Соната моря [Ольга Мареичева] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Ольга Мареичева Соната моря

1

Поезд запоздал, но это ничего, удалось хоть немного выспаться. Стоял густой туман, поэтому в город въехали незаметно. «Хотя что там разглядывать?» — подумала Лоренца. Каким бы ни был город, дома вдоль железных путей всегда одинаково скучны и некрасивы. Нарочно, что ли, так строят?

— Лариса, — вывел ее из задумчивости мамин голос, — собирайся уже. Белье складывай. Ты меня слышишь?

«Лоренца, — мысленно поправила ее дочь, — я не виновата, что нельзя выбирать себе имя!» — но вслух она ничего не сказала, и белье сложила.

Последние минуты в поезде были просто невыносимы. Взятая в дорогу книжка прочитана еще вечером. Яблоки доедены. Вещи собраны, сумки застегнуты. Лоренца еще раз провела щеткой по и так гладким волосам и развернула валявшийся на столике журнал, оставленный соседкой по купе. Надоел он странице на третьей — отложила, уставилась в окно.

— Надеюсь, — пробормотала она, — на море будет получше?

Мама тоже потянулась к журналу, перелистнула, повертела в руках сумку. Наконец нашла себе занятие и с облегчением сказала:

— Пойду, мусор выброшу.

Лоренца откинулась на пирамидку из подушки и свернутых одеял и прикрыла глаза. Дремать оставалось минут десять, не больше, но делать-то все равно нечего.

До сих пор не укладывалось в голове, что они и правда уехали. Бабушка, похоже, до последнего дня не верила. С неожиданной радостью девочка подумала, что к бабушке попадет очень нескоро. Объяснить, чем именно плох ее дом, Лоренца не смогла бы. Там было… душно. Во всем чувствовался привкус яда — стойкого и узнаваемого, как духи «Красная Москва», которые бабушка предпочитала любым французским изыскам. «Лерик, выпей молока! Лерик, ложись спать, уже десять! Лерик, не носи эти ужасные штаны! Это не женственно! И заплети волосы в косы, что за ведьминская у вас мода?»

«Мне уже тринадцать! — одними губами прошептала Лоренца, — мне лучше знать, как выглядеть!»

Бабушка, летевшая в тумане на метле вслед за поездом, усмехнулась и обдала ее волной «Красной Москвы».

— Соня дорогая, тебя в чайник запихнуть? — затрясла ее мама за плечо, — прибыли! Бери рюкзак!

Лоренца вынырнула в купе. Соседи вернулись — и уже, похоже, вышли из поезда: журнал со столика исчез, их багаж тоже. Мама — уже готовая к выходу, с сумкой в руках, — стояла над ней и качала головой:

— А я, признаться, не верила, что ты на контрольных засыпаешь! Проверяй, ничего не забыла?

— Не сплю я! И не забываю!

— Ну да! Вон, деньги на полке валяются. Опять карманы мелочью набиваешь?

Лоренца спрятала монетку, успев удивиться: вроде, всю мелочь перед отъездом выгребла. Но тут появился отчим, мама засуетилась, метнулась было к нему, но застеснялась дочери, поэтому опять повторила:

— Лар… Рюкзак…

— Не надо таскать тяжести! — сказал отчим. Взвалил на плечо сумку и протянул руку к рюкзаку:

Идемте, дамы, — скомандовал он, — на перроне еще один грузчик.

Грузчик — сын отчима от первого брака, — был старше ее года на два и представился красивым именем, которого Лоренца с ходу не запомнила. По-русски он говорил хорошо, но с заметным акцентом. Парнишка понятия не имел, как держаться с новоявленной сестренкой, а молодожены были заняты только друг другом, так что она могла молчать и думать о своем.

Туман рассеивался и контуры города стали уже различимы, но полюбоваться ими не удалось. Машина как-то очень быстро остановилась. То ли город был слишком мал, то ли она опять задремала, сама того не заметив.

Мама замерла на пороге двухэтажного особнячка и растерянно улыбнулась, оглянувшись на дочь и пасынка, которые тоже вылезли из машины. Отчим помедлил, а потом все же подхватил ее на руки и перенес через порог.

— Дом встречает хозяйку! — улыбнулся он.

Лоренца подумала, что новый папочка ей, пожалуй, даже нравится. Да и брата ей всегда хотелось, причем именно старшего. На эту роль поочередно назначались Дик Сенд, Натти Бампо, Скарамуш… Она покосилась на кандидата в братья. Достоин ли он столь славной компании, Лоренца еще не решила.

— Ажуолас! — позвал отчим. Брат (пусть будет так, все равно никуда от него не денешься!) улыбнулся и поднял ее рюкзак.

— Идем, — пригласил он, — сейчас будет кофе.

Ее новый дом был просторен, лестница светлого дерева вела на второй этаж. Ажуолас — вот как его зовут, надо запомнить, чтоб не опозориться! — понес ее вещи наверх и ей оставалось только подняться следом.

— Твоя комната, — сказал брат, — тебе нравится?

— Да, — быстро ответила Лоренца, хотя еще не успела ничего толком разглядеть. Но брат другого ответа и не ждал. Кивнул и вышел. Похоже, бросаться в объятия новой родственнице он жаждал ничуть не больше, чем она сама.

Чертовски хотелось остаться одной. Хотя бы с мыслями собраться. Но — кофе… «Хоть душ приму! — решила она, — и пусть ждут».

Ведь — кто знает, может это всего лишь сон? Она задремала в метро, возвращаясь из художественной студии, или спит на своем клетчатом диване, под укоризненным взглядом плюшевого медведя, или же — как это было разок зимой, — учительница затрясет ее за плечо: радость моя, может тебе к врачу обратиться? Может у тебя переутомление, если на уроке спишь?

Но сон не проходил — хоть щипай себя, хоть кофе пей бочками.

Просто в один прекрасный день мама уезжает ненадолго на какую-то конференцию, а возвращается странно помолодевшая и растерянная. Там, в далеком городе, на берегу холодного моря, она встретила человека, которого не хочет потерять. И не знаешь, радоваться, или грустить. Потому что это конец прежней жизни, в которой вы с мамой были — двое. И все у вас делилось пополам, от шоколадных конфет и кино на ночь, до слез и задушевных разговоров. А теперь в этот прекрасный, — хорошо, не всегда прекрасный! — мир вклинивается чужой. Лоренце хотелось расплакаться, дернуть маму за рукав, завопить на весь дом, на всю улицу: нет! Не смей! Но она только пробормотала, скрывая досаду:

— Ну… Хоть познакомь.

Бабушка приняла решение дочери о замужестве в штыки, и Лоренца стала относиться к будущему отчиму теплее. У бабушки было безошибочное чутье: она всегда угадывала, что для мамы лучше и противилась этому как могла.

Ни на регистрацию, ни на венчание в костеле на Невском бабушка не явилась. Мама делала вид, что ей это безразлично. А может и правда было не до того. С новой стрижкой, в красивом брючном костюме, она выглядела лет на десять моложе и глаз не сводила с жениха. Лоренца смотрела на них и думала: красивая пара, неожиданно свалившийся на ее голову папочка действительно хорош собой, и маму можно понять.

Вот только будет ли для нее место рядом?

Мама, разумеется, уверяла, что ничего не изменится и сама понимала, что неправа. Но времени посидеть, поговорить, подумать у них не было. Их закрутила суматошная круговерть, и маму вместе с супругом унесло в свадебное путешествие, а Лоренцу — в сумрак квартиры на Петроградке, где жила мамина подруга. К бабушке внучку в тот раз не отправили, чем сильно обидели старушку. Потом была беготня с бумагами, мамины ночные разговоры по телефону, некстати разразившийся грипп.

А неведомая сила толкала и толкала их вперед. Любимая преподавательница ушла из студии, и заниматься там расхотелось. Школа надоела хуже горькой редьки. Лучшая подруга переехала в Москву. Город отторгал ее от себя, а сопротивляться и не хотелось. Она просто плыла по течению, не задумываясь, что, собственно, происходит.

И вот, настало пробуждение. В незнакомом доме, в чужой стране. Что с этим делать, Лоренца решительно не знала.

Пора было умываться и спускаться вниз. Перелезая в халат она встряхнула джинсы и на пол со звоном упала найденная в купе монета.

Это был не рубль. Мама ошиблась — из кармана эта денежка выпасть никак не могла. На местные — или еще какие-то европейские, — деньги она тоже не походила. Тяжелый серебряный кружок со странным орнаментом на одной стороне, и грубоватым изображением коронованного змея с другой. Может и не монета вовсе? А какой-то сувенир. Откуда только он в купе взялся?

С улицы послышался шум мотора — отчим успел съездить в магазин, пора было завтракать. Монета отправилась в сумочку к заколкам и расческе, а загадка была отложена на потом и благополучно забыта.

2

Следующие дни прошли бестолково и суматошно: получали бумаги в миграции, ждали и встречали контейнер, распаковывали вещи. Пустые полки в ее комнате заполнялись привычными книгами, плюшевый медведь воцарился в углу кровати и мир снова принял знакомые очертания.

Раза два она выходила с Ажуоласом, несколько раз — с мамой, но довольно быстро Лоренца освоилась настолько, чтоб гулять по городу с альбомом в руках, и каждый день уходила делать наброски. К осени отчим обещал устроить ее к какому-то преподавателю.

Город постепенно раскрывался, принимал новую жительницу. После Петербурга совсем крошечный и очень тихий, со страшно запутанными для привычного к строгой геометрии глаза улочками и переулками. Вместе с тем ее новый дом казался уютным и таинственным, словно сказочный городок, нарисованный в детской книжке. На самом деле, конечно, он был иным- город с давней историей и горькой судьбой, но пока Лоренца видела только то, что хотела: узкие улицы, черепичные крыши, плывущие в вечернем небе разноцветные шары-монгольфьеры. И думала, что, пожалуй, сможет его полюбить.

Звонила бабушка. Услышав бодрое: «живем прекрасно», похоже, расстроилась.

Убирая в карман телефон, Лоренца вспомнила, как бабушка пила чай, морщилась и ворчала, что променять Петербург на какую-то дыру — это безумие. Прадедушка, который в свое время вывез семью в Ленинград, перевернется в гробу, потому что Елена мало того, что сама спятила, так еще и тащит за собой ребенка. Куда? Зачем? Ответить на эти вопросы Лоренца не смогла бы, но было все равно неприятно.

Резко запахло «Красной Москвой».

— Значит, вернулись! — сказала бабушка.

Лоренца подскочила на месте. Снова она, что ли, заснула?

Бабушка была одета в темное и плотное — не по погоде, — платье, волосы спрятала под кружевную шапочку, украшеную по краю тесьмой и бисером. На ногах она носила разношенные ботинки поверх мужских черных носков, эти распухшие конечности, казалось, принадлежали другому человеку — так странно сочеталась обувь с почти элегантным платьем. Ничего удивительного — старые женщины с больными ногами не всегда думают о красоте.

— Мы незнакомы, — пробормотала Лоренца. Теперь, когда первое ошеломление прошло, она видела, что женщина просто очень похожа на бабушку. Черты ее лица были острее, волосы — темнее, а глаза не карие, а бледно-голубые, почти совсем выцветшие. Но манера поджимать губы и складка на переносице — точь-в-точь как у бабушки. К тому же от незнакомки разило знакомыми духами.

Старуха усмехнулась:

— Ты-то меня не знаешь, а я ваших помню хорошо… Уехали они. Далеко уехали. А Елка-то вернулась. И ты вот приехала.

Лоренца сделала шаг назад. Елкой маму звали только домашние. Откуда могла знать это имя чертова бабка из другой страны, из другого мира. Но вотпрос так и остался на кончике языка: подошел троллейбус и нахлынувшая толпа их разделила, а потом, когда тротуар снова освободился, старуха уже исчезла.

Села ли она в троллейбус, или просто растворилась в воздухе, Лоренца не заметила. Она пожала плечами, перешла на другую сторону улицы и принялась набрасывать в альбоме смешного ангелочка, то ли амурчика, который хитро поглядывал на летнюю публику. Но желание рисовать пропало. У нарисованного ангелочка прищур получился недобрый, да и вышел рисунок криво… Должно быть потому, что перед глазами все стояла старуха. Знакомое — и совсем чужое, — лицо. Темное, как ночь, платье, на котором лунно серебрилась круглая брошь под воротником…

Она сильно нажала на карандаш и грифель сломался. Вот оно! Рисунок на броши она где-то уже видела. Коронованная змея. Та же, что и на монете, найденной в купе.

Стало зябко, хотя стены плавились от жары. Лоренца спрятала альбом и зашагала вдоль по проспекту.

Итак, она свихнулась. Заснула прямо в центре города и увидела кошмарный сон. Это вариант номер раз. Другое объяснение — старуха действительно была. И странная брошь у нее из того же мира, что и монета… Черт, что я несу? Может тут всякие украшения со змеями в каждой лавке валяются. Или валялись года три назад, когда бабулька брошку покупала.

А сходство с бабушкой… Может, показалось? Бабушка ведь правда отсюда родом, потому и похожа.

Но обмануть себя не удавалось. Старуха была не просто похожа. Словно родная сестра — похищенный в детстве близнец.

По дороге попался «Макдональдс», Лоренца хотела было зайти, но ограничилась рожком мороженого.

Бабушка «Мак» ненавидела лютой ненавистью и всякий раз пилила внучку, стоило той направить стопы в сторону богомерзкого заведения. «Как можно не то что есть, в руки-то брать такую еду! Лерик, почитай, что умные люди пишут!», — «Бабушка! — закатывала глаза Лоренца, — туда не толькое есть ходят! Там, вообще-то, сортир бесплатный» — «И за этим туда не надо!» — звучал совсем уж странный ответ.

Когда Лоренца — тогда еще Лариса, Ларчик, Котенок, — была совсем крошечной, они жили все вместе. В смутных воспоминаниях бабушка оказывалась мифологическим существом, всесильным божеством, властным карать и миловать. Она решала все: какой будет суп, что смотреть по телевизору, как одеть Ларочку на прогулку. Когда мама пыталась делать по своему, начинался скандал — долгий и противный. То и дело поминался отец ребенка, которого никто из родни не знал и не видел, в конце концов мама сдавалась и дня два приходила в себя.

Потом умер давно разведшийся с бабушкой дед и оставил дочери квартиру в пятиэтажке на Железноводской. «Сдавать! — скомандовала бабушка, — или съезжаемся!». Но мама неожиданно взбунтовалась и решила жить отдельно. Ларе об этом рассказали намного позже, а тогда она только и поняла, что живут они теперь вдвоем с мамой, спать она будет в своей комнате, а не за шкафом, и что бабушка осталась там, в старом доме с башенкой возле Смоленского кладбища.

Божество смирилось не сразу. Первые недели она обрывала телефон, то и дело заявлялась без приглашения, пыталась забирать Ларису из садика — воспитатели были предупреждены и ребенка не отдавали. Длилась эта мелодрама с полгода, наконец бабушка утихла, появляться стала реже, и постепенно снова вросла в их жизнь. А когда Лариса пошла в школу, где продленку обещали, но не сделали, обходиться без бабушки стало совсем нелегко. Та охотно предложила помощь, и незаметно сумела снова встать во главе семьи. Железная рука оделась в бархатную перчатку, но правила бабушка уверенно, ни капли не сомневаясь в том, что ей и только ей принадлежат жизни дочери и внучки.

Дома Лоренца достала монету и внимательно изучила узоры. Ошибки не было — на старухиной броши свились в клубок точно такие же змеи.

Внизу мама пекла пирожки к чаю и напевала. После переезда она стала совсем другой: моложе и еще красивее. Не шла — летела. Снова стала петь — просто так, а не когда в компании уговорят и почти насильно втиснут в руки гитару. Лоренца подумала, что если пойти к ней сейчас, в лучшем случае мама просто отмахнется: ну, глупости! В худшем — забьет тревогу, опять потащит по врачам. Теперь уже невропатологом не отделаешься.

И отчим… Она понятия не имела, что мама ему рассказывает. Если попросить, промолчит, наверное, но кто знает…

— Ты с ума сошла! — сказала тогда бабушка.

Она с тоской поглядела на дочь. Та лишь безмятежно улыбнулась:

— Знаешь, возможно!

Бабушка бросила выразительный взгляд на Лоренцу. Послушной девочке полагалось уйти к себе и закрыть дверь, дабы не слушать разговор взрослых. Но Лоренце давно надоело быть послушной.

— Тебе сорок лет! — припечатывала бабушка, прибавляя четыре года, — у тебя дочь. Ты думаешь, что творишь? Девочке нужна нормальная семья…

— И она у нее будет.

Бабушка говорила долго. Она умела выискивать самые больные места и бить по ним с безукоризненной точностью. Когда Лоренца была маленькой, ей приснилось, что вокруг мамы порхают красивые разноцветные мотыльки. Сон был красивый и яркий, но потом пришла бабушка и принялась насаживать мотыльков на булавки. «Вот видишь, — приговаривала она, — так будет порядок!». В ту ночь Лариса проснулась в слезах, мама долго ее утешала. Что сон был плохой дочка сказала сразу, а про бабушку рассказать постыдилась.

Сейчас радужные мотыльки вольно кружились по комнате и легко ускользали от бабушкиных рук.

— Елена! — простонала бабушка, — опомнись! Лерик девочка большая, взрослеет… Ты ее к взрослому мужчине в дом тащишь, да сын еще там…

Мама поняла не сразу, да и до Лоренцы не сразу дошло. Бабочки выцвели и устало опустились на ковер.

— Убирайся вон, — тихо сказала мама.

Она встала, подошла к бабушке вплотную. На секунду Лоренца испугалась, что бабушка сейчас ударит маму по лицу. Но та сдержалась, хотя ее рука готова была уже взлететь, чтоб отвесить пощечину.

— Как ты со мной разговариваешь? — бабушка попыталась было перейти к обороне, но силы были неравны — тот, кто защищал сейчас маму незримым присутствием, был старухе не по зубам.

И она сникла, съежилась, отступила. Хлопнула дверь. Больше бабушка не появлялась до самого отъезда, только звонила. На вокзал пришла почти к отправлению поезда, с Еленой попрощалась довольно холодно, внучку обняла и ушла не дожидаясь, пока вагон тронется, унося ее дочь к победителю, ради которого та оставила мать свою, дабы быть с ним одной плотью.

И могла ли мама не рассказать ему то, что взволновало бы до глубины души?

Лоренца еще раз взглянула на монету, повертела ее в руке, а затем положила в кармашек на груди рубашки. На случай, если старуха с брошкой попадется опять. Что говорить при встрече, она не представляла и очень надеялась, что встречи не будет.

3

Волокита с бумагами закончилась и они поехали, наконец, к морю.

Мама ждала этой поездки давно, она с поезда готова была рвануть туда, к соснам и песку. Лоренца к природе всегда была равнодушна, а море любила южное. Побывать там ей довелось лишь однажды.

— Тебе понравится, — говорила мама, — места там сказочные.

— Мне нравятся другие сказки, — буркнула дочь, — про города. Ты же знаешь — не люблю я дачи.

Мама рассмеялась:

— Колючка ты! Там не дача — нормальный дом со всеми удобствами, во двор бегать не придется.

Она протянула руку чтоб погладить дочь по волосам, Лоренца чуть отстранилась, мама вздохнула:

— Колючка и есть. Там хорошо. Море удивительно красивое. Сосны… Воздух чудесный.

— Ты же там не была!

— Фотографии видела. И рассказывал он… Лара, ну что случилось? Тебе тут плохо?

— Мам, ну сколько раз я просила…

— Хорошо, Лоренца, Лоренца! Придумала тоже. У тебя красивое имя, зачем еще… — мама явно проглотила слова «кличка какая-то», или что-то не менее обидное, — зачем это?

— Мне нравится.

Лоренцей она стала лет в девять-десять, когда втайне даже от мамы пересочиняла любимые книги так, чтобы у главных героев оказалась младшая сестра, которая делила с ними все тяготы и исправляла то, что в книжках казалось несправедливым и неправильным. Настоящее имя для героини Жюля Верна не подходило категорически и немного подумав, она решила назваться Лоренцей — звучало по иностранному, на Ларису похоже, а большего ей было и не надо.

А потом оказалось так удобно, слыша бабушкино «Ле-ерик!» сказать себе: это не про меня. Я — Лоренца.

Лоренца была смела и красива. Она распускала волосы и хохотала в голос, читала что нравится, смотрела кино про межзвездные перелеты и радовалась жизни. Быть Лоренцей оказалось так здорово, что Лариса просто в ней растворилась, уступив прославленных книжных героев, себя и свою жизнь.

Знала про ее тайну только мама. Но и она, похоже, не совсем поняла.

— Неужели тебе трудно? — проворчала Лоренца, — такая малость.

— Да нетрудно, — согласилась мама, — покажешь что нарисовала?

И они сидели на диване, прижавшись друг к другу, и рассматривали эскизы, пока отчим не крикнул, что ужин готов — стряпали поочередно. Лоренца ела острые, изумительно вкусные, кусочки курицы и разглядывала календарь на стене. Тихое море, две лодки, светящиеся мягким желтым светом. Рука держит игрушечный кораблик — или настоящий? Ведь может быть, что это нечеловеческая рука? Под водой таится город. Не руины — живой, окна светятся, на улицах лодки вместо экипажей. «Вот к такому морю я бы поехала», — подумала она. Если, конечно, это добрый город.

На следующий день Лоренца встретила бабку. Теперь она была рада уехать хоть куда. И главное увезти маму. Та перед отъездом кинулась по магазинам искать новые купальники, пляжные туфли, еще какие-то страшно нужные вещи. Лоренца вызвалась ее сопровождать, хотя терпеть не могла хождений за покупками — если, конечно, это не магазинчики, торгующие художественными принадлежностями. Но мама была слегка близорука, она и знакомых-то в толпе упускала. А если зароется в наряды, тем более ничего не заметит, хоть из пушки стреляй. Лоренца же была начеку и в любую минуту готова увести маму прочь, дабы не дать ей столкнуться со старухой в черном.

Ночами ей снились змеи. Волны, бьющиеся о берег. Странно живые деревья.

Путешествие оказалось довольно приятным. Машина у отчима была удобная, музыку включали хорошую. Ажуолас отказался от обычной вежливой сдержанности и они хорошо поболтали почти всю дорогу. У них нашлось много общих интересов и Лоренца понадеялась, что когда-нибудь они подружатся. Когда узнают друг друга получше и привыкнут — она к новой стране и семье, он — к тому, что через десять лет после гибели матери отец снова женился.

Погода стояла нежаркая, но солнечная, еда в маленьком ресторанчике на полпути — вкусная. Слегка побаливал живот, но когда он болит каждый месяц, можно научиться с этим справляться.

И дом ей понравился. Он был деревянный, но основательный, прочный. Отчим, хотя и оснастил его всеми удобствами, сумел сохранить налет старины. Он его еще и приумножил: лампа на веранде, похожая на керосиновую была приобретена в комиссионном магазине, какую-то мебель и медную посуду тоже покупали специально.

Мама вытащила из сумки аккуратно свернутую скатерть, вязаную крючком, над которой просидела много вечеров еще в Петербурге. Скатерть легла на широкий дубовый стол — будто всегда тут была.

Видно, фотографии ее впечатлили еще давно, — подумала Лоренца, почему-то немного обидевшись.

Дом ей понравился. На этом хорошее кончилось.

Нет, плохого не было. Отчим с самого начала относился к ней прекрасно, с мамой они всегда были друзьями, Ажуолас, хотя опять отстранился, был все же отличным парнем. Жить бы и радоваться. Но не жилось. Море, сосны и песок были прекрасны, дня два Лоренца ими любовалась, на третий все надоело.

Мама с отчимом наслаждались друг другом. У Ажуоласа были друзья в поселке — то ли местные, то ли тоже отдыхающие. Как-то они приходили в гости. По-русски из них говорила только одна девушка с длинными рыжими локонами, словно сошедшая с картины прерафаэлитов. Ей, похоже, не слишком-то нравилось появление в доме Ажуоласа юной особы, пусть и вроде как младшей сестры. С остальными приходилось объясняться по-английски. К Лоренце ребята отнеслись хорошо, даже приглашали с собой на прогулки, но, увы, прогулки были велосипедные, а она так и не сумела покорить двухколесного зверя. Сама мысль о том, чтоб взгромоздиться на это странное сооружение приводила ее в ужас.

Ажуолас посмеивался.

— Пойми, — говорил он, — велосипед пока едет — не падает. Надо будет тебя поучить. Вот починю второй велосипед, займусь.

Но времени он не находил ни на починку велосипеда, ни на то, чтоб тренировать сестрицу. Все его помыслы были о рыжеволосой красавице. Так что Лоренца была предоставлена сама себе.

Все книги, что нашлись в доме она прочитала, телевизор смотреть не любила, фильмы по видику… Да сколько можно?

Мама советовала заниматься языком. Сама она обложилась учебниками и уже довольно уверенно строила простые фразы.

— Зачем время терять? — воспитывала она дочь, — все равно в школу пойдешь, надо будет язык учить.

Лоренца только плечами пожимала. Ну да, надо. В школе и выучит. А сейчас, вроде, каникулы.

Мама не понимала. Для нее освоить еще один язык было привычной забавой, интересной задачей. Она и так знала шесть, а учиться любила. Нравилось ей и заниматься хозяйством — после тесной квартирки, вечной экономии, занудной работы и множества халтур, так приятно оказаться хозяйкой большого дома, и не одного. Дом был набит бытовой техникой, для уборки приглашали помощницу, да и мужчины были не избалованы и многое делали сами. Так что ей оставались в основном приятные занятия. Подбирать полотенца в ванную в тон кафелю. Сервировать стол — в городе ставить белый сервиз и белые свечи, за городом — тяжелую керамическую посуду, а свечки — цветные. Готовить все новые блюда. Принимать благодарность от любимого мужа — это после стольких лет одиночества. Мама попала в волшебную сказку. На роль сказочного не принца даже — короля — отчим подходил идеально. Дочь все понимала. Но было чертовски грустно, что ей, Лоренце-Ларисе, в маминой судьбе уготована хоть и важная, но не единственная роль. Времена, когда они принадлежали друг другу безраздельно, ушли навсегда.

Лоренца снова вытащила альбом. Пока стояла жара, делала наброски прямо на пляже, жарясь на солнышке. Потом прошли дожди, похолодало. Она влезла в джинсы и кеды и стала совершать пешие прогулки в поисках натуры. Ей понравилась высокая ель, не то чтоб очень стройная, напротив, морские ветры ее согнули и потрепали. Но очень уж она была выразительна. Лоренца решила, что подарит законченную работу маме и подпишет: «Ёлка».

Отчим иногда уезжал на несколько дней в город. Оставались втроем и жили каждый сам по себе.

Так проходили дни — один неотличим от другого, вчера, сегодня и завтра — близнецы-тройняшки.

И когда в маленьком магазинчике, где она обычно покупала бутылку кока-колы, или мороженое, повеяло «Красной Москвой», Лоренца, хотя и замерла на месте, поймала себя на том, что почти обрадовалось. Это уже походило на какое-то приключение.

4

— Это хорошо, что ты больше не убегаешь, — говорила старуха, когда они брели по обочине к автобусной остановке. Лоренца несла пластиковый пакет, набитый макаронами, пачками смеси для каш быстрого приготовления, рыбными консервами и дешевыми конфетами. Бабка отоварилась от души, то и дело приходилось перекладывать пакет из руки в руку. Сумка с рисовальными принадлежностями все время соскальзывала с плеча. Никогда еще дорога до автобусной остановки не казалась такой длинной.

— Я в «Максиму» только по субботам езжу, — рассказывала копия бабушки, — сын меня на машине возит. У меня хорошие сыновья. А дочка — нет, бросила она меня. Замуж вышла, видишь ли. Не пара он ей. Чужие мы…

Бабушка, услышав про выбор дочери, сказала то же самое: «Чужие!». И бесполезно было говорить, что до своего переезда в Ленинград — тогда еще, — в юные предстуденческие годы она жила где-то в этих краях. До сих пор в минуты волнения бабушка спрашивала вместо: «у вас есть?» «вы имеете?», иногда у нее прорезался легкий акцент, а ее девичья фамилия помогла Лоренце с мамой быстро получить нужные документы.

— Откуда вы меня знаете, — спросила Лоренца, — мы незнакомы. Бабушка говорила, что родни у нас тут не осталось…

Она осеклась, подумав, что поминать бабушку было не надо. И вообще лучше язык придержать: старуха и так знает слишком много.

А та мелко затряслась от смеха:

— Так и сказала? Ну, Регина гордая была. И сейчас такая?

Имя бабушки она произнесла как-то странно, акцент у нее был все же сильный.

— С тобой, верно, не знакомы. Я и Елку не видела ни разу. Регина давно уехала. В том году… В космос, кажется, полетели. Гагарин. Вот она уехала, не появлялась больше. Тебя как зовут-то?

— Лариса, — нехотя выговорила Лоренца. Бабка закивала.

— Хорошее имя, хорошее. А меня зови Жиежулой. Бабка Жиежула — все меня тут знают. Вот, пришли. Давай ждать.

Автобус не показывался. Уйти было как-то неловко, надо ее хоть в автобус посадить. Старуха продолжала бормотать — то внятно, то начинала молоть какую-то ерунду. Похоже, она все же была старше бабушки и заговаривалась. А может просто с головой плохо.

— Нет автобуса, — жаловалась Жиежула, — сын меня по субботам возит… Ну, я тебе уже рассказывала. Хорошие у меня сыновья. Как они гнались за ней — не догнали. Вышла, вышла замуж за змея этого. А ты послушай: я ж вместо нее, — Жиежула опять затряслась от смеха, — я ж ему гусыню подсунуть хотела! Ты представляешь! Вот было бы смеху. Но хитер, мерзавец. Увез мою девочку. Ты видела город на дне моря? — вдруг спросила она, резко и требовательно.

— Какой город? — Лоренца совсем уверилась, что бабка свихнулась.

— Город в море, а море тихое… Тогда его и увидеть можно, и колокола услышать. Говорят, он не тут затонул — ну, неправда. Здесь он. Женщина одна его из колодца ведром чуть не вытащила, город этот. Но так его не возьмешь, крепко он засел. Выкупить можно — серебром и кровью. Ну да не о том говорим… Увез он девочку мою. Твоя мама как, замужем счастлива?

— Это их дело! — огрызнулась Лоренца.

— Да не буду, не буду говорить… Ты же поняла, что мы не чужие. Хочется знать мне. Но нет — в дом к вам не пойду. Не бойся. И не убегай от меня больше!

— А я от вас и не убегала! Это вы исчезли, слова не сказав.

— Убегала… Неслась по лесу, но сыновья у меня быстрее. Не бойся. Вот и автобус.

— А колу не пей, — совсем бабушкиным голосом сказала Жиежула, забираясь в автобус, — лучше в гости заходи, настоящим квасом угощу.

Автобус вильнул, взметнул за собой облако серой пыли и скрылся за поворотом. Лоренца осталась на дороге одна. О странном разговоре напоминал только красный след на ладони, оставленный ручками пакета. И это в маленькой лавочке бабулька столько всего накупает, когда прогуляться выходит? А в «Максиме», наверное, полную тележку перед собой толкает и забивает провизией весь багажник машины своего замечательного сына.

Маму Лоренца застала в гостиной. Елена разложила перед собой клубки и крючки, и листала рукодельный журнал. Она хотела связать занавески, которые сочетались бы со скатертью, и никак не могла выбрать модель.

— Все такие красивые, — пожаловалась она дочери, — а ты что посоветуешь?

Лоренца ткнула наугад в картинку, мама наморщила лоб:

— Хм… Коротенькие? Знаешь, а ты права. Это то что надо. Рисунок очень хорош и к скатерти подходит. С изюминкой… Вот, их и свяжу. Как думаешь, — кивнула она на клубки, — хорошо будет смотреться?

— Мама, — собралась, наконец с духом Лоренца, — у нас тут родня на сохранилась?

— Родня? — мама подняла бровь, — насколько я знаю, нет. А почему ты спрашиваешь?

— Просто в голову пришло, — смутилась дочь. Врать было неприятно.

— Дед рассказывал — никого не осталось. Потому и не ездили сюда.

Лоренца захотела чаю с бутербродом. Мама упоенно вертела в руках светло-серый льняной клубок и думала только об уюте, который воцарится в этом, да и в городском доме, когда она развернется вовсю. Талантов у нее было немало, мама умела и свечи лить, и мыло варить, и шить, и вязать. «Потом разберусь!», — решила Лоренца, наливая воду в чайник, — пусть вяжет.

В кармане она нащупала ту самую монету и расстроилась: забыла Жиежулу спросить, не вспомнила про денежку. А могла бы — расходящийся ворот старухиного платья был застегнут той самой брошкой со змеями.

Лоренца подняла глаза и вдруг увидела город на дне моря.

Видела она его уже не раз. Точно такой же календарь был и в городском доме. По приезде она даже поддразнила отчима: любимая картина? Тот засмеялся и сказал, что картина, да. Нравится, но все проще: делали что-то для музея, вот их благодарные заказчики календарями и завалили.

Город пах сыростью и йодом. Стены домов потемнели, в окна вплывали рыбы, но в окнах светились тусклые огоньки и время от времени мелькали человеческие силуэты. Или почти человеческие.

Спокойно и равномерно рокотал прибой. От его шума было некуда деваться — голос моря был слышен в воде, или очень влажном воздухе — уже трудно было разобрать. Наверное, море схлынуло и оставило город открытым вечернему небу. Но волны были все ближе, брызги летели ей в лицо, потом в глаза плеснула волна, Лоренца вскрикнула и сжала кулаки. Море заливало улицы. Утопая, Лоренца успела заметить, что равнодушные рыбы вновь поплыли вдоль стен, скользя пустым взглядом по окнам.

В ладонь больно врезалось ребро монеты и наваждение пропало. Календарь на стене, чайник закипает. Хлопнула дверь — Ажуолас вернулся.

Лоренца повертела в руке монету, спрятала ее обратно в карман и тихонько выскользнула из дома.

Идти до моря было недалеко, а быстрым шагом — тем более. Берег словно вымер. Даже чайки пропали.

— Ну и где вы? — вслух проговорила Лоренца, — что вам надо от меня? Что за… Я домой хочу!

Она не выдержала и расплакалась. Еще немного, и мама поймет: что-то не так. Господи, ей и до психушки недолго! Рыбы, змеи, дома, бабушка — или двойник, кто их, глюки, разберет, — с иностранным именем. Рассказать кому — и наденут на тебя одежды с длинным рукавом, и повезут в красно-белой карете.

Море было тихим и некрасивым, как на плохом рисунке.

— Идите к черту! — прошептала девочка.

Она достала монету, подержала ее немного на ладони и без сожаления швырнула в воду. Монетка весело запрыгала, по серой глади, оставив на ней пять «блинчиков».

К черту! К черту ваши тайны.

Она зашагала к дому, но чуть не дойдя до калитки, свернула в сторону, уселась на траву и зарыдала с новой силой.

Ну чего она добилась? Утопила сувенир? Ай да молодец! Ничего страшного, даром досталось. Только что это изменит? Голова на место встанет?

— Лариса!

Ажуолас неловко топтался рядом, потом приобнял сестрицу за плечи, утешая. Тут же виновато отвел руки.

— Ну, что случилось?

— Не могу я больше! — ревела сестрица, — не могу!

— Тебе плохо с нами?

Лоренца затрясла головой. Лучше б он ее не жалел, от этой неожиданной доброты все обиды и жалобы на жизнь полезли наружу. Хорошо хоть выговорить их вслух рыдания не позволяли.

— Маму твою позвать? — спросил брат.

— Не надо! — испугалась Лоренца. У нее даже слезы высохли, — пожалуйста, не говори… Она правда решит, что мне плохо, а мне…

— Тебя кто-то обидел?

— Не обидел. И мне тут… Знаешь, даже и хорошо. Просто непонятно.

— Это пройдет, — пожал он плечами, — привыкнешь. Подожди, я вот починю велосипед, кататься научу. Будешь с нами ездить.

— Ага, починишь, — буркнула Лоренца, отыскивая носовой платок, — если Аустея разрешит.

Ажуолас рассмеялся.

— Она в Лондон едет до конца лета. Запрещать некому.

— Так что же случилось, — спросил Ажуолас, когда она оттерла глаза и щеки мягким, пропахшим лавандой, лоскутом. Лоренца уже немного успокоилась, хотела отшутиться, но замерла, не в силах шевельнуться.

Бабушка, — или Жиежула, — стояла в конце дорожки. Как всегда в темном. Она показалась немного выше, чем днем, на шоссе, платье на ней было длинное, ноги закрыты подолом и Лоренца не видела, те же безобразные ботинки на ней, или бабка переобулась. А вот лицо переменилось. Жиежула смотрела с нескрываемым ликованием. Радость была нехорошая, Лоренце хотелось то ли спрятаться, то ли камнем швырнуть, только бы не видеть кривой улыбки и сверкающих глаз. Брошь на темном платье сияла, как светляк.

— Что там? — обернулся Ажуолас, но видение уже растаяло, или же бабушка-Жиежула успела шагнуть вбок, под защиту густых кустов. В сумерках разглядеть, кто там прячется, было трудно.

— Ничего, — прошептала Лоренца. Брат покачал головой:

— Тебе не идет вранье.

Лоренца вздохнула:

— Если рассказывать начну, никто не поверит, что правда.

Они уселись на траву. Пахло цветами и дымом — из трубы ближайшего дома выплывали светло-серые клубы. В маленьком костеле неподалеку запели колокола. Теплело. День-два — и снова можно будет валяться на горячем песке.

— И сегодня она снова со мной говорила. Она откуда-то нас знает, но родни тут точно не оставалось… — закончила Лоренца и подняла глаза.

Ажуолас внимательно смотрел ей в лицо. Как ни странно, он ей верит, — поняла она. Брат слегка нахмурился и спросил:

— Она так и назвалась? Жиежула?

— Ну да, — непонимающе протянула Лоренца, — а… что-то не так?

— Ты слышала это имя раньше?

— Не слышала никогда. Это она все про нас знает. И про маму, и что бабушку Региной зовут.

— Регина? Она сказала — Регина?

— Ну да… Не совсем так, у нее акцент сильный.

— Нет, — покачал головой Ажуолас, — она ее по другому назвала.

Он замолчал, отвернувшись. Лоренца поежилась.

— И что же? — дернула она брата за рукав, когда пауза стала совсем невыносимой.

— Потом, — отмахнулся парень, — я сам не уверен. Папе можно сказать, но он сегодня не приедет. Давай я с ним сначала поговорю.

Так. Отчим все узнает. Лоренце стало тошно и пусто — доверилась, называется. Но отговаривать Ажуоласа не стала. Пусть рассказывает, хуже уже не будет.

Единственное, о чем она промолчала, это о монете. Стыдно было детской выходки.

Пили чай, заваренный с душистыми травами, ели вкусный пирог. Мама уже перевернула лист календаря и вместо подводного города Лоренца разглядывала полуостров на фоне закатного неба. Два костра на берегу светились, словно глаза. Огромный, добрый усталый зверь прилег у воды, смотрит на воду и вот-вот заснет.

Но ей и город когда-то казался добрым.

После ужина довольно скоро разошлись спать. Мята, намешаная в чай, замечательно усыпляла. Лоренца подумала, что выговориться перед Ажуоласом действительно стоило — стало намного легче. Он теперь будет ворочаться. А она — спать.

Монета звякнула о мостовую разрушенного города.

Звук от ее падения был невероятно громким. Эхо отразилось от стен, гул нарастал, город гудел, как колокол. Рыбы метнулись прочь, качнулись колокольни и вода начала отступать.

Лоренца проснулась от шума мотора. Ей казалось, что она спала очень долго, но судя по мигающим на мобильнике цифрам, прошло не больше часа с тех пор, как она поднялась к себе.

Внизу хлопала дверца машины, потом входная дверь. Отчим говорил, что освободился на полдня раньше, вот и вернулся, хотя ждали его только утром. До Лоренцы долетело «Елочка!», это прозвище он давно освоил. Мама, стоя на крыльце, смеялась и что-то отвечала негромким шепотом.

— Замерзнете! — проворчала Лоренца. Подслушивать было нехорошо, но интересно. Она нашла чем успокоить совесть — в комнате стало свежо, окно стоило бы закрыть, а справлялась с ним Лоренца плоховато. Уймись, совесть! Я просто закрываю окно. Я не виновата, что так бестолкова и окно у меня открывается то сверху, то сбоку. И в том, что они там галдят, не задумываясь, что я их слышу, тоже не виновата.

И тут она чуть не свалилась с подоконника.

— Четыре недели, наверное, — сказала мама.

Потом она прибавила еще что-то и тоже назвала мужа каким-то ласковым прозвищем, звонким и таинственным. Лоренца такого слова раньше не слышала.

Так и не сладив с окном, она на цыпочках вернулась в постель и натянула одеяло на голову.

Вот и сложилось все воедино. И то, почему мама так рьяно принялась строить гнездышко. И почему она не взяла в кафе любимый кофе по-ирландски. И почему так погрузилась в себя. Господи! Она ж уже не юная!

Лоренца снова заплакала, теперь беззвучно, без рыданий. Она окончательно почувствовала себя лишней. «Так хорошо начать все сначала!» — говорила мама подруге по телефону. Вот и начала — все. И ребенка тоже завела нового.

— Что мне делать? — сказала она в темноту. Ответа не было. Огромные звезды сияли в ветвях сосны, лес путал тропинки, неслись сквозь темноту всадники в светящихся коронах. Опять привиделись змеи. Всадники то ли страшились их, то ли пытались догнать. Потом сновидение стало путанным и страшным. Она снова увидела море, на сей раз оно было темным, а пена, осевшая на камнях — буро-красной.

Утро выдалось солнечным и красивым, тонко пела невидимая птица, в церкви опять били в колокола. Лоренца долго нежилась под тонким одеялом и думала, что не так все плохо. Ну, будет у нее братик, или сестричка. Она когда-то сама просила.

И бабушка взовьется. Уже забавно.

Через полчаса ей почти удалось уговорить себя, что перемены — только к лучшему. К тому времени, когда она приняла душ и расчесала волосы, слезы и огорчения почти забылись и Лоренца была готова ко встрече с мамой и отчимом. Интересно, когда мама изволит сознаться?

В ушах все время звучало то имя-не-имя. Очень хотелось подколоть маму: запомнить, что дочь предпочитает не называться Ларисой ты не можешь, а имечко, которое и не выговоришь без запинки, как, долго учила? Но тогда надо было сознаться в том, что она торчала у окна, а это было стыдно.

А имя все звенело, и даже птица, казалось, высвистывала его на разные лады.

5

— Ажуолас где? — спросил отчим, когда сели завтракать. Мама пожала плечами.

— Он часто с утра уезжает.

— Понятно, — усмехнулся отчим, — хотя бы поел, а то с велосипеда свалится.

Лоренца тоже усмехнулась. В последние дни Ажуолас, дай ему волю, поселился бы у Аустеи в доме. Она бы съехидничала — не вслух, так про себя. Но после вчерашнего разговора было беспокойно.

Мобильник Ажуолас благополучно забыл на тумбочке в прихожей — такое с ним случалось частенько. Велосипед и правда исчез. Лоренца вздохнула с облегчением: отчиму брат еще ничего не сказал. И тут же, против всякого здравого смысла, обиделась: ее беды казались ему малозначимыми, когда рыжая ждет. Хотя, Ажуолас мог и не знать, что отец вернулся, это она у окна маячила.

Пожалуй, такого тихого утра еще не было. Колокольня умолкла, птицы тоже отсвистели свою песенку, и все звуки пропали. Лоренца поймала себя на том, что идет на цыпочках — слишком громкими были шаги.

И никого на дороге. Ни машин, ни велосипедов, ни пешеходов. Когда загрохотал грузовик, ей показалось, что небо сейчас разорвется от шума.

Машина остановилась рядом, из кабины высунулся крепкий темноволосый мужик и прокричал что-то радостное. Единственным знакомым словом было «лабас», Лоренца кивнула и заторопилась вдоль обочины, готовая в любую минуту сигануть вбок и нестись наутек. Бегать она умела, в школе ее всегда в команду брали.

Но мужик и не думал ее хватать. Теперь он говорилпо-русски:

— Лариса… Подожди!

Вдоль позвоночника пополз противный холодок. Лоренца остановилась и постаралась спросить так спокойно, как могла:

— Мы разве знакомы?

Спокойствие давалось ей плохо, голос дрогнул. Мужик не обратил на это внимания.

— Лариса, — повторил он, — мама хочет тебя в гости.

«У меня хорошие сыновья, — говорила Жиежула, — сын по субботам на машине в „Максиму“ возит». Интересно, — подумала Лоренца, — сколько они в этой «Максиме» закупают? Полный грузовик?

— Спасибо, — кивнула она, — я спрошу родителей.

— Я бы сейчас отвез, время имею, — возразил сын Жиежулы, — тебе у нас понравится.

— Я же сказала! Мне разрешения надо спросить.

Водитель покачал головой.

— Так быстрее. Мне к ним круг делать, если заезжать.

Встреча нравилась Лоренце все меньше. Она решила не спорить, мужчина явно сильнее. Улыбнувшись, она кивнула и потянула из кармана телефон.

— Не надо заезжать. Я позвоню и предупрежу.

— Ладно, — махнул мужчина рукой, — потом зайдешь. Но лучше б сейчас — она не всех приглашает.

Он закрыл окошко, потом, словно вспомнил что-то важное, открыл его снова и усмехнулся:

— Спасибо за серебро!

Машина рванула с места, Лоренца зажмурилась, чтоб поберечь глаза от пыли. Когда серые клубы рассеялись, мир снова опустел.

И даже шума мотора не было слышно. Словно бы грузовик просто растворился. Только кривенькая осинка на обочине жалобно трепетала. Ветра, к слову, не было.

Она справилась с порывом бежать без оглядки домой и упрямо зашагала к елке. В кармане покоились новые привезенные отчимом мелки. Великая картина ждала воплощения.

И понемногу тишина рассеялась. Сначала Лоренца услышала птиц. Потом мимо пронесся скутер. Проехала полная женщина на велосипеде. Дорога ожила.

Лоренца все же добралась до елки и просидела возле нее почти до вечера. Рисовалось сегодня хорошо, несмотря на все переживания, а может и благодаря им. Елка вышла как живая — и это не оговорка. Она походила на женщину, стоявшую на склоне и смотрящую вдаль. Спина согнута, руки-ветки протянуты вперед. Казалось, вот-вот она ухватится ими за голову-вершину и заголосит, заплачет от невыносимого горя.

Лоренца бережно спрятала рисунок, подумав, что ей будет чем похвастаться перед тем преподавателем, о котором говорил отчим. Впервые за эти дни она стала думать о будущем. О школе, в которую придется ходить — вроде бы, школа хорошая, там даже театр есть. О маленьком, который родится зимой. О том, что неплохо бы достать спицы, да связать малышу пинетки — рукодельничать она любила. Эти раздумья были так уютны и умиротворяющи, что она думать забыла о странных снах и людях.

Наваждение настигло ее уже возле дома, когда трава зашевелилась и вдоль дороги поползли змеи. Одна, другая, третья. Они выползали из травы на дорогу, вскоре Лоренца оказалась среди змей. Она боялась шевельнуться от ужаса и брезгливости, но змеи ее не тронули. Они стремились куда-то вперед.

Куда именно, она увидела, когда оцепенение прошло и появились силы дойти до калитки. Змеи расположились кругом в саду, почти у самого крыльца. Над ними стоял отчим с пакетом молока в одной руке и глиняной миской в другой.

— Не бойся, — кивнул он Лоренце, — это ужи.

6

Они сидели на ступеньках и смотрели, как ужи поглощают молоко.

— В наших сказках, — говорил отчим, — уж добрый. В переводе «Песни о Соколе», говорят, ужа гадюкой заменяли. Я, правда, только на русском читал, и то в школе. Вы Горького проходили?

— Нет, — покачала головой Лоренца, — кажется, он по программе позже.

— Ажуолас совсем не знает. У них программы другие.

Лоренца подумала, что отчиму можно доверять. Если взрослый человек, успешный бизнесмен, развлекается тем, что кормит ужей возле своего загородного дома, он во многое поверит.

— Кстати, об Ажуоласе, — спросил отчим, — он не говорил, когда вернется?

— Его нет еще? — удивилась Лоренца, — нет, не говорил.

На лбу отчима залегла складка.

— И телефон не взял… Ты номер Аустеи не знаешь?

— Можно в его телефоне посмотреть?

— Можно, — вздохнул отчим, — только он разрядился, а карточку с пин-кодом еще искать надо. Если она здесь, а не в городе.

Через полчаса удалось отыскать карту и найти номер. Поговорив с Аустеей, отчим помрачнел еще больше.

— Он приезжал утром. Распрощались они, еще двенадцати не было. Сказал, что едет домой.

Мама тихо ахнула и села.

Поднялась суматоха. Звонили в полицию. Отчим пошел заводить машину — ехать заявление писать. Лоренца осталась внизу одна — до нее никому не было дела.

Она вышла в сад. Ужи расползлись, только миска темнела в траве.

Лоренцу не оставляла мысль, что брат исчез не просто так. Как-то оно было связано с ее вчерашними откровениями. Ну хоть бы отцу сказал!

А может, и хотел сказать. Просто не успел.

Когда мобильник в ее кармане заиграл бешеную мелодию, она едва нажав на кнопку завопила:

— Ажуолас, ты?

— У тебя уже появился мальчик? — спросила бабушка, — вижу, вы там времени не теряете.

— Привет, — отозвалась Лоренца, — как у тебя дела?

— Неплохо. Настолько, насколько могут быть неплохи дела у всеми оставленной старой женщины. А как живете вы?

— Мы — прекрасно! — бодро отрапортовала Лоренца. Бабушка рассмеялась.

— Лерик, не ври! Ты сейчас перепугана и волнуешься. Хватит. Давайте, возвращайтесь.

— Ты это о чем? — спросила Лоренца, — Никуда мы не собираемся. Бабушка, ты не поняла, мы живем пре-крас-но! Отдыхаем у моря. У меня брат. А мама…

Она осеклась. Уж про беременность бабушке знать было незачем.

— А мама язык учит, — неловко закончила внучка.

— Ей бы того и хотелось, — говорила бабушка, — да и тебя потащила. Замуж за богатого выйти решила, да только против судьбы не пойдешь. Разве что уехать из тех проклятых мест. Отец так и сделал. А Елка, видишь ли, королевой стать захотела. Не будет ей ничего. Я серебра не пожалела — выкуп внесен. Возвращайтесь, пока не поздно…

Лоренца зажмурилась и нажала кнопку отбоя.

В саду пахло сырой травой и душистым табаком, но Лоренце чудился запах «Красной Москвы». Она посмотрела список звонков. Номер был бабушкин, питерский. Хоть не Жиежула звонила.

Серебра не пожалела…

На вокзале бабушка обняла ее на прощание и в совершенно пустом кармане джинсов, откуда она выгребла все рубли, оказалась монета. «Спасибо за серебро!», — сказал сын Жиежулы. Выходит, она поступила по бабушкиному. Выкуп заплачен.

А вот и нет. Швырнув морю монету, она внесла лишь часть выкупа. Старуха бормотала еще что-то про выкуп кровью. Морская пена была буро-красной.

Лоренца заметалась по саду, словно по клетке. Отчим уехал. Мама наверху, сидит с телефоном в обнимку, но с ней и говорить-то нельзя. Нельзя ее сейчас волновать, черт побери.

Она набрала телефон отчима. Ответа не было. То ли в полиции телефон заставляют отключать, то ли тоже батарейка села. О худшем думать не хотелось.

Лоренца с тоской посмотрела на светлое окно второго этажа и подумала, что выбора у нее нет.

— Только не называй ее Региной, мама, если девочка будет, — сказала она одними губами, — и не возвращайся туда. Пожалуйста.

Засунув руки в карманы куртки, она зашагала по лесной тропинке к морю — туда, где вчера исчезла в волнах серебряная монета неизвестного королевства.

7

Направление она выбрала верно, а вот тропинка быстро потерялась и пришлось идти по лесу напрямик. Ветки оказались колючими, споткнувшись о вылезший из земли корень она чуть не полетела носом вниз. Острый сук распорол рукав.

«Бежала, бежала по лесу!», — вспомнилось ей. Но бежала не она. Маленькая — много младше нее, — девочка с растрепанными волосами неслась сквозь чащу. Нога подвернулась — малышка упала ничком, тут же подскочил здоровенный дядька и взмахнул кнутом.

«Не смей!», — хотела крикнуть Лоренца, но, испугавшись собственной дерзости, сумела выдавить из себя только какой-то невнятный звук. Ни девочки, ни палача уже не было. Лес, увы, развеиваться не спешил.

Но через несколько шагов идти стало легче. Похоже, она отыскала тропинку. Или нашла другую, лучшую. Она приободрилась, ускорила шаг — и поскользнулась. При свете огромной как арбуз луны Лоренца легко рассмотрела, что же попалось ей под ноги.

Это была рыба. Дохлая, совсем свежая, будто бы ее выловили и бросили на… Нет, не на тропу. Дорога оказалась мощеной и присыпанной влажным песком, который нанесли морские волны.

Там, где вчера расстилалась морская гладь, нынче высились каменные стены. Лоренца потрогала камни, присев на корточки, изучила мостовую. «Черт меня побери, — подумала она, — если это не янтарь». Куда там дороге из желтого кирпича.

Тут и там валялись рыбы и какая-то нанесенная волнами дрянь. Стены были в песке и тине, в окнах — чернота, и все же мертвым город не был. Время от времени попадались горожане, застывшие в полусне-полусмерти — кто у окон, кто в дверях. Глаза у них были что у тех рыб.

На площади возле развалин приземистого здания, наверное, ратуши, Лоренца небольшую кучку людей. Горел маленький костер, в свете луны тусклый и нелепый. Люди топтались возле, переговаривались. Время от времени зачерпывали из большой бочки какой-то напиток здоровенными кружками. Судя по запаху, который учуяла Лоренца, пойло было отменно гадким.

Одна из фигур повернулась и сквозь илистый смрад запахло «Красной Москвой».

— Ну вот и Лариса! — сказала Жиежула.

Водитель грузовика вынырнул cбоку и крепко, хотя и не больно, ухватил Лоренцу чуть выше локтя.

— Я говорил: мама зовет, — усмехнулся он, — надо было тебе сразу ехать. Только время зря потеряли.

— Иди, иди сюда! — радовалась старуха, — Айтварас, веди гостью. Кваску попьешь, посидишь с нами.

В протянутой кружке колыхнулась маслянистая темная жижа. Кажется, там какая-то живность шевелилась. Лоренца еле подавила тошноту. Кружку тут же перехватил Айтварас и осушил в три глотка.

— Не хочешь кваса? — удивилась Жиежула, — так поешь. Вот мясо, возьми, вкусное!

В руке у ведьмы оказался толстый прут, на котором замерла проткнутая насквозь лягушка. Кожа лягушки была опалена, Лоренца от души понадеялась, что в огонь бедную тварь сунули уже мертвой.

Жиежула помахала прутом перед лицом пленницы, затем отвела руку назад. Лягушку снял с прута один из стоявших рядом мужчин и запихнул в рот целиком. Всего сыновей у старухи, вместе с Айтварасом, было девять.

— А ты умеешь видеть, — хохотнула Жиежула, — обычные люди взяли бы квас, или пиво — взрослым бы мы пива налили. И мясо хвалили бы. И думали, что попали в хорошую компанию.

— А мы чем плохи? — встрял Айтварас, обдав компанию перегаром. Мать движением бровей приказала ему замолчать и опять обратилась к Лоренце.

— Ты не такая… Когда Елка вернуться решила, Регина гордость забыла. Вспомнила, из какого она рода. Наша кровь древняя… Свое серебро отдала, не пожалела. Ох, Регина, Регина…

Лоренца заметила, что старуха говорит без акцента. А вот бабушкино имя она произнесла неправильно. Словно бы других гласных, кроме «а», в имени не было, и ударение непонятно где. «Рагана» — вот, похоже.

— Очень она вас вернуть хочет, — вздыхала Жиежула, — жалеет, что упустила.

Айтварас цепко глянул на Лоренцу, и вдруг рванул ее к себе. Девочка закричала от испуга, но он всего лишь вытащил телефон из кармана ее куртки.

— Момите! — хмыкнул он, — Рагана ей звонила.

— Ишь! — фыркнула старуха, — боится… Мне не жалко, я отдам. Хотя быть бы тебе с нами, что тебе с людьми делать? Ты ведь за серебром пришла?

— Нет, — заговорила, наконец, Лоренца, — я пришла за братом.

— За бра-атом, — насмешливо передразнил Айтварас, — давно ли он тебе братом стал?

— С чего ж ты взяла, что он у нас? — спросила Жиежула. Лоренца пожала плечами.

— Я не была уверена. Но ваш сын подтвердил.

— Он дурак! Но сын хороший, хороший. Ты сядь, разговор предстоит долгий. Кресла подвиньте!

Сыновья ведьмы подтащили пластиковые ящики — в магазинах в такие составляют пивные бутылки. На один уселась Жиежула. Лоренца осталась было стоять, но Айтварас сильно надавил на ее плечо, пришлось подчиниться.

— Кого ты братом называешь? — говорила старуха, — ты знаешь, как он ее словил? Купалась она, а он на ее рубашку улегся. Силой ее принудил замуж, силой…

— Кто кого? — Лоренца представила, как Ажуолас усаживается на футболке Аустеи, или как мама принимает душ в гостиничном номере, в Паланге, — там ведь эта конференция была? — а отчим в это время взламывает дверь, чтоб устроиться на маминой блузке, — вы ненормальная! Где мой брат?

— Братья за ней гнались! Как они через лес неслись-то. Да поздно, змеи ее уже к морю привезли. Вот в этом самом городе они и жили.

— Да что за чушь…

Лоренца всегда побаивалась сумасшедших. Когда они только переехали в новый дом, и Лариса впервые гуляла во дворе, новая подружка, та самая, что уехала в Москву этой зимой, показала ей бродившего вдоль кустов сирени паренька в тренировочном костюме и восторженно прошептала:

— Это Дамир! Он псих. Может человека убить, и ему ничего не будет!

Лариса не очень-то поверила, и мама сказала, что бояться не надо. Но страх все же поселился в душе и вылезал иногда наружу — во время сна, или в рисунках. Остался он и после того, как выросшая Лоренца поняла, что Дамир — существо кроткое и безобидное, а страшилку про убийства взрослые нарочно рассказывали, чтоб дети бедного безумца не дразнили. Она «Джен Эйр» с первого раза прочесть не могла, так пугала ее миссис Рочестер.

И вот сбылись все кошмары детства разом. Она в плену у сумасшедших, а у предводительницы этой палаты номер шесть на выгуле бабушкино лицо, голос, манеры. И «Красная Москва».

— Вы бредите, — говорила она, ненавидя себя за звенящий голос и желание расплакаться, — отпустите нас! Родители полицию вызвали уже. Вас найдут.

— Поли-ицию! — рассмеялась Жиежула, — куда ж ты вызовешь их? В море прямиком? Нет, ты слушай: сыновья хорошие у меня. Зарубили змея косами… Она нас не простила. В море ей дороги не было, но не вернулась. На берегу осталась. Дуб, береза, ясень, ель… Все о том знают, ты только невежа. Ну да в чужом краю росла, а Рагана молчала.

Город этот наш стал. Как ни крути, а родня мы были змею. Все море наше. Пока эти, с крестами, не пришли, вольно нам было, да и потом… Молчали о нас, а все равно знали.

Но не всю змеиную кровь извели, упустили корону. Тогда и город стал умирать. Кто к людям не ушел — вон они! Рыбы снулые. Ушли и мы…

Влажный воздух густился вокруг старухи, слова обретали плоть, сплетались в темную сеть. Веки отяжелели. И очень хотелось поверить, что это сон. Или сумасшествие. Все лучше, чем колдуны, змеи, язычники. Двадцать первый век на дворе. Айтварас ее телефон в руках вертит. Люди в космос летали. Интернет работает… Не может быть такого на земле! Не может!

Ей почудилось, что в тени дома стоит маленькая девочка. Похоже, та, которая по лесу бежала. Лоренца сморгнула — девочка пропала.

— Долго мы его искали, — продолжала Жиежула, — очень долго. Не видели, пока Рагана не сказала. Она-то его узнала сразу, почуяла. Вот она, судьба, любят змеи наших женщин… Я ему гусыню подсунула. Сыновья за ними гнались… Не быть ей за змеем. Умоется берег пеной бурой.

Молодая, очень красивая женщина подошла так близко к воде, что красно-бурая пена лизнула ее башмаки. Женщина ахнула, заломила руки и закричала так страшно, как кричат только от невозвратимой потери.

— Прекратите! — проклятые слезы жгли глаза, она ненавидела себя за слабость, — Где мой брат?

— Плачешь? — с удовольствием заметила старуха, — не бойся! Тебя Рагана назад хочет — мне не жалко, я отдам. Поедешь домой. Ты нам только имя отца скажи, и можешь идти…

— Какого отца? — подскочила Лоренца, — я его сроду не видела! Мне в документы со слов матери отчество вписали!

Что речь идет об отчиме, она поняла, но зачем-то тянула время. Жиежула ее нехитрое вранье раскусила с ходу:

— Не притворяйся, ты знаешь о ком я. Как его имя? Мужа твоей матери?

— А то вы не знаете! Оно в справочниках и то написано, вон, «Желтые страницы», или как оно там называется, почитайте… Интервью в газеты дает, — продолжала вилять Лоренца, надеясь невесть на что. Жиежула слушала с усмешкой и продолжала плести сеть из слов и мыслей.

— Нам нужно другое, — мягко сказала она, — которое в справочниках не пишут. А вот близкие люди могут знать. И кажется мне, что ты его знаешь, Лари-и-и-са!

Она произнесла имя протяжно и громко, словно позвала. Сеть метнулась к пленнице, окутала ее удушливым облаком, опутала, но вдруг съежилась и расползлась жалкими клочьями.

«Лоренца!» — сверкнул серебряный клинок.

Старуха растерянно смотрела, как остатки ее заклятия рассыпаются в прах на янтарной мостовой. Она подняла недоуменный взгляд на Лоренцу и проговорила:

— Ты… солгала?

Старуха тяжело поднялась, заглянула пленнице в глаза:

— Тебя зовут не Лариса. А… как?

— Мама! — вмешался Айтварас, — позволь, мы сейчас узнаем!

— Нам не ее имя нужно! — отмахнулась Жиежула, — давайте-ка сюда парня. Ты брата видеть хотела? — повернулась она к Лоренце, — увидишь. Тебе не понравится.

Ажуолас был жив. Кажется, связан. Сильно избит, но не искалечен. Лоренца перевела дух, но тут же подумала, что радоваться рано: отпускать их никто не собирался.

Словно в ответ на ее мысли один из безымянных сыновей Жиежулы взял еще одну палочку с лягушкой и, подмигнув Лоренце, откусил полтушки.

— Ну вот он, — проворчала ведьма, — родич твой… Хотя, какой он тебе родич?

Ажуолас пробормотал что-то вроде: зачем пришла?..

Лоренца и сама не понимала зачем.

Ведьмин сын все хрустел лягушками. Его брат разминал ладони и поглядывал на пленницу очень нехорошо. Айтварас опять оказался за спиной и пыхтел над ухом, воздух вокруг его туши пропах потом. Лоренца его боялась, но почему-то была уверена, что особого вреда ей не причинят. Наверное из-за того, что втравила ее в эту историю бабушка, а внучку та любила, пусть любовь и была такой, что подопечный предпочитал смерть или изгнание. И когда Айтварас вдруг ударил ее по лицу, она закричала не столько от боли, сколько от неожиданности.

Ажуолас закричал что-то, его, похоже, тоже ударили.

Кровь закапала из носа. Лоренца выпрямилась, но в глаза посмотрела не Айтварасу, а Жиежуле.

— И что, — спросила она, — думаете, так вернее будет?

— Не думаю, — ласково отозвалась Жиежула, — знаю. Ты боли боишься. А он — махнула старуха рукой в сторону Ажуоласа, — не захочет смотреть как при нем девочку бьют. Так что кто-нибудь из вас да сломается.

Айтварас опять шагнул к жертве. Лоренца улучила секунду и ухитрилась сильно пнуть его под колено. Палач взвыл, выругался и озлился по-настоящему. Удар сшиб Лоренцу с ящика, она растянулась на мостовой и получила еще один удар — на сей раз сапогом. Кажется, ребро треснуло.

— Не увлекайся! — скомандовала Жиежула, — Она должна имя назвать. Возьми ремень лучше.

…Были, конечно, драки в детском садике, да и в школе, в младших классах, приходилось иногда постоять за себя. А мама ни разу на нее руки не подняла.

Била ее только бабушка. Тоже ремнем. Потом страдала, заламывала руки и причитала: ты отревела и ничего, а я валерьянку пью и ночь не сплю из-за того, что ты меня вынудила так поступить. Приходилось еще и прощения просить — за то что бабушка выдрала.

Как она могла об этом забыть? Подумать хоть на минуту, что бабушка не захочет ей вреда… Будь она тут, стояла бы рядом и твердила: посмотри, до чего ты нас довела. Мы вынуждены так поступить…

— Поверь, девочка, — говорила Жиежула, — мне очень не хотелось так поступать. Тебе стоит назвать имя — и все кончится.

А кнут свистел в воздухе и у маленькой девочки сил больше не было.

Это ж всего лишь имя… Отец такой сильный, ему есть кого на помощь позвать. А она тут одна, в лесной чаще, даже братьев рядом нет. Кто же виноват, девять взрослых мужчин, или она, маленькая Дребуле… Обвините ее, если сами в силах выдержать такое.

«Молчи, сестренка!»

Чей это голос? Ажуоласа?

Или сама Лоренца шепчет сквозь века — молчи, маленькая, пожалуйста, молчи!

Но Дребуле уже не может бороться. Она что-то шепчет сквозь слезы, дядья не слышат и кнут взлетает вновь.

— Погоди, — останавливает Айтвараса один из палачей, — она что-то говорит.

— Громче! — лениво командует тот и опять бьет девочку.

— Молчи! Молчи! — заклинает Лоренца, но Дребуле больше не сопротивляется.

И гремит над лесом и над морем звонкое имя:

— Жильвинас!

8

— Вот он! — ликующе воскликнула Жиежула.

Лоренца поняла одно: пытка прекратилась. Бежать бы не удалось — сыновья ведьмы перекрыли все пути к отступлению. Но она попыталась подползти к Ажуоласу, и ей никто не помешал. Все смотрели в сторону переулка, из которого на площадь вышел отчим.

— Не может быть, — прошептала Лоренца, — я же промолчала!

— Ты — да, — горько отозвался Ажуолас, — но он все равно пришел. Все равно…

Отчим шел так, как идет король по своим владениям. Лоренце даже показалось, что на нем корона. Через секунду она поняла — нет, не показалось. Корона действительно светилась мягким лунным светом. Нечисть замерла, похоже, им было не по себе. Но ненадолго — Жиежула расхохоталась.

— Все оказалось так просто! Ты пришел!

— Тебе не следовало этого делать, — спокойно отозвался король, — тем более, не следовало поднимать руку на моих детей.

— Ты глупец! — презрительно скривила губы ведьма, — это тебе не следовало поднимать глаз на мою дочь. Ползай в траве, змей. Все повторится вновь, коса наточена, лезвие разит без промаха. Так, Жильвинас?

Лоренца только сейчас поняла, что говорят они не по-русски, а на каком-то третьем языке, который, наверное, был у подобных существ в крови. Потому и исчез акцент у старухи.

— Жильвинасом я был в прошлой жизни, — усмехнулся отчим, — тебе не удалось сломать мою дочь. Впрочем, ты бы и так ничего не добилась. Нет у тебя надо мной власти, Гильтине.

Лунно-серебряная сеть опутала старуху. «Гильтине!» — прошептали камни. Ведьма сникла, почернела, забилась в серебряном силке, словно растрепанная птица. Корона отчима сияла все ярче, враги притихли. Воспользовавшись этим, Лоренца принялась распутывать веревки, которые стягивали руки и ноги Ажуоласа. Ничего не получалось, но она нашарила в кармане ключ от калитки, с его помощью удалось развязать один узел и дело пошло лучше.

Оцепенение длилось недолго. Гильтине, похоже, обессилела, но злобы в ней только прибавилось. Она прошипела сквозь зубы:

— Власти нет… Но у меня есть сыновья.

Твари немного осмелели. Все же их было девятеро против одного. Айтварас выступил вперед. Ремень по прежнему был у него в руке, Айтварас намотал его на кулак, готовясь ударить пряжкой, но вдруг нелепо дернулся и упал.

Вокруг его ног обвился… Уж? Возможно, даже желтые пятнышки на голове виднелись. Только был этот уж толщиной в бревно. Айтварас дико заорал. Братья дернулись было ему на помощь, но уже показалась вторая змея, третья, четвертая, десятая… Они были повсюду — мирные подданные короля ужей. И оставалось только бежать без оглядки — ужи хоть и неядовиты, но добычу заглатывать целиком умеют.

Отчим помог освободить Ажуоласа.

— Идемте, — сказал он, — здесь оставаться не стоит.

Айтварасу, кажется, удалось вырваться, он тоже понесся по переулку. Лоренца так и не узнала, далеко ли он ушел. Судя по доносившимся воплям, враги были еще живы.

Не оглядываясь, Жильвинас с детьми шел по янтарной дороге, а сзади набегали волны, скрывая город до тех времен, когда настанет ему пора проснуться. И горожане вновь погружались в блаженный сон, а печальные рыбы плыли по улицам, время от времени заплывая в окна и глядя в лица здешних жителей с бессмысленным рыбьим любопытством.

Когда они вышли на берег, все было кончено. Море вернулось. Шелестели волны, оставляя на берегу пену, которая, хоть ночью этого не видно, белая, как кружево на старинном портрете. Кричали ночные птицы.

Ажуолас сжал ее руку.

— Спасибо! — сказал он.

— Спасибо, Лариса! — сказал и отчим. Лоренца покачала головой.

— Нет, я виновата. Молчала обо всем. И Ажуоласа втянула. Но я им ничего не сказала, правда…

— Я знаю, — кивнул отчим, — не она меня позвала. Это ужи.

— Ужи?

— Они видели, как ты туда шла. Они тебя запомнили — что ты им молоко наливала.

— А…

Ажуолас неловко обнял ее за плечи.

— Ты как? К врачу, наверное, надо?

— До завтра потерплю… Что врачу-то будем говорить?

— Врач семейный, — отозвался отчим, — он про нас знает. Добро пожаловать домой, Лариса.

— Лоренца! — поправила она, — зовите меня так. Я…

Она запнулась, не зная, как объяснить. Но отчим и брат просто кивнули:

— Хорошо.

— Она не виновата, — сказала Лоренца, когда отчим уже отворил калитку, — она пыталась промолчать. Она боролась…

— Это старая история, — ответил отчим, — мир изменился. Грехи прощаются и раны затягиваются. Ты сегодня помогла исцелить еще одну. Дребуле может спать спокойно.

— Идемте же, — вздохнул Ажуолас, — у нас вся жизнь на разговоры. А я хочу чаю, синяки «Спасателем» смазать — и спать.

— Идемте! — кивнул отчим на светлый квадрат окна, — мама волнуется.

И они вернулись домой.

Август-сентябрь 2009, Вильнюс

Примечания автора

Жиежула — в литовском фольклоре примерно то же, что в русском Баба Яга.

Рагана — ведьма.

Эгле (Ель), Ажуолас, Жильвинас, Дребуле — персонажи легенды об Эгле, королеве ужей.

Айтварас — нечистая сила.

Гильтине — смерть.


Оглавление

  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • Примечания автора