Пылкий любовник [Сандра Мэй] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Сандра Мэй Пылкий любовник

Пролог

И вот наконец молодых осыпали рисом, подарили по подкове, пальнули из винчестеров и оставили в покое. Прерия спела им свадебную песню, звезды зажгли иллюминацию, и мешки, набитые сеном, были мягче королевских перин...

Никогда она не жаловалась, Мэри Лу. Всегда улыбалась. Даже когда пузо уже налезало ей на нос, а он все никак не мог достроить их дом. Даже когда схватки начались прямо на ранчо.

Этого-то он не боялся. Чего бояться? Господь все придумал хорошо и сообразно. Рождение живого существа, по большому счету, всегда творится одинаково – в крови, муке и счастье одновременно.

Билл Смит принимал роды у своих лошадей лет с четырнадцати, и, хотя с Мэри Лу и его собственным жере... ребенком это ни в какое сравнение не шло, повитуха из Билла вышла отличная. Он первым и увидел свою дочь.

Врач, который добрался до ранчо «Соколиное Перо» через пару дней, только носом покрутил. Сказать-то ему было нечего. И все пошло лучше прежнего, потому что Мэри Лу была красавица и умница, Мюриель уродилась вся в мать, а для Билла, который был не очень горазд на разговоры и размышления, большего счастья и не требовалось. Оно и так заполняло его всего без остатка.

Мюриель научилась садиться и уже пробовала вставать, держась за стенки корзины, заменявшей ей колыбель, когда Мэри Лу ободрала палец о металлический заусенец на вилах в коровнике. К утру ее зазнобило, а палец распух и посинел. Билл раскалил в огне нож и вскрыл нарыв, потом промыл рану крепчайшим кукурузным виски и забинтовал палец. Потом обнял Мэри Лу и буркнул:

– Хоть отдохнешь пару дней. Вон, синяков сколько на руках набила. Нечего ломаться.

Вечером Мэри Лу перестала узнавать Билла, начала бредить и метаться, а где-то на рассвете умерла. Совсем немного не дождалась, потому как Билл врача привез часов уже в девять...

Гангрена, сказал врач. Общий сепсис, добавил. Нельзя так жить, сказал врач. Ведь случись что – до города двадцать миль, а у тебя ребенок, добавил. Хотя ее теперь надо в приют определить, сказал врач. Куда тебе с такой маленькой, добавил.

Билл хмуро выслушал все это, потом проводил врача и покормил из рожка Мюриель. Обычное дело. У Мэри Лу молока было маловато, так что они уже давно подкармливали малышку из рожка. Потом Билл вырыл на холме могилу и похоронил свою Мэри Лу. С тех пор они с Мюриель каждый вечер сидели у могилы, и Билл старательно рассказывал своей дочери про маму. Чтобы не забывала.

Приезжали врач, шериф и бабы из опекунского, а может, попечительского совета, но чем дело кончилось, Билл не знал, потому как аккурат в это время уехал вместе с дочкой на дальние пастбища. А чего? Обычное дело – девочку привязал к груди, прикрыл пончо, дал молочную соску – доехала как миленькая. Всю дорогу спала.

С тех пор прошло десять лет.

1

Билл Смит сдвинул шляпу на затылок и вытер пот со лба. День выдался жаркий, но к вечеру наверняка разразится гроза, да еще с молниями и громом, так что в корале лошадкам будет спокойнее. Да и сторожить не придется, Волк и Сиу сделают все лучше людей.

Билл прищурился, вглядываясь в серо-зеленую хмарь прерии. На самом горизонте, там, где серо-зеленый цвет переходил в грязно-голубой, виднелась крупная черная точка. Точка явно увеличивалась в размерах – всадник приближался, да еще и галопом. Билл усмехнулся. Только один наездник в здешних краях любит гонять с такой скоростью. Все остальные предпочитают трюхать, не торопясь.

Куда, скажите на милость, можно торопиться в прерии? На север, юг, запад и восток – одно и то же. Серо-зеленое море трав, голубое одеяло неба, а в нем, в зависимости от времени суток, либо раскаленный шар солнца, либо громадная и красноватая луна. Никаких достопримечательностей, красот и чудес, если не считать саму прерию.

И ковбои в здешних краях совсем не похожи на тех малахольных красавцев в новехоньких джинсах, которые в кино то и дело палят из револьверов и спасают блондинок по салунам. И блондинок здесь нет. Есть одна, Пегги Боттом, барменша в Каса дель Соль, но ее блондинистость стоит ей двух бутылок перекиси ежемесячно. Потому что от рождения Пегги – усатая брюнетка могучего телосложения. Для того чтобы ее кому-нибудь взбрело в голову спасать, сперва нужно найти того, кто осмелится ей что-нибудь сделать. Среди местных таких нет, это точно.

Местные – люди неторопливые, мирные. Билл Смит – тоже. Даже непонятно, в кого уродился маленький всадник, которого уже легко можно различить на спине у громадного черного жеребца с бешено горящими глазами.


Этого жеребца Билл заполучил совершенно случайно, на ярмарке в Сакраменто, в прошлом году. Жеребец, тогда его звали Лорд Байрон, сбросил троих объездчиков, порвал путы и носился кругами вдоль загородки. Собравшиеся люди ему очень не нравились, и потому жеребец собирался основательно их погонять. Хозяин жеребца, молодой пижон из Хьюстона, не мог сплоховать перед какими-то пастухами. Вооружился бичом и принялся хлестать озверевшего жеребца прямо по морде, норовя заехать по губам и ноздрям.

В этот момент Билл и появился возле загородки. Отобрал у пижона бич, сломал его об колено и буркнул:

– Проще уж пристрелить его, мистер. А еще лучше – вообще не подходите к лошадям, а этого дьявола отдайте тому, кто в них понимает.

И тогда пижон, надо отдать ему должное, заявил во всеуслышание, что, ежели мистер Защитник Окружающей Среды сможет взнуздать взбесившегося зверя, то получит его совершенно безвозмездно. При этом пижон довольно ухмылялся и поглядывал на девушек. Билл Смит пожал плечами, молча перемахнул загородку и встал, расставив кривоватые ноги, на пути жеребца.

Роста Билл высокого, в плечах и груди широк, руками спокойно мог бы гнуть подковы, ежели б в этом была хоть какая-то польза. Ноги у него кривые по причине того, что в седле он с трех лет. Лицо у него темное от загара, смуглое, как у индейца, а волосы русые, чуть вьющиеся на концах, густые. Глаза у Билла серые, серьезные, брови густые и нахмуренные. Через щеку шрам – уже белый, старый. Это он в пять лет сверзился с лошади, когда она случайно понесла, а папа Билла немножко отвлекся. Красотой Билл не блещет, трепаться не любит. В Сакраменто его знали многие, а многие из этих многих утверждали, что Билл – колдун, потому как разговаривает с лошадьми, коровами и собаками на их собственном языке, и даже во время последней эпидемии ящура не потерял ни одной животины.

Вот такой человек встал год назад на пути злого, перепуганного и почти ослепшего от боли Лорда Байрона. Железные клещи-руки схватили болтающуюся уздечку, натянули ее – и одним махом сорвали с головы жеребца. Сразу утихла боль в истерзанных губах. Лорд Байрон угрожающе заржал и встал на дыбы, молотя передними копытами воздух. Но человек, стоявший перед ним, не испугался. Он тихо заговорил, так тихо, что кроме жеребца его никто и не слышал, а слышал – так не понимал.

– Дурачок ты, дурачок. Не злись, погоди. Тебе сейчас больно, я знаю, но ты уж потерпи. Если сейчас тебя не пристрелят, то к вечеру мы с тобой приедем в одно хорошее место. Там вода чистая, трава вкусная, там нет людей, а какие там кобылки! Ты, друг, еще спасибо мне скажешь за них. Ну, будь хорошим парнем. Иди сюда, мальчик. Иди. Не бойся. Иди...

Конь стоял, тяжело дыша, с нервно вздымающихся боков падали хлопья пены. Тихий голос завораживал, успокаивал, давал возможность передохнуть. Конь нерешительно потянулся окровавленными губами к темной широкой ладони, протянувшейся ему навстречу. Ладонь пахла хорошо – хлебом, лошадьми и сеном.

Громадный жеребец измученно склонил голову перед человеком, обиженно фыркнул, точно жалуясь новому другу. Толпа сдержанно загудела. Собрались вокруг в основном ковбои и ранчеро, люди понимающие и не праздные. Потом кто-то из толпы с недоумением бросил:

– Эй, Смит, как же ты попрешь его в свои чертовы кулички? Он же узды теперь боится.

Билл ответил чуть громче, но не поворачивая головы и все с той же успокаивающей интонацией.

– Какая уж тут узда. У нас все губы раздолбаны... раздолбаями. Мы уж так, пешочком, верно, парень? К вечеру доберемся. Ты ведь не удерешь от меня, мальчик?

Тут между ногами столпившихся произошло какое-то шевеление, и через загородку перемахнул ребенок. Худенький пацанчик в потертых джинсах с кожаными вставками, в клетчатой, изрядно угвазданной рубахе, на вихрастой головенке выцветшая и явно великоватая шляпа. Ребенок подошел к громадному коню и бесстрашно задрал голову, глядя прямо в черные настороженные глаза.

– Па, он теперь наш?

– Ну... вроде того.

– Тогда можно, я его до ранчо доведу?

– Да. Только поосторожнее. Не делай ему больно.

Толпа ахнула. Билл подставил ладонь, ребенок ступил на нее одной ногой, пружинисто толкнулся – и оказался на спине жеребца. Лорд Байрон взволнованно переступил с ноги на ногу и обернулся посмотреть на отчаянного седока. Как ни странно, присутствие человеческого детеныша на спине не раздражало, а, скорее, успокаивало. Веса ребенка жеребец даже не замечал, зато ощущал тепло и спокойную, уверенную посадку.

Маленькие ручки уверенно потянулись к морде коня, погладили атласную щеку, провели по прядям гривы.

– Ты очень красивый. Ты будешь моим другом. Па, можно он будет моим?

– Ну... да. Но сначала он должен передохнуть.

– Понятное дело!

В этот момент пришел в себя пижон. Волшебное превращение взбесившейся твари в покладистого верхового коня вернуло бывшему хозяину здравый смысл, и молодой человек запальчиво начал:

– Вообще-то я выложил за него пять тысяч, и вы же не думаете, что можете...

Он смолк, потому что все, кто находился на площади, повернулись и посмотрели на него с укором. Если вы думаете, что выдержать укоризненно-неприязненные взгляды двух сотен небритых и не вполне трезвых мужиков, большинство из которых носят на поясе оружие, легко – то вы вряд ли поймете, почему пижон, больше не произнес ни слова.

Так Лорд Байрон стал Бароном и поселился на ранчо «Соколиное Перо».


Билл вздохнул и протянул руку маленькому наезднику.

– Очень уж ты гонишь. Так и запалить его недолго.

– Барона? Да ты что, па! И потом, мы отдыхали на Пятнадцатой миле. Там был родник, Барон поел и отдохнул. Гроза идет – охренительная!

Билл вздохнул – уже в который раз – и нерешительно буркнул:

– Мю, я не думаю, что это слово подходит для...

– Почему? Ты именно так сказал Фрэнку про его девушку. В том смысле, что вы оба от нее охренели.

Шляпа упала на землю – и золотистые кудряшки-пружинки превратили запыленного мальчишку-ковбоя в маленького ангела. Истинно женским движением Мюриель Смит откинула непокорные локоны со лба и улыбнулась своему отцу, просияв жемчужными зубками и ямочками на румяных щеках. Одного зуба сверху и справа не хватало.

Билл задохнулся от нежности. Это происходило с ним довольно часто – с тех пор, как его дочь научилась улыбаться. Билл не знал более очаровательной и ангельской улыбки.

Он поднял с земли запыленную шляпу, отряхнул ее и осторожно нахлобучил на головку Мюриель.

– Ладно. Разберемся. Пора домой, не то гроза накроет нас прямо здесь. Барон! Ты готов к еще одним скачкам?

У Билла и его чалой кобылы Санты не было ни малейшего шанса, хотя они очень старались. Отставание составило двадцать корпусов.


Вечером разразилась буря. Лошади сбились в кучу под крышей загона, а хитрый Волк – громадный волкодав с неопределенным генеалогическим древом (Билл и соседи могли ручаться только за овчарку, ирландского волкодава, ротвейлера и парочку степных волков) – благоразумно выбрал себе лежбище под брюхом одной из пожилых кобылиц. Молнии пса не пугали, к грому он тоже относился хладнокровно, а его присутствие в загоне, в свою очередь, успокаивало лошадей.

Сиу, как всякая женщина, была хитрее. При первом же раскате грома она изобразила такие страдания, ужас и волнение, что Билл, поколебавшись, распахнул перед ней дверь дома. Эта псина, помесь степного шакала и пастушьей овчарки, жила у него уже третий год, принесла два помета великолепных щенков (еще бы, с таким папашей, как Волк!), но Билл так и не мог с уверенностью сказать, где заканчивается ее шакалья хитрость и начинается истинно собачий трепет перед грозой. Сиу была натурой артистической, но все свои фокусы компенсировала великолепным нюхом и умением согнать любое, даже самое распоясавшееся стадо.

Кроме Билла, Мюриель, Сиу, Волка, Барона, полусотни лошадей и двух десятков коров, на ранчо «Соколиное Перо» жили еще: три кошки с неопределенным количеством котят, куры во главе с петухом, утки, индюк с семейством, свинья Принцесса, хромая и лысая болонка Джуди, ручная ворона и лисенок. Из людей обитателем ранчо можно было бы назвать Фрэнка Марло, но в связи с помолвкой этот достойный человек все чаще уезжал ночевать в городок Каса дель Соль, который по-прежнему находился в двадцати милях от ранчо. Все чаще – потому что только помолвка заставила Фрэнка всерьез взяться за починку старого джипа, служившего в течение многих лет местом для откладывания и высиживания курами яиц. Фрэнк был ковбоем, поэтому джип чинил урывками, когда оставалось время и силы. Невеста Фрэнка, Милли, находилась в состоянии предсвадебной истерики, длящейся уже второй месяц, и нуждалась в ежевечернем утешении со стороны жениха. Билл с трепетом ждал звона свадебных колоколов. Вряд ли Милли захочет провести медовый месяц, а за ним и всю жизнь на ранчо «Соколиное Перо». Значит, очень скоро Биллу придется искать помощника. Мюриель еще слишком мала.

Билл Смит уселся перед камином и вытянул ноги к огню. В квадратном бокале толстого стекла переливалась янтарная, маслянистая на вид жидкость. Настоящее кукурузное пойло на жженом сахаре!

Билл не очень любил выпить. Скорее, совсем не любил. Лошади не переносят запах алкоголя и не доверяют человеку, от которого несет сивухой. Однако сегодня, да и завтра утром Биллу вряд ли придется садиться в седло. Буря закончится к утру, после этого начнется ливень.

Глядя в огонь, Билл неторопливо перебирал в уме события последних дней и предстоящие дела. Лошадей нужно перегнать на дальние пастбища... Старый Дженкинс обещал приехать в субботу, хочет купить двух-трех коров... Ветеринар звонил, не сюда, конечно, Фрэнку... Прививки надо сделать перед тем, как отгонять лошадей... И не забыть взять у дока Спарроу свежей змеиной сыворотки... В школу зайти...

При мысли о школе Билл нахмурился и решительно глотнул виски. Это был для него самый больной вопрос в течение последних трех лет. С тех самых пор, как Мюриель пришлось в эту самую школу отдать.

Разумеется, Билл Смит вовсе не был необразованным дикарем. В это трудно поверить, но семнадцать лет назад он даже предпринимал попытку поступить в военное училище. Было это в первый год его военной службы в рядах «зеленых беретов». Промывка мозгов в Форте Брагг была на высоте, и молодой Билл очень быстро уверовал в то, что только военный человек является достойным уважения гражданином.

Потом случилась какая-то заварушка, Билл даже толком не знал, где именно, потому что привезли их туда на вертолетах, ночью. На третьей минуте самого настоящего, не учебного, боя на руки Биллу сполз его взводный. От взводного воняло мочой и чем-то кислым. Билл отнюдь не сразу понял, что у взводного не хватает двух ног, одного глаза и половины кишок. После боя Билла долго тошнило, а когда слабость отступила, Билл Смит уже точно знал, что военное дело не привлекает его совершенно. То есть абсолютно. В двадцать один год он вернулся в родные края, успел обрадовать своим возвращением отца и даже принять от него бразды управления ранчо. Еще через год отец погиб, пытаясь остановить взбесившихся лошадей. Над прерией тогда пронесся торнадо, и лошади сломали загородку кораля.

Еще через год молния сожгла дотла старый дом Смитов. Это была обычная в здешних местах сухая гроза посреди раскаленного июля. Телефона у Билла не было, да и не доехали бы сюда никакие пожарные. Только если посочувствовать... Воды-то все равно не было. Все обмелело.

На выплаченную страховку, по подсчетам Билла, можно было только от души напиться с горя, но он не стал этого делать, а принялся строить новый дом. Упорства ему всегда было не занимать, работать он был приучен с детства, а торопиться было некуда. Так он считал.

Первым делом на ранчо выросли закрытые загоны и просторный открытый кораль для лошадей. Ежели кто думает, что кораль – это просто пустое место, огороженное плетнем, так это не так. Билл строил на совесть. Крепкая загородка, хорошие ворота, специальные щиты на шарнирах, чтобы можно было отделять кобылиц от жеребцов, жеребят от взрослых и так далее. Потом пришел черед сарая и всяких подсобных помещений, и только в самую последнюю очередь Билл принялся за дом.

Вначале он планировал построить нечто вроде достаточно крепкой хижины, ему бы за глаза этого хватило, но в это лето он познакомился с Мэри Лу. И влюбился в нее. А она – в него.

Билл смотрел в огонь и улыбался, вспоминая тот прекрасный год.

Мэри Лу была веселой и смелой девушкой. Жизнь на ранчо ее не пугала, ее вообще ничего не пугало, потому что смотрела она только на Билла. А он – на нее. Честно говоря, сейчас он даже не мог вспомнить, о чем они тогда разговаривали, что обсуждали... Помнил только ее гладкую кожу, блестящие светлые глаза и тихий смех в темноте. Словно журчание ручейка. Словно майский дождик на заре.

Ради Мэри Лу стоило постараться, и Билл пересмотрел свои взгляды на хижину. Он наскоро соорудил маленький домик – сейчас это часть большого дома, нечто вроде флигеля, соединенного с основным зданием. Чтобы построить настоящий дом, Билл закупил нужную литературу, продал несколько лошадей, а на эти деньги приобрел настоящие стройматериалы.

Мюриель родилась в Маленьком Доме, а еще полгода спустя Мэри Лу не стало, и Биллу почти расхотелось жить. Он уехал на дальние пастбища вместе с полугодовалой дочкой и не возвращался на ранчо еще полгода.

Честно говоря, Билл повел себя, как самый типичный мужчина. Если не считать того, что большинство нынешних типичных мужчин предпочли бы все же отдать крошечного ребенка в более умелые руки. В этом смысле Биллу просто не хватило воображения. Мюриель была его дочерью, этим все было сказано, как же он мог куда-то ее отдать? Двадцатишестилетний вдовец, Билл Смит, сам выросший без матери, никогда не воспринимал свое поведение как подвиг. Маленькое существо требовало на первых порах куда меньше внимания, чем, скажем, жеребенок или теленок. Спать в тепле и есть вовремя – вот что требовалось Мюриель. Подгузники и пеленки Билл нарезал из собственных старых, протертых до состояния тончайшего батиста рубах и простыней, теплым одеяльцем служила выделанная шкура койота, подбитая фланелью, а кроваткой – большая ивовая корзина. На кобыльем и коровьем молоке девочка росла здоровенькой и крепкой, свежий воздух окружал ее по определению, а говорить она училась если и не у собственного отца – Билл был по натуре молчалив, – то у других ковбоев, которых летом на дальних пастбищах собиралось человек по тридцать-сорок.

У нее были лучшие в мире игрушки – лошади. Она играла с жеребятами и щенками. Ковбои вырезали ей кукол из дерева, играли на губной гармошке и банджо, а иногда привозили из города леденцы в бумажных кулечках. В три года Мюриель Смит села на настоящую лошадь, в пять – скакала без седла и уздечки не хуже индейцев, в семь – стреляла из настоящего ружья. В восемь лет отец впервые доверил ей перегнать жеребых кобылиц на новое пастбище, она справилась с этим блестяще (Волк и юная Сиу ей немножко помогали). К этому времени «Соколиное Перо» было отстроено полностью, и у Мюриель впервые в жизни появилась своя собственная отдельная комната с настоящей кроватью, настоящими игрушками и настоящими платьями, которые девочка, впрочем, терпеть не могла.

Когда Мю исполнилось семь, тетки из опекунского совета все-таки исхитрились настичь Билла в промежутке между дальними пастбищами и домом, и вопрос был поставлен ребром. Попечительский совет намерен добиваться от шерифа соблюдения законов США. Девочка должна ходить в школу и жить в надлежащих условиях, иначе ее заберут в приют.

Шериф, толстый усатый дядька, знавший Билла еще мальчишкой, сокрушенно вздыхал, потел и сопел, но терять свою должность не желал. Билл выслушал все его доводы, а потом позвал дочь и все ей объяснил. Мюриель упрямо поджала губы и исподлобья взглянула на шерифа. Тот с неодобрением заметил, что девочка еще слишком мала, чтобы рассказывать ей абсолютно все, на что Билл резонно заметил, что врать нехорошо. После недолгих дебатов Мюриель согласилась на школу в городке, но вытребовала себе разрешение приезжать и уезжать верхом.

Дочь Билла Смита отлично ориентировалась в прерии, могла взнуздать самую строптивую лошадь, разжигала костер при помощи трута – однако школа превратилась для нее в самое сложное испытание. И Билл здесь помочь не мог почти ничем.

В самом деле, не драться же ему с малолетками за то, что они кидаются в Мюриель песком и дразнят ее «навозной кучей»? За то, что весь класс демонстративно отказался сидеть рядом с «дикаркой»? Потом – это уже совсем недавно – настал черед более активных боевых действий. Одноклассники Мю подговорили старших парней, и те, подкравшись к Барону, прижгли ему круп горящей сигаретой. Собственно, больше всего в этой истории пострадали нападавшие. Старших парней озверевший Барон гонял по школьному двору до полного изнеможения, причем не бил копытами, что было бы для мальчишек смертельно, а вполне сознательно кусал их за тощие задницы. На младших, зачинщиков, налетела сама Мюриель, видевшая все из окна школы. Ей, положим, тоже крепко досталось, но расквашенные в кровь носы и выбитые молочные зубы Джимми Бауэра, Неда Плимса и Тедди Спарроу вызвали в городке бурю. Мамаши упомянутых юных идиотов нажаловались в попечительский совет, директриса срочно вызвала к себе Билла, Билл едва не наговорил ей того, что ни при каких обстоятельствах нельзя говорить дамам, и спасло всех от грандиозного скандала только наступившее лето. Впрочем, Биллу ясно дали понять, что в школе Мюриель больше делать нечего, и прямая дорога ей лежит в интернат.

Билл вполголоса выругался и выплеснул остатки виски в камин. Июнь катится к концу, значит, у него есть всего два месяца, чтобы принять решение. Твердо он знал только одно: для того, чтобы отправить Мюриель в интернат, теткам из опекунского и попечительского совета придется пристрелить его. Это как минимум.

2

Морин Килкенни чувствовала, что умирает. Хуже ей было только в пятилетнем возрасте, во время поездки на «русских горках» в Луна-парке. Тогда они с дедушкой, сбежав от бабушки, тайком отправились на этот замечательный аттракцион.

Помнится, после того, как ее – и дедушку – добрые люди вынули из вагончика, тошнило ее минут пятнадцать. И общие ощущения – точно такие же, как сейчас: если это не смерть, то уж и непонятно, какая она на самом деле. Дедушке тоже было худо – особенно когда бабушка все узнала.

Морин закрыла глаза, судорожно сглотнула и постаралась не вспоминать ни о чем неприятном. Как назло, немедленно вспомнился запах тухлого мяса. Морин открыла глаза и взялась рукой за горло. Ее лицо стремительно заливалось приятным зеленоватым оттенком.

Внезапно из пустоты слева возникла очень загорелая, очень жилистая и очень большая рука, сжимавшая флягу, издававшую отчетливый запах денатурата. Хриплый голос доброжелательно – насколько позволял данный тембр – посоветовал:

– Глотните, мисс. Будет легче.

Видимо, невидимый благодетель имел в виду, что лучше уж одним махом покончить с мучениями, чем продолжать агонию. Морин сделала попытку покачать головой, но от этого приступ тошноты только усилился, и она поспешно схватила флягу, решительно поднесла ее к губам, зажмурилась и сделала глоток.

Мир полыхнул белыми и синими искрами под стиснутыми веками. В желудке взметнулся костер, пищевод скукожился и, видимо, сгорел полностью. Дыхание прервалось, а остатки запасов кислорода в легких куда-то делись. Ноги отнялись, руки стали горячими и потными. Но самое интересное заключалось в том, что тошнота прошла бесследно. Вместе с головной болью.

Чуть погодя, Морин Килкенни решилась приоткрыть один глаз. Нет, это все еще не небеса. И даже не чистилище. Это – все тот же омерзительный драндулет, который по неизвестной причине был четыре часа назад охарактеризован транспортной компанией как автобус. Автобус, перевозящий живых людей из Хьюстона в Сакраменто, а оттуда – в Каса дель Соль, штат Техас.

Морин повернула голову налево и едва не зажмурилась обратно. Рядом с ней скалился совершенно младенческой улыбкой настоящий бандит из прерий. Черные усы закручивались над двумя рядами белоснежных клыков (других зубов у бандита, похоже, не было и быть не могло), глазки были маленькие и черные, из-под широкополой шляпы свисал залихватский чуб. Спаситель Морин был одет в клетчатую рубаху и потертые джинсы, впрочем, именно так была одета вся мужская часть пассажиров автобуса. Видя, что умирающая решила повременить и не покидать грешную землю, усатый разулыбался еще шире и хлопнул Морин по плечу.

– Я же говорил! Ничего нет лучше настоящего кукурузного пойла на жженом сахаре! От всего – как рукой. Рекомендую еще глоточек – и спать. В Сакраменто едете?

– Да. Нет! Дальше.

– В Каса дель Соль! Отлично. Ничего, в Сакраменто довольно долгая стоянка, подышите воздухом. Меня зовут Дженкинс. Уолли Дженкинс, к вашим услугам. Папаша мой проживает в Каса дель Соль, но я лично перебрался в Сакраменто. И то сказать, чего я забыл в Каса дель Соль? Папаша мой отлично управится со скотиной и без меня, а задница у меня не железная, чтобы протирать ее седлом безо всякого ущерба...

Морин осмелела и сделала еще глоточек. Мир приветливо подмигнул ей – и через мгновение девушка уже спала.


Морин Килкенни было двадцать пять лет. Была она чистокровной ирландкой, родилась в городе Дублине и до шестнадцати лет была подданной английской короны. Потом мистер Килкенни, ее отец, решил, что три взрыва подряд на пороге его адвокатской конторы – это немножечко слишком, и перевез семью в Штаты. Адвокаты не бедствовали во все времена и при любом государственном устройстве, поэтому проблем с оплатой учебы Морин у семьи Килкенни не возникло. Они были далеко не бедными, считая на английские фунты, а уж в долларах их состояние стало и вовсе значительным. Можно было бы поселиться в Нью-Йорке, однако по неведомой причине мистеру Килкенни приглянулась Флорида. То есть в практическом смысле он был совершенно прав – именно во Флориде полно богатых бездельников, а климатические условия довольно часто толкают их на совершение самых разных поступков: от противоправных действий до вступления в наследство и подделки подписей на долговых обязательствах. Адвокату Килкенни работа нашлась сразу же и в большом объеме.

Морин Флорида не очень нравилась. Слишком здесь было лениво и жарко, слишком часто налетали тайфуны с океана, и совершенно никто не интересовался английской и американской литературой девятнадцатого века. Морин интересовалась. Этот интерес, вкупе с развивающимися успехами мистера Килкенни и быстро растущим счетом в банке, привели девушку в университет Филадельфии, где и климат был мягче, и единомышленники нашлись. В двадцать два года Морин получила ученую степень и призадумалась о будущем.

У нее была возможность остаться в университете, но за годы учебы она вдоволь насмотрелась на всякого рода ученых дам, аспиранток, ученых секретарей и прочую публику. Такой судьбы себе Морин не хотела. Оставалось понять, чего же ей хочется на самом деле. В ожидании просветления Морин устроилась учительницей в колледж и приготовилась нести разумное, доброе и вечное цветам жизни.

Первый, так сказать, цветник располагался в городке с красивым именем Батон-Руж, штат Луизиана. Свободолюбивая, как все урожденные ирландцы, Морин практически сразу не сошлась во взглядах на творчество Байрона с директрисой. До уроков дело так и не дошло, но это и к лучшему, потому что в коридоре школы Морин встретила стайку старшеклассниц – и прокляла акселерацию, рабовладельческий юг и неправедно нажитые капиталы. Высоченные нимфы, разряженные в шелка и кожу последних моделей парижских домов моды, даже не взглянули в сторону маленькой худенькой девушки, боязливо прижимающей парусиновый рюкзак к груди.

Следующая школа, напротив, породила в Морин серьезные сомнения – а так ли необходимо было давать неграм равные права с белыми? Это было замечательное учебное заведение в Сан-Антонио, и от тюрьмы оно отличалось только отсутствием автоматчиков на вышках. Все остальное – решетки на окнах, колючая проволока на ограде и «тревожная кнопка» для учителя в каждом классе – вполне соответствовало. На первом же уроке Морин предложили: покурить травки, потрахаться на задней парте, сходить в туалет, потрогать у Билли Рея и катиться... скажем, к чертовой матери. Англо-американская литература и здесь никого не заинтересовала.

Потом настал период детских садов, где Морин отдохнула душой, но никак не использовала полученные в университете знания. Время шло, и нынешней весной она предприняла последнюю попытку стать учителем.

Первый урок был ужасен. Ватные ноги, дребезжащий от страха голос, рассыпавшийся по полу конспект урока – все было бы ничего, будь это только на первом уроке. Но такими же оставались и второй, и пятый, и восемнадцатый по счету уроки.

С грехом пополам дотянув до конца учебного года, Морин Килкенни удрала к родителям во Флориду и с месяц предавалась самобичеванию на пляже в Сарасоте. Потом на ее имя пришло письмо, в котором ее подружка по университету сообщала, что выходит замуж и мечтает, чтобы к алтарю ее сопровождала Морин. Подружку звали Миллисент Риджбек, а проживала она в настоящее время, согласно почтовому штемпелю, в Каса дель Соль, штат Техас. При упоминании о Техасе Морин сразу живо представила себе бескрайние просторы прерий, стада... то есть табуны, мустангов, а также некий обобщенный образ смуглого красавца в голубых джинсах и остроносых сапогах, сжимающего в углу невообразимо чувственного рта тлеющую сигару и пристально взирающего на Морин из-под полей потертой ковбойской шляпы. В чертах лица красавца из грез отчетливо проглядывали Гэри Купер, Шон Коннери и Ален Делон, и Морин не сомневалась, что мгновенно узнает ковбоя своей мечты, как только встретит его на самом деле.

Она написала Миллисент, что непременно приедет, и вместо самобичевания занялась верховой ездой. К концу второй недели обучения у нее страшно болели ноги и то, к чему ноги прикрепляются, однако лошади перестали ей внушать суеверный ужас, да и в седло залезать она научилась без помощи тренера. Техас, я уже иду к тебе!

В следующем письме Миллисент прислала свой подробный адрес, а также любезное приглашение пожить у нее до свадьбы. Морин собрала вещи – и села в самолет, перенесший ее в город Хьюстон, где, как известно, живут самые умные люди Америки, которым почему-либо не досталось место в Силиконовой Долине.

Хьюстон ее разочаровал. Все умные люди, видимо, совершенствовали и оттачивали свой ум где-то в кулуарах, потому что на улицах Морин попадались только толстые тетки в шортах и футболках, а также довольно неприятные на вид подростки. Не сразу, но она сообразила, что на дворе летние каникулы, и потому неприятным на вид подросткам просто некуда деться.

В Хьюстоне она провела полдня и ночь, а утром приехала на автовокзал и принялась искать свой автобус. Вокруг стояли разнокалиберные красавцы, оснащенные кондиционерами и мини-барами, однако Морин, следуя указаниям диспетчера, миновала все это великолепие – и оказалась перед помятым и грязным чудовищем, чей внешний вид недвусмысленно говорил: Вторую мировую войну я пережил, теперь могу ездить, как хочу. Автобус «Хьюстон – Сакраменто – Каса дель Соль» обладал яркой и неповторимой индивидуальностью, и очень быстро Морин Килкенни почувствовала ее неординарность на себе.

На федеральном шоссе автобус трясся и раскачивался так, что у Морин заболела голова, а в сердце закрался страх – что же будет с колесами, когда они съедут на менее комфортабельное местное шоссе? Как ни странно, на неровной, с выбоинами дороге местного значения автобус явно почувствовал себя лучше, но ненадолго, потому что вскоре потек бензопровод. Раскаленное нутро автобуса заполнилось удушливой вонью бензина, и вот тут-то Морин и вспомнила, как выглядят предсмертные муки.

Пассажиры в основном возвращались домой, к автобусу, видимо, привыкли, и только наличие одной беременной женщины спасло Морин, так как водитель смилостивился и сделал остановку. Прямо посреди степи. Не только туалета, но и вообще хоть чего-нибудь, возвышающегося над землей, здесь не было, так что Морин в растерянности оглядывалась по сторонам. Остальные дамы оказались более сообразительными и скрылись за автобусом. Морин так и не решилась влиться в их дружный коллектив и побрела было к дверям, но тут выяснилось, что противоположную сторону автобуса заняли мужчины. Красная и смущенная, Морин почти бегом вернулась на дамскую сторону, а через пару минут водитель уже сигналил общий сбор.

Предложенное усатым бандитом средство от тошноты оказалось прекрасным и щадящим снотворным, до Сакраменто Морин спала, как ангел, а вот момент пробуждения оказался не столь приятным. Впрочем, она почти обо всем позабыла, едва выйдя из автобуса.

Городок Сакраменто казался забытой в прерии голливудской декорацией к фильму о ковбоях. Деревянные дома, старомодные вывески на немногочисленных лавках и магазинчиках, старинная конская перевязь напротив настоящего салуна. Цветы в глиняных горшках, преимущественно герань всех оттенков красного цвета. Поголовно все мужское население – в джинсах, шляпах и клетчатых рубахах, у многих на поясе если и не само оружие, то патронташи и кобуры. Много лошадей... Морин стояла и озиралась с глупой улыбкой. Это выглядело настолько неправдоподобно, что наверняка соответствовало действительности. Где-то есть сотовые телефоны и космические корабли, самолеты и скоростные поезда, но Сакраменто мог рассчитывать в крайнем случае на один из первых паровозов братьев Райт. При условии, если бы здесь была железная дорога.

Стоянку объявили получасовую. Половина пассажиров забрала багаж и отбыла по домам, их место заняли другие, не менее колоритные личности. В автобус загрузили несколько клеток с истерично кудахчущими курами, двух поросят в собачьих намордниках, огромный горшок с настоящей пальмой-монстерой и, после долгих препирательств с водителем, настоящий же мотоцикл. Морин сбежала от всего этого шума и гвалта, отправившись побродить по сказочному городку.

На центральной площади кипела ярмарка, и в течение первых же пятнадцати минут Морин, поддавшись общей покупательской лихорадке, стала обладательницей: ковбойской шляпы, метелки из петушиных перьев для обмахивания пыли, чудодейственной мази на нутряном сале для смазывания кожаной обуви и придания ей полной герметичности, трех упаковок домашних леденцов («Тетушка Рольсен – Мильен Удовольствий!»), рюкзака с изображением Баффало Билла и дюжины «настоящих ковбойских носовых платков». Насчет последнего у Морин появились кое-какие сомнения, но остановиться она уже не могла. Дело в том, что абсолютное большинство ковбоев, встреченных ею на центральной площади, прекрасно обходились без платков, ограничиваясь помощью собственных пальцев...

Едва не опоздав на автобус, девушка влетела и почти упала на свое место. Усатый попутчик пришел еще на пару минут позже, жизнерадостно сообщил Морин, что она уже не такая зеленая, как давеча, и дал подержать корзинку с крышкой, в которой что-то истошно пищало. Морин не выдержала и заглянула сквозь прутья. В корзинке копошились крохотные желтые цыплята, штук пятнадцать, не меньше.

Попутчик плюхнулся наконец на место, взял у Морин свою корзину и на всякий случай представился еще раз:

– Уолли Дженкинс, к вашим услугам.

– Мо... Мисс Килкенни. Морин Килкенни.

– Учителка?

– Откуда вы...

– Не обижайтесь, мисс, но у вас это на лбу, я извиняюсь, написано. Вы к нам работать? Хотя, что это я. На отдых к нам никто не приезжает.

– Не угадали, мистер Дженкинс. Я еду на свадьбу к подруге.

– Кто же она?

– Миллисент Риджбек.

– К Милли?! Эй, Сью, Родж, Хал! Гляньте, это Морин! Она едет на свадьбу к нашей Милли!

Тут почти весь автобус проявил такую бурю восторга, что Морин ошарашенно подумала: либо Милли совершила для своего городка нечто героическое и достойное всенародного поклонения, либо в больших городах люди отвыкли от проявления искренних чувств.

Ей наперебой рассказывали о Каса дель Соль, угощали остывшими пончиками и согревшимся лимонадом, потом кто-то предложил выпить за знакомство из уже знакомой фляги – в результате четыре часа пути пролетели совершенно незаметно. На главной – и единственной – площади Каса дель Соль из автобуса-ветерана вышла совершенно счастливая и довольная жизнью Морин Килкенни.

Навстречу ей с радостным визгом ринулась та, кого, без всякого преувеличения, стоило бы назвать секс-бомбой. Миллисент Риджбек была рыжеволоса, синеглаза, стройна, высока и даже в этот жаркий день тщательно накрашена. Одним словом, она на все сто заслуживала эпитета «охренительная», которым недавно наградили ее Билл Смит и Фрэнк Марло, ее жених.

Миллисент была одета в джинсы и футболку, голова изящно повязана прозрачным шарфиком, на ногах – светлые полукеды. Морин мимоходом привычно позавидовала подруге, всегда ухитрявшейся выглядеть сногсшибательно в любом наряде.

Сама Морин роста скорее маленького, чем невысокого, волосы у нее черные и буйно вьющиеся, а потому не поддающиеся никаким попыткам уложить их хотя бы в подобие прически; глаза зеленые с синевой – и это самая яркая черта ее внешности. Глаза Морин напоминают о море, не о том холодном стальном море, которое омывает берега Ирландии, ее родины, но о теплом южном море, в котором живут кораллы, разноцветные рыбки и волшебницы-русалки. Ресницы у Морин длинные, спичек на шесть – старинный школьный метод измерения длины девичьих ресниц. Возможно, он не слишком романтичен, этот метод, – зато беспристрастен.

Брови у Морин густые, но не чрезмерно, а главная их особенность в том, что они постоянно немного вздернуты, как бы в изумлении. Скулы высоковаты и бледноваты, зато носик – прелесть, а губки – чистый коралл. Косметику Морин не очень любит, главным образом потому, что не умеет ею пользоваться. Что еще? У нее стройная фигурка, высокая маленькая грудь, точеные бедра и сильные ноги. Больше всего ей идут брюки и облегающие свитера, а еще, скорее всего, пошло бы шелковое облегающее платье из изумрудного шелка, но такие вещи никогда в жизни не появлялись в ее гардеробе.

Таким образом, можно констатировать, что на площади в этот предвечерний час обнялись, словно сестры, две полные противоположности: высокая рыжеватая блондинка и маленькая брюнетка.

Дружили они с самого первого года учебы, сначала потому, что жили в одной комнате, потом – потому что выяснили почти полное родство душ. Им нравилась одинаковая музыка, они обожали смотреть одни и те же фильмы, и даже готовить они не умели совершенно одинаково. Правда, у них имелись серьезные расхождения во взглядах на противоположный пол, но это только способствовало укреплению девичьей дружбы.

Миллисент любила элегантных красавцев в хороших костюмах и дорогих машинах. Морин предпочитала лохматых умников. Миллисент то и дело крутила бурные романы с разрывами, слезами, красочными сценами – Морин ограничивалась простой, но крепкой дружбой и совместными бдениями в библиотеке. Настоящий роман поджидал Миллисент дома, в Каса дель Соль, а Морин...

Нет, у нее был опыт. Довольно слабенький, оставивший по себе воспоминания частью стыдные, частью горькие, но все же был. ЭТО с ней случилось во втором семестре, и с тех пор Морин старалась даже во сне не вспоминать ту свою первую и единственную ночь с мужчиной.

Она была неопытна ровно настолько, насколько это в принципе возможно в наш просвещенный век. То есть чисто технически она себе все представляла вполне удовлетворительно, но вот с практикой пришлось туго. Разумеется, в этом не было бы ничего страшного – у всех когда-то бывает ПЕРВЫЙ РАЗ, – но доконало ее то, что она услышала на следующее утро в столовой. Ее парень, тот самый, от которого она ушла на рассвете, смущенная и взволнованная, довольно громко сообщил своим друзьям, что «англичаночка лежала бревно бревном». Дружного гогота Морин уже не слышала. Она мчалась в кампус.

Прорыдала она сутки. Миллисент металась вокруг нее с холодной водой и мокрым полотенцем, а потом Морин приняла душ – и поклялась, что больше никогда в жизни не допустит, чтобы ее унизили.

Теперь Миллисент выходит замуж, а Морин... Морин порадуется за подругу, посмотрит на Техас, а потом будет думать, чем заняться дальше. Учитель из нее не получился, так что...

– ... И ведь сам Бог тебя послал, честное слово, я так сразу и подумала! Ты же собиралась преподавать, вот и будешь у нас учительницей! Разумеется, не навсегда, но ведь ты писала, что пока ни в чем не определилась, а здесь...

– Погоди, Милли. Я в автобусе выпивала, так что у меня заторможенные реакции.

– Ты в автобусе ЧТО делала?

– Выпивала. Э... Настоящее кукурузное пойло на жженом сахаре. Буквально от всего.

– Это Дженкинс, убей бог мою душу! И папаша у него такой, старый пьяница. А ты, мисс Килкенни, тоже хороша. Как ты не умерла-то с непривычки?

– Так я привыкла. Он мне два раза наливал. Первый раз перед Сакраменто, меня тошнило...

– Еще бы! С нашего пойла...

– Да нет! Оно как раз меня спасло. Ладно, не будем о нем. Вообще-то сильная вещь. Вы не пробовали заправлять им машины?

– Надо бы. Вот наш дом. Прошу.

Дом Миллисент, в котором она проживала со своей единственной родственницей, престарелой тетей Мэг, выглядел ухоженным и чистеньким. Видно было, что его обитатели – люди трудолюбивые и добросердечные. Покрашенный в яркие жизнерадостные цвета, крытый алой черепицей, дом напоминал голландские постройки. Так и хотелось представить рядом с ним маленькую мельницу...

Морин отвели комнату на втором этаже. Ванная комната у нее была своя, хоть и совсем крохотная, но Морин никогда не любила принимать ванну, так что это ее мало волновало. Душ следовало принять прежде всего, и девушка торопливо разделась, крикнув Милли через дверь, что будет готова черезполчаса.

Прохладная вода бодрила после утомительной дороги, смывала пот и пыль, и Морин счастливо рассмеялась, не открывая глаз. Она подняла руки, потянулась, почти коснулась металлической лейки душа...

Внезапно по ее обнаженной спине побежали мурашки. Кто-то осторожно тронул ее руку, вытянутую вверх. Кто-то очень большой и совершенно неожиданный в таком интимном месте.

Морин открыла глаза и посмотрела наверх. В следующий момент весь дом содрогнулся от душераздирающего вопля. Грохнула одна дверь, вторая, торопливо зашлепали по лестнице босые ноги.

Фрэнк Марло на сегодня отпросился у Билла Смита, чтобы побыть с невестой, а заодно познакомиться с ее лучшей подружкой, которая должна была стать свидетельницей на свадьбе. В этот момент Фрэнк как раз снимал второй сапог возле входной двери – Милли была патологически чистоплотна.

Он успел выпрямиться и обернуться – в следующий момент у него в объятиях оказалась совершенно голая и отчаянно вопящая девица, незнакомка, которая вцепилась в него изо всех сил. Миллисент Риджбек, поспешившая из кухни навстречу жениху, а потом и на помощь подруге, остановилась на пороге в некотором смятении. Уж больно двусмысленно выглядела эта картина: Фрэнк, сжимающий в объятиях обнаженную Морин!

В этот момент раздался скрипучий голосок тетушки Мэг, неслышно появившейся из боковой двери:

– Милли, детка, а почему твоя подруга обнимает твоего жениха? Они так хорошо знакомы? И почему она без одежды? Мне кажется, это не вполне удобно. Она же вся скользкая, Фрэнки трудно ее держать...

– Тетя!

– Миссис Риджбек, я, это, того...

– О боже!!!

Морин отпрянула от Фрэнка и вихрем унеслась наверх. Про себя Фрэнк подумал, что более симпатичной попки ему видеть не приходилось, но благоразумно промолчал, а потом крикнул вслед Милли:

– Если что, я здесь!

Милли влетела вслед за Морин в комнату и схватила трясущуюся подругу за руку. К чести Миллисент надо сказать, что ревность ни на секунду не затмила ее синие очи, в них была только искренняя тревога.

– Морри, что?! Что случилось? Почему ты так страшно кричала?

– Там... там он... Боже, я не хочу жить!

Милли решительно распахнула дверь ванной комнаты.

На гладком белом кафеле блаженствовал под прохладными струями воды коричневый таракан размером с огурец.

3

Миллисент отступила от двери и принялась хохотать. Когда первый приступ закончился, она повернулась к мокрой и дрожащей Морин.

– Боже ты мой, Морри, прости меня. Я должна была тебя предупредить, но мне в голову не пришло, что... Это Питер!

– «Пудинг, это Алиса. Алиса, это пудинг». В каком смысле Питер? Это твое домашнее животное?

– В каком-то смысле да. Здесь, у всех такие водятся.

– И вы даете им имена?

– Одно имя. Они все – Питеры.

– Оригинально. Милли... но он же огромный!

– Такая порода. Знаешь, когда они пролетают над головой, стоит такой гул, будто...

– Они еще и летают?

– Вообще-то редко. Они тяжелые, им трудно.

– Он на меня спрыгнул...

– Ему было жарко. Он пить хотел.

– Милли.

– Да, Морри?

– Я не могу здесь спать. Я не могу здесь жить.

– Из-за букашки?

– Во-первых, это не букашка, а монстр. Во-вторых, я голая прыгнула на твоего жениха, как я понимаю. В-третьих, твоя тетушка составила обо мне мнение...

– Морри, перестань. Фрэнк – свой, а тетя... Тетя в молодости славилась безрассудством. Сейчас она несколько поутихла, но с пренебрежением относится к молодежи. Считает, что мы не умеем веселиться. Думаю, что ты ее слегка разубедила.

– Боже ты мой...

– Одевайся, подруга, пойдем есть.

– Миллисент, ты начала готовить?

– Да, и ты не поверишь, у меня стало получаться.


Ужин удался на славу. Тетя Мэг благосклонно улыбалась смущенной Морин, Фрэнк тактично помалкивал, зато Милли трещала без умолку за всех сразу. Морин была очень рада этому обстоятельству и налегала на жареную баранину с молодым картофелем. Выпитый за день алкоголь пробудил в ней зверский аппетит.

После десерта тетя Мэг изъявила желание отдохнуть в своей комнате и попрощалась с Морин до завтрашнего утра. Миллисент, Фрэнк и Морин перешли в сад, где и расположились в удобных садовых креслах, потягивая ароматный джулеп из высоких бокалов.

После недолгого молчания Фрэнк заметил:

– Билл сегодня был сам не свой.

Милли вздернула идеально выщипанную бровь.

– Обо мне, небось, говорил?

– Да нет, с чего ему...

– Знаю я! Он считает, что я тебя у него отнимаю. А чего здесь такого? Что ж ты, всю жизнь будешь на него пахать?

– Милли, да ведь...

– Знаю и это. Он тоже пашет. Как проклятый. Света белого не видит. Только я тебе скажу, Фрэнки, он с пяти лет при деле, другой жизни не знает и знать не хочет. Не представляет он, что люди влюбляются, женятся, детишек хотят завести...

– Ну ты уж того... не заговаривайся. Женат он был, и Мюриель вырастил сам, без всяких нянек.

– Вот-вот! Сам. И такую же, как он сам. А как ей жить дальше, такой? Со школой беда, бабы эти противные из попечительского совета... Нет, Фрэнк, и не уговаривай меня. После свадьбы ты у него работать не будешь.

– А чего я делать буду?

– Я уже говорила. Мистер Хобс возьмет тебя экспертом в Сакраменто. Все ярмарки, все выставки рогатого скота – под тобой все это будет. Денег больше, никаких ночевок на ранчо...

– Биллу трудно без меня будет.

– Фрэнк!

– Что, Милли?

– Ты на ком женишься?

– Ну... на тебе. Но и бросать его тоже не годится. Положим, с работой он бы справился, но ведь девочка...

Морин кашлянула, в основном потому, что заскучала. К тому же жених с невестой, похоже, собирались поругаться всерьез.

– Простите, что перебиваю. О ком идет речь? О злом плантаторе, который закабалил Фрэнка и не велит ему жениться?

Милли энергично взмахнула рукой с бокалом, и подтаявшие льдинки со звоном вылетели из него.

– Да если бы! От злого плантатора он ушел бы, не задумываясь. Мы говорим про Билла Смита.

– Кто же он?

– Золотой мужик. Только чокнутый.

– Ничего он не чокнутый, Милли.

– Помолчи, Фрэнк. Принеси лучше еще джулеп. Я вся горю. Опять гроза будет, не иначе... Так вот, Билл Смит. Живет в двадцати милях от города, на ранчо. Сам его построил, сам обиходит и коров, и лошадей. По части скотины равных ему нет. Есть, конечно, стада и побольше, да только на любой ярмарке коров Смита с руками оторвут и заплатят, не торгуясь.

– Фрэнк у него работает?

– Да. Но Билл не то чтобы раздавал приказы направо и налево, а сам денежки считал. Он в работе первый. Фрэнки у него всему учился, хотя и младше его всего-то лет на семь.

– А кто такая Мюриель?

– Дочка его.

– Он женат? Разведен?

Миллисент вздохнула, пригорюнилась и сразу перестала быть похожей на секс-бомбу. Простая техасская девчонка сидела рядом с Морин и тихонько рассказывала горькую историю чужой исковерканной жизни.

– Вдовец он, Морин. Женился одиннадцать лет назад на одной девушке из местных. Ох, и красивая она была, Мэри Лу! Настоящая Синдерелла. Волосы золотые.

– Как у тебя.

– У меня они крашеные и вообще рыжие. А у Мэри Лу были свои и золотые. Он ее любил больше жизни, а она только на него и смотрела. Поженились, она ему девочку родила. А через полгода умерла от заражения крови.

– Какой ужас! Как же он... Кто-то взял ребенка на время?

– В том-то и дело, что нет. Подкатывали к нему всякие... из опекунского, да попечительского, да еще черт-те какого советов, грымзы такие, знаешь, старые девы... Он никому девочку не отдал. Сам ее вырастил. В прерии. Настоящую дочь ковбоя.

– Молодец.

– Молодец-то молодец, но сейчас у девочки начались проблемы, и, я боюсь, Биллу с ними не справиться.

– Почему? Что-то случилось?

– Как тебе сказать... Наши ковбои хорошие люди. Многие даже замечательные. Но тем не менее – ковбои. У Мюриель железное здоровье, она умеет объезжать лошадей и часами скакать без седла, а математику выучила на ярмарках, во время торгов. На этом ее образование закончилось. Кроме того, Билл обеспечил ей истинно мужское воспитание, но ведь она – не мальчик. Она барышня, и очень скоро ей понадобится помощь женщины, а вот с этим на ранчо Смитов плохо.

Вернулся Фрэнк, налил девушкам джулеп, но сам пить не стал, сел у ног Милли. Та продолжала:

– Короче говоря, срок Биллу дали до осени. Видимо, осенью Мюриель уедет в интернат.

Морин прерывисто вздохнула. Она достаточно хорошо представляла себе интернат изнутри, чтобы сразу и безоговорочно пожалеть девочку.

– Неужели ничего нельзя сделать? При живом отце...

Неожиданно вмешался Фрэнк.

– Он хороший отец, Морин. Мю может им гордиться, а он может гордиться ею. Она отличная девчушка. Только дикая немного. Немудрено, что в школе она не прижилась.

– Значит, они могут ее забрать?

– Могут. В эту школу она не вернется – а по закону Билл обязан дать ей образование. Можно было бы нанять частных учителей, денег у него хватит, да только где ж их взять в нашей деревне? А из Хьюстона или Далласа сюда только за миллион поедут.

Морин смотрела в сгущающиеся сумерки и кусала губы. Невероятно. Она даже представить не может, что чувствует отец, которого собираются разлучить с его ребенком...

Внезапно в наступившей тишине прозвучал очень вкрадчивый голос Миллисент Риджбек:

– Слушайте, а ведь у меня появилась одна мысль. Фрэнки... Морри... Ты ведь собиралась стать учительницей?

– Милли, я пробовала, и не один раз, у меня не вышло. Учитель – это дар небес...

– Я не предлагаю тебе возглавить альтернативную школу в Каса дель Соль. Я предлагаю тебе нечто совсем иное. Двухмесячный отпуск на настоящем техасском ранчо, а в качестве мастер-класса – десятилетнюю ученицу. У нее хорошие мозги и отлично подвешенный язык. Все, что нужно, – это направить ее в нужное русло. Думаю, у тебя получится. Ты в каких классах пробовала?

– Ну... в старших...

– А когда не получилось?

– Пошла в детский сад.

– Значит, с детьми у тебя контакт есть, а подростки просто считают тебя одной из них. Морин, это гениально! Соглашайся.

Фрэнк оживился.

– А что, это хорошая мысль. У вас ведь с Милли корочки одинаковые, университетские? В случае чего можно будет заткнуть пасть этим, из попечителей.

– Фрэнк!

– Простите, дамы. Но мысль и впрямь хороша. Морин, соглашайся.

– Но я даже не знаю, хочет ли этого мистер Смит...

– Если это поможет ему сохранить Мюриель – захочет.

– И потом, надо будет переехать на ранчо...

– Там отлично, Морин. Милли была там несколько раз, может подтвердить. Билл построил отличный дом. Места на всех хватит. К тому же ему часто нужно отлучаться на дальние пастбища, раньше он таскал с собой дочку, а теперь сможет оставлять ее на тебя. Ты позанимаешься с ней, да еще и деньги за это получишь.

– Но я...

Миллисент подняла свой бокал и провозгласила:

– И, наконец, главное. В прерии совершенно не водятся Питеры!

Морин откинула назад голову и рассмеялась своим журчащим звонким смехом.

– Ты права! Это – решающий довод «за». Если мистер Смит согласится – я еду. Только не забудьте позвонить накануне свадьбы.

– О нет, моя дорогая. Телефона там нет. Но насчет свадьбы не беспокойся. Во-первых, Билл тоже приглашен, свидетелем со стороны жениха. Во-вторых, мы за вами заедем. В-третьих, я, конечно, легкомысленна, но не настолько же!


Весь день Билл работал серпом, косой и вилами – готовил сено на зиму. Работа была трудная, но привычная, обычно он всегда делал ее с удовольствием, но сегодня в голову лезли всякие идиотские мысли, и от этого настроение испортилось.

Фрэнк вчера уехал рано, да еще и отпросился на все выходные. Совсем скоро он покинет ранчо «Соколиное Перо» и станет женатым человеком. Надо искать кого-то на его место, да только где? Все скотоводы в окрестностях держат стада и табуны, которые вдвое, а то и втрое превосходят поголовье Билла. Ковбоям выгоднее работать у них, а Билл не может предлагать более высокую плату. Даже если забыть об экономии – на такое могут и обидеться, а тогда жди потравы или угона скота. Ранчеро – люди жесткие и по-своему справедливые. Вернее, справедливые по-своему.

Но самое главное – Мюриель. И стремительно приближающаяся осень.

Он гнал от себя мысли о возможной разлуке с дочерью. Это было немыслимо. Все равно что по доброй воле оттяпать самому себе руку, ногу, голову...

Не будь эти тетки такими противными, он сам просил бы у них совета. Билл не мог пока точно определить, что именно его беспокоит, но проблемы были налицо. Мюриель росла, и вместе с ней росли трудности.

Не то с жеребятами или, скажем, с телятами. Пока они маленькие – глаз да глаз, но вырастают – и можно даже не глядеть в их сторону. С человеческим детенышем получалось все наоборот. Билл невольно улыбнулся, вспомнив, как возил Мю привязанной к его спине или груди. Теплый кулек сонно чмокал и сопел, лишь иногда просыпаясь и энергично требуя молока или сухих пеленок. Никаких проблем!

Теперь же Билл смотрел на свою внезапно выросшую дочь с невольным трепетом. Начать с того, что она стала вылитая мать. Глаза, кудряшки, манера смеяться, склонив головку на плечо, ямочки на щеках, походка – он узнавал в дочери давно ушедшую мать, и от этого узнавания становилось все больнее.

Главное же было не в этом. Мю постепенно становилась взрослой. В ней просыпалась маленькая женщина, и Билл инстинктивно чувствовал, что его дочь нуждается в помощи с его стороны, но какова может быть эта помощь?! Он вырос без матери, Мэри Лу стала, по сути, его первой настоящей женщиной (хотя, понятное дело, невинность он потерял гораздо раньше). Со дня ее смерти на ранчо никогда не жили существа женского пола, не считая, разумеется, Мюриель.

Год назад он попытался заняться самообразованием, смотался в Сакраменто и купил там книгу «Воспитание девочки». Прочитав первые главы, Билл Смит на секунду представил, что ему придется разговаривать на темы, предложенные книгой, с Мюриель, залился бордовым румянцем и спрятал неприличную литературу на чердаке.

По всему выходило, что без женского совета не обойтись, но на кого он мог положиться? В Сакраменто проживала его давняя знакомая, Стелла Конгрив, но знакомство Билла с ней носило сугубо, так сказать, физиологический характер, что совершенно не противоречило основной профессии мисс Конгрив. В декларации о доходах она гордо именовала себя «белошвейкой», но на самом деле была обычной шлюхой. Да, доброй, да, душевной, да, вполне симпатичной – но свою дочь Билл на милю не подпустил бы даже к порогу дома Стеллы Конгрив.

Билл повел бронзовыми плечами, пробуя, не подгорела ли на нестерпимом солнце его дубленая шкура. Наступил сезон гроз, поэтому днем стояла страшная духота, а к вечеру начинались всякие катаклизмы с громами и молниями. Если не собрать сено в стога, оно сгниет. Не беда, конечно, Техас – не Аляска, корм лошади найдут, но вот на комбикорм тратиться все равно придется...

Гул мотора заставил Билла отвлечься от невеселых хозяйственно-воспитательных мыслей.

Он повернулся туда, где, невидимая за высоченной травой, проходила узкая дорога, накатанная в основном их с Фрэнки стареньким джипом да машиной шерифа.

Чрез пару минут стало ясно, что едет Фрэнк Марло, и машина у него новая, то есть ей лет двадцать, не меньше, но относительно джипа она просто юна.

Короче, это был «форд», и Фрэнк совершенно откровенно его стеснялся, но одновременно и гордился. Биллу не нравилось, что Фрэнк в последнее время чувствует себя виноватым. Все ведь понятно, свадьба – дело святое, да и Миллисент Биллу нравилась. Но Фрэнк считает, что бросает Билла на произвол судьбы...

Фрэнк вышел из машины и пошел к Биллу. Ростом он ему не уступал, но в плечах был поуже, фигурой поизящнее, а походка у него была легкая, стелющаяся по траве.

– Привет, Билл.

– Здорово. Что, уже сбежал? Ты же отпросился.

– Да я по делу. Пойдем посидим?

– Хотел закончить до грозы...

– Это не займет много времени. И я помогу, все равно приехал.

– Ну да, а Милли потом голову мне оторвет. Ладно, пошли присядем.

– А где Мю?

– Ускакала с утра. Обещала заодно проверить коров у Черной балки.

– Ясно. Я вот насчет чего, Билл. Появилась у нас с Миллисент одна идейка насчет учебы Мю...

Билл с некоторым удивлением посмотрел на приятеля. Положа руку на сердце, Фрэнка Марло редко кто мог бы заподозрить в размышлениях на тему образования.

– Вот как? И что же это за идейка? Пристрелить директрису?

– Это вряд ли решит проблему, Билли. Если только перестрелять весь опекунский совет, директрису, инспекторов из Далласа и нашего шерифа в придачу. Нет, у Милли совсем другое предложение.

– Так это идея Милли? А я уж испугался...

– Не язви. Самому мне с этим, понятное дело, не совладать. Я, как ты знаешь, всего-навсего окончил нашу школу. Но Милли училась в университете.

– До сих пор не пойму, зачем ей это было нужно. Ведь она все равно вернулась сюда.

– Я и сам не пойму, но дело не в этом. Слушай. Если Мю не может ходить в школу в городке, тебе нужно предоставить опекунскому совету подтверждение того, что она получает образование дома. Милли говорит, закон это позволяет.

Билл хмуро кивнул.

– Я тоже это знаю. Только вот беда – некому давать ей дома образование. Будь у нее хотя бы мать... А так – за ее образование всю жизнь отвечал я сам, да еще три десятка пьющих и курящих скверные сигары мужиков на дальних пастбищах. Я, правда сказать, не уверен, что это самое худшее в мире образование, во всяком случае, моя девочка куда лучше подготовлена к жизни, чем любой городской ребенок, но ведь опекунский совет в этом не убедить?

– Правильно. Значит, Мюриель нужна учительница.

– Частные уроки? И кого мне позвать? Старуху Бенсон? Или саму Милли?

– Милли будет немножко занята в ближайшие лет пятьдесят. Но к ней приехала подружка.

– Понятно. Симпатичная?

– Билл, я ведь не шучу. Это ее однокурсница. Специалист по английской и американской литературе. Уже преподавала в школе, работала с детишками разного возраста. Одним словом, настоящая, полноценная училка для твоей Мю!

С этими словами Фрэнк хлопнул себя по колену и вытер пот со лба. Билл некоторое время молчал, а потом протянул:

– Вообще-то заманчиво... В любом случае, они могли бы остаться дома, пока я сгоняю на дальние пастбища. Мю могла бы подтянуть некоторые предметы. Только вот... потянули я по деньгам, Фрэнки?

– Не прибедняйся. Денежки у тебя имеются.

– Да, по местным меркам я почти король. Ну, не король, так герцог. Но для столичной штучки с университетским образованием...

– Она англичанка.

– О, значит, штучка еще и заграничная. Сколько она может заломить?

– Ничего она не будет заламывать. Они с Милли прожили четыре года в одной комнате. Она отличная девчонка, совсем не дерет нос, заламывать ничего не будет. К тому же жить-то ей придется у тебя... в смысле, на ранчо, так что можешь вычесть у нее за проживание и стол.

Билл рассмеялся и встал. Солнце играло на бронзовых мышцах, серые глаза под густыми бровями блестели от смеха.

– Я университетов не кончал, но соображаю кой чего. Этой отличной девчонке придется принимать душ из ведра на заднем дворе, самой резать кур и готовить еду, работать по дому, да еще объезжать такую норовистую кобылку, как Мюриель Смит. Грешно с моей стороны брать за такое деньги, скорее, разговор о том, хватит ли денег мне, чтобы оплатить ее услуги.

– Милли велела передать, чтобы об этом ты не беспокоился. Морин... мисс Килкенни в курсе всех проблем и согласна поработать на тебя, по крайней мере, до осени.

Билл мотнул головой.

– Ну вы даете, ребята! Ладно. Сегодня вечером я за ней приеду. Или когда?

– Она, в принципе, не против хоть сейчас. Тут такое дело... На нее в душе спрыгнул таракан. Сегодняшнюю ночь она провела в саду, в шезлонге. Милли пообещала, что на ранчо тараканов нет.

Билл нахмурился.

– Ежели она из тех дамочек, которые верещат при виде любой козявки, то здесь ей придется туго. Жара – скоро змеи опять поползут. Да и ящерицы...

– Побойся бога, Билл. Наши тараканы никак не тянут на козявок. Я и сам их не слишком люблю. А про змей разговору не было.

– Она ж городская...

– Тут у нас тоже не джунгли. Я думаю, все будет в порядке.

После этого Билл и Фрэнк в четыре руки перекидали оставшееся сено, и Фрэнк уехал обратно в город, а Билл уселся на крыльце своего дома, вооружившись кривой толстой иглой и нитками из сухожилий. В ожидании возвращения Мюриель ему предстояло немного подлатать старое седло Сайты.

Девочка не заставила себя долго ждать. Билл едва успел осилить половину швов, когда звонкий и дробный топот тяжелых копыт возвестил о возвращении домой Мюриель Смит и ее верного друга, жеребца Барона.

Великолепный конь встал как вкопанный посреди двора, и легкая фигурка соскользнула с его спины. Мю отбросила шляпу на спину, тряхнула золотистыми кудряшками-пружинками и звонко рассмеялась – просто от избытка чувств.

– Мы с Бароном перекрыли, наверное, все рекорды, па! Мне казалось, я лечу над прерией! Ох, я жду не дождусь, когда мы отправимся на дальние пастбища. Там такие холмы – представляешь, как по ним будет летать Барон...

Билл нахмурился и решительно воткнул толстую иглу в седло, потом столь же решительно отложил его в сторону и поднялся с крыльца. Дипломатия была не самой сильной стороной его натуры.

– Вот что, дочь. Раз уж зашел этот разговор, то лучше покончить с ним разом.

Голубые глаза с подозрением уставились на Билла. Его маленькая дочь бессознательно отступила поближе к коню и скрестила руки на груди, словно обороняясь от возможных неприятностей.

– Не пойму, о чем это ты, па?

– Это я о дальних пастбищах. И о том, что в этом году ты туда не поедешь.

– Что-о?!

– Не поедешь. Останешься дома.

– Одна? Ты же сам говоришь, что мне рано еще одной...

– Не одна. У тебя будет... ну, нечто вроде няни.

– Папа! Мне десять лет!

– Я знаю. И то, что ты большая, – тоже. Я неправильно выразился. Это не совсем няня. Это учительница.

– Я не хочу!

– Она тебе... нам поможет, Мю. Иначе тебя могут у меня отобрать.

– Глупости! Я не дамся никому, а если увезут силой – сбегу. Ты же знаешь, меня научил Сидящий Бык. Я могу выбраться из любых пут...

– Девочка, приди в себя! Ты же видела этих ба... женщин из опекунского совета. Никто из них не будет тебя связывать. Тебя просто посадят в машину и увезут в приют.

– Я выпрыгну из машины!

– И сломаешь себе шею. После этого заарканить тебя будет легче легкого.

– А я опять сбегу!

Билл навис над Мюриель и рявкнул:

– Все! Хватит! Ты не ребеночек с соской, Мюриель, ты взрослая девица, и я тебе всегда доверял. Голова у тебя на плечах тоже есть, вот и сообрази ею. Если ты будешь упорствовать, тебя и вовсе запрут в каталажку для малолеток, оттуда не сбежишь. А меня посадят в настоящую тюрьму, на ранчо наложат арест – короче, беда будет. Эта женщина, мисс Килкати, или как ее там, настоящая учительница, подруга Милли Риджбек. Она будет тебя учить, чтобы ты не отстала от школы, и с ее помощью мы сможем добиться того, чтобы нас оставили в покое. Ясно?

– Ясно. Но я не хочу...

– Все, я сказал. Сейчас я еду за ней. Подготовь комнату в Маленьком Доме. Застели постель. Вскипяти чайник. Сообрази какую-нибудь еду. Мы можем приехать затемно, так что зажги фонарь на калитке. Задай овса Барону, погляди птицу, привяжи собак.

– Зачем?

– Затем, чтобы они не перепугали эту приезжую мисс насмерть.

– Хоть бы они ее сожрали...

– Мюриель Смит! Тебе, видно, хочется жить в приюте?

– Нет...

– Не слышу.

– Нет!!! Не хочется. Но если она будет меня доставать, я все равно не буду ее слушаться! И убегу на дальние пастбища одна. Спрячусь в племени Сидящего Быка. Меня там никто не найдет...

Билл Смит молча пожал плечами и отправился заводить джип. Главное он сказал, а в том, что дочь выполнит все его распоряжения, не сомневался. Мю могла спорить с ним до хрипоты, но работу по дому всегда выполняла неукоснительно. Животных она тоже не бросит на произвол судьбы. А учительница... Ну что учительница? Привыкнут со временем, обе. Надо полагать, в университете ее научили, как обращаться с детьми?

4

Уложив вещи, что не заняло много времени, так как она их толком и не распаковывала, Морин присела на край кровати и решила немного подумать. Вообще-то стоило сделать это немного раньше, до того как она дала согласие на несомненную авантюру в виде предложения поработать частным преподавателем. Мистер Килкенни всегда говорил своим детям, что сперва надо думать, а потом делать. У Морин это плохо получалось. Истинно ирландская вспыльчивость всегда брала верх над традиционной кельтской рассудительностью. Вот и теперь...

Разумеется, главным образом она согласилась потому, что слишком хорошо представляла себе жизнь ребенка в приюте. Этого и врагу не пожелаешь, тем более при живом отце. Немалую роль сыграло и то, что на ранчо посреди прерии не водятся полуметровые тараканы. Но если говорить серьезно, то шаг она совершала весьма опрометчивый.

Все ее опыты с преподаванием заканчивались плачевно, не считая нескольких месяцев работы в детском садике. Она совершенно очевидно боялась собственных учеников, так что не могло и речи идти о налаживании контактов. Конечно, этой девочке всего десять лет, но, с другой стороны, это ведь не прелестная куколка, растущая без всяких проблем в обычной семье. Это сирота, никогда не знавшая матери, к тому же выросшая в ковбойской среде. Упаси бог, Морин Килкенни не была снобом, но ковбои – это ковбои. Трудно ожидать, что они могли научить Мюриель Смит, например, хорошим манерам за столом. Значит, всему этому придется учить девочку самой Морин.

Как истинная почитательница и знаток английской литературы, Морин хорошо представляла себе классический, так сказать, вариант гувернантки. Но Джейн Эйр в условиях прерии...

А если девочка встретит ее враждебно? Бог его знает, какие комплексы могли развиться у этого ребенка. Морин судорожно пыталась вспомнить курс основ детской психологии, над которым они с друзьями так потешались в университете. Тогда все эти немыслимые условные ситуации, предложенные учебником, казались полной галиматьей, кто же знал, что они потребуются Морин Килкенни в Техасе?

Она почти впала в панику, когда на улице послышался страшный шум и рев. Полное ощущение, что на улицы Каса дель Соль вступила танковая бригада. Девушка подбежала к окну.

Напротив дома Риджбеков остановился автомобиль. Несомненно, это был он, так как у конструкции наличествовали четыре колеса и руль, за которым сидел очень высокий и очень широкоплечий человек в ковбойской шляпе. В остальном автомобиль действительно неуловимо напоминал танк, причем вышедший из жестокого боя. Краска облупилась, дверцы отсутствуют, мотор и прочие важные части прикрыты листовым железом, закрепленным кое-как, отчего и происходил неимоверный грохот.

На крыльцо тем временем высыпали все обитатели дома Риджбеков: Милли, Фрэнк и тетя Мэг. Морин поспешила вниз, чтобы присоединиться к ним, и уже на подходе услышала голос старушки:

– ... Она тебе понравится. Отличная фигурка. Когда она висела на Фрэнке в чем мать родила, я так сразу и подумала: отличная фигурка.

Морин замерла. Румянец стремительно заливал шею и лицо. Милли возмущенно фыркнула, Фрэнк смущенно хмыкнул, а потом раздался звучный, чуть глуховатый голос прибывшего на удивительном автомобиле ковбоя:

– Что ж, миссис Риджбек, в принципе я хорошо отношусь к хорошим фигуркам. Правда, в данном случае меня больше волнуют ее преподавательские способности. И я не очень понял, кто из них был в чем мать родила: Фрэнк или она?

Тетушка захихикала, и Морин, злая как оса, решительно шагнула на крыльцо, намереваясь раз и навсегда положить конец скабрезным шуточкам о себе, да еще и за глаза...

Она словно в омут шагнула. Крыльцо было высоким, и глаза Морин оказались на одном уровне с глазами незнакомца.

Серые, спокойные, немного грустные. С золотистыми искорками где-то на дне. Пушистые ресницы, густые брови. Лицо почти бронзовое, с резкими и красивыми чертами. Породистый нос, четко очерченные губы. Едва наметившаяся щетина, придававшая этому лицу мужественности... хотя, уж куда еще...

Он машинально снял шляпу. Она машинально отметила, что волосы у него густые, чуть вьющиеся, коротко подстриженные, русые... Жесткие, наверное, на ощупь. Кончики пальцев Морин закололо – так живо она представила, что трогает небритую щеку, скользит по скуле к виску, зарывается пальцами в густую шевелюру.

И приникает к необъятной, совершенно немыслимо широкой груди. У мужчин из города такой груди просто не бывает. Самая сложная физическая работа, на которую они способны, – это поднятие совершенно бестолковых железяк в тренажерном зале.

Эта грудь, даже прикрытая светлой джинсовой рубашкой, сразу наводила на мысль о бронзовых блюдах, древнегреческих панцирях, на худой конец – о рыцарских латах. И эти плечи...

Та, другая, раскованная Морин мысленно оторвалась от густых русых волос, провела ладонью по крепкой мускулистой шее, скользнула, лаская, по плечам, приникла к груди, потом подняла голову, приоткрыла губы, нервно облизав их кончиком языка...

Она вцепилась в дверной косяк, едва не падая от пережитого. Мысленные образы, в одно мгновение пронесшиеся перед ней, были настолько яркими, почти осязаемыми, что Морин стоило громадного труда вернуться в реальность. Она тяжело дышала, не понимая, что вызвало к жизни столь сильные и откровенно эротические образы.

Мужчина, напротив, был совершенно спокоен. С легким любопытством и без тени смущения он смотрел на пигалицу с черными волосами и ярко-зелеными глазами, привалившуюся к косяку и прерывисто дышащую, словно после быстрого бега. Да, видать, крепко допекли ее тараканы.

Постепенно Морин пришла в себя. Осталось только безбрежное удивление и недоверие к собственному телу, так необычно отреагировавшему на совершенно незнакомого человека.

Сборы были недолгими. Тетушка, правда, вознамерилась пригласить Билла Смита отужинать с ними, но ковбой вежливо и твердо отказался.

– Я бы с радостью, мэм, но Мюриель осталась на ранчо одна. Не то чтобы я волновался за нее...

Морин вскинула голову.

– Девочка десяти лет осталась одна посреди прерии? Вы уверены, мистер Смит, что это было благоразумно? Я бы могла приехать сама, если бы вы позвонили и сказали...

Билл посмотрел на пигалицу с явным смущением.

– Дело в том, мисс, что на ранчо нет телефона. И не было никогда. А что до Мю, так она не боится, вы не думайте. Это я волнуюсь, потому и тороплюсь, а дочка у меня отчаянная.

– Это совершенно не означает того, что ей можно оставаться на ночь в одиночестве. Вы уверены, что это безопасно?

Фрэнк тихонько фыркнул.

– Я бы не поручился. Если кто забредет на ранчо «Соколиное Перо» об эту пору – ему не позавидуешь.

Морин резко повернулась к Фрэнку. До сего момента она избегала смотреть ему в глаза, помня о том, как повисла у него на шее, будучи совершенно голой.

– Когда у вас появятся собственные дети, мистер Марло, вы вряд ли станете шутить на эту тему. Миссис Риджбек... Милли... Я благодарю вас за гостеприимство. Увидимся на свадьбе.

– Да уж! Не забудь про нее, подружка. Билл, к тебе это тоже относится. Счастливо.

На улице быстро темнело, в жарком воздухе повисла целая туча мелких мошек. Было душно – наверное, собиралась гроза.

Билл легко закинул чемодан новой учительницы на заднее сиденье. Морин подивилась такому подвигу – чемодан казался ей совершенно неподъемным. С собой она привезла не только вещи, но и книги, так что – сами понимаете.

Потом она с некоторым трепетом уселась рядом с Биллом и торопливо натянула на коленки слишком короткую джинсовую юбку. Надо было одеться посерьезнее! Эта юбка дурацкая, да еще футболка с каким-то мультяшным персонажем – осталось только заплести две косички и заткнуть за щеку леденец на палочке.

Билл решительно рванул рычаг переключения скоростей – и Морин ойкнула от боли, получив удар по коленке. Билл немедленно испугался и схватил ее за эту самую коленку, чтобы поскорее растереть ушибленное место, – так он всегда делал, когда Мю ударялась чем-нибудь обо что-нибудь, так что движение было совершенно автоматическим.

Реакция учительницы превзошла все самые смелые ожидания. Истошно завизжав, Морин метнулась в сторону от нахальной руки. Если бы в той стороне была, как и положено, дверца, ничего бы страшного не произошло, однако дверцы боевой джип потерял лет пятнадцать назад. Морин ощутила, что летит в пропасть, завизжала еще громче, но Билл обладал отменной реакцией. Он молниеносно вытянул свою громадную ручищу, поймал девушку и привлек ее к себе. В результате Морин оказалась в его объятиях, и это странным образом подействовало на обоих.

Она совершенно точно узнавала эти объятия. Так, словно уже тысячу раз лежала на широкой груди, ощущая всем телом, как под кожей переливаются шары мускулов. Она узнавала запах его кожи – какой-то свежий, с цитрусовым оттенком одеколон плюс аромат свежескошенной травы, немного пыли, немного мускуса. Она едва удерживалась от того, чтобы обнять Билла за шею, прижаться щекой, закрыть глаза, не думать ни о чем...

Он совершенно точно не хотел ее отпускать. И ничего подобного не испытывал раньше. Девушка в его руках была такой маленькой, такой хрупкой, что он, кажется, всем телом слышал, как бешено бьется ее сердце. Чувствовал упругость ее маленьких грудей с твердыми бусинами сосков. Вдыхал незнакомый и волнующий аромат ее волос. Но главным было вот это ощущение хрупкости – будто птичку сжимаешь в руках и боишься неловким движением причинить ей боль, раздавить тонкие косточки... Тишину нарушил голос тетушки Мэг.

– Нет, определенно, Милли, твоя подруга напоминает мне меня в молодости. Я тоже не тратила времени на долгие ухаживания. Достаточно раз обнять мужчину и дать ему обнять себя – все сразу становится ясно. С Фрэнки она спрыгнула быстрее.

– Тетя!

– Миссис Риджбек!

– Я же не осуждаю! Я просто говорю – вылитая я. Приезжайте поскорее, милочка. Поболтаем перед свадьбой. Билл, не обижай ее. И дочке скажи, чтобы нрав свой укоротила.

Билл смущенно выпустил Морин и вцепился в руль. Морин отвернулась и уселась очень прямо, красная, словно дикий мак.

Так состоялось торжественное отбытие мисс Морин Килкенни на боевые позиции.


Всю дорогу до поворота на проселочную дорогу оба напряженно молчали. Перед поворотом Морин как раз решила, что молчание, затягивается и становится невыносимым, открыла рот, чтобы задать какой-то вопрос, – но в этот момент джип взревел и съехал с шоссе.

В принципе, дорога была сносной. Для лошадей – потому что лошади хорошо видят и чуют, а потому при ходьбе ставят ноги достаточно аккуратно. Кроме того, ноги лошади – это великолепный и подвижный механизм из эластичных связок и сухожилий. Амортизаторы старого джипа и при жизни не обладали достаточной упругостью, а уж теперь – и подавно. Машина ревела и рычала, оба седока подпрыгивали все выше и выше, и если Билл еще держался за руль и был достаточно тяжелым, то Морин практически вылетала из машины при каждом толчке. Темнота наступила кромешная, только фары джипа выхватывали из нее мечущиеся силуэты травы, кустов, иногда каких-то ночных зверьков, удиравших со всех ног от железного чудища, но в целом светлее не становилось.

Сквозь рев мотора Морин удалось прокричать:

– Ми... мистер... р... Сми... ми... т! Дава... ва... вайте поме... ме... дленнееее!

– Чего?!

– Притормозите!!!

– Ага. Сейчас.

Торможение джип тоже понимал по-своему. Он просто заглох. А через некоторое время и остановился.

Первые мгновения Морин просто наслаждалась тишиной и неподвижностью в пространстве. Потом медленно огляделась вокруг. Рядом вспыхнул неяркий свет фонарика. Лицо Билла Смита в этом снопе лучей выглядело жестким и медально четким.

– Виноват, мисс Килкати.

– Килкенни.

– Да. Мисс Килкенни.

– Давайте по имени.

– Чего? В смысле, что?

– Меня зовут Морин. Вас – Уильям.

– Билл.

– Хорошо. Значит, Билл – Морин. Он заведется еще раз?

Билл задумчиво покосился на железного коня.

– Не уверен. Вообще-то ему сто лет. То, что он ездит до сих пор, – уже подвиг.

– Отлично. Слава героям. А до ранчо далеко?

– Рукой подать. Миль семь. Можно срезать, тогда пять.

– Смеетесь? У меня босоножки.

– Это плохо. Здесь по ночам лучше не ходить в босоножках.

Морин немедленно поджата ноги и с подозрением взглянула на работодателя.

– Почему?

– Ну... всякие тут ползают...

– Тараканы?!

– Не, тараканы здесь не водятся.

– Слава богу! Остальное я могу пережить.

– Это хорошо.

– Что хорошо?

– Что вы не боитесь змей.

Морин молча залезла на сиденье с ногами. Зачем она согласилась приехать на эту свадьбу? Чего она не видела в этом Техасе?

Билл кашлянул.

– Да вы не волнуйтесь. Они ведь и сами боятся не меньше вашего, а слышат куда лучше. Заранее уползают подальше.

– Змеи глухи. Это научный факт.

Во как! Учительница! Ей виднее...

– В смысле ушей – да, глухие. Но они слышат, как бы сказать, всем телом. Ваши шаги отдаются у них прямо в зад... в смысле, они их чувствуют.

Повисла пауза. Морин тихо впадала в отчаяние, Билл – мрачнел.. Перспектива завести на ранчо учительницу из города оказалась куда менее приятной, чем, скажем, перспектива завести стадо австралийских страусов. Слишком много возни. И как на нее оставлять ранчо, ежели она такая беспомощная?

Чему вообще может эта городская пигалица научить Мюриель? Писать грамотно? На это и он сам сгодится. Такая девчонка ни за что не убедит попечительских теток, что Мюриель не нуждается в приюте по причине получения всестороннего образования и воспитания на дому.

– О чем вы думаете, мистер... Билл? Что зря со мной связались?

В ее голосе совершенно неожиданно прозвучала такая тоска, что Билл вздрогнул и упустил фонарик под ноги. Стукнувшись о какую-то железяку, тот погас, и Билл, сдавленно чертыхаясь, нагнулся, шаря руками вслепую. Нащупал фонарик, начал выпрямляться – и проехался щекой по ее ноге.

У Мэри Лу была самая гладкая кожа в мире, так он всегда думал. Разумеется, у маленькой Мю тоже. Кожа Морин напоминала кожу ребенка. Шелк, наверное, по сравнению с ее кожей – дерюга.

Это было обжигающее прикосновение. Морин даже не сразу поняла, что Билл проехался по ее ноге щекой, а потом это стало совершенно неважно. В крови полыхнуло такое пламя, что капли пота выступили на висках и на загривке, стало нечем дышать. Она даже не представляла, что на ногах могут находиться эрогенные зоны, но, судя по ее реакции, Билл Смит прикоснулся именно к одной из них.

Где-то на задворках сознания билась пойманной птицей мысль – как мне теперь с ним разговаривать? Как смотреть в глаза? Встречаться по утрам за столом? Желать доброй ночи?

Билл сидел за рулем заглохшего джипа, а в ушах ревел ураган. Он и забыл, что его тело способно ТАК реагировать. Возбуждение было острым, болезненным – и желанным. Совершенно непонятно было только одно: что делать дальше? Как теперь смотреть ей в глаза? Как засыпать в своем доме и знать, что за стеной спит эта маленькая, черноволосая девушка с пронзительными зелеными глазами?

Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Плевать, что она заметила. Сейчас главное – успокоиться, потому что ситуация становится совершенно идиотской. Посреди прерии, ночью, в заглохшем джипе сидят два оглушенных непонятными ощущениями человека и боятся даже пошевелиться...

Все расставила на свои места мать-природа. Невыносимая духота сгустилась до осязаемого состояния, воздух, звеневший мириадами сверчков и цикад, неожиданно стал тихим и настороженным, а потом на смену духоте пришла яркая и острая, как вспышка света, свежесть. Порыв ветра разметал мысли, унес прочь смущение, остудил пылающую голову. Билл чертыхнулся и выскочил из машины, прихватив с собой металлический рычаг для мотора.

– Садись за руль и как скажу – заводи! Сумеешь?

– Д-да... А что случилось?

– Пока ничего, но сейчас случится. Сейчас будет настоящая техасская гроза. Доводилось видеть?

Джип затрясся от мощных рывков рычага. Морин сбросила босоножки, почти уехала под руль, чтобы достать до педалей, рассчитанных на великана Билла, и стала выжимать сцепление. Машина скрежетала и чахоточно кашляла, Билл равномерно и страшно прокручивал тугой рычаг, а между тем темнота вокруг сменилась пугающе прекрасной картиной: через каждые несколько секунд небо освещалось ярким фиолетовым светом от вспышек далеких молний. Далеких – потому что раскатов грома еще не было слышно, только далекий равномерный гул. Морин прожила во Флориде достаточно времени, чтобы застать парочку тропических штормов и ураганов с грозами, но они ни в какое сравнение не шли со здешней бурей, которая должна была вот-вот разразиться над их головами.

Воздух наполнился свежим и резким запахом озона. Электричество было везде – Морин чувствовала, как встают дыбом волоски на руках, как начинают шевелиться и потрескивать волосы на голове. Вот здорово, ошеломленно подумала она. Со стороны, наверное, видно, как мы светимся.

– Я видела ураган во Флориде. Но там было очень много воды.

– Воды и здесь будет полно, но попозже. Черт, только бы Мю сообразила запереть кораль!

– Что? Это загон для лошадей? Вы... Ты доверяешь маленькой девочке управляться с целым стадом испуганных животных?

– Они не так уж и пугаются. Они же здесь родились. А что до Мю... Давай, давай, жми еще!.. Так вот, она ездит верхом лучше меня. И лошади ее знают. Кроме того, с ней Волк и Сиу.

– Сиу – индейцы?

– Вообще-то да, но в нашем случае это одна сука.

– Мистер Смит!

– Сука – это самка собаки. Сиу. Она не совсем собака, немножечко шакал, но от Мю не отходит. А Волк приглядит за стадом... Ну давай же, сука, мать твою!..

– Это ты про самку собаки?

– Нет, это я про мотор. Извини. Кажется, пошло. Держись, мисс Морин. Сейчас главное – добраться до распадка.

Он вскочил за руль, бронзовый и могучий, как бог, весь в ореоле фиолетовых вспышек. Джип натужно взвыл – и двинулся вперед. Морин машинально отодвинулась от пустоты на месте двери, вцепилась в сиденье. Волосы падали ей на лицо, но она не могла оторвать руку, чтобы поправить их.

По ее мнению, они просто ломились по полю наугад, однако, судя по тому, что они все еще двигались, Билл ухитрялся держаться колеи. Грохотало уже отчетливо и со всех сторон, а свет стал нестерпимо ярким. Потом с ужасающим треском разорвалось небо прямо над головами Морин и Билла, вспышка совпала с громовым раскатом – и в ту же секунду хлынул ливень.

Это не была стена дождя, как в тропиках или джунглях. Это не был шквал,когда на вас выливается разом весь запас воды, а после все стихает. Это была самая настоящая, первобытная, могучая и непобедимая стихия, сложенная из огня и воды, ветра и грохота. Вскоре Морин стало казаться, что они вовсе не двигаются с места, только мотор надсадно ревет да трясется корпус машины. Струи дождя хлестали по плечам и голове, били одновременно в лицо и спину.

Во время вспышек молний Морин видела сквозь пелену воды, как Билл напрягает все мышцы, чтобы вести машину по одному ему видимому пути. Рубаха словно растворилась в воде, облепив торс мужчины, и при желании по Биллу можно было бы изучать анатомию. Шляпа улетела в ночь, и теперь его короткие волосы завились мелкими кольцами. Билл оскалил зубы и беззвучно ругал грозу, а может, и в голос, только слышно ничего не было.

Прошло еще несколько мгновений... или лет, а потом он вдруг повернулся к Морин и заорал:

– ДЕРЖИСЬ!!!

Она сделала то, что и могла только сделать в этом аду. Уцепилась за самую надежную опору. За плечо Билла Смита.

Машина на мгновение зависла над пропастью – и рухнула в пустоту. Морин почувствовала лишь первые мгновения этого полета, а потом могучая рука прижала ее к чему-то мокрому и горячему, она зажмурилась и потеряла сознание.


Разумеется, было бы замечательно – очнуться теплым солнечным утром на мягкой зеленой траве и узнать, что ночная гроза была всего лишь кошмаром. Еще лучше было бы пробуждение в уютном викторианском домике, на мягкой и СУХОЙ постели. В любом случае, Морин Килкенни предпочла бы проваляться в беспамятстве подольше.

На самом деле она очнулась минут через десять после падения и всего лишь на пару минут позже самого Билла Смита. Он успел только подползти к ней и взять ее за руку, как она открыла глаза.

Гроза стремительно удалялась к югу, чтобы испариться через несколько часов над мексиканскими кактусами. В прерии шел дождь, к тому же почему-то посветлело. Очевидно, совсем близко за тучами находилась полная луна.

Морин перекатилась со спины на живот и медленно встала на четвереньки. Билл с неимоверным облегчением заключил из этого, что она ничего не сломала и не поранила. Они лежали в небольшой впадине посреди поля, за которым начинался тот самый распадок, куда Билл и намеревался добраться. По распадку до ранчо можно было сократить почти половину пути.

Дождь превратил сухую днем землю в жидкую кашу из глины. Свинья Принцесса будет утром блаженствовать – обваляется по самые уши и плюхнется сохнуть на солнце. Билл подставил руку дождю, дождался, пока вода смоет глину, и протер глаза.

Из одежды на учительнице достоверно угадывалась только юбка. Футболка, промокшая насквозь и пропитанная глиной, стала невидимой. Билл тупо смотрел на грудь девушки и боялся произнести хоть слово. Честно говоря, глядеть на такую картинку он был согласен и лежа по уши в грязи.

Морин охнула, проползла чуть вперед, споткнулась и рухнула прямо на грудь к своему работодателю. Билл машинально приобнял ее одной рукой и откинул голову назад, стараясь не слишком вдумываться в происходящее. Это оказалось делом трудным, если не невыполнимым. В отличие от мозгов, тело реагировало отлично – и вполне по законам логики. Билл заерзал, стараясь не слишком прислоняться к Морин... некоторыми частями тела.

Как назло, эта чумазая учительница застонала и задвигала руками. Правая рука описала большой круг – и замерла аккурат пониже пряжки ремня на джинсах Билла. Билл замер, мир вокруг – тоже. Через секунду Морин резвой белкой отпрыгнула от лежащего в грязи работодателя. Билл поспешно прикрыл глаза и застонал. Надо притвориться, что ничего не соображаешь. Где-то он читал, что даже у тех, кто в коме, бывает эрекция, но ведь с них спросу никакого?

Морин тщетно пыталась унять дрожь в руках, ногах и всем теле. В животе было горячо и как-то... томительно. Очень мешала мокрая юбка, натиравшая попку, и футболка, от прикосновения которой нестерпимо болели соски. Морин едва удержалась от желания собрать с себя мерзкие тряпки и... И что?!

Она не понимала, что с ней происходит, хотя отлично осознавала, чего ей хочется. Ей до зарезу нужно заняться любовью с Биллом Смитом прямо здесь, на мокрой глине, под проливным дождем.

Она только что ощущала, как сильно он возбужден, поэтому знала, что и Биллу хочется того же. Все этические и нравственные законы, которые вдолбили ей в голову за двадцать пять лет жизни в семье католиков, в католической школе Дублина, летели в тартарары. Значение имело только одно – они с Биллом Смитом здесь и сейчас, они желают друг друга, они едва сдерживаются, чтобы не наброситься друг на друга, и раздражает только одно: почему он лежит, как мертвый?!

Мертвый. Нет, не мертвый, разумеется, она слышала биение его сердца, когда прижималась щекой к его груди, но тогда почему...

В следующий миг она с криком кинулась к нему, раздирая коленки о невидимые в жидкой грязи острые камушки, схватила его руки, начала звать его, плача и трясясь от ужаса, переполняющего ее желания, растерянности, неимоверного напряжения всех сил.

Билл мгновенно «ожил», услышав ее плач. Торопливо сел, притянул ее к себе, закрыл от дождя и всей вселенной, стал укачивать привычным, успокаивающим движением. Так он всегда успокаивал Мюриель, когда она просыпалась от своих детских ночных кошмаров.

Потом он осторожно приподнял ее подбородок согнутым пальцем и улыбнулся, глядя в залитые слезами изумрудные глаза на чумазом личике.

– Ну чего ты, Морин? Не бойся, все хорошо. Все в порядке. Мы живы и здоровы, гроза ушла, теперь только дождь, но он к утру кончится, он теплый, так что не замерзнем...

Капли дождя омывали заплаканное личико Морин, и когда Билл увидел ее нежные полураскрытые губы цвета коралла, что-то в нем перевернулось и он поцеловал ее.

Он не замечал ни песка, скрипящего на зубах, ни того, что все сильнее стискивает ее плечи – он целовал зеленоглазую девчонку точно так же, как десять лет назад целовал свою Мэри Лу. Нежно, властно, неотрывно, мучительно, сладко, задыхаясь, забыв обо всем на свете.

И она отвечала ему, его Мэри Лу, его единственная, его любимая...

Он оторвался от ее губ, чтобы прошептать имя.

И все сразу закончилось. Перед ним сидела в жидкой грязи и тряслась от пережитого страха городская учительница для его дочки. Мисс Морин Килкенни из Англии. Та самая, с чьей помощью он должен попытаться уберечь Мюриель от отправки в приют.

Морин не знала, не понимала, что именно произошло. Видела только, как болью и гневом полыхнули серые глаза под густыми бровями. Расслышала чужое имя, имя другой женщины. Потом отхлынуло возбуждение, вместо поцелуя на губах стыла горечь обиды и еще – стыда. Безбрежного, сжигающего стыда.

Идиотка! Романтическая идиотка. Зачем тебя понесло в Техас?!

Билл упругим движением поднялся на ноги, не глядя на Морин, протянул ей руку, но она встала сама, избегая прикосновения. Билл вгляделся в окружающую их мглу, коротко бросил:

– Надо идти. Нет смысла сидеть в грязи и мокнуть до утра. Ранчо – там.

Она пошла за ним, шмыгая носом и стуча зубами. Никаких мыслей в голове не осталось, только усталость и мучительное желание встать под горячий душ.

5

Вероятно, он умел ориентироваться, как дикий зверь – по запаху и остывшему следу. Во всяком случае, Билл Смит шел ровным, упругим шагом, не останавливаясь и не пытаясь сориентироваться на местности. Морин плелась за ним, автоматически переставляя ноги и уныло думая о том, что воспаление легких она, может, и не получит, но вот от того, что творится у нее с нижним бельем, застудить кое-какие места сможет запросто. Потом она вяло вспомнила, что джип, а с ним и все ее вещи остались далеко позади, но даже не расстроилась, потому что не было на это сил.

Когда небо стало темно-серым, дождь перестал. Все вокруг набухло влагой, попадающиеся все чаще кусты и отдельные деревца роняли с отяжелевших ветвей крупные капли. Босые ноги замерзли.

Прямо перед ней маячила широченная спина Билла. Морин тупо смотрела в эту спину, иногда опуская взгляд чуть ниже – и тут же снова вскидывая глаза. Не думать. Не вспоминать. Стыдно...

Смешно – у него ноги кривые. Ну, не то чтобы кривые, но уж не прямые, это точно. От верховой езды, должно быть. Его девочка ездит верхом с детства... наверное, и у нее ноги кривые. И отвратительный характер. Не могли же ее просто так выгнать из школы.

Как тебе не стыдно, Морин Килкенни! Она всего лишь маленькая девочка, выросшая без матери, на заброшенном ранчо посреди техасской прерии, в обществе ковбоев и ранчеро. Она нуждается в твоей помощи, а ты переносишь на нее ревность... Какую еще ревность! Мы знакомы первый день.

Какая у нее была мать? Женщина, которую любил и хотел Билл Смит? Женщина, с которой он занимался любовью. Которая зачала с ним дочь.

Мэри Лу. Он сказал – Мэри Лу. Мюриель. Мэри Лу – Мюриель.

Билл, не оборачиваясь, буркнул:

– Так само как-то получилось. Я, знаешь ли, не говорун. Чаще всего я произносил ее имя – Мэри Лу. Поэтому и дочку назвал похоже. А Мэри Лу согласилась.

Морин едва не свалилась в траву. Она что же, вслух ВСЕ ЭТО произнесла?!

Впадать в истерику было глупо, поэтому она порадовалась тому, что он так и не обернулся, а значит, не увидел ее малинового румянца, и спросила негромко:

– Тяжело было одному растить ребенка?

– Да нет... Сейчас тяжелее. А тогда я об этом не думал. Таскал ее за спиной в кульке, как индейцы своих детей, кормил из рожка. Зимой-то с пеленками возня, а летом она голышом бегала. Вот теперь стало труднее. Мю растет. Задает вопросы, на которые я не знаю ответа. Я только сейчас начал понимать, как нам не хватает Мэри Лу. То есть я-то, для себя, это знал... В общем, сама видишь, объясняльщик из меня паршивый.

Морин спросила слегка охрипшим голосом:

– Ты... сильно по ней тоскуешь?

Билл ответил не сразу.

– Понимаешь, так сразу и не скажешь. Я почти с ума сошел, когда она умерла. Во всяком случае, жить мне тогда не хотелось. Может быть, если бы мы были старые или она долго болела – тогда другое дело, но она сгорела в один день. Представляешь – сегодня утром она еще смеялась, играла с Мю, варила бобы – а завтра утром я уже зашивал ее в саван. С этим трудно смириться.

– Билл, прости, я не должна...

– Нет, Ничего. Я ведь никогда об этом не говорил, а может, и зря. Вот... Потом Мю заплакала, потому что есть хотела и описалась, а коровы мычали, потому что у них вымя болело от молока. Надо было ехать на дальние пастбища... В общем, некогда было умирать. Потом привык.

Я ее на холме похоронил. Ты, когда с Мю подружишься, попроси ее, она тебя сводит. Или сама отведет, без просьбы. Это ее секретное место. Там она с матерью разговаривает. Когда она еще совсем малышка была и мы возвращались с пастбищ, я каждый день с ней приходил на холм и рассказывал про Мэри Лу. Меня все чокнутым считали, мол, она такая маленькая, все равно ничего не поймет. А Мю потом мне выдала почти все эти рассказы. Стало быть, запомнила.

– Билл...

– Ты не думай, я не то чтобы...

– Билл, прости меня.

Он резко развернулся, навис над ней скалистым утесом, взял крепко за плечи, вглядываясь в осунувшееся лицо девушки.

– Вот это ты брось, учительша. Не извиняйся за то, в чем нет твоей вины. Если кто и виноват, так это я. Негоже пользоваться моментом и лезть под юбку к перепуганной девчонке.

– Билл...

– Я виноват, Морин. Больше такого не повторится. А что до Мэри Лу... Между нами она не стоит, да и не рыцарь я, который верность одной даме всю жизнь хранит, тихо занимаясь рукоблудием по углам.

– Билл...

– Любил я ее, очень любил. Но она умерла. Ее больше нет, ни здесь, ни где в другом месте. Попы говорят, на том свете можно встретиться, но только я свою Мэри Лу лучше знал, чем все попы в мире. Она бы нипочем не одобрила, если бы я дожидался скорой смерти и встречи с ней на небесах. Она жить любила. Смеяться. Песни петь. Верхом скакать по прерии, голышом. Дочку нашу любила.

Я спал с женщинами, Морин. Но ни одну из них не хотел ввести в свой дом. Познакомить со своей дочерью. Обещать что-то. Наверное, если такая найдется, я узнаю об этом как-то. То, что я к тебе... полез, извини. Больше не повторится. Это выброс адреналина, так в армии нас учили. Ты не бери больше это в голову, ладно? Я очень надеюсь на тебя, поняла? Ты можешь спасти нас с Мю. Это – самое главное. Ну что, мир?

Она подала ему руку – а лучше было бы этого не делать. Потому что от прикосновения жесткой широкой ладони Билла по жилам Морин мгновенно побежал жидкий огонь, стали ватными и слабыми ноги. Возможно, там, у перевернувшегося джипа у них и случился выброс адреналина. Несомненно и то, что этот красивый, сильный парень уже справился с собой и говорит ей чистую правду. В таком случае у Морин Килкенни только один выход: стиснуть зубы, загнать свои страсти поглубже в сердце и просто попытаться выполнить свою работу, помочь Биллу и его дочери по мере возможности – а потом как можно скорее сбежать отсюда. Вернуться в тихий, размеренный мир без гроз, прерий, инфернальных ранчеро и брутальных ковбоев, загнать свои гормоны в соответствующие рамки, завести себе приличного бой-френда, выйти замуж...

Из теплого тумана за спиной Билла вырвалось чудовище. Косматый и лохматый зверь, величиной с медведя, распластался в прыжке, оскалив такие зубы, что любой волк в обморок упадет. Не то что Морин Килкенни...


Билл подхватил бесчувственную Морин на руки и сердито отпихнул визжащее от счастья чудовище ногой.

– Сдурел, охламон? Сколько я говорил, на людей не бросаться?! Она же не нападала на меня. Визжи теперь, валяйся пузом кверху. У, балда!

Туман снова раздвинулся, пропустив громадного вороного жеребца. Кося бешеным глазом и сердито фыркая, конь грыз удила, которые являлись единственным предметом упряжи. Седла на жеребце не было, хотя всадник имелся. Очень маленький всадник, похожий на гнома, благодаря накинутому капюшону брезентового дождевика, полностью укрывавшего его от дождя.

Гном откинул капюшон и совершенно по-мальчишечьи присвистнул:

– Ни фига себе! Это и есть моя училка? Па, а она случайно не откинула копыта?

– Мю, перестань. Мы шли всю ночь, почти от самого шоссе.

– Развалюха перевернулась?

– Нет, заглохла... Гм, знакомить вас как-то глупо – но это мисс Килкенни.

– Сложно.

– Ее зовут Морин. Она англичанка, училась вместе с Милли. Она держалась молодцом, но Волк ее напугал. Давай-ка погрузим ее на коня...

– Погоди, па. Так мы не доедем. Забирайся в седло.

Через несколько минут вся компания покинула место исторической встречи. Билл Смит ехал верхом на Бароне, держа перед собой свою дочь, а та, в свою очередь, придерживала перекинутую через седло бездыханную Морин Килкенни, учительницу из города. Мюриель была доброй девочкой и потому полой дождевика прикрывала голые ноги своей учительницы, а другой рукой поддерживала – впрочем, не слишком заботливо – голову Морин.

Громадный серый пес неслышной тенью скользил рядом с жеребцом. Потом сквозь туман вдруг сильно и радостно ударил золотой сноп лучей.

Над прерией встало солнце.


Морин было необыкновенно тепло и хорошо. Ей снился сон, в котором все было сухое. Горячий песок пересыпался под босыми ногами. Сухое сено покрывало ровным ковром необъятную прерию вокруг Морин. Она подносила к губам флягу – но из фляги вместо воды сыпалась какая-то душистая пыльца, и это было замечательно, потому что сухо.

Потом прерия заколыхалась и куда-то делась, а в наступившей темноте чей-то звонкий голосок озабоченно произнес:

– Па, она горячая и сухая. Надо бы дать ей отвара, чтобы пропотела. Как она ухитрилась простудиться?

Странно знакомый и успокаивающий голос, низкий и хрипловатый, ответил:

– Она не росла в прерии, Мю. Она из города. Да и всякий простудился бы, прошлепав босиком столько времени по грязи, под проливным дождем. Плесни-ка в отвар пойла. Из темной бутыли, ты знаешь...

Потом наступила тишина, а потом чьи-то руки удивительно легко и нежно приподняли Морин, а к ее губам прижалось что-то горячее и гладкое. Обжигающая жидкость, пахнущая луговыми травами и еще одним, подозрительно знакомым ароматом оказалась у Морин во рту.

Уже знакомый костер вспыхнул в желудке, и из тьмы соткалось доброжелательное лицо мистера Дженкинса. Усы встопорщились, белоснежные клыки сверкнули в улыбке:

– Считайте себя на небесах, мисс Килкенни! Мировая вещь – наше кукурузное пойло на жженом сахаре!

Морин тут же успокоилась и даже попыталась приоткрыть глаза. Все верно, мистер Дженкинс не наврал. Это небеса. Вот и ангел.

У ангела золотые кудряшки-пружинки и голубые глаза. Пушистые ресницы, алые губки и крылья за спиной.

Ангел хмыкнул и сказал, улыбаясь:

– Смотри-ка, а лежали вы совершенно как дохлая!

Морин вздрогнула и открыла глаза пошире.

Она лежала в теплой и сухой постели. Цветастое индейское одеяло покрывало ее до самого подбородка. Волосы были почти сухими. Подушки под головой – не менее трех штук – были заботливо взбиты.

Прямо напротив кровати жарко горел камин, сложенный из красиво подобранных камней. От камина по комнате расплывалось приятное тепло, запаха дыма совсем не чувствовалось. Сама комната была невелика, но очень уютно и с умом обставлена и украшена. Стены сплошь покрыты индейскими вышитыми покрывалами – такие Морин видела только в Филадельфии, в Этнографическом музее. На некоторых драпировках висели скрещенные томагавки, луки и стрелы, украшенные цветными бусинами и беличьими хвостами. Пол, насколько Морин могла видеть, был устлан шкурами, по всей видимости, волков или койотов.

От камина обернулся высокий широкоплечий мужчина в клетчатой рубахе и вытертых джинсах. Билл Смит.

Морин судорожно дернулась под одеялом, задела собственное бедро рукой... уже целенаправленно ощупала себя...

И едва не застонала. На ней не было абсолютно ничего. Под одеялом лежала совершенно голая Морин Килкенни. И надо полагать, раздевал ее не только златокудрый ангел.

Мисс Старк, преподавательница домоводства в католической школе, всегда говорила своим воспитанницам:

– Истинная леди не теряется ни при каких обстоятельствах. Помните об этом. Вежливое приветствие, милая улыбка и расположение к собеседникам помогут вам в любой ситуации.

Морин последним усилием повернула голову к ангелу,

– Ты, наверное, Мюриель? Меня зовут мисс Морин Килкенни. Ты зови меня просто – Морин. Твой папа тебе уже сказал...

– Вы бы не трещали, мисс Морин. Вам надо поспать. Вы вся горите. Мы с па отмывали вас в тазу – аж рукам было горячо.

– Мю...

– Чего, па? Я верно говорю. Сейчас вы еще глотнете – потом па опять разотрет вам грудь и спину...

– Нет!!!

– Надо! Когда мне было пять лет, я навернулась в полынью. Старый Дженкинс растер меня пойлом, а потом влил мне в горло целую ложку. Вы большая, вам можно и побольше, но растереть – обязательно. Па отлично умеет это делать. Давайте, будьте умницей.

И жестокий ангел без лишних разговоров поднес к губам Морин горячую кружку. Морин едва не захлебнулась от неожиданности, а потому сделала большой глоток. Пойло не подвело. Морин медленно погружалась в бездну сна, уже почти не чувствуя, как жесткие, шершавые ладони с силой растирают ее кожу, и от их прикосновения становится жарко... жарко... жарко...

Через четверть часа Мюриель с удовлетворением констатировала:

– Все, она вспотела, па. Что теперь?

– Теперь-то? Надо ее обтереть и одеть в сухое. Давай мою старую рубаху.

– Там есть женская сорочка...

– Давай мою рубаху, говорю.

– Счас... Вот. Мне чего делать?

– Я ее посажу и буду держать, а ты вытри ее полотенцем.

– Ладно. Ух, сразу стала прохладная. Па, она такая маленькая! А у меня тоже будет грудь?

– У тебя уже есть.

– Нет, я имею в виду... такая. Вон, как у нее, посмотри.

Билл старательно смотрел в стенку. Ему стоило большого труда не последовать бесхитростному совету дочери. Но Мюриель не унималась.

– И вообще она красивая, да, па? В племени Сидящего Быка есть красивые девушки, но я никогда не видела их совсем-то уж голыми. И потом, они не такие белые. А у мисс Морин совсем светлая кожа. И гладкая. Мне бы такую...

Будущая женщина мечтательно вздохнула – потом опомнилась и споро переодела свою бесчувственную учительницу.

Потом они с Биллом прибрали в комнате и осторожно прикрыли за собой дверь. Вышли во двор. Билл потянулся и задумчиво сказал:

– Даже не знаю, как и быть. Надо ехать, но как ее бросишь на тебя.

– Я справлюсь, па. Фрэнк заедет, я скажу, чтоб Милли приехала. Это ведь ее подруга.

– Милли тут же начнет причитать и увезет Морин в город. А ты останешься одна.

– Па?

– Что?

– Тебе не хочется, чтобы она уезжала?

– Не хочется. Она может нас выручить с попечителями и опекунами. Да я смотрю, она и тебе понравилась?

Мю немедленно независимо вздернула подбородок к небесам.

– Вот еще! Просто она была совсем дохлая, а ты меня учил, что помощи заслуживает любое живое существо. Будь она хоть лягушкой со сломанной лапой, я бы ей помогла, но нравиться! Нет, она мне вовсе и нисколечко не нравится. И слушать я ее...

– Мюриель Смит!

– Буду, но без всякого удовольствия. И чем скорее она уедет, тем лучше. Па, а ТЕБЕ она не нравится?

Билл посмотрел на небо. Почесал в затылке. Надвинул шляпу пониже на лоб. Потом одной рукой вскинул счастливо заверещавшую Мюриель на плечо и пустился вскачь по двору.

Главное, чтобы девочка не увидела сейчас его лицо. Иначе она из кожи вон вылезет – но выживет Морин Килкенни из дома.


Морин проснулась только утром следующего дня. Она чувствовала себя слабой, словно новорожденный котенок, но совершенно здоровой. Собственно, она вообще не помнила болезни, хотя, судя по всему, жар у нее был сильный.

Из одежды на ней была только громадная клетчатая рубаха. Ткань была чистой, но девушка не удержалась и уткнулась носом в рукав, сильно втянула ноздрями воздух, надеясь уловить хоть слабый запах прежнего хозяина... Все напрасно. Ткань пахла мылом, свежестью, немного – самой Морин.

Держась за стенки, осторожно ступая неверными ногами, Морин выбралась в коридор, а оттуда во двор. Солнце заливало все вокруг золотом, куры уже деловито копошились в пыли, а петух восседал на верхней жерди плетня, отгораживавшего дворик перед домом от птичника и других хозяйственных построек.

За плетнем раздалось спокойное и вальяжное хрюканье, промелькнула чья-то здоровенная спина. Морин с веселым испугом разглядывала дородную свинью, шествующую по скотному двору с истинно королевским величием.

Закрякали утки, им откликнулся некто, курлыкающий и булькающий на манер рассерженного чайника, кипящего на огне. Видимо, индюк, подумала Морин, весьма слабо разбиравшаяся в сельском хозяйстве.

Вокруг царили мир и красота. Пережитые ужасы казались дурным сном, Морин чувствовала себя почти совершенно счастливой, и даже отсутствие одежды ее смущало мало. Когда Билл проснется, она попросит его съездить и найти чемодан, а пока ей хватит и этой рубахи. Неплохо было бы вымыться, но где искать душ, она не знала, а будить хозяев не хотела.

Обследовав дом снаружи, Морин обнаружила чудесный задний дворик, сплошь заросший цветами, как садовыми, так и луговыми. Здесь же обнаружилась здоровенная бадья с дождевой водой. Вода была теплой, как парное молоко, и Морин решила искупаться, пока все спят. Сбегала на цыпочках в дом, прихватила там простыню с собственной постели и керамический кувшин, разрисованный крупными подсолнухами.


Билл легко спрыгнул на землю, снял с Сайты седло вместе с притороченным к нему чемоданом, из которого при каждом движении лилась грязная жижа, хлопнул верную подружку по крупу – и Санта с довольным ржанием умчалась к своим соплеменникам, мирно пасшимся на склоне холма.

Билл вскинул ношу на плечо и зашагал к дому. Проходя мимо скромного холмика, на котором лежал продолговатый белый камень, он замедлил шаг, потом остановился.

– Привет, Мэри Лу. С хорошим днем, с приятной погодкой. А у нас гостья. Будет учить Мюриель всему, чего я не знаю. Ты не сердишься, милая? Знаю, что не сердишься. Ладно. Пойду.

Билл зашагал к дому. Утро было чудесным, почти все последствия позавчерашней грозы исчезли, птицы голосили и в траве, и в густом кустарнике. Подходя к дому, Билл невольно улыбнулся. Все не слава богу. Бедная учительница, теперь у нее все дни недели перепутаются. Вчерашний день она наверняка не запомнила, потому что пролежала в забытьи из-за жара. Ничего. В основном это от нервного потрясения. Она же городская. Небось, спит еще без задних ног.

Сам он поднялся, как всегда, на рассвете, вернее, даже до рассвета, когда небо лишь слегка просветлело на востоке и все предметы во дворе стали серыми. Билл всю жизнь вставал в это время. Зимой только позволял себе лишний часок в постели. Дел на ранчо было много, одних коров подоить – целая история. Впрочем, последние три года ему помогала дочь. Мюриель, как и Билл, с малолетства привыкла к ранним подъемам и тяжелому труду.

Билл осторожно опустил раскисший чемодан на землю возле крыльца. Морин сама посмотрит, что там еще можно спасти, а что – выкинуть. Вряд ли можно ожидать, что городская девчонка привезла с собой одежду, подходящую для техасской прерии, но это не беда. Когда она окончательно придет в себя, Билл отвезет ее в городок, и она сможет прикупить себе всякую одежонку...

Комната бедной больной оказалась пуста. Одеяло откинуто, подушки примяты, но уже остыли. Окно приоткрыто. Билл в некотором недоумении постоял на пороге, затем повернулся и медленно пошел по дому, заглядывая в комнаты.

Дом был не очень большим, но уютным и удобным. Морин они разместили в самой старой его части, в Маленьком Доме. Именно там родилась Мю, там они жили все втроем, до самой смерти Мэри Лу. Потом, когда Билл взял себя в руки и принялся за настоящее строительство, Маленький Дом утеплили и уже к нему пристраивали все остальное. В результате он так и остался своего рода пристройкой к основному помещению, достаточно изолированной. Все остальные комнаты были смежными, разделяли их только красивые полуарки. Мю жила на втором этаже, там Билл устроил настоящую девичью светелку, хотя его дочь украсила ее по своему вкусу – на стенах висели индейские стрелы и маски, праздничные стремена Барона с серебряной насечкой, несколько лассо и тому подобная ерунда, больше подходящая мальчишке, нежели маленькой девочке. У Мю имелась, правда, настоящая кукла, огромная фарфоровая дурочка в настоящем платьице с кружевами и соломенной шляпке на пышных волосах, но Мю редко с ней играла.

По крайней мере, так было раньше, с неожиданной тоской подумал Билл. Еще немного времени – гораздо меньше, чем то, что уже прожито вместе, – и Мюриель станет взрослой девушкой. У нее появятся новые интересы, увлечения, а потом и глазом не успеешь моргнуть, как какой-нибудь прыщавый парнишка будет маячить под забором и подбрасывать нехитрые букетики из полевых цветов. При этой мысли Билл почувствовал себя старым хрычом, расстроился и торопливо шагнул к двери, ведущей на заднее крыльцо.

Садик на заднем дворе года два назад вознамерилась устроить Мюриель – это было одно из немногих проявлений ее женской сущности. Биллу очень нравилось смотреть, как его маленькая дочь, сопя и высовывая язык аж до подбородка, таскает из прерии какие-то кустики и корешки. Потом старуха Дженкинс от щедрот своих выдала Мю несколько кустов настоящих садовых цветов, и сад расцвел. После первого же триумфа Мю остыла к цветоводству и в садике появлялась редко. Садовые цветы смешались с дикими, в результате на свет появились небывало крупный львиный зев и мелкая, но кустистая хризантема. Розы благополучно стали шиповником, что только добавило им аромата, а любовно устроенные руками Мю клумбы превратились в небольшие травянистые холмики.

Билл замер на крыльце, не в силах не только пошевелиться, но даже и вздохнуть.

Возле покосившейся скамьи, вкопанной в землю, стояла, повернувшись вполоборота, маленькая богиня. Буйные черные волосы струились по плечам и спине, и по контрасту с ними кожа богини казалась жемчужной и светящейся. Маленькие груди идеальной формы, розовые бутоны сосков, впалый живот, точеные бедра... Темный треугольник внизу живота, идеально стройные ножки. Крохотные ступни, изящные лодыжки. И вскинутые над головой руки, сжимающие старый кувшин, из которого россыпью бриллиантов льется на голову богини хрустальная вода.

Время замедлило свой бег, и Биллу казалось, что капли нестерпимо медленно разлетаются в стороны, как в замедленной съемке. Он смотрел на обнаженную Морин и упивался ее наготой. В этом не было похоти – лишь чистый, беспримесный восторг человека, сердцем умеющего чувствовать красоту. Морин Килкенни была совершенством. Чудом красоты и нежности. Хрупким цветком, распустившимся среди буйства трав.

Она запрокинула голову, подставляя лицо воде, и улыбка бродила по ее коралловым губам – теперь Билл точно знал, что они коралловые, именно такие бусы были у Мэри Лу, вчера он наткнулся на них, когда полез в шкатулку со всяким барахлом...

Морин не видела Билла, глаза у нее были зажмурены. Он бы мог тихонечко уйти, он и хотел это сделать, не желая смущать девушку, сам смущенный до предела... Но в этот момент она грациозно переступила с ноги на ногу, тряхнула мокрыми волосами, и брызги долетели до лица Билла. Он не выдержал. Будь Морин неподвижна, он бы смог, он наверняка смог бы, но при виде того, как колыхнулись ее груди, как на мгновение напряглись мускулы на стройных ногах, как взлетели белыми птицами тонкие руки – нет, это было невыносимо. Билл глухо застонал, вцепившись в дверной косяк. Руки сами вспомнили гладкость этой жемчужной кожи, нежность тела, которое он растирал вчера самогоном, смешанным с барсучьим жиром. В крови зажегся огонь, тысячи маленьких Биллов Смитов взвыли от нестерпимого желания где-то внутри его тела...

Его стон был тихим, почти беззвучным, но он спугнул Морин. Девушка замерла, медленно открыла глаза, и Билл еще успел поразиться своей давешней ошибке. Никакие они были не зеленые, не было названия этому оттенку, где синева моря смешалась с зеленью травы. Такого цвета, наверное, океан, омывающий берега далеких и прекрасных островов...

Кувшин упал на землю, Морин с громким воплем метнулась за скамью и присела на корточки. Это не только не прикрыло ее от нескромного взгляда, но наоборот, сделало зрелище и вовсе незабываемым. Билл торопливо шагнул вперед, потом метнулся назад, стал в беспамятстве дергать ручку двери, хотя она всю жизнь открывалась внутрь дома, а не наружу, потом в отчаянии зажмурился, повернулся и выпалил:

– Мисс Морин я вам привез ваши вещи так я пойду хорошо? Раз вы уже встали...

И дал деру, чувствуя себя полным идиотом.


Прошло полчаса. Билл сидел и горевал на парадном крыльце. Морин не показывалась.

Все испортил собственными руками! Разве она теперь останется на ранчо? Наверняка уедет! Что ей делать здесь, дубина ты стоеросовая?

Через некоторое время Билл перестал клеймить позором себя и перешел к нападению – мысленному, разумеется.

Какого лешего она поперлась мыться голышом в саду? Белый день на дворе, а она голая скачет, хотя знает ведь, что мужик в доме. И скатертью дорожка, если соберется уезжать! Жили мы без городских учителей, проживем и дальше! Чему вообще она может научить Мю? Как голой по саду прыгать? Сама еще девчонка. Тоже мне, педагогиня... педагогша...

И чего было орать? Кто на ее мощи позарится, скажите пожалуйста?

В этом месте у него неожиданно защемило сердце. Билл отчетливо увидел очами души своей все изгибы, все впадинки и ложбинки жемчужно-белого тела, припомнил волнующую форму груди Морин, ее тонкие щиколотки, плавные движения рук...

Потом воспоминания еще усугубились, и он почти наяву почувствовал вкус ее губ, сладкий, пряный, ароматный. Песчинки и вода на их губах, ливень, превративший тонкую ткань футболки Морин в подобие второй кожи, ничего не скрывающее, а лишь подчеркивающее.

Билл в отчаянии схватился за голову и замер в позе скорбящего. Именно в этот момент отворилась дверь, и по крыльцу прошлепали босые ноги. Билл скосил глаза. Рядом с ним смущенно переступали маленькие ступни, все в налипшем песке и травинках. Потом икры – сильные, мускулистые, очень стройные, и чуть заметный золотистый пушок на них...

Абсолютно против своей могучей воли он продолжал косить глазом все выше и выше, но, к счастью, там началась его собственная рубаха. Старая клетчатая ковбойка, в которую они с Мю вчера переодели бесчувственную Морин. Тут до него дошли сразу две мысли, одна за другой. Первая: у нее же нет никакой одежды, кроме этой клетчатой рванины. Вторая: ОНА ПОД РУБАХОЙ СОВСЕМ ГОЛАЯ!

Билла бросило в жар, потом в холод, и он снова уткнулся в свои руки. Тихий голос, прозвучавший у него над головой, одновременно выражал смущение, вызов, неуверенность – и веселье!

– Я была уверена, что вы все еще спите. И Мюриель, и ты... вы. Господи, что у вас за штат такой!

– Э-э... в каком смысле?

Он спросил осторожно, боясь спугнуть девушку, но Морин с неожиданным облегчением плюхнулась рядом с ним на ступеньки, совершенно девчоночьим движением натянула на коленки полы рубахи, занавесилась подсохшими черными волосами и сказала:

– Вы же не знаете...

– Мы вроде на ты?

– Хорошо. Ты не знаешь, с чего я начала. В автобусе я выпила вашего настоящего кукурузного пойла на жженом сахаре и заснула на плече Уолли Дженкинса. В доме Миллисент, когда я принимала душ, на меня свалился Питер...

– Кто?!

– Таракан размером с кошку. После этого я голая выскочила из комнаты и повисла на шее Фрэнка Марло. Потом попала под дождь, и вы с Мюриель меня переодевали и мыли, как малое дитя. Наконец, сегодня утром я решила принять душ... ну, сам знаешь. Вся поездка в Техас – это один сплошной позор! А ведь я окончила католическую школу!

Билл неуверенно фыркнул. Морин прыснула. Через секунду они хохотали оба, навзрыд, с подвываниями и взвизгами. Когда фонтан смеха иссяк, Морин обессиленно прислонилась к плечу Билла и слегка дрожащим голосом произнесла:

– Билл, ради всех святых, давай не будем больше про это вспоминать, ладно? Я и так натворила в жизни достаточно глупостей.

– Серьезно?

– Что, не похоже?

– Вообще-то не очень.

– Неужели я произвожу впечатление серьезной девушки?

– Честно? Ты похожа на вчерашнюю школьницу. И еще... ты очень красивая. Это я не про то, о чем мы договорились больше не вспоминать.

– А про что?

– Ну... вообще. У тебя такие глаза... как океан.

– Спасибо. Боже, что это за гадость?

– Это? Я смотался на дорогу, нашел твой чемодан. Он немножечко утоп в канаве, но я думаю, кое-что еще можно реанимировать...

Морин с жалобным криком спорхнула с крыльца, забыв о коварной рубахе, лишенной половины пуговиц, и Билл предусмотрительно зажмурился. Чумовая девица стояла на коленях около размокшего чемодана и торопливо пыталась открыть замки. Когда ей это удалось, и Морин откинула крышку, из ее груди вырвался еще более жалостный вопль. Билл открыл глаза и с недоумением уставился на девушку.

Морин осторожно вынимала и бережно раскладывала на земле и крыльце отнюдь не батистовые трусики и шелковые чулки, не драгоценности в сафьяновых футлярах и не загубленные вечерние платья. Книги. Мокрые и грязные, в размокших переплетах томики.

– Морин... Это ты все с собой везла? На свадьбу?

– Это же мои любимые! Посмотри, что с Теккереем! А это Голсуорси. Уитмен. Марк Твен. О нет, мой Вудхаус!

Она не притворялась, она действительно плакала, по щекам бежали настоящие слезы, и Морин растирала их грязными руками. Растрепанные черные волосы довершали образ молоденькой ведьмы, но Билл сейчас не был расположен рассматривать девушку критически. Он присел рядом с ней на корточки, осторожно принял у нее из рук небольшой томик, на первый взгляд меньше прочих пострадавший от воды и грязи.

– Байрон... Лорд. Смотри-ка, книгу написал. А я думал, это просто кличка жеребца Мю.

– Это поэт. Великий поэт, английский. Он сражался за свободу Италии и писал замечательные стихи. Осторожнее, этой книге двести лет.

– Сколько?!

– Двести... или около того. Я ее купила на развале в Филадельфии за пять баксов и первое время не могла с ней расстаться. Даже спала с ней. Милли все шутила, что я отхватила в любовники лорда. Ох, Билл, ты не думай, что я выпендриваюсь, но я... я лучше останусь совсем нищей и голодной, но книги эти не продам. И из горящего дома, знаешь, любят спрашивать психологи, – я вынесу только книги.

– Я не думаю, что ты выпендриваешься. И не плачь, пожалуйста. Мы их вымоем и высушим, а потом Мю прогладит их утюгом. Мы так уже делали с ее учебниками, когда она уронила портфель в лужу. Совсем, конечно, не получится отчистить, но такими жалкими они выглядеть не будут. А переплеты я могу обновить, я умею.

– О, Билл, спасибо, спасибо!

В этот момент над забором выросла фигура громадного жеребца. На спине у него сидела Мюриель и беззаботно болтала босыми ногами.

– О, вы проснулись? Здорово. Па, я проверила стадо у Черной Балки. Там все хорошо. Мисс Морин, вы умеете ездить верхом?

– Да... училась, по крайней мере. Правда, те лошадки были поменьше.

– Это ничего, я вам подберу смирную кобылку. Поедем после завтрака кататься?

– С удовольствием.

Билл покачал головой.

– Сначала мы должны спасти книги мисс Морин. Давай, Мю, принимайся за дело. И найди для мисс Морин одежду.

6

И потянулись дни, пронизанные ароматным зноем. Дни, наполненные великолепными открытиями и неизведанными чудесами. Дни, которые были слишком хороши, чтобы продолжаться долго.

Билл, сам не замечая того, все оттягивал свой отъезд на дальние пастбища, хотя тянуть с этим не следовало, если он хотел успеть на свадьбу Фрэнка и Милли. Но уезжать не хотелось.

Дело было не только в том, что он немного волновался в ожидании первой полноценной разлуки с дочерью. Не только в том, что, как он убеждал себя, Морин нужно освоиться на ранчо – Мюриель прекрасно справлялась с ролью хозяйки. И даже не в том, что ему почему-то не хотелось расставаться с Морин Килкенни.

С тех пор, как в Маленьком Доме появилась новая обитательница, Билл потерял покой. Он держал себя в руках, но с каждым днем это давалось ему все труднее и труднее. Прежде всего, он никак не мог изгнать из своей памяти картину омовения Морин в саду. Это стало его традиционным еженощным сном – и очень быстро превратилось в кошмар. Билл томился, как подросток, раздираемый собственными взбесившимися гормонами на части. Появление заспанной Морин Килкенни на крыльце вызывало в нем такую бурю чувств, что он стал стараться приходить домой только к обеду. Он выбивал из себя страсть, целый день проводя в седле и занимаясь всеми делами сразу.

Как назло, природа буйствовала вокруг, источая невидимые любовные волны направо и налево. Быки покрывали коров, жеребцы дрались до крови за кобыл, Сиу и Волк ходили ошалелые и измученные собственной любовью. Воробьи барахтались в пыли, петух перетоптал всех своих наложниц, и только стоеросовая дубина Билл Смит маялся в одиночестве.

Он хотел эту женщину, хотел так яростно и пылко, как не хотел – прости, Мэри Лу! – даже собственную жену. Тогда, одиннадцать лет назад, это была его первая юношеская любовь, неумелая и робкая, смешанная с дружбой, основанная на восхищении и веселом ужасе перед неизвестным, но с Морин все было иначе. Взрослый тридцатипятилетний мужчина, Билл умирал, когда черноволосая колдунья проходила мимо него.

Сначала было ничего, но потом Морин освоилась, перестала его стесняться и побаиваться – тут-то и настали тяжелые времена.

Она могла выскочить во двор в одной футболке, радостно размахивая руками и не заботясь о том, что ее маленькие груди просвечивают сквозь тонкую ткань. Она могла присоединиться к Мю, когда та начинала веселую возню с отцом, и тогда только веселый смех девочки заглушал скрежет зубовный, с которым Билл из последних сил терпел прикосновения гибкого тела Морин к своим плечам, спине, груди...

Наверное, она просто не задумывалась об этом. А может, играла с ним. Последняя мысль приводила Билла в бешенство.

Она снилась ему по ночам, она была рядом с ним днем, но от этого не становилась досягаемой. Билл был уверен, что саму Морин просто насмешила бы мысль о том, что между ними возможны какие-то отношения. Что ж ей, на ранчо переселяться? Или ему садиться на лошадь и ехать в Филадельфию – или куда там еще?

Он злился на нее и на себя все сильнее, но было кое-что, очень важное, что примиряло Билла с этим невыносимым положением дел.

Билл с нежностью, удивлением и волнением следил за тем, как между его дочерью и Морин крепнут первые робкие ростки привязанности. Это было удивительное ощущение – его бойкая, похожая на озорного мальчишку дочка с каждым днем становилась немного женственнее, немного доверчивее, немного смирнее.

Нет, иллюзий он никогда не строил. Мюриель выросла в мире мужчин, и некоторые ее привычки, которые выглядели вполне невинно в глазах бывалых ковбоев, могли запросто шокировать любую постороннюю женщину, но Морин проявляла на удивление много терпения и такта.

Очень быстро стало понятно, что Морин не будет вести себя, как Учительница. Скорее, она была старшей подругой. В первые дни она вообще только слушала и смотрела, ходила везде вместе с Мюриель и явно училась сама. Билл даже начал опасаться, что Мю, с ее характером прирожденного тирана, начнет относиться к девушке с пренебрежением, но этого не произошло.

Морин не диктовала условий, не предписывала правил и не поучала, как надо себя вести, например, за столом. Она просто ВЕЛА себя за столом так, что Мю в конце концов сама устыдилась своего громкого чавканья, грязных пальцев и разговоров с набитым ртом. Буквально на четвертый день их совместных трапез Билл едва не уронил тарелку, когда увидел, что его златокудрая дочка чинно усаживается на стул и кладет на колени салфетку. Когда она взялась не за ложку, а за вилку и нож, кося при этом встревоженным глазом на невозмутимую Морин, Билл едва не лишился аппетита. Он, конечно, умел есть как положено, но загрубевшие руки плохо справлялись со столовыми приборами.

Подобранную Мю одежду Морин собственноручно привела в порядок, подшила, ушила, заштопала – и Билл только диву давался, видя, как ловко на ней сидят его старые, еще подростковые джинсы и такая же рубашка. Мюриель же при виде опрятной и аккуратной Морин, сделалась непривычно серьезной, насупилась и о чем-то задумалась.

Через три дня к ужину Мю спустилась вниз, красная и сопящая от смущения. Бархатное платьице, подаренное ей миссис Дженкинс на прошлый день рождения, стояло коломвокруг тощих коленок, покрытых синяками, белые гольфы были перекручены, а непокорные волосы стянуты в два неровных хвоста. В глазах Мю стыло отчаяние дебютантки великосветского бала, которую никто не приглашает на вальс. Билл тщетно пытался что-то сказать, но в горле было на удивление сухо. Да и что говорить-то?

Выручила Морин. Она шутливо обняла девочку за плечи и посмотрела на Билла.

– Мистер Смит, вас имеют честь приветствовать мисс Смит – реверанс, Мю! – и ее скромная гувернантка мисс Килкенни.

С этими словами она вслед за Мю склонилась в реверансе. Это была игра, но игра всерьез, Билл понял это по тревожному ожиданию в изумрудных глазах. Что ж, если все вроде бы в шутку... Билл Смит, отставной сержант «зеленых беретов», выпрямился – грудь колесом! – лихо щелкнул каблуками (звякнули металлические подковки) и ввинтился между своими дамами, согнув могучие руки калачиками.

– Пр-рошу к столу, милые дамы! Честь оказана мне, так что позвольте служить вам.

Сам удивляясь себе, Билл подвинул стул сначала Мю, потом «гувернантке» – и по сердцу прокатилась теплая волна при виде просиявшего личика дочери и благодарного взгляда Морин.

Как-то так получилось, что по утрам, возвращаясь в еще спящий дом с пастбища, он теперь приносил два маленьких букетика – для Мю и Морин. Он сам не понимал, почему ему так приятно делать это.

Морин научила Мю заплетать ирландские косички-колоски, между делом сообщила рецепт лосьона от прыщей (сок огурца, отвар ромашки и неизменный самогон в равных частях), показала, как пользоваться пилкой для ногтей, и позволила один разок накрасить глаза «по-взрослому» – косметичка Морин на удивление удачно и почти без потерь пережила пребывание в жидкой грязи. Потом Мю без обиняков сообщила отцу, что свои трусики теперь будет стирать сама – раньше прачкой работал только он.

Разумеется, все это не было единственным обучением, которое собиралась дать дочери Билла Смита Морин Килкенни. С того самого дня, когда высохли и были тщательно отглажены горячим утюгом книги, привезенные Морин с собой, они начали читать вслух по вечерам.


Морин начала с «Тома Сойера». Мю слушала ее, открыв рот и не сводя глаз с лица новой подруги и наставницы. Иногда она принималась шевелить губами, беззвучно произнося за Морин слова, в самых смешных местах хохотала до слез, а иногда до слез переживала. Билл и сам заинтересовался, хоть и не сразу. Книгу о знаменитом мальчишке он читал только в детстве и привык считать ее совсем, соответственно, детской, но неожиданно увлекся, а вскоре уже хохотал вместе с дочерью. В один из вечеров Морин сослалась на больное горло – и Билл с Мю выразили желание ни в коем случае не прерывать хорошую традицию. Так чтецов стало трое.

Первое время Мю читала почти по складам, осиливая едва ли пару страниц за вечер, но теперь, по прошествии всего трех недель, освоилась и шпарила вполне бегло, с выражением, да и просто артистично. Особенно мастерски она имитировала акцент индейца Джо – у Билла даже мурашки по спине бежали.

Да, его дочь изменилась на глазах. Уходили в прошлое грубость и порывистость, на смену им шли грация и обаяние юной кокетки. Платье она надевала теперь каждый вечер и чувствовала себя в нем совершенно свободно. Словом, жизнь становилась похожей на сказку...


Однажды Билл не выдержал и заговорил с Морин об успехах Мю. Было это уже поздней ночью, когда девочка заснула, а Морин и Билл сидели в плетеных креслах на веранде и пили яблочный сидр из высоких глиняных кружек.

– Честно говоря, я потрясен, Морин. Правда, я не уверен, что смогу объяснить это словами... но Мю изменилась на глазах. Ты – отличная учительница.

– Спасибо. Только это еще не совсем так. Я и сама учусь, Билл. Учусь у Мю.

– У этой паршивки можно научиться только яблоки из сада тырить...

Морин внезапно нахмурилась и с громким стуком поставила кружку на пол. Потом повернулась к Биллу – и он невольно оробел, увидев перед собой не привычную милую девушку, а суровую и строгую учительницу, отчитывающую ученика, причем в роли последнего явно получался он сам.

– Видимо, только это она и слышала от тебя, не так ли?

– Это же просто шутка. Ну вроде присказка...

– Да. Присказка. И еще: «яйца мерину помеха», «нарядиться, как шлюха на Пасху», «гребаная вишня» и «если б я имел коня...» – дальше не могу, неприлично. Все это всего лишь присказки. Именно так она к ним и относится.

– Если ты насчет крепких словечек, то я при ней никогда... старался не употреблять. Но она росла в прериях, Морин, среди ковбоев. Ты же понимаешь, люди мы простые...

– Прекрати! Я не туристка из Европы, нечего изображать передо мной «мистера Мальборо»! Ты нормальный современный человек, ты прошел армию, ты получил образование. У тебя хороший литературный язык, ты без труда разговариваешь сложносочиненными и сложноподчиненными предложениями...

– Погоди, Морин, не части. Я, как тот мужик из пьесы, и не знал, что разговариваю всю жизнь такими мудреными фразами...

– Это ты погоди! Ты сейчас цитируешь Мольера, между прочим, а вот знает ли про Мольера твоя дочь? Ей десять лет, но она читает... читала по складам, у нее живой ум, но она не умеет выражать свои мысли на письме. Она знает, что у Милли «офигительная корма», но представления не имеет, что происходит с девочками в одиннадцать-двенадцать лет. Как и когда ты собирался объяснять ей про месячные? Про секс? Про то, чем мальчики отличаются от девочек?

– Морин, я...

– Она выражается, как четырехлетний ребенок, без всякого смущения описывает мне «эту штучку» у «ребят с ранчо» и сетует, что им гораздо удобнее писать зимой. При этом она отлично разбирается в процессе воспроизводства у лошадей и коров. Жаль, что я не могу тебе пересказать ее объяснения, которые она мне дала три дня назад в корале. Билл, неужели ты не понимаешь, что ты с ней творишь?

– Я не понимаю, почему ты злишься.

– Так напряги голову!

– Хорошо. Я согласен, я не очень-то хороший папаша. То есть я ее вырастил, кормил, поил, одевал, но по части воспитания есть недочеты.

– Это уже не недочеты.

– Морин, ты можешь голосить хоть до утра, легче не станет. Да, у нее нет матери. Наверное, мне надо было бы жениться еще раз, привести в дом какую-никакую ба... женщину, но пойми ты, я и представить такого не мог! Чтобы чужая заправляла в доме, который я хотел построить для Мэри Лу! Да и кто знает, какая из нее вышла бы мачеха для Мю?

– Никто тебя силком не женит! Но лишать девочку общения со сверстниками, сделать для нее невыносимым пребывание в школе...

– Это я, по-твоему, сделал? Она же дралась...

– Билл, не будь ребенком. Ты для нее – весь мир. Вселенная. Бог, царь, отец, мужчина, герой. Только ты имеешь значение. Только твой авторитет она признает. Она не просто любит тебя, она – часть тебя. Другого мира просто не существует, он ей не нужен, она о нем не знает. И когда она произносит грязное слово – она не ругается. Она просто говорит на языке своего мира. На твоем языке.

– Так. Ясно. Вот и выяснили. Ну ладно, я виноват, дальше что?

– Ничего хорошего. Я не могу за два месяца вернуть ее в мир остальных людей. Да, она научилась есть и вести себя за столом, не сморкается пальцами, не рыгает и сама стирает свое белье. Да, мы успеем прочитать еще несколько книг, хороших книг. Да, я подтяну ее по грамматике и письму, научу ее умножать в столбик, заставлю вызубрить таблицу умножения. Что дальше?

Билл растерянно посмотрел на раскрасневшуюся, сердитую девушку. Потом тихо и неуверенно произнес:

– Я не знаю, Морин. Когда они сказали, что заберут ее у меня, я только одно и смог придумать – забрать ее и спрятаться у индейцев. Какое-то время мы продержались бы...

– Это глупо, Билл. Ты разозлишь власти, они объявят розыск, еще и невинные индейцы пострадают. Не говоря уж о том, что ты получишь судимость, а Мю отправят в интернат.

– Тогда что мне делать? Что, Морин?

– Не знаю, что! Но тебе – ТЕБЕ, не Мю – придется изменить свою жизнь. Придется вернуться к людям. Придется провести телефон, купить машину, возить ее в город к подругам...

– У нее нет подруг!

– Они ДОЛЖНЫ у нее быть, Билл. Она девочка, которая вот-вот станет девушкой. Она уже чувствует, что с ней что-то происходит, чувствует – и боится этого, потому что инстинктивно стесняется говорить об этом с вами, существами, которым легче писать зимой!

– Господи, Морин, я пытался, но я не смог...

– Она нашла твою книгу на чердаке. Она ее прячет в другом месте, она ее читает – и каждый раз плачет, потому что просто не понимает, что там написано. Билл, она нуждается в помощи!

Билл вскочил на ноги. Огромные кулаки сжались, загорелое лицо перечеркнула гримаса боли. Его голос был похож скорее на рык дикого зверя.

– Так помоги ей, Морин! Останься с нами. Здесь, в прерии. Не предавай мою дочь. Не бросай ее. Научи ее всему, что знаешь сама. ЗАМЕНИ ЕЙ МАТЬ!

Морин откинулась назад, вжалась в спинку кресла. Ее колотила дрожь, она боялась посмотреть в серые глаза, потому что в них пылал гнев. И она не понимала почему.

– Но я...

– Вот. Именно так.

Голос Билла неожиданна сел, стал хриплым и тихим. Глаза потухли, руки бессильно повисли вдоль тела. Он несколько мгновений еще смотрел на Морин, потом отвернулся. Теперь она едва могла расслышать, что он говорит.

– Именно этому я пытался ее научить. Тому, что на самом деле она никому, кроме меня, не нужна. А когда не будет меня – она останется одна. И рассчитывать ей будет не на кого. Только на себя. Я не читал ей книг, это верно. Я учил ее выживать. И знаешь, Морин, я ведь оказался прав. Нам с ней уже нужно выживать. Нас хотят разлучить.

– Билл...

– Конечно же, ничему я не мог ее научить по женской части. У меня и Мэри Лу была первой, и прожили мы с ней всего год с лишним. А потом... Потом были шлюхи. В Сакраменто, подальше отсюда. Это когда невмоготу зимой, и работы мало. Знаешь, как это больно, мисс Килкенни? Когда кишки в узел скручивает, и все твое естество дыбом, а ты лежишь один в постели и воешь, потому что только и можешь, что вспоминать собственную жену, которую вот этими руками похоронил на холме?

– Билл, не надо...

– Этому ведь и ты не обучена, верно? Девчонок этому не учат, потому что неприлично. И вот вы приходите, юбочки коротенькие, попки туда-сюда виляют, глазки в стороны постреливают. То ручкой ненароком заденете, то бедром вильнете, а то и поцеловать разрешите. Зато потом крику! Изнасиловали! Надругались! А то, что вы сами перед парнями из трусов выпрыгиваете...

– Билл, прекрати!

Он выдернул ее из кресла, поднял легко, как тряпичную куклу. Она хотела зажмуриться – так нестерпимо горели его серые глаза под сдвинутыми бровями.

– Что – прекратить? Смотреть на тебя? Прикасаться к тебе? Чуять твой запах в воздухе, знать, что ты ложишься в постель за стенкой, голая? Забыть, как ты стояла в саду и по твоим грудям стекала вода? Как целовала меня в грязи, под молниями? Учительница фигова! Что ты лезешь ко мне в душу, что учишь, как мне с дочкой дальше жить, если я для тебя – экзотическая зверушка, ковбой неотесанный, который дочке даже книжек почитать не удосужился? А она, моя Мю, – она же для тебя игрушка. Куколка живая, которую можно причесать, умыть, азбуке поучить – и уехать, когда надоест возиться.

– Билл, отпусти, мне больно...

– Помнишь, ты сказала, что из горящего дома вынесешь прежде всего книги? Вот в этом и разница между нами, Морин. Я бы вынес Мю и тебя. А ты – книги.

Билл Смит почти швырнул ее в кресло, повернулся и ушел в ночь. Морин ошалело смотрела ему вслед, потом медленно поднесла кулаки ко рту – и заревела.

7

Морин Килкенни провела ночь без сна. Она то бродила по комнате, то садилась у огня и неотрывно, словно безумная, смотрела на пламя, то кидалась с размаху на постель, тщетно пытаясь заснуть, но сон не шел.

Она мучительно пыталась понять, что произошло сегодня вечером на веранде, – но ответа не было. Непонятнее всего выглядела вспышка ярости Билла, его реакция на довольно логичное, в общем-то, замечание Морин...

Нет, ну в самом деле, нельзя же ждать, что она проведет на этом ранчо всю свою жизнь? С самого начала было известно, что она всего лишь два месяца позанимается с Мю, а потом все закончится, и можно будет возвращаться к своим обычным делам.

Интересно, ехидно подала голос другая, внутренняя Морин. Морин внешняя эту девицу не любила, потому что та обычно откровенно над ней издевалась. В устах внутренней Морин все проблемы Морин внешней выглядели в лучшем случае детскими капризами, а уж о здравом смысле и речи не шло. Вот и сейчас – ехидный голос звучал у Морин в мозгу, и от этого становилось совсем плохо.

Итак, деточка, к каким это обычным делам ты собираешься возвращаться? ЧТО в твоем представлении – твоя жизнь?

Это и твоя жизнь, зануда! Я – это ты.

Ну нет. Я бы в жизни не испугалась проводить урок по Теккерею. Это ты смотрела на несчастных тинейджеров, как на... Да не об этом речь!

Тогда о чем?

О том, что в свои двадцать пять ты из себя ничего не представляешь, и жизни у тебя никакой нет!

Во как! Не слишком ли сильно сказано? Я окончила университет, между прочим.

Да, мы окончили университет. И что? Кому, кроме тебя самой, это было нужно? Четыре года ты занималась любимым делом, причем платил за это папа. Все равно что считать подвигом еженедельные походы в зоопарк с родителями. Море удовольствий и билет за чужой счет.

Я никому не делаю ничего плохого!

И хорошего тоже. Вот ты есть – вот тебя нет. В мире ничего не изменится. Никто не обеспокоится – а куда это делась наша замечательная Морин Килкенни? И точно так же ты не обеспокоишься ни о ком, кроме себя самой. Вот и сегодня: ты испугалась гнева Билла, потому что он был направлен на тебя и твое безоблачное бытие. Хоть подумала бы – а почему этот взрослый и сильный мужчина так себя ведет.

Почему? Почему он себя так ведет? И почему меня волнует, как он себя ведет?

Потому что ты не видишь очевидного, не хочешь признавать несомненного. Он тебе небезразличен. Он тебе нравится. Ты его хочешь.

Я его хочу!


Морин открыла глаза и резко села на кровати. Последние слова она произнесла вслух – в этом не было никаких сомнений.

Щеки пылали, ныло в груди сердце, беспокойно метались по покрывалу руки. Морин Килкенни вела себя, как...

Влюбленная девчонка.

И вдруг все встало на свои места. Их первая встреча. Обжигающий поцелуй под дождем. Небывалое и блаженное ощущение покоя, не покидавшее ее последние три недели, пока он находился рядом. Безграничное доверие, полное отсутствие всяческого смущения при воспоминании о том, как она голышом предстала перед Биллом... О Фрэнке в такой ситуации она до сих пор не могла вспоминать без того, чтобы не залиться багровым румянцем..

Морин неуверенно улыбнулась в темноту. Господи, как это, оказывается, просто. Она влюбилась. И она действительно не может относиться к златокудрому ангелу Мюриель, как к своей временной ученице. Все жесткие, временами жестокие слова, которые она наговорила Биллу сегодня... вчера вечером – это потому, что ей по-настоящему жаль девочку, она к ней привязалась, она считает ее своей младшей сестренкой – и то только потому, что не считает возможным занимать место ее матери. Вместе с Биллом им нужно спокойно поговорить на эту тему, перестать обвинять и требовать, найти наилучший вариант...

Он предложил ей остаться – и она останется. Может, он и не любит ее... пока. Но то, что он к ней неравнодушен, – несомненно и очевидно. Значит, есть надежда. Есть будущее.

А возвращаться в мир больших городов – зачем, к кому? Она никому там не нужна со своими книгами и мечтами. Ее не интересует карьера топ-менеджера и квартира в пентхаусе. Она скучает по Дублину, а в Дублине пентхаусов сроду не было. Интересно, Биллу понравится в Дублине? Должно понравиться. Это хороший, рабочий город, там много таких же, как Билл, мужчин с жесткими ладонями и спокойными, уверенными жестами.

Здесь Морин вспомнила Билла, его литые плечи, шары мускулов под смуглой кожей, когда он рубил дрова. Огромные чурбаки разлетались с первого удара, и смеялась босоногая девочка с синими глазами и золотыми кудряшками, а на крыльце стояла сама Морин, почему-то босая и с огромным животом, и солнце заливало мир вокруг золотом, а птицы пели так, как будто вспомнили все песни Эдема...

Морин заснула.


Она проснулась непривычно рано, немного полежала с открытыми глазами, вспоминая все свои сумбурные мысли-сны, потом засмеялась и вскочила с кровати. Все будет хорошо. Она сейчас же пойдет, найдет Билла Смита и поговорит с ним. Скажет, что в любом случае останется с Мю, пока окончательно не решится вопрос со школой, а потом – потом пусть решает сам Билл. Если и он, и Мю этого хотят, если Морин им не в тягость – тогда она останется до тех пор, пока... в общем, останется.

И она не будет больше вести себя, как глупая девчонка, станет осмотрительней и сдержанней, но только для того, чтобы дать Биллу время. Чтобы он сам все решил и сказал ей.

С этими благими намерениями она оделась, наскоро плеснула себе в лицо холодной воды из кувшина, на ходу забрала черные непокорные кудри в хвост – и вылетела на крыльцо.

Мю стояла у забора, непривычно тихая, ссутулившаяся и очень маленькая. Морин почувствовала, как неприятный холодок пробежал у нее по позвоночнику.

– Мю? Мюриель! Ты что? Что-то случилось? У тебя заболело что-нибудь? Почему ты тут... стоишь?

Она обняла было девочку за плечи, но та резко дернула плечом, отбрасывая руку Морин. Личико у Мю было бледное и серьезное, глаза красные, губы закушены, но слез Морин не увидела. Дочь Билла Смита умела держать себя в руках.

– Мю...

– Он уехал. На дальние пастбища. Без меня!

– Как уехал? Он вчера ничего не ска...

– А чего вам это говорить? Вы же все равно временная. Вы уедете – и до свидания! Лучше бы скорее. Тогда па вернется.

– Мю, я...

– Я думала, вы мне друг. Я думала, вам можно верить. А вы... вы... вам на нас наплевать!

– Ты вчера...

– Подслушивала! Да! И мне плевать, что вы скажете про хорошие манеры. Я могла бы и не подслушивать, потому что мой па всегда мне все говорит, никогда меня не обманывает. Но я подслушивала, и мне не стыдно!

Морин отступила на шаг и неожиданно улыбнулась.

– Все говорит, говоришь? И что же он тебе сказал?

– Сказал, чтоб я к вам шибко не привыкала. Сказал, чтоб занималась лучше, чтоб ему деньги зря не платить. Сказал, что до осени я посижу с вами, а потом он попросит старуху Дженкинс брать меня на неделе к себе пожить, и тогда я смогу ходить в школу, а на выходные приезжать домой. И еще сказал, что лучше не влюбляться в того, кто все равно не способен любить. Это про вас.

– Да? А еще про кого?

– Про себя, про кого ж еще! И про меня. Мы в вас влюбились – а вам на нас плевать. Вы уедете и...

– Мюриель Смит. Твой отец тебе никогда не врет? Так вот, я тоже никогда не вру. Слушай меня. Я никуда не уеду. Я останусь с тобой... и с твоим отцом. До тех пор, пока буду вам нужна. Пока вы меня сами не выгоните.

Мю недоверчиво уставилась на Морин. Десятилетняя девочка почти догнала свою учительницу ростом, и со стороны могло показаться, что это и впрямь две подружки стоят у плетня, разговаривая о чем-то страшно важном.

– Ты... правду говоришь?

– Сначала скажи: ты хочешь, чтобы я осталась?

– Да! Но ведь... у тебя дела в городе...

– Нет у меня там никаких дел. И дома нет. И не ждет меня никто, и не нужна я там никому. Так уж вышло, что я пока еще никому толком не понадобилась.

– Неправда! Мне нужна. И папе тоже.

– Ты так думаешь?

Мюриель презрительно фыркнула, быстро обретая прежнюю форму.

– А чего тут думать-то? Он в тебя влюбился, сразу ясно. Потому и злой такой был, когда уезжал. Эх, надо бы ему весточку передать! А то так он и на свадьбу не попадет. В смысле, Фрэнка и Милли.

– Пока ничего передавать ему не будем. Лучше сделаем ему сюрприз. Подготовимся к школе досрочно и сдадим экзамен, пока он будет на своих пастбищах. Кстати, а это далеко?

– Да вообще-то не очень. Миль пятьдесят на северо-запад. Просто каждый день не наездишься, потому мы и уезжали туда обычно вместе.

– Мю, мы помирились?

– Еще как! Конечно! А ты сможешь подготовить меня к школе так быстро?

– Да ты почти все знаешь. Я же слежу за тобой все это время. Думаю, дело не в твоей подготовке, а...

– Знаю, знаю. В паршивом характере. Старуха Дженкинс всегда так говорит. Только она еще говорит, что характер – это навсегда, так что не знаю, что мы сможем сделать.

– Характер у тебя не паршивый, а просто сильный. Это скорее хорошо, чем плохо. Что касается школы – попробуем сделать вот что. Тебе понравилось, как Том Сойер и Джо Гарпер играли в пиратов?

– Очень! Я тоже люблю представлять всякие штуки.

– Вот и хорошо. Теперь наша задача – сыграть роль отличницы и пай-девочки.

– Это неинтересно...

Морин загадочно улыбнулась.

– А это мы посмотрим, актриса Мюриель. Ты ведь еще не видела грима и костюмов...


Три дня спустя на центральной улице Каса дель Соль появились две всадницы. Одна – малявка на громадном черном жеребце – удивления не вызвала, так как все ее здесь знали достаточно хорошо. Зато вторая была узнана только гулявшей в тенечке миссис Мэг Риджбек, приветственно замахавшей кружевным зонтиком, и Уолли Дженкинсом, любовно полировавшим свой новенький «форд» перед домом старого Дженкинса. Уолли издал приветственный вопль и неистово замахал шляпой.

– Мисс Морин! Вот это встреча, так встреча. А я тут за мамашей приехал, хочу свозить старушку в Сакраменто на ярмарку. И вы – ну прям настоящая девушка-ковбой! Хэлло, мисс Мюриель, ты опять красавица! Как дела?

– Отлично, Уолли. Папа на дальних пастбищах, так что мы с мисс Морин решили заняться шоппингом.

Уолли озадаченно посмотрел на Морин.

– Эт-то, стало быть... Дело хорошее. Наверное. Мало кто в нашей дыре этим увлекается, но что поделать. Необразованный народ, одни ковбои, чего ж вы хотите. Конечно, в больших городах привыкли за своим здоровьем следить... Ай! Здрасти, миссис Риджбек.

– Как ты был дураком, Уолли Дженкинс, так им и помрешь. Шоппинг – это не то, о чем ты подумал.

– Да я знаю, только вот не рано ли девочке...

– Уйди с глаз. Шоппинг – это прогулка по магазинам. И девочка уже вполне к этому готова. Здравствуй, милая.

– Добрый день, миссис Риджбек. Как поживаете?

Старушка задумчиво посмотрела на невозмутимую Мю, перевела взгляд на Морин и протянула:

– Да, все же есть толк от университета. Если уж тебе удалось объездить эту кобылку, то... Вы приехали, мисс Мюриель, за чем-то особенным?

– Скорее нет, миссис Риджбек. Нельзя же сидеть на ранчо целыми днями, кроме того, скоро у вас большой праздник, и мне хочется выглядеть такой же красивой, как ваша Миллисент.

– Могу тебя заверить, у тебя это получится. С твоего позволения, я поговорю с мисс Морин кое о чем.

– Разумеется. Всего доброго – и поклон вашим домашним.

С этими словами юная аристократка отошла к лошадям и стала уверенно и ловко ослаблять подпруги и привязывать поводья к коновязи.

Миссис Риджбек с проворством юной девушки ухватила Морин за руку и оттащила к калитке.

– Дай бог тебе счастья, девушка! Это невероятно, но ты это сделала!

Морин удивленно посмотрела на старушку..

– Не понимаю, миссис Риджбек. Вы о чем?

– Знаешь ли ты, что весь городок разбился на два лагеря? Одни поспорили, что ты сбежишь, другие – что повесишься. Мюриель Смит здесь знают с детства.

– Она замечательная девочка, миссис Риджбек, и я...

– У нее золотое сердечко и умелые, трудолюбивые ручки, но по части воспитания... Знаешь ли ты, задам тебе следующий вопрос, что за все время нашего с ней знакомства я слышала только следующие слова: «Ну?» «Че?» и «Драссь»? Не считая тех слов, которые предназначались не мне, а ее одноклассникам, и которые я все равно повторить не решусь?

– Насколько я знаю, ребята вели себя не всегда дружелюбно.

– Да, ты права. Дети могут быть на редкость злыми существами. Боже мой, девочка, ты только не подумай, что я не люблю эту маленькую козу! Просто стараюсь быть объективной. Тебе удалось отмыть хулиганку и замарашку, и теперь на свет явилась маленькая принцесса. Если не секрет, что вы собрались покупать?

Морин рассмеялась.

– Не секрет. Белье, нарядное платье, настоящие чулочки и туфельки, что-нибудь для души – и сходить в парикмахерскую. Насколько я знаю, Билл стриг ее овечьими ножницами.

– Нет, еще один раз старый Дженкинс побрил ее своей бритвой наголо. Она еще маленькая была, а на пастбищах подхватила... насекомых.

– Господи! Бедная Мю!

– Ну идите. Значит, так: у Салли в угловой лавке хорошая обувь, она ездит за ней в Даллас. Мэри торгует всякой парфюмерией и чулками-колготками. Белье и платье в магазине Сэма Коула, на Тенистой, Мю знает, где это. Там же и парикмахерская.

– А мороженое?

– А мороженое вы придете есть к нам. Я сама его делаю. Милли с меня шкуру спустит, если я вас упущу. Она совсем с ума сошла, впрочем, это неудивительно. Свадьба через неделю.

Морин нахмурилась. Неужели Билл будет настолько упрям, что не приедет на свадьбу друга?

Миссис Риджбек пытливо взглянула на девушку, но говорить ничего не стала. Успеется...


Поздним вечером в своей комнате на втором этаже дома Мюриель Смит разложила на кровати свои новые богатства и уселась перед кроватью на стульчик. В синих глазах девочки горело восхищение, свойственное всем представительницам Евиного рода при виде вещей, которые любой мужчина назовет по меньшей мере непрактичными. Впрочем, подобные мысли не могли занимать в эту минуту Мюриель Смит.

Тонкие, почти прозрачные чулочки с настоящими подвязками, украшенными ягодами вишен. Лакированные туфельки из мягкой кожи, на небольшом, но очень изящном каблучке. Набор разноцветных трусиков в пластиковом пакетике. Нижняя рубашка, отделанная кружевами. Ночная сорочка, бледно-голубая, воздушная, с рукавами-фонариками. Мягкая стеганая косметичка, в которой лежали гигиеническая помада с блеском, пахнущая апельсином, настоящая пудра в крошечной круглой коробочке, пуховка, расческа, набор заколок со звездочками, полумесяцами и колокольчиками, несколько разноцветных резинок для волос и НАСТОЯЩИЕ ТЕНИ ДЛЯ ГЛАЗ, ГОЛУБЕНЬКИЕ...

Отдельно, на подушке, лежало Платье.

Кремовое платье с лифом и сильно расклешенной пышной юбкой. Ворот и рукава украшали французские кружева, поясом служила длинная лента из золотистой парчи, которую можно было обернуть вокруг тоненькой талии несколько раз или завязать пышным бантом. Юбка сильно топорщилась, потому что под ней располагался пенный каскад нижних юбок, хрустящих крахмалом. К платью прилагалась крошечная сумочка на тонкой золотой цепочке, сделанная из той же парчи, что и пояс.

Мюриель Смит сидела тихо-тихо. Отчасти потому, что она по-прежнему презирала девчонок, которые по любому поводу визжат, сюсюкают и ведут себя, как обезьяны в зверинце. Отчасти же – потому что весь сегодняшний день она старалась не особенно вертеть головой.

В парикмахерской ее золотистые кудри были, пожалуй, впервые в жизни тщательнейшим образом расчесаны, потом вымыты каким-то душистым шампунем, сбрызнуты еще более душистой жидкостью, а потом парикмахерша в синем халатике с огромным вырезом принялась размахивать над головой немного струсившей Мю аж тремя видами ножниц – простыми, какими-то зубчатыми и еще одними, которые резали не по прямой, а по ломаной линии.

По окончании работы – во время нее Мю сидела, зажмурившись, – парикмахерша с неподдельным восторгом заметила, что такие волосы – дар небес. Действительно, хотя на полу и выросла целая копна остриженных волос, на голове у Мю их тоже не убавилось. Только теперь кудряшки не торчали, как попало, а настоящим золотым каскадом ниспадали на плечи и спину, задорно колыхались на лбу и совершенно ровно лежали на висках.

В доме Риджбеков Мю произвела фурор, хотя они даже не знали про платье, глупые люди! Девочка все время думала о своей прическе, поэтому на вопросы отвечала вежливо, но кратко и не всегда уместно. По дороге домой Мю в кои веки не пришпоривала Барона, а ехала едва ли не шагом – все из-за драгоценной прически.

Теперь она сидела и рассматривала свои сокровища, тихая и вся какая-то светящаяся изнутри. Потом встала, посмотрела в окно, выходившее прямо на бескрайние просторы прерии, и тихо прошептала:

– Мамочка, ты ведь не сердишься? Ты навсегда останешься моей мамой, а Морин. Морин – мой друг. Можно, я приведу ее на Холм? Ты сможешь получше ее рассмотреть. Она очень, очень, очень хорошая, правда. И знаешь, мама, мне кажется, что па тоже так думает. Ты уж скажи ему, чтобы он перестал дуться и возвращался поскорее, потому что свадьба Фрэнка через шесть дней. Я тебя очень люблю, мамочка...

Над прерией в бархатно-черном небе качалась, улыбаясь, одна-единственная звезда. Мю послала ей воздушный поцелуй, потом аккуратно убрала платье и остальные богатства с постели – и через пять минут уже спала.


За пятьдесят миль от ранчо «Соколиное Перо» на ту же самую звезду смотрел Билл Смит. Он лежал на войлочной подстилке, закинув босые ноги на седло Санты, которая наслаждалась невдалеке заслуженной свободой, и думал.

Он думал каждую ночь, потому что спать не мог. Во сне приходила Морин, и он стонал и скрипел зубами так, что старый Дженкинс уже пару раз запускал в него сапогом. Всего на стоянке ночевало человек десять ковбоев с окрестных ранчо, и сегодня все они решительно заявили Биллу, что придушат его подушкой, ежели он не прекратит выяснять по ночам отношения со своими бабами.

Он понятия не имел, что болтал во сне, но лицо Морин помнил отчетливо, а вот образ Мэри Лу, наоборот, как-то затуманился, словно уплывая от Билла по невидимой реке все дальше и дальше. Билл не хотел этого, боялся, злился, звал Мэри Лу, потом опять Морин, а потом появлялась Мю и отчаянно махала ему руками, и тогда он начинал звать ее тоже... В общем, не ночи, а китайские пытки. Сегодня днем он уже клевал носом в седле, и только незлобивый и неспешный характер Санты спас его от неминуемого и позорного падения на каменистую землю.

Билл душераздирающе вздохнул. Как они там? Справляются ли? Может, он зря в то утро все рассказал Мю? Это вышло сгоряча, и уже часом позже, погоняя Санту, Билл начал всерьез опасаться, что его дочурка из чистой солидарности с отцом ускачет следом. К счастью, этого не произошло. Пока.

Что, если они там вдрызг разругались? Морин с Мю не справится – и даже уехать с ранчо не сможет.

Зря они все это затеяли. Обошлось бы как-нибудь. Теперь все запуталось, закружилось, ко всем неприятностям с дочерью прибавились еще и его личные переживания, хоть это и стыдно...

– Почему стыдно-то, Билли?

Силуэт женщины был немного зыбким, туманным, но Билл ни на секунду не сомневался, кто перед ним.

– Привет, милая. Стыдно... потому что я – взрослый мужик.

– Вот именно поэтому ничего в этом такого нет. Будь ты старцем, вроде Дженкинса... да и тот позволяет себе иногда, сам знаешь. А ты молодой.

– Мэри Лу, я люблю тебя.

– Ты меня любил, Билли. Ты был мне хорошим мужем. И стал замечательным отцом нашей дочери. Но меня больше нет – а вы с Мю есть. И эта девушка – есть.

– Ты мне это говоришь?!

– Я ничего не могу тебе говорить, я тебе снюсь. Но я люблю тебя и Мю и желаю вам счастья. Не терзай себя, Билли. Все будет по-прежнему – и немножко лучше. На холме будет лежать белый камень, и Мю будет приходить туда, а ты – махать мне шляпой по дороге на пастбище. И мне будет спокойно, потому что вы будете счастливы.

– Но ведь мы с ней совсем разные...

– Мужчина и женщина всегда разные. Но потом они становятся – одно, и тогда рождается третий. Это великое чудо.

– Она не останется.

– Не останется, если ты будешь упрямым мулом. Скажи ей все, что чувствуешь. Ведь ты чувствуешь... Что ты чувствуешь, Билли?

– Я ее люблю...

– Так и скажи.

– Я люблю тебя, Морин?

– Я люблю тебя, Билли.

– Я люблю тебя, Мэри Лу.


– Все, ребяты, кончилось мое терпение. Бери его за ноги, Пит.

А...

– Ты уже всех достал, Смит! Ехал бы домой и рассказывал все это той, кому и следует это рассказывать. Третью ночь спать не даешь, а мы тебе не железные. Тащи его, Пит. Вон туда, в сторонку. А то неровен час, приставать начнет спросонья, позору с ним не оберешься. И чтоб завтра же сматывался, понял? Приглядим мы за твоими клячами, не волнуйся.


Ранним утром Билл Смит, отчаянно зевая и смущенно улыбаясь скалящимся на него ковбоям, взял курс на ранчо «Соколиное Перо».

8

Билл приехал на ранчо только к ужину – Санта была кобылой флегматичной и иногда переходила на степенную трусцу, а то и на шаг. Сиу встретила его истошным визгом и волнообразными движениями своего гибкого тела, долженствующими выражать самую беззаветную любовь и самое наивысшее счастье при виде ненаглядного хозяина. Больше, впрочем, ненаглядного хозяина никто не ждал. В окнах не горел свет, дверь была по обычаю здешних мест приперта колышком.

В стойле не оказалось ни Барона, ни смирной кобылки-трехлетки, которую Мю выбрала для Морин. Билл нахмурился, почесал хлыстом нос и вернулся к дому.

Вариантов столь позднего – скоро стемнеет! – отсутствия было немного. Либо худшие его опасения оправдались, и Мю с Морин разругались вдрызг. Тогда девчонка вполне способна назло учительнице ускакать в прерию и затаиться, а Морин от отчаяния могла кинуться на поиски. Учитывая то, что наездницей она была не самой лучшей, здесь тоже можно было ожидать нескольких вариантов развития ситуации. Либо она заблудилась в прерии, либо Мю – паршивка! – водит ее за собой, но близко не подпускает, либо она вообще свалилась с лошади, и тогда... нет, тогда кобыла уже вернулась бы на ранчо.

Может быть, они не поругались? Тогда вполне возможно, что Мю потащила Морин на прогулку. Билл, правда, категорически запретил ей вечерние скачки, но раз его нет, почему бы не обойти запрет? Сам он, во всяком случае, почти наверняка бы попытался.

А еще есть вовсе неприятные варианты. Мю заболела. Заболела Морин. Кого-то из них укусила змея...

Через десять минут Билл довел себя до состояния чистой истерики и стал метаться по двору, потому что напрочь забыл, куда сбросил седло. Сайта с подозрением косилась на хозяина, а потом вдруг обернулась к дороге и тихонько заржала.

Через пару минут Билл убедился, что чуткий слух кобылы ее не подвел. До него донесся рев мотора, лязганье железа – и еще совершенно необычный звук.

Пение двух нежных и чистых голосов:

– Вернись домой, Билл Бейли, тебя подруга ждет. Вернись домой, Билл Бейли, она с ума сойдет. Вернись домой, вернись домой, вернись домой, Билл Бейли!

Билл Смит подошел к плетню и зачарованно уставился на удивительную картину, открывшуюся его взору.

Впереди, как всегда, бежал Волк. Он был весь в пыли, но зато на шее его красовался ошейник, который надевался на вольнолюбивого пса только во время выезда в город.

Прямо за Волком пылил и гремел джип, который, как показалось Биллу, тарахтел значительно тише, чем обычно. За джипом ленивой – по его меркам – рысцой трусил Барон, без седла и тоже весь в пыли.

В самом джипе все было необычно. Во-первых, он буквально утопал в цветах, словно свадебный экипаж. Букеты лилий, пионов, роз, какие-то зеленые веточки, а между ними – сверточки, коробочки, пакетики и пакетищи.

За рулем сидела черноволосая красотка с изумрудными очами, голова ее была по-цыгански повязана шелковым платком, одета она была в темно-зеленую шелковую блузку с распахнутым воротом, и выглядело это так сногсшибательно, что Билл слегка покашлял, возвращая себя в реальность.

Рядом с этой красоткой сидела красотка поменьше. Вот тут и случилось самое позорное за все эти дни: Билл Смит совершенно серьезно не узнал собственную дочь! Это длилось всего несколько секунд, но факт оставался фактом: первым делом Билл подумал – а что это за девчонка рядом с Морин Килкенни?

Девчонка была чудо как хороша, это он разглядел, когда она прямо на ходу выпрыгнула из джипа и с индейским кличем на алых устах помчалась к Биллу. На девчонке, то есть на Мю – после вопля-то он ее признал, – была элегантная юбка в черно-зеленую клетку, белоснежная блузка с кружевным воротничком и кокетливым галстучком из той же шотландки, а также темно-синий блейзер с золотыми пуговками. На ногах вполне ладно сидели белые гольфы с помпонами и удобные черные туфельки, сейчас они, правда, стремительно покрывались пылью.

Прелестное видение взлетело на забор и повисло на шее ошеломленного Билла, покрывая его лицо бурными поцелуями.

– Папка! Ты приехал! Перестал обижаться и приехал, я же знала, знала! Как здорово! Через четыре дня мы все втроем поедем на свадьбу к Фрэнку и Милли меня сделали второй подружкой невесты а со мной в паре пойдет Пол Бэнкс я ему весной нос расквасила то-то он обалдеет когда меня увидит...

– Погоди, милая, дай отдышаться и посмотреть на тебя. Ты прямо принцесса, истинный Бог.

– Папка, папка, это же еще не все! Мы с Морин сегодня сдали экзамен!!!

Билл быстро посмотрел на Морин. Та стояла возле джипа, улыбаясь мягко и горделиво, но смотрела не на Билла, а на Мю. Билл откашлялся.

– Это правда, мисс Морин?

– Разумеется... мистер Билл. Ваша дочь сегодня блестяще отвечала на вопросы комиссии и произвела прекрасное впечатление на представителей попечительского совета.

– Это точно, па, та очкастая жердь так и офигела, когда я вошла и шаркнула ножкой. А потом сказала, что очень рада тому, что ты взялся за ум. Ну не ду...

– Мю-ри-ель!

– Ну не глупая ли женщина, хотела я сказать.

Билл переводил взгляд с Мюриель на Морин, хмурился, недоверчиво улыбался... В его голове теснились одни вопросительные знаки, а где-то на задворках сознания вертелась мысль, что надо бы быть суровым и строгим, потому что, как ни крути, а с Морин они поругались и не по его вине, вернее, не только по его вине, и что это еще за экзамен, о котором родной отец узнает в последнюю очередь?!

Морин внезапно потянулась – и у Билла перехватило дыхание. Под шелком блузки так четко вырисовалась безупречная грудь, что он немедленно забыл о необходимости выглядеть суровым и строгим.

– Э-э-э... Давайте по порядку, а? Слишком много новостей, и все они совершенно невозможные, то есть...

– Мы устали, правда, Мю? Поэтому мы идем и готовим ужин, а вы, мистер Билл, перегоните этот катафалк в гараж и принесите наши покупки в дом, идет? Там, кстати, и вам подарочки.

Говоря это, разнузданная красотка не сводила с Билла зеленых глаз, и он почувствовал, что ноги у него слегка ослабли. Все-таки весь день в седле...

Мю спрыгнула с забора и умчалась в дом, горланя нечто очень радостное и совершенно бессвязное, Морин отправилась следом, а разом взмокший Билл поспешил к джипу, словно это он нанялся на поденную работу к зеленоглазой, а не она к нему.

Через четверть часа на сковородке шипел и благоухал бекон, в ведерке со льдом остывали две бутылки – одна с детским, другая со взрослым шампанским, переодевшаяся в привычные джинсы и футболку Мю носилась вокруг стола, расставляя тарелки и бокалы, Морин, напевая себе под нос, лущила бобы, а Билл стоял в дверях – и почему-то чувствовал себя совершенно счастливым.

Это было в воздухе, в аромате жареной ветчины, в тихих звуках песни, в смехе девочки с золотыми кудряшками, в мурлыканье кошки у камина, в далеком вечернем квохтанье птичника, в неярких красках заката – это было во всем. Мир и покой. И твердая уверенность, что теперь все хорошо.

Они расселись за столом, и Морин протянула обе бутылки Биллу. Первым хлопнуло детское шампанское, пахнущее земляникой, и Мю опять заверещала от восторга. Открывая «взрослую» бутылку, Билл на мгновение замер. Он тысячу лет этого не делал. Даже на собственной свадьбе с Мэри Лу. В последний раз шампанское они пили на Рождество, в ту зиму, когда познакомились... Золотая бумажка, проволочка в неумелых, слишком могучих пальцах, рвущиеся на волю золотистые пузырьки...

Даже в простых бокалах шампанское смотрелось изумительно. Билл осторожно приподнял бокал и умоляюще взглянул на Морин.

– Ну? Расскажите же мне!

– Погоди. Сперва – тост. За Мюриель Смит, одержавшую сегодня большую победу! За принцессу Мю, которая доказала, что способна объезжать не только мустангов. За умную, красивую и смелую девочку, которая справилась с настоящим экзаменом! За тебя, милая!

Билл осторожно придвинул свой бокал к бокалу Мю, потом, помедлив, – к бокалу Морин. В этот момент их глаза встретились, и Билл едва не взвыл от счастья. В невозможных, сине-зеленых очах горело то, чему он не знал названия, но от чего его сердце забилось в тысячу раз сильнее и громче,

– Итак – рассказ.

– Да, рассказ. Чур, я первая!

– Нет, Мю, я тоже хочу, я ведь тоже все-таки имею отношение...

– Самое главное отношение, Морин! Давай по очереди?

– Давай. Значит, так: вчера мы были в городе и провели там целый день...

– Я была в парикмахерской, па! Мне сделали прическу – ты видишь? Я всю ночь старалась держать голову прямо!

– А пока ее стригли, я кое-куда сходила. Точнее – в школу.

– Прямо к Джонсихе!

– Представилась ей по полной программе. Сказала, что окончила университет в Филадельфии, проработала некоторое время в школе, в том числе с трудными подростками, а сюда приехала по просьбе мистера Смита, которому далеко не безразлично образование его дочери.

– А Джонсиха перетрусила!

Билл хмыкнул, отпивая шампанское.

– Еще бы! У нее самой за плечами церковно-приходская школа.

– Я не очень хотела прибегать к такому методу, но мисс Джонс буквально сама напросилась. Она вдруг стала разговаривать со мной, как будто я приехала с инспекцией ее работы из самого Вашингтона. Одним словом, я предложила ей собрать заинтересованных лиц и как можно скорее, без всякой подготовки проверить уровень Мю.

– И тогда Джонсиха сказала с мерзкой улыбочкой – а не приехать ли вам прямо завтра?

– А я сказала – отлично! Ведь по закону мы не имеем права лишать ребенка конституционно закрепленных каникул.

– И Джонсиха скисла.

– Она не то чтобы скисла, но глаза у нее забегали. Оказывается, весь попечительский совет проживает у вас в Каса дель Соль? Почему ты этого не сказал?

– Да я и сам с ними не больно-то общался. Самые мерзкие ба... женщины в городке. Мю, как же ты не струсила?

– Она очень смелая девица. Наша задача была – сыграть роль. Знаешь, у нее прирожденные способности актрисы. Видел бы ты их лица, когда она стала читать наизусть Теннисона.

– Верю. У меня бы тоже было такое лицо, потому что, как и они, я понятия не имею, кто этот достойный человек.

– Ты прав, они тоже не имели. Поэтому поспешно приняли умный вид и стали кивать. Еще Мю решила пару задачек и ответила нанесколько вопросов по истории. В общем, экзамен мы сдали. После этого мисс Джонс вся скривилась и сказала... ну, в общем, передала тебе привет.

– И тогда Морин ее убила наповал.

– Мю, может...

– Нет, пусть он тоже обрадуется! Па! Она сказала, что мне не придется ходить в школу каждый день, потому что мой инлек... интелегаль... короче, мои мозги не соответствуют их программе, поэтому Морин будет сама заниматься со мной по программе экстерната, а зимой и весной я буду сдавать экзамены! Это значит, я смогу жить на ранчо, понимаешь? Мы больше не расстанемся!

Билл перевел взгляд на Морин. Теперь она смутилась и опустила глаза. Билл протянул руку и осторожно коснулся ее тонких пальчиков.

– То есть... Это значит... Ты остаешься с нами?

– Ну... в общем... Разумеется, это будешь решать ты... Если вам не в тягость, я могла бы...

– Па! Пусть она останется! Ты ведь согласишься?

Билл встал. Огонь в камине освещал его могучую фигуру, но лицо оставалось в тени, а голос звучал почти как обычно, разве что немного взволнованно.

– Согласен ли я? Конечно, согласен. Я тоже хочу сказать тост. Девочка моя, на этот раз не за тебя, хотя только о тебе все мои мысли. Я хочу выпить за мисс Килкенни. За Морин. За удивительную девушку. За то, что она тоже смогла выдержать экзамен. За тебя, Морин. И спасибо. За Мю – и за меня.

Мю притихла. Она не могла бы объяснить словами, что происходит, но ей почему-то казалось, что сейчас ее папка говорит не о сегодняшнем экзамене в школе.


А потом настал черед демонстрации нарядов. Билл сидел с открытым ртом и смотрел на свою дочь, не узнавая ее. Нет, он всегда был уверен, что его Мю – самая красивая, самая милая, самая лучшая, но и во сне не мог представить, что она может быть ТАКОЙ...

Вечный сорванец, отчаянная головушка, с пяти лет объезжавшая лошадей, ночевавшая под открытым небом, Мю на его глазах превращалась то в чинную школьницу, то в юную кокетку, то в маленькую принцессу. Билл даже не знал названия тех вещей, которые Мю и Морин накупили в магазинчиках Каса дель Соль. Он всегда справедливо полагал, что достаточно приучить девочку менять каждый вечер носочки и трусики, а в смысле верхней одежды – джинсы и клетчатые рубашки на Мю всегда смотрелись отлично. Но все эти оборочки, юбочки, кофточки, носочки, босоножки, похожие на карамельки, заколки, усыпанные блестками, бусы и браслеты, сумочки и рюкзачки – все это было совершенно ни к чему в прерии, но, черт возьми, как же это было здорово! И прежде всего потому, что это заставляло втрое ярче блестеть глазенки его дочери.

Мю упивалась своим триумфом. Только одно платье она не продемонстрировала – и Морин ее прекрасно поняла и заговорщически подмигнула, прикрывшись от Билла ладонью. То самое, золотое, в котором через четыре дня ей предстояло блистать на свадебной церемонии.


Потом настал черед Билла. Морин и Мюриель торжественно вынесли в гостиную огромный пакет, и Билл немедленно нахмурился.

– Чего это еще?

– Сюрприз. Где примеришь? Нам выйти, или пойдешь к себе?

– Не буду я ничего мерить, что вы придумали...

– Па, ты же не собираешься прийти к Фрэнку на свадьбу в сапогах и джинсах?

– В наших краях все испокон веку ходят именно в таком виде...

– Но не к алтарю! Ты же свидетель!

– Да я не носил костюмов сто лет! Потом, я весь грязный, от меня лошадью пахнет...

– Ты отлично можешь вымыться на заднем дворе. Вперед!

И Билл Смит был решительно выпровожен на задний двор вместе с кувшином горячей воды, куском мыла и полотенцем.

Мю помчалась наверх, раскладывать богатства на место, а Морин осталась за столом.

Шампанское бродило у нее в крови, сама себе она казалась легкой и невесомой, словно воздушный шарик. Беспричинная радость заставляла девушку улыбаться и задумчиво водить по краю недопитого бокала пальцем...

А потом она встала и бесшумно скользнула в коридор, ведущий к задней двери.


Билл нерешительно оглянулся на дом. Свет сюда не падал, но зато передняя веранда была сейчас ярко освещена, так что темный силуэт дома окружал светящийся ореол. Билл мрачно стянул рубаху через голову. Бросил сверху шейный платок, превратившийся в тряпку еще пару лет назад. Сбросил куда-то в темноту сапоги – один улетел в мальвы, другой – в люпин. Переступил босыми ногами и снова оглянулся на дверь. Ее было и не различить в темноте, но Биллу почему-то казалось, что она приоткрыта. Он сердито тряхнул головой и сказал вполголоса:

– Ты прям, как девица, Билл Смит. Или монашка, попавшая на стоянку ковбоев. На собственном дворе боишься портки снять!

С этими бодрящими словами Билл решительно взялся за молнию джинсов и потянул ее вниз. Через секунду он остался полностью обнаженным, и именно в этот момент из-за облачка вынырнула полная луна и залила сад мягким серебряным светом. Билл хмыкнул – и зачерпнул из бочки дождевую воду. Горячая вода была ему не особенно и нужна, он с детства привык мыться в куда более холодной воде, чем эта, нагревшаяся за день в громадной бочке.

Он намылил жесткие волосы и зажмурился, чувствуя, как пена течет по лицу. На ощупь взял черпак, зачерпнул воды, окатил себя раз, другой...

Это было нежнейшее из прикосновений. Словно бабочка скользнула по спине крылышками. Билл окаменел.

Чьи-то тонкие руки скользнули по его плечам, спине, рукам. Опустились на талию, обняли. Потом к нему прижалось маленькое, горячее тело. Обнаженное тело. Тело женщины.

Мурлыкающий шепот щекотал его лопатки. Гладкая кожа жгла его тело. И самое главное: глаза-то он открыть не мог! Мыло, будь оно неладно!

Смеющийся голос Морин раздался в залитой серебром тишине:

– Это страшная месть, Билл Бейли! Никому не позволяется подсматривать за девушками, когда они принимают душ... Кроме тех, кого сами эти девушки выберут!

Он был мужчиной, Билл Смит, он умел принимать стремительные решения и действовать по обстоятельствам. Водопад воды обрушился на них обоих, смывая проклятое мыло, и последние капли еще не достигли земли, когда Билл уже стремительно развернулся в кольце этих нежных рук и подхватил смеющуюся и мокрую Морин. Еще через мгновение он целовал ее, бурно и яростно, больше не таясь ни от нее, ни от себя самого. Не было повода. Во-первых, она отвечала на его поцелуи с не меньшей страстью, а во-вторых, что же может скрыть совершенно голый мужчина от совершенно голой женщины, если они стоят, обнявшись, и луна заливает их жидким серебром, а мальвы почему-то пахнут куда слаще роз...

В какой-то момент она чуть крепче сжала руки у него на плечах, а потом ее ноги обвились вокруг его бедер. Ни Билл, ни Морин даже не почувствовали самого момента, когда их тела слились воедино. Так бывает. Когда очень этого ждешь, когда только об этом и мечтаешь, когда мгновения превращаются в века, а века – в секунду. Именно это и происходило сейчас с двумя любовниками, чьи тела сплелись в тесном объятии. Вселенная вокруг на некоторое время угасла, и никого из них не волновало то, что где-то совсем рядом осталась та, прошлая жизнь, в которой надо делать вид и притворяться, в которой остались другие люди и Мю...

Только мысль о Мюриель привела их в чувство. Билл слегка ослабил железные объятия и прошептал, тяжело дыша:

– Может, припрем дверь?

– Нет... Тогда она точно заинтересуется... Пойдем...

– Пойдем?! Ты смерти моей хочешь, женщина? Я могу и умереть, если ты уйдешь.

– Я больше не уйду. И от этого не умирают. Если смогу я – сможешь и ты... Поцелуй меня.

– А ты сможешь?..

Возможно, по времени это был действительно быстрый секс, но ни Биллу, ни Морин он таким не показался. Ночь вспыхнула фейерверком, а потом они покатились по мокрой траве, отчаянно сцеловывая с губ друг друга последние стоны и вздохи этой быстрой и бурной любви. И вовремя – потому что на темной стене вспыхнул квадрат света, а в нем возник силуэт девочки. Звонкий голос Мюриель заявил:

– Сколько можно мыться, па! Я не смотрю, но хватит уже! Морин тоже куда-то делась... Ты только не думай, что тебе удастся отвертеться от примерки. Жду три минуты!

С этими словами Мю гордо удалилась, а Билл и Морин в панике переглянулись в кустах мальвы.

– Влипли!

– Точно. У тебя в комнате окно открыто?

– Не помню. Наверное.

– Пошли, я тебя подсажу.

– Я же мокрая вся...

– Вот и вытрешься там. Скорее, Морри...

Через минуту он уже подсаживал Морин в ее собственное окно, а она давилась хохотом, потому что это было очень щекотно и до невозможности сексуально. Наконец операция успешно завершилась, и Морин высунулась из окна по пояс, чтобы еще раз обнять Билла за шею и поцеловать прямо в губы. Он тоже поцеловал ее, а потом отстранился и прорычал:

– Уйди, женщина, а то я вытащу тебя обратно!

– Не забудь надеть что-нибудь. Твои джинсы...

– И ты не забудь. У меня очень умная дочь.


Через пару минут Билл Смит в джинсах на голое тело и с напряженно-независимым лицом прошествовал мимо Мюриель в свою комнату. Девочка проводила его изумленным взглядом, а потом кротко поинтересовалась:

– Па, ты не нашел в темноте воду и потому валялся по траве?

– А? Э! Это я поскользнулся. Упал, в общем. А полотенце действительно не нашел. Где там эта учительница? Сейчас выйду.

Морин наскоро замотала волосы полотенцем, завернулась в новенький махровый халат и вышла из Маленького Дома, нарочито зевая. Мю вскинула брови.

– Ты была в комнате? Как же я тебя не увидела...

– Твой отец так долго моется? Я едва не заснула.

– Ох, нет, Морин, пожалуйста! Мы должны на него взглянуть! Я ведь никогда в жизни не видела его в красивом костюме!

– Надеюсь, он не задержится. Но потом сразу спать!

– Хорошо-хорошо... Bay!!! ПАПА...

Морин обернулась, следуя за взглядом девочки, – и тоже онемела.

В дверях гостиной стояла настоящая кинозвезда. Влажные волосы слегка вились, легкая небритость необычайно украшала загорелое лицо. Из-под густых бровей сверкали звездами темно-серые глаза – Морин знала, почему.

Костюм был скроен по мотивам моды 30-х, и теперь Биллу Смиту не хватало только мягкой шляпы с широкими полями, чтобы походить на какого-нибудь неотразимого мафиози. Широкие плечи подчеркивал пиджак, ослепительно белая рубашка контрастировала с загорелой кожей. Широкие брюки одновременно подчеркивали гибкую узкую талию и скрывали некоторую кривизну ног, присущую любому ковбою. Ослепительные черные туфли завершали наряд, и было так странно видеть сверкающую обувь на ногах человека, вся жизнь которого проходит в ковбойском седле.

Билл ухмыльнулся, глядя на своих застывших женщин.

– Ну, как вам Билли-Бой?

– Потрясающе... Мю, ты только посмотри!

– Мой папка самый лучший! Хо, он будет лучше Фрэнка!

– Не сомневаюсь в этом. Ну, теперь спать, Мю.

– Спокойной ночи!

Девочка порывисто обняла Морин, поцеловала смеющегося Билла и убежала к себе. Билл развернулся, подошел к Морин, остановился прямо перед ней. Девушка не смела поднять на него горящие глаза. Казалось, от тела мужчины исходит испепеляющий жар, тело Морин плавилось, превращаясь в желе, кровь почти закипала в венах. Она упорно не сводила глаз с плохо застегнутой пуговицы на рубашке Билла, а перед ее мысленным взором стояла совсем иная картина: обнаженный мужчина в саду, блестящие в лунных лучах капли воды на гладкой коже...

Билл протянул руку и коснулся ее щеки. Голос его был тихим, но в нем кипела едва сдерживаемая страсть.

– Мы немного поторопились, мисс Килкенни...

У нее от ужаса зазвенело в ушах. Что он такое говорит?! Неужели он сожалеет о том, что между ними произошло...

– Мы очень спешили. Хотелось бы уточнить некоторые детали. Есть предложение: все то же самое, но помедленнее. И закрепить, скажем, пару раз.

Она подняла голову, медленно стянула с головы дурацкий тюрбан из полотенца. Черные влажные пряди упали на плечи и грудь, и Билл запустил в них пальцы, лаская, перебирая, поражаясь шелковистости этих волос. Морин усмехнулась – и первая направилась в сторону его комнаты. Билл последовал за ней.

9

На самом пороге его комнаты Морин, не оборачиваясь и не останавливаясь, повела плечами, и халат соскользнул бы на пол, не подхвати его Билл. Он скомкал мягкую ткань, поднес к лицу, вдохнул запах тела Морин, не сводя горящих глаз с обнаженного тела девушки. Волосы прикрывали ее до самой талии, зато всем остальным он мог любоваться беспрепятственно.

Потом Морин повернулась – и Билл в который уже раз перестал дышать. Ему доводилось видеть Морин обнаженной, но сейчас она была совсем близко, в его собственной комнате, в двух шагах от него.

Девушка улыбнулась и подошла ближе. Билл молча, осторожно, накрыл ладонями ее маленькие груди, стал бережно ласкать напряженные соски. Морин молча расстегнула верхнюю пуговицу его рубашки... вторую... третью. Билл торопливо освободился от пиджака, содрал рубашку через голову и снова принялся ласкать ее грудь. Морин откинула назад голову, подалась к нему, закрыла глаза. Ее нижняя губа была прикушена, прерывистое дыхание вырывалось из груди с тихими, блаженными стонами. Билл почувствовал, как в глазах у него темнеет. Он едва сдерживался, чтобы не овладеть ею, как совсем недавно, в саду, но ведь на этот раз все должно было быть медленнее...

Ее пальчики ухватились за пуговицу на брюках, расстегнули молнию, а потом Билл едва не потерял рассудок от неожиданности – рука Морин скользнула к нему в брюки, чудом держащиеся на бедрах. Зеленые глаза, потемневшие от страсти, открылись, и ирландская ведьма с шутливым ужасом в голосе воскликнула:

– Ты всегда надеваешь костюм на голое тело, ковбой?

Он вцепился в ее руку, ласкавшую сейчас самую чувствительную часть его тела, и прорычал:

– С тобой лучше не перегружать себя лишней одеждой, красавица. Можно не успеть снять ее...

Она рассмеялась и помогла злосчастным брюкам упасть на пол. После этого Билл со вздохом облегчения привлек ее к себе, наслаждаясь ощущением этого великолепного тела, так тесно прижавшегося к его собственному, неистово лаская выгибающуюся спину и точеные бедра, то и дело скользя ладонью по груди, нежному животу, завиткам темных волос внизу...

Морин прерывисто вздохнула, чувствуя, как он усиливает натиск. Она сама не знала, что возбуждает ее сильнее – стремительные и обжигающие прикосновения, страстные поцелуи или ощущение его напряженной плоти, касающейся ее бедер и живота...

Они медленно опустились на ковер перед горящим камином, и алые отблески заплясали по белоснежной коже девушки. Морин со стоном выгнулась дугой в руках Билла, обхватила его за шею руками, потянула его к себе, мечтая только об одном – почувствовать на себе тяжесть этого могучего тела, ощутить тот миг, когда они станут едины...

Билл не заставил себя ждать. Он почти накрыл Морин своим телом, изо всех сил оттягивая тот момент, когда он больше не сможет сдерживаться. Девушка была такой маленькой и хрупкой рядом с ним, что больше всего на свете он боялся причинить ей невольную боль. Несмотря на собственные муки, становившиеся все сильнее, он принялся ласкать Морин еще настойчивее, пока она не начала извиваться в его руках, стонами моля о близости. Билл медленно раздвинул ее бедра, ладонью ощущая влажный жар ее лона...

А потом был смерч и вихрь, тьма и мириады новых солнц, сменившихся радугами и золотым дождем. Было ощущение полета, подъема на какую-то немыслимую вершину, где захватывает дух и останавливается сердце, но в этот момент ты слышишь стук другого сердца и понимаешь, что отныне ты совершенно бессмертен, ибо у тебя два тела, два сердца, два дыхания, и при этом ты – одно, ты един так, как не был никогда в жизни...

И тьма рассыпалась миллионом сияющих искр, раскатилась тихим и счастливым смехом женщины, ветром пронесся над ней блаженный вздох мужчины, и не стало на свете ничего, кроме тьмы, тепла и сжатых насмерть объятий.


Морин проснулась на рассвете, потому что Билл целовал ее. Она сонно улыбнулась в ответ, обхватила его и руками, и ногами, прижалась щекой к теплой груди и сказала тихо и счастливо:

– Я могла бы провести так всю жизнь.

Билл провел ладонью по буйным черным кольцам волос Морин, потом легонько шлепнул ее по тугой попке.

– Ничего не выйдет. Коровы должны доиться, лошади пастись, куры – клевать зерно. Кроме того, нужно и нам подкрепить силы, а также продумать, что делать с Мю.

Морин мгновенно открыла глаза и с тревогой уставилась на Билла.

– Ты считаешь, нам надо скрывать от нее...

– Не уверен, что нам это удастся, но и просто начать спать в одной постели мы не можем.

Морин отползла на край кровати, потянула к себе простыню. Если она что-нибудь понимает в жизни, Билл сейчас предлагает ей одеться и потихоньку сматываться из его комнаты!

– Мне казалось, мы оба этого хотели.

– Да. И сделали это. И если ты не будешь смотреть на меня так сердито, то я рискну предположить, что мы сделаем это еще и еще раз. Если повезет – то прямо сейчас.

– Нет, для начала я хочу понять, что ты имеешь в виду. То, что мы должны тискаться по углам и торопливо трахаться, пока Мю спит или скачет верхом по прерии? А потом делать вид, что ничего не произошло, и мило улыбаться за столом?

Билл вздохнул и встал с постели. При виде его обнаженного тела у Морин перехватило дыхание, но она изо всех сил держала себя в руках. Мужчина подошел к окну, задумчиво взялся за открытую створку.

– Морин, я ведь ковбой, а не профессор...

– Это в смысле: сделал дело – скачи себе смело?

– Не язви. Это в том смысле, что объяснять на словах я не шибко умею. Ты уже, вон, считаешь, что я предлагаю прятаться...

– Но ты именно это и предлагаешь! Неужели ты не понимаешь, как это противно – приходить тайком в чужую комнату, быстро... сам знаешь что, а потом убегать к себе? Так поступают, когда не хотят никаких отношений. Я тебя спрашиваю – какие у нас с тобой отношения?

Билл повернулся к Морин, скрестил руки на груди, присел на подоконник. Она собрала в кулак всю свою волю, чтобы не опускать глаза ниже его мощной груди.

– Морин, я не знаю, как это объяснить. То, что было со мной ночью... Это как будто табун диких лошадей по мне промчался, но от этого не больно, а хорошо. Так я это чувствую. Но что касается нашей жизни в этом доме – здесь не только мы с тобой должны решать.

– Разве ты кого-нибудь спрашивал, когда женился?

– Нет. Но мы были вдвоем с Мэри Лу. Мы ни черта не умели, мы, как молодые жеребята, только в охоту вошедшие, просто знали, что нас друг к другу тянет. Это уж потом мы узнавали друг про дружку, понимали, что к чему, уважать учились... Любить! И вот когда маленько научились – у нас появилась Мюриель. Так мне кажется.

– Хорошо. А мы с тобой?

Он стремительно шагнул к ней – и через мгновение оказался на кровати, лежащим на Морин, опираясь только на полусогнутые локти. У нее перехватило дыхание – и от желанной тяжести тела мужчины, и от неожиданного острого возбуждения. О боже, кто бы мог подумать, что этот простоватый ковбой окажется таким пылким, таким изощренным, таким умелым, страстным и нежным любовником? А она сама... Она ли это?

Билл не отрывал глаз от ее пылающего лица.

– Я хочу тебя, Морин. Я хочу тебя с самого первого мига нашей встречи. Ты ведь тоже это почувствовала там, на крыльце дома Риджбеков? Но я не могу, не имею права решать наше с тобой будущее без Мюриель. Ведь для нее ты займешь место ее матери. Матери, которую она почти не видела, не помнит, но которую любит, а значит – ревнует.

– Она хорошо ко мне относится...

– Она считает тебя своим другом. Верит тебе. Подражает тебе. Благодарна тебе. Она рада, что ты согласилась остаться в этом доме. Но будет ли она рада, если ты займешь место ее матери?

Они оба повернулись на короткий, тоненький всхлип. Дверь комнаты стукнула, донесся звук торопливо удаляющихся шажков босых пяток. Потом стукнула входная дверь. Со двора донесся резкий свист, топот копыт, яростное ржание.

Билл и Морин в ужасе и тоске посмотрели друг на друга, потом скатились с постели и подбежали к окну. Громадный вороной перемахнул забор и помчался в прерию, вздымая клубы пыли. На спине сжалась в комочек маленькая фигурка.

Морин заметалась по комнате в поисках одежды.

– Господи, да что ж я за идиотка... Чего ты сидишь?! Чего ты ждешь?! Не уговаривать меня надо было, а дать по заднице, чтобы лучше соображала.

– Морин...

– Надо за ней ехать! Она же видела нас в постели!

– Чего ты переполошилась-то... Все уже произошло.

– Я читала, я знаю! Это может быть самой страшной травмой для психики – увидеть своих... одного из своих родителей в такой ситуации. Она ведь шла к тебе, как всегда по утрам, поздороваться, пошептаться...

– Морри, уймись.

– А нашла тебя, голого, с голой мной в постели.

– Морри, она видела голых мужиков и голых женщин.

– Но не тебя!

– Ну... не меня. Собственно, дело не в этом.

Билл вздохнул и принялся одеваться. Морин с тревогой следила за ним.

– В чем же тогда? Почему ты так спокоен?

– Я не спокоен. Но дело в том, что догнать этого жеребца не может ни одна лошадь из моего табуна. Джип тем более. К сожалению, нам остается только ждать, когда Мю остынет и поутихнет.

– Чтоб вы все провалились с вашими ковбойскими штуками! Девочка одна ускакала в прерию, а родной отец...

– Родной отец скачет за ней. Только... Я хочу услышать на прощание вот что. Как ты все-таки ко мне относишься, мисс Килкенни?

Морин молча подняла на Билла изумрудный взгляд. По щекам пробежали две слезинки – и она отвернулась, так и не сказав ни слова. Билл скрипнул зубами, на скулах перекатились желваки. Потом он повернулся и резко вышел из комнаты. Через минуту Морин услышала топот копыт еще одной лошади.


Час с лишним Морин провела на редкость бездарно, слоняясь по дому и то и дело выглядывая в окно. За окном, разумеется, никого не было, и Морин продолжала изводить себя терзаниями о том, чего уже было не изменить.

Она бродила из комнаты в комнату и, пожалуй, впервые приглядывалась к вещам, окружавшим ее, немного с иной точки зрения...

Занавески на окнах. Деревянная чашка на старинном трюмо, в чашке коралловые бусы. Расшитые салфетки на каминной полке. Старый, весь потрескавшийся фаянсовый кувшин, расписанный вручную и явно женской рукой.

Мэри Лу умерла до того, как был полностью отстроен этот дом. Она успела пожить только в Маленьком Доме, том самом пристроенном флигеле, в котором почти месяц прожила Морин Килкенни. Теперь Морин вглядывалась в вещи гораздо пристальнее, словно силясь разглядеть на них отпечатки прикосновений давно ушедшей из жизни женщины.

Матери Мю. Жены Билла.

Ирландская ли кровь тому была виною, напряженные ли нервы, но Морин кожей ощущала чей-то взгляд. Этот взгляд не был враждебным, скорее, любопытствующим, изучающим...

Морин водила рукой по индейским покрывалам, висевшим на стенах ее комнаты. Трогала старую посуду. Билл хорошо зарабатывал, но новых чашек и тарелок в доме не водилось.

Морин взяла в руки бусы. Розовые, карамельно-гладкие, круглые, чуть неровные бусины глухо стукались друг об друга, и Морин вдруг показалось, что они хранят тепло человеческого тела... Нет, разумеется, они нагрелись просто от ее ладоней, но ощущение чужого присутствия только усилилось.

Какой она была женщиной, Мэри Лу Смит, златокудрая и синеглазая хозяйка ранчо «Соколиное Перо», разделившая с юным Биллом Смитом все тяготы и лишения первых месяцев своего замужества?

Морин задумчиво прижала к груди алые бусины и вышла во двор. Ответы можно получить, только задавая вопросы. Она вышла за плетеный забор и быстро зашагала по хорошо различимой в высокой траве тропе – здесь наверняка постоянно проходили лошади.

Через полчаса, когда ранчо осталось далеко позади, Морин оказалась по пояс в серо-зеленом море травы. Тропа здесь была уже еле различима, но она больше и не требовалась.

Прямо перед Морин, ярдах в двухстах, поднимался пологий, но высокий холм. На его склоне был отчетливо виден громадный черный жеребец, спокойно пасущийся и лишь иногда бдительным взглядом окидывавший окрестности. Лорд Байрон, он же Барон.

Морин чуть передохнула, крепче сжала бусы в кулаке и прибавила шагу. В горку идти было труднее, но она упрямо карабкалась на холм, уже точно зная, кого там увидит. И все же картина, открывшаяся ей, едва не заставила Морин. расплакаться.

На самой вершине холма травы почти не было. Вернее, здесь она росла не так густо. Зеленый дерн прикрывал небольшой холмик, на котором вместо креста или могильного камня лежал обыкновенный речной голыш, только очень крупный и абсолютно белый. Видимо, в состав камня входил кварц, так как сейчас, на солнце, камень то и дело вспыхивал ослепительными искрами, словно был усыпан бриллиантами. У основания камня лежали цветы. Алые степные гвоздики и маки, синие люпины, желтые купальницы, белые кувшинки. В изголовье могилы стояла кряжистая, но надежная скамья – два толстых пня, доска поперек и еще одна – в качестве, спинки.

На скамье сидела, скорчившись, маленькая фигурка. Худенькую спину обтягивала выцветшая клетчатая рубаха, босые ноги были в пыли. Только золотые кудряшки-пружинки – ореолом вокруг головы. Маленький грустный ангел.

Морин застыла, не в силах сделать ни единого шага. И снова ей показалось, что кто-то смотрит на нее, пристально, чуть тревожно и вопросительно.

Морин с трудом разжала пересохшие губы. Старинная гэльская формула сама собой сорвалась с языка.

– Я пришла с миром и не имею зла в своих помыслах...

Мюриель буркнула, не оборачиваясь:

– Это ирландский, да? Красиво...

– Это гэльский... Сама не знаю, почему я так сказала. Мне... можно войти?

– Тут дверей нет. И ты уже пришла.

– Я сяду?

– Садись.

Морин почти робко опустилась на скамью. Потом вспомнила, поспешно протянула Мю бусы. Почему-то это казалось ей очень важным, именно здесь, именно сейчас...

Девочка молча приняла алую нить, стала перебирать бусины тонкими пальчиками. Тишина вокруг звенела песней жаворонка. Солнце разгоралось все ярче. Морин кашлянула.

– Мю, я тебя искала, но теперь понятия не имею, что говорить. Наверное, надо извиниться...

– За что?

– Ну...

– Нет, раз хочешь извиняться, скажи, за что. Словами.

– За то, что я... что мы... Твой отец и я...

Мю вскинула голову, и Морин увидела на лице девочки тень улыбки. Только тень – но от этого на сердце сразу стало легче.

– Мю, я действительно не знаю, что сказать. Но если ты обижена...

– Я не обижена. И извиняться не за что. Я немножко не ожидала, растерялась... ну и все!

– Ты не сердишься на меня... на нас?

– За что же? Я ведь уже говорила тебе, мы с папкой в тебя влюбились. Оба. И я рада, что ты тоже.

– Что – тоже?

Мю резко повернулась к Морин. В синих глазах загорелась тревога.

– Ты тоже влюбилась? Или нет? Скажи мне, Морин.

– Я...

– Скажи словами!

– Да.

– Нет, целиком скажи.

И тогда Морин посмотрела на девочку и ответила просто и тихо:

– Да. Я люблю твоего отца. Я люблю тебя. Я хочу остаться с вами.

– Навсегда?

– Навсегда. Если вы оба этого тоже хотите.

– И ты будешь моей... моей...

– Нет. Мама у тебя одна. Я постараюсь быть для тебя такой же доброй, любящей, нежной и нужной тебе, но мамой...

– Ты не хочешь?

– Это будет зависеть только от тебя. Мю, я испугалась сегодня утром и боюсь до сих пор только одного – чтобы ты не подумала, будто я хочу занять место твоей мамы.

Девочка кивнула и снова отвернулась. Тишина вновь настала на холме, но теперь в ней не чувствовалось напряжения. Только покой. Потом Мю негромко заметила:

– Хорошо, что ты сюда пришла. Я собиралась тебя привести. Показать маме.

– Для меня это честь.

– Думаю, ты ей понравилась. Мне так кажется. Она мне сегодня ночью снилась – и улыбалась.

– Ты ее хорошо помнишь?

– Да. В школе мне говорили, что этого не может быть, я даже дралась... с некоторыми. А теперь я думаю, не стоит их бить. Они просто не знают.

– У тебя были друзья?

– Не особенно. Хотя... Пол Бэнкс не такой уж и плохой парень. Просто дурак, но мальчишки все такие. А вообще-то он ничего, даже подрался из-за меня с одним...

– Вы с ним пойдете за Мидли и Фрэнком.

– Да. Только он не знает. Я попросила Милли ничего не говорить. Вот Пол Бэнкс офигеет!

– Мю!

– Прости, забываю. Ты не волнуйся, я тебя не подведу. Да и в платье мне совсем не хочется говорить плохие слова, даже удивительно.

– Ничего удивительного. Это же не простое платье. Пойдем?

– Пойдем. Па наверняка нервничает.

– Он не знает, что ты здесь?

– Знает, должно быть. Я всегда сбегаю сюда, когда надо подумать. Он, кстати, тоже. Ты пешком пришла?

– Да. Я еще плохо умею обращаться с лошадьми.

– Ничего. Научишься.

Они поднялись со скамьи, и Мю шагнула к холмику. Морин хотела тактично отвернуться, но не успела, и потому увидела, как девочка осторожно и заботливо уложила алую нитку бус вокруг белого камня. Потом она повернулась и весело побежала с холма, выбивая босыми пятками облачка пыли. Черный жеребец приветствовал свою маленькую подружку вопросительным ржанием, но Мю хлопнула его по крупу и пошла рядом с Морин.

Высоко в небе звенел жаворонок.


Билл сидел в тенечке и мрачно смотрел на дорогу. Он догадывался, где может прятаться Мю, но не спешил искать ее. Он не знал, что сказать своей дочери. В основном потому, что так и не услышал самых главных слов от Морин.

Билл сердито покачал головой, отвечая на собственный невысказанный вопрос. Да, их ночь – это самое чудесное, что происходило с Биллом Смитом за последние десять лет, но что она значила для Морин? Вновь вернулись сомнения и неуверенность – что может предложить городской девушке простой ковбой? Рай на ранчо? Взрослую дочь с далеко не ангельским характером?

Просто сказать ей, что он чувствует? Это совсем не просто, Мэри Лу. Потому что именно это и может ее напугать. Кто их разберет, женщин, да еще городских. Может быть, именно признание в любви способно ее отпугнуть.

Да, она спрашивала о том, какие у них отношения. А какие тут могут быть отношения, если он влюблен в Морин Килкенни, влюблен по уши! Но если она не испытывает к нему ответных чувств, то лучше уж все закончить одним махом. Не терзать себя, не создавать неудобства для Морин, не разочаровывать Мю, потому что девчонка, может, и рассердилась на утреннюю сцену, но к Морин-то привязалась за этот месяц по-настоящему.

Билл страдальчески сморщился. Эдак вся работа на ранчо встанет! А ведь коровы не станут ждать, когда там их хозяин разберется в своих чувствах. Коровам доиться надо.

Одним словом, Билл поднялся и пошел к своим животным. Задал корма птице, почистил хлев Принцессы, подоил пегих коров, собрал в большую корзину свежие яйца, оставив с десяток под наседкой, и направился к дому.

Войдя в комнату, он едва не уронил корзину с яйцами, потому что совершенно не ожидал увидеть Морин и Мю сидящими за столом и оживленно болтающими о какой-то ерунде. При виде Билла они обе замолчали, а потом Мю изрекла:

– Вот и папка пришел. Садись, папка, завтракать.

– Ты где была-то?

– На Холме.

– А. Понятно. Давно вернулась?

– Морин за мной пришла, мы поговорили и пришли домой.

– Угу.

– Билл?

– Да, Морин?

– Ты ничего не хочешь мне сказать?

– Не знаю.

– А спросить меня?

– Ну... Зависит от того, что ты хочешь услышать.

Мю отправила в рот здоровенный кусок сандвича и фыркнула.

– Скажи ей, папка, что влюбился и хочешь, чтобы она осталась с нами. Она без этого нипочем не останется.

– Это правда?

– Мне казалось, я уже об этом тебе говорила...

– Кхм... Мю, а ты, я так понимаю, уже приняла решение?

– А чего его принимать? Ты влюбился в нее, она влюбилась в тебя, вы спали в одной кровати, мама не против, я тем более. По-моему, осталось только одно.

– Что же?

– Чтобы вы поцеловались!

Билл перевел взгляд на немного смутившуюся и очень хорошенькую Морин. Она ответила ему сияющим взглядом сине-зеленых глаз. И тогда Билл встал, подошел к своей женщине и крепко поцеловал ее в губы. А его десятилетняя дочь вытерла руки о полотенце и наградила их обоих бурными аплодисментами.

10

Морин лежала в постели и следила за солнечным лучом, медленно продвигавшимся по потолку из одного угла комнаты в другой. Молодая женщина улыбалась, но эту улыбку вызвал отнюдь не солнечный луч.

Морин нежилась в постели, еще хранившей тепло тела Билла. Сам Билл, по обыкновению, уже отправился работать, встав сегодня даже раньше, чем обычно. Сегодня им всем троим предстояло отправиться на свадьбу Миллисент Риджбек и Фрэнка Марло, в городок Каса дель Соль, так что ранчо на целый день оставалось без присмотра.

Пролетевшие три дня и три ночи были самыми счастливыми в жизни Морин Килкенни. Утро начиналось с улыбки, хотя спать за эти трое суток и Морин, и Биллу выпало всего несколько часов. Они просто не могли тратить время на сон.

Мю, благословившая их отношения, была уже достаточно взрослой, и теперь им не грозили ее неожиданные визиты по утрам. Вчера она очень тронула Морин, так как стучала и спрашивала разрешения войти минут пять, хотя и Билла уже в комнате не было, и Морин успела натянуть ночную рубашку. Войдя, Мю влезла на постель и пытливо уставилась на Морин, отчего та немного смутилась, но взгляд выдержала.

– Ты не обижайся, Морин. Мне просто надо привыкнуть. Вот я и привыкаю.

– Что ты, я рада тебя видеть. Чем займемся сегодня?

– Мне надо помочь папке. Если хочешь, поедем на пастбище вместе. Я тебе покажу, как мы с Волком собираем лошадей в кораль. Завтра нас не будет, так что надежнее им остаться в загоне.

И, разумеется, Морин поехала и была потрясена тем, как ловко десятилетняя девочка управляется с огромным, на взгляд Морин, табуном больших и строптивых животных. А потом они вернулись на ранчо, и Морин впервые в жизни доила корову, а Мю умирала со смеху, но в конце все стало получаться, и Морин удостоилась похвалы. Были и птичник, и свинарник, и уборка дома, и еще тысяча разных дел, после чего ночью Морин едва доползла до постели и готовилась рухнуть и заснуть, но тут вернулся Билл, и сон улетучился сам собой.

Морин потянулась, проведя под одеялом ладонями по своему животу и груди. Странно, но тело совсем не болело, хотя она за всю жизнь, наверное, не испытала столько физических нагрузок.

Она опять улыбнулась, вспомнив, как поздней ночью, уже после полуночи, Билл тихонечко вывел ее из дома, уволок на задний двор, и они опять, как в самый первый раз, занимались любовью прямо в густой траве, нещадно помяв при этом мальвы, а потом вместе принимали прохладный душ из той самой бочки. При этом воспоминании Морин закусила губу, чувствуя нарастающее возбуждение.

Она никогда не думала, что однажды будет считать какого-то мужчину – прекрасным. Билл был прекрасен. Она не могла отвести глаз от его сильного смуглого тела, ей все время нужно было его трогать, ласкать, гладить, обнимать, с изумлением и восторгом познавая мужское тело – и с таким же восторгом позволяя и мужчине в ответ исследовать ее саму, пробовать на вкус, целовать, просто прикасаться...

Их три ночи были чем-то вроде знакомства. Они неустанно ласкали друг друга, боясь упустить хоть что-то, с восторгом открывая для себя все новые и новые вещи...

Теперь Морин Килкенни совершенно точно знала, что у ее любимого ковбоя самые нежные руки на свете. И что никогда в жизни она не пожелает прикосновения иных рук. Для нее просто не существовало никого другого. Только Билл...

Морин закрыла глаза, услышав осторожные шаги в коридоре. Притворилась спящей, хотя улыбка неудержимо просилась на припухшие губы.

Почти беззвучно приоткрылась дверь. Еще мгновение – и Морин со смехом обвила руками крепкую шею, а Билл начал отчаянно целовать ее щеки, шею и грудь.

– Я пришел будить мою хозяйку. Солнце высоко, Бог на небе, и все хорошо.

– Я уже проснулась, ковбой. Меня разбудила пустота в нашей постели.

– Солнышко, у нас масса дел. Венчание назначено на полдень, так что нам надо выехать пораньше, а перед этим еще и нацепить парадную сбрую.

– Мы поедем на джипе?

– Да, хотя в этом есть определенный риск. Я его посмотрел сегодня с утра, за дорогу туда можно ручаться, но вот обратно... В случае чего дойдем пешком!

– Не дойдем. Я собираюсь прийти на свадьбу подруги не в кроссовках, а на каблуках.

– Тогда я донесу тебя.

– А Мю?

– Она что, тоже наденет каблуки?

– Сюрприз! Я не скажу тебе ни слова. Мы собираемся быть самыми красивыми подружками невесты в мире.

Билл задумчиво посмотрел на Морин.

– Знаешь, если бы ты явилась туда босой и в холщовом рубище, а Мю – в джинсах и полинявшей рубашонке – я бы все равно считал вас самыми прекрасными в мире женщинами. Моими женщинами. Морин...

– Что?

– Я люблю тебя.

– И я тебя люблю, ковбой. Поставь воду греться.

– Зачем? Полно же в бочке.

– Во-первых, не так уж и полно. Некоторые вылили почти половину... на некоторых. Во-вторых, горячей водой тоже нужно мыться.

– Намек понял. Клянусь, к Рождеству у вас с Мю будет настоящая ванная.

– И душевая.

– И душевая. Что еще?

– Больше ничего. Только ты, по утрам, рядом со мной.

– Я люблю тебя.

– Я люблю...


К девяти утра Морин и Мюриель успели принять почти настоящую горячую ванну, на этот раз не на заднем дворе, а в маленькой комнатушке за кухней, после чего удалились наверх, в комнату Мю. Билл проводил их подозрительным взглядом, почесал в затылке и принялся за собственные сборы. У него на душ, бритье и одевание ушло минут двадцать, но дамы явно не торопились. В десять он занервничал, в четверть одиннадцатого вознамерился пойти и поторопить кокеток, но в этот момент...

Первой вышла Мюриель. Золотое платье и изящные туфельки делали девочку настоящей принцессой, золотые кудри легким облачком вились над головкой. Синие глазищи сверкали в предвкушении собственного триумфа, и восхищенный Билл церемонно склонился над маленькой ручкой, непривычно чистой и гладкой.

А потом Мю отступила в сторону, и Билл замер, едва успев распрямиться.

Маленькая фея стояла на самом верху лестницы. Зеленый шелк облегал фигуру Морин, тонкий газовый шарф облаком клубился вокруг тонких рук. Черные волосы каскадом ниспадали на плечи, и стройные ножки казались еще стройнее из-за изящных туфелек на умопомрачительно высоких каблуках. На коралловых устах играла легкая улыбка, румянец окрасил нежные щеки, и только для Билла горели сине-зеленые, невозможные глаза, над которыми загибались пушистые ресницы.

Морин была так прекрасна в этот миг, что Мю даже всхлипнула от восторга, а Билл никак не мог поверить, что эта изящная красавица еще сегодня утром лежала в его объятиях и что это точеное тело, эти шелковые волосы, эти губы, глаза, ямочки на щеках – все это принадлежит ему, ему одному.

Морин смотрела на своего мужчину с нескрываемым восхищением. Мужественная красота Билла производила потрясающее впечатление, особенно рядом с маленьким золотым эльфом по имени Мюриель. Сейчас Морин видела, как они похожи, отец и дочь, и радость наполнила сердце молодой женщины. Перед ней стояла ее семья, два самых любимых и важных для нее человека.

Наконец все налюбовались друг другом, вовремя вспомнили о подарках, оставленных в комнате, наскоро срезали огромные букеты полевых цветов – и начали погрузку в джип. Волк и Сиу едва не испортили наряды дам, поскольку почему-то страшно взволновались из-за предстоящего отъезда. Собственно, Волк и был причиной того, что этот самый отъезд вышел немного нервным. Едва Билл вырулил на дорогу, громадный пес уселся в пыль, задрал голову и протяжно завыл. Впечатлительная Сиу немедленно подхватила, тут же в стойле начал бесноваться Барон, а за ним и остальные обитатели хлева и птичника. Морин нахмурилась и с тревогой взглянула на Билла, но Мюриель беззаботно взмахнула ручкой.

– Это они обалдели, когда увидели нас в необычном виде. Просто не узнали. Папка, ты только не гони, а то мы с Морин будем все в пыли.

Джип натужно взвыл – и Билл, Морин и Мюриель отбыли на свадьбу лучших друзей.


Миллисент металась по комнате в одной комбинации и почему-то фате на голове. Тетушка Мэг, разряженная в пух и прах, с философским видом восседала в высоком кресле и благосклонно наблюдала за усилиями своей племянницы держать себя в руках. Две девушки, Салли и Мэри, покорно держали на вытянутых руках пышное белое платье и ждали, когда невеста выдохнется.

– Господи, господи, ГОСПОДИ!!! Где она?!

– О чем ты, Миллисент?

– О ком! О своей подружке, которую я своими руками отправила в прерию, чтобы она именно сегодня опоздала!

– Она приедет прямо к церкви, не волнуйся ты так.

– Вам легко говорить, тетечка, не вы же выходите замуж. Боже, у меня руки холодные и мокрые, как у лягушки.

– Обычное дело. Когда я выходила замуж в третий раз...

– Тетя Мэг! Я выхожу в первый. И, надеюсь, в последний.

– О, не зарекайся. Хорошее дело никогда не жаль повторить.

(Голос Фрэнка из соседней комнаты: «Я все слышу!»)

– Тетя! Фрэнки это неприятно.

– Ха! Он сейчас тоже мало что соображает. Мой второй муж полез целоваться к мэру, когда тот велел поцеловать «самого важного человека на этой свадьбе». Жаль, нельзя было венчаться все четыре раза.

– Господи, какие у вас нервы. Выдержать такое четыре раза...

– По-настоящему я волновалась, только когда выходила за твоего дядю, Риджбека. Видишь ли, думаю, это был единственный случай, когда я была гораздо больше заинтересована в свадьбе, чем мой жених.

– Это как?

– Суди сама. В восемнадцать лет я уехала из Сакраменто в Даллас и вышла замуж за Сэма Кроуза. Он был моим ровесником и собирался в юридический колледж, а тут его призвали в армию, так что молодая жена была ему гораздо нужнее. Второй раз, это когда Сэмми уже убили на войне, я выходила замуж в Юте, за Отиса. Он был из мормонов...

– Тетя! Вы мне не рассказывали.

– Нет, у него была всего одна жена, я, но дело было в том, что его как раз собирались женить на такой толстой и страшной девахе из местных, так что я попалась очень вовремя. Даже мормонам не разрешено жениться одновременно на двух женщинах.

– Я что-то подзабыла, с Отисом вы...

– Развелась. Повод – супружеская измена. На самом деле он таки взял себе вторую жену, но тут я укатила в Калифорнию и обратилась в тамошний суд, а по калифорнийским законам многоженство запрещено.

Милли заинтересовалась и присела на стул.

– Тетечка, а ведь я совершенно ничего этого не знала. Что же было с третьим мужем?

– Третий муж у меня появился по привычке. Ничего плохого я о нем сказать не могу, кроме того, что он, видимо, с самого начала собирался оттяпать мои денежки – а от Отиса я получила вполне приличного отступного. Короче говоря, Саймон меня обобрал, и я вернулась в Сакраменто. Мне было уже сороквосемь, жизнь казалась отвратной, а Сакраменто – это такое место, где вряд ли можно встретить особо хитроумного альфонса. Здешние мужики, не в обиду Фрэнки будь сказано, просты, как оглобля. Я думала отдохнуть, но тут мне повстречался твой дядюшка...

– Ох, тетя Мэг, так вы в него влюбились?

Тетя Мэг задумчиво воздела очи к потолку.

– Боюсь, что так, милая. По сравнению с моими высокомудрыми мужьями твой дядя был здоровенным мужиком с кривыми ногами и пудовыми кулачищами. Его интересовали лошади, лошади, лошади, коровы, виски – и только потом женщины, потому он и достался мне, хе-хе, практически мальчиком.

Миллисент погрозила тетке пальцем.

– Не язвите, тетечка. С этим ковбоем, насколько я помню, вы прожили двадцать пять лет.

– Да, ты права. И вот уже семь лет, как я оплакиваю его – в меру своих талантов на этот счет. И не поверишь, за эти семь лет, а до этого – за двадцать пять – мне ни разу не захотелось замуж за другого.

– Дядя вас тоже любил, я помню.

– Да. Любил. И я думаю, что от судьбы не уйдешь, Милли. Если уж суждено мне было встретить своего Боба в Сакраменто – так я его и встретила, даром что тридцать лет до него моталась по всей стране. Это я к тому, что волнуйся, не волнуйся – от судьбы не уйдешь.

– Господи! Одиннадцать! Фрэнк, а он не мог забыть?!

– Ну что ты, милая...

Тетка Мэг налила себе рюмочку ликера и устроилась в кресле поудобнее.

– Ничего, они ему напомнят.

– Кто?

– Мюриель и Морин. Теперь Биллу Смиту не вырваться.

– Вы это о чем? Я чего-то не знаю?

– Думаю, она еще тоже этого не знает. Хотя... Он мужчина решительный. Возможно, вполне возможно...

Миллисент с подозрением посмотрела на свою престарелую тетушку, махнула рукой и принялась осторожно влезать в платье.

Без четверти двенадцать Фрэнк Марло нервно курил возле маленькой церквушки Каса дель Соль, то и дело поглядывая то направо, то налево. Справа должна была появиться его невеста, Милли, слева – его свидетель, Билл. Пока ни того, ни другого на горизонте видно не было. Фрэнк чувствовал себя дурак дураком, потому что все население городка собралось на площади перед церковью и наслаждалось зрелищем одинокого жениха. К тому же жара становилась все нестерпимее, хотя Фрэнк и относил ее частично к своему свадебному наряду, состоящему из тугого, как корсет, фрака, белоснежной рубашки, удушающего крахмального галстука и дурацких порток в обтяжку, в которых он себя чувствовал вроде как в нижнем белье. Жали и новые туфли, Милли не появлялась, так что жизнь казалась невыносимой.

Какой-то незнакомец в хорошем костюме, явно нездешний, остановился рядом с мечущимся Фрэнком и дружелюбно поинтересовался:

– Волнуешься, приятель?

Фрэнк мельком глянул на сверкающие туфли и шикарный темно-серый костюм, швырнул окурок в пыль и снова вгляделся в знойное марево, бросив незнакомцу:

– Нелегкое это дело, мистер. Главное, все куда-то подевались. Свидетель – черт с ним, но Милли! Не могу ж я без невесты жениться.

– А без свидетеля, значит, можешь?

– Свидетель мой, мистер, мог и подзадержаться. У него такой паршивый транспорт, что я не удивлюсь, если он поспеет только к вечерней попойке.

Незнакомец издал подозрительно знакомый смешок, и Фрэнк Марло наконец соизволил обернуться и посмотреть на собеседника. После недолгой паузы площадь потряс вопль жениха:

– Чтоб я сдох! Билли Смит! Я ведь и в самом деле принял тебя за какого-то городского дружка Милли! Ой, батюшки, да ты же шикарнее меня выглядишь! А где Мю? И где ваша гувернантка? Ну как вы там с ней, не цапаетесь? Я слыхал, она уже отделала Джонсиху?

– Мю сдала экзамен. Они с Морин сейчас будут. Поехали за невестой.

В этот момент толпа разразилась приветственными возгласами. В конце улочки появился праздничный кортеж. Фрэнк немедленно онемел, а Билл с улыбкой встал у него за спиной.

Впереди белым облаком плыла румяная и хорошенькая Миллисент Риджбек. Рядом с ней незнакомая черноволосая красотка бережно поддерживала под руку бодрую и оживленную тетушку Мэг. Длинный белый шлейф за невестой несли красный, словно томат, мальчик и прелестная, словно эльф, девочка в золотистом платьице. Мальчик все время недоверчиво косился на свою спутницу, а она невозмутимо улыбалась окружающим и кивала знакомым.

Фрэнк пригляделся – и схватил Билла за руку.

– Билли! Это же Мю! Бог ты мой, ее и не узнать! А кто это... Чтоб мне провалиться! Морин Килкенни! Как вспомню, какая у нее попка...

Стальные пальцы стиснули локоть Фрэнка так, что счастливый жених издал сдавленное шипение и замолчал. Билл, мило улыбаясь подходившему кортежу, произнес, почти не шевеля губами:

– Если не хочешь, чтобы Милли овдовела до первой брачной ночи, забудь навеки то, что собирался сказать про мою будущую жену. Понял?

– По... понял...

– Молодец. Поздравляю, Миллисент.

– Спасибо, Билл. Я потрясена, честно. Фрэнк! Закрой рот и пойдем в церковь.


Всю свадебную церемонию Фрэнк Марло пытался сообщить своей невесте потрясающую новость. Удалось ему это только во время торжественного поцелуя перед самым алтарем. Милли отреагировала бурно – громким и радостным визгом, и тогда тетушка Мэг благосклонно кивнула и сообщила своим молодым соседкам:

– Лично я визжала от восторга только на суде по поводу развода. С Отисом, разумеется. Приятно, что в наше время девушки так хорошо относятся к браку.

Грянули свадебные колокола, на бархатной подушечке молодым поднесли пару подков, и вся огромная толпа гостей устремилась к месту свадебного пира, озабоченно поглядывая на небо, которое почему-то приобрело рубиновый оттенок.

11

Столы были выставлены прямо на улице. Длинные деревянные козлы, наспех сколоченные и покрытые где скатертями, а где и простой чистой тканью. Впрочем, ни скатертей, ни самих столов не было видно – настолько они ломились от угощения. Здесь были пироги с черникой, пироги с олениной, пироги со свининой, пироги с яблоками. Жаркое из птицы дикой и домашней. Жаркое из свинины. Жаркое из мяса молодых бычков. Салаты из овощей и фруктов. Ветчина и бекон. Рулеты и поджарки. Запеченное мясо и свежие овощи. Зелень. Фрукты. Цветы.

И море настоящего кукурузного пойла на жженом сахаре!

В последнем вопросе соревновались сразу несколько школ самогоноварения. Старуха Дженкинс настаивала на фильтре из аптечного активированного угля, в то время как Мэг Риджбек утверждала – и ее поддерживала основная часть мужского населения – что на это дело годится только натуральный пережженный уголь из осины, причем не измельченный, а кусками. Кроме того, почтенные дамы разошлись в вопросе по поводу ароматических добавок – Мэг Риджбек стояла за прогресс и настаивала на эссенциях, старуха Дженкинс – на натуральных компотах. Мы упоминаем об этом алкогольном споре так подробно потому, что Морин Килкенни пала невольной жертвой – ее заставили пробовать и то, и другое, поэтому к тому времени, когда все расселись за столами, она была уже румяная и веселая до крайности.

Впрочем, это чуть позже, а в самом начале застолья истинный фурор произвела Мюриель Смит. Хорошенькая, как ангел, золотоволосая и синеглазая Мюриель Смит, на которую изумленно косился непривычно тихий и смирный Пол Бэнкс, затянутый в парадный костюмчик и настоящий галстук. Мюриель Смит в платье принцессы и с манерами герцогини, светски болтающая с миссис Риджбек и вежливо кивающая знакомым ковбоям.

А те ухмылялись в прокуренные усы и неловко, но галантно склонялись над крошечной ручкой, пряча странный блеск в глазах. Эта девочка выросла у них на коленях, почти все они помнили Мюриель Смит небольшим кульком, мирно чмокающим за спиной собственного отца.

Морин следила за успехами Мю с ревнивым волнением, удивившим ее саму. Она была просто-таки непростительно равнодушна к любимой подруге Милли, отвечала невпопад, а потом и вовсе убежала на середине фразы – ей показалось, что Мю сейчас зацепится пышной юбкой за скамью. Все обошлось, и Морин вернулась к новобрачной, которая встретила ее откровенно изумленным взглядом.

– Морин Килкенни! Ты ведешь себя, как самая настоящая наседка! У меня сегодня свадьба! Ты – подружка невесты.

– Извини, Милли. У Мю сегодня первый торжественный выход в свет, и я немного волнуюсь.

– Не за что волноваться, кроме как за меня. Мю великолепна, это видно невооруженным глазом, как видно и то, что папаше Бэнксу скоро придется нарушить обет молчания и восстановить отношения с Биллом.

– Они в ссоре?

– Не то чтобы... Просто не разговаривают лет пять, когда бычки Билла на выставке взяли у Бэнксовых все призы, а он их специально выписывал из Англии.

– Тебя здесь не было пять лет назад, Милли, откуда же ты знаешь?

– Здрасс-те! Бэнкс наш сосед, а его теща – бывшая подружка тети Мэг.

– Почему бывшая?

– Потому что они поссорились пятнадцать лет назад, тогда она еще не была тещей Бэнкса, а потом стала и переехала в соседний дом. Тетечка Мэг очень разозлилась и с тех пор в курсе всего, что происходит у Бэнксов.

– Боже, как все сложно... Здравствуйте, Уолли!

– Мисс Морин! Мое почтение! На вас прям смотреть больно, такая вы красавица. Милли, поздравления тебе и Фрэнку.

– Спасибо, Уолли.

Уолли Дженкинс сиял, словно новенький доллар, усы топорщились, а новенькая шляпа была лихо заломлена на затылок. Морин невольно рассмеялась, вспомнив обстоятельства их знакомства.

В этот момент Билл неслышно возник у нее за плечом и легонько обнял девушку за талию. Морин едва не задохнулась от счастья. Положительно, ее ковбой был самым красивым на этом празднике!


Небо перестало пугать собравшихся странным малиновым оттенком, однако безмятежной голубизны так и не приобрело. Воздух стал тяжелым и почти осязаемым на ощупь.

Далеко от Каса дель Соль, в прерии, небо неожиданно глухо громыхнуло.

На ранчо «Соколиное Перо» забеспокоились животные. Петух тревожно носился по двору, собирая своих подружек под крышу птичника. Индюк курлыкал, не переставая. Мычали в стойле коровы. Нервно всхрапывал и бил копытами Барон, и даже кроткая Санта вторила ему тоненьким и тревожным ржанием.

Сиу подползла на брюхе к Волку и заскулила. Огромный пес напряженно и чутко вслушивался в окружающую обманчивую тишину. Потом стоящие торчком уши прижались к голове, Волк решительно поднялся и помчался прочь, в сторону пастбища. Сиу серо-желтой тенью метнулась вслед за ним. Обеим собакам неоднократно приходилось самостоятельно заниматься лошадьми, в этом не было ничего необычного, но сегодня... Сегодня в воздухе висела тревога.


Разрумянившаяся Морин в изнеможении присела на скамью. Только что она танцевала настоящий ковбойский танец со старым Дженкинсом, потом ее подхватил и закружил Билл, и теперь девушка чувствовала себя так, словно проскакала верхом не один десяток миль. Впрочем, настроение у нее было прекрасным, и даже неимоверный шум, царивший на празднике, не раздражал ее.

Мю начисто позабыла о степенности и необходимости соответствовать своему королевскому наряду. Визжа от избытка чувств, она сейчас отбивала чечетку на пару со счастливым женихом Фрэнком Марло. Вокруг неутомимых танцоров образовался круг неистово хлопающих, свистящих и палящих из револьверов зрителей, чей рев практически заглушал немудреное музыкальное сопровождение.

Билл принес Морин стакан холодного джулепа, и она с благодарностью поднесла его к губам, отпила, а потом прижала стакан к пылающим щекам.

– Я сейчас вся сгорю или растаю. Хочется раздеться догола.

– Не вздумай. Вот домой приедем, тогда...

– Что тогда?

Сине-зеленые глаза лукаво смотрели на Билла, и он невольно улыбнулся, а потом и вовсе потянулся к Морин и коснулся губами ее щеки.

– Ты самая красивая.

– А ты – слов нет.

– Морри...

– Билл, я...

Внезапно Билл сгреб ее в объятия и заглянул в глаза. Скулы затвердели, и в глуховатом голосе зазвучали тревожные нотки.

– Морин, я понимаю, что сейчас, может, и не время, но... Ты выйдешь за меня замуж?

Она прикрыла глаза, пробуя на вкус эти слова. Предложение руки и сердца. Он просит ее стать его женой. Билл Смит хочет жениться на Морин Килкенни...

Билл легонечко встряхнул Морин, испугавшись, что она заснула. В этот момент сзади послышался благожелательный голосок вездесущей тетушки Мэг:

– Разумеется, выйдет, Билли Смит. Это было ясно с первого же момента вашей встречи. Всем. Кроме вас двоих.

Билл смущенно обернулся, не выпуская Морин из рук, та открыла глаза и спрятала пылающее лицо на груди своего ковбоя.

– Миссис Риджбек... Я ведь простой ковбой, а она...

– Билл, я тебя люблю.

– Что?! Повтори, что ты сказала?

– Я. Тебя. Люблю.

Тетушка Мэг довольно хмыкнула.

– Что за молодежь пошла! Я же эксперт в вопросах брака, как можно не доверять моим заключениям. И не тяните со свадьбой. Сами видите – народ стосковался по праздникам.


И были пляски до упаду, тосты за здоровье новобрачных, пожелания и приветственные вопли, пальба из всех видов оружия, небольшое импровизированное родео – и даже в сумерках никто и не думал расходиться. Однако Билл все чаще посматривал на небо и хмурился, временами переглядываясь со стариком Дженкинсом и другими ковбоями. Едва дождавшись, чтобы внесли свадебный пирог, украшенный горящими свечами и сахарными фигурками жениха и невесты, Билл Смит подхватил Морин под руку и шепнул:

– Пошли, найдем Мю. Надо ехать.

– Уже? Но, Билл, еще совсем рано. Джип ты починил, так что мы быстро доберемся, а девочке наверняка хочется еще повесе...

– Па, может, домой? Похоже, будет шумно.

Морин смотрела на возникшую из людского водоворота Мюриель с искренним уважением. Дочь ковбоя, одно слово. На раскрасневшемся личике не было и тени сожаления по поводу того, что приходится покидать веселый праздник. Мю совершенно по-взрослому была озабочена хозяйственными вопросами. Кроме того, их с Биллом явно что-то тревожило, а вот Морин понятия не имела, что именно.

Еще полчаса ушло на прощание и поцелуи, наконец Билл погрузил своих дам в джип, принял от тетушки Мэг большую корзину с пирогами и закусками, помахал рукой Фрэнку и Милли и завел мотор.

Через несколько минут они выехали из городка и покатили по прерии. Сумерки стремительно превращались в темноту, и тут Морин поняла, что тревожило Билла и Мю.

Далеко, едва ли не за горизонтом, небо вновь, как и в тот, самый первый раз, вспыхивало лиловыми зарницами. Вспышки становились все чаще, вскоре все вокруг приобрело странный и немного пугающий металлический отсвет. Морин в восторге смотрела по сторонам. Картина была красивой – и страшноватой.

– Билл, это опять гроза?

– Надеюсь.

– В каком это смысле?

Мю перегнулась с заднего сиденья, влезла между Морин и Биллом, потому что за ревом мотора ей было ничего не слышно.

– Это папка в том смысле, что как бы не было чего похуже.

– Господи! Не пугайте меня, ковбои! Грозу я помню, что же может быть еще хуже?

Билл мрачно бросил:

– Сухая гроза.

– Это как?

– В наших местах часто бывает. Нет дождя. Давление не меняется. Просто очень много электричества в воздухе.

– Это плохо?

– Нет, если вокруг есть дома повыше, а на них громоотводы. Но ранчо стоит на открытой местности. Если гроза пройдет над нами – могут быть неприятности.

– Па, ты можешь прибавить газу?

– Не могу. Эта колымага едет только на одной скорости. Вот что, барышни, я довезу вас до поворота, а оттуда пойду к коралю. Доедете – загоните джип в сарай и выпустите Барона и Санту. Мю, отопрешь коровник, а потом вместе с Морин натаскайте воды во все кадки, ведра и бочки. Сколько успеете.

Морин внезапно испугалась. Уж больно серьезен был Билл, да и Мю непривычно молчаливо кивала, поджав губы и нахмурившись.

– Я пошлю Барона к тебе, па.

– Хорошо. И не оставайтесь в доме. Когда все подготовите, спускайтесь в погреб на заднем дворе. Все, дамы, счастливо.

С этими словами Билл Смит снял свой шикарный пиджак, бросил его на заднее сиденье, легко выпрыгнул из машины и почти сразу исчез в высокой траве, на ходу закатывая рукава белоснежной рубашки. Морин, садясь за руль, машинально подумала, что теперь придется покупать новый костюм и новую рубашку...

Они с Мю поспешно переоделись, оставив праздничные наряды прямо на постелях, и поспешили выполнить распоряжения Билла. Таская воду, Морин поражалась тому, как споро и ловко работает рядом с ней десятилетняя девочка. Мю была настоящей хозяйкой ранчо, и Морин предстояло многому у нее научиться, как ни странно это звучало.

Между тем становилось ясно, что опасения Билла были отнюдь не напрасными. Зарницы полыхали теперь прямо вокруг них, благодаря чему на дворе почти все время было светло, как днем. Гром гремел, но не так часто и сильно, как при обычной грозе, однако электричество и впрямь переполняло воздух. Волоски на руках Морин встали дыбом, кудряшки Мю рассыпали искорки...

Барон умчался в ночь с громким ржанием, тихая обычно Сайта тоже последовала за ним. Мю была совершенно спокойна на их счет.

– Санта родилась в табуне, а Барон найдет папу. Не волнуйся, Морин, он скоро вернется и... Ай!!!

С треском взорвалась у них над головами иссиня-белая молния, и стало светло до боли в глазах. А потом разразился ад.

Молнии били вокруг, трещали и взрывались, словно артиллерийские заряды. Мю за руку втащила Морин в низенькую дверь землянки, о существовании которой девушка до сего момента и не подозревала. Внутри было тесновато и холодновато, зато спокойно. Билл укрепил погреб на славу, здоровенные бревна поддерживали дощатый потолок, пол был устлан сухим дерном, вдоль стен – полки.

– Здесь мы храним запасы и прячемся от ураганов и таких вот гроз. Иди сюда, Морин, смотри, как здорово.

Они сжались на пороге, обнялись и с замиранием сердца смотрели на прекрасное и грозное зрелище сухой техасской грозы. А потом вдруг раздался совершенно ужасающий треск, от которого Морин оглохла и ослепла на несколько секунд, к жизни же ее вернул отчаянный крик Мю:

– Пожар! Она все-таки попала!

Гроза прошла ровно над ранчо «Соколиное Перо», и одна из молний ударила прямо в дом. Деревянная постройка в одно мгновение вспыхнула, словно факел. Мю пару мгновений смотрела на огонь, а потом бросилась к дому с отчаянным плачем. Еще секунду спустя за девочкой кинулась Морин.


Билл поспел вовремя. Сухая гроза всегда пугала лошадей куда больше обычной, и в корале уже начиналась паника. Жеребцы били копытами в загородку и ворота, кобылы пытались прикрыть жеребят. Вокруг второго отсека кораля, из которого легче было выбраться, носились охрипшие и уставшие Волк и Сиу, не дававшие лошадям разбежаться. Билл торопливо отозвал собак и открыл ворота, едва успев отскочить в сторону. Обезумевший от страха табун волной выкатился на свободу и понесся в прерию. Теперь за них можно было не волноваться. Животные инстинктивно пойдут подальше от эпицентра грозы, а потом Билл с собаками разыщет их и пригонит домой. По крайней мере, молодняк и кобылы не пострадают в тесном загоне.

Санта ускакала вместе со своими родичами, но гордый Барон не поддался общей панике. Великолепный конь злобно ржал и бил копытами, но от Билла не уходил. Свистом подозвав собак, Билл вскочил на спину жеребцу.

Алое зарево он увидел с холма, и сердце сжалось в тоске и ужасе. Его дом снова горел. И там, совсем рядом с пожаром, находились Мю и Морин! Билл в отчаянии врезал пятками по бокам Барона, но тот и без того скакал быстро. Волк и Сиу неслись по обеим сторонам чуть сзади.

Барон перемахнул ограду, Билл на ходу слетел с его спины, тут же поднялся, побежал, прихрамывая. Собаки метались с лаем, боясь подходить к огню, жеребец тоже нервничал. Билл не видел ничего вокруг. Скорее к погребу!

Погреб был пуст. Перед глазами Билла Смита потекли зеленые круги. Где Мю?! Морин?! Чертовы девки, куда они делись?!

Он обежал вокруг пылающего дома, не чувствуя, как обгорают от нестерпимого жара волосы у него на голове. Только на втором круге этого безумного бега Билл их увидел.

Морин сидела на земле, черная, чумазая, неловко подвернув под себя ногу. У нее на руках лежала Мю, не менее чумазая и подозрительно неподвижная. На ватных ногах Билл приблизился к ним – и с облегчением рухнул рядом, увидев, что Мю тихо рыдает, спрятав лицо на груди Морин.

– Вы живы... Господи, благодарю тебя, вы живы. Дуры две несчастные, вы живы... Морри, Мю цела?

– Да, все нормально, Билл, правда.

– А ты?

– И я тоже, только ногу немножко подвернула.

– Почему вы не в погребе? Я ведь сказал идти туда.

– Мы были в погребе, но тут молния ударила прямо в дом...

Мю внезапно отлепилась от Морин и взглянула на отца блестящими от слез глазами.

– Это я виновата, па! Я побежала прямо в огонь. А Морин побежала за мной. Я думала, я успею, но там было так... так страшно и дымно, ничегошеньки не видно, и я сразу потеряла дверь, а потом у меня ужасно заболело в горле и глазах, и я стала кашлять, и тогда Морин меня нашла и вытащила прямо из огня... Ты не ругайся, папка.

Вместо ответа Билл молча обнял их обеих и прижал к своей широченной груди. Морин глотала слезы, улыбалась и слушала, как бешено стучит его сердце. А потом услышала сдавленный голос своего ковбоя:

– Стало быть, из горящего дома ты вынесла не книги, а моего ребенка... нашу Мю...

Так они и сидели, обнявшись, совсем недалеко от пылающего дома, а потом небеса внезапно сжалились и на землю хлынул такой ливень, что пожар скорчился, увял, зашипел и погиб. Тогда Билл Смит осторожно поднял своих женщин, поразмыслив, подхватил их на руки и понес в коровник, где печально мычали перепуганные, но совсем не пострадавшие коровы. Там, в сухом соломенном тепле, они кое-как вымылись от сажи и пепла. А потом Билл надоил целую бадейку парного, почти горячего молока, и они пили его по очереди, и это было так прекрасно, что Морин не выдержала и разрыдалась, а Билл перепугался, и Мю перепугалась, и тоже заревела, и тогда огромный загорелый мужчина беспомощно уставился на них обеих и жалобно произнес:

– Девки, мне с вами двумя не совладать! Не ревите вы, ради бога. Ведь все живы-здоровы...

– Да-а, а дом...

– А дом мы отстроим заново. Еще лучше! Ну чего вы в самом деле? Подумаешь – дом! Мю! Перестань хоть ты. И скажи, кстати, чего тебя понесло в горящий дом?

Если он надеялся таким образом отвлечь свою дочь от слез, то очень ошибся. Мю взвыла еще громче. Только через пару минут она смогла относительно членораздельно сообщить:

– Я... платье мое... золотое!.. На кровати прямо... Я хотела быстренька-а-а!

Билл ошарашенно посмотрел на Морин, та шмыгнула носом и слабо улыбнулась. Потом протянула руку и погладила растрепанные волосы Мю.

– Не расстраивайся, Мюриель. У нас будет другое платье. В тысячу раз красивее. Мы с тобой будем самыми шикарными техасскими девчонками, обещаю.

Мю вытерла нос кулаком и с надеждой посмотрела сначала на Морин, а потом на отца.

– Все равно ведь, самое главное, что мы живы, да? Да, папа?

– Конечно, милая. Давай-ка спать. С утра посмотрим, что можно сделать.


Мю уснула на удивление быстро – сказалось пережитое потрясение. На взрослых оно отразилось совершенно иначе. Билл и Морин легли на солому в странном напряжении, боясь прикоснуться друг к другу. Так они пролежали несколько томительно долгих минут, а потом, не сговариваясь, бесшумно и яростно набросились друг на друга.

Они целовались взахлеб, неистово, словно желая удостовериться, что с ними ничего не произошло. Руки сплетались с руками, горячие тела льнули друг к другу, и Морин закусила губу до крови, чтобы не дать вырваться стону, а Билл уткнулся лицом ей в плечо. Их страсть была почти неконтролируемой, так как в крови бурлил адреналин, а потом на смену возбуждению пришло блаженство покоя, и они заснули в объятиях друг друга, едва успев прикрыться какой-то старой тряпкой.

С утра первым делом основательно отмылись, все трое, а потом пошли смотреть на пожарище. Мю шла впереди, Морин крепко держалась за руку Билла.

При свете солнечных лучей стало видно, что огонь уничтожил почти весь жилой дом. Если не считать небольшой пристройки. Правда, до пожара она была белой...

Морин зачарованно выдохнула:

– Этого не может быть! Посмотри, Билл! Он практически не пострадал!

Билл почесал в затылке и растроганно произнес:

– Маленький Дом! Ничего его не берет. Первый дом, который я построил своими руками. Здесь мы с Мэри Лу жили после свадьбы, здесь родилась Мю. Здесь поселилась ты. Видать, хорошее здесь место для жилья.

– Билл! Он ведь останется? Ты не станешь его сносить?

– Ты что, конечно нет! От Маленького Дома и начнется новый Большой. Ничего, девчонки, вытянем. Будет вам настоящий дворец, принцессы вы мои.

Мю вдруг тихо всхлипнула и присела на корточки. Морин посмотрела на то, что привлекло внимание девочки, – и не сдержала тяжелого вздоха.

Книги, привезенные ею из Филадельфии, а еще раньше из Англии, сгорели полностью. Только кожаные переплеты, обугленные и почерневшие, лежали среди горячего пепла и золы. Мю осторожно перевернула тот, что лежал прямо перед ней.

Позолота выгорела, и теперь на угольном фоне выделялось только тиснение. Байрон. Стихи и поэмы.

Билл обнял Морин за плечи, прижал к себе и твердо сказал:

– Вот что: унывать мы не станем. Мы построим новый дом, привезем в него новые книги, а пока предлагаю по вечерам рассказывать наизусть, кто что помнит.

Морин улыбнулась сквозь слезы.

– Боюсь, что это буду в основном я. Вы с Мю...

– Я помню Теннисона, а папка может пересказать Тома Сойера. Ты будешь читать Байрона. А там и дом построится. Вот увидишь, Морин, все будет просто отлично.


Прошло всего две недели, а никаких следов пожара уже не осталось. На месте сгоревшего дома уже вырос прочный фундамент, с каждым днем все выше поднимались стены. Лето летело к концу, но на этот раз Билл Смит работал не в одиночку. Почти весь городок Каса дель Соль взялся помогать восстанавливать ранчо «Соколиное Перо». Даже Уолли Дженкинс пригнал из Сакраменто несколько машин со стройматериалами.

Пока мужчины строили дом, все заботы о лошадях и коровах легли на плечи Мю и Морин. Теперь мисс Килкенни уверенно держалась в седле и почти не уступала своей маленькой учительнице. Она научилась доить коров, сгонять табун, довольно уверенно ориентировалась в окрестностях и совершенно спокойно готовила обеды и ужины на два десятка человек, работавших на постройке дома.

Морин чувствовала себя необыкновенно счастливой. Впервые в жизни она ощущала уверенность в своих силах, гордилась тем восхищением, которое горело в глазах Билла при виде ее успехов. Она окрепла физически и лишь изредка с немалым изумлением вспоминала свою прежнюю жизнь, в которой самым захватывающим хозяйственным подвигом была замена перегоревшей лампочки. Теперь Морин крепко стояла на ногах, но главное было в том, что теперь она чувствовала себя нужной двум самым любимым людям на свете – широкоплечему немногословному парню с внимательными серыми глазами и его золотоволосой дочурке, отчаянной и прелестной девочке.

Морин упивалась своим счастьем. Каждая секунда ее жизни была наполнена смыслом, каждый день нес новые испытания и новые радости.


В сентябре Мю отправилась в школу, неожиданно сама изъявив желание учиться вместе с остальными ребятами, а не экстерном. Справедливости ради стоит отметить, что некоторые попытки дразнить «дикарку» были, однако на этот раз Мю не пришлось и пальцем пошевелить. Пол Бэнкс, суровый и немногословный мужчина одиннадцати лет, раз и навсегда объяснил обидчикам мисс Смит, с кем отныне им предстоит обсуждать все претензии к самой мисс Смит, ее коню, ее образу жизни и так далее. Обидчики поразмыслили – и пришли к выводу, что Мю Смит, вообще-то, клевая девчонка, к тому же играть с ней гораздо интереснее, чем с некоторыми воображалами, так что вскоре на ранчо «Соколиное Перо» зачастили новые гости, чьи звонкие голоса отныне разносились над прерией.

Санта принесла черного как смоль жеребенка с белой звездочкой во лбу и в белых чулочках. Сиу родила шестерых щенков, и Волк иногда позволял своим отпрыскам ползать у него по спине. К концу сентября новый дом был готов, и на новоселье собрался почти весь городок.

Еще через неделю Билл Смит загадочно засобирался в дальнюю дорогу и уехал-таки, обещав вернуться через неделю. Вернулся он на новом джипе, под завязку нагруженном какими-то ящиками. Все эти ящики Билл сам перетащил в новую гостиную, еще совсем пустую и светлую, застеленную волчьими шкурами. Мю и Морин, несколько побледневшая и осунувшаяся, но в целом бодрая, наблюдали за происходящим с большим интересом. Когда все ящики перекочевали в гостиную, Билл вытер пот со лба и предложил Морин открыть любой на пробу.

В ящиках обнаружились самые настоящие сокровища. Морин дрожащими пальцами перебирала шелестящие страницы, гладила пахнущие старинным шоколадом переплеты... Диккенс и Твен, Вудхаус и Стивенсон, Конан Дойл и Теккерей – старые друзья приветствовали растроганную и счастливую Морин Килкенни, и она кинулась на шею Биллу, плача от радости. В последнее время она вообще стала на редкость слезливой.

Мю улучила минутку и наябедничала Биллу, что Морин всю неделю тошнило на заднем дворе по утрам и что она совершенно не может есть тушеные бобы, видимо, отравилась. Билл призадумался, а после ужина заперся с Морин в комнате и стал осторожно выпытывать у нее сведения о состоянии ее здоровья.

Еще через несколько минут Билл Смит вылетел во двор и выпалил в небо из обоих стволов своего карабина, а потом исполнил ритуальный индейский танец, в котором приняла участие и радостно верещавшая Мю.

На семейном совете было решено назвать: если девочку – то Люси, а если мальчика – то Колином.

К ноябрю опомнились и решили все-таки сыграть свадьбу. Погода неожиданно расщедрилась и подарила новобрачным роскошный осенний денек, пронизанный золотыми нитями солнца, теплый и безветренный.

Мюриель Смит блистала в новом платье и изящных полусапожках, а Пол Бэнкс на этот раз с видимым удовольствием облачился в парадный костюмчик. Они несли шлейф невесты, и Милли Марло прослезилась при виде этой картины. Фрэнк недоуменно заметил, что на их свадьбе было то же самое, на что тетушка Мэг резонно заметила, что Милли не могла оборачиваться во время венчания, а значит, и трогательную эту картину не видела.

Невеста была похожа на самого настоящего ангела – вся в облаке пенных кружев, шелка и атласа. В буйные черные кудри Морин вплела бусины жемчуга, а Мю совместно с Милли соорудили очень красивый венок из мелких белых роз. Билл снова потряс воображение дам, поскольку оказалось, что ему идут не только костюмы в стиле 30-х, но и самый настоящий фрак.

А потом все отправились за столы, и под алыми гроздьями рябин зазвучали тосты и здравицы, соленые ковбойские шутки и пожелания счастья.

Было съедено огромное количество пирогов с олениной и свининой, а уж сколько выпито! Настоящее кукурузное пойло на жженом сахаре! Только в Техасе умеют делать такое.

Потом их осыпали рисом, подарили по подкове, пальнули из винчестеров и оставили в покое. Прерия спела им свадебную песню, звезды зажгли иллюминацию, и через порог нового дома Билл Смит перенес свою Морин на руках.

Мюриель нерешительно остановилась на пороге гостиной.

– Наверное, надо идти спать, да?

Морин устало вытянула слегка отекшие ноги и улыбнулась девочке.

– Ну нет. Традиция есть традиция. Что у нас сегодня в меню?

Просиявшая Мю подскочила к новеньким, пахнущим свежим деревом полкам и уверенно выхватила толстый том в красивом старинном переплете.

– Диккенс! Крошка Доррит! Глава восьмая!

– Билл!

– Папка!

Улыбающийся Билл возник на пороге, уже переодевшийся в джинсы и потертую джинсовую рубаху. При виде мужа у Морин привычно и сладко заныло сердце. Она одарила его сияющим взглядом, и он ответил ей спокойной улыбкой. Мю забралась на колени к отцу, Морин открыла книгу.

В окно всему семейству Смитов ласково улыбалась одинокая зеленая звезда. Небо было высоким и прозрачным.


Прерия засыпала. Скоро над серо-зелеными травами полетят холодные, пронизывающие до костей ветра, скоро пойдет колючий снег, и небо потеряет свою прозрачную голубизну, но ведь это ненадолго. Это только до весны.

А весной прерия снова расцветет, и помчится по морю травы вороной жеребец, и золотоволосая девочка у него на спине раскинет руки и обнимет весь мир, а в белом и уютном доме на ранчо «Соколиное Перо» раздастся крик младенца, и жизнь пойдет своим чередом, даря свои чудеса тем, кто умеет любить и надеяться, верить и ждать...


P. S. На Рождество Билл Смит поставил в новом доме настоящую ванну. И душевую кабину.


Оглавление

  • Пролог
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11