Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))
По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...
В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная
подробнее ...
оценка) состоит в том, что автор настолько ушел в тему «голой А.И», что постепенно поставил окончательный крест на изначальной «фишке» (а именно тов.Софьи).
Нет — она конечно в меру присутствует здесь (отдает приказы, молится, мстит и пр.), но уже играет (по сути) «актера второстепенного плана» (просто озвучивающего «партию сезона»)). Так что (да простит меня автор), после первоначальных восторгов — пришла эра «глухих непоняток» (в стиле концовки «Игры престолов»)) И ты в очередной раз «получаешь» совсем не то что ты хотел))
Плюс — конкретно в этой части тов.Софья возвращается «на исходный предпенсионный рубеж» (поскольку эта часть уже повествует о ее преклонных годах))
В остальном же — финал книги, это просто некий подведенный итог (всей деятельности И.О государыни) и очередной вариант новой страны «которая могла быть, если...»
p.s кстати название книги "Крылья Руси" сразу же напомнили (никак не связанный с книгой) телевизионный сериал "Крылья России"... Правда там получилось совсем не так радужно, как в книге))
По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.
cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".
Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.
Итак: главный
подробнее ...
герой до попадания в мир аристократов - пятидесятилетний бывший военный РФ. Чёрт побери, ещё один звоночек, сейчас будет какая-то ебанина... А как автор его показывает? Ага, тот видит, как незнакомую ему девушку незнакомый парень хлещет по щекам и, ничего не спрашивая, нокаутирует того до госпитализации. Дальше его "прикрывает" от ответственности друг-мент, бьёт, "чтобы получить хоть какое-то удовольствие", а на прощание говорит о том, что тот тридцать пять лет назад так и не трахнул одноклассницу. Kurwa pierdolona. С героем всё ясно, на очереди мир аристократов.
Персонажа убивают, и на этом мог бы быть хэппи-энд, но нет, он переносится в раненое молодое тело в магической Российской империи. Которое исцеляет практикантка "Первой магической медицинской академии". Сукаблять. Не императорской, не Петербургской, не имени прошлого императора. "Первой". Почему? Да потому что выросший в постсовке автор не представляет мир без Первого МГМУ им.Сеченова, он это созданное большевиками учреждение и в магической Российской империи организует. Дегенерат? Дегенерат. Единица.
Фанатики свободы мечтают о мире, в котором исчезнет самое слово «цензор». В их воображении рисуется такая жизнь, когда можно говорить, писать и, если занимаешься рекламой, выставлять все что ни заблагорассудится, не рискуя вызвать ничьих нареканий.
Идея цензуры воплощена в трех знаменитых китайских обезьянках, которые не говорят дурного, не слышат дурного и не видят дурного. Идея эта, без сомнения, превосходна, однако кто мог бы дать определение «дурного»? В глазах китайской или любой другой обезьянки торговец фруктами, арендующий манговый сад и бдительно сторожащий каждый плод и лист, есть, безусловно, нечто дурное. «Не вижу дурного» в ее понимании будет означать: «Глаза бы мои не видели этого торговца фруктами», что показывает нам трудности цензуры, поскольку для цензора всегда остается вопрос: что дурно, а что нет и с чьей именно точки зрения?
Большинству людей крайне неприятна уже одна мысль о цензуре, а ведь цензор — должность древняя, как само человечество. Цензор — это тот, кто учит людей уму-разуму, кто отличает правильные поступки от неправильных и во всем может указать меру. Первым нашим цензором был учитель или просто взрослый, который сказал: «Не грызи ногти». Все мы послушно вынимали палец изо рта, но в душе считали этого человека занудой, только попусту испортившим нам удовольствие, тогда как сам он испытывал удовлетворение от того, что сделал доброе дело — спас юную душу от отравления огрызком ногтя. Как это ни печально, но у цензора с цензурируемым, если можно так выразиться, действительно нет ни на что общей точки зрения. Иначе и быть не может, ведь они, так сказать, тянут в разные стороны. Потому-то и существуют на свете цензоры, что во взглядах и мерках цензурируемых предполагаются некие недочеты, которые нуждаются в постоянных исправлениях.
Я часто размышляю о том, как бы мы жили, если бы все, что пишется, должно было бы получать одобрение какой-нибудь комиссии. Вообразите, например, газетного репортера, представившего заметку в эдаком описательно-поэтическом стиле, к которому всегда прибегают репортеры, если им, в сущности, не о чем писать. Рассматривается следующий пассаж: «Каждая дорога змеится красной лентой благодаря верному золотому могуру».
— «Каждая дорога змеится лентой», — зачитывает один член комиссии. — По-моему, это неточное описание. Разве наши дороги так узки, что заслуживают сравнения с лентами? Такие слова оскорбительны для нашей муниципальной администрации.
— А что могут сделать муниципальные советы? Они заботятся о дорогах, насколько это в их власти. Да ведь не все дороги находятся в ведении муниципалитетов. Есть дороги, принадлежащие специальным правлениям, а некоторые вообще относятся к департаменту строительных и земельных работ, а он не согласует свою деятельность с муниципалитетом. Очень может быть, что у них дороги действительно похожи на ленты.
— Не следует выставлять напоказ их дрязги и противоречия. Дело это тонкое, так что в настоящее время самое разумное — вообще избегать упоминания о дорогах в печати.
— Кроме того, слово «лента» имеет чисто женские ассоциации и может придать юным умам нездоровое направление мысли. Наш долг — оберегать юные умы от зловредных влияний…
— Меня лично смущает, что эти ленты красные. Такой образ может внушить подозрение нашим союзникам и вызвать политические осложнения. Его надо опустить. С нашей стороны не будет возражений, если господин журналист заменит красные ленты зелеными.
— А «верный золотой могур»? — вмешается еще кто-нибудь. — Это никуда не годится. Разве дерево может быть верным? Что это, часы, что ли? Такие поэтические неточности вредны для нашего народа, в нем надо развивать трезвые естественнонаучные представления. Слово «верный» должно быть вычеркнуто.
— И вообще «золотой могур» — сомнительное название. Как раз теперь идет дискуссия о том, как правильно называется это дерево: «золотой могур» или «желтый». И нам пока не следует ступать на зыбкую почву ученых дебатов.
— Есть еще одно возражение. Во время проведения ванамахотсавы[1] министр призывал нас всех сажать побольше смоковниц. Писать сейчас о золотом могуре значило бы неуважительно относиться к министру. Лучше просто обойтись пока без названий деревьев.
— Итак, мы единогласно постановили, что господину репортеру следует переделать свой отчет в свете сегодняшнего обсуждения и представить до сдачи в редакцию для нашего дальнейшего рассмотрения и одобрения.
Примечания
1
Ванамахотсава — программа лесонасаждений, осуществляемая в сезон дождей.
(обратно)
Последние комментарии
1 час 10 минут назад
1 час 30 минут назад
1 час 55 минут назад
1 час 59 минут назад
11 часов 29 минут назад
11 часов 33 минут назад