Вечный день [Георг Гейм] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

вот — исчез.
Осталась черная дыра леденящего
Холода. Он падает, и он еще чувствует
Железный ужас, стискивающий гортань.

Арестанты I{7}

По дороге, по рытвинам, дробный шаг —
Колонна арестантов марш-марш домой,
Через мерзлое поле, в огромный гроб,
Как бойня, углами в серую муть.
Ветер свищет. Буря поет.
Они гонят кучку жухлой листвы.
Стража — позади. У пояса звяк —
Железные ключи на железном кольце.
Широкие ворота разеваются до небес
И опять смыкаются. Ржавчина дня
Изъедает запад. В мутной синеве
Дрожит звезда — колотит мороз.
У дороги два дерева в полумгле,[10]
Скрюченные и вздутые два ствола.
И на лбу у калеки, черный и кривой,
Крепчает рог и тянется ввысь.

Арестанты II{8}

Шагают по двору в узком кругу.
Шарят глазами холодное пространство.
Взгляд ищет поля, взгляд ищет дерева
И отскакивает от голых и белых стен.
Круг за кругом черные следы,
Как будто мельничное вращается колесо.[11]
И как монашеское темя —
Середина двора — голая и белая.
Дождь моросит на короткие куртки.
Серые стены уходят ввысь:
Маленькие окошки, ящичные заслонки,
Как черные соты в пчелином улье.
Конец. Их гонят, как овец под стрижку,
Серая спина за серой спиной,
В стойла. А во двор доносится с лестниц
Тупой перестук деревянных башмаков.

Бог города{9}

Он расселся на всех домах квартала.
Черные ветры овевают его чело.
Ярым взором он всматривается вдаль,
Где в полях разбрелись дома окраин.
Красным брюхом он лоснится в закате.
Вкруг, пав ниц, ему молятся города.
Несчетные колокольни
Темным морем плещут в Ваалов слух.[12]
Пляскою корибантов[13]
Музыка миллионов грохочет в улицах.
Дым из труб, облака над фабриками
Синим ладаном всплывают к его ноздрям.
Буря беснуется в его глазницах.
Темный вечер съела черная ночь.
Волосы от ярости встали дыбом,
И с каждого коршуном взметается гроза.[14]
Кулаки у него — мясничьи.
Он трясет ими тьму, и море огней
Разливается по улицам,[15] жаркой гарью
Выедая дома до запоздалой зари.

Окраина{10}

В трущобе, в переулочном мусоре,
Где большая луна протискивается в вонь,
С низменного неба свисая, точно
Исполинский череп, белый и мертвый, —
Там сидят они теплой летней ночью,
Выкарабкавшиеся из подземных нор,
В отребьях, расползающихся по швам,
Из которых пухнет водяночное тело.
Беззубый рот пережевывает десны,
Черными обрубками вздымаются руки.
Сумасшедший на корточках гнусавит песню.
У старика на темени белеет проказа.
Дети с переломанными руками и ногами
Скачут, как блохи, на костылях
И ковыляют, один другого громче
У чужого прохожего клянча грош.
Из харчевни воняет рыбой.
Нищие злобно смотрят на кучи костей.
Они кормят потрохами слепца,
А он отплевывается на черную рубаху.
Старики утоляют своих старух
В канавах под мутным фонарным светом.
Тощие младенцы в трухлявых люльках
Пищат вперебой, ищут ссохшуюся грудь.
Слепой шарманщик на широкой черной подстилке
Ручкою накручивает "Карманьолу",[16]
А хромой с перевязанною ногою пляшет,
Сухо прищелкивая ложечками в руке.
Из глубоких дыр ползут самые дряхлые,
На лбах — фонарики, как у горняков:
Хилые бродяги,
Рука на посохе — кожа да кости.
Ночь светлеет. Колокола колоколен
Звонят ко всенощной нищенским грехам.