Кровь у всех красная [Астерискос Астерискос] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Кровь у всех красная

Наступала зима, и ночи похолодали. Она прижалась поближе к его тёплому телу – выпирающий животик мешал. Совсем скоро малыш появится на свет.

– Ой! – вскрикнула она и прижала его ладонь к своему боку. – Пинается!

Он улыбнулся и нежно погладил её живот.

– Наверно, ему там уже тесновато.

– Мне страшно… – прошептала она ему на ухо.

Его пальцы скользнули вверх и взъерошили её волосы.

– В первый раз всем мамам страшно. Всё будет хорошо, – прошептал он в ответ, целуя её в лоб.

– Нет, я не про это. Я не за себя боюсь, а за малыша… – Её голос задрожал, а в глазах набухли слёзы.

Он замер.

– Тебе нехорошо?

– Да нет же, дело не в этом. Я прекрасно себя чувствую. Просто мне снятся сны. Точнее, один и тот же сон повторяется каждую ночь. Когда он приснился мне в первый раз, я даже ещё не знала, что беременна. Потом он стал сниться мне время от времени. А теперь я вижу его каждую ночь…

Она заколебалась, переполненная суеверным ужасом, как будто рассказанный вслух сон обретёт реальность… Уткнувшись лицом в его тёплую грудь, она заговорила едва слышно, сквозь катившиеся по щекам слёзы.

– Мне снится, что я качаю его на руках. Это наш сын. Только он не младенец, а совсем взрослый. И он мёртв – невидящие глаза смотрят в небо, по лицу бьёт дождь…

Она тихонько зарыдала, и он подтянул её к себе, словно пытаясь укрыть в объятиях.

Теперь и ему стало не по себе. Они оба знали, что мир гораздо сложнее, чем нам кажется, и сны – это окно в подводные течения реальности, которые наше сознание обычно не замечает.

Он крепко прижал её к себе, гладя по щекам и утирая слёзы.

– Ну что ж заранее-то плакать, – ласково прошептал он. – Малыш ведь даже ещё не родился. И по крайней мере, мы знаем, что он вырастет и станет мужчиной. В конце концов, все люди смертны. Жёлудь должен умереть, чтобы родился дуб. К твоим снам наверняка нужно прислушаться, но мы не силах изменить течение Вселенной.

Она отчаянно прильнула к нему, задыхаясь от слёз.

– Я знаю. Я чувствую, что этот сон предвещает нашему сыну великое будущее. Но ведь я же мать. Разве я могу допустить, чтобы мой ребёнок умер?..


Четырнадцать лет спустя


– Садись, сын. – Отец кивает на скамью.

Я сажусь за наш большой обеденный стол.

Отец молча смотрит на меня, поглаживая ухоженную бороду.

Я знаю, зачем он позвал меня. Я знаю, о чём он хочет поговорить. И я знаю, что из этого ничего не выйдет.

Совсем ничего.

И дело вовсе не в моём упрямстве, я просто делаю то, что считаю нужным.

– Иешуа, ты снова учил тех мальчишек? – спрашивает отец, постукивая пальцами по гладкой столешнице. Пальцы у него довольно короткие и толстые, трудно поверить, насколько тонкую работу они могут делать. Я с самого детства видел, как отец работает с деревом, и знаю, что эти короткие пальцы удивительно искусны. Внешность бывает обманчива.

– Да, я учил и буду учить, – отвечаю я, помолчав.

Отец вздыхает.

– Зачем тебе это? Они ведь декхары, и к тому же рабы.

– Зачем? – Что за глупый вопрос! И я ненавижу слова «декхары» и «рабы». – Я учу их читать и писать, потому что каждый должен это уметь. Мы должны делиться нашими знаниями, а не держать их при себе. Разделённое знание, как посеянные семена, приносит богатый урожай. Скрытое знание начинает гнить.

Несколько мгновений отец смотрит на меня с грустью в глазах.

– Иешуа, ты должен осознать, что они неспособны понять высшие истины. Ты ведь уже хорошо знаешь, что люди бывают разные.

Вот теперь я и впрямь разозлился!

– Ничего другого от вас не услышишь! «Люди бывают разные», «мы – избранные» – меня уже тошнит от этого!

Вертикальная морщинка прорезает лоб отца, но голос остаётся ровным.

– Иешуа, в тринадцать лет пора бы научиться не орать, разговаривая со старшими. Ты даёшь слишком много воли эмоциям, и эмоции мешают тебе мыслить здраво. – Он замолчал, и я проглотил рвавшиеся на язык слова. Отец прав, я веду себя как идиот. Крик не прибавляет аргументам весомости.

– Люди действительно отличаются друг от друга, от фактов никуда не денешься, – спокойно продолжает отец. – В некотором смысле, они скорее животные, чем люди. Человек обладает способностью мыслить. А они не хотят мыслить, потому что не могут.

– Да неужели? А вы пробовали их научить? – Огромным усилием воли я сумел удержаться от крика.

– Пробовали, конечно, – кивает он. – Ни разу не получилось. Они не хотят думать своей головой, а предпочитают готовые ответы. Им не нужна наука, они требуют религию. – Он говорит размеренно и негромко.

Ненавижу это их спокойствие! Ненавижу их абсолютную уверенность в своей правоте. Старейшины