Сто чистых страниц [Сирил Массаротто] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Сирил Массаротто Сто чистых страниц

— Если позволите, я приступлю к чтению завещания вашего дедушки.

Конечно позволим! У меня такое ощущение, что мы ждем уже несколько часов, пока господин нотариус наконец решится. Вообще-то я обошелся бы без лишних слов, но, когда мы вошли в кабинет, он сам торжественно объявил:

— Здравствуйте, я господин нотариус.

Да уж, странная манера представляться. Наверняка он довольно высокого мнения о себе…

Короче говоря, на вопрос, хотим ли мы прослушать текст завещания, мы синхронно киваем, но он, кажется, этого не замечает и снова погружается в молчание. Не понимаю, чего тянуть? Я взглянул на сестер, втайне надеясь, что одна из них вмешается и заставит его заговорить, но они тоже покорно ждали, не отрывая глаз от его лица.

Время идет, а господин нотариус упорно молчит.

Наконец, как если бы невидимое существо нажало кнопку «пуск», спрятанную у него на спине, он задвигался, вскрыл конверт и достал драгоценный документ. Я снова посмотрел на сестер и поймал себя на глупой мысли: они до сих пор похожи друг на друга. В детстве я очень гордился, что у меня есть две старшие сестры-близняшки, все время заботящиеся обо мне. К сожалению, мы уже не дети, а взрослые, знающие, что жизнь может измениться в тот момент, когда человечек в темном костюме закончит чтение. Я вижу в глазах сестер смесь надежды и тревоги.

А мне плевать.

У меня нет ни надежд, ни ожиданий. Пусть он поскорее заговорит, и с этим будет покончено.

— Я, Сильвио Мак, в здравом уме и твердой памяти, замешаю своей внучке Мари половину собственного имущества, а также виллу в Падуе.

Я чувствую облегчение. Быстро подсчитываю в уме: половина дедушкиных денег — это как минимум шестьсот тысяч евро, да еще и дом в Падуе, который стоит не меньше. А может, больше. Так что Мари теперь ни в чем не будет нуждаться.

Меня тревожит одно: у нее работа и дети, вряд ли она сможет ухаживать за домом. Боюсь, ей придется продать его. Мне жалко не денег, а детских воспоминаний: помню, как весь год ждал наступления лета и каникул в Италии. Накануне отъезда я ложился спать, а перед глазами уже мелькали радужные картинки. Из каменной печи лился мягкий свет, по стенам гостиной плясали тени, а я карабкался по крутой лестнице на огромный чердак, забитый старинными картинами, сундуками с национальными костюмами и коллекцией дедушкиных мандолин, — лучшее в мире место для игры в прятки. Погружаясь в сон, я уже чувствовал солнечное тепло и слышал южный говор. Только мы пересекали границу, дедушка преображался. При виде каждой женщины он восклицал «Bella, ma che bella!»[1] и всю дорогу переругивался с другими автомобилистами. Я не понимал ни слова, но это не играло роли — есть жесты, которые невозможно ни с чем спутать. Особенно в Италии. Помню дочку соседа, упорно звавшую меня играть в классики, старуху в черном, постоянно сидевшую на скамейке напротив нашего дома, ее морщинистое лицо и дрожащие руки, которыми она лущила горох, подстелив дырявую тряпку… Все в прошлом. От дома остались лишь воспоминания, а сам он наверняка скоро будет принадлежать другим людям.

Голос нотариуса возвращает меня к печальной церемонии:

— Своей внучке Солен я завещаю вторую половину имущества, а также квартиру на улице Монте-Кристо.

Она перестает теребить прядь волос, и ее руки бессильно опускаются. Солен тяжело падает в кресло, словно под грузом денег, которые вот-вот наполнят ее карманы. Наконец-то она богата. Я очень рад за сестру — она так заботилась о дедушке, что заслужила того, чтобы больше ни о чем не беспокоиться.

Солен… В детстве я называл ее Солей[2], а она в ответ радостно смеялась. Маленькая хитрость, помогающая различать близняшек, — достаточно посмотреть, на чьем лице сияет ослепительная улыбка. Солнечная Солен… Сестричке, озарявшей меня своей жизнерадостностью, очень шло ее имя.

Давайте, теперь моя очередь. Я расправляю плечи и готовлюсь выслушать приговор. Сдержанно улыбаясь, поворачиваюсь к сестрам и замечаю, что они странно смотрят на меня.

— Мне очень жаль, честное слово, — со вздохом говорит Мари.

Тут меня осеняет: половина Мари и половина Солен вместе дают все дедовское состояние. Дом и квартира… И больше ничего. Он ничего мне не оставил. Все завещал им.

Не знаю, что и думать. Я утверждал, что мне ничего не надо, а память о дедушке важнее его денег. Но теперь я разочарован. Вернее, мне грустно. Умирая, человек теряет способность любить, и, пожалуй, единственный способ продемонстрировать близким свою привязанность — оставить им часть того, что сумел накопить и создать. Это позволяет прожить еще немного, «продолжиться» в тех, кого любил. Но очевидно, он не захотел «продолжаться» во мне. Наверное, не любил меня.

Нотариус громко кашляет, напоминая о своем присутствии.

— Своему внуку я завещаю… — продолжает он.

Он что-то оставил мне? Но что? Я еще ничего не знаю, но, видя лицо