со средствами, но и десятки тысяч гонимых безработицей эмигрантов. По словам Л. Д. Любимова, их можно было встретить на шахтах Лотарингии, на текстильных фабриках севера Франции, на фермах юга, на парижских заводах, в Бельфоре, Гренобле, Рубе, Крезо, /88/ Южине, Клермон-Ферране, в самых глухих французских деревнях.

Французские предприниматели заключали с бывшими офицерами, солдатами и казаками контракты, в которых определялись срок договора, величина платы за труд и другие условия. Только приехав во Францию, многие обнаружили, что оплата для них установлена самая низкая. «Проработавши два дня, — писал из Кнютанжа (Лотарингия) один из русских эмигрантов, — мы узнали, что плата нам 15 франков за 8 часов исключительно тяжелого труда под землей, а контракт был подписан на 19 франков. Работали в парах с итальянцами, которые получали 25–30 франков»27. В этом местечке на заводах и шахтах насчитывалось тогда около 1000 русских эмигрантов.

Газета «Возрождение» напечатала 3 января 1926 г. заметку о русской колонии Кнютанжа. Бросается в глаза характерная черта — наличие эмигрантских организаций разных политических направлений. Всего во Франции их было зарегистрировано более 300. Самыми крупными в Кнютанже были отделения Российского общевоинского союза и Союза галлиполийцев, наряду с ними казачья организация, самостийная украинская «громада», группа Республиканско-демократического объединения. Состав очень неустойчив. Многие, отбыв здесь контракт, снимались с места и старались переехать в Париж или другие города, где работа была легче, а зарплата выше. В «эмигрантских низах» большинство людей не хотело уже заниматься политикой.

О своей жизни в Париже во второй половине 20-х и в 30-е гг. рассказывал мне В. Б. Сосинский. В 1920 г. он — двадцатилетний юноша — оказался в эмиграции вместе с остатками белой армии, попал во Францию, работал на заводах Рено. «Когда осточертел мне Рено, — вспоминал Сосинский, — я начал свое многолетнее путешествие по типографиям. Но до этого еще годик проработал у знаменитого в те годы в Париже фотографа Петра Шумова». Здесь Сосинским были сделаны фотопортреты М. Цветаевой, А. Ремизова, А. Куприна и др. Потом устроился в типографию на улице Менильмонтан. Сначала самая простая работа, прошел через разные типографские профессии, научился верстать книги, газеты, журналы. Около года был директором типографии. Сосинский говорил, что совсем неблагодарным для него занятием — нудным и оскорбительным — была работа в торговой фирме, когда приходилось ходить по квартирам и предлагать купить какие-нибудь изделия, которые никто не покупает.

Париж считался своего рода центром эмиграции. Жизнь русских эмигрантов во Франции описана довольно подробно. Из мемуаров Л. Д. Любимова, Б. Н. Александровского, из других изданий можно многое узнать о ней. Некая общая тенденция усматривается в стремлении представителей бывших привилегированных сословий «сохраниться если не как класс, то как /89/ круг, в котором все знают друг друга». Однако не многим эмигрантам этого поколения удалось пробиться в верхи французского буржуазного общества. Проходили годы, мир потрясали бурные события, история открывала свои новые страницы, а эти люди, независимо от их социального положения во Франции, упорно продолжали мыслить и чувствовать категориями прошлого.

Сознание того, что ты здесь в общем-то никому не нужен, оказывало особое влияние на эмигрантскую психологию. Писатель А. Толстой подметил эту важную особенность мироощущения человека без родины. Русских беженцев раздирала сложность собственной личности. Поставленные вне закона, они примирились бы даже с имущественными потерями, но «никак не с тем, что из жизни может быть вышвырнуто его «я»»28. Роберт Вильямс назвал это явление «комплексом выживания», который характеризуется постоянным мечтанием, верой в оптимистические фантазии, сопровождаемой часто крайней депрессией, потерей чувства времени29.

Вместе с тем заявления об аполитичности, надпартийности, желании остаться вне политики вызывали острую полемику в эмигрантской печати. Русская эмиграция после Октябрьской революции стала явлением политическим, не случайно она получила название «белой эмиграции» и была — при всем многообразии ее группировок — антисоветской, антибольшевистской по своей сущности. Наиболее откровенные эмигрантские идеологи при всяком удобном случае старались напомнить о том политическом значении, которое имел сам факт пребывания в эмиграции. «Самое наше существование за рубежом России, с сохранением нашего состояния русских, не принявших чужого подданства, — говорилось в передовой «Возрождения», написанной по поводу десятилетия газеты, — уже есть политическое действие. Поэтому всякий из нас, хотя бы он не принимал участия в непосредственных политических актах, одним пребыванием в состоянии эмигранта уже утверждает свою политическую сущность. В таких условиях призыв к аполитичности просто противоречит объективно существующим фактам»30.

Ощутимые удары русской эмиграции во многих странах, в том числе во Франции, нанес мировой экономический кризис 1929–1933 гг. В эти годы прекратилась вербовка рабочих на французские предприятия. Тысячи людей оказались без работы. Жить становилось все труднее и труднее. В наиболее тяжелом положении были некоторые женщины, лишившиеся источников существования. «Пробовала бегать по объявлениям, — писала одна бывшая аристократка в октябре 1931 г., — но скоро убедилась, что это только потеря времени и энергии, так как ни один работодатель не берет старую иностранку, когда на то же место имеется десять молодых французских кандидаток»31.

Не все выдерживали тяжелые испытания судьбы. Моральное опустошение, отчаяние, сознание иллюзорности своего положения /90/ приводили часто к трагедиям. Но здесь же рядом — отдельные «удачники», люди с упорной волей, сокрушающей все препятствия. Такие не брезговали ничем. Один 25-летний никому не известный русский эмигрант, промышлявший платными танцами, вдруг женится на шестидесятилетней принцессе (сестре последнего германского императора Вильгельма). Другой эмигрант, бывший кавалерийский офицер, покорил сердце принцессы Бонапарт. Три грузина — братья Мдивани — прославились своими браками с голливудскими кинозвездами. Л. Д. Любимов вспоминает и своего младшего брата, который женился на дочери бомбейского «хлопкового короля». В том мире были приемлемы все пути в борьбе за место под солнцем. Бывший царский министр финансов П. Л. Барк превратился в финансового эксперта английского королевства, получил титул сэра. Участник убийства Распутина — князь Феликс Юсупов открыл в Париже салон мод. Кое-кто занялся торговлей, сумел стать фермером, содержателем ресторана. Ресторан, открытый петербургским поваром Корниловым, некоторое время считался одним из лучших во французской столице. В архивной коллекции сохранилось пространное письмо В. А. Маклакова из Парижа, датированное 9 ноября 1923 г. На 15 страницах машинописного текста он рассказывает одному из своих знакомых об условиях жизни в тех кругах эмиграции, с которыми Маклаков был больше всего связан. Это яркий рассказ о том, как «не пропали» и хорошо «устроились» его друзья по адвокатуре — кадеты Аджемов, Тесленко и Кистяковский. Первый «ухитрился устроить выгодную финансовую операцию и получил гонорар сразу наличными — 250 тыс. фунтов стерлингов», второй — состоит «членом правления банка и юрисконсультом в нескольких очень денежных предприятиях», третий — тоже член правления банка и «начал опять загребать большие деньги». Маклаков живописует некоторые подробности быта этих преуспевающих дельцов. У Аджемова прекрасная квартира, собственный автомобиль, соответствующие этому круг знакомых и манеры. Не так давно, пишет Маклаков, он был приглашен на обед к Тесленко, «где застал таких денежных тузов, каких в прежнее время трудно было бы увидеть у явного кадета и радикала». Что касается Кистяковского, то, по словам Маклакова, он «еще потолстел, ходит с развальцем, всегда в сопровождении присосавшихся к нему паразитов, на всех глядит с той усмешкой, свысока, с которой умные и взрослые люди взирают на глупую молодежь»32. Но, оказывается, таких «устроившихся» удачников не очень много, замечает Маклаков, и теперь мало-помалу все приходят к нищете, и адвокатам, как и многим другим, все меньше есть что делать и чем жить.

Массовым явлением в довоенном Париже стали русские таксисты — бывшие казаки, офицеры и даже генералы, предпочитающие в известной мере независимую работу на авто работе на /91/ фабрике или заводе. Их число достигало трех тысяч. В эмигрантских кругах работа «парижского извозчика» считалась хорошо оплачиваемой. И даже после войны, в пятидесятых годах, по подсчетам корреспондента газеты «Таймс», 750 водителей парижских такси были русскими, их средний возраст в это время составлял 64 года33.

В 30-х гг. снова началась тяга эмигрантов в Южную Америку в поисках счастья. Кому-то, может быть, «повезло», как, например, одному бывшему офицеру, который за 250 долларов в месяц отправился в Колумбию в качестве военного инструктора, когда эта страна вела войну с Перу. Как об удаче рассказывали и о судьбе другого бывшего офицера, получившего концессию на разведение крокодилов вблизи бразильского города Белей дель-Пара. Но большинство постигли горькие разочарования. За последние пять-шесть лет, сообщала одна эмигрантская газета в конце 1934 г., из Франции в Аргентину переселилось много русских в чаянии «манны небесной», но они пополнили армию нищих, голодных и безработных. А сколько погибло на корчевке пней, на рубке леса, на кофейных и тростниковых плантациях! Очень трудно было найти себе применение представителям интеллигентских профессий. Врачи должны были иметь диплом аргентинского университета, инженеры столкнулись с перепроизводством специалистов, и от всех требовалось знание испанского языка34.

О своей работе в Парагвае и Аргентине в эти годы рассказал вернувшийся на родину после долгих лет эмиграции крупный ученый-гидроэнергетик, доктор наук Н. Г. Кривошеин. «Тридцать лет жизни в Южной Америке, — писал он, — прошли в постоянной погоне за заработком… За 16 лет работы в Парагвайском университете из-за отсутствия оборудования мне не удалось для моих исследований провести ни одной лабораторной работы»35. Кривошеин сетовал на то, что в Парагвае долгие годы мертвым грузом лежали рукописи его работы по гидродинамике.

Как утверждает Д. И. Мейснер, вопрос о том, должна ли эмиграция «входить» в местную жизнь, принимать гражданство тех стран, где она живет, превратился в свое время в предмет спора. П. Б. Струве, например, считал, что должна. По опубликованным за границей данным, за первые десять лет примерно 10 тыс. эмигрантов приняли французское гражданство36. Но, как уже отмечалось, многие русские эмигранты в первом поколении оказались почти неспособными к ассимиляции. Более того, по мнению Б. Н. Александровского, то, что они находились на низшей ступени общественной лестницы, заставляло. их резко отрицательно относиться к стране, в которой они жили. Правда, есть и другие мнения. «Я люблю Францию искренне и давно, — писал Л. Д. Любимов, — как страну, где я прожил лучшую часть сознательной жизни, а французская культура дорога мне с юношеских лет»37. /92/

Каковы бы ни были особенности жизни в той или иной стране, эмигрантский быт представлял собой причудливое переплетение старых традиций и привычек с новыми навыками. Характерным явлением эмигрантской жизни была православная церковь. По воскресеньям и праздничным дням толпы русских эмигрантов шли в церковь не только отдать дань традиции, попытаться при помощи религии отвлечь себя хотя бы на время от реальностей мира, но и для того, чтобы послушать хор, узнать последние новости, может быть, подзанять денег, сговориться о встрече и т. д. В Париже, по разным данным, было от 10 до 30 русских церквей, в том числе православный собор на улице Дарю. Причем так уж повелось, вспоминает Л. Д. Любимов, что в церквах у правого клироса собиралась эмигрантская «знать», а еще большая толпа — во дворе.

Борьба церковников за власть сразу же породила разногласия. Зарубежная русская православная церковь раскололась на два основных течения. В августе 1922 г. на соборе зарубежных архиереев в югославском городе Сремски Карловцы митрополит Антоний (Храповицкий) был поставлен во главе архиерейского синода, который претендовал на управление всей русской церковью. Другую часть зарубежной русской церкви возглавлял митрополит Евлогий, обосновавшийся в Париже. В 1921 г. он принимал участие в съезде монархистов, но потом постепенно занял особую позицию, объявил «аполитичность» церкви и стал называться митрополитом западноевропейских русских православных церквей, провозгласив их самостоятельность.

Последовали взаимные обвинения в ереси. Евлогианцы ставили в вину митрополиту Антонию изданный им катехизис православной веры, где он будто бы допустил искажение евангельских текстов. Антонианцы тоже не остались в долгу. Среди разных обвинений в адрес митрополита Евлогия было обвинение его в том, что сергиевское подворье в Париже устроено им на еврейские и масонские деньги. Но больше всего церковных иерархов волновали вопросы, кто кому подчинен, кто кого запрещает, отлучает или благословляет.

Митрополит Евлогий в августе1926 г. настойчиво призывал свою паству: «Возлюбленные во Христе братия и сестры! Мне вверено святейшим патриархом* управление западноевропейскими церквами, и я не могу от этого отказаться, не могу сойти с этого пути… Как и прежде, слушайте меня, как высшего законного архипастыря, и не принимайте никаких других распоряжений в церковной жизни, откуда бы они ни исходили, без моего согласия».

А в распространенном через полгода послании митрополита Антония утверждалось: «Мы не можем признать многих прав /93/ митрополита Евлогия, которые он приписывает себе путем произвольного толкования патриарших указов. Митрополит Евлогий стал явно покровительствовать модернизму как в области христианского вероучения, так и в сфере церковной жизни»38. Шли годы, но свара между «отцами церкви» продолжалась. В октябре 1930 г. митрополит Евлогий жаловался на очень грубые выпады против него со стороны митрополита Антония. «Новое произведение митрополита Антония, — писал Евлогий, — шито старыми, гнилыми нитками неправды». Борьба велась и за право владения церковным имуществом. Евлогий возбудил судебные иски и обвинял Антония в том, что тот отнял у него часть «вверенной ему епархии» в сеял «смуту и разделение». Все попытки церковного примирения оказались безуспешными. Положение, которое сложилось в церкви, накладывало свой особый отпечаток на весь эмигрантский быт.

2. Русская культура и наука за рубежом

Сложной и противоречивой была культурная и научная жизнь эмиграции. Эта тема требует специального изучения, анализа и объективной оценки. Обращая внимание только на культурные достижения русских за рубежом, некоторые эмигрантские авторы находились под влиянием своего рода эмигрантского патриотизма, который, как правильно заметил Л. Д. Любимов, «лишь кривое зеркало подлинной национальной гордости»1. Русский научный институт в Белграде установил наличие в эмиграции в 1930 г. примерно 500 ученых, в том числе около 150 бывших профессоров российских университетов и высших школ. В действительности их было значительно больше, особенно в первые годы эмиграции.

В Праге, Париже, Белграде, Берлине, Софии, Харбине, других центрах эмиграция создавала различные научные общества, учреждения, учебные заведения. Общество инженеров в Париже, например, насчитывало свыше 3000 членов, общество химиков — более 200, общество врачей — несколько сот2.

В первые годы проводились съезды русских «академических организаций». С 1921 по 1930 г. в Праге, Белграде, Софии состоялось по крайней мере пять таких съездов. В этих организациях тон задавали оказавшиеся в эмиграции кадетские профессора, они действовали по уставам, изданным в России до 25 октября 1917 г.

Но если говорить о каких-то научных результатах в области естественных наук и техники, то их добились прежде всего те русские ученые-эмигранты, которым удалось устроиться в иностранных университетах или институтах.

Пастеровский институт в Париже был тем научным центром мирового значения, в работе которого принимали участие многие русские ученые. Самый крупный из них — С. Н. Виноградский, /94/ член Французской и почетный член Российской Академии наук (1923 г.). В Советском энциклопедическом словаре С. Н. Виноградский назван одним из основоположников отечественной микробиологии. Его работы в области агробиологии получили международное признание еще в 80—90-х гг. прошлого века. С 1922 г. Виноградский жил во Франции и в течение тридцати лет возглавлял агробактериологическую лабораторию в Пастеровском институте. В том же институте разрабатывал проблемы иммунитета и научал защитные свойства фагоцитов С. И. Метальников — ученик И. И. Мечникова и И. П. Павлова.

В книге П. Е. Ковалевского «Зарубежная Россия», вышедшей в Париже в 1971 г., сделана попытка дать краткий очерк деятельности русских ученых в иностранных университетах и научных центрах. По мнению автора, ни в одной области науки они не развили такой широкой деятельности, как в геологии и почвоведении. Заметный след в этих науках оставили представители трех разных поколений: некоторые видные ученые, получившие известность еще в России, но оказавшиеся по разным причинам за рубежом, и те, кто именно там начал свою научную работу, и, наконец, русские по происхождению, получившие свое образование за границей, но сохранившие живые связи с научными традициями родины своих предков. Собственно говоря, такое положение в разной степени можно было наблюдать не только в геологии и почвоведении, но и в других отраслях науки. По опубликованным данным, свыше пятидесяти геологов русского происхождения были в 1921–1934 гг. выпускниками Национальной школы геологии и горной разведки в Нанси (Франция)3.

В Советском Союзе пользуются признанием труды наших соотечественников, которые внесли свой вклад в развитие мировой науки. В СССР не раз, например, издавались работы известного геолога, одного из основоположников палеоэкологии, члена Петербургской Академии наук Н. И. Андрусова. Он был большим знатоком геологии Черноморского и Каспийского бассейнов. С 1919 г. Андрусов жил за границей, сначала в Париже, потом в Праге, где и умер в 1924 г. В Чехословакии жил сын H. И. Андрусова — действительный член Словацкой Академии наук, член-корреспондент ЧСАН Д. Н. Андрусов, тоже геолог. Он стал известным ученым в социалистической Чехословакии, его трехтомный труд о чехословацких Карпатах был закончен в 1966 г. Работы Д. Н. Андрусова были отмечены государственной премией К. Готвальда, словацкой национальной премией.

Научную школу в области почвоведения создал во Франции профессор В. К. Агафонов. Под его руководством была составлена первая почвенная карта Франции и частично Северной Африки. В 1936 г. был опубликован его фундаментальный труд — «Почвы Франции». Приобрел известность своими работами /95/ по изучению почв и растительности Маньчжурии и Северо-Восточного Китая Т. П. Гордеев, живший в Харбине.

Ряд русских ученых получили признание за рубежом за свои исследования и научную работу в области зоологии и ботаники. Среди них член Французской Академии наук К. Н. Давыдов — автор капитальных трудов по сравнительной эмбриологии, исследователь фауны Индокитая; М. М. Новиков — руководитель кафедры зоологии в Карловом университете в Праге; там же преподавал известный ботаник профессор В. С. Ильин; Б. П. Уваров, много лет возглавлявший Британский институт энтомологии, крупный специалист по изучению саранчи. В книге П. Е. Ковалевского назван ряд имен медиков, выходцев из России, которые работали во Франции, Англии, Канаде, США, Югославии, Болгарии, Венесуэле, Уругвае и других странах.

Деятельность некоторых русских ученых, исследователей и экспериментаторов, получила известность за границей и в таких науках, как физика, математика, астрономия, химия, металлургия, инженерные и технические дисциплины. Учеными с мировым именем были химики академики В. Н. Ипатьев и А. Е. Чичибабин. Первый с 1927 г. жил за границей, в основном в США, а второй — с 1930 г. во Франции. Широко известны достижения выходцев из России: химика А. А. Титова, который жил и работал в Париже; специалиста в области аэродинамики, члена-корреспондента Французской Академии наук Д. П. Рябушинского; авиаконструктора И. И. Сикорского; астронома Н. М. Стойко, руководившего международным бюро времени; кораблестроителя В. И. Юркевича; специалиста по электронной физике, одного из создателей телевидения В. К. Зворыкина; крупнейшего ученого в области механики С. П. Тимошенко и др.

Крупные специалисты в своей области, эти люди, оставшиеся по разным причинам за рубежом, в политическом отношении были величиной далеко не однородной. Многие из них придерживались линии «невмешательства» в политику, вернее, питались иллюзиями на этот счет, но некоторые еще в первые годы эмиграции встали на путь признания Советской власти, примкнули к сменовеховскому движению. В числе авторов сборника «Смена вех» был, например, крупный ученый-микробиолог С. С. Чахотин. Через много лет он вернулся в Советский Союз, а в годы второй мировой войны за рубежом был активным антифашистом, участвовал в движении Сопротивления.

Газета «Голос Родины» опубликовала однажды заметку о судьбе инженера-кораблестроителя А. М. Петрова4. В 1916 г. шестнадцатилетним юношей он уехал учиться в Германию, потом жил и работал во Франции и Бельгии, стал видным конструктором, вместе с Юркевичем был автором проекта самого быстроходного для своего времени гигантского турбоэлектрохода «Нормандия». Во время войны Петров стал членом одной из организаций Сопротивления во Франции. /96/

С годами ученые-специалисты из числа эмигрантов, даже те, кто оставался на позициях неприятия Советской власти, проявляли все больший интерес к развитию науки в Советском Союзе. Некоторые из них побывали на родине, встречались со своими советскими коллегами. В СССР приезжал заслуженный профессор Стэнфордского университета С. П. Тимошенко — член академий разных стран, почетный доктор многих университетов, автор капитальных трудов по прикладной механике, сопротивлению материалов, теории вибрации и т. д. Он уехал из России в конце гражданской войны. С 1922 г. жил в США. Пять лет работал инженером на заводах Вестингауза и уже тогда написал две книги: «Прикладная теория упругости» и «Проблемы вибраций в инженерной науке». Затем С. П. Тимошенко был приглашен читать лекции по прикладной механике в Мичиганском университете. Здесь вышли его капитальные труды: двухтомное издание «Сопротивление материалов» (1930 г.), «Теория упругости» (1933 г.), «Теория устойчивости» (1936 г.). Позднее С. П. Тимошенко работал в Стэнфордском университете. Он написал еще много книг, среди которых — «Теория пластинок и оболочек», «Статика сооружений», «История науки о сопротивлении материалов», охватившая период от Леонардо да Винчи и Галилея до современности5. Труды Тимошенко неоднократно издавались в Советском Союзе. Ими пользуются ученые, инженеры, строители во всем мире. В Стэнфордском университете имеются мемориальные комнаты, в которых хранятся медали и дипломы, полученные Тимошенко, здесь же находится его бронзовый бюст.

Когда С. П. Тимошенко в 1958 г., через 40 лет после того, как он покинул родину, попросил в советском посольстве разрешения посетить Советский Союз, ему было уже 80 лет. Я решил съездить в Россию, писал он в своих воспоминаниях, «чтобы получить более точную картину о состоянии русских инженерных школ». Тимошенко рассказывает, что он встретил очень любезный прием и без всяких затруднений получил необходимую визу. Он посетил Москву, Ленинград, Киев, Харьков, встречался с советскими учеными, выступал с научными докладами. Рассказывая о своих впечатлениях, о виденном в Советской стране, С. П. Тимошенко, в частности, признал, что подготовка к приему в высшие технические учебные заведения у нас ведется на более высоком уровне, чем в Америке.

Через сорок лет посетил свою родину и другой видный американский ученый — профессор Г. П. Чеботарев. Сын казачьего полковника, бывший хорунжий белой армии, он бежал за границу после ее разгрома. Благодаря своему упорству и таланту Г. П. Чеботарев стал инженером-строителем, потом профессором, автором многих научных трудов6.

Что касается общих данных об основных направлениях научной работы эмигрантских ученых, то некоторое представление о них могут дать «Материалы для библиографии русских /97/ научных трудов за рубежом», изданные Белградским научным институтом в 1931 г. Они учитывали 7038 названий работ за десять лет. Заметную часть этого списка, может быть две трети, составляли работы по богословию, буржуазному праву, историографии, что обусловливалось специализацией высших учебных заведений, созданных для русских в некоторых городах. Так, в Париже и Харбине были созданы богословский институт и богословская школа, в Праге и Харбине — юридические факультеты. Буржуазная профессура готовила там «строителей новой России». В Париже в 1925 г. открылся Франко-русский институт. По данным, которые приводил П. Е. Ковалевский, весной 1926 г. в нем числилось 153 студента. Совет профессоров возглавлял П. Н. Милюков. И здесь было объявлено, что цель подготовки молодых кадров — их использование «для общественной деятельности на родине»7.

Несомненно, что оставшиеся на чужбине буржуазные ученые, прежде всего в области гуманитарных знаний, вольно или невольно служили контрреволюционному лагерю, его антисоветской пропаганде. Одни из них углублялись в мистику, писали злые антисоветские статьи, другие обращались к легендам, мечтам, далекому прошлому. Вместе с эмигрантскими писателями и публицистами они издавали журналы и газеты всех политических оттенков и направлений. В 1925 г. в разных странах было зарегистрировано 364 периодических издания на русском языке. По другим подсчетам, за период с 1918 по 1932 г. увидели свет 1005 наименований русских эмигрантских журналов8.

В начале двадцатых годов рубрика «Из белой прессы» постоянно появлялась на страницах советских газет. В Советской России принимались специальные решения об ознакомлении партийного актива с литературой враждебного лагеря. С. А. Федюкин в своей книге о борьбе с буржуазной идеологией в условиях перехода к нэпу привел выдержку из одного документа Отдела агитации и пропаганды ЦК РКП (б)9. Агитпроп считал крайне необходимым и важным быть в курсе эмигрантской литературы, иметь возможность использовать ее «для контрнаступления» (контрпропаганды, как мы сказали бы сегодня).

В одном только Берлине действовали эмигрантские издательства «Эпоха», «Петрополис», «Нева» и десятки других. Говорили, что их больше, чем писателей. Однако они исчезали так же быстро, как и появлялись. Тиражи выпускаемой ими литературы постоянно падали, и в начале тридцатых годов, по данным «Современных записок», романы эмигрантских писателей издавались мизерными тиражами — в среднем до 300 экземпляров10. Такие книги не окунались, и издательства терпели убытки.

В отдельных центрах, где жили эмигранты, стали возникать архивы русской эмиграции, публиковались исторические материалы и документы, мемуары, дневники, записки обанкротившихся /98/ политических деятелей, генералов, бывших дипломатов, руководителей и участников «белого движения». Разные эмигрантские группировки, не доверяя друг другу, пытались организовать свои издания подобранных ими материалов но истории революции и гражданской войны. В Праге при поддержке чехословацкого правительства открылся ряд учреждений: Историческое общество, Донской казачий архив, Русский заграничный исторический архив, о котором мы уже упоминали.

В Праге работал исторический семинар под руководством Н. П. Кондакова — академика Петербургской Академии наук, крупного ученого, специалиста в области истории искусства и византиноведения. Он умер в 1925 г., но семинар продолжал свою деятельность еще ряд лет. «Труды» семинара составили 12 томов.

Значительным можно назвать вклад русских ученых в развитие египтологии. Известный египтолог В. С. Голенищев с 1915 г. постоянно жил в Египте. Ему наука обязана открытием важнейших памятников египетской культуры.

Русская эмигрантская историография — явление очень сложное и еще мало изученное. За границей вышли десятки книг эмигрантских историков по различным периодам и проблемам отечественной истории. Они требуют отбора, изучения и критической оценки. Много лет посвятил исследованию эмигрантской литературы о русском феодализме В. Т. Пашуто — член-корреспондент АН СССР. К сожалению, преждевременная смерть оборвала его работу. Критический разбор некоторых концепций эмигрантской историографии Октябрьской революции предпринял Ю. И. Игрицкий. Его анализ работ М. М. Карповича и Г. В. Вернадского, которые стали профессорами американских университетов, показывает, что в этой литературе Февральская революция противопоставляется Октябрьской, делаются попытки доказать случайность социалистической революции в России, возможность сохранения буржуазно-помещичьего режима и т. д. Влияние русской эмигрантской историографии кадетского направления сказалось на развитии американской историографии Октябрьской революции в 30-е гг.11

Некоторые эмигрантские авторы искали объяснение происходящих в мире изменений в религиозной философии, в мессианских взглядах об особом призвании России. «Европа или Азия», «Эмиграция и Россия», «Пути русской революции»… Объявления о диспутах, публичных лекциях на эти и другие темы часто можно было встретить в издававшихся в Париже больших эмигрантских газетах «Последние новости», «Возрождение», «Общее дело». В 1971 г. во Франции вышел сборник таких объявлений за десять лет (1920–1930)12. Здесь иногда трудно отличить, где культурное мероприятие, а где политическое собрание парижской эмиграции. Одно за другим публикуются извещения о выступлениях Н. Е. Маркова, П. Н. Милюкова, Е. Д. Кусковой, Н. В. Чайковского, В. А. Мякотина и других /99/ эмигрантских политических деятелей самых разных направлений. Одновременно проводятся благотворительные литературные вечера и концерты. Дает представление «Театр ужасов». Желающие приглашаются на вечер памяти Ф. М. Достоевского по случаю столетия со дня его рождения. К. Д. Бальмонт читает свои стихи. Д. С. Мережковский выступает в Сорбонне с лекцией на французском языке «Бегство в Египет». Судя по напечатанной аннотации, такая лекция была «бегством» от действительности, уходом в мир мистики и Апокалипсиса.

Мистикой отдавало и увлечение масонством, его маскарадной обрядностью и таинствами. Вот конкретный пример. Н. В. Чайковский — престарелый лидер партии энесов, являясь председателем ее Заграничного комитета и «Центра действия» — конспиративной контрреволюционной организации, был одновременно членом масонской ложи «Северное сияние». У русских масонов в Париже были и другие ложи, например «Северная звезда», «Северные братья» и др. Они входили в Орден масонов («вольных каменщиков»), задачи и цели которого были сформулированы в документе, который мы обнаружили в фонде Н. В. Чайковского.

Членами Ордена могли быть не только «братья», но и «сестры», «посвященные» одной из лож или делегацией «Верховного Совета». Провозглашались их моральная общность и взаимное доверие. В то же время они сохраняли свободу политического действия.

В упомянутом документе подробно описывался обряд посвящения, сначала в степень «ученика», а потом в степень «мастера». Доставив испытуемого в назначенное место, так называемые анкетеры предлагали ему письменно ответить на ряд вопросов: какие требования он предъявляет к самому себе, к женщине (мужчине), к семье, к отечеству, к человечеству, каков его гражданский символ веры. Потом анкетеры должны были передать письменные ответы испытуемого в ложу, которая после оглашения немедленно сжигала этот документ. В случае положительного решения венерабль (лицо, избиравшееся на год для руководства работой ложи) вводил испытуемого, предлагал ему поднять правую руку и повторить слова орденского обета: «Обещаю любить братьев моих масонов. Защищать их в опасности, хотя бы жизни моей грозила смерть. Обещаю хранить орденскую тайну. Не раскрывать существования братства, хотя бы я был спрошен об этом на суде, не раскрывать ничего, что я узнаю как брат. Обещаю исполнять постановления своей ложи и высших моих властей»13.

В разных ложах этот ритуал имел, видимо, свои особенности. Л. Д. Любимов, который сам несколько лет был масоном, рассказывал, что он встречал в ложах людей различных во всех отношениях14. По опубликованным в нашей печати данным, еще до революции масонами разных степеней были такие деятели, как В. А. Маклаков, А. В. Амфитеатров, А. Ф. Керенский, /100/ Е. Д. Кускова, И. В. Гессен и др. Старые масонские связи играли определенную роль и в эмиграции. По мнению Б. Н. Александровского, влияние масонства на различные стороны жизни «русского Парижа» ощущалось повседневно15. Правда, в чем же конкретно выражалось это влияние, остается неизвестным. Факты говорят о том, что попытки объединить разношерстную массу эмигрантов посредством масонства были несостоятельными. Цемент, пишет Л. Д. Любимов, оказывался некрепким, и за стеною ложи масонские иллюзии чахли. В практической политике у «братьев» не было никакого единства. Тот же Чайковский как руководитель «Центра действия» не считался с планами другого «брата» — Савинкова, они так и не смогли скоординировать свои действия. Групповые, классовые интересы в конечном счете имели решающее значение. Реальные условия эмигрантской жизни не раз заставляли забывать все эти масонские проповеди о единении, общем фронте и пр.

* * *
В этой главе мы уже затрагивали тему культурной жизни эмиграции. Она описана довольно подробно в ряде воспоминаний. Б. Н. Александровский, например, рассказал о «русских сезонах», о выступлениях русского балета. Так получилось, что за рубежом, среди эмигрантов, находилась большая группа оперных и балетных исполнителей. Их силами были поставлены «Князь Игорь», «Борис Годунов», «Снегурочка», «Сказка о царе Салтане», «Сказание о граде Китеже», «Царская невеста» и другие произведения русских композиторов16.

До 1929 г. вдохновителем и организатором «русских сезонов» во Франции был С. П. Дягилев — известный деятель русской культуры, неутомимый пропагандист ее достижений за рубежом. Особенно велики его заслуги в развитии хореографического искусства. После смерти Дягилева его дело продолжил С. М. Лифарь, ставший во Франции известным балетмейстером. Большой популярностью пользовались выступления хоровых и балалаечных ансамблей. В Праге, например, русский хор под управлением А. А. Архангельского в начале 20-х гг. имел в своем составе 120 человек.

Интерес иностранной публики к русской культуре использовали и всякого рода дельцы. Известно, например, что белогвардейский генерал Шкуро, заключив контракт с французским предпринимателем, организовал труппу казаков-джигитов, в которую входили также песенники и танцоры. Всех одели в черкески алого и белого цвета, папахи, бешметы, и на одном из ипподромов Парижа начались представления. По мнению некоторых наблюдателей, это предприятие должно было обеспечить лучшим джигитам и танцорам заработок года на полтора17.

Подавляющее большинство артистов и других представите лей мира искусства в эмиграции жило очень бедно. Нужда, отсутствие постоянной работы заставляли многих артистов и музыкантов /101/ отправляться в далекие странствия. Один такой путешественник, бас-самородок С. Ф. Стрелков, уехал из Америки в кругосветную поездку с десятью долларами в кармане и гитарой. Он побывал во многих странах, пел русские песни и жил на выручку от концертов.

Широкую известность в 20—30-х гг. получили песни А. Вертинского, который создал на эстраде свой, особый стиль. Он оставил интересные воспоминания, в которых рассказал о жизни без родины в течение четверти века, о скитаниях по разным странам, о своей артистической судьбе.

Обычно, когда речь идет о вкладе зарубежных деятелей русской культуры в сокровищницу мировой культуры, о людях, которые и в эмиграции пользовались мировой славой, то прежде всего называют имя великого русского артиста Федора Ивановича Шаляпина. Его концерты всегда проходили в переполненных залах. Для русских эмигрантов они были особенно волнующим, радостным событием. Люди начинали неистовствовать, пишет Д. И. Мейснер. «Зал, переполненный бедно одетыми эмигрантами, вел себя истерически… Выкрики… Рыдания. Стены и пол сотрясались от хлопков»18 — это из воспоминаний Наталии Ильиной о концертах Шаляпина в Харбине.

Письма самого Шаляпина своим родным и знакомым передают нам многие детали обстановки, в которой ему приходилось жить за рубежом, рассказывают о сложных переживаниях знаменитого артиста. С одной стороны, это обстановка достатка, поток долларов, постоянный успех, с другой — все большее понимание того, что «горек хлеб на чужбине», сознание своего духовного одиночества, усталость от огромного напряжения, от этой постоянной погони за деньгами. «…Валюта вывихнула у всех мозги, — писал Шаляпин Горькому, — и доллар затемняет все лучи солнца. И сам я рыскаю теперь по свету за долларами и хоть не совсем, но по частям продаю душу черту»19. Певец утешает себя только тем, что «спектакли и концерты переполняются публикой», что его пение, как он выразился в одном письме, нравится «всем, без различия вероисповедания».

Слава и успех сопутствовали также выступлениям за рубежом С. В. Рахманинова. Его называли первым пианистом мира. Однако композиторская деятельность Рахманинова в годы эмиграции была менее плодотворной. В течение первых десяти лет жизни в Америке он не занимался сочинительством вообще, а в остальные 16 лет создал всего шесть крупных произведений — намного меньше того, что написано им в России. Рассказывают, что, когда однажды в Швейцарии композитор Н. К. Метнер спросил у Рахманинова, почему он мало сочиняет, тот ответил: «Как же сочинять, если нет мелодии! Если я давно уже не слышал, как шелестит рожь, как шумят березы…»20

Большое влияние на музыкальную культуру Европы и Америки оказало творчество И. Ф. Стравинского. За границей он жил с 1910 г. Стравинский использовал в своих сочинениях мотивы /102/ русского фольклора, русской сказки; которые вызвали широкие подражания в модернистской музыке 20-х гг.

Любителям-музыки в разных странах было также хорошо известно имя С. А. Кусевицкого. Выдающийся дирижер и контрабасист-виртуоз, он выступал с концертами, в течение четверти века возглавлял в Бостоне (США) симфонический оркестр.

Уже после второй мировой войны во Франции возникла идея создать фундаментальный сборник материалов о выдающихся деятелях русской культуры за рубежом. Об этом рассказывал во время посещения Москвы в 1967 г. С. М. Лифарь, более тридцати лет руководивший французским балетом (он покинул Россию 17-летним юношей)21. Среди тех, кто составляет плеяду крупных деятелей культуры, кроме Шаляпина и Рахманинова называют имена писателей И. А. Бунина и А. М. Ремизова, композиторов А. К. Глазунова, И. Ф. Стравинского, А. Т. Гречанинова, Н. Н. Черепнина, балерины Анны Павловой, художников К. А. Коровина и А. Е. Яковлева, режиссеров А. А. Санина и Н. Н. Евреинова и многих других. Зарубежным деятелям русской культуры посвящены различные публикации. Большой материал о культурно-просветительной работе «русского зарубежья» за полвека (с 1920 по 1970 г.) собран в книге П. Е. Ковалевского, которую мы цитировали. Автор ставил перед собой задачу дать историкам данные обо всем, что написано и напечатано но этой тематике, в том числе и о местах, где хранятся «материалы о жизни и творчестве русских вне России». Нельзя не отметить и тот вклад, который принадлежит выдающемуся художнику, литератору, историку А. Н. Бенуа. Он жил во Франции с 1926 г. до своей смерти в феврале 1960 г. Многие статьи и очерки, написанные А. Бенуа, посвящены мастерам русской культуры. Часть из них вошла в книгу «Александр Бенуа размышляет», выпущенную в Москве в 1968 г. Опубликованная переписка А. Бенуа воссоздает образ человека, который и в 90 лет сохранял живой интерес к культурной жизни нашей страны. Этой традиции следовал и его сын — Николай, тридцать пять лет проработавший главным художником театра «Ла Скала» в Милане. В творчестве Н. А. Бенуа видное место всегда занимали русские мотивы.

Среди биографий известных соотечественников, которые жили за рубежом, выделяется своей необычностью история жизни знаменитого художника Н. К. Рериха22. Он покинул Россию еще в 1916 г. Побывал во многих странах. В 1923 г. в Нью-Йорке открылся Музей Рериха. Потом он уехал в Азию, путешествовал по Индии, Китаю, Монголии, написал там множество картин, занимался поисками уникальных произведений народного искусства, собрал богатейшие археологические и этнографические коллекции, лингвистический материал. Последние двадцать лет жизни Рерих прожил в Индии, где им был основан Гималайский институт научных исследований. Во время одного из своих путешествий, летом 1926 г., Н. К. Рерих, его /103/ жена Елена Ивановна и старший сын — Юрий по разрешению советских властей перешли китайско-советскую границу и приехали в Москву. Рерих встречался с Г. В. Чичериным и А. В. Луначарским, преподнес в дар Советскому правительству несколько своих картин. Уже после смерти отца Ю. Н. Рерих — видный ученый-востоковед — в 1957 г. вернулся на родину. Младший сын Н. К. Рериха — живописец С. Н. Рерих — по-прежнему живет в Индии, внося большой вклад в развитие советско-индийских культурных связей.

Много путешествовал по свету другой известный художник — А. Е. Яковлев, который жил сначала в Париже, потом в Америке. В 20-х гг. он принимал участие в экспедициях в Центральную Африку и Азию. Его картины и зарисовки, ставшие своего рода этнографическими документами, были также тонкими психологическими характеристиками. Выставки работ Яковлева пользовались в то время большой популярностью23.

Иначе сложилась судьба К. А. Коровина — талантливого художника, пейзажиста и декоратора, на чьем творчестве сказалось значительное влияние импрессионизма. Ему трудно жилось на чужбине. Постоянная нужда, бытовая неустроенность сопровождали там Коровина до конца жизни.

Среди русских художников за рубежом, как, впрочем, и среди музыкантов, были яркие и самобытные индивидуальности. Их было немного, но они оставили свой след в истории живописи, декоративного искусства, скульптуры. Кроме уже упомянутых назовем некоторые новые имена. Ю. П. Анненков — разносторонний художник, портретист, иллюстратор, автор театральных и кинопостановок; Л. С. Бакст — известный декоратор; И. Я. Билибин — график и театральный художник (перед второй мировой войной вернулся на родину); Ф. А. Малявин — жанровый живописец и портретист; А. П. Архипенко — скульптор, один из основоположников кубизма в этом виде искусства; В. В. Кандинский — художник-абстракционист, и многие другие.

В марте 1985 г. умер Марк Шагал — крупный художник, график, декоратор. Он жил и работал во Франции с 1923 г., но всегда оставался русским художником, в творчестве которого переплетались реальность и фантазия, мир сказки, народный фольклор, образы цирка. В семидесятые годы Шагал выполнил серию литографий, посвященных Маяковскому, и вместе с другими графическими работами преподнес их в дар Музею изобразительных искусств им. А. С. Пушкина.

Говоря о культурной жизни эмиграции, необходимо сказать несколько слов и о попытках создания за рубежом русского драматического театра. В Париже, Берлине, Праге, Белграде, Харбине, некоторых других городах оставшиеся за границей артисты и любители образовали театральные труппы. В их репертуаре были не только эмигрантские, но и русские классические пьесы, а также произведения некоторых советских драматургов. /104/

Огромное впечатление произвели на всех «Дни Турбиных» М. Булгакова. Очевидцы вспоминают, что каждый спектакль сопровождался овациями и многие зрители из русских эмигрантов уходили заплаканными. А кое-кто жаловался, как заметила одна эмигрантка, что тяжко и неприятно вспоминать то «грустное время». Эта пьеса ставилась неоднократно разными театрами. Узнав о постановке «Дней Турбиных» в Берлине, бывший гетман Украины П. П. Скоропадский с беспокойством спрашивал: «Что со сцены говорилось обо мне и в каких выражениях?» Надо сказать, он правильно оценил пьесу, выразив протест против попыток «показать безнадежность белого движения» и «осмешить, смешать с грязью гетманство 18-го года» и, в частности, его самого24.

Драматическому театру в иноязычной стране трудно получить признание публики. Какими бы талантливыми ни были русские актеры, как бы они ни работали на чужбине, это было все же не сравнимо с тем, что те же люди подарили бы своей стране, живя дома. Этот вывод, который сделал Д. И. Мейснер, можно в какой-то мере отнести и к другим группам русской творческой интеллигенции в эмиграции. Почти все ее представители, даже получившие признание за рубежом и пользующиеся мировой известностью мастера, пережили своего рода трагедию, будучи лишены родной питательной среды. Значительная же часть этой интеллигенции вообще ничего не создала в эмиграции и прозябала в бедности.

* * *
Как это принято на Западе, представители эмигрантской интеллигенции часто собирались в разных кафе, маленьких ресторанах. В Париже они есть на каждой улице. В Берлине пользовались известностью литературные кафе на Ноллендорфплатц, кафе «Лэндграф» на Курфюрстендамм. В Праге местом встреч эмигрантских писателей, художников, артистов были ресторан «Беранек» на Виноградах и кафе «Далиборка» на Летне. Здесь читались стихи, отрывки из своих произведений, велись бесконечные споры о судьбах эмиграции.

Среди эмигрантских писателей и поэтов были люди разных, убеждений. По своему политическому облику это была весьма неоднородная группа. Сочинительством занялся даже атаман П. Н. Краснов. Его четырехтомный «роман» «От двухглавого орла к красному знамени», рассчитанный на вкусы казаков-эмигрантов, был откровенной пропагандой идей «белого движения».

В эмиграции в разных странах оказались И. А. Бунин, Б. К. Зайцев, Д. С. Мережковский, М. П. Арцыбашев, Е. Н. Чириков, А. Т. Аверченко, Н. А. Тэффи, В. Ф. Ходасевич и другие представители художественной интеллигенции. Об эмигрантской литературе, об отдельных произведениях эмигрантских /105/ писателей писали в советской печати.

«Уходящие тени» — так назвал белоэмигрантских литераторов Н. Мещеряков в одном из своих очерков. «Вспомните, читатель, картину Максимова «Все в прошлом», — писал он в журнале «Красная новь». — В кресле сидит старая дама-помещица. Кругом цветущие кусты сирени. Вдали помещичий дом. Старая дама глубоко погружена в воспоминания молодости. Она живет только ими. Она не видит молодой, новой жизни, которая пышно расцветает вокруг нее. Эта картина часто вспоминается мне, когда я читаю белогвардейские книги и журналы»25.

Вот пример такой литературы. В 1921 г. в Париже вышла книга Аркадия Аверченко «Дюжина ножей в спину революции». «Правда» опубликовала на эту книгу специальную рецензию, которую написал В. И. Ленин. Он обратил внимание на то, что автор «с поразительным талантом» изобразил «впечатления и настроения представителя старой, помещичьей и фабрикантской, богатой, объевшейся и объедавшейся России… Как ели богатые люди в старой России, как закусывали в Петрограде — нет, не в Петрограде, а в Петербурге — за 14 с полтиной и за 50 рублей и т. д. Автор описывает это прямо со сладострастием: вот это он знает, вот это он пережил и перечувствовал, вот тут уже он ошибки не допустит. Знание дела и искренность — из ряда вон выходящие». Вкусная еда, легкая, привольная жизнь — это у них было, и этого лишила их революция, поэтому «дюжину ножей» в ее «спину». В книге Аверченко на некоторых страницах была напечатана виньетка: рука, сжимающая нож и готовая нанести удар.26

О прошлом писали, конечно, и в более спокойных, лирических тонах. Нужно сказать, что эмигрантская жизнь мало привлекала известных писателей-эмигрантов, они жили воспоминаниями о России, той России, которая была им близка и знакома. Для И. А. Бунина, например, основной темой стал мир русской помещичьей усадьбы. А. И. Куприн, говоря о своей жизни на чужбине, жаловался: «Ну что же я могу с собой поделать, если прошлое живет во мне со всеми чувствами, звуками, песнями, криками, образами, запахами и вкусами, а теперешняя жизнь тянется передо мною как ежедневная, никогда не переменяемая истрепленная лента фильмы»27.

Куприна называли исследователем жизни, и эту свою способность он сначала пытался сохранить за рубежом. Но он не мог приспособиться к чуждым условиям. По словам дочери писателя Ксении Александровны, литературное имя Куприна, открывавшее ему на родине сердца, во Франции никому ничего не говорило. «Я старый, худой, седой и плешивый, — сетовал писатель в одном из писем накануне своего шестидесятилетия. — Ничего не увлекает, не веселит, не интересует. Работаю, как верблюд, без увлечения, без радости»28. Куприн, так легко и свободно сходившийся с людьми, как-то душевно /106/ «съежился», его обаятельная непосредственность, доброжелательность к людям, любознательность превратились в преувеличенную вежливость, появилось чувство виноватости, которое с годами все увеличивалось. И только через семнадцать лет вернувшись на родину, он понял, сколько лет выброшено и сколько еще пользы он мог бы принести своей стране, если бы ре-шился сделать это раньше29.

Но даже с опозданием немногие писатели решались на такой шаг. Один из друзей Куприна в годы эмиграции — известный поэт-символист К. Д. Бальмонт, судя по всему, мучился на чужбине. «Я живу здесь призрачно, оторвавшись от родного, — писал он. — Я ни к чему не прилепился здесь»30. Он дожил до глубокой старости и закончил свою жизнь в нищете, полузабытый и больной.

Остро переживала свое одиночество, яичную драму, непонимание окружающих М. И. Цветаева — талантливая поэтесса, человек трагической судьбы. «Ужасающе неприспособленная» в личной жизни, Марина Цветаева в эмиграции страдала от постоянной нужды, неустроенности, ее давил беспросветный быт. Ценным человеческим документом является переписка Цветаевой с ее пражской подругой Анной Тесковой. Вот как описывала поэтесса условия, в которых ей приходилось жить, в письме из Парижа 7 декабря 1925 г.: «Квартал, где мы живем, ужасен, — точно из бульварного романа «Лондонские трущобы»». В письме от 20 июня 1926 г.: «Я связана детьми и деньгами. О квартире думать нечего? Квартира — свобода, но — дорого? недоступно?»31

Идут годы, но на страницах писем все та же беспросветность: «Живем в долг в лавочке…» (17 октября 1930 г.). «По нашим средствам мы все должны были бы жить под мостом» (14 сентября 1931 г.). «Мы в полной нищете, за квартиру Не плачено… Печататься негде, С. Я. (С. Я. Эфрон — муж М. Цветаевой. — Л. Ш.) без работы, ищет, обещают…» (27 января 1932 г.). «Зима прошла в большой нужде и холоде…»32 (7 марта 1933 г.). «Я страшно одинока», — снова и снова повторяет поэтесса. «Скажу по правде, — пишет она А. Тесковой, — что я в каждом кругу — чужая, всю жизнь. Среди политиков так же, как среди поэтов. Мой круг — круг вселенной (души: то же) и круг человека, его человеческого одиночества, отъединения»33.

М. Цветаева объясняет, что все вокруг считают ее сухой и холодной. Может быть, и так, подтверждает она, «жизнь, оттачивая ум, — душу сушит». Может быть, рассуждает Цветаева, «я долгой любви не заслуживаю, есть что-то — нужно думать — во мне — что все мои отношения рвет. Ничто не уцелевает. Или — век не тот: не дружб». И опять признания: «Я дожила до сорока лет (письмо от 21 ноября 1934 г.), и у меня не /107/ было человека, который бы меня любил больше всего на свете… У меня не было верного человека»34.

По словам Цветаевой, жизнь для нее начинает что-либо значить, «т. е. обретать смысл и вес — только преображенная, т. е. — в искусстве». «Я знаю себе цену», — пишет Цветаева. Но тут же замечает: она высока у знатока, но нуль у других. «Мое горе с окружающими в том, что я не дохожу». И дальше: «Словом, точное чувство: мне в современности места нет». Все, что она пишет, кажется Цветаевой никому не нужным. «Это, в лучшем случае, зовется «неврастения»»35.

Наконец, она напишет (15 февраля 1936 г.): «Вокруг — угроза войны и революции, вообще — катастрофических событий. Жить мне — одной — здесь не на что (муж Цветаевой, ее дочь и сын, по ее словам, рвались в Советскую Россию. — Л. Ш.). Эмиграция меня не любит. Парижские дамы — патронессы — меня терпеть не могут — за независимый нрав. Наконец, у Мура (сын Цветаевой. — Л. Ш.) здесь никаких перспектив. Я же вижу этих двадцатилетних — они в тупике… В Москве у меня все-таки — круг настоящих писателей, не обломков… Наконец — природа: просторы». Уверенно звучат только ее слова о родине. «До последней минуты и в самую последнюю верю — и буду верить — в Россию: в верность ее руки»36.

Постоянно и безысходно тосковал по России так и не вернувшийся на родину И. А. Бунин. Он умер в Париже в 1953 г. В эмиграции Бунин написал как многие свои значительные произведения (например, «Жизнь Арсеньева»), так и проникнутые озлоблением против нового строя очерки и заметки вроде записок о гражданской войне. Его жизнь и творчество за рубежом требуют вдумчивого подхода без замалчивания его враждебного отношения к революции, без каких-либо крайностей в оценках. И прав, видимо, А. Твардовский, который, отмечая тот факт, что Бунин приобрел в Советском Союзе большого читателя, усматривал в этом проявление принципов социалистической культуры. Она ценит подлинные произведения искусства и лишена мстительного чувства к тем их авторам, которые когда-то покинули родину в страхе перед разрушительной силой революции37.

Это подтверждает тот факт, что вскоре после войны с Буниным встречался посол СССР во Франции А. Е. Богомолов. Посол прямо спросил писателя, не предполагает ли он вернуться на родину. Бунин сказал, что подумает, но ответа не дал…38

К. М. Симонов, летом 1946 г. приезжавший в Париж, через много лет рассказал о том, как вовремя одного вечера в парижском зале его познакомили с Тэффи и Буниным. Н. А. Тэффи (Лохвицкая) писала рассказы и лирические стихи (она прожила в эмиграции более 30 лет и умерла в 1952 г.). По словам К. М. Симонова, Тэффи в свои 75 лет выглядела моложаво, была «Человеком очень живого, озорного нрава, с очень современными повадками». А вот Бунин казался человеком другой эпохи /108/ и другого времени. «Это был человек, — писал Симонов, — не только внутренне не принявший никаких перемен, совершенных в России Октябрьской революцией, но и в душе все еще никак не соглашавшийся с самой возможностью таких перемен, все еще не привыкший к ним как к историческому факту»39.

В эмиграции даже творчество Бунина становилось предметом политической спекуляции. И присуждение ему Нобелевской премии в 1933 г. носило явно политический, тенденциозный характер. Отнюдь не только желание отметить художественную ценность литературных произведений И. А. Бунина двигало организаторами этой акции. Отклики были разные. М. И. Цветаева писала, например, по этому поводу 24 ноября 1933 г. своей подруге в Прагу следующее: «Премия Нобеля. 26-го буду сидеть на эстраде и чествовать Бунина. Уклониться — изъявить протест. Я не протестую, я только несогласна, ибо несравненно больше Бунина: и больше, и человечнее, и своеобразнее, и нужнее — Горький. Горький — эпоха, а Бунин — конец эпохи. Но это политика, так как король Швеции не может нацепить ордена коммунисту Горькому…»40 Высказываясь таким образом в личном письме, М. И. Цветаева признается: обо всем этом, конечно, приходится молчать.

Среди эмигрантских писателей были и предельно непримиримые, как И. С. Шмелев или М. А. Ландау-Алданов, и такие, кто нашел в себе силы преодолеть тяжелые ошибки и заблуждения или стремился к этому. Талантливый русский писатель А. М. Ремизов, проживший долгие годы в эмиграции, заметил, что в его творчестве раньше была легенда о России, образ старой Руси, а потом к ним прибавилась и живая жизнь Советской России. «Со старым я попрощался, величая, — писал Ремизов в 1947 г., — а с новым я жил, живу и буду жить»41. Он умер в 1957 г. в Париже, уже будучи советским гражданином. Ремизов всегда интересовался легендами и мифами разных стран и народов, излагая их своими словами. Он говорил, что легенды подобны снам человечества, в этих снах-преданиях сохраняется память прошлого. За границей он жил очень уединенно, не умел приспособиться, бороться за свое существование.

Жизнь показала, что эмигрантская литература не имела будущего. А. Н. Толстой, проживший на чужбине несколько лет, считал, что эмиграция может убить любого писателя в два-три года. Илья Эренбург тоже заметил: для большинства русских писателей эмиграция была смертью. И причина здесь, по его мнению, не только в разлуке с родиной, как бы тяжела она ни была, а прежде всего в том, с каким сознанием покидает человек родину — с большими идеями или мелкой злобой42.

Крупные представители русской культуры не были счастливы на чужбине. В этом признавались Шаляпин, Рахманинов, Павлова, Коровин и многие другие. Уже незадолго перед войной в журнале «Современные записки» появилась статья о музыкальном /109/ творчестве в эмиграции. Ее автор с горечью заметил, что композиторы оставили в России всю свою публику. Композитор-эмигрант вынужден был творить без резонанса слушателя, без исполнения, без издания, без отклика критики. И если такой признанный и имевший успех за рубежом композитор, как С. С. Прокофьев, вернулся на родину, то это, по словам автора из «Современных записок», объяснялось тем, что «ему не хватало воздуха и русского понимания, захотелось к своей публике»43.

Среди тех, кто, прожив много лет за рубежом, все больше мечтал о возвращении на родину, был и Ф. И. Шаляпин. «Вижу иногда во сне себя в Большом театре, — писал он дочери И. Ф. Шаляпиной 9 июля 1935 г., — будто бы нужно что-то петь, какой-то концерт, и никого не нахожу — все незнакомые артисты и музыканты, никто меня не узнает, просыпаюсь скучный и думаю: вот сон — а может быть, и наяву было бы также? Да оно и понятно. Почти пятнадцать лет живу по чужим странам, там, в России, уже новое поколение, с новыми мыслями, новыми идеями и делами… Да и болезнь меня как-то пришибла — не то что физически, а так как-то морально. Что-то начал падать духом. Кругом мало утешительного. Работа однообразная и раздражающая. Театры отвратительные: и поют, и играют, как на черных похоронах. Бездарь кругом сокрушительная! Всякий спектакль — каторжная работа. Слушаю ваше радио — и иногда радуюсь. Молодцы ребята…» Здесь и разочарования, и сомнения, и тоска по родине. Ф. И. Шаляпина много раз приглашали в Советский Союз, говоря ему, что, несмотря на длившиеся годами заблуждения, он мог бы «восстановить нормальные отношения с народом, из которого он вышел и принадлежностью к которому гордится». В последние годы жизни Шаляпин живо интересовался всем, что делалось на родине: слушал советское радио, смотрел советские фильмы, читал книги советских писателей. Он гордился своими соотечественниками. «…Что за великолепный народ все эти Папанины, Водопьяновы, Шмидт и Ко, — писал Шаляпин незадолго до кончины, — я чувствую себя счастливым, когда сознаю, что на моей родине есть такие удивительные люди. А как скромны! Да здравствует славный народ российский!!» Воспоминания дочерей великого певца, его собственные письма свидетельствуют о том, что в конце концов «он понял всю трагедию своей жизни, осознал свою ошибку, но… поздно. Он был уже на пороге смерти»44. Через 46 лет после кончины Ф. И. Шаляпина, в октябре 1984 г., прах великого певца был перевезен из Парижа в Москву.

Глава III. На распутье

1. Вокруг зарубежного съезда

В течение нескольких лет после окончания гражданской войны «заграничная организация русской буржуазии и всех русских контрреволюционных партий», белоэмигрантский лагерь в целом подверглись уже влиянию тех сил и тенденций, которые в конечном счете привели зарубежную контрреволюцию к полному ее краху. Потерпели поражение антисоветские мятежи, окончились провалом попытки организации белых десантов, а также многие инспирируемые из-за рубежа контрреволюционные акции. Налицо была прочная и устойчивая стабилизация социализма в СССР: окончание восстановления народного хозяйства, укрепление на основах нэпа хозяйственной смычки между городом и деревней, экономического союза пролетариата и крестьянства; курс на индустриализацию страны; целая полоса признаний Советской республики на международной арене.

С другой стороны, в эти годы определилась частичная стабилизация капитализма. Она была относительной и непрочной, но тем не менее дала толчок к созданию целой системы направленных против СССР экономических и политических блоков. На этом общем фоне начинается новый период истории белой эмиграции, ее политических течений, период, который продолжался вплоть до второй мировой войны.

В сложной, противоречивой обстановке середины 20-х гг. эмигрантские группировки проявляли себя достаточно активно, пытаясь объединить свои усилия в борьбе против Советской власти.

* * *
1 апреля 1926 г. газета «Тан» — официоз французского Министерства иностранных дел — поместила очень небольшую, всего в несколько строк, информацию о том, что в Париже в следующее воскресенье откроется «всемирный русский съезд»1. И хотя это сообщение не было первоапрельской шуткой, этот съезд, который действительно собрался, дал пищу для многих сатирических выступлений. По словам Михаила Кольцова, даже белые газеты (кроме «Возрождения») описывали съезд «в гоголевских тонах», осмеивая высокопоставленных эмигрантов2. Но организаторы съезда относились к своему предприятию очень серьезно. /111/

Зарубежный съезд был призван объединить силы белой эмиграции. Это была попытка снова встать на путь вооруженной борьбы. «Бороться всячески и во всех направлениях», — заявил при открытии съезда председатель организационного комитета П. Б. Струве. «Нас не остановит признание Советской власти многими государствами, многими народами», — угрожал с трибуны А. Ф. Трепов. «И прежде всего вопрос о самой жестокой и непримиримой борьбе с III Интернационалом и его слугами…» — настаивал П. Н. Краснов. «Борьба должна быть до конца, без конца до победы», — говорил Н. Е. Марков, приветствуя съезд от имени Высшего монархического совета3.

Попытки объединить силы эмиграции предпринимались уже не раз. Достаточно вспомнить «Русский Совет» Врангеля, Национальный комитет во главе с Карташевым, другие эмигрантские органы. Единства не получалось. В определенных кругах, судя по всему, близких к Врангелю, возникла идея съезда, который стал бы внушительной демонстрацией перед Россией и иностранными правительствами единства «русских зарубежных сил и их целей».

Согласно информации, которая тогда нигде не разглашалась, еще летом 1923 г. началась подготовка к съезду, когда в Париж приехал И. П. Алексинский. Несколько раз он выступал на заседаниях, в которых принимали участие генералы Е. К. Миллер и П. Н. Шатилов, другие эмигрантские деятели. Алексинский сообщил, что генерал Врангель согласен с предложением о съезде и создании центра «объединенной зарубежной России», что А. В. Карташев прислал письмо, в котором просил заранее «выяснить взаимоотношения между русским Национальным комитетом и предполагаемым общим центром», а М. Н. Гирс — председатель совещания бывших русских послов — сказал, что создание такого центра всегда было его мечтой.

Во время этих переговоров составилось мнение, что великий князь Николай должен быть провозглашен на съезде главой «широкого национального фронта». Поддерживая созыв съезда и заявив о подчинении великому князю, врангелевцы тем не менее уверяли, что они стоят вне политики и поэтому отказываются от представительства на съезде армии и офицерских организаций4.

Позже был создан оргкомитет по подготовке съезда. В него вошли 72 члена, представлявших разные монархические организации, Национальный комитет, Торгпром. Председателем оргкомитета стал П. Б. Струве. Жизненный путь его достаточно хорошо известен: легальный марксист, потом веховец, правый кадет, монархист, врангелевский министр иностранных дел. Как-то в своем кругу Струве говорил о главном в своей жизни, что хотел бы завещать сыновьям. Оказывается, это была гордость за участие в «белом движении»5. И не случайно именно П. Б. Струве возглавил новую эмигрантскую газету, созданную /112/ в 1925 г. на деньги бывшего нефтепромышленника А. О. Гукасова. Само название газеты — «Возрождение» — стало синонимом особой «возрожденческой» философии, пронизанной духом «белой борьбы» и реставрации. На страницах этой газеты широко освещались подготовка к зарубежному съезду, организация выборов, ход его заседаний. В листовке, распространявшейся среди русских эмигрантов, оргкомитет объявлял, что «цель съезда — сплочение воедино всех действенных русских сил во имя освобождения России от ига III Интернационала…». Затем следовал призыв стать участниками фонда российского зарубежного съезда, «не стесняясь размерами своих даяний». Оргкомитет выражал надежду, что все препятствия на пути к созыву съезда будут преодолены6.

Не успели просохнуть чернила под этим обращением, как вопреки всем призывам началась ожесточенная борьба между самими инициаторами съезда. «Идет борьба, — указывалось 2 марта 1926 г. в газете «Возрождение», — и со стороны некоторых умеренных, и со стороны некоторых правых — за количество мест на съезде». Выступая в Белграде, один из правых деятелей «белого движения», Н. Н. Львов, резко раскритиковал систему выборов, разработанную оргкомитетом. Согласно этой системе, все члены оргкомитета автоматически становились делегатами съезда (20 % его состава), остальные выбирались от разных эмигрантских организаций и (небольшая часть) от «неорганизованных» эмигрантов. В Югославии всем заправляли крайне правые — П. В. Скаржинский, С. Н. Палеолог, митрополит Антоний. Львов обвинил компанию Скаржинского в намерении захватом овладеть съездом, окружить великого князя, оттолкнуть всех и остаться у кормила правления. Милюков, который находился в открытой оппозиции к съезду, собрал сведения о ходе выборов на съезд в ряде стран. По его данным, во Франции приняли участие в голосовании максимум 8,8 % тех, кто должен был выбирать. В списке организаций, от которых избирались делегаты во Франции, значились Торгово-промышленный союз, Центральная организация торгово-промышленного класса, Русский национальный комитет, Центральный совет монархических групп, Центральный комитет народно-монархической партии, Центральный комитет союза объединенных монархистов, Парижский отдел монархической партии, Союз монархической молодежи, Союз бывших служащих Министерства иностранных дел, Совет съездов горнопромышленников Юга России, Академическая группа, Союз инженеров и др. По сведениям Милюкова, в выборах на зарубежный съезд в Польше приняли участие всего 0,25 % избирателей, в Чехословакии выборы также проходили «строго конспиративно», «без посторонних»7. «Левые» и некоторые умеренные эмигрантские группировки отказались участвовать в съезде. Против него выступили и представители казачьих организаций, «дабы не позволить /113/ партийным организациям казачьими именами и казачьими голосами оперировать на съезде».

Известно, что монархисты уличали Милюкова, выступившего после гражданской войны с «новой тактикой», в предательстве. Теперь, в связи с подготовкой зарубежного съезда, возглавляемое Милюковым Республиканско-демократическое объединение выпустило обращение, в котором говорилось: «Присмотритесь повнимательнее, что происходит за кулисами у созывающих съезд… В составе устроителей съезда есть только одна группа, которая знает, что хочет, — это крайние монархисты. Это те люди, которые в свое время помешали той самой династии, которую теперь защищают, сделать необходимые уступки народу, чтобы сохранить свое существование. Это они — Треповы, Крупенские, Скаржинекие, Палеологи и т. д. — своим упорством довели Россию до революции»8. Милюков не жалеет красок, выступая против монархистов, которые, по его словам, и здесь, за границей, сорганизовались в касту, которая села на шею рядовой эмиграции.

Подготовка съезда и намерение провозгласить «верховным вождем» Николая Николаевича обострили отношения между отдельными монархическими направлениями. Кирилловцы издали циркуляр канцелярии «его императорского величества», написанный в очень острых выражениях. Инициаторы и вдохновители Съезда, говорилось в этом циркуляре, под маской патриотизма таят «гибельные для дела возрождения России цели, клонящиеся к замене принципа законности политиканством частью злонамеренных, частью близоруких партийных вождей…». Всем «верноподданным» от имени «его императорского величества» повелевалось «никакого участия в созываемом некоторыми эмигрантскими группировками зарубежном съезде не принимать»9. Циркуляр заканчивался утверждением, что результаты проектируемого съезда могут быть лишь самыми отрицательными, резолюции — несомненно подтасованными, а расчеты — себялюбивыми и в конце концов обреченными на неудачу.

Так выглядел этот «единый антибольшевистский фронт» в тот момент, когда после длительной подготовки делалась попытка объединить наконец силы контрреволюции за рубежом.

С новой силой свара разгорелась уже на самом съезде, который торжественно открылся 4 апреля 1926 г. в роскошных залах парижской гостиницы «Мажестик». 420 делегатов из 26 стран разбились на разные группировки. На съезде все перепуталось, писала «Правда»10. Даже умеренные монархисты здесь казались «левыми». На закрытом заседании Н. Е. Марков охарактеризовал Струве чуть ли не как бывшего революционера. При выборах председателя Струве получил 230 голосов «за» и 190 — «против». Столкновения возникали и в связи с определением порядка выступлении (Трепов хотел быть первым), и но поводу того, Какой Митрополит — Антоний или Евлогий — должен служить молебен. А дотом Марков предложил, чтобы сверх /114/ программы все пропели «Боже, царя храни». Это вызвало некоторое смущение. Был объявлен перерыв, во время которого Маркова уговорили отказаться от пения.

Несколько дней съезд приветствовали представители разных эмигрантских организаций. Часто за громкими названиями каких-то союзов, центральных комитетов или советов скрывались весьма искусственные образования всего лишь с несколькими десятками членов. Делегаты, как было объявлено, заслушали приветствие французского политического деятеля, бывшего депутата Жана Эрлиша. Никем не уполномоченный, он пытался выступать от имени «прекрасной Франции». Жан Эрлиш (он же Ян Эрлих), называвший себя французским антибольшевиком, был выходцем из России.

Официальных приветствий от французского правительства А. Бриана не последовало. Это, разумеется, не случайно. В то время, когда в отеле «Мажестик» заседали белоэмигранты, на Кэ де Орсэ советская делегация вела переговоры, с тем чтобы выработать modus vivendi в отношениях между двумя странами. Французское правительство было заинтересовано в этих переговорах и в развитии экономических отношений с Советской Россией. Характерный факт: незадолго до открытия зарубежного съезда, 14 марта 1926 г., в «Правде» сообщалось, что во Франции группа бывших владельцев нефтяных промыслов в Баку и Грозном протестует против закупок советской нефти. Однако французское правительство, заключившее выгодную сделку, не обращало никакого внимания на эти протесты.

«Любое европейское государство в настоящее время в гораздо большей степени, чем ранее, начинает понимать, как важно восстановление торговых отношений с Россией… Россия является подходящим для Европы рынком сбыта, заменяющим заморские рынки, которые ныне так трудно сохранить»11, — писала немецкая газета «Дойче алгемайне цайтунг». Подобные настроения получали все большее распространение в деловых кругах Запада.

24 апреля 1926 г. в Берлине состоялось подписание советско-германского договора о нейтралитете и ненападении. Статья I договора устанавливала, что «основой взаимоотношений между Германией и СССР остается Рапалльский договор». Тем самым создавались большие ограничения для проведения германским правительством открыто антисоветского курса. В политической обстановке 1926 г., когда только что вступили в действие подписанные западными державами Локарнские договоры и делалась попытка сколотить новый антисоветский блок, советско-германский договор стал серьезным противовесом политике Локарно.

Да и сам по себе факт почти десятилетнего существования Советского государства заставлял задуматься реалистически мыслящих политиков. В западной печати появлялись призывы к более гибкой дипломатии. В газетах, например, сообщалось о /115/ борьбе в Америке за признание СССР, о том, что портовые склады Нью-Йорка переполнены тракторами, плугами, молотилками и другими сельскохозяйственными машинами, закупленными СССР, и в то же время печаталась информация об антисоветской кампании в США12.

Международная обстановка с ее противоречивыми тенденциями, приливами и отливами порождала в эмигрантских кругах разные настроения, которые в какой-то мере получили отражение и на зарубежном съезде. Незадолго до съезда крайне правые эмигрантские деятели типа Маркова распространяли слухи о предстоящей иностранной интервенции и о возможности использования остатков белых войск. Выступая 20 сентября 1925 г. в Париже, Марков с предельной откровенностью призывал поддерживать интервенцию, какова бы она ни была, «даже если бы ее результатом было разделение России на сферы влияния»13. Если послушать этого оратора, то осенью 1925 г. все выглядело очень просто — нужно было только достать денег, получить помощь от иностранцев и выставить на советскую границу хотя бы небольшую армию.

Известные монархисты усиленно призывали на съезде к борьбе против большевиков, к уничтожению Советской власти, но «о спасительной роли интервенции» предпочитали уже умалчивать. Марков заявил: «Мы сейчас сознательно свернули наши знамена»14 (монархические. — Л. Ш.). Но тут же добавил: «Мы им не изменили». Маскировали монархисты свои цели и словами о «непредрешенчестве».

Зарубежный съезд отправил к великому князю в Шуаньи депутацию. Отвечая на приветствие, Николай Николаевич писал, что высоко ценит «засвидетельствованную съездом готовность зарубежных сынов России содействовать» его «начинаниям по спасению родины»15. Пытаясь как-то затуманить суть дела, великий князь призывал своих единомышленников «не предрешать» ее будущих судеб. Он великодушно предоставлял «бесправному народу» свободу установить «основы своего бытия и устроения…».

Откликаясь на послание князя публикацией фельетона, М. Кольцов со свойственным ему, сарказмом заметил: «Ну, спасибо, великий князь. Вот это хорошо. Правда, запоздало оно, это разрешение, лет на восемь с хвостиком. За это время мы здесь мало-мало устроили свое бытие, устраиваем дальше»16.

Нужно сказать, что, несмотря на заявления о «непредрешении», монархическая суть всего предприятия была слишком явной. И не случайно в дни съезда в западной печати появились сообщения о том, что великий князь Николай Николаевич объявлен «наследником романовского трона». «Возрождение» 9 апреля выступило с опровержением подобной публикации в газете «Дейли мейл».

Но сообщения о еще одном русском «царе» продолжали печататься. Венская «Арбайтер цайтунг» рассказывала своим читателям, /116/ что около двух лет назад «великий князь Кирилл возложил на себя корону Российской империи». С этим не мог примириться, по словам газеты, его родич — великий князь Николай, который тоже считает своим предназначением господствовать над всеми русскими. «В поисках опоры среди эмиграции он объявил себя «народным царем». Ныне ему удалось добиться, чтобы так называемый всемирный съезд русских эмигрантов в Париже провозгласил его царем»17. Заметка заканчивалась замечанием, в тех условиях весьма знаменательным, что русские отнесутся к этому хладнокровно — Советская Россия достаточно могуча, а царь от нее дальше, чем когда-либо.

5 апреля 1926 г., когда съезд только еще собирался, «Возрождение» опубликовало передовую статью, взывая к сознанию его участников: «Нужно помнить, что большевики ждут от съезда двух вещей: демонстрации розни и обнажения сословных и классовых интересов. Большевики только и мечтают о том, чтобы можно было использовать постановления съезда как реставрационные вожделения».

Однако эти доводы ни на кого не подействовали. На съезде возникали все новые и новые разногласия. По мнению И. А. Ильина, известного монархического идеолога, всему мешал дух партийности, который царил среди зарубежной эмиграции. Ильин откровенно мечтал о грядущем царе всея Руси, который будет якобы вне партий, классов и сословий. Монархические тенденции, проявившиеся так откровенно, вызвали протесты со стороны некоторой наиболее умеренной части участников съезда.

Представители так называемых торгово-промышленных кругов, которые были в числе инициаторов зарубежного съезда, все время колебались. Засилье на съезде «дикого помещика», как выразился один автор, испугало эту группировку. Дело дошло до скандала, когда бывший фабрикант С. Н. Третьяков — один из руководителей Торгпрома и товарищ председателя оргкомитета по подготовке съезда — покинул его. Здесь как раз и сказались те сословные и классовые интересы, против обнажения которых предупреждало «Возрождение». Оказалось, что часть делегатов съезда не хотела подчиняться великому князю и была против создания руководящего органа при «верховном вожде».

Масла в огонь подлил М. М. Федоров — правый кадет, член Национального комитета и оргкомитета съезда. Он заявил, что провозглашать великого князя вождем преждевременно и что это может оказаться скорее вредным, чем полезным. Председатель прервал его, когда Федоров пытался говорить о «будущем органе и его подчинении великому князю». Пользуясь своей властью, председатель потребовал, чтобы Федоров не касался данного вопроса. Но к нему возвращались и другие ораторы. Один из них, Н. Н. Львов, сказал, что руководящий орган при данных условиях будет только символом разъединения18. /117/

Классовые и сословные интересы особенно ярко проявились при обсуждении доклада о земле, с которым выступил В. И. Гурко — бывший царский сановник, член оргкомитета съезда. Когда-то он был одним из организаторов проведения столыпинской земельной реформы. И не случайно во время его доклада делегаты съезда почтили вставанием память Столыпина. Рассмотрение земельного вопроса представителями бывшего поместного класса, людьми, которых революция лишила всех земельных угодий, их попытка выработать какую-то аграрную программу с учетом тех изменений, которые претерпело землеустройство в Советской России после революции, должны были создать видимость гибкого подхода ее авторов к проблеме, выгодно представить их в глазах иностранных наблюдателей, а внутри России, может быть, даже завоевать поддержку среди кулацкой прослойки деревни, активность которой выросла в условиях нэпа.

Гурко заявил, что в 1926 г. уже невозможно вернуть земли бывшим собственникам. Шесть лет назад, по его мнению, это еще можно было сделать. А теперь все выкристаллизовалось. Нет другого выхода, сказал, как бы оправдываясь, докладчик, как закрепить землю за теми, кто ею владеет. После доклада разгорелась дискуссия. Некоторым ораторам казалось, что их уже ждут в России. Трепов, например, заранее «успокаивал» крестьян, что ничего отнимать у них не будут. Но тут же объявил, что «крепкие» крестьяне ни за что своей земли не уступят, той земли, которую «у них захватила деревенская беднота, жадная до чужого». И вообще и он, и Марков, и Скаржинский стоят за то, чтобы отложить решение вопроса до возвращения в Россию. Трепов, впрочем, полагал, что в России не один земельный вопрос, а 15 миллионов земельных вопросов, т. е. столько же, сколько хозяйств. Но вот на трибуну поднимается престарелый князь Д. Д. Оболенский. Он вспомнил «своих крестьян», которые, по его словам, «хотят помещиков». «Мы вернем земли по принадлежности, — заявил он, — и тогда за нами пойдут»19.

В резолюции было записано обещание не отнимать у крестьян землю, которой они пользуются. Однако выступления на съезде черносотенно-монархических деятелей сильнее всяких резолюций раскрывали их подлинную заинтересованность в имущественной реставрации. Злобный антисоветизм, клевета, попытки извратить тенденции развития Советского Союза, представить их перед западными державами в выгодном для зарубежной контрреволюции свете — все это переполняло доклады и выступления, посвященные внутреннему положению СССР.

Нужно заметить, что «описания» эмигрантов были в то время одним из главных источников представлений о Советской республике для многих буржуазных деятелей; предсказывать гибель Советской власти стало любимым занятием. «Начиная с /118/ 1918 г., — писал в своей книге о Советской России немецкий автор К. Барц, — через определенные промежутки времени провозглашается конец большевистского эксперимента в России… Публикуются «сообщения» достойных всякого сочувствия эмигрантов, основанные, разумеется, на «достоверных» источниках»20. Материалы зарубежного съезда должны были дать новую пищу для таких «предсказаний».

Считая социалистическую революцию явлением случайным, результатом заговора, в котором главную роль играли внешние силы, докладчики С. С. Ольденбург, Ю. Ф. Семенов, А. М. Масленников и другие идеологи кадетско-монархического толка изображали большевиков не иначе как чужеродной и враждебной России «политической сектой». Они ратовали за объединение усилий России «зарубежной» и «внутренней». Призывая к борьбе с Советской властью, они делали упор на нарастание внутренних антисоветских сил, прежде всего «нового зажиточного класса» — кулачества — в деревне. Потеряв всякое чувство реальности, на съезде рассуждали о праве «зарубежной России», т. е. белой эмиграции, говорить с внешним миром от имени «России вообще».

Создать впечатление понимания перспектив социально-экономического развития должны были, видимо, тезисы «Основные черты будущего хозяйственного устройства России», опубликованные в ходе зарубежного съезда21. Их авторы исходили из того, что хозяйственный строй страны, освобожденной от Советской власти, будет основан на признании права частной собственности, которое повлечет за собой «денационализацию и демуниципализацию всех видов собственности». Не только в свете исторического опыта, но уже в то время реально мыслящим политикам была ясна беспочвенность этих планов. Все те, кто не хотел закрывать глаза перед фактами, понимали, что действительные тенденции хозяйственного развития Советской России определяются не оказавшимися за рубежом эмигрантскими деятелями, а первым в мире государством диктатуры пролетариата, партией большевиков — ведущей и руководящей силой этого государства.

В канун 1926 г. состоялся XIV съезд ВКП(б), взявший курс на социалистическую индустриализацию страны. Съезд констатировал частичную стабилизацию капитализма и некоторый отлив революционной волны на Западе. В то же время в стране, народное хозяйство которой уже пять лет развивалось на основе новой экономической политики, после войн и разрухи приближались к завершению восстановительные процессы. Они проходили под знаком роста и увеличения удельного веса социалистических элементов. Но вместе с подъемом хозяйства, как отметил съезд, наблюдался рост капиталистических отношений в городе и деревне. В этой сложной обстановке XIV съезд партии принял решения, имеющие принципиальное значение для дальнейших судеб революции. /119/

Съезд указал на необходимость вести экономическое строительство таким образом, чтобы «СССР в обстановке капиталистического окружения отнюдь не мог превратиться в экономический придаток капиталистического мирового хозяйства, а представлял собой самостоятельную экономическую единицу, строящуюся по-социалистически и способную, благодаря своему экономическому росту, служить могучим средством революционизирования рабочих всех стран и угнетенных народов колоний и полуколоний»22. Съезд выдвинул как основную задачу партии борьбу за победу социалистического строительства в СССР.

В те дни, когда в Париже на белоэмигрантском съезде произносились воинственные речи, в Москве работал очередной Пленум Центрального Комитета ВКП(б). Он занимался как раз вопросами внутреннего положения и хозяйственной политики. Следуя генеральной линии, разработанной XIV съездом партии, Пленум ЦК наметил ряд конкретных мероприятий по развертыванию индустриализации страны, по преодолению тех специфических трудностей, которые возникли в это время в связи с острым товарным голодом, недостатком накоплений, диспропорциями в развитии отдельных отраслей народного хозяйства. Большевистская партия установила по всей стране суровый режим бережливости, экономии, беспощадно боролась со всякими излишними непроизводительными расходами, требовала усиления планового начала в развитии хозяйства.

Вожди зарубежной контрреволюции были не способны проявить даже очень небольшую долю объективности, они пытались все еще создать иллюзию, что понимают «чаяния» русского народа, найдут в нем свою опору, что Советская власть не выдержит трудностей, внутрипартийная оппозиция в конце концов расколет партию большевиков.

«Правда» 8 января 1926 г. приводила выдержку из газеты «Руль» о том, что в белом стане только и свету в окошке — надежда на раздоры большевиков. Еще более откровенно деятели эмиграции высказывались в переписке для внутреннего пользования. «Окончательно можно будет радоваться, — писал А. С. Хрипунов генералу фон Лампе, — когда прольется партийная кровь»23.

Не сумев добиться сплочения своих собственных сил, они ждали и надеялись на какое-то чудо. Это настроение получило отражение в одной из передовых статей газеты «Возрождение», опубликованной во время заседаний зарубежного съезда. «Мы отступили, — говорилось в этой статье. — Но мы не сдались. Мы залегли в окопы «беженского существования» и ждем». А пока было ясно, что единодушия достигнуто не было, и та же газета через три дня признаваласъ в чувстве неудовлетворенности и горечи, поскольку съезд не смог создать «орган», который должен был возглавить «всю сплотившуюся вокруг великого князя зарубежную массу»24. Милюков потом вообще взял под /120/ сомнение вопрос о провозглашении великого князя Николая Николаевича «верховным вождем». Является спорным, рассуждал он, был ли князь «провозглашен», или на съезде состоялось простое его «приветствие»25.

Может быть, наиболее верная оценка результатов съезда была дана генералом Врангелем. «После зарубежного съезда общественность оказалась у разбитого корыта, — заявил он. — Ни одна группа не оказалась достаточно сильной, и в чувстве собственного бессилия все ищут союзников»26.

Сразу после съезда его участники попытались образовать новые организации, В эмигрантских кругах в ходу была тогда шутка: съезд, вместо того чтобы родить законного ребенка, разродился внебрачной двойней. Были созданы «центральное объединение» и «патриотическое объединение». Председателем первого стал А. О. Гукасов, второго — И. П. Алексинский.

Собственно говоря, задачи, которые ставили перед своими членами оба объединения, были очень похожи, с той, может быть, разницей, что главари «патриотического объединения» (И. П. Алексинский, А. Н. Крупенский — председатель Высшего монархического совета, П. Н. Краснов, князь Н. Д. Оболенский, А. Н. Моллер, Ю. С. Пороховщиков) требовали от каждого члена безоговорочного подчинения воле национального вождя — «великого князя Николая Николаевича», открыто призывали к «освобождению России», а руководители «центрального объединения» (А. О. Гукасов, князь И. С. Васильчиков, Н. Н. Шебеко, И. Г. Акулинин, В. П. Рябушинский, П. Б. Струве, князь Л. В. Урусов, А. С. Хрипунов, П. Н. Финисов) прибегали к завуалированным выражениям вроде необходимости «тесного сближения» с великим князем, установления связей с иностранными политическими — кругами и «Россией внутренней».

В «патриотическом объединении» собрались крайне правые монархисты, в том числе члены Высшего монархического совета. 22 апреля 1926 г. Алексинский получил от великого князя письмо, в котором тот благодарил всех лиц, образовавших объединение и приступивших к собиранию средств «на борьбу». Что касается «центрального объединения», то в эмигрантской печати появлялись сообщения не столько о его деятельности, сколько о конфликтах среди его руководителей, например между Струве и Гукасовым. По словам одного эмигранта, Струве вел себя как «базарная кухарка». Он ушел из редакции «Возрождения» и из «центрального объединения». Пытался начать издавать свой еженедельник, но это было, как говорили, жестом отчаяния, так как «сколько-нибудь обеспеченных денег у него не было».

Во время полемики, которая возникла вокруг этой очередной эмигрантской склоки, был поставлен вопрос: что полезнее и важнее для антисоветской эмиграции — гукасовский карман или голова Струве? Оказалось, что карман, денежный мешок /121/ важнее. «Голову Струве заменить можно, — писал В. А. Маклаков, — а гукасовских миллионов нет. Для политического дела нужны не только перья, но и деньги…»27

Собрания возглавляемого Гукасовым «центрального объединения» продолжались и в начале тридцатых годов. Переизбирались главный совет и главное правление, сменялись руководители. Среди событий, которые вселяли «бодрость и надежды в ряды эмиграции», объединение отметило приход к власти фашистов в Германии в 1933 г. «Центральное объединение» было тесно связано с РОВС, призывало всемерно поддерживать эту военную организацию, которая стала основным носителем и проводником так называемого белоэмигрантского «активизма».

2. Белоэмигрантский «активизм»

На протяжении многих лет не только делались попытки объединить силы белой эмиграции, но и продолжалась в разных формах ожесточенная борьба против Советской власти. Белоэмигрантский «активизм» во второй половине 20-х и в 30-е гг., по мере сокращения общего фронта политической эмиграции, стал, может быть, более изощренным, более склонным к разным авантюрам. Зарубежный съезд, который сам был выражением белоэмигрантского «активизма», попыткой (правда, безуспешной) собрать силы для нового похода, при всех разногласиях по конкретным вопросам высказался вполне определенно за борьбу до конца, за борьбу разными способами. На съезде были сделаны и некоторые практические шаги в этом направлении — заслушан, например, доклад члена бюро Лиги по борьбе с III Интернационалом («Лиги Обера») Ю. И. Лодыженского. Докладчик, соблюдая особую осторожность, предпочел широко не освещать основные направления деятельности лиги. Он указал только, что штаб-центры, образованные ею в разных странах, должны привлекать к своей работе лиц, «сочувствующих борьбе с большевиками»1.

В своей книге «Профессиональный антикоммунизм. К истории возникновения» писатель и публицист Эрнст Генри посвятил много страниц «Лиге Обера». Согласно его данным, с 1924 по 1927 г. были проведены четыре международные конференции лиги — в Париже, Женеве, Лондоне и Гааге. Появились сообщения, что на пятой конференции в Женеве в 1928 г. присутствовали «виднейшие политики» некоторых стран2. Правда, имена их не были названы.

Известные врангелевцы стали доверенными корреспондентами «Лиги Обера». В Берлине таким корреспондентом был генерал фон Лампе, Он вел секретную переписку с Ю. И. Лодыженским, который находился в Женеве. Судя по этой переписке, усиленно собирались, введения о местных условиях, о возможностях вовлечения в эту организацию новых лиц. В начале /122/ 1928 г. было объявлено об учреждении постоянного секретариата русской секции лиги, который имел своих представителей в семнадцати странах.

Э. Генри приводит выдержку из циркуляра секретариата, опубликованного на французском языке в 1929 г. Мы находим здесь явно рекламные утверждения о том, что «лига укрепляется и растет изо дня в день», что она представляет собой «генеральный штаб антибольшевизма» и работает над осуществлением своих главных целей…3 Налицо были все те же попытки оказать сопротивление любому новому признанию Советского государства на международной арене, способствовать разрыву дипломатических отношений с СССР там, где они уже установлены. Весьма претенциозными выглядели заявления о «создании межправительственного союза для борьбы против большевизма» и об «окончательном устранении Коминтерна и большевистского правительства». Однако в жизни все оказалось гораздо сложнее. В некоторых странах национальные центры «Лиги Обера» существовали больше на бумаге, «объединяя горстки прожженных русских белогвардейцев и таких же местных маньяков и ультра»4. Русская секция явно преувеличивала свои силы и возможности. Попытка создания антикоммунистического «священного союза», как было задумано «Лигой Обера», позорно провалилась.

Антикоммунистическая лига была тесно связана с генералом Врангелем и другими руководителями РОВС — Российского общевоинского союза, наиболее крупной контрреволюционной организации за рубежом. В 20—30-х гг. РОВС развернул свои отделы и отделения во многих странах, сначала в Европе, а потом в Америке и Китае. По замыслу организаторов Союза он должен был стать чем-то вроде рыцарского ордена, члены которого связаны общим обетом. Где бы ни находился член РОВС, кем бы он ни работал, от него требовали дисциплины, боевой готовности и активности. В одном из документов Союза его цели были сформулированы лаконично и недвусмысленно: «РОВС с радостью пойдет на сотрудничество с государством, которое заинтересовано в свержении Советской власти и образовании в России общенационального правительства»5.

Штаб РОВС, расположенный на улице Колизе в Париже, протянул свои щупальца по всему миру. Здесь управляли довольно сложным хозяйством. Это было больше, чем военное министерство белой эмиграции. В 1932 г. М. Кольцов инкогнито, под видом французского журналиста, побывал в этом логове контрреволюции. О своих наблюдениях он рассказал потом в небольшом очерке. И мы можем представить обстановку этих комнат, почувствовать даже особый их запах— «кисловатый, с отдушкой аниса, сургуча и пыли». На деревянных стойках вдоль стен были расставлены книги, папки с делами, кипы старых бумаг. А на стенах портреты: Николай II, великий князь Николай Николаевич, Колчак, Врангель. Благообразные седеющие /123/ господа перекладывали на столах книги и бумаги. Это полковники, секретари штаба. Кольцов узнал и советские издания: пачка номеров журнала «Плановое хозяйство», комплекты «Красной звезды», «За индустриализацию», «Вестника воздушного флота». У полковников немало работы. Они строчат бумаги, составляют циркуляры, диктуют их машинисткам. Сколько лет прошло, замечаетКольцов, с тех пор как советские полки победили, разогнали и вышвырнули белую армию, развеяли ее клочья по ветру, а здесь, на улице Колизе, все еще пытались управлять разбитыми человеческими судьбами6.

В начале 30-х гг., по данным справки штаба РОВС, в Союзе были зарегистрированы 40 тыс. членов (а в 20-х гг. — до 100 тыс.). При этом указывалось, что в случае активных действий это число может быть увеличено в 2–3 раза. Солдат Деникина и Врангеля или казак, обманом посаженный на корабль и увезенный куда-нибудь в Аргентину, не мог и через десять лет вырваться из цепкой паутины. Большую часть РОВС составляли бывшие офицеры. Их возраст все время изменялся в сторону повышения. В начале 30-х гг. средний возраст младших чинов уже составлял 32–35 лет. Опаленные войной, лишенные родины, ожесточенные, многие из них ждали своего часа. Им вдалбливали, что их снова призовут в поход, и они еще надеялись встать под знамена белых полков. Наиболее одержимые в свободное от работы время садились за военные учебники, карты, схемы.

Главари РОВС издают приказы о создании целой системы кружков и курсов: низших — для подготовки унтер-офицеров, средних — для младших офицеров, высших — для штаб-офицерских должностей. В Париже под руководством генерала Н. Н. Головина, некогда профессора императорской Николаевской военной академии, работали Высшие военно-научные курсы, где бывшие офицеры и генералы изучали опыт гражданской войны, знакомились с организацией и боевой подготовкой Красной Армии. Цель курсов, говорилось в инструкции, помочь офицерам русской армии «следить за развивающимся военным делом, по возможности, за военной техникой, изучая наиболее интересную военную литературу Запада и Советской России»7.

Группы и кружки военного самообразования были созданы в Югославии, Болгарии, Бельгии, Англии и других странах. Вот выдержка из приказа по третьему отделу РОВС, центр которого находился в Софии: «Во всех полковых группах, всем офицерам, а также унтер-офицерам и вольноопределяющимся со средним образованием пройти повторительный курс по изданному в Париже учебнику для унтер-офицеров. Большие группы разбить на партии не более 10 человек»8. Было даже объявлено о приеме в полковые объединения молодых людей, достигших призывного возраста в эмиграции. Они должны были сдавать экзамены на чин унтер-офицера, а потом и на офицерский чин. /124/

Вся эта работа проводилась через отделы, которые охватывали членов Союза, проживающих на территории разных стран. В первый отдел (его начальником был генерал П. Н. Шатилов, который жил в Париже) входили: Франция с колониями, Англия, Италия, Голландия, Чехословакия, Польша, Финляндия. Центр второго отдела, начальником которого был генерал А. А. фон Лампе, находился в Берлине, и его влияние распространялось на Германию, Венгрию, Австрию, Эстонию, Латвию, Литву, Данциг. Сначала было создано пять европейских отделов, потом еще два североамериканских: к западу и востоку от Кордильер. Кроме того, председателю РОВС были непосредственно подчинены военные организации эмигрантов в Канаде, Южной Америке и Австралии. В 1928 г. был образован дальневосточный отдел РОВС, и его организации имелись в Дайрене, Мукдене, Харбине, Тяньцзине, Шанхае.

Прикрываясь вывеской организации комбатантов войны, РОВС развернул чрезвычайно активную контрреволюционную деятельность. Среди его генералов были еще полные сил белогвардейские военачальники, которые не могли смириться со своими поражениями, когда командармы Красной Армии прервали их генеральские карьеры. Генерал Шатилов, например, с которым встретился Михаил Кольцов, был активнейшим участником гражданской войны, боролся с Красной Армией на Северном Кавказе и на Украине, командовал кавалерийскими соединениями вплоть до конного корпуса, был ближайшим соратником, личным другом и бессменным начальником штаба Врангеля. Теперь в Париже в качестве начальника первого отдела РОВС он не только занимался поддержанием традиций белой армии, но и был одним из организаторов всей той деятельности, которая в закрытых документах называлась «тайной борьбой РОВС» и где использовались все средства: и разведка, и международный шпионаж, и политический террор.

В распоряжении руководителей РОВС находился так называемый «Фонд спасения России», из средств которого финансировалась разведывательная и подрывная работа этой организации в СССР. В документах Союза фонд еще называли «Особой казной для ведения политической работы по связи с Россией». По указанию великого князя Николая Николаевича руководство этой «работой» в РОВС было поручено генералу А. П. Кутепову, одному из самых беспощадных белогвардейских военачальников. Деньги поступали из самых разных источников. По сведениям, относящимся к 1927 г., одним из них был председатель «центрального объединения» А. О. Гукасов, который ежемесячно ассигновал РОВС определенные суммы. Членам Союза рассылались обращения, призывы вроде воззвания «Памятуйте о России». Все «чины», кому оно было адресовано, призывались, несмотря на тяжелое материальное положение, жертвовать в «Фонд спасения России» (помимо членских взносов, которые они должны были платить). Чтобы было ясно, куда идут /125/ средства этого фонда, здесь же пояснялось, что они расходуются «исключительно на противобольшевицкую работу». Каждый жертвователь, говорилось в другом документе РОВС, является участником широко разветвленной, самой большой активной организации в зарубежье9. При этом «жертвователи» предупреждались против излишнего любопытства. Нечего, мол, интересоваться, куда конкретно идут деньги, конспирация не позволяет отвечать на такой вопрос, иначе может пострадать успех «работы». И все же из-за того, как использовать средства фонда, возникали трения между Врангелем и Кутеповым, между Врангелем и великим князем.

В доверительной переписке руководителей РОВС высказывалось серьезное недовольство тем, что в разведывательной работе, которая велась под руководством А. П. Кутепова, имелись большие провалы. Постепенно выяснилось, что глубина их чрезвычайно велика. В одном из личных писем Врангеля имеется прямо-таки убийственное признание: «Попались на удочку ГПУ почти все организации, огромное большинство политических деятелей чувствуют, что у них рыльце в пушку, что углубление вопроса обнаружит их глупую роль»10. Генерал фон Лампе, которому было адресовано это письмо, сделал на полях около слов о политических деятелях пометку: «П. Б. Струве». Струве оказался, видимо, в «глупом положении» потому, что «добытая» им через Крамаржа — чехословацкого реакционного деятеля — крупная сумма была растрачена впустую. Деньги предназначались для Кутепова, для каких-то его разведывательных операций, но дело Кутепова, говоря словами Врангеля, рухнуло, как рухнули и все деньги, которые на это были добыты в разное время из всевозможных источников.

ВЧК — ОГПУ в 20-е гг. проводило смелые операции, в ходе которых чекисты сумели установить контакты со многими зарубежными контрреволюционными организациями, внедриться в Них, разгадать и предотвратить крупные антисоветские акции. Все это было похоже на детектив. И много лет спустя писатели Лев Никулин и Василий Ардаматский написали об этих событиях роман и повесть11, взяв за основу подлинные, невыдуманные факты.

Операции, получившие условные названия «Трест» и «Синдикат-2», проводились почти одновременно. Они разрабатывались под непосредственным руководством Ф. Э. Дзержинского, его заместителя В. Р. Менжинского и начальника контрразведывательного отдела ВЧК — ОГПУ А. X. Артузова. В них участвовали видные чекисты Р. А. Пиляр, С. В. Пузицкий, В. А. Стырне, А. А. Ланговой, Г. С. Сыроежкин и др.

Ключевые роли руководителей монархической организации (операция «Трест») выполняли бывший действительный статский советник Александр Александрович Якушев (он же Федоров) и крупный военный специалист, бывший генерал царской армии Н. М. Потапов, перешедший на. сторону Советской власти /126/ с первых ее дней. «Трест» до 1927 г. успешно вел свою деятельность.

Прежде чем рассказать об этом несколько подробнее, вернемся ненадолго к 1923–1924 гг., когда проводилась операция «Синдикат-2». Она была задумана специально для завлечения на советскую территорию Б. В. Савинкова — одного из активных в то время руководителей зарубежной контрреволюции. Мы уже писали о его честолюбивых планах, о попытках активизировать действия созданного им «Народного союза защиты родины и свободы» (НСЗРиС). ГПУ учитывало эти обстоятельства.

Согласно разработанной в ГПУ «легенде», в Москве и других районах Советской России сформировалась и готовилась к выступлению подпольная антисоветская организация ЛД (либеральные демократы). Задача состояла в том, чтобы убедить Савинкова в силе этой оганизации, заставить поверить, что имеется возможность объединить ЛД и НСЗРиС, отделение которого якобы создано в Москве, что его будто бы ждут в России как признанного политического вождя. Молодой чекист Андрей Павлович Федоров (он же Мухин), которому была поручена роль члена ЦК ЛД, побывал в Вильно, Варшаве, Париже. Он встречался с Савинковым, его сподвижниками — Д. В. Философовым, Е. С. Шевченко, М. П. Арцыбашевым, вошел к ним в доверие и постарался убедить, что разногласия между «накопистами» и «активистами» в ЛД могут привести к расколу, если Савинков на месте не решит, кто прав.

Сохранились письма, которые писали из России полковник С. Э. Павловский и руководитель отделения НСЗРиС в Вильно И. Т. Фомичев. Оба были посланы Савинковым для проверки достоверности ЛД, но первый был арестован ГПУ и, спасая свою шкуру, писал то, что ему приказывали, а второй, оставаясь на свободе, стал жертвой разработанной ГПУ «легенды». В мае 1924 г., приехав второй раз в Москву, Фомичев присутствовал на инсценированном чекистами заседании руководства «контрреволюционной организации». После этого он писал Савинкову: «Встречаюсь с нашими общими друзьями и иногда принимаю участие на заседаниях главного правления, что дает мне возможность знакомиться с работой и главными членами правления, а также принять посильное участие в работе». Далее он сообщает, что письмо Савинкова главному правлению «фирмы» (ЦК ЛД) было получено через А. (А. П. Федорова) и обсуждалось на заседания. Письмо, уверял Фомичев, произвело хорошее впечатление, особенно «ваша поддержка осторожных…». Савинков, вероятно, не мог пройти равнодушно мимо следующего вывода Фомичева: «Все объединились в одной мысли: организация проделала большую подготовительную работу, накопила много сил и энергии, создала, благодаря имеющихся связей, благоприятные условия для работы, но нет опытного руководителя, т. е. вас, который мог бы эти силы, /127/ энергию, преданность делу умело и целесообразно использовать в интересах нашей работы»12.

Потом Фомичеву дали возможность выехать за границу. Вместе с ним поехал и А. П. Федоров. 16 июля Философов писал Савинкову из Варшавы: «Сегодня телефон из Вильны, приехали Терентьич и Андрей (Фомичев и А. П. Федоров, они же — «внуки»). Сержа нет (имелся в виду Павловский)… В чем дело, ничего не знаю»13. Через несколько дней Философов снова пишет о «внуках», которые уже прибыли в Варшаву. Самый главный вопрос, по его словам, — это свидание Савинкова с Павловским14. Но Федоров в это время вез в Париж письмо от Павловского, в котором тот писал Савинкову, что не может приехать из-за ранениями настоятельно предлагал ему выехать в Москву для руководства организацией. Философов спешит сообщить Савинкову свое мнение. Он считает «разумным» то, что говорили ему «внуки». «Теперь уже вам надо решить, — пишет Философов, — наступил ли подходящий момент или нет»15.

Савинков не стал ждать «выздоровления» Павловского и вместе со своими друзьями А. А. и Л. Е. Деренталь нелегально перешел советско-польскую границу. Он был арестован ГПУ в Минске, в 10 часов утра 18 августа 1924 г., а 27 августа в Москве начался судебный процесс. Операция «Синдикат-2» подошла к своему финалу.

Весть о суде над Савинковым и его признаниях вызвала за рубежом разные толки. Появились сообщения, что все будто бы было договорено с Савинковым заранее. Но вот уже после его самоубийства в газете «Последние новости» была опубликована статья А. А. Мягкова (мужа сестры Савинкова), который на основании изучения оставшегося архива Савинкова пришел к однозначному выводу: никакого предварительного соглашения у Савинкова с большевиками не было16.

Не менее напряженно развивалась операция «Трест». А. А. Якушев, как представитель «Треста», встречался в Берлине с заправилами Высшего монархического совета, установил контакты с руководителями РОВС. Состоялась важная встреча с генералом Е. К. Климовичем — бывшим директором департамента полиции, выполнявшим у Врангеля функции начальника разведки. При этом присутствовали В. В. Шульгин и бывший сенатор Н. Н. Чебышев — человек, очень близкий к Врангелю. А. А. Якушев вел свою роль прекрасно. «На диване сидел приличный господин, лет так под пятьдесят, — вспоминал потом об этой встрече Чебышев. — Держался спокойно, говорил без всяких жестикуляций… ни тихо, ни громко, гладко, самоуверенно, немного свысока»17.

Это была тонкая игра, и, чтобы вести ее, нужно было обладать железной выдержкой, незаурядной эрудицией, находчивостью и полемическим даром. Генерал Климович вынес благоприятное впечатление от свидания с Федоровым (Якушевым). А дальше действие переносится в Париж, где представителю /128/ «Треста» удается завязать отношения с Врангелем и великим князем Николаем Николаевичем. Вообще события этой эпопеи развертывались в разных городах: Москве и Ленинграде, Варшаве и Ревеле, Гельсингфорсе и Париже. В течение нескольких лет деятельность «Треста» создавала у главарей контрреволюции за рубежом впечатление реальной силы организации, позволила предотвратить многие террористические акты, которые готовились в это время. «В Федорова уперлась вся разведка Кутепова»18, — признавался Врангель после того, как операция «Трест» уже закончилась.

В результате действий «Трестам усилилась и внутренняя борьба в зарубежном лагере контрреволюции, в частности соперничество между Врангелем и Кутеповым. В орбиту «Треста» попадали все новые действующие лица: руководители Торгпрома, в том числе А. И. Гучков, идеологи евразийства, бывший премьер-министр В. Н. Коковцов. В рамках этой операции была осуществлена и поимка известного английского разведчика Сиднея Рейли.

Объявленный Революционным трибуналом врагом народа и в 1918 г. приговоренный (заочно) к расстрелу, Рейли не прекращал выступать организатором контрреволюционных заговоров, актов террора и диверсий, направленных против молодой Советской республики. Известно, что судьба свела его с Б. Савинковым, они были друзьями и Рейли даже принимал участие в налетах савинковских банд на советскую территорию. Сидней Рейли считался знатоком России и одним из лучших агентов «Интеллидженс сервис». В свободное время он вел в Лондоне светский образ жизни и пользовался репутацией человека, живущего на проценты с капитала.

Всякий раз, когда нужно было выполнить особенно трудное и грязное поручение, Рейли исчезал. О нем писали, что он почти не скрывал своей затаенной мечты быть спасителем мира от большевиков, прослыть Наполеоном XX века. Опытный разведчик, получив от Кутепова необходимые подтверждения, поверил в «Трест», в возможность контрреволюционного переворота и направился через Финляндию в Россию. В нашей печати рассказывалось о том, как начальник погранзаставы Тойво Вяхя, игравший роль сочувствующего «Тресту», встретил Рейли на границе. Потом, соблюдая необходимую осторожность, они ехали на двуколке, меся жидкую грязь, до станции Парголово, а оттуда на поезде в сопровождении Якушева Рейли направился в Ленинград. Это было 25 сентября 1925 г.

После дня, проведенного в Ленинграде, выехали в Москву. Воскресный день 27 сентября Рейли провел вместе с «руководителями» «Треста» на даче в Малаховке. Вели оживленную беседу, и Рейли давал советы, как достать денег на контрреволюционную работу, называл два возможных источника: нелегальную отправку за границу музейных ценностей и сотрудничество с английской разведкой. Сразу после беседы Рейли был /129/ арестован и доставлен в ОГПУ, где дал показания. Приговор Революционного трибунала был приведен в исполнение 5 ноября 1925 г.

Вскоре под наблюдением «Треста» была проведена еще одна акция, наделавшая в свое время много шуму. В конце 1925 — начале 1926 г. в Советской России побывал В. В. Шульгин. Им двигало прежде всего желание узнать о судьбе своего сына, который провал в годы гражданской войны. Но в то же время сам факт, что такой человек, как Шульгин, выдающийся деятель «белого движения», совершил безнаказанно рискованное путешествие, создавал впечатление большой силы «Треста», который обеспечил это предприятие. По возвращении Шульгин написал книгу «Три столицы», изданную в Берлине. В ней он рассказал о своем посещении Киева, Москвы и Ленинграда. Книга Шульгина откровенно, без всяких прикрас и вуалей, обнажает настроения, чувства, классовую позицию ее автора — непримиримого в то время врага Советской власти. И вместе с тем действительность оказалась сильнее многих его предубеждений. Он ожидал увидеть вымирающий русский народ, а увидел «несомненное его воскресение». Шульгин стал ощущать, что он входит в повседневную жизнь, интересуется ее деталями, сживается с нею. Прочитав в «Красной газете» статью по техническому вопросу, Шульгин вдруг взялся за перо и дополнил высказанные в ней мысли своими соображениями, а потом отослал заметку для напечатания в ту же газету, только подписал ее вымышленным именем и старательно изменил почерк. Шульгин заметил, что, оказавшись в России, быстро теряешь «отвращение к тамошней жизни, которое так характерно для эмигрантской психологии». В России ощущаешь, рассуждал он, что можно и при Советах работать над какими-нибудь изобретениями или научным трудом и «радоваться всяческим достижениям»19.

Стремясь спасти свой «престиж» после многих провалов, зарубежная контрреволюция предпринимает в 1927 г. попытки организации ряда террористических актов. Эти выступления проходили на общем фоне обострения международной обстановки, усиления антисоветской кампании, которую в то время разжигали и направляли британские империалисты. 23 февраля 1927 г. английское консервативное правительство выступило с нотой, в которой выдвигались необоснованные обвинения в адрес Советского Союза.

12 мая в Лондоне был произведен налет на помещения советского торгпредства и англо-русского кооперативного общества для ведения торговых операций между СССР и Англией («Аркос»). Налетчики обыскали все столы и шкафы, взломали сейфы. А незадолго до этого, в апреле, банды Чжан Цзолина в Пекине устроили инспирированный Англией налет на советское полпредство. Следующим шагом в нагнетании антисоветской истерии был разрыв 27 мая 1927 г. английским кабинетом /130/ министров торговых и дипломатических отношений с СССР. Эта акция была объявлением нового «крестового похода» против страны социализма, сигналом в тех сложных условиях для форсированной подготовки войны.

Выступая с интервью, опубликованным «Правдой» 26 мая 1927 г. в связи с действиями английского консервативного правительства Болдуина, заместитель народного комиссара по иностранным делам М. М. Литвинов напомнил, что оно пришло к власти, использовав во время избирательной кампании подложный антисоветский документ — так называемое «письмо Зиновьева». За все время своего существования это правительство не прекращало антисоветских интриг, имевших целью изолировать Советский Союз, ослабить его, чтобы с большим успехом его уничтожить. Действуя открыто против СССР, английское правительство надеялось, что это будет примером для антисоветских выступлений в других капиталистических странах.

Такой ход событий явно устраивал авантюристические элементы белой эмиграции. «За последнее время международная обстановка решительно изменилась в нашу пользу» — этими словами А. И. Гучков начинал свое строго доверительное письмо П. Б. Струве. Для некоторых стран, рассуждал Гучков, борьба с большевизмом стала вопросом национальным: «Для Англии, например, вопрос крушения Советской власти, и притом в ближайшие годы… стал вопросом жизни и смерти». Он писал о создании «новых русских активных групп», о разработке «новых русских активных планов» применительно к новой обстановке, складывающейся в Европе вокруг «русского вопроса». Гучков надеялся, что все это встретит обновленный интерес и среди правительств, и среди политических партий, и среди иных групп. Как будто, утверждает он, и в Европе сейчас просыпается «активизм» по отношению к Советской власти. Но обстановка такова, что, но мнению Гучкова, «старые пути» — создание своих либо «белых» русских фронтов — этому «активизму» заказаны, и «без нас» (т. е. без зарубежной русской контрреволюции) он не обойдется. «Как видите, — уверял Гучков Струве, — задача, которая предстоит нашей группе, ясна, и, как видите, она не безнадежна» Гучков советовался со Струве и по сугубо практическому вопросу — как «конструировать» террористическую группу. Он напоминал», что Струве назвал одно-два имени, два-три имени назвал Гучков. В заключение Гучков сообщал, что получил письмо от Врангеля, который, отправился на Балканы в объезд частей своей армии и к 1 июня (1927 г.) предполагает быть в Париже. «Очень хотелось бы к этому времени продвинуть наше дело настолько чтобы и его приобщить к нему»20.

Примечательно в этом отношении также заявление, сделанное через год Н. А. Цуриковым — одним из пропагандистов белого террора. Он писал 26 мая 1928 г. в одной эмигрантской газете, что летом 1927 г. противобольшевистский лагерь приступил /131/ к активной террористической борьбе внутри России. И действительно, в ночь со 2 на 3 июня (всего через несколько дней после разрыва Англией дипломатических отношений с СССР) имела место попытка осуществить крупную диверсию в Москве21.

Эта акция белогвардейцев была своевременно пресечена и стоила жизни террористам. Оказалось, что их группу возглавляла племянница генерала Кутепова, известная террористка М. В. Захарченко-Шульц, в течение ряда лет очень активно участвовавшая в антисоветской борьбе. Вместе с ней действовал бывший савинковец Стауниц-Опперпут. После провала акции террористы двинулись из Москвы к западной границе. Но здесь местные жители — смоленские и витебские крестьяне приняли самое активное участие в их обнаружении. Сначала в 10 верстах от Смоленска, застигнутый крестьянской облавой, был убит Опперпут. Захарченко-Шульц и еще один террорист — Вознесенский пытались скрыться на захваченном ими автомобиле. Когда же водитель испортил машину, они бежали, но в районе станции Дретунь наткнулись на красноармейскую засаду и погибли во время перестрелки.

Тайная и явная борьба зарубежной контрреволюции и иностранных разведок против Советского государства достигла в то время высокого накала. Убийства из-за угла, покушения, диверсии, изготовление фальшивок — все ее способы перечислить было бы очень трудно. В «Правительственном сообщении», а также в сообщении «От коллегии Объединенного государственного политического управления», опубликованных 9 и 10 июня 1927 г., назывались многие факты, указывающие на открытый переход к террористической и диверсионно-разрушительной борьбе со стороны монархической белогвардейщины, действующей из-за рубежа.

Достаточно сказать, что только 7 июня в разных местах были совершены три крупные террористические акции. В этот день на главном варшавском вокзале посол СССР в Польше П. Л. Войков получил четыре пулевых ранения в область сердца и легких и скончался в больнице. Его убийцей оказался монархист-эмигрант Б. Каверда. В тот же день в Белоруссии в результате диверсии погиб видный чекист И. Опанский, а вечером группа террористов-монархистов, перешедших из Финляндии, бросила бомбу во время заседания партийного клуба в Ленинграде. В результате взрыва было ранено около тридцати человек. Террористы — офицеры-белогвардейцы Строевой, Самойлов, Болмасов, Сольский, Адеркас — были задержаны и в сентябре предстали перед судом. Все они сотрудничали с иностранными разведками, неоднократно переходили границу для сбора шпионских сведений.

В ходе судебного разбирательства выяснилось, что в марте 1927 г. в Териоках (на явочном пункте финской разведки) состоялось совещание террористов, на котором присутствовал /132/ генерал Кутепов. Он заявил о необходимости «немедленно приступить к террору», указывая, что английское и другие иностранные правительства дадут деньги только в том случае, если белая эмиграция докажет свою жизнеспособность тем, что будет активно бороться с Советской властью22. Один из террористов, Ларионов, врангелевский офицер, которому удалось бежать за границу, в разговоре один на один с генералом фон Лампе тоже признался, что «работал по поручению Кутепова»23.

Установленные на том процессе в Ленинграде связи террористов-монархистов с английской разведкой теперь подтверждаются еще свидетельствами Врангеля из его переписки. «К сожалению, — писал он из Брюсселя, — процесс удачно использовался большевиками с целью доказать вмешательство Англии во внутренние дела России»24. Врангель жаловался, что эти события помешали ему поехать в Англию, так как Министерство иностранных дел отказало в визе, опасаясь враждебных выступлений в печати и запросов в парламенте.

Факты говорят и о том, что в период непосредственно после разрыва английским правительством Дипломатических отношений с СССР некоторые белоэмигрантские организации пытались играть своеобразную роль маклера. Вот как рассуждал тот же Врангель: ««Русский вопрос» — это главный козырь настоящей политической игры. Для того, чтобы одна из сторон могла заглянуть в карту другой, «русский», имеющий возможность говорить и с той, и с другой стороной, может весьма пригодиться»25.

В данном случае речь шла о тайных встречах известного врангелевца фон Лампе с неким Феттером — представителем влиятельных германских кругов. Полагая, что Врангель и его организация тесно связаны с английскими верхами, Феттер пытался выяснить мнение руководителей РОВС о планах Англии по борьбе против Советской России. Его интересовало, какое место в этих планах отводится Германии, по отношению к которой Англия в то время проводила своего рода политику заманивания. Вопрос ставился еще более конкретно: что получит Германия за участие в выступлении? Крайне интересовали Феттера и проблемы использования Польши в этой борьбе26.

Известно, что правительство буржуазной Польши вынашивало далеко идущие воинственные планы. В польских политических кругах открыто говорилось, что Англия уже выработала программу польско-германского примирения, необходимого для похода против СССР. Злодейское убийство советского посла бросало новую искру в накаленную атмосферу. Оно находилось в связи с целой серией враждебных Советскому государству актов. Несмотря на то что в Польше среди белоэмигрантов были произведены аресты (правда, через несколько дней всех арестованных выпустили), действия белоэмигрантских террористов здесь не прекращались. Была даже попытка взорвать здание советского /133/ посольства: бомбу большой разрушительной силы обнаружили в дымоходе27.

В современной историографии Польши «восточная политика» этой страны в межвоенный период характеризуется особой антисоветской направленностью. Вдохновляемая идеями Ю. Пилсудского, такая политика преследовала цели расчленения территории Советской России, создания под эгидой Польши федерации небольших буржуазных государств. Применительно к такой политике в Польше употреблялся термин «прометеизм». Польский историк С. Микулич, автор книги о «прометеизме», пишет о его происхождении: «Революция и гражданская война обрекли на эмиграцию не только «белую» Россию, но и «белых» украинцев, грузин, азербайджанцев, армян, татар и представителей других народов». Они создали в Париже эмигрантскую организацию «Прометей» (с журналом под таким же названием), где за именем героя античности скрывалось антисоветское по самой своей сущности движение, ставившее целью не только отделение той или иной территории от России, но и ликвидацию там советского строя. «Польша являлась соседом Советской России, — продолжает Микулич, — и поэтому все так называемые «прометейские» планы создания независимых государств на территории бывшей империи против Советского Союза не могли не заинтересовать польское правительство»28. Оно пыталось использовать эти планы для осуществления собственной националистической программы созидания великой Польши «от моря до моря». Правда, отмечает Микулич, даже апологетами Пилсудского признается, что эта программа была нереальной.

Надежды на польско-советскую войну оказались несостоятельными. Немаловажную роль здесь играло то обстоятельство, что попытки Англии втянуть в это время в антисоветский блок Германию были безуспешными. В этой стране проявлялась определенная заинтересованность в поддержании с СССР нормальных отношений и развитии с ним торгово-экономических связей. Такая же картина наблюдалась в Италии, Скандинавских странах, во Франции. 17 сентября 1927 г. Совет министров Франции принял решение, в котором говорилось, что «в настоящее время ничто не оправдывает разрыва дипломатических отношений» с СССР29.

Межимпериалистические противоречия проявлялись и. в том, что французские политики не хотели поддерживать Англию в разрыве отношений с Советским Союзом. Белоэмигрантские деятели болезненно, реагировали на такой курс французского правительства. В письме на имя министра иностранных дел Франции А. Бриана руководители Национального комитета А. В. Карташев и М. М. Федоров выражали недоумение по поводу желания «поддерживать связи с правительством Советов». Они пытались убедить Бриана не руководствоваться здесь мотивами «простой выгоды», поскольку «неустойчивое положение /134/ в России должно кончиться». А тогда, угрожающим тоном предупреждали авторы письма, «занявшие «передовые позиции» под протекторатом Советов будут изгнаны, а не сообщавшиеся с ними, подобно правительству САСШ, будут приглашены национальной властью на условиях наибольших привилегий…»30. Такие угрозы, однако, мало действовали. Антисоветская политика терпела провал. Прошло немного времени, и новое английское правительство, сформированное лейбористами после выборов 30 мая 1929 г., вынуждено было восстановить дипломатические отношения с СССР. И снова следует обращение, на этот раз к английскому премьеру. Председатель Российского финансового торгово-промышленного союза Н. X. Денисов предупреждает, что этот «жест по адресу Советской власти явится помощью русским большевикам»31.

Между тем в правом лагере эмиграции, в его верхушке, произошли важные персональные изменения. 25 апреля 1928 г. в Брюсселе умер Врангель, а менее чем через год, 5 января 1929 г., та же участь постигла великого князя Николая Николаевича. Председателем РОВС стал генерал Кутепов.

На банкете, устроенном в его честь политическими и общественными организациями белой эмиграции в Париже, Кутепов призывал не предаваться оптимистическому фатализму и не ждать, когда «все совершится как-то само собою». Почувствовав себя лидером, он с большим апломбом заявляет: «Нельзя ждать смерти большевизма, его надо уничтожить»32.

Незадолго до этого, в марте — апреле, Кутепов совершил поездку в Югославию и Чехословакию. Он был принят королем Александром и чехословацким политическим деятелем Карелом Крамаржем, много выступал и всюду говорил, что будет проводить в жизнь решение о сохранении кадров армии и воинских организаций. Выступая перед казаками-кубанцами в Сербии, он договорился до того, что заявил: сигнала «поход» еще нет, но сигиал «становись» уже должен быть принят по всему РОВС33. А в это время многие из тех, кому генерал, в который уже раз, обещал скорый поход, страшно бедствовали. Экономический кризис, охвативший капиталистические страны, не пощадил и чинов РОВС. В январе 1930 г. в Париже неожиданно и бесследно генерал Кутепов исчез. Вышел утром из дома и больше не возвращался. Буржуазные французские газеты публиковали самые чудовищные измышления. Каждый день создавались новые гипотезы, похитителей видели то там, то здесь. Потом дело замерло — похитителей так и не нашли. В РОВС же после этого события, как указывалось в одном документе, никаких изменений «в… конструкции и идеологии не произошло»34.

Новым председателем Союза был назначен генерал Е. К. Миллер. Говорили, что он вовсе не самый умный, или самый активный, или самый храбрый из белых генералов. Скорее по природе своей нерешителен и кабинетен. Но у нет были активные /135/ помощники — генералы Ф. Ф. Абрамов, П. Н. Шатилов, адмирал М. А. Кедров. Последний когда-то руководил эвакуацией врангелевских войск из Крыма, а в эмиграции был председателем Российского военно-морского союза.

Миллер стал непосредственным распорядителем «Фонда спасения России», о назначении которого уже говорилось. Судя по всему, новый председатель ничему не научился и во всеуслышание заявил, что «работа по связи с Россией» (за этой формулой скрывалась вся контрреволюционная деятельность на территории СССР) теперь более нужна, чем когда-либо. Он призывал как можно более энергично собирать деньги в этот фонд. «Если бы каждый эмигрант ежемесячно вносил хотя бы по 1–2 франка…» — ставил он риторический вопрос. Пытаясь показать «общественному мнению», что РОВС представляет еще силу, которая проявит себя в будущем, генерал Миллер в беседе с корреспондентом «Возрождения», запись которой была опубликована 4 июня 1930 г., назвал мелкими булавочными уколами всякие «бессистемные покушения, нападения на советские учреждения и поджоги складов». Теперь, объявил председатель РОВС, вопрос должен сводиться к организации и подготовке крупных выступлений, к согласованности действий всех подчиненных ему сил.

Это заявление было для печати. А в конфиденциальных документах подчеркивалась важность организации систематического террора, необходимость подготовки кадров для партизанской борьбы в тылу Красной Армии в случае войны с СССР, а также кадров для полицейской и административной службы «во временно оккупированных русских областях». Вступив в должность председателя РОВС, генерал Миллер обратил внимание на подрастающее поколение эмиграции, стараясь за его счет как-то восполнить постоянное сокращение числа активных членов Союза. Он проявил даже неожиданную энергию, когда поставил задачу организовать некоторые элементы из эмигрантской молодежи, дать им воинское образование и воспитание. Больших результатов эта деятельность не дала, но в Париже некоторое время действовали военно-училищные, а в Белграде — унтер-офицерские курсы, непосредственно связанные с так называемым Союзом русской национальной молодежи. В Чехословакии, где среди эмигрантов была довольно значительная прослойка студентов, сохранилась их связь с РОВС, многие из них продолжали числить себя в рядах армии. Направившись в июне 1930 г. в Югославию и Чехословакию, Миллер, как можно понять по краткому отчету об этой поездке, говорил там о развитии и укреплении воинских организаций РОВС. Он встретился с королем Александром и военным министром Хаджичем, а также с чехословацкими видными государственными деятелями (фамилии не были названы в отчете) и заручился их поддержкой35.

Внешне все выглядело весьма солидно. Было принято, например, /136/ решение о создании в Чехословакии самостоятельного отдела РОВС. Издавались приказы по вопросам внутренней дисциплины, о новых назначениях, проводились собрания по разным случаям. Вот приказ от 1 июня 1930 г., согласно которому «воинские чины», состоящие в рядах Союза, должны были иметь при себе удостоверение (личную карточку). Или другой приказ, датированный 23 марта 1931 г., об учреждении должности начальника кавалерии и конной артиллерии РОВС и о назначении на эту должность генерал-лейтенанта Барбовича36. Правда, в распоряжении Союза не было, видимо, ни одной лошади, но здесь явный намек на то, что придет еще время и появится настоящая кавалерия. Вообще, надо сказать, генерал Миллер слишком увлекся, расписывая боевую готовность РОВС. Корреспондент газеты «Санди таймс», ссылаясь на беседу с Миллером, утверждал, будто бы генерал заявил, что за одну ночь может поставить армию на ноги. По этому поводу Миллер вынужден был дать в газете «Возрождение» 6 января 1931 г. разъяснение, что его неправильно поняли.

Действуя по принципу «все средства хороши», зарубежная контрреволюция широко использовала такую форму антисоветской борьбы, как фабрикация различных подложных документов. В Вене, Лондоне, Берлине были созданы целые фабрики фальшивок. Берлинская газета «Руль» как-то опубликовала следующее объявление: «Русское информационное агентство «Руссино», Анзбахерштрассе, 8–9… зарегистрировано германскими властями. Принимает заказы на сведения о деятельности Коминтерна в мировом масштабе. Корреспонденции и сведения о положении дел в России. Требуются корреспонденты. Вознаграждение по соглашению. Прием от 5½ до 7½ часов вечера. Директор С. М. Дружиловский»37. Этот факт приводился на суде по делу Дружиловского, который состоялся в Москве в июле 1927 г.

Дружиловский, один из «фабрикантов» фальшивок, был задержан при нелегальном переходе советской границы. В прошлом царский офицер, потом эмигрант, он сотрудничал с польской, французской и другими разведками. Вместе с Геральд-Зивертом и другими белогвардейцами занялся в Берлине составлением фальшивок о Советском Союзе и Коминтерне. Среди этих фальшивок и так называемое «письмо Зиновьева», которое якобы было послано им как председателем Исполкома Коммунистического Интернационала руководству английской компартии. Это «письмо», в котором перечислялись различные способы организации государственного переворота и захвата власти коммунистами, послужило поводом для обвинения Советского правительства во вмешательстве во внутренние дела Англии38.

Всю американскую и европейскую печать обошла другая фальшивка — «Приказ Коминтерна о вооруженном выступлении в Болгарии 16 апреля 1925 г.» с точным перечислением по пунктам расписания выступления. Эта фальшивка была использована /137/ правительством Цанкова в Болгарии для развязывания там террора против коммунистов. На суде Дружиловский признал себя виновным в том, что в 1925–1926 гг. по заданию разведывательных органов иностранных государств составлял подложные документы, исходящие якобы от Советского правительства и от Коминтерна39.

Позже в Берлине состоялся процесс по делу белоэмигрантов Орлова и Павлуновского, также обвинявшихся в подделке документов. Они, например, сфабриковали документ, который должен был «доказать», что ряд видных американских деятелей — сторонников развития американо-советской торговли и установления дипломатических отношений между двумя странами, в том числе председатель иностранной комиссии американского сената Бор, «подкуплены большевиками»40. Германские власти вынуждены были судить мошенников, разоблаченных неопровержимыми уликами (однако наказания они фактически не понесли). Выступавший на этом суде эксперт доктор Фосс указал на слишком грубые приемы подделки. От русских эмигрантов, по его мнению, вообще не следовало брать никаких сообщений о русских делах41.

Фальшивками пользовались те, кто пытался нажить на грязных махинациях политический капитал. Подделывали документы, векселя, советские червонцы. В 1930 г. была разоблачена целая шайка фальшивомонетчиков во главе с белоэмигрантами Карудеидзе и Садатирашвили, пытавшихся засылать в Советский Союз фальшивые червонцы, надеясь таким образом подорвать его кредит.

Вокруг РОВС все время возникали и распадались враждующие между собой группы и группки, в состав которых входили наиболее оголтелые, злобствующие и ожесточенные элементы зарубежной контрреволюции. Антисоветский белоэмигрантский «активизм» в начале 30-х гг. представлял собой целую мозаику самых нелепых, прогнивших уже при своем зарождении образований, но всегда чрезвычайно претенциозных независимо от своих сил и возможностей. В переписке разных эмигрантских деятелей не раз, например, упоминалась конспиративная «антибольшевистская, антисоветская организация» — «Братство русской правды». Подобно пресловутому «Центру действия», о котором мы уже рассказывали, «братство» пыталось создать впечатление, что оно имеет свой «фронт» внутри Советской России. Оно засылало террористов, распространяло злобный антисоветский листок «Русская правда». В обращении, которое печаталось жирным шрифтом в каждом номере, в качестве поощрения за передачу листка «трем разным людям» было обещано «благословение от господа бога неожиданным счастьем». Тому же, кто не исполнит этого, грозили неминуемой бедой. На таком уровне составлялись и другие материалы этого «издания». Как теперь стало известно, издатели листка придумали /138/ такой трюк: в разделе «почтовый ящик» печатали целиком выдуманные письма и запросы несуществующих «братьев»href="#i42" rel="nofollow noopener noreferrer">42.

По данным югославского автора С. Лозо, «Братство русской правды» вело свою конспиративную подрывную деятельность до 1932 г. Известно, что так называемый Верховный круг «братства» возглавлял Соколов-Кречет, секцию этой организации в Белграде — С. Н. Палеолог, в Берлине — бывший атаман П. Н. Краснов. Среди причастных к «братству» лиц называли князя Ливена, который находился в Латвии, генерала Д. Потоцкого (в Париже), митрополита Антония и архиепископа Гермогена (в Югославии) и др.

Окутанная туманом конспирации, эта организация стала своего рода инструментом в междоусобной борьбе некоторых главарей зарубежной контрреволюции. В бытность свою председателем РОВС Кутепов в частных беседах говорил, что «братство» — «орудие против него в руках Врангеля». Он же утверждал, что это организация «подозрительная, обманывающая своих, членов ложными данными о производящейся в России работе…». Позже Миллер сетовал на то, что не может добиться согласованности между РОВС и «братством»43.

В то же самое время некоторые эмигрантские организации продолжали призывать «всю эмиграцию» всемерно поддерживать РОВС. Члены «центрального объединения», куда входили многие бывшие российские капиталисты, в том числе Гукасов, Рябушинский, Лианозов, на собраниях своей организации не забывали подчеркивать, что «всегда были и будут искренними друзьями русской армии, врагами всех ее врагов»44.

Если теперь перенестись из Европы на Дальний Восток, где на территории Китая находились большие массы белоэмигрантов, то нельзя не обратить внимание на их особую активность. Она разжигалась милитаристскими кругами Китая и находилась в прямой зависимости от развития международной обстановки, которая характеризовалась столкновением империалистических интересов, японо-американским соперничеством из-за господства на Дальнем Востоке.

Могучее, революционизирующее влияние на ход событий в этом районе оказывала Советская республика, ее интернационалистская внешняя политика. Еще во время гражданской войны сразу после победы над Колчаком Советское правительство обратилось к правительствам Южного и Северного Китая, к китайскому народу с декларацией, в которой заявляло, что «Красная Армия идет на восток через Урал не для насилия, не для порабощения, не для завоевания». Советское правительство обращалось к народу Китая с призывом об установлении боевого союза в борьбе против империализма. Это обращение было встречено полным молчанием тогдашнего пекинского правительства. И в последующие годы Советская республика не прекращала /139/ своих усилий по нормализации отношений с Китаем. Китайская сторона, испытывавшая давление империалистических держав, всячески тормозила нормальный ход переговоров. Сложное положение создалось в полосе Китайско-Восточной железной дороги, вдоль которой жило значительное число русских. Среди них было и коренное русское население, и бежавшие в годы гражданской войны белогвардейцы, а также лица, имевшие советское гражданство. Отсюда белогвардейские банды производили налеты на советскую территорию, и сюда стекались те, кто бежал после поражения контрреволюции в Сибири и на Дальнем Востоке. Крупным центром белой эмиграции стал маньчжурский город Харбин, большой железнодорожный узел, где находилось правление КВЖД. Белогвардейцы, нашедшие пристанище в этом городе, резко увеличили численность его населения. КВЖД была, пожалуй, единственным местом, где в 20-х гг. советским представителям приходилось работать в непосредственном окружении белоэмигрантов, чьи харбинские группировки боролись за влияние на КВЖД, организовывали постоянные провокации против советских служащих. Из Харбина инспирировалась и направлялась кампания за срыв советско-китайских и советско-японских переговоров.

Империалистическая Япония была в то время одной из зачинщиц и участниц интервенции на советском Дальнем Востоке, выступала как смертельный враг Советской республики. Под защитой японских штыков в мае 1921 г. белогвардейцы осуществили переворот во Владивостоке, ликвидировав там власть Дальневосточной республики. Откликаясь на эти события, «Правда» 3 июня 1921 г. сообщала: «Независимая ДВР подписала соглашение с Японией… но японское правительство ответило на миролюбивые усилия новым жестоким нападением». С помощью японцев остатки контрреволюционных банд Семенова и Каппеля держались на границе Китая и занимали КВЖД. При поддержке японских войск отряды Унгерна терроризировали Монголию, готовясь там к атакам против Советской республики.

Летом 1922 г. из Харбина во Владивосток прибыл бывший колчаковский генерал М. К. Дитерихс. Он сменил правительство торговцев — братьев Меркуловых. Созванный им Земский собор объявил Дитерихса «верховным правителем Приморья». Новый правитель заявил, что признает лишь принцип активной борьбы против РСФСР и ДВР. Конечной целью этой борьбы должно быть, по его словам, восстановление «законного хозяина земли русской, помазанника божьего из дома Романовых»45. Подобные заявления подкреплялись и конкретными действиями. Под покровительством Дитерихса была подготовлена авантюра белогвардейского генерала А. Н. Пепеляева — активного участника гражданской войны в Сибири. В сентябре 1922 г. из Владивостока с отрядом в несколько сот человек, навербованных из числа бежавших в Харбин колчаковских офицеров, /140/ Пепеляев отправился на пароходе в Якутию, пытаясь поднять там восстание. Авантюра провалилась. Очень недолго продержалась на Дальнем Востоке и власть Дитерихса, который, как отмечалось в эмигрантской печати, опирался лишь на свою контрразведку и на назначенных им членов Земского собора. Красная Армия и дальневосточные партизаны в конце 1922 г. изгнали японских интервентов. Совершенно деморализованная и разложившаяся «земская армия» Дитерихса была рассеяна, целые ее части переходили на сторону народно-революционной армии, а наиболее непримиримые, в том числе и сам правитель, бежали на китайскую территорию. Многие из них становились наемниками китайских милитаристов.

Маньчжурия долго еще считалась удобной базой для провокаций против Советской республики. Через сорок с лишним лет газета «Голос Родины» напечатала рассказ бывшего вахмистра А. В. Акулова. Казачий полк, в котором он сражался против Красной Армии, осенью 1920 г. был отброшен к китайской границе. Там, на чужой земле, вспоминал старый казак, приспосабливались кто как мог. Многие белогвардейцы из казаков заселили в Маньчжурии район Трехречья. Жили надеждой вернуться скоро в Россию с оружием в руках. Все было готово. Ждали, когда замерзнет Аргунь. Но выступить не решились, услышав о падении в Приморье последнего оплота старого правительства46.

Масса безработных, людей, не приспособленных к какому-нибудь труду, сроднившихся с насилием и грабежами, служила источником пополнения разного рода банд и наемных формирований. Положение фактически мало изменилось и после установления дипломатических отношений СССР с Китаем и Японией. РОВС, как уже отмечалось, создал на Дальнем Востоке свой отдел. Его возглавляли генералы, сначала М. В. Ханжин, потом М. К. Дитерихс. Кроме того (и в этом была некоторая местная особенность), здесь была предпринята попытка объединить белоэмигрантские организации под общим началом.

Главой русской эмиграции на Дальнем Востоке объявил себя генерал Д. Л. Хорват, бывший управляющий КВЖД. Очень представительный, с наружностью патриарха, генерал Хорват пользовался репутацией хорошего дипломата. Он установил «отличные отношения со старым Китаем, с дипломатическим корпусом»47. Но когда речь шла о намерениях белой эмиграции на Дальнем Востоке, Хорват не прибегал к дипломатическим выражениям: намерения эти, по его словам, состояли в свержении власти большевиков в Сибири и областях Дальнего Востока. «К этому мы стремимся всеми мерами и способами, — заявил Хорват в связи с конфликтом на КВЖД, — и постараемся использовать для этой цели все благоприятные моменты»48.

Не менее колоритной фигурой был и другой лидер дальневосточной контрреволюции — генерал Дитерихс. По замечанию газеты «Последние новости» (11 октября 1930 г.), и через десять /141/ лет после своего воеводства в Приморье Дитерихс оставался на позициях все тех же «мудростей» монархизма крайне правого толка, мистицизма и религиозного ханжества. Еще одним претендентом на роль руководителя контрреволюционных сил на Дальнем Востоке был японский ставленник атаман Г. М. Семенов, который поселился в Японии, в городе Нагасаки. Хорват не считал возможным «вести какую-либо работу» вместе с атаманом Семеновым. А тот в это время вел переговоры с китайским милитаристом Чжан Цзолинем и с японским Генеральным штабом о создании белых отрядов в Маньчжурии. Сам Семенов писал в своих воспоминаниях, изданных в конце 30-х гг., что в 1927 г. он обратился к маршалу Чжан Цзолину с предложением «начать работу по созданию единого антикоммунистического фронта в Китае»49.

Главари белой эмиграции в Европе внимательно следили за тем, что делается в Китае. Им казалось, что разрыв дипломатических и торговых отношений Великобритании с СССР отразится «очень благоприятно на ведении на Дальнем Востоке работы по свержению Советской власти в России»50. Так утверждалось в записке, составленной генералом А. С. Лукомским, выполнявшим при великом князе Николае Николаевиче роль уполномоченного по делам Дальнего Востока.

За несколько лет до этого, зимой 1924/25 г., Лукомский совершил конфиденциальную поездку в Китай. Этот белый генерал в прошлом занимал должности помощника военного министра (в годы мировой войны), начальника штаба генерала Корнилова, военного министра в деникинском правительстве. Он считался крупным военным специалистом и должен был на месте разобраться в обстановке, а если потребуется, возглавить силы контрреволюции на Дальнем Востоке, поскольку полагали, что лучше, если таким лицом будет человек, ранее не связанный с враждующими между собой в этом районе эмигрантскими группировками. Великий князь тогда заранее даже сообщил Лукомскому текст телеграммы, которую он должен был получить в необходимый момент: «Назначаю Вас моим представителем на Дальнем Востоке, главнокомандующим всеми вооруженными силами на Дальнем Востоке, уже сформированными и впредь формируемыми, с присвоением Вам прав генерал-губернатора по гражданскому управлению. Да поможет Вам бог успешно исполнить Ваш долг и внушить это всем, Вам подчиненным»51.

Чтобы попасть в Китай, Лукомский совершил морское путешествие из США, по пути побывав в Японии. В Нагасаки он встретился с Семеновым, который в то время вел тяжбу за право распоряжения крупными суммами бывшего русского Военного министерства, оставшимися нереализованными в японском банке. Лукомский рассказывает, что Семенов встретил его в форме забайкальского казака с погонами генерал-лейтенанта и что он, кроме того, имел звания монгольского князя и китайского /142/ мандарина 1-го класса. По впечатлениям, которые вынес Лукомский, японцы считали Семенова надежным агентом. В своем отчете Лукомский подчеркнул: «Он [Семенов] связан с ними настолько прочно, что будет всецело находиться в их руках». Лукомский снова встретился с Семеновым в Шанхае, где обнаружил, что тот ведет переговоры с китайскими генералами.

Участвуя в «китайской смуте», во внутрикитайской борьбе, главари белой эмиграции имели в виду далеко идущие цели. Службу своих людей у Чжан Цзолина они рассматривали как переходный этап, надеясь получить потом возможность направить их против Советской России. Чжан Цзолин считался одним из самых контрреволюционных правителей Китая, и не случайно в его армию шли многие белогвардейцы. Отряд, сформированный генералом К. П. Нечаевым, имел в своем составе пехоту, конницу, артиллерию и броневики. Его численность в 1925 г. достигала 4 тыс. человек. Сохранился дневник, который вел один полковник, служивший в отряде Нечаева. 20 января 1925 г. он записал: «Сегодня делал смотр полку Нечаев. Сказал, что скоро выступаем на юг. Слава богу, а то надоело тут стоять. Тоска зеленая, кроме как пить ничего, кажется, и не остается делать. Утром занятия, потом обед, ну выпьешь, потом часа два спишь, опять немного в роте занятий, потом ужин, снова выпьешь, и так все время»52.

После этой «скуки» в дневнике следуют «радостные» сообщения о том, что части армии У Пейфу (южнокитайский милитарист) панически бежали, противник отступает. Затем среди однообразных записей попадается вдруг заметка, что главным советником у маршала Чжан Цзолина состоит Николай Меркулов, который только и думает, как бы побольше «нахапать». Это тот самый Меркулов, который вместе со своим братом Спиридоном возглавлял во Владивостоке «временное правительство». Из других источников также известие, что Н. Д. Меркулов стал в это время «советником и личным другом» Чжан Цзолина.

Между Меркуловым и Семеновым возникла своего рода конкуренция в деле формирования русских отрядов, предназначенных для службы у китайских милитаристов. А рядовые участники этих отрядов несли в боях большие потери. В цитированном уже дневнике белогвардейского полковника кроме описания наступлений и побед над солдатами из армии У Пейфу есть рассказ о том, как отряд русских волонтеров, оказавшись в тылу, был окружен китайцами — «их была туча, и они принялись расстреливать со всех сторон». Более 200 нижних чинов, пишет автор дневника, были убиты или оставлены тяжело раненными. И он горестно замечает: «Мы деремся, несем потери, наши люди погибают ради кого и чего?» По данным, которые привел в своей «записке» Лукомский, за два с половиной года только отряд Нечаева потерял более тысячи человек. Так обманутых /143/ людей посылали на убой в качестве пушечного мяса китайской реакции и японского империализма.

На восточной границе в те годы было далеко не спокойно. Сводки пограничной охраны полномочного представителя ОГПУ Дальневосточного края, справки о деятельности пограничных отрядов, которые опубликованы теперь в сборнике документов и материалов, насыщены описанием боевых действий советских пограничников против белогвардейских банд, которые действовали с территории Маньчжурии. Вот, например, читаем: Никольско-Уссурийский кавалерийский погранотряд в 1923–1927 гг. имел столкновения с 49 бандами (хунхузов и белогвардейцев), Владивостокский кавалерийский погранотряд — с 28 бандами. Бандиты нападали на населенные пункты, неоднократно предпринимали попытки захватить пограничные заставы. В сводках говорится о потерях бандитов убитыми, ранеными, пленными, о захвате у них оружия, боеприпасов, лошадей. Несли потери и пограничники53.

Мелкие и крупные провокации не прекращались на КВЖД. Хотя по соглашению, подписанному СССР и Китаем в 1924 г., дорога должна была управляться на паритетных началах, китайские власти стремились отстранить советских представителей, оказывая в то же время сопротивление при увольнении с дороги белогвардейцев. К лету 1929 г. создалось такое положение, что, как говорилось в белоэмигрантских кругах в Харбине, от КВЖД остался один остов, и здесь ожидали, что в ближайшее время Маньчжурское правительство окончательно захватит дорогу в свои руки. Маньчжурский правитель Чжан Сюэлян (сын Чжан Цзолина, убитого в июне 1928 г.), уверенный в поддержке Японии, решил уже ни с чем не считаться. Эти настроения поддерживались и руководителями белой эмиграции. Когда генерала Хорвата спросили: «Почитаете ли вы возможным разрешение советско-китайского конфликта вооруженным путем?» — то он с полной уверенностью заявил: «Начало войны и мобилизация повлекут за собой неминуемый крах Советской власти»54.

Напомним, как развертывались события. Войска Чжан Сюэляна захватили телеграф КВЖД, произвели налет на консульство СССР в Харбине, подвергли пыткам и издевательствам советских граждан. В июле 1929 г. Советское правительство разорвало дипломатические и хозяйственные отношения с Китаем, приостановило железнодорожное сообщение и потребовало отзыва из СССР представителей Китая. Подразделения китайской армии и белогвардейские банды продолжали провокации; в ноябре они предприняли попытки вторгнуться на советскую территорию в Приморье и Забайкалье. Опять-таки расчет был на поддержку империалистических держав, на то, что СССР не посмеет начать боевые действия в Маньчжурии из опасения столкновения с Японией.

Особая Дальневосточная армия, созданная в это время для /144/ защиты границ СССР на Дальнем Востоке, под командованием выдающегося советского военачальника В. К. Блюхера нанесла сокрушительный удар войскам китайских милитаристов и белогвардейским бандам — обратив в бегство, она преследовала их на китайской территории. Описывая потом в конфиденциальном письме эти события, генерал Хорват приводил, например, следующий факт: «Сравнительно небольшая советская часть разбила сорокатысячную китайскую армию, взяла в плен свыше десяти тысяч человек, заняла район от станции Маньчжурия до Хингана и заставила китайцев немедленно капитулировать»55.

В переписке белоэмигрантских руководителей было явное желание задним числом обвинить во всем китайских милитаристов. «Если бы Китай был более решителен в своих действиях, — уверял в том же письме Хорват, — то он не имел бы позорного и унизительного для него хабаровского соглашения и возвращения большевиков на дорогу, а мы, возможно, не сидели бы теперь в эмиграции, а имели освобожденную территорию по крайней мере от Владивостока до Иркутска». Это были мечты, в реальность которых хотелось верить этим людям.

Положение на КВЖД было восстановлено, но оккупация Японией в 1931 г. Маньчжурии и образование затем марионеточного государства Маньчжоу-Го вызвали новую напряженность. Из Шанхая генерал Дитерихс обратился в этой связи «К белой русской эмиграции всего мира». «Выступления японцев на севере, — говорилось в выпущенной им листовке, — в непосредственной зоне соприкосновения с интересами советскими, еще ярче разжигают для нас пламя надежды и возможностей найти почву и пути для осуществления наших национальных устремлений»56.

Вскоре после конфликта на КВЖД собралось совещание белоэмигрантских организаций, выступающих за вооруженную борьбу. Совещание даже обратилось к населению Сибири и Дальнего Востока, призывая «к всеобщему восстанию против коммунистов»57. За громкими словами о национальных интересах, национальных задачах России скрывалась все та же ненависть к СССР, к новому строю, к людям, которых подняла и выдвинула революция. Говорили об интересах России, а сами формировали банды, которые занимались убийствами и разбоем на советской, русской земле. Вот секретные данные штаба дальневосточного отдела РОВС на 1 февраля 1931 г. Речь идет о действиях отдельных банд с китайской территории, об убийствах, поджогах, актах грабежа и насилия. В отчете, который не предназначался для публики, нет и намека на связи этих отрядов с населением. О каком «всеобщем восстании» можно было говорить, если в Приморской области, как указывалось в отчете, отряды «разбились на мелкие группы и скрываются в глухих местах, занимаясь для прокорма охотой. Часть из них перешла границу и охотится на китайской территории». Далее отмечалось, /145/ что иногда эти отряды устраивают налеты на колхозы, нападают на хлебные обозы. Например, однажды ночью один из таких отрядов, разделившись на две группы, захватил 11 лошадей в колхозах Барановском и Нестеровском, поджег скирды сена и ушел за границу. В другом месте повесили председателя колхоза — коммуниста, убили десять комсомольцев, захватили две винтовки, четыре дробовика и лошадей. И еще: «…в селе Лучки убрали председателя сельсовета — коммуниста Кононенко… в селе Сергиевка — убит милиционер, у него отобран наган… в районе села Городечно встретили двух красноармейцев, они были убиты, взято две винтовки и 120 патронов»58. Вот так выглядело это «освободительное движение».

Главами белой эмиграции на Дальнем Востоке больше всего, кажется, были озабочены изысканием средств, они надеялись на какую-то иностранную помощь, но не забывали и о своих соотечественниках. «Нужны миллионы долларов», — взывал Дитерихс в упомянутом выше обращении к эмиграции всего мира. Он даже назвал точную сумму: «Пусть каждый из белых эмигрантов пришлет сюда (в Шанхай) не менее доллара, а из Европы пять франков». Но когда дело доходило до сбора средств, тут сразу давало себя знать столкновение интересов разных эмигрантских группировок. В данном случае, например, отказались участвовать в сборе средств «легитимисты» — сторонники великого князя Кирилла. Председатель РОВС генерал Миллер обратился к великому князю с письмом и просил дать соответствующее указание членам Союза легитимистов. Однако Кирилл поставил предварительное условие: подчинение ему РОВС и признание его в качестве «императора». Так и не договорились. Выступая летом 1931 г., Миллер сетовал на то, что со стороны «легитимистов» участились нападки на РОВС59.

Оккупация Японией северо-восточных провинций Китая, ее агрессивный курс по отношению к Советскому Союзу; потворство этому курсу со стороны США и других империалистических держав способствовали оживлению деятельности крайне правых, самых авантюристических элементов белой эмиграции, группировавшихся вокруг японского агента Семенова. Пройдет пятнадцать лет, и в августе 1946 г. на судебном процессе по делу руководителей антисоветских белогвардейских организаций бывший атаман выступит с важными признаниями. Семенов сообщит на суде о своих связях с японским Генеральным штабом. Еще в 1926 г. генерал Танака говорил Семенову, что направит деятельность японского правительства, когда станет премьером, на осуществление намеченного им плана отторжения Восточной Сибири от СССР и добьется создания на этой территории «буферного государства». Танака обещал тогда Семенову пост «руководителя будущего дальневосточного правительства»60.

После оккупации японскими войсками Маньчжурии в 1931 г. Семенов был вызван к начальнику 2-го отдела штаба Квантунской армии полковнику Исимуре. Исимура заявил, /146/ вспоминал Семенов на процессе, что японский Генеральный штаб разрабатывает план вторжения японской армии на территорию Советского Союза и отводит в этой операции большую роль белоэмигрантам. Он предложил Семенову готовить вооруженные силы из белогвардейцев61. О том, как действовали эти «силы», мы уже рассказывали.

Семеновцы всячески подчеркивали свою преданность японской империи и ее сателлитам. 10 марта 1932 г., на следующий день после провозглашения Пу И верховным правителем Маньчжоу-Го, белоэмигрантская газета «Мукден», которая издавалась под редакцией одного из сподвижников Семенова — генерала Клерже, вышла под лозунгом «Да здравствует новая и счастливая эра «Да-Тунь»!». Газета приветствовала японского ставленника «от всей души и с полной почтительностью и искренностью».

По опубликованным в свое время данным, в 1934 г. в Маньчжурии насчитывалось 43 тыс. русских белоэмигрантов и около 30 тыс. советских граждан*, подавляющее большинство которых вернулось в СССР в 1935 г. после продажи КВЖД. Оккупировав Маньчжурию, японская военщина позаботилась о создании специальных отрядов из числа белоэмигрантов. Упоминавшийся уже бывший вахмистр Акулов рассказывал, как его назначили поселковым атаманом в Трехречье и он должен был помогать японцам формировать такие отряды. Каждый год японские власти призывали эмигрантскую молодежь в возрасте 21 года, готовили ее к войне против Советского Союза, обучали владеть оружием.

Трехречье — особый географический район в северо-западной части Маньчжурии, в бассейне реки Аргунь. Плодородные земли, сенокосы, охота издавна привлекали сюда забайкальских казаков. Именно здесь поселилась некоторая часть казаков из разгромленных в Сибири частей белых армий. В японской книге «Описание Трехречья» («Санга Дзидзео»), изданной в 1941 г. в Чанчуне, приводятся данные о поселках (хуторах) этого района*. В начале 30-х гг. их было более двадцати, от 10 до 100 с лишним дворов в каждом. Всего, по японской статистике, в этом районе жило в это время более 5,5 тыс. русских. По мнению Г. Г. Пермякова, их было здесь значительно больше. Японцы занижали численность русских Трехречья, из которых они готовили бойцов для белогвардейских отрядов.

После смерти генералов Хорвата и Дитерихса атаман Семенов претендовал на роль единоличного вождя контрреволюции на Дальнем Востоке. В эти годы, когда опасность возникновения японо-советской войны на Дальнем Востоке стала постоянным /147/ фактором, его имя не раз называлось в белоэмигрантских кругах. «Будучи лично связан с вдохновителями японских агрессивных планов — генералами Танака, Араки и др., Семенов по их заданию участвовал в разработке планов вооруженного нападения на Советский Союз и предназначался японцами в качестве главы т. н. буферного государства, если бы им удалось вторгнуться на территорию советского Дальнего Востока»62. Это выдержка из обвинительного заключения, которое было предъявлено Семенову Военной коллегией Верховного суда СССР в 1945–1946 гг. Эмигрантские источники только подтверждают сделанные в этом заключении оценки.

После того как летом 1937 г. Япония начала войну против Китая, белоэмигрантские осведомители передавали, что японцы используют там войска лишь «третьего сорта», а «первого» и «второго» приготовлены для операций против Советской России. Из другого источника, имеющего отношение к японской разведке, сообщали, что в июне — июле 1938 г. можно будет свободно въезжать во Владивосток. Приводился даже состав будущего Сибирского правительства, которое возглавит Семенов. Среди членов этого «правительства» были названы профессор Г. К. Гинс (бывший управляющий делами колчаковского правительства), П. И. Зайцев (бывший редактор монархической газеты «Слово»), В. Ф. Иванов (бывший министр внутренних дел приамурского правительства братьев Меркуловых), К. В. Родзаевский и др.63 Последний заслуживает особого Внимания. Это он возглавил в 30-х гг. белогвардейскую фашистскую партию в Маньчжурии.

Появившись на свет под влиянием «опыта» итальянского, немецкого и японского фашизма, белоэмигрантские фашистские организации противопоставляли себя старшему поколению эмиграции, заявляя, что они исправят их промахи и придут в Россию для свершения «национальной революции». «Изгнанные революцией и бессильные, — пишет американский историк Джон Стефан о русских фашистах, — они пытались компенсировать свою политическую импотенцию, занимаясь безнадежными фантазиями»64.

В мае 1931 г. в Харбине был созван съезд так называемой Русской фашистской партии (РФП). Ее-то и возглавил К. В. Родзаевский — новоявленный фюрер из молодого поколения эмиграции. Уроженец Благовещенска, он бежал в 1925 г. из СССР в Маньчжурию и на протяжении ряда лет вел активную антисоветскую деятельность. В обвинительном заключении, которое было предъявлено Родзаевскому в августе 1946 г., дана развернутая характеристика этой деятельности. Там указывалось, между прочим, на то, что Родзаевский был тесно связан с руководителями японской агрессивной политики, посвящен в их планы развязывания войны против СССР и, возглавляя РФП, проводил практическую работу в этом направлении. Лидеры РФП составили некое подобие программы, которая /148/ открывалась утверждением о приближающемся крушении Советской власти. Опираясь на японскую поддержку, новая партия пыталась завербовать в свои ряды как можно больше членов из правых кругов белой эмиграции, прежде всего среди монархистов. По данным, которые приводятся в статье Э. Оберлендера, в начале тридцатых годов в фашистской партии состояло четыре тысячи членов65. РФП претендовала на роль ударного отряда антикоммунистических сил. В Шанхае она начала выпускать журнал, в Харбине — газету, организовала свою школу для подготовки «кадров». Родзаевский был начальником этой секретной школы, где обучались методам шпионажа и диверсий, а его помощником являлся некто Л. П. Охотин, начальник организационного отдела РФП.

Специально натренированные фашистские молодчики, способные, не задавая вопросов, выполнить любой приказ, могли представлять большую опасность. В предвоенные годы они были участниками многих диверсионных, террористических, контрабандистских акций, проникали и на территорию советского Дальнего Востока.

Русские фашисты — «соратники», как они себя называли, — заявлявшие в своей пропаганде о целях «национальной революции», которые даже приветствовали друг друга восклицанием «Слава России!», на самом деле оказались самыми гнусными предателями своей родины. Это они кричали «банзай», когда подразделения японской Квантунской армии входили в Харбин, это они выражали потом активное желание идти «императорским путем», т. е. служить Японии. К РФП были прикреплены японские советники майор Акикуса Шун и К. И. Накамура, которые считались специалистами по России. РФП стала частью маньчжурской японской мафии, оказалась втянутой в махинации с наркотиками, проституцией и вымогательством.

Во время гастролей Ф. И. Шаляпина в Шанхае представители фашистской партии пытались его шантажировать, требуя, чтобы выручка от концертов пошла в фонд РФП. Добиться этого от великого артиста не удалось, он выгнал вымогателей из своего номера. Между нами говоря, писал потом Шаляпин своей дочери Ирине, все эти монархисты и фашисты — «сволочь неестественная!». Это были уголовники, кровавые преступления которых — убийства, похищения людей — терроризировали население, и эмигрантскую массу прежде всего. Джон Стефан, который пытается представить некоторых лидеров русского фашизма в качестве каких-то «эгоистических мечтателей», тем не менее признает, что фашистская партия превратилась в «прикрытие для организованной преступности на Дальнем Востоке»66. И в этом с ним можно согласиться.

Белоэмигрантские фашистские группировки, образовавшиеся в разных странах, на Дальнем Востоке и в США, предприняли попытку объединиться. На политическую сцену белой эмиграции /149/ выплыла в те годы фигура А. А. Вонсяцкого. Сын жандармского полковника, офицер Добровольческой армии, в эмиграции он сначала сотрудничал в пресловутом «Братстве русской правды». Женившись на богатой американке (ей было 44 года, а ему 22), Вонсяцкий использовал ее средства для финансирования антикоммунистической деятельности. В мае 1933 г., после прихода к власти в Германии нацистов, он основал в США всероссийскую фашистскую организацию, рассматривая ее как продолжательницу «лучших» традиций «белого движения». Джон Стефан называет Вонсяцкого «выдающимся актером», демонстрировавшим тысячам американцев публичные зрелища, которым мот бы позавидовать Голливуд.

Потом Вонсяцкий совершил вояж в Европу и на Дальний Восток. В Иокогаме (Япония) в апреле 1934 г. было подписано соглашение о создании так называемой всероссийской фашистской партии, штаб которой разместился в Харбине. Это была еще одна, очередная попытка образовать за рубежом единый антикоммунистический фронт. Вонсяцкий был объявлен председателем, Родзаевский — генеральным секретарем центрального исполнительного комитета этой партии. После этого в Харбине состоялись торжественная церемония и парад «чернорубашечников»67.

Ничего, однако, из этого объединения не получилось. «Вожди» передрались между собой, и в Харбине скоро было объявлено об исключении Вонсяцкого из партии. Одной из причин этого, как сообщалось, было выступление Вонсяцкого против прояпонского атамана Семенова. Вонсяцкий продолжал действовать самостоятельно в США, переименовав свою группу во всероссийскую национал-революционную партию и выступая против Родзаевского и дальневосточных фашистов. Тот в свою очередь не оставался в долгу: в 1935 г. он провозгласил «трехлетний план» прихода к власти в России, т. е. к 1 мая 1938 г.

Одна из белоэмигрантских газет, «Актив», начавшая выходить в Шанхае, в своем первом номере от 26 марта 1938 г. объявила, что «с внешней стороны треугольник антикоммунистической борьбы, через Токио, Берлин и Рим, охватывает СССР». Авторам и издателям новоиспеченного органа «белого движения» уже мерещилось наступление «нового белого дня», который зовет их к действию, откроет «поле для белой активности». «Сейчас наше время, наша игра», — заявляла газета, приветствуя японскую императорскую армию, «железной метлой выметающую коммунизм из Китая».

В том же году японские милитаристы предприняли вооруженное вторжение на советскую территорию в районе озера Хасан, в 1939 г. — на территорию Монгольской Народной Республики в районе реки Халхин-Гол. Семенов признался потом, что руководимые им белогвардейцы готовились принять тогда непосредственное участие в боевых действиях на стороне японцев. Но не успели. Известно, чем все это кончилось. Вынужденное /150/ считаться с реальной силой, японское правительство подписало с Советским Союзом пакт о нейтралитете. Вместе с провалом агрессивных планов милитаристской Японии на этом этапе кончились полным крахом и все антисоветские замыслы белоэмигрантской контрреволюции на Дальнем Востоке.

Вернемся теперь снова в Европу, где серьезные изменения в международной обстановке получали своеобразное отражение в лагере белоэмигрантской контрреволюции.

* * *
6 мая 1932 г. в Париже был убит президент Франции Поль Думер. Выстрел убийцы, которым был белоэмигрант, бывший офицер П. Горгулов, прозвучал как раз в тот момент, когда французское правительство под влиянием антисоветских сил затягивало под всякими предлогами подписание советско-французского пакта о ненападении. На следующий день после убийства на собрании представителей 78 эмигрантских организаций во Франции был принят текст письма председателю Совета Министров А. Тардье. Его подписали митрополит Евлогий, В. А. Маклаков, В. Н. Коковцов, генерал Миллер, А. В. Карташев и др. Все лидеры эмиграции единодушно отреклись от Горгулова. Редактор «Возрождения» Ю. Ф. Семенов сообщил к тому же последние данные о злодее, согласно которым Горгулов якобы чекист и большевистский агент68.

Столпы эмиграции готовы были пойти на любые домыслы, лишь бы использовать это политическое убийство для осложнения советско-французских отношений, а может быть, и их разрыва. Ничего, однако, из этого не вышло. Франция должна была считаться с растущей агрессивностью Германии, и в этой связи происходило постепенное ее сближение с СССР. В то же время угроза фашизма в Европе создавала сложную и напряженную международную обстановку.

В канун 1932 г. известный нам генерал фон Лампе писал из Берлина, что в Германии «наци» идут неукоснительно к власти. «Я лично поставил себе задачей связь с ними и установление правильности сведений о том, что они в вершину угла ставят…»69 Вскоре от имени РОВС Лампе вступил в переговоры с представителем руководства нацистской партии «по вопросу о совместных действиях против большевиков». В октябре 1933 г. он сообщил, что начальник восточного отдела (вероятно, А. Розенберг) выразил настоятельное желание получить от РОВС план его действий совместно с германскими национал-социалистами «в направлении усиления при помощи немцев внутренней работы в России… а потом и возможной интервенционной деятельности в широком масштабе»70. В письме указывалось о совершенной секретности этих переговоров. Гитлеровские политики, несмотря на шумные антикоммунистические заявления и декларации, должны были соблюдать определенную осторожность. /151/

В Берлине руководители РОВС установили также контакты с некоторыми представителями японской военщины. После встречи с неким Томинагой у генерала Шатилова создалось впечатление, что тот имеет задание японского Генштаба установить силы и возможности РОВС и других белоэмигрантских организаций в Европе, которые ставят задачу вести активную борьбу с большевиками71.

Белоэмигрантских деятелей очень интересовало и беспокоило, какие намечаются перспективы в развитии внешней политики гитлеровского правительства, особенно по «русскому вопросу». В Париже в начале 1933 г. состоялось несколько частных совещаний с участием «видных специалистов эмиграции», на которых «была подвергнута всестороннему обсуждению» эта проблема72. Говорили, что в новых условиях «Рапалло» уже отжило свой век. В этом видели благоприятную для белой эмиграции ситуацию. Высказывалось и такое мнение: Германия, сохраняя дружественные отношения с СССР, в то же время разрабатывает планы расчленения и эксплуатации России. В этом тоже хотели видеть привлекательную для контрреволюции перспективу. Но как же быть с национальными интересами России, о которых так «пеклись» белоэмигрантские деятели? Как увязать их с планами расчленения страны? Стараясь как-то сгладить неблагоприятное впечатление, некоторые эмигрантские «специалисты» высказали предположение, что «планы Розенберга» о расчленении России «в непродолжительном времени уступят место иным построениям». С другой стороны, даже в правых кругах эмиграции высказывалось опасение за судьбу русских эмигрантов в условиях, когда поощряется немецкий шовинизм. Высказывания Гитлера о высших и низших расах, о славянах как о «народе для удобрения» трудно было комментировать. Ко всему этому еще добавлялось убеждение, что политические перемены в Германии усилят внутриэмигрантскую рознь, борьбу между так называемыми «германофилами» и «франкофилами».

В связи с приходом Гитлера к власти в белоэмигрантском лагере активизировались всякого рода авантюристы, проходимцы, фашиствующие элементы. Некий немец фон Пильхау — германский подданный, член национал-социалистской партии, в годы гражданской войны находившийся на Юге России в Добровольческой армии, — вдруг объявил себя фюрером русского народа, приняв псевдоним Светозаров. На ломаном русском языке он призывал русских эмигрантов сплотиться под знаменем Российского объединения народного движения (РОНД). На берлинских улицах появилось несколько десятков человек в сапогах и белых рубашках с красными нарукавными повязками, на которых в синем квадрате был вышит белый знак свастики. Однако германские власти, видимо, не устраивало создание такой слишком уж опереточной организации, и они быстро ее прикрыли. /152/

Но вот в Данциге объявился генерал П. В. Глазенап. Он сам присвоил себе громкий титул главного начальника российского антикоминтерна. В выпущенной по этому поводу листовке говорилось, что имя «главного начальника» и его прошлое «служат гарантией для сомневающихся и колеблющихся». Что же это было за прошлое? Активный белогвардеец, с декабря 1917 г. он находился в Добровольческой армии, командовал полком, бригадой, дивизией, потом принял у Юденича командование белой северо-западной армией, а в 1920 г. формировал белогвардейские вооруженные силы на территории Польши. Как уже было не раз, новоявленный лидер объявил о создании фонда «активной борьбы за Россию» и просил посылать в него доллары и другую валюту73. Но и эта организация лопнула как мыльный пузырь.

Другой белый генерал — В. В. Бискупский, один из руководителей мюнхенской организации «Ауфбау», — был назначен фашистскими властями начальником управления делами русской эмиграции в Германии. Об этом 5 мая 1936 г. сообщила газета «Возрождение». Организовав такое управление, германские власти подчинили себе эмигрантские политические группировки, взяли под контроль всю жизнь эмигрантов в Германии. Для многих из них гитлеровские порядки уже оборачивались концентрационными лагерями. Газета «Последние новости» 14 октября 1936 г. опубликовала заметку о концентрационном лагере Лихтерфельде под Берлином. Русских там множество, сообщал эмигрант, просидевший в лагере девять месяцев, и никто не знает, за что сидит. Обращение зверское, кормили впроголодь, били беспощадно…

Серьезные раздумья в эмигрантской среде и в какой-то мере раскол в ее рядах вызвали события в Испании в 1936 г. — победа Народного фронта, фашистский мятеж и разразившаяся потом гражданская война. Мы еще расскажем о тех отважных людях, главным образом из эмигрантских «низов», которые отправились сражаться на стороне республики. Но с другой стороны, и белоэмигрантский «активизм» показал в Испании свое лицо. Руководители Российского центрального объединения М. Бернацкий и А. Гукасов опубликовали обращение к генералу Франко, к нему они направляли свои молитвы…74

Но речь шла не только о молитвах. Один из руководителей РОВС, генерал Шатилов, писал, что в Испании «продолжается вооруженная борьба белых против красных сил». Он настаивал на том, чтобы РОВС был представлен в Испании хотя бы символически. Если же этого не случится, заявил генерал, то наша полная слабость будет очевидна. По поручению генерала Миллера Шатилов отправился в Рим, а потом в Саламанку (Испания), вел там переговоры о направлении добровольцев из белоэмигрантов в армию Франко. Миллер объявил участие в гражданской войне в Испании продолжением белой борьбы и приветствовал всех, кто выразит желание отправиться туда75. Потом, /153/ правда, уже подводя итоги этой операции, было сказано, что желающих идти в Испанию насчитывалось «трагически мало», не более 70 чел., и часть записавшихся отказалась ехать. Как раз в это время внутри РОВС обостриласьгенеральская склока. Шатилов тайно интриговал против Миллера, за его спиной пытался вести переговоры о созданий какого-то нового центра путем «предварительного секретного сговора с небольшим числом влиятельных руководителей эмигрантских организаций»76. Другой белогвардейский генерал — Туркул, известный в годы гражданской войны своими зверствами, — летом 1936 г. объявил о создании новой, независимой от РОВС организации — так называемого Русского национального союза участников войны. За это приказом генерала Миллера он был немедленно освобожден от должности «командира Дроздовского стрелкового полка» и исключен из состава РОВС. В газете «Сигнал», которую стал выпускать новый «союз», Туркул заявил, что хочет всколыхнуть застоявшееся эмигрантское болото. Он обвинил РОВС в стремлении быть «вне политики». Задетые за живое, главари РОВС не преминули по этому поводу заявить, что всегда вели «чисто политическую борьбу с большевиками»77. Получили также известность некоторые сведения о так называемой «внутренней линии» — тайной организации, созданной при участии Национально-трудового союза нового поколения в недрах РОВС из «верных людей», действовавших в Болгарии, Франции и других странах. На них возлагалась задача наблюдать «изнутри» за всеми членами Союза, бороться с проникновением в РОВС враждебной агентуры, внедряться в другие эмигрантские организации. По некоторым данным, «внутренняя линия» свила свои гнезда не только в РОВС, но и в таких контрреволюционных организациях и группах, как «Братство русской правды», Национально-трудовой союз нового поколения, «Лига Обера», «Крестьянская Россия» и др.78 Эта попытка создать своего рода «организацию в организациях», имеющую независимую линию подчиненности и занимающуюся взаимной слежкой, вносила в эмигрантскую среду, и без того раздираемую внутренними склоками и интригами, новый элемент разложения.

Одним из организаторов «внутренней линии», по утверждению газеты «Возрождение» (26 сентября 1937 г.), был белогвардейский генерал Скоблин. Активный участник гражданской войны, в РОВС он имел почетное звание «командира Корниловского ударного полка». Этот человек, а также его жена — известная исполнительница русских народных песен Н. В. Плевицкая — были обвинены в участии в похищении председателя РОВС генерала Миллера. 23 сентября 1937 г. Миллер бесследно исчез, оставив записку, что он куда-то ушел вместе со Скоблиным. Когда Скоблина спросили, виделся ли он в тот день с генералом Миллером, тот ответил категорическим отказом. В следующую /154/ ночь Скоблин тоже исчез, больше его никто никогда не видел79.

Исчезновение Миллера вызвало переполох в белогвардейском стане. Некоторое время обязанности председателя РОВС выполнял генерал Ф. Ф. Абрамов — начальник отдела РОВС в Болгарии, в прошлом командир Донского корпуса во врангелевской армии. В марте 1938 г. он передал этот пост другому генералу — А. П. Архангельскому. Белоэмигрантская газетка «Галлиполийский вестник», сообщая 1 апреля 1938 г. биографию нового начальника РОВС, ставила ему в заслугу прошлую контрреволюционную деятельность: после революции он остался в Петрограде, служил в Красной Армии, но занимался саботажем и вредительством, потом бегство на юг, к Деникину, служба у Врангеля, в том числе начальником его штаба, в эмиграции он стал председателем общества офицеров Генерального штаба. 66-летний председатель РОВС, обосновавшись в Брюсселе, развил довольно активную деятельность, стараясь как-то оживить одряхлевшую уже организацию.

В преддверии второй мировой войны главари РОВС сделали свой выбор. В сентябре 1938 г. они собрались в Белграде, чтобы снова заявить, что являются продолжателями «белого движения». Среди ближайших задач здесь были названы: укрепление организационного единства, военная и политическая подготовка, укрепление материальной базы, работа с молодежью и вовлечение ее в ряды РОВС80. Последний вопрос привлек особое внимание. Председатель РОВС Архангельский, а также начальники его отделов — генералы Абрамов, Барбович и Витковский организовали в Белграде конфиденциальную встречу с председателем Национально-трудового союза нового поколения (НТСНП) В. М. Байдалаковым. Две самые активные контрреволюционные организации — РОВС и НТСНП — пытались согласовать свои действия, найти общую линию и заявили о необходимости сотрудничества.

НТСНП образовался еще в 1930 г., тогда он имел название «Национальный союз русской молодежи». Это была организация фашистского типа из эмигрантской молодежи, готовившей себя для активной террористической борьбы. На специальных курсах «общетехнической подготовки» члены этой организация изучали оружие, подрывное дело, технику шпионажа. НТСНП давал людей, а иностранные разведки давали деньги. «Мы скоро превратились, — писал бывший энтеэсовец Е. И. Дивнич, — в махровую, наиболее активную и непримиримую антисоветскую организацию»81.

НТСНП установил контакты с другими фашистскими эмигрантскими группировками. Когда в январе 1939 г. в Харбине собрался фашистский съезд белоэмигрантов, то в списке членов «почетного президиума» значились имена лидера НТСНП Байдалакова, атамана Семенова, генерала В. А. Кислицина, которого японцы назначили начальником эмигрантского бюро в Харбине. /155/ Кислицин поспешил заявить, что намерен установить прочную связь с генералом Бискупским, возглавляющим в Германии аналогичное учреждение.

В условиях нарастающей военной опасности, уже начавшейся агрессии фашистской Германии в Европе и милитаристской Японии на Дальнем Востоке зарубежная контрреволюция, ее наиболее оголтелые группировки предпринимали последние попытки активизировать и объединить свои усилия.

3. Идейный крах, вырождение. Поиски пути

Ни одна более или менее серьезная попытка объединить силы белой эмиграции так и не увенчалась успехом. Зарубежная контрреволюция никогда не была однородной. В ней с самого начала давали о себе знать центробежные процессы. Из года в год распадались ее силы, не выдерживавшие столкновения с жизнью, крошилась и терпела крах антисоветская идеология. В эмигрантском лагере были представлены политические группировки и течения от крайних монархистов до меньшевиков и эсеров. На правом фланге, в монархических кругах, несмотря на все старания, за многие годы не произошло консолидации в какую-либо единую партию. Борьба явных и скрытых монархистов, «кирилловцев» и «николаевцев», грызня внутри Высшего монархического совета, ожесточенные споры вокруг вопроса о престолонаследии — все это носило на себе приметы распада и вырождения монархического движения.

Достаточно в этой связи напомнить историю с выдвижением в качестве претендентов на престол разных самозванцев — якобы оставшихся в живых членов семьи Романовых. Особую известность получило дело некой Анны Андерсон, объявившей себя младшей дочерью Николая II — Анастасией. В зарубежной, и прежде всего эмигрантской прессе, склонной к сенсациям, десятилетиями печатались разные домыслы на этот счет. Сообщали, например, что сын Боткина, личного врача Николая II, после встречи с «Анастасией» стал допускать возможность того, что это была чудом спасшаяся дочь царя. Однако появлялись и статьи, обвинявшие монархистов в специально разработанной афере. По мнению многих свидетелей, «претендентка на престол» находилась в состоянии умственного расстройства. Потом она вышла замуж за состоятельного американца и в течение многих лет истратила тысячи долларов на адвокатов, добиваясь документального признания ее права на несуществующий царский трон. По словам английских авторов А. Саммерса и Т. Мэнголда, преследовалась и такая весьма практическая цель — получить «состояние царя», которое он, по некоторым предположениям, оставил на счетах американских, английских и немецких банков1. /156/

Что касается великого князя Кирилла и его окружения, то они не принимали всерьез «Анастасию» и всячески старались ее дискредитировать. Кирилл до самой своей смерти проявлял активность, пытаясь, как «глава императорского дома», завербовать среди разных слоев эмиграции как можно больше своих сторонников. Главари РОВС долгое время не признавали его верховенства, генерал Кутепов требовал даже исключать из Союза тех его членов, которые будут считать Кирилла «императором». Не хотел подчиниться и генерал Миллер, когда Кирилл требовал допустить его представителей ко всем без исключения документам РОВС, обсуждать с ним предварительно все планы и предложения, ничего не предпринимать без его согласия в вопросах внешних сношений с иностранными правительствами. Миллер игнорировал эти требования. Тогда великий князь прекратил с ним переписку. Канцелярия «его императорского высочества» продолжала выпускать манифесты, обращения, печатала листовки с портретом «главы императорского дома» и изображением генеалогического древа.

Вопрос о царе вызвал разногласия на монархическом съезде в Париже осенью 1931 г. На этот съезд съехалось около 60 делегатов из Франции, Германии, Югославии, Америки и Китая. Н. Е. Марков, оказавший поддержку Кириллу, должен был покинуть съезд и выйти из состава Высшего монархического совета. Председателем ВМС вместо него был избран А. Н. Крупенский. Все это только лишний раз показывало, насколько далеки были эти люди от действительных проблем современности. И не менее примечательным тому свидетельством была деятельность Кирилла, который писал в одном из своих «манифестов»: «Заявляю еще раз, что ничто не сможет заставить меня изменить первоначально взятое мною направление… Я стою выше всех классов, партий и организаций»2. Он вошел в роль будущего «властителя всех русских» и старался играть ее, не обращая внимания на то, что не мог получить поддержки даже в монархических эмигрантских кругах.

Заявления о «надклассовости» и «надпартийности» не могли ни у кого создать иллюзий относительно действительного социально-политического содержания зарубежного эмигрантского монархизма. Раньше так же поступал Врангель, упорно повторявший, что армия вне политики. На самом деле такого рода утверждения сами были политикой и тактикой контрреволюции.

Кирилл не скупился на обещания и делал вид, что может предложить серьезные реформы для Советской России. Он умер в октябре 1938 г. во Франции, недалеко от Парижа. Но возня вокруг императорского трона продолжалась. Сын Кирилла — Владимир Кириллович Романов, который родился за границей и никогда не видел русской земли, по примеру отца объявил себя главой «российского императорского дома». Резиденция нового претендента на престол находилась в Сен-Бриаке (во /157/ Франции). Там пытались сохранять хоть какие-то атрибуты «царского двора». Некий капитан 1-го ранга Г. Граф числился начальником «правления по делам главы российского императорского дома». Он распространял среди эмиграции напечатанные на ротапринте или на машинке «информации» о приемах, которые устраивал этот «глава». Из них стало известно, что 16 декабря 1938 г. состоялась встреча Владимира с руководителями РОВС, которые вдруг «переменили фронт» и открыто заговорили о своих монархических чувствах. Однако попытки вдохнуть новую жизнь в монархическое движение, обновить его оказались тщетными. Об этом говорит и история близкого к кирилловцам Союза младороссов, который получил наибольшее развитие в середине 30-х гг.

Первый съезд младороссов состоялся в Мюнхене еще в 1923 г. Объявив целью движения «русскую национальную революцию», вернее, стремление «повернуть революцию на национальный путь», младороссы пытались в своих построениях сочетать несочетаемое — советский и монархический строй. Они утверждали, что будто бы стремятся к победе «национальной, реальности над классовой мистикой», и выдвинули лозунг «царь и советы», в котором хотели видеть соединение национальной традиции России, какой был якобы легитимизм, с признанием результатов революции. Советский исследователь В. В. Комин показал, что, будучи воинствующими монархистами и примыкая к кирилловцам, младороссы в то же время заимствовали ряд своих положений из идейного арсенала фашизма, прежде всего итальянского3. Оттуда были взяты и некоторые внешние приемы. Когда, например, глава Союза младороссов А. Л. Казем-Бек выступал на собраниях этой организации, то по обе стороны трибуны выстраивались юноши в синих рубашках.

С самого начала младороссам были присущи излишняя самоуверенность, «некий наивный апломб», как выразился один их критик из эмигрантского лагеря. Потеряв чувство реальности, младороссы претендовали на роль «второй советской партии», или, как писал Казем-Бек, стремились «создать монархическую партию для советской среды»4. Претенциозными и насквозь лживыми выглядели заявления младороссов о том, что они руководствуются какими-то «высшими» принципами и способны стать выше мелких личных и групповых интересов. Это было политическим пустословием, за которым обнаруживались признаки вырождения монархической идеи.

Союз младороссов продолжал общую для эмигрантских организаций самых разных толков и направлений тенденцию. Его руководители выступили в газете «Возрождение» (23 августа 1930 г.) с проповедью создания «общего фронта в борьбе с большевизмом». Но как всегда, так и на этот раз вместо единства действий возник новый раскол, проявились новые разногласия. /158/

Младороссы обвиняли РОВС в том, что он теряет свой «военный облик», постепенно поглощается общей массой эмиграции, резко критиковали Высший монархический совет, отказываясь от работы вместе с ним5, внутри самого Союза младороссов нашлась небольшая группа лиц, выступивших против вожаков Союза, деятельность которых, но их словам, была направлена «на разложение патриотических русских организаций в эмиграции». Они объявили даже, что создают в Софии Союз истинных младороссов — неомладороссов6.

В движении младороссов в какой-то мере получило отражение недовольство эмигрантской молодежи своими «отцами». В эмигрантской печати писали о споре «отцов и детей». Те, кто покинул родину почти детьми и которым теперь было уже тридцать — сорок, чувствовали себя потерянным поколением. Разочаровавшись в «отцах», некоторые из них обратились к религии, искали объяснение революции и связанных с ней событий в теории евразийства, в своеобразии русской культуры, другие рвались к немедленному действию и пополняли ряды разного рода фашистских, экстремистских организаций и группировок.

Евразийство — одно из наиболее известных религиозно-политических течений эмиграции, получившее распространение в среде эмигрантской интеллигенции, — в 30-е гг. утратило свое влияние и распалось. Объявив решающим фактором исторической) процесса особый географический мир — так называемое месторазвитие, евразийцы выдвинули ряд сомнительных, не выдерживающих научной критики тезисов. Некоторых из них мы уже касались. Религиозно-мистические взгляды евразийцев, нашедшие отражение в их первом сборнике — «Исход к Востоку» (1921), получили дальнейшую интерпретацию в литературе 20-х гг., в «Евразийском временнике» и «Евразийской хронике», которые издавались в Берлине, Париже и Праге.

Идеологи евразийства продолжали писать о православной вере, занимались богоискательством, утверждали, что «перст божий», «провидение» руководят историей всякого народа. В религиозной философии, в историософии евразийства они якобы нашли ключ к загадкам России, получили возможность осмыслить русскую историю и уяснить смысл революции. Их называли продолжателями идей Н. Я. Данилевского и К. Н. Леонтьева, наследниками той реакционной традиции, которая доводила до абсурда национальные особенности России, (влияние на исторический процесс ее географического положения. Можно согласиться с В. В. Коминым, который считает евразийство выражением противоречий, смятения и отчаяния части мелкобуржуазной эмигрантской интеллигенции, тщетно пытавшейся отыскать компромисс между Октябрьской революцией и прежними устоями царской России7. На «синтетический» характер евразийской идеологии указывает также И. А. Исаев. Он видит это в попытках, которые предпринимали евразийцы для того, /159/ чтобы примирить действительное и желаемое, факт революции и надежду на реставрацию, историческое прошлое России и ее настоящее8.

Концепция евразийства, видимо, отражала также своеобразный эмигрантский «комплекс» — желание доказать, что Россия выше Европы и имеет особое, великое мессианское призвание. Евразийские теоретики предпринимали попытки разработать и свою политическую доктрину. Н. С. Трубецкой выдвинул понятие идеократии — правления своего рода элиты, нового правящего слоя, руководство которым должно принадлежать евразийской партии. Другой евразийский автор — Н. Н. Алексеев — писал о необходимости использовать в будущей России систему преобразованных советов. Это был старый обанкротившийся лозунг «Советы без коммунистов». И в то же время некоторые евразийцы проявляли явно сочувственное отношение к отдельным мероприятиям Советской власти. Путаница, мешанина, противоречивое переплетение в евразийстве реакционных, утопических и реалистических тенденций быстро привели его к расколу, распадению на разные группировки. Небольшая часть евразийцев перешла на сменовеховские позиции и в тридцатых годах вернулась на родину.

На страницах эмигрантских изданий в те годы получило отражение характерное для определенных кругов эмигрантской интеллигенции стремление найти какое-то новое объяснение действительности. Вслед за евразийскими появляется ряд других религиозно-мистических изданий. Под редакцией бывшего эсера И. И. Бунакова-Фондаминского, Ф. А. Степуна и Г. П. Федотова в Париже начал выходить журнал «Новый град» (1931–1940), там же выпускается журнал «Утверждения» (1931) — орган объединенных пореволюционных течений. В редакционной статье, опубликованной в первой книге «Нового града», говорилось: «В старом городе становится невозможно жить, полуразрушенный катастрофой войны, он живет в предчувствии, быть может, последнего для него удара. Весь мир потрясается кризисами, знаменующими упадок современного строя… Перспективы новой мировой войны уже затягивают горизонт кровавыми зорями»9. Журнал призывал из старых камней, но по новым «зодческим планам» строить «новый град», где будет господствовать «возрожденное и обновленное христианство».

Известный философ-мистик Н. А. Бердяев, разрабатывая систему «нового христианства», писал б том, что «русская идея» есть идея религиозного спасения. Один из авторов печально знаменитого сборника «Вехи», он в эмиграции опубликовал целую серию своих работ, в центре которых были все те же вопросы религиозного сознания, субъективно-идеалистическая трактовка проблемы личности и свободы. С точки зрения Бердяева, в субъекте как бы растворяется весь объективный мир. Тем самым вообще «снимается» вопрос об истине как отражении /160/ объекта субъектом, об истинности как соответствии наших понятий чему-то внешнему. Поиски «встречи с богом» внутри себя, по Бердяеву, и есть истина в ее высшей инстанции.

Не вдаваясь в более или менее подробный разбор постулатов бердяевского идеализма, укажем только на некоторые его особенности, отмеченные в свое время Ю. Ф. Карякиным. Утопия «земного рая» неосуществима, заявлял Бердяев, теория позитивного прогресса бессмысленна. Остается одно: веровать в Апокалипсис, ждать «конца истории», за которым все муки человечества разрешаются в «перспективе вечности». Обещания «нового христианства», способного освободить человеческую личность, были на самом деле наполнены пессимизмом и антигуманизмом10.

Но вот что интересно. В журнале «Утверждения» наряду с «мистическим туманом» рассуждений о христианстве, которое проходит через «очистительный огонь», можно было встретить и далекие от мистицизма реалистические оценки положения дел в Советской стране. «В настоящее время мы присутствуем при огромном росте производства и укреплении хозяйственной мощи Советов, — говорилось в одной из статей, опубликованных в августе 1931 г. — Если три года назад «пятилетка» вызывала лишь смех и издевательства эмигрантских и буржуазных экономистов, то теперь даже последний бюллетень эмигрантских промышленников прямо говорит о возможности ее осуществления в ряде областей. Налицо и факты: добыча нефти и чугуна дает все основания предполагать, что в текущем году по этим отраслям пятилетка будет уже выполнена. Не пора ли отказаться от взгляда на большевиков как на разорителей народного хозяйства?»11

Автор статьи считал, что укрепление хозяйственной мощи России равносильно увеличению ее военной мощи. Далее он отметил решение такой важной социальной проблемы, как ликвидация безработицы: «Огромный и ненасытный спрос на труд для пятилетки фактически уничтожил безработицу». Наконец, аграрный вопрос. И здесь автор стоит на позиции признания необратимости тех процессов, которые были вызваны в сельском хозяйстве революцией. «Все межи и чересполосицы стерты. Хутора ликвидированы. Постепенно колхозы и совхозы приобретают характер крупных ферм с общими большими конюшнями, амбарами и прочими постройками… С каждым годом близится время, когда эмигрантам придется отказаться от ставки на крестьян-собственников и рассматривать как крестьян, так и рабочих как единый слой пролетариев»12.

Положа руку на сердце автор предлагал признаться друг другу (не в печати, конечно, замечает он, а между собой), что успехи пятилетки их радуют. И опять хочется процитировать слишком уж многозначительные эти признания: «Как эмигранты в эпоху Наполеона не могли скрыть гордости при вести о победах /161/ французов при Иене, Аустерлице и Ваграме, так мы радуемся при известии о строительных победах. Днепрострой, Сельмашстрой, Турксиб — разве не равны многим военным победам Наполеона? А вся пятилетка ведь безусловно многозначительнее для России, чем все войны Наполеона для Франции»13. Но при всем этом автор подчеркивал, что он продолжает отрицать идеологию большевиков и выступает против всякого сменовеховства. Более того, как бы отдавая дань провозглашенным в журнале принципам так называемой «пореволюционной идеологии», автор статьи, написанной в общем-то языком фактов, вдруг переходит к какому-то бормотанию о вечности «слова божия».

* * *
Чем дальше продвигался Советский Союз по пути социалистического строительства, тем меньше оставалось у эмиграции надежд на реставрацию капитализма. Известно, что с этими надеждами была связана так называемая новая тактика контрреволюции, которую наиболее четко сформулировал еще в 1920 г. лидер партии кадетов П. Н. Милюков. «Я и мои единомышленники, — писал он потом, — перенесли свои надежды на развитие внутренних процессов в самой России…»14

Возглавляемое Милюковым Республиканско-демократическое объединение (РДО) занимало «среднюю линию». Отрицая всякого рода «примирение» с Советской властью и настаивая на борьбе с ней, РДО выступало в то же время против старой «белой идеологии» и тех эмигрантских организаций, которые ставили своей целью восстановление монархии в России. Газета «Последние новости» (1920–1940), главным редактором которой был Милюков, наряду с публикацией антисоветских материалов постоянно вела ожесточенную полемику с представителями правых кругов эмиграции. В середине двадцатых годов Милюков верил еще в свою «новую тактику», некоторые его заявления на эту тему прямо-таки напоминали приказ военачальника: «Мы переходим от сидения в окопах к маневренной войне, нам надо окружить противника и его изолировать»15.

Со своих буржуазных позиций ему хотелось бы увидеть положительный смысл в происходящих внутри России процессах. РДО призывало к внимательному изучению этих процессов со всеми произведенными ими изменениями — социальными, бытовыми, психологическими. Отмечая, что с 1922 г. в Советской России начался бесспорный экономический подъем, Милюков пытался использовать этот факт для развития обоснования «новой тактики». Дальнейшие тактические расчеты, заявлял он, должны исходить из факта разложения большевизма «внутренними силами»16. Он все еще надеялся на «эволюцию» советской системы и искал подтверждение своим прогнозам в выступлениях троцкистской и правой оппозиции в ВКП(б).

Изменения, происходящие в СССР на базе нэпа, способствовали /162/ укреплению хозяйственной смычки между городом и деревней. Экономический союз пролетариата и крестьянства вырывал почву из-под ног мелкобуржуазной контрреволюции. С другой стороны, переход к нэпу, как уже отмечалось, на первых порах по крайней мере вызывал в определенных кругах белой эмиграция надежду на капитуляцию Коммунистической партии, на возможность политических уступок с ее стороны.

Вернемся ненадолго к началу нэпа и возьмем в качестве примера одно из выступлений П. А. Сорокина — бывшего эсера, профессора социологии, высланного из Советской России за контрреволюционную деятельность. Выступая в Берлине в октябре 1922 г. на собрании Союза русских журналистов и литераторов, он сказал, что с введением нэпа российская деревня стала оживать, появился стимул к труду. Он отметил и такие явления, как рост деревенской буржуазии, появление и в городе новой буржуазии, занимающейся, по его словам, спекуляцией и мошенничеством. Из всего этого Сорокин делал следующий вывод: если в России будет «мир и сытость», то власти придется уступить. Он уверенно заявил тогда, что будущее будет принадлежать той партии, которая наиболее полно отразит интересы крестьянина, кулака и середняка. Сорокин рассчитывал вернуться в Россию годика через четыре17, примерно к 1927 г., когда, по его мнению, в стране якобы произойдут уже политические изменения. Питирим Сорокин, пользующийся на Западе репутацией ученого-социолога, попал явно впросак, берясь прогнозировать тенденции социально-экономического развития советского общества, как, впрочем, попадал он не раз и в последующие годы.

И сам Милюков, по его собственному признанию, за период с 1922 по 1926 г. уточнял пять раз свой тезис «об эволюции советской системы». Вокруг этого вопроса возникла перепалка между разными эмигрантскими деятелями. Е. Д. Кускова, например, участвовавшая в создании РДО, выступила с прямой критикой избранной Милюковым тактики, указывая, что Советская власть признана населением и никакого политического «термидора» в России не происходит18. Несколько в другом плане вел полемику С. П. Мельгунов — буржуазный историк, выступавший против любых приемов «новой тактики» и только за вооруженные методы борьбы с Советской властью.

В правых, черносотенных кругах эмиграции Милюкова считали чуть ли не главным виновником многих бед России. Объявленная им «новая тактика», критика белого командования и Врангеля вызвали еще большее ожесточение среди белогвардейского офицерства. В одном письме Милюкову, подписанном «Здравомыслящий чин армии генерала Врангеля Петров», говорилось: «Настоящим прошу вас прекратить делать выпады против армии ген. Врангеля, так как вы в свое время имели возможность строить Россию как вам хотелось, не сумели — не на кого пенять… В противном случае вам может стоить жизни. /163/ Находясь здесь, во Франции, имею своих сторонников в этом отношении, а деньги для этого дела всегда найдутся»19.

Взаимная ненависть представителей разных группировок выливалась в открытые потасовки на эмигрантских собраниях. В Милюкова стреляли монархисты-белогвардейцы во время одного его выступления в берлинской филармонии. Только случай спас ему жизнь. Был убит другой лидер кадетской партии — правый кадет В. Д. Набоков.

Нужно сказать, что одним из аспектов «новой тактики» было стремление установить контакты с контрреволюционными элементами внутри Советской России, использовать в этих целях нелегальные и легальные возможности. Республиканско-демократическое объединение пыталось найти в нашей стране какие-нибудь «организации», разделяющие его платформу. Милюков открыто призывал к координации усилий с «внутренними силами». Никаких результатов в этом деле милюковцам добиться не удалось, хотя известны отдельные попытки, сделанные в этом направлении. Д. И. Мейснер рассказывает о неудаче, постигшей одного из эмиссаров Милюкова, который должен был в СССР устанавливать связи и искать точки опоры. Во второй половине двадцатых годов, судя по переписке руководителей организации «Крестьянская Россия» с Милюковым, ими засылались на советскую территорию литература РДО и газета «Последние новости». От случая к случаю эту акцию пытались осуществлять через Харбин20.

Милюков и его сторонники из республиканско-демократического лагеря — кадеты и бывшие эсеры, — как уже было показано, вели борьбу против международного признания Советской республики. Мы рассказывали о поездке Милюкова и Авксентьева в 1921 г. в Америку, где они пытались воздействовать на «общественное мнение», чтобы задержать развитие американо-советских экономических отношений. Позже Милюков выступил против тех эмигрантских деятелей, которые утверждали, что после признания капиталистическими державами Советская власть ускорит и усилит якобы сделанные ею «уступки капитализму». Может случиться и обратное, писал Милюков, что Советская власть после признания легче сладит со своей оппозицией и использует его для собственного укрепления. «Уже и теперь (речь шла о 1924 г. — Л. Ш.), заметив опасность уступок капитализму, Советская власть объявила войну частному капиталу Ее опорой продолжает оставаться национализация всей крупной индустрии и монополия внешней торговли»21. Последующее развитие событий показало, что Милюков проявил здесь определенную проницательность. И за рубежом, и внутри страны никто не мог помешать тем объективным процессам, которые привели к окончательному решению в экономике СССР вопроса «кто — кого».

Весной 1928 г. новые нотки прозвучали в выступлениях такого идеолога правых кругов эмиграции, как П. Б. Струве. Анализируя /164/ сложившуюся к тому времени международную обстановку, он констатировал, что Советская Россия страшна западным государствам прежде всего как коммунистический очаг. По его словам, внутренние условия капиталистических стран (успехи рабочего и коммунистического движения) диктовали буржуазным правительствам необходимость проведения осторожных, скрытых действий. Учитывая эти политические реальности, Струве призывал западные державы к осуществлению «экономической интервенции» против Советского Союза. «Никаких кредитов, никаких длительных связей — вот формула этой негативной, или отрицательной, интервенции…»22 Подобную линию поведения Струве рекомендовал всем западным капиталистическим государствам. Он хотел еще верить в «экономическую капитуляцию и политическое крушение» Советской страны.

Через месяц после этого заявления Струве Милюков снова был в Америке. Во время одного публичного выступления его спросили: «Когда приблизительно можно ждать падения Советской власти?» Он отшутился: «Пусть кто-нибудь из зала ответит мне на этот вопрос». И на многие другие вопросы, как было отмечено, он отвечал скороговоркой, очень невразумительно, без былого апломба. «Быть может, — сказал Милюков неуверенно, — Советская власть переродится сама…»23 Прошло еще несколько лет, и в эмигрантском журнале «Современные записки» можно было прочитать, что «цветы капитализма» в России давно облетели и огни его догорали24. А газета «Возрождение», не без злорадства по адресу Милюкова, констатировала тот факт, что среди европейских политиков уже окончательно выброшена за борт теория эволюции Советской власти, от которой даже «Последние новости» отреклись на пороге 1930 г.25

Насквозь буржуазная, говорил о кадетской партии В. И. Ленин, эта партия не была в то же время прочно связана с каким-либо одним классом российского общества. Он обращал внимание на крайнюю неопределенность и непоследовательность кадетской программы. В свою очередь и российская буржуазия отличалась неоднородностью своего состава: узкий слой «зрелых и перезрелых капиталистов» и очень широкий слой «мелких и частью средних хозяев». Отсюда и непрекращающаяся борьба на политической арене дореволюционной России двух буржуазных тенденций — либеральной (или либерально-монархической) и демократической26. Эти тенденции давали о себе знать и в эмиграции, в деятельности заграничных организаций русской буржуазии. В условиях эмиграции стали действовать и другие факторы, которые способствовали развитию центробежных процессов, вызывали образование новых политических комбинаций и направлений.

Республиканско-демократическое объединение, о котором шла речь, не было похоже на обычную политическую партию. /165/ Оно было задумано как объединение организаций и не имело четко разработанной структуры. Одной из организаций, входивших в РДО, была «Крестьянская Россия», которую возглавляли бывшие эсеры А. А. Аргунов и С. С. Маслов. По существу она пользовалась полной самостоятельностью. В декабре 1927 г. в Праге состоялся съезд «Крестьянской России», на котором 18 делегатов, приехавших из разных стран, объявили о том, что их организация теперь будет называться «Крестьянская Россия — трудовая крестьянская партия»27. Новое название не внесло, однако, никаких изменений в антисоветскую, контрреволюционную направленность деятельности небольшой группы эмигрантов, претендовавших на представительство интересов трудового крестьянства. Надеясь на развитие в России крестьянского «политического движения», новая партия обещала оказать ему содействие. Неизвестно сколько и куда конкретно, но руководители «Крестьянской России» засылали своих агентов на советскую территорию.

Внутри организации скоро возникли разногласия по тактическим вопросам. Появилось сообщение о выходе из нее ряда членов. Потом, в начале 1931 г., произошло объединение представителей «Крестьянской Россию с правыми кадетами из редакции газеты «Руль» (И. В. Гессен, А. И. Каминка, А. А. Кизеветтер, Г. А. Ландау)28. На страницах этой газеты, которая считала себя независимой от каких-либо партийно-политических организаций, продолжали еще открыто звать к борьбе против Советской власти.

Незадолго до этого, в ноябре 1930 г., редакция «Руля» отмечала десятилетие своей газеты. Тогда в Берлин в адрес редакции поступали приветствия из разных стран: от бывших кадетских деятелей, от редакций эмигрантских газет, от разных союзов и обществ. ЦК «Крестьянской России — трудовой крестьянской партии» выражал уверенность, что «Руль» сохранит свое место и в дальнейшем. А комитет Торгпрома из Парижа не менее «твердо» заявлял, что скоро «свободное слово «Руля» зазвучит на родной земле». В одном из писем автор мечтал о перенесении редакции в Москву, в другом назывался более точный адрес — Петербург, Невский проспект. За что же ценили в то время «Руль» в лагере контрреволюции за рубежом? Ответ на этот вопрос мы находим в тех же «юбилейных поздравлениях». «Рулю» ставили в заслугу прежде всего «последовательную антикоммунистическую деятельность». «Политика, когда нет войны, — писал А. С. Изгоев, бывший член ЦК кадетской партии, редактору «Руля» И. В. Гессену, — на девять десятых делается газетами, и поэтому одно существование «Руля» уже само по себе есть жизненное политическое дело»29. Но, несмотря на все эти прогнозы и пожелания, ровно через год издание «Руля» прекратилось. Судя по всему, резко уменьшилось число читателей газеты, и расходы не окупались. «Лучшего подарка мы не могли бы сделать большевикам, как прекратить наши зарубежные /166/ газеты», — писал корреспондент «Руля» из Лондона 17 октября 1931 г.

Наряду с РДО в ряде европейских городов — Париже, Берлине, Белграде, Софии — продолжали свою заседательскую «работу» (вели протоколы, принимали какие-то решения) небольшие, с каждым годом теряющие своих членов группы кадетской партии. Не раз возникал вопрос о целесообразности самого сохранения за границей каких-либо организаций кадетов. Об этом кадетские деятеля спорили между собой с самого начала своего пребывания в эмиграции.

Вот одна из архивных находок — протокол частного совещания «членов партии народной свободы», состоявшегося 14 декабря 1922 г. в Берлине30. На четырех помятых страницах, исписанных химическим карандашом мелким, убористым почерком, излагается суть дебатов. Группа кадетов (И. Н. Альтшулер, А. С. Изгоев, А. И. Каминка, А. А. Кизеветтер, М. М. Липман, В. А. Оболенский и др.) под председательством И. В. Гессена пытались выяснить, стоит или не стоит объявлять о том, что партия как «политическая организация перестала существовать». Никакого заявления из тактических соображений решили не делать, но признали, что партия, вернее, ее остатки, разбита на несколько групп и течений, которые едва ли можно склеить. Выступая на совещании, А. А. Кизеветтер выразил тогда надежду, что «для кадетски мыслящих людей скоро откроется широкое поприще…».

Если же посмотреть протоколы заседаний некоторых кадетских групп, например парижской, за последующие годы, то нельзя не обратить внимание, что слишком часто на этих заседаниях речь шла о тактических разногласиях между эмигрантскими группировками, выступавшими под флагом РДО. Не кто иной, как сам его лидер Милюков, говорил о «выявлении и обострении» спорных вопросов, о назревающем серьезном конфликте и даже о «нападениях» со стороны «Крестьянской России». Ища выход из положения, в начале 1927 г. он предложил перейти от сотрудничества в «объединении» к «параллелизму», имея в виду, что каждая организация будет самостоятельно осуществлять издательскую и другую деятельность31.

Развитие международной обстановки, досрочное выполнение первой пятилетки и достижения социалистического строительства в СССР опрокидывали многие прогнозы деятелей «демократического объединения». Когда 15 мая 1932 г. в Париже собрались 55 членов «объединения» во главе с Милюковым, то между ними, в своем, так сказать, кругу, разгорелся спор о том, как изменить «платформу РДО», чтобы она отражала действительное положение вещей. Договориться не договорились, но сохранившийся протокол собрания передает нам настроения этих людей: у одних — растерянность и тревога перед неопровержимыми фактами, у других — желание как-то не замечать их. «Даже при самой осторожной оценке сведений, исходящих /167/ из самых разных источников, — заявил один из участников собрания, — напрашиваются выводы об успехе индустриализации страны»32. В «своем кругу» говорили откровенно. Один из участников совещания заметил, что Россию нельзя уже называть страной аграрной, как это делалось в «платформе». Кроме общих фраз о «свободах», в ней ничего нет, она далека от «запросов трудовых слоев советского населения». Оказавшись в идейном тупике, «республиканско-демократическое объединение» уже не смогло из него выйти, прекратив вскоре свое существование. «Крестьянская Россия» тоже растеряла своих сторонников. Аргунов умер, а Маслов в преддверии войны постепенно стал изменять своим прежним установкам, все больше занимая, как свидетельствует Д. И. Мейснер, патриотическую позицию33. История политической деятельности «Крестьянской России» показывает, насколько непрочными, эфемерными были эмигрантские объединения и какой условной была граница между разными политическими течениями, «левыми» и правыми эмигрантскими группировками.

Судьба партии кадетов за рубежом имеет много общего с историей остатков соглашательских партий эсеров и меньшевиков. Как уже отмечалось, все они раскололись на разные группы и группировки. Про эсеров и меньшевиков говорили, что они еще в начале двадцатых годов превратились из партий в эмиграции в партии эмигрантов. Они жили, по словам английского историка Роберта Вильямса, в абсолютно нереальном, вымышленном мире, строя свою антибольшевистскую деятельность на каком-то иллюзорном фундаменте34.

Определенный интерес представляют «размышления об эсеровской эмиграции», которыми поделился в своем письме В. М. Чернову крупный деятель эсеровской партии В. В. Сухомлин. «Нет ни революционной партии, ни воли к борьбе»35, — писал он, характеризуя состояние дел у эсеров, их настроения в начале 30-х гг. Разбитые на мелкие группировки, эсеры осенью 1931 г. предприняли попытку собрать в Париже представителей разных эсеровских организаций: так называемого областного комитета, нью-йоркской, пражской и харбинской групп. Они подписали декларацию, но практически никакого объединения не получилось. Единый печатный орган создать не удалось.

Эсеры продолжали участвовать в разных изданиях, втянувшись «в пучину болезненных антагонизмов и внутренних конфликтов»36. Среди этих изданий особое место занимал общественно-политический и литературный журнал «Современные записки» (1920–1940), в котором сотрудничали не только эсеры, но и представители других эмигрантских группировок и направлений, многие писатели. Здесь печатались наряду с другими материалами и антисоветские статьи,работы мистического содержания, воспоминания «бывших людей». Публикация /168/ отдельных, действительно художественных произведений никак не меняла общую антисоветскую направленность журнала. Обещание редколлегии «Современных записок» создать орган «независимого и непредвзятого суждения» осталось только фразой, а сами эсеры, связанные с этим журналом, оказались группой разрозненной, разношерстной, людьми, по словам Сухомлина, «не то враждующими между собой, не то чем-то объединенными»37.

В 1932 г. закончил свое существование эсеровский журнал «Воля России», выходивший в Праге под редакцией В. И. Лебедева, М. Л. Слонима, Е. А. Сталинского и В. В. Сухомлина. По своему содержанию этот журнал напоминал «Современные записки»: под флагом защиты принципов так называемого демократического социализма — антисоветизм, попытки поддержать антибольшевистские элементы в Советской России, оказать влияние на общественное мнение Запада.

В том же году прекратился выход газеты А. Ф. Керенского «Дни», которая издавалась сначала в Берлине, а потом в Париже.

Нужно сказать, что в начале тридцатых годов многие эсеры, как, впрочем, и меньшевики, вынуждены были покинуть Германию. Наибольшая, может быть, активность эсеров наблюдалась в Праге, где они сотрудничали в Земгоре и пользовались поддержкой чехословацкого правительства. В Праге жил и бывший лидер партии В. М. Чернов, который издавал там журнал «Революционная Россия».

Возглавляемая Черновым Заграничная делегация эсеров вскоре распалась. Собственно говоря, никто из ее членов, не признающих единого руководства, не хотел ему подчиняться. Сохранился протокол беседы эсеров В. В. Сухомлина и С. П. Постникова с В. М. Черновым, которая проходила в Праге 4 февраля 1927 г. Они заставили Чернова признать (и зафиксировали это в специальном протоколе), что он не имеет чрезвычайных полномочий, дающих право выступать от имени партии и вести переговоры политического и финансового характера38.

Тем не менее Чернов пытался и дальше представлять себя лидером, не скупился на широковещательные заявления и обещания. В начале 1930 г. он отправился в турне по Америке, выступал там с лекциями, «предсказывая» скорое падение Советской власти. Нужно сказать, что Чернов был весьма опытным оратором. По воспоминаниям очевидцев, речь его лилась всегда плавно, без всяких записочек он мог цитировать наизусть целые страницы. Но и это не помогало, выступления против Советской России были слишком непопулярны. Американские коммунисты призывали бойкотировать лекции Чернова и митинги, на которых он выступал. В распространяемой ими листовке говорилось: «Успех строительства социализма в СССР, растущая экономическая мощь Советского Союза, все усиливающиеся симпатии к Советскому Союзу со стороны угнетенных /169/ империалистами народов колоний тревожат буржуазию…»39

Отвечая на вопросы корреспондента сан-францисской газеты «Новая заря», Чернов пытался создать впечатление, что партия эсеров оказывает еще какое-то влияние на крестьянские Массы в Советской России, а за границей имеет якобы организованную эмиграцию40. Как на пример деятельности эсеров в эмиграции Чернов указал на выпускаемый им в Праге журнал «Революционная Россия». Не прошло, однако, и года, как выпуск этого журнала прекратился (в 1931 г.). За рубежом в это время нельзя было уже говорить о наличии даже остатков партии эсеров, только отдельные частные лица — бывшие эсеры проявляли еще активность.

Так же как и эсеры, меньшевики в эмиграции не имели никакого притока новых членов. Даже в Берлине, наиболее крупном до начала тридцатых годов центре сосредоточения представителей этой партии, их было не более 100 человек. Среды, в которой меньшевики могли бы искать своих приверженцев, пишет Хаимсон, не существовало. Мелкие меньшевистские группы были в Женеве, Льеже, Париже, Берне, Нью-Йорке41. Ф. Дан, возглавивший после смерти Л. Мартова Заграничную делегацию меньшевиков и издаваемый ею «Социалистический вестник», пытался привлечь в состав делегации правых меньшевиков. Но внутренние конфликты, борьба между правыми и «левыми» среди меньшевиков продолжались. Хаимсон, который имел возможность исследовать ранее не публиковавшиеся протоколы Заграничной делегации и переписку меньшевистских лидеров, отмечает, что особенно глубокие разногласия между Даном и другими членами делегации наметились в начале тридцатых годов.

Меньшевики всегда выступали против теории построения социализма в одной стране, «пророчили» неизбежность возвращения Советской России на капиталистические рельсы. П. Гарви ожидал появления сильнейшей «частнохозяйственной реакции» населения. Другой правый меньшевик — Д. Далин — в который уже раз говорил об отсутствии возможностей для «окончательного преодоления частного капитализма», утверждал, что национализация промышленности построена на утопии, предрекал гибель колхозной кооперации в деревне, а в целом повторял старый меньшевистский тезис о буржуазном характере революции в России, о том, что за эти исторические пределы ей будто бы выйти не дано42.

И в начале тридцатых годов «Социалистический вестник» продолжал публикацию материалов, в которых развитие капиталистического хозяйства в России выдвигалось как важное условие для создания максимально благоприятных «объективных и субъективных предпосылок» вовлечения отсталой России в процесс социалистического преобразования общества, когда этот процесс назреет «в передовых промышленных странах, которые /170/ не могут не быть его исторической колыбелью»43. Именно так был поставлен вопрос в меморандуме Заграничной делегации РСДРП «О современном политическом положении в Советском Союзе», опубликованном в мае 1930 г. По этой надуманной схеме нужно было сначала реставрировать в стране капиталистические отношения, дождаться революции на Западе, а потом только двигаться дальше. Когда же стал очевидным успех пятилетки в СССР, то некоторые меньшевики за рубежом вынуждены были признать, что «задача индустриализации, поставленная большевиками, выполняется», производительные силы страны все растут44.

Слишком заметными были «новые экономические и политические факты», поэтому некоторые авторы писали о происшедших в стране громадных социальных перепластованиях, о пробуждении в миллионных массах новых интересов и настроений45. Но и те, кто выступал с такими признаниями, продолжали оставаться на капитулянтской позиции, утверждая, что построение социализма в СССР не может быть завершено внутренними силами. Однако действительность опрокидывала установки меньшевиков, показывала несостоятельность их прогнозов. И сами меньшевики-эмигранты все больше понимали, что жизнь их партии едва теплится.

Напомним в этой связи, что В. И. Ленин, оценивая роль меньшевиков и эсеров в борьбе против Советской власти, называл их иногда прямыми, в других случаях прикрытыми защитниками капитализма. Суть дела не менялась от того, что некоторые их представители выступали в защиту капитализма ««идейно», то есть бескорыстно или без прямой, личной корысти, из предрассудка, из трусости нового…» Умные капиталисты, писал В. И. Ленин, понимают, что ««идейная» позиция меньшевиков и эсеров служит им, их классу…»46 Этот ленинский анализ, характеристики деятельности меньшевиков и эсеров, сделанные В. И. Лениным в самый разгар гражданской войны, сохраняют свое значение и при оценке поведения последних представителей этих партий за рубежом. С годами в условиях эмиграции все более исчезала питательная почва для формирования политических группировок, наблюдался непрерывный процесс их «вымывания», дробления и вырождения.

* * *
В ходе изложения мы не раз уже отмечали то влияние, которое оказывали на настроения эмиграции, на тактику и поведение ее политических группировок изменения в международной обстановке. Надвигалась вторая мировая война, и во всей толще эмигрантской массы шло глубокое брожение. Весна за весной несли крушение иллюзий для тех, кто жил еще мечтой о военном походе против Советской России. «Надежды на интервенцию угасли, — писал в 1935 г. журнал «Современные записки», — но возродились надежды на мировую войну, которая в общем /171/ пожаре и крушении может принести и конец большевизму»47. Наиболее авантюристические круги белой эмиграции сделали свой выбор. Крайнюю позицию занимали главари РОВС, НТСНП, некоторых других группировок зарубежной контрреволюции, готовые служить и германским фашистам, и японским милитаристам. Однако значительную часть русских эмигрантов мучили сомнения. И чем реальнее становилась перспектива будущей войны, тем больше возникало вопросов. С кем идти? На чьей стороне сражаться? За большевиков или за врагов России?

Особую остроту полемике в эмиграции в предвоенные годы придавали разного рода «самостийники» — украинские националисты, небольшая группа «вольных казаков», белоэмигрантские сепаратисты — выходцы с Кавказа и из Средней Азии. Так же как и русские белоэмигрантские «активисты», они выступали против защиты СССР в будущей войне. Даже самые ничтожные сепаратистские эмигрантские группы сразу же находили себе поддержку влиятельных иностранных кругов. Поэтому и количество разных изданий, выпускаемых этими группами, никак не соответствовало их численности. Достаточно сказать, например, что небольшая группа петлюровцев в Париже в течение многих лет выпускала свой еженедельник «Тризуб», и так называемая гетманская управа при бывшем гетмане Скоропадском в Берлине тоже издавала журнал. Антисоветские издания украинских националистов печатались и распространялись в Праге, Чикаго, Львове и других городах. Общей чертой всех сепаратистов было отрицательное отношение к прошлому и настоящему России, желание развязывания войны против СССР, отказ от его обороны.

В те годы в эмигрантских кругах раздавались разные голоса. Широкую известность получили выступления генерала Деникина. Еще в 1928 г. были опубликованы его письма анонимному «красному командиру». «Я совершенно согласен с вами, — писал Деникин своему оппоненту, — что над Россией нависли грозовые тучи со всех сторон… Теперь уже открыто говорят о разделе России»48. Бывший главнокомандующий вооруженными силами Юга России, один из вождей «белого движения» очень шокировал многих своих соратников, когда заявил о поддержке Красной Армии, которая должна выступить на защиту родных очагов. Совершенно новым в тактике контрреволюции был его призыв использовать в дальнейшем эту армию для свержения «коммунистической власти». О решении такой «двойной задачи» в связи с растущей угрозой нападения на Советский Союз фашистской Германии мечтали не только Деникин, но и другие деятели эмиграции, например А. Ф. Керенский.

Генерал Деникин не раз выступал перед эмигрантской аудиторией, пытаясь строить свои прогнозы развития международных событий. По свидетельствам очевидцев, он умел и любил /172/ говорить, речи его не были сухими и лаконичными по форме. Л. Д. Любимов вспоминал такой факт. На одном из публичных докладов Деникин обрушился на тех, кто проповедовал, что стоит только гитлеровским дивизиям хлынуть через советскую границу, как Красная Армия обязательно побежит. «А может, не побежит! — патетически воскликнул Деникин. — Нет, не побежит. Храбро отстоит русскую землю, а затем повернет штыки против большевиков»49. Нужно сказать, что такого рода слова импонировали многим эмигрантам, настроенным враждебно к Советской власти, но в то же время страдающим от ностальгии, от чувства ущемления национального достоинства.

Обращаясь к национальным чувствам своих слушателей, Деникин называл Гитлера «злейшим врагом России и русского народа». В январе 1938 г., выступая в Париже, он рассуждал о политическом реализме, о значении реальных ценностей в политической борьбе. «Итак, долой сентименты! — заявил 65-летний генерал. — Борьба с коммунизмом. Но под этим прикрытием другими державами преследуются цели, мало общего имеющие с этой борьбой… Нет никаких оснований утверждать, что Гитлер отказался от своих видов на Восточную Европу, то есть на Россию»50.

Некоторые критики Деникина в эмигрантских кругах совершенно неправомерно сравнивали его позицию с действиями в годы гражданской войны генерала А. А. Брусилова. Брусилов был русским патриотом, который, приняв революцию, перешел в Красную Армию и служил Советской России не за страх, а за совесть. Деникин как был контрреволюционером, ярым врагом Советской власти, так им и остался. Но в то же время его выступления против угрозы со стороны Германии при всей их непоследовательности в тех условиях способствовали дальнейшему расколу эмиграции, усилению в ее рядах антигитлеровских настроений.

Более дальновидные деятели эмиграции понимали, что всякое намерение расколоть Советскую власть накануне войны (к чему, собственно говоря, стремился и Деникин) означало бы и расчленение страны. В этом отношении показательны некоторые выступления Милюкова. «Помочь свержению большевиков эмиграция может очень мало, — заявил он в одном из своих докладов на публичном собрании Республиканско-демократического объединения, — а способствовать расчленению России может очень много»51.

Как свидетельствует Д. И. Мейснер, Милюков, так же как некоторые евразийцы и представители других «пореволюционных» группировок, в том числе и младороссов, расходясь между собой по многим политическим и философским вопросам, считали в этот момент, что в случае войны никакой борьбы с Советской властью для эмиграции быть не может — эта власть будет защищать родину — и никакой двойной задачи желать Красной Армии нельзя52. При этом ни в коем случае не нужно /173/ забывать, что Милюков ни на йоту не отступал от своих идейных позиций буржуазного демократа. Более того, он надеялся и хотел еще верить, что «германская опасность» заставит саму Советскую власть отказаться или отойти от коммунистической идеологии.

На эту особенность позиции Милюкова обратил внимание норвежский историк Е. Нильсен. Он считает, что в условиях обострения международного положения в начале 30-х гг. и активизации фашизма налицо было появление у Милюкова «просоветской ориентации». Правда, Е. Нильсен оговаривается, что Милюков не принимая Советской власти, не считал ее даже «законной», но в то же время признавал положительное значение для национальных интересов России внешнеполитической деятельности Советского правительства53.

Нарастание, угрозы мировой войны побуждало многих эмигрантов, прежде всего из «низов», все больше тревожиться за судьбы родины и заставляло понимать, что в случае войны необходим отказ от борьбы с Советской властью, которая будет защищать отчизну. Эмигранты, убежденные в необходимости защиты СССР, организовали во Франции Союз возвращения на Родину, потом переименованный в Союз друзей Советской родины и Союз оборонцев. Последний имел свой печатный орган — «Голос отечества», его члены собирались на открытые собрания. Оборонческий комитет в 1936 г. образовался также в Праге.

В одной из листовок о задачах и целях оборонческого движения говорилось: «Внешняя опасность, грозящая России, не могла не вызвать оборонческого движения, ставящего своей целью посильное содействие защите родины в критический момент ее истории. Планы враждебных России держав к началу 1936 г. выяснились с совершенной очевидностью. В этих планах Россия рассматривается как объект колониальной политики, необходимый для наций, якобы более достойных и цивилизованных. Более или менее открыто говорится о разделе России. Врагами России поддерживаются всякие сепаратистские движения. И, во имя борьбы с существующим в России правительством, некоторые круги эмиграции открыто солидаризируются со всеми этими вражескими планами, надеясь ценой раздробления родины купить себе возможность возврата в нее и захвата в ней государственной власти… Вопрос совести каждого эмигранта: с кем он?»54

Накануне войны оборонческие настроения проникали во все слои эмиграции, захватывая и отдельных представителей эмигрантских «верхов». Л. Д. Любимов рассказывал о собраниях в Париже, получивших название «обеды параллельных столов», в которых принимали участие лица самых разных эмигрантских направлений и где общим был только интерес к судьбам родины. Не менее примечательной с этой точки зрения была /174/ деятельность масонской ложи «Гамаюн», которую в то время считали, по словам Любимова, просоветской. В движении оборонцев, так же как и среди тех, кто называл себя «возвращенцами», проявились по существу те же тенденции, которые имели место после окончания гражданской войны, когда, руководствуясь патриотическими чувствами, меняли «вехи» многие представители старой интеллигенции. Так же как и сменовеховство, оборонческое движение было неоднородным, сложным, противоречивым по своему составу. Здесь были люди, которые заявляли о своей готовности защищать Советскую власть без всяких оговорок, были и такие, кто заранее предупреждал, что только временно, пока отечество в опасности, откладывает свои «политические счета», намереваясь потом предъявить их снова.

Вот как говорил, например, об этих различиях на одном из собраний «возвращенец» Н. Н. Тверитинов: «Мы хотели бы рассматривать оборонческое движение как приближение эмиграции к современной советской действительности, как приближение к Советскому Союзу по пути патриотизма. Такой путь не заказан даже и некоторым монархистам, так как не все поголовно правые стремятся к военному разгрому СССР. В настоящих условиях Советский Союз — мощный оплот мира, поэтому все искренние либералы и социалисты должны были бы иметь еще большие основания защищать Советский Союз: и как патриоты, и как сторонники мира. В отличие от оборонцев-эмигрантов мы, стоящие на советской платформе, будем защищать не только границы России, но и завоевания Октябрьской революции». Активист Союза друзей Советской родины В. К. Цимбалюк на этом же собрании заявил: «Другой России, кроме коммунистической, сейчас нет. Нам в эмиграции делать нечего. Надо идти защищать русскую коммуну на русской земле, а все политические счета не хранить в кармане, а просто выбросить в мусорный ящик»55.

Союз возвращенцев возник и на другом конце планеты. В Шанхае его образовала небольшая группа молодых эмигрантов. Н. И. Ильина рассказала во второй части романа «Возвращение» о деятельности этого Союза, об опасностях и трудностях, выпавших на долю его организаторов. И хотя в книге Н. И. Ильиной живут и действуют литературные герои, их дела и судьбы отображают реальную действительность. По словам самой писательницы, в этой части книги нет ничего вымышленного. Все это было.

В конце 30-х гг. только в Париже, пишет Л. Д. Любимов, насчитывалось до 400 «возвращенцев», а во всей Франции — более тысячи. Во время гражданской войны в Испании многие «возвращенцы», главным образом из молодого поколения, сражались против фашизма в составе интернациональных бригад. Несколько сот русских эмигрантов (по некоторым данным — около тысячи человек) защищали Испанскую республику. Из /175/ приблизительно трехсот русских добровольцев, отправившихся в Испанию через партийную организацию Союза возвращения на Родину, сообщает Алексей Эйснер, свыше ста — убито56. Вся Барселона с воинскими почестями хоронила героически погибшего в бою полковника В. К. Глиноедского. Русский эмигрант, член Французской коммунистической партии, в республиканской армии он занимал высокий пост члена Военного совета, командующего артиллерией Арагонского фронта. Весьма примечательна судьба А. Эйснера, который в 1920 г. совсем еще мальчиком был вывезен отчимом за границу. В 1925 г. он окончил белогвардейский кадетский корпус в Югославии. Потом работал где придется. Наконец вступил в Союз возвращения на Родину. Поехал в Испанию. Был там сначала ординарцем, а потом адъютантом у легендарного генерала Лукача (Матэ Залки) — командира 12-й интернациональной бригады.

В своих воспоминаниях Эйснер называет имена некоторых товарищей по оружию в Испании — тоже эмигрантов. Среди них будущие герои Сопротивления — И. И. Троян, Г. В. Шибанов, Н. Н. Роллер, А. Иванов и др. Бывший поручик И. И. Остапченко приехал в Испанию из Эльзаса. Он командовал ротой в батальоне имени Домбровского и под Гвадалахарой был тяжело ранен в грудь. Известно, что капитаном республиканской армии стал сын Б. В. Савинкова — Лев Савинков.

Неожиданные, казалось бы, повороты в человеческих судьбах. Но в основе их лежали глубокие причины: социальные и психологические. С некоторыми эмигрантами — бойцами республиканской армии встретились в Испании советские командиры, находившиеся там в качестве советников. Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский писал об одном из них: «Долго буду помнить я тебя, капитан Кореневский, бывший петлюровец, эмигрировавший во Францию и оказавшийся все-таки по нашу сторону баррикад! Это был изумительно храбрый человек. Он самоотверженно дрался с фашистами». Кореневский погиб в боях под Леридой, будучи комендантом штаба 35-й дивизии генерала Вальтера.

Другой наш крупный военачальник — генерал армии П. И. Батов, также воевавший в Испании, вспоминал, что как-то в доме, где был расположен штаб 12-й интернациональной бригады, нашли радиолу, и, когда включили Москву, все услышали слова песни «Широка страна моя родная». У окон виллы П. И. Батов увидел десятки добровольцев. «Плечом к плечу стояли не только наши советские граждане, но и русские эмигранты, — писал он. — Все как зачарованные слушали песню, доносившуюся из далекой Советской страны. У многих на глазах были слезы…»57 Добровольцы, как правило, не скрывали, что, участвуя в боях против фашистов в Испании, они хотят заслужить себе прощение и право вернуться на родину.

О том, что такую цель ставили русские эмигранты, воевавшие в Испании на стороне республики, рассказывает и генерал-лейтенант /176/ А. Ветров58. Тогда он — майор Красной Армии — был заместителем командира интернационального танкового полка. Во время боев под Теруэлем А. Ветров попал в стрелковое подразделение интернациональной бригады, бойцы которого — русские эмигранты из Франции — раньше служили в царской и белой армиях. А теперь они, как члены парижского Союза возвращения на Родину, присоединились к антифашистской борьбе. Что заставило их, уже немолодых и много испытавших людей, взяться за оружие — спрашивает А. Ветров. И объясняет: они хотели в бою заслужить право называться советскими гражданами, мечтали возвратиться на землю предков…

Когда началась вторая мировая война, русские эмигранты были мобилизованы во французскую армию. Содружество резервистов французской армии позднее опубликовало списки русских по происхождению солдат, убитых на войне, среди которых были и посмертно награжденные французскими орденами59. Многих из трех тысяч мобилизованных русских, постигла участь большинства французских военнослужащих — они оказались в германских лагерях для военнопленных.

В годы войны эмиграции предстояло пройти через сложные испытания. Дальше мы покажем, какое влияние на ее судьбы оказали события этой поры. Исторические победы Красной Армии вызвали перелом в настроениях многих эмигрантов. Обратимся к фактам и попытаемся на основе изучения отдельных, часто отрывочных и разрозненных данных, которые удалось почерпнуть из разных источников, составить общую картину поведения эмиграции, тех или иных ее представителей в тот решающий период истории.

Глава IV. В годы войны

1. Новое размежевание

Наряду с мобилизацией во французскую армию русских эмигрантов в ночь на 2 сентября 1939 г. среди них были произведены массовые аресты. Репрессиям подверглись члены упомянутых уже патриотических русских союзов во Франции, а сами союзы были разгромлены, все их имущество и архивы конфискованы. «Когда я вспоминаю о периоде от нападения Гитлера на Польшу до нападения его на Францию, — писал в своей книге Л. Д. Любимов, — мне всегда кажется, что германской агрессии буржуазная Франция решительно ничего не противопоставила, кроме болтовни»1.

Несколько месяцев продолжалась так называемая «странная война». Этот этап закончился 10 мая 1940 г. Немецко-фашистская армия предприняла в обход «линии Мажино» широкое наступление против французских войск. В считанные дни Бельгия, Голландия и Люксембург были захвачены гитлеровскими войсками. Англичане срочно эвакуировали из Франции на Британские острова свой экспедиционный корпус. В Париже началась паника. По дорогам Франции двигались несметные толпы беженцев.

В. В. Сухомлин, который прожил во Франции, главным образом в Париже, около 40 лет, вернувшись на родину после войны, рассказывал: «Падение Парижа потрясло не только французов, но и многих русских парижан, за исключением откровенных германофилов и фашистов»2. Взгляды самого Сухомлина к началу второй мировой войны претерпели серьезную эволюцию. После распада эсеровских зарубежных организаций и прекращения издания журнала «Воля России», одним из редакторов которого он был, он отошел от политической эмигрантской деятельности, сотрудничал во французской прессе, перевел на французский многие выдающиеся произведения русской и советской литературы, в том числе «Тихий Дон», «Цусиму», «Степана Разина», «Анну Каренину». В воспоминаниях Сухомлина имеются интересные зарисовки условий жизни русской эмиграции в трагические дни Парижа и Франции, поведения отдельных ее представителей.

На небольшом острове Олерон в Бискайском заливе, куда он уезжал из Парижа в сентябре 1940 г., Сухомлин встретил Вадима Андреева (Сына писателя Леонида Андреева), который /178/ до этого работал чернорабочим на парижской фабрике резиновых сапог. Как писал потом сам В. Л. Андреев, для него фашизм был врагом с самого момента его возникновения, а когда немцы напали на Россию — врагом ненавистным и абсолютным3. Андреев стал участником движения Сопротивления, прожил большую сложную жизнь, был автором многих стихов и ряда книг, опубликованных в Советском Союзе, и умер в 1976 г. в Женеве, будучи советским гражданином.

Но вот человек совсем другого типа. В местечке Сен Дени на том же острове жил с семьей русский эмигрант Г. П. Федотов. Мы упоминали его как одного из редакторов религиозно-мистического журнала «Новый град». Теперь этот 50-летний профессор с русой бородкой, сладенькой улыбкой и вкрадчивой речью проповедовал «моральное право» эмигрантов на измену. Еще одна судьба — И. И. Бунаков-Фондаминский, тоже один из редакторов «Нового града», бывший эсер и член редколлегии «Современных записок». Он остался в Париже, был арестован фашистами, затем отправлен в Германию и погиб в газовой камере. Разные судьбы и разные линии поведения во время оккупации Франции были особенно заметными.

Во Франции во время оккупации фашистские власти поспешили взять под свой контроль всю жизнь русской эмиграции. Они пытались организовать учет эмигрантов, направляли их на работу в военной промышленности. Так же как и в самой Германии, здесь было создано управление по делам русской эмиграции. Его возглавил некий Ю. С Жеребков — внук одного из генерал-адъютантов Николая И, до войны профессиональный танцор. Заявив, что он чувствует большую ответственность перед властями, Жеребков принялся выполнять их указания. А они требовали организации обязательной регистрации всех русских эмигрантов во Франции начиная с 15-летнего возраста4. Многие старались избежать принудительной регистрации. Это удалось сделать примерно половине из 60 тыс. русских с «нансеновским паспортом» (не имевших французского гражданства)5.

Некоторые эмигрантские деятели поторопились предложить свои услуги оккупантам. Через десять дней после падения Парижа генерал Кусонский, один из руководителей РОВС, открыто выражал свои симпатии к немцам6. Представители немецко-фашистского командования в свою очередь пытались найти в среде эмигрантов сотрудников, уверяя, что Германии нужны «русские патриоты». Но уже летом 1940 г. русские эмигранты приняли участие в первых подпольных организациях французского Сопротивления.

Борис Вильде и Анатолий Левицкий — сыновья русских эмигрантов, молодые ученые-этнографы «Музея человека» в Париже — стали активными участниками первой организации Сопротивления оккупантам. «Группа музея человека», как называли эту организацию, выпустила нелегальную газету «Резистанс» /179/ («Сопротивление»), название которой потом перешло ко всему антифашистскому движению во Франции. По воспоминаниям Сухомлина, газета «Резистанс» (первый номер попал ему в руки в конце декабря 1940 г.) имела подзаголовок: «Официальный бюллетень Национального комитета общественного спасения». Газета призывала создавать подпольные группы сопротивления, вербовать решительных и верных людей, готовиться к вооруженной борьбе.

Вскоре Б. В. Вильде и А. С. Левицкий вместе с другими членами группы были арестованы. Их долго держали в тюрьме, подвергли жестоким пыткам и расстреляли 23 февраля 1942 г. в форте Мон-Валериан под Парижем. Письмо, которое Вильде написал жене за несколько часов до расстрела, заканчивалось словами: «Я видел некоторых моих товарищей: они бодры. Это меня радует… Вечное солнце любви восходит из бездны смерти… Я готов, я иду»7.

О героях французского Сопротивления Вильде и Левицком написаны очерки, воспоминания, сняты фильмы. Их имена выбиты на мраморной доске в «Музее человека» в Париже. Там же помещены тексты приказов генерала де Голля, подписанных в Алжире 3 ноября 1943 г., о посмертном награждении Вильде и Левицкого медалью Сопротивления. В приказах отмечались их научные заслуги, героизм и самопожертвование во имя победы над фашизмом. Вот извлечения из этих приказов: «Вильде оставлен при университете, выдающийся пионер науки, целиком посвятил себя делу подпольного Сопротивления с 1940 года. Арестован чинами гестапо и приговорен к смертной казни. Своим поведением во время суда и под пулями палачей явил высший пример храбрости и самоотречения». «Левицкий, выдающийся молодой ученый, с самого начала оккупации в 1940 году принял активное участие в подпольном Сопротивлении. Арестованный чинами гестапо, держал себя перед немцами с исключительным достоинством и храбростью, вызывающими восхищение»8. За мужество и отвагу, проявленные в антифашистской борьбе во Франции в годы второй мировой войны, Президиум Верховное Совета СССР наградил Вильде Бориса Владимировича и Левицкого Анатолия Сергеевича орденом Отечественной войны I степени (посмертно). Указ был подписан 7 мая 1985 г., в канун 40-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне.

Уже в первые месяцы войны принял участие в антифашистских акциях Г. В. Шибанов — эмигрант, воевавший в Испании в составе интернациональной бригады, член Французской коммунистической партии. Он стал одним из организаторов Союза русских патриотов во Франции. В 1941 г. в оккупированном Париже Шибанов вместе с французскими патриотами распространял антинацистские листовки, участвовал в схватках с полицейскими9. /180/

К началу второй мировой войны численность эмигрантов во Франции (впрочем, как и в других странах) значительно сократилась. Здесь сыграли свою роль разные причины. Естественно, что за 20 с лишним лет определенная часть эмигрантов, особенно представителей старшего поколения, просто вымерла. Причем можно с большой уверенностью утверждать, хотя и нет точных подсчетов, что средняя продолжительность жизни для многих в эмиграции сократилась. Весь комплекс сложных условий жизни в зарубежье, обстоятельства материальные и психологические отнюдь не благоприятствовали долголетию тысяч рядовых эмигрантов, терпевших нужду и лишения. Нужно учитывать и то, что не менее 10–12 % общей численности эмигрантов (если принять ее за 2 млн. после окончания гражданской войны) вернулись на родину, особенно много в начале 20-х гг., а некоторая часть и накануне второй мировой войны. Массовые миграции, распыление по всему свету также вели к сокращению численности эмигрантской массы в отдельных странах. Наконец, действовали процессы ассимиляции. В ряде стран лица, принявшие гражданство данной страны, уже не учитывались как эмигранты. Вообще следует сказать, что отсутствие точного учета эмигрантов делает подсчеты их численности весьма условными. Как утверждает П. Е. Ковалевский, данные официальной статистики, например во Франции, при определении численности русских не учитывали «натурализованных русских», детей русских родителей, еще не выбравших подданства, русских с иностранными паспортами. Точно установить количество русских, пишет он, невозможно10.

Если в середине 20-х гг. русских эмигрантов во Франции было до 400 тыс., то в 1930 г., по данным некоторых зарубежных публикаций, это число сократилось до 200 тыс., а к 1939 г. — до 70 тыс. Та же картина наблюдалась в Германии, где после прихода к власти фашистов оставалось около 50 тыс. русских эмигрантов (вместо примерно 600 тыс. в начале 20-х гг.), из них около 10 тыс. — в Берлине. В Болгарии, согласно исчислениям, которые приводит Р. Т. Аблова, в годы второй мировой войны проживало около 30 тыс. эмигрантов из России, из них 2 тыс. бывших врангелевцев. В это общее число входило и около 4 тыс. молодых людей, родившихся в семьях эмигрантов, а также 6500 русских, принявших болгарское подданство. По данным югославской печати, к апрелю 1941 г., когда фашистская Германия напала на Югославию, там находилось около 30 тыс. белоэмигрантов11.

В Германии и Югославии появились новые эмигрантские организации, опекаемые фашистскими властями. По приказу этих властей в рамках управления делами русской эмиграции в Германии, возглавлявшегося генералом Бискупским, было создано объединение русских воинских организаций, во главе которого поставили генерала фон Лампе. /181/

21 мая 1941 г. — за месяц до нападения фашистской Германии на СССР — генерал фон Лампе послал письмо главнокомандующему германской армией генерал-фельдмаршалу фон Браухичу. Лампе просил использовать русских белогвардейцев в войне против СССР. Когда война действительно началась, то утром 22 июня представитель германских властей передал генералу Бискупскому приказ: оставаться на местах и ждать дальнейшего…12

Известие о вероломном нападении на «Советский Союз вызвало во всех слоях эмиграции самый живой отклик. В конечном счете это событие привело к окончательному размежеванию эмиграции. В первый же момент были и ликующие, были и такие, кто, забыв все, горел желанием скорее чем-то помогать родине, Красной Армии в борьбе с врагом. Большинство же было охвачено тревогой, ужасом, сомнениями… «Каюсь, — писал потом Л. Д. Любимов, — и в этот день и еще в течение некоторого времени подлинный патриотизм не определял еще моего сознания. Решительный перелом произошел во мне не сразу…»13

Отец автора воспоминаний — Д. Н. Любимов, бывший царский сенатор, которому было уже под 80, услышав о том, что немцы начали войну с Россией, «судорожно крестился, повторяя сквозь слезы: Господи! Господи! Спаси Россию!» В сознании этого человека, давно отошедшего не только от политики, но как бы и от самой жизни, в этот критический для его родины момент, как уверяет. Л. Д. Любимов, уже не было накипи многолетних эмигрантских расчетов. Однако было бы ошибочным утверждать, что такие расчеты, связанные прежде всего с надеждой на то, что Советская власть не выдержит тяжелого испытания, вообще исчезли. В то время не было недостатка в заявлениях, откликах, прогнозах, которые исходили и от представителей бывшей российской аристократии, и от эмигрантских политических деятелей разных толков и направлений. Документы рассказывают о случаях прямо-таки анекдотичных, когда уже 22 июня бывшие помещики приглашали друг друга в гости в псковские или рязанские имения, считая, что теперь то они быстро получат возможность туда вернуться.

П. Н. Милюков, который потом выступил с признанием побед Красной Армии, в начале войны поспешил заявить о «гигантской катастрофе». Примерно в таких же тонах говорил находившийся yжe во ту сторону Атлантического океана А. Ф. Керенский. В декабре 1941 г. он вдруг объявил, что «большевизм уже в прошлом» и «программа реконструкции», в реализации которой эмиграции должна принадлежать «законная роль», якобы уже осуществляется14.

Каждый искал ответ на вопрос: что будет с Россией? Пессимизм, неверие в способность Советского Союза бороться с фашистской Германией превращались иногда в личную драму, были даже причиной трагического исхода. Но с первого дня /182/ Великой Отечественной войны среди эмиграции отчетливо проявились и, чем дальше, тем все больше давали о себе знать настроения совсем другого плана — от сочувствия Красной Армии до уверенности в победе и желания принять посильное участие в ее достижении.

В тот день 22 июня, когда некоторые бывшие помещики давали волю своим мечтам, один русский инженер, живший в Праге, как вспоминает Д. И. Мейснер, сказал: «А ведь стыдно, очень стыдно, что будем мы тут под немцами жить, когда наше место на русском фронте, где сейчас защищают нашу родину другие люди»15. Более отчетливо, может быть, активная позиция проявилась в поступке другого эмигранта — молодого князя Оболенского. 22 июня он явился к советскому послу во Франции А. Е. Богомолову в Виши и попросил отправить его в Красную Армию, чтобы защищать отечество16.

О своей уверенности, с самого начала, в поражении гитлеровской Германии пишут некоторые бывшие эмигранты — авторы опубликованных в Советском Союзе воспоминаний. Мною руководило, объясняет Сухомлин, пожалуй, иррациональное, унаследованное от отца и матери древнее чувство, воспитанное всей русской литературой: Россия непобедима, русский народ непобедим, величайшее российское государство не может исчезнуть…17 Примерно такое же объяснение своего на строения дает П. П. Шостаковский — русский эмигрант, встретивший известие о начале войны в далекой Аргентине. Первые дни после воскресенья 22 июня прошли, как в угаре, писал Шостаковский через много лет. «Читая сенсационные заголовки буржуазных газет, ничего не зная о возможностях Родины защищаться против силы, что до этого момента казалась несокрушимой, беспощадной силой, подавившей всю Европу, мы буквально не находили места»18.

Старались рассуждать логически, поясняет далее автор воспоминаний, и могли обратиться только к историческим примерам для обоснования своего мнения, что Россию нельзя победить — это страна, в которой даже победители проигрывают войны. Во всех этих рассуждениях не было, конечно, понимания значения и силы социалистического патриотизма советских людей, поднявшихся на защиту своей родины и завоеваний революции. Но эта уверенность в победе, пусть сначала интуитивная, эмоциональная, в тех условиях была важным элементом, моральное влияние которого все больше возрастало.

Можно сказать, что нападение фашистской Германии на Советский Союз стало своего рода лакмусовой бумажкой, выявившей отношение эмиграции, разных ее представителей к своей родине в годину грозной для нее опасности. В результате обнаружился целый спектр настроений и действий — от выступлений откровенных коллаборационистов, сотрудничавших с фашистами, до активного участия в движении Сопротивления. Немало было в эмигрантской среде и людей «осторожных», /183/ выжидающих, куда повернет ход военных событий, как сложится обстановка на фронтах.

В первые недели войны с Советским Союзом около 300 русских эмигрантов в оккупированной части Франции были арестованы фашистскими властями и отправлены в лагерь Компьен. Массовые аресты проводились и вишиским правительством в так называемой «свободной зоне». А. Н. Рубакин был среди тех, кого задержали в Виши. Он вспоминал, как его привезли на огромный стадион. «На скамейках сидело человек пятьсот, большей частью русских эмигрантов, причем некоторые из них в самых невероятных костюмах. У каждого в руках был номер, их вызывали по номерам… Впервые мне пришлось так близко столкнуться с эмигрантами. Многие арестованные на вопрос о профессии отвечали: бывший офицер. Они прослужили офицерами в белой армии, года два. С тех пор лет двадцать работали грузчиками или шоферами во Франции, но все еще считали себя офицерами»19.

Судя по всему, германское командование и фашистские власти, следуя своим расистским принципам, относились к основной массе русских эмигрантов весьма подозрительно, многие из них были задержаны в предупредительном порядке, с расчетом припугнуть и заставить сидеть смирно. Такая картина наблюдалась не только во Франции. В Болгарии монархо-фашистские власти выслали в июле 1941 г. под надзор полиции большую группу (788 человек) «неблагонадежных агентов коммунистов», среди них были и русские эмигранты20.

В Праге многих арестованных продержали в гестапо три месяца, били, издевались. В первый же день, рассказывает Д. М. Мейснер, заключенным нашей камеры пришлось ползать по бесконечным коридорам тюрьмы налоктях и пальцах ног. Тех, кто помогал себе коленями, били тяжелыми тюремными ключами. Били и за неумелые гимнастические упражнения, за медлительность приседаний, а главное — для острастки и унижения. «Мне не пришлось пережить и малой доли того, что пережили сотни тысяч людей, оказавшихся в лапах гитлеровцев, — пишет Мейснер, — но я вышел из тюрьмы все же сильно помятым»21.

Тот факт, что гитлеровцы с большим подозрением относились ко многим русским эмигрантам, отнюдь не означал отказа от использования ими наиболее продажных эмигрантских группировок, готовых на все непримиримых врагов Советской власти. Упомянутый Жеребков, возглавивший управление делами русской эмиграции во Франции, клялся в своих верноподданнических чувствах к Гитлеру. Обращаясь к русским эмигрантам вскоре после нападения фашистской Германии на СССР, Жеребков пытался их уверить, что только «фюрер» знает, «что будет с Россией, какие формы правления ей понадобятся»22.

Фашистские власти поручили генералу Н. Н. Головину, /184/ который руководил высшими военными курсами РОВС в Париже, возглавить русские воинские организации во Франции (в Германии, как уже указывалось, те же функции выполнял генерал фон Лампе). Осенью 1941 г. германское командование назначило из числа белоэмигрантов специального эксперта «по русским делам». Им стал монархист, бывший царский сенатор барон М. А. Таубе. Свои услуги германскому командованию предложили генералы П. Н. Краснов и А. Г. Шкуро, которые стали потом формировать на оккупированной территории воинские части в помощь вермахту.

В начале войны Краснов выступил с прогнозами дальнейшего хода событий. Согласно его «предсказаниям», в СССР должно было начаться восстание против большевиков, и тогда новое правительство («типа правительства Петена-Лаваля — адмирала Дарлана») вступит в мирные переговоры с немцами. На всякий случай, если этот «прогноз» не сбудется, Краснов предлагал запасной вариант: германские войска оккупируют половину страны, а на другой половине образуется правительство, «которое заключит мир с немцами, приняв все их условия…»23.

Как бы продолжая через 20 лет эту тему, В. В. Шульгин писал, что война на многое открыла ему глаза. Он жил в то время в Югославии и, по его откровенному признанию, думал примерно так: «Пусть только будет война! Пусть только дадут русскому народу в руки оружие! Он обернет его против «ненавистной» ему Советской власти. И он свергнет ее!» Но вот война началась, писал дальше Шульгин, и случилось совсем обратное. Русский народ, получив в руки оружие, не только «не свергнул Советскую власть, а собрался вокруг нее и героически умирал в жестоких боях». Истекая кровью, он дрался за родину, и для Шульгина стало ясно, что «своей родиной эти люди считают Советский Союз, а Советскую власть считают своей властью». Этот факт, по его словам, разрушил главный устой эмигрантской идеологии. И он сказал себе: «Значит, мы ошиблись, этот народ не желает «освобождения» из наших рук». Когда я это понял, заявил Шульгин, наши усилия по свержению Советской власти показались мне и трагическими и смешными24.

В первые месяцы войны главари РОВС думали иначе, они развили активную деятельность, призывая бывших белогвардейцев вступать в ряды германской армии. Находившийся в Берлине генерал фон Лампе обращался не только к Браухичу, но и к самому Гитлеру. Он вел переписку с врангелевцами в Болгарии и Югославии. Начальник отдела РОВС в Болгарии генерал Абрамов в свою очередь обратился к германским властям с предложением использовать местные антибольшевистские силы для участия в борьбе, начатой «третьим рейхом». «Надеюсь, что немцам мы понадобимся», — заявил фон Лампе 3 августа 1941 г. А через 20 дней, 23 августа, он докладывал генералу /185/ Бискупскому о первых результатах. Оказывается, за два месяца войны на Восточный фронт для участия в боях на стороне фашистов было направлено 52 белогвардейца из берлинского «объединения»25. Как выяснилось, германское командование предпочитало использовать этих людей главным образом в качестве переводчиков.

Были, правда, и такие случаи, когда тот, кто пошел в услужение к гитлеровцам, вдруг коренным образом изменял свое поведение. Л. Д. Любимов и американский историк Роберт Джонстон ссылаются в качестве примера на историю одного из князей Мещерских. Он поехал на фронт переводчиком германской армии, надеясь поскорее войти во владение своим бывшим имением. Но то, что он увидел в России, так потрясло его, что, вернувшись во Францию, Мещерский перешел на сторону движения Сопротивления и потом был удостоен французских боевых наград26.

Представители официальных германских кругов считали, что направление белогвардейцев на фронт принесет мало реальной помощи вермахту, давая в то же время пищу «и без того уже активной советской пропаганде»27. Но именно из числа белогвардейцев германское командование вербовало охранников, шпионов и карателей. В Югославии, например, около 200 белоэмигрантов сотрудничали в гестапо и абвере.

Осенью 1941 г. к гитлеровскому командованию и «министру иностранных дел Рейха» обратились находившиеся в эмиграции так называемые войсковые атаманы — Терский, Кубанский и Астраханский — генералы Вдовенко, Науменко и Ляхов28. Они открыто приветствовали «приближающиеся к границам казачьих земель победоносные, германские войска». Опираясь на германские штыки, «атаманы» надеялись восстановить свою власть над казачьими областями.

В декабре 1941 г. белогвардейские полковники Санин и Сахаров были направлены на оккупированную территорию участвовать в формировании в районе Орши так называемых восточных батальонов, которые предназначались для несения охранной службы в тылу германской армии. Позже, весной 1942 г., бывшие белые офицеры были посланы с той же целью в Брянск, Бобруйск и некоторые другие оккупированные районы29.

В книге «Неотвратимое возмездие», написанной по материалам судебных процессов над изменниками родины, фашистскими палачами и агентами империалистических разведок, опубликованы данные о деятельности на службе германского фашизма в годы войны белогвардейских генералов П. Н. Краснова, его племянника — С. Н. Краснова, А. Г. Шкуро, Султана-Гирея Клыча, Т. И. Доманова и генерал-лейтенанта германской армии, эсэсовца Гельмута фон Паннвица, командовавшего карательным отрядом, в составе которого действовали казаки-белоэмигранты30. /186/

Еще с первых дней прихода к власти Гитлера, говорил на суде П. Н. Краснов, я сделал ставку на национал-социалистскую Германию и надеялся, что она обрушится на Советский Союз и коммунизм будет сокрушен. Как знаток «казачьего вопроса» Краснов в начале войны представил фашистскому командованию доклад по истории казачества. Во время оккупации Дона он не раз обращался к казакам с призывами сотрудничать с немецкими фашистами. Краснов был назначен начальником, а генерал Науменко — членом созданного немецким командованием главного управления казачьих войск. Над ними был поставлен представитель этого командования. Им оказался немецко-фашистский генерал Кестринг, который в течение ряда лет, до самого начала войны, служил военным и авиационным атташе в Москве и считался одним из лучших знатоков Советского Союза.

На суде были вскрыты факты о действиях так называемого «казачьего стана» против партизан, сначала в Белоруссии, а потом в Северной Италии. Вместе с Красновым-старшим преданно служил гитлеровцам его племянник — С. Н. Краснов. Особые задачи подрывной работы в оккупированных областях Украины возлагались на украинских националистов. Они сотрудничали с гитлеровцами еще до войны. Организация украинских националистов располагала в Европе 22 отделениями. Группы украинских националистов — сторонников Бандеры и Мельника, сформированные при покровительстве немецко-фашистских властей, действовали на территории Украины с первых дней войны31.

Известив, что гитлеровское командование предпринимало попытки привлечь к активному сотрудничеству и других эмигрантов-националистов. Находившийся в эмиграции бывший командир «дикой дивизии» белогвардейский генерал Султан-Гирей Клыч в 1942 г, направился на Кавказ, чтобы призывать горцев участвовать в вооруженной борьбе против Красной Армии. Каюм-хан, лидер контрреволюционной мусульманской эмиграции, был одним из организаторов так называемого туркестанского легиона, который использовался в карательных операциях.

На службе у немецких фашистов находились в годы войны члены Национально-трудового союза нового поколения. По словам Д. В. Брунста, активного в прошлом члена НТСНП, в первые дни войны была проведена всеобщая мобилизация активистов Союза. Они направлялись на Восток, в оккупированные немцами районы СССР, или же сосредоточивались в Германии, точнее, в Берлине, где разместилось исполнительное бюро этой организации. Правда, в количественном отношении их было немного, этих активистов НТСНП. Брунст утверждает: всего 150–200 человек32. Но это был опасный, коварный противник. Члены НТСНП работали в органах так называемого самоуправления на оккупированных территориях, в разных немецких /187/ учреждениях и фирмах. В зарубежной литературе приводились данные, что по меньшей мере в 40 больших и малых городах на оккупированной территории энтеэсовцы были бургомистрами, начальниками полиции, редакторами газет33.

Как теперь стало известно, в первые недели войны антисоветские передачи по немецкому радио, подготовленные энтеэсовцами, велись от имени надуманной подпольной организации «За Россию», будто бы существовавшей на территории СССР. Энтеэсовцы выполняли «особые», часто провокаторские задания, «работая» среди военнопленных, участвуя в террористических акциях гитлеровцев против населения, в борьбе с партизанами. Член исполнительного бюро НТСНП Околович, назначенный начальником всех групп энтеэсовцев на Востоке, одновременно состоял в минском гестапо34. Нет меры нашему преступлению, писал энтеэсовец Брунст, рассказывая о деятельности этой организации, о сотрудничестве ее членов с врагами родины.

Среди созданных гитлеровским командованием из числа бывших белогвардейцев охранных и карательных отрядов особой известностью пользовался «охранный корпус», сформированный в Югославии под командованием белогвардейского генерала Б. А. Штейфона. Согласно данным югославской военной энциклопедии, первые отряды этого корпуса (около 2 тыс. человек) начали действовать в сентябре 1941 г. 12 сентября в Белграде, на Банице, немецко-фашистское командование устроило смотр «охранного корпуса». Квислинговский газетный листок «Ведомости охранной группы» с лакейской готовностью заявлял о желании «оправдать оказываемое доверие»35.

В значительной своей части офицеры, солдаты и казаки белых армий, осевшие в Югославии и Болгарии, попадали в «охранный корпус» в порядке мобилизации. В июне 1942 г. штаб болгарской армии издал секретную директиву, согласно которой русские эмигранты в Болгарии, даже если они приняли болгарское гражданство, призывались в «охранный корпус».

В 1942 г. в составе корпуса было несколько полков, расположенных в Белграде, Лознице, Крупне, Кралево и других местах36. Главная задача, возложенная на «охранный корпус» гитлеровским командованием, состояла в организации охраны шахт и путей сообщения. Имеются данные и о том, что в составе корпуса формировались казачьи сотни, предназначенные для отправки на Дон во время боев под Сталинградом. Частям корпуса сразу же пришлось столкнуться с югославскими партизанами. В декабре 1942 г. корпус был включен в состав вермахта37.

Участвуя в карательных экспедициях против партизан, части корпуса несли большие потери, а в дальнейшем их остатки были полностью разбиты югославской Народно-освободительной /188/ армией и частями Красной Армии, вступившими на территорию Югославии.

В операциях против югославских партизан участвовал и корпус под командованием генерала фон Паннвица, в отдельных формированиях которого действовала и некоторая часть казаков — белоэмигрантов. Активным помощником фон Паннвица был белогвардейский генерал Шкуро, назначенный начальником «казачьего резерва». Известный своими зверствами в годы гражданской войны, Шкуро и теперь действовал теми же методами. В книге «Неотвратимое возмездие» приводится текст его обращения к казакам, проникнутого желанием активно бороться на. стороне гитлеровской Германии, верно ей служить. В обращении говорилось: «Я, облеченный высоким доверием руководителя СС, громко призываю вас всех, казаки, к оружию и объявляю всеобщий казачий сполох. Поднимайтесь все, в чьих жилах течет казачья кровь, все, кто еще чувствует себя способным помочь общему делу. Дружно отзовитесь на мой призыв, и мы все докажем великому фюреру и германскому народу, что мы, казаки, верные друзья и в хорошее время, и в тяжелое»38.

Отдельные отряды и части были сформированы из белогвардейцев в годы войны с фашистской Германией и на Дальнем Востоке. Хотя там и не было в то время открытых боевых действий, напряженная обстановка сохранялась. Многие факты о планах использования японской военщиной белой эмиграции стали известны уже после войны. В августе 1946 г. в Москве Военная коллегия Верховного суда СССР слушала дело руководителей антисоветских белогвардейских организаций атамана Семенова, Родзаевского и др. Характеризуя общую ситуацию на Дальнем Востоке в годы войны и существовавшую здесь угрозу для Советского Союза, государственный обвинитель говорил на процессе: «В то самое тяжелое время, когда наша Родина, обливаясь кровью, отбивалась от гитлеровских полчищ, рвавшихся к Москве и Волге, когда решалась судьба Советского государства и дороги были каждый солдат, каждое орудие, каждый патрон для спасения нашего социалистического отечества, — в это время миллионная, вооруженная до зубов японская армия вместе с белогвардейцами-семеновцами стояла на подступах к нашим дальневосточным границам в полной готовности и отвлекала значительные силы Красной Армии»39. В качестве одного из свидетелей на суде был допрошен японский генерал-лейтенант Томинага. Это имя уже упоминалось нами. В начале тридцатых годов он как представитель японского Генштаба встречался в Берлине с руководителями РОВС. Томинага рассказал, что в 1941 г. японский Генштаб по сговору с германским командованием разработал план нападения на Советский Союз на Дальнем Востоке. Этот план носил условное название «Кан-току-эн» (особые маневры Квантунской армии) и предусматривал широкое использование русских /189/ белогвардейцев40. Были сформированы специальные казачьи части (пять казачьих полков, два отдельных дивизиона и одна отдельная сотня). Они входили в Захинганский казачий корпус, командиром которого японское командование назначило А. П. Бакшеева — бывшего генерал-лейтенанта белой армии.

Ждали, когда Япония сумеет без больших потерь захватить советский Дальний Восток. Дальнейший ход событий внес существенные поправки в эти планы.

2. Коренной перелом в ходе войны и эмиграция

Победы Красной Армии на фронтах Великой Отечественной войны оказали на эмиграцию решающее влияние, заставили многих ее представителей пересмотреть свои позиции. События на фронтах наложили свой отпечаток и на поведение рядовых эмигрантов из «низов» и, несомненно, отразились на настроениях многих эмигрантских «деятелей» самых разных политических убеждений. После Сталинградской битвы, по словам Мейснера, люди, способные нормально рассуждать, верить в победу Германии уже не могли1. Многие же начали это понимать значительно раньше. Причем эти процессы коснулись не только русских эмигрантов, но и выходцев из России — эмигрантов других национальностей.

Наиболее, может быть, примечательной является эволюция взглядов П. Н. Милюкова. Незадолго до смерти, в 1943 г., находясь на юге Франции, Милюков написал статью, разошедшуюся во многих экземплярах, отпечатанных на ротаторе и на машинке. Она тайно была распространена среди русских эмигрантов. Статья была написана в форме полемики с находившимся в это время в Америке известным эсером М. В. Вишняком, который выступил в «Новом журнале» с «обоснованием» необходимости отрицательного отношения к Советской власти. Милюков признал и заявил в своей статье, что за разрушительной стороной русской революции нельзя не видеть ее творческих достижений. Революция — органическая часть русской истории, писал он, и «четвертьвековой режим большевиков не может быть простым эпизодом». Милюков, правда, пытается еще найти в советской системе признаки эволюции, но делает это уже совсем не так, как раньше, не решаясь даже упоминать о каких-то «уступках капитализму».

Среди разных вопросов, которые затрагивались в этой полемике, был и вопрос о значении советско-германского договора 23 августа 1939 г. Отвечая своему оппоненту, Милюков писал, что договор дал возможность выиграть еще полтора года для подготовки к войне, которую Сталин считал неизбежной: «Неужели же Вишняк хотел бы, чтобы вся тяжесть союзной войны против могущественной армии Гитлера легла тогда, как /190/ отчасти происходит и сейчас, на одну недовооруженную еще Россию?» И то, что СССР, по словам Милюкова, обнаружил тут больше «дипломатического искусства», то это не вина его, а заслуга. Далее речь шла об отношении к власти армии и населения в Советском Союзе. Этот народ в худом и в хорошем связан со своим режимом, заявил Милюков, огромное большинство народа другого режима не знает. С другой стороны, представители и свидетели старого порядка доживают свои дни на чужбине.

Будучи антибольшевиком, как он сам напоминал, Милюков тем не менее в отличие от своего оппонента признал положительное значение деятельности большевиков во многих направлениях. В этой связи он писал о достижениях большевиков в таких областях, мак укрепление государственности, развитие экономики, создание армии и военной индустрии, необходимого аппарата управления. Ссылаясь на наблюдения очевидцев, Милюков приводил в своей статье свидетельства о том, что в России «народ изменился, стал гораздо развитее, сообразительнее». Советская власть «для них все. Она их вывела в люди, и они ничего другого не хотят». Весьма примечательным было сделанное Милюковым в ходе полемики заявление, что советский гражданин гордится своей принадлежностью к режиму. «Он не чувствует себя «рабом» и проявляет большую самостоятельность в поведении. А главное, он не чувствует над собой палки другого сословия, другой крови, хозяев по праву рождения».

Говоря о поведении советских солдат на фронте, Милюков писал о чудесах проявляемой ими храбрости. Упорство советского солдата, по его словам, коренилось не только в том, что он идет на смерть с голой грудью, но и в том, что он равен своему противнику в техническом знании и вооружении, не менее его развит профессионально. Конечно, в них (русских солдатах), продолжал Милюков, ссылаясь опять на впечатления очевидцев, есть много поначалу для нас непонятного, и нужно сказать, что условия русской жизни мы не знали совсем.

По мнению Милюкова, победы Красной Армии обязывали пересмотреть прежние оценки. «Бывают моменты — это еще Солон заметил и в закон ввел, — когда выбор становится обязательным. Правда, я знаю политиков, которые по своей «осложненной психологии» предпочитают отступать в этих случаях на нейтральную позицию. «Мы ни за того, ни за другого». К ним я не принадлежу… Когда видишь достигнутую цель, лучше понимаешь и значение средств, которые привели к ней… Ведь иначе пришлось бы беспощадно осудить и поведение нашего Петра Великого»2.

Статья Милюкова — известного политического деятеля и кадетского лидера — произвела определенное впечатление на умы эмигрантской массы. Но и независимо от этой статьи коренной перелом в ходе войны вызвал усиление антифашистских /191/ настроений в рядах эмиграции, активизацию ее участия в движении Сопротивления.

Соблюдая строгую конспирацию, группа русских эмигрантов — 9 человек — собралась 3 октября 1943 г. в Париже на квартире Г. В. Шибанова. На этом собрании было положено начало деятельности Союза русских патриотов во Франции. В прошлом гардемарин, в эмиграции Шибанов работал шофером такси, а после войны в Испании, где он сражался на стороне республиканцев, попал в лагерь для интернированных. Когда началась война с Германией, он оказался на франко-бельгийской границе в рабочей роте, укомплектованной из иностранцев. Бежал оттуда в Париж, вступил там в 1941 г. в группу Сопротивления. Шибанов стал одним из руководителей Союза русских патриотов, и ему была поручена организация лагерных комитетов среди советских военнопленных, оказание содействия в создании советских партизанских отрядов. Союз был тесно связан с французским Сопротивлением и сам являлся его русской организацией (так же, как были в Париже армянская, польская, итальянская и другие организации Сопротивления).

Союз имел свой печатный орган — «Русский патриот» и предназначенную для советских военнопленных и партизан нелегальную газету «Советский патриот». Их первые номера вышли к 7 ноября 1943 г. Шибанов вспоминает, как трудно было наладить издание нелегальных газет. Нужны были пишущая машинка, ротатор, восковки, краска, бумага. Все это помогли найти русские эмигранты — участники Сопротивления. В типографии «Русского патриота» печатались также листовки и прокламации, которые распространяли среди эмигрантов и в лагерях военнопленных3.

Члены Союза русских патриотов оказывали помощь в организации побегов советских военнопленных, укрывали бежавших, снабжали их питанием и одеждой, выполняли обязанности связных и переводчиков. Вот один из примеров такой деятельности. Русский эмигрант член Французской коммунистической партии Михаил Гафт, работавший на сахарном заводе вблизи города Амьен, узнал, что там скрываются два советских военнопленных, бежавших из лагеря. Ими оказались старший лейтенант В. К. Таскин и рядовой И. Ф. Фомичев. С помощью Гафта они были переправлены в Париж и сначала жили здесь нелегально на квартире русского эмигранта П. А. Ильинского. Таскин активно включился в работу газеты «Советский патриот», а потом стал руководителем штаба советских партизанских отрядов на востоке Франции. С конца 1943 г. в этой газете публиковались сообщения о действиях советских партизанских отрядов во Франции, а их было в это время более 50. Одним из них командовал лейтенант Г. П. Пономарев, бежавший из фашистского плена. Помощь ему оказали Шибанов и Гафт. Они снабдили Пономарева картой, пистолетом и направили его в /192/ район Нанси, где, как им было известно, в лесу скрывались советские военнопленные4.

М. Я. Гафт и другой русский эмигрант, И. И. Троян выполняли обязанности связных. Много раз они отправлялись на поездах, попутных автомашинах, частично пешком из Парижа в Нанси и обратно. Они везли с собой подпольную литературу, газеты, инструкции лагерным комитетам, а то и мины и оружие. Бывший врангелевец, эвакуировавшийся в 1920 г. из Крыма, И. И. Троян целиком порвал со своим прошлым. Участник гражданской войны в Испании, член Французской компартии, он пользовался репутацией смелого, готового выполнить любое задание подпольщика. В мае 1944 г. при выполнении очередного боевого задания Троян был схвачен гестаповцами. Он проявил непоколебимую стойкость перед казнью. «Никто из тех, кого знал Троян, — свидетельствует В. К. Таскин, — и с кем он был связан, немцами не был арестован»5.

В воспоминаниях и других публикациях, посвященных участию советских военнопленных и русских эмигрантов в движении Сопротивления во Франции, имеются различные примеры их героизма и самопожертвования. На острове Олерон, оккупированном фашистами, действовала подпольная группа, в которую входили русские эмигранты В. Л. Андреев и В. Б. Сосинский. Недавно, в связи с 40-летием Победы в Великой Отечественной войне, В. Б. Сосинский был награжден медалью «За боевые заслуги», а ранее получил французский орден Почетного легиона.

Когда началась война, он был призван во французскую армию, потом немецкий плен — три года провел в тяжелых условиях лагеря для военнопленных около Потсдама. На острове Олерон Сосинский оказался в 1943 г. Небольшой остров был превращен гитлеровцами в укрепленный район, стал составной частью так называемого Атлантического вала. Численность его гарнизона доходила до двух тысяч солдат и офицеров. Получилось так, что на тяжелых работах по строительству укреплений и обслуживанию артиллерийских батарей немецко-фашистское командование использовало советских военнопленных, а также насильно угнанных советских граждан. Именно из них образовалась группа смельчаков, которую возглавил Владимир Антоненко — советский парень из Мозыря. Ему не было тогда и 20 лет, но он уже участвовал в партизанском движении в Белоруссии и, прежде чем попасть на Олерон, прошел муки немецких лагерей.

После войны В. Б. Сосинский и В. Л. Андреев рассказали о героях Олерона, о том, как они, русские эмигранты, стали вместе с советскими гражданами участниками французского Сопротивления на острове. Им удалось провести смелые операции. На глазах у немцев был взорван большой склад боеприпасов. Не все остались живы. В. Антоненко геройски погиб 30 апреля 1945 г., в день освобождения острова от фашистов. Капитан /193/ Леклерк, один из руководителей Сопротивления, дал такой отзыв о деятельности подпольщиков на Олероне: «Считаю своим долгом отметить, что я особенно доволен действиями русских партизан, которые оказали нам большие услуги во время высадки, дали максимум военных сведений и дезорганизовали тыл противника»6.

На Юге Франции в городе-курорте Ницце еще в июне 1941 г. была создана Русская патриотическая группа. После освобождения от фашистских оккупантов здесь на базе этой группы образовался Союз русских патриотов Юга Франции.

В материалах посольства СССР во Франции сохранилось письмо членов этого Союза полномочному представителю Союза Советских Социалистических Республик во Франции. Оно датировано 6 октября 1944 г. Сейчас нельзя установить, сколько было членов Союза, но в его руководящий орган — комитет входило 9 человек, и некоторые из них состояли в Коммунистической партии. Обращаясь к советскому послу, председатель Союза русских патриотов Юга Франции И. Я. Герман и секретарь Союза Л. Л. Сабанеев по поручению русских патриотов, сражавшихся на юге в рядах французских организаций Сопротивления, приветствовали свою «великую и горячо любимую Родину». Они писали (приводим почти без сокращений текст письма, обнаруженного в Архиве внешней политики СССР): «…мы глубоко скорбили, что в момент вероломного нападения национал-социалистской Германии на нашу Родину мы физически лишены были возможности быть в рядах доблестной Красной Армии.

Но мы помогали нашей Родине, работая в подполье. И нас, патриотов, не сломили ни застенки правительства Виши, ни убийства гестапо.

Сердцем, душой и своей жертвенностью мы всегда были с нашим народом. С восторгом, изумлением и гордостью мы следили за гигантской борьбой нашего народа.

В этой борьбе за Родину и за общечеловеческую культуру героическая Красная Армия и ее славный вождь Сталин покрыли себя бессмертной славой — они первые нанесли врагу сокрушительный удар.

Эти годы борьбы явились решающими в жизни и во взглядах русских патриотов за рубежом. Стало ясно, что путь один: к объединению и слиянию с Родиной, и долг один: отдать все свои силы на восстановление Родины и для посильного ей служения…»7

Это письмо, отражающее дух времени, было послано уже после освобождения Франции от фашистских оккупантов, а до этого были, конечно, неудачи, провалы, аресты членов Союза, но борьба продолжалась.

Участник Сопротивления Г. В. Шибанов после войны вернулся на родину и Указом Президиума Верховного Совета /194/ СССР был награжден орденом Отечественной войны I степени. Он рассказал потом о двух заключительных операциях, в которых ему и другим членам Союза русских патриотов пришлось участвовать в момент освобождения Парижа. По поручению Гастона Ляроша, уполномоченного национального фронта Сопротивления по работе среди эмигрантов, они участвовали в августе 1944 г. в захвате резиденции созданного фашистами управления по делам русской эмиграции (его начальник Жеребков успел, правда, бежать) и освобождении здания советского посольства на улице Гренель.

Гастон Лярош сам был русским по происхождению, его настоящее имя Борис Матлин. В двухлетнем возрасте (он родился в 1902 г.) родители увезли его из России во Францию. После войны Лярош написал книгу «Их называли иностранцами», в которой рассказал об участии во французском Сопротивлении эмигрантов из разных стран, в том числе выходцев из России8.

О некоторых из них, об их делах мы здесь уже писали. Не случайно, видимо, получилось так, что эмигранты, которые были бойцами интернациональных бригад в Испании, активно участвовали в антифашистской борьбе в годы второй мировой войны. Назовем еще А. Н. Кочеткова, Н. Н. Роллера, Б. Л. Журавлева, Н. С. Качву. В Сопротивление шли разные люди: Ж. Знойко-Боровский — сын известного шахматиста; писатель А. П. Ладинский (вернувшийся потом в Советский Союз) — автор нескольких исторических романов; С. С. Чахотин — крупный ученый, в прошлом один из идеологов сменовеховства, также возвратившийся после войны на родину; A. М. Петров — известный инженер-кораблестроитель; К. А. Радищев — один из представителей молодого поколения эмиграции (ему было 22 года, когда он был замучен в застенках гестапо, Указом Президиума Верховного Совета СССР посмертно награжден медалью «За боевые заслуги») и многие другие.

За мужество и отвагу, проявленные в борьбе против гитлеровской Германии, группа соотечественников — бывших эмигрантов или выходцев из эмигрантских семей — в разное время была награждена орденами и медалями СССР, главным образом посмертно. По данным, которые приводит Л. Д. Любимов, только во Франции погибло более 100 русских эмигрантов — участников подпольной борьбы с немецкими фашистами9.

Среди тех, кто принял мученическую смерть, были и женщины — княгиня В. А. Оболенская, Е. Ю. Кузьмина-Караваева («мать Мария»), Ариадна Скрябина (дочь известного композитора), М. А. Шафрова-Марутаева, А. П. Максимович и др. B. А. Оболенская посмертно была награждена орденом Отечественной войны I степени, а также французскими орденами Почетного легиона, Военным крестом с пальмами и медалью Сопротивления. Когда мы читаем воспоминания тех, кто знал Оболенскую, то перед нами предстает образ молодой, стройной, /195/ красивой женщины. Участвуя во французском Сопротивлении с августа 1940 г., она выполняла сложные задания, вербовала добровольцев для де Голля. Когда ее арестовали, гитлеровцы предложили сохранить ей жизнь в обмен на сотрудничество. Оболенская отказалась, на допросах держала себя с исключительным мужеством, следователь прозвал ее Княгиня Ничего Не Знаю.

С. В. Носович, тоже эмигрантка, дочь бывшего сенатора, участница Сопротивления, арестованная вместе с Оболенской, но оставшаяся в живых (смертная казнь была заменена ей каторжными работами) и награжденная потом орденом Почетного легиона, рассказывала: «Допрашивали нас пять гестаповцев с двумя переводчиками. Играли они главным образом на нашем эмигрантском прошлом, уговаривали нас отколоться от столь опасного движения, шедшего рука об руку с коммунистами. На это им пришлось выслушать нашу правду. Вики [Оболенская] подробно объяснила им их цели уничтожения России и славянства. <<Я — русская, жила всю свою жизнь во Франции, не хочу изменить ни своей родине, ни стране, приютившей меня. Но вам, немцам, этого не понять». На их тупую антисемитскую пропаганду она отвечала: «Я — верующая христианка и поэтому не могу быть антисемиткой»»10. Ее вывезли в Берлин и поместили в тюрьму Моабит. Только после войны стало известно, что В. А. Оболенская была казнена 4 августа 1944 г. Ей было тогда 33 года.

Героиня французского Сопротивления «мать Мария» (Е. Ю. Кузьмина-Караваева, по мужу Скобцова) в молодости (она родилась в 1891 г.) была поэтессой, хорошо знала А. Блока и А. Белого, о которых написала воспоминания. В эмиграции она стала монахиней. Во время оккупации укрывала в Париже бежавших из лагерей советских военнопленных, помогала нуждающимся соотечественникам, спасала еврейских детей. Ее квартира превратилась в общежитие, стала антигитлеровским центром. Кузьмина-Караваева погибла в лагере Равенсбрюк 31 марта 1945 г. По рассказам, она пошла в газовую камеру вместо другой заключенной — молодой женщины. Е. Ю. Кузьмина-Караваева также награждена посмертно орденом Отечественной войны.

В Тулузе установлен памятник участнице Сопротивления А. Скрябиной, погибшей на боевом посту. Анна Максимович, ставшая во Франции известным врачом, активно боролась против фашистов и была убита в лагере смерти. Известны героические подвиги М. А. Шафровой-Марутаевой — дочери эмигранта, матери двоих детей. На улицах Брюсселя она совершала отчаянно смелые нападения на гитлеровских офицеров. Допросы и пытки после ареста не сломили ее воли. Шафрова-Марутаева была казнена в кельнской тюрьме11. Прошли годы, и 19 июня 1978 г. посол Советского Союза в Бельгии передал на хранение /196/ мужу М. А. Шафровой-Марутаевой орден Отечественной войны I степени, которым она была награждена посмертно.

Некоторые авторы отмечают и такое направление активности русских эмигрантов — участников Сопротивления, как работа по разложению власовцев. Для «русского Парижа», писал американский историк Джонстон, быстро стало очевидным, что Власов является не кем иным, как «нацистской пешкой». В 1944 г. власовцы, чтобы искупить свою вину, массами переходили на сторону партизан. Успешную агитацию среди них вели члены Союза русских патриотов и другие участники Сопротивления во Франции. Однажды в результате агитации Тамары Волконской, «красной княгини», как ее называли, за один день к французским маки перешли 85 власовцев12. За участие в антифашистской борьбе во Франции Тамара Алексеевна Волконская была посмертно награждена орденом Отечественной войны II степени.

Участие в движении Сопротивления принимало самые различные формы. И. А. Кривошеин — сын царского министра, ставший во Франции хорошо оплачиваемым инженером, — сразу же включился в борьбу против гитлеровцев, действуя по заданиям боевой организации «Вольные стрелки» (франтиреры). Он добывал ценнейшую для движения Сопротивления информацию. В этом ему помогал немецкий антифашист Вильгельм Бланке, который работал в экономическом отделе штаба германского командования в Париже. В результате предательства в организации произошел провал. Бланке казнили, а Кривошеина арестовали. Это произошло в то время, когда союзники уже высадились во Франции. Кривошеин потом вспоминал, как его одиннадцать дней пытали, а затем приговорили к пожизненному заключению и отправили в концлагерь Бухенвальд. Л. Д. Любимов дополняет его рассказ указанием на важную деталь: в приказе о награждении Кривошеина французским военным орденом отмечалось, что гитлеровцы не смогли вырвать у него никаких сведений13. После войны Кривошеин был избран председателем Содружества русских добровольцев, партизан и участников Сопротивления во Франции.

Что касается Л. Д. Любимова, к воспоминаниям которого мы часто обращаемся, то его судьба по-своему примечательна. «В начале 1943 года я перенес тяжелую болезнь, — писал он о себе. — В долгие бессонные ночи я слушал победные сводки Совинформбюро. Но вместе с гордостью за Россию чувство вины перед ней мучительно охватывало меня. Я был виновен перед ней в том, что неверно, грубо и неумно судил о ее судьбе, что столько лет со многими другими играл на руку злейшим ее врагам»14. Пришло, по-видимому, время, когда кончился для него период выжидания. И Любимов, аристократ по рождению, в течение 15 лет активно сотрудничавший в парижской газете «Возрождение» (он часто выступал под псевдонимом Амадис) и напечатавший в ней уйму антисоветских статей, принял участие /197/ в деятельности Союза русских патриотов, пытаясь как-то искупить свою вину перед родиной.

Патриотические настроения среди широкой массы эмигрантов проявлялись и в горячем интересе к тешу, что делается на советско-германском фронте, и во все более растущей уверенности в победе, которые в это время оттесняли на второй план другие желания и заботы. Говоря об этих особенностях эмигрантской психологии в годы войны, уместно, может быть, привести строки поэта-эмигранта Георгия Ревского, отражавшие настроения многих его соотечественников:

Да, какие пространства и годы
До тех пор ни лежали меж нас,
Мы детьми одного народа
Оказались в смертельный час.
По ночам над картой России
Мы держали пера острие.
И чертили кружки и кривые
С верой, гордостью за нее.
Примером такого рода патриотических чувств может служить поведение И. А. Бунина. Известный писатель не был активным участником Сопротивления, но категорически отказался «хотя бы палец о палец ударить для немцев»15.

Даже весьма неполные, отрывочные данные, которые мы смогли использовать, показывают наличие в годы войны определенных особенностей в положении эмиграции в разных странах, в деятельности отдельных ее группировок и представителей. Эти особенности отражали своеобразие местных условий во Франции, Италии, Чехословакии, Болгарии, Югославии, Америке и других районах эмигрантского рассеяния.

Интересны факты участия русских эмигрантов в итальянском Сопротивлении. Они стали известны благодаря поискам писателя С. С. Смирнова. В одном из своих очерков, который так и назывался — «Русские в Риме», он рассказал об Алексее Николаевиче Флейшере16. Выходец из обедневшего дворянского рода, воспитанник кадетского корпуса, он оказался в эмиграции, когда ему было всего 17 лет. За долгие годы жизни на чужбине многое испытал и во время войны твердо решил принять участие в борьбе с врагами своей родины.

Флейшер работал метрдотелем в посольстве королевства Сиам (Таиланд) в Риме. Опустевшая во время войны вилла посольства оказалась удобным местом для укрытия партизан. Вместе с другими патриотически настроенными русскими эмигрантами Флейшер установил контакты с итальянскими коммунистами, участниками подпольного антифашистского Сопротивления. Они помогали организовывать побеги советских военнопленных, переправляли их в итальянские партизанские отряды. Первый побег 14 советских военнопленных из лагеря Монтеротондо недалеко от Рима состоялся в ночь с 23 на 24 октября 1943 г. Его участник А. В. Коляскин писал потом о /198/ Флейшере, что этот русский эмигрант, который проживал тогда в Риме, был главным организатором помощи советским пленным и партизанам. «Этот честный и смелый человек помогал своим соотечественникам бежать на волю и снабжал их всем необходимым, включая оружие»17. В разных районах итальянской столицы было создано до 40 конспиративных квартир, где скрывались небольшие группы советских партизан. Хозяевами этих квартир были и русские эмигранты, и итальянские патриоты; все они ежечасно рисковали жизнью. С. С. Смирнов называл имена русских эмигрантов-патриотов А. Сумбатова, В. Долгиной, К. Зайцева. В конспиративную квартиру превратил свою студию известный русский художник А. Исупов, который с 1926 г. жил и лечился в Риме.

Когда (уже после освобождения Италии от фашистов) в Рим прибыл советский уполномоченный по репатриации, то, по словам Смирнова, во дворе сиамского посольства были построены 182 спасенных Флейшером бывших советских военнопленных, в том числе 11 офицеров. Все они отправились на родину. Получил советское гражданство и вернулся в СССР и сам герой итальянского Сопротивления А. Н. Флейшер.

Среди тех, кого потом признали активными борцами против фашизма и капитализма в Болгарии, были русские эмигранты М. И. Плавацкий, И. Ф. Рябоконь, В. А. Юревич, Е. И. Носков и др. Плавацкий эмигрировал из России после Октябрьской революции, долгие годы жил в Болгарии с «нансеновским паспортом», работал в Софии водопроводчиком. Во время войны вступил в партизанский отряд и погиб в бою с фашистами 28 мая 1944 г. Рябоконь во время гражданской войны попал в плен к врангелевцам и вместе с белой армией оказался в Турции, а потом в Болгарии, где работал плотником. Во время войны дом Рябоконя в селе Бистрица Горно-Джумайской области стал местом постоянных встреч партизанских руководителей. После провала организации он был осужден на 15 лет тюрьмы. Его освободили 9 сентября 1944 г.

Юревич вырос в эмигрантской семье, работал фотографом. Во время войны стал подпольщиком, печатал нелегальные листовки, сводки Совинформбюро, участвовал в выполнении боевых заданий. Носков — бывший царский офицер, полковник Генерального штаба, воевал в белой армии. Оказавшись в эмиграции, он жил в Софии и работал в Географическом институте. Когда Германия напала на Советский Союз, Носков активно включился в подпольную работу (ему было в то время 62 года). Вместо с другими подпольщиками был арестован и приговорен к строгому тюремному заключению. Его тоже освободили во время народного восстанияhref="#l18" rel="nofollow noopener noreferrer">18.

Материалы болгарских архивов периода второй мировой войны, свидетельствует советский историк Р. Т. Аблова, содержат данные об участии в антифашистской борьбе сотен других /199/ русских эмигрантов и их детей. Большей частью это были рядовые эмигранты. Многие из них после 9 сентября 1944 г. приняли советское гражданство.

Некоторые сведения о патриотических выступлениях русских эмигрантов в Чехословакии содержатся в воспоминаниях Д. И. Мейснера. Он близко знал А. А. Воеводина, который долгое время в предвоенные годы был секретарем Совета русских писателей и журналистов в Чехословакии. В разгар войны Воеводин вступил на путь подпольной борьбы, был арестован гестаповцами и погиб в одном из лагерей смерти. Мейснер рассказывает, что в это трудное время переменились политические позиции эмигрантских деятелей разных направлений. Например, С. С. Маслов, один из бывших лидеров «Крестьянской России», во время войны не раз подвергался преследованиям гитлеровских властей.

Неизменно верил в победу Красной Армии, по словам Мейснера, и горячо ее желал бывший руководитель евразийской группы в Праге П. Н. Савицкий. После войны он жил в социалистической Чехословакии и умер в Праге. Известно, что в Словакии во время народного восстания 1944 г. ряд русских эмигрантов принимали активное участие в боевых действиях против гитлеровцев. К концу войны, делает вывод Мейснер, завершился процесс изживания и крушения специфически эмигрантской политической психологии19.

В Югославии, точнее, в Белграде во время войны действовала подпольная организация Союз советских патриотов, в которую входили главным образом представители второго поколения эмиграции. Союз поддерживал тесные связи с югославскими партизанами, переправлял к ним добровольцев, в том числе и бежавших из фашистских лагерей советских военнопленных. Руководитель Союза эмигрант Федор Высторопский был арестован и героически погиб в августе 1944 г.20 Из рядов русской эмиграции в Югославии вышли и другие герои — участники народно-освободительного движения. Воевал в партизанском отряде и был убит в бою с фашистами талантливый эмигрантский поэт А. П. Дураков, многие патриотические стихи которого, по свидетельству вернувшегося после войны на родину И. Н. Голенищева-Кутузова, остались ненапечатанными21. Указом Президиума Верховного Совета СССР А. П. Дураков посмертно был награжден орденом Отечественной войны II степени.

Широко известно в Югославии имя Ф. Е. Махина. Бывший царский офицер, окончивший до первой мировой войны императорскую николаевскую Военную академию, Махин, живя в Югославии, в 20 — 30-х гг. занимался публицистической деятельностью и много писал о Советском Союзе, издавал журнал, знакомящий югославов с советской литературой. Махин основал в Белграде русскую библиотеку, которая получала многие советские издания. В 1939 г. он вступил в Коммунистическую /200/ партию Югославии. Когда в апреле 1941 г. фашистская Германия напала на Югославию, Ф. Е. Махин ушел в горы к партизанам. Он работал в отделе пропаганды Верховного штаба, получил звание генерал-лейтенанта югославской армии, был награжден боевыми орденами22. Генералом югославской Народной армии стал еще один русский эмигрант, представитель более молодого поколения эмиграции — В. Смирнов. До войны он был инженером-строителем мостов, а во время войны занимал высокую должность начальника инженерной службы Верховного штаба и был отмечен боевыми наградами.

Совсем иные условия жизни эмиграции сложились в годы войны в Соединенных Штатах Америки, которые входили в состав антигитлеровской коалиции. Здесь имелась значительная прослойка неполитической, трудовой эмиграции, выходцев из России, покинувших страну еще до Октябрьской революции. Вместе с тем в 20 — 30-х гг. в США, Канаде и Южной Америке постепенно возрастало число осевших там белоэмигрантов. С началом второй мировой войны сюда устремились представители разных политических эмигрантских группировок. В США, например, переселились многие эсеры и меньшевики. Здесь издавались «Социалистический вестник», «Новый журнал» (продолжение «Современных записок»), «Новое русское слово», другие эмигрантские издания, сохранившие свое миросозерцание как бы застывшим.

Но здесь же в годы Великой Отечественной войны широко развернулась деятельность прогрессивной части русской эмиграции, группировавшейся вокруг Американо-русского общества взаимопомощи (АРОВ), деятельность которого была направлена на оказание помощи советскому народу. Проводились массовые митинги и собрания, был организован сбор средств и теплых вещей для Красной Армии. Активно включились в эту работу знаменитый скульптор С. Т. Коненков и его жена Маргарита Ивановна, которые жили в это время в США. С. Т. Коненков рассказывал, что выходцы из России организовали 40 отделений Комитета помощи Советской России. Только в Нью-Йорке разборкой и комплектованием одежды, предназначенной для посылок, занималось 500 человек.

В начале войны композитор С. В. Рахманинов дал большой концерт, сбор от которого был передан в фонд Красной Армии. Сохранилось его письмо, направленное вместе с большой суммой денег в советское консульство: «От одного из русских — посильная помощь русскому народу в его борьбе с врагом. Хочу верить, верю в полную победу! Сергей Рахманинов. 25 марта 1942 года»23.

В 1944 г. на средства, полученные от продажи облигаций военного займа, члены АРОВ построили военный самолет «Дух Ленинграда»24.

Из среды прогрессивной русской эмиграции в годы войны выдвинулись талантливые лекторы и пропагандисты. В США /201/ особой популярностью пользовались публичные выступления В. А. Яхонтова. 60-летний генерал, еще задолго до войны порвавший с контрреволюционной эмиграцией, рассказывал своим слушателям — американцам и русским эмигрантам — о событиях второй мировой войны, о борьбе советского народа, Красной Армии против фашистских захватчиков, разъяснял освободительный характер этой борьбы, ее значение для судеб всего человечества. Яхонтов читал лекции в американских университетах, колледжах, клубах, на различных форумах по международным проблемам. Он побывал во всех штатах, в больших и малых городах, только в 1942 г. выступал более 220 раз, охватив многотысячную аудиторию. Позже в течение ряда лет Яхонтов был редактором «Русского голоса» — прогрессивной газеты в США.

Когда в 1971 г. В. А. Яхонтова поздравляли с его 90-летием, Советский комитет по культурным связям с соотечественниками за рубежом в своем приветствии юбиляру; в частности, указывал: «В период второй мировой войны, когда советский народ в смертельной схватке с германским фашизмом отстаивал честь и независимость Родины, спасая вместе с тем все человечество от фашистского порабощения, Вы, движимый горячим чувством патриотизма, неустанно ратовали за оказание более эффективной помощи Советской Армии, за открытие второго фронта в Европе, чем способствовали делу разгрома агрессора»25.

Среди русской колонии в США приобрел известность своими патриотическими выступлениями и такой человек, как экзарх русской православной церкви в этой стране митрополит Вениамин. До этого он прошел сложный, извилистый путь. В 1920 г., будучи епископом в Крыму, и потом в эмиграции непосредственно сотрудничал с Врангелем, стал одним из организаторов Карловацкого собора 1921 г. С годами, однако, постепенно изменил взгляды на положение русской зарубежной церкви, объявил о своем подчинении Московской патриархии. Когда началась Великая Отечественная война, митрополит Вениамин обратился к верующим о патриотическим посланием, участвовал в работе комитетов по сбору пожертвований, разъезжал по стране, выступая с речами и проповедями26.

Патриотические инициативы предпринимались не только в США, но и в других американских странах, где жили эмигранты. Во многих городах и районах Канады, где находились выходцы из России, стали создаваться комитеты помощи родине. Среди канадского населения, по данным переписи 1941 г., было свыше 80 тыс. русских и более 300 тыс. украинцев. Значительную их часть составляли представители экономической эмиграции из России. Движение помощи советскому народу захватило разных по своим политическим и религиозным взглядам людей. В нем приняли участие и многие духоборцы — члены религиозной секты, переселившиеся в конце XIX в. в Канаду. /202/ 21 сентября 1941 г. в Торонто состоялась конференция русских комитетов помощи родине. В принятом тогда обращении говорилось: «Лучшие люди всех стран и народов стремятся оказать Советскому Союзу помощь, чтобы выразить этим свое восхищение и признательность героическому советскому народу… В 26 городах Канады уже созданы комитеты помощи родине»27. К маю 1942 г. действовало 50 комитетов помощи, которые объединились в Федерацию русских канадцев (ФРК), По данным книги «Русские в Канаде», в 1944 г. в ФРК работало свыше 4 тыс. активистов. Во всех канадских городах и местечках проводился сбор денег. Главное правление ФРК на со бранные средства осуществляло закупку товаров, которые в Ванкувере грузились на советские пароходы. За счет пожертвований соотечественников из Канады в Советский Союз было отправлено 12 санитарных машин, партии обуви, одежды, медикаментов, хирургические инструменты, более 1 тыс. комплектов постельного белья для больниц, больничные халаты и т. д.28 Во время войны в Торонто стала выходить на русском языке прогрессивная газета «Вестник». На ее страницах пропагандировалась деятельность комитетов помощи родине. Журнал «Русская земля» на русском языка издавался в годы войны в Аргентине. Об этом рассказал П. П. Шостаковский29. При наличии небольшой колонии русских эмигрантов в этой стране было несколько десятков тысяч белорусов и украинцев, которым журнал был нужен. Аргентинские власти скоро прекратили это издание, но все же нескольким энтузиастам удалось выпустить 24 номера, в которых печатались и материалы, заимствованные из советской печати. В Бразилии был создан Комитет помощи жертвам войны, объединивший людей разных взглядов и социального положения. Его отделения действовали в Сан-Пауло, Рио-де-Жанейро, других центрах, где жили эмигранты — выходцы из России. Женщины — члены комитета — шили и вязали теплую одежду для воинов Красной Армии. Ящики с посылками отправлялись через Нью-Йорк в адрес советского Красного Креста30.

Приближение краха фашистской Германии вывело из забытья разных деятелей эмиграции. В. А. Маклаков, в прошлом один из лидеров кадетской партии, бывший посол Временного правительства во Франции, в июне 1944 г., уже после того, как войска союзников высадились в Нормандии, распространил среди русских эмигрантов документ «Группы Действия русской эмиграции». Выражения «эмиграция должна признать» и «эмиграция поняла» повторялись, по словам Джонстона, во всех восьми главах этого документа. А главным выводом были следующие слова: «После всего того, что произошло, русская эмиграция не может не признавать советское правительство в качестве русского правительства»31.

Маклаков возглавил группу эмигрантов, посетившую 12 февраля 1945 г. советское посольство в Париже, чтобы приветствовать /203/ победы Красной Армии. Среди членов этой делегации были бывший министр Временного правительства Д. Н. Вердеревский, бывший заместитель председателя РОВС адмирал М. А. Кедров и др. Запись беседы советского посла А. Е. Богомолова с этой делегацией представляет значительный интерес, характеризуя настроения определенных кругов эмиграции в конце войны и подводя как бы некоторые итоги многолетней борьбы эмигрантских политических группировок против Советской власти32.

«Эмиграция была разнородна, — заявил в начале беседы Маклаков, — но сходилась в одном: во враждебном отношении к Советской власти. Считала ее главным злом, помнила только вред, который она причинила, и ждала, когда она упадет…» Глубокий раскол в эмиграции, по словам Маклакова, произошел в 1941 г., когда Германия открыто пошла на Россию. Опасность казалась громадной. «Мы боялись, что России не устоять против победоносной Германии». Часть эмиграции все-таки желала, продолжал Маклаков, победы Германии, надеясь, что это «вернет России возможность собой располагать». Но большинство считало такую победу, даже на короткое время, величайшим злом для России.

«Действительные события оказались для всех откровением. Мы не предвидели, насколько за годы нашего изгнания Россия окрепла. Победоносная Германия принуждена была перед ней отступить. Мы восхищались патриотизмом народа, доблестью войск, искусством вождей. Но должны были признать, кроме того, что все это подготовила Советская власть, которая управляла Россией, что в ее руках исход этой войны. Это меняло наше прежнее отношение к ней…»

Не менее примечательным было выступление Кедрова: «Буду говорить, г. посол, как офицер, во главе с другими ведший борьбу с Вами. Да, мы были враги… Но годы шли, и наши ряды редели — одни умирали, другие уходили, разочаровавшись в борьбе. Мы же, ведшие борьбу, остались одними ярлыками без содержания. Уже в 1936–1937 гг. я и другие начали сознавать, что в России народилось новое поколение, которое не с нами, а с Вами, создается новая государственность, крепнет новая армия — процесс из разрушительного стал созидательным.

Наступила великая война. Советский Союз вначале пошел на соглашение с Германией. Мы, русские за границей, приветствовали это, рассчитывая, что вне процесса войны Россия останется нетронутой и еще более окрепнет. Но в гордыне своей Германия пошла против Советского Союза. Кровавыми слезами мы плакали, когда слышали о первых поражениях, но в глубине души мы продолжали верить, что Советский Союз победит, так как для нас он представлял русский народ. Как Вы правильно отметили, г. посол, что немцам не удалось увлечь за собой нашу эмиграцию — только единицы пошли за ними, мечтая /204/ о своих имениях, когда немцы не переставали повторять, что русский народ только и годится, как на удобрение для «великого германского народа». Советский Союз победил — Россия спасена, и спасен весь мир. Новая государственность и новая армия оказались необычайно стойкими и сильными, и я с благодарностью приветствую их и их вождей».

Это были весьма красноречивые признания многолетних, непримиримых когда-то врагов Советской власти. И отвечая им, посол А. Е. Богомолов отметил те коренные изменения в психологии и поведении эмиграции, которые произошли в годы войны. «Мы могли ожидать, — сказал он, — что немцы в борьбе с Россией используют эмиграцию, что эмиграция соблазнится и пойдет с ними. Этого не случилось». Тех, кто пошел на службу к фашистам, было сравнительно мало. «Наоборот, в разных странах, — продолжал советский посол, — эмиграция проявила свой симпатии к советскому народу. К советским представителям обращались с просьбами о зачислении в армию, предлагали вносить деньги в фонд обороны и т. д.».

Говоря о волне патриотизма, захватившей широкие круги эмиграции, Богомолов вместе с тем подчеркнул разницу между русским и советским патриотизмом: «Последний шире первого, и его сущность заключается не только в любви к России, но и в принятии всех тех изменений, которые в ней произошли». Нужно сказать, что некоторая, наиболее просоветски настроенная часть эмиграции старалась встать на эти позиции. И не случайно вскоре после выхода из подполья Союз русских патриотов во Франции был переименован в Союз советских патриотов. Но многие эмигрантские деятели были далеки от понимания сущности советского патриотизма, значения дружбы советских народов в деле победы над врагом.

Более того, как выяснилось во время описанной беседы, некоторые эмигрантские политики все еще надеялись, что волна патриотизма, поднятая войной, приведет к каким-то изменениям в советском обществе, направит его развитие в сторону буржуазной демократии. Именно такой тип политиков представлял Маклаков, когда говорил о возможной эволюции Советской России. «Никто не знает, какой Россия будет после войны. И не только Россия… Глубочайшие трансформации происходят. повсюду, пропасть между Советской Россией и миром очень уменьшилась; но это сближение их происходит с обеих сторон, обе стремятся к какому-то синтезу».

Подобные построения очень похожи на то, что позже получило название «теории конвергенции». Не случайно именно в это время выступил с обоснованием новой теории П. Сорокин, тоже русский эмигрант, известный социолог. Концепция конвергенции двух общественных систем становилась своего рода альтернативой ликвидации социалистической системы, когда победа в войне советского народа выявила полный провал таких расчетов. «Теория конвергенции» претерпела, как известно, /205/ в последующие годы различные модификации, но уже в то время ее сторонникам пришлось разочароваться.

Окончание войны в Европе быстро привело и к коренным изменениям политической ситуации в Азии. Еще в феврале 1945 г. на Крымской конференции руководителей трех союзных держав было достигнуто соглашение о том, что СССР через три месяца после капитуляции Германии вступит в войну против Японии. Так и произошло. Рано утром 9 августа 1945 г. Советские Вооруженные Силы начали стремительное наступление в Маньчжурии и уже в первые дни нанесли сокрушительное поражение японской Квантунской армии. Чтобы ускорить разгром вражеских войск, были высажены десанты в Гирине, Харбине, Мукдене, Чанчуне и некоторых других городах. Рассказывая о том, как развивались здесь боевые действия, Маршал Советского Союза К. А. Мерецков вспоминает и о поведении русских жителей этих городов. В основной своей массе они оказывали серьезное содействие Советской Армии. «В Харбине, — писал К. А. Мерецков, — они наводили наших десантников на вражеские штабы и казармы, захватывали узлы связи, пленных и т. п.»33. Среди них были рабочие и служащие бывшей Китайско-Восточной железной дороги, активно помогали советским войскам и многие русские эмигранты, особенно молодежь.

Сообщение о высадке советского десанта в Харбине было опубликовано в «Правде» 22 августа, но еще 16 августа в городе был создан штаб обороны. Его возглавил сотрудник советского консульства Н. В. Дрожжин. В приказе коменданта Харбинского гарнизона Героя Советского Союза гвардии генерал-майора Скворцова была дана характеристика деятельности штаба обороны. Там говорилось: «В момент позорной капитуляции Японии, когда озлобленные исходом войны видные деятели Квантунской армии в харбинском гарнизоне пытались причинить разрушение и расхищение ценного имущества города — советское Генеральное консульство в г. Харбине выделило тов. Дрожжина Н. В. для организации из советских и эмигрантских граждан штаба обороны»*. Далее в приказе военного коменданта отмечалось, что под руководством штаба обороны в Харбине действовало до двух тысяч человек. Н. В. Дрожжин и Г. Г. Пермяков, который был заместителем начальника штаба обороны, называют более значительную цифру — до трех тысяч русских (в том числе 240 советских граждан, а остальные из эмигрантских семей), кроме того, несколько тысяч китайцев, корейцев, поляков. Были созданы вооруженные отряды, которые взяли под охрану радиостанцию, железную дорогу, пароходы, водонасосные станции, склады. /206/

Когда позднее маршал Мерецков прилетел в Харбин, он увидел на улицах города патрули вооруженных гимназистов-старшеклассников. Такой же патруль стоял и возле гостиницы, где был заранее оборудован командный пункт. Остановив машину возле одной из гимназических групп, маршал спросил, каким образом они вооружились. Оказалось, писал К. А. Мерецков в своих воспоминаниях, что русская молодежь разоружила воинские части Маньчжоу-Го и поставила перед собой задачу сохранить в неприкосновенности все городские жизненные коммуникации и сооружения, пока их не займет наша армия34.

Поражение фашистской Германии и милитаристской Японии, конец войны привели и к окончательному краху всех эмигрантских коллаборационистов. Бежали с отступающими немецко-фашистскими частями активисты НТСНП, белогвардейцы, активно сотрудничавшие с гитлеровцами. В Югославии в апреле 1945 г. были разгромлены и частично пленены остатки «охранного корпуса». Захваченные Советской Армией изменники и предатели, известные своими кровавыми преступлениями еще в годы гражданской войны, — бывшие атаманы Краснов и Семенов, генерал Шкуро, Родзаевский и некоторые другие были приговорены к высшей мере наказания35.

После окончания войны указами Президиума Верховного Совета СССР определенной пасти эмигрантов было предоставлено право получения советского гражданства. Это право получили лица, состоявшие к 7 ноября 1917 г. подданными бывшей Российской империи, а также лица, утратившие советское гражданство, и их дети. В первую очередь это право распространилось на эмигрантов, которые в то время жили в Маньчжурии, в провинции Синьцзян, в городах Шанхае и Тяньцзине, а также во Франции, Югославии, Болгарии, Чехословакии и некоторых других странах.

В Югославии в 1945 г., по официальным данным, более шести тысяч русских эмигрантов подали заявления о своем желании принять советское гражданство36. Во Франции около одиннадцати тысяч человек воспользовались этим правом и около двух тысяч из них вернулись на родину. Первым из рук посла СССР во Франции получил советский паспорт митрополит Евлогий, занявший в годы войны патриотическую позицию. Возвращались эмигранты из разных стран, особенно много из Китая. Как только возобновило свою работу советское консульство в Шанхае, рассказывает очевидец, тысячи эмигрантов устремились в него с просьбами предоставить им советское гражданство37.

Заключение

Фридрих Энгельс в свое время дал яркую характеристику поведения, настроений, деятельности разного рода эмигрантов, бежавших за границу после поражения контрреволюции. «Создаются партийные группировки различных оттенков, — писал он, — каждая из которых упрекает остальных в том, что они завели коня в трясину, и обвиняет их в предательстве и во всевозможных прочих смертных грехах. При этом… ведут конспиративную работу, печатают листовки и газеты, клянутся, что через двадцать четыре часа опять «начнется», что победа обеспечена, а в предвидении этого уже заранее распределяют правительственные посты. Разумеется, разочарование следует за разочарованием, а так как это не ставят в связь с неизбежными историческими условиями, которых не желают понять, а приписывают случайным ошибкам отдельных лиц, — то нагромождаются взаимные обвинения, и дело кончается всеобщей склокой. Такова история всех эмиграций, начиная от роялистских эмигрантов 1792 г. и вплоть до нынешнего дня; а кто из эмигрантов сохраняет рассудок и благоразумие, тот старается отойти подальше от бесплодных дрязг, как только представляется возможность сделать это в тактичной форме, и принимается за что-нибудь полезное»1.

Русская белая эмиграция не была исключением, нарисованная Ф. Энгельсом картина наблюдалась и среди ее политических течений. Об этом свидетельствуют материалы данной книги. И в то же время в России были совсем другие масштабы эмиграции потерпевших поражение политических сил, другой накал борьбы после первой в мире победоносной пролетарской революции.

Белая эмиграция образовалась в ходе революции и гражданской войны, а итог этому явлению был как бы подведен уже в годы второй мировой войны. Двухмиллионная белоэмигрантская масса, таившая когда-то серьезную опасность для молодой Советской республики, исчерпала себя. Из года в год терпели крах неоднократные попытки объединить силы контрреволюции за рубежом, не выдержала столкновения с жизнью антисоветская идеология белой эмиграции.

«Наша сила — полная ясность и трезвость учета всех наличных классовых величин, и русских и международных…» — писал В. И. Ленин в апреле 1921 г., имея в виду и обосновавшуюся за рубежом контрреволюцию2. Он призывал к систематическому сравнению и изучению того, как она организуется, как пользуется тем или иным случаем, чтобы угрожать Советской власти. На III конгрессе Коммунистического Интернационала В. И. Ленин /208/ просил иностранных товарищей специально заняться этим вопросом. Такое исследование, считал он, может оказать сильное воздействие на международный рабочий класс с точки зрения коммунистической пропаганды. Тогда это были вопросы практической политики. Теперь белая эмиграция принадлежит истории.

Изучение событий и фактов, приемов и методов, тенденций и направлений, связанных с деятельностью зарубежной контрреволюции, вооружает нас опытом истории, позволяет лучше представить и оценить всю сложность тогдашних внутренних и внешних условий Советской республики. Разработка данной темы находится как бы в русле изучения истории Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войны в СССР, является ее продолжением, неразрывной частью.

Научное и познавательное значение исторического исследования, его актуальность определяются разными факторами и показателями. Многое зависит от состава источников, их новизны и содержания. Автору этой книги повезло — перед ним был огромный массив архивных документов. Оставалось только извлечь из него необходимые факты. Но это было делом далеко не простым. В результате довольно тщательного отбора была использована лишь незначительная часть тех материалов, которые удалось собрать за многие годы.

Белая эмиграция, в широком смысле включавшая в себя всех тех, кто покинул родину после Октябрьской революции, была своего рода осколком старой России. От крайних монархистов до меньшевиков и эсеров — в этом широком спектре политических группировок шла постоянная внутренняя борьба партий и течений, классовых и сословных интересов, тактических принципов. И одновременно предпринимались неустанные попытки объединить разрозненные силы, сплотить их вокруг «признанных» вождей, лидеров или «претендентов». Все они пытались найти поддержку у империалистов Европы, Азии или Америки, все внушали себе, что найдут опору внутри Советской России. Тогда были и бесконечные угрозы, и попытки использовать изменения в международной обстановке, чтобы подогреть захватнические инстинкты иностранного капитала, и организация подрывной работы. Непосредственное влияние на политическую активность эмиграции оказывала международная обстановка. Зарубежная контрреволюция пыталась использовать в своих интересах всякое ее обострение, любую антисоветскую кампанию. Так было в 1927 г., когда против СССР открыто выступило английское правительство, в 1929 г. — во время конфликта на КВЖД, в 1933 г. — в связи с приходом к власти фашистов в Германии и т. д. Пожалуй, общей чертой многих лидеров эмиграции было свойственное им долгое время преувеличение своих возможностей, непонимание значения тех коренных изменений, которые происходили в Советской России.

Всякого рода комитеты, союзы, объединения, советы, общества, /209/ братства, центры, группы, делегации вели бесконечные заседания, принимали решения, проводили съезды и совещания. Одним из приемов, которым пользовались эмигрантские деятели, были заявления о «надклассовости» и «надпартийности» их интересов. Такого рода линия была рассчитана на обман не искушенных в политике людей. История эмиграции показывает, что ее политическим деятелям трудно, невозможно было скрыть свои классовые, сословные интересы.

Пестрота картины эмигрантской политической жизни, создавая определенные трудности для ее исследования, тем не менее позволяет выявить и проследить некоторые основные тенденции. Можно сказать, что на протяжении десятилетий неотъемлемой, характерной чертой истории эмиграции было развитие и переплетение двух процессов: с одной стороны, разъединения, дробления, вырождения старых и новых эмигрантских группировок, с другой — признания новых политических реальностей, краха антисоветской идеологии, изживания непримиримости первых лет эмиграции многими ее представителями.

Многолетняя, непрерывная, то скрытая, то явная борьба зарубежной контрреволюции против Советской власти наносила определенный ущерб нашей стране, отвлекала немалые силы и средства на пресечение всякого рода враждебных акций. Белоэмигрантские политические группировки постоянно снабжали наиболее реакционные антисоветские силы в капиталистических странах лживой информацией о своей бывшей родине, сотрудничали с самыми непримиримыми врагами первого в мире социалистического государства. Все это во многом осложняло и без того напряженную обстановку и отнюдь не облегчало советскому народу его созидательный труд.

В конечном же счете эта борьба, все усилия белой эмиграции ослабить и расшатать Советскую власть окончились явным провалом. Люди, которые жили идеями и взглядами вчерашнего дня, оказались неспособными ни выдвинуть ясную и четкую программу, ни объединить свои силы.

Вопросы политической истории занимают главное место в этой книге, но в ней рассматриваются и другие аспекты эмигрантской жизни: культурный, социальный, бытовой, дела и судьбы людей, потерявших Родину.

Трагедия эмиграции состояла в том, что она не только физически, но и духовно на долгие годы оторвалась от своей родины, своего народа, ее жизнь развивалась как бы в пустом пространстве, не имея родной питательной почвы. Острую психологическую драму переживали многие из тех, кто не смог принять революцию, созданный ею новый уклад общественной жизни, победу идей пролетарского интернационализма, не мог понять историческую обусловленность этих событий.

Сознание иллюзорности своего положения, все большее понимание существующих политических реальностей, признание силы Советской власти, патриотические чувства заставляли менять /210/ «вехи» представителей разных кругов эмиграции. Эти сложные, противоречивые процессы получили отражение в сменовеховстве, возвращенческом и оборонческом движениях. Новое размежевание произошло в годы Великой Отечественной войны. Когда в ее ходе наступил коренной перелом, он вызвал в рядах эмиграции усиление антифашистских настроений, активизацию участия ее представителей в движении Сопротивления. Оказались несостоятельными, не выдержали проверки историческим опытом распространявшиеся в эмигрантских политических кругах теории об определяющей роли самодержавия в русском историческом процессе, об «азиатской исключительности» большевизма, о фатальной отсталости России от передовых капиталистических стран, о советском опыте как исторической аномалии, кратковременном эпизоде и др. Давно обанкротились и самые разные прогнозы о скорой гибели Советской власти или ее перерождении, с которыми так любили выступать эмигрантские деятели. Вместе с другими противниками социализма они не раз предрекали неизбежный крах нашей партии и Советской стране. Прошли годы, и о большинстве этих людей давно уже забыли.

Известно, что под влиянием эмигрантских концепций складывался в значительной своей части идейный арсенал антикоммунизма и антисоветизма в первые десятилетия после Октябрьской революции. Черпая многие данные из эмигрантских источников, западные советологи строили безответственные догадки, создавали беспочвенные теории. Но жизнь заставила приспосабливаться к изменяющимся условиям, отбросить наиболее примитивные схемы, встать на путь более трезвого, реалистического подхода к проблемам современности. Сейчас некоторые буржуазные авторы признают бесперспективность поиска разного рода альтернатив социалистическому строю в СССР и в других социалистических странах. Известный английский советолог Алек Ноув назвал такой «поиск» «контрфактологическим подходом». Он не может быть плодотворным, пишет Ноув, хотя в истории существуют альтернативы, их ограничивают реально действующие социальные, экономические, военные факторы, включая исторических личностей. По этой причине, делает вывод автор, теряет смысл имеющая еще хождение на Западе гипотеза «о возможностях экономического развития России по капиталистическому пути в случае поражения большевиков в 1917 году», такая гипотеза является «упражнением в контрфактологической истории»3.

В современных условиях сочетание старых, откровенно реакционных и новых, более гибких, более изощренных форм является отличительной особенностью антикоммунизма. Но все эти теории «тоталитаризма», «конвергенции», «эволюции» оказываются столь же несостоятельными, как были несостоятельны пророчества и предсказания врагов Советской республики в первые десятилетия ее существования.

Источники и литература

Введение (с. 3—15)
1 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 44, с. 39.

2 См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 42, с. 3.

3 См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 20, с. 371.

4 Фрунзе М. В. Врангель. — Избр. произв., т. I. М., 1957, с. 32.

5 Дзержинский Ф. Э. О карательной политике органов ВЧК. — Избр. произв., в 2-х тт. Изд. 3-е, перераб. и доп., т. I. M., 1977, с. 223.

6 Калинин М. И. Роль интеллигенции в нашем строительстве. — Избр. произв., в 4-х тт., т. I. M., 1960, с. 730–731.

7 Покровский М. Н. Контрреволюция за 4 года. М., 1922; его же. 7 лет пролетарской диктатуры. М., б. г.; его же. Что установил процесс так называемых «социалистов-революционеров» — М., 1922.

8 Покровский М. Противоречия г-на Милюкова. М., 1922.

9 Бубнов А. Буржуазное реставраторство на втором году нэпа. Пг., 1923; Б-ой С. (Н. Алексеев). На службе у империалистов. М., 1923; Бардин И. В. Эсеровские убийцы и социал-демократические адвокаты (факты, документы). М., 1922; Киржниц А. У порога Китая. М., 1924; Мещеряков Н. Л. На переломе. (Из настроений белогвардейской эмиграции). М., 1922; и др.

10 На идеологическом фронте борьбы с контрреволюцией. Сб. статей. М., 1923.

11 Белов В. Белое похмелье. Русская-эмиграция на распутье. Опыт исследования психологии, настроений и бытовых условий русской эмиграции в наше время. М. — Пг., 1923.

12 Там же, с. 114.

13 Лунченков И. За чужие грехи (казаки в эмиграции). М.—Л., 1925; Владимиров Л. Возвратите их на Родину! Жизнь врангелевцев в Галлиполи и Болгарии. М., 1924; Федоров Г. Путешествие без сентиментов (Крым, Галлиполи, Стамбул). Воспоминания беженца. Л.—М., 1926.

14 Бобрищев-Пушкин А. В. Война без перчаток. Л., 1925.

15 Кольцов М. Избр. произв., в 3-х тт., т. 2. М., 1957; см. также: Кудрявцев Р. Белогвардейцы за границей. М., 1932; Михайлов Е. А. Белогвардейцы — поджигатели войны. М., 1932; Кичкасов Я. Белогвардейский террор против СССР. М., 1928.

16 Шостаковский П. П. Путь к правде. Минск, 1960; Вертинский А. Четверть века без родины. — Москва, 1962, № 3–6; Любимов Л. На чужбине. М., 1963; Мейснер Д. Исповедь старого эмигранта. М., 1963; его же. Миражи и действительность. М., 1966; Оболенский П. На чужой стороне. — Москва, 1365, № 8; Сухомлин В. Гитлеровцы в Париже. — Новый мир, 1965, № 11–12; Бенуа Г. Сорок три года в разлуке. — Простор, 1967, № 9, 10, 12; Александровский Б. Н. Из пережитого в чужих краях. М., 1969; Андреев В. Л. История одного путешествия. Возвращение в жизнь через двадцать лет. М., 1974; и др.

17 Шульгин В. В. Письма к русским эмигрантам. М., 1961.

18 Трифонов И. Я. Из истории борьбы Коммунистической партии против сменовеховства. — История СССР, 1959, № 3, с. 64–82.

19 Федюкин С. А. Великий Октябрь и интеллигенция. Из истории вовлечения старой интеллигенции в строительство социализма. М., 1972; его же. Борьба с буржуазной идеологией в условиях перехода к нэпу. М., 1977; и др.

20 Непролетарские партии России. Урок истории. М., 1984.

21 Иоффе Г. З. Крах российской монархической контрреволюции. М., 1977; Дулова П. Г. Кадетская контрреволюция и ее разгром. М., 1982.

22 Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья в СССР, в 2-х кн. Изд. 2-е, исп. и доп. М., 1978; Генри Э. Профессиональный антикоммунизм. К истории возникновения. М., 1981; Мухачев Ю. В. Идейно-политическое банкротство планов буржуазного реставраторства. М., 1982; Комин В. В. Крах российской контрреволюции за рубежом. Калинин, 1977; Барихновский Г. Ф. Идейно-политический крах белоэмиграции и разгром внутренней контрреволюции (1921–1924 гг.) Л., 1978; и др.

23 Трифонов И. Я. Классы и классовая борьба в СССР в начале нэпа (1921–1923 гг.), ч.1. Борьба с вооруженной кулацкой контрреволюцией Л., 1964; его же. Ликвидация эксплуататорских классов в СССР. М., 1975; Семанов С. Н. Ликвидация антисоветского кронштадтского мятежа 1921 года. М., 1973; Гусев К. В. Партия эсеров: от мелкобуржуазного революционаризма к контрреволюции. М., 1975; Комин В. В. Политический и идейный крах русской мелкобуржуазной контрреволюции за рубежом. Калинин, 1977; Донков И. П. Антоновщина, домыслы и действительность. М., 1977; Стишов М. И. История идейно-политического банкротства и организационного распада мелкобуржуазных партий в СССР (1917—1930-е годы). М., 1981; Щетинов Ю. А. Крушение мелкобуржуазной контрреволюции в Советской России. Конец 1920–1921 гг. М., 1984; и др.

24 Афанасьев А. Л. Полынь в чужих полях. М., 1984.

25 Аблова Р. Т. Содружество советского и болгарского народов в борьбе против фашизма (1941–1945 гг.). М., 1973, с. 316–359.

26 Чернявски Г. И., Даскалов Д. Борбата на БКП против врангелистския заговор. София, 1964.

27 Даскалов Д. Борбата на българския народ под ръководството на БКП против заговора на Врангел през 1922 година. — Военно-исторически сборник (София), 1956, № 2; Николов Ц. Дейността на БКП в защита на Съветска Русия. София, 1960; Панайотов П. Руските емигранти в България и движението сред тях за връщане в Съветска Русия (1920–1923 гг.). — Ист. преглед. (София), 1963, № 5, с. 34–61.

28 Čech V. Ruska emigrace a pomocna akce československe buržoasie ve dvacatych letech. — Knižnice odbornych apisů vysokeho uceni technickeho v Brne. Ročnik 1967, svazek B-2; Mikulicz S. Prometeizm w polityce II Rzeczy-pospolitey. Warszawa, 1971; Лозо С. Руска белоемиграциjа у служби окупатора. — Политика Експрес (Београд), 1977, 1—25 фебруар.

29 Rimscha H. Der russische Bűrgerkrieg und die russische Emigration, 1917–1921. Jena, 1924.

30 Ibid., S. 98.

31 Rimscha H. Rußland jenseits der Grenzen 1921–1926. Ein Beitrag Zur russischen Nachkriegsgeschiehte. Jena, 1927.

32 Volkmann H.-E. Die russische Emigration in Deutschland. 1919–1929. Wiirzburg, 1966.

33 Williams R. C. Culture in exile: Bussian emigres in Germany. 1881–1941. London, 1972.

34 Berrmann P. Das Rußland ausserhalb der Grenzen. Zur Geschichte der antibolschewistischen Kämpfes der russischen Emigration seit 1917. — Zeitschrift fűr Politik (Köln), 1968, Bd 15, H. 2, S. 214–236; Balawyder A. Constantinople and Harbin, Manchuria Enter Canada (1923–1926). - Canadian Slavonic Papers (Ottawa), 1972, vol. 14, N 1, p. 15–30; Frederiksen J. J. Die politische Tätigkeit der Emigranten aus der Sowjetunion. — Osteuropa (Stuttgart), 1969, N 5–6, S. 377–393 etc.

35 Rosenberg W. G. Liberals in the Russian Revolution. The Constitutional Democratic Party, 1917–1921. Princeton, New Jersy, 1974; Haimson L. H. The Mensheviks. From the revolution of 1917 to the Second world war. Chicago — London, 1974.

36 Pipes R. Struve: Liberal on the Bight. 1905–1944. Cambridge, Massachusetts and London, 1980.

37 Nielsen J. P. Milukov and Stalin. P. N. Milukov's political evolution en emigration (1918–1943). Oslo, 1983.

38 Summers A., Mangold T. The file on the tzar. London, 1976.

39 Johnston R. H. The Great Patriotic War and the Russian Exiles in France. - The Russian Review, 1976, July, vol. 35, N 3, p. 303–321.

40 Белое дело. Летопись белой борьбы. Материалы, собранные и разработанные бароном П. Н. Врангелем, герцогом Г. Н. Лейхтеибергским и свет, князем А. П. Ливеном, в 6-ти тт. Под ред. А. А. фон Лампе. Берлин, 1926–1928.

41 Архив русской революции, издаваемый И. В. Гессеном, в 21-ом т. Берлин, 1921–1934.

42 Деникин А. И. Очерки русской смуты, в 5-ти тт. Париж — Берлин, 1921–1926.

43 Керенский А. Ф. Гатчина (из воспоминаний). М., 1922; Гуль Р. Ледяной поход. М. — Пг., 1923; его же. Белые по Черному. М. — Л., 1928; Слащев Я. Крым в 1920 г. Отрывки из воспоминаний. М. — Л., 1924; Набоков В. Временное правительство. Воспоминания. М., 1924; Рындин. С Кубани на Дон. — В кн.: Октябрь на Кубани и Черноморье. Краснодар, 1924; Болдырев Б. Г. Директория. Колчак. Интервенты. Воспоминания. Новониколаевск, 1925; Слободской А. Среди эмиграции. (Мои воспоминания). Киев — Константинополь. 1918–1920 гг. — В кн.: Василевский И. М. Что они пишут? (Мемуары бывших людей). Л., 1925; Шульгин В. В. Дни. Л., 1926; его же. 1920 год. Очерки. Л., 1926; Скерский К. В. Красная Армия в освещении современников белых и иностранцев. 1918–1924. М. —Л., 1926; Октябрьская революция. — В кн.: Революция и гражданская война в описаниях белогвардейцев. М. — Л., 1926; Начало гражданской войны. — Там же; Юденич под Петроградом. Из белых мемуаров. Л., 1927; Краснов П. Н. На внутреннем фронте. Л., 1927; Гражданская война в Сибири и Северной области. М. — Л., 1927; Мятеж Корнилова. Из белых мемуаров. Л., 1928; Оболенский В. Крым при Врангеле. Мемуары белогвардейцев. М. — Л., 1928; Родзянко М. В. Крушение империи. М., 1929; Будберг А. Дневник белогвардейца (Колчаковская эпопея). Л., 1929; Революция на Украине по мемуарам белых. М. — Л., 1930; Марушевский В. В. Белые в Архангельске. Л., 1930; Колчаковщина. Из белых мемуаров. Л., 1930; Деникин, Юденич, Врангель. Мемуары. М. — Л., 1931; Венус Г. Война и люди. Семнадцать месяцев с дроздовцами. М. — Л., 1931; и др.

44 Раковский Г. Н. В стане белых (от Орла до Новороссийска). Константинополь, 1920; его же. Конец белых. От Днепра до Босфора (вырождение, агония и ликвидация). Прага, 1921.

45 Устрялов Н. В борьбе за Россию. Сб. статей. Харбин, 1920; его же. Россия (уокна вагона). Харбин, 1926; Смена вех. Сб. статей. Прага, июль 1921; Львов В. Советская власть в борьбе за русскую государственность. Берлин, 1922; и др.

46 Бюллетень совещания членов всероссийского Учредительного собрания. Париж, 1921; Русский Совет. Париж, 1921; Съезд русского национального объединения. Париж, 1921; Русские в Галлиполи 1920–1921 гг. Сб. статей. Берлин, 1923; Даватц В. X., Львов Н. Н. Русская армия на чужбине. Белград, 1923; Крюков П. И. Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1922 гг. Белград, 1924; Львов Н. Н. Белое движение. Белград, 1924; Даватц В. Годы. Очерки пятилетней борьбы. Белград, 1926; Русские в Праге. 1918–1928 г.г. Прага, 1928; и др.

47 Милюков П. Н. Россия на переломе, т. II. Париж, 1927; его же. Эмиграция на перепутье. (Приложение: Что делать после крымской катастрофы?). Париж, 1926.

48 Три платформы республиканско-демократических объединений (1922–1924). Политический комментарий П. Н. Милюкова. Париж, 1925.

49 Указатель периодических изданий эмиграции из России и СССР за 1919–1952 гг. Мюнхен, 1953; Soviet and Russian newspapers at the Hoover institution. A catalog. (Stanford), 1966; Schatoff M. Half a Century of Russian Serials. 1917–1968. Cumulative Index of Serials Published Outside the USSR. Part I, II, III. N. Y., 1972.

50 Современные записки (Париж), т. LXIII, 1937, с. 431.

51 Коллекция ЦГАОР СССР: Перечень дел архива П. Н. Врангеля, отправленных на хранение в Hoover War Library.

Глава I. После поражения
1. Их выгнала гражданская война (с. 16–24)
1 Фрунзе М. В. Избр. произв., т. I. M., 1957, с. 418.

2 Там же, с. 419.

3 Врангель П. Н. Записки (ноябрь 1916 г. — ноябрь 1920 г.). — Белое дело. Летопись белой борьбы, т. VI. Берлин, 1928, с. 236.

4 Русские в Галлиполи. Берлин, 1923, с. 16; Коллекция ЦГАОР СССР. Русская армия и флот на чужбине (справка); Возрождение (Париж). 1930, 11 ноября; Мейснер Д. И. Миражи и действительность. Записки эмигранта. М., 1966, с. 100.

5 Современные записки, т. II. Париж, 1920, с. 270; Руль (Берлин), 1920, 5 декабря.

6 Раковский Г. В. В стане белых (от Орла до Новороссийска). Константинополь, 1920, с. 3; его же. Конец белых. От Днепра до Босфора (вырождение, агония и ликвидация). Прага, 1921, с. 200.

7 Архив русской революции, издаваемый И. В. Гессеном, т. I. Берлин 1921, с. 7.

8 Василевский И. (не буква). Деникин и его мемуары. Берлин, 1924, с. 128.

9 Коллекция ЦГАОР СССР: Келчевский — Бурцеву. 3 февраля 1921 г.

10 Русский голос (Берлин), 1923, 28 июня.

11 Коллекция ЦГАОР СССР: Маклаков — Винаверу. 5 февраля 1924 г. Париж.

12 Kenez P. Civil War in South Russia, 1918. The First Year Of the Volunteer Army. Los Angeles, 1971, p. 283.

13 Коллекция ЦГАОР СССР: Самборский В. В. Записка о причинах крымской катастрофы.

14 Виллиам Г. Побежденные. Очерки. — Красная новь, 1923, № 4, с. 361, 358 (перепечатка из «Архива Русской революции» (Берлин), № 7).

15 Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. III. Берлин, 1924, с. 89.

16 Фон Лампе А. А. Причины неудачи вооруженного выступления белых. Берлин, 1929, с. 18

17 Уэллс Г. Россия во мгле. М., 1959, с. 37.

18 См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 42, с. 4–5.

19 Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. III, с. 242; Коллекция ЦГАОР СССР: Савинков — Деникину. Декабрь 1919 г. Париж.

20 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 44, с. 293.

21 Большая советская энциклопедия, изд. 1-е, т. 64. М., 1933, с. 160–161.

22 Комин В. В. Политический и идейный крах русской мелкобуржуазной контрреволюции за рубежом. Калинин, 1977, с. 5—12.

23 Документы внешней политики СССР, т. I. M., 1957, с. 43.

24 Документы внешней политики СССР, т. II. М., 1958, c. 237.

25 Документы внешней политики СССР, т. III. M., 1959, с. 211.

26 Коллекция ЦГАОР СССР: The Russian Emigration. Рукопись П. Н. Милюкова.

27 Коллекция ЦГАОР СССР.

28 Volkmann H.-E. Die Rusische Emigration in Deutschland. 1919–1929. Würzburg, 1966, S. 5.

29 Киржниц А. У порога Китая. М., 1924, с. 3.

30 Коллекция ЦГАОР СССР: The Russian Emigration. Рукопись П. Н. Милюкова.

31 Volkmann H.-E. Op. cit., S. 5; Williams R. С. Culture in exile; Russian emigres in Germany. 1881–1941. London, 1972, p. 111.

32 В докладе начальника информационного отделения штаба главнокомандующего русской армией от 8 апреля 1921 г. говорилось о наличии в Германии 450 тыс. русских. По данным эмигрантского общества Красного Креста, по состоянию на 1 марта 1921 г. в Германии было 300 тыс русских эмигрантов (Комин B. B. Указ. соч., с 30; Белов В. Белое похмелье. М. — Пг., 1923, с. 44). По подсчетам Русского заграничного исторического архива в Праге, русские эмигранты составляли в Германии 230–250 тыс., а Министерство внутренних дел Германии на 1 марта 1921 г. исчисляло их численность всего в 50–80 тыс. (Volkmann H.-E. Op. cit., S. 5).

33 В 1923 г. подсчеты проводились «Русским литературным обществом в Дамаске» (Комин В. В. Указ. соч., с. 31); цифры 500 тыс. (в 1924 г.) и 50 тыс. (в 1934 г.) приводились Милюковым со ссылкой на документы Лиги Наций; о сокращении численности русских эмигрантов в Германии в 1925 г. до 250 тыс. писал Вильямс; цифру 150 тыс. (в 1920 г.) назвал Фолькман, ссылаясь на данные организации Ватикана по оказанию помощи эмигрантам.

34 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 44, с. 40.

35 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 42, с. 130.

2. Попытки сохранить белую армию (с. 24–40)
1 Коллекция ЦГАОР СССР: Врангель — Кутепову, 1923 г.; Общее дело (Париж), 1920, 23 ноября.

2 Коллекция ЦГАОР СССР: Русская армия и флот на чужбине (справка); Последние новости (Париж), 1932, 25 октября.

3 Федоров Г. Путешествие без сентиментов (Крым, Галлиполи, Стамбул). Воспоминания беженца. Л. — М., 1926, с. 45; Русские в Галлиполи. 1920–1921 гг. Сб. статей. Берлин, 1923. Приложение.

4 Лунченков И. За чужие грехи (казаки в эмиграции). М. — Л., 1925, с. 21, 22, 25.

5 Коллекция ЦГАОР СССР: Приказ Главнокомандующего. 1 декабря 1920 г.

6 Там же: М. П. Галлиполи. Воспоминания. (Тетрадка с рукописным текстом).

7 Русские в Галлиполи. 1920–1921 гг., с. 196, 197.

8 Коллекция ЦГАОР СССР: Из приказов по 1-му армейскому корпусу. 10 и 12 мая 1921 г.

9 Львов Н. Н. Белое движение. Белград, 1924; Русские в Галлиполи. 1920–1921 гг., с. 136.

10 Федоров Г. Указ. соч., с. 47.

11 Коллекция ЦГАОР СССР: М.П. Галлиполи. Воспоминания.

12 Там же: Боевой состав русской армии к 12 февраля 1921 г.

13 Там же: Из приказа по Донскому лагерю. 4 марта 1921 г.

14 Русские в Галлиполи. 1920–1921 гг., с. 392; Коллекция ЦГАОР СССР: Дневник фон Лампе. 2 января 1921 г.

15 Коллекция ЦГАОР СССР: «Центр действия» (справка). Константинополь, 2 октября 1921 г.

16 Шульгин В. В. Три столицы. Путешествие в Красную Россию. Берлин, 1927, с. 5; Новая Россия (София), 1922, 29 октября; Возрождение (Париж), 1933, 30 июня, 4 июля.

17 Коллекция ЦГАОР СССР: Из письма начальника штаба Главнокомандующего русской армией генерала Шатилова командирам 1-го Кубанского и Донского корпусов от 19 марта 1921 г.; Приказ Всевеликому войску Донскому. 19 февраля 1921 г.; Русская армия и флот на чужбине (справка).

18 Там же: Из распоряжения генерала Врангеля. 8 сентября 1923 г.

19 Русский Совет. Париж, 1921, с. 3.

20 Коллекция ЦГАОР СССР: Дневник фон Лампе. 10 февраля 1921 г.

21 Там же: Врангель — Кутепову, Миллеру и др. 18 июля 1923 г.

22 Там же: Врангель — Краснову. 16 января 1922 г.; Врангель — Горемыкину. 12 июля 1922 г.

23 Там же: Съезд монархистов в Рейхенгалле.

24 На идеологическом фронте борьбы с контрреволюцией. Сб. статей. М., 1923, с. 156.

25 Volkmann H.-E. Op. cit., S. 83.

26 Коллекция ЦГАОР СССР: Русские в Мюнхене. 1923 г. (справка); Русские военные группировки в Германии. 1923 г. (справка).

27 Volkmann H.-E. Op. cit., S. 73; Коллекции ЦГАОР СССР: Дневник фон Лампе. 4 марта 1923 г.; Русские военные группировки в Германии. 1923 г. (справка).

28 Pipes R. Struve. Liberal on the Right, 1905–1944. Harvard University Press Cambridge. Massachusetts and London. England, 1980, p. 336.

29 Съезд русского национального объединения. 5—12 июня 1921 г. Париж, 1921, с. 16.

30 К вопросу о русской армии. Париж, 1921, с. 16.

31 Правда, 1921, 21 апреля.

32 Коллекция ЦГАОР СССР: Врангель — военным представителем и военным агентам. Яхта «Лукулл», 10 мая 1921 г.

33 Там же: Русская армия и флот на чужбине.

34 Там же: Кутепов — Неандычу (сербский посланник при Главнокомандующем вооруженными силами юга России). 28 февраля 1920 г.

35 Дневник фон Лампе. 21 августа 1922 г.

36 Culinović F. Jugoslavia izmedu dva rata, t. I. Zagreb, 1961, s. 391–392.

37 Даватц В. Годы. Белград, 1926, с. 136.

38 Culinović F. Op. cit.

39 Дневник фон Лампе. 23 марта 1921 г.

40 Коллекция ЦГАОР СССР: Справка о деятельности русских монархистов в Венгрии.

41 Русские в Праге. 1918–1928 гг. Прага, 1928, с. 245.

42 Возрождение, 1937, 28 мая.

43 Коллекция ЦГАОР СССР: О монархическом движении к началу апреля 1922 г.; Даватц В. Указ. соч., с. 70–72.

44 Новое время (Белград), 1922, 9 августа.

45 Дневник фон Лампе. 17 мая 1923 г.; Новое время, 1923, 17 мая.

46 Милюков П. Н. Россия на переломе, т. II. Париж, 1927, с. 250.

47 L'Afrique Francaise (Paris), 1923, N5, p. 238.

48 Коллекция ЦГАОР СССР: Краснов П. Открытое письмо казакам, № 4. Париж, 19 ноября 1923 г.

49 Там же: От Высшего монархического совета. Обращение.

50 Там же: Врангель — Кутепову, Миллеру и др. 18 июля 1923 г.

51 Ерусалимский А. С. Германский империализм: история и современность. М., 1964, с. 232.

52 Дневник фон Лампе. 18 апреля 1922 г.

53 Volkmann H.-E. Op. cit., S. 91.

54 Чернявски Г. П., Даскалов Д. Борбата на БКП против врангелистския заговор. София, 1964, с. 42 (далее ход событий в Болгарии излагается нами в основном по материалам этой книги).

55 Живков Т. Революционный опыт — оружие рабочего класса. — Проблемы мира и социализма, 1973, № 9, с. о.

56 Чернявски Г. И., Даскалов Д. Указ. соч., с. 216–217.

57 Коллекция ЦГАОР СССР: Гучков — Врангелю. 25 декабря 1922 г.

58 Volkmann H.-E. Op. cit., S. 108.

59 Коллекция ЦГАОР СССР: Шатилов — фон Лампе. 8 августа 1924 г.

3. «Новая тактика» (с. 41–64)
1 Милюков П. Н. Эмиграция на перепутье (Приложение: «Что делать после Крымской катастрофы?» — извлечение из доклада Милюкова, принятое Парижской группой партии народной свободы 27 декабря 1920 г.). Париж, 1926, с. 135.

2 Коллекция ЦГАОР СССР: Милюков — Петрункевичу. 16 марта 1921 г.

3 Последние новости (Париж), 1921, 1 марта.

4 Последние новости, 1921, 18 октября,

5 Руль, 1921, 10 сентября.

6 Коллекция ЦГАОР СССР: Протокол совещания членов ЦК партии народной свободы. Париж, 26 мая 1921 г.

7 Бюллетень совещания членов всероссийского Учредительного собрания, № 6. Париж, 1 февраля 1921 г., с. 10; Rimscha H. Der russische Bűrgerkrieg und die russische Emigration. Jena, 1924, S. 119.

8 Коллекция ЦГАОР СССР: Из протокола заседания Парижской демократической группы партии народной свободы 14 ноября 1921 г.

9 Правда, 1921, 19 апреля.

10 Правда, 1921, 16 июня.

11 Горбунов М. Торгово-промышленная эмиграция и ее идеология. — В кн.: На идеологическом фронте борьбы с контрреволюцией. Сб. статей. М., 1923, с. 112.

12 Последние новости, 1921, 18, 24 мая.

13 Коллекция ЦГАОР СССР: Из протокола заседания Парижской демократической группы партии народной свободы. 5 января 1922 г.

14 Последние новости, 1921, 24 мая.

15 Коллекция ЦГАОР СССР: Сводка Информационного бюро за декабрь 1921 г.

16 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 52, с. 183.

17 Коллекция ЦГАОР СССР: Из протокола заседания Парижской демократической группы партии народной свободы 12 января 1922 г,

18 Известия, 1922, 16 февраля.

19 История СССР, 1959, № 4, с. 38.

20 Правда, 1924, 8 августа.

21 Rosenberg W. Liberals in the Russian revolution. The Constitutional democratic party, 1917–1921. Princeton (N. J.), New Jersy, 1974, p. 447.

22 Общее дело (Париж), 1921, 9 апреля.

23 Последние новости, 1921, 10 апреля.

24 Ярославский Ем. Третья сила. М., 1922, с. 115.

25 Коллекция ЦГАОР СССР: Современные течения и деления среди с.-р. эмиграции (рукопись В. М. Чернова).

26 Там же: Обращение к членам трудовой нар. — соц. партии.

27 Там же: Из письма члена заграничного комитета трудовой нар. — соц. партии Пораделова. 18 марта 1921 г.

28 Дневник фон Лампе. 22 августа 1924 г.

29 Семенов Г. Военная и боевая работа партии социалистов-революционеров в 1917–1918 гг. Берлин, 1922.

30 Покровский М. Что установил процесс так называемых «социалистов-революционеров»? М., 1922, с. 63, 64.

31 Голос России (Берлин), 1921, 12 марта.

32 Коллекция ЦГАОР СССР: Сухомлин — Чернову. 7 марта 1921 г.

33 Там же: Информационное бюро Русского эвакуационного комитета в Польше. Варшава, 18 апреля 1921 г. Копия сведений о событиях в Петрограде и Кронштадте, полученных от агентов.

34 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 44, с. 53.

35 Коллекция ЦГАОР СССР: Журнал № 35 заседания заграничного комитета трудовой нар. — соц. партии. 11 марта 1921 г.

36 Там же: Информационное бюро Русского эвакуационного комитета в Польше. 18 апреля 1921 г.

37 Борис Савинков перед Военной коллегией Верховного Суда СССР. Полный отчет по стенограмме суда. М., 1924, с. 118.

38 Правда, 1921, 31 марта.

39 Коллекция ЦГАОР СССР: Савинков — г. военному министру Франции. 25 января 1921 г.

40 Там же: Председатель Русского эвакуационного комитета в Польше — начальнику Польского государства господину маршалу Пилсудскому. 27 января 1921 г.; Савинков — российскому послу в Вашингтоне его превосходительству Б. А. Бахметьеву. Варшава, 1 июня 1921 г.

41 Коровин В. В., Русанов Э. П. Дело Бориса Савинкова. — История СССР, 1967, № 6, с. 144.

42 Коллекция ЦГАОР СССР: Резолюции Первого съезда Народного Союза защиты Родины и Свободы. Июнь 1921 г. Листовка.

43 Борис Савинков перед Военной коллегией Верховного Суда СССР, с. 120.

44 Коллекция ЦГАОР СССР: Из письма Б. Савинкова. 7 октября 1924 г. Внутренняя тюрьма. Москва. Копия.

45 Голиков Д. Л. Крушение антисоветского подполья в СССР. Кн. 2. Изд. 2-е, испр. и доп. М., 1978, с. 131.

46 Коллекция ЦГАОР СССР: Овсяников — Б. Савинкову. Август 1921 г.

47 Там же: Ставрогин А. Правда о савинковцах. 1922 г.

48 Борис Савинков перед Военной коллегией Верховного Суда СССР, с. 131.

49 Локкарт Р. Буря над Россией. Исповедь английского дипломата. Рига, 1933, с. 167.

50 Коллекция ЦГАОР СССР: Хронологическая запись обстоятельств высылки группы Савинкова Б. В. из Польши в 1921 г.

51 Там же: Савинков — С. А. Савинковой. 28 ноября 1921 г.

52 Там же: Философов — Савинкову. 13 сентября и 30 октября 1922 г.

53 Там же: Философов — господину начальнику генерального штаба. Варшава, 6 мая 1922 г.; Философов — господину президенту Совета Министров. Варшава, 18 мая 1922 г.

54 Там же: Философов — Савинкову. 12 и 26 октября 1922 г.

55 Там же: Рейли — Савинкову. 7 мая и 5 сентября 1922 г., 31 января, 5 февраля, 28 августа и 3 марта 1923 г.

56 Борис Савинков перед Военной коллегией Верховного Суда СССР, с. 132.

57 Коллекция ЦГАОР СССР: Амфитеатров — Савинкову. 12 марта, 13 апреля и 12 июня 1923 г.

58 Там же: Рейли — Савинкову. 26 августа 1923 г., 15 и 29 февраля 1924 г.

59 Browne W. H. Revolutionary Terrorist's Empty Pistol Savinkov Wagers White in the Russian Civil War (1917–1925). — A Dissertation submitted to the Faculty of the Graduate School of Arts and Sciences of The George Washington University, 1979, p. 363–364.

60 Коллекция ЦГАОР СССР: Врангель — Кутепову, Миллеру и др. 18 мая 1923 г. В перечне дел архива П. Н. Врангеля, переданных на хранение в 1929 г. в библиотеку Гуверовского института войны, революции и мира, указаны дела с заданиями лицам, которых он направлял в 1923–1924 гг. для «работы» в Советскую Россию.

61 Дневник фон Лампе. 1 октября 1923 г.

62 Коллекция ЦГАОР СССР: «Центр действия». Справка.

63 Там же: Бахметьев — Чайковскому. 13 июня 1921 г. Вашингтон; Демидов — Бахметьеву. Париж. Б. д.

64 Голинков Д. Л. Указ. соч., кн. 2, с. 181–186.

65 Накануне (Берлин), 1923, 18 ноября.

66 Senn A. E. Assassination in Switzerland. The Murder of Vatslav Vorovsky. Madison, 1981.

67 Коллекция ЦГАОР СССР: Гучков — Тырковой — Вильямс. 4 июня 1923 г.

68 Там же: Гучков — Сорокину. 4 апреля 1924 г.

69 Русь (София), 1924, 18 июня.

70 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 44, с. 296.

71 Коллекция ЦГАОР СССР: Общая позиция партии с.-р. Рукопись В. М. Чернова.

72 Там же: Правые и левые эсеры. Париж, 3 марта 1923 г.

73 Haimson L. H. The Mensheviks. Chicago — London, 1974, p. 250.

74 Ibid., p. 246.

75 Социалистический вестник (Берлин), 1924, № 12–13.

76 Правда, 1924, 20 июля.

77 Подболотов П. А. Крах эсеро-меньшевистской контрреволюции. Л., 1975, с. 108–113.

78 Три платформы республиканско-демократических объединений (1922–1924), с. 52, 33.

79 Коллекция ЦГАОР СССР: Маклаков — Чайковскому. Париж, 1 февраля 1923 г.

80 Три платформы республиканско-демократических объединений (1922–1924), с. 5.

81 Коллекция ЦГАОР СССР: Республиканско-демократическое объединение. Справка.

82 КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций И пленумов ЦК (далее — КПСС в резолюциях и решениях…). Изд. 8-е, т. 2. М., 1970, с. 390–396. Основным тенденциям «новой тактики» контрреволюции в особых условиях начала 20-х гг. посвящена книга Ю. В. Мухачева «Идейно-политическое банкротство планов буржуазного реставраторства в СССР».

4. «Смена Вех» и возвращение на Родину (с. 64–79)
1 Устрялов Н. В борьбе за Россию. Сб. статей. Харбин, 1920, с. 1, 62–63.

2 Руль (Берлин), 1921, 18 ноября.

3 Историографическое изучение истории буржуазных и мелкобуржуазных партий России. Материалы конференции. М., 1981, с. 73.

4 Мещеряков Н. Новые вехи (о сборнике «Смена вех»). — Красная новь (Москва), 1921, кн. 3, с. 256–271.

5 Смена вех. Сб. статей. Прага, 1921, с. 46.

6 Там же, с. 52.

7 Федюкин С. А. Борьба с буржуазной идеологией в условиях перехода к нэпу. М., 1977, с. 109.

8 Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев. София, 1921, с. V.

9 Там же, с. 68.

10 Савицкий П. Н. В борьбе за евразийство. Прага, 1931, с. 51.

11 Смена вех, с. 111.

12 КПСС в резолюциях и решениях…, т. 2. М., 1970, с. 393.

13 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 94.

14 Полонский Вяч. Метаморфозы. — Красная новь, 1923, кн. 4, с. 301.

15 Бубнов А. Буржуазное реставраторство на втором году нэпа. Пг., 1923, с. 43.

16 Вопросы истории КПСС, 1963, № 2, с. 73.

17 Пешехонов А. В. Почему я не эмигрировал? Берлин, 1923, с. 28.

18 Милюков П. Н. Эмиграция на перепутье. Париж, 1926, с. 94.

19 Коллекция ЦГАОР СССР: Из протокола заседания Парижской демократической группы партии народной свободы. 14 и 21 ноября 1921 г.

20 Там же: Кускова — Милюкову. 4 декабря 1923 г.

21 Мейснер Д. И. Миражи и действительность. М., 1966, с. 178.

22 Коллекция ЦГАОР СССР: Кускова — Б. Савинкову. 30 ноября 1922 г.

23 Трифонов И. Я. Из истории борьбы Коммунистической партии против сменовеховства. — История СССР, 1959, № 3, с. 66; Федюкин С. А. Великий Октябрь и интеллигенция. М., 1972; его же. Борьба с буржуазной идеологией в условиях перехода к нэпу.

24 Коллекция ЦГАОР СССР.

25 Федюкин С. А. Борьба с буржуазной идеологией в условиях перехода к нэпу, с. 280.

26 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 36, с. 159.

27 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 38, с. 168.

28 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 93.

29 Бубнов А. Указ. соч., с. 25.

30 Миндлин Эм. В двадцатые годы. — Знамя, 1968, № 1, с. 221–222.

31 Новая Россия (София), 1922, 10 ноября.

32 Собрание узаконений и распоряжений рабочего и крестьянского правительства (СУ), 1921, № 74, ст. 611; СУ, 1924, № 52, ст. 508.

33 БСЭ. Изд. 1-е, т. 64. М., 1934, с. 162.

34 На Родину (София), 1922, 24 мая.

35 Чернявски Г.-И., Даскалов Д. Борбата на ВКП против врангелистския заговор. София, 1964, с. 199, 200, 209.

36 Владимиров Л. Возвратите их на родину! Жизнь врангелевцев в Галлиполи и Болгарии. М., 1924, с. 45.

37 Коллекция ЦГАОР СССР.

38 Новая Россия, 1922, 7 ноября.

39 Коллекция ЦГАОР СССР.

40 Новая Россия, 1922, 15 октября.

41 Новая Россия, 1922, 26 ноября.

42 Новая Россия, 1923, 4 февраля.

43 Чернявски Г. П., Даскалов Д. Указ. соч., с. 249; Лунченков И. За чужие грехи (казаки в эмиграции). М. — Л., 1925, с. 99.

44 Накануне, 1922, 20 октября.

45 Известия, 1922, 4 мая.

46 Коллекция ЦГАОР СССР: Дневник фон Лампе. 23–25 ноября 1921 г.

47 Лунченков И. Указ. соч., с. 73–75.

48 Внешняя политика СССР, 1917–1944, т. 2. М., 1944, с. 797, 801; т. 3. М., 1945, с. 791–792.

Глава II. Жизнь на чужбине
1. Борьба за существование (с. 80–94)
1 Федоров Г. Путешествие без сентиментов (Крым, Галлиполи, Стамбул). Воспоминания беженца. Л, — М., 1926, с. 154.

2 Коллекция ЦГАОР СССР: Из приказа по Донскому лагерю. Остров Лемнос. 28 января 1921 г.

3 Коллекция ЦГАОР СССР.

4 Там же: Из воспоминаний Николая Матина.

5 Русские в Галлиполи. 1920–1921 гг. Берлин, 1923, с. 427.

6 Balawyder A. Russian Refugees from Constantinople and Harbin, Manchuria enter Canada (1923–1926). — Canadian Slavonic Papers. Vol. XIV, N 1, Spring 1972, p. 22, 27.

7 Volkmann H.-E. Die Russische Emigration in Deutschland. 1919–1929. Würzburg, 1966, S. 13.

8 Русские в Праге. 1918–1928 гг. Прага, 1928, с. 10; Коллекция ЦГАОР СССР: Зензинов — Чернову. 8 октября 1921 г.; Rude Pravo, 1968, 17 kvetna.

9 Čech V. Ruska emigrace a pomocna akce československe buržoasie ve dvacatych letech. — Vysoke učeni technicke. Brno (Knižnice odbornych a vedeckych spisu…) Dilči studie kateder společenskych ved… z roku 1966. Sv. B-2. Brno, 1968, s. 54.

10 Коллекция ЦГАОР СССР: Н. Крамарж (жена К. П. Крамаржа) — Струве. Прага, 9 февраля 1924 г.

11 Čech V. Op. cit., s. 56, 64.

12 Коллекция ЦГАОР СССР: Информационный листок российского земско-городского комитета помощи российским гражданам за границей. Париж.

13 Ковалевский П. Е. Зарубежная Россия. История и культурно-просветительная работа русского зарубежья за полвека (1920–1970). Paris, 1971, с. 46–47, 59.

14 Там же, с. 48.

15 Там же, с. 49–51.

16 Коллекция ЦГАОР СССР: Воспоминания Д. И. Мейснера.

17 Нансен-Хейер Л. Книга об отце. Л., 1971, с. 332–333.

18 The Refugees. Information section. Geneva, 1938, p. 13, 14.

19 Коллекция ЦГАОР СССР: Информационный листок российского земско-городского комитета помощи российским гражданам за границей. Париж.

20 Volkmann H.-E. Op. cit., S. И, 12, 31.

21 Williams R. Culture in exile: Russian emigres in Germany. 1881–1941. London, 1972, p. 312; Эренбург И. Г. Люди, годы, жизнь. — Собр. соч. в 9-ти тт., т. 8. М., 1966, с. 407.

22 Коллекция ЦГАОР СССР: Из рукописи Ф. Степуна «Мысли о России».

23 Дневник фон Лампе. 29 июня 1924 г.

24 Игнатьев А. А. Пятьдесят лет в строю, т. 2. М., 1955, с. 325.

25 Коллекция ЦГАОР СССР: Информационный листок российского земско-городского комитета помощи российским гражданам за границей. Париж.

26 Там же: Из меморандума международному конгрессу о миграциях. Копия.

27 Там же: Письмо Овчинникова из Кнютанжа. 25 июля 1925 г.

28 Толстой А. Эмигранты. — Собр. соч. в 10-ти тт., т. 4. М., 1958, с. 279.

29 Williams R. Op. cit., p. 323.

30 Возрождение, 1935, 25 июня.

31 Коллекция ЦГАОР СССР: Письмо за подписью С. В. Клиши. 23 октября 1931 г.

32 Там же: Маклаков В. А. — Мебелю М. А. 9 ноября 1923 г. Париж.

33 Times, 1958, September 26.

34 Последние новости, 1933, 30 июня.

35 Голос Родины, 1961, № 16 (513), февраль.

36 Kovalevsky P. La dispersion Russe: a travers le Monde et son role culturel. Paris, 1951, p. 9.

37 Александровский В. Н. Из пережитого в чужих краях. М., 1969, с. 164; Любимов Л. На чужбине. М., 1963, с. 126.

38 Возрождение, 1926, 9 августа; Коллекция ЦГАОР СССР: Из послания архиерейского синода русской православной церкви за границей. Сремски Карловцы, 1927, 18/31 марта.

2. Русская культура и наука за рубежом (с. 94—110)
1 Любимов Л. Указ. соч., с. 168.

2 Новиков М. Русская научная организация и работа русских естествоиспытателей за границей. Прага, 1935, с. 13–14.

3 Ковалевский П. Е. Указ. соч., с. 133.

4 Шинаев Вл. Мы, русские, — люди твердые. — Голос Родины, 1969, № 13 (1273), февраль.

5 Тимошенко С. Воспоминания. Париж, 1963.

6 Никулин Л. Две судьбы. — Голос Родины, 1966, № 58 (1011), июль.

7 Ковалевский П. Е. Указ. соч., с. 87.

8 Современные записки, т. LXI (Париж), 1936, с. 404; Volkmann H.-E. Op. cit. (Anlagen).

9 Федюкин С. А. Борьба с буржуазной идеологией в условиях перехода к нэпу. М., 1977, с. 173.

10 Современные записки, т. LIV, 1934; с. 385.

11 Игрицкий Ю. И. Мифы буржуазной историографии и реальность истории. М., 1974, с. 46–48.

12 Beyssac M. Lavie culturelle de l`emigration russe en France Chronique (1920–1930). Paris, 1971.

13 Коллекция ЦГАОР СССР: Задачи и цели Ордена (масонов).

14 Любимов Л. Указ. соч., с. 239.

15 Александровский В. В. Указ. соч., с. 222–223.

16 Там же, с. 236.

17 Коллекция ЦГАОР СССР: Из письма генерала Оприца. Париж, 20 июня 1925 г.

18 Ильина Н. Страницы из семейного альбома. — Театр, 1975, № 4, с. 138.

19 Шаляпин — Горькому. Париж. 16 сентября 1925 г. Федор Иванович Шаляпин, т. I. Литературное наследство. Письма. с. 356.

20 Фарида Ф. Вдали от Родины. — Голос Родины, 1965, № 43 (892), май; Караваева Л. На дальнем берегу. — Голос Родины, 1968, № 22 (1179), март.

21 Это долг перед отечественной культурой. — Голос Родины, 1968, № 7 (1164); январь.

22 Зарницкий С., Трофимова Л. Путь к Родине. — Международная жизнь, 1965, № 1, с. 96–107.

23 Щербакова Г. Странствия и картины Александра Яковлева. — Голос Родины, 1980, № 3 (2199), январь.

24 Коллекция ЦГАОР СССР: Скоропадский — фон Лампе. 2 ноября 1928 г.

25 Красная новь, 1921, кн. 1, с. 285.

26 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 44, с. 249–250.

27 Литературная газета, 1963, 10 августа.

28 Куприна К. Мрачные годы. — Голос Родины, 1964, № 58 (829), октябрь.

29 Литературная газета, 1970, 16 декабря.

30 Куприна К. Бальмонт и Куприн. — Голос Родины, 1968, № 51 (1208), июнь.

31 Цветаева М. Письма к А. Тесковой. Прага, 1969, с. 33, 36, 41.

32 Там же, с. 85, 93, 94, 104.

33 Там же, с. 59.

34 Там же, с. 92, 116.

35 Там же, с. 37, 43, 87, 97, 127.

36 Там же, с. 134–135, 160.

37 Бунин И. А. Собр. соч. в 9-ти тт., т. I. M., 1965, с. 8.

38 Джимбинов С. Жизнь и поэзия И. А. Бунина. — Послесловие к книге: Бунин И. Стихотворения. М., 1981, с. 294.

39 Симонов К. Об Иване Алексеевиче Бунине. — Голос Родины, 1966, № 61 (1014), июль.

40 Марина Цветаева — Анне Тесковой. 24 ноября 1933 г. — Цветаева М. Письма к А. Тесковой, с. 106.

41 Андреев В. История одного путешествия. М., 1974, с. 303.

42 Эренбург И. Г. Собр. соч. в 9-ти тт., т. 8. Люди, годы, жизнь. М., 1966, с. 416.

43 Современные записки, т. LXIV, 1937, с. 397.

44 Ирина Шаляпина. Воспоминания об отце. — Федор Иванович Шаляпин, т. 2. Воспоминания о Ф. И. Шаляпине. М., 1977, с. 80.

Глава III. На распутье
1. Вокруг зарубежного съезда (с. 111–122)
1 Le Temps (Paris), 1926, 1 avril.

2 Правда, 1926, 14 апреля.

3 Возрождение (Париж), 1926, 5 апреля.

4 Коллекция ЦГАОР СССР: Информация о заседании 6 августа 1923 г. Париж; Информация П. Шатилова для личного сведения. 13 августа 1923 г. Париж; Сообщение П. Шатилова о политическом положении в Париже к 19 августа 1923 г.

5 Там же: Дневник фон Лампе. 15 января 1923 г.

6 Там же: Организационный комитет по созыву российского зарубежного съезда. К русским людям (листовка).

7 Там же: От республиканско-демократического объединения. Обращение к русским людям. Париж.

8 Милюков П. Н. Эмиграция на перепутье. Париж, 1926, с. 37–39.

9 Коллекция ЦГАОР СССР: Из циркуляра канцелярии его императорского величества. № 23, 16/29 августа 1925 г.

10 Правда, 1926, 28 апреля.

11 Deutsche Allgemeine Zeitung (Berlin), 1926, 2 April, Morgen.

12 Правда, 1926, 9, 10 января, 7 февраля, 1 апреля.

13 Милюков П. Н. Эмиграция на перепутье, с. 13.

14 Возрождение, 1926, 5 апреля.

15 Возрождение, 1926, 7 апреля.

16 Правда, 1926, 14 апреля.

17 Arbeiter Zeitung (Wien), 1926, 14 April.

18 Возрождение, 1926, 7 и 10 апреля.

19 Возрождение, 1926, 10 апреля; Дни, 1926, 10 апреля.

20 Bartz К. Bolschewismus über uns. Berlin, 1932, S. 10.

21 Возрождение, 1926, 9 апреля.

22 КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Изд. 8-е, т. 2. М., 1970, с. 245.

23 Коллекция ЦГАОР СССР: Хрипунов — фон Лампе. 20 декабря 1927 г.

24 Возрождение, 1926, 9, 12 апреля.

25 Милюков П. Н. Эмиграция на перепутье, с. 45.

26 Коллекция ЦГАОР СССР: Врангель — фон Лампе, Чебышеву, Шатилову, Абрамову. 1 июня 1926 г.

27 Там же: Маклаков — Челнокову. Париж, 12 января 1928 г.

2. Белоэмигрантский «активизм» (с. 122–156)
1 Возрождение (Париж), 1926, 10 апреля.

2 Генри Эрнст. Профессиональный антикоммунизм. К истории возникновения. М., 1981, с. 88.

3 Там же, с. 89, 296.

4 Там же, с. 298.

5 Коллекция ЦГАОР СССР: РОВС. Справка, 1933 г.

6 Кольцов М. В норе у зверя. — Избр. произв. в 3-х тт., т. 2. Зарубежные очерки. М., 1957, с. 176–187.

7 Коллекция ЦГАОР СССР: Инструкция для ведения занятий на курсах высшего военного самообразования под главным руководством ген. — лейтенанта Головина.

8 Там же: Приказ по 3-му Отделу РОВС. София, 14 мая 1931 г.

9 Там же: Приказ по 2-му Отделу РОВС. Берлин, 15 ноября 1931 г.; О фонде спасения России. На правах рукописи. Париж.

10 Там же: Шатилов — фон Лампе. 1 августа 1927 г.; Врангель — фон Лампе 31 октября 1927 г.

11 Никулин Л. Мертвая зыбь. М., 1965; Ардаматский В. Возмездие. М., 1968.

12 Коллекция ЦГАОР СССР: Терентьич (Фомичев) — Папаше (Савинкову).5 июня 1924 г.

13 Там же: Философов — Савинкову. 16 июля 1924 г.

14 Там же: Философов — Савинкову. 22 июля 1924 г.

15 Там же: Философов — Савинкову. 25 июля 1924 г.

16 Последние новости (Париж), 1925, 13 июня. Статья А. А. Мягкова почти без сокращений приведена В. Ардаматским в его повести «Возмездие» (с. 578–585).

17 Возрождение, 1935, 23 июля.

18 Коллекция ЦГАОР СССР: Дневник фон Лампе. 20 мая 1927 г.

19 Шульгин В. В. Три столицы. Берлин, 1927, с. 308–310.

20 Коллекция ЦГАОР СССР: Гучков — Струве. 15 апреля 1927 г.

21 Россия (Париж), 1928, 26 мая; Правда, 1927, 5, 6 июля.

22 Красная газета (Ленинград), 1927, 17, 21–25 сентября.

23 Коллекция ЦГАОР СССР: Дневник фон Лампе. 2 февраля 1928 г.

24 Там же: Врангель — фон Лампе. 31 октября 1927 г.

25 Там же: Врангель — фон Лампе. 31 августа 1927 г.

26 Там же: Фон Лампе — Врангелю. 27 августа 1927 г.

27 Михайлов Е. А. Белогвардейцы — поджигатели войны. М., 1932, с. 28, 29, 32.

28 Mikulicz S. Prometeizm w polityce II Bzeczy-pospolitey. Warszawa, 1971, s. 11, 12.

29 История внешней политики СССР. Т. I. 1917–1945 гг. М., 1976, с. 251.

30 Возрождение, 1928, 27 марта.

31 Возрождение, 1929, 12 июля.

32 Коллекция ЦГАОР СССР: Из речи генерала Кутепова. Париж, май 1929 г.

33 Там же: Из информационной сводки РОВС. Март — апрель 1929 г.

34 Там же: Информационные сведения 3-го отдела РОВС. София, 14 мая 1930 г.

35 Там же: Из информационного бюллетеня РОВС. Париж, июнь 1930 г.

36 Там же: Из приказов по РОВС.

37 Правда, 1927, 12 июля.

38 История внешней политики СССР, т. I, с. 198.

39 Правда, 1927, 9 июля.

40 Михайлов Е. А. Указ. соч., с. 18–20.

41 Руль (Берлин), 1929, 9 июля.

42 Коллекция ЦГАОР СССР: Фон Лампе — Шатилову. 18 августа 1927 г.

43 Там же: Дневник фон Лампе. 7 февраля 1928 г.; Шатилов — фон Лампе. 11 июня 1930 г.; Письмо Миллера от 1 ноября 1931 г.

44 Возрождение, 1934, 17 февраля.

45 Иоффе Г. З. Крах российской монархической контрреволюции. М., 1977, с. 214.

46 Голос Родины, 1962, № 47 (644), июнь.

47 Возрождение, 1930, 27 октября.

48 Возрождение, 1928, 21 декабря.

49 Семенов Г. М. О себе. Воспоминания, мысли и выводы. Харбин, 1938, с. 191.

50 Коллекция ЦГАОР СССР: Дальний Восток. Записка, составленная ген. Лукомским. Не для печати. Париж, 1 июня 1927 г.

51 Там же: Николай — Лукомскому. Шуаньи, 31 июля 1924 г.

52 Там же: Из дневника полковника И. И. Штина

53 Пограничные войска СССР 1918–1928. Сб. док. и матер. М., 1973.

54 Возрождение, 1928, 21 декабря.

55 Коллекция ЦГАОР СССР: Из информационного письма главы русской эмиграции на Дальнем Востоке ген. Д. Л. Хорвата от 24 мая 1930 г. Копия.

56 Там же: Призыв к белой русской эмиграции всего мира. М. К. Дитерихс, генерал-лейтенант. Листовка.

57 Там же: Обращение Дальневосточного совещания. 15 сентября 1930 г.

58 Там же: Повстанческие действия на Д. Востоке. По данным штаба дальневосточного отдела РОВС на 1 февраля 1931 г.

59 Там же: Генерал Миллер — в. к. Кириллу. 18 сентября 1930 г. Из речи председателя РОВС генерала Миллера 12 июля 1931 г.

60 Судебный процесс по делу руководителей антисоветских белогвардейских организаций, агентов японской разведки атамана Семенова, Родзаевского и др. — Правда, 1946, 28 августа.

61 Там же.

62 Там же.

63 Коллекция ЦГАОР СССР: Клепиков — Бурцеву. 23 февраля 1938 г.

64 Stephan J. The Russian Fascists. Tragedy and farce in exile, 1925–1945. N. Y., 1978.

65 Oberlander E. The All-Russian Fascist Party. — Journal ol Contemporary History, 1966, vol. I, N 1, p. 162; Иоффе Г. З. Указ. соч., с. 303, 304.

66 Stephan J. Op. cit., p. 91.

67 Oberlander E. Op. cit., p. 165.

68 Возрождение, 1932, 10 мая.

69 Коллекция ЦГАОР СССР: Фон Лампе из Берлина. 31 декабря 1931 г.

70 Там же: Фон Лампе — Миллеру. Совершенно секретно из Берлина. 26 октября 1933 г.

71 Там же: Шатилов — фон Лампе. 28 ноября 1934 г.

72 Там же: Записка о внешней политике правительства А. Гитлера. 17 мая 1933 г.

73 Там же: Российский антикоминтерн. Инструкция № 1.

74 Возрождение, 1936, 7 ноября.

75 Коллекция ЦГАОР СССР: Шатилов — фон Лампе. 2 февраля 1937 г.; Шатилов — Абрамову. 7 февраля 1937 г.; Начальникам отделов и подотделов РОВС. 4 февраля 1937 г.

76 Там же: Шатилов — Абрамову, 5 января 1933 г.

77 Сигнал (Париж), 1937, № 1, 20 февраля; Галлиполийский вестник (София), 1938, 1 апреля, № 58.

78 Коллекция ЦГАОР СССР: Внутренняя линия (записка); Кусонский — фон Лампе. 1 мая 1936 г.

79 Александровский В. Н. Из пережитого в чужих краях. М., 1969, с. 114–115.

80 Коллекция ЦГАОР СССР: Постановление съезда старших начальников РОВС в Белграде. 15–23 сентября 1938 г.

81 Неделя (Москва), 1976, 6—12 сентября, с. 10.

3. Идейный крах, вырождение. Поиски пути (с. 156–177)
1 Summers A., Mangold T. The file on the tzar. London, 1976, p. 206.

2 Коллекция ЦГАОР СССР: Манифест в. к. Кирилла Владимировича. Сен-Бриак, 16 июля 1935 г.

3 Комин В. В. Политический и идейный крах русской мелкобуржуазной контрреволюции за рубежом. Калинин, 1977, с. 96–98.

4 Младоросская искра (Париж), 1932, 15 января.

5 Возрождение (Париж), 1930, 21 июля.

6 Коллекция ЦГАОР СССР: Из обращения к русским людям инициативной группы Союза неомладороссов. Апрель 1932 г.

7 Комин В. В. Указ. соч., с. 105.

8 Исаев И. А. Идейный крах зарубежного сменовеховства (о политической программе «евразийцев»). — В кн.: Буржуазные и мелкобуржуазные партии

9 России в Октябрьской революции и гражданской войне. Материалы конференции. М., 1980, с. 14. 9 Новый град (Париж), 1931, кн. I.

10 Карякин Ю. Ф. О классовом смысле «внеклассовой» религии Николая Бердяева. — Вопросы религии и атеизма. Сб. статей. X. М., 1962. с. 300–303.

11 Степанов И. Россия и эмиграция. — Утверждения (Париж), 1931, № 2 август, с. 109.

12 Там же, с. 113.

13 Там же, с. 116–117.

14 Милюков П. Н. Эмиграция на перепутье. Париж, 1926, с. 89.

15 Там же, с. 99.

16 Там же, с. 240.

17 Руль (Берлин), 1922, 5 октября.

18 Милюков П. И. Указ. соч., с. 103.

19 Коллекция ЦГАОР СССР: Петров — Милюкову, б. д.

20 Мейснер Д. И. Миражи и действительность. М., 1966, с. 141; Коллекция ЦГАОР СССР: Аргунов — Милюкову. 21 сентября 1927 г.

21 Коллекция ЦГАОР СССР: Из статьи Милюкова «Вопрос о юридическом признании Советской власти».

22 Струве П. Дневник политика. — Россия (Париж), 1928, 7 апреля.

23 Коллекция ЦГАОР СССР: Вопросы П. Н. Милюкову и его ответы. 22 мая 1928 г.

24 Современные записки, т. XXXVIII. Париж, 1929, с. 413.

25 Возрождение, 1931, 1 января.

26 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 13, с. 144; т. 21, с. 241; т. 44, е. Ш

27 Последние новости (Париж), 1928, 7 января.

28 Последние новости, 1930, 24 декабря; Руль, 1931, 29 марта.

29 Коллекция ЦГАОР СССР: Изгоев — Гессену. 12 ноября 1930 г.

30 Протокол состоявшегося 14 декабря 1922 г. в Берлине под председательством И. В. Гессена частного совещания членов партии народной свободы.

31 Коллекция ЦГАОР СССР: Из протокола заседания Парижской демократической группы партии народной свободы. 27 января 1927 г.

32 Там же: Протокол общего собрания членов русского республиканско-демократического объединения. 15 мая 1932 г.

33 Мейснер Д. И. Указ. соч., с. 187, 259.

34 Williams R. С. Culture in exile: Russian emigres in Germany. 1881–1941. London, 1972, p. 290.

35 Коллекция ЦГАОР СССР: Сухомлин — Чернову, б. д.

36 Там же: Из обращения нью-йоркской группы 12 декабря 1932 г.

37 Там же: Сухомлин — Чернову, б. д.

38 Там же: Из протокола беседы В. В. Сухомлина с В. М. Черновым (в присутствии С. П. Постникова). Прага, 4 февраля 1927 г.

39 Там же: К русским рабочим г. Сан-Франциско (листовка).

40 Новая заря (Сан-Франциско), 1930, 9 января.

41 Haimson L. The Menshevics; from the revolution of 1917 — to the Second world war. Chicago, 1975, p. 320–321.

42 Социалистический вестник (Берлин), 1932, № 8 (269), 30 апреля, с. 9; 1932, № 10/11 (271–272), 11 июня, с. 13.

43 Социалистический вестник, 1930, № 9 (223), 17 мая, с. 14.

44 Социалистический вестник, 1932, № 5 (226), 12 марта, с. 12.

45 Социалистический вестник, 1933, № 4/5 (289–290), 4 марта.

46 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 44, с. 103; т. 39, с. 169.

47 Современные записки, т. LVIII, 1935, с. 437.

48Возрождение, 1928, 21 марта.

49 Любимов Л. На чужбине. М., 1963, с. 209.

50 Возрождение, 1938, 14 января.

51 Последние новости, 1933, 23 декабря.

52 Мейснер Д. И. Указ. соч., е. 234–235.

53 Nielsen J. P. P. N. Milukov's political evolution in emigration (1918–1943). Oslo, 1983, p. 31–33.

54 Коллекция ЦГАОР СССР: Оборонческое движение. Задачи и цели.

55 Там же: Нужно ли оборонческое движение в эмиграции. Париж.

56 Любимов Л. Указ. соч., с. 247; Эйснер А. Двенадцатая интернациональная. — Новый мир, 1968, № 6, с. 198.

57 Камиев В. Волонтеры свободы, — Голос Родины, 1966, № 66 (1019), август.

58 Ветров А. Волонтеры свободы. Воспоминания участника национально-революционной войны в Испании. М., 1972, с. 156–157.

59 Варшавский В. С. Незамеченное поколение. Нью-Йорк, 1956, с. 12.

Глава IV. В годы войны
1. Новое размежевание (с. 178–190)
1 Любимов Л. На чужбине. М., 1963, с. 285.

2 Сухомлин В. Гитлеровцы в Париже. — Новый мир, 1965, № 11, с 120, 134–135, 145–146.

3 Андреев В. История одного путешествия. Повести. М., 1974, с. 361.

4 Коллекция ЦГАОР СССР: Оповещение Управления делами русской эмиграции во Франции.

5 Johnston R. H. The Great Patriotic War and the Russian Exiles in France. — The Russian Review, July 1976, vol. 35, N 3.

6 Коллекция ЦГАОР СССР: Кусонский — фон Лампе. 25 июня 1940 г.

7 Любимов Л. Указ. соч., с. 338.

8 Сухомлин В. Указ. соч., с. 120–121.

9 Голос Родины, 1964, № 8 (779), февраль.

10 Ковалевский П. Е. Зарубежная Россия. История и культурно-просветительная работа русского зарубежья за полвека (1920–1970). Paris, 1971, с. 31.

11 Johnston R. H. Op. cit., p. 304; Williams R. С. Culture in exile: Russian emigres in Germany 1881–1941. London, 1972, p. 285; Аблова P. Т. Сотрудничество советского и болгарского народов в борьбе против фашизма (1941–1945 гг.). М.,1973, с. 317; Лозо С. Руска белоемиграциjа у служби окупатора. — Политика Експрес, 1977, 1 фебруар.

12 Коллекция ЦГАОР СССР: фон Лампе — Архангельскому. 6 июля, 3 августа 1941 г.

13 Любимов Л. Указ. соч., с. 312, 314.

14 Johnston R. H. Op. cit., p. 305.

15 Мейснер Д. И. Миражи и действительность. Записки эмигранта. М., 1966, с. 246.

16 Любимов Л. Указ. соч., с. 312.

17 Сухомлин В. Указ. соч., с. 137.

18 Шостаковский П. Путь к правде. Минск, 1960, с. 329.

19 Рубакин А. Н. Над рекою времени. Воспоминания. М., 1986, с. 347–348.

20 Аблова Р. Т. Указ. соч., с. 327.

21 Мейснер Д. И. Указ. соч., с. 243.

22 Из стенограммы официального сообщения представителям русской эмиграции во Франции, сделанного Ю. С. Жеребковым 25 июля 1941 г. — Cahiers du Monde Russe et Sovietique (Paris), Vol. XXIV (1–2), 1983, Janvier — Juin, p. 187.

23 Коллекция ЦГАОР СССР: Из информационной сводки 1-го Отдела РОВС от 5 августа 1941 г.

24 Шульгин В. В. Письма к русским эмигрантам. М., 1961, с. 13–14.

25 Коллекция ЦГАОР СССР: Фон Лампе — Архангельскому. 3 августа 1941 г.; фон Лампе — Бискупскому. 23 августа 1941 г.

26 Любимов Л. Указ. соч., с. 334–335; Johnston R. И. Op. cit., p. 308.

27 Коллекция ЦГАОР СССР: Из стенограммы официального сообщения представителям русской эмиграции во Франции Ю. С. Жеребкова. 25 июля 1941 г.

28 АВП СССР, ф. 144, оп. 11, д. 7. Терский атаман, ген. — лейт. Вдовенко, Кубанский атаман, ген. штаба ген. — майор Науменко, Астраханский войсковой атаман ген. Ляхов — господину министру иностранных дел Рейха.

29 Голос Родины, 1962, № 7 (604), январь.

30 Неотвратимое возмездие. По материалам судебных процессов над изменниками Родины, фашистскими палачами и агентами империалистических разведок. Изд. 2-е, доп. М., 1979, с. 109–116; см. также: Комин В. В. Белая эмиграция и вторая мировая война. Калинин, 1979, с. 34–39.

31 Голос Родины, 1962, № 39 (636), май.

32 Брунст Д. В. Записки бывшего эмигранта. — Голос Родины, 1961, № 90 (587), ноябрь.

33 Dallin A. German rule in Russia. 1941–1945. A study of the occupation policies. London — N. Y., 1957, p. 525–526.

34 Брунст Д. В. Указ. соч. — Голос Родины, 1961, № 92 (589), декабрь.

35 Ведомости охранной группы (Белград), 1942, 9 сентября.

36 Vojna Enciklopedija. Beograd, 1975, t. 8, s. 271; Аблова Р. Т. Указ. соч., с. 334.

37 Лозо С. Руска белоемиграциjа у служби окупатора. — Политика Експрес, 1977, 7 фебруар; Коллекция ЦГАОР СССР: фон Лампе — Краснову. 27 сентября 1942 г.

38 Неотвратимое возмездие, с. 114–115.

39 Правда, 1946, 30 августа.

40 Правда, 1946, 28 августа.

2. Коренной перелом в ходе войны и эмиграция (с. 190–207)
1 Мейснер Д. И. Миражи и действительность. Записки эмигранта. М., 1966, с. 250.

2 Статья Милюкова цитируется по книге Л. Д. Любимова (На чужбине, с. 327), а также по тексту, предоставленному автору Д. И. Мейснером.

3 О чем не говорилось в сводках. Воспоминания участников движения Сопротивления. М., 1962, с. 446, 448.

4 Артюхов М. Слава, добытая кровью. — Голос Родины, 1965, № 2 (851), январь.

5 О чем не говорилось в сводках, с. 416, 418, 420–421.

6 Андреев В., Сосинский В., Прокша Л. Герои Олерона. Минск, 1965, с. 27.

7 АВП СССР, ф. 197, оп. 25, д. 43, л. 2, 11.

8 Laroche G. (Colonel F. Т. P. F. Boris Matline). On les nommait des strangers… (Les immigres dans la Resistance). Paris, 1965, p. 243–244.

9 Любимов Л. Указ. соч., с. 350.

10 Сухомлин В. Гитлеровцы в Париже. — Новый мир, 1965, № 11, с. 121; см. также: Любимов Л. Указ. соч., с. 340–341; Куликов Н. Г. Честь и достоинство русского имени. М., 1973, с. 3; Johnston R. H. The Great Patriotic War and the Russian Exiles in France. — The Russian Review, July 1976, vol. 35, N 3, p. 308–309.

11 Куликов Н. Г. Указ. соч., с. 4–5; Сухомлин В. Указ. соч., с. 122; Любимов Л. Указ. соч., с. 341–343; Johnston В. Н. Op. cit., p. 308; Корн Р. Жизнь, отданная людям. — Голос Родины, 1964, № 16 (787), апрель.

12 Johnston R. H. Op. cit., p. 309, 311.

13 О чем не говорилось в сводках, с 363–367; Любимов Л. Указ. соч., с. 344; Кривошеин И. В затемненном Париже. — Голос Родины, 1966, № 22 (975), март.

14 Любимов Л. Указ. соч., с. 350–351.

15 Симонов К. Об Иване Алексеевиче Бунине. — Голос Родины, 1966, № 61 (1014), июль.

16 Смирнов С. С. Русские в Риме. — Правда, 1964, 4 июля.

17 О чем не говорилось в сводках, с. 270.

18 Аблова Р. Т. Сотрудничество советского и болгарского народов в борьбе против фашизма (1941–1945). М., 1973, с. 336–339, 353–354.

19 Мейснер Д. И. Указ. соч., с. 236–237, 359–360.

20 Голенищев-Кутузов И. Н. Подвиг Федора Высторопского. — Голос Родины, 1963, № 68 (769), декабрь.

21 Голенищев-Кутузов И. Н. Поэт, борец, партизан. — Голос Родины, 1963, № 64 (765), ноябрь.

22 Vojna Enciklopedija. Beograd, 1973, t. 5, s. 208.

23 Фарида Ф. Вдали от Родины. — Голос Родины, 1965, № 4 (892) май.

24 Куликов Н. Г. Указ. соч., с. 53.

25 Там же, с. 102, 115, 228

26 Афанасьев А. Полынь в чужих полях. М., 1984, с. 143–147.

27 Окулевич Г. Русские в Канаде. Торонто, 1952, с. 202.

28 Там же, с. 210, 215, 217, 223, 225, 231–233.

29 Шостаковский П. Путь к правде. Минск, 1960, с. 332–333.

30 Спиридонова Е. М. Мы верили в победу. — Голос Родины, 1965, № 78 (1134), сентябрь.

31 Johnston R. H. Op. cit., p. 312.

32 АВП СССР, ф. 197, оп. 26, п. 93, д. 23. Запись беседы под названием «Эмигранты у Богомолова» была опубликована также в «Новом журнале» (Нью-Йорк) в 1970 г. (кн. 100, с. 269–279).

33 Мерецков К. А. На службе народу. Страницы воспоминаний. Изд. 2-е. М., 1971, с. 439.

34 Там же, с. 440.

35 Правда, 1946, 30 августа; 1947, 17 января.

36 Внешняя политика Советского Союза. Док. и матер, (январь — декабрь 1949 года). М., 1953, с. 136.

37 Тараданов Г. Путь к правде. — Голос Родины, 1963, № 65 (766), ноябрь.

Заключение (с. 208–211)
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 18, с. 510.

2 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 43, с. 240.

3 Nove A. Political economy and Soviet socialism. L., 1979, p. 227.

* С. М. Буденный в предисловии к этой книге отметил ее ценность в агитационном отношении.

(обратно) * В ноябре 1917 г., как известно, П. Н. Краснов был взят в плен революционными солдатами, а потом великодушно отпущен «под честное слово», что он не будет вести борьбу против революции.

(обратно) * Этот документ любезно был предоставлен автору писателем В. И. Ардаматским.

(обратно) * Имелся в виду патриарх Московский и всея Руси Тихон (В. И. Белавин), умерший в 1925 г.

(обратно) * См.: БСЭ, т. 38. М., 1938, с. 71.

(обратно) * Автор сердечно благодарит Г. Г. Пермякова, приславшего свой перевод отдельных извлечений из этой книги.

(обратно) * С текстом этого приказа от 21 сентября 1945 г. автора познакомил Н. В. Дрожжин, ныне живущий в Москве.

(обратно)

Оглавление

  • Введение
  • Глава I. После поражения
  •   1. Их выгнала гражданская война
  •   2. Попытки сохранить белую армию
  •   3. «Новая тактика»
  •   4. «Смена Вех» и возвращение на Родину
  • Глава II. Жизнь на чужбине
  •   1. Борьба за существование
  •   2. Русская культура и наука за рубежом
  • Глава III. На распутье
  •   1. Вокруг зарубежного съезда
  •   2. Белоэмигрантский «активизм»
  •   3. Идейный крах, вырождение. Поиски пути
  • Глава IV. В годы войны
  •   1. Новое размежевание
  •   2. Коренной перелом в ходе войны и эмиграция
  • Заключение
  • Источники и литература