Дочитал до строчки:"...а Пиррова победа комбату совсем не требовалась, это плохо отразится в резюме." Афтырь очередной щегол-недоносок с антисоветским говнищем в башке. ДЭбил, в СА у офицеров было личное дело, а резюме у недоносков вроде тебя.
Первый признак псевдонаучного бреда на физмат темы - отсутствие формул (или наличие тривиальных, на уровне школьной арифметики) - имеется :)
Отсутствие ссылок на чужие работы - тоже.
Да эти все формальные критерии и ни к чему, и так видно, что автор в физике остановился на уровне учебника 6-7 класса. Даже на советскую "Детскую энциклопедию" не тянет.
Чего их всех так тянет именно в физику? писали б что-то юридически-экономическое
подробнее ...
:)
Впрочем, глядя на то, что творят власть имущие, там слишком жесткая конкуренция бредологов...
От его ГГ и писанины блевать хочется. Сам ГГ себя считает себя ниже плинтуса. ГГ - инвалид со скверным характером, стонущим и обвиняющий всех по любому поводу, труслив, любит подхалимничать и бить в спину. Его подобрали, привели в стаб и практически был на содержании. При нападений тварей на стаб, стал убивать охранников и знахаря. Оправдывает свои действия запущенным видом других, при этом точно так же не следит за собой и спит на
подробнее ...
тряпках. Все кругом люди примитивные и недалёкие с быдлячами замашками по мнению автора и ГГ, хотя в зеркале можно увидеть ещё худшего типа, оправдывающего свои убийства. При этом идёт трёп, обливающих всех грязью, хотя сам ГГ по уши в говне и просто таким образом оправдывает своё ещё более гнусное поведение. ГГ уже не инвалид в тихушку тренируется и всё равно претворяет инвалидом, пресмыкается и делает подношение, что бы не выходить из стаба. Читать дальше просто противно.
Книг читать не разрешали. Единственным развлечением был сосед по палате, старый лётчик Волк-Волконский. Его обветренное лицо, узкое и скуластое, было иссечено множеством морщин. Hо это не были морщины старости, они вели своё происхождение от упорства и настойчивости. С замиранием сердца ожидал Андрей его рассказов. Волк-Волконский выражался односложно, нехотя.
— Вопрос о притяжении к препятствиям в науке пока не освещён. А тебе знать надо… Я из-за этого потерпел аварию. Это четвертая в моей жизни. У меня сдал мотор. Высота была. Планирую. Кругом поле, садись куда хочешь. И на всем поле одна фабричка. И представь себе: сажаю машину и мажу прямо во двор этой самой фабрички… Разбился вдребезги… Вылез. Курю. Откуда ни возьмись — фотограф. «Будьте любезны, говорит, залезьте в кабину, я вас там в обломках и засниму». Поверишь, обратно не мог влезть — так была смята кабина. Я и не знаю, как выбрался оттуда… Но это мелочь, чепуха, а вот почему я вмазал во двор фабрики, а не куда-нибудь в поле, не могу понять? Или внимание слишком заострено было?
А в двадцать третьем году мы перегоняли «ньюпоры» в другой город. Со мной на второй машине летел летчик Трошкин. У него забарахлил мотор. Пошёл на посадку. А «ньюпору» сесть — пятачок нужен. Кругом природный аэродром — сплошная степь, а в середине стоит одинокая вековая липа. И он, чудак, ухитрился сесть как раз на эту липу. Так и остался сидеть, как птичка. Приезжает аварийная комиссия: налево — степь, направо — степь, кругом — степь, а он, видите ли, посадочную площадку себе на дереве разыскал… В чём дело? Так и не мог объяснить…
А на чём летали? Помню случай — колесо отвалилось. Теперешний разве полетел бы? А я взлетел. Боевая обстановка. Запаса частей ждать неоткуда. Привязал палку волоком, как к телеге со сломанным колесом, и давай бог ноги! За моё почтенье: поднял машину, как бокал!
Волк показал Андрею старую фотографию, где он был снят в пилотке с четырьмя Георгиями:
— Я всю войну на германском фронте провел. Повидал, брат, горячего. И сам сбивал, и самого сбивали. А в семнадцатом сразу перешёл на сторону революции. Я всегда ненавидел офицеров. Раз я летчик — значит, я должен летать. И драться. А командовать — это не наше дело. Под Царицыном я вёз товарища Кирова на Терек через астраханские пески. На курятнике летели. Раз пятнадцать на вынужденную садились. На песок. И ничего, доставил. В приказе благодарность получил. Из того поколения нас осталось раз-два — и обчёлся…
Андрей слушал Волка с восторженным благоговением, ему хотелось быть таким же смелым, отчаянным и бесшабашным.
В выходной день курсанты пришли навестить Андрея. Каждый торжественно нёс подарки: кто печенье, кто папиросы, кто конфеты, а Гаврик — книгу стихов.
— Возьми, — сказал он бесхитростно, — всё равно валяется. Тебе тут делать нечего, читай-почитывай… А я стихов не люблю.
— А ты спроси, с каких пор он перестал стихи любить?
— Расскажи, расскажи!
Гаврик охотно сплюнул в ладони и потер их, словно собирался рубить дрова.
— Может, не стоит? Как, ребята, может, не стоит? — справился он мрачным басом.
— Дуй, дуй, чего там! Нам тоже интересно.
— Ладно. Дело, значит, было так: дежурил я по школе. Скучно. Сидел-сидел, дай, думаю, сочиню чего-нибудь про лётное ремесло. Взял бумагу и сел. Сижу, как заправский поэт, карандаш грызу с задумчивостью. Грызу и грызу. Половину сгрыз — ни черта не получается. Но тут ночь на подмогу подошла. А ночь была, уй-юй-юй, как в Африке! Звёзды большие. А луна! Невозможная. Гляну в окно — и невозможно… Начал писать. Первая строчка получилась скоро:
Ночь темна. А я сижу — дежурю…
Никак дальше рифму не подыщу.
«Дежурю, журю, пурю, турю, каратурю» — и всё какие-то неизвестные слова подвертываются. Наконец нашлось такое словечко. Начал прилаживать. Вышла и вторая строчка. Не заметил, как и ночь прошла. Утром сдал дежурство, отпросился в город — и бегом в редакцию. До редакции-то бегом, а там тихо вошёл. В коридоре оправил ремень, откашлялся и вхожу… Сидит эдакий луй-валуй. В очках. «Садитесь, — говорит, — товарищ». — «Ничего, — говорю, — я и постоять могу». — «Заметочку принесли?» — «Нет, — отвечаю, — стих сочинил». — «А ну, покажите». — «Я, — говорю, — лучше сам прочту». И давай ему читать, не сходя с места.
Взял он, значит, у меня стихотворение, посмотрел и говорит: «Содержание есть, а форма слабая. Форма на первом месте должна быть. А вы, — спрашивает, — моих стихов никогда не слыхали?» — «Нет, — говорю, — не слыхал». — «Ну, тогда послушайте». И давай, сукин сын, читать! Часа два. Мне спать охота, ночь дежурил, а он не останавливается. «Вы, — спрашивает, — замечаете, какая у меня тонкость, например, ход поезда как изображен: колесо на колесо, колесо на колесо… Вот как надо писать!..» Я слушаю, а сам думаю: «Ах, ты луй-валуй!»
Пришёл домой и стал думать, где бы себе такое колесо разыскать? На самолёте ведь они не стучат. Отчего, думаю, самолёт по
Последние комментарии
3 часов 21 минут назад
3 часов 25 минут назад
8 часов 46 минут назад
1 день 20 часов назад
2 дней 4 часов назад
2 дней 19 часов назад