«Если», 1999 № 05 [Владимир Гаков] (fb2) читать онлайн

«Если», 1999 № 05

Джоанна Расс
ВТОРЖЕНИЕ

Они были совершенно невозможны.

Одного Доктор обнаружила под операционным столом в больничном комплексе (определить его половую принадлежность не представлялось возможным). Существо подо-зрительно разглядывало женщину несколько секунд, но стоило Доктору протянуть руку, чтобы схватить визитера, как он пропал — послышался лишь громкий хлопок.

Первый помощник капитана нашел целых трех гостей у себя под одеялом, когда собирался лечь спать. Существа, нахально ухмыляясь, отскочили в сторону и тут же бесследно исчезли.

А один, самый маленький, по всей вероятности, побывавший в бассейне, поскольку с его желтого костюмчика потоками стекала вода, вдруг появился на ковре ручной работы, украшавшем стену, и, радостно вереща, соскользнул вниз, оставив за собой яркий мокрый след. В следующее мгновение он тоже куда-то испарился.

Навигатор вошла в свой кабинет и заметила, что на ее любимом антикварном книжном шкафу устроилась парочка незваных гостей. Обычно спокойная, даже немного флегматичная Навигатор отчаянно взвизгнула: «Нет», но в ответ ее обстреляли книгами — причем одна из них пребольно стукнула женщину в лоб. Большая часть «снарядов» полетела под кровать, Навигатор бросилась их доставать и в спешке порвала ценные экземпляры. Выбравшись наконец из-под кровати и прижимая к груди свои сокровища, она заметила, что напавшие на нее мерзавцы посчитали за лучшее ретироваться.

Маленький хулиган забрался на плечи, Связиста, когда тот решил причесаться, еще двое с размаху плюхнулись ему на колени. Один сказал:

— Причеши-ка лучше меня.

— А нас поцелуй, — заявил другой.

Тот, что сидел на плечах, спрыгнул вниз и принялся расталкивать своих приятелей, а те тут же начали лягаться, стараясь отвоевать жизненное пространство.

— Ты червяков любишь? — неожиданно глухим, хриплым голосом спросил нахал.

Связист немного подумал и ответил:

— Червяки хороши только в почве на Втором ботаническом уровне. И все.

Малыш номер три заглянул в кармашек своего комбинезона, вздохнул и, демонстрируя непереносимое страдание, исчез. Крошка номер один, сидевший у Связиста на коленях, вдруг отчаянно возопил:

— Причеши мои волосики!

Пришлось Связисту выполнить его просьбу, не пожалев щетки с инкрустированной перламутром ручкой, которая передавалась в его семье из поколения в поколение. Номер два тихонько напевал себе под нос, оседлав ногу человека, — надо признать, назвать его легким словно перышко было бы не совсем правильно, — а номер один сонно засопел, как только Связист принялся приводить в по-рядок его спутанную рыжую гриву. Полюбовавшись своей работой и бросив мимолетный взгляд на второго малыша, задумчиво сосавшего палец, Связист проговорил:

— Я расскажу вам чудесную историю. Жили-были три крошечных человечка, ужасно похожих на вас…

Инженер обнаружила, что один из непрошеных гостей (по-видимому, совсем еще дитя) заполз в вентиляционную трубу и вгрызается в проводку, причем его пухлая мордашка так и светится счастьем. Другой, чуть постарше, потянулся к кнопке термоядерного реактора. Инженер никогда не действовала бездумно или чересчур поспешно, даже если что-нибудь угрожало благополучию ее обожаемых машин, а кроме того, она прошла суровую жизненную школу, поскольку была старшей из девяти детей и выросла на планете, где всем заправляют мужчины. Стараясь не привлекать к себе внимания, она повернулась к полке, где хранила предметы, конфискованные у пассажиров и членов экипажа — главным образом, продукты и прочую чепуху, которую ее коллеги пронесли на борт. Инженер не признавала ничего, кроме эффективной работы, и считала, что думать следует только о деле.

Малышу, решила Инженер, понравится связка ключей, ведь ими можно в свое удовольствие позвенеть. Для старшего она сняла с полки небольшой предмет в форме тора, наполненный водой… он так и норовил выскользнуть из рук, как бы старательно вы ни пытались его удержать. Малыш с поразительной скоростью выбрался из вентиляционного канала, плюхнулся на толстенькую попку, а затем ловко схватил упавший на пол тор. Однако его приятель не пожелал расставаться со своей добычей и тоже вцепился в игрушку; после непродолжительной борьбы ему удалось одержать победу.

Тогда крошка начал отчаянно и горестно стонать и всхлипывать. Инженер, имевшая огромный опыт в усмирении плакс, взяла скандалиста на руки и начала его укачивать. Затем позвенела ключами: малыш тут же схватил их и принялся изучать. Встряхнул. Послушал, как они дребезжат. Еще раз встряхнул.

Тот, что постарше, посмотрел на Инженера, словно хотел спросить: «Наверное, ты потом заберешь у меня это?» Она молча пока-чала головой. И, не зная, понимают ли незваные гости человеческий язык или жесты, все же развела руки в стороны, ладонями вверх, будто говорила: «Если хочешь, можешь взять себе». Тогда крошка подошел к своему спутнику, подхватил его на руки и, чуть покачиваясь, направился в коридор. Инженер с облегчением вздохнула и набрала сложный код, запиравший двери в машинный отсек. Теперь они откроются только в том случае, если приказ отдаст она сама или ее непосредственное начальство.

Кто-то легонько стукнул Инженера по колену.

Посмотрев вниз, она увидела второго малыша, старшенького. Тот с серьезным видом протягивал ей тор. Она взяла игрушку.

Гость тут же исчез.

А теперь вы услышите о том, как ловеческие ществы сдавливали нас, печальная история, но сначала мы на полную катушку повеселились. Поддайте как следует Мурису, пусть он убирается, больше никакого шума. Тише, Мурис, я буду рассказывать. Огромный корабль, громадный, повис и сверкал в звездовом свету, когда?.. нет, не Г’лид… я, мое увидение. Я первый все понял. Он был такой смешной снаружи, разные штуки, будто паутина и всякие шишки, и «цифры», так Г’лид сказала. Мурис, ты замолчишь когда-нибудь? Вот мы все туда и забрались, потому что как раз оказалось время-без-присмотра, и ВЫ САМИ ЗНАЕТЕ КТО отсутствовал, он/она был/была на Солнце, не зная, что мы безобразничаем. Уф! Прямо в металлическую стенку, вжик! В самую середку, на круглую пластипаковую крышу — и все видно!

А там живые! Целая куча! Бродят, жужжат, разговаривают настоящими голосами (они такие!) ну, и еще много чего. Ик! Говорит Альф. Я говорю — ществы, ловеки. И тогда мы разбежались в разные стороны, так классно! Но чтобы лучше все увидеть, мы приняли форму тех ществов, в желтых тонах, и теперь могли все делать, как ловеки: ползать, визжать, прыгать, кричать и все такое прочее. Мы забирались к ним на плечи и соскакивали на колени, они нам сказки рассказывали, как своим детикам, а еще мы подрызгались в воде и забрались на такую громадную деревяшку, отняли игрушку у одной ществы, потом, правда, все вернули… ох, и пошумели! Да, чуть не забыл — мы повалялись между «простынями» ка «кровати» В общем, повеселились от души.

А потом высокий, золотистый сверху ловек сел на нас. Визг! Крик! Спасите! Помогите! Гир, на него сели. Ловек весь затрясся. А другие ществы делали такую штуку, у них называется «любоффь».

Маленькая, кругленькая ловека с шишками спереди говорит: «За что мне такое? Почему именно на мой корабль проникли маленькие детики в желтых комбинезонах?» А другой отвечает: «Мам, мы получили сигнал бедствия с планеты Алп, среди взрослых разразилась страшная эпидемия, наверное, они отослали детишек, чтобы их спасти».

(Это не совсем вранье. Может, и не очень правда — вмешалась Г’лид. Чистая правда, сказал я, негодовая. Ужасная болезнь застывания бушует там внизу, ты больше никогда не можешь меняться, ВСЕГДА ОСТАЕШЬСЯ ОДИНАКОВЫМ, разве хуже бывает?)

Высокий рассказыватель сказок сказал: «Мам, я попытался получить подтверждение сигнала бедствия при помощи…», а тут Гир его перебил, начал верещать и что-то лепетать… но высокий ловек говорит, что изучил криптограммы, коды и искривления пространства… не знаю, что там еще… и обнаружил только один сигнал — с планеты Алп (посланный, насколько нам известно, САМИ ЗНАЕТЕ КЕМ) и потому алпиане отправили всех своих малышей на корабль в надежде спасти их.

Лучистоглазый Помощник тихонько пробормотал: а где гарантия, что они не навредят нам? Мурис фыркнул. И заявил, будто это я испортил ту красивую стенную виселку и что она уже больше не исправится.

«Фу, какие вы противные!» Так нас Г’лид назвала.

Смешная тощая малявка с передними шишками возмутилась: о мам, о мам, они всего лишь невинныя малютки, детики и все такое прочее, не будем их обижать, уложим спать и все такое прочее… мы дружно завизжали в поддержку шишковатой ловеки; ужасно хотелось вишневого пирога, збитых сливок, муринованых следок, пышек, клубничных клексов, и все такое прочее… И про-лазывать сквозь стены, Гир знал, как.

Доктор говорит, мам, это не гуманитарно, надо приютить несчастных и невинных крошек. Гафрой укусил ее. Сказал, фи, немытые неделю пятки невкусные. Доктор убрала ногу и сердито добавила: всех, кроме этого. Мы засмеялись и стали ныть, что мы несчастные и невинные. Ужасно тихие.

Ох-хо-хо. Мрачный Второй помощник открыл рот и заявил, Капитан, у меня возникло подозрение, что мы имеем дело не с детиками… но тут Гир, Гарф и я прыгнули ему прямо на живот, а Фиф принялась скакать у него на груди, и он не смог больше ничего говорить.

Как не стыдно! Кричит Доктор, такое сказать про бедненьких детиков, чьи родителя умирают на планете, где ужасная апидемия. Так, так, так, застрекотали все. И мы помчались в брызгальную лужу, как следует повеселились, потом перенеслись в едовую комнату и до отвала наелись вишневым пирогом со збитыми сливками, кое-что, к сожалению, осталось на полу — но ничего не поделаешь!

Дальше мы отправились изучать кровати, повалялись в «простынях» и потоптались на «одеялах». Капитан спрашивает, кто-нибудь из вас может представить себе этих милых крошек в своей постельке? Все замахали руками, заверещали: нет, нет, нет, пожалуйста, спасите нас, помогите, куда угодно, произойдет какой-нибудь кошмар. Мы-то все поняли, о чем они подумали, а Фиф даже хотела вслух сказать, только я ей не дал. Неприлично.

А может быть, кто-нибудь почитает нам книжку со сказками? У них есть такие штуки, в нас ими кидалась одна щества. Мы тогда решили ускромниться, выставили вперед животики, хлопали ресницами и все такое прочее… залепетали, ой, почитайте нам сказку, пожалуста, пожалуста… Мы были такие миленькие. Ну, она и пожалилась над нами и сделала, как мы просили. Так чудесно, просто здорово. Гир и Фиф поцеловались и пустились в пля£.

Потом кто-то еще рассказал, и другие, и опять другие — всего семь часов, сорок пять минут, десять секунд-и три миллисекунды. Мы совсем не уставали. Ух ты! Потом рванули в едовую комнату, а там клубничный клекс и плитки шоколада… Ух ты! Потряситель-но! Ой-ой-ой! Вкуснее всего. Затем мы решили поиграть в покер на дне бассейна, а ловек на страже почему-то ужасно огорчался, Г’лид объяснила, что мы в порядке, но он все равно огорчался, вот нам и пришлось спать в ботаническом саде, а Фиф и Мурис закусили тамошними растениями. Оставьте их в покое, сэр. Причесались. Почистили зубы цветочным стеблем. Все дружно сказали: о ВЫ ЗНАЕТЕ КТО, храни нас во сне, только, пожалуста, не приходи. И вот мы все стали такими ласковыми, и хорошими, и ужасно доброжелательными. Заснули.

Следующий день: ловеческая щества по имени Доктор трудилась в своей лаборатории, чтобы отыскать лекарство от болезни застывания. Что-то бормотала про образцы крови и все такое прочее, доставленное с поверхности Алпа. Интересно, говорит, а малыши абсолютно в порядке! Здесь нет никакого вируса. Она ходит туда-сюда, туда-сюда и цокает языком. Г’лид хотела ей все объяснить, но Фиф заткнула ону… Нет! Нельзя, Доктор должна сама. Г’лид сердито фыркнула, вскинула голову и исчезла. Отправилась загорать, притворилась ловеком в купальнике и темных очках, только все неправильно нацепила. Вот вам!

А потом Доктор сказала: Ага! Я нашла необычный образчик липидного протеина, без которого жители Алпа превратятся в кучу протоплазмы. Но его нельзя считать лекарством, если только нормальное состояние для них не является болезнью. Ур-ра! Поняла! Алпиане заражаются от нас человекством, это и есть болезнь. И тут она хватает лабораторную белку, которая спряталась под бумагами. Смотрите! Белка превратилась в «Джелло»¹. Доктор делает укол в собственное колено, оно становится уродливым и каким-то жидким. Смотрите! Вопит она. Я обнаружила лекарство от болезни Формы!

А тем временем симпатичный сказочник установил связь с планетой Алп, и к нам приближается…

Нет, нет, заныл Мурис, это не я, они во всем виноваты, я не портил ковера. И не бросал книги в тетю-штурмана. И не грыз никаких трубок и проводов. Все они.

Фиф, Л1 и Гафрой крикнули: смотри, кто идет.

И пришел ВЫ ЗНАЕТЕ КТО.

Вот мы и попались.

Хватило только одного слова ВЗК, мы тут же дружно построились и стали очень прилично себя вести — иначе на целых пятьдесят лет превратились бы в кактусы, — тут уж мы все как один разревелись и, горестно всхлипывая, пообещали больше не безобразничать. И вернулись в свое настоящее облю… блу… обличье — пирамиды из зеленого желе ростом в два фута. ВЗК — это пирамида из зеленого желе ростом в шесть футов. Я на секундочку снова стал желтым ловеком, чтобы попрощаться.

ВЗК меня наказал телепатически, просто страх, только я вам не скажу, как именно. Если ты пирамида из зеленого желе, когда по твоему телу бежит рябь, это больно. Мне пришлось опять быть тошнотной Штукой.

Сказочник тихонько сказал мне (без слов): вы очень красивые, такие, какие вы есть, маленькие Штучки. Жизнь прекрасна. Нет ничего грациознее и симпатичнее кучек зеленого желе.

Вот почему расставаясь, мы не плакали. Только прокричали «до свидания», раз примерно двести. Извини, что налил воду на твой ковер и испортил его. Я нехороший. А я ел и устроил беспорядок в едовой комнате, и еще натворил много ужасностей. Но ведь мы еще совсем маленькие.

ШАГАЙТЕ! — приказал ВЫ ЗНАЕТЕ КТО.

И мы послушно зашагали.

Дома все вылечились, они больше не болеют и не похожи на ло-веческие ществы, они теперь нормальные, иными словами, снова стали кучами зеленой пакости. Жизнь отвратительна. Когда мы ухо-дили с корабля, только Фиф попыталась остаться, спряталась в ботаническом саде, изображая птичку. Ее чуть не слопал кот, который там живет. Так что пришлось ей вернуться домой с позором и навсегда превратиться в тростник. Иногда мы смотрим в небо, вспоминаем красивый корабль и вкусное угощение, плачем и зовем:

Мы парим над землей и повторяем:

Это что-то вроде весеннего боевого клича, которым мы бросаем вызов нашему тоскливому полужидкому существованию.

А тем временем Мам говорит Управлятельнице: ты пустила на корабль этих… молодых людей, не связавшись при помощи компьютера с планетой Алп?

Все завопили, нет, нет, никто их не впускал. Не наказывайте нас, пожалуста, мы не виноваты.

Хватит. Мы больше не будем вас мучить. До свидания, до свидания.

Все, кто стояли дневную вахту, отправились спать. Инженеру снилось, что она вернулась домой, у нее опять нет никаких прав, а вокруг куча маленьких братьев и сестер. Доктор все время просыпалась, потому что ей чудилось, будто в операционную проникли алпианские детки и решили там немного навести порядок. В конце концов она сдалась, встала, надела халат и отправилась вносить результаты своих исследований в компьютер больничного комплекса — оттуда она могла незаметно наблюдать за коридором и соседним помещением. Навигатор, прижимая к груди свои самые драгоценные книги, спала, уткнувшись лицом в подушку. Только Связист заснул сразу, и ему ничего не снилось. Капитан (страдавшая близорукостью) и ее Первый Помощник (у которого был астигматизм) лежали в постели в очках и читали. Через некоторое время Капитан захлопнула Книгу («История войн») и нахмурилась.

— Думаешь о тех детях? — спросил Помощник.

— Они не дети, — решительно заявила она, и ее передернуло.

— Ну, конечно, — согласился он, — инопланетяне, ты права, но даже в виде пирамид из зеленого желе они оставались… ну, скажем, крошечными пирамидками, малышами.

— Хм! — только и сказала она.

Воцарилось молчание, и Помощник вернулся к своей книге — сборнику стихов Эмили Дикенсон с аннотациями. Неожиданно Капитан сказала:

— Милый, а тебе не кажется… тебе никогда не приходило в голову, что все дети… вроде инопланетян?

— Ты имеешь в виду прыжки на коленях у взрослых и кусочки вишневого пирога, которые почему-то оказываются у них между пальцев ног? — поинтересовался он. — Да. Впрочем, не совсем. А знаешь, они мне понравились. Я о маленьких пирамидках.

— Полагаю, — сказала Капитан чересчур резко, — это нормально, когда мужчина испытывает возбуждение, оказавшись рядом с крошечными пирамидками из зеленой пакости, однако…

— Ну что ты, дорогая. Меня возбуждаешь ты, а вовсе не они.

— Правда?

— Чистая, — заверил он ее и спросил: — Ты не передумала?

— Нет. Ни в коем случае. По крайней мере, это будет по-людски. А не как у них, — улыбнувшись, добавила она.

Вот уж точно. И появится маленькое ловеческое щество. С ним можно поиграть. Ему будет одиноко. Скоро ВЫ ЗНАЕТЕ КТО опять оставит нас одних.

Мы вернемся.

Перевели с английского

Владимир ГОЛЬДИЧ и Ирина ОГАНЕСОВА

ФАКТЫ

*********************************************************************************************

«Водяной туман» шутя справляется с огнем

Новый способ борьбы с пожарами радикально отличается от традиционного: воду закачивают в баллон под большим давлением, а когда открывается вентиль, она вылетает из ствола со скоростью 430 км/час! При такой скорости воздух оказывает струе сильное сопротивление, а посему она моментально распыляется на крошечные капельки диаметром всего 0,001 мм, которые и оседают на горящем объекте, словно завеса тумана. В результате общая площадь поверхности воды увеличивается в 50 раз, что производит потрясающий эффект: пылающая комната, где температура пламени достигала 1000 градусов по Цельсию, была погашена менее чем за минуту всего двумя литрами воды, причем температура в помещении упала до 40 градусов. Согласно статистике, на тушение подобного объекта обычно уходят часа два и несколько сотен литров воды.

Пожарный ствол новейшего образца разработала германская фирма IFEX. Он не только мигом сбивает пламя, но и облегчает жизнь пожарным в буквальном смысле слова: теперь им незачем возиться с огромными цистернами. Весь запас умещается в рюкзаке за спиной.

Кто хочет услышать голос динозавра?

Отыщите в Интернете Parasaurolophus Sound Home Page (www.nmmnh-abq.mus.nm.us/ nmmnh/parasound.html). Эта страничка находится на сайте Музея естественной истории и науки в Нью-Мексико, а составили ее сотрудник музея д-р Том Вильямсон и сотрудник Sandia National Laboratories д-р Карл Дайгерт, который и синтезировал голос утконосого динозавра.

Проанализировав методом компьютерной томографии строение черепа 10-метрового Parasaurolophus’a, сотрудники лаборатории обнаружили любопытные трубчатые отверстия, протянувшиеся от самой пасти животного до гребня черепа: совокупная длина трубок, через которые ящер вдыхал воздух, достигает трех метров. «Этот анатомический аппарат позволял травоядным гигантам издавать трубные звуки, напоминающие рев современных слонов, — высказал предположение инженер-акустик Дайгерт. — Общаясь друг с другом, они могли производить сигналы разной высоты, регулируя частоту колебаний своей акустической системы с помощью дополнительных тупиковых трубок».

Универсальное перо

Курица — это не только «ножки Буша» и яичница на завтрак, но еще и перья, и пух… Специалисты по сельскому хозяйству из США предложили новый способ промышленного использования куриного пера: сперва перья высушивают, очищают и стерилизуют, затем измельчают, предварительно отделив мягкую опушку от рогового стержня, и в результате получают на редкость нежный и легкий гигроскопический материал. С его помощью можно очищать сточные воды от тяжелых металлов, быстро и надежно удалять масляные пятна. А уж где куриный пух даст сто очков вперед любой синтетике, так это в памперсах для детей и тяжело больных!

Стивен Бернс
ПРОКАТИМСЯ ПО ВИВАЛЬДИ

Концерт пошел хуже некуда.

Публика была ужасна.

Она была ужасна во всевозможных смыслах, и я от души надеюсь, что никогда более не встречусь с подобным феноменом.

История эта произошла около трех лет назад, когда «Триаксион» давал концерт на планете, называемой Ск’ррл. Типичный взрослый ск’ррл и ростом под два с половиной метра сильно смахивает на противоестественную помесь вареного рака с изголодавшимся медведем гризли. Сгоните в одно место несколько сотен подобных созданий, снабдите эту громоздкую толпу агрессивностью регбистов, напором линчевателей и кровожадностью пираний, а затем представьте, что противостоите ей с одним лишь музыкальным инструментом в руках. И если вы человек разумный, у вас наверняка зародится подозрение, что следующий аккорд, скорее всего, придется исполнять на арфе с хором ангелочков на подпевках.

Будучи разумными существами, Майра, Рюб и я, то бишь весь состав струнного трио «Триаксион», были перепуганы до полусмерти.

Единственный положительный аспект ситуации состоял в том, что пошлейший из послов испытывал смертельный ужас… И не без причины: ухвативший его клешнями ск’ррли с виду явно был не прочь сожрать земного дипломата, то ли целиком, то ли предварительно разорвав на части.

Со всей определенностью могу утверждать, что это был самый впечатляющий момент нашего концерта.

— Это что, неуместная шутка?! — таковы были первые слова посла Дорчестера Хепплуайта, который восседал за роскошным письменным столом, подозрительно вперив в нас глазки-буравчики. Ни тебе: «Привет, как долетели?» (все-таки двести с лишком световых лет), ни, на худой конец, стандартно-вежливой формулы: «Добро пожаловать на Ск’ррл!»

Презрительно-кислая мина, застывшая на длинной физиономии посла, прекрасно гармонировала с радушием оказанного нам приема. Дыхание дипломата заметно отдавало джином, а кончик флейтообразного носа слегка побагровел. Но волосы у него были великолепные — пышная серебристая грива, казавшаяся почти ненатуральной.

Мы переглянулись. Майра выразительно закатила глаза. Рюб плотоядно улыбнулся и заговорил проникновенным голосом пристально глядя на Дорчестера Хепплуайта, который в тот самый миг стал для меня попросту Дорком².

— Три музыканта — скрипач, флейтист и пианист — встречаются после работы в баре. Скрипач кладет на стойку пятерку и заказывает пиво, и то же самое делает флейтист. Пианист достает из кармана толстый-претолстый бумажник, долго-долго копается в нем и наконец выуживает сотню. Затем он швыряет эту купюру бармену и отдает распоряжение: «Подай мне лучшее вино, какое только есть в этой забегаловке!» Скрипач с флейтистом дружно пялят на него глаза, а после стягивают с табурета и избивают до полусмерти.

Лицо посла, взиравшего на Рюба в замешательстве, исказилось под влиянием смешанных чувств.

— О чем вы тут, черт побери, толкуете?!

— О зависти к пианистам, разумеется, — с готовностью ответствовал Рюб, расплываясь в широкой улыбке.

Мы с Майрой не смогли удержать смешок, по достоинству оценив и старую шутку, и произведенный эффект. Вид у посла был такой, словно он обнаружил в недоеденном бутерброде с икрой заднюю половинку таракана. Я знал, что теперь мы упали в его глазах на очередную дюжину баллов и что следовало быть поосторожнее. Но скажите мне, положа руку на сердце: кто из вас станет беспокоиться о том, что думает человек по имени Дорк?

Любая бюрократия, подобно космосу, по своей собственной природе создает вакуум, прилежно засасывающий мегатонны мелочности, монотонности, моно- и мегаломании, мелких махинаций и мастерских манипуляций, мрачной мистики, дешевой мишуры, многообразного маразма и просто всяческой мерзости. ВЗДС (Внеземная Дипломатическая Служба) представляет собой гигантскую, умопомрачительную бюрократическую машину, притом такого сорта, что могла бы сделаться чрезвычайно опасной, если бы ее эффективность хоть раз превысила пять процентов.

Прибытие «Триаксиона» решительно подкосило все надежды и ожидания Дорка. Наша троица ужасно его подвела. Собственно говоря, он отправил в Спецотдел распространения культуры (СОРК) заявку на ансамбль классических музыкантов, рассчитывая на небольшой симфонический оркестр или по крайней мере на октет. Теперь же Дорк пришел к печальному выводу, что его миссия на Ск’ррл котируется вовсе не так высоко, как он самонадеянно полагал, поскольку прислали ему всего лишь жалкое трио.

Возможно, он проглотил бы эту обиду, ибо дипломаты привыкли глотать оскорбления столь же часто, как прочая часть человечества соленые орешки к пиву, когда бы в некоторых мозгах понятие классического ансамбля не вызывало совершенно определенные стандартные ожидания. Дорк, несомненно, обладал вышеупомянутым складом ума, а наш «Триаксион» отделяла от лелеемого им идеала примерно та же дистанция, что мы покрыли по пути сюда.

Можно было, конечно, занять позицию «А пошел ты…», да что там, мне хватило первых минут общения с Дорком, чтобы позиция эта представилась на диво желанной. И все же с послом необходимо было поладить, невзирая на то, нравится он нам или нет.

Хотя каждый из нас окончил одну из лучших консерваторий и является музыкантом мирового класса, по сути, мы обыкновенные рекруты, чья будущность зависит исключительно от итоговых рапортов, посылаемых заказчиками в СОРК. Ведь единственный способ избавиться от существования в качестве составной части Большой Культурной Дубинки, коей ВЗДС обожает оглоушивать беззащитные инопланетные расы, состоит в том, чтобы набрать достаточную для демобилизации сумму плюсовых баллов.

Частью этих баллов распоряжался Дорк, а от него так и разило скупостью.

Я выдавил неискреннюю улыбку: как лидеру группы мне вменялось подстилать соломку и сглаживать острые углы.

— Видите ли, наш Руперт большой шутник, — приступил я к своим обязанностям, — а кондиционирующие пилюли всегда оказывают на него веселящее действие… Ах да, позвольте представиться! — поспешно добавил я, протягивая руку. — Шломо Кессель, первая виолонта и художественный руководитель «Триаксиона».

Услышав мое имя, посол изумленно сморгнул, и наш престиж явно подскочил на несколько тонов выше тоскливого си-бемоль. Потянувшись через стол, он стиснул мою ладонь влажными, пухлыми пальцами, явно стараясь разрядить возникшую напряженность. Что ж, у меня есть своя слава… и бесславие тоже. Думаю, Дорк был достаточно впечатлен, чтобы списать на эксцентричность гения мою линялую гавайку, драные джинсы и бесформенные сандалии.

Дабы предотвратить публичные воспоминания о моем прошлом, я сразу приступил к представлению коллег.

— Эта очаровательная леди — Майра Мак-Ауфф Мацуми, виолонта и виола ла бамба. В числе прочих ее достижений — первая скрипка и виолонта в филармониях Глазго, Лондона, Дублина и Токио.

Майра ловко сделала книксен и кокетливо взмахнула ресницами в сторону Дорка. Ресницы Майры, оформленные в виде крошечных извивающихся змеек, придавали ее кокетству довольно устрашающий оттенок, но зато прекрасно гармонировали с криптозоидным стилем одежды и мертвенно-беломраморным цветом лица. Посол ухитрился ответить ей бледной натянутой улыбкой.

Затем я представил Рюба, чье мускулистое тело было облачено в кислотный голографический жакет, моднючие штаны цвета шотландской горчицы и багрово-красные флюоресцирующие штиблеты.

— Наш третий товарищ — не кто иной, как знаменитый солист Руперт Чаро! Челотта и комические трюки при необходимости.

— Будем надеяться, что такая необходимость не возникнет, — надменно произнес Дорк, показывая жестом, что артисты могут присесть. Мы расположились на трех жестких обшарпанных стульях с чересчур высокими спинками, а посол устроился поудобнее в огромном резном кресле, которому недоставало разве что горсти бриллиантов да позолоты, чтобы по праву именоваться троном.

— Не возникнет, будьте уверены, — твердо ответил я, бросая на Рюба предупреждающий взгляд. Тот попытался изобразить святую невинность, но без особого успеха.

— Прекрасно, — Дорк с облегчением вздохнул и скрестил наманикюренные пальцы. — Моя жизнь на этой сумасшедшей планете и без того достаточно трудна. НЕИСПОРЧЕННЫЕ! Вот что мне сказали, отправляя меня сюда, — губы его искривились, словно он ненароком кусанул большой лимон. — ДИКАРИ, это слово подходит им куда больше… ЖИВОТНЫЕ! Они настолько неотесаны, что даже не позволяют нам возвести стены! — С этими словами посол поспешно наполнил из серебряной фляги стоящий на столе стакан и разом ополовинил. Физиономия его порозовела, а нас троих вновь овеял резкий запах джина.

— Действительно, здание показалось мне несколько странным, — признался я.

Посольство имело пол и крышу, но ни единой наружной либо внутренней стены. Разные помещения были отделены друг от друга цветными линиями, начертанными на полу, и я заметил, что сотрудница, которая провела нас к послу, полностью игнорировала эту раз-метку, пока мы не добрались до зоны Дорка в самом центре постройки.

— Видите ли, они считают саму идею стен невыносимо оскорбительной! Эти проклятые дикари, как бы сказать… ужасно прямолинейны во всем, что заменяет им общественную жизнь. Представьте, они занимаются сексом публично, и притом со страшным шумом! А вместо купания вылизывают друг друга. О ванных комнатах я уж и не… — тут Дорк запнулся, и в глазах его проступило загнанное выражение.

— Да уж, вам и впрямь живется неважно, — заметил я сочувственно: мелкий подхалимаж всегда идет на пользу делу.

— И не говорите. Да вы и половины еще не знаете! — Дорк испустил тяжкий, преисполненный жалости к себе вздох. — Однако я получил назначение именно на Ск’ррл и вынужден пребывать в этом жутком бедламе… До тех пор, пока моя миссия не будет признана удачной. Главная цель, разумеется, состоит в подписании торгового соглашения.

— Ну разумеется, — согласился я тоном человека, повидавшего жизнь.

Как же, торговля! Мы дадим вам эти красивые бусы, а вы нам все, что пожелаем, и притом в неограниченном количестве. Хотя ВЗДС сочинила по такому поводу сложный комплекс законов и подзаконных актов, долженствующих регулировать межпланетные трансакции, мало какой расе чужаков удается выстоять против человеческого гения, додумавшегося до финансовых пирамид, контрактов на обслуживание, всепроникающей рекламы и повального страхования.

— Но я никак не могу добиться хоть какого-нибудь соглашения с этими монстрами, — горько посетовал посол и утешил себя тем, что оставалось в стакане.

Майра отвлеклась от раскрашивания ногтей в криптозоидном стиле (членистоногие и многоножки, выползающие на белый свет из-под кожицы, обрамляющей лунки) и спросила:

— А что у них есть такое, чего мы хотим?

Дорк взглянул на Майру и, узрев ее рукоделие, слегка позеленел.

— Мрр’ххг.

— Прошу прощения? — переспросил я, полагая, что Майрино хобби вызвало у посла небольшие гастроэнтерологические затруднения.

— МРР’ХХГ! Это волосатые крабовидные создания, которыми питаются ск’ррли. Жуткие, безобразные маленькие монстры… и страшно любят кусаться. Наше посольство было просто забито этими тварями, пока мы не выяснили, что они не переносят запаха карболки.

Тут я наконец понял, отчего из открытого всем ветрам строения разит, как из общественного сортира.

— Ск'ррли едят мрр’ххг, а мрр’ххг в числе всего прочего питаются, как бы это сказать… отходами жизнедеятельности ск’ррли. И благодаря столь отвратительной привычке мрр’ххг туземцы устойчивы к любым болезням! Короче, ВЗДС желает заполучить эту гадость потому, что мрр’ххг секретирует в своем организме практически универсальный антибиотик.

Я подозревал нечто подобное. Не в привычках ВЗДС входить с инопланетной расой в столь тесный, вплоть до десантирования посольства, контакт из чисто альтруистических побуждений.

— Полагаю, что были собраны научные образцы и отосланы на экспертизу?

ВЗДС, как правило, берет курс на торговлю, когда все прочие возможности уже испробованы и не оправдали себя.

Дорк нахмурился и неохотно кивнул.

— Потому меня и послали сюда. Этот антибиотик невозможно ни реплицировать, ни синтезировать, а все вывезенные с планеты мрр’ххг подохли. Оказывается, они не могут существовать без вещества, которое… гм… производят ск’ррли.

— А туземцы не желают делить свой законный обед с новыми друзьями, не так ли?

Я бросил взгляд на свою труппу. Майра, кажется, находила беседу увлекательной, хотя по ее внешнему виду трудно что-либо распознать. Рюб проявлял опасные признаки беспокойства, иначе говоря, нетерпеливое желание разыграть новую комическую сценку под названием «А ну-ка помучим посла!» Я благоразумно решил, что пора закругляться.

— Уверен, что вы обязательно найдете выход из положения, сэр! Так значит, вот почему вы нас вызвали? Для укрепления морального духа персонала?

Как я уже успел заметить, сотрудники посольства отчаянно в этом нуждались.

— Отнюдь.

Это словечко и презрительная гримаса сказали мне все, что я хотел бы знать об отношениях Дорка с персоналом и отчего моральный дух последнего пал столь постыдно низко.

— Как я уже говорил, ск’ррли — сущие варвары. Грубая, легко возбудимая толпа, с которой практически нельзя ни о чем договориться! К тому же начисто лишенная каких-либо культурных достижений… Ну да, у них есть нечто вроде музыки, — признал он с небрежным жестом, — но самого грубого свойства, разумеется. Но надо же с чего-то начать, и вот мне пришло в голову преподнести им нечто куда более возвышенное, чем их туземный шум и скрежет. Продемонстрировать цивилизованный идеал, к которому они могли бы стремиться!

Сей uberkultur’ный подход был мне хорошо знаком: Давайте научим придурков слушать оперу! Увы, это более или менее Стандартный Образ Мыслей (СОМ), свойственный удручающе большому проценту функционеров ВЗДС. Предоставить туземцам возможность послушать нашу музыку — это прекрасно, но использовать ее в качестве увещевающей дубины в высшей степени оскорбительно и для туземцев, и для самой музыки. Я поклялся сделать все возможное, чтобы смягчить удар.

— Ладно, — заключил я, — картина более или менее ясна. Где, когда и что именно мы должны сыграть?

Дорк просветлел, оценив мой деловой подход. Не знаю, право, чего он ожидал. Возможно, страстных аргументов против культурного империализма?

Все дело в том, что мы любим музыку вообще и репертуар «Триаксиона» в особенности. Мы полагаем, что эти произведения блистательны, глубоки, серьезны и, несомненно, достойны распространения. Вот почему мы охотно сыграем их перед любой аудиторией, которой они могут прийтись по вкусу, а могут и вовсе не понравиться. Предугадать, заполнит ли наше искусство зияющую брешь между культурами и мирами, совершенно невозможно, но когда такое все-таки происходит… Да, этот дивный кайф почище любого наркотика! Уж я-то знаю, я перепробовал их все.

— Я намерен использовать в качестве сцены часть здания посольства. Вы можете выступить завтра вечером?

— Можем и сегодня, если пожелаете.

А завтра уже покинем планету, увозя с собой сколько-нибудь положительных баллов!

Дорк покачал головой.

— Нет-нет, концерт назначен на завтра. Сцену надо тщательно подготовить. Нам необходимо ПОТРЯСТИ этих чудовищ!

Я пожал плечами.

— Что ж, это ваше дело. Нам нужны всего три стула и платформа, которая выдержит нас и наши пюпитры.

Посол кивнул с довольным видом, но, присмотревшись к нам поближе, вновь скривил лимонно-кислую мину.

— Полагаю, у вас найдется подобающее случаю одеяние?

Я проглотил тяжелый вздох.

— Вы имеете в виду оркестровую униформу? Короткий жакет с вырезом, гофрированная рубашка, красный кушак и черные лаковые туфли?

— И панталоны! — Он взирал на нас так, словно мы нипочем не надели бы штанов, не будь прямого приказа.

— И пант&лоны, — согласился я тоном дельца, идущего на крупную уступку. — А теперь о программе. Вы уже наметили что-нибудь?

— О да, конечно! — Дорк с энтузиазмом потер пухлые ручки, предвкушая, как поразит нас глубиной своих музыкальных познаний. — Мне хотелось, чтобы музыка была серьезной, но при этом легкой, возвышающей и одновременно успокаивающей. Вот почему я выбрал…

— «Времена года» Вивальди, — закончил я за него.

Он слегка опешил, но тут же расплылся в восторженной улыбке.

— Вот именно! Да вы просто читаете мои мысли!

Было бы там что читать. Я проглотил очередной вздох. Иногда музыкантам, подрядившимся на нашу работу, приходится глотать ничуть не меньше вздохов, чем дипломатам — преднамеренных оскорблений.

— Что-нибудь еще? Слегка поэнергичнее? Вы знаете «Dance Macabre» Сен-Санса? Может быть, что-то из Сибелиуса? Копленд? Бах или Барток? А как насчет…

— Нет, нет и нет! — раздраженно рявкнул он. — Я желаю успокоить этих дикарей, и вы ОБЯЗАНЫ зачаровать их одной из лучших мелодий Земли!

Вы только поймите меня правильно: эта вещь Вивальди действительно превосходна, подлинный шедевр, но…

Дипломаты, которые нас вызывают, в девяноста случаях из ста помнят не более трех названий настоящих классических произведений, и два из них — «Времена года»³… Не то чтобы кто-то мог насвистать хотя бы фрагмент главной темы! Главное достоинство этих произведений именно в их названии, каковое легко запоминается и легко узнается, не имеет коварных опусных номеров и не содержит труднопроизносимых русских, немецких и итальянских слов, в которых так просто запутаться.

В результате же мы исполняем Вивальди вдесятеро чаще, чем любого другого автора.

Третья вещь? Ну, разумеется, «Голубой Дунай»!

— Не волнуйтесь, мы погрузим их в полную кататонию, — торжественно пообещал я, одновременно показывая знаком, что нам пора уносить ноги. Мы встали и едва успели отойти от стола, как Дорк истерически взвизгнул:

— Что это вы делаете, хотел бы я знать?!

Обернувшись, я заметил, что за какую-то пару секунд его стакан магическим образом наполнился заново.

— Как что? Идем репетировать…

— Будьте добры покинуть мой кабинет через дверь! — прокричал он, указывая на пол трясущейся рукой. Я взглянул под ноги: в самом деле, спеша откланяться, мы непринужденно пересекли одну из так называемых стен.

— Прошу прощения!

Мы еще раз прошли сквозь невидимую стену и чинно удалились через несуществующий дверной проем.

— Только не вздумай хлопнуть дверью, — давясь от смеха, шепнул мне Рюб, когда мы перешагнули теоретический порог.

По дороге от шаттла к посольству нам не представилось возможности познакомиться с перспективной аудиторией, и на обратном пути ситуация практически не изменилась. Где-то на приличном расстоянии от нас имела место некая неясная активность: похоже было, что там бродят на задних лапах большие красные муравьи, и это все, что мы смогли разглядеть.

По причине местного моратория на стены у посольства не было даже изгороди, и почтительная дистанция, на которой держались туземцы, заставляла предположить, что в самом здании было нечто отталкивающее… Кто-нибудь скажет, что это Eau de Desinfectantte, но лично я поставил бы на Дорка.

Мы забрались в шаттл, и тот устремился к высокому, почти безвоздушному плато примерно в 500 километрах от посольства: никогда не следует оставлять космический корабль там, где туземцы могут наложить на него руки, лапы или щупальца.

— Мы же не собираемся репетировать Вивальди, Мо? — с надеждой спросила Майра.

Я загадочно улыбнулся.

— Да брось ты, Мо, — вмешался Рюб, — ты же прекрасно знаешь, что мы вызубрили его наизусть. Право слово, отруби нам кто-нибудь головы, а после дай в руки инструменты — и мы все едино пропилим его нота в ноту!

Я промолчал, продолжая улыбаться.

Тут Майра засмеялась и захлопала в ладоши.

— Я поняла. Имя!

— Будь проклят… — начал я.

— Кто? — выдохнул Рюб.

— Будь проклят… Дорк!

— Дорк! — взвизгнула Майра. — Великолепно!

— О да, сэр! — изысканно поклонился Рюб. — Вы по-прежнему остаетесь мастером.

Это один из наших маленьких ритуалов, помогающих сохранять здравый рассудок. Будучи старшим по стажу работы, я владел дирижерской палочкой и руководил «Триаксионом», и одна из непременных обязанностей лидера, которую я добровольно на себя возложил, состояла в изобретении веселенькой клички для каждого шута горохового, заказавшего нас на манер технического оборудования по каталогу: МУЗЫКАЛЬНЫЙ АНСАМБЛЬ/ТРИО/СТРУННЫЕ/КЛАССИКА.

— Ах да, насчет Вивальди… — тут я выдержал паузу на целый такт для пущего эффекта, а Майра и Рюб затаили дыхание. — Да мы лучше повесимся, чем станем его репетировать!

Последовали бурные, продолжительные аплодисменты, и я с достоинством раскланялся.

К моменту концерта на Ск’ррл Рюб был членом нашей команды почти год, а Майра присоединилась к трио на четыре месяца раньше. Я же занимался этим делом так давно, что забыл, когда начал, и уже лет восемь держал дирижерскую палочку.

Кучу времени нам приходилось проводить исключительно в обществе друг друга, перемещаясь в замкнутом пространстве корабля от одной планеты к другой. Сверхсветовое путешествие происходит практически мгновенно, если сравнивать его с реактивным способом движения, и тем не менее на каждый световой год набегает определенная ошибка курса, для коррекции которой требуется около двух часов обычного хода. Так что наш вояж, на двести с лишком световых лет разделяющий Ск’ррл и Дриффель IV, длился почти три недели.

Как показывает практика, этого времени вполне достаточно, чтобы превратить самого благовоспитанного музыканта в маньяка, пылающего жаждой крови… Вот почему тщательно продуманные развлечения играют в нашей жизни определяющую роль, тем более что о сексе не могло быть и речи: Майра — убежденная последовательница Сафо, а мы с Рюбом — заскорузлые гетеросексуалы, обращающие внимание только на противоположный пол.

Словом, я посвятил немало лет выработке социальных механизмов, препятствующих космическому озверению. Прежде всего, каждый участник «Триаксиона» имеет обширную личную информатеку, и каждый вечер кто-нибудь из нас, нарядившись в ритуальную мантию Электронного Жокея, программирует коллективные видеопросмотры и аудиопрослушивания. К тому же мы по очереди выбираем обеденное меню и разработали довольно сложную систему добровольного обмена официальных благ и привилегий на разнообразные личные одолжения.

И разумеется, мы постоянно репетируем, репетируем без конца, хотя каждый из нас в свое время блистал в Карнеги-холле! Мы делаем это и вместе, и по отдельности, а чтобы сие каждодневное занятие не обратилось в монотонную каторгу, я позаботился внести в него непредсказуемый игровой элемент.

Вернувшись на корабль, я первым делом открыл резную шкатулку из драгоценного дерева хикка, которой мы разжились на Клааааме, и достал из нее двенадцатигранную игральную кость из сверхупругой резины: на гранях кости обозначены наши имена, и тот, чья грань окажется наверху, получает дирижерскую палочку на время репетиции и волен выбрать репертуар по собственному вкусу.

Если говорить о моих личных пристрастиях, то я неравнодушен к идиосинкретическим аранжировкам Баха, Моцарта и Грига, питак) слабость к джазу середины двадцатого (начиная с Эллингтона, Бейси и Чарлза) и бесконечно восхищен африканцем Яаном Бико, сочинившим в начале двадцать первого неподражаемые скрипичные концерты в стиле Ухуру.

Что до Майры, та обожает мадригалы, барочную и древнюю кельтскую музыку, весьма высокого мнения о похоронных песнопениях арабского Востока и совершенно без ума от поп-музыки конца двадцатого. А интересы Рюба столь широки и эклектичны, что едва ли поддаются четкой классификации, но имя он себе сделал изощренными интерпретациями Бартока, Лирта, Шостаковича, Ростроповича и Элвиса Хейвела.

Пометавшись по репетиционному залу, игральная кость упокоилась у ног Майры, и та объявила вердикт:

— Опять твоя взяла, Рюб!

Рюб одарил нас улыбкой развратного херувима.

— Прекрасный выбор, госпожа Удача! Что ж, приступим?

Мы расселись по своим местам, включили пюпитры, и я тут же щелкнул тумблером, передавая палочку: теперь пюпитр Рюба стал ведущим, а мой и Майрин — ведомыми, и пока Рюб выбирал, что сыграть, наши дисплеи на время потемнели.

Большой концертный пюпитр Фрюера содержит в банках памяти более семидесяти миллионов музыкальных произведений и всякий раз, когда мы попадаем на Землю, автоматически обновляет информацию. С такими-то возможностями от Рюба можно ожидать чего угодно — от дурацкого Алеутопопа до непристойных средневековых мадригалов!

Однако на сей раз он вызвал на мониторы «Тарантеллу Робопау-ка» — получасовую виртуозную штучку с характерными молниеносными арпеджио и причудливыми минорными ходами в контрапункте, сочиненную лунным композитором Фейзелом Фриком, которого часто именуют «Кибербахом» благодаря сложнейшей математической структуре его работ.

— Это должно быть забавно, — заметил я, подключив свою виолонту к питанию и врубая клавишу автонастройки. Майра последовала моему примеру. Рюб привычно установил челотту, нанес ей два кинжальных удара смычком и, приподняв бровь, вопросил:

— Вы готовы?

Первые такты в этой аранжировке были мои. Я тут же ответил Рюбу полным звуком… и наше трио вновь унеслось в тот непостижимый мир, где мы вливаем душу в музыку, а она взамен одушевляет нас.

Как я уже говорил, по сути, мы не более чем рекруты, но пусть сие не вводит вас в заблуждение: любой из нас не только достоин играть с самыми лучшими симфоническими оркестрами, но неоднократно осуществлял это на деле. А то, что мы попали в тиски контракта с ВЗДС… Несчастное стечение обстоятельств вкупе с личными передрягами!

Майра, к примеру, страдая от неразделенной любви, припомнила однажды темной ночью, что в детстве мечтала повидать очень далекие места, и в помрачении души записалась культурным добровольцем. Рюб со своими амурными делишками вляпался ненароком в такую ситуацию, что вынужден был срочно покинуть Солнечную систему, спасаясь от вооруженного антикварным кольтом мужа-рогоносца, который, к несчастью, по совместительству являлся дирижером Рюбова оркестра.

Имея солидный опыт исполнения как классического, так и попсового репертуара, наша троица могла сыграть с листа практически что угодно, а благодаря неустанным репетициям была спаяна крепкой, почти телепатической связью. Словом, как любит похвастать Рюб, вы только скажите, что надо — а мы уж вам устроим!

Но никто из нас и представить себе не мог, что когда-нибудь нам придется играть ради спасения собственной жизни.

Наутро Майра с Рюбом взяли шаттл и отправились в посольский анклав. Майра, как обычно, намеревалась обозреть местные достопримечательности и заняться любительской экзоантропологией, если повезет. Что касается Рюба, помимо музыки, его интересовал секс и только секс, и он надеялся отыскать среди подчиненных Дор-ка существо женского пола, восприимчивое к его маслянистому цыганскому обаянию.

Я прекрасно ладил с ними обоими, как, впрочем, и с их предшественниками, но всегда был рад одиночеству, испытывая при этом подлинное блаженство…

Да, я тот самый Шломо Кессель, легендарный вундеркинд! В четыре года я играл Моцарта на виолонте, к шести сочинил дюжину скрипичных концертов, а в десять выступал как приглашенный солист в лучших филармониях мира, исполняя две-три симфонии, которые успел к тому времени написать.

Классическая музыка проходит периодические циклы всеобщего восторга и полного небрежения, а так как меня угораздило — к худу ли, к добру — попасть в период, когда классика почиталась абсолютной ценностью, то я сделался одной из ярчайших музыкальных звезд.

Родные, распознавшие мой талант едва ли не с пеленок, всегда видели во мне лишь источник семейного благосостояния, и детство мое не могло бы стать чудовищней, вздумай меня воспитывать тигровые акулы. В четырнадцать лет я был издерганным, переутомленным, выжженным изнутри неврастеником, подсевшим на иглу, в семнадцать — безнадежной развалиной… И все это, разумеется, под неусыпным надзором жадной до скандалов прессы, неустанно снабжающей публику подробностями моего стремительного взлета и последующего позорного падения!

Когда мне исполнился двадцать один год, некий меломан, служивший охранником в окружной тюрьме штата Алабама, где я мотал срок за бродяжничество и распространение наркотиков, опознал во мне того самого Шломо Кесселя. Пытаясь хоть как-нибудь мне помочь, сей добрый человек невольно привлек внимание ВЗДС, которая постоянно ищет таланты, попавшие в беду.

Юристы ВЗДС добились моего освобождения под поручительство и подвергли меня принудительной дезинтоксикации: процесс этот, на мой взгляд, ужасно напоминает выкручивание большой грязной тряпки, которой вытирали пол в аптеке, сильно пострадавшей от землетрясения. Едва я пришел в себя, один из моих адвокатов провел меня через правильную процедуру банкротства (в противовес той неправильной, что я устроил себе сам), а затем объяснил, что, согласившись принять услуги ВЗДС, я тем самым добровольно завербовался на минимальный трехгодичный срок культуртрегера.

Когда мы играли на Ск’ррл, мне уже стукнуло тридцать пять. Считайте сами.

Так вот, находясь в полном одиночестве на космическом корабле, я счастлив от одной лишь мысли о том, что этот корабль пребывает в сотнях или даже тысячах световых лет от всех земных масс-медиа, моей былой славы и моего собственного семейства, каковое, несомненно, приложит массу усилий, чтобы заново обратить меня в источник безбедного существования… если я когда-нибудь вернусь.

Рюб и Майра прибыли после полудня. На пухлых губах Рюба играла довольная, нагловатая усмешка, и он сразу же отправился к себе в каюту выспаться. Отсутствие уединения, то бишь стен, его явно не смутило. По правде говоря, не представляю, что бы вообще могло его смутить.

Мы же с Майрой отправились на камбуз попить чаю с бисквитами (еще один из наших маленьких ритуалов), поскольку она считала святым долгом делиться со мной впечатлениями от новой планеты: должен же я хотя бы представлять, где нахожусь! На сей раз у нее был чересчур серьезный, задумчивый вид, и я ощутил смутное беспокойство.

— Ну как? — спросил я, разливая чай. — Так ли все ужасно, как уверяет Дорк?

— Нет, — сказала она через секунду, обдумав ответ. — Дорк говорит, что ск’ррли дикари, но это не так. По крайней мере, не в том смысле, какой он вкладывает в это слово. Они просто очень примитивны и абсолютно бесхитростны.

— Разве такое бывает? — спросил я.

У Майры прелестный голос — мягкое, теплое, бархатистое контральто, совершенно дисгармонирующее с криптозоидным имиджем, который она столь ревностно культивирует. Признаюсь, я иногда позволял себе помечтать, как этот голос шепчет мне на ушко милые ночные глупости…

— Они действительно любят свою музыку, которая на самом деле весьма интересна. Простые эмпатические фразы без всякого подтекста, стимулирующие непосредственное действие… В общем, эта музыка вовсе не создана для передачи образа или настроения и в чем-то аналогична рэпу конца двадцатого или воинским песнопениям аборигенов. Кстати, я кое-что записала, и ты можешь потом послушать, если интересно.

— Да, конечно. — Я задумчиво поскреб подбородок. — А что, внешне они и в самом деле настолько… несимпатичны?

Майра расхохоталась.

— О да! Посольские называют их ракомедведями, и эта кличка им действительно подходит. Взрослые особи огромны. Тело у них вроде медвежьего, покрыто блестящим красным хитином и пучками красного меха. Руки и ноги толстые, на руках что-то вроде пальцев, но вместо когтей — клешни весьма неприятного вида. Глаза и усы, как у рака, медвежье рыло и очень, очень много зубов.

Я невольно содрогнулся.

— Надеюсь, хотя бы детишки по-своему милы?

Майра весело ухмыльнулась и покачала головой.

— Да нет, не особенно.

— Что ты думаешь о них, как о публике?

Ее улыбка полиняла.

— Трудно сказать. Ск’ррли, конечно, любят музыку, но… Я не уверена, что Дорково меню придется им по вкусу!

— Ну что ж, нас освищут, вот и все, — легкомысленно заметил я, пожимая плечами, но Майра снова нахмурилась.

— Знаешь, Мо, эти существа не привыкли сдерживать свои чувства. Я видела, как один ребенок отнял у другого мрр’ххг — и что, по-твоему, сделала его мать? Сказала «нельзя» и шлепнула по ручке? О нет, она ухватила дитя за руку и отодрала от нее пару клешней!

Я чуть не захлебнулся чаем.

— Как?!

— Эдвина, которая исполняла роль гида, говорит, что они со временем отрастут, а туземцы твердо убеждены, что новые клешни не станут хватать чужое. Повторяю, аборигены удивительно непосредственны. Если мужская и женская особи понравились друг другу, они немедленно начинают совокупляться. Если ск’ррли рассердился, он сразу бросается в драку. В общем-то они, как бы это выразиться… несколько склонны к насилию.

— Значит, если ск’ррли не понравится наше выступление…

— Они могут сообщить нам об этом, — заключила Майра, серьезно глядя мне прямо в глаза.

Должно быть, то был тихий шепот кельтской струйки ее крови, несущей в себе полузабытый дар предвидения!

Облачаясь в концертные костюмы, мы, как водится, параллельно поглощали импровизированный ужин, и мне не представилось возможности поговорить с Рюбом, покуда шаттл не поднялся в воздух. Впрочем, тот пропустил предостережение мимо ушей, предвкушая новую встречу со счастливо обретенной подружкой и будучи не в силах мыслить какой-либо частью своей анатомии, расположенной выше пупка.

Мы прибыли сразу после заката и приземлились на грунтовой площадке позади посольства. Окружающую здание болотистую равнину освещали многочисленные факелы и костры, на которых готовилась пища. В воздухе витал неожиданно соблазнительный запах поджаривающихся мрр’ххг.

Майра информировала нас с Рюбом, что туземцы жарят мрр’ххг только по самым торжественным случаям.

Например, при объявлении войны. Или на поминках.

Великий человек лично встретил нас на посадочной площадке, благоухая парами джина и щедро распространяя свой обычный антишарм. Осмотрев всю троицу с ног до головы, он признал наши костюмы приемлемыми и, развернувшись с горделивым видом, устремился куда-то вперед, приказав жестом следовать за ним. Испустив тяжкий коллективный вздох, мы подняли свои саквояжи и пристроились гуськом за его спиной.

Мы протрусили вслед за ним по лабиринту, вычерченному на посольском полу. На ходу Дорк то и дело швырял персоналу взаимоисключающие распоряжения, оставляя в кильватере вытаращенные глаза, отвисшие челюсти и впечатляющую коллекцию малопристойных жестов.

С парадной стороны посольства была пристроена двухметровой высоты сцена. По причине туземного предубеждения против стен там не было ни задника, ни занавеса, и все же я не могу не признать, что Дорк с честью выпутался из затруднительных обстоятельств, сотворив нечто такое, чего ск’ррли отродясь не видывали.

Разноцветные лампы бросали на сценическую площадку яркие пятна, а передняя часть платформы, искусно задрапированная официальными оранжево-черными флагами ВЗДС, была увенчана внушительными канделябрами, увитыми гирляндами местных цветов. Флора Ск’ррл по большей части насекомоядна, так что все эти пышные гирлянды и букеты непрестанно трепетали и извивались, отлавливая и пожирая привлеченную светом мошкару. Майра была просто очарована столь оригинальным образчиком декораторского искусства.

Посреди сцены возвышались три жестких стула и доставленный из кабинета Дорка резной трон.

По традиции на посольских приемах разносят шампанское, но алкоголь не совместим с обменом веществ ск’ррли. Однако же какой-то наблюдательный стюард обнаружил, что они весьма неравнодушны к Юмми-Бумми (вы наверняка знаете эту приторную липкую гадость, получаемую разведением сухого порошка в воде) и даже слегка прибалдевают от пронзительно-химического вкуса, цвета и запаха. Сооруженный по приказу Дорка фонтан извергал сей напиток галлонами: взлетающие в воздух струи опадали в огромный стеклянный резервуар, вокруг которого возбужденно толпились жаждущие туземцы.

Сцена оказалась достаточно высокой, чтобы позади нее образовался столь редкий на Ск’ррл оазис приватности. Остановившись в этом укромном уголке, Дорк требовательно вопросил:

— Вы ведь готовы сыграть «Времена года», не так ли?

Как будто мы притащились сюда с инструментами и в полной оркестровой униформе, надеясь перекинуться в преферанс.

— Мы готовы, — ответил я умиротворяющим голосом. — Оста-лось только распаковать инструменты и пюпитры. И кстати, было бы неплохо, если бы кто-то из ваших сотрудников помог установить акустическую систему.

Дорк немедля вознегодовал.

— Но мы уже поставили свою!

Я постарался сдержать снисходительную улыбку.

— Видите ли, наша система чуть-чуть получше, и кроме того, она уже подстроена под наши инструменты.

— Ну как хотите, — и он небрежно щелкнул пальцами, призывая топтавшуюся неподалеку сотрудницу — весьма привлекательную женщину в весьма откровенном наряде.

Обожающий взгляд, который красотка бросила на Рюба, сказал мне о том, что они отнюдь не чужие. Рюб, со своей стороны, изо всех сил телепатически внедрял в ее мозг пылкое сексуальное влечение. За этим увлекательным занятием парочка совсем позабыла о Дорке, и тот раздраженно рявкнул:

— В чем дело, Торнтон? Сюда!

Я шагнул вперед и мягко произнес, вручая Соникастер Клипш-Кляйнмана:

— Не могли бы вы взять эту штуку и поставить на сцену? В центре рампы и серебряным логотипом в сторону публики?

— Да, конечно, — пробормотала красотка, прижимая черный матовый диск акустического устройства к умопомрачительному декольте. Глаза ее рассеянно скользнули мимо меня и вновь приклеились к Рюбу.

— Ну же, Торнтон! — взревел посол.

— Да, сэр. Конечно, сэр. — Она одарила Рюба очередным знойным взглядом и нехотя удалилась, томно повиливая бедрами.

Дорк отвернул кружевной манжет и сверился с массивным золотым хронометром.

— Начинаем через пять минут. Но прежде мне надо урегулировать кое-какие детали… А потом мы покажем этим дикарям, что такое настоящая культура!

Едва он успел отойти, как перед нами материализовался стюард, толкающий тележку с прохладительными напитками. Проводив посла глазами, парень ухмыльнулся, сжал кулак, выставив вверх большой палец и выразительным жестом изобразил, что опрокидывает стаканчик. Потом он сгрузил на ближайший столик поднос с бокалами, соками и минеральной водой, лихо подмигнул и покатился дальше.

Мы подошли к столу и обслужили себя, а затем приступили к непременному предконцертному ритуалу.

— Ну ладно, — помолчав, начал я. — Вы знаете, и я знаю, что вся эта затея — полнейшая лажа, а проклятый Дорк — надутый индюк, лишенный даже той внутренней культуры, что присуща честной чашке свежего йогурта. Все мы закаленные профессионалы и знаем свой репертуар настолько хорошо, что каждому из нас грозит опасность уснуть от скуки во время представления. В высшей степени вероятно, что наша аудитория с куда большим интересом станет слушать грохот уличного движения, чем то, что мы намерены ей предложить… Но!

Я перевел дух и заглянул им прямо в глаза.

— Но мы профессионалы, а это значит, что не можем позволить себе, опустить планку. Мы посвятили свою жизнь искусству и потому, выйдя на сцену, будем играть безупречно и от всей души, ибо музыка заслуживает только самого лучшего. Мы выйдем на сцену и будем играть блистательно, страстно и нежно, ибо все мы заслуживаем самого лучшего, что можем дать друг другу. Да, мы выйдем на сцену и заставим наши инструменты запеть ради еще одной горстки положительных баллов, приближающих тот магический, тот сладостный миг, когда мы сможем наконец сказать ВЗДС, чтобы она пошла подальше и удавилась.

Я торжественно протянул руку ладонью вверх.

— Так как же мы будем играть?

— Восхитительно! — хором ответили Майра и Рюб, положив свои ладони на мою.

— Как мы будем играть?

— Сногсшибательно! — последовал ритуальный ответ.

— Как мы будем играть? — вопросил я в последний раз.

— Словно от этого зависит наша жизнь!

Мы подержались за руки еще секунду, а потом занялись распаковкой инструментов и пюпитров. Мы уже закончили, когда объявился Дорк — с блистающими очами, полыхающим румянцем и сорокоградусным дыханием.

Пора было начинать.

Мы поднялись на сцену и были встречены жидкими неубедительными аплодисментами. Хлопали, разумеется, сотрудники посольства, делавшие это, скорее всего, по прямому приказу Дорка. Единственным исключением являлась великолепная мисс Торнтон, аплодировавшая Рюбу с таким жаром, что я почувствовал нечто вроде зависти. Должно быть, утром эти голубки расстарались на славу!

Что же до нашей публики…

Эта толпа могла бы привидеться Босху, перебравшему сверхмощных галлюциногенов.

Перед нами были сотни и сотни багрово-красных полупьяных ракомедведей, бурно размахивающих оранжево-черными одноразовыми кружками и смачными кусками хорошо прожаренных мр’ххг. Большинство ск’ррли повернули глаза на стебельках в нашу сторону и нетерпеливо пощелкивали клешнями. Там и сям несколько дюжин наюммибуммленных пар шумно занимались любовью. Остальные туземцы, по всей видимости, вели ожесточенные дебаты, не иначе как о политике или искусстве.

Обозрев со сцены сей сюрреалистический шабаш, Дорк заметно побледнел, и в его налитых кровью глазах промелькнуло боязливое выражение. Однако же он быстро встрепенулся, заученным жестом поправил серебряный зачес и, выдавив кисло-сладкую улыбку, вышел вперед к микрофону.

Первая попытка обратиться к почтеннейшей публике вылилась в душераздирающий вой обратной связи. Будь я одним из ск’ррли, шерсть моя наверняка встала бы дыбом, но вместо этого туземцы сразу перестали щелкать клешнями и со странно довольным видом уставились на посла.

Побагровев почти как ракомедведь, Дорк вперил уничтожающий взгляд в кучку сотрудников за сценой. Через секунду вой прекратился. Слушатели глухо зароптали, а их хитиновые усы разочарованно обвисли.

— Друзья мои! — с фальшивым воодушевлением воскликнул посол, и акустическая система выдала взамен громогласные аналоги туземного чириканья, сопения и ворчания. — Я уже не раз говорил вам, что на моей родной планете очень много замечательных вещей, о которых вы прежде и мечтать не могли. У нас есть самые разные товары и услуги, которые вы сразу же пожелаете иметь, как только увидите их и поймете, насколько они вам необходимы. Множество драгоценных даров получили вы от Земли через наше посольство, и сегодня я счастлив предложить вам еще один. Однако этот новый подарок — не просто предмет, а одно из главных культурных сокровищ Земли!

Выдержав многозначительную паузу, он одарил аудиторию дружелюбной улыбкой торговца подержанными аэромобилями.

— Я преподношу вам в дар великолепный пример тех культурных высот, которых вы когда-нибудь сможете достичь с нашей бескорыстной помощью путем честной и взаимовыгодной торговли!

Майра наклонилась ко мне и шепнула:

— Он это серьезно?!

— К сожалению. Расслабься и думай о положительных баллах.

Тем временем посла понесло.

— Вы обязаны изменить свой грубый, никчемный образ жизни!

— взвизгнул он, потрясая кулаком. — Вы можете подняться над вашим варварским, нецивилизованным, непристойным, оскорбительным для культурного человека состоянием!

— Вы можете позволить нам стены в спальне и сортире! — жалобно выкрикнул кто-то из посольских.

Спохватившись, Дорк поспешно натянул елейную улыбку.

— Но полагаю, эти вопросы лучше обсудить за столом переговоров… А сегодня мы будем только наслаждаться! И чтобы не оттягивать удовольствие, я без дальнейших проволочек объявляю… «ВРЕМЕНА ГОДА» ВИВАЛЬДИ!!!

Он подождал аплодисментов, не дождался и с застывшей улыбкой проследовал к трону. Мы встали и почтительно поклонились нашей ракомедвежьей аудитории. Затем я кивнул Майре, и та, включив микрофон на своем пюпитре, зачирикала и заурчала на родном языке ск’ррли. Маленький спич, который она старательно заучила, означал примерно следующее: Пусть то, что мы вам предлагаем, будет приятно на вкус/ощупь.

Потом мы сели, и я вызвал на дисплеи партитуру. Майра и Рюб кивнули, показывая, что готовы, я запустил обратный отсчет, и когда он закончился, мы заиграли.

Теперь мы вернулись к тому, с чего начали. Туземцы повели себя ужасно, помните? Что до меня, то я этого вечера никогда не забуду.

Мы играли уже три минуты — блистательно, нежно, страстно, и любая нормальная аудитория давно была бы очарована. Однако ск’ррли были кем угодно, но только не нормальной аудиторией, даже для нас.

Сразу после вступительных нот толпа приобрела неприятное сходство с гигантским осиным гнездом, которое неосторожно разворошили палкой. Ракомедведи беспокойно зашевелились, нервно задергали усами и принялись слоняться взад-вперед, яростно сводя и разводя клешневидные пальцы. Чем дольше мы играли, тем более усугублялось положение, и на третьей минуте публика стала наступать на сцену с достаточно угрожающим видом, чтобы весь персонал посольства с неприличной поспешностью заполз под платформу. Атмосфера настолько сгустилась, что даже Дорк не мог не заметить этого, невзирая на обволакивающие его бедные мозги густые Пары джина и самовлюбленного эгоизма.

Его патрицианская физиономия вдруг сделалась совершенно восковой, а я, продолжая играть, повернулся к нему и прошипел сквозь зубы:

— Сдается мне, они не поклонники Вивальди!

Растерянно моргнув, он слабо пролепетал:

— Но может быть, они просто…

В этот самый миг добрая дюжина ракомедведей полезла на сцену, и голос посла с жалким писком оборвался. Было совсем не похоже, что туземцы жаждут вручить нам букеты, скорее они преподнесли бы нам наши собственные головы, а такого я допустить никак не мог.

— Мы прекращаем концерт, — уведомил я Дорка, ничуть не заботясь, понравится ему или нет, но тот, по-моему, даже не услышал этих слов, так как пятеро ракомедведей были уже на сцене и надвигались на него со всеми своими клешнями и зубами. И зубов у них было слишком много.

Неудивительно, что ск’ррли ополчились на Дорка, устроившего это злосчастное представление, но я не без оснований подозревал, что рано или поздно они доберутся до нас. Повернувшись к Майре и Рюбу, я демонстративно отнял смычок от струн, и те с видимым облегчением немедленно последовали моему примеру.

— Спасите! Помогите!

Ск’ррли наконец добрались до Дорка, который забился в уголок кресла, как моллюск в раковину, и теперь пытались выколупать оттуда его вальяжные телеса. Вцепившись мертвой хваткой в подлокотники, посол отчаянно заверещал:

— На помощь! Сделайте же что-нибудь!

Бежать было некуда. Десятки туземцев уже вскарабкались на сцену, а на подходе маячили целые сотни.

— Отдай мне палочку, Мо!

Я буквально подпрыгнул на стуле.

— Быстрее, пока не поздно!

— Но зачем… — начал я, перепуганный и озадаченный одновременно, но Майра не дала мне договорить.

— Просто сделай это.

Один из туземцев шел прямо на меня, точь-в-точь как кровожадный монстр из старого ужастика, но только это было совсем не кино. В безумном страхе я резко ударил по тумблеру, и ловкие пальцы Майры запорхали над клавиатурой ее пюпитра. Через секунду Вивальди пропал с дисплея, и появилась новая партитура в сопровождении команды: УПРАВЛЯЕМАЯ МОДА ТРИ.

Какое-то мгновение я тупо взирал на экран, но в следующий миг уже лихорадочно щелкал переключателями инструмента. Готово! Теперь мой пюпитр, повинуясь исключительно нотации и ремаркам партитуры, начнет самостоятельно управлять уровнем громкости и темброгол осами моей виолонты, синтезируя по ходу дела абсолютно все предусмотренные аранжировщиком спецэффекты.

Тем временем обратный отсчет подходил к концу, и у меня не осталось времени даже взглянуть на Майру и Рюба, а горячее дыхание ск’ррли, щедро сдобренное Юмми-Бумми и мр’ххг, уже коснулось моего лица. Я сделал глубокий вздох и занес над струнами смычок, не отрывая глаз от могучих клешнястых лап.

Отсчет закончился на полтакта раньше, чем эти клешни успели дотянуться до меня.

Древние скрипку, виолу и виолончель без всякого преувеличения можно поставить в ряд величайших созданий человечества. Эти хрупкие деревянные конструкции способны порождать в своем чреве звуки необычайной прелести и чистоты, однако их громкость, тембр и диапазон весьма сурово ограничены. К тому же старые струнные звучат наилучшим образом лишь в совершенно определенных атмосферных условиях, при мизерных отклонениях показателей температуры, влажности и давления от желаемого стандарта. Зато их современные кибронные аналоги — виолонта, виола ла бамба и челотта — начисто лишены подобных недостатков!

Взять, к примеру, диапазон. За пять планет до Ск’ррл нам пришлось выступать перед расой, использующей для коммуникации и навигации исключительно ультразвук. Электронные мозги наших инструментов транспонировали то, что мы исполняли (местным ужасно понравился «Полет шмеля»), на несколько десятков октав выше, и этакий сверхписк не уловило бы и собачье ухо.

Или тембр! Моя виолонта может продуцировать звуки, абсолютно неотличимые от уникального Гварнери или, скажем, электрола-минарной Андерсона, но она совершенно не обязана звучать как скрипка. Сей инструмент способен обернуться органом или гобоем, флейтой-пикколо или вакуумной сиреной, поскольку его электронное обеспечение может синтезировать в буквальном смысле все, что угодно.

А динамический диапазон? Одни лишь магнитные усилители, встроенные в ее корпус, выдают без малого девяносто децибелл при абсолютном отсутствии нелинейных искажений. В паре же с Сони-кастером Клипш-Кляймана, как это было в тот памятный вечер, моя виолонта вполне способна размолотить солидную каменную стену!

Чертовски забойная штучка, скажу я вам.

Начальные такты избранной Майрой пьесы были чуть ли не самыми известными и узнаваемыми в земной музыке всех времен и народов, однако мой дисплей сообщил, что это произведение Чака Берри в аранжировке X. Пая.

У меня была сотая доля секунды, чтобы прочесть информационную строку, и ноль целых, ноль тысячных, чтобы ее обдумать, ибо отсчет как раз дошел до нуля, и мы немедля произвели запуск композиции. Думаю, это самое точное выражение, каким возможно передать воспоследовавший эффект: невероятной силы акустический взрыв сбил с ног и отшвырнул от сцены пару сотен ракомедведей, уже готовых ее штурмовать…

Даже если вы знаете наизусть эту музыкальную фразу, если даже вы ожидаете ее, брутально простое и варварски помпезное вступление «Патетической» Бетховена вполне способно захватить вас врасплох. А если эти звуки усилены субобертонами, и громкость их приближается к летальной… то знаменитая бетховенская фраза являет собой не что иное, как Музыку Массового Поражения!

Та-Та-Та Там-м-м-м-м!!! — каменной лавиной прогрохотала челотта Рюба, сотрясая планету на сотню миль в окрестности. — Та-Та-Та Ту-у-ум-м-м-м!!!

Забравшиеся на сцену туземцы окаменели, вздернув усы подобно антеннам древних автомобилей, а часть публики, размазанная акустическим ударом по земле, через секунду шевельнулась и дружно выбросила в нашу сторону глазные перископы.

Стиснув зубы, Рюб выдал фразу еще громче, мощнее и убедительней: ТА-ТА-ТА ТАМ-М-М-М-М! ТА-ТА-ТА ТУ-У-УМ-М-М-М!

Майра резво присоединилась к нему на следующей фразе, внеся свою лепту в громовой бедлам хриплыми воплями двенадцатитонной железной скрипки, вскрываемой ржавым тупым смычком.

Настал мой черед, и я поспешно врубился в партитуру, не слишком хорошо представляя, чего мне следует ожидать. Яростно взвизгнув, моя виолонта безумно взвыла электрогитарой, включенной непосредственно в мультимегавольтный источник питания, и тут я наконец сообразил, что играю, в то время как бешено вращающаяся музыкальная пила в миллион лошадиных сил косила ракомедведей направо и налево.

Да-да, мы от всей души раздраконивали «Прокатимся по Бетховену»! И делали это не хуже троицы Годзилл, вооружившихся сонарными излучателями с единственным намерением сравнять местный Токио с землей.

Вы наверняка знаете эту вещь, она десятки раз переделывалась, переписывалась и осовременивалась с тех пор, как бессмертный мистер Берри сочинил ее для своего Оркестра Электрического Света. То, что мы тогда играли, была основанная на оригинале 1970-го аранжировка, сработанная в 2040-м основателем музыкального движения «ПОП В ГЛАЗ» Хидекео Паем, который объединил в ней самые убийственные эффекты предшествующих обработок (включая зубодробительный вариант «Мозгочистов» 2010 года) и вдумчиво оркестровал их в духе безграничного поп-полисимфонизма. Полученный результат гарантированно поднимет на ноги — или бросит на колени — какую угодно аудиторию!

Туземцы отпустили Дорка, и тот безутешно зарыдал, зажав ладонями уши, а его былые мучители задергались в экстазе, размахивая усами и прищелкивая клешнями в такт. Мы же продолжали пилить и наяривать с такой энергией, что наши смычки просто чудом не задымились. И уж поверьте, это совсем не та музыка, которую можно играть сидя на стуле!

В партитуре Пая есть несколько вставных сольных номеров (называемых в подобном репертуаре брейками или риффами), где солирующий инструмент возвращается к электронной версии природного голоса, дабы озвучить комбинированные пассажи и фиоритуры имени Бетховена-Берри. К началу своего соло я был уже на ногах, приплясывая, крутясь и вертясь, и принялся расстреливать аудиторию в упор виртуозными очередями моей виолонты.

Майра в восторге закрутилась юлой, она качалась и моталась, скакала белкой и ковыляла уточкой, а Рюб в обнимку с челоттой безумно вальсировал по сцене, то яростно сражаясь с ней, то страстно прижимая к груди.

Под конец, вернувшись к оригиналу Бетховена, мы разразились запредельным овердрайвом: невыносимый, сотрясающий разум бас виолончели слился с воплем боевой скрипки, яростно извергающей антиматерию, а моя виолонта зашлась в таком заоблачном визге, что стеклянный резервуар с Юмми-Бумми, завибрировав, лопнул и рассыпался на мелкие куски.

Потом наступила мертвая тишина.

Я всегда полагал, что это просто избитый оборот речи, и был не прав.

Сотни багровых фигур с рачьими усами и клешнями застыли в абсолютном молчании и неподвижности, сильно напоминая стоп-кадр из ночного кошмара подвыпившего рыбачка, уснувшего на голой земле у костра.

И эту звенящую тишину нарушил плаксивый голос Дорка.

— Боже мой, что это было?! — простонал он.

— Третье Бэ! — охотно сообщила Майра. — Вы должны это знать: Бах, Бетховен, Берри.

Я ухмыльнулся, глядя на несчастное лицо посла.

— Сдается мне, что этот Берри им понравился!

Ракомедведи потихоньку зашевелились и принялись трясти головами, словно пытаясь избавиться от остаточного эффекта коллективной акустической лоботомии.

— Ну а теперь, — продолжил я по-деловому, — самое время решить вопрос о положительных баллах, которые мы только что заработали.

Нахмурившись, Дорк кое-как поднялся на трясущихся ногах и высокомерно объявил:

— Не думаю, чтобы ваш кошмарный шум можно было назвать достойным выступлением!

— Что ж, воля ваша, — кротко ответил я и обернулся к Майре.

— Палочка, конечно, остается у тебя, но вот этот джентльмен, как мне кажется, никак не может обойтись без Вивальди… Не продолжить ли с того места, где мы остановились?

Майра согласно кивнула.

— Мы здесь для того, чтобы угождать публике! Прошу вас, джентльмены, натуральная мода…

Мы быстро перестроили инструменты и по ее кивку начали с такта, на котором были прерваны разъяренными ск’ррли. Уже через пару секунд толпа угрожающе заворчала и сделала несколько шагов к сцене.

— Прекратите! — умоляюще вскрикнул Дорк. — Пожалуйста!

— Воля ваша!

Мы отняли смычки от струн, продолжая держать их в полной боевой готовности.

— Ладно, вы получите ваши баллы, — злобно прошипел он.

— По максимуму? — осведомился я.

— Это что, наглый шантаж?!

— Всего лишь обычная сделка, — ухмыльнулся я, доставая из кармана нашу электронную копилку. — Не будете ли вы так любезны…

Тут Рюб опустил смычок и бегло изобразил прелестную минорную фразу Шостаковича. Толпа ракомедведей взвыла и придвинулась к сцене.

— Будьте вы прокляты!

Дорк поспешно схватил копилку и сделал свое дело.

— Благодарю вас, — вежливо ответил я, демонстративно проверяя, не надул ли нас господин посол. (Клянусь, в тот самый день, когда я поверю дипломату, то добровольно обменяю виолонту на козу!) Все оказалось в полном порядке, и я с довольной улыбкой вернул копилку в карман.

В жизни иногда бывает так, что вам внезапно представляется редкая возможность совершить воистину доброе дело, причинив одновременно моральный ущерб тому, кто по праву того заслуживает. Мне только что выпал этот золотой шанс, и я не собирался его упускать.

— Раз уж вы проявили такую неслыханную щедрость, — саркастически поклонился я, — мы просто обязаны отплатить той же монетой! «Триаксион» продолжит концерт и с радостью удовлетворит музыкальные вкусы этих добрых пейзан.

Дорк с отвращением содрогнулся и вытаращил на меня изумленные глаза.

— Чего ради?! Зачем вам это нужно?

Жизнь музыкального рекрута ВЗДС целиком и полностью в руках самоуверенных дуболомов наподобие Дорка, и как же приятно видеть в глубокой луже того, кто совсем недавно был властен изрядно попортить тебе кровь.

Не в силах устоять перед искушением, я протянул руку и постучал костяшками пальцев по его дубовому лбу. Дорк мучнисто побелел, и в тот же миг грянул дружный хохот: сотрудники посольства, выползшие из-под сцены, веселились вовсю… Что ж, в конце концов нам все-таки удалось поднять их моральный дух!

— Эй, есть там кто-нибудь? — вопросил я, постучав еще разок. — Ты так ничего и не понял? А ведь мы только что узнали, что на самом деле нравится ск’ррли! Дайте им побольше музыки подобного сорта, и вы получите столько мр’ххг, сколько надо, и даже больше.

Дорку моя музыкальная идея явно не понравилась, но уже через секунду в глазах его мелькнул расчетливый блеск.

— Ну а должность посла предполагает, да что там, требует, — настойчиво дожимал я, — убедить ск’ррли, что им предлагается товар самого лучшего качества.

Дорк в замешательстве покачал головой; его элегантная прическа совсем растрепалась, и волосы торчали неопрятными перьями.

— Но как?..

— Да очень просто! Ты должен слушать эту музыку вместе с туземцами и делать вид, что пребываешь в таком же восторге, как и они.

Дорк позеленел пуще прежнего.

— И я должен улыбаться посреди этой кошмарной какофонии?!

— Улыбайся, покуда щеки не заболят. В конце концов, Дорк, мой мальчик, успешное завершение торговой миссии есть единственный способ заработать положительные баллы, необходимые для перевода! Куда-нибудь в хорошее, цивилизованное место с чертовой кучей стен и на почтительном расстоянии от планеты, которая вот-вот заделается заповедником рок-н-ролла.

— Мр’ххг!

Полагаю, на сей раз посол имел в виду не только представителей лестной фауны.

Так как музыка подобного сорта была специальностью Майры, она и составила всю остальную программу. Кое-какие пьесы почти любой музыкант признал бы классическими, но большинство было знакомо мне лишь потому, что Майра потчевала нас ими в свои жокейские вечера. Но мы сыграли все — и сыграли от души! Спускаясь со сцены далеко заполночь, вся наша троица была в поту и в мыле, почти не чувствуя ни рук, ни ног, ни натруженных пальцев.

Рок/поп в глаз отнюдь не входит в наш обычный репертуар, но думаю, этот концерт «Триаксиона» ск’ррли будут помнить до конца своей жизни. Мы усладили туземный слух бескомпромиссными, рвущими в клочья барабанные перепонки версиями таких древних шедевров, как «Рок с утра и до утра» и «Неудовлетворенный». Мы запузырили «Чародея пинбола» и «Хочу держать тебя за руку», урезали «Рожденного для побега» и «Красные башмачки» и лихо оторвали «Гордую Мэри» с «Городом суфражисток». Мы раздраконили для них «Не бойся старухи с косой»… и многое, многое другое!

В некоторых композициях Майра исполнила вокальные партии, воспользовавшись микрофоном посольской переводящей системы. Последний выдавал примерно столько же шума и воя, сколько нормального звука, но для наших слушателей это было в самый раз.

Когда все закончилось, Дорк на полусогнутых побрел в свои апартаменты, крепко прижимая к груди пакет с пилюлями от мигрени, свежую бутылку джина и две-три пуховых подушки для своей бедной больной головы. Что до прочих посольских, все они как один выразили горячее желание последовать за нами на корабль с похвальной целью устроить крутой междусобойчик.

Шампанское полилось рекой. Мы то и дело провозглашали тосты за Ск’ррл, и каждый из присутствующих оказал нам честь своим персональным тостом.

Очень поздним утром последние обломки персонала, стеная, выползли на свет божий и отправились назад в посольство. Когда шаттл вернулся, наш корабль стартовал, унося «Триаксион» со сцены его ослепительного триумфа.

В это время мы с Майрой уже сидели на камбузе за традиционной чашечкой кофе. Рюб предпочел отлеживаться в каюте, измочаленный и досуха выжатый стараниями неотразимой, ненасытной и неусыпной мисс Торнтон.

Майра тоже выглядела не лучшим образом. Не слишком удивительно, принимая во внимание, что она удалилась в свою каюту никак не ранее трех ночи по местному времени в сопровождении верного гида Эдвины и пары бутылок шампанского… для дальнейших совместных исследований, надо полагать.

Из нас троих я оказался в наилучшей физической форме, так как давным-давно совершенно не пью. Спать я отправился в 3.30 за компанию с чернокудрым и черноглазым офицером космической связи по имени Кристалинда, которая была в полном восторге от моей манеры играть на виолонте и нервах Дорка. И если говорить о космических связях, то она проявила себя первоклассным специалистом.

После того, как первая порция кофе подтянула мои расстроенные душевные струны, я почтительно склонил голову перед Майрой и чрезвычайно серьезно произнес:

— Позволь тебя поздравить!

— С чем бы это? — осведомилась она с легкой улыбкой.

— С почетным статусом владельца дирижерской палочки, разумеется!

Майра загадочно хмыкнула и налила нам по второй чашечке кофе.

— Это был временный статус, ты же знаешь.

Я отхлебнул из чашки и возразил:

— Совершенно не обязательно.

— Но я-то думаю не так! Ты наш лидер и руководитель, Мо, и мы с Рюбом не хотим по-другому.

— Тоже мне лидер, нечего сказать… Это ты вчера таскала для нас каштаны из огня!

Майра пожала плечами.

— Я просто изменила программу, только и всего. Это ты загнал Дорка в угол и опозорил при всем честном народе! Ты прекрасно руководишь «Триаксионом» и отлично справляешься с клиническими идиотами и мерзавцами вроде него. А что я? Все, что я хочу, так это еще немного поглазеть на Вселенную, прежде чем отбарабаню свой срок и вернусь на Землю навсегда.

— Чтобы расквитаться с ВЗДС, нужны положительные баллы, Майра, а руководителю труппы по штату положена надбавка.

— Когда дела идут хорошо. Но с тебя и вычитают больше, когда очередной замшелый адепт Святого Протокола изволит выразить свое глубочайшее неудовлетворение.

Она поднесла к губам чашку, задумчиво отхлебнула и взглянула мне прямо в глаза.

— Знаешь, Мо, до меня дошли слухи… Говорят, ты не раз отдавал часть своих баллов коллегам по труппе, если они не могли больше выносить такого образа жизни.

Я небрежно пожал плечами.

— Чего только не болтают люди!

— Люди любят легенды. А ты, Мо, хочешь того или нет… Сколько же у тебя баллов в копилке, кстати говоря?

— Право, не знаю, давно не проверял, — пробормотал я, поспешно уткнувшись в чашку.

Выразительная пауза повисла в воздухе. Мы допили кофе, и Майра налила нам еще по одной.

— Мы будем сегодня репетировать или нет?

Слава Баху, Бетховену и Берри, она сменила тему, и я с облегчением улыбнулся.

— Тебе не кажется, что мы честно заслужили однодневные каникулы?

— Возможно. Но ты только представь, как будет стонать и охать Рюб!

— Веский довод. Думаю, я мог бы…

— Ты можешь. Ведь это ты наш начальник и повелитель.

Теперь уже я посмотрел ей прямо в глаза.

— Не забывай, что это совершенно не обязательно.

Она ответила таким же прямым и серьезным взглядом.

— А я считаю, что только так и может быть.

Похоже, она была права… После концерта на Ск’ррл прошло уже более трех лет, и Майра с Рюбом, набрав свои положительные квоты, давно вернулись на Землю. Но я все еще здесь и по-прежнему руковожу «Триаксионом».

А впрочем, не поговорить ли нам о музыке? Мои новые партнеры чудо как хороши, и мы с удовольствием сыграем для вас все, что угодно.

Ах да, единственная просьба: только не заказывайте, пожалуйста, «Времена года» Вивальди!

Перевела с английского Людмила ЩЕКОТОВА

Евгений Харитонов
МЕЛОДИИ ИНЫХ МИРОВ

*********************************************************************************************

Музыкальная тема в фантастике — предмет, в некоторой степени освоенный литературоведами. А вот фантастическая тема в музыке — явление малоизученное. Поэтому сегодняшнюю статью можно считать лишь попыткой очертить границы проблемы. Автору пришлось создавать собственную систематику, дабы предложить читателям хоть какие-то координаты. Естественно, и статья, и сама тема открыты для обсуждения.

*********************************************************************************************

Фантастическое как способ мышления и мировидения присуще практически всем видам искусства. Фантастическая литература и фантастический кинематограф, фантастическая живопись и фантастическая фотография развиваются как самостоятельные жанры. Нам известны также эксперименты в области футуристической архитектуры, предпринимались попытки создания фантастического балета. Но все это, так или иначе, связано единой жанровой спецификой и вполне изучено.

Другое дело — музыкальная культура. Она лишена конкретики литературного, изобразительного или пластического произведения, прямых связей с предметным миром. Музыка апеллирует к сфере эмоций. Художественный образ создается посредством обобщен-но-образной звуковой выразительности, через мелодику и ритм. Музыкальная культура подразделяется на множество жанров… И при этом колоссальное влияние на развитие музыки оказывает литературная фантастика, порождая новые жанровые формы, в особенности в современных направлениях — в роке, авангарде, поп-музыке.

Сразу оговоримся: даже для беглого анализа всего массива «фантастической музыки» потребовались бы книга или цикл больших очерков. Мы же всего лишь попытаемся наметить пунктиры для будущих исследователей этой интересной и плодотворной темы.

ПРЕДТЕЧИ

Проникновение фантастики в музыкальную культуру началось в эпоху романтизма. Но элементы ее «вторжения» мы без труда найдем уже в произведениях музыкальных романтиков, таких, как Моцарт, Глюк, Бетховен. Однако наиболее явственно фантастические мотивы звучат в музыке немецких композиторов Р. Вагнера, Э. Т. А. Гофмана, К. Вебера, Ф. Мендельсона. Их произведения наполнены готическими интонациями, мотивами сказочно-фантастической стихии, тесно переплетающимися с темой противоборства человека и окружающей действительности. Нельзя не вспомнить и норвежского композитора Эдварда Грига, известного музыкальными полотнами, в основу которых положен народный эпос, и произведения Генрика Ибсена, а также француза Гектора Берлиоза, в чьем творчестве тема стихии сил природы ярко выражена.

Самобытно проявился романтизм и в русской музыкальной культуре. Преисполнены фантастической образности сочинения Мусоргского «Картинки с выставки» и «Ночь на Лысой горе», оказавшие колоссальное влияние на современную рок-культуру. Мусоргскому принадлежит и музыкальная интерпретация повести Н. В. Гоголя «Сорочинская ярмарка». Кстати, проникновение литературной фантастики в музыкальную культуру наиболее отчетливо заметно как раз в творчестве русских композиторов: «Пиковая дама» Чайковского, «Русалка» и «Каменный гость» Даргомыжского, «Руслан и Людмила» Глинки, «Золотой петушок» Римского-Корсакова, «Демон» Рубинштейна и др.

В начале XX века подлинную революцию в музыке произвел смелый экспериментатор Скрябин, апологет синтетического искусства, стоявший у истоков светомузыки. В симфонической партитуре он отдельной строкой вписывал партию для света. Фантастической образностью наполнены такие его произведения, как «Божественная поэма» (3-я симфония, 1904), «Поэма огня» («Прометей», 1910), «Поэма экстаза» (1907).

И даже такие признанные «реалисты», как Шостакович и Кабалевский, использовали прием фантастики в своих музыкальных произведениях.

ПОДХВАТИВШИЕ ЗНАМЯ

И все-таки наиболее отчетливо фантастика проявилась в современной музыкальной культуре. Прежде всего в рок-музыке. Здесь можно выделить три условных группы: синтезаторные эксперименты (то, что получило название «Space music» и «Robotic music»); фантастика как часть музыкально-сценического образа и, наконец, литературная фантастика — как основа музыкального произведения.

Стремительно развивающийся научный прогресс не мог обойти стороной и музыку. В 1965 году Роберт Муг создал первый модулятор звуков, открыв новую музыкальную страницу — синтезаторную. Справедливости ради заметим, что первые эксперименты с электронным звуком состоялись лет на 30 раньше в России, а в середине 1950-х и в Европе. Яркий тому пример — сюита Пьера Шаффера «Мьюзик Конорет».

Синтезаторы существенно расширили диапазон звуков, тембров, ритмов. НТР и синтезаторы привнесли в музыку и другой существенный элемент — мотивы и идеи НФ-литературы, а чуть позже и фэнтези. На рубеже 1960 — 1970-х годов европейские музыканты, экспериментирующие с электроникой, стали развивать принципиально новые направления в рок- и поп-музыке — «Space music» и «Robotic music», которые сегодня преобразовались в «индастриэл» и «техно».

Первыми в этой области добились серьезных успехов дедушки электронной психоделии — германская группа «Tangerine Dream» во главе с гениями синтезаторов Эдгаром Фрозе и Клаусом Шульце. Музыку «TD» вскоре окрестили театром звука и света и даже придумали определение жанру — «лазериум». Впоследствии их идеи подхватил и развил другой электронный гений — французский мультиинструменталист Жан-Мишель Жарр — непревзойденный мастер аудиовизуальных шоу. Насколько гармонично вплетены в его музыкальные сюиты НФ-темы, можно судить уже по первым альбомам композитора — «Охудепе» (1976), «Equinoxe» (1978), «Magnetic Fields» (1981) и «Zoolook» (1984). Позже музыкант внедрил в музыкальную структуру и этнические мотивы. Смикшированное звучание нескольких синтезаторов создает самые невообразимые сочетания звуков: в его альбомах мы слышим звуки падающей воды, космических катастроф, «голоса» неведомых миров.

Космическую тему на всем протяжении своего творчества плодотворно разрабатывает и земляк Жарра — Дидье Маруани (прозванный критиками «маленьким принцем космической эры»), создатель и лидер популярной у нас группы «Space». Квинтэссенцией творческих поисков в этой области стала концептуальная инструментальная сюита, которая так и называется — «Космическая опера». Она была записана в 1987 году при участии хора Краснознаменного академического ансамбля песни и пляски Советской Армии им. А. В. Александрова.

В начале 80-х годов космическая тематика увлекла и отечественных музыкантов. В те годы был популярен откровенно эпигонский проект латвийского композитора Яниса Лусенса — ансамбль «Зодиак». Из двух концептуальных альбомов группы — «Диско альянс» (1980) и «Музыка во Вселенной» (1982) — более интересен второй, посвященный 25-летию советской космонавтики. Названия композиций красноречиво говорят о тематических привязанностях музыкантов: «Таинственная галактика», «Фотофиниш», «Обратная сторона неба», «В свете Сатурна», «Полет над Эльдорадо», «Лазерная иллюминация». В дальнейшем группа нередко обращалась к НФ-тематике: вышедшая в 1985 году пластинка «Музыка кино» содержала инструментальные композиции определенного содержания — «Пришельцы», «В таинственном квадрате», «Зеленые чудовища», но они уже были лишены прежней свежести, «космичности» мелодики.

Однако ближе всех к освоению НФ-тематики и даже проблематики (что уже само по себе необычно и новаторски) средствами музыки подошли прародители техномузыки — германская группа «Kraftwerk». Они называли себя даже не музыкантами (и это люди с консерваторским образованием!), а программистами, приоткрывшими двери в музыку будущего. Если пользоваться литературной терминологией, то их творчество смело можно было бы отнести к жанру «музыки предупреждения». Еще в ранних работах музыкально-механическими средствами они стремились привлечь внимание людей к тотальной урбанизации общества. В очень сильных альбомах «The Man-Machine» (1978) (где звучит знаменитая композиция «The Robots») и «Computer World» (1981) они озвучили опасность «роботизации» сознания, и как следствие — духовной катастрофы. Их музыка — компьютерно-холодная, пульсирующая и пугающая. Под стать музыке были и их выступления: одетые в черные комбинезоны музыканты с невозмутимыми, «роботическими» лицами работали в окружении компьютеров на сцене, больше смахивающей на салон космического корабля. Рискну утверждать, что Ральф Хуттер и компания были музыкальными предтечами литературного «киберпанка», — все идеи и темы модного сегодня направления они разработали на добрый десяток лет раньше, но музыкальными средствами. Не верите? Тогда прослушайте упомянутые альбомы.

ЧЕЛОВЕК-ЗВЕЗДА И ШАБАШ ВЕДЬМ

С ростом популярности фантастики в 60-х годах ее темы и сюжеты перекочевали в песни рок-исполнителей. Можно вспомнит^ например, песню 1967 года «2000 Light Years From Ноте» группы «Rolling Stones» или такие композиции «Deep Purple», как «Demon’s Eye» (1971), «Space Truckin’» (1972), или некогда модную песенку Давида Тухманова «НЛО» в исполнении группы «Москва», а позже цикл песен Ю. Чернавского и В. Матецкого «Банановые острова» (1983) или композиции другой отечественной группы «Диалог». Впрочем, это единичные примеры.

ПОЛЕТЫ В КОСМОС

Фантастические, сюрреалистические и сказочные образы сплошь и рядом фигурируют в текстах песен рок-психоделии 60-х (далеко за примерами ходить не нужно — возьмите любой из ранних альбомов «Pink Floyd» или легендарного битловского «Сержанта Пеппера»). Однако настоящий расцвет фантастической атрибутики, как в текстах, так и в сценическом действе, пришелся на эпоху маскарадного глэм-рока 70-х.

Первым был незабвенный Дэвид Боуи. Освоение космического пространства средствами музыки Боуи начинал еще на одном из самых новаторских альбомов своего времени — «Странное космическое путешествие» («Space Oddity», 1969). Но только в 1972 году идея обрела свою цельность. Возник легендарный музыкально-сценический образ космического пришельца Зигги Стардаста. Идейно и сюжетно связанные композиции о Зигги составили альбом «The Rise And Fall Off Ziggy Stardust And The Spiders From Mars» (1972), a песня из него, «Starman», еще долго бомбардировала хит-парады. Созданный Боуи сценический образ стал одним из главнейших достижений глэм-рока 70-х.

В связи с этим можно вспомнить и выступления некогда популярной французской группы «Rockets». Они выходили на сцену в серебристых скафандрах, а для пущей «инопланетности» наголо выбритые головы исполнителей покрывали серебряной краской. Да и скандалисты, и непревзойденные шоумены «Kiss» могут быть зачислены в отряд артистов, использующих на сцене имидж пришельцев.

Другие короли английской рок-сцены — группа «Queen» — также отдали дань космической тематике. В 1980 году они создали музыкальное воплощение Флэша Гордона — героя комиксов. Впрочем, этот проект был неудачным…

ПЕРЕКУЕМ МЕЧИ НА АРФЫ

Существенное место в рок-музыке занимает и фэнтезийная тематика. Лучшим в этом направлении остается рок-идол 70-х Марк Болан периода акустического «Tyrannosaurus Rex» (в начале 1970-х дуэт превратился в группу глэм-рока, и название сократилось до «Т. Rex»). Его песни были насыщены толкиновскими мотивами, в них присутствуют эльфы и гномы, добрые и злые волшебники, выдуманные страны и миры. Не случайно и самого Болана называли «эльфом рок-музыки». Его внешность и голос вполне соответствовали этому образу. Но мало кто знает, что Марк Болан не просто замечательный музыкант, композитор и поэт, более чем кто-либо оказавший влияние на русский рок (особенно на его «ленинградскую волну» и прежде всего на Бориса Гребенщикова). Горячо влюбленный в фантастику Болан однажды признался: «Одно время я собирался бросить музыку и начать писать истории в стиле «меча и магии». Ему и впрямь принадлежат две книги фантастической прозы и также множество сказок и рассказов. В числе любимых писателей он неизменно называл Майкла Муркока.

Отметим, что фантастику и рок-культуру связывают гораздо более тесные связи, чем это представляется на первый взгляд. Ну посудите сами: тот же Майкл Мур-кок когда-то играл в мало кому сегодня известной металлической команде «Hawkwind», Гребенщиков на досуге сочиняет сюрреалистические и фантастические повести, покойному Майку Науменко принадлежит один из лучших переводов романа Ричарда Баха «Чайка по имени Джоннатан Ливингстон», фантаст Юлий Буркин выступает со своей рок-группой и выпустил три диска, а Дмитрий Громов (половинка Г. Л. Олди) в свое время издал первую в стране книгу о творчестве «Deep Purple»… Продолжать можно почти до бесконечности.

Если в двух словах, то эти две субкультуры — фантастическую и рок — объединяет некая общность мировосприятия, которая определяется словами «инакость», «маргинальность». И те, и другие в свое время немало пострадали от властей, при упоминании фантастики или рок-музыки люди, называющие себя апологетами «хорошего вкуса», брезгливо морщатся…

Однако продолжим. Говоря о содержании песен рок-исполните-лей, нельзя не сказать, что большая часть композиций исполнителей хэви- и в особенности трэш-метал содержат мистические, библейские или сказочные сюжеты и образы. Увы, порой это всего лишь бессмысленная эксплуатация модной темы.

Наиболее глубоко, осмысленно и без коммерческой пошлости мистические и фэнтезийные мотивы разрабатываются группами, ориентированными на исполнение таких музыкально сложных ответвлений хэви-метал, как «Doom» и «Progressive». В отличие от бездумно-пошлого увлечения мистической символикой в композициях большинства трэш-исполнителей, здесь она приобретает аллегорическую окраску. Часто это сатирическая оценка реальности — скажем, аллегории войны, голода и т. п., как, например, в песнях «Black Sabbath», «Mekong Delta». В особенности это заметно в творчестве датской группы «King Diamond». Они создали впечатляющую музыкально-театрализованную дилогию «Them» — «Conspiracy» (1988–1989). Это целая готическая эпопея, повествующая о детстве Кинга (псевдоним лидера группы — Даймонд Кинг) в одной из «прошлых жизней». Действие разворачивается в старинном замке, полном всяческой нечисти; музыкальное произведение по психологизму, драматичности достойно пера другого Кинга — Стивена!

В этом же ряду стоят и лучшие работы американской группы «Manowar», чье творчество основано на сюжетах скандинавского эпоса.

ЛИТЕРАТУРА + МУЗЫКА

О тесной взаимосвязи современной рок-культуры и фантастики говорит и тот факт, что рок-исполнители нередко в своем творчестве обращаются к собственно литературным произведениям писателей-фантастов.

Больше других здесь повезло Джорджу Оруэллу. В 1977 году «Pink Floyd» записали один из лучших своих альбомов «Animals», навеянный оруэлловской антиутопией «Звероферма». Позже музыкальное воплощение получил и самый известный роман английского писателя — «1984». Хороша одноименная инструментальная сюита бывшего клавишника «Yes» Рика Уэйкмана (1981), но по эмоциональности, содержательности, да и внутреннему соответствию литературному источнику работа мэтра все-таки уступает рок-опере «Operation: Mindcrime» (1988) хард-роковой группы «Queensryche». Впрочем, все тот же Рик Уэйкман в 1974 году вместе с Лондонским симфоническим оркестром записал инструментальную сюиту «Путешествие к центру Земли» по мотивам Жюля Верна.

Дебютный альбом арт-роковой группы «Alan Parsons Project» (1976) был основан на произведениях Эдгара По и так и назывался — «Tales Of Mystery And Imagination Edgar Allan Poe».

He обходят стороной музыканты и творчество современных писателей-фантастов. Уже следующий свой альбом — «I, Robot» (1977) — музыканты «Alan Parsons Project» написали по мотивам рассказов Айзека Азимова, а в 1995 году английский мультиинструменталист Майк Олдфилд записал программу по рассказам Артура Кларка — «The Songs Of Distant Earth». В начале 1980-х годов советская группа «Автограф» поставила рок-оперу «Марсианские хроники» по Рэю Брэдбери. К сожалению, эта интересная работа не сохранилась на аудионосителях. Вокально-инструментальную рок-сюиту «Тепло Земли» написали в 1985 году композитор Эдуард Артемьев и писатель Юрий Рытхэу.

Это мистерия на основе древних чукотско-эскимосских легенд.

Удивительно, но есть даже группы, которые целенаправленно средствами музыки пропагандируют достижения фантастической литературы. Речь идет о немецкой группе «Blind Guardian», исполняющей сложный и в тоже время очень мелодичный хэви-метал. Композиции группы представляют собой музыкальную и текстовую обработку произведений мэтров фэнтези и НФ, в большей степени — Дж. Р. Р. Толкина, Майкла Муркока и Стивена Кинга. Кстати, и само название группы позаимствовано у Кинга. Один из лучших альбомов этой одаренной команды — «Follow The Blind» (1989) — содержит обработки таких произведений, как «Вечный герой» М. Муркока и «Талисман» С. Кинга, а в следующей программе — «Tales From The Twiling World» (1990) — музыканты «переложили» «Дюну» Фрэнка Херберта. На этом же диске мы слышим балладу «Lord Of The Rings», основанную на романе Толкина «Властелин Колец», а в песне «Goodbye My Friend» повествование ведется от лица инопланетянина, не нашедшего взаимопонимания среди людей. Есть на диске и композиция «Tommyknockers», основанная, как нетрудно догадаться, на одноименном романе все того же Кинга.

Нельзя не вспомнить другую немецкую группу, исполняющую сложную смесь трэша, спид-метала и арт-рока в сопровождении симфонического оркестра — «Mekong Delta». Один из программных альбомов группы — «Музыка Эриха Занна» (1988). В его основу положено одноименное произведение Г. Ф. Лавкрафта о человеке, играющем на виоле, который с помощью музыки пытался бороться со Злом. Музыканты расширили лавкрафтовский сюжет, связав его с современностью. Своеобразное продолжение эта история получила в следующем альбоме группы — «Dance Of Death» (1990), в основу которого положено повествование о герое, открывшем неведомый мир за золотыми воротами, где все поклонялись Когтям, исходящим с неба. И на этот раз волшебная виола оказывается в руках у жуткого уродца.

Говоря о взаимодействии литературы и рок-музыки, вспомним, что и знаменитая арт-роковая группа «Procol Harum» для своих развернутых музыкальных произведений брала тексты поэта-фантаста Д. Китса.

Однако к научной фантастике обращались не только рок-музыканты. Композиторы, ориентированные на создание симфонической музыки, тоже не избежали искушения. Так, на рубеже 1970 — 1980-х появилась фантастическая опера «Война с саламандрами» В. А. Успенского по одноименному роману Карела Чапека и философско-романтическая опера-притча на космическую тему — «Альфа и Омега» И. Болдырева. В Италии несколько сезонов с аншлагами шла опера Нино Рота «Прекрасный визит» по мотивам произведений Герберта Уэллса. Но, вероятно, самой большой неожиданностью стала попытка поставить балет… «Туманность Андромеды» по утопии И. А. Ефремова!

Для читателей, которые хотели бы глубже познакомится с «фантастической музыкой» (так сказать, эмпирическим путем), в завершение нашего обзора мы помещаем избранную дискографию рекомендательного характера. Ну а тема, которую мы лишь наметили, еще ждет своих исследователей.

________________________________________________________________________

ФАНТАСТИКА И МУЗЫКА

1. АРТЕМЬЕВ ЭДУАРД. Тепло Земли: Вок.-инструм. сюита на стихи Юрия Рытхэу (1985).

2. ALAN PARSONS PROJECT. Tales Of Mystery And Imagination Edgar Allan Poe (1976).

3. ALAN PARSONS PROJECT. I, Robot (1977).

4. BLIND GUARDIAN. Battalions Of Fear (1988).

5. BLIND GUARDIAN. Follow The Blind (1989).

6. BLIND GUARDIAN. Tales From The Twiling World (1990).

7. JARRE JEAN-MICHEL. Oxygene (1977).

8. JARRE JEAN-MICIIEL. Equinoxe (1978).

9. KING DIAMOND. Them (1988) & Conspiracy (1989): Дилогия.

10. KRAFTWERK. The Man Machine (1978).

11. KRAFTWERK. Computer World (1981).

12. MAROUANl DIDIER (ex-«Space»). Space Opera (1987).

13. MEKONG DELTA. The Music Of Erich Zann (1988).

14. OLDFIELD MIKE. The Songs Of Distant Earth (1995).

15. PINK FLOYD. Animals (1977).

16. QUEENSRYCHE. Operation: Mindcrime (1988).

17. SPACE. — Любой альбом.

18. TANGERINE DREAM. — Любой альбом 1970–1982 гг.

19. WAKEMAN RICK. Journey To The Centre Of The Earth (1974).

20. WAKEMAN RICK. 1984 (1981).

21. ЗОДИАК. Музыка во Вселенной (1982).

ФАКТЫ

*********************************************************************************************

Новое в футболе: акустический дизайн

Французская фирма Sound Ball разработала замечательный футбольный мяч со встроенным радиомикрофоном, каковой спортивный инвентарь для пущего оживляжа трансляции матча станет услаждать слух телезрителя звуками ударов. Сама-то идея проста, как апельсин, однако разработчикам пришлось изрядно попотеть, прежде чем удалось соорудить 7-граммовый микрофончик, который совершенно не влияет на движение самого мяча, стойко выдерживает колоссальные нагрузки, и исправно работает в любом положении. Прототип «кричащего мяча» благополучно прошел через самые суровые испытания, но оказалось, что изнутри удар по надутой камере звучит совсем не так, как снаружи! Словом, сотрудники фирмы нынче сочиняют специальное программное обеспечение для системы акустических фильтров, преобразующих полученные сигналы в более или менее привычные звуки «звонких ударов по мячу».

Приманка для браконьеров

Недавно американская полиция приняла на вооружение… манекен косули в натуральную величину! Изделие это скорее напоминает робота, нежели обычный муляж: снаружи фигурка обтянута совершенно натуральной по виду шкурой, а внутри имеется механизм, приводящий в движение голову и хвост.

Коварные «фараоны» устанавливают приманку где-нибудь в кустах у обочины дороги, а сами залегают поблизости в ожидании очередного простака. Манекен тем временем вовсю шевелит головой и помахивает хвостиком, являя собой столь завлекательное зрелище, что браконьеры раз за разом покупаются на этот трюк… Косуля, разумеется, падает как подкошенная, но зато рядом — словно из-под земли — вырастает пара доблестных полисменов. Всего в США за несколько месяцев применения подобного метода было отловлено более шести десятков записных охотников на оленей.

…И страх как рукой снимет!

Профессор Нэнси Уотсон из Рочестерского университета (США) заметила, что пожилые люди, испытывающие частые приступы страха, постепенно избавляются от них и ведут себя намного спокойнее, если регулярно проводят какое-то время в кресле-качалке. Будучи специалистом по уходу за больными, страдающими болезнью Альцхаймера (старческим слабоумием), профессор Уотсон наблюдала за их поведением в домах престарелых. Согласно ее данным, у стариков, которые по нескольку часов в день мирно покачивались в кресле-качалке, психическое и эмоциональное состояние значительно улучшилось уже через шесть недель: они меньше страдали от депрессий, скованности и беспричинных страхов, проявляли интерес к людям и окружающей обстановке, гораздо реже пользовались болеутоляющими средствами. Покачивание в кресле также улучшает работу вестибулярного аппарата, и больным легче удается удерживать равновесие.

Уильям Бартон
ПАЛИТРА ТИТАНА

Вчера было 4 августа 2057 года, мой 53-й день рождения. Кажется, даты никто не заметил. Во всяком случае, никто не сказал ни слова. Видимо, дни рождения теперь не в счет.

Я сидел в кабине полугусеничного вездехода — в скафандре, но без рукавиц, с откинутым шлемом. Меня охватили воспоминания, и я застыл, как в трансе. Четыре месяца… Еще четыре месяца — и я бы вернулся домой, к Лайзе. В письмах она твердила, что продолжает меня ждать, несмотря на прошедшие годы. А потом пришел конец всему миру, а вместе с ним и всем ожиданиям.

Иногда мне снится гибель мира — в видеоизложении, переданном с лунной базы. Погибель принес железно-никелевый астероид диаметром двадцать три километра — казалось бы, мелочь… Выяснилось, что о его фатальном приближении знали уже целый год, но держали все в секрете, чтобы не вызвать панику, тайно разрабатывали хитроумные планы — и сели с ними в лужу, теперь уже у всех на виду.

Вообще-то этот огромный летучий булыжник обнаружили не один десяток лет назад, еще когда он вылетел из-за Нептуна, но даже не присвоили ему номера. Что до названия, то выбор слишком велик: вон сколько людей жило раньше на Земле…

Шесть ярких вспышек — взрывы шести термоядерных зарядов, пролежавших без надобности тридцать лет. Они, конечно, разнесли проклятый объект в куски. Видите эти кусочки? Видите, как они собираются в пучок и ложатся на прежнюю траекторию? Дюжина кусков долетела все-таки до Земли и ударила один за другим. Все произошло за один день… да, примечательный выдался денек!

Я представлял себе людей, своих старых друзей, разглядывающих в черном ночном небе ослепительные вспышки и гадающих: что за чертовщина там происходит?..

Самый крупный осколок долбанул прямиком в Южный полюс. Величественное, должно быть, зрелище — мгновенный подъем антарктического ледяного щита в атмосферу, где он распался на триллионы льдинок.

Последний из осколков угодил в самую середку Северной Америки, как раз неподалеку от моего родного Канзас-Сити. Я не мог унять воображение. Надежда, что Лайза в тот момент спала, была слабой. Скорее всего, стояла вместе со всеми нашими знакомыми во дворе и наблюдала в мой бинокль.

* * *

Я не зажигал в кабине свет, довольствуясь слабым красноватым свечением контрольных панелей и синим заревом от полудюжины плазменных дисплеев. Так мне был виден пейзаж снаружи, попадающий в лучи фар: низкие бугорки пористого, льда и розоватый снег.

И, конечно, старые колеи. Изрядно я здесь наследил!

За седловиной располагалась неглубокая кальдера. Я подъехал к знакомому месту — площадке из разровненного розового снега с желтоватым отливом, — остановился там, где останавливался сотни раз прежде, и ослабил до минимума подсветку приборов. Оставалось дождаться, когда глаза привыкнут к темноте.

Пейзаж выплывал из мрака, подобно тому, как выплывает из тумана корабль-призрак. Я уже улавливал взглядом очертания красноватых холмов с голубыми вершинами, окутанными туманом, совсем как земные горы Адирондак по весне. Холмы вырастали, казалось, прямо из неподвижного, невидимого сейчас Воскового моря. Туман перетекал в красновато-тусклое Ничто, не позволявшее _г увидеть горизонт.

Отсюда, с высот гряды Эрхарста, протянувшейся через равнину под названием Терра Нурсе, из точки в считанных километрах от места, где за несколько недель до моего рождения опустился первый корабль землян, открывался один из чудеснейших видов во всей Солнечной системе. Потому, наверное, я здесь всегда и останавливаюсь.

Небо прояснилось, хотя была только середина здешней восьмидневной ночи. Возможно, мои глаза учились все быстрее приспосабливаться к темноте. Возможно, я уже чувствовал себя здесь, как дома.

А что поделать, раз никакое другое место в галактике уже не станет для нас домом?

Все твердят, что небеса здесь оранжевые, еще более оранжевые, чем на Венере, а по-моему, это не так. Я ведь бывал на Венере и Знаю, как выглядит тамошнее небо. Ничего похожего.

Иногда я представляю себе то небо, которое накрывало куполом мой дом, мой двор. Представляю таким, каким оно было в тот, последний раз, когда я под ним стоял не так уж много лет назад. Иногда я не могу с собой справиться и начинаю гадать, во что превратилось небо над Землей, когда в нее, как в мишень, устремились миллиарды тонн обломков…

Сейчас земная атмосфера выглядит так: серовато-бурая, со зловещими красно-оранжевыми отсветами, заметными и днем, и ночью. С Луны передают, что на Земле больше нет свободного кислорода. Наверное, отсвет дает продолжающая извергаться лава.

Высоко надо мной начинается нечто вроде пурги. Снежные хлопья, смахивающие на картофельные чипсы, медленно переворачиваются, трутся друг о друга, мерцают, сбиваются в плотную массу, похожую на земное облако, гонимое ветром. Я снова сбрасываю обороты двигателя, нарушая правила безопасности, и прислушиваюсь, ловлю звуки, проникающие сквозь обшивку.

Вот оно!

Сначала до слуха доносится сухой скрип — это стонет ледяная твердь от приливных импульсов Сатурна. Потом я начинаю различать звон ветра. В нем очень мало сходства с земным ветром, треплющим крышу земного дома и завывающим, как привидение, среди мертвых ветвей земных деревьев. Здешний ветер звучит глуше, это почти ультразвук. Ветер, лишенный жизни.

Наконец, раздается желанный шум, похожий на шорох сухой, отжившей листвы, которую ветер гоняет по земле холодным серым утром. Такие звуки издает снег, несущийся по небу.

Сатурн почти полностью тонет в дымке, но все равно можно различить этот огромный, бороздчатый, размытый диск. Днем, если уметь наблюдать, можно заметить даже отражение колец, похожих на бриллианты, вращающиеся вокруг сумрачной планеты. Но сейчас колец не видно. Один желтый безглазый лик.

Однажды мне повезло: на Фебе вышло из строя кое-какое оборудование, и мне выпало его ремонтировать. Даже на расстоянии в тринадцать миллионов километров оказалось достаточно небольшого наклона к эклиптике, чтобы замереть от открывающегося вида. Доведется ли побывать там еще раз?

Время вышло. Я включил все системы и тронулся с места. При свете фар пейзаж Титана выглядел лунной пустотой, раскинувшейся под темно-фиолетовыми, со слабым оранжевым отливом небесами.

Внизу, на берегу Воскового моря, где атмосферное давление может достигать двух тысяч миллибар, небо непроницаемо. Ни Солнца, ни Сатурна, ни звезд, ни бледно-голубой Реи. Даже здесь небо не кажется оранжевым. Так и хочется назвать его бурым.

Я выехал из серого ущелья, еще больше сузившегося с тех пор, как я продирался по нему в последний раз, и преодолел на шинах-подушках опасный сугроб. Метан и этан, превращенные в снег, не замерзают, а образуют зыбкую кашу из органических полимеров, под которой собирается в дымящуюся лужицу бесцветный азот.

Впереди, на склоне, давно лишившемся летучих реголитовых компонентов, располагался Рабочий участок N2 31 — крайне ненадежные на вид обитаемые пузыри, накачанные воздухом. Метеостанция, впрочем, выглядела неплохо: антенна торчала точно так же, как в прошлый раз, анемометр медленно вращался. Я подъехал к трансформатору, выдвинул электрощуп и ловко припарковался к зарядному блоку. Сразу после этого я выключил двигатель, свет, все приборы.

И тут же увидел снегоход с распахнутым капотом и неподвижную человеческую фигуру в скафандре. Приглядевшись, я различил за щитком шлема бледное лицо. В наушниках ничего не было слышно, но тишина устраивала меня больше болтовни. Я надел скафандр, перелез в тесный воздушный шлюз и включил откачку воздуха. Он вышел наружу с негромким шипением и тут же сгорел в синей вспышке за крохотным- иллюминатором шлюза.

В темноте я двинулся к снегоходу. Туман сгущался с каждой секундой. Внезапно перед моими глазами появился первый серебристый шарик. Он медленно приближался к земле по отлогой траектории, отражая сооружения Рабочего участка. Казалось, снижаясь, шарик тормозит. Не исключено, что здешний воздух быстро густеет. Шарик соприкоснулся с землей между мной и фигурой в скафандре и взорвался, образовав на мгновение кратер с торчащей посередине иглой. Через секунду на месте кратера на снегу появилось плоское зеркальце, но и оно прожило не дольше — пошло рябью и исчезло.

В наушниках раздался негромкий женский голос:

— Начинается дождь. Нам лучше зайти внутрь.

Мы извивались, снимая скафандры. Внутри жилого пузыря негде было повернуться. Много лет сюда стаскивали всевозможный хлам. Зачем, хотелось бы знать? Чтобы рано или поздно все это сгнило?

Оболочка шлюза, сделанного из синего пластикорда, морщилась от нарастающей бомбардировки дождевыми каплями. Если дождь усилится, материал быстро превратится в рыхлую массу.

Комбинезоны, заменяющие нам теплое белье, лишают любую женскую фигуру привлекательности, но над лицом не властны. У женщины оказалось приятное овальное личико, темно-зеленые глаза, короткие прямые волосы соломенного цвета. Она протянула руку.

— Кристи Мейтнер.

Я пожал руку, ощутив на мгновение тепло ее пальцев.

— Ходжа Максвелл.

Забавно: на Титане жило менее сотни людей, и за четыре года можно было бы со всеми перезнакомиться, однако…

— Ходжа? — переспросила она без улыбки. Чувствовалось, что она нервничает. Почему?

Я повторил свое имя по буквам.

— Родители, социалисты по убеждениям, назвали меня так в честь диктатора, правившего некогда Албанией. Надеялись, что марксизм рано или поздно воскреснет… — Две тысячи четвертый год — какая незапамятная старина! Я добавил с улыбкой: — Кому теперь нужен весь этот доисторический хлам?

Она отвела глаза, потом указала на кухоньку, проход в которую был завален выпотрошенными приборами.

— Я как раз собиралась заняться ужином. Потом, если только дождь не усилится, мы сможем вернуться к приборам. Вы подзарядите свое чудовище и поедете дальше.

— Я был в пути добрых тридцать часов. Если немного не поспать, я сломаю все, к чему ни притронусь.

Она неуверенно взглянула на меня.

— Почему бы вам не поспать в вездеходе?

— Если не выключить все системы минимум на шесть часов, аккумулятор не зарядить.

Она ведь прекрасно это знает сама. Почему же упрямится? Я не понимал, что ее тревожит.

В глазах женщины я увидел отчаяние.

* * *

Она спала с открытым ртом, но издаваемый ею звук нельзя было назвать храпом. Она негромко вдыхала воздух, потом после продолжительной паузы следовал громкий выдох. Мне казалось, что, выдыхая, она произносит какое-то короткое слово.

Она уступила мне свою койку — единственное спальное место в тесном пузыре, а сама свернулась калачиком на полу, забравшись в спальный мешок, который оставил здесь неведомо кто в незапамятные времена. Койка была застлана бельем, пропитавшимся ее запахом. Это был не запах духов, не особенный женский, а просто человеческий запах.

Казалось, от изнеможения закатываются глаза, но усталость не давала уснуть. Я лежал и смотрел на женщину, благо тьму рассеивал свет приборов. Укладываясь, она потушила свет, погрузив помещение в темноту, но я быстро разглядел в углах синие, красные, зеленые огоньки. Для меня они были равносильны дневному свету.

Невольно вспомнилось, как я наблюдал в прежней жизни за Лайзой, спавшей рядом со мной. Рассыпавшиеся по подушке длинные золотистые волосы, запрокинутая голова, красивая шея, длинные ресницы и тонкие веки…

Что ей снилось тогда, в далекой молодости? Я хотел спросить, но забыл это сделать, а теперь уже никогда не узнаю.

Казалось бы, что я забыл в космосе? Очень просто: лишь в космических экспедициях техник вроде меня мог разбогатеть, обеспечить достойную жизнь своей семье.

«Миллион долларов в год! — уговаривал я Лайзу, удрученный ее слезами. — Целый миллион!»

«Это надолго?»

«Контракт на двенадцать лет. Только подумай, Лайза, что такое двенадцать миллионов! К тому же разлука не будет постоянной: год на Луне, пара лет на Марсе, отпуска… В отпуске я буду помогать тебе налаживать новую жизнь. А когда все кончится…»

Но когда все кончилось, я завербовался еще на четыре года в окрестности Сатурна. Четыре года тройной оплаты! Когда я попал сюда, кое-кто уже знал, что нас ждет. Вот чертовщина!

А ведь мы могли бы погибнуть вместе, держась за руки на крыльце нашего дома и наблюдая, как со звездного неба на нас обрушивается конец света.

Следующий день назывался «днем» условно, ибо снаружи царила прежняя темень. Кристи неуверенно подала завтрак — жидкий чай и лепешки из водорослей. Ни джема, ни масла. Я не поверил своим глазам, когда она повесила сушиться использованные чайные пакетики.

А ведь она права! Когда полностью исчерпается этот чай, нового не будет. Вряд ли где-либо ближе, чем на Марсе, найдется масло и джем. Мне вообще-то нравилось на Марсе: красное небо, бледно-голубые облака. Часть базы «Удеманс-4», где я работал, располагалась под огромным куполом, но и оттуда открывался роскошный вид. Там был даже небольшой садик, где колонисты пытались выращивать мяту и мак. Помнится, я завтракал там, попивая растворимый кофе и лакомясь булочками с маком.

Интересно, сколько чашек слабого напитка можно сделать из одного пакетика чая?

После завтрака мы залезли в скафандры и сели в мой вездеход, пройдя по очереди через воздушный шлюз. Отсоединившись от зарядного блока, я съехал с помоста и устремился по петляющей, ухабистой ложбине к морскому берегу.

Кристи оставляла без ответа немногочисленные технические вопросы, приходившие мне в голову, и сидела, отвернувшись. Она была, видимо, не в себе — почти все, кого я знал, были не в себе. С трудом ориентируясь в тяжелом азотном тумане, я все-таки спросил ее:

— Вы здесь давно?

Некоторые ученые вроде Кристи Мейтнер, прибывшие сюда вместе с первой партией уже девять лет назад, безвылазно торчали на своих научных станциях. Кое-кто, естественно, повредился рассудком.

Не глядя на меня, она ответила:

— Три месяца. До того я была на платформе Дельта.

Платформа Дельта располагалась на противоположной стороне Титана, где Восковое море представляло собой бесконечное, безликое пространство с преобладанием красных и серебристых тонов.

— А вообще на Титане?

В этот раз она обернулась, но только чтобы окинуть меня неодобрительным взглядом. Некоторые стараются не думать о Катастрофе.

— Год. Я прилетела с последней экспедицией «Оберта».

Это означало, что она летела с Сатурна домой и находилась уже на полпути между Марсом и Землей, когда произошло ЭТО. Благодаря тому, что они так и не долетели до Земли, в распоряжении неполных двух тысяч землян остался хотя бы один межпланетный корабль. В свое последнее посещение базы «Аланхолд» я слышал, что «Оберт», получивший повреждения при аварийном торможении в насыщенной пеплом атмосфере, возвращен в рабочее состояние и уже вылетел за персоналом венерианской орбитальной станции.

Две тысячи из нескольких миллиардов! Боже, Боже…

Мне, впрочем, не дает жить одна-единственная смерть.

Существовало три корабля с ядерными двигателями, поддерживавшие существование нашей «космической» цивилизации. Они доставляли припасы нескольким сотням землян на Марсе, нескольким десяткам на Венере, Каллисто, Меркурии, астероидном поясе Троянцы. Ждали их и здесь, на Титане.

Теперь из трех остался всего один.

«Циолковского» поймали на низкой околоземной орбите и пристыковали к станции для ремонта и переоснащения. Но команда «Циолковского», узнав, что происходит, отвела его от стыковочного модуля и устремилась к Земле.

По пути экипаж непрерывно поддерживал связь с базой на Луне, передавая картинки одна другой страшнее. Места падения осколков астероида на Землю находились не с той стороны, где располагались станция, и по мере движения корабля по орбите оцепеневшие зрители видели, как к ним все быстрее несутся огромные куски земной породы.

Командир продолжал снимать, комментируя происходящее спокойным, низким, неторопливым голосом, словно не наблюдал ничего особенного, и водил камерой перед иллюминатором. Куски становились все больше и, наконец, заняли весь объектив. Капитан внезапно вскрикнул, камера дернулась — и вместо изображения пошли одни помехи…

«Годдард» в это время находился в нескольких днях пути от несчастной Земли и производил впечатляющую съемку ее агонии, но при торможении взорвался.

* * *

Мы достигли побережья, спустились по склону и подъехали к исследовательскому помосту, чем-то смахивающему на те старомодные автоматические спускаемые аппараты, которыми начали засорять поверхность Марса еще с 70-х годов прошлого века.

Дальше раскинулась во все стороны плоская поверхность Воскового моря, теряющаяся в темно-красной дымке. Позади нас громоздилось, подобно кукурузному початку со свисающими листьями, могучее обнажение породы на срезе геологической платформы Терра Нурсе, в котором поблескивал настоящий лед. Плоская прибрежная полоса, на которой мы стояли, тоже потрескивала ледком, затесавшимся среди ярких полос полимеров и черных кусков асфальта.

Что касается неба Титана, то оно действительно оранжевое, даже по ночам. Единственным источником света остается бесконечно далекий Сатурн.

Кристи поглядывала на меня. За щитком ее скафандра я не видел лица, одни встревоженные глаза.

— Может, начнем? Мне бы хотелось вернуться к работе.

— Конечно.

Из песка прибрежной полосы торчали, как забытые одинокие часовые, старые аккумуляторы от снегохода. Она показала мне, почему они не работают, а потом отвернулась и опять стала разглядывать прибрежную полосу.

Я принялся за дело. Проблема оказалась ерундовой — всего лишь пробитые конденсаторы и подобная ерунда; заменив испорченную деталь, я аккуратно прятал ее в свой чемоданчик. Раньше мы все это выбрасывали, теперь же надежда была на то, что кто-нибудь додумается, как возвращать их к жизни. Об изготовлении новых не могло быть и речи.

На Луне продолжали фантазировать насчет производства необходимых запчастей, но, по-моему, без малейших оснований. Тщательно изучив репортаж о Катастрофе, мой приятель Джимми Торнтон, прилетевший вместе со мной и готовившийся возвращаться домой тоже со мной, предположил, что лучше поискать в рухнувших, полурасплавившихся складах на Земле пригодное для использования оборудование.

Это точно. Можно было бы переделать один из спускаемых аппаратов, предназначавшихся для Венеры, поместить его на низкую околоземную орбиту, наметить местечко для посадки, приземлиться, собрать все, что попадется под руку. И скорее назад.

Но, высказав свое предложение, Джимми в тот же вечер зарезался кухонным ножом, не оставив записки. Думал, наверное, что я не буду по нему скучать. Или поспешу последовать за ним.

Некоторое время Кристи наблюдала за мной, словно не очень доверяла моему навыку. Ученые все такие. Потом ей надоело бездельничать, и она побрела прочь. Работая, я не терял из виду ее фигурку в скафандре, казавшуюся белым штрихом на многокрасочном мольберте здешнего пейзажа.

Испорченные аккумуляторы нетрудно восстановить, особенно когда вокруг представлена вся таблица Менделеева. Закончив, я некоторое время стоял и просто наблюдал за своей спутницей. Она брела, повернувшись ко мне спиной и глядя себе под ноги. Время от времени женщина делала поспешный шаг в сторону, походивший на па детского танца, и замирала.

Кажется, вы сходите с ума, доктор Мейтнер?

Не исключено. Многие ученые по-прежнему работали, словно ничего не произошло: фиксировали показания приборов, интерпретировали данные… Техники — другое дело: если бы мы опустили руки, все тотчас рухнуло бы.

Кристи стояла, по-прежнему отвернувшись от меня, уперев руки в бока, устремив взгляд в море. Своими туманами Восковое море немного походит на озеро Мичиган, каким оно виделось из центра Чикаго в холодный ноябрьский день. Виделось ДО ТОГО.

Я зашагал к женщине, гадая на ходу, в какую сторону упали бы наши тени, если бы мы их отбрасывали. Я уже почти настиг ее, когда заметил — или это мне только показалось — какой-то желтый мазок на воскообразной ледяной поверхности. Мазок вроде бы перемещался… Что это, слой температурного скачка в плотной атмосфере? Кристи быстро шагнула вперед, прямо в желтое пятно, но оно исчезло на глазах, как мираж.

Сбоку, незаметная для нее, красовалась еще одна похожая клякса, только не желтая, а красная, с каким-то голубым отливом. У меня на глазах клякса покрылась рябью и заскользила в сторону помоста с оборудованием и моего вездехода. Она явно метила в пролет между двумя ближайшими аккумуляторами. Стоило мне шагнуть в ту же сторону — и штуковина заложила обманный вираж.

Я услышал в наушниках негромкое «ой!». Кристи пробежала мимо меня, прыгая, как кенгуру, — характерные подскоки при слабом тяготении. Красная клякса какую-то секунду сохраняла неподвижность, а потом, когда Кристи была уже совсем близко, буквально всосалась в песок.

— Что здесь происходит, черт возьми? Что за гадость?

Она обернулась на мой голос, и я увидел через щиток, до чего она бледна. Руки она заложила за спину, как ребенок, пойманный за непозволительной шалостью. Но в глазах читался ужас.

Я замер. Наступили времена, когда многие сходили с ума. Я уже устал на это реагировать.

— Вам нехорошо?

Она покачала головой.

— Я в порядке. Это они…

Мейтнер отвела взгляд и уставилась на что-то у меня за спиной. Мне было боязно обернуться.

— Это что-то вроде… Что-то вроде сложных полимерных образований. Их можно наблюдать на границе между Восковым морем и платформой Терра Нурсе, только на прибрежной полосе, хотя я видела несколько штук и под морской коркой. — Она неожиданно умолкла, крепко зажмурилась потом, открыв глаза, снова отвернулась.

— Почему они двигаются?

— Под влиянием излучаемого нами тепла. — Пауза, неуверенный взгляд. — Я провела наблюдения, доказывающие, что обычно они перемещаются вдоль приливных трещин на побережье.

Блуждающая слизь?

— Почему вы… — Я не закончил фразу и неопределенно махнул рукой. Меня интересовало, почему она пыталась скрыть от меня свою находку, но задать такой вопрос значило бы расписаться в собственном сумасшествии.

Последовала продолжительная пауза, нарушаемая только биением моего сердца и негромким дуновением ветра. Потом она произнесла:

— Я еще не готова публиковать эти данные.

Я хотел смолчать, но не сумел.

— Публиковать?! Но, Кристи, ведь для этого не существует никаких… То есть…

Ее глаза вспыхнули.

— Замолчите! — крикнула она.

— Конечно. Простите…

Весь путь до Рабочего участка № 31 она отчужденно молчала, словно я перестал для нее существовать.

* * *

Если направиться к базе Аланхолд с юга, то через 12 километров утыкаешься в космодром Бонестелл. Там 20 апреля 2048 года состоялась первая пилотируемая посадка на Титан. Через два года вторая экспедиция переместила новую базу чуть дальше.

Я обогнул прочную круглую платформу, предохранявшую ледяной кратер при стартах и посадках кораблей. Задерживаться здесь я не собирался, только поглядывал на ходу в боковое окно вездехода.

TL-1, первый спускаемый аппарат, теперь постоянно находился в ремонте и не покидал ангара, подсвеченного изнутри желтым светом. По стенам ангара метались серые тени работающих внутри людей. Аппарат TL-2 тем временем медленно подтаскивали к нашей единственной пусковой башне.

Вся эта возня была лишена смысла. Когда эти аппараты окончательно выйдут из строя, мы по-прежнему сможем пользоваться маленькими бескрылыми корабликами, кажущимися невесомыми на своих кривых ножках и взмывающими ввысь в языках синего пламени.

Удачная мысль — ядерные ракеты на местном топливе! Только надолго ли их хватит? Исчерпается запас радионуклидов, и они навечно прирастут к поверхности. Что потом? Ответа не знал никто.

За три года я трижды пользовался спускаемыми аппаратами. Сначала прибыл сюда, потом летал в служебную командировку на Феб — производил аварийные ремонтные работы на станции «Кольцо».

Вот где красота! Впечатление, будто паришь на ковре-самолете на высоте тридцати тысяч километров, смотришь вниз на сумасшедшее скопление облаков, затянувших Сатурн, и трясешься от страха: как бы не свалиться…

Ожидался еще один, последний полет. Я выпорхнул бы из оранжевого облачного бульона, в котором стынет Титан, пронзил темно-фиолетовое небо, устремился к звездам. На полпути меня бы перехватил «Орбет», чтобы перенести домой. Но…

В Аланхолде я оставил вездеход подзаряжаться в ангаре. Покидая воздушный шлюз, я всегда смотрю вверх, чтобы успеть полюбоваться, как пропадает под потолком синий огонь. Это догорает выпущенный из кабины воздух.

Перед ангаром какой-то человек поднимал на флагштоке новехонькое ооновское знамя — кусок тонкого полимера, колеблемый ветром. Иногда знамя распрямлялось, и на нем можно было разглядеть контуры земных континентов. Лучше бы не мешкая придумать новый флаг…

Сверху падали редкие снежинки — огромные белые хлопья, заметно уменьшавшиеся при подлете к земле. Помимо желания мы выбрасываем в здешнюю атмосферу много отработанного тепла, поэтому ни одна снежинка не долетает до поверхности в первозданном виде.

Я отвернулся от флага. Почему-то вспомнился один давний пикник. Городской парк, лето, синее небо с небольшими белыми облачками, вокруг бегают ребятишки, восторженно вопя. Мы сидим на одеяле и хрустим картофельными чипсами «Раффлз», макая их в густой соус. Отец разливает пиво в стаканчики, от пива меня тянет в сон…

Отец погиб в автокатастрофе еще в двадцатых годах. О катастрофе раструбили в новостях: вместе с отцом на новейшей автостраде шоссе с автоматическим управлением погибло около тридцати человек, и Конгресс был вынужден зарубить весь проект.

Мать? Не знаю. Они с Лайзой никогда не ладили…

Я вошел в шлюз базы.

Переодевшись у себя в «чулане» — он даже не заслуживал названия «комната», потому что там нельзя было выпрямиться в полный рост, — я отправился в кафетерий. Я шел по коридорам мимо безмолвных людей, опуская или отводя глаза. Мужчины и женщины, встречавшиеся на пути, поступали так же. Пыльные столы были заброшены, стулья раскиданы в беспорядке.

Я взял из холодильника две кукурузные лепешки «тако» (во что превратится жизнь, когда иссякнут и они — а они обязательно иссякнут вслед за канувшей в небытие сетью закусочных «Тако Белл»?). Затем — два пакетика фруктовых напитков «Хай-Си», тоже реликт. Поставил все это на поднос и побрел в общую гостиную. Там было больше народу: люди сидели перед телевизором и смотрели последние новости.

На экране красовался кусочек нашей родной планеты, укрытый пепельно-серыми облаками, озаренными изнутри каким-то синеватым заревом. У меня на глазах в облачной гуще началось синее перемигивание, потом рассыпался сноп искр. Молния!

Я присел рядом с Роном Смитфилдом, съехавшим с кресла на зеленый ковер. Зеленый цвет вызывает в памяти траву. Учебники психологии утверждают, что вдали от дома зеленый цвет дарит ощущение комфорта.

— Ты пропустил Дарелла, — сказал мне Рон. — Дождись второго показа.

Облака уже заняли весь экран. Серая масса зловеще надвигалась на зрителей. Появились желто-зеленые строчки пояснительного текста. Цифры свидетельствовали о торможении спутника, ведущего съемку.

— Какие оправдания он придумает на этот раз?

Родриго Дарелл был министром космических исследований во второй администрации президента Джолсон. Вместе с заместителем министра, отвечавшим за изучение межзвездного пространства, они незадолго до отправки команды на перехват астероида устроили инспекционный полет на лунную базу и захватили с собой семьи…

Знала ли о надвигающейся катастрофе президент Джолсон? Что заставило ее выполнять обязанности до самого конца — отвага или неведение? Где она ждала развязки вместе с детьми — в Белом Доме или в старом бомбоубежище в Вирджинии? Лунная база упорно пыталась связаться с бункером Объединенной системы противовоздушной и противокосмической обороны во чреве гранитной скалы, но безрезультатно. Видимо, удар пришелся и по горе Шайенн.

— Персонал меркурианской базы мертв, — сообщил Рон со вздохом.

С приближением пепельных туч изображение на экране становилось все темнее. Обшивка спутника отливала розовым, это зарево стало заметно на экране.

— Я думал, им хватит воздуха еще на несколько недель, — отозвался я.

Он кивнул и продолжил:

— Хватило бы. Но, видимо, они поняли, что ждать «Оберт» бы пришлось еще, как минимум, пять месяцев, вот и устроили голосование. Врач сделал всем инъекции, сообщил по радио о коллективном решении и покончил с собой.

Изображение на экране сменилось разноцветными помехами, потом технической табличкой.

— Даррел говорит, что нас будут переправлять домой по очереди. Сначала Венера, потом Троянцы, Каллисто, Марс. Мы — последние.

Домой! Я представил, как превращаюсь в старца, наблюдая с безжизненной Луны мертвую Землю.

Рон снова кивнул. На экране появился человек, ученый с головы до ног, он о чем-то заговорил, но я встал и ушел, чтобы не слушать, как он оправдывается. В прошлый раз он предупреждал, что до спуска людей на Землю пройдет не меньше года. А людям обязательно надо там побывать, чтобы знать, что там сохранилось и с чем придется иметь дело.

Со временем год превратится в два, а то и больше.

Мне ничего не оставалось, кроме как наведаться в душ, а потом отправиться на боковую, чтобы, выспавшись, с утра снова приступить к работе. Я взял из своего шкафчика полотенце и шампунь, стянул комбинезон, повесил его на крючок и встал под душ в дальнем углу. На меня хлынула горячая вода. Мне казалось, что мне делают массаж горячие человеческие руки, и я поежился, хотя надо бы было расслабиться.

Что на Титане никогда не иссякнет, так это горячая вода. Тут достаточно льда — топлива для ядерных реакторов.

Внезапно я увидел человеческую фигуру. Комбинезон — на крючок рядом с моим, полотенце — на руку, решительные шаги в мою сторону.

— Ходжа! — раздался женский голос. Она стояла неподвижно, глядя на меня большими карими глазами.

Наверное, я должен был пригласить ее под свой душ. Но я застыл, пораженный зрелищем женской наготы.

— Привет, Дженна.

Она еще несколько секунд смотрела на меня, потом опустила глаза и включила соседний душ. Меня окатило раскаленным паром. Плитка под ногами стала скользкой, и я чуть не шлепнулся.

Я любовался этой красивой стройной женщиной с черными волосами, длинными и волнистыми. Она медленно поворачивалась, жмурясь от сильных колючих струй. Вода бежала по ее плечам, груди, животу, дальше вниз.

Немного погодя она снова взглянула на меня, заложила руки за голову, выгнула спину, демонстрируя красную точку — имплантант-стерилизатор.

— Раньше тебя это интересовало, Ходжа.

Когда-то интересовало. Мы с Лайзой обсудили эту проблему и пришли к согласию: четыре года — немалый срок; когда он истечет, мы все друг другу расскажем и простим то, что подлежит прощению.

— Это было раньше, — сказал я, пожимая плечами.

Она окинула меня странным взглядом, потом кивнула, выключила душ и ушла.

Я еще постоял в горячем тумане, раздумывая об утрате интереса к женщинам. Потом заперся у себя и завалился спать. Я не хотел снов, но сны не спрашивают разрешения.

Утром, разбитый после ночи, полной видений о том, чего больше не существует, я зашагал к ангару, где меня ждал вездеход, но задержался по пути у комнатки Тони Гуалтери. Тони — геохимик, прилетевший на Титан с первым рейсом TL-1 и больше его не покидавший; раньше он кипел энтузиазмом, но за четыре года превратился в усталого лысого ворчуна.

Я рассказал ему о шустрых цветных мазках на поверхности прибрежной полосы вблизи Рабочей станции № 31. Он удивленно поскреб заросший подбородок.

— На Титане чего только ни происходит, — услышал я. — Тут и не такое увидишь.

Я ждал продолжения. Он пожал плечами.

— Это ее проект. Я в него не лезу.

И отвернулся к дисплею своего компьютера. Он остался геохимиком, несмотря на катастрофу.

Мой путь лежал вдоль побережья, туда, где внезапно отказала одна из удаленных автоматических добывающих установок. Ничего удивительного: без поломок никогда не обходится. Моя задача — их устранение.

Пока я добрался до места, появилось солнце. По оранжево-бурому небу потянулись золотые лучи, придавая красноватый оттенок туману, скрывающему горизонт Воскового моря.

Эта палитра продержится долго. Солнцу требовалось несколько часов, чтобы рассеять туман, а потом спрятаться в вышине, превратившись всего лишь в пятнышко, которое окрашивает участок неба в апельсиновый цвет с жемчужными прожилками.

Станция стояла на самом краю материковой платформы. Метеорологические приборы знай себе работали, словно ничего не случилось, датчики свисали на кабелях до самой прибрежной полоски, тянущейся далеко внизу. Я несколько минут всматривался сверху в песок, воображая, что вижу непонятные переливы красок, пока не опомнился: конечно, это игра воображения! На таком расстоянии разглядеть что-либо было невозможно.

Проблема, которую мне предстояло решить, была сама по себе не сложной, но хлопотной: из-за отказа одного из датчиков произошло аварийное отключение накопителя данных.

Снова подключить компьютер оказалось делом пустяковым, но после этого пришлось добрых четыре часа проверять кабель. Выяснилось, что в инструмент каким-то образом угодило черное дегтеобразное вещество, подействовавшее на электронику, а потом сыгравшее роль проводника; получилось классическое короткое замыкание. На прочистку прибора ушли секунды. Я даже собрал черное вещество в пробирку — на случай, если появятся любопытные.

Вернувшись в кабину вездехода, я принялся разглядывать серебристо-красное пространство Воскового моря. Меня интриговал темный туман на горизонте. Я вдыхал запахи Титана, просачивавшиеся в кабину, невзирая на любую герметизацию.

Это вовсе не вонь. Даже неприятными эти запахи не назовешь. Совершенно не похоже на запах органического гниения, вопреки фантазии некоторых старых авторов, не обремененных рациональным мышлением. Скорее, легкий свежий аромат походной горелки, без примеси окисления. Я помнил рассказы деда о приятном запахе бензоколонки: когда он был мальчишкой, в бензин еще не добавляли ни эфира, ни спирта. Прибавить к этому легкую примесь креозота — и получится запах старого телефонного столба, проливающего на жаре черные дегтярные слезы. Так пахнет на Титане.

От мыслей о дегте у меня отяжелели веки, ландшафт Титана приобрел масштабность и вызволил меня из заточения тесной кабины. Мне казалось, что я вышел без скафандра и прогуливаюсь вокруг вездехода, чувствуя, как ветер шевелит волосы, дождевые капли — ледяные шарики размером с теннисный мяч — падают на голую кожу, восковые снежинки тычутся, словно бабочки, в открытое лицо…

Что за дрянь проникла внутрь датчика?

Я прожил на Титане не один год, но, получалось, знал о планете совсем немного. Монтер слишком занят, чтобы обобщать наблюдения и делать заключения, а ученым не было дела до моего невежества.

Дженна… Дженна иногда пыталась со мной разговаривать. Случалось это в моменты, когда мы, покончив с нашей мимолетной общностью, лежали в обнимку на моей или ее койке. Темой разговоров обычно была ее специальность, одно из направлений в метеорологии — изучение атмосфер со сверхдавлением на планетах-гигантах.

Она твердила, что отсюда на эти планеты не попасть. О путешествиях на Юпитер и на Сатурн нечего и мечтать — во всяком случае, при моей жизни этого не произойдет. Возможно, когда-нибудь наступит время для работы в атмосфере Урана и Нептуна. Может быть, через поколение? По ее словам, для меня это поздновато. Титан — мой предел…

Пророческие слова? Наверное, причем без всякого злорадства.

Дженна превращала проблему в голую математику: красота, от которой у меня глаза на мокром месте, в ее устах низводилась до домашнего задания по арифметике.

Однажды на Венере, сгибаясь под тяжестью очередного прибора, я увидел с высот гор Максвелла, венчающих землю Иштар, многоцветное зарево и замер в восхищении. Могу поклясться: никакой математики в этом не было, попросту ни малейшей!

Чтобы заставить Дженну умолкнуть, я осыпал ее поцелуями, подчинял требованиям не поддающейся счислению плоти. Со временем она бросила плести мне про арифметику своих снов.

…Воспоминания меня усыпили. Была надежда, что мне привидится по крайней мере Дженна, наши с ней объятия, простые удовольствия, которые мы дарили друг другу в тесных титанианских кельях. Вдруг от этих снов я очнусь, ощутив прилив желания? Тогда поутру я разверну вездеход и вернусь на базу, чтобы отыскать Дженну. Интересно, как со мной поступят, если я своевольно устрою себе отгул? Уволят?

Но вместо Дженны мне снилась Кристи Мейтнер в мешковатом нижнем комбинезоне; в скафандре она вообще теряла человеческий облик. Кристи Мейтнер и ее цветистые пустыри. Кристи Мейтнер, прыгающая по берегу, как безумная, наступающая на цветные пятна, вгоняющая их в грунт…

Утром, проверив, в порядке ли моя замороженная проба (а что бы с ней сделалось?), я взял курс на Рабочую станцию № 31, сообщив на базу о вынужденном отклонении от трассы и пообещав представить исчерпывающий доклад об изменениях в своем расписании.

Мне предстоял не слишком большой крюк. Несколько лишних часов — что ж такого?

Ее под пузырем не оказалось. Синяя пластикордовая юрта выглядела еще хуже, чем в первый раз, — мешок мешком. Я вызывал хозяйку по радио, но отклика не дождался. Снегохода я тоже не обнаружил. Положившись на свой свежезаряженный аккумулятор, я поехал ее искать, ориентируясь по следам полозьев, которые вели к основанию платформы, где были установлены приборы.

Сам не зная почему, я остановился в нескольких сотнях метров от поворота и вылез. Слушая негромкий гул догорающего воздуха, я гадал, заметила ли она синее пламя, взметнувшееся над кручей.

Оставшуюся часть пути я преодолел пешком, хрустя подошвами по восковой поверхности. Стоило мне покинуть колею и двинуться по девственному реголиту, как вокруг меня стал подниматься пар. Достигнув края платформы, я задохнулся от открывшегося вида. Прямо подо мной поблескивала плоская береговая полоса, усеянная сахарными кристаллами, прочерченная черными и оранжевыми нитями. Дальше раскинулось серебристо-красное море, придавленное красно-оранжево-бурым туманом. Оранжево-бурое небо оживляли красные облака, кое-где синели вертикальные ленты дождя.

«Чуждый мир», — подсказал внутренний голос. И правда, совершенно чуждый, более чем чуждый. Луна, Венера, Марс были всего лишь мертвыми нагромождениями камней, пусть и под разноцветными небесами, но здесь… Я поежился, хотя мне было жарко в скафандре. Пот стекал у меня по бокам, под мышками было совсем мокро. Специальное белье впитывало пот, подавало его в систему рециркуляции, встроенную в скафандр, где он снова превращался в питьевую воду.

Внизу торчали совершенно нелепые в этом мире инструменты Кристи. Сначала меня удивила их неподвижность, потом я понял, что они выключены. Сама Кристи казалась отсюда совсем маленькой, словно детской куклой в белом скафандре, разместившейся строго посередине помоста метеостанции.

Где же аккумуляторы? Севшие аккумуляторы куда-то подевались. Я огляделся и обнаружил их сваленными под самой кручей, рядом со снегоходом. Не собирается ли она перевезти их в лагерь? Неплохая идея! Очень любезно с ее стороны…

Неподалеку от нее, у самого края моря, блестело радужное пятно. Я различал синие, зеленые, красные цвета, широкую оливковую полосу. На мой взгляд, это больше всего походило на… Впрочем, что значат мои фантазии? Что видит сама Кристи там, на берегу?

Красочные пятна, образовывавшие скопление, медленно пришли в движение, словно капли масла в воде. Я выдвинул антенну скафандра и снова включил передатчик. Пятна мелко задрожали, Кристи согнулась, будто не выдержала напряжения. Неужели она чего-то ждет? Но чего?! Господи, ну и воображение у меня!

— Кристи! — позвал я. В наушниках зашумело — это к связи подключилась передающая система вездехода.

Краски разбрызгались, как вода в луже, в которую бросили булыжник. Кристи не посмотрела вверх — ее слишком захватило зрелище под ногами.

— Кристи! Вы меня слышите? — Неужели она выключила свой передатчик? Непростительная глупость, чреватая на чужой планете фатальным исходом!

Зато цветные пятна прореагировали на мой зов немедленно: превратились в какие-то зигзаги, совершенно невообразимые фигуры.

Реакция на тепловое излучение? Радиоволны как вид тепла? Форма электромагнитного излучения, воздействие энергии на среду?

Кристи выпрямилась, не отрывая взгляд от этой радужной свистопляски, и приложила ладонь к шлему, будто собиралась поскрести в затылке. Потом наклонилась, словно с намерением проверить показания приборов на щитке своего скафандра. Не иначе, проверяла, все ли выключила.

— Кристи!

Краски мигом обернулись сотнями крохотных капелек. Капли замигали — то вразнобой, то дружно, разом, как елочная гирлянда. Кристи напряглась, развернулась, подняла голову. Сначала она оглядела могучее обнажение породы, потом удостоила внимания верхушку скалы. Наверное, я казался ей оттуда, снизу, маленьким штрихом, но живой штрих настолько не соответствовал мертвому окружению, что она сразу поняла: это я.

Неподвижность, опасливый взгляд туда, где недавно бесновались цветные мазки, словно с целью убедиться, что они уже пропали. Только после этого она помахала мне рукой. Истекла томительная минута, прежде чем она опомнилась и включила связь.

Пока я, петляя, спускался на вездеходе с обрыва, раздумывая, стоит ли мне нарушать разговором тишину, и пасуя перед решением, Кристи успела включить все приборы. Метеостанция заработала, моя радиостанция приняла ее сигналы и передала на Рабочую станцию № 31, откуда они пошли по микроволновой связи в Алан-холд.

Много ли энергии в микроволновом луче? Видимо, много, даже очень. Человеческая наука превратила экосистему Титана в сущий ад. Я спохватился: конечно, об экосистеме здесь рассуждать не приходилось. Этот мир мертв, какая тут экология? Нашей науке еще страшно далеко до того кошмара, который сотворила со старушкой Землей мать-природа. Мы сгинем, и Титан быстро придет в себя.

Любопытно представить, во что превратится Солнечная система, когда совсем опустеет. Наши жалкие руины не в счет…

Я помог Кристи погрузить севшие аккумуляторы в грузовой отсек вездехода. После этого она унеслась вперед на своем снегоходе, а я потащился следом, ловя взглядом вихрь, поднятый ее винтом.

В «пузыре» я застал ее уже без скафандра, в одном комбинезоне. Она сидела на корточках перед распахнутым холодильником и копалась в запасах провианта. Остановившись на красном пакетике с замороженными мясными шариками, Кристи повернула голову и спросила, глядя мимо меня:

— Хотите чего-нибудь? У меня тут есть…

Она опять заглянула в холодильник. Тоже мне, склад деликатесов, черт бы его побрал!

— Нам надо поговорить о ваших занятиях. И о том, зачем вы отключили связь.

Женщина выпрямилась, обернулась, медленно закрыла дверцу холодильника, уставилась в стену. До меня долетел шепот:

— Что вы видели, Ходжа?

Странно! Что я видел? Пока я раздумывал, она обернулась — и я был поражен страхом, который выражал ее взгляд.

Что же такого я мог увидеть?

— Вы разглядывали разноцветные пятна на пляже…

Кажется, она немного успокоилась.

— А ведь забавно! — продолжил я, внимательно наблюдая за ней. — Можно подумать, будто эти краски… Не знаю. Сами создают какую-то картину, что ли. Знаете, как в абстрактной живописи.

Тут Кристи охватил настоящий ужас.

— Вы никому ничего не рассказывали?!

Я упомянул Гуалтери, и она судорожно глотнула, прежде чем осведомиться:

— Что же он ответил?

Я пожал плечами.

— Что это его не касается. Что вы сами поставите нас в известность о своих выводах, когда будете готовы их… опубликовать. — Господи! ОПУБЛИКОВАТЬ!

Она перевела дух, перестала закатывать глаза, подошла ко мне совсем близко.

— Все правильно, Ходжа. Пока это не касается никого, кроме меня. Обещайте, что вы никому не…

— Подождите, Кристи. Я хочу, чтобы вы прямо сейчас ответили, как вас угораздило отключить связь. Люди, способные пренебрегать из собственных эгоистических соображений правилами безопасности, представляют для всех нас смертельную угрозу. Доктор Кристи Мейтнер как представительница ученого сословия должна осознавать это лучше остальных!

В ее глазах было отчаяние.

— Я готова на все, лишь бы вы согласились молчать.

Мне стало так смешно, что я не сказал, а пробулькал:

— Взятка? Любопытно, как вы собираетесь платить: уж не со счета ли в швейцарском банке? — Ученые вроде нее получали за такие экспедиции колоссальные деньги. Никакого сравнения с получкой простого ремонтника. — Думаете, от несчастных Альп осталась хотя бы горстка камешков?

Она заморгала, сдерживая слезы. Я представил себе Женеву, поливаемую метеоритным ливнем и пожираемую пожаром. Мейтнер отвернулась, тяжело дыша. Я испугался, что она не устоит на ногах. Когда она обратила ко мне лицо, по нему бежали слезы.

— Умоляю вас, Ходжа! Я на все согласна.

Она одним махом расстегнула на комбинезоне молнию сверху донизу и продемонстрировала мне свое богатство: большую отвислую грудь и рыжеватые волосы на лобке.

Женщина стояла неподвижно и смотрела на меня с искренней мольбой. У меня перехватило дыхание.

Я поднял руку, поводил в воздухе ладонью и выдавил:

— Не стоит, Кристи. Просто расскажите, что происходит, ладно?

Она смущенно потупила взор и медленно застегнула молнию. Голос ее был настолько тих, что я не сразу уловил смысл ее слов.

— По-моему, они живые.

* * *

Я чуть не расхохотался, но вовремя подавил смех и остался стоять с отвалившейся челюстью.

Ответы на все подобные вопросы были получены давным-давно.

Помнится, еще совсем маленьким мальчиком, лет семи, я смотрел вместе с дедом, которому тогда было всего шестьдесят с небольшим, репортаж о посадке спускаемого аппарата на Европе. Бур долго вгрызался в розовый лед, подбираясь к не знающему света морю. Дед сопровождал репортаж рассказом о том, как он сам в семилетием возрасте смотрел по телевизору передачу о первом спутнике — управляемой звездочке, пронзившей светом надежды ночь атомного страха. Дед моего деда родился во времена полетов братьев Райт и был малышом, когда Блерио впервые перелетел через Ла-Манш…

Увы, под ледяной коркой Европы не оказалось жизни, одна органическая слякоть, пузырьки воды и черные гейзеры. Дед умер за несколько месяцев до первой высадки людей на Марсе и не узнал, что жизни нет и там; вероятно, ее там никогда и не было. Точно так же дед моего деда умер незадолго до первого полета «Аполло» на Луну.

Раньше я воображал, что тоже умру незадолго до того, как люди впервые достигнут звезд, но останусь жить в памяти малолетнего потомка.

Жестоко же мы ошибаемся!

Мне выпало совсем иное: стоять на безжизненном Титане перед спятившей женщиной, сломленной неудачами и потерями.

Кристи не стала со мной спорить. Страх сменился в ее глазах злостью. Тоже хорошо знакомое явление: мне часто приходилось сталкиваться с тщеславием ученых. Некоторые из них презрительно цедят: «Ты всего лишь технарь». Мол, что с меня возьмешь? Сказав это, они теряют ко мне интерес.

Так происходит часто, но не всегда. Взять хотя бы Кристи: она не махнула на меня рукой, а потащила к вездеходу и заставила снова ехать к берегу моря. Мы остановились неподалеку от приборов.

Мне было велено забраться на грузовой отсек вездехода и наблюдать оттуда.

— Так лучше всего, — заключила она. — Иначе вы выделяете слишком много тепла.

От нетерпения она не пошла, а побежала вниз. С собой она прихватила щипцы, которыми стала ковыряться с каким-то предметом, торчащим из реголита. Я прищурился и разглядел закупоренную лабораторную колбу. Она вытащила пробку и выпустила из колбы дымок. Я увидел не джинна, а просто маслянистый пар.

— Что это?

В наушниках раздавалось ее тяжелое дыхание. Вытащив колбу изо льда, она ответила:

— Дистиллированный прибрежный инфильтрат. Это их корм.

Она устремилась к заиндевевшей полосе, отделявшей ледяную корку пляжа от собственно Воскового моря.

— Что вы делаете?

— Молчите и наблюдайте.

Внезапно она перевернула колбу горлышком вниз. Вылившаяся прозрачная жидкость мигом загустела и потемнела, окутавшись паром. Кристи побежала обратно. Щипцы и колбу она оставила на помосте.

И вскоре расцвели тысячи цветов! Ну, может, не тысячи, а десятки: красные и желтые, розовые и зеленые, синие и фиолетовые капельки. Появившись на поверхности у края пляжа, они заскользили к предложенному им химикату, чтобы образовать вокруг него разноцветный вихрь. Кружась, они то исчезали, то снова появлялись.

Темная дымящаяся лужица уменьшалась в размерах на глазах.

Кристи, занявшая место рядом со мной, прошептала:

— Теперь видите?

— Вижу, но не знаю, что именно, — ответил я. — Ну-ка… — Я спрыгнул с вездехода, медленно опустился на обе ноги — хорошее все-таки дело слабое притяжение! — и зашагал по пляжу.

— Стойте! — крикнула Кристи.

Я замер неподалеку от медленно колеблющегося многоцветного пожара, не понимая, как краскам удается не сливаться. Казалось бы, при соприкосновении синего и желтого должен возникать зеленый цвет, но здесь ничего подобного не происходило. Мое зрение, раз и навсегда сформированное на Земле, не улавливало на границе цветов даже подобия зеленого спектра.

Более всего это походило на скопление амеб из мультипликации. Такими представляет амеб ребенок, еще не глядевший в микроскоп и не знающий, что такое «ложноножки». Создавалось полное впечатление, что они пожирают лужу…

Внезапно ближайшая ко мне синяя капля замерла. На ней появилось что-то вроде оранжевой сыпи; сыпь приподнялась над «телом» капли, после чего сама капля ушла под лед. Все произошло за доли секунды, так что я не успел составить впечатление, что, собственно, наблюдаю.

Остальные капли сделали в точности то же самое. На поверхности осталась только изрядно сократившаяся дымящаяся лужица.

Я стоял неподвижно, без единой мысли в голове секунд, наверное, тридцать, а потом стал усиленно соображать, как объяснить это явление, не прибегая к волшебному слову «жизнь».

— Кристи! — позвал я. Ее не было рядом, но я слышал в наушниках ее учащенное дыхание. Радио приближало ее ко мне, хотя в действительности нас могли разделять многие километры. — Кристи?

Я обернулся. Она стояла у меня за спиной, меньше чем в двух метрах. Запотевший щиток шлема увеличивал ее глаза: они казались мне огромными, в пол-лица. В руках она держала, прижимая к груди, мой ледоруб, который прихватила из вездехода.

Стараясь не шевелиться, я смотрел ей прямо в глаза, надеясь понять, постичь… Наконец, проглотив слюну, я спросил:

— Давно ты тут стоишь?

— Порядочно, — ответила она и перехватила ледоруб одной рукой, ударив острием по льду. — У меня не хватило духу.

Она отвернулась от меня и медленно побрела назад, к вездеходу.

На обратном пути я испытывал какой-то суеверный страх. То же самое чувствует, наверное, человек, очнувшийся после тяжелой травмы и еще не занявший свое прежнее место в системе мироздания. Я просто не мог себе представить, что произошло бы, вздумай она обрушить на меня ледоруб.

Мне вспомнился дурацкий фильм про первую экспедицию на Марс, снятый лет сто назад. Бригада ремонтников попадает под метеоритный дождь. Одному бедняге заехало по башке куском льда. Вспышка, изумление на лице, гримаса боли… Свет гаснет, человек мертв, щиток скафандра чернеет.

Неужели нечто похожее случилось бы и со мной?

Давление в скафандре на несколько миллибар выше, чем давление атмосферы Титана. Если бы она вспорола мне скафандр, то высекла бы мощную искру, а потом… Я представил себе, как бегу к вездеходу, медленно пожираемый синим пламенем.

— У меня впечатление… — начала она и осеклась. Нас накрывало мутно-бурое небо с золотыми прожилками. Где-то наверху сжимался полумесяц Сатурна, пряча в тени свои кольца. На расположение Солнца указывало более светлое пятно.

— Я все думаю, не есть ли это какая-то неизвестная химическая реакция, — сказал я. — Из области органической химии, конечно…

Она презрительно фыркнула.

Вернувшись, мы сняли скафандры и уселись за стол в своем мешковатом белье, чтобы утолить голод гамбургерами «Караван», настолько старыми, что мясо стало абсолютно пресным, безвкусными бобами и пюре из картофеля, бесчисленное число раз подвергавшегося разморозке и новой заморозке.

Молчание действовало мне на нервы. Кристи читала рекламу на упаковке от гамбургеров. Речь шла о том, что покупатель, набравший четыре упаковки с верблюдом Хампи, мог участвовать в розыгрыше «научных каникул» на Луне.

Я забрал у нее упаковку и тоже стал читать. Путешествие на Луну было намечено на дату за семь недель до Катастрофы.

— Возможно, победитель лотереи остался жив, — сказал я.

Кристи таращила на меня глаза, но прочесть ее взгляд я не мог.

— Расскажешь мне наконец про эти штуковины?

Молчание, покачивание головы, означавшее «нет». Я невольно

вспомнил, как два часа назад она предлагала мне все свои сокровища. Точь-в-точь как героиня одного из дурацких любовных видеофильмов, которые Лайза включала всякий раз, когда мы с ней… Нет, в голове у меня осталась теперь только Кристи с расстегнутой молнией и мольбой в глазах…

Я заставил себя улыбнуться. Она прищурилась.

— Ты кому-нибудь расскажешь?

— Никому. Мне понравилось твое предложение. — Я нервно усмехнулся.

— Я не прошла стерилизацию.

Я понял, на какую жертву она была готова два часа назад, какой ценой собиралась купить мое молчание. Мне представилось, как мы с ней теснимся на узкой койке. А может, устроиться на полу, распихав по углам мусор и освободив необходимое пространство?

Неужели у меня участилось дыхание? Возможно. Не знаю, что заметила она.

— Извини, — промямлил я. — Просто хотелось разрядить обстановку. Когда я увидел тебя с ледорубом…

Она медленно кивнула.

— Точно, никому не скажешь?

— Какая разница? — Я небрежно повел плечами.

Ее взгляд затуманился. Что она от меня скрывает?

— Может, все-таки расскажешь?

Она долго смотрела на меня, соображая, что бы соврать. Молчание затянулось. Она опять чуть заметно покачала головой.

— Как знаешь, — пробормотал я и стал натягивать скафандр. Она молча следила за мной. Время от времени я бросал на нее взгляды. Она выглядела так, словно вот-вот раскроет тайну, но, заметив, что я на нее смотрю, опять замыкалась.

Я махнул рукой, прошел через шлюз, сел в вездеход и укатил.

На обратном пути я старался взглянуть на ситуацию трезво, но из этого ничего не выходило. В голове было пусто, только назойливо зудел вопрос: «Почему для нее это так важно?»

Иначе она бы не додумалась схватить топор, чтобы расколоть мой шлем вместе с головой!

В целой Вселенной оставалось меньше двух тысяч людей. Все мы рано или поздно умрем, потому что мало-помалу откажет техника, иссякнут запасные части. И последние люди, обезумев, кинутся в чем мать родила к воздушным шлюзам.

Я представил себе, как останавливаю вездеход, выпускаю наружу воздух, отодвигаю дверь, встаю, ощущая собачий холод, набираю в легкие ужасную смесь, заменяющую здесь воздух, и… Тут воображение отказывало мне.

Осужденный тоже садится с бешено бьющимся сердцем на электрический стул и ждет, уже полумертвый, то ли боя часов, то ли гудения проводов. А что потом?

Неизвестно.

Не удивительно ли? Всего днем раньше, только вчера, все это как будто не представляло для меня вопроса. Вроде бы я даже не возражал в надлежащий момент… В общем, поступить по примеру Джимми Торнтона, пустившего в ход кухонный нож. Чик — и готово? Нет уж!

Я представлял, как запрусь в своей каморке, налью большой таз горячей воды, сяду на койку, поставлю таз между ног, опущу в воду кисти и нож, сделаю аккуратные безболезненные надрезы и увижу, как воду заволакивает красный туман.

Скорее всего, это будет похоже на погружение в сон.

Когда Джимми нашли, он выглядел спящим. Даже воду не расплескал.

Я въехал на последний холм перед базой и увидел космодром Бонестелл. Остановившись перед взлетно-посадочной полосой, стал гадать, почему у меня весь день бегают по коже мурашки.

TL-2 готовился к запуску. Он был уже полностью заправлен и нацелен в небо. На Земле такие ракеты всегда окутывал туман конденсации, здесь же горючее приходится нагревать, предохраняя от замерзания, поэтому к небу поднималось только узкое струящееся перо термального искажения. Сегодня оно достигало высоты всего нескольких сот метров, а дальше его сдувал ветер.

У меня на глазах из сопел двигателей вырвался синий огонь, и темный конус ракеты начал медленный подъем. Потом вспыхнуло оранжевое пламя, свидетельствуя о начавшейся реакции нагретого водорода и компонентов атмосферы — азота и различных органических соединений.

Впечатляющий язык сине-бело-желтого огня вознесся в оранжево-бурое небо, прорвался сквозь первый слой прозрачно-голубого облака, потом сквозь второй и растаял. Сначала в месте исчезновения корабля оставался рассеянный свет, но скоро померк и он.

Целью полета был еще один спутник Сатурна, Энцелад, где люди обнаружили в ледяной ловушке несколько миллионов литров гелия — драгоценного газа, который здесь, на Титане, не умели ни производить, ни добывать.

Оставшийся отрезок пути я посвятил гаданию, можно ли прожить остаток жизни на Луне, не сводя взгляд с тлеющего в небе куска угля — погибшей Земли.

Возможно, мы совершаем большую ошибку. Возможно, это им следовало бы перебраться сюда, к нам.

Набирая скорость под безликим бурым небом, мчась по красно-золотисто-оранжевой поверхности, затянутой голубой дымкой, я пытался вспомнить разноцветную живность Кристи, но почему-то никак не мог…

* * *

Я укрылся в своей каморке и долго смотрел в стену, потом включил мини-терминал и стал в тревоге ждать, пока помехи на экране сменятся меню.

Что произойдет, когда откажет электроника? Неужели все мы умрем? Или примемся мастерить самоделки, летать без электронного слежения? В конце концов, программа освоения космоса началась еще до настоящих компьютеров. Человек ступил на Луну в докомпьютерную эпоху. Та же допотопная технология могла бы забросить нас и сюда, на спутник Сатурна. Или не могла бы?

В видеоархиве не нашлось ничего такого, чего бы я еще не видел, кроме последней дюжины эпизодов французского комического сериала «Какой ужас!», заполонившего экраны перед самым Концом. В последний момент они были записаны на лунной базе. Там все знали, должны были знать. О чем они думали? Трудно себе представить.

Меня хватило всего на тридцать секунд: беззаботный смех, бледно-голубое небо, белые облачка, зеленые деревья, Сена, Эйфелева башня…

Я старался не высовывать нос за дверь, чтобы не столкнуться с Дженной, которая выразительно на меня посмотрела, когда я пришел за ужином. Вернувшись к себе, я не мог не вспомнить, как мы с ней в последний раз оставались вдвоем. Эти мысли сменились воспоминаниями о Кристи в распахнутом комбинезоне, готовой к судьбе, которая еще хуже смерти, потом — о Лайзе в нашей супружеской постели.

Говорят, человек помнит не саму боль, а только сам факт, что ему было больно. Может, и со счастьем то же самое?

Я болтался, как призрак, под потолком несуществующей комнаты и смотрел на женщину, чье прикосновение, вкус, запах давно утратил. Я мучался чувством потери, пытался восстановить в памяти кусочки былого счастья.

Иногда я спрашиваю себя, зачем вообще покинул Землю. Разве не бывает счастья без денег?

Говорят, раскаяние — самое дорогостоящее чувство на свете, но это вранье. Кающийся совершенно свободен: он может каяться, сколько ему влезет. Когда раскаяние встает поперек горла, он обнаруживает, что ему некуда деться от своего горя.

Пока я пялился на видеоменю, образ Лайзы сменился в моей памяти более свежим — Дженны, а потом Кристи, вернее, ее глазами, полными мольбы.

* * *

На следующий день я поехал на Рабочую станцию № 17 — буровую позади гряды Аэрхерст, разместившуюся на длинном склоне. Открывающаяся оттуда перспектива не имеет равных ни на Земле, ни в других местах, где я успел побывать: равнина, тонущая в тумане, в неописуемой дали. Тут спасовал бы самый роскошный горнолыжный курорт.

Когда я впервые попал на Титан со всеми его фантастическими видами, то невольно стал сравнивать его с планетами, где бывал раньше: с красными каньонами Марса, обрывистыми оранжевыми горами Венеры, черными лавовыми полями Луны… Вспомнил и то, как впервые увидел из космоса Землю. Невероятное зрелище: синий шар, окутанный белой морозной пеленой…

Любуясь невообразимыми просторами Воскового моря, я подумывал, не стоит ли уведомить Лайзу, что я никогда не вернусь, что буду прилежно снабжать ее средствами, что переведу ей все деньги, а она пусть подыщет себе человека, который помог бы ей истратить всю эту прорву долларов и родить детей, о которых она мечтала.

Ведь уже тогда заходила речь о спутниках Урана! А я мечтал, как вскарабкаюсь на пик высотой в десять тысяч километров. Мои мысли уже занимали гейзеры Тритона, над которыми висит в черном небе бледно-голубой Нептун.

От подобных грез у меня голова шла кругом. Но теперь все это в прошлом.

На Рабочей станции № 17 работали две русские женщины, прибывшие к нам с Троянцев года два назад: высокие, стройные, рыжеволосые. Эти инженеры-нефтяники из Тюмени были похожи одна на другую, как сестры-близнецы. Им было лет по сорок, а может, и больше того; по Солнечной системе они кочевали уже не менее пятнадцати лет.

Обе постоянно сыпали шутками, умели поднять настроение, непрерывно друг над другом подтрунивали, употребляя то английские, то какие-то непонятные словечки. Сейчас главной темой их шуток был я: речь то и дело заходила о том, которая из них отхватит меня первой, а кому я достанусь уже обессиленным.

В их жилом пузыре, вдыхая экзотические запахи и наблюдая, как одна из них стягивает скафандр, демонстрируя разошедшийся шов на нижнем комбинезоне, я сорвался и отпустил непристойное замечание.

Катерина — кажется, это была она — удивленно вытаращила глаза, бросила на Ларису не понятный мне взгляд, потом вымученно улыбнулась.

— Простите, — сказал я, спохватившись.

Катерина выпрямилась, так и не сняв до конца скафандр, и сказала чересчур мягко:

— Можешь не извиняться. Мы рады. Раньше мы за тебя беспокоились.

* * *

Я достиг одного из мест, где любил останавливаться, — вершины Аэрхерста. Чуть в стороне от колеи там лежит нетронутый белый снег. Я выключил фары, заглушил двигатель и замер.

Вдали, над равниной, я увидел ливень. В темном небе висела огромная плоская туча черно-серого оттенка. Изливавшийся из нее дождь казался туманом, состоящим из точек; самих точечек было не разглядеть, они сливались в серебристо-синюю колонну, заслонявшую пейзаж.

Где-то в вышине, за облаками, парил почерневший Сатурн, затмевающий Солнце. Я хотел разглядеть края тени, но не сумел этого сделать. Как-нибудь в следующий раз.

Мне было приятно, что они за меня беспокоятся. Выходит, есть еще люди, которым я не безразличен.

На пульте замигал индикатор: с перерывом в четверть секунды цвет индикатора поменялся с красного на голубой, с голубого на желтый, с желтого на зеленый: цвета сливались в один. Я дотронулся кончиком пальца до кнопки, назвал свой позывной и прислушался. Среди помех я различил голос Кристи:

— Можешь внести мою станцию в план ремонтных работ?

Ее голос звучал необычно: в нем слышалось волнение и странное сочетание неуверенности и порыва. Хотя все это могло быть и плодом моего воображения. Много ли можно прочесть в голосе, искаженном помехами почти до неузнаваемости?

— Что у тебя стряслось?

— Точно не скажу, — ответила она после долгой паузы. — Наверное, то же самое, что в прошлый раз, только хуже.

В прошлый раз ничего особенного как будто не произошло. Несколько испорченных микросхем — сущая безделица. Я пробежал глазами свой график, вспомнил Кристи с ее цветастой живностью и в расстегнутом комбинезоне.

— Я провожу плановую проверку автоматизированного трубопровода с этой стороны гряды, — ответил я ей. — Могу свернуть к тебе между подстанциями три и четыре.

— Когда? — Намекает на срочность? Забыла, что со всякой срочностью теперь покончено?

— Через тридцать один час.

Новая пауза, бесконечная и невыносимая. Даже помехи не могли скрыть ее разочарования.

— Что ж, пусть будет так, — сказала наконец она.

— До встречи.

Я нажал кнопку и откинулся в кресле, любуясь ливневыми тучами. Небо над ними медленно темнело, наливаясь сочными красками.

Что у нее произошло? Неужели опять все те же разноцветные мазки? Одно ясно: лично я тут ни при чем. В очередной раз вспомнив ее расстегнутый комбинезон, я снисходительно улыбнулся. Правда, снисхождение требовалось мне самому. Никогда еще я так не зацикливался на одной мысли. Или прежнее существование ныне нельзя брать в расчет?

Когда жизнь наполнена предсмертным напряжением, в ней могут происходить забавные неожиданности.

* * *

Она ждала снаружи, в скафандре, рядом с зарядным пунктом. Стоило мне подкатить, как она пролезла в шлюз вездехода и очутилась со мной рядом. Мне нечасто приходилось путешествовать в компании, поэтому меня покоробил шорох, предвещавший ее появление. Потом внутренний люк распахнулся, и кабину наполнил запах спирта и аммиака. Кристи откинула шлем, и в кабине запахло женщиной.

Некогда я читал рассказ, автор которого напустил на Титане запах метана и болотного газа. Автор, конечно, ошибался: в природный газ специально добавляют бутил-меркаптан, чтобы можно было унюхать утечку. То есть добавляли…

У нее было мокрое лицо, она задыхалась, словно испытывала в скафандре прилив клаустрофобии.

— Поехали, — распорядилась она.

Я разблокировал гусеницы и тронулся с места. От вибрации Кристи то и дело стукалась плечом о мое плечо, хотя и пыталась от меня отстраниться: в кабине было слишком тесно. Напрасно я обзывал про себя свои чувства ископаемыми эмоциями, докучливым мусором церемоний, оставшихся в подсознании. Не знаю, чего хочу, потому что боюсь, — так, кажется?

— Ты когда-нибудь мне объяснишь, что здесь происходит? — начал я свой новый приступ.

Ответ задерживался. Я повернул голову. Ее лицо оказалось совсем рядом, но взгляд оставался прикован к до боли знакомому ландшафту. Нас накрывало небо цвета свежего кровоподтека — синевато-серое, местами багровое, с пурпурными прожилками.

Наконец она удостоила меня взглядом. Теперь наши лица почти соприкасались, я чувствовал ее дыхание, она — мое. Известное дело: проникновение в индивидуальное пространство другого человека рождает напряжение, ибо стоит потянуться друг к другу еще немного — и…

Она опять отвернулась, но теперь смотрела не на планету по имени Титан, а на переборку прямо перед собой.

— Ты кому-нибудь рассказал?

— Было бы о чем рассказывать! — буркнул я, пожав плечами.

Она вновь замолчала. Я,чувствовал, как напряжена ее шея. Мне хотелось коснуться ее, наговорить каких-нибудь успокоительных глупостей. Все-таки страх чреват непредсказуемыми последствиями.

— Остановись, — попросила она. — Вот здесь.

Мы вышли — вернее, выкатились по очереди из шлюза — у скал неподалеку от берега, но в стороне от места, где обычно спускались, и пошли по моей старой колее туда, откуда я в прошлый раз за ней шпионил. С тех пор она успела порядком наследить.

Над приборами поднимался узкий столбик черного дыма, который уже начинали рассеивать конвекционные потоки. Весь пляж был усеян знакомыми цветными мазками, медленно перемещавшимися во всех направлениях.

У меня на глазах одна темно-синяя тварь приблизилась к помосту и вытянула длинное узкое щупальце. Поколебавшись в нескольких сантиметрах от опоры, щупальце прикоснулось к ней и тут же сократилось, втянулось в тело. Синее пятно закружилось, посветлело и ушло в песок. Мгновение — и оно исчезло. В воздух поднялся еще один столбик черного дыма. Я вспомнил образец, взятый раньше из поврежденного прибора и хранившийся в холодильнике вездехода.

Невинная живность исследует инопланетные механизмы и гибнет в процессе познания…

Неужели любопытство — банальный тропизм, как у мотыльков, летящих на огонь свечи?

— Вот, значит, что тебя так заботит! — осенило меня.

Не знаю, какой реакции я от нее ожидал, — во всяком случае, не той, которая последовала.

— Выключи радио! — приказала она.

Я хотел возразить, но она дотронулась до моей руки. Прикосновения я не почувствовал — слишком груб материал скафандра, но мольбе в ее огромных глазах нельзя было не подчиниться. Я выключил радио и приготовился ждать. Она отвернулась, быстро подошла к краю скалы — слишком близко, учитывая хрупкость этого химического льда — и трижды включила и выключила свой передатчик.

Как все это напоминало кино!

Внизу, на прибрежной полосе, живые мазки застыли. То было сознательное оцепенение: точно так же застывает паук, почувствовав, что на него смотрят. Застывает, припадает к земле, следит за вами, перебирая свои непостижимые мысли…

Я вспомнил, как в прошлый раз одна из тварей пошла оранжевыми пятнами, и в памяти возникли жуткие кадры из научно-популярного фильма с ускоренной съемкой жизненного цикла плесени.

Картина, представшая моим глазам сейчас, тоже состояла из кадров. В одном из них пляж был полон разноцветных штрихов, в следующем опустел. Старые фильмы в подобных эпизодах пытались вызвать ощущение тревоги. Так было и сейчас. Я хотел включить рацию, но Кристи, уловив краем глаза движение моей руки, сделала предостерегающий жест.

Снова ждать?

Внизу, у моря, появилась синяя плоскость с неровными краями. Еще два-три удара моего сердца — и по синеве поползла в нашу сторону остроконечная розовая лента. С другой стороны синей скатерти в воздухе появилась коническая фигура, заметно опадающая в направлении розовой змейки. Но соприкосновения конуса и розовой змеи не произошло: под конусом возник оранжевый вихрь. Конус выбросил тонкие опоры, из-под него вырвался и тут же исчез язык пламени.

На розовом фоне проявились и поползли к неподвижному конусу синие и зеленые пятна. Вблизи конуса они по очереди чернели и исчезали. Вскоре стало ясно, что они научились соблюдать дистанцию и сгрудились у края картинки, как выведенные из игры шахматные фигуры рядом с доской.

У меня пересохло во рту, и я все-таки включил рацию.

— Откуда у них представление о нашем чувстве перспективы? — спросил я шепотом, словно нас подслушивают. В наушниках прозвучал взволнованный шепот Кристи:

— Это не двумерные существа.

Конечно! Мир этих существ — не безликая плоская равнина, а сами они — не воскообразные штрихи на поверхности…

Тем временем конус опять изрыгнул огонь и стал подниматься, пока не пропал из «кадра». Остававшиеся синие точки почернели и исчезли.

Через некоторое время в «кадр» полезли новые точки, устремляясь к месту, где прежде находился конус. Первопроходцы чернели и умирали, но так происходило недолго. Закончив исследование, точки продолжили путь.

Мгновение — и синяя скатерть с пустой розовой полосой исчезла, а берег снова опустел.

— Зачем ты мне это показала? — спросил я, повернувшись к Кристи.

Сквозь щиток шлема были видны только ее глаза — огромные, голубые, серьезные и испуганные.

— Я не могу принять решение одна. — Поколебавшись, она закончила: — Сам понимаешь.

Я понял: она не Бог.

За весь обратный путь мы не произнесли ни слова. Потом мы сидели в комбинезонах, заменяющих нижнее белье, заваривали и пили чай, беседовали ни о чем, описывая круги, словно боялись сказать самое главное.

Все мы — живые мертвецы. Эта мысль не покидала меня весь обратный путь. Она цеплялась ко мне, как прилепился к вездеходу снежный буран: он то заворачивался воронкой, то затихал, то снова оживал, словно птичья стая, выпархивающая из-под гусениц.

Меньше двух тысяч выживших! В старых романах этого оказалось бы вполне достаточно: целых две тысячи окрыленных «перволюдей», работающих не покладая рук, с надеждой взирающих на безжизненные пространства, достигающих берегов бескрайнего моря, размножающихся и снова заселяющих Землю.

Увы, Солнечная система лишилась своей обитаемой планеты.

Я вспомнил репортажи с лунной базы. «Орбет» доставит с венерианской орбитальной станции не только тех, кто не покончил с собой, но и особо прочные буры, предназначавшиеся для изучения поверхности Венеры. Вместе с бурами прибудет и один из пилотируемых спускаемых аппаратов.

Тогда мы все поймем. Тогда будем знать точно…

Я не мог не представить себя в той первой экспедиции, на борту спускаемого аппарата, пронзающего бурые сумерки и опускающегося на поверхность планеты…

А ведь я бывал на Венере, работал в тамошней атмосфере… А в детстве читал статьи о том, как легко уничтожить хрупкую экосистему.

Я представлял себе фантазию и реальность: уничтоженные ядерной войной города, Землю, испепеленную лавой. Горький дым — вот и все, что осталось от нашей цивилизации.

Кристи наслаждалась паром из своей чашки и как-то странно посматривала на меня. Чем стала гибель Земли для Кристи Мейтнер? Погиб ли близкий человек, или она восприняла Катастрофу как массовую смерть чужих людей? Миллиардов чужаков?

— Наверное, нам лучше обсудить все прямо сейчас, — произнесла она. Видимо, мое нежелание разговаривать не бралось в расчет.

Я кивнул, не зная, чего мне больше хочется. Ее лицо нельзя было назвать выразительным. Та же проблема, что и у меня. Я попытался вспомнить свое отражение в зеркале, но увидел только туман. На что же она так таращится?

— Все просто, Ходжа, — начала она. — Они ЖИВЫЕ, это ИХ мир. Если мы здесь останемся, то даже при том, что нас всего жалкая горстка, среда на Титане будет медленно, но неуклонно изменяться и в результате превратится в мир, где они больше не смогут жить.

— По-моему, сейчас важнее другое: мы нашли разум. Чуждый, но разум!

Она покачала головой.

— Если мы с тобой постараемся сохранить это в тайне, если попытаемся уберечь их, то потом, вернувшись на лунную базу…

— Земля не возродится, — сказал я жестко. — А мы не проживем на Луне долго. Спутники Сатурна — самое подходящее место. По крайней мере — шанс…

— Нет. Наша партия в любом случае проиграна, — сказала она.

В принципе, она права.

— Ты предлагаешь, — продолжала Кристи, — чтобы мы набились все сюда, уничтожили жителей Титана, а потом все равно вымерли, перечеркнув не только собственное, но и чужое будущее?

Какой должна быть моя следующая реплика? Все, догадался: «Пойми, Кристи, ты получила неопровержимые доказательства, что жизнь свойственна Вселенной как таковой!» Идиот! Ведь я помнил, как она выглядела, какими огромными были ее глаза, когда она стояла у меня за спиной с ледорубом и собиралась с духом, чтобы совершить убийство.

— Не пойму, о чем мы тут толкуем, зачем произносим старомодные заклинания экологов? — В точности как болваны, протестовавшие черт знает когда против запуска «Кассини», но не желавшие пошевелить даже пальцем, чтобы избавить мир от чудовищного запаса водородных бомб!

Главное — выбрать цель. Выбрать среди целей ту, что проще.

— Не в том дело, — возразила она утомленно. — Если бы все исчерпывалось тем, что они живые, что они разумные, ты бы здесь сейчас не сидел.

— Шарахнула бы ледорубом? — спросил я с улыбкой. — Интересно, и как бы ты потом объяснила мою гибель?

— Тогда я об этом не думала.

— Ясно. Ну и почему же я до сих пор цел?

Долгий недоуменный взгляд, попытка постичь, прячется ли во мне душа, такой ли я человек, как она. Но ответа нет. Вместо этого:

— Позавчера я получила доказательства, что их жизнедеятельность связана с прямым ядерным синтезом.

Она облегченно перевела дух: видимо, произнесла самые главные слова. Мне же казалось, что мы все еще не видим за деревьями леса.

В старых романах подробности всегда затмевали целое, персонажи увлекались наукообразными беседами, кичась своей компетентностью, пока не появлялся Господь и не ставил жирную точку. В нашем положении такие подробности теряют смысл. И все же я подхватил:

— Это могло бы склонить чашу весов в нашу пользу. Мы селимся здесь, учимся взаимодействовать с ними и выживаем как вид…

Я сильно ее разочаровал. Вряд ли ей хотелось, чтобы я выносил свои вердикты. Наверное, ей представлялся сценарий, в котором она, педантичный наставник, объясняла простаку, разинувшему от восхищения рот, всю сложность ситуации, прибегая к простейшей терминологии.

Она откинулась и вздохнула.

— Выходит, ты уже все продумал?

Людям нравится воображать, что они принимают разумные решения. Это называется поведением, направленным на поиск оправданий. Мы с Кристи долго смотрели друг на друга. Напряжение становилось все сильнее, мы по очереди порывались нарушить молчание, но умолкали на полуслове. Кому хочется оправдываться первым? Во всяком случае, не мне. Серьезная проблема, где подходящим аргументом может оказаться даже ледоруб…

Мне не хватало ясности мышления. Мы заговорили об обнаруженном ею явлении, которое она действительно растолковала мне в простейших терминах. В конце концов я сумел ухватить нить и намотать ее на катушку собственных знаний, понять в рамках собственных представлений. Важный этап при поиске оправданий для своего поведения… Или для бездействия.

Подумай об открывающихся возможностях, Кристи! Подумай о технологических прорывах. Об исчерпанности наших ресурсов. Что значат по сравнению с этим твои титанианцы? Так ли важна их судьба?

В конце концов мы уснули. Я устроился на полу, Кристи — на своей койке, спиной ко мне, спрятав голову в тени, сгустившейся у стены. Сначала я не засыпал, пытался анализировать ситуацию, убедить себя, что во всем этом есть смысл.

Проснувшись, я обнаружил Кристи на полу рядом со мной. Правда, она спала, не прикасаясь ко мне, только положив голову на край свернутого одеяла, которое я использовал как подушку.

Лайза никогда так не делала. Когда мы спали вместе, она всегда должна была ко мне прикасаться: то прижималась к моей спине, то требовала, чтобы я ее обнимал и защищал, как раковина моллюска. Помнится, когда мы еще были очень молоды и в новинку друг другу, я, просыпаясь, ловил на своем лице ее дыхание. Трудно представить себе что-либо более интимное, чем это.

Проснувшись, мы позавтракали, сели в вездеход и опять поехали к берегу Воскового моря, где нас дожидались разноцветные чудеса, не ведающие о наших бедах.

* * *

Не знаю, что меня заставило остановить вездеход на эскарпе. Наверное, предчувствие надвигающихся событий или острое желание увидеть великолепную панораму. Я велел Кристи покинуть вездеход. Прежде чем согласиться, она долго смотрела на меня, потом кивнула, опустила шлем скафандра и включила наддув. Внешняя оболочка, только что состоявшая из одних морщин, расправилась, напряглась, и женщина превратилась в манекен.

Дождавшись шипения воздушного клапана, я посмотрел в окно и обнаружил «манекен» среди безжизненной пустыни. Почему-то вспомнилась телевизионная реклама, которую я часто видел в детстве: герой в плоском шлеме, с примкнутым штыком, идущий в атаку сквозь шквал огня. Что именно рекламировал этот персонаж, я не помнил — или не хотел вспоминать из чувства самосохранения.

По-моему, Кристи испытала облегчение, когда я присоединился к ней. Конечно, лицевой щиток, как всегда, не позволял разобраться в ее настроении: я видел только огромные глаза с уже знакомым непонятным выражением, то ли изумление, то ли страх, то ли негодование. Тем не менее она дошла со мной до края скалы. Там мы остановились. Я даже позволил ей встать за спиной. Я хорошо помнил, как выглядел ледоруб в ее руках, но теперь это почему-то утратило значение.

Здесь, на уступе, она при желании могла бы обойтись без ледоруба. Один хороший толчок — и я полетел бы вниз. При здешнем слабом тяготении человек, пожалуй, пережил бы падение, но вот скафандр…

Я представил себя в роли разрывающейся гранаты.

Небо, протянувшееся у нас над головами к невидимому горизонту, походило сейчас на застегнутое красное одеяло с лохматыми тучами из грубой шерсти, усеянными дырами, сквозь которые сквозила бесконечность.

Я посмотрел вниз, на серебристый берег. Помост с приборами был окружен кольцами, сложенными из неподвижных шариков. У каждого кольца был свой цвет. Внутреннее, наименьшее кольцо было синим, а дальше — зеленое, красное, фиолетовое.

— Никогда такого не видела, — пробормотала Кристи. Ее голос вполз мне в уши; мне показалось, что она залезла в мой в скафандр, прижалась, положила подбородок мне на плечо и говорит в самое ухо…

Приглядевшись, я заметил, что шарики связаны между собой тонкими, перекрученными, бесцветными нитями. У меня на глазах один из них протянул к помосту свою «конечность». Я уже знал, что сейчас произойдет. Так и вышло: перемычка почернела и сократилась, выпустивший ее шарик перевернулся и пропал из виду. Сомкнется ли кольцо, сделает ли каждый солдат маленький шажок, как греческие воины в фалангах?

— Не понимаю, зачем они это творят, — проговорила Кристи.

Смерть ради истины? Любопытно!

К помосту потянулась еще одна конечность; чем больше сокращалось расстояние, тем медленнее становилось движение. Конечность расплющивалась, расширялась. Наконец на ней появилась плоская присоска, которая задвигалась влево-вправо, не прикасаясь к помосту. Потом в центре присоски образовались желтые бусины, которые, отделившись, устремились к родительскому шарику. Там они умножились в числе и разбежались по кольцу.

— Думаешь, они знают о нашем присутствии? — спросил я.

Первый шарик втянул свою ложноножку, и через секунду следующий в шеренге обзавелся таким же… инструментом? Не уверен, что правильно подобрал слово. Исследование теплого помоста продолжилось.

— Не знаю, — ответила Кристи. — Их радиочувствительность не настолько велика. Мне обычно приходится включать передатчик на полную мощность, чтобы обратить на себя их внимание.

Я сделал шаг в сторону.

— Давай спустимся и…

Кристи еще не знала, что я собираюсь предложить, но на всякий случай ахнула и крепко схватила меня за запястье. Я вспомнил о ледорубе и слегка поежился.

Когда я снова перевел взгляд на береговую полосу, кольца уже распались, бусины обрели идеальную сферическую форму. Они появлялись и исчезали в растрескавшемся льду, как разноцветные шарики для пинг-понга, прыгающие в наполненной раковине. При этом в их прыжках наблюдалась синхронность.

Потом шарики разом взорвались, превратившись в завесу из мелких серебристых капелек. Капли льнули одна к другой, сливались, образовывали сплошную волну. Очень быстро весь пляж превратился в серебряное зеркало, простершееся между морем, скалами и помостом. В нем отражалось красное небо вместе с золотыми лучами, проникающими в прорехи облаков, и снежными завихрениями, похожими на заряды пыли, поднимаемые летним ветром. Мне показалось даже, что я вижу кусочек радуги.

Потом отражение в зеркале стало темнеть, потеряло отчетливость, словно начали сгущаться сумерки, хотя настоящее небо, то, что сверху, осталось прежним. Золотые лучи в зеркале померкли, красный цвет сменился оранжевым, потом побурел, посинел, стал отливать фиолетовым, превратился в смоляную черноту.

Правда, на черном фоне остались серебряные блестки. Что-то в их расположении заставило меня еще больше насторожиться. Блестки перемещались по черному зеркалу, образовывая смутно знакомые фигуры. Часть свилась в густую диагональную полосу…

Кристи ахнула, и мне показалось, что она согрела мне своим дыханием ухо. Она догадалась, что происходит, на несколько секунд раньше, чем я.

Звезды потускнели, Млечный путь почти совсем скрылся из виду.

— Но как? — услышал я голос Кристи. — Как они могут видеть?

В центре звездного неба вспыхнул яркий свет. Вокруг источника света начали вращаться «прожекторы» помельче — одни более яркие, другие менее, некоторые почти белые, другие — синие, красные, зеленые…

От синего потянулись тонкие лучи света. Одни задержались у оранжевого Юпитера, другие достигли желтого Сатурна; одни довольствовались этим, другие продолжили путь и пропали из виду.

В нижней части картинки — если считать низом ее ближний к нам край — возникли плоские схематичные изображения космических кораблей, быстро совместившиеся с летящими от Земли светящимися точками. Маленький «Пионер», «Вояджеры», «Кассини» и другие.

— Насколько же обширны их знания? — хрипло прошептала Кристи. — Почему они так долго ждали?

Если им знаком «Пионер», значит, они следили за нами уже тогда, когда мой отец был мальчишкой, а дед — молодым человеком, увлеченным космосом, мечтающим о будущих полетах и открытиях, — сильным, полным жизни и счастливым.

Солнечная система в черном зеркале на краткое время погасла, но быстро сменилась нарастающим свечением. Появилась голубая Земля с океанами, затянутыми грозными тучами и бледно-желтыми расплывчатыми континентами, с маленьким серым спутником — Луной.

Кристи схватила меня за плечо, догадавшись, что последует дальше.

К Земле помчался астероид. А затем… Фиолетовые вспышки водородных бомб. Разлетающиеся в стороны осколки, удары, алая изливающаяся магма, пелена бурых облаков.

Разумеется, я тут же заподозрил обитателей Титана в некоей связи с астероидом, истребившим земную жизнь. Но по зрелом размышлении подозрение было отвергнуто. А мое воображение принялось рисовать варианты дальнейшего развития событий. Наверное, мы сейчас увидим инопланетянина: человеческого в нем будет мало, но все же достаточно, чтобы признать в нем разумное существо. Инопланетянин поманит нас щупальцем…

«Отведите нас к вашему вождю». Комикс, да и только…

Тем временем картина конца света померкла, сменилась белым диском, испещренным концентрическими кольцами. Постепенно мы сумели разглядеть сложные механизмы с множеством деталей, системы управления…

— Многослойная оптика! — догадался я.

— Если они действительно способны построить такую установку, то могут наблюдать космос через облака. Солнце, крупные планеты, яркие звезды — все как источники тепла, влияющие на их атмосферу.

Инфракрасный телескоп уступил место изображению Титана. Его было нетрудно узнать по топографии Терра Нурсе. Впервые передо мной предстал Титан, лишенный облаков. Изображение! вращалось. Мы увидели полушарие, занятое Восковым морем. В море вырисовывалась сложная система концентрических кругов — гигантская версия системы, которую мы обнаружили сегодня, приехав сюда.

— Интерферометр с большой базой, — определила Кристи. — Обладая солидной вычислительной основой, можно…

— Как провести различие между жизнедеятельностью и технологией? — я перебил ее.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Кристи.

Для созидания мало одного воображения. Знания, как созидать, тоже мало. Главное — суметь претворить задуманное в реальность.

А нас уже ждало новое изображение — космодром, выполненный с поразительными подробностями. Обе наши ракеты, готовые к старту. У края картинки, на безопасном расстоянии, скопились маленькие синенькие титанианцы. От их выжидательной неподвижности веяло угрозой. Я мысленно сравнил их с притаившимися в засаде индейцами.

К ракетам, готовым к пуску, приблизилась синяя сфера. Я ждал, что ракеты повалятся, как кегли, сметаемые шаром, но сфера зависла неподалеку от земных кораблей. Человечки в скафандрах соединили сферу и корабли синей нитью. Сфера стремительно съежилась и исчезла. Корабли стартовали, яркие языки пламени подбросили их к оранжевым небесам, и они пропали из виду.

База и космодром стали исчезать по кусочкам, пока пейзажу не была возвращена девственная простота.

В моих наушниках раздался обреченный вздох Кристи.

Но серебряный экран опять расчистился, замерцал звездами в бархатной темноте, ожил работающей моделью Солнечной системы. Яркие точки устремились от Сатурна к голубой Земле. «Земля теперь бурая, — мысленно поправил я мультипликаторов. — Вы что, забыли?»

Космос опустел.

— По-моему… — начала Кристи.

— Они посылают нас обратно домой, на верную смерть, — закончил я за нее.

И вдруг появилась новая яркая точка. Она проделала путь от Земли до Сатурна и вернулась обратно. Потом еще и еще. Множество ярких точек устремилось от Сатурна в противоположном направлении, к Нептуну. Трасса приобрела следующий вид: Земля-Сатурн-Нептун — и обратно.

Что привлекательного на Нептуне? Ничего, не считая его спутника Тритона!

Я вспомнил, что всегда мечтал там оказаться, даже готов был бросить Лайзу ради прозрачных гейзеров на фоне темно-синего мира где-то на самом краю межпланетной пустоты… Кристи заговорила, и голос ее прозвучал гулко, словно она погрузилась в глубокий сон:

— Они отсылают нас. Они обещают помочь нам выжить… — Она запнулась.

О чем тебе подумалось, Кристи? Пригрезилась атмосфера планет-гигантов?

— Из атмосферы Юпитера нам трития не добыть, хотя его там полно. — сказала она. — Слишком сильна радиация. Может, когда-нибудь в будущем, но только не сейчас.

Надо же, ты еще веришь в будущее! Потом, думая про тритий, я вспомнил давно забытый проект «Дедал».

— Даже здесь, на Сатурне, пришлось бы как-то преодолевать силу тяготения. А опасность столкновения с обломками в экваториальных кольцах? Зато Нептун…

Газовый гигант с атмосферой низкой плотности, насыщенной необходимым нам тритием. А вокруг него вращается естественный обледенелый спутник — наверное, титанианцы облюбовали его для себя?

Внезапно от Земли отделился пучок ярких искр, чтобы, минуя планеты, устремиться вдаль, к звездам, сияющим все ярче. Пучок искр уменьшался на глазах. В конце концов он сделался неотличим от звездной россыпи.

— Кажется, они имеют в виду созвездие Павлина, — проговорила Кристи. — Никогда не была сильна в мелких созвездиях.

Дельта Павлина? Уж не затерялась ли там планета? Уж не похожа ли она на ту, которой мы лишились?

— Считаешь, у них настолько совершенная технология? — спросил я.

Она посмотрела на меня. Опять эти огромные глаза за матовым, запотевшим щитком.

— Вряд ли. Сплошной лед и холод — какая уж тут технология! Но если объединить усилия с нами, то…

Не исключено!

— Кажется, решение все равно приняли за нас, — подытожил я.

* * *

Я проснулся в конце ночи, открыл глаза, увидел в темноте синее свечение приборной панели и застыл на краю койки, отбрасывая на стену всклокоченную тень. Кристи умещалась между мной и стеной. Нам было хорошо рядом, под одним старым одеялом.

Скоро начнется новый день. День, когда мы примем решение, сядем в вездеход, вернемся на базу и расскажем о том, что видели.

И что тогда?

Ничего особенного. Наши фантазии оказались ничуть не лучше, чем старая идея о «бремени белого человека».

Но решение было принято заранее, принято не нами. Нам предстояло всего-навсего исполнить свою роль, зачитать фразы, предназначенные по сценарию.

Свет, камера, мотор! Снято.

Застыв, я чувствовал дыхание Кристи, то мерное, то прерывистое. Спит, наверное. Я попытался вспомнить свои ощущения, когда рядом со мной спала Лайза. Но воспоминания уже покинули меня, как и память обо всем остальном, что было в прошлом.

Я внимал вздохам ветра, завываниям среди холмов, хрусту льда, ломающегося под напором приливных сил глубоко под нашим жалким жилищем.

Кристи вздохнула во сне и прижалась ко мне еще крепче. Наверное, того требовали ее сновидения.

Я вспомнил огоньки, устремляющиеся к звездам, и задумался о новой планете. Мне представилось, что я стою на вершине холма на фоне алого заката. К горизонту клонится чужое солнце — бугристое, в ореоле короны, совсем как на иллюстрации из детской книжки по астрономии.

И совсем как в детской книжке, рядом со мной стоит женщина, на плече которой покровительственно лежит моя рука.

Далеко внизу виднеется край густого леса, деревья с широкими, как у пальм, листьями качаются на теплом ветру. Дальше раскинулось до самого горизонта отливающее золотом море.

Прозрение ли это? Неужели это мы? Или все — несбыточный сон?

Кристи пошевелилась, повернулась, потерлась щекой о мое плечо и прошептала:

— Может быть, все еще получится. После всего, что было.

После всего… Прошли секунды, равные вечности, прежде чем я понял смысл ее слов. Еще одна вечность, равная секундам, — и с моего сердца свалилась тяжесть. Призраки улеглись в могилы, сон уступил место брызжущему золотом утру.

Перевел с английского Аркадий КАБАЛКИН

Жозефа Шерман
ПАРТИЯ В МЕХЕН

Египет, Саккара, год 2659 до н. э.

Его звали Имхотеп⁴. Высокий человек с проницательным взглядом успешно управлял всеми делами Египта.

Однако ныне он раздраженно мерил шагами пустыню. Внимательные помощники и стража подчинились приказу и оставили Имхотепа в одиночестве, чтобы он мог спокойно размышлять. Ему хорошо думалось в тишине, в безлюдных местах, но сейчас, сейчас… Имхотеп остановился, наклонился и быстро начертил на песке какую-то конструкцию, однако тут же стер рисунок и тяжело вздохнул.

Почему он ничего не может придумать?

Желание фараона заранее воздвигнуть себе усыпальницу было вполне понятным; на строительство подобных монументов уходили долгие годы. Не удивила Имхотепа и мечта Джосера увидеть нечто грандиозное и оригинальное. Как и то, что он обратился с таким приказом именно к своему Главному Строителю.

Ведь я еще ни разу не разочаровал своего повелителя.

Имхотеп не боялся фараона; Джосер прекрасно знал о способностях и честности Советника и не стал бы ему угрожать. К тому же, несмотря на низкое происхождение, положением Имхотеп уступал лишь самому фараону.

Однако ему следовало поддерживать собственную репутацию! Имхотеп в редкие свободные минуты занимался целительством и астрономией, был писателем и собирал мудрые изречения. Он прекрасно знал, что отпугивает людей, которые не в силах угнаться за его разумом и понять интерес Советника к новым проблемам и знаниям. Имхотеп не страдал чрезмерным тщеславием, но если ты не пользуешься популярностью, необходимо быть лучшим специалистом в своей области.

Но, Боги, почему же я ничего не могу придумать? Тут требуется нечто грандиозное, нечто новое, небывалое…

Едва ли не впервые у него не возникало подходящих идей. Оставалось лишь и дальше шагать по песку, дожидаясь озарения, которым его одаряло раньше какое-то божество.

Космос, 154 год правления Династии Дора.

Азарак был торговцем и разведчиком, но иногда, в зависимости от нужд Владения, ему приходилось решать и более серьезные задачи. Его работа — а он исполнял ее безупречно за редкими, можно сказать редчайшими, исключениями (не будем вспоминать о Ва’арине) — заключалась в том, чтобы незаметно приземлиться на каком-нибудь примитивном мире, приспособиться к его обычаям, раствориться среди местных жителей и начать работу, пока население само не будет готово принять спасение. В чем бы оно ни заключалось.

Обычно Азарак не вспоминал о том, что его жизнь не имеет значительной ценности; все будет так, как пожелает Династия.

Я верный слуга Династии!

Правда, сейчас верный слуга Династии сражался с непокорными рукоятками управления, в то время как его корабль, пытаясь избежать жесткой посадки, стремительно мчался сквозь атмосферу планеты — скорее, это была контролируемая катастрофа. Одновременно Азарак пытался нацепить гуманоидную маску.

Было бы неплохо, если бы те, кто занимается обслуживанием кораблей, делали свою работу как следует! Вернувшись домой, я позабочусь о том, чтобы их головы и шкуры стали украшением стен.

Азарак успел произвести быстрое, но достаточно тщательное изучение планеты, единственной из всех девяти, на которой он обнаружил разумную жизнь. Большую часть поверхности занимала вода, но он заметил значительные участки суши. Однако земля была так густо покрыта растительностью, что Азарак отказался от мысли сразу произвести посадку. Впрочем, разумные существа селились на более открытых территориях. Гуманоиды казались весьма примитивными, вряд ли они способны дать отпор «святым посетителям».

Он спускался на небольшой участок пустыни, хотя экран внешнего обзора показывал, что на востоке есть река, на берегах которой Азарак заметил какие-то строения.

Не имеет значения. Пустыня — самое подходящее для посадки место. Примитивные народы связывают ее с миражами, именно здесь на отшельников нисходят озарения. Среди песков дикари оказываются особенно восприимчивы к «священным посланиям». Они сами протопчут дорогу к своей… интеграции. И никого не интересует, хотели они этого или нет.

Но сначала нужно пережить посадку.

Имхотеп поднял глаза и с удивлением обнаружил, как нечто яркое и сверкающее, промчалось по небу. Звезда? Огненный знак богов? Однако падающие звезды всегда оставляют за собой шлейф огня. Разве они сотворены из твердой субстанции?

Я видел летательное средство? Колесницу богов?

Как бы там ни было, оно опустилось за гребнем горы и, судя по звуку, сильно ударилось о песок. Испуганный голубь стремительно взмыл в небо и полетел прочь. На мгновение Имхотепу захотелось последовать его примеру и присоединиться к своему эскорту.

Однако никто из стражников не появился. Неужели они ничего не видели? Скорее всего, да, ведь эта штука прилетела с запада. Они могли ничего и не услышать, поскольку ветер дует с востока. Пожалуй, пора вернуться домой.

Но что же там приземлилось? Вряд ли божественная колесница падает на землю с таким грохотом!

Ты дурак. Это вполне может оказаться ловушкой: какой-нибудь враг Джосера мечтает отомстить Великому Советнику. Тебе следовало прислушаться к мнению стражи и не ходить сюда одному.

И все же мысль о том, чтобы увидеть то, чего еще никто не видел, узнать то, чего никто не знает… Преодолевая страх, Имхотеп зашагал к гребню горы. Поднявшись почти до самого верха, он опустился на колени и остаток пути прополз по песку. Затем осторожно выглянул из-за укрытия.

Боги! Что это за штука? Летающая колесница, тут нет никаких сомнений, сделанный из диковинного тусклого металла, помятого в результате падения. Однако в целом аппарат пострадал не слишком сильно. Устройство, даже после катастрофы, выглядело изящным и стройным, и Имхотеп постарался запомнить его форму.

Интересно, кому оно принадлежит? Какой народ обладает таким летающим кораблем? И таким металлом?

Имхотеп вздрогнул, увидев, как кто-то выбрался из корабля (человек? божество?) в сверкающем золотом одеянии, которое производило бы больше впечатления, если бы не было таким мятым и испачканным (чем? жизненными соками корабля?). Человек (или божество) направился к горе. Имхотеп отполз назад, но сразу понял, что вряд ли сумеет спрятаться. И тогда, тяжело вздохнув, он поднялся на ноги.

И оказался лицом к лицу с незнакомцем. Оба застыли на месте, разглядывая друг друга. Чужак был примерно такого же роста, что и Великий Советник. Нескрываемое удивление на его лице не сочеталось с роскошным одеянием — пусть и ужасно грязным.

— Склонись передо мной, — заявил незнакомец без всяких предисловий.

Имхотеп нахмурился. Совсем не подходящее приветствие для божества. Нет, пожалуй, это все-таки человек.

— Почему я должен склоняться перед тобой? — спросил он.

— Может быть, я плохо говорю на твоем языке?

— Очень даже хорошо. Но почему я должен склоняться перед тем, кто даже не назвал своего имени?

— Склонись перед Великим Богом Азараком!

— Мне представляется весьма маловероятным, — дерзко отвечал Имхотеп, — чтобы небожитель вылезал из разбитой колесницы, да еще в таком виде. К тому же ты удивился, увидев меня, а всемогущий бог должен был знать о моем присутствии. Если я ошибаюсь, то готов принести извинения. Впрочем, сильно сомневаюсь, что дело дойдет до извинений. Так что, будь добр, скажи мне, кто ты такой. И зачем сюда явился.

Да уж, хуже некуда, подумал Азарак.

Ему удалось сесть с минимальными повреждениями и найти роскошное, сверкающее одеяние, которое лишь слегка помялось и испачкалось. Более того, автопереводчик не пострадал. И надо же такому случиться: первый же местный житель оказался на редкость хладнокровным существом и на удивление быстро сообразил, что к чему. Азарак уже потерял одно преимущество, не сумев приземлиться незаметно, теперь ему не удастся раствориться среди местных жителей.

Может быть, убить его? Он один, у него нет оружия, никто за ними сейчас не наблюдает… Следует убрать умного противника и надеяться, что остальные обитатели планеты окажутся не такими сообразительными.

На самом деле Имхотеп только казался спокойным, прекрасно понимая, что у него нет оружия, а стража далеко. Да, он мог позвать на помощь, звук далеко разносится в чистом воздухе пустыни, но Имхотеп не забыл, что настоятельно просил оставить его в покое — пройдет немало времени, пока стражники забеспокоятся.

Боги, что происходит? Незнакомец, Азарак, вынул из своего свободного одеяния глянцевитый металлический предмет. По тому, как он держал эту штуку, Имхотеп понял, что Азарак достал оружие.

Какого рода? Дротика или стрелы не видно. Метатель камней? Камни, которые бросают… посредством какой силы?

Сейчас не имеет значения, как действует оружие!

Мехен, вдруг подумал Имхотеп, нужно вести себя так, словно мы играем партию в мехен.

Стараясь придать своему голосу высокомерное спокойствие, он сказал:

— А, так ты всего лишь наемный убийца. Какое разочарование!

— Что?..

Нельзя дать ему прийти в себя.

— Ну-ка, расскажи, кто тебя послал? Или ты просто соглядатай? — Интересно, в каком царстве есть такое оружие? Не бронза… что же это за металл? — Так кто тебе платит?

— Я пришел, — надменно заговорил Азарак, — от имени Династии.

— Какой?

Незнакомец заколебался, словно подыскивал слова, которые произвели бы на Имхотепа должное впечатление, оружие слегка дрогнуло у него в руке.

— Династия, которая правит самым могущественным царством! — наконец заявил Азарак. — Владения царства простираются от края до края звездной страны!

Имхотеп не обратил внимания на патетику — обычное восхваление своих правителей.

Царство, имеющее такое удивительное изобретение, как летающий корабль, способно послать сюда всего одного представителя? Который к тому же прячется в пустыне, точно вор?

— Возможно, я знаю твою Династию под другим именем, — тактично предположил Имхотеп. — Могу ли я спросить, где расположены ее владения? Не на востоке, несомненно. Может быть, на западе? За дальним морем?

Азарак презрительно рассмеялся.

— За морем звезд!

Опять звезды. Может, это не гипербола? Маловероятно. Звезды помещены на свои постоянные места богами; собственные наблюдения убедили Имхотепа, что там нет миров, где возможно существование человека — лишь вечно горящий огонь.

И все же… надо признать, что я многого еще не знаю…

Имхотеп осторожно произнес:

— Любопытно.

Незнакомец начал что-то говорить, но потом передумал — его явно смущало спокойствие Имхотепа, который не стал с ним спорить.

Ты не царедворец, усмехнулся про себя Имхотеп, привыкший скрывать свои чувства от послов.

Стараясь не потерять полученное преимущество, он продолжал вслух:

— Расположение Династии не имеет принципиального значения. Меня гораздо больше интересует, почему могучее царство в состоянии послать всего одного представителя, да и то лишь в далекую пустыню?

Имхотеп заметил, как пришелец вздрогнул; значит, он коснулся больной темы.

Осторожно, осторожно. В мехен можно победить только в том случае, если удастся разозлить противника — но не настолько, чтобы тот уничтожил всю доску.

— Я не слишком тщеславен и не могу предположить, будто ты выслеживал в песках именно меня. — Так ли это? Пока что мне кажется, ты не знаешь, кто я такой, но… — Позволено ли мне будет спросить, чего Династия хочет от нас?

— Союза, — ответил Азарак после мгновенного колебания.

— Понятно. — Иными словами, вы хотите нас покорить. Вполне предсказуемо.

— У нас самые добрые намерения! Мы хотим поднять ваш народ до уровня… — Пришелец не находил в своем словаре подходящего слова, — наших изобретений, — наконец прервал он затянувшуюся паузу.

— Как мило со стороны Династии, — заявил Имхотеп самым проникновенным из голосов Великого Советника. — Мы обдумаем твое предложение. А сейчас, если ты готов следовать за мной…

— Нет. — Руки Азарака крепче сжали оружие.

Теперь необходимо проявить максимальную деликатность.

— Должен тебя предупредить, что если ты меня убьешь, тебя сразу схватят!

— Мое оружие уничтожит тебя без следа.

— В самом деле?

Азарак с трудом удержался от злобного шипения. Все идет совсем не так, как планировалось. Туземец не только сообразил, что шрак является оружием, но еще и не выказывает испуга. И совершенно не удивился, узнав о существовании Галактической Империи. Тут что-то не так!

Может быть, я сделал ошибку? И передо мной вовсе не дикари?

Нет, исключено! Сенсоры определили бы наличие высоких технологий. Хватит сомневаться. Нужно его прикончить и заняться делом.

Если только…

О, нет, только не это!

— Смотри, — коротко приказал пришелец и навел свое оружие на небольшую скалу.

Затем он слегка надавил пальцем — последовала бело-голубая вспышка, и скала исчезла.

Боги!

Однако на помощь Имхотепу пришли годы тренировок — ему удалось скрыть свои чувства и отреагировать на демонстрацию возможностей незнакомца без особого волнения.

Ра, Исида, обещаю принести вам жертву, если вы поможете мне выиграть эту партию!

Разом поставив все на один бросок костей для мехена, он сказал, изображая глубокое разочарование:

— И это все? Я ожидал увидеть нечто более серьезное!

— Более серьезное! У вас нет подобных изобретений!

— Конечно, нет. — Имхотеп сделал глубокий вдох и, поражаясь собственному хладнокровию, заявил: — Мы отказались от таких игрушек много лет назад.

— Что? Вы… вы?..

— Разум, — добавил Имхотеп, еще не до конца понимая, куда заведут его собственные рассуждения, — замечательная штука. Гораздо лучше любых научных изобретений. Невеликое искусство — создавать вещи. Разум…

— Псионики! — Слово не имело никакого смысла для Имхотепа, и несколько мгновений они бессмысленно смотрели друг на друга. Наконец Азарак добавил: — Ты хочешь, сказать, что твой народ…

Сработало! Клянусь всеми богами!

— Мой дорогой Азарак, — проговорил Имхотеп, улыбнувшись, — а что же заставило твою звездную колесницу рухнуть на землю?

Азарак вытаращил глаза на спокойного и уверенного в себе дикаря — нет-нет, совсем не дикаря, — с трудом подавляя панику. Теперь понятно отсутствие следов высоких технологий! Вот почему этот тип сохраняет полнейшую невозмутимость! А если начальство узнает, что Азарак вошел в контакт с миром псиоников — это же строжайше запрещено после столкновения с Ва’арином! Мир Ва’арин, не владеющий высокими технологиями, беспомощный перед мощью Династии, практически стал ее частью, после чего проклятые жрецы сосредоточились и уничтожили все форпосты в своей звездной системе и пятидесяти ближайших…

Ведь Династия сунулась на ту планету только потому, что я заявил о ее полной пригодности для колонизации. Да меня попросту казнят! Еще один Ва ’арин — и с меня заживо сдерут шкуру!

Пробормотав что-то невразумительное в лицо абсолютно спокойного собеседника (ну в точности, как те проклятые жрецы, хладнокровные и смертельно опасные!), Азарак повернулся и бегом устремился к кораблю. Последует ли туземец за ним? Нет, он даже не пошевелился.

Чего он ждет?

Корабль успешно прошел цикл подготовки к взлету. Он сможет стартовать… скорее… скорее, пожалуйста, пожалуйста, пусть он стартует…

Могучие двигатели подняли корабль в воздух. Ругаясь, на чем свет стоит, Азарак направил свой постанывающий корабль в спасительный космос.

Я здесь не садился.

Такой планеты не существует.

Раздался оглушительный рев. Задрожала земля, словно радовалась, что пришелец ее покинул. Впрочем, сюда прилетят другие, чтобы разобраться, что тут произошло. Имхотеп стоял, пытаясь унять дрожь. Он смотрел вслед улетающему кораблю — точно огненная колесница пронеслась по небесам, — пока не стих грохот и колесница не пропала из виду.

Куда направляется чужеземец? В далекую страну? Или далекий… мир?

Ах, если бы знать правду!

Нет. Надежнее — не знать слишком много. Лучше считать, что пришелец исчез, оставив после себя лишь круг спекшегося песка.

— Я победил, — произнес Имхотеп вслух, еще сам до конца не; веря в свои слова. — Партия в мехен закончена, я выиграл. Псионики, — добавил он, устало повторяя чужое слово. Волшебство. Оно могло означать только волшебство. Обман сработал. — Чужестранец решил, что я могущественный волшебник, как я и молился. Исида, Повелительница волшебства и Мать богов, я перед тобой в долгу!

А как насчет таинственной Династии? Не грозит ли Египту опасность? Пошлет ли Династия других эмиссаров? Воинов?

Вряд ли. Азарак пришел в ужас, казалось, он посчитал, будто совершил страшную ошибку, и боялся, что о ней узнают.

Кроме того, подумал искушенный в политике Имхотеп, несмотря на свои замечательные машины и изобретения, любая империя приходит в упадок, когда становится слишком обширна, чтобы контролировать свои границы. Примером тому служит Азарак, одинокий разведчик, плохо подготовленный для своей миссии, как показал его корабль, который чуть не разбился при посадке. Династии, размышлял Имхотеп, недолго править Империей.

Но я никому не осмелюсь рассказать о нашей встрече. Они посчитают, что я лишился разума или меня коснулись боги.

Быть может, так и случилось?

Или я действительно говорил с пришельцем из чужого мира? Если так, значит, другие миры и в самом деле существуют и расположены так далеко, что даже представить себе невозможно… — Имхотеп покачал головой. — Тогда в один прекрасный день — только богам ведомо, когда он наступит — мы сможем встретиться и поделиться удивительными чудесами. Или погибнуть в пожаре войны…

Нет. Он не станет сейчас тревожиться из-за того, чему не в силах найти определения; зачем тратить время на бесплодные размышления о далеком будущем? Что сделано, то сделано. Мечты — штука хорошая, прекрасный источник для воображения. Но лишь то, что находится сейчас и здесь, должно волновать человека.

Однако корабль… его изящная и обманчиво простая форма… его очертания…

Имхотеп опустился на колени и принялся рисовать на песке. А если продлить эту линию, вот так… да… немного спрямить здесь?.. Да!

Продолжая стоять на коленях, Великий Советник Египта, первый человек в истории, разговаривавший с разумным существом из другого мира, принялся хохотать. Драматическая встреча, упорная и трудная партия в мехен, его отчаянный обман — все закончилось этим.

Фараон Джосер получит свою усыпальницу, не похожую ни на какую другую. Потому что ее форма будет основана на том, чего никто раньше не видел — по крайней мере, в Египте или в других известных Имхотепу землях.

Конструкция гробницы повторит очертания корабля, прибывшего из другого мира!

Перевели с английского

Владимир ГОЛЬДИЧ и Ирина ОГАНЕСОВА

Грей Роллинс
В ОЖИДАНИИ СУДА

Я услышал шаги. Еще не видя человека, по его тяжелой походке и затрудненному дыханию я понял, что это Роналд Хикок из контактной группы, которая вела переговоры с ональби.

Да уж, я действительно подкинул им тему для переговоров…

Он вскарабкался на скалу, где я сидел, и плюхнулся рядом. Отдышавшись, он заговорил:

— С тобой хорошо обращаются?

Я кивнул:

— Никаких жалоб.

— Неужели никаких? — он повел рукой, показывая на горизонт.

— Тебя поселили в этой скалистой долине, без укрытия, без еды…

— Еду мне приносят, — возразил я.

— Да-да, знаю, — согласился он. — А ты соорудил себе глинобитную хижину, но это…

— Рон, мне не требуется особняк. Все, что мне нужно, это защита от непогоды и пища.

Он что-то проворчал и стал рыться в карманах.

— Я принес тебе носки, как ты просил, — сказал он и вручил мне небольшой сверток. — Знаешь, я думаю, если бы ты только захотел, они бы разрешили тебе пользоваться чем-нибудь еще. Может быть, монитор? А как насчет…

Жестом я остановил его.

— Ничего не нужно.

— Пол, я тебя не понимаю. Сидишь здесь в одиночестве, глядишь на скалы, ни с кем не разговариваешь, ничего не делаешь. Как ты это выносишь?

Я пожал плечами:

— Ты же знаешь, люди часто говорят, что собираются вот-вот сделать что-то важное, если у них окажется время. Мне всегда хотелось проветрить душу, и теперь как раз появилась такая возможность.

Он глубоко вздохнул.

— Зачем ты это говоришь? Не стоит заниматься самоистязанием. Мы вполне могли бы поговорить с ними, чтобы тебя перевели в какое-нибудь более цивилизованное место — скажем, в помещение, которое надежно защитило бы тебя от непогоды.

— Мне и здесь неплохо. Можешь считать, что я уже отбываю наказание.

— Это глупо! Ведь против тебя еще не начат процесс, а ты уже наказан. Несправедливо.

— По чьим меркам? — спросил я. — По нашим? По их? Или по каким-то высшим законам? Кто определяет правила? Во вся-ком случае, я должен послужить примером справедливого решения. Если в моем деле сыграет роль что-то, кроме справедливости, то и мы, и ональби будем ощущать последствия этого до скончания веков.

Рон встал и посмотрел на меня сверху вниз.

— Сумасшедший; — сказал он. — Ты прикрываешься своей виной, словно щитом. А что если они убьют тебя? — Он неуклюже изобразил клешни ональби, разрезая рукой воздух. — Пригодится ли тогда твой щит? Позволь мне, по крайней мере, попробовать спасти тебя.

Не отводя от него взгляда, я покачал головой.

— Нет. Мы поступим по-моему, то есть так, как хотят они. У них не должно быть претензий. Это единственный способ прийти к тому, чтобы мы могли сосуществовать в будущем.

Хикок начал было что-то говорить, но замолчал, задумался, а потом стал спускаться со скалы так же неуклюже, как и взбирался. Он пересек котловину, вскарабкался на гребень и исчез. Через несколько дней, когда голос совести возобладает над раздражением, которое я у него вызываю, он снова придет сюда и сделает еще одну попытку спасти меня от меня самого и от ональби.

Меня зовут Пол Уокер. Мне двадцать восемь лет, мой отец — профессор философии, а мать — учительница танцев. Сколько себя помню, я всегда мечтал о космосе. Во что бы то ни стало я хотел полететь к звездам. И говорил себе, что готов заплатить любую цену… я действительно так думал.

Однако довольно скоро выяснилось, что я не могу стать ни капитаном, ни пилотом, ни даже навигатором. Вдобавок я не собирался быть ученым. Хотите знать чистую правду? Я просто был слишком ленив, чтобы как следует учиться. Сейчас, повзрослев, я оглядываюсь назад и сожалею об упущенных возможностях. Чуть меньше пива, чуть больше ночей за книгами, и я мог бы стать кем-то более значительным, чем кок

И все же я добился своего — полетел в космос.

В качестве кока — ни больше ни меньше. На борту «Горбачева», как один из низших по рангу членов экипажа. Но звезды все равно принадлежали мне, даже если я лишь изредка видел их. Мы совершили посадку на пяти безжизненных планетах. Я побывал на каждой из них, хотя был одним из последних.

Шестая планета оказалась просто подарком. Там обнаружилась не только флора, но и фауна. Открытие вызвало всеобщий восторг. Пока мы кружили вокруг планеты, весь экипаж спал по три часа в сутки, а если кто-то уж очень уставал — то пять. И снова — к приборам, снова короткие дискуссии, пылкие споры, новые данные, новые теории, отвергнутые теории… и так далее, и так далее. Я терпеливо занимался своим делом. Было ясно, что мы пробудем здесь еще довольно долго, а все, чего мне хотелось, — это ступить на поверхность планеты прежде, чем мы улетим.

Я продолжал готовить бесчисленные завтраки, обеды и ужины. Некоторые вещи нельзя автоматизировать, если хочешь, чтобы они были сделаны как следует. Время шло. Между учеными наметилось некоторое взаимопонимание. Они выработали базовую концепцию, которая легла в основу предстоящих исследований. Географы, ботаники, океанологи — можно долго перечислять, — каждый специалист внес что-то свое, и согласие было достигнуто. Мы совершили посадку. Предстояла работа, большая работа. Но я ведь всего-навсего кок и должен ждать своего часа.

Наконец и мне представилась возможность. Не хочу ли я выйти наружу? Конечно, хочу! Разрешение было получено. Атмосфера планеты мало чем отличалась от земной. Азота поменьше, неона больше, содержание кислорода чуть ниже. Я вышел на планету без скафандра, даже без кислородной маски.

Пейзаж, на первый взгляд, напомнил мне пустыню. Разумеется, я не раз видел изображение планеты на экранах, но оно не передавало ни сухости воздуха, ни удивительной шири неба. Нечто похожее можно встретить в юго-западной части Америки. Я шел просто так, без какой-либо цели.

Обогнув отложение выветрившегося песчаника, я с удивлением обнаружил прижавшееся к твердой скале двуногое существо, которому угрожало другое, представлявшее собой нечто среднее между отвратительной ящерицей и крабом. Оно было огромным — высотой более трех метров. У двуногого же, хотя оно не походило на человека, были вертикально расположенная грудная клетка и явно выраженная голова. Руки… рук у него было более чем достаточно. Мне показалось, что у него их двадцать или тридцать. Одна, судорожно подергиваясь, лежала у его ног. Лилась кровь. Он явно проигрывал битву. Пока я смотрел, чудовище взмахнуло клешней, и его добычей оказалась еще одна рука. Оно торжествующе сунуло обрубленную конечность в широко разинутую пасть.

Не раздумывая, я бросился к ним, нашаривая в кармане комбинезона тесак, который обычно держал при себе. На моем плече сомкнулась клешня, но существо было явно застигнуто врасплох. Я вогнал лезвие в щель между двумя пластинами у него на затылке, вытащил и ударил снова.

Двуногое убежало, не подумав поблагодарить меня.

Вся серьезность допущенной мной ошибки выяснилась только через несколько дней. Это двуногое, хотя и гуманоидного типа, было просто животным. А свирепый хищник на самом деле оказался разумным существом, которое собиралось добыть себе завтрак. Теперь оно было мертво, став жертвой землянина, полагавшего, что любое двуногое заслуживает спасения.

Мне предстоял процесс по обвинению в убийстве.

Ональби выносят смертные приговоры, причем довольно часто.

Моя небольшая долина была явной геологической достопримечательностью. Неправдоподобно круглая, с ровными краями. Если бы на планете выпадало достаточно осадков, со временем она бы наполнилась и превратилась в озеро. Ее чашевидная форма наводила на мысль, что это либо след упавшего много лет назад метеорита, взметнувшего в небо громадное количество горной породы, либо вулканическая кальдера.

Ничто не мешало мне взбираться на ее край, и я довольно часто проделывал это, чтобы посидеть и поговорить со своим стражем. Я не был так одинок, как полагал Рональд. По отношению ко мне страж вел себя безупречно. Он ни разу (я говорю «он», хотя даже не знаю, существует ли у них пол) не совершил ничего даже отдаленно похожего на жестокие и оскорбительные трюки, которых можно ожидать от тюремщиков-людей. Казалось, он тоже ощущает тревогу за судьбы наших двух видов и хочет быть уверенным, что грядущие поколения одобрят его обращение с убийцей-землянином.

Склоны моей долины, постепенно повышаясь, к краям становились более пологими. Поначалу, добравшись до верха, я едва мог перевести дыхание, бросался на землю и тяжело дышал. Теперь же, прожив под открытым небом по меньшей мере несколько месяцев, я окреп и взбирался на гребень без труда.

Я сидел спиной к сторожевому посту и ждал, а Хреса, мой страж, быстрыми шагами шел навстречу мне по краю котловины. Ему оставалось пройти еще довольно много, поэтому я уселся поудобнее, подтянув колени и опершись на них подбородком, и уставился на голую, выцветшую под солнцем землю.

Хреса пришел и включил энергетическое обеспечение поста, весьма похожего на автоматизированную информационную будку, какие часто можно встретить в больших городах. Хреса произносил какую-нибудь фразу, компьютер внутри будки переводил ее для меня. Со временем я научился не воспринимать голос Хресы, а слушал только перевод. Голоса ональби бесстрастны и похожи на шепот, они напоминают ветер пустыни.

— Все в порядке? — спросил Хреса.

Я кивнул:

— Все в порядке.

— Прости, что я так долго добирался.

— Ничего страшного, — ответил я.

Единственное, о чем я просил экипаж корабля, это о том, чтобы они как можно скорее обеспечили меня синхронным переводчиком. Это было не только моей проблемой, ведь чем скорее мы найдем лексические соответствия, тем скорее наладим наше совместное будущее. Они справились с этой задачей на удивление хорошо, но все же некоторые понятия в переводе с ональби на английский звучали несколько странно.

— Скоро пойдет снег.

Правда? Я почувствовал, что похолодало, но не знал, что это к снегопаду.

Хреса поднял клешни и второй парой конечностей дотронулся до сторожевой будки. На ее стенке появилось изображение, напоминавшее радужно переливающиеся красочные спирали — местный вариант карты погоды, с изотермами, изобарами и всем прочим. Он показал одним из щупалец кривую коричнево-пурпурного цвета.

— Видишь, как продвигается?

Несмотря на все усилия, я все еще не понимал их карт. Как говаривали ученые на корабле, ональби, возможно, воспринимают больше частот. На карте могли быть недоступные мне цвета. Скорее всего, в инфракрасной части спектра, как считал Роналд. Сейчас это не так важно, но со временем кому-нибудь надо всерьез замяться этим.

Не надеясь разобраться с картой, я перешел к практическим вопросам.

— Когда здесь пойдет снег?

— Завтра ранним утром.

— Могу я попросить тебя сбросить вниз еще два-три дерева? Чтобы поддерживать тепло, мне понадобится больше топлива.

Признаться, это были не деревья: растения больше напоминали мощный кустарник, но именно так их назвали составители словаря, а ональби согласились с этим названием.

— Ты опустел?

Да, над словарем явно надо было еще поработать.

— Пока нет, но скоро это произойдет, если не запасти еще топлива.

— Умение предвидеть характерно для людей?

Я разочарованно хмыкнул в ответ:

— Если бы я умел предвидеть, то не убил бы Гренабелосо, и мы с тобой не разговаривали бы здесь сегодня.

— С тех пор как ты сделался узником, у тебя с этим стало лучше.

Последнюю фразу можно было понять по-разному, и я попросил его сказать то же самое, но другими словами.

— Когда ты здесь появился, то думал только о том, что происходит сейчас. Теперь ты научился предвидеть.

Я вздохнул, подобрал камешек и бросил его в свою долину.

— Не знаю, есть ли такое слово в компьютере, но у нас это называется опытом. Оно означает, что человек с возрастом учится.

— Мы тоже учимся.

— Опыт не то же самое, что обучение. Вы рождаетесь мудрыми. Человек должен научиться понимать, что его поступки имеют последствия. Знание помогает достичь зрелости… Это значит, что ты можешь избрать верное направление действий, пусть даже и не совсем приятных, надеясь, что потом оценишь свое поведение как правильное. Если бы я был умнее в юности, то учился бы прилежнее. Тогда я смог бы достичь чего-то большего, чем место кока.

— Не понимаю, как можно родиться, не зная этого.

— Судя по тому, что я слышал, вы, ональби, живете долго и у вас не бывает гормональных скачков. Вы способны предвидеть результат своих действий. К тому же ваш более стабильный гормональный уровень не допускает каких-то… порывов, характерных для человека.

— Но мы, как и люди, охотники.

Несколько неожиданная, но хорошая мысль. Подумав, я кивнул.

— Мои охотничьи инстинкты — часть того, что привело меня к убийству Гренабелосо. Люди — оседлые существа. Мы также пытаемся защитить свой вид. Второпях соображая, как поступить, я решил, что беса — гуманоидное существо и нуждается в моей защите.

Хреса покачал из стороны в сторону огромной клешней, этот жест я бы приравнял к утвердительному кивку, хотя внешне он больше походил на уклонение от ответа.

— Мы не оседлые, — согласился он. — Нам трудно понять, как люди ощущают, что им принадлежат какие-то вещи. Например, можно ли считать своим кусок земли? Я много раз слышал, как ты называешь долину «своей», хотя ее создал не ты. Ональби считают своим только то, что они сделали. Не ты создал долину, а природа; но ты называешь ее своей, хотя даже по вашим меркам она принадлежит ональби. Как она может быть твоей, когда она наша? Я могу понять твое отношение к глинобитной хижине. Ты ее построил. Она твоя. Но про долину я не понимаю.

Мне оставалось только пожать плечами в надежде, что Хреса правильно оценит этот жест.

— Согласен. То, что ты говоришь, верно. Я подумаю об этом и отвечу тебе в следующий раз, когда заберусь сюда повидаться с тобой.

Хреса положил устрашающую клешню рядом с моим бедром. Я не вздрогнул, это был жест сродни тому, когда кладут руку на плечо.

— Пожалуйста, сделай так, чтобы забраться сюда поскорее. Я буду ждать твоего ответа.

Спускаясь к хижине, я ощутил первое дуновение холодного ветра. Мне почудилось, что это прикосновение Старухи с косой.

Проснувшись на следующее утро, я увидел, что землю покрывает трех-четырехсантиметровый слой снега. Большие пухлые хлопья падали ровно, ветер почти не относил их. Я водрузил на место дверь, которую соорудил из веток, обмазанных глиной, и принялся раздувать угольки, оставшиеся от вчерашнего костра. Огонь надо было развести не слишком слабый, иначе он не давал достаточно тепла, но и не слишком большой, иначе он заполнял куполообразную хижину дымом, от которого слезились глаза, и приходилось время от времени выбегать наружу прочистить легкие. Когда мне удавалось добиться нужной величины пламени, дым поднимался вверх легкой струйкой и выходил через круглое отверстие в крыше.

Услышав шаги Роналда Хикока за дверью, я удивился, потому что ждал его не раньше, чем через день-другой.

— Тук-тук, — произнес он.

— Входи.

— Как это сделать… толкнуть внутрь?

Я подошел и отставил дверь в сторону. Прежде чем я успел пристроить ее на место, впустив Хикока, внутрь ворвались холодный воздух и снег.

— Спасибо, — пробормотал он, неудобно согнувшись и стараясь не наступить в огонь. Он тяжело уселся. — Я принес тебе второе одеяло. Подумал, может быть, оно тебе понадобится — ведь снег и все прочее.

— Да, я, наверное, повешу его на дверь, пока не сделаю новую. Эта стала осыпаться.

Похоже, ему это не понравилось.

— Как знаешь. Послушай, в самом деле, дай я наконец попробую перевести тебя в какое-то другое место. Получив здесь воспаление легких, ты никому ничего не докажешь. Если будешь настаивать, я даже постараюсь сделать так, чтобы ты мог спать на гвоздях.

Я с трудом сдержал раздражение.

— Спасибо, не надо. Пока я чувствую себя нормально.

Он расстегнул парку.

— А здесь теплее, чем я думал, — заметил он.

— Пока Хреса приносит мне топливо и еду, со мной все в порядке.

Роналд хмыкнул.

— Я рад, что у тебя все хорошо. Некоторые из наших просто на стену лезут.

— Контактная группа? Что-нибудь не так?

— Все не так. Нам известны лишь имена ональби. Как только мы пробуем перейти к каким-то проблемам, например, как поступить с тобой, ональби переводят разговор на другую тему. Они относятся к нам, словно мы двоечники.

Работая коком, я знал на корабле всех. И у меня было свое мнение по поводу того, кто чего стоит.

— Ты обвиняешь их? Да вы все ведете себя как политики, которые пытаются привлечь на свою сторону избирателей!

Он дернулся, будто я его ударил.

— А ты обвиняешь ученых? — насмешливо спросил он.

Я пожал плечами:

— Может быть. Хотя они все прекрасные люди, за исключением, возможно, Фарака. Его я бы держал как можно дальше от ональби.

Для собственной безопасности я сменил тему.

— А как дела у лингвистов?

— Ну, у них все благополучно. Послушать их, так ональби, с которыми они работают, просто асы языкознания. Все, что требуется от наших, это начать какую-то мысль, а ональби тут же ее подхватывают. Эйлин говорит, что у них интуитивное понимание рещей, которых они даже никогда не видели. Это поразительно. Она подробно излагала им историю транспорта, рассказала об автомобилях, о верховых лошадях, и вдруг один из ее подопечных развил идею повозки — колесного транспортного средства, передвигающегося с помощью не электричества, а лошади, и спросил, как она у нас называется. При том, что сами ональби никогда не использовали тягловых животных. Они все делали сами, пока не изобрели машины, которые стали работать на них.

— Жаль, что у ученых нет таких ональби.

— Знаешь, кажется, они кого-то дожидаются. И пока этот кто-то не появится, наши ученые будут топтаться на месте. Даже тот лингвист, что придумал идею повозки, не разговаривает с ними, хотя ясно, что он очень толковый парень. Социологи считают, что у них кастовая система, законы которой они не могут нарушать.

Я покачал головой:

— Не думаю. Я общался с несколькими ональби, и они относились друг к другу как равные.

Он ухмыльнулся:

— Корабельный кок авторитетно утверждает… Думаю, все там, на корабле, затаив дыхание, ждут, пока я вернусь и сообщу им твое мнение.

Наверное, я заслужил этот издевательский упрек — ведь я задел контактную группу, в которой он работал.

— Если кастовая система существует, я буду сильно удивлен.

— Наши считают, что именно поэтому у контактной группы ничего не получается. Возможно, мы в некотором роде не та каста.

— Не то, чтобы каста… скорее, общество равных, а твоя контактная группа, наверное, не соответствует их представлениям о равноправии, — осторожно предположил я.

— Ну а если ты собираешься предстать перед судом равных, — огрызнулся он, — тебе лучше начать поиски уже сейчас. Я думаю, искать двенадцать коков-ональби тебе придется долго.

* * *

С течением времени поведение моих соплеменников заботило меня все меньше и меньше. Возможно, я превращался в аборигена. Возможно, тем самым я пытался дистанцироваться от склонного к ошибкам «хомо сапиенс», который убил разумного инопланетянина только потому, что тот не выглядел «нормальным». К тому же, что ни говори, люди, похоже, не такая уж распрекрасная компания.

Я не мог быть в претензии к Хикоку за его саркастический выпад — ведь это я вывел его из себя. Но я сделал это потому, что он пробуждал во мне ощущение собственной неполноценности.

После его ухода, все еще чувствуя себя задетым, я решил отправиться на сторожевой пост: может быть, встречу там Хресу. Снег шел не переставая, слепил глаза.

Без перчаток руки скоро закоченели, и последний отрезок пути был малоприятным. Взобравшись наверх, я ощутил, что меня бьет крупная дрожь.

Усевшись под навесом будки, я прислонился спиной к средней колонне, подтянул колени к животу и завернулся в принесенное Хикоком одеяло.

— У тебя все в порядке? — спросил Хреса.

— Все в порядке.

— Ты двигаешься.

Я стал было поправлять его, объясняя, что спокойно сижу, но тут понял, что он имел в виду: у меня стучали зубы.

— Это называется «дрожать». Естественная реакция человека на холод. Движение мускулов дает тепло и помогает нам согреться.

— Если ты будешь двигаться активнее, то тебе понадобится больше пищи. Я пошлю кого-нибудь на твой корабль, чтобы взять еще еды. — Он поднял вторую пару конечностей и стал водить ими по стене будки.

Еще один пример того, что ональби оценивают побочные эффекты и результаты полнее и быстрее, чем люди. В этот раз Хреса сделал выводы всего из двух фактов — такой минималистский подход мог обескуражить, если бы я каждый раз я не убеждался в его правоте. Он был слишком умен для стража.

Хреса кончил свое занятие — мне оно напоминало печатанье на машинке, хотя никакой клавиатуры, разумеется, не было — и послал информацию местного компьютера в главный компьютер лагеря землян, а также во все имеющиеся компьютерные базы данных ональби. Вероятно, начальное определение дрожи уже поступило в компьютерную базу данных ональби. Еще один кирпичик в общую постройку.

Почва подо мной была твердой и холодной. Металлическая раковина будки тоже была твердой и холодной. Даже воздух казался твердым и холодным. Я поплотнее завернулся в одеяло и попробовал сосредоточиться, но все свелось к тому, что я стал наблюдать, как падают на землю снежинки. Здесь, на гребне, дул легкий ветерок. Снежинки танцевали и кружились в едва ощутимых воздушных потоках.

— Люди в корабле осведомляются о твоем здоровье, — сообщил, стукнув по стене будки, Хреса. — Они сказали мне, что тебе вредно подвергаться воздействию такого холода.

— Да, это, конечно, не Майами в середине августа.

— Извини. Это плохо переводится. Компьютер считает, что ты привел сравнение, но оно мне непонятно.

Я хмыкнул.

— Майами — такое место на Земле, где тепло. Август — так называется время, когда тепло. Быть в Майами в августе означает, что тебе будет тепло.

— А здесь сейчас не тепло. Я понимаю. Ты хочешь, чтобы тебе было теплее?

Я вздохнул:

— Хочу ли я, чтобы мне было теплее? Да, конечно. Но еще больше я хотел бы искупить вину за убийство Гренабелосо. Возможно, ты будешь решать, как поступить со мной в этой ситуации. Затем я постараюсь достойно принять любое наказание, какое вы для меня изберете. Я совершил ошибку и теперь должен за нее расплатиться.

Он молчал. Я наблюдал за снегом, который падал на край одеяла, там, где оно высовывалось из-под навеса. Спустя некоторое время я сказал:

— Хреса, я подумал о нашем вчерашнем разговоре.

— О том, что долина принадлежит тебе?

— Да. Я думаю, лучше всего объяснить это, начав с моей хижины. Мы оба считаем, что, когда я смешал воду с травой, глиной и ветками, чтобы сделать укрытие, я создал нечто такое, что в каком-то смысле принадлежит мне, так?

— Да, мы оцениваем это похоже.

— Прекрасно, давай взглянем на это с другой точки зрения. Вы, ональби, насколько я могу судить, в достаточной мере индивидуалисты. Во всяком случае, я никогда не видел больше трех ональби сразу, и то это случилось лишь однажды. Остальное время вы предпочитаете проводить в одиночестве, верно?

— Да.

— Люди же стремятся быть вместе. Мы прошли эволюцию, охотясь вместе на больших, сильных животных. У вас есть клешни, и вы в состоянии неплохо защитить себя, но у людей нет ни клыков, ни когтей, поэтому нам было необходимо сплотиться против врагов.

— У вас есть хищники, которые охотятся вместе, — гиены, кажется? Люди тоже действуют в стаях?

Первым моим желанием было ответить отрицательно, но с его точки зрения сходства было больше, чем различий.

— Хм, да, немного похоже. Но давай лучше говорить о волках. Сравнение с гиеной считается оскорбительным, сравнение с волком более приемлемо.

— А гиены хохочут? Разве они не…

Я не мог удержаться от смеха, вполне осознавая, что это сделает предположение Хресы еще более обоснованным.

— Хреса, ты чудо! Мне нравится, как ты мыслишь. В лучших обстоятельствах я был бы рад предложить тебе свою дружбу.

— Не понимаю.

— Ничего. Возможно, мы когда-нибудь сможем обсудить различие и сходство между людьми и гиенами, но это, наверное, будет длинный разговор.

— Мы обязательно поговорим об этом. Я напомню тебе. Давай вернемся к людям, охотящимся в группах.

— Решающим моментом здесь является то, что люди стали оседлыми. Мы были кочевниками-охотниками. Потом начали жить на одном месте…

— А! Я понял! Когда группа людей живет в одном месте, им всем нужна глина, чтобы строить хижины. Глины становится недостаточно. Если ее недостаточно, людям приходится идти отыскивать ее запасы. Но это не совпадает со стремлением человека жить оседло рядом с другими людьми, поэтому создается противоречие: как селиться рядом с другими и при этом найти достаточно глины, чтобы строить дома. Это противоречие разрешается как… как враждебность? Да?

Я же говорил, дайте ональби два факта, и он все поймет, словно читая мысли.

— Это одна возможность. Они могут забирать глину друг у друга силой. Другая возможность — торговля. Кто-то живет на краю долины, где глины много, и может отдавать ее в обмен на еду.

— Прекрасно! Великолепно! Я понял! Это объясняет очень многое. У вас происходит борьба за ресурсы. Не только за глиняные хижины, но и за саму глину, из которой строят эти хижины. Вас так много, что продукты и товары сразу же становятся дефицитом. Эта долина твоя, потому что именно тут ты построил себе хижину.

Я кивнул:

— Да, ты на верном пути. Продолжай в том же духе и ты проследишь появление законов, войн и даже рекламы.

— Прости, компьютер не знает этого слова.

— Ну, предположим, у тебя есть глина, а у кого-то другого ее нет. Реклама позволит ему узнать, что у тебя есть глина и ты хочешь продать ее.

— Я просто в восторге. Мы с тобой сделали для взаимопонимания между ональби и людьми больше, чем кто-либо другой. Все сразу становится ясным. То же самое с едой, да? Если съесть всю пищу в каком-то месте, то ее не будет хватать.

— Правильно. Вы, ональби, кочевники. Когда вы передвигаетесь, то пища, которую вы съедаете, будь то беса или что другое, составляет лишь небольшую часть пищи в этой местности. Затем вы двигаетесь дальше. Мы же строим город, и довольно скоро все съестное в его окрестностях кончается.

— И это привело вас к развитию сельского хозяйства. Ваша самая большая слабость оборачивается силой. Забавно. Затем сельское хозяйство заставляет вас изучать биологию и развивать технику. О, это замечательно! Скажи мне, вам ведь приходится рекламировать пищу, не так ли?

— Постоянно.

— Вы и сильны, и слабы одновременно.

— И поэтому, когда я увидел Гренабелосо и бесу, я действовал, как стая охотников, защищая представителя собственного вида от хищника.

— Потому что у бесы могла оказаться глина, которую он в знак благодарности мог дать тебе в будущем, если она тебе понадобится.

— Правильно. Но можно также сказать, что я действовал про-сто в силу предрассудка: существо, стоящее на двух ногах, должно оказаться подобным мне.

— Тогда ты не мог быть таким дальновидным.

— Это правда.

— И все же ты смог научиться предвидеть. Я замечаю это.

— Верно, я пытаюсь научиться смотреть в будущее.

— А другие люди? Ваша контактная группа не может быть тем, на что она претендует. Они совершенно не умеют смотреть в будущее. Они не видят ничего дальше настоящего момента. Мы ждем человека, который бы мог предвидеть, а его все нет.

— Но, Хреса, это действительно контактная группа.

— Разве это возможно? Они должны лучше всех предвидеть, но они не представляют даже самых ближайших последствий! Более отдаленных последствий они тоже не видят. Они… Я не могу этого сказать: нельзя говорить так даже о представителях своего вида, а о людях — тем более.

Прекрасно понимая, что наш с Хресой разговор будет известен контактной группе, я все же решил пренебречь осторожностью. Я разделял разочарование ональби, поскольку мне приходилось гораздо хуже, чем ему.

— Хреса… я кое-что хотел тебе сказать… И после этого у меня, наверное, будут неприятности. Контактная группа состоит из политиков. Компьютер знает это слово?

— Избранные чиновники, которые определяют существование группы подопечных особей.

— В общем, да, но здесь не все следует понимать прямо. Ты знаешь, что у людей бывает профессия. Профессия — это как функция, в которой человек специализируется, у каждого своя специальность, и каждый наиболее эффективно выполняет свою работу.

— У нас есть работа. Мы тоже специализируемся. Мне это понятно.

— Нам платят за нашу работу. Это позволяет нам…

— А! Деньги! Замечательная идея. Такая многосторонняя, такая изменчивая. Наша система больше похожа на то, что вы называете бартером. Нас очень интересует ваша идея денег.

— И ты понимаешь, что политикам платят.

— Борьба за деньги. Да. Великолепный процесс. Это значит, что те люди, которые работают политиками, стремятся сделать свою работу как можно лучше, чтобы получить как можно больше денег?

— Знаешь, по идее так и должно быть, но так не получается. Отчасти из-за того, что трудно найти способ объективно оценивать работу политика. У нас государством управляют не те, кто делает это лучше всех. Другими словами, они не хороши как политики.

— Но ведь система оценки — это не проблема. Вы платите музыкантам за то, что они играют. Насколько хорошо они играют — это оценка субъективная, ведь правда? Тем не менее вы в состоянии решить, кто вам нравится. А для объективной оценки просто надо подождать, а затем оценить, насколько правильны были принятые политиками решения.

— Хм, может быть, это труднее понять, чем я думал. Давай обратимся к идее рекламы. Политики рекламируют свою хорошую работу.

— Да? Тогда здесь нет сложностей. Можно найти политика, который работает лучше всех. Тогда вы выбираете его, и он зарабатывает больше денег. Так?

Я сокрушенно покачал головой.

— Есть еще одна вещь. Люди не всегда говорят правду. Поэтому трудно сказать, действительно ли политик хорошо работает, ведь он может солгать в своей рекламе. Чем лучше звучит реклама, тем больше вероятность, что он будет избран. В основном, их выбирают не потому, насколько удачно они управляют, а потому, насколько ловко они лгут.

Глупо, конечно, проецировать человеческие эмоции на инопланетян, но готов поклясться, что Хреса был ошеломлен. Он попытался сказать что-то, но не смог. Дожидаясь, пока он соберется с мыслями, я развлекался тем, что представлял себе лица членов контактной группы, обнаруживших, что я проделал с их раздутым и взлелеянным самолюбием.

Я подумал, не пора ли мне подать документы, чтобы стать гражданином государства ональби, хотя бы вплоть до исполнения смертного приговора.

Члены контактной группы, несмотря на мое невысокое мнение о них, обладали большой властью: в определенной ситуации они могли снять с должности даже капитана. Они могли бы поджарить меня в масле и разрезать на мелкие кусочки, оставив их на усмотрение ональби. Сказать, что я рисковал своей головой, было бы явным преуменьшением.

Наконец Хреса пришел в себя.

— А вы не советуетесь с…

Здесь компьютер оказался не в состоянии перевести слово; оно просто прозвучало. Это слово было «анваби».

— Попробуй еще раз, Хреса. Не получается.

После нескольких попыток мы были вынуждены признать поражение. Обидно, потому что Хреса придавал большое значение этому понятию, но для ональби оно было настолько обычным, что прежде ему никогда не приходилось объяснять его смысл.

От меня было мало толку. Я промерз до костей и не переставая дрожал. Как ни содержателен был разговор, пора было возвращаться в хижину, к теплому очагу, иначе ональби уже не пришлось бы беспокоиться о том, как меня казнить.

Мы распрощались. Хреса пообещал мне подбросить топлива для очага.

Я совсем обессилел, и, когда перебирался через гребень, руки разжались, и я полетел вниз по склону долины.

Хреса не мог прийти мне на помощь. Ональби не умеют ходить по наклонной плоскости. Надо сказать, что мое узилище, совершенно надежное для ональби, для человека оказалось чисто символическим, доказательством чему служили мои частые визиты на гребень кальдеры.

Единственное, что Хреса мог сделать, это позвать на помощь через компьютер. Появились несколько ональби, но в данных обстоятельствах они могли быть лишь наблюдателями. По счастью, довольно скоро прибыли люди и не без труда спустились к тому месту, где я лежал. Меня торопливо осмотрели и пришли к выводу, что я сломал руку, ногу и, возможно, ребро, а ко всему этому получил множество ушибов, царапин и прочих повреждений. Я терпел осмотр со стойкостью, на какую только был способен. Когда стойкость иссякла, я начал издавать стоны. На обратном пути к хижине я перестал стонать и на нестерпимую боль реагировал только ругательствами.

Доктор по имени Лэмон явно был человеком опытным. Пока доктор штопал меня, Хикок в течение 10–15 минут безуспешно пытался раздуть огонь. Лэмону надоело беспрерывно наталкиваться в тесной хижине на Хикока, и, выгнав незадачливого истопника, он быстро развел огонь сам. Затем снова вернулся ко мне, оставив Хикока снаружи морозить нос и прочие части тела. Поскольку Хикок был для меня не слишком желанным гостем, мое уважение к Лэмону возросло. Док еще некоторое время возился со мной, потом сказал, что теперь все в относительном порядке. Он предложил перевести меня в медицинский отсек корабля, но я ответил, что останусь там, куда определили меня ональби, и что прецедент слишком серьезен. Доктор явно был недоволен, но настаивать не стал.

Он оставил мне несколько болеутоляющих таблеток, а затем выбрался наружу, пообещав регулярно наведываться ко мне, начиная с сегодняшнего вечера. Тут в хижину неуклюже ввалился Хикок.

Теперь, когда Лэмон ушел, Хикок не стал тратить времени зря.

— Ты соображаешь, что делаешь, Пол? Думаешь, кок больше подходит для переговоров с этими тараканами, чем контактная группа?

Я раз или два слышал, как кто-то из наших называл ональби тараканами, поэтому само это слово меня не шокировало. Но когда его произнес Хикок, член контактной группы, я все же был слегка удивлен.

— Я не вел никаких переговоров.

— Разумеется, — саркастически скривился он, — ты просто сделал все возможное, чтобы испортить то, чего нам удалось достичь за последние три месяца.

— Что испортить? Ты сам говорил, что вы ничего не достигли. Хикок, ты и я — и ональби, о чем свидетельствует запись, — не питаем относительно достигнутого никаких иллюзий. Хреса только что не назвал вас дураками.

— А-а-а-а… так, значит, ональби уполномочили Хресу вести переговоры от их имени? Тюремщика? Тогда будь так добр, сообщай нам о всех ваших достижениях. Тогда мы, контактная группа, не будем терять зря времени, если не говорить о годах подготовки именно к этому моменту. Знаешь, это ведь очень тонкий процесс. Чего ты-то добиваешься? Станешь торговать рецептами своих фирменных блюд? Очень оригинально!

Я испытывал желание сделать глубокий вдох, но боль в ребре заставила меня отказаться от этой попытки. Мне очень хотелось, чтобы Хикок заткнулся, и я решил приблизить этот момент.

— Говори, что хочешь, но вы ничего не добьетесь, потому что ональби видят вас насквозь. Рассчитывать на что-то — просто тешить свое самолюбие.

— Что? Ты думаешь, ональби рассказывают всякому тюремщику о том, что происходит на переговорах с людьми? Ну, Уокер, ты глупее, чем я думал. Черт возьми, да это, наверное, просто уловка с их стороны: избегать нас и смотреть, не удастся ли извлечь ка-кую-нибудь стороннюю информацию о людях. А ты попался на удочку! И если так, тебя можно считать предателем!

С этими словами он ушел.

Я держался, сколько мог, прежде чем выпить болеутоляющее: Лэмон сказал, что оно обладает снотворным действием, а мне хотелось еще подумать.

Может быть, Хикок прав? Неужели я свалял дурака? Неужели ональби просто использовали меня, чтобы получить дополнительную информацию? К тому же Хикок ловко сыграл на моем комплексе неполноценности, напомнив, что я всего лишь кок и не подготовлен для действий в такой ситуации.

Я мгновенно оказался отрезанным от единственных существ, которые могли помочь мне. Но ведь и контактная группа делала все возможное, чтобы дистанцироваться от меня. Насколько я понимаю, они были готовы отдать меня в жертву ональби. На деле я теперь оказался один против чужаков и против собственных соплеменников.

Как доктор и обещал, под действием таблеток я отключился. Мне казалось, что Лэмон приходил и осматривал меня, что он подбросил дров в огонь, прежде чем уйти, но не знаю, было ли это в действительности или просто приснилось.

Поздно ночью я ощутил, что очаг совсем потух и я начинаю замерзать. Рассудок подсказывал, что надо встать и подбросить дров, но я так устал и так плохо себя чувствовал, что не внял его голосу.

Какое-то время спустя я вдруг понял, что огонь горит ровно. Я подумал, что, должно быть, Лэмон вновь приходил меня проведать, и решил при случае поблагодарить его. Затем я опять отключился.

Очнувшись на следующее утро, я увидел веселый огонек. Дров было немного больше, чем нужно, но дым уходил в дыру в потолке, и поскольку я лежал на полу, не беспокоил меня. Значит, Лэмон нанес свой обещанный утренний визит.

Я порадовался теплу, потом снова уснул. То засыпая, то просыпаясь, я слышал сухой треск. «Лэмон ломает ветки, чтобы подбросить дров в огонь», — подумал я.

Каково же было мое удивление, когда в дверном проеме показался вовсе не Лэмон. Это был ональби. Одно из его щупалец открыло дверь, а клешня подложила охапку аккуратно отрезанных веток в очаг, затем исчезла. Потом снова послышался треск, и в огонь легла еще одна охапка.

Затем я услышал шуршание, как будто большое, громоздкое тело шевелилось у выхода, отчего тонкие стенки моей глинобитной хижины содрогались.

— Хреса? — окликнул я.

Ответа не последовало.

— Хреса? — крикнул я погромче. Бок отозвался болью.

— Хреса, — подтвердил сухой шепот снаружи. Это был не перевод, а его собственный голос.

— Спасибо, — сказал я, прекрасно понимая, что без компьютера в будке он вряд ли поймет меня.

— На здоровье, — послышался более громкий механический голос. Понятно, он захватил с собой какой-то компьютер поменьше.

Но…

— Как ты добрался сюда?

— Так, как мы обычно спускаем ональби. По канату, который служит подъемником. Другой ональби стоит наверху. Он спустил меня ухаживать за тобой.

— Стоит ли беспокоиться? Вы же все равно, наверное, убьете меня.

Тут я услышал шуршащие звуки, словно тело за дверью перемещалось. Дверь открылась, и появилась большая закругленная голова Хресы, а вторая пара его конечностей поставила между нами то, что, как я понял, было его компьютером.

— Почему ты считаешь, что должен умереть?

— Я убил Гренабелосо.

— Ты хочешь умереть?

— Нет. Поверь, я не хочу умереть. Но я хочу подвести черту, и если умереть необходимо, то я готов. Нельзя, чтобы будущее наших двух видов было омрачено.

— Ты смотришь в будущее.

— Пытаюсь.

— Именно это делает анваби.

Несмотря на то, что я столько проспал, а может быть, именно из-за этого, в голове у меня был туман. Возможно, сказывалось побочное действие таблеток. Мне трудно было следить за тем, что он говорит.

— Что именно делают ан… анваби?

Я постарался повторить как можно точнее это слово, с ударением на среднем слоге.

— С этим словом у нас были трудности вчера, перед тем как ты упал. Анваби смотрит в будущее. Это его работа, его специализация. Есть ли среди вас, людей, такие, чья работа — смотреть в будущее?

— Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду под словами «смотреть в будущее». Как у вас может быть кто-то, чья работа — смотреть в будущее?

— Все, что бы мы ни делали, имеет последствия, верно? Иногда у больших событий малые последствия. Иногда у малых событий — большие последствия. Анваби специализируются на том, чтобы исследовать событие на предмет возможных последствий. Иногда это очень трудно, потому что последствия могут быть отнесены далеко в будущее и следует учитывать множество вещей.

— Хотел бы я побеседовать с анваби, когда валял дурака, вместо того, чтобы сидеть над книгами, — тихонько пробормотал я.

Очевидно, слуховое устройство компьютера было достаточно чувствительным, чтобы уловить это.

— Ты как-то сказал, что хотел бы, чтобы твоя юность прошла иначе. Разве не было никого, кто мог бы тебе описать, к чему все приведет?

— В принципе, мне говорили об этом. Все знают, что в школе нужно учиться как следует, но это примерно то же, что и мыть руки перед едой — никто не принимает всерьез такие советы.

— И не было человека, к которому ты бы мог обратиться?

— Человека? Ты хочешь сказать, человека, который только и делал бы, что говорил, как важно хорошо учиться?

— Человека, чья работа состоит в том, чтобы изучить любой вопрос, с которым к нему обращаются, и сказать, каковы могут быть последствия.

— Гадалка, что ли?

— Извини, компьютер не понял.

— Неважно, это так, к слову. Ну и как же анваби делает то, что ты называешь «смотреть в будущее»?

— Возьмем пример. Скажем, существующие обстоятельства. Человек убил ональби. И люди, и ональби хотят установить постоянные отношения, возможно, даже стать друзьями. Я верно изложил обстоятельства?

Я кивнул:

— Да, все сходится.

— Тогда мы делаем следующее. Нам нужен анваби. Их существует много, но вопрос сложный и важный, а значит, нам нужен хороший анваби, лучший, какого только можно найти. Мы, ты и я, идем побеседовать с анваби. Мы рассказываем ему обстоятельства, которые я тебе описал. Он будет думать о проблеме, решать, что к этому имеет отношение. Потом он будет задавать нам вопросы.

— Вопросы? Какие вопросы?

— Было ли убийство ональби актом войны? Поскольку люди борются за ресурсы, убил ли ты ональби из-за каких-либо ресурсов? Была ли это вынужденная защита, поскольку он напал на тебя? Много разных вопросов.

— Похоже на судебный процесс.

— В какой-то мере. Анваби захочет узнать, как будут реагировать люди, если ональби убьют особь их вида. А также что будет чувствовать ональби.

— Это напоминает мне то, о чем мы с тобой разговаривали.

— Вот именно. Здесь следует принимать во внимание отдаленные результаты. Поскольку речь идет о будущем наших двух рас, следует рассматривать проблему с величайшей тщательностью. Дело касается нашего будущего, будущего наших детей и их отдаленных потомков. Мы должны выбрать для них оптимальное решение.

— Это невозможно. Нельзя за один раз сделать счастливыми всех.

— Это часть работы анваби. Даже для тех, кто страдает, знание того, что решит анваби, облегчает страдание.

— Значит, анваби — судья между двумя сторонами?

— Он может выполнять и эту функцию. Но он также сочетает в себе роли исследователя, судьи, адвоката и суда присяжных, насколько я понимаю эти термины. А иногда… и палача.

— У ваших анваби страшно много власти. Как же ты узнаешь, что они будут честными?

— Они рождены для этого.

— Рождены для этого? Разве это наследственный титул?

— Нет. Они рождены для этого. Буквально. Столетиями длившийся отбор. Длинные родословные. Записи решений анваби сохраняются. Много лет спустя их рассматривают другие, чтобы определить, верно ли предвидел анваби. Если потребуется, можно внести исправления, восстановить справедливость. Если анваби хорош и всего несколько или ни одно его решение не пересмотрено, он может сочетаться браком. Потомство анваби будет лучше своих родителей. Отбор происходил в течение многих столетий, и на свет появились анваби с гарантированным даром предвидения на три поколения вперед, даже на пять поколений, но уже без гарантий.

Если принять во внимание продолжительность жизни ональби, это впечатляло.

— А что же с анваби, чьи решения недостаточно правильны?

— У нас есть потребность и в менее значимых предсказаниях. Поскольку всем нам приходится принимать решения, работа находится для любого анваби. И хотя отбор анваби оказал некое влияние на популяцию в целом, и теперь даже обыкновенная особь может видеть ца несколько лет вперед, всегда находятся случаи, когда необходим мудрый совет. Поэтому даже анваби меньшей силы тоже нужны. И если их решения будут признаны мудрыми, они будут продвигаться вперед, а их генеалогические линии выйдут на первый план при отборе, и он будет пересмотрен.

— Подожди-ка, что ты сказал? Что все ональби отбираются для своих профессий?

— И да, и нет. Они отбираются для своих профессий, но они не обязаны браться за эту работу, если они не хотят. Если они выберут другую профессию, им не будут перечить, но они должны сознавать, что им придется вступить в соревнование с теми, кто отобран и выращен для этой специальности, и чтобы преуспеть, им придется порядочно потрудиться. Хотя мы никогда не принуждаем ональби делать то, чего они не хотят, они, как правило, добиваются наилучших успехов, занимаясь тем, для чего рождены. Это один из распространенных вопросов, на которые приходится отвечать анваби: стоит ли ональби заниматься работой, для которой он не предназначен генеалогически.

От этих сложных рассуждений у меня закружилась голова.

— Благодаря чему анваби способен предвидеть будущее?

— Мы не знаем. Да это и неважно.

У меня вырвалось сердитое восклицание. Я ждал, что Хреса начнет рассказывать об активном и тщательном изучении генома ональби. Вместо этого я получил прагматичный, грубо-эмпиричный ответ.

— Но как вы узнаете, что перед вами анваби? — настаивал я.

— Какие характеристики определяют хорошего анваби? Хорошие ответы. Что же еще? Если тебе интересно, мы считаем это мерилом интеллекта. Ведь вас отбирают по интеллекту, так?

Я пришел в замешательство.

— Ну нет. У нас вообще не существует отбора.

— Не понимаю. Разве в вашем виде скрещиваются не с теми, кто достигает наибольших успехов? Может быть, я не так понял? Ведь ваши женщины предпочитают мужчин умных, богатых и сильных. Разве они выбирают глупых, бедных и слабых? Тех, кто находится на дне вашего общества?

Прежде чем ответить, мне пришлось несколько минут подумать.

— Если так подходить, ты прав. Но здесь нет планирования в формальном смысле.

— Хорошо. Тогда, значит, вы пожинаете в точности то, что посеяли. Моя идиома перевелась правильно? Она звучит осмысленно? Наша система производит специалистов, тех, кто блестяще подготовлен только для одного занятия. Ваша система производит тех, кто, возможно, не так преуспел в чем-то одном, зато более разносторонен. У каждой системы свои достоинства. Ональби и люди могут стать хорошими партнерами. Наши недостатки и достоинства будут прекрасно сочетаться.

Неужели это ощущение головокружительной ирреальности вызвано таблетками? Я с трудом улавливал нить разговора.

— Ну… да. Мы — не только я, но все люди, — могли бы пользоваться советами анваби время от времени. Возможно, у вас есть и еще что-то полезное для нас, но хороший анваби был бы просто бесценным даром дружбы.

— А мы, ональби, в восторге от ваших идей. Ваш более общий подход приводит к взаимодействию наук и к мощному развитию техники. Я не выдам тебе тайны, сказав, что мы рассмотрели результаты вашего подхода, и он дал нам основания для многолетнего анализа. Ваша идея денег как всеобщего эквивалента уже вызвала множество дискуссий. Прежде чем принять эту идею, мы должны какое-то время подумать, но она стоит того. Я считаю, что она может быть принята, и приложу все усилия к этому.

Вспомнив саркастические замечания Хикока, я только покачал головой. Тюремщик, который стремится изменить мир… да, мысль смехотворная.

— Хреса, как ты можешь говорить такие вещи? Ведь ты всего-навсего стражник.

Хреса издал звук, который компьютер не смог перевести.

— А какая профессия — какой вид подготовки — дает лучших тюремщиков?

Я не мог сообразить.

— Не знаю. Возможно, воин.

— Разве не целесообразней иметь судью в качестве тюремщика? По-моему, это экономит время. И он мог бы играть роль суда присяжных. А также палача — в случае необходимости.

— Это похоже на… — внезапно я вздрогнул. — Боже мой, да ведь ты анваби!

Он слегка наклонил голову, этот жест Хреса явно перенял у меня.

— К вашим услугам.

Я не мог ничего сказать. Вдруг все стало на место. Беседы на самые разные темы. Философские споры. Зондирующие вопросы. В каком-то смысле Хикок был прав. Меня «разыгрывал» мастер. Проникал в глубины моей души. Использовал как зеркало человеческой расы. И, без сомнения, нашел, что искал. Как может убийца дать хорошее впечатление о людях в целом? Но вообще-то все сходилось.

— Но, Хреса, все эти месяцы ты провел возле меня. Как ты мог потратить столько времени? Наверное, у тебя есть другие дела.

— Что может быть важнее первой встречи двух рас? Неужели есть что-то более важное? Пусть другие решают обычные вопросы, я не мог пропустить такой возможности.

— Но причем здесь я? Почему ты не общался с контактной группой? Нужно было говорить именно с ними.

— С людьми разговаривают другие ональби. Среди ональби, которые общаются с вашей контактной группой, есть один анваби. Он смотрел в будущее… сейчас подберу слово, — сказал он, и компьютер сделал маленькую паузу, прежде чем перевести, — он заранее смаковал — это правильно переведено? — возможность беседовать с вашей контактной группой. Думаю, не будет преувеличением сказать, что сейчас он сбит с толку. По-моему, мы с тобой достаточно говорили о вашей контактной группе.

— Скажи, в каждой группе, которая общается с людьми, есть свой анваби?

— Нет. Пока только двое. Здесь их не хватает. Вот почему ональби не общаются с вашими учеными. Анваби наших ученых заканчивает другое исследование. Пока он не закончил, его нельзя беспокоить. Как только анваби освободится, так сразу прибудет сюда, и с учеными начнут разговаривать.

— А другого найти нельзя?

— К сожалению, нет. Сейчас на планете живут три анваби, чьи решения никогда не были отменены. Мы постановили, что только они должны участвовать в переговорах с людьми.

— И ты один из этих троих?

— У вас есть слово «гордиться», которое мне до конца непонятно. Судя по нашим разговорам, мне кажется, в нем скрыта некоторая фальшь. Как в политиках. Если ты поразмыслишь, то поймешь, что для анваби было бы совершенной глупостью недооценивать или переоценивать собственные силы. В качестве анваби я ни разу не принял решения, которое бы было отменено или каким-либо образом пересмотрено. Это факт — и ничего больше.

— И тем не менее ты тратил время на меня…

— Для меня это самая интересная проблема из^сех возможных. Если бы мне было нужно убедиться в правильности своего решения, я бы посвятил этому остаток жизни. Рад сказать, что это не нужно. Я уже принял решение.

Когда-то давно мне попалась на глаза фраза: «Сегодня такой же подходящий день, чтобы умереть, как и любой другой». Я решил, что лучше не стану смотреть, как на моей шее сомкнутся эти громадные клешни. С трудом превозмогая боль, я попытался сесть.

— Я готов, — выдохнул я.

— Смерть Гренабелосо — это ужасно- Она произошла из^за неведения и предубеждения. И то, и другое плохо само по себе. В сочетании они дают страшный разрушительный эффект. Ты сам говорил мне это много раз. Ты не оспариваешь ни самого факта, ни его интерпретации. Это правильно?

Я слабо кивнул:

— Я действительно убил Гренабелосо и признаю свою вину.

— Ты убил Гренабелосо не в ходе войны. Ты убил его не из-за его ресурсов. Ты убил его не по какой-то иной, существенной для человека, причине, а лишь полагая, что спасаешь существо, которое показалось похожим на тебя самого. Ты не знал, что это беса — животное, которое часто используют в пищу, но сейчас ты это понимаешь. Все правильно?

Я снова кивнул:

— Правильно.

— Теперь я скажу тебе то, чего ты не знал. Гренабелосо был анваби. Очень хорошим анваби.

Внутри у меня все сжалось. Теперь я был окончательно готов к казни.

— Ты прав, — прошептал я, — я не знал этого.

— Я скажу тебе еще одну вещь. В законе ональби есть положение, по которому можно искупить содеянное исполнением обязанностей убитого. Я полагаю, что это положение можно распространить на данные необычные обстоятельства. Хочешь ли ты принять на себя обязанности Гренабелосо как анваби?

Мир закружился перед глазами. Хреса может оставить меня в живых?

— Как я могу это сделать? Я ведь не рожден для этого!

— Некоторые ональби выбирают профессию, которая не заложена в их генеалогии. Ты должен проконсультироваться с анваби, то есть со мной, и продемонстрировать дар предвидения. Я считаю, что людям было бы неплохо вывести собственных анваби. Ты будешь делать ошибки, твои дети будут делать ошибки, но уже меньше. А внуки, будем надеяться, еще меньше. Ты ведь сам сказал, что людям нужны анваби.

— Но ведь я убил Гренабелосо! Как может плохой анваби-человек заменить хорошего анваби-ональби?

Последовала долгая пауза, во время которой, как я понял, Хреса подыскивал слова.

— Мы на зыбкой почве. Мы зависим от перевода, который нам дает компьютер. Будем надеяться, что он верно передает оттенки. Ты сказал, что ты плохой анваби-человек. Относится ли «плохой» к анваби или к человеку? Вполне понятно, что ты будешь не совершенен как анваби, даже если тебе окажут помощь. Хотя для тебя нова сама идея, ты продемонстрировал больше способностей к этой работе, чем любой из членов вашей контактной группы. Но что касается тебя как плохого человека… это вопрос культуры. Я попытался понять тебя в рамках твоей культуры, и эта проблема захватила меня. В нашу пользу говорит

факт, что мы, кажется, можем прийти к похожим, если не одинаковым, выводам по вопросам морали и этики. Убивать плохо. Жить хорошо. Производить вещи — замечательная способность. Расхождения между нами не так велики, чтобы их нельзя было преодолеть. Я изучал эту проблему последние несколько месяцев. Я не считаю, что ты плохой человек. Худшее, что я заметил, это то, что ты слишком быстро делаешь выводы, не учитывая всех последствий. Однако то же самое случается со всеми начинающими анваби. Мы должны дать тебе время научиться. Я полагаю, что для обеих наших рас будет лучше, если ты останешься жить. Вам, людям, нужен анваби для контактной группы. Ты станешь этим анваби. Ты более дальновиден, чем они, и мы будем вести переговоры с тобой. Работая вместе, мы пересмотрим неверные решения. Ты научишься быть анваби. А для меня будет полезно заниматься интересными человеческими вопросами, вроде владения этой долиной. Чтобы понять эту проблему до конца, мне надо поглубже вникнуть в нее.

— Значит, ты не собираешься убивать меня?

— Если бы, совершая убийство, ты понимал, что происходит, я бы уже давно убил тебя. Я должен был принять во внимание, что ты неверно оценил ситуацию. И тот факт, что ты подаешь надежды как начинающий анваби.

Я не верил своим ушам. Мне возвращали жизнь. Я уже привык к мысли, что буду казнен, и не заглядывал далеко вперед. Неожиданно у меня снова появилось будущее. Что мне с ним делать?

Я привалился к стенке своей хижины.

— Хреса, если ты считаешь, что я смогу искупить убийство Гренабелосо тем, что постараюсь стать анваби, я приму твое решение. Я благодарен тебе за то, что ты сохранил мне жизнь.

Хреса положил клешню на мое бедро.

— Ты как-то сказал, что при других обстоятельствах был бы рад предложить мне свою дружбу. Возможно, когда-нибудь ты снова повторишь свое предложение. И я в ответ предложу тебе свою.

Я попытался рассмеяться, но бок пронзила резкая боль.

— И не забывай: мы еще собирались поговорить о людях и гиенах…

Перевела с английского Валентина КУЛАГИНА-ЯРЦЕВА

ВИДЕОДРОМ

Адепты жанра
НЕИЗВЕСТНЫЙ ЛУКАС

*********************************************************************************************

Журнал «Если» не раз писал о классике фантастического кино — «Звездных войнах». Как вы знаете, в конце мая⁵ должна состояться долгожданная премьера нового фильма из легендарной саги, и в преддверии этого события мы хотим рассказать читателям о некоторых страницах творчества режиссера, оставшихся не известными широкой публике.

*********************************************************************************************

Сегодня Джордж Уолтон Лукас-младший считается одним из безусловных лидеров фантастического (и не только) кинематографа. Более того, можно сказать, что этот кинематограф в его нынешнем виде он и создал. Однако титул живого классика — по нынешним временам вещь не очень ценная: классиков, даже живых, на свете немало. К тому же ни один мало-мальски серьезно занимающийся теорией и историей киноискусства человек не поставит в своей табели о рангах Лукаса выше Куросавы, Кубрика или Копполы, не говоря уже о режиссерах, чьи работы полностью изменили весь кинематограф. Ключевое слово — «весь»: для составителей киноэнциклопедий Лукас, Спилберг, Земекис, Камерон и их последователи навсегда останутся мастерами, достигшими вершин лишь в одной, пусть и наиболее популярной ветви кинопроцесса — в развлекательном, массовом кино.

В современном киномире идут процессы, которые никак не укладываются в рамки традиционных киноэнциклопедий. Кинематограф, созданный Лукасом и Спилбергом, к концу века стал не просто самым популярным — он стал едва ли не единственно возможным. Так что волей-неволей, а придется признать Лукаса серьезной величиной даже, скажем так, в «абсолютной весовой категории». Впрочем, ничуть не меньше Джордж Лукас гордится другим своим статусом — человека, ни один фильм которого не провалился. У того же Спилберга и кассовые, и художественные провалы случались не раз. Правда, Спилберг и снимал куда чаще.

Возник некий стереотип изложения биографии Лукаса в популярных иллюстрированных журналах. Теперь путь от студента киношколы до «продюсера, который не ошибается» описывается примерно так же, как и история жизни какого-нибудь Билли Гейтса или любого другого «капитана индустрии».

Выглядит это примерно так: Джордж Лукас родился в мае 1944 года в городе Модесто, Калифорния. Был ничем не примечательным школьником, пока однажды родители не подарили ему кинокамеру, после чего юный Джордж принялся снимать всех и вся, постигая таким образом азы профессий оператора и монтажера. Потом, естественно, Лукас поступил в киношколу Университета Южной Калифорнии, где впервые познакомился с фильмами, снятыми за пределами США. Увиденное Лукаса потрясло. Он снял несколько интересных короткометражек, после просмотра которых уже ставший богатым и знаменитым Френсис Форд Коппола пригласил 26-летнего выпускника киношколы работать вместе. На доходы от «Крестных отцов» и семи сценариев, проданных Копполой студии Warner, они создали собственную кинокомпанию American Zoetrope, на которой должны были сниматься только высокохудожественные проекты. Именно там Лукас и снял свой первый полнометражный фильм «ТНХ 1138», который, разумеется, с треском провалился. А довольно скоро та же судьба постигла и студию American Zoetrope.

Но Лукас не стал отчаиваться: несколько месяцев он писал сценарий о жизни американской молодежи. Он сумел добыть средства на его постановку и сам же его снял. Фильм назывался «Американские граффити» и стал одним из самых прибыльных проектов, когда-либо выпускавшихся в Голливуде — снятая менее чем за миллион долларов, эта картина в первый же год собрала в прокате больше пятидесяти миллионов.

Сам Лукас стал миллионером в 30 лет. И тогда он создал собственную компанию Lucasfilm Ltd. Четыре года писал сценарий своего следующего фильма. Сценарий был о приключениях и сражениях в космосе людей с не вполне привычными американскому уху именами, и его не сразу приняли на студии. Однако Лукасу все же удалось настоять на своем, и в 1977 году на экраны вышли «Звездные войны». А дальше — все по накатанной колее: триумф, много-много денег, съемки двух продолжений, еще больше денег.

Неожиданно для многих Лукас оказался еще и прекрасным бизнесменом. Перед выходом в свет первой части «Войн» он не забыл оставить за собой права на выпуск продукции с их символикой, после чего стремительно наводнил весь мир этой самой продукцией. Напрасно Мэл Брукс смеялся над этим бизнесом, помещая в своих «Звездных яйцах» логотип фильма на туалетной бумаге. Доходы от товаров (прежде всего, конечно, игрушек) с символикой «Звездных войн» на порядок превысили прибыли от проката фильма.

Впрочем, Лукас и эти деньги вложил в собственное дело, создав целый ряд компаний, объединенных общей вывеской Lucas Digital. В нее вошли Industrial Light and Magic (спецэффекты), LucasArts (компьютерные игры и мультимедиа), Skywalker Sound (студия звукозаписи) и т. д.

Когда занятия бизнесом наскучили знаменитому режиссеру, а чутье продюсера подсказало, что интерес к «Звездным войнам» нуждается в некотором подогреве, он выпустил осовремененную «режиссерскую версию» старой трилогии, умудрившись еще раз заставить всю Америку посмотреть фильм двадцатилетней давности. А теперь на волне этого успеха вовсю готовит к выходу три новых фильма из той же серии. В том, что уже первый из них станет чемпионом проката в этом году, не сомневается никто.

Все это — известный Лукас, многократно описанный. Но были в этой глянцевой биографии и моменты, которые биографы опускают. Попробуем восполнить эти пробелы.

Первая же забавная подробность, о которой редко вспоминают — Джордж Лукас вовсе не собирался становиться режиссером. Все свои школьные годы он больше всего на свете любил автогонки и сам постоянно участвовал в соревнованиях на своем Fiat Bianchina. Пару раз даже выигрывал гонки. Однако через три дня после выпускного бала Джордж на этом самом «фиате» на скорости 60 миль в час врезался в дерево, уворачиваясь от столкновения с другой машиной. Выйдя из больницы, Лукас решил потратить свою жизнь с большей пользой. Например, снимать фильмы.

Мало кто знает, что сценарий «Звездных войн», принятый студией, был пятым по счету на эту же тему, написанным Лукасом. Сперва, еще в 1973 году, был создан синопсис будущего сценария. Тогда же возникло и название «Звездные войны». В 1974-м Лукас закончил работать над первой полноценной редакцией, которую сам и забраковал. В 1975-м написал другой вариант, получивший громкое название «Приключения звездного убийцы (эпизод первый) — Звездные войны» (The Adventures of the Starkffler (Episode One): The Star Wars), однако остался недоволен. Как, впрочем, и студия, представитель которой заявил, что «этому сценарию место на телевидении»: в 70-х телевизионное кино еще считалось второсортным.

Лукас стиснул зубы и в конце того же года принес на студию третью редакцию: «Звездные войны: из приключений Люка Звездного Убийцы» (The Star Wars: From the Adventures of Luke Starkiller). К этой версии претензий было меньше. Но и денег на ее экранизацию никто давать не собирался.

Поразмыслив, сценарист решил, что всякий труд должен быть вознагражден, не из одного источника, так из другого. В результате в 1976-м на свет появилась четвертая редакция, получившая каноническое название: «Звездные войны. Эпизод IV: новая надежда». Один экземпляр этого труда Лукас отправил на студию, другой — в издательство, которое и опубликовало будущий сценарий в виде обычного фантастического боевика в мягкой обложке. Особого успеха роман не имел, но гонорар автору выплатили.

Кстати, первые три редакции теперь тоже можно прочитать, причем совершенно бесплатно — в Интернете, где они с ведома автора лежат в общедоступном виде. А окончательный сценарий отличается от четвертой редакции только диалогами, изменения в которые вносились уже по ходу съемок. При этом сценарий оказался полнее фильма — эпизоды новой встречи Люка и его старого друга Биггза и первая стычка Хана Соло с Джаббой были сняты, но вырезаны при монтаже.

Большинство персонажей будущей эпопеи в сценариях носили другие имена. Привычные зрителям имена появились по настоянию продюсеров, уговоривших автора превратить Люка из Звездного Убийцы (Старкиллер) в Небесного Странника (Скайуокер). «Я до сих пор считаю, что Скайуокер — дурацкая фамилия, — признался Лукас недавно в одном интервью, — правда, теперь я понимаю, что Старкиллер звучало бы еще глупее». Принцессу Лею раньше звали Зара роботов R2D2 и СЗРО — А-2 и С-3, соответственно. Король Сон Хат и губернатор Мара Хорус превратились в Императора Коса Дашита и губернатора Криспина Хоуидаака, Оуита — в Биггза (позже имя Оуи-та было использовано- повторно), Бома — в Чубакку, планета Гра-никус — в Альдераан. Перечислять можно долго: в увесистом (385 страниц) томе об истории создания «Звездных войн», вышедшем в прошлом году, список таких изменений занимает две с половиной страницы.

Изменение имен — это еще цветочки. В разных редакциях сценария главные герои иногда радикально меняли и свой внешний. вид, и принципы. Дарт Вейдер получился из слияния сразу трех героев первоначальных версий — генерала Вейдера, Кена Старкиллера (джедай с телом робота из второй редакции) и Рыцаря Света принца Валорума. Два неразлучных робота R2D2 и СЗРО поначалу были двумя туповатыми бюрократами, случайно попавшими в эпицентр событий, сотрясающих галактику. Принцесса Лея в одном из вариантов сценария превратилась в юного сенатора Дика, однако Лукас быстро пришел в чувство, справедливо рассудив, что отсутствия женского персонажа народ не поймет. Ну а самое крупное превращение пришлось пережить Хану Соло — поначалу он был задуман с внешностью зеленого монстра с планеты Анникин. Забавно, что если бы Лукас не передумал и не сделал его человеком из вестерна, мир бы так никогда и не узнал о существовании актера Харрисона Форда.

Лукас до сих пор считает, что его ранний фильм «ТНХ 1138» был недооценен критикой и зрителями. И по мере сил время от времени старается исправить это недоразумение. В первой же снятой им части «Звездных войн» ТНХ 1138 — это позывные часового, который охранял захваченный Звездой Смерти «Тысячелетний Сокол». Часового Хан и Люк убили, чтобы завладеть его мундиром и позывными. Десять лет спустя компания Лукаса разработает новый стандарт записи и воспроизведения звука в современных кинотеатрах, превосходящий Dolby Digital. Новый стандарт тоже будет назван ТНХ.

Интересно, что изначально был задуман сериал из девяти частей. И в далеком 1973-м уже имелся синопсис для всех девяти. Почему Лукас начал съемки с середины — объяснить невозможно. Сам Лукас любит мистифицировать поклонников, предлагая все новые объяснения этому. Нам же больше всего нравится то, которое режиссер дал еще в 1978-м в интервью Hollywood Reporter: «Мне просто хотелось побыстрее снять фильм, в котором летала бы Звезда Смерти. А она появлялась только в четвертой части. Поэтому я и начал с нее». Хорошее объяснение. И вполне в духе Джорджа Лукаса. Равно как и решение остановиться после выхода в 1983-м «Возвращения Джедая». Тогда Лукас заявил, что продолжать снимать то же самое ему неинтересно, а снять фильм по-другому не позволяет технология. И с удвоенной энергией принялся эту технологию совершенствовать в Industrial Light and Magic.

Лукас решил самостоятельно реализовать все фильмы сериала. Однако съемки первой же части оказались слишком большим испытанием для его нервной системы. Читатели «Если», должно быть, помнят наши рассказы о людях, помогавших Лукасу — гримере Рике Бейкере, компьютерщике Джо Джонстоне, тоже ставшем неплохим режиссером. Они, вспоминая о работе над «Звездными войнами», признают, что очень долго никто в съемочной группе не мог понять, чего именно добивается от них постановщик. И Лукасу, точно знавшему, как должен выглядеть каждый, персонаж и каждый космический корабль, приходилось часами растолковывать это всем. Результатом стали переутомление, трехмесячное лечение и решение поручить режиссуру фильма «Империя наносит ответный удар» Ирвину Кершнеру. Благо, к этому времени уже весь мир знал, как должна выглядеть галактика, придуманная Лукасом.

Лукас постоянно присутствует в списках самых богатых людей шоу-бизнеса. Он мог бы присутствовать и в списке самых богатых людей планеты, если бы еще в 80-х согласился на предложение продать все права на «Звездные войны» за миллиард (!) долларов. Лукас отказался, заявив, что он не будет продавать их ни при каких условиях. Теперь некоторые утверждают, что такое решение еще раз доказывает гениальное чутье Лукаса на прибыль: если «Титаник» смог собрать миллиард, то уж новым частям «Звездных войн» сам Бог велел достичь таких же показателей. А значит, Лукас не продешевил.

Кстати, по подсчетам Screen International Джордж Лукас потерял примерно пятьдесят с лишним миллионов долларов, раздав некоторым из тех, кто работал над сериалом, часть доходов от проката, хотя вполне мог без этого жеста обойтись. Почему-то такую информацию Лукас всегда отказывается комментировать.

Лукас рассказывает, что, задумывая свою эпопею, очень быстро отказался от идеи создать гигантский комикс о космических злодеях и героях в духе «Флеша Гордона». «Мне хотелось создать настоящий мир. И я начал штудировать работы Джозефа Кэмпбелла», — говорит Лукас. Джозеф Кэмпбелл — известный исследователь религиозной и социальной мифологии, самой известной работой которого стал своеобразный каталог этих мифов. Видимо, именно знакомство с этим трудом побудило Лукаса полностью переписать характер Люка Скайуокера, превратив его из бесстрашного вояки в героя волшебной сказки, вроде Артура, который поначалу не догадывается о своем происхождении, потом встречает учителя Мерлина, достает меч из камня, осознает свое высокое предназначение и исполняет его. Только этот «Артур» не спит со своей сестрой (хотя и пытается, по неведению, добиться ее расположения) и не погибает от руки сына. Во всяком случае в уже известных нам эпизодах этого не случилось.

Джордж Лукас, как и большинство зрителей его фильмов, считает самым удачным из созданных им персонажей коррелянского контрабандиста Хана Соло. Однако режиссер также уверен, что самый неудачный эпизод во всей уже снятой трилогии связан именно с героем Харрисона Форда: «Больше всего мне не нравится то, что, когда Хан впервые появляется на экране, он начинает хладнокровно убивать другого персонажа. Наверное, я смотрел слишком много вестернов, когда придумывал эту сцену».

Джордж Лукас не любит насилие на экране.

Евгений ЗУЕНКО

РЕЦЕНЗИИ

ЗНАКОМЬТЕСЬ, ДЖО БЛЭК
(MEET JOE BLACK)

*********************************************************************************************

Производство компании «City Lights Films» (США), 1998.

Сценарий Рона Осборна, Джеффа Рено, Кевина Спейса, Бо Голдмэна.

Продюсер и режиссер Мартин Брест.

В ролях: Брэд Питт, Энтони Хопкинс, Клэр Форлани, Джейк Вебер.

2 ч. 55 мин.

----------------

65-летний медиамагнат Уильям Пэрриш (Энтони Хопкинс) отнюдь не считает, что «перед смертью не надышишься». Правда, «костлявая с косой» уже пришла в лице таинственного незнакомца (Брэд Питт). Магнат переживает, но не по поводу собственной кончины, ему обидно за дело — компанию «Пэрриш коммуникейшнз». Он просит об отсрочке, которая, кстати, отвечает и замыслам гостя. Роковой незнакомец хочет провести в семействе Пэрриша отпуск, посвященный познанию тех радостей, что делают жизнь смертных притягательной даже для него, бессмертного. И, конечно же, гость полюбит (чувство окажется взаимным) красавицу — дочь Пэрриша Сьюзен (Клэр Форлани), и вновь любовь и смерть столкнутся в яростном противоборстве.

Фантастический элемент весьма убедительно вписан в эту ладно скроенную романтическую, с комедийным оттенком, мелодраму. Любителя жанра картина покорит одухотворенной и возвышенной, тревожно-лирической атмосферой. Отметим, что работа над фильмом, по признанию известного режиссера Мартина Бреста («Аромат женщины»), включая мытарства со сценарной основой, заняла целых 15 лет. Но, увы, картина далеко не шедевр. Не обошлось и без множества недостатков. Растянутая до трех часов лента грешит театральностью, сюжет насыщен логическими несоответствиями. Однако Энтони Хопкинс в этой ленте подтвердил свое право именоваться одним из величайших актеров современности.

_{Игорь ФИШКИН}

БЛЭЙД
(BLADE)

*********************************************************************************************

Производство компаний «New Line Cinema» и «Amen Ra Films», 1998.

Сценарий Дэвида Гойера.

Продюсеры Эндрю Норн, Джо Дайвенс.

Режиссер Стивен Норрингтон.

В ролях: Уэсли Снайас, Стивен Дорфф, Крис Кристоферсон, Энн Бушерайт, Дональд Локк, Удо Кир.

1 ч. 55 мин.

----------------

Если по улицам американского мегаполиса ходит большой негр с большим мечом за спиной а lа Дункан Маклауд — знайте, это Блэйд снова вышел на охоту за вампирами!

Надо обладать хорошим нюхом на конъюнктуру, чтобы после Копполы и Карпентера обратиться к теме вампиризма. Создатели «Блэйда» явно решили, что мода на кровососов еще не прошла и сбацали очередной боевик по мотивам известных комиксов. Правда, в отличие от «Бэтмена» здесь отсутствует легкий флер ностальгии. Подпольные базы вампиров по техническому оснащению напоминают центр управления полетами, для дешифровки древнего манускрипта используются компьютеры, а главный злодей упрекает вампирский «совет директоров» в том, что они ретрограды и не пользуются благами прогресса. Сам злыдень Фрост и его прихвостни вовсю ими пользуются — например, скафандрами и… кремом против солнечных лучей! Потому и не боятся яркого света. Не боится его и вампир-полукровка Блэйд, активно истребляющий кровопийц серебром и чесночным экстрактом, А поскольку вампиры в США кишмя кишат и проникли на все уровни власти, то служба героя весьма опасна и трудна. Впрочем, достижения современной генетики помогут ему одолеть главного отморозка!

Мистикой здесь и не пахнет — это научно-фантастический боевик с приличными, но несколько однообразными компьютерными эффектами. Места, где идет откровенный стеб — неплохи, но их мало. Финал, когда Блэйд, очистив Америку от злодеев, появляется в заснеженной Москве и спрашивает готового приступить «к трапезе» вампира Петра: «Не помешал, товарисч?» — забавен, но не более. Комикс — он и есть комикс!

_{Константин ДАУРОВ}

БРАТЬЯ БЛЮЗ 2000
(BLUES BROTHERS 2000)

*********************************************************************************************

Производство компании «Universal Pictures» (США), 1998.

Продюсеры и сценаристы: Джон Лэндис, Дэн Экройд.

Режиссер: Джон Лэндис.

В ролях: Дэн Экройд, Джон Гудман, Джо Мортон, Дж. Еван Бонифант, Фрэнк Оз, Би Би Кинг.

2 ч. 4 мин.

----------------

Музыкальная комедия-боевик с элементами фэнтези. Спустя 18 лет известный американский режиссер Джон Лэндис («Шпионы как мы», «Американский оборотень в Лондоне» и т. д.) решил снять сиквел своего раннего, но, пожалуй, самого знаменитого фильма. Речь идет о культовом мюзикле «Братья Блюз» (1980) — фильме с совершенно новой эстетикой подачи музыкального материала, где музыка (в данном случае — блюз и рок-н-ролл) возведена в ранг культа, стиля жизни и даже религии. О фильме, вошедшем в книгу рекордов Гиннеса по количеству разбитых полицейских машин. О фильме, породившем (или возродившем?) моду на тот своеобразный стиль в одежде, который мы сейчас любим называть «люди в черном» — черный костюм, черная шляпа черные очки. И вот сиквел…

Когда я узнал о том, что Лэндис снимает продолжение, первый вопрос был: а кто же будет там играть? Дело в том, что многих актеров, исполнявших ключевые роли в оригинальном фильме, уже нет с нами — например, Джона Кенди и Джона Белуши. И Лэндис нашел оригинальное решение — братьев Блюз стало уже не двое, а четверо! Хотя на этот раз братья не родные — они братья-по-блюзу. Кроме того, в сиквел внесен и мистико-фэнтезийный элемент, что сделано, скорее всего, из чисто коммерческих соображений.

Ближайшее будущее. Элвуд Блюз (Дэн Экройд), отмотав двадцать лет, выходит из тюрьмы. Старый блюзмен, только что узнавший о смерти брата, оказывается в одиночестве в чужом для него мире рэпа, рэйва, сверкающих небоскребов и машин. Но Элвуд как всегда, невозмутим. Он снова начинает собирать группу и искать себе новых братьев (ими становятся 10-летний мальчик, бармен из стриптиз-бара и полицейский). Естественно, по дороге происходят всевозможные приключения, и вот мы снова видим братьев Блюз, на своем полуразумном автомобиле убегающих от полиции, фашистов и русской мафии, но успевающих многих встречных обращать в свою религию. Цель братьев — добраться в некое странное место, где правит королева Музетта (волшебница и покровительница хорошей музыки) и выиграть там соревнование лучших блюзовых групп. Все это происходит под великолепную музыку, и постоянно появляющиеся в различных эпизодах такие великие музыканты, как Би Би Кинг, Эрик Клэптон, Джимми Воэн, Арета Франклин и прочие, придают этому, в общем-то средненькому по сюжету, бюджету (28 млн.) и исполнению фильму некое очарование…

_{Тимофей ОЗЕРОВ}

Бим Г. Пайпер
НЕСЛУХ

Солнце приятно грело спину Марка Хоуэлла. Похожая на мох растительность мягко пружинила под ногами, в воздухе витал необычный аромат.

Ему нравится эта планета, тут сомнений нет. Вопрос заключался лишь в том, понравится ли он сам планете и ее обитателям? Марк размышлял над этим, наблюдая за маленькими фигурками, приближающимися к ним через поля со стороны холма, за которым располагалась невидимая отсюда деревня. Над холмом, включив антигравы, лениво кружил бронемобиль.

Майор космофлота Луис Гофредо проговорил, не отрывая глаз от бинокля:

— У них какая-то труба футов двенадцати длиной, ее несут на шестах шестеро туземцев, по трое с каждой стороны, а еще двое идут сзади. Как думаешь, Марк, может она оказаться пушкой?

— Все, что я увидел на мониторе мобиля, когда изучал деревню, выглядит весьма примитивно. Но, разумеется, порох — одно из тех открытий, которое даже нецивилизованные существа могут сделать случайно, если все ингредиенты доступны.

— Тогда не станем напрасно рисковать.

— Думаешь, аборигены враждебны? А я надеялся, что они вышли на переговоры с нами.

Это сказал Пол Мейллард. Он имел право тревожиться: все его будущее в Управлении колонизации зависело от того, как развернутся события на этой планете.

Совместная экспедиция космофлота и Управления искала новые планеты, пригодные для освоения; эти поиски продолжались уже четыре года — то был предельный срок для исследовательской экспедиции. Они побывали в одиннадцати системах и совершали посадки на восьми планетах. Три из них оказались достаточно близки к терранскому типу. На Фафнире условия соответствовали меловому периоду Земли, однако любой динозавр той эпохи по сравнению с фафнирскими зверюгами показался бы ласковым котенком. Имхотеп через двадцать или тридцать тысяч лет станет прекрасной планетой, но сейчас там царило мощное и обширное оледенение. Оставался еще Ирминсул, покрытый дремучими лесами; планета прекрасно подошла бы для колонизации, если бы не ее фауна, особенно раса полуразумных существ, успевших вооружиться дубинками и каменными топорами. Контакт с ними привел к серьезному расходу боеприпасов и гибели двух мужчин и женщины. Еще человек десять были ранены. Пол сам до сих пор прихрамывал.

Остальные пять планет и вовсе оказались сущим адом.

А потом они нашли эту планету — третью в системе звезды класса G-ноль, в восьмидесяти миллионах миль от светила, с меньшим, чем у Терры, наклоном оси, что означало более равномерную температуру в течение года, и примерно равным соотношением между площадью суши и океанов. После двух кратковременных высадок для сбора образцов выяснилось, что биохимия на планете идентична терранской, а органика съедобна. Словом — мечта исследователя. Если бы не…

Планету населяла разумная гуманоидная раса, а некоторые племена оказались настолько цивилизованы, что дотягивали по классификации до пятой графы. Доктрина же Управления по отношению к планетам пятого класса была очень жесткой. С туземцами необходимо установить дружественные отношения, а разрешение о высадке колонистов должен гарантировать договор с местными властями.

Если Пол Мейллард сумеет заключить такой договор, то окажется на коне. Он останется на планете в компании сорока или пятидесяти человек из экипажа и начнет подготовку. Через год прилетят два корабля с тысячей колонистов и батальоном солдат Федерации, чтобы в случае чего защищать их от туземцев. Мейллард же автоматически становится генерал-губернатором.

Но если он потерпит неудачу, его карьере конец. Когда он вернется на Терру, его повысят до какой-нибудь конторской должности, слегка увеличив базовый оклад, но лишив трехсот процентов получаемых сейчас экспедиционных премиальных, и он останется прозябать на этой должности до самой пенсии. А всякий раз, когда в разговоре всплывет его имя, кто-нибудь обязательно вставит: «А, да, это тот самый, что провалил контакт на планете как-там-ее?..»

Репутация остальных членов экспедиции тоже будет подпорчена.

* * *

Бвааа-вааа-ваан!

Трепещущий звук на мгновение завис в воздухе. Несколько секунд спустя он повторился, потом еще и еще.

— Пушка-то оказалась рогом, — сообщил Гофредо. — Только не могу разглядеть, как они в него трубят.

Вдоль цепочки солдат, выстроившихся полумесяцем по обе стороны от группы контакта, пробежала волна. Клацнули затворы. Чуть впереди упала тень — над их головами занял позицию броне-мобиль.

— Как думаешь, что это должно означать? — спросил Мейллард Марка.

— «Убирайтесь домой».

Мейллард нахмурился, услышав такое предположение.

— Скорее всего, они подбадривают себя, — предположила психолог Анна де Джонг. — Готова поспорить, что они сейчас до смерти перепуганы.

— Я вижу, как они в него трубят, — сообщил Гофредо. — У того, кто идет сзади, есть ручной мех. — Он повысил голос: — Внимание, у туземцев копья.

Шестеро, шагающие впереди, не были вооружены. Безоружными казались и носильщики рога. Однако за ними, выстроившись в линию, шествовало около полусотни туземцев с копьями, наконечники которых красновато поблескивали. Бронза с высоким содержанием меди. У некоторых имелись луки. Процессия приближалась медленно; детали постепенно становились все более отчетливыми.

На лидере была длинная желтая хламида, в руке он держал посох с бронзовым наконечником. Три его спутника тоже были в хламидах, а еще двое — в коротких туниках, открывающих голые ноги. Те, кто несли рог, были или в хламидах, или в туниках; копейщики и лучники позади них — или в туниках, или обнажены, если не считать набедренных повязок. На ногах у всех были сандалии. Красно-коричневая и совершенно безволосая кожа, длинные шеи, почти лишенные подбородка нижние челюсти и мясистые клювообразные носы придавали им сходство с птицами. Его еще больше усиливали красные гребни на головах, напоминающие петушиные.

— Ну разве не красавчики? — спросила лингвист Лилиан Рэнсби.

— Хотел бы я знать, какими им кажемся мы, — отозвался Пол Мейллард.

И верно, об этом стоило задуматься. Различия во внешности терран должны были их озадачить. Пол Мейллард был настолько близок к чисто негритянскому типу, насколько это было возможно сейчас, когда о чистых этнических типах практически успели позабыть. Лилиан Рэнсби — пепельная блондинка. Рост майора Гофредо едва достигал космофлотского минимума; его имя звучало как испанское со Старой Терры, но среди предков наверняка имелись полинезийцы, американские индейцы и монголоиды. Социограф Карл Дорвер — рыжеволосый здоровяк. Беннет Фэйон, биолог и социолог — пухленький, розоволицый и лысеющий. Вилли Чалленмахер мог похвастаться кустистой черной бородой…

Марк заметил, что у туземцев нет ушей, и перевел внимание на их личные вещи. Пояса с подвешенными мешочками, ножи с плоскими бронзовыми лезвиями. У троих на шее болтались флейты, а у четвертого — тростниковая свирель. Ни щитов, ни мечей, и это хорошо. Мечи и щиты означают профессиональную армию, возможно, и касту воинов. Здесь же никто на воинов не походил. Копейщики и лучники выстроились не для сражения, а для загонной охоты, и лучники располагались сзади, чтобы останавливать зверей, прорвавшихся сквозь заслон.

— Ладно, пойдем им навстречу.

Голос Мейлларда уже не был настороженным и неуверенным; он знал, что делать и как.

* * *

Гофредо приказал солдатам стоять наготове, и терране двинулись навстречу туземцам. Обе группы остановились, когда между ними осталось футов двадцать. Рог перестал завывать. Туземец в желтой хламиде поднял посох и произнес нечто, прозвучавшее как «твидл-идл-уудли-инк».

Терране разглядели, что рог изготовлен из полосок кожи, намотанных по спирали и покрытых чем-то вроде лака. Все, что имелось у туземцев, было сделано тщательно и аккуратно. Старая культура, но статичная. Вероятно, связанная и множеством традиций.

Мейллард поднял руки и торжественно обратился к туземцам:

— Варкалось, хливкие шорьки отплясывали в салуне «Мэйл-мыот», и парень, что заправлял музыкальным ящиком, пырялся по наве, а в баре играли один на один и хрюкотали зелюки, и как мюмзик в мове была дама по имени Лу.

Смысл этой тирады заключался в том, чтобы показать: у нас тоже есть устная речь, но наши языки взаимно непонятны — а заодно продемонстрировать необходимость поиска средства общения. Во всяком случае, так утверждалось в руководстве по контактам. Однако этой толпе такое обращение ничего не продемонстрировало. Оно их напугало. Туземец с посохом возбужденно зачирикал. Один из его спутников в конце концов с ним согласился, а другой потянулся было к ножу, но вовремя вспомнил о законе гостеприимства. Тип с мехами пару раз прогудел в рог.

— Что ты думаешь об этом языке? — спросил Марк у Лилиан.

— Когда любой язык слышишь впервые, он кажется ужасным.

Дай им несколько секунд передышки, и приступим ко Второй Фазе.

Когда верещание и вопли начали стихать, она шагнула вперед. Лилиан сама по себе была хорошим тестом на степень близости туземцев к людям; местные оказались недостаточно к ним близки, чтобы восхищенно присвистнуть. Женщина коснулась груди.

— Я, — произнесла она.

Похоже, ее жест туземцев шокировал. Она повторила жест и слово, потом повернулась и обратилась к Мейлларду:

— Ты.

— Я, — повторил Мейллард, указывая на себя, и ткнул пальцем в Луиса Гофредо: — Ты.

Вся группа контакта по очереди повторила слова и жесты.

— Кажется, они нас не поняли, — прошептал Пол.

— Обязаны понять, — возразила Лилиан. — В каждом языке есть слова для обозначения себя и личного обращения.

— А ты взгляни на них, — предложил Карл Дорвер. — Сперва возникло шесть разных мнений о том, кто мы такие, а теперь вся группа начала спорить между собой.

— Фаза два-А, — твердо произнесла Лилиан, шагнула вперед и указала на себя. — Я — Лилиан Рэнсби. Лилиан Рэнсби — мое имя. Ты — имя?

— Бвууу! — в ужасе завопил предводитель, цепляясь за посох так, точно хотел защитить его от посягательств. Остальные завыли, словно собаки на луну — кроме одного парнишки в короткой тунике, который принялся шлепать себя ладонями по голове и улюлюкать. Те, что несли рог, торопливо направили свое орудие на людей; замыкающий отчаянно заработал мехами.

— И что, по-вашему, я сказала? — поинтересовалась Лилиан.

— О, полагаю, нечто вроде: «Будь прокляты ваши боги, смерть вашему предводителю, и еще я плюю в лицо твоей матери».

— Дайте-ка мне попробовать, — вызвался Гофредо.

Коротышка-майор старательно повторил процедуру. При первых его словах суматоха улеглась, но не успел Луис договорить, как лица туземцев исказило выражение полнейшего и душераздирающего горя.

— Кажется, не так уж и плохо, верно? — спросил он. — Попробуй ты, Марк.

— Я… Марк… Хоуэлл…

Туземцы изумились.

— Попробуем предметы и ролевую игру, — предложила Лилиан. — Они фермеры, и у них должно быть слово для обозначения воды.

На это люди потратили почти час — вылили галлона два воды, притворяясь, будто их мучает жажда и предлагая друг другу питье. Туземцы не могли прийти к соглашению, какое же слово на их языке означает воду. А может быть, они не уловили смысла всего спектакля. Потом терране испробовали огонь. Работа стального кресала произвела на туземцев сильное впечатление, равно как и огонек, внезапно выскакивающий из зажигалки, но слово, обозначающее огонь, так и не прозвучало.

— А, в Ниффелхейм всю эту бодягу! — в отчаянии воскликнул Луис Гофредо. — Мы движемся в никуда в пять раз быстрее скорости света. Дай им подарки, Пол, и пусть катятся домой.

— Ножи в ножнах. Только надо им показать, насколько они острые, — предложил Марк. — Красные наголовные повязки. И бижутерия.

— А как насчет чего-нибудь съедобного, Беннет? — спросил Мейллард у Фэйона.

— ПР-3 и торговые сладости, — ответил Фэйон. Полевым рационом третьего типа могло питаться любое живое существо с углеродно-водородным метаболизмом, это же относилось и к сладостям. — Но ничего иного не предлагать, пока мы не узнаем точнее, что здесь происходит.

Дорвер решил, что шесть членов делегации — особо важные персоны и потому должны получить добавку. Вероятно, так оно и было. Дорвер столь же быстро улавливал намеки на социальные взаимоотношения среди инопланетян, как умел на основе считанных артефактов вычислять культурную структуру чужого общества. Он и Лилиан направились к посадочному модулю за подарками.

Все туземцы получили по десятидюймовому охотничьему ножу в ножнах, по красной бандане и яркому пластиковому украшению. Городской Совет? выдающиеся граждане? или кто? — вдобавок получили по разноцветной скатерти; ткань накинули им на плечи на манер плаща и скрепили на груди двухдюймовыми пластиковыми значками, рекламирующими чью-то кандидатуру в президенты входящей в Федерацию республики Венера на проходивших несколько лет назад выборах. Получив подарки, туземцы напустили на себя скорбный вид; вероятно, так они выражали радость. Различные типы нервов и различная лицевая мускулатура, решил Фэйон. Попробовав рацион и сласти, аборигены стали выглядеть так, точно на них обрушились все несчастья галактики.

Прибегнув к пантомиме и показывая на солнце, Мейллард ухитрился сообщить местным, что на следующий день, когда солнце окажется на той же высоте, люди посетят их деревню с новыми дарами. Туземцы охотно согласились, однако Мейлларда очень огорчало, что пришлось прибегнуть к языку жестов. Аборигены побрели к деревне на холме, жуя рацион и пробуя новые ножи. Завтра в это время половина их будет ходить с забинтованными пальцами.

* * *

Стрелки возвращались в лагерь, повесив оружие на плечо и попыхивая сигаретами. Два армейских техника готовили ищейку — аппарат в форме короткохвостого головастика шести футов длиной и трех футов в самом широком месте, снабженный оптическими и инфракрасными телекамерами и нашпигованный всевозможными детекторами. Ищейке предстояло сменить висящий над деревней бронемобиль. Группа контакта набилась в посадочный модуль номер один, превращенный во временный штаб. С другого модуля уже начали сгружать элементы сборных домиков.

Все чувствовали, что надо выпить, хотя до коктейля оставалось еще два часа. Бутылки, стаканы и лед вынесли из модуля, и люди уселись перед батареей обзорных и коммуникационных экранов.

Центральный экран был двусторонним, настроенным на офицерскую кают-компанию «Губерта Пенроуза», висящего на орбите в двухстах милях над ними. На нем, тоже со стаканами в руках, они видели капитана Гая Виндино, двух других флотских офицеров и армейского капитана в синей форме. Подобно Гофредо, Виндино, наверное, тоже прокрался на службу, встав на цыпочки; он щеголял рыжей бородой, блестящим лысым черепом и всегда выглядел так, точно гневается на окружающих его невежд, даже не подозревающих, что его настоящее имя — Румпельштицхен. Капитан наблюдал за первым контактом на экране. Он поднял стакан, повернувшись к Мейлларду:

— Ну что, перевалили через горку, Пол?

Мейллард отсалютовал капитану стаканом:

— Только через первую. Впереди их еще до черта. Во всяком случае, местные отправились домой вполне счастливыми. Надеюсь.

— Вы разобьете постоянный лагерь на этом же месте? — спросил один из офицеров, лейтенант-командор Дэйв Квестелл, отвечающий за инженерное обеспечение и строительство. — Что вам потребуется?

Экраны на борту боевого крейсера длиной в две с половиной тысячи футов показывали две картинки, снятые внешними камерами. Один из них открывал похожее на карту изображение широкой долины и плоскогорья, переходящего на юге в подножие горного хребта. Крошечную точку туземной деревни на нем можно было отыскать, лишь проследив за изгибами большой реки и ее притоков, а посадочный модуль и вовсе был неразличим. Другой экран при стократном увеличении показывал овальный холм с деревней на его плоской вершине — точками хижин вокруг круглой центральной площади. Люди на корабле видели и оба смахивающих на черепах посадочных модуля, и стоящий рядом бронемобиль, круживший днем над холмом, а иногда и отблеск солнца на сменившей его ищейке.

Ищейка, зависнув на высоте двести футов над деревней, тоже передавала картинку на третий экран. Ее микрофон улавливал непрерывное бормотание туземцев. Деревня насчитывала более сотни маленьких квадратных домиков с пирамидальными крышами. На ближайшем к лагерю отроге холма виднелся загон со стадом из четырех различных видов животных. Открытый круг в центре деревни заполнила толпа, остальные туземцы выстроились вдоль низкого палисада, окаймлявшего вершину холма.

— Что ж, мы тут останемся, пока не выучим их язык, — сказал Мейллард. — А здесь для этого наилучшее место. Оно полностью изолировано и со всех сторон окружено лесами, а до ближайшей деревни семьдесят миль. Если будем осторожны, то сможем оставаться сколько захотим, и никто о нас не узнает. А потом, когда научимся общаться с населением, отправимся в большой город.

* * *

Крупный, по здешним меркам, город находился в долине в 250 милях от лагеря у развилки главной реки. Здесь проживало около трех тысяч туземцев. Именно здесь следовало начать переговоры о заключении договора.

— Тогда вам потребуются еще домики. И цистерна для воды, и трубопровод до ручья, и насос, — перечислил Квестелл. — Месяца хватит?

Мейллард взглянул на Лилиан:

— Что скажешь?

— Пудли-дудли-удли-фудли, — ответила она. — Сам видишь, насколько далеко мы продвинулись за день. И выяснили лишь, что ни одна из стандартных процедур не работает. — Она махнула рукой, точно перебрасывала что-то через плечо. — Вот куда надо отправить хваленые инструкции. Придется начинать самим и все изобретать с нуля.

— Допустим, мы разобьем второй лагерь в горах — скажем, миль на двести или триста южнее вас, — сказал Виндино. — Несправедливо держать остальных членов экипажа на борту в двухстах милях от планеты, а вы ведь не захотите, чтобы люди прибывали в увольнительные к вам в лагерь.

— Местность там на вид необитаемая, — согласился Мейллард.

— Деревень, во всяком случае, нет. Вреда от такого никому не будет.

— Что ж, меня это устраивает, — сказал Чарли Лоугран, ксено-натуралист. — Хочу изучить местную жизнь в естественной обстановке.

Виндино кивнул.

— Луис, ты предвидишь проблемы с местными? — спросил он.

— А твое мнение, Марк? Какими они тебе показались? Воинственными?

— Нет, — ответил Хоуэлл и высказал свое мнение: — Когда они подошли ближе за подарками, я хорошо рассмотрел их оружие. Оно охотничье. У большинства копий есть перекрестье, обычно деревянное и примотанное ремешками. Такие копья для охоты на медведей делали на Земле тысячу лет назад. Может, они и совершают время от времени набеги на врагов, но недостаточно часто, чтобы разработать особое боевое оружие или технику его применения.

— Но их деревня укреплена, — заметил Мейллард.

— А я бы в этом усомнился, — возразил Гофредо. — В деревне живет не более пятисот туземцев. Значит, у них не более двухсот бойцов для защиты периметра длиной в две с половиной тысячи метров, причем топорами, луками и копьями. Если вы заметили, то вокруг самой деревни стены нет. А палисад — всего лишь изгородь.

— Но почему деревня расположена на холме? — спросил с экрана Квестелл. — Неужели уровень воды в реке поднимается настолько высоко?

Чалленмахер покачал головой:

— У этой реки слишком мал водосборный бассейн, а долина чрезмерно велика. Я очень удивлюсь, если вода в этом ручье, — он кивнул на экран со стократным увеличением, — поднимается хотя бы на шесть дюймов выше нынешнего уровня.

Я не знаю, из чего построены их дома. Местность здесь аллювиальная, и строительный камень практически недоступен. Ничего напоминающего кирпичную кладку я не заметил. И признаков ирригации — тоже; значит, здесь выпадает достаточно осадков. Если хижины у них глинобитные или из высушенного на солнце кирпича, то они через пару лет начинают крошиться. Тогда их приходится ломать, а обломки сгребать в сторону, освобождая место для новых строений. Деревня поднялась на собственных руинах, вероятно, перемещаясь с одного края холма к другому.

— Если это так, то они здесь уже очень долго, — заметил Карл Дорвер. — Но далеко ли продвинулись в развитии?

— Эпоха ранней бронзы. Готов поспорить, что они до сих пор пользуются множеством каменных орудий. Земной эквивалент — додинастический Египет или очень ранняя культура Тигра — Евфрата. Не вижу никаких признаков использования колеса. У них есть тягловые животные — когда мы садились, я заметил, как они тащат волокуши. По моему мнению, они давно занимаются сель-ским хозяйством, отсюда такое разнообразие культурных растений, и подозреваю, что у них уже есть представление о севообороте. Их музыкальные инструменты меня изумили — они сделаны с большим мастерством. Сейчас, пока жители в деревне, хочу взять джип и взглянуть на их поля.

Чарли Лоугран отправился за образцами, с ним за компанию поехала Лилиан Рэнсби. Как выяснилось, большая часть его предположений оказалась правильной. Он обнаружил немало сделанных из шестов брошенных волокуш — тягловых животных из них спешно выпрягли, когда туземцы увидели садящийся модуль. К некоторым волокушам были накрепко приделаны большие корзины. В мягкой почве тут и там виднелись борозды от волокуш, но не наблюдалось ни единого следа колеса. Чарли отыскал и плуг, хитроумно изготовленный из деревянных колышков, скрепленных сыромятными ремешками; наконечник у орудия был каменным и мог проделывать лишь узкую царапину в земле, а не полновесную борозду. Плуг, однако, был снабжен большим бронзовым кольцом, за которое крепился к тягловому животному. Почти все посаженные растения обрабатывались, судя по всему, лопатами и мотыгами. Он отыскал парочку этих инструментов, они были сделаны из бронзы.

Разнообразие растений оказалось куда более богатым, чем он ожидал: два вида зерновых злаков, десяток — корнеплодов, множество разных бобовых и нечто напоминающее томаты и тыквы.

— Готов поспорить, туземцы тут отлично жили, пока их не посетили терране, — заметил Чарли.

— Только не заводи об этом речь в присутствии Пола, — предупредила Лилиан. — У него хватает забот, и незачем подначивать его на спор, чего больше мы принесем туземцам — добра или вреда.

С корабля спустились еще два модуля. Вернувшись, Чарли и Лилиан увидели Дэйва Квестелла, руководившего разгрузкой новых сборных домиков. Два из них, доставленные во время первой посадки, были уже собраны.

Как выяснилось, планете подобрали и название.

— Свантовит, — заявил им Карл Дорвер. — Это главный бог балтийских славян, живших примерно три тысячи лет назад. Гай Виндино откопал его в «Энциклопедии мифологии». Свантовита изображали с луком в одной руке и рогом в другой.

— Что ж, годится. А как назовем туземцев? Свантовитяне или свантовиты?

— Пол хотел назвать из свантовитами, но Луис уговорил его на более короткий вариант — сванты.

— А их язык мы сможем назвать свантовитским, — решила Ли-лиан. — После обеда начну обработку аудио- и видеозаписей.

После обеда Марк, Карл и Пол заспорили о том, какого вида подарки можно делать туземцам, стоит ли заниматься обменом и что на что менять. От предметов, слишком превосходящих нынешний уровень их развития, следовало отказаться. Но насчет колес они пришли к согласию — их можно будет делать в мастерской на борту корабля.

— Знаете, а ведь это странно, — проговорил Карл Дорвер. — Туземцы никогда не видели колеса. И большинство терран, если не считать документальных или исторических фильмов — тоже.

И он был прав. Как средство передвижения колесо полностью устарело шестьсот лет назад после развития антигравитации. Что ж, многие терране в Нулевом Году тоже не видели рыцарских доспехов, аркебузы, даже коробочки с трутом или вращающегося колеса.

Тачки! Вот где колесо обязательно станет для них полезным. Марк связался с Максом Милзером, который заведовал ремонтной мастерской на корабле. Макс и понятия не имел, что такое тачка.

— Я их сделаю, Марк, ты только пришли чертежи. Эго что, твое изобретение?

— Насколько мне известно, тачку изобрели на заре человечества. Как скоро ты сможешь сделать полдюжины?

— Сейчас прикину. Сварить металлические листы, трубки для рамы и рукояток… Парочку сделаю уже завтра к полудню. Теперь о мотыгах: какой у туземцев рост, какой длины руки и ноги?

* * *

В ту ночь они долго не ложились спать. Сванты тоже — в центре деревни горел костер, а вдоль палисада — сторожевые огни. Луис Гофредо доверял свантам не больше, чем туземцы людям: он оставил в лагере свет, выставил сильные посты, осветил темноту за пределами лагеря инфракрасными прожекторами и нашпиговал ее фотоэлектрическими датчиками на земле и ищейками в воздухе. Подобно Полу Мейлларду, Луис Гофредо был вечно настороженным пессимистом. Все шло к худшему в этой худшей из всех возможных галактик, а если что-то и может стать еще хуже, то обязательно станет. Вероятно, именно поэтому он был еще жив и ни разу не допустил гибели своих людей.

Поздним утром с корабля доставили четыре тачки. С ними прибыли точильный камень, две лучковые пилы, множество мотыг, лопат и топоров, ящики с ножами, кухонной посудой и всевозможными товарами для торговли, включая пустые бутылки из-под вина и виски, накопившиеся за последние четыре года.

Разговоры за ланчем шли исключительно о языковой проблеме. Лилиан Рэнсби, не ложившаяся спать до рассвета и только что проснувшаяся, пребывала в унынии.

— Даже не представляю, что нам делать дальше, — призналась она. — Гленн Орент, Анна и я бились над проблемой всю ночь, но результат нулевой. Мы выделили примерно сотню звуков, напоминающих слова, и около двадцати из них были использованы по нескольку раз, но мы так и не смогли приписать хотя бы одному ка-кой-либо смысл. И никто из свантов не отреагировал идентично на неоднократно повторяемые нами слова.

— Я уже начинаю сомневаться, что у них вообще есть язык, — заметил офицер флотской разведки. — Да, они издают много звуков. Ну и что? Мартышки тоже постоянно верещат.

— У них должен быть язык, — заявила Анна де Джонг. — Ни одну мысль невозможно выразить без вербализации.

— А общество подобной сложности невозможно без какого-либо средства общения, — поддержал ее с другого фланга Карл Дорвер. Он уже и прежде приводил этот аргумент. — Знаете, — добавил он, — я уже начинаю гадать: а вдруг это телепатия?

Все уставились на него с удивлением.

— О, я сомневаюсь, что… — начала было Анна и смолкла.

— Да, знаю, что раса телепатов — старая байка, которую веками повторяли рассказчики о приключениях на новых планетах, но… вдруг мы и в самом деле отыскали такую расу?

— Мне это не нравится, Карл, — сказал Лоугран. — Если они телепаты, то почему не понимают нас? Да и зачем им вообще разговаривать? К тому же ты меня никогда не убедишь, что их кудахтанье — не речь.

— Конечно, наши нервные структуры могут отличаться, — сказал Фэйон. — Я знаю, что известная аналогия между телепатией и радио не выдерживает критики, но в качестве довода вполне годится. Просто их приемники не могут принимать нашу длину волны.

— Черта с два не могут, — возразил Гофредо. — Мне с самого начала это не давало покоя. Ведь они реагируют так, словно понимают смысл сказанного. Не тот смысл, который вкладываем в слова мы, но какой-то свой. Когда Пол произнес чепуху, все они отреагировали одинаково — испуг, потом готовность к обороне. Процедура «ты — я» их просто изумила, как изумил бы нас набор семантически ясных, но внутренне противоречивых утверждений. Когда Лилиан попробовала представиться, это их потрясло и жутко перепугало…

— Мне их реакция показалась чуть ли не физическим отвращением, — интерполировала Анна.

— Когда попробовал я, они себя повели как щеночки, которым чешут животики, а когда вступил Марк, это их попросту поставило в тупик. Я наблюдал, как Марк им объяснял, что стальные ножи опасны. Демонстрацию они поняли, но когда он попытался добавить слова, то окончательно сбил их с толку.

— Ладно, забудем пока об этом, — предложил Лоугран. — Но если они телепаты, то зачем им устная речь?

— О, на это я могу ответить, — вызвалась Анна. — Допустим, когда-то они общались только словами, а телепатические способности развили медленно, сами того не сознавая. Они продолжали пользоваться речью, но поскольку телепатическая фраза достигает собеседника быстрее, чем произнесенная вслух, то теперь никто уже не обращает внимания на слова как таковые. Поэтому каждый говорит на собственном языке: он превратился в нечто вроде инструментального аккомпанемента к песне.

— Некоторые даже не утруждают себя речью, — кивнул Карл.

— Они просто гудят.

— Ладно, я это принимаю, — согласился Лоугран. — При выборе брачного партнера или в ситуациях групповой опасности телепатия может стать способностью, помогающей выживанию расы. Эта способность может участвовать в генетическом отборе, и те, кто ее лишен, подвержены большему риску.

«Не получится. Никак не получится», — подумал Марк и высказал свои соображения:

— Взгляните на их технологию. Здесь мы имеем либо юную расу, только что расставшуюся с дикарством, либо старую, уже окостеневшую. Все факты говорят в пользу последней версии. Юная раса не успела бы развить телепатию так, как предположила Анна. А старая раса продвинулась бы намного дальше нынешнего уровня. Прогресс есть процесс общения и накопления идей и открытий. Начертите график технологического прогресса на Терре: каждый крупный скачок происходил после улучшений в области связи. Печатный станок, железные дороги и пароходы, телеграф, радио. А теперь подумайте, как ускорила бы прогресс телепатия.

* * *

Солнце едва перевалило за полдень, когда сванты, спустившиеся на рассвете в поля, потянулись обратно в деревню. На мониторе ищейки люди видели, как туземцы в туниках и набедренных повязках поднимаются на холм, заходят в хижины и выходят уже в длинных хламидах. Оружия никто не прихватывал, но большой рог время от времени звучал. Пол Мейллард был доволен. Пусть даже на языке жестов, который он приравнивал к ловле форели на червя или стрельбе по сидящим кроликам, но все же он сумел им что-то внушить.

Когда они в три часа дня полетели в деревню, то не смогли отыскать на площади места для посадки грузовика. Тогда вперед выслали пару солдат в джипе, чтобы немного оттеснить толпу. Несколько туземцев, включая старейшину с посохом, принялись им помогать, и это быстрое сотрудничество восхитило Мейлларда. Когда грузовик сел и гости вышли, старейшина с посохом в накинутой поверх желтой хламиды красной скатерти начал произносить речь, явно уверенный, что его поймут все. Теория о телепатии стала казаться Марку более убедительной.

— Произнеси-ка им еще какую-нибудь чепуху, — предложил он Мейлларду. — На этом мы завязли вчера.

Но Мейллард заметил нечто, что привело его в восторг.

— Погоди-ка, — сказал он. — Они что-то хотят сделать.

Так оно и оказалось. Туземец с посохом и трое его сопровождающих приблизились. Свант с посохом коснулся своей брови.

— Фвонк, — произнес он и добавил, указав на Мейлларда: — Хункл.

— Они поняли! — радостно воскликнула Лилиан. — Я знала, что они поймут!

— Фвонк, — повторил Мейллард, указав на себя.

И ошибся. Старейшина немедленно его поправил, произнеся правильное слово:

— Фвонк.

Три его спутника согласились, что это и есть личное местоимение, но на этом их согласие кончилось — они указали на себя и произнесли, соответственно: «пвинк», «твилт» и «круш».

Гофредо расхохотался каким-то лающим смехом. Он оказался прав: все, что могло пойти не так, пошло не так. Лилиан процедила некое неподобающее даме слово. Сванты пялились на них, точно гадая, что все это может означать. Потом собрались в кружок и яростно заспорили. Спор распространился, как рябь по поверхности пруда — вскоре все или бормотали, или дули в флейты и свирели. Затем рявкнул большой рог; и Гофредо мгновенно сорвал с пояса рацию и что-то быстро произнес в микрофон.

— Что ты делаешь, Гофредо? — тревожно спросил Мейллард.

— Вызываю подкрепление. Не хочу рисковать. — Он бросил в рацию еще несколько слов и произнес через плечо — Райнет, три очереди в воздух по одной секунде.

Солдат задрал в небо ствол автомата и выпустил три короткие очереди. После первой же наступила тишина, но ее немедленно сменил оглушительный вой.

— Луис, ты идиот! — заорал Мейллард.

Гофредо вскарабкался на крышу джипа, где его могли видеть все, выхватил пистолет и дважды выстрелил в воздух.

— Эй, вы все, молчать! — рявкнул он, словно это могло принести хоть какую-то пользу.

Как ни странно, принесло. Толпу окутала тишина. Гофредо заговорил снова, точно обращаясь к испуганной собаке или лошади:

— Успокойтесь, успокойтесь. Никто вам не причинит вреда. Это всего лишь шумная терранская магия…

— Выгружайте подарки, — велел Мейллард. — Устроим большое шоу. Сперва стол.

Рявкнувший было рог быстро смолк. Пока терране устанавливали длинный стол и раскладывали на нем подарки, прибыл второй грузовик, доставивший двадцать солдат с винтовками. Туземцы оценивающе взглянули на них, но продолжили слушать Гофредо. Мейллард отвел мэра? архиепископа? хозяина поместья? в сторонку и заговорил с ним на языке жестов.

Когда вновь наступила тишина, Хоуэлл положил в тачку мотыгу и лопату и выкатил ее на расчищенное перед столом место. Поработав некоторое время мотыгой, он набросал лопатой полную тачку земли, покатал ее взад-вперед, затем высыпал землю обратно в яму и заровнял ее. Двое солдат приволокли восьмидюймовое бревно, отрубили от него топором несколько чурбаков, затем отпилили еще один пилой, раскололи их все на поленья и наполнили тачку дровами.

С ножами, украшениями и прочими мелочами проблем возникнуть не могло — их хватит на всех. Прочие же подарки распределить будет труднее, и Мейллард с Дорвером пустились в спор о том, как и кому их вручать. Если не проявить осторожности, то немало новеньких ножей обагрится кровью.

— А пусть они сами выстроятся в очередь, — предложила Анна. — Это даст им идею о справедливом разделе, а мы кое-что узнаем об их внутреннем статусе и социальной иерархии.

* * *

Туземец с посохом без колебаний встал первым, за ним — три его спутника, а далее выстроились остальные жители деревни. Независимо от того, получал ли кто из них подарки накануне, каждому вручили по ножу, бандане и дешевому украшению, а в довесок по чашке и тарелке из нержавейки, ведру и пустой бутылке с пробкой. Туземки не расхаживали с ножами на поясе, поэтому им подарили по бойскаутскому ножику на шнурке, чтобы носить на шее. Всех щедро одарили рационом и сластями. Подростки тоже получили по ножичку и пригоршне сластей.

Анна и Карл наблюдали, по какому принципу туземцы образуют очередь; Лилиан снимала все на видео. Убедившись, что солдаты успешно справляются с раздачей подарков, Хоуэлл присоединился к наблюдателям. Едва он подошел, к хвосту очереди робко приблизились двое — мужчина в набедренной повязке под кожаным фартуком и женщина в грязной и драной тунике. Как только парочка встала в очередь, подошел свант в синей хламиде, бесцеремонно оттолкнул голодранцев и занял их место.

— Эй, не смей! — крикнула Лилиан. — Карл, пусть он отойдет.

Карл забормотал что-то о социальном статусе. Парочка попыталась встать следом за оттолкнувшим их мужчиной, но подошел новый свант и тоже вытолкал их из очереди. Хоуэлл шагнул вперед, сжав кулак, но вовремя вспомнил, что не знает, чем завершится удар — он мог с равным успехом сломать как шею туземцу, так и костяшки своих пальцев. Тогда он схватил сванта в синем обеими руками за запястье, сделал ему подсечку и резко дернул. Туземец пролетел футов шесть. Затем Марк оттолкнул последнего в очереди туземца и поставил неудачливую парочку перед ним.

— Марк, не надо было этого делать, — упрекнул коллегу Дорвер. — Мы ведь не знаем…

Свант сел, тряся головой. Потом до него дошло, как скверно с ним поступили. Зарычав от ярости, он вскочил, подняв над головой терранский нож. Хоуэлл машинально выхватил пистолет и сдвинул пальцем предохранитель.

Свант застыл, точно наткнулся на невидимую стену, потом выронил нож, втянул голову в плечи и накрыл ладонями гребень на макушке. Попятившись на несколько шагов, он повернулся и юркнул в ближайшую хижину. Остальные туземцы, включая женщину в драной тунике, что-то встревоженно закудахтали, и лишь мужчина в кожаном переднике остался спокоен, монотонно бормоча: «груух-груух».

К месту происшествия уже мчался Луис Гофредо, сопровождаемый тремя солдатами.

— Что случилось, Марк? Неприятности?

— Все уладилось.

Он рассказал Гофредо о случившемся. Дорвер все еще возражал:

— …Социальная иерархия. Возможно, в соответствии с местными обычаями этот свант был прав.

— К черту местные обычаи! — разгневался Гофредо. — Здесь форпост Терранской федерации, и правила устанавливаем мы. А одно из них гласит: нельзя выталкивать человека из очереди. Если вдолбить это наглецам сейчас, потом у нас будет меньше работы.

— Он обернулся и крикнул солдатам у стола: — Ситуация под контролем. Продолжайте раздачу.

Туземцы жалостливо загримасничали, изображая удовольствие. Возможно, парень, которого окоротил Марк, не пользовался в деревне особой популярностью.

— Ты просто выхватил пистолет, и он бросил нож и убежал? — спросил Гофредо. — И другие тоже испугались?

— Правильно. Все они видели, как ты стрелял. Шум их очень напугал.

Гофредо кивнул:

— Значит, надо избегать случайной стрельбы.

Пол Мейллард придумал принцип раздачи мотыг, лопат и топоров. Приняв, что в каждой хижине живет одна семья — хотя тут он мог легко ошибиться, — он подсчитал, что мотыг и лопат хватит на всех, зато один топор придется на три дома. Пол сел с солдатом в джип и облетел деревню, оставляя топоры возле дверей. Хижины, как выяснилось, были не глинобитными, а построенными из бревен, обмазанных снаружи глиной. Это разбило его теорию о том, что строения периодически сносят, и оставило без объяснений происхождение холма.

С тачками, точильным камнем и двумя пилами возникла более серьезная проблема. Никто не мог дать гарантии, что (благородные? капиталисты? политики? выдающиеся граждане?) просто-напросто их не присвоят. Пола Мейлларда это тревожило, но остальные склонялись к тому, что этот вопрос туземцы должны решить сами. Однако не успел джип взлететь, как в деревне начался яростный спор, сопровождаемый дикими воплями и визгом. И когда люди сели в лагере, до них донесся рев большого рога.

* * *

В одном из сборных домиков устроили штаб группы контакта, собрав там все мониторы наблюдения и связи и отгородив для Лилиан звукоизолированную кабинку, где она могла изучать записи. Из деревни они вернулись уже к обеду и продолжили начатый за ланчем разговор. Карл Дорвер еще более уверился в своей теории телепатии и окончательно привлек на свою сторону Анну де Джонг.

— Вот, посмотрите сами, — показал он на монитор ищейки, передающей вид сверху на деревенскую площадь. — Они уже приходят к соглашению.

Похоже, он был прав, хотя суть этого соглашения оставалась неясной. Рог перестал реветь, шум и возбуждение стихали. Всем показалось странным, что спокойствие начало распространяться из той же точки, где начался бедлам — от центра площади к периферии толпы. Точно так же распространялась паника, когда Гофредо приказал стрелять и, как припомнил теперь Марк, когда он усмирял нарушителя очереди.

— Предположим, что несколько туземцев в центре толпы пришли к согласию, — сказала Анна. — Оли начинают мыслить в унисон, усиливая мощь своего телепатического сигнала. Их мысли начинают доминировать среди ближайшего окружения, односельчане тоже к ним присоединяются, еще больше усиливая сигнал, и тот распространяется на всю группу. Ментальная цепная реакция.

— Это объясняет и механизм лидерства в их сообществе. Я как раз над ним размышлял, — возбужденно добавил Дорвер. — У них ментальная аристократия — особо одаренная группа телепатов, действующая едино и согласованно и внушающая свои мысли остальным. Готов поспорить, что назначение рога — отвлекать мысли остальных, чтобы облегчить доминирование. А звуки выстрелов вызвали у них потрясение и нарушили ментальную связь. Неудивительно, что они настолько испугались.

Но Беннета Фэйона это отнюдь не убедило.

— Пока что эта теория о телепатии остается лишь предположением. Мне намного легче принять мысль, что имеется некая фундаментальная разница в том, как они и мы преобразуем звуки в осмысленную информацию. Мы лишь думаем, что гребни у них на головах есть внешние органы слуха, но совершенно не представляем, какая нервная связь существует между гребнем и мозгом. Хотел бы я знать, как они избавляются от покойников — мне нужна парочка свежих трупов. Жаль, что они не воинственны. Ничто лучше хорошей битвы не продвигает вперед анатомию, а об анатомии свантов мы не знаем практически ничего.

— Думаю, органы слуха у местных животных устроены так же, — сказал Мейллард. — Когда с корабля доставят колеса для фургонов, мотыги и кузнечное оборудование, мы их обменяем на скот.

— А когда ребята разобьют в горах второй лагерь, я намерен от души поохотиться, — добавил Лоугран. — И привезу тебе диких животных.

— Итак, я остановлюсь на предположении, что издаваемые ими звуки есть осмысленная речь, — подытожила Лилиан. — До сих пор я пыталась провести их фонетический анализ. Теперь же я проанализирую структуру звуковых волн. Неважно, как преобразует звуки нервная система — через воздух они в любом случае проходят в форме звуковых волн. Для начала я приму, что и лорд-мэр, и его приспешники, показывая на себя, хотели выразить одно и то же, и попробую выяснить, имеют ли все четыре слова общие характеристики.

Когда закончился обед, разговоры пошли по второму кругу и без особых надежд на прорыв. Все по очереди надиктовали речь про хливких шорьков в салуне «Мэйлмьют» — Лилиан захотелось узнать, в чем проявится разница. Луис Гофредо распорядился осветить лагерь прожекторами, а за его пределами расставил фотоэлектрических роботов-часовых и поднял в воздух на патрулирование пару ищеек с инфракрасными прожекторами и рецепторами. Он также настоял, чтобы все его люди и строители Дэйва Квестелла держали оружие наготове. Туземцы в деревне проявили такое же недоверие к людям. Они не стали загонять вечером скот с пастбищ на холм, но с наступлением темноты разожгли сторожевые костры вдоль палисада.

* * *

Часа через три после прихода ночи индикатор на контрольной панели, куда поступали сигналы от роботов-часовых, затрещал, как напуганная гремучая змея. Все, кто лениво переговаривался или записывал сделанные за день наблюдения, насторожились. Дремавший на стуле Луис Гофредо мгновенно вскочил и метнулся к контрольной панели. Его заместитель, игравший в шахматы с Вилли Чалленмахером, встал, снял со спинки стула пояс с оружием и надел его.

— Не дергайтесь, — сказал Гофредо. — Наверное, сюда бредет местный эквивалент коровы или лошади, отбившейся от стада.

Он уселся перед монитором одной из ищеек и взялся за рукоятки дистанционного управления. Монохромное изображение, преобразованное из инфракрасного, переместилось — ищейка развернулась по кругу и сменила курс. На другом экране изображение лагеря стало удаляться — вторая ищейка набирала высоту.

— Это мелкая группа, — заметил Гофредо. — Что-то я их не вижу… Ага, увидел. Всего двое.

Через поля, низко пригнувшись, осторожно крались две гуманоидные фигуры, одна крупнее другой. Ищейка снизилась, и Марк их узнал — те самые мужчина и женщина, которых туземец в синем пытался днем выгнать из очереди. Гофредо тоже их узнал.

— Твои приятели, Марк. Гарри, — приказал он своему подчиненному, — сходи предупреди остальных. Их только двое, и настроены они вроде бы мирно. Пусть ребята не попадаются им на глаза — мы не хотим их спугнуть.

Ищейка еще больше снизилась и теперь летела следом за парочкой. Мужчина лишился фартука, а туника женщины стала еще более грязной и рваной. Женщина вела мужчину за руку, время от времени останавливаясь и озираясь. Ищейка над холмом показывала лишь нескольких туземцев, дремлющих у костров. Через некоторое время парочка подошла к освещенной границе лагеря, и там туземцы, похоже, поняли, что отступать теперь некуда. Они выпрямились и решительно двинулись вперед. Женщина, по всей видимости, вела своего спутника.

— Что происходит, Марк?

Вопрос задала Лилиан — очевидно, она только что вышла из своей звукоизолированной лаборатории.

— Ты их знаешь — те двое из очереди. Похоже, у нас появились друзья, среди туземцев.

Все вышли наружу. Аборигены, войдя в лагерь, остановились. Мужчина в набедренной повязке секунду размышлял: чего он боится больше — повернуться и убежать или же шагнуть вперед. Женщина, держа его за руку, повела мужчину к людям. Оба сван-та были покрыты синяками и царапинами, к тому же лишились полученных днем подарков.

— Их избили и обобрали, — гневно произнес Гофредо.

— Видишь, что ты наделал, Марк? — начал Дорвер. — По их обычаям они не имели права опережать других и теперь за это поплатились.

— Будь я на месте Марка, тот тип так легко бы не отделался.

— Гофредо повернулся к Мейлларду. — Слушай, это твое шоу, Пол. Как ты им командуешь — дело твое. Но я лично отвёл бы эту парочку в деревню, выяснил, кто их избил, и преподал остальным урок. Если ты собираешься колонизировать эту планету, то должен утвердить здесь законы Федерации, а эти законы гласят, что на людей нельзя набрасываться, избивать их и грабить. И совсем не обязательно знать их язык, чтобы дать им понять, чего мы хотим, а чего нет.

— Потом, Луис. Когда заключим с кем-нибудь договор… — Мейллард прервал себя на полуслове. — Смотрите!

* * *

Женщина принялась жестикулировать. Она указала на деревню на холме. Потом очертила в воздухе контуры подаренного накануне ведра и резко дернула рукой, точно вырывала его у себя. Затем изобразила нож, бандану и другие предметы и снова символически их отобрала. Имитировав удары, показала синяки на себе и на мужчине. Разыгрывая эту пантомиму, она что-то возбужденно говорила высоким пронзительным голосом. Мужчина, как и вчера, бормотал свое «груух-груух».

— Нет, мы не можем предпринимать карательных действий, — решил Мейллард. — Не сейчас. Но для них нам придется что-то сделать.

Похоже, парочка не жаждала мести. Женщина повернулась к деревне и сделала выразительный жест отрицания, затем поклонилась терранам, прикрыв брови ладонями. Мужчина повторил ее действия, затем сванты выпрямились. Женщина указала на себя и мужчину, обвела рукой круг сборных домиков и посадочный модуль и засуетилась, подбирая воображаемый мусор и подметая воображаемой метлой. Мужчина принялся стучать воображаемым молотком и рубить воображаемым топором.

Лилиан негромко хлопнула в ладоши:

— Хорошо. Наконец-то я их поняла. «Позвольте нам остаться, и мы станем для вас работать». Что скажешь, Пол?

Мейллард кивнул:

— Карательная акция не рекомендуется, но мы выскажем свое отношение, приняв их. Скажи это им, Луис — похоже, туземцам нравится твой голос.

Гофредо положил ладони на плечи туземцев.

— Вы… останетесь… с нами. — Он показал на лагерь. — Вы… остаетесь… здесь.

На лицах туземцев появилось забавное плаксивое выражение, означающее радость и счастье. Мужчина «загруухал», женщина защебетала. Гофредо взял женщину за руку, ткнул пальцем в мужчину, потом в женщину и вопросительно хмыкнул.

Женщина положила руку на голову мужчины, затем опустила ее вниз на высоту примерно фута. Потом взяла на руки воображаемого младенца, побаюкала его немного, поставила на землю и медленно подняла руку, пока ее ладонь снова не сравнялась по высоте с макушкой мужчины.

— Все ясно, мамаша, — сказал Гофредо. — Бери сыночка и пошли со мной. Я вам выдам, что полагается, и подыщу пару коек. Только чем прикажете их кормить? — добавил он. — Полевым рационом?

* * *

Мамаше и сынку снова дали то, что у них отобрали соплеменники. Мужчине подарили солдатский камуфляжный комбинезон; Лилиан дала его матери купальный халат цвета лаванды, а Анна — красный шарф. Им отвели уголок на складе, сперва убедившись, что там нет ничего такого, что может им навредить или что они сами могут испортить. Оба получили по паре одеял и по надувному матрацу, которые привели их в восторг, хотя койки их сперва озадачили.

— Как думаешь, чем их следует кормить, Беннет? — спросил Мейллард, когда сванты улеглись спать, а терране вернулись в штабной домик. — Ты говорил, что местная пища безопасна для терран.

— Да, но это правило совсем не обязано действовать в обратном направлении. Наша пища может их убить, особенно мясо. И никакого кофеина и алкоголя!

— Алкоголь им не повредит, — возразил Чалленмахер. — Возле некоторых хижин я заметил большие кувшины, где бродил какой-то фруктовый сок. Через год из него получится неплохое вино. Це-два аш-пять о-аш на всех планетах одинаков.

— Ладно, завтра раздобудем местной еды, — решил Мейллард.

— Только изъясняться придется на языке жестов, — вздохнул он.

— Прихвати на помощь мамашу — она быстро соображает, что к чему, — посоветовала Лилиан. — Но ее сыночек, как мне кажется, деревенский дурачок.

— Хоть мы и не понимаем психологии свантов, все равно очевидно, что он ненормальный, — согласилась Анна де Джонг. — Даже жалко смотреть, как он цепляется за мамочку. По возрасту уже взрослый, а по уму, словно маленький ребенок.

— А вот вам и объяснение! — воскликнул Дорвер. — Умственно ущербный среди телепатов, постоянно вторгающийся в головы остальных со своими иррациональными и отвратительными мыслями. Неудивительно, что его отвергают и шпыняют. А в сообществе с таким культурным уровнем к матери ущербного ребенка относятся с предубеждением.

— Да, конечно, — мгновенно согласилась Анна. Она и Дорвер уже считали гипотезу о телепатии доказанной.

Что ж, может, они были правы. Марк повернулся к Лилиан:

— Что тебе удалось узнать?

— У всех четырех слов есть общая характеристика. Легкий всплеск на частоте семьдесят два герца. Но странно: когда я пыталась воспроизвести этот звук, всплеск не проявлялся.

Воистину странно. Если свант что-то говорил, он испускал звуковые волны. Если Лилиан воспроизводила звук, то должна была имитировать и волновую структуру. Марк сказал это, и Лилиан согласилась.

— Зайди, посмотри сам, — пригласила она.

Лилиан воспользовалась визуализирующим анализатором. Прибор через систему фильтров разбивал звуки на частотные группы, транслировал их в цвета от тускло-красного до фиолетового на границе с белым, фотографировал цветовую структуру на скоростную кинопленку, автоматически ее проявлял, печатал с негатива позитивную копию и проецировал с замедленной скоростью на экран. Когда Лилиан нажала кнопку, записанный голос произнес: «фвонк». Секунду спустя на экран спроецировались вертикальные линии различной длины и цвета.

— Запомни эти зеленые линии, — сказала она. — А теперь смотри.

Она нажала другую кнопку, подхватила выползшую из щели фотографию и прикрепила ее рядом с экраном. Затем взяла микрофон и произнесла в него «фвонк». На слух слово прозвучало очень похоже, но на экране заплясали линии с совершенной иной структурой — на месте зеленых оказались бледно-голубые. Лилиан продемонстрировала и три других туземных голоса, произносящих предположительно слово «я». Одно было по большей части синим, в других примешано немало желтого и оранжевого, но у всех трех имелся зеленый всплеск.

— Похоже, это и есть информация, — предположил Марк. — А остальное просто шум.

— А может, один из них говорит: «Это я, Мумбо Юмбо, сын Мумбо Джумбо», а другой — «Это я, крепкий парень, побью любого в деревне»?

— И все это в одном слове? — не поверил Марк, потом пожал плечами. Откуда ему было знать, сколько информации туземцы могут втиснуть в одно слово? Он взял микрофон и произнес: «фвонк». Анализатор выдал структуру сказанного им слова — чуть более насыщенную по цвету и с более длинными линиями, чем у Лилиан, но почти совпадающую с ее структурой, зато совершенно не похожую на структуру любого из свантов.

Поодиночке, по двое и трое стали собираться остальные. Они вглядывались в танец цветных линий на экране, отображающий четыре свантских слова, возможно, означающих «я». Все по очереди пытались их воспроизвести. Лучше всех получилось у Луиса Гофредо и Вилли Чалленмахера. Беннет Фэйон продолжал настаивать, что у свантов нормальный и понятный — для других свантов — язык. Анна начала понемногу сомневаться в гипотезе Дорвера и признала, что есть разница между звуком на уровне события, то есть проносящейся в воздухе звуковой волной, и звуком на уровне объекта, то есть его восприятием нервной системой. Скорее всего, разгадка таилась именно здесь: слуховое восприятие туземцев устроено именно так, что для них «фвонк», «пвинк», «твилт» и «круш» слышатся одинаково.

К тому времени эти четыре слова стали для членов группы контакта ругательными.

— Но если я слышу два одинаковых звука, то почему анализатор слышит их разными? — потребовал ответа Карл Дорвер.

— Его уши получше твоих, Карл. Посмотри, как много в этом слове звуков различной частоты и как они перемешаны, — пояснила Лилиан. — И все равно этот анализатор недостаточно чувствителен и селективен. Спрошу Айишу Кейтли, не сможет ли она собрать мне прибор получше.

Айиша служила на корабле офицером по сигналам и детекторам. Дэйв Квестелл заметил, что для нее выдался тяжелый день и она наверняка сейчас спит. До всех только сейчас дошло, насколько уже поздно.

— Ладно, я вызову корабль и оставлю ей сообщение. Прочтет, когда проснется. Но пока у нас не появится прибор, способный отыскать смысл в этой мешанине звуков, я в тупике.

— Ты в тупике, и точка, Лилиан, — заявил ей Дорвер. — В том, что туземцы бормочут, смысла не больше, чем в той чепухе о мюмзиках. А реальная информация передается с помощью телепатии.

* * *

Лейтенант Айиша Кейтли появилась на экране утром, когда группа контакта завтракала. Как и Лилиан, она была блондинкой.

— Я получила ваше сообщение. Похоже, у вас проблемы?

— Это еще мягко сказано. Ты поняла, с чем мы столкнулись?

— Вы не знаете, как устроены их голосовые органы? — спросила Айиша.

Лилиан покачала головой:

— Беннет надеется, что разразится война или эпидемия и у него появится парочка трупов для вскрытия.

— И он обнаружит, что их «уши» очень сложные. Я распознала в записях звуки, которые возникают при постукивании, трении и звоне натянутой струны, плюс обычные шипящие и жужжащие звуки. Изготовить вокодер для воспроизведения такой речи станет еще той проблемкой. Каким оборудованием ты пользуешься?

Лилиан еще продолжала объяснения, когда показались два посадочных модуля. Чарли Лоугран и Вилли Чалленмахер, которым предстояло вернуться на корабль и перебраться во второй лагерь, принялись собирать вещи. Остальные вышли из домика, Хоуэлл вместе с ними.

Мамаша и сынок наблюдали за садящимися модулями, держась поближе к группе терран. Сынок возбужденно озирался, а мамаша крепко держала его за руку, напоминая наседку возле цыпленка-переростка. Ее логика была ясна — эти люди знали все о спускающихся с неба больших штуковинах и не боялись их, поэтому надо держаться к ним поближе, и тогда все кончится хорошо. Сынок увидел выходящую из домика группу контакта, дернул мать за руку и ткнул пальцем в терран. Парочка просияла; теперь, когда все знали, что означает их мимика, выражение их лиц совершенно не казалось печальным. Сынок отвратительно загруухал, мамаша заставила его заткнуться, прикрыв рот ладонью, и парочка принялась изображать едоков, удовлетворенно потирать животы и указывать в сторону столовой. Беннет Фэйон перепугался и чуть ли не бегом припустился к повару, стоявшему в дверях, что-то выкрикивая по дороге.

Повар ответил Фэйону, тот остановился.

— Нечестивый святой Вельзевул, нет! — воскликнул он. Повар снова что-то сказал и пожал плечами. Фэйон зашагал обратно, бормоча себе под нос.

— Терранская свинина, — сообщил он остальным, вернувшись.

— Фрукты с Заратустры. Блинчики из картофельно-пшеничной муки, мед с Балдура и джем из огненных ягод с Одина. И по две больших чашки кофе. Просто чудо, что они еще живы. И если не помрут до ланча, можно уже не беспокоиться, опасно ли им есть то же, что и нам. Но я просто счастлив, что моральную ответственность за этот эксперимент несет кто-то другой.

Из штабного домика вышла Лилиан.

— Айнша прилетит сегодня днем и привезет много оборудования, — сказал она. — Молекулы в звуковых волнах мы пересчитывать не станем, но это единственное, чем мы не будем заниматься. Нам нужна лаборатория побольше, и тоже звукоизолированная.

— Скажи Дэйву, чего ты хочешь, — усомнился Мейллард. — Ты и правда веришь, что вдвоем вы сможете что-то раскопать?

Лилиан пожала плечами:

— Если там есть что раскапывать. Но сколько на это уйдет времени — уже другой вопрос.

* * *

Две шестидесятйфутовые черепахи, покрытые броней из коллапсиума, коснулись земли и выключили антигравитацию. Распахнулись люки, началась выгрузка каркаса для водонапорной башни и гнутых титановых листов для водяного бака. Анна пробормотала что-то насчет горячего душа и о том, как ей надоело обтираться губкой. Хоуэлл наблюдал за тем, что сгружают с другого модуля. Две дюжины четырехфутовых колес для фургонов в комплекте с осями. Связки мотыг. Лезвия серпов. Кузнечный горн, снабженный рычажными мехами, и наковальня весом в полторы сотни фунтов. Молоты, щипцы, кусачки и плоскогубцы.

Все были заняты, а мамаша и сынок прохлаждались. Они принялись просить работу, демонстрируя пустые ладони. «Эй, босс, чего делать-то?» Марк похлопал их по плечам.

— Не волнуйтесь, — сказал он, надеясь, что они догадаются по его тону, что спешить некуда. — Подыщем и вам какую-нибудь работенку.

Ему не очень-то понравилось увиденное. Свантам подарили инструменты — прекрасно. Но куда Важнее научить их технологиям. Люди на корабле об этом не подумали. Возьмем, к примеру, эти колеса. Выточенные на станке стальные ступицы, стальные ободья, трубчатые спицы, кованые и обработанные на станке оси. Сванты и через тысячу лет не сумеют такое воспроизвести. Ну, через сотню, если им кто-нибудь покажет, как добывать железную руду, выплавлять металл и обрабатывать его. И как построить паровую машину.

Он подошел и вытянул из связки мотыгу. Лезвие отштамповано прессом и приварено к трубчатой стальной рукоятке. Что ж, дерево для рукояток на космическом корабле отыскать трудно, даже на крейсере диаметром почти в полмили, и это придется признать. И эффективность у такой мотыги на две тысячи процентов больше, чем у туземных бронзовых царапалок. Однако идея не в этом. Даже если предположить, что первая волна колонистов прибудет сюда через полтора года, лишь лет через двадцать доставленные терранами фабрики смогут развернуть массовое производство товаров для торговли с туземцами. Идея состояла в том, чтобы научить их самих изготовлять вещи лучшего качества, дать им опору и подтолкнуть вперед, и тогда следующее поколение будет готово к антигравитации, атомной и электрической энергии.

Мамаша и понятия не имела, на что все эти железяки годятся. Однако сынок догадался — он возбужденно схватил Хоуэлла за рукав и, груухая, принялся тыкать пальцем в колеса и изображать, как он что-то копает, поднимает и толкает. Как тачку?

— Правильно. — Марк кивнул, гадая, поймет ли сынок этот жест как согласие. — Словно большая тачка.

Однако кое-что сынка озадачило. Колесо у тачки маленькое — он показал руками размер, — и одно. А эти большие и двойные.

— Давай-ка я тебе покажу, сынок.

Марк присел на корточки, вытащил из кармана блокнот и карандаш и нарисовал две пары колес, добавил сверху коробку фургона, потом запряженное четвероногое животное и идущего рядом свацта с палкой в руке. Сынок долго разглядывал картинку — похоже, сванты способны понимать рисунки, — потом подергал мать за рукав и показал рисунок ей. Мать ничего не поняла. Сынок взял у Марка карандаш и нарисовал другое животное, запряженное в волокушу. Затем принялся жестикулировать. Волокуша ползет по земле и движется медленно. У фургона есть колеса, они крутятся, и фургон едет быстро.

А Лилиан и Анна решили, что он деревенский дурачок! Скорее, местный гений. Крестьяне его просто-напросто не понимали и опасались его умственного превосходства.

Парочка приблизилась к колесам, рассмотрела их получше, потолкала. Сынок едва не приплясывал от возбуждения. Мамаша выглядела озадаченной, но колеса ей явно понравились.

Потом они посмотрели на кузнечный инструмент. Щипцы. Сынок никогда не видел ничего подобного. Хоуэлл давно гадал, как сванты обращаются с горячим металлом — наверное, с помощью большого пинцета, связанного из двух зеленых палок. Есть старинная арабская легенда о том, как аллах сделал первые щипцы и подарил их первому кузнецу, потому что никто не мог отковать щипцы, не имея под руками уже готовых.

Сынок не понимал принципа действия мехов, пока их не разобрали. А потом он совершил великое открытие. Колеса, меха и щипцы объединял один и тот же принцип — тот, который его народ, очевидно, еще не знал. Казалось, перед ним простерся целый мир, где он постоянно обнаруживал все новые предметы, движущиеся части которых проворачивались на оси.

* * *

К тому времени мамаша вновь проявила беспокойство — ведь ей надо заняться чем-то полезным, чтобы оправдать свое присутствие в лагере. Марк ломал голову над тем, какую работу ей подобрать, когда из дверей штабного домика его окликнул Карл.

— Марк, можешь нам одолжить ненадолго мамашу? — спросил он. — Хотим, чтобы она взглянула на фотографии и показала, какие из животных являются мясным скотом и какие растения уже созрели.

— Думаешь, из нее можно что-то вытянуть?

— Конечно — на языке жестов. Может, и пару слов узнаем.

Сперва мамаше не хотелось расставаться с сынком, но в конце концов она решила, что в лагере ему ничто не грозит, и вошла вместе с Дорвером в домик.

Строительная бригада Дэйва Квестелла уже принялась за котлован под фундамент для водонапорной башни. Воду для замешивания бетона им пришлось доставлять в баках из реки за четверть мили. Сынок с интересом наблюдал за их работой, и не только он — постепенно в отдалении собралась небольшая толпа его соплеменников. Они заметили сынка среди терран и принялись друг другу на него показывать. Тогда сынок скромно поднял внушительный топор и примерил его по руке.

Он и мамаша обедали в полдень с группой контакта. Поскольку завтрак их здоровью не повредил, Фэйон решил, что они могут спокойно есть и пить вместе с терранами. Туземцам понравилось вино. Они и прежде знали, что это такое, но новое вызвало их восхищение. Попробовали они и курить, но после первых же затяжек раскашлялись и решили, что курить им не нравится.

— Мамаша дала нам немало информации о растениях и животных. Большие зверюги, размером с носорога — чисто тягловый скот, их не едят, — сказал Дорвер. — Не знаю, то ли мясо у них плохое, то ли это табу, то ли они слишком ценные, чтобы их есть. Три остальных вида едят, а два из них доят. Насколько я понял, зерно здесь растирают в муку в больших каменных ступах.

Верно, Марк видел в деревне такие штуковины.

— Вилли, когда будешь в горах, поищи подходящий материал для мельничных жерновов. Мы им придадим форму ультразвуковыми резаками, туземцы же, когда поймут идею, сумеют обтесать камни и вручную. А вращать жернова смогут те большие животные. Узнал от нее хоть какие-то слова?

Мейллард угрюмо покачал головой:

— Ничего определенного. То же, что и вчера в деревне. Она что-то произносит, я повторяю, а она заявляет, что это неправильно, и повторяет то же слово. Лилиан делала записи, но получила такие же результаты, что и вчера. Спроси ее потом сам.

— А на мамашу она произвела тот же эффект, что и на остальных?

— Да. Мамаша вела себя очень вежливо и старалась этого не показывать, но…

После ланча Лилиан отвела Марка в сторонку, где их не могли услышать сванты. Она была почти в отчаянии.

— Марк, просто не знаю, что и делать. Она совсем как остальные. Стоит мне слово произнести рядом с ней, как ее чуть ли не в ужас бросает. Впечатление такое, что мой голос вызывает у нее очень неприятные ощущения. А ведь именно мне поручено разобраться с их языком.

— Что ж, кто умеет — делает, а кто не умеет — учит других. Ты ведь можешь изучать записи, говорить нам, какие слова что означают, и учить их распознавать и произносить. Ты же у нас единственный лингвист.

Кажется, эти слова немного утешили Лилиан — во всяком случае, Марк на это надеялся. Если они научатся общаться со свантами и оставят здесь группу для подготовки первой колонизации, он примкнет к ней, чтобы обучать туземцев терранским технологиям и изучать местные. Марк ожидал, что Лилиан тоже останется — она ведь лингвист. Но если теперь выяснится, что она не помощница, а обуза, то ей придется вернуться на корабль. Пол не станет держать на планете специалиста по языку, от которого туземцы шарахаются после каждого слова. А Марк не хотел расставаться с Лилиан. Они слишком много друг для друга значили.

* * *

В тот день мамаша доставила Полу Мейлларду и Карлу Дорверу немало хлопот. Они хотели, чтобы она отправилась с ними и помогла с покупкой скота. Перепуганная мамаша лететь не желала, и пришлось разыграть целый спектакль — полдюжины солдат изображали, как они будут ее охранять. Наконец до нее дошло, и все облегченно вздохнули, но тут ей стало страшно садиться в грузовик, куда погрузили мотыги и колеса для фургонов. Сынок сумел успокоить мать, но настоял на том, чтобы отправиться с ними, прихватив топор. Это означало, что охрану придется удвоить, дабы сынок держал себя в руках и не изрубил в капусту своих бывших обидчиков.

Все прошло гораздо лучше, чем ожидалось. Справившись с первым потрясением после взлета, мамаша пришла к выводу, что летать на грузовике ей очень нравится; сынок же с самого начала был в полном восторге. Туземцы в деревне никакой враждебности к парочке не проявляли. Купальный халат мамаши, зеленый комбинезон сынка и его большой топор стали символами их нового повышенного статуса. Даже лорд-мэр был с ними чрезвычайно учтив.

Мэра и нескольких жителей деревни взяли с собой на поля отбирать скот. В лагерь доставили десяток животных, включая пару Двухтонных тягловых зверюг. Чуть позже к ним добавились два полных грузовика всевозможных овощей. Все оказались очень довольны сделкой, особенно Беннет Фэйон, которому не терпелось немедленно забить небольшое мясо-молочное животное размером с овцу и взяться за работу. Гофредо посоветовал подождать до завтра — ему хотелось, чтобы возможно большее количество свантов увидели, как животное застрелят из винтовки.

Водонапорную башню уже завершили, а на ее верхушке закрепили большую сферическую цистерну. Подключили насос и систему для фильтрования воды, однако на горячий душ вечером пока нечего было рассчитывать. Придется еще прокладывать трубопровод к реке и, следовательно, копать канаву, пересекающую несколько возделанных полей, а это, в свою очередь, могло спровоцировать недовольство или бунт. Полу Мейлларду не хотелось, чтобы такое произошло до покупки скота.

Чарли Лоугран и Вилли Чалленмахер вернулись на корабль — они присоединятся к партии, отправляющейся в горы. В конце дня прибыла Айиша Кейтли и привезла с собой пять или шесть тонн приборов, блоков и оборудования, а в помощники — младшего офицера с корабля. Прибывшие осмотрели лабораторию Лилиан в штабном домике.

— Не годится, — сказала Айиша. — Нам и четверти аппаратуры сюда не впихнуть. Придется что-то построить.

В дискуссию вовлекли Дэйва. Да, он может построить достаточно большое здание для приборов и звукоизолировать его. Лучше всего бетонное, решил он, однако придется подождать, пока не протянут трубопровод и не заработает насос.

На следующее утро на полях вокруг лагеря собралась толпа зевак, и Гофредо решил убить животное. Ему еще не успели придумать имя и пока называли «домашнее, тип С». Его вывели туда, где всем было хорошо видно, солдат снял с плеча автомат, опустился на колено и прицелился. До животного было полторы сотни ярдов. Мамаша отправилась посмотреть, что происходит, а сынок и Хоуэлл стояли рядом, консультируя на языке жестов сооружение фургона. Солдат нажал на курок. Автомат плюнул огнем, и «домашнее-С» подпрыгнуло, рухнуло, дрыгнуло пару раз ногами и затихло. Туземцы, однако, этого не увидели, потому что жалобно выли и терли себе головы. Все, кроме сынка. Он лишь слегка удивился, увидев, что стало с «дом. С».

Сынок, как выяснилось, был глух как пробка.

* * *

Как и предвиделось, в то же утро, когда машина, копающая канаву, двинулась на север через поля, начались неприятности. Толпа свантов, увидев ее неумолимое продвижение через поле, где росло нечто вроде турнепса, преградила машине путь, что-то вереща и размахивая инструментами, многие из которых были изготовлены терранами.

Пол Мейллард был к такому готов. Из лагеря вылетели два грузовика. Один доставил солдат, выскочивших с ружьями на изготовку. К тому времени все сванты уже знали, что автоматы способны производить не только грохот. Мейллард, Дорвер, Гофредо и несколько помощников вышли из другого грузовика и выгрузили подарки. Переговоры вел Гофредо. Понять его сванты не могли, но им нравился его голос. Еще больше им понравились подарки, включающие полдюжины пустых полугаллонных бутылей из-под рома, брезент и множество разной мелочи. Машина двинулась дальше к реке.

Марк и сынок развернули кузницу, но для нее не было топлива. Группа солдат отправилась в лес за дровами. Когда они вернутся, дерево пережгут на уголь в выкопанной неподалеку от лагеря яме. Тем временем Марк и сынок занялись чертежами деревянного колеса с металлическим ободом. Из штабного домика вышла Лилиан с папкой под мышкой и поманила Марка.

— Иди сюда, — отозвался он. — Можешь говорить при сынке, он возражать не станет. Потому что ничего не слышит.

— Не слышит? Так ты хочешь сказать…

— Правильно. Сынок совершенно глух. Он не услышал даже выстрел. Представляешь, он единственный, у кого хватает мозгов вытряхивать песок из ботинка по направлению к пятке, и он же полная потеря для лингвистики.

— Выходит, никакой он не дурачок?

— Отнюдь нет. Вот, полюбуйся: вчера он впервые в жизни увидел колесо, а сегодня уже создает новую конструкцию.

Глаза Лилиан распахнулись.

— Так вот почему мамаша настолько ловко общается на языке жестов — она с ним так разговаривала всю жизнь. — Тут Лилиан вспомнила, что хотела показать Марку, и протянула ему папку. — Помнишь, как работал мой анализатор? Так вот, здесь схема того, что намерена сделать Айиша. Звуки будут разбиваться на фрагменты по частоте, но не фотографироваться и проецироваться, а направляться на другие анализаторы — по каждому на свой диапазон частот — и проецироваться на отдельный экран.

Их будет сорок, по одному на частотную полосу шириной в сто герц, от нуля до четырех тысяч. Это звуковой диапазон речи свантов.

Когда все тянули коктейль перед обедом, схема стала переходить из рук в руки. Беннет Фэйон целый день препарировал убитое животное, превратившееся просто в «домси». Беннет без интереса взглянул на схему, потом посмотрел вновь, уже пристальнее, поставил стакан, который держал в другой руке, и впился в схему глазами.

— Знаете, что тут изображено? — спросил он. — Это весьма близкая аналогия слуховых органов того животного. Гребень, как мы и предполагали, оказался наружным слуховым органом. Он испещрен мелкими выступами и бороздками. От каждой бороздки отходит длинная узкая мембрана. Они парные, по одной на каждой из сторон гребня, а от них тянутся нервы к скоплениям маленьких круглых мембран. От тех нервы ведут к сложному нерву-кабелю под гребнем и далее в мозг у основания черепа. Я не мог понять, как такая система работает, но теперь вижу. Каждая из крупных наружных мембран резонирует на звук в определенной полосе частот, а маленькие внутренние мембраны разбивают эти полосы на индивидуальные частоты.

— А сколько внутри этих маленьких мембран? — спросила Айиша.

— Тысячи. Внутренность гребня ими просто забита. Погодите, сейчас покажу.

Он вышел и вернулся с пачкой увеличенных фотографий и стопкой пластинок люцита, между которыми были зафиксированы образцы. Все принялись их рассматривать. Анна де Джонг, будучи практикующим психологом, имела и степень доктора медицины, а потому была обязана знать анатомию. Фотографии ее озадачили.

— Не могу представить, как они вообще слышат такими штуковинами. То, что мембраны улавливают звуки, я еще понимаю, но как они его передают дальше?

— Но то, что они способны слышать, несомненно, — заключил Мейллард. — Их музыкальные инструменты, реакция на наши голоса, то, как на них действуют громкие звуки вроде выстрела…

— Слышать-то они слышат, но не то, что слышим мы, — уточнил Фэйон. — Если ничто иное вас не убедит, то взгляните на эти образцы и сравните их со структурой человеческого уха или уха представителя любой известной нам разумной расы. Вот о чем я твердил с самого начала.

— Восприятие звуков у них развито до такого совершенства, что наш слух показался бы им глухотой, — сказала Айиша. — Я была бы счастлива создать детектор звука, хотя бы на одну десятую сравнимый по селективности с их слуховым аппаратом.

Вот, значит, как. То, как произносит «фвонк» лорд-мэр, и то, как произносит Мейллард, звучит для туземцев совершенно по-разному. Разумеется, «фвонк», «пвинк», «твилт» и «круш» звучит для них одинаково, но не будем слишком придираться к мелочам.

* * *

В тот вечер горячего душа так и не дождались: у бригады Дэйва Квестелла возникли проблемы с насосом, и в мастерской на корабле потребовалось заказать несколько сменных деталей. К следующему утру насос еще не был готов. Марк собирался показать сынку азы кузнечного искусства, но Лилиан и Анна решили научить мамашу нефонетическому идеографическому алфавиту и утром прихватили сынка в помощники. Лишившись ученика, Марк отправился взглянуть, как продвигается починка насоса. Десятка два свантов собрались с полей и тоже наблюдали за рабочими, сидя на лужайке.

Через некоторое время работа была завершена. Техник нажал кнопку, и насос заработал — пока всухую, издавая резкое потрескивание. Туземцы удивленно зачирикали. Затем по трубе пришла вода, и насос принялся издавать размеренное «чух-чух, чух-чух».

Похоже, новый звук свантам понравился: они загримасничали от удовольствия и придвинулись ближе. Подойдя футов на сорок

— пятьдесят, они присели на корточки и застыли, точно погрузившись в транс. С полей потянулись и другие, привлеченные звуками насоса. Они тоже подходили и садились на корточки, пока рядом с насосом не образовался полукруг. Цистерна водонапорной башни заполнялась медленно, и все это время очарованные сванты сидели совершенно неподвижно. Даже когда насос смолк, многие остались, надеясь, что он заработает вновь. У Пола Мейлларда зародилось нехорошее предчувствие, что подобное станет происходить всякий раз, когда будут включать насос.

— Они явно получают от этого удовольствие. И этот звук действует на них так же, как голос Луиса.

— Хочешь сказать, что я чухаю, как насос? — обиделся Гофредо.

— Я это выясню, — пообещала Айиша. — Когда насос снова включат, я запишу этот звук и сравню его с тембром твоего голоса. Ставлю пять к одному, что сходство отыщется.

Люди Квестелла подготовили фундамент звуковой лаборатории и начали заливать его бетоном. Для этого потребовалась вода, и в тот день насос работал до вечера. На следующий день для замешивания бетона потребовалось еще больше воды, и к полудню все население деревни завороженно припало к насосной. Мамашу звук насоса тоже заманил, и лишь на сынка никак не подействовал. Лилиан и Айиша сравнили записи голосов людей с записью звука работающего насоса. В голосе Гофредо отыскалась совпадающая частотная структура.

— Чтобы подтвердить это стопроцентно, потребуется новая аппаратура, но и на глаз сходство несомненное, — сказала Айиша. — Вот почему им так нравится голос Луиса.

— Теперь меня будут звать Старый Насос, — вздохнул Гофредо. — Скоро об этом узнают все, и прозвище прилепится ко мне до конца дней.

Теперь Мейллард всерьез встревожился. Беннет Фэйон тоже, о чем и заявил всем в тот день за коктейлем:

— Это их притягивает, словно наркотик. При первом «чух-чух» они теряют волю: садятся на корточки и слушают. Не знаю, что с ними при этом происходит, но мне страшно.

— Одно из последствий для меня очевидно, — добавил Мейллард. — Эта страсть мешает им работать на полях. А значит, есть риск, что они могут потерять часть урожая и начнут голодать.

Туземец, которого они прозвали лорд-мэр, очевидно, пришел к такому же выводу. На следующее утро он сидел у насосной вместе с остальными, положив посох на колени, но когда насос выключили, встал и направился к группе терран, начав на ходу страстную тираду. Договорив, он указал посохом на насосную, потом на полукруг все еще неподвижных односельчан. Затем на поля, на людей и снова на насосную. Другой рукой он энергично жестикулировал.

«Вы производите шум. Когда мои люди его слышат, они не могут работать. Поля остаются необработанными. Прекратите шум, и дайте моим людям работать».

Яснее не скажешь.

Тут насос включили вновь. Руки лорда-мэра стиснули посох; он напряженно боролся с собой, но тщетно. Его гневное лицо расслабилось, приняв жалостливое выражение радости; он повернулся и побрел к остальным, где тоже присел на корточки.

— Выключи насос, Дэйв! — крикнул Мейллард.

Пыхтение насоса прекратилось. Лорд-Мэр встал, неуклюже поклонился терранам и повернулся к односельчанам, что-то пронзительно крича и работая посохом. Несколько свантов тоже встали и присоединились к нему, расталкивая остальных. Постепенно площадь опустела.

Дэйв захотел узнать, в чем дело. Мейллард объяснил.

— И как нам теперь быть с водой? — спросил инженер.

— Звукоизолируйте насосную. Вы ведь можете это сделать?

— Конечно. Нарастим вокруг здания земляной холм. За пару часов справимся.

Теперь встревожился Гофредо:

— Такое случается всякий раз, когда мы колонизируем новую населенную планету. Мы даем туземцам нечто новое. Потом выясняется, что это новое для них вредно, и мы пытаемся это у них отнять. Вот тогда они выхватывают ножи, начинается стрельба…

В своей области Гофредо тоже был специалистом.

* * *

Во время ланча с ними из другого лагеря связался Чарли Лоугран и захотел поговорить с Беннетом Фэйоном.

— Странная получилась штука, Беннет. Я выстрелил в птицу… точнее, в крылатое млекопитающее… и свалил его. Оно было мертвым, когда упало на землю, но на теле я не отыскал и царапинки. Ты не мог бы сделать вскрытие и выяснить, как такое могло произойти?

— А далеко до него было?

— Футов сорок, не больше.

— Из какого оружия ты стрелял, Чарли? — спросила Айиша.

— Из пистолета «Марс-консолидейтед», калибр восемь с половиной. Ружье я оставил в лагере и вышел прогуляться…

— Начальная скорость пули — тысяча двести футов в секунду, — сказала Айиша. — Хватило ударной волны и звука выстрела.

— Не может быть! — воскликнул Фэйон.

— Хочешь побиться об заклад?

Спорить не захотел никто.

* * *

Мамаша ходила хмурая. Ей не нравилось, что люди Дэйва Квестелла сделали с домиком, откуда слышался такой приятный шум. Айиша и Лилиан утешили ее, заведя в звукоизолированную лабораторию и запустив лично для нее запись работающего насоса. Сынку это в любом случае было до лампочки — он весь день объяснял Марку Хоуэллу, что означают рисунки на бумаге. На это требовалась усиленная жестикуляция. Сынок освоил около тридцати идеограмм; комбинируя их и дорисовывая примитивные картинки, он мог выразить несколько простых идей. Есть, разумеется, предел числу знаков, которое кто угодно способен выучить и зазубрить — достаточно вспомнить, сколько лет писец в Китае осваивал азы своей профессии, — но это стало хотя бы началом метода общения.

Квестелл завершил звукоизоляцию насосной. Айиша испытала возле него чувствительный детектор звуков, прихватив для верности мамашу, но ни та, ни прибор не отреагировали, когда включили насос.

За работой строителей наблюдало несколько свантов. Они проявляли недовольство, а двое даже попытались помешать, и их пришлось отогнать прикладами. Явился лорд-мэр в сопровождении совета старейшин, несущих большой рог. Им удалось успокоить толпу и вернуть свантов на поля. Судя по всему, мэр был настроен по отношению к терранам приветливо и стремился с ними сотрудничать. Зависшая над деревней ищейка показала, что на площади собирается возбужденная толпа.

Сразу после ланча Беннет вылетел в другой лагерь на джипе и вернулся к трем часам дня вместе с Лоуграном. Они отнесли обернутый тканью сверток в препараторскую Фэйона. Когда настало время обеда, Мейлларду пришлось за ними идти.

— Извините, — сказал Фэйон, присоединившись к остальным.

— Даже не заметил, как пролетело время. Мы еще не завершили вскрытие этой «летучей мыши», как ее называет Чарли.

Непосредственной причиной смерти стал спазм всех мышц тела зверька. Некоторые за прошедшее время успели расслабиться, но не до конца. Кости или сломаны, или вывихнуты. Нет ни малейших следов внешних повреждений. Ее погубили собственные мускулы.

Фэйон обвел присутствующих взглядом.

— Надеюсь, никто не принял пари, предложенного Айишей, когда я улетал? Большие наружные мембраны в гребне выглядят неповрежденными, но многие маленькие внутри сильно сжаты — причем только в одной области — и таких сжатых больше слева от гребня, чем справа. А Чарли помнит, что она летела перед ним слева направо.

— Это рецепторные области, воспринявшие звук в частотном диапазоне выстрела, — пояснила Айиша.

Анна махнула в сторону Фэйона, точно передавая ему что-то.

— Теперь это твоя проблема, Беннет, — сказал она. — Причина не психологическая. Не могу согласиться с выводом о психосоматическом переломе и вывихе.

— Не суди предвзято, Анна. По-моему, это как раз из области твоих интересов.

Все взглянули на Марка с удивлением. Его специальностью была сравнительная технология. Все, связанное с биологией и психологией, не имело к нему никакого отношения.

— Мне многое не давало покоя с момента первого контакта. Но теперь я близок к мысли, что вот-вот пойму туземцев. Послушай, Беннет, высшие формы жизни на этой планете — и сванты, и дом-си, и «летучая мышь» — структурно идентичны нам. Я говорю не о макроуровне, скажем, о наших ушах и их гребнях, а об уровне молекул, клеток и тканей. Это так?

Фэйон кивнул:

— Биология этой планеты в точности терранского типа. Да. Я даже могу сказать, что, приняв необходимые меры предосторожности, мы сможем сделать пересадку тканей человека сванту, и наоборот.

— Айиша, способны ли звуковые волны пистолетного выстрела оказать тот физический эффект, о котором мы узнали?

— Абсолютно нет, — ответила она, а Луис Гофредо добавил:

— В меня стреляли из пистолета и промахивались с гораздо более близкого расстояния.

— Значит, причину надо искать в нервной системе животного.

— И все равно это проблема Беннета, — пожала плечами Анна.

— Я психолог, а не невролог.

— Как раз об этом я и твержу, — раздраженно сказал Фэйон.

— Их слух отличается от нашего. А вот вам и доказательство.

— Которое утверждает лишь то, что они вообще не слышат.

Марк ожидал взрыва, и коллеги его не разочаровали и дружно принялись возражать. Сигнальная реакция. Один лишь Пол Мейллард выдал семантически подходящий отклик:

— Что ты имел в виду, Марк?

— А то, что они не слышат звуки, они их ощущают. Вы все видели, как устроены их гребни. Эти штуковины не передают звуки дальше в мозг, как ухо человека. Они трансформируют звуковые волны в тактильные ощущения.

Фэйон выругался — медленно, четко и с расстановкой. Анна уставилась на него, выпучив глаза. Монитор ищейки показывал на деревенской площади нечто вроде бурного и шумного митинга протеста. Гофредо встал и еще больше убавил звук.

* * *

— Это может многое объяснить, — медленно проговорил Мейллард. — Например, как трудно им было осознать, что мы не понимаем их слов. Тычок в нос для любого останется тычком в нос. Они-то думали, что передают нам телесные ощущения. И не знали, что мы к ним нечувствительны.

— Но ведь… у них есть язык, — возразила Лилиан. — Они разговаривают.

— Но не так, как это делаем мы. Если свант хочет сказать «я», то для него это «пощекотать-щипнуть-потереть», даже если для нас это звучит «фвонк» — в том случае, если не звучит как «пвинк», «твилт» или «круш». Для сванта тактильные ощущения различаются не больше, чем массаж четырьмя различными парами рук. Наш аналог — слово, произнесенное четырьмя разными голосами. И они выработали код для выражения смысла с помощью тактильных ощущений, как мы выработали код для выражения смысла с помощью слышимых звуков.

— А разница в том, что когда один свант говорит другому: «я счастлив» или «у меня болит живот», он заставляет собеседника ощущать то же самое, — сказала Анна. — Такое общение намного убедительней. И вряд ли среди свантов популярен обмен симптомами. Карл! В этом ты был почти прав. Это не телепатия, но нечто очень похожее.

— Верно, — просиял Дорвер, уже оплакивающий свою скончавшуюся теорию телепатии. — И смотрите, как это объясняет их общество. Оно мирное, все быстро приходят к соглашению… — Он взглянул на экран и ахнул. На одном конце площади стоял лорд-мэр со своими приспешниками, а на другом столпилась оппозиция; противники в унисон орали друг на друга. — Похоже, в споре у них побеждают самые выносливые. Партия, которая дольше способна выдержать чувства оппонентов, в конце концов их убеждает и делает союзниками.

— Чистейшая демократия, — объявил Гофредо. — Правят те, кто шумит громче всех.

— И еще я готова поспорить, что когда свант заболевает, он ходит и распевает: «Я здоров, я себя прекрасно чувствую!» — заявила Анна. — Здесь самовнушение работает по-настоящему. Подумайте и об обратной связи. Некий свант испытывает некое чувство. Он его вербализует, а голос это чувство усиливает. Такое же чувство возникает у его слушателей, те тоже его вербализуют, усиливая его и в себе, и в нем. И так далее.

— Так и есть. Взгляните на их технологию. — Оказавшись на знакомой территории, Марк ощутил себя уютнее. — Мой друг, как-то говоря о нашей общей знакомой, заметил: «Когда ее монтировали, то напихали столько схем, управляющих чувствами, что не осталось места на схему мышления». Думаю, это идеальное описание ментальности свантов. Возьмите их бронзовые ножи и музыкальные инструменты. Замечательная работа мастеров, стремившихся выразить свои чувства через металл или дерево. Но придумать идею колеса или хотя бы щипцов? Увы! Как можно выразить первый закон Ньютона или второй закон термодинамики с помощью щекотки, пощипывания и поглаживания? А вот сынок смог ухватить идею. Его ущербность, если ее можно так назвать, отрезала его от ощущательного мышления. И он способен мыслить логически, а не чувственно.

Марк продолжил:

— Теперь я понял также, почему деревня расположена на холме.

До меня это дошло, когда я наблюдал, как ребята Дэйва возводят насыпь вокруг насосной. Мне не давало покоя отсутствие в деревне кладовых и амбаров для зерна, а также число людей, проживающих в столь немногочисленных и маленьких домиках. Скорее всего, деревня у них подземная, а домики — это лишь звукоизолированные входы в скрытые помещения, где сванты прячутся от не-приятных природных звуков — грома, например.

* * *

Из динамика монитора следящей за деревней ищейки доносился рев рога. Кто-то поинтересовался, для чего он нужен. Гофредо рассмеялся:

— Сперва я думал, что это боевой рог. Как раз наоборот — это рог умиротворения. Массовый транквилизатор. Помните, как в первый день они принесли его и направили на нас, чтобы сделать гостей миролюбивыми?

— Теперь я поняла, почему сынка отвергают и преследуют, — сказала Анна. — Должно быть, он издает всевозможные жуткие звуки, которых сам не способен услышать… нет, это неправильный термин, но у нас пока нет слова для его обозначения… и лишь у матери хватает терпения находиться рядом с ним.

— Он совсем как я, — поддакнула Лилиан. — Теперь и я поняла. Оказывается, я доставляю им сильные физические страдания, когда открываю рот. А мне всегда казалось, что у меня приятный голос, — жалобно добавила она.

— И он у тебя приятный — для человека, — утешила ее Айиша.

— Но для общения со свантами тебе придется его изменить.

— Изменить? Как?

— Воспользуйся анализатором и тренируйся. Кстати, именно из-за этого я и избрала своей специальностью акустику. У меня когда-то был голос как у простуженной вороны, но я завела себе привычку по часу в день разговаривать перед анализатором и за пару месяцев выработала совершенно другой голос. Кстати, попробуй добавить в свой голос частоты работающего насоса — те, что есть у Луиса.

— Но зачем? Какой в этом смысл? У свантов даже нет языка, который я могу выучить, а они не смогут выучить наш. Они ведь не в состоянии воспринять идею произнесения звуков ради звуков.

— Но ты отлично поработала с мамашей, обучая ее идеограммам, — возразил Мейллард. — Продолжай в том же духе, пока не обучишь ее базовому словарю «лингвы терры», а с ее помощью мы обучим еще нескольких свантов. И они станут нашими переводчиками — мы будем писать им то, что они должны сказать другим.

Пусть способ неуклюжий, зато надежный. И ничего иного мне в голову пока не приходит.

— Но со временем мы его усовершенствуем, — пообещала Айиша. — Разработаем вокодеры и визуализаторы. Пол, у тебя есть право реквизировать персонал из корабельного экипажа. Вызови меня — я останусь здесь и буду работать над этой проблемой.

Страсти на деревенской площади накалились. Оппозиция заметно теснила лорда-мэра и его команду.

— Советую быстро что-то предпринять, Пол, если не хочешь, чтобы пролилась кровь свантов, — тревожно посоветовал Гофредо. — Дай этим ребятам еще полчаса, и к нам заявятся гости с луками и копьями.

— Айиша, у тебя есть запись работающего насоса. Перенесите проигрыватель в джип, летите к деревне и включите над ней запись, — распорядился Мейллард. — И сделайте это немедленно. Анна, сходи за мамашей. Пусть она скажет всем, что отныне в полдень и еще на час-два после заката, когда с работой покончено, на деревенской площади будут даваться бесплатные насосные концерты.

Айиша вместе с помощником из младших корабельных офицеров и армейским лейтенантом торопливо вылетела к деревне. Все уставились на экран. Через пятнадцать минут над деревней показался джип. Описав круг, он снизился, и послышалось равномерное пыхтение насоса.

Вопли, верещание и рев умиротворяющего рога смолкли почти немедленно. Когда джип снизился до уровня крыш, противоборствующие группы быстро распались на составлявших их индивидуумов. Сванты сгруппировались в центре площади, присели на корточки, задрали головы и погрузились в восхитительные звуковые волны, омывающие их с небес.

— И что нам теперь — дважды в день посылать джип? — спросил Гофредо. — Над деревней все равно висит ищейка. Давайте встроим в нее динамик и таймер, пусть включает запись автоматически.

— А еще можно дать лорду-мэру запись и проигрыватель. Пусть он сам решает, когда им слушать, — предложил Дорвер. — И у нас одной заботой станет меньше.

— Нет! — гаркнул Марк столь неожиданно, что все вздрогнули.

— Знаете, чем это кончится? Никто не сможет выключить запись, ведь она их гипнотизирует или вгоняет в транс — называйте, как хотите. Они так и будут сидеть вокруг, умирая от голода, а когда истощится батарея, от жителей деревни останутся одни скелеты. Придется нам заниматься этим самим. Что поделаешь — таково уж Бремя Терранина.

— Это даст нам в руки и средство воздействия, — заметил Гофредо. — Если они станут себя очень хорошо вести, прибавим время поощрения, а если выкинут какую-нибудь штуку — выключим. И еще надо выяснить, что есть в голосе Лилиан такого, чего нет у всех нас, вычленить, сделать хорошую громкую запись и спрятать в арсенал вместе с мощным оружием. Знаете, когда мы отправимся в город на переговоры с местным царьком, у нас не возникнет никаких проблем.

— Но мы не должны злоупотреблять своим преимуществом, Луис, — серьезно проговорил Мейллард. — И имеем право использовать его только ради блага местного населения.

Он действительно говорил то, о чем думал. Только… Чтобы быть специалистом по истории технологии, надо знать и общую историю, а Марк отлично помнил, сколько раз высказывалось такое благое намерение. Некоторые из исторических личностей тоже произносили его искренне, но в конечном счете разница с лицемерами оказывалась невелика.

Фэйон и Анна уже с энтузиазмом обсуждали предстоящую работу.

— Сама не пойму, где тут кончается твоя специальность и начинается моя, — размышляла Анна. — Придется заняться этой проблемой вместе. Вот только как мы ее назовем? Во всяком случае как угодно, но только не слухом.

— Единственное, что мне приходит в голову — «неслуховое восприятие звуков», — сказал Фэйон. — Но уж больно неуклюжий термин.

— Марк, ты первый обо всем догадался, — напомнила Анна. — Что скажешь?

— «Неслуховое восприятие звуков»… Ничуть не хуже, чем «домашнее животное типа С». Надо просто сократить. И получится… Неслувозву… Или неслух.

Перевел с английского Андрей НОВИКОВ

Майкл Кэнделл
СОБАКИ, КОШКИ, ПОПУГАИ И ДРУГИЕ

Где ты пропадал? — с места в карьер обрушивается на меня она. — Дуралей ночью опять на пол кучу навалил. И Билли не показывается и даже не звонит. Ну ладно, рано или поздно он все равно объявится, и тогда головомойки ему уж точно не миновать. А ты, Марти, бери побыстрей швабру и наводи порядок. А то здесь так смердит, что все покупатели разбегутся.

Свое «Где ты пропадал?» она произнесла таким тоном, будто во всех бедах виноват один лишь я, и оттого я говорю обиженно:

— Извини, Сьюзан. Но разве ты не знаешь, как тяжело добраться до магазина по нашей говенной дороге?

Сьюзан ругательств на дух не переносит, но изредка, вот как, к примеру, сейчас, я бываю в дурном настроении и удержаться тогда нипочем не могу. Тем паче, что прав — дороги были неважнецкими еще во времена моего детства, а сейчас на них вовсе не протолкнешься. Это все из_:за того, что поглазеть на инопланетянина ежедневно отправляются и туристы, и всякие «шишки» из правительства, и ученые, но, поверьте мне на слово, узенькие кривые дороги на Северном Побережье не приспособлены для такого наплыва автомобилей. Вот и сегодня, например, из-за пробки на автостраде № 25-А автобус тащился от Эхо-авеню до Миллер Плэйс Роуд больше получаса. А ехать-то было всего ничего — один квартал! Люди же все рвутся и рвутся через наш городишко, Вэйдин Рива, в Шорехам, хотя без специального документа полицейские пропустят тебя не дальше Врукхэвенских лабораторий, где за приличную сумму покажут всего лишь шоу об инопланетянине. А я из-за этого наглотался автомобильных выхлопов, так что голова разболелась, как никогда раньше, и потому сейчас был вконец выбит из колеи. Головная боль — мой заклятый враг, хуже простуды и лихорадки, а все потому, что вырастает она из самой сердцевины мозга и не покидает меня целыми сутками.

Сказав «по говенной дороге», я сразу же прикусываю язык, потому что знаю, продолжи я в том же духе, мне несдобровать. Вообще, хотя ростом Сьюзан не выше пяти футов и двух дюймов, а весом самую толику тяжелее ста фунтов, связываться с ней решаются немногие, и даже ее собственные дети не дерзят ей, а ведь старший, Барри, уже ходит в восьмой класс. Прежде, помнится, Барри играл со мной, но когда подрос, стал меня стесняться, что вполне понятно, поскольку подростки вечно стесняются всего на свете и порой даже себя самих.

Так вот, убираю я, значит, за Дуралеем, а он, бедолага, стоит, поджавши хвост, и тут в магазин входит тот парень. По его походке и прищуренным глазам, и вообще манере держаться я сразу догадываюсь, что он ученый. Оглядев мельком торговый зал, он морщится от запаха. Мы, конечно, используем и кондиционер, и освежители воздуха, и хвойные экстракты, но воняет здесь все равно изрядно. Хотя, на что он надеялся, отправляясь в зоомагазин?

— Не подскажешь, как найти Немецкие Деликатесы Оскара? — спрашивает он меня.

Я, продолжая орудовать шваброй, объясняю ему, что раньше так назывался магазинчик рядом с почтой, но сейчас его там уже нет, потому что он стал одним из отделов нового супермаркета, который недавно построили на шоссе № 25-А прямо на том месте, где прежде была персиковая ферма, но и той фермы на этом месте тоже нет, потому что владельцы продали ее и укатили во Флориду; сейчас из наших мест многие перебираются во Флориду, но это не для меня, ведь я привык жить здесь.

Понял меня ученый, наверное, лишь отчасти, потому что он ни с того ни с сего вдруг показывает на Дейзи и спрашивает:

— Это попугай?

А Дейзи суматошно мечется по своей клетке — она всегда волнуется, едва завидев швабру. Сьюзан считает, что это оттого, что Дейзи, когда она была еще только птенцом, наказывали шваброй, но такое вряд ли возможно; по-моему, даже у самого подлого негодяя не поднимется рука на крошечного попугая. А как, по-вашему, прав я или нет? Хотя, с другой стороны, на свете полно всяких уродов, вспомнить хотя бы Шмидтов и то, что они творили со своей дочерью-крошкой. Историю о них я прочитал в последнем «Ньюсдэйе» раз, наверное, десять, и от этого желудок у меня едва не вывернулся наизнанку, а руки стали такими потными и дрожали так сильно, что я весь вечер не мог ничего делать.

— Это попугай, — подтверждаю я.

— Я и не знал, что они так громко кричат, — удивляется посетитель.

— Они не кричат, а разговаривают, — возражаю я.

— От такого разговора хочется на стену лезть, — говорит он.

Я пожимаю плечами — мол, каждому свое.

— Если его крик — это разговор, то о чем он толкует? — интересуется посетитель.

Я понимаю, что попугаи ему нравятся, хоть он и сказал, что от крика Дейзи ему хочется лезть на стену. Люди обычно любят попугаев, и это, думаю, потому, что попугаи ведут себя скорее как собаки или кошки, чем как птицы.

— Дейзи не он, а она, — объясняю я, а сам протираю при этом пол. — И говорит она много всякого разом. Во-первых, что я опять пользуюсь шваброй. Сьюзан — хозяйка магазина — считает, что прежний владелец бил Дейзи шваброй, но это — всего лишь теория Сьюзан, а не моя. — Ученый улыбается, я, тоже улыбаясь, продолжаю: — Если вы спросите меня, то, по-моему, Дейзи просто интересуется тем, как устроена швабра. Попугаи вообще очень умные. У них самый высокий коэффициент умственного развития из всех птиц. Помнится, я об этом читал где-то. Наверное, даже в энциклопедии. Не спорю, вороны — тоже умные птицы, но попугаям они и в подметки не годятся. Хотя многие считают иначе, но это потому, что о воронах люди кое-что знают, а о попугаях — почти ничего. Если вас интересует мое мнение, мистер, то знайте, Дейзи любопытно, как я выкручиваю швабру. Я это заключил из того, что она всегда, когда я это делаю, склоняет голову и внимательно на меня смотрит.

Умница Дейзи наклоняет голову и внимательно смотрит на меня, будто специально показывает ученому парню, что я имею в виду. Да, попугаи — действительно птицы смышленые, до того смышленые, что порой мне кажется, что они понимают каждое произнесенное нами слово.

— Вам интересно, что еще она говорит? — продолжаю я. — Она хочет полетать и просит нас хотя бы на время выпустить ее из клетки, но сделать этого мы не можем, потому что в магазине посетители.

— Так она кусается? — спрашивает ученый, с интересом глядя на Дейзи.

— Нет, мистер, не кусается, — уверяю его я. — Она лишь самую малость клюется, но клюв у нее, как и у всех попугаев, сильный, и потому, если она вас все же тюкнет, то вполне может потечь кровь, а Сьюзан вовсе не хочется, чтобы вы подали на нее в суд. Сьюзан очень печется о своем магазине. Оно и понятно: ей надо оплачивать обучение детей в колледже.

— А что еще говорит Дейзи? — спрашивает ученый, снова улыбаясь. Он, конечно же, в душе потешается надо мной, но я не против, поскольку знаю, что не всякий, кто потешается надо мной, желает мне зла. Когда я был помоложе, мне часто доставалось, потому что я чувствительный, как радар. Ученый парень непрерывно щурится, да и левый глаз у него изредка подергивается, но это вовсе не значит, что он желает мне зла, а если бы желал, я бы об этом уже догадался.

— Дейзи говорит, что вы нездешний, — сообщаю я. — По ее словам, вы вообще не из нашего штата. У попугаев чуткие уши, и они точно подмечают, что и как вы говорите.

— Верно, — признает ученый, — Дейзи права. Я из Вашингтона, округ Колумбия.

— Вот это да! — удивляюсь я. — А вы, поди, один из тех, кто работает с инопланетянином?

Он кивает, но с таким кислым выражением, будто узнал, что ему предстоит в выходные работать, тогда как все остальные отправятся развлекаться на пляж.

— Да, — подтверждает он с тяжким вздохом. — Я один из тех, кто работает с инопланетянином.

— Некоторые уверяют, что инопланетянин зеленый, как гороховый стручок, — говорю я, памятуя вчерашний разговор в баре. — А другие говорят, что цветом он, как шпинат. Так какого же он цвета на самом деле, как стручок или как шпинат?

Ученый хмурится, будто ему прежде и в голову не приходило, на какое растение похож инопланетянин.

— Не знаю, — признается он наконец. — Наверное, цветом он скорее схож с горохом, чем со шпинатом.

— Здорово! — восклицаю я.

Повод быть довольным собой у меня есть. Еще бы, ведь я сегодня узнал нечто важное, а узнать нечто важное, по-моему, — это почти что найти на улице деньги. Сегодня же вечером я скажу о цвете инопланетянина Джоу, и он будет удивлен тем, что мне известно об инопланетянине нечто такое, чего сам Джоу не знает. Джоу вообще помешан на инопланетянине, читает о нем все, что только можно, и если уж заговорит на эту тему, то его уже нипочем не остановишь. Но, оказывается, нечто важное можно узнать, и убирая за глупым далматинцем — а уж Дуралей, поверьте мне на слово, самый глупый на свете пес. Именно поэтому мы его и прозвали Дуралеем, но он, даже такой глупый, как есть, вовсе не плохой пес; сказать по правде, так я его очень даже люблю, может, даже больше, чем других собак, потому что он знает, когда нужно вести себя тихо, а это, согласитесь, для пса ой как важно.

Ученый смеется, но так тихо, невесело, будто и не смеется вовсе, а так, вежливо кашляет.

— А знаешь, ты оказал нам услугу, — говорит он, уже направляясь к двери. — Мы попробуем использовать кого-нибудь, кто понимает речь других видов.

— Рад был помочь, — говорю я, хотя и не уверен, что верно понял его слова насчет «других видов». Может, он имел в виду инопланетянина? Ученые думают по-другому, не как мы, и потому многие слова у них звучат как нормальные, но обозначают почему-то совершенно иное. Однако помочь людям я всегда готов. Таков уж я по природе. Если кто-то просит, меня о помощи, то я сразу все бросаю. Хотя последние дни в нашем городке мало кому, за исключением, конечно, животных, требуется моя помощь.

После ухода ученого Сьюзан и говорит мне:

— Здесь все еще безобразно воняет. Будь добр, Марти, не пренебрегай хвойным экстрактом.

Я выливаю остатки из бутылки в ведро с водой, от сильного хвойного запаха у меня немедленно начинает першить в горле, и я принимаюсь, точно заведенный, чихать. Из носа у меня течет, а я чихаю и громко, вслух считаю свои чихи:

— Ап-чхи раз, ап-чхи два, ап-чхи три, ап-чхи…

— Прекрати, Марти, — не терпящим возражения голосом велит мне Сьюзан.

В чихании есть несомненное преимущество — оно помогает от головной боли, и это, должно быть, оттого, что вместе с чихами из головы вылетает всяческий мусор.

* * *

Завидев, как я шагаю мимо чахлых сосенок по дорожке к дому, миссис Писконо принимается стучать в окно гостиной. Так она предлагает мне зайти к ней — очевидно, намеревается что-то сообщить. Она всегда, если хочет поговорить со мной, случит чем-то твердым, наверное, ключом, в окно, но стучит она до того энергично, что, не сомневаюсь, в один прекрасный день высадит стекло. Пропустить ее стук мимо ушей я при всем желании не могу и потому отправляюсь к ней, а не поднимаюсь, как намеревался, сразу: по лестнице в свою комнату готовить ужин.

— Марти, — говорит мне миссис Пископо, как только я вхожу, — тебе принесли телеграмму.

— Да? — переспрашиваю я с таким видом, будто телеграмма для меня не в диковинку, хотя, на самом деле, телеграммы я ни разу в жизни не получал. Я прикидываю, от кого она может быть, но на ум не приходит ничего путного. Я думаю, что телеграмма вряд ли извещает о чьей-либо смерти, поскольку семьи у меня нет, а раз так — в телеграмме добрые новости — надо полагать, удача наконец-то повернулась ко мне лицом.

Миссис Пископо вручает мне сложенный бланк. Там написан мой адрес, и еще мои имя и фамилия: «Мартин Богети». Мое сердце учащенно бьется, и биться так ему есть отчего — моя фамилия написана верно, что случается нечасто, поскольку люди обычно пишут: «Баггати», «Богатти» или «Богарти», а однажды кто-то даже написал «Биг Готти». Удостоверившись, что послание точно предназначено мне, я трясущимися пальцами разворачиваю листок. Держать в руках телеграмму мне прежде не доводилось, и оттого читать ее я начинаю подряд с самого верха — с каких-то таинственных цифр и букв. Миссис Пископо стоит ко мне так близко, что я чувствую исходящий от нее сладковатый запах дешевого туалетного мыла. Ей, по всему видно, невтерпеж узнать, в чем тут дело. Наконец я добираюсь до самого послания и, прочитав его, в сердцах, как всегда, когда удивлен или напуган, восклицаю:

— Боже!

— Что там? — немедленно вопрошает миссис Пископо.

Упрекать ее в излишнем любопытстве, по-моему, не стоит. Ведь она целыми днями напролет только и знает, что смотрит телевизор, варит супы да вяжет свитера для внуков, у которых желтая кожа и которые живут к тому же на другом конце света.

— Здесь сказано, что я выиграл в лотерею два миллиона долларов, — говорю я и вновь пересчитываю нули у длиннющей цифры.

— Точно, два миллиона. Смотрите, здесь написаны мое имя и два миллиона.

— Не верь этому, — советует мне миссис Пископо. — Такое уже случалось с моим деверем. Наверняка, это — рекламный трюк, а на поверку тебе предложат купить недвижимость где-нибудь посреди болота.

— Ну уж с двумя миллионами долларов в кармане я, если захочу, куплю все болото целиком, — говорю я.

— Внимательно прочитай, что там напечатано мелким шрифтом, — настаивает миссис Пископо. — Голову даю на отсечение: там кроется какая-то ловушка. В таких случаях всегда жди подвоха. Ведь, пойми, Марти, никто тебе просто так, не за что, денег не даст.

Она, наверняка, права — никто мне просто так, не за что, денег не давал, да я и не надеюсь, что даст впредь. Но в телеграмме ни с лицевой стороны, ни с обратной слов, напечатанных мелким шрифтом, нет, а написано лишь, чтобы я позвонил по такому-то номеру и прибыл в воскресенье утром на семинар в гостиницу «Холидей». Я рад, что открыто не выказал своей радости от телеграммы, а иначе бы миссис Пископо непременно подняла меня на смех, а у меня и без того сегодня выдался тяжелый день. Да и вообще, смех миссис Пископо мне не нравится, потому что, засмеявшись, она сразу становиться похожей на черепаху. Однажды мне даже приснилось, будто она, выглядывая из панциря, плавает в аквариуме и неприятно, зло хихикает.

Я сую телеграмму в карман и направляюсь к двери, но миссис Пископо велит мне вычистить листья из водосточной трубы, которая спускается у самой входной двери, потому что два дня назад во время дождя вода опять текла не из трубы, а с крыши. Конечно, меня так и подмывает заявить, что я вычищу водосток завтра, что у меня болит голова и что я чертовски устал, но вместо этого, ни слова не говоря, беру лестницу и лезу на крышу, потому что знаю: если я не стану помогать миссис Пископо всякий раз, когда она мне велит, то она, как делала уже не раз, повысит квартплату, и тогда — прощай пиво! Да, лишиться сбережений на пиво мне совсем не хочется, поскольку я прекрасно помню, каково мне пришлось у Андерсонов, когда я, и это — чистая правда, оставался без пива целых три месяца, потому что мне, по словам миссис Андерсон, следовало «блюсти бюджет». Зима тогда выдалась длинной, тоскливой, и я, точно заключенный в тюрьме, отсчитывал день за днем, а во рту у меня все время было жарко и сухо, как в печке, и все мои мысли крутились лишь возле запотевшей кружки пива — лучше всего, моего любимого сорта, «Майкелоба».

Итак, хотя уже и стемнело, я взбираюсь с ведерком на крышу и трачу двадцать минут на выковыривание черной, склизкой, наполовину сгнившей листвы из водосточной трубы. Вот если бы миссис Пископо купила специальную крышку — алюминиевую или пластиковую, по ее выбору, — то прочищать дурацкую трубу мне бы никогда не пришлось. Но миссис Пископо, как и большинство пожилых людей, — ужасная скряга, и каждый истраченный цент для нее — трагедия вселенского масштаба.

* * *

После ужина я прямиком отправляюсь в бар, потому что мне страсть как не терпится поведать Джоу, что цветом инопланетянин похож скорее на гороховый стручок, чем на шпинат. И еще я прихватываю с собой телеграмму, полагая, что кто-кто, а уж Джоу объяснит мне, какая ловушка кроется в двух миллионах долларов.

В Вэйдин Рива полно баров — есть, например, на Северной дороге перед самым парком ирландский; есть между музыкальным магазином и прачечной бар, принадлежащий Джерри; есть новомодный бар-клуб для богатеев на шоссе № 25-А, — но я всегда хожу только в один, «свой» бар. Вообще, бар, по-моему, — это почти что церковь, и, раз выбрав один, в него и ходи. Вскоре ты перезнакомишься с его завсегдатаями, будешь в курсе текущих новостей, и никто, конечно же, не причинит тебе неприятностей… Или, вернее, почти никто.

Я вхожу в «свой» бар и мысленно вздыхаю: у стойки сидит Дейв. Вообще-то этого и следовало ожидать, ведь сегодняшний день не самый удачный в моей жизни. Дейв, мгновенно приметив меня, восклицает:

— Эй, поглядите, к нам опять Собачник пожаловал!

— Привет, Дейв, — говорю ему я и сажусь на свое излюбленное место у стойки рядом с холодильником.

Дейв — мой единственный настоящий враг, хотя я ему ничего дурного не сделал; просто он из той породы людей, которые заводятся, стоит им завидеть меня, и с этим, к сожалению, ничего не поделаешь. Но жизнь научила меня, что если не показывать таким, как Дейв, насколько тебя задевают их шуточки, то они вскоре, потеряв интерес, оставляют тебя в покое.

— Марти, — говорит Джоу и хлопает меня по спине.

— Джоу, — говорю я и хлопаю его по спине, потому что приветствовать так друг друга у нас уже давно повелось.

— Что новенького? — спрашивает меня Джоу.

Жажда выложить все новости переполняет меня. Именно поэтому Джоу первым делом спрашивает меня о новостях.

— В жизни не догадаешься, — отвечаю я.

Джоу — один из немногих, кто относится ко мне как к равному, ну а я и подавно считаю его великолепным парнем. Вообще, все без исключения Джоу, с какими меня сводила судьба, отличные ребята, хотя это, вполне вероятно, лишь случайное совпадение.

Карл, зная мои вкусы, ставит передо мной кружку «Майкелоба» и сухой соленый кренделек. Я делаю первый основательный глоток, и на душе у меня сразу становится легко и приятно.

— Сегодня к нам в магазин заходил ученый, — выпаливаю я, потому что не в силах ждать, пока Джоу обо всем догадается сам.

— Он исследует в Шорехаме инопланетянина.

— Да ну? — удивляется Джоу.

— Правда, правда, — заверяю его я. — И я спросил того парня, на что больше похож цветом инопланетянин, на стручок гороха или на шпинат. Помнишь, об этом кто-то здесь вчера спорил? Так вот, ученый парень поклялся, что инопланетянин больше похож на гороховый стручок.

Но Джоу почему-то слушает меня лишь вполуха. Я поверить этому не могу, но новость об инопланетянине совсем его не интересует!

— Да, любопытно, — говорит он безразличным голосом.

У Джоу на уме что-то свое, и мне становится досадно. Меж тем в баре вспыхивает спор о последнем поражении «Рейнджеров», и Джоу присоединяется к общему разговору. Он говорит, что его беспокоит новый контракт Джима Эхенса, но я об этом прежде даже краем уха не слыхал и, сказать по правде, понятия не имею, кто такой Джим Эхенс. Хоккей мне вообще не слишком нравится; там, по-моему, происходит все так быстро, что глазом не успеваешь моргнуть, а проклятая шайба уже в воротах. Вот футбол — другое дело: пока мяч перелетает от середины поля до ворот, проходит достаточно времени, чтобы все разглядеть.

Вскоре Джоу принимается наперебой с Винни обсуждать Кубок Стэнли. По всему видно: оба они недовольны тем, как проходят матчи, но у каждого на то своя причина. В общем, я уже не сомневаюсь, что вечер окажется для меня таким же гнусным, каким выдался весь сегодняшний день. А тут еще как назло ко мне подходит Дейв и, изображая из себя моего лучшего приятеля, говорит:

— Так тебя, Собачник, как я слышал, интересует зеленый человек из космоса. И знаешь что, Собачник, я по этому поводу думаю? Тебе следует отправиться в Шорехам и поговорить там с зеленым по душам, вот что! Правда, правда. Ведь ты, Собачник, и тот, из космоса — два сапога пара. Нет, в самом деле, таких, как вы, поискать: оба — любители помолоть языком, но понять вас не может никто!

Довольный собой, Дейв смеется собственной шутке, и два парня за стойкой вторят ему. Я понимаю, что смеются они не потому, что считают шутку забавной, а потому, что не желают попасть в список врагов Дейва. Дейв, он такой, считает себя крутым, и не зря. Однажды я заметил, как у него из-под свитера выглядывает пистолет, хотя разрешения на ношение оружия у него, конечно же, нет. А еще у него от левой брови через весь лоб проходит шрам, который теряется где-то в волосах. Вот таков из себя Дейв, и потому связываться с ним никто не станет, даже Джоу, хотя он и служил в морской пехоте, и постоять за себя всегда сможет.

Я решаю, что если сейчас расскажу о своем выигрыше в лотерею, то Дейв мне совсем проходу не даст, и потому, не слова не говоря, поднимаюсь и двигаю к Доку, который, сгорбившись, сидит за столиком в самом дальнем углу заведения.

— Как дела, Док? — интересуюсь я.

Док безнадежно машет рукой. Вечно-то он болен, а одно время мы даже не сомневались, что он умрет, поскольку в больнице ему за два месяца сделали более дюжины операций. Он вернулся, но ходит с тех пор весь согнутый. А Доком мы его прозвали за то, что докторов он на своем веку перевидал больше, чем все посетители нашего бара вместе взятые.

— Не знаю, слышал ли ты вчерашний спор о том, на что больше похож цветом инопланетянин — на гороховый стручок или на шпинат, — говорю я Доку, — но я сегодня встретил парня, который работает с ним и, значит, видит всякий день.

Заметив, что лицо у Дока стало таким болезненным, будто его припекло избавиться от газов в кишках, я говорю Доку «извини», поднимаюсь и подхожу к Хауи. Тот как раз громко вещает о своей красавице жене и о новом автомобиле. Хауи хлебом не корми, дай внимательных слушателей, и я некоторое время покорно внимаю его разглагольствованиям. Затем беру еще «Майкелоб», а потом еще один. Я надеюсь, что Джоу уже закончил треп о хоккее. Сказать по правде, я никак не могу взять в толк, почему он вообще отвлекся на разговор о хоккее, когда я рассказывал ему об инопланетянине. Ведь хоккей бывает каждый год, а чужак из космоса появился впервые. Хотя, конечно, может статься, инопланетяне и прежде посещали Землю, но опускались где-нибудь в горах, и мы этого даже не подозревали. Откуда к нам прибыл «наш» инопланетянин, в точности никому не ведомо, но считается, что он из другой галактики, а ближайшая к нам галактика, как мне объяснил Джоу, находится чертовски далеко — дальше, чем Венера, Марс или Луна, и даже дальше, вроде бы, чем любая, различимая глазом звезда на небе. Первое сообщение об инопланетянине появилось в газете, как говорят, лишь спустя год после его приземления, и многие считают, что ученые парни, которые с ним работают, до сих пор пудрят нам мозги. Я в это не верю — уж больно неважнецкий у ученых вид, когда они, выступая по телевизору, говорят, что общение с инопланетянином еще не налажено, что прикасаться к себе он не позволяет, и поэтому взять у него даже самые простенькие анализы, какие приняты в любой клинике, невозможно. В общем, ничего нового об инопланетянине в последнее время не сообщается, и потому, очевидно, в баре о нем говорят все меньше. Ведь мы живем в Америке — стране, где все должно быть новым, с иголочки, а если что-то хоть самую малость подустарело, то об этом и вспоминать не стоит.

Ко мне опять прицепляется Дейв.

— Расскажи-ка нам, Собачник, об инопланетянине, — требует он.

— Дейв, я не знаю о нем ничего такого, чего бы ты сам не знал, — примирительно отвечаю я.

— Но я же собственными ушами слышал, как ты похвалялся, будто разговаривал с каким-то ученым парнем, — не унимается Дейв. — Так что не прибедняйся, выкладывай начистоту, что да как было.

— Верно, сегодня к нам в зоомагазин заходил ученый, — признаюсь я, а сам всей душой жажду оказаться в любом другом месте. — В общем, он искал Немецкие Деликатесы Оскара.

После этих моих слов Дейв, надрываясь от хохота, хватается за живот, а я внутри закипаю и поделать с этим ничего не могу, хотя понимаю, что подначивает он меня специально. Люди частенько выискивают лишь повод, чтобы поиздеваться надо мной.

— Собачник, — говорит мне Дейв, отсмеявшись, — ты такой потешный, что тебя надо показывать по телевизору вместо, там, Лино или Бенни Хилла.

— Я сказал чистую правду, — говорю я, подавляя обиду. — Ученый действительно искал Немецкие Деликатесы Оскара.

— Ага, — кивает Дейв. — А еще тот ученый парень, поди, хотел подзакусить? И не отпирайся, всякому известно, что в вашем зоомагазине приторговывают из-под полы хот-догами. Ну и как, соорудил ты из своей псины горячую сосиску для ученого? Небось, и горчицы для такого случая не пожалел? Ну, что молчишь? Язык проглотил?

Джоу берет меня за руку и говорит:

— Пойдем, Марти, я покажу тебе кое-что любопытное.

Джоу спас меня от верной смерти, вот что он сделал. Ведь я был на волосок от того, чтобы высказать Дейву все, что о нем думаю, а все потому, что мне по-настоящему не нравится, когда надсмехаются над зоомагазином. Да и в самом деле, чего к нему цепляться? Дело мы ведем честно, и магазинчик этот — единственный источник хлеба с маслом для Сьюзан и ее детей, а то, что платит она мне совсем крохи, так это вовсе не важно, поскольку я точно знаю, что предложить большего она просто не в состоянии. Да и вообще, устроиться на любую работу — дело для меня почти безнадежное.

— Ты мне вот что напомнил, — говорит Джоу, отводя меня на приличное расстояние от Дейва и от верной гибели. Что мне толкует Джоу, я поначалу почти что не слышу, но возбуждение мало-помалу проходит, и я начинаю понимать, что речь идет об инопланетянине. — Посмотри сюда. — Джоу, достав из кармана листок, разворачивает его. Джоу вечно таскает с собой вырезки из газет и журналов и показывает их людям, и мне эта его привычка очень нравится. — Это — из «Сайэнтифик Америк», — объясняет мне он.

— И что там? — спрашиваю я, даже не глядя на листок: чтобы читать «Сайэнтифик Америк», нужно закончить колледж, но я, в отличие от Джоу, в колледж даже не поступал.

— Предполагается, что инопланетянин для посадки выбрал Шорехам из-за его трубы, которая, как видишь, высоко вздымается над водой, — говорит Джоу, показывая на фотографию. — Возможно, труба эта напомнила ему что-то, связанное с его домом. Ведь с высоты она выглядит очень необычно.

С высоты трубу я прежде не видывал — ни собственными глазами, ни даже на картинках или фотографиях, а вот с берега довелось однажды, когда ездил месте с Андерсонами на рыбалку. В те времена на Шорехаме еще строилась атомная электростанция, но ее так никогда и не включили, потому что не смогли утвердить план эвакуации людей с Острова в случае аварии. Хоть от той давнишней стройки, насколько мне известно, осталась лишь здоровущая коническая труба, а здание самой электростанции было сначала полностью демонтировано, а затем на его месте возведено другое, которое и называется теперь Шорехамскими лабораториями.

Джоу говорит мне еще что-то, а я разглядываю фотографию в его руке и, хотя прежде мне такое и в голову не приходило, пытаюсь вообразить, что думал при виде трубы инопланетянин. Возможно, представляю себе я, на какой-то далекой планете в таких же исполинских конических трубах живут, словно пчелы в ульях, зеленые инопланетяне. Днем они работают, а по вечерам отдыхают в трубах и поют песни. Да, думается мне, наверное, все так и было: «наш» инопланетянин тосковал по родным местам, оттого и опустился рядом с трубой. А кто бы на его месте не тосковал? Я бы, например, тосковал непременно.

* * *

На следующий день в магазин наведывается мистер Оливер и жалуется, что у Роджера опять глисты. Сьюзан дает ему необходимые медикаменты и советует, как советовала ему и прежде, не подпускать Роджера к помойкам, а затем они почти час судачат о ветеринаре с Обрывистого Берега, который, говорят, попал под следствие комиссии штата. По-моему, таких ветеринаров, которые оперируют собак ради наживы, без всяких на то показаний, следует запирать в тюрьму, а ключи выбрасывать подальше. Но я молчу, потому что толком еще не отошел от вчерашнего вечера и оправлюсь еще нескоро, потому что я очень ранимый и с годами становлюсь все более ранимым, а это, согласитесь, уже проблема, и, наверное, мне следует сходить к психиатру.

Вскоре в магазин заходит ученый парень, который вчера спрашивал у меня, как найти Немецкие Деликатесы Оскара. Мне сразу приходит в голову, что он-таки решил купить Дейзи, хотя, по его словам, от ее крика ему и хочется лезть на стену. Людей вообще тянет к попугаям, и я сам это не раз замечал. Но, оказывается, ученый пришел не за покупкой, а ко мне.

— Я Билл Пфейффер, — представляется он и протягивает руку.

Мы обмениваемся рукопожатием, а затем ему представляюсь я:

— Я Мартин Богети.

Я говорю это так, будто со мной чуть ли не каждый божий день знакомятся ученые, но на самом деле у меня дыхание перехватило от радости.

— В общем, у меня в голове засела довольно глупая идея, но дело в том, что все умные идеи на сегодняшний день уже опробованы, и ни одна из них, к сожалению, не сработала, — говорит Билл Пфейффер и немедленно объясняет: — Я беседовал со многими своими коллегами о зоомагазине и о тебе, Мартин, о том, что ты воспринимаешь настроения и желания животных. Знаешь, мы решили познакомить тебя с инопланетянином. Да, действительно, почему бы и нет? Ведь попытка, в конце концов, не пытка.

Я киваю, будто понимаю, о чем идет речь. К нам подходит Сьюзан, и ученый, повернувшись к ней, представляется еще раз и даже дает ей свою визитную карточку. Вначале Сьюзан хмурится, подозревая недоброе, но вскоре на ее лице появляется улыбка. К ней подходит заинтересовавшийся происходящим мистер Оливер, и они втроем принимаются улыбаться и разговаривать.

— Уверен, профессор Пфейффер, ваша идея выгорит, — заявляет мистер Оливер.

— Марти будет в восторге, — говорит Сьюзан, будто я нахожусь не здесь, рядом, а где-то за тридевять земель. — И для него ваше предложение — блестящая возможность.

Постепенно идея профессора Пфейффера доходит и до меня. Оказывается, я собственными глазами увижу инопланетянина! И не только увижу, но и поговорю с ним! От этой перспективы я прихожу в такое волнение, какого не испытывал никогда в жизни.

— Боже! — восклицаю я и, немного подумав, спрашиваю профессора Билла Пфейффера: — Во что мне одеться?

— Оденься, как обычно, — советует тот и дружески, как это делает Джоу, хлопает меня по плечу.

* * *

Мне объяснили, что утром за мной заедет специальная машина и отвезет в Шорехам, и я, опасаясь проспать, вечером пораньше завалился в кровать, но уснуть от сильного волнения никак не мог. И вот я с открытыми глазами лежу на спине и прислушиваюсь к завываниям ветра и к смеху из телевизора, который смотрит этажом ниже миссис Пископо. В телевизионном смехе звучит не веселье, а наоборот, холод. Я невольно представляю, каково старой миссис Пископо сидеть в гостиной перед включенным телевизором, из которого, словно морские волны, то выплескиваются, то вновь отступают взрывы громкого, но равнодушного механического хохота. Миссис Пископо, похоже, смотрит шоу Лино; это телешоу я видел лишь однажды, и оно мне не понравилось: людей в нем выставляют какими-то идиотами.

Должно быть, уже наступила полночь, а я все не сплю. Постепенно мои мысли с шоу Лино и безотрадного одиночества, уготованного старикам, переключаются на меня самого. Несомненно, встреча с инопланетянином станет самым важным событием всей моей жизни. По-моему, встретиться с ним даже интереснее, чем встретиться в Белом Доме с Президентом и Первой Леди. Я имею в виду, что президентов много, мы их избираем каждые четыре года, но сколько инопланетян известно людям? Один-единственный! Вот я и боюсь сморозить какую-нибудь глупость. Со мной такое случается. Помню, например, когда я учился в десятом классе, то сказал учительнице что-то, чего говорить не следовало. Что именно, я не понял до сей поры, но надо мной смеялся весь класс, а учительница, даже не объяснив, в чем дело, отправила меня к директору школы. Тот тоже не растолковал, в чем моя ошибка, а лишь, вздохнув, сказал: «Опять ты, Марти». В тот злополучный день я и решил, что ноги моей больше в школе не будет. Какая польза в том, что надо мной день за днем потешаются одноклассники? И плевать, что я не получу аттестата! Все равно, даже с аттестатом хорошей работы мне не найти, потому что я глупый. Во всяком случае, таковым меня все считают. Да я и сам с течением лет смирился со своей долей, а учась еще в десятом классе, точно понял, что ничего путного собой не представляю.

* * *

Должно быть, размышляя, я все же заснул, потому что вдруг понимаю, что уже утро, а я сижу на постели, и в дверь стучит миссис Пископо. Точно, стучит именно она, ее стук я прекрасно знаю, потому что слышу его чуть ли ни каждый день.

— Марти, за тобой пришла машина, — говорит миссис Пископо из-за двери.

— Спасибо, миссис Пископо, — благодарю ее я.

— Марти, не заставляй себя ждать, — поучает меня миссис Пископо.

— Я мигом, — откликаюсь я, — только в ванную схожу.

* * *

Дорогой к Шорехамской электростанции, которая, по словам профессора Пфейффера, была превращена в лабораторию для исследований инопланетянина, смотреть особо не на что, к тому же стоит раннее туманное утро. Незнакомые мне мужчины в машине по большей части молчат. Из этого вовсе не следует, что они испытывают ко мне неприязнь, просто по природе они немногословны. Мне хочется, чтобы рядом оказался профессор Пфейффер, но его с нами нет.

— Сегодня немного машин на дороге, — замечаю я вслух.

На мою реплику отзывается лишь один из спутников. Он произносит глубокомысленно:

— Хм.

— Это, должно быть, оттого, что люди наконец-то разобрались, что ни к какому инопланетянину их нипочем не пустят, а в лучшем случае лишь покажут пятиминутный ролик, на котором, как я слышал, даже цветов толком не разберешь.

— Да, — соглашается со мной тот, что чуть раньше хмыкнул, и голос у него оказывается приятным.

Второй рулит молча. Должно быть, они военные или секретные агенты; на это указывают и немногословность, и широченные плечи. Интересно, вооружены ли они? Наверняка вооружены.

— Мне, поди, придется дать клятву о неразглашении? — спрашиваю я.

Оба моих спутника молчат, из чего я заключаю, что дать клятву мне придется непременно, но, в общем-то, я не против. Как говорится, молчание — золото.

Мы подъезжаем к воротам, и охранник, мельком заглянув в машину, пропускает нас. Выглядит охранник так, будто все на свете ему смертельно наскучило, но что касается меня, то я от нетерпения из кожи выскочить готов.

Мы проезжаем мимо мрачного серого здания, поворачиваем налево, и глазам моим предстает огромная коническая труба. Через минуту машина останавливается перед крошечной постройкой, и мы выходим. Наверное, от волнения я вдруг представляю, что меня угораздило оказаться в настоящем голливудском боевике. Возможно, меня даже играет сам Брюс Уиллис. Брюса Уиллиса я очень люблю, особенно в «Крепком орешке», который смотрел раза четыре.

Мы проходим через громадный зал, на выходе которого симпатичный паренек велит мне расписаться под каким-то документом, а после того, как я это делаю, прикалывает мне на грудь блестящий ярко-оранжевый значок; затем мы заходим в офис, сидим там некоторое время и идем дальше по коридору в другой офис. Нам навстречу поднимается из-за стола высокий брюнет. Выглядит он весьма усталым — и не только потому, что сейчас раннее утро, но и потому, что на плечи ему, как и на плечи Сьюзан, давит тяжеленный груз ответственности.

— Меня зовут Роберт, — представляется усталый, но руки мне не подает.

— А я Мартин Богати, — представляюсь я, на что он говорит:

— Я знаю, кто ты такой.

В словах его нет неприязни, но нельзя сказать, что он дружелюбен со мной. Просто, понимаю я, Роберт — человек дела. Да и действительно, может ли быть на свете что-то более важное, чем инопланетянин? По-моему, так нет.

И тут мне в голову впервые приходит мысль, что, возможно, ученые ожидают от меня такого, добиться чего им самим не удалось. От этой догадки я весь холодею. Я надеюсь, что они не будут уж очень разочарованы, если мой разговор с инопланетянином не слишком заладится. И самое главное, чтобы не досталось профессору Пфейфферу, ведь это он придумал привести меня сюда. И впрямь, вряд ли у меня получится что-нибудь путное. Я даже земных-то иностранных языков не знаю, не говоря уже об инопланетных. Правда, в десятом классе я несколько недель занимался французским, но, между нами, не научился толком произносить даже слово «Привет».

В комнату входит профессор Пфейффер, и видеть его я чертовски рад.

— Здравствуй, Марти, — говорит он и крепко пожимает мне руку.

— Здравствуйте, профессор Пфейффер, — отвечаю я.

— Зови меня просто Билл, — говорит он.

Я киваю, будто дело и выеденного яйца не стоит, будто среди моих знакомых полным-полно ученых. И всех их я зову по имени.

— Отлично, — говорит он, потирая руки. — Ну, если не возражаешь, давай поскорее отведем тебя к инопланетянину.

— Как, прямо сейчас? — не верю я собственным ушам.

— Конечно, — говорит он. — А почему бы и нет? Да, и не хочешь ли чашечку кофе?

— Как, вы предлагаете мне с чашкой кофе зайти к инопланетянину? — удивляюсь я.

— Против кофе инопланетянин не возражает, — заверяет меня профессор Пфейффер, — и даже сам иногда его пьет.

— Ну тогда ладно, — говорю я. — Только мне, если можно, добавьте немного молока.

Внезапно я понимаю, что узнал об инопланетянине нечто новое, нечто, чего прежде не сообщалось ни по телевизору, ни в газетах и чего я не слышал ни от Джоу, ни от кого-либо другого. Оказывается, инопланетянин пьет кофе! Вот это да! Но если он пьет кофе, то какой же он инопланетянин?

Роберт говорит, что после встречи с пришельцем мне предстоит доложить о своих впечатлениях лично ему и что на тело мне прикрепят кучу всяких датчиков и мониторов, и это заставляет меня вспомнить Джеймса Бонда. Затем мы с профессором Пфейффером, или, как он просил называть себя, Биллом, спускаемся по лестнице в холл. Там нас встречает невысокая, похожая на девочку женщина с желтоватой кожей и узким разрезом глаз и отводит в комнату, где полным-полно всяких-разных бутылей, бутылок и пузырьков. Женщина-девочка велит мне снять рубашку, что я и делаю, и тогда она прикрепляет пластырем мне к груди и к голове какие-то разноцветные провода. Пластырь стягивает кожу, но мне не больно, а лишь щекотно, и потому я не жалуюсь. Мне не понятно, зачем ученым знать о том, как работают мои сердце, мозги и внутренности во время встречи с инопланетянином, ведь интересую их вовсе не я, Мартин Богати. Я, конечно, молчу, но профессор Пфейффер сам объясняет мне, что для ученых важна любая информация, поскольку в науке никогда наперед не известно, что окажется нужным, а что нет. Слова профессора Пфейффера звучат для меня вполне убедительно, к тому же я польщен тем, что Билл пустился в разъяснения: я и без того сделал бы все, о чем меня ни попросили.

Я одеваюсь, и мы направляемся прямиком к инопланетянину, в конце пути минуя две специальные толстенные металлические двери. И вот мы оказываемся в комнате без окон, где пахнет несвежей брокколи. За столом сидит парень. Вначале я думаю, что это коротающий время охранник, но, разглядев, что кожа у парня зеленая, догадываюсь, что он и есть инопланетянин, хоть и расположился в кресле, будто обычный человек. Кожа у инопланетянина цветом оказывается не похожей ни на гороховый стручок, ни на шпинат — она блестит и отливает синевой, и мне вообще непонятно, кожа это или, может, одежда, вроде обтягивающего трико.

— Рад встрече с тобой, — выпаливаю я то единственное, что приходит мне в голову.

Инопланетянин смотрит на меня, и я думаю: горилла, собака, тигр, но благороднее любого из них. Крупная голова, ряд глаз вместо пары, и в глазах этих — независимость. Именно независимость, а не гордость, или, во всяком случае, не та гордость, что подразумевает презрение ко всем и вся. Ученые вот уже год держат инопланетянина, точно животное, в клетке, но он себя животным не считает. И я готов держать пари: уйти отсюда он в состоянии, едва ему заблагорассудится.

— Я Мартин Богати, — продолжаю я.

Мне говорили, что инопланетянину не нравятся прикосновения, и поэтому я не протягиваю ему руки, а лишь в знак приветствия машу открытой ладонью. Инопланетянин открывает широченный беззубый рот и заговаривает со мной голосом, который, как от стереопроигрывателя, исходит отовсюду разом. Постепенно инопланетянин расходится, тараторит все быстрее. Я, конечно, не понимаю ни слова, хотя из того, как приподнялась его единственная, тянущаяся через весь лоб бровь, мне сразу становится понятно, что предмет разговора для него очень важен. Я присаживаюсь в кресло напротив и принимаюсь внимательно слушать парня, а профессор Пфейффер позади меня сдавленно, но с явным удивлением произносит что-то вроде:

— Уму непостижимо! Он заговорил! Впервые заговорил!!!

Не уверен, но, вроде бы, я все же оказался полезным для науки. Если это так, то славно, и мне, наверное, позволят встретиться с инопланетянином еще раз.

Через некоторое время инопланетянин замолкает, и, чтобы у нас с ним получился разговор, говорить начинаю я, но меня хлопают по плечу и знаком велят уходить. Я встаю и говорю инопланетянину на прощание:

— Рад был познакомиться. Мне с вами было очень интересно.

Меня препровождают в комнату, где много всяких приборов со шкалами, кнопками и цветными перемигивающимися огоньками. Мне на голову водопадом обрушивается целый поток вопросов. За главного здесь Роберт. В его глазах такой огонь, будто он начальник полиции, а я преступник, то ли убивший ребенка, то ли ограбивший банк. Мне даже кажется, что ему не хватает пары глаз для того, чтобы выплеснуть все свои чувства. Вопросы задаются быстро, один за другим, твердым голосом, и в них полным-полно всяких не понятных мне научных слов. Значок на его груди гласит: «Зинкоф». Носить такую фамилию, по-моему, даже хуже, чем мою, Богети. Если бы у меня была фамилия Зинкоф, то я бы наверняка, как и он, знакомясь, называл только свое имя.

Роберт и еще двое ученых или парней из правительства расспрашивают меня о моих впечатлениях, о том, что я чувствовал, разговаривая с инопланетянином, что заметил странного и что мне показалось самым обычным; их интересует, испытывал ли я страх и если боялся, то чего, и так далее и в том же духе. Я, как могу, стараюсь оказаться им полезным — рассказываю подробно, что да как было, — но их, похоже, мои ответы если и устраивают, то не до конца. Наверное, мне следовало быть повнимательней. Затем в разговор вступает профессор Пфейффер.

— Это — прорыв, — говорит он каким-то тихим, не своим голосом. — Марти наконец-то вступил в контакт с нашим подопечным.

— Да, черт возьми, вступил! — восклицает Роберт. — Но каким образом? И вообще, что сегодняшний эксперимент значит?

— Со временем непременно разберемся, Боб, — заверяет его профессор Пфейффер. По всему видно, что он злится на Роберта, но виду не подает, потому что Роберт здесь — босс. — Главное, начало положено, — продолжает профессор Пфейффер. — А раз есть начало, значит, будет и продолжение.

Я толком не понимаю, каким образом вступил в контакт и какое положено начало. Ведь я только слушал, что говорит инопланетянин, но поговорить с ним мне не дали. Ученые в противоположном от меня углу комнаты начинают обмениваться быстрыми репликами, будто футболисты на поле. Роберт выплевывает слова, и до меня лишь изредка долетает: «Коэффициент умственного развития», — и я понимаю, что это — обо мне. Ученый ростом повыше трясет головой и громко говорит что-то о курице, несущей золотые яйца, и мне вдруг представляется, что Роберту не терпится разрезать мне живот и посмотреть, что у меня внутри.

К счастью, Роберт вскоре уходит, и настроение у всех меняется к лучшему. Ко мне подходит профессор Пфейффер и заверяет меня, что, если я не возражаю, то буду разговаривать с инопланетянином не только завтра, но и послезавтра, да и вообще почти каждый день. Ученые, кивая и улыбаясь, будто лучшему другу, говорят мне то же самое.

— Инопланетянин обратил на тебя внимание, Марти, — говорит профессор Пфейффер, — а прежде он ни с кем не заговаривал. Целый год он, что бы мы ни предпринимали, лишь смотрел по сторонам, будто ожидая чего-то. Мы пока не знаем, Марти, в чем тут дело, но, Бог даст, с твоей помощью во всем разберемся.

— Это замечательно, профессор Пфейффер, то есть Билл, — говорю я. — Мне бы хотелось общаться с инопланетянином каждый день, но тут есть одна загвоздка.

— Какая? — спрашивает профессор Пфейффер.

— Мне надо работать у Сьюзан в зоомагазине, — поясняю я.

— О работе не беспокойся, — говорит профессор, нетерпеливо взмахивая рукой. — Деньги у нас есть, а с твоей работой что-нибудь придумаем. Я сам поговорю со Сьюзан, и, возможно, она позволит тебе работать неполный день.

От всего случившегося у меня кругом идет голова, и я толком ничего не соображаю, и мне временами даже кажется, что я — бревно, угодившее в водоворот. Любой другой на моем месте наверняка чувствовал бы себя совсем иначе, только не я. Может, поэтому меня и считают тупым? Не знаю, но в мозгу моем сейчас вертится лишь одно.

— Билл! — обращаюсь я к профессору Пфейфферу.

— Да, Марти, — откликается он.

— А почему инопланетянин пахнет, точно брокколи? — спрашиваю я.

Профессор Пфейффер, непонимающе глядя на меня, переспрашивает:

— Ты полагаешь, что он пахнет, как брокколи?

— Как несвежая брокколи, — уточняю я. — Или, вернее, как брокколи, которая целое лето пролежала в холодильнике.

— Не знаю, — честно признается профессор Пфейффер, — но мы обязательно возьмем твои слова на заметку.

Пока профессор Пфейффер произносит это, трое ученых за его спиной пишут каждый в своем собственном блокноте: «Несвежая брокколи».

* * *

С того дня у меня началась новая жизнь. Я замечаю, что даже хожу теперь иначе — точно я богат или знаменит, хоть это и не так. Я подписал документ о неразглашении, да и профессору Пфейфферу обещал держать язык за зубами, и оттого рассказать Джоу ничего не могу, но верю: настанет день, мы сядем с ним в баре, закажем по кружечке холодного, как лед, «Майкелоба», и тогда уж я удивлю его, так удивлю.

Раз в неделю азиатская девочка-женщина осматривает меня и берет у меня анализы, а затем, словно настоящий доктор, что-то записывает. Может, она и есть настоящий доктор, хоть и выглядит для этого слишком юной. Не знаю, но среди ученых, я почти в этом уверен, все возможно. Девочка-женщина кажется мне очень миловидной и привлекательной, но я держу свое мнение при себе. Похоже, клятва о неразглашении становится моей, второй натурой.

Сьюзан гордится мною, словно я ее собственный сын. Весть о том, что я чуть ли не каждый день езжу в Шорехам, мигом разнеслась по нашему городку, и поглядеть на меня в зоомагазин приходит куча народу. Сьюзан охотно рассказывает посетителям о том, что я, хотя и не закончил высшей школы, состою в группе исследователей инопланетянина. Торговля у нас пошла лучше некуда: как-то всего лишь за один, правда, самый удачный день мы продажи двенадцать щенят, десять котят, четырех хомячков, двух черепах и хорька. Успех превратил Сьюзан в совсем другого, счастливого, человека. Она помещает в местную газету объявление, чего из-за дороговизны не делала прежде, и, когда газета выходит, у нас в магазине оказывается полным полно вырезок с этим объявлением. Я прочитываю его не меньше полусотни раз. Наверху объявления набрано крупным шрифтом: «СОБАКИ, КОШКИ, ПОПУГАИ И ДРУГИЕ», а в правом нижнем углу буквами помельче написано: «В нашем штате работает Мартин Богети, специалист по инопланетной жизни». Не все в объявлении, конечно, чистая правда: во-первых, в зоомагазине нет никакого штата, а работают здесь лишь Сьюзан да я, а во-вторых, никакой я не специалист по инопланетной жизни; но в газетах всегда все слегка приукрашивают, и раз так, то, по-моему, и Сьюзан не грех ради блага магазина самую малость приврать.

Похоже, я внушаю некоторый страх миссис Пископо. Я это заключил из того, что теперь, встретившись со мной, она отступает на шаг и принимается часто моргать. Кроме того, с тех пор как меня стали регулярно возить на встречи с инопланетянином, она ни разу не поручила мне прочистить водосточную трубу или помыть окно.

Инопланетянин начинает лопотать, едва завидев меня. Я тут же забываю обо всех ученых и мониторах и тоже включаюсь в беседу: рассказываю ему о животных и о Дуралее, обо всем, что случилось со мной за день, и о том, что прочитал в газетах или видел по телевизору. У инопланетянина нет ни телевизора, ни радио, и, по-моему, это неправильно, но ученым я своего мнения не высказываю, потому что они здесь хозяева, а я всего лишь гость. Я пересказываю инопланетянину анекдоты, которые услышал сам, но говорю с ним и о серьезном. Например, о том, зачем я отправляюсь на рыбалку, если меня приглашают, хотя ловить рыбу совершенно не люблю; или, что я думаю о нашем мире и о том, какая участь ждет людей, если они не одумаются, а будут по-прежнему, как последние эгоисты, уничтожать природу и зверье. Иногда в глазах инопланетянина я читаю, что ему страсть как хочется сказать мне что-то, но он не знает как; и проблема здесь не только в том, что мы разговариваем на разных языках. Я, как уже говорил, в иностранных языках не силен, но мало-помалу начинаю понимать кое-что в речи пришельца. Так, в разговоре со мной он часто произносит что-то вроде «тви». Что это «тви» означает, я в точности не знаю, но почти уверен, что «тви» — нечто вроде добавки, комментария, как говорит профессор Пфейффер, к вышесказанному или короткого допроса, стоит ли продолжать разговор на эту тему или, по мнению собеседника, лучше обсудить что-нибудь иное. Так, человек иногда говорит: «Денек у меня сегодня выдался препоганейший», а затем, отойдя на шаг, спрашивает: «Как по-вашему, я не слишком разнылся?». Но если я делюсь с Робертом и другими учеными своими мыслями по поводу инопланетного языка, то они, хотя и не показывают вида, думают вот о чем: «Его коэффициент умственного развития». От меня им нужны лишь показания мониторов. Но я не возражаю, живу своей собственной жизнью, а жизнь моя, признаюсь, после знакомства с инопланетянином стала лучше не бывает: Дейв больше не задирает меня, и, вы не поверите, профессор Пфейффер купил у нас Дейзи!

— От ее крика вас по-прежнему тянет залезть на стену? — спрашиваю я его как-то.

— Да, — признается он. — Но я купил затычки в уши.

По его голосу я догадываюсь, что он от Дейзи без ума. Говорят, домашние животные понижают кровяное давление и удлиняют срок жизни своих владельцев, и это — чистая правда, но не вся, уж я-то знаю не понаслышке: ведь я не только много лет работаю в зоомагазине и общаюсь как с животными, так и с их владельцами, но у меня однажды была собственная собака. Правда, когда ей исполнилось два года, она заболела чумкой, и пришлось ее усыпить, а мне после этого стало абсолютно ясно, что я слишком чувствительный, и не могу держать собаку. Но все же, признаюсь, когда я на работе, моей собакой становится Дуралей, и хотя по утрам он мне навстречу даже головы не поднимает, но зато, как безумный, молотит по полу хвостом.

* * *

Однажды в зоомагазине Сьюзан отводит меня в сторонку и говорит:

— Марти, ты, как я понимаю, получаешь сейчас от правительства немалые деньги.

— Ну, наверное, — признаю я. — Хотя сколько именно, не знаю.

— Держу пари, ты даже чеки не обналичиваешь, — говорит она.

Она права, я действительно получил семь чеков по почте, и теперь они лежат у меня дома в шкафу. Удивительно, но от Сьюзан ничто не укроется, и это, мне думается, оттого, что она — мать, а любой матери такого подростка, как Барри, приходится всегда держать ухо востро и о многом догадываться самой.

— Мы откроем для тебя счет в банке, — говорит она и, увидев, что я скорчил недовольную гримасу, добавляет: — И не кривляйся, пожалуйста.

Сьюзан улыбается мне такой улыбкой, что улыбайся мне так кто другой, я бы счел это оскорблением или угрозой, но улыбается-то Сьюзан, и, значит, все в полном порядке.

— Мне не нужен счет в банке, — говорю я. Ведь стоит мне заявиться туда, как служащие посмотрят на меня, словно на кусок дерьма, а такое, сами понимаете, не всякому приятно.

— Нет, нужен, Марти, — настаивает Сьюзан. — Тебе следует подумать о своем будущем. Что ты станешь делать, когда состаришься и не сможешь больше работать?

— Я пойду домой, — говорю я и ежусь, вспомнив, как миссис Пископо сидит вечер за вечером в гостиной перед телевизором и смотрит глупые холодные шоу.

— А кто заплатит за дом? — спрашивает Сьюзан, не спуская с меня серьезных серых глаз.

— Не знаю, — честно отвечаю я.

Сьюзан, похоже, права, и хотя я многого и не понимаю, серьезность в ее голосе убеждает меня, что она говорит дело. Наверное, действительно, если у меня в старости не окажется денег, то я буду, словно бесполезный хлам, выброшен на улицу.

— Что мне надеть в банк? — спрашиваю я.

— Оденься просто в чистое, — советует мне Сьюзан и жмет руку.

Я тронут, до того тронут, что почти ничего не говорю весь этот день и весь следующий. Сьюзан заботится обо мне, словно я часть ее семьи, и мы с ней теперь уже не наемный рабочий и наниматель. Даже не верится, что моя жизнь вдруг так круто переменилась к лучшему, но переменам этим, мне точно известно, я полностью обязан профессору Пфейфферу и инопланетянину.

* * *

В ближайшую пятницу мы со Сьюзан отправляемся в банк и подписываем там все нужные бумаги. На прощание менеджер крепко жмет мне руку и говорит:

— Я читал о вас в газетах, мистер Богати.

Менеджер очень вежлив со мной и даже фамилию мою произносит почти верно. Мне это нравится.

— Спасибо, — говорю я.

Из банка я выхожу окрыленный, ведь я и предположить не мог, что стану таким знаменитым и смогу запросто зайти в банк, а его служащие подарят мне на память ручку.

* * *

Но все хорошее имеет конец, и моя история не исключение. Я сам во всем виноват — положил руку на колено инопланетянину. Или, по крайней мере, эта моя неосторожность послужила толчком к его уходу. Сейчас расскажу, как это случилось.

Я захожу к пришельцу, как делаю это вот уже много дней подряд, и он тут же принимается тараторить, даже более быстро, возбужденно, чем обычно. Мне думается, что он чем-то испуган, наверное, подозревает, что за ним вскоре явятся его соплеменники и силком заберут отсюда. И в то же время он показывает мне, что на испуг его не возьмешь.

— Не принимай близко к сердцу, — советую я и кладу руку ему на колено, поскольку считаю, что, проведя вместе столько времени, мы стали не чужими друг другу.

Инопланетянин замолкает и, как нередко это делает Дуралей, с удивлением глядит на меня, причем все его многочисленные глаза моргают одновременно. И тут происходит чудо: пришелец произносит человеческое слово.

— Близко, — говорит он даже более внятно и отчетливо, чем смог бы повторить за мной самый смышленый попугай.

И вдруг инопланетянин за считанную секунду становится из зеленого темно-голубым, запах брокколи в комнате сменяется ароматом лимона и каких-то пряностей. Инопланетянин слегка подается вперед в своем кресле и касается головой моей головы. Я до глубины души тронут, потому что понимаю: так он сообщает мне, что отныне мы друзья и даже кровные братья. Я это знаю еще и потому, что видел в старых вестернах, как в знак дружбы и братства вот так же касались друг друга головами бывшие заклятые враги — индеец и ковбой. В комнату врывается Роберт и с ним куча ученых, и все они орут. Я угадываю смысл происходящего: инопланетянин сейчас покинет нас. Ученые испуганы этим, потому что на изучение пришельца были затрачены немалые деньги правительства. Гость, словно по мановению волшебной палочки, взмывает в воздух, пролетает сквозь потолок и скрывается с наших глаз. Получается это так естественно, будто летать сквозь потолки для него — дело самое что ни на есть привычное. Хотя, кто знает, может, так оно и есть.

— Межатомный! — кричит Роберт.

— Боже! — говорю я и, по-моему, даже не единожды.

— Вы видели? Вы видели? — вопрошает профессор Пфейффер, будто мы — на футбольном матче и нападающий только что забил из угла поля красивейший гол.

Ко мне подскакивает Роберт и, слегка разорвав мою рубашку, рывком поднимает из кресла.

— Что ты сделал? — зло, сквозь зубы цедит он.

Немедленно вспомнив, что мне было велено не прикасаться к гостю, я начинаю извиняться. Все возбуждены и, как мне кажется, говорят глупости. Кто-то бежит к лестнице взглянуть, не появился ли инопланетянин этажом выше, но вскоре выясняется, что его вообще нет в здании; хотя, по-моему, догадаться о том, что инопланетянин, подобно ИП из фильма Спилберга, отправился домой, можно было даже не будучи ученым.

* * *

И тут начались бесконечные вопросы. Хотя инопланетянин исчез вот уже больше года назад, мне их задают до сих пор — сначала задавали сутками напролет, затем часов по десять кряду, а теперь уж только от случая к случаю. Отвечая на вопросы, я стараюсь вовсю, но ученых мои ответы не устраивают.

— Что тебе сказал инопланетянин? — спрашивают меня.

Я не знаю, что он сказал, во всяком случае, не могу выразить это словами.

— Что его раса хотела сообщить нам?

Ответы мне неизвестны.

Ко мне даже приезжал президент и тоже расспрашивал. Я был этим так впечатлен, едва мог открыть рот. Еще бы, ведь прежде я никогда президента не видел, разве лишь по телевизору да на обложках «Ньюсвик», и вдруг я сижу перед ним и даже ощущаю запах его одеколона. Оказывается, в жизни он выглядит ниже и старше, к тому же более усталым, чем на экране или на фото, но вместе с тем он наделен таким обаянием, так располагает к себе и заставляет верить в его исключительность и правильность всех его решений, что прикажи он, и я ради блага страны без разговоров вошел бы в горящее здание.

— Что инопланетяне хотели от нас, Марти? — спрашивает меня президент и кладет мне на колено руку, совсем так же, как когда-то я инопланетянину.

— Инопланетянин был здесь не с миссией, а сам по себе, — говорю я и, не зная, как принято обращаться к президенту, добавляю: — сэр. Он лишь хотел поговорить с кем-нибудь и, полагаю, выбрал для этого меня.

Я заявляю это уже не в первый раз, но мне не верят, утверждают, что пришелец не отправился бы за многие световые годы ради того, чтобы побеседовать с одним-единственным человеком. Он хотел установить контакт, считают ученые, контакт не между двумя существами, а между двумя цивилизациями. Ну, без сомнения, ученые умнее меня, и их слова звучат вполне убедительно, но все же, думаю я, помыслов зеленого инопланетянина, который в один прекрасный день изменил цвет и, пролетев прямо сквозь потолок, покинул нас, они не поняли. Я уверен в этом ничуть не меньше, чем в том, что зовут меня Мартин Богети.

Если я говорю так, то надо мной смеются.

— Почему именно с тобой и ни с кем больше? — спрашивают меня обычно в таких случаях. — Какими особыми талантами ты одарен, что ради беседы с тобой инопланетянин совершил путешествие аж из другой галактики? Может, ты очень мудр, добродетелен или тебе, может статься, известно о жизни и о людях такое, чего не знает никто другой? Нет, ты всего лишь работник в крошечном зоомагазине, ты чистишь клетки, посыпаешь собак порошком от блох и моешь полы. Так что же такого выдающегося обнаружил в тебе инопланетянин?

На эти вопросы я обычно отвечаю примерно так, как отвечу сейчас.

Изредка к нам в магазинчик заходят целой семьей люди, чья собака состарилась и стала слепой, болезненной и немощной и кому ветеринар сказал, что она уже долго не протянет. Семья намеревается купить щенка, обычно той же самой породы, что и прежняя собака, чтобы щенок после смерти состарившегося любимца заменил его, как если бы никто и не умирал вовсе; люди приходят за новой собакой, словно за новой стиральной машиной. Я такое видел не раз, особенно мне запомнилась девочка, совсем еще кроха, с белокурыми волосами, стянутыми яркими цветными резинками в два хвостика; едва сдерживая слезы, она хныкала:

— Мне не нужна новая собака! Хочу нашу!

Теперь, надеюсь, вам понятно, чего хотел инопланетянин. Мне и самому в точности неизвестно, почему для своего визита он выбрал именно Землю и почему внезапно покинул ее, но я почти уверен, что явился он сюда ради разговора с одним-единственным человеком, а не, как показывают в кино, со всей цивилизацией людей.

Выслушав мою теорию, меня часто спрашивают:.

— Но почему все-таки ты, Марти? Почему для разговора инопланетянин выбрал именно тебя?

На это я обычно лишь пожимаю плечами, хотя и имею ответ и сейчас вам его изложу.

Я не знал прежде, да и теперь не знаю, кто инопланетянин — он или она. Сдается мне, что этого не знает никто, поскольку строение его тела наверняка сильно отличается от человеческого. Я называл гостя он, хотя и знал, что он и не мужского рода, и не женского. Откуда мне это известно? Объяснить трудно, но я все же попытаюсь. В общем, я определил, что инопланетянин и не мужчина, и не женщина, увидев, что он очень похож на меня. Да, Дейв был прав, сказав, что мы с инопланетянином — два сапога пара. Действительно, у нас с пришельцем общего больше, чем у меня с любым человеком, а у него — с любым существом его расы. Я почти уверен: именно по этой причине я приглянулся ему, а цвет он изменил и покинул Землю потому, что в конце концов достиг цели своего визита — вошел в контакт с себе подобным.

Помню, мне стукнуло уже лет тринадцать-четырнадцать, когда я вдруг с удивлением обнаружил, что мужчиной, который ходит на свидания с девушками, затем женится и обзаводится детьми, мне стать не суждено. Понимание это пришло ко мне сразу, а было это на вечеринке, после того, как болтавшая со мной одноклассница закончила свою тираду словами:

— Тебе, Марти, меня до конца не понять, ведь подобных проблем у тебя нет и никогда не будет.

Помню, речь шла о проблемах в отношениях между мужчинами и женщинами, а дела эти волновали одноклассницу из-за развода ее родителей. Не знаю, где теперь та девчонка, и помнит ли она хотя бы мое имя, а если помнит, то попадались ли ей на глаза газеты со статьями обо мне; но, как бы там ни было, я ту вечеринку и слова одноклассницы запомнил накрепко. Говоря тогда, что подобных проблем у меня не будет, девчонка вовсе не имела в виду, что я стану «голубым» или, к примеру, постригусь в монахи; просто, по ее мнению, я принадлежу к числу тех, для кого эта сторона жизни — взаимоотношения между полами — навсегда закрыта. Я это понял так: не все, кто служит в цирке, могут считать себя артистами и выступать на арене; некоторые стоят в сторонке, вне света прожекторов, а в перерывах между номерами монтируют приспособления для трюков или убирают огромной метлой клетки слонов. Публике глубоко плевать, кто эти ребята, да и вообще, о них не говорят и не пишут в газетах. Надеюсь, понятно, о чем я толкую? Так вот, я в жизни, как те рабочие в цирке, — не участвую в представлении, а на манеж выхожу лишь сделать что-нибудь не очень-то важное, второстепенное да понаблюдать со стороны, как выступают другие. Думается мне, что в этом мы очень схожи с инопланетянином. Наверное, теперь, покинув Землю, у себя дома по вечерам, когда все его соплеменники собираются вместе в огромных конических ульях и тепло, по-дружески общаются друг с другом, он стоит в стороне да молча поглядывает на них.

Быть сторонним наблюдателем, по-моему, вовсе не плохо, а временами так даже очень интересно; ведь со стороны видится такое, о существовании чего изнутри и не заподозришь. Взять, например, Барри: прежде чем он стал подростком, мы играли с ним вместе, и поскольку я не приходился ему ни отцом, ни братом, ни даже дядей, мне удавалось углядеть в нем то, чего не замечал никто другой, и Барри, хоть и молчал, прекрасно понимал это.

Так вот вам моя теория вкратце: инопланетянин хотел пообщаться с кем-нибудь себе подобным и ради этого совершил путешествие длиной во многие световые годы, хотя, подозреваю, для того, кто способен вот так просто пролететь сквозь потолок, путешествие длиной во многие световые годы и не кажется слишком высокой платой за приятельский разговор.

* * *

В магазинчик к нам заходит профессор Пфейффер.

— Привет, Марти. Привет, Сьюзан, — говорит он.

По его печальной улыбке я сразу догадываюсь: что-то не так, что-то неладно.

— Я уезжаю, — говорит он. — Зашел сказать, что знакомство с вами было для меня очень приятным.

— Куда ты уезжаешь, Билл? — спрашивает профессора Сьюзан.

Я по-прежнему мою окно, но к разговору прислушиваюсь внимательно.

— Обратно в Вашингтон, — говорит профессор Пфейффер. — Исследовательские лаборатории в Шорехаме закрываются.

— Обидно, — говорит Сьюзан. — Нам вас будет не хватать.

— Мне тоже, — говорит профессор Пфейффер, близоруко щурясь.

— Но у меня на память о вас остался великолепный сувенир. Дейзи.

— Как она, кстати, поживает? — спрашивает Сьюзан.

— Капризничает часто, но, думаю, вскоре привыкнет ко мне. Да, я ведь купил ей новую клетку и новое покрывало.

— Марти теперь ходит мрачнее тучи, — сообщает Сьюзан, будто меня вовсе и нет в магазине. — Полагаю, виной тому — одни и те же вопросы, на которые ему чуть ли ни каждый день приходится отвечать.

— Скоро это прекратится, — заверяет профессор Пфейффер. — Проект по изучению инопланетянина полностью сворачивается.

— Жалко, — говорит Сьюзан. — Жалко, что мы так никогда и не узнаем, откуда он к нам прилетел и зачем.

Профессор кивает, будто говоря, что сделанного не воротишь, а затем подходит ко мне и спрашивает:

— Что ж, Марти, попрощаемся?

— Надеюсь, вы не в обиде на меня, — говорю я.

— А с чего мне на тебя обижаться? — Пфейффер в удивлении приподнимает брови.

— Ну, из-за меня вас не выгнали с работы? — спрашиваю я.

— Конечно же, нет! — восклицает он. — Что за бредовая идея? Работа у меня есть, но если ты имеешь в виду Шорехамский проект, то о его закрытии я ничуточки не сожалею, потому что, скажу тебе честно, мне никогда не нравилось, как там велись исследования.

Хоть он имени и не назвал, но имел в виду, конечно же, Роберта.

— У инопланетянина не было даже телевизора, — сетую я.

— Ну вот, и ты это заметил, — говорит профессор Пфейффер и протягивает мне руку.

Я пожимаю ее и вижу по его глазам, что никогда он не засмеется надо мной, не засмеется даже самую малость, в глубине души.

— Прощай, Билл, — говорю я.

Он долго держит мою руку в своей, держит дружески, как руку равного себе, и это мне напоминает дивный, невероятный сон — инопланетянина и то, как мы с ним коснулись однажды друг друга лбами.

Перевел с английского Александр ЖАВОРОНКОВ

Пол Макоули
ЧУДОВИЩА ВОЙНЫ

Глава 1

Индира ясно дала понять, что берется за работу из любезности, и Влад Симонов с деланным изумлением спросил:

— Что тебя смущает? Работа превосходная, а ты, по-моему, сейчас свободна.

— Я отдыхаю, — отрезала Индира.

Последние две недели она руководила очисткой окрестностей коллективной фермы от морских ежей. Сложное, опасное, утомительное занятие. Индира едва не погибла — точно в такой же ситуации, в какой едва избежала гибели при первом своем задании, когда еще не разобралась толком, чего надо опасаться. Теперь она завершила круг. Монстров с нее хватит.

Влад щелкнул пальцами и наклонился к камере своего видеофона.

— Что-что? После этой пустячной работенки тебе нужен отдых? По мне, это просто тренировка. Послушай, Индира, я бы сам принял этот заказ — отличный заказ, — но, к сожалению, уже взялся за три других. Только поэтому отдаю его тебе. С обычными комиссионными, ясное дело, но условия до того роскошные, что ты и не заметишь той малости, что я отщипну на прокорм своим детишкам.

Влад прямо-таки излучал добродушие и энергию — даже по видеофону. Индира рассмеялась. Он укоризненно сказал:

— Эх, Индира… Стареешь, подружка. Тебе становится скучно. Ежи, пауки, мако — для тебя все едино. Рутинное дело… Словом, я хочу малость поперчить твою жизнь, чтобы Индира опять встрепенулась. Скажи «да». Развлечешься, уж это я тебе обещаю.

— Мы действительно стареем, Влад.

— А монстры — нет! Пока ты посиживаешь в своей чудной, теплой, удобной квартирке, чудища плавают во тьме и холоде, накачиваются сульфидами и набираются сил. Слушай, это по-настоящему волнующая работа. Наниматели — забавные люди, вроде монахов, они цены деньгам не знают. Ты озолотишься, даже отдав мне мой крошечный процентик. Индира, этим монахам нужно, чтобы кто-нибудь замочил дракона. Ты ведь еще не охотилась на драконов, так? Знаю, ты справишься, и поэтому обращаюсь к тебе, а не к кому-то еще.

— Понятно. Короче говоря, ты полагаешь, что никто другой не справится.

Индира начинала работу подмастерьем у Влада Симонова. Теперь работала на него в качестве «вольного художника». Он был из первого поколения охотников, один из немногих выживших, когда охота на монстров — биологическое макрооружие, оставшееся от Тихой войны — только начиналась. Владу нравилось изображать из себя пирата. У него были две жены и пятеро детей, он пил бренди и курил огромные сигары, носил буйную черную гриву, в которой проглядывали седые пряди. Но при том во всем океане Европы, спутника Юпитера, не было другого столь надежного и профессионального охотника.

— Дракон… — задумчиво сказала Индира.

— Предположительно дракон. Ты боишься?

— Я всегда боюсь.

В конце последней операции на нее напала из засады стайка ежей. Она шла в глубину по длинной расщелине в чистой водяной льдине, а за ней плыл напарник, боязливый рабочий с фермы. Расщелина была отполирована выделениями метана. Фонари Индиры отражались от гладкой поверхности, создавая бело-голубое сияние, так что впереди было мало что видно. Ежи посыпались на нее из трещины во льду. Она рванула вверх, раздавила двух ежей на защитной маске — их колючки оставили глубокие царапины на стекле — и начала посылать стрелы из своего пистолета, отбрыкиваясь от нападавших сзади. Напарник окаменел от страха и закрыл путь к отступлению, ежи сыпались на них из пляшущего сияния отраженных огней, но она методично уничтожила всех — со спокойствием, достойным дзен-буддиста. Только когда побоище кончилось, она позволила себе испугаться.

— Я не могу идти на дракона в одиночку. Если это действительно дракон, — заявила Индира.

— Тебе и не придется идти в одиночку. У монахов большая водорослевая ферма: рабочие помогут. Но, скорее всего, это обыкновенный мако. Уже годы, как драконов не видно — вымерли, я думаю. Так вот, монахи заметили какое-то чудище, которое пряталось как раз у границы их владений, а у страха глаза велики. Ладно, излагаю подробности.

Через два часа вернулась Элис, дочь Индиры. Пришла и увидела, что мать возится в мастерской, а на полу лежит открытый багажный контейнер.

— Но ты же едва успела возвратиться, — сказала Элис.,

— Да, моя радость.

Элис стояла в дверях, плавно опускаясь и поднимаясь, словно воздушный шарик на привязи. Девочка семи лет, умная и реши-тельная. Одета в мятые шорты и нейлоновый жилет с массой карманов; над головой вздымается, подобно гребню ящерицы, иридисцентный мигающий воротник. На тонких ручках — светящиеся татуировки, не те, что были утром, когда она уходила в школу. Тогда это были переплетенные ящерицы и птицы; сейчас — развевающиеся знамена, красные, лиловые и темно-бордовые. Волосы заплетены в тугие косички и украшены крошечными желтыми и зелеными кисточками-огоньками. Дочь спросила:

— Ты уже объявила Карру?

Индира сосредоточенно укладывала свой «сухой» костюм в контейнер, стараясь избежать складок. Проговорила, не поднимая головы:

— Он скоро вернется. Как в школе?

— Я делаю самостоятельную работу.

— Расскажи.

— Это секрет.

Они замолчали. Мать знала, что дочь снова побывала на служебных уровнях города, у основания льда. Договорившись с Владом о контракте, Индира отследила ее по телеметрии, и Элис это знала. Дочь внимательно наблюдала за тем, как Индира проверяет чемоданчики с оружием — плоские металлические коробки, выстланные пенопластом. В малой коробке лежали три стеклянных флакона с разбрызгивателями, содержащие три сорта специфических нейротоксинов. Индира тщательно изучила упаковку. Наконец Элис спросила:

— Ты знала, что город раньше назывался по-другому?

— Конечно.

— Он назывался Миносом. Почему так вышло?

— Потому, что Минос был одним из сыновей Европы. Плод любви Европы и Зевса.

Элис топнула ногой — так, что на метр поднялась в воздух.

— Да знаю я это! Он был царь и построил под своим дворцом лабиринт. Нет, почему имя поменяли?

— Политика…

— Ага. Из-за войны, значит.

Элис родилась спустя десять лет после Тихой войны. Подобно всем своим ровесникам, она не понимала, зачем взрослые постоянно говорят о войне, если так огорчаются из-за этих разговоров.

— Из-за войны. Где ты это узнала?

— Я видела указатель.

— Что?! В школе?

Элис покачала головой и важно ответила:

— Уж конечно, не в школе. Дуболомы поменяли все указатели, о которых пронюхали, только они знают не все.

«Дуболомами» в последнее время звали солдат оккупационной армии Трех сил.

— И где этот указатель?

Элис спокойно сказала:

— Карр разозлится, когда узнает, что ты так скоро уезжаешь.

— М-м… Потому что он меня любит… как и тебя. Так где ты видела указатель, Элис?

— Мама, это для моей самостоятельной работы. Пока не закончу работу, это секрет.

Индира закрыла багажный контейнер. Послышалось короткое жужжание — контейнер сам себя запечатал. Ей не хотелось ссориться с дочерью перед самым отъездом, но нельзя ведь, чтобы Элис вообразила, будто может не подчиняться матери:

— По-моему, будет лучше, если мы поговорим. С глазу на глаз, — сказала Индира.

Вечером Карр сообщил ей:

— Там, внизу, девочке ничто не навредит.

— Не становись на ее сторону.

— Ничего подобного. Детишки постоянно туда ездят, им нравится таращиться наружу. Во тьму.

— Она одевается на манер кольценосцев. Эти огоньки в волосах…

— Одевается, как все дети ее возраста. Они набираются этого из сказаний — безобидное занятие.

— Почему ты столь мерзко рассудителен?

— Такой уж у меня талант…

Индира прижалась к нему всем телом. Они были еще потные — только что занимались любовью на широкой кровати, под изображением звездного неба на потолке. Карру нравилось, чтобы в спальне было тепло и влажно; он держал здесь саженцы бамбука, папоротника и банановых пальм. Стены были настроены на изображение туманных глубин тропического леса. Карр родился на Земле; его семья эмигрировала на Европу из Бразилии за несколько лет до Тихой войны. Он работал в группе экологического развития города — в прежние времена его назвали бы садовником. Сильный, серьезный, надежный человек. Они с Индирой жили вместе уже девять лет; несколько месяцев назад во второй раз начали покупать билеты «детской лотереи».

— По-моему, это чудесно, что она хочет устраивать сады подо льдом, — сказал Карр. — Немножко взяла от тебя, немножко — от меня. Она тебе показывала свои рисунки?

— Конечно. Однажды показала — после спора насчет ее прогулок в служебные ярусы… Дружелюбные рыбы, крабы и тому подобное.

Карр потянулся всем телом и приказал роботу подать газированной воды с лимоном и льдом. Отхлебнул из стакана и заявил:

— Она хочет, чтобы планета избавилась от монстров. Следовательно, желает быть генинженером.

— На прошлой неделе она хотела водить трактор.

— Нет, это было два месяца назад. Она задала мне массу вопросов о генинженерах, спрашивала, почему в океане нет ни одной рыбешки. Понимаешь, я думаю, что она разговаривает со мной потому, что я от нее ничего не скрываю.

— И только-то… — пробормотала Индира.

Некоторое время Карр прихлебывал воду, потом спросил:

— Откуда такая спешка? Ты ведь собиралась отдохнуть.

— Очередной монстр. Одна из тех злобных тварей, которых Элис хочет заменить добренькими.

— Но ведь есть и другие охотники…

— Слушай, ты ведь все знал, когда мы встретились. Кроме того, нам нужны деньги на «детскую лотерею».

Карр поставил стакан на пол и обнял ее. Рука, в которой он только что держал воду со льдом, была холодной.

— Я даже не знал, что на Европе есть монашки.

— Монахи. Мужской монастырь. Влад говорил о нем не очень внятно, а в информсети я ничего не нашла. Они христиане какого-то толка, но не из основных конфессий.

— Неважно. Объясни еще раз, почему они сами не могут справиться с чудовищем.

— Думаю, пробовали… — Молчание. Затем Индира глубоко вздохнула и выпалила: — Влад считает, это может быть дракон.

— Но они же вымерли!

— Последнего убили десять лет назад. С тех пор их не видели. Но отсутствие свидетельств…

— Не есть свидетельство отсутствия. Значит, Влад-копьеносец посылает тебя на дракона в одиночку.

— Мы не уверены, что это дракон. И я не буду в полном одиночестве. Монахи мне помогут.

Глава 2

Индира познакомилась с Владом почти двадцать лет назад, после завершения Тихой войны, когда работала подводным монтажником на строительстве первой водорослевой фермы. Монстры пробрались сквозь звуковые и электрические заграждения, отгоняющие их от нижних границ города, и Влада подрядили уничтожить гнездо морских ежей. Твари научились преодолевать барьеры, пассивно дрейфуя по течению и активизируясь лишь при свете огней строительства. Они разрушали опорные колонны — в то время еще водилась порода ежей, вырабатывающих взрывчатку в своих оболочках. Погибли два подводных монтажника. Индира вызвалась помогать Владу, и они быстро отыскали гнездилище ежей — в пяти километрах к востоку от фермы, где со дна поднималось сильное течение. Здесь лед был изъеден сравнительно теплой водой, пронизан кавернами, трещинами и осыпающимися туннелями, и все это было покрыто сульфидными осадками. Индира не испугалась, когда ежи посыпались на нее из трещин. Они были похожи на безобидные детские игрушки — черные шары размером с кулак, снующие туда-сюда, выбрасывающие пунктирные струйки воды. Индира не думала о том, что некоторые ежи могут нести заряд взрывчатки, она хладнокровно и методично поражала их отравленными стрелками и ни разу не промахнулась. Влад объявил, что ему по душе ее боевая хватка. Вечером они напились, празднуя победу, а через месяц он позвонил Индире и спросил, не поможет ли она ему еще раз.

Океан заразили порождениями генинженерии во время Тихой войны — их сбрасывали на Европу из космоса. Вирусы уничтожали пищевые дрожжи и вызывали гибель местных микроорганизмов, живущих у выходов гидротермальных вод на дне океана. Maкроформы разрушали дрожжевые реакторы, горнодобывающие установки и грузовые подводные суда, теплообменники и приливные электростанции.

Земля не ждала быстрой победы в Тихой войне. У оккупационной армии Трех сил не было плана обезвреживания собственных биомонстров. Никто не ведал, сколько их на планете; они размножались партеногенетически, подобно некоторым насекомым; в них с самого начала содержались дремлющие эмбрионы. Влад Симонов и другие охотники были единственной защитой от разрушительных нашествий монстров.

На вторую охоту Индира вышла против мако, который разрушал горнодобывающие всасывающие устройства в Талесине. Добрый десяток часов охотники околачивались у одного из устройств, пока не увидели монстра — гигантский членистый хобот метался в черной воде, отыскивая богатое минералами течение. А затем уверенно и стремительно бросился вперед, прямо на Индиру. Она не тронулась с места, и Влад вторым выстрелом убил монстра.

По возвращении Влад предложил Индире постоянную работу. У нее обнаружился талант убийцы. Правда, удовольствия от этого она не получала — разве что чувствовала профессиональное удовлетворение. Но это не ослабляло чувства вины из-за того, что она выжила в Тихой войне, а родители погибли. Успокоить ее могло только время.

Но монстров она убивала отлично. Сотнями уничтожала гнездилища ежей, отражала нашествия червей-поджигателей, которые обвивались вокруг электрических кабелей и создавали скачки напряжения; убивала мако, скатов, пауков. Но ни разу не встречалась с драконом, самым коварным и опасным из всех монстров.

Поезд вез Индиру на запад от Феникса по дороге с библейским названием «Путь Финееса» в Кадмус. С северной стороны вздымался откос, бесконечная стена высотой в полкилометра — одна из самых крупных возвышенностей на плоской поверхности Европы. На юг уходила изрытая равнина — холмики, многочисленные выемки, зигзаги трещин, пятна коричневого и серого льда над вертикальными течениями, ноздреватые от сублимации. Древний пейзаж Европы в полной сохранности; лед здесь был почти пяти-километровой толщины.

Стояло раннее утро, четыре часа после восхода солнца. Сутки на Европе длятся восемьдесят пять часов, время ее оборота вокруг Юпитера в точности такое же, поэтому над полушарием планетки, обращенном к Юпитеру, центральная планета всегда висит в одной точке, проходя все фазы, от полной до нулевой. Сейчас Юпитер казался круглой черной дырой в небе, по размеру в тридцать раз большей, чем земная Луна. Индира сидела в обзорном вагоне поезда, потягивала персиковый чай со льдом и наблюдала начало солнечного затмения. Ближайшие три часа на этом полушарии будет что-то похожее на настоящую ночь — обычно после захода Солнца в небе сияет полный Юпитер, и кроме него светят одна — две, а то и три его «галилеевские» луны (Европа — четвертая).

Ослепительно яркая точка — Солнце — скрылась за нижним краем Юпитера; тьма мгновенно накрыла ледяную равнину, звезды высыпали на небо. Когда глаза привыкли к темноте, Индира сумела различить на черном диске гигантской планеты бурю, пронизанную молниями. Эта буря превосходила размерами всю Европу.

Индира поговорила с Карром, потом с дочерью. Рассказала ей, что видит вокруг. Элис была на какой-то из скользящих улиц в городском торговом центре.

— Карр уже соскучился по тебе, мама, — объявила Элис. — Говорит, что хочет переделать твою комнату. Это будет сюрприз.

Дочь не пожелала говорить о своей самостоятельной работе. Индира попробовала надавить и в ответ услышала:

— Мне надо идти. Приехала. Пока.

В поезде было полно шахтеров (так здесь назывались люди, добывающие минералы, хотя они и не работали в шахтах). Все как один надирались наркотиками — последняя возможность повеселиться перед трудовыми буднями. И одеты были одинаково: кожаные куртки и фасонистые высокие башмаки. Они были коренные европеанцы, по происхождению — из Южной Африки. Один играл на металлической гитаре, другой, очень красивый и очень черный юноша с резко очерченными скулами, пытался «клеиться» к Индире. Товарищи это громогласно одобряли. Впрочем, он больше смотрел на свое призрачное отражение в толстенном окне вагона, чем на Индиру. Его звали Чемпион Кумало. Индира сначала подумала, что это кличка, но нет: все его товарищи носили либо вычурные, либо библейские имена. Троица Адеподжу, Сара Мозехелоа, Руфь и Исаак Малунгу.

Когда Чемпион бросил свои ленивые попытки заигрывать с Индирой, отношения стали приятельскими. Индире рассказали, что двое братьев Чемпиона учатся в той же школе, что и Элис. По кругу пустили бутылку персикового бренди и тубы с чем-то, именуемым «туманец». Зелье воняло ацетоном, от него тут же начало мутиться в голове, зато настроение стало легким и дружелюбным. Шахтеры дивились профессии Индиры. Сара Мозехелоа воскликнула:

— Чистить океан от монстров! Замечательное дело!

— Ну, не знаю, зачем лезть туда, в мир под нами, — заметил Исаак Малунгу. — Я вот тридцать лет шахтером, и ни разу не понадобилось туда идти. Наш мир здесь, вокруг нас.

— Но ведь океан — часть нашей планеты, — возразила Сара. Ее седые волосы были убраны в косички, вроде щупалец медузы, и перетянуты пластиковыми шнурками. Лоб изрезан шрамами — поскольку шахтеры работали на поверхности льда, они часто страдали от рака, вызванного радиацией. — Океан создает нашу планету, так что очень важно избавиться от монстров.

Гитарист Троица Адеподжу был высоким даже для европеанца, улыбчивым мужчиной; пальцы у него были такие длинные, что, казалось, на них больше суставов, чем обычно.

— Эта гадость — с Земли, — объявил он. — Вот почему нам надо от нее избавиться.

Индира вспомнила, как она пыталась объяснить Элис, почему Земля победила в Тихой войне: «Земляне богаче, у них больше техники и людей. Они выжали все из своей планеты и теперь хотят то же самое сделать с другими». Элис ответила: «Тогда мы должны заполучить то, чего у них нет» — сказала так серьезно, что Индира рассмеялась.

Троице ответил Чемпион:

— Уничтожим монстров, но все равно не избавимся от гнета Земли.

Шахтеры покивали и начали рассказывать Индире о своей жизни в годы Тихой войны. Многие всю войну провели на Европе, остались в своих поселках, когда население столицы, называемой в то время Миносом, было эвакуировано на Ганимед.

— Голодали ужасно, — рассказывала Сара. — Под конец были готовы есть собственные башмаки.

Ее перебила Руфь Малунгу:

— Нечего болтать, женщина! Ты была такая кокетка, что померла бы от голода, только бы тебя похоронили в твоих ботиночках!

Остальные захохотали. И верно: башмаки у Евангелии были прямо-таки выдающиеся — зеленой замши, покрытые замысловатым узором из крошечных зеркалец и расшитые красной и золотой нитью.

За сим последовали рассказы о каннибализме, о том, как несколько поселков превратились в дым, когда ядерный снаряд вскрыл ледяную оболочку океана, открывая дорогу для контейнера с биологическим оружием. Это произошло в Тайр-Макуле, что на полушарии, закрытом от Юпитера. Хотя район был малонаселенный, погибли больше ста шахтеров, там остался гладкий диск радиоактивного льда в центре огромной, на сотни километров, звезды с лучами из глубоких канав — сверкающий шрам на изрытом коричневом лике Европы. Индира слышала все эти истории и прежде; казалось, европеанцы никогда не устанут повторять свои рассказы о войне. У Индиры была собственная история, но слишком скорбная для того, чтобы о ней распространяться: гибель всей семьи, два года, проведенные в сиротском доме на Ганимеде. Наконец ей удалось перевести разговор на монастырь.

— Ты туда? — с широкой ухмылкой спросил Чемпион. — Вот так штука!

Остальные обменялись замечаниями на непонятном щелкающем языке и захохотали. Чемпион не захотел объяснить Индире, что их развеселило, только заметил:

— К богачам едешь. Они держат громадную водорослевую ферму, поставляют соединения углерода половине шахт.

— У них начальник — генинженер, — сказала Сара, а Троица добавил:

— Называет себя Рссером. По-моему, это ненастоящее имя. Говорят, он сбежал с Земли, потому что его поймали на чем-то незаконном. Должно быть, он и здесь чем-то таким занимается.

— Может, делает монстров, — отозвался Чемпион. — Сделал одного слишком сильного и хочет, чтоб ты его убила.

— Странные они люди, — сказала Сара. — Никакие не христиане, хотя говорят, что веруют в Единого Бога. Зовут себя адамистами.

Они рассказали Индире о монастыре больше, чем она смогла вытащить из информсети. У шахтеров было немного фактов, но сплетен они знали предостаточно и выкладывали их живо и с напором. Прошло три часа с начала затмения, над черной тушей Юпитера двойной звездой поднялись Земля и Венера, за ними вышло Солнце и залило светом ледяные равнины. Троица снова взялся за гитару, и когда поезд подошел к Кадмусу, половина вагона пела во всю глотку.

Глава 3

Промышленный поселок Кадмус: несколько групп зданий на сваях, резервуары-хранилища, ледяное поле космопорта, истыканное черными пятнами реактивных выхлопов, длинная полоса транспортера для минералов. Индира сняла комнату и несколько часов отдыхала. Перед сном поговорила с Карром; Элис спала. Скучает по матери, сказал Карр.

— Я тоже по ней скучаю, — ответила Индира.

— Ладно, ты будь поосторожней…

Более всего здесь были заметны солдаты оккупационных сил. В столовой, где Индира завтракала, громко разговаривали два офицера; они словно не замечали гневных взглядов окружающих. После завтрака пришлось выдержать пятнадцатиминутный допрос, прежде чем ей разрешили войти в роллбус, направляющийся на Щит Сциллы, к монастырю.

Индире предстояло десятичасовое путешествие — длинный путь, в четверть окружности ледяной планеты-крошки. Со временем ослепительная звездочка Солнца ушла вперед, на запад, а Юпитер повис на востоке. Он был почти в полной фазе, по вертикали его опоясывали желтые и белые взлохмаченные полосы бурь; если следить за бурями достаточно долго, можно было отметить их медленное движение. Желтый диск Ио скатился за горизонт, но спустя час поднялся снова.

Однополосная дорога тянулась по дамбе, над широкой равниной, состоящей из ледяных плит. Некоторые из них достигали десяти километров в ширину, но чаще были небольшими. Повороты океанских течений вновь и вновь разламывали и передвигали льдины — здесь поверхность Европы казалась мозаичной. Было видно, что ее ледяная кожа покрыта трещинами, словно канеллюрами на полотнах старых мастеров. По льдинам тянулись гребни и впадины — следы выбросов от вертикальных течений. Гребни были сложены из льда, смешанного с различными силикатами; впадины состояли из почти чистого голубоватого водяного льда.

Дорога пересекла впадину столь широкую, что гребень на одной ее стороне исчез за горизонтом, прежде чем появился противоположный гребень. За ним показались группки невысоких холмов, намороженных выбросами конвективных потоков. Холмики, очерченные полосами темного льда, сияли на солнце.

Оболочка Европы, как и оболочка Ио, постоянно разъедалась теплом, генерируемым приливами и отливами океана, вызываемы-ми вращением планет вокруг Юпитера. Тепло же подводных вулканов не давало океану замерзнуть и поднимало со дна сильные течения. Кадмус стоял над периферией Хаоса Немо, где гигантский восходящий ток свел ледяную оболочку до толщины в какой-нибудь километр. Восходящие течения не только разъедали лед, они поднимали с океанского дна минералы. Поэтому здесь и работали шахтеры. Каждые двадцать километров роллбус проходил мимо насосной вышки с двумя-тремя домиками, стоящими на сваях, но сейчас Индира видела только одинокий домик, который уползал за горизонт, попыхивая красным маячком. Воду, насыщенную минералами, закачивали в огромные бассейны, где плодились анаэробные организмы, извлекающие из льда металлы. Шахтеры их собирали, как урожай.

Индире позвонила Элис; она была полна восторга от своего задания. Мать притворилась, что разделяет ее энтузиазм, но решила, что поговорит с учителями — не нравился ей этот поворот в учебе дочери… Она сказала:

— Постарайся уделять время Карру. Помогай ему.

— Да не люблю я цветов! А от некоторых еще и чихаю! И свет в оранжереях слишком яркий!

— Это им нужно для роста.

— А водорослям свет не нужен!

— Конечно, у них ведь нет фотосинтеза.

— Я знаю. Они… — Элис на экране видеофона сморщила лоб и старательно выговорила: — Они — хемолитотрофы. Забирают из воды вещества и создают биомассу, которую мы едим.

Они немного поговорили о метаболизме водорослей; Элис обещала, что спросит Карра насчет фотосинтеза. Рассказала, что в лаборатории вырезала участок гена — клеточной пушкой. Индиру это приободрило. Чем больше времени дочь проведет в лаборатории, тем реже будет околачиваться в нижних ярусах города.

Путь казался бесконечным. Роллбусу полагалось уступать путь грузовикам, и он часто съезжал на придорожные площадки. Индира была единственным пассажиром; похоже, мало кто ездил на Щит Сциллы. Роллбус сообщил Индире, что монахи неприветливы.

— Мне велят молчать, но дорога очень длинная. Я люблю разговаривать, так меня сконструировали, — объяснил он. Помолчал и добавил: — Надеюсь, вы не против того, чтобы побеседовать.

— Что ты знаешь о монастыре?

— Там была шахта — до войны. Монахи ее обустроили. Конечно, внутри я не был. У них нет гаража. Если я сломаюсь, кое-кому придется идти пешком от самого Кадмуса. Безответственность, но так обстоят дела теперь, при рыночной экономике. Никто не хочет платить за поддержание общественной инфраструктуры.

По-видимому, кто-то засунул в память машины кучу антилиберальной пропаганды, — подумала Индира и поспешно ответила, что не любит беседовать о политике. Роллбус помолчал и сказал:

— Большая часть грузовиков идет от монастыря. Он поставляет огромное количество дешевых соединений углерода. Гликогены, протеин, целлюлоза, крахмалы. Снабжает реакторы почти всех шахт этого региона.

— А монахов там много?

— Нет информации. Только двое регулярно ездят в Кадмус и обратно. Остальные предпочитают оставаться в монастыре.

То же самое говорил и диспетчер гаража. Конечно, можно было позвонить Владу Симонову, но Индире не хотелось обращаться к нему за справкой.

Солнце село. По ледяным полям разлился желтый свет Юпитера, Ио скрылась за его диском, проступили несколько самых ярких звезд. Впереди, на горизонте, на долю секунды вспыхнул свет. Примерно через час зажегся снова, много ближе — язык газового пламени, яркий в смутном свете Юпитера.

— Вспышки, — прокомментировал роллбус.

— Что это?

— Выход метана на Щите Сциллы. У многих здешних шахт есть клапаны.

Метан поднимался вместе с гидротермальными водами, скапливался под ледяной корой и иногда разламывал ее. Поэтому шахтеры выпускали излишки метана. Он, разумеется, испарялся, поскольку температура на поверхности Европы была минус 150 градусов по Цельсию, как раз за точкой его кипения, и вокруг клапана на льдины сыпался грязно-белый снег.

Монастырь стоял на хребте из минерализированного льда. Он оказался небольшим сооружением — один только посеребренный купол. Ролл бус съехал с дороги, поднялся по серпантину и скатился на обширную стоянку. Там перед десятками теплоизолированных труб стояли несколько автоцистерн — по-видимому, загружались сырой биомассой. Роллбус подал задом к воздушному шлюзу и сказал на прощанье:

— Вернусь через три дня. Я приезжаю сюда каждые три дня, даже когда со мной некому ехать. Приеду, если не сломаюсь. Может, быть, когда повезу вас обратно в Кадмус, расскажете о монастыре.

Индира, сопровождаемая багажным контейнером, прошла через леденяще-холодные гибкие створки шлюза в ярко освещенный зал. Ее ждали два монаха в черных одеяниях и капюшонах с квадратными навершиями. Старший был невозмутим, но младший воззрился на Индиру с изумлением, будто впервые в жизни увидел женщину.

Они ждали мужчину, вот в чем дело. Послав сюда Индиру, Влад Симонов сыграл с ними шутку.

Глава 4

Монахи оставили Индиру с ее багажом посреди пустого зала. В углу помещался заиндевевший воздушный компрессор, на бетонном полу виднелись полосы — зал прежде был разгорожен на множество комнаток. Индира села на свой контейнер и попыталась вызвать Карра, но видеофон здесь не работал. Стоял такой холод, что при выдохе, пар с тончайшим звоном превращался в снег. Ни сидеть, ни стоять было невозможно, и она двинулась на разведку. Зал занимал половину купола, по второй половине полукругом шел коридор с открытыми комнатками по обеим сторонам. По виду — нежилыми. Имелось также два технических туннеля. Один Полукругом шел вниз, исчезая из виду; Индира открыла дверь, ведущую во второй туннель с рифлеными, покрытыми льдом стенами и закрытым шлюзом в глубине. Тут и нашел ее старший монах, Который сообщил, что с ней хочет говорить брат Рссер, настоятель монастыря.

Пожилого монаха звали Халга. Индира спросила его, зачем нужен второй, запертый туннель. Оказалось, что он ведет к древнему шахтерскому сооружению, которое за время войны ушло в лед.

— Мы прорубили туда туннель, чтобы посмотреть, нельзя ли что-нибудь использовать, — объяснил Халга. — Сейчас там склад.

— Я ничего не высматривала, — сказала Индира. — Просто искала, куда сложить свое снаряжение.

— Полагаю, вам следует поговорить с братом Рссером.

— Какие-то сложности?

— Брат Рссер все объяснит.

Туннель, по которому они двинулись, тянулся далеко вниз. Индира поняла, что монастырь похож на шахту, пронизывающую толщу льда, с куполом наверху, коридорами и комнатами, построенными вокруг колодца. Брат Халга объяснил, что все сооружение возведено из стекла и силикатов, добытых из песчанистого льда, и скреплено псевдоалмазной проволокой. Индира поинтересовалась, как часто им приходится восстанавливать шахту после подвижек ледяной коры, и он ответил, что монастырь построен в теле брекчии, опускающейся почти до самого дна.

— Поверхность покрыта льдом, но сотней метров ниже она совершенно устойчива, — сказал Халга.

Старый монах показался ей человеком робким: разговаривая с Индирой, он смотрел в сторону.

— Извините, что досаждаю вам расспросами, — сказала она.

— Мы не привыкли к женщинам, — ответил монах и покраснел: его коричневое лицо потемнело.

Дальше они шли молча. Наконец свернули в коридор, стеньг, пол и потолок которого были покрыты длинным красным мехом. Здесь стояла отчаянная жара. Двери в конце коридора были замаскированы тем же красным мехом. Халга распахнул двойные створки и доложил о гостье человеку, стоявшему в дальнем конце слабо освещенного зала. Затем прошептал:

— Брат Рссер, — и вышел, закрыв за собой дверь.

С одной стороны зала уходили во тьму шкафы с печатными книгами; с другой стороны каменная стена была завешена старинным гобеленом, увеличенной репродукцией фрески на потолке Сикстинской капеллы: Бог склоняется из облаков к Адаму. Брат Рссер стоял перед камином, глядя на голограммы, сменяющие Друг друга у боковой стены. Камин был огромен, как спасательная камера, и в нем горел огонь, настоящий огонь. Пламя трещало и танцевало над слоем добела раскаленных искусственных поленьев, от него поднимались завитки ароматного дыма, отблески огня играли на персидском ковре, покрывающем пол.

Индире говорили, что монастырь не из бедных, но она и представить себе не могла такого богатства.

— Добро пожаловать, — сказал настоятель. Голос его был мощен, мягок, как хорошее виски, и слова гулко отозвались в углах величественного зала.

Хозяин был высоким старцем с прямой осанкой и серовато-белым ястребиным лицом, усеянным темными пятнышками. Он был одет в такую же рясу, как и монахи, но вместо капюшона его лысую голову покрывала черная шапочка с молекулярным золотым узором. В пергаментных ушах висели тяжелые золотые кольца. Он сказал:

— Я распорядился о еде.

Прошел в сторону от камина — его сопровождал луч света, падающий откуда-то сверху, — и отодвинул флорентийский стул от столика орехового дерева. На столе был пластиковый поднос с едой: водянистый суп из каких-то зеленых листьев, желе со стебельками овощей — на вид сырых, — сухое соленое печенье. И вода в пластиковом кувшине.

Индира попробовала суп и отодвинула тарелку. Рссер проговорил:

— Здесь та же пища, что и в нашей трапезной. У нас аскетический орден.

Он поднял руку, и сбоку от камина появилась голограмма: вид сверху на трапезную, в которой вдоль белых пластиковых столов рядами сидели чернорясные монахи, человек сто, по десять за столом.

— Я поела в Кадмусе, потом в роллбусе, — сказала Индира. — Давайте о деле. Я не ожидала…

— Понимаю. И я не ожидал… В том-то и сложность…

Голограмма трапезной уплыла в сторону. На остальных были изображения водорослевой фермы. Индира поняла, что настоятель продемонстрировал ей свои владения: роскошный зал, армию монахов, ферму.

— Я пытался поговорить с Владом Симоновым об этих… сложностях, — говорил старик. — Но в информсети его нет.

Он стоял и растирал себе то одну руку, то другую. Когда ему казалось, что Индира на него не смотрит, украдкой изучал ее. Индира подумала, что надо было надеть накидку поверх обтягивающего комбинезона.

— Влад работает на шахте, на той стороне планеты, — сказала она. — Наверное, он подо льдом. Но в чем сложность? Когда мне приступить к делу? Наверное, мне нужно просмотреть записи сонара и все видео, что у вас имеются. — Рссер поднял на нее глаза, и она пояснила: — Изображения монстра. Того, кого я должна убить.

— А! Вот что… Боюсь, здесь возникло недоразумение.

— Какое же? Вы сообщили, что в вашем районе появилось биологическое макрооружие класса «дракон». Мы с Симоновым заключили контракт, и я прибыла сюда.

— Видите ли, мы не думали, что он пошлет женщину.

— Одна из его шуточек, — сказала Индира.

— Весьма обескураживающая шутка, миссис Дзурайсин…

— Как бы то ни было, мое дело — выполнить задание.

— Боюсь, миссис Дзурайсин, мне придется аннулировать ваш договор.

Индира изумленно уставилась на Рссера — тот по-прежнему избегал ее взгляда. Положение наконец прояснилось: настоятель не хочет, чтобы она охотилась на дракона; женщинам в монастыре не место. Что же, роллбус вернется через три дня, и она уедет.

— Увы, из-за дракона на ферме невозможно работать, — снова заговорил монах. — Мы теряем огромные деньги и весьма недовольны действиями мистера Симонова. — Он вовсе не выглядел разгневанным и за время разговора ни разу не поднял голоса и не изменил тона. — Ну а для вас все устроено. Утром, в шесть часов, вам принесут завтрак.

— Вы действительно хотите, чтобы я убралась отсюда?

— Основа наших обрядов — медитация. Поднимаемся рано. К тому времени, как вы получите завтрак, мы уже отстоим первую службу. Вас обслужат в то же время, когда едим мы.

— Я должна позвонить родным, но мой видеофон не работает.

— Что-то, связанное с системой, как я понимаю.

— Но может быть, я сумею использовать вашу информсеть?

— Полагаю, вам стоит выйти наружу, — ответил Рссер и умолк. Затем заговорил вновь: — У нас вы в полнейшей безопасности. Здесь вас не затронут сатанинские вожделения, ослепляющие мужчин, но не из-за химической или физической их кастрации. И то, и другое бесполезно, создает нежелательные побочные эффекты, и конечно, химическая кастрация связана с использованием вредоносных гормонов. Нет! У нас микрохирургическим путем заблокированы нейроны, управляющие этими реакциями. Нас нельзя соблазнить, ибо мы не способны возбудиться.

— Понятно, — пробормотала Индира, хотя не могла уразуметь, зачем он об этом говорит: — И все же я должна получить свой гонорар. Это вы отказались от моих услуг, а не я от работы.

— Несомненно! Мы не собираемся нарушать контракт. Всего вам доброго, миссис Дзурайсин…

Рссер не подал никакого знака, но в дальнем конце зала брат Халга отворил двойную дверь.

Старый монах отвел Индиру наверх, в одну из пустых клетушек. Обстановка здесь была спартанская, как в лагере беженцев на Ганимеде, где она жила с приемными родителями. Комната три метра на два, голый бетонный пол, стены из стекловолоконных досок, покрытые синтетической штукатуркой. Из мебели только кровать, убирающаяся в стену, но был и закуток с душем. Халга уверил Индиру, что такие кельи здесь у всех. Кроме, понятно, настоятеля — Индира до сих пор вспоминала роскошь его «приемных покоев».

Телефон все еще не работал. Запереть дверь кельи не удавалось. Индира оставила багажный контейнер снаружи, велела ему стеречь вход, но заснуть не сумела — в комнатке стоял холод, свет нельзя было погасить полностью. К тому же где-то в глубинах купола временами возникал рокот, который заканчивался оглушительным звоном, после чего наступала оглушающая тишина. Индира лежала тихо, и по краю сознания проходили картины того, как она пряталась в туннелях города. Давным-давно. Она отгоняла эти воспоминания.

Забавная история. Орден монахов-женоненавистников; их вождь с манией величия — возможно, бывший ученый. Секретный туннель… И конечно же, монстр, лютующий в глубинах океана у самого монастыря… Похоже на старинный готический роман. У монахов какая-то форма религиозной фобии к женщинам. Их дело. Европа достаточно велика, хватит места для любых чудаков. Хартия вольностей, принятая первопоселенцами, провозгласила свободу веры и слова. Ладно, пусть остаются при своих верованиях, авось смогут отогнать дракона заклинаниями.

Ее все это не касалось… Ну разве что чуть-чуть. Холодный отказ Рссера задел ее сильнее, чем следовало.

Она опять взялась за видеофон. Глухая тишина. Было уже два часа, Индира поняла, что не заснет, и решила выйти на поверхность. Открыв дверь, она сказала багажному контейнеру, что нужен скафандр.

Индира подозревала, что шлюз под наблюдением, но решила этим пренебречь. Прошла через залитую светом стоянку, где в ряд, подобно молящимся, выстроились грузовики. Свернула с дороги и поднялась на гребень хребта. Юпитер висел у горизонта на востоке, в той же позиции, как в начале ее поездки на роллбусе. Под желтым светом по неровному льду тянулись густые тени.

Телефон не работал и здесь. Индира двинулась дальше; длинными легкими прыжками, едва касаясь грунта, пробежала два километра — видеофон внезапно проснулся и начал «прозванивать» разные каналы. Но пришлось пройти еще километр, чтобы добиться устойчивой связи. Время — половина четвертого утра. (На всей Европе было то же время. Никак не удавалось разумным образом разделить местные сутки на день и ночь, и потому все европеанцы жили по единому времени.) Индира передала сообщение аватару⁶ мужа. Сказала, что скоро вернется, дня через три, поскольку работы не нашлось. Затем послала срочный вызов Владу, и его аватар извинялся на все лады, пока Индира не изрекла: «Чрезвычайная ситуация. Поднимаю черный флаг». Эта смешная кодовая фраза была для аватара сигналом: не надо работать на публику.

Аватар — он был виден на экранчике над обзорным стеклом ее серебристого шлема — выглядел совершенно как Влад, вплоть до тонких светлых прядок в черной гриве. Услыхав код, он вдруг застыл и заговорил холодным голосом, теперь совсем не похожим на голос Влада:

— Конечно, подружка… Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Он не сумел связаться с Владом, как ни пытался, но зато дал Индире кое-какие сведения об адамистах. Как и предупреждали шахтеры, Рссер был генинженером. Настоящее имя — Грегори

Джейнс. Родился в Канберре. Попросил убежища как политический беженец на оккупированных планетах Внешней системы. Работал на правительство Тихоокеанского сообщества Земли, причем молва о его занятиях была туманна и противоречива. В основном — почти наверняка домыслы. Говорили, что перед Тихой войной он разрабатывал биологическое оружие, и монастырь способен поставлять так много биомассы потому, что Рссер повысил продуктивность стандартных водорослей.

Рссер не сам основал секту адамистов: он был помощником ее основателя, харизматической личности, и получил власть после смерти старого мистика. Секта экстремистская; она могла создаться только в бурлящем котле Земли. Вера у адамистов довольно простая. Бог создал Адама и Лилит как родоначальников расы, которая будет почитать Бога на Земле — так же, как ангелы почитают его на небе. Однако сатана убил Лилит, украл у спящего Адама ребро и создал из ребра Еву. Со времен Адама мужчины носят мету сатаны; на них лежит порча, однако они исправимы. А женщины — прямые прислужницы сатаны, все до единой. Затем аватар рассказал Индире, что к верованиям адамистов примешаны искаженные положения генетики, например, насчет мужской игрек-хромосомы, и спросил, нужна ли дополнительная информация. Но Индира отказалась от подробностей. Теперь она была рада, что Рссер не допустил ее к работе.

— Передай Владу, я с ним повидаюсь, когда вернусь, — сказала она. — Есть о чем потолковать.

Во время разговора Индира шла по гребню над серебристым куполом, прикрывающим шахту монастыря; подумалось, что его форма так же символична, как рисунок на гобелене в дворцовых палатах Рссера. Реголит здесь был песчаный, изрисованный следами колес и рубчатых башмаков, с выступающими полосами и ребрами чистого льда. Индира поняла, что идет по дороге, большой дороге, по которой некогда катили тяжелые машины.

Европа — одна из самых молодых планет в Солнечной системе. Каждый квадратный метр ее поверхности много раз заливался водой в смеси со льдом — выбросами из океана, покрывающего планету от полюса до полюса. Поэтому в ледяном панцире, закрывающем океан, очень мало кратеров — они постоянно уничтожаются. Для сравнения: марсианским пейзажам миллиарды лет, и планета покрыта реголитом — слоем осколков и пыли, созданным в результате метеоритных ударов. На Марсе этот слой километровой глубины. На Ганимеде реголит куда моложе, и толщина его измеряется метрами, а на Европе — и вовсе сантиметрами. Но и здесь, как на любом небесном теле, лишенном атмосферы, процессы эрозии идут столь медленно, словно их нет совсем. Отпечатки ног могут продержаться миллион лет, прежде чем их сотрут удары микрометеоритов. Не удивительно, что Индира обнаружила старую шахтную дорогу. Все вокруг было изрыто следами многолетней деятельности. Местами дорогу прорубали во льду, отбрасывая глыбы и осколки льда в сторону через проломы в откосах. Осколки, как бриллианты, блестели в свете фонаря на шлеме Индиры — колющий блеск везде, куда ни повернешься.

У нее оставалось два часа. Через два часа ее должны разбудить. Индира не желала проводить время в унылом необитаемом куполе, в голой холодной клетушке и решила обследовать окрестности.

Радар скафандра показал ей, где лежит станция старой шахты — внизу, подо льдом. По-видимому, станция была построена в герметичной капсуле и снабжена сверхпроводниками, отводящими избыточное тепло на радиаторы в глубинах океана. Такая станция в состоянии работать без всякого надзора. Возможно, хозяева собирались вернуться через считанные недели. Но что-то — вероятно, сдвиг после ядерного взрыва в Тайр-Макуле — нарушило герметичность капсулы, и, скорее всего, какие-то формы биологического макрооружия уничтожили систему отвода тепла. Теперь купол станции медленно погружался в лед, растапливая его своим избыточным теплом.

Индира принялась обводить контуры станции радаром, но тут запищал сигнал тревоги — кто-то обнаружил ее. Секунду спустя она увидела человека, прячущегося за ледяной глыбой. Соглядатай. Индира пригнулась, насколько позволил скафандр, взглянула еще раз — никого не видно, ни визуально, ни через радар. Снова пересекла дорогу и подошла к месту, где только что стоял человек.

Во льду было прорублено квадратное отверстие — во тьму уходили ступени. Понятно. Монахи раскопали старый выход там, где лед треснул и частично открыл глубокий, крутой ход вниз. Индира перелезла через барьер из стеклянистого льда, спустилась по лестнице и обнаружила воздушный шлюз.

Он был в рабочем состоянии.

Таинственный человек может ждать за этой дверью, — подумала Индира. — Что за чертовщина… Вздохнула и открыла шлюз. Под нажимом льда стенки камеры деформировались и полопались, но кто-то заделал трещины полосками черной пластмассы. Внутри был воздух — принятая на Европе азотно-кислородная смесь с давлением 700 миллибар, однако Индира не разгерметизировала свой скафандр. Было очень холодно, минус 50, но все же не такой мороз, как снаружи. И ни признака нырнувшего сюда человека. Что здесь, склад? Но если монахи хотели что-то хранить, они могли просто оставить эти вещи снаружи. Если только вещи не боялись вакуума. Или если монахи не желали, чтобы их имущество кто-то видел.

Раздумывая, что это могло быть, Индира двинулась в глубь сооружения. Очевидно, станцию покидали в спешке. Возможно, персонал заметил приближение ядерной ракеты, которая взорвала льды к северо-западу отсюда. Вдоль коридора, идущего от шлюза, тянулись металлические шкафы для снаряжения; их замки были вскрыты, дверцы распахнуты. Дальше, предположительно под центром купола, помещалась просторная комната отдыха. У одной стены валялись ящики для провизии, у другой — сломанная мебель. Под башмаками скафандра хрустели россыпи ледяных кристаллов. Потолок над головой тоже потрескивал и стонал: станцию со всех сторон сжимал лед.

Жилой коридор был замусорен бумагами и инфокристаллами. Каюты оказались такие же крохотные, как у монахов. Индира заглянула в одну комнатку, наполовину заполненную льдом. Его рельефная поверхность, смутно напоминающая мускулатуру с ободранной кожей, отсвечивала бледно-голубым, а глубина была темной от силикатов. В следующей каюте постель хранила промороженный отпечаток человеческого тела, мужчины, спавшего здесь двенадцать лет назад. Его одежда валялась на полу — тоже промороженная, сверкающая кристаллами инея. На стене висели постеры с изображениями юных девушек. Один плакат осветился изнутри, и девушка стала двигаться: приподняла ладонями груди, начала что-то говорить, но вдруг умолкла, замерла, вернулась к началу цикла и вновь проделала то же самое.

И тут же Индира услышала какой-то новый звук — не скрипучие призывы фотокрасотки и не потрескивание потолка. В глубине коридора прозвучали шаги, затем показался луч фонаря, и кристаллы инея засверкали, словно драгоценные камни. Вот оно что.

Человек, за которым пошла Индира, ухитрился зайти ей в тыл!

Она попятилась к задней стене каюты — двигаясь в раздутом скафандре, как слон в посудной лавке. Постер снова осветился; Индира сдернула его со стены и рвала руками в неуклюжих перчатках, пока не умолк скрипучий голос. Выключила фонарь, съежилась внутри скафандра, напряженно вслушиваясь и всматриваясь. Сердце стучало быстро, но без напряжения.

В двенадцать лет Индира — упрямая девчонка, такая же, как теперь Элис — пряталась от солдат оккупационной армии Трех сил, когда они начали эвакуировать жителей Миноса. Город стал первой целью биологического оружия; теплообменники и турбины были уничтожены, дрожжевые реакторы отравлены. Лишившись пищи и энергии, потеряв контроль над инфраструктурой, Минос капитулировал, хотя для остальной Европы война еще была абстракцией. Индира скрывалась от эвакуации потому, что хотела присоединиться к повстанцам — на деле эти повстанцы существовали только в лживых сводках оккупационной армии. Разумеется, Индиру нашли, но не успели посадить на тяжелый корабль, увозивший остальных членов семьи. В медлительном полете от Европы к Ганимеду на корабле взорвался генератор, работавший на антиматерии; команда и пассажиры либо задохнулись, либо погибли от холода. Индира узнала об этом, только прибыв на Ганимед, и провела два года жизни в изгнании, думая о том, что убила своих родителей.

Да, она прошла основательную школу, и спокойно слушала звук шагов — башмаки громко стучали по пластиковому полу, лишившемуся от холода шершавого покрытия. Прошагали мимо, удалились, умолкли. Она простояла еще две минуты, затем открыла скрипучую дверь. Тьма и тишина. Индира включила инфракрасный экран и рассмотрела отпечатки подошв преследователя. Он пошел вниз по коридору.

Очевидно, на шлюзе есть сигнализация. Она сработала, и монахи послали человека на поиски Индиры.

Она двинулась дальше, дошла до места, где к оболочке купола был грубо приварен наклонный колодец с металлическими ступеньками. Когда Индира сошла вниз, скафандр доложил, что нагревается — словно от теплого воздуха, Действительно, у основания лестницы по сторонам высокого коридора стояли тепловые генераторы. Они деловито рокотали, однако змеевики были покрыты инеем.

Следовательно, тепло откачивали из станции и передавали… куда?

Вот куда — за плотно закрытую дверь с универсальным знаком биологической опасности (черный трилистник на светящемся оранжевом фоне).

Индира колебалась всего секунду. На ней глухой скафандр. Если она подвергнется воздействию любого биологического агента, то сможет стерилизовать скафандр, просто вернувшись на поверхность Европы, где почти полный вакуум и температура минус 150 °C.

Тяжелая стальная дверь была закрыта, но не заперта. Чмокнули залипшие прокладки, дверь повернулась на массивных петлях. Индира переступила через порог и очутилась в воздушном шлюзе. Когда он заполнился и открылась вторая дверь, датчик на скафандре отметил внезапный подъем температуры на 50 градусов. Впереди, в обширном помещении, под высоким потолком висели на цепях лампы. Они были видны только в инфракрасном свете. Индира обвела зал лучом нашлемного фонаря. Под лампами тянулись ряды больших квадратных баков, соединенных коричневыми пластмассовыми трубами. В баках стояла темная вода — на разных уровнях; они были покрыты желтоватым соляным налетом. Океанская вода, подумала Индира. Соленая, насыщенная сульфидами вода океана Европы. Температура: чуть выше нуля. Атмосфера: 90 процентов азота и 10 процентов углекислого газа со следами серной кислоты и водорода.

В баках не было ничего, кроме воды. Циркуляционные насосы выключены, в термостатах, стоящих вдоль стены оказались только обвисшие, покрытые солями пластиковые рукава. На кафельном рабочем столе у другой стены обнаружились пятна от химикатов. И пустой флакон коричневого стекла, выпавший из гнезда. Индира с трудом ухватила его перчаткой и стерла с ярлыка иней. Содержимое: смесь из связанных нуклеотидов и лигазы. Обычно эта смесь использовалась для внедрения генов в бактерии при клонировании — либо с целью идентификации генов, либо для генинженерных работ.

Индира взяла пробу воды из бака и через шлюз на другой стороне зала прошла в длинный наклонный колодец. Поднявшись по нему, пролезла в открытый люк и очутилась в знакомом месте, под куполом монастыря. За поворотом изогнутого коридора настойчиво вспыхивала красная мигалка — тревожный сигнал багажного контейнера.

Контейнер объяснил:

— После вашего отбытия пришли несколько человек. Пытались меня открыть. Я включил защиту второй степени, как и предписано в разделе втором третьего параграфа.

Индира спросила:

— Конкретно: что ты сделал?

— Включил сигнал тревоги и дал два предупреждения. Когда это не подействовало, пропустил ток низкого напряжения по внешней оболочке. Один из людей потерял сознание.

— Им удалось тебя открыть?

— Конечно, нет. После включения защиты они ушли. Двое из них были вынуждены нести человека, выведенного из строя.

— Ты хочешь сказать, мертвого?

— Шок был достаточен для лишения сознания, но не для смерти здорового взрослого человека, как и предписано в разделе…

— Похоже, из-за тебя я по уши в дерьме.

Контейнер ответил, что не понимает этого выражения. Индира объяснила:

— Будут неприятности.

— Приношу свои извинения, — отрапортовал контейнер. — Я поступил по инструкции.

— Откройся. Мне надо уложить скафандр.

К тому времени, как появился брат Халга с известием, что Рссер хочет поговорить с Индирой, она успела снять скафандр и пропустить пробу воды через своего «химнюхача». Халга не обмолвился ни словом о попытке открыть контейнер — Индира тоже.

Как и в прошлый раз, Рссер стоял перед гудящим камином: если зал был символом его власти, то пламя — ее знамением. Индиру ждал завтрак: жидкая каша, водянистый кофе и какой-то бледно-желтый напиток. Манговый сок, как объяснил Рссер. В скафандре у нее была хорошая еда, но из вежливости пришлось выпить кофе. Он был еще слабее, чем объяснения, которые она по пути сюда дала Халге — насчет своего визита на старую шахтную станцию.

— Итак, мы допускаем вас к работе, — сказал Рссер. — Появились новые обстоятельства.

— Не уверена, что мне этого хочется. И вообще, лучше сработает мужчина, чем жалкая женщина.

— А, вы наводили о нас справки…

— Самые общие. Но мне хватило, чтобы понять, как сильно мне не нравятся ваши идеи.

Настоятель улыбнулся. У него были мелкие редкие зубы, как у маленького мальчика.

— Мы отнюдь не считаем женщин низшими существами. Толь-ко жалеем их, как и все человечество. У нас орден созерцателей, мы молимся об освобождении от клейма сатаны, лежащем на каждой клетке нашего тела.

— Очень мило с вашей стороны.

Рссер перестал улыбаться и твердо сказал:

— Вы будете на нас работать, миссис Дзурайсин, или заплатите неустойку, предусмотренную контрактом.

— От которого вы меня освободили.

— Только на словах. У вас имеется запись? Полагаю, что нет.

— Для святого вы маловато заботитесь об истине…

— Никто из нас не свят, дитя мое. Кроме того, небольшая ложь иногда служит высшей правде.

«Так можно оправдать все, что угодно, — подумала Индира. — Не удивительно, что на Европе куча неприятностей из-за верующих».

— Это не займет много времени, — тем временем вещал Рссер.

— Вы квалифицированный охотник, я выберу вам в помощь опытных водолазов. У нас есть люди всех специальностей, ибо мы стремимся ни от кого не зависеть… К слову сказать, надеюсь, что наша лаборатория произвела на вас впечатление.

Индира молча взглянула на него. Если он хотел ее упрекнуть, То ведь и она могла обвинить его в попытке обыскать ее вещи. Она отлично знала, что искали монахи, и сверх того, кое-что обнаружила в пробе воды, взятой из лаборатории.

— Теперь мы не используем лабораторию, — продолжал настоятель, — но именно она создала основу доходности нашей фермы. Поэтому… — Он опять улыбнулся. — Поэтому нам придется вас обыскать после окончания работы — убьете вы чудовище или нет.

— Не сомневайтесь, убью.

Покажу вам возможности женщин. Покажу вам, чего стоят все ваши предрассудки, — таков был смысл ее слов. Она не объединяла два обстоятельства: ее открытие и крутой поворот в намерениях Рссера. Объяснения насчет лаборатории были вполне правдоподобными — настоятель не мог знать, что у нее есть доказательства его лжи. «Все дело в гордости, — подумала Индира. — Его гордости. И моей».

Глава 5

Люди, назначенные ей в помощь, брат Фергус и брат Финн, были знающими специалистами, но не пытались скрыть неудовольствия от работы с женщиной. Фергус был темнокожий, жилистый, нервный. Финн — плотный и очень спокойный блондин; один из самых высоких людей на памяти Индиры — выше ее на пол метра. Голова его, обтянутая капюшоном «сухого» костюма, выглядела, как внушительных размеров валун. Борода у него была светло-золотистая, цвета спелой кукурузы; оба монаха забрали бороды в сеточки. И оба демонстрировали ущемленное чувство собственного достоинства. Информацией о драконе они не располагали. Ни записями сигналов сонара или видео, ни химанализами воды. Финн просто сказал:

— Мы знаем, что он есть.

— Тем не менее я хотела бы понять, какие у вас свидетельства, — ответила Индира. — Может быть, это другой организм. Нейротоксины, которые я использую, различны для разных классов монстров.

— Жуткое чудовище! — воскликнул Фергус. — Вот и все, что вам надо знать. Мы из-за него не можем работать на ферме.

Они уже были одеты и сидели в компрессионной камере. Монахи облачились в черные костюмы и такие же черные стабилизационные куртки; на Индире был белый костюм и желтая куртка; их подводные скутеры загромоздили всю камеру, так что пришлось задрать ноги. Все было готово, но Индира потребовала, чтобы сначала они поговорили. Хотела подготовить план действий и выделить главное. Она не доверяла монахам — сама заполнила воздухом баллоны (водолазы говорят «набила») и без посторонних глаз осмотрела костюм.

— Мы знаем, где его логово, — сообщил Финн.

— Логово?

Дело в том, что крупные монстры не живут во льду. Они плавают в открытой воде, дрейфуют вместе с восходящими токами, поглощая углерод и накапливая энергию для диверсий. Размножаются от случая к случаю. Их вывели для многолетней битвы и даже, как выяснилось, перестарались. Тихая война дала им долгую жизнь.

— Он живет во льду, — пояснил Финн.

— Рядом с фермой, — добавил Фергус.

Монахи темнили. Похоже, старались выдать как можно меньше информации. Не имеет значения, подумала Индира. Нередко у нее было гораздо меньше информации, хотя, конечно, ей еще не приходилось выходить на дракона.

— Да мы сами все сделаем! — сказал Фергус.

— Если, конечно, дадите нам токсины, — добавил Финн.

Нейротоксины — величайшая ценность при охоте на монстров.

Мудрецы-генинженеры, соорудившие чудовищ, подготовили особый сорт яда для каждого их класса. Токсины приобретаются по лицензии оккупационных сил, и только охотникам разрешается их использовать. Подпольные химики пытались выделить эти особые составы, но все яды были смешаны с тысячами аналогичных химикатов. Индира подозревала, что монахи пытались добыть из ее контейнера именно флаконы с токсинами, а когда это не удалось, вынуждены были предложить сотрудничество.

— Я уже нашел и убил одного, — внушительно сказал Финн.

Фергус внезапно заорал:

— Она не должна это знать! Тебя же предупредили!

Финн отвесил ему затрещину — Фергус ударился о стальную стенку шлюза и вскрикнул, глядя на товарища с неподдельной ненавистью. Финн безоблачно улыбался Индире. Зубов у него было не меньше сотни, они сияли белизной, как чистый лед, а голубые глаза излучали психотическое возбуждение.

— Одного убил, — повторил он. — Хотите знать, как?

Индира засмеялась.

— У меня не было всякого такого снаряжения: сетей, глушилок, токсинов. Я боролся с ним голыми руками. Схватка длилась несколько дней. Вода кипела вокруг нас. Он утащил меня на океанское дно — надеялся утопить, но я слишком силен. Тогда он попробовал удрать, но я его удержал, взломал люк на дне, хлынула лава, и я сжег в лаве его когти и зубы.

Финн говорил басом, так же монотонно, как Рссер, придвигая лицо все ближе и ближе к Индире. Зрачки настолько расширены, что не видно радужки, лицо покрыто маслянистым потом, скверно пахнет изо рта: ацетон, бутанол, что-то еще. Наверняка под наркотиком, подумала Индира.

Она сказала как можно спокойнее:

— Хорошая история…

— Но это правда! Вы не верите, но все равно это правда.

— Мы не знаем, сколько их, — сказал Фергус. — Неизвестно, как часто они размножаются. Может, их там сотни. Тысячи!

— Нам никого не надо привлекать, — не сводя глаз с Индиры, сказал Финн. — Я сам могу управиться.

Индира подумала о баках, стоящих в лаборатории. Анализ указал на следы метаболизма и продуктов распада — знак присутствия какого-то животного, но ее «нюхач» не смог определить, какого именно. Возможно, Финн действительно поймал чудовище. Монстра держали в баке, где прежде выводили водоросли, но вряд ли это был дракон. Паук, молодой мако… Но только не дракон — даже новорожденный дракон перевернул бы лабораторию вверх дном. Но почему они не убили чудище? И для чего использовали?..

Фергус разрешил себе коснуться ее колена и проговорил:

— Он немного возбудился. Не беспокойтесь, мы за вами присмотрим. — Похоже, в его живых черных глазах сквозило искреннее сочувствие.

— Хватит разговоров, — отрезал Финн. — Идем.

Но Индира приказала обождать. Она уже проверила свое снаряжение, однако сейчас хотела проделать это еще раз, чтобы предъявить монахам, чем она располагает, показать, как она относится к задаче, чтобы они уняли свое пренебрежение. Стреломет с отравленными стрелками, электрошок, проникающие гранатки, разрывные иглы, осветительные патроны. Сеть из алмазных нитей, сонар, фиксатор движущихся объектов, «нюхач». Монахи пристально наблюдали за ней, не говоря ни слова. У них-то были только обычные подводные ружья и ножи. Сверх того, на перевязи у Финна висела пачка зарядов, применяющихся при строительстве.

— Все в порядке, — наконец сказала Индира. — Пора за дело.

Фергус впустил в шлюз немного воды. Хотя она и была очищена от химических веществ, но все равно гнусно воняла тухлым яйцом — запах сероводорода. Толкая друг друга в тесноте, они промыли маски водой, затем плюнули на стекла, чтобы те не запотевали. Проверили, как прилегают капюшоны, проверили крепление ластов, грузовых поясов и баллонов, надели маски и приладили дыхательные мундштуки.

У Фергуса была при себе видеокамера; он на мгновение включил встроенный в нее фонарь, открыл вентиль, и за несколько секунд камера заполнилась водой.

Вода океана Европы имела температуру примерно минус 10 градусов. Хотя точка замерзания и была сдвинута из-за высокого содержания солей, большая часть воды под ледяным покровом была полузамерзшей, вроде киселя или густой смазки со взвешенными кусочками льда. Правда, местами вертикальные токи от гидротермальных источников доносили сравнительно теплую воду до ледяной коры. Вода из особо активных источников размывала кору и растекалась по ее поверхности подобно лаве. (Над такими источниками и строились шахты и фермы. Шахты отсасывали богатую минералами воду, на фермах выращивали водоросли, созданные генинженерами.) Тем не менее вода, хлынувшая в камеру, была ледяной — два градуса ниже нуля. Индира ощутила холодное кольцо, поднимающееся от ног, и приступ отчаянной головной боли. Словно разом проглотила килограмм мороженого. Вода уже высосала тепло из тонких перчаток и начала леденить полоску открытой кожи между маской и капюшоном. Кожа онемела. Индира крепко сжала зубами пластиковый регулятор подачи воздуха и сделала несколько глубоких вдохов, пока первая мучительная фаза погружения не закончилась.

Фергус смотрел на видеоэкранчик, прикрепленный к запястью — каждые две секунды демонстрировался новый сектор океана под поверхностью льда. Затем в наушнике послышался его голос:

— Вроде чисто.

— Уже сказано, что чисто, — нетерпеливо ответил Финн. — Включили огни, чтобы проверить.

— Проклятая тварь перемещается быстро, — констатировал Фергус.

Голоса у них были искажены ларингофонами — тонкие, сдавленные и невыразительные.

— Надеюсь, она кинется к нам, — сказала Индира. — Тогда не придется далеко плыть.

— Найдем, — отозвался Финн и нажал большую красную кнопку на запястье.

Камера с гудением повернулась; люди вместе со скутерами вывалились в темную воду и оказались в широком колодце. Дно колодца было вверху — стальной колпак с иллюминаторами, окруженный красными и зелеными огнями; за одним окошком кто-то шевелился. Монахи двинулись вниз, Индира за ними. Вспененная вода с шипением вырывалась из сопел скутера, плотные струи били по бокам Индиры, влекли ее вниз, к открытой воде.

Снаружи Фергус и Финн сразу рванули прочь, мимо ребристых радиаторов, отводящих тепло в океан. Помчались, не дожидаясь Индиры. Это был вызов. Она помедлила, определила направление течения, выбрала маршрут, на котором могла их опередить, и включила водомет на полную мощность.

Она предполагала, что здесь крупное предприятие, но ферма была по меньшей мере вдвое больше, чем она думала. Горело рабочее освещение, и Индира видела стеллажи с водорослями, уходящие вдаль во все стороны — сотни и сотни стеллажей, по тридцать метров в длину и пять в ширину, собранные в шестиугольные блоки с оранжевыми поплавками по углам, причем каждый шестиугольник был прикреплен болтами к соседним блокам и колоннам, вмороженным в ледяной покров океана. Водоросли вились вокруг веревок, укрепленных на стеллажах: прозрачные ленты, отсвечивающие в полутьме фиолетовым или красно-коричневым, как засохшая кровь. Зрелые водоросли достигали ста метров в длину. Течение ритмично покачивало и ленты водорослей, и стеллажи; ферма словно дышала, как спящее животное. Вокруг висела дымка молекулярной серы, выделяемой водорослями при- усвоении углерода.

В отличие от зеленых растений, украшавших жилье и улицы Феникса, водоросли не нуждались в свете. Огни горели для рабочих, которые ремонтировали стеллажи и собирали зрелые листья. Дело в том, что зеленые растения используют световую энергию для переработки двуокиси углерода в глюкозу, выделяя при этом кислород. Но под километровую оболочку Европы свет не проникал, поэтому в океане не было и следов свободного кислорода — рыба здесь погибла бы так же быстро, как человек. Здешние водоросли были хемолитотрофиками, для переработки углекислоты в глюкозу они использовали неорганические соединения, содержащие азот, или серу, или железо.

Самой доступной формой углерода на Европе была его двуокись, растворенная в океане. Предлагали, правда, обрушить на планетку астероид с высоким содержанием углерода, но никто не знал, как это сделать, не разломав добрую половину ледяной оболочки Европы. Перед самой Тихой войной пытались (правда, не слишком искренне) достичь соглашения между пятью обитаемыми лунами Юпитера о постройке фабрики по извлечению углерода в одной из точек Лагранжа⁷, однако план лопнул из-за споров о начальных затратах на перемещение астероида. До войны европеанцы содержали оранжереи; взамен почвы выращивали генинженерные дрожжи, обмен веществ которых был скопирован с метаболизма местных микробов, живших в непроглядной тьме на дне океана, вокруг выходов гидротермальных вод. Придонные микроорганизмы Европы были единственными формами жизни в Солнечной системе, кроме земных. Они имели генетический код того же типа, что земные организмы; что подтверждало теорию панспермии, согласно которой все живое в Солнечной системе, включая вымерших марсианских бактерий, восходит к единому предку. Но на Земле бактерии эволюционировали, в результате появились многоклеточные существа — возможно, этому способствовала кислородная атмосфера и более эффективные способы метаболизма. На Европе же не возникло ничего более сложного, чем колонии микробов, которые некогда формировали целые гряды, полотнища, хитро плетеные корзины вокруг выходов черной, богатой минералами горячей воды. Впрочем, жизнь теплилась только у этих оазисов — в остальном океан был «стерильным». И вот, во время Тихой войны искусственно созданные боевые вирусы уничтожили дрожжевую промышленность, а заодно и природную микрофлору планеты. После войны Картель Тихоокеанского сообщества стал продавать рассаду хемолитотрофных водорослей. Несмотря на высокий лицензионный налог, водорослевые фермы оказались менее дорогим источником продуктов, чем гидропонные оранжереи. Последние теперь поставляли изысканную пищу, а фермы — основной объем соединений углерода для растущего населения Европы. Были еще микробы, живущие в вакууме, во льду из метана и окиси углерода.

Думая обо всем этом, Индира перехватила Финна и Фергуса в центре огромной фермы и развернула скутер им навстречу. Руки ныли, и она стала их растирать. Головная боль перешла на лицо, холод охватил тело, проникая через подводный костюм и три нижних комбинезона — шерстяной, стеганый и поддевку от скафандра. Кончики пальцев онемели окончательно; крошечные полоски открытой кожи на лице болели невыносимо. Она знала: будет еще хуже. Однако в глубине души Индира ощущала восторженный трепет: она на своем месте, она делает свое дело. Угроза близкой смерти позволяла воспринимать жизнь ярче, чем обычно — этого она не могла рассказать никому, даже Карру. Только охотники могли это понять.

Вверху был навес из шестиугольных блоков со стеллажами; листья свисали с них подобно волосам. Внизу — пять километров черной воды. Гидролокатор не фиксировал никакого движения. «Нюхач», каждые несколько секунд проверявший воду, не находил следов метаболизма, свойственного боевым макроформам. Потрескивал регулятор дыхания, в котором шипел сухой воздух. По дисплею, вмонтированному в маску, Индира проверила свои ресурсы: в баллонах воздуха на шесть часов. И еще на час в аварийном баллоне на скутере.

«Вижу, она нас обскакала», — пропищал в наушнике голос Фергуса, и монахи подплыли к ней. Детские игры…

— Мне нужно осмотреть повреждения, причиненные монстром, — сказала Индира.

Финн:

— Мы туда и направляемся.

Фергус:

— Это на южном конце фермы.

Финн:

— Следуйте за нами. Хватит этих фокусов.

Детские игры… Она пропустила мужчин вперед.

Долгий путь в холоде и тьме — два километра, три. Они плыли под бесконечным колеблющимся навесом из водорослей. Индира вдруг поняла, что не видела у стеллажей ни одного работника, хотя здесь наверняка должно быть не менее сотни людей, собирающих спелые листья и натягивающих новые веревки с зародышами. Фергус, словно услышав вопрос, сказал:

— Мы удалили рабочих из-за угрозы нападения дракона.

— У вас должно быть много компрессионных камер, чтобы обеспечить выход по расписанию.

— Устраиваемся…

Кто это сказал: Финн или Фергус? Теперь она задумалась: а как монастырь управляется с такой огромной фермой? Где у них оборудование для обслуживания множества рабочих-водолазов? Демонстрируя свое могущество, Рссер показал ей трапезную, но там была сотня людей, не больше. Что же, они все работают на ферме? Беспокойство, которое она стряхнула с себя, уходя в океан, начало возвращаться.

Через час они наконец добрались до поврежденного участка. Он действительно был на краю фермы — обширная зона размером с гектар. Огни здесь не горели или едва светились. Целые секции стеллажей были оторваны от колонн-подвесок и висели сами по себе. Некоторые секции вообще исчезли — по-видимому, опустились во тьму, на океанское дно. Под обломками стеллажей сильное южное течение раскачивало баррикаду из спутанных водорослей. Индире пришлось перевести двигатель скутера на стоячий режим. Она заметила, что в водорослях пропаханы полосы, словно кто-то совсем недавно собирал урожай. Этот «кто-то» знал, что не надо рвать там, где водоросль крепилась к веревке; знал, какой длины листья оставлять для быстрой регенерации. Следы были свежие, собирали всего два-три дня назад. Монахи пытались спасти урожай после набега чудовища? Но тогда почему они не спасли все?

Наконец Индира заявила:

— Я видела снимки того, что может натворить дракон. Эти повреждения соответствуют снимкам.

— Я же вам говорил, — отозвался Финн. — Говорил, что поймал одного.

Индира не ответила, только повторила то, что сказала им при первой встрече:

— Это разведка. Нам надо оглядеться и составить план. Времени уйдет немного.

— Ей холодно, — пренебрежительно бросил Финн.

— Это мне холодно, — сказал Фергус, включил свой осветитель и начал снимать Индиру на фоне разломанных стеллажей, плавая вокруг нее, словно лягушка. — Для отчета, — пояснил он.

— Ладно, хватит, — объявил Финн. — Поплыли к логову. Надо кончать с ним. Любым путем.

— Но это не здесь, — возразил Фергус. В его тонком синтезированном усилителем голосе каким-то образом проявилась тревога.

— Знаю, что не здесь. Вперед!

С этими словами огромный монах устремился в темную пропасть под искореженными конструкциями. Индира плыла вплотную за ним в струе его скутера, сберегая энергию собственной машины. Ни в какое логово она не верила, но понимала, что надо убедиться своими глазами — тогда можно будет составить план действий. Она должна убить монстра завтра или послезавтра, чтобы поскорее вернуться домой.

Еще один долгий заплыв в черной воде. Индира оглянулась, проверяя, не отстает ли Фергус, и увидела, что огни фермы мерцают далеко позади, полоской крошечных звездочек в холодной ночи океана. Финн вел их прямо под ледяным сводом. Крыша эта была не плоская — длинные ровные волны. Под широким лучом фонаря на скутере Индиры лед отсвечивал голубым и зеленым. С него свисала бахрома из тонких пластин, скрывавшая контуры ледяной брони. Затем эта крыша стала опускаться — перевенутый гладкий ледяной холм.

Индира вслед за Финном двинулась вниз. Ее указатель глубины каждые двадцать метров издавал щелчок. В кровь Индиры были введены микроскопические нейтрализаторы, предупреждающие азотное опьянение на глубине и выделение пузырьков азота при быстром всплытии, однако нейтрализаторы имели определенные границы действия.

Они погрузились на двести метров, затем откос превратился в вертикальную стену, закончился, и они забрались под этот перевернутый хребет. За ним лежал хаос из разломанных льдин, некогда бывших частью коры. Глыбы размером с дом, отколотые под разными углами — прозрачный голубой лед, пронизанный белыми шрамами разломов, скопище гигантских, грубо вытесанных камей. Финн поплыл тише и остановился перед черной изогнутой расселиной, похожей на ухмыляющийся рот, на глотку, уходящую в глубь льда.

— Вот сюда они и нырнули.

Индира не поняла, кто это сказал — Финн или Фергус; интонации были чересчур искажены, а кроме того, ее ощущения притупил внезапный выброс адреналина в кровь.

— Мы их вытащим, — произнес голос.

Тот же самый голос? Непонятно. Фергус повис рядом с Финном, который направил луч фонаря в расщелину. Висящие в черной воде льдинки засияли тысячами вспышек.

— Сейчас все и сделаем.

Без сомнения, это сказал Финн.

«Нюхач» настойчиво мигал. Индира вызвала его дисплей: сильные следы жизнедеятельности, но без твердой идентификации, словно присутствовали несколько видов макроформ. Она запустила аналитическую программу «нюхача» и предупредила монахов:

— Там что-то есть. Через несколько минут узнаем, что именно.

Включила все осветители и осторожно подплыла к краю расщелины; оттуда тянуло слабое, но равномерное течение. Тем временем анализатор со щелчком перешел на высокое разрешение, и по экранчику побежали зубчатые кривые — выделялись неопознанные вещества. Индира вызвала эталонную кривую дракона, сравнила — да, вот его кривая, скрытая среди других сложных веществ, которые прибор не мог найти в своей памяти.

— Попался, — проговорила она, и сейчас же рядом что-то пронеслось — сверкнуло и умчалось, оставив позади шлейф серебристых пузырьков.

Она рефлекторно рванула прочь, еще не успев сообразить, что кто-то из монахов послал в расщелину самоходный заряд взрывчатки.

Взрыв.

Ударная волна подхватила Индиру, швырнула в стену расщелины, дернула вниз и потащила по дну, по сверкающим гладким буграм и рытвинам. Сверху сквозь взвесь осколков опускались крупные обломки льда, раскачиваясь в завихрениях, вызванных ударом. Тонкий голос визжал в наушнике, как рвущийся металл: «Не сюда! Рано!»

Непонятным образом ей удалось не потерять скутер. Она вырубила освещение и стала протискиваться среди ледяного лома, всем телом ощущая холодные завихрения, гуляющие по расщелине. Снаружи светились огни, две грозди огней; из каждой исходил длинный луч — шарил по всем направлениям.

Индира поняла, что ее подловили. Ее убьют, а вину переложат на монстра — из-за того, что она видела, даже если не поняла увиденного. Из-за того, что она женщина, посмевшая ступить в мужские владения.

Но тут мимо нее пролетело что-то огромное. Кто-то вскрикнул, и одна гроздь огней погасла…

Глава 6

Индира не успела поднять оружие. Осталось только ощущение чего-то черного, лоснящегося, с двумя огромными плавниками или ластами, обхватившими ношу размером в человека. Огромная туша появилась на миг и исчезла.

Он унес Финна. Маленькая фигурка — Фергус — висела на некотором расстоянии от расщелины. Индира поплыла к нему; но ее спутник закричал:

— Убирайся!

Она не остановилась. Он выстрелил — копье прошло мимо, справа. Индира разогнала скутер и схватила монаха, прежде чем он успел перезарядить ружье. Выдернула воздушный шланг из его маски. Лицо под маской закрыли пузыри, Фергус в слепой панике замахал руками. Индира сосчитала до десяти, затем сунула шланг ему в ладонь. Он продул маску и пробормотал:

— Ладно… Все в порядке.

— Ты хотел, чтобы я погибла.

— Это Рссер. Он сказал: необходимо, чтобы вас сожрал дракон.

— Ты собирался снять это на видео. Вы думали, что дракон почти наверняка меня убьет — я же всего-навсего женщина… Но если бы я уничтожила его, вы бы меня прикончили и все равно сообщили, что женщина погибла.

Фергус не стал отпираться. Он уклончиво произнес:

— Финн бы не колебался…

— Трус он, твой Финн.

— Дракон схватил наших рабочих, — объяснил Фергус, показывая на расщелину. При свете фонарей ее зев казался туманным полумесяцем под нависающим ледяными глыбами.

— Если он унес их туда, они так же мертвы, как Финн.

Сказав это, она подумала: скольких людей убил дракон? Сейчас осталось около сотни монахов, но для работы на ферме нужно много больше… Индира очень замерзла, и ей было трудно довести любую мысль до конца. Каждые несколько секунд по телу пробегала дрожь. Эта лоснящаяся черная тварь… Она огромней и стремительней всех других чудищ…

Фергус издал придушенный визгливый звук — смех, искаженный ларингофоном — и ответил:

— Э, нет! Еще два дня назад они были живехоньки — приплывали за едой. Вместе с драконом. Ободрали все по краям фермы и скрылись. А мертвая — ты; Рссер уж проследит…

Не договорив, он с удивительной силой оттолкнул Индиру и поплыл. Она не пыталась его удержать: если Рссер решился на убийство, один маленький монах не менял дела. Фергус уже казался одинокой звездой, продвигающейся к далекому созвездию фермы, когда заговорил снова:

— Финн взаправду убил одного. Маленького, но все-таки. — Молчание. Потом чуть слышно донеслись такие слова: — Не пытайся меня нагнать. Не хватит воздуха.

Индира уже почти использовала один из двух воздушных баллонов — на рукаве вспыхнул пульсирующий сигнал тревоги. Она переключилась на второй баллон. Воздух со свистом пошел через регулятор, но Индира вдруг задохнулась. Там не было кислорода, чистый азот! Мерзавцы исхитрились набить второй баллон азотом. Она успела переключиться на первый, когда глаза уже застилало красной пеленой. Воздуха оставалось на полчаса, а обратная дорога займет не меньше полутора часов. Она настояла на том, чтобы самой набить баллоны, но Финн или Фергус что-то переключили, подали в шланг компрессора чистый азот взамен стандартной смеси. Индира проверила аварийный баллон на скутере, хотя заранее знала, что в нем тоже азот.

Воздуха на обратный путь не осталось, но в пределах досягаемости есть баллоны, подумала она. Скутер Финна с аварийным запасом потерян, он валится к истинной поверхности Европы, что внизу, в пяти километрах. Может падать трое суток, но его не поймаешь. А основные баллоны, возможно, целы…

Выбора не было. И еще — таинственная история с рабочими. Они остались живы, сказал Фергус. Кто-то собирал спелые листья водорослей. Чьи-то продукты метаболизма перемешались с выделениями, характерными для дракона.

И тут она поняла, что произошло с рабочими. Поняла, что делали в лаборатории. Развернула скутер и ринулась в ухмыляющуюся пасть расщелины.

Глава 7

Заряд, посланный Финном, обрушил часть туннеля, но дракон пробил в ледяном завале отверстие. Индира промчалась сквозь рваную дыру на полной скорости. Длинный туннель шел вверх, плавно загибаясь влево. Стенки его были гладкие, как внутри пищевода. Отражения от стен забивали эхолокатор, пришлось его отключить, зато «нюхач» сообщил все, что нужно: возрастающая концентрация смеси продуктов метаболизма, включая характерные меты дракона с тройным зубцом фосфорных кислот.

Туннель кончился внезапно, в широком пространстве. Индира резко остановила скутер и веером выпустила обойму осветительных патронов. На разлете они вспыхнули — ослепительно белые звезды озарили нижнюю часть обширной камеры. Индира оглядывалась в ожидании и ужасе: если это не логово монстра, она пропала — воздуха не хватит даже на то, чтобы выбраться отсюда.

Осветители всплыли вверх. Стало видно, что камера вдвое просторней, чем буддистский храм в Фениксе. Такие камеры часто встречались в нижней части ледяного покрова: они открывались при сильных приливах, затем их расширяли восходящие токи, пока они не становились слишком большими даже для низкой гравитации Европы и не обрушивались. Пол загромождали ледяные глыбы, упавшие с высокого потолка, и острые сколки со стен. Глыбы были гладкие, обкатанные, как галька — видимо, здесь проходило теплое течение.

За краем освещенной зоны, в тени, что-то шевельнулось. Сердце у Индиры забилось еще сильней, и она наконец-то вспомнила, что надо включить гидролокатор. На экране появилась группа отраженных сигналов — существа размером с человеческих детей. Значит, у чудовища было потомство? Да, было, но всего однажды. Поэтому оно и убило Финна. Что же до этих…

Она предположила, кем они должны быть, за секунду до того, как сообразила, что неподвижное отражение вверху, за ними — ряды стеллажей, подвешенных к потолку. Понятно… Они завели собственную водорослевую ферму; течения здесь так же богаты сульфидами и аммонием, как и в открытом океане.

В тот же момент появился большой сигнал: нечто грозно пошло на нее сверху, как управляемая ракета, рванулось сквозь линию сияющих патронов так, что они завертелись в воде. Индира едва успела поднять и навести ружье. Руки слегка дрожали, но теперь она была совершенно спокойна.

Дракон мчался к ней, но она не выстрелила — монстр был слишком стремителен. В последнюю секунду она послала скутер вперед. Чудовище проскочило над головой. Индира развернулась в его попутной струе, навела ружье. Дракон тоже успел повернуться и завис в сиянии ее фонарей и дрейфующих осветительных патронов.

Индире доводилось просматривать короткие видеосъемки драконов, но живого она увидела впервые. И поняла, что он прекрасен. Плотное обтекаемое тело, вдвое длиннее, чем ее собственное — мускулистая торпеда, обтянутая гибким панцирем из длинных костяных чешуй. Задние сросшиеся плавники лежат горизонтально, подобно китовому хвосту, намного превосходя по ширине размах человеческих рук. Грудные плавники простираются в стороны, как крылья летучей мыши, их толстые перепонки пронизаны тремя пальцами с длинными черными когтями. Широкая пасть с акульей ухмылкой, лишенной намека на юмор, с несколькими рядами загнутых зубов. Эти зубы не для питания: драконы кормятся, прокачивая воду, богатую �