Вечер превращается в ночь [Алиса Аркадьевна Ганиева] (fb2) читать постранично, страница - 2

руках.

— А «склепку» можешь сделать? — спросил Мага.

— Да, смотри, я сделаю «склепку», а потом «солнце» вперед и назад, — запальчиво отозвался Анвар и стал раскачивать ногами из стороны в сторону, готовясь выполнить упражнения.

Мага наблюдал за его кувырканьем, посмеиваясь.

— Э, беспонтово делаешь, дай я.

— Я еще не закончил, — отозвался Анвар, вися на одной руке.

— Слушай, по-братски кулак покажи! — воскликнул Мага.

— Ну, — послушался Анвар, сжимая кулак свободной руки.

— Вот так очко свое ужми, ле! — захохотал Мага, сгоняя Анвара с турника.

Потом спросил:

— А этот Дибир кто такой?

— Знакомый наш.

— Суфий, да? Эти суфии только и знают, что свою чIанду Пророку приписывать, — сказал Мага и, быстро подтянувшись несколько раз, спрыгнул на землю. — Башир, же есть, с нашей селухи, он меня к камню водил одному. Это аждаха^[5], говорит.

— Какой аждаха?

— Вот такой! Устаз один народу сказки рассказывает. Жил, говорит, у нас один чабан, который чужих овец пас, а этот аждаха стал баранов у него воровать. Один раз своровал, второй раз своровал. И этот чабан, же есть, мышеваться тоже не стал. Э, говорит, возвращай баранов, а то люди на меня думают. Аждаха буксовать стал и ни в какую, бывает же. И раз, чабан взял стрелу и пустил в аждаху, и стрела ему в тело вошла и с другой стороны вышла. А потом чабан взял, попросил Аллаха, чтобы аждаха в камень превратился. 

— И чего? Этот камень и есть аждаха? Похож хоть? — спросил Анвар, снова прыгая на турник и свешиваясь оттуда вниз головой.

— Там в нем дырка насквозь, короче. А так не похож ни разу. Башир верит, говорит, эта дырка как раз от стрелы, а голова, говорит, сама отвалилась потом.

— Что он, в горах камней что ли не видел? — засмеялся Анвар, продолжая висеть вниз головой.

— Там камней мало, место такое. Я Баширу сказал, же есть, бида^[6] это, говорю. А он стал меня вахом обзывать. У этих суфиев все, кто им не верит, — вахи!

В доме послышались звуки настраиваемого пандура. Мага вынул телефон и присел на корточки:

— Сейчас марчелле позвоню одной.

Анвар запрокинул свое слегка угреватое лицо к небу. Молодой месяц слабо светил там, в неподвижности, едва вылавливая из тьмы недостроенную мансарду, торчащий из стены холостой фонарь и бельевые веревки. Вдруг чуть выше веревок испуганно метнулась летучая мышь. Анвар завертелся, тщетно силясь увидеть, куда она полетела. Меж тем как звуки пандура в доме окрепли в протяжную народную мелодию, как-то необъяснимо сочетавшуюся с этим вечером. «Вот интересно, — подумал Анвар. — Я вижу эту связь, а тот, кто играет или ест сейчас в комнате, не видит».

— Але, че ты, как ты? — склабясь, загудел Мага в трубку. — Почему нельзя? Нормально разговаривай, е!.. Давай да, подружек позови каких-нибудь и выскакивай… А че стало?.. Я про тебя все знаю, ты монашку не строй из себя… А че ты говоришь, я наезжаю — не наезжаю… Вот такая ты. Меня тоже не пригласила… А умняки не надо здесь кидать!..

Анвар зашел в дом. Юсуп, возвышаясь над столом, пел одну из народных песен, перебирая две нейлоновые струны пандура. Пение его сопровождалось ужимками и восклицаниями Керима «Ай!», «Уй!», «Мужчина!» и тому подобное. Раскрасневшаяся Гуля откинулась на диван, Дибир задумчиво смотрел на свой забинтованный палец. Зумруд беззвучно прищелкивала тонкими пальцами с осыпающейся мучной пыльцой, прикрыв глаза и поддаваясь течению напева.

Она видела себя маленькой, в старом доме своей прабабушки, древней старухи, одетой в свободное туникообразное платье, слегка заправленное по бокам в широкие штаны. Под ее ниспадающим вдоль спины каждодневным чохто прятался плоский обритый затылок, избавленный под старость от многолетней ноши кос. Каждый день она уходила в горы на свой бедный скалистый участок и возвращалась, сгибаясь под стогом сена, с перепачканными землей полевыми орудиями.

Когда в селе играли свадьбы, прабабушка сидела с другими старухами на одной из плоских крыш с Зумруд на руках, разглядывая танцоров и слушая шутки виночерпия. Черные наряды делали старух похожими на монашек, но в них не было ни капли смирения. Они нюхали или даже курили табак, читали друг другу импровизированные эпиграммы, а вечерами ходили по гостям, закидывая внуков на спину, как стога сена или кувшины с водой.

Зумруд на мгновение вспомнила соседский дом с большой верандой, покрытой ворсовым ковром. Там большая громкоголосая старуха покачивала самодельную деревянную люльку со связанным по рукам и ногам младенцем. Зумруд вспомнила, как щупала тогда детский матрасик с проделанной в положенном месте дырочкой. В нем хрустели пахучие травы, а в изголовье таился запрятанный нож…  

Песня иссякла, и все захлопали.

— О чем это, Юсуп? — спросила Гуля, не знавшая аварского языка.

— О взятии Ахульго. О штурме главной твердыни имама Шамиля. Это я тебе примерно перевожу… Значит, много недель отражали мюриды атаки русских на