Крестовый поход [Робин Янг] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Робин Янг «Крестовый поход»

Благодарности

Благодарю всех, кто способствовал созданию этой книги.

И прежде всего моих родителей, они неизменно вселяли в меня бодрость. Им моя любовь и благодарность. Особо благодарю Сью и Дэйва, предоставивших нам много поводов устроить праздник.

А также моих друзей: Джо, Найла, Марка, Брайди, Клэр, Лиз, Монику, Патрика, Беки и Чарли за щедрую помощь при написании книги. Перед Али так я просто снимаю шляпу. Он настоящая звезда.

Благодарю Дэвида Бойла за полезные советы. Его чудесная книга «Песнь Блонделя» помогла мне побывать в Акре тех времен. Спасибо за помощь сотрудникам отдела иностранных языков Британской библиотеки и отдельно Чарльзу Дэвису. Моя искренняя благодарность за экспертную оценку рукописи доктору Марку Филпотту из Центра изучения Средневековья и эпохи Возрождения, а также оксфордскому колледжу Кебл.

Как всегда огромнейшее спасибо моему агенту Руперту Хиту. За все.

Большую поддержку я получила у всех сотрудников издательства «Ходдер и Стоутон». Они проявили поразительную заинтересованность. Особо благодарю моего редактора Ника Сейерза за мудрость, его помощницу Энни Кларк за то, что все шло так ровно, а также Эмму Найт, Келли Эдисон-Райт, Антонию Ланс и Луси Хейл. Благодарю сотрудников отделов художественного оформления, внешних связей, продаж, маркетинга и рекламы, имена которых не уместились бы на одной странице, но все они внесли ценный вклад в создание этой книги.

Огромное спасибо моим чудесным американским издателям из «Даттон», особенно редактору Джули Даути за весьма полезные рекомендации.

И наконец, в последнюю очередь, разумеется, не по значению, я выражаю благодарность и любовь Ли. Без него ничего бы у меня не получилось.

Часть первая

1

Венецианский квартал, Акра, Иерусалимское королевство 28 сентября 1274 года от Р.Х.

Нещадно пекло солнце. Пыльные красные камни двора чуть не дымились от жара, однако сражающихся это не заботило, они были сосредоточены друг на друге. Мечи снова с шумом скрестились. Зазвенела сталь.

Впрочем, сражались они без доспехов, и поединок был учебный. Наставник, светловолосый, плотный, не очень высокий пизанец, обильно потел. Волосы слиплись, рубашка вся взмокла, прилипла к спине. Он наступал, напряженно скривив губы, делал неожиданные выпады, тщетно пытаясь провести завершающий удар в грудь. Наставник был измотан. По правде говоря, к такому темпу он готовился. Его ученик, Анджело Виттури, рослый, крепкого сложения, напротив, не обнаруживал ни малейших признаков усталости, с невозмутимым хладнокровием легко парировал любой удар и улыбался, вернее, скалил зубы, по-акульи. Беспомощность наставника доставляла Анджело удовольствие.

Однако через некоторое время это занятие ему наскучило. Чего ради бесполезно мотаться по двору на такой жаре? К тому же рукоятка узкого меча, изготовленная из цельного куска горного хрусталя, уже изрядно натерла руку. Когда наставник сделал очередной выпад, Анджело ловко увернулся и, крепко схватив запястье противника, поднес острие меча к горлу наставника. Тот ойкнул.

— Убирайся, — презрительно буркнул Анджело, отпуская его. Затем вытер испарину со лба.

Пизанец стоял, вытаращив глаза, не замечая, как с носа капает пот. Анджело прошагал к слуге, застывшему наподобие статуи, какие украшали двор палаццо, взял с серебряного подноса кубок с вином. Осушил его и повернулся:

— Я сказал тебе — убирайся.

— Разве вы мне не заплатите, сеньор? — пролепетал побежденный.

— За что?

— За мою науку, сеньор, — ответил наставник, избегая черных жестоких глаз ученика.

Анджело рассмеялся:

— Какую науку? Чему особенному ты меня сегодня научил, за что не жалко было бы заплатить хоть один цехин?[1] — Он поставил кубок на поднос. — Ты и развлечь-то меня не смог по-настоящему. Уходи, покуда я не передумал. Потому что если я пожелаю завершить поединок, ты потеряешь гораздо больше, чем плату за урок.

Повернувшись спиной, Анджело снял со стены отороченный собольим мехом черный бархатный плащ и накинул на плечи.

Лицо наставника пошло красными пятнами. Он сдернул со стены свой плащ и направился к воротам.

Анджело принялся соединять на талии серебряные кольца пояса. В тот момент, когда он закончил, одна из дверей великолепного палаццо позади него бесшумно отворилась. Появилась девушка. Как и все домашние невольницы, она была одета в тонкую белую тунику, подпоясанную золотым плетеным шнуром. Ее голову покрывал чепец. Девушка направилась к Анджело, опустив глаза, но с напряженно бесстрастным выражением лица.

— Мой господин повелет сказат вам, что его гост прибыт. — Ее речь была невнятной. Девушка с трудом справлялась со словами чужого языка. — Он повелет вам быт с ним, господин.

Анджело всунул меч в ножны с такой силой, что девушка вздрогнула. Не замечая ее, он направился к палаццо.

Двадцативосьмилетний Анджело был старшим сыном Венерио Виттури и наследником семейного дела, начатого его прапрадедом Витторио накануне Третьего крестового похода. Дело было прибыльное — торговля живым товаром. Анджело постоянно пребывал в Акре, покупал, продавал. Основную массу товара он отправлял кораблями в Венецию. Семья Виттури нажила богатство во времена, когда венецианцы держали в руках все торговые пути по Черному морю. Тогда Виттури безраздельно властвовали на невольничьих рынках на границах Монгольской империи. Красивые девушки шли вельможам в Венецию и в Заморские земли, а крепкие парни — в Египет, в войско мамлюков. Но потом контроль над торговыми путями по Черному морю захватила Генуя, набравшая к тому времени значительную силу. Теперь Виттури принадлежали к числу нескольких избранных венецианских семей, по-прежнему занимающихся торговлей людьми. Но их возможности сузились до бассейна Красного моря.

Девушек для своего дома отец Анджело отбирал всегда самых лучших. Они были не старше шестнадцати, либо миниатюрные монголки с миндалевидными глазами и блестящими черными волосами, либо кавказские красавицы. За последние десять лет братьев и сестер у Анджело существенно прибавилось. Они были все красивые, но темной масти, нисколько не похожие на его дородную мать. Выносив и родив детей Венерио Виттури, девушки оставались невольницами, но сами отпрыски воспитывались как свободные граждане. Их растили, давали образование. Анджело понимал отца, который не находил в себе сил сопротивляться искушению попробовать юную экзотическую плоть. Он и сам их пробовал и находил приятными, но не мог постичь, как это Венерио додумался признавать ровней детей столь низких женщин. Анджело давно решил, что, когда дело перейдет к нему, все изменится. Главное, чтобы осталось дело. Потому что если торговля пойдет, как шла весь последний год, то с нею придется покончить. Он отказывался размышлять над этим, ибо скоро все будет как прежде или даже лучше. Надо лишь претворить в жизнь то, что они недавно задумали.

Анджело прошел по широкому, украшенному сине-белой мозаикой коридору и толкнул массивную дверь из темного дерева. В обширной гостиной за восьмиугольным столом сидели четверо. Их знал весь деловой люд Акры, ибо эти четверо, как и отец Анджело, были самыми процветающими купцами на Святой земле. Хозяин оружейных мастерских Рено де Тур, лысеющий, однако на вид еще не старый, в свое время оснащал оба неудачных Крестовых похода короля Людовика IX. Рядом с ним, плотно сжав ладони, сидел Микель Пизани, худощавый темноволосый пизанец, который поставлял дамасские мечи, самые лучшие в мире, не только рыцарям Заморских земель, но и знати Запада. Он слыл грозой соперников и приобрел известность тем, что силой заставлял их отказываться от сделок, все загребая себе. Третьим был Конрадт фон Бремен, рыжеволосый, с опаленным солнцем лицом, именно опаленным, а не загорелым. Его родной город входил в могучий Ганзейский союз, конфедерацию германских городов, которая господствовала на Балтийском море. Конрадт занимался разведением боевых коней и имел солидный доход. В основном от тевтонских рыцарей. Унылые бледно-голубые германские глаза и ленивая улыбка никак не выдавали в нем злодея. Ходили слухи, будто он прибрал к рукам семейное дело после того, как с помощью наемных убийц расправился с двумя своими братьями, хотя, возможно, это был всего лишь злой навет соперников. Никто в Акре не мог похвастаться достаточно близким знакомством с Конрадтом фон Бременом. И наконец, последний, Гвидо Соранцо, состоятельный генуэзский корабельщик, грузный, потный и тем не менее сейчас кутающийся в тяжелый парчовый плащ. Анджело кивнул гостям и сел. Через секунду дверь соседней комнаты распахнулась, и появился его отец, сопровождаемый тремя девушками-невольницами в белых одеждах. Они несли серебряные подносы, где стояли кубки, кувшины розового вина и оловянные блюда с черным виноградом, пурпурными фигами и присыпанным сахаром миндалем.

Венерио Виттури имел солидную комплекцию, однако двигался легко и даже с некоторым изяществом. Результат многолетних упражнений в единоборстве на мечах. Он принадлежал к венецианской знати в четвертом поколении, в рыцари его посвятил сам дож. Разумеется, образование и военная подготовка у него были подобающие.

Девушки развернулись, но не ставили подносы на стол, ожидая, пока он сядет.

— Как прошел урок? — спросил Венерио, коротко глянув на сына. Голос у него был глубокий, чуть хрипловатый.

— Мне нужен новый наставник, — ответил Анджело.

— Уже? На этой неделе ты отказываешься от второго. Может, тебе больше не требуется обучение?

— Если все наставники будут таким же отребьем, то нет.

— Довольно. — Венерио повернулся с холодной улыбкой к гостям, мрачно внимающим беседе отца с сыном. — Отложим разговор на другое время. Сегодня нам предстоит обсудить гораздо более важные дела.

Анджело незаметно улыбнулся, разглядывая лица купцов. Никто из них не знал причину приглашения.

Словно прочитав его мысли, Гвидо достал из рукава парчового плаща смятый шелковый платок, вытер лоб, затем произнес:

— Зачем ты позвал нас сюда, Виттури?

— Вначале отведай моего вина, — ответил Венерио, легко переходя на генуэзский диалект.

Он щелкнул пальцами, и две невольницы принялись наполнять кубки.

Однако Гвидо не собирался танцевать под дудку хозяина. На учтивость Венерио он не ответил учтивостью и не перешел на венецианский диалект, а продолжил речь на своем родном генуэзском.

— Я не стану пить твое вино, пока не узнаю, почему был сюда зван. — Он обвел мясистой рукой роскошную гостиную: — Восхититься этим?

— Увы, тебя ждет не столь приятное занятие.

Невозмутимый тон Венерио вывел Гвидо из себя.

— Это палаццо моих родичей, ты захватил его, как варвар!

— Гвидо, ту войну, что привела к изгнанию генуэзцев из Акры, затеяли не венецианцы.

— Монастырь Святого Саввы по праву принадлежал нам! Мы защищали свое!

Челюсть Венерио чуть дернулась. Он повысил голос, обнаружив первые признаки раздражения:

— И что было дальше, когда вы завладели монастырем? Вы ворвались в наш квартал, в наши дома, убивали людей, сожгли множество кораблей в гавани! Защищали свое? — Его голос вновь стал ровным. — Но сам ты живешь не в лачуге, Гвидо, а тоже в палаццо. И на той войне ты нажился не меньше, чем я. Большинство генуэзцев разорились, а ты сохранил свое дело в Акре. К тому же вам всем теперь позволено вернуться в свой квартал.

— В наш квартал? Который венецианцы превратили в руины?

Конец препираниям положил Конрадт.

— Друзья, война за монастырь Святого Саввы закончилась почти четырнадцать лет назад. — Он произносил итальянские слова медленно, с сильным акцентом. — Давайте не будем ворошить прошлое. Твое вино, Венерио, пробудило во мне жажду. Так пусть наполнят кубки вновь, и мы выпьем за то, чтобы старые распри были забыты.

— Хорошо сказано, — проговорил Микель Пизани, поднимая кубок.

Погрузившийся в угрюмое молчание Гвидо схватил свой кубок и залпом осушил до дна.

— Достойные сеньоры, — Венерио подался вперед, его длинный темно-синий шелковый плащ с капюшоном в арабском стиле, какие носили большинство местных поселенцев, натянулся на широкой груди, — благодарю, что приняли мое приглашение. Полагаю, оно вас изрядно удивило. Мы никогда не были слишком близки, это верно. Но сейчас у нас в первый раз появился общий интерес. — Он замолк, обведя гостей взглядом. — Наши дела пришли в упадок.

Его слова были встречены молчанием.

Микель хрустнул своими длинными пальцами, откинулся на спинку стула и снова подался вперед. Конрадт улыбался, устремив внимательный взгляд голубых глаз на Венерио.

Первым подал голос Рено. Он был у него слабенький, звенел как небольшой колокольчик.

— Ты ошибаешься, Венерио. Мои дела идут хорошо. — Он встал. — Благодарю тебя за угощение, но обсуждать мне с тобой нечего. — Он поклонился остальным: — Счастливо провести день.

— Когда ты, Рено, в последний раз делал доспехи для королей, что правят на Западе? — спросил Венерио, возвысившись над миниатюрным французом наподобие башни. — А давно ли ты снаряжал чье-то войско для битвы? — Он повернулся к германцу: — А ты, Конрадт? Сколько коней купили у тебя тевтонцы в этом году? Ты, наверное, уже забыл, когда короли и принцы спешили сторговать у тебя партию боевых коней?

— Это не твоя забота, — пробормотал Конрадт, перестав улыбаться.

Венерио повернулся к Гвидо, который пристально смотрел на него снизу вверх, не скрывая враждебности.

— Мне рассказали, что твои верфи не работают месяцами. И здесь, и в Тире.

— О чем ты ведешь речь, Венерио? — проворчал Гвидо. — Этим палаццо тебе завладеть удалось, но клянусь Богом, от меня ты ничего не получишь. Даже если я буду жить в канаве, не имея на теле рубашки, все равно я свои верфи тебе не продам!

— Да мне ничего от тебя не надо, — бросил Венерио, отводя глаза. — Я в таком же положении, как и все вы.

Гвидо, насупившись, замолчал.

— Прислушайтесь к словам моего отца, — жестко произнес Анджело, впившись черными глазами в Гвидо. — За последние два года доходы нашей семьи лишь падали. Если так будет продолжаться, мы не сможем содержать это палаццо. Нам уже пришлось сократить число слуг. Мы всегда выгодно торговали с мамлюками, но после побед в Палестине и Сирии султану Бейбарсу невольники для пополнения войска от нас не нужны. Говорят, в одной Антиохии он захватил больше сорока тысяч. А тут еще этот мирный договор.

Венерио кивнул.

— Да, гибнет дело наших дедов и отцов. Сто лет наши семьи процветали, были самыми богатыми на Заморских землях. А теперь нам в спину дышат торговцы сахаром, тканями и пряностями. — Венерио стукнул пальцами по столу. — И скоро вообще отпихнут в сторону.

Рено опять сел к столу, но с таким видом, как будто здесь долго не задержится.

— Верно, — задумчиво проговорил Микель Пизани, — этот год для всех нас был неудачный. Я признаюсь, мои доходы упали. Но какой смысл это обсуждать? Все равно ничего изменить не сможем.

— Сможем, — ответил Венерио, откидываясь на спинку стула. — Если объединим силы. Отчего наша торговля страдает? А оттого, что на Западе угасает стремление к Крестовому походу, а на Востоке мамлюки связаны мирным договором, который два года назад заключили Эдуард Английский и султан Бейбарс. — Венерио пробежал рукой по аккуратно подстриженным волосам и глотнул вина. — Мы имеем доход от войны, не от мира.

— И что ты предлагаешь, Венерио? — буркнул Гвидо. — Затеять войну?

— Да. Именно это я и предлагаю.

— Вздор!

— Гвидо, война нам необходима, — спокойно отозвался Венерио. — Иначе мы не выживем. Зачем себя обманывать, каждый из нас нажил богатство на войне.

Гвидо собрался возразить, но его прервал Микель:

— Погоди, Гвидо, пусть он скажет.

— В прошлом мы переживали времена, — продолжил Венерио, — когда во время перемирий наши доходы снижались, но я думаю, вы согласитесь, что так плохо, как в этом году, не было никогда. Нам и развернуться негде. Ведь остались только Акра, Тир и Триполи.

— А теперь еще новый великий магистр тамплиеров получил позволение строить флот для восточной части Средиземного моря, — добавил Микель.

— Это все будет не для войны, — вмешался Рено. — Так порешили в мае на Лионском соборе. Я слышал, великий магистр намерен перехватить часть торговли у сарацинов. Папа не очень этим доволен. Ведь рыцарские ордена его последняя надежда. Без них нельзя будет отвоевать у сарацинов Иерусалим и потерянные земли. Папа не пожелает, чтобы вместо этого тамплиеры набивали себе мошну.

— Тамплиеры набивали себе мошну многие годы. — Конрадт пожал плечами. — Я не удивлюсь, если они и сейчас займутся тем же самым.

— Нас это сегодня не должно заботить, — прервал его Венерио.

— Тебя в особенности, — резко бросил Гвидо. Он допил вино и твердо поставил кубок на стол. — Венеция и тамплиеры всегда шли рука об руку. Если кто и пострадает от дел великого магистра, так это я.

— Ничего, — отозвался Венерио, — у тебя еще есть госпитальеры. Так что наживешься от них.

— Тамплиеры захватят все. Сомневаюсь, что госпитальерам что-то останется. — Проливая вино на стол, Гвидо снова наполнил свой кубок.

— Да, не о том мы сейчас говорим. — Венерио оглядел собравшихся. — Вы хотите, чтобы ваши жены просили подаяние на улице? Хотите любоваться издали своими палаццо? Я знаю богатых купцов, которые потеряли все. Незавидная доля. Мне доводилось покупать детей у голодающих родителей. Вы хотите, чтобы ваших детей продали на рынке какому-нибудь богатому эмиру?

— Зачем такие неприятные речи, Венерио? — сказал Рено, насупившись. — Ясное дело, никто из нас этого не хочет.

— Но такое может случиться, Рено, если мы будем сидеть сложа руки. Почему сарацины до сих пор не нарушили мирный договор с нами? Мы все знаем причину — это монголы. Как только они покончат с монголами, то сразу же повернут на нас и быстро истребят. Я давно с ними имею дела и знаю, как они нас ненавидят, как мечтают изгнать с этих земель. А мы покорно ждем своей участи, ждем, когда наступит этот день, а я заверяю вас, он наступит. Так нужно сделать хотя бы что-то сообща, иначе потеряем все.

Конрадт потянулся к подносу, отщипнул горсть виноградин, одну отправил в рот.

— Твои слова, Венерио, меня смутили. Как ты намерен порушить мирный договор между нами и сарацинами? Войско христиан слабо и разделено. А тут еще эта возня вокруг иерусалимского трона. Ты предлагаешь двинуть войско на Египет и расшевелить сарацинов?

— Нет, — энергично возразил Венерио, — мое предложение стократ интереснее. В случае удачи мусульмане расшевелятся так, что их уже не остановишь. Они поднимутся против нас все. Для этого не надо нападать на их города. Даже армия не потребуется, лишь небольшой отряд воинов.

— И с какого дерева ты сорвешь этих воинов, Венерио? — язвительно спросил Гвидо.

— Нам помогут тамплиеры, — ответил Анджело. — Известно, что новый великий магистр имеет большой интерес в возврате земель, захваченных сарацинами. Известно также, что через год он намерен прибыть в Акру и занять свой пост. Думаю, нам удастся его уговорить, а он пожелает рискнуть.

Гвидо проворчал что-то неразборчивое и отвел глаза от пристального взгляда Анджело.

— Положим, нам удалось начать войну, — хмуро заметил Микель, — но она быстро закончится. Сарацины нас побьют.

— Если сарацины побьют наше войско, — ответил Венерио, — мы все равно внакладе не останемся. Нам даже выгодно изгнание всех выходцев с Запада отсюда. Тогда мы захватим всю торговлю между Востоком и нашими родными землями. И чтобы иметь доходы от торговли с сарацинами, нам не обязательно здесь жить. Они станут воевать дальше, обязательно станут, с теми же монголами. Значит, им потребуются снаряжение и воины. — Венерио замолк, чтобы дать гостям время усвоить сказанное. Микель и Конрадт сидели, глубоко задумавшись. — Поймите, для нас не важно, кто победит, христиане или сарацины. Все равно мы обогатимся.

— Однако что же нужно для этого делать, Венерио? — спросил Рено. — В чем состоит твой план?

Венерио улыбнулся. Они клюнули, это было видно по лицам, по тому, как звучали их голоса. Даже Гвидо теперь напряженно слушал.

Он поднял кубок.

— Достойные сеньоры, нам предстоит перевернуть мир.

2

Генуэзский квартал, Акра 13 января 1276 года от Р.Х.

— Марко, скажи, куда ты собрался?

— Отпусти меня, Лука, — пробормотал Марко, пытаясь вырваться.

— Скажи, Марко!

За ветхой мешковиной, закрывающей проход в соседнюю комнату, раздался глухой кашель. Затем дрожащий голос произнес:

— Марко, это ты?

— Да, мама, — крикнул Марко, продолжая вырываться.

— Где ты был?

— Работал, мама.

Из соседней комнаты донесся облеченный вздох.

— Ты хороший, Марко… — Мать не успела закончить фразу, сраженная приступом острого кашля.

Братья поморщились. Лука глянул на мешковину расширенными от страха карими глазами.

— Иди, дай ей воды, — шепотом приказал Марко.

Лука не успел никуда пойти, потому что кашель сменило ровное прерывистое дыхание. Он посмотрел на брата.

— Я скажу отцу.

Марко решительно вырвался из захвата мальчика и тихо произнес, прищурившись:

— Скажи. Только он всегда пьяный и слушать тебя не станет.

— Ты снова взялся служить Склаво, да? — прошептал Лука. — Но ведь ты обещал. Обещал.

— А что мне еще делать? — уныло отозвался Марко. — Генуэзцу. Ты же знаешь, как к нам относятся в этом городе. Здесь правят венецианцы и пизанцы. А мы никто. Склаво единственный, кто давал мне заработать.

— Отец сказал, что мы переедем в Тир. Он будет работать, и мы снова заживем хорошо.

— Он говорит так все время, — буркнул Марко. — Что толку.

— Может, толк и будет. Кто знает.

— Неужели ты ему все еще веришь? — Марко с трудом сдерживался, стараясь не повышать голос. — С тех пор как отец совсем разорился, ему на все наплевать.

— Но была война.

— Помалкивай, если не знаешь, — резко оборвал брата Марко. — Когда закончилась война за монастырь Святого Саввы, мне было шесть. Я все помню. Тогда многие уходили в Тир. Отец тоже мог бросить здесь свою пекарню и там завести дело. Но он остался. Не примирился, что венецианцы взяли верх. Слишком он у нас гордый и… упрямый. — Глаза Марко блеснули. — Я видел, как пустел квартал, и некому стало покупать у нас хлеб. Отец даже махнул рукой, когда растаскивали наше зерно.

— Может, теперь станет лучше, раз люди стали возвращаться? — робко проговорил Лука. Он впервые видел на лице брата такое страдание.

— Наверное, лет через пять они смогут восстановить то, что здесь имели. Но не отец. Его вообще дела больше не заботят. Только вино и шлюхи!

Лука зажал ладонями уши. Ему было невыносимо слушать такое. Марко схватил брата за руку и потащил к окну, подальше от комнаты, где спала их больная мать.

— Отец сдал почти весь наш дом в аренду. Куда, ты думаешь, уходят деньги? — Он требовательно посмотрел на брата. — На таверны! Так что нечего на него надеяться, Лука. Теперь только я могу позаботиться о тебе и матери.

— Склаво плохой человек, — всхлипнул мальчик. — Я помню, когда ты приходил от него, у тебя на одежде была кровь. И я вижу, как на тебя смотрят люди. Они тебя боятся. Говорят, что ты занимаешься плохими делами.

— А что мне еще делать, Лука? Кто накормит тебя и купит маме целебные снадобья? — Марко захватил ладонями подбородок брата, облизнул большой палец и вытер пятно с его щеки. — Но сейчас это будет в последний раз. Обещаю.

— Ты говорил так и раньше.

— На этот раз все будет по-другому. Склаво заплатит мне много денег, нам хватит их до конца года. А я поищу работу на верфях или еще где.

Лука посмотрел на тускло поблескивающий на столе кинжал брата.

— Склаво приказал тебе кого-то убить?

Лицо Марко напряглось.

— Если я не принесу в дом денег, мама не переживет зиму. Поэтому молчи, Лука. Никому ни слова. Ради мамы. Хорошо?

Лука слабо кивнул, и Марко заставил себя улыбнуться. Он подхватил заплечный мешок, сунул туда кинжал, между грубым одеялом и куском черствого хлеба.

— Ты надолго уходишь? — спросил Лука, наблюдая, как брат завязывает на мешке узел. За окном дул пахнущий дождем пронизывающий ветер. — А если маме станет хуже?

Марко быстро взглянул на брата:

— Я буду на пристани. Ждать, когда придет корабль. Не знаю сколько. Может, дня два-три, может, дольше. Было сказано, что он пристанет скоро.

— Чей корабль?

— Где стоит мамино целебное зелье, ты знаешь. Дашь ей, если станет хуже. — Марко подошел к брату. — Скажи, что я работаю. Отцу тоже, если спросит. — Он на короткое время прижал мальчика к себе, затем забросил мешок за спину и вышел.

Лука прокрался в комнату матери. Там на соломенном матраце она лежала, прикрытая до лица старым одеялом, хрупкая, похожая на раненую птицу. Он присел, потрогал лоб, который был не слишком горячий и не слишком холодный. Затем поцеловал мать в щеку, нежную как пергамент, и вышел из дома, тихо прикрыв за собой дверь.


Темпл, Акра 17 января 1276 года от Р.Х.

На скалы у основания соседней Казначейской башни, выступающей из куртины прицептория, с шумом бились волны. Уилл Кемпбелл смотрел на них в узкое сводчатое окно, положив руки на каменный подоконник. Ветер с моря был на удивление холодный, почти ледяной, и Уилл радовался, что поверх нижней рубахи и туники надел сегодня теплую толстую мантию, на ней в самом центре на белом фоне красовался алый крест тамплиеров. Он вспомнил зимы в Шотландии, в Лондоне и Париже, где вырос и провел отрочество и юность. Там климат был жестче, но Уилл провел на Святой земле уже восемь лет и привык к теплу.

Эта зима выдалась суровой, по словам старожилов, самой холодной за последние сорок лет. Неистовый ветер с моря гулял по каменному лабиринту церквей, дворцов, магазинов и мечетей столицы крестоносцев, поднимал в воздух мусор, сбрасывал капюшоны и срывал шапки с пеших и всадников, заставлял глаза слезиться. Драгоценный лед, который летом за большие деньги доставляли с горы Кармель местным богатеям, теперь уличные мальчишки задаром отдирали с оконных карнизов и дверных косяков и совали в рот. Пенистые волны яростно били в основание Башни Мух, сторожевой крепости, воздвигнутой на самом краю восточного мола. Непрерывно вздымались и опускались стоящие на якоре во внешней гавани галеры. Вот уже несколько недель ни один корабль не рисковал выйти из гавани и ни один не вошел. Рыцари-тамплиеры несли постоянную вахту на обращенных к морю стенах прицептория, проклиная погоду и пристально вглядываясь в затянутый темными грозовыми тучами горизонт, не появится ли там силуэт долгожданного судна с великим магистром на борту. Его избрали больше двух лет назад, и вот он наконец прибывал в Акру, чтобы занять свой пост. Сотни рыцарей, капелланов, сержантов и слуг Темпла жили в лихорадочном ожидании.

Отворилась дверь, вошел последний, десятый член братства. Услышав знакомый хриплый кашель, Уилл обернулся. Эврар де Труа нетвердой шаркающей походкой ковылял к табурету, поставленному для него у камина. Его морщинистое, обезображенное шрамом от губы до виска лицо на фоне черной сутаны казалось еще бледнее. За стеклами очков щурились покрасневшие глаза. Из-под капюшона выбились несколько жидких седых прядей.

— Виноват за опоздание, — произнес Эврар дрожащим голосом, — но этот поход сюда меня почти доконал. — Он тяжело опустился на табурет и хмуро посмотрел на сидевшего напротив могучего гиганта с серебристо-черными волосами. — Не могу взять в толк, брат сенешаль, почему мы всегда должны встречаться в твоих покоях. В юности я скакал по длинным крутым лестницам что горный козел, но то было много зим назад.

— Но мы же уговорились, брат Эврар, — натянуто произнес сенешаль, — что здесь самое подходящее место для встреч. По крайней мере в своих покоях я сумею дать им разумное объяснение. Мол, обсуждаем дела Темпла. Сомнительно, что такая причина сдержит рвение любопытных, если мы станем встречаться у тебя. Нас слишком много, чтобы оставаться незамеченными. А нам подобает блюсти осторожность.

— Ты, брат сенешаль, сейчас самый старший по чину тамплиер в Заморских землях, если не считать маршала. Кто же осмелится подвергать сомнению твои действия? — Эврар вздохнул, увидев, как наморщился лоб сенешаля. — Но я согласен, нам подобает блюсти осторожность.

— Особенно сейчас, в канун прибытия великого магистра, — жестко проговорил сенешаль. — Мы наслаждались свободой последние два года, но она скоро закончится. — Он оглядел остальных. — Некоторые из вас пока не знают, каково это — жить вблизи магистра, которому вы дали обет верности и которого приходится обманывать почти каждый день. Потому что, примкнув к братству, вы дали новый обет, противоречащий первому. Когда великий магистр наконец прибудет, вы полностью ощутите тяжесть этого бремени. Но есть еще кое-что. — Он снова оглядел собравшихся внимательным взглядом. — Тайна «Анима Темпли» должна соблюдаться всемерно. Нас чуть не раскрыли семь лет назад из-за невежества одних и злого умысла других. Малая ошибка могла стоить жизни. — Он скосил глаза на Эврара, намекая на «Книгу Грааля». — Наши цели достойны похвалы, мы все в это верим, но никогда не забывайте, что, если церковь хоть что-то прознает о братстве, нас ждет костер. А если станет известно, что мы иногда запускаем руку в казну Темпла, то братья по ордену станут подбрасывать в этот костер дрова.

Уилл разглядывал братьев, почтительно внимавших сенешалю, бывшему вдвое старше некоторых, не говоря уже о его внушительной комплекции. Молодой капеллан-португалец, вошедший в число братьев через несколько лет после Уилла, трое недавно посвященных рыцарей, двадцатилетний сержант, самый молодой в братстве, — все сидели, не шелохнувшись. Казалось, речь сенешаля захватила даже двух рыцарей постарше, находившихся рядом с ним многие годы. Главой «Анима Темпли» являлся Эврар, но его спинным хребтом был сенешаль.

Сейчас почти все братство собралось вместе, впервые за много месяцев. Отсутствовали только двое рыцарей, представляющих братство в Лондоне и Париже. Их всего было двенадцать, как и учеников Христа, кто составлял «Анима Темпли» — душу Темпла.

Уилла пламенная речь сенешаля не зажгла. Он с трудом ладил с этим высокомерным человеком, фактически управлявшим Темплом на Востоке и с особым усердием следившим за наказанием рыцарей за разные проступки. Сенешаль так и не простил Уиллу прегрешение, совершенное пять лет назад, и открыто заявлял, что по-прежнему жалеет, что его не бросили пожизненно в тюрьму за предательство. Надо признаться, что это деяние Уилла, которое чуть не свело на нет все усилия «Анима Темпли» по примирению христиан и мусульман, действительно заслуживало серьезного наказания. Но Уилл полагал, что за прошедшие годы уже достаточно искупил вину и с лихвой доказал свою преданность делу «Анима Темпли». Если бы можно было повернуть время вспять, он бы никогда не стал связываться с ассасинами и платить за убийство султана Бейбарса деньгами из казны братства. Тем более что покушение не удалось, погиб не султан, а его приближенный. Но поскольку такое невероятно, Уиллу оставалось надеяться на прощение. Не заставят же его платить за эту ошибку до конца жизни.

— А теперь давайте начнем, — сказал сенешаль, глядя на Эврара, задумчиво смотревшего на огонь. — Нам есть что обсудить.

— Конечно, — спохватился капеллан, казалось, возвращаясь к действительности. Его тусклые глаза метнулись к Уиллу. — Пусть начнет брат Кемпбелл. Он только сегодня утром вернулся к нам с новостями из Египта.

Уилл встал и сосредоточил взгляд на сенешале, чье холодное чеканное лицо не скрывало враждебности.

— Несколько месяцев назад брат Эврар поручил мне встретиться с нашим союзником у мамлюков, эмиром Калавуном, чтобы узнать их планы на этот год. И вот пятого дня сего месяца я встретился с человеком Калавуна в Синайской пустыне, на границе.

— Прости меня, что я тебя прерываю, брат Кемпбелл, — нерешительно произнес молодой рыцарь, бросив взгляд на сенешаля, — но могу я спросить, почему ты не говорил с самим эмиром?

Уилл не успел ответить, за него это сделал Эврар:

— Калавун полагает опасным встречаться с кем-нибудь из нас лицом к лицу. Он так условился еще с Джеймсом Кемпбеллом много лет назад, когда рыцарь добился его доверия. — Капеллан не заметил, как напрягся Уилл при упоминании имени его отца. — Это разумная мера. Калавун сейчас правая рука Бейбарса и слишком на виду, чтобы рисковать. Для связи с нами он уже очень давно использует своего особо доверенного слугу. Так что тут поводов для беспокойства нет. — Он кивнул Уиллу: — Продолжай, брат.

— С тех пор как султан Бейбарс заключил с королем Эдуардом мир на десять лет, в стане мамлюков все спокойно. Последние месяцы у них шли приготовления к свадьбе сына Бейбарса и дочери Калавуна. Это пойдет нам на пользу. Калавун станет еще ближе к наследнику трона. По моим сведениям, ясно, что пока Бейбарс против нас выступать не намерен. Его больше заботят монголы. Доносят, что они делают набеги на его северные земли.

Молодые рыцари и сержант согласно кивали.

— Это хорошая новость, братья, — произнес Эврар, внимательно глядя на них, — но нужно помнить, как все зыбко. За многие годы мы заключали с мусульманами много мирных договоров, и они были все нарушены. Это милость Божья, что пока Бейбарс отворотил от нас свой взгляд, но не следует радоваться, что он повернул его на другой народ. Ибо любая война для нас зло. Наша цель, братья, — мир между всеми народами. — Он остро на них глянул. — Помните это.

— Брат Эврар прав, — подал голос капеллан-португалец Веласко. Он имел привычку, когда говорил, вскидывать брови, будто постоянно пугался того, что произносил. — И мы должны ладить не только с мусульманами, но и наставлять на это наших воинов.

Слова португальца повергли Уилла в небольшое смущение. Цели «Анима Темпли» ему были, конечно, близки, он свято в них верил, и все же когда вот так прямо кто-то вслух провозглашал идеалы, это вызывало у него какое-то беспокойство, как тяжелая еда, которую трудно переваривать.

Наверное, так было потому, что большую часть жизни его учили ненавидеть тех людей, с которыми он пытался сейчас не только жить в мире, но даже завязать дружбу. Сарацины и иудеи — Божьи враги, их нужно гневно осуждать, поносить, а лучше всего убивать. Вот что внушали ему с детства церковь и орден. Уилл уже отверг все это. У него не было никакого желания возвратить Иерусалим и сражаться с так называемыми неверными. Он испытал ужас настоящего сражения, был свидетелем лишенной всякого благородства бессмысленной бойни, в которой гибли сотни молодых здоровых мужчин в самом расцвете сил. Из-за этой розни он потерял отца. Уилл теперь понимал пагубность подобного пути. А вот многие обосновавшиеся в Заморских землях выходцы с Запада этого почему-то не понимали. В Акре, среди мешанины народностей и верований, потребность жить в мире была не просто идеалом, а необходимостью. Иногда Уиллу хотелось остановиться где-нибудь на базарной площади и закричать об этом во все горло, ему становилась ненавистной мысль, что они должны действовать тайно. Но он знал, что иначе братство просто не выживет. О его целях нельзя заикаться даже здесь, в Акре, городе греха, как провозгласил папа. Для «Анима Темпли» тайна являлась единственным спасением.

Уилл оторвался от размышлений, почувствовав на себе внимательный взгляд Эврара. Выражение лица капеллана было непроницаемым, но Уилл почувствовал, будто он прочитал его мысли.

— Половину битвы мы выиграли, — произнес один из молодых рыцарей в ответ на замечание Веласко. — Церковь и правители на Западе увещевали простой люд, что Крестовый поход — достойный путь освобождения от грехов. Но они с давних пор замышляли эти войны для своей выгоды. Теперь простой люд это взял в толк. У него уже нет охоты вступать в войско и идти сюда, чтобы лечь под мечи сарацинов в угоду правителям, набивающим свои сундуки во славу Божью.

Пожилой рыцарь, англичанин по имени Томас, покачал головой:

— Многие христиане на Западе с радостью бы вырвали Иерусалим из рук мусульман, будь у них случай. Они, как и прежде, верят, что мусульмане и иудеи поклоняются лживым богам, что они богохульники, святотатцы, что их нахождение в Святом городе его оскверняет. Они, как и прежде, верят, что только их путь верный. Намерение к Крестовому походу не угасло. Это не так.

— Но на Лионском соборе, — возразил молодой рыцарь, — никто из правителей или знатных рыцарей не вышел вперед на призыв папы. Не многие даже прибыли туда послушать его.

— Правители Запада увязли в распрях, им не до Крестового похода, — возразил Томас. — Но если среди них найдется кто-нибудь смелый и решительный и объединит всех, то люд на Западе повалит за ним толпами в надежде освободить Святой город. Рыцари нашего ордена тоже хотят этого. Брат Эврар прав. Мир с сарацинами воистину зыбок, чуть толкнешь — и повалится.

— И я опасаюсь, что таким смелым окажется наш великий магистр, — произнес сенешаль, всплеснув руками. — Он не скрывает желания отвоевать у Бейбарса потерянные земли. В Лионе он громче всех поддерживал новый Крестовый поход и может нарушить наш мир с сарацинами.

Томас и другие рыцари-ветераны согласно кивнули.

— Тогда мы должны постараться его отговорить, — воскликнул Веласко, вскинув брови почти к самой челке. — Пока мы так слабы, нельзя давать Бейбарсу хоть малый повод для войны. Его войско нас раздавит. Здесь, в Акре, — он смущенно посмотрел на Эврара, — наш Камелот погибнет вместе со всеми жителями, нашедшими пристанище за его стенами, и погибнет всякая надежда на мир между христианами, мусульманами и иудеями, которую лелеяли мы и наши предки почти сто лет. Пока жив Бейбарс, покоя не будет.

Эврар слабо улыбнулся сравнению прицептория с Камелотом, но быстро посерьезнел.

— Да, братья, нас ждут тягостные времена, — сказал он своим хриплым мрачным голосом, — но так было и будет всегда. Цели, которую мы замыслили, достигнуть нелегко. Ничто в этом мире не дается задаром и быстро. — Он скосил глаза на Уилла. — Но мы движемся вперед. И это нельзя упускать из виду, при всех наших тревогах. Теперь в Египте у нас есть могучий союзник, чьим советам, я надеюсь, будет следовать сын султана Бейбарса, когда займет трон. А в Акре мы нашли союзников из тех, кто верит в наше дело. Есть заслуга и в том, что мир в Заморские земли принес наш хранитель. Пока этот мир длится, пока все Божьи дети здесь живут в согласии, мы торжествуем.

Уилл слушал, откинувшись спиной на стену. Он видел, что слова капеллана вселяют в братьев надежду и уверенность, и вновь удивлялся, каким убедительным может быть этот старик. Уилл знал Эврара слишком давно, чтобы испытывать перед ним какое-то благоговение или страх. Этот мудрец его и порол в детстве, и издевался, и утешал, и, конечно же, учил. Уилл хорошо знал его самые лучшие и самые худшие стороны, но все равно иногда вдруг перед ним являлось чудо. Наждачный голос наставника переносил его в прошлое. Уилл оказывался в прицептории тамплиеров в Париже, ему снова было девятнадцать, и он напряженно слушал Эврара, который в первый раз рассказывал об «Анима Темпли».

Уилл знал, что в памяти события прошлого всегда кажутся значительнее, чем были на самом деле. Но он помнил, насколько его захватили тогда откровения капеллана о создании братства после войны с мусульманами, в которой едва не погибло все войско христиан на Святой земле. Войны, затеянной тогдашним великим магистром тамплиеров. Эврар объяснил, что вначале целью «Анима Темпли» было защищать Темпл, его имущество и казну, от посягательств власть в нем имущих. Со временем, когда в ряды братства пришли многие высокие чины и ученые люди со своими идеями, его цели расширились. Главным для братства стало поддержание мира в Заморских землях, чтобы христиане, мусульмане и иудеи жили в согласии.

Уилл помнил, как начал горячо протестовать, говорить, что веры христиан, мусульман и иудеев примирить нельзя, поскольку каждая полагает своего Бога истинным. Эврар объяснил, что намерения «Анима Темпли» состоят не в изменении, а в мирном существовании народов с разной верой. Уилл поначалу засомневался в такой возможности. Но за прошедшие с тех пор годы увидел собственными глазами, как люди любой веры живут рядом друг с другом, выгодно торгуют, обмениваются знаниями и опытом.

Теперь, когда Эврар перешел к рассказу о трактате, посвященном сходству всех трех религий, который он написал вместе с Веласко, Уилл в очередной раз задал себе вопрос: есть ли у него хотя бы крупица подобного дара убеждения? Сумел бы он подвигнуть людей посвятить жизнь общему делу, как Эврар подвиг его отца, а потом и его самого? Следом, как всегда, шел еще один вопрос. Что будет, когда Эврар умрет? А старик уже приближался к девяностолетнему рубежу. Уилл не представлял, как люди могут жить так долго. Но именно Эврар, несмотря на свою дряхлость, неустанно поддерживал в очаге «Анима Темпли» огонь. И вот его не станет, что тогда? Взгляд Уилла переместился на сенешаля, рассуждавшего, как они смогут распространять трактат. После смерти Эврара главой «Анима Темпли» станет сенешаль. Это несомненно. Тогда Уилла могут изгнать из братства, во имя которого его отец пожертвовал жизнью, а сам он помогал Эврару восстановить общество.

Братья совещались еще примерно час. Условились встретиться после прибытия великого магистра и начали расходиться. Эврар догнал Уилла на лестнице.

— Мне нужно поговорить с тобой, Уильям.

— А что случилось?

— Не здесь, — тихо проговорил Эврар. — Приходи ко мне в покои.

3

Цитадель, Каир 17 января 1276 года от Р.Х.

Зверь ходил взад-вперед, выгибая спину, трепеща ноздрями. Под шкурой перекатывались мускулы. Время от времени он разверзал пасть, обнажая клыки, похожие на слоновьи бивни, издавал рык — низкий, урчащий, как будто исходящий из глубины земли, где дробили камни, — и смотрел сквозь прутья решетки водянистыми золотыми глазами в блестящих черных крапинках на толкущихся около клетки, галдящих людей. Все его существо протестовало против лишения свободы, сгорало от желания прыгнуть и загрызть их всех по очереди.

Из другого конца большого зала за львомнаблюдал Калавун аль-Альфи, главный атабек сирийских войск. Царь зверей был великолепен, являл собой воплощение грубой силы и ярости. Потом клетку вывезут за городские стены и под звуки фанфар и литавр отпустят зверя на свободу, но на время. Потому что вскоре на него устроят охоту, приуроченную к сегодняшнему празднеству. Право нанести смертельный удар будет предоставлено жениху. Калавуну нравилось выслеживать зверя, нравилось состязаться с ним в ловкости. А так это будет похоже на простое убийство.

Калавун глотнул из чаши сладкого шербета, обвел глазами заполнивших зал придворных и воинов. Сквозь их голоса пробивались мягкие звуки цитар и арф. Взгляд Калавуна остановился на двух его сыновьях, аз-Шали Али и аль-Ашраф Халиле. Оба они были рождены его второй женой, оба темноволосые, как и он сам, с теми же резкими чертами лица. Младший, двенадцатилетний Халил, то и дело хватался за тугой воротник синего плаща, в который его утром облачили слуги. Чуть улыбнувшись, Калавун перевел взгляд на группу юношей, частично скрытых за черно-белой мраморной колонной, какие окаймляли зал. Один из юношей был Барака-хан, наследник египетского трона и с сегодняшнего дня его зять. Калавуна заинтересовало, чем они заняты, и он поднялся по ступеням на помост, где стоял трон султана с подлокотниками, украшенными головами львов, отлитыми из чистого золота.

Юноши окружили невольника, немного старше их, лет шестнадцати. Он стоял спиной к стене, отвернув голову, глядя куда-то вдаль. На его лице застыла маска страдания. Барака оживленно жестикулировал и что-то говорил, обращаясь к приятелям. Его лицо, обрамленное черными вьющимися волосами, расплылось в широкой улыбке. Калавун нахмурился и вытянул голову, пытаясь понять, что там происходит, когда его окликнул старший атабек одного из полков, в желтом плаще:

— Эмир, все было очень красиво. Ты должен быть доволен.

Калавун рассеянно кивнул:

— Как же не быть мне довольным, эмир Махмуд, если я отец.

Махмуд протиснулся к нему.

— Празднество закончено. Может быть, теперь мы сможем поговорить о делах? Я бы хотел знать, известны ли тебе замыслы султана на грядущий год?

Калавуну не понравился хищный блеск в глазах молодого атабека.

— Нет, Махмуд. Мои мысли были заняты другим. — Он обвел рукой зал.

— О да, — проговорил Махмуд, коснувшись ладонью сердца с фальшивой искренностью, — но теперь, когда твои мысли свободны, может быть, ты предложишь султану собрать совет для…

— Извини меня, — бросил Калавун, сходя с помоста и направляясь к колонне, где двое юношей чуть расступились. Он увидел, что Барака поднял тунику невольника и показывает дружкам шрамы, оставшиеся после кастрации. Все весело смеялись. Невольник стоял, закрыв глаза.

Для таких, как Калавун, слово «невольник» было не просто словом. Много лет назад, после вторжения монголов на земли кипчаков-тюрков в Причерноморье, он, как и многие мамлюки, включая Бейбарса, попал в руки торговцев живым товаром. Их повезли на базар, где продали атабекам египетской армии. В Каире собрались тысячи крепких юношей-невольников. Их быстро сделали правоверными мусульманами, потом обучили военному делу и определили в гвардию султанов Египта, Айюбидов. Двадцать шесть лет назад дни этой династии закончились. Воины-невольники, мамлюки, восстали против хозяев и взяли власть в Египте.

Поначалу ребята помнили родителей, братьев и сестер, но со временем воспоминания блекли. Юноши привыкали. Суровое учение ожесточало, казармы становились домом. Став свободными воинами и атабеками войска мамлюков, очень немногие из них пожелали возвратиться к своим семьям. Калавуну, когда он попал в плен, было двадцать, возраст для воина-невольника солидный. Он имел тогда жену и ребенка и не забыл их и по сей день. Даже сейчас, в сорок четыре года, имея трех жен и троих детей, скоро должен был появиться на свет четвертый, он иногда представлял, что его первая семья пережила нашествие монголов и они живут где-то, не зная, что он не только уцелел, но и превратился в одного из самых могущественных людей на Востоке. Барака, рожденный в мире, где бывшие воины-невольники сделались правителями и живут в больших дворцах, окруженные роскошью, не знал своих корней.

Мимо издевавшихся над невольником юнцов молча проходили старшие и младшие атабеки. Невольников из домашней обслуги кастрировали, в отличие от воинов. Так повелось. Они могли прислуживать в гареме и вообще становились покорнее. Но это не значило, что невольники-кастраты навсегда опускались на самое дно. Некоторых из них хозяева приближали к себе, поручали важные дела, иных посылали обучать новобранцев в войске или даже возвеличивали до послов к иностранным правителям. И вообще господа на Западе относились к домашним слугам гораздо хуже, чем здесь, на Востоке. Поэтому Калавун не стал закрывать глаза на подобную жестокость.

Передав чашу слуге, он начал двигаться в толпе придворных, но путь ему преградил Назир, атабек его полка Мансурийя, высокий серьезный молодой сириец с оливковой кожей. Он приблизился, почтительно склонив голову.

— Эмир, сегодня было…

— …красивое празднество, — закончил за него Калавун, заставляя себя улыбнуться. — Я знаю.

Назир улыбнулся в ответ:

— Извини, эмир, наверняка я один из многих, кто вел с тобой сегодня пустые разговоры.

— Таков обычай на свадьбах, — ответил Калавун, оглядываясь на юношей у колонны. Барака поймал его взгляд. Осознав, что Калавун все видел, он отошел от невольника и виновато опустил глаза. Но лишь на пару секунд. Затем его лицо вновь приобрело высокомерное выражение. Он коротко кивнул Калавуну и двинулся с приятелями прочь, оставив невольника стоять у стены рядом с клеткой, где вышагивал лев.

Назир проследил за взглядом Калавуна и увидел Бараку с группой юношей. Они весело смеялись.

— Принц вырос и возмужал.

Калавун посмотрел на Назира:

— Вырос — еще не значит, что станет достойным султаном. Порой мне кажется, что он пренебрегает всем, чему я пытался его научить.

— Ты славно наставлял его, эмир. Я это видел. Терпеливо обучал всем премудростям, как собственного сына. — Назир понизил голос: — Ты дал ему больше, чем его отец.

— Султан Бейбарс не имел на сына времени, — ответил Калавун, хотя они оба знали, что это не так.

Первые десять лет Бейбарс вообще не замечал, что у него есть сын. Он считал, что место мальчика в гареме, с матерью, пока не подрастет до тех пор, когда его можно будет обучать на воина. По достижении Баракой подходящего возраста Бейбарс приставил к нему наставников и на короткое время проявил какой-то интерес. Общение со старшим сыном даже начало доставлять ему удовольствие. Затем случилось несчастье. От кинжала ассасина погиб Омар, близкий товарищ Бейбарса, и эта смерть так сильно на него подействовала, что он с тех пор вообще потерял интерес ко всему.

Назир покачал головой:

— И все же меня изумляет, как много ты передал этому мальчику.

— Я хотел, чтобы он стал хорошим правителем.

— Барака-хан им будет. Сегодня ему предстоит стать мужчиной, но в своем сердце он еще мальчик. А мальчики его возраста порой полагают себя лучше учителей. — Назир встретил взгляд Калавуна. — Мы все такими были.

Калавун положил ему на плечо руку.

— Возможно. Но формовать глиняный горшок после обжига без толку. Меня беспокоит, что он…

— Отец!

Калавун обернулся. Издали рукой махала его четырнадцатилетняя дочь Айша. Расшитый золотом черный хиджаб угрожал соскользнуть с головы, оставив непокрытыми темные лоснящиеся волосы. На плече у Айши сидела маленькая обезьянка с янтарными глазками. К украшенному драгоценными камнями ошейнику был прикреплен кожаный поводок, конец которого Айша намотала на палец. В другой руке у нее была горсть фиников.

— Смотри, отец! — Она подбросила один. Обезьянка ловко поймала финик в воздухе и тут же начала жевать, пытливо озираясь по сторонам.

— Я вижу, ты ее выдрессировала, — сказал Калавун, взяв лицо дочки в свои большие мозолистые ладони и целуя лоб. — Теперь вы неразлучны. — Он поправил ее хиджаб и улыбнулся Назиру: — Если бы я знал, что обезьянка ее так позабавит, то подарил бы такую несколько лет назад.

— Я до сих пор не придумала ему имя. — Она посмотрела на отца. — Это самец.

— Почему бы тебе не назвать его Факир?

Айша махнула рукой:

— Так я звала его позавчера. Теперь мне это имя больше не нравится.

Калавун коснулся щеки дочери.

— Сейчас твои мысли должны быть заняты совсем другим. Тебе надлежит готовиться к предстоящей ночи.

Калавун с трудом заставлял себя улыбаться. У него сосало под ложечкой. Чтобы укрепить свое положение при дворе, он пожертвовал дочерью. Выдал ее за наследного принца Бараку, никчемного юнца, к тому же и жестокого. Случай с молодым невольником это подтвердил.

— Сегодня ты станешь женщиной, Айша, — твердо проговорил он. — Женой, которой надлежит блюсти скромность и быть покорной мужу. Тебе больше нельзя бегать по залам дворца, играть со слугами, залезать в рыбный пруд. Жене так не положено. Ты поняла?

— Да, отец, — пробормотала Айша.

— Теперь отправляйся в свои покои и жди, когда тебя призовет муж, твой повелитель.

Нескольких секунд не прошло после ее ухода, как отворилась дверь и в зал вошли четыре воина в золотистых плащах полка Бари, гвардии султана, а следом, возвышаясь над ними, появился Бейбарс Бундукари, знаменитый Арбалет, султан Египта и Сирии, один из главных участников свержения Айюбидов, после чего установилось правление мамлюков. На нем был тяжелый, отороченный мехом плащ из расшитого золотом шелка с вышитыми изречениями из Корана. Черные повязки на руках обозначали его ранг и титул. Загорелое лицо оттеняло глаза, голубые и бездонные, как воды Нила. Левый зрачок был слегка смещен относительно центра и немного расширен, что делало взгляд султана пронизывающим. Бейбарса сопровождали три сановных атабека, включая Махмуда, и еще один человек в фиолетовом плаще гонца. По всей империи мамлюков были разбросаны почтовые станции, между которыми курсировали вот такие гонцы султана. Запыленный плащ, усталое лицо. Было видно, что он долгое время находился в пути. Бейбарс ему что-то отрывисто бросил, и гонец с поклоном удалился. Затем глаза султана скользнули по толпе придворных и остановились на Калавуне. Он резко поманил его рукой. Кивнув Назиру, Калавун последовал за Бейбарсом.

Они поднялись на второй этаж, подальше от веселья и музыки. Гвардейцы распахнули двери с панелями из слоновой кости, открыв анфиладу комнат, ведущую на залитый солнцем балкон, и остались охранять вход. Бейбарс с приближенными двинулся туда. Прохладный ветер трепал плащи. На голубом небе, как обычно, не было ни единого облачка. Саладин повелел построить Цитадель в самой высокой части города, у основания горы Мукаттам, и с балкона открывался живописный вид. Прозрачный воздух позволял видеть вдалеке возвышающиеся среди пустыни Великие пирамиды.

Внизу распростерся Каир, по-арабски аль-Каира, что означало Победоносный. Над куполами мечетей и крышами дворцов, украшенных причудливой перламутровой мозаикой, возвышались сияющие на солнце минареты. Все пространство между величественными сооружениями занимал густой лабиринт узких улочек с домами, магазинами, крытыми базарами. В некоторых местах там среди бела дня было темно, как в пещере.

Верблюжьи и конские базары, медресе и мавзолеи теснились, отвоевав каждый свое место. Дальше к северу тянулись многолюдные кварталы, возникшие еще при Фатимидах, где жили греки, тюрки, чернокожие и прочие народности. Еще севернее три столетия стояла мечеть аль-Азар с университетом, слывшим теперь самым главным центром учености в исламском мире. Часть здания по-прежнему скрывали строительные леса. Ремонт, затеянный несколько лет назад по повелению Бейбарса, еще не завершили. Белые ровные плиты песчаника для новой стены университета взяли от облицовки пирамид и замков крестоносцев в Палестине, захваченных султаном за шестнадцать лет победоносного правления. Старая часть Каира, Фустат Мизр, располагалась южнее Цитадели, на берегу Нила. Напротив на острове стоял дворец бывшего правителя мамлюков Айюбида, дарованный Бейбарсом Калавуну. Здесь же располагались и казармы его полка Мансурийя. Могучий Нил медленно нес свои благодатные воды на север, в море. Он отделял город от враждебной пустыни.

С улыбкой, почти не затронувшей застывших глаз, Бейбарс повернулся к Калавуну.

— Мой брат, — произнес он, целуя его в обе щеки, — больше половины жизни мы прошли с тобой как товарищи. Теперь стали родственниками.

— Благодарю, мой повелитель султан, что ты удостоил меня такой чести, — ответил Калавун.

— Но теперь празднество позади, и нужно обсудить дела. — Тон Бейбарса вмиг стал суровым. — Гонец принес весть с северных земель. Ильхан собрал войско. Идет на нас.

— Как велико его войско? — спросил Калавун. Слова султана вызвали у него знакомый тревожный трепет, какой всегда возникал, когда приходила весть, что спокойствие нарушено, что смерть опять притаилась за углом.

— Тридцать тысяч из Анатолии и сельджуки под водительством Перване.

— Известно, куда они идут? — спросил Калавун. Его удивило, что правитель сельджуков опять столковался с монголами. Согласно донесениям шпионов, Перване, регент при мальчике-султане сельджуков в Анатолии, был очень недоволен присутствием монголов на своих землях, и его отношения с ильханом Персии, Абагой, праправнуком Чингиз-хана, напряженные.

— Наш дозор на границе по Евфрату захватил монгольского лазутчика, из которого удалось вытянуть сведения. Монголы идут на аль-Биру.

Глянув на лица эмиров, Калавун понял, что они уже знают.

— И когда монголы туда доберутся, мой повелитель?

— Скоро. В аль-Биру эта весть пришла почти пять недель назад. Так что они, наверное, уже там. Весть шла через Алеппо. Мой правитель послал на помощь семь тысяч войска. Он также был намерен собрать войско из бедуинов. Но мы знаем, как ненадежны наемники.

— Тогда нам надо поспешить.

Бейбарс кивнул в сторону смуглокожего эмира возраста Калавуна:

— В аль-Биру поведет свой полк эмир Ишандьяр вместе с двумя атабеками. Они выходят завтра. Если монголы еще не осадили город, войско останется для укрепления. Если осадили… — Бейбарс замолк. — Ишандьяр с ними разберется.

— Если Аллаху будет угодно, мы достигнем Алеппо через тридцать шесть дней, — сказал Ишандьяр. — Там я пополню запасы и соберу еще войска, а потом пойду на аль-Биру. Туда только два дня хода.

— Есть надежда, что ты придешь ко времени, — заметил Калавун. — Возможно, город продержится.

Остальные эмиры согласно кивали. Аль-Бира был первой линией обороны мамлюков на границе по Евфрату. Если монголы его возьмут, то смогут оттуда совершать набеги на их земли в Сирии. Пять лет назад Абага повелел своему войску пересечь Евфрат и двинуться на Алеппо, но тогда мамлюкам повезло, урон от набега был малый. Окажись у монголов больше войск, убитых было бы не счесть. Тому свидетельство кости восьми тысяч мусульман, погребенных под песками Багдада.

Бейбарс посмотрел на Ишандьяра:

— Я полагаюсь на тебя.

— Я не подведу, мой повелитель.

— Нельзя, чтобы монголы осели у нас в тылу, когда мы замыслили поход на север. У Абаги голова не баранья. Он понял, что за моим набегом на Киликию в прошлом году грядет вторжение в Анатолию. Он знает, что я намерен расширить свою империю. Момент наступил подходящий, сельджуки бунтуют. Потому он и пошел на аль-Биру, чтобы затруднить мне поход на Анатолию.

— Мой повелитель султан, — подал голос Махмуд. — Монголов у аль-Биры эмир Ишандьяр разобьет. Но что дальше?

Бейбарс сухо улыбнулся, оперся спиной на перила балкона.

— А как ты полагаешь, эмир Махмуд?

Махмуд не смутился.

— Мой повелитель, из всех султанов Египта, какие воевали с франками, ты принес нашему народу самые великие победы. У христиан теперь от огромной империи остались лишь несколько городов на берегах Палестины. Ты разрушил замки рыцарей, вышиб баронов из городов, вернул мусульманам мечети, которые неверные превратили в церкви, самих неверных истребил тысячами. — Махмуд страстно возвысил голос.

На Бейбарса, однако, это действия не возымело.

— Ну и о чем ты ведешь речь?

— О том, что пришло время завершить джихад, объявленный против христиан шестнадцать лет назад. Пришло время изгнать франков из Акры, Триполи и остальных крепостей, какими они владеют. Пришло время изгнать их навеки с наших земель.

Четвертый эмир, пожилой ветеран Юсуф, хранивший до сей поры молчание, слушая Махмуда, одобрительно кивал. Ишандьяр сидел, задумавшись.

— Вы все с ним согласны? — спросил Бейбарс, обращаясь к эмирам.

— Ты сам говорил, мой повелитель, что мир с франками временный, — произнес Юсуф скрипучим голосом. — Наши шпионы доносят из Акры, что их папа держал совет с правителями Запада насчет Крестового похода. Зачем нам давать франкам время? Почему не порешить их сейчас?

— А я бы призвал к благоразумию, — медленно проговорил Ишандьяр. — Давайте вначале разберемся с монголами в аль-Бире. Возможно, там уйдет больше сил.

— Но я сразу сказал, — поспешно проговорил Махмуд, — что сначала нужно разбить монголов у аль-Биры. Но потом, до похода на Анатолию, давайте раздавим франков.

— Что ты скажешь, эмир Калавун? — спросил Ишандьяр.

— Я уже поведал свои мысли султану, — ответил Калавун.

— Может, ты поделишься и с нами? — проскрипел Юсуф, глядя на Бейбарса.

Тот кивнул Калавуну.

— Я, как и Ишандьяр, полагаю, что нам должно направить силы на укрепление северных границ, защититься от набегов монголов. — Калавун посмотрел на Юсуфа: — На совете франков, о котором ты ведешь речь, присутствовала лишь горстка правителей. Не затеют они скоро новый поход, не сумеют. Нет у них на это сил. Насколько я слышал, пока франки не могут разобраться между собой. Так что сейчас они угрожают нам менее, чем монголы.

Махмуд отвернулся, стиснув зубы.

Бейбарс несколько минут молча разглядывал приближенных.

— Хадир говорит, что сейчас знаки на небе благоприятные для войны против христиан. — Никого из присутствующих упоминание имени прорицателя не обрадовало. — Но я желаю прежде разделаться с монголами. И твердое решение приму, — метнул он острый взгляд на Махмуда, — только после совета со всеми эмирами.

— Мой повелитель, — не выдержал Махмуд, — не заставляй эмиров ждать слишком долго. Некоторые становятся беспокойными. — Под взглядом Бейбарса его голос осекся, но он продолжил: — За четыре года мира с франками ты разоблачил три заговора. Твои подданные не хотят больше терпеть на своей земле неверных.

— Неужели ты веришь, эмир Махмуд, что я желаю мира с этими свиньями? — тихо проговорил Бейбарс. — И о чем я, по-твоему, думал, когда разрушал их города, сносил до основания крепости, шагал по костям их воинов? О мире?

— Мой повелитель, я…

— Да, были бунтовщики. Я их казнил. Но они замышляли свергнуть меня не потому, что хотели продолжить благородную войну против франков. А потому, что жаждали занять мое место. У тех же, кто хорошо меня знает, Махмуд, кто мне предан, у тех нет сомнений, что если есть на Востоке человек, который презирает христиан более, чем все остальные, так это я. И все же нельзя слепо бросаться на них, подвергая империю опасности. Я их уничтожу, но только когда буду готов.

— Кого ты уничтожишь, отец? — В дверях, щурясь на солнце, стоял Барака-хан.

— Чего пришел? — угрюмо спросил Бейбарс.

— Позволь мне участвовать в обсуждении важных дел.

— Важные дела требуют большого ума, — ответил Бейбарс и повернулся к эмирам: — Мы обсудим это на общем совете. Я позволяю вам удалиться.

Эмиры с поклонами направились к дверям. Калавун задержался.

— Ты хочешь что-то сказать? — спросил Бейбарс.

— Мой повелитель, пусть Барака присутствует на твоих советах. Он должен учиться.

— Разве наставники не учат его достаточно всем премудростям? А касательно военного дела я знаю, что могу положиться на тебя.

— Твоя строгость его огорчает.

— Его испортила мать, — хмуро проговорил Бейбарс. — Сделала тряпкой. Потому и приходится мне быть с ним строгим. Он наследник. А нашему народу нужен суровый правитель. — Бейбарс направился к двери.

Калавун обвел взглядом город за стенами Цитадели. С одной из крепостных башен в небо взлетела стая почтовых голубей. Да, на военном совете будет много противников. Удерживать мир с франками с каждым днем становилось все труднее. Надолго ли хватит сил?

4

Темпл, Акра 17 января 1276 года от Р.Х.

Во дворе ветер поднимал тучи пыли. На Западе прицептории тамплиеров больше походили на особняки, иное дело в Акре. Здесь штаб-квартира ордена была неприступной крепостью. Прицепторий располагался неподалеку от порта. Окруженный высокими стенами, в некоторых местах до десяти метров толщиной, он возвышался над морем подобно каменному исполину. Предметом особой гордости являлись его массивные башни. Самую крупную, над обращенными к городу главными воротами, венчали четыре башенки с золотыми статуями львов в натуральную величину. А самой старой Башне казначейства, построенной еще при египетском султане Саладине, было сто лет.

Прицепторий являл собой город в миниатюре. Там размещались центральная площадь, квартал рыцарей и сержантов, квартал слуг, Большой зал, мастерские, лазарет, небольшой базар, конюшни, красивая церковь, фруктовый сад и дворец великого магистра. В отличие от многих других ирицепториев здесь были устроены отхожие места, соединенные с системой городской канализации, сбрасывавшей нечистоты в море. Подземный ход позволял рыцарям быстро и незаметно переправлять грузы с кораблей. Он же служил надежным средством спасения на случай опасности.

Новичкам прицепторий казался чудом света, а для Уилла крепость была домом, где все знакомо и обыденно.

Эврар кряхтел, пытаясь открыть тяжелую дверь в рыцарские покои. Уилл хотел помочь, но капеллан раздраженно махнул рукой и в конце концов справился сам. Уилл последовал за ним на второй этаж. Эврар хрипел и задыхался.

— Почему вы не попросите сенешаля перевести вас в другие покои? — спросил Уилл.

— Мне нравится вид из окна, — брюзгливо ответил Эврар.

Уилл пожал плечами.

— О чем вы хотели говорить со мной?

Он снял с табурета стопку книг в пергаментных переплетах и сел. На столе лежал большой фолиант со страницами, покрытыми изящной арабской вязью. Рядом пергамент, на котором Эврар по-латыни записывал перевод. В Заморских землях теперь многие использовали для письма бумагу, она была дешевле, но капеллан по-прежнему предпочитал пергамент. Причем специально для него изготовленный.

Эврар молча налил себе в кубок вина. Его изуродованная кисть с двумя отсутствующими пальцами дрожала. Пальцы были потеряны тридцать два года назад, когда войско мусульман захватило Иерусалим. В последнее время капеллан стал пить заметно больше. Рыцари даже шутили, что в его жилах теперь течет не кровь, а бургундское. Уилл подождал, пока наставник сделает несколько глотков, и повторил вопрос.

— Я хотел поговорить с тобой сегодня утром, когда ты вернулся, — ответил Эврар, — но потерпел до конца встречи. — Обхватив кубок пальцами здоровой руки, он сел на скамью у окна. — Теперь слушай. С той поры, когда Эдуард вернулся в Англию и короновался, прошло три года. За это время я получил от него три послания. И в каждом он просил денег из нашей казны, перечисляя свои нужды. Мол, хочет укрепить свое положение как хранителя, снарядить послов к монголам, и не только к ним, в надежде найти союзников против Бейбарса, чтобы заставить его блюсти мирный договор, платить шпионам, которые доносят, что происходит в разных землях. Ну и прочее. В первый раз я ему денег дал. Сумма не показалась мне чрезмерной, и я не имел причин сомневаться в его намерениях. Но недавно меня здесь навестил Мэтью, наш брат из Лондона, и рассказал, что Эдуард после Лионского собора встречался с папой. Они обсуждали провозглашение нового Крестового похода.

— Я слышал о Лионском соборе. — Уилл кивнул. — Там папа выступал весьма решительно. Слава Богу, слушать его на собор прибыли очень немногие, иначе сейчас мы бы ходили по колено в крови.

— Но прими в расчет, — угрюмо проворчал Эврар, — не папа призывал к себе Эдуарда, а тот испросил аудиенции.

Уилл в замешательстве ждал, что еще скажет капеллан.

— Он просил прощения у папы за свое отсутствие на соборе и поведал ему, что давно мечтает стать во главе Крестового похода на Восток. И сделает это сразу, как только управится с врагами своей страны.

— Эдуард заключил мир с Бейбарсом. Зачем ему понадобилось его нарушить?

— Наверное, потому, что у него с самого начала отсутствовали намерения этот договор блюсти. — Эврар закончил пить вино и стал подниматься, чтобы налить еще.

Уилл взял у него кубок, налил вина и поставил перед ним.

— Признаюсь, мне всегда было неспокойно, что нашим хранителем стал Эдуард. Но все же я не мог представить, что он вот так пойдет против своих клятвенных обещаний.

— Тебе было неспокойно? — удивился Эврар. — И ты ни разу не заикнулся об этом?

Уилл помолчал.

— Это нельзя было выразить словами. Я просто не доверял Эдуарду, хотя он никогда не давал мне серьезного повода. Вероятно, брата Мэтью ввели в заблуждение?

— Провожая брата Мэтью обратно в Англию, я рассказал ему, что Эдуард вторично требует от меня денег. Попросил все обстоятельно проверить, действительно ли король отправляет куда-то послов. Третье письмо от Эдуарда пришло прежде, чем откликнулся Мэтью. Король гневался, почему я не ответил на его прошлое послание. На этот раз он требовал много больше денег.

— Вы ему дали?

— Нет. Вот послание, полученное от брата Мэтью вскоре после этого. — Эврар протянул Уиллу смятый, читанный несколько раз свиток.

Закончив читать, Уилл поднял глаза:

— Что сказали братья, когда вы показали им это?

— Ты единственный, кому я показываю.

Уилл глянул на свиток:

— Давно вы его получили?

— Несколько месяцев назад.

— И молчали? — Уилл с трудом сдерживался, чтобы не закричать. — Ведь это же свидетельство, что король Англии, хранитель «Анима Темпли», наш враг! Разве важнее было обсуждать на встрече ваш трактат с Веласко?

— Это не свидетельство, а только догадки, — спокойно возразил Эврар. — Мэтью сам говорит, что у него нет доказательств.

Уилл снова прочитал свиток.

— Мэтью пишет, что Эдуард имеет намерение напасть на Уэльс и для этого ему нужны наши деньги. — Он поднял глаза. — Тут есть сомнения?

— В нападении на Уэльс он уверен, а насчет того, куда пойдут наши деньги, только предполагает.

— Разве важно, на что Эдуард потратит наши деньги? — Уилл покачал головой. — Он собрался пойти войной на соседей. Человек, которого вы сделали… — Уилл осекся. — Хранитель братства, чья единственная цель блюсти мир, замыслил войну, и не только в своем королевстве. Мэтью пишет, что народ в Англии называет его королем крестоносцев. Они верят, что он вернет христианам Иерусалим.

— Если Эдуард намерен идти войной на Уэльс, то Крестового похода не будет.

— Но если он встречался с папой, значит, намерен сделать это в будущем. — Уилл свернул пергамент и с силой вставил в футляр. — Я об этом догадывался.

Губы Эврара сердито скривились:

— Я рад, что ты такой догадливый, но будь любезен не читать мне мораль.

— Эврар, но он ничего за эти годы не сделал, с тех пор как заключил мир с Бейбарсом и стал нашим хранителем. Не помогал нам сохранять мир с иноверцами или открывать новые пути торговли между Востоком и Западом.

— Это не его дело, — сказал Эврар. — Когда основатель «Анима Темпли» великий магистр Робер де Сабле избрал первым хранителем Ричарда Львиное Сердце, он ждал от него не действий, а посредничества в спорах внутри братства, советов и помощи деньгами или силой.

— Вот именно, помощи, — заметил Уилл. — А наш хранитель выпрашивает деньги для войны.

Эврар пристально вгляделся в кубок.

— Брат Томас на недавней встрече говорил, что Крестовый поход возможен, если найдется кто-то смелый и решительный, кто объединит силы христиан. Король Эдуард очень для этого подходящий. Он молод, славен и силен. Знает, как вдохновить и повести людей. — Эврар покачал головой. — Я выбрал его именно из-за этих свойств. К тому же Ричард Львиное Сердце был его прадядей! — Он заглянул в красное чрево кубка и пробормотал: — Как же меня угораздило поступить так глупо, пустить волка в овчарню?

— Почему вы никому не сказали? Хотя бы сенешалю. — Произнося эти слова, Уилл чувствовал небольшой прилив гордости, что Эврар доверился ему.

— Потому что по моей вине братство чуть не погибло семь лет назад. И теперь над нами опять нависла угроза, и опять из-за меня.

— Похищение «Книги Грааля» не ваша вина.

— Когда великий магистр Арман де Пейро умер, мне надлежало похоронить эту чертову книгу, а не оставлять на радость иоанитам. Конечно, это была моя вина. Если бы ты ее не возвратил, «Анима Темпли», а не исключено, даже и сам Темпл перестали бы существовать. И моя вина не забыта. Я понял это по взгляду мессира сенешаля во время встречи. — Эврар повернулся к Уиллу: — Но ты, Уильям, способен меня понять, потому что тоже согрешил. Заплатил за убийство султана Бейбарса деньгами «Анима Темпли». Ведь тогда могла подняться большая война.

Горячая краска стыда залила щеки поднявшегося Уилла.

— Эврар, я заплатил за свое прегрешение с процентами. Вы знаете, почему я связался с ассасинами и хотел убить Бейбарса. Да, все было бессмысленно и глупо и не могло вернуть мне отца, но сколько еще лет я должен каяться в надежде на прощение? Мне очень больно слушать напоминания.

Эврар взмахнул рукой:

— Извини, пожалуйста, сядь. Я тебе доверяю, Уильям, потому и говорю с тобой, прежде чем рассказать остальным.

— Мы должны действовать, — пробормотал Уилл, садясь.

— Но очень осторожно. Папа Григорий весьма благоволит Эдуарду. Если, не доведи Господь, мы его разгневаем, он нас продаст. Расскажет об «Анима Темпли». И мне не нужно тебе растолковывать, что за этим последует.

Уиллу и вправду не нужно было ничего растолковывать. Он хорошо знал, чем грозит раскрытие братства.

Церковь на Западе жестоко пресекала все посягательства на любые свои установления. Все, что хоть в малой степени им противоречило, объявлялось ересью. Крестовые походы поднимались не только против мусульман и иудеев. Эврар рассказывал о катарах, живших на юге Франции, воины церкви вырезали их почти полностью именно за ересь. Потому что катары проповедовали идеалы, неугодные римской церкви. Идеалы «Анима Темпли», примирение разных религий, были не меньшей ересью. Если они будут раскрыты, всех братьев ждет мучительная смерть на костре. Та же участь, не исключено, ожидала и Темпл. Ведь братство, по сути, уничтожало главный стимул, вдохновляющий христиан на борьбу с неверными. Ту самую борьбу, на которую двести лет назад их призвал папа Урбан II, объявив Первый крестовый поход. Если мусульмане и иудеи станут союзниками, то христианам придется отказаться от претензий на Иерусалим и Святую землю.

Эврар устало взмахнул рукой:

— Не успели мы преодолеть раскол в «Анима Темпли», и вот грядет новая угроза. Одну преодолеваем, рождается следующая: Арман де Пейро, иоаниты, а теперь вот наш собственный хранитель.

— Наверное, нам так и суждено бороться с угрозами, — произнес Уилл после молчания. — Братство возникло для противостояния кровавым раздорам. Для этого его создал Робер де Сабле. Когда из-за алчности великого магистра Жерара де Ридфора случилась битва при Хаттине, де Сабле понял, что Темпл стал непомерно могущественным. Он не подчинялся никаким мирским законам, только папе. И даже обидеть нас было преступлением, за это отлучали от церкви. Темпл торговал с Востоком и Западом, строил замки и целые флотилии кораблей, покупал земли, поместья, даже города. Вы однажды сказали, что Темпл есть меч Всевышнего, а великий магистр есть рука, держащая этот меч. Де Сабле создал «Анима Темпли», чтобы умерять его власть. Вероятно, в каждом поколении Богу угодно нас проверить, убедиться, что мы не ослабли и способны к действию.

Эврар улыбнулся:

— Не часто мне доводилось слышать, Уильям, от тебя такие возвышенные речи.

Уилл вздохнул.

— Не давайте деньги Эдуарду, пока мы не узнаем наверняка, что он затевает. Напишите: сейчас денег нет. К тому времени, когда до него дойдет послание и он ответит, вероятно, мы будем знать больше.

— Как мы узнаем больше, если он не покидает Англию? — Эврар устало пожал плечами. — Возможно, брату Мэтью удастся подобраться к королю ближе, и тогда…

— Но у нас есть союзник в окружении Эдуарда.

Эврар нахмурился.

— Ты говоришь о?.. — Он решительно мотнул головой. — Нет. Я не хочу привлекать к нашим делам этого… предателя.

— Гарин получил свое, Эврар. Он пробыл в темнице четыре года. И он стал предателем не по своей воле. Похитить «Книгу Грааля» его заставил Грач.

— Меня безмерно удивляет, как ты можешь прощать этого подлеца после всего, что он сделал. — Эврар пригвоздил раздраженным взглядом Уилла к табурету. — Ведь не так давно ты хотел видеть его повешенным.

Уилл понимал, что Эврар прав. Не так много прошло времени с тех пор, когда он хотел, чтобы бывшего друга казнили.

Ко времени прибытия Уилла в лондонский Темпл им исполнилось по одиннадцать лет. Гарина де Лиона назначили ему в напарники в обучении бою на мечах. Два года они были неразлучны, делились радостями и невзгодами. Уилл мучился от вины из-за гибели сестры и считал, что именно по этой причине его отец отправился на Святую землю, а Гарин страдал от упреков и побоев своего жестокого дяди. Все изменилось, когда их включили в группу рыцарей, сопровождавших во Францию драгоценности английской короны. В Онфлере драгоценностями попытались завладеть наемники, в стычке с которыми погибли и наставник Уилла, и дядя Гарина. Потом в Париже Уилла отдали на попечение Эврару, а Гарин вернулся в Лондон. Их дружба закончилась. Встретились они спустя годы врагами. Гарин пытался похитить «Книгу Грааля» и нанес Уиллу смертельную обиду. За преступление против братства его бросили в темницу, а за другое он так и не ответил.

«Но это все осталось в прошлом, — напомнил себе Уилл. — Я давно простил бывшего друга».

— Гарин все знает, — сказал Кемпбелл. — О братстве и о том, что Эдуард наш хранитель. Он может помочь.

— Если Эдуард не сделал ничего, чтобы помочь «Анима Темпли», то какую же пользу может принести де Лион? — проворчал Эврар.

— Позвольте мне попытаться. Я напишу ему, расспрошу об Эдуарде. О наших подозрениях упоминать не стану.

Зазвонил колокол прицептория. Эврар вскинул брови:

— Но это же не к вечерне, верно?

Из коридора донеслись голоса. Уилл встал, открыл дверь. Мимо спешили рыцари.

— Что случилось? — спросил он у одного.

— К гавани подходит корабль великого магистра, — ответил рыцарь, его глаза сияли. — Наконец-то!


Цитадель, Каир 17 января 1276 года от Р.Х.

Барака-хан в коридоре оперся спиной на прохладную мраморную стену и вытер нос рукавом своего свадебного наряда. Из большого зала доносилась музыка. Там веселились, не замечая его отсутствия. Первая брачная ночь с Айшой его не то что не радовала — сама мысль об этом вызывала у него дрожь и брожение в животе. Ее назначили ему в невесты, когда они были детьми и не понимали, что это значит. Айша имела привычку его дразнить, а потом, созревая, перестала замечать. Барака всегда чувствовал себя с ней неловко. Его смущали ее стремительность, девичьи повадки, загадочные ухмылки, насмешливые взгляды. Рядом с Айшой он чувствовал себя косноязычным и потому большей частью молчал. Перед приятелями Барака, конечно, храбрился, а на самом деле предстоящая ночь с Айшой его ужасала.

В ушах звучали обидные слова отца. Весь день Барака чувствовал себя на вершине славы, наслаждался всеобщим вниманием, лестью придворных. В первый раз ощущал себя сыном властелина, мужчиной. Несколькими словами отец смолол все это в порошок. Теперь Барака был просто ребенком, которого отругали.

Он оттолкнулся от стены и двинулся по проходу, вслед за слугами с подносами фруктов. Хотелось биться головой о стену, что-то сделать, но он не придумал ничего лучшего, чем хлопать в ладоши.

— Что-то не так, мой принц?

Барака резко развернулся на свистящий шепот. Перед ним стоял сгорбленный, высохший старик. Рассыпанные по плечам пряди спутанных длинных волос, похожие на толстых червей. Обветренное лицо, темное от загара и въевшейся грязи. Пораженные катарактой белесые глаза без зрачков. Пыльные босые ноги. Драный серый халат.

— Где ты был, Хадир? Сказал, что придешь на празднество. — Барака сложил руки на груди. — Мой отец гневается. Ты не сделал предсказаний по случаю моей женитьбы.

Хадир улыбнулся, показав редкие желтовато-коричневые стертые зубы. Затем поднял руку с грязной тряпичной куклой. Разрез сзади был грубо стянут тесемками.

— Смотри! Я даровал ей сердце.

Барака с отвращением смотрел, как Хадир распутывает тесемки. Из нутра куклы шло резкое зловоние. Там находился маленький кусочек темно-каштановой плоти, сердце, возможно, заячье или какого-то другого животного.

Усмехнувшись, Хадир туго стянул тесемки и продекламировал певучим голосом:

— Ей нужно сердце, чтобы чувствовать. И она чувствует. Чувствует.

Барака поморщился:

— Зачем ты носишь эту грязь? Столько лет после осады Антиохии.

— Это дар твоего отца, — хмуро отозвался Хадир, надевая куклу на кожаный пояс. На другой стороне у него висел кинжал с золотой рукояткой и ножнами, украшенными крупным сияющим рубином. — А ты отвергаешь его дары?

— Я не получаю от отца никаких даров, — сипло проворчал Барака.

— Все изменится. — Хадир надежно пристроил куклу и внимательно посмотрел на принца.

— Нет, не изменится. — Мимо прошествовали двое придворных, и Барака понизил голос: — По твоему совету я пришел, когда отец говорил с атабеками. Но он… — Барака почувствовал, как лицо стало горячим, — он прогнал меня, словно глупого ребенка. — Барака стукнул кулаком в грудь. — Я не ребенок, Хадир. Мне пятнадцать лет. У меня есть жена.

— Нет-нет, — мягко проговорил Хадир, — ты не ребенок.

— Но так будет всегда.

Прорицатель широко улыбнулся.

— Что тут смешного? — обиделся Барака.

Улыбка на лице Хадира растаяла, белесые глаза сузились. Как будто задули свечу.

— Грядут перемены. Я вижу, на горизонте собираются тучи. Близится война.

Барака качнул головой, стараясь подавить трепет, который у него всегда вызывали речи старика.

— Но как это поможет мне?

Хадир неожиданно хохотнул:

— Потому что ты начнешь.

— Что начну?

— Пророчество, о котором я поведал твоему отцу перед расправой над султаном Куттузом, пока не сбылось. — Хадир принялся бормотать: — Народы склонятся к твоим ногам, и многие рыцари падут, и ты станешь над ними всеми на мосту из черепов, запрудивших реку крови. Предназначение твоего отца — изгнать христиан с наших земель. Он должен это сделать, но его уговаривают поступить иначе. — В глазах Хадира вспыхнула затаенная злоба. — После гибели Омара он сбился с пути. Мы должны его направить. — Хадир коснулся руки Бараки. — Мы ему поможем, вместе. И когда твой отец поймет, что ты для него сделал, то увидит воина, будущего султана. — Хадир нежно погладил руку Бараки. — Ты будешь сидеть от отца по правую руку, пока не придет день занять трон. Тогда мой пророческий дар станет служить тебе.

— Я не понимаю, — растерянно проговорил Барака.

— Поймешь, — ответил Хадир.

5

Порт, Акра 17 января 1276 года от Р.Х.

— Его кто-нибудь уже видел? — возбужденно спросил Альбер.

Галера входила в гавань. Рыцари — их на причале собралось больше сотни — вытягивали шеи, пытаясь через головы товарищей разглядеть великого магистра.

Робер де Пари с улыбкой подмигнул Уиллу.

— Скоро ты на него насмотришься, брат Альбер. Лишь бы он не заметил тебя.

— Почему? — удивился Альбер, нахмурив брови.

Лицо Робера сделалось серьезным, лишь плутовски поблескивали глаза.

— Ну не тебя самого, а твою мантию, брат.

Альбер, недоумевая, посмотрел на полы своей мантии и ахнул, обнаружив на белоснежном атласе несколько коричневых пятен.

— После вчерашнего ужина? — сочувственно поинтересовался Робер.

— Надо же. — Альбер, облизнув большой палец, начал остервенело тереть ткань. — Спасибо, брат. Спасибо.

Уилл смотрел на приближающийся корабль.

— Все так взбесились, словно на этом судне к ним прибыл сам Господь Бог, — насмешливо произнес Робер, на всякий случай понизив голос.

— Великого магистра здесь не было больше двух лет, — отозвался Уилл. — Ты не станешь отрицать, что его прибытие поднимает дух.

— Но зачем поднимать такую суету? — Робер, сам всегда безупречно аккуратный, презрительно оглядывал соратников. — Можно подумать, что великий магистр прежде не видел грязи. Вот ты, — взмахнул он рукой на Уилла, — поступаешь правильно. Как не причесывался неделями, так и не причесываешься. И ходишь в замызганной мантии. Гордишься тем, что хороший воин. Остальное не так важно.

Уилл молчал, обратив взгляд на гавань.

Теперь, в двадцать девять, он выглядел совсем иначе, чем тогда, в парижском прицептории, где они познакомились и подружились. Долговязый мальчик превратился в высокого широкоплечего мускулистого красавца. Его движения и походка стали легкими и уверенными, как будто он наконец достиг своих истинных размеров. Как и всем рыцарям-тамплиерам, ему запрещалось брить бороду. Но Уилл ее подстригал коротко, насколько возможно. Правда, сейчас, после почти месяца изнурительного пути, борода выглядела лохматой. И волосы, конечно, были неухоженные. Черные пряди падали на глаза и непокорно завивались вокруг ушей. Насчет мантии Робер тоже оказался прав. Действительно грязная. Уиллу захотелось вытереть особенно заметное пятно, но, посмотрев на друга, он передумал.

В порту было оживленно, хотя и не так, как на Пасху, когда почти из всех средиземноморских гаваней сюда устремлялись корабли с паломниками и грузами вина и шерсти. Рыцари выстроились на причале неподалеку от нескольких стоявших под погрузкой небольших судов. Входить вовнутреннюю гавань разрешалось только торговым и рыбацким баркасам. Большие корабли швартовались во внешней гавани у восточного мола. От вражеского флота внутреннюю гавань защищала тяжелая стальная цепь, которой в случае опасности перегораживали вход. В отдалении, рядом с поднимающейся в конце мола Башней мух, на высоких волнах качался военный корабль тамплиеров со спущенным главным парусом, украшенным красным крестом. На мачте трепыхался черно-белый флаг Темпла. Этому кораблю было позволено подойти к причалу внутренней гавани.

Впереди строя рыцарей возвышался маршал Пьер де Север, главный военачальник Темпла, исполнявший обязанности великого магистра в его отсутствие. Рядом стояли главный коммандор Темпла Тибальд Годин и сенешаль. Уилл скользнул взглядом по его застывшей прямой фигуре. За зданием таможни, самым заметным в порту, виднелись городские стены. И прямо за распахнутыми массивными воротами начинался многолюдный пизанский базар. Его шум и запахи, выкрики рыбаков, выгружавших на причал корзины с рыбой, густой аромат смолы, которой конопатили швы судов, — все это смешивалось, создавая неповторимый колорит.

За толпой зевак, собравшихся поглазеть на военный корабль тамплиеров, Уилл неожиданно заметил девочку. Ее мало интересовало предстоявшее событие. Она была занята мячом. Подбрасывала в воздух и ловила, медленно приближаясь к строю рыцарей. Уилл охнул и отвернулся.

— Что? — спросил Робер.

— Ничего. — Уилл осторожно глянул через плечо и… встретился со светящимися глазами девочки.

Она широко улыбнулась и вприпрыжку побежала к нему. Подол желтой юбки волочился по влажным камням, серебристым от рыбьей чешуи.

— Уилл!

— Кто это? — тихо спросил Робер.

— Прикрой меня, — так же тихо попросил Уилл и вышел из строя.

— Девочка заблудилась, — весело объяснил Робер проявившим любопытство рыцарям. — Но наш добрый самаритянин Уилл поможет ей найти родителей.

Продолжая улыбаться, девочка отбросила с лица волосы.

— Куда ты пропал? Я не видела тебя много недель.

Она говорила по-английски с милым итальянским акцентом.

— Зачем ты сюда пришла, Катарина? — спросил Уилл, оттесняя девочку подальше от рыцарей. Он с беспокойством глянул на маршала и главного коммандора, но они, к счастью, были заняты разговором с главой таможни и не заметили, как он вышел из строя. Уилл завел Катарину за ящики, приготовленные для погрузки на торговую галеру. — С кем ты пришла? — Говорить приходилось медленно, чтобы она поняла.

— С сестрой, — ответила Катарина, задумавшись на пару секунд. — Я пришла с сестрой Элизабеттой. Она осталась на базаре. — Девочка хихикнула и быстро затараторила по-итальянски.

— Тебе следует вернуться к Элизабетте, — сказал Уилл, не поняв ни слова из ее болтовни.

Катарина надула губки, подбросила мячик и проворно поймала.

— Ты придешь к нам? Элвин сегодня свободна.

Уилл отрицательно покачал головой.

— Не могу. — Он наклонился к Катарине. — А завтра Элвин будет дома?

— Вечером. — Девочка лукаво улыбнулась. — Ты ее позулуешь? — Она тут же поправилась: — Поцелуешь?

Уилл смущенно рассмеялся:

— Я вижу, Элвин научила тебя новым словам. Скажи ей, что я приду завтра после вечерни. Ты поняла? После вечерни.

— Я скажу, — серьезно проговорила Катарина. — А теперь пойду. Туда. — Она показала в сторону городской стены.

Уилл увидел стройную черноволосую девушку. Она стояла в воротах, разговаривала с какой-то женщиной. Это была Элизабетта, старшая дочь Андреаса ди Паоло, венецианского купца, торговавшего шелками.

— Сестре ничего не говори, — предупредил он Катарину. — И отцу тоже.

— Позвольте взять ящик, господин, — почтительно проговорил матрос, ожидая, когда Уилл уйдет с дороги.

Уилл посторонился. Матрос, с благоговением взирая на его белую мантию с красным крестом, схватил из штабеля ящик, забросил на плечо и двинулся вверх по сходням.

Поведение матроса Уилла не удивило. Он уже привык к уважительному вниманию простого люда. Оставаясь самим собой, Уилл не забывал, что большинство считают его избранным. Для них он воин Христа, живущий не по мирским законам и не имеющий мирских желаний, охраняющий сокровища королей и отвечающий лишь перед одним папой. Они не ведали, что под этой белой мантией он такой же, как все. По крайней мере в сердечных делах.

Уилл проводил глазами Катарину и собирался вернуться в строй, когда увидел, что в его сторону смотрит маршал. Чертыхнувшись, он отпрянул за штабель. Между ним и строем рыцарей находились несколько рыбаков и матросов, занимавшихся погрузкой торгового баркаса, а также молодой парень, наблюдавший за приближением корабля тамплиеров. Никто из них не мог его надежно загородить. В своей мантии Уилл был виден отовсюду. Он стал придумывать объяснение, почему покинул строй, посмотрел на Робера. Тот показывал знаками, что надо возвращаться. Корабль уже подошел к причалу.

На берег соскочили двое гребцов, спустили сходни, по которым, не обращая внимания на протянутые руки, проворно сошел человек лет сорока. Под белой мантией у него была видна подпоясанная туника с широким мечом в ножнах, украшенных драгоценными камнями. Бородатый, длинные черные волосы убраны в хвостик. Это был Гийом де Боже, великий магистр Темпла. На его высокий статус указывал окаймленный золотом крест на мантии.

Гийом, ставший тамплиером в тринадцать лет, состоял в родстве с французскими королями. Последние десять лет он провел на Сицилии в качестве магистра Темпла. Король Сицилии Карл Анжуйский, брат покойного французского монарха Людовика IX, приходился ему кузеном. Правители Акры ждали прибытия Гийома со смешанными чувствами. С одной стороны, он слыл умным военным стратегом, а с другой, был известен как решительный сторонник Карла, притязавшего на трон Иерусалима. На этот трон претендовали еще несколько знатных особ. В новой смуте Акра не нуждалась. Здесь еще не забылись прошлые кровавые распри.

Четверо рыцарей тащили с галеры сундуки. Неожиданно, в нескольких метрах справа от Уилла, невесть откуда взялся мальчик лет семи. Сжав кулаки, он смотрел на происходящее расширенными от ужаса глазами. Уилл недоумевал, что так напугало ребенка. На пристани ничего особенного не происходило. Великий магистр направлялся к Пьеру де Северу мимо двоих дюжих рыбаков и молодого парня.

Что-то было не так, Уилл это чувствовал, но не мог сообразить что, пока наконец не увидел блеснувшую в правой руке парня сталь кинжала, который он выхватил из рукава потрепанного плаща.

Великий магистр приближался, нужно было действовать. Уилл выскочил из-за штабеля и отчаянно закричал, предупреждая маршала, но его слова заглушили возгласы матросов торгового баркаса. Уилл ринулся вперед в тот момент, когда парень поднял оружие. Глаза всех собравшихся были обращены на Гийома де Боже. Лишь Робер удивленно наблюдал, как Уилл бежит по причалу, выхватывает из ножен свой короткий фальчион и останавливается, чтобы прицелиться. Он сделал единственное, что мог. Бросил в убийцу свой меч. Оружие со свистом пролетело в нескольких дюймах от парня и с лязгом упало на камни. Где-то сзади пронзительно вскрикнул мальчик. Уилл промахнулся, но брошенный клинок привлек внимание рыцарей и великого магистра.

Гийом увидел метнувшегося к нему человека с кинжалом, потянулся за мечом, и тут подоспел маршал. Сила его удара была такова, что меч почти разрубил парня пополам.

Рыцари с обнаженными клинками возбужденно переговаривались, искали глазами сообщников нападавшего. Маршал вытирал лоскутом ткани окровавленный меч. В толпе зевак раздались крики, когда из распоротого живота парня вывалились кишки. Телохранители, бросив сундуки, окружили великого магистра, который поспешно скрылся в подземном туннеле. Главный коммандор хрипло отдавал приказы.

— Опросите всех свидетелей! — крикнул Пьер де Север, обыскивая мертвого парня.

Когда рыцари двинулись к зевакам, в толпе поднялась паника. Все бросились врассыпную, никто не хотел быть свидетелем. В городских воротах образовалась давка. Команда торгового судна прекратила работу. На причале появилась портовая стража.

Уилл повернулся. Мальчик стоял на том же месте, не сводил глаз с поверженного парня. По его щекам текли слезы, пробивая в грязи светлые полоски. Он встретился взглядом с Уиллом и испуганно побежал. Уилл бросился за ним, требуя остановиться, но мальчик нырнул в возбужденную галдящую толпу. Уилл с трудом прокладывал себе путь сквозь затор в воротах. Обычно горожане почтительно расступались перед рыцарем, облаченным в мантию тамплиера, но сейчас они не могли это сделать при всем желании. Слух о нападении на великого магистра уже распространился по базару. Любопытные бежали на пристань, а те, кто уже все видел, напротив, спешили в город. В результате сутолока возникла невообразимая. Когда Уилл через несколько минут вышел на базарную площадь, мальчика и след простыл.

6

Темпл, Акра 17 января 1276 года от Р.Х.

В прицепторий Уилл вернулся уже под сумерки. Ветру удалось наконец разорвать облака, разбросав их рваные клочья по небу, бледно-голубому на востоке, бронзово-красному на западе. На главной площади рыцари взволнованно обсуждали нападение на великого магистра. Описывали подробности товарищам, которые не были на пристани. Молодые сержанты, собравшиеся у Большого зала, подняли такой галдеж, что их пришлось утихомиривать. Оказавшийся рядом рыцарь подошел и приказал им вернуться к своим делам. И они разошлись: кто ухаживать за лошадьми, кто на кухню помогать готовить ужин, кто зажигать свечи в часовне к вечерне.

Когда Уилл вернулся на причал забрать свой фальчион, он не застал там ни маршала, ни главного коммандора. Некому было рассказать о мальчике. Теперь, заметив в группе рыцарей седоволосого подтянутого Тибальда Година, он направился к нему. Но его остановил запыхавшийся Саймон Таннер:

— Уилл, наконец-то! Расскажи, что случилось!

— Саймон, погоди, я… — Уилл проводил взглядом Тибальда Година, входившего в главное здание.

Саймон заступил ему дорогу:

— Все говорят о тебе.

— Что говорят? — удивился Уилл.

— Да разное. — Саймон пригладил свои взъерошенные волосы. Оттуда посыпались ошметки сена. — Что ты защищал великого магистра. Я подумал, а вдруг ты ранен, и встревожился.

— Для тревоги не было никакой нужды, — строго произнес Уилл.

Круглолицый румянощекий Саймон был его закадычным другом еще с отрочества, с лондонского прицептория, но теперь, спустя восемнадцать лет, Уилла смущала почти материнская забота тридцатилетнего друга. Саймон был конюхом, очень хорошим, но все же конюхом. Он не был закален в военном учении и не обучен сдерживать чувства.

— Так это я как всегда. — Саймон пожал плечами. — По глупости. — Он улыбнулся своей доброй простодушной улыбкой.

— Вот именно, как всегда. — Уилл улыбнулся в ответ.

— Брат Кемпбелл, — раздался сзади твердый голос Пьера де Севера.

Уилл и Саймон с поклоном повернулись к маршалу.

— Ты только что вернулся?

— Да, мессир. Я направлялся к главному коммандору Годину доложить, что видел на пристани.

— Доложишь это великому магистру, — сказал маршал. — Он хочет тебя видеть в своих покоях.

— Прямо сейчас, мессир?

Де Север скупо улыбнулся. Он был человек хмурый и немногословный. Его длинное восковое лицо оставалось бледным даже после знойных летних месяцев. Улыбка на нем была большой редкостью.

— Ты спас его жизнь, брат. Я полагаю, великий магистр желает тебя поблагодарить.

Уилл коротко кивнул Саймону и направился с маршалом ко дворцу великого магистра.

Саймон побрел к конюшням.

Дворец великого магистра доминировал над всеми зданиями в прицептории. Его башни соперничали с изящным шпилем часовни и выигрывали несколько метров. Уилл каждый день проходил мимо дворца по пути из рыцарских покоев в Большой зал, но внутри никогда не был.

По крытой галерее они прошли к тяжелой, обитой железом двери, а затем в облицованный камнем коридор без окон, где было одинаково холодно в любое время года. По стенам через равные расстояния горели факелы, отбрасывая на камни темные тени. Уилл вслед за маршалом поднялся по узкой винтовой лестнице в другой коридор. Одна из дверей в конце, самая заметная, была полуоткрыта, так что они невольно стали свидетелями разговора.

— Благодарю тебя за заботу, — произнес обладатель сильного, глубокого голоса, — но я пребываю в полном здравии. Мне не надобны твои прощупывания и снадобья.

— Но, мессир, — отрывисто отозвался второй, много тише, — позвольте хотя бы приказать слуге принести вам бокал вина. Хорошее красное поможет освежить цвет ваших щек.

— Я побывал в стольких битвах, что не могу даже перечесть. Был захвачен сарацинами в плен, сидел в темницах, пережил пытки и болезни. Если бы кинжал злодея пронзил мою плоть, тогда бы я нуждался в твоих услугах. А один только вид кинжала равновесия моего духа не нарушил.

Маршал раскрыл дверь, и Уилл увидел Гийома де Боже. Великий магистр стоял в центре просторного солара. Рабочий стол с мягким стулом располагался под узким стрельчатым окном, выходившим на темный двор. Перед большим камином лежал шелковый ковер. По обе стороны от камина стояли диваны, покрытые расшитыми накидками. Стены украшали гобелены, изображавшие путь Христа на Голгофу. В камине весело потрескивали поленья.

Перед великим магистром стоял главный лекарь Темпла, невысокий человечек с копной седых волос.

Маршал постучал в открытую дверь. Гийом де Боже оглянулся:

— А, маршал де Север. Входи, брат. А это, видимо, тот самый отважный рыцарь?

Уилл поклонился. Гийом протянул руку. Его пожатие было крепким, как и подобает воину. Теперь, находясь рядом, Уилл обнаружил, что великий магистр выглядит моложе, от силы лет на тридцать пять. Хотя один рыцарь на пристани говорил, что ему за сорок. И лекарь зря настаивал — возвращать цвет его щекам не требовалось. Худощавое загорелое лицо Гийома, смягченное легкой улыбкой, выглядело здоровым. И еще Уиллу показалось, что они с великим магистром очень похожи.

Гийом де Боже это немедленно подтвердил.

— Мы так похожи, что можем сойти за братьев, а? — С коротким смехом он отступил на пару шагов и кивнул маршалу: — Брат, ты можешь нас покинуть.

Затем великий магистр повернулся к лекарю:

— Я выпью вина за ужином, если тебе от этого станет легче. А теперь ступай, брат.

— Как желаете, мессир, — произнес лекарь и последовал за маршалом.

— У всех такие лица, мрачнее тучи, как будто меня действительно убили, — сказал Гийом, подходя к Уиллу.

— Братья встревожились, мессир, — заметил Уилл, не зная, что сказать. Энергия великого магистра его подавляла.

— Я твой должник, Уильям Кемпбелл, и хочу, чтобы ты это знал.

— Но я не проявил никакого геройства, мессир.

— Вздор. Если бы не ты, меня бы сегодня отпевали. — Гийом внимательно посмотрел на Уилла и двинулся к столу, сев на него, сложил на груди руки. — Но меня удивляет, почему из ста двадцати рыцарей ты единственный углядел опасность?

Уилл отвел глаза. Он уже позабыл, что без дозволения покинул строй. Что-то придумывать сейчас было поздно, и он решил сказать правду. Ну не полную, конечно, а что-то близкое. Все лучше, чем лгать.

— Я увидел девочку, мессир. Она потеряла в толпе родителей и сильно испугалась. Мне удалось их найти, когда же я возвращался обратно в строй, то заметил этого человека, который собрался на вас напасть. — Он замолк. — Я виноват, что нарушил строй.

— Понимаю, — проговорил великий магистр. — Но что насторожило тебя в этом человеке? Что он такое делал, если привлек твое внимание?

— Вначале ничего. Я почуял опасность, глядя на мальчика.

— Какого мальчика?

Уилл рассказал о ребенке, как потом взялся его преследовать и потерял в толпе.

Великий магистр бросил на него задумчивый взгляд:

— Ну и какие твои соображения? Кто, по-твоему, этот мальчик?

— Я приметил, они похожи, тот человек и мальчик. В любом случае ребенок его знал и знал, что он намерен сделать. Как я сказал, парнишка смотрел на него в ужасе.

— Ты бы узнал мальчика, если бы увидел снова?

— Да.

— Хорошо. — Гийом глубоко вздохнул, втянув воздух, и уперся руками в край стола. — А теперь, Уильям, расскажи мне о здешних настроениях.

Смена темы разговора привела Уилла в замешательство.

— Что рассказать, мессир?

— Мне нужно понять, что здесь происходит. Я знаю этот прицепторий, провел здесь половину жизни и вот сейчас вернулся после долгого отсутствия. Главный коммандор Годин и маршал де Север, конечно, посылали мне донесения во Францию и на Сицилию, но для создания общей картины я хочу знать, что думают о теперешнем положении рыцари и сержанты. — Гийом вскинул голову. — Что думаешь ты, Уильям?

Уилл молчал. Откровенный ответ давать было нельзя.

— Ну, — медленно начал он, — мы все довольны вашим прибытием. И здесь все спокойно… пока соблюдается мир с сарацинами.

Гийом кивнул:

— Да-да, мир. — Он направил на Уилла проницательный взгляд. — Примечательно, что в донесениях, которые я получал, говорилось примерно то же самое. — Гийом слегка улыбнулся. — Можешь придержать правду при себе, Уильям. Я и без того вижу, насколько люди подавлены. Достаточно посмотреть им в глаза. И сомневаюсь, что их утешает этот мир. — Уилл хотел что-то сказать, но великий магистр его остановил. — Сколько владений мы отдали сарацинам за последние десятилетия? Почти тридцать. А сколько потеряли людей? — Он вновь посмотрел на Уилла. — Невозможно перечесть.

— Это правда, — согласился Уилл, — войны унесли многих, но…

— А ты, Уильям? Ты потерял кого-нибудь из близких? Товарищей? Наставников?

Уилл молчал. Великий магистр внимательно смотрел на него, ожидая ответа.

— Я потерял отца.

— Где?

— В Сафеде.

Лицо великого магистра смягчилось.

— Я был здесь, в Акре, когда там случилась эта бойня, и меня глубоко потрясло мужество наших людей, которые выбрали смерть, но не перешли в веру сарацинов. Я слышал также рассказы о жестокости Бейбарса, приказавшего осквернить их тела. Это ранило меня до глубины души. Что же говорить о тебе. Можно представить, как ты ненавидишь убийц отца.

— Поначалу ненавидел, — проговорил Уилл, с трудом удерживая голос ровным. — Но потом простил султана, когда он позволил мне похоронить отца.

Последние слова как горящий фитиль воспламенили его память.

После подписания Бейбарсом мирного договора Уилл отправился в Сафед с двумя воинами полка Бари, которых султан дал в сопровождение. Огромная крепость по-прежнему возвышалась над рекой Иордан. Только приблизившись, Уилл заметил следы осады. Стены были в отметинах от камней осадных орудий и почернели от греческого огня. В крепости стоял отряд мамлюков. По внешнему двору бродили козы и куры, играли дети. Впрочем, людей здесь было немного. Величественное сооружение пустовало. Уилл зашел в оскверненную и разграбленную часовню. Статую Святого Георгия, покровителя Темпла, мамлюки сбросили с пьедестала и раскололи.

В воротах, рядом с навесной башней, он разглядел на стене фразу, написанную по-латыни, кажется, смолой:

«Non nobis, Domine, non nobis, sed nomini tuo da gloriam». «Не за себя, о Боже, не за себя, а во славу Твою».

Это были слова псалма, который рыцари произносили перед битвой. Уилл провел пальцем по черным буквам. Кто их написал? И когда? Перед тем как люди покинули крепость, поверив обещаниям Бейбарса? Или раньше? В любом случае люди могли найти утешение в этой надписи, когда выходили из ворот.

Восемьдесят голов, надетых на пики, потрясли Уилла, к этому он готов не был. Упав на колени, он очень долго смотрел, прежде чем нашел силы подняться и сделать то, что следовало. Разумеется, остались лишь черепа, ведь прошло шесть лет. Некоторые слетели с пик или соскользнули вниз. Два черепа вообще отсутствовали. Уилл узнал у мамлюков, что после казни тела рыцарей сожгли на костре, так что от них остались лишь эти черепа. Определить, какой принадлежит его отцу, было невозможно. Уилл прошел вдоль ряда, внимательно осматривая каждый, затем еще раз и сдался. Мамлюки молча наблюдали за ним, когда он отправился в крепость, нашел в каком-то стойле лопату, вернулся и начал исступленно копать братскую могилу. Его ничего не стесняло, он имел позволение султана и работал весь долгий жаркий день, забыв о еде, жажде и боли в руках. Наконец, когда солнце опустилось за дальние горы, погрузив речную долину в туманные тени, он бросил на могилу последнюю горсть земли. А затем тяжело сел рядом и еле ворочая языком прочитал молитву.

Уилл посмотрел на великого магистра:

— Ненависть к тем, кто убил отца, почти поглотила меня. Я был близок к одержимости. Следовало остановиться и простить.

— Я понял, — сказал Гийом. — Но это ничего не меняет. Бейбарс и его мамлюки хотят нас изгнать. Поэтому мирный договор будет нарушен. Это неизбежно. Нам надо готовиться, собирать силы. — Его тон оставался искренним и спокойным. — Ты ведь не хочешь конца христианства на Святой земле? Не хочешь, чтобы гибель твоего отца и всех достойных мужественных людей до него была напрасной? Я знаю, ты этого не хочешь.

— Нет, мессир, — пробормотал Уилл.

А что еще он мог сказать? Великий магистр ожидал от него ненависти к сарацинам, ожидал желания сражаться за идеалы Темпла и мечты христианства. Так мыслили все добрые христиане, все доблестные рыцари.

Два столетия назад сюда пришли те, кого мусульмане называли аль-фиринья, франки. Захватив в кровавых битвах большие города — Антиохию, Триполи, Иерусалим, — подавив мусульман, иудеев и местных христиан, первые крестоносцы утвердились на этой земле, которую называли Святой. Здесь они образовали четыре государства. Здесь родились поколения, никогда не видевшие ни холмистых равнин Англии, ни зеленых лесов Франции и Германии. Им были знакомы лишь унылые пустыни Сирии и Палестины.

Крестовые походы шли один за другим. На Святую землю с Запада хлынули люди в надежде на отпущение грехов и в поисках богатства. Но прошли годы, все изменилось. Ослабевшие франки с трудом удерживали Иерусалим от посягательств неверных, и наконец тридцать два года назад мусульмане его отвоевали. Из четырех основанных первыми крестоносцами государств в руках христиан оставались только графство Триполи и Иерусалимское королевство, столицей которого теперь стала Акра. Графство Эдесса и княжество Антиохия были потеряны. Теперь в гавань Акры суда приходили большей частью полупустыми. На Святую землю стремились лишь наемники и разный сброд. Беглые преступники и крестьяне, доведенные нищетой до отчаяния. Число паломников тоже сильно сократилось.

Уилл понимал правоту великого магистра. Многие с горечью переживали потери от нашествий Бейбарса. Несмотря на усилия «Анима Темпли» к утверждению мира, тамплиеры и все остальные продолжали с надеждой смотреть на море, не появится ли на горизонте величественный флот, который возвестит о новом Крестовом походе и возвращении Иерусалима в руки христиан. С каждым годом франков оттесняли все ближе к морю, и никто не знал, как долго они смогут здесь оставаться.

Когда великий магистр заговорил о том, как он намерен восстановить положение христиан на Святой земле, Уилл вспомнил недавние слова сенешаля: «Я опасаюсь, что таким смелым окажется наш великий магистр. Он не скрывает своего желания отвоевать у Бейбарса потерянные земли и может порушить наш мир с сарацинами».

— Нам нужно объединить силы на землях, которые нам оставил Бейбарс. Мы разобщены и слабы. Акра — это… — Гийом задумался, подыскивая определение поярче, — это толстый червяк, извивающийся на крючке. — Он смотрел на Уилла, но казалось, что обращается к большому собранию. — А мы заняты каждый своими трудностями и не замечаем, что рядом в воде притаился хищник, готовый этого червяка заглотить. — Гийом сжал кулак. — И нам конец. — Он поднялся и зажег свечу. — Если мы хотим выжить, нам нужно быть вместе. Беда придет снова, обязательно придет. И объединиться нам поможет мой кузен, когда взойдет на трон Иерусалима.

Только при зажженной свече Уилл осознал, как затянулся разговор. За окном стало совсем темно. Скоро колокола зазвонят к вечерне.

— А это уже определено, мессир, что на трон взойдет Карл Анжуйский? — осторожно спросил он.

— Есть надежда. На Лионском соборе папа Григорий склонил Марию Антиохийскую продать Карлу свои права на иерусалимскую корону. Это должно случиться скоро, и мы опять получим надежного правителя.

Вести о соборе в Лионе достигли Акры. Уилл слышал разговоры о борьбе за трон Иерусалима. Пока королем считался Гуго III, который также был королем Кипра. Иерусалим давно находился под властью мусульман, но титул короля давал его носителю власть над Акрой и тем немногим, что осталось от Заморских земель. Гуго поступил иначе, чем большинство его предшественников, которые передавали управление Акрой регенту. Он прибыл с Кипра, решив по-настоящему править, чем вызвал недовольство подлинных властителей Акры. Рыцари высоких рангов, купцы, община бюргеров и верховный суд — все они десятилетиями не видели над собой никакой власти и привыкли к свободе. К тому же на трон Иерусалима претендовала также кузина Гуго, Мария, принцесса покоренного сарацинами княжества Антиохия. Верховный суд Акры был склонен принять сторону Гуго, и Уилл понимал почему. Молодой король Кипра внушал большие надежды, чем старая незамужняя принцесса. Однако Мария не смирилась и на Лионском соборе обратилась с жалобой к папе, который убедил ее продать права на трон Карлу Анжуйскому.

Уилл вспомнил замечание сенешаля, что папа Григорий недоволен Гуго и желает видеть на троне Иерусалима более серьезного правителя. Но Гуго вряд ли уступит без боя. При этом расклад предполагался такой: Темпл и венецианцы примут сторону Карла, а госпитальеры и генуэзцы выступят за Гуго. Так что не исключено кровопролитие.

Гийом тем временем опомнился, осознав, что сказал больше, чем следует. Он встал и весело улыбнулся Уиллу:

— Я призвал тебя сюда, чтобы принести благодарность, а вместо этого заговорил до изнеможения. Но ты должен меня понять, Уильям. Путешествие было долгим, и я все время находился наедине со своими мыслями.

— Я понимаю, мессир.

— И еще. — Великий магистр внимательно посмотрел на Уилла: — Я поручаю тебе дознаться, кто хотел меня умертвить. Тот юноша на пристани не был опытным убийцей, в этом я уверен, и, не исключено, действовал по чьему-то наущению или приказу. Маршал де Север обыскал мертвое тело и полагает, что он итальянец. Это одна зацепка. Вторая — мальчик, которого ты преследовал.

— Но, мессир… — начал Уилл.

— На тебя вся надежда. Ты единственный, кто видел мальчика.

За окном глухой колокольный звон возвестил, что пришло время вечерни. Великий магистр не сводил с Уилла взгляда.

— Я приложу все старания, — проговорил он.

Великий магистр улыбнулся:

— А теперь ступай, мой друг.


В свои покои Гийом вернулся лишь поздно вечером.

Он достал из дорожного ларца молитвенник, сел за стол, положил перед собой. Молитвенник был старый, в дорогом кожаном переплете с золотой застежкой тонкой работы.

Какое-то время Гийом сидел, не открывая его. Только гладил пальцами обложку. Он очень устал, болела голова. Великий магистр редко болел, и это недомогание было непривычно. В часовне после вечерней службы он произнес речь, с восторгом принятую братьями-тамплиерами. Потом разделил с ними трапезу в Большом зале, побеседовал с высшими чинами Темпла. Беседа могла бы длиться дольше, но помешала головная боль. Но сегодня был всего лишь его первый день здесь, на посту великого магистра. Они обсудят дела завтра. Гийом расстегнул застежку и открыл страницу с загнутым углом.

«Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое. Да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на землех. Хлеб наш насущный даждь нам днесь. И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избави нас от…»

В дверь постучали. Затем она открылась, и вошел давний и надежный телохранитель Гийома, сицилиец. Короткие с проседью волосы еще сильнее подчеркивали смуглость его загорелого лица.

— Что, Дзаккария?

— Там к воротам явился человек. Желает говорить с вами, мессир. Клянется, что вы знаете его имя.

— Он его назвал?

— Да. Анджело.

Гийом нахмурился:

— Приведи его ко мне.

Дзаккария ушел. Великий магистр завершил молитву «Отче наш», закрыл молитвенник. Успел положить обратно в ларец, как в дверь постучали. В покои вошли Дзаккария и гость. Гийом кивком отпустил рыцаря-сицилийца, и тот закрыл за собой дверь.

— Приветствую вас, сеньор магистр, — произнес Анджело Виттури. Его смуглое красивое лицо было высокомерно бесстрастным. — Я рискнул посетить вас, несмотря на происшествие на пристани.

— В этом городе вести разносятся быстро. — Гийом сухо улыбнулся.

— Это хорошо, что быстро, сеньор, потому что весть нас встревожила.

— Нельзя было подождать день-два? — Гийом направился к столу, где стоял кувшин с вином.

— Нет, сеньор, ждать было нельзя. Завтра я отбываю в Египет. — Гийом предложил ему кубок, Анджело отрицательно покачал головой. — На встречу с человеком, о котором я говорил вам во Франции.

— Так он согласился? Я удивлен. Не думал, что тебе удастся склонить его так легко. — Гийом глотнул вина.

— Это было не трудно. Он недоволен своей жизнью.

— И что тебя привело сюда, Виттури?

Анджело помрачнел. Ему не нравился резкий тон великого магистра.

— Хотел убедиться, что ничего не изменилось. — Он пожал плечами. — Что вы не передумали.

Гийом усмехнулся:

— Тебе и твоему отцу не стоило бы подвергать мои слова сомнению. Я ими не бросаюсь.

Анджело кивнул:

— Мы всего лишь озабочены тем, чтобы все получилось. Попытка будет единственной. Вы уже решили, кого пошлете?

— Конечно, нет. Это можно сделать, только подобрав здесь людей, достойных доверия. Но у нас ведь еще есть время?

— Да. У нас еще достаточно времени.

Гийом посмотрел венецианцу в глаза, хищные, как у акулы, и тронул пальцами лоб. Голова болела настолько, что путались мысли.

— Тогда давай на сегодня закончим разговор, Виттури. Я буду выполнять свои обязательства, ты свои.

Анджело с поклоном покинул покои, а Гийом двинулся к окну.

Этот молодой человек ему не понравился при первой встрече, и вторая мнения не изменила. Гийому очень не хотелось иметь дела с этими купцами, но то, что они предложили, было важнее. Игра затевалась опасная, и его одолевали сомнения, но он уже не в первый раз отодвинул их в сторону, повторяя про себя: «У меня надежные союзники — король Эдуард, король Карл, папа Григорий, — они не позволят, чтобы Святая земля пала под натиском сарацинов; когда придет время, они поднимут Запад, я в этом уверен».

Он посмотрел в окно на тысячи мерцающих факелов, освещающих спящий город, как звездные небеса. Если все пойдет по плану, скоро начнется война с мусульманами.

— Мы сделаем то, что должны сделать, — произнес он тихо и еще тише добавил: — И да простит нас Господь.

7

Аль-Бира, Северная Сирия 26 февраля 1276 года от Р.Х.

Из зарослей тростника в небо воспарили стаи птиц. Рассветную тишину разорвал завывающий боевой клич тысячи глоток, а следом в стены аль-Биры полетели огромные валуны. Это дали залп выстроившиеся в боевом порядке семьдесят осадных орудий. И тут же управляющие катапультами воины-китайцы их перезарядили, вложив в кожаные пращи новые валуны. Залпы следовали один за другим. Время от времени воины заменяли валуны бочонками с горящей смолой, и тогда небо освещало зарево.

К шеренге катапульт медленно подкатывались три широкие деревянные платформы с диковинными сооружениями, похожими на сказочных чудовищ. В каждом было два уровня. На нижнем, защищенном деревянными перекрытиями, на коленях притаились лучники-сельджуки, нацелив стрелы в щели между досками. На верхнем уровне каждой башни под тяжелой деревянной крышей согнулись десять воинов-монголов в пластинчатых доспехах, напоминавших рыбью чешую. В руках они сжимали готовые к бою булавы и мечи. Следом двигались шеренги пеших воинов с длинными лестницами. На них были доспехи полегче, из дубленых воловьих шкур. Они шли, забросив на плечи щиты. У каждого на поясе болтался меч. За последние несколько дней воины сильно исхудали. Неожиданно свалившаяся на войско болезнь — свирепая рвота и понос — унесла около тысячи, остальные кое-как оправились и сейчас были в строю. Коричневая кожаная масса монголов местами расцвечивалась яркими плащами и тюрбанами полков сельджуков и иракцев.

Вскоре со стен донеслись крики раненых мамлюков. В ответ их лучники пустили в монголов затемнивший небо каскад стрел. Стрелы отскакивали от щитов, впивались в землю и людские тела. За городскими стенами испуганные люди собирались в мечетях и молились. Громко плакали дети.

Поставленный Бейбарсом в аль-Бире после захвата города у монголов одиннадцать лет назад гарнизон мамлюков был привычен к осадам. Набеги случались часто. Но на этот раз все было иначе. Монголы хорошо узнали слабые места обороны мамлюков, сосредоточили все усилия на них и преуспели. Не помогло даже прибывшее две недели назад подкрепление из Алеппо.

Мамлюки на стенах заряжали манджаники и аррады, метательные машины, воздвигнутые на башенных платформах. В приближавшееся войско летели камни и метровые дротики, легко пробивавшие кожаные доспехи пехотинцев с лестницами. Воины падали, роняли лестницы, но их подхватывали другие, переступали через мертвых и продолжали движение.

Камни, пущенные мамлюками со стен, наносили меньший урон, чем дротики. Повредить деревянные сооружения монголов они не могли. Набитая сеном мешковина ослабляла удары. Когда камень попадал в башню, она лишь содрогалась. Прошедший недавно проливной дождь быстро превратил землю в вязкую трясину. Монголы увязали в серой зловонной грязи, скрипели зубами от боли в руках, но продолжали тянуть осадные башни, упорно продвигаясь к аль-Бире.


Когда первые осадные башни монголов достигли стен аль-Биры, Ишандьяр со своим войском находился меньше чем в четверти мили от города. Сквозь облака дыма он увидел, как из башни стали выпрыгивать воины. В считанные мгновения к стене прислонили две лестницы, а еще через несколько по ним начали взбираться люди. Наступление остановила бочка с горящей смолой, пущенная катапультой с угловой башни. Атакующие полетели вниз, пылая как факелы. Ишандьяр теперь мог лишь слышать крики, видеть мешал дым.

Он повернулся к стоявшим рядом двум эмирам:

— Готовьте людей.

— Надо ли показывать себя врагам так скоро? — засомневался один.

— Они нас все равно увидят.

Пока войско мамлюков скрывали крутые берега Евфрата. К тому же они истребили все сторожевые посты монголов, так что предупредить об их приближении никто не мог. Но впереди берег становился пологим. Ишандьяр повернулся, оглядел ощетинившееся копьями войско. Воины успокаивали коней, пили из бурдюков воду, подтягивали доспехи. Кроме его четырехтысячного полка, там стояли полки двух эмиров и полк из Алеппо. Всего их было двадцать тысяч, но это составляло лишь две трети от войска монголов.

Со стороны города продолжали доноситься глухие удары камней о стены и крики людей.

— Если мы пойдем сейчас, — сказал Ишандьяр, — когда они начали штурм, то можем застать их врасплох. Медлить нельзя.

— Я согласен, — отозвался второй эмир.

Ишандьяр кивнул:

— Я двину своих к стенам, а вы заходите с тыла. И да пребудет с вами Аллах.

Эмиры вскочили на коней и рванули вдоль строя, хрипло выкрикивая приказы пехоте и конным всадникам, бедуинам и воинам, несущим горшки со смертоносной нафтой. Ишандьяр отдал несколько коротких приказов своим атабекам и вскинул саблю.

— Аллах акбар!

Пришпорив коня, он ринулся вперед по пологому песчаному берегу. За ним последовали конники и пешие воины.

Появление мамлюков вызвало в рядах монголов тревогу. Затрубили горны, забили барабаны. Их конники, наблюдавшие за штурмом в задних рядах войска, побежали к своим лошадям, хватая копья и шлемы, с тревогой посматривая на приближавшуюся тучу пыли.

Теперь стен достигли и остальные осадные башни. Воины с верхних уровней ринулись к лестницам, размахивая булавами и мечами. Лестниц уже стояло шесть. Мамлюки на стенах пытались их столкнуть, но падали, сраженные стрелами лучников-сельджуков с нижних уровней. Монголы упорно карабкались вверх, убитых тут же сменяли другие. Они лезли и лезли, рыча, отплевываясь, не обращая внимания на боль, срываясь с перекладин.

Первыми из войска Ишандьяра линии монголов достигли бедуины, похожие в своих цветистых плащах и куфиях на полчище рассвирепевших ос. В ход у них шло все — стрелы, сабли, кинжалы, камни. Вот уже несколько катапульт замолкло. Воины-китайцы пали, жестоко порубленные бедуинскими саблями. Ишандьяр бедуинам не доверял. Они часто переходили на сторону врага, если он оказывался сильнее, за что получали долю от награбленного. Но теперь, наблюдая за ними, он довольно улыбнулся. Бедуины были ловкими бойцами, и монголы сейчас испытали это на себе в полной мере. Издавая воинственные крики, бедуины двинулись к лагерю, круша все на своем пути, не давая пощады ни раненым, ни больным. Швыряли горящие головешки в шатры, те вспыхивали как бумага. Некоторые монголы обратились в бегство, несмотря на окрики командиров.

Увидев приближавшийся справа строй тяжелой кавалерии монголов, Ишандьяр немедля повел авангард полка к стенам, направив правый фланг встретить всадников. Тем временем вдохновленные появлением своего войска защитники стен смогли сбросить одну лестницу. Монголы вопили, цепляясь за перекладины. Некоторые спрыгивали раньше, но через несколько секунд были раздавлены товарищами, когда лестница упала на землю.

Ишандьяр свирепо рубил мечом налево и направо, двигаясь сквозь ряды пеших монголов. Одному удалось запрыгнуть на коня эмира. Уродливо оскалившись, враг замахнулся кинжалом на Ишандьяра. Тот увернулся, поймал монгола за подбородок, затем быстро развернул коня коленями. Его хорошо обученный конь сбросил монгола на землю и, попятившись, раздавил копытами голову. За несколько минут кавалерия мамлюков прорубилась сквозь людское месиво к основанию стены. Но их кони то и дело спотыкались на вязкой и скользкой земле, усыпанной камнями и трупами. Одни всадники падали на землю, погибая от мечей монголов или от стрел сельджуков. У иных мамлюков монголы убивали коней, и воины, спешившись, вступали с врагами в смертельную схватку. В воздухе повис кровавый красный туман, раскисшая земля под ногами тоже была красной от крови, а люди все продолжали кромсать друг друга.

Ишандьяру пока удавалось усидеть в седле. Он ожесточенно отбивал и наносил удары. Зарубив одного неприятеля, разворачивался встретить другого. Со стены упали еще две лестницы, катапульты монголов затихли, но битва продолжалась. Ишандьяр не знал, что происходит в других местах. Со стороны лагеря монголов поднимался густой дым, но враги не сдавались. Его воины гибли один за другим. Он слышал их предсмертные стоны. В какой-то момент его охватила тревога, но Ишандьяр жестоко подавил ее и, собравшись с силами, вновь ринулся в битву.

Нет, Ишандьяр не подожмет хвост, как трусливая собака. Если ему суждено сегодня принять смерть, значит, так тому и быть. Он встретит ее как воин и мусульманин. Он встретит ее со своими людьми.

Где-то неподалеку затрубили горны. Ишандьяр поначалу не понял, что происходит, а затем увидел, как один атабек торжествующе вскинул саблю. Со стороны города двигалось войско в плащах полка эмира Алеппо. Ворота аль-Биры были открыты. Гарнизон города спешил им на помощь. Это решило исход битвы.

Продолжающие штурмовать стены города уже давно в ужасе поглядывали на свой объятый пламенем лагерь, а когда из ворот на них двинулось войско, монголы побежали. Меньшая часть, понимая, что спастись не удастся, решила отчаянно сражаться, но большинство ринулись к реке в надежде перебраться на другой берег. Кто вплавь, а кто вброд на загнанных конях. Очень многих догнали стрелы мамлюков.

Вот так завершилась осада аль-Биры. Победа казалась уже близкой, монголы торжествовали, и вот теперь были отброшены обратно, за Евфрат, оставив у стен своих убитых и раненых.

К Ишандьяру подскакал атабек. Доложил, что битва закончена, не успевшие убежать монголы либо пленены, либо убиты. Нога у эмира горела огнем. Лекарь только что перевязал резаную рану. Ишандьяр приложился к бурдюку с водой, прополоскал рот и сплюнул в песок пыль и кровь.

— Отвези это в Алеппо. — Он протянул атабеку свиток. — Передай эмиру, и пусть он пошлет его султану Бейбарсу. Каир ждет вестей о нашей победе.

Атабек с поклоном удалился.

Наступив на раненую ногу, Ишандьяр поморщился и похромал к воротам. Там вносили в город раненых. Битва закончилась победой над монголами. Теперь пришло время считать мертвых.


Цитадель, Каир 1 марта 1276 года от Р.Х.

Бейбарс поморщился. Ему до смерти надоели эти монотонные хриплые голоса, жужжавшие, как надоедливые мухи. Впрочем, не меньше надоели и сами эмиры, сидевшие у подножия трона на подушках. С трудом подавив зевок, Бейбарс крепче ухватился за львиные головы на подлокотниках трона.

— Будет, Махмуд. Мы уже взяли в толк твои речи.

Махмуд поклонился, не в силах скрыть на лице досаду.

— Эмир Калавун, — сказал Бейбарс, — ты все молчишь. Скажи тоже свое слово.

Чувствуя на себе взгляды всех пятнадцати эмиров, собравшихся в тронном зале, Калавун поднес к губам кубок с крепким ароматным напитком, собираясь с мыслями. Военный совет длился больше часа, и пока султан решения не принял. Эмиры помоложе, такие как Махмуд, горели нетерпением начать войну с христианами.

Калавун поставил кубок на низкий столик рядом и встретил вопросительный взгляд Бейбарса.

— Как и прежде, мой повелитель, я не вижу смысла идти войной на христиан, сейчас они нам ничем не угрожают.

— Пока не угрожают, — подал голос молодой эмир Байдар, сидевший рядом с Махмудом. — Но замышляют Крестовый поход. Каждый мирный день, что мы им дарим, они используют для строительства кораблей и сбора войск. До какой поры мы будем ждать?

— От торговли с франками мы получаем выгоду, — возразилКалавун. — И нет вестей, что на Западе собирают Крестовый поход. Напротив, оттуда доносят, что многие правители не хотят войны.

— Купцы как торговали с нами, так и будут. Но зачем дозволять им жить на наших землях? Зачем нам сидеть и гадать, пойдут на нас франки на грядущей неделе или через десять лет? — Молодой эмир оглядел собравшихся в поисках поддержки. Некоторые закивали.

— Твое недовольство еще не причина затевать войну, — спокойно произнес Калавун.

Эмир коротко рассмеялся, задетый его словами.

— По виду ты вроде мусульманин, эмир Калавун, но нутро у тебя, я угадываю, христианское!

Собравшиеся зашумели.

— Тихо! — рявкнул Бейбарс. Его глаза сверкнули гневом. — Повинись перед эмиром Калавуном, — приказал он Байдару. — Он знатный воин и правоверный мусульманин, как и я. Твои обидные слова обращены также и ко мне.

— Прости меня, о повелитель, — смущенно проговорил Байдар. — И ты прости меня, славный эмир Калавун. Мой язык — мой враг.

— С двумя врагами биться труднее, чем с одним, — сказал пожилой эмир. — Монголы не дают нам покоя. И я согласен с эмиром Калавуном — воевать надо идти на них.

— Мы послали войско отогнать монголов от аль-Биры, — вмешался Махмуд. — Но они не в первый раз берут в осаду наши города и, я уверен, не в последний. — Он осмелел, увидев, что Бейбарс его не прерывает. — Пусть наше войско в Сирии держит монголов за Евфратом, а мы все пойдем на франков. Захватим Палестину, изгоним оттуда неверных и тогда повернем на Анатолию. С тыла нам никто больше грозить не будет.

— У франков сейчас и войска настоящего нет, — сказал Калавун. — И ты их равняешь с монголами? Которые уничтожили целые народы и стерли с земли многие города? Которые сейчас владеют половиной мира? — Голос Калавуна стал тверже. — Десять лет назад монголы преодолели пустыню и горные перевалы, чтобы напасть на Киликию. Армяне их тогда отбили. Но, видно, монголы ненасытны. Им нельзя уступать, если мы отдадим монголам хотя бы пядь нашей земли, они обрушат на нас все свое несметное войско и отберут все наши победы, начиная с битвы при Айн-Джалуте.

При упоминании Айн-Джалута Бейбарс пошевелился.

Это была первая победа над монгольским войском, какую когда-либо знал мир. И это была его победа, его сладостный триумф. Он покарал монголов за разорение своего народа, за свою неволю. После этой битвы началось его восхождение к власти. Бейбарс вспомнил Айн-Джалут и как будто стал снова молодым. Он оживился, в нем забурлила энергия, что в последнее время случалось очень редко. «Пусть ненавистные франки посидят пока в своих городах за неприступными стенами. От них сейчас нет никакого вреда. А вот монголы постоянно совершают набеги, бросают мне вызов, отважусь ли я встретиться с ними на поле битвы». Бейбарсу захотелось снова ощутить в руках меч, снова почувствовать на лице сухое дыхание пустыни.

— Я решил, — объявил он резким, повелительным тоном.

Эмиры затихли. Лицо Калавуна было невозмутимо, как всегда, однако сердце в груди заколотилось быстрее.

— Мы пойдем на Анатолию.

Махмуд и другие молодые эмиры угрюмо опустили глаза. Калавун почувствовал облегчение, но не радость. Потому что впереди все равно ждала война. Но эту войну Калавун не стал бы останавливать, даже если бы мог. Он хотел мира, а монголы его не хотели. И он будет защищать свой народ.

— Я не стану трогать франков, пока не покончу с монголами, — продолжил Бейбарс. — Вот возьмем Анатолию, прогоним оттуда монголов, и я разберусь с франками. Они сейчас боятся потерять свои последние земли и мир не нарушат. — Он поднялся. — Я призову вас на совет, когда придет весть из аль-Биры.

Кланяясь, эмиры начали пятиться к выходу из тронного зала и неспешно двинулись по сводчатому коридору. Калавун их обогнал. Он не желал ни с кем разговаривать. С него было достаточно сегодняшних споров. Однако в конце коридора ему путь преградила фигура в сером драном халате.

— Приветствую тебя, эмир Калавун. — Прорицатель Хадир поклонился с преувеличенной почтительностью и улыбнулся, показав гнилые зубы.

— Чего тебе?

— Что решили на военном совете?

— Спроси своего господина, — ответил Калавун и двинулся дальше.

Хадир сузил белесые глаза и двинулся следом, едва поспевая за быстрым шагом Калавуна.

— Ловко ты навострился управлять моим господином.

— Что? — Калавун остановился.

Хадир проворно заступил ему путь и, хихикая, сделал несколько танцевальных движений, мерзких в его исполнении:

— Вот так ты танцевал на совете вокруг моего господина, пока у него не закружилась голова и он не потерял путь.

— Ты опять шпионил?

Хадир продолжал улыбаться:

— Хотел бы знать, отчего ты, эмир, так жалуешь христиан?

— Идти на монголов угодно нашему султану.

— Нет! — зло бросил Хадир. — Не ему угодно, а тебе. Это ты месяцами нашептывал ему на ухо: не иди на франков, не иди на франков…

— Пошел прочь! — Калавун сделал угрожающий жест.

Хадир отскочил в сторону.

— Ты думаешь, франки затихли, эмир? Нет, на Западе есть кому их поднимать против нас. Король Сицилии, Эдуард Английский. А теперь еще и новый магистр тамплиеров. Они могут собрать большое войско. А наш господин сильно изменился после гибели Омара. Мы оба это знаем. — Хадир вскинул руку. — А я имел видение, Калавун. Видел, как франки снова оскверняют нашу землю. И я видел, как ты можешь помочь горю нашего господина.

— Тут ему никто помочь не может.

— Может, — раздраженно вскрикнул Хадир. — Ты можешь. — Он приблизился к Калавуну и горячо зашептал: — Наш господин должен отомстить. Но не хашишим, они свое заплатили. Он должен отомстить тем, кто их нанял. — Хадир тронул пальцами золотую рукоятку кинжала на поясе. Сам в прошлом ассасин, изгнанный ими, он их люто ненавидел. — Убить нашего господина замыслили франки. Я это знаю. — Он пристально посмотрел на Калавуна: — А ты можешь узнать имя злодея. И когда наш господин отсечет ему голову, он вернется на истинный путь.

Калавун пожал плечами:

— Как я могу узнать злодея? Ведь прошли годы. Ты предлагаешь неразумное, Хадир.

— Крепостями хашишим теперь управляют наши эмиры, — возразил Хадир. — Пошли Назира. Он из тех мест. Знает их язык и веру. Он может дознаться.

— Нет, — бросил Калавун и продолжил путь.

— Думаешь, я не вижу, что ты делаешь с Баракой? — крикнул ему в спину Хадир.

Калавун повернулся.

— Подмял под себя принца. Женил на своей дочке. Только слепой не видит, как ты рвешься к власти.

Калавун рассмеялся:

— У тебя бараньи мозги, Хадир. Любой приближенный к султану ищет его милости. И я тоже. Но не к личной власти рвусь, а стремлюсь, чтобы власть султана была крепкой. Тогда и мне от этого будет польза. — Взгляд Калавуна отвердел. — Ты бы лучше дознался о своем будущем, Хадир. Продолжишь испытывать мое терпение — оно у тебя окажется невеселым.

Калавун зашагал прочь, чувствуя злобный взгляд прорицателя, кинжалом впивающийся ему в спину.


На Каир спускался вечер. Закатное солнце окрашивало тени в оранжевый цвет. Анджело пробирался к месту встречи. Ветерок слабо покачивал деревья в саду у стен Цитадели. Пахло дымом, едой и навозом. Вдалеке медленно нес свои черные воды Нил. Анджело Виттури плотнее запахнул плащ.

Венецианец бывал в Каире много раз, но все по торговым делам. Привозил мамлюкам клети с отроками для их войска и увозил кошели с золотом. Но сейчас его миссия была совсем другого свойства, и надо было действовать с оглядкой. Прибыв, он послал уличного мальчишку передать весть в Цитадель и сидел ждал в месте, где нашел приют. Потом мальчишка прибежал с ответом. Виттури было назначено прийти сюда.

Анджело остановился. В дальнем конце сада у бочки с водой был виден человек в длинном черном плаще. Все лицо, кроме глаз, закрывала куфия.

— Принес? — спросил Виттури по-арабски.

Человек вытащил из-под плаща серебряный футляр для свитков с инкрустацией в виде цветков лотоса.

Анджело вытащил из футляра свиток, развернул. Посмотрел на написанное, затем на человека, который этот свиток принес:

— Тут сказано то, о чем мы договаривались?

— Да.

— Кайсан сумеет это прочесть? — уточнил Анджело, пряча футляр в кошель на поясе.

Человек кивнул.

— Но если свиток попадет в плохие руки, это будет скверно для нас всех.

— А разве ты можешь там что-то понять? — бесстрастно спросил человек.

Анджело пожал плечами:

— Главное, чтобы твой брат привел наших людей в Мекку, когда придет время. Он это сделает?

— Да.

Виттури повернулся, собираясь уходить.

— А ты помнишь, что обещал? — произнес человек ему в спину.

Анджело оглянулся:

— Когда у нас будет камень, ты получишь все.

8

Венецианский квартал, Акра 12 марта 1276 года от Р.Х.

Дверь отворилась с громким скрипом. Уилл посмотрел вниз. В прихожей было пусто. С кухни доносились невнятные голоса. Элвин махнула ему рукой, и он последовал за ней в покои хозяев.

Там царило солнце, заставляя сверкать на белых стенах овальные зеркала из кованого серебра. Главная комната ничем особым не выделялась. Камин, рядом стол со скамьей. На столе разбросаны бумаги, позади шест для одежды с голубой шелковой мантией и шапочкой. Уилл замер, ему показалось, что за столом кто-то стоит. В соседней комнате доминировала кровать с покрывалом из камчатной ткани цвета сливы, расшитым золотыми нитями. Все остальное здесь было не менее великолепно. Шторы на окнах, подушки на диване, занавеска над камином. Ощутив нежный цветочный аромат, Уилл поискал глазами и увидел на столике у дивана кувшин с сухими лепестками. Без сомнения, его сюда поставила жена Андреаса. И вообще, если не считать беспорядка на столе, в покоях чувствовалась женская рука. Уиллу, привыкшему к аскетизму рыцарских покоев, все казалось божественным. Он вдруг вспомнил далекую Шотландию и свою мать, как она любила расставлять по дому цветы в вазах, держа на руках маленькую Исенду, его сестру.

Элвин направилась к дивану у окна. Оглянулась на Уилла, увидев, что он стоит, неловко озираясь.

— В чем дело?

— Пойдем к тебе.

— Ко мне сегодня нельзя. — Элвин сняла белый чепец и распустила свои роскошные медно-золотистые кудри. Села, наклонилась сбросить войлочные туфли. Белое льняное платье с глубоким вырезом у шеи открывало Уиллу восхитительную ложбинку между грудями. Летом Элвин была бронзовая от загара и вся в веснушках, зато зимой белая как мрамор. — Чего ты затревожился? — Она улыбнулась и села, поджав под себя ноги.

— Где Андреас?

— В магазине. — Элвин похлопала по месту рядом с собой: — Иди сюда.

— А Бесина и девочки?

— Я говорила, они на базаре. — Элвин вопросительно посмотрела на него. — Ты же бывал здесь прежде.

— Я и тогда тревожился, — возразил Уилл.

Он направился к ней, расстегивая черный плащ, скрывавший белую рыцарскую мантию. Положил рядом.

— Это рискованно.

— Мы рискуем с шестнадцати лет, Уилл. — Элвин нахмурилась. — Что сегодня не так?

— Ничего. Честно, ничего, — добавил он, когда она продолжила хмуриться, опустив свои прекрасные зеленые глаза. Ему жутко захотелось прижать Элвин к себе. — Просто прибыл великий магистр, и все стараются жить по уставу. — Уилл улыбнулся. — Ты бы посмотрела, какие обеды стали готовить повара. Дикий кабан, запеченный с яблоками, рис с шафраном, сладости, вылепленные из сахара и меда.

— Он задал вам дел?

— Конечно. Вот почему я так долго не приходил. Не было времени.

— А меня повысили, — сказала Элвин, поправляя платье.

— Как повысили?

— Андреас сделал меня своей помощницей. С тех пор как он стал поставщиком венецианского дожа, спрос на его шелка увеличился. Теперь старший сын Андреаса, Туско, почти все время проводит в Венеции. Никколо тоже сильно занят.

Кроме Катарины, Уилл ни с кем из детей Андреаса знаком не был, но много о них слышал. Знал, что Никколо проявляет к Элвин интерес. Однажды она смеясь рассказала, что молодой венецианец тайком приходил к ней в комнату с цветами и предложением руки и сердца. Уилл понимал, что этим Элвин напоминала ему, что она привлекательная женщина и что он пока предложения ей не сделал. Это сработало. Теперь имя Никколо вызывало у него небольшой укол ревности.

— И Андреасу потребовался помощник в магазине, — продолжила Элвин. — Особенно с бухгалтерией. Его старшие дочки, Элизабетта и Доната, готовятся к замужеству. Одной уже пятнадцать, другой скоро исполнится четырнадцать. Андреас уже присмотрел обеим женихов. — Элвин улыбнулась. — Он сказал, что считает меня членом своей семьи и лучшей помощницы ему не найти.

— Я рад за тебя.

Когда Элвин была горничной королевы Франции и жила во дворце в Париже, ей не приходилось тревожиться о будущем. У нее имелись свои покои, и ей хорошо платили. Теперь, когда она зажила независимой жизнью, трудностей прибавилось. Занятий для незамужней женщины здесь было немного — ткать шелка, варить пиво, стирать, убирать, прислуживать. То, что Андреас сделал Элвин своей помощницей, укрепляло ее положение. Ведь многие женщины, бежавшие сюда с Запада, где их собирались насильно выдать замуж, закончили очень печально. В Акре на пятерых мужчин приходилась одна проститутка.

— Но это означает, что мне придется больше работать, — заметила Элвин, вертя на коленях чепец. — И что встречаться мы будем еще реже. — Она посмотрела на Уилла.

— Я не возражаю, лишь бы тебе было хорошо.

Элвин прикусила губу и отвернулась.

Уилл поморщился, понимая, что сказал что-то не то, и глубоко вздохнул.

— А ты знаешь, я ведь тоже получил повышение. Великий магистр сделал меня коммандором.

Элвин подняла глаза.

— Коммандором?

— Я сам удивился. Две недели назад он призвал меня доложить, как идет дознание о нападении на пристани. А потом объявил о повышении.

— Наверное, ты хорошо доложил, — сказала Элвин. — Нашел того, кто послал убийцу?

— Пока нет. Исходя из того, что он итальянец, я встретился с консулами Венеции, Пизы и Генуи и попросил провести свои дознания. Венецианский консул проявил большую склонность помочь, чем остальные, но даже и ему не удалось ничего выяснить. — Уилл устало пожал плечами. — Беда в том, что каждый квартал живет, отгородившись, считая всех остальных чужаками. Я предложил великому магистру объявить награду за любые сведения о преступнике. Он согласился, и мы послали по городу глашатаев.

— Да, Никколо говорил об этом на днях.

— Это хорошо. По крайней мере люди узнали. — Уилл потеребил бороду. У него имелась такая привычка теребить бороду, когда он был чем-то озабочен. — Может, кто-нибудь объявится. Если нет, то я уже не знаю, что делать. Наверное, великий магистр зря проявил ко мне милость.

Элвин потянулась, оторвала его руку от подбородка.

— Перестань. А то скоро от твоей бороды ничего не останется. — Сказано это было мягко, без тени назидательности. — А магистр вознаградил тебя за старания. Но ты всегда такой, Уилл. Как только у тебя случается что-то хорошее, ты сразу начинаешь гадать, когда это у тебя отнимут. — По взгляду Уилла она предположила, что он сейчас вспомнил тот день, когда его посвятили в рыцари. В этот же день он узнал о гибели отца и потерял ее. Понимая это, Элвин все же продолжила: — Ты не можешь постоянно побеждать, никто не может. Случаются и промахи. А тебе нужно, чтобы всегда все были довольны. Это похвально, но не надо так себя изводить.

— Послушай, — Уилл сжал ее руку, — я пришел повидаться с тобой, а не обсуждать мои промахи. — Он переплел пальцы с ее пальцами и плотно прижал ладонь к ее ладони.

Элвин не ответила, только придвинулась ближе, потом наклонилась его поцеловать.

Уилл закрыл глаза. Нежное прикосновение ее губ заставляло забыть обо всем на свете. Через секунду они слились в поцелуе. Он перетянул ее к себе на колени. Белое платье съехало, обнажив бедра. Боже, казалось, целая вечность прошла с их последней встречи. Они разъединились. Элвин посмотрела ему в глаза, проведя пальцами по волосам и дальше вниз по шее к голубой пульсирующей жилке, вызывая у него дрожь во всем теле.

— Я скучала по тебе, — прошептала она, снова припадая к его губам.

Уилл погладил ее бедро, затем переместил руку снова на талию. Но Элвин вернула ее обратно на бедро, под складки платья. Биения их сердец слились в одно. Оторвавшись от ее губ, Уилл начал покрывать поцелуями шею. Опьяненный наслаждением, он приоткрыл глаза и увидел, что в дверном проходе кто-то стоит.

— Боже!

— Что? — Элвин резко выпрямилась. Проследила за его взглядом и увидела Катарину.

Уилл поднялся. Элвин оправила платье и подбежала к девочке. Сказала что-то по-итальянски, затем выставила ее за дверь. Катарина захихикала.

Через несколько секунд Элвин вернулась.

Уилл расправил тунику, стал надевать мантию.

— Ты уходишь? — спросила она.

— Да. Пока нас здесь не застали твои хозяева. Иначе тебя прогонят из дома, а у меня отберут мантию. — Он набросил на плечи плащ.

Элвин подошла к нему:

— Уилл, нет повода для тревоги. Катарина не пошла сегодня с матерью на базар. Сказала, что будет играть в своей комнате. Наверное, видела, как ты входил.

— А что, если она расскажет своему отцу? — спросил Уилл. — Если в Темпле кто-нибудь узнает, я…

— А что, там никто не знает?

— Только Робер и Саймон, мои близкие друзья.

— А Эврар?

— Старик весь погружен в себя. Он бы не заметил тебя, даже если бы ты явилась в прицепторий и прошла обнаженной по двору.

Элвин озорно улыбнулась. Образное выражение Уилла ей понравилось.

— Могу поспорить, это он бы заметил.

— Элвин, я серьезно. С Катариной мы теперь больше не найдем уединения.

— Мы бы нашли уединение, — ответила она. — Если бы стали мужем и женой и жили в собственном доме. Нам не пришлось бы встречаться урывками. Мне не приходилось бы задабривать горничную подарками, чтобы она молчала, и оставлять лоскут ткани на окне, чтобы предупредить тебя, что заходить нельзя. Мне не пришлось бы тревожиться, когда ты долго не приходишь.

Уилл вздохнул:

— Ты же знаешь, что это невозможно.

Наступило молчание. Они стояли и смотрели друг на друга. Затем Элвин покачала головой:

— Я думала, мы совсем не так проведем сегодня время.

Она подошла к столу, достала из ящика маленький кожаный кошель.

— Давай руку.

— Элвин…

— Давай, — приказала она.

Уилл протянул ладонь, и она вытряхнула на нее содержимое кошеля. Серебряный кулон в виде диска на тонкой цепочке. На диске был изображен Святой Георгий, поражающий змея.

— Как красиво. — Он посмотрел на нее. — Что я сделал, чтобы заслужить такой подарок?

Она пожала плечами:

— Ты стал коммандором.

— Но у меня нет ничего подарить тебе.

— Пустяки.

Поднявшись на цыпочки, Элвин надела ему кулон на шею:

— Теперь он будет тебя защищать.

— Спасибо, — пробормотал Уилл.

Она нежно поцеловала его в губы.

Он крепко прижал ее к себе.

— В следующий раз мы проведем время лучше. Обещаю.

Выйдя из дома, Уилл направился вдоль улицы Виноделов к воротам квартала. Здесь, как всегда, было тесно. Уличные торговцы, прохожие, толкавшие ручные тележки, пинавшие упирающихся осликов. Беззубые женщины и чумазые дети, просившие подаяния. Группы мужчин, обсуждавших свои дела. С протянутых между домами веревок свисало выстиранное белье. Неподалеку в мусоре рылись свиньи. Аромат свежего хлеба из пекарен смешивался с острым запахом гашиша и ароматами из винных лавок. Море звуков и запахов, манивших, возбуждавших и отталкивавших одновременно.

Уилл обдумывал, что нужно сделать сегодня до вечерни. Сначала проверить, во всех ли кварталах побывали глашатаи. Потом ему надлежало предстать перед маршалом и великим магистром и, наконец, обязательно надо было повидаться с Эвраром. Он не посещал его уже несколько дней. Капеллана сильно тревожил король Эдуард. Уилл написал письмо Гарину. Теперь оставалось только ждать. Пройдут месяцы, прежде чем оно достигнет берегов Англии.

Почти у самых ворот Уилл почувствовал, будто его кто-то тянет за плащ. Он развернулся, уверенный, что это карманник. Так оно и было. Воришкой оказался мальчик лет семи. Он вскрикнул, когда Уилл ухватил его за шиворот и поднял. Приглядевшись, Кемпбелл сообразил, что этот мальчик ему знаком.

— Я тебя узнал, ты был на пристани. — Уилл зажал его крепче. — Когда прибыл великий магистр.

— Отпусти меня, — плаксиво крикнул в ответ парнишка на ломаном латинском. — Больно!

— Ты опять убежишь.

— Не убегу! Я следовал за тобой много часов. Сегодня утром я пришел к Темплу, хотел войти. Потом увидел тебя и пошел следом. Ты вошел в дом, и я ждал. Я… — Ребенок осекся, затем выпалил: — Я хотел тебе кое-что рассказать.

Уилл внимательно его рассмотрел. Худенький, изможденный, усталые глаза. Рваная туника.

— Как тебя зовут? — спросил Кемпбелл, теперь уже мягко.

— Лука, — ответил мальчик, шмыгая носом.

— Что ты хотел мне рассказать, Лука? О человеке, который собирался убить великого магистра?

Лука поднял наполненные слезами глаза:

— Его вины тут нет. Он…

— Кто он, Лука?

— Мой брат Марко. Он хотел заработать денег, чтобы прокормить меня и нашу маму. Но теперь Марко убит, и Склаво ничего не заплатил. А маме стало хуже. Я сказал ей, что он ушел искать работу, и теперь не могу сказать, что он мертвый.

— Кто такой Склаво? — осторожно спросил Уилл.

— Плохой человек. — Лука сердито всхлипнул. — Его следовало убить, он все и задумал.

— Этот Склаво обещал заплатить твоему брату, если он убьет великого магистра?

— Да, — тихо ответил Лука. — А я услышал о награде и вот пришел. Мама больная, ей нужно купить целебное снадобье.

— Я понял. — Уилл посмотрел на мальчика. — Откуда ты знаешь латинский?

— Марко научил, — пролепетал Лука. — Говорил, что ученому легче найти работу.

Уилл кивнул:

— Ты получишь награду, если скажешь, где найти Склаво.

— О, — удивился Лука. Он не ожидал, что это будет так легко. — Склаво живет в старой части Генуэзского квартааа. Держит там таверну. Все называют ее «Сарацин».

9

Цитадель, Каир 12 марта 1276 года от Р.Х.

Барака перелез через блоки каменной кладки. Внизу было полно пыли, от которой чесалось в носу. Вчерашнее землетрясение повредило угловую башню. Верх грозил вот-вот обвалиться. Цитадель пострадала не сильно, зато в Фустат Мизр рухнули несколько домов, похоронив под собой пятьдесят человек.

Скоро каменщики начнут работу. Барака оглядел пустой зал, прошел чуть дальше, где проход сужался, и заглянул во мрак. Оттуда повеяло холодом. Барака знал, что где-то там есть лестницы, которые ведут на бойницы внешних стен крепости. Снаружи донеслись крики. Барака осторожно вернулся ко входу в башню и выглянул, сощурившись на солнце.

За деревьями, у противоположного угла стены, два стражника тащили человека. Он вскрикивал и пытался вырваться, за что получил удар в бок. Его приволокли к большой деревянной решетке на земле. Другие два стражника подняли ее, отсоединив цепи. Под решеткой разверзлась жуткая тьма. Обмякший после удара узник пришел в себя и отчаянно закричал, откинув голову:

— Я невиновен! Невиновен!

Стражники равнодушно швырнули его в дыру, и он исчез. Только крик пару секунд был слышен, пока не растаял. Решетка с шумом опустилась на землю.

Барака поежился. Приятель рассказывал, что под решеткой находится тюрьма Цитадели. Пробитый в скате десятиметровый колодец заканчивается пещерой, где в осклизлой грязи обитают убийцы, насильники, воры и просто безумцы, которые охотятся в темноте за теми, кто слабее, особенно молодыми. Их съедают, оставляя кости крысам. Приятель рассказал о мальчике, укравшем кусок хлеба и брошенном в тюрьму. Его там съел живьем один голодный узник. С тех пор Бараке снились кошмары, как будто его волокут по земле, затем решетка поднимается, и он летит вниз, а дна все нет и нет.

Услышав сзади шорох, Барака оглянулся. К нему двигался Хадир, легко ступая по камням. Наследник скрестил на груди руки. Его изумрудные накидка и тюрбан резко контрастировали с серым рубищем прорицателя.

— Я уж и не думал, что ты придешь.

— Прости великодушно, мой принц, — смиренно проговорил Хадир. — Мои ноги носят меня не так быстро, как тебя твои.

— Я жду целую вечность.

— Но мы только что договорились встретиться.

— Я не об этом, — проворчал Барака. — Я все жду, когда ты расскажешь о своем плане. Прошло почти два месяца. Ты сказал, что отец станет меня уважать после того, как я начну войну.

— Да, да. — Хадир понимающе закивал. — Но погоди чуть-чуть.

Барака мрачно посмотрел на загадочно улыбающегося Хадира, прошелся туда-сюда, выругался, споткнувшись о камень. В арочном проходе раздались шаги. Барака с тревогой вгляделся и собрался придумывать объяснение, что он делает в заброшенной башне с прорицателем.

— Вот теперь, когда с нами эмир Махмуд, мы можем начать, — ласково проговорил Хадир.

— Я не могу здесь долго оставаться. — Махмуд оглядел двор.

— А что начинать? — спросил Барака. Присутствие знатного эмира его смущало.

Махмуд глянул на Хадира:

— Ты ему не сказал?

Хадир сощурил свои белесые глаза.

— Сказать можно и сейчас. — Он повернулся к Бараке: — Эмир Махмуд согласился помочь. Он тоже видит, что наш повелитель сбился с пути.

— Да, я тебе помогу, — произнес Махмуд, глядя на Бараку. — Но это должно быть тайной. Ты понял?

— Конечно, он понял, — прошипел Хадир. — Барака-хан не ребенок. Придет день, и принц станет султаном.

В Бараке вскипела ярость. Он посмотрел Махмуду в глаза:

— Тебе не кажется, эмир, что я заслуживаю большего почтения?

— Прости меня, мой принц, — пробормотал Махмуд, бросив злобный взгляд на Хадира.

— Твоя дерзость прощена, — ответил Барака. Неожиданное ощущение власти пьянило сознание. Он хотел сказать что-то еще, но заговорил Хадир:

— Мой принц, в Палестине, недалеко от Акры, есть деревня. Там живут много мусульман, но она принадлежит франкам.

Барака пожал плечами:

— Отец им пока позволил.

Хадир с готовностью закивал:

— Это верно, но…

Махмуд прервал Хадира:

— Не в этом дело. Твой отец пожелал пойти на Анатолию, а потом разбираться с христианами. У него с ними мирный договор. Если напасть на эту деревню, то можно вызвать войну. — Махмуда раздражало безразличное лицо Бараки. — На ограбление деревни франки будут вынуждены ответить.

— Не только ограбление, — вмешался Хадир. — Чтобы привести христиан в крайнюю ярость, нужно устроить там резню. — Он произнес это слово нежно, с любовью. — Мужчин всех перебить, женщин изнасиловать, а детей угнать в рабство.

На лице Бараки начало проявляться понимание. Он отрицательно покачал головой:

— Христиане воевать с нами не станут, что бы мы им ни сделали. Их войско слабо по сравнению с нашим. Даже если вы уговорите моего отца напасть на деревню, война не начнется.

— Ты мудро рассудил, мой принц. — Хадир улыбнулся. — Христиане войной на нас не пойдут. Но непременно пожелают искупления.

— Они потребуют освободить узников-христиан, вероятно, даже вернуть земли, — пояснил Махмуд. — А наших людей, из тех, что живут в Акре, возьмут в заложники. Султан откажется выполнять их требования, и они, охваченные яростью, убьют заложников. Вот тогда султан уже молчать не станет.

— А как вы уверите моего отца отказаться выполнять их требования?

— Султан очень редко это делал в прошлом, — ответил Махмуд. — К тому же не он прикажет совершить набег на деревню.

— Приказать может только мой отец или один из эмиров. — Барака хмуро посмотрел на Махмуда: — Ты дашь приказ?

— Нет, — быстро ответил Махмуд. — Как я сказал, мое касательство к этому должно держаться в тайне.

— Наши воины будут думать, что им повелел султан, — сказал Хадир. — Приказ пошлют от его имени, с его печатью. — Белесые глаза прорицателя остановились на Махмуде. — Ты это сделаешь?

— Сегодня вечером.

Хадир радостно всплеснул руками.

— Мы заставим Арбалет выстрелить! — Он посмотрел на Бараку: — А ты доведешь дело до конца.

— Что это значит?

— Когда султан узнает, что приказ послали от его имени, с его печатью, он разгневается, — спокойно пояснил Махмуд. — И станет искать виновных. Их бросят в темницу или даже казнят. Султан не пощадит ни меня, ни Хадира.

— Ты возьмешь все на себя, — сказал Хадир. — Скажешь, что приказ послал ты.

Бараку охватил страх.

— Я не смогу! Он разгневается!

— А ты объяснишь, — мягко и настойчиво проговорил Хадир, — что гордишься победами отца над франками, прочитал донесения шпионов и решил ему помочь. Султану некогда во все вникать, он обременен делами, и тебе захотелось показать, что ты уже не мальчик.

— Я не смогу, — повторил Барака. Его глаза невольно переместились туда, где за деревьями на земле лежала решетка — вход в темницу. — Я не смогу.

— Тогда отец так и не признает тебя за взрослого! — бросил Хадир. Заметив, как Барака вздрогнул, он смягчил тон: — Мне было видение. Если ты не сделаешь этого, он никогда тебе ничего не доверит. А когда ты станешь султаном, то никто из подданных не будет тебя уважать.

У Бараки пересохло во рту. Эти слова походили на те, что звучали у него в голове, не давали покоя.

— Я…

— Ты наследник, — твердо произнес Махмуд. — Только ты сможешь выдержать его гнев. И потом, ему все равно придется пойти на христиан, после того как они убьют наших людей. Эмиры его поддержат. Никто больше не станет говорить, что франки ничем нам не грозят. Видишь, что это самый лучший способ? — Махмуд внимательно посмотрел на принца. — Хадир сказал, что ты понимаешь, как важно изгнать неверных с наших земель.

В Бараку впились две пары глаз, белесые и черные, и он почувствовал, как только что обретенная власть куда-то ускользает.

«Мы знаем, ты еще ребенок, — будто говорили эти глаза, — у тебя не хватит смелости».

— Конечно, я все понимаю, — пролепетал он, страшась потерять их расположение. — И согласен.

Махмуд, внимательно посмотрев на него несколько секунд, довольно кивнул и перевел взгляд на Хадира:

— Я пошлю приказ о набеге.

Эмир скрылся в арочном проходе. Хадир, глянув ему вслед, улыбнулся Бараке:

— Ты приобрел сегодня могучего союзника. А теперь храни молчание, пока не придет время.

— А как я узнаю, что оно пришло?

— Когда мы начнем войну с христианами, — ответил Хадир с ухмылкой. — Не тревожься, я буду тебя направлять. Сегодня мы посеяли семена. Давай подождем, когда созреют плоды. — Он улыбнулся и приложил палец к губам. — Всему свое время.


Айша скользила по коридорам дворца, прижимая к груди деревянную шкатулку с матерчатым узелком внутри. Опустив голову, почти касаясь подбородком светло-коричневого хиджаба, она двигалась мимо стражников в ярких плащах, чиновников, эмиров и невольников. Ее никто не смел окликнуть, и она быстро добралась до своего укромного уголка. Небольшой уютной ниши, неясно, для чего предназначенной, сейчас совершенно заброшенной.

После шумного гарема уединение было целебным бальзамом. Примостившись в прохладном полумраке, Айша поставила ящичек и нежно развязала узелок. Оттуда выглянуло маленькое коричневое существо, бросило на нее осуждающий взгляд.

— Извини, — прошептана Айша, позволяя обезьянке взобраться на плечо. Та уселась и негромко заверещала, пока не получила финик.

Айша села, прислонившись спиной к стене. Она так и не дата обезьянке имя. Поначалу это ее беспокоило. Казалось, что без имени обезьянка как будто ей не принадлежит. Но теперь Айше даже нравилось, что животное осталось свободным, не получило клейма.

Обезьянка опять заверещала, и Айша погладила ее головку. Во время землетрясения она сильно возбудилась и до сих пор не могла успокоиться. Все прошлую ночь Айша продержала обезьянку в своей постели, к глубокому недовольству свекрови Низам.

— Ты делишь постель с моим сыном, — ворчала Низам, увидев утром, как обезьянка вылезает из-под одеяла, — и держишь там животную тварь!

Когда Айша поселилась в гареме, ее взяла под опеку мать Бараки, высокомерная властная женщина с ухоженными гладкими черными волосами и злыми глазами. Поначалу Айша была ей очень благодарна. Низам правила гаремом, где обитали больше сотни жен и наложниц султана. Здесь все воевали против всех, иногда объединяясь против какой-то одной женщины. Айша вскоре узнала, что в гареме иногда случались и отравления. К четырем старшим женам султана были приставлены специальные служанки, которые пробовали еду, прежде чем ее отведает госпожа. Султан Бейбарс был не особенно любвеобильным, и большинство жен и наложниц — в основном дары от разных принцев и правителей — никогда не видели его в своей постели. Поэтому соперничество за внимание повелителя в гареме было очень жестоким. Каждой хотелось стать старшей женой, когда одна из четырех умрет.

Айша с самого начала вызвала зависть. Ее поместили в гарем султана, поскольку Барака был еще юн, чтобы иметь собственный гарем. Она носила роскошные одеяния, пользовалась покровительством Низам и вообще вела себя не так смиренно, как подобает обитательнице гарема. Ей прислуживали два черных евнуха. Сопровождали в общую купальню, подавали еду, питье и сладости, какие она желала. Невольницы ежедневно купали Айшу, массировали тело и тщательно удаляли с него щипчиками волосы, которые только недавно начали появляться и вызывали у нее огромное смущение. Во время массажей и выщипывания она громко ойкала и хихикала. Вскоре все это ей смертельно наскучило.

А опека Низам превратилась в мучение. После свадьбы Айша была с Баракой в постели лишь один раз и устала от попреков свекрови, которая считала Айшу виноватой, что ее милый сыночек больше не призывает жену в постель. От отчаяния Айшу удерживали уроки танцев, поэзии, вышивания, обезьянка и еще вот эти прогулки в одиночестве, на которые она решалась, когда Низам была занята. Айше удавалось пролезть через решетки в купальном павильоне.

Иногда Айша боролась с искушением вообще покинуть Цитадель, спуститься в город. Конечно, потом ее ждало бы суровое наказание, но больше всего Айша боялась разгневать отца. Она также ужасно боялась старшего евнуха, огромного нубийца с черной как смоль кожей. Он наказывал девушек плетью или казнил, если проступок был тяжким. Большинство невольников-мужчин в гареме были медлительны и тупы. После кастрации их голоса стали высокими, как девичьи. Безбородые, с дряблыми телами, апатичные, они вызывали у Айши омерзение. Не мужчины и не женщины, даже не люди, а просто вещи, сделанные из чего-то мягкого и тягучего, выполнявшие то, что скажут. Главный евнух был другим. Возможно, его как-то бодрила власть, или кастрация у него была какая-то не такая, не важно. Но он был быстр, смекалист и опасен, как змея. Горе девушке, разозлившей или обидевшей его.

Айша прижала голову к стене, наслаждаясь тишиной. Вначале она радовалась, что Барака не призывает ее в свои покои, но потом стала удивляться почему. Да, брачная ночь оказалась сплошным мучением, но разве это была ее вина?

Она вошла в нему в одеянии из прозрачнейшего шелка, окутанная облаком благовоний. Набеленное, разрумяненное лицо, насурьмленные брови, на шее и запястьях золото и драгоценности. Низам научила, что и как делать. Руки дрожали, сердце колотилось, но она старалась. Барака при ее появлении даже не пошевелился. Сидел с бледным лицом, угрюмый. Она уселась рядом с ним в ногах постели, усыпанной лепестками роз. Вот так они сидели и сидели, пока молчание стало непереносимым, и Айша не выдержала. От отчаяния она повернулась его поцеловать. Они стукнулись зубами, и Айша едва сдержалась, чтобы не хихикнуть. Ощущение его языка у себя во рту было скорее неприятным. Скользкий язык извивался как рыба. Потом Барака принялся что-то у нее нащупывать. Это длилось долго, пока она, расстроенная его неловкостью, не легла на спину на постель и не притянула его к себе. Он вяло повалился поверх нее, пролежал без движения несколько минут, а затем скатился на бок и вышел из покоев, хлопнув дверью. Айша вздохнула и открыла глаза.

«Может, послать Бараке записку? Мы могли бы поговорить. И Низам успокоится, она ведь не будет знать, что мы просто болтаем. Перестанет меня изводить. Может быть. Бараке сейчас нужна не жена, а друг? Тогда бы я могла спокойно покидать гарем и заставила бы себя относиться к нему теплее».

В проходе послышались шаги, сюда кто-то шел. Подхватив обезьянку, Айша скользнула в тень. Шаги становились громче. Айша застыла. Мимо прошел высокий мужчина в одеянии атабека высокого ранга. Она его узнала, видела на свадьбе. Пора было уходить, но в проходе опять стали слышны шаги. На этот раз глухие. И вскоре появился человек. Айша его тоже знала и боялась. Это был прорицатель султана Хадир.

Айша подождала несколько минут, поднялась на ноги, схватила ящичек. Дольше оставаться здесь было нельзя. Она вышла в проход, и тут вновь раздались шаги. Она заметалась, и ее волнение передалось обезьянке, которая принялась верещать. Идущий по проходу остановился, затем двинулся дальше, но медленнее. Айша стояла как вкопанная, крепко держа цепочку, прикрепленную к ошейнику обезьянки. Та сердито шевелилась на ее плече. Шаги стали ближе. Она ожидала увидеть кого угодно, но не своего мужа, однако это был он.

Барака оцепенел. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

Затем Айше удалось выдавить улыбку.

— Привет.

— Что ты здесь делаешь? — процедил Барака, прищурившись.

— Прогуливаюсь. Твоя мать знает. А ты как здесь оказался?

— Не твое дело.

Айше показалось, что он испугался.

— Встречался с Хадиром? — спросила она, только чтобы ему досадить.

— А ты откуда знаешь? — Барака подскочил к ней. — Ты что-то слышала?

— Отстань от меня.

Он схватил ее за руку.

— Ты подслушивала, да? Подслушивала?

— Отпусти! — Айша пыталась вырвать руку, было больно. Цепочка выпала из пальцев, обезьянка визгливо закричала и рванулась прочь по проходу. — Я ничего не слышала! Отпусти!

Барака постоял еще несколько секунд, сильно сдавливая пальцами ее кожу. Затем отпустил и пошел дальше. Айша морщась терла руку, завтра будет синяк.

— Дурак, — негромко бросила она ему вслед.

Но Барака услышал. Он быстро вернулся и ударил со всей силы ее по лицу.

Айша отлетела к стене и застыла, схватившись за щеку. Из глаз брызнули слезы. Барака криво усмехнулся, радуясь, что причинил ей боль, и пошел дальше.


— Привет тебе, эмир Камаль. — Калавун улыбнулся. — Ты сегодня видел султана?

— Нет. Но слышал, что наш повелитель обратил стопы к мечети аль-Азар, — ответил Камаль. — Султан обеспокоен, не повредило ли храму вчерашнее землетрясение.

— Благодарю тебя, эмир.

Калавун двинулся дальше по коридору, перебирая бумаги в руках. Из Сицилии пришли донесения, которые надо обсудить с Бейбарсом. На границах пока все было спокойно. Зато при дворе продолжали бунтовать молодые эмиры. Конечно, не открыто, но Калавун это чувствовал. Поскорее бы начался поход в Анатолию, тогда они утихомирятся.

То, что Бейбарс в мечети, Калавуна не удивило. В последнее время султан сильно озаботился ее восстановлением. Ну что ж, это понятно. Он желает себя прославить в веках не только ратными подвигами. Его не будет, а мечеть останется стоять. Однако частые визиты султана в мечеть привели к нежелательным последствиям. На прошлой неделе на него там бросился один шиит. Швырнул несколько камней, выкрикивая имя Али, почитаемого шиитами зятя пророка Мухаммеда. Шиит попытался скрыться в толпе, но его вскоре поймали и распяли. А Бейбарс несколько дней ходил мрачный. Калавун понимал, что дело не в этом шиите. За последние месяцы на Бейбарса было совершено несколько покушений.

Размышления Калавуна прервала дочь Айша, спешившая по коридору. Увидев отца, она со слезами бросилась к нему. Он прижал ее к себе, потом отстранил, посмотрел в глаза. Выбившаяся из-под хиджаба прядка прилипла к мокрой щеке.

Поправляя дочке волосы, Калавун увидел на ее щеке алую ссадину.

— Что это, Айша? Скажи мне, что случилось?

— Отец, я потеряла… — проговорила она, заикаясь.

— Что?

— Мою обезьянку. Она убежала.

— Низам знает, что ты не в гареме?

Айша отвела взгляд.

Калавун тяжело вздохнул.

— Айша, ты не должна уходить без ее дозволения. Сколько раз я должен тебе это говорить? — Калавун завел дочку в пустую комнату и повернул ее к себе. По щекам Айши катились слезы. Он коснулся ссадины. — Что случилось?

— Барака, — всхлипнула она. — Он меня ударил!

Калавун стиснул зубы.

— Где это случилось?

— Там, — она махнула рукой, — недалеко от сломанной башни.

— Вы там гуляли вместе?

— Нет. — Айша отрицательно мотнула головой. — Наверное, он там встречался с Хадиром. И еще с одним атабеком. — Она смущенно пожала плечами. — Я думала, в башне никого нет, и пошла туда поиграть.

Калавун молчал. Он быстро прикинул, зачем Хадиру понадобилось встречаться с Баракой. Причем тайком. Ведь они редко разговаривали друг с другом. Тут же вспомнилась перепалка с прорицателем на прошлой неделе, после совета.

— Ты знаешь этого атабека?

— Да. На нем был желтый плащ. Я видела, как он разговаривал с тобой на свадьбе.

— Махмуд. — Калавун кивнул. — Пошли, я провожу тебя в гарем, ты повинишься перед Низам. — Айша хотела что-то сказать, но он ей не дал. — А потом я пошлю людей искать твоего Факира.

Айша опустила глаза.

— Спасибо, отец.

Посылать кого-то на поиски обезьянки не было нужды. Когда они пришли в дворцовый гарем, то обнаружили ее сидящей на постели Айши, к большому недовольству Низам.

Оставив дочку, Калавун направился обратно в главную часть дворца. Он терялся в догадках. Зачем Барака, Хадир и Махмуд встречались у разрушенной башни?

— Эмир Калавун.

Его окликнул Бейбарс, пересекавший двор в сопровождении двух воинов полка Бари. На мгновение у Калавуна мелькнула мысль, не рассказать ли все султану. Но пока говорить было не о чем.

— Мой повелитель султан, я искал тебя. Пришли донесения из Сицилии, надо обсудить.

Бейбарс кивнул.

— Мы можем сделать это сейчас. — Он сбросил перчатки из тонкой кожи. — Но вначале давай обсудим другое. Я хотел поговорить с тобой вчера, но случилось землетрясение. Хадир советует послать кого-нибудь дознаться у ассасинов, кто им тогда заплатил за убийство.

— Мой повелитель, — произнес Калавун,подавляя ярость, — ты считаешь, это разумно? Ведь поиски могут оказаться бесплодными.

— Хадир полагает, что для этой цели будет хорош Назир, — сказал Бейбарс, и Калавун по его тону понял, что он принял окончательное решение. — Я полагаю, ты сможешь обойтись без него.

— Твоя воля, мой повелитель, — ответил Калавун.

Бейбарс смотрел на него внимательно пару секунд.

— Я не стал бы этого делать, если бы не верил в необходимость. — Он резко замолк и отвел взгляд. — Гибель Омара так и осталась во мне глубокой раной. Я отомстил ассасинам, захватив их земли и крепости. Думал, что этого достаточно. — Его голубые глаза были такими же блеклыми и непреклонными, как небо в пустыне. — Но слова Хадира разбудили во мне затаенное до времени желание. Калавун, я хочу знать, кто это замыслил, кто виноват в смерти Омара. Скажи Назиру, чтобы он добыл для меня имена этих людей. — Бейбарс холодно улыбнулся. — А теперь давай обсудим донесения.

Они молча пошли рядом. В голове Калавуна метались мысли. Коварная гадина Хадир становится опасным, всюду сует свой нос. И самое главное, зачем ему понадобился Барака?


Вечером Калавун возвращался на Аль-Равду, остров на Ниле, где он жил и где стоял его полк. Долгое обсуждение с Бейбарсом деталей предстоящего похода его отвлекло, но теперь по пути на остров он снова вспомнил ссадину на щеке дочери и гнусную улыбочку Хадира.

Калавун пересек мост и пришпорил коня вдоль обсаженной деревьями дорожки. Она вела к дворцу, темная громада которого вздымалась к пурпурному небу. Стражники у ворот отсалютовали эмиру. Калавун въехал во двор, спешился. Подбежавший конюх повел коня в стойло.

Из внутреннего двора доносился звон оружия. Здесь упражнялись мальчики от девяти до шестнадцати лет. Сражались двое, остальные стояли кругом. Все в коротких шерстяных туниках и кожаных безрукавках. На головах аккуратные круглые тюрбаны, тафифы. Большинство мальчиков были тюрками. Рядом со сражающимися стоял их наставник Назир, высокий, стройный, в синем шелковом плаще полка Мансурийя. Повязка на руке обозначала его чин. С этими недавними невольниками он занимался уже два года. С молодыми было легче, чем со сломленными зрелыми мужчинами, которых взяли на поле битвы. Дети все легко воспринимали, быстро привыкали к строгому военному уставу, проще переходили в ислам.

Во дворе всегда было прохладно, высокие стены давали глубокую тень. Многочисленные окна смотрели своими темными глазами на сражавшихся мальчиков. Раздался громкий треск. Удар пришелся на большой круглый деревянный щит, какой носили пешие воины.

— Довольно. — Тяжело дыша, противники разошлись. Вперед вышел Назир. — Ты славно защищался, Шибан. — Он посмотрел на мальчика, на чьем щите в центре красовалась новая отметина. Увидев приближающегося Калавуна, он поклонился. Все мальчики синхронно сделали то же самое. Назир кивнул следующим двоим: — Давайте, готовьтесь. — И направился к Калавуну. — Приветствую тебя, мой эмир.

Калавун улыбнулся:

— Ладные у тебя питомцы.

Назир посмотрел на мальчиков.

— Да, становятся ловкими. — Он понизил голос: — Одного уже пора переводить в полк. Ему почти семнадцать. Он готов.

Калавун кивнул:

— Хорошо, я прикажу. — Он замолк, глядя, как мальчики готовятся к поединку. — Для тебя есть дело, Назир.

Калавун передал ему повеление Бейбарса.

Назир помолчал.

— Ты позволишь мне спросить, эмир, почему выбран я?

— Султан решил, что тебе управляться с ассасинами будет проще. Он знает, что ты из тех мест.

Назир опять помолчал.

— А что будет с ними, эмир? — Он кивнул в сторону мальчиков. — Я их купил, наставлял. Они ко мне привыкли.

— На время я приставлю к ним другого атабека. — Калавун положил руку на плечо Назира. — Будь моя воля, я бы тебя не послал. Мне известно, как тебе будет трудно возвращаться в те места.

Назир едва заметно улыбнулся:

— Свое горе я оставил в прошлом, эмир. И выполню волю султана.

Калавун улыбнулся в ответ:

— Я на тебя надеюсь, мой друг. И да хранит тебя Аллах.

10

Генуэзский квартал, Акра 12 марта 1276 года от Р.Х.

Когда Уилл выехал на оживленные улицы Генуэзского квартала, солнце уже клонилось к закату. Над большинством палаццо, магазинов и товарных складов развевались флаги Святого Марка, покровителя Венеции. Генуэзцы начали понемногу возвращаться, но венецианцы уходить не торопились. Рядом с Уиллом скакал Робер, сзади еще четверо рыцарей-тамплиеров. Сегодня Уилла в первый раз поставили во главе отряда рыцарей, и он немного смущался.

Они въехали в старый район квартала.

— Как ты намерен найти таверну в таком лабиринте? — спросил Робер.

Уилл пожал плечами:

— Мальчик сказал, что это за мыловарней.

— Хозяин, должно быть, шутник, — задумчиво проговорил Робер. — Надо же, какое название придумал — «Сарацин».

Уилл не ответил. Он редко бывал в этом квартале и теперь пытался сориентироваться среди путаницы переулков.

— Едем туда. — Уилл показал на шпиль церкви Святого Лоренцо. — Там рядом должна быть базарная площадь. Мыловарня за ней.

Чем глубже они продвигались в старый район квартала, тем труднее становился путь. Теперь венецианский диалект сменился генуэзским. Особенно когда они миновали некогда процветающую знаменитую генуэзскую мыловарню, сейчас заброшенную. Дальше в обшарпанных, полуразвалившихся домах жили генуэзцы, не успевшие или не пожелавшие сбежать во время всеобщего исхода. Вокруг бегали босые оборванные дети. Помои здесь выливали прямо из окон. Переулки кишели крысами, над кучами мусора жужжали мухи. Из полуоткрытых дверей рыцарей оглядывали хмурые злые глаза.

Таверна «Сарацин» оказалась в тупике у самой стены. Массивное каменное сооружение больше походило на склад, чем на таверну. Там же находился и постоялый двор.

— Подождите здесь. — Уилл достал из сумки на седле черный плащ, тот самый, в каком ходил к Элвин, и набросил поверх мантии.

— Пойдешь один? — спросил Робер.

— Да. Разведаю вначале. Склаво всполошится, если мы войдем все, да еще с мечами в руках. Если он там, я вернусь и мы его арестуем. — Он двинулся по улице, оставив рыцарей с конями в переулке.

Из таверны слышались возбужденные возгласы и смех. Дверь не открывалась, пришлось налечь на нее плечом. В лицо Уиллу ударил спертый воздух с запахом плесени. Внутри было темно и жарко, угасающий камин сильно дымил. Мимо прошмыгнул лохматый охотничий пес. В длинном сумрачном зале в два ряда стояли скамьи и столы, низко нависали потолочные балки. Уилл двинулся вдоль прохода. Сидящих за столами различить было невозможно. Он видел лишь размытые очертания фигур, склонившихся над выпивкой. Шум приходил откуда-то из задней части, где виднелись несколько дверей. Уилла обогнали двое с высокими пивными кружками. Все стало ясно, когда он вышел вслед за ними. Его удивляло, что в таверне мало посетителей. Оказывается, они все были здесь.

Широкий двор за дверью был освещен множеством факелов, сияние которых усиливало синеву вечера. За несколькими ветхими строениями размещался вместительный амбар, дальше шла стена, отделявшая Генуэзский квартал от прицептория госпитальеров. Народ расположился полукругом. Те, кому повезло, сидели на бочках и ящиках, остальные стояли. На Уилла никто не смотрел. Все внимание было обращено на площадку в центре двора.

Здесь сражались двое гладиаторов. То, что они гладиаторы, Уилл понял сразу. Судя по внешности — арабы, но не в присущих им одеждах. На этих были короткие туники из грубой ткани и шоссы, какие носят крестьяне на Западе. Их головы были непокрыты, волосы всклокочены. Один, с суровым лицом, был выше и крепче другого. В левой руке он сжимал рукоятку видавшей виды сабли, правая безвольно болталась. Когда араб повернулся, Уилл увидел изуродованный ужасный шрам от локтя до плеча. Сарацин осторожно двигался по кругу, выбирая удобный момент. Его противник сильно нервничал и переступал с ноги на ногу, напряженно сжимая обеими руками меч. Араб со шрамом подался вперед, второй попятился. Его мокрый от пота лоб блеснул в свете факелов. Уилл слышал, что в Акре есть притоны, где тайно устраивают бои гладиаторов, но не верил этому. Теперь увидел воочию, и ему открылся зловещий смысл названия таверны. Неожиданно высокий рванулся к зрителям. Они зашумели и подались назад, но путь гладиатору преградили двое, по виду стражники, мощного телосложения, вооруженные мечами и булавами. Под возбужденные крики толпы он отступил в круг.

Низкорослый араб выкрикнул что-то на своем языке — наверное, молитву, подумал Уилл, — и ринулся вперед, держа перед собой меч как копье. Уилл наблюдал, понимая, что сейчас произойдет. Высокий сарацин уклонился от неуклюжей атаки, взметнул саблю и обрушил ее на противника.

Следом появились трое вооруженных мужчин, похоже, итальянцы. Один жестом показал высокому положить оружие. Тот повиновался с покорностью невольника, и его повели к амбару. Еще двое утащили мертвеца, оставив на земле широкий кровавый след. В толпе зрителей деньги начали переходить из рук в руки. Уилл продвинулся дальше и увидел, что амбар, куда завели араба, сторожат еще четверо. Теперь стало ясно, что это бывшая конюшня. Когда ворота ненадолго открылись, ему удалось разглядеть узников в клетках. Большинство были арабы, остальные монголы и, возможно, кипчаки.

Стражники вывели из амбара худого юношу лет шестнадцати, и Уилл решил, что с него хватит. Он повернулся к стоявшему рядом человеку с пивной кружкой в одной руке и кошелем с деньгами в другой. Судя по покрою одежды, это был купец, но не особенно богатый.

— Ты знаешь, где Склаво? — спросил он на латыни.

Купец надолго задумался, покачнулся и махнул кружкой в сторону амбара:

— Там.

Справа на стоящей отдельно скамье Уилл разглядел группу людей. Один, в центре, тощий, в плаще из зеленого шелка, был одет лучше остальных. Растрепанные светлые волосы, неровно подстриженная борода, рябое лицо. У его ног лежали два огромных пса. Когда один из стражников подошел и наклонился что-то сказать, псы подняли свои крупные головы и угрожающе зарычали.

— Тот, в зеленом? — спросил Уилл пьяного купца.

Купец кивнул:

— Да, он.

Худого юношу повели на площадку, а Уилл начал проталкиваться к выходу.

— Вот, значит, чем они здесь занимаются, — воскликнул Робер, когда Уилл рассказал рыцарям о том, что видел. — Животные.

Рыцарь постарше, его звали Поль, пожал плечами:

— Это не наше дело. — Он посмотрел на Уилла: — Если ты хочешь знать мое мнение, коммандор, то я думаю, нам следует заниматься тем, ради чего мы пришли.

— Я согласен, — ответил Уилл. — Там больше сотни зрителей и по крайней мере девять вооруженных стражников. Чтобы с ними справиться, придется вызывать подкрепление. Не нужно забывать, что на этой территории у нас нет никакой власти. Когда мы возьмем Склаво, я доложу консулу Генуи о происходящем. Он эти бои закроет.

— А может, и нет, — сказал рыцарь по имени Лоран. — Если Склаво купил этих невольников, то вправе делать с ними что пожелает. Никто ему не воспрепятствует.

— Темпл надавит на консула, — твердо сказал Уилл и посмотрел на Робера. — Я постараюсь. Если об этом бесчинстве донесут Бейбарсу, он потребует кары. Мир с мамлюками и так держится на волоске.

— Как будем действовать? — спросил Робер.

— Я заметил, там есть еще один выход, — ответил Уилл. — Со двора в переулок между амбаром и стеной. Робер и Лоран покараулят там. Отрежут Склаво путь, если он вздумает бежать. Узнать его просто: зеленый плащ, тощий, рябое лицо.

Робер кивнул:

— Узнаем.

— Остальных я поведу через таверну, — сказал Уилл.

— Маскироваться будем?

— Нет. — Уилл свернул черный плащ и сунул его в сумку у седла. — Пусть все видят, кто мы такие.

Робер улыбнулся:

— Думаешь, устрашатся?

— Да. Там в основном разный мелкий люд. С ними у нас хлопот не будет.

— А стражники? — спросил Поль.

— Они не воины. Больше похожи на разбойников. С тамплиерами связываться не станут. Потому что умирать не захотят.

Уилла беспокоило, что кони остаются без присмотра, но сейчас главное было взять Склаво. А для этого нужны все люди.

— Учтите, у него собаки, и, похоже, злые, — предупредил он троих рыцарей и толкнул дверь таверны.

В зале все были настолько пьяны, что даже не заметили, как четверо тамплиеров прошагали вдоль прохода и, распахнув с шумом двери, вышли во двор.

Здесь все были увлечены происходящим на площадке. Рыцари начали протискиваться вперед. Люди в страхе замолкали, следя за ними глазами. Вскоре все возгласы стихли. По толпе пронеслось: «Тамплиеры! Тамплиеры!» Рыцари двигались, выхватив мечи. На площадке худой юноша отчаянно сражался с мальчиком-монголом. Люди начали разбегаться, толкая друг друга. К рыцарям быстро подошли стражники.

— Эй! — рявкнул один свирепого вида. — Чего вам тут нужно?

Ни слова не говоря, Поль засадил ему кулаком в лицо. Стражник вскрикнул, ухватился за разбитый нос и отошел. Остальные последовали его примеру.

Теперь рыцарей своим вниманием удостоил сам Склаво. Он пересек двор в сопровождении стражников. Псы грозно рычали, натягивая поводки. Схватка на площадке прекратилась. Беспокойно озираясь, юноши отошли друг от друга.

— Зачем вы пришли? — требовательно спросил Склаво хриплым и твердым голосом. По бокам хозяина встали пятеро стражников. — Это мой дом. Темпл не имеет здесь власти.

— Сегодня имеет, Склаво, — спокойно ответил Уилл. — Мы явились взять тебя под арест.

При этих словах народ повалил валом на выход, в переулок за амбаром.

— Сдавайся, Склаво. — Уилл взглянул на стражников: — Иначе никто из вас не доживет до повечерия.

Слова прозвучали настолько убедительно, что трое стражников опустили оружие и отошли.

Склаво рявкнул, повернувшись к ним:

— Чего поджали хвосты, крысы? Оставайтесь на месте. — Он метнул взгляд на Уилла: — За что меня брать под арест? В чем моя вина?

Его псы отчаянно рвались с поводков, Уилл удивлялся, как у него хватает сил их удерживать.

— Здесь все принадлежит мне. И они тоже. — Склаво кивнул в сторону юношей на площадке.

— Это нас не заботит, — ответил Уилл. — Мы явились взять тебя под арест за попытку убить нашего великого магистра. Вот в чем твоя вина.

Склаво выпучил глаза, затем отпустил собак и побежал. Казалось, этим он дал сигнал остальным, кто еще оставался во дворе. Там началось паническое бегство. На Уилла бросился один из псов. Он взмахнул фальчионом, и зверюга корчась упала на землю.

— Догоните Склаво! — приказал он двоим рыцарям.

Из пятерых телохранителей остались двое. Поль угрожающе двинулся на одного, и тот побежал, уронив палицу. Уилл пошел на другого, огромного итальянца с тяжелым мечом, ожидая, что тот сделает то же самое. Но, к его удивлению, итальянец принял вызов.

Уилл не успел изготовиться к бою, как итальянец сделал выпад. Хороший, мощный. Было видно, что этот человек имеет большой опыт сражения на мечах и, несмотря на свою комплекцию, легок на ноги. В подвижности Уилл ему не уступал, но движения стесняла кольчуга. На итальянце были только кожаная безрукавка и шерстяные шоссы. Чего он полез на рожон, какого ждал исхода, Уилл не понял. Наверное, этому человеку было вообще на все наплевать и он ни во что не ставил ни свою жизнь, ни чужую. «Ну что ж, — подумал Уилл, — сейчас мы это проверим». Он был немного не в форме, давно не выходил на турнирное поле, занятый поисками организатора нападения на великого магистра, но вскоре ощутил знакомый трепет сражения, и меч в его руке заработал в привычном ритме.

Двое юношей-невольников куда-то скрылись, а те, что находились в амбаре, трясли свои клетки, взывая к рыцарям на разных языках, умоляя освободить. Пятясь, Уилл поскользнулся в луже крови, оставшейся от предыдущего поединка, и итальянец нанес ему удар в грудь. Спасла кольчуга, меч лишь разрезал тунику. Уилл понял, что дело обстоит намного серьезнее. Его охватила жгучая ярость, он ринулся в атаку. На искаженном злобой лице итальянца возникла тревога. Мечи скрестились, резко разъединились, затем скрестились снова. Уилл упорно теснил итальянца к амбару. Тот пытался предпринять еще атаку, но не смог. Исступление на его лице теперь сменилось страхом. А Уилл улыбался. Он только сейчас начал настоящий бой.

— Сдаюсь! — вскрикнул итальянец. — Сдаюсь!

Увернувшись от удара Уилла, он швырнул свой меч на землю и поднял руки вверх:

— Сдаюсь!

Острие меча Уилла остановилось в нескольких дюймах от его груди.

В этот момент Уилла окликнули. Он повернулся. Робер, Лоран и остальные рыцари направлялись к нему. Среди них был и Склаво с разбитым лицом. Правда, под глазом у самого Робера красовался синяк и он выглядел сильно разозленным.

В этот самый момент Уилл почувствовал сзади какое-то движение и быстро встал лицом к противнику. Как раз вовремя, потому что итальянец схватил с земли свой меч и ринулся на Уилла. Тот сделал обманное движение, стражник раскрылся, и фальчион вонзился ему в живот. Итальянец взвыл, выронил меч и повалился лицом вперед. Уилл вытер меч о его тунику и направился к товарищам.

— Извини, — сказал Робер, разглядывая поверженного врага, — я тебя отвлек.

— Пустяки. — Уилл кивнул на Склаво, который в ужасе смотрел на своего мертвого телохранителя. — Главное, мы его взяли.

— Взяли, да не того, — зло буркнул Склаво.

— С ним пришлось повозиться, — мрачно проговорил Робер, потирая щеку. — Не ожидал я от него такой прыти.

Уилл кивнул Полю:

— Отопри клетки. Скажи узникам, что они свободны. Робер, Лоран и я поведем Склаво в Темпл. Остальные направляйтесь к генуэзскому консулу и расскажите о произошедшем. А я доложу великому магистру. Больше здесь этих боев не будет.

— Да, я нанял человека убить великого магистра, но меня тоже наняли, — прохрипел Склаво. — Если ты будешь ко мне милосерден, я скажу, кто это.

Уилл посмотрел на Робера:

— Ну что, пошли отсюда?

— Если ты спасешь меня от казни, я прямо сейчас скажу, кто желал смерти великого магистра, — настойчиво повторил Склаво.

Уилл колебался. Казнить или миловать Склаво, мог решить только великий магистр. Но он же поручил Уиллу дознаться, кто пожелал его смерти. И если это был не Склаво, то дознание не закончено.

— Кто это был? — спросил он наконец. — Говори.

— Поклянись, что меня не казнят, — потребовал Склаво.

— Клянусь, — ответил Уилл. — Говори.

— Генуэзский купец. Его зовут Гвидо Соранцо.


Темпл, Акра 12 марта 1276 года от Р.Х.

Анджело приблизился к дверям покоев могущественного Гийома де Боже. Старший сын в семье, к тому же любимец отца, он редко кому кланялся. Однако сейчас ему пришлось заставить себя поклониться великому магистру.

— Благодарю тебя, Дзаккария, — сказал Гийом, не обращая внимания на венецианца.

Телохранитель вышел за дверь.

— Мой сеньор, — проговорил Анджело сквозь стиснутые зубы, — я удивлен, что вы меня призвали. У нас был уговор, что это я буду являться к вам и только в случае крайней нужды. Мне доставили из Каира свиток для ваших рыцарей, и я имел намерение прийти к вам на этой неделе. — Его голос отвердел, И он продолжил уже с меньшей учтивостью: — Но ваш слуга так меня торопил, что я не успел взять его с собой. Придется явиться еще раз, а каждая наша встреча увеличивает риск раскрыть тайну. — Анджело посмотрел на великого магистра, который наливал себе в кубок вина. — Вас это не тревожит?

Гийом не торопясь повернулся к нему с кубком в руке.

— Ты мне вот что скажи, Виттури: зачем Гвидо Соранцо пожелал моей смерти?

Анджело удивленно вскинул брови:

— Откуда это стало вам известно?

— А оттуда, что всего час назад здесь побывал человек, которого Гвидо нанял меня убить. — Гийом глотнул вина. — Сегодня вечером мой рыцарь арестовал этого человека. Я его допросил лично и убедился, что он говорит правду. — Великий магистр впился взглядом в Анджело. — Я полагаю, тебе об этом ничего не ведомо.

Анджело почувствовал, как внутри его шевельнулся страх.

— Нет, мой сеньор, — поспешно сказал он. — Я понятия не имею, почему Соранцо замыслил такое злодейство. Он с неохотой согласился участвовать в нашем плане, но все же согласился. Ему от этого будет такая же выгода, как и нам. Я не могу понять, почему Соранцо от нее отказался.

— Выгода! Выгода! — Гийом вспылил. — Я делаю это не для вашей выгоды, Виттури. Помни это. — Он осушил кубок и принялся ходить по покоям.

— Конечно, мой сеньор, конечно, — проговорил Анджело с преувеличенной учтивостью. — Я просто пытаюсь догадаться, зачем Гвидо это сделал. — Он следил взглядом за Гийомом. — Самое важное сейчас — определить, не предал ли он нас окончательно. Не выдал ли наш план.

— И как это узнать?

— Я немедля пойду к нему.

Гийом остановился и насмешливо посмотрел на Анджело:

— И он так сразу тебе все расскажет? К тому же у него есть охрана. Думаешь, ему неизвестно, что за такое злодейство полагается смерть? По-моему, когда тебе приставят меч к глотке, ты мало что из него вытянешь.

Анджело приосанился.

— Тогда пошлите со мной рыцарей, и я его арестую.

Гийом усмехнулся:

— Ты хочешь, чтобы я поставил купца во главе тамплиеров?

— Я хорошо знаю Гвидо, мой сеньор, — с достоинством произнес Анджело. — Он ничего вашим рыцарям не скажет. У купцов другие понятия. Вместо мечей и копий у нас товары и деньги. И я сумею заставить его говорить. — Анджело на секунду замолк. — Из-за его предательства мы пострадаем больше, чем вы. Поскольку это наш план, мой и отца. И мы его вам предложили. Позвольте мне разобраться с Соранцо по-своему.

— Но ты не можешь вести тамплиеров, — настаивал Гийом.

— Они пойдут, куда вы прикажете, — возразил Анджело. — Скажите им, что я бывший компаньон Соранцо и вы назначили меня его допросить. А рыцарей пусть поведет кто-нибудь из ваших.

Великий магистр направился к двери.

— Дзаккария.

Сицилиец тут же появился.

— Да, мессир.

— Собери рыцарей. — Гийом помолчал. — И найди коммандора Кемпбелла. Он сопроводит Анджело Виттури к дому Соранцо.

Анджело был доволен. Вот уже несколько месяцев ему приходилось терпеть язвительные замечания Гвидо Соранцо, мириться с его отвратительным, подлым нравом. Выходит, этот бесчестный злодей все время что-то замышлял. Насколько пострадал их с отцом план затеять войну, Виттури не знал, но одно было совершенно ясно — Гвидо за это заплатит. И дорого.

11

Генуэзский квартал, Акра 12 марта 1276 года от Р.Х.

— Сторожите ворота. И никого не впускайте.

— Да, мой сеньор.

Стражник выхватил меч и направился вдоль коридора. Гвидо Соранцо посмотрел ему вслед. Страх не проходил, а усиливался.

Кто-то коснулся его плеча. Гвидо вздрогнул. Рядом стояла жена в богато расшитой белой накидке поверх ночной рубашки.

— Гвидо, какая стряслась беда? Меня разбудила служанка и сказала, что ты повелел нам собираться. Мы отъезжаем?

Соранцо схватил жену за плечи.

— Да. Поднимай детей и укладывай вещи. Много не бери, у нас нет времени. Надо успеть добраться до гавани. — Он оглядел широкий коридор с изысканными гобеленами и мраморными статуями. — Это все придется оставить.

— Гвидо, ты меня пугаешь.

— Я все объясню позже. Мы должны как можно скорее сесть на корабль и отплыть в Геную.

Ошеломленная супруга удалилась, а Гвидо поспешил в свой кабинет, к сундуку, что стоял за столом. Протянул руку и замер, заметив на полу игрушку сына. На секунду вспыхнуло раздражение — сколько раз он говорил сыну здесь не играть, — а затем вернулась реальность, и он с трудом сдержал рыдание. «Ради чего я погубил себя и свою семью? Неужели только ради нескольких мешков золотых монет?» Но сидящий глубоко внутри тихий печальный голос не соглашался. «Нет, Гвидо, это все ты сделал не только ради золота. Надо было попытаться. Ведь они собрались разрушить весь наш мир».

О рейде на таверну «Сарацин» он узнал в церкви Святого Лоренцо во время вечерни. Тамплиеры арестовали хозяина и освободили невольников-мусульман. Подробности выяснить не удалось, Гвидо сразу покинул церковь и по грязи, морщась от вони, подавляя отвращение, поспешил к таверне. А тут еще следом увязалась стайка оборванных генуэзских детей. Бежали рядом с богато одетым толстым вельможей, просили денег и улюлюкали вслед. До таверны Гвидо добрался весь взмокший. У входа караулили тамплиеры и несколько генуэзских стражников. Он близко подходить не стал, порасспросил людей поблизости. Узнать главное оказалось нетрудно: тамплиеры забрали Склаво за покушение на великого магистра.

Услышав эти слова, Гвидо помчался домой, будто за ним гнался сам дьявол. Осторожно вошел в свой палаццо, готовый увидеть во дворе тамплиеров. У него даже на мгновение мелькнула мысль побежать сразу в гавань, но он тут же устыдился своей слабости и преисполнился почти геройским желанием защитить детей и жену.

И вот теперь, открывая сундук, чтобы извлечь оттуда серебряный кинжал с драгоценной рукояткой, он осознал, что весь дрожит. С улицы донесся стук копыт. Гвидо сжал рукоятку мясистой ладонью, прислушиваясь к окрикам стражи. Затем ночную тишину прорезал отчаянный вопль, следом с лязгом распахнулись ворота палаццо.


Темпл, Акра 12 марша 1276 года от Р.Х.

Король Кипра Гуго III легко запрыгнул в седло и высоко вскинув голову, пришпорил белую кобылу вдоль улицы Святой Анны мимо женского монастыря того же названия, величественная колокольня которого вырисовывалась во мраке. Кругом было тихо, его подданные спали. Короля сопровождал советник Ги. Трое королевских стражников скакали, держа в руках факелы. Пламя освещало увитую плющом внешнюю стену Темпла, вздымающуюся справа от них. Маленькие черные ящерицы проворно расползались, ослепленные светом. Вскоре можно было разглядеть главную башню, увенчанную четырьмя золотыми львами. Ворота были заперты.

Гуго заметил вопросительный взгляд советника.

— Чего тебе, Ги?

— Вы уверены, что желаете этой встречи сейчас, мой король? Не разумнее было бы подождать до утра?

— Утром будет поздно. Он отправится в часовню, на трапезу, на собрание капитула или займется чем-то еще, что, к большому сожалению, невозможно прервать, — язвительно проговорил Гуго. — А ночью ему будет трудно придумать какую-то важную причину. Я пойду к нему один.

— Но, мой король…

Гуго вскинул руку в перчатке.

— Я желаю говорить с ним приватно. Не исключено, наедине он окажет мне почтение, в котором до сих пор отказывал.

Кавалькада достигла ворот. Гуго спрыгнул с седла, оправил золотистый плащ, облегающий его ладную фигуру. Один стражник взял поводья кобылы. Другой, спешившись, приблизился к калитке в огромных, перекрещенных железными пластинами деревянных воротах и постучал в нее кулаком. Гуго сбросил перчатки, провел рукой по темным вьющимся волосам. Его оливковое лицо застыло в напряженном ожидании.

С другой стороны калитки скользнул в сторону засов. Появился человек в черной тунике сержанта-тамплиера. На голове шлем, на поясе короткий меч, в руке факел.

— Кто ты?

— Мой господин, Гуго Третий, король Кипра и Иерусалима, требует встречи с великим магистром де Боже. — Стражник говорил подчеркнуто громко, словно обращаясь к толпе.

Сержант не скрыл удивления:

— Но великий магистр де Боже в такую пору визитеров не принимает.

— Тогда он пусть скажет мне это сам, — произнес Гуго, выступая вперед, чтобы тамплиер мог его видеть.

— Ваше величество, — отвесил поклон сержант, — я… мне был дан строгий наказ не…

— Я король, — терпеливо проговорил Гуго, прерывая сержанта. — Уразумей это, невежа. Я король всей этой земли. — Он обвел тонкой, в кольцах, рукой пространство позади себя. — И имею здесь привилегию войти туда, куда пожелаю. Твоему великому магистру хорошо известно, что я желаю с ним говорить. — Гуго начало покидать спокойствие. — Три раза я приглашал его на аудиенцию, и он трижды отказывался. Так впусти же меня или, клянусь, магистр де Боже узнает силу моего гнева! — Последние слова Гуго произнес с такой яростью, что сержант шагнул назад.

— Я пойду доложу мессиру, ваше величество. — Сержант открыл дверь шире. — Пусть ваши люди войдут. Можете подождать в караульне, если желаете. У нас там тепло.

Слова сержанта немного успокоили Гуго.

— Благодарю тебя, — проговорил он, входя в калитку. За ним последовали остальные.

Сержант сбегал в караульню, быстро вернулся и направился через двор к дворцу великого магистра. Свита короля влезла в тесную душную комнату на нижнем уровне башни. Гуго остановился в дверях, оглядывая обширный двор с внушительными зданиями. Его приводили в бешенство высокие стены прицептория, он негодовал, что живущие за ними тамплиеры ему не подвластны. Над остальными кварталами города у него тоже власть была не бог весть какая, но все же люди его чтили, относились как к королю. А здесь он чувствовал себя чуть ли не обязанным извиняться за вторжение. И ненавидел это ощущение. Расправив плечи, Гуго стоял в гордой позе. Ему наплевать, что воображали о себе эти рыцари и как к ним благоволил папа в Риме. Здесь они, вероятно, неприкасаемы, но там, на Кипре, у него есть над ними власть. И если они позволят себе слишком много, то, видит Бог, он ее употребит. Эта мысль Гуго взбодрила, и к тому времени, когда сержант вернулся с вестью, что великий магистр его приглашает, он почувствовал себя более уверенным.

Пять минут спустя король вошел в солар великого магистра. Когда сержант притворил за собой дверь, Гийом повернулся от окна. Его лицо наполовину скрывала тень. Несколько минут они молча смотрели друг на друга. Гуго был ниже ростом, скорее тощий, чем мускулистый, и молодой по сравнению с великим магистром — ему было двадцать шесть, а Гийому сорок, — однако он пытался смотреть на великого магистра свысока. Молчание затянулось. Оба не делали никаких движений, ожидая, когда другой поклонится первым. Наконец Гуго не выдержал:

— Я рад, что вы согласились со мной встретиться, магистр де Боже.

— Вы меня вынудили, милорд, — ответил Гийом. — Что подвигло вас явиться в такую пору?

— Еще не наступило повечерие, — возразил Гуго, раздраженный апломбом Гийома. — И я полагаю, что это самое лучшее время для встречи. Я приглашал вас в другие часы, и мне было сказано, что вы заняты важными делами. — Он уперся взглядом в великого магистра. — Я бы желал знать, какие дела удерживали вас от визита ко мне после прибытия на мои земли. Это обычай, чтобы лица высокого сана оказывали почтение своему королю. Или вам чужда куртуазность?

Глаза Гийома сузились, но его тон был ровным.

— Я оказываю почтение моему королю. На Сицилии.

Гуго чуть не взорвался, но, сделав над собой геркулесово усилие, сумел сдержать ярость. В голове звучал совет Ги, данный накануне. «Попытайтесь склонить великого магистра на свою сторону. Боюсь, что только так можно будет удержать Карла Анжуйского от претензий на ваш трон».

— На Сицилии Карл, возможно, и ваш король, магистр де Боже, — проговорил Гуго сквозь стиснутые зубы, — но на Заморских землях монарх я. Это решил верховный суд. Я имею больше прав на Иерусалимскую корону, чем Мария.

— Это решает папа.

— А почему вы подвергаете сомнению мои права? — резко спросил Гуго. — Потому что Карл ваш кузен? Я полагал, вы стоите выше мелочной семейственности.

— Дело вовсе не в семейственности, — ответил Гийом, — а в том, что Карл силен. Он может поднять войско и повести за собой в Крестовый поход. Он способен остановить волну, которая угрожает всех нас смыть. У вас такой силы нет, и вы не являете желания вернуть потерянные земли. Напротив, согласны, чтобы Бейбарс оставался в Бейруте. Мне сказали, что теперь вы даже платите ему дань. Кажется, двадцать тысяч динаров в год? — Гийом продолжил, не дав Гуго ответить: — Папе это известно, вот почему он посоветовал Марии продать свои права Карлу. Так что вам следует отступиться, Гуго. Позвольте Карлу сделать для нас то, что вы сделать не способны.

— Вы безумец! — бросил Гуго. — А вы бы отступились от своего сана, если бы я вас попросил?

— Если бы это было для блага Заморских земель, то да, — легко ответил Гийом. Затем продолжил уже резче: — Я сделал бы все для возвращения Святой земли.

Гуго упрямо тряхнул головой:

— Вы думаете, Карлу есть дело до здешних событий? Он пожертвовал своим родным братом. Посоветовал ему идти на Тунис, а не в Палестину, где тот был нужен.

— Король Людовик умер от лихорадки, — поправил его Гийом.

— Карл все время старался не запачкать руки. Ему интереснее добавить к своей империи Византию, чем отвоевывать Заморские земли. Вы проиграете, если станете уповать на него. — Гуго коснулся рукой груди. — А я буду сражаться рядом с вами, если вы присягнете мне в верности. — Его голос смягчился. — Переходите на мою сторону, Гийом, и мы вместе вернем Святую землю. Поговорите с папой, помогите отменить эту продажу прав, и пусть Карл помогает нам, когда пожелает. — Гуго вскинул свою руку в кольцах, как бы протягивая ее великому магистру для поцелуя: — Давайте же.

Гийом долго смотрел на короля. Затем наконец произнес:

— Вас заботит только ваша корона. Не Святая земля.

Протянутая рука Гуго дрогнула и опала. В нем вновь вскипела ярость.

— Да как вы смеете! — бросил он. — Вы глупец, де Боже. Круглый глупец! Я сохраню свой трон и без вашей помощи. И когда Карл, поджав хвост, вынужден будет вернуться на Сицилию, тогда не ищите моей дружбы и не просите помощи. — Он снова вскинул руку, направив палец на Гийома. — Отныне мы враги.

У ворот Гуго не останавливаясь прошагал мимо своей свиты на выход из прицептория. Сержанты едва успели открыть для него калитку.

Ги поспешил следом, приказав стражам вести лошадей.

— Мой король!

Гуго резко развернулся. Ги испугало бешенство в его глазах.

— Я желаю, чтобы ты написал королю Эдуарду в Англию.

— Я уже это сделал месяц назад, — отлетал Ги.

— Тогда напиши ему снова, — бросил Гуго. — Почему он не отвечает, черт возьми?

— Я полагаю, ваша встреча с магистром де Боже прошла не очень удачно?

— Король Эдуард — племянник Карла Анжуйского и близкий друг папы, — сказал Гуго, игнорируя вопрос. — Будем надеяться, с ним нам повезет больше. — Он отвернулся, затем опять повернулся, сжав кулаки. — Мы должны что-то сделать, Ги. Или из-за этого негодяя и его марионеток-рыцарей я потеряю свой трон!


Генуэзский квартал, Акра 12 марта 1276 года от Р.Х.

Рыцари-сицилийцы Дзаккарии быстро окружили четырех стражников у ворот. Пятый загородил дорогу Анджело и тут же с криком упал на землю.

Увидев это, Уилл схватил венецианца за руку.

— Зачем? Мы пришли взять Соранцо, а не убивать его людей!

— Он бросился на меня с мечом, — холодно ответил Анджело, вырывая руку. — Что мне оставалось делать, сеньор рыцарь? — В его тоне чувствовалась насмешка.

Уилл наклонился над стражником, убедился, что рана неглубокая, и выпрямился. Посмотрел на остальных:

— Помогите ему встать.

Один из стражников осторожно вышел поставить стонущего товарища на ноги.

В верхних окнах дома быстро двигались тени. Уилл посмотрел на Анджело:

— Я пойду первый.

Венецианец улыбнулся с притворной любезностью:

— Прошу, сеньор коммандор.

Приблизившись к двери, Уилл услышал, как где-то наверху плачет младенец. Выходит, Соранцо уже знает. Он вспомнил, что ворота палаццо были крепко заперты и стражники стояли, изготовив оружие.

Когда Уилл вернулся в прицепторий со Склаво, великий магистр почему-то не пожелал сразу послать их за Соранцо. Он вообще вел себя как-то странно. Почему-то встревожился. Допросив Склаво, отпустил Уилла, сказав, что вознаграждение мальчику Луке выдаст завтра утром. Уилл вернулся в покои, решив, что отнести деньги пошлет Саймона. Он намеревался заняться правкой перевода, который дал ему Эврар неделю назад, но вскоре его вызвали во двор. Там стояли те же самые четверо сицилийцев, телохранителей де Боже, и еще один человек, примерно возраста Уилла. Дзаккария представил незнакомца и объяснил Уиллу, что венецианец — бывший компаньон Гвидо Соранцо и что великий магистр назначил Уилла сопроводить венецианца к дому Гвидо, где этот венецианец его допросит. Уилл был озадачен. Получалось, что великий магистр знаком с этим компаньоном и, не исключено, с самим Соранцо. Хотя когда Уилл ему докладывал, он на это даже не намекнул.

Непонятно было и другое. Зачем великий магистр послал Анджело в дом Соранцо, когда легче вести допрос в тюрьме. Венецианец в черном плаще Уиллу сразу не понравился. В нем было что-то фальшивое. Теперь, распахнув дверь палаццо, он ощущал опасность, исходящую не только из темноты дома, но и от этого Анджело, который не раздумывая ударил стражника кинжалом.

Сверху слышался скрип половиц. Сжав рукоятку фальчиона, Уилл направился к лестнице. Его окликнул Дзаккария:

— Коммандор Кемпбелл, как ты намерен поступить со стражниками? — Глаза сицилийца блеснули в полумраке.

Уилл обернулся. У двери стояли два рыцаря, Франческо и Алессандро, со стражниками. Раненый прижимал к боку окровавленную тряпицу.

Уилл чувствовал себя неуютно под спокойным взглядом Дзаккарии. Телохранитель Гийома де Боже был лет на десять его старше, хотя и ниже по чину. Возвратившись, он, без сомнения, подробно расскажет мессиру о действиях коммандора.

Уилл кивнул Алессандро и Франческо:

— Оставайтесь здесь со стражниками. И следите за двором на случай, если Соранцо вздумает бежать.

Он стал подниматься по лестнице. Сзади следовали Дзаккария, Анджело и Карло, четвертый рыцарь-сицилиец.

Наверху длинный коридор освещали факелы. Три двери справа, четыре слева и одна в конце. Все закрыты. Уилл направился к первой двери, но остановился, снова услышав приглушенный плач младенца. Это было дальше по коридору, вероятно, вторая дверь справа. Он повернулся к Дзаккарии. Сицилиец кивнул, и они, изготовив оружие, вместе приблизились к двери. Комната была полна людей. Трое мужчин, по виду слуги, четыре женщины и шестеро детей, не считая младенца на руках полной женщины в расшитом плаще. Двое стражников с выхваченными мечами даже не пошевелились.

— Спокойно, — сказал Уилл. — Мы не причиним вам вреда.

— Зачем вы явились в мой дом? — спросила полная женщина. Ее голос дрожал от страха.

— Поговорить с Гвидо Соранцо, — ответил Уилл, опуская меч.

— Его здесь нет, — проговорила она поспешно.

Уилл не успел ничего сказать, его опередил Анджело.

— Где Гвидо, отвечай? — рявкнул он. — Иначе я отрежу твой язык.

Женщина отшатнулась, один из детей с плачем схватился за ее плащ. Тем временем из коридора донесся крик. Анджело ринулся к последней двери.

Уилл побежал за ним вслед, бросив Дзаккарии:

— Охраняйте их!

— Помогите! — раздавалось за дверью.

— Открой дверь, Гвидо, — крикнул Анджело. Выругавшись, он отступил и сильно ударил ногой. Запор с треском сломался. Анджело ворвался в комнату, выхватив длинный меч с хрустальной рукояткой.

В комнате, оказавшейся хозяйской спальней, никого не было. Кричали за окном. Уилл выглянул. На узком карнизе, уцепившись мясистыми руками за выступ камня, стоял Гвидо Соранцо. Уилл схватил его руку, когда она уже соскользнула.

— Ради Господа на Небесах, спасите меня! — завопил Гвидо.

Уилл и Анджело с трудом втащили его обратно в комнату.

Потный толстяк со стоном повалился на пол.

Анджело посмотрел на выложенный камнем двор внизу.

— Тут же два этажа, Гвидо. Ты что, вообразил себя ангелом?

Он пнул купца:

— Вставай.

— Бога ради, Анджело, — взмолился Гвидо, — не трогай мою семью.

— Никого не тронут, если ты расскажешь то, что мы хотим знать, — сказал Уилл, вкладывая фальчион в ножны.

Анджело выступил вперед:

— Коммандор Кемпбелл, позвольте дальше действовать мне.

— Почему? — спросил Уилл. Высокомерный венецианец нравился ему все меньше.

— Потому что ваш великий магистр назначил меня допросить этого человека, — холодно ответил Анджело. — А вы обязаны меня охранять.

Уилла кто-то тронул за плечо. Он обернулся. Сзади стоял Дзаккария.

— Могу я поговорить с тобой, коммандор?

Они вышли за дверь.

— Коммандор, мы обязаны выполнять приказ великого магистра. Допрашивать генуэзца он поручил Виттури.

Сицилиец говорил доброжелательно, без тени назидательности.

За дверью Анджело возвысил голос:

— Отвечай, ты, тварь.

Дзаккария глянул на дверь:

— Пусть спрашивает. Наше дело повиноваться приказам великого магистра. Верно, коммандор?

Подумав, Уилл кивнул.

— А что с его семьей?

— Стражников мы разоружили, — ответил Дзаккария. — Жену и слуг успокоили, как могли.

— Ладно, подожди меня там, — сказал Уилл.

Дзаккария хотел что-то сказать, но затем кивнул:

— Хорошо, коммандор.

Уилл стоял у двери спальни и ждал. Ползли минуты. Ночную тишину нарушали лишь плач младенца и голос Анджело за дверью. Венецианец говорил тихо, до Уилла доносились лишь обрывки разговора.

— Ты рассказал кому-нибудь? — Этот вопрос Анджело повторил несколько раз.

Затем Уилл услышал голос Гвидо:

— Это я из-за подряда! Клянусь! Мне нужен был подряд! Вот и все!

В ответ на это Анджело что-то прошипел.

Через пару минут Гвидо пронзительно вскрикнул.

Дверь распахнулась, появился Анджело, прижимая левую руку к щеке. В правой он держал окровавленный меч. Позади него Гвидо сидел на полу, ухватившись руками за грудь.

— У этого мерзавца был кинжал, — бросил Анджело. — Но дело сделано. Я узнал все, зачем приходил. — Он посмотрел на Уилла: — Теперь, коммандор, сопроводите меня обратно к великому магистру. Мне есть что ему рассказать.

Анджело направился к лестнице, а Уилл вошел в комнату и присел на корточки перед Гвидо. В груди у генуэзца зияла кровавая рана. Уилл уже начал подниматься, когда Гвидо Соранцо открыл глаза и срыгнул. Под подбородку потекла кровь. Он застонал и зашевелил губами, выпучив глаза. Уилл наклонился ближе.

— Ты и твой великий магистр сгорите в аду, — прошептал Гвидо. — Черный камень будет вам не спасением, а гибелью. Так будет. Будет. — Он издал свистящий вздох и затих.

Уилл посидел на корточках еще с минуту.

Затем поднялся и в оцепенении спустился в ночную прохладу двора. В голове эхом отдавались последние слова Гвидо.

«Черный камень будет вам не спасением, а гибелью».

12

Венецианский квартал, Акра 16 марта 1276 года от Р.Х.

В большой кладовой магазина на Шелковой улице было сумрачно и прохладно. Для предохранения ткани от выцветания там всегда закрывали ставни, даже в разгар лета. Элвин вдохнула знакомый запах. Насыщенный, почти приятный. На полках лежали сотни кусков ткани, приготовленные к отправке в Венецию, а оттуда в города по всему Западу. Она прошла вдоль полок, считая куски. Последняя проверка перед доставкой на корабль. Провела рукой по рулону роскошной венецианской парчи, которую так любила ее прежняя госпожа, королева Франции. Эту ткань много лет поставлял французскому королевскому двору ее теперешний хозяин, Андреас, просматривающий сейчас бумаги за рабочим столом.

Он поднял глаза:

— Где книга учета товаров?

Элвин подошла к полке над столом, встала на цыпочки, сняла толстую книгу в кожаном переплете. Протянула ему.

Андреас улыбнулся. Это был крупный мужчина, не толстый, но широкий в плечах, с большими руками и длинным лицом, обрамленным седоватой бородой.

— Не знаю, как я управлялся со всем этим до твоего появления, — сказал он, листая гроссбух. Первые страницы были заполнены его каракулями, но дальше шел аккуратный почерк Элвин. Он просмотрел список на последней странице. — Ты проверила здесь каждый кусок?

— Дважды.

Андреас довольно кивнул и захлопнул книгу.

— Я дам ее завтра Никколо, когда он будет следить за погрузкой.

Элвин с улыбкой наблюдала, как хозяин, насвистывая мелодию, укладывает книгу в сумку. Ей было приятно видеть его в хорошем настроении.

Андреас был купцом в первом поколении. Начал торговать шелком и бархатом двадцать пять лет назад. Он рассказывал, как трудно было встать на ноги рядом с уже укрепившимися в этом деле могущественными венецианскими семьями. Отец наставлял его в счетоводном деле, ожидая, что сын последует по его стопам. Но Андреас был зачарован рассказами купцов, которые прочитал в отцовских книгах. Там говорилось о дальних странствиях, об аравийских искателях жемчуга, ныряющих в сверкающие голубые воды за раковинами, о диковинных зверях и синих горах, о висящей над пустыней красной луне, о черных как смоль женщинах, пахнущих благовониями.

Андреас рассказывал Элвин о своей юности, а она узнавала себя. Вспоминала, как мечтала о путешествиях и в тесном домике в Уэльсе, где жила со своей молчаливой матерью, и в гулких серых залах королевского дворца в Париже. Однажды она спросила Андреаса, сбылись ли его мечты.

— С лихвой, — ответил он. — Потому что я и не мечтал иметь такую красавицу жену и детей.

Элвин грустно кивнула. Ее мечты так мечтами и остались. Андреас поставил сумку на стол.

— Я помню, что обещал показать тебе все расчетные премудрости, но сама видишь, как много в последнее время работы. — Элвин собиралась возразить, но он поднял руку. — Тебе придется поехать вместо меня на весеннюю ярмарку в Кабул. Никколо не может, он отплывает в Венецию. А Бесина на сносях, и я не могу оставить ее здесь одну даже на день. — Всмотревшись в лицо Элвин, он улыбнулся. — Ты удивлена?

— Я никогда прежде не покупала крупные партии товара.

— Как же не покупала?

— Только с вами.

Андреас покачал головой:

— Не знаешь ты своих талантов, Элвин. Я за тобой давно наблюдаю и вижу, как ты хороша.

Элвин, конечно, была смышленой и быстро всему училась, но не эти качества делали купца богатым, а обаяние. И тут ей не было равных. На базарах Акры местные купцы Элвин обожали. Когда Андреас в первый раз взял ее с собой, чтобы научить определять качество ткани, он был потрясен, когда купцы для нее снижали цены. Она так мило с ними разговаривала, смущенно смеялась, задавая вопросы на арабском, из которого знала всего несколько слов. Много позже она призналась, что ее часто посылали на рынок в Париже покупать небольшие безделушки для королевы.

— А на дорогах не опасно? — спросила Элвин.

— Тогда я бы тебя не посылал, — ответил Андреас. — Мирный договор с султаном Бейбарсом действует, и мы можем спокойно путешествовать по дорогам паломников в Палестине. До Кабула меньше дня езды верхом. И с тобой поедут Джорджо и Таксу.

Эти люди всегда сопровождали Андреаса, когда он ездил покупать шелка. Джорджо был отставной венецианский воин городской гвардии, а Таксу — бывший невольник бедуин, которого Андреас купил на базаре в Акре пятнадцать лет назад. На следующий день он отпустил молодого бедуина на свободу и предложил платить ему жалованье. С тех пор Таксу служит ему проводником и толмачом. Элвин нравились они оба.

— Ты можешь взять с собой Катарину, она ездит туда со мной каждый год, — добавил Андреас, видя, что Элвин согласна. — А Бесине нужен покой.

— Хорошо. Спасибо вам. — Элвин улыбнулась. Затем показала на полки: — Все готово. Нужно еще что-нибудь сделать?

— На сегодня мы работу закончили. Но у меня к тебе вопрос. — Андреас наклонился через стол. — Элвин, мужчина, с которым ты встречаешься. Кто он?

Она вздрогнула, как от удара.

— Это я узнал от Катарины, — сказал он.

Элвин опустила голову.

— Андреас, извините, я…

— Все в порядке, я за тебя рад.

— Рады?

— Ты красивая женщина, Элвин, и тебе почти тридцать. Ты слишком долго живешь одна. Бесина вышла за меня в четырнадцать лет. — Андреас покачал головой. — Теперь по крайней мере я понимаю, почему ты отвергла Никколо.

Щеки Элвин вспыхнули еще сильнее.

— Это вовсе не потому, что я… — Она осеклась, подбирая нужное итальянское слово. — Я была польщена, просто…

— Тебе не нужно ничего объяснять. Но я должен знать, будешь ли ты работать у меня, когда выйдешь замуж. Позволит ли тебе муж?

Элвин опустила глаза.

— Андреас, он рыцарь Темпла.

— Тамплиер? Катарина мне этого не сказала. — Он вздохнул. — Тогда я за тебя не рад. Жить в грехе, тайком. Отказаться от надежды завести семью, детей. — Его тон смягчился. — Элвин, я думаю о тебе как о дочери. И хочу, чтобы ты была счастлива. Если этот человек не может стать тебе мужем, я молюсь, чтобы ты нашла еще кого-нибудь достойного.

— Я ничего не могу поделать со своими чувствами. — Глаза Элвин засветились. — Мы вместе росли во Франции. Я люблю его. Полюбила давно, с ранней юности. Мы даже были помолвлены.

— До того, как он стал рыцарем?

— Он сделал мне предложение в тот день, когда его посвятили. — Заметив на лице Андреаса удивление, Элвин грустно добавила: — Мы собирались сделать это тайно.

— И что случилось?

Она тяжело вздохнула:

— Долго рассказывать. В общем, его предал друг, и получилось так, что я была оскорблена до глубины души. На самом деле его вины тут не было, но мы расстались. Он отправился сюда, в Акру, а я осталась в Париже.

— А потом, когда вы встретились, ваша любовь вспыхнула вновь?

Элвин невесело рассмеялась:

— Она никогда не затухала.

— Он не покинет ради тебя орден?

Элвин ответила не сразу.

— Нет. Когда-то я надеялась, но теперь уже нет. Он так мечтал стать рыцарем, так долго этого ждал. А теперь вообще стал коммандором. Я думаю… — Она замолкла. — Я думаю, если у него отобрать мантию, то он перестанет существовать. Возможно, не умрет, но прежним больше не будет. — Элвин пожала плечами. — Конечно, если я его люблю, то должна любить таким, какой он есть. И должна желать ему счастья, верно?

— Ну и с чем ты останешься?

Элвин сбросила чепец и пробежала рукой по волосам. Андреас задумчиво посмотрел на нее:

— Я слышал о тамплиерах, имеющих жен.

— Да, но только если они уже были женаты до посвящения в рыцари, — сказала Элвин. — Они могут быть членами ордена, но не имеют права носить белую мантию. Подлинные рыцари дают обет целомудрия. Если кто-нибудь в Темпле узнает, что Уилл навещает меня, с него сорвут мантию и изгонят. Но в любом случае, — добавила она решительно, — жизнь монахини не по мне.

— А жизнь мирянина не для него. И что же тебе делать?

— Не знаю, Андреас. — Элвин закрыла глаза. — В самом деле не знаю.


Темпл, Акра 16 марта 1276 года от Р.Х.

— Ты давно виделся с Элвин?

— Потише ты, — пробормотал Уилл, поднимаясь со скамьи.

Саймон перестал тереть щеткой бок коня и посмотрел на друга:

— Извини. Но здесь никого нет, кроме этих добрых тварей.

Уилл оглядел конюшню со сводчатым потолком. Слева были стойла для боевых коней, массивных крепких животных, на которых ездили рыцари. Во время битвы на них надевали почти такие же доспехи, как на всадниках. В других стойлах держали верховых и вьючных коней.

— Все равно лучше об этом не говорить. — Уилл улыбнулся. — Я пришел повидаться с тобой. Выдалась свободная минута, я не хочу ее тратить на разговоры о себе.

Саймон хмыкнул:

— А о чем еще говорить, обо мне, что ли? — Он выпрямился, вытер лоб рукой, размазав по нему грязь. — Кстати, я вчера видел Эврара.

— И что?

— Он обеспокоен. Больше, чем обычно.

— Что он сказал?

— Ничего особенного. Спрашивал о тебе, упомянул, что ты давно его не навещал.

Уилл помрачнел.

— Ты же знаешь Эврара, — продолжил Саймон. — Я полагаю, он хотел, чтобы я сказал тебе. Ну, чтобы ты вспомнил о нем и навестил.

— У меня совсем не было времени, — произнес Уилл, теребя свою бороду. — Понимаешь, поручение великого магистра…

Уилл замолк. Это было не совсем так. Он избегал капеллана, зная, что тот начнет расспрашивать его о Гвидо Соранцо. До него, конечно, дошли слухи, наверняка даже он слышал от сенешаля, что в темнице Темпла сидит человек по имени Склаво, обвиненный в покушении на великого магистра. Уиллу никогда не удавалось перехитрить Эврара. Капеллан наверняка почувствовал бы, что он что-то скрывает.

После событий в доме Гвидо Соранцо Уилл сразу собрался пойти к Эврару. Рассказать о Склаво, о странном решении великого магистра послать купца-венецианца допрашивать Соранцо, о последних словах Гвидо. Но его остановила тревога за старика. В последнее время Эврар постоянно хворал и уже был подавлен предательством короля Эдуарда. Подозрение, что великий магистр ведет какую-то тайную игру, вообще могло свести его в могилу. К тому же единственное, чем сейчас располагал Уилл, это загадочная фраза умирающего человека. К Эврару надо идти с чем-то более определенным.

Уилл ломал голову, пытаясь понять значение этой фразы, но не придумал ничего путного. Он никогда не слышал ни о каком Черном камне и не понимал, почему ему вместе с великим магистром предстоит из-за этого камня сгореть в аду. Единственный человек, кроме Эврара, кто ответил бы на вопрос, был Илия, старик рабби, владелец книжной лавки в Иудейском квартале. Он дружил с Эвраром много лет. Илия знал о существовании «Анима Темпли» и помогал найти редкие трактаты для перевода, не возражал, чтобы братство использовало его лавку для распространения своих знаний. Это был мудрец, прочитавший все книги по истории, медицине, астрологии и даже старинной магии татуированных людей из пустыни. Он знал хотя бы немного обо всем. Уиллу нужно было только подумать, как спросить рабби, чтобы об этом не узнал капеллан.

— Я обязательно посещу Эврара после ужина, — сказал он Саймону.

Тот пожал плечами.

— Коммандор Кемпбелл.

Уилл повернулся. В дверях конюшни стоял Дзаккария.

— Великий магистр де Боже желает видеть тебя в своих покоях.


Гийом писал за рабочим столом, где солнечные лучи высветили широкий квадрат.

— Коммандор, — произнес он, не поднимая глаз, — закрой за собой дверь. — Гийом окунул гусиное перо в чернильницу и продолжил писать, недовольно морщась, когда получались кляксы.

— Вы желали меня видеть, мессир?

Написав еще три строки, Гийом отложил перо и откинулся на спинку стула.

— Ты славно справился с заданием прошлой ночью. И я благодарю тебя за это. Человек, замысливший меня убить, получил по заслугам.

Уилл почувствовал, что больше не может держать это в себе.

— Я счел бы за лучшее, если бы Гвидо Соранцо получил по заслугам в нашей тюрьме, а не в своем доме, рядом с детьми.

Гийом внимательно посмотрел на Уилла. Его лицо ничего не выражало.

— Действительно, так было бы лучше. Но Анджело Виттури поведал мне, что Соранцо бросился на него с кинжалом. Он убил его, защищая себя.

— Этого можно было бы избежать, мессир, если бы Соранцо привели для допроса сюда.

— Но тогда бы генуэзец имел время подготовиться, собраться с силами. Виттури удалось вытянуть из него правду, когда он был застигнут врасплох. — Великий магистр произнес это терпеливым тоном, но в этом тоне был слабый намек на то, что Уилл ступил на опасную тропу.

— И вы теперь знаете, почему он замыслил вас убить, мессир? — Уилл понимал, что испытывает судьбу, но не сумел с собой совладать. Он был зол на великого магистра за то, что тот послал его на задание с этим недобрым Анджело без всяких разумных объяснений. Зол на себя за то, что ему хотелось безгранично доверять великому магистру, а теперь появились сомнения.

Однако Гийома этот вопрос, кажется, не разгневал.

— Похоже, я помешал Соранцо получить выгодный подряд на строительство кораблей.

— Каких кораблей?

— На Лионском соборе мне было пожаловано папой дозволение построить флот для восточной части Средиземного моря. Работа уже началась во Франции. Соранцо корабельщик, и его дела здесь пришли в упадок. Если бы я погиб, подряд на строительство флота перешел бы к рыцарям Святого Иоанна, с которыми Соранцо был связан.

Заметив на лице Уилла удивление, Гийом рассмеялся. Его лицо сразу помолодело, морщины разгладились.

— Ты как будто разочарован, Уильям? Наверное, ожидал от действий этого человека более высоких мотивов? Чего-то величественного? Благородного?

— Не знаю, — ответил Уилл.

— Признаюсь, я сам разочарован, — проговорил великий магистр, улыбка с его лица исчезла. — Печально еще раз убедиться, на какие злодейства толкает человека жажда наживы.

«Зря я мучился», — подумал Уилл. Великий магистр искренний, честный рыцарь. Его внезапно охватило неодолимое желание, чтобы это оказалось правдой. Он очень хотел верить Гийому.

— Одно дело сделано, но нас ждут другие. — Гийом поднялся из-за стола и достал из шкафа футляр для свитков с серебряной филигранью. — У меня для тебя новое задание.

Он протянул Уиллу футляр:

— Ты должен передать это человеку по имени Кайсан. Он наш шпион. На пергаменте внутри содержатся очень важные сведения о наших врагах сарацинах. Нам нужно, чтобы он их проверил. — Гийом опустился на стул. — Кайсан шиит, наемник. Охраняет дороги в Аравию из Ирака и Сирии. Защищает от бедуинов торговые караваны и паломников, направляющихся в Мекку. Эти жители пустыни грабят караваны и взимают незаконный налог с паломников. Запомни: Юла. Это название деревни, где живет Кайсан. От нее три дня езды верхом до Медины, святого города сарацинов, где похоронены кости их пророка. С тобой поедут Дзаккария, Карло и Алессандро. Франческо заболел. Как имя твоего товарища? Который участвовал в аресте Склаво.

— Робер де Пари?

Гийом кивнул:

— Возьмешь его тоже. Возможно, Кайсана придется подождать несколько дней, пока он вернется в деревню. Провиант на этих дорогах паломники покупают у сирийцев-христиан. Будете выдавать себя за них. С вами пройдет проводник. Деревня Юла последняя в Аравии, куда дозволено входить христианам. Дальше, по дороге к Медине и Мекке, путешествуют лишь сарацины. Когда прибудешь, назови имя Кайсана. Люди там его знают. — Гийом посмотрел Уиллу в глаза. — Отбываешь завтра.

Уилл сжал серебряный футляр.

— Там важные сведения, мессир?

— Очень важные, — подчеркнул Гийом. — Будь начеку, Уильям. На этих дорогах вас может подстерегать много опасностей. Береги свиток.

— Да, мессир.

Гийом, взяв перо, взглянул на Уилла:

— Ты хочешь что-то спросить?

Уилл отрицательно покачал головой, понимая, что здесь на свои вопросы он ответа не получит:

— Нет, мессир.

13

Порт, Акра 15 апреля 1276 года от Р.Х.

Первые лучи солнца окрасили башни и шпили соборов Акры мягким золотым сиянием. В рассветном небе с криками парили чайки. Гарин де Лион привалился к борту галеры, заслонив ладонью глаза от света.

Акра.

Он провел здесь почти пять лет жизни, но этот город по-прежнему казался ему таким же незнакомым, как любой иностранный. Гарин ничего не узнавал, и это его не удивляло. Первый год на Святой земле он провел в Яффе и Антиохии. На следующую осень оба города пали под натиском войска Бейбарса, и он прибыл в Акру, где прожил всего две недели. А потом четыре года тюрьмы Темпла. Его воспоминания о городе состояли из запахов и звуков жизни, существующей за пределами темницы. Удары волн, запах соленой воды, крики птиц. Поднявшись в Лондоне на борт галеры шесть месяцев назад, он сразу стал готовиться к появлению на горизонте Акры с напряженной враждебностью человека, которому предстоит встретиться со старым врагом. Теперь же, когда город вырастал на его глазах, Гарин почему-то заволновался. Вероятно, потому, что он столько времени провел в море и просто приятно было видеть землю. Не исключено, его манила свобода, предлагаемая этим городом. В любом случае, когда корабль вошел в гавань, Гарин ощутил странное смятение.

Он схватил свою сумку, стоявшую рядом на палубе. Королевские посыльные носили роскошные одежды и плавали на солидных кораблях, но король Эдуард сказал, что у Гарина особая миссия, и предписал ему путешествовать инкогнито. Так что на нем был не бархатный костюм, а простая туника, шоссы и грубый шерстяной плащ. И судно, на котором он плыл, было под стать его одежде, тоже неказистое, а пассажиры все грубые лондонские простолюдины. Вначале Гарин кипел тихой яростью. Но когда корабль подходил к берегам Франции, он обнаружил, что это совсем неплохая компания. С ними можно развлечься — выпить и поиграть.

Как только спустили сходни, матросы принялись разгружать судно. Капитан сошел на берег и направился к таможне. Следом осторожно сошел на пристань Гарин. Слепящее солнце, шум, возгласы рыбаков. Чувствовать под ногами твердую землю после долгого плавания было непривычно. И они по-прежнему покачивались. Сделав несколько шагов, Гарин обнаружил, что идти прямо можно, если сосредоточиться на каком-то неподвижном предмете. И, забросив сумку на плечо, устремил взгляд на огромные городские ворота впереди. Вот так, минуя круглые башни сахарных заводов, ряды складов и таверны вдоль пристани, он наконец вошел в город. На Пизанском базаре купцы уже выставили свои товары. Базар находился под гигантским тентом из тяжелой синевато-зеленой материи, защищавшей головы от солнца. Гарин увидел за прилавком смуглого человека, продававшего гранаты и связки зеленовато-желтых искривленных фруктов. Удивительно, но он вспомнил, что это райские яблоки. И вспомнил также, что голоден. Потому что в животе заурчало. Он достал из сумки кожаный кошель с монетами, приблизился к прилавку и, подняв два пальца, показал на гранаты.

Продавец улыбнулся, обнажив почерневшие зубы.

— Только что прибыл? — спросил он с сильным французским акцентом, мотнув головой в сторону пристани.

Гарин кивнул, протягивая деньги.

— Добро пожаловать в нашу райскую обитель, — сказал продавец с усмешкой, передавая ему фрукты.

Гарин спрятал кошель в сумку, туда же отправил и один гранат. Вытащил из ножен на поясе узкий кинжал, разрезал фрукт, обнажив его темную, усыпанную семенами плоть. Принялся за еду, озираясь по сторонам. Он помнил, где находится Темпл — вон там, налево, — но туда он пойдет чуть позже. Вначале надо уладить другое дело.

Гарин примерно знал, в каком направлении надо идти. Он покинул Пизанский базар и направился вдоль переулка. Пройти удалось совсем немного. Его окликнули. Сзади стояли двое здоровяков. Один лысый, загорелый, у другого голову и значительную часть лица покрывали жесткие волосы.

— Что, де Лион, надумал смыться с нашими денежками? — прохрипел лысый.

Гарин устало вздохнул:

— Я их честно выиграл, Уолтер.

— Ты нас надул, — рявкнул Уолтер, тыча в Гарина коротким толстым пальцем, похожим на обрубок. — Проигрывал, проигрывал, а потом в последнюю ночь отыграл все назад? Нет, так не пойдет.

— Игра была честная, — возразил Гарин. Он перестал есть и подцепил пальцем пояс ближе к кинжалу.

— Ты нам все вернешь, слышишь, ты, карлик, — прорычал волосатый спутник Уолтера. — Все.

На лице Гарина появились первые признаки гнева. Щеки чуть покраснели.

— Карлик? — Он невесело рассмеялся. — Ты вздумал устрашить меня таким оскорблением, Джон? — Смех затих. Гарин уронил сумку на землю и направился к ним. — Были времена, когда за такие слова я мог бы тебя повесить, выпотрошить и четвертовать. Но эти времена прошли, я больше не ношу мантию. Но не забыл, чему меня научили.

Уолтер отпихнул Джона:

— Он мой.

Гарин шел медленно, почти прогуливался. Уолтер не выдержал, ринулся на него, вскинув кулаки. Гарин легко увернулся от первого удара и саданул Уолтера локтем в челюсть. Тот пошатнулся с легким стоном, вытер кровь и снова бросился на Гарина:

— Ублюдок!

Гарин сделал обманное движение, уклонился от удара, и опять Уолтеру не повезло. На этот раз ему досталось в глаз, а у Гарина заболели костяшки. Значит, удар получился хороший. Уолтер зашатался, ухватившись за лицо. Его сменил Джон. Гарин не ожидал от коренастого бородача такой стремительной атаки и отступил под градом быстрых ударов. Один достиг цели. У Гарина посыпались искры из глаз, во рту стало кисло от крови. Сплюнув на землю, он двинулся вперед, теперь разозлившись по-настоящему. Уклоняясь от ударов, схватил Джона за волосы и ударил головой о колено. Результатом были сломанный нос и разбитая нижняя губа. Затем он с силой оттолкнул матроса, и тот упал навзничь, сильно ударившись головой о каменную мостовую, и остался лежать. Гарин вытер с лица кровь, переступил через Джона и двинулся на Уолтера, потрясенного поражением товарища. Увидев в руке Гарина кинжал, матрос попятился, затем повернулся и побежал.

Гарин посмотрел ему вслед, вложил кинжал в ножны и наклонился над Джоном посмотреть, что у него висит на поясе. Там рядом с кожаной фляжкой оказался небольшой кошель с монетами. Гарин сорвал его и сунул в свою сумку. Затем надолго приложился к фляжке. Дешевое вино обожгло горло. Он поморщился, прополоскал рот и бросил пустую фляжку на бесчувственного Джона.

Глупцы. Они смотрели на Гарина и видели скромного человека двадцати восьми лет, вроде не купец и вообще невысокого ранга. Говорит складно, приятная наружность, наверное, школяр какой-нибудь. Из такого не грех и вытрясти сколько-то монет. Такого нечего опасаться, он не сжульничает в кости, не уведет твою женщину, тем более не способен среди ночи перерезать тебе горло. Невежды, они не заметили его шрамы, впрочем, тщательно прикрытые длинными золотистыми волосами и бородой, не обратили внимания на то, как он двигается. Мягко, плавно, как обученный владеть мечом. Не обратили внимания, как он спит, никогда не поворачиваясь спиной ни к кому из них. А тот, кто не ожидает нападения, никогда так делать не станет. Да, эти матросы были совсем без понятия.

Забросив сумку на плечо, Гарин вышел из переулка и двинулся по улице Трех волхвов в сторону королевского дворца.


Кабул, Иерусалимское королевство 15 апреля 1276 года от Р.Х.

Элвин потрогала ткань. Бросила взгляд на купца:

— Красивая.

Араб улыбнулся:

— Отдам по сходной цене.

Его отвлек другой покупатель, и он отошел показать ему искрящуюся венецианскую парчу. Торговля началась с рассвета, но базар по-прежнему был переполнен. Люди протискивались к прилавкам, купцы выкрикивали цены, покупатели сосредоточенно изучали разложенные товары, торговались.

На весенней ярмарке в Кабуле больше всего было тканей. Несколько купцов продавали пряности, красители и благовония. В теплом желтоватом воздухе пахло поперченным мясом и дымом, над шумом толпы плыли приятные заунывные звуки лиры. Пристроившись в тени каменной церкви, самого высокого строения в деревне, лирник развлекал собравшихся песнями на незнакомом Элвин языке.

— Вы заканчиваете, синьорина?

Элвин повернулась. Сзади стоял загорелый улыбающийся Джорджо.

— Я собиралась купить кое-что из этого, — сказала Элвин, пропуская ткань через пальцы. — Думаю, Андреасу понравится. А ты что думаешь?

Джорджо воздел руки к небу:

— Да разве я могу сравнить свои знания о тканях с вашими, синьорина. Делайте по своему разумению, Андреас вам доверяет.

Элвин улыбнулась.

— Пожалуй, ты прав. А Катарина с Таксу? — Элвин вгляделась поверх голов в стоянку фургонов.

— Да, помогает грузить ткани.

На ярмарке торговали купцы из Дамаска, Мосула и даже Аравии. В результате двенадцатилетней войны Бейбарса против франков из Палестины и Сирии исчезли почти все христианские поселения. Осталось лишь несколько городов на побережье и еще меньше деревень в Галилее, где обитали христиане, рожденные на Святой земле. Но теперь, после заключения перемирия, местные купцы получили возможность продавать товары купцам с Запада, и ярмарки, как эта, а также базары в Акре, Триполи и Тире с каждым годом становились все оживленнее.

— Позволь мне закончить, и я сразу приду, — сказала Элвин.

Джорджо ушел, а она повернулась к купцу:

— Сколько стоит ярд этой ткани?

Они прибыли сюда перед рассветом. Элвин волновалась, боясь не оправдать доверие Андреаса. Но с каждой покупкой все больше росла уверенность. А теперь, в самом конце, ей даже нравилось торговаться.

Когда она согласилась на последнюю цену, ее кто-то потянул за рукав. Рядом стояла разгоряченная Катарина.

— Ты же вроде помогала Таксу. — Элвин убрала с лица девочки волосы.

— Надоело. — Катарина преувеличенно тяжело вздохнула. — Когда мы поедем?

— Скоро. Я почти закончила. Иди подожди меня в фургоне.

— Я хочу послушать музыку.

Элвин бросила взгляд на лирника. До церкви надо было проталкиваться через плотную толпу.

— Тогда уж лучше оставайся со мной.

— Так ты будешь расплачиваться? — спросил купец.

— Отец бы мне разрешил. — Катарина надула губки.

— Ладно. — Элвин открыла кошель с деньгами. — Только будь у церкви, чтобы я могла тебя видеть.

Катарина улыбнулась и побежала прочь.

— Какая у тебя красивая дочка, — сказал купец.

Элвин рассмеялась:

— Это не моя дочка.

Он взял деньги и принялся укладывать купленную ткань, а Элвин неожиданно погрустнела. Даже навернулись на глаза слезы. Она их сморгнула, злясь на себя.

Последние недели ее не покидала печаль. Она вдруг начала вспоминать родителей, что случалось очень редко. Отец умер вскоре после ее рождения, и от матери давно не было никаких вестей. Элвин писала ей из Парижа несколько раз в год, но так и не получила ни одного ответа. Скорее всего мать уже ушла в мир иной. Недавний разговор с Андреасом обострил ее тоску. Теперь, узнав об Уилле, Андреас периодически втолковывал Элвин, что пора выходить замуж и заводить детей.

Приняв у купца объемистый узел ткани, она вдруг почувствовала легкое подрагивание земли под ногами, сопровождавшееся гулом, который с каждым мгновением становился сильнее. Люди в ярмарочной толпе насторожились, прервали разговоры, начали озираться, смотреть под ноги, на небо. Элвин услышала, как кто-то рядом произнес по-французски:

— Неужели землетрясение?

В лотке напротив зазвенела фарфоровая чашка с ароматным чаем. Его черная поверхность покрылась рябью.

— Катарина! — позвала Элвин, шаря взглядом по пространству вокруг церкви. Лирник перестал играть. На секунду черная головка Катарины мелькнула и затем исчезла. Тем временем в толпе появилась женщина. Она кричала. Элвин не понимала слов, но видела ужас в ее глазах. Через полминуты голосила уже половина ярмарки. Затем начался хаос. Люди бежали, толкая друг друга, обрушивали лотки.

— Катарина! — громко закричала Элвин, заставив людей рядом оглянуться. Она встала на цыпочки посмотреть поверх голов. Бегущий мимо дородный мужчина толкнул ее на прилавок. Она поморщилась, больно ударившись бедром. Купец нервозно складывал товар. — Катарина!

Между ней и церковью бушевало людское море. Обезумевшие покупатели и купцы бежали к своим фургонам, хватая детей и товар, какой могли унести. Пожилая женщина упала, и ее тут же затоптали. А земля уже гудела вовсю.

Уронив узел с материей, Элвин стала пробиваться сквозь людскую массу.

Появился Джорджо.

— Мамлюки, — выдохнул он, крепко схватив ее за руку. — Нужно уезжать. Без задержки.

Элвин смотрела, ничего не понимая.

— Таксу ждет в фургоне. Пошли!

Она опомнилась, только когда Джорджо потянул ее за собой, и крикнула, вырывая руку:

— Нужно найти Катарину! Как же мы уедем без нее!

Неожиданно на ярмарочную площадь вбежали объятые ужасом люди. Их гнали всадники-мамлюки. Элвин застыла на месте. У мамлюков были мечи и луки. Оружие сверкало на солнце. Скаля зубы, они издавали свирепые возгласы. Элвин разобрала только два слова. Аллах акбар! А затем меч одного мамлюка настиг рванувшегося в переулок мужчину и снес ему голову. Мужчина упал, обдавая струями крови бегущих рядом.

Пробиваясь дальше, Элвин продолжала звать Катарину. Толпа оттесняла их от фургонов. Каждый стремился попасть туда раньше остальных. Сзади послышался приглушенный свист, и в следующий момент Элвин почувствовала, как падает Джорджо, увлекая ее за собой. Кто-то споткнулся о ее ноги и повалился сверху. На этого человека упал кто-то еще. Она лежала пару секунд, переводя дыхание, затем оперлась на руки.

— Джорджо!

Из спины венецианца что-то торчало. Поначалу она не могла сообразить что. Это была стрела, которая пробила Джорджо почти насквозь. В следующее мгновение в нескольких дюймах от ее головы просвистела другая стрела, вонзившаяся в стену амбара. Элвин стремительно поползла на четвереньках, сдирая кожу, обламывая ногти, задыхаясь от страха, напряженно ожидая удара стрелы. На ноге осталась только одна туфля, платье все было порвано, но она ничего не замечала. Ей повезло добраться до полуоткрытой двери амбара. Она вползла туда, подняв облако пыли, нащупала в полумраке лестницу и полезла на сеновал. Забравшись, повалилась на кучу сена и затихла. Внизу закричали. В амбар вбежал молодой парень, преследуемый всадником-мамлюком. В следующий момент парень издал хриплый вопль и упал, пораженный ударом меча.

Элвин зарылась лицом с сено и пролежала так… сколько?.. Она не знала. Может быть, несколько минут, а может, час. За это время крики снаружи стихли, и теперь были слышны только цокот копыт и возгласы мамлюков, переговаривающихся друг с другом по-арабски.

Элвин открыла глаза и медленно подняла голову, чувствуя во всем теле невообразимую усталость. В амбаре было душно и жарко, а ее бил озноб. Опершись на ладони, она поднялась и посмотрела вниз, увидев мертвого парня, быстро отвела глаза. Его кровь ярко пылала на солнце. Снаружи опять закричали. Близко. С бешено колотящимся сердцем Элвин прижалась к сену, подождала. В амбаре никто не появился, и она наконец решилась спуститься с сеновала. Это получилось у нее с большим трудом. Руки ослабли настолько, что едва держались за перекладины. На половине пути она поскользнулась и чуть не упала вниз.

Спустившись, Элвин осторожно двинулась вдоль стены. Над мертвым парнем уже вовсю жужжали мухи. Превозмогая тошноту, она выглянула в полуоткрытую дверь. Мимо амбара трое мамлюков гнали на площадь двух женщин и мальчика. Ей удалось разглядеть ярмарочную площадь. Большинство фургонов было перевернуто, рядом валялись мертвые лошади. Женщины и дети сидели на земле, окруженные мамлюками.

Другой мамлюк поволок мужчину. Приглядевшись, Элвин узнала лирника. Тот упирался, пока мамлюк не ударил его по голове булавой. Лирник обмяк и остался лежать в пыли. Рядом опять раздался крик. На этот раз кричала девочка, пытаясь вырваться из рук мамлюка. Элвин похолодела, узнав Катарину. Прислушавшись, она поняла, что девочка выкрикивает ее имя, зовет на помощь. И в то же мгновение страх пропал, а сознание прояснилось. Элвин увидела стрелу, лежавшую недалеко от двери амбара, перевела дух и поползла.


Юла, Аравия 15 апреля 1276 года от Р.Х.

Под ногами хрустела сухая листва. Отмахиваясь от москитов, Уилл углубился в пальмовую рощу, где сквозь густые ветви с трудом пробивался солнечный свет. Сказав, что идет за водой, он взял бурдюки. Это была, конечно, правда, но не вся. В специальном кошеле на поясе, прикрытом туникой, он спрятал серебряный футляр со свитком Гийома. И вот сейчас, когда им объявили, что Кайсан может появиться в любой момент, Уилл не выдержал.

Поставив бурдюки на камень, он полез в кошель за футляром. Металл был теплый, нагрелся от тела. Уилл повертел футляр в руках. Великий магистр ничего больше не сказал о свитке, но этого и не требовалось. Он поручил его доставить, и все. Содержание свитка Уилла не касалось. Если Гийом узнает, что он прочел свиток, его изгонят из Темпла, а возможно, даже бросят в тюрьму.

Уилл прислушался к шелесту пальмовых листьев. Их зазубренные края были острые, будто лезвие меча. Здесь все было грубое. И каменистые песчаные пустоши, где воду добывали с трудом, долбя твердую землю, и беспощадное солнце, и холодные ночи, когда звезды сияли в черноте, как яркие алмазы. Спустя двадцать шесть дней путешествия по этой земле пыльные равнины Палестины начали казаться Уиллу зелеными оазисами. Когда позади остался последний сирийский город, их проводник, молчаливый араб, состоявший на службе у Темпла уже девятнадцать лет, сказал, что, согласно верованиям мусульман, входящий в Хиджаз[2] теряет себя и рождается вновь, когда из него выходит. Теперь Уилл понимал почему. В таких безлюдных местах ему еще бывать не доводилось. И это безмолвие пустыни тяжело давило на всех. Разговоры сами собой прекратились, и они целыми днями двигались верхом под палящим солнцем в полном молчании.

Покинув Акру, рыцари пересекли Галилею, миновали Сафед — у Уилла болезненно сжалось сердце, — затем по Броду Иакова перешли Иордан. Дальше шла местность Хауран, где они двинулись по довольно оживленной дороге паломников, ведущей из Дамаска в Аравию. До хаджа, ежегодного великого паломничества в Мекку, было еще далеко, но многие мусульмане — так рассказал Уиллу проводник — отправлялись в умру, личное паломничество, которое можно совершать в любое время. На этой дороге мелкие купцы торговали вразнос провиантом, верблюжьим молоком, водой и фруктами. Поэтому группе рыцарей оказалось несложно выдавать себя за таких купцов. Одеты они были просто, спрятав оружие до поры до времени. Но здесь встречались не только мирные путники, но и разбойники-бедуины. Так что скоро стало ясно почему таким, как Кайсан, платят за защиту. Шайки разбойников с луками и кинжалами останавливали рыцарей не меньше пяти раз. Требовали налог. Им было все равно, кто перед ними, шииты, сунниты или христиане. Но стоило рыцарям обнажить мечи, как негодяи обращались в бегство. Это добавляло усталости. Приходилось двигаться медленнее и быть все время начеку. Особенно в скалистых ущельях и на перевалах, где за каждым камнем мог скрываться лучник, который не станет требовать денег, а вначале выстрелит.

Наконец они достигли Юлы. Маленькая зеленая деревня с холодными родниками и пальмовыми рощами показалась им раем. Там находилось несколько постоялых дворов для путников. Они остановились в самом большом. Когда Уилл спросил хозяина о Кайсане, тот помрачнел. Ему не понравилось, что он никогда прежде их здесь не видел, если они купцы и торгуют на дороге паломников. Но потом в конце концов сказал, что Кайсан должен вернуться через несколько дней.

— Но вас он охранять не будет, — добавил араб. — Кайсан охраняет только шиитов. И уж точно не христиан.

Он отвел рыцарям место на плоской крыше постоялого двора, где был сооружен шатер из сухих пальмовых ветвей. Постелями им служили камышовые циновки. Это было четыре дня назад.

Пальцы Уилла ощупали футляр, прошлись по серебряному чеканному узору. Он понимал, что великий магистр никогда не узнает, но все равно не решался. В дороге Уилл однажды спросил Робера, не считает ли он их задание необычным. Тот посмотрел на него с недоумением. И вообще никто из рыцарей миссию сомнению не подвергал. Великий магистр приказал, они подчинились. А почему, собственно, они должны сомневаться? Нет, не должны. Ведь у них не было повода, у них в ушах не звучали последние слова Гвидо Соранцо. Уилл решительно открыл футляр, вытащил пергаментный свиток. Развернул, скользнул глазами по написанному и разочарованно вздохнул. Он не знал языка, на котором был написан текст. Не латинский, не французский, не греческий. Немного похож по написанию на арабский, но и не арабский тоже. Уилл несколько минут внимательно изучал пергамент, затем раздраженно свернул и сунул обратно в футляр.

Со стороны постоялого двора послышались крики. Различив голос Робера, Уилл сунул футляр в кошель и побежал. Ближе к опушке замедлил шаг, затем остановился. Рыцари стояли в окружении двенадцати человек в черных одеждах и закрывающих лица куфиях. Восемь были вооружены арбалетами, четверо — саблями. Рядом крутился довольный хозяин постоялого двора. Уилл спрятался за кустами.

— Это шпионы, христиане, — сказал хозяин по-арабски высокому худощавому человеку с повязкой на руке из алой ткани. — Я посмотрел их вещи, когда они спали. У них нет товаров для продажи, только мечи. Они не купцы. Что им от тебя нужно, не знаю, но мое дело предупредить.

— Ты правильно поступил, — произнес худощавый ровным холодным голосом. — Он повернулся к своим людям: — Ведите их в загон.

Робер попробовал возмутиться, но один из черных приставил к его спине кинжал. Сзади Уилла хрустнули сухие листья. Он обернулся. На него смотрело блестящее острие стрелы арбалета. Человек, державший оружие, тоже был в черной куфии. Уилл встретил взгляд его карих глаз. Воин кивнул, приказывая не двигаться.

14

Кабул, Иерусалимское королевство 15 апреля 1276 года от Р.Х.

После полумрака амбара солнце слепило особенно сильно. Элвин нащупала пальцами древко стрелы и сжала. Впереди, спиной к ней, мамлюк пытался справиться с Катариной. Кругом не было ни души. Всех остальных уже согнали на площадь. Элвин присела на корточки со стрелой в руке. Стрела была большая, почти метр длиной, с сероватыми перьями, наверное, орлиными, и зазубренным наконечником. Двигаться дальше не давал страх. Все инстинкты требовали возвратиться в амбар и ждать темноты. Из ступора ее вывел крик мамлюка. Катарина его укусила. Что-то бормоча сквозь зубы, он стукнул ее тыльной стороной кисти по лицу. Катарина упала. И это послужило для Элвин сигналом.

Подбежав, она с силой вонзила стрелу в шею мамлюка. Железный наконечник погрузился в мягкую плоть, просадив ее почти насквозь. Мгновенно брызнула кровь. Но мамлюк оказался крепкий. Вопя, он развернулся и успел схватить Элвин за горло. Она охнула, попыталась вырваться. Не получалось. Мамлюк продолжал сжимать горло своими стальными пальцами. Она стала задыхаться, в глазах все расплывалось, но шло время, и мамлюк вдруг закашлялся. Хрипло вскрикнув, отпустил Элвин и осел на землю. Она подняла Катарину, схватила за руку, и они побежали по улице. Услышав сзади стук копыт, Элвин затащила девочку в ближайший дом. И вовремя. Спустя несколько секунд мимо галопом проскакали два мамлюка.

В доме было сумрачно и пахло кровью. Обняв дрожащую девочку за плечи, Элвин осторожно двинулась вперед. Посредине комнаты на животе лежал мужчина с перерезанным горлом. Прикрыв глаза Катарины ладонью, она быстро прошла с ней к окну. Почти спокойно. Теперь, когда от нее зависела судьба девочки, было уже не до страха.

Элвин чуть раздвинула занавески. Окно выходило на ярмарочную площадь, куда согнали всех оставшихся в живых. Одни сидели на земле, другие стояли на коленях. Раненые валялись тут же рядом. Женщин собрали в отдельную группу, мужчины, их было около сотни, стояли на коленях у церкви, спиной к женщинам. Большинство были посетители ярмарки, выходцы с Запада. Их окружали пешие и конные мамлюки. Истошно закричала женщина. Двое мамлюков вырывали из ее рук мальчика лет десяти. Один ударил женщину по лицу рукояткой сабли, и она повалилась на землю.

Элвин искала глазами Таксу. Среди живых его не было. Мамлюк на коне у церкви, судя по одежде — атабек, поднял руку, и шеренга воинов двинулась к стоящим на коленях мужчинам. Под нефритовым плащом у атабека посверкивала длинная кольчуга, лицо закрывал шлем с прорезями для глаз и рта, на тулье развевались золотистые перья. Осознав, что происходит, негромко всхлипывающие до сих пор женщины вдруг разом завопили. Первый из мамлюков, достигший группы мужчин, схватил ближайшего юношу за волосы, откинул назад голову и резанул саблей по горлу. Элвин зажмурилась и задернула занавески. Вопли на площади усилились.

— Что там такое? — прошептала Катарина.

Элвин погладила ее по голове.

— Постой здесь, — она подвела девочку к двери, — я поищу какую-нибудь еду.

Катарина посмотрела на нее остекленевшими глазами.

— Я не хочу есть.

— Захочешь, — пробормотала Элвин. — Потом.

Она обшарила комнату. Нашла большой ломоть хлеба и четыре апельсина. А воды нигде не было, ни капли. Впрочем, до Акры ходу не больше двух дней, так что утолить жажду можно будет апельсинами. Уже собравшись уходить, Элвин обнаружила, что у нее только одна туфля. Вторая слетела с ноги еще на площади. Собравшись с духом, она стащила с ног мертвеца кожаные туфли. Они были ей сильно велики, так что пришлось разорвать скатерть и подвязать их тесемками. В остатки скатерти Элвин завернула хлеб с апельсинами и направилась к Катарине:

— Пошли.

Девочка стояла не шелохнувшись.

— Надо идти, Катарина, пока эти мамлюки… — Элвин напряженно сглотнула, — пока они заняты.

Взяв Катарину за руку, она вывела ее из дома и, держась в тени, двинулась к дороге. Сзади продолжалась ужасная бойня. Они еще долго слышали вопли женщин и отвратительные хлюпающие звуки.


Эмир Усама хмуро наблюдал в прорези шлема за казнью. Несколько мужчин попытались бежать, но их настигли стрелы. Да и куда здесь бежать. Большинство пленных осознали неизбежность гибели и молча стояли на коленях, ждали, когда дойдет очередь. Некоторые молились. А сабли мамлюков поднимались и опускались.

Усама был недоволен. Он патрулировал этот регион уже шесть лет и еще ни разу не получал такого приказа. Сам бывшийневольник, он участвовал во многих битвах, но перед ним всегда находились враги, вооруженные до зубов, стремившиеся его убить. А тут их послали на безоружных мужчин, женщин и детей.

Свиток из Каира прибыл две недели назад. Усама удивился. Неужели султан решил нарушить мирный договор с франками? Приказано было совершить набег в день открытия весенней ярмарки и уничтожить всех мужчин до одного. Усаме это не понравилось, но кто он такой, чтобы обсуждать приказы повелителя мамлюков, грозного султана Бейбарса.


Юла, Аравия 15 апреля 1276 года от Р.Х.

— Ты же говорил, что Кайсан наш шпион, — прошептал Робер, направляясь к двери проверить крепость тонких деревянных реек, которыми был обнесен загон. Рейки гнулись, но не ломались.

Они просидели здесь на сене уже несколько часов. Люди в черном затолкали их в овечий загон, где воняло навозом.

— Так сказал великий магистр, — ответил Уилл.

— Чего он тогда всполошился?

Уилл посмотрел в конец загона, где сидел Дзаккария, невозмутимый, как обычно.

— Я не могу дать совет, — произнес он в ответ на вопросительный взгляд Уилла. — Никогда прежде не имел дела с этим человеком и вообще ни с каким шпионом в этом регионе.

В тоне сицилийца Уиллу почудилась нотка сомнения. Неужели Дзаккария тоже считает их миссию необычной? Но прежде чем он решился спросить, во дворе послышались голоса.

К двери загона подошел человек. Тот самый, с алой повязкой на руке. Он снял куфию, открыв лицо. Ему было лет сорок пять, сильно загорелый, темные настороженные глаза, черная борода. Лицо пересекал тонкий багровый шрам.

Он поднял серебряный футляр и, глядя на Уилла, спросил по-арабски:

— Откуда это у тебя?

Уилл, делая вид, что не понимает его, подошел к двери загона и медленно произнес на латинском:

— Мы пришли к Кайсану. — Он показал на футляр: — Это для него.

Человек долго изучал Уилла, прищурившись, затем выпалил на ломаном латинском:

— Я Кайсан. — И снова поднял футляр: — Где ты это взял?

— Мне его дал великий магистр ордена тамплиеров. Приказал доставить тебе.

— Тамплиеры? — спросил Кайсан, показав на Уилла. Тот кивнул. Рядом с Кайсаном возник один из его людей. — Что тебе? — спросил Кайсан по-арабски.

— Наши беспокоятся, — ответил тот. — Хотят знать, кто эти люди. И что говорится в свитке.

— Я только сейчас узнал, что они тамплиеры, — резко ответил Кайсан.

Человек в черном метнул взгляд на Уилла:

— Тогда они и вправду шпионы.

— Нет.

— Почему?

— Потому что я знаю, кто это написал. — Кайсан показал свиток.

Они отошли от загона в залитый солнцем двор и начали переговариваться приглушенными голосами. Уилл напряженно прислушивался.

К нему подошел Робер:

— Ты понимаешь, о чем они говорят?

Уилл едва заметно кивнул. Тем временем до загона донеслись слова, которые несколько раз повторил человек Кайсана. Казалось, он был потрясен.

— Аль-Хаджар аль-Асвад? Да они безумцы.

Они понизили голоса, и Уиллу удалось расслышать только два слова: «шайтан» и «погибель».

Кайсан сказал, что обещано вознаграждение. Затем посмотрел на загон. Уиллу показалось, что его взгляд изменился, стал не таким холодным. Потом они удалились.

— О чем они говорили? — спросил Робер.

— Не знаю, — ответил Уилл. — Не уловил смысла. Так, отдельные слова.

Робер хмуро посмотрел на проводника:

— А ты? Понял что-нибудь?

— Извините, господии. — Проводник поднялся. — Было слишком далеко. — Он снова сел.

— Коммандор Кемпбелл, — подал голос Алессандро, — может, попробуем сломать дверь? Если навалимся все разом.

— Нет, — возразил Уилл. — Я не думаю, что они намерены нас убить.

— Нам было сказано, что Кайсан должен проверить какие-то важные сведения. Почему же мы до сих пор здесь сидим?

— Давай подождем, — предложил Уилл. — Раз великий магистр послал нас к этому Кайсану, значит, так надо.

— Чего ждать? — буркнул Алессандро. — Пока мы превратимся в корм верблюдам?

При этих словах пошевелился Дзаккария.

— Наш коммандор прав, брат, — произнес он, устремив на рыцаря свои голубые глаза. — Надо ждать. — Сказано это было тихо, но твердо.

Алессандро кивнул в знак согласия.

Рыцари ждали. Шли минуты, затем часы, солнце медленно двигалось по небосводу. Они устали, измученные жаждой и беспокойством. Кайсан вернулся спустя три часа в сопровождении пяти воинов в черных одеждах, вооруженных арбалетами. Рыцари напряженно поднялись.

Кайсан отодвинул засов:

— Выходите.

Тамплиеры покинули загон.

Кайсан протянул Уиллу серебряный футляр:

— Для твоего великого магистра.

Рыцарей повели через двор. Своих коней они нашли у глинобитного дома, где в пыли играла стайка тощих детей. Красное солнце уже стояло низко над горизонтом, жаркий воздух гудел насекомыми. Уилл спрятал футляр в сумку на седле, вскочил на коня.

Кайсан показал на обсаженную пальмами дорогу:

— Отправляйтесь этим путем.

Рыцари поскакали прочь из Юлы. Когда расплавленное солнце опустилось за каменистые холмы и пустыню прочертили розовато-серые тени, Уилл перевел коня на обычный ход. Суть разговора, обрывки которого он слышал, понять так и не удалось. Но несколько слов продолжало звучать в его ушах.

Аль-Хаджар аль-Асвад.

Черный камень.


Королевский дворец, Акра 15 апреля 1276 года от Р.Х.

В покоях пахло благовониями. Это напомнило Гарину о матери. В его детстве в те редкие дни, когда мать бывала в добром настроении, она иногда затевала с ним игру. От него требовалось угадать по аромату, что лежит в шкатулке.

Закрыв глаза, Гарин втянул носом аромат и пробормотал:

— Сандаловое дерево.

Воспоминания прервал появившийся слуга. В расшитой тунике он выглядел вельможей по сравнению с Гарином, на котором по-прежнему были потрепанный плащ и туника в кровяных пятнах.

— Его королевское величество, высокочтимый король Иерусалима и Кипра дозволяет вам предстать для аудиенции.

— Давно пора, — недовольно пробурчал Гарин. — Я жду почти девять часов.

Слуга молча пригласил его в коридор. Подавив раздражение, Гарин последовал за ним.

Сейчас у него появилась возможность увидеть дворец. Утром это сделать не удалось. Он показал у ворот письмо с печатью короля Эдуарда, и его проводили в эти покои. Снаружи дворец выглядел как замок на Западе — высокие крепостные стены с башнями, — однако внутри все было совершенно иным. Гарин помнил Темпл в Акре. Величественное сооружение, лишенное мирских удобств. В этом дворце они присутствовали в избытке. Мозаичные полы в сводчатых коридорах, гобелены на стенах, ковры, статуи, богатая изысканная мебель. Обстановка здесь сильно отличалась от покоев Гарина в Тауэре — темной, вечно холодной, тесной комнаты с убогим ложем, застеленным соломенным тюфяком, и окном, больше похожим на щель в стене, выходившим на свинцово-серую медленную Темзу, куда сливали из Тауэра нечистоты.

Эдуард сдержал слово, но лишь частично. Он пожаловал Гарину поместье для матери. Оно оказалось не больше, чем дом, каким леди Сесилия владела в Рочестере, но находился ближе к Лондону. Остальные обещания, данные Гарину в начале его службы — титул лорда, золото и великолепный особняк, — оказались преспокойно забыты. При этом Эдуард не уставал напоминать Гарину, что вызволил его из тюрьмы, несмотря на предательство, убийство Грача и отказ от «Книги Грааля», с помощью которой Эдуард намеревался шантажировать «Анима Темпли», вымогая деньги.

Возвратившись в Англию, Гарин вскоре с горечью осознал, что просто обменял одну тюрьму на другую. Тут не было кандалов, он не сидел за железными решетками, но Эдуард придумал для него узилище много умнее. Например, вздумай он не повиноваться, мог отобрать у недомогающей матери поместье. И многое другое. Обязанности Гарина были простыми. От него требовалось исполнять приказы Эдуарда. Он шантажировал непокорных баронов, заставлял их подчиняться жестоким законам, проводимым королем через парламент, вымогал деньги у богатых магнатов, доставлял тайные депеши по королевству, шпионил за свитой короля. Убив Грача, Гарин надел его платье и, по сути, стал тем самым человеком, которого так презирал. Порой, напившись вечером до беспамятства, он просыпался перед серым мрачным рассветом, весь в холодном поту, и такое в нем поднималось отвращение к себе, такая вскипала внутри горечь, что его пепельное лицо начинало все дрожать мелкой дрожью.

Слуга ввел Гарина в просторный зал с мраморными колоннами, поддерживавшими расписной потолок. В сводчатых окнах виднелся отливающий медью закат. Покрытые ковром ступеньки в дальнем конце вели на возвышение, где стоял трон с высокой спинкой и изогнутыми ножками в виде когтистых лап. На троне восседал молодой человек с надменным лицом, примерно ровесник Гарина, в золотистом шелковом бурнусе. Рядом стоял человек в возрасте. Короткие седые волосы, серьезное торжественное лицо. По углам зала застыли невольники.

— Ваше величество, Гарин де Лион, — объявил слуга с поклоном.

Гарин приблизился к трону. Поклонился.

— Ваше величество, мой господин король Эдуард Английский посылает вам привет.

Гуго вгляделся в Гарина, подпирая подбородок рукой в перстнях.

— Привет, это прекрасно, но я рассчитывал на нечто большее. — Король вскинул руку с зажатым в ней письмом Эдуарда, которое Гарин передал со стражником. — Вероятно, вы сумеете объяснить, любезный, ради чего ваш господин написал это письмо, поскольку, кроме приятностей, там ни о чем больше не сказано. Нет упоминания о содействии, которого я просил. И нет также упоминания о помощи, какую король мог бы мне оказать с учетом моего положения. Однако он отправляет вас в такой нелегкий путь с бессмысленным куском пергамента. Зачем? — Гуго уронил письмо обратно на колени. — Признаюсь, я озадачен.

— Милорд Эдуард пожелал, чтобы я передал вашему величеству его условия устно.

— Его условия? — Гуго впился глазами в Гарина.

— Мой король выражает глубокие сожаления касательно вашего положения и полагает, что может оказать содействие. Как вам ведомо, мой король приходится племянником королю Сицилии Карлу Анжуйскому, а также пребывает в добрых отношениях с папой Григорием.

— Конечно, мне это ведомо, — отрывисто бросил Гуго. — Вот почему я просил его о помощи! Мне нужно, чтобы он убедил папу отменить этот возмутительный и оскорбительный для меня акт продажи прав на мою корону Карлу Анжуйскому.

— Мой король это понимает, — осторожно ответил Гарин. — Но в настоящее время он сам испытывает трудности. На границах его королевства неспокойно. Мой король сможет оказать вашему величеству услугу, но взамен ему также требуется содействие.

— Какого рода? — быстро спросил стоящий рядом седоволосый человек.

— Не торопись, Ги. — Гуго посмотрел на советника, затем перевел взгляд на Гарина. — Я думаю, мы сумеем оказать услугу королю Эдуарду, если его содействие поможет нам сохранить трон. Что ему нужно?

— Мой король желает получить от вашего величества денежное пожертвование и заверение, что ему будет позволено использовать Кипр как базу для начала нового Крестового похода.

— Эдуард намеревается возглавить Крестовый поход?

— Со временем.

Гуго откинулся на спинку трона.

— О какой сумме пожертвований идет речь?

— Я намерен обсудить это с вашим величеством, но вначале был бы весьма признателен, если бы ваше величество пожаловали мне ужин и покои, где можно было бы привести себя в порядок.

— Да, — Гуго раздраженно взмахнул рукой, — вам это действительно необходимо. Вы выглядите как будто после сражения.

— В Акре небезопасно ходить по улицам, ваше величество. По пути к вашему дворцу на меня напали двое разбойников. Пришлось отбиваться.

Гуго посмотрел на Ги, затем снова на Гарина.

— А если я соглашусь выдать пожертвование, Эдуард мне поможет?

— У меня в этом городе есть еще дела, ваше величество. Как только я с ними покончу и мы придем к соглашению относительно пожертвования, я немедля возвращусь к королю Эдуарду, и он приложит все усилия, чтобы помочь вашему величеству. А пока я осмеливаюсь вновь просить ваше величество пожаловать мне кров и стол.

Гуго вновь раздраженно взмахнул рукой:

— Да, да, вы это получите. И мы обсудим наши дела завтра с утра. — Он щелкнул пальцами, и появился слуга, который привел Гарина в тронный зал. — Проводи гостя в его покои.

Ги подождал, пока Гарин скроется из виду.

— Меня все это совсем не радует, мой король.

Гуго повернулся к нему:

— Ги, во дворце больше сотни покоев. Пусть живет.

— Я не об этом, мой король. Меня беспокоит требование короля Эдуарда. Он пожелал, чтобы вы заплатили ему вперед за содействие, но еще неизвестно, будет ли оно вам оказано. — Ги мотнул головой в сторону двери. — И на переговоры с королем Иерусалима послал чуть ли не простолюдина. Это оскорбление, мой король.

Гуго пожал плечами:

— Кем бы ни был этот человек, но он не простолюдин. У него речь книжника и осанка аристократа. Я склонен дать Эдуарду денег, если только он не запросит слишком много. Он моя единственная надежда вырвать трон из когтей этого ворона Анжуйского. Больше помочь некому.

— Есть, — пробормотал Ги.

— Нет, — решительно бросил Гуго.

— Нам надо об этом подумать, мой король.

— Я не стану просить сарацинов о помощи. Не стану!

— Но они прежде вмешивались в дела христиан.

— Я хорошо это помню, Ги, — сказал Гуго, поднимаясь с трона. — Если бы Бейбарс тогда не вмешался в мои дела, Бейрут был бы моим! — Он подошел к окну, в котором горел закат.

О да, Гуго слишком хорошо помнил вмешательство Бейбарса. Три года назад власть над Бейрутом перешла к вдовствующей дочери прежнего властителя. По феодальному закону на Бейрут имел право претендовать и Гуго. Но она снова вышла замуж за английского пэра, который через год умер. Чувствуя приближение смерти и боясь, что Гуго отберет Бейрут у его жены, пэр попросил защиты у Бейбарса. И султан вмешался, когда Гуго послал людей насильно привезти вдову на Кипр, где намеревался выдать замуж на кого-нибудь из своих вассалов. Но поскольку верховный суд Акры подтвердил законность договора этого пэра с Бейбарсом, Гуго пришлось отправить вдову обратно в Бейрут. И права на этот город теперь были для него безвозвратно потеряны.

Король повернулся к Ги:

— Мне не нравится Бейбарс, и я ему доверяю не больше, чем Карлу Анжуйскому. Поэтому не собираюсь перед ним пресмыкаться.

— Но Бейбарс неплохо ладит с Карлом Анжуйским, мой король. Он мог бы надавить на него, чтобы тот отказался от трона. Вы платите султану дань. Сомневаюсь, что он захотел бы ее потерять.

Гуго напрягся.

— Давай больше не будем об этом говорить, Ги. Я устал. Посмотрим, что скажет завтра посланец Эдуарда. Возможно, нам не придется больше нигде искать помощи.


Войдя следом за слугой в свои покои, Гарин не смог удержаться от улыбки. Широкое, выходящее на город окно, напротив удобный, обложенный подушками диван. У задней стены стояла самая роскошная кровать, какую он когда-либо видел. С балдахином. Четыре резные деревянные стойки поддерживали каркас, с которого свешивались воздушные, почти бесплотные, занавеси. Толстый матрац, определенно набитый не сеном, а перьями, был застелен изящным покрывалом с разбросанными поверх подушками в шелковых наволочках, мягкими и пышными, как облака. Остальная мебель была не менее великолепна. На окнах висели камчатные портьеры. В углу стояли две жаровни с древесным углем.

— Умыться вы можете здесь. — Слуга показал на фарфоровый таз и кувшин. — Купальню для вас приготовят завтра, если пожелаете. Я вскоре пришлю еду.

— Погоди, — сказал Гарин ему вслед. — Принеси вначале вина.

Слугу, личного лакея Гуго, этот приказ глубоко оскорбил, но он заставил себя поклониться:

— Как пожелаете.

Гарин дождался, пока захлопнется дверь. Затем, улыбаясь, бросил сумку на кровать и подошел к окну. Тысячи миль отделяли его от хозяина, от холодных ночей, от продуваемых насквозь залов и несвежего пива. Ему предстояло провернуть два дела, что не требовало много времени. То есть можно будет не торопясь изучить этот легендарный город. И не только изучить, но и вкусить его прелестей. Наконец-то пришла долгожданная свобода, о которой он так давно мечтал.

15

Венецианский базар, Акра 14 мая 1276 года от Р.Х.

— Это чудо, что вам удалось вырваться, — воскликнул Уилл.

Наблюдать страдание на его лице доставляло Элвин странное удовольствие. Пусть помучается и наконец поймет, что чувствует она, когда он отбывает неизвестно куда.

— Прошел месяц, — сказала она. — Я думаю, пора об этом забыть.

Уилл вгляделся в Элвин. Да, прошел месяц, но на ее лице еще оставались следы пережитого. Такое не скоро забудется.

Вокруг них шумел неугомонный Венецианский базар. Купцы наперебой расхваливали свои товары, разнообразные фрукты, овощи, выпечку, пряности, изделия ювелиров, кинжалы, кожаные кошели. Теснились покупатели, суетились мальчишки. В таком шуме трудно было услышать друг друга. К тому же Уилл, несмотря на накинутый поверх мантии черный плащ, опасался, что кто-нибудь из Темпла увидит его здесь с Элвин. Он взял ее за руку и повел прочь.

— Уилл, — запротестовала она, — мне нужно купить хлеб и…

— Ты его купишь чуть позже.

Петляя в толпе, он вывел ее на глухую пустынную улочку рядом с площадью, где за домами зеленела уютная лужайка. Вся дорога перед ними была усыпана опавшими лепестками. Пора цветения в садах заканчивалась. Они сели на траву в самом конце, подальше от людских глаз.

Элвин подтянула колени к груди, оправив изумрудное платье, подпоясанное переплетенным золотым поясом, и тяжело вздохнула.

— Я рада, что удалось наконец выйти из дома. — Она положила голову на руки, искоса глядя на Уилла. — Там все так неспокойно. Андреас корит себя, Катарина только недавно начала нормально спать. До этого ей каждую ночь снились кошмары, и она будила всех криками. Бесина все время занята младенцем. Я тоже не могу избавиться от чувства вины. В общем, никому нет покоя.

— В чем твоя вина? Только Божья воля помешала мамлюкам угнать в рабство тебя и Катарину.

Уилл насупился. Ему следовало бы знать о готовившемся набеге мамлюков. Какие-то сведения обязательно должны были просочиться. И тогда он послал бы весть Калавуну предупредить жителей Кабула. Уилл только вчера вернулся из пустыни и был ошарашен вестью о набеге. Он благодарил Бога, что Элвин спаслась. Она могла бы сейчас покоиться в общей могиле, или томиться в тюрьме, или стать наложницей в гареме какого-нибудь эмира в Египте. Уилл закрыл глаза, пытаясь вытеснить из головы эти жуткие образы.

— Твоей вины тут нет.

— Надо было держать Катарину рядом. Не выбирать так долго ткань у последнего купца. — Элвин передернулась. — Тогда, не исключено, нам всем удалось бы уехать вовремя.

— Ты спасла Катарину. Это главное.

— Жаль, только ее одну. Ты бы видел, сколько там было молоденьких девочек. Их всех отняли у родителей и угнали в рабство. Не знаю, как это тебе объяснить. — Элвин вздохнула. — Но я чувствую себя перед ними… — Она замолкла.

— Виноватой? — проговорил он тихо.

Элвин кивнула.

— Я тоже мучился виной, — признался Уилл. — После Антиохии. Там погибли тысячи и десятки тысяч пленили. Многие месяцы меня терзал вопрос, почему я уцелел, почему не разделил их судьбу. Мне казалось, что я каким-то недостойным образом обманул смерть.

— Представляешь, — в глазах у Элвин стояли слезы, — в Кабуле спаслись только семеро, включая меня и Катарину. А остальные…

Уилл взял ее руку.

— Успокойся. Уже все позади.

Она вытерла щеку.

— А потом, по возвращении, пришлось предстать перед верховным судом. Подробно описывать произошедшее. Вновь переживать все это. Хорошо, что со мной был Андреас, иначе бы я не выдержала.

— И что решил верховный суд? — спросил Уилл, пытаясь скрыть тревогу.

Ситуация создалась крайне опасная. Если правительство Акры возжаждет крови, а это вероятно после резни, устроенной мамлюками, то понадобится принимать срочные меры для предотвращения войны.

— Они послали в Кабул рыцарей найти выживших и похоронить мертвых. Андреас сказал, что они собираются потребовать у Бейбарса возмещения. — Она помолчала пару секунд. — Кстати, он знает насчет нас.

Уилл посмотрел на нее, не понимая.

— Да, — Элвин грустно усмехнулась, — Андреас знает насчет нас. Катарина ему рассказала.

— Боже. — Уилл выпрямился.

— Не волнуйся, сообщать в Темпл он не намерен.

— Да я не об этом. Меня беспокоит, что же будет с тобой.

— Андреас против моего замужества не возражает.

— Замужества?

— Да, Уилл, — быстро ответила она, отметив в его тоне тревогу, — замужества. Так делают все нормальные люди, которые любят друг друга. Они женятся и заводят детей.

— Только не рыцари, — тихо уронил Уилл.

— Но разве нельзя сохранить это в тайне? — спросила она, презирая себя за умоляющие нотки, прокравшиеся в ее голос, но не способная с ними справиться. — Однажды ты просил меня стать твоей женой, и я сказала «да».

Уилл не знал, что ответить. Да, это было, но целую вечность назад. Холодный сумрачный коридор королевского дворца во Франции. За несколько часов до этого он узнал о казни отца в Сафеде. Его переполняло горе, к тому же надежда на посвящение в рыцари совсем пропала. Ему так хотелось соединиться с любимой и хоть как-то утешиться. Но в тот же вечер все круто изменилось. Парижский бордель, где он был столь близок к гибели. И сколько потом всего случилось плохого, сколько они пережили душевной боли. Все эти годы он ни на секунду не переставал ее любить. Любил и сейчас, наверное, даже сильнее, но… Его приводила в отчаяние невозможность жить нормальной жизнью, как все люди, о которых она говорила. Иметь семью, детей. Но как быть, если ты дал клятву «Анима Темпли» отдавать всего себя делу сохранения мира и оберегать Темпл от врагов внутри и снаружи? Как ее нарушить?

Он повернулся к Элвин:

— Разве это что-то изменит, если мы поженимся?

— Да, Уилл, изменит, — ответила Элвин, чувствуя приближение слез. — Ты дашь обет. Это будет доказательством, что ты меня любишь так же, как и эту белую мантию. — Она отвернулась. — И не исключено, я не буду чувствовать внутри такую пустоту каждый раз, когда ты покидаешь мою постель. Не стану чувствовать себя просто женщиной, с которой ты иногда спишь, как с любой другой… — Она не смогла продолжить, ее душили слезы.

— Ты не любая другая, Элвин, — хрипло проговорил Уилл. — Ты это знаешь. Ты должна это знать. У меня, кроме тебя, никого не было.

— Я это знаю. — Элвин поднялась с травы.

Уилл тяжело вздохнул и тоже встал.

— Элвин, я люблю тебя. Но у меня есть обязанности в Темпле, которые пока не позволяют заняться хоть каким-то устройством нашей с тобой жизни. Пока. Я думаю, скоро все изменится.

— Почему ты не расскажешь, что это за обязанности? Я бы поняла, Уилл. Ты мне не доверяешь?

— Конечно, доверяю.

— Я знаю, что у тебя какие-то дела с Эвраром. — Заметив на его лице тревогу, Элвин добавила, вскинув брови: — Ты что, забыл, как я для него похитила «Книгу Грааля»? До сих пор не знаю, зачем ему это было надо. Он так и не объяснил. Но ясно, что все это делалось втайне от Темпла. Иначе зачем брату-капеллану просить женщину украсть еретическую книгу под носом инквизиторов. Ты часто отправляешься с какими-то заданиями, о которых никогда не рассказываешь. Пропадаешь на несколько недель. — Ее голос стал напряженным. — А я здесь мучаюсь, гадаю, что с тобой. А вдруг ты в беде, или ранен, или, не приведи Господь, убит?

— Я не имею права рассказать тебе о своих заданиях.

— Я умею хранить тайны.

Уилл посмотрел в небо.

— Это не моя тайна.

Они долго стояли молча, не глядя друг на друга. Наконец Элвин кивнула, как будто ей все было ясно, и устало произнесла:

— Мне надо идти.

— Я тебя провожу.

— В этом нет нужды.

Она двинулась прочь. Уилл поймал ее руку.

— Ну позволь тебя проводить.

Элвин посмотрела ему в глаза:

— Хорошо.

Они миновали сад, обдаваемые вихрем опавших лепестков, вернулись на базар, где она сделала покупки.

У дома Андреаса стоял Саймон. Напряженно смотрел на окна верхнего этажа.

— Саймон, — окликнул его Уилл.

— Слава Богу. — Конюх облегченно вздохнул и направился к ним.

— Чего ты пришел? — Голос Уилла был недовольный. — Я же говорил тебе приходить только в самых крайних случаях.

— Этот как раз самый крайний, — ответил Саймон. — Ты должен быть в прицептории. Немедленно.

— Что случилось? — спросила Элвин.

Саймон ей слабо кивнул, она ответила ему улыбкой. Вот так они поздоровались. Такие у них сложились отношения много лет назад.

— Эврар, — произнес Саймон, глядя на Уилла.

— Что с ним?

Саймон вздохнул:

— Он умирает.

Уилл повернулся к Элвин.

— Иди скорее, — сказала она.

Дважды повторять не было нужды. Уилл припустил по улице, Саймон едва за ним поспевал. Выйдя на базарную площадь, Уилл сбросил плащ, чтобы люди видели, кто он такой, и освобождали путь. На выходе им наперерез кинулся золотоволосый незнакомец.

— Уильям Кемпбелл. — Незнакомец радостно засмеялся.

— Гарин? — Уилл с трудом узнал бывшего друга.

Гарин протянул руку, Уилл ее пожал.

— Черт возьми, как твои дела?

— Да я… — Уилл пожал плечами. — Как ты оказался в Акре? Ты получил мое письмо?

— Какое письмо?

Сзади подошел запыхавшийся Саймон.

Гарин посмотрел на него.

— А, Саймон Таннер. — Он чуть улыбнулся. — Славно тебя увидеть снова.

— А мне тебя не очень, — буркнул конюх.

Улыбка Гарина дрогнула, но осталась на месте. Он переключил внимание на Уилла.

— Письма я не получал. Когда ты его послал?

— Несколько месяцев назад. Послушай, я…

— Тогда все понятно. Я уже покинул Лондон. А что там в письме?

— Потом объясню, — ответил Уилл, заставляя себя улыбнуться. — Мне нужно с тобой поговорить. Очень нужно. Но сейчас я должен идти в прицепторий.

— Мне тоже надо с тобой поговорить. Это одна из причин, почему я прибыл в Акру.

— Ты сможешь поговорить с коммандором Кемпбеллом, когда он закончит более важные дела, — проворчал Саймон.

— Коммандор? — пробормотал Гарин, устремив свои голубые глаза на Уилла. На долю секунды его красивое лицо исказила гримаса горькой зависти.

— Где ты остановился? — спросил Уилл.

— В королевском дворце. Я там по делу от короля Эдуарда.

— Я пришлю для тебя весть, как только смогу.

Гарин хлопнул Уилла по плечу:

— Рад был увидеть тебя снова, Кемпбелл.

Уилл кивнул:

— И я тебя.

Уилл и Саймон скрылись в толпе. Гарин стоял и смотрел им вслед. Первая встреча прошла не совсем так, как он планировал, но по крайней мере контакт с Уиллом установлен.

Узнав в Темпле, что Уилл отбыл по делам нового великого магистра, Гарин томился в ожидании почти месяц. Гуго и его противный советник становились все более несносными. Король все не соглашался на условия Эдуарда, говорил, что пожертвование слишком велико. Правда, пока позволял Гарину оставаться в своем дворце, видимо, не желая терять единственную надежду на сохранение трона. Слуга из Темпла оказался верен слову и дал знать о возвращении Уилла. Все следующее утро Гарин провел в таверне напротив ворот Темпла и вскоре после службы девятого часа был наконец вознагражден за терпение. По правде говоря, он приготовился ждать дольше и не понимал, что заставило бывшего друга покинуть прицепторий так рано. Но все скоро прояснилось, когда он тайком проследовал за ним к дому в Венецианском квартале и увидел, что дверь открыла Элвин.

Гарин шел за ними на некотором расстоянии сначала на базар, потом к лужайке. Подглядывал, как они сели рядом, разговаривали, испытывая извращенное удовольствие от сознания, что они не знают, что он знает. Это ставило его выше.

«Значит, старая любовь не засохла. Надо же.

И Уилл теперь коммандор? Ну что ж, ему будет проще провести меня в Темпл, куда мне вход заказан. Осталось только выжать из старика Эврара деньги, и мои дела здесь будут закончены».

Акра уже начинала терять для Гарина свою привлекательность.


Темпл, Акра 14 мая 1276 года от Р.Х.

Уилл ворвался в сумрачные покои, не удосужившись постучать. Он так запыхался, что едва мог говорить. Когда глаза привыкли к полумраку, стал виден Эврар, сгорбившийся за рабочим столом. Уилл удивился. В покоях больше никого не было. Он ожидал увидеть лекарей, капеллана.

Уилл подошел к Эврару.

— Что случилось?

Старик повернул свое морщинистое бледное лицо. Глубокий шрам на нем сейчас был особенно заметен. Он выглядел скверно, но не более, чем обычно. Гусиное перо повисло над страницей большого потрепанного фолианта. Уилл узнал хроники, которые Эврар начал вести год назад.

— Давно пора было начать записывать свидетельства прошедшей жизни, прежде чем отойду в небытие, — произнес он. — Другие оставляют после себя детей. А я хотя бы слова.

Уилл наконец отдышался.

— Саймон сказал, что вы умираете.

— Мы все умираем, — отозвался Эврар, кладя перо и медленно поднимаясь. — Мало-помалу, каждый день.

Уилл смотрел вслед старику, как он ковыляет к шкафу и осторожно втискивает туда фолиант.

Эврар вернулся к столу и с трудом сел. Посмотрел на Уилла:

— По крайней мере ты явился быстро. Теперь я знаю, что по-прежнему могу управлять твоим вниманием, если вселю тревогу.

— Зачем вам это понадобилось? — спросил Уилл.

— Я скоро умру, Уильям, — отрывисто проговорил Эврар. — Но готов ли ты к этому? Наследие Робера де Сабле должно быть кому-то передано. Это долг всего братства. А ты один из нас.

— В дальнейшем все будет зависеть от сенешаля.

Блеклые глаза Эврара прищурились.

— Вопрос о моем преемнике еще не решен. Не торопись предполагать.

— Переходите к делу, Эврар. У меня мало времени.

— О, конечно! — Старик вскинул указательный палец здоровой руки. — В последнее время у тебя ни на что нет времени. — Он усмехнулся. — Как тебе этот каламбур? Ты либо отсутствуешь по делам великого магистра, либо… — голос Эврара отвердел, — идешь к ней.

— Но помилуйте, Эврар. — Уилл старался не смотреть ему в глаза. — Если великий магистр приказывает мне что-то сделать, как я могу отказаться?

— Одно дело — подчиняться приказам, другое — ими наслаждаться. Теперь, став коммандором, ты начал забывать о братстве. Избегаешь с нами встреч, даже когда находишься здесь. Сенешаль считает, что ты не достоин доверия. Некоторые с ним согласны.

— Вы меня обсуждали?

— Ты не можешь их упрекать. Вспомни о своем предательстве.

Уилл пристально посмотрел на капеллана, затем отвернулся.

— Сумеете ли вы когда-нибудь забыть? Я уже давно раскаялся в содеянном и тысячу раз говорил об этом. Покушение на Бейбарса — ошибка. Но у меня были причины. — Он повернулся к Эврару: — Я мстил за гибель отца!

Эврар ткнул пальцем в Уилла:

— Твой отец погиб, верно служа «Анима Темили». Если ты хочешь продолжать его дело, как всегда мне говорил, тебе надо следовать его примеру.

— Эврар, если вам нужна моя жизнь, так и скажите. Сколько еще жертв требуется принести, чтобы вы успокоились? Разве Хасана и моего отца не достаточно?

— Я скоро успокоюсь, — произнес старик с усмешкой. — Можешь быть в этом уверен.

— Я не в том смысле, — пробормотал Уилл. Он поискал глазами табурет, взял и сел напротив старика. — Я вам предан, Эврар. И вы правы, я мог бы встречаться с вами чаще, если бы вы знали, сколько дел на меня навалил великий магистр.

— А Элвин? То, что я позволил тебе такую свободу, еще не означает, что ты вправе ею пользоваться безоглядно. Тебе следовало прийти ко мне немедленно после возвращения из Аравии. Разумеется, ты явился вначале к великому магистру, это я могу принять. Но потом сразу отправился к Элвин, не соблюдя приличий, не объявив мне о своем прибытии. Такое совершенно недопустимо.

— Она была в Кабуле во время набега, — тихо проговорил Уилл.

Эврар помолчал.

— Я этого не знал. Она не пострадала?

Уилл отрицательно покачал головой, немного удивленный, что Эврар спросил:

— Я слышал, что верховный суд намерен требовать у Бейбарса возмещения. Что думает братство?

— Братство этот вопрос обсуждало, — ответил Эврар со вздохом. — Но прежде чем посвящать в это тебя, я должен знать, Уильям, что ты со мной, с нами, а твое сердце по-прежнему принадлежит «Анима Темпли». Потому что если ты не… — Он не закончил фразу.

— Конечно, я с вами. Какие могут быть сомнения. — Уилл вгляделся в дряхлое морщинистое лицо капеллана и, увидев в нем по-прежнему следы недоверия, решительно вытащил лист бумаги из кошеля, висевшего на поясе рядом с фальчионом: — Вот.

Эврар взял лист.

— Что это?

— Не знаю.

На этом листе был записан текст, который Уилл скопировал со свитка Кайсана. В пустыне, когда все спали. Вчера, в день возвращения, он передал свиток де Боже. А эту копию держал в кошеле, собираясь после встречи с Элвин показать книготорговцу рабби Илие, надеясь, что мудрый старик сможет его прочесть.

Эврар насупился, глядя сквозь очки на добросовестно скопированные Уиллом закорючки.

— Вы понимаете написанное?

— А откуда это у тебя?

Уилл придвинул табурет ближе к старику.

— Сейчас все расскажу. Но прежде вы мне скажите. Я достоин доверия? Вашего доверия.

Эврар вздохнул.

— Ты измотал меня, Уильям, и сердил чуть ли не ежедневно. — Он кивнул: — Да, я тебе верю. Но иногда сомневаюсь в твоих суждениях.

— Давайте вместе расшифруем этот текст, и, не исключено, тогда для нас кое-что прояснится.

16

Цитадель, Каир 25 мая 1276 года от Р.Х.

Айша опять нырнула, желая продлить наслаждение. В высоких окнах купальни золотилась вечерняя заря. Становилось прохладно. Почти все женщины ушли. Несколько задержавшихся вытирались ароматными льняными полотенцами на краю купальни.

Одна посмотрела на Айшу:

— Ты пропустишь намаз.

Девочка беззаботно улыбнулась:

— До молитвы еще час.

Оставшись вскоре одна с двумя невольницами, которых тут же отпустила, она вылезла из купальни и взяла полотенце. Надо было торопиться, чтобы кое-что не пропустить.

В купальне было жутковато тихо, темно-голубая вода постепенно становилась темнее. Время от времени ее поверхность возмущали падающие с расписного потолка капли. В воздухе стоял крепкий аромат благовоний. Айша оделась, быстро причесала волосы гребнем из слоновой кости, накинула на голову золотистый хиджаб. Затем поспешно подтащила к окну низкую тахту. Перевела дух и проворно вскочила на нее, ухватившись за подоконник.

Казалось, железная решетка прочно стоит на месте, но Айша уже давно заметила, что гвозди ржавые и шатаются.

Интересно, знает ли еще кто-нибудь об этом? Может, одна из наложниц уже тайно покидала гарем вот таким способом?

Это случилось почти два месяца назад. Айша сидела здесь на подоконнике, как раз перед вечерним намазом, и увидела Бараку. Он быстро шел по саду, опасливо озираясь по сторонам. Сад, как всегда, благоухал роскошными цветами, вдоль дорожки журчали узкие арыки, неся воды в темный пруд в центре. Айша удивилась. Мальчиком Барака жил в гареме с матерью, но теперь входить сюда ему было запрещено. Эта привилегия принадлежала одному Бейбарсу. Если Барака хотел увидеть ее или свою мать, он должен был позвать их у главного входа гарема. Айша наблюдала за ним, пока он не исчез за деревьями.

После той памятной встречи она вспоминала его чаще. Ее удивила тревога отца, когда он узнал, что Махмуд, Хадир и Барака встречались в разрушенной башне. К тому же Барака тогда, кажется, страшно перепугался. Айша послала ему несколько записок, приглашала для разговора. Низам вначале была довольна ее попытками привлечь супруга, но отсутствие ответа от Бараки породило в ней еще большую злобу, будто в этом была виновата сама Айша.

И вот она наконец увидела, как он крадучись идет по саду гарема. Естественно, ей захотелось узнать, что он тут делает. Спустя какое-то время выяснилось: Барака приходит сюда в определенные дни в одно и то же время, как раз перед вечерним намазом.

Теперь пришла пора выяснить причину появления супруга в саду гарема.

Быстро вытащив длинные гвозди из дыр и напряженно прислушиваясь, не скрипнет ли дверь купальни, Айша осторожно приподняла нижнюю часть решетки. Теперь предстояло самое трудное. Будь Айша покрупнее, ей бы, наверное, это не удалось, но она была тоненькая и гибкая и смогла пролезть в образовавшуюся щель. Мягко спрыгнув на прохладную землю, Айша притаилась за кустом китайской розы.

Барака появился спустя несколько минут. Айша теперь поняла, как он сюда проникал. Перелезал через стену, увитую зелеными ползучими растениями. Она пропустила его, а затем, держась в тени, поспешила следом. Он подошел к двери кухни, оглянулся — Айша прижалась к земле, — затем два раза отрывисто постучал. Дверь открылась, появился чернокожий евнух. Барака что-то сказал, затем полез в карман шелковой туники, достал монеты, протянул евнуху. И тот исчез, захлопнув за собой дверь. Барака повернулся, оглядел сад. Сквозь зеленую паутину листвы Айша наблюдала за его лицом. Оно выражало смесь дерзости и беспокойства. Спустя несколько томительных минут дверь наконец снова отворилась. Евнух вывел девушку. Айша ее узнала, это была наложница из гарема, худенькая, примерно лет девятнадцати. Ее захватили при набеге на деревню христиан. Кожа девушки была белая, как лепестки вишни, волосы бледно-рыжие, на лице застыло унылое, покорное выражение. Дверь кухни захлопнулась, и Барака жестом приказал ей идти.

С гулко колотящимся сердцем Айша двинулась за ними к небольшому амбару в задней части сада, куда складывали убранные фрукты. Барака открыл дверь, но девушка не хотела входить. Он втащил ее за руку. Побуждаемая противным любопытством, Айша прокралась к амбару. Между досками была щель, но высоко. Она подтащила деревянную бадью, перевернула, влезла на нее, одновременно страшась и желая заглянуть внутрь. Сначала она ничего не увидела, в амбаре было сумрачно. Затем разглядела контуры Бараки и девушки. Они стояли лицом друг к другу.

— Давай же, — приказал Барака.

Девушка всхлипнула.

— Давай, — свирепо повторил он, — делай! Или накажу.

Подавив рыдания, девушка медленно опустилась на колени и приподняла его тунику. Ее голова и плечи загораживали вид, но Айше было ясно, что она делала. Лицо Бараки напряглось, он закрыл глаза.

Не помня себя, Айша спрыгнула с бадьи на теплые камни и побежала прочь. Все ее тело содрогаюсь от отвращения.


Цитадель, Каир 26 мая 1276 года от Р.Х.

Слуги волокли убитого льва. Он был привязан за лапы к шесту, из пасти сочилась густая кровь. Над большой кровяной дырой в боку возбужденно гудели мухи. Слуги время от времени их отгоняли, но летучие твари неизменно возвращались.

Впереди шагали оруженосцы, дальше придворные, среди которых можно было разглядеть сыновей Калавуна, Али и Хашла, а возглавляли процессию сам Калавун и наследник трона Барака-хан.

— Охота прошла удачно, мой принц, а ты такой молчаливый. Почему? — Калавун бросил взгляд на Бараку, ехавшего рядом на черном мерине. — Что-то случилось?

— Нет, — пробормотал Барака, глядя перед собой.

— Ты славно поразил льва.

Барака сузил глаза.

— Нет. Этот удар уступил мне ты. А я не нуждаюсь в послаблениях.

Калавун помолчал.

— Ты прав, мой принц. Извини.

Сзади оживленно переговаривались придворные, громко рассмеялся Али. Младший брат Халил его чем-то рассмешил. Но Калавуну было невесело. Охота, на которую он так рассчитывал, не удалась. Барака по-прежнему держался отчужденно.

Последние два месяца Калавун был занят подготовкой похода на Анатолию. Бейбарс на несколько недель отправился в Карак, крепость в Синайской пустыне, где против него взбунтовался гарнизон. Он вернулся три дня назад в большой ярости. Кони атабеков полка Бари волокли за собой расчлененные трупы главарей бунта. Остальных мятежников изгнали за пределы государства. В Караке был поставлен новый гарнизон. На следующий день пришла добрая весть. Из аль-Биры вернулся Ишандьяр. Бейбарс объявил в честь победы празднество.

Узнав от дочери, что Барака встречался с Хадиром и Махмудом, Калавун усилил внимание к принцу. Но все тщетно. Барака оставался капризным и холодным. Сегодняшняя охота была хорошим поводом завести разговор по душам. Однако, несмотря на усилия Калавуна, наследник трона продолжал угрюмо молчать.

Впереди из кустов выползла черная змея, оставляя на песке причудливый узор. Конь Калавуна тревожно заржал, и он его остановил, ожидая, пока змея исчезнет. Затем они двинулись дальше, свернули на дорогу, ведущую к Цитадели. Калавун заметил, что она вся истоптана конскими копытами и изборождена колесами фургонов.

— Ты давно виделся с Айшой? — спросил он с наигранной беззаботностью.

Барака мрачно глянул на Калавуна:

— Я не желаю с ней говорить.

— Моя дочь тебе не угодила, Барака?

Принц в ответ пробормотал что-то невнятное.

— Но мы все обязаны время от времени навещать своих жен, — мягко проговорил Калавун. — Так заведено. Когда ты станешь султаном, тебе будет нужен наследник. Я знаю, твоя мать обеспокоена. Что ты на это скажешь?

— Ничего.

— Ладно. Но если тебе будет нужен совет, приходи. Хотя у тебя сейчас появилось много друзей. И среди них Хадир.

Барака вздрогнул.

— Хадир? Почему ты думаешь, что он мой друг?

— Не знаю, — осторожно ответил Калавун. — Мне кажется, он тебя полюбил.

Барака снова погрузился в унылое молчание. Впереди на фоне бирюзового неба вырисовывались белые стены Цитадели. Группа оборванных детей побежала за ними, прося подаяния. Калавун достал из кошеля горсть серебряных монет и бросил, приведя детей в неописуемый восторг.

— Зачем ты это сделал? — буркнул Барака.

— Затем, что они бедные, а я нет. А разве ты не сострадаешь своим подданным?

— Они не мои подданные.

— Придет день — и станут. К тому времени, когда ты займешь трон, эти дети вырастут. Разве ты не желаешь, чтобы они помнили твою щедрость?

— Мой отец не кидает простолюдинам монеты, но они все его обожают и боятся. Люди уважают не сострадание, а силу.

— Ты другой, Барака. Не такой, как твой отец.

— Да, — тихо проговорил принц. — Я другой.

— К тому же, — сказал Калавун, желаяпродлить разговор, — султан Бейбарс им помогает по-своему. Строит школы, лазареты, мечети… — Он замолк, услышав впереди крики.

У ворот Цитадели выстроилась длинная процессия конных мамлюков и фургонов. Когда Калавун и Барака приблизились, то стали отчетливо слышны женские вопли и детский плач. Калавун нахмурился, увидев в фургонах молодых девушек. Их лица были искажены ужасом.

— Что это, отец? — спросил сзади Али.

Калавун не ответил. Он вскинул руку, подавая сигнал остальным остановиться. Посмотрел на Бараку:

— Подожди здесь, мой принц.

Минуя расступившихся с поклоном воинов, он въехал в ворота и сразу увидел Бейбарса. Перед султаном стоял атабек в нефритовом плаще с боевым шлемом под мышкой. Приглядевшись, Калавун узнал эмира Усаму.

— Тебе ведомо что-нибудь об этом? — гневно спросил Бейбарс, повернувшись к Калавуну.

— О чем, мой повелитель султан? — спросил тот, спрыгивая с коня.

Вместо ответа Бейбарс принялся молча ходить туда-сюда, кипя от ярости.

Калавун вопросительно посмотрел на Усаму.

— Эмир Калавун, — произнес атабек, — мы пришли из Палестины, доставили пленников, взятых в Кабуле.

— А кто отдал приказ идти на Кабул? — спросил Калавун.

Бейбарс повернулся к Усаме:

— Эмир, если ты снова скажешь, что приказ отдал я, то будешь казнен прямо на месте, где стоишь.

Усама извлек из футляра свиток, протянул Калавуну:

— Вот он, приказ султана, скрепленный его печатью.

Калавун просмотрел свиток, затем кивнул:

— Эмир Усама выполнил твой приказ, мой повелитель султан.

— Но я не посылал такого приказа, Калавун, — ответил Бейбарс стальным голосом.

Калавун посмотрел на женщин и детей в клетях. Никто из них не понимал сказанного. Наверное, они думали, что Бейбарс и Усама обсуждают, каким способом их умертвить.

— Значит, от твоего имени, мой повелитель, действовал кто-то другой.

— Это был я.

Они повернулись и увидели Бараку, слезавшего с коня.

— Что ты сказал? — пробормотал Бейбарс.

Барака откашлялся и заставил себя посмотреть в глаза Бейбарсу.

— Я хотел тебе помочь, отец. Шпионы доносили, что в Кабуле неспокойно, что франки против нас что-то замышляют. А ты был занят, готовил поход на Анатолию. Вот я и решил действовать, послал приказ от твоего имени.

Лицо Калавуна окаменело. Он все понял.

— Я думал, ты будешь доволен, — продолжил Барака, шагнув к отцу. — Хотел помочь. — Его голос слабел, становился все более умоляющим. — Я старался для тебя, отец.

Бейбарс ухватил сына за тунику и вздернул вверх, разорвав ткань, сильно ударил по лицу тыльной стороной кулака с зажатой в нем туникой. А следом еще и еще. Барака заплакал, пытаясь вырваться, увернуться от ударов. Но Бейбарс держал его крепко. После третьего удара у Бараки пошла носом кровь и под глазом начал набухать синяк.

Калавун решил вмешаться, увидев, что султан готов прикончить сына. Он схватил Бейбарса за руку.

— Отойди! — Бейбарс сверкнул голубыми глазами.

— У него никогда не хватило бы ума решиться на такое, — быстро сказал Калавун.

Бейбарс замер. Барака висел в его руке, как мокрая тряпка.

— Я думаю, твоего сына к этому принудили, — продолжил Калавун, не отпуская руку Бейбарса. Он посмотрел на окровавленное лицо Бараки. — Это так?

Барака громко всхлипнул и закрыл глаза.

— Отвечай, щенок, — рявкнул Бейбарс, — или, Аллах свидетель, я тебя сейчас прибью!

— Мой повелитель! — Из тени возник Хадир. Объятый страхом, он пал к ногам Бейбарса. — Помни, он твой сын! Твой наследник!

— Пошел вон, — прорычал свирепо Бейбарс.

Калавун проследил за взглядом Бараки, как он с надеждой смотрит на прорицателя, и наклонился к Хадиру:

— Это твоя работа, верно?

Прорицатель продолжал гладить своей костлявой рукой сапог султана.

— Отпусти своего сына, мой повелитель. Чем он так тебя разгневал?

— Что ты сказал, Калавун? — спросил Бейбарс.

— А то, что все это задумал Хадир, — ответил Калавун, глядя на съежившегося прорицателя. — Он уговорил Бараку помочь тебе.

Бейбарс развернул Бараку:

— Это правда?

Принц продолжал всхлипывать.

— Правда?

— Да! — взвыл Барака. — Я не виноват, отец! Это Хадир! Хадир и Махмуд! Они меня заставили! Заставили!

Бейбарс уронил сына, словно осознав, что держит в руках что-то противное. Барака с плачем шлепнулся на землю, капая кровью на песок, поднял глаза на отца, затем на бесстрастные лица стражников-мамлюков, вскочил и побежал.

Громко скрипнула кожа. Это Бейбарс выхватил из ножен одну из своих сабель. Хадир возопил и бросился плашмя перед ним:

— Не поражай вестника Аллаха!

Этот возглас остановил руку Бейбарса.

— Убьешь меня, мой повелитель, и ты убьешь себя, — прохрипел Хадир. — Помни, наши с тобой судьбы связаны.

Тяжело дыша, султан пнул прорицателя.

— Убирайся с моих глаз. Я еще с тобой разберусь. — Он посмотрел на стоящих неподалеку двух гвардейцев полка Бари: — Приведите ко мне эмира Махмуда. — Затем развернулся к придворным: — Может, еще кто-то из вас задумал меня предать? — Он грозно их оглядел. — А?

Придворные застыли в ужасе.

Бейбарс уронил руку с саблей.

— Они все против меня, Калавун. Все.

— Нет, мой повелитель. — Калавун подошел к нему. — Лишь несколько гнилых яблок попало в бочку.

Бейбарс посмотрел на него.

— Но что мне делать? Мирный договор порушен. Франки не ждали такого вероломства. Они пожелают возмездия. — Он вскинул голову к небу. — Я буду вынужден идти на них, а как же Анатолия? Вдруг другой возможности не будет? Иль-хан Абага копит силы, чтобы пойти на меня. И я должен быть готов, Калавун. Должен!

— Ты будешь готов, — спокойно сказал Калавун. — Все поправимо. Пошли христианам извинения. Прямо сегодня. Объясни, что произошло. Скажи, что тебя предали и что ты жестоко расправился с предателями. Пошли им возмещение. Один динар за каждого убитого в Кабуле. Освободи из тюрьмы двадцать христиан и отправь в Акру вместе с этими женщинами и детьми. — Калавун показал на пленниц в клетях.

Бейбарс подумал и кивнул:

— Поручаю тебе это сделать.

Калавун двинулся к фургонам, приказывая воинам принести женщинам и детям воды и фруктов. Скорчившийся в пыли Хадир наблюдал за ним, его белесые глаза застилала ненависть.


Барака бежал по коридорам дворца, брызгая по сторонам кровью. Лицо странно онемело, но слабый зуд говорил ему, что большая боль в пути. Он хотел направиться к матери, но передернулся от мысли, что стражи гарема увидят его таким. Плача от унижения, Барака свернул к своим покоям.

У двери его ждала женщина в черном. Он резко остановился, и женщина сбросила с лица чадру. Это была Айша.

— Я тебя видела.

— Ты рассказала своему отцу, что видела меня тогда в сломанной башне, да? — Барака едва шевелил распухшими губами. — Вот откуда он узнал насчет Хадира?

— Да, я тебя видела! — снова выкрикнула Айша, заставив его поморщиться. — Я тебя видела с этой девушкой, наложницей! Вчера вечером!

Барака испуганно нащупывал дверную ручку.

Айша метнулась к нему:

— Я расскажу всем! Расскажу, что ты даже не можешь взять жену на брачном ложе! Поэтому покупаешь у евнуха на час наложниц своего отца, чтобы они тебе делали это! — Айша ударила его по лицу. — А своей матери говоришь, что виновата я! Говоришь, что я недостаточно для тебя хороша! — Барака вскрикнул, она задела ногтями его распухшую губу. — Но это ты не хорош! Ты!

Бараке удалось ее оттолкнуть. Он распахнул дверь, захлопнул ее за собой и повалился на пол. В коридоре какое-то время еще звучали приглушенные проклятия Айши.

17

Пизанский квартал, Акра 26 мая 1276 года от Р.Х.

В душной сумрачной таверне над липкими столами равнодушно кружились мухи. Двое портовых грузчиков, прятавшихся здесь от полуденной жары, выходя, впустили через дверь немного воздуха. Почувствовав на щеке легкое дуновение, Уилл откинулся на спинку стула. Каждый год зимой он забывал, каким неприятным в Акре бывает лето, и напоминание об этом всегда немного смущало. Символами здешнего лета были удушающая жара и разнообразная вонь.

— Вот, — сказал Гарин, ставя перед Уиллом потрескавшийся кубок с вином.

Он сел, глотнул из своего кубка, и поморщился. Выглядел Гарин превосходно, отдохнувший, загорелый, лишь под глазами оставались слабые тени. Уилл завидовал его свободной льняной тунике. В ней, наверное, было замечательно легко и прохладно. Не то что в одеянии, которое он был вынужден носить. Интересно, жалеет ли Гарин о потере рыцарского звания?

Уилл попробовал вина. Оно было кислое.

— Ну вот мы наконец и встретились. — Гарин слегка улыбнулся.

— Извини, что не смог прийти раньше, — сказал Уилл.

— Не удивляюсь. — Полуулыбка с лица Гарина не сходила. — У коммандора мало свободного времени.

Уилл неохотно кивнул. Заниматься пустой болтовней он не собирался. Встретив Гарина на базаре, он почти обрадовался. Все-таки друг детства. Хотя и бывший. Общие воспоминания о жизни в лондонском Темпле. Теперь же, сидя напротив в душной таверне, Уилл осознавал, что у него с этим человеком не осталось ничего общего, кроме давней, уже подавленной обиды.

Когда Гарин лежал в своей темнице на грязной циновке, закованный в цепи, зависящий от Уилла, страстно ждущий вестей из недоступного ему мира, тогда все было иначе. Тогда Уилл его жалел и прощал. Считал, что Гарин сполна заплатил за предательство. Но сейчас при виде его, загорелого, здорового, уверенного в себе, небрежно потягивающего вино, в Уилле вдруг всколыхнулась старая ненависть. Невольно вспомнились другая таверна и он, привязанный к кровати, избитый до полусмерти, и Гарин, стоящий над ним, насильно вливающий в глотку гнусное зелье. А секунду спустя в памяти всплыла золотокудрая девушка, затем испуганный возглас Элвин.

— Как поживает Элвин? — спросил Гарин, прерывая молчание. — Вы по-прежнему вместе?

Уилл плотно сжал губы.

— У нее все хорошо. А что нового в Англии? Как поживает твоя мама?

Гарин удивленно вскинул брови. Вопрос Уилла ему польстил.

— Мама постоянно хворает и, как всегда, ворчит. — Он вытащил из своего кубка соринку. — Я вижусь с ней много реже, чем должно. Король Эдуард заваливает меня делами.

— Какими?

Гарин пожал плечами:

— Так, выполняю разные поручения. Ничего увлекательного. — Он посмотрел на Уилла. — Ты говорил о письме. Что в нем было?

— Эврара беспокоят просьбы Эдуарда о деньгах. Я надеялся узнать твое мнение.

Гарин наклонился вперед.

— Боже. Именно об этом я и хотел с тобой поговорить. — Он кивнул Уиллу. — Но ты говори первым.

— Речь идет о деньгах. Эврар хочет знать, на что они пошли. Потому что в письмах Эдуард утверждал одно, а мы слышали, что он собрался затеять войну с Уэльсом и для этого ему понадобились деньги «Анима Темпли».

— Как вы об этом узнали? — удивился Гарин. — О планах короля ведомо лишь нескольким особо приближенным.

— У нас есть свои люди в Лондоне.

— Ну что ж. — Гарин помолчал. — Эдуард действительно готовится к войне с Уэльсом. Но для этого ему деньги «Анима Темпли» не нужны. У него есть откуда взять. Например, у короля Гуго. Он послал меня сюда вести с ним переговоры.

— Тогда зачем ему нужны наши деньги?

— Для укрепления союза с ильханом Персии Абагой, созданного четыре года назад. Эдуард намерен послать в Анатолию миротворческую миссию. Он полагает, что если мы вместе с монголами встанем против мамлюков, то войны не будет. Бейбарс не отважится пойти на такое войско.

— А как же война с Уэльсом?

— К ней его вынуждает Луэлин, правитель северной земли Уэльса. Его люди уже давно досаждают Англии. Совершают набеги на наши земли, грабят крестьян, насилуют женщин, похищают детей, а Луэлин ничего не делает, чтобы их остановить. Да что там, активно поощряет. Сейчас Эдуард решил разобраться с этими варварами раз и навсегда.

Уилл слушал и размышлял. У Эдуарда хороший адвокат. Какой искренний тон, как блестят глаза. Только все равно этим словам веры не было. Эдуарду важно иметь оправдание для своих действий, особенно перед «Анима Темпли».

— А его встреча с папой Григорием? — спросил он. — Эврар слышал, что король намеревается поднять Крестовый поход.

На этот раз Гарина осведомленность Эврара почему-то не удивила.

— Как тебе известно, — не смутившись, произнес он, — папа Григорий давно мечтает о Крестовом походе. Он говорил об этом и на Лионском соборе. Эдуард там не присутствовал, поэтому решил оправдаться. Сказал, что готов возглавить Крестовый поход.

Уилл понял, что ничего путного из Гарина не вытянешь, и сменил тему:

— А ты что хотел обсудить?

— Да все те же деньги. Эдуард послал меня передать Эврару его просьбу дать деньги на миссию к ильхану. И как можно скорее. Выйти на Абагу никому из братства не удастся, а он установил с ним добрые отношения. — Гарин слегка пожал плечами. — Эдуард полагает, что его призвали стать хранителем, нуждаясь в помощи для установления мира.

Все звучало разумно, но Уилл по-прежнему ничему не верил.

— Я поговорю с Эвраром, но не могу обещать, что он согласится дать деньги. У «Анима Темпли» много планов, и на все средств не хватает.

Гарин кивнул:

— Тогда, может быть, ты устроишь мне с ним встречу. Или по крайней мере поскорее сообщишь его ответ. Я не могу пребывать в Акре слишком долго. Иерусалимский монарх едва меня терпит в своем дворце.

— Я посещу Эврара сегодня вечером и встречусь с тобой здесь завтра, в это же время. — Уилл встал, оставив свое вино почти нетронутым. — А теперь мне нужно идти. Есть дела.

— Тогда до завтра.

Гарин проводил Уилла взглядом. Портовые грузчики смотрели на проходящего рыцаря с уважением. Когда-то люди так же смотрели и на него. Теперь он выглядит как простолюдин, мало чем отличающийся от них. И это он, потомственный аристократ.

Гарин осушил до дна кубок Уилла, посидел с минуту и вышел за дверь.

Он вяло двигался вдоль пыльных улочек к базару. Мимо жилых домов, магазинов и церквей в потоке горожан, ведущих мулов, толкавших ручные тележки. Пройдя базарную площадь, Гарин свернул в сводчатый каменный проход с арочными нишами по всей длине, в глубине которых прятались тесные магазинчики, где продавалось все, от фарфора до ядов. Опустив руку ближе к кошелю и кинжалу, он направился дальше. Люди пили ароматный чай, играли в шахматы, женщина, завернутая в тонкую шелковую накидку на голое тело, поманила его в наполненную дымом темноту, откуда пахло грехом и корицей.

Гарин поражался, как быстро чужое стало знакомым. Впервые он пришел на эту крытую улицу всего две недели назад и вот сегодня посещал ее уже пятый раз. И те же самые мужчины играли в шахматы, и его манила та же самая женщина. Тот же самый запах апельсинов и лимонов приветствовал его из фруктовой лавки. А вот и знакомый араб увидел его и улыбнулся.

— Канноб,[3] — произнес Гарин без улыбки.

Араб быстро исчез в магазине и так же быстро вернулся с небольшим свертком, перевязанным бечевкой. Он знал, зачем Гарин пришел.

— Теперь спишь хорошо?

— Лучше. — Гарин взял сверток, протянул ему монеты и собрался уходить.

— Скоро увидимся, — крикнул араб вслед.

В королевском дворце Гарин быстро прошел в свои покои. Здесь было прохладно, задернутые шторы не пропускали жару. Он велел слугам не входить, и его постель была по-прежнему смята и не прибрана после очередной беспокойной ночи. Под кроватью скопились пустые керамические кружки из-под вина. Подушки были разбросаны по полу перед низким столом, на котором лежали железные каминные щипцы рядом с почерневшей глиняной курильницей.

Он запер дверь на засов, сбросил башмаки и прошел к столу. Вытащил из кошеля сверток. Взял щипцы, погрузил в жаровню, пошевелил угли, дожидаясь появления янтарного сияния. Затем осторожно захватил щипцами тлеющий уголек, вложил в курильницу и сел на подушки, скрестив ноги. После чего наконец раскрыл сверток. Знакомый острый запах возбудил в нем трепет предчувствия. Измельчив пальцами несколько сухих бледно-зеленых цветочных головок, он смешал их с твердыми коричневыми семенами и опустил в курильницу.

Повсюду в западном и восточном мирах из стеблей конопли делали веревки, а также шпагат, бумагу и некоторые ткани. Листья и цветки шли на изготовление целебных снадобий и фимиама. Когда-то, много лет назад, в Париже у Гарина была женщина, Адель, хозяйка борделя в Латинском квартале, знахарка, поведавшая ему, что если пожевать листья конопли, то будешь иметь во сне потрясающие видения и станешь сильнее по мужской части. Конопля также смягчала и успокаивала самый неугомонный дух. Тогда попробовать коноплю Гарину не довелось, но семнадцать лет назад, рыская по Пизанскому базару в поисках снадобья, помогающего спать в жаркие ночи, он наткнулся на магазин араба. Султан Бейбарс запретил мусульманам употреблять коноплю, так что они выращивают ее исключительно на продажу франкам и другим инородцам. На востоке только мистики-суффисты жевали коноплю во время отправления своих обрядов.

В тот первый день конопля досталась Гарину в виде круглых бледно-коричневых леденцов, которые вкусно пахли медом, мускатным орехом и чем-то еще. Вечером он рассосал один и стал ждать обещанного спокойного сна. Но сон не приходил, и разочарованный Гарин рассосал остальные. Через час он лежал ничком на ковре, трясясь от неистового безудержного смеха, а позже Гарин погрузился в сон, какого никогда прежде не знал. Четыре дня спустя он вернулся к арабу и спросил чего-нибудь послабее. Араб продал ему курильницу вместе со свертком конопли и рассказал, что и как делать.

Сейчас горячий уголек нагрел смесь, она загорелась. Семена начали лопаться, в воздух поднялась струйка голубоватого дыма. Гарин наклонился над столом, как священник над алтарем, и вдохнул ртом дым. Поначалу он ужасно кашлял, но быстро привык и научился регулировать дозу.

Два глубоких вдоха, и комната начала затуманиваться. Всего чуть-чуть этой смеси давало ему радость, какую он никогда не получал от вина. Было ощущение, как будто тебя ласкает желанная женщина. Еще немного, и придет сон. Наконец сгорел последний цветок. Прикрыв глаза, Гарин откинулся на подушки.

Встреча с Уиллом его расстроила. Самодовольный, холодный, уверенный в своей правоте. Хотелось броситься на него с кулаками, а приходилось сидеть и приятно улыбаться. Это стоило больших усилий.

Гарин получил небольшое удовлетворение, вспомнив Уилла мальчиком в Нью-Темпле, как он со слезами рассказывал, что отец винит его в гибели сестры. Уилл хорошо владел мечом, но с пренебрежением относился к уставу и почти ежедневно его нарушал. Но почему-то всегда все сходило ему с рук. А Гарина постоянно ругал и бил его собственный дядя. Потом эта история с «Книгой Грааля». Спасти ее удалось только благодаря Гарину. И что? В благодарность за это его бросили в темницу на целых четыре года, а Уилла, который предал братство, затеяв покушение на Бейбарса, простили.

Гарина захлестнула жгучая жалость к себе. Ему было уготовано место в тайном братстве, но его занял Уилл, а теперь вот он стал коммандором. То есть опять наверху. Но что действительно стояло у Гарина костью в горле, с чем он никак не мог примириться, так это с фактом, что Уилл был простолюдином. Всего несколько поколений отделяло его от обитавших в горах варваров. Да, отец Уилла непонятно как ухитрился стать тамплиером, но его дедушка был купцом, торговал вином, а мать вообще была простой крестьянкой. Одна эта мысль приводила Гарина в неистовство. Он, де Лион, — последний из благородного рода, восходящего к славным временам Карла Великого, чей отец и братья погибли, сражаясь под знаменами короля Людовика, а дядя был членом братства, — теперь стал никем. Нет, хуже, мальчиком на побегушках у Эдуарда. Уилл, Эврар и остальные считают его ничтожеством.

Но они просчитались. Кое-что не учли. Просмотрели важное обстоятельство, что он единственный, кто стоит между «Анима Темпли» и его хранителем. Единственный, кто знает слабости и тайны обеих сторон. Это давало ему большое преимущество. Надо будет только продумать, как его лучше использовать.

«А Уилл, кажется, поверил всему, что я сказал. Дурак он, и больше никто».

Веки Гарина смежились, рука вяло упала на колено.

Его разбудил настойчивый стук в дверь. Он дернулся, с трудом поднимаясь на ноги. Отодвинул засов, открыл дверь и… испуганно застыл. Перед ним стоял король Гуго.

— Ваше величество, — пробормотал Гарин, пытаясь скрыть замешательство.

Король протиснулся в комнату, заставив Гарина посторониться. Осмотрелся, прищурив глаза.

— Думаю, у свиней в хлеву лучший порядок. — Гуго переступил через брошенные башмаки. — Что, король Эдуард позволяет тебе так вести себя в своем замке? — Не дожидаясь ответа, он задал следующий вопрос: — Почему ты не предстал передо мной, де Лион, сегодня днем, как было договорено? Почему проявил такую непочтительность?

— Простите, ваше величество, я проспал.

— Может быть, выпил накануне слишком много вина? — Гуго сердито посмотрел на кружки под кроватью, принюхался. — Поэтому и воскурил здесь фимиам, чтобы не чувствовался запах? Слуги его чуют. Этим твоим фимиамом пропах весь коридор. — Он снова принюхался.

— Ваше величество, — быстро произнес Гарин, — если вы дадите мне полминуты, чтобы одеться, я последую за вами в тронный зал. В подобающее для вас место, чтобы обсуждать важные вопросы.

Гуго повернулся.

— Я решаю, где мне что подобает. И мне надоело ждать. Ты сказал, что закончишь здесь свои другие дела и сразу отправишься в Англию. Так давай, поторопись. Пусть Эдуард вмешается, прежде чем Карл Анжуйский купит права на мой трон у этой высохшей ведьмы, моей кузины Марии.

— Другие дела уже почти закончены, ваше величество, — ответил Гарин. — Но я могу покинуть Акру лишь с вашим письменным согласием удовлетворить просьбу короля Эдуарда. Вы его дадите?

— Нет, — бросил Гуго. — Я уже говорил тебе, Эдуард просит слишком много только за то, чтобы поговорить с папой. Я позволяю ему разместить на Кипре войско для нового Крестового похода, но денег не дам. Это чересчур. — Гуго решительно мотнул головой. — Еще неизвестно, сможет ли Эдуард убедить папу.

— Ваше величество, если мой король не сможет убедить его святейшество, тогда никто не сможет. Однако я верю, что у короля Эдуарда это получится.

— Нет, — повторил Гуго. — Все равно сумма непомерно велика.

Гарин кивнул:

— Тогда я уеду сегодня.

— Но ты все объяснишь своему королю?

— Конечно. Я передам ему все, что вы сказали, ваше величество, но… осмелюсь заметить, что ответ короля мне заранее известен. Он вам поможет, только если вы поможете ему.

Гуго отвернулся, его спина напряглась.

— Я бы заплатил за уверенность в успехе.

Гарин сочувственно пожал плечами:

— Но что вам еще остается, ваше величество? Попробуйте рискнуть. Прикиньте, во сколько вы оцениваете свой трон. Сравните с тем, что просит король Эдуард.

Гуго бросил на него свирепый взгляд и надолго замолчал.

Гарин ждал.

— Ладно, — произнес наконец Гуго сквозь стиснутые зубы, — я дам Эдуарду деньги. Ради моих наследников, сыновей. Пусть Заморскими землями правят они, а не Карл Анжуйский.

— Тогда мои дела здесь почти закончены, — ответил Гарин с легкой улыбкой.


Иудейский квартал, Акра 26 мая 1276 года от Р.Х.

Золотые колокольчики на двери книжной лавки нежно звякнули. Уилл вошел и окунулся в желанную прохладу. Прогулка по жаре далась ему нелегко, он изрядно взмок.

Книги. Они здесь были повсюду, разных размеров. На полках вдоль стен от пола до потолка и на полу стопками, похожими на башни, готовыми вот-вот обвалиться. Книгами был завален и весь прилавок. На звук колокольчиков в дальних дверях возник человек лет семидесяти. Невысокий, сутулый, бородатый, седой. Волосы вьющиеся, длинные, лицо смуглое, обветренное. Он вгляделся в Уилла умными острыми глазами:

— А, сэр Уильям. А я все гадал, вернулись вы уже или нет.

— Пришел справиться о вашем здоровье, рабби Илия.

Старик усмехнулся:

— Однако шутники вы, молодые. Неужели вы, сэр Уильям, стали бы тратить свое драгоценное время на такие пустяки. Я знаю, зачем вы пришли. — Уилл не успел ответить, как Илия взял с прилавка тонкую книгу в выцветшем красном кожаном переплете: — Вот.

Книга была старая, изрядно потрепанная. Бледный латинский шрифт едва можно было различить.

— Написана много лет назад путешественником из Рима, — сказал Илия, вглядываясь в страницы через плечо Уилла. — Не великое произведение. Так, слабый трактат, повествующий о нравах и обычаях сирийцев. Но в нем содержится то, что вам нужно. — Илия протянул руку: — Позвольте.

Уилл вернул книгу. Илия перелистнул страницы и начал вчитываться, наморщив лоб.

— Вот оно, то, что должно вам помочь.

На странице, которую открыл Илия, были помещены рядом два текста. Один на латинском, а другой на языке, походившем на арабский. Уилл узнал. Это был язык со свитка.

— Действительно, тот самый, — проговорил он, волнуясь.

Илия кивнул:

— Эврар был почти прав. Это язык сирийцев христиан. Причем не несторианцев, которых большинство, а якобианцев. Их языки очень схожи, так что легко перепутать.

— Язык сирийских христиан? — удивился Уилл.

— Да. И происходит он от арамейского, древнего языка моего народа. После раскола восточной христианской церкви, когда образовались две секты, возглавляемые Нестором в Персии и Яковом в Эдессе, возникли и два диалекта. Мне пришлось переворошить массу книг, прежде чем я отыскал эту. Но видите, автор перевел эти нехитрые стихи с якобианского на латинский. — Рабби наклонился перевернуть страницу. — Он также, где возможно, пометил буквы алфавита якобиатов и соответствующие латинские. Сирийцы для обозначения цифр используют определенные буквы. Учтите это, когда будете переводить текст на вашем свитке.

Уилл поднял глаза.

— Спасибо.

Илия улыбнулся, но, что-то вспомнив, поспешил к прилавку и вернулся с листом бумаги:

— Возвращаю вам это.

На бумаге было написано несколько строчек текста, скопированных со свитка. Уилл дал это Илие как образец.

— И что там такое в этом свитке, что так взволновало вас и Эврара? — спросил Илия.

Уилл замешкался с ответом.

Илия качнул головой.

— Наверное, мне лучше не спрашивать, да? Тогда вам не потребуется выдавать никаких секретов, а у меня ночью будет крепче сон. — Он улыбнулся. — Передайте своему старому колдуну, пусть он навестит меня поскорее. Я приготовил для него много новых книг, весьма интересных, которые будут полезны в вашем деле. — Он на секунду замолк, затем добавил: — В нашем деле. И скажите ему, сэр Уильям, что в моем винном погребе есть отличное гасконское, а мне нужна хорошая компания, чтобы как следует им насладиться.

Уилл улыбнулся:

— Я обязательно это передам брату Эврару.


Темпл, Акра 26 мая 1276 года от Р.Х.

— Как продвигается перевод? — спросил Уилл.

— Если ты будешь меня прерывать, я его никогда не закончу, — проворчал Эврар, не поднимая головы.

Он записал очередную строку, затем посмотрел на Уилла:

— Расскажи лучше, как прошла встреча с де Лионом.

— Я уже рассказывал, — устало проговорил Уилл. Он чувствовал смятение. Ведь Эврар до сих пор ничего не знал об этом свитке, откуда он взялся.

— Расскажи снова.

Подавив раздражение, Уилл сел на край кровати и за несколько минут пересказал содержание своего разговора с Гарином.

— Ты ему не поверил?

— Я не верю Эдуарду. Что касается Гарина, то он его покрывает. Либо сознательно, либо вслепую. Это единственное, в чем я сомневаюсь.

Эврар тяжело вздохнул:

— Почему ты пообещал ему так быстро дать ответ? Мне нужно все тщательно продумать.

— Я полагал, что это не займет у вас много времени. Сейчас посылать деньги Эдуарду нельзя ни в коем случае. — Уилл не стал добавлять, что ему хочется закончить дела с Гарином как можно скорее.

— А если он вздумает мстить? Расскажет папе Григорию о наших тайнах. Что тогда?

— Эдуард наш хранитель. Его обвинят в ереси так же, как нас.

— Эдуард скажет, что стал хранителем, чтобы помочь церкви нас разоблачить, — возразил Эврар.

— Не надо ему отказывать решительно. Просто потяните время. — Уилл поднялся. — Надо сохранить у него надежду получить от нас какие-то деньги. Тогда он не станет ничего рассказывать папе.

Эврар задумался.

— Ты прав. — Он опять вздохнул. — Жаль, конечно, что мы попали в такое положение. Но случившегося назад не вернешь. Скажи де Лиону, пусть передаст Эдуарду, что мы весьма сожалеем, но помочь деньгами сейчас не имеем возможности, однако готовы позже вернуться к обсуждению вопроса. — Он откинулся на спинку стула, поднял лист пергамента. — На твоем свитке, Уильям, написана какая-то бессмыслица.

— Что? — Уилл быстро просмотрел перевод Эврара. Действительно, набор непонятных слов. Смысла никакого. — Илия сказал, что числа сирийцы обозначают буквами. Вы это учли?

Эврар усмехнулся:

— Тут, что ни делай, смысла все равно не видно. Выходит, текст зашифрован. И для его разгадки мне нужно знать, кто его написал, при каких обстоятельствах и остальное.

Уилл понимающе кивнул. Затем сел и начал рассказ. О том, что случилось в доме Гвидо Соранцо. О том, что допрашивать его великий магистр поручил венецианскому купцу Анджело. О том, как венецианец потом этого Гвидо убил, и о том, что сказал Соранцо, умирая.

— Черный камень? — удивился Эврар.

— Да, это его последние слова. «Черный камень будет вам не спасением, а гибелью».

— Продолжай, — потребовал старик.

Уилл рассказал все до конца. Эврар выслушал с мрачным лицом и снова схватил перо.

— Вы что-то поняли? — спросил Уилл.

— Я встречал такое прежде, один или два раза. Послание, записанное алфавитом другого языка. Вот ты узнал наконец язык, на котором был написан текст на свитке. Сирийский якобианский. Я перевел, и получилась бессмыслица. Потому что язык на самом деле другой.

— Какой же? — спросил Уилл.

— Твой Кайсан шиит, верно? Значит, скорее всего арабский. Ты понял? — Эврар сухо улыбнулся. — Твой друг шиит использовал алфавит якобиатов, чтобы зашифровать послание на арабском. Каждую арабскую букву он заменил соответствующей сирийской. И никто ничего не разберет. К тому же арабы пишут справа налево, а якобиаты наоборот.

— Неужели все так просто? — задумчиво проговорил Уилл, наблюдая, как из-под пера Эврара появляется арабский текст.

— Ничуть не просто, — ответил Эврар почти весело, хотя был сильно встревожен. — Шифр довольно умный. Тут обязательно надо знать, на каком языке общаются отправитель и получатель. Но этого мало. Надо еще знать этот язык, а также алфавит языка, использованный для шифровки. Так что не страшно, если письмо попадет в чужие руки. Его все равно никто не прочтет. Поэтому ни великий магистр, ни Кайсан ничего не опасались. Таких, как ты, очень мало. Большинство рыцарей в нашем прицептории с трудом способны написать свое имя. К тому же великий магистр не думал, что кто-нибудь осмелится этот свиток развернуть. Твой пытливый ум тебя не подвел, Уильям. Молодец. — Эврар продолжил писать. — Подожди немного, я сейчас закончу.

Уилл отошел к окну, стал смотреть на залитый солнцем двор, прислушиваясь к противному скрипу гусиного пера по пергаменту. Наконец скрип прекратился. А следом раздался возглас Эврара:

— Боже!

Уилл повернулся.

— Что там, Эврар?

Тот не ответил, и Уилл схватил пергамент, начал медленно читать арабский текст:

«Много лун прошло с тех пор, как я получал от тебя весть, брат мой. Меня уже начали посещать мысли, не догнала ли тебя смерть. Нас разделяет лишь Синай, но кажется, что их Вавилон, где ты заперт, находится на краю земли. Зреть написанное твоей рукой принесло много радости в мою душу и облегчило сердце, полное страха за тебя. Однако позволь мне сказать о деле. Мои люди в смятении. Многим это не по душе, и потому я должен был так поспешно отправить назад рыцарей, передавших твое послание. Мои люди мне преданы, но я за них в ответе. Благоразумие требует подождать, подумать, но и я уже решился. Ради тебя, брат мой, ради твоей свободы.

В следующий год, за неделю до первого дня месяца мухаррам[4] мы будем ждать рыцарей в Юле. Скажи им прийти к мечети и назвать мое имя. Мы проведем христиан по запретной дороге в Священный город. Поможем войти в Святое место. Но камня ни один из нас не коснется. Даже я. Рыцари сделают это одни.

Я верю, брат мой, что обещанная награда будет такой великой, как ты говоришь, ибо когда мы исполним это, то будем навеки прокляты всеми мусульманами. И не будет для нас дома на этих землях. Я только молюсь, чтобы Аллах нас простил, зная, что ничего дурного его храму мы не замышляли, а совершили это лишь из любви к нему».

Уилл поднял глаза на Эврара:

— Я не понял, что это значит.

— Они собрались похитить Черный камень.

Видя недоумение на лице Уилла, капеллан махнул рукой.

— Камень, понимаешь? — Он резко развел руки сантиметров на тридцать. — Примерно вот такой. Некоторые верят, что его принес с Небес архангел Гавриил. Ты слышал о Каабе?

— Мусульманская святыня в Мекке?

Эврар кивнул:

— Кааба, то есть куб, это храм, который, согласно вере мусульман, построил Ибрахим с помощью сына Исмаила. Они строили его многие годы, кирпич за кирпичом, и посвятили Аллаху. Но есть сведения, что арабские племена поклонялись здесь своим богам задолго до зарождения ислама. Потом пришел Мухаммед, чтобы объединить племена под единым Аллахом, разрушил идолов, возведенных в Каабе, и посвятил этот храм Аллаху. Пророк оставил там лишь Черный камень как память об Ибрахиме. Поцеловал его и поместил в восточный наружный угол Каабы, где он стоит и по сей день в серебряной оправе, символизирует непоколебимость и единство ислама. Мухаммед установил паломничество в Мекку, хадж, сделал его важной обязанностью любого мусульманина, где ему следует поклоняться этому Черному камню. С тех пор каждый год шииты и сунниты вместе идут долгим путем в Мекку, где, следуя по стопам пророка, обходят Каабу и целуют камень. Некоторые верят, что когда-то камень был белым как снег, но потом почернел от грехов людских, а в Судный день он будет защищать перед Аллахом каждого правоверного, кто его поцеловал. — Эврар взглянул покрасневшими глазами на Уилла. — Это самая важная святыня мусульман. Неверным запрещено даже приближаться к Святому городу. А если кто из них войдет в Мекку и похитит камень со священного места, то это будет поругание, какое невозможно вообразить.

Уилл внимательно слушал, становясь все более серьезным.

— Ты уразумел? Если рыцари с Запада поступят так, как говорится в этом послании, то против нас поднимутся мусульмане по всей земле. Это будет война, невиданная со времен Первого крестового похода. А то и еще ужаснее.

— Но разве Кайсан может сделать это? Ведь он мусульманин.

— Такое в истории уже случалось. Столетия назад банда шиитов из секты исмаилитов разграбила Мекку, похитила камень и продержала у себя больше двадцати лет как трофей. Камень наконец возвратили, но с тех пор другие мусульманские правители несколько раз пытались овладеть Меккой. — Эврар поднялся, подошел к столу, где стояли кувшин и кубок. Налил себе большую меру вина. — Наши люди тоже пытались это сделать. Например, один французский рыцарь напал на караван, следовавший в Мекку, что привело потом к битве при Хаттине. Это случилось задолго до создания «Анима Темпли». Он намеревался вторгнуться в Аравию, разрушить гробницу Мухаммеда в Медине, разграбить Мекку и сровнять Каабу с землей. За ним последовали три сотни христиан и такое же количество изгоев-мусульман. Войти в Святой город им не удалось, но они разорили множество караванов, включая тот, с которым путешествовала родная тетка Саладина. Рыцарь заплатил за свои бесчестные преступления смертью. — Эврар отпил из кубка. — Но этот урок прошлого, кажется, забыли. Надо действовать. Первым делом созовем братство.

— Но зачем это великому магистру де Боже? — спросил Уилл. — Почему он решил затеять такую войну?

— Не знаю, — ответил Эврар. — Мне вообще пока многое непонятно. Кто этот брат, к которому обращается Кайсан? Кровный родственник или просто соратник? Послание явно адресовано не великому магистру, а брату. Знает ли де Боже его содержание? И как Соранцо проведал об этом замысле? — Эврар снова просмотрел текст перевода. — «Синай», «запертый в их Вавилоне». — Он поднял глаза на Уилла. — По крайней мере мы знаем, где этот брат обитает. Вавилон-Форт — так назывался Каир в эпоху Римской империи.

— А почему их Вавилон? — спросил Уилл.

— В Каире правят сунниты, а Кайсан шиит, думаю, и его брат тоже. Кайсан упоминает месяц мухаррам, знаменательное время дли шиитов. — Эврар задумался. — Я, конечно, сделаю нужные расчеты, но думаю, мухаррам придется на апрель следующего года.

— Неужели великий магистр связан с кем-то в Каире?

Эврар вздохнул:

— Пока мы слишком мало знаем и не можем быть уверенными ни в чем. Но одно совершенно ясно: если это гнусное злодеяние свершится, то о мире с мусульманами придется забыть навсегда. И христиан непременно изгонят со Святой земли. Всех до единого. Акра будет сожжена, и с ней сгорят все наши мечты. Мы не должны этого допустить, Уильям. — Его голос стал твердым как камень. — Не должны.

18

Цитадель, Каир 26 мая 1276 года от РХ.

Махмуд шествовал по дворцу, сурово глядя перед собой, в окружении четырех молчаливых гвардейцев полка Бари. Тюрбан на его голове сидел слегка неровно. Он намотал его в спешке на влажные после купания волосы. Воины не сказали, куда и зачем его ведут, но Махмуд и без того знал. И где-то глубоко внутри его медленно заворочался червь страха.

Выйдя в залитый солнцем двор, Махмуд увидел Бейбарса. С украшенного серебряной чеканкой черного пояса султана с двух сторон свисали сабли. Рядом стояли два гвардейца полка Бари, а чуть в отдалении пятнадцать эмиров, атабеки всех полков. Среди них — Ишандьяр, Юсуф, Калавун и несколько товарищей Махмуда. Лишь немногие отважились встретить его взгляд, в том числе Калавун. Лицо Бейбарса, как всегда, было непроницаемо. Но глаза, прожигающие насквозь голубые глаза, источали гнев невероятной силы.

Махмуд метнул взгляд на гранитный камень рядом с султаном, похожий на могильный. Он знал, что если подойти ближе, то можно разглядеть на нем коричневые пятна крови тех, кого здесь казнили. А их было не счесть. И страх, извиваясь, начал подниматься к горлу. Стало тяжело дышать. Махмуду хотелось заговорить, скрыть свой страх под словами, сделать вид, что ничего не происходит. Голос к нему вернулся, лишь когда воины исчезли, оставив его стоять перед Бейбарсом.

— Приветствую тебя, мой повелитель султан!

— Не называй меня так, — рявкнул Бейбарс, будто хлестнув кнутом. — Я не султан.

Махмуд дрогнул.

— Как же так, мой повелитель?

— Для тебя я не повелитель и не султан. Не мне ты поклялся в верности перед лицом Аллаха. Для тебя я… просто глупец, кого не грех обмануть.

— Нет, мой повелитель, я…

— Ты низкий предатель, Махмуд. Я услышал это из уст моего сына. Теперь хочу услышать из твоих. Скажи, зачем ты это сделал? Зачем послал приказ совершить набег на Кабул от моего имени? Зачем совратил моего сына?

— Мой повелитель… — нерешительно начал Махмуд.

Бейбарс махнул воинам:

— Взять его.

Махмуд вскрикнул. Воины схватили его за руки и повели к камню. Заставили встать на колени. Он снова вскрикнул, когда его голова коснулась холодного гранита.

— Не я один хотел, чтобы ты обратил свой взгляд вначале на христиан! — завопил он. — Только другие улыбались тебе в лицо, соглашались с твоими планами идти на монголов, а потом за глаза осуждали.

Бейбарс бросил яростный взгляд на эмиров, и те в страхе потупили глаза.

— А я никогда не скрывал своих мыслей! — воскликнул Махмуд. — Ты всегда знал, о чем я думаю. — Он попытался поднять голову, посмотрел на Бейбарса, но ладонь воина крепко прижала ее к камню. — Разве это не достойно капли милосердия, мой повелитель?

— Я вижу перед собой змею, — пробормотал Бейбарс, — которая проскользнула в мой дом и обвилась вокруг того, кто мне близок и не так хитер, как она.

— Это не так! — выкрикнул Махмуд. Он хотел еще что-то добавить, но воин его успокоил ударом.

— Своим ядом эта тварь отравила моего сына, — продолжил Бейбарс, — нашептывала ему на ухо своим извивающимся языком ложь. Ты змея, Махмуд, и потому с сего дня впредь будешь ползать на брюхе, как змее и подобает.

Бейбарс кивнул. Воин отпустил голову Махмуда и схватил его за плечи, а другой прижал руку к камню, ладонью вниз.

— Мой повелитель! Пощади! — крикнул Махмуд при появлении третьего воина-гвардейца в золотистом плаще с топором в руке.

— Погоди. — Бейбарс направился к воину.

Махмуд с мольбой смотрел на султана. Последняя надежда исчезла, когда Бейбарс взял топор и устремил на поверженного эмира свои безжалостные глаза.

— Я это сделаю сам.

Махмуд пронзительно крикнул. В следующее мгновение Бейбарс поднял топор и яростно опустил. Лезвие ударило по запястью, пробило плоть и кость, а затем звякнуло о камень с режущим ухо звуком. Махмуд издал сдавленный вопль, выгнулся, воины его едва удержали. Кровь хлынула, оросив желтый плащ эмира и землю вокруг. Отрубленная кисть осталась лежать на камне, бледная, похожая на раздувшегося паука.

Но мучения Махмуда только начинались.

Когда Бейбарс отсек ему вторую кисть, он обезумел от боли.

— А теперь ступни, — сурово сказал Бейбарс, сжимая топорище забрызганными кровью руками.

Гвардейцы полка Бари подняли ногу обмякшего Махмуда и положили на камень, плотно прижав лодыжку. Бейбарс взглянул на эмиров. Большинство смотрели куда-то в сторону, на землю, в небо, куда угодно, только не на окровавленное существо, которое совсем недавно было человеком, их соратником.

— Не отворачивайте глаза, — приказал Бейбарс. — До какой поры мои приближенные будут тайно перешептываться за моей спиной, осуждать мое правление и мои решения? Теперь узнайте цену предательства. — Бейбарс подождал, пока все устремят взоры на камень. Затем перевел дух, вытер со лба пот и поднял топор. — Если вздумаете бунтовать, клянусь Аллахом, эта судьба ждет любого из вас!

Топор опустился.


Барака услышал доносящиеся со двора пронзительные крики и пошевелился. Он сидел на полу в своих покоях, безвольно откинувшись на подушки. Крики были слабые, но это вывело его из оцепенения. С трудом поднявшись на ноги, он подошел к окну. Затем повернулся к зеркалу и не узнал себя. Там было чужое лицо. Отец славно над ним поработал.

Опустив голову, Барака уныло поплелся к тазу с водой, что стоял рядом с зеркалом, потом передумал. Подошел, открыл дверь. Айша ушла. Он осторожно потрогал губу, где ее ногти разорвали кожу. Почувствовав боль, Барака разозлился: «Эта тварь осмелилась за мной шпионить! Угрожать! Донесла своему отцу, рассказала, что видела меня с Махмудом и Хадиром. Откуда еще Калавун мог узнать, что в этом замешан прорицатель?»

Свое Барака все равно бы получил, а Хадир, наверное, как-нибудь выкрутится. Вот Махмуду несдобровать. И в этом виновата Айша. А эти ее угрозы насчет наложницы! Бараку передернуло. Значит, она следила за ним, подглядела в самый сокровенный момент. Он сгорал от стыда, что его тайна раскрыта.

Мать постоянно умоляла Бараку повидаться с Айшой, умоляла не замечать ее недостатки. Ради продолжения рода. «Тебе нужен наследник», — говорила она. Но он не мог заставить себя. Айша его пугала. Всегда. Брачная ночь лишь усугубила страхи. Конечно, у него ничего не получилось, но пробудилось любопытство. Тело Айши, открывшееся ему в ту ночь, такое нежное и гладкое, запало в душу, хотя сама девочка вызывала лишь неприязнь. Он рос в гареме и знал там многих евнухов. Их нетрудно было подкупить. Перед наложницей Барака представал всесильным владыкой, и его страхи исчезали. У него все прекрасно получалось. Но теперь, когда Айша пронюхала, об этом придется забыть. А если еще отец узнает, что он осквернил его гарем, то сегодняшняя взбучка покажется ему ласками.

Барака закрыл за собой дверь и двинулся вдоль мраморных коридоров в помещения для слуг. Тесные, сумрачные, где пахло кухней. Его никто не остановил, не спросил, куда идет. А кто бы осмелился? Ведь он наследник султана Египта и Сирии. Барака слишком часто забывал об этом, а следовало помнить.

Хадира он нашел в кладовой рядом с кухнями. Там, за мешками с зерном, прорицатель устроил себе дом. Куча грязных одеял, несколько побитых кубков, кувшин с какой-то противной жидкостью, покрытой коркой. У стены на невысоком помосте были расставлены странные предметы. Гнездо, похожее на птичье, свитое из сухого тростника, черепа каких-то маленьких существ, гладкие круглые камни с дырками, небольшие сосуды с разноцветными, похожими на пряности веществами — красными, коричневыми, черными и золотистыми, монеты — цехины, флорины и византины, потрепанные листы пергаментов и чешуйчатая, испещренная крапинками, змеиная кожа. В углу дымила масляная лампа. Здесь воняло мышами и кислятиной.

Хадир сидел на одеялах, скрестив ноги, покачиваясь вперед и назад.

Барака объявил о своем присутствии. Продолжая раскачиваться, прорицатель повернул голову. Барака присел перед ним на корточки. В таком состоянии он видел старика в первый раз, и это заставило его почувствовать себя странно повзрослевшим.

— Ты слышал крики? — пробормотал Хадир.

— Да, — отозвался Барака.

— Твой отец воздает кару. Сам. А кричал Махмуд. Султан обрубил его со всех сторон, как курицу, и повелел бросить в темницу. Через час он там умрет, истечет кровью.

Барака побледнел. Он не испытывал никаких добрых чувств к Махмуду, но его ужаснула мысль, что, не вмешайся Калавун, на камне мог лежать он.

— Это твоя вина. — Хадир злобно посмотрел на принца.

Барака поднялся, съеживаясь. В ушах зазвучали собственные слова: «Это Хадир! Хадир и Махмуд! Они меня заставили! Заставили!»

— Калавун уже знал, — быстро произнес он, избегая взгляда Хадира. — Айша ему рассказала.

Хадир мгновенно вскочил на ноги. Подцепил костлявым пальцем подбородок Бараки.

— А как она узнала? Ты ей рассказал? Ты?

Барака оттолкнул руку Хадира.

— Нет. Она видела нас, когда мы расходились в тот день, после встречи в разрушенной башне. Мы с ней столкнулись лицом к лицу. А потом она рассказала все своему отцу. Вот как Калавун узнал о тебе. Я бы принял за вас побои. Молча. А так отпираться было бесполезно. Калавун уже знал.

Прорицателя удивил вызов в тоне Бараки. Так принц с ним еще не разговаривал.

— Калавун, — пробормотал он, брызгая от ярости слюной. — Ловко этот паук плетет свою паутину. Я его недооценил. Он порушил мой план! — Хадир снова опустился на одеяла и подтянул колени к груди. — Все знаки были благоприятные. А теперь мой повелитель не станет мне доверять. — Он запричитал, прикрыв глаза своими грязными руками. — О Аллах, ниспошли мне мудрость вымолить у моего повелителя прощение!

Поборов отвращение, Барака наклонился и оторвал руку Хадира от лица, заставив его вскрикнуть.

— Ты, верно, забыл, Хадир, что мой отец не вечен. Когда я стану султаном, то возвеличу тебя, как обещал. А отец скоро отойдет от гнева. Нам нужно пока держаться от него подальше, не попадаться на глаза.

Хадир, казалось, впервые увидел ссадины на лице Бараки.

— Тебе больно, мой принц.

— Я за этим к тебе и пришел. Сделай мне припарки.

— Для этого потребны ткань и горячая вода.

— Я прикажу слугам принести, — ответил Барака, наблюдая, как Хадир перебирает сосуды на подставке. Затем облизнул распухшие губы и с усилием произнес: — Мне нужно, чтобы ты сделал для меня кое-что еще.

— Я тебя слушаю, мой принц, — пробормотал прорицатель.

— Я хочу, чтобы ты изготовил яд и отравил им Айшу.

Голова Хадира резко дернулась.

— Что?

Голос Бараки был тихий, но твердый. Оказывается, это не так уж трудно — произносить такие слова.

— Ее надо наказать.

— Но она твоя жена.

— Одно название. Я ничего к ней не чувствую.

— Но не она заслужила такую кару, Барака, а ее отец. — Хадир сжал кулаки. — Это он должен умереть.

— Калавун будет страдать, сильно страдать. — Барака зло усмехнулся. — Он очень любит свою дочку. А тебе, Хадир, вовсе не нужно знать причины, почему я желаю ее смерти. Ты просто окажи мне услугу, чтобы я увидел, насколько ты мне предан.

При этих словах на высохшем лице Хадира заиграла слабая улыбка. Он вытащил из-под кучи одеял потрепанную куклу, которую однажды показывал Бараке. Эту куклу Бейбарс даровал ему после падения Антиохии. Хадир принялся гладить ее грязное лицо.

— Ты меня слышишь? — раздраженно спросил Барака. — Я жду ответа.

Хадир приложил палец к губам, предлагая принцу помолчать. Затем он приподнял выцветшее разорванное платье куклы, обнажив серый комковатый живот, разрезанный и сшитый шелковой нитью. От куклы исходило гнусное зловоние. Любовно положив ее себе на колени, Хадир развязал нити и раскрыл нутро. Там был спрятан черный стеклянный пузырек с жидкостью.

— Как быстро детеныш становится львом, — прошептал Хадир.

— Что это значит? — почти крикнул Барака, собираясь обидеться.

— Это значит, что ты стал взрослым, — ответил прорицатель.


Был уже конец дня, как раз перед намазом. В покои Айши вошел евнух, прислуживавший на кухне гарема, и поставил на низкий столик поднос с едой. Там же стояла чаша с горячим черным чаем. Айша не повернулась. Как сидела в постели лицом к стене, так и осталась. Еду приказала принести, конечно, Фатима. Днем Айша ушла к себе, пожаловавшись на недомогание. Фатима, вторая жена Бейбарса, добрая душа, предложила позвать лекаря, но Айша убедила ее, что это не серьезно. Просто хочется полежать.

После увиденного в амбаре она не находила себе покоя. Первым импульсом было все рассказать Низам, но для матери сын всегда был прав. Потом Айша решила, что расскажет отцу, но тоже отказалась. Ее пугала мысль, что придется описывать все, что она видела. Теперь же ей просто хотелось эту мерзость забыть. Тем более что после наложницы Барака вряд ли станет лезть к ней в постель. Она презирала его настолько остро, что даже сама мысль о близости приводила ее в ярость.

Когда евнух закрыл за собой дверь, Айша повернулась, села на край постели. Следом выползла из-под покрывала обезьянка. Еда пахла вкусно. Соскользнув на пол, Айша села, скрестив ноги, и отправила в рот горсть желтого риса, сдобренного пряностями и смешанного с изюмом и абрикосами. Желудок одобрительно заурчал. Айша улыбнулась и протянула горсть риса обезьянке, которая уже забралась ей на плечо и гладила хвостом щеку. Насытившись рисом, Айша потянулась за чашей, запить еду ароматным чаем. Глотнула раз, потом еще. Чай имел какой-то странный едкий привкус, но она его все равно допила.

Прошла минута, может, чуть больше, Айша поставила чашу и влезла на постель. Откинулась на спину, лениво поглаживая обезьянку, чувствуя сонливость. Начали тяжелеть веки, а спустя какое-то время то же самое стало происходить с руками. Она с трудом могла пошевелить пальцами. Согнула и обнаружила, что они застыли, стали деревяшками. Комната выглядела как-то странно, вернее, Айше начало казаться, что она видит все неправильно. Она попыталась встать, но обнаружила, что ноги не повинуются. Ей все же удалось соскользнуть на пол, на колени. Чаша звякнула, опрокинувшись на тарелку. Айше вдруг стало страшно. Обезьянка с горстью риса устроилась на кровати и пристально смотрела на нее своими маленькими янтарными глазами. Айша хотела крикнуть, но не получилось. Спазм сдавил горло. Она повалилась лицом вперед, ловя воздух ртом, но этот воздух в легкие почему-то не попадал. Она задыхалась. По всему телу начало распространяться холодное оцепенение. Айша обвела глазами покои, насколько могла. Дверь была где-то бесконечно далеко.

19

Крепость ассасинов, северная Сирия 26 мая 1276 года от Р.Х.

Прихлопнув на шее москита, Назир присел на корточки спиной к скале, снял с пояса бурдюк с водой. Прохлада в горах была благословенной по сравнению с адской жарой пустыни, но донимали тучи насекомых. За скалой вилась вверх дорога, заканчивающаяся у старинной крепости.

Назир напился из бурдюка. Сквозь ветви пирамидальных деревьев на склоне просвечивала простиравшаяся внизу долина. Желтая, пустая, однако ласкавшая взгляд своим однообразием. Здесь время остановилось. Эти места выглядели так же, как и во времена его детства, когда он жил в деревне у подножия горы. Чем ближе Назир подходил к горам Джабал Бара, где ему предстояло отыскать ассасинов, причастных к покушению на Бейбарса, тем ярче становились воспоминания. И вот теперь они заполнили все вокруг. О прошлом напоминал каждый поросший кустарником склон, прошлое можно было пощупать пальцами в каждом порыве ветра, пахнувшего жарой и дикими цветами. Он бывал в этих краях и прежде, но всегда с войском. Тогда воспоминания заглушала тяжелая поступь мамлюков, а сейчас, в этой тишине, стоило ему закрыть глаза, как становился слышен звон мечей и пахло дымом. Он видел краснолицых людей с дикими глазами и безумными улыбками, с факелами в руках. Его деревня горела под пронзительные крики женщин.

Шевельнулись кусты. Назир, открыв глаза, потянулся за мечом, но, увидев знакомое лицо, расслабился. Это был воин полка Мансурийя, один из четырех, которых послал с ним Калавун.

— Приближаются всадники, атабек, — тихо произнес воин, подходя. — Трое.

Назир быстро поднялся на ноги.

— Пошли.

Они двинулись по дороге к тому месту, откуда была отчетливо видна крепость. Вскоре наверху мелькнули трое всадников, двигавшихся один за другим.

— Это он? — спросил воин.

— Откуда мне знать, — ответил Назир. — Наши на месте?

— Да. — Воин посмотрел на Назира. — Что будем делать, атабек? Их трое.

— Если я увижу, что это тот самый человек, то подам сигнал. Будем действовать, как договорились.

— А другие?

— Придется убить, — сурово сказал Назир. — Взять всех троих нам не под силу.

Воин, казалось, встревожился. Несколько столетий сирийцы-ассасины — фидаины (жертвующие собой), как они себя называли, — вселяли ужас в сердца людей, будь то христиане, сунниты или монголы. Это были фанатичные последователи исмаилской ветви шиитской веры, хладнокровные убийцы, о хитрости, коварстве и бесстрашии которых ходили легенды. Многие владыки почувствовали между ребер кинжал ассасина, если решались противостоять либо им, либо их верованиям. Всего пять лет назад закончилась их власть над этим регионом, где крепости воздвигли еще во времена Саладина по повелению самого знаменитого вождя ассасинов Синана по прозвищу Горный Старец. Фидаинов боялись даже теперь, когда большинство из них, покорившись Бейбарсу, стали просто наемными убийцами.

— У нас будет преимущество неожиданности, — сказал Назир, увидев в глазах воина тревогу.

— Я слышал, их нельзя убить обычным оружием, — пробормотал воин.

— Можно, если они сделаны из плоти и крови. Иди к остальным и ждите моего сигнала.

Назир направился обратно к своему месту у скалы и устремил глаза на дорогу. Всадников не было видно, но он слышал хриплый предупреждающий крик орла, а вскоре наверху по склону скатился камень. Они были близко. Назир сжал рукоять меча.

Эта крепость осталась последним бастионом ассасинов. Пять лет назад, после покушения, Бейбарс повелел захватить все их земли. В каждой крепости был размещен гарнизон мамлюков. Но здесь прошлой зимой ассасины взбунтовались и перебили новых господ. Мамлюки предприняли несколько безуспешных попыток вернуть бастион и теперь ждали подкрепления из Алеппо. Назир со своими людьми объехал все крепости, опросил многих фидаинов, и только в последней нашелся один, который назвал имя. Идрис аль-Рашид. И сказал, что этого человека следует искать в мятежном Кадамусе.

Стук копыт стал громче, Назир пригнулся ниже. Минуту спустя из-за поворота появились три всадника. Скакавший впереди был мощнее сложением и старше остальных двоих, державших луки на изготовку. Дав им проехать, Назир вышел из своего укрытия и окликнул:

— Идрис!

Всадники мгновенно развернули коней. Двое нацелили на Назира стрелы.

Назир поднял руки:

— Я не собираюсь на вас нападать. Мне нужно поговорить с Идрисом.

Тот, что постарше, легко спрыгнул с коня и приблизился.

— Я Идрис. — Он был спокоен.

— Это я посылал тебе весть, — сказал Назир. — Хочу продать сведения о планах мамлюков, что стоят в Кадамусе. Они собрались идти на вас.

— Ты дезертир?

— Я просил тебя прийти одного, — сказал Назир вместо ответа.

— Ты также написал, что будешь ждать меня в деревне, — отозвался Идрис невозмутимым тоном. — Так что мы оба нарушили слово.

— Я не захотел рисковать. В деревне могли увидеть нас вместе и донести мамлюкам. А они дезертиров распинают. Так что я решил встретить тебя здесь. Получу деньги и исчезну.

— Кто назвал тебе мое имя?

— Твой друг.

— У меня нет друзей.

Назир не стал медлить и вскинул руку. В ту же секунду из зарослей вылетели две стрелы и поразили всадников. Одного в шею, другого в спину. Ассасины выронили оружие, первый соскользнул с седла, зацепившись ногой за стремя, второй рухнул вперед. Конь Идриса испуганно попятился, затем припустил по дороге, за ним последовали остальные. Идрис выхватил из ножен кинжал с золотой ручкой, но у Назира уже был в руке меч и на помощь ему из-за кустов спешили мамлюки. Идрис сумел ударить одного в бедро, прежде чем его повалили на землю. Он продолжал остервенело сопротивляться и затих, лишь когда Назир ударил его по голове рукояткой меча.

— Догоните их коней и быстро приведите к пещере, — приказал Назир двоим воинам.

Остальные понесли бесчувственного Идриса вдоль поросшей кустарником лощины. Путь был короткий, но трудный. Приходилось перелезать через камни, обходить расселины. Наконец они дошли до пещеры, где четыре дня назад устроили лагерь. Их встретили несущие там вахту двое оруженосцев.

Идриса втащили в пещеру. Назир отдышался, приказал принести веревку.

Оруженосцы засуетились, и вскоре Идрис сидел привязанный к каменной колонне. Назир снял с его головы башлык, весь в пятнах крови. Осмотрел рану. Она оказалась неглубокая.

Идрис слабо застонал. Назир обрызгал его лицо водой из бурдюка. Подождал, затем побрызгал еще. Дождался, когда Идрис откроет глаза. Взгляд ассасина был вполне осмысленным.

— Меня послал султан Бейбарс найти тех, кто участвовал в покушении на него пять лет назад.

— Этих людей уже нет, ты зря теряешь время.

— Тогда убили только двоих. А мне ведомо, что были и другие. Мне ведомо также, что людей на убийство посылал ты. Я хочу знать, кто тебя нанял. Султану Бейбарсу донесли, что это были франки. Он желает знать имена.

— Ничего ты от меня не добьешься. Повторяю, зря теряешь время. — Идрис спокойно встретил взгляд Назира. — Лучше убей сразу. Я никогда не нарушу клятву фидаина и не опозорю свое имя.

— Есть кое-что похуже смерти, Идрис, — сказал Назир. — Я отсюда родом, из этих мест. Бежал, когда злодеи сожгли мою деревню. Восемь лет прожил в Багдаде, уцелел во время резни, устроенной там монголами, попал в рабство. Меня купили мамлюки и быстро сделали правоверным мусульманином.

Идрис сплюнул.

— Суннитом. Это не значит правоверным.

— А потом они научили меня убивать. — Назир присел на корточки. — Последнее, что я у них познал, уже став атабеком, было умение причинять боль. Я знаю, как сделать, чтобы человек жил много недель, но мучился. Знаю, какие раны лишь болят, но не убивают. Я уверен, что ты очень крепкий, Идрис, и неколебим в своей вере. Но все равно вытащу из тебя то, что мне нужно.


Церковь Святого Марка, Венецианский квартал, Акра 26 мая 1276 года от Р.Х.

Святой отец закрыл требник, и хор вместе с прихожанами начал заключительный гимн вечерни. Младенец на руках Бесины заплакал, разбуженный пением. Она принялась его качать и успокаивать. Когда люди с задних скамей потянулись на выход, Андреас, перегнувшись через сидящую рядом Катарину к Элвин, протянул ей небольшой кошель:

— Положи в ящик для пожертвований, а я выведу их на улицу.

Элвин подождала, пока прихожане рядом поднимутся со своих скамей, затем направилась вдоль прохода к причетнику, который держал деревянный ящик с отверстием в крышке. Собирал пожертвования для бедных. Элвин вытряхнула туда из кошеля три золотые монеты.

Причетник чуть расширил глаза.

— О, сколь ты щедра и благодетельна.

— Это от моего хозяина, Андреаса ди Паоло, — ответила Элвин.

— Мы упомянем его в наших молитвах.

Элвин двинулась к выходу. Остановилась у двери, ожидая, когда последние прихожане выйдут в озаренный янтарным светом двор, и почувствовала, как кто-то схватил ее за руку. Она испуганно обернулась. Уилл. На голове капюшон черного плаща.

— Как ты здесь оказался?

— Пришел тебя увидеть. — Его лицо было напряжено.

— Что случилось? Эврар?

Уилл вспомнил, что не видел ее уже две недели. С тех пор как Саймон нашел их на базаре и сказал, что Эврар умирает.

— Нет. Эврар меня тогда обманул. — Он замялся. — Ладно, объясню в другой раз. Сейчас это не важно. Я пришел сказать, что покидаю Акру на некоторое время.

— Куда ты отбываешь?

— Важно не это. Важно, чтобы ты знала.

Элвин долго смотрела на него, затем высвободила руку.

— Нет, Уилл, так не годится. Ты пришел, говоришь, что отбываешь из Акры, и ожидаешь от меня чего? Кивка? Улыбки? Мол, до свидания? Не сказав ничего, куда отбываешь, зачем и как надолго.

— Я не знаю.

— Не знаешь, куда отправляешься?

— Не знаю, как надолго. Может, на несколько недель, может, дольше.

— Нет. — Ее щеки порозовели. — Так больше не будет!

— Элвин, — громко прошептал Уилл, направляясь за ней. Догнал ее на ступеньках церкви. — Элвин!

Она обернулась. Ее зеленые глаза гневно блеснули.

— Я устала от всего этого, Уилл. Понимаешь, устала.

Люди вокруг начали оборачиваться.

Ее окликнул Андреас, стоявший неподалеку со своей семьей. Катарина весело помахала Уиллу.

— Андреас, я сейчас, — нерешительно произнесла Элвин.

— Увидимся дома. — Купец взял руку жены.

Элвин смотрела им вслед, ее щеки пылали. Гнев прошел так же быстро, как вспыхнул.

— Почему ты так со мной поступаешь? — устало спросила она.

Уилл мучился. Видеть на лице Элвин страдание было непереносимо. Хотелось сжать любимую в объятиях и держать, пока оно не исчезнет. Но как быть, если ты посвятил себя «Анима Темпли», дал клятву продолжить дело отца? Особенно теперь, когда стало известно о похищении камня. Надо помешать этому во что бы то ни стало.

— Я не хотел уезжать, не сказав тебе, — объяснил он. — Не хотел, чтобы ты гадала, куда я подевался.

Элвин порывисто вздохнула:

— Уилл, мне надо идти.

Он стоял ошеломленный, глядя ей вслед. Затем ноги сами понесли его вперед. Он побежал, не замечая, что плащ распахнулся и видна белая мантия тамплиера.

— Я обязан сделать это ради нас с тобой. — Уилл наконец догнал ее и повернул к себе. — Иначе… — Он понизил голос: — Иначе погибнут все. И не только в Акре. Нам всем грозит большая опасность.

Элвин смотрела, не понимая.

— Какая опасность? И почему ты? Почему не кто-то другой? Зачем ты меня пугаешь, Уилл. Лучше расскажи.

Мучаясь отчаянием, он завел ее в ближайший переулок.

— Но ты не должна никому рассказывать. Все очень серьезно.

— Даю слово.

И тогда Уилл поведал ей, что заговорщики, к которым, не исключено, принадлежит и великий магистр, собрались похитить Черный камень из Каабы. Это вызовет войну, самую кровавую, какой еще не знал мир. Он рассказал ей, как они с Эвраром раскрыли этот план, и, не упоминая ничего об «Анима Темпли» и Калавуне, объяснил, что имеет давнюю связь с одним из высших чинов в войске мамлюков, которого едет предупредить.

— Ты отправляешься в Каир? — встревоженно спросила Элвин. — Один?

— Да, сегодня вечером. Их надо остановить. Иначе всему конец.

В первое мгновение у Элвин возникла глупая надежда. Если мамлюки пойдут на Акру, христианам ничего не останется, как вернуться на Запад. И тогда рыцарям, в том числе и Уиллу, не за что будет воевать. И все закончится. Но она знала, что так не получится. Христиане сразу Акру не сдадут. Будут сражаться до последнего.

— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — прошептала она.

Уилл привлек ее к себе. Элвин на секунду напряглась, словно сопротивляясь, затем расслабилась. Подняла голову, нашла губами его губы, и они слились в поцелуе. Вначале легком, затем более страстном и горячем. Их языки сплелись. Она сбросила с головы Уилла капюшон и охватила руками шею там, где завивались черные волосы, влажные от пота. Легко царапая ногтями его кожу, она слышала напряженные хриплые стоны, исходящие из глубины его нутра. Уронив на землю черный плащ, он поднял Элвин и прижал к стене, задрал юбки. Она вцепилась в него еще крепче. — Ты меня любишь?..

Он стащил с ее головы чепец, распуская волосы.

— Да.

Они занимались страстной, отчаянной любовью в темном переулке под звон колоколов церкви Святого Марка, желая лишь одного: чтобы это длилось вечно.


Цитадель, Каир 26 мая 1276 года от Р.Х.

— Где она? Где?

Калавун протиснулся мимо стражников, сопровождавших его в гарем, и побежал по коридору, заставляя слуг поспешно освобождать путь. Затем растолкал тех, кто стоял в дверях покоев. У постели склонились жены Бейбарса, Низам и Фатима, а также дворцовый лекарь. Низам повернула голову. Твердо посмотрела на него:

— Эмир…

Не замечая ее, он ринулся к постели. Взглянул на лицо дочери и замер. Невыносимое горе сжало ледяными пальцами сердце. Айша пристально смотрела на отца своими прекрасными карими глазами. Восковая кожа при свете масляных фонарей приобрела голубоватый оттенок. Он быстро оглядел ее застывшее тело, затем вернул взгляд к искаженному страхом лицу, открытому рту, откуда торчал распухший пурпурный язык. Задушена? Но нигде не было видно следов насилия. Калавун коснулся пальцами ее кожи и быстро отдернул. Она была холодная.

— Вы прочитали молитву? — спросил он, не оборачиваясь.

— Мы только что вошли, — ответила Низам.

Подал голос лекарь:

— Эмир Калавун, она мертва уже больше четырех часов. Наверное, подавилась едой.

Как будто не слыша его слов, Калавун наклонился к уху дочери и прошептал:

— Ашаду ан ла илаа илла-лла. Ва ашаду анна Мухаммадан расул-Улла.

— Где мой сын? — спросила Низам у стоявшей сзади служанки. — Пусть его найдут. Барака должен быть здесь.

Откуда-то слева раздался пронзительный вопль, но Калавун его почти не слышал. Его глаза застилали слезы. Ничего не видя перед собой, он подхватил безжизненное тело дочери на руки и начал баюкать, сдерживая рыдания. А вопли продолжались.

— Уберите ее! — приказала Низам. — Уберите отсюда эту тварь!

Сквозь туман Калавун увидел сгорбившуюся на подоконнике маленькую коричневую обезьянку. Она дрожала мелкой дрожью, расширив в ужасе янтарные глаза. И пронзительно кричала. Евнух попытался ее достать, но обезьянка прыгнула на оконную решетку и повисла на ней с несчастным видом. Блуждающий взгляд Калавуна наткнулся на поднос на столике в изголовье кровати, тарелку с недоеденным рисом и пустую чашу. Казалось, поднос поспешно оттолкнули в сторону. Чаша лежала опрокинутая на кучке сухого желтого риса. Евнух продолжал ловить обезьянку. Калавун резко опустил Айшу на постель и встал.

— Кто принес ей еду? — Его голос потонул в шуме. — Кто? — рявкнул он, и все затихли. — Я спросил, кто принес ей это?

— Слуга, — ответила Низам, — перед намазом. Айша попросила ее не беспокоить. Сказала, что хочет побыть одна. Служанка пришла убрать посуду и нашла ее на полу.

— Она захотела полежать, — добавила Фатима, избегая свирепого взгляда Калавуна. — Сказала, что ей нездоровится.

— Это было до еды или после?

Низам нахмурилась:

— Я не поняла, ты что…

— Отвечай! — рявкнул Калавун, заставив ее вздрогнуть и отступить назад. — Она пожаловалась на нездоровье до или после еды?

— До еды, — ответила Фатима.

— Найдите мне евнуха, который принес еду. Я хочу его видеть. — Он повернулся к лекарю: — А ты проверь, нет ли здесь яда.

— Какой яд? — удивилась Низам. — Когда я вошла, эта тварь, — она показала на обезьянку, — вовсю уплетала рис. Как видишь, она жива.

— А питье? — Калавун схватил пустую чашу; понюхал и передал лекарю: — Проверь, быстро.

— Мой эмир, это будет трудно. Чаша пустая.

Калавун его не слушал. Он проталкивался на выход. Заполнившие дверной проход женщины в страхе отбегали прочь. Оказавшись во дворе, Калавун побежал к главному дворцовому зданию. По мере приближения подозрение перерастало в уверенность и горе замещалось убийственным гневом. Спустившись в помещения для слуг, он нашел Хадира в его закутке. Прорицатель спал, свернувшись на грязной циновке. Калавун разбудил его пинком, поднял на ноги и прижал к стене.

— Что ты с ней сделал?

Хадир визгливо закричал, выпучив белесые глаза, взмахивая костлявыми руками, безуспешно пытаясь оттолкнуть могучего Калавуна. Слуга в коридоре, услышав возню, заглянул в кладовую и ринулся прочь. Взгляд Калавуна остановился на деревянной полке с диковинными предметами и склянками с разноцветными порошками. Грубо толкнув Хадира на пол, он присел и принялся срывать с них матерчатые крышки. Под вопли Хадира подносил каждую склянку к носу, затем отбрасывал в сторону, рассыпая порошки по циновкам. Следом Калавун принялся крушить остальные предметы на полке, давя черепа неведомых существ, разбрасывая стеклянные бусинки. Хадир бросился защищать свои сокровища, и Калавун прижал старика прорицателя к полу, сомкнув руки на его тощей шее.

В коридоре стало шумно, но Калавун ничего не слышал. Он продолжал исступленно душить Хадира. Прорицатель задыхался, его лицо стало лиловым, глаза вылезли из орбит. Неожиданно сильная рука сжала руку эмира.

— Довольно, Калавун.

Сзади стоял Бейбарс.

— Он убил ее! — крикнул Калавун, отпуская Хадира. — Он убил мою дочь!

— Мне сказали, что она подавилась едой, — ответил Бейбарс.

Калавун мотнул головой:

— Какой там едой! Это он мне мстит за то, что я раскрыл его предательство. Хадир был ассасином, Бейбарс. Он знает, как готовить яды. Это он.

Прорицатель дергался на полу, давясь рвотой.

— За это он свое получит, — твердо произнес султан.

— Нужно проверить еду и чашу, из которой она пила. Досконально.

— Проверят. Но даже если яд найдут, я не поверю, что это он. Скорее всего кто-нибудь из гарема. Айша была первой женой моего сына, наследника трона. А женщины жаждут власти не менее, чем мужчины, и в ее достижении порой даже более жестоки. Это не первое убийство в стенах гарема.

Плечи Калавуна затряслись, из горла вырвался хриплый звук, похожий на стон. Бейбарс его обнял, бормоча:

— Я очень сожалею, мой друг. И скорблю. Мы сегодня оба потеряли дочь. Весь Египет и Сирия будут скорбеть по ней.

Последние слова султана как будто разрушили дамбу внутри Калавуна, и горе вырвалось наружу. А скорчившийся у стены Хадир злобно наслаждался натужными рыданиями эмира.


Нетвердо ступая, Барака-хан вышел в ночь, минуя стражников. Горячий пыльный ветер быстро высушил пот на лице. Он продолжать видеть перед собой Айшу, неподвижно лежащую на постели. Искаженное белое лицо, ужасный язык, высунутый между зубами. Барака остановился у пальмы, прижал ладони к твердой шероховатой коре. Согнулся, и его вырвало. Затем он медленно выпрямился, вытер повлажневшие от натуги глаза и пошел. Очистившись, Барака почувствовал себя лучше.

20

Улица Святой Анны, Акра 27 мая 1276 года от Р.Х.

— Так найди кого-нибудь, кто знает, где он. Тогда получишь обещанные деньги.

Мальчик-слуга поспешил обратно к воротам прицептория. Едва сдерживая злость, Гарин посмотрел ему вслед и откинулся спиной на стену магазина. Прошло больше двух часов после назначенного срока встречи в таверне. Гарин уже был готов вернуться в Англию. Король Гуго подписал документ с обещанием позволить королю Эдуарду использовать Кипр для размещения войска в священной войне и выдать значительную сумму, половину сейчас, половину после разговора Эдуарда с папой. Таковы были его условия. Теперь оставалось только взять золото у Эврара, и все его дела здесь были закончены.

Гарин чертыхнулся, увидев, как из калитки в массивных воротах прицептория появился знакомый и, выпятив мощную грудь, зашагал через улицу к нему.

— Зачем пришел? — спросил зло Саймон.

Сделав титаническое усилие, Гарин заставил себя улыбнуться:

— Привет тебе, Саймон.

— Кончай метать лошадиное дерьмо. Я пришел не для того, чтобы вести с тобой разговоры. Отстань от слуг. Им не позволено брать деньги. Если кто узнает, мальчика побьют кнутом.

— Извини, я забыл, — проговорил Гарин, притворно сокрушаясь. — Но может, ты сумеешь помочь. Уилл назначил мне встречу на сегодня, но не пришел. При том, что уговор был важный. Так что я полагаю, не прийти его вынудили более важные дела. Ты не мог бы мне сказать, где он?

Саймон подошел ближе.

— Уилл, может, и забыл, что ты сделал с ним в Париже, но я нет. Ты висельник и, будь моя воля, давно бы уже гнил в земле. Так что не старайся, твои милые улыбочки на меня не действуют. Я вижу тебя насквозь. Не знаю, что тебе от Уилла надо, но ты этого не получишь. Я позабочусь.

Улыбка на лице Гарина растаяла.

— Не тебе это решать, конюх. Твое дело навоз и сено.

— Правильно, я буду заниматься своим делом, а ты своим. В последний раз, помню, это были шлюхи и эль. — Саймон развернулся и пошел обратно.

— Ты не один в Темпле, — крикнул ему вслед Гарин. — Если будет нужно, я подкуплю десяток слуг. И не уйду, пока не увижу Уилла.

Саймон оглянулся.

— Тебе придется долго ждать. Коммандор Кемпбелл отбыл по делам. И будет отсутствовать несколько недель, может, и месяцев. — Он открыл калитку в воротах. — Так что забудь, зачем пришел, и возвращайся в Англию. Тебя здесь не хотят видеть. — С этими словами Саймон скрылся в прицептории.

Гарин пошел прочь, трясясь от злобы. Грубо оттолкнул в сторону встретившуюся на пути молодую женщину. Она вскрикнула, уронила корзинку, фрукты рассыпались. Мужчина рядом подошел ей помочь, неодобрительно глядя вслед Гарину. А тот свернул в узкий переулок и в сердцах ударил кулаком в стену, содрав на костяшках кожу. Ударил еще, как будто наслаждаясь болью. Затем уперся ладонями в стену и положил на них голову. Постоял так несколько минут и выпрямился. Он знал, куда идти.


Темпл, Акра 27 мая 1276 года от Р.Х.

— Входи, — устало отозвался Эврар на стук в дверь. Положил гусиное перо на рукопись хроник. Память у него была не такой, как прежде, и он торопился записать события минувших дней.

Твердо ступая, вошел сенешаль.

— Доброго дня тебе, брат Эврар.

— И тебе того же. — Эврар хмуро кивнул.

— Брат Томас мне все рассказал. — Сенешаль пытливо посмотрел на капеллана. — Почему ты не подождал меня?

— Потому, мой друг, — ответил Эврар будничным тоном, — что нельзя было терять время.

— Ты послал Кемпбелла в Каир одного? В логово льва, где он бог знает что может натворить? Забыл о его предательстве? Я бы такого шага никогда не одобрил.

— Кемпбелл имеет давнюю связь с Калавуном. Они даже встречались, когда он доставлял мирный договор Бейбарсу. Де Боже было сказано, что Кемпбелл послан в Сирию найти там очень ценный трактат, полезный для Темпла. Так что его отсутствие не вызывает подозрений. Кроме того, брат, учти — если бы не он, мы бы ничего не знали об этом злодейском замысле.

— Но из того, что мне поведал брат Томас, я понял, что Кемпбелл мог бы вообще ничего нам не рассказать, если бы ему удалось самому расшифровать послание.

— Но он рассказал, — ответил Эврар, — и теперь мы знаем. И должны отложить все разногласия в сторону. Заговорщиков надо остановить. Это сейчас самое важное.

Сенешаль молча взял табурет и сел.

— Склаво умер в темнице. На следующий день.

— Никто из нас ничего об этом не слышал.

— Тогда все говорили о Соранцо. О нем забыли.

— Как он умер?

— Съел утром завтрак и упал лицом на тарелку. Лекарь сказал, что отказало сердце.

— Отравлен? — быстро спросил Эврар.

— Тогда я не счел его смерть подозрительной, а теперь понимаю: его убрали как опасного свидетеля. Я думаю, Склаво отравили по приказу великого магистра. Он в этом деле главный.

— Но мы не можем быть уверены, брат, что де Боже ведомо о похищении камня, — возразил Эврар. — Послание Кайсана явно адресовано не ему.

— Соранцо перед смертью сказал Кемпбеллу, что великий магистр сгорит в аду. Очевидно, из-за камня. Затем де Боже дал Кемпбеллу свиток и приказал передать его этому Кайсану. Можно предположить, что в свитке говорится о похищении камня. Кайсан, не скрывая тревоги, написал ответ почему-то брату. И что же, великий магистр ничего не ведает об этом? Зачем же он тогда посылал Кемпбелла?

— Я согласен, но, прежде чем делать выводы, нам нужно иметь больше фактов.

— А этот Анджело Виттури? Не исключено, что он тоже к этому причастен. Очень странно, что великий магистр доверил допрашивать затеявшего на него покушение Соранцо купцу-венецианцу. С ним надо разобраться, что у него тут за торговля и как он связан с де Боже.

— Давай, брат, не будем торопиться, пока не узнаем больше. А то не дай Бог спугнем их. Тем более что у нас еще есть время. Месяц мухаррам выпадает на апрель следующего года. — Эврар посмотрел на сенешаля. — Я думаю, к тому сроку мы будем действовать увереннее.

Сенешаль покачал головой:

— Ну что ж, будем уповать на Божью помощь.


Венецианский базар, Акра 27 мая 1276 года от Р.Х.

Элвин вышла из дома. Поправила на плече сумку со счетоводными книгами, которые Андреас попросил принести на склад. Мимо, сцепив руки, прошли парень и девушка. Он наклонился и что-то прошептал. Девушка рассмеялась. Поймав себя на том, что смотрит на них, Элвин сердито отвернулась и пошла дальше.

Радость от встречи с Уиллом прошлой ночью быстро улетучилась. Все было как всегда. Они занимались любовью, а затем он ушел, оставив ее опять страдать и ждать. Ждать чего? На этот раз он был с ней откровенен, посвятил в свои планы, но это ничего не изменило. Будущего у них как не было, так и нет.

От грустных мыслей Элвин отвлек возглас. Кто-то назвал ее имя. На мгновение она подумала, что это Уилл, и с надеждой обернулась. К ней приближался высокий белокурый мужчина. Он улыбался.

— Элвин.

Она присмотрелась и с трудом узнала.

— Гарин?

— Да, это я. Здравствуй. Сколько лет прошло после…

— Я ничего не забыла, Гарин. — Она опустила глаза. — Что ты здесь делаешь?

Гарин разыграл удивление:

— Разве тебе Уилл не сказал, что я в Акре?

— Нет.

— Вообще-то я пришел сейчас увидеться с тобой.

— А откуда ты узнал, где я живу?

— От Уилла, — смело соврал Гарин.

— Я занята. — Она двинулась прочь, не понимая, зачем Уиллу понадобилось рассказывать о ней этому человеку.

Гарин пошел следом.

— Я тебя не задержу. Понимаешь, Уилл обещал встретиться со мной и не пришел. Я хочу знать, где он.

— Он много чего обещает, — не думая выпалила Элвин.

Гарин уловил в ее словах злость.

— Ты знаешь, где его найти?

— Нет.

На этот раз он уловил в ее голосе ложь.

— Элвин, это важно. Да, мы никогда не были добрыми друзьями, но все равно не чужие. Ты меня знаешь.

Она резко остановилась.

— Ты прав, я тебя знаю. Я знаю, что ты в Париже заманил Уилла в бордель, прислав ему записку, будто от меня. Я знаю, что ты допрашивал его связанного и зверски избитого и заставил рассказать то, что ты хотел знать. Он бы тебе ничего не сказал, но ты солгал, что захватил меня и угрожал убить, если он не станет говорить. Я знаю, что ты опоил его зельем, привязал к кровати и пустил туда эту женщину. — Элвин замолкла. — Мне не о чем с тобой говорить.

— А он рассказал тебе, почему так получилось? — спросил Гарин, догоняя ее. — Что мне тоже угрожали, что сделать это заставил меня злодей Грач? Он угрожал убить мою мать. А прежде изнасиловать. — Последние слова Гарин произнес с особым нажимом и был вознагражден ужасом, который появился на лице Элвин. — А та женщина появилась там вообще по недоразумению. Хозяйка послала ее в один номер, а она перепутала. Я тут ни при чем. — Он понизил голос: — И вообще, опоив Уилла зельем, я на самом деле спас ему жизнь. Грач собирался его убить. — Гарин провел рукой по волосам. — И я очень сожалею о случившемся. И если бы можно было все вернуть назад…

— Мне нужно идти, — сказала Элвин.

— Послушай… — Гарин лихорадочно думал. Ему было важно узнать, действительно ли Уилл уехал, или Саймон солгал. — Ты только скажи мне, Уилл отбыл по делам Эврара и «Анима Темпли»?

— Что?

— Ничего, — быстро сказал он. — Ладно, если Уилл в ближайшее время появится, скажи, чтобы он нашел меня.

— Погоди. — Элвин остановилась. — Объясни, что это значит.

Гарин замялся.

— Но не на улице же. Давай зайдем сюда. — Он показал на таверну.

Опустив голову, Элвин переступила порог, моля Бога, чтобы там не было никого из знакомых. Гарин усадил ее за стол. Пошел к стойке и вскоре вернулся с двумя чашами вина.

Элвин сделала несколько глотков.

— Давай говори.

Понизив голос, Гарин поведал ей об «Анима Темпли», тайной группе внутри Темпла, основанной почти век назад. Ее члены, тамплиеры, поклялись служить делу поддержания мира между людьми разных верований, христиан, мусульман, иудеев, на благо всеобщего процветания. Они сознают, что это ересь и что в случае раскрытия их ждет смерть на костре. Он поведал ей также о том, что членом «Анима Темпли» были отец Уилла, Джеймс, и его дядя Жак, погибший много лет назад в Онфлере вместе с ее дядей Овейном. Теперь «Анима Темпли» уже много лет возглавляет Эврар. Уилла приняли туда в Париже по его рекомендации. Гарин не удержался и рассказал ей, как Уилл, желая отомстить за гибель отца, за спиной Эврара нанял ассасинов, чтобы те убили Бейбарса.

Элвин слушала с бледным напряженным лицом. Затем откинулась на спинку стула, опрокинув чашу с вином, даже не заметив. Она подозревала, что Уилл и Эврар чем-то заняты. Но такое? Это было невозможно постигнуть. Значит, он совсем не тот, каким она его представляла. Нанял наемных убийц. И вообще лгал, так легко, каждый день. Впрочем, если он обманывал своих братьев в Темпле, то еще легче ему было обманывать ее. Неужели все эти заверения в любви тоже ложь и ему просто нужна бесплатная шлюха? Вот, значит, почему он не хочет жениться.

«Ты думала, что знаешь его, — произнес внутри Элвин голос. — А на самом деле никогда не знала».

— Я не могу поверить, что он тебе ничего не рассказывал, — удивился Гарин.

— Значит, это все была ложь? — оцепенело проговорила она. — Насчет камня и войны, которая может начаться. Он сказал это, только чтобы от меня отвязаться? Чтобы я к нему не приставала?

— Какой камень?

— Черный камень из Мекки, — бросила Элвин. — Самая ценная святыня сарацинов. Он сказал, что великий магистр замыслил его похитить и если это случится, то грянет большая война. Ты что-нибудь об этом знаешь?

— Я…

— Уилл сказал, что спасти нас всех может только он, — прервала его Элвин. — Что он направляется в Каир предупредить своего союзника. — Она горько рассмеялась. — Какой же я была глупой! — Ее лицо отвердело. — Неужели во всем этом нет ни крупицы правды? Совсем никакой? — Она поднялась. — Или он просто сказал, чтобы я… — Элвин не смогла закончить. Ее душили слезы.

— Я не знаю, — встревоженно проговорил Гарин. — Вернее, знаю, что порой ему приходилось лгать, чтобы скрыть свои тайные дела, насчет этого ничего сказать тебе не могу. Но теперь хотя бы ясно, почему он не пришел на встречу.

Элвин схватила со стола свою сумку и выбежала из таверны, смахнув на каменный пол чашу.

Гарин долго смотрел на закрывшуюся за ней дверь. Затем допил остатки вина. Служанка пришла собрать осколки чаши, а он тем временем принялся копаться в словах Элвин, подобно ворону, копошащемуся в тушке пойманной добычи.

21

Королевский дворец, Акра 27 мая 1276 года от Р.Х.

Во дворец Гарин вернулся уже поздним вечером. После ухода Элвин он провел в таверне еще много часов. Потом еще несколько потребовалось, чтобы протрезвиться после выпитого. Но все это время он размышлял, взвешивал, пока наконец не пришел к окончательному решению. Короля Гуго он нашел в тронном зале. Тот был один, просматривал бумаги на столе, за которым обычно сидел секретарь.

— Ну что? — Гуго бросил взгляд на Гарина, затем снова повернулся к бумагам. — Ты закончил своидела? Через два дня в Англию отплывает корабль. Ги купил тебе там место.

— Боюсь, ваше величество, что мои дела здесь еще не закончены, — спокойно произнес Гарин.

Гуго прищурился. Отложил бумаги.

— Не понял?

— Мои дела здесь еще не закончены, — повторил Гарин.

Лицо молодого короля вспыхнуло гневом.

— С меня достаточно отговорок. Я подписал этот чертов документ и требую, чтобы ты возвратился к Эдуарду немедленно. Де Боже подстрекает против меня подданных, и они больше не оказывают должного почтения. Трон пока принадлежит мне, но приспешники Карла Анжуйского действуют быстро. У меня мало времени. — Он швырнул бумаги на пол. Затем поднялся на свой трон, уронил голову на руки. — Я больше не могу это выносить! Почему они все против меня? Что я сделал, чтобы заслужить такое предательство?

— Я могу вам помочь, ваше величество.

Гуго посмотрел на Гарина, будто вспоминая, откуда он здесь взялся. Затем устало махнул:

— Убирайся.

— Ваше величество, мне стало известно кое-что об одном из ваших врагов.

— Уходи.

Гарин подошел ближе к трону.

— Де Боже замыслил похитить Черный камень из Мекки.

Гуго оперся рукой на подлокотник трона, привстал.

— Что ты сказал?

— Черный камень из Мекки. Это святыня сарацинов и…

— Я знаю, что это такое, — оборвал его Гуго. — Скажи мне, где ты это услышал.

— Человек, с которым я собирался встретиться сегодня, отправился в Каир предупредить об этом замысле мамлюков.

— Этот человек, он сарацин?

— Нет, тамплиер. Впрочем, кто он — не суть важно. — Гарин посмотрел королю в глаза. — В войске мамлюков у него есть союзник. Думаю, он попытается помешать похищению.

— Желательно, чтобы он преуспел, — сказал Гуго, — иначе это обернется для всех нас катастрофой. — Он поднялся с трона. — Но зачем это нужно де Боже? Разве ему не ведомо, что мы не одолеем сарацинов?

— Не знаю. Но уверен, что знание плана де Боже может пойти вам на пользу.

Гуго отмахнулся:

— О какой войне речь, если у меня всего лишь горстка людей. Даже если призвать сюда моих вассалов с Кипра. У Бейбарса войско в сотни тысяч. Оно нас раздавит. Сарацины сотрут христиан с лица земли.

— Зачем воевать, ваше величество? — невозмутимо промолвил Гарин. — Позвольте де Боже похитить камень, а затем отберите этот камень у него и предложите Бейбарсу.

Гуго стал ходить по помосту. А Гарин, взмахивая руками, оживленно заговорил дальше. За целый день он продумал свою речь до мелочей.

— Если вы одобрите, ваше величество, я берусь узнать больше об этом замысле, на какой срок он намечен и кто исполнитель. Надо будет завладеть камнем, после чего вы предстанете перед Бейбарсом как спаситель главной мусульманской святыни от поругания и скажете, что готовы ее вернуть взамен на услугу.

— Услугу?

— Да, какую пожелаете. Например, сохранить за вами трон.

Гуго надолго замолк, затем медленно произнес:

— Бсйбарс, конечно, может вмешаться, но это не значит, что Карл Анжуйский станет его слушать.

— Станет, если Бейбарс пригрозит уничтожить нас всех. А это вполне вероятно, если камень похитят. Тогда Карлу Анжуйскому нечем будет править. Напротив, он постарается угодить Бейбарсу. И этим вы спасете не только свой трон, ваше величество, — продолжал Гарин в ответ на молчание Гуго. — Вы вернете христианскому миру Иерусалим. — Гарин кивнул, заметив, как напряглась спина короля. — Нужно только сказать Бейбарсу, что в обмен на камень хотели бы вернуть Святой город. И тогда, ваше величество, ваш трон займет то место, которое принадлежит вам по праву, а ваши подданные примутся вымаливать у вас прощение. Сомневаюсь, что в таком положении Карл Анжуйский станет на что-то претендовать. А папа? — Улыбка Гарина стала шире. — Думаю, вы устанете от его поздравлений.

Гуго выслушал его с напряженно-внимательным выражением лица. Затем отрицательно покачал головой:

— Бейбарс с любом случае может начать войну. Заберет камень, а потом перебьет нас всех. Он на это способен.

— Бейбарс не глупец, ваше величество. Захватить Акру не просто. На это потребуются время и средства. Если камень будет возвращен, ему вряд ли удастся собрать под свои знамена всех мусульман. Для него много проще уступить вашим требованиям. Конечно, со временем сарацины попытаются отбить Иерусалим, но удержать его будет легче, чем завладеть, как сейчас. Кроме того, мой король, Эдуард с вашей помощью сможет начать от ворот Святого города новый Крестовый поход против неверных. В ваше войско будет стекаться народ со всего христианского мира. Вы не станете больше никому платить дань, ваше величество. Не станете унижаться перед неверными.

Гарин замолк, давая Гуго усвоить сказанное. Ему очень нравился этот его дерзкий план. Пусть Уилл коммандорствует себе в Темпле. Он, Гарин, вернет христианскому миру Иерусалим. Трубадуры будут слагать о нем свои баллады. Его имя войдет в историю. А Эдуард? Не будет больше пустых обещаний, холодной каморки в башне замка, постоянных угроз. Если план удастся, Эдуард пожалует ему титул лорда и огромное поместье. Он был в этом уверен.

— Ну и с чего следует начать? — спросил наконец Гуго.

Гарин поднял глаза, отвлекшись от своих мечтаний.

— Первое, нужно узнать больше об этом замысле.

— И как это сделать?

— Я займусь этим. Но потребуется время.

Двери отворились. К трону спешил Ги.

— Мы что, Ги, решили больше не стучаться? — спросил Гуго.

— Это важно, мой король. — Ги презрительно глянул на Гарина.

— Давай же говори, — сказал Гуго. — Говори.

— Мой король, я получил весть от одного из наших шпионов. Великий магистр Темпла встречался с несколькими вашими вассалами. Они заключили сделку о продаже соколиного двора.[5] Теперь этой деревней владеет Темпл.

— Что?

— Когда хозяин осведомился у де Боже, испросил ли он позволение на покупку у короля, который владеет этой землей, великий магистр сказал, что да, он испросил, но у подлинного короля, Карла Анжуйского. — Ги все больше возбуждался. — Они насмехаются над вами, мой король. Все! Вы должны незамедлительно действовать. Потребуйте отмены сделки, пока не будет получено ваше согласие. А если они откажутся, потребуйте для них строгого наказания за дерзость. Я умоляю, мой король, сделать это, или вы потеряете уважение тех, кто еще вас поддерживает. Вашим подданным нужен сильный король. Так докажите, что вы не уступаете Карлу Анжуйскому и что им следует быть на вашей стороне, какие бы козни ни строил магистр Темпла.

Гуго сошел с трона на подиум и направился к столу с бумагами.

— Я прочел прошения горожан и делаю все, что в моих силах, делаю по справедливости. — Он взял несколько листов. — Чего еще они от меня хотят? Чтобы на троне сидел тиран? — Он свирепо смял бумаги в кулак. — Тогда пусть он приходит! — Вскрикнув, Гуго подхватил конец тяжелого стола и приподнял, свалив на пол свитки, гусиные перья и чернильницы. Затем понизил голос до шепота: — Я здесь больше не останусь. Не желаю быть посмешищем. — Он плотнее запахнул на себе золотистое одеяние и двинулся в двери. — Прикажи собирать мои вещи, Ги. Мы отбываем на Кипр. Я возвращаюсь к своим верным подданным. Они слишком долго жили без своего короля. — Гуго на секунду замолк. — Но тамплиеры больше не будут желанными на моих землях. Де Боже вздумал завладеть моим имуществом? — Он горько усмехнулся. — Посмотрим, как он обрадуется, когда я завладею его. Повелю изгнать тамплиеров с Кипра, их поместья сжечь дотла, а скот уничтожить. Не оставить ничего.

Ги слушал короля с полуоткрытым ртом.

Гарин среагировал быстрее. Увидев, что его план рушится, не успев начаться, он подошел к Гуго и проговорил вполголоса, чтобы не слышал советник:

— Ваше величество, не делайте этого сейчас, когда у вас появилась надежда. Наш план может завершиться удачей.

Гуго остановился у дверей.

— Я все равно здесь не останусь. А ты, де Лион, действуй. Старайся. Если преуспеешь, я вернусь вести переговоры с Бейбарсом. Но не прежде.

— Я не сумею сделать это один, ваше величество, без людей, денег и пристанища.

— Этот дворец по-прежнему принадлежит мне. Так можешь оставаться здесь. И я дам тебе несколько своих людей.

Гуго открыл дверь. Ги ринулся за ним:

— Мой король, молю вас внять голосу разума.

— Нет, Ги, с меня довольно. Я хочу домой.

— Хотя бы задержитесь, мой король, пока не выберете подходящего бейлифа, который станет управлять в ваше отсутствие. Купцы, рыцари и горожане, все они будут стремиться занять ваше место. Перессорятся. Поднимется хаос.

— Ну и пусть, — бросил Гуго, выходя за дверь. — Надеюсь, тогда они поймут, что потеряли.

22

Фустат Мизр, Каир 16 июня 1276 года от Р.Х.

Оставив коня у коновязи на маленькой площади Старого Каира, Уилл неспешно двинулся к коптской церкви. В прошлый его приезд здесь шумел базар. Теперь же только несколько чумазых ребятишек играли у колодца. Уилл присел на ступени. В эту пору люди все сидели по домам, готовились к вечерней молитве. Какова же судьба этих христиан, чьи предки жили в самом сердце мусульманской империи задолго до прихода к власти мамлюков? Они в этом городе изгои или равноправные члены общины, подобно мусульманам и иудеям в Акре?

Маленькая церковь примостилась подле огромного сооружения, покрашенного в синие, розовые и желтые полосы, между которыми вилась арабская вязь, славящая Аллаха. Уилл слышал много рассказов о Каире, читал описания в книгах, но все равно не был готов к великолепию Цитадели, когда увидел ее в первый раз. Легендарная крепость доминировала над городом и окрестностями — мечетями, увенчанными серебристыми и голубыми куполами, спиральными минаретами, небесно-голубым Нилом. Уилл мог сравнить Цитадель лишь с Великими пирамидами, этими гигантскими памятниками древности, посвященными неведомым богам.

Поморщившись, Уилл вытянул ноги. Переносить нещадную жару в арабском одеянии было легче, но сказывались двадцать дней, проведенные в седле. Особенно трудным оказался последний переход через Синай. Тамплиер вытащил из сумки завернутые в тряпицу два куска арбуза, купленные вчера у мальчика в придорожном лотке. Не спеша съел и поправил куфию.

На площадь вышел высокий, крепко сложенный человек в синем одеянии. Нижнюю половину лица он точно так же, как Уилл, скрывал за полосой материи, свисающей с тюрбана.

Уилл встал.

Человек в синем держал ладонь на рукояти меча.

— Кто ты? — спросил он по-арабски.

Уилл встречался с Калавуном четыре года назад, но сразу узнал его сильный, уверенный голос.

— Привет тебе, эмир. — Уилл открыл лицо.

Калавун приблизился, убрал руку с меча.

— Зачем ты пришел? Ведь был уговор не искать встречи со мной.

— На это меня толкнула большая тревога, — ответил Уилл. — Давай войдем, я все объясню. — Он показал на церковь.

Калавун глянул на крест на двери, но после секундного колебания последовал за Уиллом. Они прошли к расшатанной скамье в задней части, сели. Открыли лица. Уилл удивился, как постарел эмир. Бледный, осунувшийся и какой-то подавленный. Глаза пустые.

— Если твоя тревога из-за Кабула, — проговорил Калавун, — то в Акру уже должны прибыть наши посланцы.

Уилл заговорил тихо, почти шепотом, хотя в церкви никого не было. Калавун слушал, не прерывая. К концу рассказа он преобразился. Щеки приобрели нормальный цвет, лицо напряглось. Казалось, он проснулся от глубокого сна.

— Ты говоришь, этот Кайсан писал кому-то в Каире? Какому-то шииту?

— Да, так считает Эврар.

— Но имя его тебе не ведомо?

— Нет. В свитке оно не названо.

Калавун посмотрел в глаза Уиллу:

— И камень намерены похитить ваши рыцари?

— Да. Если это замыслил наш великий магистр, то похищать будут тамплиеры. Они встретятся с Кайсаном в деревне Юла где-то на последней неделе марта, перед мухаррамом, и он со своими людьми поведет их в Мекку.

— Это ужасно.

— Я знаю, — ответил Уилл.

— Нет. Ты не знаешь. Одно лишь прикосновение христианина к камню считалось бы варварским надругательством. А тут похищение. Мусульмане поднимутся истреблять не только рыцарей в Акре, но и всех христиан. Потому что все виноваты и все должны страдать. — Калавун опустил глаза. — Сколько невинных погибнет, а с ними погибнет и наша надежда на мир. Сейчас Бейбарс не имеет интереса воевать с вами. Но если такое случится, все сразу изменится. Он вас уничтожит. — Калавун помолчал, затем посмотрел на Уилла твердым взглядом. — И знаешь, я ему буду помогать. — Он увидел, как изменилось лицо Уилла, и кивнул. — У меня нет подобного желания, но если рыцари осквернят нашу святыню, то не окажется выбора. После такого злодейства я больше не смогу оставаться членом вашего братства и мусульмане никогда не станут жить в мире с христианами.

— Я понимаю, — сказал Уилл. — Поэтому мы и должны им помешать.

— Что ты предлагаешь?

— «Анима Темпли» готовит план по предотвращению злодейства. Мы уверены, что у нас получится. Но мы также хотим, чтобы ты знал: наш рыцарский орден и правительство Акры к этому не причастны.

— Да, — ответил Калавун. — Однако если камень похитят, пострадают все. Те, кто это замыслил, намерены развязать войну. Ну что ж, они ее получат. И я ничем помочь не смогу.

— Но ты можешь помочь нам сейчас, пока это не случилось, — сказал Уилл. — У Кайсана здесь, в Каире, есть сообщник, которого он называет «братом». — Он посмотрел на эмира. — Хорошо бы его найти.

— Я этим займусь.

Уилл кивнул:

— Ладно. А мы приложим все силы, чтобы не допустить похищения.

— Мне поможет один атабек, — сказал Калавун. — Придется ему довериться, но я знаю, он умеет хранить тайну. Сейчас султан Бейбарс отправил его искать ассасина, который готовил покушение пять лет назад. Думаю, он скоро вернется.

Уилл замер.

— Ассасины? Мы слышали, что их тогда убили.

— Не всех. — Калавун посуровел. — Те, кто готовил убийство, остались живы. Бейбарс пожелал узнать имена франков, которые заплатили ассасинам. Он все еще жаждет мести. — Эмир разглядывал алтарь и потому не заметил, как напрягся рыцарь. — Мне пора.

Калавун встал, закрыл лицо. Протянул руку Уиллу:

— Благодарю тебя за предупреждение.

Они обменялись крепким рукопожатием.

— Если появятся новости, действуй по договоренности. Передай известным путем послание. — Он замолк. Его лицо искривило подобие улыбки. — И да пребудет с тобой мир.

Уилл остался сидеть на скамье, глядя в спину эмира.


Венецианский квартал, Акра 17 июня 1276 года от Р.Х.

В переднюю дверь постучали, когда Элвин спускалась по лестнице с узлом грязного белья для стирки.

— Я открою! Открою! — певучим голосом произнесла Катарина, направляясь к двери.

— Погоди, — крикнула Элвин.

Девочка обернулась.

— Надо слушаться отца. Он строго-настрого наказал тебе не открывать никому дверь.

Элвин удивляло, как быстро девочка забыла Кабул. Прошло всего два месяца, а она уже не помнит, как близко была от смерти. Самой Элвин до сих пор снился мамлюк со стрелой в шее.

О набеге на Кабул забыла не только Катарина, но, похоже, и вся Акра. Два дня назад вернулись женщины и дети, угнанные мамлюками в рабство. Вместе с ними Бейбарс прислал еще двадцать христиан, освобожденных из тюрьмы в Каире, а также свое извинение и несколько сумок с динарами. Родственники, конечно, радовались, но сам город возвращение пленниц едва заметил. Теперь всех занимало неожиданное отбытие короля Гуго. По словам Андреаса, брошенную власть хотели поднять тамплиеры и венецианцы, а госпитальеры, генуэзцы и тевтонцы пытались им помешать. В этот спор были вовлечены все — и землевладельцы, и гильдии ремесленников, и купцы. На Кипр шли послания с просьбами к Гуго вернуться или по крайней мере назначить бейлифа. Но король молчал, что усиливало волнение. Прошлой ночью трое генуэзцев жестоко расправились с юношей, сыном члена совета венецианской общины. Ходили слухи о введении комендантского часа.

Озабоченный усилением смуты, Андреас наказал своим женщинам не покидать без сопровождения пределы квартала. Об этом думала Элвин, открывая дверь. В эту пору визитеров они не ждали.

У порога стоял Гарин.

— Ты? — испуганно спросила Элвин, густо краснея.

— Я ненадолго, — ответил Гарин.

— Кто там пришел? — спросила Катарина, пытаясь выглянуть за дверь.

— Иди отнеси это на кухню, — сказала Элвин по-итальянски, вручая девочке узел с бельем.

— Это нечестно.

— Катарина.

Девочка с узлом метнулась прочь.

Элвин вышла на жару, захлопнув за собой дверь.

— Сюда нельзя приходить. Мой хозяин не любит подобных визитов.

— Но Уилла, насколько я понимаю, он терпит.

Глаза Элвин вспыхнули.

— Это тебя не касается.

— Извини. — Гарин смущенно улыбнулся. — Я, кажется, сказал глупость. Просто думал о нем, вот и ляпнул.

— Ты его видел? — с надеждой спросила Элвин.

После разговора с Гарином в таверне она была вся во власти гнева, заслонившего даже любовь. Но в отсутствие подпитки огонь вскоре начал слабеть, а теперь и вовсе погас. Остались лишь боль, смятение и острое желание видеть Уилла и услышать его объяснения. Она начала сомневаться: а не лгал ли Гарин, хотя на это у него вроде не было причин.

— Я как раз пришел спросить у тебя то же самое, — сказал Гарин.

Элвин помрачнела.

— Нет, я его не видела.

— Честно говоря, я так и думал, но все же отважился прийти спросить — вдруг его планы изменились. Потому что если он отбыл в Каир, то наверняка на несколько недель.

— О его планах тебе известно больше, чем мне, — буркнула Элвин.

— Ах, ты об этом. — Гарин пожал плечами. — Должен признаться, я жалею. Мне не следовало ничего говорить. Скрывает он от тебя что-то или нет — это не мое дело.

Элвин покраснела.

— И мне не следовало тогда ничего рассказывать. Просто я сильно разозлилась и теперь тоже жалею.

Гарин весело, по-мальчишески улыбнулся:

— Не тревожься, я умею хранить тайны.

Элвин кивнула:

— Мне надо идти.

Продолжая улыбаться, Гарин коснулся ее руки. Его ладонь была холодная. От него пахло вином и еще чем-то похожим на сладковатый дым.

Он отошел.

— Прошу тебя о любезности. Когда Уилл вернется, передай, чтобы он пришел ко мне в королевский дворец.

— Во дворец? Но король отбыл.

— Да, но разрешил мне там оставаться.

Гарин поклонился и двинулся вдоль улицы.

Прежде чем войти в дом, Элвин стояла с минуту и смотрела ему вслед.


Вблизи крепости ассасинов, северная Сирия 18 июня 1276 года от Р.Х.

Назир присел на корточки у ручья. Опустив руки в ледяную воду, стал смотреть, как пенная вода смывает кровь. Затем закрыл глаза.

Через минуту его окликнул воин.

Назир оглянулся. Он был так погружен в мысли, что не заметил его приближения. Последние три недели двое его людей постоянно следили за крепостью. Они видели, как в течение нескольких дней после исчезновения Идриса фидаины рыскали по склонам, но об их убежище никто не догадался. Однако все равно надо быть начеку. Положение осложнялось тем, что Назир устал и измотался. От его рук постоянно разило кровью, а тут еще не давали покоя воспоминания детства.

— Что?

Воин мотнул головой в сторону пещеры:

— Похоже, он готов говорить.

Назир стряхнул с рук воду. Помедлил. Пока с Идрисом ничего не получалось. Этот человек был невероятно вынослив.

Назир знал, что легко не будет. О способности ассасинов переносить боль ходили легенды. Но он все равно не терял надежды. Идрис попытался покончить с собой, сильно ударившись головой о каменную колонну, к которой был привязан. К счастью, это не удалось. Но теперь Назир был настороже. Поставил оруженосца постоянно держать у его головы толстый кусок войлока, чтобы такое не повторилось. Вначале Назир Идриса бил и резал, затем принялся морить голодом, чтобы ассасин ослабел, а после начал насильно поить зельем из ядовитых растений, что вызывало рвоту и бред. Надеялся, что Идрис в беспамятстве что-нибудь скажет. Но тот ничего не выдал, и пришлось на несколько дней оставить его в покое. Сегодняшнее утро Назир начал с того, что безжалостно отрубил Идрису три пальца, предварительно забив ему в рот кляп.

Минуя кустарник, Назир вошел в пещеру, где Идрис, обмякнув, висел на своих путах. Один глаз у него заплыл. Серое безжизненное лицо все было в порезах и кровоподтеках, повязка на искалеченной руке намокла от крови.

— Идрис.

Ассасин прерывисто задышал и чуть приоткрыл глаз.

Назир наклонился:

— Мой воин сказал, что ты хочешь говорить.

Идрис молчал.

— Назови имя, Идрис, — продолжил Назир, — и я возвращусь с ним к моему повелителю. — Он тяжело вздохнул. — Я не хочу твоих страданий, Идрис. Мне от них… больно.

Ассасин прохрипел что-то несвязное.

— Я сразу уйду, как только услышу имя. И ты останешься жить. — Голос Назира отвердел. — Но можно сделать так, что тебе станет еще хуже. — Он схватил раненую руку Идриса и сжал.

Ассасин слабо вскрикнул.

Свободной рукой Назир сжал подбородок Идриса.

— У меня кончается время. Я должен вернуться в Каир. Понимаешь, должен!

Губы Идриса слегка пошевелились. Назир наклонился ближе. Ассасин что-то шептал. Наконец Назир кивнул, отпустил его руку и встал.

Кто-то вошел в пещеру, и он крикнул, не оборачиваясь:

— Скажи всем собираться. Мы отбываем.

— Стой на месте и не шевелись, — приказал незнакомый голос.

Увидев человека в черном халате фидаина, Назир попытался выхватить меч, но не успел. В пещеру вошли еще двое, с кинжалами. С одного капала кровь. Это последнее, что он успел заметить, потому что первый ассасин поднял арбалет. Стрела ударила Назиру в плечо. Он упал, ударившись головой о камни. Ассасины развязали и подняли на руки Идриса. Еще двое втащили в пещеру тела убитых воинов и оруженосцев. Первый ассасин наступил Назиру сапогом на грудь, выдавив из нее почти весь воздух, и нацелил в лицо арбалет. — Грязный суннит.

— Погоди, брат, — прохрипел сзади Идрис и закашлялся. — Пусть он живет.

— Какой тебе прок от этой собаки, брат? — спросил ассасин с арбалетом. — Посмотри, что он с тобой сделал. Мамлюки трусы, они не осмеливаются пойти на нас открыто и действуют вот так.

— Нет, — произнес Идрис слабым голосом. — Они пришли сюда за другим. Этого атабека прислал султан Бейбарс узнать имя франка, который нанимал нас для убийства. За него можно получить хороший выкуп.

Ассасин убрал ногу и прохрипел команду. Назира грубо поставили на ноги, сняли с пояса меч, связали руки. Затем вытащили на слепящее солнце.

Скрипя зубами от боли, Назир прокручивал в затуманенном мозгу имя, которое прошептал Идрис.

Уильям Кемпбелл.

23

Темпл, Акра 8 июля 1276 года от Р.Х.

В городе пылали пожары. Над Венецианским кварталом висел дым. Там в торговой части горели дома. Пламя яростно пожирало деревянные доски, чернило камни. Женщины высыпали на улицы с орущими на руках детьми, отчаявшиеся мужчины организовали цепочку, по которой передавали друг другу ведра с водой, тщетно пытаясь потушить бушующий пожар. В Мусульманском квартале пожар охватил конюшни и фургоны вокруг базарной площади. Земля повсюду была усыпана камнями и битым стеклом. По улицам двигались группы с закрытыми лицами. В руках факелы и палицы. В глазах ненависть. Лишь немногие шептали молитвы. Люди в страхе наблюдали из окон, как им преградила путь похожая группа мужчин в масках. Через несколько секунд они сошлись, пролилась кровь.

На многих улицах продолжали стоять баррикады, возведенные две недели назад, когда после отбытия короля Гуго в городе поднялась смута. Ворота кварталов теперь оставались закрытыми от сумерек до рассвета. Был установлен комендантский час, однако поджоги, грабежи и убийства случались почти ежедневно. Стража обходила город, но он был слишком велик.

Все началось с ссоры на одном из базаров. Купцы-несторианцы из Мосула повздорили с купцами-мусульманами из Вифлеема. При этом несколько несторианцев оказались убиты. Насилие попытались предотвратить тамплиеры, но поскольку они были на стороне купцов из Вифлеема, то в распрю вмешались госпитальеры, разумеется, на стороне несторианцев. В результате был ранен один тамплиер. Что вызвало в верховном суде Акры яростный спор между великим магистром госпитальеров и Гийомом де Боже. Вскоре хрупкий мир между общинами рухнул. Тамплиер поднялся против госпитальера, венецианец против пизанца и генуэзца, христианин против иудея, шиит против суннита. Отношения между людьми были напряжены даже там, где до открытого конфликта дело не дошло.

Вот в такую Акру, пропахшую дымом и насилием, вернулся Уилл. Ворота Темпла были закрыты на засовы, и пришлось долго стучать, прежде чем открыли.

— Что происходит в городе? — спросил Уилл сержанта, который его впустил.

— Смута идет, коммандор Кемпбелл, с тех пор как отбыл король, — ответил сержант.

Уилл снял с седла поклажу и передал поводья другому сержанту, помоложе.

— Что значит отбыл? Куда?

— Обратно на Кипр. Верховный суд просил короля назначить бейлифа, но пока никто не появился.

— А что случилось? Почему он отбыл?

Сержант смутился.

— Говорят, накануне ночью король встречался с великим магистром.

— Ладно. — Уилл собрался уходить, но сержант его догнал.

— Коммандор, вам надлежит немедленно явиться к великому магистру.

— Хорошо, — хмуро ответил Уилл. — Вот отнесу сумку, умоюсь и…

— Прошу прощения, коммандор, — настаивал сержант, — но великий магистр повелел, чтобы вы явились к нему сразу по прибытии, в любой час дня или ночи.

С тревогой в душе Уилл направился к дворцу великого магистра.

Пришлось подождать. Гийом беседовал с сенешалем и главным коммандором Тибальдом Годином. Уилл сел в коридоре на скамью, опустил сумку на пол. В голове роились беспокойные мысли — срочный вызов к великому магистру, повисший над городом дым, пустые улицы, покинувший Акру король. И за всем этим проглядывало беспокойство, мучившее его после встречи с Калавуном.

«Бейбарс меня ищет. Что будет, когда найдет?» Он опустил голову на руки и тут же заснул. Его разбудил телохранитель великого магистра. Уилл проводил глазами идущих по коридору сенешаля и главного коммандора, затем поднял сумку и вошел в покои.

Гийом сидел за столом. Увидев Уилла, он жестом показал на табурет:

— Садись.

На пути к столу Уилл метнул взгляд на окно. Небо над Венецианским кварталом было черным от дыма.

Гийом понимающе кивнул:

— Ты вернулся в плохое время, брат.

— А что случилось, мессир? Мне сказали, что король Гуго вернулся на Кипр, не назначив бейлифа.

— Тебе сказали правду. Но скоро его трон займет Карл Анжуйский, и мир будет восстановлен. Тем временем я желаю с тобой кое-что обсудить. Это надо было сделать еще несколько недель назад, но ты был в отъезде. Полагаю, тот трактат, за которым послал тебя в Сирию брат Эврар де Труа, найден.

Уилл ограничился кивком.

— Ему повезло с воспитанником, — проговорил Гийом после недолгого молчания. — А ордену повезло иметь в своих рядах такого ученого мужа. Скажи мне, Уильям, давно ли ты его знаешь?

— Шестнадцать лет, мессир, — ответил Уилл, скрывая тревогу в голосе. «Неужели он дознался, что я ездил не в Сирию?» — Эврар взял меня в ученики, когда я попал в Париж.

— Что побудило его на это?

— Мой наставник, сэр Овейн ап Гуин, погиб в Онфлере, сражаясь с наемниками, когда мы сопровождали драгоценности английской короны в парижский прицепторий. Эврар нуждался в писаре, а я умел читать и писать, к тому же потерял наставника. — Уилл пожал плечами. — Полагаю, он взял меня поэтому.

— То есть ты его хорошо знаешь.

— Да, мессир.

— И доверяешь?

Вопрос де Боже еще сильнее смутил Уилла.

— Да, — произнес он твердо. — Я бы доверил ему свою жизнь.

Гийом взял со стола пергаментный свиток и протянул Уиллу:

— Это послание, доставленное тобой из Аравии. Мне нужно перевести, что там написано.

— Но ведь Кайсан наш шпион, — осторожно заметил Уилл.

Его сердце бешено колотилось.

— Это верно.

— Но почему же он написал свое послание так, что вы не можете его прочесть, мессир?

— Мой человек, который понимает язык Кайсана, сейчас отсутствует. А я не могу ждать. Об учености Эврара ходят легенды. Я полагаю, это послание сумеет прочесть только он. — Гийом встал, подошел к окну, долго молчал, наконец обернулся. — Уильям, за эти месяцы ты показал себя славным доблестным рыцарем. Соранцо нанял человека убить меня на пристани. Так бы и случилось, если бы не ты. И опять же, именно ты нашел моего врага и помог свершить над ним правосудие. Хотя и не так, как тебе желалось. Ты с честью исполнил миссию, с которой я отправил тебя в Аравию, умело командуя моими людьми. Все это время я размышлял, следует ли тебя привлечь к исполнению еще одной миссии, очень важной, задуманной два года назад. И теперь принял решение. — Великий магистр заговорил мягче: — Мы слабеем, Уильям, теряем силу. Мало-помалу, каждый день. Ссоримся, воюем между собой и не замечаем нависшей угрозы. Мамлюки пойдут на нас. Непременно. Сегодня, завтра или через пять лет. И когда это случится, их никто не остановит. На Западе лишь немногие готовы к новому Крестовому походу. Союзников у нас становится меньше. Но появилась надежда на изменение. Мы получили возможность. Единственную. — Гийом сжал кулаки. Его голос стал тверже. — И тогда люди на Западе тысячами вольются в войско для Крестового похода. Оно пересечет моря, чтобы прийти на помощь к нам, своим братьям, и удержать на этих землях христианство. Мы живем здесь слишком давно, чтобы просто взять и уйти. Значит, тогда такие герои, как твой отец, погибли зря. Мамлюки во главе с Бейбарсом стремятся изгнать нас с этих земель, — продолжил Гийом, распаляясь. — Но эти земли им не принадлежат. Они не имеют на них прав. Они все рождены далеко от Палестины. Мамлюки говорят, что мы захватили эти земли силой, но и они захватили силой все, чем сейчас владеют. Святая земля наша. За нее столько пролито крови и потеряно жизней. Мы не можем допустить, чтобы наши жертвы были напрасны. Не можем. — Гийом заходил по солару. — Теперь о деле. После битвы при Хаттине сарацины похитили одну из наших святейших реликвий, часть Истинного Креста, на котором был распят Христос. Весь христианский мир скорбел по этой утрате почти сто лет. Представь ликование, с каким примут весть о том, что мы захватили подобную святыню у них?

— Какую святыню? — спросил Уилл через силу.

— Черный камень из Мекки, — ответил Гийом. — Самая главная их реликвия. Это будет наше возмездие. Оно сплотит Запад, я в этом уверен. Появится надежда завершить начатое два века назад. Я уже заручился поддержкой короля Эдуарда и Карла Анжуйского. И даже отправил послание монголам. Так что грядут перемены.

— Но мамлюки нас уничтожат.

— Нет, — твердо возразил Гийом. — Пока Бейбарс в ярости примется готовить войско для похода, мы успеем собрать свое. И встретим его достойно, но для этого нам нужен камень. Уильям, если мы сейчас будем сидеть сложа руки, то сарацины нас отсюда вытеснят, тихо и незаметно. Похищение Черного камня — единственный способ убедить Запад, что еще есть надежда, что с Божьей помощью возможно отобрать у врага то, что он отнял у нас. — Гийом сел за стол. Его глаза сияли. — Уильям, ты должен сослужить мне службу. Вначале передай свиток Эврару, чтобы он перевел послание. И пусть все хранит в тайне, проследи за этим. Это, конечно, риск, но у меня нет выбора.

— Мессир, вы действуете один, или у вас есть союзники?

— Да, есть. Я расскажу тебе больше, когда Эврар прочтет послание. За камнем весной пойдет небольшой отряд рыцарей. И я хочу, чтобы его возглавил ты.


— Вы бы слышали его рассуждения! — воскликнул Уилл. — Он убежден, что исполняет Божью волю. Наша Святая земля. Де Боже даже не помышляет о мире!

— А ты? — мягко спросил Эврар. — Ты помышлял о мире до того, как тебе показали другой путь? До того, как тебя приняли в «Анима Темпли»? Да что там, — вскинул Эврар сухие руки, — даже после того, как я тебя, кажется, убедил, что люди разной веры могут мирно жить рядом друг с другом, ты попытался убить султана. Разве тогда ты думал о мире?

Уилл с трудом сглотнул. Ему вдруг захотелось поведать капеллану, что он узнал от Калавуна в Каире. Но момент был упущен, Эврар снова заговорил:

— Не будь к нему суров, Уильям. Прийти к пониманию не просто. Тебе следует осознать, что де Боже, как и многие другие, воспитан в убеждении, что он лучше любого мусульманина, иудея и вообще любого, кто не следует христианским законам. Так учили его отец, священники, наставники, друзья. Стоит ли удивляться, что он в это верит? Вспомни мои слова, я тебе их часто повторял: изменения в человеке происходят медленно, на это требуются годы. Кто-то сегодня прочтет наш трактат и задумается, а потом осознает, что все мы Божьи дети, каким бы именем мы Его ни называли. Укрепившись в этом знании, он расскажет о нем своим сыновьям и дочерям, и когда они вырастут, в их сердцах будет меньше ненависти. Запомни, Уильям, «Анима Темпли» — это лекарь. Он призван избавлять людей от яда, но это следует делать медленно и осторожно, иначе есть риск, что пациент погибнет. Если бы твой отец не был таким, каким он стал, то и ты бы сейчас думал по-другому. И полностью соглашался бы со всем, что говорил тебе де Боже.

— Я не понимаю, — произнес Уилл, садясь на скамью у окна, напротив капеллана. — У де Боже есть писцы-арабы, и я знаю, он относится к ним так же, как к писцам-христианам. А после ареста Склаво он позаботился о рабах, сражавшихся на арене.

— Ты прав. После того как де Боже прибыл в Акру, его даже стали осуждать за терпимость к мусульманам. Он не монстр и не глупец. Просто для него большую важность имеет земля. Святая земля, как он ее называет. Де Боже мечтает вернуть Иерусалим, Уильям. И он не одинок. Об этом мечтают многие. Де Боже уверен, что этот город принадлежит христианам по праву. Он не видит, что Иерусалим — священный для всех людей Книги. Ветхого и Нового Завета и Корана. Для иудеев это место, где Бог приказал Аврааму принести в жертву Исаака и где Соломон воздвиг Храм, где находился Ковчег завета, содержавший законы, данные Моисею на горе Синай. Для христиан это место, где Иисус жил, был распят, а затем воскрес. Для мусульман это место, откуда Мухаммед вознесся к небесам. — Эврар печально вздохнул. — Эта земля святая для всех нас. Но мы почему-то не способны наслаждаться этой общностью, а затыкаем уши, закрываем глаза и, как противные дети, топаем ногами и кричим: это наше, и только наше.

— Но де Боже дал нам прекрасную возможность. — Уилл вновь показал на свиток. — Вам только нужно сказать ему, что вы не способны прочесть свиток.

Эврар покачал головой:

— Нет, мы поступим по-другому. — Он властно посмотрел на Уилла. — Ты передашь де Боже мой перевод и исполнишь его приказ.

— Зачем? — удивился Уилл.

— А что, по-твоему, произойдет, если я не сумею это прочесть? — спросил Эврар, поднимая на Уилла глаза. — В любое время может появиться их связной, которому было адресовано это послание. А если не появится, то свиток переведет кто-нибудь другой. Разве я единственный, кто может это сделать?

— Но им потребуется время.

— Если великий магистр вынашивал свой план два года и уже приложил много усилий для его воплощения, он не отступится. Что-нибудь придумает. А теперь прикинь — сейчас мы хоть что-то знаем о плане похищения, а если его изменят, то останемся ни с чем.

— Но это нельзя допустить, — вздохнул Уилл.

— Ты вошел в доверие к де Боже, — твердо заявил Эврар. — Вот ты и не допустишь. Он действует не один, и потому бесполезно отрезать сгнившую часть яблока, оставляя внутри червяка. Нам нужно выяснить, кто эти другие, с кем работает де Боже, кто этот человек в Каире. Соранцо знал о похищении, возможно, знает и Анджело Виттури. — Эврар задержал взгляд на Уилле. — Ты должен это выяснить.

Уилл понял, что настал его час. Разве он не мечтал о том, чтобы отец им гордился? А теперь представился случай стать героем. Предотвратить вселенскую катастрофу. Уилл говорил себе, что это просто долг, но слабый голос внутри добавлял: «Да, но ты станешь спасителем всех, кто вокруг тебя».


Венецианский квартал, Акра 8 июля 1276 года от Р.Х.

Элвин спешила. В воздухе пахло дымом. Всего через несколько улиц от дома Андреаса что-то горело. Когда священник на вечерне призвал прихожан помолиться за потерявших в пламени имущество, несколько мужчин встали и потребовали кары для генуэзцев, устроивших поджоги. Пришло время их снова изгнать, на этот раз навсегда. Священнику с большим трудом удалось предотвратить погром.

Элвин поправила сумку на плече. Она шла в магазин на Шелковой улице. В сумке лежали образцы тканей. Андреас по рассеянности оставил ее на столе в кухне, а к нему должен был сегодня прийти покупатель. Бесина уговаривала ее не ходить, но Элвин не хотела, чтобы Андреас тратил время и возвращался за сумкой.

Подступал вечер, улицы быстро пустели. Но по-прежнему было жарко.

Когда Элвин свернула на Шелковую улицу, из переулка вышли двое и медленным, нетвердым шагом направились в ее сторону. Нетрудно было догадаться, что они пьяны. Заметив ее, один хлопнул спутника по плечу и что-то сказал. Второй поднял глаза и рассмеялся. Она прибавила шаг.

— Добрый вечер, уважаемая синьорина, — крикнул первый. Затем повторил, подходя ближе и загораживая ей дорогу: — Я сказал, добрый вечер, уважаемая синьорина.

Элвин холодно улыбнулась и попыталась его обойти.

— Ты ей не понравился, — сказал второй, заходя с другой стороны. — Вот я совсем другое дело. Правда, синьорина?

Сердце Элвин отчаянно колотилось.

— Я спешу, — сказала она. — Пожалуйста, позвольте мне пройти.

— А куда это ты спешишь? — спросил первый. Он был черноволос, бородат и широк в плечах. — Все равно комендантский час уже начался.

— Я знаю.

Элвин попыталась обойти второго, пузатого, с гладкими черными волосами и одутловатым лицом с двумя подбородками.

— А ты шустрая. — Он усмехнулся и вожделенно потянулся к ней.

На улице было совсем пусто. Элвин пронзительно закричала, и в следующий момент рука бородатого зажала ей рот. А еще через секунду она оказалась в переулке. Сумка слетела с плеча.

— Что там? — спросил бородатый, заламывая ей руку.

Элвин сопротивлялась изо всех сил. Ей удалось на короткое время освободить рот и крикнуть, но бородатый быстро зажал его снова.

Толстый раскрыл сумку.

— Шелк! Хорошо. Продадим, выручим несколько монет. — Он усмехнулся. — Наверное, тогда она нас полюбит.

— Не думаю, что для этого нужны монеты, — ответил бородатый.

Рука скользнула по ее грудям. Элвин в ужасе охнула, начала извиваться. Но силы были неравные.

— Отпустите ее, — произнес спокойный холодный голос. Он показался Элвин знакомым, но ужас мешал думать.

Толстый оглянулся:

— Не лезь не в свои дела.

— Я сказал, отпустите ее.

Толстый рассмеялся:

— Сейчас я с тобой поговорю.

Он скрылся из виду. Через пару секунд Элвин услышала крик, а следом глухой стук. Бородатый резко убрал руки. Она плюхнулась на землю и лежала там, пока чьи-то руки ее не подняли. Тот же знакомый голос прошептал на ухо:

— Элвин, это я.

Перед ней стоял Гарин. За его спиной на мостовой лежали двое, бородатый и толстый.

— Ты их убил? — Ее голос дрожал от страха.

Гарин взял Элвин за руку:

— Пошли.

Они без остановки прошли несколько улиц.

— Погоди, — проговорила она, тяжело дыша. В ее глазах стояли слезы.

— Все закончилось. — Гарин улыбнулся. — Ты в безопасности.

Не помня себя, Элвин зарылась лицом в его рубашку и зарыдала.

— Успокойся, — смущенно произнес Гарин. — Все прошло.

Она рывком отстранилась.

— Как ты там оказался?

— Увидел дым над вашим кварталом и обеспокоился. Пришел к твоему дому. Мне сказали, что ты ушла в магазин. Девочка. Она рассказала, где он находится.

— Катарина?

Гарин пожал плечами.

— Я сказал ей, что пришел из Темпла с вестью от Уилла. Потом вышел на Шелковую улицу и услышал крик где-то в переулке. Побежал, увидел тебя с этими подонками. — Он тронул ее плечо. — Пойдем, я провожу тебя до дома.

У входной двери они расстались.

Элвин скользнула внутрь, а Гарин постоял с минуту и двинулся обратно.

Двое ждали его в переулке. Бородатый сидел на ящике, прижимая к разбитому носу лоскут ткани. Он выглядел совершенно трезвым.

— Зачем надо было бить так сильно?

— Извини, Бертран. Иначе она бы заподозрила что-то неладное. — Гарин усмехнулся.

— Тогда плати, как обещал. — Бертран протянул руку.

Гарин неохотно вытащил из кошеля несколько византинов.

— Разве король не приказал вам помогать?

Бертран насупился:

— Король Гуго повелел нам помогать тебе добыть камень, а не приставать к девушкам в переулке.

— Нам надо потребовать сверх уговоренного, — добавил толстый, у которого красовался фингал под глазом. — А что, если она пожалуется и нас станут искать?

— Не пожалуется, — угрюмо бросил Гарин. Его раздражали эти двое, которых оставил ему Гуго. Тупые простолюдины. — Только держитесь подальше от этого квартала. — Гарин показал на сумку в руках толстого: — Это ее?

Толстый с надеждой посмотрел на Бертрана. Тот помедлил, затем кивнул:

— Отдай ему, Амори.

Гарин взял сумку, заглянул внутрь, вытащил два куска искрящегося шелка. Три оставил в сумке.

— Вот. — Он протянул куски Бертрану. — Это вам.

Бертран взял шелк, передал Амори.

— Что теперь?

— Теперь, — спокойно проговорил Гарин, забрасывая сумку на плечо, — я добился ее доверия, и мы будем двигаться дальше.


Цитадель, Каир 21 августа 1276 года от Р.Х.

Калавун подавил зевок. В тронном зале было душно. Эмиры уже несколько часов сосредоточенно корпели над картами Анатолии.

— Вот здесь у них слабое место. — Бейбарс показал Ишандьяру участок на карте севернее Алеппо. — Мы оставим тяжелое снаряжение в городе и зайдем на земли ильхана. Закрепимся там, а снаряжение подтянут пешие полки. Главное — следить, чтобы нас не отрезали.

Ишандьяр согласно кивнул. Жест повторили и несколько советников.

Калавун поднес к губам кубок ароматного освежающего напитка. После жестокой казни Махмуда обстановка при дворе султана сильно изменилась. Все противники похода на монголов притихли. Подготовка к войне шла теперь полным ходом.

Ставя кубок настол, Калавун случайно увидел, как у стены за троном что-то мелькнуло. Он присмотрелся. В белоснежной стене зияла трещина, слегка расширяющаяся внизу. В ней снова что-то мелькнуло. Калавун напряг зрение и почувствовал на себе взгляд Хадира.

После разоблачения заговора Хадир потерял доверие Бейбарса. Теперь прорицателю приходилось подглядывать в щели и подслушивать, мечтая о возвращении времен, когда он мог дурачить султана своими пророчествами.

Калавун тем временем напряженно искал шиита, о котором его предупредил Уильям Кемпбелл. Ему казалось, что этим человеком вполне может быть Хадир. Бывший ассасин, шиит-исмаэлит, люто ненавидевший христиан. Подробности его прошлого не знал никто, даже Бейбарс. Калавуну удалось узнать только то, что изгнанный ассасинами Хадир какое-то время жил отшельником в пещере на Синае. Поиски надо продолжать.

И конечно, Калавуну не терпелось отомстить за Айшу.

Смерть дочери оставила в его душе незаживающую рану. Как и следовало ожидать, расследование ее гибели ничего не дало, и вскоре об этом забыли. Низам уговаривала повелителя найти сыну другую жену. Но султан не торопился, за что Калавун был ему очень благодарен. Бейбарс сказал, что будет думать об этом после похода на Анатолию, когда закончится траур.

В дверях зала появился стражник:

— Мой повелитель султан. К тебе прибыл посланец от ассасинов.

Бейбарс хмуро помолчал, затем бросил:

— Веди его сюда.

Стражник исчез и вскоре вернулся с человеком в пыльном плаще.

Человек отвесил поклон султану, затем приблизился и протянул свиток:

— Мой повелитель султан. Это послание от ассасинов.

— Почему ты не передал его моему советнику? — сурово спросил Бейбарс.

— Меня послали ассасины из крепости Кадамус, которые тебе не покорились, — ответил посланец.

Бейбарс кивнул:

— Прочти, что там сказано.

Посланец сломал восковую печать на свитке.

— О, султан Египта Бейбарс, наш погубитель. Ты послал атабека Назира дознаваться среди нас, но мы его захватили и убили его людей. Хочешь получить его живым, заплати десять тысяч византинов. Половину дай человеку, который доставит послание, половину в обмен на атабека.

— Десять тысяч! — прохрипел пожилой эмир Юсуф. — Мой повелитель, неужели ты заплатишь такие деньги? Что делал у них этот атабек?

— Назир был там по моему повелению, — ответил Бейбарс.

Он встретился взглядом с Калавуном. Затем повернулся к посланцу:

— Я согласен.

Никто из находящихся в тронном зале не слышал напряженного дыхания человека, наблюдавшего через трещину в стене.

Часть вторая

24

Королевский дворец, Акра 17 февраля 1277 года от Р.Х.

Смяв пропитанные потом простыни, Гарин перевернулся на бок. В покоях было сумрачно. Плотно задернутые шторы пропускали мало света. В жаровне потихоньку тлел древесный уголь. Гарин сжигал амбру и алоэ, но заглушить их ароматами сладковатый запах канноба не удавалось.

Ему снилось, что он сидит с матерью на лужайке у их старого дома в Рочестере. На дворе лето. У живой изгороди стрекочут кузнечики. И почему-то стоит жуткая жара, какой никогда в этих местах не было. На коленях у Сесилии раскрыта книга в пергаментном переплете. Ее гладкие и прямые белокурые волосы с проседью рассыпаны по спине и худым плечам. Она шевелит губами, но звуков не слышно. Взгляд Гарина прикован к белой шее матери, по которой медленно стекает прозрачная капелька пота. Она исчезла под воротником кремового платья, скользнула между грудей. Гарин застонал во сне и сжал концы простыни.

Солнечный свет начал бледнеть, возникли тени. Гарин повернулся посмотреть на облака и не заметил, как исчезла живая изгородь и открылся вид до самого горизонта. Неожиданно блеснула молния, в воздухе запахло грозой. Он окликнул мать, но она тоже исчезла. На ее месте стояла Элвин, смотрела на него зелеными глазами. А вокруг стала сгущаться тьма.

Гарина разбудил первый раскат грома. Морщась от неприятного вкуса во рту, он медленно приподнял пульсирующую голову. В дверь колотили. С трудом сбросив ноги с постели, он прошлепал по холодным плиткам к двери. В проходе стояли двое. Дворцовый стражник и человек в желтоватом плаще в синюю полоску. Увидев его, Гарин моментально очнулся от наркотического похмелья. Это был личный гонец короля Эдуарда со свитком в руке.

— Де Лион, этот человек пришел к воротам и спросил тебя. — Стражник хмуро посмотрел на гонца. — Сказал, что имеет срочное послание из Англии для передачи прямо в твои руки.

Гонец молча вручил свиток и в сопровождении стражника удалился. Гарин откинулся спиной на прохладную дверь, закрыл глаза, затем открыл и дрожащими руками сорвал восковую печать. Минуя короткое приветствие, нетерпеливо прочел первую строку:

«Твое письмо доставили в Тауэр в октябре. Увидев его, я преисполнился приятным ожиданием, но оно было напрасным. Я крайне разочарован».

Гарин прошел к столу, взял чашу с вином — там оставалась половина, — залпом осушил и вернулся к чтению.

«Я послал тебя в Акру с простыми и ясными наставлениями. И что же? В своем письме ты сообщаешь как о большом достижении, что добился позволения короля Гуго разместить мое войско на Кипре для будущего Крестового похода. Я полагаю, этим ты пытался отвлечь мое внимание от своей нерадивости. При том, что цель миссии ты прекрасно понимаешь. Добыть для меня деньги. Ты пишешь, что получил лишь половину от обещанной королем суммы, а остальное я увижу лишь если упрошу папу отменить продажу прав на Иерусалимскую корону. Значит, ты негодно убеждал короля Гуго. Ему нужна моя помощь. Прояви ты больше упорства, и он бы согласился на все. А что наши друзья в Темпле? Надеюсь, здесь ты меня не разгневаешь.

Как получишь это письмо, немедля сообщи королю Гуго, что я отправил к папе доверенного посланца, а затем все внимание обрати на Эврара и его заблудших приверженцев. Если они отвергнут мои требования, напомни, что ересь есть преступление, наказуемое смертью, и что их богохульные тайны могут стать известными папе. А я на их суде и казни буду сидеть в первом ряду. Время нежностей прошло. Я не позволю, чтобы моим планам мешали глупцы и фантазеры.

Как только получишь деньги, так сразу возвращайся ко мне. После чего будешь вознагражден за преданную службу, как всегда бывало. В ином случае будешь наказан за леность».

Гарин прошел к кровати, сглатывая противную горькую слюну. Бросил на влажную простыню свиток и лег рядом, лицом вниз, закрыл глаза. Появление королевского гонца вначале вызвало у него привычный страх, сменившийся яростью. Теперь он чувствовал себя совершенно беспомощным. В ушах звучал надменный холодный голос Эдуарда, всегда заставляющий его ощущать себя глупым и никчемным.

Гарин был настолько погружен в мысли, что не слышал, как отворилась дверь. На его плечо легла тяжелая рука. Он испуганно обернулся. Над кроватью склонился бородатый Бертран.

— Чего тебе?

Бертран шире расставил ноги.

— Надо поговорить.

— О чем?

— О том, что ты вот уже много недель томишься бездельем. — Увидев, что Гарин снова закрыл глаза, Бертран заговорил жестче: — Ты, верно, забыл, что дал моему королю слово?

В тоне Бертрана чувствовалась угроза. Гарин открыл глаза:

— Нет, не забыл. Я дал королю Гуго слово, что добуду для него камень, чтобы он вернул его сарацинам в обмен на помощь. Все как прежде.

— Как прежде? — Бертран хрипло рассмеялся. — У тебя, верно, протухли мозги от этого дерьма, которым ты себя травишь. А тем временем права на трон Иерусалима купил коварный сицилиец.

Гарин снова закрыл глаза. Они болели. Месяц назад прибыло послание от короля Гуго, в котором говорилось, что права на его трон купил Карл Анжуйский. Послание было адресовано бейлифу, лорду Балиану д'Ибелину, которого Гуго наконец назначил после многократных прошений верховного суда Акры. Бейлиф объявил об этом своему двору. Два дня спустя Гарин получил от Гуго личное послание. Король не терял надежды вернуть корону и обещал дать Эдуарду деньги, если Гарин добьется успеха.

Увидев, что Бертран смотрит на свиток, Гарин смял его в кулаке. Посланцу Эдуарда, наверное, не удалось уговорить папу. Либо он прибыл слишком поздно. Продажа свершилась. Но теперь это не важно. Если план Гарина сработает, он представит Эдуарду нечто более существенное, чем деньги. Он представит ему Святой город. Гарин повернулся к Бертрану:

— Пока камень не похитят, мы должны сидеть и ждать. И готовиться. Чего ты еще хочешь?

— Я хочу знать, зачем ты последние восемь месяцев увиваешься за этой женщиной?

Гарин вздохнул.

— Сколько можно объяснять? Разузнать о планах похищения можно только у нее. — Он подошел к жаровне, уронил на угли письмо Эдуарда. Пергамент ярко вспыхнул.

Бертрана его слова, видимо, не убедили.

— Семь месяцев назад мы напали на эту Элвин в переулке, — проворчал он. — Ты сказал, что добился ее доверия. Она тебе что-нибудь рассказала?

— Пока немного. Потому что выпытывать сведения приходится с большой оглядкой. Боюсь вызвать подозрения. Уилл думает, что я нахожусь в Акре по делам короля Эдуарда, и пусть думает. И конечно, ему не нравится, что Элвин со мной общается. Она, к счастью, его не слушает, но все равно встречаться нам надо реже.

Гарин посмотрел на Бертрана. Тупой воин. На поле битвы таким цены нет. Покажи ему врага, и он будет сражаться до последнего. Можно поставить что-нибудь охранять. Но тонкая работа, где нужна хитрость, не для таких. Поэтому готовить поход Гарину приходилось фактически одному. Изучать карты Хиджаза, дороги на Мекку и остальное. Пока все шло по плану.

Прошлым летом после возвращения Уилла из Каира у них с Элвин была размолвка. Гарин даже встревожился, что она не простит рыцарю обмана, и всячески убеждал, что Уилл утаивал свои дела в «Анима Темпли», не желая ее печалить. Потом они помирились. И теперь Уилл, к радости Гарина, разговаривал с ней более открыто, и Элвин много знала.

Возвратившись, Уилл через несколько дней нашел Гарина и потребовал объяснений. Зачем он рассказал об «Анима Темпли» и покушении на Бейбарса? Гарин искусно разыграл раскаяние. Мол, проговорился, потому что был убежден, что Элвин все знает. Разговор закончился холодно. Уилл сказал, что Эврар денег Эдуарду на даст, и посоветовал Гарину поскорее вернуться в Лондон.

— Не тревожься, — успокоил Гарин Бертрана. — Придет время, и мы получим от Элвин все, что нужно. Мы уже узнали, когда намечено похищение и когда отряд отправится в Юлу.

— Мы даже узнали, что твой бывший друг, Кемпбелл, намерен помешать похищению, — буркнул Бертран. — Что делать с этим?

— Намерен — еще не значит, что это ему удастся, — проговорил Гарин, все больше раздражаясь. Его обложили со всех сторон — Эдуард, Гуго и теперь Бертран. — Я не вижу, как он сумеет помешать, если все остальные в отряде намерены выполнить приказ де Боже. Насколько я знаю Уилла, — его губы презрительно скривились, — он, как истинный герой, захочет передать камень сарацинам. Но мы за ним проследим. — Он посмотрел на Бертрана. — А теперь уходи. Мне нужно переодеться.

Глаза Бертрана вспыхнули злобой.

— Чего это ты разыгрываешь из себя лорда в своем замке? Я сыт этим по горло. Живешь здесь, как свинья, в дерьме и еще смеешь повелевать, словно маленький король. Тебя оставили во дворце, чтобы ты работал подобно всем нам. — Он потянулся к Гарину, намереваясь повернуть его лицом к себе, но просчитался. Гарин резко развернулся и поймал его запястье, в то же мгновение другой рукой сдавил Бертрану горло. Киприот захрипел и начал задыхаться.

— Не смей прикасаться ко мне, слышишь ты, плебей, — произнес Гарин.

Бертран заглянул в его темно-голубые глаза и похолодел от ужаса. Как будто встретился взглядом со смертельно опасным зверем.

— Ладно, отпусти, — пробормотал он еле слышно. — Я все понял.

Гарин убрал руку и отпрыгнул назад, на всякий случай изготовившись к бою.

Неожиданно тишину прорезал настойчивый и частый колокольный звон. Бертран прошагал к окну, раздвинул шторы.

Гарин заслонил глаза от света.

— Что там?

— Звонит колокол на навесной башне, — ответил Бертран, высовываясь из окна.

Теперь, кроме звона, можно было слышать крики и лязг мечей.

Бертран выпрямился и побежал к двери, на ходу выхватывая меч из ножен.

Гарин подошел к окну, откуда был виден участок крепостной стены между двумя башнями и за ним ров. Звуки схватки доносились справа, со стороны навесной башни и подъемного моста. Гарин быстро оделся, схватил меч и выбежал в коридор. Кто-то прорывался в королевский дворец, и он не собирался сидеть и ждать появления мародеров.

По коридору бежали воины. Придворные и слуги стояли группами, встревоженные и смущенные. Где-то впереди Гарин услышал хриплый голос Бертрана. Вскоре он увидел всю группу киприотов, которую оставил с ним Гуго. Бертрана, Амори и еще пятерых воинов.

— Вызови лорда Балиана, — рявкнул Бертран стражнику. Затем посмотрел на своих людей: — Пошли.

Гарин двинулся за ними, держась на расстоянии. Сражаться он не собирался, просто хотел знать, что происходит. Они вышли во двор. Ворота крепости были открыты, как обычно, подъемный мост опущен. По нему двигалась группа дворцовой стражи с обнаженными мечами. Сзади вели двоих раненых.

— Поднимите мост! — приказал капитан стражи, седой крепкий киприот. Трое побежали к рукоятке, расположенной сбоку ворот.

— Что случилось? — крикнул Бертран.

— Неизвестные захватили навесную башню, — крикнул в ответ капитан. — Мы пытались их задержать, но они прорвались. Взяли восемь наших. — Он повернулся к стражникам: — Закрыть ворота!

— Закроете ворота, и ваши люди умрут, — громко и отчетливо произнес властный голос. — Лучше отойдите.

Капитан ненадолго задумался, а затем медленно отошел в сторону с поднятым мечом. Вместе с ним с дороги убрались дворцовые стражи, воины Бертрана и все остальные. Гарину такой поворот событий не понравился, и он юркнул на лестницу в узком проходе, где поднялся на несколько ступенек. Отсюда было все хорошо видно. Через несколько минут в воротах появились пятнадцать человек в незнакомых одеждах. Они вели восьмерых дворцовых стражей, приставив к спинам острия мечей. Следом показались семеро богато одетых людей, среди которых выделялся человек в центре, в малиновом бархатном плаще поверх золотистого одеяния. Холеный, уверенный, с прямой спиной. Его голову покрывала бархатная шляпа, украшенная лебединым пером, красивое моложавое лицо с аккуратно подстриженной бородой портило высокомерное выражение.

За вельможами следовали десять человек, чья одежда была Гарину хорошо знакома. Пятеро венецианцев из городской стражи и пятеро тамплиеров. Последними вошли два знаменосца с широким штандартом, на котором был изображен щит со странным гербом. На одной половине был изображен герб Иерусалимского королевства — золотой крест, окруженный четырьмя меньшими серебряными крестами, — а на другой — французская королевская лилия на лазурном фоне.

— Покоритесь, — властно приказал капитану человек в малиновом плаще.

В дверях дворца появился дородный осанистый мужчина с волосами мышиного цвета. По бокам, как будто охраняя его, следовали несколько советников и дворцовых стражей. Это был лорд Балиан, бейлиф Акры.

Остановившись, он посмотрел на штандарт, перевел взгляд на человека в малиновом плаще.

— Что это значит? — Обычно мягкий голос Балиана дрожал от гнева. Он перевел взгляд на рыцарей-тамплиеров, стоявших с каменными лицами.

— Вы лорд д'Ибелин? — поинтересовался человек в малиновом плаще.

— Да, я лорд д'Ибелин. Властитель этого замка и бейлиф Акры. А кто вы, осмелившийся ворваться сюда и напасть на моих людей?

— Я Роже де Сан-Северино, граф Мариско. Бейлиф Акры волею его величества Карла Анжуйского, короля Сицилии и Иерусалима. Я буду править здесь, пока король Карл не займет свой трон.

В толпе советников и стражей лорда Балиана прошел ропот. Бертран стоял мрачнее тучи.

Роже де Сан-Северино кивнул одному из своих людей. Тот полез в сумку и вытащил свиток.

— Вот договор, подписанный королем Карлом, папой Иоанном Двадцать Первым и Марией Антиохской, закрепляющий ее отказ от прав на трон.

Балиан отрицательно покачал головой:

— Мария Антиохская никогда не была законной наследницей трона. Верховный суд Акры решил, что у короля Гуго Кипрского прав больше. Ваш договор не имеет силы.

— Нет, это ваше решение не имеет силы, — резко возразил де Сан-Северино громовым надменным тоном. — Договор скрепил своей подписью сам папа римский. Поэтому посторонитесь и позвольте мне взять бразды правления королевством, иначе придется применить силу. — Он сделал жест в сторону венецианских стрелков и тамплиеров. — Меня поддерживают консул Венеции и Темпл.

Балиан посмотрел на тамплиеров.

— Неужели великий магистр де Боже выступает против меня, бейлифа Акры?

— Да, выступает, — ответил за тамплиеров де Сан-Северино.

Балиан посмотрел на своих советников. Они удрученно молчали.

— В таком случае у меня нет выбора. — Он повернулся к свите: — Теперь извольте подчиняться новому правителю.

Бертран опустил меч последним. Он скользнул взглядом по застывшей толпе, свирепо глянул на Гарина и зашагал прочь по коридору. Следом поспешил Амори. Граф Роже де Сан-Северино вошел в замок, а его люди принялись разоружать капитана и дворцовых стражей. Гарин поторопился исчезнуть, не дожидаясь, пока его тоже разоружат.

Меньше чем через полчаса знаменосцы графа Роже взобрались на крышу самой высокой дворцовой башни и сбросили оттуда флаг короля Гуго. Вскоре над Акрой гордо поднялся штандарт с золотыми крестами и королевской лилией. Это означало, что теперь властителем Заморских земель стал Карл Анжуйский, верный союзник Темпла.


Темпл, Акра 20 февраля 1277 года от Р.Х.

Гийом де Боже развернул на столе карту. Стоявший слева от него Дзаккария поставил на пергамент кубок, чтобы свиток не завернулся.

— Это единственная карта, какую мы смогли найти. Здесь показаны окрестности Хиджаза и сама Мекка. — Гийом ткнул пальцем в правую часть карты: — А это Юла, где ты встретишься с Кайсаном. В мечети, как договорено. А потом оставишь проводника в деревне и продолжишь путь в Мекку с шиитами.

Уилл оглядел сидевших вокруг стола. Дзаккария, Карло, Алессандро, Франческо, Робер де Пари. Встретился взглядом с последним.

— Переход из Юлы в Мекку может занять больше двух недель, — продолжил Гийом. — За месяц до великого паломничества на дорогах будет, конечно, спокойнее, но у стражей-мамлюков появится больше времени на проверку. Нам неизвестно, под каким видом Кайсан намерен вести вас в город, но будем надеяться, что никто ничего не заподозрит.

Уилл думал о послании, которое должно достичь Каира через несколько дней. В нем он, не раскрывая деталей, заверил Калавуна, что похищение будет предотвращено. А Гийом тем временем закончил речь и посмотрел на Дзаккарию и Уилла.

— Я верую, братья, что вы сможете преодолеть любые трудности, какие встретятся на пути. Вот она, — он показал пальцем, — Священная мечеть Каабы, где в стену вделан серебряный обод с Черным камнем. Надеюсь, снять его оттуда будет не трудно.

— Надо приготовить для него шкатулку, — сказал Уилл.

— В Юлу вы пойдете, опять выдавая себя за купцов-христиан. На этот раз будете торговать пряностями. На обратном пути в одну из корзин положите камень. — Гийом внимательно оглядел каждого, задержав усталый взгляд на Уилле. — До выхода осталось пять дней. А пока идите отдыхайте. Впереди вас ждет суровое испытание.

Рыцари с поклоном направились к двери.

— Братья, — окликнул их Гийом, — сознаете ли вы, во имя чего идете на такое испытание?

— Во имя спасения христианства, мессир, — ответил за всех Уилл.

— Во имя спасения христианства, — эхом отозвался Гийом. — Так помните же об этом, с чем бы ни столкнулись. Помните клятву тамплиеров. — Он перекрестил рыцарей. — И да пребудет с вами Господь.

В коридоре Уилл и Робер отстали.

— Надо поговорить, — сказал Робер.

Уилл кивнул.

— Пойдем ко мне в покои. Сейчас там никого нет.

Они пересекли двор и поднялись в солар, который Уилл делил с четырьмя рыцарями, тоже коммандорами. Покои были пусты, как он и надеялся.

— Я не могу поверить, что это случится. Не могу.

Робер подошел к окну, оперся о подоконник. Таким его Уилл никогда прежде не видел. Куда подевалась знаменитая ирония рыцаря?

Они с Эвраром долго размышляли, понимая, что действовать одному Уиллу будет невероятно сложно. Ведь сицилийцы очень подозрительны. В конце концов решили включить в отряд Робера. Объяснили ему, что задумал великий магистр и что они намерены сделать, чтобы это предотвратить. Затем Уиллу удалось уговорить де Боже. Это было не трудно. Робер уже участвовал в двух акциях под началом Уилла — арест Склаво и доставка послания Кайсану. Уилл сказал, что знает Робера с четырнадцати лет и доверяет ему как самому себе.

— Я так и не понял, зачем это великому магистру, — продолжил Робер. — По сути, он ведь обрекает нас на верную смерть. — Он посмотрел на Уилла. — Нас всех. Каждого христианина на Заморских землях.

— Де Боже верит, будто он нас спасает. — Уилл подошел к Роберу. — Запад без серьезной причины Крестовый поход не поддержит. Людей надо объединить. Вот он и решил похитить Черный камень в отместку за похищение частицы Истинного Креста. Он полагает, что на Западе это воспримут с ликованием.

— Ты действительно думаешь, что, если он это сделает, властители на Западе соберут Крестовый поход?

Уилл вздохнул:

— Не знаю. Может быть. Де Боже тесно связан с французским королевским домом. Ему обещали поддержку король Эдуард и, конечно же, Карл Анжуйский, который теперь получил власть над Заморскими землями и, не исключено, захочет померяться силой с мамлюками. — Уилл положил руку на плечо Робера. — Извини. Наверное, мне не следовало тебя в это вовлекать.

Робер усмехнулся:

— Это всего лишь небольшие сомнения, Уилл. У тебя было много месяцев на обдумывание. А у меня всего три дня. Вчера моей единственной заботой казался выбор ужина: козлятина или кабанье мясо, а сегодня меня посылают в дальний поход через пустыню, чтобы проникнуть в город, к которому христианину запрещено даже приближаться, и похитить из-под носа врагов их самую святую реликвию, какую только можно вообразить.

— Я не мог рассказать тебе об этом раньше.

— Да, но теперь я в отряде. По повелению великого магистра. И имею право знать все. Начни с того, как тебе и Эврару стало известно о похищении. — Робер замолк. Посмотрел на Уилла. — Я не святой и не раз нарушал устав. Читал не все молитвы, какие положено, встречался с девушками, отрезал себе за ужином куски сыра потолще, но никогда не смел нарушить приказ любого, кто выше рангом. Даже если был с ним не согласен. А ты вознамерился восстать против великого магистра Темпла и предлагаешь мне пойти с тобой.

— Да, — ответил Уилл. — Ты знаешь, что произойдет, если мы этого не сделаем. Ты только что сам это сказал. Смерть всех христиан на Заморских землях. Я пока не имею права рассказать тебе, как мы с Эвраром узнали о похищении. Еще не пришло время, да это сейчас и не важно. Но я расскажу, как мы его остановим.

— И как же?

— У нас будет копия камня.

Робер удивленно вскинул брови:

— Копия?

— Лишь стало известно о похищении, Эврар изучил все описания Каабы и Черного камня. Поговорил с мусульманами, которые совершали хадж и видели его. Сказал, что пишет трактат о святых реликвиях. Потом я нашел подходящий камень нужного размера. К счастью, он не очень большой. Закатал его в смолу и отлакировал, так что камень выглядит как настоящий. Дело в том, что реликвия больше похожа на черное стекло.

— И что дальше? — спросил Робер.

— А дальше мы войдем в Священную мечеть, как приказал де Боже. Войдем только мы вдвоем. Дзаккария и остальные будут стоять на страже. В Каабе исполним все положенные ритуалы паломничества, суть которых тебе разъяснит Эврар, а потом вернемся с припасенным заранее камнем.

— То есть Черный камень останется на своем месте?

— Мы к нему даже не прикоснемся.

Робер помолчал.

— Но тогда не поднимется война, а великий магистр поймет, что мы его обманули.

— А кто ему это объяснит? — спросил Уилл. — И с чего вдруг он станет нас подозревать? Ведь камень будет у него.

— Ну и как же де Боже станет осуществлять свой план Крестового похода?

— В том-то и дело, что никак. Ну поднимется шум, когда он выставит напоказ камень. И сразу стихнет, лишь только мусульмане объявят, что камень по-прежнему в Мекке.

— И тогда он примется за нас, — пробормотал Робер.

Уилл качнул головой:

— Мы принесли ему камень согласно приказу. Это не наша вина, что все пошло не по плану. Не исключено, мусульманские правители в Мекке, обнаружив пропажу камня, решили заменить его копией. Кстати, хорошая мысль. Тогда все, никакого похищения не было. — Он вздохнул. — В общем, это самое лучшее, что мы смогли придумать.

Робер хмыкнул:

— Я боялся услышать от тебя что-то очень страшное.

— Что мы убьем Дзаккарию и остальных рыцарей, вернемся с пустыми руками и скажем, что нас разоблачили? — насмешливо спросил Уилл.

Робер кивнул:

— Да, примерно так.

— Мы с Эвраром этот вариант сразу отвергли. — Уилл подвел черту под сказанным. — Подлог — единственный путь выполнить приказ без кровопролития.

— Нам придется нелегко, — сказал Робер, разглядывая темнеющий двор внизу.

— Нелегко, — согласился Уилл. — Но мы постараемся.


Гийом аккуратно свернул карту. Прокравшийся снаружи вечер заполнил комнату тенями. Великий магистр не озаботился зажечь свежую свечу. Его глаза привыкли к темноте, а пламя камина было достаточно ярким, чтобы все видеть. Сворачивая карту, он зафиксировал взгляд на черном кружке, обозначающем Мекку, и его опять начали одолевать дурные предчувствия.

Они зародились месяц назад, но Гийом тогда был слишком занят, чтобы их осознать в полной мере. Беспорядки, связанные с отъездом короля Гуго прошлым летом, вести о том, что Гуго отобрал у Темпла несколько земельных участков на Кипре. Но теперь, когда все закончилось, когда граф Роже де Сан-Северино занял пост бейлифа и с этим примирились и верховный суд, и те, кто поддерживал Гуго, де Боже начали мучить сомнения.

Вначале Гийом действовал не рассуждая. Он был совершенно убежден, что делает благо для всех христиан на земле, в отличие от Виттури и других купцов, которые думали лишь о наживе. Гийом и сейчас по-прежнему верил в правоту своего дела. Но что-то изменилось. Шли месяцы, а с Запада не приходило ни единой вести. Король Эдуард молчал о делах на его судоверфях, папа все не посылал легатов призывать народ на базарных площадях к священной войне, и от Карла не было обещанного войска и оружия. Не было даже вестей из Ля-Рошели, где строился флот Темпла. Вот среди этой тишины и зародился червь сомнения. Если не будет Крестового похода, объединенное войско мусульман тамплиерам не одолеть. Без Крестового похода они обречены.

Гийом заставил себя оторваться от карты и обвязал свиток бечевкой. Затем подошел к окну и ухватился за раму, подставив лицо вечернему прохладному ветерку. Четыре дня назад приходил Анджело Виттури. Желал знать, как идет подготовка. Гийом спрятал от него свои сомнения. Теперь их следовало спрятать от себя и положиться на Божью помощь. Но в глубине души он знал, что затеял опасное безрассудство. Однако и бездействовать сейчас было не менее опасно. Следовало попытаться. Тем более что никакой вести об отсутствии помощи с Запада он тоже не получал. Следовало укрепиться в вере.

Гийом перевел взгляд на большой гобелен на стене. Белый шелковый Христос, свисающий с креста. Голова опущена, руки и ноги пробиты гвоздями.

— Тебя тоже посещали сомнения, — пробормотал Гийом. — Но Ты их преодолел и обрел спасение.

Он опустился на колени перед гобеленом, сжал ладони крепко, насколько мог, как будто надеялся, что так молитва быстрее дойдет до Бога. И долго молился, окутанный темнотой.

25

Порт, Акра 25 февраля 1277 года от Р.Х.

— О чем ты задумался?

Уилл вздрогнул и посмотрел на Элвин, на ее лицо, выражавшее усталую покорность.

Они сидели на каменной скамье у таможни под жарким утренним солнцем. В отдалении зеленые волны мерно накатывали на западный мол. Вокруг привычно шумели портовые грузчики и рыбаки.

Он крепко сжал ее руку.

— Все о том же. Понимаешь, поход предстоит очень трудный сам по себе, даже если не знать о его цели. Всякое может случиться.

— Не говори так, Уилл, — прошептала она. — Пожалуйста.

Эти слова его почему-то разозлили.

— Наверное, мне вообще не следовало ничего рассказывать.

— Ты не должен меня осуждать за тревогу, — произнесла Элвин, высвобождая руку. — А что касается следовало или не следовало, то я по-прежнему почти ничего не знаю.

— Потому что, когда я тебе что-то рассказываю, ты всегда расстраиваешься, а мне тебя жалко. — Он нежно тронул ее щеку, чтобы повернуть лицо к себе. — Ты знаешь, куда я еду и зачем. Разве этого не достаточно?

Элвин молчала, смотрела вдаль на покачивающиеся на волнах корабли.

Они посидели так несколько минут.

— Скоро Пасхальная ярмарка, — произнес наконец Уилл беззаботным тоном. — Должно быть, Андреас завалит тебя работой.

Элвин кивнула.

— А как с Гарином? По-прежнему будете встречаться?

Она отвернулась, пытаясь скрыть румянец. Притворилась, что засмотрелась на рыбаков, вытаскивавших из лодки корзины с рыбой.

— Не знаю. Может, и встретимся случайно.

— Или он случайно навестит тебя дома.

Элвин напряглась.

— Дома?

— Да. Катарина рассказала мне о его визитах. — Уилл не мог не заметить ее испуга. — Спрашивала, кто он такой.

Сердце Элвин бешено колотилось. Да, Гарин искал с ней встречи. В последний раз приходил на прошлой неделе. Принес книгу, «Романсеро», которую она хотела почитать. Элвин забыла, что упоминала о «Романсеро» в разговоре, и была удивлена, что он помнил. Они стояли в тени у дома, разговаривали. Он шутил, заставил ее рассмеяться, и она со смутной тревогой обнаружила, что ей с ним легко. Наверное, так было потому, что они делили общую тайну, об «Анима Темпли» и остальном. С ним можно было говорить свободно. Гарин ее понимал, сочувствовал, с ним Элвин ощущала себя не такой одинокой. Во всяком случае, так она себе говорила. Уилл не сводил с нее глаз.

— Я не рассказывала тебе, потому что знала, как ты расстроишься, — ответила Элвин после мучительного молчания. — Но я его никогда не приглашала. Что мне было делать, если он приходил?

— Сказать, чтобы оставил тебя в покое.

— Нет. — Элвин встала. — Ты не имеешь права запрещать мне с ним встречаться. Ведь я совсем ничего не значу в твоей жизни.

Уилл тоже поднялся.

— Он нехороший человек, Элвин. Я ему не доверяю.

— А я доверяю.

— Почему? Ты должна его ненавидеть за предательство в Париже. Какие произошли изменения?

— Он изменился. Я поняла, что заставило его тогда так поступить, Уилл. И недавно он меня выручил из беды, когда…

— Когда меня не было, — с горечью закончил Уилл.

— Давай не будем ссориться? — пробормотала Элвин. — Ты завтра отбываешь. — Она встретила его взгляд. — Я не хочу подобного расставания.

— Я тоже не хочу, — тихо отозвался Уилл и взял ее руку. — Пошли.

Они двинулись вдоль пристани. Молча, оба подавленные.

По возвращении из Каира прошлым летом Уилл уступил ее настойчивым требованиям и рассказал об «Анима Темпли» и неудачном покушении на Бейбарса. Все объяснил.

Затем у них настала счастливая пора. Он навещал ее чаще, чем прежде, всегда с подарком. То с цветами из сада прицептория, то с горшком густого янтарного меда. Однако блаженство Элвин длилось лишь до конца года. В последние месяцы визиты Уилла опять сделались редкими и короткими. Он приходил хмурый, говорил мало. Она понимала, что предотвратить страшную войну очень важно и, когда его миссия закончится, он опять вернется к ней. Но обманывать себя было трудно. Ведь в глубине души Элвин знала, что так и останется у него на втором плане, а за этой миссией последует другая. Она посвятила себя ему, но он посвятил себя спасению человечества и не понимал, что ее тоже нужно спасать. А может, и понимал, но предпочитал об этом не думать, поскольку спасать человечество — это героизм, а для ее спасения надо покинуть орден.

Но самое главное, отдаление Уилла она не только воспринимала сейчас без обычного расстройства, но и тоже начала отдаляться.

Первые признаки этого вызвали у нее шок. После Рождества Андреас отправился в Дамаск покупать шелка, и Уилл приходил к ней в магазин. Однажды, когда они занимались любовью, перед ее внутренним взором неожиданно возник Гарин. Тогда Элвин была сильно огорчена, но в следующий раз, снова увидев перед собой в самый интимный момент Гарина, она лишь покраснела. С тех пор в Элвин что-то неуловимо изменилось. У нее появилась тайна, которую она хранила как драгоценность в шкатулке и куда время от времени заглядывала, получая удовольствие от увиденного. Ключ от шкатулки был только у нее. Об этой тайне никто не мог догадаться, меньше всего Уилл.

Она жила с ощущением, словно ее разделили на две половины. Одна без меры любила этого человека, шагавшего сейчас рядом, державшего ее руку. Эта половина терзалась при мысли об опасностях, которые он скоро встретит, и от невозможности его остановить. Другая половина была холодной и отчужденной, твердо убежденной, что он давно сделал свой выбор, а она никогда ничего от него не получит, кроме страданий. Шкатулку открывала вот эта вторая половина.

Они подошли к дому Андреаса. Уилл поцеловал ее на прощание, сказал не тревожиться. А потом повернулся и пошел твердой решительной поступью. Глядя вслед Уиллу, она вдруг отчетливо осознала, что больше никогда его не увидит. Боль и отчаяние были непереносимы. Но одновременно с этим она чувствовала еще и какое-то странное облегчение, которое добавляло боли.


Цитадель, Каир 25 февраля 1277 года от Р.Х.

Хадир сидел сгорбившись в крытой галерее, соединяющей две башни. Наблюдал последние приготовления к походу армии мамлюков. В головной отряд входили полки Бари, Мансурийя и еще несколько. Позднее в этот же день выйдут остальные полки и вспомогательные части. Всего войско насчитывало больше восьми тысяч. Вот такая сила двинется на север. Лицо Хадира исказила злобная гримаса. Жаль, что мощь эта обрушится не на христиан в Палестине.

Семнадцать лет прошло с тех пор, как Бейбарс разбил неверных. Тогда султан мог уничтожить франков раз и навсегда. И вот сейчас Хадиру мучительно было видеть, что его господин направляется в другую сторону. Но не по своей воле он делает это. Нет. Султана сбили с пути. Калавун, презренный сын греха, после гибели Омара принялся охмурять султана. Но надежда оставалась. Повелителя следовало вылечить от этой болезни, и Хадир знал как.

Назир жив. Ассасины получат выкуп и освободят атабека. Тогда он назовет имена тех, кто повинен в смерти Омара, и Бейбарс начнет мстить. Ему надо лишь омыть руки свежей кровью христиан, и их дни будут сочтены. Это было первое лекарство. А второе Хадир припас для Калавуна. Совсем простое.

После смерти дочери эмир не знал покоя. Посылал людей следить за Хадиром, копался в его прошлом. Прорицателя совсем не тревожили подозрения. Напротив, он радовался тому, что Калавун знал о его причастности к гибели дочери, но не мог доказать.

Хадир разглядывал воинов полка Мансурийя. Калавуна среди них видно не было, но он заметил двоих его сыновей, Али и Халила. Верхом на конях, в новых ярко-синих плащах. Одному пятнадцать, другому тринадцать. Ни в каких битвах они участвовать не будут, просто дойдут с войском до Алеппо, откуда всадники, ведомые Бейбарсом, двинут на Анатолию.

Внимание Хадира привлекла суета у главного входа. Из дверей под звуки труб прошествовал Бейбарс в боевом одеянии, сопровождаемый атабеками полка Бари. На голове красовался отделанный золотом черный тюрбан, под плащом посверкивала длинная кольчуга. Он направлялся к боевому вороному коню, украшенному золотой сбруей. На некотором расстоянии с грустным задумчивым лицом следовал Барака-хан. Хадир был доволен, что Бейбарс позволил сыну участвовать в походе. Это был хороший знак. Прорицатель с гордостью наблюдал, как Барака влез в седло и стал в ряд с воинами полка Бари. За прошедший год мальчик действительно превратился в мужчину, и у Хадира не было сомнений, что все его усилия не пропали даром, а когда принц займет трон, он будет вознагражден.

Увидев, что войско готово выступить, Хадир поспешил по галерее к выходу из дворца, но остановился. Калавун и Ишандьяр о чем-то разговаривали в проходе. Калавун был в боевом облачении, а Ишандьяр, чей полк оставался в Каире, в простом. Хадир притаился.

— Но он обещал это предотвратить, эмир, — произнес Ишандьяр. — Это твои слова.

— Да, — ответил Калавун, — но все слишком серьезно, чтобы полагаться на обещания. Как бы я ему ни доверял, он все равно не наш.

Голоса заглушили звуки труб, возвещающие о начале похода. Хадир выглянул из-за угла. Ишандьяр двигался в глубь дворца, а Калавун уже вышел в залитый солнцем двор. Хадир тоже поспешил занять свое место в колонне. Почтительно поклонившись султану, он влез в седло и сжал тощими ногами бока рыжей кобылы. Затем поискал глазами Калавуна. Интересно, что еще замыслила эта крыса? Впрочем, наплевать. Когда огромные ворота Цитадели раскрылись, выпуская первые ряды войска мамлюков, Хадир опустил руку в кошель из выцветшего шелка, что висел на поясе. Перебрал пальцами горсть монет, несколько черепов мелких животных, пучки высушенных трав и нащупал тряпичную куклу со смертоносной тайной внутри. Он позаботится, чтобы отец последовал за дочерью в ад. Назад в Каир эта крыса в любом случае не вернется.

26

Королевский дворец, Акра 26 февраля 1277 года от Р.Х.

Элвин двигалась по тускло освещенным коридорам дворца с опущенной головой. Юность она провела во дворце французских королей и знала, как пройти незамеченной в таких местах. Притворись слугой — и станешь невидим. Ей казалось, что войти во дворец будет много труднее, но угрюмые стражи у ворот даже не удостоили ее взглядом, когда она промелькнула подобно тени позади двух богато одетых дам.

В воздухе отчетливо чувствовался странный запах, похожий на фимиам. Она считала двери. Дыхание участилось, лицо пылало. Голос внутри кричал, требовал ответа: что она здесь делает? Но вот и девятая дверь, и поворачивать назад было поздно. Да она и не хотела. Надоело сидеть и печалиться, на что-то надеяться. Это был протест, вызов.

Она тронула дверную ручку и застыла, услышав, как позади нее сиплый голос, показавшийся ей знакомым, произнес:

— Помни, король на нас надеется.

— Не тревожься, все идет, как задумано, — ответил второй. Гарин.

Элвин рискнула оглянуться. Дворцовый стражник плотного сложения удалялся по коридору. Гарин смотрел ему вслед. Потом обернулся.

— Боже.

Он метнул взгляд в сторону исчезнувшего в полумраке стражника, рванулся к Элвин, схватил ее за руку и быстро завел в покои.

— Как ты здесь оказалась?

— Извини, — пробормотала Элвин. — Я… пришла просто поговорить.

— Поговорить? — Испуг на лице Гарина сменило обычное настороженно-внимательное выражение. — А что случилось? — Он тронул ее плечо.

— Уилл уехал. — Элвин всхлипнула.

— В Мекку?

Она кивнула, спрятав лицо в руки. Гарин обнял ее, притянул к себе. Она чувствовала его напряженные мускулы. От его черной туники сильно пахло фимиамом и еще мужским потом, но это не было ей неприятно.

— Когда?

— Вчера, — пробормотала она, не отрывая голову от его груди.

Гарин быстро прикинул. Уилла несложно догнать, еще есть время. Они могут выйти сегодня вечером, в крайнем случае завтра на рассвете. Все было готово уже две недели назад — Бертран и его люди, проводник, кони, снаряжение. Единственное, чего он не знал, это когда отбывает Уилл. Собирался встретиться с Элвин под каким-то предлогом, и вот такая неожиданность, она сама пришла. И ведь все могло рухнуть в одночасье, если бы она узнала Бертрана. Слава Богу, этого не случилось.

Гарин вспомнил письмо Эдуарда с требованием получить деньги у «Анима Темпли». Ничего, он привезет королю камень, это дороже золота.

— Не тревожься. — Гарин гладил волосы Элвин и еще раз в уме проверял, все ли готово для похода. — Уилл скоро вернется.

— Откуда тебе знать? — Она подняла голову. — Это же так опасно, похитить камень. Он может погибнуть.

Гарин улыбнулся и вытер с ее щеки слезу.

— Я знаю Уилла. Он везучий.

— Не надо меня утешать. — Элвин неожиданно отстранилась и охватила себя руками. Высокая, стройная, в белом платье, подпоясанном на талии золотисто-красной лентой, она странно выглядела среди отвратительного беспорядка, в котором жил Гарин. Расставленные где попало винные чаши, разбросанная одежда, старая кадильница на столе, смятые простыни на постели. — Мне не следовало сюда приходить.

— Отчего же? — ласково спросил Гарин. — Давай, отведай немного вина. — Он прошел к столу, беззвучно ступая босыми ступнями по ковру. Взял чашу, наполнил ее до самых краев.

Элвин пригубила вина. Их пальцы невольно соприкоснулись. Она вздрогнула, таким интимным показалось ей касание. Его кожа оказалась такой нежной. Запретной. Неожиданно осмелев, она двинула руку дальше по его руке. На мгновение прижалась к нему и тут же отпрянула как укушенная. Ее щеки горели стыдом. Она собралась что-то сказать, но Гарин уронил чашу, разбрызгав по ковру малиновую жидкость, и взял ее лицо в ладони. Он сжал его, нашел губами ее губы и жадно поцеловал. Жадно и крепко, как никогда не целовал Уилл. И в ней остро вспыхнуло желание.

Не отпуская Элвин, продолжая целовать, Гарин потеснил ее назад. Путаясь ногами в одежде на полу, спотыкаясь о пустые кувшины из-под вина, опрокидывая их, они оказались у постели. Гарин толкнул Элвин на матрац и сам повалился сверху. Сорвал с ее головы чепец, освободив золото волос. Отпустив ее губы, он залюбовался. Это было не просто золото. Пробивающиеся сквозь щели в шторах лучи солнца добавляли прядям оттенки меди, янтаря и алого багрянца. Гарин вдруг осознал, что никогдапрежде не видел Элвин без чепца. Она смотрела на него своими чудесными зелеными глазами. Ее грудь вздымалась и опадала. Опершись на локоть, он пробежал пальцем по ее телу от подбородка, вдоль шеи, к талии, желая узнать, какие прелести скрываются там, под платьем.

Элвин лежала с закрытыми глазами, пока Гарин возился с узлами на ее поясе. В сознании на мгновение всплыл образ Уилла, но она сердито отпихнула его в сторону. Нечего ему здесь делать. Пусть спасает человечество. Он святой, а она простая смертная, грешница. Она им восхищалась, любила, но ее любовь требовала большего, чем просто встречи от случая к случаю. Она не хотела оставаться всегда второй, всегда любовницей и никогда женой.

Наконец с узлами было покончено, и платье легко слетело с нее, обнажив простую белую сорочку. Гарин склонился, напряженно дыша, потянул сорочку наверх. И она позволила стянуть ее с себя. Он жадно разглядывал ее наготу, восхитительно округлые бедра, дивные груди с розовыми сосками. Поймал губами один, слушая прерывистое дыхание Элвин, погрузив другую руку в золотой водоворот волос.

Затем, с трудом оторвавшись, он яростно сбросил тунику вместе со всем остальным, и через несколько мгновений они предались акту любви.

Гарин слушал ее тихие стоны, закрыв глаза, и в его сознании мелькали образы.

Тринадцатилетняя Элвин на коленях рядом с телом ее дяди Овейна на палубе корабля в Онфлере. Наемники в черных одеждах, которых послал Эдуард, чтобы отобрать у рыцарей драгоценности короны. Их отбили, но какой ценой. Кровь погибших рыцарей на его руках. Он их предал. Вот он встретил ее уже взрослой женщиной в саду у базара рядом с Уиллом. Затем перед ним мелькнуло ее искаженное ужасом лицо в переулке. Он открыл глаза и увидел ее совсем близко, раскрасневшуюся, смотревшую на него своими потрясающими глазами. Гарин не отводил взгляда, пока не содрогнулся и не затих.

Потом, лежа обмякший, ощущая во всем теле знакомую приятную истому, он почувствовал, как трясутся ее плечи. Ему показалось, что она смеется, и он с улыбкой отвел волосы с лица этой потрясающей женщины.

По щекам Элвин струились слезы.


Дорога на Мекку, Аравия 14 апреля 1277 года от Р.Х.

Узкая вертикальная полоска дыма впереди была похожа на белый восклицательный знак, обозначавший очередной оазис. Там могла таиться опасность для любого из шестидесяти человек, следующих в караване. Скупые разговоры стихли, люди напряглись. Слышались лишь поступь верблюдов по зернистому песку да громкие удары палок о землю, которыми двое караванщиков впереди отпугивали змей и скорпионов. Жаркий воздух с каждым вдохом все сильнее пропекал глотку, будто пустыня стремилась войти и навсегда угнездиться в человеке.

Уилл покачивался на сиденье шугдуфа.[6] За пятнадцать дней они миновали девять постов стражи мамлюков. Этот впереди будет десятый. И всякий раз при приближении его охватывала тревога. Спина вся взмокла. Он был одет, как женщина-мусульманка, весь закутанный в традиционное черное одеяние с прорезями для глаз. Напротив на другом шугдуфе сидел Робер в таком же наряде. Над ними колыхался матерчатый навес, защищавший головы от жары.

Дзаккарии и Алессандро приходилось хуже. Они двигались пешком. Прибыв в Юлу, шестеро рыцарей направились в мечеть, как было договорено. Их отвели в тот же самый дом, где они останавливались год назад. А утром снова в путь. В ином облачении и на верблюдах. Дзаккария и Алессандро получили мужские одеяния и вместе с Кайсаном и другими шиитами повели верблюдов, на которых сидели остальные рыцари, изображавшие их жен. Мамлюков не смущали мусульмане с разными оттенками кожи, сами они тоже мало походили на арабов. Поначалу Уилл боялся провала, но пока караван никаких подозрений у мамлюков не вызвал.

Вот уже запахло дымом, а вскоре стали видны хижины и двигавшиеся около них фигуры мужчин. У сторожевого поста караван встретили четыре мамлюка, остальные наблюдали издали. Двое начали проверять содержимое корзин. Уилл напрягся, он знал, что смотреть им в глаза нельзя. Один из стражей поднял крышку его корзины. Погрузил внутрь палец, вытащил, облизнул с него порошок мускатного ореха, закрыл крышку и двинулся к следующему верблюду. Уилл перевел дух. В его корзине под пряностями, завернутый в лоскут ткани, лежал таинственный предмет, о существовании которого было известно только ему и Роберу.

Закончив, стражники махнули каравану двигаться дальше, и спустя несколько часов, когда на долину упали вечерние тени, они достигли последнего поселения перед Меккой.

— А тут оживленно, — пробормотал Робер, разглядывая большую деревню с множеством мечетей и конюшен. Ярко горели факелы, похожие в сгущающейся тьме на оранжевые звезды. Издалека доносились музыка и смех.

Такое количество людей в пустыне Уилла обеспокоило, он привык к одиночеству. Хотя Кайсан говорил, что это капля в море по сравнению с тем, что тут будет, когда начнется хадж и пойдут караваны из Дамаска, Каира и Багдада.

Кайсан оглянулся на голос Робера и произнес на ломаном латинском:

— У нас здесь друзья. Мы в безопасности. Но все равно молчите. Никаких разговоров.

Они вышли на шумный базар. Внимание Уилла привлекли деревянные шесты с множеством разноцветных матерчатых полосок, которые поднимались из прилавков подобно странным голым деревьям. Затем они остановились у дома напротив мечети, и Кайсан ввел их в закрытый со всех сторон двор. Показал на каменную скамью:

— Ждите здесь. Выходим через шесть часов.

Рыцари разминали затекшие ноги, негромко разговаривали, а Уилл отошел в сторону. На черном небе звезды поблескивали, как пыль на бархате. Где-то там, в бесконечном далеке, казалось, остались Акра, Темпл и Элвин. Предстоящее тяжелым грузом давило на сердце. Закрыв глаза, он забормотал Божью молитву, успокаиваясь от многократного повторения знакомых слов.


Хиджаз, Аравия 14 апреля 1277 года от Р.Х.

В конце дня отряд из восьми всадников остановился у подножия гор вблизи поселения севернее Мекки.

— Надо послать кого-нибудь посмотреть, где они.

— Пошли, Амори, — бросил Гарин, не оглядываясь. — И скажи, чтобы поберегся. Он повернулся к Бертрану. Киприот сиял куфию, и стали видны следы похода — худоба, спутанная грязная борода и глаза, сделавшиеся немного безумными. Гарин знал, что сам он выглядит примерно так же, как все остальные. Те, кто выжил.

В поход из Акры они вышли вдесятером, через два дня после тамплиеров. Быстро их нагнали, послали одного вперед, разведать. Гарину не удалось узнать у Элвин численность отряда Уилла, и он обрадовался, что не ошибся в расчетах. Его отряд был почти в два раза больше. Сражаясь с тамплиерами, надо иметь численное преимущество. Проследить в Юле за ними не представляло труда. И тут оказалось, что с тамплиерами следуют еще арабы, которых было больше, чем вдвое. Гарин даже не успел встревожиться, как возникла более серьезная трудность.

В Акре проводник подрядился довести их только до Юлы. Сказал, что найти сопровождающих в Мекку будет легко, но он соврал. Наутро Гарин, скрипя от бессилия зубами, наблюдал, как тамплиеры пустились в путь. Его замысел угрожал рухнуть в самом начале. Он попробовал заручиться поддержкой местных бедуинов, но они даже не стали разговаривать. Однако вечером его нашел молодой тощий бедуин и предложил стать кафиром.

Путь на Мекку пролегал через земли бедуинов. Каждое племя владело своей территорией, на которую чужакам путь был заказан. Кафиром назывался человек из племени, вызвавшийся стать проводником по данной территории. На границе, где начиналась земля другого племени, нужно было нанимать нового кафира. Бедуины вели их по прямой, минуя охраняемые мамлюками дороги. На пути сменилось много кафиров, и с каждым Гарин расплатился золотыми монетами. Вообще-то бедуины с чужаками на своих землях не церемонились, грабили нещадно. Кафир был их охранной грамотой, но все равно потерь избежать не удалось.

Первая смерть случилась в самом начале пути. Один из киприотов во сне придавил змею и вскоре в жутких мучениях умер. Спустя четыре дня, когда они с трудом преодолевали высокий горный кряж, другой киприот поскользнулся на каменистой осыпи. Он содрал со спины почти всю кожу, сломал обе ноги и жутко орал, пока Бертран не прекратил его мучения, быстро перерезав несчастному горло.

— Где ты намерен устроить им ловушку? — спросил Бертран. — В деревне не годится.

Гарин согласился.

— Мы поймаем их вон там. — Он показал место, где горы подступали к дороге с обеих сторон. — И оттуда наблюдение хорошее.

— А арабы? Что будем делать с ними?

— Их придется убить до того, как остановим тамплиеров, — ответил Гарин. — Для этого у нас есть арбалеты.

Бертран кивнул:

— Значит, уберем всех?

Гарин отвернулся. Этот вопрос Бертран задавал ему уже много раз, и столько же раз он на него не отвечал. Перед глазами возникла Элвин, в слезах покидавшая его покои.

— Да, — пробормотал он холодно. — Уберем всех.


Мекка, Аравия 15 апреля 1277 года от РХ.

Мекка, окруженная горами, возникла неожиданно в самом конце похода. Начинался рассвет, и на фоне постепенно голубеющего неба стали видны изящные минареты. Над одной стороной города доминировала гора с вершиной, похожей на купол, на другой простирался большой базар. Между этими главными ориентирами в беспорядке были разбросаны мечети, общественные бани, цирюльни, товарные лавки, добротные жилые дома и постоялые дворы, связанные улочками и переулками. В центре этой гигантской паутины находилась Священная мечеть.

Она появилась из мрака, лучезарная, освещенная факелами, расставленными вдоль стен, украшенных арабской вязью. Открытые арочные ворота охраняла стража. Кайсан, явно робея, начал снимать обувь. Уилл встретился взглядом с Дзаккарией. Тот отстегнул от шугдуфа две корзины. Все сняли обувь и направились за Кайсаном. Кроме двух шиитов, которые собрали обувь и повели верблюдов прочь.

— Они встретят нас у ворот, — объяснил Кайсан.

По мере приближения к Священной мечети напряжение росло. Кайсан вошел первым. Уважительно кивнул стражам. Следом, склонив головы, ворота пересекли Уилл с Робером. Замыкали шествие Дзаккария и Алессандро, каждый с корзиной.

Они успели сделать лишь несколько шагов, как сзади раздался громкий окрик. Уилл замер. Стражник что-то говорил, показывая на корзины. Кайсан взял корзину у Дзаккарии, подошел, открыл крышку и, быстро объясняя, показал содержимое. Стражник махнул рукой, разрешая идти дальше, и Уилл перевел дух.

Они вошли в аркаду, окружающую обширный двор, в центре которого находилась Кааба, сооружение в форме куба высотой в два этажа. Эврар говорил, что святилище покрыто кисвой, особой золотисто-черной парчой, которую меняют каждый год во время хаджа. Так оно и было. Кисва была исписана мерцавшей при свете факелов причудливой арабской вязью. Уилл представлял себе это иначе. Во-первых, здесь было достаточно светло, а во-вторых, совсем не безлюдно. Значительную часть двора устилали циновки, на которых спали люди. Видимо, паломники. Тут даже слабо горели несколько костров. В аркаде то и дело появлялись фигуры стражников.

Как было договорено, Кайсан и его люди удалились, растаяв в полумраке аркады. Уилл и Робер легко подняли принятую у Дзаккарии корзину и направились к Каабе мимо спящих паломников, волоча по песку полы своих одеяний. Босые ноги неприятно холодили черные плитки, которыми было выложено место вокруг Каабы. Сицилийцы двинулись к западным воротам.

Уилл наконец увидел святыню, блестящий овальный камень в серебряном кольце, вделанном в угол храма на высоте груди. Это было ни на что не похоже. Словно стекло, но много благороднее и цветом, и фактурой. По телу пробежала дрожь, когда он вспомнил слова Эврара о том, что, согласно вере мусульман, на камне записаны все людские грехи, которые будут прочитаны в Судный день. Уиллу показалось, что камень наблюдает за ним своим единственным глазом в серебряной оправе, и он отвел взгляд.

План был такой. Робер ждет в отдалении с корзиной, а Уилл делает семь кругов вокруг Каабы, каждый раз целуя камень. Во время последнего прохода он должен задержаться. Стражи сочтут, что паломник решил преклонить перед святыней колени. Дзаккария и остальные рыцари увидят, что он похищает камень. Уилл вернется к Роберу. Тот откроет корзину, и Уилл над ней наклонится. На этом все. Сицилийцы будут находиться далеко и не поймут, что камень остался на месте. Тем более что надо будет немедленно отсюда убираться.

Примерно в десяти шагах от Каабы они поставили корзину. Уилл двинулся дальше, и в этот момент двор огласил воинственный возглас. Все спящие паломники мгновенно поднялись, сбросив грубые одеяла, обнажив серебряные кольчуги и алые одеяния с черными нарукавными лентами. У того, кто подал команду, крепко сложенного смуглого человека, эта лента была расшита золотом. Его люди развернулись веером, а он выхватил из ножен меч и направился прямо к Уиллу.

27

Равнина Альбистан, Анатолия 15 апреля 1277 года от Р.Х.

Калавун окинул взглядом снеговые вершины гор Тавра, похожие на окоченевших великанов, рядом с которыми человек казался ничтожным пигмеем. На морозном воздухе дыхание сразу превращалось в пар. Он плотнее запахнул отороченный кроличьим мехом плащ и пошел вдоль лагеря.

Неподалеку от шатров на скудной траве паслись кони. В пурпурном полумраке мерцали костры. Воины просыпались, тишину оглашали повелительные возгласы атабеков. Калавун ненадолго задержался у расположения своего полка и двинулся дальше мимо свежих могил. Пока потери войска составили двадцать восемь человек. Пятеро погибли в горах.

В Дамаске к ним примкнул полк сирийцев, который Бейбарс отдал под командование Калавуна. Затем они вошли в Алеппо. В этом городе Бейбарс всегда вел себя как-то иначе. И в этот раз тоже. Он сразу навестил могилу Омара, а потом отправился к месту, где некогда стоял амбар, давно сожженный, и провел там больше часа. Просто стоял и молчал. Об этом Калавуну рассказал сопровождавший султана эмир. Калавун не удивился. Он знал, что первый год рабства Бейбарс провел в Алеппо и потом, еще будучи эмиром, всегда посещал это место, когда предоставлялся случай. Значит, его по-прежнему тревожили призраки прошлого.

На следующий день они покинули город. Бейбарс отправил один полк к границе на Евфрате, чтобы помешать монголам напасть с тыла, и повел кавалерию на Анатолию. В Алеппо остались пешие полки, тяжелое снаряжение и осадные орудия. Там же остались Барака, Хадир и сыновья Калавуна. Лазутчики прибыли с донесением, что ильхан Персии Абага знает о намерениях Бейбарса и уже собрал многочисленное войско под командой Татавуна, самого знаменитого военачальника монголов. В его войско входили также сельджуки, предводимые Перване. Монголы намеревались стать лагерем на равнине Альбистан, за широкой рекой Джейхан. Вот здесь Бейбарс и собирался их разбить. Потому и выбрал для похода такой сложный и коварный маршрут.

Горы Тавра всегда забирали человеческие жизни, начиная с первых крестоносцев, которые, переплыв Босфор, наткнулись на мощную преграду. В Сирию можно было добраться, лишь двигаясь по узким горным тропам, карабкаясь по скалам, перебираясь через глубокие ущелья. В первые дни войску мамлюков приходилось идти в тумане, особенно по утрам. Конь одного всадника поскользнулся и опрокинулся в ущелье, увлекая за собой другого. Потом под тремя всадниками обвалился край дороги, и они тоже низверглись в каменную пучину. Где-то в середине перехода прибыл лазутчик с вестью, что за перевалом войско ожидает отряд монголов в две тысячи. Бейбарс послал вперед один полк, подкрепленный бедуинами. К тому времени, когда войско начало спускаться по перевалу, трупы монголов уже распухли и были обсажены мухами.

Калавун нашел Бейбарса на краю лагеря. Султан смотрел на равнину Альбистан. Неподалеку расположились несколько гвардейцев.

— Ты желал меня видеть, мой повелитель?

Бейбарс не оглянулся.

— Воины готовы?

— Да. Через час можно выходить.

— Хорошо.

Калавун нашел глазами то место, куда смотрел Бейбарс. В рассветной дымке простирающаяся внизу долина была похожа на смятую ткань, которую широкой шелковой каймой обрамляла река Джейхан. За ней были видны костры лагеря монголов. Там тоже между шатрами двигались всадники, наверное, будили воинов, но других воинов. Взгляд Калавуна стал стальным, как у Бейбарса. Это были монголы, которые вырезали целые поселения тюрков-кипчаков и угнали мужчин в рабство. Это случилось много лет назад, но старая память как сухое дерево, достаточно маленькой искры, и все внутри воспламенится. Семнадцать лет назад при Айн-Джалуте монголы заплатили. Теперь заплатят еще.

— Чего ты такой молчаливый, эмир? Что тебя тревожит?

Калавун встретил внимательный взгляд Бейбарса. Он не мог рассказать султану, что его тревожит возможное похищение Черного камня из Каабы, но нашелся с ответом:

— Я думаю о Назире, мой повелитель. Жив ли он? Мы не имеем вестей от ассасинов уже много месяцев.

— Им не было ведомо, что мы покинем Каир. Думаю, когда мы вернемся, он будет нас ждать. А теперь пошли готовиться к битве.

Бейбарс и Калавун направились к лагерю, два закаленных воина с поседевшими бородами.


Мекка, Аравия 15 апреля 1277 года от Р.Х.

Уилл не успел дойти до Каабы всего несколько метров. «Нас предали», — мелькнуло в голове. Но размышлять было некогда, он едва успел выхватить из-под одеяния фальчион. Смуглый человек в алом уже стоял рядом. Уилл отбил его удар. Их мечи встретились с оглушительным лязгом. Сзади Робер отражал атаки еще двоих. Сделав очередной выпад, Уилл смог прочитать слово, вышитое на золотистой повязке противника. «Эмир». Такое же слово он видел на повязке Калавуна. Значит, это не обычный страж, не просто воин. Человек, с которым он сражался, был атабеком мамлюков.

За несколько секунд весь окружавший Каабу двор превратился в поле сражения. На помощь Уиллу и Роберу ринулись тамплиеры и шииты Кайсана. Одного почти сразу поразил меч мамлюка. Вот уже и Карло с криком упал на колени, получив удар в живот. Вторым ударом мамлюк с ним покончил. Чуть позднее погиб Франческо, меч мамлюка пробил ему горло. Дзаккария поразил одного мамлюка, но рядом появились двое других, и могучий сицилиец, наверное, впервые за много лет почувствовал непривычные уколы страха.

Уилл слышал крик Робера, но не имел возможности оглянуться. На него наседал эмир. Он хотел крикнуть, что не имел намерения похитить камень, но даже на это не было времени. Смерть ходила совсем рядом.

Пятясь, Уилл споткнулся о корзину и опрокинулся вместе с ней. На черные плитки вывалились пряности, а с ними камень, надежно припрятанный на дне. И это спасло Уилла. Эмир замер в шоке, глядя на выкатившийся из корзины овальный Черный камень. Его взгляд метнулся к святыне, которая по-прежнему сверкала в серебряной оправе, вделанной в стену Каабы. Этих секунд Уиллу хватило, чтобы вскочить и нанести удар. Эмир спохватился, но поздно. Удар пришелся по ноге, в место, не прикрытое кольчугой. Атабек вскрикнул и упал на одно колено. Мгновение спустя Уилл стоял над ним. Мамлюк поднял голову, готовясь к смерти, но внезапно повернулся и побежал.

Роберу приходилось туго. Сквозь разрез на плаще Уилл разглядел глубокую рану на его плече. Рыцарь не видел приближающегося Уилла, тем более не видел его мамлюк, который стоял, повернувшись спиной. Уилл свирепо ударил его мечом по ногам, перерезав подколенные сухожилия. Тот упал со стоном, а Уилл потянул Робера к западным воротам.

— Уходим, — крикнул он Дзаккарии и Алессандро.

Двор устилали трупы. Четыре мамлюка, два стражника, трое шиитов, Карло и Франческо. Кайсан, весь в поту, с дикой улыбкой на лице, отражал атаки нескольких мамлюков. У ворот двое стражников сражались с двумя шиитами, которые остались присматривать за верблюдами.

Уилл потащил Робера дальше. Они выбежали на пустынную улицу.

— Оставь меня, я не могу идти, — обессиленно проговорил рыцарь и повалился на землю, уронив оружие.

— Можешь, — приказал Уилл, с трудом поднимая его на ноги. — Возьми свой чертов меч.

Робер со стоном поднял оружие, а Уилл тем временем шарил глазами по сторонам. И увидел. Их верблюд стоял привязанный неподалеку.

Небо на востоке приобрело кровавый оттенок. Занимался новый день.


Долина Альбистан, Анатолия 15 апреля 1277 года от Р.Х.

Рассветное солнце золотило воды реки, гладило верхушки высокой травы, делая их малиновыми, рассеяло туман, оставив лишь кое-где в низинах клочья. В молочном воздухе мелькали призрачные тени. Это монголы переправлялись через Джейхан.

В другом конце долины по крутым тропинкам с плато спускались мамлюки, готовые их встретить. Зловещий монотонный бой барабанов создавал пульсирующий контрапункт приглушенным стукам копыт коней и верблюдов.

Две армии остановились на расстоянии меньше мили друг от друга и быстро выстроились в привычные колонны. В пространстве между ними в траве гудели насекомые. Сверху оба войска были похожи на диковинных зверей с продолговатыми туловищами, ощетинившимися тысячами пик и копий и двумя длинными конечностями с хищными когтями.

Бейбарс стоял на вершине невысокого холма, покачиваясь на черном боевом коне. С ним была тысяча гвардейцев. Он наблюдал, как Калавун и эмир полка Бари объезжают передовую линию, которую образовывали их подчиненные, одетые в золотистые и синие плащи. Это была ударная сила мамлюков. Правое и левое крылья составляли остальные полки, а также сирийцы и конники-бедуины. Довольный готовностью войска, Бейбарс повернул свой взор на врага.

Армия монголов была огромна. Многочисленнее той, с которой ему пришлось сразиться при Айн-Джалуте семнадцать лет назад. Но тогда он смог заманить их в ловушку среди холмов, где они нашли смерть. Теперь два титана стояли лицом друг к другу на открытой равнине. Прирожденные завоеватели-монголы, потомки Чингиз-хана, ужас народов, бич Восточного мира, противостояли воинам-рабам из Египта, которые пришли к власти, перебив своих хозяев, и теперь, при правлении Бейбарса, владели землями от Александрии до Алеппо, от берегов Нила до Евфрата. Теперь у мамлюков не было перед монголами никаких преимуществ, но Бейбарс знал, что они все равно их одолеют. Он видел это в глазах своих воинов, чувствовал в ритме барабанов.

В Айн-Джалуте монголы пришли непобедимыми. Теперь же им противостоял человек, однажды вкусивший сладость победы, дерзко явившийся на их земли с песней в сердце и пламенем в глазах. Кроме того, до Бейбарса дошел слух о распрях между сельджуками и монголами. Ему донесли, что ильхан больше не доверяет предводителю сельджуков Перване и, возможно, они даже не станут воевать. Шло время, но он не отдавал приказ к атаке. Пусть монголы начнут первыми.

Наконец тишину разорвал трубный рев. Когда он стих, загромыхали копыта и левое крыло монголов двинулось в пять линий. Две — тяжелая конница, вооруженная мечами, остальные три — легкая, с луками и дротиками. Над долиной поднималось солнце. Огромный огненный шар отражался в железных шлемах-луковицах воинов и наконечниках их копий. Достигнув передовой линии мамлюков, в атаку ринулись легкие всадники, осыпая противника градом стрел и дротиков. Сзади, подобно тиграм, подкрадывались тяжелые конники. За несколько минут от дротиков и стрел пали десятки воинов-мамлюков.

Бейбарс в седле напряженно сжал поводья, внимательно наблюдая, как атабеки выкрикивают команды воинам плотнее смыкать ряды и поднимать щиты. Тем временем легкие конники монголов, выполнив свою задачу, быстро отошли. Пришла очередь тяжелых. Их встретят лучшие из лучших, полки Бари и Мансурийя.

Земля содрогнулась от конского топота. Левое крыло монголов двинулось в центр войска мамлюков. Их ждали пять тысяч воинов. С копьями наперевес, читая про себя молитвы Аллаху.

Через несколько мгновений центр поля битвы окутал красный туман. Люди рубили и резали друг друга, сбрасывали с седел, убивали коней. Те, кого не достал меч или копье, гибли растоптанные и раздавленные копытами. Число мертвых быстро росло. Всадники-монголы продолжали теснить назад мамлюков, прорывать их ряды, пробиваясь все дальше, оставляя за собой кровавое месиво.

Бейбарс поднялся в седле. Окинул острым взглядом ряды монголов и вскинул саблю:

— За мной!

Следом за султаном по склону холма ринулась его гвардия. Одновременно трубный рев поднял в атаку правое крыло монголов.

Появление Бейбарса воодушевило войско, придало ему сил. Калавун и султан сражались бок о бок, обрушивая мечи на врагов. На суровых лицах застывали брызги крови. В битву вступили все части каждого войска, кроме сельджуков, защищавших тыл монголов.

Битва была жестокая и упорная. Передовой отряд мамлюков, который с трудом сдерживал натиск монголов и угрожал рассеяться, теперь снова плотно сомкнул ряды. Постепенно монголы начали отходить. Великан Татавун, на голову возвышающийся над своими воинами, в доспехах, покрытых запекшейся кровью, с раной на лбу, прорычал новый приказ. И его конники начали спешиваться и собираться в плотные группы, заставляя мамлюков делать то же самое. И битва продолжилась врукопашную.

Мамлюки наступали, и решительность в глазах монголов сменило отчаяние.

Бойня длилась долгих три часа. Наконец все закончилось. Плененный Татавун приказал своим сдаваться. Выбившиеся из сил монголы сложили оружие, опять побежденные Бейбарсом, вождем мамлюков. Сельджуки успели вовремя сбежать.

На равнине Альбистан осталось больше девяти тысяч трупов, по крайней мере семь из них были монголы. Братья, сыновья, отцы превратились в груды окровавленного мяса. Бейбарс обозревал поле битвы, и ожесточение в его глазах исчезало. Они становились опять пустыми, какими были все последние годы.

28

Дорога вблизи Мекки, Аравия 15 апреля 1277 года от Р.Х.

Гарин оглянулся на свист. Один из воинов-киприотов показывал на восток в сторону Мекки.

— Там кто-то движется, — пояснил Амори.

Гарин осторожно высунулся из укрытия. Вдалеке в их сторону быстро двигался всадник.

— Это они? — крикнул Бертран, прятавшийся за камнями на другой стороне дороги с еще одним киприотом. Остальные трое располагались наверху, на скале, изготовив луки. Через дорогу была протянута веревка, которую они достали в селении бедуинов, куда их вчера ночью привел кафир. Сейчас она лежала на земле, присыпанная песком.

Гарин заслонил глаза от солнца.

— Там только один… нет, погоди, я вижу двоих. На верблюде.

— Но это они?

— Как это могут быть они, если их только двое? — ответил Гарин.

Верблюд с седоками быстро приближался, поднимая тучи пыли. Гарин не думал, что животные могут так бегать. Он напряженно всмотрелся. Оба седока были одеты в черное, но голова переднего была открыта.

— Это Уилл, — крикнул Гарин, прячась за скалу. — Я его узнал.

— Где же остальные? — спросил Лмори.

— Не знаю. Должно быть, у них что-то не получилось.

— Не важно, — резко бросил Бертран. — Мы все равно их остановим и разузнаем.

Гарин кивнул, и они изготовились, ухватившись за концы веревки, обмотанной вокруг камней. Топот верблюда стал громче, отражаясь эхом от скал, обступающих с двух сторон дорогу. Наконец в песок позади Гарина воткнулась стрела. Это подали сигнал сверху.

— Начали! — крикнул Бертран.

Они туго натянули веревку невысоко над землей и напряглись. Через несколько секунд верблюд с шумом влетел в узкий проход между скалами. Споткнулся о веревку и сбросил обоих седоков.

Первым упал Уилл, следом приземлился Робер. Он перевернулся два раза и лежал без движения. Верблюд громко стонал, его ноги были переломаны. Уилл медленно приходил в себя, не решаясь пошевелиться. В голове гудело. Во рту скрипел песок, смешанный с кровью. Неожиданно его грубо схватили и поставили на ноги. Сквозь застилающий глаза туман Уилл увидел четверых. Пятый держал его. Все одеты как бедуины, лица закрыты куфиями. Следующей неожиданностью было то, что один из них, крепко сложенный, заговорил с ним на чистом латинском:

— Где камень?

Уилл молчал. Вопрос его ошарашил. Он мотнул головой:

— Не знаю, о чем ты спрашиваешь.

Здоровяк шагнул вперед и ударил его кулаком в живот. Уилл охнул, пошатнулся.

— Отвечай, где камень? — повторил здоровяк.

Уилл встретил его злобный взгляд и снова через силу выдохнул, отрицательно качая головой:

— Не… знаю…

Здоровяк снова ударил, на этот раз сильнее.

Уилл долго приходил в себя, глядя слезящимися глазами на мучителя. Когда тот занес руку для третьего удара, его окликнул другой, невысокий, толстый.

— Погоди. Вон его друг. — Толстый показал на лежащего без движения Робера.

Здоровяк подошел к Роберу и пнул его в спину. Уилл поморщился. Плечо Робера сильно кровоточило. При падении с де Лари слетело покрывало, и можно было видеть пепельное, безжизненное лицо. Робер мертв, в ужасе подумал Уилл, но затем заметил, что грудь раненого едва заметно шевелится.

Здоровяк выхватил меч.

— Скажи, где камень, или я его убью.

Уилл понял, что побежден.

— Нас уличили, — произнес он сквозь стиснутые зубы. — Там, в Мекке. Мы не сумели его взять.

— А где остальные ваши? — спросил толстый.

— Погибли, — тихо ответил Уилл, не сводя глаз со здоровяка, который по-прежнему держал острие меча над грудью Робера.

— Мы должны взять камень. — Здоровяк повернулся своим людям. — Мы не можем вернуться с пустыми руками, не могу. Мы пойдем в Мекку и возьмем его сами!

Со скалы засвистели. Он поднял голову.

Вскоре оттуда спустились трое.

— Что там? — спросил толстый.

— Всадники, — ответил один. — Скачут из города. Быстро.

Здоровяк грязно выругался. Посмотрел на Уилла:

— Кто они?

— Мамлюки. Гонятся за нами. Ты же все знаешь, поэтому способен догадаться, что они с нами сделают, когда доберутся сюда. И с вами тоже, будь уверен.

Здоровяк снова выругался.

— Надо уходить, — сказал толстый. — Все кончено.

Здоровяк занес меч над Уиллом.

— Не надо!

Это произнес тот, кто стоял поодаль от остальных. Здоровяк оглянулся, и тот отрицательно покачал головой. Бормоча проклятия, здоровяк сунул меч в ножны и побежал.

За ним бросился тот, кто держал Уилла, уронив его на песок. Вся группа в одежде бедуинов начала карабкаться вверх по склону. Они достигли места, откуда начиналась тропа, и быстро исчезли из виду.

Уилл подполз на четвереньках к Роберу. Коснулся его холодного влажного лба.

— Робер.

Рыцарь с трудом раскрыл глаза и застонал. Слева хрипел умиравший верблюд. Уилл шатаясь доплелся до места, где к дороге подступали скалы. Два всадника быстро приближались. Спрятаться было негде. Он в отчаянии выхватил фальчион.

— Боже, дай мне силы.

Появился первый всадник. Уилл не поверил глазам, увидев Дзаккарию. Лицо и одежда у него были забрызганы кровью. Вторым оказался шиит.

Увидев Уилла, Дзаккария резко остановил коня.

— Давай скорей!

Уилл убрал меч в ножны и побежал к Роберу, поднял его. Дзаккария посадил рыцаря в седло перед собой и поскакал. Уилл вспрыгнул на коня шиита.

— Что с Кайсаном? — крикнул он, ухватившись сзади за седло.

— Убит, — с горечью ответил шиит, ударив пятками бока коня. — Все убиты.


Мекка, Аравия 15 апреля 1277 года от Р.Х.

Ишандьяр морщился от боли. Удар пришелся по ноге близко к старой ране, полученной в битве при аль-Бире.

— Ну что? — спросил он подскакавших к нему двоих мамлюков.

Один покачал головой:

— Прости нас, эмир, мы не смогли их догнать. Я оставил несколько человек в деревне на случай, если они попытаются спрятаться там, но думаю, неверные скрылись в горах.

— Ладно, — прохрипел Ишандьяр, — они все равно мертвецы. Если их не убьет пустыня, это сделают бедуины. Зови остальных назад. Мы останемся здесь на ночь. Уверен, опасность миновала.

Воины поклонились и повернули коней на улицу, где у Священной мечети шла оживленная утренняя торговля. Ишандьяр, хромая, вернулся во двор.

Он был залит солнечным светом. Шариф Мекки мрачно смотрел на тела трех стражников и пятерых мамлюков, аккуратно положенные в тени аркады. Поблизости без церемоний были свалены трупы нападавших. Над мертвецами кружили мухи. Слуги ползали вокруг святыни на четвереньках, оттирали с плиток кровь. Ишандьяр бросил взгляд на Каабу. Черный камень был на месте. Значит, все хорошо. Он выполнил наказ Калавуна, послужил Аллаху. Не дал похитить святыню. Они провели в мечети несколько дней в напряженном ожидании. Когда во дворе появились две высокие женщины с корзиной, Ишандьяр знал, это они.

Он подошел к тому месту, где стояла корзина. Выкатившийся из нее камень все еще лежал на плитках. Его изучали два муллы.

— Что это? — спросил он.

Один мулла поднял глаза:

— Это копия, эмир. Возможно, они замыслили поставить ее на место святыни, чтобы первое время пропажу никто не заметил.

Ишандьяр молчал. Калавун сказал, что тот рыцарь-христианин намеревался похищение предотвратить. Так что не исключено, эти убитые были союзниками, но он не стал об этом размышлять. Калавун прав, нельзя полагаться на обещания. Камень на месте, и это главное.

Ишандьяр направился к шарифу.

Вскоре мертвые тела забрали похоронить, и последние следы ночного побоища исчезли. Час спустя, когда муэдзины с минаретов начали созывать на молитву, ворота Священной мечети распахнулись, и терпеливо ожидающие паломники заполнили двор. Их лица светились благоговением.

29

Дамаск, Сирия 9 июня 1277 года от Р.Х.

Громыхание барабанов было слышно в Дамаске задолго до того, как войско мамлюков достигло ворот.

Во главе ехал Бейбарс. Гвардейцы со свирепым торжеством выкрикивали его титул:

— Аль-Малик аль-Захир!

Над передним отрядом гордо развевался кроваво-красный штандарт с желтым львом.

Калавун ехал рядом с султаном, время от времени морщась. От криков воинов звенело в ушах.

После победы при Альбистане мамлюки вошли в столицу сельджуков Кайсери как освободители их земель от монгольского ига. Славящие Бейбарса сельджуки-мусульмане отчеканили в его честь монету и провозгласили наследником трона. Мамлюки провели там несколько роскошных недель, прежде чем Бейбарс решил вернуться в Сирию. Воины ликовали. Они снова победили монголов со сравнительно малыми потерями и были рады теперь прийти в Дамаск, где султан вознаградит их добычей, взятой на поле битвы. Невольниками. Однако некоторые эмиры и советники возражали.

— Зачем уходить? — спрашивали они, осмелившись встретить каменный взгляд султана. — Почему не остаться и не укрепить позиции? Привести больше войска.

Бейбарс решительно отвергал их доводы. Лазутчики донесли, что взбешенный поражением Абага идет из Персии в сельджукское ханство с войском больше, чем в тридцать тысяч, желая отомстить и вернуть земли. У Бейбарса сейчас не было достаточно воинов для подобной битвы. И времени собрать тоже не было. Он сказал своим эмирам и советникам, что если они останутся, то рискуют быть отрезанными от остального войска, находящегося в Алеппо.

Калавун поддержал его решение, но он заметил в облике Бейбарса непонятные безразличие и усталость. Складывалось впечатление, что победа над монголами при Альбистане его совсем не обрадовала. Калавун даже рискнул предположить, хотя это казалось почти невероятным, что султан чуть ли не жалеет о предпринятой кампании. Как будто внутри у него что-то надломилось. На всем пути из Кайзери в Алеппо султан произнес всего несколько слов.

Теперь они подходили к Дамаску. Бейбарс неподвижно сидел в седле, устремив глаза на городские стены, за которыми уже были видны цветущие сады. Слева Калавуна сверлил взглядом Хадир. Прорицатель каким-то образом ухитрился протиснуться и ехать рядом с султаном, хотя его место находилось на несколько рядов сзади, с Барака-ханом. За последние недели ему удалось снова проползти в ближайшее окружение Бейбарса. В основном с помощью назойливой болтовни о грядущем лунном затмении. Он постоянно твердил, что это событие знаменует смерть великого правителя. Прорицатель изображал тревогу и раболепствовал перед Бейбарсом, умолял его той ночью быть, как никогда, осторожным. Султан выслушивал прорицателя внимательно, хотя и равнодушно, и молчал. Во время перехода из Алеппо в Дамаск Калавун постоянно чувствовал неприкрытую ненависть Хадира и, по правде говоря, устал. Он не сомневался, что своими злобными взглядами из-под полуприкрытых век прорицатель пытается навести на него порчу. Конечно, это его не страшило, но раздражало.

Вперед были посланы глашатаи, чтобы предупредить город о прибытии войска и проследить за подготовкой дворца для Бейбарса и его эмиров. Главные улицы были празднично убраны. Вдоль них выстроились горожане, жаждущие приветствовать султана. Когда Бейбарс с войском вошли в город, их осыпали цветами. Гром литавр будил спящих младенцев, всюду в домах выли собаки. Основное войско разбило лагерь за стенами Дамаска. В крепость с Бейбарсом вошла лишь гвардия, где их встретили правители города.

Калавун передал поводья оруженосцу. К нему приблизился человек в бархатном плаще посланца султана.

— Эмир Калавун.

Калавун оглянулся.

Посланец с поклоном передал ему свиток:

— Доставили на мой пост пять дней назад. Когда я узнал, что войско направляется в Дамаск, то прибыл прямо сюда.

Калавун взял свиток, сорвал восковую печать. Там знакомым почерком было написано всего три слова: «Он на месте».

Калавун прочел послание Ишандьяра, и у него отлегло от сердца. Но сразу возникла новая тревога. Что с людьми Кемпбелла и с ним самим? Не поспешил ли он послать Ишандьяра? Нет, сказал себе твердо Калавун. В своем письме Кемпбелл не раскрывал замысла, как он намерен помешать похищению. И можно ли было полагаться на его заверения перед лицом такого злодейства? А что, если бы ему не удалось исполнить свой замысел? Нет, слишком тяжелы были бы последствия, чтобы так рисковать.

Это верно, но Калавун все равно ощущал себя немного предателем.


Цитадель, Дамаск 11 июня 1277 года от Р.Х.

Отдохнув два дня, Бейбарс собрал совет, чтобы обсудить планы. Пришла весть, что Абага вошел в сельджукское ханство с тремя тумэнами и обрушил гнев на мусульман, славивших Бейбарса. А предводитель сельджуков Перване, сбежавший с поля битвы при Альбистане, убит и подан в жареном виде на ханском пиру. Говорят, сам Абага отведал изрядный кусок.

Ильхан стал лагерем на границе с Сирией, по другую сторону гор Тавра. В донесении также говорилось, что дальше Абага идти не намерен по причине недостаточного количества войска. Пока два льва, смирив гордыню, наблюдали друг друга издалека, неохотно признавая, что сейчас у них нет силы победить.

Обсуждение прервало появление гвардейца. Приблизившись к султану, он что-то сообщил.

— Веди его сюда, — произнес Бейбарс зычным голосом, и все умолкли.

Калавун посмотрел на него с вопросом в глазах. Вместо ответа Бейбарс поднялся на ноги. Несколько мгновений спустя трое гвардейцев ввели в тронный зал молодого ассасина в черной запыленной одежде. Высоко держа голову, он смело встретил грозный взгляд султана.

— Султан Бейбарс, — проговорил ассасин, не удосужившись поклониться. — Я пришел за выкупом, что ты обещал за своего атабека Назира. Мы не знали, что ты покинул Каир, иначе бы привели его раньше.

Сидевший в углу зала Хадир зашевелился. Его белесые глаза внимательно изучали молодого ассасина.

Остальные молчали.

— Где он? — спросил Бейбарс.

— Здесь, недалеко, — ответил ассасин. — Когда я получу золото, то сразу прикажу его отпустить.

— Я не стану платить выкуп, пока не увижу своего атабека, — бросил Бейбарс.

Молодой ассасин не дрогнул.

— Тогда ты его вообще не увидишь. Если я через час не вернусь, мои братья убьют Назира.

Челюсть Бейбарса напряглась. Он помолчал, затем кивнул одному из гвардейцев, не отрывая глаз от ассасина:

— Призови сюда казначея.

Вскоре ассасин покинул зал с сумкой золота, а Бейбарс криком призвал к себе четырех гвардейцев:

— Следуйте за ним и не теряйте из виду. Он должен был вернуться через час, значит, его люди где-то рядом. Возьмите атабека Назира, если он с ними, затем убейте фидаинов и принесите назад мое золото.

Гвардейцы поклонились султану.

Затем Бейбарс повернулся к Калавуну:

— Эмир, я желаю, чтобы с этими бунтовщиками было покончено. Раз и навсегда. Пошли на Кадамус батальон сирийских воинов на помощь войску, которое там стоит. Пусть они возьмут эту мятежную крепость.

— Я исполню твою волю, мой повелитель, — пробормотал Калавун.

Он увидел, как в глазах султана вновь вспыхнул яростный огонь, угасший в последние месяцы. Хадир, видимо, тоже это заметил, поскольку сидел с торжествующим видом. Калавун мигом вспомнил все. И стремление прорицателя повернуть Бейбарса снова на дорогу войны против христиан, и его участие в набеге на Кабул, и то, что Хадир настаивал, чтобы к ассасинам послали именно Назира. Не исключено, что этот бывший шиит каким-то образом замешан в похищении камня. Калавун ощутил тревогу. Если у Назира есть доказательство, что Бейбарса хотели убить франки, то это очень скверно. С монголами султан пока воевать не будет. А его победоносное и отдохнувшее войско стоит в Дамаске. Откуда до Акры только три дня хода.


Порт, Акра 11 июня 1277 года от Р.Х.

Гарин бросил сумку на скамью на корме и уперся руками в борт. Посмотрел на зеленые волны. Солнце сзади покалывало шею своими иглами, хотя там все, что можно, уже было сожжено. Волосы тоже выгорели, стали серебристо-белыми. Матросы переговаривались громкими хриплыми голосами. Корабль с грузом сахара готовился отплыть во Францию. Гарину не терпелось выйти в море.

Три дня назад они вернулись в Акру, измотанные и ожесточенные. Вдобавок ко всему их не хотели пускать во дворец. За это время граф Роже изгнал из крепости всех людей Гуго, так что им позволили только собрать вещи. Бертран и остальные киприоты на следующий день отплыли на родину, а Гарин просидел весь вечер в портовой таверне, с грустью размышляя о своем невезении. Он остался с пустыми руками. Истратил кучу золотых монет, чтобы вырваться с киприотами из пустыни. При этом пришлось позаимствовать солидную часть денег короля Гуго, которые он дал для Эдуарда. Зря дал, ведь его трон все равно занял король Карл. Гарин безтолку провел год, тратя деньги Эдуарда на коноплю, шлюх и свою бестолковую идею. А заставить раскошелиться Эврара так и не удалось. Гарин надеялся на то, что судовые матросы пристрастны к игре в кости и что сколько-нибудь денег удастся отыграть. Другой вариант был выброситься за борт прямо сейчас и избавить Эдуарда от лишних хлопот.

У Гарина ничего не осталось. И сам он был никто.

В голове вертелись слова дяди Жака, матери и Эдуарда. Он пытался их не слушать, зажмуривался, как будто это могло помочь, но они продолжали его мучить. Твердили, что он никчемный, ничтожный, глупый, нерадивый, позорит своего погибшего героя-отца и братьев и никогда не станет таким, как Уилл. При упоминании этого имени Гарин кривился, словно от удара. Боже, что ему мешало удалить эту колючку, которая впилась в него еще в детстве? Достаточно было позволить мечу Бертрана опуститься. И все бы закончилось быстро и спокойно. И не надо было бы винить себя. Он не понимал, почему крикнул. Для чего остановил руку Бертрана. Весь путь по пустыне Гарин снова и снова вспоминал этот момент, не понимая, зачем спас жизнь Уилла, когда так легко мог ее забрать. Он не испытывал к Уиллу ничего, кроме злобы, неприязни и зависти. Все, чем владел Уилл, должно было принадлежать ему, Гарину. Звание коммандора, место в «Анима Темпли», уважение и дружба товарищей, женщина, любившая его таким, какой он есть. Да, Элвин отдалась ему в тот день во дворце, но без любви. Он это знал. Иначе бы она не плакала так горько после всего. Но Гарин все же смог что-то взять у Уилла. Пусть на короткое время, но взять. Драгоценность, которую невозможно вернуть. Это служило единственным утешением, какое Гарин теперь находил в своих воспоминаниях.

Наконец якорные канаты вытащили, и матросы опустили в воду весла. Гарин с оцепенелой отрешенностью положил голову на руки. Судно медленно вышло из гавани в открытое море. Акра осталась позади.


Цитадель, Дамаск 11 июня 1277 года от Р.Х.

Шли минуты, часы. Бейбарс сидел в неподвижно-задумчивой позе. После ухода ассасина он отпустил эмиров и советников. В зале с ним остались лишь Калавун и Хадир. Калавуну он сказал остаться, а про Хадира просто забыл. Наконец, спустя три напряженных часа ожидания, раздался стук в дверь, и следом вошли четверо. Трое гвардейцев и четвертый, Назир, истощенный до последней степени, весь грязный, в ссадинах и кровоподтеках. Не похожий на человека, каким был прежде.

Калавун шагнул к Назиру. Бейбарс остановил его, вскинув руку.

— Дело сделано? — спросил он гвардейцев.

Воин вышел вперед, протягивая кожаную сумку с золотыми монетами, которую дали ассасину. Она была забрызгана кровью. Так же как и одежда гвардейцев. Один из них, кажется, был ранен.

— Мы их убили, мой повелитель. Но потеряли одного нашего.

Бейбарс кивнул, взвешивая в руках сумку, как бы подтверждая, что потеря того стоила. Затем бросил взгляд в сторону Назира:

— Ты получил то, зачем тебя посылали?

Назир устало кивнул, попытался заговорить, но из горла вырвались лишь сдавленные хрипы. Он слабо откашлялся и попробовал снова.

Бейбарс взял со стола кубок с крепким ароматным напитком, прошагал к Назиру и сунул кубок ему в руки:

— Пей.

Назир поднял кубок к потрескавшимся пожелтевшим губам. Затем вернул пустой Бейбарсу.

— Да, мой повелитель, я это получил.

— И кто же он? Кто нанял ассасинов меня убить?

— Франк, мой повелитель, как ты и говорил. Тамплиер по имени Уильям Кемпбелл.

Хадир победно вскочил на ноги.

— Ты его знаешь, мой повелитель! Знаешь!

Бейбарс недоуменно посмотрел на прорицателя.

— Это тот рыцарь, который привозил подписывать мирный договор! — Голос Хадира возвысился чуть не до визга. — Пять лет назад!

Бейбарс вспомнил руины Кесарии и трон, поставленный в центре разрушенного собора. Вспомнил молодого христианина, рыцаря-тамплиера, протянувшего ему свиток с мирным договором, подписанным Эдуардом Английским. Вспомнил, что рыцарь был темноволос и говорил по-арабски. Бейбарс вспомнил также, что рыцарь попросил позволить ему посетить Сафед.

— Ты позволил ему похоронить отца, — почти радостно закричал Хадир.

— Замолчи, — пробормотал Бейбарс, сжимая кубок.

— Ты позволил ему проехать по своим землям!

— Я сказал, замолчи! — прорычал Бейбарс и швырнул в него кубок, тот врезался в стену, зазвенев как колокол. Алая жидкость расплескалась по ковру.

Хадир испуганно вжался в пол. Гвардейцы и Назир молчали, избегая гневного взгляда султана.

— Мой повелитель… — начал Калавун.

— Найдите его, — рявкнул Бейбарс, прерывая Калавуна. — Найдите и приведите ко мне.

— Где нам начать поиск, мой повелитель? — спросил один из гвардейцев, не смея поднять голову.

— В Темпле, в Акре. Если его там нет, вам скажут, где он.

— Мой повелитель, — снова начал Калавун, более твердо.

Бейбарс повернулся.

— Как ты узнаешь, что это тот же самый рыцарь, который доставлял тебе мирный договор? — продолжил Калавун. — У франков Уильям очень распространенное имя. Да и фамилию Кемпбелл могут носить несколько человек.

— Тогда я убью всех христиан с этим именем, — ответил Бейбарс стальным голосом. — Этого человека следует стереть с лица земли. Тот, кто нанял убийц, напавших на меня на празднике в честь помолвки моего сына и наследника. Их кинжалы меня не настигли, но вонзились в сердце человека, который был мне братом. Больше, чем братом. — Голос Бейбарса сорвался. Он глянул на Калавуна и быстро вышел из зала, бросив по пути гвардейцам: — Идите, выполняйте приказ.

Усталые гвардейцы послушно отправились в конюшни готовить коней, а Хадир засеменил вслед за султаном, оставив Калавуна с Назиром.

Калавун обнял атабека.

— Я был уверен, что ты погиб.

Назир слабо усмехнулся:

— Сам удивляюсь, как удалось выжить.

— Прости меня, брат.

— Тебе не следует себя винить, эмир. Я выполнял свой долг.

Калавун молчал, не зная, как продолжать. Ведь стоит открыть шкатулку, ее уже не закроешь. Но надо было спасать Уилла.

— Назир, — он тяжело вздохнул, — я в большом затруднении. Но есть спешное дело, и ты единственный, кому я могу его доверить.

— Говори, эмир.

Калавун проверил, закрыты ли двери, поднял гобелен с изображением сада, под которым находилась потайная дверь, и вернулся к Назиру.

— Рыцарь, чье имя ты назвал нашему повелителю, мне известен.

Назир с бесстрастным лицом выслушал рассказ эмира о том, как рыцарь предупредил его о заговоре франков похитить из Мекки Черный камень.

— Ты их остановил? — тихо спросил он в конце.

— Рыцарь поклялся, что похищения не будет, но я просто не сумел заставить себя поверить словам неверного в таком серьезном деле. Но все обошлось. Я послал в Мекку эмира Ишандьяра и недавно получил от него весть. Камень на месте.

— Это хорошо, — пробормотал Назир.

— Если тамплиер уцелел после Мекки, его надо предупредить. Сделай это раньше гвардейцев.

Назир молчал.

— Ты прошел через адские муки, — продолжил Калавун, — тебе нужен отдых. Но я перед этим рыцарем в долгу. Мы все в долгу. Если бы не он, наверняка сейчас уже шла бы большая война, гибельная для многих. Поверь, мой друг, Кемпбелл совершил доброе дело. Я объясню тебе больше, когда вернешься, а сейчас его нужно предупредить. Скажи, чтобы он уехал из этих земель и никогда не возвращался.

30

Темпл, Акра 14 июня 1277 года от Р.Х.

— Как славно, что ты наконец вернулся.

Уилл оглянулся. Сзади стоял улыбающийся Саймон.

— Боже, ты стал темный, как сарацин. Я заходил к тебе в покои, мне сказали, что ты у великого магистра.

— Да, я был у него с рапортом.

— Как прошел поход?

Уилл пожал плечами:

— Хорошо. Мы погостили у монголов, отдохнули, подтвердили наши намерения иметь с ними дружбу.

Саймон покачал головой:

— А тут говорят другое. Что не все из вас вернулись, а Робер де Пари ранен. — Он понизил голос: — Это монголы, да? Я слышал, они страшно зверствуют… с врагами.

Уилл удивился. Они только вчера прибыли в Акру, а уже появились слухи.

— Ты все выдумываешь. — Он тоже понизил голос: — Нет, это не монголы. Просто на обратном пути на нас напали разбойники. Трое погибли, а Робер ранен.

— Какие разбойники?

— Не хочется вспоминать.

Саймон кивнул:

— Ладно.

Уилл улыбнулся:

— Я зайду к тебе, как только навещу Робера в лазарете. Хорошо?

— Уилл… — Саймон замялся. — В прицепторий приходила Элвин.

— Сюда?

— Да, тайком. Говорила только со мной. Спрашивала, вернулся ли ты.

Уилл помрачнел.

— Я схожу к ней завтра.

Саймон прикусил губу.

— Лучше сегодня. Прямо сейчас. Вид у нее был… — Он покачал головой. — Понимаешь, больной был у нее вид.

— Больной?

— Да. И она чем-то терзалась. — Саймон смущенно пожал плечами. — Плакала.

Уилл глянул в сторону лазарета. Надо было поговорить с Робером, передать ему объяснение гибели рыцарей-сицилийцев, которое придумал Гийом. Но если Элвин плохо, то…

— Я пойду к ней сейчас, — сказал он.

— Хорошо. Я приготовлю тебе коня.

Саймон поспешил в конюшню, а Уилл остался. Он был не на шутку встревожен. Плакать перед людьми? Это было не похоже на Элвин. Да и приходить в прицепторий тоже.

Его размышления прервал скрипучий голос Эврара:

— У тебя опять нет времени повидаться со мной? — Уилл собрался что-то сказать, но Эврар его остановил, подняв руку. — Пойдем, нужно поговорить.

— Я вернулся вчера ночью и не хотел вас будить, — объяснил Уилл.

— А сейчас что ты собирался делать? Пойти отдыхать? Погреться на солнце?

— Я… — Уилл глянул в сторону конюшни. Затем посмотрел на капеллана и скрипнул зубами. — Не важно. Любое дело подождет.

Он последовал за Эвраром в рыцарские покои.

— Надо собрать братство, — сказал капеллан, как только они вошли в солар. — Но я хочу прежде поговорить с тобой. Полагаю, все прошло успешно?

— Это зависит от того, что вы полагаете успехом, — ответил Уилл, принимая от Эврара кубок с вином. — Если говорить о главном, то да. Похищение предотвращено.

Старик кивнул и сел.

— Но с потерями, — продолжил Уилл. — Нас ждали.

— Я слышал, три рыцаря погибли. — Эврар глотнул вина. — Приближенные де Боже. Расскажи, как было дело.

Уилл рассказал.

Эврар поднялся наполнить свой кубок и оступился, едва не упал. Уилл вскочил ему помочь, но он махнул рукой.

— Не суетись. Я просто старик, Уильям. Старик. — Он хрипло вздохнул и поковылял к кувшину с вином. — Так ты говоришь, те, кто устроил вам засаду недалеко от Мекки, знали латынь?

— Не только знали. Они прекрасно говорили с западным выговором.

— Французским? Английским?

— Не знаю. — Уилл задумался. — Я ведь тогда едва соображал после падения с верблюда.

— А люди, которые напали на вас у Священной мечети, были мамлюки?

— Это точно. Думаю, их послал Калавун.

— Не предупредив нас?

— Может быть, он не получил мое послание.

— Или получил, но не поверил, что мы выполним обещание.

Уилл угрюмо кивнул:

— Вероятно.

— Но главное, камень остался на месте. — Эврар посмотрел Уиллу в глаза. — И тебе повезло уцелеть и вернуться. Ведь после гибели Кайсана шииты вполне могли бросить вас в пустыне.

— С нами им было надежнее возвращаться в Юлу. Ведь их тоже преследовали.

— Но вам все равно повезло. Я слышал, Робер де Пари ранен.

— Должен поправиться, — напряженно проговорил Уилл, глядя в кубок.

— Не принимай на себя никакой вины, Уильям, — резко произнес Эврар. — Робер сам так решил.

— Все закончилось, и слава Богу. — Уилл допил вино.

— Нет, не закончилось, — возразил Эврар. — А великий магистр? Думаешь, он отступится? А его сообщники? Кто они? Мне удалось кое-что разузнать насчет Анджело Виттури. Он наследник богатого торгового дома. Его отец, Венерио, самый крупный работорговец на Заморских землях. Но в последние годы его дела пришли в упадок. Кстати, и кораблестроитель Гвидо Соранцо был в похожем положении. Семейство Виттури связано с мамлюками, поставляло их войску молодых невольников. Где-то там у мамлюков и прячется этот брат Кайсана.

— Но разве это сейчас важно? — осмелился возразить Уилл. — Ведь похищение сорвано. Второй раз у них не получится.

— Ты ошибаешься, Уильям. Эти люди, кем бы они ни были, не успокоятся. Братство считает, — посмотрел Эврар на Уилла, — что ты должен использовать свое положение при великом магистре и вытянуть из него их имена.


Писарь закончил последнюю строку.

— Добавь, что я вскоре напишу еще, и закончи моими поклонами, — произнес не оборачиваясь стоявший у окна Гийом де Боже. — После можешь удалиться.

Писарь поднял глаза:

— Мессир, а остальные послания? Я…

— Это потом, — оборвал его Гийом. — Потом. Сейчас иди.

— Как желаете, мессир. — Писарь собрал принадлежности, поклонился спине великого магистра и покинул солар.

Гийом закрыл глаза. Под мантией все тело было в поту. Голова пульсировала, в желудке крутило. Он ухватился за прохладный подоконник.

После рапорта Уилла Гийом немедленно призвал писаря. Все послания, отправленные в последние месяцы Карлу, Эдуарду и папе, призывающие готовиться к новой войне на Заморских землях, были впустую.

Он потерпел крах.

Христианский мир не объединится против мусульманской угрозы. Мамлюки покончат с монголами и примутся за франков. У них хватит сил. Воины Бейбарса захватят несколько оставшихся христианских городов, и с мечтой о Святой земле придется распрощаться. Гийом прибыл в Акру с большими планами и твердой решимостью вернуть с Божьей помощью Иерусалим. Он очень надеялся на кузена Карла. Поэтому, когда купцы предложили свой план, он согласился.

Но, к своему удивлению, Гийом наряду с горечью поражения испытывал странное облегчение. Мучившая его последние месяцы тревога улеглась. Если бы план удался, они потеряли бы все. Ему уже прислал из Парижа весть инспектор, Гуго де Пейро. Строительство флота на верфях Темпла приостановлено. Правители стран на Западе не собираются посылать на Святую землю войско. И Карл тоже не торопится занять в Акре свой трон.

Гийом стиснул зубы. Наверное, лучше было с честью пасть на поле битвы, чем ждать, когда на тебя опустится топор.

В дверь постучали. Он раздраженно повернулся.

Появился Дзаккария:

— Мессир, к вам визитер.

— Я говорил тебе, чтобы не… — Увидев позади рыцаря человека в черном, Гийом замолк. Это был Анджело Виттури. Он сказал Дзаккарии привести венецианца, как только тот явится в приценторий. Сириец просто выполнил приказ.

— Доброго вам дня, достопочтенный сеньор, — произнес Анджело, входя.

Его красивое смуглое лицо было бесстрастным, но Гийом уловил в приветствии нотки враждебности.

— Зачем пожаловал? — спросил он повелительным тоном.

— Вам ведомо зачем, — бросил Анджело.

— Так ты знаешь?

— Что наш план не удался? Да, слышал. — Анджело по-прежнему говорил резко.

— Откуда?

— Расскажите, что произошло? — спросил Анджело, словно не замечая вопроса. — Мой отец требует объяснений.

Гийом вспылил:

— Виттури, веди себя пристойно. Помни, с кем разговариваешь.

Анджело замолк. Затем, сделав над собой усилие, произнес:

— Я извиняюсь, достопочтенный сеньор. Но моего отца и всех остальных эта весть тяжело огорчила. Мы желаем знать от вас лично причину провала.

Гийом показал рукой на табурет перед столом:

— Садись.

Анджело помедлил, но сел с явной неохотой. Гийом стоя рассказал венецианцу услышанное от Уилла. Как рыцари с Кайсаном и его людьми добрались до Мекки и в мечети попали в засаду, устроенную мамлюками. Камень похитить не удалось.

Анджело помолчал, медленно поднялся. Его лицо побелело от бешенства. Вся куртуазность была отброшена.

— Это все ложь, — прошипел он. — Ваши рыцари сами устроили себе засаду. — Гийом готов был рассмеяться абсурдности этих слов, но Анджело быстро продолжил: — Нам известно, что один из них вел тайные переговоры с эмиром Калавуном, главным приближенным Бейбарса, и они договорились помешать исполнению нашего плана. Он предупредил Калавуна об этом несколько месяцев назад.

— Кто? — скептически спросил Гийом.

— Тот самый рыцарь, которого вы поставили вести отряд. Коммандор Уильям Кемпбелл.

Теперь Гийом рассмеялся.

— Вздор! — Он резко оборвал смех и вгляделся в лицо Анджело. Там не было и намека на лукавство. — Откуда тебе это известно?

— Важно другое, достопочтенный сеньор, — зло проговорил Анджело. — Как этот рыцарь сумел войти в доверие самого могущественного сановника при дворе султана. Ему помогли.

— Кто? — спросил Гийом угрожающим тоном.

— Ты, — выкрикнул Анджело, перестав таиться. — Ты поставил его командовать отрядом и выбрал людей.

— Это все рыцари, которые служили мне многие годы. Трое погибли. Доблестные воины.

— Ты с умыслом пошел на эту жертву, я уверен. Наш план не нравился с самого начала, и ты постарался его погубить.

— Пошел вон с моих глаз, — прорычал Гийом, обходя стол. — Убирайся, или, видит Бог, я заставлю пожалеть о каждом сказанном слове. Передай своему отцу и остальным, что больше у меня никаких дел с ними нет.

— Одно дело осталось, — зловеще отозвался Анджело и быстрым движением выхватил кинжал, искусно скрытый в широком рукаве его парчового одеяния.

Сверкнуло лезвие. Анджело метнулся к великому магистру, его черные глаза горели злобой. Гийом застыл на пару секунд, потрясенный происходящим. Этого хватило Анджело. Он нанес удар в бок Гийому, но тот успел в самый последний момент увернуться и схватить Анджело за плечи, хотя острая боль и ощущение влаги в боку говорили, что негодяй все-таки его ранил. Гийома охватила неописуемая ярость. Он сдавил горло Анджело. Венецианец уронил кинжал и начал вырываться, но великий магистр был сильнее и крупнее и, несмотря на жгучую боль, сумел швырнуть его на стол.

Анджело боролся изо всех сил, извивался, пыхтел, но великий магистр продолжал душить. Затуманенным взором венецианец наблюдал темное расширяющееся пятно на его мантии. Неожиданно Гийом пошатнулся и отпустил Анджело, ухватившись за край стола, прижал другую руку к боку, откуда сочилась кровь. Анджело, хрипло дыша, шарил глазами по полу в поисках кинжала. Наконец увидел, наклонился поднять и быстро оглянулся, услышав скрежет. На него с обнаженным мечом наступал великий магистр. Венецианец сунул кинжал в рукав и выскочил за дверь. Преследовать его у Гийома уже не было сил. Боль усилилась, кружилась голова. Он уронил меч и упал на колени, думая, что умирает. Сквозь стиснутые зубы стал читать молитву. Но вскоре голова прояснилась. Только боль продолжала сжимать своими железными тисками. Он со стоном поднялся, доковылял до порога и рванул на себя дверь.

— Дзаккария!

Из покоев в конце коридора выскочили два рыцаря.

— Его нет, мессир, — произнес один. — Он ушел сопроводить к воротам вашего визитера.

— Проклятие, — пробормотал Гийом.

— Мессир… — Рыцарь замолк, в ужасе глядя на темно-красное пятно на мантии великого магистра. — Беги за лекарем, — рявкнул он товарищу и бросился к Гийому.

— Нет, — прохрипел великий магистр. — Беги к воротам, чтобы этот визитер не покинул прицепторий. Быстро!

Он посмотрел на первого рыцаря:

— А ты найди и арестуй Уильяма Кемпбелла, а после приведи ко мне лекаря.


Саймон стоял в центре двора, озираясь по сторонам. Оседланный пегий мерин негромко заржал. Саймон рассеянно погладил его нос.

— Где же он?

Рыцари стояли разговаривали у главного здания, сержанты с учебными мечами направлялись на турнирное поле. Уилла нигде видно не было.

Поразмышляв, Саймон повел мерина к воротам. Он припозднился. Его задержал главный конюх. А Уилл, наверное, не дождался и ушел.

Его окликнул Пол, страж, несущий службу у ворот:

— Ты не видел коммандора Кемпбелла?

— Сам его ищу. А зачем он тебе?

— Там человек спрашивает его. Говорит, это спешно.

— Что за человек?

— Не назвался. Говорит, коммандор Кемпбелл знает.

Саймон постоял в нерешительности, затем повел мерина к ближайшей коновязи.

— Пойду посмотрю, что за человек.

— Зачем тебе лезть в дела коммандора? — нерешительно проговорил Пол.

— Он мой друг и гневаться не станет. А если это важно, то, может, даже поблагодарит.

— Как знаешь. — Пол пожал плечами и направился к караульному дому.

Саймон вышел за калитку, кивнув на ходу напарнику Пола, Ричарду. На другой стороне улицы стоял человек, закутанный в желтовато-коричневый бурнус. Его лицо скрывал надвинутый на голову капюшон. Человек внимательно разглядывал Саймона, но позы не менял. Конюх двинулся к нему, пропустив двух мужчин, толкающих ручную тележку, полную бархатистых персиков.

— Добрый день. Это ты спрашивал коммандора Кемпбелла?

— Да, — ответил незнакомец, по-прежнему не шевелясь.

Выговор выдавал в нем араба.

— Говори свое дело, я ему передам.

— Мне… говорить с ним… очень спешный, — произнес араб на ломаном латинском. — Где он?

— Наверное, ушел в город, — ответил Саймон медленно, чтобы араб понял. — Скажи свое дело, и я передам, когда он вернется.

Араб хмуро выслушал Саймона.

— Где он в город?

— Я… — Саймон замолк. Его испугал твердый взгляд араба. «Может быть, Пол прав, это не мое дело». — Он шагнул назад. — Тогда жди, когда коммандор Кемпбелл вернется.

Араб молниеносно схватил руку Саймона и прошипел:

— Где?

Саймон попытался вырваться, но араб, невысокий, худощавый, оказался невероятно сильным и держал его крепко.

— Эй! Отпусти!

Араб негромко свистнул. Из ближайшего переулка тут же появились двое, одетые в такие же запыленные бурнусы.

Саймон их не видел. Его взгляд был прикован к кинжалу, который араб приставил к его животу.

— Веди нас к Кемпбеллу или умрешь.

Трое арабов увлекли дрожащего от страха Саймона в переулок. Там их ждал четвертый, с конями.

31

Темпл, Акра 14 июня 1277 года от Р.Х.

— Я не уверен, что у меня получится, — сказал Уилл, ставя пустой кубок на стол.

— А ты попытайся, — хмуро буркнул Эврар.

— Хорошо, попытаюсь. Но осторожно. Не забывайте, я был там главным, с меня и спрос. Великий магистр вряд ли доволен. Стоит ли возбуждать подозрения? Когда я прежде пробовал что-то выведать, он отмахивался, явно не желая говорить. И будет выглядеть странно, если я снова заведу об этом разговор теперь, когда все закончилось.

— Все равно заведи, — настаивал Эврар.

— Я согласен. — Уилл подошел к окну, раздвинул шторы, щурясь от света. — Но нам не следует возлагать на это большие надежды. — Во дворе Саймон шел по двору, вел за поводья коня. Уилл тяжело вздохнул, повернулся к Эврару. — Мне нужно идти. Соберите братство, а я попробую разговорить великого магистра, чтобы…

Дверь с шумом распахнулась. В покои вошел рыцарь. Посмотрел на Уилла и оглянулся:

— Он здесь!

На пороге появились еще двое рыцарей с обнаженными мечами.

— Что это значит? — гневно спросил капеллан.

— Коммандор Кемпбелл, — произнес первый рыцарь, — следуй за нами.

— Куда?

— В тюрьму. Ты арестован.

Эврар поднялся.

— В чем вы его обвиняете?

— Это приказ великого магистра де Боже, — ответил рыцарь, направляясь к Уиллу. — Клади меч на стол.

Уилл посмотрел на Эврара, на суровые лица рыцарей, затем медленно снял с пояса фальчион. Положил на стол и в окружении рыцарей направился к выходу, бросив на ходу Эврару:

— Не тревожьтесь.


Прошло четыре часа. Уилл сидел в каземате подвала Башни казначейства, устало прислонившись к стене. Все было до жути знакомо. Он вспоминал визиты к Гарину пять лет назад. Какой ужасной казалась ему тогда судьба бывшего друга, каким темным каземат, каким тяжелым воздух. Рыцари не объяснили причину ареста, но он догадывался. Великий магистр каким-то невероятным образом узнал. «Если так, то моей участи не позавидуешь», — подумал он, прикидывая варианты. Все равно получалось, что ему отсюда больше никогда не выйти. В самом лучшем случае придется до конца своих дней слушать доносящийся снаружи глухой, мерный шум прибоя.

В коридоре раздались шаги, Уилл поднял голову. Встал, размял затекшие ноги. Звякнули ключи, заскрипел засов. Дверь каземата отворилась. В глаза ударил свет факелов. Неловко пригнувшись, в низкий проход протиснулся Гийом де Боже. Страж вставил в скобу на стене потрескивающий факел и ушел. Каземат был небольшой, Уилл и великий магистр заполняли почти все пространство. Когда глаза Уилла привыкли к свету, он с удивлением отметил, что Гийом де Боже изменился. Это был не тот человек, с которым Уилл разговаривал несколько часов назад. Посеревшее лицо, усталые глаза, тяжело опирается на трость, морщась при этом. Уилл встревожился, не поразила ли Гийома какая-то неведомая болезнь.

— Мессир… — Он замолк, встретив убийственный взгляд.

— Знаешь ли ты, почему здесь оказался? — хрипло проговорил Гийом.

— Нет, мессир.

— Ответь, встречался ли ты с эмиром Калавуном, чтобы предупредить его о нашем плане? — Восковые щеки великого магистра чуть порозовели. — Это было?

— Да, — отозвался Уилл со вздохом.

Гийом остолбенел. Он, видимо, не ожидал такого ответа. Во всяком случае, так скоро.

— Объясни.

Уилл уставился в пол, чувствуя, как стена сзади едва заметно подрагивает под ударами волн.

«Пришла пора признаваться. Ну и прекрасно. Я устал от лжи и недомолвок. Конечно, меня ждет смерть, но такова, значит, Божья воля».

Он коснулся кончиками пальцев стены, будто пытаясь впитать в себя частицу ее монолитности, и поднял глаза.

— Я это сделал, потому что похищение камня привело бы всех нас к гибели. — Уилл вскинул руки. — Всех. И Темпл, и Акру. Я в этом уверен. Не могу представить, как можно надеяться выдержать ярость мусульман, если бы такое случилось. Это был бы конец.

— Ты уверен? — Гийом взмахнул тростью, едва сдерживая гнев. — Мне плевать, в чем ты был уверен! Ты рыцарь! Коммандор! И обязан был исполнять мои приказы. Не рассуждая, правильными они тебе кажутся или нет. Исполнять точно! — Гийом перевел дух. — Меня на этот пост избрал Совет тринадцати. Я дал клятву вести орден на благо христианства. Мое слово для всех здесь закон.

— Я тоже давал клятву, мессир. — Неожиданно для себя Уилл осмелел. Его начала разбирать злость. — Я клялся повиноваться вам и всем, кто надо мной, но я также обещал беречь Иерусалимское королевство. Выполняя ваш приказ, я должен был нарушить вторую клятву. Мне пришлось выбирать.

Гийом смотрел на Уилла, потрясенный. Он опять не ожидал такого ответа.

— Я сделал то, что считал единственно верным, мессир, — продолжил Уилл, успокаиваясь. — И я думал, что, может быть, вы… — он замолк, чтобы собраться с духом, — действуете не совсем по своей воле. Вы говорили, что в похищении камня заинтересованы еще какие-то люди. Я полагаю, они не тамплиеры.

— Нет, они не тамплиеры, — пробормотал Гийом и, шагнув назад, оперся на стену напротив Уилла. Затем неожиданно спросил: — Скажи, как тебе удалось встретиться с эмиром Калавуном? Почему он вдруг стал с тобой говорить?

— Знакомство с Калавуном завел еще мой отец, много лет назад.

— Твой отец?..

— Да, мессир. Калавун хороший человек. Он желает мира. Видит пользу в торговле с нами. Калавун на нашей стороне, мессир. Он против изгнания нас с Заморских земель.

Гийом усмехнулся:

— Разве это важно, чего желает Калавун, если повелитель мамлюков Бейбарс? А этот деспот жаждет нас изгнать. Не просто изгнать, а уничтожить.

— Но Бейбарс не будет вечно править, мессир. А Калавун имеет большое влияние на наследника, Бараку-хана. Когда придет время, с ним легче будет ладить, чем с его отцом. — Уилл оттолкнулся от стены. — Мессир, у нас есть надежда спасти христианство на Святой земле без кровопролития. Зачем ее разрушать?

— Я не глупец, — прохрипел Гийом, — и не стал бы это затевать, если бы не верил, что угроза большой войны всколыхнет весь Запад и поднимет Крестовый поход. — Его слова звучали неубедительно. Казалось, теперь он уже сам в это не верил. — Я не видел другого пути. Не хотел сидеть и ждать, когда Бейбарс с нами покончит.

Уилл кивнул:

— А те другие, мессир, которые желали похищения камня, что двигало ими?

Гийом горько усмехнулся:

— Нет, не спасение христианства на Востоке, а деньги. — Он задумался и со вздохом добавил: — Сегодня один из них пытался меня убить. И это ему почти удалось. Лекарь говорит, что если бы кинжал вошел чуть глубже…

Уилл остолбенел.

— Он решил, что ты выполнял мой приказ, — продолжил Гийом. — Что я намеренно сорвал похищение. Это он сказал мне о твоей встрече с Калавуном.

— Кто он?

— Анджело Виттури. Ты с ним знаком. А вот как он узнал, неизвестно. У него кто-то есть в стане мамлюков. Человек, который свел нас с Кайсаном. Не исключено, он тебя видел, когда ты встречался с Калавуном, или сам Калавун ему сказал.

— Такое невозможно, мессир. Калавун не станет выдавать своих.

— Виттури и остальные тоже своих не выдают. — Гийом опять грустно усмехнулся. — Они хотели использовать меня, ну а я думал, что сумею использовать их. Мне омерзительны и они, и их мотивы. Группа влиятельных купцов, наживающихся на войне. Им нужно было поправить дела любой ценой, а мне казалось, что я смогу обратить это нам на пользу.

Они замолчали.

Наконец Уилл подал голос:

— И как вы намерены со мной поступить, мессир?

Гийом тяжело вздохнул:

— Я думал тебя казнить, Уильям. Вначале допросить, убедиться, что Виттури не солгал, а затем повесить прямо сегодня.

Уилл напряженно ждал.

Гийом хмуро на него глянул и отвел глаза.

— Ты, конечно, виновен. Виновен в нарушении приказа, виновен, что выдал тайну врагу, из-за чего погибли трое моих славных рыцарей. — Он помолчал. — Но и сам ты мог с ними погибнуть, и твои помыслы не были корыстными. Ты желал добра своим братьям и Темплу. — Он направился к двери, опираясь на трость. Взялся за скобу. — Похищение было связано с серьезным риском, я знал, но поскольку никаких других возможностей не видел, то решил на этот риск пойти. Однако если бы нам удалось… — Он посмотрел на Уилла. — Наверное, это Господь вмешался и остановил меня? И потом, эти люди, с которыми я был связан, они ведь пытались меня убить. Дважды. — Он открыл дверь и махнул Уиллу следовать за собой.

— Я свободен? — пробормотал Уилл, боясь надеяться.

— Да, Уильям. Ты доложишь мне полностью о том, что произошло в Мекке. На этот раз правду. Я подумаю, как тебя наказать. Нарушение устава нельзя прощать, несмотря ни на какие благородные помыслы.

— Благодарю вас, мессир, за милосердие, — сказал Уилл, выходя в тюремный коридор, пропитанный соленым подземным воздухом.

Гийом молча кивнул и двинулся к лестнице.

— А что с Виттури? — спросил Уилл.

— С этим еще будем разбираться.


Церковь Святого Николая, окрестности Акры 14 июня 1277 года от Р.Х.

Восемь лет назад Бейбарс с шеститысячным войском попытался осадить Акру. Это ему не удалось, но при отходе он устроил засаду на большую группу рыцарей, возвращавшихся после рейда на мусульманскую крепость, и перерезал всех. А заодно разгромил близлежащее поселение. От церкви Святого Николая остался лишь остов. Прежде сюда приходили играть дети, но после того, как обвалилась часть крыши и придавила двоих мальчиков, на эти руины их не пускали. Внутри стоял противный запах гнили. Наверху виднелись остатки крыши: стропила и доски, почерневшие под горячим палестинским солнцем.

Покривившаяся церковная дверь отворилась. Скрип спугнул черных скорпионов, и они проворно скрылись под кусками каменной кладки на полу.

— Чего так долго?

Конрадт фон Бремен с трудом разглядел говорящего, чей черный шелковый бурнус сливался с мраком.

— Меня задержали неотложные дела, — ответил он по-итальянски с сильным акцентом. — Ушел, как только смог. Пока добрался.

— Пошли, — хрипло проговорил Венерио, закрывая за ним дверь. — Все уже собрались.

Оставляя следы на толстом слое пыли, они двинулись к месту, где прежде располагался церковный хор. Солнце скользнуло за горизонт всего час назад. Сквозь пролом в стене виднелся синий южный вечер, а в прогалины полуразрушенной крыши проглядывало небо с пока единственной посверкивающей звездой.

На кусках разбитой кладки на небольшом, свободном от мусора участке сидели двое. Третий ходил кругами. При появлении Венерио и Конрадта они оживились.

Анджело прекратил беспокойное хождение и сердито посмотрел на германского купца:

— Где ты был? Мы ждем уже несколько часов.

Конрадт глянул на венецианца блеклыми голубыми глазами и медленно отвел со лба рыжую прядь.

— Я уже все объяснил твоему отцу.

Раздраженный Анджело собрался что-то сказать, но Венерио положил на плечо сына руку.

— Довольно. Займемся делом.

— Да, давайте начнем, — раздался певучий голос Рено де Тура.

— Садитесь, почтенные сеньоры, — пригласил венецианец.

— Мы достаточно насиделись, Венерио, — возбужденно бросил Микель Пизани. — Лучше объясни, почему ты собрал нас в этом Богом забытом месте? — Резкость его тона не могла скрыть тревоги. — Все провалилось? — Он показал на Анджело. — Синяки на шее твоего сына, этот спешный сбор, да вдобавок от вас обоих разит страхом. Что произошло в прицептории? Де Боже умер?

Венерио посмотрел на сына.

— Не уверен, — угрюмо буркнул Анджело.

— Что значит, не уверен? — быстро спросил Рено.

— Анджело ударил де Боже кинжалом, — объяснил Венерио. — Потом между ними завязалась потасовка. Ему чудом удалось убежать.

— Сомневаюсь, что он выжил, — произнес Анджело, оглядывая собравшихся, чьи угрюмые лица терялись в полумраке. — Когда я уходил, он умирал.

— Умирал или умер? — пробормотал Микель. — Ведь если он выжил, то…

— Анджело считает его рану смертельной, — сказал Венерио. — В таких делах у него есть опыт.

— Хватит ходить вокруг да около, Венерио, — взорвался Микель. — Если бы ты был уверен, что великий магистр мертв, то не стал бы собирать нас здесь. Ответь, мы можем вернуться в свои дома?

— Для этого мы здесь и собрались, — ответил венецианец. — Решить, что делать.

Конрадт бросил на Венерио холодный взгляд:

— Я вчера предупреждал, что это добром не кончится.

— Против был только ты один, — бросил Анджело. — Остальные согласились, что де Боже заслужил смерть.

— У тебя не было доказательства, что этот рыцарь, Кемпбелл, предупредил мамлюков по его приказу. — Конрадт покачал головой. — Если бы де Боже знал, что рыцарей в Мекке ждет засада, он не стал бы посылать туда своих верных телохранителей.

— Почему? — произнес Венерио, приходя на помощь сыну. — Он вполне мог сделать это, чтобы все казалось правдоподобным.

— Погоди, погоди, — тихо проговорил Рено. — Если великий магистр был против нашего плана, отчего он нас не уничтожил? Не отдал на растерзание верховному суду? Мы должны были давно сидеть в тюрьме, а то и хуже.

Венерио обвел купцов властным взглядом.

— Что сделано, то сделано. Если де Боже мертв, то единственный из нас, на кого падет подозрение, будет Анджело. Он готов уехать, как договорено. — Виттури бросил взгляд на сына, тот кивнул.

— А мы? — спросил Микель. — Думаешь, нам ничего не грозит?

Неожиданно появившийся непонятный шум заставил всех пятерых вздрогнуть. Следом раздались два глухих удара.

— Черт возьми, что это? — пробормотал Микель.

— Наверное, дети шалят? — с надеждой предположил Рено.

Венерио выхватил меч и прошагал к двери. Анджело с мечом последовал за отцом, но не успел сделать несколько шагов, как раздалось шипение и через пролом в крыше в церковь стремительно влетели, осветив все вокруг, четыре желтых огненных шара.

— Греческий огонь! — крикнул Микель, отскакивая в сторону.

Глиняная бутылка с бьющим из горлышка пламенем ударилась о пол и взорвалась, разбрызгивая по сторонам жидкий огонь. Пизанец не успел вскрикнуть, как его шелковое одеяние вспыхнуло. Он стал неистово сбрасывать с плеч одежду, а вокруг продолжали взрываться бутылки с греческим огнем.

Воспламенились сухие балки на полу, пожар начал быстро распространяться по разрушенной церкви, заставляя пятерых купцов пятиться с тревожными криками. Венерио метнулся к двери.

— Туда нельзя! — закричал Микель, продолжая срывать с себя одежду. — Они нас выманивают и перебьют, если выйдем.

— Кто они? — спросил Конрадт.

Но ответ был известен: до них добрались тамплиеры.

На обсуждение времени не было. Две бутылки попали в боковой придел, и пламя забушевало вовсю. Спустя несколько секунд в стропила крыши воткнулись три стрелы с горящими наконечниками. Сухое дерево мгновенно вспыхнуло.

— Мы будем с ними сражаться, — бросил Венерио сквозь стиснутые зубы и направился к двери.

Но она не подалась, прижатая снаружи чем-то тяжелым. Купцы налегли все разом, но тщетно.

Когда огонь окружил их со всех сторон, стало ясно, что это конец. В церкви было светло, как днем. Кверху поднимались клубы густого белого дыма. С пылающих остатков крыши падал дождь красных угольков.

— Попробуем подняться по стене, — крикнул Анджело.

Он вложил меч в ножны и рванулся к задней обвалившейся стене, еще не тронутой огнем. От жара перехватило дыхание. Анджело остановился, набрал в легкие воздуха и стал взбираться на кучу камней. Его остановил страшный треск. Это рухнули вниз два пылающих стропила. Пламя веером развернулось к нему, воспламенив плащ. Он принялся отчаянно сбивать огонь, затем, скуля, присел у стены, зажав между колен обгоревшие руки. Остальные полезли вслед за ним на кучу, но наверху снова затрещало. Рухнуло еще одно стропило. Один его конец пришелся на спину Рено. Он распластался на камнях и затих. Анджело визгливо вскрикнул, когда следующее горящее стропило увлекло в геенну огненную его отца. Секунду спустя за Венерио последовал Микель. Очередные два упавших стропила поглотили Конрадта. Все вокруг заполнил едкий густой дым. Кольцо бушующего пламени продолжало сжиматься вокруг Анджело.


Темпл, Акра 14 июня 1277 года от Р.Х.

— Ты в этом уверен? — настойчиво спрашивал Эврар. — Де Боже действительно ничего не знает о братстве?

— Да, уверен, — ответил Уилл.

Он только теперь начал осознавать, как близко стоял у края пропасти. Глубоко дышал свежим вечерним воздухом, глядя в небо на желтую, почти полную луну. В тюрьме один стражник в коридоре сказал, что через три дня ожидается лунное затмение.

Они стояли с Эвраром в пустынном месте на стене у бойницы рядом с Башней казначейства. Капеллан встретил его во дворе.

— А купцы? Виттури и остальные? Что с ними?

— Де Боже сказал, что с ними разберется, — нехотя ответил Уилл. — Нам не стоит тревожиться за их судьбу.

Эврар уперся руками о парапет.

— Я уже было решил, что с нами покончено. — Он повернулся к Уиллу. — Тебя бережет Господь. Он дал тебе больше жизней, чем этому чертову коту!

Уилл тихо рассмеялся:

— Да, я уже собрался готовиться к казни.

— Ты держался хорошо, Уильям. — Капеллан скупо улыбнулся и положил свою костлявую двупалую руку на его плечо. — Я боялся, что больше тебя не увижу.

Уилл не ответил. Его внимание привлек бегущий по двору человек. Он узнал Саймона и окликнул. Конюх резко остановился, поднял голову. Затем, хрипло повторяя «Уилл! Уилл!», начал быстро взбираться по каменным ступеням.

— Что случилось? — Уилл встретил его на полдороге. Схватил за руки.

— Боже! Боже! — Саймон несколько раз судорожно вздохнул, пытаясь заговорить, и расплакался, рухнув на ступени. — Прости меня. Прости, ради всех святых!

Уилл присел на корточки рядом, схватил его за плечи.

— Что случилось?

Сверху к ним приковылял Эврар.

— Элвин, — простонал Саймон.

Уилл почувствовал, как у него внутри что-то взорвалось.

— Что с Элвин? Говори!

Сила его голоса встряхнула Саймона. Он поднял взгляд.

— Они ее забрали.

— Кто они?

— Я не мог тебя найти, — ответил Саймон, тряся головой. — Приготовил коня, а тебя все нет и нет. Решил, что ты пошел к Элвин. Собирался догонять, а тут Пол сказал, что тебя у ворот спрашивает человек. Ну, я пошел посмотреть. Думал, может, сумею помочь. — Саймон судорожно вздохнул. — Но он пришел по твою душу.

— Купец? — быстро спросил Эврар. — Виттури?

Саймон молчал.

— Кто же? — спросил Уилл. — Он назвал свое имя?

— Это был мамлюк, — отрешенно проговорил Саймон. — Гвардеец султана Бейбарса.

— А при чем тут Элвин?

Саймон вытер нос рукавом туники.

— С ним были еще люди. — Он вскинул глаза. — С кинжалами. Они приказали привести их к тебе, Уилл. Грозили убить. — Он уныло опустил голову. — Пришлось подчиниться. Я испугался, понимаешь? Перестал соображать. Подумал, что ты… и значит… — Он не смог закончить, да этого и не требовалось. Уилл отпустил плечи Саймона и сел рядом на ступеньку.

— Ты привел их к Элвин.

— Я думал, ты там! Думал, ты с ними справишься!

— Зачем она мамлюкам? — спросил Эврар.

Саймон поднял глаза. Казалось, он только сейчас заметил капеллана.

— Они узнали, что она… — Он перевел взгляд на Уилла. — Когда они поняли, что тебя там нет, то вначале решили, что я привел их не туда. Там в доме не было никого, чтобы помочь. Одни слуги. Мамлюки их заперли наверху. Стали допытываться, кто такая Элвин. Мы молчали, и они стали грозиться, что убьют. Они бы так и сделали, Уилл, клянусь. И тогда Элвин сказала, что она твоя жена. И они ее забрали, — обреченно проговорил Саймон. — Велели передать, что если ты хочешь увидеть ее живой, то должен прибыть в Дамаск и получить кару от султана за свое преступление. — Он покачал головой. — Вот так они сказали.

Уилл молчал. Мигом вспомнилось все. Как он замышлял и готовил убийство Бейбарса, как мучился виной после провала. Вспомнились горечь и разочарование. Во время последней встречи с Калавуном он слышал, что Бейбарс приказал допытаться у ассасинов, кто подговорил их на убийство, и найти этого злодея. Найти его! Потом, когда началась эпопея с похищением камня, Уилл убедил себя, что им ничего узнать не удастся. Но они не только узнали, но и похитили Элвин. Значит, теперь ему от кары не уйти.

Уилл потрогал кулон на шее с изображением Святого Георгия.

— Где конь, которого ты для меня оседлал?

— Как где? В конюшне.

— Иди за ним.

— Ты только меня прости, — прошептал Саймон.

Уилл кивнул:

— Я тебя не виню. Ты сделал все, что мог.

Саймон печально покачал головой и поспешил в конюшню.

— Что ты собрался делать? — спросил Эврар, сжав руку Уилла, последовавшего за конюхом.

— То, что должен, — ответил рыцарь.

32

Цитадель, Дамаск 17 июня 1277 года от Р.Х.

По дворцу разнеслась весть. Гвардейцы, которых султан послал найти Уильяма Кемпбелла, вернулись. Калавун прервал совещание с атабеками сирийского полка и направился в тронный зал. В коридоре его окликнул Назир. За эти шесть дней он заметно окреп и посвежел, хотя ссадины на лице еще не зажили.

— Эмир, я направлялся к тебе.

— Нашел Кемпбелла? — тихо спросил Калавун.

Назир опустил голову.

— Эмир, мой конь пал на второй день. Пока я добрался до ближайшей заставы и получил другого, гвардейцы уже возвращались. Я поехал за ними.

— Они его взяли?

— Издалека разглядеть было трудно, но мне показалось, что с ними была женщина.

— Женщина? — Калавун нахмурился. — Ладно. Благодарю, Назир.

— За что благодарить, если я не выполнил наказ.

— Ты сделал, что смог. Теперь иди отдохни. С тебя довольно.

Калавун толкнул дверь тронного зала. По залитому солнцем залу расхаживал Бейбарс в черном одеянии с золотой окантовкой. Лицо красное от ярости. В центре стояли измотанные гвардейцы, между ними женщина. Он возвышался над ними как громовержец.

Вдоль стен выстроились евнухи с опущенными головами. Вокруг стола сидели несколько эмиров, очевидно, призванные на совет. Они выглядели растерянными. К удивлению Калавуна, с ними сидел и Барака-хан, а на верхней ступеньке помоста, рядом с троном, пристроился похожий на стервятника Хадир.

— Мой повелитель, мне сообщили, что твои люди вернулись, — сказал Калавун, закрывая дверь.

Он быстро оглядел женщину. Среди этой обстановки она казалась какой-то странной посланницей Небес. Высокая, стройная, с дивной красоты лицом и великолепными золотисто-медными вьющимися волосами, рассыпанными вдоль плеч. Ее кожа на фоне огненных волос казалась еще белее. Она стояла, трепеща как лань. Калавун заметил, как смотрит на нее Барака-хан, как раздуваются его ноздри, какими напряженно-внимательными стали его узкие глаза.

Бейбарс кивнул Калавуну:

— Смотри. Они привели мне его жену.

— Жену?

— Да, жену Кемнбелла. — Султан развернулся к гвардейцам. — Ну и какой мне от нее толк? Теперь вы его вспугнули, и он сбежит. А я никогда… — Он замолк, захлебнувшись гневом.

— Помилуй нас, о повелитель, — несмело проговорил старший группы. — Но мы решили выманить его сюда.

— Глупцы. Вам следовало убить всех в том доме и ждать его прихода.

— Мой повелитель, а если бы он не пришел?

— Куда бы он делся, если она его жена, — прорычал Бейбарс. — Конечно бы, пришел!

— Ему передадут наше послание, — начал другой гвардеец.

— И что? — проворчал Бейбарс. — Думаете, этот христианин прискачет сюда один? Чтобы ради нее принять смерть?

— Да, — раздался голос, похожий на шипение змеи.

Бейбарс повернулся. Хадир поспешно спустился по ступеням и примостился неподалеку от женщины, бросая на нее свирепые взгляды.

— Он придет. По закону Темпла рыцари не могут жениться. Значит, он женился тайно, сильно рискуя. И потому ради нее будет рисковать снова.

— Когда же он придет? — спросил Бейбарс, немного успокаиваясь.

— Скоро, — ответил Хадир и посмотрел на Калавуна: — И тогда ты позаботишься, чтобы неверный подольше страдал, истекая кровью. Они все должны страдать. — Он переместил взгляд на Бейбарса: — Разве не в этом, о повелитель, ты клялся, когда садился на свой трон?

Калавун увидел, как напряглось лицо Бейбарса. Слова прорицателя подействовали. А ведь всего неделю назад султан не желал слушать его советы.

— Мой повелитель, — поспешил сказать Калавун, — накажи Кемпбелла, если он действительно виновен. Не принимай поспешных решений в гневе.

— Султан может жить своим умом, — злобно проворчал Хадир.

— Уходите. — Бейбарс оглядел придворных и слуг. — Вы слышали? Уходите! Все! — Он посмотрел на сидящих за столом эмиров и своего сына. Затем замахнулся на Хадира: — И ты тоже!

Прорицатель пронзительно вскрикнул и суетливо двинулся позади Бараки и эмиров.

— Здесь останется она. — Бейбарс показал на женщину. — И ты. — Он ткнул пальцем в одного из евнухов.

Калавун посмотрел на женщину. Что-то в ней напомнило ему Айшу. Та же непокорность в глазах, несмотря на страх.

— Иди, Калавун. — Бейбарс мотнул головой. — Оставь меня.

Эмир глянул на женщину в последний раз и закрыл за собой дверь.

Элвин поймала его взгляд. Султан называл человека в синем плаще Калавун. Это имя было ей знакомо. Так звали мамлюка, союзника Уилла. И она увидела, что он смотрел на нее с тревогой и сочувствием.

Рядом возвышалась массивная громада Бейбарса. Вспомнилось все, что люди рассказывали об этом человеке всегда мрачными, испуганными голосами. Человеке, которого называли Арбалет и Лев Востока. В реальности он оказался именно таким, каким она представляла. Внушительным и грозным. Пробудившаяся на несколько коротких мгновений надежда исчезла. Калавун не поможет. Элвин опустила глаза, ожидая, когда султан выхватит одну из сабель, висевших у него на поясе, и зарубит ее прямо на месте. Она стиснула зубы и зажмурилась.

— Исмик… э…

Он повторил это еще раз, и Элвин вдруг поняла, что султан спрашивает ее имя. Она удивленно подняла голову и сглотнула.

— Исми Элвин, малик.

Бейбарс усмехнулся тому, что она назвала его королем. Затем прошагал на помост и уселся на троне, глядя на Элвин сверху вниз.

— Иди сюда, будешь переводить, — приказал он евнуху, не отрывая от нее глаз. — Давно ты стала женой Кемпбелла?

Евнух перевел вопрос на почти чистом французском. Она смутилась, не зная, что ответить, и решила продолжать врать. Ее отношения с Уиллом мусульмане сочтут греховными, так же как и христиане.

— Одиннадцать лет, малик. — Элвин отсчитала срок с того дня, когда Уилл сделал ей предложение в Париже.

Евнух послушно перевел ее слова на арабский.

— Как же ты вышла за него, если он тамплиер?

— В Темпле не знают, что мы женаты. — Теперь, отвечая, она смотрела прямо на султана.

— Он ради тебя рисковал изгнанием из ордена?

— Да, — пробормотала она.

— Значит, он тебя любит?

Элвин молчала, вспомнив Гарина. Стыд, боль и сожаление о содеянном не покидали ее с тех нор ни на секунду. Она чувствовала это даже сейчас, на пороге смерти.

Бейбарс, впрочем, в ответе не нуждался.

— Тогда ты должна знать, почему он пошел к ассасинам, — произнес он хриплым повелительным тоном. — Что подвигло его на убийство? Он тебе что-нибудь говорил?

Наконец Элвин поняла, почему она здесь. Почему мамлюки, явившись за Уиллом, взяли ее. Медлить было нельзя. Бейбарс ждал правдивого ответа.

— Ты убил его отца, малик, — произнесла она медленно, чтобы евнух правильно понял. — В Сафеде. Джеймс Кемпбелл оказался среди рыцарей, которых ты приказал казнить после осады. Вот почему Уилл пошел к ассасинам.

Бейбарс хмуро выслушал евнуха и задумался, устало откинувшись на спинку трона, крепко сжав мозолистыми ладонями головы львов.

Ах вот оно что. Все эти годы он думал, что покушение на его жизнь организовали правители франков из Акры, бароны или рыцари, желавшие сохранить свои земли. Ему никогда не приходило в голову, что этот человек просто мстил. Один из бесчисленного множества тех, чьих близких он предал смерти, когда брал крепость за крепостью, город за городом. К ассасинам Кемпбелла привела жажда мести. Та самая жажда, что мучила его самого. О, Бейбарс знал ее настойчивый зов. Знал очень хорошо. Сколько раз эта песня сирен будила его по ночам и сколько лет. Он удовлетворял эту жажду непрестанно, в каждом сражении, в каждом захваченном городе, а она не проходила. Ничто не могло заполнить пустоту внутри его, где не утихая звонил колокол.

После гибели Омара пустота просто расширилась, и теперь эту жажду утолить нельзя было ничем. А началось все очень давно, в другой жизни, в Алеппо. С той девушки-невольницы, которую при нем жестоко изнасиловал и убил их хозяин, бывший рыцарь-тамплиер. Но ее гибель только расширила дыру, уже пробитую монголами, вторгшимися на земли предков Бейбарса, продавшими его в рабство. А теперь жертвой чьей-то мести оказался он сам. По его приказу был казнен отец этого христианина, и, чтобы уравновесить чашу весов, Небеса забрали у него Омара. Неожиданно Бейбарс понял совершенно ясно, что все его поиски возмездия за причиненное горе тщетны. Он искал его не там.

— Помоги мне, о Аллах, — прошептал Бейбарс, закрывая глаза и еще крепче сжимая львиные головы. — Помоги.

Евнух не стал переводить эти слова. Тишину в тронном зале нарушало лишь тихое, похожее на шепот дыхание трех находившихся там людей. Быстрое и порывистое — Элвин, напряженное и едва слышное — евнуха, дрожащее и протяжное — султана.

Наконец Бейбарс открыл повлажневшие глаза, встал и, ни на кого не глядя, покинул тронный зал.


У стен Дамаска, Сирия 17 июня 1277 года от Р.Х.

Притаившись на холме, Уилл рассматривал Дамаск. Он весь вспотел. Несмотря на утренний туман, солнце пекло нещадно, не уступая в свирепости распростершемуся под ним равнодушному миру. С холма хорошо были видны и город, и окрестности с главной дорогой, ведущей на запад, к Акре. С одной стороны Дамаск огибала широкая река, на берегах которой зеленели сады. С другой от стен города вдаль простирались полностью покрывавшие долину красочные шатры. Среди них Уилл разглядел осадные машины и понял, что это лагерь войска мамлюков. По дороге к городским воротам и обратно двигался непрерывный поток всадников на конях и верблюдах, повозок и просто пеших путников. Значит, войти больших трудностей не составит. Наконец он поднялся и поспешил к тому месту, где оставил коня. Взобрался в седло, собираясь съехать к дороге.

Уилл преодолел трудный путь из Акры. Он измотался. Недосып, постоянная тревога. Саймон, горестно причитая, собрал ему мешок провизии. Но ел Уилл мало. Знал, что надо поддерживать силы, но не мог. Вчера вечером пришлось заставить себя сжевать несколько полосок соленого мяса. Все его мысли занимала Элвин, и она в них была более живой и яркой, чем когда-либо в реальности. Уилл кружился в этом водовороте, пока не пропитался насквозь. А внутри, словно натянутая струна, звенел страх. Сводящий с ума страх за нее.

Уилл устремил взгляд вдаль, за городские стены, где над крышами домов и куполами мечетей возвышалась мощная крепость мамлюков Цитадель. Где-то там, в отливающих перламутром каменных джунглях, была Элвин. Он не представлял, как ее там отыскать, не говоря уже о том, чтобы спасти. Да жива ли она вообще? Не тешит ли он себя безрассудной надеждой? Нет. Уилл встряхнул головой. Надо найти Калавуна. Эмир поможет, если только он там.

Уилл вошел в город, обогнав нескольких мелких торговцев, толкавших тележки с товарами, двух женщин с кувшинами воды на головах, воинов в кольчугах, и повел коня по оживленным улицам. Дамаск служил не только главным торговым городом Востока, но и перевалочной базой паломников на пути в Мекку. Население тут было таким же пестрым, как и в Акре. Так что Уилл не слишком бросался в глаза. Тем более что у многих мамлюков была такая же светлая кожа. Однако в Цитадели — конечно, если ему удастся туда проникнуть в своей грязной одежде, — он будет сильно выделяться. Нужно искать подходящее облачение.

Уилл шел, оглядывая прохожих. Купцы, ремесленники, слуги, дети, нищие. Он задержал взгляд на двух гвардейцах полка Бари в ярких одеяниях, но не последовал за ними, понимая, что одолеть обоих не сможет. Уилл погружался в лабиринт улочек, пока наконец не вышел на небольшой затененный базар, где присел у стены. Отдохнув, он собрался повести коня к оживленному водопою на углу, когда его глаза остановились на человеке в фиолетовом плаще, окаймленном черной с золотом парчой, и тюрбане из такой же ткани. Уилл уже видел людей в подобных одеяниях. Это были посланцы султана мамлюков. Человек направился к коню, привязанному в начале переулка, и встал на колени, подтянуть подпругу. Уилл быстро двинулся к нему.


Цитадель, Дамаск 17 июня 1277 года от Р.Х.

Шипя и брызгая слюной, Хадир метался по своим покоям. Он перевернул здесь все вверх дном. Напрасно, ее не было. Прорицатель тщетно искал куклу повсюду со дня прибытия в Дамаск. Она исчезла. Хадир вдавил лицо в подушку и зажмурился, пытаясь вспомнить, когда видел куклу в последний раз. Затем запричитал на высоких нотах. Ничего не получалось.

Уже несколько лет его память давала сбои. Хадир в одно мгновение вспоминал самые мелкие события из детства, но не мог сказать, с кем разговаривал несколько часов назад. Вот и сейчас, хоть убей, не помнил, брал ли он куклу с собой в поход или оставил в Каире в кладовой, за мешками с зерном.

В Алеппо перед походом Бейбарса в Анатолию ему представился удобный случай. Накануне вечером султан устроил пир, где было легко пустить несколько смертельных капель в питье Калавуна. Тогда-то и обнаружилась пропажа куклы. Хадир искал ее всю ночь где только можно и, не найдя, с бессильной злобой наблюдал на рассвете с городской стены, как Калавун выезжает из ворот Алеппо во главе войска рядом с Бейбарсом. Хадир тогда решил, что оставил куклу в Дамаске, и каждую ночь обрушивал на Калавуна все заклинания, какие знал. Колдовал, чтобы его поразила монгольская стрела, чтобы во время перехода через горы он упал в пропасть, чтобы к нему подкралась и ужалила ядовитая змея. Но эмир вернулся с войском живой и невредимый.

По пути в Дамаск Хадир постепенно уговорил себя, что это к лучшему. Надо, чтобы Калавун умер у него на глазах. Он хотел быть свидетелем его конца, полностью насладиться победой. Однако, вернувшись в Дамаск, прорицатель обнаружил, что память его опять подвела. Куклы там не было. Его начала одолевать смутная тревога. А что, если ее кто-то похитил? Ведь внутри куклы хранилось единственное доказательство его причастности к смерти Айши.

Он резко поднялся. Это все вздор. Хватит ждать, пора действовать. Аккуратно и быстро. Вон как Бейбарс загорелся, убедившись, что франки действительно замыслили его убийство. Но Калавун тут же принялся призывать султана не совершать поспешных действий. И так будет всегда. Поэтому к черту яд, можно обойтись без него. Хадир тронул инкрустированную кроваво-красным рубином золотую рукоятку кинжала. Вот это станет настоящей смертью от руки ассасина. Убийство задержит Бейбарса в Дамаске, и прорицатель позаботится, чтобы султан потом направился не в Каир, а повернул войско на Акру. Его не тревожило обвинение в смерти Калавуна. Бейбарс никогда не убьет Хадира. Прорицатель уже давно посеял в душе султана семена страха за свою жизнь. Убедил, что их судьбы связаны, а гибель одного неминуемо приведет к гибели другого. Бейбарс может посадить его в тюрьму, но и это Хадира не пугало. Ну что ж, посидит пару месяцев и выйдет. За него похлопочет Барака, он уже опять вошел в доверие к отцу. За этот год юноша сильно изменился, возмужал, в нем проснулось честолюбие. Это хорошо.

Хадир посмотрел в окно, где между тонкими кисейными занавесями голубел кусочек неба. Скоро оно полиняет, а потом и вовсе станет черным. Взойдет луна. Сегодня ночью ожидается затмение. Хадир несколько недель нашептывал султану предупреждения. Быть осторожным, удвоить охрану, есть только определенную, проверенную пищу. Султан равнодушно внимал предостережениям, а однажды даже сказал, что он не единственный великий правитель на земле. Смерть, которую предрекали во время затмения, может настигнуть ильхана Абагу или короля франков. «Или твоего ближайшего сподвижника», — добавил про себя Хадир и улыбнулся.

«Если сегодня ночью звезды требуют крови, то я им ее дам». Принятое решение взбодрило Хадира. Он покинул покои и побрел по коридору. На полдороге замер, осмотрелся и скользнул в узкий арочный проход для слуг.


Барака-хан открыл дверь тронного зала в сильном волнении. Стражникам он сказал, что пришел за бумагами, которые отец оставил на столе, и, войдя, тут же впился взглядом в женщину, стоящую у окна. Ее освещенные сзади вечерним солнцем золотистые волосы создавали вокруг головы сказочный ореол. Лицо, измученное, бледное, все равно оставалось прекрасным, а глаза, которые смотрели на него, имели невероятный оттенок зеленого, заставляющий вспомнить воды горного озера.

Барака напряженно сглотнул. Затем глянул на застывшего евнуха и властно бросил:

— Убирайся.

Евнух повиновался. Женщина проводила его глазами и снова посмотрела на Бараку. В ее взгляде была сила, какой он не видел прежде ни у одной женщины. Пытаясь унять нервозность, принц пошел, запер дверь на засов и направился к столу. Притворился, что перебирает бумаги, все время чувствуя на себе прожигающий насквозь взгляд женщины.

Барака не имел представления, о чем говорил с ней отец, и не понимал, почему она до сих пор жива. Но он видел отца, когда тот покидал тронный зал. Лицо султана было мокрым от слез. Барака не мог даже вообразить отца плачущим, представить, что такое случится. Неужели на отца так подействовала эта женщина с золотыми волосами? Заставила заплакать грозного султана?

После смерти Айши Барака осмелел и развлекался с той девушкой-невольницей уже без опаски. И с другими тоже. Каждую неделю, иногда чаще, постепенно становясь все более наглым и бесстыдным в поиске наслаждений. Но с недавних пор это стало надоедать. Невольницы к нему привыкли и сделались послушными. Перестали бояться. А главным наслаждением Бараки было ощущение полной власти, он удовлетворялся, лишь когда брал женщину силой. Только тогда внутри пробуждался жар. Постоянная неудовлетворенность портила настроение, застоявшаяся энергия требовала иного выхода. И Барака его находил. Он не знал, для чего украл у Хадира куклу, но обладание ею давало приятное ощущение всемогущества. Смертоносное сокровище делало его тайным властителем судьбы не только Хадира, но и каждого при дворе отца. На пиршествах Барака наблюдал за придворными, сжимая под столом в потной ладони маленький флакончик, захлебываясь восторгом от мысли, что все они зависят от его милости, а он может погубить любого из них, когда пожелает.

Сзади заговорила женщина.

Барака повернулся.

Она замолкла, затем произнесла на ломаном арабском:

— Кто ты?

Барака остолбенел. Эта христианская женщина, узница, говорила с ним на его родном языке. Осмеливалась что-то спрашивать. Неслыханная дерзость.

— Тихо! — рявкнул он и обрадовался, когда она вздрогнула.

А может, она только притворялась, что не боится? Конечно, боится, еще как. Осознание власти над этой объятой ужасом прекрасной неведомой женщиной придало ему сил. И он двинулся к ней, с каждым шагом возбуждаясь все сильнее и сильнее. А она пятилась и оглядывалась в поисках места, где спастись.

Наконец они оба оказались у окна. Ее дивное лицо теперь раскраснелось. Она быстро говорила на непонятном языке. Барака уловил лишь несколько вклинившихся туда арабских слов. И больше не слушал. Близость к ней, ее страх действовали на него словно наркотик, заставив начисто забыть о всякой осторожности. Принца совсем не тревожило, что его могут с ней застать. Ему было безразлично, что она сделала его отцу и почему он оставил эту женщину жить. Барака видел только ее и хотел лишь одного.

33

Цитадель, Дамаск 17 июня 1277 года от Р.Х.

Калавун прошелся туда-сюда по покоям и остановился у стола. Налил в кубок воды. Свежей, из колодца Цитадели, с минеральным вкусом. Быстро выпил, закрыл глаза и снова увидел женщину, с мольбой смотрящую на него. «Вернись туда, — услышал он внутренний голос. — Ты можешь ее спасти. В конце концов, султан твой старый друг, в скольких сражениях вы сражались бок о бок. Он тебя послушает». Но Калавун боялся разгневать Бейбарса и ослабить свое положение при дворе, боялся вызвать подозрения, не знал, как объяснить свое заступничество. И эти страдания, вызванные беспомощностью, усугублялись еще тем, что эта женщина странно напоминала ему дочь.

Эмир открыл глаза, налил еще воды, поднял кубок, затем поставил обратно на стол. Бросил взгляд на серебряный поднос с фруктами. Персики, виноград, бананы, недавно срезанные, восхитительной красоты, тоже напоминали ему об Айше. Милая, славная девочка никогда больше не примостится у него на коленях, с пальцами, липкими от сока персика, не станет быстро и сбивчиво рассказывать о проведенном дне. Калавун уперся ладонями в стол, постоял так с минуту, потом резким движением смахнул поднос на пол и в то же мгновение ощутил приставленное к шее острие кинжала.

— Наконец-то я до тебя добрался, змей! — прошептал Хадир, обдавая его своим смрадным дыханием.

Калавун метнул взгляд на дверь покоев и понял: прорицатель проник сюда через проход для слуг. Попытка повернуть голову привела лишь к тому, что кинжал проколол кожу.

— Чего тебе нужно, Хадир?

— Я долго ждал этого момента. Очень долго! И теперь сниму узду, которую ты надел на моего повелителя. Теперь он наконец уничтожит неверных франков, и ты его не остановишь!

— Бейбарс сам себе хозяин. Он решил прежде покончить с монголами, и правильно.

— Нет, это твои козни! — прошипел Хадир. — Это ты сбил повелителя с пути. Я не знаю причину, но это так. Ты ослепил его, сделал глухим, подчинил своей воле.

— Но…

— Я собирался тебя отравить, — прорычал прорицатель, — как отравил твою дочь.

У Калавуна перехватило дыхание.

— Но так лучше, — продолжил Хадир. — Так я могу видеть твой страх. — Он шумно вдохнул через ноздри, желая ощутить его запах. Сзади дверь покоев тихо отворилась, но убийца этого не заметил. — Ты сейчас умрешь, эмир Калавун, а я буду любоваться твоими конвульсиями!

— Отпусти его.

Хадир оглянулся. Сзади, угрожающе вскинув короткий меч, стоял гонец султана с сумкой для свитков на плече. Но говорил он почему-то с сильным акцентом. Хадир присмотрелся и вскрикнул, узнав этого человека. Он отвлекся всего на несколько секунд, но Калавуну их оказалось достаточно, чтобы отпихнуть и схватить противника за запястье. Прорицатель успел полоснуть эмира по руке, но было поздно.

Уилл хотел уже помочь прикончить прорицателя.

— Нет, — крикнул Калавун. — Хадир мой!

Он держал его железной хваткой, поворачивая острие кинжала в горле.

Багровый от напряжения прорицатель пытался вырвать руку. Для своих лет он был силен и проворен, но не мог тягаться с Калавуном, героем-мамлюком, поражавшим на поле битвы сразу двух-трех врагов. Эмир намеренно поворачивал острие медленно, дюйм за дюймом. Хадир порывисто дышал, его лицо стало лиловым, вены на шее надулись как веревки. Он пинал Калавуна босыми ногами, но тот продолжал свое дело, глядя в его белесые глаза. Силы покинули Хадира внезапно. Он обмяк, раскрыв рот, однако кинжал не выпустил. И Калавун с негромким вскриком всадил этот кинжал его же рукой ему в горло. Острие весело блеснуло, выскочив с другой стороны. Изо рта Хадира хлынула кровь, забрызгав лицо Калавуна. В глотке прорицателя забулькало, и он упал навзничь, закатив белесые глаза.

Напряженно дыша, Калавун откинулся на стол. Потом быстро перевязал лоскутом ткани кровоточащее предплечье. Взглянул на Уилла, затем на Хадира, скрючившегося среди забрызганных кровью фруктов. Прорицатель смотрел на него своими мертвыми глазами. Рубин на рукоятке кинжала потускнел, залитый кровью.

— Он мертв, — сказал Уилл.

— Давно пора, — произнес Калавун и посмотрел на Уилла. — Зачем ты пришел? Тебя убьют.

— Я должен был прийти.

Эмир тяжело вздохнул.

— Я послал своего атабека с предостережением, но он не успел. — Калавун помолчал. — Но я рад видеть тебя пока живым. В Мекке было очень опасно.

— Почему ты не предупредил, что отправишь туда своих людей? — спросил Уилл. — Там погибли двое наших, а могли бы все.

— Ты не сказал в послании, как намерен помешать похищению.

— А если бы письмо попало в чужие руки?

— Понимаю. — Калавун подошел к Уиллу. — Но и ты меня пойми. Как я мог полагаться лишь на твое обещание, если речь шла о самой большой святыне моего народа? Мне очень жаль, Уильям, но пришлось пойти на жертвы. — Он опять тяжело вздохнул. — Там погибли и наши доблестные воины. Иногда меня посещают мысли, стоило ли… — Калавун замолк и прислушался. В приоткрытую дверь донеслись женские крики. Он встрепенулся. — Это же твоя жена…


Бейбарс услышал крики, когда направлялся в тронный зал. Он вскинул голову, оторвавшись от грустных размышлений, и зашагал по коридору. Но, увидев, что стражники стучат в дверь, побежал.

— Открывайте!

— Дверь заперта изнутри, мой повелитель, — растерянно проговорил стражник.

Тем временем отчаянные крики в зале оборвались, послышался звук опрокидываемой мебели, звон разбитого стекла.

— Кто там? — спросил Бейбарс.

— Твой сын, повелитель, — со страхом ответил стражник.

Бейбарс посмотрел на дверь, отошел назад и сильно ударил ногой. Крепления засова сломались, дверь распахнулась.

Небольшой стол у окна был опрокинут. Стоявший на нем кувшин разбился. На полу Барака-хан боролся с женщиной. Одной рукой он зажимал ей рот, а другой шарил по телу. Ее волосы растрепались, белое платье спереди было порвано от шеи до груди. В памяти Бейбарса вспыхнула похожая сцена из далекого прошлого. В нем вскипела ярость.

Барака поднял голову.

— Она пыталась бежать! — Он не успел встать, Бейбарс схватил его за тунику и поднял, разорвав ткань. — Отец! Я хотел ее остановить…

— Я знаю, чего ты хотел! — рявкнул Бейбарс и, притянув сына к себе, хлестнул по лицу. Барака отлетел назад, запнулся о ножки поваленного стола и распростерся на полу среди осколков разбитого кувшина.

— Отец, пощади!

Женщина уже стояла, прижимая порванное платье к груди, но на нее они не смотрели.

— Ты думаешь, я не знаю? — продолжил Бейбарс, подходя к сыну. — Думаешь, я слепой?

— Отец…

— Я знаю! — прохрипел Бейбарс. — Знаю, чем ты занимался с моими наложницами!

Барака затих.

— Почему, думаешь, я взял тебя в этот поход? — Бейбарс встал, возвышаясь надлежащим ничком сыном. — Послушать твои умные советы? — Он горько рассмеялся. — Я надеялся, что вдали от моего гарема ты возьмешься за ум. Но мне следовало знать, что все напрасно. В твоей пустой башке нет ничего, кроме похоти. Ты мне омерзителен. — Он в ярости пнул Бараку в бок. — Омерзителен!

Барака охнул, отполз чуть дальше, но Бейбарс его поднял, схватив за воротник туники. И тут с принцем что-то случилось. Обезумев от ненависти, он вырвался и швырнул в лицо отцу случайно оставшийся в руке осколок стекла. Осколок не долетел. Шлепнулся где-то посередине. За дверью тронного зала что-то происходило, оттуда доносился шум, но они не слышали. Их внимание было полностью приковано друг к другу. В глазах светилась обоюдная ненависть.

Барака вытер рукавом нос. Его глаза сузились до щелок, но теперь в них не было слез.

— Да, отец, я осквернил твой гарем, — произнес он голосом, лишенным страха. — А ты осквернил свой сан. Хадир, Махмуд, Юсуф и другие умоляли тебя сдержать клятву и уничтожить христиан, но ты их не слушал. Ты знаешь, сколько твоих подданных желают тебе смерти? За твое клятвоотступничество. Но я готов сделать это и сделаю, когда займу твой трон.

Глаза Бейбарса расширились. Он потянулся и встряхнул юнца за плечи. Тот мотнулся, как тряпичная кукла.

— Готов, говоришь, это сделать? Когда сядешь на мой трон? — Он несколько раз сильно ударил сына кулаком в лицо. Затем замер, напряженно дыша. — Но ты на него никогда не сядешь, Барака. Потому что не годен ни на что, тем более управлять страной. Моим наследником будет твой брат Саламиш. — Бейбарс с отвращением отшвырнул от себя сына и отвернулся.


Уилл подбежал к тронному залу следом за Калавуном. В открытую дверь доносился гневный голос Бейбарса.

Дворцовые стражи стояли спиной, и это было хорошо. Рукояткой меча Уилл вырубил одного, а Калавун второго. Забежать в зал и вывести трепещущую Элвин было делом нескольких секунд. Отец и сын их не заметили, занятые ссорой.

— Веди ее в мои покои, — быстро сказал Калавун, вставляя меч в ножны. — За гобеленом в опочивальне увидишь дверь. За ней проход. Иди по нему до лестницы, спустишься по ней, свернешь направо и окажешься рядом с кухней.

В тронном зале послышался визгливый голос Бараки.

— Слушай дальше! — прошептал Калавун. — Минуешь кухню и попадешь в проход, который ведет в город. Выйдешь у мечети, рядом с базаром, где торгуют скотом. Там притаитесь на время. Я пришлю коней и провизию. Мои люди оставят их у входа в мечеть. — Он толкнул Уилла в сторону своих покоев. — Иди!

34

Дорога из Дамаска, Сирия 17 июия 1277 года от Р.Х.

Уилл проверил коней, достал из мешка бурдюк с водой и вернулся к Элвин. Она сидела на камне, закутанная в одеяло, подтянув колени к груди. Освещенная призрачным лунным светом дорога была пустынна. Верхушки деревьев в долине по берегам реки напоминали облака тумана.

Элвин стучала зубами, выпуская изо рта клубы пара. Уилл протянул ей бурдюк. Она взяла его, но пить не стала. Поверх разорванного платья на нее был надет шелковый плащ гонца султана, превратившийся в лунном свете из фиолетового в серый.

— Надо бы развести костер, да где тут найдешь сучья, — пробормотал Уилл, сбрасывая с себя одеяло и накрывая ее плечи. Затем, ежась от холода, стал смотреть на дорогу.

— Ты по-прежнему опасаешься погони? — спросила она.

Уилл оглянулся и отрицательно покачал головой, но было видно, что это его беспокоит.

Они долго ждали, спрятавшись неподалеку от мечети. Наконец появились люди Калавуна, оставили у входа двух прекрасных коней и мешок провизии. Уилл и Элвин благополучно выбрались из города и до позднего вечера скакали по дороге, хотя никакой погони не было. Здесь остановились на ночлег. Говорили мало, оба погруженные в свои мысли.

— Садись.

Уилл заставил себя оторваться от дороги. Посмотрел на изможденное лицо Элвин. Еще на выезде из Дамаска он, вспомнив слова Саймона, спросил, не больна ли она. Элвин тогда отмахнулась, и он не стал ее расспрашивать, как и она его насчет Мекки. Они чувствовали некоторую неловкость в обществе друг друга, став немного чужими после стольких месяцев разлуки. И только теперь Уилл начал наконец осознавать, что вот она сидит перед ним живая, а ему все же удалось ее спасти. Он подошел к Элвин, сел, взял ее руки в свои. «Боже, ведь я почти ее потерял». Он закрыл глаза и пробормотал благодарственную молитву.

Они долго молчали, тесно прислонившись друг к другу.

— Элвин… — начал Уилл и замолк.

Она посмотрела на него своими мерцающими изумрудными глазами и еле слышно произнесла:

— Прости меня.

— За что?

— Зато, что заставила тебя так рисковать. Сказала мамлюкам, что я твоя жена. Надо было придумать что-нибудь другое, но я не знала… — Она на секунду замолкла, затем спросила: — А что с Саймоном?

— Он в порядке, — ответил Уилл. — Но во всем виноват только я один.

Элвин опустила голову и прошептала:

— Моя вина не только в этом…

— Тебя они взяли, чтобы выманить меня, — продолжил Уилл, не слыша этих слов.

— Нет, Уилл, я… должна признаться тебе в очень важном…

— Дай мне договорить, — прервал он ее. — Пожалуйста. Мне следовало сказать тебе это раньше, но… — Он замолк. — Да. Мне следовало сказать тебе много лет назад. Но всегда что-то мешало. Я заблуждался насчет того, что для меня самое важное. Понимаешь, когда я вернулся из Мекки, то, конечно, радовался, что удалось помешать похищению, но потом, когда я скакал в Дамаск, не зная… — он вздохнул, — жива ты или нет, то наконец осознал в полной мере, что для меня всего важнее в мире — это ты…

Его голос пресекся, и он заплакал, к великому смятению Элвин. Тяжелые хриплые рыдания приходили откуда-то из самого центра его существа.

Она обняла его за плечи, и он затих. И они просидели так долгое время.

Потом Уилл поднял голову. Посмотрел на нее:

— Ты еще не передумала выходить за меня замуж?

Элвин ошеломленно смотрела, не зная, что сказать. В этот момент вокруг внезапно потемнело. Она подняла глаза и слабо охнула. На диск луны наползала тень. Уилл кивнул.

— Лунное затмение.

— Да, я согласна стать твоей женой, — прошептала Элвин и крепко сжала его руку. — К тому же я беременна.

Его как будто встряхнули. Там, внутри. На душе неожиданно стало легко и спокойно. «Ребенок! У меня будет ребенок!» Это было естественно, но он никогда не верил, что такое может случиться. Непонятно почему. Ведь фактически он был мужем Элвин уже много лет. И вот наконец ребенок.

Уилл крепко прижал Элвин к себе, широко улыбаясь, осыпая ее лицо поцелуями. Луна была совсем затемненной, и он не видел в ее глазах муку.


Цитадель, Дамаск 17 июня 1277 года от Р.Х.

Калавун вытирал пол, стоя на четвереньках. Вода в бадье сделалась темной от крови, тряпка тоже. Знакомые предметы при слабом лунном свете принимали зловещие очертания. Начавшееся некоторое время назад затмение теперь приближалось к апогею. Луна, хмурая, медно-красная, стала похожа на распухший больной глаз. Калавун выжал в бадью тряпку и вытер лоб тыльной стороной кисти. Бросил взгляд на труп Хадира, прислоненный к стене у двери. Завернутый в простыни, он походил на жука в коконе.

Отправив Уилла с Элвин, Калавун вошел в тронный зал. Барака лежал на полу. Стоявший над ним Бейбарс разжал кулаки, хмуро посмотрел на эмира и вышел, не промолвив ни слова. Калавун помог принцу подняться на ноги. Предложил отвести его к лекарю, но юноша вырвался и злым голосом потребовал оставить его в покое. Калавун не стал спорить, вспомнив, что ему надо послать Уиллу коией. У входа в тронный зал по-прежнему лежали без чувств двое стражников. Бейбарс прошел мимо, даже не заметив, но Калавун знал, что пройдет немного времени, и султан потребует ответа, куда девалась женщина.

Эмир распорядился отнести стражников в лазарет. Объяснил атабеку полка Бари, что на стражников напал неизвестный в одеянии гонца султана. Он пытался его задержать, но неизвестный вырвался и убежал вместе с женщиной, полоснув ему по руке кинжалом. Султана Калавун посетил только после того, как отправил людей к мечети. Доложил о случившемся. Бейбарс угрюмо выслушал и запретил посылать погоню. Сказал, что его больше не интересуют ни эта женщина, ни тот, кто ее увел.

Калавун уронил тряпку в бадью и встал, разминая затекшие мускулы. Подошел к завернутому в простыни трупу, постоял и потащил в опочивальню.

В дверь постучали. Он бросил прорицателя на пол и приоткрыл дверь.

В коридоре стоял один из евнухов Бейбарса.

— Эмир Калавун, — евнух поклонился, — султан призывает тебя в тронный зал.

Калавун откашлялся.

— Я буду через минуту.

Оставив евнуха ждать в коридоре, Калавун поспешно смыл с рук кровь Хадира, переоделся в чистый плащ и последовал в тронный зал с тревогой в душе. Неужели Бейбарс узнал о судьбе прорицателя? Невероятно.

Султан стоял у окна, освещенный слабым красноватым сиянием луны в пустом тронном зале, отсутствовали даже слуги. Правда, все было прибрано и ничто не намекало на недавно разразившийся здесь скандал.

Бейбарс оглянулся:

— Эмир. Ты мне нужен.

— Слушаю тебя, мой повелитель.

— Созови всех моих приближенных и советников. Только тихо. Я не хочу, чтобы об этом знали до поры до времени.

— О чем знали, мой повелитель? — спросил Калавун.

Бейбарс поднялся на помост, взял со стола у трона инкрустированный драгоценными камнями кубок с кумысом и начал задумчиво пить.

— Тут темно, мой повелитель. Приказать слугам, чтобы зажгли фонари? — предложил Калавун.

— Нет. Так лучше наблюдать затмение. — Бейбарс сел и сухо улыбнулся. — Пожалуй, следовало бы призвать Хадира. Послушать его пророчества. Ты его видел?

— Нет, — ответил Калавун.

Бейбарс сделал еще несколько глотков перебродившего кобыльего молока.

— Я принял решение, Калавун, и почувствовал себя лучше. Теперь ясно, что нужно делать. Неразумно окружать себя людьми, которые меня не уважали, а только боялись и втайне ненавидели. Я их всех разгоню, оставлю лишь несколько самых преданных.

— Но разве есть такие, кто тебя ненавидит? — возразил Калавун.

Бейбарс усмехнулся:

— Их много. Я наказал Махмуда, но не осознавал, как далеко распространилась зараза. Пришло время отсечь гниль. — Он замолк. — Начиная с моего сына.

Калавун напряженно молчал.

— Я лишаю Бараку-хана прав на трон. Моим наследником будет Саламиш.

— Но, мой повелитель, зачем торопиться в таком деле.

— Ну сам подумай, Калавун, какой из него правитель, — решительно проговорил Бейбарс. — Я понимал это давно, но все надеялся, а вдруг он изменится. Не изменится. Теперь я вижу. Ему никогда не удастся побороть слабость внутри. Со временем все будет только ухудшаться. И дело тут не в воспитании, ты вон сколько в него вложил. Просто такой уродился. — Бейбарс вытер со лба капельки пота и покачал головой.

Калавун задумался. Конечно, Бейбарс прав. Все его попытки повлиять на Бараку оказались безуспешны. Это все равно что вычерпывать воду из дырявой лодки. Но Саламиш? Семилетний мальчик, с которым Калавун был едва знаком.

Раздался звон. Это Бейбарс уронил кубок с кумысом и стоял, выставив вперед руку, как будто отпихивая невидимого врага.

— Мой повелитель! — Калавун ринулся к трону. Взбежал по ступенькам, подхватил Бейбарса и закричал что есть мочи: — Лекарей сюда! Лекарей!

Двери тронного зала с шумом распахнулись. Увидев происходящее, двое гвардейцев тут же скрылись. Один подбежал к помосту.

— Что с султаном, эмир?

— Не знаю, — ответил Калавун, держа голову Бейбарса.

Тот порывисто дышал, дико выпучив глаза, словно ему не хватало воздуха.

Несколько минут спустя появился запыхавшийся и растрепанный лекарь. За ним следовали слуги с горячей водой, ножами, тканями и снадобьями. Он тут же приказал зажечь фонари, и в тронном зале стало светло. Калавуна оттеснили в сторону. Бейбарс ловил ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

— Султан что-то съел? — спросил лекарь.

— Только выпил кумыс, — ответил Калавун и отошел к окну.

Затмение еще продолжалось.

Рядом кто-то остановился. Он повернулся. Это был Барака. Вид ужасный. Одежда порвана, лицо в ссадинах и синяках.

— Он что, умер? — спросил принц, едва двигая распухшими губами. Его лицо было зловеще спокойно.

Калавун, вздрогнув, вгляделся в Бараку. Тот, видно, сообразил, что проговорился, и добавил:

— Он заболел?

— Да, — ответил Калавун, помолчав, — твоему отцу стало нехорошо.

— А… — протянул Барака таким же спокойным тоном, глядя на корчащегося на полу Бейбарса.

35

Темпл, Акра 10 июля 1277 года от Р.Х.

На улицах Акры звучали музыка и смех. Дети в праздничных нарядах играли, гонялись друг за другом под ногами взрослых. А взрослые стояли группами у церквей, оживленно переговаривались, собирались на базарных площадях, потягивали ароматный чай, делились слухами и пели веселые песни в набитых битком тавернах. Горячий ветерок несильно трепал развешанные на веревках между домами шелковые треугольники. Работы на стройках остановились, магазины задернули решетками, в кузнечных горнах огонь едва горел. Так было везде, кроме Мусульманского квартала, где шла обычная жизнь. Для всех остальных в городе был праздник. Не обычный, библейский или посвященный какому-то святому. Нет. Сегодня горожане Акры праздновали смерть.

Почил Бейбарс Бундукари, человек, который согнал их подобно стаду овец к этой узкой прибрежной полосе, истребив при этом великое множество.

Ходил слух, что его отравили. Некоторые говорили, будто бы это сделал прорицатель, но какая разница. Главное, умер самый грозный враг франков со времен Саладина, а его наследник, юноша, едва достигший шестнадцати лет, известен своим слабоволием. И потому люди радовались, рассказывали истории, шутили, а на одной из площадей развели погребальный костер, в который, к всеобщему веселью, бросили соломенное чучело султана.

Весть о кончине Бейбарса пришла неделю назад. Ее объявил бейлиф, граф Роже де Сан-Северино, на спешном собрании городского Совета. Он же объявил этот день праздником, чем серьезно укрепил свой авторитет. И вообще, люди полюбили Роже. Не за его дела, а за их отсутствие.

Акра уже оправилась от прошлогодней смуты, и жизнь наконец вошла в нормальную колею. Мир между кварталами был восстановлен. Карла Анжуйского особенно никто в городе не ждал. Король — это хорошо, но пусть лучше правит на расстоянии. Так было приятнее бюргерской коммуне, верхушке итальянских купцов, магистрам рыцарских орденов, патриарху и многим другим, которые имели свой кусок городского пирога и были довольны. И граф Роже, устраивающий рыцарские поединки и праздники для своих друзей-аристократов, тоже был доволен.

Уилл стоял у окна, слушал, морщась, пьяные выкрики гуляк за стенами Темпла.

— Опусти шторы.

Он оглянулся, увидел Эврара, болезненно щурящегося на своей узкой койке, и отпустил шнур. Штора с негромким свистом встала на место, погрузив покои в угнетающий полумрак.

Уилл подошел к капеллану, сел на табурет рядом.

— Извините, я не знал, что вы проснулись.

— Уже не сплю какое-то время, — сказал Эврар, кладя голову обратно на подушку. — Меня разбудило пение. — Он устремил на Уилла воспаленные глаза и печально вздохнул. — Празднуют его кончину. Как стервятники, обдирающие мясо с костей мертвого льва. Радуются, как будто сами его убили! — Негодование вызвало у Эврара приступ сухого прерывистого кашля.

Уилл привычным движением чуть приподнял его голову, а другой рукой поднес ко рту тряпицу, куда капеллан наконец сплюнул мокроту с большой примесью крови.

— Их нельзя осуждать за веселье, Эврар. — Уилл протянул капеллану чашку с водой, которую тот пренебрежительно отверг. — Бейбарс принес нашим людям много горя.

— Горя? — презрительно усмехнулся Эврар. — А сколько горя принесли мы мусульманам, когда пришли на их землю?

— Я только хотел сказать…

— Знаю, — пробормотал священник, закрывая глаза. — Знаю.

— По крайней мере сейчас есть надежда на мир. Прочный мир. Барака-хан сел на трон, но править всем будет Калавун. Так что смерть Бейбарса нам на руку.

Эврар посмотрел на него.

— Я уже давно не думаю о мести, — проговорил Уилл, как быоправдываясь.

— По правде говоря, я бы не осудил тебя, если бы ты ее жаждал, — сказал Эврар. — По его приказу казнили твоего отца и похитили Элвин. У тебя есть личные причины желать ему смерти.

— Наверное, прежде были. Но теперь я не чувствую никакой радости. Сам не знаю почему. Вероятно, потому, что он не убил Элвин. Не знаю. Просто… — Он пожал плечами.

— Я знаю почему, — мудро заметил Эврар.

Уилл ждал ответа. Но капеллан молчал. Лежал с закрытыми глазами, мерно дыша. Кожа на его лице стала совсем прозрачной. Непонятно было, как в таком теле еще держится душа. Но она держалась. Прошло уже больше трех недель с тех пор, как лекари Темпла заявили, что жить ему осталось не больше одного дня.

— Сколько, говоришь, этому капеллану? — спросил главный лекарь Уилла. — Девяносто? Так ему давно пора было отойти на небеса.

Эврара соборовали две недели назад, а с тех пор еще два раза, но он по-прежнему решительно цеплялся за жизнь. Уилл решил, что капеллан снова заснул, но тот заговорил:

— Ты стал взрослым, Уильям.

Уилл усмехнулся:

— Мне тридцать, Эврар. Надеюсь, я уже какое-то время пребываю во взрослом состоянии.

Эврар кивнул:

— Да, ты взрослый, чтобы стать рыцарем. Даже коммандором. Но только сейчас ты достаточно вырос для понимания цели братства. — Уилл хотел возразить, но Эврар его прервал: — Все эти годы, что я тебя знаю, Уильям, тобой управляла страсть. Страсть загладить вину перед отцом, страсть к женщине, к мести. Но член братства должен быть иным. Стоять выше личных желаний и страстей. Он воин, и его поле битвы — будущее человечества. Это самая трудная цель — изменить мир к лучшему. Не себя, не отдельный народ, а весь мир. Ты не радуешься смерти Бейбарса, потому что теперь видишь мир иначе. Возможно, глубже, чем его вижу я.

— Мне приятны ваши похвалы, Эврар, но я по-прежнему грешен. — Уилл сунул руку за воротник мантии и вытащил длинную серебряную цепочку, где рядом с кулоном, изображающим Святого Георгия, висело небольшое золотое колечко. — Мной по-прежнему управляет страсть.

Эврар улыбнулся.

— Нет, Уильям. Теперь не страсть управляет тобой, а ты ею. Это большая разница. — Он снова закашлялся, но быстро успокоился. — Как она?

Уилл рассмеялся. Вернувшись из Дамаска, он застал Эврара больным и с тех пор не отходил от его постели, отлучившись лишь один раз, чтобы обвенчаться с Элвин. Андреас организовал тайный обряд. А потом Уилл вернулся к Эврару. С тех нор супруги общались только с помощью писем, которые носил Саймон. Вместе с письмами Элвин передавала корзинки с фруктами для Эврара.

— Ей стало лучше, — ответил Уилл.

— Как она ест? Ей нужно набираться сил. — Капеллан посмотрел на Уилла. — Чего ты улыбаешься?

— Я просто не мог себе вообразить, что настанет день, когда вы с сочувствием спросите о здоровье моей жены, носящей моего ребенка.

Эврар хрипло вздохнул.

— Я сам удивляюсь. Но жизнь, Уильям, всегда преподносит сюрпризы. — Он опять закрыл глаза. Вскоре его дыхание стало ровным и едва заметным. Балансируя на своем табурете, Уилл напряженно прислушивался, пытаясь уловить очередной вздох.

Час спустя он сам задремал, подперев подбородок рукой. Неожиданно веки Эврара затрепетали, и он разлепил сухие губы.

— Помнишь, я дал книгу рабби Илие? Ты ее забери в следующий раз, когда его увидишь.

— Хорошо, — сонно пробормотал Уилл.

Лоб Эврара наморщился.

— Встретит ли меня Хасан?

Уилл теперь окончательно проснулся.

— Что вы сказали, Эврар? Что?

Рот Эврара остался полуоткрытым, но он больше не произнес ни слова. Уилл коснулся вены на его шее. Она чуть трепыхнулась и замерла. Уилл медленно выпрямился, вглядываясь в Эврара, в его хрупкое маленькое тело иод одеялом, почти детское. Прежде чем позвать капеллана и лекаря, он встал, подошел к окну и нерешительно поднял шторы. В солар хлынул золотой солнечный свет. Он обернулся посмотреть на старика, купающегося в этом щедром свете, и отметил, что его прозрачная кожа как будто светится изнутри.

Вечером, когда Эврара облачили для похорон и на вечерне были произнесены заупокойные молитвы, Уилла призвал сенешаль. Он поднимался по ступеням к нему в покои, понимая, что день наконец пришел. Уилл ждал этого много лет, казалось, был готов, но все равно волновался. Теперь, когда главой «Анима Темпли» станет сенешаль, а Уилл в этом не сомневался, ему придется ответить за покушение на Бейбарса и обман братства.

Сенешаль пристально посмотрел на него, оторвавшись от лежащего на столе листа. Освещенный сзади вечерним солнцем, он казался крупнее, чем обычно. Гигант с короткими, темными, отливающими металлом волосами на квадратной голове.

— Садись, — бросил он вместо приветствия и снова углубился в чтение.

Стиснув зубы, Уилл прошел к табурету у стола и сел, с грустной иронией отметив про себя, насколько его сиденье ниже стула сенешаля. Он чувствовал себя напроказившим школьником, вызванным наставником для нагоняя. Видимо, этого сенешаль и добивался. Но почему? За что он так его невзлюбил и до сих пор не может простить, хотя прошло столько лет? Уилл рисковал жизнью, чтобы помешать похищению Черного камня, предотвратил страшную войну, остановил великого магистра, который был готов сделать шаг, откуда нет возврата. Что еще можно сделать и искупить вину в глазах этого человека?

Сенешаль молчал, продолжая читать. Молчание длилось уже несколько минут. Уилл беспокойно ерзал на табурете и наконец не выдержал и встал.

— Мессир, я хотел бы провести вечер в скорби по моему наставнику, удалиться в часовню и читать молитвы за упокой его души. Если вы пожелали меня изгнать, то прошу вас, покончите с этим поскорее, и тогда мы оба смогли бы заняться своими делами.

Сенешаль вскинул глаза и хлопнул ладонью по бумагам на столе.

— Садись!

— Мессир, я…

— Тебя никто не изгоняет.

Эту фразу сенешаль произнес тихо. Уилл засомневался, верно ли расслышал.

— Мессир…

— Сиди, Кемпбелл, — прохрипел сенешаль. Он подождал, пока Уилл снова усядется на табурет, и, быстро вздохнув, заговорил: — Пока ты был в Аравии, брат Эврар собирал «Анима Темпли». Он знал, что ему недолго осталось пребывать в этом мире, и предложил избрать преемника. Братство согласилось с его выбором.

— И что? — спросил Уилл в замешательстве.

— Выбрали тебя, — буркнул сенешаль.

— Что?..

— Я говорю, выбрали тебя, — повторил сенешаль. — Теперь ты глава «Анима Темпли».

Уилл долго не мог найти слов. Потом ошеломленно спросил:

— Братство выбрало меня?

— Не единогласно, — признался сенешаль.

— Почему он мне не сказал?

Сенешаль пожал плечами:

— Таков Эврар. Ты его знаешь лучше меня.

Он вытащил из ящика за столом толстый потрепанный фолиант в кожаном переплете. Передал Уиллу. Это были хроники Эврара.

— Он хотел, чтобы это хранилось у тебя. Полагал, что, не исключено, ты продолжишь. Я бы эти писания лучше уничтожил. У нас было достаточно хлопот, когда пропала «Книга Грааля». Нельзя повторять прежние ошибки. Но это мое мнение. А ты глава. Тебе решать.

— Я вначале почитаю его труд.

Сенешаль кивнул. Уилл понял, что примирение состоялось, и, кивнув в ответ, встал и направился к двери. Завтра он подумает, что это значит и что делать дальше, но не сейчас.

Уилл закрыл дверь. Постоял немного, пряча на груди фолиант. Вдохнул резкий запах старого пергамента, который Эврар всегда предпочитал бумаге, и вдруг понял: все, связанное с этим человеком, ушло в прошлое.

И вот тут наконец он ощутил настоящее горе.


Цитадель, Дамаск 10 июля 1277 года от Р.Х.

Барака-хан сидел на троне. Презрительно прищурив глаза, смотрел на придворных. Главный визирь монотонно бубнил, докладывая положение дел.

Калавуна изумляло, каким маленьким казался принц по сравнению с колоссом, который занимал это место всего три недели назад. Карлик на резном золотом троне. Кулаки Калавуна сжались. Султана только что схоронили, и вот уже его место занято. С Бейбарсом можно было не соглашаться, в чем-то осуждать, но этот человек вызывал уважение. Калавун пытался сделать сына достойным своего отца, но надутый злобный юнец даже отдаленно не напоминал Бейбарса. Годы потрачены впустую. Жертвы оказались напрасны.

Спустя три дня после смерти Бейбарса в зарослях речного тростника рыбак выловил тряпичную куклу. Он собирался ее выбросить, но увидел маленький стеклянный пузырек, спрятанный в разрезанном животе куклы. Боясь колдовства и нечистой силы, рыбак передал ее местному стражнику. Тот не знал, что с ней делать, и передал куклу дворцовым стражникам. Через два дня куклу узнали. Слуги в один голос заявили, что она принадлежала Хадиру. Прорицатель всюду ее искал и очень печалился о пропаже. Лекарь, тщетно пытавшийся спасти Бейбарса, подозревал отравление, но подтвердить это было невозможно. Кумыса в кубке совсем не осталось. Пузырек, находившийся внутри куклы, открыли. В нем оказалось ядовитое зелье из тсуги, симптомы отравления которым были схожи с симптомами Бейбарса. Загадочное исчезновение Хадира, появление куклы с ядом не оставляли у придворных никаких сомнений. Бейбарса отравил прорицатель.

Один лишь Калавун знал, что это не так. И каждый раз при виде Бараки вспоминал глаза принца, наблюдавшего агонию своего отца. Это Барака накапал яд в питье султана в ночь лунного затмения, когда Хадир уже лежал трупом в покоях Калавуна. И эмира начали мучить мысли о дочери, о ее кончине, столь похожей на кончину Бейбарса. Хадир признался, что это он отравил Айшу и также собирался отравить Калавуна. Выходит, замысел прорицателя сорвал Барака, который украл у него куклу с ядом. Но откуда юнец знал, что у нее внутри? Ответ существовал только один: Хадир ему однажды показывал.

И лишь одному Калавуну было также ведомо, что Бейбарс перед смертью решил сделать своим наследником младшего сына, Саламиша. Однако сделать официальное объявление он не успел, и потому на трон взошел Барака-хан, став правителем империи, простиравшейся от Александрии до Алеппо. Калавун не мог этому помешать. Правда, он стал регентом при юном султане и останется им, пока Барака не достигнет восемнадцати лет. Выбор главного визиря пал на него, поскольку он являлся ближайшим сподвижником Бейбарса и тестем Бараки. Но это было слабым утешением, когда знаешь, что этот сидящий на троне юнец с кислым лицом наверняка убийца Айши и Бейбарса.

Подошел Халил. Калавун заставил себя улыбнуться, поправил волосы младшего сына, которые упорно лезли ему на глаза. Мальчику было только тринадцать, но он быстро рос. Калавун полагал, что, став взрослым, сын будет выше его.

— Отец, Али послал меня узнать, когда мы будем есть, — проговорил Халил серьезным тоном.

— Он что, проголодался? — негромко спросил Калавун, бросив взгляд на старшего сына, который, скрестив на груди руки, со скучающим видом наблюдал за церемонией доклада главного визиря. — Иди и скажи брату, чтобы он набрался терпения. И в другой раз пусть не посылает тебя, а спрашивает сам.

Халил смущенно посмотрел на брата.

— Али сказал, что видел Хадира.

— Где? — Калавун вскинул брови.

— Ну, не его самого, а призрак. Он опять подглядывает за нами, как всегда делал.

Калавун крепко сжал плечи сына.

— Брат тебя дразнит. Хадир не может быть призраком, потому что Иблис забрал его в свою ледяную пустыню.

— Правда?

— Конечно. А теперь иди. — Он с улыбкой наблюдал, как, вернувшись, Халил шлепнул брата по руке.

Али глянул на отца и широко улыбнулся, а затем с наигранным интересом повернул взгляд на главного визиря. Он совсем не походил на своего младшего брата, ни внешне, ни характером, но был почти копией Айши, ее мужским воплощением. Разумеется, старше, но с той же улыбкой и тем же пониманием в глазах. «Хорошим эмиром станет со временем мой сын», — подумал Калавун и перевел глаза на хмурого злобного юнца на троне. Нет, надо что-то делать. Регент располагал огромной властью. Главное, правильно ею воспользоваться. Мамлюки пришли к власти через бунт. Бейбарс взошел на трон, убив сначала одного, а затем другого султана.

При жизни Бейбарса подобные мысли никогда Калавуна не посещали. Он был вполне доволен своим положением. Но теперь, когда золотой венец возложен на голову Бараки, терпеть это не было никакой возможности.

В противоположном конце тронного зала Назир, увидев на лице Калавуна улыбку, удивился, не понимая, что она значит.

За все эти годы он превосходно изучил эмира и мог читать его лицо, как опытный охотник тропу хищника. Обычно, только взглянув на эмира, он понимал, о чем тот думает. Но эта улыбка казалась в данный момент странной и неуместной, тем более что Назир знал, какие мысли сейчас в голове у Калавуна. Два дня назад эмир признался ему: несомненно, что Бейбарса убил Барака. Назир удивился, но не очень. Такое вполне могло случиться. Ведь обманывать людей так просто. Он сам многие годы обманывал всех вокруг, включая самого умного из них, эмира Калавуна.

Часть третья

36

Окрестности Бордо, Французское королевство 24 апреля 1288 года от Р.Х.

Охотники ринулись через высокий кустарник. Ночью прошла гроза, на лошадиные копыта налипала грязь, нещадно хлестали прутья, но это никого не останавливало. Только вперед. В весеннем лесу пряно пахло гнилью. Проникающий сквозь густую листву солнечный свет разгонял тонкий туман. Трава на полянах блестела, похожая на атлас. Кое-где в просветах были видны голубые лоскуты неба. Только рассвело, но пройдет немного времени, и от этой утренней хрупкости ничего не останется. Солнце сделает свое дело.

Во главе охотничьей кавалькады скакал высокий, атлетически сложенный мужчина. На блестящих черных волосах красовалась великолепная шляпа цвета изумруда, соответствовала ей и охотничья туника, расшитая переплетенными золотыми цветами. В свои почти пятьдесят он по-прежнему выглядел молодо и был красив. Единственный недостаток в его внешности — слегка провисающее веко одного глаза, такое же, как у отца, совсем его не портило. Король Англии Эдуард Первый был полностью сосредоточен на охоте и не замечал придворных и оруженосцев, скачущих легким галопом сзади. Послышался лай собак. Им ответил рев труб, и охотники ринулись к дичи.

Увидев волка, Эдуард ощутил знакомый приятный трепет. Хищника выслеживали несколько часов, и король опасался разочарования. Вчера они загнали одного, тощего, едва стоявшего на лапах. Противно было смотреть. А этот оказался крупным матерым зверем. Выгнув спину, он быстро двигался через подлесок. Его преследовали собаки, понукаемые резкими свистками пажей. Теперь к ним присоединились выпущенные по команде Эдуарда мастифы, настырные твари с плоскими ушами на квадратных головах. Они упорно преследовали волка несколько сотен ярдов, наконец вожак своры рванулся вперед и сомкнул на шее животного свои мощные челюсти. Хищник взвыл и повалился на землю, злобно рыча, принялся кувыркаться, пытаясь вырваться из захвата мастифа. Остальные собаки напряженно ждали, не смея приблизиться. Охотники плетками отогнали вожака, и с седла грациозно спрыгнул Эдуард. Все затихли, слышалось лишь рычание собак и негромкое ржание коней.

Эдуард выхватил меч. Волк лежал на боку, тяжело дыша. При приближении Эдуарда посмотрел на него своими желтовато-грязными глазами, оскалил зубы и попытался подняться, но не успел. Король всадил ему в сердце меч, после быстро его вытер лоскутом ткани, который протянул ему оруженосец. Теперь с волка снимут шкуру, а тушу отдадут на съедение собакам. Охотники спешились, начали передавать по кругу бурдюки с вином, поздравляя друг друга с удачной охотой. Вскоре к ним подошел Эдуард, улыбающийся, довольный.

Один участник охоты, бледный, стоял в стороне. Он потянулся было к бурдюку, но Эдуард крикнул, прервав свой разговор посередине:

— Ему только воду.

Придворный без колебаний протянул вино другому. Бледный охотник болезненно поморщился.

— Ты бы, де Лион, очистил желудок, — произнес Эдуард, подходя.

— Простите меня, милорд, — пробормотал Гарин, наклоняя голову.

— Меньше надо пить за ужином, — сказал Эдуард, — и не будешь так мучиться.

Гарин глянул в серые глаза короля и отвернулся. Ему был сорок один год, но Эдуард разговаривал с ним, как будто он по-прежнему тринадцатилетний.

— Прошу прощения, милорд, — пробормотал он снова.

Король двинулся к одному из своих французских вассалов, оставив Гарина ежиться под сырым ветром.

Обычно ему удавалось скрыть от короля симптомы похмелья. Эдуард призывал его позднее, когда самое худшее было позади. Но сегодня он потребовал участия в охоте всех советников и вассалов. Почему — неизвестно. Гарина тоже призвали, хотя официально советником короля он не значился и вообще, прослужив королю двадцать восемь лет, до сих пор не имел в сложной иерархии двора никакого устойчивого положения. Эдуард убедил его, что так надо, дескать, те деликатные поручения, которые Гарин выполнял, требуют, чтобы он не был на виду. Без официального статуса легче добиться успеха. Вот так он и жил этакой странной неполноценной жизнью, не являясь ни тем, ни другим и ни третьим, заливая расстройство вином.

Гарин порой удивлялся, как это получилось. Ему казалось, что еще все можно поправить, он просто где-то не там свернул и скоро выйдет на широкую дорогу. Но после возвращения со Святой земли прошло одиннадцать лет, а дороги этой все еще не было видно. Конечно, он мог исчезнуть однажды ночью, прихватив какое-то количество монет из сундука Эдуарда, перебраться в другую страну, подальше от ненавистного короля, и начать все сначала. Но во-первых, он боялся, а во-вторых, не оставляла надежда, что Эдуард в конце концов вознаградит его за верную службу. Не имелось никаких свидетельств, что это когда-нибудь случится, а Гарин все равно надеялся. С одной стороны, король доверял ему даже больше, чем любому из придворных, и за эти годы они стали близки, как братья. А с другой стороны, это ничего не значило. Его мать, Сесилия, умерла пять лет назад. Эдуард задурил Гарину голову разными формальностями и забрал назад поместье в Рочестере вместе с тем, что еще оставалось от состояния де Лионов. Так что из своего наследства Гарин не увидел ни пенни.

Наконец охотники закончили распивать вино и взобрались на коней, двое оруженосцев понесли на шесте волка. Гарин тоже влез в седло, теша себя надеждой, что в его покоях в спальне остался кувшин с вином. Теперь уже без ежедневной выпивки он обойтись никак не мог, вино помогало поддерживать в сносном состоянии не только тело, но и душу, забыть о жалком существовании, служило надежным утешителем.

Охотничья кавалькада двинулась через лес в Бордо. Спустя час показались виноградники и вдали город с голубой Гаронной, несущей воды в море. На виноградниках крестьяне ухаживали за лозой, с которой свисали зеленые гроздья. Виноград еще был молодой, кислый. Припекало солнце, от рассветной идиллии не осталось и следа. Дома, построенные в Бордо за последние два года пребывания Эдуарда в Гасконии, придавали пейзажу определенный английский колорит. Временно сделав Бордо своей столицей, король упорно стремился объединить постоянно ссорившихся феодалов и укрепить свое французское герцогство, завоеванное его прапрадедом, которое потом перешло к его отцу, Генриху III, а затем к нему.

Охотники быстро миновали город и поднялись вверх к замку, надменно возвышавшемуся над поросшей лилиями рекой. Въехали во двор, где было на удивление оживленно. У конюшен стояли на привязи четырнадцать коней, около них слонялись молодые люди странной наружности, наверное, оруженосцы. С оливковой кожей и цветастыми тюрбанами на головах. Попоны и сбруя на конях тоже были странной расцветки, с диковинными узорами.

Эдуард слез с коня, сдернул с головы шляпу, прошелся рукой по влажным от пота волосам. Навстречу ему из главного входа быстро вышел мажордом:

— Милорд, ваша охота прошла успешно?

— У нас гости? — спросил Эдуард.

Сзади охотники слезали с седел. Громко лаяли собаки.

— Да, милорд. Они прибыли вскоре после того, как вы покинули замок, милорд. — Мажордому пришлось повысить голос. — Они ожидают в зале приемов.

— Кто они?

— Человек, назвавшийся именем Раббан Саума, посол монгольского ильхана Аргуна со свитой.

Гарин с интересом слушал, передав поводья пажу. О монголах было известно, пожалуй, только то, что брат Абаги, занявший после его смерти трон ильхана Персии, принял ислам и вскоре был убит нойонами, которые провозгласили ильханом Аргуна, одного из сыновей Абаги.

— Ну что ж, веди меня к нему. — Эдуард сбросил верховой плащ и кивнул нескольким советникам следовать за ним.

Гарину особого приглашения не требовалось. Он тоже вошел в замок, удивляясь, зачем пожаловал сюда монгольский посол.

В центре ярко освещенного зала со стенами из дубовых бревен стояли иноземцы, среди которых выделялся один — толстый, сияющий, еще не старый, со смуглым лицом, в богато расшитом одеянии, с преобладанием белых и нефритовых тонов. Белый тюрбан на его голове украшал крупный овальный сапфир в золотой оправе. Висячие усы и борода блестели, умащенные маслами. С обликом посла резко контрастировала внешность человека, стоявшего рядом. Тощего, анемичного, с презрительной гримасой на лице.

— Милорд, — начал мажордом, — позвольте представить посла…

Улыбка толстяка расширилась до немыслимых пределов. Он не дал мажордому закончить и двинулся к Эдуарду.

— Ваше величество, да пребудет с вами блаженство. Я Раббан Саума, посол его высочества, высокочтимого ильхана Персии. — Он говорил по-французски медленно и высокопарно.

Эдуард кивнул:

— Добро пожаловать к моему двору, посол. Что бы вы желали отведать из еды и вин?

Раббан жестом призвал толмача, подождал, выслушал его гортанную речь и с улыбкой ответил. Толмач перевел:

— Спасибо за ваше королевское гостеприимство, ваше величество. Немного еды и какого-нибудь сладкого питья было бы очень приятно для меня и моей свиты.

— Тогда мы позавтракаем вместе, — ответил Эдуард и кивнул мажордому. Тот с поклоном удалился.

Гарин услышал бормотание одного из советников:

— Милорд, не разумнее было бы спросить посла, зачем он прибыл, прежде чем делить с ним трапезу?

Посол тем временем прошествовал к высокому окну, откуда открывался вид на Бордо и залитые солнцем окрестности, и произнес по-французски:

— Красиво. Очень красиво.

А затем снова заговорил через толмача:

— Я прибыл из Парижа. Тоже красивый город. Меня восхитили величественность университета, изящество его архитектуры, соборы. — Глаза Раббана расширились в восторге. — Вам доводилось видеть Сент-Шапель,[7] ваше величество?

Эдуард презрительно усмехнулся:

— Да.

Раббан, казалось, не заметил этой усмешки.

— Король Филипп сам показал мне это чудо. Особенно меня поразила часть венца Христа, которую привез король Людовик. Потом я присутствовал на мессе вместе с двором Филиппа. Этот день будет храниться в моей памяти вечно.

Гарин, стоящий позади, чуть справа от короля, увидел, как напряглась его челюсть при упоминании имени Филиппа. Прежде чем направиться в Гасконию, Эдуард нанес визит в Париж, засвидетельствовать почтение новому королю, очень еще молодому человеку, уже успевшему получить от подданных прозвище le Bel, то есть Красивый, из-за его легендарно прекрасной наружности. С этой первой встречи между королями обозначилось явное соперничество. Гарин решил, что частично тому причиной было недовольство Эдуарда своей вассальной зависимостью от Филиппа, а Филиппу не нравилось, что английский монарх владеет областью в его королевстве. Но не исключено, еще больше Эдуарда раздражало то, что Филипп был похож на него, каким он был два с лишним десятилетия назад. Молодой, красивый, честолюбивый, восходящая звезда, свет которой угрожал затмить прославленного короля Англии, героя Крестовых походов и Бича Божьего Уэльса. Эдуард не любил делиться славой.

Еще меньше понравилось Эдуарду, когда Раббан жестом показал на стоящего рядом худого, анемичного человека:

— Это Гобер де Ильвиль, ваше величество. Великодушный король Филипп назначил его послом при дворе ильхана. Он следует со мной в Персию, чтобы выразить волю и стремление короля к союзу между нашими народами.

Гобер скованно поклонился Эдуарду. Гарин предположил, что перспектива путешествия в Персию его не слишком вдохновляет.

— И о чем вы беседовали с королем Филиппом? — поинтересовался Эдуард, не замечая Гобера.

— Да о том же, что привело меня сюда, ваше величество. — Детский восторг Раббана сменился сдержанной серьезностью. — Вначале я побывал в Риме в надежде побеседовать с папой. Но мне не повезло. Его святейшество скончался, а на его место пока никого не избрали.

— Это уже случилось, — сказал Эдуард. — Я недавно получил весть, что преемником стал кардинал, принявший имя Николая IV. Так какое именно у вас дело, посол?

— Новый Крестовый поход, ваше величество.

— Вот как? — изумился Эдуард.

— Его высочество ильхан, как и все остальные при его дворе, исповедует буддизм, — продолжил Раббан. — Но очень благоволит христианству. Среди его приближенных есть христиане-несторианцы.[8] К примеру, я. И наш ильхан состоит в большой дружбе с патриархом Ирака. Его высочество давно лелеет желание отобрать у мусульман христианские святые места, и это желание разделяет его близкий друг, патриарх. Его высочество ильхан послал меня сюда искать у королей и духовенства Запада поддержки. Если они откликнутся, его высочество готов дать денег и поднять войско. — Раббан замолк. — Ваше величество, вы однажды заключили союз против мамлюков с отцом его высочества, ильханом Абагой. Готовы ли вы подписать новый договор и возглавить Крестовый поход?

Эдуард задумчиво смотрел на Раббана. Его советники вопросительно поглядывали друг на друга. Тишину нарушали лишь шаги слуг, появившихся с подносами холодного мяса, сыров и теплого хлеба.

— Отнесите еду в мои покои, — сказал Эдуард и повернулся к Раббану: — Все примут трапезу здесь, а мы с вами побеседуем приватно. Вы согласны?

— Конечно, ваше величество.

Советники Эдуарда и Раббана выглядели оскорбленными, что их не пригласили на такой важный разговор, но король и посол в сторону советников даже не взглянули. Следом за ними направились толмач и слуги с подносами.

Гарин с облегчением вернулся к себе в покои, оставив советников возмущенно обсуждать случившееся. Он вошел, задернул шторы и сел. Ему было хорошо известно, что в Эдуарде не угасло желание возглавить Крестовый поход с целью вернуть Заморские земли. Но пока у него и дома дел было в избытке.

Двенадцать лет назад Эдуард объявил о своем решении пойти на Уэльс. После шести лет кровопролитных войн сопротивление князя Ллевелина Гвинеда было наконец сломлено, и Уэльс присоединился к Англии. Для всеобщего устрашения у лондонского Тауэра долго красовалась отрубленная голова Ллевелина, вставленная в железную оправу и насажанная на шест.

Эдуард повелел построить в Уэльсе несколько мощных замков для охраны завоеванной территории и отправился в Гасконию, наводить порядок там. Но Гарин знал, что король продолжает думать о Крестовом походе. Однако оставались еще непокоренные Ирландия и Шотландия, а после смерти короля Кипра Гуго четыре года назад договор о размещении там войска потерял силу.

Когда пришла весть о кончине короля Гуго, Гарин почувствовал, будто с его плеч сняли ношу. Эдуард ничего не знал о плане похищения Черного камня. По пути из Акры Гарин на корабле отыграл часть денег, затем во французском порту продал свой меч. Представ перед взбешенным Эдуардом, он объяснил, что его ограбили разбойники, отобрали все деньги, какие удалось добыть у «Анима Темпли». Он надеялся, что эта ложь помешает Эдуарду отправить его обратно на Святую землю, дабы шантажировать братство и вымогать у них золото. О том, что станет, если король узнает правду, лучше было не думать. Но все равно жестоких унизительных побоев избежать не удалось.

Гарин приложился к найденному под кроватью початому кувшину с вином. Удовольствие длилось недолго, вино закончилось, но кое-какую работу сделало. На душе полегчало. Он сбросил грязные сапоги, лег на спину на узкую койку и уставился в потолок, пытаясь угадать, как король ответит на смелое предложение монголов.

Ждать ответа пришлось не долго.

Он продремал два часа и, проснувшись с противным вкусом во рту и зверским голодом в бурчащем желудке, отправился на кухню. По пути Гарина догнал слуга и сказал, что король призывает его в свои покои.

Эдуард сидел за столом с задумчивым видом. Перед ним лежало письмо.

— Захлопни дверь. — Он посмотрел на Гарина. — У меня к тебе поручение. Немедленно отправляйся в Рим и передай это письмо папе.

— Могу я спросить, милорд, что в этом письме? — спросил Гарин ровным голосом. Он знал: при короле нельзя проявлять никаких эмоций, поскольку Эдуард их непременно использует.

— Можешь, — ответил король после короткого молчания. — Я прошу папу начать переговоры с правителями стран Запада о поддержке Крестового похода и прошу его также послать в эти страны легатов убеждать народ вступать в войско для новой войны за Иерусалим и Святую землю. За место рождения Христа.

Гарин слышал такие речи и прежде. До сих пор они речами и оставались. Высокая риторика, произносимая с глубокой серьезностью и горячим энтузиазмом. Но потом все в конце концов забывалось до следующего раза. Правители Запада все погрязли в собственных распрях и никаких призывов к войне не слушали. И вообще, идея Крестовых походов устарела. Даже если сейчас Эдуард настроен серьезно, Гарин не мог представить, кто еще откликнется на его призыв.

— Вы намерены возглавить Крестовый поход, милорд?

— Да, когда придет пора. А пока мне просто интересен союз с монголами. Их предложение мне весьма по нраву, хотя и не ко времени. Так что я решил оказать им поддержку вот таким способом. Король Филипп, видимо, тоже послал похожее письмо папе Николаю. — Губы Эдуарда чуть скривились. — Я слышал, папа мечтает о Крестовом походе и, думаю, прислушается к нашим предложениям. А я вернусь в Англию, как намеревался. Здесь уже все закончено.

Гарин понимал, что дело не только в письме.

— Могу я спросить, милорд, почему вы не пошлете королевского гонца? Ведь в письме не содержится никаких секретов.

— Я хочу, чтобы ты сделал для меня еще кое-что.

Гарин молчал.

— Из Рима ты оправишься в Заморские земли. В Акру, к Уильяму Кемпбеллу.

Гарин побледнел. На этот раз скрыть эмоции не удалось.

Эдуард сделал вид, что ничего не заметил.

— Ты знаешь мои планы. Знаешь, что меня удерживает от Крестового похода. — Он скатал письмо в свиток, взял со стола красную свечу, слабо мерцающую в залитых солнцем покоях. Накапал на место соединения воск и вдавил туда свой перстень с печаткой. — Для похода на Шотландию мне потребуются огромные деньги.

Принимая свиток у короля, Гарин едва стоял на ногах. Кружилась голова. Благотворное действие вина закончилось. Мир снова превратился в серую бесплодную пустыню. Покидая Святую землю одиннадцать лет назад, он поклялся больше никогда туда не возвращаться.

— «Анима Темпли» и прежде неохотно давали деньги, — тихо проговорил Гарин. — В последний раз мне пришлось очень долго уговаривать их расстаться со своим золотом.

— И ты его очень быстро потерял, — повысил голос Эдуард. — Не знаю, как ты их уговаривал и чем угрожал, но тогда у тебя получилось. Значит, получится и теперь. Возвратишься с деньгами, и, наверное, я сумею простить твою нерадивость.

Гарин молчал. Мысль о встрече с Уиллом была невыносимой.

37

Цитадель, Каир 31 августа 1288 года от Р.Х.

Назойливые голоса вокруг усиливали тупую боль во лбу. Липкими от пота пальцами Калавун массировал лоб медленными кругами. Закатное солнце сделало небо золотисто-малиновым, но жара не спадала.

— Мой повелитель. — Молодому атабеку пришлось повторить эти слова несколько раз, прежде чем Калавун устало отозвался:

— Да, эмир Давуд, говори.

— Пришло время действовать. Ильхан уговаривает правителей Запада начать Крестовый поход. Послал туда посольство. Мы не должны позволить им объединиться. Вместе франки и монголы могут нас одолеть.

— Сегодня был тяжелый день, — пробормотал Калавун после молчания. — Давай обсудим это завтра, когда нас всех освежит сон. И надеюсь, достигнем решения.

— Ты говорил это на прошлом совете, — проворчал другой эмир. — Но до сей поры ничего не решено.

— Отчего ты так непочтителен с нашим султаном, эмир Ахмад?

Принц аль-Ашраф Халил поднялся на ноги и пристально посмотрел на эмира.

Ахмад глянул на Калавуна и склонил голову.

— Прости мою дерзость, повелитель султан. И ты, мой принц. — Он поклонился Халилу.

Калавун махнул рукой:

— Садись, сын мой. Эмир прав, и я понимаю его заботу. — Калавун тяжело поднялся с трона и сошел с помоста к эмирам, сидящим на ковре вокруг низких столов, уставленных едой и напитками. Он был, как и прежде, могуч, разве что немного ссутулен. Ему было шестьдесят пять, о чем свидетельствовали седина и морщины на смуглом лице. — Мы обсуждаем это давно. Дольше, чем многие из вас могут представить. И каждый раз одно и то же. Приходит весть, что монголы и франки намерены объединить силы и вторгнуться на наши земли. Это вызывает тревогу. — Калавун начал ходить, сжимая кулаки. — Одни призывают к действиям, другие, их всегда меньше, советуют повременить. — Он замолк. Молодые эмиры с интересом ждали продолжения. — Но вести всегда приходят, будоражат людей, а потом забываются. Для Крестового похода у франков на Западе нет ни возможностей, ни желания. Так было, и так будет.

— А если они объединятся с монголами, мой повелитель? — спросил один эмир. — Что тогда?

— Мы узнаем об этом заранее и будем действовать по обстановке, — ответил Калавун. — Подумай, сколько времени займет у франков собрать войско. И сколько войска у нас. Так что нам ничто не угрожает.

— А нападение рыцарей ордена Святого Иоанна, мой повелитель? — возразил Давуд.

— Госпитальеры за это заплатили, — подал голос пожилой эмир с лицом, испещренным шрамами. — Они лишились своих последних удаленных от моря крспостей.

Давуд подался вперед.

— Мы взяли их крепости, но не лишили жизни. Позволили уйти и злобно затаиться в Акре.

— Эмир Давуд, разве ты забыл, что у нас с франками подписан мир? — терпеливо спросил эмир со шрамами. — И до сей поры никаких раздоров не было. Монголы тоже не так опасны. Почему, ты думаешь, они ищут союза с франками? Потому что слабы. Мы раз за разом отбрасывали их за Евфрат, и с каждой проигранной битвой монголы теряли силу.

Калавун кивнул:

— Сейчас наше положение прочное, как никогда.

— Да, я согласен, — расстроенно проговорил Давуд, — монголов лучше сейчас не трогать. Но мы можем покончить с франками. Навсегда изгнать из Палестины!

— Ты не слушаешь меня, эмир, — произнес Калавун напряженным голосом. — Если мы возьмемся за франков, правила игры изменятся. Монголы воспользуются моментом и нападут с тыла. Взять Акру нелегко. Осада будет долгой, мы потеряем много воинов. И самое главное, ты ручаешься, что мы ее возьмем? — Он пристально посмотрел на Давуда. — Ты молодой и не ведаешь, сколько раз пытался взять Акру великий султан Бейбарс. Пять! Пять раз он осаждал этот город. И что?

— Ничего, — пробормотал Давуд.

Калавун приложил ладонь к уху:

— Говори громче, я тебя не расслышал.

— Султан Бейбарс так и не взял Акру, мой повелитель, — неохотно ответил Давуд.

— А ты думаешь, если я нарушу мирный договор, который сам подписал с Темплом, купцами и знатью Акры, который ни разу не был нарушен за последние десять лет, они будут сидеть и ждать своей смерти? Нет. Вот тогда франки решат объединиться с монголами. А ты сам сказал — вместе они смогут нас одолеть. Зачем же без особой нужды бросать их друг другу в объятия? — Калавун замолк и сердито посмотрел на собравшихся. — Совет закончен. Я дозволяю вам удалиться.

Появились слуги, чтобы убрать со столов, а он поднялся на помост и, морщась, сел на трон. Посмотрел на сына:

— Ты со мной не согласен?

— Нет, отец, — почтительно отозвался Халил.

— Даже после того, что я сказал?

— Я не согласен, так как знаю, что победить франков можно. У нас довольно воинов и осадных машин. Я изучил план города. Там есть слабые места. И франки сейчас совсем не те, что во времена, когда их осаждал султан Бейбарс. Между ними разброд.

— Но городские стены и ныне крепки, — спокойно возразил Калавун. — Это не изменилось.

— Отец, почему ты принимаешь отношения с франками так близко к сердцу? — спросил Халил, удивив Калавуна напряженностью тона. — И всегда их защищаешь! — Принц спустился с помоста и направился к окну. Порыв ветра взъерошил его волосы.

Калавун смотрел на сына. Халил не переставал его удивлять. Аллах наградил мальчика мудростью. Из него вышел бы хороший мулла, но он стал воином и в свои двадцать четыре года не уступал в военной стратегии самому Бейбарсу.

Бейбарс.

В последнее время Калавун часто обращался мыслями к старому товарищу. Наверное, потому, что теперь хорошо осознавал его трудности, что касалось франков. Все было одно и то же, если не считать, что Бейбарс не имел желания дружить с ними. Он просто считал монголов худшим злом.

А с Халилом получилось странно. Калавун тщетно пытался воспитать Бараку-хана в духе терпимости, стремлении к миру и упустил собственного сына. И главное, Халил вовсе не испытывал к франкам безумной фанатичной ненависти. Он просто изучил факты и пришел к убеждению: они не имеют права здесь находиться и должны быть изгнаны. Но Калавун твердо верил в свою правоту. Он сотрудничал с франками ради блага народа. И трон этот занял тоже поэтому.

Барака-хан так и не успел стать полноправным правителем Египта. Калавун, поддерживаемый эмирами и войском, мягко его низложил и объявил султаном себя. Позволил Бараке бежать вместе с матерью. Так же он поступил и с его малолетним братом Саламишем. Калавун мог заставить Бараку признаться в отравлениях, бросить его в тюрьму, казнить, но он дал ему уйти. Потому что нашел в себе силы покарать Бараку. Да и что толку. Все равно Бейбарса и Айшу не воскресить. Потом одна за другой последовали смерти двоих близких. Старшего сына Али, крепкого и очень способного, за две недели съела лихорадка. А Ишандьяра зарубили в переулке Каира вскоре после возвращения войска из Дамаска. Убийц поймали и казнили, но рана в душе Калавуна до сих пор не заросла. Он укрепил свой трон и обеспечил мирную жизнь народа. Разве этого мало?

Мусульмане и христиане смотрели друг на друга косо, как и прежде, но годы правления Калавуна были спокойными, торговля и ремесла процветали. Монголы тоже вели себя тихо, нападать не смели. Калавун подписал с франками новый мирный договор. Очень постарался Кемпбелл, убедивший великого магистра в его необходимости, а тот, в свою очередь, убедил в этом власти Акры.

Но этот мир был хрупкий. Даже сейчас, когда султаном стал он, а «Анима Темпли» возглавил Уильям Кемпбелл и они продолжали поддерживать тайную связь, не допустить войны было очень сложно. Многих эмиров это не устраивало. И прежде всего его сына.

В дверь постучали. Вошел Назир со свитком в руке, обменялся веселым приветствием с Халилом. В последние несколько лет Назир и Халил очень сблизились, и Калавун был этому рад.

После смерти Бейбарса сирийский атабек ожесточился и замкнулся в себе. Калавун относил это на счет страданий, перенесенных в плену у ассасинов. Но шло время, а Назир по-прежнему оставался черств и замкнут, и опечаленному Калавуну пришлось отослать его в гарнизон на сирийской границе в надежде, что пребывание вдали от суеты двора пойдет ему на пользу. Так и случилось. Прошло шесть лет, и Назир вернулся, став тише и спокойнее. Затем прошло еще время, и дружба восстановилась. Назир снова стал ближайшим доверенным султана. Калавун даже дал его имя своему новорожденному сыну.

— Прибыли ежемесячные донесения из Дамаска и Алеппо, мой повелитель, — сказал Назир, протягивая свиток. — Твои советники их уже внимательно прочли. Там есть кое-что, о чем надо поговорить.

— Поговорим, — пробормотал Калавун, взяв свиток.

— Как прошел совет?

— Думаю, мне все же удалось убедить некоторых эмиров в своей правоте.

Халил у окна преувеличенно громко вздохнул.

— Ты хочешь что-то сказать, Халил? — спросил Калавун. — Говори. Я всегда рад тебя выслушать.

— Ты рискуешь, отец, продолжая не замечать, сколько эмиров желают ухода франков. Я опасаюсь за твою жизнь, — добавил он тихо.

— Ничего со мной не будет, — ответил Калавун. — К тому же меня надежно охраняют. — Он подошел к сыну, положил руку на плечо. — Пошли поужинаем вместе, поговорим. — Затем повернулся к Назиру: — У тебя все?

— Да, мой повелитель.

Калавун кивнул и направился с сыном к дверям.

Назир вернулся в свои покои разобраться в бумагах, касавшихся покупки новой партии невольников, большей частью монголов, для полка Мансурийя, теперь ставшего гвардией султана.

Через некоторое время явился слуга со свитком:

— Для вас, почтенный атабек.

— Кто прислал?

— Не могу знать, почтенный атабек. Свиток передали стражи, что стоят у ворот.

Нахмурившись, Назир подошел к окну и развернул свиток. Чтение было недолгим. В конце он свирепо смял пергамент и отбросил в сторону, упер ладони в подоконник, опустил голову. Назиру показалось, что к нему явился призрак. В определенном смысле так оно и было.

Его жизнь круто изменилась тридцать лет назад после падения Багдада под натиском монголов. Потом началась неволя, его разлучили с братом Кайсаном, старшим на четыре года, единственным близким человеком. Девятнадцатилетнего Назира продали в войско мамлюков. Весь первый год он думал о побеге, но так и не решился. Да и бежать было некуда. И Назир посвятил всего себя воинской подготовке, понимая, что чем выше он поднимется, тем больше будет свободы. Ему повезло попасть под начало Калавуна, и довольно скоро он сам стал покупать невольников и готовить их для войска. Его очень удивляло, как быстро мальчики привыкали к жизни среди мамлюков, как легко воспринимали то, что им внушали, как легко забывали свое прошлое и веру. Достаточно было нескольких месяцев. Вот чтозначит юный возраст. Поскольку сам Назир ничего не забыл. Ни кем был, ни во что верил.

А родился он в северной Сирии в семье шиитов-исмаилитов. Когда ему исполнилось десять лет, на их деревню напал отряд озверевших суннитов, пожелавших расправиться с шиитами, объявленными еретиками. Спастись удалось лишь Назиру и Кайсану. Они провели ночь в горах и, вернувшись наутро в деревню, нашли там пепелище. Повсюду на пропитанной кровью земле были разбросаны порубленные тела жителей. Почти месяц мальчики скитались по горам, пока их не подобрал караванщик, сириец-христианин, и пристроил ухаживать за верблюдами. Назиру такая жизнь нравилась, но Кайсан был угрюм и дерзок, пока купец не сунул ему в руку меч и не сделал стражником. Восемь лет они провели с караванами, путешествуя между Алеппо, Багдадом и Дамаском, и были довольны жизнью, но трагедия их деревни из памяти не стерлась. А затем произошло нашествие монголов на Багдад и рабство.

Прошли годы, и Назир примирился с жизнью под началом мамлюков-суннитов. Он чувствовал себя тигром, у которого вырвали клыки и притупили когти. Сердце продолжало бунтовать, но бросаться на прутья клетки не стоило.

Назир медленно наклонился, поднял с пола смятый свиток и развернул. Скользнул глазами в самый низ, где стояла подпись, сделанная красными чернилами неаккуратным почерком:

Анджело Виттури.

38

Песчаный берег, Акра 20 октября 1288 года от Р.Х.

Море сегодня было слегка неспокойно. На берег одна за другой накатывались волны, увенчанные белыми барашками. Небо оставалось по-прежнему голубым, но на юге начали собираться аспидно-серые облака, постепенно обволакивающие сутулую гору Кармель. Уилл перевернулся на горячем песке, нежном и тонком, как сахар, и оперся на локоть. Он смотрел против солнца и потому видел лишь их очертания. Они шли по кромке воды, увертываясь от волн. Ветер доносил смех. На душе было так радостно и покойно, что его стало клонить в сон.

Он закрыл глаза, а открыл слишком поздно, когда смех зазвучал совсем рядом. Вдруг его окатили водой. Уилл вскочил, притворно нахмурясь.

— Ну погоди!

Девочка победно вскрикнула и, подобрав юбки, понеслась прочь, разбрасывая по сторонам бриллиантовые брызги.

Уилл ее догнал и, забросив вопящую на плечо, вошел в пенящуюся воду.

— Нет. Не надо!

— Ты что-то сказала? Тут такой шум, я не слышу. — Вода поднялась выше колен. Вокруг угрожающе шипели зеленые волны.

— Не надо! — крикнула она снова, продолжая смеяться.

— Говори громче, тебя не слышно.

— Отец!

Уилл усмехнулся и повернул к берегу, где спустил дочку в мелкую воду. Она подняла на него улыбающееся лицо, и они пошли к берегу, взявшись за руки.

— Когда ты придешь в следующий раз, отец?

Уилл посмотрел на дочку и улыбнулся:

— Скоро.

Она крепче сжала его руку и резко остановилась.

— Я хочу, чтобы ты приходил к нам чаще.

Уилл удивлялся. Казалось, совсем недавно, чтобы поговорить, надо было брать ее на руки или наклоняться. А теперь она уже была ростом ему по грудь. Он нежно приподнял пальцем подбородок дочери и заглянул в глаза. Сапфировые, цвета бурного весеннего моря.

— Роуз, я хотел бы видеться с тобой каждый день. Но не могу, и ты знаешь почему.

— Да, знаю, — произнесла она тихо и отвернулась. — Из-за Темпла.

Он положил руки ей на плечи.

— Но я обещаю приходить, как только представится случай. И мы будем весело проводить время.

— Ты обещаешь или клянешься? — спросила Роуз, прищурившись.

Уиллу все-таки пришлось нагнуться. Он опустился на одно колено и приложил руку к сердцу.

— Клянусь.

Уголки ее рта дрогнули.

— Я принимаю твою клятву.

— Уилл.

Они обернулись. Сидевшая неподалеку на песке, рядом с их одеждой и корзинкой с едой, Элвин, прикрываясь ладонью от солнца, показывала в сторону кипарисов. Уилл увидел приближающегося всадника в белой мантии и махнул ей:

— Все в порядке. Это Робер.

Элвин кивнула и встала.

Намокшие снизу юбки облепили ее лодыжки. Уилл залюбовался дивной грацией жены. Она была по-прежнему красива, но теперь, в сорок один год, иначе, чем в молодости. В ней чувствовалась сила. Лицо стало чуть полнее, черты резче, волосы темнее и богаче золотом.

— Посмотрите на себя. Вы мокрые насквозь.

— Уже уходишь? — спросила Роуз.

— Наверное, да, — ответил Уилл.

Робер слез с седла.

— Добрый день. — Он поклонился Элвин и вспыхнул улыбкой для Роуз.

Девочка покраснела и принялась внимательно изучать что-то на песке у ее ног.

— Что? — спросил Уилл, направляясь к нему.

— Тебя спрашивал великий магистр. Я решил предупредить на случай, если он пошлет кого-нибудь искать.

— Спасибо, — кивнул Уилл.

— Спасибо Саймону. Это он сказал, где ты. — Робер оглядел берег. — Красиво. Не знаю, почему я не прихожу сюда гулять. — Он оглянулся на Уилла. — Наверное, потому, что ты загрузил меня сверх всякой меры.

— Я сейчас. — Уилл направился к Элвин, которая уговаривала Роуз надеть чепец.

Она подняла глаза:

— Что-то случилось?

— Нет. Просто мне нужно идти. Извини.

Элвин улыбнулась.

— Мы чудесно провели день. — Она кивнула в сторону туч. — К тому же все равно собирается гроза. Роуз, пожалуйста!

Девочка увернулась.

— Не хочу.

— Ладно, — вздохнула Элвин. — Иди пока без чепца, до городских ворот.

Роуз радостно запрыгала, ее длинные золотистые волосы рассыпались по плечам. Элвин собрала вещи. Уилл стряхнул песок с туники и надел мантию. Они направились к Роберу.

— Когда мы увидим тебя снова? — спросила она.

— Скоро.

Элвин помолчала, затем улыбнулась.

— Вчера приходила Катарина со своим новым младенцем. Роуз его нянчила. — Она рассмеялась. — Ты бы ее видел, какая она была серьезная!

Уиллу показалось, что он расслышал в ее смехе грустные нотки.

— Может, нам завести еще ребенка?

— Нет. — Элвин погладила его щеку. — Больше не надо. Мне хватает тебя и Роуз.

Они двинулись вдоль пыльной дороги, обсаженной кипарисами. Робер вел под уздцы коня, рядом шли Уилл, Роуз и Элвин. За Воротами патриарха Уилл поцеловал жену и дочь. Они направились в Венецианский квартал, а рыцари свернули к Темплу.

— Ты не знаешь, зачем я понадобился де Боже? — спросил Уилл.

— Не знаю. Но утром прицепторий посетил консул Венеции.

— Великий магистр беседовал с ним один?

— Я слышал, что, когда прибыл консул, в его покоях находился сенешаль. Но де Боже его отпустил. Сенешаль был этим очень раздосадован.

— Не сомневаюсь.

Уилл усмехнулся. Хотя нрав сенешаля с возрастом не стал мягче, но он был вынужден признать, что этот несгибаемый человек оказал ему неоценимую помощь, особенно в первые годы руководства «Анима Темпли».

Со временем даже сенешаль согласился с доводами Эврара, почему он выбрал Уилла своим преемником. Конечно, большую роль играли личные отношения Кемпбела с Калавуном — особую важность это приобрело теперь, когда тот стал султаном, — и близость к Гийому де Боже, который ему доверял и прислушивался к советам. К тому же членам братства нравился спокойный и одновременно твердый стиль руководства Уилла. После смерти двух престарелых рыцарей он привлек в «Анима Темпли» своих друзей детства, достойнейших людей. Сначала Робера де Пари, а пять лет назад Гуго де Пейро, инспектора ордена, который провел год на Святой земле и теперь возвратился в Париж.

За десятилетие, прошедшее после смерти Эврара, множество мелких проблем на Заморских землях могли вырасти в очень крупные, если бы не братство, всеми силами стремившееся поддерживать хрупкий мир. Сейчас в столице крестоносцев было относительно спокойно. Карл Анжуйский так и не занял свой трон в Акре. Шесть лет назад на Сицилии поднялось против него мощное восстание, и он призвал к себе графа Роже. Кровавая бойня длилась полгода, после чего Карл был изгнан и спустя три года умер в своих владениях в южной Италии. Верховный суд Акры попросил занять пустующий трон четырнадцатилетнего Генриха II, короля Кипра, сына Гуго. Два года назад мальчик прибыл в Акру, где его приняли с почестями и великой радостью, которая возросла еще сильнее после его коронации и отбытия обратно на Кипр. Вместо себя король оставил разумного бейлифа, предоставившего правителям Акры свободу делать все, что душе угодно.

— Как быстро растет Роуз, даже не верится, — заметил Робер.

— Очень уж быстро, — отозвался Уилл.

— Это в каком смысле? — Робер рассмеялся.

— Ты знаешь в каком.

Впереди из боковой улицы появилась небольшая группа. Слуги сопровождали богатого купца в дорогом, расшитом золотом черном плаще. Купец шествовал навстречу рыцарям, надвинув на голову капюшон. Когда они поравнялись, Уилл увидел на его лице металлическую маску со щелями для глаз и рта.

Робер пожал плечами:

— Я знаю, что нравлюсь твоей дочке. Но что тут поделаешь.

— Думаю, ничего, — ответил Уилл. — Она выбрала самого лучшего из всех.

Он не отрывал взгляда от человека в черном. Маски в Акре не были чем-то необычным. Их часто носили, дабы скрыть обезображенность лица после ранения или болезни, например, проказы, но обычно они изготавливались из материи или кожи. Эта была сделана из серебра. Красивая, если бы изображенное на ней лицо не казалось столь пугающе зловещим.

— Мне сказать сенешалю, что тебя призвал великий магистр?

Проводив взглядом человека в маске и его слуг, Уилл посмотрел на Робера:

— Нет, я это сделаю сам. К тому же нужно обсудить с ним несколько вопросов.

— Сенешаль тебя уважает.

— Наверное. — Уилл улыбнулся. — Но хорошо это скрывает.

В прицептории он сразу направился во дворец великого магистра. Там ему сказали, что магистр в саду, пошел проверить урожай. Уилл нашел Гийома в тени, среди деревьев. Рядом сержанты укладывали в плетеные корзины персики. Над фруктами лениво гудели крупные черные пчелы.

Время Гийома пощадило. Он, как и прежде, выглядел крепким и бодрым, хотя и поседел.

Увидев Уилла, великий магистр коротко кивнул и бросил ему персик:

— Лови, коммандор. Правда лучше, чем в прошлом году?

Уилл попробовал теплый золотистый плод.

— Да, нынешний год был удачный.

Гийом вышел из тени, волоча по траве мантию. Они пошли рядом.

— Что тебе известно о делах в Триполи?

Уилл задумался, не понимая, куда клонит великий магистр. Триполи, расположенный в ста милях к северу от Акры, был вторым по величине городом, который еще удерживали франки.

— Я знаю, что в прошлом году, после смерти графа Боэмунда, там был разлад. Его сестра, Люсия, наследница, прибыла из Апулии несколько месяцев назад, но занять трон ей не позволили. Знать и купцы Триполи решили, что граф им больше не нужен и они будут избирать бейлифа.

Гийом кивнул:

— А на случай, если Люсия станет воевать за свои права, они предприняли весьма мудрый шаг. Обратились за защитой к дожу Генуи. Дож немедленно отправил им в помощь своего посланника с пятью военными галерами, но вскоре эти умники обнаружили, что у Генуи на их город большие планы. Посланник потребовал передать во владение генуэзцам чуть ли не весь город.

Уилл это знал, но слушал великого магистра внимательно.

— Я вместе с великими магистрами госпитальеров и Тевтонского ордена попытался уговорить общину Триполи признать правительницей Люсию. Тамошние венецианцы, особенно задетые требованиями Генуи, лично просили поддержки, но община отказалась последовать нашему совету. — Гийом посмотрел на Уилла. — Положение серьезное. Мы хорошо знаем, какова цена распрей между общинами. — Он помолчал. — Сегодня меня посетил консул Венеции. Поведал о предложениях венецианской общины, здешней и Триполи, и пригласил на собрание, которое собирают на следующей неделе, чтобы наметить план действий. — Гийом остановился у куста кориандра, сорвал пару сухих ароматных листьев, растер пальцами и понюхал. — Ты пойдешь со мной на этот сход, коммандор.


Венецианский квартал, Акра 25 октября 1288 года от Р.Х.

Зал совета общины в Гранд Палаццо постепенно заполняли люди в роскошных одеждах. Садились на лавки, поставленные перед помостом. Эти венецианские купцы имели на Заморских землях большую силу. Они торговали золотом, серебром, лесом, шерстью, пряностями и невольниками.

Уилл вошел за великим магистром в зал с высоким сводчатым потолком и мозаичным полом. На помосте стояло семь кресел. Гийом стал подниматься по ступенькам, и Уилл осознал, что они направляются к ним. Он сел рядом с великим магистром, чувствуя себя выставленным напоказ. В зал вошли несколько опоздавших. Затем соседние кресла заняли консул Венеции и четыре его советника, и двери с шумом захлопнули. Консул то и дело сморкался в квадратный шелковый платок и вообще выглядел нездоровым.

Он приветствовал собравшихся. Один из советников наклонился к Гийому и начал шепотом переводить.

— Сегодня мы будем обсуждать Триполи, — сообщил консул. — И решим, как действовать. Я пригласил нашего верного друга, великого магистра Темпла, в надежде получить мудрый совет. — Консул поклонился Гийому. Тот ответил поклоном и вежливой улыбкой. — Перед лицом новой угрозы мы должны ныне отбросить все наши несогласия.

Уилл обвел глазами людей на лавках. Задержался на знакомом лице во втором ряду. Андреас де Паоло, хозяин Элвин и крестный Роуз. Андреас поймал его взгляд и кивнул.

Сход начался.

Первым поднялся говорить тучный человек с высоким голосом:

— Сеньор консул, какие вести из Триполи?

— Кажется, у общины появились сомнения, — ответил консул. — Относительно решения привлекать к спору Геную. Что неудивительно с учетом их возмутительных требований. — По залу прошел шум. Консул продолжил, повысив голос: — Принцесса Люсия приняла условия общины о самостоятельности, и ее признали законной правительницей графства Триполи.

Шум усилился. Многие были приятно удивлены.

— Но к сожалению, сеньоры, это еще не конец истории. — Консул поднял руку, чтобы их успокоить. — Люсия, понимая сомнительность своего положения, встретилась с посланником дожа. — Он замолк, три раза чихнул и высморкался в шелковый платок. — Их встреча произошла на прошлой неделе здесь, в Акре. Принцесса сказала, что согласна и на самостоятельность общины Триполи, и на привилегии, которые требует Генуя. Вот так они договорились. Так что новая графиня Триполи пошла на поводу у Генуи?

Люди в зале громко заговорили. Некоторые встали.

— У нас всего три порта: Акра, Тир и Триполи. Как можно его отдавать Генуе?

— Если Генуя захватит Триполи, с Венецией на Заморских землях будет покончено! Они уже верховодят на торговых путях в Византию и Монгольскую империю.

— Не это сейчас мы должны обсуждать, — возразил консул. Ему пришлось кричать. — Конечно, нельзя позволить Генуе завладеть Триполи и вытеснить оттуда нас. Пусть правительницей станет принцесса, но не такой ценой. Но что теперь делать нам, когда принцесса, община Триполи и Генуя договорились?

— Послать корабли, — предложил один купец, — и заблокировать гавань, пока Генуя не откажется от своих требований.

— Это повредит не только их торговле, но и нашей, — возразил другой.

— Сеньор консул, а верховный суд не намерен вмешаться? — спросил Андреас.

— Нет, не намерен, — с горечью ответил консул. — Они не хотят вмешиваться.

— Есть еще одна возможность, — произнес некто шипящим голосом.

Уилл увидел в конце зала человека в расшитом черном плаще и черных перчатках, чье лицо скрывала серебряная маска, и вспомнил, что встретил его неделю назад на улице в окружении слуг.

— Говори, Бенито, — разрешил консул.

— Я знаю человека, который способен помочь. Это султан Калавун.

Присутствующие опять загалдели.

— И прежде случалось, — продолжил человек в маске, — когда мы просили мамлюков вмешаться в наши дела. А сейчас это в их интересах. Если Генуя завладеет Триполи, то она завладеет торговлей с Востоком, а это ущерб не только нам, но и мамлюкам. Султан Калавун вправе вступить с ними в переговоры.

— Мне неясно, Бенито, — сказал один купец, поднимаясь, — почему община Триполи и Генуя станут слушать советы египетского султана.

— Все очень просто, — ответил Бенито. — Султан Калавун может остановить торговлю Генуи с Египтом. И Генуя потеряет больше, чем получит, завладев Триполи.

Один из советников наклонился к консулу и что-то прошептал, тот кивнул. Собравшиеся оживленно переговаривались, и Уилл видел, что они поддерживают Бенито.

Потом были высказаны еще идеи, которые не вызвали особого энтузиазма. Купцы вернулись к предложению Бенито.

— Кто поедет к султану? — спросил один из присутствующих.

Бенито заговорил снова:

— Достопочтенный сеньор консул, как вам известно, я давно торгую с мамлюками и хорошо знаю Каир. И буду рад, если вы изберете меня своим посланцем.

Советник опять что-то прошептал консулу. Тот некоторое время молчал, сморкаясь в платок.

— Прекрасно. Я принимаю твое предложение, Бенито. Ты отправишься в Каир и повезешь султану от меня письмо с объяснением дел и просьбой о помощи. — Он обвел глазами зал. — Есть возражения? — Несколько человек высказались против, но согласных было много больше. — Тогда решено.

Консул поднялся.

— Достопочтенный сеньор консул, — подал голос Гийом, — могу я кое-что добавить?

— Конечно, мой сеньор, — ответил консул с поклоном.

— Я хочу, чтобы вместе с вашим посланцем поехал и мой рыцарь.

Вот тут Уилл наконец понял, почему великий магистр позвал его с собой на этот сход. Не исключено, после беседы с консулом он догадывался, что они сегодня решат, и не собирался позволять венецианцам действовать в таком важном деле одним.

— Достопочтенный сеньор консул, я осмелюсь возразить, — сказал Бенито. — Насколько мне известно, мамлюки очень настороженно относятся к нашим рыцарям, если не сказать враждебно. Особенно к тамплиерам. Поэтому посланец великого магистра может помешать успеху переговоров с султаном.

— Мой рыцарь уже вел переговоры с султаном Калавуном от моего имени, — произнес Гийом ровным тоном и посмотрел на консула. — К тому же Темпл в этом вопросе своего интереса не имеет.

— Но…

— Рыцарь поедет с тобой, Бенито, — твердо заявил консул, прерывая человека в маске. Он смял в руке шелковый носовой платок и поднялся. — Ты должен радоваться, что спутником у тебя будет рыцарь-тамплиер. В дороге всегда подстерегает опасность.

С этими словами консул закрыл сход. Уилл, конечно, не мог видеть выражения лица Бенито, но ему казалось, что тот вовсе не рад. Как, впрочем, и он сам. Слишком свежи были в памяти его прежние путешествия в Каир.


Синайская пустыня, Египет 6 ноября 1288 года от Р.Х.

Уилл пошевелился в седле и переложил поводья из одной руки в другую, разминая затекшие пальцы. Его тень в закатном солнце теперь простиралась далеко назад и покачивалась в такт движениям коня. Он оглянулся на ехавших сзади пятерых оруженосцев, двоих стражей венецианской гвардии и Бенито в середине. Большую часть путешествия они так и следовали — он впереди, а Бенито со своими людьми чуть поодаль. Ели и спали тоже отдельно. С тех пор как группа покинула Акру десять дней назад, Уилл едва перекинулся с ними несколькими словами. Впрочем, он был этим доволен. Болтать просто так не хотелось.

Уилл понимал, почему де Боже назначил его сопровождать венецианца ко двору султана, понимал важность миссии. Но было очень жаль покидать Роуз и Элвин. Единственным утешением стала возможность поговорить с Калавуном. До него дошли вести, что некоторые эмиры недовольны его терпимостью к франкам, и хотел узнать, насколько все серьезно.

Уилл посмотрел на Бенито и опять почувствовал, что венецианец за ним наблюдает. Он ощущал его взгляд на протяжении всего пути по пустыне. Наверное, этот человек действительно перенес какую-то ужасную болезнь. Однажды вечером Бенито, беря миску с супом, снял черные перчатки, и Уилл краем глаза увидел его изуродованные пальцы.

Они ехали еще примерно час, затем венецианец объявил остановку и предложил устроить лагерь у невысоких каменистых холмов в стороне от дороги. Уилл не успел слезть с коня, как Бенито его окликнул:

— Нам нужна вода, коммандор. Тут недалеко есть колодец бедуинов. — Он мотнул головой, сверкнув на солнце своей серебряной маской.

— Бедуины обычно не очень довольны, когда чужие заходят на их землю, — сказал Уилл.

— Они будут довольны, если предложить деньги. В прошлом я брал воду из этого колодца без проблем.

— Почему ты хочешь, чтобы я поехал с тобой?

— А мне с ними одному не справиться, если что. — Бенито вскинул голову. Уиллу показалось, что он улыбается. — Помнишь, консул сказал, что меня будет охранять рыцарь-тамплиер? Вы же для этого и призваны — защищать путников-христиан, коммандор. Если я не ошибаюсь, то именно для этой цели и был основан Темпл.

Уиллу эти речи не понравились, но он решил не связываться с увечным. Они поскакали в пустыню, оставив оруженосцев и стражей устраивать лагерь. Кони еще не сильно устали и шли хорошо. Уилл тревожно оглядывался, держа руку ближе к рукоятке меча. Солнце уже почти село, теперь его тень стала тонкой и вытянулась вперед. Бенито ехал уверенно, видимо, точно зная направление.

Будь чуть темнее, Уилл бы вообще не заметил колодец. Розовато-коричневые камни не отличались по цвету от пустыни. Они осторожно приблизились. Никого кругом не было, только одни зыбучие пески да скалы вдалеке.

— Похоже, сегодня вода достанется нам даром, — попробовал пошутить Уилл, но Бенито не откликнулся.

Уилл спрыгнул с седла и подошел к колодцу. За обваленным ободом зияла чернота. На другой стороне нашлась деревянная бадья, наполовину засыпанная песком. Дерево было серое, ломкое, а веревка старая, похожая на дохлую змею. Уилл проверил ее на прочность. Несколько волокон не выдержали, но центральная жила оказалась крепкой. Другой конец веревки был привязан к вделанному в колодец железному кольцу.

— Есть там вода? — спросил Бенито, ставя рядом бурдюки.

Уилл наклонился.

— Сейчас проверим.

Он перебросил бадью через край и пустил вниз, постепенно стравливая веревку, ожидая, когда она достигнет дна.

Какой-то неясный шум заставил его быстро оглянуться. Он увидел Бенито, метнувшегося к нему с кинжалом в руке, и едва успел увернуться от смертоносного лезвия. Кинжал пронзил воздух в нескольких дюймах от его плеча. Венецианец вскрикнул от ярости, но Уиллу удалось схватить его запястье и сжать изо всех сил. Бенито снова вскрикнул, на этот раз от боли, и выпустил оружие. Кинжал полетел в колодец следом за бадьей. Уилл отпустил руку Бенито, чтобы выхватить меч, но венецианец оказался проворнее и свирепо ударил его в грудь. Уилл упал на каменный обод колодца, успев схватиться за плащ Бенито. Подтянул его к себе. Другая рука нащупала нечто более надежное, край маски. Продержаться удалось несколько секунд, кожаный ремешок маски с треском лопнул, венецианец с хрипом качнулся вперед и ударил его головой. Падая, Уилл увидел наверху изуродованное лицо Бенито, а затем все исчезло. Он провалился в темноту. С серебряной маской в руке.

Венецианец побежал к своему коню. Другого сильно хлестнул по крупу, послав галопом прочь. Сам вскочил в седло и помчался в лагерь. Вечерний воздух приятно холодил сморщенную кожу.

— Собирайтесь! — крикнул он испуганным оруженосцам. — Быстро!

— Что случилось? — спросил один из стражей, подбегая.

— Разбойники. Они убили тамплиера.

Оруженосцев не стоило подгонять. Через десять минут они поскакали в пустыню. Обнажив мечи, стражи вглядывались в полумрак, но разбойников нигде видно не было.


Синайская пустыня, Египет 6 ноября 1288 года от Р.Х.

Его окружали тьма и холод. Ужасный, безжалостный холод. Откуда-то сочилась вода, прямо на живот. Ему казалось, что он заморожен или вообще превратился в камень. Болели кости, сильно. Когда он пытался пошевелиться, хотя бы чуть-чуть, тут же просыпалась дьявольская боль глубоко внутри. Она поднималась и затопляла собой все. Далеко наверху виднелся кружок усыпанного звездами неба.

Он то погружался в небытие, то выскальзывал из него. Иногда оказывался в Акре, но чаще снова падал в колодец. И всякий раз, приходя в сознание, видел перед собой лицо, одна половина которого была ноздреватая, сморщенная, как гнилой фрукт. Другая осталась почти невредимой и казалась до жути знакомой. Эта половина лица принадлежала Анджело Виттури. Венецианский купец был по-прежнему красив, холоден и высокомерен.

39

Порт, Акра 13 ноября 1288 года от Р.Х.

Веки Гарина затрепетали, приподнялись. Морщась, он заслонился рукой от солнца. В голове сразу начало подергивать. На него надвинулась тень.

— Ты что, не слышишь? Мы прибыли.

— Бертран, это ты? — пробормотал Гарин.

Тень не ответила и двинулась прочь, дав место солнцу, которое снова ослепило Гарина. Он сел, вытер с углов рта слюни, расправил длинную бороду. Осмотрелся, прислушиваясь к стуку в голове. Человек, поднимавшийся на ют, которого он принял за Бертрана, вовсе им не был. Просто он перепутал сон с явью. Ему снова снилось, что он где-то в пустыне, ищет что-то важное. В небе пронзительно кричали чайки. Гарин с трудом поднялся. Ах вот в чем дело. Акра. Не изменившаяся, нежеланная, непереносимая. Огромные, почти бескрайние, надменные стены окружали пространство, где, тесно сбившись в кучу, обитали больше ста двадцати тысяч человек. Рыцари, короли, головорезы, шлюхи, купцы, ремесленники, священники, безумцы, погрязшие в своих грехах и тайнах. Боже, как он все это ненавидел.

Гарин проковылял к своему мешку, забросил на плечо и, никого не замечая, нетвердой походкой направился к сходням. Несмотря на жаркое солнце, его знобило. Он двинулся вдоль пристани к воротам. Смрад от гниющих на солнце рыбьих внутренностей заставил желудок протестовать. Гарин прислонился к стене, попробовал вызвать рвоту. Не получилось, желудок был пуст. Де Лион не ел по-настоящему несколько недель, лишь накачивал себя вином и пивом.

Гарин опустил мешок и порылся в нем, ища припрятанный бурдюк с вином. С облегчением нашел. Высунувшийся вместе с бурдюком футляр с пергаментным свитком он со злостью запихнул обратно.

Папа Николай пришел в восторг от обещания Эдуарда возглавить Крестовый поход, когда появится возможность. Такие же заверения дал и король французский Филипп. Его святейшество повелел передать Эдуарду, что намерен послать легатов по всему Западу, чтобы они призывали граждан примкнуть к Крестовому походу за освобождение Иерусалима. Как после Клермонского собора две сотни лет назад, когда папа Урбан II призвал к Первому Крестовому походу.

Гарин угрюмо усмехнулся. Второе письмо подождет. Нельзя же идти на встречу с Уиллом трезвым. Из бурдюка удалось вытряхнуть лишь несколько капель. Он выругался, осмотрелся, остановил взгляд на тавернах и, пошатываясь, направился к ним, минуя нескольких тощих шлюх, которые охотились в порту. Ни одна из них не дошла до такой крайней нужды, чтобы его окликнуть.


Фустат Мизр, Каир 13 ноября 1288 года от Р.Х.

По извилистым переулкам двигались двое, минуя пыльные фасады, низкие дверные проходы, зарешеченные окна. Теплый воздух, напоенный запахами жареного мяса и пряностей, оглашался плачем младенцев и женскими возгласами.

— Куда мы идем? — спросил один, его голос приглушала куфия.

— Почти пришли, — ответил другой, сворачивая в еще более тесный и темный переулок.

Прямо за дверью висела занавесь, которую нужно было отвернуть, чтобы войти. Помещение освещали масляные фонари. Люди за столами играли в шахматы, рядом с деревянными мисками и глиняными кружками. Один человек стоял, оперевшись спиной о стену. Когда они сели в самом дальнем углу, он кивнул и исчез, а вскоре вернулся и поставил на стол кувшин и две кружки.

— Это вино? — произнес Назир, угрюмо глядя на кувшин.

— Я не предлагаю тебе его пить, — ответил Анджело на чистом арабском и наполнил кружки. Одну толкнул Назиру.

— Бейбарс закрыл таверны много лет назад. Неужели это все мусульмане? — Назир оглядел зал.

— Султан Бейбарс уже давно ушел в мир иной. — Анджело приподнял матерчатую маску и глотнул вина.

Назиру хотелось отвернуться. Он не мог видеть этот обезображенный рот и ноздреватую щеку.

— Что с тобой случилось?

Анджело поставил кружку.

— Тамплиеры. Пытались меня сжечь. Как видишь, это им удалось лишь частично.

Назир покачал головой.

— Помнишь, ты пришел ко мне тогда в Акре? — Анджело усмехнулся. — А это случилось в тот же день, поздно вечером.

Назир хорошо помнил тот день, одиннадцать лет назад, когда Калавун послал его в Акру предупредить Уилла, что его ищет Бейбарс. Тогда Назир в очередной раз его предал. Он встретился не с Уиллом, а с Анджело и рассказал венецианцу, как Кемпбелл сорвал их замысел и спас камень. И потребовал обещанное вознаграждение. Но Анджело ничего не дал. Раз план не удался, значит, никакого вознаграждения не будет. Назир был подавлен. Все надежды на свободу рухнули.

— Я пришел расквитаться с великим магистром, — продолжил Анджело, не замечая состояния Назира, и снова поднял кружку. — Но убить его не получилось. А вечером, когда мой отец собрал остальных заговорщиков в заброшенной церкви, де Боже нас достал. — Анджело пригубил вина. — Туда запустили греческий огонь. Начался пожар, часть церкви обрушилась, под обломками погибли мой отец и все остальные. Но мне повезло. Я вылез в самый последний момент через открывшуюся дыру в стене.

— И остался в Акре?

Анджело снова поднес кружку к губам.

— Да, залечивал раны. А состоянием моей семьи завладел Темпл. — Он покачал головой. — В ту ночь мы потеряли огромное богатство и всю торговлю на Востоке, которой занимались четыре поколения нашей семьи. Я направился в Венецию, куда бежали мои близкие, и попытался восстановить, что можно. Вернулся два года назад с намерением возобновить дела здесь. На Западе торговцу невольниками нечего делать. Нельзя продавать христиан христианам. Нужны покупатели — монголы, тюрки, арабы. Ладно. — Он посмотрел на Назира. — Ты сделал, что я просил в письме?

В Назире вскипела злость.

— А зачем вообще было это письмо? — спросил он, повысив голос. Несколько игроков в шахматы оглянулись. — Какое у тебя право? Мне следовало пойти с этим письмом к султану Калавуну.

Анджело удивленно вскинул глаза и рассмеялся:

— И чего же ты не пошел к нему, Назир? Почему не признался в своем предательстве? Я думаю, Калавун бы тебя за это не похвалил.

— Ты обещал мне свободу. Я потерял брата.

— Свободу? Для этого тебе не нужен я. Ты мог ее получить в любой момент.

— А деньги?

— Денег много в сундуках твоих хозяев, — ответил Анджело. — Но ты не сбежал. Почему, Назир? — Он наклонился вперед. — Молчишь? Тогда я скажу. Ты боишься свободы.

Венецианец попал в точку. Для Калавуна и остальных Назир был преданным мамлюком и правоверным суннитом, но в своем сердце он их ненавидел. И чем сильнее он ненавидел мамлюков, тем больше становился похожим на них.

Назир отомстил за брата, убив эмира Ишандьяра, и одно время подумывал расправиться с самим Калавуном, но не решился. И вовсе не потому, что питал к султану какие-то теплые чувства. Нет. Он побоялся убить Калавуна, поскольку тогда ему пришлось бы бежать. А вскормленное в неволе животное, вырвавшись на свободу, чаще всего погибает. Тюрьма, в которой Назир провел столько лет, стала ему домом. Анджело прав, он действительно боялся покинуть ее стены.

— Тогда зачем я должен тебе помогать? — пробормотал он. — Что ты можешь мне предложить?

— Всего лишь жизнь, — отозвался Анджело.

— Что это значит?

— Не горячись, Назир. Вспомни, как мы славно ладили многие годы, когда я поставлял тебе мальчиков для полка Мансурийя. Мне очень не хочется тебе угрожать, но если ты меня вынудишь, то придется.

— Чем угрожать? — прохрипел Назир, двигая руку к мечу.

Проследив за его движением, Анджело понимающе кивнул.

— Попробуй догадаться, что сделает Калавун, когда узнает о твоем предательстве. — Он понизил голос до шепота. — Узнает, как ты участвовал в подготовке похищения Черного камня, предав свою веру. Как написал Кайсану и уговорил его отвести рыцарей в Мекку.

— Ты заставил меня это сделать! Сказал, что иначе убьешь моего брата!

— А кто нашел твоего брата, Кайсана, о котором ты ничего не знал? Я, Назир. Так что ты мой должник. Я потратил на это целый год. Забыл, как ты меня умолял и радовался потом?

— А за это я согласился покупать невольников для войска мамлюков только у тебя. Так что мы квиты.

— Но теперь твоя жизнь в моих руках, — усмехнулся Анджело.

— Посмотрим, — крикнул Назир, выхватывая меч.

Стало слышно, как сзади отодвигаются табуреты. Двое посетителей таверны оставили свои шахматы и встали. Откуда ни возьмись появился подавальщик с большой дубинкой, утыканной железными шипами.

— Садись, Назир, — приказал Анджело. — Если начнешь бузить, то живым отсюда не выйдешь. У меня в этом городе еще сохранились друзья.

Тяжело дыша, Назир вложил меч в ножны и сел. Подавальщик опустил дубинку.

Анджело откинулся спиной на стену.

— Если бы все пошло, как я задумал, ты бы непременно получил обещанные деньги. Сбежал бы и соединился с братом. Но все сорвалось. Ты потерял брата, а я отца. И к тому же вообще чудом выжил. Мы оба пострадали, Назир. Но зачем поддаваться прихотям судьбы? Давай попробуем что-то изменить. Еще не поздно, Назир. И я опять спрашиваю: ты сделал, о чем говорилось в письме?

Назир молчал, вспоминая пробуждение хрупкой надежды при чтении письма Анджело. Надежды, которую он давно похоронил. Затем едва слышно произнес:

— Да. Я написал фальшивые донесения и проследил, чтобы Калавун их получил.

Анджело подался вперед.

— Значит, теперь Калавун верит, что франки в Триполи, переводимые Генуей, замышляют против него? Тогда я завтра отправлюсь в Цитадель и попрошу аудиенции с султаном. А ты поможешь его уговорить.

— На что уговорить? В твоем письме об этом ничего не сказано.

— Назир, мы с тобой должны постараться, чтобы султан Калавун разгромил Триполи и чтобы жителей там осталось меньше, чем в этой комнате. — Анджело залпом осушил кружку с вином. — И тогда наверняка мы оба получим то, что хотим.


Венецианский квартал, Акра 13 ноября 1288 года от Р.Х.

Это случилось в конце дня, который Гарин не помнил как провел. Он дернулся, просыпаясь, с трудом сел. На него сверху смотрела девочка с умными глазами и серьезным лицом. Щеки румяные, будто она бежала. Золотистая прядь выбилась из-под чепца. Девочка нетерпеливо запихнула ее за ухо и, не отрывая от него глаз, сказала что-то на непонятном языке. Наверное, итальянском.

Гарин огляделся и увидел, что сидит на земле, прислонившись к стене. Где — неизвестно.

Он откашлялся.

— Извиняюсь, но я…

— Ты говоришь по-английски, — сказала девочка, с легкостью меняя языки.

— Откуда ты? — спросил Гарин.

— Я здесь живу, — ответила девочка, показывая пальцем.

Он глянул на голубую дверь и сразу понял, почему здесь оказался.

— А откуда ты? — спросила она.

— Роуз!

Девочка оглянулась. К ней спешила стройная женщина с двумя корзинками.

— Я же говорила, не беги вперед. — Она с опаской посмотрела на Гарина и протянула девочке одну корзинку. — Пошли в дом.

— Элвин.

Она вгляделась в человека, которого вначале приняла за нищего. В его внешности не было ничего знакомого, и откуда он знает ее имя, казалось необъяснимым. Грязная одежда, длинные спутанные волосы, борода, сухие, потрескавшиеся губы. От него пахло элем и морем. Затем она взглянула в его темно-голубые глаза и охнула.

Гарин понял, что она его узнала, и с трудом поднялся на ноги.

— Иди в дом, Роуз, — произнесла Элвин напряженным голосом.

— Но, мама… — начала девочка.

— Иди!

Девочка, испуганная тоном матери, сердито повернулась и толкнула дверь.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Элвин, разглядывая Гарина.

— Прибыл с важным наказом от короля, — ответил Гарин, пытаясь выпрямиться. Он сознавал, что его голос звучит слегка невнятно, и пытался это исправить. — Вначале побывал в Риме у папы. Король Эдуард намерен начать новый Крестовый поход.

— Нет, — сказала она, отрицательно качая головой, — что ты делаешь здесь, у моего дома?

Гарин посмотрел на дверь, за которой исчезла девочка. Дверь осталась приоткрытой.

— Это твоя дочка? — спросил он, переводя взгляд на Элвин. — Ты все еще с Кемпбеллом?

— Да, — резко ответила Элвин, прижимая к себе корзинку.

— Ее зовут Роуз?

Гарин посмотрел на дверь и, заметив там какое-то шевеление, крикнул:

— Привет, Рози!

— Оставь ее в покое, Гарин, — яростно бросила Элвин, подошла к двери и загородила ее спиной. — Мы не хотим иметь с тобой ничего общего.

Она как будто собиралась добавить что-то еще, но передумала и вошла, захлопнув за собой дверь.

Гарин остался на улице, не зная, что делать. Затем поднял мешок и пошел прочь. Когда дом почти скрылся из виду, он оглянулся. В голове звучал голос Элвин: «Мы не хотим иметь с тобой ничего общего». В этой фразе было что-то странное. Вначале он не мог понять, потом догадался. «Мы не хотим». «Мы».

40

Цитадель, Каир 14 ноября 1288 года от Р.Х.

— Мой султан, благодарю вас за оказанную милость, позволение предстать перед вами. — Анджело метнул взгляд в сторону Назира, который стоял у подножия помоста с несколькими придворными. Сириец, насупившись, смотрел прямо перед собой.

— Ты сказал моим советникам, что твое дело спешное. — Калавун внимательно рассматривал венецианца. — Отчего ты скрываешь лицо?

— Я побывал в пожаре, мой султан, — ответил Анджело, коснувшись шелковой маски. — Чуть не сгорел. Но это случилось давно, мой султан.

— И что привело тебя сюда?.. — Калавун вопросительно глянул на советника, стоящего рядом с Анджело.

— Бенито, мой повелитель, — сказал советник. — Его зовут Бенито ди Оттавио.

— Я посланец консула Венеции в Акре, мой султан. Мы в тревоге после недавней смены власти в Триполи.

Калавун кивнул.

— Мои советники говорят, что тут замешана Генуя.

— Это верно, мой султан. За поддержку общины Генуя потребовала привилегий. Эти привилегии подтвердила и принцесса Люсия, недавно ставшая правительницей Триполи. Теперь Генуя получила во владение почти все графство вместе с портом. Мы, венецианцы, весьма этим удручены. Триполи — важный торговый порт, и, значит, все, кто ведет торговлю на Востоке, будут зависеть от Генуи. Включая и Египет.

— Это неприятная новость. Но что Венеция хочет от меня?

— Консул просит вашего вмешательства, мой султан. — Анджело вытащил из сумки свиток с печатью консула. Советник принял у него свиток и передал султану. — Консул полагает, — продолжил Анджело, — что оно поможет уладить дела без войны.

Услышав в речи венецианца нотки сомнения, Калавун оторвал глаза от свитка.

— Но ты не разделяешь мнение своего консула?

— О да, мой султан. Я думаю, война все равно будет, вмешаетесь вы или нет. Генуэзцев изгнали из Акры после распри за монастырь Святого Саввы, и они затаили злобу. Заключив союз с Византийской империей, Генуя стала главенствовать на торговых путях в Черном море и в торговле с Монгольской империей. А теперь, завладев графством Триполи, ее власть станет поистине огромной. Но на этом Генуя не остановится. Мне доподлинно известно: у них есть планы захватить и ваши земли, мой султан.

При этих словах придворные в зале насторожились и обратили глаза на Анджело.

— Что за планы? — спросил Калавун.

— Генуя намерена захватить Александрию, мой султан, чтобы главенствовать на торговых путях в Египет. Для этого они тайно построили военный флот. Он уже почти готов. Община Триполи согласна с этим планом, и уже несколько месяцев там собирают войско.

Придворные начали оживленно переговариваться. Высокий молодой человек с серьезным лицом и длинными каштановыми волосами хмуро молчал. Назир, как и прежде, смотрел прямо перед собой.

— Тихо, — крикнул Калавун и пристально взглянул на венецианца. — Как Генуя и община Триполи надеются захватить Александрию, не говоря уже о том, чтобы ее удержать? У них не так много войска.

— Генуэзцы верховодят на торговых путях в Черном море, мой султан. И у них союз с монголами, которые помогут Генуе захватить и удержать Александрию. И не исключено, — твердо добавил Анджело, — даже Каир.

Калавун долго молчал. Затем поднял свиток.

— Почему консул не написал мне об этих планах Генуи? Он о них не знает?

— Несомненно, знает, мой султан, но, я полагаю, его тревожит, что вы пойдете на Триполи.

— А тебя это не тревожит, Бенито ди Оттавио?

— Напротив, мой султан, я побуждаю вас сделать это. Генуя не станет слушать уговоры. А у меня большие торговые дела с Египтом.

— И что у тебя за дела?

— Я торгую невольниками, мой султан. Продаю их мамлюкам. С давних пор. Если Генуя захватит Александрию, я разорюсь. Сейчас генуэзцы прочно обосновались в Триполи. Их надо оттуда изгнать, и они присмиреют.

Калавун откинулся на спинку трона.

— Но если я пойду на Триполи, то тем нарушу мирный договор с христианами.

— Разве замыслы Генуи захватить Александрию не отменяют этот мирный договор, мой султан? — быстро спросил Анджело и бросил взгляд на Назира.

— Это правда, мой повелитель, — подал голос Назир. — Если франки готовятся пойти на тебя, то они уже нарушили мирный договор.

— Мой повелитель, дозволь сказать мне, — произнес один придворный.

— Говори, эмир Давуд.

— Этот чужестранец, — показал он на Анджело, — удостоверяет то, что доносят нам из вечерних стран. Мы знали, что франки строят корабли. Теперь знаем зачем. Мы тревожились, что монголы и франки заключат союз. И теперь видим, что наша тревога не напрасна. Надо действовать.

Лицо Калавуна окаменело. Рука смяла свиток.

— Почему ты ко мне пришел? — неожиданно спросил он, посмотрев на Анджело.

— Мой султан, я опасаюсь разориться из-за действий Генуи и…

— Нет, — прервал его Калавун, — какая тебе от этого польза? Почему ты единственный из купцов пришел ко мне с этим? Разве другие не боятся разориться?

— Это правда, мой султан, в этом у меня есть особый интерес. Ведь я продаю мамлюкам невольников.

— Если я возьму Триполи, то мне не надо будет их покупать.

— Да, мойсултан, но я готов помочь вашему войску войти в Триполи. У меня там есть свои люди, и они откроют ворота. Не потребуется долгая осада. В награду я прошу отдать мне каждого десятого из тех, кого вы захватите.

— Но ты христианин и, значит, просишь у меня только мусульман? — спросил Калавун угрожающим тоном.

— Нет, мой султан, я прошу только христиан, — ответил Анджело. — Которых с выгодой продам монголам.

Калавун долго молчал. Затем наконец поднял голову.

— Удалитесь все. Мне нужно подумать.

В последний раз взглянув на Назира, Анджело вышел из тронного зала.

На помосте остался лишь Халил.

— Ты должен это сделать, отец, — твердо сказал он. — Должен. Так думают все эмиры. Ты пока не желал замечать донесения, в которых говорилось, что Генуя строит флот. Но теперь знаешь, для чего им нужны эти корабли. Это знают и эмиры, и они будут недовольны, если ты не пойдешь на Триполи. Вспомни, к чему приводит недовольство эмиров. Сколько султанов до тебя лишились жизни. — Халил подошел к трону. — Не давай им повода.

Калавун пожал плечами:

— Скажи мне, почему поддерживать мир так трудно, а развязать войну легко?

— Потому что нам не нужен мир с христианами, — ответил Халил. — Они неверные. Вторглись на наши земли, разрушили мечети, убили людей. И они не хотят мира с нами. Им нужна наша земля, наши богатства. Подумай об этом, отец. — С этими словами Халил спустился с помоста и вышел из зала.

— Твой сын прав, мой повелитель, — произнес стоявший неподалеку Назир. — Весть о планах Генуи взбудоражит твой двор.

— Может быть, стоит переговорить с франками из Акры, и тогда…

— У тебя нет на это времени, мой повелитель. В последних донесениях сказано, что флот Генуи почти готов. К тому же франки везде одинаковы. Что в Триполи, что в Акре.

— Выходит, у меня просто нет выбора? — пробормотал Калавун, отбрасывая в сторону смятый свиток.

— Да, мой повелитель, — ответил Назир, не сводя глаз с усталого лица султана. — Я думаю, у тебя нет выбора.


Синайская пустыня, Египет 31 декабря 1288 года от Р.Х.

Уилл застонал, зажатый стенами. Не хватало воздуха. Он попытался крикнуть, но из горла вырвался лишь слабенький писк. Вдобавок по нему ползали какие-то гнусные твари и больно кусали. А сверху за ним следил пристальный глаз, становившийся все ярче и ярче. Скорей бы снова наступила тьма и пришел холод. Он молился, чтобы это случилось. Терпеть этот взгляд не было сил. Он молился и молился, но свет становился ярче и горячее. Лицо и руки уже покрылись волдырями, еще чуть-чуть, и в нем закипит кровь.

Уилл проснулся, судорожно переводя дух. Долго смотрел в потолок шатра. Затем полы раздвинулись, и вошел человек. Уилл так и не узнал его имени и называл его, как все остальные, шейх, что означало — учитель.

Шейх кивнул Уиллу:

— Как ты?

— Лучше, — ответил Уилл и бросил взгляд на свою правую ногу, обложенную деревяшками, обвязанными веревкой. Одна деревяшка, шире и толще остальных, была подложена под икру, две другие стояли по бокам. — Сегодня я хочу попробовать встать.

— Рано, — отозвался шейх.

— Но мне очень нужно добраться до Каира, — расстроенно проговорил Уилл.

— Еще семь дней, — спокойно заключил шейх, — и ты окрепнешь.

Уилл снял с шеи цепочку с золотым кольцом и Святым Георгием:

— Возьми.

Шейх покачал головой:

— Нет.

— Но ты спас мне жизнь.

Шейх вздохнул и опустился на циновку рядом с Уиллом, скрестив длинные ноги.

— Ты бы оставил раненого умирать в пустыне?

— Нет, но…

— Ты бы спас его за деньги?

— Нет.

— Тогда почему ты ожидаешь это от меня? Я тоже за спасение жизни плату не беру, христианин. Мы кочевники, а не купцы. И уж конечно, не воры. — Шейх усмехнулся. — Мертвец отравил бы колодец. Поэтому и для нас хорошо, что ты выжил. Тебе повезло, сейчас сухой сезон и мои люди услышали крики.

— Прости, я не хочу тебя обидеть, — сказал Уилл, продолжая протягивать цепочку. — Но мне нужен верблюд, чтобы добраться до Каира. Возьми.

— У тебя только прошла горячка. Ты еще слабый, нога не зажила, — возразил шейх.

Уилл посмотрел в угол, где на песке были аккуратно сложены его вещи. Фальчион в ножнах и одежда. Когда его вытащил из колодца бедуин, он был весь покрыт коркой грязи, смешанной с кровью и насекомыми. Нога оказалась сломана в двух местах. Уилл бредил и не помнил, как его вытаскивали, как везли в становище, как шейх выправлял ногу, ставил кости на место. Сколько времени он провел в становище, Уилл тоже не знал, но догадывался, что не меньше месяца.

Рядом с его одеждой лежал и кинжал с серебряной рукояткой, который Анджело уронил в колодец. И его серебряная маска. Уилл заметил, что бедуины опасливо косятся на маску. Может быть, они чувствовали зло человека, который ее носил.

— Мне нужно в Каир, — сказал Уилл, — чтобы предупредить об опасности. Человек, толкнувший меня в колодец, сделал это не только из мести. Он замыслил большое злодейство, а я мог ему помешать. Наверное, это злодейство уже случилось, но все равно я должен идти в Каир.

Шейх посидел молча, потом поднялся. В его руке был кинжал. Он склонился над Уиллом и ловко перерезал крепления деревяшек.

— А это убери. — Он показал на цепочку и встал. — Тебя проводит до Каира один из моих людей. — Шейх вскинул руку. — Ну что ж, давай посмотрим, сумеешь ли ты ходить.


Венецианский квартал, Акра 5 января 1289 года от Р.Х.

Гарин долго слонялся под дождем в переулке у Шелковой улицы. Откинув капюшон промокшего плаща, он внимательно рассматривал спешивших домой после трудового дня прохожих. И наконец дождался. Вот и Элвин. Она прошла мимо, опустив голову, сторонясь льющихся с крыш потоков воды. Гарин собирался ее окликнуть, но не мог себя заставить. И просто пошел за ней.

Он следил за Элвин уже много недель. Изучил все переулки вокруг Шелковой улицы. Подходил к ее дому, наблюдал исподтишка на базаре, когда она приходила покупать продукты. Это превратилось у него в манию, которая с каждой неделей становилась все острее. После той встречи в первый день в Акре он побывал в прицептории, где ему сказали, что коммандор Кемпбелл отбыл по делам, а когда вернется — неизвестно. Гарин обосновался в портовом постоялом дворе и проводил время в тавернах и борделях. Не переставая думать об Элвин и о ее словах.

Однажды во время соития с очередной унылой шлюхой в сознании Гарина вдруг возник образ Элвин. Она лежала под ним с закрытыми глазами. С этого все и началось. На следующий день он начал следить за ее домом. Она пошла с дочкой на базар, и Гарин последовал за ними. Роуз шла вприпрыжку рядом с матерью, время от времени махая рукой знакомым, которых у нее, похоже, здесь было много. В тот вечер, сидя с кружкой, Гарин впервые серьезно задумался. Золотоволосая девочка походила на Элвин, но в ней совсем не присутствовала темная масть Уилла. Он прикинул, что девочка не старше двенадцати, и значит… Он вспомнил, как вела себя Элвин, когда увидела его, как начала торопить дочку в дом, как сказала в конце: «Оставь ее в покое, Гарин. Мы не хотим иметь с тобой ничего общего». Кто они, эти «мы»? Вряд ли она имела в виду Уилла. Значит, только себя и Роуз. Такая возможность казалась ему вначале призрачной, но с каждым днем после слежки за Элвин и ее дочерью она прояснялась все сильнее, пока наконец не превратилась в твердую уверенность.

Гарин шлепал за ней по грязи, ежась под дождем. Сегодня он был трезвый, в первый раз за много недель. Даже побывал у цирюльника, подстриг волосы и бороду. Он больше не выглядел нищим, но в душе чувствовал себя таким. Заготовленные слова казались ему просительными и раболепными, и теперь, недалеко от дома Элвин, он пожалел, что не пропустил рюмочку или две для храбрости. Вот уже и голубая дверь. Еще миг, и она исчезнет за ней. А у него в голове все крутились и крутились вопросы.

— Элвин!

Она быстро повернула забрызганное дождем лицо. Увидела его и чуть расширила глаза. В них не было особого удивления, а какая-то странная тревожная покорность. Будто она знала, что этот момент наступит, и страшилась его.

— Погоди, — крикнул Гарин, когда она потянулась к двери. Он подбежал и схватил ее за руку.

— Я же сказала тебе, оставь меня в покое. — Элвин стряхнула с облепившего голову чепца капли дождя. Сквозь ставшую прозрачной ткань он видел ее дивные волосы. — Нам не о чем говорить.

— Есть. В тот день, Элвин, когда ты пришла ко мне во дворец, когда мы…

Элвин опустила глаза.

— Не надо, Гарин, прошу тебя! Я этого не перенесу. — Она попыталась вырвать руку. — Пожалуйста, уйди.

— Ты ведь не рассказала Уиллу? — Его тон стал тверже. Ее страдание неожиданно стало Гарина раздражать. — Не рассказала, как лежала со мной? — Он сдавил пальцами ее запястье. Злость взяла верх. — Ничего не сказала о Роуз? Он ведь не знает, правда?

Когда Гарин произнес имя дочери, Элвин побледнела. Затем сильно ударила свободной рукой его по лицу. От неожиданности он ее отпустил, и она отстранилась, потирая запястье, где остался след.

— Не смей говорить о моей дочери, — произнесла она стальным голосом. — Я не хочу, чтобы ты подходил к ней. Слышишь? Никогда! — Гарин стоял, прищурившись на нее. Она замолкла и опустила глаза. — Я тогда согрешила, сильно, и замаливаю этот грех с тех пор каждый день. К сожалению, то, что случилось, изменить невозможно. Но я люблю Уилла, и мы счастливы. Я не та женщина, которая тебе нужна, Гарин. Надеюсь, ты еще найдешь свою. — Она раскрыла дверь.

— Но Роуз моя, верно? — крикнул Гарин ей в спину. — Вот почему вы не хотите иметь со мной ничего общего. Она моя дочь!

Дверь захлопнулась. Он сошел по ступенькам под дождь. Вода стекала с капюшона на лицо. Гарин уже собрался подойти к двери и стучать, пока она не откроет, но увидел, как в одном из окон наверху мелькнула головка Роуз. Девочка смотрела на него, держа край шторы. Он поднял руку, но махнуть не успел. Сзади протянулась рука и задвинула штору.

Гарин попятился, попал ногой в грязь и, повернувшись, уныло побрел прочь.

41

Триполи 1 апреля 1289 года от Р.Х.

Гневный глас Аллаха.

Так мамлюки называли грохот, когда выпущенные из осадных орудий камни ударялись в городские стены. Двадцать пять манджаников выстроились вдоль юго-восточного крепостного вала Триполи. Мамлюки действовали методично и настойчиво. Укрывшись за сложенными из бревен баррикадами, обстреливали стены камнями. Иногда орудия заряжали бочками с нафтой, которые взрывались на крепостном валу, воспламеняя строения и людей. В бледном полуденном небе плыли клубы черного дыма. Башни епископа и госпитальеров уже все покрылись выбоинами. А в городе царил бедлам. Несмотря на предупреждение, жители к нападению готовы не были.

Месяц назад из Акры прибыл посланец великого магистра де Боже с вестью, что на Триполи ведет свое войско султан Калавун. Власти города и до этого получали донесения о походе мамлюков, но ни принцесса Люсия, ни генуэзцы, ни община не поверили, что султан идет на них. И потому посланец Темпла был холодно принят и отправлен назад. Власти Триполи высокомерно заявили, что у Калавуна нет причин идти на город и что им нечего опасаться, а великий магистр сеет беспокойство с умыслом. Венецианцы, однако, насторожились. Они поверили великому магистру, тем более что их консул не получал никаких вестей от Бенито ди Оттавио. Но даже и они не были полностью готовы к тревоге, поднявшейся четыре дня назад.

Весть принесли на рассвете крестьяне близлежащих деревень: идут мамлюки. Горожан разбудил неистовый звон колоколов еще до молитвы первого часа. Оглянуться не успели, а войско мамлюков уже встало перед стенами. После полудня началась осада.

Юго-восточные стены считались самыми слабыми, здесь-то мамлюки и сосредоточили основные усилия. В смятении и панике тамплиеры, госпитальеры, венецианцы, генуэзцы, пизанцы и французы собрали войско для защиты города. Ближайшие к стенам дома превратили в охранные посты и оружейные склады. С берега таскали песок и насыпали в большие мешки, которые выкладывали, чтобы помешать распространению огня. На стенах выставили баллисты и фондиболы.[9] Некоторые не использовались годами, дерево сгнило, они оказались бесполезны. Рядом с метательными орудиями на стенах засели арбалетчики. У содрогавшихся под ударами тарана городских ворот соорудили баррикады.

А в это время большие венецианские галеры медленно разворачивались и выходили из гавани. Разнеслась весть: венецианская община вывозит своих граждан. Это положило начало панике. Горожане, хватая, что можно унести, бросились в порт в надежде сесть на галеру, торговое судно или хотя бы рыбацкую лодку. Те, кому не посчастливилось попасть на судно, привязывали детей к спинам и в отчаянии бросались в море. Плыли на небольшой остров Святого Фомы неподалеку, где беженцы организовали лагерь. Однако большинство оставались в городе, уповая на Бога и силу своих воинов. Они не ведали, что рядом с ними невидимые злодеи-предатели ждут своей поры.


Лагерь мамлюков у стен Триполи 1 апреля 1289 года от Р.Х.

Калавун наблюдал, как камни один за другим ударяются о стены. Небо над городом заволокло дымом. Время от времени камни поражали людей, и те падали со стен. К грохоту камней примешивался стук в голове. Калавуну хотелось удалиться в свой шатер, лечь и закрыть глаза. Но он заставил себя стоять. Негоже прятаться, когда по твоему повелению штурмуют Триполи.

Конечно, можно было провести переговоры с властями города. Но Калавун этого не сделал. Потому что испугался. Но не за свою жизнь. Он испугался потерять уважение сына. Уже были потеряны Айша и Али, и он не мог перенести мысли о потере Халила. Триполи стал его уступкой требованиям двора во главе с сыном. Но каждый ударяющийся о стену камень разрушал мир, за который он боролся половину своей жизни.

— Мой повелитель.

К Калавуну приблизились Халил и эмир Давуд. Сзади шел венецианец Бенито ди Оттавио.

Халил был в расшитом алыми нитями черном парчовом одеянии, под которым поблескивала кольчуга. Вдоль каждого бедра свисала сабля, под мышкой он держал серебряный шлем. Настоящий принц-воин.

— Назир затаился со своим отрядом у северо-восточных ворот, мой повелитель, — сказал Халил. — Бенито говорит, что скоро их откроют. Большинство защитников сейчас у главных ворот, где бьет таран.

Калавун метнул взгляд на венецианца:

— Смотри, ди Оттавио, не подведи. Иначе я сочту тебя лжецом.

— Мой султан, скоро вы будете праздновать победу, — хладнокровно ответил Анджело Виттури. — Я вам обещаю.

В этот момент страшный грохот возвестил об обрушении верхней части Башни епископа. Следом послышались триумфальные возгласы мамлюков, управляющих манджаником, из которого вылетел роковой камень.

— Вероятно, мне вообще не понадобится твоя помощь, — пробормотал Калавун.

Анджело усмехнулся под шелковой маской.

— Мой султан, чтобы сокрушить эти стены, уйдет несколько недель. А с моей помощью вы возьмете Триполи за один день. — Он вскинул голову. — Я полагаю, наш уговор остается в силе? — Калавун не ответил, и Анджело встревожился. — Мой султан, вон там, — он вскинул руку в перчатке, указывая на восток, в сторону поросших кустарником холмов, — у меня приготовлено сорок фургонов, чтобы везти невольников к монголам. Вы не нарушите уговор?

— Нет, — произнес Калавун через силу, — наш уговор в силе. — Он перевел взгляд на Давуда: — Я удалюсь в шатер, эмир. Известишь меня, когда откроют ворота.

Калавун направился к величественному золотисто-красному шатру.

Халил последовал за ним. Они вошли.

— Отец.

— Что? — спросил Калавун, не оглядываясь.

— Я сейчас пойду ждать сигнал, когда откроют ворота. — Он помолчал. — Но прежде хочу сказать… я горжусь тобой.

— Будь осторожен, Халил. — Калавун положил руку на плечо сына, собираясь сказать что-то еще, но увидел в углу шатра трех воинов и замолк. Они держали за руки человека, показавшегося ему знакомым.

— Что, отец? — спросил Халил, хмуро взглянув на пленника.

— Ничего. Ступай, сын, и да сбережет тебя Аллах. — Дождавшись, когда Халил покинет шатер, Калавун двинулся к воинам. — Кто это?

Старший низко поклонился. В его руке были сумка и пояс с коротким мечом.

— Мой повелитель, мы привели лазутчика к эмиру Камалю для допроса. Нам сказали, что он здесь. — Воин посмотрел на пленника. — Этот человек неведомо как пробрался в лагерь. Он наверняка шпион.

Калавун кивнул в сторону своих покоев:

— Ведите его туда.

В покоях евнухи накрывали низкий стол для еды. Калавун показал на диван:

— Посадите пленника и отправляйтесь. Я допрошу его сам. Воины с поклоном удалились.

— И вы тоже, — приказал Калавун евнухам. Подождав, пока все уйдут, он сурово вскинул глаза. — Зачем ты пришел?

Уилл поднялся с дивана.

— Остановить тебя от совершения ужасного. Ты должен снять осаду, мой султан.

Калавун холодно усмехнулся:

— Снять осаду? Когда франки намерены идти на Александрию? — Он ткнул пальцем в Уилла. — Почему ты меня не предупредил? Почему не сказал о планах Генуи?

— Никаких планов не существовало, мой султан, — твердо ответил Уилл, потирая ногу. — Все, что сказал тебе Анджело, ложь.

— Какой Анджело?

— Бенито ди Оттавио. Теперь он так себя называет. Его настоящее имя Анджело Виттури. Он считался погибшим. Его должны были убить за покушение на великого магистра, но негодяй уцелел. Мой султан, этот человек, чья ложь привела тебя сюда, и есть злодей, замысливший похищение Черного камня.

— Нет, — решительно бросил Калавун, — такое невероятно. — Уилл хотел что-то сказать, но султан его остановил, подняв руку. — За кого ты меня принимаешь? Я бы не пошел сюда, положившись только на слова венецианца. Мне показали донесения, что генуэзцы строят флот, что Триполи собирает войско для войны. Ни у одного из моих эмиров не оставалось сомнений.

— Твои эмиры не хотели сомневаться, — произнес Уилл, морщась. Нога все еще болела. Особенно трудно было сидеть в седле. — А донесения наверняка фальшивые. Написать можно все.

— Но кто это сделал? — воскликнул Калавун.

— Среди твоих приближенных есть предатель. Вот он и написал. Тот самый человек, брат Кайсана. Ты ведь его так и не нашел.

— Нашел, — проворчал Калавун. — Это был Хадир. Я в этом уверен. Бывший ассасин, шиит. Он ненавидел христиан и хотел, чтобы они ушли с этих земель. Это он.

— А где доказательства? Ты же сам говорил, что их нет. Ты говорил…

— Почему ты не пришел раньше? — прервал его Калавун. — Почему не предупредил меня, что этот Бенито, или кто он там есть, злодей? Почему консул Венеции прислал его ко мне?

— Анджело носил маску, и консул верил, что он Бенито ди Оттавио, уважаемый купец. Анджело уговорил консула послать его к тебе с письмом. Это произошло еще осенью. Консул просил тебя стать посредником в переговорах с Генуей. Великий магистр настоял, чтобы вместе с ним поехал я, но в пути Анджело столкнул меня в колодец. Я едва остался жив. Спасли бедуины, я пролежал у них в становище со сломанной ногой больше месяца. А когда наконец добрался до Каира, то ты уже повел свое войско на Триполи. Тогда я продал то немногое, что осталось, и заплатил за место в караване, направлявшемся в Дамаск. Наконец вернулся в Акру, и великий магистр сразу отправил одного посланца в Триполи предупредить о твоем приближении и другого к тебе в надежде начать переговоры. Но правители Триполи великому магистру не поверили, а ты не согласился принять визитера. — Уилл наблюдал, как меняется лицо Калавуна. — Мы пытались остановить войну, мой султан, поверь мне. Но кажется… — Он на секунду замолк. — Кажется, ты ее хотел.

— Не я хотел, — грустно ответил Калавун, — а мои приближенные. — Он махнул рукой. — Война нужна им. Я слишком туго натянул поводья и слишком долго их сдерживал. Рано или поздно они бы восстали. Знаешь, Кемпбелл, я думаю, что мы с тобой родились не в то время. Наши веры примирить нельзя. Мы столько старались, столько отдали за это и все равно ничего не изменили. Мой собственный сын… — Калавун устало вздохнул. — Понимаешь, мой собственный сын страстно желает, чтобы франки ушли.

— Но мы не должны опускать руки, — горячо проговорил Уилл. — Иначе это продолжится тысячи лет и люди по-прежнему будут гибнуть зря. Прекрати штурм, мой султан, прикажи своему войску отойти.

— Не могу, — обреченно произнес Калавун. — Их уже не остановишь. А если я решусь, то недолго пробуду султаном.

В этот момент затрубили горны. Калавун вскинул голову.

— Сигнал. — Он показал Уиллу на его пояс с мечом и рядом лежащий шлем: — Надевай.

Затянув пояс с фальчионом и нахлобучив на голову шлем, Уилл вслед за султаном покинул шатер.

— Они выпустили стрелу, мой повелитель, — крикнул атабек, спеша к Калавуну. — Назир повел отряд. — Он показал.

По равнине к северно-восточным воротам скакал отряд примерно из пятидесяти всадников.

— Боже, — пробормотал Уилл. Даже отсюда было видно, что ворота открыты. Манжданики продолжали метать камни далеко в стороне, и все внимание защитников города было обращено к главным воротам. К тому времени, когда кто-нибудь заметит опасность, мамлюки уже будут внутри.

Уилл снова заговорил с Калавуном, убеждая его остановить штурм, но султан его не слушал. Он двинулся к человеку в шелковой маске, стоявшему в стороне.

— Анджело Виттури, — крикнул султан, перекрывая возгласы воинов и рев труб.

Голова венецианца дернулась, но он быстро оправился.

— Посмотрите, мой султан. Ваши воины скоро будут внутри.

— Почему ты солгал мне насчет Генуи, Виттури? Ради получения невольников?

— Извините, мой султан. — Виттури, казалось, смутился. — Почему вы называете меня этим именем? — Он перевел взгляд на высокого человека рядом с Качавуном, чье лицо закрывал шлем. — Почему?

— Не тебе одному выпала удача выбраться из когтей смерти, — ответил Уилл, поднимая забрало. — В следующий раз, когда толкнешь кого-нибудь в колодец, проверь, утонул ли он там.

Анджело порывисто задышал и попятился от наступавшего на него Калавуна. Мамлюки уже достигли ворот и просачивались внутрь.

— Стража! — рявкнул Катвун. Несмотря на шум, четыре воина полка Мансурийя услышали и подбежали. — Взять его!

— Но, мой султан, послушайте, — крикнул Анджело. — Я оказал вам огромную услугу. Вечером все войско будет славить ваше имя. И это все благодаря мне.

Его прервал возглас стоявшего рядом атабека.

Поблизости от ворот в небо взлетели четыре горящие стрелы, знаменующие, что мамлюки вошли в город. Взревели трубы, и к воротам двинулись конники, предводимые эмирами Давудом и Ахмедом.

— Видите! — крикнул Анджело. — Ваши люди взяли город!

— Кого ты подкупил? — спросил Калавун. — Кто предатель?

— Я скажу, если вы меня пощадите, — ответил Анджело.

Кааавун кивнул гвардейцам:

— Ведите его за мной. — Он направился к осадному орудию.

Анджело потащили за султаном. Он упирался, пытался вырваться. Колокола зазвонили в городе, когда первые ряды конников уже достигли ворот.

— Кладите шеей сюда, — приказал Калавун, показывая на камень.

Анджело отчаянно закричал. Гвардейцы толкнули его на колени и прижали к камню.

Калавун поднял саблю.

— Кто? Говори!

— Я скажу, если вы меня пощадите, — выдохнул Анджело.

Калавун опустил саблю.

— Мне помогал атабек Назир.

Калавун побледнел, шагнув назад, постоял несколько секунд. Его лицо исказила ярость. Развернувшись, он ударил саблей по шее Анджело.

Венецианец пронзительно вскрикнул и попытался увернуться. Калавун промахнулся, задел концом лезвия лысый череп. Из раны фонтаном забила кровь, но Анджело каким-то чудом еще был жив. Катвун ударил снова. На этот раз сабля попала точно, но потребовалось еще два удара, прежде чем голова венецианца полностью отделилась от туловища и булькающие вопли оборвались.

Гвардейцы отошли. Уилл стоял, не в силах оторвать взгляд от раскромсанного черепа Анджело. Калавун сунул саблю в ножны не вытирая и решительно направился мимо Уилла к оруженосцам, которые ожидали с готовыми к битве конями. Его алый плащ был весь забрызган кровью.

— Куда ты? — спросил Уилл, следуя за ним.

Калавун не ответил. Взял поводья одного коня.

— Мой повелитель, — удивленно проговорил оруженосец. — Твой конь у…

Но Калавун уже был в седле. Уилл выругался и направился к другому коню. Оруженосец, видя, что он с султаном, передал ему поводья. Калавун пустил животное в галоп, Уилл за ним следом. Тем временем в ворога проникли последние всадники мамлюков.

Где-то наверху на стене яростно звонил колокол. Люди бегали и что-то кричали. Мимо просвистело несколько стрел. Уилл пригнулся и пустил коня быстрее. Прямо за воротами на земле валялись трупы воинов-франков. Впереди Уилл услышал звон мечей. Там шло сражение. Получив весть, что северные ворота взяты, франки ринулись навстречу врагу.

Шлем сильно ограничивал поле зрения, но Уилл не решился его снять. Это было опасно. Он поскакал по узкой улице с рядами магазинов, мельком увидел в дверном проходе бледное испуганное лицо ребенка и вскоре выехал на небольшую площадь с фонтаном в центре. Калавун был там. Он только что спрыгнул с седла. У фонтана собралась небольшая группа воинов. Один, высокий, худощавый, отдавал приказы. Оставив коня, Калавун зашагал через площадь. Высокий обернулся. На его лице отразилось удивление.

— Мой повелитель. — Он направился к Калавуну.

— Ты знаешь человека по имени Анджело Виттури? — хрипло крикнул Калавун и выхватил саблю, красную от крови венецианца.

Назир молчал.

Уилл спешился. С одной из улиц, ведущих к площади, послышались крики и звон мечей. Кемпбелл выхватил фальчион и поспешил к Калавуну. Тот стоял перед Назиром. На лице читались ярость и отчаяние. Уилл видел, что на милосердие этому человеку рассчитывать нечего.

— Перед тем как я отсек ему голову, — произнес Калавун срывающимся голосом, пристально глядя на Назира, — венецианец сказал, что ты меня предал. Но ведь это ложь. Поганая ложь. Да?

— Нет, это правда, — произнес Назир, с трудом разлепив губы.

Калавун покачал головой.

— Но ты не мог стать предателем, Назир. Не мог. — Он рассмеялся. — Я тебя знаю. Аллах свидетель, я тебя знаю!

— Не знаешь, — неистово вскрикнул Назир. — Как я мог стать суннитом, если они убили всех моих родных? — Звон мечей на улицах за площадью сделался громче, и атабек повысил голос: — Я мечтал вырваться из рабства, соединиться с братом. Жить той жизнью, какую я сам себе выберу. Венецианец посулил исполнить мою мечту, и я ему поверил.

— А я дал сыну твое имя, — пробормотал Калавун, опуская саблю. — Приблизил тебя к себе!

— Но твои люди убили моего брата, Кайсана! — прохрипел Назир, сжав кулаки. — Последнего из моей родни.

— А я? Кем был для тебя я? — рявкнул Калавун. Он бросил саблю и схватил Назира за плечи. — Я, считавший тебя братом и сыном!

Назир безвольно повис в его руках.

На площадь выехала группа всадников. Тамплиеры. Один выхватил из колчана на спине стрелу, натянул лук. Уилл крикнул, но стрела уже полетела.

Она вонзилась Назиру в место на шее, не защищенное доспехами. Изо рта сирийца хлынула кровь. Он дернулся и посмотрел расширенными глазами на Калавуна, будто пытался что-то сказать.

Мамлюки вступили в схватку с тамплиерами. Пригнувшись под потоком стрел, Уилл подбежал к Калавуну, схватил его за руку, заставив отпустить мертвого Назира. Они нырнули в переулок.

К этому времени почти все городские ворота пали. Мамлюки оттеснили защитников Триполи к морю. Бойню уже нельзя было остановить. Озверевшие захватчики сажали на меч каждого, кого встречали на улице. Не спаслись и горожане, сбежавшие на остров Святого Фомы. Мамлюки переплыли туда на конях и всех перебили. Принцесса Люсия со своим двором успела покинуть на корабле гавань, оставив своих подданных на погибель.

Уиллу удалось найти коней, и они с Калавуном выехали из города. Подъезжая к лагерю, султан натянул поводья и оглянулся.

— Все кончено.

— Пусть твои люди разграбят город, мой султан, — сказал Уилл. — Но не бери в неволю женщин и детей. Отпусти их в Акру. И опять предложи мир франкам. Они примут. У них нет войска, чтобы идти на тебя. Эврар де Труа однажды сказал мне: иногда мир приходится покупать кровью. Так, может, пролитой сегодня крови для этого достаточно?

Калавун устало кивнул. Его взгляд снова обратился на город, откуда поднимался черный дым. Он закрыл глаза.


Ломбардия, Северная Италия 29 мая 1289 года от Р.Х.

На поле вблизи деревни собралась большая толпа. И люди еще подходили. Прибыл легат из Рима с посланием от папы. Отцы сажали детей на плечи, чтобы те могли лучше рассмотреть легата, который вещал громким рокочущим голосом, стоя на специально возведенном помосте.

Легат был речистый, и люди его слушали. Он не говорил о Божьем промысле, христианском долге или отпущении грехов. За год поездок по странам Запада по наказу папы Николая он наловчился говорить то, что толпа крестьян хотела слышать. Они ведь с Богом встречались только на праздники и во время мессы, а со своими невзгодами каждый день. Людям не были интересны Святая земля, Иерусалим, Акра. Сами по себе эти Божьи места для них мало что значили. Люди хотели знать, какую пользу новый Крестовый поход принесет им.

И легат рассказывал бедным крестьянам Ломбардии и Тосканы о привольной жизни на Востоке. Там можно легко и найти участок земли, которая родит круглый год, и пристроиться к какому-нибудь хорошему ремеслу. А многим удается просто разбогатеть. Заморские земли красивые и процветающие.

Легат говорил искренне и страстно, понятным крестьянам языком. И они начинали верить, что на Заморских землях текут молочные реки с медовыми берегами. И чтобы туда попасть, нужен всего лишь пустяк — вступить в войско для Крестового похода. Сражаться придется недолго, обещал легат. Им в помощь будут доблестные рыцари из Акры, которые сломят сопротивление сарацинов. А потом все они станут свободными гражданами Заморских земель.

Вот оно, заветное слово, которое приберег под конец речи легат, прежде чем сойти со своими советниками с помоста. Свобода. Крестьяне и не ведали, что когда-нибудь ее обретут. Свободными могли быть только богатые — бюргеры и церковники, короли и принцы. Мысль о том, что где-то там в безвестных Заморских землях есть свобода и для них, глубоко западала в душу крестьян. Выслушав легата, они собирались толпами и взволнованно обсуждали. Некоторые не вняли призывам легата и повели детей домой, но многие оставались.

Легат промокнул лоб тканью, которую подал ему слуга. Посмотрел на возбужденную толпу:

— Не представляю, как его святейшество надеется отвоевать у сарацинов Иерусалим войском из нищих крестьян.

— Не знаю, брат, — отозвался советник. — Но ты их премного воодушевил.

42

Венецианский квартал, Акра 20 августа 1290 года от Р.Х.

Уилл шагал по базару и улыбался. Замечательно быть не сэром Уильямом, не коммандором Кемпбеллом, а просто отцом и держать дочь за теплую руку. Конечно, следовало соблюдать осторожность и на всякий случай скрывать лицо под куфией. Но все равно приятно.

— Пошли посмотрим, что там, отец?

Роуз потащила его к лотку со сладостями.

— Купить тебе что-нибудь? — спросил Уилл.

Роуз притворно безразлично пожала плечами:

— Я просто подумала, вдруг тебе тоже захочется попробовать.

Он усмехнулся и полез в кошель за монетой. Лоточник, увидев Роуз, просиял и залопотал на венецианском диалекте. Пока они разговаривали, Уилл оглядел оживленный базар. Давно уже Венецианский квартал не был таким многолюдным. А такого изобилия товаров на базарах не помнили даже старожилы.

С начала августа торговые караваны из Сирии и Палестины все заходили и заходили в ворота Акры. Урожай в Галилее выдался одним из самых лучших за последние годы, и после восстановления мира с султаном Калавуном торговля процветала. Получив весть о разграблении Триполи, жители Акры в ужасе ждали прихода мамлюков, но оттуда прибывали лишь несчастные беженцы, и горожане успокоились. Спустя несколько месяцев явилось посольство из Каира с предложением мира, который власти Акры с готовностью приняли.

Население города стремительно росло. Беженцы из Триполи осели в Акре, с караванами прибывали во владения крестоносцев купцы. Христиане, арабы, тюрки и греки везли красители из Ирака, мечи из Дамаска, железо из Бейрута и стекло из Египта. Прилавки в Венецианском, Германском и Пизанском кварталах ломились от красителей, слоновой кости, марены и оливкового масла. В загонах блеяли козы и овцы. В довершение неделю назад из Италии приплыли двадцать пять галер с сотнями крестьян из Ломбардии и Тосканы, откликнувшимися на призывы легата. Теперь портовые постоялые дворы и таверны были переполнены иод завязку. Власти Акры возмутились. Они не знали, куда девать этих ополченцев, многие из которых, казалось, вообще были ни на что не годны. Но по августовской жаре все как-то устроились. Кто на крыше дома, кто в саду.

— Отец, заплати, — попросила Роуз.

Уилл улыбнулся и достал из кошеля золотой дукат, новую монету, которую только начали чеканить в Венеции. Услышав справа шум, он повернулся. На боковой улице четверо выволокли из таверны человека, похожего на бродягу. Он отчаянно сопротивлялся, но они повалили его на землю и начали бить ногами.

Слушать сдавленные крики бродяги не было сил. Уилл протянул Роуз дукат:

— Заплати и подожди здесь.

Он поспешил к таверне и оттолкнул дебошира, изготовившегося пнуть бродягу по голове. Дебоширу это не понравилось. Он прорычал что-то на итальянском и вскинул кулаки. Трое его приятелей прекратили бить бродягу и уставились на Уилла. От них сильно разило вином.

— Отец!

Уилл обернулся. Сзади стояла Роуз с двумя конфетами, завернутыми в розовую бумагу. Воспользовавшись тем, что Уилл отвлекся, один из дебоширов выбил у него из руки меч, но тут же получил сильный удар кулаком в лицо. Затрещал сломанный нос, пьянчуга отлетел и, споткнувшись о бродягу, распластался рядом. Уилл поднял фальчион, но дебоширы быстро унесли ноги, прихватив приятеля. Он взглянул им вслед, всадил меч в ножны и крикнул, не оборачиваясь:

— Роуз, стой там!

Затем наклонился над бродягой. Это был Гарин.

Уилл оглянулся:

— Роуз, я же сказал тебе…

— Подите от меня прочь! — прорычал Гарин, приходя в себя. Он уставился остекленевшими глазами на Уилла. Из разбитой губы на спутанную бороду сочилась кровь.

Уилл отбросил с лица куфию и протянул руку:

— Вставай.

— Уилл, — удивленно пробормотал Гарин и начал подниматься.

Внезапно он заметил Роуз. Она смотрела на него во все глаза, зажав конфеты в руке. Неожиданно Гарин улыбнулся, показав окровавленные зубы, что заставило девочку попятиться.

— Красавица Роуз, — произнес де Лион заплетающимся языком. — С каждым разом, как я тебя вижу, ты становишься все взрослее.

— Ты пьян, — сказал Уилл.

Гарин приложил руку к сердцу и качнулся назад.

— Нижайше прошу прощения. — Он подался вперед, капнув кровью на землю, ласково посмотрел на Роуз и произнес заговорщицким шепотом: — Твой отец, как всегда, мной недоволен. Но не ты, верно, Рози?

Уилл встал перед ним, заслонив дочь:

— Почему эти люди тебя били?

Гарин порывисто вздохнул.

— Я полагаю, из-за этого. — Он раскрыл ладонь, на которой лежали две черные игральные кости. Усмехнувшись, он бросил их на землю. На обеих выпали шестерки.

Уилл с отвращением покачал головой:

— Отправляйся домой и проспись.

— Домой? — вскинулся Гарин. — А где, дьявол тебя забери, мой дом? Нет у меня дома. Всего лишь угол в лачуге, полной блох. — Он показал в сторону порта. — Знаешь, что там творится? Ломбардцы все заняли. Забили таверны, дерутся каждую ночь. Негде даже трахнуть шлюху! — Он откинул голову и закашлялся.

Уилл поморщился и положил руку на плечо Роуз.

— Тогда возвращайся в Лондон.

— Все пытаешься меня спасти, святой Уильям? — огрызнулся Гарин.

— Почему ты до сих пор в Акре, Гарин? — спросил Уилл глухим голосом. — Тебе вроде здесь нечего делать.

— Как нечего? У меня здесь друзья. Ты, Элвин, — он широко улыбнулся, — Рози.

— Я не твой друг, — подала голос Роуз.

— Роуз, молчи, — пробормотал Уилл.

Гарин скривился.

— А вот это мне грустно слышать. Рози, дорогая, разве отец никогда тебе не рассказывал, как мы в детстве дружили, когда я был тамплиером? — Он подался вперед и ткнул Уилла в грудь. — Я спас тебе жизнь, Кемпбелл. Три раза! — Он стал загибать пальцы. — Грач тогда хотел отравить тебя в борделе из-за этой дурацкой «Книги Грааля», а я тебя просто опоил. В Антиохии, когда мамлюки тебя чуть не прикончили. И третий раз в пустыне… — Он замолк, спохватившись. Затем рассмеялся и облизнул разбитые губы. Сплюнул кровь на землю.

— Денег Эдуарду я не дам, — сказал Уилл. — И не надейся, Гарин. Сиди в Акре хоть до конца своих дней, я не передумаю. — Он твердо посмотрел на него. — Возвращайся к своему господину и скажи, что Шотландию мы ему не простим.

Уилл отвернулся и пошел.

— Как всегда, на коне, верно? — Покачиваясь, Гарин двинулся за ним. — Спасаешь мир? Но ты не лучше других. Ты, поганый святоша.

Уилл не выдержал:

— Пошел вон от меня, каналья!

— А как с твоей клятвой, Уилл? Жить в целомудрии, бедности и послушании. Ты стоял на коленях в церкви в Париже и клялся Темплу. Как ты ее сдержал? Взять хотя бы целомудрие. — Гарин исступленно рассмеялся. — Я думаю, его ты потерял очень давно, верно? А бедность? Вспомни, сколько денег ты украл из сундуков Темпла на свою тайную миссию. Осталось послушание. Ну тут ты не станешь спорить, это никогда не было твоим сильным местом. — Гарин теперь вошел в раж, брызгал кровавой слюной, источая злобу. — Так что ты точно такой же плут, клятвоотступник, обманщик и сукин сын, как и я. Никогда этого не забывай.

Это было уже слишком. Уилла захлестнула острая ненависть к человеку, с которым он когда-то делил радости и печали, которому доверял сокровенные тайны, которому тоже спас жизнь. Он свирепо ударил его в челюсть. Гарин зашатался и рухнул, подняв вокруг себя облако пыли.

— Надо было позволить им тебя прикончить, — крикнул Уилл, не в силах остановиться.

— Не надо, отец!

Уилл повернулся. Роуз стояла, закрыв руками лицо. Конфеты валялись на земле.

Ярость моментально прошла. Он взял дочь за руку и повел прочь.

Гарин пошевелился, поднял голову и снова уронил.

— Славно, Рози, что ты меня жалеешь.

«Возвращайся в Лондон». Уилл думал, что у него по-прежнему есть куда вернуться. Но Гарин давно уже обрубил концы, решив раз и навсегда избавиться от надзора Эдуарда, от его лживых посулов, оскорблений и угроз. Но главное — ребенок. Именно эта девочка укрепила решимость остаться в Акре. В прошлом году двое посланцев короля приезжали искать Гарина. На постоялом дворе его вовремя предупредили, и он притаился, а потом продолжил прежнюю жизнь. Играл, воровал. На еду и выпивку хватало. Приходилось менять место ночлега, кочевать, как бедуину в пустыне. Годы службы королю Эдуарду не пропали даром. Гарин сделался неприхотлив, изворотлив и необыкновенно живуч.

Взгляд Гарина остановился на конфетах, которые уронила Роуз. Он подполз и, кряхтя, взял одну. Конфета была теплая и липкая в том месте, где ее держала девочка. Гарин медленно засунул конфету в рот.


На базарной площади Уилл снова закутался в куфию.

— Отец!

Он остановился.

— В чем дело?

— Мне больно руку!

Уилл посмотрел на испуганное, сердитое лицо дочери и отпустил.

— Извини. — Он притянул ее к себе. — Тебе не следовало это видеть.

— Отец, скажи, почему, когда Гарин приходит к нашему дому, мать всегда недовольна и отсылает его прочь? И ты становишься злым, когда мы встречаем его на улице и он начинает говорить с тобой, даже если вежливо. Почему?

— Он плохой человек, Роуз. Много лет назад он сделал большую подлость мне и твоей матери, и я, как ни старался, не могу его простить.

— Но вы когда-то были друзьями. Там, в Англии.

— Да. Но уже очень давно стали чужими. — Голос Уилла стал твердым. — Так что не слушай, что он говорит.

— А это… — Роуз замолкла и посмотрела ему в глаза. — Ну, то, что он говорил насчет тебя, что ты нарушил свою клятву. Это правда?

Уилл устало вздохнул.

— В какой-то мере. Но… понимаешь, это трудно объяснить. — Он действительно не знал, что сказать. Элвин объяснила дочери, что устав Темпла запрещает рыцарю жениться и иметь детей, поэтому их отношения с отцом надо держать в тайне. Роуз была смышленая для своего возраста, но все равно очень юная, и ничего больше ей рассказывать не следовало. — Я уже сказал тебе, Гарин плохой человек. Скажу больше: он подлый. — Уилл нежно сжал ее плечи. — Ему нельзя доверять. Понимаешь?

Роуз устремила на него пристальный взгляд:

— Он останется здесь, пока ты не дашь ему денег?

— Надеюсь, что нет.

— А не лучше дать, и пусть уезжает?

— Понимаешь, он просит деньги на очень нехорошие дела. — Уилл улыбнулся, погладил голову Роуз. — Хозяин Гарина, король Эдуард, захотел для себя больше земель и напал на Уэльс, где родилась твоя мать. Теперь то же самое он замыслил сделать с Ирландией и Шотландией. Четыре года назад умер король Шотландии, его наследницей стала внучка. Так вот, Эдуард собрался женить на ней своего сына и через него завладеть Шотландией. На моей родине есть много людей, которые не захотят ему покориться, и я боюсь, что там случится то же, что в Уэльсе. Деньги, которые просит Гарин, нужны королю для войны.

— Ты беспокоишься за своих сестер? Изенду и Иду?

— И за них тоже. Кроме того, я хочу когда-нибудь повезти тебя в места, где я рос. Там не должно быть войны.

Они пошли дальше.

— Мне очень хочется увидеть эти места, — сказала Роуз после молчания.

Уилл крепче сжал маленькую руку дочери, с болью воспоминая оставленных в далекой Шотландии близких.

Погибшая по нелепой случайности сестра Мэри. После чего отец навсегда покинул дом, оставив жену и трех других дочерей. Безучастные глаза матери, ее последний растерянный поцелуй, когда отец увозил Уилла в Лондон. Сам отец, Джеймс Кемпбелл, с черными как воронье крыло волосами и руками, запачканными чернилами. Уилл вспомнил, как мечтал заслужить у него прощение за смерть Мэри. Если в этой жизни не удастся, то в следующей. То хорошее, что было у него дома,вспоминалось с трудом. Время от времени перед ним возникали отдельные фрагменты детства, но цвета потускнели. Смех матери, запах летней травы, ощущение, когда он входил в холодную воду, осторожно ступая по дну озера. Многие годы Уилл гнал воспоминания от себя, сосредоточившись на рыцарских обязанностях, а теперь и на своей семье. Но четыре месяца назад пришло письмо.

Вскрыв его, Уилл быстро пробежал глазами по строкам, написанным незнакомой рукой, пока не увидел в конце подпись. Изенда Кемпбелл. Его охватило горькое волнение. Младшая сестра. Он покинул дом в десять лет, когда она была младенцем. Сестра извещала о смерти матери, Изабел. Мать хворала несколько лет и умерла во сне. Ее похоронили на кладбище монастыря, куда она удалилась вскоре после отъезда Уилла с отцом. Он вспомнил ее, какой она была тридцать два года назад. Стояла у дома, глядя им вслед, когда они отъезжали верхом на конях. Вдруг ярко увиделось, что она поправила накинутую на плечи тонкую шерстяную шаль и откинула назад непокорную прядь медно-золотистых волос. Он вспомнил, как через какое-то время оглянулся, понял, что мать все еще стоит там, и не отводил глаз, пока она не сделалась неразличимой и не скрылась за холмом.

Из письма Уилл узнал и о смерти старшей сестры, Элис. Изенда, видимо, полагала, что он должен был об этом знать. Оказывается, мать захворала после кончины Элис. Уилл подумал, что Изенда писала ему и прежде, и, возможно, не раз, но письма не доходили. Теперь из его родных остались только Ида и Изенда. Тон письма был мучительно бесстрастным, будто сестра писала по обязанности, и даже тяжкой. Она коротко упомянула о своих детях, не называя по именам, и Уилл ощутил невысказанный упрек. Ему показалось, что Изенда осуждает брата и отца, покинувших свою семью. Показалось: она хочет, чтобы он страдал. И он страдал. Мать умерла, так и не узнав, что у нее есть внучка.

— Отец, что это?

Уилл вздрогнул, оторвавшись от мыслей. Звонил колокол. Для молитвы девятого часа было поздно, а для вечерни слишком рано. Следом послышались удары колокола церкви Святого Марка, и в кобальтово-синее небо взмыла стая морских птиц. Прохожие останавливались, хмуро глядя на колокольню церкви Святого Марка. Издалека доносились шум и крики. На базарную площадь выехали пять венецианских стражников. Один что-то прохрипел. Колокольный звон продолжался.

— Что он сказал, Роуз? — спросил Уилл.

— Закрывают квартал, — ответила девочка. — В порту сражение. Большое.

Лоточники принялись собирать свои товары. Родители хватали за руки детей и спешили прочь. А колокола продолжали звонить, и появились еще стражники. Люди бежали к своим домам, а добравшиеся в спешке закрывали ставни.

У дома Андреаса Элвин тревожно переговаривалась с соседкой. Увидев Уилла и Роуз, она облегченно вздохнула и притянула к себе дочку.

— Что случилась?

— Кажется, опять начались беспорядки, — сказал Уилл, переводя дух. — Я должен идти в прицепторий. А вы заприте двери и ставни.

Они быстро обнялись.

— Будь осторожен, — крикнула вслед Элвин.


Порт, Акра 20 августа 1290 года от Р.Х.

Как это началось, никто точно не знал. Потом, когда все утряслось, когда мертвых свалили на телеги и увезли, прошел слух, что кто-то из «ломбардских крестоносцев» услышал, якобы прошлой ночью двое мусульман изнасиловали женщину-христианку. Умные люди объясняли: виной погромов были жара, пьянство и нищета этих самых «крестоносцев». Но ничто не могло оправдать бессмысленного варварства, начавшегося в порту и быстро распространившегося по городу.

Жара в тот день действительно стояла убийственная. Итальянские крестьяне по-прежнему томились в портовых тавернах в ожидании Крестового похода. Вчера они выбрали ходоков, которых отправили с петицией к тем, кто их сюда привез. Мол, владельцы постоялых дворов и таверн требуют платы, а у них нет денег, и когда же их поведут освобождать Иерусалим. Ходоков приняли, но не утешили. Сказали, что ничем помочь не могут, поскольку у них самих нет денег. А бежавший недавно в Акру епископ Триполи добавил с горечью, что «крестоносцам» надо было подумать о том, на что они будут жить, а не бездумно тратить последние деньги на выпивку и шлюх. Ходоки вернулись мрачные и злые.

Ломбардским крестьянам обещали молочные реки с медовыми берегами, и они в самом деле увидели на Востоке большое богатство. Но оказалось, величественные здания, роскошная одежда и изобильные базары существовали не для них. И вообще, в Акре крестоносцев никто не ждал, они никому не были нужны. Даже патриарх, наместник папы на Заморских землях, не понимал, что с ними делать. Христианское войско нуждалось в опытных бойцах, а не в черни, не ведающей ни дисциплины, ни обычаев Востока. Купцы, рыбаки и таможенники жаловались, что теперь каждое утро в порту им приходится пробираться сквозь массы «крестоносцев», вповалку валяющихся где попало, блюющих и истекающих кровью. Владельцы таверн жаловались, что «крестоносцы» не платят, портят мебель, бьют посуду и обижают обслугу. «Ломбардские крестоносцы» избивали проституток, грабили горожан, богохульствовали. Они покинули Италию, свои поля и семьи в надежде на лучшую жизнь. А нашли лишь непереносимую жару, тучи мух и еще большую бедность. Они прибыли на войну, но тут никто не воевал. И так получилось, что в тот день одуревшие от жары, вина и скуки крестьяне устроили свой собственный «Крестовый поход».

Первая смерть случилась у портовой таверны «Три короля». Шестеро «крестоносцев» вышли из нее с раскрасневшимися лицами, сильно покачиваясь. Неожиданно один из них с криком показал на двух арабов, ведущих верблюдов с корзинами, и они с воплями ринулись к ним, объятые слепой яростью. Арабы остановились, не понимая, что происходит. Один, получив удар в висок, сразу упал и уронил поводья верблюда. Испуганное животное побежало галопом по пристани. Другой араб пытался спастись, но куда ему было против шестерых. Рыбаки и портовые рабочие наблюдали, едва веря своим глазам. Некоторые из них попытались урезонить «крестоносцев», но те разогнали их выломанными из клетей палками. Явились таможенники, но спасти арабов не удалось. Отведя душу, шестеро «крестоносцев» поплелись дальше, оставив мертвых арабов, изуродованных до неузнаваемости. Лица несчастных представляли сплошное кровавое месиво.

На шум из «Трех королей» вышли остальные «ломбардские крестоносцы». С удивлением увидев своих товарищей в крови, они остановили взгляды на мертвых арабах. Нескольких стошнило от вида трупов, но большинство воодушевились. Особенно старался один, самый остервенелый, видимо, раньше других сообразивший, что они перешли черту и пути назад нет. Под его дикие вопли быстро сформировалась орава.

— Убьем всех грязных сарацинов! — кричал он.

— Убьем! Убьем! — подхватывали остальные.

Орава двинулась по пристани. В нее со всех сторон вливались еще «крестоносцы» с других постоялых дворов и таверн. Сказывалась зловещая магия толпы.

— Что там? — крикнул один, выбегая из таверны.

— Крестовый поход, — крикнул кто-то ему в ответ. — Идем бить сарацинов!

— Нам обещали за это заплатить! — крикнул кто-то еще.

Это вызвало всеобщее веселье. А «крестоносцы» все прибывали.

Одни не хотели оставаться в стороне, другие поверили, что им заплатят, ну а третьим просто нечего было делать. Толпа двигалась с ревом:

— Deus vult! Deus vult! На то Божья воля! На то Божья воля!

По дороге они хватали камни и большие ржавые гвозди, зажимали их между пальцев и размахивали ими. В общем, вооружались, как могли.

Таможенники и портовая стража пытались остановить погромщиков и пристыдить, но те смеялись в ответ, издеваясь над их дорогими одеждами и волосами, умащенными маслами.

— Посмотрите на них! — глумливо крикнул один. — Они сами как сарацины!

— Немедленно расходитесь! — требовал таможенник.

Из толпы вдруг вылетел камень и ударил таможенника в лоб. Тот упал, сильно стукнувшись головой о мостовую. Толпа остановилась в смятении. Этот человек не был сарацином. Он был христианином, с Запада, как они. Он принадлежал к власти.

Но ничего не произошло.

С Небес не грянула молния и не поразила «крестоносца», бросившего камень. Другие таможенники схватили истекающего кровью товарища и потащили в здание. За ними последовали портовые стражники.

Победно возопив, «крестоносцы» двинулись дальше. Их уже было не остановить, они вкусили крови.

— А как мы узнаем, кто сарацины? — поинтересовался один.

— Все сарацины носят бороды, — ответил другой. — Будем убивать всех бородатых.

«Крестоносцы» радостно закивали, ободренные, что у них есть цель и можно излить злобу.

Массивные железные ворота в Пизанский квартал были заперты. За ними виднелся базар. Непрестанно звонил колокол, многие лоточники ушли, но там еще было довольно многолюдно. Увидев лотки с фруктами, фарфором, драгоценными камнями и шелками, «крестоносцы» возбудились, навалились гуртом, и ворота не выдержали. Пизанские стражи ничего не могли сделать. Погромщики с криками ринулись, размахивая своим импровизированным оружием.

Вскоре все лотки были перевернуты, покупатели и продавцы повалены на землю. Истошно завопила женщина, когда ее малую дочку опрокинула и растоптала толпа жаждущих добраться до сокровищ на прилавках. Один купец, грек, пытался спасти сумку с деньгами от двух «крестоносцев». Они его забили ногами. С женщины-бедуинки сорвали чадру и заплевали, а лицо ее мужа истыкали гвоздями, зажатыми между пальцами в кулаках. Продавца фиников, сирийца христианина, схватили пятеро и с криками потащили к пекарне. Один сорвал с него тюрбан и туго завязал на шее.

— Смерть сарацину! — визгливо завопили остальные.

Они повесили сирийца на железной вывеске пекарни. Христианин висел, суча ногами, пока не обмяк.

На другом конце базарной площади трое ворвались в арабскую книжную лавку. Быстро расправились с хозяином, увидели двух женщин, съежившихся в задней части. Одна попыталась отбиваться дубинкой, но «крестоносцы» вырвали дубинку и забили ею женщину до смерти. Другую, прежде чем убить, изнасиловали. Подобные сцены повторялись всюду.

«Крестоносцы» кишели вокруг, подобно саранче на поле. Рубины и сапфиры, золото и еду — все сваливали в туники и мешки. Закончив пиршество, саранча двинулась в город, оставив после себя разгромленные лавки и массу трупов. В лавках вскоре начались пожары.

«Крестоносцев» было несколько тысяч, несущих смерть и разрушение. На улицах эта вышедшая из берегов река разветвилась на протоки, огибая воздвигнутые на их пути баррикады. Там и тут вспыхивали сражения между городскими стражниками и «крестоносцами», но, несмотря на непрерывный колокольный звон, основные силы еще не были подняты. «Крестоносцы» убивали любого с бородой. И поскольку бороды носили многие христиане и иудеи, то они гибли тоже.

Наконец на улицы выехали рыцари, тамплиеры и госпитальеры, вскоре к ним присоединились тевтонцы и городские стражники. Мусульман укрыли в Темпле, церквях и жилых домах. В мечетях было опасно. «Крестоносцы» сумели ворваться в одну и убили всех, кто там находился, оставив белые мраморные стены и полы покрытыми кровью. Горожане, объединившись в группы, пытались противостоять погромщикам, но только теперь, когда рыцари, уверенно двигаясь по улицам, крушили «крестоносцев» направо и налево, орда начала рассеиваться.

Протрезвевшие и усталые погромщики, нагруженные добычей, возвращались в порт. Они будто приходили в себя от гипнотического сна, обнаруживали на своих руках кровь и, шатаясь, выходили из домов, оставляя на собой повсюду очаги страдания. Через два часа «Крестовый поход» ломбардских крестьян завершился. К ночи рыцари согнали всех уцелевших погромщиков в городские тюрьмы. После суда их всех повесят. Трупы убрали с улиц. Погибших погромщиков было больше двух сотен, но они убили свыше тысячи жителей Акры. Ночная тьма сделала пожары ярче, а пятна крови темнее.

43

Цитадель, Каир 7 сентября 1290 года от Р.Х.

Под величественную арку аль-Муддарай во двор Цитадели въехали семеро всадников. Стражники у ворот хмуро наблюдали, как они слезают с седел. Затем десять гвардейцев султана повели визитеров по мраморным сводчатым коридорам дворца. Придворные и слуги останавливались, провожая рыцарей осторожными любопытными взглядами. У массивных дверей тронного зала им было сказано подождать. Два гвардейца исчезли внутри. Меньше чем через минуту двери распахнулись.

Первым шел Уилл. Ему доводилось посещать Каир и прежде, но всегда тайно, переодетым. Первый официальный визит к султану мамлюков немного смущал. Уилл быстро оглядел обширный зал, изящные величественные колонны по обе стороны центрального прохода, невольников в белых одеждах с огромными опахалами. В конце зала на золоченом троне сидел султан в окружении эмиров и советников. Надменное лицо одного из них, молодого человека с длинными волосами, показалось знакомым. Уилл попытался вспомнить, где он его видел, но размышления прервал гвардеец, объявивший их приход.

Калавун пристально посмотрел на Уилла:

— Говори. С чем пришел?

Уилл протянул свиток:

— Мой султан, нас прислал великий магистр де Боже.

Свиток взял гвардеец и передал Калавуну. Тот его развернул. Прочел в полной тишине и поднял глаза.

— Удалитесь все. Я буду говорить с тамплиером один.

— Мой повелитель…

— Обсуждение закончим потом, эмир, — отрывисто произнес Калавун.

Эмир угрюмо поклонился и спустился с помоста вместе с остальными.

— И ты, Халил, — сказал Калавун, кивнув молодому человеку.

— Мой повелитель, я…

— Ступай. — Калавун внимательно посмотрел на сына, заставив замолчать.

Напряженно поклонившись, молодой человек спустился с помоста. На секунду задержал взгляд на Уилле, одновременно враждебный и любопытный, затем вышел из зала. За ним последовали и рыцари. Наконец Уилл и Калавун остались одни.

Калавун поднялся с трона, зажав свиток в руке. Спустился к Уиллу.

— Как это произошло? Объясни.

— По призыву папы римского, который поддержали короли Эдуард Английский и Филипп Французский, в Акру приплыли галеры с итальянскими крестьянами, дабы участвовать в Крестовом походе. — Уилл на секунду замолк. — Говорят, погромы начались, когда кто-то из них услышал, что двое мусульман изнасиловали христианскую женщину.

— Это оправдание? — спросил Калавун.

— Нет, — быстро ответил Уилл. — Конечно, нет. Случившемуся в Акре оправдания нет. Это причина. — Он покачал головой. — Другие неизвестны.

Калавун посмотрел на него:

— Знаешь, как было трудно после Триполи остановить войско? Сколько времени я убеждал своих эмиров, что не франки намерены идти против нас, а среди моих приближенных нашелся предатель, который из корысти подделал донесения. Сколько сил у меня ушло уговорить их, что мир с франками в наших интересах.

— Мамлюки осаждали Триполи без всяких причин. Твои эмиры не желали останавливаться и призывали тебя идти на Акру. Разве мир, подписанный твоей рукой, для них не закон?

— При моем дворе франки почти для всех вне закона, — ответил Калавун. — Мамлюки жаждут вашего изгнания. И ухватятся за любой повод. — Он провел рукой по седым волосам. — Теперь вы им дали этот повод. — Калавун сузил глаза. — Больше тысячи погибших. Мусульман похоронили не так, как повелевает Коран. Остались сироты. Многих лишили крова и средств к жизни. Это был один из самых жестоких погромов, какой случался за многие годы. Ваши свиньи убивали не опытных воинов, а продавцов книг, ювелиров, пекарей, рыбаков, которые десятилетиями жили в мире среди христиан. Мне донесли, что мусульман раздевали догола и вешали прямо на улице. — Калавун развернул смятый свиток. — И твой великий магистр думает, что нас успокоит его извинение?

— Этого мало, я согласен, — тихо произнес Уилл, — но в погромах погибли также христиане и иудеи. Итальянцы не подчинялись никому в Акре. Мы их едва терпели в городе.

— Ты забыл, как не так уж давно твой великий магистр искал войны с мусульманами?

— Больше не ищет, мой султан. И даже те из монархов на Западе, кто мечтал о Крестовом походе, успокоились. Погромщики не были опытными воинами, посланными укрепить наше войско. Это нищие крестьяне, соблазненные обещаниями богатства и отпущения грехов. Мы пытались их остановить, поверь мне. Да, много мусульман погибли, но еще больше спасены нашими быстрыми действиями.

Калавун покачал головой:

— Все верно, Кемпбелл, но ярость при моем дворе не утихнет. Эмиры требуют кары. Мне с трудом удалось их остановить от похода на север под водительством моего сына.

— Подумай, Калавун, сколько мы трудились, вместе и порознь, ради сохранения мира между нашими народами, который чуть не рухнул после Триполи. Но я молю тебя, не позволь своим эмирам ради отмщения сломать построенное с таким трудом. Иначе принесенные жертвы будут напрасны.

— А что мы такого с тобой построили, Кемпбелл? — устало обронил Калавун. — И стоит ли это таких жертв?

— Стоит, — возразил Уилл. — Ты знаешь, что стоит. Иначе бы не заставил свое войско вернуться в Каир. — Он перевел дух, желая, чтобы сейчас здесь присутствовал Эврар. — Ты бы не трудился так тяжело и не рисковал. Ведь достаточно было просто опустить руки. Когда ты встретил моего отца и согласился на союз, зная, что все будут против, и Бейбарс, и твои близкие, и твой народ, ты понимал всю сложность. Ты стал бороться за мир, поскольку, как и мой отец, верил, что нашим народам будет от этого польза.

Калавун прикрыл глаза. Это правда. Он мечтал о благе народа. Но когда все вокруг день за днем, год за годом твердят, что франков нужно изгнать, то поневоле начнешь сомневаться и терять убежденность.

— Ты веришь, что христиане, мусульмане и иудеи должны жить в мире, — продолжил Уилл. — Веришь, что мы все одинаковы. И потому не надо поднимать меч на своих братьев. Мы все дети одного Бога. Ты это знаешь.

При этих словах Калавун открыл глаза. Да, он это знал. Но одного знания сейчас было мало.

— Вы должны заплатить, — пробормотал он, глядя на Уилла. — Только тогда я смогу сдержать эмиров.

— Мы согласны искупить злодейство, совершенное в нашем городе. Великий магистр де Боже повелел мне спросить условия искупления.

— Вы передадите нам всех зачинщиков погромов, — сказал Калавун и, помолчав, добавил: — И заплатите по одному венецианскому цехину по числу жителей Акры.

Уилл нахмурился:

— Это будет больше ста двадцати тысяч золотых монет, мой султан.

Калавун кивнул:

— Да, но монеты успокоят мой двор. Я сделаю свое дело, Кемпбелл. А ты сделай свое. Отправляйся к великому магистру и уговори его согласиться на эти условия. Я сдержу своих эмиров.


Сквозь щель в стене Халил наблюдал, как его отец и тамплиер пожимают руки.

Покинув тронный зал, Халил вспомнил, где прежде видел этого тамплиера. Во время осады Триполи, в шатре отца. Халил свернул в проход для слуг к щели, которую проделал Хадир, чтобы шпионить за придворными. Он понимал, что подглядывать за отцом недостойно, но как только они заговорили, все угрызения совести пропали.

Потрясенный Халил смотрел вслед удаляющемуся рыцарю. Его отец устало взошел по ступеням на помост и тяжело опустился на трон. Халил долго рассматривал этого человека, неожиданно ставшего ему чужим.


Церковь Святого Креста, Акра 23 сентября 1290 года от Р.Х.

Лицо Гийома де Боже покраснело от напряжения. Глаза блестели. Он стоял у алтаря, оглядывая собравшихся. Церковь Святого Креста была переполнена. На скамьях сидели судьи верховного суда, легаты, епископы, патриарх, великие магистры орденов, принцы и консулы. Купцам приходилось тесниться в проходах. На возвышении рядом с Гийомом стояли главный коммандор Тибальд Годин, маршал Пьер де Севри и сенешаль, а также несколько коммандоров высокого ранга, включая Уилла. Совет начался меньше получаса назад, и страсти уже разгорелись. Слова Гийома принимали враждебно, ему приходилось кричать, чтобы быть услышанным.

— Поймите, султан Калавун имеет полное право пойти на нас, — прорычал он. — Выполняя его требования, мы покупаем себе жизнь!

— Мы не будем платить дань неверным! — крикнул один купец. Его слова потонули в других выкриках, не таких фанатичных, однако непреклонных.

— Магистр тамплиер, этим крестьянам из Ломбардии и Тосканы никто из присутствующих ничего не приказывал. Они действовали сами по себе, — раздался высокий голос из бокового ряда. Это говорил епископ Триполи. — Почему мы должны платить за то, в чем не виновны? Да еще такие деньги, сто двадцать тысяч цехинов.

Гийом устремил на него глаза.

— Я склонен был думать, епископ, что вы лучше всех остальных понимаете цену, которую мы заплатим, если не выполним условия султана. Вы своими глазами видели, что сделало с городом войско мамлюков. Хотите дождаться, когда та же судьба постигнет Акру? — Он оглядел собравшихся. — Вы даете простор своей самонадеянности, а она погубит всех нас. Да, мы не приказывали ломбардцам совершать эти зверства, но прислал их сюда наш папа, и значит, мы несем ответственность. — Он перевел взгляд на помрачневшего епископа.

Уилл сжимал кулаки. Он не мог поверить, что эти люди так упорно станут сопротивляться предложению великого магистра, когда на карту поставлено само их существование.

— Я согласен со сказанным, магистр де Боже, — донесся хриплый голос старого седовласого человека со сгорбленной спиной, патриарха Иерусалима Николы де Анапе. Всем остальным пришлось умолкнуть. — Я согласен, мы должны принять ответственность за происшедшие здесь бесчинства, но в этой чудовищной бойне, которую ничем нельзя оправдать, погибли и добрые христиане. — Патриарх всмотрелся в Гийома. — Султан Египта требует прислать ему этих людей, хотя вершить правосудие над ними должны мы. В Египте все они будут сразу казнены.

— У нас их тоже казнят, — сурово произнес Тибальд Годин.

— Только после суда, — ответил патриарх и покачал головой. — И деньги султан требует очень большие.

— А сколько стоят жизни людей, зверски убитых этими погромщиками? — спросил Гийом.

— Жизнь не имеет цены, магистр тамплиер, — ответил патриарх, — мы это оба знаем. Знает эту истину и султан. Наши деньги, вполне вероятно, пойдут на войну против нас в будущем. Негоже вооружать его из своих собственных карманов. Давайте найдем другое решение. — Он простер руки. — Освободим из тюрем мусульман и отошлем ему.

— Калавун поставил условия, — твердо произнес Гийом. — И у нас нет времени торговаться. Да никто и не будет.

— А Кабул? — спросил член верховного суда. — А злодейства, какие совершили мамлюки в этой деревне? Казнили всех мужчин, женщин и детей угнали в рабство.

— Верно! — прервал кто-то из собравшихся. — Тогда были убиты сотни христиан, а мамлюки нас успокоили несколькими сумками золота!

Его поддержали энергичными криками. Гийом вскинул руки:

— Вы что, не слушаете? То было в прошлом, а сейчас другое дело. Если мы не дадим Калавуну то, что он требует, армия мамлюков пойдет на Акру и разрушит ее!

В церкви поднялся такой шум, что ничего невозможно было разобрать. Каждый пытался перекричать другого. Уилл напрягся, сдерживая себя перед этим морем злобы и невежества. Он посмотрел на великого магистра, который стоял, вскинув руки, как священник, пытающийся сдержать паству. А ведь это он всего тринадцать лет назад искал войны с мусульманами, но Гийом де Боже, замысливший похитить Черный камень, чтобы вызвать новый Крестовый поход, и нынешний великий магистр казались совершенно разными людьми.

За прошедшие годы он научился быть не только воином, но и дипломатом. Это далось нелегко, страсть и честолюбие по-прежнему оставались при нем, но теперь он умел слушать и принимать взвешенные решения. Гийом желал, чтобы Акра, а вместе с ней христианство продолжали существовать на Святой земле, и отношения Уилла с Калавуном давали надежду на сохранение мира. Однако сейчас его поддерживали здесь лишь немногие.

Наконец зычный голос возвысился над остальными.

— Магистр де Боже прав, — произнес коренастый крепыш с широкой грудью. — Следует принять условия Калавуна. Это небольшая плата за продолжение нашего существования.

Собравшиеся затихли.

Уилл удивленно смотрел на человека, который говорил в поддержку Гийома. От него такого можно было ждать в последнюю очередь. Жан де Вилье, великий магистр ордена рыцарей Святого Иоанна. Тамплиеры и госпитальеры ожесточенно соперничали в течение десятилетий. По любому вопросу они занимали крайне противоположные стороны. Подобно генуэзцам и венецианцам они впитали ненависть друг к другу с молоком матери. И за этой ненавистью стояли годы вражды и обид, которые не забываются. Но даже слова магистра госпитальеров не смогли изменить ход обсуждения.

— Откуда мы возьмем деньги? — спросил чиновник из магистратуры. — Горожане не дадут. Кто заплатит?

Опять поднялись крики:

— Стены Акры выстоят осаду! Сарацины о них разобьются!

— Не уступать их требованиям!

— Никакая крепость не выдержит продолжительной осады, — увещевал их Гийом. — В обороне Акры мамлюки отыщут слабые места. — Он откашлялся. — Войско крестоносцев взяло этот город у арабов два столетия назад! В своем самодовольстве вы забыли это. Триполи, Антиохия, Эдесса, Кесария, Иерусалим, — называя каждый город, он ударял кулаком по ладони, — пали под натиском мусульман. Акра — наш последний оплот, милостью Божьей. Потеряем ее, потеряем и Святую землю!

— Запад нас не бросит! — выкрикнул епископ Триполи. — Не слушайте тамплиеров. Римская церковь не отдаст нас на съедение сарацинам, пришлет оружие и войско. Наш папа не позволит, чтобы Святую землю захватили неверные. Не позволит это и наш Господь.

Глаза Гийома вспыхнули.

— Есть время для молитвы, епископ, и время для действий. Только глупец встанет на поле битвы лицом к войску неприятеля с Библией в руках. Мы исполняем Божий промысел не только благочестием, но и деяниями. В этом суть нашего служения Ему. Отогнать сарацинов с помощью одних молитв не удастся. Даже если Запад пошлет помощь, она вовремя не придет. И помните, братья, что именно Запад прислал сюда этих самых людей, которые, не исключено, подписали нам смертный приговор. Почему, вы думаете, для Крестового похода сюда прибыли только пастухи, овцеводы и земледельцы? Никто больше не захотел! Запад погряз в собственных распрях, и Святая земля его больше не заботит. Мы остались одни, братья!

— Мы тебе не братья, — выкрикнул сзади рыцарь-тевтонец. — Ты не считал нас братьями, когда свергал с трона короля Гуго, чтобы посадить на него своего кузена Карла Анжуйского, из-за чего в городе вспыхнули беспорядки. Ты делал это только ради интересов Темпла. Ваши великие магистры всегда стремились верховодить в этом королевстве! Начинали войны, дабы наполнить золотом свои сундуки! Почему мы должны слушать тебя сейчас?

Эти слова вызвали такой шквал поддержки, что Гийом стоял, не в силах произнести ни слова.

Уилл не выдержал. Взорвавшаяся внутри ярость заставила его шагнуть вперед.

— Вы все глупцы! Я был в Каире, видел ненависть в глазах мусульман. Если вы не примете их требования, то, клянусь Богом, будет война и мы падем!

Его вернул на место Тибальд Годин:

— Коммандор, не горячись.

— Они ничего не слушают, — удрученно буркнул Уилл, показывая на толпу.

Гийом хотел продолжить, и тут кто-то швырнул в него яблоко. Оно не попало, но с шумом разбилось о заднюю стену церкви. Тибальд Годин отпустил Уилла и выхватил меч.

— Мессир, нам нужно уходить. Это уже слишком.

— Ты предал своих, де Боже! — крикнули из толпы.

Теперь выхватил меч и Уилл. Следом могут швырнуть камень или кинжал. Он и Тибальд быстро свели великого магистра с помоста. Обнажили мечи и все остальные тамплиеры. Толпа неохотно расступалась перед ними. Крики не прекращались:

— Тамплиеры больше сарацины, чем христиане!

— Им на мантиях надо носить не кресты, а полумесяцы!

— Предатели! Предатели!

Под эти возгласы рыцари протолкнулись к двери и поспешили к своим коням. Гийом отстал и стиснул плечо Уилла. Его глаза лихорадочно горели.

— Ты видишь, к чему мы пришли? Спустя два столетия эти люди готовы отказаться от мечты христианства ради одной золотой монеты с каждого. — Он сжал плечо Уилла еще сильнее. — Неужели ради них принесли себя в жертву наши братья, твой отец? Ради них они проливали свою кровь? — Он опустил голову. — Должно быть, рыцари Первого крестового похода, основатели нашего ордена, сейчас переворачиваются в своих гробах! Наверное, Господь отвернулся от нас из-за нашей алчности и тщеславия. Неужели все кончено? И не на поле битвы, а в бессмысленных погромах в мирное время, устроенных толпой невежественных голодных крестьян, явившихся сюда в поисках лучшей жизни. — Он горько рассмеялся. — Неужели действительно вот так все кончилось?

Уиллу хотелось сказать, что все войны бессмысленные. История помнит героев и полководцев, и ей дела нет до безвестных миллионов, принявших смерть на полях битвы.

— Спаси нас Господь, — простонал Гийом, почти падая на колени.

Уилл подхватил де Боже, на мгновение проявив слабость и выругав Эврара, что тот умер и оставил его одного. Но тут же собрался, вспомнив, что он глава «Анима Темпли», а еще муж и отец.

— Это еще не конец, мессир. — Он посмотрел великому магистру в глаза. — Пока еще не конец.

44

Цитадель, Каир 20 октября 1290 года от Р.Х.

Калавун нетвердой походкой проковылял к двери и вышел в сад. На мгновение ослепленный солнечным светом, заслонился ладонью и направился по обсаженной пальмами и яркими цветами дорожке к пруду, где в чернильной глубине медленно двигались рыбы. Тяжело опустился на каменную скамью и охватил пульсирующую голову руками. Кожа на лбу была сухая и холодная, к горлу подступала тошнота. Обычно такое бывало только по утрам, но теперь длилось целый день. Снадобья лекаря не помогали уже несколько месяцев.

— Отец.

Калавун выпрямился, морщась от боли. Подошел Халил, как обычно, с суровым лицом. Посмотрев на сына, Калавун вдруг, к своему ужасу, обнаружил в себе желание, чтобы лихорадка унесла тогда не Али, а Халила. Али был добрый, справедливый, красивый и благородный мальчик. Он умел радоваться жизни и, возможно, стал бы единомышленником отца, поверил бы в его дело. А Халил спрятался за холодной стеной веры и долга, которую Калавуну так и не удалось пробить. Наверное, после смерти Али надо было искать другого преемника. Но сейчас нечего забивать этим голову. Калавун слабо вздохнул и зажмурился. Он любил Халила. И по-прежнему надеялся, что сын его поймет.

— Почему ты покинул Совет, мой повелитель? — спросил Халил. — Эмиры ждут приказа выступать. — Он скрипнул зубами. — Франки осмелились отказать нашим требованиям! Они дорого за это заплатят.

— Я хочу подумать, Халил, на воздухе.

— О чем думать, отец? — Халил взмахнул в сторону дворца. — Люди ждут тебя. — Он вгляделся в Калавуна. — Отец, почему ты молчишь?

Калавун встретил его каменный взгляд.

— Я принял решение.

— Тогда объяви. Надо готовить войско. — Халил собрался идти к дворцу, но остановился, увидев, что Калавун все еще сидит.

— Я не пойду на франков.

Халил долго молчал.

— Ради Аллаха, скажи, почему ты это делаешь? Франки отказались заплатить за злодейства, совершенные в Акре. Ты должен на них пойти!

— Не забывай, с кем говоришь, Халил, — резко оборвал его Калавун. — Я султан, и мое слово закон.

— Эмиры не позволят тебе это сделать, — свирепо отозвался Халил. — Франки истребили сотни мусульман, нарушили мирный договор. Эмиры требуют от тебя действия!

— Я их послушал, когда речь шла о Триполи, и сожалею с тех пор каждый день. Снова ту же ошибку я не повторю. — Калавун поднялся и обошел пруд. Посмотрел на небо, затем невесело рассмеялся. — Я скучаю по Назиру. Странно, да? Он меня предал, а я по нему скучаю. И думаю, не стал бы его убивать, если бы Назир тогда остался жив в Триполи. Понимаешь, не смог бы заставить себя сделать это. Я потерял много близких. Айша, Ишандьяр, Али, Бейбарс. Отчего же я еще здесь, Халил? Может, Аллах обо мне забыл?

Но Халил не слушал, думая о своем.

— Ты поведешь войско на Акру, отец, и уничтожишь это последнее пристанище франков.

Калавун поморщился.

— Ты сделаешь так, — продолжил Халил, — потому что это необходимо, единственно правильно. Ты сделаешь так потому, что этого требуют твои люди, а франки заслуживают наказания. И ты сделаешь так, потому что, если ты не сделаешь, я расскажу эмирам в зале о твоем предательстве.

— Что?

— Я подслушивал! — крикнул Халил в лицо ошеломленному отцу. — Да, подслушивал твой разговор с тамплиером. Теперь знаю, что вы многие годы работали вместе против Бейбарса, против наших людей. Против меня! — Он прошелся взад и вперед, вскидывая руки. — Я держал это в тайне, чтобы дать тебе возможность сделать все правильно для своего народа. Но теперь вижу, у меня нет выбора. — Его голос осекся. — Ты не оставляешь мне никакого выбора, отец.

— Это угроза? — спросил Калавун, потрясенный словами сына.

Халил сделал шаг к нему и остановился.

— Тебя заколдовали, отец. Как ты мог сотрудничать с завоевателями? С тамплиером? Эти люди нас убивали, оскверняли наши храмы, грабили города. Они занимались этим две сотни лет. Да, рыцарям сейчас нужен мир, но чтобы набраться сил и пойти на нас. Если мы дадим им достаточно времени, они попытаются вернуть то, что Бейбарс и его предшественники сумели у них вырвать. — Халил покачал головой. — Ты отчего-то перестал видеть правду, отец. Сбился с пути.

— А почему нельзя жить в мире с этими людьми? — спросил Калавун, подходя к сыну и сжимая его плечи. — Почему? Мы торгуем друг с другом, делимся знаниями. Многое из того, что свято для нас, свято и для них. Почему мы должны быть врагами? Я знаю, эта земля не принадлежала франкам, знаю, они пришли сюда и взяли ее силой. Но разве она наша? Я родился далеко отсюда, Халил. Меня пригнали сюда в рабство. Эта земля моя не больше, чем франков. И они пришли сюда не вчера, а много поколений назад. Мы воюем друг с другом так давно, что забыли причины войны.

— Мы воюем, потому что должны воевать. Иначе франки заберут наши земли и средства к жизни. И не важно, откуда ты родом, откуда мы все родом. Ты султан Египта и Сирии, и у тебя есть долг перед своим народом, перед мусульманами, защищать их. — Халил отстранился. — И ты выполнишь свой долг.

Калавун долго смотрел в глаза сыну. Затем оцепенело последовал за ним во дворец. С трудом перенося боль в голове, он встал перед эмирами и слабым голосом объявил поход на франков. Последовавшие за этим радостные возгласы больно отдавались в сердце, будто по нему били молотком.

Эмиры хотели обсудить стратегию похода, но Калавун отложил это на завтра. Он направился в свои покои, удалил оттуда слуг, подошел к столу. Взял пергамент, гусиное перо и сел писать. Через два дня после получения вести, что правители Акры отказались выполнять его требования, он получил послание от Уилла, в котором рыцарь умолял его дать еще время уговорить правителей. Великий магистр написал в Париж инспектору ордена, чтобы тот собрал денег. Если правители Акры станут упорствовать, Гийом де Боже заплатит султану из сундуков Темпла. Но на это нужно время. Но как раз этого Калавун им дать не мог. «Если вы не хотите увидеть мое войско у своих стен, — писал он, сдерживая ярость, — то убедите своих правителей, чтобы они передумали».

К тому времени, когда Калавун закончил писать, головная боль стала такой сильной, что он почти ничего не видел.


Аль-Салихийя, Египет 10 ноября 1290 года от Р.Х.

— Как он?

— Скверно. Я дал ему снадобья, чтобы облегчить страдания. Это все, что можно сделать. Боюсь, он долго не протянет.

Голоса звучали мягко. Калавун их слышал будто сквозь сон. Лежать в теплой постели было приятно. Боль почти утихла. Он ее ощущал, но она находилась где-то далеко.

Ему на лоб легла холодная рука.

— Отец, ты меня слышишь?

Калавуну не хотелось выбираться из бархатной тьмы, но настойчивый голос требовал внимания. Он открыл глаза, и боль сделала шаг вперед, приблизилась. Глазам стало больно, хотя покой освещали только тлеющие угли двух жаровен.

На постели рядом сидел Халил. Его лицо скрывала тень.

— Я умираю. — Калавун задал вопрос, но получилось утверждение.

Халил отвернулся.

— Да.

Калавун поднял слабую руку и поднес к лицу сына. Потрогал кожу. Она была молодая, гладкая.

— Тогда сделай кое-что для меня.

Халил взял руку отца.

— Если смогу.

— Не иди на франков. Дай им возможность заплатить. Прояви милосердие.

Халил напрягся.

— Мы уже начали поход.

— Еще есть время.

— Его нет. Войско собрано, построены осадные машины. — Халил внимательно смотрел на Калавуна. — Мы находимся сейчас в аль-Салихийи, отец. И готовы пересечь Синай.

Калавун оглядел покои и лишь сейчас понял, что это не дворец в Каире, а шатер.

На подготовку к походу ушло три недели. Эмиры трудились день и ночь. Калавун в этом не участвовал и с тяжелым сердцем ждал ответа Уилла на свое письмо. Поход на Акру следовало начинать поскорее, пока по всей Палестине не пошли зимние дожди. Они разобьют лагерь у стен города, а там прибудет еще войско из Алеппо и Дамаска. Урожай собран, города обеспечены. Самое время выступать.

— Надо повернуть назад. — Калавун сжал пальцы сына. — Я не дал Кемпбеллу времени их уговорить.

Халил высвободил руку.

— Кемпбелл? Тамплиер?

— Франки согласятся на наши требования. Он их уговорит.

— Нет, не уговорит, — произнес Халил, поднимаясь.

— Я написал ему. — Калавун сделал попытку сесть. — Предупредил, что мы идем и пусть поторопится.

— Я знаю.

Калавун замер.

— Ты?..

— Да, — бросил Халил, — я не глупец. И перехватил послание, которое ты отправил после того, как отдал приказ к походу. Я знаю, ты отдал его только из-за моей угрозы.

Калавун закрыл глаза.

— Твое послание я разорвал, — продолжил Халил. — Франки не заплатят, потому что они не ведают, что мы идем на них. И к тому времени как узнают, будет поздно.

— Почему ты это сделал?

— Так надо. — Халил снова сел рядом с отцом, взял его руку. Калавун пытался отвернуться, но был слишком слаб. — Когда ты умрешь, отец, я хочу, чтобы наши люди произносили твое имя с гордостью и благоговением. Я хочу, чтобы они знали, как ты их любил и всегда заботился об их благе. Я постараюсь, чтобы в людской памяти о тебе сохранилось только хорошее.

— Но я поступал так именно потому, что любил их, — прошептал Калавун. — Неужели ты не видишь?

— Я знаю, ты верил в это, — тихо сказал Халил. — Но ты заблуждался, отец. — Он наклонился к умирающему. — Ты и горстка христиан, твоих единомышленников. То, что этому тамплиеру приходится убеждать своих правителей заплатить нам за злодейства, учиненные в Акре, показывает, что христиане тоже не желают жить с нами в мире. Твои идеалы не защитят нас от врагов. Пока они остаются на наших землях, покоя не будет. От завоевателей с Запада избавит нас только меч.

Калавун откинул голову на подушку.

— Да простит меня Аллах, но мне надоело быть рабом. Рабом долга, веры, мести. Понимаешь, Халил, надоело. — Он закрыл глаза.

Сын что-то говорил, искренне, страстно, но Калавун уже не слышал.

Аллах его не забыл. И ниспослал покой, окутывающий сейчас все тело своим нежным, мягким покрывалом.

В глубине бездонной тьмы вдруг забрезжил свет. Он становился ярче, а затем появились улыбающиеся лица Айши и Али. Калавун радостно улыбнулся. Дети пришли взять его в рай.


Халил еще сидел некоторое время рядом с отцом, после того как его грудь перестала подниматься и опускаться. Древесный уголь в жаровне с шипением раскололся, пустив в воздух яркие искры. Халил наклонился над умершим прошептать на ухо молитву и застыл в этой позе, вдыхая приятный запах масла от его волос. На этом скорбь сына закончилась. Он встал. За стенами шатра войско ждало нового султана. Нет, сейчас в поход они не выйдут. Калавун верил, что войско когда-нибудь вообще будет не нужно, что рано или поздно мир восторжествует. А Халил, напротив, считал, что у него мало войска и осадных машин. Он понимал: взять Акру и все последние замки и поселения франков можно только большими силами. Поэтому выступать пока рано. Они переждут здесь зиму и соберут больше войска. Потом сделают последний рывок для окончательного удара, и Халил завершит то, что начали Зенги, Нурэддин,[10] Саладин, Айюб и Бейбарс. Покончит с крестоносцами.

45

Венецианский квартал, Акра 30 марта 1291 года от Р.Х.

— Ты меня слушаешь?

Элвин перестала складывать шелковые простыни в комод и посмотрела на Уилла:

— Слушаю, но решения не изменю. Мы не поедем.

Уилл отошел от окна.

— Я серьезно, Элвин.

Отрицательно качая головой, она сняла покрывало с постели Андреаса и Бесины.

— И я тоже серьезно.

Решимость на лице жены повергла Уилла в расстройство. Он знал, что уговорить ее не сможет.

— Подумай о Роуз. О нашей дочери.

— Я думаю, — ответила Элвин, складывая простыню. — Лекарь Андреаса говорит, что для далекого плавания она слишком слаба. Я не хочу рисковать.

— А оставаться здесь не риск? — глухо сказал Уилл. — Они уже близко, скоро подойдут к стенам.

Элвин положила простыню в комод, затем подошла к Уиллу и захватила ладонями его щеки.

— Нас защитишь ты со своими рыцарями, я в это верю.

— Элвин, войска в Акре всего двадцать тысяч. Мамлюков много больше.

Она вскинула голову.

— Чего ты хочешь от меня? Чтобы я села с нашей дочкой на корабль, который выйдет в бурное море и будет плыть несколько месяцев? Там нет ни лекаря, ни всего, что может понадобиться. Не лучше ли подержать ее здесь, пока она как следует не окрепнет? Кроме того, без тебя я уезжать не хочу.

— Но я обязан остаться, Элвин. Этого требует долг.

— А я твоя жена, и у меня свой долг.

В дверь постучали. Вошла Катарина, улыбнувшись Уиллу, мягко заговорила с Элвин по-итальянски. Уилл смотрел на них, вспоминая, как Элвин выдворяла Катарину из комнаты, когда девочка застала их целующимися. Как быстро пролетели эти пятнадцать лет. Катарина уже взрослая женщина, у нее свои дети. Он не мог понять почему, но сознавать это было грустно.

— Роуз проснулась, — сказала Элвин. — Пойду проведаю.

Онаушла с Катариной, а Уилл подошел к окну. Внизу на улице двое стояли разговаривали, кутаясь в плащи. Эта зима выдалась суровой, и даже сейчас, в разгар весны, было по-прежнему прохладно. Весь февраль почти без остановки шел снег с дождем, а в марте с моря подули сильные ветры. И повсюду была сырость и слякоть. В довершение на город и окрестные поселения напала лихорадка, унесшая жизни больше сотни детей. Не обошла она и Роуз. Девочка проболела несколько недель. Уилл и Элвин в отчаянии думали, что потеряют ее. Это время оказалось самым тяжелым в жизни Уилла. По ночам он вскакивал с постели и мерил шагами свои покои в Темпле, думая о дочке, которая лежала совсем недалеко отсюда, в поту и горячке. Ужасно сознавать, что он ничем не способен помочь и что, возможно, утром придет весть о ее смерти. Но Бог был милостив. Роуз пережила худший период болезни и теперь пошла на поправку. К тому же погода становилась мягче, днем сделалось теплее, суше, ночи стали светлее. Но появилась новая тревога. Скоро у стен Акры застучат сапоги тысяч мамлюков, загромыхают колеса осадных машин, загремят барабаны.

Сзади скрипнула дверь.

— Как она? — спросил Уилл, поворачиваясь.

В дверях стояла не Элвин, а Андреас. Уилл коротко поклонился, чувствуя неловкость из-за того, что находился в его покоях. Они неплохо ладили, но с годами ближе не стали. Правда, у них была общая забота, Элвин и Роуз, и потому они всегда чувствовали себя друг с другом свободно.

— Мне пойти подождать на улице? — спросил Уилл по-арабски. Этот язык они оба знали.

— Нет, оставайся. — Андреас махнул рукой и начал рыться в бумагах на столе. — Ты видел Роуз?

— Еще нет. Зайду перед уходом. Элвин говорит, что пока лучше ее не утомлять.

Андреас хмыкнул и продолжил просматривать бумаги.

— Она по-прежнему упорствует?

— Да, Андреас. Мне осталось только ударить ее чем-нибудь по голове и затем погрузить на корабль.

Андреас чуть улыбнулся.

— Она упрямая, это точно. Мне тоже не удалось ее уговорить. — Он посмотрел на Уилла. — Она остается здесь из-за тебя. Ты это понимаешь?

— Понимаю, но она боится и за Роуз. Говорит, что ваш лекарь не советует трогать сейчас девочку.

— Да, решиться очень трудно. На мой взгляд, гораздо безопаснее отправиться в море, чем оставаться и ждать, что станет с Акрой. Я слышал, у султана Халила войско в двести тысяч. Я не воин, но и то могу видеть, что такой силе противостоять невозможно. — Андреас помолчал. — Да, коммандор, преданная тебе досталась жена.

— Слишком преданная, — ответил Уилл. — Я не хочу, чтобы ради меня она жертвовала жизнью. Им надо уезжать.

— Любовь часто неразумна. — Андреас собрал бумаги. — У меня остается здесь друг, который согласен взять их на свой корабль, если город не выдержит осаду. Думаю, они успеют добраться до гавани. А в Венеции я о них позабочусь, пока ты пришлешь весть. — Он помолчал. — Коммандор, когда начнется осада ты, конечно, будешь занят, но проследи, чтобы они вовремя попали в порт. — В коридоре раздались шаги, и Андреас замолк.

Вошла Элвин. Улыбнулась им обоим и посмотрела на Уилла.

— Я сказала Роуз, что ты придешь.

Уилл кивнул Андреасу и последовал за ней вниз по винтовой лестнице.

Роуз лежала закутанная в большое шерстяное одеяло. Золотистые волосы разбросаны по подушке. Худенькая, бледная. У него сжалось сердце. Он ожидал, что она выглядит лучше.

— Роуз. — Уилл согнулся над постелью.

Девочка приоткрыла глаза.

— Отец. — Она попыталась сесть.

Уилл нежно положил ей руку на плечо.

— Не надо двигаться, любовь моя. Я просто зашел поцеловать мою красавицу дочку. А потом ты поспи. Тебе надо набираться сил.

— Скажи Катарине, чтобы она не уходила, — слабо произнесла Роуз. — Я хочу поговорить с ней.

Уилл погладил ее волосы.

— Ты еще поговоришь с Катариной, когда поправишься. И чем больше будешь спать, тем скорее это случится.

— Ты обещаешь?

Уилл улыбнулся и приложил руку к сердцу:

— Клянусь.

Уголки рта Роуз дрогнули.

— Я принимаю твою клятву.

Уилл продолжал гладить волосы дочки, пока ее веки не сомкнулись. Спина затекла от неудобной позы, но он не шевелился.

Элвин тронула его за плечо.

— Тебе нужно идти в прицепторий.

Уилл наклонился, поцеловал щеку дочери и встал. Элвин вышла его проводить.

Он поймал ее руку.

— Друг Андреаса согласился взять тебя на корабль, если мамлюки пробьют нашу оборону.

— Я знаю.

— Вы должны с ним отплыть непременно. Ты поняла?

Элвин отвернулась.

— Да.

Уилл притянул ее к себе.

— Все будет хорошо. Я обещаю.

Они стояли долго, не в силах разомкнуть объятия. Затем, держась за руки, спустились вниз. В прихожей у мешков и ящиков ждала Катарина.

— Отец отправляет нас на первом корабле. Джованни и дети ждут на улице. — Она посмотрела на Элвин. — Может, решишься?

— Я не могу, — пробормотала Элвин.

Уилл не понимал ни слова, но догадался о сути разговора, когда Катарина заплакала.

Элвин ее обняла.

— Не беспокойся за нас с Роуз. Если мамлюки возьмут верх, увидимся в Венеции. Если нет, то твой отец обязательно вернется. Так что прощаемся не навсегда.

Катарина всхлипнула и расцеловала Элвин в обе щеки. Затем улыбнулась Уиллу и произнесла по-английски:

— До свидания, Виил. Позаботься о них.

Они вышли на улицу. Катарина влезла в фургон, нагруженный вещами семьи ди Паоло. Лошади тронулись.

— Скоро в этом доме останемся только мы с Роуз, — вздохнула Элвин.

— А что, Андреас не оставит никого из слуг?

— Останется только стражник Пьеро. — Она покачала головой. — Жаль, что «Анима Темпли» не удалось сохранить мир.

Вместо ответа Уилл ее поцеловал.

Три дня назад он созвал братство в последний раз перед войной. В конце встречи с большой неохотой положил «Хроники» Эврара в ящик, где хранилась казна.

— Не лучше ли сжечь? — угрюмо спросил сенешаль.

— Нет, — ответил Уилл. — Давайте сохраним это в память об Эвраре. Отошлем Гуго де Пейро в Париж, как решили.

Сенешаль кивнул:

— Ладно.

Уилл пошел в город к Илие, чтобы уговорить рабби уехать. Тот весело рассмеялся и ответил, что осаду Акра выдержит, он в этом уверен и потому не сдвинется с места.

«Мне бы спокойствие этого старика», — подумал Уилл, сжимая руку Элвин.

Он пошел прочь, но, сделав несколько шагов, обернулся. Она стояла у дома, смотрела на него. Уилл не выдержал, вернулся, заключил ее в объятия. Она крепко к нему прижалась. И они опять надолго застыли в такой позе.

— Я люблю тебя, — шептал он ей в волосы.

— И я тебя, — шептала она в ответ.

— Мы будем сражаться и выстоим, — успокоил он ее на прощание.

Наконец они расстались, Уилл направился в прицспторий.

Жители покидали Акру, правда, пока лишь немногие. С угрюмыми лицами грузили на тележки вещи или вешали корзины на спины мулов и верблюдов, чтобы двинуться в порт. Но большинство оставались, веря в непробиваемость стен Акры, которая выдержала многие осады Бейбарса. А некоторые по-прежнему надеялись, что правителям удастся договориться с мамлюками.

Уилл знал другое. Получив весть о смерти Калавуна, Гийом де Боже отправил султану аль-Ашрафу Халилу послание, где предлагал начать переговоры. Уилл поехать не мог по причине расстройства желудка. И тем спасся, потому что два рыцаря, посланных великим магистром, так и не вернулись. Вместо них Гийому доставили от султана Халила письмо с советом больше никого не посылать и не предлагать никаких подарков. Потому что он их не примет. «Мы идем на вас, чтобы изгнать с наших земель навсегда». Так заканчивалось это письмо.

А следом в Акру начали приходить вести, что султан Халил собрал войско, какого не видели с начала Крестовых походов. Во всех мечетях звучали призывы идти на войну с неверными, и в войско вступили многие тысячи простых мусульман, крестьян и ремесленников. Они стекались отовсюду — из Египта, Палестины, Ливана и Сирии. Это был джихад невиданных размеров. В Ливане валили лес для осадных машин. Говорили, что Халил повелел построить сто манджаников, причем несколько — огромных размеров. Один манджаник, который назвали «Разъяренный», через Дамаск двигало все население города. И такое войско шло на христиан. Холод и дождь замедлили поход, но теперь потеплело, и они будут у стен Акры через несколько дней.

Оборонять последний оплот крестоносцев поднялись все, кто был способен держать оружие. Многие покинули свои крепости и поселения на побережье, где остались лишь небольшие гарнизоны. Общины Акры объединились в первый раз за много десятилетий. Тамплиеры, госпитальеры и тевтонцы вместе несли вахту на стенах. Французский полк, состоящий из сотни с лишним арбалетчиков, поставленный покойным королем Людовиком IX, соединился с гарнизоном короля Кипра Генриха II и английским орденом Святого Томаса. Пизанцы и венецианцы строили баллисты так же, как жители других кварталов. Акра готовилась встретить нашествие.

Двигаясь по городу, Уилл ощущал, что решимость пересилила страх. Это было видно на лицах купцов, забивающих окна своих магазинов деревянными планками, но отказывающихся уезжать, на лицах женщин, таскающих мешки с зерном к складам у стен, по яркому сиянию огня в кузницах, где до позднего вечера ковали оружие и прибивали коням свежие подковы. На стенах устанавливали метательные машины, баллисты и требюшеты. Двадцать тысяч воинов ожидали прихода врага.

Уилл поднялся на гору Монжу и остановился посмотреть на Акру. Перед ним лежал лабиринт улиц. Стены, разделяющие кварталы, шпили церквей и купола мечетей, продуваемый ветрами порт и железная цепь, перегораживающая гавань. На севере был виден прицепторий рыцарей Святого Иоанна, за которым блестел ров с водой, отделяющий город от поселения Монмюзар. Дальше шли крыши домов и мастерских, башня лазарета для прокаженных ордена Святого Лазаря. За Монмюзаром высилась двойная стена с башнями, отделяющая мыс Акру от остального мира. Уилл обвел взглядом Иудейский и Арабский кварталы, Итальянские рынки, собор, королевский дворец. Нигде не было видно ни малейшего признака грядущей катастрофы. Затишье перед бурей.

Белую мантию трепал ветер, взлохмачивал волосы, где уже появилась первая седина. Уилл размышлял.

Когда посланцы Гийома не вернулись, он поднял единомышленников братства по всему городу. Мусульмане, сознававшие, что пострадают от нашествия мамлюков так же, как и христиане, отправили сообщения Халилу и его эмирам. Уилл сам отправил несколько посланий, в которых умолял султана отменить поход, ссылался на свою дружбу с Калавуном и на то, как славно они жили в мире столько лет. Он предлагал деньги, новые торговые соглашения, освобождение из тюрем всех мусульман, зная заранее, что ответа не будет, болезненно сознавая свое бессилие сдержать приближающуюся лавину. Ему кое-как удавалось смирять ее многие годы. Он латал дыры в построенной плотине, но вскоре появлялись новые. Теперь дыры стали настолько широкими, а поток настолько мощным, что его уже ничем нельзя было остановить. Братство сделало все, что могло. Конечно, оставался еще один выход — плюнуть на все и сбежать, — но только не для Уилла. Нет, он встретит врага, как и пристало рыцарю-тамплиеру. Будет защищать город, свою жену и ребенка. До последнего дыхания.


Ворота Святого Лазаря, Акра 15 апреля 1291 года от РХ.

Полная луна освещала зловещим голубым светом крепостной ров и лица собравшихся у внешней стены, рядом с кучами валунов, щебня и штабелями стрел. Боевые кони затуманивали воздух своим мерным дыханием. Темплу было вверено защищать всю северо-западную сторону Монмюзара. В конюшнях устроили казармы, куда день и ночь из прицептория прибывали повозки с разными грузами. Однако сейчас здесь стояла тишина.

Уилл наблюдал за Гийомом де Боже. Он тихо переговаривался с швейцарским аристократом Отоном де Грансоном, главой английского ордена Святого Томаса, и магистром ордена Святого Лазаря. Все трое были облачены в боевые доспехи, но великий магистр выделялся своей кольчугой, похожей на сетчатую тунику до колен. Поверх нее была надета мантия, ниже — наколенники. Руки защищали кольчужные рукавицы, голову и шею — капюшон, тоже из кольчуги. Под мышкой он держал шлем с белоснежным плюмажем из перьев орла с кончиками, окрашенными хной. Казалось, что их окунули в кровь. С пояса свисал широкий меч. Позади Уилла рыцари сидели в напряжении, молча ждали сигнала.

Наконец Гийом закончил обсуждение и вернулся к тамплиерам. Отон двинулся к своим воинам, магистр лепрозория стал во главе пеших воинов, ожидающих невдалеке. Всего конных и пеших воинов здесь было почти три сотни.

Гийом взобрался в седло с помощью двух пажей, едва выдерживающих его вес, отягощенный массивными боевыми доспехами. Следом рыцари вскочили на коней и опустили забрала. Строй стал лицом к внешним воротам. Впереди великий магистр, за ним Тибальд Годин, Уилл и Дзаккария. Дальше Робер, знаменосец с флагом Темпла и остальные рыцари.

Шли минуты. Уилл сжимал щит, с трудом сдерживая нарастающее волнение. Под шлемом собственное дыхание казалось оглушительным, а внешние звуки — странно приглушенными. Наконец по сигналу пятеро воинов ордена Святого Лазаря двинулись к воротам и вытащили огромный деревянный засов. Затем с помощью лебедок подняли железные решетки и начали опускать мост через ров. Уилл поднял тугое забрало и устремил взгляд на полосу неба впереди, которая становилась все шире. Мост опускался медленно, хорошо смазанные лебедки и ворот барабана работали почти бесшумно. Стал сильнее слышен морской прибой. Ветер доносил разнообразные запахи: соли, навоза, лампового масла, ладана, горящего дерева, пряностей и вареного мяса. Мост с глухим стуком встал на место, и Уилл увидел лагерь мамлюков.

Он простирался далеко, насколько хватало глаз. Впереди находился осадный строй, спрятавшийся за заграждениями из брусьев, досок и сплетенных веток. За ним — море шатров. Уилл знал, что лагерей несколько и каждым командует свой эмир, но различить, где кончается один лагерь и начинается другой, было невозможно. Шатры, такие яркие и красочные днем, при лунном свете все были одинаково серыми. Выделялись лишь большие, где располагались эмиры. Между шатрами и осадным строем стояли машины. Небольшие, от трех до семи метров высотой, с башенной платформой для метания дротиков. Другие, побольше, для камней и горшков с нафтой. И четыре гигантские. Эти монстры, поставленные вдоль стен Акры, вздымались в ночное небо, похожие на скелеты сказочных чудовищ. Один, недалеко отсюда, справа, и был тот самый «Разъяренный», прибывший из Дамаска. Им управляли воины из полка эмира Хама, чей лагерь был самый ближний к рыцарям. За последние десять дней «Разъяренный» оправдал свое имя.

Войско мамлюков пришло пятого апреля. Черный поток затопил долину до горизонта. Последние беженцы, крестьяне из близлежащих поселений, которым удалось добраться до Акры, прежде чем закрылись ворота, рассказывали о сожженных деревнях и жуткой бойне. Султан Халил воздвиг свой кроваво-алый шатер на небольшом холме, где был виноградник тамплиеров. Войско заняло позиции, распределившись вдоль всей стены. Мамлюки, не теряя времени, поставили шатры, вырыли отхожие места, собрали манджаники, сгрузили с телег камни. Несколько раз на дню они прерывали работу на молитвы, и крестоносцы с бойниц на стенах молча слушали их завывания. На следующий день началась осада Акры.

С тех пор каждый раз на рассвете глухая барабанная дробь возвещала об очередном приступе. Лучники выпускали по бойницам тучи стрел, а в стену и башни летели камни. Корабли покидали гавань один за другим, увозили на Кипр стариков, женщин и детей. Однако большинство горожан оставались. Одни надеялись на крепость стен, другие не имели денег на место на корабле. Уилл побывал у Элвин, умоляя ее уехать, она по-прежнему не соглашалась, а мамлюки день за днем бомбардировали стену камнями. Христиане пытались отогнать их и тоже метали камни с башен, но мамлюков надежно защищали заграждения, и большинство камней просто ударялись о них, не причиняя вреда. Было предпринято несколько отважных атак с моря. Одна баллиста на борту венецианского корабля нанесла суровый урон правому флангу мамлюков. На следующий день установленные на трех пизанских кораблях требюшеты забросали камнями лагерь Хама, однако поднявшийся шторм вынудил пизанцев уйти. После этого начали поговаривать, что сарацины используют против христиан колдовство. Сегодня, на одиннадцатый день осады, христиане начали падать духом. Они нуждались в поддержке.

Уилл ослабил ножны, когда шестеро воинов ордена Святого Томаса вышли за ворота и быстро накрыли подъемный мост тканью. Затем Гийом вскинул кулак в кольчужной рукавице. Уилл чуть пришпорил своего боевого коня и выехал, чтобы встать рядом с великим магистром и Тибальдом Годином. Стук копыт на мосту поглощала ткань, а шум бурного моря глушил все остальные звуки. Прямо перед ними стояли баррикады осадного строя с «Разъяренным» в центре. Великий магистр повел тамплиеров через мост и дальше по песку к этому монстру. Сзади следовали Отон де Грансон со своими воинами ордена Святого Томаса и пешие воины ордена Святого Лазаря. Полк Хама состоял в основном из сирийцев с несколькими сотнями бедуинов и мамлюков.

В низине за мостом лагерь перестал быть виден. Выделялся лишь «Разъяренный». Рыцари двигались быстро и почти бесшумно. Конечно, их можно было сразу заметить из осадного строя, но мамлюки караул не выставляли. Они не ожидали от осажденных крестоносцев такой дерзости и потому все спокойно спали, не ведая, что в этот момент из других ворот выходят к их спящему лагерю группы госпитальеров, тевтонцев, пизанцев и генуэзцев.

В несколько мгновений тамплиеры достигли осадного строя. Шесть сержантов ринулись к «Разъяренному» с крюками, а рыцари двинулись вперед, понукая своих хорошо обученных коней слабыми движениями колен и натягиванием поводьев. Луна освещала войско мамлюков голубым мерцающим светом. Но скоро ночь должна была превратиться в день.

Прошла минута. Гийом смотрел на бойницы высоко на степе. Ветерок колыхал перья его шлема. Наконец оттуда донесся глухой удар, и в небе появился слабо светящийся предмет. Он завис на несколько секунд над осадным строем, а затем устремился на землю подобно метеору, становясь по мере приближения все больше. Уилл с досадой увидел, что в цель он не попадет. Гийом, видимо, тоже это понял, потому что громким шепотом чертыхнулся. И в самом деле, большой горшок с пылающим греческим огнем шлепнулся в нескольких футах от «Разъяренного» и с громким шумом разбился. Сержанты-тамплиеры отскочили, затем начали пинать горящее вещество к «Разъяренному», но на песке оно быстро погасло.

— Давайте! — крикнул Гийом сержантам, и они метнули крюки на окружающее «Разъяренного» заграждение.

В лагере мамлюков поднялся шум. Сержанты тем временем, ухватившись за привязанные к крюкам веревки, повалили заграждение. Оно с грохотом рухнуло, и в брешь въехали рыцари. Уилл следовал сразу за Гийомом. Воины-сирийцы из обслуги «Разъяренного» бросились на рыцарей, выхватывая оружие. Сзади в лагере полуодетые воины выбегали из шатров. Вскоре там ярко запылали костры.

— Разрушить машину! — проревел Гийом сержантам. — А рыцари — вперед!

Небольшая группа направилась встретить приближающихся сирийцев, остальных Гийом повел на лагерь Хама. Они начали прорубать в осадном строе кровавую просеку. Крушили направо и налево сирийцев, еще не очухавшихся от сна. Слева воины ордена Святого Томаса повалили другие заграждения и с воинственными криками двинулись вслед за тамплиерами.

Просвистела стрела, пущенная из арбалета. Уилл вовремя пригнулся и пришпорил коня. Перед ним возник голый по пояс сириец с мечом. Он нацелился ударить по шее коня, но Уилл успел в последнюю секунду натянуть поводья и рубанул фальчионом. Лезвие отсекло руку сирийца вместе с мечом. Он вскрикнул и упал на колени, сжимая обрубок, из которого хлестала кровь. Справа на Уилла двинулись еще двое. Он пустил на них коня, быстро растоптавшего врагов своими стальными подковами. Животное было обучено это делать.

Однако вскоре Уилла вместе с еще тремя рыцарями окружили сирийцы. Их было не меньше восьми. Вот тут пришлось работать мечом, как никогда прежде. Одной рукой Уилл отбивал щитом удары, а другой рубил и рубил. Трещали кости, раздавались вопли, но он ничего не слышал. Его единственной целью сейчас было убить как можно больше врагов, прежде чем они убьют его. Меч царапнул по бедру, но соскользнул с кольчуги, не причинив вреда. Другой рассек мантию. Его конь в доспехах тоже был пока неуязвим. Пот заливал глаза, но Уилл высматривал сквозь щели в шлеме сирийцев и жестоко, методично убивал. Для него они больше не были людьми, а лишь свирепыми хищниками, которых нужно уничтожить. Инстинкт взял верх над интеллектом. И сам Уилл тоже перестал быть человеком, а превратился в идеальное орудие убийства. Он с ревом крушил врага, быстро выискивая место, где открыта плоть. Последнему он рассек череп до ноздрей, и враг упал под копыта его коня. Путь впереди был свободен. Но оттуда доносились отчаянные крики рыцарей. Что-то случилось.

Гийом, Робер и остальные углубились далеко в лагерь Хама, где шатры стояли близко друг к другу. Великому магистру было важно дать время сержантам разрушить «Разъяренный», но при слабом лунном свете рыцари не разглядели растяжки. Кони начали спотыкаться о туго натянутые веревки, падали и ломали ноги. Один конь снес шатер, и всадник напоролся на острый стояк, проткнувший ему шею. Рыцарь лежал, дергаясь в конвульсиях, пока два сирийца не порубили его и коня на куски. Другой рыцарь, сброшенный с коня, пятился от трех наступающих на него мамлюков, поскользнулся и упал на заграждение из ткани, сделанное у отхожего места. Под его весом оно рухнуло, и рыцарь с размаху полетел на доски, покрывающие глубокую канаву, наполненную экскрементами, накопленными за десять дней. Доски затрещали и не выдержали. Рыцарь погрузился в зловонную массу. Он боролся за жизнь несколько секунд, отчаянно хватаясь за скользкие стенки канавы, но затем в него впились три стрелы, и крик оборвался. Над ним сомкнулись нечистоты.

Рыцари падали и погибали, запутавшись в веревках. А сирийцы все прибывали. Многие уже успели надеть шлемы, схватить щиты и оружие. Гийом прорычал приказ отступать, свирепо пробивая путь через группу мамлюков, пытавшихся его окружить. И тамплиеры вместе с воинами ордена Святого Томаса, Святого Лазаря и знаменосцем вырвались из лагеря Хама так же быстро, как и вошли.

Уилл повернул коня, готовясь присоединиться к отступающим, но в этот момент конь одного рыцаря споткнулся о веревки, сбросив всадника. При падении с головы рыцаря слетел шлем, и Уилл узнал Робера. Пора было уходить. Обуреваемые жаждой мести за убитых товарищей сирийцы и мамлюки ринулись вслед за рыцарями.

Гийом кричал Уиллу отступать, но он двинул коня к Роберу:

— Вставай! Вставай!

Робер поднял голову, нащупывая свой меч. Оглянулся, увидел толпу рассвирепевших сирийцев и, забыв о мече, побежал к Уиллу. Тот вначале двинул коня на сирийцев, заставив их разбежаться, затем резко развернулся и с большим трудом помог Роберу взобраться. Они помчались прочь, обратно к строю осады, где земля вся была усеяна трупами. «Разъяренный» стоял как ни в чем не бывало. У сержантов не хватило времени разрушить такую махину.

Группа быстро пересекла мост и въехала в ворота. Сирийцев и мамлюков отогнали стрелами лучники сверху. Мост быстро подняли, захлопнули ворота и поставили засов. Раненых приняли лекари и священники. Захваченные щиты и барабаны мамлюков потом повесили на стены, на обозрение врагам. Но за эти трофеи пришлось заплатить слишком высокую цену. Из ста пятидесяти двух конников и пеших воинов ордена Святого Томаса и Святого Лазаря, ворвавшихся в лагерь Хама, не вернулись двадцать семь. Тамплиеры потеряли четырех сержантов и восемнадцать рыцарей.

На рассвете, когда к тамплиерам пришла весть, что и остальные вылазки закончились с такими же потерями, моральный дух защитников Акры упал еще ниже.

46

Порт, Акра 18 мая 1291 года от Р.Х.

Гарин проталкивался сквозь толпу на пристани, не замечая сердитых окриков. Объемистая женщина с красным мясистым лицом не подалась.

— Дождись своей очереди, — сказала она, глянув в его остекленевшие глаза.

Он злобно скривил губы:

— Отойди, ведьма.

К нему подскочил пожилой мужчина:

— Не смей, висельник, так говорить с моей женой. Да я…

Гарин ударил его кулаком в лицо, и тот качнулся назад.

Толстуха с криком бросилась к мужу, а Гарин протиснулся дальше.

Близился рассвет. В чернильном море по другую сторону западного мола отражались первые бледные утренние тени. Над бормотанием возбужденной толпы возвышались возгласы моряков, перемежающиеся детским плачем. Толпа в порту почти вся состояла из женщин, детей и стариков. Все, кто мог сражаться, были на стенах, отражали атаки мамлюков. Хотя надежды на успех почти не было.

Защитники предприняли еще несколько ночных вылазок на лагерь мамлюков, все неудачные, а потом ворота Акры заперли окончательно. Дух на короткое время поднялся, когда на корабле прибыл молодой король Кипра и Иерусалима Генрих II с двумя сотнями конников и пятью сотнями пехоты. Но султан Халил с ним разговаривать не пожелал, и ежедневные атаки на город продолжились с удвоенной силой. Вот тогда люди совсем потеряли веру. Из двенадцати башен Акры две уже были разрушены, Английская башня и Башня графини Блуа, а также три секции внешней стены у ворот Святого Антония, Святого Николая и Королевской башни. Вчера утром правители Акры, те, кто не сбежал на Кипр, посовещавшись в королевском дворце, призвали к полной эвакуации женщин и детей.

По городу разнеслась весть, и последние оставшиеся жители Акры направились в порт с пожитками. Они простояли в очереди на пристани всю ночь. Малочисленные корабли покидали гавань, набитые до отказа. Женщины покорно стояли, понурив головы, некоторые качали на руках младенцев, пока их мужья, отцы и сыновья на стенах пытались сдержать хищную орду. В поисках утешения они поднимали глаза на своих близких или соседей, но видели такие же хмурые, затравленные лица, как у них самих. Когда небо посветлело, превратившись из серого в бледно-розовое, стало ясно, что кораблей на всех не хватит.

Гарин наконец достиг пирса, где первые ряды женщин поднимались на венецианское торговое судно. Не обращая ни на кого внимания, он продолжал лезть вперед.

— Эй! — крикнул ему матрос на трапе, помогавший женщинам. — Чего тебе надо?

— Хочу сесть на это судно, — крикнул в ответ Гарин.

Матрос засмеялся и повернулся к остальным, показывая на него пальцем. Смех подхватили женщины в очереди, видимо, итальянки.

— Я сказал, что ты мало похож на женщину, — произнес матрос на ломаном английском.

— У меня есть деньги, — снова крикнул Гарин, показывая кошель на поясе.

— Тогда купи себе немного храбрости и иди на стены. Твое место там.

Вокруг опять рассмеялись. Гарин понял, что зря теряет время, и прошел дальше по пирсу, где стояло еще несколько судов. Женщины просились на баркас, отвозивший пассажиров к большим галерам, что стояли на якоре во внешней гавани, но стражники их не пускали. Впереди Гарина по трапу поднимался сгорбленный седой старик в черном. Ему помогали двое, одетые в пурпурные и золотые шелка. По виду епископы. Гарин узнал патриарха Иерусалима. Он попытался взойти на трап следом, но стражник остановил его, пихнув в грудь.

— Позволь мне пройти, — взмолился Гарин. — На другие судна мужчин не пускают. А я ранен, — он показал на ногу, — и сражаться не могу.

— Отойди, — прохрипел стражник.

— Пусти, ради Христа!

Стражник отрицательно покачал головой:

— Попробуй попасть на «Сокол», корабль тамплиеров. — Он показал на большую галеру во внешней гавани, недалеко от восточного мола. — Его капитан предатель. Сбросил свою мантию и захватил корабль. Берет людей за большие деньги.

— Пять цехинов хватит?

Стражник вскинул брови:

— Да ты что? С такими деньгами даже не суйся.

Тем временем баркас с патриархом на борту отчалил от пристани. Гарин стал пробиваться через толпу обратно в город. Что делать? Кого-нибудь ограбить? Но кого? Все богатые уже сбежали, а в этой толпе бедняков нечего взять.

Он зло выругал себя за то, что так поздно очухался.

Последние несколько недель Гарин беспробудно пил, тщетно пытаясь заглушить ужас от происходящего вокруг. Он не мог больше слышать глухие удары камней о стены, бой барабанов мамлюков, их воинственные крики, лихорадочные молитвы христиан, звон колоколов, вопли. Как и многие здесь, Гарин надеялся, что стены выдержат. Поздно вечером он очнулся в борделе в Пизанском квартале и услышал, что объявлена всеобщая эвакуация. Мучаясь болями в желудке, собрал свои пожитки и направился в порт, решив, что осядет во Франции и начнет наконец новую жизнь. Ему и в голову не приходило, что отплыть не удастся.

В отдалении были видны останки Английской башни. В переулках у брошенных домов бродили свиньи и козы. Мимо прогромыхали три телеги, доверху наваленные обгоревшими трупами, у многих отсутствовали конечности. Гарина никто не обогнал. Все шли навстречу, в порт. Женщина с растрепанными волосами несла на руках младенца, за ней едва поспевали два плачущих мальчика.

— Идите быстрее, — проворчала она.

Белокурый мальчик заплакал сильнее:

— А где оте-е-ец?

Женщина нагнулась.

— Отец придет, скоро. А мы должны успеть найти корабль. — Она поцеловала обоих. — Теперь пошли.

Гарин посмотрел им вслед. Хотел окликнуть женщину, сказать, что она опоздала и судов больше не будет, но не успел. Женщина с детьми исчезла за поворотом. Он постоял немного, поразмышлял о том, какая их ждет участь. Ворота скоро сломают, и в город войдут сарацины. Женщину изнасилуют и убьют. Для наложницы она стара, на базаре за нее много не дадут. Младенец, конечно, тоже погибнет. А вот мальчиков ждет рабство, как и сотни таких, как они.

Гарин подумал о Роуз. Девочка еще в городе, он был в этом уверен, потому что видел Элвин всего два дня назад. Она с другими женщинами таскала кувшины с водой, помогала тушить пожары, ежедневно возникавшие в домах недалеко от стены, когда в них попадали горящие стрелы или греческий огонь мамлюков. Элвин выглядела изможденной, с темными кругами под глазами. Он наблюдал за ней какое-то время, но она его не заметила. Гарин теперь был совершенно убежден, что Роуз его дочь, и не терял надежды когда-нибудь ей это доказать. Зачем? Он и сам толком не понимал. Уилл, конечно, будет страдать, но не это было главным. Гарину просто приятно думать, что он любит свою дочь и что со временем она его тоже полюбит.

Но если Элвин и Роуз еще в Акре, то Уилл обязательно посадит их на корабль тамплиеров. Несмотря ни на что.

Гарин подумал еще и, приняв решение, свернул на улицу, ведущую в Венецианский квартал.


Лагерь тамплиеров, Моимюзар, Акра 18 мая 1291 года от Р.Х.

Уилл скакал по разрушенным улицам Монмюзара, заставляя боевого коня обходить кучи валунов и руины сгоревших домов. От дыма и пыли першило в горле. Высоко на стене, освещенные факелами, несли вахту караульные. В лагере госпитальеров рыцари в черных мантиях с расширенными на краях желтыми крестами двигались в полумраке, как привидения. Тарахтели телеги, везущие раненых в лазарет. Навстречу им медленно двигался караван мулов, нагруженных стрелами в корзинах. Проезжая вдоль стены, он везде видел одно и то же. Менялись лишь одежды и флаги. Никто больше не пел старинные песни, которыми воины подбадривали себя в первые дни осады. В воздухе витало горестное предчувствие конца.

Весь последний месяц неутомимо трудились наккабуны, так называли мамлюков-копателей. Они рыли туннели из лагеря к башням Акры. Двенадцать бригад, по числу башен, в каждой тысяча человек. Теперь уже под каждой башней был выкопан глубокий котлован. Затем оставалось поджечь деревянный фундамент башни, и она обрушится. Три дня назад вот так обрушилась внешняя часть Королевской башни. Перейти через руины мамлюки пока не могли — защитники города отгоняли их стрелами, — но прошлой ночью они соорудили гигантское заграждение, прячась за которое, расчистили путь от камней. Стрелы и валуны отскакивали от заграждения, и теперь мамлюки беспрепятственно проникли под Королевскую башню.

Уилл достиг лагеря тамплиеров, устроенного у покинутой церкви с пробитой крышей, и спешился. Передал поводья оруженосцу. В этом районе пока было тихо, и люди отдыхали перед битвой, которая, возможно, начнется днем.

— Ты видел Саймона Таннера?

— В последний раз я его видел у конюшен лечебницы Святого Лазаря, коммандор, — ответил оруженосец.

Уилл помолчал, глядя на двоих рыцарей, стоявших на страже у дверей церкви. Эти конюшни находились близко, пять минут пешком, но и этого времени у него не было. Чертыхнувшись, он прошел в церковь мимо почтительно поклонившихся рыцарей. Гийом де Боже и Пьер де Севри сидели, склонившись над картой города, разложенной на двух бочках. Помещение освещали два факела.

Гийом оглянулся.

— А, коммандор? Ты быстро. Какие новости в лагере короля Генриха?

— Я туда не добрался, мессир, — ответил Уилл. — Меня остановили рыцари-тевтонцы у руин Английской башни. Предупредили, что мамлюки прорываются в город.

— Уже? — удивился де Севри. — Что-то рано решили нас сегодня разбудить сарацины.

— Вы меня не поняли, сэр маршал. Они прорываются широким фронтом, от Патриаршей башни до ворот Святого Антония. Больше всего их собралось у Чертовой башни.

— Ты уверен? — спросил Гийом.

— Я поднялся к бойницам и видел это сам. Наверное, они начали движение ночью, под прикрытием темноты, и теперь почти достигли основания стены.

— Предупреждены все? — быстро спросил маршал.

— Да, тевтонцы отправили гонцов. Думаю, теперь об этом уже знают во всех точках обороны.

Гийом повернулся к маршалу:

— Буди людей, Пьер. Скажи, что предстоит битва. Пусть собираются немедленно.

Маршал вышел. Гийом повернул изможденное лицо к Уиллу:

— Вот и дождались, коммандор.

Уилл кивнул, стиснув зубы.

Гийом посмотрел на тускло поблескивающее серебряное распятие у алтаря.

— Ты помолишься со мной, Уильям?

— Мессир, — нерешительно произнес Уилл, — я должен идти в казармы, готовить людей.

— Конечно. — Гийом кивнул. — Готовься и сам. Когда вернешься, будем молиться с нашими братьями.

Уилл вышел во двор. Лагерь был разбужен, все передавали друг другу весть.

Саймон в конюшнях у лазарета Святого Лазаря руководил седланием боевых коней. Увидев Уилла, облегченно вздохнул.

— Ты пришел за конем? — Он пригладил растрепанные волосы. — Говорят, сарацины идут на приступ. Их больше, чем обычно.

— Давай выйдем, надо поговорить. — Уилл показал глазами на пажей и конюхов в стойлах.

— Что стряслось, Уилл? — тревожно спросил Саймон, когда они вышли во двор. За последние недели он сильно сдал. Его широкое, обычно румяное лицо теперь осунулось и стало бледным.

— Мне нужна твоя помощь.

— Говори.

— Сходи к Элвин и проследи, чтобы она с Роуз села на корабль. Я просил ее уехать вчера, но она сказала, что должна собрать вещи. Обещала быть в порту сегодня днем. — Уилл замолк и твердо посмотрел на Саймона. — Я не думаю, что мы сможем долго сдерживать мамлюков.

Саймон побледнел еще сильнее.

— Я все сделаю, конечно. Но главный конюх, он будет недоволен, что я покинул конюшни в такие минуты.

— Скажи, что тебя послал я.

— Я вернусь сразу, как она сядет на корабль. — Саймон направился к конюшне, но повернулся и, схватив руку Уилла в свои грубые мозолистые ладони, сильно сжал. — Да пребудет с тобой Господь.

— И с тобой.

Уилл посмотрел вслед Саймону, затем двинулся обратно. Проходя мимо ворот Святого Лазаря, он увидел слова, крупно нацарапанные углем по дереву:

«Non nobus, Domine, non nobus, sed nomini tuo da gloriam». «Не за себя, о Боже, не за себя, а во Имя Твое».

И остановился, вспомнив такую же надпись на воротах Сафеда. Перед глазами возник отец. Он дружески улыбался, как когда-то, в очень давние времена.

В отдалении за стеной забили барабаны.


Венецианский квартал, Акра 18 мая 1291 года от Р.Х.

Гарин резко остановился у голубой двери, переводя дух. Вытер пот со лба и заметил, как дрожит рука. Надо выпить, срочно. По пути можно было зайти в брошенную таверну, не исключено, там нашлось бы даже несколько монет, но все его мысли были заняты тем, чтобы добраться сюда. Он стукнул кулаком в дверь. Грохот отдался эхом по пустынной улице. Мужчина, толкавший ручную тележку с горшками и мисками, подозрительно глянул на Гарина и продолжил путь. Гарин хмуро посмотрел ему вслед, и в этот момент услышал, как отодвигается засов. Он быстро пригладил грязные волосы, оправил рваный плащ. Дверь открылась.

На пороге появилась Роуз. В зеленом дорожном плаще поверх белого платья, волосы убраны под чепец. Она выглядела утомленной. Увидев Гарина, насупилась.

— Чего тебе?

— Роуз, дорогая. — Гарин попытался улыбнуться. — Мама дома?

Она молчала. Сзади нее Гарин услышат быстрые шаги.

— Роуз! Почему дверь открыта? Кто там?

Девочка оглянулась, и Гарин воспользовался моментом, чтобы протиснуться внутрь, зная, что, если Элвин успеет закрыть дверь, другой возможности у него не будет. Он захлопнул дверь, задвинул засов. Роуз отступила, пристально глядя на него. В прихожей стояло несколько сундуков и сумок. Похоже, они собрались наконец уезжать.

— Убирайся, — сердито сказала Элвин. — Роуз, иди сюда. — Она прошла вперед, положила руки на плечи дочери, оттянула девочку назад. — Я серьезно, Гарин. Уходи.

Гарин медленно покачал головой:

— Не могу.

— Почему? — Голос Элвин был по-прежнему суровым, но он уловил в нем нотки страха.

— На корабль без денег не сажают, да и самих кораблей уже совсем мало осталось. — Он пожал плечами. — Мне больше некуда идти.

— Я не могу тебе помочь.

— Думаю, можешь. — Гарин внимательно смотрел на нее, склонив голову набок. Теперь он чувствовал себя более уверенно. — Ты мне должна, Элвин. — Он улыбнулся Роуз и подмигнул, словно это была игра.

— Сейчас придет наш стражник Пьеро, — сказала Элвин.

Гарин хмуро бросил взгляд на дверь.

— Раз так, то пошли наверх. — Он двинулся к ним.

Элвин заслонила собой Роуз.

— Пьеро тебя убьет, если застанет здесь. Уходи. — Она понизила голос: — Пожалуйста, Гарин. Ты пугаешь мою дочь.

Глаза Гарина зло вспыхнули.

— Нашу дочь! — прошипел он, хватая ее руку и поворачивая к лестнице.

— Беги, Роуз, — крикнула Элвин, пытаясь вырваться. — Беги же!

Роуз постояла пару секунд с широко раскрытыми глазами и побежала к двери в конце коридора.

Рука Гарина метнулась к поясу, сжала рукоятку кинжала.

— Роуз, дорогая! — Он выхватил кинжал и приставил к горлу Элвин. — Если ты убежишь, я убью твою маму.

Роуз остановилась как вкопанная. Увидела кинжал и дико закричала. В отдалении послышались низкие зловещие звуки барабанов.

— Ты мерзавец, — хрипло прошептала Элвин.

Гарин чувствовал, что долго без вина не выдержит. К горлу поднималась желчь, пот заливал глаза, руки тряслись. Все пошло не так, как он хотел. Их нужно успокоить, но здесь у него не получится. Надо, чтобы они поднялись наверх, и там он заставит Элвин слушать.

— Рози, — крикнул Гарин. — Если ты сделаешь то, что я скажу, все будет хорошо. Поднимись, пожалуйста, наверх.

Девочка стояла, тяжело дыша, переводя взгляд с Гарина на мать.

Он посуровел. Придвинул лицо ближе к Элвин.

— Скажи ей идти наверх. Или, клянусь, я заставлю ее смотреть, как ты умираешь.

— Роуз, сделай, что он говорит, — произнесла Элвин сдавленным голосом, чувствуя, как слабеют ноги.

Девочка медленно попятилась к лестнице, не отрывая глаз от матери, которая следовала за ней. Гарин продолжал держать острие кинжала у горла Элвин.

Наверху он кивнул на одну из дверей:

— Что там?

— Ничего, — ответила Элвин. — Это покои Андреаса. Там пусто.

— Иди туда, Рози, — тихо сказал Гарин.

Роуз толкнула дверь и вошла, по-прежнему пятясь. В покоях Андреаса, состоящих из гостиной и спальни, было холодно и сумрачно. Из мебели там остались только стол, табурет и большая кровать. В оконные щели дул ветер, под ногами скрипели голые доски.

— Стань у окна, Роуз. — Гарин убрал кинжал и приказал Элвин: — Иди к ней.

Освободившись, она подбежала к дочке и обняла. Погладила волосы.

— Все хорошо, дорогая. Все будет хорошо.

— Слушайся маму, Роуз, — проговорил Гарин, запирая дверь, довольный, что в замке торчал большой железный ключ.

— Гарин, здесь холодно, — сказала Элвин. — Роуз еще не оправилась после тяжелой болезни. Она может не выдержать.

Гарин помолчал, впервые заметив необычную бледность девочки. Посмотрел на Элвин:

— У тебя есть одеяла?..

— Внизу, в вещах. Я могу принести.

Он прищурился и помахал тяжелым ключом.

— Я схожу. А ты здесь не пытайся делать глупости. — Он твердо смотрел на Элвин, пока не убедился, что она воспринимает его слова серьезно, затем вышел. Запер дверь. Услышав за спиной приглушенные всхлипывания, зло выругался. Нет, все получилось совсем не так, как он хотел.

Гарин быстро спустился в прихожую и поискал в мешках. Нашел один, набитый одеялами и простынями. Забросил на плечо. В конце коридора, на кухне, послышался шум. Он опустил мешок, подошел. Мужской голос громко звал Элвин. Это был тот самый стражник Пьеро. Затем раздались шаги.

Гарин напрягся, дождался, когда откроется дверь, и сильно ударил ею стражника. Тот отшатнулся, схватившись за лицо, выкрикивая что-то по-итальянски. Гарин проворно пихнул его к столу, схватил за волосы и ударил головой о дерево. Он хотел, чтобы стражник потерял сознание, но напряжение вызвало у него приступ тошноты и головокружения, так что удар получился недостаточно сильный. Стражник выпрямился и ударил Гарина кулаком в лицо. Тот отлетел к стене, но быстро оправился и ринулся на стражника. Они сцепились, перемещаясь по кухне, роняя вещи на пол. Наконец стражник вырвался и выхватил меч. Ловко уклонившись от удара, Гарин всадил кинжал стражнику под ребро, быстро вытащил лезвие и полоснул по горлу. Стражник затих.

Тяжело дыша, весь в поту, Гарин посмотрел на Пьеро, вытер кинжал о его плащ и со злостью всадил в ножны. Опять все получилось не так. Он двинулся на выход и остановился. Что-топривлекло его внимание. На полке рядом с горшками с травами и маслом стояло несколько кувшинов. Перешагнув через Пьеро, Гарин двинулся к ним. К его радости, они все были с вином. Он сунул под мышку два, вышел в коридор, взвалил на плечо мешок с одеялами, снял с крюка фонарь и поднялся по лестнице.

Элвин смотрела на него расширенными глазами. Она стояла там же, у окна, прижимая к себе Роуз.

— Что случилось?

— Явился Пьеро, — пробормотал Гарин, закрывая за собой дверь ногой. Он поставил фонарь и кувшины на стол, запер дверь, сунул ключ в кошель.

— Боже, — в ужасе прошептала Элвин, увидев на его плаще свежие пятна крови. — Ты?.. — Только теперь она начала осознавать, на что способен этот монстр.

— Вот, — буркнул Гарин, протягивая ей мешок. Она не пошевелилась, и он прикрикнул: — Нашей дочке холодно, Элвин.

Негнущимися пальцами она вытащила два одеяла, а Гарин присел на край стола и начал жадно пить из кувшина. Закутав дочку, Элвин наблюдала за ним. Вспыхнула слабая надежда. А что, если он напьется и станет медлительнее и она сможет с ним справиться? Еще лучше будет, если он заснет. Чувствуя, как к ней возвращаются силы, Элвин накинула одеяло себе на плечи.

Гарин утолил жажду, поставил пустой кувшин на стол. Наполовину прикрыл глаза, наслаждаясь алкоголем, впитывающимся во все частицы его существа, с удовольствием отмечая, что конечности становятся тяжелыми и твердыми. Туман в мозгу прояснился.

— Конечно, жаль Пьеро, — произнес он, открывая глаза. — Но тут выбора не было. Мне пришлось его убить, иначе бы он убил меня.

— Зачем ты пришел? — тихо спросила Элвин. — В город скоро ворвутся мамлюки. Ты подумал, что будет с нами? — Она замолкла. — Неужели тебя не заботит судьба Роуз?

Гарин подался вперед.

— Заботит. Именно поэтому я и пришел. Это несправедливо, что девочка не знает, кто ее отец.

— Я знаю, кто мой отец, — угрюмо отозвалась Роуз из-под одеяла.

Гарин отрицательно покачал головой:

— Нет, милая, ты не знаешь.

Элвин в отчаянии закрыла глаза.

— Пожалуйста, Гарин, не надо. Я дам тебе все, что захочешь, только не надо. — Она шагнула к нему. — У нас есть деньги, внизу, в сумке. Возьми. Нам они не нужны, мы сядем на корабль и без них. А ты сможешь заплатить за проезд. Если пойдешь сейчас, то успеешь.

— Думаешь меня подкупить? — спросил Гарин.

— Нет, я…

Он спрыгнул со стола и ткнул пальцем в Элвин.

— А кто позаботится о вас, когда все закончится? — Вино подействовало, он ожил. — Уилла ведь с тобой не будет? Для него важнее разыгрывать из себя героя, чем заботиться о жене и дочери. Он тебя недостоин, Элвин.

— Уилл остается здесь, потому что так велит долг.

— Перед Темплом? — встрепенулся Гарин. — Так он уже давно наплевал на верность этому поганому Темплу!

— Нет, он верен ордену и братству. — Голос Элвин отвердел. — И я им за это восхищаюсь. Знаешь, какая между вами разница, Гарин? Все помыслы и действия Уилла направлены, чтобы творить добро людям, а твои — только себе. А на остальных тебе наплевать.

— Выходит, он лучше меня?

Она рассмеялась:

— Тут нечего сравнивать.

Гарин покачал головой:

— Если так, Элвин, то почему же ты пришла тогда ко мне? — Она отвернулась, и он крикнул: — Ответь! Если Уилл так потрясающе хорош, почему, черт возьми, ты раскинула передо мной ноги?

— Заткнись! — вскрикнула она, метнувшись к окну. — Заткнись!

Роуз зажмурилась, зажала ладонями уши и соскользнула по стене на пол. Элвин и Гарин на нее не смотрели, сосредоточившись друг на друге.

— Я знаю, почему ты до сих пор не уехала. Уверен, Уилл пытался посадить тебя на корабль много недель назад, когда осада только началась. Но ты осталась. Осталась, потому что мучаешься виной. Потому что не нашла сил покинуть Уилла, помня, как покинула его однажды, когда отдавалась мне.

— Нет. — Элвин отчаянно мотнула головой. — Нет.

— Да. — Гарин усмехнулся. — Поверь мне, я знаю, что такое мучиться виной, и легко могу распознать это в людях. — Он вернулся к столу и взял другой кувшин. Сделал несколько глотков. Рассмеялся. — Мы все кругом виноваты. Ты, я, Уилл. Чертовски виноваты.

— Ты жестокий и слабый духом, Гарин. Мы не такие.

— Уилл убил свою сестру.

— Она утонула по неосторожности.

— Ты спала со мной.

— Я чудовищно согрешила.

— А я? — завопил Гарин, швыряя кувшин о дверь. Роуз пронзительно вскрикнула. — У меня что, нет права на прегрешения? И меня нельзя простить за содеянное?

— Ты грешил из своекорыстия.

— Глупости. Ты понятия не имеешь, через что мне довелось пройти и как я страдал. — Гарин ткнул пальцем себе в грудь. — Мне было всего тринадцать, когда Эдуард заставил меня служить себе, пообещав помочь матери. А знаешь ли ты, что со мной вытворял мой дядя Жак? У меня была дурная привычка грызть ногти. — Он посмотрел на свои грязные неровные ногти и фыркнул. — Она по-прежнему осталась. Жак это ненавидел, полагал слабостью. Однажды я забылся и откусил ноготь в его присутствии. Так он зажал мне палец в двери солара и содрал ноготь. А как он меня избивал! Но я продолжал его любить даже после этого, мечтал только об одном — чтобы он и моя мать были счастливы. Верил Эдуарду, что он сможет дать им это счастье. И потому согласился, когда он попросил меня помочь вернуть драгоценности короны.

Элвин застыла.

— Что?

Гарин кивнул:

— Да, Элвин, я предал рыцарей. Рассказал Эдуарду все, что ему было нужно, и он послал в Онфлер наемников. Я убил своего дядю. — Он посмотрел ей в глаза. — И твоего тоже. Жак и Овейн погибли из-за меня.

Элвин побелела.

Гарин прерывисто вздохнул.

— Я никому прежде об этом не рассказывал. После всего, что случилось, я себя ненавидел. Ненавидел и не находил места. А потом в Лондоне меня нашел Грач, приспешник Эдуарда, и пригрозил, что изнасилует и убьет мою мать, если я не стану служить принцу, не сделаюсь ему полезен. Это была не шутка, и я покорился.

— «Книга Грааля» тоже? — выдохнула Элвин.

— Эдуард собирался использовать ее против Темпла как свидетельство ереси. Собирался вымогать под это у «Анима Темпли» деньги. Он ведь, еще когда был принцем, все запланировал наперед. Расширить королевство и остальное. — Гарин поднял голову, в первый раз прислушавшись к отдаленному реву труб и грохоту барабанов. Посмотрел на Элвин. — Потом я прибыл сюда, на Заморские земли. Отличился в битве, узнал, что такое быть рыцарем, узнал, как это хорошо — гордиться собой и нести добро. Я забыл Эдуарда. Помог Уиллу найти «Книгу Грааля», а когда Грач встал на нашем пути, я его убил. Я пытался искупить вину, но мне не поверили и все равно наказали. Бросили в тюрьму, а оттуда меня вытащил опять же Эдуард.

— И ты с тех пор служишь ему?

Гарин кивнул, крепко сжав губы:

— Да, с тех пор. Уже много лет. Шпионил, даже убивал по его приказам. — Он с отвращением передернулся и подошел к ней. — Но все изменилось, когда я увидел Роуз. Клянусь, Элвин, что-то во мне изменилось. Я вдруг понял, что еще не все потеряно, что возможна другая жизнь. — Он положил ей на плечи руки и повернул лицом к себе. — Она моя дочка, да? Признайся.

— Не знаю, — прошептала Элвин, глядя в пол.

— Ты хочешь сказать, что у меня столько же шансов, сколько и у него? — быстро спросил Гарин. Элвин подняла полные слез глаза, и это был ответ. Он улыбнулся и перевел дух. — Давай уедем, Элвин. Вместе. Я стану тебе мужем, а ей отцом. Позволь мне доказать, что я могу стать лучше и добрее. Позволь мне искупить вину. Пусть Уилл спасает человечество, а я буду заботиться только о вас двоих. И не исключено, в конце концов ты меня полюбишь.

Элвин холодно посмотрела на него:

— Ты лжец. Лжец и убийца. Я никогда не сумею тебя полюбить.

Гарин вздрогнул, как от пощечины. В нем вскипела злость, щеки порозовели.

— Но ты уже меня любила. Недолго, но любила. Тогда я был для тебя хорош. Хорош буду и сейчас. — Он схватил Элвин, развернул к столу и толкнул, не обращая внимания на ее крики. Она пыталась расцарапать ему лицо, но он поймал ее руки, с силой поднял над головой и сжал. — Я заставлю тебя полюбить меня опять! — Он рывком разорвал на ней платье, обнажив груди.

Сзади Роуз принялась отчаянно колотить его в спину своими маленькими кулачками. Ослепленный яростью и вином, он грубо ее отпихнул. Она отлетела, упала на пол и осталась лежать. Гарин моментально очухался, отпустил Элвин и присел рядом с девочкой.

— Рози, Рози! Извини.

Элвин схватила кувшин и ударила Гарина по голове. Затем, всхлипывая, полезла дрожащими руками в его кошель на поясе за ключом. Но Гарин быстро пришел в себя и поднялся на ноги. Сильно толкнул Элвин. Падая, она ударилась головой об угол стола и обмякла на полу рядом с Роуз.

Девочка горько плакала:

— Мама! Мама!

— От меня не уйдешь! — прорычал Гарин. — Никуда! — Он схватил фонарь и швырнул в дверь. Пламя затрепетало, почти исчезло, но затем весело вспыхнуло вновь.

Гарин отошел, шатаясь.

Роуз продолжала причитать, склонившись над Элвин:

— Мама, проснись, пожалуйста! Проснись!

Огонь быстро распространялся, жадно захватывал доски и крепчал. Гарин смотрел на дверь как зачарованный.

Элвин пошевелилась, приходя в себя. Чепец слетел с головы, волосы рассыпались по плечам. На лбу набухал большой кровоподтек.

— Что это?.. — пробормотала она, поднимая голову, села и в ужасе уставилась на огонь, который теперь полностью завладел дверью и с каждой секундой становился все свирепее.

Гарин по-прежнему стоял без движения. На его лоб стекала струйка крови из раны от удара кувшином.

— Боже! — вскрикнула Элвин. — Что ты наделал!

Он повернул к ней свое вялое серое лицо.

— Не захотела со мной уехать? Значит, останемся здесь.


Ворота Святого Антония, Акра 18 мая 1291 года от Р.Х.

Это было похоже на ад. На улицах один за другим лопались горшки с греческим огнем, извергая облака удушающего черного дыма. Обожженные кони дико ржали, вставали на дыбы и сбрасывали всадников в кипящее людское месиво. У одного английского рыцаря вначале погиб конь, а через секунду в него врезался горшок, моментально воспламенив плащ. Он дико кричал, бегал, хлопал руками, пока не сгорел заживо. Мамлюки шли напролом, выставив вперед копья и щиты. Идущих впереди подталкивали в спины те, кто шел сзади. Лучники осыпали христиан стрелами. И это не считая дротиков и горшков с греческим огнем. Казалось, горит весь мир.

Уилл сражался рядом с Гийомом де Боже. Рука устала отбивать щитом дротики и стрелы, почерневшая мантия была порвана и пропитана кровью. Робер и Дзаккария были где-то рядом, но сквозь дым он их не видел и не знал, живы ли они. Грохот трех сотен литавр смешивался с воплями умирающих. Белые мантии тамплиеров перемежались черными госпитальеров. Жан де Вилье отважно сражался бок о бок с Гийомом, как будто два великих магистра всю жизнь были товарищами по оружию и между ними и их орденами никогда не было ни капли соперничества. Воины-киприоты тоже были здесь под командой короля Генриха II. Их туники вспыхивали красным и золотым в лучах солнца, пробивающегося сквозь дым, когда занялся рассвет.

Мамлюки пошли на приступ еще до рассвета под громовые удары барабанов. Они двигались монолитной массой. Многие падали, сбитые камнями, или сгорали в кипящем масле, которым их поливали. Но они продолжали идти, ступая по мертвым. В защитников Акры летели тучи стрел. Выстоять было невозможно, и вскоре мамлюки взяли Чертову башню, через брешь, оттеснив защитников, пытавшихся их остановить, подошли к внутренней стене. Часть двинулись вдоль рва налево к лагерю пизанцев, чьи катапульты били по войску мамлюков, собравшемуся у внешней стены. Еще несколько тысяч рванули направо к воротам Святого Антония, где их встретили тамплиеры и госпитальеры.

Подняв щиты, мамлюки медленно, шаг за шагом, двигались по усыпанной камнями улице. Гийом издавал военный клич, рыцари устремлялись вперед, но всякий раз ударялись о непробиваемую стену. Они понимали, что долго сдерживать эту стихию не сумеют. Но тут была дорога каждая секунда. Ведь в это время на борт корабля кто-то поднимался и была спасена еще одна чья-то жена и чей-то ребенок. Это давало силы бросаться на строй врагов, обрушивать на их головы и руки мечи и боевые топоры. Некоторые рыцари сражались со впившимися в спину стрелами и резаными ранами, не замечая боли. Это была их последняя битва.

В середине, рыча как лев, бился Гийом де Боже. Его шлем с величественными белыми перьями давно слетел с головы. Голубые глаза блестели в первых лучах солнца, лицо и борода почернели от дыма, пыли и крови. Клич к оружию прозвучал слишком быстро, и он не успея надеть настоящую боевую кольчугу, а только легкую, пластинчатую, которая прикрывала плечи и торс. Великий магистр громко просил Всевышнего ниспослать силы телам и душам защитников города, подбадривал их, кричал, что все христиане сейчас с ними, что они будут помнить их подвиг, что им воздадут честь на земле, а на Небесах им будут петь ангелы. И рыцари пришпоривали измотанных коней и рубили мамлюков, принимая полученные раны как Божьи поцелуи.

Сквозь дым была видна передняя линия мамлюков, которая, подняв щиты, снова двинулась вперед, шагая по расчлененным и сгоревшим трупам воинов и лошадей.

— За мной! — проревел Гийом, вскидывая меч. — За мной!

Пришпорив коней, рыцари рванули вперед, и в этот момент со стороны мамлюков вылетел дротик и впился Гийому под мышку, оголенную, потому что великий магистр поднял руку с мечом. Пластинчатая кольчуга это место не прикрывала. Гийом дернулся и выронил меч. Впереди рыцари врубались в ряды мамлюков. Сквозь застилающий глаза туман Гийом видел, как двое упали, проткнутые копьями. Собравшись с силами, он схватил древко дротика, с мычанием вытащил и рухнул на шею коня. Тем временем под напором мамлюков рыцари начали отступать.

Уилл увидел первым.

— Мессир! — Он пустил коня и успел подхватить великого магистра, прежде чем тот соскользнул с седла. Из раны на боку у него струилась кровь. — Вам нужно быстро в лечебницу.

Гийом с трудом раскрыл глаза.

— Нет, Уильям, я должен вести людей.

— Но вы ранены, мессир.

Дзаккария и еще несколько рыцарей быстро подскакали вместе с великим магистром госпитальеров. Сзади рыцари короля Генриха прикрывались щитами от стрел.

Жан посмотрел на Уилла:

— Отвези его в прицепторий. И сделай что можешь.

Дзаккария слез с коня. Приказал сержантам принести щит.

Уилл и великий магистр госпитальеров сняли Гийома с седла, положили на землю. В это время рыцари короля Генриха поднялись в очередную атаку.

— Жан, — пробормотал Гийом, сжимая руку госпитальера.

— Мы будем сдерживать их до последнего, — пообещал Жан, взбираясь на коня.

Дзаккария и Уилл перенести великого магистра на щит. Четверо сержантов, сгибаясь под тяжестью, подняли и понесли.

Уилл сделал знак Дзаккарии и еще трем рыцарям:

— Поезжайте со мной.

Дзаккария молча вскочил в седло. Его седые волосы были перепачканы сажей и забрызганы кровью. Оставшихся рыцарей взял под команду Тибальд Годин, занявший место Гийома, и они двинулись по пустынным улицам впереди сержантов. Сзади продолжали реветь трубы и бить барабаны. Теперь, вырвавшись из кровавой бойни, Уилл отчетливо осознал, что биться о стену бесполезно. Мамлюков ничем не сдержишь. Просто рыцари все погибнут один за другим. Он посмотрел на окровавленную тунику Гийома и подъехал к Дзаккарии:

— Доставь великого магистра в прицепторий.

Дзаккария внимательно посмотрел на Уилла.

— Ты собираешься куда-то, коммандор?

Уилл, натянув поводья, подождал, пока другие рыцари уедут вперед, и тихо произнес:

— Мамлюков не остановить, ты это понимаешь. Но прежде чем они ворвутся в город, я должен позаботиться о тех, кто уцелел. А ты позаботишься о великом магистре.

Дзаккария помолчал, затем слабо кивнул:

— Мы увидимся в прицепторий, коммандор?

— Если Господь меня убережет.

Уилл повернул коня. У ворот Святого Антония рыцари падали один за другим.

47

Венецианский квартал, Акра 18 мая 1291 года от Р.Х.

Хватая ртом воздух, Элвин выглянула из окна. Ощупала пальцами стену, пытаясь найти, за что зацепиться. Но стена была гладкая и уходила вниз метров на десять. Под подоконником у ее ног хрипло кашляла завернутая в одеяла Роуз.

Элвин оглянулась. Гарин лежал навзничь на кровати.

— Помоги, Гарин! — крикнула она, стягивая на груди порванное платье.

Он повернул к ней свое красное пьяное лицо и пробормотал:

— Не вздумай прыгать, поломаешь ноги.

— Там под окном есть планка. Если ты поможешь, я смогу на нее встать. А оттуда можно спрыгнуть. Потом ты свяжешь простыни и опустишь Роуз, я ее приму.

Гарин снова уставился в потолок.

— Гарин, пожалуйста! Мы здесь погибнем! — Из гостиной они перешли в спальню, но сюда уже подбирался огонь. Она подоткнула в щель под дверью одеяло, однако дым все равно проникал. В гостиной вовсю бушевало пламя.

— Мы все равно погибнем, — отозвался Гарин. — Ты что, не слышишь, как ревут трубы? Это значит, что мамлюки взяли ворота. И потом, куда нам бежать?

— Я говорила тебе, у нас есть корабль.

— У меня нет.

— Ты сядешь с нами. — Элвин подошла к кровати. — Доплывешь до Венеции. Только помоги нам выбраться отсюда.

Гарин угрюмо вздохнул:

— А потом ты пошлешь меня к чертям.

— Нет, серьезно, я клянусь.

Он с усилием поднялся, схватил ее за руку, притянул к себе.

— Тогда скажи, что ты меня любишь.

Элвин глянула на Роуз на полу под окном, перевела взгляд на Гарина и опустила глаза.

— Я тебя люблю.

— Врешь, — взорвался он. — Врешь, чтобы спастись.

— Боже, Гарин, — закричала Элвин. — Если тебе нужны мои страдания, тогда оставь меня здесь, и я отвечу за свой грех перед Богом. Но умоляю тебя, спаси мою дочку. Помоги спустить ее на землю! — Гарин молчал, и она направилась обратно к окну. Что делать? Остаться здесь и сгореть или попытаться все же спустить Роуз на простынях, а потом спрыгнуть самой? Но если мамлюки вошли в город и уже добрались до порта, то гибель неизбежна. И это была ее вина. Из-за нее погибнет дочка. Из-за нее. Элвин хрипло зарыдала, прижав ладонь ко рту. Закрыла глаза и сползла вниз под подоконник, к Роуз, которая задыхалась от дыма. Дверь из гостиной уже почернела и начала потрескивать. Она подняла дочку на руки, прижала к себе, бормоча ей в волосы: — Прости меня, прости ради Христа, моя красавица. Мне надо было увезти тебя, когда была возможность.

— Не плачь, мама, — отозвалась, всхлипывая, Роуз. Высунула из-под одеяла руки и обвила шею Элвин.

— Роуз, милая, я очень люблю вас, тебя и твоего отца, и буду любить до последнего дыхания. Я всегда любила лишь его одного. Всегда, сколько себя помню. Но однажды сорвалась и ужасно его предала. Мне было тогда больно, я разозлилась и захотела, чтобы он тоже страдал. Но я… я не хотела. — Элвин затряслась в рыданиях. — О Боже, прости меня. — Пламя принялось облизывать края двери. — Пожалуйста, родненький, милый Иисус, прости меня и дай увидеть его один последний раз! А потом забери меня, Господи!

Гарин сел, закашлялся, постепенно трезвея. В голове стучало, он чувствовал себя изодранным, больным, насквозь пропитанным ненавистью и горечью. Разглядел сквозь дым Элвин и Роуз, в отчаянии прильнувших друг к другу. Наконец дверь рухнула, и в комнату ринулся жар из преисподней. Он заслонил лицо рукой. Значит, вот он какой — ад? Значит, вот чем кончается все? Гарин вдруг вспомнил, сколько радости ему доставляло наблюдать за Роуз. Вспомнил, как он воображал, что однажды она подбежит к нему, возьмет за руку и улыбнется. Вспомнил, как в отрочестве мечтал творить добро, сражаться за христианство. Ему было приятно даже спасать Элвин от Бертрана и Амори, хотя он сам все подстроил. Он заставил себя подняться с кровати и проковылял к Роуз. Элвин вскрикнула, когда Гарин потянул девочку к себе, но потом затихла. Он плотно закутал ее, вялую, едва стоявшую на ногах, в одеяла и взвалил на плечо.

Наклонился к Элвин.

— Я вернусь за тобой. Скоро.

Элвин подняла глаза.

— Только вынеси ее отсюда, больше ничего не надо.

Гарин повернулся и побежал на огонь. Жар отшвырнул его назад, но он издал хриплый крик и врезался в пламя.

Элвин закрыла глаза, прижалась влажной щекой к полу, продолжая шептать:

— Я люблю тебя, Уилл Кемпбелл. Я тебя очень люблю.

Боже, как ей хотелось, чтобы он услышал эти слова.


Саймон, запыхавшийся, в ужасе остановился перед домом. Из окон наверху вырывалось пламя. Странно, откуда здесь взялся пожар, ведь Венецианский квартал был довольно далеко от осадных машин мамлюков.

Вдруг входная дверь с шумом распахнулась, и на улицу выбежал человек в горящей одежде. Он снял с плеча и опустил на землю какую-то поклажу, завернутую в тлеющие одеяла, и Саймон с ужасом увидел, что это Роуз.

Добрался Саймон сюда с большим трудом. Пока отпросился у главного конюха, пока переговаривался с защитниками города, которые останавливали его у баррикад по пути в Венецианский квартал, прошло больше часа.

Огонь теперь охватил всю правую часть дома до крыши.

Саймон поднял девочку на руки и побежал за горящим человеком. Догнал и начал тушить его одеялом. Наконец, сбив огонь, повернул безжизненное тело лицом к себе. Почти все волосы и борода обгорели, лицо и шею покрыли ужасные волдыри, но Гарина все равно можно было узнать. Саймон застыл, ничего не понимая. Стон Гарина вывел его из оцепенения. Он повернулся к Роуз. Глаза девочки были закрыты, и, кажется, она не дышала.

— Боже милостивый, — пробормотал Саймон, беря ее руку. — Роуз, ты меня слышишь? Роуз!

— Она жива? Скажи мне, она жива?

Саймон оглянулся. Гарин каким-то чудом поднялся на ноги и стоял рядом. Глянул на Роуз и издал хриплый вопль:

— О Боже!

Он опустился рядом с Саймоном.

— Рози! — Гарин повернул голову к потрясенному конюху: — Саймон, сделай что-нибудь. Приведи ее в чувство!

— Что случилось? — спросил Саймон. — Где Элвин?

Гарин оторвал глаза от Роуз, посмотрел на пылающий дом.

— Я хотел их спасти. Понимаешь, хотел.

— Гарин, ради Христа, скажи, где она? — взмолился Саймон. — В какой комнате?

Но тот опять взялся причитать над Роуз:

— Дитя мое, я не хотел сделать тебе больно. Боже, у меня и в мыслях не было сделать тебе больно.

Саймон побежал к входной двери, вошел внутрь, заслонив лицо руками, и медленно двинулся по коридору. Наверху бешено ревело пламя, было слышно, как трещат балки. Зажав ладонью рот и нос, он толкнул плечом дверь в конце коридора и ввалился на кухню. Здесь тоже было полно дыма. Сделав два шага, он споткнулся о что-то на полу. Посмотрел вниз и увидел мужчину, лежащего в луже крови с перерезанным горлом. Попятившись, Саймон вернулся в коридор и, собравшись с духом, попробовал подняться по лестнице.

В нестерпимом жару удалось добраться до третьей ступеньки. Он остановился. Вытер пот. Попробовал подняться выше, но задохнулся и ослеп от дыма. Сполз назад и на четвереньках двинулся обратно к двери. Вылез, полежал, ловя ртом благословенный воздух, подождал, пока прояснятся глаза, и увидел, что Гарина нет, а Роуз лежит там, где он ее оставил. Он пополз к ней.

Уилл увидел Саймона, выползающего из горящего дома, и погнал коня. Спешился, бросился к нему и замер, увидев дочь, лежавшую на земле без движения. В нем все одеревенело. Сознание отказывалось верить глазам.

— Уилл! — прохрипел Саймон, с трудом поднимаясьна ноги.

Уилл молча посмотрел на него, перевел взгляд на горящий дом, вскрикнул и побежал к двери:

— Элвин!

Саймон потащился за ним.

— Уилл, остановись! Ты не войдешь.

Он схватил его за мантию. Уилл вырвался, побежал дальше, выкрикивая имя Элвин. Ринулся головой вперед в дом. Лестница уже горела, но он начал подниматься, ловя ртом воздух, повторяя имя Элвин. Жар наверху был адский. Уилл обмотал голову мантией и продолжал продвигаться вперед. Одна ступенька, другая. Наверху с грохотом обвалились балки, послав вниз дождь красных угольков. Уилл ревел от ярости и продолжил подъем, но огонь заставил его упасть на колени. Он ненавидел это ревущее голодное пламя, ненавидел свою слабую плоть. В этот момент Уилл ненавидел даже Бога за то, что он сделал его таким хилым. Наверху опять обрушились горящие балки, затем крепкая рука схватила его и вытащила на воздух.

Они начали бороться, но Саймон оказался сильнее. Вымотавшийся в битве Уилл скоро обмяк на его руках, продолжая стонать и повторять имя Элвин. Саймон оттащил его подальше. Теперь весь дом был объят пламенем. Там уже ничего не могло уцелеть.

Через минуту Уилл пришел в себя и схватил Саймона за тунику.

— Что тут случилось?

— Не знаю, — ответил Саймон, тяжело дыша. — Когда я сюда добрался, дом уже горел. — Он отвернулся, неспособный встретить убийственный взгляд друга. — Я пытался найти Элвин, но не смог. Перед этим Гарин вытащил Роуз. — Он глянул на безжизненное тело девочки. — Слишком поздно.

— Гарин? — оцепенело спросил Уилл, отпуская тунику Саймона. — Здесь был Гарин?

Саймон провел руками по волосам.

— Здесь что-то случилось, Уилл. Я видел на кухне убитого человека. Гарин сильно обгорел и плакал над Роуз. Говорил как-то странно.

— Что значит странно?

— Да непонятно. — Саймон вздохнул. — Говорил, что никогда не хотел сделать ей больно. Называл ее «мое дитя». В общем, бредил, как сумасшедший, клянусь.

— Где он сейчас? — ледяным тоном спросил Уилл. К нему вернулось самообладание. Он подавил в себе все чувства, кроме одного.

— Ушел куда-то. Когда я вылез из дома, он уже исчез.

Уилл посмотрел на восток, откуда доносился неистовый рев труб. Вовсю звонили колокола.

— Они прорвались, — пробормотал он и опустился на колени рядом с Роуз. Взял ее безжизненную руку в свои, поцеловал кончики пальцев, затем нежно положил руку ей на грудь и повернулся к Саймону.

— Возьми ее и иди в прицепторий. — Он сглотнул и с трудом продолжил: — Отнеси туда тело моей дочери. Не оставляй ее, Саймон, ты меня понял? Не смей ее здесь оставлять.

— Конечно, Уилл. А ты куда собрался?

— Искать Гарина, — ответил Уилл и направился к коню.

— Ты же не знаешь, где он! — крикнул Саймон.

— Гарин крыса, а этот корабль тонет. Он будет там, где есть надежда спастись. В порту.

Когда Уилл пришпорил коня, Саймон сделал последнюю попытку:

— Уилл, твоя жена и дочь погибли. Убьешь ты Гарина или нет, это ничего не изменит. Пойдем со мной, я тебя умоляю!

Но Уилл уже скакал по улице, поднимая облако пыли.


Порт, Акра 18 мая 1291 года от Р.Х.

Трубили трубы, звонили колокола. Мамлюки прорвались.

Они двигались на верблюдах и конях. Блестели на утреннем солнце мечи и доспехи, переливались радугой плащи. Они двигались под оглушительный грохот литавр, круша перед собой все живое. Пешие воины, вооруженные боевыми топорами и булавами, швыряли горящие факелы на крыши домов и в основания катапульт. Они шли, алчущие крови. Два века владычества христиан на этих землях закончились. Наступило возмездие.

После непродолжительной жестокой битвы ворота Святого Антония пали. Оставшиеся в живых рыцари отступили перед лавиной мамлюков. Раненого Жана де Вилье несколько рыцарей-госпитальеров успели донести на свой последний корабль в гавани. Остальные отошли в крепость. На стенах горели большие баллисты франков. Мамлюки взяли приступом лагерь пизанцев, истребили там всех, а затем продолжили смертоубийство в Германском квартале, где располагались тевтонцы. Башню легата отважно защищали английские рыцари под командой Отона де Грансона и арбалетчики из гарнизона, оставленного в городе королем Людовиком. Но им тоже пришлось отступить, оставив позади своих мертвых.

В порту царил хаос. Под тревожный звон колоколов отплыло несколько последних мелких судов, переполненных сверх меры. Уцелевшие в битве воины прискакали в порт предупредить, что город пал. Призывали толпящихся там испуганных женщин возвратиться в свои дома, спрятаться и переждать. Но вскоре началось невообразимое. Стоявшие сзади, думая, что идет посадка на корабль, начали давить на передних, сталкивать их в воду. Воздух огласился отчаянными воплями женщин и детей. Матросам удавалось подплыть на лодках и вытащить некоторых. Они бросались в воду, чтобы спасти детей. Но большинство женщин не умели плавать и утонули вместе с детьми. Патриарх Иерусалима Никола де Анапе, который ждал в баркасе, когда корабли впереди выйдут во внешнюю гавань, несмотря на протесты епископов, приказал команде грести обратно к берегу.

— Мы должны спасти, кого можем, — проскрипел его старческий голос.

Теперь все, кто мог плыть, устремились к баркасу. Никола сам протягивал руку, чтобы помочь им влезть. Но люди все прибывали. Баркас вместить столько не мог.

— Отплывайте же! — кричал епископ матросам на веслах. — Отплывайте!

Обезумевшие беженцы продолжали цепляться за борта. Один матрос попробовал отогнать их веслом, но беженцы быстро вырвали весло. Когда баркас начал крениться, другой епископ схватил весло и, дико выпучив глаза, принялся бить им по головам и рукам несчастных женщин. Кому-то проломил голову, кому-то сломал руку, но людей было слишком много. Вскоре баркас накренился настолько, что зачерпнул воду, а затем и вовсе перевернулся, похоронив под собой всех, кто в нем находился. Никола де Анапе несколько секунд помахал руками, а затем над его головой сомкнулась темная вода. Последнее, что он успел увидеть, было огненное зарево над Акрой и бурлящая толпа горожан на пристани.

Вскоре после этого на пристань выехал Уилл. Он двигался легким галопом, заставляя людей расступаться, высматривал Гарина. Саймон сказал, что он обгорел. Значит, далеко уйти не мог. Толпа у полуразвалившихся таверн и пакгаузов была уже не такой плотной. Осознав, что попасть на корабль невозможно, женщины шли обратно в город искать место, где спрятаться. Они вспомнили Триполи. Там насиловали и убивали в основном на улицах. Те, кто пересидел в домах и дождался, пока мамлюки утолят жажду крови, смерти избежали. Кое-кто надеялся на милость мамлюков.

Уилл оглядел гавань, отплывающие суда. Затем начал спрашивать встречных, не видел ли кто обгоревшего человека. Большинство, не глядя, шли мимо, но один старик показал в сторону восточного мола, где во внешней гавани стоял на якоре бывший корабль тамплиеров с капитаном-предателем. По молу двигалась небольшая группа, за ними в отдалении ковылял, согнувшись, еще один. Уилл направил туда коня. Восточный мол был старый, изрядно разрушенный морем в нескольких местах настолько, что через него свободно перекатывались волны. Оставив коня на пристани, Уилл побежал, шлепая сапогами по воде. Слева пенилось открытое море, глубокое и темное, справа, в гавани, вода была зеленая и спокойная. Несколько раз Уилл чуть не опрокинулся со скользких камней в черные холмистые волны.

— Гарин!

К его облегчению, человек впереди повернулся.

Лицо Гарина сильно обгорело, он прижимал руки к груди. Видимо, они очень болели. От туники остались лишь рваные лоскуты. В нескольких местах ткань намертво впаялась в тело. Увидев Уилла, он попятился, а затем повернулся и неловко побежал следом за женщинами, направляющимися к бывшему кораблю тамплиеров. Уилл двинулся за ним, перепрыгивая с камня на камень. Гарин взглянул через плечо и, поняв, что не убежать, повернулся, выхватив кинжал. Уилл обнажил меч.

Они остановились.

— Ладно, заканчивай со мной и уходи, — крикнул Гарин, морщась от боли.

— Что ты сделал с моей женой и дочерью? — спросил Уилл, кипя от ярости.

— Всегда все твое, да? — крикнул в ответ Гарин. — Твоя жена, твоя дочка, твой Темпл.

— Что ты с ними сделал?

Уилл пошел вперед, Гарин отступил.

— Но Роуз не твоя дочка. — Услышав это, Уилл застыл с поднятым мечом. — Элвин сказала, что не знает наверняка, кто из нас отец. Но я знаю. — Гарин ударил себя кулаком в грудь. — Знаю, она моя дочка.

— Ты лжешь.

— Это правда, и теперь, кроме меня, ее больше тебе никто не скажет. Вот ты, — Гарин ткнул пальцем в Уилла, — столько лет провел в ее постели, и она принесла тебе лишь одного ребенка. Почему?

— Элвин никогда бы… да она бы никогда… — Слова застряли в горле Уилла, и он обнаружил, что не может их произнести. Сзади в городе что-то взорвалось, в воздух взлетели камни, с пристани доносились крики. Но они не оглядывались.

— Когда? — спросил Уилл. — Когда это случилось?

— За день до того, как ты отправился в Мекку, Элвин пришла ко мне. Я ее не соблазнял, не домогался. Она сама пришла.

— И ты ее взял, — выдохнул Уилл.

— А почему тебе положено все, а мне ничего? — крикнул Гарин. — Потому что ты лучше всех остальных, да? Ты стал рыцарем Темпла, но тебе этого было мало, и по призыву Эврара ты, презрев клятву, вступил в братство. Но и этого тебе было мало. Ты обманул братство и замыслил покушение на Бейбарса, затем обманул великого магистра, который перед этим сделал тебя коммандором, не стал похищать Черный камень. И наконец, ты обманывал всех, много лет живя с женщиной как со шлюхой!

Уилл выслушал его с неподвижным лицом.

— Как ты узнал про камень?

— Элвин рассказала. Она переживала за тебя. — Гарин кивнул, увидев на лице Уилла боль. — Она любила тебя, этого я отрицать не стану. Со мной она только переспала один раз. Ну и что? Все равно я имел право на свое дитя. А она меня не допускала. Проклятие! — Он устало опустил голову. — Со мной они были бы счастливы.

Уилл рассмеялся горьким, мучительным смехом. В его глазах стояли слезы.

— Да что же это было бы за счастье с тобой, Гарин де Лион? С тобой, ничтожным трусом, который боялся сказать что-то поперек своему дяде, боялся отогнать Грача. С тобой, неспособным сделать свою жизнь хотя бы чуть-чуть сносной запойным пьяницей. А вот насчет зависти, тут ты был впереди всех. Она сжигала тебя с детства. Ты мне завидовал во всем, Гарин. И вот теперь, забрав у меня жену и ребенка, наконец торжествуешь.

Уилл шагнул к нему.

— Нет, Уилл, — тихо проговорил Гарин, не отступая. — Я забрал у тебя гораздо больше.

Уилл остановился.

— Ты когда-нибудь задавал себе вопрос, почему тебя тогда в пустыне не убили? Кто остановил руку человека в одежде бедуина? — Гарин хмуро посмотрел на воду, плескавшуюся у ног. — Впрочем, я и сам уже много лет задаю себе этот вопрос. Почему я тогда тебя спас? Почему крикнул Бертрану не убивать? И до сих пор не нахожу ответа. — Он перевел взгляд на Уилла. — Нет, это была не жалость. Возможно, я не хотел, чтобы ты умер, не зная, кто тебя предал. В мыслях я убивал тебя многократно, но ты всегда знал, что это я. Когда это происходило, ты всегда смотрел мне прямо в глаза. — Гарин тихо рассмеялся. — Понимаешь, Уилл, у меня все же есть какая-никакая честь, и хочу, чтобы ты знал, что я никогда не служил Грачу. Он был марионеткой, такой же, как я. А за ниточки дергал Эдуард. — Гарин снова засмеялся, но горше. — Он меня крепко захватил, и я безвольно болтался в его руках, пока все мои надежды не растаяли, а все твои сбылись. Да, я всегда завидовал твоей жизни, где находилось место надежде и прощению, где люди не были грубыми и жестокими, где тебе ничего не навязывали, а ты выбирал сам. Знаешь, в первый и единственный раз я почувствовал себя по-настоящему свободным, когда по наущению Эврара меня бросили в тюрьму. Когда Эдуард прислал меня снова в Акру добывать деньги и я узнал о Черном камне и твоем в этом участии, то подумал, что смогу сам начать охоту за этим камнем в пользу короля. Я так долго был марионеткой Эдуарда, продолжал танцевать под его мелодию, даже когда он мной не управлял. Затем я все понял про Роуз и наконец вырвался из его когтей.

Уилл подавленно молчал, сокрушенный откровениями Гарина, потрясенный глубиной его предательства. Этот человек сумел растоптать и изгадить все, что было дорого ему в этой жизни. Лишил всякой надежды. Он вспомнил безжизненное тело дочери на земле и, глухо зарычав, сделал последние несколько шагов вперед.

Гарин швырнул кинжал в волны.

— Теперь ты знаешь, каково мне было. Знаешь мои страдания! — Он упал на колени, подняв вокруг себя кучу брызг, широко раскинул руки. Его покрытые волдырями губы скривились в улыбке. — Теперь ты наконец понял.

— Встань! — Уилл вскинул меч. — Поднимайся, ты, подонок!

— Все кончено, Уилл. Разве ты не видишь? Для нас обоих кончено. Мы потеряли все. Единственное, что нам осталось, это умереть!

— Поднимайся!

— Давай, убей меня. — Гарин схватил запястье Уилла, поворачивая меч себе в грудь. — Давай же! Не медли.

Уилл молча высвободил руку, повернулся и пошел прочь.

— Куда же ты? — крикнул Гарин, с трудом поднимаясь. — Почему уходишь? — Он постоял на дрожавших ногах, посмотрел Уиллу вслед и пошел. Вначале медленно, потом быстрее, туда, где на рейде покачивался бывший корабль тамплиеров.

Услышав сзади шаги, Гарин обернулся. Перед ним стоял Уилл. На несколько мгновений его обожгла острая боль, как будто в желудок влили жидкий огонь. Гарин опустил глаза и с удивлением увидел торчавший из живота меч. Гарин дернулся, повалился на бок на камни, зажав рваную дыру в животе, перекатился на спину и, корчась, выгнулся дугой. Сквозь застлавший глаза туман он видел Уилла, стоявшего над ним подобно ангелу мести, в запачканной белой мантии, с окровавленным мечом в руке, солнце в небе и вдали город в зареве пожаров. Гарин хотел вздохнуть, но не успел. Накатившая волна забрала его с собой в зеленую воду гавани. На несколько мгновений он завис в ней, поддерживаемый на плаву волнами, и медленно ушел под воду. Погружаясь, он увидел Уилла в последний раз. Затем море увлекло его в свою бездонную черноту.

Уилл прошел обратно вдоль мола, пересек половину пристани и только потом бессильно опустился на колени. Отцовский меч звякнул рядом. Уилла стошнило. Казалось, выходил яд, которым только что накормил его Гарин. Сил переварить эту безобразную, отвратительную правду не хватало, но он знал, что это правда и от нее некуда деться. Какой же он был дурак, слепой дурак. Всю жизнь гнался за мечтой. Теперь эта мечта сгорела, а он остался ни с чем. Отец, Эврар, Калавун, все они ушли вместе с надеждами на мир. Но это еще можно пережить, он мог бы даже примириться с предательством Гарина, если бы спаслись жена и дочь. Но они тоже превратились в пепел, как и все остальное.

В отчаянии он откинул назад голову и прорычал в небо:

— Чем я тебе не угодил, ты, ублюдок? Чего еще ты от меня хочешь? — Уилл обращался к Богу, который — он это чувствовал — сейчас бесстрастно наблюдал за ним откуда-то из своей бесконечной голубизны. Поиграл, как кот с мышкой, и теперь ему наскучило. — Чего еще?

— Сэр Уильям.

Уилл оглянулся. Над ним склонился бородатый старик. Рабби Илия, друг Эврара.

— Илия, — с трудом произнес он.

— Вам нехорошо? — Старик подал руку. — Позвольте вам помочь.

Уилл с усилием встал, поднял меч.

— Спасибо, не надо.

— Мы пришли из Иудейского квартала, надеялись сесть на корабль, но нет ни одного. — Илия показал на группу, сгрудившуюся позади него. Несколько мужчин, но большинство женщины и дети. — Что делать?

— Не знаю, — ответил Уилл, вытирая рот тыльной стороной кисти. — Не знаю.

Со стороны городских ворот донеслись вопли боли и ужаса. Всадники-мамлюки стремительно ворвались в порт, сокрушая последних оставшихся там горожан. Люди в отчаянии бросались в воду, пытаясь спастись от их сабель. Илия сжал руку Уилла. На их глазах конь одного мамлюка затоптал ребенка, другой конь раздавил голову старухе. Еще один озверевший мамлюк полоснул саблей по животу беременной женщины. И Уилл ощутил, как в нем что-то шевельнулось. Проснулись казавшиеся умершими чувства.

— Сюда, — крикнул он группе иудеев, показывая на вход в подземный туннель, ведущий в прицепторий. — Скорее!

Они быстро пошли по пристани. Несколько мамлюков повернули к ним. Уилл пошел навстречу, держа меч обеими руками. Ударил по шее одному коню, по задним ногам другому, следом отсек голову упавшему всаднику. Ему в спину попала стрела, но отскочила от кольчуги. Вход в туннель был уже близко. Уилл прикончил еще одного мамлюка и ввел иудеев в туннель. Стоявшие на страже рыцари их впустили.

Очень скоро группа вышла в залитый солнцем двор прицептория, и только тогда Уилл увидел, сколько человек ему удалось спасти. Их было около шестидесяти, бледные, трясущиеся, но живые. И они были не единственными, кого приютил Темпл. Всегда отгороженный от мира своими неприступными стенами, он теперь распахнул ворота для горожан Акры. Мужчины и женщины, богатые и бедные, их там собралось больше тысячи.

— Уилл!

Он развернулся, ища глазами в толпе, кто его окликнул. Справа к нему протолкался Саймон. С девочкой на руках. Золотистые волосы рассыпались по плечам, лицо перепачкано в саже, но глаза были открыты. Увидев Уилла, она вскрикнула и протянула руки. Он ринулся, схватил.

— Она очнулась почти сразу, как ты ушел, — сказал Саймон. — Я ее нес, и она вдруг заговорила. Напугала меня до смерти!

Уилл не слушал. Не в силах стоять, он опустился на землю, прижимая дочку к себе, чувствуя, как трепещет ее тело.

48

Темпл, Акра 25 мая 1291 года от Р.Х.

Шаги гулко отдавались в темном туннеле. Мерцали факелы.

Впереди шагали Тибальд Годин и сенешаль. Позади них двенадцать сержантов толкали ручные тележки с имуществом Темпла. Казна, священные реликвии, золотые потиры, чаши, кубки, кольца и книги. Следом шли сорок два рыцаря, двадцать семь сержантов и несколько капелланов. Замыкали шествие больше сотни беженцев. Уилл молча двигался, напряженно глядя перед собой. Слева шел Робер со свежим шрамом на лбу. Справа Саймон, осунувшийся, бледный. Время от времени он оглядывался на Роуз. Девочка шла в том же самом дорожном плаще, крепко держась за руку Илии. Обожженную руку лекарь ей залечил и перевязал. За все время она произнесла всего несколько слов.

Уилл тоже оглянулся на Роуз. Встретил ее оцепенелый взгляд и отвернулся. Когда миновали первые моменты радости, он обнаружил, что, глядя на нее, видит Элвин. Оказывается, Роуз была необыкновенно похожа на мать. Удивительно, как он этого прежде не замечал. Лицо, глаза, волосы, мимика. Он знал, что со временем привыкнет, но сейчас смотреть на дочку было больно.

После падения Акры минуло семь дней. Столица крестоносцев умерла вместе с мечтой христиан о Святой земле. Бойня в городе продолжалась до захода солнца. Небо заволокла пелена черного дыма, улицы были усыпаны мертвецами. Некогда цветущая Акра превратилась в братскую могилу.Окровавленные трупы детей лежали рядом с обезглавленными матерями, которых перед смертью мамлюки жестоко изнасиловали, дальше валялись зарубленные мужчины. Вдоль стен, у ворот и у входов в башни всюду были навалены трупы рыцарей вперемежку с мамлюками, бедуинами и сирийцами. Знаменосцы по-прежнему не выпускали из рук флаги, вяло колышущиеся над грудами мертвецов. Дозор мамлюков обходил город, приканчивая раненых.

К вечеру в небе начали собираться стервятники. Немногие выжившие бродили среди дымящихся руин, пытаясь где-нибудь укрыться от мародеров. Султан Халил усмирил большинство войска, но особенно остервеневшие, обезумевшие от крови мамлюки еще продолжали бесчинствовать. Дома, палаццо, церкви и магазины уже были разграблены, но они обходили их в надежде поживиться. Расположившийся в королевском дворце Халил приказал эмирам приструнить своих людей. Улицы патрулировали отряды в поисках выживших. Богатым удалось откупиться. Молодых женщин и детей согнали к фургонам для невольников. Пока не покорились мамлюкам только три крепости — госпитальеров, тевтонцев и тамплиеров. В каждой укрылись много беженцев.

Уилл стоял у окна в покоях великого магистра, прислушиваясь к звукам, доносившимся из города. Его тронул за плечо Дзаккария. Они подошли к постели Гийома де Боже, над которым склонился капеллан. Великий магистр Темпла испустил последний вздох. По пути в прицепторий он потерял много крови и пришел в сознание всего на несколько минут. Спросил, как город. Тибальд Годин ответил, что город пал. По щеке великого магистра скатилась слеза. Он откинулся на подушки, закрыл глаза и больше не открывал. За стенами тем временем продолжалась резня. Гийома де Боже похоронили утром в саду прицептория. Дзаккария на погребении не присутствовал. После кончины великого магистра он вывел небольшой отряд рыцарей, включая укрывшихся в Темпле нескольких госпитальеров. Из этого отряда уцелел лишь один, который рассказал, что они истребили больше сотни мамлюков, выкрикивая имя великого магистра.

На следующий день после того, как копатели-наккабуны сделали подкоп иод стенами, сдались крепости госпитальеров и тевтонцев. Султан Халил согласился помиловать пленников. Темпл пока держался, и каждую ночь по подземному туннелю к отплывающим на Кипр кораблям выводили группу беженцев. Остановить это мамлюки не могли. Своих судов у них не было, а любой дозор, отважившийся появиться в порту, франки обстреливали камнями с кораблей, стоящих во внешней гавани. Вскоре Халил махнул на порт рукой, понимая, что тамплиеры долго без воды и продовольствия не продержатся. Так оно и случилось. Через неделю после смерти великого магистра Темпл решил сдаваться. Перед тем как послать весть Халилу, маршал Пьер де Севри приказал Тибальду Годину вывезти казну ордена на последнем корабле тамплиеров.

Вначале из туннеля на пристань вышли несколько рыцарей и сержантов, чтобы расправиться с небольшим дозором мамлюков. Все было сделано быстро и тихо, после чего появились остальные. На «Фениксе» зажглись сигнальные фонари.

Уилл задержался у ворот.

— Чего ты ждешь, коммандор? — спросил сенешаль.

— Я прошу вас пойти с нами, сэр, — пробормотал Уилл.

Сенешаль повернулся к стоявшим рядом рыцарям:

— Возвращайтесь. — Затем посмотрел на Уилла. — Мое место здесь, с маршалом и остальными.

— Но мамлюки вас убьют или бросят в тюрьму.

— Ну и пусть, — прохрипел сенешаль. — Я старик, моя жизнь закончилась. А твоя нет. Тебя ждут впереди дела.

— Но все кончено, — уныло проговорил Уилл. — Святую землю мы потеряли. У «АнимаТемпли» больше нет цели.

Сенешаль прищурился:

— Ты ошибаешься. Мы просто ушли с Востока, но Темпл существует. И сейчас очень опасное время. Неизвестно, кто заменит великого магистра, кто встанет у руля. Твоя миссия — оберегать орден от низких душой. От тех, кто захочет использовать Темпл для своей корысти. А второе назначение братства, сохранять мир, оно осталось. На Западе мир нужен не меньше, чем на Заморских землях. Коммандор, там на тронах сидят бесчестные монархи. Подлые, рвущиеся к господству. Они готовы погубить свой народ, лишь бы достичь цели. И тебе придется усердствовать в борьбе с алчностью и невежеством. — Сенешаль замолк. — Вот почему ты и Робер де Пари должны отплыть на этом корабле. А мы остаемся, Кемпбелл, в надежде, что наши жертвы не будут напрасны. Иди.

Проводив сенешаля взглядом, Уилл двинулся вдоль пристани. Лицо холодил ночной ветерок, вдали грохотал прибой.


У стен Темпла, Акра 28 мая 1291 года от Р.Х.

В суровой, мрачной тишине султан аль-Ашраф Халил наблюдал, как из Темпла выводят пленников. Лучи закатного солнца окрашивали в красноватые тона развалины стены, обрушившейся днем из-за подкопа. В брешь проникли две тысячи конников, которые сломили сопротивление оставшихся в крепости рыцарей. Султан Халил отказался вести с тамплиерами переговоры.

Со взятием Темпла завершилось падение Акры. К мусульманам вернулась первая крепость, захваченная крестоносцами двести лет назад. Тир, куда Халил послал один полк, был взят почти без боя. Люди не стали дожидаться расправы мамлюков. Они отплыли на кораблях, как только увидели на горизонте покров дыма, поднимающийся над Акрой. Судьбу Тира скоро разделят Сидон, Бейрут и Хайфа. И завоеватели-христиане наконец перестанут властвовать на этих землях, где они превратили мечети в церкви, а мусульман в рабов. Халил победил. Воины славили его имя, называли Мечом Аллаха, уничтожившим неверных. Халил был доволен и горд. Все закончилось. Он сделал что хотел. Теперь, когда христиане изгнаны, можно сосредоточить все силы на монголах без боязни, что они объединятся. Халил закончил дело Саладина и Бейбарса, удалил остатки яда из незаживающей раны, нанесенной франками двести лет назад. Освободил свой народ. Все кончено. Наконец-то.

Однако радость победы сейчас омрачал смрад смерти, которым веяло с улиц Акры. Султану аль-Ашрафу Халилу наскучило смотреть на с трудом передвигающих ноги обреченных тамплиеров. Он повернулся и двинулся прочь от развалин Темпла.


«Феникс», Средиземное море 30 мая 1291 года от Р.X.

На палубе «Феникса» не было свободного места. Беженцы, в основном женщины и дети, постепенно отходя от пережитого ужаса, начали разговаривать друг с другом, утешать. Потерявшие все люди снова обретали надежду. Впереди их ждала жизнь. Какая, сейчас было не важно. Главное, жизнь.

Уилл стоял у борта. Разглядывал лежащее на ладони золотое кольцо. Вспоминал, как Элвин надевала ему на палец, чуть подтолкнув, когда оно застряло посередине. Он много лет носил кольцо на груди рядом с иконкой Святого Георгия и только теперь снял. Его потрясла гибель Элвин, но не меньше он страдал от ее измены. Страдал, зная, что должен это в себе подавить.

Три дня назад Уилл, не обращая внимания на любопытные взгляды рыцарей, сел с Роуз на корме и попросил ее рассказать, что происходило в доме. Поначалу Роуз отказывалась, говорила, что ей больно об этом думать и она ничего не помнит. Но Уилл был терпелив и настойчив, и Роуз в конце концов добросовестно воспроизвела все, что видела и слышала, хотя многого не понимала. Вот теперь предательство Гарина предстало во всей полноте. И нападение наемников в Онфлере, и попытка захватить Черный камень. Но самое главное, Уилл теперь узнал, кто его настоящий враг.

Не Гарин, жалкая ничтожная пешка, а король Эдуард. Вот кто оказался истинным предателем, виновником всех бед. Волк в овчарне, назвавшийся ее хранителем. Могучий и коварный враг.

Сенешаль прав. Миссия «Анима Темпли» не выполнена и еще долго не будет. И он, которого выбрал Эврар, не допустит, чтобы братство перестало существовать. Но для этого надо продолжать жить. Уилл нежно поцеловал кольцо и бросил в море. Оно долго крутилось, вспыхивая на солнце, прежде чем упасть в воду и исчезнуть под волнами.

Рядом встал Саймон. Уперся руками в борт галеры.

— Роуз проснулась внизу. Спрашивает тебя.

— Сейчас иду.

Уилл почувствовал, как тугой комок внутри начинает рассасываться. Нет, он не один. У него кое-что осталось. Роуз, которую он любил и будет любить всегда, даже если точно не известно, что она его дочь. У него остались Саймон, и Робер, и где-то там в Шотландии еще родня. В кошеле лежало сложенное письмо от сестры Изенды.

Шотландия — озера, моховые болота, дожди.

Уилл повернулся спиной к Востоку. Посмотрел в сторону дома, где врага ждет отмщение.

Послесловие автора

При написании романа я, насколько возможно, стремилась придерживаться исторических фактов, но поскольку роман есть роман, без художественного вымысла не обошлось. В основном это касается деталей. Например, в иерархии тамплиеров посты маршала и сенешаля равнозначные, но чтобы не усложнять чтение, я сделала сенешаля подчиненным. Город аль-Бира монголы осадили зимой 1275 года, до подхода войска Бейбарса. Король Гуго III отправился на Кипр не сразу, вначале он удалился в Тир. Весть о покупке Карлом Анжуйским права на Иерусалимский трон дошла до Акры гораздо позже, чем описано в романе. Исламский месяц мушаррам приходился на июнь 1277 года, а не на апрель. Мамлюки Калавуна осадили Триполи в конце марта 1289 года, и осада длилась почти месяц, прежде чем город пал. Моя версия кончины Бейбарса вымышленная. Барака-хан не мог отравить отца, потому что, когда султан пошел на Анатолию, он оставался в Каире. Однако причины смерти Бейбарса в разных хрониках описаны по-разному. В некоторых сказано, что Бейбарс выпил отравленного кумыса. Там же говорится, что Бейбарс, предупрежденный астрологами о лунном затмении, знаменующем смерть монарха, чтобы отвратить ее от себя, решил отравить принца из династии Айюбидов, своего союзника в битве с монголами при Альбистане. Этот принц позднее вызвал его гнев. Детали хроникеры описывают по-разному, но почти все склонны считать, что Бейбарс по ошибке выпил яда из чаши, приготовленной для принца. В других хрониках говорится, что причиной смерти султана Бейбарса стала рана, полученная в битве при Альбистане. Часть хроникеров полагают, что он умер от болезни. В любом случае Бейбарс умер не сразу, а хворал тринадцать дней. Для любознательных читателей, желающих расширить знания по данному предмету, я привожу список литературы.

Падение Акры в 1291 году под натиском войска султана аль-Ашрафа Халила ознаменовало окончание эпохи Крестовых походов, провозглашенных папой Урбаном II во Франции за двести лет до этого. Бежавшие на последнем корабле тамплиеры во главе с главным коммандором Тибальдом Годином, который позднее был избран великим магистром, укрылись в Сидоне. Через месяц мамлюки настигли рыцарей и там, и они перебрались на Кипр, где пробыли двенадцать лет.

Акра лежала в руинах многие годы. Уцелевшие в бойне горожане погибли в тюрьмах или были обращены в рабство. Женщины закончили свою жизнь в гаремах мамлюков. Некоторых пленных рыцарей выкупили, другие приняли ислам. Много десятилетий спустя паломники-христиане с Запада встречали у Мертвого моря тамплиеров-лесорубов.

Султан Халил ненадолго пережил свою победу над франками. В конце 1293 года он объявил джихад против монголов, после чего пал жертвой заговора эмиров. Султаном стал его брат, младший сын Калавуна, аль-Назир Мухаммед. Султанат мамлюков властвовал над Средним Востоком до 1517 года, когда его ниспровергли османские турки.

После падения Акры желание отвоевать потерянные Заморские земли на Западе угасло далеко не сразу. И хотя все позднейшие Крестовые походы провалились, отзвуки той кровавой эпохи болезненно резонировали в мировой истории много столетий по обе стороны Средиземного моря. Слышны они и сейчас.

Робин Янг Брайтон, март 2007 года

Список персонажей

(звездочкой обозначены реальные исторические личности)

*АБАГА — монгольский ильхан Персии (1265–1282)

АЙША — дочь Калавуна, выданная замуж за Бараку-хана

*АЛЬ-АШРАФ ХАЛИЛ — сын Калавуна. Султан Египта и Сирии (1290–1293)

АЛЕССАНДРО — рыцарь-тамплиер, личный телохранитель Гийома де Боже

АМОРИ — телохранитель короля Гуго III

АНДРЕАС ДИ ПАОЛО — венецианский торговец шелком

АНДЖЕЛО ВИТТУРИ — венецианский работорговец, сын Венерио

*АРГУН — сын Абаги, стал ильханом в 1284 г.

*АРМАН ДЕ ПЕЙРО — великий магистр Темпла (1232–1244)

*АС-САЛИ АЛИ — сын Калавуна

*БАЛИАН Д'ИБЕЛИН — бейлиф короля Гуго III в Акре

*БАРАКА-ХАН — сын Бейбарса, женатый на Айше. Султан Египта и Сирии (1277–1279)

*БЕЙБАРС БУНДУКАРИ — султан Египта и Сирии (1260–1277)

БЕРТРАН — телохранитель короля Гуго III

ВЕЛАСКО — капеллан-тамплиер, член «Анима Темпли»

ВЕНЕРИО ВИТТУРИ — венецианский работорговец, отец Анджело

ГАРИН ДЕ ЛИОН — бывший рыцарь-тамплиер, состоящий на службе у короля Эдуарда I

*ГЕНРИХ II — сын Гуго II, король Кипра (1285–1324), король Иерусалима (1286–1291)

ГВИДО СОРАНЦО — генуэзский кораблестроитель

*ГИЙОМ ДЕ БОЖЕ — великий магистр Темпла (1273–1291)

ГИ — советник короля Гуго III

ГРАЧ — порученец Эдуарда I, убитый Гарином в 1268 г.

*ГРИГОРИЙ X — папа (1271–1276)

*ГУГО ДЕ ПЕЙРО — инспектор Темпла в Париже

ДАВУД — эмир войска мамлюков

ДЗАККАРИЯ — рыцарь-тамплиер, личный телохранитель Гийома де Боже

ДЖЕЙМС КЕМПБЕЛЛ — рыцарь-тамплиер, отец Уилла, член «Анима Темпли», погиб в Сафеде в 1266 г.

*ЖЕРАР ДЕ РИДФОР — великий магистр Темпла (1185–1189)

ЖАК ДЕ ЛИОН — рыцарь-тамплиер, дядя Гарина, член «Анима Темпли», погиб в Онфлере в 1266 г.

ИДРИС — ассасин-сириец

ИЗАБЕЛ — мать Уилла

ИЗЕНДА — младшая сестра Уилла

ИЛИЯ — рабби и продавец книг

ИШАНДЬЯР — эмир войска мамлюков

*КАЛАВУН АЛЬ-АЛЬФИ — эмир войска мамлюков, приближенный Бейбарса и тесть Барака-хана, султан Египта и Сирии (1280–1290)

КАРЛО — рыцарь-тамплиер, личный телохранитель Гийома де Боже

КАТАРИНА — дочь Андреаса

КАЙСАН — наемник, занимающийся охраной паломников в Аравии

КОНРАДТ ФОН БРЕМЕН — германский торговец лошадьми

ЛУКА — генуэзский мальчик, брат Марко

*ЛЮСИЯ — графиня Триполи

*ЛЮДОВИК IX — король Франции (1226–1270)

МАХМУД — эмир войска мамлюков

МАРКО — генуэзец, брат Луки

*МАРИЯ АНТИОХСКАЯ — кузина Гуго III и претендентка на трон Иерусалимского королевства

МЭРИ — сестра Уилла, утонувшая в Шотландии, когда они были детьми

МИКЕЛЬ ПИЗАНИ — пизанский торговец оружием

НАЗИР — приближенный Калавупа и атабек полка Мансурийя

*НИКОЛАЙ IV — папа (1288–1292)

*НИКОЛА ДЕ АНАПЕ — патриарх Иерусалима

НИЗАМ — жена Бейбарса, мать Барака-хана

ОМАР — друг Бейбарса, убит при покушении ассасинов на жизнь султана в 1271 г.

*ОТОН ДЕ ГРАНСОН — швейцарский вельможа

ОВЕЙН АП ГУИН — дядя Элвин и наставник Уилла, погиб в Онфлере в 1260 г.

*ПЬЕР ДЕ СЕВРИ — маршал Темпла

*РАББАН САУМА — посол ильхана Аргуна

РЕНО ДЕ ТУР — французский оружейник

РОБЕР ДЕ ПАРИ — рыцарь-тамплиер, друг Уилла

*РОБЕР ДЕ САБЛЕ — великий магистр Темпла (1191–1193)

*РОЖЕ ДЕ САН-СЕВЕРИНО — бейлиф Карла Анжуйского в Акре

РОУЗ — дочь Уилла и Элвин

*САЛАМИШ — сын Бейбарса

САЙМОН ТАННЕР — сержант-тамплиер, друг Уилла

СЕНЕШАЛЬ — человек, занимавший высокий пост в Темпле, член «Анима Темпли»

СЕСИЛИЯ ДЕ ЛИОН — мать Гарина

СКЛАВО — генузэский домовладелец

*ТАТАВУН — монгольский военачальник

*ТИБАЛЬД ГОДИН — главный коммандор Темпла

УСАМА — эмир войска мамлюков

УИЛЛ КЕМПБЕЛЛ — коммандор рыцарей-тамплиеров, член «Анима Темпли»

ФАТИМА — жена Бейбарса, мать Саламиша

*ФИЛИПП IV — король Франции (1285–1314)

ФРАНЧЕСКО — рыцарь-тамплиер, личный телохранитель Гийома де Боже

*ХАДИР — прорицатель Бейбарса

ХАСАН — соратник и друг Эврара де Труа, погиб в Париже в 1266 г.

*ГУГО III — король Кипра (1267–1284), король Иерусалима (1269–1277)

ЭВРАР ДЕ ТРУА — капеллан-тамплиер, глава «Анима Темпли»

*ЭДУАРД I — король Англии (1272–1307)

ЭЛВИН — возлюбленная Уилла

ЮСУФ — эмир войска мамлюков

Глоссарий

АЙЮБИДЫ: династия, правившая Египтом и Сирией в XII и XIII вв. При них была создана армия мамлюков (рабов). Наивысшего расцвета империя айюбидов достигла при Саладине. После убийства Тураншаха власть перешла к мамлюкам.

АКРА: город на побережье Средиземного моря у Палестины, завоеванный арабами в 640 г. н. э. В начале XII в. был захвачен крестоносцами и стал главным портом нового Латинского Иерусалимского королевства. Разделен на двадцать семь кварталов. Вначале городом правил король, но к середине XIII в. власть перешла к местным аристократам-франкам.

«АНИМА ТЕМПЛИ»: в переводе с латинского «Душа Темпла». Вымышленная группа рыцарей-тамплиеров, организованная великим магистром Робером де Сабле в 1191 г., после битвы при Хаттине, с целью защитить Темпл от злоупотреблений. В состав группы входили двенадцать братьев и хранитель, который был посредником в спорах. Основной целью «Анима Темпли» являлось достижение примирения между христианами, мусульманами и иудеями.

АССАСИНЫ: экстремистская секта, возникшая в XI в. в Персии. Ассасины были последователями исмаилизма, одной из основных ветвей шиитского ислама, и в течение последующих лет распространили свое влияние на несколько стран, включая Сирию. Здесь под властью знаменитого правителя Синана, «Старика Гор», они создали независимое государство, пока их оттуда не вытеснил султан мамлюков Бейбарс.

АТАБЕК: военачальник в Египте при мамлюках.

БЕЙЛИФ: представитель короля или другого правителя.

БЕЗАНТ: средневековая золотая монета, впервые отчеканена в Византии.

БЕРНАР ДЕ КЛЕРВО (в российской исторической литературе Св. Бернар Клервоский) (1090–1153): христианский святой и учитель церкви, основатель цистерианского аббатства Клерво во Франции. Участвовал в создании ордена Тамплиеров и один из авторов его устава.

ВЕЛИКИЙ МАГИСТР: глава военизированного ордена. Великий магистр тамплиеров избирался пожизненно советом сановников ордена, и до окончания Крестовых походов его резиденция находилась в Палестине.

ГРЕЧЕСКИЙ ОГОНЬ: изобретен в Византии в VII в.; греческий огонь был смесью смолы, серы и сырой нефти; использовался в войне для поджогов кораблей и укреплений противника.

ДЖИХАД: означает «бороться»; слово джихад имеет физический и духовный смысл. Первое означает священную войну за защиту и распространение ислама, второе — внутреннюю борьбу мусульманина против мирских соблазнов.

ЗАМОРСКИЕ ЗЕМЛИ (ТЕРРИТОРИИ): другое название — Святая земля.

ИЕРУСАЛИМСКОЕ КОРОЛЕВСТВО: Латинское Иерусалимское королевство было основано в 1099 г. после захвата Иерусалима во время Первого крестового похода. Его первым правителем был Годфри де Бульон (Годфрид Бульонский), граф королевства Франков. В последующие два столетия Иерусалим несколько раз переходил от крестоносцев к мусульманам и обратно, пока наконец в 1244 г. он не был окончательно захвачен мусульманами. После этого столицей крестоносцев стала Акра. За время первых Крестовых походов западные завоеватели основали на Святой земле еще три государства: княжество Антиохия, а также графства Эдесса и Триполи. Эдесса в 1144 г. была захвачена правителем сельджуков Зенги. Княжество Антиохия взял в 1268 г. Бейбарс, Триполи пал в 1289 г., а последний оплот крестоносцев Акра пал в 1291 г., что обозначило конец Иерусалимского королевства и западного владычества на Среднем Востоке.

ИНСПЕКТОР (досмотрщик, надзиратель, визитатор): пост в иерархии тамплиеров, созданный в XIII в. Инспектор, второе лицо после великого магистра, был сюзереном всех владений Темпла на Западе.

КААБА: в переводе с арабского означает «куб», здание из камня, поставленное в центре Священной Мечети в Мекке, в сторону которой мусульманин обращается лицом во время молитвы. Считают, что в доисламские времена здесь было священное место арабских племен, но позднее Кааба стала центральной святыней мусульман, когда Муххамед поставил в восточной части Черный камень и посвятил его исламу. В мусульманской традиции считается, что Кааба была возведена Адамом, затем перестроена Авраамом и Исмаэлем. Эту величайшую святыню ислама мусульмане несколько раз обходят во время паломничества.

КИЛИКИЯ (ЦАРСТВО КИЛИКИЯ): юго-восточная область Малой Азии (ныне Турция); с 1080 по 1375 г. н. э. на территории Киликии существовало армянское Царство Киликия, позднее захваченное мамлюками.

КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ: движение в средневековой Европе, обусловленное экономическими, религиозными и политическими факторами. Первый крестовый поход был объявлен в 1095 г. папой Урбаном II в Клермоне, Франция. Призыв к Крестовому походу первоначально был откликом на просьбу византийского императора, в чьи владения вторглись турки-сельджуки, которые в 1071 г. захватили Иерусалим. В 1054 г. христианские церкви разделились на Римскую католическую и Греческую православную, и Урбан видел в этой мольбе шанс их объединить под эгидой католицизма. Цель была достигнута только после Четвертого крестового похода в 1204 г., на короткое время и не полностью. В течение двух столетий на Святую землю было предпринято свыше одиннадцати Крестовых походов.

КУФИЯ: головная накидка, которую носят арабы-мужчины.

МАМЛЮКИ: в переводе с арабского «рабы». Так называли телохранителей султана Египта, многие из которых были тюркского происхождения. Со временем Айюбиды сформировали из мамлюков мощную армию. Их еще называли «Тамплиерами ислама». В 1250 г. мамлюки захватили власть, свергнув султана Тураншаха, племянника Саладина, и взяли контроль над Египтом. Под властью Бейбарса в империю мамлюков вошла Сирия. Было также уничтожено влияние франков на Среднем Востоке. В 1291 г., в конце эры Крестовых походов, владычество мамлюков еще продолжалось. Их победили оттоманские турки в 1517 г.

МАРШАЛ: в иерархии тамплиеров один из главных воинских чинов.

МЕДРЕСЕ: религиозная школа, где изучали законы ислама.

МЕККА: город в Саудовской Аравии. Место рождения Мухаммеда и священный город ислама.

МОНГОЛЫ: кочевой народ, который жил в степях восточной Азии до конца XII в. Монголов объединил под своей властью Чингисхан. Основав столицу в Каракоруме, он совершил ряд опустошительных набегов. После смерти Чингисхана его империя расширилась, захватив Персию, южную Русь и Китай. Первое крупное поражение монголам нанес Бейбарс в битве при Айн-Джалуте в 1260 г., разбив войско Кутуза. К XIV в. империя монголов пришла в упадок.

МУСУЛЬМАНЕ ШИИТЫ И СУННИТЫ: две ветви ислама; раскол произошел после смерти пророка Муххамеда из-за спора, кто станет его преемником. Сунниты (приверженцы сунны, то есть принципов, провозглашенных пророком), которых было большинство, считали, что Муххамеду истинно не может наследовать никто, и назначили верховным правителем мусульманской общины халифа. Шииты считали, что власть в общине должна принадлежать только потомкам пророка Муххамеда. Они почитали Али, четвертого халифа, зятя пророка Муххамеда. Отвергая первых трех халифов и традиции верований суннитов, шииты считали, что родство с пророком дает Али особое право на власть и его последователи должны быть имамами, духовными вождями общины.

ОСАДНАЯ МАШИНА: любой механизм, используемый для штурма фортификационных сооружений противника во время осады. Например, баллиста (по-арабски «манджаник»), требюшет и катапульта.

ПРИМОРСКИЕ РЕСПУБЛИКИ, итальянские торговые города-государства Венеция, Генуя и Пиза.

ПРИЦЕПТОРИЙ: латинское название административного центра военизированного ордена; прицепторий представлял собой обнесенную стеной территорию со зданиями, где размещались жилища, часовня, мастерские и пр.

РИЧАРД ЛЬВИНОЕ СЕРДЦЕ (1157–1199). сын Генриха II и Элеоноры Аквитанской. Правил Англией с 1189 по 1199 г., однако в своем королевстве провел очень мало времени. Вместе с Фридрихом Барбароссой и Филиппом II Французским возглавил Третий крестовый поход с целью отвоевать захваченный Саладином Иерусалим.

РОМАНЫ О ГРААЛЕ: популярный цикл романов, широко распространенных в XII и XIII вв., первый из которых, «Жозеф д'Аримати», был написан Робером де Борроном в конце XII в. Предполагается, что идея Грааля пришла из дохристианской мифологии, но была воспринята христианством и преобразована в легенды о короле Артуре. Знаменитыми их сделал французский поэт XII в. Кретьен де Труа. Его произведения оказали влияние на более поздних писателей, таких как Мэлори и Теннисон. Особенно неоконченный роман (1182 г.), где рассказывается о приключениях Парсиваля, славного рыцаря Круглого стола короля Артура, которого Создатель избрал хранителем священного сосуда Грааль. В последующие столетия было предпринято много попыток использовать тему Грааля в литературе, включая знаменитый роман Вольфрама фон Эшенбаха «Парсиваль», который вдохновил Вагнера на написание оперы. Романы о Граале написаны простым языком в стихотворной форме. В них переплетались исторические, мифологические и религиозные темы.

РЫЦАРИ СВЯТОГО ИОАННА (ИОАННИТЫ): орден, основанный в конце XI в., взявший название иерусалимского госпиталя Святого Иоанна Крестителя, где первоначально размещался. Этот орден также известен как орден Госпитальеров, поскольку первоначально задачей его членов была забота о паломниках-христианах. После Первого крестового похода цели ордена резко изменились. Орден сохранил свои госпитали, но главным занятием его членов стало строительство и защита замков на Святой земле, вербовка рыцарей, приобретение земель и недвижимости. Орден обладал примерно таким же могуществом и статусом, как и Темпл, и во многом соперничал с ним. После окончания эпохи Крестовых походов рыцари Святого Иоанна перенесли свои базы на остров Родос, затем на Мальту, где стали известны как мальтийские рыцари.

РЫЦАРИ-ТАМПЛИЕРЫ (храмовники): рыцарский орден, сформированный в начале XII в. после Первого крестового похода. Основатель ордена Гуго де Пейн прибыл в Иерусалим с восемью друзьями, французскими рыцарями. Орден был назван в честь Храма Соломона, где они тогда размещались. Официально тамплиеров признали в 1128 г. на церковном соборе во французском городе Труа, после чего были приняты религиозный и военный уставы. Первоначально своей задачей тамплиеры считали защиту паломников-христиан на Святой земле, однако со временем существенно расширили свою деятельность в военной и торговой областях на Среднем Востоке и по всей Европе, где стали одной из самых богатых и могущественных организаций того времени. Внутри ордена члены подразделялись на три категории: сержанты, священники (капелланы) и рыцари. Но только рыцарям, которые давали три монашеских обета — целомудрия, бедности и послушания, — было позволено носить отличающие орден белые мантии с красными восьмиконечными крестами.

САЛАДИН (1138–1193): по происхождению курд. После победы в нескольких крупных сражениях в 1173 г. стал султаном Египта и Сирии. Нанес сокрушительное поражение франкам-крестоносцам в битве при Хаттине. Возвратил большую часть Иерусалимского королевства, созданного христианами после Первого крестового похода, а во время Третьего противостоял Ричарду Львиное Сердце. Саладин герой всего исламского Востока. Его мужеством и благородством восхищались также и крестоносцы.

САЛАТ: ритуальная молитва, произносимая мусульманами пять раз в день.

САРАЦИНЫ: так в Средние века европейцы называли всех мусульман, выходцев с Востока.

СЕНЕШАЛЬ: управляющий крупным хозяйством или королевский чиновник. В иерархии тамплиеров сенешаль — одна из самых высших ступеней.

ТЕВТОНСКИЕ РЫЦАРИ: рыцарский орден, сходный с тамплиерами и госпитальерами, основанный в Германии. Тевтонцы возникли в 1198 г. и за время пребывания на Святой земле охраняли регион на северо-востоке от Акры. К середине XIII в. обосновались в Пруссии.

УСТАВ: устав Темпла был написан в 1129 г. в основном Святым Бернаром де Клерво. Принят на церковном соборе в Труа во время официального признания ордена. Устав предписывал правила поведения членов ордена в повседневной жизни и в битве. С годами устав расширялся, и к XIII в. в нем насчитывалось шестьсот пунктов. Нарушение любого пункта каралось изгнанием из ордена.

ФАЛЬЧИОН: массивный короткий кривой меч.

ФРАНКИ: так на Среднем Востоке называли крестоносцев; на Западе это было германское племя, завоевавшее в VI в. Галлию, которая потом стала известна как Франция.

ЦЕХИН: венецианская золотая монета.

ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ: по-арабски «аль-Хаджар аль-Асвад», вправленная в серебряный обод священная реликвия, поставленная в восточном углу Каабы в Мекке. Во время ритуала паломничества мусульмане его целуют или касаются рукой. В 929 г. Черный камень захватили карматы (шииты-исмаилиты). Они вынесли его из Мекки и потребовали выкуп. На место Черный камень восстановили лишь двадцать два года спустя.

ХАЛИФ: титул, даваемый в мусульманской общине светским и религиозным правителям, которых считали наместниками пророка Муххамеда. Халифат упразднен турками в 1924 г.

ШОССЫ: узкие облегающие штаны-чулки, сшитые из эластичного материала; чтобы не спадали, их подвязывали шнурком.

ЭМИР: у мамлюков военачальник высокого ранга.

Избранная литература

Barber, Malcolm, The Trial of the Templars, Cambridge Univercity Press, 1978.

Billings, Malcolm, The Cross and the Crescent: History of the Crusades, BBC Publications, 1987.

Chancellor, John, The Life and Times of Edward I, Weidenfeld &Nicolson, 1981.

Crawford, Paul, The Templar of Tyre: Part III of the «Deeds of the Cypriots» (Crusade Texts in Translation), Ashgate Publishing, 2003.

Grabois, Aryeh, The Illustrated Encyclopedia of Medieval Civilization, Octopus, 1980.

Hunt, Edvin S. and Murray, James M., A History of Businessin Medieval Europe: 1200–1550, Cambridge University Press, 1999.

Nicholson, Helen, The Knights Templar: A New History, Sutton Publishing, 2001.

Nicolle, David, A History of Medieval Life: A Guide to Life from 1000 to 1500AD, Chancellor Press, 2000.

Nicolle, David, Acre 1291: Bloody Sunset of Crusader States, Osprey Publishing, 2005.

Read, Piers Paul, The Templars, Weidenfeld & Nicolson, 1999.

Runciman, Steven, A History of the Crusades (3 vols), Cambridge University Press, 1954.

Smart, Ninian, The World's Religions, Cambridge University Press, 1989.

Spufford, Peter, Power and Profit: The Merchant in Mediveal Europe, Thames & Hudson, 2002.

Thorau, Peter (trans. P.M. Holt), The Lion of Egypt: Sultan Baybars I and the Near East in tne 13-th Century, Longman, 1987.

Times Atlas of European History, The, Times Books, 2nd edn, 1998.

Wasserman, James, The Templars and the Assassins: The Militia of Heaven, Inner Traditions, 2001.

Wise, Terence, The Wars of Crusades: 1096–1291, Osprey Publishing, 1978.

Wolfe, Michel (ed.), One Thousand Roads to Mecca, Grove Press. New York, 1997.

Примечания

1

Цехин — венецианская золотая монета; см. также глоссарии в конце книги. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Хиджаз — территория на западе Аравийского полуострова, ныне часть Саудовской Аравии. Историческое место возникновения ислама; здесь находятся священные города мусульман Мекка и Медина.

(обратно)

3

Канноб (араб.) — конопля.

(обратно)

4

Мухаррам — первый месяц года по мусульманскому календарю.

(обратно)

5

Соколиный двор — место, где дрессируют соколов для охоты.

(обратно)

6

Шугдуф — в те времена непременная принадлежность паломника, совершающего хадж, — двойная корзина, перекидываемая через спину верблюда.

(обратно)

7

Сент-Шапель (Святая часовня) — часовня королевского дворца на острове Сите в Париже, один из выдающихся памятников готической архитектуры. Со времен правления Людовика IX, там хранились реликвии, привезенные из Иерусалима и Константинополя.

(обратно)

8

Несторианство — проповедываемое архиепископом Константинополя Несторием христианское учение; позднее осужденное как ересь на Эфесском соборе.

(обратно)

9

Баллиста — средневековый метательный снаряд, заряжаемый камнями; фондибола (требюшет) — средневековое орудие в виде рычага, расположенного между двумя опорами, на одном конце рычага закреплен груз-противовес, на другом снаряд.

(обратно)

10

Эмад ад-Дин Зенги (1087–1146) — сельджукский военачальник, которого историки Крестовых походов называют Сангум (Кровопроливец). Нурэддин (1118–1174) — родственник Зенги, также жестоко противостоявший крестоносцам.

(обратно)

Оглавление

  • Благодарности
  • Часть первая
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  •   14
  •   15
  •   16
  •   17
  •   18
  •   19
  •   20
  •   21
  •   22
  •   23
  • Часть вторая
  •   24
  •   25
  •   26
  •   27
  •   28
  •   29
  •   30
  •   31
  •   32
  •   33
  •   34
  •   35
  • Часть третья
  •   36
  •   37
  •   38
  •   39
  •   40
  •   41
  •   42
  •   43
  •   44
  •   45
  •   46
  •   47
  •   48
  •   Послесловие автора
  •   Список персонажей
  •   Глоссарий
  •   Избранная литература
  • *** Примечания ***