Дом среди сосен [Анатолий Павлович Злобин] (fb2) читать постранично, страница - 2

призываю вас не к смерти, а к победе», — отвечает замполит.

И батальоны идут на смерть, чтобы победить смерть, чтобы защитить от нее жизнь других, жизнь своей Родины.

Пулеметный и артиллерийский огонь прижимает штурмующих ко льду, усеянному вражескими минами, единственным прикрытием для них становятся... тела убитых товарищей. Полностью гибнет рота автоматчиков, прикрывая атаку с фланга. Гибнет Клюев с последней предсмертной мыслью о сыне, которого он так бы хотел увидеть после войны, ранним утром на этом берегу... И в какой-то момент Шмелеву приходит мысль о бессмысленности дальнейших жертв, о том, что он имеет право на отход: «Решись — и ты уйдешь отсюда. Ценой своей жизни ты спасешь других». Но тут же ему открывается самая высокая цена человеческой жизни: «Твоя жизнь принадлежит тем, с кем ты пришел сюда... Они стали мертвыми ради того, чтобы ты победил... Мертвые уже не победят, но живые должны победить, иначе мертвые не простят». И Шмелев поднимает оставшихся в атаку. Живые пошли на последний приступ. Они пошли — и взяли этот самый далекий берег, оставив на нем сраженными и Стайкина, и Шестакова, и Войновского. И горьким отблеском на оборванную юную жизнь Войновского ложится полученное им там, на ледяном поле, письмо от незнакомой девушки...

«Ваши батальоны сделали больше, чем могли», — говорит командарм Рясному. «Они не могли иначе, — объясняет Рясной, — у них просто не было иного выхода». У Шмелева выход был, но выбрал он подвиг, стоивший многим жизни, и выбрал сознательно, движимый не отчаянием обреченной жертвы, а чувством долга — перед погибшими, перед Родиной, Жизнью. А величие подвига А. Злобин укрупняет еще и неожиданной развязкой: выясняется, что железную дорогу, которую должны были, по плану операции, оседлать батальоны, немцы давным-давно демонтировали, укрепив рельсами блиндажи и доты на высоком берегу. Но тем самым подвиг обретает свой окончательный — нравственный — смысл.

Суровой, безжалостной и порой жестокой правдой, с какой повествуется в романе о войне, Анатолий Злобин отдает долг, единственно возможный со стороны писателя, всем не вернувшимся с кровавых полей. В других своих произведениях он и сдержаннее, мягче, а в повести «Дом среди сосен» (1959) и неподдельно лиричен: в ней ощутимы влияние и творческие уроки Константина Паустовского, в семинаре которого занимался А. Злобин, сразу же после войны поступив в Литературный институт имени А. М. Горького. И все же можно считать, что именно в «Самом далеком береге» писатель впервые и столь уверенно заявил о тех своих идейных и эстетических принципах, о склонности к той стилевой манере письма, в развитие которых и возникнут затем наиболее значительные и собственно «злобинские» произведения.

Свою приверженность художественной правде А. Злобин подчеркивает, более того — даже программно демонстрирует «уплотнением» повествования невымышленными, документально достоверными фактами и ситуациями. В романе же обозначилось и тяготение писателя к характерам твердым в своих очертаниях, не «размытых» заманчивой (а на поверку нередко обманчивой) сложностью. В романе поднимается во весь рост и любимый авторский герой — человек незаурядной внутренней цельности и нравственной стойкости. Выявляя эту сердцевинную суть своего положительного героя, А. Злобин ставит его в исключительные, экстремальные, как принято выражаться сегодня, обстоятельства. К такому равновесию между характером и обстоятельствами он стремится и в повести «Снегопад» (1958—1966), и в некоторых своих «современных сказках». Но он, этот герой, довольно легко узнаваем и в ситуациях будничных, повседневных.

«Снегопад». Какой контраст, особенно тематический, изображенному в романе о войне! Повесть можно отнести — и не без оснований — к разряду производственных. Да, большая часть повествования в «Снегопаде» занята трудовыми буднями автобазы, вывозящей снег с московских улиц, да каждодневными житейскими заботами Никиты Кольцова, случайно попавшего в Москву и на эту автобазу. С трудом осваивает он, недавний колхозник, и производственно-технологический распорядок на базе, и ритм городской жизни, завидует, не скрывая этого, Силаеву, первому шоферу, рационализатору, портрет которого успел уже выцвесть на доске Почета — так долго ходит он в передовиках. Никита втайне надеется, что земляк откроет ему и свои «секреты мастерства», и всю ту «механику», которые обеспечивают приличную зарплату. И в надежде на это он готов оказывать Силаеву услуги, но не любые!

Никита Кольцов, до того как попал он в Москву, работал в колхозе шофером. И есть в его предыстории преходящий, но очень знаменательный эпизод, о котором сам Никита рассказывает со свойственной ему бесхитростностью: «...втулка сломалась. Я снял ее, пошел в мастерскую, все уже сделал, а когда стал шабрить, стружка и угодила в глаз. Я повязался тряпкой, поставил втулку и поехал на элеватор зерно возить, Три рейса сделал, к вечеру снял тряпку, глаз не