Месть Мориарти [Джон Гарднер] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Джон Гарднер «Месть Мориарти»

Моей жене Маргарет посвящается

Когда успеху, положению или признанию отдельного индивидуума что-то мешает или угрожает, данный индивидуум склонен связывать помеху или угрозу с конкретной личностью. Следовательно, он может попытаться отомстить за себя, устранив источник опасности — то есть эту самую личность.

Эдвин Сазерленд и Доналд Кресси
«Принципы криминологии»
Когда-нибудь, когда у вас выберется свободный годик-другой, рекомендую вам плотнее заняться профессором Мориарти.

Шерлок Холмс в «Долине страха»

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Летом 1969 года в гостиной небольшого домика в Кенсингтоне три увесистых тома в кожаном переплете перешли от одного владельца к другому. Тогда я еще не знал, что тем фолиантам, заполненным странными записями, картами и диаграммами, суждено перенести меня, почти физически, в темный и жестокий криминальный мир викторианской Англии.

Теперь все уже знают, что книги эти представляют собой зашифрованные дневники Джеймса Мориарти — величайшего криминального гения конца XIX века.

Человека, который в тот жаркий, душный вечер шесть лет назад передал мне секретный архив преступника, звали Альберт Джордж Спир. Он утверждал, что записи долгое время хранились в их семье, еще со времен деда, который на протяжении многих лет был одним из приближенных Мориарти.

В предисловии к «Возвращению Мориарти» я уже рассказывал о том, как удалось взломать шифр и как мои издатели пришли к выводу, что публиковать эти в высшей степени необычные документы в их оригинальном виде невозможно. Во-первых, это создало бы сразу несколько серьезных юридических проблем; во-вторых, некоторые содержащиеся в них описания представлялись — даже в наш век терпимости — опасными для общественной нравственности.

Приходилось учитывать и то обстоятельство, что дневники могли быть подделкой, сфабрикованной самим Спиром или даже его дедом, чье присутствие в этих записях весьма заметно.

Лично я этому не верю. Однако допускаю, что Мориарти пытался представить себя в выгодном свете и не всегда писал в дневниках полную правду. В некоторых эпизодах эти материалы противоречат уже имеющимся публикациям, в том числе запискам доктора Джона Уотсона, друга и биографа великого Шерлока Холмса, а также информации, собранной мной из частных источников, в первую очередь из бумаг покойного суперинтенданта Энгуса Маккреди Кроу, офицера лондонской полиции, занимавшегося делом Мориарти в последние годы XIX столетия.

Принимая во внимание указанные обстоятельства, издатели поручили мне написать серию романов о Мориарти, взяв за основу его «Дневники», но изменив кое-где имена, даты и названия мест.

Нам представлялось, что книги эти могут быть интересны не только поклонникам великого детектива, ставшего известным благодаря запискам доктора Уотсона, но и более широкому кругу читателей, желающих узнать о жизни, приключениях, организации и методах работы в высшей степени изобретательного злодея, названного Холмсом «Наполеоном преступного мира».

В первом томе, «Возвращение Мориарти», речь шла, помимо прочего, о личности профессора Джеймса Мориарти, структуре созданной им криминальной организации, его версии событий у Рейхенбахского водопада (описанных доктором Уотсоном в «Последнем деле Холмса»), борьбе за влияние в уголовном мире Лондона в первой половине 1890-х, его альянсе с четырьмя величайшими европейскими преступниками — Вильгельмом Шлайфштайном из Берлина, Жаном Гризомбром из Парижа, Луиджи Санционаре из Рима и Эстебаном Зегорбе из Мадрида — и заговоре, дотоле державшемся в секрете от широкой публики, против британской королевской семьи.

Данный том продолжает повествование, но его можно читать и как самостоятельное произведение.

Я должен еще раз поблагодарить мисс Бернис Кроу из Кейрндоу, Аргайлшир, правнучку покойного суперинтенданта Энгуса Маккреди Кроу, предоставившую в мое распоряжение его дневники, записные книжки, переписку и черновые наброски.

Должен также выразить благодарность многочисленным друзьям и коллегам, оказавшим моему предприятию всевозможную поддержку. Моя особенная признательность Энид Гордон, Кристоферу Фалкусу, Доналду Рамбелоу, Энтони Гулд-Дэвису, Саймону Вуду, Джонатану Клоузу, Энн Ивэнс, Дину и Ширли Диккеншитам, Джону Беннету Шоу, Теду Шульцу, Джону Лелленбергу и многим другим, кто, иногда по очевидным причинам, предпочел остаться безымянным.

Джон Гарднер,

Роуледж, Суррей.

1975

Глава 1 КРОУ ИДЁТ ПО СЛЕДУ

Лондон и Америка:

пятница, 25 мая 1894 — пятница, 22 августа 1896


В майскую пятницу года одна тысяча восемьсот девяносто четвертого, около пяти часов вечера, из кэба, остановившегося возле дома 221-б по Бейкер-стрит, вышел высокий, грубоватого вида мужчина. Твердая выправка и уверенные манеры выдавали в нем человека, немалая часть жизни которого прошла на службе в армии либо в полиции.

В данном случае верной оказалась бы вторая догадка, поскольку человеком этим был ни кто иной, как инспектор Энгус Маккреди Кроу из отделения уголовных расследований Скотланд-Ярда.

Часом ранее Кроу стоял у окна своего кабинета и, держа в руках узкую полоску телеграммы, смотрел на вечно спешащую куда-то реку.

Текст послания, короткий и четкий, гласил:

Буду признателен, если Вы зайдете ко мне сегодня в пять часов.

Телеграмма была подписана Шерлоком Холмсом, и, прочитав ее, Кроу подумал, что есть лишь одна тема, обсуждать которую он хотел бы с великим детективом.

Пальцы чуть заметно дрожали, выдавая волнение, смешанное с надеждой. Кроу не доверял эмоциям, особенно когда сам становился их жертвой. Его работа основывалась на фактах, логике и законе. Сейчас логика подсказывала, что, хотя Холмс и выразил желание повидаться, это вовсе не означает, что разговор обязательно пойдет о профессоре Джеймсе Мориарти.

Во время их последней встречи великий детектив лишь коротко коснулся общей для обоих темы.

— Моя вражда с профессором Мориарти закончилась давно, у Рейхенбахского водопада, — довольно резко констатировал Холмс. — Ничего больше посторонним знать необязательно.

Разговор состоялся несколько недель назад — до того как Кроу однозначно установил, что Мориарти не только жив, но и управляет своей криминальной империей из тайной штаб-квартиры в Лаймхаузе; до того как ему стало известно о встрече Мориарти с видными фигурами криминального мира Европы; и, наконец, до прискорбного происшествия в Сандринхеме, когда Кроу не хватило совсем немногого — может быть, удачи, — чтобы отправить Профессора за решетку.

И вот теперь инспектор стоял перед домом 221-б по Бейкер-стрит, держа руку у молоточка. Мориарти ускользнул, исчез бесследно, как будто его и не было вовсе, и чувство неудовлетворения оттого, что опасный преступник ушел у него из-под носа, постоянно отравляло мысли и оттесняло на задний план другие важные дела, включая и те, что касались надвигающейся женитьбы.

Дверь инспектору открыла преданная миссис Хадсон, которая и провела гостя наверх, где его поджидал сам великий детектив, пребывавший в состоянии чуть заметного волнения.

— Проходите, дорогой друг, и устраивайтесь вот в этом плетеном кресле, — бодро начал Холмс, приглашая инспектора к камину в своей не отличающейся образцовым порядком гостиной.

Попросив затем хозяйку принести им чаю, детектив-консультант подождал, пока дверь закроется, после чего расположился в излюбленном кресле и сосредоточенно посмотрел на гостя.

— Надеюсь, я не доставил вам больших неудобств. Вы ведь приехали сюда прямо из своего рабочего кабинета в Скотланд-Ярде.

На лице Кроу, должно быть, отразилось удивление, поскольку Холмс снисходительно усмехнулся и добавил:

— Это совсем не трудно. Видите ли, я заметил у вас на рукаве пылинки розовой промокательной бумаги. Если не ошибаюсь, именно такую промокательную бумагу можно увидеть в кабинетах столичной полиции. Подобные мелкие детали, мистер Кроу, и помогают нам отправлять преступников за решетку.

Кроу рассмеялся и кивнул.

— Вы правы, мистер Холмс, я действительно приехал сюда прямиком с работы. Кстати, вы ведь были сегодня после полудня в Форин-офис?

Теперь удивился уже Холмс.

— Ловко, Кроу, ловко. Будьте любезны, поделитесь со мной секретом дедукции. Как вы это вычислили?

— Боюсь, похвастать мне нечем, и дедукция здесь ни при чем. Все дело в том, что мой сержант, его фамилия Таннер, проходил по Уайтхоллу и заметил вас там, а когда я упомянул, что отправляюсь на Бейкер-стрит, вспомнил об этом факте.

Холмс немного расстроился, но быстро вернулся в прежнее благодушное настроение.

— Я хотел видеть вас именно в это время, поскольку мой друг и коллега доктор Уотсон продает сейчас свою практику в Кенсингтоне с намерением вернуться сюда, пока мы оба еще не слишком стары. Разумеется, здесь он постоянный и желанный гость, хотя именно сегодня занят до восьми вечера и, следовательно, не в состоянии помешать нам. Видите ли, дорогой Кроу, то, что я намерен сказать, предназначено исключительно для ваших ушей.

В этот момент в комнату вошла миссис Хадсон с подносом, и разговор пришлось прервать. Хозяйка разлила горячий бодрящий чай, предоставив мужчинам на выбор несколько джемов и аппетитные кексы собственного приготовления.

Как только они остались одни, Холмс продолжил свой монолог.

— Я вернулся в Лондон лишь недавно. Как вам, может быть, известно, в последние недели мне пришлось заниматься весьма неприятным расследованием, связанным с делом банкира Кросби. Но вас ведь не очень интересуют пиявки, не так ли?

Великий детектив выдержал секундную паузу, словно ожидая, что гость вдруг обнаружит неподдельную страсть к означенному предмету, но поскольку подобного изъявления не последовало, вздохнул и заговорил уже серьезным тоном:

— Я лишь сегодня имел возможность познакомиться с ужасными обстоятельствами сандринхемского дела.

Инспектор едва заметно вздрогнул, поскольку в списке посвященных, допущенных к материалам расследования, имя Холмса не значилось.

— Дело это в высшей степени конфиденциальное. Полагаю…

Холмс нетерпеливо махнул правой рукой.

— Ваш сержант заметил меня сегодня в Форин-офисе. Я приходил к своему брату, Майкрофту. Его королевское высочество консультировался с ним по этому вопросу. Майкрофт, в свою очередь, пообещал поговорить со мной. Не могу выразить, насколько я был шокирован и огорчен всем случившимся. При нашей последней встрече я сказал вам, что моя вражда с профессором Мориарти закончилась у Рейхенбахского водопада. Миру предстояло жить с данной версией в течение многих лет. Но теперь, после этого нового, возмутительного и чудовищного злодеяния, дело предстает в новом свете. — Он остановился и даже набрал воздуху, будто намеревался выступить с неким важным заявлением. — Я не хочу, чтобы мое имя публично ассоциировалось с расследованием, ведущимся в отношении этого презренного преступника, но намерен в конфиденциальном порядке оказать вам любую возможную помощь. А помощь вам потребуется.

Еще не вполне веря своим ушам, Энгус Маккреди Кроу согласно кивнул.

— Должен однако, предупредить, — продолжал детектив, — что вы ни в коем случае не должны раскрывать источник информации. Я прошу об этом по причинам личного свойства. Причинам, полное значение которых вы осознаете со временем. Сейчас же мне нужно, чтобы вы поклялись никогда и ни при каких обстоятельствах не разглашать информацию касательно нашего сотрудничества.

— Даю вам слово, Холмс. Разумеется, вы можете на меня положиться.

Изумленный и пораженный внезапной переменой в настроении сыщика, Кроу едва удержался от того, чтобы тут же не начать задавать один за другим массу вопросов.

— Как ни странно это может показаться, — продолжал Холмс, не сводя с инспектора испытующего взгляда, — я и сам оказался перед весьма непростым выбором. С одной стороны, есть люди, коих я обязан защищать и оберегать. С другой, я имею определенные обязательства как англичанин — прошу прощения, если это задевает вас, человека, корни которого находятся по ту сторону северной границы. — Он довольно усмехнулся, но большего себе не позволил и тут же вернулся к серьезному тону. — Так или иначе, дерзкий и возмутительный выпад против особы королевской крови не оставляет мне пространства для маневра. Я лишен возможности широко использовать официальные следственные органы, однако имеющийся опыт подсказывает, что из всей этой жалкой компании вы, вероятно, лучший, а потому мне не остается ничего иного, как обратиться к вам.

В разговоре — точнее, монологе — возникла пауза, в течение которой Кроу успел открыть рот, дабы выразить протест против оскорбительного замечания Холмса. Но прежде чем его мысли успели трансформироваться в слова, великий детектив вновь заговорил, причем весьма бойко и энергично.

— Теперь за работу. Я должен поставить перед вами два вопроса. Первый. Проверяли ли вы банковские счета? Второй. Были ли вы в беркширском доме?

Кроу растерянно посмотрел на него.

— Но я не знаю ни о каких банковских счетах. И о беркширском доме слышу впервые.

— Так я и думал, — улыбнулся Холмс. — Что ж, слушайте меня очень внимательно.

Детектив оказался настоящим кладезем информации, касавшейся Мориарти и его привычек («Думаете, я не знаю о его сычах, экзекуторах,[1] преторианской гвардии и контроле над криминальной семьей?» — спросил он между делом). Построенный в начале прошлого века и известный также как Стивентон-Холл, беркширский дом, о котором упоминал Холмс, располагался между ярмарочными городками, Фарингдоном и Уоллингфордом, в нескольких милях от деревушки Стивентон. По словам Холмса, дом несколько лет назад купил Мориарти — судя по всему, с единственной целью — использовать его как прибежище в случае крайней нужды.

— На вашем месте я организовал бы что-нибудь вроде облавы, — с полной серьезностью посоветовал Холмс. — Хотя, полагаю, птички давно уже покинули наши берега.

Что касается банковских счетов, то этот вопрос потребовал более детальных объяснений. Холмс рассказал, что уже несколько лет знает о существовании в Англии счетов, открытых Мориарти на различные имена. Еще четырнадцать или пятнадцать счетов были открыты им за границей, главным образом в отделениях «Дойче Банк» и «Кредит Лионе». Холмс даже записал номера счетов на листке почтовой бумаги с фирменной шапкой отеля «Грейт Норзерн», расположенного у вокзала Кингз-Кросс, и передал бумажку Кроу, который принял ее с благодарностью.

— Не стесняйтесь. Обращайтесь ко мне в любое время, когда потребуется помощь, — сказал сыщик. — Но, пожалуйста, будьте благоразумны и действуйте с величайшей осторожностью.

Потом, когда инспектор уже собрался уходить, Холмс посмотрел на него серьезно.

— Действуйте, Кроу. Призовите мерзавца к ответу. Я бы и сам сделал это, если бы мог. Призовите его к ответу за все.

Такое отношение весьма расположило Кроу, сторонника радикальных методов полицейской работы, в пользу сотрудничества с блестящим сыщиком. Встреча с Холмсом еще более укрепила намерения инспектора в отношении Профессора. С тех пор эти двое, детектив-консультант и инспектор Скотланд-Ярда, объединили усилия, направленные на избавление мира от Мориарти.

Даже приближающаяся неумолимо свадьба не могла отвлечь инспектора от поставленной цели. В тот же вечер он отдал распоряжения касательно банковских счетов и, не теряя времени, связался с коллегами в Беркшире.

Еще через два дня группа детективов при поддержке отряда констеблей и под руководством самого Кроу совершила налет на Стивентон-Холл. Но, как и предполагал Холмс, гнездышко опустело. Никаких свидетельств пребывания здесь Мориарти обнаружить не удалось, но после тщательного осмотра помещений и настойчивого опроса местного населения сомнений в том, что если не сам Профессор, то по крайней мере его подручные проживали здесь какое-то время, практически не осталось.

Тем более что эти самые подручные не особенно и таились; типы весьма характерной наружности и соответствующего поведения постоянно приезжали сюда из Лондона.

Проанализировав показания соседей и собранные улики, инспектор пришел к выводу, что в Стивентон-Холле постоянно проживали по меньшей мере пять человек. Двое из них даже совершили обряд бракосочетания, во время которого назвались Альбертом Джорджем Спиром и Бриджет Мэри Койл. Церемония эта, со всеми полагающимися религиозными и юридическими требованиями, проходила в местной церкви. На ней присутствовали двое мужчин, «больших и загорелых», как характеризовали их большинство свидетелей, «модно одетых, но грубоватых на вид» и «похожих на братьев». Пятым был китаец, что уже само по себе привлекало к нему внимание в беркширском захолустье, причем люди особенно отмечали его вежливость, добродушный нрав и улыбчивость.

Легче всего оказалось идентифицировать именно личность китайца — Кроу уже приходилось слышать о некоем Ли Чоу. Знали в полиции и Альберта Спира — крупного мужчину с переломанным носом и косым шрамом на правой стороне лица, идущим от глаза к уголку рта. Оба входили в четверку приближенных Мориарти, любовно называемую им «преторианской гвардией».[2] Что касается еще двух членов этой элитной группы телохранителей — здоровяка Пейджета и юркого, напоминающего хорька Эмбера, — то следов их присутствия обнаружить не удалось. Пейджет, рассуждал Кроу, скорее всего скрылся после апрельского удара по организации Мориарти, а вот неясность относительно местонахождения Эмбера серьезно беспокоила инспектора.

Что касается пары «похожих на братьев» парней, то они могли быть обычными бандитами, к услугам которых Мориарти обратился перед своим последним дерзким предприятием, завершившимся отчаянным бегством буквально из-под носа у Кроу.

В кладовой Стивентон-Холла обнаружилось немало припасов, что наводило на мысль о весьма поспешной эвакуации разношерстного квинтета. Ничего более или менее примечательного обнаружить не удалось, за исключением разве что клочка бумаги с расписанием движения дуврского пакетбота. Дальнейшее расследование позволило установить факт присутствия некоего китайца на борту пакетбота, отплывшего к французским берегам за три дня до полицейской облавы в Беркшире.

Было также установлено, что все, кроме одного, банковские счета Мориарти в Англии закрыты еще за две недели до исчезновения Профессора. Владельцем единственного оставшегося, открытого в «Сити энд Нэшнл Бэнк», значился некий Бриджмен. Сумма депозита составляла 3 фунта, 2 шиллинга и 9 пенсов.

— Похоже, вся эта шайка отбыла во Францию, — заключил Шерлок Холмс, когда Кроу при следующей встрече поделился с ним результатами полицейской операции. — Держу пари, там они и воссоединились со своим хозяином. А теперь скорее всего укрылись у Гризомбра.

Кроу вскинул бровь, и Холмс довольно усмехнулся.

— От меня мало что можно скрыть. Мне известно о встрече Мориарти с его европейскими коллегами. Полагаю, вы знаете их имена?

— Да. — Кроу, считавший, что данной информацией располагает исключительно Скотланд-Ярд, смущенно переступил с ноги на ногу. Речь шла о четырех крупнейших преступниках: Жане Гризомбре, капитане французского криминального мира; Вильгельме Шлайфштайне, «фюрере» берлинского уголовного подполья; Луиджи Санционаре, самом опасном человеке во всей Италии, и Эстебане Бернардо Зегорбе, крупнейшей фигуре в испанской преступной среде.

— Да, похоже, что они все сейчас с Гризомбром, — с печальным вздохом согласился Кроу. — Жаль только, что нам неизвестно, зачем они приезжали в Лондон.

— Полагаю, ради создания некоего преступного альянса, — заметил, помрачнев, Холмс. — И встреча эта есть, на мой взгляд, предвестница ожидающих нас больших неприятностей. Сандринхемское дело представляется мне первым результатом того сборища.

Интуиция подсказывала Кроу, что детектив прав. И она не обманывала. Но чтобы схватить Мориарти, надлежало отправиться в Париж, а рассчитывать на то, что начальство соизволит дать соответствующее разрешение, инспектор не мог. День бракосочетания приближался, и комиссар, чувствуя, что в ближайшее время пользы от новобрачного будет мало, постоянно подгонял его, требуя закончить прежние дела. Так что возможностей предпринять какие-либо решительные шаги у Кроу практически не было ни на работе, ни после нее, поскольку по возвращении домой, на Кинг-стрит, 63 — этот дом инспектор делил теперь со своей бывшей хозяйкой и нынешней невестой, соблазнительной миссис Сильвией Коулз — он оказывался вовлеченным в предсвадебную суету.

Ожидать, что комиссар выпишет разрешение на поездку в Париж для поисков Мориарти, можно было с тем же основанием, что и надеяться на получение отпуска по случаю аудиенции у Папы Римского.

Как и полагается упрямому шотландцу, Кроу размышлял над проблемой в течение нескольких дней, пока однажды, когда Лондон накрыло не по-летнему противной моросью вкупе со стылым порывистым ветром, не пришел к некоему решению. Оставив за себя сержанта Таннера, инспектор погрузился в кэб и отправился на Ладгейт-серкус, в контору под названием «Кук и сын»,[3] где и провел в делах почти целый час.

Результат визита в туристическое агентство проявился не сразу, а когда все же проявился, то в наибольшей степени его ощутила на себе миссис Сильвия Коулз, ставшая к тому времени миссис Сильвией Кроу.

Хотя большинство из их друзей знало, что Энгус Кроу уже немалое время живет с Сильвией Коулз, лишь немногие открыто говорили о том, что пара позволяет себе предаваться любовным утехам вне рамок официального супружества. Разумеется, думали так многие, и они, как ни странно, были правы в своих дедуктивных выводах. Так или иначе, друзья, коллеги и весьма значительное количество родственников собрались в пятницу, 15 июня, около двух часов пополудни у церкви Святого Павла, дабы посмотреть, чем, по выражению одного озорника из полицейской среды, «это все закончится».

По соображениям пристойности Кроу заранее, еще за две недели до назначенной даты, перебрался с Кинг-стрит в отель «Терминус» у Лондонского моста, где и прошли две последние недели его холостяцкой жизни. Вернувшись на свадебный завтрак в дом на Кинг-стрит, пара уже вечером выбыла оттуда с намерением провести первую брачную ночь в отеле «Вестерн кантриз» неподалеку от Паддингтона. Утром в субботу, как предполагала новоявленная миссис Кроу, им предстояло отправиться поездом в Корнуэлл, дабы там, в незабываемой идиллии, провести медовый месяц.

До самого позднего вечера Кроу позволял жене думать, что именно так оно все и будет. После обеда инспектор задержался за стаканчиком портвейна, а миссис Кроу удалилась в ванную — готовиться к нелегким испытаниям супружеского ложа. Прибыв наконец в спальню, он обнаружил Сильвию сидящей в постели в изысканной ночной сорочке, отделанной в изобилии кружевами и оборками.

И хотя ни один из них уже не чувствовал себя смущенным новичком в присутствии другого, Кроу неожиданно для себя застеснялся и густо покраснел.

— Я весь трепещу, моя милая Сильвия, — признался он дрогнувшим от волнения голосом.

— Приди же ко мне, любезный мой Энгус, и раздели свой трепет со мной, — кокетливо откликнулась супруга.

Кроу поднял руку, призывая ее к молчанию.

— У меня для тебя, мой цыпленочек, есть сюрприз.

— Вряд ли ты можешь удивить меня чем-то, если только после нашего последней встречи не наведался к хирургу.

Столь вопиющая непристойность, слетевшая с губ свежеиспеченной супруги, оказала на Кроу двойственный эффект, одновременно смутив его и распалив.

— Помолчи, женщина, — едва ли не сурово бросил он. — Это важно.

— Но, Энгус, сегодня же наша брачная ночь, и я…

— Дело касается нашего медового месяца, и сюрприз приятный.

— Что ждет нас на корнуоллском бреге?

— Нас ждет не корнуоллский берег…

— Нет?..

Кроу широко улыбнулся, всей душой надеясь, что новость обрадует ее, а не погрузит в печаль.

— Мы не поедем в Корнуолл. Завтра, Сильвия, мы отправляемся в Париж.

Удивительно, но новоявленная миссис Кроу вовсе не запрыгала от счастья. Взвалив на свои плечи основное бремя подготовки к свадьбе, она, откровенно говоря, полагала, что имеет все основания выбрать и место проведения медового месяца. К Корнуоллу она испытывала особое, сентиментальное влечение, поскольку еще ребенком побывала несколько раз на тамошних морских курортах. Именно его миссис Кроу и выбрала теперь в качестве их сладкого прибежища. Мало того, она даже определилась с конкретным местом, предпочтя прочим домик у Ньюки — в силу счастливых ассоциаций. Нетрудно представить, что испытала новобрачная, когда на пороге счастливейшей ночи ее желания наткнулись на противодействие.

Здесь достаточно будет сказать, что медовый месяц не вполне оправдал те ожидания, что возлагали на него оба супруга. Выказывая внимание к жене, Кроу водил ее по всем достопримечательностям французской столицы, обедал с ней в лучших из тех ресторанов, которые только мог себе позволить, и угождал так, как только умел. Но случались периоды, когда его поведение в отношении миссис Кроу оставляло желать лучшего. Иногда он исчезал на несколько часов кряду, а по возвращении не снисходил даже до объяснения причин отсутствия.

Разумеется, время тратилось не на тайные развлечения, а на беседы с самыми разными чинами судебной полиции, в особенности с офицером Шансоном, мужчиной хмурым и суровым, более напоминающим гробовщика, чем полицейского, и по сей причине известного как среди коллег, так и в криминальной среде под прозвищем Настройщик.

По одному уже только прозвищу можно понять, что, каковыми бы ни были его наружность и манеры, свое дело Шансон знал хорошо и, как говорится, держал ухо к земле. Тем не менее даже проведя в Париже месяц, Кроу не узнал ничего ни о местопребывании Мориарти, ни о его перемещениях.

Согласно некоторым свидетельствам бежать из Англии Профессору помог Жан Гризомбр. Согласно другим здесь, в Париже, к нему присоединились двое или трое членов банды. Вместе с тем имелись данные — полученные главным образом от информаторов Шансона, — из которых следовало, что Гризомбр потребовал от Мориарти покинуть Париж сразу после прибытия его подручных, и что на французской территории Профессор отнюдь не встретил радушного приема, из-за чего, в частности, его пребывание там сократилось до минимума.

В том, что Мориарти уехал из Франции, сомнений практически не оставалось, и в результате, собираясь домой, инспектор увозил с собой жалкие крохи полезной информации.

К концу медового месяца Кроу примирился с Сильвией, а по возвращении в Лондон настолько погрузился в рутину семейных и полицейских дел, что данное им себе обещание посадить Мориарти на скамью подсудимых отошло на второй план.

Тем не менее продолжающиеся визиты к Шерлоку Холмсу укрепили его в том, к чему он подбирался сам и во имя чего уже работал, а именно в том, что профессия детектива требует огромного багажа специальных знаний и новой организации. Столичная полиция воспринимала и осваивала современные методы крайне медлительно (например, система идентификации по отпечаткам пальцев, уже широко применявшаяся на континенте, стала использоваться в Англии только в начале 1900-х), а потому Кроу занялся выстраиванием собственных процедур и налаживанием собственных контактов.

Список последних рос особенно быстро. У Кроу был хирург, человек весьма поднаторевший в таком нелегком деле, как посмертное вскрытие, за время работы в больнице Святого Варфоломея. Другой медик трудился в больнице Томаса Гая и слыл специалистом в области токсикологии. В Хэмпстеде инспектор нередко обедал с одним первоклассным химиком, а расставаясь с ним, захаживал к живущему неподалеку и давно отошедшему от дел бывалому взломщику, безбедно доживавшему остаток дней благодаря скопленному неправедно запасу. На Хундсдитч-стрит его снабжали новостями двое вставших на путь исправления карманников. Немало информации поступало от дюжины божьих коровок[4] (о чем миссис Кроу даже и не догадывалась).

Были и другие: люди в Сити, знавшие много, если не все, о драгоценных камешках, предметах искусства, поделках из золота и серебра; три или четыре офицера из Веллингтонских казарм, обучавшие Кроу владению тем или иным видом оружия.

Короче говоря, Энгус Маккреди Кроу продолжал работать над собой, твердо следуя принятому однажды решению — стать лучшим детективом Скотланд-Ярда.

И вот в январе 1896 года Профессор объявился снова.


Шестого января, в понедельник, инспектор обнаружил у себя на столе пересланное комиссаром письмо с сопроводительной запиской, в которой предлагалось дать свои комментарии и поделиться относящимися к делу сведениями, если таковые имеются.


12 декабря 1895

От: Начальника отдела расследований

полиции города Нью-Йорка,

Малберри-стрит, Нью-Йорк, США

Кому: комиссару лондонской городской полиции


Досточтимый сэр,

Изучая происшествия, имевшие место в этом городе в сентябре и ноябре сего года, мы пришли к мнению, что в данном случае имели место факты мошенничества, направленного как против финансовых учреждений, так и против частных лиц.

События развивались следующим образом. В августе прошлого, 1894 года, в Нью-Йорке появился британский финансист, называвший себя сэром Джеймсом Мадисом и предлагавший свои услуги отдельным лицам, коммерческим компаниям, банкам и финансовым организациям. Мистер Мадис утверждал, что в его распоряжении имеется некая новая система для внедрения на коммерческих железных дорогах. Суть этой системы он объяснил нескольким инженерам-железнодорожникам, нанятым в качестве экспертов нашими лучшими компаниями. Согласно представленному ими заключению сэр Джеймс Мадис разрабатывал новый вид парового двигателя, обеспечивавшего не только большую скорость движения локомотива, но и повышенную плавность хода.

Из предъявленных документов следовало, что двигатель уже изготавливается в вашей стране, на одном из предприятий неподалеку от Ливерпуля. Цель мистера Мадиса заключалось в том, чтобы учредить в Нью-Йорке компанию, которая обеспечила бы новой системой также и наши железные дороги.

Всего частными лицами, банками, финансовыми организациями и железнодорожными компаниями было инвестировано в предложенный проект около четырех миллионов долларов. Деньги поступали на счета «Мадис компани», учрежденной под председательством сэра Джеймса. В состав совета директоров входили представители нашего делового мира, а также три англичанина, назначенных самим мистером Мадисом.

В сентябре сего года сэр Джеймс объявил, что ему требуется отдых, и выехал из Нью-Йорка к знакомым в Виргинию. В течение последующих шести недель трое британцев из совета директоров неоднократно совершали поездки из Нью-Йорка в Ричмонд и обратно. Во второй половине октября они в очередной раз отбыли к Мадису в Ричмонд, предупредив, что вернутся не ранее чем через неделю.

В конце ноября совет директоров, обеспокоенный отсутствием как Мадиса, так и его британских коллег, провел аудиторскую проверку, в результате которой вскрылась недостача в размере двух с половиной миллионов долларов и было принято решение обратиться в полицию.

Поиски Мадиса и его коллег не дали положительного результата, и теперь я прошу вашей помощи в получении любой информации касательно вышеупомянутого сэра Джеймса Мадиса.

Далее следовало описание Мадиса и трех пропавших соучредителей, а также некоторая сопутствующая информация. В Скотланд-Ярде, как и в полиции Сити, письмо вызвало немало усмешек и шуточек. Ни о каком сэре Джеймсе Мадисе никто, разумеется, не слыхал, но служителей закона изрядно удивила и позабавила наглость и дерзость мошенников, щегольски провернувших крупную аферу в чужой стране и оставивших в дураках еще одну правоохранительную службу.

Позволил себе улыбку и инспектор Кроу. Впрочем, чем больше он раздумывал над описанием Мадиса и его подручных, тем больше мрачных мыслей собиралось в голове инспектора.

Три британских директора компании Мадиса проходили под именами Уильяма Джейкоби, Бертрама Джейкоби и Альберта Пайка, и все трое соответствовали описаниям тех людей, что проживали некоторое время в Стивентон-Холле. К тому же имя Альберта Пайка звучало весьма похоже на имя Альберта Спира (того самого, который женился в Стивентоне на Бриджет Койл). Такая игра с именами выдавала наглость, свойственную как самому Мориарти, так и его подручным.

Внимание Кроу привлекло и описание самого Мадиса. По данным полицейского департамента Нью-Йорка, это был мужчина сорока с небольшим лет, энергичный, здоровой комплекции, с рыжеватыми волосами и слабыми глазами, требовавшими постоянного ношения очков — в данном случае в золотой оправе.

Само по себе это ничего не значило; инспектор хорошо знал, что Мориарти, по следу которого он шел в Лондоне, мог легко менять внешность и выступать в нескольких обличьях. В частности, Кроу уже доказал — разумеется, методом логической дедукции, — что высокий, сухощавый мужчина, воспринимаемый всеми как знаменитый Мориарти, автор трактата о биноме Ньютона и «Динамики астероида», есть всего лишь маска, которой пользуется человек более молодой, по всей вероятности, младший брат этого самого профессора. Но в кратком описании сэра Джеймса Мадиса имелась характерная деталь, связывавшая его с печально знаменитым «Наполеоном преступного мира». В разделе «Привычки и манеры» словесного портрета говорилось буквально следующее: «Странное и весьма редко встречающееся движение головы из стороны в сторону; привычка, похоже, неконтролируемая и напоминающая нервный тик».

— Уверен, это он, — сказал Кроу Холмсу.

О встрече инспектор попросил сразу же после того, как прочел письмо, и Холмс, верный данному обещанию, тут же ответил согласием и даже, заботясь о том, чтобы им не мешали, устроил для доктора Уотсона некий срочный вызов.

Кроу отправился на Бейкер-стрит с некоторым беспокойством. В предшествующие визиты состояние великого детектива произвело на него далеко не самое лучшее впечатление. Холмс выглядел изрядно похудевшим, раздражительным и болезненно возбужденным. В этот раз, однако, худшие опасения не подтвердились — маэстро дедукции был полон сил и энергии и демонстрировал свойственную ему живость мысли.[5]

— Уверен, это он, — повторил Кроу, хлопая кулаком по ладони. — Я это нутром чую.

— Боюсь, основание для вывода не вполне научное, мой дорогой Кроу, хотя в данном случае я согласен с вами по сути. Даты совпадают, описания тоже. Вы и сами указали на любопытную созвучность имен Альберта Пайка и Альберта Спира. Что касается двух других, то я посоветовал бы вам поискать в полицейских архивах двух братьев плотного телосложения и с фамилией, схожей с Джейкоби. Что же касается самого профессора, то я обратил бы внимание на одну деталь, в которой проявилась самоуверенность дьявольски изобретательного ума. Эта деталь…

— Инициалы?

— Да, да, конечно. — Холмс махнул рукой, словно отметая этот пункт как слишком очевидный. — Но не только…

— Фамилия?

В последовавшую за этим короткую паузу Холмс устремил на гостя внимательный и даже пристальный взгляд.

— Вот именно, — сказал он наконец. — Именно такого рода игры во вкусе Мориарти. Мадис есть…

— Анаграмма имени «Мидас», — расцвел, довольный собой, Кроу.

На аскетичном лице детектива застыла холодная усмешка.

— Верно. Все указывает на то, что Профессор вознамерился собрать значительные средства. С какой целью? Об этом я еще не думал. Разве что?..

Кроу покачал головой.

— Думаю, спекулировать на эту тему преждевременно и неразумно.

Вернувшись в свой кабинет, инспектор незамедлительно приступил к работе, результатом которой стал пространный рапорт на имя комиссара, к которому прилагалось прошение об откомандировании его, инспектора Кроу, в Нью-Йорк для консультаций с тамошними детективами, оказания им посильной помощи в задержании самозваного сэра Джеймса Мадиса и идентификации последнего как профессора Джеймса Мориарти.

Не остался без дела и сержант Таннер, получивший задание поискать в полицейских архивах братьев с фамилией, сходной по звучанию с Джейкобс.

Проинструктировав сержанта, Кроу невесело улыбнулся.

— Если не ошибаюсь, это их, янки, поэт — кажется, Лонгфелло — писал: «Жернова Господни мелют медленно, но верно». На мой взгляд, сержант, нам, детективам, следует в этом отношении брать пример с Господа. Надеюсь, вы не сочтете мои слова богохульством.

Отправляясь исполнять порученное, Таннер воздел очи. Переворошив бумаги, он обнаружил всего одну пару братьев по фамилии Джейкобс. Около двух лет назад братья получили срок, который отбывали в исправительном учреждении Колдбат Филдс. Поскольку тюрьма была затем закрыта, братьев скорее всего перевели в «Скотобойню», как называли исправительное заведение в Суррее. На сем Таннер и остановился, так и не узнав, что братья давно гуляют на свободе и в эти самые часы приступают к реализации грандиозного плана мести, должного потрясти самые основы как криминального, так и обыкновенного, нормального, мира. И все потому, что братья Джейкобс удостоились чести стать членами группы избранных, допущенных к самому Профессору.

Тем не менее поданный Кроу рапорт возымел должное действие. Двумя днями позже инспектора пригласили к комиссару, и не прошло недели, как мистер Кроу предстал перед супругой, дабы преподнести ей — по возможности в мягкой форме — ошеломляющую новость: он отправляется в Америку, разумеется, по делам и, вероятно, на месяц или около того.

Перспектива остаться одной в Лондоне не вызвала у миссис Кроу энтузиазма, и поначалу она даже произнесла несколько обидных слов в адрес мужниной работы, требующей постоянного его отсутствия. Впрочем, настроение изменилось, как только она осознала, какие опасности могут подстерегать возлюбленного по пути к далекому континенту. Далее за дело взялось воображение, так что в течение остававшейся до отплытия недели миссис Кроу несколько раз просыпалась посреди ночи взволнованная и едва ли не в истерике. Ей снилось, что дорогого Энгуса окружила орда улюлюкающих краснокожих, каждый из которых вознамерился снять с доблестного британского полицейского скальп. Сильвия Кроу не очень хорошо представляла себе, что же такое на самом деле скальп, и неопределенность в этом вопросе только добавляла ее ночным фантазиям ужаса и, как ни странно, окрашивала их в эротические тона.

Инспектору стоило немалых усилий развеять худшие из страхов супруги заверениями в том, что ни в какие контакты ни с какими индейцами он вступать не намерен, а большую часть времени проведет в городе Нью-Йорке, который не так уж сильно отличается от Лондона.

Впрочем, едва увидев с палубы парохода деревянные трущобы набережной Нью-Йорка, Кроу понял, что два города похожи между собой, как гвоздь на панихиду. Сходные черты, конечно, имелись, но основополагающий ритм, задающий тон жизни всего города, был здесь совсем другим.

Кроу прибыл в Америку в первую неделю марта после волнительного путешествия и несколько первых дней ощущал себя посторонним в бурлящем, не знающем покоя городе. «Считается, что здесь говорят на английском, — писал он жене в одном из первых писем, — но, по правде говоря, нигде в Европе я не ощущал себя таким чужаком, как здесь. Полагаю, тебе бы тут не понравилось».

Спустя какое-то время Кроу пришел к выводу, что различие заключается, прежде всего, в стиле жизни. Подобно Лондону, Нью-Йорк, видимо, отражал зияющую пропасть, разделившую богатых и бедных: невиданная, бьющая в глаза роскошь соседствовала с откровенной коммерциализацией и ужасающей нищетой, причем вся эта драма разыгрывалась одновременно на дюжине разнообразных языков артистами всех цветов кожи, как будто от всех народов мира зачерпнули по пригоршне, перемешали все хорошенько в плавильном тигле да и выплеснули в этот уголок Земли. Тем не менее, даже в тех городских кварталах, где нищета не только бросалась в глаза, но и била по прочим органам чувств, инспектор ощущал глубинную ноту надежды, полностью отсутствующую в Лондоне. Казалось, сам пульс города, его кипучая жизненная сила несет в себе и приносит в самые грязные его закоулки обещание лучшего.

Довольно быстро Кроу понял, что проблемы, встающие перед здешними полицейскими, весьма схожи с теми, которые не дают покою его коллегам в британской столице.

С интересом и отчасти с пониманием слушал он рассказы о наводнивших город бандах и о развернувшемся между ними жесточайшем соперничестве. Криминальная жизнь Нью-Йорка во многом напоминала криминальную жизнь Лондона, поскольку и ту, и другую порождали одни и те же пороки. Но уже через неделю инспектор познакомился с людьми иного сорта — финансистами, железнодорожными магнатами, банкирами и юристами, — в среде которых ему приходилось вращаться, дабы не терять надежды на поимку неуловимого сэра Джеймса Мадиса. И эти люди оказались во многих отношениях не менее жестокими, чем самые отъявленные знаменитости уголовного мира Нью-Йорка.

Знакомство с криминальными методами Мориарти позволило Кроу оценить ситуацию свежим взглядом. Приступая к работе с теми, кто оказался замешанным в Великое Железнодорожное Мошенничество — как окрестили историю газетчики, — инспектор поначалу вовсе не думал о Мадисе. Гораздо больше его интересовали трое других, Пайк и братья Джейкобс. Постепенно, проведя много часов в беседах с расстроенными, проявляющими понятное нетерпение бизнесменами, Кроу смог составить психологический и физический портрет трех так называемых директоров, а затем и сэра Джеймса Мадиса. К концу мая у него уже не осталось сомнений в том, что Мадис и профессор Джеймс Мориарти есть одно и то же лицо, а Пайк и братья Джейкобс — ближайшие подручные того, кого Холмс назвал «Наполеоном преступного мира».

Продолжая поиски Мадиса-Мориарти, Кроу покинул Нью-Йорк и отправился в Ричмонд, штат Виргиния,где мошенники устроили свою последнюю американскую штаб-квартиру. К началу июля инспектор сложил еще одну часть паззла, проследив заключительные передвижения шайки Мадиса до Омахи. Там след исчезал. Создавалось впечатление, что однажды вечером четверо мужчин зарегистрировались в отеле «Блэкстоун» и потом испарились.

Кроу, однако, был уверен, что Мориарти не уехал из Америки, и что дальнейшими его поисками должно заниматься ведомство генерального прокурора. По возвращении из Ричмонда он вместе с шефом детективного отдела полицейского департамента Нью-Йорка поехал в Вашингтон, откуда во все отделения полетело срочное уведомление: доложить о появлении богатого мужчины средних лет в сопровождении трех спутников, подозреваемых в принадлежности к криминальным элементам.

Шли недели, но ответов на уведомление не поступало, и к середине августа Кроу начал готовиться — без большого, надо сказать, желания — к возвращению в Ливерпуль, домой, к жене. Однако в разгар подготовки из офиса генерального прокурора пришла телеграмма, получив которую детектив помчался в Вашингтон. Там ему сообщили о подозреваемом, богатом французе Жаке Менье, сумевшем за относительно короткое время внедриться в уголовный мир Сан-Франциско. Туда уже отправили специального агента.

Описание Менье и его спутников — среди них был и китаец — отозвалось в голове инспектора целой симфонией аналогий. На этот раз Кроу не сомневался, что цель близка. Азарт охотника горячил кровь. В тот же вечер, договорившись о встрече в Сан-Франциско с агентами генеральной прокуратуры, инспектор оказался в вагоне отправляющегося на запад скорого поезда «Юнион Пасифик».

Инспектор не мог и предполагать, что за ним кто-то наблюдает, а потому и не обратил внимания на едущего в другом вагоне того же поезда одного из ближайших подручных Мориарти — пронырливого, напоминающего хорька коротышку по имени Эмбер.


В Сан-Франциско Жак Менье — или Джеймс Мориарти, если вам угодно — дважды прочитал полученную от Эмбера телеграмму и, выдохнув сквозь стиснутые зубы, посмотрел на китайца Ли Чоу. Глаза его, гипнотической силы которых страшились многие, опасно блеснули.

— Кроу, — прошептал он чуть слышно, но с явной ненавистью. — Время пришло. Кроу вышел на наш след, и я уже проклинаю себя за то, что не прикончил его в ту ночь в Сандринхеме.

Голова его задвигалась вперед-назад, медленно и плавно, как у змеи. Мориарти понимал, что может выдать себя этим жестом, но поделать ничего не мог.

— Задерживаться здесь для того, чтобы дать ему бой, я не стану. Как и не стану выплясывать утреннюю джигу перед каким-то презренным скотом. — Он помолчал, потом откинул вдруг голову и громко рассмеялся. — Настало время возвращаться. К счастью, братья Джейкобс уже в Лондоне. Пришли ко мне Спира, Чоу. Нужно снять все наши деньги — Америка щедро поделилась с нами своим богатством. Мы пустим их в дело, используем против тех, кто думал, будто может предать нас. Пришли Спира и займись сборами. В нашем распоряжении двадцать четыре часа. Не успеем — потянем тюремную лямку. Наши друзья в Европе скоро узнают, каково это, идти против меня.

— Плофессол, — вставил, воспользовавшись паузой, Ли Чоу, — плослый лаз в Лондоне вы…

— То было тогда, — перебил его Мориарти. — Сейчас — другое. На этот раз наши коварные европейские союзники будут приведены к покорности, а Холмс и Кроу познают горький вкус мести. Все, иди за Спиром.

В результате, когда Кроу прибыл наконец в Сан-Франциско, француза Менье уже и след простыл. В полиции подтвердили лишь одно: что он исчез с приличной суммой, собранной в переулках и укромных уголках Варварского берега[6] и Чайнатауна.

Энгус Маккреди Кроу опять опоздал — на несколько часов. Почти в отчаянии он начал складывать вещи, и лишь одна звездочка освещала потемневший горизонт — мысль о том, что в доме 63 по Кинг-стрит его ждет дорогая супруга.

Инспектор не знал, что уже помечен, вместе с еще пятью людьми, как мишень для Джеймса Мориарти, вознамерившегося не только отомстить врагам, но и осуществить хитроумный план, рассчитанный на достижение вершины криминальной власти.

Глава 2 ВОССОЕДИНЕНИЕ

Ливерпуль и Лондон:

понедельник, 28 сентября — вторник, 29 сентября 1896


Казалось, сам воздух возвещал приближение Англии, хотя до входа в Мерсей оставался еще едва ли не день пути. Мориарти понимал, что это всего лишь игра воображения, но что-то входило в него с дыханием, разносилось с кровью по телу и отзывалось волнительной дрожью. Он прислонился к поручням, вглядываясь в раскинувшееся впереди сияющее безбрежье моря, — неподвижная, одинокая фигура в застегнутом на все пуговицы пальто с поднятым воротником, рука в перчатке на спасательном круге с красной надписью «Аурания. Кьюнард».

Он был в своем естественном обличье, и многие наверняка бы удивились, узнав, что этот плотный, статный, широкоплечий мужчина может с помощью макияжа и нехитрых приспособлений без особого труда перевоплотиться в высокого, сгорбленного, сухощавого человека с большой лысиной и глубоко запавшими глазами, человека, в котором просвещенная часть общества узнала бы знаменитого профессора математики, оскандалившегося преподавателя, ушедшего в отставку, чтобы прославиться уже на другом, криминальном поприще, человека, названного «Наполеоном преступного мира».

А еще они вряд ли поверили бы, что в Вашингтоне и Сан-Франциско его знали как рыжеволосого британца, сэра Джеймса Мадиса, и представительного, влиятельного гостя из Франции, Жака Менье.

Тем не менее все эти люди были воплощениями одной и той же личности, одного ума и тела — хитрого и ловкого Джеймса Мориарти, младшего из трех братьев Мориарти, более известного преступному сообществу Европы под кличкой Профессор.[7]


Штурвальный на мостике слегка подкорректировал курс, и деревянная палуба под ногами едва ощутимо задрожала, а Мориарти подумал, что вот так же, как рулевой, и он вскоре, как только ступит на британскую землю, изменит жизнь и судьбу нескольких людей.

Да, нужно признать, случится это немного раньше, чем он планировал. Еще бы год, и его состояние удвоилось. Впрочем, жаловаться было не на что, поскольку сумма, снятая в свое время с банковских счетов в Англии и Европе, и без того возросла вчетверо. Сначала благодаря «Мадис компани» в Нью-Йорке, потом — за счет мошеннических операций в Сан-Франциско.

Он снова потянул носом воздух, с почти чувственным удовольствием вбирая знакомую сырость. Во время этой, второй со времен Рейхенбахского водопада, ссылки ему очень недоставало Англии, в особенности Лондона с его привычным запахом дыма и сажи, шумом кэбов, криками продающих газеты мальчишек и уличных торговцев, звуками знакомой английской речи — арго близких ему людей.

Но и за границей время прошло не впустую.

Взгляд, скользнув по искрящейся под лучами солнца воде, ушел к горизонту. Он и сам считал себя в некотором смысле глубоководным хищником, кем-то вроде акулы. Большой, молчаливой, быстрой, всегда готовой вцепиться в добычу.

Профессор вспомнил, как они обошлись с ним, эти четверо повелителей преступного мира Европы, всего лишь два с половиной года назад бывшие его гостями в Лондоне, и по жилам прокатилась горячая волна гнева.

Они приехали тогда по его приглашению — здоровенный немец Шлайфштайн; француз Гризомбр с походкой учителя танцев; плотный, солидный итальянец Санционаре, и тихий, скрытный испанец, Эстебан Зегорбе. Они явились с дарами, выказав уважению как ему лично, так и его мечте об огромной криминальной сети, которая опутала бы всю Европу. Но потом — из-за малюсенькой ошибки с его стороны и вмешательства этого проклятого Кроу — все вдруг изменилось. Не прошло и месяца с тех пор, как эти люди клялись в верности идеям всеевропейского хаоса, и вот они же отказали ему в помощи и содействии.

Да, Гризомбр помог выбраться из Англии, но очень скоро дал понять, что ни он сам, ни его сообщники в Германии, Италии и Испании не готовы предоставить беглецу убежище или признать его главенство.

Вот так и умерла мечта. Что ж, кое-какой урок он все же для себя извлек: поступавшие из старого мира сообщения, рассказывали одну и ту же печальную историю мелочных дрязг, ссор и полного отсутствия какого-либо контроля.

Новый план рождался постепенно, в то самое время, когда сэр Джеймс Мадис сколачивал новое состояние в Нью-Йорке, а Жак Менье чуть позднее в Сан-Франциско. Конечно, было бы намного легче просто вернуться в Лондон, утвердиться на прежнем поприще и затем организовать, осторожно и незаметно, не привлекая к себе внимания, четыре одновременных убийства в Париже, Риме, Берлине и Мадриде. Потом, так же легко и без лишнего шума, расправиться с Кроу и Холмсом, избавиться от первого предпочтительнее свинцом, от второго — сталью. Мориарти уже давно понял — окончательный успех невозможен без устранения Шерлока Холмса. Но такая расправа была бы не в его духе.

Существовал иной, лучший путь. Более коварный, более скрытный. Чтобы встать во главе уголовного подполья запада, ему требовался европейский криминальный квартет. Иностранные лидеры в качестве помощников были нужны для того, чтобы наглядно показать, продемонстрировать с полной, уничижающей ясностью, что в Европе есть только один настоящий криминальный гений, и чтобы ни у кого не осталось сомнений в том, кто он. Изощренный план требовал внимания, осторожности и финансовых вложений, но Мориарти знал — все сработает. Потом будут другие планы, нацеленные не на уничтожение, но на полную дискриминацию Кроу и Холмса в глазах всего мира. Он улыбнулся про себя. Два эти символа истеблишмента, власти, закона и порядка пройдут дорогой скорби и падут — вот в чем ирония! — по причине слабостей и изъянов собственной натуры. Пригладив ладонью густую копну волос, Мориарти повернулся и медленно, неверной походкой направился по качающейся предательски палубе к своей каюте на корме парохода, где его ждал Спир.

Почти каждый вечер после обеда — а обедали они в четыре часа по корабельному времени — первый подручный Мориарти выходил из своей каюты третьего класса и незаметно проскальзывал в каюту хозяина. Вот и сейчас он стоял у койки Профессора, большой, плотного сложения мужчина с переломанным носом и чертами, не лишенными приятности, но изуродованными длинным, рваным шрамом, пересекавшим правую сторону лица.

— Задержался на прогулочной палубе. Помоги-ка мне снять пальто. Тебя никто не заметил?

— Меня никто не заметит, пока я сам этого не захочу. Вам ли не знать, Профессор? Как себя чувствуете? Не укачало?

— Не могу сказать, что сильно расстроюсь, когда сойду наконец с этой посудины на твердую землю.

Спир коротко рассмеялся.

— Могло быть хуже. Уверяю вас, бесконечная лестница уж никак не лучше.

— Тебе виднее, Спир. Тебе виднее. Я, к счастью, близкого знакомства с топчаком[8] избежал.

— Лучше и не надо. Но если вас когда-нибудь поймают, будете упражняться каждое утро.

Мориарти сдержанно улыбнулся.

— Несомненно. Но то же самое ждет и тебя. — Он сбросил пальто. — Как Бриджет, ей легче? — Тон, каким это было сказано, подошел бы сквайру, осведомляющемуся о здоровье одного из своих арендаторов.

— Все так же. Как вышли из Нью-Йорка, так и не встает. Лежит пластом.

— Ничего, это скоро пройдет. Девушка она хорошая. Надеюсь, ты за ней присматриваешь.

— Стараюсь, как могу. — Спир грубовато усмехнулся. — Бывают дни совсем плохие, и тогда ей кажется, что она уже не встанет. Их там несколько таких, внизу. И запашок, скажу вам, мог бы быть лучше. Ну ничего, о ней я позаботился.

— Да, друг мой, брак — это не только четыре голых ноги в постели.

— Оно, может, и так, — неохотно согласился Спир и уныло вздохнул. — Но когда задница чешется, ее лучше почесать.

Профессор снисходительно улыбнулся.

— Ты давно видел Ли Чоу? — спросил он, внезапно меняя тему разговора.

Сам Мориарти путешествовал первым классом под именем Карла Никола, профессора права из какого-то захудалого американского университета — так по крайней мере было написано в поддельных рекомендательных письмах. Спир с женой довольствовались третьим — их связь с хозяином должна была оставаться тайной. Хуже всех пришлось Ли Чоу — его записали матросом на все время рейса.

Спир ухмыльнулся.

— Видел вчера утром. Бедняга драил палубу, и вид у него был, как у крысы, угодившей в бочку с дегтем. Настоящий пират, как в книжке мистера Стивенсона. Помните, Профессор, вы нам читали про остров сокровищ? Я уж подумал шутки ради взять перо с бумагой да нарисовать ему черную метку.

— Никаких глупостей, — сурово оборвал его Мориарти. — Черной метки заслуживают многие, но со своими так шутить не позволено.

Пристыженный, Спир опустил голову. Подшучивание над простоватым китайцем стало для него чем-то вроде хобби. В каюте повисло молчание.

— Ну что ж, — вздохнул наконец Спир. — Загляну к вам сегодня последний раз. Завтра будем в Ливерпуле.

Мориарти кивнул.

— Будем надеяться, Эмбер добрался благополучно, а братья поняли все правильно и сделали как нужно. Сможешь поговорить с Ли Чоу до прибытия?

— Обязательно.

— Если все пройдет хорошо, то Эмбер будет ждать его за верфью. Как только получит расчет, пусть сразу же туда и отправляется. Они завтра же поедут в Большой Дым.[9] Там все уже должно быть готово.

— А мы?

— Меня встретит один из братьев. Другой будет ждать вас с Бриджет. Отдохнем, переночуем в Ливерпуле. Джейкобсы поделятся последними новостями. Обсудим, что делать дальше.

— Возвращаться всегда приятно.

— Многое изменилось, Спир. Будь готов к этому.

— Я готов. Чудно… Вот уж не думал, что буду скучать по мостовым да туманам. Все-таки есть что-то такое в Лондоне…

— Знаю… — Мориарти замолчал, словно уйдя вдруг в какие-то свои мысли. Волна воспоминаний принесла звуки и запахи улицы, текстуру жизни большого города. — Хорошо, — тихо обронил он, — тогда до завтра. Увидимся в Ливерпуле.

У двери каюты Спир покачнулся, но удержался, выставив ногу вперед.

— Добыча в надежном месте?

— В надежном. Почти как в банке Англии.

— Они будут спрашивать…

— Пусть спрашивают. — Профессор бросил взгляд на шкафчик, в котором стоял кожаный кофр, путешествовавший с ним от Сан-Франциско.

Когда Спир вышел, Мориарти открыл шкафчик и, подавив желание вытащить сундучок в каюту, откинул крышку и воззрился на содержимое. Он не питал иллюзий в отношении богатства. Оно давало власть и защищало от большинства опасностей, бед и несчастий, поджидающих человека в этой юдоли скорби. Если правильно им распоряжаться, богатство могло приносить еще большее богатство. Его предприятия в Лондоне, как легальные, так и нелегальные, разграблены и закрыты — об этом позаботился Кроу. Что ж, содержимого сундучка хватит, чтобы выстроить новую империю, сплести новую паутину, привести к послушанию заупрямившихся чужаков. А потом, как будто заработает некая магическая формула, начнет удваиваться — снова, снова и снова.

Там же, в шкафчике, находился и второй предмет багажа: герметично закрывающийся лакированный чемоданчик, напоминающий те, которыми часто пользуются армейские офицеры и правительственные чиновники в Индии. Проведя ладонью по гладкой крышке, Мориарти улыбнулся про себя — здесь он держал все необходимое для изменения внешности: одежду, парики, накладные волосы, обувь, ремни, напоминавшие плечевую портупею и придававшие ему некоторую сутулость, и корсет, помогавший выглядеть более сухощавым и добавлявший сходства со старшим братом. Здесь же хранились краски, пудра, мази и прочие предметы обширного арсенала обмана.

Закрыв шкафчик, Профессор повернулся и посмотрел на стоявший у койки последний предмет багажа: дорожный сундук «саратога», многочисленные отделения которого были заполнены обычной одеждой и прочими вещами повседневного употребления.

Подойдя к нему, Мориарти вынул висевшую на цепочке ключницу, выбрал нужный ключ, вставил в латунный замок, повернул и поднял тяжелую окованную крышку.

В первом, верхнем, отделении лежал автоматический пистолет «борхардт», подаренный немцем Шлайфштайном на встрече континентального союза, состоявшейся двумя годами ранее. Под оружием покоились две книги в солидном кожаном переплете и деревянный ящичек с почтово-письменными принадлежностями: писчей бумагой (в том числе и со штампами различных отелей и заведений — кто знает, что и когда может пригодиться?), конвертами, карандашами и ручками, в том числе двумя золотыми авторучками «вирт».

Мориарти взял одну из книг и ручку и, опустив крышку, прошел к небольшому креслу, надежно привинченному к полу каюты.

Устроившись поудобнее, он открыл книгу и перелистал несколько страниц, исписанных аккуратным убористым почерком. Кое-где текст перемежался картами и диаграммами. Книга была заполнена примерно на три четверти, но любопытствующий посторонний, доведись ему заглянуть в сей манускрипт, ничего бы в записях не понял. Сплошной текст прерывался лишь там, где требовалось написание заглавной буквы. В некоторых местах такие цепочки растягивались на три и даже четыре строчки, как будто писавший выполнял некое упражнение в каллиграфии. Здесь не было читаемых слов — ни на английском, ни на каком-либо ином языке. Применяемый Мориарти шифр представлял собой пример хитроумной полиалфавитной системы, основанной на трудах Блеза де Виженера[10] и дополненной изобретательным Профессором несколькими искусными вариациями.

В данный момент содержание Мориарти не интересовало. Рассеянно пролистав записи, он добрался до последней части, состоявшей из десяти-двенадцати страниц и еще не законченной. Масть эта разделялась на секции из трех-четырех страниц с заголовком из одного слова.

Написанные прописными буквами слова представляли собой, если их расшифровать, имена. Имен было шесть: ГРИЗОМБР. ШЛАЙФШТАЙН. САНЦИОНАРЕ. ЗЕГОРБЕ. КРОУ. ХОЛМС.

Следующие два часа Мориарти провел в работе с записями, которые внимательно перечитывал, над которыми размышлял и в которые вносил небольшие поправки и дополнения в виде маленьких рисунков и диаграмм. Основное внимание он уделил разделу, посвященному Гризомбру. Человек наблюдательный и благословенный талантом прочтения шифров, вероятно, заметил бы неоднократное повторение нескольких слов: Лувр, Джоконда, Пьер Лабросс. Присутствовали здесь также некие математические расчеты и примечания, представляющие собой, по всей видимости, временную шкалу:

Шесть недель на копию.

Замена на восьмой неделе.

Выждать месяц до обращения к Г.

Г. должен закончить в течение шести недель от приема заказа.

К сему Профессор добавил последнее примечание. Будучи расшифрованным, оно читалось так: Явить правду Г. в течение одной недели. Привести к послушанию Ш. и С.

Закрыв книгу, Мориарти улыбнулся. За улыбкой последовал смешок, а затем и громкий смех. План против Гризомбра обретал очертания.


Проходившую через ливерпульские доки эстакадную железную дорогу местные жители называли не иначе как портовым зонтиком, поскольку именно под ней искали убежища в непогоду идущие с работы или на работу здешние грузчики и прочие служащие. В этой своей дополнительной роли выступила она и утром 29 сентября 1896 года, когда затянувшуюся сушь прервал легкий, теплый дождик.

Нагрянувшее внезапно ненастье ничуть не охладило пыла столпившихся на прогулочных палубах пассажиров «Аурании», у которых вид огромного ливерпульского порта — уступавшего по величине только лондонскому — вызвал понятный восторг.

Стороннему, находящемуся на берегу наблюдателю 4000-тонный пароход представлялся весьма любопытным, почти живым созданием с блестящей от брызг красной трубой, изрыгающим клубы дыма и устало, но с облегчением вздыхающим после долгого и утомительного путешествия.

«Аурания» пришвартовалась сразу после полудня. Дождик к тому времени прекратился, и на затянутом серой пеленой небе пролегли рваные голубые полосы, словно кто-то протянул по нему когтистую лапу.

Бертрам Джейкобс прибыл к причалу в тот самый момент, когда пароход начал швартоваться, и с нескрываемым интересом наблюдал за начавшейся разгрузкой багажа.

Брат Бертрама, Уильям, наблюдал ту же картину, но с другого места, расположившись ярдах в трехстах пятидесяти от причала. В порт братья добирались раздельно, строго исполняя полученные от Профессора инструкции.

Оба молодых человека вполне преуспели в жизни и при необходимости могли позаботиться о себе сами. Аккуратно, с легким намеком на щегольство, одетые, они легко сошли бы за сыновей какого-нибудь уважаемого представителя среднего класса или даже, при определенных обстоятельствах, за богатеньких жуиров. Ничто в ясных голубых глазах и тонких чертах лица не выдавало происхождения братьев, родители и более дальние предки которых принадлежали к низшему криминальному классу (их отец, фальшивомонетчик несравненного таланта, закончил свои дни за решеткой, а два дяди были обычными уличными хулиганами со склонностью к неоправданной жестокости). Братья с детства держались вместе, поднявшись по ступенькам криминальной иерархии от искусных карманников до высококлассных мошенников. Мориарти держал Джейкобсов на особом счету, лично следил за их обучением и заботился о том, чтобы они освоили не только основы своего ремесла, но и предметы довольно необычные, такие как культура речи и этикет, поскольку видел в обоих людей смышленых и представляющих немалую ценность.

Оба брата точно знали, кому обязаны своим нынешним положением и кто их хозяин. Если бы не Мориарти, они не получили бы возможностей для хорошего старта и скорее всего до сих пор отбывали бы срок в Стиле, «Образцовой»[11] или на «Скотобойне», где, как наивно полагали полицейские власти, близнецы и находились в данный момент.

По трапу потянулись первые пассажиры, и толпа встречающих заволновалась. Друзья и родственники шумно и радостно приветствовали друг друга — одни со слезами на глазах, другие крепким мужским рукопожатием. Какой-то святоша, упав на колени, громогласно благодарил Всевышнего за благополучное возвращение. Посреди всей этой счастливой суеты проницательный взгляд Бертрама заметил нескольких девиц определенного рода занятий, высматривавших среди сошедших на твердую землю — как пассажиров, так и членов команды — клиентов, готовых щедро заплатить за предложенные услуги. Выглядели эти «божьи коровки» весьма аппетитно, а душок вульгарности лишь добавлял им привлекательности, и Бертрам пожалел, что лишен возможности уделить им часть своего внимания.

Уильям, отыскивавший в толпе Спира и Бриджит, раньше заприметил другую знакомую фигуру — Ли Чоу старательно помогал с багажом грузному, одетому в черное путешественнику. В какой-то момент глаза их встретились, но Ли Чоу не подал и виду, что узнал старого приятеля. Пассажиры торопились, и на набережной уже образовалась внушительная горка из узлов, свертков, чемоданов, кофров, сундуков и ящиков. Мелькавшие тут и там матросы и носильщики перебрасывались не самыми приятными для нежного слуха словечками и нисколько не обращали внимания на протесты утонченных дам и их спутников. Кэбы и тележки, подводы, фаэтоны и тарантасы подъезжали к пристани, принимали пассажиров и багаж и спешно отъезжали, освобождая место для других. И все это сопровождалось шумом и толкотней, добродушными возгласами, сердитыми приказаниями, шутками, жестами и другими проявлениями бурной активности.

Мориарти спустился по трапу около половины второго — типичный чужестранец, человек свободной профессии, впервые ступивший на английскую землю и слегка ошарашенный происходящим вокруг. С ним было два носильщика, которым он постоянно раздавал какие-то указания, призывая к осторожности и не забывая добавлять гнусавости, характерной для обитателей центральных американских штатов.

Пробившись к трапу, Бертрам Джейкобс протянул руку и, негромко поздоровавшись, предложил Профессору проследовать к тарантасу, дожидавшемуся их в сторонке весь последний час. Он с удовлетворением заметил, что Мориарти успел улыбнуться вознице, в роли которого на сей раз выступал Харкнесс, служивший хозяину еще в старые добрые времена.

Носильщики сложили багаж, а Мориарти убедительно изобразил растяпу, не знающего, сколько нужно заплатить за услугу. Сценка закончилась тем, что Бертрам, подыграв хозяину, расплатился с носильщиками из собственного кармана.

Лишь когда все уселись и Харкнесс тронул лошадей, Мориарти откинулся на спинку сиденья и заговорил нормальным голосом:

— Ну вот я и вернулся. — Он помолчал, словно оценивая мысленно собственное высказывание. — Где мы разместились?

— В «Сент-Джордже». Эмбер сказал, что вы не хотите особенной роскоши и лишнего шума. Как все прошло? Без приключений?

Мориарти кивнул и едва заметно улыбнулся.

— С погодой не повезло. Бриджет уже боялась, что сыграет в ящик, не добравшись до берега. «Сент-Джордж» — хорошее заведение, а немного комфорта не повредит. Думаю, одного дня будет достаточно, чтобы твердо встать на ноги. Одного дня и стаканчика чистого бренди.

— Да еще, наверное, просторной постели.

— Не такой уж, похоже, и просторной, — усмехнулся Профессор. — Я всегда плохо сплю в первую ночь после морского путешествия. Как Эмбер?

— Отвезет Ли Чоу в Лондон. Как и было условлено.

— Твой брат?

— Доставит в отель Спира с женушкой. Комната у них на той же площадке, что и ваша. Мы с Биллом будем напротив, так что сегодня все держимся кучкой. О вас тут никто не слышал. Ни тут, ни там. И полицейских поблизости не было. Все тихо и спокойно.

— Харкнесс?

— Устроился где-то возле конюшен. Вечером отправится в Лондон. Мы поедем завтра утром поездом.

Уютно покачиваясь в такт движения кэба, Мориарти выглянул в окошко, как человек, живо впитывающий пейзажи новой для него страны.

— Ливерпуль почти не изменился, — пробормотал он так тихо, что его услышал только Джейкобс. — По-моему, даже девки те же, что я видел здесь, когда был еще мальчишкой.

Район порта с его теснящими одна другую пивными и колониями проституток, обслуживавших моряков со всего света, оставался позади.

— Здешняя недвижимость — хорошее вложение, — заметил Джейкобс.

— Говорят, акр земли в районе ливерпульских доков приносит доход в десять раз больший, чем сто акров лугов в Уилтшире.

— Наверное, так и есть. Здесь и пашни немало.

— И кое-чего еще, — задумчиво пробормотал Мориарти.

Они свернули на широкую, важную Лайм-стрит и вскоре остановились перед отелем «Сент-Джордж». Прибытие гостей изрядно всполошило носильщиков и прочий персонал. Мориарти записался под вымышленным именем, назвав в качестве домашнего адреса какой-то академический институт в Америке.

Для своего хозяина братья зарезервировали лучшие в отеле апартаменты, включавшие в себя гостиную, просторную спальню и отдельную ванную. Из окон открывался вид на оживленную улицу внизу.

Носильщики доставили багаж и откланялись, а Мориарти первым делом любовно провел ладонью по кожаному кофру, как будто тот сам по себе являлся ценнейшим предметом искусства.

— У меня для вас небольшой сюрприз, Профессор, — усмехнулся Бертрам, как только за носильщиками закрылась дверь. — Прошу извинить.

Мориарти кивнул и потянулся за бутылкой «хеннесси», прибывшей вместе с багажом. Он чувствовал себя разбитым и усталым, что было, как ему представлялось, следствием напряжения и долгого морского путешествия.

Впрочем, настроение быстро улучшилось, когда Бертрам открыл дверь, и в комнату вошла Сэлли Ходжес.

— Как хорошо, что ты вернулся. — Сэл шагнула к Профессору и нежно расцеловала его в обе щеки.

В большой криминальной семье Мориарти Сэлли Ходжес занимала особенное место — в ее распоряжении находились как уличные проститутки, так и бордели, в том числе знаменитый «Дом Сэл Ходжес» в Вест-Энде; она поставляла молодых женщин для его личных утех, а порой, не столь уж и редко, сама исполняла обязанности первой любовницы.

Сэл и теперь, в тридцать с лишним, оставалась весьма привлекательной женщиной с медно-рыжими волосами и пропорциональной фигурой, которую не стеснялась демонстрировать в наилучшем виде. Сейчас на ней было синее бархатное платье, умеренно скромное, но дающее представление о скрывающихся под ним достоинствах.

Мориарти отступил, словно для того, чтобы оценить ее получше, и по его губам скользнула игривая улыбка.

— Так ты хранила мне верность.

— Это было нелегко, Джеймс. — Сэлли Ходжес была одной из тех немногих, кому позволялось безнаказанно называть его по имени. — Лучшие деньки в прошлом, и ты это знаешь. Теперь у меня в Лондоне только одно заведение, а уличных девушек после твоего отъезда уже никто не контролирует.

— Но?..

— Но я всегда с удовольствием согрею для тебя ужин — ты только выбери вечер.

Она сделала шаг к Профессору, который в свою очередь чуточку подался назад. Проявлять к женщинам избыток чувств в присутствии посторонних он считал блажью и предпочитал в таких ситуациях держать дистанцию. В этот момент из коридора донесся шум, известивший о прибытии Уильяма Джейкобса и Спиров.

Далее последовали рукопожатия и объятия, поцелуи и перешептывания между женщинами. В появившиеся на столе стаканы щедро полилось бренди.

Когда оживление немного спало и Бриджет, осунувшаяся и слегка зеленоватая, наконец села, Берт Спир предложил тост.

— За благополучное прибытие.

Все согласно закивали. Мориарти обвел взглядом небольшую компанию.

— За благополучное прибытие, — повторил он. — И за победу над теми, кто против нас.

— Аминь, — пробормотал Спир.

— Чтоб им пусто было, — сказал Уильям Джейкобс, поднимая стакан.

— Чтоб им гнить в сырой земле, — добавил Бертрам Джейкобс.

Женщины согласно закивали и решительно, как будто от этого зависела их жизнь, выпили. Бертрам тут же потянулся за бутылкой, и стаканы пустовали недолго.

Через некоторое время Сэл Ходжес, поймав взгляд Мориарти, предложила Бриджет уединиться, дабы не мешать мужчинам заниматься делами.

Едва женщины удалились, как Мориарти посмотрел поочередно на братьев.

— Итак, что вы сделали? Рассказывайте.

Роль докладчика взял на себя Бертрам.

— Дом подготовлен — это самая лучшая новость. Уютное гнездышко,[12] так это теперь называют. Расположение хорошее, возле поместья Лэдброка, в Ноттинг-Хилле. Места много, хватит на всех. Есть небольшой сад и оранжерея. Вас мы представили как американского профессора, не слишком склонного к общению с соседями. Вы приехали заниматься, но какое-то время будете проводить на континенте.

— Хорошо. — Голова у Мориарти задвигалась вперед-назад. — С меблировкой закончили?

— Все, что вам нужно.

— Моя картина?

— Грез там, где сказал Эмбер. Висит в вашем новом кабинете, так что вы увидите его уже завтра.

Мориарти кивнул.

— А что наши люди?

Братья сразу посерьезнели и даже помрачнели.

— Про то, как дела у Сэл, вы уже слышали, — заговорил Бертрам. — Девочки разбрелись кто куда, некоторые работают по двое или трое. В остальном примерно то же самое. Наши прежние вышибалы держатся сами по себе, лучшие взломщики занимаются мелочевкой, барыги работают напрямую. Порядка нигде больше нет.

— Значит, полный контроль никто на себя не взял? — Голос Мориарти упал почти до шепота.

— Есть несколько групп, но все мелкие, не то, что в ваши дни. Никто не знает, куда идти.

— Хочешь сказать, все пущено на самотек? По постановке[13] никто не работает?

Профессору ответил Уильям.

— Иногда кое-кто пытается. Барыги что-то придумывают. Но редко…

— И кто еще?

— Поговаривали, будто французы сработали по постановке, когда обчистили с полгода назад «Месопотамию».[14]

— И еще немец… — начал Бертрам.

— Немец? Шлайфштайн? — Голос резко взлетел.

— Да. Ходил слушок, будто он ищет, чем бы побаловаться.

— Стервятники. Падальщики. А что там с нашими сычами?

Сычами Мориарти называл всю свою огромную армию нищих и дремал,[15] которых он использовал для сбора информации.

— Большинство прихватывают, кто что может.

— Сколько нужно времени, чтобы привлечь их на нашу сторону?

Бертрам пожал плечами.

— Если платить регулярно, думаю, за месяц вернем половину.

— Только половину?

— Все не так, как было, Профессор. Одни померли, другие исчезли. Кто-то надел робу…

— Понимаю, Кроу и кроты в мундирах роют, как всегда.

— Не только они. Стукачи тоже расстарались. Многих уже арестовали. Некоторые из лучших взломщиков предпочли даже отойти от дел.

— А экзекуторы?

— Этим деваться некуда. Они ж только и умеют, что курочить.

— Еще они умеют неплохо страх нагонять, сильны по части выпивки, да и шлюхи от них всегда в восторге, — заметил Мориарти без тени иронии.

— Одно без другого не бывает, — вступил в разговор Спир. — А где тот здоровяк, Терремант? Что с ним?

— Терремант работает сейчас в турецких банях, — ответил Бертрам, и лицо его просветлело. Именно Терремант, мужчина огромных размеров и соответствующей силы, сыграл едва ли не главную роль в побеге братьев из тюрьмы. — Остальные зарабатывают как могут, хватаются за все — только бы платили. Кое-кто не гнушается даже пьяных обирать. Я знаю одного сутенера в Дилли, так он привлекал двух парней, чтобы урезонили трех его девочек. Хотели работать самостоятельно. Я имею в виду девочек. Парни их переубедили.

С минуту Мориарти сидел молча, потом заговорил — задумчиво, тихо, словно обращаясь к себе самому.

— Если мы хотим жить хорошо, если хотим преуспевать, среди наших людей должен быть порядок. В то время в обществе должен быть беспорядок и хаос. — Он покачал головой — реалистичный пейзаж кисти братьев Джейкобс совсем не радовал.

Мориарти поднялся и подошел к окну. Солнце снова скрылось за тучами, плотными, темными и продолжающими наползать с запада. Снова моросило, и в тяжелом, душном воздухе ощущалось приближение грозы.

Постояв и, похоже, приняв какое-то решение, Мориарти повернулся и посмотрел на Спира.

— Когда вернемся в Лондон, твоя первая задача — найти Терреманта и еще человек пять-шесть, самых надежных. Посмотрим, на что они способны за регулярную плату. Эмбер займется сычами. Лондон был моим городом и снова им станет. Я не позволю, чтобы чужаки вроде Гризомбра или Шлайфштайна отнимали мой бизнес или залезали моим людям в карман. И не допущу, чтобы здесь всем командовал Кроу. — Он взглянул на Бертрама. — А что Холмс?

— Занимается своими делами.

Мориарти слегка подался вперед, став похожим на опасную, изготовившуюся к броску рептилию.

— Разберемся с одиночками — остальные подчинятся сами. Я вернулся с одной целью, и скоро это все поймут.


Сэлли Ходжес помогла Бриджет подняться из ванны и накинула ей на плечи большое полотенце. Сексуальные предпочтения у нее были самые обыкновенные, но, будучи женщиной опытной в своем бизнесе, она умела ценить чужую красоту. Пока Бриджет вытиралась и одевалась, Сэл внимательно наблюдала за ней.

Хорошее личико. Волосы и зубы тоже. Туловище, пожалуй, коротковато, но бедра крепкие и ножки стройные. Что и говорить, Берт Спир отхватил подружку не для забавы. Эта останется с ним надолго и радовать будет еще немало лет. Бриджет обладала особенной, природной похотливостью, той, что безотказно действует на мужчин. Той, что проявилась так явно сейчас, когда она надела короткие шелковые трусики, чулки и нижнюю юбку.

Сэл не питала иллюзий в отношении Бриджет. Эта — не пустоголовая цыпочка, годная только для постельных утех да для компании в холодный вечерок. Эта — штучка пожестче старых башмаков. Эта, если потребуется, может и горло перегрызть за своего мужчину. Сэл поняла ее сразу, как только увидела, — тогда Бриджет спасла Спира от конкурентов Мориарти.

Сколько воды утекло… Теперь Бриджет выглядела более зрелой, более уверенной. И спокойно болтала с Сэл о модных безделушках, бывших общей слабостью обеих женщин. Надев роскошное, с медным отливом платье, Бриджет не преминула сообщить, что купила его в Нью-Йорке.

— Так тебе понравилось в Америке?

— В общем, да, хотя последние недели пришлось нелегко. Но с таким, как Берт, другого и ждешь.

Сэлли рассмеялась.

— Вижу, морское путешествие пришлось тебе не по вкусу.

— Дело не только в нем. — Бриджет повернулась к Сэлли спиной. — Не поможешь со шнуровкой? Только сильно не затягивай. Нет, я все могу выдержать. Любые тяготы. Плохо то, что я Берту ничего пока не сказала.

Сэл еще раньше показалось, что груди у Бриджет вроде как полнее, чем раньше.

— Сколько? — спросила она, ничем не выдав удивления.

— По моим прикидкам, около двух месяцев. Скоро уже заметно станет. Как думаешь, Профессор рассердится?

— С какой стати? Люди для того и женятся, чтобы детей заводить.

— Ну, знаешь, всякое может случиться. Да, конечно, пока мы с Профессором, все будет хорошо, но Берт, он ведь такой — как начнет, так и не остановится, пока целый выводок не наплодит. А я не хочу, чтобы они закончили так же, как мои братья и сестры — в голоде да нищете, перебивались с хлеба на воду, ютились по углам, таскали лохмотья, ходили босые и померли детьми, потому что для их папаш домом был Брайдуэлл.[16] Нет, Сэл, я хочу, чтобы мои дети росли как надо. Берт — хороший человек, но долго ли все будет так продолжаться?

— Я знаю Профессора много лет, и он всегда по справедливости обращался с теми, кто верен и честен.

— Я и не сомневаюсь. Но ведь тебе бегать не приходилось, а мы сначала убежали из Лаймхауза, потом из того дома в Беркшире. Думала, остановимся во Франции, но нет. Сбежали из Нью-Йорка в Сан-Франциско. Мне там нравилось, но мы и оттуда уехали. Теперь вот возвращаемся в Лондон. Если повезет, ребенок родится там. — Она погладила себя по животу. — Но чем все закончится?

— Если я знаю Профессора, закончится тем, что он посчитается с иностранцами. А еще с Кроу и Холмсом.

Глава 3 УЮТНОЕ ГНЁЗДЫШКО

Лондон:

среда, 30 сентября — четверг, 29 октября 1896


Бедность еще держалась в Северном Кенсингтоне. Грязные, вонючие, перенаселенные очаги нищеты прятались за роскошными, растущими, как грибы после дождя, новостройками, наступавшими ровными колоннами в течение всей второй половины столетия. Появившиеся за последние четыре десятилетия громадины совершенно изменили облик и характер Хай-роуд, ведущей от Ноттинг-Хилла к Шефердс-Буш.

Самое сильное впечатление производил, пожалуй, Лэдброук-Истейт — самоуверенный и самодовольный квартал с церковью Святого Иоанна в центре, сдвоенными виллами с широкими палисадниками, богатыми фасадами и большими садами. Естественное влияние такого градостроительного стиля логично распространилось далее на восток, где вокруг Холланд-Парка и Ноттинг-Хилла возникла целая сеть так называемых «уютных гнездышек». Посреди этого бурьяна респектабельности сохранился тихий островок — Альберт-сквер,[17] — куда теплым вечером 30 сентября 1896 года два тарантаса доставили Мориарти и его компанию.

Из Ливерпуля они приехали поездом. Сидя в кэбе, Мориарти с любопытством всматривался в знакомые улицы Лондона, вид которых вызывал приятные — и не очень — ассоциации и воспоминания. День выдался жаркий, и проникавшие в экипаж знакомые резкие запахи возбуждали ностальгический аппетит. Те же запруженные пешеходами и каретами улицы — разве что теперь к привычным, на конской тяге, средствам передвижения добавились пока еще редкие самоходные. На главных улицах бедняки открыто соседствовали с богачами, а забитые товарами витрины дразнили неудачников. Здесь бился и почти физически ощущался пульс огромной империи; он не утихал — вовсе нет! — Мориарти убеждал себя, что слышит его.

Усталый, но приободрившийся духом, Мориарти впервые увидел свое новое жилище (дом номер 5 по Альберт-сквер) — одну из десяти сдвоенных вилл, расположенных вокруг огороженного зеленого участка. Однообразие мощеного тротуара скрашивали высаженные через равные промежутки молодые ясени. Уютное гнездышко. Крохотный мирок, замкнутый и самодовольный, упивающийся своим безмятежным достоинством, неторопливо кружащийся на неразгибающихся спинах горничных и невозмутимом угодничестве поваров, дворецких и гувернанток, был так же далек от реального мира Мориарти, как Виндзорский замок далек от пропахших потом фабрик, воровских кухонь и пивных.

Во многих отношениях здания на Альберт-сквер претендовали на оригинальность и исключительность. Уступая в размерах своим собратьям в Лэдброук-Истейт, они все же отличались от большинства лондонских домов более широкими палисадами, хотя их парадные входы с портиками и пятиэтажные фасады и выглядели некоторым перебором по части нескромности.

— Прямо-таки дворец герцога Севен-Дайлзского,[18] а? — Мориарти даже прищелкнул языком.

Менее чем в миле отсюда начинались кварталы, где на дюжину лачуг приходилась одна колонка и ни одного деревца, но проживавшие на Альберт-сквер милые леди и джентльмены не желали, чтобы им напоминали о существовании другого мира.

Сторонний наблюдатель, оказавшийся в тот вечер у дома номер 5, заметил бы среди приехавших двух женщин: одну высокую, с медно-золотистыми волосами, аккуратно убранными под летнюю шляпку, другую пониже, но одетую столь же модно. Обе вышли из кэба спокойно и с достоинством и сразу же, не задерживаясь, поднялись по ступенькам. Оставшиеся на тротуаре двое мужчин с видом знатоков осмотрели фасад, обменялись замечаниями, улыбнулись и покивали. Один, весь в черном, держал в руке шляпу. Густые волосы зачесаны назад. Профессор из Америки («Говорят, человек большого ума, но нелюдимый. Путешествует по Европе, а теперь вот и в Лондоне какие-то исследования будет проводить. Может, медицинские?») Второй повыше, погрубее, на загорелом лице шрам. Про таких говорят — «сырой алмаз».[19] Компаньон? Ассистент?

Два плотных парня помогали возницам выгрузить багаж и перенести его к ступенькам, где гостей ждал человечек в жилетке. Помимо прочих вещей, в багаже были большой дорожныйсундук «саратога», лакированный деревянный чемодан и кожаный кофр, с которым грузчики обращались с особой бережливостью, как будто в нем покоились коронные драгоценности. В некотором смысле так оно и было.

Холл встретил новых жильцов прохладой. Последние лучи уходящего дня отражались от мозаичных дверных панелей и падали на стену дрожащими красноватыми и голубыми пятнами. Улыбающийся Ли Чоу приветствовал Профессора поклоном и неизменной улыбкой. Женщины, зная свое место, уже исчезли в полумраке дома.

— Вас кабинет сдесь. — Китаец указал на дверь справа от лестницы. У стены напротив стоял столик с вазой — яркие летние цветы вперемешку с пожелтевшими листьями осени. Не в первый уже раз Профессор подумал, что Ли Чоу горазд на сюрпризы. Китаец мог легко и без малейших угрызений совести убить человека и спать сном младенца после жестоких, невыносимых пыток, но при этом умел готовить получше иной женщины и прекрасно разбирался в таких вещах, как составление букетов.

Не говоря ни слова, он прошел в свой новый кабинет, откуда предстояло руководить осуществлением задуманного плана по низвержению четырех европейских злодеев и двух охранителей закона и порядка.

Комната имела продолговатую форму, высокий потолок и два больших окна, из которых открывался вид на улицу. Над камином, расположенным у противоположной двери стены, красовалась резная полка с семью или восемью зеркалами. По обе стороны от нее стояли книжные шкафы, заполненные солидными, серьезными фолиантами в кожаных переплетах — молчаливые свидетели эрудиции их владельца. На полу — аксминстерский ковер, темно-коричневый с бежевым. Прочая мебель состояла из четырех мягких кресел с подлокотниками, обтянутых коричневой кожей и массивного письменного стола красного дерева с подобранным в пару к нему креслом. На стене позади стола висела одна-единственная картина — портрет юной жеманницы — работа Жан-Батиста Греза. Самое дорогое сокровище Мориарти.

Профессор замер посредине комнаты, глядя на свое достояние, которое не видел с тех пор, как Эмбер упрятал его в надежное место перед поспешным бегством из Лаймхауза в 1894-м.

Сэлли Ходжес принесла коробку с почтовыми принадлежностями, и они вместе, в сопровождении Спира, прошли по дому — заглянули в столовую и расположенную в подвале кухню (Бриджет уже составила список и отправила Уильяма Джейкобса за покупками — именно ей предстояло взять на себя все заботы по хозяйству в этом новом гнездышке Профессора), осмотрели гостиную и все восемь спален, проверили две ванные комнаты, гардеробную и прочие помещения. Спустившись, они посетили оранжерею и утреннюю гостиную, после чего вернулись в кабинет.

— Все хорошо, — сказал Мориарти Спиру. — Устроимся как клопы в диване… — Он не договорил и повернулся к окну — с площади долетел звонкий детский смех. — Если только соседи не будут слишком докучать.

Распорядившись прислать к нему Бриджет, Мориарти добавил, что все должны собраться в восемь часов.

— Для разнообразия поужинаем сегодня попозже.

Следующие полчаса Профессор провел с Бриджет — выслушал ее впечатление от кухни и спросил, какая помощь понадобится. Еще час он вместе с Сэлли Ходжес разбирал багаж, раскладывал одежду и расставлял по местам прочие вещи. К этому времени в главную спальню доставили кожаный кофр, который пока не трогали.

— Хочешь, чтобы я осталась сегодня? — спросила Сэлли.

— Если только у тебя нет каких-то важных дел, — рассеянно ответил он, осматриваясь и не находя подходящего места для гримерных принадлежностей.

— Делами я займусь и завтра, если ты не против.

— Завтра с утра примемся за работу. Кому-то придется выйти на улицу уже сегодня. — Мориарти с улыбкой повернулся к ней. Голова его по-змеиному качнулась из стороны в сторону. — Кому-то, Сэл, но не нам. Не нам.

В восемь часов шторы были завешены, газовые лампы зажжены, шерри разлит по стаканам. Все приглашенные для участия в совете расселись по местам.

Мориарти в нескольких словах поблагодарил братьев Джейкобс за удачный выбор дома и перешел к делу.

— Я уже отдал распоряжения относительно экзекуторов, и вы знаете, для чего они мне нужны. — Он посмотрел на Спира. — Займись этим в первую очередь. В светлое время дня им здесь делать нечего. Я поговорю с ними завтра вечером, скажем, в десять. Напомни, что излишняя торопливость и суетливость всегда привлекают внимание, заставляют людей оборачиваться и присматриваться к тому, кто спешит. Так что работать будем спокойно и уверенно. Но и засыпать на ходу непозволительно. Лишнего времени у нас нет. Его ни у кого нет.

— Все будут вовремя, — не вдаваясь в объяснения, заверил хозяина Спир.

Следующим на очереди был Эмбер.

— И я не хочу, чтобы обо мне говорилось в открытую, понимаешь? — предупредил Мориарти, отдав приказания насчет наблюдателей. — Твое поручение, может быть, самое главное для нас сейчас. Без глаз и ушей мы работать не можем. Дел для них хватит, и мне нужно не количество, а качество. Пусть все докладывают тебе и отчитываются только перед тобой. Ты, как всегда, отчитываешься передо мной.

— Люди выйдут на улицы в ближайшие двадцать четыре часа, — пообещал Эмбер, плюгавенький, с крысиной физиономией человечишка, пользовавшийся тем не менее большим доверием Профессора.

— Ли Чоу?

Молчавший китаец вскинул голову, как хорошо обученный пес, услышавший голос хозяина.

— До нашего отъезда был, помнится, какой-то химик, весьма полезный нам человек. Жил, если не ошибаюсь, на Орчард-стрит.

Узкие губы китайца медленно растянулись в усмешке. В прорезавшейся щелке блеснули золотые зубы.

— Тот, сто холосый длуг мистела Селлока Холмса, Плофессол?

— Он самый. Мастер иллюзий. Нужный человек. — Мориарти всегда полагался на Ли Чоу, когда дело касалось сумеречного мира снадобий, ядов и курительных смесей, столь необходимых сотням лондонских наркоманов. — Помнишь его?

— Сальз Биг-Ноль. — Имя и фамилия были трудные, и Ли Чоу выговорил все в три слова.

Мориарти добродушно усмехнулся.

— Да, Кокаиновый Чарли.

— Вы всегда так его называли, Плофессол.

— Как и многие из наших добрых знакомых в этой области, Чарли воображает, что работает сейчас на других. Или даже на себя самого. Пусть он больше так не думает. Дай немножко денег. Или сделай ему немножко больно. Решай сам. Мне нужно знать, помогает ли он нашему хитроумному мистеру Холмсу. В любом случае нужно сделать так, чтобы он, как и прежде, оказывал услуги нам. И только нам. Ты понял?

— Понял. Длугих тозе поискать?

— Только очень, очень осторожно.

— Остолозно. Да. Я все устлою. Снасяла мистел Биг-Ноль.

— Правильно. Бигнол так же необходим для моего плана против мистера Холмса, как экзекуторы и сычи для прочих дел.

Где-то далеко, в мире, лежащем за пределами Альберт-сквер, залаяла собака. Голова у Мориарти угрожающе качнулась из стороны в сторону.

— А теперь слушайте все. Мне нужна информация о Кроу. Об этом Черном Инспекторе, Энгусе Маккреди Кроу.

— Он еще не вернулся из Америки, — с довольной ухмылкой сообщил Эмбер.

— Это понятно, — Мориарти нахмурился. — Но я хочу знать больше. Когда его ждут? Как обстоят дела с его семейной жизнью? Есть ли в доме прислуга? Какие у него отношения с начальством и подчиненными? — Называя очередной пункт, Профессор загибал палец. — Меня интересует также его прошлое. Послужной список. Привычки, пристрастия, увлечения.

Сэлли Ходжес, не сдержавшись, рассмеялась, когда Мориарти уставился на незадействованный мизинец. Эффект получился такой, как если бы по темной воде запрыгал вдруг луч света.

— Мне еще не встречался человек, — продолжал Профессор, — который не думал бы, что в его прошлом нет ничего такого, что нужно скрывать. Человеческая слабость, порок — самое страшное оружие, какое только есть в нашем распоряжении. Это оружие стоит сотни экзекуторов, двух сотен рыкунов.[20] Его цена — цена добродетельной женщины. Ее невозможно измерить никакими деньгами, никакими изумрудами и рубинами.

— Я знаю одну Руби, — шепнул Уилли Джейкобс. — Шлюха в Чепеле.[21] И берет недорого.

Мориарти остудил шутника ледяным взглядом.

— Найдите мне слабое место инспектора Кроу.

Уильям опустил голову, а женщины быстро переглянулись. Наступившую тишину нарушало только шипение газовых ламп.

Сэлли Ходжес осторожно откашлялась.

— Вообще-то, мы уже приглядываем за Кроу, — сказала она и улыбнулась Мориарти почти с вызовом.

— Хорошо, поговорим позже. Теперь о нашем старом знакомом, Вильгельме Шлайфштайне. — Профессор произнес имя немца с такой неприязнью, словно оно было ядом, от которого он спешил избавиться. — Насколько я понимаю, ему нужно выгодное дело. Что ж, я всегда приходил на помощь братьям по ремеслу. Нужно найти для него что-то соблазнительное, что-то, ради чего стоит потрудиться. Опасное дельце с большой прибылью. Второе наше самое опасное оружие — жадность. Завлеките человека в ловушку его собственной жадности — и он ваш навсегда. И вот что еще, Эмбер. Когда твои наблюдатели выйдут на улицы, мне нужно знать, где скрывается Шлайфштайн.

Эмбер кивнул, и Профессор тут же переключился на другие дела. Сначала поручил Сэлли найти двух прилежных, работящих девочек, которые помогали бы Бриджет по хозяйству.

— Только не присылай своих грязных потаскух. Мне нужны девочки без прошлого и без большого будущего.

— Скоро будут, — пообещала Сэлли, умевшая находить нужных женщин для любой ситуации.

— Хорошо, значит, завтра, — кивнул Мориарти. — Бертрам, ты понадобишься мне завтра, так что держись поблизости. Поработаем со скупщиками. Уильям, поможешь Спиру и Эмберу, если понадобится. И, пока вы здесь, хочу назвать еще одно имя. Ирэн Адлер. Возможно, кто-то о ней уже слышал: леди, родом из Америки. Я навел справки в Нью-Йорке. Сейчас она, вероятно, путешествует по Европе под фамилией мужа, Нортон, хотя в браке состояла недолго. Ей тридцать восемь лет. Одно время пела в опере — у нее контральто, но обладает и другими талантами. Специализируется на шантаже. Найти эту женщину крайне важно, так что держите ушки на макушки. Итак, Ирэн Адлер.[22]

Собрание закончилось, и Мориарти, не говоря ни слова, дал понять, что отвечать на вопросы сегодня не желает. Инструкции были ясными и точными, и все вышли из кабинета, чтобы успеть приготовиться к ужину, подать который Бриджет пообещала через полчаса.

Оставшись один, Мориарти от нечего делать взял вечернюю газету, которую принес Ли Чоу. Гладстон произнес очередную речь. Он усмехнулся — оказывается, ветеран-политик выступал в Ливерпуле. Говорил о резне армян и требовал, чтобы Британия предприняла какие-то, пусть даже изолированные, действия. Вот же старый дурак.[23]

Газета, однако, удерживала его внимание недолго. Отложив ее, Мориарти повернулся и несколько секунд смотрел на любимую картину. Все складывалось удачно. Он вернулся в Лондон лишь несколько часов назад и вот уже снова плетет свою паутину. Грез как будто подтолкнул его к действию: перед внутренним взором возникла другая картина, всемирно известная, бесценная. Или все же нет? Мориарти написал на листке несколько цифр. Как и Жан Гризомбр, картина находилась в Париже. Увязать жадность первого с великим произведением искусства и таким образом подготовить падение француза. Положив перед собой лист почтовой бумаги, Мориарти взялся за письмо. Закончив, он перечитал его дважды и вложил в конверт, на котором написал имя получателя: Пьер Лабросс, и адрес: рю Габриель, Монмартр, Париж.

В большое полотно вплетена еще одна нить.


Сил у нее совсем не осталось. Джеймс Мориарти всегда был страстным и искусным любовником, но сегодня в нем как будто пробудилась какая-то новая сила. Пресыщенный, он лежал рядом ней, дыша глубоко и ритмично, как человек, уверенно гребущий к некоей невидимой цели. Сэл была не из тех женщин, которые беспокоятся из-за мужчин и легко пугаются вспышек их жестокости, но сегодня ей не спалось. В какой-то момент она как будто прикоснулась к живущему в ее любовнике безумию, одержимости, выражавшейся всего одним словом: месть.

Хотя дом на Альберт-сквер и погрузился в тишину, Сэл Ходжес была не единственной, кому не спалось. В своей незнакомой комнате, на неудобной с непривычки кровати лежала, ожидая мужа, Бриджет Спир. Выполняя поручение Профессора, Берт ушел в ночь сразу после ужина.

К понятному беспокойству добавлялась досада, потому что именно сегодня она собралась сообщить ему важную новость, для чего прорепетировала каждое слово и собрала всю смелость. И вот, совершенно неожиданно, ее лишили возможности высказаться. Бриджет даже попыталась задержать мужа, указав на то, что спешить некуда, и то, что он собрался сделать сегодня, можно с таким же успехом перенести на завтра. Разумеется, ничего не получилось. И о чем она только думала? На первом месте у Берта Спира всегда стояли другие дела.

— Отправляйся-ка ты лучше в постельку, а я, когда вернусь, постараюсь тебя не разбудить.

Перед тем как уйти, он крепко обнял ее, и она почувствовала, как что-то твердое и тяжелое, лежавшее у него в кармане, надавило ей на грудь. Пистолет. Тревога удвоилась. Муж отправлялся в темный, опасный город, даже не догадываясь о ее состоянии. Двойное, за него и за себя, беспокойство не давало уснуть, и ночь казалась бесконечной.

В другой части города, в доме 63 по Кинг-стрит, не спалось и еще одной женщине. Вот только причина волнения здесь была счастливая. Сильвия Кроу знала, что завтра увидит мужа, пароход которого уже входил в устье Мерсея. Прибыв утром в Ливерпуль, Энгус Маккреди Кроу даже увидел мельком пришедшую днем ранее «Ауранию», но он и представить не мог, что следует за Мориарти буквально по пятам. Впрочем, радостные мысли Сильвии блуждали вдалеке от служебных обязанностей мужа и злодеев, поимке коих он отдавал столько энергии и времени. Она думала лишь о том, что увидит его завтра, и о тех сюрпризах, что приготовила для него.


Имя Фолкнера было хорошо известно в Лондоне. В некоторых кругах оно даже служило чем-то вроде пароля. Всего Фолкнер управлял тремя заведениями. Самым простым и доступным считалось то, что располагалось у Большого восточного вокзала — здесь клиентам предлагались горячие и холодные ванны и душ. На Вильерс-стрит, 26, находилось другое, более изысканное, специализировавшееся на ваннах с морской водой и имевшее серную баню, русскую парную и султанскую баню. Третье помещалось посередине между первыми двумя, на Ньюгейт-стрит. Здесь можно было помыться за шиллинг, искупаться за девять пенсов, принять холодный или горячий душ также за шиллинг и насладиться всей роскошью турецкой бани за два шиллинга и шесть пенсов.

Берт Спир заплатил за турецкую баню, но дойти успел только до раздевалки, где и увидел служителя, встреча с которым была единственной причиной его прихода. Этим служителем был здоровенный верзила с изуродованным ухом и ладонями величиной с лопату.

— Ну и ну. Кого я вижу. — Спир радушно улыбнулся.

— Берт! Чтоб мне сдохнуть! Вот уж не ждал…

— А ты, значит, здесь. Сюрприз. Ты как, заработать не хочешь?

— Только скажи, что делать, — не задумываясь, ответил Терремант.

— Мне нужны люди. Ты и еще пяток парней. Из тех, с кем работали раньше. Поздоровее да покрепче.

— Считай, что они у тебя уже есть. Это не для…

Спир остановил его жестом.

— Адрес запомнишь?

— Память у меня отшибает, только когда пилеры[24] привязываются.

— Вот и хорошо. Завтра вечером. В десять. И не все сразу. Двумя группами. Дом пять, Альберт-сквер. Это по ту сторону Ноттинг-Хилла.

— Работа?

— Ты ее уже получил. Постоянную.

Широкая физиономия Терреманта расплылась в довольной ухмылке.

— Как в прежние времена, а? — Он легонько двинул Спира в плечо громадным кулаком.

— Точно, как в прежние времена. Увидишь старых знакомых. Но имей в виду — рот надо держать на замке. Если что, прихлопнут как муху.

— Ты же меня знаешь — глух и нем.

Спир пристально посмотрел на давнего знакомого. Терремант мог запросто поднять его одной рукой и переломить о колено, но он знал Спира как человека весьма уважаемого. Имея репутацию безжалостного экзекутора, Терремант всегда старался избегать неприятностей с теми, кого Мориарти называл своей преторианской гвардией.

— Значит, до завтрашнего вечера.

Спир улыбнулся, кивнул и отправился дальше, в места, далеко не столь полезные для здоровья, как турецкие бани Фолкнера.


С 1850-х лик Лондона претерпел некоторые изменения. Под напором строителей отступили и даже полностью исчезли многочисленные трущобы, эти рассадники зла и порока. Однако перепланировка шла не так быстро, как хотелось бы, и в городе еще сохранялись улицы и напоминающие лабиринты переулки, куда полицейские заходили только парами, а чужака заносили разве что глупость или случай.

Впрочем, Эмбера такие районы не пугали. За тридцать с лишним лет ему доводилось бывать в местах пострашнее и, что еще важнее, выходить оттуда целым и невредимым. Такая неуязвимость присуща обычно тем, кто занимает особое место в бастионах криминального мира.

Тот факт, что Эмбера не видели в этих краях более двух лет, значения не имел и разве что удлинил его ночное путешествие по мрачным улицам, пивным, притонам, воровским кухням и ночлежкам. Куда бы он ни входил, поеживаясь от ночной сырости и прохлады, везде его узнавали, везде приветствовали — либо как равного, либо как человека более высокого статуса.

Эмбер нигде не задерживался подолгу и везде ограничивался короткими разговорами с самыми разнообразными, порой довольно неприятными типами. Иногда после таких разговоров из рук в руки переходили незаметно небольшие деньги, причем, передачи такого рода сопровождались кивками, ухмылками и подмигиваниями.

Рассвет уж брезжил, возвещая приход нового ясного дня бабьего лета 1896 года, когда Эмбер вынырнул наконец из дымного, вонючего, пропитанного парами джина мира порока с сознанием исполненного долга, чувствуя, что вновь заложил основы сети, бывшей некогда предметом гордости и чести профессора Джеймса Мориарти, невидимой сети, снабжавшей его последними новостями и информацией касательно как защитников, так и врагов криминального подполья.

Солнце поднималось все выше, и в десять часов утра того же дня стайка уличных сорванцов подлетела к дому 221-б по Бейкер-стрит и после недолгого ожидания, сопровождавшегося настойчивым стуком в дверь, была впущена и препровождена к мистеру Шерлоку Холмсу. Через пятнадцать минут та же ватага высыпала на улицу, но теперь некоторые счастливчики уже сжимали в кулачках серебряные монетки — награду за собранную для Холмса информацию. Оставшись один, детектив некоторое время провел у себя в комнате, играя на скрипке и обдумывая полученные данные.

По мере того, как утро катилось к полудню, произошло несколько связанных между собой событий. В начале одиннадцатого Мориарти вышел из дома на Альберт-сквер в сопровождении Бертрама Джейкобса и Альберта Спира, дабы провести ряд встреч, в результате которых часть содержимого большого кожаного кофра обратилась в звонкую имперскую монету.

Всего посещений удостоились трое: старый еврей Солли Абрахамс, с которым Профессор неоднократно имел дело в прошлом, и двое владельцев закладных лавок — на Хай-Холборн и возле Олдгейта.

В одиннадцать на Альберт-сквер вернулась Сэлли Ходжес — она ушла отсюда рано утром — с двумя худенькими и бледными девчушками, которым никак не могло быть больше четырнадцати или пятнадцати.

При всей своей чахлой наружности девочки — а это были сестры-сироты и звали их Марта и Полли Пирсон — без умолку болтали и с трудом сдерживали распиравшее их волнение, спускаясь вслед за Сэл в кухню, где сердитая Бриджет пыталась в одиночку управиться с сотней свалившихся на нее забот.

— Ну, первое, что с вами надо сделать, это подкормить, — объявила Бриджет после того, как близняшки сняли шали и явили себя в истинном виде. В голосе суровой домоправительницы прозвучали, впрочем, и сочувственные нотки; Бриджет вспомнила, какой сама впервые предстала перед Профессором — худая, избитая, грязная. — Вас с улицы привели?

— Нет, мэм, — дуэтом ответили сестры.

— Что ж, в прислугах вы точно не были, поэтому придется учить вас всему с самого начала. Готовы работать?

Девчушки согласно закивали.

— Еще б вы были не готовы. Ладно, возьмите себе по миске супу да по куску хлеба. Вон там. Садитесь за стол, а мы подумаем, что с вами можно сделать.


Орчард-стрит лежит между шумной Оксфорд-стрит и сдержанной, респектабельной Портман-сквер — тихий приток, ведущий от бурливой деловитой реки к спокойному богатому озеру.

Примерно на середине ее, если идти от Оксфорд-стрит по правой стороне, располагалась небольшая аптека, аккуратненькая, беленькая, с витриной, заставленной пузырьками, бутылями и банками с разноцветными жидкостями: красными, желтыми, голубыми и зелеными.

В аптеке никого не было, и Ли Чоу, войдя, решительно закрыл за собой дверь, быстро повернул ключ и опустил серую штору с надписью «ЗАКРЫТО». Аптекарь, невзрачный и не отличающийся опрятностью мужчина средних лет с клочком легких, как пух, волос на затылке и опасно балансирующими на кончике носа очками, убирал с полки бутыль с этикеткой «Пумилиновая эссенция». На той же полке стояли «Эликсир Рука», «Пилюли из одуванчиков Кинга», «Облегчающий сироп Джонсона» и загадочный «Бальзам из конской мяты Хеймана», неизменно возбуждавший у Ли Чоу живой интерес.

— Здластвуйте, мистел Биг-Ноль. — Фамилию китаец произнес аккуратно, по слогам.

Аптекарь обернулся и замер, как человек, только услышавший недобрую весть, — с открытым ртом и растерянным выражением на лице.

— Вы здоловы, мистел Биг-Ноль?

— Я… я не желаю видеть вас здесь.

Предупреждение — или даже угроза, если аптекарь имел в виду именно это — прозвучало неубедительно, поскольку лицо мистера Бигнола приобрело вдруг землистый оттенок, какой бывает обычно у погребального савана.

— Давно не виделись, мистел Биг-Ноль.

— Вы должны уйти. Сейчас же. Пока я не позвал полицейского!

Ли Чоу рассмеялся, словно услышал добрую шутку.

— Полисейского вы не посовете. Думаю, вы все-таки выслусаете меня.

— У меня приличный бизнес.

— Вы есё обслузиваете тех клиентов, котолых я вам пливел.

— Мне не нужны неприятности.

— Неплиятности вы узе полусили. За те два года, сто меня сдесь не было, вы холосо заработали.

— Вы тут ни при чем.

Китаец как будто задумался ненадолго. Аптекари — люди полезные. Они всегда могут добыть то, что трудно найти где-то еще, и за их приватные услуги многие готовы платить большие деньги. Потом он пожал плечами и повернулся к двери.

— Ладно. Я уйду. Оставлю вас в покое. Но вас сколо навестят. До свиданья, мистел Биг-Ноль.

— Вы на что намекаете?

— Ни на сто. Плосто говолю, сто к вам плидут длузья. Заль. Такая холосая аптека. Так систо. Но сколо яблоски завоняют, а потом и полисия плидет. Поняли?

Бигнол понял — воображение у него было богатое.

— Подождите. Минуточку. Я дам вам денег.

Китаец покачал головой.

— У меня есть деньги, мистел Биг-Ноль. Я сам дам вам денег, если оказете услугу.

— Но я…

Ли Чоу медленно повернулся, подошел к прилавку и наклонился к застывшему в страхе аптекарю.

— Вы есё даете белый полосок мистелу Холмсу?

Бигнол настороженно кивнул.

— А мистел Уотсон до сих пол об этом не знает?

Аптекарь вздохнул, словно, делясь с кем-то этой информацией, снимал с души камень.

— Не знает.

— Вы есё полусаете опиум от моих людей?

Снова кивок.

— Да.

— И клиенты у вас все те зе?

— Да.

— А мозет, и новые есть?

— Один-два, не больше.

— И опеласии вы тозе делаете? Избавляетесь от младенсев?

— Только по крайней необходимости.

— Холосо. А тепель поговолим, как будет дальсе.

Лишь через полчаса Ли Чоу вышел из заведения на Орчард-стрит и вернулся в дом на Альберт-сквер с хорошими новостями для своего хозяина. В большой игре мщения и воздания был сделан еще один ход.

Вечером Ли Чоу и Эмбер пришли к Профессору с отчетом. Многие из тех, кто работал на Мориарти раньше, вернулись в строй, и теперь раскинутая по всему городу сеть информаторов ловила слова и жесты, намеки и слухи, и каждый, кто приходил с уловом, получал пусть небольшую, но регулярную плату.

Особой популярностью у этих людей, мужчин и женщин, пользовалась Сент-Джордж-стрит, некогда печально знаменитый Рэтклифф-хайвэй, где располагалось заведение под названием «Preussische Adler» («Прусский Орел»), любимое место сбора немецких моряков и прочих личностей, не считавших полицейских своими близкими друзьями. Сейчас агентов Мориарти прежде всего интересовали любые новости о Вильгельме Шлайфштайне. Везде, куда бы они ни обращались — в «Розу и корону», «Колокол», в пивных и танц-клубах, — расспросы велись осторожно, дабы не вызывать подозрения. Помимо имен чужестранных злодеев, розыску которых Мориарти придавал первостепенное значение, уличные охотники постоянно повторяли и другие, звучащие более привычно: Ирэн Адлер, Энгус Кроу и Шерлок Холмс.

Спир весь день курсировал между Альберт-сквер и разбросанными по Лондону заведениями, настоящее предназначение которых знали немногие посвященные. После ужина, поданного заметно нервничавшими сестричками, Мартой и Полли, под присмотром и при поощрении со стороны Бриджет, он тоже переговорил с Мориарти. Негласно принявший на себя командование преторианской гвардией, Спир доложил хозяину о встречах с нужными людьми — взломщиками, карманниками, мошенниками, вышибалами, сутенерами — работавшими ныне самостоятельно. В разговорах с этими профессионалами прощупывалась почва, делались туманные намеки на скорые перемены и оценивалась готовность к сотрудничеству. Результаты внушали осторожный оптимизм.

Оставшись в гостиной один, Мориарти подошел к окну со стаканом бренди в руке и с минуту смотрел на площадь. Его королевство оживало, шевелилось, приходило в движение; люди снова сплачивались в большую семью, как было до поспешного до неприличия бегства в 1894-м. И где-то там надлежало найти ключики, которые помогли бы повергнуть шестерых врагов. Мысль о мщении не покидала его ни на минуту, терзая мозг подобно ненасытному стервятнику.

Налетевший ветерок потревожил кроны деревьев, и листья затрепетали, словно ощутив изливающуюся из окна гостиной злобу.

Мориарти повернулся. Взгляд его скользнул бесцельно по комнате и остановился на пианино — прекрасном инструменте известной фирмы «Коллард энд Коллард», купленном братьями Джейкобс у торговца, имевшего доступ к такого рода продукции и возможность приобретать ее по весьма и весьма сниженным ценам. Пианино было роскошью, без которой Профессор обходился слишком долго. В детстве музыка присутствовала в доме почти постоянным фоном. Наверное, мать давала уроки? Он до сих пор помнил, с каким удовольствием и гордостью демонстрировал свой исполнительский талант — отнюдь не скромный, надо заметить. Пожалуй, только этому его таланту и завидовали старшие братья («Мисс Мориарти, ваш младшенький Джим должен обязательно стать музыкантом и давать концерты. У него так мило получается». Брошенный кем-то вскользь комплимент так и остался в памяти).

С тех пор, как он в последний раз прикасался к клавишам, прошло много лет, и даже теперь, когда в доме появился инструмент, он долго оттягивал этот момент.

Мориарти приблизился к пианино осторожно, даже с опаской, как к зверю, укротить которого еще только предстояло. Опустившись на стул, он закрыл глаза и постарался представить себя мальчишкой, перенестись в то время, когда играть было так же легко и естественно, как дышать. Если Холмс пиликает на скрипке, то и он может извлечь какую-нибудь мелодию из белых и черных клавиш. Сначала пальцы просто прошлись над клавиатурой, не касаясь ее, потом он, словно ощутив вдруг уверенность и открыв невидимые ноты, заиграл 12-й этюд Шопена, известный более как «Революционный».

Это было не обычное исполнение, но уникальная интерпретация, проникнутая особым чувством, словно музыка дала выход накопившимся в душе желаниям и разочарованиям, славе и безумству. Вместе с музыкой пришел временный покой, так что, закончив одну пьесу, Мориарти, словно заново раскрывая позабытые таланты, перешел к другой и остановился лишь тогда, когда звон колокольчика известил о прибытии Терреманта и первых экзекуторов.


Наверху, в своей уютной спальне, Бриджет повернулась к мужу.

— Мистер Тук-Тук заходил, — выдохнула она, держа ладонь на животе. Воспользоваться этим старым выражением, обозначающим беременность, оказалось легче, чем произносить, смущаясь или жеманничая, те пустые, лишенные всякой выразительности слова, с помощью которых молодым женщинам вроде бы полагалось оповещать супруга о «приходе маленького незнакомца».

Альберт Спир открыл и закрыл рот.

— Бриджет… Ну… Вот уж не думал…

— А следовало бы, Берт. Мы чем с тобой, по-твоему, занимались? Горшки лепили?

— Так это… я что, получается, буду отцом?

«Похоже, на него можно положиться, — решила Бриджет. — Он ведь не о чем-то подумал, а о том, что будет отцом».

— А я — матерью, — стараясь сохранять спокойствие, сказала она.

Рот у Берта Спира растянулся в ухмылке.

— Бьюсь об заклад, наш малыш появится на свет, ухватившись за повитухино кольцо… и все такое. — Он покачал головой. — Хорошая новость, Бриджет. Теперь у нас будет своя собственная семья. Нет, правда, хорошая. То-то Профессор обрадуется, когда узнает.

— Думаешь, обрадуется?

— Конечно. Еще бы — в семействе прибавление. Вот увидишь, он еще будет крестным.

— Берт… — бриджет приблизилась к мужу, осторожно погладила по руке. — Я только хочу, чтобы у нашего малыша все было хорошо. Он ведь не будет жить, как мы с тобой?

— Не беспокойся, старушка, у него будет все, что надо. Профессор о нем позаботится.

Внизу зазвучало пианино, потом звякнул колокольчик.


В тот самый момент, когда Джеймс Мориарти сел за пианино и заиграл Шопена, в доме на Кинг-стрит инспектор Энгус Маккреди Кроу воссоединился после долгой разлуки с любимой супругой.

Детектив заранее попросил жену не встречать его на вокзале. Во-первых, потому что замужним женщинам, по его мнению, не пристало разгуливать без должного сопровождения, а во-вторых, и это было главной причиной, потому что он весьма скептически относился к всякого рода расписаниям и хорошо знал, что, как говорится, между чашкой и губами можно многое пролить.

В данном случае, однако, инспектор оказался у дверей своего дома ровно в рассчитанное время, чему, пережив тяготы долгого путешествия, был весьма рад. Все мрачные мысли, связанные с неудачей в поисках Мориарти, рассеялись с первым ударом латунного молоточка, а их место заняли другие, куда более приятные — все долгие недели разлуки он тосковал по нежным объятьям Сильвии. И не только объятьям. Впрочем, желания его не были исключительно похотливыми. Чего ему недоставало в странствиях по чужбине, так это прекрасных домашних кушаний, по части которых Сильвия была большой мастерицей. Никто в мире не мог так приготовить стейк или, к примеру, пудинг с говядиной и почками; никто не выпекал таких кексов и пирогов; а уж о тушеной зайчатине и говорить нечего — Кроу всегда утверждал, что это блюдо в ее исполнении достойно считаться поистине райской пищей.

В общем, стоя на крыльце в томительном ожидании, инспектор пребывал во власти самых разнообразных желаний: волшебные ароматы, тончайшие вкусы, пленительные наслаждения за дверью спальни… Картины, в которых соблазнительные колыхания пышной груди и чувственные движения роскошных бедер соединялись с запахами жареного картофеля и седла барашка, проплывали перед его внутренним взором.

Дверь открылась, и Энгус Кроу, влекомый разыгравшимся воображением, порывисто шагнул вперед, дабы обнять миссис Кроу. Вот и вернулся моряк из-за моря домой, охотник с холмов возвратился.[25]

— Сильвия, возлюбленная моя, — проворковал он с полузакрытыми глазами и сильным шотландским акцентом, как случалось в моменты сильного душевного волнения.

Руки его едва коснулись женщины, как послышался вопль.

Открыв глаза, Кроу обнаружил перед собой не Сильвию, а некую молодую женщину весьма угловатой наружности в черном платье с белым фартуком. Ошеломленный, он первым делом бросил взгляд на номер дома, дабы убедиться, что не поднялся по ошибке на чужое крыльцо. Но нет, табличка была там же, где и всегда, наддверным молоточком. И номер был тот же — 63.

Молодая женщина оправилась от шока даже раньше инспектора.

— Добрый вечер, сэр, — произнесла она ровным, суховатым тоном. — Как мне о вас доложить?

— Инспектор Кроу…

Между тем в сумраке оцепенения забрезжил лучик. У Сильвии всегда были… скажем так, идеи. До замужества она вела домашнее хозяйство в одиночку: сама готовила, сама убирала постель, подметала, мыла полы, вытирала пыль и все успевала. Бездельничать было просто некогда. И вот теперь Кроу с ужасом понял, что жена в его отсутствие нарушила мир и покой семейного очага, взяв в дом служанку.

— Энгус. — Сильвия подождала, пока служанка откроет дверь и затем, не в силах более сдерживаться и отринув строгие требования этикета, порывисто шагнула в тесный холл. — О, Энгус, ты вернулся. — Она торопливо обняла его, поцеловала, как подобает жене, в обе щеки и, отстранив на расстояние вытянутой руки, обратилась к служанке. — Быстро, Лотти. Багаж, хозяина. Занеси его, пока соседи не высыпали посмотреть.

— Что такое, Сильвия? — растерянно пробормотал Кроу.

— Pas devant les domestiques,[26] — прошипела Сильвия, изображая радушную улыбку, и, повысив голос, добавила: — Я так рада тебя видеть. Лотти отнеси багаж наверх. Милый, пройдем в салон. Позволь мне рассмотреть тебя как следует.

Сбитый с толку всем происходящим, Кроу безропотно проследовал в гостиную, с облегчением обнаружив, что комната, похоже, не подверглась большим изменениям.

— Сильвия, кто эта женщина? — взревел он, не дожидаясь, пока супруга закроет дверь.

— Это сюрприз, Энгус. Я подумала, что ты будешь доволен. Вообще-то, Лотти — наша кухарка.

— Кухарка?

— Милый, нам нужна служанка. В конце концов, мы можем себе это позволить… как семейная пара. К тому же ты занимаешь важную должность в Скотланд-Ярде…

— Какую важную должность?

— Ну, тебя же скоро повысят и…

— Я не давал тебе ни малейшего повода рассчитывать на какое бы то ни было мое повышение. И уж если на то пошло, я провалил порученное задание, и если на следующей неделе меня не отправят патрулировать улицы, это будет большой удачей. Что на тебя нашло? Привести постороннего, чужого человека в наш дом. В наше… — у него даже дрогнул голос, — в наше любовное гнездышко?

Сильвия расплакалась. Обычно это срабатывало.

— Я думала… думала… ты обрадуешься. — Она шмыгнула носом. — Мне не придется делать тяжелую работу. — В дверь постучали, и слезы мгновенно высохли. — Войдите. — Голос прозвучал твердо.

— Обед подан, — объявила угловатая (Кроу уже нашел для нее подходящее определение — «геометрическая») Лотти.

Обед почти вогнал инспектора в депрессию. По дороге в столовую он попытался успокоить супругу, говоря, что вовсе не хочет, чтобы она превратилась в домработницу, что все дело в усталости после долгого и утомительного путешествия. Но обед превратился в тяжкое, разочаровывающее испытание, в ходе которого стало абсолютно ясно, что Сильвия абсолютно не приложила рук к его приготовлению. Суп был водянистый, бифштекс — пережаренным, зелень — сырая. Что касается яблочного пирога, то от него осталось одно лишь название.

После обеда, немного выпив, Кроу в мрачном настроении выслушал монолог супруги с перечислением проблем и тягот, выпавших на ее долю во время его отсутствия. Наконец, не в силах больше терпеть, он объявил о желании удалиться в спальню, не сделав при этом секрета относительно своих дальнейших намерений. По крайней мере, рассуждал Кроу, она не сможет отправить служанку вместо себя на брачное ложе. Да и не пожелает. В этом отношении Сильвия всегда проявляла завидный энтузиазм.

В глазах миссис Кроу вновь блеснули слезы.

— Энгус, я не виновата, — всхлипнула она. — Я не властна над лунными фазами. Мне очень жаль, милый, но сад наслаждений сегодня закрыт.

Энгусу хотелось плакать. Неудача в охоте на Мориарти сильно ударила по самолюбию, и, возвращаясь домой, он утешал себя разными приятными мыслями. Теперь, после очередного удара, ему не осталось ничего другого, как ретироваться в любимое кресло и заняться сортировкой скопившейся почты.

Большую ее часть составляли короткие послания от родственников и счета от торговцев, но на самом верху стопки лежала записка, доставленная посыльным всего лишь за несколько часов до его прибытия. Инспектор мгновенно узнал почерк и торопливо вскрыл конверт. Предчувствие не обмануло.

Дорогой Кроу,

Не знаю, вернулись ли вы из наших прежних колоний. Если нет, записка вас дождется. Ваши новости, вероятно, будут посвежее моих. Так или иначе, сегодня я узнал о некоторых делах, имеющих некоторое отношение к нашему другу. Буду признателен, если свяжетесь со мной в ближайшее удобное для вас время.

Искренне ваш,

Шерлок Холмс
— Вы знаете о так называемой преторианской гвардии Мориарти? — Холмс стоял спиной к камину, глядя сверху вниз на Кроу, уютно устроившегося в плетеном кресле.

— Да, знаю.

О встрече они договорились быстро, уже на следующий день. Холмс сообщил, что будет один всю вторую половину дня, и около пяти пополудни Кроу постучал в дверь дома 221-б по Бейкер-стрит.

Миссис Хадсон принесла извинения от имени своего жильца и объяснила, что мистер Холмс вышел некоторое время назад, попросив ее занять инспектора до его возвращения.

Появившись через пятнадцать минут, великий детектив обнаружил гостя перед подносом с чаем, оладьями и земляничным джемом домашнего приготовления.

— Не беспокойтесь, — предупредил он, заметив, что Кроу пытается подняться. — Хорошо, что дождались. Вы, по-моему, похудели. Надеюсь, американское гостеприимство не повлияло на ваше пищеварение.

Кроу в свою очередь заметил, что Холмс слегка запыхался и раскраснелся. С собой он принес несколько пакетиков, которые положил на стол. Один был запечатан воском, и Кроу, присмотревшись, прочел надпись на аптечной этикетке:

Чарльз Бигнол, Орчард-стрит.

Выглядевший усталым и раздражительным, Холмс объяснил, что рассчитывал вернуться до пяти, но немного задержался и теперь горит желанием узнать об успехах Кроу в Америке.

Инспектор подробно рассказал обо всех стадиях расследования, закончившегося неудачной попыткой арестовать Профессора в Сан-Франциско. Зайти так далеко, подобраться так близко и потерпеть провал — что может быть хуже? И вот тогда, выслушав печальный монолог до конца, Холмс задал вопрос насчет преторианской гвардии.

— Поначалу в этой шайке было четверо, — продолжал он. — Некий китаец по имени Ли Чоу; пронырливый, с неприятной физиономией малый, Эмбер; бандит Альберт Спир и некто Пейджет. После известных событий весны 1894-го их осталось трое.

— Пейджета я знаю, — сухо отозвался Кроу. — Теперь появились двое новичков. Имена их мне пока неизвестны. Не приходится сомневаться, что китаец, Эмбер и Спир были с нашим другом — возможно, в разное время — в Америке.

— Что ж… — Холмс остановил на госте тяжелый взгляд. — У меня есть серьезные основания полагать, что по крайней мере один из них, Эмбер, уже возвратился в Лондон. Позавчера вечером его видели в нескольких местах, где нам с вами, загляни мы туда, пришлось бы драться не на жизнь, а на смерть. Я присматриваю за такими местами, хотя и не особенно регулярно. — Он рассмеялся. Смех прозвучал совсем невесело.

— И что?

— Собственный опыт позволяет мне сделать вывод, что там, где появляется хотя бы один из этих преторианцев, следует ждать и самого Мориарти.

Кроу ничего не оставалось, как только согласиться. Настроение упало еще ниже после того, как Холмс, выслушав отчет о командировке в Америке, воздержался от каких-либо комментариев. Объяснение молчанию могло быть только одно — поездка оказалась бесполезной. Тем не менее из дома 221-б Кроу вышел с некоторой надеждой. Возможно, Мориарти ближе, чем представлялось. Он уже решил, что завтра, составляя рапорт, представит дела в более или менее благоприятном свете. Пока же его ожидало возвращение на Кинг-стрит, где миссис Кроу пыталась взять на себя несвойственную ей социальную роль. Проблему нужно решать по мере возможности без конфликтов, и для этого придется действовать без спешки, спокойно и рассудительно.

Последовавшие дни характеризовались в доме на Альберт-сквер повышенной активностью. Процесс восстановления и реорганизации криминальной семьи Мориарти шел медленно и с большой осторожностью, но каждый день приносил какой-то результат: продвижение вперед или возвращение в родные пенаты заблудшего брата. Делалось все крайне скрытно, и имя самого профессора Мориарти практически не звучало.

Возложив в это критическое время текущую работу на плечи ближайших приближенных — которым немало помогал здоровяк Терремант со своими громилами, — Профессор ограничивался раздачей указаний, сосредоточив основное внимание на финансах: посещал скупщиков краденого, открывал новые банковские счета на вымышленные имена. По вечерам он играл на пианино, читал газеты, ругал политиков, называя их идиотами и изредка посвящал несколько час-другой еще одному своему хобби — фокусам.

В такие вечера Мориарти садился перед зеркалом, открывал знаменитую книгу профессора Хоффмана «Современная магия» и брал колоду карт. Свои успехи он скромно оценивал как значительные, поскольку овладел почти всеми описанными приемами. Он мог, например, делать раздачу пятью различными способами, менять и переворачивать карты, делать вольт и переворачивать колоду. Сэлли Ходжес, оставаясь иногда на ночь в доме на Альберт-сквер, исполняла в таких случаях роль подопытной свинки или, если угодно, изумленного зрителя, после чего оба отправлялись в постель, чтобы поиграть в другие игры.[27]

По мере исполнения финансовой стороны планов Мориарти занимался и некоторыминеотложными делами, касавшимися непосредственно Сэл. В Вест-Энде были куплены два дома, и уже в середине октября под ее руководством началась отделка заведений, а штат пополнился десятком элегантных, горящих желанием приступить к работе молодых женщин. Согласно расчетам Профессора, инвестиции должны были дать прибыль уже к концу года.

Немало времени проводил Мориарти и за изучением собственных записей, касавшихся четырех известных европейских преступников, а также Холмса и Кроу.

Его люди довольно быстро вышли на след Ирэн Адлер и выяснили с помощью зарубежных коллег, что живет она одна, в весьма стесненных обстоятельствах в небольшом пансионе на берегу озера Анси. Информация эта и в особенности факт скромного существования госпожи Адлер немало порадовали Мориарти, и уже на следующий день им отдано было распоряжение найти надежного человека, который легко сошел бы за англичанина или француза.

Требуемого человека Берт Спир отыскал в течение суток и привел в дом на Альберт-сквер. Человек этот, бывший школьный учитель, впал в немилость к судьбе, свернул на кривую дорожку и даже отсидел за кражу. Звали его Гарри Аллен, и Профессор после разговора с глазу на глаз приказал тут же, без промедлений, поселить его в доме, чем изрядно всех удивил. Молодой, бойкий, приятный в общении, мистер Аллен быстро освоился на Альберт-сквер и вскоре стал своим, проявив, впрочем, особый интерес к юной Полли Пирсон.

Спир несколько раз пытался выяснить, какая же роль отведена хозяином этому обаятельному бездельнику, поскольку никаких обязанностей за ним закреплено не было, и большую часть времени он слонялся по дому или часами просиживал в кабинете Профессора, где эти двое вели продолжительные беседы за закрытыми дверьми. Но стоило Спиру затронуть интересующую его тему, как Профессор загадочно улыбался и отделывался обещанием раскрыть свой замысел в нужное время.

Между тем, согласно поступившим с континента сообщениям, Гризомбр, Санционаре и Зегорбе продолжали орудовать у себя на родине. Верный источник доложил, что летом Санционаре на неделю приезжал в Париж, где был замечен в компании Гризомбра, но, судя по всему, грандиозный план по созданию общеевропейского преступного сообщества остался на бумаге или, точнее, в голове Мориарти.

А вот Шлайфштайна в его родном Берлине не оказалось. В конце концов немца отыскали не где-нибудь, а в Эдмонтоне, неподалеку от Энджел-роуд, где он снимал небольшую виллу и где проживал с небольшой шайкой уголовников, как немцев, так и англичан. За виллой установили наблюдение, и вскорости выяснилось, что Шлайфштайн собирает команду для по-настоящему большого дела.

Между тем и сам Мориарти изучал сведения, имевшие отношение к одному заведению в Сити. Дело обещало огромную прибыль и могло стать соблазнительной наживкой для обуреваемого жадностью злоумышленника.

Пожухли последние листья на деревьях в Альберт-сквере, словно клочья сожженной бумаги, с тихим шелестом плавно опадая с веток, ветер становился настойчивее и наглее, умудряясь пронизывать прохожих аж до самых костей, дни как-то съёжились и становились все меньше и меньше. Из сундуков извлекались подзабытые пальто и шарфы, в темных переулках, где обитались низы уголовного мира, люди с опаской ждали прихода зимы.

С каждым днем туман над рекой вставал все раньше, смешиваясь с сажей и дымом, поднимающимся из фабричных и каминных труб. По городу расползалась сырость. В конце октября выдались три дня, когда эта главная погодная «достопримечательность» Лондона накрыла плотным саваном дороги и улицы, буквально отрезав людей друг от друга. На перекрестках горели питаемые светильным газом фонари, горожане носили с собой лампы и факелы, привычные уличные знаки исчезали в серой пелене, а потом вдруг выплывали из нее неожиданно, словно сбившиеся с курса суда. Численность краж резко возросла, дела у карманников и грабителей пошли вверх, в сырые прибрежные трущобы все чаще наведывалась смерть, безжалостно кося стариков и больных легкими. На четвертый день легкий ветерок разогнал плотный, желтоватый, как гороховый суп, туман, и солнце, еще бледное, словно завешенное муслиновой шторой, осветило громадный город. Знакомые с повадками столичной погоды уже предсказывали долгую, суровую зиму.

Вечером в четверг, 29 октября, Мориарти принял гостя. Человек этот — высокий, тощий как скелет, в черном, видавшем лучшие дни длинном пальто — сошел с поезда на вокзале Виктория. Широкополая, напоминающая пасторскую, шляпа прикрывала скудный кустик неухоженных седых волос, а вид бороды наводил на мысль, что ее потрепали крысы. С собой у него был дорожный чемодан. По-английски незнакомец изъяснялся с сильным французским акцентом.

Выйдя из вокзала, он доехал на омнибусе до Ноттинг-Хилла, откуда пешком добрался до Альберт-сквер. Звали его Пьер Лабросс, и в Лондон он прибыл из Парижа в ответ на пригласительное письмо Профессора.

План мести вступил в стадию реализации.

Глава 4 ИСКУССТВО КРАЖИ

Лондон:

четверг, 29 октября — понедельник, 16 ноября 1896


Конечно, могу. И именно я. А кто же еще? В Европе нет никого, кто мог бы сделать копию лучше, чем я. Если сомневаетесь, зачем посылали за мной?

Выглядел Пьер Лабросс жутковато и походил на потасканную марионетку, попавшую в руки пьяного кукловода. Сейчас он сидел, развалившись, в кресле напротив Мориарти со стаканом абсента в левой руке — ничего другого он, похоже, не принимал. Правая его рука совершала время от времени широкие театральные жесты.

Они только что отобедали вместе, и теперь Профессор пытался ответить на свой же вопрос: а благоразумно ли он поступил, послав именно за Лаброссом? В Европе было немало художников, способных выполнить такую работу не хуже, а может быть, даже лучше. Взять хотя бы Реджинальда Лефтли, постоянно нуждающегося деньгах художника-портретиста, страстно стремящегося в академики. Получить его было бы совсем не трудно.

Выбору Лабросса предшествовали долгие размышления. Ранее они встречались лишь однажды, в тот период, когда Мориарти, после событий у Рейхенбахского водопада, вынужденно скитался по Европе. Он уже тогда распознал в художнике как неуравновешенность, так и несомненный огромный талант. Говоря по правде, Лабросс был самозваным гением, который, будь его дарование направленно на оригинальное творчество, сделал бы себе мировое имя. Пока же его хорошо знали только в Сюрте.

Написанное по возвращении в Лондон письмо было составлено в осторожных выражениях и практически ничего не говорило о предстоящей работе. Тем не менее содержащиеся в нем намеки звучали достаточно соблазнительно, чтобы заманить художника в Англию. Осторожные ссылки на талант и репутацию мастера вкупе с обещанием щедрого вознаграждения сделали свое дело. Однако ж теперь, залучив Лабросса в свой дом, Мориарти все более сомневался в правильности первоначального решения. За то время, что прошло после их последней встречи, француз изменился не в лучшую сторону: его неуравновешенность проявлялась очевиднее, мания величия стала заметнее, словно яд, проникавший в него с абсентом, еще глубже вгрызся в мозг.

— Видите ли, — продолжал Лабросс, — мой талант уникален.

— В противном случае я бы не послал за вами, — спокойно заметил Мориарти. Ложь далась ему легко.

— Это поистине Божий дар. — Лабросс поправил пестрый шелковый платок у себя на горле. — Божий дар. Будь Господь художником, Он являл бы свою истину миру через меня. Я определенно был бы Христом-художником.

— Вы, несомненно, правы.

— Мой дар заключается в том, что при копировании картины я с величайшим вниманием отношусь к деталям. Результат получается такой, как если бы художник одновременно написал две картины. Мне трудно это объяснить, но я как будто сам становлюсь тем художником. Если копирую Тициана, я — Тициан. Копирую Вермеера, я — голландец. Несколько недель назад я написал одну замечательную вещь. Художника зовут Ван Гог. Импрессионист. Так вот, пока работал, у меня постоянно болело ухо. Талант — страшная сила.

— Вижу, вы весьма высокого мнения о себе. Но не настолько высокого, чтобы отказаться скопировать шедевр за деньги.

— На одном хлебе не проживешь.

Мориарти нахмурился, стараясь уследить за логикой рассуждений француза.

— Так сколько, вы говорите, можете заплатить за копию «Джоконды»?

— Мы еще не обсуждали денежный вопрос, но раз уж вы завели речь, скажу. Я обеспечу вас питанием, дам помощника и выплачу по завершении работы пятьсот фунтов.

Лабросс издал звук, схожий с тем, что испускает кошка, когда ей наступят на хвост.

— Никакой помощник мне не нужен. Пятьсот фунтов? За пятьсот фунтов я даже Тернера копировать не стану. Мы здесь говорим о великом Леонардо.

— Помощник нужен. Вам он будет готовить, чтобы не отвлекались, а мне — докладывать о ходе работы. Сумма окончательная. Пятьсот фунтов. И за эти деньги мне нужно качество. Вы прекрасно понимаете, что картина необходима для большого розыгрыша. И выглядеть она должна убедительно.

— У меня все работы смотрятся убедительно. Если я берусь сделать «Джоконду», то это и будет «Джоконда». Разницы даже эксперты не обнаружат.

— В данном случае обнаружат, — твердо сказал Мориарти. — На картине будет скрытый изъян.

— Никаких изъянов! Тем более за жалкие пятьсот фунтов.

— Что ж, в таком случае мне придется обратиться в другое место.

Уловил ли Лабросс прозвучавшую в голосе Профессора ледяную нотку? Трудно сказать.

— Самое меньшее — тысяча.

Мориарти поднялся и вышел из-за стола.

— Я сейчас вызову горничную и распоряжусь позвать пару моих слуг. Тех, что поздоровее. Вас выбросят отсюда на улицу вместе с чемоданом. А ночь сегодня холодная.

— Ну, может быть, я соглашусь за восемьсот фунтов. Может быть.

— Достаточно. Я не намерен это слушать. — Мориарти дернул за шнурок.

— С вами трудно иметь дело. Хорошо, хорошо… пятьсот.

— Пятьсот фунтов и кое-что сверху. Включая одно слово на дереве — я специально купил кусок старого тополя. Вы напишете это слово до начала работы, в правом нижнем углу.

— С одним я все же согласиться не могу. Никаких помощников. Я работаю один.

— Нет помощника — нет денег, и нет заказа.

Француз пожал плечами.

— Времени потребуется немало. Для получения нужных трещинок ее придется высушивать во время работы.

— Это должно занять не больше шести недель.

На этот раз Лабросс уловил угрозу. В дверях уже стояла Полли Пирсон, и Мориарти приказал ей послать за Уильямом Джейкобсом, а потом разыскать и Гарри Алена. При упоминании последнего Полли, заметно округлившаяся и похорошевшая — сытная пища и спокойная, пусть и нелегкая, работа явно пошли ей на пользу — густо покраснела.

Получив четкие инструкции — следить, чтобы Лабросс не шатался без дела, — Джейкобс отвел француза в гостевую комнату. Тем временем Профессор, как всегда, принявший Аллена за закрытыми дверьми, уже отдавал указания относительно предстоящей поездки с художником в Париж.

— Когда я вернусь, Профессор, найдется ли для меня другая работа? — осведомился бывший учитель, перед тем как удалиться.

— Сделаешь дело хорошо, станешь членом семьи, своим человеком. Для такого парня, как ты, у Берта Спира всегда работа найдется.

Десятью минутами позже Мориарти спустился в кабинет, достал из запертого ящика стола кусок старого тополя, повертел в руках и улыбнулся. Пройдет несколько недель, и эта доска превратится в бесценную «Мону Лизу» и станет наживкой для Гризомбра.

В то время, как в доме происходили все эти события, Спир и Эмбер готовили западню для другого наглеца, Вильгельма Шлайфштайна.


Спир, Эмбер и двое людей Терреманта были в Сити, в темной комнате на первом этаже, выходившей окнами на перекресток Корнхилл- и Бишопсгейт-стрит. Объектом их внимания был угол здания, в котором размещался ювелирный магазин и мастерская. Само здание почти полностью растворилось в темноте. Почти, потому что в сумраке проступали три расположенные на уровне глаз светлые щелки — две со стороны Корнхилл-стрит и одна со стороны Бишопсгейт-стрит.

— Вон он, опять, — пробормотал Эмбер. — На Бишопсгейт.

— По нему хоть часы сверяй, — усмехнулся в темноте Спир. — Точен, как швейцарские. Не сбивается?

— Нет. Ровно пятнадцать минут. Я за ним уже три недели слежу, — прошептал Эмбер. — В десять появляется сержант. Потом уже в час. Иногда бывает, что и в пять утра, но не всегда. Проходят вместе, но за то же самое время.

Они замолчали. На перекрестке, со стороны Бишопсгейт-стрит появился полицейский. По ходу он останавливался у каждой двери и трогал ручку. Картина повторялась каждые пятнадцать минут, как будто патрульный выполнял одно и то же, доведенное до автоматизма упражнение. Подвешенный к ремню фонарь светился в темноте желтоватым глазом.

Дойдя до угла, он остановился и заглянул в щелку окошка со стороны Бишопсгейт, проверил дверь, потом зашел за угол и повторил ту же процедуру со стороны Корнхилл-стрит. Откуда-то, похоже, с Лиденхолл-стрит долетел стук копыт. Мимо, в направлении Чипсайда, промчался одинокий кэб.

Подергав двери, полицейский продолжил обход. Разлетавшееся по пустой улице эхо шагов вскоре замерло, и район снова погрузился в тишину.

— Пойду, посмотрю, — сказал Спир, когда фигура в форме исчезла из поля зрения.

Воздух в комнате, где они притаились, отдавал плесенью и затхлостью, как будто здесь обитали крысы. Осторожно обходя кучки мусора, Спир двинулся к двери. Голые доски пола тихонько заскрипели. Помещение пустовало уже больше месяца, и Мориарти, узнав об этом, быстро взял его в аренду под вымышленным именем. Как и в доме напротив, здесь находилась когда-то ювелирная мастерская — их на Корнхилл-стрит хватало всегда, — но теперь на двери висела табличка с надписью «РЕМОНТ».

Выйдя на улицу, Спир замер и прислушался, ловя малейший звук. Удивительно, что улица, столь оживленная и шумная днем, становилась такой пустынной, будто вымершей, ночью. Лишь немногие торговцы жили в этом районе, предпочитая возвращаться после работы в свои уютные домики в часе или даже более езды на поезде или омнибусе. Мистер Фриланд, чье имя — в паре с именем сына — красовалось над витринами со стороны как Бишопсгейт-стрит, так и Корнхилл-стрит, владел домом в Сент-Джонс-Вуд. Люди эти отличались поразительной неспособностью учиться. После очередного ограбления все вспоминали о мерах предосторожности, ставили новые замки, иногда даже нанимали ночных сторожей. Но через год-два страх уходил, и все возвращалось в прежнее русло. Изготовители сейфов даже изобретали новые модели, но лишь немногие в Сити спешили менять старые.

К заведению Джона Фриланда Спир подошел со стороны Корнхилл-стрит. Ни звука, ни души. Улица поблескивала в свете фонаря, словно прихваченная морозцем. Весь передний фасад надежно закрывали металлические ставни, так что свободными оставались только два оконца, две щели, расположенные на высоте пяти с половиной футов от тротуара: девять дюймов в длину и два в глубину. Спир приник к первому. Внутри магазин был ярко освещен газовыми лампами, так что он хорошо видел прилавок и пустой стеклянный стеллаж. Но устраивались эти смотровые щели отнюдь не для того, чтобы рассматривать переднее помещение, торговый зал, где люди каждый день покупали кольца и часы, ожерелья и броши или заказывали оправу для камней. Их целью была расположенная в глубине мастерская, где ювелиры выполняли настоящую работу.

Два помещения разделялись стеной с проходом в виде широкой арки, и тот, кто заглядывал в смотровое оконце, видел самый большой, выкрашенный белой краской металлический сейф, стоявший посередине второй комнаты.

Спир шагнул вправо, заглянул во вторую щель и снова увидел сейф, уже под другим углом, но так же ясно. Вслушиваясь в тишину, Спир зашел за угол. Со стороны Бишопсгейта картина выглядела иначе — здесь сейф отражался в расположенном хитроумным образом зеркале. Он кивнул самому себе, повернулся и направился через улицу к пустому магазинчику, на двери которого болталась табличка с надписью «РЕМОНТ». Если добытые Эмбером сведения верны, то он, пожалуй, и сам не отказался бы поучаствовать в деле — куш должен быть немалым.

— Со двора точно войти можно? — спросил Спир, вернувшись на наблюдательный пункт.

— Точно. Закрыли передние двери железными ставнями, поставили на сейф три замка и посчитали, что этого хватит. — Эмбер усмехнулся, обнажив мелкие, крысиные зубы. — А чего беспокоиться? За пятнадцать минут многого не успеешь, а больше наш парень в синем не даст.

— С датами ошибки нет?

— Все точно. А вот и он…

Полицейский, совершив круг, снова приближался к перекрестку по Бишопсгейт-стрит.

В тот вечер на чердачной площадке дома на Альберт-сквер наблюдалось непривычное оживление — Полли Пирсон миловалась с Гарри Алленом далеко за полночь. Когда девушка вернулась наконец в комнатушку, которую делила с сестрой, и залезла под одеяло, глаза у нее были мокрые, а носом она шмыгала так, что разбудила Марту.

— Полли, ты не должна так вести себя. Поймают, неприятностей не оберемся. Миссис Спир спуску не даст. И Гарри будет на плохом счету у Профессора. Таким местом дорожить надо. И что он только себе думает…

— Не беспокойся, — всхлипнула Полли. — Теперь долго ничего не будет. Гарри отослали.

— Что? Выгнали?

— Нет. Ох, Марта, я буду так скучать. Он отправился во Францию вместе с тем чудным джентльменом, что приехал сегодня.

— Что, с тем чучелом? Во Францию… надо же…

— Сказал, что его не будет несколько недель. До самого Рождества…

— Невелика потеря, так я тебе скажу, — сердито прошипела Марта, искренне переживавшая за сестру. — Этот Гарри, он дурно на тебя влияет. Ничего хорошего тебе от него не будет. А случись что, куда мы денемся?

— Гарри не такой…

— Покажи мне мужчину, чтоб был не такой.

— Гарри обещал мне привезти подарки из Парижа.

— Вот что, милая, не забивай голову глупостями. Вспомни, как мы совсем недавно мерзли в лохмотьях да голодали. Это чудо, что мы сюда попали, и я не позволю, чтобы какой-то там Гарри Аллен все испортил.

— Он — джентльмен…

— Бездельник да лоботряс, так я тебе скажу.

Полли снова разразилась слезами.

— Радуйся, завтра ты его уже не увидишь, — в отчаянии взвыла она. — А до меня тебе и дела никакого нет.

— Ради бога, сестренка, хватит ныть. Всех соседей разбудишь.


На следующее утро Гарри Аллен отбыл в Париж вместе с Лаброссом. В чемодане у него лежал кусок старого тополя. В кармане — пистолет.

Безутешная Полли Пирсон весь день шмыгала носом и разражалась слезами от каждого резкого слова, так что в конце концов Бриджет Спир пригрозила высечь безутешную горемыку березовыми прутьями, если она не соберется и не возьмет себя в руки.

— Видишь, что ты наделала, — сердито прошипела Марта, когда сестры оказались вместе в буфетной. — Высекут обеих, а уж мне этого совсем не надо.

По бледным щечкам снова покатились слезы.

— Ради него, — пробормотала она, всхлипывая, — я вынесу все.

Бедняжке еще только предстояло познать истинную сущность мужчин.

В полдень Спир и Эмбер заперлись в кабинете с Профессором, и братьям Джейкобсам было велено никого к ним не допускать и ни какими вопросами не беспокоить. И даже Сэл, которая пришла около часу дня, попросили подождать.

— Ты уверен, что все это там будет?

Мориарти восседал за письменным столом перед аккуратно сложенными бумагами, держа наготове ручку с уже снятым колпачком. Спир и Эмбер подвинули кресла поближе и сидели в напряженных позах, не позволяя себе вольности в присутствии хозяина. Все трое были серьезны и деловиты и напоминали бизнесменов, обсуждающих важную для их компании проблему. Эмбер слегка вытянул шею вперед, словно к чему-то принюхивался; Спир выглядел сосредоточенным; свет из окна падал на левую сторону его лица, отчего шрам на ней казался глубокой черной бороздой.

— Чтоб мне провалиться, — ответствовал Эмбер.

— От кого сведения?

— Мастер, что там работает, хвастался в пивной одному из наших, Бобу Шишке. Рассказывал, с какими драгоценностями они там дело имеют. Боб недельку выждал, а потом снова к нему подкатился. Мол, вам, наверно, сама королева свои камешки отдает полировать. А тот и говорит, что нет, не королева, но некоторые знатные леди и впрямь приносят. И называет леди Скоби и герцогиню Эшер. Боб угостил его душевно, а тот в подтверждение ему и показал… Вот. — Эмбер сунул руку за пазуху и вытащил сложенный аккуратно листок, который и передал Профессору.

Мориарти пробежал по листку глазами и начал читать вслух:

— «Доставить в понедельник, 16 ноября, и забрать в понедельник, 23-го. Работа должна быть выполнена к концу дня в пятницу, 20-го».

— В субботу там никого не будет, — пояснил Спир, — так что все будет лежать в сейфе, со всей прочей ерундой, с вечера пятницы до утра понедельника.

Мориарти кивнул и продолжил читать:

— «Для герцогини Эшер: одна тиара с брильянтами — почистить и отполировать, а также проверить оправу. Одна пара сережек с брильянтами: починить застежки и привести в должный вид. Брильянтовая подвеска на золотой цепочке — поправить погнувшееся звено. Жемчужное ожерелье — перебрать. Пять колец. Золотое с пятью брильянтами, — почистить и укрепить два мелких камня. Золотое с большим изумрудом — переустановить. Кольцо из белого золота с пятью сапфирами — почистить. Золотое с тремя большими брильянтами — почистить. Золотая печатка — почистить и сделать новую гравировку».

— Побрякушки нужны им к рождественским балам, — прокомментировал Спир.

Мориарти словно и не слышал.

— «Леди Скоби, — продолжал он. — Тиара из белого золота с восьмьюдесятью пятью брильянтами — почистить и проверить оправу. Ожерелье с рубинами и изумрудами — поставить новые звенья между третьим и четвертым камнями, починить застежку. Сережки с рубинами — новые крючки. Кольцо с брильянтом, золотое с одним большим камнем и пятью поменьше — почистить и укрепить оправу большого камня». Если все так, это целое состояние.

— Все так. — Эмбер облизался, словно только что сунул в рот пригоршню орешков.

— А кроме того, там еще и его собственный товар, — добавил Спир. — Часы, кольца и все такое. Где-то на три с лишним тысячи фунтов. На выходные все убирают в тот же сейф.

— Что за сейф?

— Большой. С тройным замком «чабб». Привинчен к полу и закреплен на железном основании. Старый. — Спир хитровато усмехнулся.

— Пол?

— Обычный, деревянный.

— Что ты увидел через окно? — Вопросы сыпались один за другим, словно их задавал барристер в суде.

— Только сейф. И кусочек пола.

— Что внизу?

— Подвал. С ним проблем не будет.

— Звоночки? Какие-то новомодные штучки?

— Может, и есть, но с ними справиться нетрудно, надо только найти батареи да обрезать проводки. Времени хватит.

— У Шлайфштайна есть хороший взломщик? — Мориарти повернулся к Эмберу.

— Для такого дела подходящего нет. Все его люди — просто неграмотные громилы. Я бы продал ему все вместе с взломщиком.

— Опыт у тебя есть. Смог бы провернуть такое дело?

— Я бы смог, — подал голос Спир.

Голова у Мориарти качнулась — угрожающе, как у изготовившейся к броску змеи.

— Я спрашиваю у Эмбера. Его Шлайфштайн не знает.

Спир кивнул — резкий тон хозяина ничуть его не задел.

Мориарти задумался. Он и Шлайфштайн, дог и крыса — таким виделось нынешнее противостояние. План в общих чертах сложился, но вопросы оставались. Получится ли соблазнить немца? И не уйдет ли он с добычей, избежав приготовленной ловушки?

— Кроме того, — добавил Профессор, обращаясь по-прежнему к Спиру, — ты мне нужен для слежки за пилерами. Так что, Эмбер, справишься?

— Время надо. За день не успею. Войдем в пятницу вечером, прорежем пол, выйдем. Хорошо, если в субботу никто не появится. В субботу вечером снова зайдем, вскроем сейф. Работать придется с перерывами из-за патрульного. По десять минут из пятнадцати.

— С тройным замком совладаешь? Резать не придется?

— Я же говорю, сейф старый.

Мориарти кивнул.

— Но петли-то укреплены.

— Снять дверцу все равно можно. Главное — клинья вбить. Если щелка найдется, если клин войдет, то любой сейф открывается, как жестянка. Надо только терпения набраться. Ну и не погнуть слишком дверцу, чтоб ее потом закрыть можно было. Если патрульный увидит, что дверца открыта, сразу ж поднимет тревогу.

— Патрульный не твоя забота, о нем пусть Спир думает. — Мориарти осклабился, став на мгновение похожим на горгулью. — Не забывай, что на выходе вас возьмут с добычей.

Эмбер усмехнулся в ответ.

— Конечно, Профессор, совсем забыл.

— Знаешь, где Шлайфштайн отсиживается?

— Есть у него пара мест.

— Сможешь к нему попасть?

Эмбер угрюмо кивнул. Мысль о том, что работать придется во вражеском лагере, явно его тяготила.

Мориарти, почувствовав слабину, пристально, словно делясь своей силой, посмотрел на него и заговорил — негромко, спокойно, как няня с ребенком.

— Ступай. Сделай предложение. Продай ему все. Убеди. Успокой. Но будь осторожен. Опасайся Франца. Этот громила, если что-то заподозрит, одним мизинцем тебя сломает.

Спир с Эмбером ушли, а Мориарти, оставшись один, проделал нехитрые расчеты. Решение было принято верное: сосредоточиться на иностранцах, предоставив другим заниматься восстановлением связей на низовом уровне и возвращением нужных людей. Разработка хитроумных планов, продвижение, реализация и достижение нужного результата — вот что приносило наивысшее удовлетворение, как интеллектуальное, так и эстетическое. В этом было что-то богоподобное. В планировании и руководстве его гений выражался наилучшим образом, и, сознавая это, он с каждым днем все явственнее ощущал нежелание заниматься рутинным руководством криминального сообщества. Именно планирование и руководство становились высшим приоритетом, вызовом его талантам и способностям. Ноздри затрепетали, как у почувствовавшего добычу зверя. Шлайфштайн и Гризомбр были помечены, и цепь событий приведена в движение. А Кроу и Холмс до сих пор не догадывались, что на их пути уже установлены ловушки.

Итак, к делу. Часть привезенного из Америки состояния пошла на неизбежные расходы. Сычам, экзекуторам и прочим, всем, кто вернулся в семью, платить приходилось еженедельно, но вложения уже начали приносить отдачу, и ручеек дани ширился день ото дня: кошельки, часы, шелковые платки, сумочки. Получал жалованье и молодой Гарри Аллен, но затраты на него вернутся с прибылью. Гарри — парень вроде бы неплохой. Дальше. Текущие хозяйственные расходы, аренда магазина на Корнхилл-стрит. Два новых заведения для Сэл. Не успел он подумать о ней, как Сэлли Ходжес появилась на пороге, постучала легонько и, не дожидаясь ответа, прошла в комнату.

— Думаю, Джеймс, я нашла для тебя искусительницу. — Выглядела она почти скромно — шнурки сапожек едва выглядывали из-под строгой длинной юбки, белая, с высоким воротничком блузка подчеркивала ослепительную красоту искусно убранных волос. — Ту, что и требуется. — Сэл улыбнулась, как кошка, только что съевшая всю сметану в кладовой. — Настоящую тигрицу.

— Тигрицу? Вот как? Итальянскую тигрицу?

Разговор состоялся недавно, ночью, в промежутке между порывами страсти. Он сказал, что ему потребуется девушка-итальянка. Инструкции были, как всегда, четкими и ясными. Итальянка. Предпочтительно родившаяся в Англии. Никогда не бывавшая на родине. Красивая. Способная учиться. И — обязательно — тигрица в постели.

— Эти итальянки, они такие страстные, — пробормотал он тогда.

— Хочешь сказать, что мы, воспитанные англичанки, не умеем горячить кровь? — Она посмотрела на него с вызовом и, дразня, повела полными бедрами.

— Ну, не все же такие, как ты. Не у всех под кустиком такой сладкий горшочек.

И вот теперь Сэлли Ходжес закрыла дверь, подошла к нему и, наклонившись, поцеловала в лоб.

— Эта тигрица…

— Хочешь проверить ее сам? — Улыбка тронула уголки ее губ, отчего под ними обозначились глубокие морщинки.

Профессор медленно кивнул.

— Она — часть моего замысла, Сэл. Так нужно. Не обижайся, но заняться ее обучением придется мне самому.

— Тогда я, пожалуй, пришлю ее сюда. Сегодня устроит или у тебя другие планы?

— Мне еще многое надо сделать. И ты сегодня останешься здесь. Эта девушка, она не глупа? Схватывает быстро?

— Тебе она подойдет. Что бы ты ни задумал, она справится.

Мориарти знал — она закидывает удочку, но итальянке в его проекте отводилась важная роль, и клевать на наживку Сэл не намеревался. Итальянка предназначалась распутному Санционаре. Мориарти взглянул на оставленный Эмбером листок. В списке значилось ожерелье с рубином, которое должно было послужить той же цели. Пальцы напряглись, как будто натягивая невидимые струны.

Бертрам Джейкобс, на поиски которого отправилась Сэл, спустился через четверть часа. Мориарти обсудил с ним новое вложение. И опять в недвижимость. Что-нибудь надежное, на безопасной территории. Хорошо бы поближе к реке. Может быть, в Бермондси? Поискать такой дом, чтобы никто не мог подобраться незамеченным. Чтобы держать подходы под наблюдением. Бертрам внимательно выслушал, кивнул и отправился исполнять поручение.

Вечером заглянул Спир с новостью о беременности Бриджет. Мориарти встретил известие без особенного интереса и только выразил надежду, что Бриджет, прежде чем отойдет на время от дел, успеет чему-то научить сестричек-близняшек.

— Нельзя допустить, чтобы в доме нарушался заведенный порядок, — заметил он, и Спир удалился к себе с ощущением некоторого беспокойства.

Тем временем Лабросс и Аллен уже подъезжали к Парижу. Француз успел накачаться абсентом, и Аллен терпеливо исполнял порученную роль опекуна. В Лондоне Эмбер терпеливо обходил пивные, куда, по имеющимся сведениям, захаживали немцы. После нескольких часов безрезультатных блужданий, он забрел в бар Лоусона на печально известной Сент-Джордж-стрит. Хозяином заведения был немец, хотя большую часть клиентуры составляли норвежские и шведские моряки. Первым, кого заметил Эмбер, едва переступив порог, оказался телохранитель Шлайфштайна, семифутовый громила Франц.

Франц сидел за угловым столом с парнем по имени Уэллборн.[28] Имя звучало насмешкой, поскольку никто из предков Уэллборна благородным происхождением похвастать не мог. Его родители потребляли неумеренно дешевое виски, как будто в животах у них постоянно горело, и этот неутихающий пожар требовалось постоянно тушить.

В баре было шумно, в воздухе сизыми полосами висел дым. Несколько молоденьких шлюшек задержались сверх обычного в надежде развести кого-то из мужчин с их денежками. Пьяная цыганочка лет пятнадцати попыталась повеситься на Эмбера, но он увернулся.

Делая вид, что не замечает ни Франца, ни Уэллборна, Эмбер взял курс прямиком к стойке и, только заказав джину, повернулся лицом к залу. Видеть Франца ему доводилось несколько раз, но никогда так близко. Что касается Уэллборна, то он работал на любого, кто предлагал какие-то деньги. Дремала не самого большого таланта, хитрец и прощелыга, не из тех, кому можно доверять. Если Шлайфштайн держит у себя еще нескольких таких же, подумал Эмбер, то в крупном деле шансов у него мало.

Перехватив взгляд Уэллборна, он кивнул и тут же заметил, как тот наклонился и прошептал что-то Францу. Великан напрягся, потом повернулся и посмотрел на Эмбера. Глаза у него были холодные, под вельветовой курткой бугрились могучие мышцы. Эмбер бесстрастно кивнул и, забрав стакан, пробился сквозь толпу к угловому столу.

— Мистер Эмбер, каким ветром в наши края? — грубовато, с язвительной ноткой, поинтересовался Уэллборн.

— Пытаюсь выяснить, откуда так воняет. Вот, кажется, нашел. — Эмбер повернулся к немцу. — По-английски говоришь? — спросил он, без труда сохраняя простодушный вид.

— Конечно, — коротко бросил немец, с недоверием разглядывая незнакомца.

Эмбер взглянул на Уэллборна.

— Ты с ним работаешь?

— Можно и так сказать. Как раз говорил, что ты одно время у Профессора подвизался. А что ж за границу с ним не подался?

Эмбер отхаркался, сплюнул на пол.

— Я теперь сам по себе.

— Ловкий был человек, — тем же резким, возможно, из-за акцента, тоном заметил Франц. — Но нашлись половчее.

— Слышал, твой босс дело затевает.

— Что? Кто тебе сказал?

— Меня здесь многие знают. И друзья имеются. Так что, мистер…

— Просто Франц. Так что тебе с того, что мой босс, как ты говоришь, дело затевает?

Времени на раздумья не оставалось, и Эмбер решил рискнуть и сыграть в открытую.

— У меня, может, есть для него кое-что. Но только при условии, что я и сам участвую. Дело не легкое.

— Взлом? — спросил Уэллборн.

— Это уж его боссу решать.

— Так у тебя предложение?

— Пожалуй, что так. — Эмбер оглянулся и, понизив голос, продолжал: — Ставки большие. Нужна хорошая команда. Самое то, что мистеру Шлайфштайну и надо.

— Герр Шлайфштайн, — перебил его Франц, — ищет что-нибудь особенное.

— Оно и есть особенное.

— Добыча должна быть…

— Большая. Так и будет. Для меня одного слишком большая. Придется переправлять через Канал. Мне надо с ним повидаться. Сказать по правде, его-то я и ищу.

— А мне сказать не можешь?

— Нет. Только твоему боссу.

— Пойдешь со мной. Прямо сейчас.

— Ну, я тогда потопаю дальше. — Уэллборн начал подниматься, но Эмбер привстал и мягко толкнул его в плечо, заставив опуститься.

— Мистер Уэллборн пойдет с нами.

— Послушайте, мистер Эмбер…

— Ты пойдешь со мной и Францем. Я и без того сказал слишком много и не хочу, чтобы ты шатался по пивнушкам и везде рассказывал, что Эмбер замыслил большое дело.

— Да не буду я трепаться. Мне только…

— Мистер Эмбер прав. Пойдешь с нами. — Франц, пошатнувшись, встал. На его изрытом оспинами лице появилась добродушная усмешка. — Пойдешь или я сломаю тебе руку.

Дом в Эдмонтоне Эмбер уже видел, когда расставлял там сторожей. С конки они сошли у Ангела, потом прогулялись пешком, и, уже приближаясь к месту, он заметил двух «ворон» — Слепого Фреда, торговавшего спичками на противоположной стороне улицы в сопровождении своей маленькой дочурки, исполнявшей роль поводыря, и Бена Таффнела, в «костюмчике» трясуна Джемми, пристроившегося, между бакалейной лавкой и швейной мастерской. Слепой Фред отстучал свое раз-два-три, дав понять, что засек Эмбера, но легче от этого не стало. При малейшем подозрении Франц запросто сломал бы Эмберу шею, а Фреду засунул в пасть его белую, как у всех незрячих, палку. Оставалось утешаться хотя бы тем, что сторожа на месте и делают свое дело.

Небольшой домик выглядел вполне аккуратным: серый камень, арочная дверь, высокие окна как на первом, так и на втором этаже. Пройдя железные воротца, они ступили на бетонированную дорожку, а потом поднялись по пяти каменным ступенькам к двери. Огромная латунная ручка казалась в сумраке зеленоватой — похоже, ее давно не полировали. У Франца нашелся собственный ключ, но едва они переступили порог, как Эмбер понял, что первое впечатление было обманчиво. Старая, разбитая мебель, ободранные обои, на потертом ковре темнели пятна неизвестного происхождения. Женщин нет, подумал Эмбер. Бережливые.

Франц провел его в столовую, где два немца склонились над мисками с каким-то жирным варевом. Один — небритый толстячок, грязный, неряшливый, противный; другой — помоложе, чистенький, опрятный, хорошо одетый — полная противоположность приятелю. Оба кивнули и обменялись с Францем несколькими словами на родном языке.

— Подождите здесь, — предупредил Франц и вышел из комнаты.

Эмбер прислушался — шаги по лестнице… дверь открылась и закрылась… голоса наверху. И тут же другой голос, уже от двери.

— Привет, Эмбер. Никак работу ищешь, а?

Он обернулся — голос принадлежал здоровенному малому, вышибале из Хундсдитча, работавшему в былые времена на Профессора. Звали его Ивэнс, и Эмбер бы не доверил ему приглядывать даже за сестриной кошкой.

Эмбер показал взглядом вверх.

— Так ты теперь у пруссака?

— Только когда он здесь. Не то, конечно, что с Мориарти, но теперь все по-другому. А ты? Сам себе хозяин?

— У меня к нему предложение.

Франц уже спускался по лестнице. Ивэнс поспешно отступил, давая ему пройти. Было видно, что к немцу он относится почтительно.

— Босс примет тебя. Наверху. Идем со мной.

Франц скользнул взглядом по остальным членам шайки, и у Эмбера возникло ощущение, что его здесь принимают как чужака.

Комната Шлайфштайна служила когда-то, судя по всему, главной спальней — первая дверь справа от лестницы. Сам немец вполне сошел бы за провинциального управляющего банком. Им бы он скорее всего и стал, если бы не свернул на кривую дорожку. Здесь, в запущенной спальне с железной койкой, облезлым деревянным столом и ободранными обоями, Шлайфштайн явно выглядел чужеродным предметом. Что это, притворство? Или немец по каким-то причинам утратил влияние и был изгнан или бежал из Берлина?

Как бы там ни было, Шлайфштайн остался собой — импозантный мужчина в темном костюме; человек, окруженный особенной аурой, рожденный распоряжаться и вести за собой; лидер, стоящий намного выше и в стороне от своих сторонников.

Вильгельм Шлайфштайн действительно начал карьеру на банковском поприще, которое оставил по причине растраты. Далее последовали мошенничество и подделка, грабеж и торговля живым товаром. За немцем закрепилась репутация человека жестокого и решительного, но сейчас репутация не срабатывала: глядя на сидящего перед собой человека, Эмберу было трудно представить его в роли криминального властителя Берлина. И зачем только Профессору понадобилось изобретать хитроумный план, чтобы заманить в ловушку этого неудачника?

— Добрый вечер, мистер Эмбер. Много о вас слышал. Франц говорит, что у вас есть ко мне предложение. — По-английски он говорил хорошо, и иностранца в нем выдавал лишь легкий акцент — звук «д» звучал как «т». Большие, мягкие руки лежали на столе, маленькие темные глазки смотрели спокойно.

— Сесть могу предложить лишь на кровать. Вижу, вы уже задаетесь вопросом, почему я живу в таком свинарнике.

— По-моему, вам к такому не привыкать.

Избрав самоуверенную и дерзкую манеру поведения, Эмбер немало рисковал, но он уже решил для себя, что держаться нужно на равных.

— После крушения прежнего режима в Лондоне воцарился хаос, а навести порядок можно только крепкой рукой. Ваш бывший хозяин поддерживал твердую дисциплину, как и я в Берлине.

— Слышал.

— Здесь многое по-другому. Своего рода открытый рынок. Который я и намерен использовать. И который нельзя растревожить. Поселись я в хорошем отеле, полиция крутилась бы рядом, как кобели вокруг сучки. Вот почему разумнее залечь в тихом месте и для начала провести рекогносцировку. А потом люди пойдут сами. Те, кто слышал обо мне. Кто знает мою репутацию. Люди вроде вас.

— Разумно. Я вот уже здесь.

— Если удастся провернуть крупное дело с теми недотепами, которых вы видели внизу, то, возможно, потребуется и другое убежище. Подальше от глаз. Лучше начинать с малого, чем поспешить и уйти ни с чем. Итак, какое у вас предложение?

Эмбер взглянул на застывшего у двери Франца. В наступившей неловкой тишине с улицы долетели пьяные вопли. Возможно, Бен Таффнел давал знать, что он на месте и продолжает наблюдение.

Шлайфштайн отдал короткое приказание по-немецки, и Франц, бросив в сторону англичанина недоверчивый взгляд, вышел из комнаты. По лестнице как будто прокатилась пустая бочка.

— Я знаю вас. — Шлайфштайн откинулся на спинку кресла. — Знаю, что вы работали на Мориарти и занимали при нем довольно высокое положение. Остается только выяснить, можно ли вам доверять. Ваше предложение.

Эмбер принес с собой копию списка драгоценностей, которым предстояло провести уикенд, с 20-го по 23-е, в сейфе ювелирного магазина Фриланда. На листке не было ни названия, ни адреса магазина, ни имен леди Скоби или герцогини Эшер. Не было и дат.

Шлайфштайн прочитал список дважды.

— Перечень драгоценностей. И что?

— То, что они будут все в одном месте. И еще много чего.

— Что за место? Где оно?

— Здесь, в Лондоне. Больше пока не скажу.

— Туда можно попасть?

— Ну, попасть туда — не кукольный домик взломать. Но можно. С хорошей командой.

— В которой ДОЛЖНЫ быть и вы?

— В которой я буду главным.

— Вы взломщик? Я не знал.

— Занимался всем понемногу. И провернуть дело смогу… если правильно спланировать.

Шлайфштайн по-прежнему смотрел на него с сомнением.

— Тогда почему бы, друг мой Эмбер, вам не сделать это самому? Почему вы пришли ко мне?

— Там большие камни. Здесь их не продать. Мне нужны скупщики во Франции или Голландии. Может, в Германии, — добавил он на всякий случай.

— Но ведь есть люди, с которыми вы работали раньше.

— Есть. Много. Но когда исчезнут такие камушки, пилеры будут рыть землю, а все лондонские скупщики им известны. Вы могли бы увезти их еще до того, как обнаружится пропажа.

— Как предполагаете разделить добычу?

— Львиная доля — вам. Вторая часть мне. Что останется, поделить между остальными.

— Сколько человек в команде?

— Четверо. Работы там на две ночи.

— Назовите место и число.

— Извините, герр Шлайфштайн. Вам придется довериться мне, а мне — вам.

Шлайфштайн еще раз прошел глазами по списку.

— И вы точно знаете, что это все будет там?

— Уверен. И взять это все можно.

— Расскажите, как.

Впервые за время разговора Эмбер разглядел в глазах немца жадность. Пора. План он изложил подробно, но опустил все детали, которые могли бы привести Шлайфштайна к нужному месту.

— Для верности пусть лучше будет пять, — заметил немец, когда Эмбер закончил. — Пятый посторожит. Вам хватит Франца и еще троих?

— Смотря каких троих.

— Видели двух моих людей внизу?

— Да.

— Будут они и еще один, его вы тоже видели — Ивэнс.

— У вас внизу дремала, Уэллборн. Парень слишком любит потрепаться. Если я пойду с ними, надо, чтобы все держали рот на замке.

— С этим проблем не будет.

— После того как мы вскроем пол в пятницу, нам придется сделать перерыв до вечера в субботу. Я хочу, чтобы все оставались вместе, и никто в одиночку не разгуливал.

— Можете отсидеться здесь. Место надежное.

— Сколько времени вам нужно, чтобы со всеми договориться и все организовать?

— Четыре дня. Мои людипостоянно поддерживают связь с континентом.

— Ладно, тогда я согласен.

— Хорошо, — отрывисто бросил Шлайфштайн. В его устах слово прозвучало коротко, словно он отхватил кусок сладкого пудинга. — Когда это случится?

— Подождите. Я вернусь через три дня и поговорю с Францем и остальными вашими людьми. Вы им так и скажите.

— По рукам.

Эмбер уже протянул было руку, но в последний момент остановился.

— Вообще-то, мы еще не договорились.

— Вы же сказали, львиная доля мне. Я возьму половину. Вторую половину поделим поровну: одна часть вам, другая — моим людям. Справедливо?

— Кусок получается большой.

— Значит, по рукам?

Рука у немца была мягкая, мясистая, и у Эмбера осталось неприятное ощущение, как будто пожал сосиску. Он заметил, что, отвернувшись, Шлайфштайн вытер ладонь носовым платком.

Слепой Фред исчез, Таффнела тоже видно не было, но Эмбер для собственного успокоения сказал себе, что они где-то поблизости и просто не хотят мозолить глаза немцам. Народу на улицах поубавилось, но, дойдя до Энджел-стрит, он заметил прислонившегося к стене Хромого Джека со стаканом в руке и костылем подмышкой. Поблизости болтались двое или трое оборванных сорванцов, которым Джек позволял время от времени сделать по глотку джина.

Сунув руки в карманы пальто, Эмбер завел песню:

У будки солдат-караульный стоял,
Шла девушка мимо, он за руку взял,
Потом к себе в будку ее пригласил,
И честь отдавать там ее обучил.
Хромой Джек даже не взглянул в его сторону, но Эмбер не сомневался — он все понял. Песня была условленным сигналом, означающим, что Джеку нужно взять под наблюдение любого, кто попытается проследить за Эмбером.

Омнибусов видно не было, и он решил пройтись пешком и уже минут через пять понял, что тащит за собой хвост. Дважды Эмбер внезапно останавливался в безлюдных переулках и ловил эхо чужих шагов, замиравшее мгновением позже, а задержавшись на углу, успел даже увидеть мелькнувшую в конце аллеи фигуру.

Что ж, пусть побегает, решил Эмбер и принялся петлять и кружить, ныряя в темные дворы, перебегая с одной стороны улицы на другую и даже поворачивая в противоположном направлении. Тем не менее преследователь не отставал. Так продолжалось с полчаса, пока они не оказались почти у Хакни. Будь это Хромой Джек, он давно бы потерял свои костыли, да ему бы и сил не хватало держаться так долго. Но если не Джек, то кто? Эмбер насторожился.

Дойдя до угла узкого, пустынного переулка, растянувшегося на добрых три сотни ярдов и упирающегося в Далстон-лейн, он заметил примерно посередине его фонарь с желтоватой лужицей света под ним. Выждав секунду, Эмбер рванул в сторону Далстон-лейн. Эхо шагов заметалось между грязными стенами. Миновав фонарь, он нырнул в темноту уже почти у самой улицы, остановился в тени и прислушался. Преследователь быстро приближался.

Природа не наделила Эмбера большой силой, а вот хитрости ему было не занимать. Правая рука скользнула в карман и нашла то, что нужно, — кастет, который он всегда носил с собой. Держась поближе к стене, Эмбер продвинулся назад, к фонарю. Преследователь был уже рядом, и Эмбер слышал его надсадное дыхание. Как только незнакомец поравнялся ним, он выставил ногу. Хрип… оборвавшееся проклятие… и «хвост» покатился к фонарю. Эмбер быстро шагнул к распростертой на земле фигуре и для верности врезал по уху. Незнакомец обмяк, и Эмбер, наклонившись, приподнял его голову. Потом выпрямился и негромко свистнул. По переулку к нему уже спешил Хромой Джек.

— Посмотри-ка. — Эмбер ткнул ногой неподвижное тело, перевернув так, чтобы свет падал на лицо. Так и есть, Ивэнс. — Ушел в страну снов.


Рассказ о вечерних событиях Мориарти выслушал молча, внимательно и с нахмуренным лицом.

— Вильгельм весьма осторожен, — сказал он, когда Эмбер закончил свой подробный отчет. — Осторожность — качество во многих отношениях похвальное. И все же я озабочен. Было бы лучше, если бы за тобой следил Франц. Я помню Ивэнса. Силы и дерзости у него хватает, а вот мозгов недостает. Если не ошибаюсь, язык у парня хорошо подвешен. Изворотливый малый. Тот факт, что следить за тобой поручили Ивэнсу, означает, что ему доверяют. А это уже попахивает предательством. Мы должны быть осторожны, как кошки на тонком льду.

— Слепой Фред прислал весточку. — Эмбер плохо выспался и заметно нервничал. Не самое лучшее состояние для того, кому назначено сыграть важную роль в опасной игре. — Ивэнс вернулся в Эдмонтон через пару часов после того, как я оставил его под фонарем. Едва притащился. А еще через полчаса Франц и оба пруссака вышли из дому.

Голова Мориарти качнулась вперед-назад.

— Притворись, будто ничего не знаешь. Да, на тебя кто-то напал, но ты его не разглядел.

Эмбер уныло вздохнул.

— Думаю, Хромой Джек забрал у него кошелек.

Спир, до того молча сидевший в углу кабинета, вскинул голову.

— Откуда тебе знать, кто там еще рыскал после того, как ты ушел.

— Есть два момента, — медленно, тщательно подбирая слова, как человек, отвечающий на вопросы полицейских, заговорил Мориарти. — Первое. Тебя, возможно, ищут. Значит, ты должен искать их. Если прижмут, объяснишь так: за тобой кто-то гнался, и ты счел за лучшее рассказать им. Если они не станут скрывать тот факт, что это был Ивэнс, у тебя есть основание оскорбиться. Тебе не нужна рознь в твоей же команде. Как может развернуться эта ситуация, мы все представляем. Второе. Если они решат следить за тобой, ты ни в коем случае не должен приводить их сюда. Так что будь осторожен, смотри в оба.

— Прикроюсь парочкой сычей, — хищно усмехнулся Эмбер.

— Так-то лучше. Но возьми самых надежных.

— Возьму двоих, что не были в Эдмонтоне. Топтуна и Вдову Винни.

— Это ненадолго, меньше трех недель, но приглядывать надо за каждой щелкой. — Мориарти попал в свою стихию; он лучше всего чувствовал себя, передвигая фигуры по большой доске криминальной игры. — Наблюдатели нам понадобятся везде — и в Корнхилле, и по всему маршруту до Эдмонтона. Если наш друг Вильгельм изменит в последний момент свои планы, удар будет жестокий. Что с полицией, Спир?

— В пятницу все будет, как обычно. Нашего человека введем в дело в субботу. По возможности попозже.

— Что наша «черная мария»?[29]

— Выглядит, как настоящая.

Мориарти повернулся к Эмберу.

— Инструменты у тебя есть?

— Позаимствую. Двусторонний гаечный ключ, винтовой домкрат, пила, ручное сверло, ломик. Обычный набор. Возьму у старика Болтона — ему уже не нужен. Живет в Сент-Джеймс-Вуд. И помочь всегда готов.

— Не доверяй даже собственной тени. — Мориарти поднялся из-за стола, подошел к окну. — Скажи, что берешь для приятеля. А у нас разве своих инструментов нет?

— Лучше воспользоваться тем, что уже давно лежит без дела.

Профессор кивнул. Эмбер не пользовался у него большой симпатией, но преданность этого малоприятного, с острой, крысиной мордочкой человечка сомнений не вызывала. Он уже ощущал почти чувственное возбуждение, представляя себя акулой, челюсти которой вот-вот сомкнутся на ноге этого прусского наглеца, Шлайфштайна. В самой мысли этой было что-то эротическое. «Надо сказать Сэл, чтобы прислала ту итальяночку», подумал он.


Добравшись до Сент-Джеймс-Вуда, Эмбер отправился к Тому Болтону, отставному взломщику, проживавшему в маленьком, уютном особнячке, купленном на доходы от профессии, которой он отдал едва ли не всю жизнь. Цель визита была сугубо деловая — позаимствовать инструменты.

— Нужны одному приятелю, — объяснил Эмбер. — Дельце намечается за городом — вскрыть старый сейф.

— Инструмент у меня хороший, — с гордостью заявил Том, отличавшийся в молодые годы поразительной ловкостью, умевший проскользнуть в самое крохотное оконце и ползавший по крышам не хуже змеи. Теперь Эмбер видел перед собой дряхлого старика с костылями и полуслепыми, слезящимися глазами. — Не то, что эти ваши новомодные штучки. — Расставаться с инструментом ему явно не хотелось. — Я-то обходился без этих… как их там… паяльных ламп и всего такого.

— Они и не понадобятся, — бодро заверил старика гость. — Говорю же, коробка древняя.

— Я бы и не против, мне не жалко, — вздохнул Том, — но надо знать, кто им пользоваться будет.

— Приятель мой, пруссак. Его по всей Германии разыскивают, вот он сюда и пожаловал, да только без железок. Провернет дельце, ему на пока и хватит. Хороший малый. Один из лучших.

— Ну…

— С меня сто гиней.

— Сто гиней? Деньги хорошие. Тут большим делом пахнет.

— Ты меня лучше не расспрашивай — не отвечу. Значит, так, Том. Пятьдесят гиней сейчас, остальное потом.

Старый взломщик с видимой неохотой поднялся по лестнице. Что-то звякнуло.

— Возьми сам, — подал голос Том, появляясь через пару минут на площадке. — Я их вниз не сволоку. Годы. Да и ревматизм замучил. Помню, как-то уходил по крышам от пилеров с железками да еще добычей фунтов на сорок с лишком. А теперь за чаем целый час ковыляю. Так ты говоришь, пруссак? Может, я его знаю?

— Вряд ли. — Эмбер высыпал на кухонный стол горсть золотых соверенов и взбежал по ступенькам наверх, где его ждал саквояж из грубой коричневой кожи. — Не пожалеешь, — крикнул он Болтону. — Получишь все обратно до конца месяца.

За стариком присматривала жившая неподалеку женщина. Делала она это не от чистого сердца, а за плату, небольшую и не очень регулярную. Том Болтон знал — женщина подворовывает, прикарманивает кое-что из тех денег, что он дает ей на покупки, но обойтись без посторонней помощи не мог. Когда она пришла на следующее утро, Том попросил ее отправить письмо, за которым просидел добрый час, — суставы на пальцах распухли, и каждая буква давалась большим трудом. Она взяла письмо и бросила в почтовый ящик по пути в бакалейную лавку. Письмо было адресовано Энгусу Маккреди Кроу, эсквайру, проживающему в доме 63 по Кинг-стрит.


Как и обещал, Эмбер вернулся в Эдмонтон через три дня после своего первого визита туда. За эти три дня он лишь однажды, да и то мельком, видел Франца и другого немца — того, что поопрятнее. Они его не заметили. Топтун и Вдова Винни уверяли, что слежки нет.

Дверь открыл Франц, и Эмбер сразу ощутил враждебную атмосферу. В столовой сидели двое, Уэллборн и толстый, грязный немец. Ивэнс, с перевязанной головой, жался к камину.

— Где это тебя так? — наигранно бодро поинтересовался Эмбер.

— Не твое дело, — неприязненно пробормотал Ивэнс.

— Вы как в прошлый раз добрались домой, мистер Эмбер? — Франц даже не потрудился как-то замаскировать прозвучавшую в его голосе враждебность.

— Ну, раз уж вам интересно, какой-то бродяга попытался проверить мои карманы по эту сторону от Хакни.

— Ночью на улицах много плохих людей. Будьте осторожны.

— Не беспокойся, Франц. Уж о себе-то я всегда позабочусь.

В доме воняло протухшими овощами. Запах этот присутствовал повсюду, но Эмбер давно к нему привык и почти не замечал — он вовсе не разделял мнения тех, кто считал, что чистота стоит где-то рядом с благочестием.

Притулившийся у камина Ивэнс что-то пробормотал.

— Когда идем на дело? — спросил Франц.

— Когда я скажу и не раньше.

— Ты нам не доверяешь?

— Я никому не доверяю, приятель. И тебе, Франц, стану доверять, когда мы все благополучно закончим.


Вошедший в комнату Шлайфштайн повел носом и поморщился.

— Я бы хотел поговорить с вами. Наверху.

Немец держался, как всегда, с холодной любезностью, но на Эмбера смотрел так, словно это он притащил с собой всю вонь, что витала в воздухе.

— Это вы столь нелюбезно обошлись с Ивэнсом?

— Я нелюбезно обошелся с Ивэнсом?

— Ну-ну, не притворяйтесь. Я попросил Ивэнса проводить вас до дома. Вы устроили ему засаду у Далстон-лейн.

Эмбер знал, что его положение выигрышное, а потому мог позволить себе держаться уверенно.

— Так это был Ивэнс? При всем уважении, босс, не делайте этого больше. Если что-то нужно, так и скажите. Не люблю, когда кто-то крадется за мной по темной улице. Я от этого нервничаю. А когда нервничаю, могу и зарезать кого-нибудь.

— Я лишь хотел удостовериться, что с вами ничего не случится. — Прозвучало правдоподобно. Почти убедительно. — Ничего страшного, впрочем, не случилось. Пострадал только Ивэнс, но у него все скоро пройдет. Однако гордость его вы уязвили. Думаю, будет лучше, если он не узнает, что это были вы.

— Пожалуй, что не стоит.

— Я также думаю, что было несправедливо забирать его кошелек.

— Я не брал его кошелек.

— Как скажете. Ивэнс поправится через неделю. Вас это устраивает или потребуется замена? Время позволяет?

— Позволяет.

— Хорошо. Тогда, если Петер пришел, вам стоит познакомить их с планом.

— Вот что еще. — Эмбер протянул руку, как будто собирался схватить немца за рукав. — То время, что мы будем там, главным должен быть я.

— Примерно так и будет.

«Не самое убедительное обещание», — подумал Эмбер.

Петером звали второго немца, того, что почище. Когда они спустились, он уже сидел в комнате, но где был и чем занимался, никто объяснить не потрудился. Появился в компании и новичок — парнишка лет семнадцати, высокий, неуклюжий, с густыми волосами, такими засаленными, что жира с них хватило бы, чтобы поджарить тост.

— Говорить буду только с теми, кто пойдет на дело, — заявил Эмбер, упершись взглядом в стену между Шлайфштайном и Францем.

Уэллборна и парнишку удалили из комнаты, и Эмбер приступил к изложению плана. Все произойдет через неделю. Заходов будет два. Относительно местонахождения магазина он не сказал ничего, но подробно остановился на деталях: как предстоит войти, какую работу проделать, кто чем займется. Франц задал несколько вопросов, но Эмбер ответил только на те, которые не касались главного.

К тому времени, когда он собрался уходить, отношение к нему заметно смягчилось, хотя Франц по-прежнему оставался настороже.

В коридоре Эмбер коротко поговорил с Шлайфштайном.

— Держите их всех под рукой, — сказал он, прекрасно понимая, что теперь сам держит их всех в руке. — Ждать не больше трех недель. Я приду в понедельник или вторник, дня за три до дела. И вот что, босс, не посылайте никого за мной. Я и сам доберусь.

Бен Таффнел занимал привычное место на другой стороне улицы, и на него уже никто не обращал внимания. Ярдов через двести, уже на другой стороне, выпрашивал милостыню Чучело Сим. Эмберу показалось, что язв и струпьев у него стало даже больше. Выглядели они вполне натурально, и добрые люди Эдмонтона с готовностью бросали в протянутую руку мелкую монету — ради успокоения совести.


Для начала, чтобы юная итальянка не смущалась и побыстрее обвыклась, Мориарти продемонстрировал ей сложный трюк с четырьмя тузами. Два черных туза кладутся в середину колоды, два красных — сверху и снизу. Потом колода переворачивается, и изумленный зритель видит, что два черных оказались сверху и снизу, а два красных — в середине. На гостью фокус произвел сильное впечатление.

Девушку звали Карлоттой, и ее талию можно было легко обхватить одной рукой. Волосы черные, как вороново крыло, кожа смуглая, почти как у негритянки. Последнее обстоятельство особенно заинтриговало Профессора. Вдобавок у нее были изящные лодыжки, а платье скрывало тело, при малейшем движении которого кровь в венах Мориарти начинала закипать.

Сэл отвела итальянку наверх, предупредив, что ей следует хорошо себя вести, и что бояться Профессора не нужно.

Остановившись в дверях, Сэл подмигнула Мориарти и прошептала:

— Сладкий горшочек под кустиком, а? Поговорим потом, Джеймс. Надеюсь, она то, что надо.

Профессор заверил ее, что Карлотта, похоже, идеально подойдет для разработанного им плана. Потом он поговорил с девушкой, сыграл ей Шопена и показал карточный фокус с четырьмя тузами.

Ей было лет девятнадцать или двадцать. Спокойная, уравновешенная, ни намека на буйный темперамент, ассоциирующийся обычно с южными женщинами. Бриджет Спир подала холодные закуски: ветчину, язык и мясной пирог от мистера Беллами. На столе появились также две бутылки «Моэ и Шандон Брют Империаль» 1884 года, одну из которых парочка осушила еще до того, как они отправились в постель, где Карлотта явила себя настоящей тигрицей.

— Миссис Ходжес сказала, — заметил Мориарти во время восстановительной паузы, — что ты никогда не бывала в своей родной Италии.

Карлотта надула губки.

— Нет, ни разу. Родители возвращаться туда не желали, а у меня не было ни денег, ни времени. А почему вы спрашиваете?

Она вытаращилась на него с откровенным вожделением, и он подумал, что при соответствующей небольшой шлифовке и правильной подаче — пока что Карлотта одевалась слишком ярко и безвкусно — смуглолицая итальяночка вполне может сойти за какую-нибудь графиню.

— Я подумываю о том, чтобы совершить весной небольшое путешествие в Италию. Рим — чудесный город в это время года.

— Какой вы счастливчик. — Она склонилась над ним, проделала пару манипуляций, на которые способны лишь женщины ее профессии, и кокетливо добавила: — Вам во всем везет.

— Полагаю, ты могла бы составить мне компанию. Если, конечно, пожелаешь.

В ответ на это обещание Карлотта выдала серию итальянских междометий, прозвучавших сладкой смесью восхищения и удовольствия.

— Ты ни в чем не будешь нуждаться. Получишь новые наряды. Все, что захочешь.

Он улыбнулся ей с подушки и, словно доверяя большой секрет, понизил голос:

— А еще рубиновое ожерелье, которое украсит твою прелестную шейку.

— Ожерелье? С настоящими рубинами?

— Разумеется.

Ее ловкие пальчики исполнили несколько трюков, о существовании которых девушке ее нежного возраста не подобало бы даже знать.

— А можно личную горничную? — прошептала она ему на ухо.


Энгус Кроу давно взял за правило время от времени навещать отставного взломщика после наступления темноты. Они не устанавливали никакого графика, но встречи эти проходили довольно регулярно, по сигналу, подавал который старик. Если он был в доме один, занавески на окнах в гостиной сдвигались сразу после заката (летом окно оставалось закрытым). Если же в доме находился посторонний, старик оставлял заметный просвет.

Кроу подозревал, что этим же способом Том Болтон подает знак и другим, потому что каждый раз заставал старика выходящим из гостиной. Потом они перебирались в кухню, где и разговаривали.

В этот вечер Кроу даже обрадовался тому, что у него есть законный повод ускользнуть из дома. Каждый день приносил свидетельства того, что Сильвия теряет связь с реальностью. Проклятая служанка, Лотти, постоянно находилась в доме и неизменно крутилась у него под ногами. К тому же Сильвия неустанно что-то придумывала, изобретала предлоги для все новых развлечений. Очередной манией стали званые обеды. Бедняга инспектор утешался лишь тем, что друзья, побывав у них однажды, больше уже не придут. По крайней мере, пока на кухне всем заправляет Лотти.

Визит к Тому Болтону стал приятным отвлечением от домашних проблем. Он с удовольствием устроился в скромной кухоньке перед кружкой горячего пунша на красной, с кистями скатерти, слушая, как посвистывает на плите закипающий чайник, вбирая тепло камина. Разглядывая (не в первый уже раз) аккуратно расставленный на маленьком буфете фарфор, инспектор укреплялся во мнении, что вещицы эти, несомненно, высокого качества. Интересно, кто был их прошлым владельцем?

Раскурив неспешно трубку, Болтон в красках поведал гостю о недавних визитах Эмбера. Кроу не перебивал старика и заговорил лишь тогда, когда тот добрался до конца.

— Так вы, значит, инструмент ему отдали? — спросил он с неизменной ноткой огорчения, которое испытывал всегда, сталкиваясь со слабостями представителей уголовного мира.

— А что еще мне было делать? Вы же знаете, что это за народ. Я, конечно, стар, ни на что не годен и едва ползаю, но ведь за жизнь каждый цепляется.

Кроу шумно засопел. Означает сопение сочувствие, понимание или укор, определить было невозможно.

— В свое время я много дурного совершил, но в убийствах никогда по своей воле не участвовал. И сейчас жертвой быть не желаю.

— Так вы говорите, немец?

— Он так сказал. Мол, немец. В Германии его разыскивают. Нашел дело здесь. Надо вскрыть старый сейф. Мол, на какое-то время ему хватит.

— На какое-то время? Не до конца дней? — Кроу сам услышал прозвучавшую в вопросе нотку цинизма. — Они ведь все обычно так и говорят, а, Том? Провернуть большое дело, взять хорошую добычу, чтобы до конца дней хватило. Уйти на покой, жить честной жизнью.

— Да, большинство так и говорит. Все так. Я и сам много раз это говорил.

— Так что он сказал? Вскрыть или взломать?

— Господь с вами, мистер Кроу, большой-то разницы нет. Больно многих вы слушаете. Мальчишек, что мнят себя взломщиками и считают, что прежние им не чета. Разве я вам не объяснял? Приходишь на место, думая, что откроешь дверь отверткой, а когда не получается, берешь в руки ломик. Каждый взломщик, кто чего-то стоит, и тем, и другим занимался, и многим еще: и двери ломал, и решетки гнул. Помню, однажды, когда был еще молодым… — Старик снова ударился в воспоминания, а вспомнить ему было что, поскольку Том Болтон ухнул в криминальную воронку еще в восьмилетнем возрасте, когда проник в богатый дом через дымоход.

Кроу выслушал его, не перебивая, и лишь затем задал следующий вопрос:

— Эмбер ведь на Профессора работал, верно, Том? На Мориарти?

Невероятно, но имя это и теперь, по прошествии нескольких лет, производило сильнейшее впечатление даже на закоренелых уголовников. Распухшие пальцы сжались в кулаки, так что костяшки побелели, а взгляд дрогнул и ушел в сторону. Лицо посерело и стало похожим на пергамент.

— Насчет этого ничего не знаю. — Старческий голос прозвучал хрипло, словно у Тома вдруг пересохло горло.

— Его давно здесь нет, Том. И бояться нечего.

В наступившей тишине было лишь слышно, как трещат дрова в камине да тикают часы на стене.

— Послушайте, мистер Кроу, — с натугой проворчал старый вор. — Я вам много чего рассказывал, много чему учил, но донес на кого-то впервые. Не в моей это натуре. Я и вам сегодня рассказал только потому, что он у меня железки взял. Не хочу, чтобы моим инструментом какой-то чужак пользовался.

— Дело, должно быть, намечается большое. Раз уж им ваш инструмент понадобился. Такого качества, как у вас, больше нигде не найти.

— Для меня главное, как он им попользуется.

— Немец, — пробормотал задумчиво Кроу, пытаясь связать в уме разрозненные ниточки. — А сам Эмбер взломщиком не бывал?

— Я его с малых лет знаю. Маленький, шустрый, проворный. Много чего делал. И много чего умеет. Но сам я с ним не работал. Он, как вам известно, стоял повыше. Вы знаете, при ком.

— Да, при Профессоре.

— Я не слышал.

— Вы ему поверили? Насчет немца?

— Он так сказал.

— И вы отдали ему инструмент. Вот так, запросто.

О полученных гинеях Болтон упоминать не стал. Сумма была очень большая, пусть и за отменный инструмент. В какой-то момент совесть даже подала протестующий голосок, но старик предпочел не услышать.

— Не хочу, чтоб мне проломили башку или вспороли брюхо. Помирать, конечно, когда-нибудь придется, но я предпочел бы встретиться со старухой в собственной постели.

«Дело, похоже, намечается крупное», — подумал инспектор. Из головы никак не выходил Мориарти — как ни крути, Эмбер всегда работал только на него. В 1894-м, когда Мориарти принимал гостей-иностранцев, среди них был, кажется, какой-то немец. Как же его звали? Впрочем, в Скотланд-Ярде должны сохраниться какие-то материалы. С другой стороны, немцев в Лондоне и без того немало.

— Посмотрю, удастся ли нам поговорить с мистером Эмбером, — произнес он вслух.

— Вы ведь не скажете?

— Про вас, Том? Не беспокойтесь, о вас и не вспомню. Эмбер нужен нам по многим причинам, а не только потому что позаимствовал у вас воровской набор. В любом случае спасибо. Ладно. Вам-то что-нибудь нужно?

— Пока справляюсь. Бывает, конечно, тяжеловато, но ничего, держусь.

Кроу положил на стол золотой соверен.

— Побалуйте себя, Том. И будьте осторожны.

— Благослови вас Господь, мистер Кроу. Остерегайтесь этого Эмбера. Ловкий малый. Да, и вот что, мистер Кроу…

Инспектор обернулся.

— Да?

— Держите нос по ветру. От него воняет.

— Буду иметь в виду.

В Скотланд-Ярде уже почти никого не было. Инспектор включил лампы и прошел в кабинет сержанта Таннера, где открыл шкаф и начал просматривать папки. Нужная оказалась не очень толстая. Заголовок гласил:

ИНОСТРАНЦЫ СРЕДИ ВЫЯВЛЕННЫХ
СООБЩНИКОВ ДЖЕЙМСА МОРИАРТИ
Он отошел с ней к столу, сел и принялся листать исписанные аккуратным почерком страницы, вглядываясь в каждую запись так, словно она могла таить в себе некое озарение.

В папке лежало десятка два или три досье, в том числе и на личностей немецкого происхождения: скупщика краденого по фамилии Мюллер, имеющего закладную лавку в Лудгейте; другого скупщика, Израеля Кребица; их коллегу Солли Абрахамса и некого Руттера. Имелись также пометки Таннера и касательно братьев Джейкобс.

Самое большое досье содержало информацию о Вильгельме Шлайфштайне. Место рождения: Берлин. Там его знали хорошо: ограбления, банковские махинации, содержание борделей — он все попробовал на вкус и ко всему приложил руку. И он же определенно был среди тех, с кем в 1894-м встречался Мориарти. Обычно Шлайфштайн появлялся повсюду в сопровождении некоего Франца Бухольца, человека также весьма известного и опасного и отличающегося огромной физической силой.

«Завтра, — решил Кроу, — испрошу у комиссара разрешения телеграфировать в Берлин и узнать, известно ли там что-либо о нынешнем местонахождении герра Шлайфштайна и его сообщника Бухольца».

Сильвия еще не спала и ждала мужа в постели с толстеньким сборником Шарлотты М. Йондж «Леди Эстер и Дэнверские записки».[30] Рядом лежала фунтовая коробка конфет «Кэдбери Особые с ванильным кремом».

— Энгус, — начала она, отложив книгу. — Энгус, у меня появилась чудесная идея.

— Вот и хорошо, милая. Вот и хорошо.

Мысли еще крутились вокруг Эмбера и возможного присутствия в Лондоне опытного немецкого взломщика. Сильвия делилась с ним своими планами, и ее слова, вливаясь в одно ухо, выливались в другое, словно журчащий по камешкам ручеек. Пожалуй, было бы неплохо допросить самого Эмбера.

Завтра же нужно разослать по всем дивизионам его словесный портрет и… Цепочка мыслей прервалась — ухо уловило сорвавшееся с пухлых губ супруги знакомое имя… имя комиссара.

— Извини, моя курочка, я не расслышал…

— Энгус, тебе следует быть внимательнее к тому, что я говорю. Я выразила надежду, что ты не наметил никаких планов на вечер двадцать первого.

— Двадцать первого? А что это за день, дорогая?

— Суббота.

— Планов у меня нет, если только не появится что-то срочное. — Если только Эмбер не продаст нам этого немца, и в городе не начнется общий переполох. Или если немец, воспользовавшись инструментом Тома Болтона, не проникнет в Банк Англии, и полиция обратится ко мне за помощью. Если только… — И что у нас намечено на двадцать первое, моя сладкая?

— Я послала приглашение от нашего имени комиссару и его супруге с просьбой оказать честь и отобедать у нас…

Крик ярости и гнева долетел должно быть даже до мансарды, где проживала Лотти.

— Ты… что ты сделала? Пригласила… комиссара? Моего комиссара? — Кроу в отчаянии и с перекошенным лицом рухнул в кресло. — Сильвия, ты воистину глупая женщина. Боже мой. Ты спятила, Сильвия. Инспектору не полагается приглашать комиссара к обеду. Тем более к обеду в исполнении твоей искусницы Лотти. Господи помилуй, женщина, он еще подумает, что я чего-то от него хочу.

Энгус Кроу закрыл лицо руками. Ему вдруг пришло в голову, что вечером двадцать первого он вполне может оказаться в другом месте. Например, в тюремной камере, где будет томиться в ожидании суда по обвинению в убийстве своей супруги, дражайшей Сильвии.


— Останешься здесь, пока не придет время отправляться в Эдмонтон, — сказал Эмберу Профессор. — Место есть на чердаке, в комнате Гарри Алена. Он все равно не понадобится мне до середины декабря.

От информаторов в последние дни приходили тревожные сообщения. Накануне Слепой Фред рассказал, что слышал от одного парня, Плешивого Дина, будто полицейские разыскивают Эмбера. На розыски Эмбера тут же отправили бегунка, паренька, просившего иногда милостыню на Риджент-стрит. Паренек — звали его Саксби — нашел Эмбера в Бермондси, где тот прогуливался с братьями Джейкобс. Получив известие, все трое поспешили вернуться на Альберт-сквер. Позднее Берт Спир подтвердил, что пилеры действительно ведут поиски Эмбера и что у них есть приказ задержать его.

— Ты не трепался, где не следует? — спросил Мориарти.

— Вы же меня не первый день знаете, Профессор. Нигде ни слова лишнего. Все разговоры только с пруссаком и его командой да и то без откровений. Другое дело, что они, может, Уэллборна выпустили, а тот и проболтался.

— Вильгельм Уэллборна будет держать при себе. Если речь идет о крупной добыче, он рисковать не станет и скорее десять раз перестрахуется. А что Болтон, у которого ты инструмент брал? Он не мог?

— Болтон ничего не знает.

— Кроме того, что тебе понадобился инструмент.

— Болтон не стал бы…

— Надеюсь, что нет. И все же будет лучше поберечься. Ли Чоу ему горло перережет, если он сдаст тебя полиции. — Мориарти сделал паузу, но Эмбер только покачал головой — он не мог поверить, что старик Болтон якшается с полицейскими. — Ну и как? Обо всем договорились?

— Мне понадобится один бегунок — на случай, если не дадут пойти туда самому. Пруссаку я сказал, что кэб должен быть наготове с трех ночи и дальше.

— Это можно устроить. У тебя там люди есть? За магазином наблюдают?

— Люди есть. Лучшие. Спир нашел удобное место, как раз напротив, а Боб Шишка держит связь с рабочими, от которых мы все и узнали.

— Насчет сигналов договорились?

— Бен Таффнел по-прежнему в Эдмонтоне. Если учует опасность, прикинется пьяным и запоет. Он уже и песню выбрал. Затянет «Косаря».

Мориарти кивнул, давая понять, что разговор окончен, но когда Эмбер уже взялся за ручку двери, остановил его.

— Прими ванну, раз уж ты здесь. Не хочу, чтобы в доме воняло тухлой капустой да прошлогодней рыбой.

По-видимому, Профессор отдал и дальнейшие указания, поскольку, когда Эмбер добрался наконец до комнаты, отведенной Гарри Алену, его уже поджидала Марта Пирсон, которая сообщила, что ванна приготовлена, и что миссис Спир принесла туда свежие полотенца, кусочек мыла «санлайт» и щетку.

На следующее утро из Парижа пришло письмо, адресованное профессору Карлу Николу, ученому джентльмену-американцу, проживающему в доме номер пять, Альберт-сквер.

Дорогой сэр,

Устроились мы здесь хорошо. Пьер по-прежнему пьет как рыба, но ежедневно посвящает работе четыре часа. Постоянно пытается изыскать какие-то причины, чтобы увильнуть от дела, и жалуется на свет — мол, здесь он не такой, как нужно, — но я ему спуску не даю, и дело продвигается. Наблюдать, как он работает, одно удовольствие, и в отношении результата у меня сомнений нет. Доска была помечена в соответствии с вашими инструкциями.

Я также слежу за тем, чтобы он не смылся за границу. Сопровождаю его каждый раз, когда он идет посмотреть на оригинал. Можете быть спокойны — все будет так, как вы приказали.

Остаюсь, сэр, Вашим покорным слугой,

Г. Аллен

Глава 5 ДЕЛО СО ВЗЛОМОМ

Лондон:

понедельник, 16 ноября — понедельник, 23 ноября 1896


Нужное место братья Джейкобс нашли в Бермондси. Какое-то время помещения здесь использовались частично под склад и частично под офисы для занимавшейся бакалеей торговой сети, которая обанкротилась около года назад.

Несколько месяцев зданием никто не интересовался — в первую очередь по причине неудачного расположения, поскольку участок оказался сырым и выглядел бесперспективным с точки зрения расширения. Впрочем, выбор его под бакалейный склад тоже представлялся не слишком удачным — сзади к нему подступала свалка. И тем не менее место имело свои достоинства: находилось в стороне от коттеджей, имело небольшой двор и конюшню, а решетки и замки на дверях и окнах сохранились в целости.

Немного поторговавшись, Бертрам Джейкобс уплатил двести фунтов стерлингов профессорских денег, и сделка была оформлена в самое короткое время. Затем Ли Чоу привез откуда-то с дюжину своих желтолицых братьев, которые за несколько дней выдраили все помещения до блеска, добавив кое-где свежий мазок краски, а Харкнесс, профессорский возница, доставил двумя заездами кое-какую дешевую мебель.

В течение недели, предшествовавшей возвращению Эмбера в Эдмонтон, Спир лично проследил за тем, чтобы «черная мария», сборка которой велась в ближайшей конюшне, была доставлена во двор, после чего в субботу уже сам Профессор явился в Бермондси с инспекторской проверкой и вынес заключение: все неплохо при условии, что те, кто здесь останется, смогут выдержать вонь, распространяемую находящимися поблизости дубильнями и сыромятнями.

К этому времени Терремант уже привлек к делу еще нескольких экзекуторов, а здание оборудовали кухней и всем необходимым для готовки, в том числе и продуктами.

Наблюдение за ювелирным магазином на Корнхилле продолжалось с неослабным вниманием, а Спиру даже удалось раздобыть несколько комплектов полицейской формы.

В ночь на понедельник, 16-е, Эмбер взял саквояж с позаимствованным у Болтона инструментом, доехал на кэбе до Энджел-стрит и прошел пешком остаток пути до убежища Шлайфштайна. По пути он успел заметить Хромого; Сим Чучело тоже был на месте, предлагал припозднившимся прохожим свои болячки; неподалеку несли вахту Слепой Фред и Бен Таффнел. Если не считать их, Эмбер остался один и мог полагаться только на себя. Потянув за грязный шнурок звонка, он еще успел подумать о Боб Шишке и всех тех, кто образовывал невидимую паутину, по которой должен был пройти сигнал опасности. И еще ему вспомнились последние, напутственные слова Мориарти, сказанные перед тем, как он вышел из дома на Альберт-сквер.

— Приведешь мне Шлайфштайна и никогда больше не будешь нуждаться в деньгах. Подведешь — и они тебе больше не понадобятся.

Дверь открыл Франц.

— Значит, на этой неделе?

— В пятницу ночью, — ответил Эмбер, закрывая за собой дверь.


В пятницу, 20 ноября, весь день шел дождь. Не изморось, обычная для Лондона в это время года, но настоящий ливень, обрушивший на город водные потоки, раскатившийся по главным улицам и затопивший узкие переулки. Ручейки превратились в речушки и водопады, низвергавшиеся с крыш, переполнявшие сточные канавы и создававшие настоящий хаос там, где дороги оставались немощеными.

Транспорт почти остановился из-за пробок в так называемых бутылочных горлышках; пешеходы же прокладывали путь по улицам с решительностью солдат, бросающихся на неприятельские штыки.

Ближе к вечеру стихия немного ослабила натиск, но к этому времени все, кто имел несчастье оказаться на улице, промокли до нитки. Все, но не Боб Шишка.

Разные люди знали его под разными имена — Роберт Лэм, Роберт Беттертон и Роберт Ричардс лишь некоторые из них, — но среди своих, в криминальной семье Мориарти, он был Боб Шишка. Верткий, проворный, рано поседевший, Боб считался завсегдатаем во многих пивных и тавернах столицы, но ни в одном его не называли «местным». Выпивая, например, в Брикстоне, он мог толковать о своих делах в Бетнал-Грин, а собутыльники в какой-нибудь кэмдентаунской пивнушке частенько слышали о том, что у него собственное гнездышко в Вулриче.

Боб Шишка обладал отменной памятью и чутьем на богатую добычу. В барах Сити его считали веселым, жизнерадостным малым, ведущим небольшой бизнес где-то в районе Клапама. На самом деле он жил в двухкомнатной квартирке над лавкой мясника возле Клэр-Маркет, откуда и отправлялся каждое утро собирать разбросанные по злачным местам крохи информации. Ловкий, смышленый, аккуратный, почти денди, по натуре спокойный и уравновешенный. В ту пятницу он чуть ли не весь день пролежал в постели, слушая, как дождь барабанит по окну и декоративному фасаду мясной лавки.

Именно Боб Шишка был первым, кто разузнал о соблазнительных возможностях ювелирного магазина Фриланда. Сегодняшнее задание сложностью не отличалось: пропустить пару стаканчиков в пабе «Грязный Дик», устроенном над старым винным подвалом в Бишопсгейте. Туда заглядывали после работы искусные мастера-ювелиры, и с двумя из них он обещал встретиться в восемь вечера. В случае если что-то пойдет не так, ему полагалось послать предупреждение через мальчишку-бегунка, юного Саксби, который ждал распоряжений у притона в Уайтчепеле.

Публики в баре, когда он добрался туда, набралось немало, в большинстве своем конторский люд, не спешившего после работы домой. У многих суббота была выходным днем, и Боб знал, что далеко не все принесут жене хотя бы половину недельного заработка.

К половине девятого никто из ювелиров еще не появился, и он начал беспокоиться. Девять — и по-прежнему никого. Лишь полчаса спустя все четверо ввалились в бар, уставшие, промокшие и злые.

Боб Шишка встретил их добродушной улыбкой, не забыв и попенять за опоздание. Мастера объяснили, что их задержал Фриланд. Работа по заказу, назначенному к исполнению до понедельника, оказалась не выполненной, а потому суббота была объявлена полным рабочим днем.

Дабы не вызывать подозрений, Боб Шишка посидел еще немного, но в начале одиннадцатого двинулся к выходу, перебросившись парой слов со встретившимся у двери старым знакомым. Дождь зарядил снова, пусть не так сильно, как днем, но все же достаточно, чтобы плечи пальто быстро промокли. Ветер бил в лицо, капли повисали на ресницах, заставляя моргать и утираться. Опустив голову, глубоко засунув руки в карманы, механически передвигая ноги, Боб шел в направлении Корнхилл и Лиденхолл-стрит, чтобы передать Саксби сообщение для Эмбера: завтра в мастерской будут работать. Задание — проще не бывает. Он уже представлял, как вернется домой, может быть, прихватив по пути одну из тех шлюшек, что постоянно болтаются возле Клэр-Маркет.

Боб Шишка переходил Олдгейт, когда его сбил экипаж.

Отвратительная погода да элементарное невезение — вот и вся причина. В первую очередь, конечно, погода, потому что из-за хлещущего по щекам дождя кэбмен ехал, опустив голову, и слишком поздно увидел возникшую впереди темную фигуру. Он еще успел дернуть поводья, отвернув лошадь вправо, благодаря чему пешеход не попал под копыта, но избежать столкновения не удалось. Колесо ударило в плечо, и сбитый с ног Боб прокатился по мокрой дороге, ударился о бордюр и застыл, распластавшись неподвижно, будто мертвый.


Как и распорядился Эмбер, все были в темной одежде. Собравшись в тесной столовой, все пятеро — хмурый Ивэнс, Франц, аккуратный Петер и его растрепанный приятель Клаус, а также Эмбер — в последний раз повторяли назначенные роли. Больше других говорить, разумеется, пришлось Эмберу.

Уэллборна и мальчишку со спутанными, сальными волосами отослали в другую комнату, а Шлайфштайн уже отправился спать. План был прост: в час ночи за ними заезжает тарантас. Он же заберет их позже. Завтра, когда они вскроют сейф, возница оставит кэб в полной готовности для Ивэнса. Он садится с добычей и побыстрее уезжает. Все предусмотрено.

Задача Ивэнса — вести наблюдение и обеспечить кэб. Вся тяжелая работа на Петере и Клаусе. Франц играет роль связного между Эмбером и Ивэнсом и наоборот.

— Спешка ни к чему, — в двадцатый раз за последние три дня повторил Эмбер. — Вся красота в том, что мы делаем дело за две ночи. Наша цель сегодня — осмотреться, разобраться, понять, что к чему и пройти в магазин. Сейф вскрываем завтра.

На улице было, как всегда, тихо; никаких посторонних звуков Эмбер не услышал, и это обстоятельство добавило уверенности. Спир и Терремант уже наверняка вели наблюдение из пустующей лавки напротив, а на то, чтобы проделать дыру в полу, понадобится не больше двух часов. Скорее, даже меньше. Из Эдмонтона команда выезжает в час. Возвращается к пяти. Все делается, пока темно.

Эмбер нащупал в кармане фляжку, вытащил, сделал глоток бренди. Еще раз проверил инструмент старика Болтона — все на месте, все аккуратно сложено, каждый предмет обернут тряпицей — чтоб ничего не звякало. Стамески и зубила, четыре ломика, американское сверло, гаечный ключ, ножовка и несколько полотнищ, отмычки, щипцы, резак, кусачки, веревка и винтовой домкрат. И, вдобавок, темный фонарь, который будет для них единственным источником света.

Вознице заплатили заранее. Так поступали всегда: воровская честь не допускала обмана в денежных вопросах. Возница, конечно, не знал, что и где произойдет. Не знал, да и не хотел знать. Его дело — доставить людей в Бишопсгейт и в половине пятого вернуться за ними. Первым он увезет Эмбера с инструментами, потом, двумя ездками, остальных — двоих в Хундсдитч и вторую пару на Минорис-стрит. Потом, кружным маршрутом, в Эдмонтон.

Спускаясь по ступенькам, Эмбер бросил мимолетный взгляд через дорогу и даже различил в темноте — а может, это только показалось — бледное на фоне темной стены лицо Бена Таффнела. Никаких сигналов. Все в порядке. Все спокойно. Напоследок он вытащил из кармашка старые серебряные часы с крышкой — они показывали ровно час ночи.


Сначала Боб Шишка почувствовал холод, сырость и боль. Потом услышал голоса. Его стали поднимать, и боль прошлась волной по всему телу. Погрузили на какую-то подводу. Впрочем, возвращение длилось недолго — тьма снова поглотила его.

Через какое-то время боль вернулась — казалось, кто-то ломает, выворачивает плечо. Время значения не имело — может, в этом жутком, бредовом сне пролетела вечность. Он то приходил в себя, смутно сознавая, что происходит, то снова погружался в кошмар. Потом — свет… едкий запах мыла. Что-то схватило и не отпускало правую руку и плечо. Света стало больше. Он открыл глаза и не понял, куда попал. Какое-то незнакомое место и… ангелы? Белые, парящие ангелы.

— Ну, вот вы и очнулись, — сказал один из них, склоняясь на Бобом. — Все в порядке.

— Что?.. — Во рту пересохло, к горлу подступала тошнота.

— Несчастный случай. Вас доставили сюда полицейские.

При упоминании полиции Боб мгновеннонасторожился и торопливо огляделся. Он находился в просторной комнате, на стенах — белая плитка. Под ним — кожаная кушетка. Ангелы были женщинами. Медсестрами.

— Вы в больнице Святого Варфоломея, — сообщила одна из них. — У вас сломано плечо, но врач уже сделал все, что нужно. Так что жить будете и с возницами еще посчитаетесь.

Память вернулась, и Боб шевельнулся и попытался встать, но боль ударила его раскаленным наконечником копья.

— Который сейчас час? — спросил он, когда она отступила. — Это очень важно.

— Да, конечно. Сейчас чуть за полночь. Вы довольно долго оставались без сознания.

Его снова затрясло. Боль вернулась, но теперь уже мелкими уколами.

— Мне нельзя здесь оставаться, — прохрипел Боб. — Не могу. У меня нет денег на больницу.

— Не беспокойтесь. Об этом с вами поговорят утром. Вы действительно сильно пострадали.

У нее были строгие, резкие черты и накрахмаленный халат. Она вся была как будто накрахмаленная. А с чего бы иначе?

— Мне надо передать сообщение. — Он с трудом перевел дыхание.

— Жене.

— Да, — соврал с облегчением Боб — сам бы он до такого объяснения не додумался.

— Хорошо. Мне еще нужно будет записать ваши данные, а потом посмотрим, что можно сделать. В любом случае вам придется побыть здесь какое-то время — полицейские хотят узнать, как это случилось. Даже не представляю… Вы у нас уже четвертый за эту ночь. Возницы носятся как угорелые, а на улицах столько людей. Город совершенно не готов к такому движению. — Она легко коснулась пальцами его лба — проверила, не лихорадит ли. — Так что отдыхайте пока. Я скоро вернусь.

Она вышла из комнаты, прошуршав накрахмаленным халатом — деловитая, строгая, властная.

Болело сильно, но Бобу удалось кое-как подняться. Комната закружилась и остановилась. Новый приступ тошноты. Рядом с кушеткой, на стуле, лежало промокшее насквозь пальто, но Боб даже не стал пытаться надеть его. Неважно. Он взял пальто левой рукой, стиснул зубы, сопротивляясь яростной боли, атаковавшей его при каждом шаге, и двинулся к двери. За ней обнаружился длинный белый коридор и несколько стеклянных дверей. В конце коридора раздались громкие голоса, торопливые шаги — еще двух пострадавших несли на носилках. Его медсестра помогала каким-то мужчинам. Выход был свободен. Боб прибавил шагу, толкнул стеклянную дверь и перешагнул порог. Дождь еще не утих. От глотка воздуха на мгновение прояснилось в голове. В следующую секунду тошнота вернулась. Боль тоже не заставила себя долго ждать.

Только в начале второго Боб добрался до пивной в Чепеле. Народу было немного — с полдюжины бродяг да пара типов, похвалявшихся «удачным дельцем» в Вест-Энде. Саксби спал на скамье в углу. Боб передал ему сообщение. Мальчишка побледнел, и под глазами у него проступили темные круги — путь до Эдмонтона был неблизкий.

Боб проводил бегунка взглядом, потом его вырвало, и один из завсегдатаев отвел бедолагу в угол и дал выпить бренди.


К задней двери магазина Фриланда подошли со стороны Бишопсгейт, прокравшись по узкому переулку, который вывел их в тесный задний дворик. Дверь, как и следовало ожидать, оказалась довольно прочной и обитой к тому же железными пластинами. Однако в нескольких ярдах правее нашлась другая, подвальная, укрепить которую никто не озаботился.

Сам дворик был захламлен мусором, старыми ящиками, коробками и служил, похоже, свалкой для всего квартала.

Патрульный скрылся из виду, и они спокойно разгрузили кэб, после чего Эмбер шепотом отдал вознице необходимые распоряжения, и все прошли во двор. Операция заняла не больше двух минут. Ивэнс остался в самом конце Бишопсгейт, выбрав для наблюдения укромный, неосвещенный уголок, представлявший собой идеальный наблюдательный пункт. По расчетам Эмбера, у них оставалось десять минут, чтобы проникнуть внутрь до очередного появления полицейского.

Потайной фонарь высвечивал лишь крохотный кружок, но этого вполне хватило, чтобы взломать простенький замок с помощью ломика. Слабое место есть всегда, размышлял Эмбер. Некоторые ставят сейфы с мощной дверцей, но забывают укрепить заднюю стенку. Другие надежно защищают главную дверь, но выпускают из виду подвальную или верхнюю. Замок поддался легко, как женщина, сопротивляющаяся только для виду, и Эмбер толкнул дверь, которая устало заскрипела ржавыми петлями. Внутри стоял запах пыли, плесени и векового запустения.

Он посветил фонарем, осматривая помещение, — глаза быстро привыкли к темноте. Как и во дворе, здесь было полно хлама: пара больших упаковочных ящиков, пирамида деревянных коробок, груда картона, облезлая вывеска (ЗОЛОЧЕНИЕ, СЕРЕБРЕНИЕ И ГРАВИРОВКА В КРАТЧАЙШИЕ СРОКИ. СРОЧНЫЙ РЕМОНТ В ИСПОЛНЕНИИ КВАЛИФИЦИРОВАННЫХ МАСТЕРОВ), часть железной оконной решетки, которую сменили стальные ставни.

— Стань у двери, — шепнул Эмбер Францу. — И слушай хорошенько.

Жестом подозвав Петера и Клауса, он стал осторожно спускаться в подвал. Похожий на золотой соверен кружок света прыгал по балкам и перекрытиям.

Подвал был длинный и узкий. Едва сделав четыре шага, Эмбер обнаружил над головой то, что искал. В данном случае четыре крепких, образующих квадрат болта, указывающих на расположение железного основания, на котором стоял сейф. Один из немцев пододвинул ящик, и Эмбер, встав на него, открыл саквояж, достал самое большое сверло, передал фонарь Петеру и приступил к работе. Сверху посыпались опилки и щепки.

Цель его заключалась в том, чтобы просверлить в четырех местах семь отверстий, расположенных под прямым углом на расстоянии в три фута друг от друга. Он просверлил две, когда услышал сигнал — на улице дважды тявкнула собака. В следующий раз Ивэнс должен был свистнуть, потом чирикнуть по-птичьи и затем тявкнуть.

Франц осторожно притворил дверь и оперся на нее плечом. Эмбер опустил сверло и замер. Петер и Клаус присели на корточки, заслонив фонарь. Находившийся снаружи Ивэнс должен был отступить в тень и укрыться за кучей мусора.

Каждое появление патрульного отнимало пять минут, если только он не заглядывал во двор, что случалось один раз за всю ночь. В этот раз полицейский прошел мимо. Выждав положенную паузу, все продолжили работу.

Деревянные доски потолка поддавались легко, сверло проходило через них, как иголка сквозь ткань. Некоторые трудности создавал укрытый линолеумом пол. За три обхода патрульного Эмбер просверлил все требуемые дырки.

Полицейский зашел во двор при четвертом обходе. Они хорошо слышали его четкие шаги по мостовой. По грязному, затянутому паутиной окошку скользнул луч света. Патрульный проверил заднюю дверь и подошел к ступенькам. Сердце у Эмбера громыхало, как паровой молот. Но спускаться страж порядка не стал, и все облегченно выдохнули, когда его шаги стихли за углом.

— Ивэнс вернулся, — прошептал Франц, и Эмбер, наклонившись к саквояжу, достал самое большое долото, чтобы прорубить дерево между просверленными отверстиями и таким образом проделать четыре узких щели.

Потом он извлек из саквояжа ножовку, затянул барашковые гайки и протянул ее толстяку Клаусу. Тяжелая работа — пропилить дерево — отводилась немцам. Им предстояло проделать в полу магазина квадратное отверстие.

На это ушло чуть больше часа — с еще четырьмя пятиминутными паузами, — но и за время Клаус и Петер успели сделать только три пропила. Четвертую сторону немцы просто оторвали. Дерево при этом издало треск, способный пробудить и мертвеца. Замкнутое пространство только усилило впечатление. Все застыли, вслушиваясь в наступившую тишину и со страхом ожидая услышать топот бегущих ног.

В потолке зияла дыра, и через нее подвал заливал яркий свет газовых ламп.

Лишь теперь Эмбер понял, что перед уходом им обязательно нужно каким-то образом закрыть дыру, а иначе патрульный, войдя еще раз во двор, обязательно обратит внимание на необычный свет в окне подвала.

— Я наверх. Погляжу, что и как, — прошептал Эмбер, подзывая на помощь Петера и Клауса.

Сработали они, как надо. Отверстие находилось непосредственно перед металлическим основанием, на котором, горделиво поблескивая, стоял сейф. Чтобы понять главное, хватило одного взгляда: как бы ни сверкала свежая белая краска, самому сейфу было лет сорок. Осторожно обойдя его, Эмбер присел на корточки перед дверцей со стороны петель и, присмотревшись, улыбнулся. Щелей между дверцей и корпусом было вполне достаточно, чтобы загнать несколько клиньев.

Он выпрямился и еще вынул из кармашка часы. Без четверти четыре. Времени предостаточно. Даже с учетом того, что еще нужно поставить на место доски, к пяти они спокойно вернутся в Эдмонтон.

Эмбер огляделся. Чистенько и аккуратно. Все прибрано. Вдоль стены — длинный рабочий стол; рядом стулья для ювелиров; инструменты разложены на деревянных полочках — четыре набора. В другой, внешней половине магазина были видны пустые стеклянные витрины. В какой-то момент Эмберу даже захотелось пройти туда, приникнуть к ставне и подать сигнал Спиру, который несомненно наблюдал за магазином из укрытия на противоположной стороне улицы.

Должно быть, он позабыл о времени, потому что снизу долетел вдруг громкий шепот Франца, предупреждавшего о приближении полицейского.

— Замрите, — прошипел в ответ Эмбер, отступая от сейфа, чтобы его не было видно через оконце с улицы. Размеренные шаги прозвучали совсем близко и отчетливо на фоне обычных ночных шорохов. Эмбер задержал дыхание и опустил голову. Рядом с его рукой, на рабочем столе лежал листок, придавленный для верности какой-то железкой. В левом верхнем углу красовалась фирменная шапка магазина Фриланда. Под ней — несколько строчек. И дата — пятница, 20 ноября 1896.

Экстон. Касательно нашего разговора сегодня вечером. Весьма вероятно, что я немного задержусь утром и не успею открыть сейф. Досадно, принимая во внимание срочность работы. Предлагаю не терять времени и заверить людей, что они получат солидную компенсацию за сверхурочную работу с заказом леди С. и ее светлости. От его своевременного выполнения зависит репутация фирмы.

Остаюсь ваш, и т. д.

Джон Фриланд.
Несколько секунд Эмбер смотрел на записку, пока не осознал полного его смысла. Шаги патрульного удалялись, а он не мог сдвинуться с места, мысленно выстраивая ход дальнейших событий. Мастера придут уже через несколько часов. В восемь или даже в половине восьмого. Чтобы все удалось, сейф нужно вскрыть сегодня. Прямо сейчас. Но как это сделать, если мимо магазина каждые пятнадцать минут проходит парень в синем? Слишком много шума, да и взломанную дверь не спрячешь. В плане был пункт, о существовании которого не догадывался Шлайфштайн. Успех операции зависел от замены патрульного одним из людей Терреманта.

И даже если им повезет здесь, главная интрига, то, ради чего затевалась игра, будет сорвана. «Черная мария», переодетые полицейскими экзекуторы, налет на убежище Шлайфштайна, финальное снятие масок — все это будет сорвано. Мориарти не достигнет поставленной цели, не сможет продемонстрировать немцу свое неоспоримое превосходство. Хуже того, Профессор обвинит в неудаче его, Эмбера. Может быть, даже решит, что здесь попахивает предательством. А если так, то итог один.

Шаги стихли, и Эмбер понял, что ему предстоит принять самое важное за всю свою жизнь решение.


Бегунок, Саксби, добрался до Эдмонтона в начале третьего ночи. Бен Таффнел сидел на своем обычном месте, в подворотне напротив дома Шлайфштайна, и, похоже, дремал с открытыми глазами. Когда Саксби тронул его за плечо, он встряхнулся и растерянно тряхнул головой.

— Им нельзя идти.

— Кто сказал?

— Боб Шишка. Его сбил кэб. Но им нельзя идти.

— Черт возьми, сынок, они уже ушли. Час назад.

— И что тогда делать?

— Ты видел Боба?

— Видел. Еле живой. У него рука сломана.

— Что он сказал? Дословно?

Бен схватил мальчишку за шиворот и притянул к себе. Глаза его дико блеснули.

— Он сказал, что идти сегодня нельзя, потому что магазин откроется завтра.

— Да поможет нам Господь, — выдохнул Таффнел. — Вот что, парень, я не знаю, что и делать. Ей-богу, не знаю.


Спир предпочел бы нежиться в постели с Бриджет, но ему выпало провести эту ночь в лавке напротив магазина Фриланда на Корнхилл-стрит. С приближением рассвета он все больше тосковал по теплу женского тела, пусть оно и начало полнеть от растущего в нем плода их постельных забав.

Да, без этой ночной вахты было не обойтись, но настоящее дело будет завтра. В темной, рядом с ним, устало позевывали Терремант и его напарник, Беттеридж.

Пока все шло гладко, как по маслу. Последним, что они видели, был свернувший в Бишопсгейт кэб. С тех пор никто и ничто не нарушало тихого течения ночи. Патрульный, как заведенный, ходил по своему маршруту, изредка мимо проезжал экипаж. Все, как обычно.

В начале третьего дождь прекратился, а еще полчаса спустя по Коммаркет прошествовала веселая компания из двух подвыпивших молодых джентльменов и двух девиц. Их смех оживил сонную улицу, но быстро замер вдалеке, свидетельствуя о том, что жизнь берет свое даже здесь, в суровых границах священной мили лондонского Сити.

Примерно в половине четвертого со стороны Королевской биржи появился и свернул на Бишопсгейт пустой кэб. Спир этого не видел, но мог бы поклясться, что он остановился рядом с переулком, ведущим к заднему двору магазина Фриланда, чтобы забрать там Эмбера. Если так, то потом кэб должен умчаться к Хундсдичу, куда уже наверняка добрались два члена банды.

При мысли об этом Спир поймал себя на том, что испытывает непонятное беспокойство.

— Мы ведь не видели тех двоих, что должны были пройти в сторону Минорис, — прошептал он, поворачиваясь к Терреманту.

— Наверняка ушли другим путем.

Поразмыслив, Спир решил, что другого объяснения быть не может. Тем не менее беспокойство не прошло; ему не нравилось, что по Бишопсгейту в одном направлении, пусть даже недолго, будут идти четверо мужчин.

Снова появился констебль, представительный, важный. Наверно, мечтает о завтраке, подумал Спир, а до завтрака еще полтора часа. Но если патрульный и думал о завтраке, на его движении это никак не отражалось, хотя он и вышагивал так с полуночи, страж закона и порядка, бдительно несущий вахту через тихую, скучную ночь.

— Ладно, будем выбираться. — Спир повернулся к двум своим спутникам, уже собравшим пожитки и готовым уйти.

И тут его внимание привлек стук копыт и колес. Кэб подъехал со стороны Чипсайда, остановился, словно для того, чтобы высадить пассажира, и покатил дальше. Глядя на него, Спир подумал, что кэб уж очень похож на тот, которым пользовался Эмбер. Беспокойство разгоралось. Кэб свернул на Бишопсгейт, и на фоне витрины магазина мелькнула фигурка. Спир видел только тень, но походку узнал сразу. Эмбер. Через пару секунд легкий стук в дверь подтвердил правильность его догадки.

— Что-то случилось, — сказал он Терреманту, который уже отодвигал засов.


Шаги патрульного растворились в ночи. В магазине, прогорев, с негромким хлопком погас фонарь. Эмбер посмотрел на сейф, спрашивая себя, сколько времени потребуется, чтобы его вскрыть, потом снова достал часы. Без десяти четыре. Согласно плану, через полчаса они должны отправить первую пару в Хундсдитч, еще через пять минут вторую — в Минорис. А он останется один, с саквояжем, ждать кэб.

Решение пришло быстро. Он опустился на колени и негромко окликнул Франца. Здоровенный немец встал на ящик и заглянул в магазин.

— План меняется, — тихо, чтобы не слышали остальные, сказал Эмбер. — Магазин откроется завтра, так что сейф придется вскрывать сейчас.

Франц коротко выругался по-немецки и сердито прошипел:

— Боссу это не понравится. Не успеет избавиться от стекляшек до воскресенья.

— Ничего не поделаешь. Передай сюда мой саквояж и предупреди Ивэнса, что мы не уходим, как планировалось. Следи за временем. В половине пятого я выйду, возьму кэб, проедусь и передам ему новые инструкции. Ты останешься здесь.

— Инструкции и сам Ивэнс передать может, — возразил Франц. Изменение плана всколыхнуло его старые подозрения.

— К кэбу я его не подпущу. На кону моя жизнь и…

— Ивэнс свое дело знает.

— Следить за полицейским — одно. Разрабатывать планы — совсем другое. За все отвечаю я, а не он. Я выйду в половине пятого и вернусь через десять минут, но мне еще нужно открыть до рассвета сейф, так что давай пошевеливаться.

Большого удовольствия от этих слов Франц не выказал, но и спорить не стал и, пожав плечами, подал саквояж. Эмбер устроился поудобнее перед сейфом, достал узкую плоскую лапу и винтовой домкрат и приступил к работе. Вставив лапу в щель между дверцей и обшивкой сейфа, он начал осторожно удалять из-под верхней петли следы краски, грязи и сажи. Такая же операция повторилась затем с нижней петлей. Едва закончив, он услышал шаги патрульного и, торопливо собрав инструмент, отступил в сторону, чтобы не попасть в поле зрения полицейского, если тому вздумается подойти к смотровому оконцу.

Очистив петли, он оставил саквояж у стены и снова подступил к сейфу, вооружившись разводным ключом с длинным рычагом и домкратом. Изготовленный из прекрасного качественного металла, инструмент был довольно тяжелым. Нижняя его часть имела закругленную форму и походила на продолговатый барабан, через который проходил мощный «червяк», заостренный на одном конце и сплющенный на другом. Чаще всего им пользовались в качестве бурава — заостренный конец вставлялся в замок, который в результате приложенных усилий не выдерживал, разваливался, и «внутренности» просто выпадали.

Но сейчас Эмберу была нужна верхняя часть инструмента. По сути, она представляла собой обычные тиски, размыкавшиеся наверху двумя «губками». В закрытом положении они напоминали пару очень широких, придавленных одно к другому зубил. Тиски приводились в движение прочным боковым винтом, один конец которого представлял собой бронзовый шарик с отверстием. В это отверстие вставлялся рычаг разводного ключа.

Эмбер вставил губки домкрата в щель под верхней петлей и рычаг встал на место. Он принялся медленно поворачивать ключ и делал это до тех пор, пока «губки» не начали раздвигать оба края щели. Получавшееся в результате огромное давление буквально разрывало две секции сейфа.[31]

Он работал с небольшими перерывами, то налегая со всей силой на рычаг, то откладывая инструмент, чтобы перевести дыхание. На шестой попытке дверца слегка поддалась, но тут Ивэнс подал сигнал, и Эмберу пришлось взять паузу. Он быстро отступил в угол вместе с инструментом.

Время поджимало. Полицейского требовалось убрать. А еще нужно было проверить, на месте ли возница. Оставив инструмент рядом с саквояжем, у стены, Эмбер шагнул к дыре и ловко спустился в подвал. Часы показывали двадцать минут пятого.

— Когда вернусь, вам придется попотеть, — отдуваясь, сказал он Францу. — Ты предупредил Ивэнса?

— Все будет сделано, но имей в виду — если что не так, если предашь, я сам провожу тебя в ад, — спокойным голосом пообещал Франц, отчего угроза прозвучала весьма внушительно.

— С какой стати мне вас предавать? Мы в этом деле вместе, и добыча будет хорошая, когда распотрошим колоду.[32]

— Ты лучше не серди меня.

Франц мог доставить неприятности, и Эмбер подумал, что если Профессор останется доволен результатами его ночной работы — если он докажет Шлайфштайну свое превосходство, — то иметь Франца врагом в будущем было бы неблагоразумно.

Эмбер выбрался из подвала через заднюю дверь и поднялся по ступенькам во двор.

— Чисто, — пробормотал Ивэнс. — Ни пилера, ни кэба. Что мне делать?

— Спускайся в подвал и жди меня. Я скоро вернусь. Главное — не шумите.

Прижимаясь к стене, Ивэнс бесшумной тенью двинулся к подвалу. Эмбер высунулся из-за угла, выглядывая патрульного и вслушиваясь в тишину. Первые звуки долетели со стороны Корнхилл-стрит минуты через две. Как только кэб оказался рядом, Эмбер выскочил из-за угла, схватился за ручку дверцы и окликнул возницу.

— Отвези меня на Олд-Броуд-стрит и спрячься где-нибудь неподалеку, чтобы синебрюхим глаза не мозолить.

Возница щелкнул хлыстом, пара сорвалась с места и на следующем перекрестке свернула налево, на Треднидл-стрит.

Они остановились перед Эксайз-офис. Улица была пустынной, вокруг ни души, только тени от газовых фонарей на мокрых мостовых. Небо потемнело, как часто бывает в последние ночные часы перед рассветом.

— Сможешь что-нибудь придумать? — спросил Эмбер у возницы. — План изменился. Мне нужно, чтобы ты оставил кэб сегодня, а не завтра.

— Там же? На Хелен-Плейс?

— Да.

Сент-Хелен-Плейс, расположенная напротив Бишопсгейт и на изрядном расстоянии от магазина Фриланда, представляла собой идеальное место для встречи и не вызывала никаких подозрений у полиции.

Возница вздохнул.

— Ну, если сговоримся…

— Еще двадцать гиней, — перебил его Эмбер.

— Хорошо. Когда?

— Все прочее остается, как было. Ты меня знаешь.

Возница кивнул.

— Мне отправиться туда сейчас?

— Прежде отвези меня на Корнхилл. Остановишься с правой стороны. Я покажу, где. А уж потом гони к Сент-Хелен.

— Садитесь, босс.

Через четыре минуты Эмбер постучал в дверь лавки напротив магазина Фриланда.


— Надо найти Слепого Фреда, — изрек наконец Бен Таффнел. Перед этим он долго качал головой.

— И где его искать? — спросил Саксби. Он изрядно замерз и немало устал. А еще проголодался. Ожидая Боба в Чепеле, парнишка влил в себя слишком много спиртного, но почти ничего не съел.

— По утрам он обычно где-нибудь возле Энджел-стрит. Я бы и сам пошел, но… — Таффнел не закончил. Впрочем, оправдываться ему было не в чем — его задача заключалась в том, чтобы наблюдать за домом немца.

Саксби понадобился еще час, чтобы найти Слепого Фреда, который играл в пенни-Нап[33] в пивной, располагавшейся в самом обычном подвале. Отведя Фреда в сторонку, он вложил послание непосредственно в грязное, словно навощенное ухо. Осознав все значение и важность новости, старик сильно забеспокоился.

— Бен Таффнел сказал передать вам, — извиняющимся тоном добавил Саксби. — Мол, вы знаете, что делать.

— Придется идти к боссу, — пробормотал Слепой Фред. — Ничего другого и не остается. Пойдем к Берту Джейкобсу. Пусть что-то думает. Девчушка спит. — Он кивком указал на кучку тряпья в углу сырого подвала, где, по-видимому, и спала его малолетняя дочь, обычно водившая папашу по улицам для придания большей достоверности трюку со слепотой. — Так что поведешь меня к Ноттинг-Хиллу.

Саксби вздохнул, поежился и уныло кивнул, смиряясь с неизбежным. Через пять минут оба вышли на улицу.


Эмбер выпалил новость Спиру, беспокойство которого тут же переросло в тревогу.

— И что же, будь оно проклято, случилось с Бобом? Кости пройдохе переломаю, если только узнаю, что это его рук дело.

— Мне надо вернуться, пока они там ничего не пронюхали. — В голосе Эмбера зазвучали жалобные нотки. — А ты убери этого синебрюхого.

— Не трусь. Полицейский — наша забота. Отправим парня в постельку. Я другого боюсь: как бы, вы, ребята, не смылись вместе со стекляшками.

— Возьмем их в Эдмонтоне, — подал голос Терремант. — Только и всего-то.

Спир кивнул.

— Беттеридж, переодевайся-ка в синее — будешь патрульным. И молись, чтобы сержанту не взбрело в голову заявиться с утренней проверкой. — Он повернулся к Эмберу. — Возвращайся и займись делом.

Выходя, Эмбер обернулся и увидел, что Беттеридж уже роется в кучке приготовленной заранее полицейской формы.

Приникнув к окну, Спир проводил взглядом сообщника, который, перебежав улицу, скрылся в переулке. Он опустил руку в карман, нащупал и сжал короткую полотняную «колбаску», плотно набитую песком, без которой в последнее время редко выходил из дому. Перебросился несколькими словами с Терремантом. Ободряюще улыбнулся Беттериджу, уже натянувшему на себя синюю форму и завершившему преображение водружением на голову высокого, с гребнем, шлема. И, кивнув обоим, вышел из лавки.

— О, констебль, не арестовывайте меня. На мне жена и шестеро детишек, — жалобно пропел Терремант, следуя за ним.

Беттеридж, явно чувствовавший себя неудобно в полицейской форме, остался в лавке — дожидаться развития событий.

Перебежав к узкой Сент-Питер-стрит, Спир и Терремант прижались к стене и обратили все свое внимание на угол Бишопсгейт-стрит. Констебль появился через пять минут и едва вышел из-за угла, как к нему, отчаянно жестикулируя и пронзительно вопя, бросился Терремант.

— Убийство! Убийство! Помогите!

Констебль, не колеблясь, повернулся и побежал на крики.

— Там, там, — лепетал Терремант, указывая в темноту. — В переулке. Она там… женщина… Господи, это ужасно… ужасно… Ее убили! — Ошеломив патрульного, он едва ли не затащил несчастного в переулок, где того поджидал Спир.

Дальше все случилось быстро. Терремант сорвал с полицейского шлем и развернул спиной к Спиру, который нанес хорошо рассчитанный удар «колбаской» пониже затылка. Констебль сложился, словно концертино, коротко всхрипнул и свалился на землю.

Терремант вернулся к лавке и подал знак Беттериджу, который осторожно выскользнул за дверь и, поправив форму, двинулся по маршруту патрульного.

Тем временем Спир и Терремант оттащили полицейского в сторонку, к церковной ограде, и стянули с него ботинки. Несчастного привязали за руки к перилам, после чего заткнули ему рот, использовав в качестве кляпа его же собственные носки.

— Пусть попробует на вкус, — хмыкнул Спир.

Позаботившись о безопасности, они вернулись в переулок. Оба прекрасно понимали, сколь рискованна операция, тем более что на определенном отрезке маршрута Беттеридж проходил в опасной близости от полицейского участка. Теперь много зависело от Эмбера: чем скорее он закончит дело, тем лучше. Близился рассвет, и опасность возрастала с каждой минутой. Одно дело совершить подмену под прикрытием темноты, и совсем другое продолжать рискованную игру при свете дня. Тем более что их еще ожидал налет на дом в Эдмонтоне.

В оставшиеся часы каждому оставалось лишь делать свое дело: Беттериджу патрулировать улицы, Эмберу работать с сейфом, а Спиру с Терремантом дожидаться результатов.

Едва вернувшись в подвал, Эмбер отправил наверх двух немцев, Клауса и Петера. Ивэнс отправился на улицу — вести наблюдение, а Франц остался у двери. Работали поочередно: каждый из троих, подходя к сейфу, налегал со всей силой на рычаг и уступал место другому. Минут через пять верхняя петля начала поддаваться. Тут же Франц предупредил о приближении патрульного. Еще через минуту немец, встав на ящик, сообщил, что полицейский прошел по другой стороне улицы.

— Перемена, как говорится, тот же отдых, — усмехнулся Эмбер, приятно удивленный сообразительностью Беттериджа.

Прошло еще пять минут, прежде чем верхняя петля наконец сорвалась. Случилось это в тот момент, когда с сейфом работал Клаус. Дверца оторвалась неожиданно и с немалым шумом, застигнув врасплох растрепанного немца. Тот с перепугу шлепнулся на задницу и выронил ломик, который, в свою очередь, прокатился по полу к дыре и нырнул в подвал, откуда донеслось звонкое эхо.

Франц подал ломик, и работа возобновилась с новой энергией. Лапу загнали под нижнюю петлю, которая оказалась даже поупрямее верхней. Примерно полчаса никаких сдвигов не было вовсе, и за это время они остановились только раз, получив предупреждающий сигнал от Ивэнса. Пауза тянулась для Эмбера с убийственной медлительностью. Десятки возможных вариантов, один хуже другого, промелькнули у него в голове. Сидя у стены, он остро ощущал собственный запах — не тот, привычный запах немытого тела, но другой, едкий и тяжелый, идущий из всех пор запах страха. Ему казалось, что и немцы тоже чувствуют эту вонь, и он ненавидел себя за трусость. Но потом пауза кончилась, и они снова подступили к сейфу, налегая всем весом на рычаг, напрягая последние силы, обливаясь потом и шумно отдуваясь.

Сквозь серую ночную хмарь уже пробивался первый свет наступающего дня. Город просыпался и возвращался к жизни: загрохотали поводы, появились экипажи, по тротуарам застучали торопливые шаги, в домах захлопали ставни.

На часах было без двадцати шесть, когда нижняя петля последовала примеру верхней.


За церковью Святого Петра зашевелился и замычал полицейский. Услышав его, Спир шепнул Терреманту, что ждать больше нельзя, что риск слишком велик. Надо выносить из лавки форму и уходить, потому что рано или поздно их обнаружат рядом со связанным констеблем.

— Пошлем сюда кого-нибудь, — пробормотал он, торопливо переходя Корнхилл-стрит. — Ты отправляйся в Бермондси, а я объясню Профессору, что случилось.

Тем временем сам Профессор преспокойно спал. Вечер накануне выдался немного нервный, а потому он решил отказаться от услуг Сэл и Карлотты. Если уж что-то пойдет не так, лучше встретить новость в одиночестве, собранным и готовым к действию, чем в теплых объятиях, из которых не всегда легко вырваться.

После ужина он посидел в гостиной, поиграл Шопена, а потом, захватив бутылку бренди, колоду карт и книгу профессора Хоффмана «Современная магия», отправился в спальню. Решив попрактиковаться в шести способах подмены карты, Мориарти допоздна засиделся перед зеркалом, снова и снова повторяя один и тот же трюк. Упражнение помогло избавиться от напряжения, и, когда бутылка опустела наполовину, он лег, не раздеваясь, на кровать и сразу же погрузился в сон. Ему снова снились карты, с которыми он выделывал невероятные фокусы, и на которых красовались портреты врагов — Шлайфштайна, Гризомбра, Санционаре, Зегорбе, Кроу и Холмса. Повинуясь ловким пальцам, они вертелись, появлялись и исчезали. Сон его был столь глубок, что даже отчаянный звон колокольчика не смог пробиться в подсознание.


Оно все было там, это сказочное сокровище: тиары и ожерелья, сережки и кольца. Золото и брильянты, драгоценные камни и жемчуг сверкали на бархатных подушечках футляров. И столь ослепительна была эта красота, что трое мужчин невольно замерли перед открывшимся им зрелищем, позабыв и об усталости, и о горьковатом утреннем привкусе во рту, и о забрезжившем за окнами свете дня.

Подозвав Франца, Эмбер сказал ему найти Ивэнса — пусть берет кэб на Сент-Хелен-Плейс и поскорее возвращается.

— Одна нога здесь, другая там.

Франц бросил ему полотняный мешок, принесенный специально для добычи, и поспешил на поиски Ивэнса. Нужно было спешить, а немцы вели себя, как вырвавшиеся из класса мальчишки. Воспитанный Мориарти на строгой дисциплине, Эмбер грозно прикрикнул на них. Хотя время и поджимало, он подошел к изъятию ценностей со всей возможной серьезностью, тщательно выбирая и укладывая в мешок в первую очередь самые ценности вещи. Закончив, он приставил к сейфу дверцу, чтобы заглянувший в смотровую щель полицейский не заметил ничего подозрительного, и лишь затем кивком предложил немцам спуститься, после чего прихватил саквояж с инструментами и мешок с добычей и последовал за ними.

Эмбер прошел до середины переулка в направлении Бишопсгейт-стрит, когда услышал далеко за спиной пронзительные свистки.


Ничего другого Беттериджу не оставалось. Он шел по Треднидл-стрит со стороны Королевской биржи, когда увидел сержанта, движущегося ему навстречу с дальнего конца Бишопсгейт. Опыт общения с полицией у Билла Беттериджа был немалый, в том числе и в условиях пребывания в разного рода исправительных учреждениях. Связываться с высоким, плотным сержантом не хотелось, и он обратился к последнему возможному варианту: развернулся через плечо и очертя голову помчался туда, куда пришел.

Сержант, решив, что подчиненный преследует нарушителя закона, выхватил свисток, свистнул три раза и устремился за тем, кого принял за полицейского.

Сигнал с Треднидл-стрит долетел до двух констеблей на Бишопсгейт, прибывших к началу шестичасовой смены. Констебли эти оказались людьми с характером, а потому, приняв сигнал и ответив на него соответственно, бросились к месту предполагаемого происшествия. В этот самый момент извозчичья карета Ивэнса выскочила из-за угла, выезжая со стороны Сент-Хелен-Плейс.

Услышав свистки и решив, что целью полицейских является он сам, Ивэнс запаниковал и угостил лошадей хлыстом. Вид несущегося с бешеной скоростью экипажа придал констеблям бодрости, и они, не забывая свистеть, потянулись за дубинками.

Подлетев к нужному переулку, Ивэнс резко натянул поводья, но при этом ошибся на добрый десяток ярдов, так что притаившимся за углом четверым преступникам пришлось преодолевать открытое пространство на глазах у полицейских.

Эмбер вскочил в экипаж последним, забросив прежде мешок с добычей.

— Гони вовсю! — крикнул он Ивэнсу.

Последний взмахнул хлыстом, и экипаж сорвался с места так резко, что Эмбера едва не выбросило на дорогу. Худшего удалось избежать, но дверца ударила по пальцам, и саквояж упал на дорогу, чуть ли не под ноги двум констеблям, один из которых, видя, что злодеи уходят из-под носа, в отчаянии швырнул вслед экипажу дубинку.

Эмбер сыпал проклятиями. Нужно было воспользоваться канарейкой, женщиной, которая забрала бы инструменты и добычу и ушла в противоположном направлении. Теперь они все находились в меченом кэбе. Что же делать? Эмбер лихорадочно искал выход. От кэба нужно избавиться как можно скорее и добираться до Эдмонтона раздельно. Но его одного с добычей не отпустят, Франц приклеится, как сиамский близнец.

Клауса и Петера выпустили около Финсбери-сквер, кэб бросили на боковой улочке у Сити-роуд. Ивэнса отправили в Эдмонтон одного, строго наказав добираться самым кружным путем, который только возможен. Эмбер оказался прав — Франц не отставал от него ни на шаг, словно прикованный невидимой цепью.


Бертрам Джейкобс лично разбудил Профессора в начале седьмого. Около половины шестого, когда Полли Пирсон чистила решетку в камине, у задней двери звякнул колокольчик. Марта работала в кухне: готовила завтрак для Бриджет и растапливала плиту.

Открыв дверь, она — что вовсе неудивительно — отшатнулась при виде оборванца и тощего мальчишки, стоявших у нижней ступеньки. Приняв их за нищих-попрошаек, Марта попыталась захлопнуть дверь, но Слепой Фред успел сунуть в щель свою палку.

— Позови Берта Джейкобса. Да поживей, девочка, а не то, обещаю, ты здесь не задержишься.

От слепца исходил ужасный, отвратительный запах. Запах немытого тела, грязи, прогорклого жира и перегара. Запах, заставивший Марту вспомнить те ночи, что они с сестрой проводили в самых убогих ночлежках. Если бы не Сэл Ходжес…

Тем не менее угроза Слепого Фреда возымела действие, и Бертрам Джейкобс, растрепанный и заспанный, был приведен в кухню.

Услышав последние новости — разговор происходил в бывшей буфетной, — Джейкобс приказал гонцам подождать, а сам отправился к Профессору.

Без четверти семь Мориарти собрал у себя в кабинете обоих Джейкобсов, Ли Чоу, Слепого Фреда и Саксби; последние двое явно чувствовали себя не в своей тарелке — аскетичная обстановка комнаты казалась им невероятной роскошью.

Мориарти говорил мало; казалось, его пожирает изнутри разгорающийся пожар злости. Подробно допросив Слепого Фреда и Саксби, он отправил мальчишку в Корнхилл — разузнать, что там и как, и послушать, что говорят люди.

В двадцать минут восьмого прибыл Спир, сердитый и мрачный. В городе говорили о крупной краже с участием полицейского. Говорили также, что преступникам удалось скрыться, но они потеряли что-то во время погони. Беттеридж пропал. Вот и все. Оставалось только ждать.

— Этого не будет. Я не допущу, — твердо, с ноткой упрямой решительности, заявил Мориарти. — Будем ждать развития событий, потеряем возможность устроить капкан для Шлайфштайна, и он уберется в свой Берлин со всей добычей.

Голова его медленно, по-змеиному качнулась, и в памяти Спира сами по себе всплыли слова из Священного Писания — «Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет», — застрявшие там с той давней поры, когда ему еще случалось посещать воскресную школу.

— Сколько времени понадобится, чтобы доставить людей в Бермондси? — Профессор холодно взглянул на Спира.

— Терремант их уже собирает.

— Пусть поторопится. Собери всех, переодень, как мы и собирались, а потом мчитесь в Эдмонтон и раздавите этого прусского усача в его собственном грязном углу.

— Это опасно…

— Конечно, опасно. Думаешь, я плачу тебе за то, чтобы ты сидел дома и вязал рукавички? Нет, я даю тебе деньги, чтобы ты исполнял мои приказания. А если здесь есть такие, кому это не нравится, то пусть отправляются гнить в Горбатый отель.[34]

— Шлемы городской полиции…

— Пусть думают, что городская полиция тоже в деле. Так и отвечай. Так что отбивайся и от тех, и от других. Господи, Спир, раньше ты так не осторожничал. — Мориарти громко рассмеялся, показывая, что уступок не будет, и повернулся к братьям. — Спир вам все покажет. — За смехом последовала недобрая улыбка. — Хватайте этих дураков, сажайте в «черную мэрию» и везите всех в Бермондси. Без разговоров.

Братья согласно кивнули.

— Тогда отправляйтесь. — Мориарти указал на дверь, давая понять, что совещание закончено. — Передайте Харкнессу, чтобы подал экипаж через час. Я приеду взглянуть на наших друзей. Давно ожидал этого удовольствия.

Спир понимал, что спорить бессмысленно: слишком лакомый кусок положил Мориарти в ловушку, чтобы увидеть ее пустой.

Чинно поклонившись, все вышли из кабинета. Профессор остался наедине с Ли Чоу.

— Мне тозе ехать в Белмондси? — спросил китаец.

— Да. — Мориарти позволил себе улыбнуться по-настоящему, сдержанно, со скрытой издевкой. — Захвати оружие и будь наготове.

С этими словами он вышел из комнаты и поднялся наверх, чтобы принять образ, которым частенько пользовался в прошлом. Специальный корсет помогал ему выглядеть худощавым, плечевые ремни заставляли непроизвольно сутулиться, обувь с утолщенной подошвой добавляла росту, а парик не только скрывал волосы, но и менял форму черепа.

Облачившись в черное, Джеймс Мориарти сел перед зеркалом, приготовил кисточки, краски и все прочее, без чего не обойтись в ремесле, и уже через несколько минут, исполнив привычный ритуал, придал себе сходство со своим мертвым братом, профессором математики, которого весь мир считал настоящим Джеймсом Мориарти, «Наполеоном преступного мира».


К половине девятого у дома в Бермондси собралось шесть экзекуторов, не считая Терреманта. Под присмотром Спира все они переоделись в синюю полицейскую форму. Согласно первому варианту плана братья Джейкобс и Терремант должны были, выдавая себя за одетых в штатское детективов, задержать Шлайфштайна. Теперь они участвовали в общей операции.

Спир с беспокойством взирал на шлемы самозваных полицейских с изображением дракона, символа полиции Сити. Столкнись они с городскими полицейскими, те, едва увидев герб, заподозрят неладное. Будучи преступником, не обделенным здравым смыслом, Спир менее всего хотел применять силу в отношении служителей закона.

Руководить рейдом предстояло Бертраму Джейкобсу, поскольку Шлайфштайн уже встречался со Спиром и мог легко его узнать. В таком случае вся придуманная Профессором схема просто рухнула бы как карточный домик.

— С Эмбером не церемоньтесь, — посоветовал Спир. — Чтоб никто не догадался. Не хватало нам только потасовки в фургоне. Оружие захватили?

Бертрам кивнул и, приподняв полу мундира, показал длинную изогнутую рукоятку торчащего из-за пояса самовзводного револьвера французского производства.

— Пользуйся им только в крайнем случае, если кто-то попытается сбежать.

— Не беспокойся, мы знаем, что делать.

— Расположение комнат представляешь?

— Да. Эмбер рассказывал. По большей части все собираются в столовой, справа от входа. Главный — на втором этаже. Я возьму его сам.

Они уже усаживались в стоявшую во дворе «черную мэрию», когда явился Беттеридж, уставший и запыхавшийся. От полицейской формы ему удалось избавиться только в дамском магазине на Джил-стрит, возле Вест-Индских доков. Решив, что с Беттериджа игр на сегодня хватит, Спир приказал ему оставаться в Бермондси и ждать пленников.

Эмберу было не по себе от волнения и тревоги. Он постоянно оглядывался, словно опасаясь, что тяжелая рука закона вот-вот ляжет на плечо. Ему казалось, что мешок с драгоценностями привлекает взгляды, и что Франц посматривает на него как-то с недоверием. Ничего страшного, однако, не случилось. Шлайфштайн, выразивший поначалу недовольство изменением в плане, заметно обрадовался, узнав, что вся работа проделана за одну ночь.

Забрав мешок, немец отправился с ним наверх, тогда как Уэллборн и парень с сальными волосами набросились на бекон с хлебом, обильно запивая еду чаем цвета темного эля. Эмбер наконец-то позволил себе вздохнуть с облегчением, хотя Франц по-прежнему не спускал с него настороженных глаз.

В начале девятого вернулись Клаус и Петер с известием, что беспокоиться не о чем, и их никто не преследовал. До Эдмонтона они добрались пешком. Ивэнс, изрядно перепуганный случившимся на дороге, явился через четверть часа после них.

Атмосфера едва сдерживаемого напряжения постепенно рассеялась; участники ограбления делились впечатлениями и обменивались хвастливыми заявлениями. Эмбер, понимая, что день еще не закончился, и впереди их ждут события не менее волнительные, присоединиться к общему веселью не спешил да и не мог.

В начале десятого Шлайфштайн послал за мальчишкой, а через несколько минут Эмбер услышал, как тот спустился и вышел через заднюю дверь. Минут через пять немец явился в столовую сам и попросил Эмбера подняться с ним.

Мешок лежал на полу, а драгоценности уже были рассортированы и разложены на кровати. Лицо пруссака выражало добродушие.

— Вы сдержали слово, мистер Эмбер. Такой добычи я никогда еще не видел. Не сомневаюсь, что как только мы переправим это все на континент, пойдут слухи о моей причастности к столь громкому делу. Полагаю, моя популярность в Лондоне среди людей вашего круга только возрастет, а репутация укрепится.

— Несомненно.

— Я не хочу, чтобы камешки задерживались тут надолго. — Шлайфштайн снова посмотрел на кровать, словно не мог отвести глаз от попавших в его руки сокровищ. — Конечно, было бы лучше, если бы они оказались здесь завтра,но что сделано, то сделано. Я послал мальчишку к одному знакомому капитану, который поможет переправить все эти красивые штучки.

У Эмбера похолодело в груди — Профессор мог и не успеть.

— С ними и здесь ничего не случится, — сказал он. — Вы этому человеку доверяете?

Морщинистое лицо немца растянулось в улыбке, не коснувшейся, впрочем, глаз.

— Его жена и дети в Берлине. Рассердить меня для него то же самое, что наскочить на риф.

Внизу осторожно звякнул звонок, эхо которого прозвучало в голове у Эмбера сладкими трелями музыкальной шкатулки. Немец лишь слегка скосил глаза.

— Этот капитан возьмет с собой самое крупное. Тиары и ожерелья.

Снизу донеслись громкие голоса. Потом крик и грохот выстрела.


За всем происходящим у дома Шлайфштайна в Эдмонтоне наблюдал из-за дороги, прикрываясь маской равнодушия и пассивности, Бен Таффнел. Улица еще оставалась почти пустынной, когда из-за угла выкатилась «черная мария». Немногочисленные прохожие не обратили на нее особенного внимания. Вышедшие из полицейской кареты братья Джейкобс и Терремант спокойно направились к дому, кутаясь в куртки и пальто. Остальные, уже переодетые полицейскими констеблями, укрывались за углом, возле фургона, пока Бертрам Джейкобс не поднялся по ступенькам и не потянул за грязный шнур.

Стоя на верхней ступеньке, Бертрам сунул руку за пазуху и сжал рукоятку револьвера. Его брат и Терремант замерли в ожидании ступенькой ниже.

Дверь открыл Франц.

— Полиция, — сказал Бертрам, делая шаг через порог.

Франц попытался захлопнуть дверь, но оба Джейкобса и Терремант совместными усилиями преодолели сопротивление и ввалились в прихожую. Переодетые полицейскими экзекуторы выскочили из-за угла и побежали к дому. Франц, отступив на несколько шагов, крикнул что-то по-немецки, выхватил револьвер и выстрелил.

Пуля нашла цель, попав в грудь плотному громиле по имени Паг Парсонс. Раненый пошатнулся, свалился со ступеньки и застонал. Его синий мундир на глазах потемнел от крови. Среди общей суеты Терремант прыгнул вперед и с размаху ударил Франца по запястью небольшой утяжеленной дубинкой, именуемой ласково недди. Немец повернулся к обидчику и получил второй удар, теперь уже по голове.

Братья Джейкобс кинулись вверх по лестнице, тогда как остальные ворвались в столовую, откуда обитатели дома пытались бежать через переднее окно.

Шлайфштайна застигли врасплох, и отразившиеся на его лице злость и растерянность засвидетельствовали тот факт, что он так и не понял, что же случилось. В последний момент немец лишь успел сунуть руку в ящик стола.

— Берем живым, — бросил Бертрам, наставляя на Шлайфштайна револьвер. Его брат тем временем схватил Эмбера, повернул и, ловко накинув наручники, бесцеремонно прижал к стене.

Бертрам проделал то же самое со Шлайфштайном, который не переставая сыпал проклятиями как на английском, так и на родном языке. Быстро собрав в мешок разложенную на кровати добычу, Уильям выглянул в окно: собравшаяся на улице толпа с любопытством наблюдала за тем, как полицейские заталкивают в фургон задержанных.

Еще через минуту по каменным ступенькам провели Шлайфштайна и Эмбера. Один из экзекуторов, присев над Пагом Парсонсом, пытался определить, что можно сделать.

— Мертв, — выдохнул он, выпрямляясь, и вопросительно посмотрел на проходившего мимо Бертрама.

— Если мертв, оставь, — прошипел Джейкобс, подталкивая в спину упирающегося Шлайфштайна.

Вся операция заняла меньше шести минут. Пленных разместили по клеткам, устроенным по обе стороны фургона. Лошади дернули, колеса заскрипели, и Терремант приник к зарешеченному заднему окошечку. Зрители начинали расходиться, а к месту событий от дальнего конца улицы бежали двое констеблей.

— Пронюхали, — проворчал Терремант. — Бобби тут как тут.


Ли Чоу и Профессор уже собирались отбыть в Бермондси, когда прибежавший на Альберт-сквер Саксби принес последние новости о переполохе в районе Бишопсгейт и Корнхилл. У церкви св. Петра нашли патрульного полицейского — связанного и с кляпом во рту. Банда, обворовавшая ювелирный магазин, потеряла инструменты, и полиция уверена, что благодаря этой улике арестовать преступников удастся уже в самое ближайшее время.

Мориарти некоторое время молчал, потом с задумчивым видом, словно собираясь сказать что-то важное, повернулся к китайцу.

— Хотите, стобы я посол в Сент-Дзонс-Вуд? Быстло-быстло?

Мориарти ответил не сразу.

— Нет. Сначала ты поедешь со мной в Бермондси. При нынешней погоде выходить без надежной охраны мне что-то не хочется. Доставишь меня туда, а уже потом, если все в порядке, отправишься в Сент-Джонс-Вуд.


Поездка по тряской дороге в переполненном полицейском фургоне — не самое большое удовольствие. Места на всех пленных не хватило, все шесть клеток оказались занятыми, так что Эмбера пришлось оставить в узком проходе вместе с экзекуторами. Фургон то кряхтел под непривычным весом, то опасно раскачивался, пугая пассажиров.

К счастью, их никто не остановил, и в конце концов все облегченно вздохнули, оказавшись в знакомом, скрытом от посторонних глаз дворе.

Шесть комнат и большой широкий коридор уже ждали гостей. В холле расставили столы и стулья, в комнатах с зарешеченными окнами — узкие койки с голыми матрасами. Поскольку окна были достаточно прочными, двери предыдущие хозяева снабдили дешевыми замками, поэтому всю предыдущую неделю братья Джейкобс занимались тем, что вдобавок к старым замкам ставили новые, прочные, сами двери оборудовали смотровыми щелями и укрепляли железными пластинами. Помещения почистили, помыли и побелили, так что если Шлайфштайн и его люди решили, что попали в какую-то государственную тюрьму, то для такого заключения у них были веские основания.

Все они уже присмирели, хотя еще и не остыли, и на лицах многих читалась злоба и даже ярость, как у Франца, которому во время поездки постоянно твердили, что его ждет виселица, и что все видели, как он застрелил полицейского на ступеньках дома в Эдмонтоне.

Пока пленных размещали по камерам и повторно обыскивали, Спир держался в стороне. Новость о смерти Пага Парсонса стала для него тяжелым ударом — не только потому что Паг был его старым товарищем, но еще и потому что тело пришлось оставить там, в Эдмонтоне. Впрочем, он никого не винил, понимая, что другого варианта просто не было.

Выставив ночную стражу, Спир занялся полотняным мешком, но тут во двор въехал личный экипаж Профессора. Харкнесс привез босса.

Появление Мориарти произвело сильнейшее впечатление. Все, кто был в здании — и экзекуторы, и даже ближайшие приближенные Профессора, — невольно затаили дыхание. Впервые после возвращения из Америки он предстал перед ними в обличье своего знаменитого брата.

С именем главы криминального семейства было связано немало легенд. Одну из них — способность менять внешность, словно переселяться из одной личности в другую — создал и поддерживал сам Мориарти. Не чуждый драматических эффектов, он остановился на мгновение у входа, позволив своим соратникам в полной мере оценить произошедшую трансформацию. Высокий, сухощавый, сутулый, с изможденным лицом, глубоко запавшими глаза и тонкими губами он являл подлинный шедевр искусства преображения. Мориарти и сам ощущал глубокий эффект перемены каждый раз, когда проводил этот сеанс. И разве не для того он собственноручно избавился от брата-ученого, чтобы войти в его личину, а заодно и добавить себе ауру уважения, окружавшую Джеймса Мориарти-старшего?

— Все сделано? — спросил Профессор. Даже голос его слегка изменился под стать новому телу.

Спир шагнул вперед.

— Взяли всех. Они здесь. Как и добыча.

Мориарти кивнул.

— Какие трудности?

Спир рассказал о смерти Парсонса, и Профессор, выслушав печальную новость, философски вздохнул.

— Приведите берлинца.

Братья Джейкобс тут же отправились исполнять приказание, и уже через минуту два лидера уголовного мира предстали друг перед другом.

Глубочайший шок отразился на лице Шлайфштайна в ту самую секунду, когда его взгляд остановился на том, кого он никак не ожидал увидеть. Кровь отхлынула от морщинистых, дубленых щек, приобретших вдруг желтоватый оттенок старой почтовой бумаги, руки задрожали — казалось, его вот-вот хватит удар.

— Что это за игра? — прохрипел немец, делая неловкий шаг вперед, чтобы опереться на стол.

— Добрый день, дорогой Вильгельм, — негромко сказал Профессор, ни на мгновение не сводя глаз с посеревшего лица Шлайфштайна. — Не ожидали? — Он слегка повысил голос. — Неужели вы всерьез полагали, что я позволю вам хозяйничать в моем саду? Разве вы сами даровали бы мне такую же привилегию в Берлине? Даже если бы я попросил, чего вы не сделали?

— Вы были… вы… — Немец пробурчал что-то еще, но так неразборчиво, что его не поняли даже стоявшие рядом.

— Был где? В отъезде? За границей? В Америке? Вы так решили? Без кота мышам раздолье, так вы думали? Вы и ваши дружки во Франции, Италии и Испании отошли от всех договоренностей, которых мы достигли здесь, в Лондоне, разве нет?

— Мой дорогой Профессор. — Немец, похоже, отправился от шока и заговорил увереннее. — Вы были в осаде.

Ваша империя подвергалась атакам со стороны сил правопорядка.

— И вы решили присоединиться к ним и напасть на меня с тыла. Вместо того чтобы держаться вместе, вы предпочли разделиться. Избавиться от меня. Сбросить меня за борт, как мешок с крысами. Вы провозгласили себя вождем. Вы думаете, что провернули выгодное дельце, не так ли? Но если бы не я, вы бы и близко не подошли к этим камешкам. Кто, по-вашему, все провернул? Мой человек, Вильгельм. Кто вел наблюдение за магазином? Кто обеспечил безопасность? Мои люди.

— Чего вы хотите?

— А вы как думаете?

— Добычу.

Мориарти презрительно рассмеялся.

— Добычу? Нет, сэр, она уже моя. Я хочу уважения. Хочу безоговорочного признания того факта, что я — ваш лидер, здесь и на континенте. Я хочу воссоздать альянс и руководить им как должно, а не так, как это делаете вы. Будете продолжать в том же духе, и вас постигнет хаос, худший, чем тот, в котором пребывает сейчас так называемое цивилизованное общество.

Шлайфштайн развел руками.

— Я поговорю с остальными. Я…

— Вы будете разговаривать только со мной и ни с кем другим. С этими остальными я разберусь в свое время. Никаких переговоров не будет, и они, ваши сообщники, должны будут сами понять, что я — их хозяин и лидер. Вы готовы подтвердить это, Вильгельм?

Лицо Шлайфштайна исказила гримаса гнева.

— В Берлине я раздавил бы вас, как таракана.

— Но мы не в Берлине, Вильгельм. Мы в Лондоне. И вы здесь в моей власти. Я мог бы взять под свое крыло ваших людей в Берлине. Возможно, я так и сделаю.

На какое-то время в комнате повисла тишина. Взгляд Шлайфштайна метался по сторонам, как у загнанного в западню и ищущего выход дикого зверя.

Первым тишину нарушил Мориарти. Его смех походил на глубокий, грудной кашель.

— Вильгельм, вас подставили. Вы провернули прекрасное дельце и взяли богатую добычу, вот только на самом деле вы действовали под моим присмотром и по моей указке. План был мой. И люди тоже мои. Если об этом станет известно на континенте… — Он не договорил и выжидательно посмотрел на Шлайфштайна.

Все ждали, что скажет немец.

— Я мог бы поступить с вами и жестче. — Мориарти уже не улыбался. — И еще могу так поступить. Я умею быть безжалостным. Но сейчас я всего лишь прошу вас признать меня вашим лидером. Ну же, Вильгельм, какие еще доказательства вам нужны? Я предъявил их вам и предъявлю остальным.

На этот раз молчание растянулось едва ли не до бесконечности. Наконец Шлайфштайн пожал плечами и тяжело вздохнул.

— Я умею признавать поражение, — дрожащим голосом произнес он. — Я никогда не сдаюсь без боя, но вы меня убедили. Я мог бы еще побороться, но не вижу смысла. — Предприняв попытку придать поражению достойную форму, немец лишь подчеркнул свое бессилие. — Ваш план объединения усилий криминальной Европы всегда представлялся мне полезным начинанием. И лишь ваша неудача в Сандринхеме и смута в вашей собственной семье вызвали сомнения в…

— Отбросьте сомнения. Я вернулся. Теперь все будет по-прежнему.

— В таком случае вы доказали свою правоту. Я помогу вам убедить других.

— Убеждать других буду я сам, а вы пока посидите здесь. Мои цели не изменились. Я намерен контролировать подпольный мир Европы и для достижения этой цели плету паутину, невидимую невооруженным глазом. И вы — тому доказательство.

Энгус Маккреди Кроу пережил едва ли не самый трудный день в своей карьере, и вечер обещал быть еще хуже, хотя и в другом смысле. К вящему его удивлению, комиссар принял опрометчивое приглашение Сильвии отобедать у них в субботу, 21 ноября, чем оказал подчиненному немалую честь. Предвидя возможные проблемы, Кроу поговорил с женой, потребовав, если не сказать приказав, чтобы все блюда были приготовлены ею лично, без какого-либо участия опостылевшей ему Лотти. По сему поводу даже разгорелся короткий, но жаркий семейный спор. Сильвия заявила, что не дело держать в доме собаку и лаять при этом самому. Энгус возразил, что лаять приходится, если твоя собака — необученная сучка, и в итоге взял верх.

Но вот к тому, что принесет день, инспектор оказался не готов. Утро прошло достаточно тихо, и он спокойно работал у себя в кабинете до той поры, пока не явился сержант Таннер с новостью о крупной и в высшей степени дерзкой краже драгоценностей в Сити.

— По примерным оценкам, насколько я понял, ущерб выражается тысячами фунтов. Патрульного связали, как цыпленка, сейф взломали. «Фриланд и сын», сэр. Тамошние полицейские мечутся как ошпаренные. Хорошо, что нас это не касается.

Известие о краже такого масштаба заставило Кроу насторожиться. После разговора с Томом Болтоном он ожидал чего-то подобного и был, как говорят любители лягушачих лапок, qui uiue.[35] Возможно, его опасения подтвердились, и это был как раз тот случай. Кроу попытался расспросить Таннера о деталях преступления, но сержант добавил лишь, что злоумышленники вроде бы потеряли при побеге свой инструмент.

К телефону инспектор все еще относился с недоверием и опаской, рассматривая его не иначе как орудие дьявола — что было довольно странно для человека радикальных передовых убеждений и сторонника прогресса, — но в данном случае сама ситуация требовала воспользоваться новомодной штучкой. Незамедлительно сняв трубку, он связался с одним из немногих своих друзей в полиции Сити, инспектором Джоном Клоузом, человеком аккуратным, сдержанным и хорошо знакомым с криминальным братством.

Как и следовало ожидать, Клоуз встретил интерес коллеги к данному делу с раздражением, поскольку структура, частью которой он являлся, предстала в свете случившегося не в самом привлекательном виде. Тем не менее, он признал тот факт, что в их руки попал воровской инструмент, утерянный одним из членов банды при бегстве из Бишопсгейта.

— Вы оказали бы мне честь, если бы позволили взглянуть на этот инструмент, — сказал Кроу. — У меня есть на то свои причины. Возможно, я смогу опознать его и в таком случае назвать имя того, кто владел этим инструментом последним.

Клоуз, пусть и с неохотой, скрепя сердце, ответил, что испросит у начальства разрешения показать улику коллеге из Скотланд-Ярда.

Едва увидев кожаный саквояж и разложенные на столе инструменты, Кроу признал в них те, что не раз видел в доме старика Болтона.

— Вам следует искать человека, который скорее всего уже есть в ваших досье, — сурово сказал он. — В наших он есть точно. Ник Эмбер, мелкотравчатый негодяй, бывший некогда в услужении у Джеймса Мориарти, о котором вы, несомненно, слышали.

— Как же, как же, вездесущий Профессор. — Сидя за столом, Клоуз сложил пальцы домиком и как будто принялся пересчитывать их. — Мы все знаем, что вы занимались им, Энгус. Известен мне и Ник Эмбер. Странно только, что он переквалифицировался во взломщика. Что касается инструментов, то они далеко не новые хотя, надо признать, отменного качества.

Тут Кроу подмигнул и напустил на себя вид человека, которому известно то, о чем не ведают другие.

— Я передам вашу информацию, куда следует. — Клоуз поднялся из-за стола и прошел к двери. — Полагаю, вы сообщите нам, если поймаете его раньше. Мы были бы признательны.

— Разумеется. Все, что только пожелаете, — с приветливой улыбкой ответил Кроу. Два ведомства давно соперничали и к успехам друг друга относились весьма ревниво. — Я пока постараюсь узнать побольше об этих инструментах. До свидания, Джон. Поклон от меня вашей дражайшей супруге.

В Скотланд-Ярд Кроу возвращался в прекрасном расположении духа, но благодушное настроение испарилось, как только ему сообщили о скандале в Эдмонтоне и о том, что комиссар мечет громы и молнии, требуя его к себе.

Когда инспектор прибыл в Эдмонтон, Таннер уже был там, а полицейские из ближайшего участка продолжали опрашивать местных жителей и осматривать место происшествия.

Загадка мертвеца оставалась нерешенной.

— Я уже наводил справки в полиции Сити, — сообщил сержант. — Констебля с таким номером у них нет, так что у нас на руках мертвый лже-полицейский.

Кроу внимательно выслушал рассказ Таннера. События выстраивались в следующий ряд: полицейская облава среди белого дня на глазах у десятков прохожих — стычка, в результате которой одного констебля застрелили, а нескольких человек задержали и увезли в полицейском фургоне. Численность задержанных варьировались от свидетеля к свидетелю: некоторые говорили о пяти-шести, другие о трех, а кое-кто упоминал о десяти.

От соседей толку было мало.

— Жили тихо, держались обособленно, — поведала одна леди. — Признаюсь, я даже рада. Не нравились они мне. По большей части иностранцы.

— По большей части? Что вы имеете в виду?

— Ну, даже не знаю, — замялась соседка. — Я слышала, как они говорили по-английски, но было заметно, что для них это чужой язык. Мой муж называл их немцами.


Сопровождаемый Таннером, инспектор прошел по дому. Внизу наблюдались признаки драки, в спальне на втором этаже обнаружился перевернутый стол. Сделав соответствующие заметки, Кроу возвратился в Скотланд-Ярд — со смутными, полуоформленными подозрениями, туманными догадками и почти без улик. Не успел он войти в кабинет, как его вызвали к комиссару. Начальство пребывало в дурном настроении и встретило его криками и угрозами.

— Преступники, переодетые полицейскими. Дальше просто некуда. Путь даже они были и не в нашей форме. Вам надлежит тщательно во всем разобраться и все выяснить. Иначе, Кроу, я отправлю вас в патрульные.

Это было уже прямое унижение и удар по профессиональной чести. Тем более что человек, позволивший себе так разговаривать с ним, еще накануне обедал в его доме. Кроу покраснел.

— Что у вас есть? — продолжал бушевать комиссар. — Какие улики? Какие версии?

— Пара идей имеется, но не более того. В таких делах, как вам прекрасно известно, сэр, требуется время.

— Общественность поднимет шум. Я сказал газетчикам, что расследованием занимаетесь вы, и нисколько не удивлюсь, если они уже требуют вашей крови. А в понедельник материал, несомненно, появится в «Таймс».

— В таком случае, сэр, мне, пожалуй, лучше вернуться к работе.

— Да, да, Кроу. Конечно. Не хотелось бы давить на вас, но это дело нам еще аукнется.

Вызвав к себе Таннера, инспектор потребовал, чтобы показания всех свидетелей происшествия в Эдмонтоне лежали у него на столе еще до конца дня. Комиссару нужны арестованные. Отослав сержанта, Кроу задумался. Всему случившемуся должно быть простое логическое объяснение. Между двумя событиями несомненно имелась какая-то связь, в противном случае речь шла о печальном совпадении. От Клоуза он уже знал, что в деле со взломом сейфа упоминался какой-то таинственным образом исчезнувший патрульный.

Если связь есть, то ее значение трудно недооценить. Разве Том Болтон не говорил, что Эмбер упоминал какого-то взломщика-немца? Пожалуй, после ланча надо будет наведаться в Сент-Джонс-Вуд и потолковать со стариком. Возможно, известие о том, что его инструмент засветился в крупной краже, подтолкнет бывалого взломщика к большей откровенности.

На выходе из Скотланд-Ярда инспектора поджидали четверо джентльменов, представлявших прессу. Он вежливо отвел их расспросы и сообщил, не погрешив против истины, что расследует одну перспективную версию. Репортеров такой ответ, похоже, устроил, а детектив получил возможность поразмышлять над делом в спокойной обстановке, за пинтой эля и мясным пирогом в баре неподалеку.

«Задачка для Холмса, — подумал он. — Интересно, как бы назвал это дело Уотсон? „Приключение подставного полицейского“?» Покончив с пирогом, инспектор сначала отправился в ближайшее почтовое отделение, чтобы отправить Холмсу сообщение с посыльным, а потом доехал на кэбе до Сент-Джонс-Вуд и сошел, как обычно, в сотне ярдов от дома Тома Болтона.

После полудня похолодало, и над многими крышами уже клубился дымок. Подул ветер. Кроу потер замерзшие уши и нос.

На условленный стук никто не ответил. Дом притих. Он постучал еще раз, посильнее, вызвав настороженный взгляд у проходившей мимо женщины с сынишкой. На другой стороне улицы малолетний оборванец ковырялся в сточной канаве с таким усердием, будто рассчитывал найти в грязи и опавших листьях спрятанный клад. Проехали два или три экипажа. Из дому по-прежнему не доносилось ни звука.

Кроу вдруг почувствовал, как зашевелились волоски на руках. Словно черная тень, его коснулось предчувствие чего-то зловещего. Сойдя с крыльца, он обошел дом и остановился перед задней дверью, которая вела в кухню. Дверь откликнулась на легкий толчок.

— Том? — На этот раз тишина показалась ему какой-то густой, тревожной. Он перешагнул порог, прошел через кухню и открыл вторую дверь — в прихожую.

Старик лежал на спине. Один его костыль валялся в нескольких футах от тела, другой все еще сжимали скрюченные пальцы. Кроу опустился на колено — за свою карьеру он повидал немало трупов и теперь без посторонней помощи понял, что Том Болтон мертв. Тело еще не остыло. Из горла торчал нож.

Вот так, вдобавок к странному, со стрельбой, происшествию в Эдмонтоне, Энгус Кроу получил еще и дело об убийстве. И все в один день.

Злой и усталый он вернулся на Кинг-стрит, где шли последние приготовления к неуклонно приближающемуся обеду. Не успел он раздеться, как Сильвия уже известила, что он опоздал, что теперь ему придется пошевелиться, чтобы успеть вовремя, что в кухне творится невообразимое, что мясник прислал не то мясо, что у них закончилось сливочное масло, и за ним отправлена Лотти, что кларета осталось только две бутылки, а хватит ли этого? И не следует ли ей надеть желтое креповое вместо приготовленного голубого шелкового?

Некоторое время Кроу терпел этот поток банальностей, но поскольку источник не пересыхал, поднял в конце концов руку, призывая к тишине.

— Сильвия, — сказал он с твердостью, приберегаемой обычно для нерадивых подчиненных. — Сегодня мне довелось увидеть двух несчастных, жизнь которых оборвалась преждевременно, путем насильственной смерти. У меня нет ни малейшего желания смотреть на третье тело.

Вечер прошел почти идеально, но не без шероховатостей. Правда, Кроу был немногословен, частенько посматривал на дверь — он ожидал ответного сообщения от Холмса — и не всегда отвечал впопад. Сообщение так и не пришло. Комиссар в конце концов оттаял и даже высказался в том смысле, что званый обед не такая уж плохая идея, поскольку дает возможность познакомиться с условиями, в которых живут его офицеры. Сильвия слегка надулась, когда супруга комиссара назвала ее дом на Кинг-стрит «милым домишком». Но пожара удалось избежать, хотя угли и курились до самого конца обеда.

А вот блюда удались как нельзя лучше. Сильвия приготовила свои любимые: суп-жульен; треску в голландском соусе, седло барашка, яблочный пирог. Когда же леди удалились и джентльмены перешли к портвейну, комиссар повернул разговор к печальным событиям дня.

Кроу изложил только факты — каким образом убийство Тома Болтона связано с кражей драгоценностей в Сити, — оставив при себе все те подозрения, что уже собирались в темную тучу. Вскоре после этого мужчины воссоединились с дамами, и тут Лотти, ухитрившаяся за весь вечер ничего не перепутать и не разбить, объявила о прибытии мистера Таннера с сообщением для мистера Кроу.

Детектив, извинившись, покинул компанию, все еще рассчитывая на весточку от Холмса. Но Таннер, работавший в этот день сверхурочно, сообщил лишь о том, что человек, найденный застреленным в Эдмонтоне, опознан.

— Паг Парсонс, — сказал он таким тоном, словно речь шла о знаменитости, чье имя не сходило со страниц газет. — Мы его задерживали несколько раз. В свое время был известен под прозвищем «Хеймаркетский Гектор» — работал сутенером у миссис Сэл Ходжес.

— А значит, — обрадовался Кроу, — имел связи с нашим другом Мориарти.

— Похоже, что так, сэр. Есть и кое-что еще. Насколько известно, эта самая Сэл Ходжес снова занялась прежним бизнесом, причем, весьма активно. Открыла два новых заведения, по крайней мере, ее там часто видят.

— Получается, что американские деньги уже работают в Лондоне.

— И еще одна интересная деталь, сэр. Нож, которым был убит старик Болтон.

— Да?

— Китайский, сэр. У нас такие не делают, но в Сан-Франциско, говорят, их достать нетрудно.

— Эмбер, Ли Чоу и Спир, — пробормотал задумчиво Кроу. Похоже, за всем случившимся начинала проступать некая конструкция. — Держу пари, в Эдмонтоне жил тот немец, Шлайфштайн. Логично. Все складывается. Если после сандринхемского дела сообщники отвернулись от Мориарти, он вполне может сейчас вести компанию мщения. Если предположить, что в сегодняшних событиях каким-то образом замешан Шлайфштайн — доказательств пока нет, — то нам стоит ожидать развития интриги теперь уже с участием остальных… как их там?.. Санционаре, Гризомбр и Зегорбе. Хотел бы я знать, кто следующий.

— Если Мориарти взялся мстить, сэр, то можно добавить и еще одно имя. — Таннер с усилием сглотнул, но продолжить не решился.

— Чье? — резко спросил инспектор.

— Ваше, сэр. Вы тоже можете быть в его списке.


В то время как Кроу и Таннер вели этот разговор, Джеймс Мориарти листал страницы своего дневника.

Обложенный подушками, он сидел в постели с книжечкой в кожаном переплете на коленях. У трюмо заканчивала вечерний туалет Сэл Ходжес.

Дойдя до конца книжечки, до тех ее зашифрованных разделов, которые содержали планы мести в отношении шести его врагов, Мориарти взял авторучку и провел диагональную черту на страничках, посвященных Вильгельму Шлайфштайну.

Он закрыл дневник, поднял голову и криво усмехнулся. Сэл Ходжес уже перешла к корсету.

— Послушай, — окликнул ее Профессор. — Через несколько недель я собираюсь ненадолго в Париж. Ты не очень расстроишься, если я приглашу тебя с собой?

Глава 6 КРАЖА И ИСКУССТВО

Лондон и Париж:

суббота, 28 ноября 1896 — понедельник, 8 марта 1897


Последняя суббота ноября — тяжелый день для владельцев магазинов на Оксфорд-стрит и прилегающих к ней улиц. В этот день им не только приходилось радовать своих покупателей, но и думать об обеспеченности товарами на следующие несколько недель. Так случалось всегда по мере приближения Рождества. «С каждым годом суета начинается все раньше», — говорили они друг другу. Говорили, не жалуясь, но с почтением к большому христианскому празднику. Некоторые делали при этом постные лица и, качая головой, отмечали, что праздник все больше и больше становится поводом для обжорства, пьянства и прочих сумасбродств и излишеств.

Вот и на Орчард-стрит аптекарь Чарльз Бигнол проверял запасы тех приятных мелочей, которые пользуются особенным спросом в предрождественские недели.

Он просматривал заказы — «Противожелчные пилюли Блейда», «Сироп Блю энд Блэк», «Пилюли для печени», «Каскара Саграда», — когда в аптеку за небольшой покупкой, бутылочкой «Говяжьего сока Уайета», вошла некая леди.

Женщина она была привлекательная, к тому же постоянная покупательница, а потому только после ее ухода аптекарь заметил другого клиента, китайца, весьма прилично одетого и похожего скорее на бизнесмена, чем на тех головорезов, которых можно встретить в Вест-Энде.

— У меня мало времени, — сухо оповестил его Бигнол.

— Плидется найти, мистел Биг-Ноль. — Глаза у китайца были холодные и жесткие и походили на стеклышки. — Вы есё снабзаете дзентльмена с Бейкел-стлит?

— Вам прекрасно это известно. Да, снабжаю. И его, и других, кого вы направляете.

— Холосо, мистел Биг-Ноль. Вам за это заплатят. Мы осень вами довольны. Платите вовлемя и делайте деньги на длугих опеласиях.

— Ко мне сейчас придут. Пожалуйста, говорите, что вам нужно.

— Только пледупледить. Стобы вы были готовы.

— Да?

— Одназды. — Китаец помолчал, подбирая слова. — Одназды. Мозет быть, сколо, мозет быть, селез несколько недель или месясев. Мы дадим вам инстлуксии.

— Да?

— Вы долзны плеклатить снабзение насего обсего длуга с Бейкел-стлит.

Под левым глазом у Бигнола задергалась жилка.

— Но это же его лекарство. Он может серьезно заболеть, если…

— Если не будет лекалства, он наснет нелвнисать. Злиться. Потеть. Деплессия. И тогда он согласится сделать то, о сем мы его поплосим в обмен на лекалство.

Бигнол нахмурился.

— Не беспокойтесь, мистел Биг-Ноль. Вам холосо заплатят. Делайте, как сказут, а инасе… инасе… — Пользуясь в качестве выразительного средства одной лишь мимикой, китаец убедительно продемонстрировал, что ждет аптекаря в случае отказа. Окончательное решение всех земных проблем выглядело в его представлении очень неприятной процедурой. — Не беспокойтесь, мистел Биг-Ноль, — повторил он. — Такое делалось и ланьсе. Он осень, осень умный дзентльмен, но у каздого селовека есть сена. Его сена — белый полосок. Так сто, когда полусите инстлуксии, делайте, как вам сказали.

Бигнол согласно кивнул, и в этом жесте, неохотном, но неизбежном, приняло участие все его тело.

Мориарти сделал еще один ход в смертельной игре.


Из Бермондси на Альберт-сквер Эмбера привезли ночью. Той же ночью туда доставили Боба Шишку, пострадавшая рука которого еще висела на повязке.

Оба задержались там на тридцать шесть часов, проведя большую часть времени в кабинете Мориарти, после чего отбыли на континент, к озеру Анси. Отсылая Эммера и Боба, Профессор одним камнем убивал двух птиц: избавлялся от людей, присутствие которых в Лондоне было сейчас нежелательным, и использовал их в игре с далеко идущими целями. С этого времени Ирэн Адлер будет под постоянным наблюдением, каждый ее шаг будет записываться, а результаты наблюдения будут каждые три-четыре дня отправляться Мориарти.

Появилась в доме, к вящему неудовольствию Сэл Ходжес, и новая жилица, итальянка Карлотта, которая все чаще и чаще занимала место Сэл в постели Профессора. Мало того, Сэл еще и получила задание: обучить «латинскую тигрицу» — как называл девушку Мориарти — этикету, манерам и моде.

Что касается другого дела, то все старания отыскать в жизни инспектора Кроу что-то предосудительное закончились полным провалом. Полицейский был безгрешен и за все годы службы не запятнал себя ни взяткой, ни малейшим отступлением от закона.

Полли Пирсон все еще печалилась по Гарри Алену, а Бриджет Спир прибавляла в объеме. Сам же Спир с утра до позднего вечера занимался делами возрождающейся криминальной империи и ежедневно отчитывался перед Профессором, который, с присущим ему безошибочным чутьем, наставлял своего начальника штаба. Шлайфштайн и его шайка по-прежнему томились в Бермондси, хотя и в условиях относительного комфорта, но в полной изоляции от внешнего мира. В свободные часы Мориарти репетировал трюки, позаимствованные из книги профессора Хоффмана «Современная магия», и каждый вечер уделял по меньшей мере один час подготовке и совершенствованию нового образа, перевоплотиться в который ему предстояло лишь через несколько месяцев.

Шла вторая неделя декабря, когда в дом на Альберт-сквер вернулся Гарри Аллен.

Учителем Гарри Аллен не хотел быть никогда. Да его и не тянуло к этой профессии — может быть, потому что его собственный школьный опыт приятных воспоминаний не сохранил. Избалованный сын небогатого сквайра, он провел некоторое время в Оксфордском университете, где отметился лишь склонностью к пьяным кутежам и ничегонеделанию.

Довольно симпатичный бездельник, Гарри, после смерти отца, оставившего по большей части только долги, впервые в жизни оказался в положении, когда ему пришлось опираться лишь на собственные скудные ресурсы. Хорошо сложенный молодой человек со слабостью к женщинам, выпивке и азартным играм — именно в таком порядке, — он без особенного труда устроился учителем в небольшой частной школе в Бэкингемшире. Природное добродушие отнюдь не мешало ему практиковать в отношении подопечных ту же жестокость, которую он испытал несколькими годами раньше на собственной шкуре.

Падение последовало вскоре после того, как Гарри обнаружил, что его скромного жалованья совершенно не достаточно для удовлетворения естественных потребностей в удовольствиях. Мистер Аллен опустился до мелкого воровства у своих учеников, а когда и это не принесло нужных результатов, перешел к обычному вымогательству.

Директор школы и ее владелец, человек пожилого возраста и мягкого характера, знал о происходящем, но, заботясь в первую очередь о дисциплине, в течение долгого времени предпочитал закрывать глаза на творящиеся безобразия. Однако — и таков порядок вещей — день расплаты в конце концов наступил. В случае с Гарри Алленом воздаяние пришло с неожиданным и внезапным появлением трех родительских пар, обеспокоенных тем, что их отпрыски постоянно жалуются на возрастающие поборы и прямой отъем денег. Правда вышла наружу, возмущенные родители потребовали незамедлительно предать провинившегося наставника суду магистрата.

Аллен бежал в столицу, где на протяжении почти трех лет вел жизнь мелкого преступника, занимаясь делами отнюдь не соответствовавшими его природным талантам — включая год тюрьмы, — пока Спир не приметил и не привел способного молодого человека к Профессору.

И вот теперь Гарри Аллен вернулся из Парижа — модно одетый, щеголеватый, с большим чемоданом и довольной физиономией, ясно показывающей, что распоряжение Мориарти исполнено.

В кухню новость принесла Марта Пирсон, и, услышав ее, Полли впала в такую рассеянность, что Бриджет Спир пришлось пригрозить несчастной самыми жестокими карами, ежели она не возьмет себя в руки и не сосредоточится на работе.

— Мне бы только подняться наверх да взглянуть на него одним глазком, — ныла бедняжка. — А с овощами я потом одна управлюсь.

— Он и сам спустится, как только освободится, — отвечали ей. — Хозяин вызвал его к себе в кабинет и отпустит не раньше, чем выслушает.

Отчитаться Гарри Аллену и впрямь предстояло о многом, но когда двое мужчин остались одни за запертой дверью, охранять которую было поручено Уильяму Джейкобсу, первым вопросом Мориарти был следующий:

— Она у тебя?

— Разумеется, сэр. Она у меня, и, полагаю, вы не будете разочарованы.

С этими словами Гарри открыл чемодан, убрал в сторону лежавшие сверху вещи, вытащил деревянную панель размером тридцать на двенадцать дюймов и повернулся с ней к Мориарти.

Профессор невольно затаил дыхание. То, что он увидел, было лучше того, что он ожидал. Результат превосходил даже то, что он представлял в самых смелых мечтах. С деревянной панели на него, загадочно улыбаясь, смотрела Джоконда, Мона Лиза. Картина выцвела и потрескалась, но по-прежнему манила и завораживала. Мягкие карие глаза притягивали и не отпускали, а служивший фоном пейзаж лишь подчеркивал ее красоту — величие и достоинство как противопоставление дикому ландшафту.

В первый момент Мориарти даже не отважился прикоснуться к картине. Похвальбы Лабросса были не напрасны. Он не только перенес на копию гений Леонардо — за несколько недель само творение как будто чудом состарилось на почти четыре сотни лет.

— Изумительный образец подделки, — прошептал Мориарти, не в силах оторваться от шедевра.

— Просто не верится, — добавил Аллен. — Посмотрите, даже трещинки воспроизведены с полной точностью.

Мориарти кивнул и, подойдя ближе, принялся внимательно рассматривать паутинку трещинок, свидетельствовавших овозрасте портрета.

— Все остальное на месте?

— В правом нижнем углу. — Гарри указал пальцем. — Надо лишь стереть краску.

— Лабросс?

— Он вас больше не побеспокоит.

— Хорошо. А теперь, Гарри, рассказывай. Ты никого больше не привлекал?

— Все было сделано, как вы и приказали. Обошелся своими силами. К концу с ним стало совсем трудно: работал медленно, пил все чаще, требовал девушек. Пришлось проявить твердость. — Гарри улыбнулся, очевидно, вспомнив какой-то забавный эпизод. — Так или иначе, на прошлой неделе работа была закончена, и он сказал, что ее нужно оставить на неделю, прежде чем показывать вам. Я согласился, а через три дня предложил отметить успех. Ему захотелось сходить в «Мулен Руж». Народ туда идет разный, и богачи, и щеголи; кто-то посмотреть танцы, кто-то познакомиться с нужными людьми. Что притягивает в это заведение, так это какая-то особенная атмосфера опасности. И, конечно, канкан. Господи милостивый, Профессор! Какой танец! Какие девочки! Словами не передать — это надо видеть. Я думал…

— Об этом гнезде разврата расскажешь потом. Я его уже видел. Надеюсь, моя старая знакомая, Ла Гулю, в добром здравии? Сейчас меня интересует Лабросс.

Аллен заметно вспотел.

— Ну так вот, отправились мы в старый добрый «Мулен Руж». Должен сказать, вечер удался. Все, кто надо, были на месте, даже этот чудной художник, Лотрек. Я пил в меру, а Лабросс дал себе волю. Устроил себе прощальную вечеринку. Потом я притащил его в студию, где и застрелил, когда он уснул. Чисто и аккуратно, в затылок. Завернул в простыни и покрывало, запихнул в сундук и с этим сундуком вернулся. — Гарри положил на стол багажный билет. — Ждет, когда ж его заберут. На вокзале Виктория. Думаю, надо бы побыстрее, пока не протух.

— Распоряжусь сейчас же. Отправлю Уильяма Джейкобса. Что дальше?

Аллен достал из кармана еще одну бумажку.

— Как вы уже знаете, картина висит в Салоне Карре в Лувре. За последние недели я провел там немало времени и подметил кое-что интересное. Бывая в Лувре, я каждый раз замечал, что в какое-то время зал примерно на полчаса остается совсем пустым. Вот тогда мне и удалось изучить картину вблизи. Зажимы там просты, убрать их труда не составит, так что на всю замену, — он кивнул в сторону копии «Джоконды», — понадобится минут пять или шесть.

Мориарти взял в руки листок с рисунком, показывающим заднее крепление картины к раме. Зажимов было четырнадцать штук. Изучив рисунок, он взглянул на Алена — пожалуй, такой человек ему нужен. Умный, но при этом хладнокровный и безжалостный, как хищник, — ни малейшего намека на какие-то эмоции, сожаление. Избавился от Пьера Лабросса и глазом не моргнул. Подходящий партнер для Ли Чоу.

Профессор повернул ключ в замке верхнего ящика, взял небольшой кошелек с двумя сотнями фунтов и протянул его через стол.

— Премия за хорошо выполненное поручение, — сказал он, изобразив дружелюбную улыбку. — А теперь, Гарри, тебе бы лучше спуститься. Насколько я понимаю, одна из тех девчонок имеет на тебя свои виды.

Гарри Аллен смущенно опустил глаза.

— Будь осторожен, — предупредил Мориарти тоном строгого, но все понимающего наставника. — Я не против, чтобы она получила горячий пудинг на ужин, но только чтобы живот потом не расперло.

Аллен ушел, а Мориарти, еще раз внимательно оглядев подделку, призвал Уильяма Джейкобса, которому вручил багажный билет и инструкции относительно находящегося на вокзале Виктория сундука. Уильяму следовало взять помощника, получить по билету сундук, отвезти в закрытом фургоне к болотам Ромни-Марш и там от него избавиться, позаботившись о том, чтобы труп Пьера Лабросса никогда не увидел дневного света.

Позднее, уже вечером, в то время как Сэл пыталась привить Карлотте основы хороших манер, Мориарти сидел в гостиной с колодой карт, практикуясь в разных трюках. За последние месяцы он неплохо овладел этим искусством и к тому обнаружил, что час занятия с картами позволяет прекрасно сосредоточиться. Чутье подсказывало, что разработанный в отношении Гризомбра план имеет все шансы на успех. Слабых мест было лишь два. Первое: власти могли вдруг решить, что картина нуждается в серьезной чистке. Второе: сам Гризомбр. Сможет ли француз найти художника, способного изготовить еще одну внушающую доверие копию?

Сидя в полутемной гостиной, освещаемой лишь парой масляных ламп да догорающим камином, Профессор положил наверх даму червей и перетасовал колоду так, чтобы она оказалась внизу, и быстрым движением поменял ее на даму треф. По его губам скользнула улыбка. Суть плана состояла именно в замене одной дамы на другую, причем сделать это следовало так, чтобы не попасться. Он рассмеялся, и по стене под музыку его смеха запрыгали тени.

«Завтра, — решил Мориарти. — Завтра нужно пойти и купить фотографическое оборудование. Может быть, в „Стереоскопической компании“ на Риджент-стрит? Как-никак они дают покупателю три бесплатных урока и работают со двором ее величества. Это будет вторая стадия плана против Жана Гризомбра».


Ждать весточки от Холмса инспектору Кроу пришлось до 1 декабря: в полученной около полудня телеграмме содержалось просьба прийти на Бейкер-стрит в четыре часа дня.

— Прошу извинить за то, что не смог ответить раньше, — сказал Холмс, как только гость устроился в кресле у жаркого камина. — В тот день, когда пришла ваша записка, меня в городе не было. Так всегда, за долгими периодами бездействия следуют вспышки активности. В воскресенье мы с Уотсоном выезжали в Сассекс. Шли, так сказать, по следу вампира. — Он рассмеялся. — Вампира молодого и препротивного.

Кроу коротко рассказал об ограблении на Корнхилл-стрит и странном происшествии в Эдмонтоне, но придержал при себе собственные заключения и выводы. Рассказ он закончил сообщением о смерти Тома Болтона.

— Сомнений нет, за всем этим стоит Мориарти. — Холмс поднялся и в волнении прошелся по комнате. — Впоследнее время я все чаще обнаруживаю его руку в самых разных делах. Правда ли, что полиция отмечает рост преступности?

Кроу признал, что такой факт действительно имеет место: выросло не только количество уличных краж, но и магазинных, а также грабежей, а у торговцев и банкиров на руках все чаще оказываются поддельные купюры.

— Уверен, он вернулся. — Холмс никак не мог успокоиться. — Подозреваю, что в этом деле замешан и наш немецкий друг, Вильгельм Шлайфштайн. Вы уже пришли к каким-то выводам?

В ответ на прямо поставленный вопрос Кроу поделился с великим детективом своей теорией, согласно которой Профессор задумал и осуществляет некий план мести, не забывая при этом плести сеть интриг.

— Я бы и сам не сказал лучше, — согласился Холмс. — Попомните мое слово, мы еще услышим о других странных происшествиях. Будьте настороже, инспектор, вы тоже можете попасть в список врагов Профессора и стать его целью.

— Как и вы, Холмс. Особенно, если он пронюхает, что мы работаем вместе.

— Вы кому-нибудь говорили? — встревожился Холмс.

— Ни одной живой душе.

— Хорошо. Я со своей стороны делаю все возможное, чтобы не привлекать внимания к нашему сотрудничеству. Подумать только, даже старина Уотсон до сих пор думает, что Мориарти мертв.

— Пусть все так и остается. Мне порой кажется, что Профессор следит за нами даже здесь.

Холмс ненадолго задумался.

— Он очень умен, но у меня свои возможности. И я твердо намерен воздать ему по заслугам… с помощью вашей службы.


Приближалось Рождество, и члены криминальной семьи спешили выразить ее главе свое уважение и благодарность за покровительство и защиту.

Самый ценный подарок принес Бертрам Джейкобс, контролировавший во время отсутствия Мориарти сеть информаторов. Неосязаемый подарок этот весьма порадовал Профессора: согласно собранным данным семейная жизнь Кроу по-прежнему не ладилась, и покою в доме на Кинг-стрит настырный инспектор не находил. Оставалось только надеяться, что в прочном панцире упрямого шотландца, подходов к которому найти до сих пор не удалось, обнаружилось наконец слабое место. Мориарти тут же послал за Сэл Ходжес, которая застала его за изучением только что приобретенного фотографического оборудования.

Сэл была не в духе, но не из-за смуглянки Карлотты, а по другим причинам, которые уже некоторое время внушали ей определенное беспокойство и которые она пока что скрывала от Профессора.

— Боже милостивый, Джеймс! — воскликнула Сэл, увидев его за высокой треногой с накрытой черной накидкой головой. — Ты определенно не даешь себе скучать. То карты, то пианино, а теперь вот это.

— Дорогая, это не увлечение, а всего лишь средство достижения цели. Опуская затвор, я как бы захлопываю ловушку. Но дело не в этом. Мне нужно поговорить с тобой о женщинах. Точнее, об одной женщине.

— Что, у твоей Тигрицы оказались слишком острые коготки? — Сэл вскинула брови и язвительно усмехнулась.

— К Тигрице это не имеет никакого отношения. И позволь напомнить, что она, как и эта фотографическая камера, всего лишь средство. Наживка.

— Как скажешь. Смотри только не попадись сам в ее сладкую западню.

— А если уже попался?

— Женское чутье подсказывает, что в мое отсутствие ты не оставляешь ее своим вниманием.

Мориарти рассмеялся.

— Что ж, пусть твое женское чутье поработает над еще одной проблемой. Речь о девушке, которая работает в доме Кроу.

— О Лотти?

— Да, если ее так зовут.

— Так. Я направила ее в дом Кроу перед твоим возвращением. Бертрам Джейкобс сказал, что ты сам распорядился.

— Ее нужно убрать оттуда и заменить девушкой совсем другой внешности и темперамента.

— Карлотта вполне подойдет. Можно послать ее.

— Карлотта слишком яркая для этого дела. — Мориарти позволил себе улыбнуться. — Мне нужна менее заметная, но при этом такая, которая смогла бы задеть за живое нашего стойкого шотландца.

— Я понимаю, что ты задумал, но, боюсь, в этом случае ружье может дать осечку. Сильвия вовсе не дура, хотя и не особенно умна.

— В данный момент, насколько я смог понять, Сильвия озабочена улучшением своего социального статуса. Предложи ей как fait accompli[36] — девушку с хорошими манерами, послушную и такую, которой есть что показать Кроу. Он устал от жены. Займись этим, Сэл. Подбери подходящую и замени ею Лотти еще до Рождества. Знаю, риск есть, но нам рисковать не впервой. В праздничные дни мужчины частенько позволяют себе позабавиться с хорошенькой служанкой под носом у жены.

Сэл рассмеялась.

— Ты прав, Джеймс. Трюк проверенный, интрижка может завязаться интересная. Боюсь, у бедняжки Лотти в ближайшее время заболеет мать, и девочке придется послужить сиделкой. А замену я найду, есть у меня на примете подходящая. Из тех, кого называют бабочками. С виду сама невинность, но если захочет, то и святого сведет во грех, как старого барана на бойню.


Энгус Маккреди Кроу всегда гордился своей чувствительностью к атмосфере, считая такое качество полезным в полицейской работе. В очередной раз это шестое чувство проявило себя за четыре дня до Рождества, когда инспектор вернулся после работы на Кинг-стрит. Вернулся далеко не в предпраздничном настроении — Эмбера так и не нашли, а Ли Чоу, чей словесный портрет имелся теперь в каждом полицейском отделении столицы, как будто исчез с лица земли. Не удалось взять и след Вильгельма Шлайфштайна; хотя собранные свидетельские показания укрепили Кроу во мнении, что в Эдмонтоне жил именно он. И, наконец, инспектор вновь столкнулся с подзабытой практикой — самые словоохотливые представители преступного сообщества будто проглатывали язык при одном лишь упоминании имени Мориарти.

— Слепы, глухи и немы, — разочарованно констатировал Таннер после нескольких неудачных попыток разговорить известных трепачей, которые в обычных обстоятельствах были готовы продать отца и мать за бутылку спиртного.

— Как три мудрые обезьяны, — уныло прокомментировал Кроу, прекрасно понимая, что это все означает. Профессор вернулся и взял власть над криминальным Лондоном.

Едва открыв дверь и переступив порог дома 63 по Кинг-стрит, он мгновенно ощутил царящую в нем другую атмосферу. Ощутил столь же явственно, как боксер ощущает удар в живот. В воздухе колыхалось непривычное спокойствие, какая-то медлительность, тягучесть, в которую вплетались тонкие, волнующие ароматы, истекающие определенно из кухни.

Вот только Сильвия, похоже, не почувствовала благотворных перемен и появившегося в гостиной супруга встретила раздраженной репликой:

— Ну и денек сегодня, хуже не придумаешь.

Кроу промолчал. Такую тактику он принял на вооружение еще на позапрошлой неделе, когда понял, что молчание — лучший ответ на безосновательные жалобы жены.

— И надо же, перед самым Рождеством! — Она горестно вздохнула. — Когда столько дел, столько планов. Ума не приложу… — Сильвия оставила предложение незаконченным, словно мужу полагалось продлить логическую цепочку за счет неких мыслительных усилий.

Кроу посмотрел на нее с надеждой. А вдруг два ее дяди с сопровождающими их супругами сообщили, что не смогут приехать? Вероятность такого развития событий была невелика, но почему бы и не помечтать. Две эти пары многие годы демонстрировали завидное упорство в стремлении к социальным вершинам.

— Телеграмма, — загадочно произнесла Сильвия.

— Л-а-а…

— Бедняжка Лотти, ты не поверишь…

— Увы, дорогая, почтовые услуги доступны теперь всем.

— Не предупредила, не уведомила. Собрала вещи и ушла. Кажется, что-то с ее матерью. Люди такие невнимательные — ну как можно болеть в это время года!

Кроу расплылся в улыбке, сравнимой с улыбкой чеширского кота.

— Так ты хочешь сказать, что Лотти нас покинула? Ушла?

— Я так ей и сказала, мол, что же мне делать?

— И?

— Мадам взяла все в свои руки. Вариант был только один. Насколько я поняла, какая-то ее кузина недавно приехала в Лондон. Девушка из приличной семьи, но вынуждена искать работу. Пришла час назад, вот так. Лотти отсюда, Харриет сюда.

Кроу застонал. Лотти была плоха, но новая служанка могла оказаться еще хуже.

— Это же столько хлопот, — продолжала сокрушаться Сильвия, словно речь шла не об их скромном домике на Кинг-стрит. — Пока все покажешь, пока всему научишь…

В этот момент в дверь осторожно постучали, после чего новая служанка, Харриет, — свежая, бойкая симпатичная брюнетка с округлыми бедрами — объявила, что кушать подано.

Поначалу Кроу предположил, что ужин приготовила супруга, — настолько вкусно все получилось, но, проведя следствие — между пирогом с куропаткой (одним из любимых кушаний инспектора, лакомиться которым ему, к сожалению, удавалось нечасто) и великолепным лимонным пудингом, — выяснил, что все представленное на столе дело рук Харриет. «Похоже, дела налаживаются», — подумал он.

Новая служанка определенно была живее и сообразительнее хмурой, скучной Лотти и гораздо приятнее с виду.

Позже, растапливая в гостиной камин, девушка продемонстрировала изящную лодыжку и немалую часть голени.

Жизнь определенно поворачивалась к лучшему. Размышляя об этом, инспектор поймал себя на том, что испытывает чувства, казавшиеся давно позабытыми и встрепенувшиеся с новой силой, когда служанка, приблизившись к нему соблазнительной походкой и с ослепительной улыбкой, спросила, не желает ли он чего еще.


Рождество в доме на Альберт-сквер пришло и ушло в по-настоящему праздничной атмосфере. Особенно хорошо это время запомнилось сестрам Марте и Полли Пирсон — проникшись общим благодушным настроением, хозяин собрал всех вместе, как одну большую семью.

Рождественское дерево поставили заранее, а миссис Ходжес и мисс Карлотта украсили ее гирляндами и надувными шарами. В канун Рождества все выпили шерри, а потом Профессор самолично вручил каждому подарок. Полли достался медальон, а Марте красивая брошь.

На следующий день сестрам пришлось потрудиться — под руководством Бриджет они готовили банкет, к участию в котором их не пригласили. Компанию сестрам добровольно составил Гарри Аллен. Потом они втроем поели под лестницей.

Вечером девочки накрыли в гостиной стол и подали чай с большим глазированным тортом. Они уже собирались подняться к себе, но тут им сказали остаться. Собравшиеся пели песни под пианино и играли в карты, что дало Полли и Гарри возможность пообжиматься в темных уголках. В заключение Профессор показал несколько впечатляющих фокусов. Странное, несуразное Рождество немало озадачило сестер, привыкших к существованию барьеров между слугами и хозяевами.

День закончился для близняшек по-разному: Марта с больной от вина головой свалилась на кровать в их комнатушке на чердаке, а Полли, набравшись смелости распрощаться с невинностью, уснула в постели Гарри Алена.


Через два дня Профессор отбыл ненадолго в Париж.

Сестры не видели, как он уехал, — в Дувр его рано утром повез Харкнесс, а провожал Профессора один лишь верный Альберт Спир.

Впрочем, если бы даже Полли или Марта и заметили выходящего из дому человека, они вряд ли признали в нем хозяина. Вместо хорошего знакомого, бывающего и благодушным, и пугающе сердитым Профессора они увидели бы долговязого мужчину средних лет, с взлохмаченными седыми волосами, такими тонкими и редкими, что ветер трепал их, как пучок сухой соломы. Нос с легкой горбинкой, глаза неясного цвета. Костюм его выглядел далеко не безупречным: брюки чуточку длиннее, чем нужно, рукава пальто, наоборот, слегка коротковаты. В руке — дорожный чемодан, на плече — большой продолговатый футляр для фотографического аппарата. Да, это был Джеймс Мориарти, но в бумажнике у него лежали документы на имя Джозефа Моберли, художника и фотографа.

Мориарти любил путешествовать, особенно под личиной другого человека — ему доставляло удовольствие сознавать, что он так ловко дурачит окружающих. Обычно хорошая маскировка позволяла сделаться незаметным, раствориться в окружении. Однако в обличье Джозефа Моберли Профессор выбрал другую тактику. Моберли был олицетворением того неугомонного, ветреного типа художника, которому интересен каждый встречный. Где бы он ни появлялся, о его приходе оповещал громкий пронзительный голос и отрывистый, лающий смех, а привычка цокать языком выдавала, возможно, некоторую неуверенность в себе.

С каждым, кого только угораздило посмотреть в его сторону, Моберли тут же заговаривал и, независимо от того, слушали или нет, сообщал, что впервые едет в Париж, где планирует сфотографировать картины великих мастеров, выставленные в музее Лувра, и, возможно, запечатлеть улицы великого города, чтобы показать снимки на выставке, которую он устроит следующим летом в галерее неподалеку от Бонд-стрит.

Пассажиры послеполуденного пакетбота, а потом и парижского поезда прониклись к говорливому попутчику тихой ненавистью задолго до того, как расстались с ним на вокзале Гар-дю-Нор. Улыбаясь про себя — день предоставил чудесную возможность поиграть и развлечься, — Профессор взял кэб, который довез его до тихого, неприметного пансиона поблизости от Плас-де-л’Опера. Там он с аппетитом пообедал и рано лег спать. Следующий день был критически важным для успеха его хитроумного и рискованного предприятия.

Утро Мориарти неторопливо позавтракал, то и дело обращаясь на французском к смущенной официантке, а в половине одиннадцатого отправился в Лувр — со всем своим фотографическим оборудованием.

До сих пор разработанные им планы в отношении тех, кого он поклялся подчинить своей власти и наказать, осуществляли его доверенные сообщники. И вот теперь он, величайший криминальный гений своего времени, намеревался сам, лично преступить закон. Подъезжая к Риволи, Мориарти ощутил полузабытое бурление в крови, то смешанное со страхом возбуждение, которое накануне большого криминального приключения неизменно отдавалось мелкой дрожью. Это назовут преступлением века. Жаль, что он не может публично заявить о себе. Возможно, именно в этом и заключалась гениальность блестящего проекта. О том, кто управляет огромной криминальной семьей в Лондоне, знали все; то, что он ускользнул от полиции доброй дюжины стран, вызывало должно быть зависть у многих иерархов уголовного мира и смущение у защитников закона и порядка, но этой краже, этому шедевру суждено было остаться невоспетым. Припасенное им для Гризомбра станет кульминацией его славы. Жаль, что все так и пребудет в безвестности или попадет в уголовный фольклор через третьи руки — как слух, молва, предание.

День выдался ясный, хотя и прохладный. Мориарти шел через Плас-дю-Карусель к величественному зданию с длинными пристройками, раскинувшимися как руки, готовые обнять посетителя. Первым делом он заглянул в административный отдел, где потратил полчаса на получение разрешения фотографировать в Большой галерее и Салоне Карре. Затем он еще полчаса ожидал оформления документа.

Если Мориарти желал привлечь внимание к Джозефу Моберли, ему это, несомненно, удалось. И консьерж, и многочисленные посетители, несомненно, признали в странном фотографе-англичанине большого чудака. Когда он вошел наконец в главный вестибюль и показал дежурному смотрителю свой пропуск, взгляды посетителей музея невольно обратились в его сторону. Некоторые даже прикрывались ладошками и прятали улыбки — его ужасный акцент и жуткая грамматика вызывали смешанные чувства.

Впрочем, французы всегда ценили сумасшедших нонконформистов. Смотрители прониклись к чудаку глубокой симпатией и в последующие дни неизменно встречали мсье Плик-Плака — так его прозвали за привычку щелкать языком во время работы — радушными улыбками.

К работе он приступал относительно рано и заканчивал, по причине ухудшающегося освещения, около трех пополудни. В первые два дня Мориарти фотографировал картины только в большой галерее с растянувшимися на триста ярдов стенами, густо увешенными картинами. Галерея соединяла Салон Карре и Зал Ван Дайка, выходящий окнами на набережную Лувра. Он предпочел бы сразу начать с Салона Карре, где на почетном месте висела «Мона Лиза», но, к его огорчению, там уже трудились, выполняя заказ Директора, два официальных фотографа.

Время от времени эти двое заходили в Большую галерею и, остановившись неподалеку, наблюдали за работой английского коллеги, рассчитывая, возможно, научиться у него каким-то новым приемам.

Раздражение росло, и Профессору уже приходилось делать над собой усилие, что оно не выплеснулось наружу. Он рассчитывал провернуть все быстро, но присутствие двух французов поломало первоначальные планы, вынудив его импровизировать, фотографируя другие картины — «Святого Себастьяна» Вануччи, «Юношу с перчаткой» Тициана и две работы Леонардо, «Святого Иоанна Крестителя» и «Вакха». Придя в Лувр на третье утро, Мориарти с беспокойством обнаружил в Большой галерее некоего студента, устроившегося с мольбертом перед «Святым семейством» Андреа дель Сарто.

На четвертый день фотографы не пришли, но студент все еще был на месте и прилежно трудился над своей копией. Проходя по галерее, эксцентричный англичанин упомянул офакте отсутствия коллег в разговоре с дежурным смотрителем, который сообщил в ответ, что они закончили работу здесь и переместились вниз.

Мориарти энергично покивал, сказал, что обязательно спустится вниз, но рассчитывает теперь сделать несколько фотографий в Салоне Карре. Возможно, добавил он мимоходом, что уже завтра ему придется возвратиться на родину. Получив нужную информацию, Мориарти сложил треногу, собрал прочее оборудование и направился в Салон Карре.

Студент занимался своим делом, пара посетителей стояли неподалеку, наблюдая за его работой, еще несколько человек прогуливались по галерее без особой цели, останавливаясь то здесь, то там, перед одним из множества теснящихся на стенах шедевров. Небольшая группа — отец в пенсне, мать и болезненного вида дочь — застыли перед большим полотном Мурильо, известным под названием «Кухня ангелов». На лицах всех троих застыло то характерное выражение, что бывает обычно у людей, полагающих будто созерцание великого искусства принесет им некое духовное благо.

«Кретины, — подумал, проходя мимо, Профессор. — Польза от искусства имеет только два измерения: его денежная стоимость и тайное сознание того факта, что ты обладаешь чем-то уникальным, чем-то таким, чего никто другой не сможет приобрести и за миллион лет». Великое искусство есть то же самое, что и огромная власть, особенно если использовать его так, как планировал он сам.

Миновав арку, Мориарти вошел в Салон Карре и принялся устанавливать фотографический аппарат перед «Моной Лизой». Одновременно он наблюдал скрытно за залом, отмечая места, откуда его могли видеть. В небольшой салон вели три входа: один из Большой галереи, тот, через который вошел он сам; второй находился напротив и вел в галерею Аполлона, где хранились остатки коронных драгоценностей Франции,[37] — своим названием она была обязана потолочному плафону Делакруа, изображавшему победу Аполлона на Питоном; третий, представленный в виде двери, вел в небольшое помещение, главное богатство которого составляли фрески Луини и картина Ханса Мемлинга.

Осмотревшись, Мориарти пришел к выводу, что видеть его могут с двух относительно небольших участков Большой галереи и галереи Аполлона, хотя, конечно, следовало учитывать вероятность того, что кто-то из посетителей или смотрителей выйдет вдруг и незаметно для него из комнаты с фресками. Следовательно, в нужный момент работать придется быстро и скрытно.

Добрых десять минут Профессор отлаживал аппарат, то и дело приникая к окуляру и рассматривая картину. За это время через Салон прошли, направляясь в Большую галерею, всего лишь двое посетителей. Час пробил. Мориарти замер, чутко вслушиваясь в тишину, ловя каждый звук, кашель, шарканье ног, голоса… Полностью сосредоточившись, он достиг такого состояния, когда улавливал самую малейшую вибрацию. Затем, продолжая следить за обоими входами, наклонился к лежавшему на полу футляру. Не глядя, действуя исключительно на ощупь, он нашел скрытую защелку и нажал ее. Боковая сторона футляра открылась. За ней находился тайник, в котором, обернутая бархатом, лежала копия Лабросса. Здесь же, в специальном отделении, находились продолговатые плоскогубцы, похожие на инструмент взломщика.

Вооружившись плоскогубцами, Мориарти сделал несколько шагов к тому участку стены, где висела картина, и уже собирался взяться за ее нижний край, когда из галереи Аполлона долетели далекие еще голоса.

Тремя бесшумными шагами он вернулся к футляру, спрятал плоскогубцы, закрыл потайное отделение и встал к треноге.

Голоса приближались — неспешный монолог одного нарушали шумные вздохи другого, звук шагов позволял определить движение по меньшей мере четырех пар ног, сопровождавшее постукиванием одной трости.

Профессор накрыл голову черной накидкой и склонился над аппаратом. Спустя несколько секунд в зал вошли четверо.

— Глаза у меня уже не те, что были, мсье директор, — говорил один. — Но и в этом осеннем тумане моего зрения я еще способен узреть истину.

Мориарти поднял голову, приготовившись познакомить гостей с темпераментным мистером Моберли. Внимание его привлекла прежде всего внушительная центральная фигура немолодого мужчины в очках с толстыми стеклами и палкой в руке. Рядом с ним, всей своей позой выражая почтение, шел седобородый директор Лувра. За ними следовали двое служащих музея.

— Знаю, я доставляю вам беспокойство, — продолжал мужчина в очках. — Но, как и любого художника, меня заботит только сохранение непреходящей истины и красоты.

— Понимаю, — услужливо улыбнулся директор. — Как понимаю и то, что на вашей стороне немало влиятельных представителей мира искусства. Но, Дега, мне ведь приходится иметь дело с мулами.[38]

— Ослами, болванами и идиотами, не способными отличить масло от акварели. Им надо только одно — чтобы у них на стенах висели хорошенькие картинки. Чистенькие, гладенькие, лакированные.

— Мы, кажется, мешаем одному из наших художников, — вставил директор.

Один из служителей откашлялся, другой двинулся в направлении Мориарти, словно с целью охранить от чужака двух великих людей.

— Все в порядке, мсье директор, — с почтительным поклоном сказал Мориарти.

— Англичанин, — расцвел Дега. — Так вы пожаловали в Париж, чтобы полюбоваться великими произведениями искусства?

— Я удостоен привилегии сделать несколько фотографий, сэр. — Профессор перевел дыхание, готовясь разразиться цветистой речью в стиле Моберли.

— Надеюсь, его фотографии лучше его французского, — проворчал близорукий Дега и, слегка повысив голос, спросил: — Вы фотографируете «Джоконду»? Наверное, хорошо знаете эту картину?

— Я знаю, что она бесценна. Знаю также, что мне выпала честь разговаривать с таким великим мастером, как вы, мсье Дега.

«Мазилой, — добавил Мориарти про себя, — малюющим танцовщиц, балерин и им подобных».

— Я, видите, их раздражаю. Нарушаю их покой. Этих глупцов, которым не терпится почистить «Джоконду». Что вы об этом думаете, а?

— Я читал об этих спорах, сэр. — Профессор искоса взглянул на директора, отступившего в сторонку и явно не желающего принимать участие в разговоре. — На мой взгляд, вы и ваши коллеги правы. Очищать «Мону Лизу» означает подвергать шедевр огромному риску. Риску не только уничтожить, но, что еще хуже, непоправимо испортить ее.

— Видите! — воскликнул Дега, энергично стукая палкой по полу. — Это понимает даже английский фотограф. Почистите — и вы ее не узнаете. Посмотрите на нее. Я уже не вижу ее так ясно, как раньше, но я ее чувствую. Почистить и затем покрыть лаком «Джоконду» то же самое, что раздеть самую желанную во всем свете женщину. Да, вы будете желать ее, женщину, раздетую догола, но ощущение тайны, великой загадки, всегда исчезает вместе с последним предметом одежды. Восхищение, очарование отойдет в историю. С таким же успехом ее можно сжечь.

— Браво! — пронзительный возглас Моберли эхом разнесся по залу, и директор, спеша избавить себя и возможных посетителей от неуместных речей иностранца, поспешил взять Дега за локоть.

— Давайте позволим нашему английскому другу заниматься своим делом. Вы выразили свое мнение и сможете сделать это еще раз сегодня перед членами комитета.

Великий художник с неохотой повернулся в сторону зала Аполлона.

— Я почти слеп, — обернувшись, пожаловался он. — Но не настолько, как эти кретины, присматривающие за культурным наследием человечества.

Мориарти облегченно выдохнул и снова встал к фотографическому аппарату. Значит, они все-таки подумывают о том, чтобы очистить картину. Что ж, придется рискнуть.

Семейство, еще недавно любовавшееся «Кухней ангелов», возвращалось через Салон. Не успели они пройти, как в зал, сопровождаемый смотрителем, вошел еще один посетитель. Вид у него был такой, словно он намеревался задержаться здесь надолго.

— Вы уже видели Дега? — спросил смотритель.

Мориарти кивнул.

— Для меня это честь. Большая честь.

— Боюсь, директор и комитет радуются меньше, — усмехнулся смотритель. — Что касается меня, то скажу откровенно: не знаю. Я здесь всего лишь работаю. И в искусстве не разбираюсь. — Он пожал плечами и двинулся в сторону галереи Аполлона.

Через пять минут горизонт расчистился окончательно, а Мориарти с некоторым удивлением обнаружил, что вспотел. Посмотрел на руки — они дрожали. Уж не сдают ли нервы? Он огляделся, прислушался и снова открыл потайное отделение. Чувства обострились до предела. Он ощущал сухой запах, видел кружащие в воздухе пылинки, слышал, как где-то вдалеке что-то упало на пол. Дойдя до картины, Мориарти снял ее с крючьев. Сердце колотилось так сильно, что заглушало все прочие звуки. Рама оказалась более тяжелой, чем он ожидал, но никаких других трудностей не возникло.

Профессор поставил картину к стене, повернул и увидел те самые четырнадцать скоб, о которых говорил Гарри Аллен. На секунду он замер, уловив странный, незнакомый звук, но то было всего лишь его собственное дыхание. Поработав плоскогубцами, Мориарти отвернул скобы, освободил деревянную панель и легонько нажал с тыльной стороны. Картина мягко упала на подставленную ладонь.

Держа ее в руке, он испытал возбуждение, сходное с сексуальным. Очнувшись от секундного оцепенения, Профессор торопливо вернулся к футляру, вынул из тайника копию Лабросса и положил на ее место подлинную «Мону Лизу». Потом снова подошел к стене и аккуратно вставил копию в раму. В какой-то момент сердце дрогнуло и остановилось — картина не входила. Он нажал посильнее и облегченно выдохнул — получилось. Мориарти снова взялся за плоскогубцы, повернул скобы, закрепил копию в раме и повесил картину на крючья.

Он уже убрал плоскогубцы в тайник, когда из комнаты с фресками донесся звук шаркающих шагов. Профессор опустился на колено, закрыл панель и сделал вид, что ищет что-то в футляре. Смотритель медленно подошел к нему сзади и остановился. Сколько прошло времени? Мориарти не знал. В воздухе все так же беззаботно кружились пылинки, издалека доносились приглушенные звуки.

— Шарло сказал, что вы завтра не придете, — проворчал смотритель.

Мориарти медленно выдохнул и задержал дыхание. В ушах стучало. Надо взять себя в руки.

— Не приду. — Он коротко хохотнул, входя в привычный образ Моберли. — Работа закончена, больше мне делать здесь нечего.

Задержавшись еще немного в Салоне Карре, чтобы не вызвать подозрения поспешным уходом, Профессор вышел наконец из Лувра со свисающим с плеча черным футляром. Глядя на пересекающего Плас-дю-Карусель долговязого мужчину, скособочившего под тяжестью фотографического оборудования, никто бы и не подумал, что он уносит величайший из шедевров Леонардо да Винчи.

Двумя днями позже английский фотограф Моберли покинул Францию — и фактически исчез с лица Земли, — а Мориарти вернулся домой, на Альберт-сквер, чтобы спрятать сокровище в надежном тайнике. Порой, сидя за столом и глядя на портрет женщины с загадочной улыбкой, он испытывал странное чувство: неужели она моя? Только здесь, в Лондоне, его оставило наконец то чудовищное напряжение, в котором пришлось жить последние дни. Теперь только он один во всем мире, знал, где находится подлинная «Джоконда», именуемая так же «Мона Лизой». Знал он и то, что никто не увидит оригинал до тех пор, пока не будут закончены счеты с Жаном Гризомбром, предавшим его несколько лет назад. Но чтобы привести в действие план мщения, требовалось снова — и как можно скорее — вернуться в Париж. На этот раз Профессор отправился во Францию, приняв обличье другого персонажа из имеющегося в его распоряжении репертуара — американского джентльмена, владеющего огромным состоянием.[39]


Американец не стремился ни произвести впечатление, ни привлечь к себе внимание. Ношу громадного богатства он нес с достоинством и легкостью человека, привыкшего к ней с ранних лет. В его манерах не было ни агрессивности, ни показушности, столь свойственных многим приезжающим в Европу американцам, сделавшим быстрые деньги на золоте или железных дорогах и теперь считавших себя вправе смотреть свысока, распоряжаться, угрожать и раздавать указания, словно обретенное мимоходом богатство и есть истинный ключ к жизни — увы, слишком часто так оно и есть.

Представительный, слегка полноватый, темноволосый, лет около пятидесяти, с пухлым, пышущим здоровьем лицом и мягким голосом — таким он прибыл в Париж. Преображение не заняло много времени — подкладка под одежду, тампоны под щеки, небольшая косметическая процедура, окраска волос и очки в толстой роговой оправе. Менять голос Мориарти научился давно. Теперь, согласно имеющимся документам и кредитным письмам, он был Джарвисом Морнингдейлом из Бостона, штат Массачусетс, и путешествовал с секретарем, которого называл просто Гарри. Апартаменты на его имя были заказаны в парижском отеле «Крильон».

Репутацией города удовольствий Париж в первую очередь обязан Монмартру начала девяностых. Именно туда, а также на улочки, прилегающие к знаменитой площади Пигаль, устремляются прежде всего приезжие и туристы, жаждущие своими глазами увидеть скандальные места, слухи о которых распространялись по всему западному миру с конца 1880-х. На Монмартр в свой первый вечер в Париже направился и Джарвис Морнингдейл. Вот только целью его поисков был не грех, а человек, которого, как ему было известно, всегда тянуло туда, где грех цветет пышным цветом.

Зима 1897 года выдалась холодной и сырой, но развлекательные заведения и кафе не страдали от отсутствия посетителей. Не было исключением и кабаре. Около одиннадцати Морнингдейл устроился за столиком неподалеку от сцены, на которой девушки с энтузиазмом исполняли популярный канкан: задирали юбки, кружились в port d’armes, издавали дикие вопли в grand ecart.[40]

Утолив жажду бокалом шампанского раскрасневшийся сверх обычного американец повернулся к секретарю.

— Вам, дорогой Гарри, стоило бы побывать здесь несколько лет назад, — негромко и с улыбкой сказал он. — Сейчас это все для шоу, в те же времена все было для секса. У нынешних девушек даже белье чистое. Когда заведением управлял Зидлер, женщины были женщинами — Ла Гулю, Жанна Авриль, Кри-Кри, Рэйон д’Ор, Ла Сотерель, Нини-Пат-ан-л'Эр. Они потели на сцене, и их аромат распространялся по всему залу.[41]

— Мне и это очень нравится, — рассеянно ответил Гарри Аллен, не отрывая глаз от замаскированных белыми кружевами ляжек, представленных зрителям под бравурный финал оркестра.

Собравшиеся наградили танцовщиц шумными аплодисментами, к которым присоединились и «американец» с секретарем. Мориарти наклонился к своему спутнику.

— А вот и одна из настоящих, — шепнул он, кивком указывая на стройную, смуглую, похожую на цыганку девушку, которая, покачивая бедрами, шла между столиками, словно ища кого-то. — Я помню ее еще с тех, теперь уже далеких времен, хотя не думаю, что она узнает меня в нынешнем обличье.

Девушка остановилась и посмотрела на Мориарти, который кивнул в ответ. Она улыбнулась и той же, откровенно сексуальной походкой, направилась к их столику. Наряд ее соответствовал тогдашней богемной моде: свободная, но не слишком длинная юбка и тесная блузка, позволявшая видеть, что под ней практически ничего нет.

— Желаете угостить, мсье? — Голос ее прозвучал грубовато, словно она говорила на чужом языке.

Американец кивнул и ответил на французском.

— Садитесь. Шампанского?

— А еще что-нибудь есть?

Официант оказался у столика еще раньше, чем Мориарти поднял руку.

Девушка посмотрела на обоих с почти нескрываемым презрением.

— Так вы хотите…

— Чего я хочу, вас не касается. — Жесткая нотка в голосе заставила девушку насторожиться. — Вы ведь Сюзанна, да?

В ее глазах блеснул огонек.

— Раньше я вас здесь не видела. Откуда вы меня знаете?

— Такой у меня бизнес. Вас это беспокоить не должно.

Как и вы, я здесь по делу.

— Да? — Назовите вашу цену — я дам вдвое большую.

И вы можете взять моего друга.

Сюзанна оценивающе, словно выбирала жеребца для конюшни, посмотрела на Гарри.

— Что еще?

— Я приехал издалека с предложением для одного вашего друга. Не спрашивайте, откуда я его знаю, но его имя известно даже в Америке. Как мне найти Гризомбра? Найти его легко. На рю Верон есть кабаре. Небольшое, как и все там. Называется «Мезон вид». По вечерам он обычно ходит туда. Думаю, само заведение ему и принадлежит, как и многое другое на Монмартре. — Не выказывая больше интереса, она повернулась к Гарри Аллену. — У вас хороший друг. Вам повезло получить такой подарок.

Морнингдейл негромко рассмеялся и на какое-то время утратил над собой контроль; голова его по-змеиному задвигалась из стороны в сторону.

— Давай, Гарри. Обещаю, на Альберт-сквер никто ничего не узнает. Про Сюзанну Цыганку говорят, что она стоит каждого потраченного су. — Он снова усмехнулся, высыпал на стол горсть монет, допил шампанское и собрался уходить.

— Вы сами справитесь? — Гарри с беспокойством взглянул на хозяина.

— Не тревожься. Я бывал в местах поопаснее Монмартра. Развлекись. Увидимся утром в отеле.

Площадь Бланш встретила пронзительным холодным ветром. На другой стороне улицы топтались несколько извозчиков; пара гнедых служила им вместо жаровен. От группки толпившихся на углу проституток отделилась одна, видимо, посчитавшая одинокого прохожего легкой добычей.

— Привет, cheri,,[42] могу устроить славную ночку. — Нос у нее посинел, зубы стучали от холода. Она потянулась к лицу Профессора.

Мориарти позволил себе выйти на минутку из образа благодушного американца.

— Тронешь, шлюха, и я вырву у тебя сердце.

Девица плюнула в него, и Мориарти, выбросив руку, схватил проститутку за воротник пальто, рванул на себя и заговорил — быстро, на том языке, который понимали в самых темных переулках.

— Ferme ton bee та petite marmite ou je casse ton aileron.[43]

Мориарти с силой отшвырнул девицу, споткнувшись, та свалилась в сточную канаву. Услышанное — не столько даже смысл, сколько тон — лишили проститутку дара речи. Когда бедолага выбралась из канавы, несостоявшийся клиент уже сидел в кэбе.

— На улицу Верон.

«Мезон вид» представлял собой заведение с небольшим, ничем не примечательным фасадом — дверь с резным восточным орнаментом и окошко, украшенное изнутри свечой под красным стеклянным абажуром и несколькими афишками с именами тех, кто выступал сейчас, и тех, кто появлялся здесь раньше.

Человек у входа принял у гостя монетку и проводил к любезно раскланявшемуся официанту в несвежем, мятом вечернем костюме. Интерьер практически ничем не отличался от интерьера других подобного рода заведений: сдвинутые вместе грубо сколоченные столы, отделенные от сцены деревянными перилами. В дальнем углу к сцене жался небольшой оркестр. Посетителей хватало — кабаре, должно быть, пользовалось популярностью. В воздухе висела густая пелена табачного дыма, и Профессор даже моргнул, прежде чем глаза начали различать что-то в колышущейся дымке. Ловко лавируя между столиками, официант провел его в угол, где какая-то пара только что освободила место. Стул еще хранил тепло сидевшей на нем женщины, и возникший перед Мориарти стакан вполне мог быть тем, из которого она недавно пила. Делать заказ не пришлось — официант откупорил невесть откуда взявшуюся бутылку шампанского и, прежде чем гость успел потребовать чего-то другого, наполнил стакан. Шампанское оказалось безвкусным и выдохшимся.

Расположившись поудобнее, Мориарти попытался оглядеться, но тут музыканты оживились, барабанщик выдал короткую дробь — звук получился такой, словно инструментом служила жестянка из-под печенья, — занавес, скрывавший крохотную стену, раздвинулся и явил стоящий в глубине ее диванчик. Под очередную барабанную дробь откуда-то сбоку явилась пухленькая, кокетливая девица, которая тут же принялась подмигивать и строить гримасы завсегдатаям, криками и свистом выразившим одобрение предлагаемому им зрелищу.

Девица — полностью, кстати, одетая — просеменила, неестественно прихрамывая, по сцене. Остановилась. Подмигнула. И вдруг задергалась, словно что-то ужалило ее в правую грудь. Публика, в большинстве своем уже видевшая этот номер, взвыла от восторга. Между тем насекомое — оса или блоха — явно доставляло бедняжке немалые неудобства. Сначала она просто чесалась; потом, пытаясь поймать злобное насекомое, сняла платье и бросила его на обидчицу. Воображаемая оса оказалась, однако, проворней, а потому вслед за платьем девице пришлось избавляться от других одежек. В конце концов, к большому ее смущению, на ней почти ничего не осталось.[44]

С той же неизбежностью, как день сменяет ночь, последняя деталь туалета улетела вслед за всеми прочими под бурные аплодисменты. Оркестр еще раз напомнил о себе, и Профессор начал наконец приглядываться к публике.

Жан Гризомбр сидел за большим столом в нескольких шагах от сцены, изливая радушие и гостеприимство на двух сурового вида мужчин, возможно, банкиров. Невысокого роста, гибкий, обладающий фацией танцора, Гризомбр имел один существенный недостаток: его сухощавая физиономия была начисто лишена обаяния, столь необходимого для человека этой профессии. Он редко выражал радость всем лицом; обычно улыбка не шла дальше губ, которые растягивались так, словно участвовали в исполнении заученного жеста. Сейчас он сидел напротив гостей — то ли банкиров, то ли бизнесменов, — между двумя своими крепкими телохранителями, смуглые лица и беспокойные глаза которых внушали тревогу и беспокойство.

Минут через десять бизнесмены поднялись. Гризомбр распрощался с обоими, пожал каждому руку и с серьезным видом раскланялся. Похоже, за столом только что заключили какую-то сделку. Один из телохранителей отправился провожать гостей; Гризомбр, оставшись за столом, негромко отдал какие-то распоряжения второму.

Наблюдая за ним, видя, как шевелятся его губы, Профессор почти слышал у себя в голове голос француза и те слова, что он произнес при их последней встрече. «Мне очень жаль, но таково наше общее решение. Если бы кто-то из нас потерпел неудачу и скомпрометировал себя, вы, несомненно, поступили бы так же. Будучи нашим лидером вы подвели нас всех, Профессор, и я вынужден просить вас покинуть Париж и уехать из Франции как можно скорее. Больше мне сказать нечего. Могу лишь добавить, что отныне я не гарантирую вашей безопасности в этой стране».

«Что же, — подумал Мориарти, — скоро ты будешь висеть у меня на крючке и умолять, чтобы я снова стал вашим предводителем». Он поднял руку, подзывая официанта, который тут же подошел к столику и угодливо поклонился.

— Еще бутылку, мсье?

— Я желаю поговорить с мсье Гризомбром.

Вежливая улыбочка мгновенно испарилась, маленькие глазки уставились на него настороженно и с подозрением.

— Как мне вас?..

— Мое имя ничего ему не скажет. Будьте добры, передайте вот это.

Мориарти опустил руку в карман и вынул письмо, написанное Вильгельмом Шлайфштайном под его диктовку. Мсье Жану Гризомбру, было написано на конверте. Вручить лично. Само письмо многословием не отличалось.

Дорогой Жан, рекомендую вам моего американского друга, Джарвиса Морнингдейла. Человек он очень богатый, и у него имеется предложение, которое, полагаю, следует принять скорее вам, чем мне. Заверяю, что о каких бы суммах ни шла речь, вы свое получите. Насчет денег он не шутит. Ваш покорный друг, Вилли.

Официант еще не успел отойти от столика, как Гризомбр уже нетерпеливо вскрыл конверт и бросил взгляд в сторону Мориарти. Потом медленно, словно столкнулся с малопонятным текстом на латыни, прочел письмо и поднял голову. На этот раз взгляд его задержался на американце с явным интересом. Мориарти поднял стакан. Гризомбр бросил что-то телохранителю и кивнул, приглашая Профессора к своему столу.

— Вы Джарвис Морнингдейл? — спросил он по-французски.

— Да. Герр Шлайфштайн рекомендовал мне обратиться к вам.

— Для американца у вас прекрасное произношение.

— Удивляться нечему. Моя мать из Нового Орлеана, и французский — мой второй язык.

— Хорошо.

Гризомбр жестом предложил гостю сесть. Один из телохранителей налил в бокал шампанского. На это раз оно не было ни выдохшимся, ни безвкусным.

— Мне почему-то кажется, что мы уже встречались. — Гризомбр пристально посмотрел на Мориарти, но тот, уверенный в надежности маскировки, выдержал этот взгляд спокойно, не дрогнув.

— Думаю, что нет. До сих пор в Париже мне доводилось бывать нечасто.

Гризомбр по-прежнему не сводил с него глаз.

— Вилли Шлайфштайн пишет, что я, возможно, сумею вам помочь.

Мориарти сдержанно улыбнулся.

— Не знаю, но мне хотелось бы на это надеяться.

— Говорите.

Высыпавшие на сцену девушки готовились начать канкан. «Похоже, парижские кабаре мало чем отличаются одно от другого», — подумал Мориарти.

— То, что я хочу сказать, предназначено только для ваших ушей.

Гризомбр указал пальцем на обоих своих телохранителей.

— Каково бы свойства ни было ваше предложение, его можно обсуждать в их присутствии.

Мориарти пожал плечами.

— Извините. Дело слишкомбольшое, и деньги в нем замешаны большие.

Гризомбр задумался. Мориарти, успевший неплохо изучить бывшего союзника, знал, что первостепенный фактор в этих размышлениях именно деньги.

— Ладно, — кивнул наконец француз. — Наверху есть комната, поднимемся туда.

Он повернулся и шепнул что-то тому из телохранителей, который провожал пару бизнесменов. Тот молча кивнул и удалился, не проявив ни малейшего интереса к лихо скачущим на сцене девицам.

— Они вам нравятся, мсье Морнингдейл? — с тусклой улыбкой поинтересовался Гризомбр.

— Умеренно, мсье Гризомбр. На мой вкус, этот танец излишне откровенен.

— Вы приехали издалека. Если желаете, я мог бы познакомить вас с девушкой, которая, по-моему, пришлась бы вам по вкусу. Это мулатка, прожившая большую часть детства в Париже. Она умеет держать язык за зубами и… как это сказать… всегда не против.

Менее всего Мориарти хотел бы связываться сейчас с женщиной, тем более в маскировке, сохранить которую в спальне невозможно.

— Вынужден отказаться. Видите ли, сейчас у меня на уме лишь одна леди, причем, очень высокого происхождения.

— Как хотите. — Француз пожал плечами. — Раз уж вы такой разборчивый…

— Ее имя, — продолжал Мориарти, — Мадонна Лиза, она жена Заноби дель Джоконда.

Брови у Гризомбра подпрыгнули на лоб:

— Вот как… Полагаю, вы правы. Поговорим приватно.

Угадать настоящее предназначение комнаты, в которую они поднялись, было нетрудно. Большую ее часть занимала широкая железная кровать; кроме нее здесь имелся резной туалетный столик и множество зеркал, включая одно на потолке. Гризомбр и Джарвис Морнингдейл расположились в креслах орехового дерева с чудесными гнутыми ножками и подлокотниками, обшитыми красной и золотой парчой.

Телохранители ушли, оставив бутылку бренди и два стакана, но скорее всего были где-то поблизости, возможно, прямо за дверью. В подобной ситуации он и сам поступил бы так же.

— Расскажите мне о Мадонне Лизе, — с притворным интересом попросил француз. Уголки рта поползли вверх, но глаза остались пустыми — глазами застывшей в студне овцы.

— Рассказывать особенно нечего. Мсье Гризомбр, я задам вам вопрос. Абстрактный вопрос. Если бы вы хотели приобрести что-то так, чтобы хозяева не поняли, что они чего-то лишились, что бы вы сделали?

— Полагаю, самый распространенный способ — взять, оставив вместо подлинника копию. Говорят, такое делается довольно часто. Например, с украшениями. Но вы ведь говорите о картине. Вещи огромной ценности и немалого возраста.

— Картина висит в музее Лувра. В Салоне Карре. Буду откровенен, я подумывал о том, чтобы проделать этот трюк самому. Навел справки, изучил подходы, но — увы! — здесь требуются опыт и определенные навыки. Навыки, например, хорошего вора. Скажите, трудно ли украсть такую картину?

Гризомбр коротко рассмеялся.

— Украсть было бы легко. Если я правильно помню, картина небольшая, а в Лувре до сих пор не научились беречь свои сокровища. Да и с чего бы им учиться? Кому придет в голову красть такие работы? Их ведь невозможно продать.

— Если кража не будет раскрыта, картину можно было бы продать мне.

Добрую минуту Гризомбр молчал.

— И сколько вы готовы заплатить за нее? Сколько она стоит, мсье Морнингдейл?

— Эту картину называют бесценной, но, как известно, все на Земле поддается оценке. Один мой родственник — он уже умер — неплохо разбирался в математике и по моей просьбе рассчитал цену Джоконды. Хочу отметить, что с тех пор прошло несколько лет. Известно, что Франциск I купил картину у Леонардо за четыре тысячи золотых флоринов.

— Мне знакома эта история. — Словно почуяв запах денег, Гризомбр подался вперед.

— Если принять эту сумму за первоначальное вложение, сделанное в начале 1500-х, и посчитать рост при трех процентах годовых, то получится, что к нашему времени цена ее должна приблизиться к девятистам миллионам долларов. Или одиннадцати миллионам фунтов стерлингов.

— И сколько же это во франках?

— Франки меня не интересуют. Только доллары и фунты стерлингов. Буду откровенен, сэр, я не очень-то верю в национальные валюты.

Гризомбр удивленно шевельнул бровью.

— Вот как?

— А разве вы не видите очевидного? Признаки грядущего заметны везде — как в Америке, так и в Европе. С одной стороны, мы видим огромное богатство, власть. С другой — великая нищета, волнения. Между ними невероятный прогресс. Ошеломляющие изобретения. Но столкновение богатства и бедности неизбежно. Рано или поздно это случится. Всходы будущих потрясений и хаоса повсюду, вокруг нас — бомбы, анархисты, самоорганизующиеся рабочие. В конце концов именно они унаследуют землю, но позабудут о развращающей силе власти. Возможно, это случится через пять лет. Возможно, через десять. Возможно, ничего не случится в ближайшие семьдесят или восемьдесят лет. Но когда это произойдет, мир снова вернется к феодальной системе. Наступят новые Темные века. Выживут сильнейшие. Я считаю, что нам следует подготовиться к тем временам, запастись вещами, имеющими вечную ценность. Такими, как тот покрытый в шестнадцатом веке краской кусок дерева. За него я готов дать разумную цену в валюте, которая когда-нибудь станет просто бумажкой.

— Сколько? — вставил, воспользовавшись паузой, француз.

Этого вопроса Мориарти и ждал.

— Мсье, я богатый человек. Шесть миллионов фунтов стерлингов. Но при одном условии.

— Да?

— Факт кражи не должен быть раскрыт.

— Другими словами, место оригинала должна занять копия.

— Совершенно верно. Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы выполнить копию, способную выдержать самую придирчивую проверку?

— Мне известны по крайней мере три человека, обладающих такого рода талантом.

— Я тоже наводил справки. Их имена?

Гризомбр покачал головой.

— Нет-нет, мсье Морнингдейл. Я назову имена, а вы решите, что сможете немного сэкономить и обойтись без меня.

Голова у Мориарти качнулась вперед-назад, и лишь огромным усилием воли ему удалось справиться с неконтролируемым движением.

— Хорошо. — Он сделал глоток бренди. — Здесь, в Париже, есть человек, которого зовут Пьер Лабросс. В Англии — Реджинальд Лефтли. В Голландии — некий Ван Эйкен, хотя это имя вымышленное.

— Вы меня удивили, мсье Морнингдейл. — В глазах француза мелькнуло уважение. — Похоже, настроились серьезно.

— Мне нужна эта картина, мне нужна эта женщина с загадочной улыбкой. Разумеется, я настроен серьезно. Скажу вам больше. Лабросс не годится. Слишком много пьет. К тому же, как я слышал, его нет сейчас в Париже. Голландец, самозваный Ван Эйкен, стар и ненадежен, хотя он, пожалуй, может выполнить самую качественную репродукцию. Кандидат остается один — Реджинальд Лефтли. А вы — единственный человек, которому по силам совершить подмену картины.

Гризомбр согласно кивнул, став при этом похожим на рыбину, открывшую рот, чтобы схватить наживку и крючок.

Наступал самый важный момент, требовавший особой осторожности.

— В случае согласия я прямо сейчас заплачу пять тысяч для покрытия накладных расходах. Потом вам придется пошевелиться. В течение недели я буду в Лондоне — с 8 по 13 марта. В отеле «Гросвенор». Если согласитесь принять мое предложение, в один из этих дней пришлете телеграмму такого содержания: «Леди готова встретиться». Подпишитесь Жоржем. Это будет означать, что подмена уже произведена. Я буду ждать эту телеграмму в отеле «Гросвенор», каждый вечер, с восьми до девяти. Туда же принесете картину. Взамен я передам оставшуюся сумму.

— Это большие деньги, — прохрипел Гризомбр с каким-то даже сомнением, словно обещанная сумма показалась ему вдруг слишком большой.

Джарвис Морнингдейл улыбнулся почти виновато и развел руками.

— У меня много денег.

Не прошло и суток, как Жан Гризомбр наведался к американцу в отель «Крильон» и ушел оттуда с пятью тысячами долларов. Несколькими часами позже Джарвис Морнингдейл и его секретарь покинули территорию Франции, а еще через несколько часов Джеймс Мориарти возвратился в дом на Альберт-сквер. Пройдет восемь недель, прежде чем Морнингдейла вернут в мир живых. Восемь недель зимних холодов, снега и льда. Восемь недель до первых признаков весны.


К концу января Энгус Маккреди Кроу определился с планом действий, который должен был вывести его на след Джеймса Мориарти.

План был прост. Примерно через неделю после Рождества инспектор пришел к важному выводу: надеяться на то, что какой-то констебль или детектив задержит Эмбера, Ли Чоу или кого-то из других известных сообщников Профессора, не стоит.

Логика подсказывала, что Мориарти встал на путь вендетты, а поскольку одна из жертв его мести, Шлайфштайн, похоже, пропала, оставалось только найти остальных и установить за ними наблюдение.

У Холмса, похоже, были люди на континенте, которые довольно регулярно сообщали ему обо всем необычном, что касалось Гризомбра, Санционаре и Зегорбе. Но детектив ясно дал понять, что полагаться на донесения этих шпионов не следует, и Кроу пришлось действовать самостоятельно. Для начала он написал своему старому другу Шансону из судебной полиции, указав в письме на заинтересованность в получении любой информации о Жане Гризомбре — контакты, передвижения, новые лица, все необычное. Подобные письма инспектор направил также коллегам в Мадрид и Рим. Ни с капитаном Мендоцци из службы Carabiniere,[45] ни с капитаном Томаро из Guardia Civil[46] он знаком не был, но знал, что оба считаются профессионалами высокого класса. И первый, и второй ответили сдержанно и осторожно: подтвердили получение его писем, выразили готовность к сотрудничеству и взаимопомощи, но ничего конкретного в отношении Санционаре и Зегорбе не сообщили. Шансон был единственным, кто пошел дальше слов, но, по его данным, Гризомбр держался тихо и за пределы привычного круга общения не выходил, если не принимать в расчет необъяснимый визит главаря криминального подполья Парижа в отель «Крильон» на площади Конкорд, состоявшийся в начале года, 4 января.

В тот вечер в отеле находился детектив из 1-го округа (в сферу его юрисдикции входили 1-й и 8-й аррондисмент, а «Крильон» относился к 8-му), проводивший расследование по незначительной жалобе. Он-то и узнал в проходившем через фойе мужчине Жана Гризомбра. Обеспокоенный его появлением, детектив расспросил о драгоценностях, хранящихся в сейфе отеля, и предупредил консьержа. Из разговора с последним выяснилось, что Гризомбр навещал своего американского друга, мистера Джарвиса Морнингдейла. К описанию Морнингдейла прилагалась записка, в которой говорилось, что он прибыл во Францию из Дувра 3 января, проследовал в Париж, а еще через два дня выехал из страны тем же маршрутом.

В конце письма Шансон не удержался от легкого выпада, выразив надежду, что даты прибытия и убытия окажутся полезны для его британского коллеги, поскольку никакого иного способа проследить за передвижениями американца у британской полиции нет, так как приезжающие в Англию пользуются неограниченной свободой передвижения.

Французский детектив прекрасно знал, что Кроу давно и упорно добивается внедрения у себя в стране системы, подобной carte d’identite (и немецкой Meldewesen),[47] которая помогла бы в слежении как за приезжими, так и за подданными короны.[48] Уязвленный замечанием, Кроу решил еще раз привлечь внимание комиссара к данному вопросу и подготовить очередное обращение, даже если его активность не принесет никаких результатов.

Впрочем, дел у инспектора хватало и без этого. После Рождества количество расследуемых преступлений значительно увеличилось, что в свою очередь не лучшим образом сказалось на домашних делах. Он уже не успевал присутствовать на всех званых обедах и вечеринках, устраиваемых неутомимой супругой; а о тех, на которые приглашали их с Сильвией, нечего было и говорить. Снова и снова Кроу возвращался домой затемно, уставший после рабочего дня, в течение которого ему приходилось посещать не только самые неприглядные уголки столицы, но и выезжать из города, и сталкивался с раздражительной, недовольной супругой, обрушивавшей на него град упреков. В одних случаях до прихода гостей оставалось пять-десятъ минут, а ему еще надлежало переодеться; в других они уже опаздывали на какое-то важное мероприятие с участием людей, с которыми Кроу не имел ничего общего. Но никакие обстоятельства, никакие доводы и просьбы не могли остановить Сильвию в стремлении подняться по социальной лестнице. Он пытался объяснить, что те, с кем она общается, люди одного с ними круга, что они тоже принадлежат к серединке среднего класса и преследуют те же, что и она цели, но втолковать что-то одержимой женщине оказалось невозможно.

Бесконечный круг однообразных званых обедов и музыкальных вечеров отравлял и немногие оставшиеся удовольствия семейной жизни. Безудержная страсть прежних, добрачных встреч постепенно иссякла, и постельные утехи превратились в унылое, а порой и нежеланное занятие.

Все чаще и чаще Сильвия отказывала ему в том, что называла «супружескими обязанностями», ссылаясь то на головную боль, то на слабость, то просто на «плохое настроение». Кроу был здоровым мужчиной в цвете лет и никогда не ограничивал себя в радостях плоти. Теперь же его лишали этих радостей даже на брачном ложе. Разумеется, он нервничал, раздражался, сердился и все чаще поглядывал на неутомимую и в высшей степени привлекательную Харриет, неизменно улыбчивую, доброжелательную и готовую угодить.

Так случилось, что однажды вечером, в начале февраля, после прошедшего в тягостном молчании ужина, Сильвия, пожаловавшись на головную боль и начавшуюся простуду, с необычной поспешностью удалилась в спальню. Кроу остался в гостиной со стаканом бренди.

Минут через пятнадцать после торопливого бегства супруги в дверь постучали, и заглянувшая в комнату Харриет с улыбкой осведомилась, не требуется ли хозяину чего-то еще.

— Что хозяйка, уже легла? — спросил Кроу. Непотребные мысли собирались у него в голове в темную тучу.

— Да, сэр, уже легла. И лампы погасила. Думаю, ей нездоровится. Госпожа попросила приготовить теплого молока и таблетку аспирина.

— Что ж… — Кроу вздохнул. — Не откажетесь выпить со мной бренди?

— С вами, сэр? Даже не знаю. А что если… Ох… ну, если вы так хотите… — Она нерешительно подошла к диванчику, на котором расположился инспектор.

— Да, Харриет, я так хочу. Налейте себе и садитесь сюда, ко мне. — Удивляясь собственной смелости, он объяснил ее излишком принятого за ужином кларета.

— Да, сэр, — послушно ответила девушка.

Когда она вернулась, со стаканом в руке, Кроу поднялся. Поднялся неловко, выбрав неподходящий момент — или, если посмотреть с другой стороны, безупречно рассчитав ловкий маневр, — в результате чего произошло некое столкновение, и инспектор ощутил мягкое прикосновение упругой, но и податливой груди.

— Простите, сэр, — выдохнула Харриет, опираясь ладонью на его плечо. — Господи, что подумает госпожа?

Далее события развивались по варианту, возможность которого инспектор еще часом ранее отверг бы с искренним негодованием.

— К черту госпожу, пусть думает что хочет, — произнес Кроу и, обняв служанку, привлек ее к себе.

— Сэр? — прощебетала Харриет, словно желая убедиться в его решимости предпринять дальнейшие шаги в том же направлении, но и не оказывая активного сопротивления. Ее рука со стаканом скользнула ему за спину и вполне удобно там расположилась.

— Ты чертовски привлекательная девушка, — хрипло пробормотал Кроу.

Она избавилась от стакана, опустив его на журнальный столик.

— Мне говорили об этом, сэр. Но ведь мужчины — все большие льстецы. — Она придвинулась, прижавшись к нему теплым бедром.

Оба хотели этого, и Кроу всего лишь уступил взаимному желанию. Губы встретились, языки столкнулись, и, словно измученные неутолимой жаждой, они впились друг в друга, ища спасения от пожиравшего их пламени вспыхнувшей вдруг страсти.

Энгус Кроу даже не заметил, как Харриет увлекла его на диван, как сама расстегнула блузку, явив ему свою свободную от корсета грудь.

— Какие милые холмики, — прошептал Кроу. — С этими застенчивыми розовыми бутончиками.

— Да вы поэт, мистер Кроу, — прошептала она, прижавшись к его жаркому рту и одновременно подтягивая вверх длинную черную юбку.

— Энгус, — поправил он, на мгновение отрываясь от сладких губ.

— Сэр?

— Энгус. Когда мы вот так, называй меня Энгусом. — Как всегда бывало в драматические моменты, у Кроу проявился сильный шотландский акцент. Рука его коснулась ее бедра и подползла к панталонам. — О… какой тут дивный сад.

— Входите, сэр… Энгус. Отведайте его плодов.

В одно из мгновений сей восхитительной прогулки Кроу посетило странное видение. Он как будто увидел Шерлока Холмса. Великий детектив стоял у него за спиной, качая головой и неодобрительно цокая языком.

На следующее утро Кроу испытал все муки пробудившейся совести. И столь велико было чувство вины, что он не смог смотреть в глаза ни супруге, ни служанке. Что, впрочем, не помешало ему тем же вечером, когда Сильвия удалилась в спальню, отыскать Харриет в кухне, где он в горячечной спешке и с юношеским пылом овладел ею на кухонном столе.


Немало важного и примечательного случилось между Новым годом и началом марта в доме на Альберт-сквер. Прежде всего, Сэл Ходжес объявила Мориарти о своей беременности. Подходящий для объявления сей новости момент она искала еще до Рождества, но окончательно решилась только после его возвращения из Парижа.

В свой первый по приезду вечер Профессор пребывал в благодушном настроении — дела во Франции тронулись с места и шли своей чередой. На ужин был заказан гусь, и Бриджет лично проследила за тем, чтобы близняшки ничего не испортили.

Незадолго до шести Сэл отослала Карлотту в ее комнату и решительно направилась в гостиную, куда Мориарти удалился ранее со стаканом шерри.

— Я должна сказать тебе кое-что, но мне это трудно, — начала она, робко поднимая глаза на Профессора, стоявшего с улыбкой у пылающего камина.

— Что такое, Сэл? Ты никогда не была такой застенчивой. Выкладывай, в чем дело.

Подойдя ближе, она положила руку ему на плечо.

— Джеймс, это невероятно, но ты станешь отцом.

В первый момент ей показалось, что он вот-вот взорвется от ярости.

— Чертова распутница! Дуреха! — прорычал Мориарти. — Чем только думала! Это все латинская кровь, будь она проклята. Южный климат, вот в чем причина. И что теперь делать? Все мои планы в отношении Санционаре летят к чертям!

Сэл подождала, пока буря утихнет, продемонстрировав терпение и характер сильной женщины.

— Нет, Джеймс, ты меня не понял. Я говорю не о Тигрице… а обо мне.

Ошеломленное выражение держалось на его лице целых три секунды.

— Ну вот, Сэл, ты меня и успокоила. — Он рассмеялся. — Не знаю, что бы я делал, если бы такое случилось с Карлоттой — у этой малышки все получается отлично. Она ведь будет готова к весне, да?

— Да, Джеймс, она будет готова. А вот я буду растить твоего ребенка.

— Да, да, Сэл. Хорошо. Я уже слышал. Так чего ты хочешь? Чтобы я на тебе женился? Даже не рассчитывай — этого ты от меня не дождешься.

— Я не этого хочу, Джеймс. Я хочу немного понимания и обещания, что ты признаешь ребенка своим.

— Если будет мальчик, Сэл, с превеликим удовольствием. Ничего не пожалею. Это я могу тебе обещать. Будет у него и Хэрроу, и Кембридж. Все самое лучшее. Получит хорошее образование, а потом приобщим его к нашим делам. — Лицо его расплылось в улыбке, какой Сэл никогда прежде не видела. — Он станет моим наследником. Подумай только — наследник криминальной Империи Европы! — Мориарти подхватил Сэл и закружил, как какой-нибудь сентиментальный мальчишка. — Основание династии, вот что это такое. Я рад, Сэл. Ну и ну. Сначала Бриджет, теперь вот ты — скоро здесь и шагу не ступишь от малышни. Будем надеяться, Гарри Аллен будет осторожнее с малышкой Полли.

— А если девочка, Джеймс?

— Чушь. Я запрещаю. Присмотри за тем, чтобы был мальчик. Иначе я от вас обеих откажусь. А скажи-ка, когда я совершил этот подвиг?

— По моему календарю, в первую ночь после твоего возвращения в Лондон.

— Хорошее время. Лучше и быть не может. Ты о нем заботься, Сэл. — Он бережно погладил ее по животу. — Не забывай, ты вынашиваешь мою надежду на будущее.

Сэл знала — спорить бесполезно. И пытаться вразумить Мориарти тоже бесполезно. Вот родится девочка, тогда и стоит о чем-то говорить. Пока же он с головой ушел в свои планы мщения и интриги, никакие аргументы не подействуют. Если ему хочется думать, что будет мальчик, если это поможет сосредоточиться на делах, что ж, она не против. Приняв ситуацию такой, как есть, Сэл отправилась в кухню, где поделилась новостью с Бриджет, которая и посочувствовала, и утешила, и успокоила.

Что касается самого Берта Спира, то начальник штаба из него получился почти идеальный, и о рутине семейных дел Мориарти больше не беспокоился. Дань поступала регулярно и во все возрастающих размерах. Драгоценности из ювелирного магазина — все, за исключением одной вещи — были переправлены скупщикам краденого в Голландии и Германии, откуда тек теперь финансовый ручей. С помощью братьев Джейкобс Спиру удавалось также поддерживать дисциплину и принимать решения насчет краж и ограблений, предлагаемых уголовниками со стороны.

Каждую неделю Харкнесс отвозил Мориарти в Бермондси — на встречу с Шлайфштайном. Немец проявил здравомыслие, признав поражение не только в философском, но и в практическом смысле и дал понять, что готов к будущему сотрудничеству. Мориарти, согласился он, доказал свое право на лидерство, а посему он сам и те, кто идет за ним, окажут Профессору всяческую помощь и содействие в реализации его замысла.

Мориарти, однако, продемонстрировал твердость и настоял на том, что Шлайфштайна и членов его шайки должно держать под рукой, а именно в Бермондси. В качестве уступки он разрешил отправить в Берлин несколько телеграмм, чтобы немец не потерял контроль над своими людьми. Они разговаривали каждую неделю, и Профессор пообещал пленнику в скором времени доставить для компании Жана Гризомбра, подробно объяснив, что именно делает, чтобы вернуть француза в лоно семьи.

— Умно, — проворчал, качая головой, Шлайфштайн, когда Профессор изложил ему весь план. — Лицо… Я бы хотел увидеть его лицо, когда он все узнает. Но что вы приберегли для нашего итальянского друга?

— Для Луиджи — или Джи-Джи, как его все называют — у меня запасено нечто особенное. Слабости есть у каждого, Вилли. У каждого. У Санционаре их просто больше, чем у большинства людей. Я бы сказал, что у него две ахиллесовы пяты.

— Какие же?

— Прежде всего, жадность. Как и Гризомбр, он обожает красивые безделушки. И обожает женщин, на которые их можно вешать. Больше всего свою Аделу Асконту. Дама эта очень ревнивая. Санционаре, как и многие представители его народа, человек суеверный. Римская церковь всегда эксплуатировала природные особенности итальянцев и испанцев. Вы верите, что Санционаре, этот безжалостный уголовник, до сих пор исполняет свои обязанности перед католической церковью с притворной набожностью невинного? Избавительные оговорки в его религии прописаны с ловкостью, свойственной обычно лишь акулам юриспруденции. Используя все эти элементы, я верну нашего друга в европейскую криминальную семью. Для Санционаре у меня готова ловушка.

— Так вы говорите, слабости есть у всех? — спросил Шлайфштайн с тем обманчиво простодушным выражением, которое обманывало столь многих.

Голова у Мориарти качнулась.

— Меня вам не поймать, Вилли. Для того чтобы стать первым в нашем опасном бизнесе, нужно отдавать себе отчет в собственных слабостях. В собственных пороках. Я знаю свои и не даю им воли.

Возвращаясь в дом на Альберт-сквер, Мориарти размышлял о собственной слабости — всепоглощающем желании встать во главе криминальной Европы и низвергнуть в позор и бесчестие Кроу и Шерлока Холмса. Желание это овладевало им и не отпускало, затягивая порой с такой силой, что он бросался в крайности, подобно тому, как утопающий в поисках спасения хватается за соломинку.


Помимо поступающей в дом на Альберт-сквер доли от краж и грабежей, туда стекалась и всевозможная информация, которая при умелом использовании также могла приносить немалую прибыль. Информацию эту, образно выражаясь, соскребали с уличных камней, подхватывали в пивных, вычерпывали из пахучих сточных канав. Армия шпиков, информаторов, наблюдателей, численность которой составляла десятки человек до вынужденного бегства Мориарти из Англии, снова набирала силу. Собранные данные поступали сначала к Берту Спиру, а затем, просеянные и рассортированные, к самому Профессору. Так, в конце января прошел слух, что француз Гризомбр, прибыв в Лондон, провел здесь два дня и возвратился во Францию уже не один, а в сопровождении малорослого бородатого портретиста, Реджинальда Лефтли. Услышав об этом, Мориарти восторжествовал — план сработал, и теперь оставалось только ждать, когда курочка высидит яичко. Так было всегда. Достаточно лишь сделать предложение, показать наживку — и человеческая природа со всеми ее слабостями, желаниями, причудами и капризами сделает остальное.

В начале февраля Сэл Ходжес принесла известие, повергшее Профессора в восторг.

— Наша девочка в доме Кроу дает знать о себе, — заметила она почти равнодушно, уже собираясь улечься в постель.

— Вот как. — Мориарти вопросительно взглянул на нее. — И что же?

— Все хорошо. Лучше и быть не может, — усмехнулась Сэл. — Хозяин без ума от нее. Пишет, что тот едва ли не лезет ей под юбку, даже в присутствии жены.

— Пленник похоти, — расхохотался Мориарти. — Да, в таком состоянии мужчина забывает обо всем, даже о совести. Сколь много почтенных мужей потерпели крах из-за пары ясных глаз, упругого бюста и жаркого дыхания греховной страсти.

Сэл взглянула на него из-под полуопущенных ресниц.

— A y тебя, Джеймс, есть совесть? Мне бы хотелось думать, что есть. Иди же сюда да поспеши, пока я совсем не растолстела. Покажи мне, что такое греховная страсть.

Посреди забот и суеты Профессор находил время и для своего давнего увлечения — фокусов с картами. А еще, более чем когда-либо, он уделял внимание искусству преображения. Некоторые трансформации давались легко; например, ему требовалось всего лишь несколько минут, чтобы перевоплотиться в своего старшего брата — аскетичного ученого, сухопарого, с запавшими глазами и высоким открытым лбом. Теперь же, порой делая над собой усилие, он каждый вечер работал над образом, который должен был стать его величайшим достижением и триумфом. Сидя перед зеркалом, за закрытой дверью, Мориарти упорно трудился над лицом и телом, готовясь к роли человека, известного повсюду, равно узнаваемого и бедняками, и богачами, знаменитого во всем мире. К концу февраля он добился поразительного сходства.

Седьмого марта, за день до назначенного Жану Гризомбру срока, американец Джарвис Морнингдейл прибыл с секретарем и немалым багажом в отель «Гросвенор». Никаких сообщений для него не было, но уже в первый вечер он принял по крайней мере три звонка.

На следующий день, 8 марта, из Парижа пришла телеграмма. В номер ее принесли в десять часов утра, когда американец принимал завтрак. Текст гласил: «Леди готова встретиться. Жорж». Через полчаса после получения телеграммы Морнингдейл и секретарь покинули отель. Человек, решивший проследить за ними, увидел бы, что они взяли кэб на углу Виктория-стрит и Бэкингем-Пэлас-роуд и отправились в сторону Ноттинг-Хилла. Доехав до Альберт-сквер, секретарь сошел и скрылся в доме номер пять, где пробыл два часа, после чего вернулся в «Гросвенор», но уже имея при себе плоский продолговатый футляр.

Тем временем Джарвис Морнигдейл спустился в главное фойе отеля и сообщил дежурному портье, что ожидает некоего торговца предметами искусства из Парижа. Он также сказал, что, возможно, купит пару картин, а потому хотел бы, чтобы к нему в номер доставили пару мольбертов.

Запрошенные мольберты принесли после полудня и под личным наблюдением гостя установили в гостиной, один против другого.

Во второй половине дня управляющий отелем, уединившись в своем кабинете, просматривал по обыкновению список постояльцев. Внимание его привлекло имя гостя из Америки, Джарвиса Морнингдейла. Управляющий вспомнил, что оно уже встречалось ему где-то. И не в предварительном заказе от имени секретаря, а в какой-то официальной бумаге. Факт этот вызвал неясное беспокойство, которое не отпускало управляющего до конца дня.

В начале шестого к стойке дежурного подошли трое мужчин, один из которых спросил, где они могут найти мистера Морнингдейла. Портье поинтересовался, ждет ли их мистер Морнингдейл, на что они ответили утвердительно.

— О, вы, должно быть, господа из Парижа! — с елейной улыбкой воскликнул дежурный.

Один из троих, крупный мужчина устрашающей внешности с рваным шрамом, пересекающим щеку от виска до уголка рта, ответил вежливой усмешкой:

— Нет. Мы из детективного агентства Донрума. Мистер Морнингдейл желает просмотреть несколько картин, и нам поручено обеспечить сохранность предметов искусства. Это не только в его интересах, но и в ваших.

Портье согласился и поручил мальчишке-посыльному отвести Спира и братьев Джейкобс в апартаменты мистера Морнингдейла.

Уже собираясь на обед, управляющий вспомнил, где видел весь день не дававшее покоя имя. Торопливо вернувшись в кабинет, он выдвинул ящик стола и принялся просматривать полученную корреспонденцию. Через пару минут в руках у него оказалось письмо — официальная бумага с гербом столичной полиции.

Данное письмо направляется во все лондонские отели. Речь не идет ни о конкретном преступлении, ни о конкретном преступнике. Тем не менее, нам крайне необходимо поговорить с американским джентльменом, неким мистером Джарвисом Морнингдейлом. Если вышеуказанный джентльмен зарезервирует место в вашем отеле или остановится в нем в качестве гостя, мы настоятельно просим вас безотлагательно связаться лично с инспектором Энгусом Маккреди Кроу из отдела уголовных расследований Нью-Скотланд-Ярда. Поступив таким образом, вы, возможно, убережете мистера Морнингдейла и себя от больших неприятностей.

Письмо было подписано самим инспектором Кроу и датировано началом февраля. Как оно прошло мимо внимания управляющего, оставалось только догадываться. Не теряя времени, управляющий позвонил в полицию и услышал, что инспектор Кроу уже ушел и будет только утром. «Что ж, дело потерпит до утра», — решил управляющий. Он, наверное, мог бы спросить номер домашнего телефона инспектора, но не стал. Впрочем, такой звонок все равно бы ничего не дал. В тот вечер Сильвия Кроу коротала вечер в одиночестве. Муж ее, как она считала, задержался на работе, а у служанки как раз выдался выходной.


Отель «Гросвенор» расположен у вокзала Виктора, и гости попадают в него со стороны оживленной Виктория-стрит с ее нескончаемым потоком кэбов и подвод, а также зеленых и желтых омнибусов, с утра до полуночи подъезжающих к вокзалу и отъезжающих от него.

Из всех отелей, управляемых совместно с железнодорожными компаниями, «Гросвенор» был, наверное, самым большим, а потому всячески старался соответствовать высоким стандартам обслуживания.

Вечером 8 марта 1897 года за отелем наблюдали со всех сторон. Прилично одетые мужчины и женщины поочередно патрулировали Бэкингем-Пэлас-роуд, с которой просматривалась большая часть отеля. Группа поменьше, члены которой маскировались под нищих, носильщиков и путешественников, стерегла главный вход и другие подходы к отелю со стороны железнодорожного вокзала. Мориарти полагал, что Гризомбр захочет передать картину как можно скорее после прибытия в Лондон и, сойдя с поезда, направится прямиком в отель, чтобы обменять привезенное сокровище на предложенное Джарвисом Морнингдейлом огромное состояние.

Кроме того, Профессор считал, что должен находиться в отеле и по вечерам начиная с восьми, поскольку незадолго до этого времени на вокзал прибывает поезд, удачно сочетающийся с расписанием пакетбота из Европы.

И, наконец, Мориарти думал, что в отель подгоняемый жадностью Гризомбр пожалует в первый же по прибытии вечер. В этом, как и во всем остальном, его предположения оказались верны. Едва поезд из Дувра остановился и француз ступил на платформу в сопровождении двух телохранителей, как к нему подошел переодетый носильщиком агент Профессора. Поставив на тележку четыре чемодана, он подал условленный сигнал, означавший, что гость распорядился доставить их в отель «Гросвенор». Никто из французов не обратил внимания на трех стоявших в стороне мальчишек и, соответственно, не заметил, что один из них промчался по платформе и махнул следующей группе наблюдателей, состоявшей из трех мужчин и парнишки — на этот раз в форме почтовых служащих. Еще через несколько секунд парнишка в форме уже передал желтый телеграфный конверт дежурному портье в отеле «Гросвенор». В свою очередь получивший конверт посыльный моментально доставил его в номер на третьем этаже, где находились апартаменты мистера Морнингдейла.

Французы еще не добрались до отеля, а Мориарти уже знал об их прибытии.

— Итак, они здесь. — Он показал конверт всем присутствующим — Гарри Алену, Спиру и братьям Джейкобс. Они собрались в гостиной, одна дверь которой вела непосредственно в коридор, а две другие — в спальни, которые занимали Аллен и Мориарти. — Время у нас есть, но лучше приготовиться заранее. Гарри, принеси даму.

Гарри Аллен повернулся и направился в комнату Профессора, где на кровати, прикрытая черной накидкой, покоилась «Мона Лиза». На той же кровати, словно приготовленные для некоего спектакля, лежали вещи, в которые Мориарти облачался, когда хотел предстать в обличье своего брата-ученого, — брюки в полоску, белая рубашка и шейный платок, длинный черный сюртук и плечевые ремни. На полу стояли ботинки со специальными подкладками. Все остальное, что требовалось для преображения, находилось на туалетном столике.

Было там и кое-что еще: любимое оружие Профессора — автоматический пистолет «борхардт», подаренный Шлайфштайном три года назад, когда они встречались в Лондоне и обсуждали план создания континентального альянса; бутылка скипидара, мастихин и сухая тряпица.

Гарри взял картину, подержал несколько мгновений в руках, стараясь даже не дышать на нее, и вынес в гостиную, где сам Мориарти помог установить ее на мольберт, ближайший к двери в спальню. Затем Аллен накрыл «Джоконду» черной накидкой и проверил, не соскользнет ли она от случайного прикосновения.

— Наши друзья сейчас умываются и приводят себя в порядок, — обратился к квартету приближенных Мориарти. — Но я вовсе не хочу, чтобы нас застали врасплох. Все по местам. Будем ожидать в полной готовности.

Все четверо кивнули. Бертрам Джейкобс и Альберт Спир направились в комнату Гарри Алена, тогда как Уильям Джейкобс вышел — с хитроватой ухмылкой — через главную дверь.

В коридоре он остановился. Прислушался. Никого. Ярдах в пятнадцати по коридору находилась кладовка для метел. Метнувшись к ней, Уильям открыл дверцу, втиснулся в узкое пространство и притворил дверцу, едва не прижав ею себе нос.

Ждать пришлось минут сорок. Наконец Гризомбр и двое его громил, один из которых нес плоский футляр, поднялись на третий этаж.

Ранее они осведомились в фойе насчет мистера Джарвиса Морнингдейла, и портье, услышав французский акцент, сказал, что их уже ждут. Пройдя все необходимые для регистрации формальности, Гризомбр заявил спутникам, что намерен избавиться от картины как можно скорее и не собирается задерживаться в Лондоне сверх необходимого. Хотя они и заказали номер, он предпочел бы успеть на ночной поезд до Дувра с тем, чтобы уже к утру возвратиться в Париж богатым человеком.

На стук в дверь ответил Гарри Аллен, и Морнингдейл шагнул навстречу гостям.

— Входите, господа. Признаюсь, я так и думал, что вы не заставите меня ждать.

Дверь закрылась. Рукопожатия… бренди… улыбки… Уильям Джейкобс выскользнул из кладовки и занял пост у апартаментов Морнингдейла.

— Итак, она у вас, — сказал американец, не сводя глаз с плоского футляра в лапище телохранителя.

— Она у меня. — Гризомбр мельком посмотрел на футляр. — И будет вашей, мсье Морнингдейл, если у вас есть деньги.

Американец нетерпеливо прищелкнул языком.

— Деньги… Деньги не проблема. Они, конечно, здесь. Но для начала позвольте мне посмотреть на нее. Давайте взглянем на то, что вы принесли.

Гризомбр потер щеку.

— Мсье, эта сделка основывалась на доверии, и я…

— На доверии, подкрепленном пятью тысячами фунтов. Это уже не просто доверие. Покажите картину.

Голос его почти сорвался на обычный, но этого никто не заметил. Немного поколебавшись, Гризомбр кивнул человеку с футляром. Тот достал ключ, поставил футляр на пол, открыл замок и вытащил завернутую в бархат картину. Гарри Аллен тут же шагнул к нему, чтобы взять ее и поставить на свободный мольберт.

— Минутку. — Морнингдейл вышел вперед, жестом остановив секретаря, прежде чем тот развернул бархат. — Я хочу взглянуть на нее сзади. Есть определенные опознавательные знаки.

Гризомбр потемнел, словно на его лицо набежала тень грозовой тучи.

— Намекаете, что я могу вас обмануть?

— Ш-ш-ш… — Морнингдейл успокаивающе поднял руку. — Не надо гневаться, Гризомбр. Обычная мера предосторожности. На правой стороне панели есть особые отметки и кое-что еще… трещинки, мазки, потертости вокруг рта, пятнышки на указательном пальце правой руки… Звучит как медицинский отчет, да? Ну вот, посмотрите сами, справа. — Картину наконец развернули и повернули так, чтобы все могли ее видеть. — Поставь на мольберт, Гарри.

Гарри забрал портрет у телохранителя и начал устанавливать на подставку. Словно лишь теперь заметив, Гризомбр кивком указал на второй мольберт.

— А это что такое?

— Ничего. Какая-то мазня. — Морнингдейл вскинул брови. — Один делец попытался выдать это за неизвестного Рембрандта. Я покажу ее вам… позже. Ах… — Он отступил, с восторгом любуясь «Моной Лизой». — Ну разве она не прекрасна? Вечная загадка. Изученная, но так и не познанная. Шедевр на все времена. Нить, связующая нас с истинным гением.

Перед ним, несомненно, была копия, написанная рукой Лабросса. Интересно, насколько хорошо выполнил свою работу Лефтли? Не опустил ли стандарт? Американец усмехнулся — в любом случае Лувр никогда ничего не признает, даже если поймет, что у них не оригинал. Он подошел ближе и внимательно осмотрел картину.

— Кто делал копию?

— Как вы и предложили, Реджинальд Лефтли. — Гризомбр встал рядом.

— И как? Хороша?

— Как две капли воды.

— Мистер Лефтли не проболтается? Он ведь бывает не в самых приличных заведениях.

— Мистер Лефтли, — негромко сказал Гризомбр, — будет нем как могила.

— Понятно. С какой стати с кем-то делиться, верно?

— Как насчет денег?

— Сейчас. Как… э… как произошла замена?

— Как я и говорил, трудностей не возникло. Одно из окон оказалось разбитым. Как раз в Салоне Карре. Пришлось вызывать стекольщика. Музей закрыли. Стекольщик работал в зале один.

— Понятно.

— Закончилось все печально, мсье Морнингдейл. Весьма печально. На следующий день стекольщик погиб. Несчастный случай по дороге на работу. Попал под лошадь. Прискорбно. Итак, что с деньгами?

— Вы отлично поработали. — Морнингдейл посмотрел ему в глаза. Сделка стоила трех жизней. — Отлично. Пришло время рассчитаться, мсье Гризомбр. Прошу извинить, джентльмены, я на минутку. Мой секретарь нальет вам по стаканчику. Садитесь, друзья мои. — Он повернулся и медленно побрел в спальню.

На этот раз ему понадобилось шесть минут. Когда он вернулся в образе профессора Джеймса Мориарти, некогда известного математика, автора трактата о биноме Ньютона и «Динамики астероида», три француза сидели на диване между двумя мольбертами, а Гарри Аллен стоял у двери, держа руку за пазухой. Едва Мориарти переступил порог, как дверь второй спальни тоже открылась и оттуда, держа наготове револьверы, выступили Спир и Бертрам Джейкобс. В тот же миг из коридора вошел вооруженный Уильям Джейкобс.

Гризомбр и его подручные встрепенулись и потянулись было за спрятанным оружием, но замерли, осознав, что потенциальная опасность сложившейся ситуации слишком велика.

— Рад вас видеть, Жан, — негромко сказал Мориарти. — Мистер Джарвис Морнингдейл шлет вам наилучшие пожелания, но помочь больше не сможет.

Гризомбр как будто окаменел. Телохранители сердито нахмурились, когда Берт Спир забрал у них револьверы, но сопротивляться не рискнули.

— Я действительно должен вас поздравить, мсье Гризомбр, — голосом американца продолжил Профессор. — Пришло время рассчитаться.

— Я так и знал, что тут что-то не так. Чувствовал, что видел вас где-то, — прохрипел Гризомбр. — В тот вечер, в «Мезон вид».

— Жаль, что вы не смогли меня узнать. Но успокойтесь, друг мой. Я — человек немстительный. И понимаю, сколь важная роль отведена вам в моем замысле. Помните наш план? Континентальный альянс во главе со мной. Вам ничто не грозит. Я лишь хотел доказать свое превосходство над вами.

Гризомбр презрительно фыркнул.

— Я украл для вас «Джоконду», разве нет? И власти ничего не знают.

Мориарти тяжело вздохнул и картинно развел руками.

— Боюсь, Жан, тут вы ошибаетесь. Именно на этом все дело и построено. Гарри. — Он кивнул в сторону двери в спальню.

Гарри вышел и тут же вернулся — с бутылкой скипидара, мастихином и тряпочкой.

Мориарти убрал пистолет в карман и взял принесенные вещи.

— Смотрите, Жан. Смотрите и учитесь.

Смочив скипидаром тряпку, он подошел к принесенной французами картине и принялся оттирать краску в нижнем правом углу. Один из телохранителей приглушенно вскрикнул. Гризомбр резко выругался.

— Мориарти, это же Леонардо. Если вы испортите… — Спир ткнул его в бок дулом револьвера, и Гризомбр осекся.

— Думаете, я не знаю, что делаю?

Профессор еще раз смочил тряпку скипидаром. Краска под левой рукой Моны Лизы стала поддаваться, и он пустил в ход мастихин.

— Вот…

Мориарти отступил. Под краской явственно проступило вырезанное на дереве слово: Мориарти.

Гризомбр замер с открытым ртом, потом коротко взглянул на Профессора и сновауставился на имя, проявившееся на великой картине, которую, как он считал, выкрали по его заданию из Лувра.

— Но… я не…

Мориарти повернулся и театральным жестом указал на испорченный портрет.

— Вы привезли эту картину из Франции. Привезли картину, которая висела в Салоне Карре. Картину, которую заменили копией. Но видите ли, друг мой, я сам заранее, еще до того, как поручить вам выкрасть ее, позаботился об этой достойной леди. — В два шага преодолев расстояние, разделявшее два мольберта, он взялся за уголок черной накидки. — Вы, Гризомбр, выкрали расписанный красками кусок дерева. Настоящий Леонардо — здесь! — Эффектным жестом он сорвал накидку, обнажив шедевр да Винчи.

На сером лице Гризомбра проступило смешанное выражение изумления и страха.

— Согласен, без театральности не обошлось, — усмехнулся Мориарти. — Но, думаю, мне удалось и продемонстрировать свои возможности и привлечь внимание к тому, что я желаю сказать. Вы, несомненно, согласитесь, что именно я должен и имею право возглавить криминальный альянс Европы.

Гризомбр медленно, словно только что оправившийся от страшной болезни человек, поднялся, подошел сначала к настоящему шедевру, потом к портрету, который он сам привез из Парижа. Два его телохранителя сидели смирно под дулами двух револьверов. Уильям Джейкобс не спускал глаз с Гризомбра.

— И что вы намерены сделать теперь? — спросил француз.

— Вы предали меня, друг мой. Вместе с остальными вы отстранили меня от руководства обществом, которое могло бы нанести Европе ущерб не меньший, чем гунн Аттила. Что, по-вашему, мне следует сделать?

— Не думайте, что я буду стоять и покорно ждать, пока вы зарежете меня, как собаку! — воскликнул Гризомбр и, рванувшись вперед, схватил мольберт с фальшивой «Моной Лизой» и развернулся, держа его перед собой. Застигнутые врасплох и не ожидавшие такой расторопности от, казалось, признавшего свое поражение француза, подручные Мориарти отшатнулись. Швырнув подставку в Уильяма, Гризомбр крикнул что-то своим телохранителям и метнулся к двери.

— Глупец! Остановитесь! Вам нечего опасаться! — крикнул ему вслед Мориарти.

Но француз уже мчался сломя голову по коридору.

Один из телохранителей попытался последовать за хозяином, но Уильям Джейкобс, оправившийся после удара, пославшего его на пол, заслонил собой выход и ткнул револьвером в лицо смельчаку.

— Бертрам, Уильям, — бросил Мориарти отрывисто. — За ним. Не стрелять. Постарайтесь взять без лишнего шума. Верните его. Если не сюда, то в Бермондси.

Братья убрали оружие и выбежали в коридор. Пока Мориарти держал французов на прицеле, Спир закрыл дверь, а Гарри Аллен взялся за уборку. Картины были уложены, все следы пребывания постояльцев уничтожены, вещи собраны. Профессор за несколько минут вернулся в обличье американца.


Через четверть часа Спир и Гарри Аллен, прихватив багаж из номера французов, покинули отель вместе с двумя телохранителями Гризомбра. Чуть позже Мориарти спустился в фойе и заплатил по счетам. Вызванный срочно Харкнесс увез Профессора. И только стая сычей еще продолжала наблюдение за «Гросвенором». Они даже успели стать свидетелями прибытия полиции.


Сбежав вниз по лестнице, Гризомбр перешел на шаг, поправил волосы, разгладил одежду и, стараясь не привлекать внимания, пересек фойе. Где спрятаться? Может быть, на железнодорожном вокзале? Отсидеться, дождаться следующего поезда в Дувр, вскочить в вагон в последний момент. Логика подсказывала: Мориарти доверять нельзя. На месте Профессора он не пощадил бы того, кто предал его в тяжелый час. С какой стати Мориарти поступать иначе?

Дойдя до двери, Гризомбр оглянулся и увидел двух сбегающих по лестнице мужчин. Эти двое явно спешили, отталкивали оказавшихся на пути постояльцев и даже не извинялись. Увидев француза, они устремились к нему через фойе — напрямик, как преследующие лису гончие.

Подгоняемый паникой, Гризомбр протолкался к двери и выскочил на вечернюю улицу. Не зная, куда бежать, он рванул через внешний двор, отделявший отель и вокзал от Виктория-стрит, и, презрев опасность, бросился наперерез движению к противоположному тротуару.

Шумная, яркая, улица в этот час напоминала бурлящую реку. Пешеходы двигались сплошным потоком: одни неспешно, с остановками, наслаждаясь шумом и гамом; другие с застывшими лицами, торопясь на деловой обед, важную встречу, свидание, которое нельзя пропустить и которое, возможно, изменит ход всей жизни. Были здесь и воркующие нежно любовные парочки, и молчаливые супружеские пары, и попрошайки, и мошенники, и карманники, и мальчишки, торгующие газетами, и ошеломленные увиденным приезжие.

В ярком свете газовых фонарей неторопливо двигался и транспорт: двухколесные экипажи с мигающими лампами и похожие на праздничные гирлянды и раскрашенные в разные цвета омнибусы. Открытая верхняя платформа давала пассажирам возможность не только любоваться пестрой картиной, но и знакомиться с путешествующими рекламными щитами, белыми и красными, зелеными и желтыми: «Чистящее средство Санитас — безвредное и душистое», «Томатный суп 57 Хайнц с печеными бобами».

Гризомбр попытался остановить проходивший мимо кэб, но возница покачал головой и крикнул, что опаздывает на обед. Он повернулся. Что дальше? Смешаться с толпой? Свернуть в какую-нибудь боковую улочку? Вокзал и отель были теперь далеко, но люди Мориарти могли находиться где-то неподалеку, посреди этого людского потока.

Француз уже собирался пройти дальше, когда заметил приближающийся зеленый омнибус «Фаворит» с рекламным щитом, призывающим покупать «ЗОЛОТЫЕ СИГАРЕТЫ ОГДЕНА» Лошади остановились у самого тротуара, кто-то сошел, и уходящие вверх ступеньки словно приглашали подняться. Гризомбр прыгнул на ступеньку.

— Вам куда, приятель?! — крикнул кондуктор.

— Туда же, куда и вам, — неуверенно ответил француз.

— До конца? Понял. Хорнси-Райз — с вас шесть пенсов.

Гризомбр плохо разбирался в английских деньгах, да у него и было их при себе немного. Он сунул кондуктору флорин, получил какую-то сдачу и билет и поднялся на верхнюю площадку.

— Поосторожнее там, — предупредил кондуктор. — Держитесь крепче.

Наверху впечатление было такое, словно он оказался на палубе корабля в бурном море. Хватаясь за спинки сидений, Гризомбр начал свое короткое, но, похоже, не очень безопасное путешествие, как снизу донеслись возбужденные голоса, среди которых прорезался один знакомый.

Люди Мориарти!

Они будут ждать его внизу. Больше ничего им и не надо — стоять на платформе с кондуктором или сидеть внутри. Рано или поздно ему придется спуститься, и тогда они его встретят.

Омнибус набрал ход, принял в сторону, выбившись из общего ряда, и теперь шел в опасной близости от встречного потока спешивших к вокзалу колясок, повозок, тарантасов и карет. Два кэба пронеслись в паре футов от омнибуса — возницы обменялись задорными приветствиями.

Гризомбр посмотрел вперед. Навстречу им шел еще один омнибус, желтый «Кэмден» с наполовину пустой верхней площадкой. Пассажиры кутались в шарфы, отворачиваясь от пронизывающего ветра, переговаривались, указывали на что-то, смеялись, а одна парочка, увлекшись друг другом, не замечала, похоже, ничего вокруг.

Два омнибуса быстро сближались. Гризомбр больше не колебался. Задние места были свободны, и, когда они поравнялись, француз вскочил, схватился за перила, прыгнул и, пролетев пару футов, упал на верхние перила «Кэмдена». Рядом испуганно вскрикнула какая-то женщина. Ее спутник недовольно заворчал.

Соскользнув на сиденье, Гризомбр оглянулся. Один из преследователей, заметив его маневр, спрыгнул с платформы «Фаворита» и, лавируя между экипажами, мчался вдогонку за «Кэмденом».

— Вот что, парень, я у себя забавников не потерплю, — проворчал, высовываясь снизу, кондуктор. — Уж ты-то должен бы понимать, не мальчишка какой. Так и до беды недолго. На прошлой неделе один такой прыгал, прыгал да чуть не допрыгался. Давай-ка, слазь, пока я полицейского не позвал.

Человек Мориарти догнал-таки омнибус и уже говорил что-то кондуктору. Лицо последнего выразило сначала удивление, потом почтительное внимание. Он кивнул и отступил в сторонку, освобождая проход.

Что делать? Взгляд заметался и наткнулся на зеленый омнибус «Хаверсток-Хилл». Верхняя его площадка пустовала, но расстояние между двумя экипажами было побольше, около трех футов.

Преследователь уже поднимался. Гризомбр повернулся к «Хаверсток-Хиллу», рекламный щит которого славил эффективность «Грейп Натс», поставил ногу на поручень, чтобы хорошенько оттолкнуться, и прыгнул.

Что прыжок не удался, он понял сразу — оба омнибуса одновременно качнулись в сторону друг от друга — и в отчаянии вытянул руки к уходящим перилам.

Пальцы ухватились за поручень «Хаверсток-Хилла» и… соскользнули. Француз попытался удержаться за щит — на мгновение увидев перед собой огромную букву «Н», — но сил не хватило, и он рухнул на мостовую. Крики… скрежет… хруст…

И темнота.


Вернувшись на Кинг-стрит около одиннадцати часов вечера, Кроу увидел перед собой Сильвию, суровое лицо которой напомнило ему горгулью, зловещие фигуры которых они наблюдали на соборе Нотр-Дам в Париже во время медового месяца.

— Энгус, за тобой присылали. Из Скотланд-Ярда. — Тон ее вполне соответствовал тому, коего и следовало ожидать от горгульи.

— Неужели? — Кроу отчаянно пытался найти ответы на еще не заданные вопросы и не находил.

— Они сказали, что тебя не было сегодня на дежурстве. Ты можешь это объяснить?

— Нет, — твердо сказал он. — Есть вещи, объяснять которые я не обязан. В своей работе детективу приходится делать то, что постороннему человеку может показаться странным.

— Неужели? — Она не верила ему и даже не собиралась это скрывать.

— Что они от меня хотели, дорогая?

— Тебя просили как можно скорее прибыть в отель «Грос-венор». Упоминали какого-то мистера Морнингдейла.

Кроу уже схватил шляпу, которую снял всего лишь секунду назад.

— Джарвиса Морнингдейла?

— Кажется, да.

— Наконец-то. — Инспектор повернулся к двери.

— Этот… Морнингдейл… он был там раньше. А потом что-то случилось на Виктория-стрит. Во всяком случае требовалось твое присутствие.

— Не жди меня, Сильвия. Я надолго.

На углу Кроу столкнулся с Харриет, возвращавшейся на Кинг-стрит после свободного вечера. Инспектор приподнял вежливо шляпу, а девушка одарила его улыбкой, такой же теплой, как и часом раньше, когда они расставались. От этой улыбки сердце у Кроу подпрыгнуло и перевернулось.

Легким, почти танцующим шагом он шел по освещенному тротуару, поглядывая то влево, то вправо в поисках кэба, который доставил бы его к отелю «Гросвенор». Инспектор улыбался, и мир улыбался ему. В Харриет он нашел все, что так долго искал, ответы на все свои тайные желания и сокровенные мысли. С ней он снова чувствовал себя молодым, почти мальчишкой, безрассудным, смелым, сгорающим от страсти и глядящим на мир сквозь розовые очки. Даже извечная копоть огромного города отдавала ароматом родного вереска. От одного лишь ее прикосновения его бросало в дрожь. В ее объятьях он испытывал восторг, сравнимый лишь с тем, какого ожидал от рая.

Настроение упало по прибытии в «Гросвенор». Морнингдейл был там, но ушел. Были трое французов. Они тоже исчезли. Служащие отеля рассказывали, что французы уходили в большой спешке и в сопровождении двух детективов из агентства Донрума.

Своя история была и у одного из патрульных. Скорее даже не история, а забавное происшествие: какой-то иностранец, спасаясь от преследователей, прыгал с одного омнибуса на другой и в конце концов свалился, попал под кэб и был увезен в бессознательном состоянии.

— Парня, сэр, подобрали два его друга, — продолжал констебль. — Ничего особенного, но мне пришлось на какое-то время остановить движение. Полагаю, сэр, бедняга принял лишнего. Расшибся он, по-моему, не так уж и сильно, но я все-таки загляну после смены в диспансер.

Кроу мог бы держать пари, что никакого иностранца в диспансере уже нет, а может быть, и не было. Ни иностранца, ни его друзей. Некоторое время инспектор сидел в кабинете управляющего отелем, пытаясь сложить разрозненные факты: визит мистера Джарвиса Морнингдейла в отель, присутствие детективов несуществующего агентства Донрума, троица французов. Часом или около того позже он пришел к неутешительному выводу, что снова упустил Джеймса Мориарти. Домой, на Кинг-стрит, Энгус Маккреди Кроу возвращался в состоянии, близком к отчаянию. И еще он знал, что найти утешение и облегчение поможет только ласковая и заботливая Харриет.


В том, что он жив, Гризомбра убедили боль в голове и руке, а еще голоса двигавшихся вокруг него неясных, расплывчатых фигур. Он вроде бы помнил, что его везли на кэбе, причем без особого комфорта. Помнил яркую картинку на рекламном щите омнибуса, страшный лошадиный храп и жуткое ощущение падения.

Потом в глазах прояснилось, и от этого стало только хуже. Над ним, участливо склонившись, стоял Джеймс Мориарти, а среди других он узнал Вильгельма Шлайфштайна.

— Вы в безопасности, Гризомбр, — заговорил Профессор. — Зачем было бежать? Вам никто не желает зла.

Гризомбр напрягся и попытался встать, но, обессиленный, снова упал на подушку.

— Послушайте, Жан. Профессор говорит правду. — Шлайфштайн подошел ближе. — У вас сломана рука, у вас синяки и ссадины. Пострадала, несомненно, и ваша гордость. Я знаю, потому что и сам был в подобном положении, когда Профессор вот так же обвел меня вокруг пальца, но все так, как он и говорит. Мориарти сделал это для того лишь, чтобы доказать свое превосходство. Мы разговаривали, и я с ним согласился. Континентальный альянс должен возродиться с ним во главе.

— Не утруждайте себя. Не волнуйтесь. — В голосе Мориарти слышалась искренняя забота. — Вы в надежном месте и проведете здесь некоторое время, но мои люди будут относиться к вам, как к своему. Поспите. Я вернусь завтра.

Гризомбр кивнул и закрыл глаза. Сон, глубокий и целительный, не заставил себя ждать. Ему снилась залитая огнями улица с десятками идущих по ней омнибусов. Все пассажиры были женщинами, и в их глазах и лицах он видел насмешливую улыбку. Все они были на одно лицо, и он знал это лицо — их всех звали Мона Лиза.

Взяв книжицу в кожаном переплете, Мориарти открыл последние страницы с зашифрованными пометками, касавшимися шести мужчин. Тех, кому он поклялся отомстить любой ценой. Он достал ручку и провел тонкую диагональную линию через те страницы, что были отведены для Жана Гризомбра.

Глава 7 ГРЕХОПАДЕНИЕ И РИМСКАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ

Лондон и Рим:

вторник, 9 марта — понедельник, 19 апреля 1897


Выбор времени имеет первостепенное значение, — сказал Мориарти. — Но об этом позаботится Спир. Что мне нужно от тебя, дорогая Сэл, так это знать: готова или нет наша итальянская Тигрица.

— Готова, — с легкой, как могло показаться, досадой ответила Сэлли Ходжес и повернулась к высокому зеркалу, украшавшему стену спальни. — Эти французские панталоны, они щекочут твое воображение, Джеймс?

— Они, как глазурь на готовом уже торте, никогда не бывают лишними. Расскажи, насколько она готова.

— Я сделала все, что могла. — Сэл подошла к кровати, на которой лежал Мориарти. — Судя по вопросам, тебя ждет путешествие в Рим.

Он молча кивнул.

— Пасха — самая подходящая пора.

— Девочка прошла хорошую школу, Джеймс. Главное, чтобы ты не научил ее лишнему, пока будешь с ней.

— Разве я не буду ее отцом?

— Тогда сомнений нет — все закончится инцестом.

— Карлотта — всего лишь наживка. Кстати, пора предпринять и еще кое-какие шаги. Говоришь, Кроу на крючке?

— По словам Харриет, он клянется, что жить без нее не может.

— Отлично. Похоже, им в полной мере овладело то безумие, которое часто находит на мужчин в его годы.

— Каков твой план?

— Когда человек обретает привычку к чему-то, а обстоятельства чинят ему препятствия, человек этот нередко вступает на путь саморазрушения. Я не раз был тому свидетелем. Кроу сам определил свою судьбу. Он посеял семена и теперь пришло время собирать урожай. Свяжись с Харриет. Пусть уходит оттуда. Тихо, незаметно, без объяснений. Сегодня она есть — завтра ее нет. Большего от нас не требуется — дальше все сделает человеческая природа.

— А ты отбываешь в Италию?

— С двумя масками и рубиновым ожерельем, что столь мило смотрелось на шейке леди Скоби, а теперь украсит нашу очаровательную мисс Карлотту.

Неожиданный уход Харриет поверг Кроу в отчаяние. Еще утром, когда он уходил на работу, в Скотланд-Ярд, она была дома — как всегда, улыбчивая, приветливая, милая. Она даже подала ему секретный знак, знак их прекрасной, пусть и запретной, связи. А вечером, когда он вернулся, уставший от тяжелого разговора с комиссаром, дома ее уже не было.

Новость сообщила Сильвия, в своей обычной многословной манере:

— Ничего. Только записка на кухонном столе. Такая короткая записка. «Я ухожу». И подпись — «X. Барнс». Я даже и не знала, что она — Барнс. Эта прислуга… Они не знают своего места… — И дальше, и больше все в том же духе. В какой-то момент показалось, что еще немного — и у него лопнет голова.

Ему она не оставила ничего. Никакой записки. Никакого намека на то, что было. Ничего. После обеда, наспех приготовленного Сильвией и получившегося почти несъедобным, Кроу остался в гостиной — слушать излияния и жалобы супруги и все глубже погружаться в пучину уныния и тоски.

Ночь не принесла облегчения — в воображении одна за другой возникали страшные картины того, что могло случиться. Мысли снова и снова устремлялись к ней. Ни о чем другом он не мог и думать. В результате, когда на следующий день комиссар вызвал его к себе — во второй раз за двое суток, — инспектор испытал немалые затруднения, пытаясь представить внятный отчет о принятых в свете последних событий мерах.

Комиссар остался недоволен и не стал этого скрывать.

— У нас три ограбления, в расследовании которых вы не продвинулись ни на шаг, — раздраженно-язвительно напомнил он. — Я уж не говорю о нелицеприятном происшествии в Эдмонтоне и убийстве Тома Болтона. И вот теперь, вдобавок к прочему, это дело Морнингдейла.

— Морнингдейла… — медленно, словно слышал имя впервые, повторил Кроу.

— Дорогой мой, мне нужны объяснения, а не жалкий лепет. Последние недели с вами творится что-то непонятное. Похоже, ваши мысли витают где-то далеко. Знай я вас хуже, заподозрил бы семейные неурядицы. Или, того хуже, что вы спутались с какой-то женщиной. — Последнее слово прозвучало в его устах так, словно он помянул ядовитую змею.

Кроу прикусил губу и с усилием сглотнул.

— Итак, дело Морнингдейла. Вы лично разослали памятку с именем и описанием этого человека по лучшим лондонским отелям. Вы просили известить вас о появлении этого человека. Вчера вы говорили, что это имеет какое-то отношение к профессору Мориарти. Но ни объяснений, ни подробностей я от вас не услышал.

— Я…

— Даже ваш сержант не знал, кто такой Морнингдейл и для чего он вам понадобился. И вот итог. Вчера, когда управляющий доложил о его присутствии, здесь не оказалось ни одного человека, кто знал бы, что нужно делать, а вас было не найти. В отделе расследований так не работают. В полиции так не работают. А теперь расскажите мне о Морнингдейле.

Кроу изложил историю своей переписки с Шансоном, поведал о подозрениях, поделился мыслями относительно странных вещей, творящихся вокруг отеля «Гросвенор» и в нем самом. Получилось не очень связанно и не очень убедительно. Он и сам это понял, когда закончил.

— Предположения, Кроу, — рявкнул комиссар. — Домыслы и не более того. Бессмыслица. Вы ищете человека по фамилии Морнингдейл, потому что некий бывший сообщник Мориарти якобы разговаривал с ним в Париже. Он прибывает в «Гросвенор». Там же появляются люди, выдающие себя за детективов. И туда же приходят трое французов. Управляющий пытается связаться с вами и не может. Вы не оставили никаких указаний, где вас искать и как с вами связаться. В отеле что-то происходит — ссора ли, стычка ли. Двое так называемых детективов преследуют одного из французов за пределами отеля. Морнингдейл оплачивает счета и уходит. Управляющий снова пытается найти вас. Дело доходит до того, что к вам домой посылают нашего сотрудника, и ваша хозяйка, оказывается, полагает, что вы на дежурстве. В конце концов вы все же появляетесь в «Гросвеноре», но слишком поздно — птички улетели. Вы не даете никаких объяснений того, что, по вашему мнению, могло произойти, и у нас нет ни малейших оснований подозревать, что кто-то вообще преступил закон. С некоторой натяжкой можно говорить о непристойном поведении на общественном транспорте, которое можно квалифицировать как мисдиминор.[49] Но такое случается ежедневно, и с подобного рода вещами обычно разбирается на месте констебль. Или, может быть, вы не знаете, что такими опасными штучками, как игра в зайца и собак с прыжками с омнибуса на омнибус, развлекается наша незрелая молодежь? Может быть, инспектор, вам следует надеть форму и отправиться на улицу, чтобы получше узнать, с какими трудностями ежедневно сталкивается наша полиция?

Это была уже прямая угроза. А для человека амбициозного, каким был инспектор, такая судьба хуже смерти.

Но и сознавая это, Кроу ничего не мог поделать с собой, стряхнуть тягостную летаргию и ощущение одиночества, особенно острого по ночам, когда им овладевали ненасытные желания. Да и в часы бодрствования каждая мысль — о чем бы он ни думал — неизменно вела к Харриет. Где она? Почему ушла? Не стал ли он сам причиной некоей беды? Шли недели, а работа валилась из рук, и жизнь, казалось, катилась под уклон. Он не мог сосредоточиться, утратил способность оценивать самые простые улики и с трудом принимал решения. Его распоряжения становились все более невнятными и даже невразумительными; в двух случаях он взял неверный след, а однажды приказал произвести арест настолько необоснованный, что задержанного пришлось тут же отпустить с соответствующими извинениями со стороны всех вовлеченных в это дело лиц. Более всего Кроу страдал от невозможности поделиться с кем-либо своими проблемами. В предпасхальную неделю всем, включая самого инспектора, стало ясно, что топор уже занесен и вот-вот упадет, что комиссар обрушит на него весь свой гнев. И все равно, даже сознавая нависшую опасность, он не мог не думать о Харриет — страдать, мучиться, терзаться, не спать из-за нее ночами. Последним актом отчаяния стала записка Холмсу с просьбой о встрече — в приватной обстановке, как было заведено у них с весны 1894 года.

Холмс сам встретил его на пороге.

— Мой дорогой друг! Вы плохо выглядите. Если бы не необходимость соблюдать секретность, я предложил бы доктору Уотсону осмотреть вас. Что случилось? Потеряли аппетит или что-то еще?

— Если бы только аппетит, мистер Холмс, — с тяжким вздохом отвечал несчастный. — Боюсь, у меня большие проблемы, и виноват в этом только я сам.

— Раз так, то вы, должно быть, пришли ко мне, чтобы облегчить душу. — Холмс опустился в свое любимое кресло и раскурил трубку. — Похоже, речь идет о какой-то неосторожности с вашей стороны?

И Кроу поведал великому сыщику свою печальную историю, ничего не скрыв, не утаив даже постыдных деталей интрижки с очаровательной Харриет.

Холмс слушал внимательно, а когда гость умолк, глубоко затянулся трубкой.

— Ваша история стара как мир. Лично я давно уяснил для себя, что женщины в целом всегда только препятствуют привычному укладу жизни мужчины. Я избегаю их общества, как чумы, но при этом понимаю связанные с ними проблемы. Более того, однажды судьба свела меня с женщиной, которая могла бы… — Он не договорил, словно уйдя в воспоминания и позволив сердцу на мгновение взять верх над разумом. — Если можете оставаться холостяком и вкушать удовольствия, не подвергая себя риску эмоциональной привязанности, тогда все хорошо. Долгое время вам это удавалось, не так ли? Точнее, до появления миссис Кроу?

Инспектор печально кивнул.

— Что касается вашего брака, то вы ведь, наверное, знаете, что успех семейной жизни лежит не столько в чувствах, сколько в контроле. Как гласит старая арабская пословица, неудовлетворенная женщина требует для себя жареного снега. На мой взгляд, миссис Кроу, прошу прощения, именно такая женщина. Вы должны решить: будете ли снабжать ее жареным снегом или останетесь хозяином в доме? Пока ни того, ни другого вы не сделали. Вы искали утешения у женщины более низкого положения, а она бросила вас и глазом не моргнула.

— С Сильвией трудно… — смущенно попытался объяснить Кроу.

— Вы разочаровываете меня, инспектор. Вы совершили один из самых страшных грехов, позволив эмоциям повлиять на работу, и тем, возможно, подписали себе смертный приговор.

— Думаю, комиссар мою судьбу уже решил.

— Вы должны сосредоточиться на работе и выбросить из головы эту чертовку Харриет.

— Не так-то это просто.

— Ну, в таком случае и черт с вами, сэр. Пусть будет, что будет. Что там с нашим Мориарти? Расскажите мне об этих двоих, Морнингдейле и Гризомбре. Думаю, здесь ваша дедукция вас не подвела. Морнингдейл и есть Мориарти.

Следующие пять минут Кроу излагал свои теории касательно Мориарти и осуществляемого им плана мести в отношении тех, кого он почитал врагами.

— Вот видите, — обрадовался Холмс. — Даже в этом удрученном состоянии вы способны к логическим рассуждениям. После событий в Эдмонтоне о немцах больше не слышно, а теперь, я в этом нисколько не сомневаюсь, мы не услышим и о французах. Зная дьявольские методы Мориарти, предположу, что оба уже покоятся на дне реки. И… — Он остановился на полуслове. — Вот что, опишите-ка мне еще раз эту вашу Харриет. Вы говорили, ей за двадцать?

Кроу подробно расписал предмет своей страсти, не удержавшись от некоторых драматических преувеличений, свойственных тем, кого поразила стрела Купидона.

— Вижу, проклятая болезнь зашла слишком далеко, — констатировал Холмс. — Но… Будьте любезны, протяните руку вон к тому фолианту. Говорите, ее фамилия Барнс? Звучит знакомо. Возможно, нам удастся прояснить кое-что и рассеять ваши романтические иллюзии.

Сняв с полки, Кроу передал Холмсу тяжеленный том, в котором содержались сведения обо всех, кто вызывал его интерес.

— Барнс… — Детектив перелистал несколько страниц. — Бейкер… Болдуин… Бальфур — для него все закончилось плохо, получил четырнадцать лет.[50] Бэнкс, Изабелла… это было до меня, но дело любопытное, как и со всеми врачами-убийцами.[51] Ага, вот оно. Так я и думал. Барнс, Генри. Родился в Камберуэлле, в 1850-м. Обычный вор. В 1889-м бродяжничал, но обзавелся кое-какими средствами. Связан с Паркером. Одна дочь, Харриет. С 1894-го работает проституткой в публичном доме миссис Сэлли Ходжес. Ну, как, Кроу, полегчало?

— Я… я не…

— Неужели? Паркер, как нам хорошо известно, состоял на службе у Мориарти и долгое время руководил сетью шпионов. Барнс работал на Паркера, а Сэлли Ходжес… Ну, если вы не знаете, кто такая Сэлли Ходжес, то занимаете у себя в Скотланд-Ярде чужое место. Профессор взялся за вас, сэр, и вы устремились в его западню, как кролик в силки. Мориарти дьявольски умен. Он умеет находить в людях слабое место и бьет по нему. Мисс Харриет должна была заманить вас в ловушку, и Мориарти почти достиг цели. — Холмс поднялся и в волнении прошел по комнате. — Жаль, что нельзя воспользоваться помощью Уотсона. Вам нужна передышка, чтобы прийти в себя и уберечься от грядущего гнева. Я бы предложил хорошего доктора, который убедит вас отдохнуть неделю-другую. Возможно, за это время нам удастся посадить этого дьявола в колодки. Ручаюсь, теперь что-то нехорошее случится в Италии или Испании. — Он остановился и повернулся к гостю. — У меня есть хороший знакомый на Харли-стрит. Пойдете к нему?

— Я сделаю все, чтобы привести себя в порядок. И покончить с Мориарти. — Мрачное, как туча, лицо и общее напряжение выдавали состояние инспектора, с трудом сдерживавшего клокотавший внутри гнев. Позволить обмануть себя женщине, состоящей на службе у Мориарти!

— В порядок вас приведет доктор Мур Эгер, — мрачно улыбнулся Холмс. — Хотя со мной его, похоже, постигла неудача. Недавно он прописал мне лечение покоем, которое, увы, пришлось прервать. Когда-нибудь я еще расскажу вам о Корнуэллском ужасе.[52]

— Я пойду к вашему доктору Эгеру.


Во всем, что касалось религии, Луиджи Санционаре, самый опасный человек в Италии, был человеком привычки. Дважды в год он ходил на службу — на Пасху и в день своего небесного покровителя, — а каждую Страстную субботу являлся на исповедь в одну и ту же исповедальню в иезуитской церкви в Риме.

Какие бы замыслы ни отягощали мысли, каких бы распоряжений ни ждали те, кто принимал его за своего лидера, Луиджи Санционаре неизменно старался исповедоваться, охраняя таким образом свою бессмертную душу от вечного проклятия и мук ада.

Его любовницу, Аделу Асконту, не отличавшуюся такой набожностью, нисколько не волновало ни отсутствие Луиджи на их вилле в Остии по Страстным пятницам, ни то, что он возвращался только в пасхальное воскресенье, после торжественной мессы в базилике святого Петра в Ватикане. Она вполне могла бы оставаться на эти дни в их большом доме на виа Банчи-Веккьи, но не переносила город в это время года: слишком много иностранцев и приезжих соотечественников. Адела понимала, что пасхальная неделя — урожайный сезон для бизнеса ее любовника: приезжие — легкая добыча для карманников и гостиничных воров. У преступников и паломников, направляющих свои стопы в Вечный город праздники совпадают, хотя и по разным причинам.

Так или иначе, каждая последующая Страстная неделя походила на предыдущую. Адела Асконта грызла ногти в Остии, тревожась не из-за бессмертной души любовника, а из-за возможной измены. Луиджи Санционаре знал подход к женщинам, а синьора Асконта славилась непомерной ревностью. В этом году у нее появился дополнительный повод для ревности из-за телеграммы, пришедшей из Англии.

Телеграмма поступила в Страстной четверг, когда Луиджи готовился к путешествию в город.

ТРЕБУЕТСЯ ВАШЕ ПРИСУТСТВИЕ. ПРИБЫЛЬ ГАРАНТИРОВАНА. ЗАРЕЗЕРВИРОВАН НОМЕР В ОТЕЛЕ ЛАНХЕМ. ВИЛЛИ И ЖАН.

— Вилли Шлайфштайн и Жан Гризомбр, — объяснил ей Луиджи.

— Я знаю, кто они. Или ты считаешь, что я глупее тебя? — При всей своей красоте и очаровании Адела отличалась взрывным темпераментом, а толстяк Луиджи, будучи хозяином собственного мира, неизменно терялся, когда дело касалось женщин. Что же касается его нынешней любовницы, то она распоряжалась им как последним рабом. — Так ты поедешь туда, Джи-Джи? А ведь это им следовало бы приезжать к тебе.

— Они не послали бы за мной, если бы речь не шла об очень большой прибыли, cara mia.[53] А если прибыль будет большая, ты сможешь купить себе все, что пожелаешь.

— Ты тоже в накладе не останешься. Поедешь один?

— Похоже, что да. Но мое сердце останется с тобой, Адела. Ты это знаешь.

— Ничего я не знаю. В Лондоне тоже есть женщины. Значит, один? А это не опасно?

Она предпочла бы по крайней мере отправить с Луиджи кого-то из самых близких к нему людей, Бенно или Джузеппе. Каждый из них мог бы доложить ей о любом его прегрешении.

— До Парижа со мной поедет Бенно, а дальше я один.

— И ты даже пропустишь Пасху в Риме?

— Ни за что. Я выеду в понедельник. Неужели ты думаешь, что я захочу пропустить наш пасхальный вечер?

— Да, если это принесет тебе еще больше денег и власти.

— Я поеду в понедельник. Здесь есть обратный адрес. — Он постучал пальцем по бланку. — Сегодня же отправлю телеграмму.

Выразив негодование по поводу предстоящей разлуки с благодетелем и защитником, Адела сменила тактику и тон и попыталась подольститься.

— Привези мне что-нибудь миленькое, ладно? Что-нибудь по-настоящему особенное.

— Подарок на всю жизнь.

Сказать по правде, Луиджи Санционаре немного устал от трудовой рутины на криминальной ниве Рима и с нетерпением ожидал возможности отдохнуть. К тому же Рим представлял собой далеко не самое приятное место для жизни. На улицах еще звучали отголоски прошлогодних политических бурь. Италия переживала бурную пору, а поражение армии при Адобе, в марте прошлого года, даже привело к падению правительства. Теперь, спустя год, раненые и пленные только-только начали возвращаться из далеких краев, неся с собой чувство унижения и напоминая людям об общей нестабильности.

Санционаре хорошо помнил встречу с профессором Мориарти, состоявшуюся во время его последнего визита в Лондон. Мориарти говорил тогда, что им нужен хаос, что состояние хаоса благотворно отражается на их бизнесе. Был ли прав Профессор? Какая ему, Луиджи Санционаре, польза от разбитой армии? Что с нее взять? Впрочем, и сам Мориарти потерпел неудачу в своем очередном предприятии, доказав собственную беспомощность. Да, уехать на какое-то время из Италии будет очень даже кстати. Весна вот-вот повернет к лету, а Адела в жару становится абсолютно несносной — такой требовательной, нетерпеливой.

В город он отправился с Бенно, смуглым, остроглазым парнем, имея которого под рукой, можно было не опасаться врагов — а врагов у него хватало, особенно среди сицилийцев. Отправился, решив, что пришла пора внести кое-какие изменения в структуру власти.

Страстную пятницу Луиджи посвятил религии. Совершаемые в этот день ритуалы глубоко его трогали. Он помолился за души родителей и друзей, умерших у него на службе. Потом помолился за собственную душу и поразмышлял о том зле, что пышным цветом расцвело в сей юдоли скорби.

После литургии Санционаре вернулся домой, на виа Банчи-Веккьи и принял нескольких посетителей — двух мужчин, которым предстояло поджечь один популярный магазин на виа Венето. Рост цен сказывался на всех и каждом, а хозяин заведения отказывался платить больше за оказанную ему честь состоять под защитой людей Санционаре.

— Нам нужен пожар, но только небольшой, — предупредил он piromani.[54] — Такой, чтобы все всё поняли.

Следующим был молодой человек, получивший задание избить владельца кафе.

— Но только после Пасхи, — настоятельно посоветовал Санционаре. — И я не хочу, чтобы он умер, ясно?

— Si Padre mio,[55] — почтительно кивнул парень — приятный, мускулистый, с точеными, как у статуи, плечами. — Никто не умрет.

Санционаре улыбнулся и отпустил красавчика. Он не любил лишать людей жизни — только при крайней необходимости, когда ничего другого не оставалось. Мысли его переключились на завтрашнюю исповедь. Пожалуй, он признается в краже. Сие понятие многозначно и покрывает самые разные грехи, от грабежа до убийства — ведь убийство есть по сути кража жизни, смертный грех, отмываемый милостью Господней.

В просторную, с высоким потолком комнату вошел Бенно с небольшим круглым подносом, на котором стояли чашки и серебряный кофейник.

— Много их еще? — устало спросил Санционаре.

— Двое. Карабинеры. Капитан Регалиццо и капитан Мельдоцци.

Санционаре вздохнул.

— Что нужно Регалиццо, мы знаем, да? Еще немного оливкового маслица. — Он потер большим пальцем о средний и указательный. — А что второй? Мы его знаем?

Бенно покачал головой.

— Примем сначала Регалиццо. А Мельдоцци скажи, чтобы немного подождал.

Регалиццо, представительный мужчина, настоящий денди, в мундире, обошедшемся ему, наверное, в половину месячной зарплаты, начал с того, что вежливо осведомился о здоровье синьорины Асконта, потом порассуждал о том гнетущем впечатлении, которое оставляют появившиеся на улицах, вернувшиеся из плена солдаты эфиопской кампании, и лишь затем перешел к насущной теме ужасающего роста цен. Ему очень жаль, но есть два заведения — «вы, конечно, знаете, о чем я говорю», — которые причиняют ему массу неудобств, и которые — «как ни прискорбно» — вероятно, придется закрыть.

В ожидании второго полицейского Санционаре откинулся на спинку кресла и закурил сигару. Мельдоцци предстал перед ним в цивильном костюме. Раньше они определенно не встречались.

— Вы, случаем, не друг капитана Риголеццо? — осведомился Санционаре.

— Я знаю его, — ответил Арнальдо Мельдоцци. — Знаю очень даже неплохо, но я пришел сюда, чтобы говорить не о его, а о ваших проблемах, синьор.

Санционаре пожал плечами и протянул руку ладонью вверх, жестом дающего.

— А я и не знал, что у меня проблемы.

— Они не очень серьезные. По крайней мере, их легко можно, скажем так, счесть несущественными.

— Расскажите о моих проблемах.

— Вами интересуется лондонская полиция.

Удар был неожиданный и весьма болезненный, и Санционаре вздрогнул, словно испытал реальную физическую боль.

— Где интересуется? В Лондоне?

— Да. Я получил вот это письмо. Вы ведь знакомы с инспектором Кроу?

Санционаре пробежал глазами по странице.

— И что из этого следует? — спросил он, потирая ставшие вдруг влажными от пота ладони.

— Для меня — ничего, синьор. Я лишь полагаю, что вам следует знать о том, что полиция нескольких указанных в письме стран проявляет интерес к столь известному гражданину, как вы.

— Скажите… — Санционаре сделал паузу, внимательно, словно отыскивая некий дефект, рассматривая тщательно подстриженные ногти. — Скажите, вы уже дали ответ на этот запрос?

Полицейский улыбнулся. Он был молод и, вероятно, честолюбив.

— Я подтвердил факт его получения. Не более того.

— И что вы предполагаете делать дальше? Вас просят сообщать обо всех необычных посетителях и происшествиях, имеющих отношение к моей скромной персоне.

— Мне не о чем сообщать. — Капитан поднял голову, и взгляды их встретились, но уже в следующую секунду полицейский отвел глаза. — И пока мне не о чем докладывать.

— Капитан… — медленно, словно приступая к обсуждению некоего нелегкого вопроса, начал Санционаре. — Что вам требуется в данный момент более всего?

Мельдоцци кивнул.

— Я думал об этом, предполагал, что вы спросите. У меня жена и трое детей. Знаю, такое несчастье постигает большинство мужчин. Мои заработки невелики. Я подумал, что вы, может быть, найдете мне какое-то применение.

— Это можно устроить, — устало произнес Санционаре, думая о том, что в списке нахлебников появилось еще одно имя. Кормить еще пять ртов… Но ведь спокойная жизнь важнее.

Тем не менее новость всерьез обеспокоила его. Тот факт, что лондонская полиция интересуется им, знак сам по себе недобрый, тем более что он как раз собрался наведаться в Лондон. Стоит ли сейчас предпринимать такое путешествие? Он задумался. Может быть, лучше пригласить Шлайфштайна и Гризомбра к себе, в Италию? С другой стороны, они бы, несомненно, откликнулись на его призыв. Пожалуй, будет лучше, если Адела ничего не узнает об этом письме. А ехать нужно.


Настала Страстная суббота, и город как будто замер в нетерпеливом ожидании великого христианского праздника, разрываясь от желания ударить во все колокола с криками «Христос воскрес! Аллилуйя!» День выдался приятный, теплый и ясный, без ужасной изнуряющей духоты. Приготовившись к исповеди, Луиджи Санционаре вышел из дому, но не направился сразу к церкви иезуитов. Прежде ему предстояло сделать два небольших дела. Купить билеты и заглянуть в магазин.

В первый раз он увидел ее у Испанской лестницы. Высокая, смуглая, темноволосая, в очаровательном платье лимонного цвета и широкополой шляпе и зонтиком от солнца, который она несла с невыразимой элегантностью. Когда он подошел ближе, она — Луиджи Санционаре мог бы поклясться в этом — замолчала и, отвернувшись от своего спутника, устремила свой взгляд на него. В ней было то, чем привлекла его когда-то Адела, — скрытая страстность, обещавшая, нет, намекавшая на то, что все возможно. От одного лишь ее взгляда по спине Санционаре поползли капельки холодного пота. Ей было не больше двадцати пяти, и ее сопровождал мужчина по меньшей мере вдвое старшего возраста, лет, может быть, шестидесяти, высокий, сутулый, с короткими темными волосами, в золотом пенсне и с весьма изысканными манерами. К девушке он относился внимательно и несколько покровительственно, почти по-отцовски. В первый момент он напомнил Санционаре профессора Мориарти, но сходство было только поверхностным.

Во второй раз он увидел их за ланчем. Они сидели за несколько столиков от него в траттории, куда Санционаре заглядывал время от времени, неподалеку от площади Кавура, около собора Святого Ангела. Девушка почти не разговаривала со своим спутником и без особого интереса ковырялась в тарелке. Понаблюдав за ними некоторое время, Санционаре пришел к выводу, что мужчина скорее родственник, чем любовник. Несколько раз, когда он смотрел на них, девушка слегка поднимала голову и бросала взгляд в его направлении.

При этом она каждый раз смущенно опускала глаза, и каждый раз Санционаре бросало в холодный пот. Время шло, и холодок сменился сначала теплом, а потом и жаром, который быстро распространился вниз.

В очередной раз поймав брошенный в его сторону взгляд, он обнаружил в ее глазах почти откровенное восхищение. Санционаре улыбнулся и слегка наклонил голову. Девушка смутилась, но потом тоже улыбнулась. Губы ее слегка приоткрылись, и то первоначальное ощущение — возможно все — снова дало о себе знать. Это было что-то вроде визуальной лести, намека на то, что он, Санционаре, еще не утратил той особой, магнетической силы, из которой произрастала его уверенность в себе.

Ее спутник сказал что-то, наклонившись над столиком, и она что-то ответила, с заученной улыбкой, как на плохой картине, обмахиваясь салфеткой. Вскоре они ушли, но уже у двери девушка обернулась и бросила прощальный взгляд в сторону Санционаре.

Часом позже он, уже настроившись на нужный лад и приняв соответствующее моменту выражение, вошел в пышную, в барочном стиле, церковь Иль-Джезу — главную церковь ордена иезуитов, — дабы испросить у Бога ежегодное прощение.

Внутри было прохладно, в воздухе висел запах дыма от многочисленных зажженных свечей, группировавшихся вокруг столь же многочисленных алтарей и статуй. Шепот, покашливания, шорохи отдавались мягким, приглушенным эхом от стен и колонн, три сотни лет копивших в себе молитвы верующих.

Санционаре вдохнул полной грудью, принимая в себя запах ладана и едкого дыма — запах святости. Смочив пальцы в стоящей у входа чаше сосвятой водой, он осенил себя крестным знамением и прошел к главному алтарю, где присоединился к коленопреклоненной группе кающихся, собравшихся у исповедальни справа от нефа.

Санционаре не знал, что в этот день у отца Марка Негратти, который должен был выслушивать покаяния и отпускать грехи, и чье имя значилось на табличке, случилась небольшая неприятность. Начальство о неприятном инциденте не знало, как не знало оно и священника, занявшего в исповедальне место Негратти.

Голос у этого священника был тихий, и говорил он немного. Никто и не догадывался, что ждет он лишь одного из паствы и лишь одно лицо высматривает сквозь тонкую проволочную решетку. Выслушивая привычный перечень повторяющихся прегрешений, он сдержанно улыбался уголками рта и, лишь когда ушей его касалось признание в страшном грехе, неодобрительно покачивал головой.

На коленях у священника, где ее никто не видел, лежала колода игральных карт, кои он перебирал с ловкостью, свидетельствующей о немалом опыте.

— Простите меня, святой отец, ибо я согрешил. — Санционаре прижался губами к решетке.

Мориарти улыбнулся про себя. Какая ирония. Он, Джеймс Мориарти, величайший гений криминального мира Европы, выслушивает исповедь самого известного итальянского преступника. Более того, отпускает ему грехи и подготавливает его падение, дабы потом помочь подняться.

Грехов за Санционаре числилось немало: он пренебрегал Божьими заповедями и забывал преклонять колени перед Господом, выходил из себя и гневался, допускал хулу и сквернословил, обманывал, лгал, прелюбодействовал и открывал сердце свое зависти, а еще желал жену ближнего, точнее, соседа.

Когда перечисление прегрешений закончилось и Санционаре покаялся и попросил прощения, Мориарти негромко сказал:

— Понимаешь ли ты, сын мой, что величайший грех твой есть небрежение заповедями Божьими?

— Да, святой отец.

— Но мне нужно знать больше о твоих простительных грехах.

Санционаре нахмурился. У иезуитов случалось порой всякое. И священник был не тот, что всегда.

— Ты говоришь, что воровал. Что ты крал?

— Достояние других людей, святой отец.

— Точнее.

— Деньги и вещи.

— Так. Теперь прелюбодеяние. Сколько раз ты прелюбодействовал с прошлой Пасхи?

— Я… не могу сказать, святой отец.

— Два раза или три? Или больше?

— Больше, святой отец.

— Плоть слаба. Ты не женат?

— Нет, святой отец.

— Не увлекаешься противоестественными практиками?

— Нет, святой отец! — ужаснулся Санционаре.

— Прелюбодеяния должно прекратить, сын мой. Тебе следует взять супругу. Сила освященного брака поможет укрепить плоть. Брак — вот ответ. Ты должен как следует об этом подумать, поскольку продолжение прелюбодейства проложит дорогу в пламя вечного проклятия. Ты понял?

— Да, святой отец.

Луиджи забеспокоился. Священник вел его в опасном направлении. Брак? О том, чтобы жениться на Адели, не могло быть и речи. Женившись на ней, о покое можно забыть навсегда. Ее ведь не остановишь, она, чего доброго, и в его дела нос сунет. С другой стороны, вечное проклятие немногим лучше.

— Хорошо. Что еще ты мне скажешь?

Исповедь прошла не очень хорошо. Ему пришлось схитрить в вопросе о краже. Но означает ли это, что он не заслужил прощения? Нет. Ведь в глубине души он знал, в чем раскаивается, и Бог тоже это знал… и Богоматерь…

— Налагаю на тебя епитимью. Трижды прочтешь «Отче наш» и дважды «Аве Мария». — Мориарти поднял руку, дабы благословить кающегося. — Ego te absolvo in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti.[56] — За всю свою карьеру Мориарти не произносил большего богохульства.

Выйдя на свежий воздух, Санционаре почувствовал, что ему до смерти хочется выпить. Нет, нет, нужно быть осторожнее. Нельзя становиться на путь греха, не побывав еще на утренней службе. Надо прогуляться. Пройтись пешком. Например, до Садов Боргезе. Утром они всегда прекрасны. Бенно, как всегда, был рядом — внимательный, зоркий, настороженный.

И тут он снова увидел ее. Лимонно-желтое платье и широкополая шляпка — мелькнули и пропали. «Это уже похоже на наваждение», — подумал Санционаре.

Обеспокоенный как речами, так и советом священника, он шел и шел, снова и снова думая об одном и том же. Да, для такого мужчины, как он, быть женатым — вещь естественная, но как быть с аппетитами, которые постоянно меняются? Да он, считай, почти что женат. Адела всегда вела себя как законная супруга — пилила, ворчала, придиралась. А вот девушка в лимонном платье… Вот из кого получилась бы завидная жена. Да… Может быть, когда Пасха закончится и он отправится наконец в Лондон, где ждет новое предприятие, у него будет время и возможность обдумать все как следует, без спешки. Да, дело именно в этом. Ему нужно вырваться из душной атмосферы Рима.

Около шести часов Санционаре свернул на виа Венето. Немного выпить, промочить горло, а потом — домой. Всего один глоток.

Она сидела за выставленным на тротуар столиком в одном из больших кафе, провожая взглядом прохожих и потягивая что-то из высокого стакана. Ее спутник сидел рядом. Она увидела Санционаре в тот же миг, когда и он увидел ее. Пламя разлилось по телу горячей волной, смывая наспех выставленные барьеры. Луиджи Санционаре постарался удержать в узде инстинкты, но не предпринять совсем ничего он просто не мог. Посетителей в кафе было много, официантки в белых передничках носились между столиками, исполняя заказы, разнося подносы с кофе и прохладительными напитками, демонстрируя чудеса ловкости, достойные цирковой арены.

Между тем по тротуару медленно двигалась бурная живая река: женщины, молодые и старые, под ручку с подругами или мужьями; строго одетые пары паломников из других частей Европы и даже Америки; юнцы, пожирающие глазами девушек… Настоящий парад веселья, счастья, беззаботности и красок.

У столика, за которым сидела девушка в лимонном платье, и ее спутник, оставался еще один свободный стул — металлический, наклоненный вперед и прислоненный спинкой к столу. Демонстрация плохого вкуса, но Санционаре уже принял решение. Подойдя к столику, он оглянулся — верный Бенно не отставал.

— Прошу извинить. — Луиджи поклонился паре. — Здесь так мало места. Вы не будете возражать, если я составлю вам компанию?

Мужчина поднял голову.

— Нисколько. Мы все равно собираемся уходить.

— Спасибо, вы очень любезны, — сдержанно поблагодарил Санционаре и, повернувшись к проходившему мимо официанту, заказал бокал вермута «Торино». — Не желаете ли присоединиться?

— Спасибо, нет. — Высокий мужчина даже не улыбнулся, а девушка, покачав головой, посмотрела на Санционаре так, словно хотела сказать, что и не отказалась бы от угощения, но…

— Позвольте представиться. — Он поклонился. — Луиджи Санционаре, житель этого города.

— Моя фамилия — Смит. — Мужчина говорил по-итальянски немного медленно, с английским акцентом. — Моя дочь, Карлотта.

— Так вы не итальянка? — удивился Санционаре.

— Моя мать была итальянкой. — В голосе девушки отчетливо проступал неаполитанский акцент. — Но на ее родине я впервые, — добавила она с извиняющейся улыбкой.

— Вот как… И что, прекрасная страна, да?

— Очень красивая. Я бы хотела пожить здесь, но отец говорит, что мы должны вернуться в Англию из-за его работы.

Санционаре повернулся к Смиту.

— Ваша супруга не с вами?

— Моя супруга, сэр, умерла год назад.

— Прошу прощения. Я не знал. Так это что-то вроде паломничества?

— Я хотел показать дочери родину ее матери. Мы провели в Риме несколько дней и теперь возвращаемся в Лондон.

— В Лондон… Да, великий город. Я хорошо его знаю, — соврал Санционаре. — Так вы пробудете здесь еще какое-то время?

— Только до конца пасхальной недели. — Карлотта незаметно придвинулась чуть ближе. — Мне бы так хотелось задержаться.

— Жаль. Я бы с удовольствием показал вам здешние достопримечательности. Никто не знает Рим так, как тот, кто в нем родился.

— Все ваши достопримечательности мы уже видели, — несколько раздражительно сказал мистер Смит.

Санционаре как будто ничего и не заметил.

— Возможно, вы окажете мне честь, отобедав со мной?

— Это было бы… — начала Карлотта.

— Об этом не может быть и речи, — перебил ее Смит. — У нас вечером много дел. Спасибо за приглашение, но это невозможно.

— Но, папа…

— Не может быть и речи, — твердо повторил англичанин. — Нам нужно идти. В отеле нас ждет обед.

— Извините. Мои манеры… — Санционаре поднялся. — Я вовсе не хотел мешать.

Смит, собираясь расплатиться по счету, изучал его так, словно подозревал официанта в намерении смошенничать.

— Надеюсь, синьорина, мы еще увидимся. — Санционаре склонился над ее ручкой.

— Мне бы очень этого хотелось. — Она посмотрела на него умоляюще, словно нуждалась в незамедлительной помощи. В голове Санционаре уже рождались фантастические картины. Девица в беде. Ей на помощь спешит доблестный, хотя и не молодой, рыцарь. — Очень, — повторила Карлотта. — Но вряд ли…

Смит сдержанно поклонился, взял дочь за руку, и уже через несколько секунд они растворились в потоке гуляющих.

Провожая их взглядом, Луиджи заметил в толпе одного из лучших своих карманников, движущегося по направлению к Смитам, и, спешно подозвав Бенно, распорядился остановить вора.

— Скажи, чтобы не трогал ни англичанина, ни его дочь. Иначе я сломаю ему руки.

Бенно кивнул и врезался в толпу.

Странная встреча, размышлял, оставшись один, Санционаре. Пожалуй, одна из самых странных за всю его жизнь. И ведь сложись обстоятельства чуть-чуть иначе, эта встреча могла бы стать началом чего-то нового. Возможно, началом пути к вечному спасению. Но что-то не сложилось, а значит, ему не оставалось ничего иного, как идти прежней дорогой и править этой частью криминальной Италии — возможно, с Аделой в качестве супруги. А если, будучи в Лондоне, он еще увидится с прекрасной Карлоттой? Нет, это время, вдалеке от Аделы и Рима, следует употребить с большей пользой. Подумать о будущем. Если понадобится, он мог бы жениться на своей нынешней любовнице. Страстный роман с такой женщиной, как Карлотта — а иного романа с ней быть не может, — слишком опасен, и в любом случае за него придется дорого заплатить.

В Страстное воскресенье он посетил утреннюю службу, потом сходил на торжественную мессу в собор Святого Петра, смешавшись с толпой, жаждавшей папского благословления, и лишь затем вернулся в Остию, где его ждала заплаканная Адела — она уже переживала расставание.


Избавившись от всего, что связывало его с англичанином Смитом, Мориарти сидел в своей комнате в отеле «Альберто Гранд Палас» и сочинял письмо. Карлотта, успевшая соскучиться в одиночестве, пришла из своей спальни и, разлегшись на кровати, бросала в рот сочные красные виноградины.

Письмо, которое Мориарти писал измененным почерком, звучало так:

Синьорина,

Считаю своим долгом предупредить вас, что ваш покровитель, Луиджи Санционаре, отправился сегодня поездом в Париж в компании молодой женщины. Это мисс Карлотта Смит, наполовину англичанка и наполовину неаполитанка. Боюсь, они планируют тайно пожениться в Лондоне, который является конечным пунктом их путешествия.

Ваш доброжелатель.
Улыбаясь про себя, Мориарти дважды перечитал письмо, прежде чем сложить листок пополам и сунуть его в конверт, адресованный синьорине Аделе Асконта, проживающей в доме Санционаре в Остии. Письмо он намеревался предать носильщику перед тем, как сесть на поезд до Парижа. Если все пойдет по плану, оно послужит чем-то вроде небольшой бомбы для Аделы и, во всяком случае, подтолкнет ее к действию.

Мориарти встал, подошел к окну, остановился перед зеркалом, висевшим над комодом между двумя зашторенными окнами, и принялся рассматривать свое лицо под разными углами. За последний год с небольшим ему довелось побывать в шкуре людей разного возраста и социального положения, говоривших на разных языках: Мадис, Менье, американский профессор Карл Никол, фотограф Моберли, толстяк Морнингдейл, священник-иезуит и, наконец, вдовец Смит. В каждую он вживался, словно в собственное тело, каждая маска подходила идеально, но еще одну роль ему предстояло сыграть в Лондоне. Роль всей его жизни. Он с наигранной скромностью пожал плечами — прежде придется побыть еще немного Смитом.

— А рубины останутся у меня? — спросила с кровати Карлотта.

Мориарти пересек комнату и посмотрел на девушку тем странным, гипнотизирующим взглядом, силу которого хорошо знал и часто использовал.

— Нет, дочь моя. По крайней мере не эти. Возможно, я найду для тебя другую побрякушку.

— Хорошо бы. — Она посмотрела на него снизу вверх и хихикнула. — Что, папочка, снова займемся инцестом?


Холмс сдержал слово. Доктор Мур Эгер, специалист с Харли-стрит, внимательно осмотрел Кроу и вынес заключение: по меньшей мере месячный отпуск, проведенный, предпочтительно, на водах. Кое-какие несложные обязанности он исполнять может, но штатная работа с полной занятостью исключена. Славный доктор пообещал безотлагательно, в этот же вечер, написать комиссару и объяснить ситуацию, дав гарантию, что по возвращении инспектор будет на все сто процентов готов к продолжению службы в прежнем качестве.

Оставалось только подготовиться к встрече с Сильвией. Мысленно Кроу уже препоясал чресла.

— Запасетесь для нее жареным снегом? — спросил, заметив его колебания, Холмс. — Или останетесь хозяином в собственном доме?

Путь был ясен, настрой тверд. Разве его гордость не достаточно пострадала от махинаций коварной Харриет? Кроу никак не мог смириться с тем унизительным для себя фактом, что он не только пригрел у себя дома шпионку Мориарти, но и лишился из-за нее рассудка. Простить такое было нелегко.

Он рассчитывал, что отпуск даст возможность решить две задачи: установить необходимый порядок в доме и, с помощью Шерлока Холмса, схватить и предать суду Мориарти.

Вернувшись на Кинг-стрит, инспектор застал жену в растерянности и едва ли не отчаянии. Едва он переступил порог, как она начала жаловаться на скудость выбора прислуги.

— Я только сегодня поговорила, наверное, с доброй дюжиной служанок, — запричитала Сильвия со своего кресла у камина. — Такое и представить себе невозможно. Только две оказались более-менее пригодными. Не знаю, что и делать.

— Зато я знаю. — Кроу стал спиной к жаркому камину.

— Энгус, немедленно отойди, — пролаяла Сильвия. — Ты загораживаешь от меня тепло.

— Не отойду. И раз уж речь зашла о тепле, то подумайте, мадам, какого тепла вы лишили меня.

— Энгус…

— Да, Сильвия. Мы были совершенно счастливы, когда я был твоим жильцом, и ты готовила, убирала и согревала меня. Теперь, когда мы поженились, в доме суматоха, жеманство, непонятные игры и всего этого три полных короба. Лично я от этого устал.

Сильвия Кроу открыла рот, дабы заявить протест.

— Молчи, женщина! — рявкнул Кроу тоном бывалого сержанта.

— Я не потерплю, чтобы со мной так разговаривали в моем доме! — вспыхнула она.

— В нашем доме, миссис Кроу. В нашем доме. Потому что твое — это мое, а мое — это твое. Более того, я здесь хозяин. А теперь слушай меня внимательно. Твои фокусы довели до того, что сегодня я был у врача на Харли-стрит.

— На Харли-стрит? — прошептала Сильвия, мигом утратив весь свой пыл.

— Да, мэм, на Харли-стрит. И доктор сказал, что, во-первых, я должен взять отпуск и, во-вторых, что если ты и дальше будешь лишать меня радостей и удовольствий устроенной домашней жизни, то доведешь мужа до смертного одра.

— Но я же дала тебе все, Энгус, — с заметным беспокойством попыталась возразить Сильвия. — И налаженный быт, и уют…

— Я видел здесь только притворство и пустую суету. Служанок, которые не могли ни мясо поджарить, ни капусту потушить. Эти званые обеды, эти музыкальные вечера, эти… Ты вела себя, как какая-нибудь герцогиня. Все, Сильвия, хватит. Больше я этого не допущу. Сейчас я оправляюсь в постель и желаю получить что-нибудь вкусненькое в твоем исполнении. Потом, когда поем, можешь подняться и обслужить меня, как и положено супруге.

С этими словами, еще не ведая, за кем осталось поле брани, Кроу промаршировал из гостиной и поднялся в спальню, оставив растерянную, раскрасневшуюся и безмолвную Сильную за закрытой дверью.


В скором поезде Рим — Париж Санционаре занял спальное купе первого класса. Бенно разместился в соседнем вагоне. Паровоз тронулся, состав понемногу набирал скорость, и Санционаре, глядя на пробегающие за окном пригороды, постепенно расслабился. Перед ланчем в вагоне-ресторане он позволит себе вздремнуть, а во второй половине дня — возможно, выпив чуть больше обычного — поспать несколько часов. К обеду нужно будет приготовиться тщательно. Может быть, в поезде найдется симпатичная одинокая женщина, и тогда свободное от Аделы время удастся провести не без приятности.

Атмосфера в вагоне-ресторане, куда Санционаре заявился в полдень, царила приятная, пусть и не совсем интимная. Официанты оказались ловкими и расторопными, еда отличной. Первая часть путешествия проходила хорошо.

Чего он не знал, так это того, что в соседнем вагоне два спальных купе были зарезервированы на Джошуа и Карлотту Смит.

Пара эта села на поезд рано и с момента отправления носа не высовывала из своего купе. Более того, они намеревались оставаться там до вечера, поскольку, по расчетам Мориарти, самого сильного эффекта можно было достичь вечером, появившись внезапно к обеду. Лучшего момента для демонстрации украшения леди Скоби не найти, и итальянец — в этом Мориарти, считавший себя знатоком человеческой природы, не сомневался — сам, по собственной воле устремится в сплетенную для него паутину.

Поезд ушел далеко от Вечного города, когда Мориарти послал за кондуктором и договорился с ним о некоторых деталях вечернего представления. Остаток дня он провел в добром расположении духа, поскольку из всех его интриг именно эта содержала элемент фарса, порадовавшего бы и величайших мастеров сего жанра театрального искусства.

Карлотта либо спала, либо лениво листала газеты и журналы, которыми Мориарти запасся для борьбы со скукой.

Поздно вечером, согласно расписанию, они прибывали в Милан, где вагоны прицепляли к французскому поезду, курсировавшему между этим славным городом и Парижем. Обеденное меню, таким образом, состояло исключительно из итальянских блюд, дабы пассажиры могли в последний раз почувствовать вкус этой страны, прежде чем отдаться во власть экстравагантной французской кухни. В вагоне-ресторане к обеду готовились с той же торжественностью и серьезностью, что и к религиозному пиршеству — лампы зажгли пораньше, столики застелили хрустящими белоснежными скатертями, приборы отполировали до блеска. Все это сияющее великолепие, как небо от земли, отличалось от весьма скромной обстановки второго класса, не говоря уже о третьем, где пассажиры путешествовали в стесненных, поистине спартанских условиях.

В коридорах первого класса сигнал к обеду прозвучал около семи часов, и Санционаре — безупречно одетый, с напомаженными волосами и замаскированными косметической пудрой ямочками щек — занял свое место через пару минут после сигнала.


Когда в вагон-ресторан вошли Смиты он как раз принимал судьбоносное решение: заказать ли закуску или один из четырех указанных в меню супов, а может быть, попробовать Melone alia Roma, а потом взять Anguilla in Tiella ai Piselli и Polio in Padella con Peperoni.[57] Предавшись размышлениям, Луиджи Санционаре скорее ощутил, чем узрел, явление долгожданной пары.

Подняв голову, он стал свидетелем редкого феномена: казалось, некая невидимая, но могущественная сила остановила вдруг всю суету вокруг. Официанты, спешившие исполнить заказы, замерли наподобие восковых фигур; дамы, занятые неторопливыми разговорами, застыли на полуслове; джентльмены, озабоченные выбором вин, потеряли интерес к означенному предмету; бокалы остановились на полпути к губам. Впечатление было такое, будто даже сам поезд остановил свой бег.

Карлотта задержалась у входа; ее отец отстал от дочери на полшага. Она была в простом, на первый взгляд, незатейливом белом платье отменного вкуса, подчеркивавшем цвет ее кожи и служившем идеальным контрастом для восхитительных черных волос. Достаточное скромное по стилю, платье, тем не менее, оказывало странный, колдовской эффект, заставляя затаить дыхание тех из мужчин, чье воображение давно разучилось летать.

Ослепительная, потрясающая, очаровательная по всем стандартам, но это было еще не все. Пленительный образ дополняло ожерелье из рубинов и изумрудов, соединенных серебряными цепочками, и тремя нитями, окольцовывавшее высокую шею. Спускаясь вниз, сияющие камни образовывали треугольник, с вершины которого свисала рубиновая подвеска глубокого ярко-красного цвета. Казалось, шея девушки охвачена пламенем, красные и зеленые язычки которого бесстыдно лижут смуглую кожу.

Она прекрасно понимала, какое состояние несет на себе, и, может быть, поэтому драгоценнейшее украшение и прелестная девушка вместе составляли предмет неодолимого вожделения.

Прикованный к стулу, как и все мужчины в этот первый миг оцепенения, Санционаре вряд ли смог бы решить, что в этой паре пробуждает большее желание: ожерелье или девушка. Они составляли неразрывное целое, воплощая в себе все, чего он неизменно желал, — богатство, элегантность, красоту и обещание таившихся под белым шелком чувственных наслаждений. Ради этого стоило рискнуть всем — жизнью и свободой, честью, властью и даже рассудком.

Казалось, чарующий эффект растянулся на целую вечность. В действительности прошло лишь несколько секунд, после которых мир встряхнулся, вышел из оцепенения, и вагон-ресторан вместе с пассажирами вернулся в прежнее, нормальное существование.

Кондуктор у двери почтительно, словно перед особами королевской крови, раскланялся и тут же рассыпался в извинениях, поскольку, как оказалось, незанятых столиков уже не было. Поворачиваясь из стороны в сторону, он смотрел на обедающих так, словно еще надеялся, что кто-то из них исчезнет, растворится в воздухе, и место чудом освободится. Затем, к великой радости Санционаре, взгляд которого будто прилип к девушке, кондуктор кивнул и повел пару к его столику.

Склонившись к итальянцу — причем большая часть его упитанного тела оставалась повернутой к Смитам, что потребовало акробатической гибкости и немалого напряжения сил, — кондуктор прошептал:

— Мильён пардонов, синьор. Для этих леди и джентльмена не нашлось места. Не будете ли вы столь любезны позволить им разделить с вами стол?

Санционаре поднялся и отвесил поклон, потом улыбнулся и снова кивнул.

— Для меня большая честь обедать с вами, мистер и мисс Смит, — любезно изрек он и, еще более склонив голову, добавил: — Пожалуйста, пожалуйста…

— Папа! — воскликнула Карлотта, явно удивленная и обрадованная нечаянной встречей. — Это же синьор Санционаре. Мы познакомились с ним в воскресенье. Помнишь?

— Да, да. Помню, — сухо подтвердил Смит, давая понять, что из всех римских воспоминаний это далеко не самое приятное. — Другого столика нет? — добавил он, обращаясь к кондуктору.

— Увы, милорд. Ни одного. — Озадаченное выражение слегка омрачило улыбку последнего.

— Что ж, тогда выбирать не приходится. — Смит пожал плечами, неодобрительно поглядывая на Санционаре, который уже потирал торжествующе руки и едва удерживался от того, чтобы не запрыгать от радости.

— Перестань, папа. — Карлотта тем временем заняла свободный стул напротив Санционаре. — Лучше поблагодари синьора за его доброту. Сэр, вы уже во второй раз выказываете поразительную щедрость. Папа, не хмурься.

В конце концов Смит, продолжая демонстрировать свое неудовольствие и нерасположение к общению с учтивым итальянцем, все-таки занял свободное место.

— Какая досада. Весьма некстати. Но, раз уж так получилось, что мы вынуждены разделить с вами столик, синьор, я должен поблагодарить вас за любезность.

— Ну что вы, — горячо отозвался Санционаре. — Это вы оказали мне честь. В Риме я пригласил вас пообедать со мной, но вы не смогли. Сегодня сама судьба взяла дело в свои руки. Очевидно, наша встреча была предопределена свыше. Я, знаете, верю в судьбу.

— О, и я тоже, — ослепительно улыбнулась Карлотта. — Это же так интересно, найти друга в таком скучном путешествии.

— Мне бы не хотелось показаться грубым, — с важным видом заявил Смит. — Не поймите неправильно, синьор, но я не одобряю излишнего общения моей дочери с представителями вашего народа. Извините, но что есть, то есть. Простите за прямоту.

— Но, сэр, вы же сами сказали, что ее мать — неаполитанка. Не понимаю.

Карлотта подалась вперед, и ее груди коснулись столика, отчего кровь бросилась Санционаре в голову.

— Мой папа прав, — тоном глубочайшего сожаления подтвердила она. — Семья моей мамы очень плохо обращалась с ней из-за того, что она вышла замуж за англичанина и уехала в Англию. Жаль, но папа перенес свое отношение на всю страну и всех итальянцев. Мне пришлось долгие годы уговаривать его совершить этот короткий визит.

Смит громко откашлялся.

— Не стану скрывать, я буду рад вернуться в Англию, к простой, здоровой пище. — Он с откровенным неодобрением прошелся глазами по меню.

— Тише, папа. Нас все слышат, — прошептала Карлотта. — Боюсь, эта кухня напоминает ему о маме, — добавила она, обращаясь уже к Санционаре. Его так легко расстроить.

— У меня желудок расстраивается от одного лишь масла, которым здесь все поливают, — проворчал Смит.

— Позвольте и мне выразить свое мнение, — не вытерпел Санционаре, раздраженный поведением самоуверенного англичанина. — Мне не очень нравится английская кухня. В ней слишком много воды. Однако, бывая в вашей стране, я никогда не жалуюсь на ее обычаи. Если вы не против, я мог бы помочь вам в выборе блюд. Возьмите, к примеру, арбуз и, может быть, холодного мяса.

— В вашем холодном мясе, на мой вкус, слишком много чеснока и жира.

— Тогда пасту.

— Крахмал. Только набиваешь себе живот, а вкуса никакого. — Смит раздраженно бросил меню на стол. — Ничего приличного. Здесь нет даже простого бульона. Или Виндзорского супа. Или добротно приготовленного жаркого. И, вдобавок, нас еще посадили за чужой столик. В нашем поезде такого бы не случилось.

Обед продолжался в таком же духе — Карлотта блистала, как и ожерелье у нее на шее, а ее отец ворчал, брюзжал и жаловался. К главной перемене Санционаре просто перестал обращаться к нему, сосредоточив все внимание на дочери, которая, казалось, глаз не сводила с нового знакомого.

За десертом Смит вдруг наклонился и весьма бесцеремонно спросил, чем итальянец зарабатывает на жизнь. Прозвучало это настолько грубо, что Санционаре, застигнутый врасплох, в первый момент даже опешил.

— В Риме я занимаю весьма высокое положение, — туманно ответил он.

— Политика, да? — настороженно осведомился Смит. — Я невысокого мнения о политиках. Складывается впечатление, что большинство из них только и ждут возможности запустить руку в ваш карман или сунуть нос в ваши дела.

Санционаре уже пожалел, что не представился бизнесменом. Конечно, он мог бы сказать, что его бизнес как раз состоит в том, чтобы запускать руку в карман как политикам, так и простым людям.

— Я занимаюсь ценностями, мистер Смит.

— Деньги? Так вы ведаете финансами? — Мориарти улыбнулся про себя — Санционаре — с виду самодовольный болван — был на деле не так уж прост.

— Да, деньгами, но и прочим тоже. Например, драгоценными камнями и металлами, предметами искусства и антиквариатом.

— Драгоценными камнями? Такими, что на шее у моей дочери?

— Прекрасное ожерелье.

— Прекрасное? — взревел Смит, обратив на себя взгляды всех обедающих. — Прекрасное? Клянусь великим Цезарем, сэр, будь вы настоящим экспертом, вы нашли бы другие слова. Это ожерелье стоит огромных денег. Целого состояния. Так вы занимаетесь камнями, да? Я бы сказал, камешками. Сомневаюсь, что вы способны отличить стекляшку от граната.

Этого Санционаре стерпеть уже не мог. В Риме он живо поставил бы зарвавшегося англичанишку на место.

— Если оно действительно стоит таких денег, сэр, — холодно заметил итальянец, — приглядывайте за ним получше. Путешествовать, выставляя напоказ столь ценную вещь, опасно. В любой стране.

Смит побагровел.

— Вы угрожаете мне, сэр?

Разговор перешел на повышенные тона, и уже некоторые пассажиры, явно шокированные происходящим, с любопытством прислушивались к этому обмену репликами.

— Я всего лишь предлагаю совет. Жаль будет потерять такую безделушку. — Люди, знавшие Санционаре, съежились бы от страха, услышав этот тон.

— Безделушку? Вот как? Карлотта, ты слышала, что он сказал? — Англичанин отодвинул стул. — Нет, довольно. Хватит и того, что меня вынудили есть за одним столом с грязным итальяшкой, так я еще должен выслушивать его угрозы. — Он помахал пальцем перед носом Санционаре. — Я видел, как вы смотрели на мою дочь. Вы все одинаковые, у вас у всех эта латинская кровь. Небось думаете, что богатая девушка — легкая добыча. Тем более англичанка.

— Сэр! — Взбешенный, Санционаре тоже поднялся, но Карлотта протянула к нему руку.

— Простите моего отца, синьор Санционаре. — Она улыбнулась, явно смущенная происходящим. — Вернуться в Италию — для него большое испытание. Столько тяжелых воспоминаний, столько напоминаний о моей матери, которую он любил всей душой. Пожалуйста, простите его.

— Вашему отцу следует быть поосторожнее. — Голос у итальянца дрожал от сдерживаемой ярости. — Будь на моем месте человек не столь миролюбивый, ему не миновать бы серьезных неприятностей.

— Карлотта. — Смит уже вышел из-за столика. — Идем. Я не позволю тебе оставаться здесь одной.

Она чуть заметно подалась вперед и прошептала:

— У меня четвертое купе, вагон «Д». Приходите после полуночи, я не хочу, чтобы у вас осталось неприятное впечатление от нашего знакомства. — С этими словами Карлотта поднялась и последовала за отцом к выходу. Щеки ее горели от смущения.

Санционаре откинулся на спинку стула. Этот Смит, душевнобольной… и уж определенно ненормальный. Устроить такую сцену. Без малейшего на то повода. А ведь обычно англичане такие сдержанные, уравновешенные. Он вздохнул и направил мысли на девушку. Шикарная, очаровательная. Приз для настоящего мужчины. Но с таким папашей в нагрузку, не велика ли цена? Нет уж, если и связываться с дьяволом, то лучше с тем, которого знаешь. У Аделы, по крайней мере, нет таких родственничков, которые и в гроб сведут. Жениться или даже просто ухаживать за Карлоттой — то же самое, что предстать одновременно перед судьей, присяжными и палачом. Санционаре не был трусом и в криминальных делах нередко проявлял отвагу и смелость, но в делах домашних предпочитал мир и покой. Или, по крайней мере, мечтал об этом. Тем не менее Карлотта предложила некую форму компенсации за грубость родителя. Заказав стакан бренди, Санционаре предался мечтам о восхитительных прелестях, которые могли ожидать его в уютном спальном купе красавицы. И чем дальше, тем больше его прельщала мысль о ночном приключении.

Преподать урок этому заносчивому Смиту. Будет ли дочь достаточной компенсацией за нанесенное оскорбление? В поезде его возможности ограничены, но, может быть, по приезде в Лондон ему удастся склонить Гризомбра и Шлайфштайна к показательному ограблению? А ожерелье подарить потом Аделе? Бизнес есть бизнес, и идея кражи в Лондоне — вкупе с возможностью поквитаться со Смитом — возбуждала его уже не меньше, чем мысль о сладких забавах с роскошной красавицей.

Оставалось только дождаться полуночи. После обеда к нему в купе наведался Бенно.

— Хотите, чтобы я посчитался с англичанином?

— Не глупи. Все произошло на публике и из-за пустяка.

— Он оскорбил вас. Я видел, как вы расправлялись с люди за меньшие проступки.

— Если с ним что-то случится в поезде, все подумают на меня. Calma,[58] Бенно, у меня вовсе нет желания привлекать к себе внимание. А планы на англичанина есть.

— И на его дочку тоже? — ухмыльнулся Бенно.

Санционаре не ответил. Зачем посвящать такую мелочь, как Бенно, в свои тайные желания? Интриг и соперничества в криминальном мире Италии хватало с избытком. Малейшая щель в броне, и твои недоброжелатели мгновенно ею воспользуются — не успеешь и глазом моргнуть, как лишишься и силы, и влияния.

Миновала полночь. Санционаре выглянул за дверь — никого. Он выскользнул из купе и, покачиваясь вместе с поездом, направился по коридору к соседнему вагону. Было полутемно, но найти купе номер четыре не составило труда.

Она ждала его, как он и представлял, — в почти прозрачном пеньюаре, под которым не было почти ничего.

— Я так рада, что вы пришли, — с очаровательной хрипотцой в голосе прошептала она. «Добрый знак», — подумал Санционаре.

— Разве мог я отказать после такого приглашения? — Он положил руку на ее запястье.

— Отец был непростительно груб. А вы невероятно терпеливы. Если бы все держались с ним так же. Здесь, в Италии, бывали случаи, когда я всерьез опасалась за его безопасность. Пожалуйста, садитесь. — Она жестом указала на расстеленную постель.

— Моя дорогая Карлотта. — Слова давались ему с трудом. — Чем я могу вам помочь? — Его рука осторожно передвинулась выше. — Ваш отец обращается с вами возмутительно бесцеремонно. Я со своей собакой не позволяю себе такого тона.

Она слегка отодвинулась.

— У вас есть собачка, синьор Санционаре? Как мило. Я всегда хотела песика.

— Это образное выражение, моя дорогая. Я желал бы помочь вам.

Он опустился на кровать, все еще держа ее за руку.

— Мне не нужна помощь, синьор Санционаре. Я лишь хотела поблагодарить вас, приватно, за проявленное понимание.

Санционаре кивнул.

— Знаю, cara mia. Я знаю, как недостает такой женщине, как вы, общества настоящего мужчины. Как трудно ей рядом с больным отцом. Он — просто зверь.

Она отстранилась.

— О, нет, сэр. Это не так. Да, смерть моей матери стала для него тяжелым ударом, от которого он еще не оправился, но это пройдет.


Мориарти слушал этот разговор, прижав ухо к двери. Постояв так некоторое время, он улыбнулся, кивнул и двинулся в сторону вагона Санционаре, зная, что Карлотта удержит итальянца ровно столько, сколько требуется.

В коридоре не было ни души. Притихший, поезд катился сквозь ночь. Время от времени в темноте за окнами мелькал свет какого-нибудь домика или коттеджа, обитатели которого засиделись допоздна.

За обедом ему даже не пришлось особенно притворяться. Италия никогда не была его любимой страной, и здешняя кухня не доставляла большого удовольствия. Да, Рим с его фонтанами и узкими улочками в тени кипарисов — красивый город, но с Лондоном ему не сравниться. Единственным, что примиряло Профессора с тяготами и лишениями этого путешествия, было удовольствие от реализации плана в отношении Санционаре.

Вот и купе итальянца. В полутемном, наполненном стуком колес коридоре по-прежнему ни малейшего признака жизни. Он осторожно повернул ручку, толкнул дверь плечом и переступил порог.


— Увидев вас в первый раз в Риме, я сразу понял, что мы — родственные души, — распинался Санционаре.

— Это хорошо. — Карлотта успела отступить к дальнему краю постели. Санционаре приблизился к ней еще на полшага. Ладони его вспотели, грудь стеснилась, и воздух с трудом проходи через горло. — Приятно знать, что у тебя есть друг.

— Я могу быть не только другом, Карлотта. Я могу быть больше, чем другом.

— Пожалуйста, тише. — Она приложила пальчик к губам. — Мне бы не хотелось, чтобы отец обнаружил вас здесь. Вы же понимаете, что я не из тех, кто принимает мужчин по ночам.

— Поверьте, я прекрасно вас понимаю. — Придвинувшись к краю постели, Санционаре привстал, словно намереваясь прижать девушку к окну. — Вам нечего бояться. И нет причин чувствовать себя виноватой. Есть желания, которые сильнее нашей воли. Идите же ко мне, Карлотта. — Он раскрыл объятья.

Дальше отступать было некуда — за ее спиной оставалось только темное окно.

— Синьор Санционаре…

— Луиджи, bambina,[59] Луиджи. Со мной не надо кокетничать.

— Я не кокетничаю. — В ее голосе прорезалась отсутствовавшая прежде пронзительная нотка. — Мне кажется, вы ошибочно истолковали мои намерения. О… — Рот ее широко открылся, глаза округлились, словно она лишь теперь поняла цель его визита. — Так вы думали, что я пригласила вас, чтобы… — Голос снова сорвался.

— Ш-ш-ш… ш-ш-ш… Ваш отец услышит… cara.[60]

— Может быть, оно и к лучшему. Вы подумали…

— А что еще должен подумать, мужчина?

— Но вы же старый. — Карлотта скривилась, словно только что отведала скисшего молока. — Я думала, вы сделали это все просто по доброте, проникшись сочувствием к двум путешественникам из чужой страны. Папа был прав насчет итальянских мужчин — им всем нужно только одно. Они все ищут только удовольствия для себя. Им бы лишь… — У нее уже началась истерика, в глазах набухали слезы — этому представлению ее обучили Профессор и Сэл Ходжес.

Санционаре попытался успокоить девушку. Она назвала его стариком, и обидные слова угодили прямо в сердце. Она отказала ему. Ему, Луиджи Санционаре, из-за которого в темных переулках Вечного Города дрались женщины! И все же здравый смысл удержал его от мести. Скандал в поезде был бы трагедией. Огонь желания пылал в его чреслах.

Санционаре поднялся.

— Прошу прощения, синьорина. Я неправильно вас понял.

— Пожалуйста, уходите. — Девушка, похоже, овладела собой и, тяжело дыша, прислонилась к двери.

— Не могу.

— Дотронетесь до меня, и я позову на помощь. Уходите.

— Я не могу… Пожалуйста, Карлотта…

— Боже… Вы что же, изнасилуете меня?

Происходящее уже напоминало какую-то дешевую драму.

— Не могу! — Он едва не сорвался на крик. — Вы заслонили дверь.

— О! — Она отступила в сторону. По лицу ее катились слезы.

— Извините. Простите. Пожалуйста, простите. — Проклиная и себя, и ее, униженный и расстроенный, Санционаре выскользнул в коридор.

Карлотта села на постель. Слезы струились по ее щекам, плечи дрожали. Но не от страха — от смеха. Какая картина! Луиджи Санционаре, самый опасный человек в Италии, отступил — нет, сбежал! — из ее купе, потому что не смог совладать с ситуацией. Мориарти будет доволен — все прошло именно так, как он и говорил.


Пережитое унижение не только терзало гордость, но и фамильную честь. В других обстоятельствах, мрачно размышлял Санционаре, он взял бы эту стерву — как бы она там ни вопила. Весь его жизненный опыт, все принципы, определявшие его существование требовали наказания для этой полукровки — и ее папаши. Да, его отец был простым пекарем, но он до сих пор помнил, как когда-то, когда ему было семь лет, дочка мясника отвергла притязания его старшего брата. Вспыхнувшая тогда вражда тлела и теперь.

К унижению примешивалось и кое-что еще: ужас от брошенных Карлоттой слов — «но вы же старый». Многие женщины находили его неотразимым, и даже Адела — вот уж женщина, брильянт! — постоянно его ревновала. Неужели это начало конца? Неужели его, Луиджи Санционаре, чары и жизненная сила начинают слабеть, чахнуть, как старое дерево, и умирать?

Он лежал в темном купе, терзаемый унижением, болью и отчаянием. Метался, ворочался, слушал стук колес, даже считал рельсовые стыки, по которым они проезжали, и паровозные гудки. В Милане поезд остановился, и Санционаре подумал, что уж теперь-то уснет, но вагоны стали куда-то перегонять, дергать, отцеплять и прицеплять к другому, парижскому, составу, и надеждам на покой и отдых не суждено было сбыться.

Невыспавшийся, растрепанный, с красными глазами, он с первым светом нового дня вызвал Бенно и приказал принести завтрак в купе. Встречаться с Карлоттой и ее отцом до конца путешествия не было ни малейшего желания.


На вилле в Остии служанка Аделы подала госпоже — в постель — поздний завтрак. Вместе с утренними газетами на подносе лежало одно письмо.

Любовница самого опасного человека в Италии приподнялась на локте — в отсутствие Луиджи ее ждал день безделья и неги. Потягивая кофе, она внимательно посмотрела на письмо, словно стараясь определить что-то по почерку, потом взяла серебряный ножичек для разрезания бумаги и вскрыла конверт.

А через несколько секунд по дому разнеслись крики, сдобренные сочными и образными выражениями, имеющими хождение в городских трущобах, но небогатых пригородах. Крики адресовались: Джузеппе — немедленно подняться наверх, горничной — собрать вещи в дорогу, лошадям — быть поданными к подъезду. Через час ни у кого, кто оказался в пределах досягаемости человеческого голоса, не осталось и малейших сомнений в том, что Адела Асконта отправляется в Лондон.


В доме на Альберт-сквер Карлотту и Профессора, вернувшихся из путешествия в прекрасном расположении духа, встречал Спир.

— Успешно? — поинтересовался он, оставшись наедине с боссом.

— Великолепно! Мне нужно увидеть Сэл. И как можно скорее. Пусть поднимется, как только осчастливит нас своим присутствием. Нашей итальянской Тигрице впору выступать в театре. Наш итальянский друг уже связан и ощипан, как рождественский гусь, хотя сам об этом еще не догадывается.

— Здесь тоже хорошие новости, — ухмыльнулся Спир.

— Да?

— Кроу.

Профессор вскинул голову, моментально позабыв обо всем на свете.

— Начальство отправило его в отпуск, — с важным видом пояснил Спир.

— Вот как. — По лицу Мориарти растеклась довольная улыбка. — Значит, мы все-таки до него добрались. Они такие осторожные, эти полицейские. Ты заметил, как редко скандалы в их среде становятся достоянием публики? Отпуск… Держу пари, в Скотланд-Ярде его стул уже греет другой. — Он по-хозяйски уверенно уселся за стол. — Что ж, новость и впрямь хорошая. Наконец-то мы прижали это проныру. Что еще?

— Сычи ведут наблюдение за железнодорожным вокзалом, ждут леди. О ее приезде сообщат почти сразу же по прибытии.

— Хорошо. Как только она приедет в Лондон, сразу же беремся за дело — времени терять нельзя. Держи наготове Гарри Алена. Он свою роль знает?

— Обучен всему, как вы и распорядились. Я бы сказал, парень может играть в пьесах мистера Ибсена.

— Записка?

— Доставлена и ждет итальянки.

— За «Ланхемом» наблюдают?

— Днем иночью.

— Хорошо. А теперь, Спир, раз все готово, можешь рассказать, что еще здесь произошло, пока я был в Риме. Как поживают мои злодеи, сколько сейфов вскрыли, сколько карманов обчистили.

Позднее, выслушав подробный отчет Спира о состоянии дел в криминальной империи, Мориарти взял свой дневник, открыл страницы, отведенные для Энгуса Маккреди Кроу и, по заведенному обычаю, перечеркнул заметки по диагонали, подведя, таким образом, итог, и закрыв счет. Некоторое время он еще перелистывал, держа наготове ручку, страницы, посвященные Луиджи Санционаре, но последнюю черту так и не провел, отложив это удовольствие на ближайшее будущее.


Мистер Шерлок Холмс послал за инспектором Кроу через неделю.

— Ну как, мой дорогой Кроу, уже оправились? — поинтересовался он, довольно потирая руки.

— Все еще чувствую себя полным простофилей, — вздохнул Кроу. — Этот мерзавец Мориарти выставил меня таким идиотом, что хорошему настроению просто взяться не с чего.

— Ваши домашние дела, похоже, пошли на поправку.

— А вы откуда знаете? — встревожился Кроу.

— Простое наблюдение. У вас новая булавка и вид человека, о котором неплохо заботятся. Держу пари, вы все же топнули ногой.

— Да, топнул.

— Хорошо, хорошо, — рассеянно отозвался Холмс, набивая табаком трубку. — Надеюсь, вы не станете указывать мне на зловредное влияние никотина, — добавил он с улыбкой.

— Вовсе нет. Признаться, я высоко ценю благотворные достоинства табака. — Достав из кармана трубку, инспектор последовал примеру великого детектива.

— Отлично. — Холмс затянулся и с довольным видом выдохнул струйку дыма. — В мире нет друга лучше Уотсона, но он имеет привычку постоянно напоминать мне о моих же слабостях. Впрочем, должен сказать, он правильно делает, что не дает мне забыть о них.

— Хотел бы я познакомиться с доктором Уотсоном, — закинул удочку Кроу.

— Нет, нет. — Холмс решительно покачал головой. — Этому не бывать. Есть вещи, допустить которые я не желаю. Пусть остается в неведении относительно и наших нечастых встреч и в особенности, наших совместных предприятий. Уотсон не должен знать, что Мориарти жив.

— Кстати, где он сейчас?

— Если бы я знал. — Некоторое время Холмс сидел неподвижно, погрузившись в раздумье, потом встрепенулся. — А, так вы имели в виду Уотсона?

— Да.

— А я уж подумал, что Мориарти. — Великий сыщик вздохнул. — Уотсона я снова отправил в Корнуэлл. Мне и самому придется в ближайшее время вернуться туда — иначе упреков не оберешься. Я, кажется, уже упоминал, что доктор Мур Эгер прописал мне отдых.

— Так почему же вы не едете?

— Выговорил себе немного времени, сославшись на то, что заказал несколько книг и должен немного поработать в Британском музее. Предлог вполне безобидный, но Уотсон знает, что я интересуюсь валлийским языком и намерен в свое время опубликовать статью по сему предмету. Так что мне удастся отвлечь его на какое-то время. А теперь, Кроу… Вы готовы совершить небольшое путешествие?

— Путешествие? Но куда?

— В Париж, куда же еще, мой дорогой друг? Мы знаем, что Мориарти взялся за старое. Также мы с вами знаем, что он причастен к тому корнхиллскому делу и убийству Тома Болтона. Нам известно, что он взял на прицел и вас, Кроу. Взял и почти свалил. И при всем этом единственный имеющийся в нашем распоряжении точно установленный факт — это встреча Гризомбра с Морнингдейлом.

— Верно.

— Вы согласны со мной, что Морнингдейл и Мориарти — одно и то же лицо?

— Я в этом убежден.

— У нас есть описание Морнингдейла, однако ж никто не удосужился навести справки об этом человеке. Находясь в Париже, он не мог все время оставаться в отеле «Крильон». Кто-то должен был его видеть и даже разговаривать — этих людей, Кроу, необходимо найти.

Простая, но неопровержимая логика рассуждений Холмса в очередной раз поразила воображение инспектора. Конечно, детектив прав — на данном этапе какие-то ключи можно обнаружить только в Париже.


Отель «Ланхем» на Ланхем-плейс — здесь также находиться знаменитая церковь Всех святых Нэша — представлял собой величественное строение в готическом стиле, занимавшее площадь в добрый акр. В его шестистах с лишним комнатах могли разместиться две тысячи гостей. Облюбовали отель главным образом странствующие американцы, хотя обслуживались и прочие иностранцы самого разного положения, так что прибывший сюда Санционаре вовсе не испытал каких-либо неудобств.

Если что-то его и встревожило, так это отсутствие встречающих на вокзале. Уж не случилось ли чего с коллегами? В конце концов, о своем приезде он уведомил их заранее, телеграфом.

Опасения, впрочем, рассеялись, когда итальянский гость, расписавшись в регистрационной книге, получил записку на фирменном бланке отеля, в которой Гризомбр от лица своего и Шлайфштайна просил Санционаре устраиваться в номере, отдыхать после утомительного путешествия и ни о чем больше не беспокоиться. Они, писал Гризомбру, что его навестят в самое ближайшее время, как только все организуют.

Вот только будет ли у него время навести справки о местожительстве мистера Джошуа Смита и его дочери? Оскорбительное поведение отца и дочери возмутило и до глубины души оскорбило Санционаре, и мрачные мысли преследовали его до самого конца путешествия. Тем не менее он проявил осторожность и больше на глаза не попадался. В Париже Санционаре намеренно задержался на ночь, чтобы только не ехать с ними к побережью и не пересекать на одном пароходе Пролив.

Разместившись в роскошном, заказанном заранее номере, он решил оставить Смитов в покое, по крайней мере до тех пор, пока не заручится поддержкой и помощью друзей, Гризомбра и Шлайфштайна.

Отослав служащего, вежливо осведомившегося, не нужно ли разобрать вещи гостя, Санционаре в первую очередь привел себя в порядок. Не хватало только, чтобы кто-то чужой рылся в его чемоданах, одежде и белье. В Риме со всем этим прекрасно справлялись Бенно и Джузеппе, а иногда даже Адела. Здесь же он решил справиться со всем сам.


Удалившись в спальню, Санционаре открыл чемодан и принялся вынимать рубашки, воротнички и белье. Аккуратно сложив рубашки в пустой ящик комода, он вернулся за брюками, пошитыми на заказ перед отъездом, когда вдруг нащупал под одеждой что-то твердое и незнакомое. Сунув руку поглубже, итальянец дотронулся до какого-то странного предмета. Нахмурившись, он вытащил находку.

Это был небольшой сверток из тонкой оберточной бумаги. Санционаре развернул бумагу и инстинктивно отбросил предмет, которым оказалось уже знакомое ему ожерелье — три нити рубинов и изумрудов, соединенных серебряными цепочками, и великолепная подвеска в виде крупного ярко-красного камня. Украшение Карлотты! То самое, которым он так восторгался и о котором столько думал в ту первую, драматическую ночь путешествия.

Взгляд его случайно нашел зеркало, и увиденное в нем поразило Санционаре. Он с трудом узнал себя в полноватом, далеко не молодом мужчине с бледным от шока лицом, сжимающим дрожащими пальцами искусное ожерелье.

Он перевел взгляд от отражения в зеркале на украшение. Что это? Сон? Едва ли. Камни в его руках выглядели вполне настоящими. Он хорошо рассмотрел их за обедом в вагоне-ресторане и много раз имел дело с драгоценностями в прошлом, чтобы ошибиться. Но как? Откуда? Почему? Ключи от багажа все время оставались при нем. Бенно? Похоже, что да. Должно быть, этот негодяй, вопреки всем его инструкциям, каким-то образом украл ожерелье еще до прибытия в Париж. Раздобыть запасные ключи от чемодана труда не составляло, и возможность спрятать украденное в чемодан у него тоже была. Заговор? Или просто глупость, продиктованная желанием отомстить от имени хозяина его обидчикам? Спросить было не у кого — Бенно уже возвращался в Рим.

Озадаченный, Санционаре тяжело опустился на кровать, все еще сжимая ожерелье. Хранить у себя такую вещь крайне опасно, но не выбрасывать же ее!

Он постарался рассуждать логически. Скорее всего до Парижа Смиты исчезновение ожерелья не заметили, иначе его, несомненно, задержали бы во Франции и не позволили уехать в Англию. Если же они обнаружили бы отсутствие драгоценности потом, его допросили бы по прибытии в порт или уже в Лондоне.

Упоминал ли он в разговоре со Смитами, в каком отеле намерен остановиться? Вроде бы нет. Двадцать четыре часа. Может быть, чуть больше. Если Гризомбр и Шлайфштайн не появятся за это время в отеле, он уедет — с ожерельем. Тогда от этого дурацкого путешествия будет хоть какая-то польза. Да, рисковать, оставаясь в отеле сверх двадцати четырех часов, он не станет.

Руки все еще дрожали. Разложив кое-как вещи, Санционаре огляделся, пытаясь найти для ожерелья надежный тайник. В чемодане у него лежали всевозможные дорожные аксессуары, в том числе пять стеклянных флаконов и пузырьков с серебряными колпачками. В самом большом флаконе содержался одеколон. В данный момент флакон был наполовину пуст. Недолго думая, Санционаре отвернул крышку и осторожно опустил ожерелье в ароматную жидкость.


Сычи держали под наблюдением оба железнодорожных вокзала, Чаринг-Кросс и Виктория; бригада мальчишек, расположившись между ними с небольшими интервалами, поддерживала связь с домом на Альберт-сквер. Все были тщательно проинструктированы, многие, как обычно, несли службу под видом бродяг, нищих, носильщиков и курьеров.

Целью для дюжины пар глаз был так же отель «Ланхем». Неподалеку от него расположился Харкнесс с личным экипажем Профессора, а вот громиле Терреманту досталась новая роль, возницы — его кэб постоянно курсировал между двумя вокзалами и отелем, но, что удивительно, перевозил пассажиров бесплатно.

Как и предсказывал Мориарти, Адела Асконта прибыла — с небольшой свитой в лице служанки и смуглолицего Джузеппе — примерно через двадцать четыре часа после появления Санционаре.

Уставшая и раздраженная, она накричала на носильщиков, загрузивших багаж в кэб Терреманта, который услужливо помог ей и служанке занять места внутри. Джузеппе было приказано последовать за ними на втором кэбе.

Цепь мальчишек-бегунков, расположившихся у перекрестков и подъездов по всему маршруту, пришла в движение, так что уже через несколько минут последний запыхавшийся гонец постучал в дверь дома номер пять на Альберт-сквер.

Мориарти — на этот раз в обличье своего ученого брата — ждал новостей с раннего утра; что же касается Карлотты, то ее Сэл Ходжес растолкала часа за три до обычного подъема. В холле уже прохаживался Гарри Аллен в накинутом поверх делового костюма дождевике «честерфилд» и с цилиндром в руках. Харкнесс доставил экипаж к входу, и пара, Гарри Аллен и Карлотта, отправилась в отель «Ланхем», выслушав прежде повторные наставления Мориарти. Сам Профессор должен был выехать позже, тоже с Харкнессом, чтобы прибыть к финальному акту драмы в точно рассчитанное время.

Предварительного заказа Адела Асконта не сделала, но свободных номеров хватало, так что ее приняли весьма любезно и без лишних проволочек разместили в апартаментах на втором этаже, рядом с комнатами для служанки и Джузеппе, тоже записанного в качестве слуги.

Все необходимые формальности Адела выполнила спокойно, усилием воли обуздывая природную горячность, и лишь перед тем, как последовать за носильщиками по лестнице, обратилась к портье с вопросом:

— Полагаю, у вас остановился один мой соотечественник, синьор Луиджи Санционаре. Вы не могли бы?..

Ей тут же сообщили, что синьор Санционаре зарегистрировался днем ранее в номере 227, на том же этаже, что и она.

В своей комнате гостья из Италии задержалась ровно настолько, чтобы сбросить дорожный плащ цвета бордо, после чего решительно и с явно недобрыми намерениями промаршировала к номеру 227.

Санционаре уже решил, что если Гризомбр и Шлайфштайн не появятся лично или не подадут весточку к десяти часам, то он съедет из отеля, сядет на первый попавшийся поезд и вернется в Рим. Такой вариант представлялся ему вполне разумным. За завтраком у себя в комнате он внимательно просмотрел «Таймс», ожидая обнаружить сообщение о пропаже ожерелья Карлотты Смит. Ничего. Тем не менее ощущение беспокойства осталось, как будто предопределенное судьбой несчастье уже катилось к нему с неудержимой мощью горной лавины.

Покончив с кофе без четверти десять, Санционаре окончательно решил не задерживаться более в Англии. Без пяти десять в дверь постучали. Француз или немец?

В коридоре, отбивая ножкой нетерпеливую дробь и агрессивно сжимая и разжимая кулачки, стояла Адела Асконта. Долго сдерживаемый гнев явно подходил к точке кипения, о чем свидетельствовали багровеющие щеки.

— Где она? — Оттолкнув плечом опешившего любовника, Адела ворвалась в комнату. — Где она? Я убью эту дрянь. И тебя тоже.

— Адела! Ты в Лондоне? Но как?.. Что случилось?.. — пролепетал Санционаре.

— Ты в Лондоне, ты в Лондоне, — передразнила его Адела. — Конечно, в Лондоне. — Она переключилась на итальянский, и слова полетели, как пули. — А где ты хотел, чтоб я была? Сидела тихонько в Остии, пока ты мне изменяешь?

— Изменяю? Тебе, сага? Никогда… я никогда не изменял тебе… даже в мыслях. Ни разу.

— Где шлюха?

— Здесь нет никаких шлюх. Кто…

— Та женщина. Карлотта.

Только теперь до Санционаре дошло, что у него большие неприятности.

— Карлотта, — глухим эхом повторил он.

— Да, Карлотта! — заорала Адела. — Я знаю, Луиджи! Знаю о вас с Карлоттой!

— Что ты знаешь? Тут нечего знать.

Мысли носились в поисках возможного объяснения. Кто его предал? Бенно? Что он ей наплел? Или это Карлотта, обнаружив пропажу ожерелья, связалась с римской полицией? Ошеломленный, Санционаре даже не понял, что последний вариант невозможен.

— Нечего знать? Хочешь сказать, что ты не отправился в Лондон с Карлоттой Смит?

— Конечно, нет.

— Она была в том же поезде.

— Да, в поезде была какая-то Карлотта Смит. Путешествовала со своим отцом. В первый вечер мы вместе обедали. С тех пор я их больше не видел.

— Ее с тобой нет?

— Разумеется, нет. У меня есть ты, зачем мне какая-то Карлотта? За кого ты меня принимаешь?

— За кого? За мужчину. Так ты говоришь правду?

— Клянусь могилой матери.

— Я тебе не верю. И твоей матери тоже.

— Успокойся, Адела. Что вообще происходит? Почему ты приехала сюда за мной?

Она стояла, опустив голову, поникшая, и алые пятна на ее щеках наливались свежим цветом.

— Письмо… — В ее голосе уже не было недавней уверенности, и прозвучал он тише, едва слышно.

— Письмо? Какое еще письмо?

— Вот… — Адела протянула письмо, которое уже держала наготове в рукаве.

Санционаре пробежал глазами по строчкам, взглянул на дату, и в его затуманенном мозгу зашевелились новые страшные подозрения. Письмо было написано по меньшей мере утром в день отъезда. Значит, подписавшийся «доброжелателем» уже тогда знал, что Смиты будут в поезде. Карлотта играла с ним, теперь сомнений не оставалось. И это ожерелье, странным образом оказавшееся вдруг в его чемодане. Западня? Ничего другого и быть не может. Но кто и зачем ее устроил? Ответа не было.

— Адела. — Санционаре постарался не выдать тревоги и говорить спокойно. — Я не могу сейчас все объяснить, но нас провели. Нас обоих. Зачем, я пока не знаю, но нам нужно убираться отсюда как можно скорее. — Ну ничего, он им еще покажет, что Луиджи Санционаре не так прост. Он не только ускользнет от них, но еще и ожерелье прихватит.

Доставая на ходу ключи, Санционаре метнулся в спальню, открыл чемодан и выхватил флакон.

Вылив в раковину одеколон, которым пользовался всего лишь пару часов назад, во время утренних процедур, он ополоснул ожерелье холодной водой, вытер попавшим под руку полотенцем и уже направлялся в гостиную, чтобы порадовать Аделу великолепным трофеем, когда дверь вдруг распахнулась.

— Вот этот человек, инспектор, — воскликнула Карлотта, указывая на него пальцем. За спиной у нее маячил молодой человек серьезного вида в плаще и с «котелком» на голове.

— Это он! Он пытался меня изнасиловать и он украл мое ожерелье! — визжала Карлотта. — Посмотрите, оно еще у него.

Серьезный молодой человек деликатно закрыл за собой дверь и направился к Санционаре.

— Спокойно, сэр, не нужно лишних движений. Передайте мне это ожерелье.

— Луиджи, кто эти люди? — Лицо Аделы, бывшее только что пунцово-красным, сделалось вдруг белым как мел. — Что они здесь делают?

— Инспектор Аллен, мэм. Вы говорите по-английски?

— Да, говорю.

— Хорошо. Эта леди — мисс Карлотта Смит.

— Sanguisuga![61] — прошипела Адела.

— Я представляю детективный отдел столичной полиции, — продолжал Аллен.

— Vecchia strega,[62] — огрызнулась Карлотта.

— Я могу объяснить, — запинаясь, произнес Санционаре, неуклюже делая вид, что никакого ожерелья у него и нет. — Это недоразумение.

— Мисс Смит утверждает, сэр…

— Он вломился в мое купе и попытался меня изнасиловать, — перебила «детектива» Карлотта. — Позднее я обнаружила пропажу рубинового ожерелья с изумрудами. Того самого, что сейчас у него в руке.

Адела шумно, как хищник перед прыжком, выдохнула, и в тот же миг Санционаре разжал пальцы и вскинул руки, защищая лицо от свирепых когтей. Украшение упало на мягкий ковер.

— Monstro Informe![63] — завопила, бросаясь на него, Адела.

— Это еще что такое! — Инспектор попытался разнять сцепившуюся парочку. — Луиджи Санционаре, я арестую вас за кражу ожерелья и должен предупредить, что все сказанное вами может быть записано и использовано в качестве улики.

— Scandalo![64] — всхлипнул Санционаре, понимая, что ловушка захлопнулась.

Адела, шмыгнув носом, выдавила из себя пару неприличных проклятий.

Внезапно все стихло. Адела замерла, повернув голову к двери. Аллен отпустил руку Санционаре.

Итальянец поднял голову. В дверном проеме застыл высокий, сухощавый мужчина с изнуренным лицом профессора Джеймса Мориарти.

— Луиджи. Как я рад снова вас видеть! — Его голова медленно качнулась из стороны в сторону.

Карлотта фыркнула, сдерживая смех.

— Помолчите, мисс, — одернул ее Профессор. — Я не вижу здесь ничего смешного.

— Что?.. — Санционаре вдруг почувствовал, что ноги у него как будто превращаются в вареные спагетти. В голове зашумело. Комната завертелась, потом остановилась. Он моргнул, но не смог отвести глаз от Мориарти, появление которого сулило неминуемый конец. В пелене, застилавшей рассудок, постепенно проступали истинные очертания происходящего. — Мориарти…

— Собственной персоной, — мрачно подтвердил Профессор.

— Так это все ваше…

— А вы становитесь проницательнее к старости.

— Но… мне говорили, что с вами покончено. После сандринхемского дела…

— И вы оказались настолько глупы, что поверили.

Итальянец огляделся. Нет, комната осталась прежней, значит, ему ничего не привиделось.

— Но зачем? К чему это?

— Неужто вы настолько отуплены тщеславием, что не понимаете? — Мориарти шагнул к нему. — Чтобы проучить вас, Луиджи. Преподать наглядный урок. Показать в наиболее доходчивой форме, что я был и остаюсь хозяином криминальной Европы. Что я могу в любой момент щелкнуть пальцами, и вас не станет. — Голос его звучал негромко, как шум ветра в кронах деревьев.

Санционаре поежился.

— Получается…

— Да. Я, как говорится, разбил вас на голову. Будь это все на самом деле, а не спланированным мною розыгрышем, вас везли бы сейчас в тюрьму.

— Розыгрыш? — хрипло повторил итальянец, и его глаза наполнились страхом.

По губам Мориарти скользнула тень улыбки.

— Вы ведь занимаетесь драгоценными камнями, да? — знакомым голосом произнес он. — Я бы сказал, камешками. Сомневаюсь, что вы способны отличить стекляшку от граната.

— Вы были Смитом. — Голос итальянца прозвучал сухо и бесцветно, словно говорил не живой, еще недавно уверенный в себе мужчина, а мертвец.

— Конечно, я был Смитом. — Профессор повернулся к Аделе. — Синьорина Асконта, вы должны простить Луиджи. В партии против Карлотты у него не было шансов. Думаю, она свела бы с праведной дороги и самого святого Петра.

Адела хмыкнула.

— А инспектор? Он?.. — промямлил Санционаре.

— Мой человек. Посмотрите хорошенько, вы же все — мои люди. Я лишь хочу доказать, Луиджи, что всегда, независимо от времени и места, могу делать с вами все, что только захочу. Могу согнуть, сломать, лишить вас всякого влияния. Я уже доказал это Шлайфштайну и Гризомбру. Они поняли свои ошибки и теперь на моей стороне. Вам нужно сказать лишь слово…

Санционаре выругался.

— Я намерен, реформировать наш старый альянс, — повысил голос Мориарти. — Со мной во главе мы в состоянии контролировать весь уголовный мир Европы. Но выбор за вами. Можете оставить за собой Италию. Но в одиночку, как мне кажется, долго вам не протянуть.

Позже, когда Аделу немного успокоили, а Санционаре дали бренди, итальянец спросил:

— Но что было бы, если бы я не согласился? Если бы попытался бежать?

— Вряд ли, — улыбнулся Профессор. — Мое появление так ошеломляет, что люди даже утрачивают ощущение реальности. Но, если бы случилось так, как вы предположили, мне пришлось бы прибегнуть к сильным мерам воздействия. Подойдите к окну.

Все послушно подошли к окну с видом на Ланхем-плейс. Мориарти указал на Терреманта, восседавшего на месте возницы.

— Он позаботился бы о том, чтобы вы не ушли слишком далеко. Если бы я счел это необходимым, вас бы убили.

Несколько часов спустя, уже после того как Санционаре отвезли в Бермондси, где он смог присоединиться к старым партнерам по криминальному бизнесу, Мориарти, уединившись в кабинете, повторил уже привычный ритуал с записной книжечкой, закрыв еще один счет. Оставались двое. Зегорбе и Холмс. Трое остальных должны послужить уроком для испанца. На этот раз тактика будет простой — прямое и недвусмысленное обращение, и если не получится, то тогда сам Зегорбе послужит уроком для тех троих.

Мориарти позвал Спира и продиктовал короткую телеграмму в Мадрид.

СРОЧНО НУЖНО ПОГОВОРИТЬ В ЛОНДОНЕ. ПОЖАЛУЙСТА, СООБЩИТЕ ВРЕМЯ И МЕСТО ПРИБЫТИЯ.

Телеграмму подписали Гризомбр, Шлайфштайн и Санционаре. Обратный адрес был такой: до востребования, почтовое отделение Чаринг-Кросс, Лондон.

Глава 8 УРОК ИСПАНСКОГО

Лондон, Анси и Париж:

вторник, 20 апреля — понедельник, 3 мая 1897


Должно признать, Париж — необыкновенно привлекательный город, — заметил Шерлок Холмс по пути от вокзала Гар-дю-Нор в отель.

День выдался ясный и солнечный.

— Я всегда так думал, — согласился инспектор Кроу.

— Проблема в том, — продолжал Холмс, — что обилие красоты вкупе с устоявшейся репутацией Парижа как города наслаждений и развлечений создает благодатную почву для праздности. А праздность, о чем я могу судить на основании собственного опыта, открывает дорогу дьяволу. Посмотрите туда. — Он указал на одну из многочисленных боковых улочек. — Всего лишь в четырех минутах ходьбы от этого угла проживал отравитель Лаше. Мало кто знает, что я тоже приложил руку к его поимке. Лаше добавлял в рагу одну очень ядовитую японскую рыбку…

Кроу попытался перевести разговор на более близкую и насущную тему.

— Вы действительно верите, что нам удастся найти здесь ключ к разгадке тайны нынешнего местопребывания Мориарти?

— Вне всяких сомнений, — рассеянно ответил Холмс, словно Мориарти в данный момент интересовал его в самую последнюю очередь. — Пансион, который мы только проехали. — Он снова повернулся и указал на скромное угловое здание. — Хорошо помню это место. Здесь, после бегства из Италии и по пути в Англию останавливался на некоторое время Риколетти. Тот самый, кривоногий. По-моему, первой все же приехала его супруга, гнуснейшее, надо сказать, создание. Но то было давно, еще во времена моей юности.

По настоянию Холмса они сняли номер в роскошном отеле «Крильон».

— Мы собираемся поговорить со служащими отеля, а сделать это легче всего под видом постояльцев, — объяснил он свое решение Кроу, не без оснований опасавшемуся, что такая экстравагантность ему не по карману.

Однако стоило им устроиться в великолепных, поистине королевских апартаментах, как и настроение инспектора заметно улучшилось. Ему нравилось здесь все, и единственной тучкой на безоблачном горизонте была мысль о Сильвии, оставшейся в одиночестве у себя на Кинг-стрит. Во время его последней отлучки предоставленная самой себе женщина пленилась безумной идеей подняться на несколько ступенек социальной лестницы. Теперь оставалось только молиться, чтобы преподанные с тех пор уроки пошли на пользу и отбили тягу к опасным экспериментам. Перспектива еще одной схватки с Сильвией изрядно страшила Кроу.

Неспешно приняв ванну и переодевшись, инспектор вышел в гостиную и с некоторым удивлением обнаружил, что Холмс уже занялся их общим делом. У зеркала на туалетном столике лежала короткая записка следующего содержания:

Я уже освежил память здешнего персонала и отправляюсь обедать. Как только приведете себя в порядок и будете готовы явить себя порочному городу, присоединяйтесь.

Торопливо спустившись, инспектор обнаружил Холмса среди элегантно одетых посетителей большого ресторана.

— А, Кроу… — Он сделал широкий жест. — Садитесь же и отведайте этой восхитительной утки. Заявляю со всей ответственностью, лучшей я еще не пробовал.

За едой инспектор снова попытался вывести разговор на интересующую их обоих тему, но Холмс упорно отказывался даже упоминать имя Морнингдейла, зато со знанием дела распространялся о Париже и, в особенности о французской кухне и здешних винах.

И лишь за кофе он наконец вспомнил о цели их визита.

— Нашего друга Морнингдейла здесь помнят. Очевидно, потому что раздавал хорошие чаевые. Для меня совершенно ясно, что он приезжал сюда единственно с целью встретиться с Гризомбром, крупнейшей фигурой криминального мира Франции.

— Мы так и предполагали, — напомнил Кроу, несколько разочарованный этой констатацией очевидного.

— Да, предполагали, но разговор с портье и некоторыми служащими окончательно убедил меня в том, что Морнингдейл и есть Мориарти. Во-первых, Морнингдейл утверждал, что приехал из Бостона, штат Массачусетс. Но, судя по кое-каким деталям, у него был акцент человека, жившего довольно долгое время в Калифорнии. Как вы, наверное, знаете, я считаю себя в некоторой степени экспертом по американским диалектам и пару лет назад даже опубликовал небольшую монографию на тему различий в речевой артикуляции людей, родившихся и выросших в разных штатах.

— Вы сделали свой вывод, основываясь лишь на этом обстоятельстве?

— О, нет. Есть и другие причины, утомлять которыми я вас сейчас не стану. Но, Кроу, нам нужно заняться делом. Похоже, Морнингдейл со своим секретарем частенько развлекались в районе Монмартра. У этого места довольно сомнительная репутация, но нам все же придется туда заглянуть.

Вот так и получилось, что первый вечер Кроу и Холмс провели, прочесывая бары и кафе Монмартра. Однако их усилия не принесли никакого результата. Как ни старался Холмс, как ни варьировал свои вопросы, на них повсюду отвечали одинаково — люди только пожимали плечами и качали головой.

Лишь на третий день им посчастливилось наконец наткнуться на человека, смутно припомнившего богатого американца и его секретаря-англичанина. Холмс на глазах мрачнел, погружаясь в депрессию, а бодрое настроение, в котором он прибыл во французскую столицу, все заметнее отступало перед нервной раздражительностью.

Они уже почти отчаялись, когда на третий вечер, обойдя с дюжину увеселительных заведений сомнительного свойства, Холмс предложил заглянуть в «Мулен Руж».

— Меня вовсе не прельщает возможность наблюдать языческую оргию, в которой женщины столь откровенно демонстрируют себя публике, — с кислым видом заявил он. — Но, боюсь, нам придется пойти на эту жертву во благо криминальной науки.

В «Мулен Руж» они встретили официанта, который вспомнил, что вроде бы видел описанного Холмсом американца и его спутника, но не вполне в этом уверен.

— Хорошие чаевые наверняка освежат его память и развяжут язык, — сказал Холмс. — Но опускаться до такого средства, как взятка, я позволяю себе лишь в самом крайнем случае.

Около часа ночи, когда детективы, покинув кабаре, стояли на Плас-Бланш в ожидании кэба, к ним подошла одна из девушек, искавших заработка на ночных улочках.

Кроу уже собрался было прогнать ее, как делал много раз во время их предыдущих ночных вылазок, но его остановил Холмс.

— Вы можете помочь нам, дорогая леди, — с нехарактерной для него любезностью сказал он. — Мы пытаемся отыскать следы нашего потерявшегося американского друга. Нам точно известно, что в начале года он провел немало веселых вечеров в здешних заведениях. Может быть, вы видели его. А если не вы, то ваши подруги.

— Мсье, здесь бывает немало американцев, — ответила девушка. — У меня нет времени обсуждать их на улице. Я здесь, чтобы зарабатывать деньги.

— Не беспокойтесь, вы ничего не потеряете, — уверил ее Холмс, доставая из кармана несколько серебряных монет. — Позвольте описать его вам.

Девушка жадно схватила деньги, внимательно выслушала детектива, подробно описавшего ей плотного, краснощекого Морнингдейла и кивнула.

— Salaud.[65] Помню такого. Столкнул меня в канаву. Чуть руку не сломал.

— Расскажите мне об этом. — Холмс буквально вцепился в нее взглядом, который, как успел заметить Кроу, не отличался в этот вечер обычной ясностью.

— Странный он какой-то, ваш друг. А еще умеет говорить по-нашему, ну, понимаете, на арго.

— Понимаю.

Девушка кивком указала в сторону «Мулен Руж».

— Был там, толковал с Сюзанной Цыганкой. Мне знакомая официантка рассказывала. Мол, поговорили они, а потом она ушла с его приятелем.

— Кто? Сюзанна?

— Ну да.

— А где бы нам ее найти?

Девушка невесело рассмеялась.

— А где угодно. — Она развела руками. — У Сюзанны правила свои. Я ее уже недели две, а то и все три не видала.

— Завтра с утра первым делом отправляемся на поиски Сюзанны Цыганки, — объявил Холмс, когда они вернулись наконец в «Крильон». — След есть, и еще теплый. Она разговаривала с ним, и мне представляется, что эта женщина из тех, чей язычок тем бойчее, чем громче звон монет. Как вы теперь сами видите, пришло время обратиться к последнему средству.

Но на следующее утро Кроу с тревогой обнаружил Холмса в далеко не лучшем состоянии духа. Великий детектив долго не вставал, а когда появился, выглядел не лучшим образом — по лицу обильно стекал пот, тело то и дело сотрясала дрожь.

— Боюсь, мне придется возвратиться в Лондон, — пробормотал он. — Случилось то, чего я опасался. Вот почему доктор Мур Эгер и советовал отдохнуть в спокойной обстановке. Хуже всего то, что получить лекарство я могу только в одном месте, в Лондоне. Вам, Кроу, придется продолжать без меня. Найдите Сюзанну и поговорите с ней. Время у вас есть, в Скотланд-Ярд возвращаться рано. А я следующим поездом уезжаю в Кале.

Проводив Холмса на поезд, инспектор с тяжелым сердцем вернулся в отель.


За те месяцы, что прошли после приобретения Бермондси новым владельцем, там произошли заметные улучшения. Первым гостем нового убежища стал Шлайфштайн, за ним последовали другие — главным образом, взломщики и воры-домушники, выдававшие себя за строителей, маляров и штукатуров. Увеличение численности жильцов повышало безопасность всего участка.

Отдельные — и весьма приятные — апартаменты были оборудованы также для Мориарти и главных членов его преторианской гвардии, а еще для временных жильцов. И это не говоря уже о кладовых для хранения продуктов и инвентаря. По сути дела, Мориарти создавал надежную запасную базу вроде той, что существовала когда-то на переоборудованном складе в районе доков около Лаймхауза.

Бриджет Спир, которая была уже почти на сносях, перебралась, вместе с акушеркой, которой предстояло заботиться о том, чтобы все прошло хорошо, в один из домов Сэл Ходжес. Сама Сэл, говорившая о себе, что она «похожа на галеон, идущий под семи парусами», готовилась к тому, чтобы занять потом, когда подойдет срок, комнату Бриджет и воспользоваться услугами той же акушерки.

Марта Пирсон, проявившая себя в доме на Альберт-сквер с самой лучшей стороны, теперь исполняла обязанности Бриджет Спир — в помощь ей Берт привел шуструю девчушку, — тогда как ее сестра, Полли, подружка Гарри Аллена, была по приказу Профессора и после тщательного инструктажа назначена экономкой и кухаркой в Бермондси. Там же обосновался и Аллен.

Карлотта, удаленная из ближнего круга профессора после прибытия Санционаре, получила доходное место во втором заведении Сэл Ходжес, где стала аббатисой.

В последнюю неделю апреля пришел из далекой Испании ответ от Зегорбе. Он сообщал, что приедет в Лондон 22 мая и будет рад встретиться с Гризомбром, Шлайфштайном и Санционаре в удобном для них месте. На время пребывания в Англии испанец зарезервировал комнату в скромном отеле на Джордж-стрит, неподалеку от Олд-Тайберн, где закончился жизненный путь многих преступников.

Во вторник, 27 апреля, Мориарти собрал в Бермондси большой конклав. Помимо трех новообращенных — немца, француза и итальянца, — присутствовали ближайшие приближенные Профессора: Спир, Ли Чоу, братья Джейкобс, Терремант и Гарри Аллен.

Рассказав о новых планах возрожденного континентального альянса, Мориарти заговорил о Зегорбе.

— Я не намерен долго его уговаривать, попусту тратя время, — мрачно начал он. — Мы все знаем, каким влиянием он обладает в Мадриде и что может предложить нам. Полагаю, лучше всего будет не привозить его сразу в Бермондси, а встретиться в выбранном мною месте — в притоне на углу Саут-Уорф-роуд и Прейд-стрит, возле вокзала Паддингтон. Поговорим в открытую. Вы, джентльмены, — тут Профессор посмотрел на коллег с континента, — можете поддержать меня. Думаю, у вас уже не осталось сомнений относительно того, кто должен возглавлять наш союз. Любые несогласия, проистекающие из событий прошлого, будут в скором времени рассеяны. Никаких трудностей я не предвижу.

Позднее, оставшись со Спиром, Ли Чоу и Терремантом, Мориарти перешел к дальнейшим планам.

— На всякий случай примем меры предосторожности. — Он вопросительно посмотрел на Терреманта. — Сюрприз, что мы придерживали для Санционаре, по-прежнему у тебя?

— У меня. В полном рабочем состоянии.

— Хорошо. Привезешь испанца на встречу, потом увезешь. Если понадобится…

— Будет сделано, — ухмыльнулся Терремант. — Мы этому испанскому королю не только бороду подпалим.

— Ли Чоу. — Мориарти обратился к китайцу. — После смерти Болтона ты оставался в тени. Теперь снова отправишься за границу. Цель уже близка. Совсем скоро вся криминальная Европа объединится под моим общим руководством. Отныне мы движемся только вперед. Но прежде я намерен раз и навсегда устранить Холмса.

— Хотите, чтобы я… — начал Спир.

Мориарти поморщился.

— Спир, неужели ты так ничему и не научился за последние недели? Разве я не говорил тебе, сколь многого можно достичь хитростью? Разве ты не понял, что предпочтительнее устранить противника не с помощью пистолета, ножа или дубинки, но через его же слабости? Конечно, есть враги и предатели, которые понимают только грубую силу. Для Холмса у меня заготовлена иного рода смерть. Общественный остракизм, полная потеря лица. Ли Чоу понимает, о чем речь. В твоей стране ведь склоняются именно к таким методам?

Ли Чоу зловеще ухмыльнулся и закивал, словно игрушечный Будда.

— Пора, Ли Чоу. Отправляйся и избавь Холмса от того, что нужно ему больше всего. Как в добрые старые времена. Помнишь, мы уже проделывали это перед рейхенбахским фиаско?

— Теперь я вас понял, сэр, — рассмеялся Спир.

— Всего лишь небольшой поворот винта. — Мориарти не улыбался. — А еще пора вернуть наших друзей, Эмбера и Боба. Они привезут с собой старую знакомую мистера Холмса, Длинный Нос. Как только она окажется в Лондоне, я устрою спектакль, который окончательно погубит репутацию так называемого великого детектива.

Уже через час Эмбер, продолжавший вести в Анси наблюдение за леди, известной как Ирэн Адлер, получил телеграмму такого содержания: ДОСТАВЬТЕ ОРЛА ДОМОЙ.


Ли Чоу вошел в заведение Чарльза Бигнола перед самым его закрытием и с удовлетворением заметил, как по лицу хозяина, словно пятно, растеклось выражение страха и озабоченности.

Последняя посетительница направлялась к выходу, и китаец, любезно посторонившись, открыл перед леди дверь. Она благодарно улыбнулась.

— Есё одну дозу опиума? Или, мозет, лауданума? — спросил Ли Чоу, когда дверь закрылась у него за спиной. — Ей ведь для састья нисего больсе и не надо?

— Чего вы хотите? — не скрывая отвращения к китайцу, спросил Бигнол.

— Думали, сто избавились от меня? Думали, сто никогда больсе меня не увидите, мистел Биг-Ноль?

— Ваши друзья ничем не лучше вас. Я сделал все, как требовалось.

— Знаю, мистел Биг-Ноль, знаю. — Ли Чоу по-прежнему выговаривал трудное имя как два отдельных слова. — Если бы не сделали, то осень сколо позалели бы об этом. Сегодня я присол лисно со спесиальным сообсением. Помните? Помните, о сем мы договаливались в последний лаз?

— Помню.

— Холосо. Дело касается насего обсего длуга, мистела Селлока Холмса, котолому вы поставляете кокаин. Когда он плидет в следуюсий лас, сказете, сто больсе у вас нисего для него нет.

— Неужели у вас нет никакой жалости? Почему нельзя дать ему хотя бы немного? Вы даже не представляете, как он будет мучаться.

— Нисего. Ни глана. Для мистела Холмса кокаина больсе нет. Я знаю, сто егодлуг, докгол Уотсон, пепеклыл все длугие каналы, и если вы оспусаетесь, мне слазу станет известно. Да, бедный мистел Холмс будет осень стладать. Если нет, то вас, мистел Биг-Ноль, повесят, а потом с зивого снимут козу. Это не пустая углоза. Пледуплездаю сельезно. Я узе делал это с длугими.

— Свинья, — прошептал аптекарь. — Ты просто свинья.

Ли Чоу скорчил фимасу и нефомко фыркнул.

— Сделайте все как надо, мистел Биг-Ноль. Не забудьте.


Эстебан Зегорбе обычно путешествовал один. Его власть и влияние на криминальные элементы этой солнечной части континента были столь велики, что угрожать ему осмелился бы разве что сумасшедший. Небольшого роста, ничем не примечательный, в скромном, неброском костюме, он тем не менее заставлял считаться с собой многих. Из всех бывших союзников Мориарти его, пожалуй, знали меньше всех. Общее же мнение сходилось в том, что испанец безжалостен и решителен в достижении поставленной цели. Согласно собранным из многочисленных источников сведениям Зегорбе ежегодно получал огромную прибыль от контролируемого им разветвленного криминального бизнеса.

В свой непритязательный отель Зегорбе прибыл в начале девятого вечера 2 мая, примерно в то время, когда жители прилегающего к Джордж-стрит района возвращались домой после вечерней службы. Едва сойдя с поезда, испанец оказался под наблюдением невидимой армии.

Получасом позже гостю передали через портье записку, в которой говорилось, что встреча назначена на два часа пополудни 3 мая и что за четверть часа до указанного времени у отеля будет ждать кэб, который и доставит его к месту собрания.

Получив сообщение, испанец кивнул и сказал, что ответа не будет. После 1894 года и отпадения Мориарти от созданного им же альянса Зегорбе изредка участвовал в совместных с тремя другими континентальными партнерами проектах, неизменно приносивших немалую прибыль, и теперь не ждал от своего пребывания в Лондоне ничего, кроме финансовой выгоды. Вечером он рано лег спать, но лампу погасил только после того, как записал в маленькую счетную книгу, которую всегда держал при себе, связанные с путешествием расходы. Эстебан Зегорбе был человеком бережливым, даже скаредным и надеялся, что результаты поездки в далекую Англию не только окупят дорожные расходы, но и дадут немалую прибыль.

В назначенное время, без четверти два, Зегорбе уже стоял возле отеля в ожидании кэба, который прибыл минута в минуту. На месте возницы сидел Терремант.

Спустившись и почтительно поздоровавшись, Терремант помог гостю подняться в экипаж, вернулся на скамью и, угостив хлыстом лошадку, направил ее в сторону Эджвер-роуд.

Саут-Уорф-роуд проходила тогда — как, впрочем, и сейчас — диагональю между Прейд-стрит и вокзалом Паддингтон Большой западной железной дороги. Застроена она была унылыми, однообразными домишками, заселенными, по большей части, грузчиками, барочниками и мелкими служащими железной компании. Постоянного населения здесь было мало, люди снимали жилье на какое-то время, а потом переезжали; выбранный Мориарти притон служил излюбленным местом встречи для скупщиков краденого и разного рода воров, обкрадывавших экипажи и кэбы, промышлявших на проходивших по каналу баржах и искавших жертв на железнодорожном вокзале.

Накануне вечером хозяина этого убогого притона, Дейви Тестера, навестил Берт Спир. Гость расстался с некоей суммой, владелец заведения получил ровно такую же, и, как следствие сделки, в полдень понедельника Дейви Тестер дал знать, что закрывает лавочку до утра.

В час дня четверо крепких парней, подручных Терреманта, проверили, не задержался в какой из пяти комнат нежеланный гость. Тем временем снаружи, у входа и прилегающих зданий, уже располагались невидимые для постороннего наблюдатели. Сделав выбор в пользу притона Дейви Тестера, Мориарти руководствовался, прежде всего, его удачным расположением: отсюда прекрасно просматривались как Саут-Уорф-роуд, так и Прейд-стрит — до самого железнодорожного вокзала.

Минут за двадцать до назначенного часа со стороны Эджвер-роуд подкатили две кареты. Лошади еще не успели остановиться, как четверо экзекуторов спрыгнули на тротуар — проверить, все ли в порядке. Лишь после того, как они удостоверились в отсутствии посторонних, из экипажей вышли и быстро проследовали в заведение прибывшие пассажиры.

Личная карета Мориарти медленно следовала по Эджвер-роуд со стороны Тайберна. Сидевший на месте возницы Харкнесс видел, как идущий впереди кэб Терреманта свернул с Джордж-стрит и влился в поток колясок и омнибусов, движущийся к вокзалу Паддингтон. Мориарти тоже заметил этот маневр и удовлетворенно кивнул.

Ровно в два часа кэб Терремантаостановился перед неприметным заведением Дейви Тестера, и испанца провели в дом. Вход взяли под охрану четверо экзекуторов. Еще через пять минут туда же подъехал кэб Харкнесса, и ожидавший его Терремант помог сойти на тротуар самому Профессору.

В служившей гостиной маленькой узкой комнате четверо лидеров криминальной Европы сдержанно, как и положено людям их положения, приветствовали друг друга.

Они уже рассаживались вокруг грубо сколоченного деревянного стола, когда в комнату тихо вошел Профессор. Сидевший спиной к двери Зегорбе удивленно оглянулся в ответ на первые слова Мориарти.

— Добро пожаловать, Эстебан. Рад вас видеть.

Рука испанца метнулась к поясу, но кинжал толедской стали не успел выскользнуть из ножен — Шлайфштайн сжал запястье испанца крепкими, как тиски, пальцами.

— Не нужно, Эстебан, — улыбнулся Мориарти, — в этом нет необходимости. Мы же все здесь добрые друзья. Как и в девяносто четвертом, когда основали наш союз.

— Вы вышли из альянса, — напомнил Зегорбе. Глаза его блеснули, выдавая некоторое беспокойство.

— Не по своей воле, — возразил Профессор. — Но теперь я вернулся и желаю восстановить статус-кво.

Зегорбе обвел взглядом собравшихся за столом партнеров.

— У него ничего не получилось. Его план провалился, а мы все сошлись на том, что неудачник не может стоять во главе альянса.

— Однако, друг мой, нового лидера вы так и не выбрали, — уточнил Мориарти. Улыбка осталась на его губах, но тепла в ней заметно поубавилось.

— Мы встречались, — холодно ответил Зегорбе. — Мы встречались и обсуждали весь проект. Решение было единогласным, никто не возражал.

— Никакого решения не было. — Губы у Мориарти едва заметно задрожали от гнева. — Вы просто встречались время от времени и оказывали друг другу те или иные услуги. При вашем молчаливом попустительстве ситуация в Лондоне, одной из мировых столиц криминального капитала, перешла критическую черту. Город стал свободной территорией. Не знаю, как вы, но по крайней мере Гризомбр и Шлайфштайн вторглись на мои угодья, как настоящие браконьеры. Я предлагаю простое решение. Мы возвращаемся к прежнему альянсу, во главе со мной. Свое право на это место я заслужил. Спросите их.

— Так и есть, он всех нас переиграл, — спокойно, без эмоций, подтвердил Гризомбр.

— Профессору невозможно отказать, — вздохнул Шлайфштайн. — Он каждого из нас заманил в ловушку и даже вывел из игры самого опасного из детективов столичной полиции. Полностью его дискредитировал.

— Вместе мы достигнем много большего, — добавил Санционаре.

Зегорбе, однако, остался непреклонен.

— Вспомните наши прошлые планы. — Мориарти занял место во главе стола. — Я говорил о том, что мы все должны содействовать росту напряжения и хаоса в Европе. В условиях хаоса нам значительно легче достичь поставленных целей. И не забудьте другое мое предупреждение. Полицейские силы по всему миру крепнут год от года. Противостоять им мы можем только вместе.

Зегорбе молчал целую минуту.

— Джентльмены, — заговорил он наконец. — У меня в Испании своя организация. Полиция мне не досаждает, и мои люди довольны жизнью. Да, совместные предприятия принесли нам некоторую прибыль, но я не вполне доверяю вам, профессор Мориарти. Я не уверен, что объединение всей криминальной Европы под вашим руководством столь уж необходимо и выгодно. В перспективе оно означает создание, если можно так сказать, общей рыночной площади. Страны развиваются неравномерно, проходя как периоды как процветания, так и обнищания. На мой взгляд, чем беднее страна, тем большим ей приходится жертвовать ради общего дела. — Он изобразил красноречивый жест руками. — Может получиться так, что богатые страны будут просто богатеть за счет бедных родственников. А кто-то из этих бедных родственников, возможно, даже обанкротится и сойдет со сцены.

Мориарти пожал плечами.

— На мой взгляд, богатые должны помогать тем, кто не в состоянии себя обеспечить.

— Я знаю своих людей, — твердо заявил Зегорбе. — Когда мы встретились в девяносто четвертом, мне представлялось, что альянс — стоящее предприятие. Сейчас прежней уверенности нет, тем более, если нам предлагается вернуться под руководство человека, уже доказавшего свою несостоятельность.

— В этом вопросе я отказа не потерплю, — отрезал Мориарти.

— Не представляю, как вы можете принудить меня к согласию. Меня и моих людей, — парировал Зегорбе.

Разговор затянулся. Целый час испанца убеждали, просили, умасливали и уговаривали — он не дрогнул. И лишь в самом конце пошел на небольшую уступку.

— Возможно, я обдумаю ваше предложение еще раз, обсужу со своими людьми и тогда через месяц-другой вернусь, чтобы обговорить все еще раз.

— Думаю, такой вариант неприемлем. У нас много дел. Мы и так потратили впустую слишком много времени. Мне не терпится приступить к осуществлению великого замысла с участием всей криминальной Европы.

— Жаль, но в таком случае я вынужден отказаться от участия в нем.

Все поняли — больше говорить не о чем.

Первым поднялся Мориарти.

— Нам всем очень жаль. Но раз уж вы определились, а мы никак не можем вас переубедить, то пусть так и будет. Позвольте вас проводить. Кэб доставит вас в отель.

Зегорбе откланялся, и Мориарти вышел вместе с ним из комнаты. На улице было тихо. Попрощавшись за руку с Профессором, испанец повернулся к экипажу, и в этот момент Терремант вопросительно посмотрел на своего хозяина.

Мориарти ответил взглядом, ошибиться в значении которого было невозможно, и коротко кивнул.

Терремант кивнул в ответ, после чего помог пассажиру подняться. Однако прежде чем занять свое место, он наклонился, сунул руку под днище, нащупал висевший возле оси крюк и накинул его на спицу ближайшего к тротуару колеса. Поднявшись на скамью, Терремант тронул лошадь в направлении Прейд-стрит, тем самым приведя в движение незамысловатое, но оригинальное устройство, своего рода реле времени.

К закрепленному на спице крюку была привязана прочная рыболовная леска из овечьей кишки, которая, проходя под днищем кэба, исчезала в приличных размеров деревянном ящичке, расположенном в аккурат под сиденьем для пассажира.

В ящичке находились два предмета: старый кремневый замок, взятый из пистолета с обрезанным стволом и рукояткой и надежно привинченный к днищу в вертикальном положении; и плотно спрессованный брусок динамита.

Устройство придумал сам Мориарти, не доверявший громоздким электрическим батареям, столь часто используемым при изготовлении самодельных бомб. Конец лески был привязан к спусковому крючку кремневого замка, находящегося во взведенном состоянии. При движении кэба, леска наматывалась на спицу и в какой-то момент дергала спусковой крючок. Курок падал, высекая искру и поджигая порох, который вспыхивал на несколько секунд. От этого огня загорался фитиль, второй конец которого вел к заложенному в динамите капсюлю.

Основываясь на опыте проводившихся ранее испытаний, Терремант знал, что с момента начала движения до взрыва проходит примерно три минуты. Он не стал бы устраивать взрыв посреди оживленной улицы, но Мориарти потребовал, чтобы бомба взорвалась на глазах у его европейских партнеров.

— Чтобы поверить, нужно увидеть, — заявил он. — В противном случае даже самый суровый урок на пользу не пойдет.

В этот день движение на Прейд-стрит не отличалось большой интенсивностью, и тем не менее Терремант старался держаться подальше от тротуара и других экипажей. Кэб уже набрал ход, когда Терремант увидел у перехода группку монашек, направлявшихся, наверное, в находящуюся неподалеку больницу Святой Марии. Проскочить вперед он не мог — дорогу блокировал большой двуконный экипаж. По его расчетам, в запасе оставалось не более минуты.

Резко потянув поводья и одновременно огладив бока лошадки горячим кнутом, Терремант взял вправо, рассчитывая обойти мешавшую ему повозку. Одна из монашек сердито крикнула, но ему было не до нее — Терремант направил кэб в открывшийся узкий коридор.

До взрыва оставались считанные секунды. Терремант отбросил поводья, повернулся и прыгнул на тротуар. Лошадь, почувствовав свободу, добавила прыти. Со всех сторон уже неслись возмущенные крики, а какой-то смельчак даже попытался — к счастью для него, безуспешно — схватить болтающиеся поводья.

Прокатившись по камням, Терремант поднялся и сломя голову помчался по Кэмбридж-стрит.

Прежде чем взорваться, кэб успел пролететь еще целый квартал и уже приближался к железнодорожному вокзалу.

Ярко-алое пламя вырвалось вдруг из-под днища, и тут же грохнул взрыв. Куски дерева и металла полетели во все стороны — один осколок разбил витрину бакалейного магазина с выставленными в ней образцами фруктов и зелени, другие просвистели мимо.

Среди криков боли, отчаяния и ужаса пронзительно заржала лошадь. Соскочившее с оси колесо еще катилось вперед, и когда дым рассеялся, а крики стихли, взору перепуганных горожан предстала ужасная картина: несущаяся по улице лошадь и влачащиеся за ней горящие останки кэба.

Несколько смельчаков попытались ее остановить, но охваченное паникой животное каждый раз вырывалось и продолжало свой безумный забег. В какой-то момент вознице встречного кэба едва удалось уйти от столкновения, буквально подняв на дыбы перепуганную кобылу.

Шум, крики, вопли, мчащаяся по улице лошадь с пылающим каркасом, скрежет железа о камень — все это сплеталось в общую картину ада.

Какой-то мальчонка лет двух или трех, неведомым образом оказавшийся посредине дороги, словно врос в землю, увидев летящее на него чудовище. Няня мальчика с перекошенным от ужаса лицом застыла неподвижно на тротуаре.

Все закончилось бы трагически, если бы не патрульный, совершавший обычный обход. Бросившись наперерез лошади, он намертво схватил волочившиеся по земле поводья, заставив животное отвернуть в сторону и разминуться с ребенком на пару дюймов. Проскакав, вышибая подковами искры, еще ярдов пятьдесят, лошадь перешла на шаг и наконец остановилась.

Собравшиеся в зарезервированной для Зегорбе комнате, гости вздрогнули, услышав взрыв, замерли на мгновение, а потом бросились к окнам.

Все, кроме Мориарти.

— Gott im Himmel![66] — вырвалось у Шлайфштайна.

Санционаре осенил себя крестным знамением.

— Снова ирландские динамитчики?[67] — прошептал заметно побледневший Гризомбр.

— Не думаю, — спокойно заговорил Мориарти. — Боюсь, джентльмены, этот маленький взрыв есть дело моих рук. Можете, если угодно, почтить память Эстебана Зегорбе, отправившегося теперь в Кенсал-Грин.[68]

— Так вы его?.. — ахнул Гризомбр.

— Если общество и нуждается сейчас в чем-то, — не повышая голоса, продолжал Мориарти, — так это в дисциплине. Будьте готовы, когда ничего другого не остается как использовать даже самые крайние меры. Скажите, Жан, как бы поступили вы, оказавшись на моем месте? Как отомстили бы остальным?

Гризомбр неловко переступил с ноги на ногу.

— Наверное, отыскал бы всех и с каждым расправился по очереди, как вы, мсье Профессор, с Зегорбе.

— А вы Джи-Джи?

— Поступил бы точно так же, — кивнул Санционаре. — Вы были милосердны к нам, Профессор. Я бы действовал безжалостно.

— Вильгельм?

— Я, герр Профессор, тоже убил бы всех — в гневе и во имя мести.

— Теперь вы знаете, что случилось бы с каждым из вас в отдельности или со всеми вместе, если бы вы не осознали несомненных и очевидных выгод от нашего объединения под моим руководством. Надеюсь, у вас не осталось сомнений в силе моей воли. — Мориарти помолчал. — А теперь, джентльмены, предлагаю как можно скорее покинуть этот дом. Вскоре вам предстоит вернуться к себе домой, и нам еще многое нужно обсудить.

Вечером Профессор присоединился к сидевшей у камина в гостиной Сэлли Ходжес.

— Ты похож на кота, добравшегося до сметаны, — заметила с улыбкой Сэл.

— Да, да, — пробормотал Мориарти, всматриваясь в танцующие на углях язычки пламени и пытаясь разглядеть в них знакомые лица.

Сэл повернулась, устраиваясь поудобнее и кладя ноги на обитую кожей скамеечку.

— Как бы мне хотелось, чтобы это поскорее закончилось, — вздохнула она, поглаживая себя по животу.

— Да. Мне тоже, — рассеянно согласился Мориарти, думая при этом вовсе не о приближающихся родах, а о своих делах.

Сэл слегка нахмурилась, отчего вокруг глаз тут же проступили гусиные лапки, поджала губы, потом улыбнулась и вернулась к прерванному занятию: подведению бухгалтерских итогов за неделю. На этот раз оба ее заведения сработали с большой прибылью, так что Мориарти мог быть доволен. Да, ее девочки трудились вовсю. Денно и нощно. На мгновение ее отвлек шорох карт.

Руки Профессора двигались как будто сами собой, и карты послушно перестраивались, меняли масть, складывались в нужные сочетания. Мысли его, однако, были далеки от пятидесяти двух разрисованных картонок. В какой-то момент над пышущими жаром углями промелькнуло гримасничающее, обезображенное болью лицо Зегорбе.

Чуть раньше, прежде чем прийти в гостиную, он достал из ящика стола книжечку в кожаном переплете и перечеркнул по диагонали посвященные испанцу странички. Вот и еще один счет закрыт. Остался последний. Воистину, месть слаще меда, размышлял Мориарти, глядя в огонь. Ничто не доставляло ему такого удовольствия, как разработка и осуществление планов мщения. До сих пор удавалось все: Шлайфштайна — соблазнить кражей драгоценностей; Гризомбра — поймать с фальшивой «Моной Лизой»; докучливого шотландца, Кроу, — вовлечь в ловушку адюльтера и довести едва ли не до безумия; Санционаре — взять на крючок, сыграв на его похоти и жадности. И даже смерть Зегорбе принесла дивиденды, послужив предупреждением и став уроком для остальных.

Остался только Холмс, но и для него план был уже готов.

А после Холмса все можно будет начинать сначала.


Мориарти уже ощущал свою власть. Все крупные преступления в Европе — ограбления, кражи, мошеннические аферы — будут осуществляться только при его поддержке и с его одобрения. Он распространит свой контроль повсюду, без его ведома вор не запустит руку в чужой карман, шлюха не раздвинет ноги, взломщик не подберется к сейфу.

Все будет поставлено так, как уже поставлено в Лондоне. Но прежде — Шерлок Холмс. Пламя всколыхнулось, разбросав искры, которые на фоне закопченного дымохода напоминали красные звезды в черной бездне неба. Чем больше размышлял Мориарти о низвержении Шерлока Холмса, тем заметнее двигалась из стороны в сторону голова на вытянутой по-змеиному шее.


Четырьмя днями ранее по извилистым мощеным улочкам старого квартала Анси шли двое мужчин. Тихий, приятный городок уютно раскинулся возле спокойного озера, у подножия Савойских гор. Неспешно, словно прогуливаясь, пара проследовала к пансиону «Дюлонь», находившемуся в дальнем конце городка, там, где дорога поворачивает к деревне Ментон-Сен-Бернар.

Сам пансион представлял собой розовое здание с аккуратными ставнями и широкими пустыми балконами — сезон в Анси еще не начался.

Казавшиеся со стороны беззаботными гостями, эти двое рассчитали все так, чтобы подойти к пансиону около пяти, — они хорошо знали, что именно в это время нужная им женщина собирается на вечернюю прогулку.

— Думаю, лучше всего взять ее именно тогда, — предложил Боб Шишка, когда они получили от Профессора телеграмму. Эмбер согласился. Впрочем, предложи Боб Шишка что-то другое, он тоже не стал бы возражать, поскольку до смерти устал от скучной, однообразной игры, разыгрываемой в незнакомом, сонном французском городке.

Привыкшие к бурной, опасной жизни в Лондоне, эти двое так и не смогли войти в роль тайных нянек для женщины, ведущей унылое существование в скромном маленьком пансионе.

Тем не менее, будучи людьми Мориарти и зная, сколь многое зависит от успеха их миссии, Эмбер и Боб тщательно исполняли данные им инструкции, регулярно отправляя Профессору отчеты и ежедневно отслеживая все передвижения женщины.

Разумеется, это не мешало им жаловаться на скуку и рассуждать о том, как отреагирует их подопечная на содержимое конверта, который они носили при себе и который должны были вручить в определенное время.

Боб Шишка поднес палец к кнопке звонка и легонько надавил — по пустому холлу рассыпался мелкий металлический звон.

Через несколько секунд невидимая рука отодвинула засов, и перед гостями возник седоволосый розовощекий мужчина с внимательным взглядом человека, имеющего за спиной немалый опыт общения с самыми разными посетителями.

— Вы говорите по-английски? — с улыбкой спросил Боб.

— Хотите снять комнату? — вопросом на вопрос ответил хозяин дома.

— Нет, сэр, мы лишь хотели бы увидеть одного из ваших постояльцев. Это женщина, Ирэн Адлер.

— Я посмотрю, здесь ли она. Как мне вас представить?

— Как друзей из Англии. Наши имена ничего ей не скажут.

Седоволосый хозяин коротко кивнул и, закрыв дверь, задвинул засов. Минуты через три он появился снова.

— Миссис Нортон собирается выйти на прогулку. Вы можете подождать ее в гостиной.

Боб поблагодарил его, и оба гостя прошли к двери. Большая, просторная комната была заставлена креслами и столиками, на которых лежали книги и журналы — все для удобства гостей, которые в данный момент, говоря высоким штилем, блистали своим отсутствием.

Эмбер опустился в кресло, Боб же подошел к окну, откуда открывался вид на тихие, словно стеклянные, воды озера.

Прошло около минуты, прежде чем дверь открылась, и в холле появилась одетая для прогулки женщина в кремовой юбке, блузке, расстегнутом светлом плаще. Из-под кремовой же шляпки выбивались темные пряди.

«На вид между тридцатью и сорока, — решил Эмбер, — но еще хороша собой и смотрит так, что от одного взгляда кровь закипает».

— Вы хотели меня видеть? — неуверенно спросила женщина, переводя взгляд с одного на другого, словно запоминая черты каждого.

— Да, если вы миссис Ирэн Нортон, — ответил Боб Шишка, сопровождая слова вежливым кивком.

— Вы не ошиблись. — Тон ее не изменился, и голос остался прежним, мягким и мелодичным, но в глазах промелькнуло беспокойство.

— Вы та миссис Ирэн Нортон, чье имя в девичестве было Ирэн Адлер?

— Да, это имя я носила до замужества.

И Боб, и Эмбер уже уловили в ее голосе американского акцента.

— Итак, кто вы и что вам от меня нужно? — спросила дама.

— Мы представляем одного человека. — Боб Шишка отошел от окна и остановился перед ней. — Человека, который довольно долгое время разыскивал вас.

— Что ж, теперь он меня нашел. Но я все еще не знаю, кто он.

— Думаю, мэм, вот это кое-что объяснит.

Боб достал конверт, вверенный им Мориарти, и с поклоном вручил его миссис Нортон.

Она повертела письмо в руках, проверила, цела ли печать, и как будто с неохотой вскрыла.

— Как вы меня нашли? — Миссис Нортон понизила голос почти до шепота. — Многие считали, что я умерла.

— Прочтите письмо, — сказал Эмбер.

Она вскинула брови, потом перевернула конверт и, подцепив тонкими пальчиками, вытащила плотный лист бумаги.

Судя по шапке, которую успели увидеть оба гостя, письмо было отправлено из Лондона — Бейкер-стрит, дом 221-б.

— Шерлок Холмс? — удивленно выдохнула Ирэн Адлер. — Он все же отыскал меня после стольких лет? — Она подняла голову и посмотрела на Боба. — Мистер Холмс просит меня вернуться с вами Лондон.

— Да. Нам дано указание сопровождать вас и оберегать даже ценой жизни.

Она лишь кивнула рассеянно — взгляд снова скользил по строчкам, губы молча шевелились.

Дорогая леди,

Я могу надеяться, что вы еще помните меня по тому делу, что свело нас несколько лет назад, и в котором вы, не стану этого отрицать, превзошли меня. Некоторое время назад мне стало известно, что ваш муж, мистер Годфри Нортон, погиб под лавиной неподалеку от Шамони, и что вас тоже считали мертвой. Вот почему я с радостью узнал, что вы все же живы, пусть и пребываете в несколько стесненных обстоятельствах.

Вам, возможно, известно из опубликованных заметок моего друга, доктора Джона Уотсона, что я с первой нашей встречи был высокого мнения о вас. Желая лишь помочь, дорогая леди, я обращаюсь к вам с этим письмом. Надеюсь, вы не сочтете за дерзость, если я попрошу вас отправиться с двумя джентльменами, которые доставят это письмо. Они привезут вас в Лондон, где я уже приготовил небольшую виллу в Мейда-Вейл. Не прошу ничего, кроме как позволения послужить вам и позаботиться о том, чтобы о вас заботились так, как вы к тому привыкли.

Ваш искренний друг и почитатель,

Шерлок Холмс.
— Это правда? — изумленно спросила она. — Или здесь какой-то фокус.

— Никаких фокусов, мэм. Деньги и возможности для возвращения в Лондон у нас имеются.

Она покачала головой.

— Даже не знаю, что и сказать. После смерти мужа, оставившего меня в крайне стесненном финансовом состоянии, я не имела ни малейшего желания возвращаться в тот мир. Но мистер Шерлок Холмс… Кто бы мог подумать…

— Так вы едете? — любезно спросил Боб.

— Это предложение дает мне новые силы. Я близка к тому времени, когда женщина чувствует, что…

— Вам ведь едва за тридцать. — Эмбер галантно поклонился.

— Вы льстите мне, сэр. Но должна признать, письмо мистера Холмса вселяет надежду… Я волнуюсь, как девчонка.

— Так вы едете? — еще раз спросил Боб.

— Да. — Лицо ее осветила счастливая улыбка. — Разумеется, еду. Разве есть в мире женщина, которая не отозвалась бы на зов самого мистера Шерлока Холмса?

Глава 9 VICE-VERSA[69]

Лондон и Париж:

вторник, 4 мая — пятница, 14 мая 1897


А теперь позвольте мне развлечь вас историей, с которой некоторые, возможно, уже знакомы. — Мориарти повернулся к тем, кто составлял его ближайший круг.

Они собрались в самой большой комнате комплекса Бермондси: Эмбер, Ли Чоу, Берт Спир, Гарри Аллен, братья Джейкобс.

— Потом я продемонстрирую вам небольшое чудо. Вы, конечно, помните, что вскоре после возвращения в Лондон из Америки я попросил собрать информацию о женщине по имени Ирэн Адлер. Так вот, мисс Адлер сейчас в Лондоне и чувствует себя прекрасно. О том, как она здесь оказалась, вам расскажет Эмбер. Она живет на небольшой, но уютной вилле в респектабельном пригороде Мейда-Вейл.

Эмбер кивнул с важным видом человека, посвященного в самые тайные замыслы великого вождя. На его хищной, лисьей физиономии появилось выражение спокойного самодовольства.

— Ирэн Адлер — женщина с прошлым. — В голосе Мориарти зазвучали хорошо знакомые слушателям гипнотические нотки. — В свое время она была весьма модной певицей с прекрасным контральто и много гастролировала. Пела в «Ла Скала», была примадонной Императорской оперы в Варшаве. А еще ее знали как большую авантюристку. — Профессор коротко рассмеялся. — Привлечь ее в наш лагерь оказалось не так уж и трудно.

Мориарти выдержал небольшую драматическую паузу.

— Скажу вам откровенно, я питаю к этой женщине огромное уважение. Она обладает чувством собственного достоинства, а несколько лет назад ей удалось взять верх над самим мистером Шерлоком Холмсом. Более того, мистер Холмс, известный своим сдержанным отношением к прекрасному полу, был и остается весьма высокого мнения о ней. Тогда же мисс Адлер вышла замуж за солиситора по имени Годфри Нортон.[70] Брак по любви. Поженились они весьма спешно и почти сразу же покинули Англию. Три или четыре года пара прожила в Швейцарии и Франции, но затем счастливчиков постигло несчастье. Во время прогулки по склону Монблана на них сошла лавина. Мистер Нортон погиб, его супруга несколько месяцев находилась между жизнью и смертью, но в конце концов победила. Убитая горем, она предпочла уединение, что способствовало распространению слухов о ее кончине.

Мориарти помолчал, давая слушателям возможность усвоить полученную информацию.

— К несчастью, мистер Нортон оставил супругу практически без средств к существованию; у вдовы же не нашлось сил, чтобы снова представить себя миру. Последние годы она проживала в весьма стесненных обстоятельствах — ее чудный голос ушел безвозвратно, ее дух был сломлен.

Профессор широко улыбнулся и развел руками.

— К счастью, джентльмены, все изменилось. Изменилось благодаря этому образцу добродетели, неутомимому борцу со злом, человеку холодного аналитического ума, посвятившего себя одной-единственной цели, — мистеру Шерлоку Холмсу.

Эмбер позволил себе сдержанную улыбку, остальные растерянно переглянулись.

— Если вы наберетесь терпения, — продолжал Мориарти, — я представлю вам человека, оказавшего всем нам великую честь и согласившегося нанести визит в наше скромное убежище. Я схожу за ним, и это займет минут двадцать-тридцать. А вы пока уделите внимание вашим стаканам. — Раскланявшись, как актер перед публикой, Профессор удалился в свои обновленные апартаменты.

После его ухода «преторианцы» не только обсудили услышанное и несколько раз наполнили стаканы, но и попытались вытянуть какие-либо детали из Эмбера, но тот лишь усмехался и упорно отмалчивался.

Через двадцать пять минут раздавшийся за дверью голос Профессора призвал собрание к тишине.

— Джентльмены, я имею честь представить вам мистера Шерлока Холмса с Бейкер-стрит.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел Холмс.

Ошеломленные, пораженные ужасом, все — кроме одного — присутствующие уставились на злейшего врага Профессора. Да, это был он: высокий, сухощавый, с пронзительными глазами, орлиным, с горбинкой, носом и решительным, выдвинутым вперед подбородком.

— Итак, джентльмены, мы встречаемся лицом к лицу. Вы, Ли Чоу, уже успели полакомиться блюдами родной кухни. А вы, Спир, — если, конечно, это настоящее ваше имя, — как ваша утренняя прогулка у реки? А вот наши любезные друзья, братья Джейкобс, насколько я вижу, недавно играли в бильярд.

Бертрам Джейкобс вскочил со стула и уже сделал шаг вперед с явно недобрыми намерениями в отношении гостя, но тут голос Холмса внезапно изменился.

— Не беспокойтесь, Бертрам, вам ничто не угрожает, — сказал Джеймс Мориарти.

Голова мнимого детектива качнулась из стороны в сторону, и смех, сорвавшийся с его губ, мог принадлежать только одному человеку — Джеймсу Мориарти.

— Ну, разве это не триумф перевоплощения? — с гордостью спросил он.


Дом в Мейда-Вейл очаровал ее с первого взгляда — небольшой, но аккуратный, чистенький и уютный, со вкусом обставленный. Обойдя его, Ирэн Адлер нашла все, чего только могла желать женщина, включая прекрасно вышколенную молоденькую служанку по имени Харриет.

В доме ее ждало еще одно письмо от Шерлока Холмса, изложенное в самых теплых и нежных выражениях. В вазах стояли свежие цветы; в ее распоряжении была также небольшая карета.

Письмо Холмса заканчивалось такими словами: «В данный момент я занят довольно важным делом, но навещу вас сразу же, как только представится такая возможность».

Прошло, однако, три дня, прежде чем великий детектив смог появиться на вилле.

Он приехал во второй половине дня, ближе к вечеру. Ирэн Адлер переодевалась, готовясь прокатиться в своей новенькой карете, когда Харриет, вся возбужденная, с горящими глазами, вбежала в комнату с известием, что он ждет ее в гостиной.

Ирэн спустилась к своему благодетелю минут через пятнадцать — в простом сером платье, с сияющим, счастливым лицом. Тридцать девять? В этот момент никто бы не дал ей больше тридцати.

— Мистер Холмс, не знаю, как и благодарить вас. Вы так добры. С моей стороны не будет слишком большой вольностью предложить вам поцелуй?

— Дорогая леди. — Суровые черты дрогнули и сложились в приятную улыбку. В следующий момент великий детектив наклонился и обнял ее. — Я так долго ждал этого и буду только счастлив, если вы сочтете меня достойным такой благодарности.

Она прижалась к нему.

— Мистер Холмс, я до сих пор не могу поверить. Если верить тому, что о вас говорят, вы скорее пройдете лишнюю сотню миль, чем позволите скомпрометировать себя общением с обыкновенной женщиной.

— Вы правы. Именно таким меня и представляли. Но вы тронули мое сердце — тогда, несколько лет назад, при нашей первой встрече, случившейся при довольно-таки двусмысленных обстоятельствах, — и с тех пор мне всегда хотелось помочь вам. Должен сказать, я никогда не понимал, почему вы, если остались в живых и попали в затруднительное финансовое положение, не вернулись в театр, к прежней профессии.

Ирэн Адлер вздохнула и, взяв гостя за руку, подвела его к стоявшему у окна дивану. Усевшись, она похлопала ладонью по бархатной подушке, приглашая детектива устраиваться рядом.

— Я потеряла голос, мистер Холмс. Из-за шока, вызванного той ужасной лавиной и смертью моего дорогого мужа, Годфри. — Глаза ее наполнились слезами, и она отвернулась, пряча лицо.

— Мне так жаль, Ирэн. — Он погладил ее по руке. — Я знаю, сколь тяжелой была для вас эта потеря. Сам я в некоторых отношениях человек бесчувственный, но представляю, какую боль и пустоту оставляет после себя такая утрата. Если я могу как-то смягчить эту боль, вам нужно только лишь попросить.

— Прежде всего я должна поблагодарить вас за все, что вы уже сделали. За все это. — Миссис Нортон обвела рукой комнату. — За одежду и… остальное. Вы действительно простили меня за тот… случай?

— Мне не за что вас прощать. Я никогда не питал к вам иных чувств, кроме восхищения.

— Но чем я могу отблагодарить вас, мистер Холмс? Мне ведь почти нечего вам предложить.

— Если бы я смог попросить вашей руки, я бы сделал это сейчас же. — Он придвинулся ближе. — Но, как вам, наверное, известно, я убежденный холостяк. — Однако… — Он облизал губы. — Однако что может женщина предложить мужчине, обделенному вниманием прекрасного пола?

Ирэн Адлер обняла его за шею и притянула к себе.

— О, мистер Холмс…

— Потом, — шепнул он ей на ухо, — мы можем пообедать с шампанским в «Монико».

— Чудесно, мой дорогой Шерлок, — прошептала она и, приоткрыв губы, закрыла глаза. — Чудесно.


Время уходило, и Кроу знал это. После внезапного и поспешного отъезда Холмса из Парижа он вдоль и поперек исходил весь Монмартр в поисках проститутки по имени Сюзанна Цыганка. Тех, кто знал девушку, было много, но никто не видел ее уже некоторое время.

До возвращения на работу, в Скотланд-Ярд, оставалось два дня, когда из Лондона пришла телеграмма: сходите сегодня в Фоли-Бержер. Холмс. Заинтригованный столь неожиданным и точным указанием, Кроу немало разволновался, пообедал без обычного вдохновения и, подогреваемый надеждой, отправился в «Фоли Бержер».

Инспектор уже бывал здесь прежде, а потому ни шумная атмосфера заведения, ни превосходное качество представления не стали для него сюрпризом — как и множество молодых женщин, ежевечерне устраивавших променад на ближних подходах к кабаре. Потратив час или около того на бесплодные расспросы измотанных официантов, Кроу скрепил сердце и вышел туда, где уже пережил немало неприятных моментов, отвергая навязчивые предложения дам ночи.

На этот раз успех не заставил себя ждать. Девушка, разодетая по последней моде, но злоупотребившая — по мнению инспектора — пудрой и красками, набросилась на него почти сразу, стоило ему лишь ступить на тротуар.

— Это не вы недавно спрашивали насчет Сюзанны? — торопливо спросила она, глядя на Кроу и одновременно стараясь не упустить потенциального клиента. — Сюзанны Цыганки?

— Я. А у вас есть новости?

— Вам повезло. Она сегодня здесь. Только-только вернулась в Париж.

Кроу оглянулся, пытаясь обнаружить в толпе нужную ему особу.

— Вон там, — нетерпеливо подсказала проститутка и, схватив инспектора за рукав, потащила за собой. — Эй, Сюзанна, у меня для тебя дружок. Если ты, конечно, не зазналась, поотиравшись с актрисками.

В следующий момент Кроу оказался лицом к лицу с черноволосой красоткой, черты которой неоспоримо выдавали присутствие в ее венах цыганской крови. Девушка окинула его оценивающим взглядом, и ее раскрашенные губы растянулись в призывной улыбке.

— Угостишь даму стаканчиком? — кокетливо спросила она.

— Я искал вас по всему Парижу. Вы — Сюзанна Цыганка?

Она рассмеялась.

— Она самая. Вот только тамбурин сегодня с собой не захватила, так что играть будем другие мелодии.

— Мне нужно всего лишь поговорить с вами, — стараясь не уронить достоинства, сказал инспектор. — По весьма важному делу.

— Время — деньги, cheri.

— Вы свое получите.

— Хорошо. Тогда идем, выпьем шампанского.

Отыскав свободный столик и заказав шампанского, Кроу перешел к делу.

— Я искал вас.

— Меня не было в Париже. — Она хихикнула и повела тонкими плечами. — Мсье Мельес снимал меня для движущихся картинок. Ты видел кинематограф?

— Нет. Только слышал о нем.

— Я играла для мсье Мельеса. Он снимал кинематографический фильм в своем загородном доме в Монтре.

— Интересно. Но…

— Очень интересно. Ему нужны были девушки, которые изображали бы цыганок. А я настоящая. Он сам так сказал. Хочешь расскажу, как он делает фотографии?

— Нет. Я хочу услышать кое-что другое.

— Что?

— Пожалуйста, постарайтесь вспомнить, что у вас было после Рождества.

— Это трудно. — Сюзанна покачала головой. — Я иногда и вчерашний день помню плохо, а Рождество… Столько времени прошло.

— Вы были в «Мулен Руж».

— В «Мулен Руж» я часто бываю. Поговорим лучше о мсье Мельесе, он придет сюда сегодня. Здесь сегодня вся компания будет, сможешь с ним познакомиться. — Она вдруг остановилась и пристально посмотрела на него. — Я даже имени твоего не знаю.

— Меня зовут Кроу.

— Хорошо. Буду звать тебя Ле Корбо.[71] Не против? — Сюзанна замахала руками, изображая птицу, и глухо закаркала.

«Похоже, выпивки с нее хватит», — подумал инспектор.

— В тот вечер, который я имею в виду, — твердо заговорил он, — вы познакомились с одним американцем. И этот американец, как я думаю, спрашивал у вас, как ему найти джентльмена по имени Жан Гризомбр.

Сюзанна как-то вдруг разом протрезвела.

— Хочешь узнать что-то о Гризомбре?

— Нет. Так вы помните того американца?

— Не знаю. Может быть. А зачем тебе это надо?

— Он мой друг. Я пытаюсь его найти. Его зовут Морнингдейл. Когда он уходил, возле «Мулен Руж» случилась какая-то неприятность. Из-за девушки.

— Да, знаю. Помню его. Не слишком приятный джентльмен. А вот его приятель, Гарри, тот был добрый. — Она пожала плечами. — Американец заплатил.

— Они разыскивали Гризомбра?

— Да.

— Вы помогли им?

— Я отправила их в «Мезон вид». Жан Гризомбр бывает там едва ли не каждый вечер. Точнее, бывал. Говорят, он куда-то уехал, так что если хочешь найти его, то тебе не повезло.

— Но в тот вечер американец встретился с Гризомбром?

— Если пошел туда, то да, встретился. Наверняка.

— Этот американец и его приятель, где они остановились?

— В Лондоне. Думаю, где-то в Лондоне. — Сюзанна наморщила лоб, изображая умственное напряжение. — Да, он сказал Гарри что-то насчет того места, где они живут. Странное такое название…

— Постарайтесь вспомнить.

— Налей мне еще шампанского.

Кроу налил. Вокруг кипело веселье. Гремела музыка, звенел смех. Люди пришли сюда веселиться и были твердо настроены получить удовольствие от каждого потраченного су.

— Сколько ты мне заплатишь?

— Достаточно.

— Хочешь еще и переспать?

— Нет.

— Я тебе не нравлюсь?

Кроу вздохнул.

— Моя дорогая, вы очень привлекательная женщина, но я связан клятвой.

— Клятвы для того и существуют, чтобы их нарушать.

— Так что он сказал?

— Деньги.

Кроу высыпал на стол кучку золотых монет, и они тут же испарились, словно капельки жира на горячей сковородке.

Сюзанна улыбнулась ему и поднялась.

— Не помните? Или это какая-то игра? — с беспокойством спросил он.

— Помню. — Она снова улыбнулась. — Он сказал… Он дал мне денег и отправил со мной Гарри, а потом сказал: «Обещаю, на Альберт-сквер никто ничего не узнает. Про Сюзанну Цыганку говорят, что она стоит каждого потраченного су». Имейте в виду, мсье Ле Корбо, я стою каждого су.

— Альберт-сквер? Уверены?

— Я стою каждого су. — Она усмехнулась и растворилась в толпе.

Музыка и дикие вопли танцовщиц заполнили зал, и в них утонули все прочие звуки. «Пожалуй, пора идти, — решил детектив. — Неплохо бы отыскать и отблагодарить ту девушку, что привела его к Сюзане. А потом — поскорее на пароход. Домой!»

В Лондон Кроу вернулся на следующий вечер, усталый, но довольный — по крайней мере, теперь у него было кое-что для Холмса. Впрочем, для визита на Бейкер-стрит было слишком поздно. К тому же Сильвия встретила его так же пылко, как в те времена, когда они еще не поженились. В какой-то момент её живость даже насторожила инспектора — уж не задумала ли супруга какую-то новую глупость? Беспокойство, однако, быстро прошло — Сильвия усвоила урок и теперь вовсю старалась быть образцовой женой.

Вкушая удовольствия домашнего уюта, Кроу решил, что навестит Холмса сразу после утреннего доклада начальству.

В Скотланд-Ярде инспектор был вовремя, уже к половине девятого. На столе лежала записка, в которой говорилось, что комиссар ожидает его ровно в девять.

Кроу собирался выходить, когда в кабинет заглянул Таннер.

— Хорошо выглядите, сэр. Как отдохнули? — небрежно спросил сержант.

— Никогда еще не чувствовал себя лучше. — Про себя инспектор заметил, что так оно и есть. Его уже охватил азарт охотника, кровь бурлила, а измена коварной Харриет казалась чем-то далеким.

— В таком случае вам повезло больше, чем мистеру Холмсу, — пряча ухмылку, обронил Таннер.

— При чем тут мистер Холмс? — резко спросил Кроу.

— Вы ведь знакомы с ним, сэр?

— Встречался. Раза два или три. Но в чем дело?

— Так вы не слышали?

— Ни слова.

— Великий мистер Холмс выставил себя на всеобщее посмешище. Связался с какой-то женщиной. Такой скандал. Весь Лондон только об этом и судачит.

— Не может быть. Я не верю…

— Это правда, сэр. Говорят, бывшая певичка. Ирэн Адлер. Всюду с ней бывает…

По пути в кабинет комиссар Кроу думал лишь о том, как поскорее освободиться.

— Что ж, выглядите вы неплохо, — сдержанно заметил он. — Полагаете, что готовы?

— Готов ко всему, сэр.

— Да уж так будет лучше. Имейте в виду, у вас последний шанс. Я поговорил с доктором Муром Эгером, и он заверил меня, что вы будете как новенький. Думаю, он прав, потому что его теперешний пациент, насколько я слышал, не так хорош.

— Неужели? — Кроу постарался сохранить равнодушие на лице.

— Имейте в виду, это строго между нами. — Комиссар наклонился, словно собирался доверить ему секретную информацию. — Шерлок Холмс. Помните, каким он всегда был? Строгим, ярым сторонником дисциплины. Женщин для него не существовало.

— Что верно, то верно.

— В его возрасте такое случается. Я сам это видел. Мужчина находит себе девчонку и теряет рассудок.

— Мистер Холмс? — Теперь Кроу встревожился уже по-настоящему. Таннер мог преувеличивать, но комиссар — никогда.

— Увлекся женщиной, в которой нет ничего особенного.

— Невероятно.

— Я видел это собственными глазами. Выводит ее каждый вечер — «Монико», «Кри», «Трок». Милуются у всех на глазах. Отвратительно. Приятель в клубе рассказывал, что видел их обоих под хмельком в «Амбассадоре». Даже с братом, Майкрофтом, не общается. Стыд и позор, но такое случается. Когда такой человек пускается во все тяжкие… — Мысль осталась незаконченной, и Кроу, воспользовавшись паузой, быстро переменил тему разговора.

Вводя инспектора в курс дела, комиссар упомянул о загадочном взрыве на Прейд-стрит и неопознанном трупе, единственной жертве этого неприятного инцидента.

Едва освободившись, Кроу поспешил покинуть здание Скотланд-Ярда, вскочил в первый попавшийся кэб и попросил доставить его на Бейкер-стрит. Пока экипаж трясся по мостовым, воображение рисовало жуткие картины.

— Слава богу, это вы, сэр! — с облегчением воскликнула миссис Хадсон, открывшая дверь в ответ на нетерпеливый стук в дверь. — Он предупредил, чтобы никого другого к нему не допускали. Я уже собиралась телеграфировать мистеру Уотсону, но он запретил.

— Так что же случилось, миссис Хадсон?

— Он болен, сэр. Я никогда еще не видела его в таком состоянии. В какой-то момент я даже подумала, что ему уже не встать. Ни о каких врачах не хочет и слышать. А тут еще эти мерзкие истории. Якобы его видели где-то. Ложь, сэр, все ложь. Но он ничего не слушает и ничего не говорит.

Взбежав по ступенькам, Кроу на мгновение остановился перед дверью, из-за которой доносились пронзительные и скорбные звуки скрипки. Не потрудившись даже постучать, инспектор ворвался в комнату.

Холмс сидел в своем любимом кресле — в халате, с закрытыми глазами и скрипкой у плеча. Выглядел он настолько ужасно, что Кроу невольно остановился. Высохшее тело, провалившиеся глаза, изможденное лицо с запавшими щеками. Судя по тому, как он держал скрипку, рука его утратила прежнюю твердость.

— Боже правый, Холмс! Что с вами? — взволнованно вскричал инспектор.

Великий детектив открыл глаза, поднял смычок и откинулся на спинку кресла.

— Кроу. Рад вас видеть. Получили мою телеграмму? Какие новости?

— Новости есть, но что с вами?

— Не тревожьтесь, друг мой. Я уже справился с болезнью и почти выздоровел.

При этих словах тело его сотрясла ужасная дрожь, а лоб покрылся крупными каплями пота.

— Боюсь, Кроу, сей недуг я навлек на себя сам, — едва слышно проговорил Холмс, отдышавшись. — Но теперь все позади. Еще немного куриного бульона нашей доброй миссис Хадсон, и я буду в полном порядке.

— Но, Холмс, что все-таки с вами?

— Долгая история. Я бы сказал, история собственной глупости. Мы еще возьмем его, Кроу. Вы слышали, какие слухи он распространяет обо мне? Отели, рестораны…

— Вы имеете в виду истории, в которых фигурируете вы и Ирэн Адлер?

— Да.

— Слышал. Это же настоящий скандал, Холмс. Вы должны опровергнуть их.

— Никаких опровержений, пока не поправлюсь. Разве что вы займетесь этим сами. Такие сенсации, как известно, долго не живут. Но вернемся к нашим делам. Какие у вас новости?

— Я нашел девушку.

— Отлично. Я так и думал, что найдете. Едва прочитав в газете, что мсье Мельес использует для своих съемок вМонтре девушек-цыганок и устраивает вечеринку в «Фоли Бержер», я сразу понял, что именно там и следует искать нашу неуловимую Сюзанну.

— Гризомбра они определенно отыскали. По крайней мере его отыскал Морнингдейл. И еще она сказала, что в разговоре между собой они упомянули некое место в Лондоне. Альберт-сквер.

В глазах великого детектива вспыхнул хорошо знакомый Кроу огонек.

— Передайте-ка мне «Лондон» Фрая. — Он указал на полку. — Посмотрим. Руки еще дрожат… Ага, вот. Так… Альберт-сквер есть возле Ноттинг-Хилла. Похоже, Джеймс Мориарти нашел для себя пристанище поприличнее прошлой дыры. Я уже чувствую себя лучше. Пожалуй, даже отведаю бульона, если вы окажете любезность и передадите миссис Хадсон мою просьбу.

Волшебное действие означенного бульона проявилось буквально на глазах — Холмс заметно ожил, хотя и оставался все еще слабым.

— Могу ли доверять вам, Кроу? — спросил он.

— Вы можете доверить мне саму жизнь.

— Хорошо. Надеюсь, это не дойдет до Уотсона. Мне бы не хотелось обижать его, но он бывает неосторожен, когда описывает наши приключения. Не следовало позволять ему публиковать некоторые мои отзывы, пусть даже и лестные, касавшиеся Ирэн Адлер.

— Понимаю.

— Но позвольте изложить историю, касающуюся меня самого.

— Я весь внимание.

— Я всегда был очень требователен к себе. Думаю, вы это знаете. Я не приемлю безделье, легко поддаюсь скуке и не всегда могу мириться с теми ограничениями, что накладывает мое собственное тело. Вот почему уже в самом начале моих исследований я стал обращаться к медицинскому средству, способствующему стимуляции мыслительных процессов и позволяющему работать почти без отдыха. Это средство — кокаин. Я не видел в нем никакого вреда и пользовался им исключительно так же, как им пользовались другие. Вы, наверное, знаете, что на континенте проводилось немало экспериментов с кокаином в целях повышения полевой эффективности войск? В скором времени, однако, я обнаружил его серьезные побочные эффекты. Теперь, по прошествии нескольких лет, эти побочные эффекты хорошо знакомы представителям врачебной профессии. — Холмс улыбнулся, почти благодушно, как бы намекая на то, что его изыскания намного опередили исследования официальной медицинской науки.

— Когда я осознал опасность в полной мере, было уже слишком поздно. Организм требовал проклятой дозы; я присоединился к армии тех, кого называют наркоманами. Как вы, возможно, знаете, светила медицины лишь недавно, год назад или чуть более, начали настоятельно требовать ввести ограничения на использование определенных препаратов, так что никаких трудностей с приобретением зловредного порошка не возникало. Но старина Уотсон быстро обнаружил проблему. Снова и снова он умолял меня покончить с пагубной привычкой, приводя все новые и новые аргументы. Я понимал, что он прав, но сил принять верное решение уже не было. Я и помыслить не мог о том, чтобы отказаться от кокаина. И все же умственная дисциплина взяла верх. Я согласился на то, чтобы Уотсон с помощью доктора Эгера отлучил меня от кокаина. Вот почему я не хочу, чтобы он узнал об этом. Бедняга, я обманул его. — Холмс устало усмехнулся.

— Вместе они, Уотсон и Мур, закрыли все мои источники снабжения. Лондонские аптекари, все как один — даже «Кертис энд компании» на Бейкер-стрит и Джон Тейлор, что на углу Джордж-стрит, — отказывались продавать мне наркотик. Должен сказать, обложили они меня крепко. По крайней мере им так казалось.

От недавней сдержанности не осталось и следа. Холмс не просто разговорился — о своих злоключениях он повествовал даже с некоторым удовольствием.

— Видите ли, Кроу, наркоман — существо наихитрейшее. Уж поверьте, по себе знаю. Поначалу Уотсон и его коллега с Харли-стрит понижали дозы постепенно, и я относительно легко справлялся с некоторым временным дискомфортом. Но потом я — мне не стыдно в этом признаться — испугался. А испугавшись, позаботился о том, чтобы иметь надежного поставщика, у которого всегда можно получить то, чего недодают наши эскулапы. Я нашел такого человека на Орчард-стрит, и он регулярно давал мне требуемое в обход докторов.

Кроу посмотрел на великого детектива с выражением, лучше всяких слов передающим полное понимание вставшей перед ним нелегкой дилеммы.

Уставившись мрачно в пол, Холмс покачал головой.

— Не знаю, что и сказать. Уотсон и Мур Эгер, они ведь думали, что вылечили меня. Доза сократилась до минимума, однако же я, втайне от них, продолжал принимать кокаин. Так продолжалось до Парижа.

— С этим и связано ваше тогдашнее недомогание?

— Да. Я оказался без наркотиков в самый неподходящий момент, когда обострились все ужасные и весьма болезненные симптомы абстиненции.

— И вам потребовался кокаин?

— Я не мог обойтись без него.

— Но почему вы не купили его в Париже, где он продается вполне свободно?

— Не так уж и свободно, некоторые ограничения все же есть, но вы правы, да, я мог бы купить порошок в Париже. Мозг порой выкидывает странные фокусы — я думал только о том, что должен вернуться в Лондон и поскорее увидеться с моим человеком на Орчард-стрит.

— Но…

— Но он не дал мне ничего. Ни грана. Да-да. Не удивляйтесь, но я и в этом вижу дьявольскую руку Джеймса Мориарти. Я был совершенно разбит — и физически, и морально, — но не сломлен. Я вернулся сюда и в один из редких моментов прозрения принял волевое решение: навсегда, любой ценой покончить с наркотиком. Не стану говорить, чего это мне стоило…

— Я и сам вижу.

— Возможно. Скажу так, это походило на схватку с самим дьяволом и всеми его приспешниками. И все же я победил. Я прошел сквозь тьму и теперь навсегда освободился от искушения.

— Однако за то время, что вы сражались с дьяволом, Мориарти успел серьезно подпортить вашу репутацию в глазах общества.

— Вы правы, Кроу, Мориарти немало навредил мне и дорого заплатит за причиненное зло.

— Но как вы разубедите тех, кто уже распространяет скандальные слухи?

— Повлиять на общественное мнение не так уж и трудно — пара нужных слов в нужном месте, намек здесь, совет там — и ветер переменится. Мой брат, Майкрофт, так переживал, что места себе не находил, но я уже послал ему телеграмму, успокоил и заверил, что все скоро кончится. Еще день-другой, немного отдыха и хорошего питания для укрепления сил, и я снова буду готов к бою. Не зря же судьба наделила меня тем, что называют железной конституцией.

— Я могу взять Мориарти сегодня же, пока он с этой… с этой женщиной. — Лицо инспектора полыхнуло гневом.

— И лишить меня удовольствия схватиться с ним самому? Нет, Кроу.

— Если не забыли, я тоже поклялся избавить мир от этого злодея, а вы не раз заявляли, что не желаете привлекать внимание общества к своему участию в этом деле.

— Не беспокойтесь, все лавры достанутся вам. — Холмс мрачно улыбнулся, и в глазах его мелькнули знакомые огоньки. — У меня есть план, Кроу. Мы используем против него его собственное оружие. Скажите, я похудел?

— Определенно похудели, Холмс.

— Лицо вытянулось, да? Щеки ввалились?

— Да.

— Отлично. Значит, обстоятельства играют мне на руку. Я давно подумывал о том, чтобы принять это обличье, и теперь задача облегчается.

— Чем я могу помочь?

— Прежде всего, нужно выяснить, где именно на Альберт-сквер живет Мориарти — если, конечно, он скрывается там. Я бы занялся этим сам, но…

— Поберегите силы, а это предоставьте мне.

— Мне нужно подробное описание дома и тех, кто там живет. Узнайте также, насколько хорошо ему удается играть мою роль. Его обычные передвижения по городу.

— Я все сделаю.

— Отлично. Я знал, что смогу рассчитывать на вас, Кроу.


Секрет блестящего исполнения роли Холмса крылся, по мнению Мориарти, отнюдь не в деталях, а в общем впечатлении. Все, что он сделал, это добавил немного роста, слегка изменил черты лица, голос и манеры. Брат Холмса, Майкрофт, обнаружил бы подмену через пять минут. Но для Ирэн Адлер он был единственным настоящим Шерлоком Холмсом, потому что ее представление о нем строилось исключительно на сохранившемся в памяти смутном образе.

Тот же эффект срабатывал и в случаях, когда его замечали с мисс Адлер в публичных местах. Люди ожидали увидеть Холмса и видели Холмса.

Сунув ноги в ботинки со специальной, добавляющей роста, подкладкой — он пользовался ими же, когда перевоплощался в своего мертвого брата, — Мориарти устроился перед зеркалом и приступил к работе над носом, которому следовало придать характерную горбинку.

Согласно заведенному в последнее время порядку в доме на Альберт-сквер в такое время оставались только он сам, Марта Пирсон и ее юная помощница. Остальные либо находились в Бермондси, либо занимались «семейными» делами — воровали, грабили, собирали дань, мошенничали. Бриджет Спир все еще лежала в лучшем заведении Сэл Ходжес — ей прочили преждевременные роды. Сама Сэл пребывала там же. Возрожденная «семья» крепла день ото дня.

Профессор собирался приклеить накладные брови, когда внизу звякнул дверной звонок. Являться сюда своим разрешалось только в случае крайней необходимости, а потому он решил, что это скорее всего какой-то торговец.

Но нет, нарушителем заведенного распорядка оказался Берт Спир.

— Кроу, — выдохнул Спир, когда Мориарти впустил его наконец в свою спальню.

— И что Кроу? — Профессор окунул кисточку из соболиной шерсти в пузырек с неким препаратом телесного цвета и аккуратно провел ею по мастике на переносице.

— Его отпуск закончился. Он вышел на работу.

Кисточка на мгновение замерла, и это стало единственным указанием на то, что Мориарти как-то отреагировал на новость.

— Хочешь сказать, что Кроу не уволили из полиции? — В его голосе прозвучали интонации Холмса.

— Получается, что нет. Сегодня утром он вернулся в Скотланд-Ярд. Восстановлен в прежней должности.

Мориарти негромко выругался — возвращение инспектора означало полный провал одной из главных его интриг.

— За ним следят?

— Я сразу, как только узнал, сообщил Эмберу. Он уже связывается со своими людьми. Думаю, через час они уже будут на позициях.

Мориарти выругался еще раз, но уже громче и грубее, что свидетельствовало о возрастающем беспокойстве. Впрочем, уже в следующую секунду он взял себя в руки.

— Для тревоги нет причин. Мы еще посчитаемся с этим настырным шотландцем. Говорят, Бриджет вот-вот разродится. — Профессор сменил тему, потому что принесенная новость требовала внимательного рассмотрения и полной сосредоточенности, что было невозможно в присутствии Спира.

— Да, ждем со дня на день. С ней там Сэл и акушерка.

— И веселые леди на другом этаже, — усмехнулся Профессор. — У всех свои дела.

— Дом хороший, места хватает.

Некоторое время в комнате стояла тишина. Мориарти разглаживал мастику вокруг подбородка. Первым заговорил Спир.

— Не думаете, что кому-то из нас стоит вернуться сюда? Или хотя бы держаться поближе, пока вы ведете эту партию?

Мориарти покачал головой.

— Нет, нет. Здесь мне опасаться нечего. Сегодня и завтра мы с мисс Адлер устроим такое, что имя Холмса будет опозорено навсегда. Последние дни доставили мне истинное удовольствие. Признаюсь, я веселился, как ребенок на Рождество.

Спир вскоре ушел, а часом позже Харкнесс подал к подъезду кэб. Мориарти — в образе Холмса — вышел из дому и спустился по ступенькам, а еще через минуту экипаж уже уносил его все дальше и дальше от Альберт-сквер в направлении Мейда-Вейл, где великого детектива ждала Ирэн Адлер.

Ни Харкнесс, ни тем более Мориарти, пребывавший в состоянии глубокой задумчивости, не заметили отступившего в тень и прижавшегося к стене человека.

Кроу — а это был, конечно, он — выступил из тени и, подняв руку остановил другой кэб, медленно двигавшийся по улице в том же направлении.

— Я — полицейский, — не терпящим возражения тоном объявил он хмурому вознице. — Следуйте за тем кэбом, но не приближайтесь и делайте только то, что я скажу.

Серьезный вид и твердый голос произвели должное впечатление — кэбмен лихо козырнул и щелкнул хлыстом.


Следующим утром Кроу вернулся на Бейкер-стрит с отчетливым ощущением, что за ним следят. Ощущение это возникло сразу после того, как он вышел из своего дома на Кинг-стрит, и не оставляло с тех пор, причиняя инспектору немалое беспокойство.

Холмс встретил гостя, сидя в кресле, и, хотя выглядел он все еще не лучшим образом, в его глазах уже горел знакомый огонек.

— Рассказывайте все, — приказал великий детектив, нетерпеливо подаваясь вперед. — И ничего не упускайте.

Устроившись поближе к камину, Кроу приступил к истории своих ночных похождений. Холмс слушал инспектора внимательнейшим образом, ни на секунду не сводя с него глаз.

— Прежде всего, теперь уже нет никаких сомнений в том, что в доме номер пять на Альберт-сквер готовится нечто зловещее. Первым делом я отправился в полицейский участок Ноттинг-Хилл и поговорил с патрульными — они всегда больше других знают о тех, кто живет в их районе.

— И что? — раздраженно бросил Холмс, ждущий фактов, а не рассуждений.

— Тот, кто нам нужен, проживает в доме номер пять с прошлого сентября. Записан как американский профессор по имени Карл Никол. И вся его команда с ним. Известные личности.

— Старые знакомые, а?

— Китаец, которого мы давно разыскиваем, некто Эмбер, Спир…

— Преторианская гвардия.

— Да. Есть и женщины.

— Х-м-м.

— Но — и это, полагаю, вас заинтересует — никого из них там сейчас нет. Последнюю неделю или чуть больше он живет там один с двумя служанками.

— Вы видели его?

— Вернее будет сказать, что я видел вас.

— А…

— Сходство удивительное.

— Я всегда отдавал должное Джеймсу Мориарти. Если он берется за что-то, то подходит к делу профессионально. Вы проследили за ним?

— До небольшой виллы в Мейда-Вейл, где он держит Ирэн Адлер.

— Ее вы тоже видели? — оживился Холмс.

— Видел. Мориарти провел в доме около двух часов, после чего они вместе отправились в «Трокадеро».

— Да-да, старый добрый «Трок», — вздохнул Холмс.

Инспектор с удовлетворением отметил, что детектив все более напоминает самого себя прежнего, энергичного.

— Там они пообедали, устроив из своего пребывания целый спектакль: посылали друг дружке воздушные поцелуи через столик, держались за руки, громко смеялись, обменивались секретными знаками. Картина, мягко говоря, забавная. Не знай я, что вы здесь, поклялся бы, что видел вас там.

— Потом, надо думать, возвратились на виллу?

— Верно. В дом на Альберт-сквер Мориарти вернулся к утру, около четырех. Боюсь, моя Сильвия — она теперь идеальная любящая жена — подозревает, что у меня новое увлечение.

— Скажите ей, чтобы не беспокоилась. Завтра все закончится. Как у вас с замками?

— В каком смысле?

— С отмычкой работать умеете? Ну да ладно, у меня здесь свой набор. С этим трудностей не возникнет.

— Хотите сказать, что…

— Нам придется побывать в шкуре взломщиков. Есть возражения?

— Нет, если мы сможем взять Мориарти.

— Отлично. А теперь скажите, вы заметили, что за вами утром следили?

— Я так и подумал.

— Да. И за этим домом тоже наблюдают. Негодяй выдает себя за слепого нищего. Если не ошибаюсь, его зовут Фред. А те, что вели вас, это Сим по кличке Чучело и Бен Таффнел. Сегодня вечером нам придется сбить их со следа, но об этом позабочусь я сам. Моя команда перехитрит любого, даже самого сообразительного из шпиков Профессора. Занимайтесь своими делами, а остальное предоставьте мне. Жду вас в девять или чуть раньше.

Кроу кивнул.

— Буду вовремя.

— Молодчина. И вот что еще… Захватите с собой револьвер.


В пятницу, 14 мая, в шесть часов вечера, Бриджет Спир разрешилась от бремени здоровым мальчиком в восемь фунтов весом.[72] Безмерно счастливый и гордый, новоявленный отец нарушил все правила и установления и во второй раз за ночь явился на Альберт-сквер.

Мориарти, снова сидевший за туалетным столиком, встретил своего лейтенанта без особенного энтузиазма.

— Рад слышать, — холодно отозвался он, услышав новость. — Но я предпочел бы, чтобы ты держался подальше отсюда до тех пор, пока игра не будет сыграна. Сегодня я в последний раз навещу эту Адлер, а потом отдам необходимые распоряжения Ли Чоу. Надолго не задержусь, сошлюсь на неотложные дела.

— Скоро вы сами узнаете, каково это, быть отцом, — угрюмо уставившись в пол, сказал Спир. — Что слышно про Кроу?

— Днем прибегал мальчишка. Кроу обретается у Холмса, что внушает мне некоторое беспокойство. Но наш великий детектив дискредитирован настолько, что толку от него уже не будет.

— Надеюсь, вы правы.

— Теперь он надолго отойдет от дел, так что нашему бизнесу никто палки в колеса вставлять не будет. Завтра утром приеду в Бермондси, хочу встретиться с нашими гостями. А теперь, Спир, возвращайся к Бриджет и передай ей мои наилучшие пожелания. Не переживай, я стану крестным вашему малышу.

— У нас тут еще одна свадьба на носу. Аллен и Полли, эту парочку водой не разольешь.

— Благословлю и свою роль исполню, — рассмеялся Мориарти.

Харкнесс прибыл ровно в назначенный час, и Спир вышел из дому вместе с Профессором. Одна за другой погасли лампы, и около десяти Марта и ее помощница отправились спать, оставив горящей лишь одну свечу в холле — дожидаться возвращения хозяина.

У Кроу глаза полезли на лоб. Явившись на Бейкер-стрит ровно в девять, как они и уговаривались, он сразу поднялся наверх, но в комнате детектива никого не было.

Окликнув негромко Холмса и не получив ответа, инспектор устроился поближе к растопленному камину и достал свой старый американский револьвер, желая убедиться, что оружие в полном порядке.

Долетевший снизу стук колес привлек его к окну. Людей на улице было мало, но Кроу показалось, что он заметил у дороги неясные тени и мелькнувшую в подворотню фигуру.

Кэб остановился. Вышедший из него мужчина был высок, худ и сутул. Жидкий свет уличного фонаря упал на суровое, изможденное лицо, и у полицейского перехватило дыхание. Во плоти Кроу видел этого человека дважды, а его словесный портрет знал не хуже, чем свои пять пальцев. Шляпа, несомненно, скрывала высокий лоб и глубоко посаженные глаза. Человек внизу был Мориарти, Профессор, и он явился сюда в том самом обличье, в котором часто представал перед своей преступной армией.

Кроу сжал револьвер и отступил от окна. Сердце колотилось как бешеное. Внизу Мориарти пересек улицу и шагнул к подворотне, в которой, как показалось инспектору раньше, кто-то прятался.

Несколько секунд Профессор просто стоял, как будто разговаривая с невидимкой. Голова его как-то странно, по-змеиному, двигалась из стороны в сторону. Потом он повернулся, бросил быстрый взгляд на окно, за которым притаился Кроу, и последние сомнения исчезли. Мориарти определенно направлялся к дому 221-б.

Внизу хлопнула дверь. Шаги по лестнице… В следующее мгновение Кроу был уже у порога с револьвером наготове.

Дверь распахнулась, и Мориарти, не останавливаясь, вошел в комнату.

— Стойте, сэр! — рявкнул Кроу, — или мне придется стрелять.

— Мой дорогой Кроу, постарайтесь поубавить агрессивности, — голосом Шерлока Холмса произнес его заклятый враг.

Вот тут глаза у Кроу и полезли на лоб, рот сам собой открылся, а рука опустилась, словно не выдержав веса оружия.

— Холмс? — недоверчиво пробормотал он.

— Собственной персоной. — Великий сыщик снял цилиндр, под которым, как и предполагал инспектор, обнаружился высокий, с залысинами, лоб.

— Но вы же вылитый Мориарти. — Впившись взглядом в лицо гения криминального мира, Кроу пытался найти знакомые черты.

— Надеюсь, что так оно и есть, — усмехнулся Холмс. — В эту игру могут играть двое. Если Мориарти представляется мной, то почему бы и мне не представиться им? Интересно было бы сравнить, вам не кажется?

— Боже милостивый, как вам это удалось?

— Элементарно, Кроу. Обычный театральный прием, знакомый каждому хорошему артисту, хотя, надо признать, у меня получается чуточку лучше, чем у большинства тех, кто выходит сегодня на подмостки. Но довольно разговоров. Быстрее, сегодня я, кажется, пустил кота в голубятню.

Они подошли к окну. В голове у Кроу вертелись десятки вопросов.

— Я видел вас внизу. Что вы задумали?

— За домом наблюдают. Я переговорил со слепым Фредом, который, естественно, принял меня за своего хозяина. Все просто. Я лишь сказал ему, что через несколько минут из дома выйдут трое мальчишек, и что им — самому Фреду и двум других, Чучелу Симу и Таффнелу, надлежит проследить за каждым. Думаю, ребята заставят их побегать по городу. Смотрите, вон они.


Все получилось в точности так, как и сказал Холмс. Три одетых в рванье пострела высыпали на тротуар и тут же разбежались в разные стороны. Немного погодя из темных подворотен выскользнули бесшумные тени. Погоня началась.

— Ну вот. — Холмс с довольным видом потер руки. — Теперь им есть чем заняться, а мы можем спокойно, не боясь, что ищейки Профессора повиснут у нас на хвосте, отправляться на Альберт-сквер.

По просьбе Холмса миссис Хадсон подала холодное мясо и пиво, и мужчины, прежде чем уйти, плотно перекусили. Пока ели, Кроу постоянно поглядывал на своего спутника, каждый раз напоминая себе, что перед ним не Мориарти, а сам великий сыщик, с необычайным мастерством перевоплотившийся в своего смертельного врага.

Из дому вышли немногим за полночь. До Ноттинг-Хилла доехали на кэбе, остаток пути прошли пешком, так что до Альберт-сквер добрались без четверти час.

— Прислуга, наверное, уже спит, — прошептал Холмс, — но вы все же постарайтесь не шуметь.

Прижимаясь к стене, они двинулись через площадь. У двери дома номер пять Холмс остановился, достал из кармана какой-то инструмент, вставил в замочную скважину и повернул. Что-то щелкнуло, и створки качнулись.

— Подождите, — снова прошептал он. — Пусть глаза привыкнут к темноте.

В кухне, где они оказались, пахло выпечкой и жареным мясом.

— Профессор неплохо устроился, — проворчал Холмс. — Что б мне провалиться, если здесь не приготовили отличный бифштекс.

Из темноты постепенно выступали очертания предметов. Кроу огляделся.

— Лестница вон там. — Холмс вытянул длинный палец. — Вы, конечно, уже заметили лампу. Она горит в холле. Полагаю, у нас вполне достаточно времени, чтобы познакомиться с содержимым кабинета Мориарти, хотя я и сомневаюсь, что мы обнаружим там что-то ценное. Однажды, несколько лет назад, мне уже довелось просматривать его бумаги.

Они осторожно прошли к лестнице и, стараясь не шуметь, поднялись наверх. Ориентироваться в незнакомом доме помогала горевшая у входа лампа.

Часы показывали начало второго.

— Думаю, в нашем распоряжении часа два-три, — пробормотал Холмс. — Должно хватить. Надеюсь, томиться в ожидании придется недолго.

Не успел он это сказать, как с площади донесся стук копыт и скрип рессор. Экипаж остановился возле дома, и после недолгой паузы непрошенные гости услышали голоса. Один из этих голосов узнали оба.

— Похоже, ему надоело играть мою роль, — шепнул Холмс. — В таком случае мы как раз вовремя. Быстро наверх. Возьмем его на первой лестничной площадке.

Холмс двигался в темноте с ловкостью и быстротой кошки, Кроу же чувствовал себя неуклюжим медведем. Едва они добрались до лестничной клетки, как дверь внизу открылась, и кто-то прошел в холл.

Инспектор затаил дыхание. Прижавшись к стене, они смотрели на ступеньки и прислушивались к доносящимся снизу звукам.

Мурлыча под нос какую-то популярную мелодию — то ли «Герли, Герли», то ли другую набившую оскомину ерунду, — Мориарти снял и повесил на вешалку пальто, потом вернулся к двери, взял лампу и направился к лестнице.

Кроу напрягся и, сжав рукоять револьвера, начал медленно вынимать его из кармана. Холмс поднес палец к губам и покачал головой.

Мориарти поднимался тяжело, держа в поднятой руке лампу, свет которой падал на его лицо — лицо Шерлока Холмса.

Едва он шагнул на площадку, как детектив выступил из тени.

— Мистер Шерлок Холмс, полагаю. — Прозвучавшая в его голосе угроза не предвещала Профессору радостных перспектив.

От неожиданности Мориарти споткнулся, потерял равновесие и, чтобы не упасть, схватился за перила. Выпрямившись, он поднял повыше лампу. Кроу, держа револьвер наготове, сделал шаг вперед. Странная и немного жуткая картина открылась ему: Холмс и Мориарти замерли на лестничной площадке, впившись друг в друга глазами.

— Будьте вы прокляты, Холмс, — прорычал Мориарти. — Мне бы следовало не играть с вами, а разделаться еще тогда, у водопада.

— Позвольте представить вам, — вежливо произнес Холмс, — моего друга, инспектора Кроу. Впрочем, вы ведь уже знакомы, не так ли? Насколько мне известно, он почти взял вас в Сэндринхеме. Что ж, Мориарти, ваша партия определенно сыграна. Вас ждет виселица. А теперь будьте добры, пройдите в гостиную, чтобы инспектор смог надеть на вас браслеты… разумеется, после того, как с вас смоют краску и уберут мастику. Кстати, должен сделать вам комплимент. Хорошее сходство.

Под дулом револьвера Мориарти ничего не оставалось, как проследовать в просторную комнату справа от площадки. Холмс и Кроу не отставали. Детектив прошел к камину, в котором стыли уголья и зола.

Мориарти остановился посредине гостиной. Губы его шевелились, произнося беззвучные проклятия.

— Делайте свое дело, инспектор, — почти весело сказал Холмс. — Наденьте на этого мерзавца наручники и поедем отсюда.

— Подержите мой револьвер, Холмс, а вы, сэр, — Кроу обратился к Мориарти, — поставьте лампу туда, на пианино.

Передавая оружие, инспектор на мгновение выпустил Профессора из виду, и этого мгновения хватило, чтобы все проиграть.

— Я поставлю! — завопил Мориарти и, дабы не бросать слова на ветер, размахнулся и силой метнул тяжелую латунную лампу в стену. Опасный снаряд лишь на фут разминулся с головой детектива.

— Стреляйте! Стреляйте же! — крикнул Холмс, бросаясь вперед под градом выплеснувшихся на ковер осколков и горящего масла.

Кроу вскинул руку, револьвер дернулся, прогремел выстрел, пуля на дюйм разминулась с Мориарти, который уже был на пороге комнаты.

— За ним!

Дверь захлопнулась. В замке с леденящим кровь сухим щелчком звякнул ключ. А за спиной у них уже гудел, разбегаясь по полу и стене, огонь.

— Дверь, Кроу! Вышибайте дверь!

Снаружи донесся глухой, издевательский смех и торопливые шаги.

— Да ломайте же! — снова крикнул Холмс. — Или мы сгорим здесь заживо.

Кляня себя последними словами, инспектор бросился на дверь. Плечо пронзила тупая боль, а вот дерево даже не дрогнуло. Крепкая дубовая панель и прочный замок не поддались отчаянному натиску Кроу.


Прислонившись к стене на лестничной площадке, Мориарти постарался отдышаться. Смех замер на сухих губах, и единственным звуком был теперь нарастающий с каждой секундой шум пожара.

Опомнившись, он стал сдирать с лица куски мастики и накладные брови, избавляясь от личины ненавистного врага. А вот грим на физиономии Холмса начнет скоро пузыриться и лопаться. Торопясь, он хватал ртом воздух, густой и горький от сочащегося из-под двери дыма.

Голова гудела, и страх еще сидел холодком в животе. Страх, охвативший его в тот миг, когда он увидел там, на полутемной площадке, другого себя. В первую секунду промелькнула безумная мысль: это наконец пришел за ним призрак старшего брата.

Стук в дверь с другой стороны становился все настойчивее. «Крысы! — подумал Мориарти. — Крысы, пожираемые пламенем». Он уже сделал шаг вниз, когда вспомнил вдруг про Марту. А девчонка? Издалека донесся крик: «Пожар! Пожар!» Если их спасут… Марта знает кое-что о Бермондси и может привести туда полицейских.

Профессор повернулся и, прыгая через две-три ступеньки, побежал наверх, к последней, чердачной площадке.

Ворвавшись в комнатушку прислуги, он без лишних церемоний стащил обеих девчонок с кровати и приказал следовать за ним. Ошеломленные, растерянные, перепуганные, Марта и ее помощница натянули на себя первое, что попалось под руку, и покорно, ничего не соображая, поспешили вниз за хозяином. Они были уже на нижней площадке, когда услышали грохот и звон стекла за дверью гостиной.

— Быстрее! — крикнул Мориарти.

В холл залетали голоса, стук копыт, скрип колес и отчаянный звон колокола — к дому подлетела пожарная команда. Вверху гудело пламя — там бушевал огненный ад.

Мориарти толкнул дверь и выбежал на улицу; две девушки вылетели вслед за ним. Несколько полицейских удерживали на почтительном расстоянии небольшую толпу зевак. В соседних домах хлопали двери, встревоженные жители Альберт-сквер приникали к окнам, храпели кони, а люди в касках растягивали шланги.

Появление Профессора и девушек было встречено аплодисментами и приветственными криками: «Он спас их!» и «Отлично, сэр!» Им протягивали одеяла, предлагали приют.

Но Мориарти не нуждался ни в первом, ни во втором. Отринув протянутые руки помощи, не слушая слов утешения и ободрения, он схватил за плечи обеих своих служанок и увлек за собой — подальше от дома.

Они были уже на середине площади, когда Мориарти услышал чей-то крик:

— Прыгайте на брезент, и все будет в порядке!

Он не оглянулся.


Жар в комнате становился невыносимым, от дыма уже закладывало горло, а дверь никак не поддавалась ни Кроу, ни Холмсу.

— Бесполезно! — прохрипел Холмс. — Отступите. Дайте мне ваш револьвер.

Револьвер валялся посредине гостиной. Детектив поднял его, навел на замок и спустил курок.

Вместо выстрела, однако, Кроу услышал лишь щелчок.

— Боек заклинило! — крикнул Холмс. — Окно. Это наш последний шанс.

Кроу пробежал взглядом по комнате и, не обнаружив подходящего орудия, схватил обеими руками стоящий у пианино стул и, собрав все силы, бросил его в ближайшее окно. Стекло вылетело — с треском и частью рамы.

В следующее мгновение Холмс уже стоял у окна, выбивая кочергой застрявшие осколки.

На площади шумели люди, звонили колокола. Инспектор встал рядом с Холмсом, чувствуя за спиной горячее дыхание пожара. Огонь подступал, хватал за брюки, лизал жаркими языками шею. Взглянув на детектива, Кроу увидел, что тот уже сорвал с головы парик и стер с лица грим. Внизу, футах в двадцати под ними, пожарные в латунных касках тянули шланги и устанавливали помпы.

На середине площади, в стороне от толпы, Кроу увидел двух торопливо удаляющихся девушек и мужчину, фигура которого показалась ему знакомой.

— Задержите этого человека! — крикнул он, вложив в крик всю силу изнуренных легких. — Хватайте его!

Горький, горячий дым опалил горло, и инспектор, закашлявшись, согнулся пополам. В следующее мгновение его вырвало. Беспомощный, он мог лишь провожать глазами убегающего Профессора.

— Прыгайте на брезент, и все будет в порядке!

Крик донесся снизу. Шестеро пожарных растянули черный брезент и приготовились принять Кроу и Холмса.

— Вы первый, — выдохнул Холмс. — Прыгайте же.

Кроу встал на подоконник и прыгнул.

Несколько минут спустя они с Холмсом уже стояли в нависшей над площадью дымной пелене, под разлетающимися щепками и мусором. Зрителей отодвинули, и пожарные смело вступили в схватку с огнем, чтобы спасти соседние здания и весь квартал от полного уничтожения.

— Это я виноват. — Кроу посмотрел в черное от сажи лицо Холмса. — А ведь мы почти взяли его.

— Придет еще наше время. — Холмс положил руку на плечо инспектора. — Я виноват не меньше вашего, но не будем отчаиваться. Есть у меня чувство, что мы еще услышим о Мориарти. — Он нахмурился, обеспокоенный чем-то. — Кроу, вам ведь наверняка придется принимать какие-то официальные меры в отношении той женщины в Мейда-Вейл.

Инспектор кивнул и тут же снова закашлялся — легкие, казалось, вот-вот лопнут.

— Отнеситесь к ней помягче, Кроу.


В другом конце города, в Бермондси, Мориарти провел ладонью по кожаному переплету дневника. Секретные архивы он доставил сюда в свой прошлый приезд, как будто предчувствуя несчастье. По губам скользнула улыбка. Жаль, что вместе с дневниками не захватил Жан-Батиста Греза и «Мону Лизу».

Глядя на книжицу, Мориарти с грустью подумал, что страницы, отведенные для Холмса, так и не получилось перечеркнуть. С другой стороны, все могло закончиться гораздо хуже. По крайней мере его люди целы, и ему удалось восстановить контроль над криминальным миром Франции, Германии и Италии. Завтра все продолжится, и будет идти своим чередом, а потом наступит время.

Он еще встретится лицом к лицу с Энгусом Маккреди Кроу и Шерлоком Холмсом.

В голове уже выстраивались лабиринты новых интриг. Мориарти подошел к окну. Далеко, на востоке, за черными от сажи крышами и шпилями, бледнеющее небо возвещало приход еще одного дня. Где-то там в этот самый момент его люди, мужчины и женщины, уже делают свое дело, гордые тем, что служат ему, согласные с его методами, довольные своей принадлежностью к семье Профессора.

Envoi[73]
В книге регистрации браков и крещений церкви Святого Эдмунда, Бермондси, большой интерес представляют три записи, сделанные в субботу, 14 августа 1897 года:

Брак между Гарольдом Уильямом Алленом и Полли Пирсон.

Крещение Уильяма Альберта Спира.

Крещение Артура Джеймса Мориарти.

Свежая кровь для семьи Профессора.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Дневники Мориарти и хроники доктора Джона X. Уотсона
Эти записки будут интересны, главным образом, тем, кто посвятил себя изучению жизни и деятельности мистера Шерлока Холмса и его хроникера, доктора Джона X. Уотсона. Добавить их сюда меня подвигли голоса — к счастью, немногочисленные — несогласных, прозвучавшие на фоне одобрительного хора, которым была встречена публикация первого тома архивов Профессора — «Возвращение Мориарти».

Меня удивили и шокировали те, кто оперировал такими аргументами — «Ерунда, этого не могло быть!» или «Чушь!» Выражаясь таким образом, эти люди демонстрируют отсутствие внимания к теориям и практике самого мистера Холмса.

Возражение критиков можно свести к следующим пунктам:

1. Отрицание возможности того, что в семье Мориарти были три брата по имени Джеймс.

2. Странное и нелогичное неприятие того факта, что профессор Мориарти является своеобразным «Крестным отцом» XIX века, обладавшим глубокими познаниями в преступной среде (в том числе знаниями по части викторианского арго).

3. События у Рейхенбахского водопада.

4. Комментарий Холмса, сделанный через несколько лет после инцидента у Рейхенбахского водопада, в котором упоминаются «покойный профессор Мориарти… (и)… ныне здравствующий полковник Себастьян Моран».


Во всем, что не касалось неоспоримых фактов, имеющих отношение к реальным преступлениям, я опирался единственно на так называемые «Дневники Мориарти» и частные бумаги Энгуса Маккреди Кроу. Я не пытался внедрить в текст Мориарти собственные выводы, однако же по меньшей мере два человека предположили, что вся история событий у Рейхенбахского водопада, представленная в версии Мориарти, есть целиком моя выдумка.

Категорически возражаю.

Во-первых, вопрос о трех братьях Мориарти, каждый их которых носил имя Джеймс. На мой взгляд, свидетельства достаточно ясны. В пяти записках доктора Уотсона упоминаются профессор Мориарти, мистер Мориарти, Профессор и профессор Джеймс Мориарти («Долина страха», «Его прощальный поклон», «Пропавший регбист», «Последнее дело Холмса» и «Пустой дом»); полковник Джеймс Мориарти упоминается в «Последнем деле»; а о третьем брате, станционном смотрителе где-то на западе страны, говорится в «Долине страха».

По-моему, холмсоведы всегда скептически относились к предположению о том, что в семье Мориарти могло быть три брата с одинаковым именем Джеймс. «Дневники Мориарти» решают эту проблему. Возможно, имя Джеймс — на самом деле фамилия или второе имя. Мориарти ясно дает понять, что три брата называли друг друга по-разному — Джеймс, Джейми и Джим. Мориарти утверждает, что он — младший из братьев, с ранних лет ступивший на кривую дорожку; что, снедаемый завистью к научным успехам старшего брата Джеймса, он в конце концов подставил и убил его, а потом, став мастером перевоплощения, принимал облик Джеймса Мориарти-старшего, дабы произвести впечатление на своих преступных соратников. Мне такое объяснение представляется вполне логичным, а вот мистер Холмс поддался-таки обману.

Во-вторых, вопрос о Мориарти как некоем «Крестном отце» девятнадцатого столетия, предводителе огромной криминальной армии, человеке, хорошо знавшем преступный мир, его методы и язык. Здесь все еще яснее. В «Последнем деле» Холмс говорит о Профессоре как о «могучей организующей силе, действующей наперекор закону». Он упоминает о причастности Мориарти к самым разным криминальным деяниям, «будь то подлог, ограбление или убийство». Более того, Холмс характеризует своего врага как «Наполеона преступного мира… организатора половины всех злодеяний и почти всех нераскрытых преступлений в нашем городе… гения, философа… человека, умеющего мыслить абстрактно. Он сидит неподвижно, словно паук в центре своей паутины, но у этой паутины тысячи нитей, и он улавливает вибрацию каждой из них. Сам он действует редко. Он только составляет план… (Если верить записям из секретных архивов Мориарти, это не совсем так, хотя планирование и впрямь было его главным занятием)… его агенты многочисленны и великолепно организованы…» И так далее в том же духе. Что в этом описании такого невероятного? Разве все эти элементы организованной преступности не видны сегодня? И разве трудно представить, что организатор и гений криминального подполья разговаривал со своими приспешниками понятным им языком (см. Глоссарий) и пользовался принятыми среди них методами?

В-третьих, по поводу инцидента у Рейхенбахского водопада Мориарти в своих дневниках утверждает, что никакой схватки насмерть не было, а стороны, то есть он и Холмс, просто пришли к некоему соглашению. Комментировать — не моя задача. Я лишь излагаю факты, представленные в архивах. Если спросят моего мнения, я присоединюсь к голосам тех, кто заявляет, что вся эта история — полная чушь. Но почему же сам Профессор отстаивает ее правдивость?

Если дневники и впрямь принадлежат Джеймсу Мориарти, «Наполеону преступного мира», то он определенно остался жив после встречи у Рейхенбахского водопада. Холмс в разговоре с Уотсоном утверждает, что гений зла мертв. Обратите внимание, что в общении с инспектором (впоследствии суперинтендантом) Кроу он уже не столь категоричен. Лично я подозреваю существование чего-то еще более зловещего, но в любом случае не могу представить, что Холмс заключил с Мориарти какой-то договор без своебразной схватки ума и воли. В дневнике Мориарти — что вполне естественно, учитывая его натуру — постарался выставить себя в выгодном свете. У Рейхенбахского водопада определенно имело место нечто странное, и материалы данного тома проливают некоторый свет на случившееся. Возможно, мы подойдем к правде, когда расшифруем все документы и тщательно изучим архив Кроу.

И последний вопрос — комментарии Шерлока Холмса, приведенные в «Знатном клиенте», действие которого происходит лет через десять или одиннадцать после встречи у водопада. Те, кто прочел первый том, помнят подробное описание смерти полковника Морана, однако же в «Знатном клиенте» Холмс говорит буквально следующее: «Если ваш человек опаснее покойного профессора Мориарти или ныне здравствующего полковника Себастьяна Морана, тогда с ним в самом деле стоит познакомиться».

Здесь стоит обратить внимание на то, что доктор Уотсон предваряет эту ремарку своего друга такими словами: «…с улыбкой сказал Холмс». Зная то, что мы знаем теперь, можно по-настоящему оценить глубину иронии великого детектива, воскресившего того, кто, как он точно знал, давно мертв, и занесшего в списки мертвых того, кто, возможно, был еще жив. Так это или нет, мне пока не известно — дневники еще не расшифрованы до конца.

ГЛОССАРИЙ
Бузила (rampsman) — лихой бандит, хулиган-задира.

Ворон (crow) — сторож, дозорный.

Голубь (pigeon) — жертва.

Горбатый отель (Lump Hotel) — работный дом.

Гоноф (gonoph) — мелкий мошенник, воришка.

Дремала (snoozer, от англ. snooze — спать, дремать) — вор, обкрадывающий спящих постояльцев в отелях.

Кормушка (crib) — любое место, намеченное для ограбления.

Лампы (lamps) — глаза.

Меченый (mark) — жертва проститутки или мошенника на доверии.

Мобсмен (mobsman) — жулик, карманник, обычно хорошо одетый, первоначально член знаменитой в начале XIX века «Банды щеголей» (Swell Mob).

Нобблеры (nobblers) — «вышибалы», преступники, услугами которых пользуются, когда нужно преподать кому-либо серьезный урок с телесными повреждениями (от nobble — «испортить» лошадь перед скачками: специально травмируя, либо применив вредоносный препарат).

Обдирала (macer) — мошенник.

Паломник (palmer) — магазинный вор.

Роллер, Папильотка (roller) — вор, обирающий пьяных, или проститутка, обкрадывающая клиентов.

Семья (family) — организованное преступное общество.

Сыч (lurker) — «соглядатай», «разнорабочий» в криминальной среде, чаще всего нищий-бродяга или выдающий себя за нищего.

Трясун Джемми (shivering Jemmy) — попрошайка, «работающий» полураздетым. «Играть трясуна Джемми» — выпрашивать милостыню.

Тулер (tooler) — карманник-виртуоз.

Хеймаркетский Гектор (Heymarket Hector) — охранник проститутки, обычное прозвище сутенеров, работавший в районе Хеймаркета или Лестер-сквера.

Черпала (dipper) — карманник.

Чинк (chink) — деньги.

Экзекуторы (punishers) — «костоломы», нобблеры высшей категории, нанятые для жестокой расправы.

Примечания

1

Сычи — соглядатаи в криминальной среде, экзекуторы — костоломы-наемники. (Отдельные слова и выражения на арго см. в глоссарии в конце книги.)

(обратно)

2

Преторианцы (лат.) — личные телохранители римских императоров. — Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примечания переводчика.

(обратно)

3

Фирма «Кук и сын» — первое в мировой истории турагентство, основанное в 1841 году британским предпринимателем Томасом Куком (1808–1892), изобретателеморганизованного туризма.

(обратно)

4

Божьи коровки (ladybirds) — шлюхи (арго).

(обратно)

5

Здесь следует также отметить — особенно для тех, кто незнаком с комментариями доктора Уотсона по поводу пагубного пристрастия Холмса, — что в разделе, посвященном кокаиновой зависимости «Медицинской юриспруденции и токсикологии» Глейстера и Рентула, говорится буквально следующее: «Именно стимулирующий эффект наркотика играет решающую роль в формировании привыкания. Следствием эффекта бывают раздражительность и нервозность… Причиной привыкания является, возможно, тот факт, что кокаин быстро устраняет слабость и умственное утомление, на смену которым приходит ясность мысли и подъем физических сил». — Примеч. автора.

(обратно)

6

Варварский берег (Barbary coast) — район красных фонарей в Сан-Франциско, сформировавшийся как таковой и приобретший скандальную известность в период «золотой лихорадки». Центр азартных игр, проституции и преступности.

(обратно)

7

Подробное описание того, каким образом Мориарти-младший завладел академической мантией своего знаменитого брата и достиг совершенства в искусстве перевоплощения, содержится в моей первой книге. Однако после ее публикации некоторые недостаточно компетентные личности подвергли критике саму идею существования трех братьев Мориарти, каждый из которых носил имя Джеймс. Для тех, кто не удосужился внимательно прочитать хроники доктора Джона Уотсона, я привел соответствующие факты и выводы в Приложении к данному тому. — Примеч. автора.

(обратно)

8

Топчак (treadwheel, или иначе — treadmill) — орудие истязания, применявшееся на протяжении XIX века в английских тюрьмах. Напоминало обычное водяное колесо, по лопастям которого, как по лестнице, бесконечно «поднимались» заключенные.

(обратно)

9

Большой Дым (the Great Smoke) — прозвище Лондона с конца XIX века, связанное со знаменитым городским смогом.

(обратно)

10

Французский криптограф, опубликовавший в 1586 году исследование «Трактат о цифрах и тайнописи», которая прославила его как создателя «исходной системы многоалфавитной замены, возможно, самой знаменитой шифровальной системы всех времен», как писали о нем специалисты. Волей обстоятельств шифр Виженер вышел из употребления и был предан забвению, но заново открыт уже в XIX веке на волне широкого интереса к криптографии. Мориарти пользовался так называемой системой «шифр-самоключ Виженера», а не той стандартной, что сегодня известна как «шифр Виженера». — Примеч. автора.

(обратно)

11

«Образцовая» (the Model) — прозвище Пентонвилльской тюрьмы. — Примеч. автора.

(обратно)

12

Уютное гнездышко (desirable residence) — на жаргоне британских маклеров (риелторов), квартира или дом, который можно легко продать или сдать в аренду.

(обратно)

13

Постановка (put-up Job) — заранее спланированное преступление, например кража. В данном случае речь идет о предварительно разработанном преступлении, подготовка к которому включает в себя сбор информации, финансовое обеспечение, согласование со скупщиком списка краденого и т. д. Этот термин, имел широкое хождение в преступной среде XIX века. См. роман Чарльза Диккенса «Оливер Твист» («it can't be a put-up job, as we expected»). — Примеч. автора.

(обратно)

14

«Месопотамия» — прозвище Белгравии, модного, дорогого жилого района в Лондоне, южнее Найтсбриджа. Другие названия — «Малая Азия», «Новый Иерусалим». — Примеч. автора.

(обратно)

15

Дремала (snoozer) — вор, обкрадывающий спящих постояльцев в отелях.

(обратно)

16

Брайдуэлл (Bridewell) — лондонская тюрьма строгого режима, по названию исправительного заведения (бывшего замка Генриха VIII), находившегося близ старинного колодца, посвященного Святой Бригитте (St. Bride's Well).

(обратно)

17

Название изменено. Не путать с существующим и поныне Альберт-сквером. — Примеч. автора.

(обратно)

18

Герцог Севен-Дайлзский (Duke of Seven Dials) — шутливый титул, коим награждают человека, одевающегося или ведущего себя неподобающим его статусу образом, с претензией на аристократизм. Прозвище происходит от названия небольшого перекрестка Севен-Дайлз (Семь Циферблатов) в лондонском Вест-Энде, где сходятся семь улиц. В конце XVII века здесь была установлена колонна с шестью циферблатами, поскольку по первоначальному плану улиц должно было быть шесть. — Примеч. автора.

(обратно)

19

«Сырой алмаз» (rough diamond) — так говорят о человеке по натуре добром, но малокультурном и не отличающемся уважением к закону.

(обратно)

20

Рыкуны, или баркеры (barkers) — пистолеты, револьверы (арго).

(обратно)

21

Сокр. от Уайтчепел (Whitechapel) — район, в котором проживало наиболее бедное население викторианского Лондона. Хроническая нищета вынуждала многих женщин заниматься проституцией. В октябре 1888-го, по оценкам городской полиции, в Уайтчепеле насчитывалось 1200 проституток и около 62 борделей.

(обратно)

22

Об этой даме будет рассказано дальше. Сейчас же напомним лишь, что она в свое время — как рассказывает доктор Уотсон в «Скандале в Богемии» — перехитрила самого Шерлока Холмса. По словам Уотсона, для Холмса Ирэн Адлер навсегда осталась «Этой женщиной». — Примеч. автора.

(обратно)

23

В дневниковых записях не указано, какую именно газету читал Мориарти. В любом случае новость не была свежей, поскольку речь в Ливерпуле — так получилось, что свою последнюю — Гладстон произнес 24-го. Месяцем ранее армянские революционеры напали на «Оттоманский банк» в Константинополе; за этим событием последовала трехдневная резня. — Примеч. автора.

(обратно)

24

Пилер — английский полицейский. По имени Роберта Пиля, основавшего в 1829 году муниципальную полицию. Лондонских полисменов еще называли «бобби» (уменьшит, от Роберт).

(обратно)

25

Чуть измененные строки из «Реквиема» Р. Л. Стивенсона.

(обратно)

26

Не перед прислугой (фр.).

(обратно)

27

Читавшие первый том архивов Мориарти наверняка помнят, что Профессор проявил большой интерес к выступавшему в театре «Альгамбра» иллюзионисту, после знакомства с которым всерьез увлекся искусством престидижитации. — Примеч. автора.

(обратно)

28

От англ. well-born — знатный, родовитый.

(обратно)

29

Название кареты для перевозки заключенных применяемое в криминальной среде. Примеч. автора.

(обратно)

30

Шарлотта Мэри Йондж (Charlotte Mary Yonge, 1823–1901) — английская писательница, чрезвычайно популярная в викторианскую эпоху. Автор исторических и религиозных романов, не лишенных теплоты и задушевности. Часть прибыли от продажи своих книг отдавала в благотворительные учреждения.

(обратно)

31

Домкрат мог поднимать вес до трех тонн. Никакой сейф или дверь такого давления не выдержали бы. Следует напомнить, что сейф был старый и произведен до 1860 года. — Примеч. автора.

(обратно)

32

Распотрошить колоду (bleed the boodle) — то есть «поделить добычу». Довольно редкое выражение, но я все же вложил его в уста Эмбера, поскольку эта фраза трижды встречается в дневниках Мориарти. Вероятнее всего, Профессор слышал это выражение, когда был в Америке, так что Эмбер тоже мог его знать. Эрик Партридж в своем бесценном «Словаре преступников» отмечает, что в 1895 году Дж. У. Салливан использовал это выражение в «Многоэтажных историях Нью-Йорка». Флекснер в «Словаре американского сленга» не зафиксировал данное словосочетание, однако отметил, что к 1893 году слово «boodle» (карточная колода, ворох, куча) уже стало архаичным. — Примеч. автора.

(обратно)

33

Пенни-Нап (penny Nap) — карточная игра, напоминает «наполеон».
(обратно)

34

Горбатый отель (Lump Hotel) — работный дом.

(обратно)

35

Настороже (фр.).

(обратно)

36

Свершившийся факт (фр.).

(обратно)

37

Из «Дневников Мориарти» нам известно о неудавшейся попытке Профессора похитить (в 1890–1891 гг.) сокровища английской короны из лондонского Тауэра (полностью история изложена в «Возвращении Мориарти»). Что касается драгоценностей французской короны, то они состояли из короны Карла Великого (подлинные камни в современной оправе), которая использовалась при коронации Наполеона; короны Людовика XV (возможно, с фальшивыми камнями), инкрустированной брильянтами сабли Наполеона I, часов с брильянтами, подаренных Людовику XIV беем Алжира, и брильянта Регент (если не самого крупного, то, возможно, чистейшего в мире). Из дневниковых записей следует, что в 1880-х годах Профессор обдумывал план похищения всех этих сокровищ, но потом отказался от затеи, отметив, что «единственно стоящей вещью является бриллиант Регент». — Примеч. автора.

(обратно)

38

Здесь не имеет смысла перечислять таланты Дега-художника, ибо они многочисленны и хорошо известны. На тот момент ему шел седьмой десяток лет, и его зрение, ослабшее за время службы в армии во время Франкопрусской войны, ухудшалось с каждым днем. Дега занимался скульптурой, которую называл «искусством слепца». Имея собственное мнение в отношении «Джоконды», он вместе с другими деятелями культуры вел шумную кампанию против любых попыток очистить картину. — Примеч. автора.

(обратно)

39

Кража «Мона Лизы». В свете описанной выше кражи и дальнейших событий, любопытно отметить следующее:

В понедельник, 21 августа 1911 года — через пятнадцать лет после того, как Джеймс Мориарти изъял работу Леонардо из Лувра — в музее обнаружили исчезновение «Джоконды». Безуспешные поиски продолжались два года. В конце концов во второй половине 1913 года во Флоренции за попытку продать шедевр был арестован некий Винченцо Перуджа.

За эти два года французская пресса выдвинула две версии похищения:

1. Картину украли по заказу одной французской газеты, имевшей целью доказать, что «Мону Лизу» подменили еще раньше. 2. Кражу организовал некий американский коллекционер, намеревавшийся впоследствии вернуть на место уже не оригинал, а копию.

Теперь мы знаем, что действительности соответствовали в какой-то степени обе версии, вот только появились они со значительным опозданием. — Примеч. автора.

(обратно)

40

Коронные номера исполнительниц канкана: grand ecart («шпагат»), port d'armes («на караул») — обхватив одну ногу и направив ее в потолок, танцовщица должна была при этом проворачиваться на другой ноге вокруг своей оси.

(обратно)

41

Зидлер и «Мулен Руж». Импресарио Шарля Зидлера по праву называют «одним из архитекторов славы Монмартра». В 1870-х центром ночной жизни Парижа, более волнительной и вульгарной, были районы Клиши и Пигаль, там же концентрировалась и значительная доля представителей «темной половины» французской столицы: воры, скупщики краденого, сутенеры, проститутки, мошенники, цыгане, певички, танцовщицы, бродяги. Дополнительную притягательность этим местам придавали многочисленные винные лавки, кафе и кабаре. Именно там и родился танец, приобретший затем бешеную популярность и ставший одной из главных примет «Проказливых девяностых», — канкан, начинавший жизнь под именем «le chahut» (фр. — шум, гам, галдеж), вольная, дерзкая, непристойная версия кадрили, напрочь распрощавшаяся с таким понятием, как скромность. Популярность этого танца начала распространяться из «Элизе-Монмартр», но дошла до полной коммерческой зрелости после того, как Зидлер превратил бывший зал для танцев «Рейн Бланш» в знаменитое кабаре «Мулен Руж». Картины и афиши Тулуз-Лотрека прославили как само заведение, так и тех, кто имел к нему прямое отношение, в особенности невероятно сексуальную Ла Гулю и Жанну Авриль. В «Мулен Руж» и ему подобные ночные заведения устремлялся весь модный Париж. И не только Париж. Говорят, что Ла Гулю в зените славы поддела принца Уэльского следующими словами: «Эй, принц. За шампанское платишь ты?» Впрочем, ко времени описываемых здесь событий Зидлер уже продал «Мулен Руж» (в 1894 году), и хотя кабаре оставалось популярным аттракционом, доходность его заметно уменьшилась. Ла Гулю ушла в 1895-м, а Жанна Авриль, когда Мориарти прибыл в Париж на поиски Гризомбра, работала в «Фоли Бержер». — Примеч. автора.

(обратно)

42

Милый (фр.).

(обратно)

43

«Закрой свой клюв, пташка, не то крылья обломаю» (фр.). Согласно исследованию мсье Жоли «во французском арго, как правило, живые существа трансформируются в вещи, а люди — в животных». — Примеч. автора.

(обратно)

44

Такого рода представления, как, например, знаменитый «Ночлег Иветты» («Le Coucher d'Yuelte»), были обычным делом в кабаре Монмартра. Одна из самых известных артисток, Анжелика Эрар, полностью раздевалась перед зрителями, изображая охоту на блоху. Впрочем, видеть ее в «Мезон вид» Мориарти вряд ли мог — она выступала исключительно в «Казино де Пари». — Примеч. автора.

(обратно)

45

Итальянская полиция.

(обратно)

46

Испанская жандармерия.

(обратно)

47

Удостоверение личности.

(обратно)

48

Введению системы, которая позволяла бы отслеживать перемещения частных лиц, упорно противодействовали как британское правительство, так и полиция — они считали такие меры посягательством на личную свободу. — Примеч. автора.

(обратно)

49

Мисдиминор — категория мелких уголовных преступлений, граничащих с административными правонарушениями. К ним могут относиться: нарушение правил уличного движения, мелкая кража, хулиганство, участие в азартной игре.

(обратно)

50

Бальфур. Холмс имеет в виду Джабеза Спенсера Бальфура, английского бизнесмена, который в 1895 году был выслан из Аргентины и предан в Лондоне суду за мошенничество. Приговоренный к четырнадцати годам, он написал знаменитую книгу «Моя тюремная жизнь». — Примеч. автора.

(обратно)

51

Изабелла Бэнкс. Незаконная жена доктора Томаса Смизерса. В 1859-м Смизерс был признан виновным в убийстве ее посредством отравления. После вмешательства медицинского эксперта, сэра Бенджамина Броди, приговор был пересмотрен, и в результате Смизерс отсидел всего лишь год за двоеженство. Ремарка Холмса показывает его отношение к этому делу. — Примеч. автора.

(обратно)

52

Дата этого разговора неизвестна, но он должен был состояться после 20 марта. Холмс определенно находился в Корнуэлле между 16 и 20 марта и, возможно, какое-то время до этого, подтверждение чему имеется в записях доктора Уотсона, посвященных «Дьяволовой ноге». Нас интересует здесь упоминание Холмсом доктора Мура Эгера, из-за которого великий детектив и оказался в Корнуэлле. Уотсон пишет, что «железное здоровье Холмса несколько пошатнулось от тяжелой напряженной работы, чему способствовала, возможно, его собственная опрометчивость». Доктор Мур Эгер прописал сыщику полный покой. Теперь уже можно не сомневаться, что именно имелось под опрометчивостью. Понятно и то, что наркотиком Холмса снабжал мистер Чарльз Бигнол с Орчард-стрит. — Примеч. автора.

(обратно)

53

Милая моя (итал.).

(обратно)

54

Поджигатели.

(обратно)

55

Да, отец мой.

(обратно)

56

Прощаю тебя, во имя Отца и Сына и Святого Духа (лат.).

(обратно)

57

Дыня по-римски; запеченный угорь с зеленым горошком; курица с перцами.

(обратно)

58

Успокойся.

(обратно)

59

Девочка.

(обратно)

60

Милая.

(обратно)

61

Пиявка! Вымогательница!

(обратно)

62

Старая ведьма.

(обратно)

63

Чудовище!

(обратно)

64

Скандал!

(обратно)

65

Сволочь (фр.).

(обратно)

66

О боже мой! (нем.)

(обратно)

67

В последние три десятилетия девятнадцатого века террористы довольно часто применяли бомбы в качестве орудия борьбы. Один из примеров — взрыв бомбы в 1867 году в тюрьме Клеркенуэлла, где погибли сотни человек. В 1891 году попытка взорвать Мэншн-Хауз едва не закончилась успехом. Двумя годами позже объектом нападения стало правительственное здание на Чарльз-стрит — на этот раз бомба взорвалась. В том же году было по меньшей мере еще два взрыва — в туннеле метро между Чаринг-Кроссом и Вестминстером и на станции Прейд-стрит, когда пострадали 62 человека. В феврале 1884-го произошел взрыв на станции метро «Виктория»; в том же году пострадал отдел уголовных расследований Скотланд-Ярда. В последующие годы взрывы стали почти традицией, и целями террористов становились клуб «Карлтон», колонна Нельсона, Лондонский мост. Парламент, Вестминстер и Тауэр. В 1893-м от взрыва бомбы, спрятанной в посылке, погиб почтовый рабочий, через год такое же устройство взорвалось в почтовом отделении Нью-Кросс. Список будет неполным, если не упомянуть злосчастного анархиста Бурдена, подорвавшегося 15 февраля 1894 года на собственной бомбе. Этот инцидент, кстати, послужил основой для романа мистера Дж. Конрада «Тайный агент». — Примеч. автора.

(обратно)

68

Мориарти, разумеется, имеет в виду кладбище Кенсал-Грин. — Примеч. автора.

(обратно)

69

Всё наоборот (лат.).

(обратно)

70

Полный отчет о состязании этих двух умов, Шерлока Холмса и Ирэн Адлер, а также любопытных обстоятельствах ее замужества можно найти в великолепном рассказе доктора Уотсона «Скандал в Богемии». Читатель наверняка помнит и такой комментарий Уотсона: «Для Шерлока Холмса она всегда оставалась „Этой женщиной“… По его мнению, она затмевала и далеко превосходила всех представительниц своего пола. Нельзя сказать, что он испытывал к Ирэн Адлер чувство, близкое к любви. Всякие чувства, а тем более это, были ненавистны его холодному, точному и поразительно уравновешенному уму». — Примеч. автора.

(обратно)

71

Ворон — Кроу (Crow, англ.), Ле Корбо (Le Corbeau, фр.).

(обратно)

72

Тем, кто читал первый том, скажу: передавая мне архив Мориарти, внук Альберта Спира сообщил, что его отец родился в 1895-м. — Примеч. автора.

(обратно)

73

Посылка (фр.) — заключительная часть литературного произведения (обычно представляет собой примечание или посвящение).

(обратно)

Оглавление

  • ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
  • Глава 1 КРОУ ИДЁТ ПО СЛЕДУ
  • Глава 2 ВОССОЕДИНЕНИЕ
  • Глава 3 УЮТНОЕ ГНЁЗДЫШКО
  • Глава 4 ИСКУССТВО КРАЖИ
  • Глава 5 ДЕЛО СО ВЗЛОМОМ
  • Глава 6 КРАЖА И ИСКУССТВО
  • Глава 7 ГРЕХОПАДЕНИЕ И РИМСКАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ
  • Глава 8 УРОК ИСПАНСКОГО
  • Глава 9 VICE-VERSA[69]
  • ПРИЛОЖЕНИЕ
  • *** Примечания ***