Судьбы в капкане [Эльмира Анатольевна Нетесова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Нетесова Эльмира Судьбы в капкане

Глава 1. ПРИЕМЫШ

Девчонка сидела на почерневшей от дождей скамье в громадном чужом дворе и тихо всхлипывала. Двор окружали пятиэтажки. Но никто в них не приметил Ляну. Она вжалась в скамью серой тенью, слившись с темнотой сумрачной ночи. Жалобный плач понемногу перешел в отчаянное рыданье, девчонку трясло то ли от холода, а может от страха.

Сколько она просидела на этой скамье, дрожа всем телом, никто не знал. А Лянке некуда было идти. Нигде ее не ждали. Да и кому нужен человек, у которого нет ничего кроме горя сдавившего душу…

В домах гасили свет. Люди ложились спать. Завтра наступит новый день, с ним придут свои заботы. И какое кому дело до одинокого человечка, плачущего в ночи. Чтоб не слышать голоса чужой беды, люди закрывали форточки и, зевая, шли в постели.

Ляна ничего не ждала и не рассчитывала ни на кого. В этих домах она никого не знала и забрела во двор случайно. Устала. А чтобы не свалиться средь улицы, пришла во двор, решив передохнуть хотя бы на чужом пороге. К счастью ее никто не прогнал и не поругал за плач, не крикнул ей через форточку грубое слово, хотя вряд ли она услышала бы его.

— Ну чего воешь? Зашлась на ночь глядя! Иди ко мне! — послышалось из окна первого этажа.

Лянка продолжала рыдать.

— Слышь! Девка! Рули сюда! Кончай выть! — донеслось настойчивое. И плач стих. Ляна прислушалась. Она не поняла, ее гонят отсюда или ругают, и вообще, с нею ли говорят?

— Тебе говорю! Иди сюда, ко мне! Хватит реветь! — увидела в освещенном окне фигуру женщины. Та махала рукой, звала к себе.

Девчонка робко пошла на зов и, остановившись в полосе света, спросила неуверенно:

— Вы меня звали?

— Кого же еще? Покуда одна скулишь! Давай, заходи ко мне, — указала на подъезд и закрыла окно.

Девчонка робко позвонила в дверь и услышала в ответ:

— Входи! Открыто!

Лянка переступила порог, вошла, оглядевшись по сторонам. Женщина, позвавшая ее со двора, тяжело переступая, прошла на кухню, жестом позвала за собой и, оглядев девчонку, указала на стул:

— Садись, в ногах правды нет. Ты чья будешь?

— Теперь уже ничья, — полились ручьями слезы.

— Иль хахаль выкинул на ночь глядя? — спросила баба усмехаясь и добавила:

— Все они козлы! Ни один не стоит и единой слезинки бабьей! Вытри мокроту и забудь! Успокойся! Помни, мужики нам на горе рождаются. Ни один радости не подарит! Зато бед от них полные трусы! — села напротив.

— Нет у меня хахаля, — ответила Лянка глухо.

— А чего ревешь?

— Брат мой, Борька повесился! Насовсем, насмерть. Он один был. Я теперь без него сиротой осталась. Никого больше нет. А жена его меня выкинула. Мы втроем жили.

— А с чего он вздернулся?

— Запилила. Борька никак не мог работу себе найти. Она попрекала. Извела его. Каждый день доставала нас. Я уходила, чтоб не слышать ее. А брат не выдержал. Сорвался.

— Чего ж ты никуда не устроилась?

— Не брали нигде. Малолетка. Паспорта нет покуда. Только на будущий год. Но и тогда не возьмут. Образования, специальности нет. Без них нигде не нужна. Потому и братуха никуда не устроился. Мы с ним деревенские. Там институтов нет. Надо в городе учиться. Да как? Ни своего угла, ни денег. Вот и сгубил себя Борька, насовсем про меня позабыл, — снова потекли по щекам слезы.

— А чего в деревню не вернулись, на своем хозяйстве теперь неплохо живут люди!

— Некуда нам стало вертаться, тетенька! Дом молнией спалило еще в прошлом году, одни головешки остались. Мамка с бабкой в нем сгорели. А я в саду спала, проснулась от криков. Да что могла? Пока на речку сбегала, дом уж весь огнем взялся, не подойти. Борька и вовсе на покосе ночевать остался с мужиками. В деревне пяток старух и детвора остались. Кто поможет? Так вот сделались погорельцами.

— А жена у брата из своих?

— Они учились вместе, но она сразу в город переехала. Выучилась на парикмахершу. Комнату купила. Взяла нас с жалости, а вскоре расписались. Она тоже искала Борису работу, да не получилось. Ругаться начали. Она прогоняла обоих. А нам куда деться? Рады б уйти, но нигде ненужными стали. Брат загоревал. Даже плакал. Я в няньки просилась к людям, да никто не взял. Тоже по возрасту, а, может, не поверили пришлым. Я к одной бабульке просилась в домработницы, а она сказала, что я — деревенская, и в ее доме не справлюсь. Хотя чего там у ней было кроме трех кошек и двух собак. А все ж не взяла. Я и к другим просилась, только без документов не взяли. Иные еще потому отказали, что одета плохо. А где лучше найду? Жопа не голая и ладно. Если б было что хорошее надеть, разве просилась бы в домработницы?

— А куда пошла бы? — удивилась баба.

— Нарядные девки в спросе везде. С голоду, как я, не пухнут. Деньги имеют всякий день и своих кормят. А на меня даже не смотрели, отворачивались мужики. За целый год никто не подошел. Побрезговали.

— Выходит, и на панели не повезло? Кто ж тебя надоумил туда, иль брат послал?

— Нет, сама так решила, помочь хотела, да и есть приспичило. Борька, узнай про то, отлупил бы. Только деваться стало некуда…

— Когда ж он повесился?

— Вчера похоронили, — вытерла со щек хлынувшие слезы и добавила:

— Я хотела к ней вернуться, к жене брата, а она, едва отошли от могилы, сказала, чтоб проваливала и не появлялась никогда, — всхлипнула Лянка.

— Давай, иди в ванную, приведи себя в порядок, помойся и причешись, потом подумаем, что с тобою делать…

Едва девчонка скрылась за дверью, Екатерина открыла холодильник, накрыла на стол. Заглянула в комнату сына, тот безмятежно спал, он ничего не слышал и не знал о Лянке. Да и какое дело было ему до чужих невзгод, своих бед хватало.

— Миша, проснись, поговорить надо! — потрясла за плечо. Едва сын проснулся, коротко рассказала о девчонке.

— Ну и что ты хочешь? — не понял Мишка.

— Давай ее у себя оставим. Помогать будет по дому. Сам знаешь, тяжко мне. Может, сживемся? Ну не выставлять же ее средь ночи на улицу!

— Мам, решай сама. Но чужой человек в доме, вряд ли это хорошо. Наговорить можно много, только верить всякому не стоит, сама подумай. Мы больше ее несчастны. Только вот ни на жалобы, ни на слезы сил уже нет. Кто нас услышал? А ты все помогаешь…

— Сынок! А кто поддержит ее теперь кроме нас? Если мы отвернемся, девке хоть в петлю следом за братом. Ан и на нас грех повиснет, — вздохнула женщина.

— Ты неисправима! Поступай, как хочешь! — повернулся на другой бок и вскоре уснул.

Катя вышла на кухню. Вскоре из ванной вышла Лянка. Женщина ахнула, увидев, как преобразилась девчонка. А та благодарила женщину за возможность помыться.

— Садись, поешь! — предложила в ответ скупо и продолжила:

— Поживи пока у меня, там видно будет, может останешься, иль лучшее сыщем.

Лянка обняла женщину:

— Вы оставляете меня? Это правда? Не выгоните на улицу? Я буду очень стараться! Я много умею: готовить, убирать и стирать, меня мама всему учила, — смелела Лянка.

— Вот и посмотрим, что умеешь. Было бы желание, всему научишься, — вздохнула женщина, вспомнив свое.

— А вы одна живете?

— Два сына есть. Только старший редко приходит, вот и сегодня его нет. Опять у друзей застрял. Младший спит. Завтра познакомитесь.

— А хозяин у вас есть?

— Это ты про мужа? Нет его! Ушел, бросил нас козел! Не захотел жить с нами. У него уже другая семья. Иногда приходит. Проведывает, продукты приносит. Я для него никто, вроде живая, но уже покойница.

— Как так? — поперхнулась Ляна.

— Ты ешь. Как-нибудь потом расскажу, — отмахнулась Екатерина и, оглядев девчонку, обронила тихо:

— Обе мы с тобой — брошенки. Меня муж оставил, о тебе брат забыл. Сбежал на тот свет, не оглянувшись, не пристроив тебя. Вот и говорю, все мужики козлы! Другого званья им нет!

— Наш Боря хороший был! — налились глаза слезами. Девчонка отложила ложку.

— Ты ешь, дуреха! На еду не обижайся. Она всем от Бога. Поняла? Давай лопай! Это хорошо, что брата не ругаешь, но погоди, вот повзрослеешь, тогда поговорим о нем, когда твои сопли высохнут. Сейчас пока рано.

— А почему сами не едите?

— Я недавно из-за стола.

Лянка, поев, помыла посуду, убрала со стола. Катя позвала ее в комнату и указала на диван.

— Здесь будешь спать. Простынь и наволочку возьми в шкафу.

Когда Лянка легла, Екатерина выключила свет, стала раздеваться. Девчонка невольно вздрогнула, услышав, как что-то упало с грохотом.

— Тетя Катя, что-то упало?

— Ходули мои! Я ж на протезах. Свои ноги только до колен. Вот и грохнула протезами, когда их отстегнула.

— А почему так? Куда свои ноги делись? — спросила, дрогнув голосом Лянка.

— Потом расскажу при случае. На ночь не стоит.

— Почему?

— Обоссышься. Лучше спи спокойно, — легла Екатерина в постель. Она слышала, что девчонка не спит, ворочается.

— Тебе холодно? — спросила Лянку.

— Нет. Одеяло теплое, у нас в деревне такое было, но сгорело в пожаре, — ответила тихо, всхлипнув.

— По одеялке хнычешь?

— Нет. Мамку жалко и бабку…

— Да, их не поднять, — вздохнула баба сочувственно.

— А с вашими ногами что случилось?

— Ох, не бередь душу, девонька! У каждого в этой жизни своя молния случается и бьет без промаха. Иных враз наповал завалит, других изувечит так, что смерть подарком покажется. Уж лучше б сразу пришибло б. Так нет, жить оставила калекой. А зачем? Для мучений? Эх, Лянка! Давно ли я перестала смерть для себя у Бога клянчить, но он не услышал и заставил жить. Думала рехнусь, не выдержу испытания. Но и это минуло. Разве думала, что со мною такое случится? — не улежала в постели женщина и, сев в постели, заговорила:

— У тебя хоть мамка с бабкой и брат имелись, а у меня никого. В детдоме выросла. Родителей не помнила, впрочем, нас там много было. Одних сдали в приют, других забрали у родителей, иных из подвалов, с чердаков сняли, забрали из милиций, понятно, что не от жира в детдоме оказались. Оно и нынче вся земля детскими слезами полита. И плачет детвора, как ты сегодня, по всем кустам да подворотням. Нет счета горю. Ну, а в детдоме голодными и голыми не оставались. Была крыша над головой, нас учили. Я даже педучилище закончила. Другие тоже не остались без дела. С пути никто не сбился, не потерялся в потемках. Мы все дружили меж собой даже после детдома. Знаешь, родными считали друг друга и помогали, поддерживали каждого. Но после окончания училища нас распределили на работу, кого в деревню, в поселки, по разным городам. Тогда всех после учебы распределяли по заявкам. Вот так и меня направили сюда в Нальчик. Я о нем понятия не имела тогда. А это Кабардино-Балкария. Не Русь. Красивое место, сказочное, город чистый, ухоженный, весь как в ладони гор. В парках и скверах голубые ели и платаны, а бульвары в розах. Красота такая, что глаз не оторвать. И меня сюда послали работать воспитательницей в детский сад. Тут же дали место в общежитии, а вскоре я познакомилась с Хасаном. Красивым парнем он был. Девчонки говорили, что мы с ним очень похожи, называли двойняшками, — рассмеялась женщина тихо и спросила:

— Лян, ты спишь?

— И не думаю! Я слушаю, — отозвалась девчонка, сбросила с себя жаркое одеяло.

— Так вот, Хасан верной собачкой ходил за мной по пятам. Называл розой, королевой, красавицей. А вскоре позвал в жены. Уж чего только ни обещал! Сулил золотые горы. Мне не хотелось насовсем оставаться в Нальчике, мечтала вернуться к себе, как только отработаю диплом. Думала, что три года пройдут незаметно. Да и нравились мне наши березки, соловьи и реки, наши леса и люди, скучала по ним. Но, сама не заметила, как полюбила Хасана. Он стал самым главным в моей жизни. Хотя, что ты в этом понимаешь! — хотела прерваться и услышала:

— А что дальше было?

— Почти год я встречалась с ним, все изучала, присматривалась и все ж насмелилась, согласилась выйти за него замуж. Он меня к своей родне привез, в дом. Там человек двадцать ютились в трех комнатухах. Я так и не поняла, а где мы жить станем? Ведь не то спать, ступить некуда. Либо старик иль ребенок откуда-нибудь вывернутся. И все орут, нормально говорить не умеют. Короче, ночью Хасан уволок меня в какой-то угол и там под шумок обабил. На том вся любовь закончилась, я должна была подчиниться их обычаям. Мыть ноги свекру и свекрови, готовить на всех еду, убирать в доме, нянчить и присматривать за детьми, лечить стариков, не перечить мужчинам, слушаться всех старших и если что-то не так, молча переносить брань от Хасана, к тому ж работать в детсаде и не приведись пожаловаться, как мне плохо в семье.

— А чего не сбежали?

— Куда? Я даже в туалет одна не выходила, к тому ж забеременела вскоре. Родила. Тут уж полегче стало, меня уже не загружали, как кобылу, давали иногда отдохнуть. Но жила, как в зверинце, и все мечтала вернуться в свой город, на родину. А уж как кляла себя за согласие на замужество, только мне известно. Самое обидное было в том, что поделиться ни с кем не могла. Старшие невестки по-русски почти не говорили и не понимали меня. Да и говорить им некогда, они целыми днями вязали свитеры и кофты из серебрянки, а старухи продавали их на базаре. Тем и кормились.

— А ваш муж работал? — перебила Лянка.

— Ну да! Как иначе? Его семья имела своих овец, и мужчины пропадали в горах на пастбищах. Одни меняли других. Работы хватало всем. Даже дети умели вязать. Никто не сидел без дела. Правда, нужды не знали. На столе всегда всего полно. Меня не только одели и обули, а и нарядили, как новогоднюю елку, всю осыпали золотом, бриллиантами. И я смирилась, стала привыкать к этой семье. К тому ж Хасан почти не бил меня, не то что старшие невестки от своих получали почти каждый день.

— А за что?

— За язык! Сказала мужу слово поперек, тут же получила. Коль родителей ослушалась, шкуру до пяток снимали. Никого не обделяли плетью. Защитить иль вступиться некому. Родители тех баб жили в соседстве, но никогда дочерей не выгораживали. Не принято у них такое. И меня, как только пришла, перестали звать Катей, по-своему нарекли — Каражан. Это ихнее имя, и я согласилась. Куда было деваться. Пришлось повязать голову платком, чтоб быть как все их бабы и не выделяться. Так велел Хасан. А там против мужа не попрешь. Их мужики не то что наши. Не возьмут у бабы тяжеленные сумки, не понесут домой с базара. Это удел баб. Неси, хоть сдохни, их мужики идут впереди налегке, даже не оглядываясь, зато жены хуже вьючных трусят следом, хоть ей через час рожать, едино муж не поможет, не положено ему, осмеют иначе. А у меня как прорвало, едва первый — Аслан, встал на ноги, я снова забеременела. И опять мальчишку родила. Мишаньку. Он у меня хороший. Ты еще не спишь? — спросила девчонку.

— Ни в одном глазу! А что с ногами случилось? — напомнила Лянка.

— Вот я к этому и подбираюсь, — невесело усмехнулась Катя и, укутавшись в одеяло, продолжила:

— Когда я родила Мишку, подошла наша очередь на получение квартиры. Жить у родителей стало невмоготу. Старшие невестки рожали каждый год, и домишко уже не вмещал всех жильцов. Я взмолилась у начальства, попросила хоть какое-то жилье. Меня все просили подождать еще немного. Но прошли еще четыре года, Аслан уже пошел в школу, Мишка подрастал. В тот день я как всегда взяла младшего за руку, повела в детсад, где работала. Я даже не предполагала, что это мой последний рабочий день. Слышь, Ляна?

— Конечно!

— День уже подходил к концу. Детвора, поужинав, высыпала во двор. Все ждали своих родителей. Уже половину ребятишек забрали, когда пришел за своею внучкой Мадиной старик Юсуф. Он долго одевал и обувал внучку, та капризничала. И пока они собирались, из всей группы остались только двое детей. Последним был мальчонка, его родители всегда забирали сына позже всех. И я выглянула за калитку, чтоб увидеть их. Но тут же заметила страшное. Неподалеку от детсада проходила железная дорога, потому мы целыми днями держали калитку на замке. Здесь же она была открытой. Дед Юсуф забылся в разговоре со своим однополчанином, а Мадинка — его внучка, уже забралась на рельсы и играла мячом на шпалах. Она увлеклась как всегда и не видела, что из-за поворота мчит на громадной скорости пассажирский поезд. Никто в его сторону не оглянулся. Времени было в обрез. Мне стало страшно, что будет с Мадинкой, а ведь она самая смышленая в группе, быстрее всех запоминала стихи и песни, ласковая, теплая девчонка, я больше других детей любила ее. А тут, сама не знаю, меня словно ветром понесло. Я жутко испугалась за Мадинку и побежала к ней с одною мыслью, только б успеть… Помню, как схватила Мадинку, столкнула с рельсов на насыпь, она покатилась кувырком вниз с криком, воплем, о себе не подумала, некогда было. Ведь девчонку растили ее бабка с дедом. Хорошие люди.

— А без ног как остались? — напомнила Лянка.

— Мадинку я спасла. А вот сама не успела от поезда убежать. Споткнулась о рельсу, упала, машинист не успел затормозить. Переехал мои ноги. Я и не поняла. Потеряла сознанье от боли, когда пришла в себя, уже в больничной палате, — вздохнула Катя и умолкла.

— Вам хоть помогли?

— Ага! Держи карман шире! Кто и чем помог? Я когда очнулась и поняла, что случилось, онемела с горя. Хотела руки на себя наложить, да нянечка ни на шаг не отходила, все успокаивала, уговаривала, что мне нужно жить для детей, что все образуется. Да я понимала, что вместе с ногами потеряла все. Кому нужна калека? И не ошиблась. Хасан пришел на третий день вместе с отцом, навестить вздумали, и спрашивают:

— Ты что, совсем дура? Зачем бросилась спасать чужого ребенка, а своих забыла! Как станешь их растить? Кто за тобой ухаживать будет? На что рассчитывала идиотка сумасшедшая?

— Если ты думаешь, что я у тебя в няньках присохну, то напрасно мечтаешь! Мне нужна здоровая жена, а не безногая колода! — сказал Хасан.

— Ну и козел! — возмутилась Лянка.

— Так не только он, многие это же самое говорили мне в глаза и добавляли:

— Уж лучше б ты не выжила, пусть бы там и кончилась под поездом, чем теперь мучиться до самой смерти. Жалели вот так. Да разве я думала о себе? Так судьба обошлась! Она слепая и за доброе наказывает злом.

— Как же вы жили? Муж и вправду ушел от вас? — дрогнула Лянка.

— Пока лежала в больнице, он успел развод оформить и выписал из дома. Асланчика к себе взял, а Мишанька со мной остался. Не уговорили. Ну, а я, вот черт, еще в больнице узнала, что мне дали квартиру. Вот эту! Со всеми удобствами, просторную и магазины сбоку. Я даже хлеб из окна покупаю прямо из машины, горячий. И продуктовый с другой стороны. Мне ордер на нее прямо в палату принесли. И пенсию оформили. Не все вокруг сволочи. Хотя пенсия, честно говоря, копеечная. На нее не только жить, подыхать страшно. На поминки не хватит, — чертыхнулась баба зло. И продолжила:

— Так ведь у меня ребенок. Но тогда не до подсчетов было. Когда меня из больницы привезли сюда — в эту квартиру, я растерялась, думала, что здесь голые стены и пустота. Но ошиблась. На первый случай тут было все. Работницы моего детсада, соседи, исполком, старики Мадины, все сбросились и помогли нам с Мишкой. Пусть скромно, но обставили квартиру. Все предусмотрели. Осталось главное, вернуться в жизнь, это стало самым трудным. Ну что тогда мог мой малыш? А ведь нужно добраться до туалета, умыться, искупаться, приготовить еду, убрать в квартире, постирать, но как управиться, если я не могла ходить. Ох, и наревелась тогда. Сколько раз хотела наложить на себя руки. Но знаешь что спасло? Злость! Она не дала, удержала от глупости, чтобы не порадовался Хасан со своей родней моей смерти. И начала осваивать протезы. А на них без помощи не встать. Ходить и подавно невозможно одной. Сколько падала, разбивая руки и культяшки. Порой долгими часами валялась на полу, потому что не могла встать. Помочь было некому. Но самое страшное оказалось впереди, когда нам с сыном пришлось жить на пенсию. Ее не хватало на неделю. Но ведь нужно было еще платить за квартиру, за свет, газ, телефон. Где было их взять? Мишанька, бывало, плакал, так есть хотел. Случалось, просил, мол, мам дай на хлеб, так кушать хочется. А где возьму? Взвою в голос от горя, Мишка в страхе умолкает. Я в собес звоню, прошу помощи в исполкоме, там отвечают, что лимит мой выбран, надо учиться жить по средствам, — скульнула Катерина.

— Стала я безжалостно экономить на себе. Чтоб Мишке побольше перепадало еды. Но, начала терять сознание, падала в голодный обморок. О протезах говорить нечего, не было сил сдвинуть их. Брать в долг у соседей боялась, знала, что вернуть не смогу. Короче, загнала судьбина в угол и нож к горлу подставила, — выдохнула Екатерина колючий ком.

— А как выжили? Кто от голодухи спас?

— Ой и не говори! Вспоминать горько, — ерзнула баба в постели так, что пружины взвыли, и продолжила:

— Вот так-то днем позвонили мне в дверь. Едва доползла, открыла, на пороге свора девок топчется. И все в один голос просят:

— Тетенька! Возьми на квартиру к себе. Мы поступили в медучилище, а в общежитии нет мест. Все переполнено. Не бойтесь нас, мы из деревни, убирать будем, платить, еще и продукты из дома привезем себе и вам. Как к матери относиться будем…

— Ну, медучилище у нас через дорогу, совсем близко. Я и спросила, кто их ко мне послал? Они сказали, что обошли все наши дома, но никто на постой не взял. Бабы испугались, что молодые девки мужиков умыкнут, а мне бояться нечего, некого уводить. Украсть тоже нечего. Впустила девчонок, им понравилось здесь. Они по двое на раскладушке расположились поначалу. Потом койки привезли, а уж харчей приволокли целую кухню загрузили. Уж чего только не притащили! Все сразу появилось. Девки сами готовили, убирали, стирали, еще и деньги дали. Мы с сыном вмиг ожили. Вот так и послал Господь спасенье, поддержал в беде.

— А много их было? — спросила Лянка.

— Поначалу четверо, потом еще двое уговорили меня, набилось их тут, как селедки в бочке, но порядок держали отменный, я не обижалась, и прибирали не только в своей комнате, а во всей квартире. Ни пылинки не оставляли. Меня досматривали. Кормили, мыли, даже помогли протезы освоить. Водили по комнатам. И лекарства приносили, уколы делали. Так-то вот с год прожили. А потом девки мои освоились, стали ребят приводить. Поначалу все пристойно было, посидят, поговорят, музыку послушают, чайку попьют и расходятся тихо. А потом выпивать начали. Где попойка, там порядка нет. Музыку включали так, что подо мной койка подпрыгивала. Ну я им в стенку стучала, по первости считались, убавляли громкость. Потом перестали обращать на меня внимание и до утра шумели. Тут уж соседи начали ругаться, грозить милицией. Я, понятное дело, к своим девкам подошла. Сказала, чтоб искали себе другую квартиру, мол, больше не хочу их держать, с соседями скандалить, какие меня бандершей назвали и попрекали, что притон держу. Сказали, коль сами не выметутся, вызовут ментов. Ну девки не ожидали такого крутого виража. Прощенья запросили, уговаривать стали, чтоб не выкидывала их, обещались не шуметь и никого не беспокоить. Ну, поверила, все ж и сама к ним привыкла, боялась остаться одна как раньше. А девки и впрямь хвосты поприжали, утихли, присмирели, но ненадолго. Через месяц опять все заново: и музыка, и пляски, и драки, и крик до утра.

— А чего вы тем козлам ничего не говорили и не выбрасывали из дома? — удивилась Лянка.

— Они снаружи на мою дверь шпингалет поставили и закрывали, чтоб никто из их гостей ненароком не ввалился по ошибке. На самом деле запирали, чтоб я не вышла и не разогнала их кодлу. Но однажды не выдержала шума, давление подскочило, разозлилась и надавила на дверь плечом. Сорвала шпингалет, вошла в комнату. А там голые девки с мужиками прямо на полу валяются. Все вдрызг пьяные, ничего не слышат и не соображают. На столе выпивка, закуска и магнитофон железной глоткой надрывается. Выключила его, враз какой-то хмырь очухался, покатил на меня бочку, мол, чего тут престарелая делает? Иль не видишь сколько здесь молодых… Я, понятное дело, взбеленилась, сказала, что хозяйка. Этот мужик врубился мигом. Достал пачку денег, сунул мне в карман и сказал:

— Мамка, не скрипи, не бухти на нас! Сейчас все в ажуре будет. Ты хай не открывай. Мы скоро свалим. Бабы у тебя кайфовые! Ну, малость порезвились, прости нас…

— Я как получила кучу денег, так и онемела. Куда там брехаться с мужиком, мигом про соседей забыла. А разве они помнили о нас с Мишкой, когда мы с ним неделями голодали? Зато тихо было! Ну, эти деньги я в заначник спрятала, молча ушла к себе. А тот мужик поведал девкам, как меня успокоил. Те когда привели себя в порядок, тоже деньжат подбросили. И до вечера отдыхали. Ночью снова гости к ним появились. Днем опять мне деньжат подкинули. Я их на черный день складывала. Так и повелось.

— А соседи молчали?

— Какой там? Вызывали ментов сколько раз! Ну, вломятся, как увидят накрытый стол и девок, забывают, кто они и зачем тут появились. Напьются до визга, да так что не могут отличить, где у девки голова, а где жопа. Бесились, как и все. И на соседей вместе с их жалобами забили. Кому они сдались? Жизнь короткая, дорожи каждым мигом. Это все знают. Ну, а тут Мишка в школу пошел. Незадолго перед тем Хасан объявился. Решил сына к школе подготовить, одеть его и обуть. Думал, что в нужде вконец задохнулись. Да как бы не так! У сына американский джинсовый костюм, фирменный спортивный, кроссовки импортные и туфли, куртка супер, короче, все что надо. Ну, Хасан челюсть уронил. Мол, откуда взяла? Да что я стану ему отчитываться! Сказала, мол, подала заявление на гараж в нашем дворе, как инвалид имею право на него. Хотим с Мишей машину купить. Хасан чуть не подавился.

— А где деньги возьмешь? — спросил меня.

— Не ссы, у тебя не попрошу! Я теперь не только машину, а и тебя с потрохами смогла бы купить. Да только не нужен ты мне!

— Он не поверил. Но когда заглянул в холодильник, ко мне в комнату, мигом умолк. Показала ему, как подготовила Мишку к школе, Хасан чуть не спятил от удивленья. Он думал, пропадаем, дохнем от голодухи, просим милостыню, ан просчитался козел. Но едва вышел за дверь, соседи подвалили, напели в уши, мол, в исполком будем жалобу подавать о выселении из дома меня и Мишки. Хасан обратно вернулся, брехаться начал, мне по морде дал.

— А за что?

— Да за то, что выжили. Я милицию вызвала. Забрали его в отделение, увезли, видно хорошо мозги просифонили, только к Новому году объявился, подарок сыну принес. И пошел проверить, кто же во второй комнате живет? А там уже другие девки. Те, первые, закончили училище и разъехались по домам с дипломами. А мой адрес другим дали. Те, новые, еще не освоились и сидели в комнате тихо, каждая за учебником. От всех еще пахло деревней, сеновалом, хлевом. Хасан едва глянул, тут же двери закрыл. Перестал соседей слушать. И перед нами с Мишкой извинялся долго. Мол, зря поверил дурак.

— А чего теперь не держите девок? — полюбопытствовала Лянка.

— Тайм-аут взяла.

— Это чего такое?

— Во, тундра! То значит перерыв, короткая передышка от всех! Отдохнуть хочу сама, и соседи пусть успокоются. Заколебали кляузами. Требовали выселения и все тут. Костью в горле им встала. На всех этажах гудели, что я ментов споила, исполком с прокуратурой купила с потрохами.

— А эти тоже к вам приходили? — укутала Лянка плечи Кати одеялом, поправила подушку, присела рядом.

— То как же? Все отметились. Я им пенсионную книжку в нюх сунула и спросила, можно ли вдвоем на такие крохи прожить? Напомнила, где ноги потеряла. Замолчали, покраснели. Я и сказала, что, не с жиру сбесившись, взяла квартиранток, а с жестокой нужды. О сыне думаю, его вырастить и в люди вывести должна. И в том никто не помогает мне. Чего не пришли, когда мы с голоду пухли? Завидовать было нечему? Это вам стыдиться надо, что меня бросили. В другой любой стране разве так мы жили бы? Обозвала их, обругала по всякому, а чего мне бояться, чего терять? Меня калеку ни в какую зону не возьмут, зачем там дармоеды? А и судить не станут. Коль накормить не смогут, зубы не вышибают. Ну, поговорили с ними. Посетовали на глупую власть, какая на моем примере у всех отшибла желание помочь ближнему. И мой Мишка еще до школы знал, что молиться надо Богу и верить только Ему, а с властями лучше никаких дел не иметь, если хочешь жить.

— Так и мой папка всегда говорил, — тихо подтвердила Лянка.

— Он живой у тебя?

— Теперь не знаю. Судили его за то, что в колхозном курятнике десяток курей поворовал. Тоже жрать стало нечего. Он башки отвернул половине, других за избу выпустил. А птичница приметила и заявила. Папке целых пять лет дали. И курей забрали. Живых и тех, что в чугуне варились. Отца сразу в город увезли. У нас вскоре пожар приключился. Теперь Борьки не стало. Папка, когда выйдет, даже жить ему станет негде, вовсе бездомным сделался.

— Ну его я не возьму сюда! — замахала руками хозяйка.

— А он не придет жить в город. Папка деревенский. Что станет здесь делать. Всю жизнь на земле работал. Да и живой ли теперь? Говорят, в тюрьме людей вовсе плохо кормят, хлеба вдоволь не дают, — всхлипнула Лянка.

— Чего зашлась? Где нынче сладко дышат. Я с сыном на воле, да тоже сколько голодали. Хотя не по бухой без ног осталась, а кто про нас вспомнил, хоть бы корку хлеба принес. В этом подъезде, кроме меня, сплошное начальство живет, до самого пятого этажа никто не бедствует. Но у них средь зимы сосульку не выпросишь. Оно всегда так, чем богаче, тем прижимистей. Вон рядом врач гинеколог живет. Профессорша. Сложные роды и операции только сама принимает и делает. Шоколадными конфетами срет, но никогда ни одной не дала Мишке. Жадная стерва! А вот мужик ее — директор фабрики мороженого. Тот совсем другой человек. Но бабы своей боится больше чем милиции. Она чуть что, с горячим утюгом на него кидается. От того лысым стал на все места.

— А за что дерется?

— Кобель он у нее. Не смотри, что на седьмой десяток перевалило, ни одной бабы не пропустит мимо, не ощупав сверху и до низа. Он у моих девок тоже отметился паскудник. Все просил меня не выдавать его жене. Да зачем нужно, я даже радовалась, что хоть так отплачу ей за ее язык. Она громче всех орет на меня, чаще других кляузы строчит и требует, чтоб выкинули из этого дома. Житья не дает. Всю меня своим говном забрызгала, обзывала хуже некуда. Погоди, посмотрим, какая ее дочь вырастет. За меня ее сам Господь накажет. Я ни одну девку не испортила, не совала под мужиков. Я брала на квартиру, а не в бардак, как соседка брехала. Уж какими они стали, моей вины в том не имелось. Коль суждено им было сучками быть, они и в деревне скурвились бы. Но… Шалишь Зинка! Мои девки уехали домой с дипломами, работают акушерками, фельдшерами и все за год замуж повыходили. Никто в одиночках не застрял. И все живут путево. Ко мне в гости приезжают по старой памяти! Гостинцы везут, спасибо говорят поныне. Если б дерьмом была б, давно забыли бы!

— А осенью снова возьмете девок на квартиру?

— Не знаю! До того еще есть время. Но тебя что чешет? Ты со мной в комнате жить будешь.

— А ваш сын?

— Он в этом году в институт будет поступать. Коли не повезет, пойдет служить в армию. Ты Мишки не бойся. Он — хороший, добрый парень, умница, самостоятельный, хотя и без отца рос. Не то, что Аслан! Уже вторую судимость имеет. Вот и вырос у отца, а толку не получилось, проглядели мальчишку, упустили. Он и скатился. С Мишкой ничего общего. Да и о чем говорить? Они даже виделись редко и меж собой не дружили. Встречались, как чужие, когда Хасан старшего приводил. Он в отцовскую породу удался. Хитрожопый и жадный. Нет тепла в его душе. Если с кем дружит, то только из выгоды. У него вместо сердца внутри кизяк лежит. И Мишка его не любит.

— А он к вам не просился жить?

— Нет! Его отец балует, да и родня любит.

— За что ж в тюрьму попал?

— За драку с поножовщиной пять лет получил. Через три года вышел. Хасан его на работу устроил. А он к наркоте присосался. Ну отец приметил и вломил. Аслан из дома ушел. Связался с рэкетом. Его через время милиция отловила, уже руки по локоть в крови. Получил «на всю катушку». Прокурор-обвинитель в суде «вышку» попросил для него. Расстрел! Ну, тут я на весь зал заседаний взвыла. Хасан меня специально в суд привез. Я и запричитала во всю глотку. А судья — женщина. Глянула на меня и заплакала. Нет, не Аслана, мое убожество увидела и сжалилась. Десять лет дала. Все — кто сидели в зале заседаний, онемели от удивления. Я ж готова была ноги ей целовать. Какой ни на есть, он — сын мой. Хасан — паскудный гад, пришел после суда к нам и говорит:

— Хоть раз твое убожество на доброе дело сработало. Судьиха Аслана не приговорила к расстрелу. Минималку дала. Сын даже не ожидал такого счастья. И сказал, мол, мамкины культи от смерти спасли. Будь она на ногах, не избежал бы «вышки».

Лянка, услышав такое, съежилась в комок:

— Ну и сволочи они у вас! — сказала хрипло.

— Я иного не ждала, — опустила голову Катя.

— Но ведь он любил вас! Куда все делось?

— Ляна, у него давно другая семья имеется. Через месяц после того, что со мной случилось, он привел в дом новую жену. Мы с Мишей в это время жестоко голодали. Веришь, умей я добраться до угла дома, села бы перед магазином просить милостыню. Не для себя, ради сына. Но он и не пустил. Ходил по скверам, паркам и улицам, собирал бутылки, мыл их и сдавал. На эти деньги покупал хлеб и кой какую еду. Не всегда везло. Бывало, возвращался домой пустой и избитый. В городе всегда хватало алкашей, они отнимали, когда не отдавал, били. Так оно всегда случается. Это только в сказках добро побеждает зло. На самом деле все наоборот. А, потеряв ту сказку, люди перестают любить жизнь и не держатся за нее, потому теперь умирает больше, чем рождается. Не стало радости на земле, а рожать на горе мало кто отчаивается.

— Мне мама и бабушка говорили, что раньше наша деревня была большой. Людей было много. А теперь в домах пусто. Идешь по улице, как по кладбищу. В окнах темно, даже страшно. На всю деревню только я ребенком была. Моложе не водилось. А почему?

— Да потому что, не успев родиться, в стариков превращаетесь. Нет у вас радости, нет детства. Нужда всех заела и беды. Они валятся на головы каждого, не разбирая возраста. И сыпят вместо смеха слезы.

— Наверно не все так маются. Вот девчонки какие у вас жили, небось не плакали? — спросила Лянка.

— И у них случались горести. Только эти как-то умели приспособиться, перешагнуть. Иначе не выжили б. Они на меня смотрели и, помогая нам с сыном, сами многому учились. К себе домой они вернулись уже совсем другими.

Лянка, слушая женщину, стала понемногу дремать. И Катя, заметив это, предложила ей:

— Иди спать, а то заболтались мы с тобой, а на дворе скоро утро. Отдохнуть нужно. Ступай на свою койку. У нас с тобой времени хватает. Наговоримся досыта…

Девчонка вскоре уснула, а Катя до самого утра не могла сомкнуть глаз и все ворочалась на своей койке с боку на бок. Уж что только ни думала, все ей вспомнилось. И лились на подушку стылые слезы сожаления, о прошлых ошибках жалела, да что нынче исправишь из пережитого, оно ушло. Забыть бы его, да как? Память не заживает, сверлит разум и душу ржавым гвоздем, попробуй выдерни его, только вместе с жизнью уйдет все и забудется…

— Чего это я с нею разболталась, с совсем чужой. Ну, кто она мне? Вовсе не знаю девку, а вывернулась наизнанку. Старая дура из ума выжила! — выругала себя женщина.

— Хотя, что поделаешь, одна частенько остаюсь, словом не с кем перекинуться. А ведь живая покуда. Хочется общенья. Где ж его взять, если Мишка с самого утра и до ночи у друзей ошивается, со мною ему тошно. Молодой еще, многого не понимает. Когда дойдет, будет поздно. А и поймет ли? Вон Аслан так и остался в дураках, совсем холодная у него душа. И не только ко мне, ко всем. Весь в Хасана пошел.

Вспомнила, как приходил к ней изредка старший сын. Забегал ненадолго проведать ее, никогда ничего не принес, только у нее клянчил деньги. Ему всегда что-то было нужно, а денег не хватало. Едва получив от матери сколько просил, тут же исчезал. Все обещал вернуть, но забывал. Катя не напоминала и Аслан через несколько месяцев появлялся снова.

— Хоть бы раз принес какой-нибудь гостинец или подарок к празднику иль на день рожденья. Нет, у него отшибло память. Поговорить с ним тоже было не о чем. Аслан всегда упрекал мать за случившееся:

— Ну скажи, на кой черт ты бросилась спасать чужую девчонку? Понятно, если бы она была родной! А тут… Дед стоял неподалеку, пусть бы и подставился. Чего ты выскочила под поезд? Думала, орден получишь? Но даже им ноги не заменишь. Ты перестала быть нужной!

— Дурак ты, Аслан! Большим стал, а ума как не было, так и нет!

— Ладно меня дурачить. Ну, скажи, что поимела от стариков Мадинки? Понятно, если б деньгами засыпали, так нет, ни копейки не дали. Кроме спасибо ничего не получила. А благодарностью сыт не будешь. Небось сама уже не раз пожалела обо всем, да не вернешь. Только в глупости своей признаваться не хочешь, — ухмылялся Аслан.

— Ни разу не жалела, что спасла Мадинку, — вытерла набежавшую слезу Катя.

— Значит, отец прав! Ты — чокнутая! Как можно забыть своих детей ради чужого? Нормальный человек на такое не согласится никогда!

— Это у вас мозги набекрень. На деньгах помешались, за них души продадите. И все что еще есть. Да разве можно такое деньгами мерить? Неужели жалости у вас нет? Ведь девчонка погибнуть могла!

— И что с того? Чужой ребенок! Мало их гибнет по городу, умирают каждый день. Моей души не хватит болеть за всех!

— Для тебя если я сдохну, перешагнешь спокойно и пойдешь, не оглянувшись, дальше. Что уж о других с тобою толковать.

— Неправда! Ты, какая ни на есть моя мать. И уж поверь, среди дороги не бросил бы. А на чужих, конечно не оглянулся бы. Я — не ты… Моя голова за чужую жопу не заболит.

— Потому и тебе, случись что, не помогут. В жизни не всегда сумеешь сам выкрутиться. Друзья понадобятся, без них никак…

— Ой, мать, ты все в пещерных живешь. Теперь не то, что в ваше время. Сейчас ни друзья, а деньги все решают. Коли их имеешь, королем дышишь!

— Асланчик, сынок! Часто богатые хуже нищих живут. Нет для них друзей и родни, потому что даже себе не верят, едят украдкой в своих домах, чтоб кто-то не увидел, не позавидовал и не попросил. Короток и беспокоен их сон. Детей и тех рожать не хотят. Расходов на них боятся. А бедным людям терять нечего. У них кроме души отнять нечего. А и ту зачастую прикрыть нечем. Зато живут открыто и спокойно, ни врагов не имеют и смерти не боятся. Вот и помысли, кто из них счастливее и богаче.

— Чудная ты! По твоему все люди дураки. Зачем они копят деньги? Почему на всем экономят? Воруют и обманывают к чему? Иль все глупые? — усмехался сын.

— Копят, покуда не поняли, что их затея — пустая и никчемная. Сколько людей собирали деньги, хорошие вклады имели, а умирали, оставляя все государству. От своих зубов отрывали зачем? Голодали и болели, а ночами ложились на подушку, в какой две иль три сберкнижки прятали. Скажи, это разумно? — спрашивала Катя сына.

— Я копить не умею. Никак не получается. Потому не спорю, что лучше. Живу, как могу. А когда совсем не получается, бегу к тебе, — признавался Аслан тихо.

Совсем другим был младший сын. Мишка никогда не упрекал мать случившимся. Часто приносил домой хромых и слепых собак, кошек, птиц, лечил, кормил, жалел. Сам убирал в квартире, стирал и готовил, заботился о матери. Никогда не уходил из дома, не покормив ее. Вернувшись от друзей даже поздним вечером, подолгу разговаривал с Катей, делился всем. Он никогда не грубил и не обижал ее. Мишка спал в одной спальне с матерью, и нередко они общались допоздна. Отца он сторонился и не ходил к нему в гости даже по праздникам. Он никогда не забывал о днях рожденья Кати и всегда приносил ей подарки. Копил деньги, какие Катя давала ему на школьные обеды. Он был счастлив, видя, как радуется мать каждому знаку внимания. Младший сын даже лицом был похож на мать. Он хорошо учился, и преподаватели хвалили его. Мишка резко отличался от своих сверстников. У него не было друзей в классе, во дворе. Он дружил со взрослыми ребятами, какие уже отслужили в армии, работали, даже имели семьи. Некоторые учились в институтах. Они иногда заходили к сыну. Посидят недолго, о чем-то поговорят и тихо уходят, не потревожив Катю.

Один из них подошел к ней, внимательно осмотрел протез, нещадно натиравший культю, сел с протезом на кухне, что-то подпиливал, шлифовал, а через час вернул, попросил примерить. Протез уже не давил, не причинял боль. Катя прошла на нем до кухни, радуясь, что боль исчезла. А парень, убедившись, что помог матери друга, даже не слушал благодарностей, говорил с Мишкой о своей работе. Он был протезистом в стоматологии, и все уговаривал сына поступить в мединститут, а тот отказывался. Вздумал пойти в финансово-экономический, но не повезло, срезался на экзаменах и Мишку вскоре забрали в армию. Не посмотрели на мать-калеку, не обратили внимания в военкомате, что Катя нуждается в уходе, а сын — единственный человек, кто мог бы позаботиться о ней. Старший Аслан в то время отбывал срок в зоне далеко за Уралом.

— Мам! Ну что делать? Придется снова взять кого-то на квартиру, чужих людей. На родню надежды вовсе нет. Они не помогут. Другого выхода не вижу. Может, в этот раз попадутся путевые девки. Как-то продержись эти два года. Вернусь, мы снова будем вместе, как всегда! Договорились? — смотрел сын на нее, а в глазах дрожали слезы. Он очень боялся оставлять мать одну.

— Ты пиши мне почаще, — просила Катя.

— Само собой, — обещал Михаил и слово свое сдержал. Женщина каждую неделю получала весточки от Мишки. Он писал ей обо всем. Она ему сообщила, что снова взяла на квартиру студенток.

— Сынок! Береги себя, умоляю! Ради меня не рискуй собой. Сам знаешь, ты у меня один на всей земле, больше нет никого. Знай, что нам уже строят гараж. Из кирпича кладку ведут. Обещают к осени полностью закончить. Там смотровая яма будет, и покроют крышу железом. Сделают полки, стеллажи. Все как ты заказал. А когда вернешься, купим машину.

— Да, знай, в городе открылись два новых института, кредитный и юридический. А сколько разных курсов работают! На компьютерщиков, на водителей учат. Короче, жизнь забурлила. И еще знай, твои друзья меня часто навещают. Привозят харчи со своих дач. Помидорами, огурцами и картошкой засыпали. Молоко и сыр, сметана и яички всегда свежие. Ни в чем нужды нет. И квартиранток взяла. За квартирой следят. Не обижаюсь, — умолчала Катя о главном, сколько неприятностей пришлось пережить из-за этих девок. Они уже через месяц будто сбесились. Стали водить мужиков, пить с ними и шуметь на весь дом. Девок вместе с хахалями не раз сгребала милиция по звонкам возмущенных соседей. Конечно ругали и Катю, грозили судом, называли держательницей притона и обещали выселить в барак на окраину города. Показывали кучу заявлений, написанных на нее соседями.

Катя ругала девок, обещала выкинуть всех до единой, но тепадали на колени со слезами, обещали жить тихо, но через месяц все повторялось снова.

Катя не раз гоняла костылями разношерстную мужичью свору. Но однажды ударил ее бутылкой по голове перебравший мужик, и баба упала без сознанья. В это время к ней в квартиру ворвались разъяренные соседи.

— Вот и хозяйка, сама бандерша валяется. Набухалась сволочь. Не смотри что калека, пьет не меньше мужиков — до упада. Потому муж ее прогнал, не выдержал больше алкоголичку. А с пьяной бабы какой спрос. Оно завсегда так: пьяная баба — чужая жена, — брызгала слюной старая, злобная баба, указывая на бутылку под столом.

— Не пила она. Ударили ее по голове. Лежит без сознания. А стукнули мужики бутылкой, чтоб не ругалась на нас! — вступилась за Катю одна из девок.

— Защищаешь старую потаскуху! — взъелась старуха, требуя чтоб милиция забрала Катю в отдел и подольше продержала б в камере.

— Куда ж мы возьмем калеку? Она же на протезах. Нет у нас для нее условий содержания, — сконфузился молодой сержант.

— Тогда она всех нас инвалидами сделает. Вон что отмочила в приличном доме, бардак завела, а вы на нее управу не можете найти. Тоже мне — стражи порядка! Тогда зачем приехали? — выскочила вперед директор ресторана.

— Можно подумать, что в вашем заведении тишина! По пять вызовов за вечер. То драка, то поножовщина, то ворюги шабаш учинят, то новые русские перегреются и сикух не могут поделить. Уж кто бы возмущался! — не выдержал сержант.

В это время зашевелилась Катя. Девки мигом помогли ей встать, обложили голову холодными компрессами, принесли воды и быстро выдавили из квартиры мужиков, тут же убрали со стола, открыли форточку, организовали чай на всех. Катя понемногу приходила в себя:

— Кто ж это меня так дербалызнул по башке? — спросила девок хмуро.

— Не знаю…

— Не видела!

— Не приметили, — пожимали плечами.

— Ты когда своих шлюх разгонишь? Доколе нам терпеть ваши загулы? — опомнились соседки.

— Какие загулы? Отмечали девчонки чей-то день рождения. Ну засиделись, не глянули на время. Больше не потревожат вас! — вступилась Катя за квартиранток.

— У них что, каждый день рождения?

— Не цепляйся, не болтай лишнее, тихо жили, никому не мешали. Ну сегодня повеселились, так вы сразу милицию вызвали. А когда сами деретесь у себя наверху, орете, как заполошные, я к вам не лезу. Хотя в другой раз обязательно позову ментов, пусть с вами разберутся, с порядочными. Почему у вас из окон стекла по двору летят. Иль только вам можно? — нахмурилась Катя.

— Женщина чужого ребенка спасла, сама еле жива осталась, а какую пенсию дали ей в благодарность? Смехотворную! Мы за квартиру платим, так хоть питаться стала по-человечески! А ведь Кате были обязаны назначить няньку! Да где там? Следят всякие, не перепал ли ей навар пожирнее! Тоже мне — соседи! Сплошь зверюги! У нас в деревне народ много сердечней и теплее! — вступились за хозяйку девчонки.

— Мы за порядком проживания следим, а пенсиями занимаются собесы, к ним и обращайтесь! — огрызнулся сержант и, повернувшись к Кате, сказал раздраженно:

— Сколько раз я просил вас удалить из квартиры постояльцев? Море жалоб поступает от жильцов дома. Вы сами вынуждаете нас обратиться в органы опеки, чтобы вас определили в стардом.

— Не выйдет! Не пойду отсюда никуда! Сын из армии куда вернется? Это его квартира! Ишь, губы развесили на мой угол! Мало я помучилась, чтоб теперь последнее отдать? Размечтались твари! А ну, брысь отсюда все! — ухватилась за костыль, стала вставать и упала, расплакалась от беспомощности, заголосила.

Сержант и оперуполномоченный помогли бабе встать, усадили на стул:

— Никто не собирается отбирать квартиру. Но и нас поймите правильно! Завалили милицию жалобами жильцы дома. Посмотрите, что сделали из подъезда ваши гости, общественный туалет. Под вашими окнами десятки разбитых бутылок, люди боятся детей во двор отпускать. Белье на просушку не вывешивают. Пугаются мимо ваших окон проходить. Разве это допустимо? — говорил оперативник.

— Пускай не подглядывают в мои окна! Вон вчера сели мы чаю попить с девчонками, а в окне уже чье-то мурло торчит! — вспомнила Катя.

— Ваши гости! Кто ж еще? — ехидно заметила ядовитая соседская старуха.

— Бабка это была! Может и ты! Разберись в темноте! Я ее матом накрыла, тут же сгинула стерва облезлая. Надо было ее отловить да нашим гостям под горячую лапу сунуть. Пусть бы молодость напомнили старой шалаве! — оглядела соседку, та голову в плечи вобрала, испуганно икнув, шмыгнула в двери.

— А ты чего возникла? Иль не твой внучек Арсен обшаривает наших гостей, упавших в подъезде. До копейки забирает. Часы и перстни снимает, сама видела!

— Брешешь, дешевка! Мой внук чужую муху не прогонит! Он — не вор, никто о нем плохого слова не сказал. И ты не базарь пустое! Не то дам по морде, не гляну, что калека, будешь знать, как порядочных людей позорить, — хотела подскочить соседка к Кате, но сержант притормозил.

— Идите домой, мы без вас разберемся! — открыли дверь бабе.

— Кать! Ну неужель нельзя потише! Нас среди ночи к тебе срывают. Соседи твои сбесились. Требуют немедленного выселения. Уже не только к нам жалобы приходят, а и повыше. Пока в мои руки их футболят для принятия мер, но терпенье может лопнуть, пойми правильно, не все захотят вникнуть в твое положение и начнут рубить сплеча. Что тогда?

— Когда они лезут в окна, шмонают наших гостей, им можно. А мои ни к кому не пристают, кутят за свои. Уж как могут. Мне мужиков не одолеть. Много раз выкидывала их, но не могу запретить девчонкам любить, встречаться с друзьями. На то она и молодость. Короткая и самая памятная пора в жизни. Повзрослеют и остепенятся, разве я неправа? Глядишь, и меня добрым словом вспомнят, — улыбнулась женщина.

— Оно все так, но придержи разгул! Давай по-хорошему, — оглянулся оперативник на девку, обнявшую его за плечи и шепнувшую на ухо:

— Пошли к нам. Кончай Кате шею пудрить. Забейте на соседей. Когда они бухают, у нас стены шатаются, как с будуна. Чего ж мы не жалуемся? Вон эта, что над нами приморилась, сына младшего женила, целый месяц дом гудел. Никто ей слова не вякнул.

— Свадьба дело особое! — заметил опер.

— Ага! Уже третья по счету только при нас. Да еще сюда мылился козел. Ну да мы его подналадили. Зеленый покуда. Что с ним делать? Другое дело с тобой покувыркаться, — заглянула в глаза, и человек не устоял.

Сержанта вторая девка приголубила. Облепила всего губами, руками, ногами. Голову парня в грудь воткнула так, что не продохнуть. И чешет за ухом у него, приговаривая:

— Зайка мой лопоухий, на что тебе соседки сдались? На них старых ни у кого не стоит, вот и сохнут от зависти. А нам плевать на кикимор. Пошли, оторвемся по полной программе и пусть сдохнут от злости все, забывшие про любовь! Она тоже короткая, как улыбка! — уволокла сержанта в другую комнату

Скоро там стало темно и тихо.

Когда ушли эти ребята, Катя уже не видела. Девки, заглянув к ней в комнату, хихикали:

— Ну, отвалили! С месяц не нарисуются, отходняк у них будет. Обслужили классно! Они не то что жалобы читать не смогут, на родных баб долго смотреть не станут. Чуть ни на карачках уползли! — посмеивались меж собой.

— Одно плохо, что на халяву ублажали!

— Да будет ныть! Зато целый месяц срывай навары, и никто тебя за хвост не тормознет, не сгребет в бухарник.

— Смотрите, чтоб тихо у вас было! Без шума! Поняли? — оборвала хозяйка девок, те переглянулись:

— Так всех хахалей менты выкинули. Нынче никто не возникнет. Может, завтра нарисуются! — сказала самая бойкая Юлька. Но не успела закрыть рот, как в дверь позвонили.

Катя услышала, как ожила девчоночья стайка. Хохот, шутки сыпались словно из ведра.

— Да проходи шустрей!

— Чего топчешься как не родной?

— А что вкусненького приволок? Выгружайся, самосвальчик наш! Сюда рули, на кухню прямиком! — командовали мужику. Тот вытаскивал из пакетов кульки, свертки, бутылки. Едва успел выгрести, в двери снова позвонили. Еще один засветился на горизонте. И этого встретили радостным смехом. А вытряхнув из карманов, ввели в свою комнату, предварительно наглухо задернув занавески.

Едва сели к столу, снова звонок. Кто-то приехал на машине. Из багажника что-то в ящиках и в мешках понесли на кухню.

Вскоре Юлька принесла Кате помидоры и сыр, большую кружку домашней сметаны и свежий, еще теплый, хлеб.

— Ешь! — поставила миски перед бабой, обняла, поцеловала в висок:

— Мой козел всплыл. Целый месяц не возникал. Говорит, что в командировке был. Но чую, брешет паскудник, глаза прячет не случайно, — поделилась тихо и добавила:

— Меда приволок целую флягу. Видно на своей пасеке ошивался в Кызбуруне. А признаваться не хочет. Там у него жена и дети все лето живут. Вот и он пригрелся, про меня забыл, — вздохнула Юлька и добавила:

— А ты ешь! Я еще чаю с медом принесу, чтоб ночью сладкие сны снились, из девичества. Как жаль, что оно коротким было. Не успели оглянуться, бабами стали. А от девичества, как от любви, одни лямки остались. Будто все приснилось, — погрустнела Юлька.

— О чем жалеешь? О своей глухой деревухе, о лачуге из кизяка и немытом пастухе? Смотри, как ты сегодня живешь! Одета, что королева, шифоньер и чемоданы трещат от нарядов. Их на десяток жизней. Вся в золоте, будто новогодняя елка. Уже студентка. «Бабки» имеешь неплохие, что еще нужно?

— Эх, Катя! Все что имею, отдала б без жалости за один день из девичества в своем захолустье. Только уж не вернуть и минутки из того времени, а как жаль, — соскочила слезинка со щеки и, упав на пышную грудь, исчезла бесследно.

— Не грусти. У тебя все наладится. Станешь женой, матерью и снова будешь счастлива! — погладила девку по плечу и напомнила:

— Иди к гостям. Слышишь, зовут тебя…

Юлька мигом подскочила, а Катя ела не спеша.

Составила пустые миски на столик и перешла к окну. Сев в кресло, наблюдала за прохожими на улице. Они куда-то спешили. Вот один остановился у цветочного киоска, стоявшего напротив Катиного окна, долго, придирчиво разглядывал розы, отобрав несколько из них, понюхал и, заплатив, заторопился по улице чуть ли ни бегом.

— Кто-то ждет его, — подумала Катя вслед человеку. И увидела, как к киоску подошла хрупкая девушка. Купила несколько гвоздик, оглянулась, увидела Катю, приветливо махнула ей рукой. Женщина не узнала бывшую воспитанницу. Та, повзрослев, резко изменилась, выросла, похорошела. Из драчливой, горластой девчонки стала красивой девушкой. Но и через годы вспомнила свою воспитательницу. Она была самой доброй и знала много сказок. Каждой девчонке подарила по богатырю, всякому мальчишке по принцессе. Себе ничего не оставила…

Катя слышит, что квартирантки опять включили магнитофон. Вон уже и танцуют, подпевают, слышен топот ног. А по трубе опять стучит верхняя соседка, требует уменьшить громкость, напоминает о времени.

— Да хватит барабанить! Помешали ей! — трудно встает женщина, идет к девкам.

— Сбавьте громкость. А то наверху уже башкой в пол колотятся. Не злите кобру. Не то опять ментов притащит полный дом. Выкинут всех в исподнем и меня вместе с вами, — попросила девок. Те, не просто уменьшили, а и совсем выключили музыку. Через час все гости разошлись, а квартирантки, убрав в комнате, проветрили ее и собрались на кухне попить чаю. Привели и Катю. Усадили в кресло поудобнее. Поставили перед нею мед. Настроение у всех было подпорчено.

— Эх-х, как все надоело и опаскудело, — вздохнула Илона, самая миниатюрная, красивая девчонка. Равных ей не было во всем городе.

— Тебе то чего сетовать? — удивилась маленькая худая Вика, подвижная, самая веселая девчонка, похожая на подростка. Никто из окружения не верил, что ей двадцать лет. Все считали ее малолеткой, несовершеннолетней, а гости побаивались к ней приставать, особо будучи в трезвом состоянии. Именно потому девчонке приходилось самой проявлять активность, доказывая, что она вовсе не ребенок.

— Викулька! Надоело мне кривляться перед отморозками. Рисоваться в дуру опротивело. Ведь все эти хахали считают нас дешевками, каких можно иметь и трахать где попало и сколько угодно, — ответила Илона.

— А зачем вам сдались эти козлы? Иль без них дышать не сможете? — вмешалась Катя.

Мы бы с радостью, да как? Надо закончить колледж. К тому ж одеться и обуться, чтобы не выглядеть хуже других. Да и жрать, платить за квартиру, своим в деревне помочь. А как, где еще сорвать? Найти другую работу, где хорошо платят, сегодня нереально, желающих много, а предложений нет. Вон Илонка пыталась домработницей наняться. Хозяин в первый же день начал приставать к ней. Хозяйка, приметив это, враз Илонку из коттеджа выперла. Да еще и базарила, обзывала на весь двор так, что все соседи слышали ее вопли. Я пыталась медсестрой устроиться. Но как услышала о заработке, мигом раздумала. Пыль, а не получка. Я за одну ночь впятеро больше получаю. И голова не болит ни о чем. Один «бабки» даст, другой жратвы целый багажник, иной золотую цепку иль перстень отвалит. Короче, не бедствуем. Думаете, мы не пытались устроиться иначе? Еще как?

Весь город перетряхнули, а толку, нигде не нужны. И не только нам не повезло. Теперь даже замужние бабы побочным сексом подрабатывают, чтоб семья не голодала. А что делать? Некоторые мужики знают, чем занимаются их жены, но молчат, потому как сами не в силах продержать семью.

— А родители не могут помочь? — спросила Катя.

— Мои старики сами едва сводят концы с концами. В семье кроме меня детей, как мошкары. Всех нужно одеть и обуть, накормить. Вот только на что? Денег нет совсем. Старая корова всего ведро молока за день дает. Его не то что продать, самим не хватает. Десяток кур, у них яйца из задницы рвут малыши в драку меж собой. Поросят не держим, не выгодно, слишком много жрут. Были овцы, каких поели, других волки порвали, пасти их некому. Отец из сил выбился. Ему за полсотню лет, а здоровья нет вовсе. Раньше в колхозе работал. Теперь хозяйство вконец разорилось. Все прахом пошло. Мать дояркой была. Нынче доить некого. Каждый смотрит к кому бы присосаться, чтоб выжить. Люди голодают. Вот и мои родители уже четыре года о другой молодой корове мечтают, а наша одними бычками телится. К осени скоплю деньжат на новую корову и отвезу в деревню, может хоть чуть мои на ноги встанут. Я им в прошлый раз привезла деньжат, продуктов, кое-какие обновки, так отец от радости чуть не плакал. Он уже из сил выбился. Рубашку ему купила, а отец примерил и тут же снял, в шкаф положил, и сказал, мол, когда умру, хоть одна приличная вещь на погребенье будет. Мне аж холодно сделалось, не на жизнь, на смерть готовится. А ведь не старый и дети еще малые. Самый младший в школу идти должен. Да в чем? На учебники где взять? А и одеть не во что. Школа в пяти километрах, босиком по снегу не отправишь.

— А свой огород имеют?

— Без него вообще не выжили б! С него живут. И сад тоже есть. Но все равно не хватает. Родни полно, да только и те живут нище. Средний брат тоже хочет в город уехать, чтоб свой заработок иметь. Но где приткнется без образования и специальности. Сгребут его в армию по осени, может там чему-нибудь научится. Но пока никакого просвета, — вздохнула Илона и поспешила закурить. Руки дрожали, не могли вытащить сигарету.

— Меня отец все спрашивал, где я деньги взяла. Работой интересовался. Переживает, чтоб с пути не сбилась как иные, мол, пуще жизни береги честь свою. Как сберечь ее, когда вокруг бесчестье и беспредел. А на кону жизни младших. Вот и подумай, что дороже? У отца с задницы единственные штаны скоро сползут от ветхости. А он мне про честь! Не спорю с ним. Но на душе горько. Разве я с жиру сбесилась? Нужда толкнула, но кто поверит, коль сам того не пережил. И не расскажешь каждому, не поделишься, — глянула с обидой на Катю.

— Ты зря на меня осерчала. Сколько я голодала, тебе и в страшном сне не снилось. Ладно сама, тут же рядом со мной ребенок мучился, живым укором. Он совсем ни при чем. Но и ему родной отец далеко не всегда кусок хлеба приносил. Бывало сидели с ним по нескольку дней не евши. Ни Хасан, ни соседи, ни собес про нас не вспомнили. Разве не обидно? Вот так однажды открыла окно и, увидев людей, попросила:

— Дайте на хлеб, ради Бога! Пожалейте моего сына! Он еще малыш! — вытерла Катя слезы, побежавшие по щекам, и продолжила:

— Мимо баба шла. Нарядная, толстая. Не из бедных. Две тяжеленные сумки несла. Оглянулась на меня и сказала:

— Иди работай, нечего попрошайничать! Ишь приспособилась побираться прямо из окна. С твоей мордой хоть в грузчики! Сумела родить, сумей кормить! Много вас вот таких развелось нынче по городу!

— Я после этого долго к окну не подходила. Не хотелось на людей смотреть. Возненавидела всех. Но как-то днем прибежал Мишка из магазина, я его за кефиром посылала. А он такой счастливый, показывает, какой кошелек в магазине нашел, в нем деньги. И рассказал, что наступил на него возле кассы. Мы те деньги на несколько месяцев растянули. Но и они не бесконечные. Потом снова голодали. И все ж Бог сжалился, увидел нас и послал квартиранток. Все они были хорошими девками, но ни одна не минула вашей участи. И тоже не с добра, — отхлебнула Катя чай.

— А у меня одна бабка в деревне осталась. Я у нее за всю родню. Деда еще лет двадцать назад похоронила. Так к ней со всей деревни старики косяками поперлись. Кто в хахали, другие в мужики набиваются. Короче, бьют клины к моей бабульке, как к первой невесте во всей деревне. Она всех похоронила. Сначала моего отца. У него рак объявился. И откуда это проклятье на голову свалилось, мне тогда третий год пошел. И конечно, своего родителя не помню. Мать через год от пневмонии умерла, а через полгода старшего брата не стало. Утонул в озере. Так-то и остались вдвоем с бабкой. Она после всех этих похорон чуть не сдвинулась, вовсе загоревала, но тут я, еще совсем зеленая. Поняла старая, коль уйдет на погост, мне места в жизни не останется, хоть живьем в могилу с собой бери. Никого вокруг нет, кто б меня взял. Вот и стала снова в хозяйство втягиваться. Деваться некуда. На ту пору у нее хороший сад был. Клубнику, черешню, смородину, малину все лето на базар возила, а деньги — в кубышку. Потом продала туристам свои серебряные, старинные украшения, посчитав, что неразумно уносить их с собою на тот свет, пусть для жизни послужат. Так вот купила корову, кур, индюшат и гусят. Меня учила, как за ними ухаживать. А гусята с индюшатами, едва подросли, исщипали всю. Как-то дошло, что мне они не по кайфу. Но бабка знать ничего не хотела, схватит за косы и в сарай запихнет. Косить учила, рубить дрова, готовить и стирать, убирать в доме. Чуть что не так, по заднице надает. Но не сильно, зато бранила до ночи. Мне пришлось привыкать к хозяйству, как к постылому хахалю, не по любви, а вынуждено, через силу, ломая себя через колено. Знала, нельзя иначе. Жить-то нужно. Да и результаты убеждали. Бабка часто баловала, покупала наряды, конфеты, все ж ребенок, девчонка. И она для меня не скупилась.

— Так зачем ты от нее сорвалась? Чем тебе плохо было с бабкой? — удивленно глянула на девку Катя.

— А образование? В деревне его не получишь! Бабка быстро поняла, что деревня не для меня. Я любила наряды. А в огород старая выгоняла палкой иль скрученным полотенцем. Но и тогда забьюсь в кусты, спрячусь от бабки и ничего не делаю. Вот тут-то и нашла меня бабка с соседским мальчишкой, тот постарше на два года. Быстро все сообразил. Застукали нас вскоре, и пошла молва, что я сученкой расту. И уже порченая. В деревне друг от друга не спрячешься, все на виду. Ровесники мне проходу не давали. Обзывали, дразнили грязно. Никто не хотел дружить, как чумной сторонились. А пересуды и слухи не оборвать. Чем старше становилась, тем грязнее сплетни. И в конце концов поверила, что я и вправду хуже всех. Решила вздернуться в сарае. Только голову в петлю сунула, бабка пришла доить корову. Увидела, все поняла. Долго мы с нею говорили в ту ночь. Я этот разговор никогда не забуду, — призналась тихо.

— Внученька моя, жизнь тебе — дар от Бога, и ты не можешь сама ей распорядиться. Твои родители от болезней ушли, так на небесах распорядились. Ты у меня единственная, а значит, жить должна. Кто ребенка осмеял, сам глупей его. Ты не с похоти, с глупости дурное сотворила. А кто тебя осудил, на каждом шагу грешит. Только глянь, вся деревня меж собой перероднилась. И хотя в нужде маются, дети у всех родятся, правда, что неведомо от кого. От соседей и друзей, от знакомых и чужих, на иного глянешь, совсем рыжий, а в роду все черные, как смоль. Но родила баба при муже, значит, дите законное, а кто его отец на самом деле, того кроме нее никто не знает. Сколько таких подкидышей по деревне растут, одни бабы знают, но и перед смертью не сознаются. А каждая такая сучка хочет выглядеть чище других. Им только повод дай, в говне утопят. Неважно кого, ребенка иль старуху. Вон попросила я мужиков сено в стог сметать, так по всей деревне слух пошел, что я с обоими в постели рассчиталась. Срамно эдакое на старого человека плести, да рты деревне не заткнешь и кизяком не замажешь. Тут годы нужны, чтоб забылось. А потому, закончишь школу и поезжай учиться в город. Когда воротишься, про твое детство позабудут. Да и вернешься ли к нам, тоже неведомо никому. Но я не хочу, чтоб из-за всякой нечисти моя единственная внучка в петлю лезла. Пошли их всех в ишачью сраку, чтоб подавились говном, а сплетни мимо ушей пропускай, знай, порядочные люди их не распускают и не слушают. А на дураков и сволочей не оглядывайся. Их судьба нищетой и бедами метит. Вот они завидуют нам, почему? Что лучше их живем! Пусть и они не языками молотят, а у себя на хозяйстве поработают. У нас с тобой времени не хватает, они же целыми днями на лавках тарахтят. Вот и сообрази, кто Богу угоднее? Давай договоримся, заканчивай школу и в город поезжай, на самую большую начальницу выучись. Я для такого дела ничего не пожалею… — допила свой чай Юлька.

— Классная бабка у тебя, — обронила Анжела и умолкла, задумалась о своем.

— Вот бы мне такую бабулю, — размечталась Вика.

— Она собирала меня в город две зимы. Всего впрок набрала, даже домашние тапки не забыла. А уж кофты, свитеры, носки и варежки вязала, не поднимая головы. Ну, а я решила в мединститут поступить, да срезалась на химии. И пока не опоздала — мигом в техникум. Уж так не хотела в деревню возвращаться с неудачей. Там меня и вовсе заплевали б. Зато когда приехала на каникулы, на деревенских не смотрела. Только со стариками здоровалась, других не замечала. Город уже подшлифовал. Хотя времени прошло немного. Я уже могла послать сплетников так, что они немели от удивленья. Когда узнали, что учусь на фельдшера-акушера, и вовсе заглохли. У нас в деревне фельдшер — это большая фигура, врачи к нам не едут, не хотят в нашей глухомани работать. И фельдшер в деревне — подарок судьбы. Теперь моя бабка на всех свысока смотрит. Ведь я у нее в люди вышла. А уж она старалась, всякую неделю деньги присылала Но поскольку… Это бабка может ходить в простых чулках или вообще без них. Попробуй я прийти на занятия без колготок. Если они не импортные, меня осмеют. Все эти вязаные вещи оказались лишними. Такое никто не носит. Это немодно. Мое деревенское пальто с норковым воротником тоже безнадежно устарело и мне пришлось срочно покупать современную куртку. Уж я не говорю, что в деревенских валенках в городе на улицу не выйти. Бабуля этого знать не могла. И когда приезжала на каникулы, одетая по городскому, она все время жалела меня:

— Ты ж внучонка ноги отморозишь от самой задницы. Зачем так заголилась и спереди, и сзади. Все деревенские, увидев тебя в такой одеже, онемели. Бабка Ася протезом чуть не подавилась. Навела шороху на деревенскую стародежь. Бабки, завидев твою куцую юбку, так и не поняли, как в ней по городу ходишь, и неужели все тамошние девки так погано и срамно одеваются? Куда ж их родители смотрят. Я им ответила, что городские бабки еще короче юбки носят. Наши старухи рот до пояса уронили и спрашивают, мол, в чем же тогда старики ходят? Я и ответила, что в шортах. Рассказала, какие они из себя. Долго старухи плевались, — прервал Юльку звонок в двери. К девкам снова пришли в гости хахали.

Девки тут же оживились. На лицах засветились улыбки, настроение поднялось, все забыли о горестях, неприятностях. А один из мужиков, добродушный толстяк Ахмет, рассказывал громко:

— Мы с мужиками к вам в подъезд уже сворачивали. Глядь, на скамейке кто-то зашевелился и гнусавит:

— Чего вас черти в такую пору носят, добрым людям покою не даете!

— Я и спроси, сама то, что тут делаешь, на ночь глядя? Иль старик на заработки из дома выгнал. Вот и клеишься ко всем прохожим. Ох и развонялась старая! Обозвала паскудно. Я и ответил, что меня она не закадрит, опоздала лет на пятьдесят. Пусть домой ползет плесень, пока дед не привел в дом молодую бабу. Теперь старики раскомплексованные. Чуть старуха за дверь, дед соседскую бабу уже в постель заволок и тешится с нею старый козел! Наверстывает упущенное. Бабка тоже не теряется. По соседским дедам в гости ходит. Угощаются пока живы.

— Старые прохвосты! — поморщилась Катя.

— Это ты о ком? Обо мне? — оглянулся Ахмет.

— На соседей ругаюсь. Вчера бабка лестничную площадку испоганила, возвращаясь из гостей ночью. А утром все жильцы про меня базарили. Вроде я заблевала все и мои гости. Покуда я не открыла двери, сказала кто виноват и обложила всех матом. Тогда успокоились и площадку прибрали тихо, молча.

— Ментов твои лахудры не вызывали на этот раз?

— Куда там! Я им пригрозила милицией! Так враз хвосты поджали. Мои девки чистюли! Вон какой порядок держат в квартире, не то, что у соседей, ногу поставить негде. А сами на кого похожи? Выходят на скамейку во двор, а рожи не мыты, сами не причесаны, халаты грязные в жирных пятнах, они об них руки вытирают. Тапки дырявые. Недаром ихние таскаются по чужим бабам! На своих смотреть стало тошно. От них бездомные псы убегают, не подходят. Вон одна в прошлом месяце померла. Так его мужики соседские до сих пор поздравляют, что наконец-то отмучился. Он не то год, трех дней траура не выдержал, к моим девчонкам возник, как мартовский кот! И уволок на всю ночь. Через месяц даже имя покойной жены забыл! Выходит, она и этого не стоила! Как и все они, что над головою моей живут! — негодовала баба.

Ахмет присел рядом с Катей, заговорил тихо:

— Думаешь, мы сюда с добра возникаем? У меня тоже семья имеется. Пятеро детей! Старшая дочка пединститут заканчивает. Младший в пятом классе. На детей не обижаюсь, но жена, не приведись никому такую. Пожрать приготовить не умеет. К плите станет, хоть бы платком подвязалась. Потому у меня суп с волосами. А я их в жратве не терплю. Уж и просил ее, и бил, не помогло. Я в своем обеде не то муравьев, а и тараканов нахожу. Потому, харчусь по кабакам.

— А почему бабу не сменишь на другую?

— Я с ней уже двадцать пять лет мучаюсь. Сколько раз хотел выгнать из дома, но все не получалось. То мамаша умерла. Ее похоронил, ну, думаю, выкину бабу, а она заболела. Потом сын в армию собрался, я подождал. А тут средняя дочь в восемнадцать лет замуж собралась. На свадьбе как без матери? Опять ждал. Потом отец умер вскорости. Там внук родился, не отпускает судьба от бабы, ну хоть тресни.

— А как же среднюю дочь отдал замуж раньше старшей?

— Ждать не могли. Она уже беременной была, — покраснел Ахмет и добавил:

— Хорошо, что у тебя девчонки эти живут. Нашей отдушиной и радостью стали. С ними себя человеками чувствуем, мужиками. Дома о таком не помечтать.

— Так тут за деньги! Это не любовь! — заметила Катя.

— А дома не так? Попробуй я не отдать своей бабе деньги! Знаешь, что будет? Жизни не обрадуюсь! Обзовет последними словами, да такими, что и козел не выдержит, на рога возьмет. Вот и посуди, чем жена лучше. И не только у меня, все вот так страдают, но молча пока терпят. Хотя у тебя, верней у твоих девчат, уже весь мужичий город отметился. Думаешь все они кобели? Нет, Кать! Все как один в семье несчастны. В дом лишь к утру возвращаются, когда там уже спят. И, переодевшись, убегают на работу, пока никто не проснулся.

— Зачем же так жить?

— По-разному бывает. Одних дети держат, других старые родители, либо больную жену оставить стыдно. У всех своя беда за хвост держит. А копни душу каждого мужика, там такое увидишь… Тепла всем не хватает, пониманья и ласки. Доброе слово многие не слышат. Зато брани и упреков полные карманы. Самое ласковое слово — барбос облезлый, дальше лучше не вспоминать. На работу с воем убегаешь. Возвращаться неохота. И я не один такой. Только когда деньги отдаешь, замолкает на минуту, боясь, что передумаю, отберу.

— Я у Хасана никогда не просила деньги. Свою получку его матери отдавала до копейки, — вспомнила Катя.

— Знаем. Он это часто вспоминает. Новая его жена совсем другая. Даже у стариков пенсии отбирает. На всех орет. Хасан уже много раз пожалел, что на ней

женился.

— Кто ему виноват? — отвернулась Катя к окну.

— А если он вернется к тебе, примешь его?

— Нет, Ахмет, не возьму обратно. Слишком много времени прошло. Отвыкла от него. И не смогу простить ему всего, что пережили мы с сыном. Он не только меня, Михаила предал. Такое не забыть. Да и к чему он мне теперь? Все прошло и отгорело. Это поначалу выла в голос, руки на себя хотела наложить. Да сын остановил, не дал умереть, хотя очень тяжко нам приходилось.

— А теперь разве легче?

— Чего сравнивать? Сейчас мы про нужду забыли. Квартирантки от голода выручили. Смотри, все стены и полы в коврах. А тогда под себя подстелить было нечего. Поесть не имели ничего. Теперь посмотри, оба холодильника забиты до отказа. Мясо не переводится, фруктов полно. У меня есть во что одеться. Портниха на дом приходит. Девчонки даже парикмахершу мне приводили. Сами меня купают, не брезгуют. Грех на них жаловаться. Сердечные, добрые они у меня, хотя вовсе чужие, а куда как лучше родни Хасана, что за все годы не навестили ни разу.

— Он и сам от них воет. И в своей новой семье счастья не нашел. Сын уже теперь грубит ему. С женой каждый день ругаются. Она грозит, что уйдет к родителям. Он только этого и ждет. Допоздна на работе пропадает, иногда ночует там. Хотя до дома десяток минут пешком, а не тянет.

— Он приходил Мишу навестить. Сын только ушел в институт на занятия, так и не увиделись. Обещал потом наведаться, но пока не появился. Видно не до нас…

— Стыдно ему. Сама понимаешь, как к нему в городе относятся после случившегося. Путние мужики не здороваются. Бывшие друзья и те отвернулись. Уж хоть бы помог тебе на ноги встать, чтоб не пропали вы с сыном от голода, а уж потом заводил бы бабу на стороне. Он же, как последний отморозок, облажался. И хотя я тоже не подарок, но так позориться не стал бы никогда. Ладно, Катюша, пойду к девчонкам, повеселюсь с ними. Завтра снова впрягаться в хомут на всю неделю, — встал Ахмет и скрылся за дверью.

Катя легла на подушки, закрыла глаза, но сон не шел. И зачем Ахмет разбудил воспоминания, напомнил о Хасане…

Вот и стоит он теперь перед глазами как приведение. Тянет руки к Кате, что-то невнятно шепчет. О чем хочет сказать человек? Что рвет его душу?

— Катя! Солнышко мое! Утренняя роза, ласточка, небушко ясное, единственная любовь моя, мечта и сказка до конца дней. Нет лучше тебя, девочка моя ненаглядная! — вспоминает женщина слова любви, сказанные ей Хасаном в юности.

Каким красивым он казался ей. Самым умным, смелым и веселым, у него были лучистые, серые глаза, сильные руки, горячие губы. Он никогда не смотрел на других девчонок и видел только ее одну. Хасан был очень нежен и ласков, пока они встречались, он ни разу не обидел Катю и никому не позволял подойти к ней.

— Звездочка небесная, единственная радость моя, ради тебя живу и дышу на этой земле.

— Интересно, что он говорит другой жене? Наверно то же самое. И она верит, потому что все бабы любят ушами. Хотя ничего нового не говорят мужики, лишь имена меняют, а потом смеются над простодушной доверчивостью. Так и я попалась. Заслушалась и поверила. Зато совсем скоро стала обезьяной и пугалом, облезлой овцой и дурой. А за что? Ведь ничего не изменилось. Просто мы стали мужем и женой, — вздыхает Катя, и невольные слезы катятся из глаз на подушку.

— Он никогда меня не любил. Он только на словах нес любовную чепуху, а сердцем не горел, оно оставалось стылым сугробом. Если б любил, не бросил бы. Но тогда зачем женился? Ведь я не висла на его шее. Почему опротивела и надоела ему? Нет, скорее всего, он с самого начала вешал мне лапшу на уши. Хотя не только он, с самого детства мне врали. Еще с детдома. Воспитательница детям брехала, что одного в капусте нашли, другого аисты принесли, а меня в цветах сыскали, я там с бабочками играла. Лишь перед самым отъездом правду сказали, что на Рождество Христово нашли меня у ворот детского дома. Нянька шла с работы и наткнулась на небольшой сверток. Я уже и не кричала, умирала молча от дикого холода. Мамашка даже на одеялку поскупилась. Завернула в мешковину. Ни рубашки, ни пеленки не дала. Наверное, из многодетной семьи. А может, нагуляла. Не хотела позора, убить не смогла, рука не поднялась. Вот и подкинула в приют даже без записки. Эх-х, сиротская доля только с бедами дружит. И за что такая судьба у меня? — думает женщина, прислушиваясь к каждому звуку, доносившемуся до нее.

Девки вместе с гостями сидят тихо, даже музыку не включают. В их комнате горит тусклый свет. Дверь закрыта.

— Понятно, чем заняты, — усмехнулась Катя. И тут же услышала легкие шаги на лестничной площадке, это Миша идет, — приподнялась женщина на локте, увидела сына.

— Там опять гости? — нахмурился парень и продолжил недовольно:

— Ну сколько можно тебя просить? Убери из дома девок! Домой возвращаться неохота. Самый настоящий притон устроила!

— Мишанька! Чего шумишь? Пошли к нам! — выглянула из дверей Юлька и, схватив парня за руку, хотела втащить в комнату, но тот уперся, отказался наотрез:

— Не пойду. Надоела ваша грязь! Уходите в общагу. Иначе сам всех повыкидываю! — пригрозил девке. Та, ничуть не оробев, обняла за шею и, поцеловав так, что у Мишки голова пошла кругом, сказала тихо:

— Погоди десяток минут. Все разойдутся. Тогда поговорим. Хорошо! — чмокнула в щеку и скрылась за дверью.

— Мишанька, иди ко мне! — позвала мать.

Парень вошел в спальню.

— Знаешь, я сегодня диплом получил. Красный, с отличием. Мне уже работу предложили, — улыбался довольный.

— Молодец, сынок! Видишь какая радость! А ты бурчишь, ругаешься.

— Мам! Надоели дешевки! Хотел вдвоем с тобой побыть, порадоваться, отдохнуть.

— Они через неделю уезжают на каникулы. Все по своим деревням. На целых три месяца. Вот и отдохнем. Поживем сами. А за лето еще скучать будем по ним.

— Я что, похож на сумасшедшего?

— А разве ни одна не нравится?

— Ну ты мам меня за лоха не держи. Я нормальный и обращать внимание на путан не собираюсь. Еще не свихнулся.

— Ладно тебе кипеть. Не заводись на ночь глядя. Иди поешь, да поболтаем, куда тебя зовут работать, — встала Катя с постели. Мишка помог ей пристегнуть протезы, дойти до кухни.

Он уже поел, когда из комнаты девок вышли мужики. Они быстро обулись и, пожелав хозяевам спокойной ночи, быстро вышли на площадку. Вскоре и девки появились. Хохоча подошли к Кате, отдали ей деньги:

— Это твоя доля, — спешили убрать в своей комнате, открыли настежь окно.

— Ты с них долю берешь за блядство? — изумился Мишка.

— А ты как думаешь? Я не мешаю им и гостям. За это они платят мне. Иль считаешь, мы за одну квартплату на ноги встали? Да ее только и хватило бы на питание нам с тобой, о другом и не мечтай. Ни обуться, ни одеться было б не на что. Не говорю больше ни о чем.

— Слишком дорого платим за все! — вскипел сын.

— Ты это о чем? О какой плате лопочешь? — встала Катя из кресла во весь рост.

— Имя, честь свою продали, опозорили фамилию! — вскипел Мишка.

— Или ты в детстве не нажился в чести, когда у нас с тобой кроме нее и корки хлеба не было. Зато теперь дом — полная чаша, новая «Волга» в гараже. Сбереженья имеешь. Ты знаешь обо всем, чего ж не спросил, откуда взялось? Да потому что знал. Сам по магазинам ходишь, всему цену знаешь. Тебе повыеживаться захотелось?

— Я и не думал, что ты в доле!

— Молчать, сопляк! — цыкнула Катя на сына.

— Ты дождешься, что я уйду из дома.

— Поумнеешь, вернешься! Ишь, хвост поднял. Иль мне машина с гаражом нужны? Или для себя деньги коплю? Чего тебе не хватает золотая рыбка? В нужде и голоде ты куда послушнее и умнее был. Что сегодня на тебя наехало? Какая блоха укусила? А ну, иди ко мне! — сделала шаг навстречу, и Мишка обнял мать:

— Устал я от них. Так отдохнуть хочется.

— Неделю потерпи. До осени их не будет. А мне каково самой, вовсе изведусь одна.

— Я же с тобой!

— А приготовить, постирать, меня помыть, в квартире убрать, кто это сделает? Ты сам не справишься ни с чем, измучаешься. А если на работу пойдешь, я не знаю, как жить будем сами. Трудно будет нам. Ох и тяжко…

Глава 2. ПЕРЕШАГНИ БЕДУ

Михаила взяли ревизором в управление. Он пропадал на работе с раннего утра и до позднего вечера. Он так уставал, что, вернувшись домой, успевал лишь разуться, раздеться и дойти до койки. На ужин не оставалось сил. Он даже не заметил, что девки уехали на каникулы, а мать целыми днями одна. Недели напролет сидела она затворницей, ей и словом не с кем было перекинуться. А и посетовать, пожаловаться тоже некому. Когда наступали выходные дни, Мишка брался за уборку. Катя готовила, сидя у плиты. Потом они стирали, мылись. А вечером общались, сидя у телевизора.

Парень покупал в магазине сдобу и вместе с матерью пил чай не спеша.

— Ну, разве плохо жить самим, вдвоем? Впереди еще целое воскресенье, а у нас все поделано. И чай я завариваю не хуже твоих девок, и сдобу классную купил.

— Все так. Но без девок сдобы не будет. На голый чай перейдем.

— Это почему? — удивился Мишка.

— Твоего заработка не хватит на все даже вместе с моей пенсией. На еде я не стану экономить. Но во многом придется урезать себя.

— В чем?

— Ну, в тряпках…

— Мам, ты ж говорила про сбереженья.

— Они на черный день. Потому и называются сбереженьями. Растранжирить их можно быстро, а вот попробуй скопи, да еще притом, что ты запрещаешь держать квартирантов. А они немалый доход нам давали, — зудела Катя.

Сын все понимал. Но никак не хотел спорить и ругаться с матерью. А потому ответил тихо:

— Поступай, как знаешь. Но я не люблю чужих людей в нашей квартире. Надоело мне жить в своем доме как в гостях.

— Иди сюда, сынок! — позвала Мишку в спальню, достала из-под койки чемодан, открыла его. Парень ахнул, глянув на пачки денег, перевязанные резинками.

— Вот это да! Круто ты, мамка, меня уделала. С тобой не поспоришь. Аргумент не требует доказательств, — поднял руки Михаил и добавил:

— Мне за тобой не угнаться, сколько ни вкалывай. Обошла на вираже! Молодчина! Спасибо тебе!

— А ведь я и машину купила, и гараж за эти деньги построила. Мне плевать на соседей, что они лопочут. Когда мы с тобой голодали, кто помог хоть коркой хлеба? А ведь ты тогда был малышом! Так что пусть заткнутся эти праведники, знаю им цену, всем и каждому.

Они еще долго разговаривали в полумраке комнаты. Договорились пожить лето сами, без квартирантов. Михаил успокоенный уснул, а Катя села у окна, посмотрела во двор и увидела Лянку. Мишка утром забыл о предупрежденье матери и как был в трусах, пошел в ванну. И вдруг увидел на кухне незнакомую девушку:

— Ты, что тут делаешь?

— Завтрак готовлю, — выпала ложка из рук.

— Откуда взялась? Как у нас появилась?

— Меня ваша мама позвала и оставила.

— А тебе что, идти некуда?

— Нет, совсем безугольная…

— Как звать тебя?

— Лянка я.

— Сама откуда?

— Из деревни. В городе с Борькой жили, с братом. Он женился, но от чего-то повесился. А жена его выкинула меня и не велела приходить к ней больше.

— А чего в деревню не вернулись?

— Некуда. Погорельцы мы. Молния в дом попала и спалила начисто. В ем мамка с бабкой насмерть спалились.

— Познакомились? — вошла на кухню Катя и, глянув на сына, сказала с укором:

— Чего голышом светишься? Ступай, живо оденься. Не смущай девчонку, пусть понемногу привыкает к нам.

Пока Мишка одевался, Катя проверила, что приготовила девчонка на завтрак и, попробовав все, осталась довольна:

— Хорошая хозяйка, давай накрывай на стол.

Мишка, едва поев, засобирался к друзьям, Лянка

принялась убирать в квартире, Катя включила телевизор и только устроилась в кресле поудобнее, в двери позвонили.

— Сынок открой! Это не иначе твои ребятки пришли! — попросила Катя.

Мишка открыл. На пороге стояли две девушки:

— Спасите нас! — попросили чуть не плача.

— Проходите, девчонки! Что случилось? В чем помочь, от кого спасти? — выглянул парень за дверь, но на площадке пусто. Девчата еле держались на ногах от усталости, держались за тяжеленные сумки, стоявшие у ног.

— Возьмите нас ради Бога! — чуть не плакали обе.

— Да вы пройдите! Чего на площадке говорим? — провел Михаил девушек в прихожую и спросил:

— Что стряслось? Чего хотите? — и позвал мать.

— Мы из Баксана. Приехали поступать в мединститут.

— Так до экзаменов еще два месяца! Вы поспешили! — ответил Мишка.

— Мы на подготовительные занятия приехали. Они уже завтра начинаются. Весь город пешком прошли. Вчера целый день ходили, сегодня уже два часа промучились. И не повезло нигде! Там где нас брали, мы не смогли остаться, а где мы хотели жить, нас не взяли, не оставили.

— А кто вам нас подсказал? — спросил парень.

— Никто, мы сами наугад стучимся во все двери, но не везет нигде.

— Мы уже держим девчонок. Они недавно на каникулы разъехались. В сентябре вернутся, — сказала Катя.

— Возьмите хотя бы до сентября. Мы за это время что-нибудь подыщем! — взмолились девчонки.

Мишка глянул на мать просяще, снял куртку с плеч, идти к друзьям расхотелось.

— Ладно, уговорили! Занимайте вот эту комнату. Поживите. Там видно будет, — улыбнулась Катя сыну. Тот повеселел. Новые девчонки пришлись по душе. Они передали сумки с продуктами Кате, сказав смущаясь:

— Родители, как наказали, словно на зимовку нас отправили. Руки пообрывали этими сумками. Вы не обижайтесь, если что пропало, выбросьте. Столько по жаре ходили, немудро коль что подпортилось.

Катя с Лянкой разбирали на кухне сумки. Мишка помогал девчонкам обустроиться. Те быстро распаковали чемоданы, выложили, развесили по шифоньерам содержимое, перестелили постели и побежали в ванную наперегонки.

— Девчата, когда надо спины потереть, меня позвать не забудьте! Я тут у дверей постою! — хохотал Мишка.

— Хорошо! Не забудем! — ответили смеясь.

Лянка снова накрыла на стол. Ужчего только не

было в сумках у девчат. Свежайший деревенский сыр и домашние сметана, масло, яйца, копченые куры, свои помидоры и огурцы, баранина и мед, даже домашний хлеб, мягкий, пахучий.

На столе уже не оставалось места для ложек и вилок. А Лянка все еще что-то нарезала.

— Все! Некуда ставить! Пусть с этим справятся, — остановила девчонку Катя, Лянка послушно положила нож в стол.

Мишка с нетерпением ждал девчонок из ванны, а те плескались, хохотали, радовались, что им наконец-то повезло с жильем.

Поев, они пошли отдохнуть на часок, а потом, как договорились, пойдут с Михаилом погулять по городу.

— Тебе какая из них понравилась? — спросила мать сына.

— Обе! — ответил не сморгнув.

— А мне Дашка понравилась! — призналась женщина.

— Марина не хуже! Огневая девчонка, настоящий лидер! С такою не прокиснешь на печи. Она и старика с лавки сдернет и плясать заставит. А какие шкодливые у нее глаза! Наверное, в школе заводилой была. Никак не может посидеть на месте спокойно. Ноги чуть не на уши закручивает. А какая юморная! И шутки у нее тонкие со смыслом. Она в любой компании душою станет!

— А разве Дарья хуже? — удивилась Катя.

— Она умница! Серьезная, вдумчивая, но полная противоположность Маринке. Хотя дружат очень давно, с самого детства. Их дома рядом, они соседи. За одной партой все десять лет проучились. Дашка в математике, как рыба в воде. А у Маринки по гуманитарным отлично. Вот и тянули друг дружку. Теперь в один институт хотят поступать. Не только девчонки, их родители меж собой дружат. И тоже с детства.

— Хорошо, что хоть у этих все в жизни гладко и без проблем, — вздохнула Катя и только тут увидела, что Лянка, забившись в угол, горько плачет.

— Чего ревешь? Что на тебя нашло? — удивилась женщина.

— Теперь вы меня прогоните из дому. Зачем я вам, когда вон какие пришли, — заревела девка в голос, ее плечи задрожали.

— Успокойся, малышка! Эти все временные. Поживут и уедут, а ты с нами. Никто тебя не обидит и не выгонит! Правда, Миша!

— Мне все равно! — пожал плечами парень. А вскоре уединился с девчонками в комнате.

Вечером они пошли втроем погулять по городу, а Лянка осталась с Катей. Девчушка не сидела на месте, протерла везде пыль, помыла пол на кухне, убрала все в ванной и в прихожей, помыла и почистила обувь.

— Кто ж тебя всему учил?

— Мама и бабуля. Они говорили, что я все должна уметь, если буду плохой хозяйкой, нигде не приживусь, и все переживали, что расту корявой, некрасивой. И только бабушка добавляла, что не в роже счастье, а красивых девок Бог счастьем обходит. Нельзя же все иметь. Вон мой отец был корявым, я в него удалась, как сучок от кривого дерева. Зато он хорошим человеком был. И никто во всей деревне о нем плохого слова не сказал. Мы никому не делали зла и не мешали жить. Вот только невестка попалась нам злая, но и тут не виноваты. Кто знал, что так получится? — чистила Лянка зеркало в прихожей.

— Это верно, человека не по лицу узнаешь. Только жизнь каждого наизнанку вывернет и покажет истинное лицо, уже без маски и притворства. На что красивым был мой Хасан. Когда со мной беда случилась, первым отвернулся. Сказал такое, что небо с овчинку показалось и нечем стало дышать, и жить расхотелось мигом. Злому врагу не пожелаю тех слов услышать. После них все в душе умерло. Я поняла, что он никогда не любил меня. И если б не Миша, ушла б из жизни без сожаленья. А потом, через годы поняла, что ни одна женщина не любит никого больше своего ребенка. И если с ним стрясется беда, уходит жизнь от матери. Ей больше не для кого жить. Мой младший сын в меня пошел. Он ничем не обделен, а старший — мое горе. И плачет душа по Аслану. Мой сынок стал мне чужим. За что беда такая свалилась на меня, сама не знаю. Ночами молюсь за него. Но не слышат на небе, и мучается мой старший, живет, не видя радостей, себе и другим во зло. Я все хотела родить дочку. Но не успела, или не повезло. Вот и будешь за нее. Не пугайся квартирантов, они — чужие, ты, своею стань…

Ляна вытерла слезы и до самого вечера рассказывала Кате о себе и своей семье.

— Мы дружно жили. Не то, что другие, наши деревенские. Никто не пил, не ругался и не били никого. Некогда было. Все работали. Бабуле даже присесть некогда. То в сарае со скотиной возилась, то в огороде. Я в доме управлялась. Уборка, постирушки, готовка, все на мне лежало. Помогала брату на сенокосе. Короче, никто без дела не оставался. Но меня в деревне не замечали. Другие уже с ребятами встречались, со своими, деревенскими. А у меня никого… Наша соседка Наташка, толстуха и лентяйка, а и та не осталась одна. На меня никто не оглядывался. Хотя к брату много ребят приходило, никто не замечал и Борька называл меня недотепой.

— Это за что так? — спросила Катя.

— Он говорил, будто от девки ничего не имею. Как гладильная доска, ни спереди, ни сзади.

— Рано было, мала! У всех по-разному идет развитие. А потом это не главное, — не согласилась женщина.

— Зато бабуля, случалось, нарядит меня в свой сарафан на праздник, какой с молодости в сундуке хранился, платком подвяжет и говорит:

— Красавица наша! Ну, чисто лебедушка…

— Сарафан на мне как на вешалке мотался. Бабуля в девках, что пышка была, куда мне до нее с моими костями. На себя в зеркало не хотелось смотреть. Я в мамку пошла телом. Она тоже дробной была. И кроме отца не знала других мужиков. Без бабьей доли жила, как кобыла работала, никакой радости от судьбы. Ни света, ни просвета, одни потемки. У нас дома, что праздники, что будни, всегда одинаково проходили. Другие хотя б на Рождество отдыхали, веселились. А у нас всегда лоб в поту, а спина в мыле. В постель валились, а не ложились. Но дел не убывало. Все старались вылезти из нужды. Другие спокойно жили. Не рвали задницу на огородах, не вкалывали в праздники, отмечали их, отдыхали и живут не хуже чем мы, все живы и здоровы, никто не помер, не сгорел и не повесился. И только у нас все через жопу. Но почему Боженька всю нашу семью горем наделил? Ни у кого не было светлой доли?

— Скажи, а ты крещеная? — спросила Катя.

— Бабка сказала, что крестили меня зимой, в лютый холод, незадолго до Крещенья Господня. Я очень простыла и еле выжила. Крестные мои тоже померли. От самогонки. Перепились, и к утру их не стало. Первач слишком крепкий был. Так вот и осталась вовсе одна. Ни родни, ни доли, всем Бог обделил, — устало присела на кухне, выронила из рук тряпку.

— Непутево жили вы. По праздникам Господним кто работает? От того наказывались. И сколько ни работали, все не впрок шло. Неужели твоя бабка греха не боялась, ведь Божьи праздники почитать надо!

— Откуда она про них знала? В ее время в церкву ходить не позволяли. Меня крестили крадучись, чтоб никто не видел. А мамка вовсе некрещеной прожила. И ни в кого не верила. Только на свои руки полагалась. Во всем доме одна икона была в бабкином углу. Одна она в пожаре уцелела. Ее Борька себе взял. Когда брата схоронили, невестка не отдала икону. Сказала, что себе на память оставит.

— Зря она это сделала! Плохую службу ей сослужит та память. Не порадуется баба… Не для нее она в огне уцелела. Слышала я о таком. Тоже дом сгорел, в войну. Икона уцелела. Никто ее не увидел, а соседский пацан приметил и взял себе. Домой принес и в углу на чердаке спрятал. Вскоре бабка умерла, хотя не болела. Приснилась внуку мертвой и все просила икону в церковь отдать. Внук не послушался и спрятал икону поглубже. Но через месяц умер дед. И тоже просил внука отдать икону в церковь. Но и тогда не подчинился. Испугался, лишь когда от большой семьи одна мать у него осталась. Но ни одного брата и сестры не уцелело. Схватил икону тот мальчишка и с нею в церковь бегом прибежал. Отдал ее батюшке, рассказал про все случившееся. Тот и ответил, что иконы, уцелевшие в пожаре, нельзя держать в доме, беду принесут. С ними только покойников отпевать можно. А крестить или венчать уже нельзя. Несколько лет такие иконы должны быть в церкви, пока с них горе не сойдет. Но и тогда забирать в дом не стоит.

Катя с Лянкой так и не заметили, как наступил вечер и с прогулки вернулся Мишка с девчонками. Они принесли мороженое, угостили бабу и Лянку, рассказывали, что увидели, делились впечатлениями.

— Мы даже на фоникулере покатались!

— В зоопарке были. Как там здорово!

— А я городом любовалась сверху. Жаль, что его совсем немного видно. Зато горы, ущелья, как на ладони! И я, как птица, над ними пролетаю.

— Курица наша бескрылая, расскажи, как тебя рвало! — приобняла Маринка Дашку

— Да хватит прикалываться! Это поначалу высоты испугалась, потом все нормально было. Зато ты поделись, как обезьяне рожи корчила. Они так удивились, что человеки дурней их — мартышек, ушами хлопают и язык до коленок умеют вывалить. Они впрямь поверили, будто ты из их клетки удрала, только успела где-то прибарахлиться. Как они у тебя банан клянчили, все люди вокруг хохотали до слез, — мстила Дашка.

— Завидуешь? Тебя даже мартышки не приметили. Зато вороны твою прическу отделали. Интересно, за кого они тебя приняли? Целой стаей кружили именно над тобой.

— Что-то я такого не приметил, хотя вместе с Маринкой сидел. Ну да, ворона обронила свою пакость, но они многих пометили, — вмешался Мишка в разговор.

— А я всего один раз в жизни была на подвесной канатной дороге. Хасан привел еще в самом начале нашей жизни. Ох и понравилось мне, но больше никогда там не была. Все недосуг, некогда. А и дети. Их Хасан уже без меня туда возил. Помнишь, как вам нравилась канатка? — глянула Катя на сына.

— Помню! — отвернулся Мишка.

Они просидели до полуночи, пока парень не спохватился, что завтра с утра на работу. Он пожелал всем спокойной ночи и, поцеловав мать в щеку, ушел в спальню.

— Хороший у вас сын, — тихо сказала Маринка и добавила:

— Только закомплексованный, старомодный, как будто из прошлого века вышел. Мы с Дашкой взяли его под руки, а Мишка покраснел, как девчонка, и убрал свои руки. Вот чудак, сказал, что еще не научился ходить с девчонками так близко. Не умеет!

— А вы научите! — улыбалась Катя.

— Чего он такой дикий, будто из пещеры вывалился? Или ни с кем еще не встречался?

— Не знаю. Мне пока ничего не говорил.

— У нас в Баксане нет таких ребят. Наоборот, чуть приметят девку, тут же дергаются и начинают приставать, как мухи к подолу липнут.

— Да у тебя и подола нет! — оглядела Катя голые ноги Маринки и рассмеялась:

— Если б я вот так вышла бы на улицу в своей молодости, меня в милицию забрали бы. А люди подумали б, что с ума сошла. Ни один парень не подошел бы средь бела дня, постыдился б!

— Ох и отморозки они были ваши ровесники! Дело не в юбке, а в человеке. Вон у нас в Баксане замужние бабы длинные юбки носят, платки не снимают, а рожают детей от любовников. Бывало такое. Все в семье темноголовые, а ребенок рыжий или белокурый. Видно, пока из-под юбки лез — поседел! Ну, а мужья враз с вопросом:

— От кого родила, сука!

— У нас одноклассница сразу после школы замуж вышла и тройню родила. Все разные. Так ее муж до сих пор в альбомах копается, где в его корнях были рыжие и светлые люди?

— Дети меняются. Мишка родился с соломенными волосами, потом черными стали, как у галчонка, а теперь полностью моей копией сделался.

— Красивый у вас сын, счастливым должен быть, — задумчиво сказала Дашка.

— Дай Бог! — перекрестилась мать.

— А я на своего деда похожа, он вот такой же заводной, моторный. Трижды женился. И даже в семьдесят лет имел любовницу. Причем ни какую-то пер-душку ровесницу, а сорокалетнюю бабу. Она на год моложе его младшей дочки. Поначалу мы все смеялись над дедом. Говорили, что игрушку нашел. А старый перец доказал свое и ребенка ей сделал. Вот так стал отцом в семьдесят два года. Любовница и не подумала аборт делать. Родила. И плевала на пересуды. Она вдовой осталась в тридцать лет. Детей не было. Этот первый и единственный, кто ее упрекнет. Захотела баба стать матерью. Родила себе на радость. И хотя у деда уже пятеро правнуков, самый младший сын бывает у нас дома. Его все любят, а и должен он свою родню знать. Бабка поначалу обижалась на деда, ругала, а теперь полюбила меньшего, как своего кровного, и уже не ворчит. Старик хоть и отмечается у любовницы, помогает растить сына, но из семьи не уходит. А и малыш не в обиде. Его теперь на все выходные и праздники приводят к нам. Прибавка в семье всегда к счастью! Так решили все наши мужчины. Горе, когда кто-то умирает. А новая жизнь — это новая звезда над домом. И неважно на кого будет похож малыш, важно, что он есть, он наш, и мы его в обиду никому не дадим, — улыбалась Марина.

— Выходит, твой дед еще джигит! — появился в дверях кухни Мишка. Он так и не смог уснуть, прислушавшись к разговору, и решился встать, пообщаться еще немного с девчатами.

— Не дикий я и не пещерный, не отморозок! Просто нравится мне другая девчонка. Не хочу, чтобы она видела с кем-то и приняла за кобеля. Мы с нею со школы друг друга знаем. Короче, с детства. Давно к ней присматриваюсь. Один недостаток есть у нее. Она очень ревнива. Вот и не хочу давать ей повод к этому. Зачем раздражать ее лишний раз?

— Ну-ка, сынок, скажи кто она? Может, знаю, о ком говоришь? — заинтересовалась Катя. Она понимала, что, повзрослев, Мишка заведет семью и приведет в дом невестку. Та, конечно, потребует тут же убрать квартиранток, а значит, не станет доходов, и семья снова будет жить вприжимку. Невестка нарожает детей, и петля нужды снова затянется на горле ее и сына. Невестка станет требовать деньги, сбереженья быстро закончатся, а ее сын, измученный нуждой, будет искать совместительства, приработки, начнет отказывать себе во всем.

Катя подумала, что и ей придется туго. Появятся дети, с ними визг, крик, пеленки, вонь от горшков и плиты, кто о ней вспомнит? Ни днем, ни ночью покоя не станет. Невестка наведет свой, совсем чужой порядок и станет хозяйничать в ее квартире.

Женщина содрогнулась от представленного ужаса. Только этого ей не хватает.

Невестка! Но кому она здесь нужна? Мишке? Зачем ему жена? Вон сколько девок кружит вокруг. Все молодые, красивые. Выбирай любую на ночь. Зачем жениться? Присмотрись, погуляй пока молодой, не суй голову в семейный хомут, он быстро передавит горло. И померкнет радость жизни, потеряет сын свою радугу в ней, станет жить в сумерках, торопя старость.

Катя смотрела на сына. Тот не спешил ответить матери, неловко переминался с ноги на ногу.

— Так кто она? — повторила Катя свой вопрос настойчивее.

— Мам, не спеши, пока рано. Мы с нею еще ничего не обговаривали.

— Тогда уже поздно станет советоваться со мной. Все нужно делать вовремя. Когда ты с нею уже договоришься обо всем, исправить что-то будет поздно.

— А что исправлять? — удивился Мишка.

— Ну, мало ли? В женщинах ты не силен, не разбираешься. А я быстро пойму, кто она, ты приведи ее, — попросила Катя.

— Откуда знаешь, разбираюсь или нет? Поверь, не хуже тебя все пойму сам и подсказки в таком деле мне не нужны! — оборвал мать и, оглядев девчат притихших ненадолго, поспешил перевести разговор на другую тему. Но растормошить девчонок так и не удалось.

Вскоре они пошли спать, а Катя никак не могла успокоиться:

— Так кто она — твоя подружка?

— Зарема Тхагова, — ответил тут же тихо. И добавил:

— Ты ее знаешь. Я ее к нам приводил вместе с друзьями. Хорошая девушка. Так ты сама о ней говорила. Она в этом году получит диплом. Вот тогда поговорю с нею конкретно. Не хочу сейчас мешать, отвлекать ее. Пусть закончит университет. Тут уж совсем немного осталось, меньше месяца, больше ждал…

— Значит Зарема? Жениться на ней хочешь?

— Если она согласится, — ответил краснея.

— А ты о последствиях подумал?

— О каких? — насторожился парень.

— Как жить будете!

— А в чем загвоздка?

— Первое, что она потребует, это убрать всех девок. Ведь вам понадобится своя комната! Зарема не согласится спать в моей спальне и выкинет всех квартиранток. А как жить будем? На твою получку и мою пенсию? Ни на что не хватит. Снова голодать начнем, только уже втроем.

— С чего ты так переживаешь? Зарема тоже будет работать. Ей легко устроиться, специальность дефицитная. Да и сама умница. Я уверен, вы с нею уживетесь и хорошо поладите.

— Полажу я с нею? С чего взял? Начнет она здесь нами командовать и свой порядок наводить, совать нос не только в наши дела, а и в жизнь. Указывать и обсуждать, требовать наряды. А когда нас до нитки вытряхнет, убежит к своим родителям.

— И с чего на нее взъелась? Она еще ногой к нам не вошла, ты ее грязью облила с ног до головы.

— Рано тебе жениться. Успеешь еще вонь пеленок понюхать, погуляй вольным, не спеши в семейную телегу впрягаться, она еще спину сорвет и душу ока-лечит.

— Ну, почему, мам? Мне уже прилично лет. Все друзья женаты, детей имеют и живут нормально, никто не жалуется.

— А ты интересовался, как им вкалывать приходится? Пусть честно скажут!

— Я и так все знаю о них. Секретов нет. Иным поначалу родители помогали, сейчас сами на ногах, стариков содержат. Матери внуков нянчат.

— Да как же я с ними справлюсь, коли себя обиходить не могу! — удивилась Катя.

— Но у Заремы тоже мать имеется. Речь вовсе не о тебе, — успокоил Мишка.

— Она ж девок выгонит. И я не только без денег, но и без дохода останусь.

— Мам, а как жили без них? Я тогда совсем небольшим был, а ты в грязи не заросла. Многому я тогда научился. Почему боишься с нами остаться, разве ты чужим нужнее или они лучше тебя досмотрят? Я так не думаю.

— Ты до ночи на работе, выходит, я целыми днями одна буду опять.

— Мы с Заремой на перерыв будем приходить. Потом она с работы вовремя станет возвращаться. Родни у нее хватает, найдется кому тебя приглядеть. Неужели я оставлю без ухода свою мать? Зря беспокоишься, я о том всегда помню и никогда не брошу. Я не Аслан и не отец! — лег Мишка в постель и вскоре уснул безмятежно. Ему казалось, что он провел разговор с матерью убедительно, доказал ей все, но та не уснула до утра, ее тревожило, на что станет жить ее семья, когда сын женится. Ее пугало будущее. Она боялась за Мишку, не хотела отдавать чужой женщине. Вся душа бабы противилась предстоящему, и Катя решила во чтобы то ни стало помешать женитьбе сына, отодвинуть ее на неопределенное время…

На следующий день, едва успели квартирантки уйти из дома, пришел Хасан. Он привел с собою девушку. Заглянул во вторую комнату, вздохнув, сказал:

— Наконец-то дышат без притона!

Только после этого он поздоровался с Катей и сказал:

— Привел невестку, жену для Мишки. Хватит ему в холостых мотаться! Уже не молодой, пора семью и детей иметь, а то уж люди смеются и спрашивают, может больной парень? Если нет, почему не женится? Свадьбу ему я за свой счет сделаю!

— Есть у него девушка. Вот диплом защитит, и поженятся. Уже все обговорено, — ответила Катя.

— Ничего не знаю и слышать не хочу! Женится на этой, какую я привел! Понятно? Она из хорошей семьи, из очень богатой. Отец воротила. Будете жить, горя не зная. Зачем Мишке жена старуха, какой больше двадцати лет? Этой семнадцать. За нее вы хорошо возьмете. Я с ее отцом все обговорил и украл девчонку с ее согласия.

— Ты с ума сошел! Уводи не медля! Как смеешь навязывать Мишке какую-то девку? Да если б она была путевой, разве решилась бы, не видя человека, дать согласье на замужество? Значит, она никому не нужна, что на нее никто не глянул! Вон отсюда! Ты не растил Мишку и не смей ему указывать! Ишь кобель, козел облезлый, приволок тут чучело из деревни, в невестки вздумал приткнуть какое-то пугало! Пшел вон вместе с нею, отморозок! Отец выискался! Геморрой овечий! А ну выметайтесь вон! — подошла к двери, цепляясь за стены, распахнула дверь настежь:

— Убирайтесь прочь из квартиры! Чтоб духом вашим здесь не воняло! — орала баба надрывно, так что соседи стали выходить из дверей на площадку.

— Дура набитая! Бандерша заскорузлая! Блядь престарелая! Устроила представленье. Знаю, боишься, что твой притон прикроем. Ну я до тебя доберусь, сука пузатая! Ты еще вспомнишь этот денек, гнилушка облезлая. Я все равно женю сына на ней. Не дам тебе испортить сына по дешевкам. И заберу его у тебя навсегда. Не увидишь его, придурковатая чума! — кричал Хасан, усаживая девчонку в машину. Катя из окна поливала его проклятьями. И только Лянка, забившись в ванной, не знала, что ей делать? Бежать из этого дома, но куда, ее нигде не ждали, а и здесь она никому не нужна, и ее могут выпереть отсюда с шумом и треском, обругав по всякому ни за что.

Но Катя, закрыв дверь, рассмеялась громко:

— Лянка! Где спряталась? Вылезай сюда! Как я козла выперла? Получил по самые муди! Ишь, сволочь, приволок какую-то падаль, да еще делает вид, будто осчастливил нас с сыном. Небось уже и приданое взял, себе занычил, не зря ж свадьбу за свои брался сделать. А то его не знаю. Он паскудник на халяву не бзднет. Распушил тут хвост, петух ощипанный! — кипела баба.

— Сделай чайку! — попросила Лянку, та мигом включила чайник и вскоре подала Кате чай. Та пила не спеша и рассказывала.

— В семье Хасана детей больше, чем блох у барбоса. Каждый год по двое, а то и по трое прибавлялись. Все как один голожопыми бегали во дворе, пока не приходило время идти в школу. Так вот там всегда на невестках выезжали. Выбирали богатых, чтоб хоть на время нужду забыть. Я одна у них без приданого оказалась. Ну уж и впрягли они меня с ушами в лямку, не знаю, как выжила. Все время бедностью попрекали, особо свекруха. Советовала Хасану другую жену найти. Змея подколодная не баба. Детей наших смотреть отказалась, потому они в детском саде росли. Оно и лучше, зато всегда чистые и сытые были, не то, что другие дети в той семье.

— А почему вы эту девку выгнали, может она хорошая? — робко спросила Лянка.

— Хасан хорошую не приведет. Богатую, да! Но среди богатых хороших девок мало. Либо дура или лентяйка, а может и вовсе никчемная! Палец о палец ничего не умеет делать. Что толку с такой? Будет сидеть целыми днями на кухне, как чайная кукла на табуретке, и прислуживай ей. Да еще Мишкой помыкать будет. Раз родители богатые угождай, ублажай их. А у меня сын один. Я его не продаю.

— Но у него, как сам сказал, уже есть своя девушка? — спросила Лянка.

— Да это тоже ерунда! Институт заканчивает, старая,

ей не меньше двадцати трех лет. Кто теперь на таких женится? Только вдовцы. Парни молодых берут.

— Раз институт закончила, значит умная, — позавидовала девчонка.

— А мне зачем ее ум, моего хватает. Будет она указывать, да свои порядки наводить, да лезть в наши дела. Наваляет кучу голожопых, а я тут задыхайся в их писках, криках и пеленках. В моей квартире ад устроют. Не хочу! У меня и так здоровья нет. Ни уснуть, ни отдохнуть не дадут.

— Но когда-нибудь ему надо жениться…

— Во! Когда меня похоронит!

— А если приведет? Неужели не примете?

— Да что пристала, как навозная муха. Уже сказала, не хочу его женить!

Вечером, когда Мишка пришел с работы, Катя рассказала ему все:

— Выгнала их обоих! — хвалилась она и услышала звонок телефона. Сын снял трубку. Говорил коротко. По разговору Катя поняла, звонит Хасан. И услышала ответ Мишки:

— Я не уклоняюсь от встречи с тобой, но приду завтра, сегодня устал. Мне не до невесты… Завтра после работы увидимся, — положил трубку зло.

— Чего это папаша загоношился? Прямо-таки приказывает жениться на какой-то кекелке. Говорит, если ослушаюсь, он от меня навсегда откажется.

— А он растил тебя или воспитывал, или помогал в тяжкую минуту? Когда нам с тобой есть было нечего, он предложил тебе пойти жить к нему, чтобы не умереть от голода? Где он отец был тогда? Раз в год приходил и то с пустыми руками. Только нервы мотал обоим. Чего теперь к тебе лезет? Не без своей выгоды решил женить на этой девке. Там ему что-то обломилось, вот и дерет задницу! Знаю я его. Очень он испугал, что откажется от тебя. Да он, прохвост, что был иль не был. Разве он отец? Пошел бы в сраку! — кипела Катя.

— Родного сына женить насильно, за деньги! Да такого отца в шею гнать! Мне сколько про любовь трепался. А случилась горькая минута, все забыл, в говне топил, уж чего только не наслушалась от него, впору было руки на себя наложить. Меня еще из больницы не выписали, а он уже женился на другой. Хоть раз он тебе в армию прислал посылку с носками, перчатками, печеньем?

— Нет конечно! — угрюмо отозвался парень.

— Я — калека! А и то посылала. Платила почтальонке и она отправляла.

— Спасибо тебе!

— Легко называть себя отцом, да трудно им быть! Не слушай его, не ходи к нему. Не смей жениться по их обычаю. Женятся на любимой, а не на подсунутой. С нею все равно жизнь не сложится. Я такой брак не благословлю. Это знай заранее, — предупредила сына.

— Да успокойся! Я уже не малыш. Сам знаю, как поступать и что ответить. Не разрывайте мою душу на куски. Хватит вам обливать друг друга грязью. Я уже взрослый. О чем вы до сих пор спорите, что делите? Давно пора простить друг друга и забыть прошлые обиды! Ведь вы любили. Ради этого, прошу, успокойтесь. Чтобы ни советовали, я поступлю по-своему, как сам считаю нужным. Прав окажусь, иль ошибусь, в своей жизни разберусь сам.

— Неужели женишься на этой, какую Хасан приводил? — всплеснула мать руками.

— Успокойся! Этого точно не случится! — усмехнулся парень.

Катя с облегченьем вздохнула.

— Спасибо, Мишанька! Душу мою успокоил. Обидно было бы мне. Сам понимаешь, хоть и не обойтись без денег, но нельзя продавать за них душу и жизнь. Не погань свою судьбу. Она у тебя одна.

— Он давит на обычай. Мол, всегда невест сыновьям отцы выбирали. Да только это раньше было. Все мои друзья женились по любви. Никто им жен не навязывал. Регистрировались в ЗАГСе, свадьбу справляли в ресторане, чтоб дома мороки не было и все на том. Все оставались довольны. Никто ни на кого не обижался. Расходы на свадьбу брали на себя поровну родители жениха и невесты. Так что все проходило тихо и красиво. Я считаю этот вариант самым лучшим. Никто не упрекнет другого, кто больше вложился.

— Поступай как знаешь! Только женись на любимой, — понурила голову Катя, мысленно уже согласившись с неотвратимыми переменами в скором будущем.

Весь следующий день женщина нервничала. Она опасалась, что Хасан убедит Мишку жениться на девке, какую он привозил. Катя понимала ложность положения бывшего мужа. Ведь он увез девку из дома для Мишки. Она выгнала. Но Хасан не может теперь сам вернуть девчонку родителям и держит ее у себя в доме в надежде обломать, уговорить сына. Если Миша откажется наотрез, Хасан навсегда останется опозоренным. Ему придется отпускать девчонку домой к родителям. Те станут врагами Хасана. Ведь он опозорил их дочь. Забрал ее из дома, а сын его ослушался. Какой же он отец и мужчина, если даже сын не посчитался с ним? Над Хасаном станут смеяться все, кто узнает о несостоявшейся свадьбе.

Катя с нетерпеньем ждала, чем закончится встреча Хасана с Мишкой.

— Устоит ли сын, или послушается отца? Тот уж очень постарается. Ему обратного хода нет. Может с братьями заявится на встречу для большей убедительности, и станут давить со всех сторон. Когда Мишанька упрется и наотрез откажется, Хасан обязательно постарается ему отомстить, устроит какую-нибудь пакость. Свой промах просто так не оставит. Сам или через свою родню достанет, — смотрит женщина на часы с тревогой. Вот уже два часа прошло, как закончилась работа. Мишки нет. О чем можно говорить так долго? — вздыхает женщина.

Лянка сидит в углу, притаившись мышкой, понимая ситуацию, не хочет попасть в поле зрения и раздражать Катю. Та чутко прислушивается к каждому звуку на лестничной площадке. Но там тихо.

— Не переживайте. Все будет хорошо. Миша скоро придет, — подала голос Лянка.

Но парень вернулся к полуночи. Он еле держался на ногах. Катя впервые увидела сына пьяным и избитым. Рубашка на нем висела клочьями. Брюки и туфли в грязи. Под глазами синяки.

— Это кто тебя так отделал? — удивилась Катя.

— Все потом. Мне в ванну надо, — отодвинул мать и, с трудом раздевшись, пошел мыться.

— Неужели Хасан посмел поднять руку на сына? Не может быть. Скорее всего, шпана пристала к Мишке. Вон и часов нет на руке. Перстень, что на день рожденья подарила, тоже исчез с пальца. С кем это он набрался, что еле домой дополз? Конечно с Хасаном. Тот на трезвую голову не убедил, вздумал споить, чтоб сломался легче. Эх-х, козел! Сволочь, а не отец! Своего сына хочет несчастным сделать! — сетовала баба.

Мишка мылся долго. Сначала под горячей, потом под холодной водой. Вылез из ванны уже трезвым, обмотанный полотенцем, и сразу нырнул в спальню. Мать следом за ним:

— Ну, что решили? — спросила тревожно.

— Отказался я от его невесты. Сказал, что другая есть, ее люблю и уже договорился с нею. Вот в этом соврал. Но иначе куда деваться. Прижали родственники со всех сторон. Их много, а я один. Сначала убеждали, потом уговаривали. Когда ничто не помогло, наехали конкретно. Пригрозили, мол, если ни на этой, то ни на какой другой жениться не дадут, опозорят, как сына бандерши. Тут я не выдержал. Покатил на них «бочку». Родня оказалась вспыльчивой. Меня долго месили. Но и им досталось круто. Папаню не пощадил, как и он меня, вон какие «фары» поставил. А я ему передние зубы выбил. На асфальте бисером рассыпались. Взвыл, как шакал. Зато и говорить расхотел, понял, что все без понта. Аслана самому придется из зоны вытаскивать. Я отказался помочь. Поверишь, отец на меня с ножом бросился. И сказал:

— Лучше тебе сдохнуть, чем мне такого выродка иметь, какой своему брату помочь не хочет, слова отца не слышит, обычай топчет! Умри и не позорь наш род!

— Замахнулся, а я ему в промежность со всей силы ногой подцепил. Он покатился по асфальту, а я ходу, что сил было. И удрал. Не столько бежал, сколько петлял. Хорошо, что остальные хуже меня напились. Куда им бежать было? Друг друга не узнавали. Перебрали все. Я ж не вровень с ними, много вылил мимо. Но и того что выпил, с меня хватило. Во все урны по дороге блевал, как овца. Самому мерзко. И все ж понял самое обидное, что я для отца ничего не значу. Он свое надумал. На мои жизнь и судьбу ему наплевать. Он вслед проклял меня, сказал, что нет больше меня у него. Чужой я им всем.

— Подумаешь, испугал лысый шакал! Да кто он такой, недоносок плешивой кикиморы! Отец выискался! Мы с тобой никогда на него не рассчитывали! Сами жили, что он может ишачий геморрой? Пусть он тебя боится.

— Короче, ты им не поддался?

— Нет мам, не уступил и не согласился. Как он будет выкручиваться, его дело, — усмехнулся Мишка.

Шли дни, недели. Ничего не изменилось в жизни семьи. Каждое утро Михаил ходил на работу, следом за ним выскакивали на занятия Дашка с Маринкой.

Прибрав в квартире, бежала на рынок Лянка. Вернувшись, становилась к плите, готовила ужин, кормила Катю раньше всех.

— Хорошая ты девчушка. Добрая, чистая. Одного не знаю, как твое будущее устроить, как тебя в жизни приткнуть, куда? Ведь я не вечная. Умру, Мишка тебя держать не станет и не поможет. А куда ты денешься, к кому пойдешь, да и кто возьмет? — задумалась Катя и, помолчав немного, спросила:

— А сама чего хочешь?

— Вы не обидитесь, если скажу правду? — спросила смутившись, покраснев.

— Я много чего хочу Совсем в детстве скотским доктором мечтала стать, чтоб животных лечить от болезней. Ну там коров, хрюшек, овец, собак, кошек…

— Ты чего, в деревню вернуться хочешь? — удивилась Катя.

— Это я раньше так думала. А когда мы с Борькой голодали, я замечтала поваром стать. Чтоб вокруг меня всегда много жратвы было всякой: и котлеты, и пельмени, борщ и блины, тушеная картошка и жареные куры. А я людей кормлю! Чтоб не было на земле голодных, ни детей, ни стариков, чтоб все были сытыми. Когда человек поест, он становится добрым. Ему неохота ругаться и он хочет жить. А голодный плачет, потому что украсть не умеет, а просить стыдно.

— А у тебя хоть какие-то документы есть?

— Ага! Борька в сельсовете взял копию моей метрики и свидетельство об окончании нашей школы. Там все про пожар знали и выдали дубликаты. Но больше ничего нет.

— Послушай, Лянка, а почему поваром? Ты уже не сидишь голодом. Может, техникой займешься, компьютерами?

— Ой, тетечка, Катечка! Моя голова столько не осилит. Я с железками не дружная. Пылесос дома испортила по нечаянности. Меня Борька так колотил за него! Я на жопу с неделю сесть не могла. А потом брат провел свет в подвал, я включила его, меня как дербалызнуло током, так и навалила в портки. С тех пор на технику не оглядываюсь, боюсь ее.

— Ну, а кондитером? Хочешь?

— А это что?

— Ну, пирожные, торты делать. Короче, самое вкусное. Ела когда-нибудь торт?

— Не-ет! Это очень дорого! Мамка с бабулькой дома свои пирожки и пироги пекли. А я только блины и оладьи умею. Другое не успела перехватить.

— У тебя получится. И учиться там недолго. Всего два года с половиной, вон в газете объявленье дали.

— А как туда пойду? Кто меня пустит? Ведь там платить надо. А жить где? Вы ж не станете меня держать у себя, — вздохнула девчонка тяжко.

— Глупышка! Да о чем печалишься. Живи у нас, никого ты не объешь здесь. А учиться тебе надо, — глянула на Лянку, та голову опустила, заплакала:

— Платить мне нечем за учебу, а и в чем пойду, коли даже переодеться не во что, — задрожали плечи.

— Успокойся, малышка! Ты мне хорошо помогаешь в доме, не всякая баба так справится. Теперь я тебе помогу. Ну, а ты, когда от занятий свободна, будешь как и теперь, квартиру прибирать, меня досмотришь, в обиде не оставлю. Пока время не упущено, поступай, учись, выходи в люди, может когда-то вспомнишь добрым словом, недотепа ты моя.

Лянка смотрела на Катю одуревшими, круглыми глазами и не знала, верить ли ей в услышанное. Ведь вот невестка каждой коркой хлеба, всякой картохой попрекала. И хотя девчонка спала на голом полу, возле батареи, даже это ей ставили в упрек. А тут совсем чужая женщина, что она потребует потом за свою помощь. Ведь даром теперь никто ничего не сделает, — смотрела на Катю со страхом.

— Ты чего вся дрожишь?

— Боюсь…

— Кого? — не поняла баба.

— Всех боюсь. Меня невестка половой тряпкой по морде била за то, что один пряник съела без разрешенья. Говорила, чтоб он мне поперек пуза колом встал.

— Тебе для начала это пузо надо было заиметь. Пожелав такое, сама подавится. Короче, завтра суббота. У Мишки выходной, пойдешь вместе с ним по магазинам. Пусть он оденет и обует, сводит в парикмахерскую, чтоб тебя в порядок привели. А на той неделе отвезет уже на учебу. И старайся там изо всех сил.

Лянка зацеловала Катины руки. Счастливая улыбка не сходила с ее лица. Она боялась только Михаила, как он отнесется к Катиной затее, не обругает ли, не откажется ли помочь ей, совсем чужой.

Катя с Мишей недолго говорили в спальне за закрытой дверью. Лянка, проходя мимо, чутко вслушивалась, но ни одного слова не разобрала.

Когда парень вышел, Лянка так напереживалась, что даже зубы стучали, а руки дрожали мелко-мелко.

Мишка и не заметил ее состояние и, пройдя мимо, обронил небрежно:

— Слышь, лягушонок, лысый чижик! Завтра с утра чтоб как медный пятак сверкала. Повезу тебя прибарахлить. Вот только одна беда, где тебя одеть? Наверное, в «Детском мире». В нормальных магазинах на мошкару не сыщешь ничего! Ну, а там, среди распашонок и ползунков что-нибудь и на тебя сыщем…

Лянка не обиделась. Ей льстило, что Мишка сам повезет ее одевать как совсем взрослую девчонку. Всю ночь сердце Лянки замирало от счастья. Она едва дождалась утра. И тщательно помывшись, сверкающая вышла на кухню. Мишка, увидев ее, заметил:

— О-о! Паршивенькая овечка стала похожа на человечка! Откуда что взялось? Тебя только прибарахлить осталось, да марафет навести. Такая телка получится, хоть куда!

— Мишка! Придержи язык! Ишь осмелел! — прикрикнула мать из спальни. Парень осекся, умолк, поев, предложил Лянке:

— Ну, отваливаем что ли, кикимора доморощенная. Чего расселась? Времени у нас немного! — пошел к двери. Вывел машину из гаража и предложил Лянке устроиться на заднем сиденье.

— Людей с утра пугать не стоит. Разве только гаишники приставать не будут. Глянут на тебя и в обморок свалят. Ну чего раскорячилась, или никогда в машине не ездила? Залезай шустрее! — подтолкнул Лянку.

— Поехали в универмаг! Там полностью одену и домой. Хотя нет, еще в парикмахерскую велено отвезти! — вспомнил, досадливо поморщившись.

В ЦУМе Лянка растерялась. Она никогда еще не видела такого разноцветья одежды, столько красивых нарядов. Лянка ходила как во сне, не решаясь примерить ни одно платье, костюм. Ей казалось, что стоят они слишком дорого и недоступны для нее.

— Ну чего тащишься? Давай примеряй! — сдернул Мишка несколько платьев, сунул их в руки девчонки, отвел в примерочную.

— Миша! Как это? Подходит? — высунулась Лянка из кабинки. Парень оглядел, заставил повернуться. И спросил:

— А самой нравится?

— Ага! Только дорого очень.

— Берем. Теперь другое примеряй, — велел строго.

— Нет, это мешковато сидит на тебе и цвет не подходит. Давай другое. Ну нет! Уж слишком смелый вырез. И спереди, и сзади вся голая.

Лишь через два часа вышли они из универмага, загруженные пакетами, коробками, свертками, сумками. Лянка шла в новом ярком платье, какое не захотела снимать в магазине. На ногах новые плетеные босоножки, на руке миниатюрные часы — предел Лянкиных мечтаний, девчонка шла, высоко подняв голову, и подумала, что брат сказал бы сейчас, глянув на девчонку:

— А житуха удалась…

Мишка отвел девчонку в парикмахерскую. Она уже через час вышла, совсем не похожая на прежнюю Лянку, а парень от удивленья растерялся и открыл перед нею дверь машины, усадил рядом, не ехидничая и не высмеивая. Рядом с ним сидела уже не Золушка, а настоящая принцесса.

— Домой? — спросила она Мишку.

— Давай в кафе зарулим, мороженого поедим, музыку послушаем.

— Как-нибудь потом. Мать одна сидит. Ее кормить пора! Да и скучно ей. Дашка с Маринкой на занятиях, а за нею кто присмотрит? — отказалась наотрез.

Мишка молча удивился:

— Ведь вот совсем чужая девчонка, а сколько в ней тепла! Помнит о матери всегда. В универмаге дергалась, все на время смотрела, торопилась. Кому-то с нею очень повезет. Только бы она была счастливой…

Катя, увидев Лянку, улыбалась довольно:

— Молодчина сынок! Хорошо позаботился о девчушке. Привел в порядок, ее не только на кондитера, хоть куда возьмут с руками. Красавица девочка!

Дашка с Маринкой тоже выскочили из комнаты, их сегодня отпустили с занятий пораньше и они собирались пойти в парк. А тут Лянка… Такая неприметная, серая, тихая, она вдруг преобразилась и затмила собою их обоих.

— Лян, пойдешь с нами в парк? — спросили ее девчата.

— Нет времени, надо много дел переделать. А и вы сами у себя в комнате приберите. Я за вами не нянька. Поняли?

— Смотри, как зазналась!

— Вы когда пришли, обещались порядок держать, а сами все на меня свалили. А я, может, тоже завтра учиться буду на кондитера! И мне не до вас станет. А и не нанималась я к вам в уборщицы. Чего вылупились? Хватайте тряпки и вперед, — повела Лянка Катю на кухню. Накормила, напоила женщину чаем, обтерла ее всю влажным полотенцем, повела во двор на лавку подышать свежим воздухом.

Они тихо переговаривались.

А девчонки убирали квартиру. Мыли окна, полы, вытирали пыль, пылесосили ковры, полы, каждый угол. Все дело в том, что Мишка высказал недовольство:

— Чего на девку наезжаете? Она правильно вам вставила. Верхом на нее сели, да еще погоняете. А чем вы лучше? Не нравится? Дверь открыта, никто вас здесь не держит. Только в доме будет спокойнее и тише! Мы лишь отдохнем от лишних людей…

Дашка с Маринкой переглянулись. Не ожидали такой отповеди. И, убрав во всей квартире, сели у себя в комнате, решили, если поступят, уйти жить в студенческое общежитие, чтоб не выслушивать в свой адрес обидные слова.

Лянка привела Катю с прогулки, уложила отдохнуть. Сама взялась за стирку.

Мишка, пользуясь случаем, тоже решил отдохнуть и выскочил из дома. Он никому не сказал, куда пошел. И, позвонив Зареме, попросил прийти на свиданье в парк. Девушка согласилась и пришла к фонтану вовремя. Парень заметил, что она была чем-то расстроена.

— Что случилось, Зарема? Кто тебя обидел?

— Нет. Все в порядке. Завтра получаю диплом, — улыбнулась скупо.

— Это здорово! Теперь мы можем поговорить с тобою всерьез, — дрогнул голос парня.

— О чем?

— О нашем будущем! А то все что-то мешало.

— Я не поняла, о чем ты?

— Зарема, я давно люблю тебя! Стань моею женой! Мы уже оба взрослые люди. Давай жить одною семьей. Я не могу без тебя.

— А жить где будем? — глянула на Михаила как-то холодно, колюче, так что парню захотелось сразу оборвать разговор, но он ответил не задумываясь:

— Что за вопрос? Конечно у меня!

— Вместе с матерью?

— Зарема! Я говорил, что она — калека, беспомощный человек. Не брошу же я ее!

— Значит, решил меня по совместительству в няньки взять? На халяву?

— Ты в своем уме? — отодвинулся Мишка. И сказал жестко:

— Я никому никогда не навязывал свою мать, а тем более уход за нею. Она волевая, сильная женщина и многое умеет сама. Я не понимаю, о чем ты говоришь? Моя мать ни от каждого примет помощь. Ты же видела ее.

— Да, видела. Но вчера у нас в гостях был твой отец! Он давно знает моих родителей, когда-то вместе работали, еще в молодости. Да и потом дружили. Так что знакомить не пришлось. Правда потом, когда родились дети, отношения поугасли. Но вчера… Они долго говорили обо всем.

— Да уж предполагаю, как он обливал мать грязью. Ему костью в глотке стоит то, что мы посмели выжить без него!

— Да! Но как выжили? Потеряв лицо и имя, всякое достоинство и честь семьи, опозорили род! Ведь твоя мать держит у себя притон, и весь город знает ее как бандершу. А и ты со всеми дешевками отметился. Куда тебе жениться? Кто за такого выйдет замуж? Разве только ненормальная! — взялось пятнами лицо девушки.

— Ты все сказала? — побелел Мишка.

— А этого мало?

— Теперь меня выслушай, наберись терпенья, — рассказал о провалившейся затее Хасана с женитьбой.

— Так как это получается, что в одном случае я лучший жених, а в другом — негодяй? Где его правда? Когда мы голодали и мать пустила квартиранток, это плохо! А бросить нас, беспомощную калеку и меня, совсем малыша в то время, это правильно? Даже собак люди кормят. О нас все забыли. Он первый бросил нас, обозвал мамку по всякому и ушел, наплевав в души. Те самые девчата, каких он назвал дешевками, оказались добрее и теплее родни. Они не дали пропасть. Помогли матери хоть как-то держаться на протезах и передвигаться по квартире. Ну, что я мог тогда в свои пять лет? Те девчата давно уже стали матерями, живут по своим деревням и многое могли бы рассказать тебе о том времени. Но к чему? Ты поверила отцу. И, как вижу,сделала свой вывод. Что ж, дело твое. Ты, не зная мою мать, облила ее грязью. Чем же ты лучше отца? Испугалась ухода за мамкой? Да кто тебе ее доверил бы? Зря беспокоилась, я не доверяю мать чужим людям. Она калека телом. Хуже, когда люди искалечены на душу. Тут ни врачи, ни няньки не помогут…

— Может я и неправа. Но не только твой отец, весь город говорит о том же. Так не бывает, что все врут. Я не хочу в вашу семью. Да и ни в какую. Поеду учиться в аспирантуру. Это на два года в Москву. За это время многое изменится. Мы тоже станем другими. Не обижайся, Мишка, но я за эту ночь слишком много пережила. Впервые увидела слезы отца, он умолял забыть тебя. Я дала ему слово и на следующей неделе уезжаю. Знаю, как тяжело мне будет. Но ты уже не моя песня, не моя любовь и радость. Ты чужой, я должна забыть тебя навсегда, — встала со скамьи и побежала прочь по аллее, утопающей в розах.

Мишка смотрел ей вслед, а с губ сорвалось невольное:

— Вот и отомстил козел! Сломал мое счастье! Ну, погоди змей ползучий! Этого тебе до конца жизни не прощу! А если представится случай, своими руками изображу из тебя криворылого ишака! За себя и за мать кровь по капле выдавлю из поганой глотки твоей, — пошел домой, не видя под ногами дороги.

Тем временем Лянка закатывала на кухне компоты, варила на зиму варенье из клубники, разговаривала с Катей:

— Знаешь, нам детдомовским трудно пришлось в семьях. Многого не умели. Да и где, у кого было учиться. Все мимоходом, на лету запоминали. И вот была у нас одна воспитательница, пожилая женщина. Она жила с нами в приюте. Не имела ни семьи, ни детей. Погиб ее жених на войне, а другого не смогла полюбить. Очень добрая, умная, она любила всех нас и никого никогда не обидела и не наказала. Вот так-то сидим мы все в игровой комнате, нас много, нам тепло и весело, а за окном такая вьюга бушует, что света Божьего не видать. А воспитательница взяла меня на колени, хотя я уже в школе училась, погладила мою головенку и говорит, так чтоб все слышали:

— Не плачь, что домик собрать не сумела. Этому научишься. Придет твое время! — я обняла ее за шею, а она продолжила:

— Когда вырастешь, много сумеешь. У тебя будут детки, свой дом. Но, прими в свою семью бездомного, кому в такой вот вьюге голову приклонить некуда. Не прогони несчастного. Кто бы он ни был, ребенок или старик, обогрей и не обдели куском. Чтоб не потерял человек свою душу от твоего бездушия. Знай, Бог все и всех видит. За свою спасенную жизнь, помоги другому выжить в стуже. Господь за твое доброе тебе воздаст, но ты не жди этой награды. Не знаешь, откуда она объявится. Сделай от всего сердца. Прими несчастного как посланца Божия и увидена будешь, — умолкла женщина, оглядев Ляну. Та зарделась:

— Значит, вы меня не прогоните?

— Жаль, что тогда после пожара не ко мне пришли с Борисом. Глядишь и теперь бы жил человек.

Мишка вошел хмурый. Сел рядом с матерью на низкую табуретку, положил ей голову на колени, рассказал о разговоре с Заремой, ничего не утаив, не сгладив. Его трясло от обиды.

— Забудь, сынок! В чужую голову свои мозги не вставишь. Выходит, не любила, раз не поверила тебе. А как жить без веры? Выходит, не выдержала она первой проверки, раз собирается искать другую судьбу. Не жалей о ней. Все, что уносит ветер, корней не имеет, не удержался, значит, слабак. Такие — лишь обуза в судьбе. Женщина не должна быть слабой. Ей детей рожать. У слабой матери сильных детей не бывает. Оглядись, сыночек, жизнь на Зареме не кончилась, она продолжается. Еще неизвестно, кто из вас потерял свое счастье. Порою люди ищут его за морями, а оно совсем рядом живет… Теперь ты взрослый, Ми-шутка мой! Ты самый лучший! Найдешь еще девочку по себе и будешь счастлив. Чего тебе торопиться, успеешь обзавестись семьей.

— Да уж теперь вряд ли она у меня будет. Сколько лет с Заремкой был знаком. А что получилось? Полный облом! Куда уже хуже? Полной дурой оказалась. Одному радуюсь, вовремя раскрылась. Попробуй женись, она всю душу вывернет наизнанку, живьем в петлю загонит.

— Только ни это, Мишка! — побледнела Ляна и выронила ложку.

— Да кто она такая? Сколько хороших девчонок в городе. Ты только оглянись, любая тебе будет рада! — уговаривала парня.

Мишка к вечеру постепенно успокоился, а на следующий день с самого утра повез Лянку в техникум пищевой промышленности. Вскоре сам уехал на работу.

Ляна вернулась домой уже после обеда с длинным списком учебников, какие нужно было приобрести. И все рассказывала Кате, как прошло знакомство с преподавателями, однокашниками, аудиторией.

— Я ж думала, что там одни деревенские будут учиться. Они самые голодные. Но куда там? Полно городских, даже ребята… Нас сразу привели на кондитерскую фабрику, на экскурсию, чтоб мы увидели свое будущее. Ну и дела, сразу в цех! А там все в белых халатах, в шапочках, в тапках и ни одной накрашенной рожи. У них это запрещено. Нас, как баранов, подпустили к столам, где торты разукрашивают. Дали вволю нажраться. Я никогда торт не ела, только в магазинах видела. Ну и дорвалась. Сама торт схавала, одна целиком. И тебе купила, не то как это, я ела, а ты и не попробовала. Там они дешево, а нам еще скидку сделали. Я за цену одного, три торта купила. Вы не будете ругаться?

— За что? Наоборот умница, хорошо, что сообразила! — похвалила Катя Лянку, та довольная, зарделась от похвалы.

— Когда научусь, каждый день буду торты делать. Но лучше к каждому выходному! Правда? А еще учиться мне немногим больше двух лет. Нам сказали, что хороший кондитер никогда не останется без работы. И получают они от выработки. А еще от продажи. Я спросила теток про получки, сказали что по-разному. Зимой хорошо зарабатывают, потому что праздников много и продукция хорошо хранится и раскупается. А летом похуже. Люди мало покупают торты. Но зато берут пирожные, другую сдобу и зарплата получается неплохая.

— Короче, ознакомление прошло нормально?

— Ну да! Вот только тетради, учебники и ручки купить нужно, — смутилась девчонка.

— Дай список, завтра Мишка все привезет тебе прямо на занятия, — пообещала Катя.

— Счастливая ты, Лянка! Сумела же вот так втереться. За квартиру не платишь, кормишься, тебя одели и обули, даже учиться послали. Вот тебе и серенький воробышек, а всех обхитрила. Везде льготу свою имеешь. Даже на машине тебя возят как госпожу. Нам такое и не снилось, хотя и платим! Как все удалось, как охмурила, поделись секретом! — позавидовала Маринка жгуче. Лянка растерялась.

— Я никого не охмуряла. Я вся как есть. Ни у кого ничего не прошу. Сама всем хочу помочь, — не понимала подвоха.

— Погоди! Припутает тебя как-нибудь Мишка, сторицей за все возьмет.

— А у меня брать нечего.

— Ну, круглая дура! А может, прикидываешься такой? — усмехнулась Дашка кривенько.

— Ты это о чем тут гундишь? Иль не видишь, что перед тобой ребенок? Совесть поимейте, телки! О чем при Лянке говорите, бесстыжие? — появился в дверях Мишка и сказал:

— Лянка! Иди к матери! Здесь не торчи! Эти тетки доброму не научат, — вытащил девчонку из комнаты за руку, а Дашке с Мариной сказал, с трудом сдерживая накопившееся зло:

— Постарайтесь в три дня подыскать себе другое жилье. Я очень прошу побыстрее освободить нашу квартиру!

— Миш! Мы как только поступим, перейдем в общежитие. Тут недолго остается. Мы даем слово, что никогда больше не будем говорить о вашей семье. Хватает у нас своих проблем по горло.

— Прости, если лишнее ляпнула. Деревенские мы, потому язык глупей мозгов, всегда вперед скачет. Не хотели обидеть. Ты нам обоим нравишься. Не гони! Ну зачем снова жилье искать, нам так нравится у вас! Ну, прости нас, Мишаня. Мы хорошие. Малость глупые, но ты помоги нам! — подошла Маринка к парню, обняла, поцеловала в щеку, тот и растаял, простил. Но велел впредь держать язык за зубами и не говорить Лянке глупостей.

— Чтоб я больше не видел ее убирающей вашу комнату. Она не прислуга для вас. Хватает у нее других забот. Станьте прежними, какими пришли сюда, и мы снова будем жить дружно! — посоветовал уходя.

Девчата, переглянувшись, успокоились.

Едва Михаил вышел от квартиранток, зазвонил телефон. Парень взял трубку и услышал едкое:

— Ну как, получил отставку, сопляк? — услышал хриплый голос и спросил:

— С кем говорю?

— Родного отца не узнаешь, отморозок?

— Ты что, перебухал с утра, что хрипишь как ржавый унитаз? Думаешь, за жабры меня взял? Устроил облом и радуешься? На Заремке свет клином не сошелся. В городе полно девчат и помоложе и получше ее. Так что не радуйся. Ты не победил, даже помог мне разглядеть девку. Если она тебе поверила, значит в жены не годится. Допер?

— Так я и предложил замену ей. На целых семь лет моложе и в сотни раз богаче. Чего ты завыламывался, даже не глянув на нее? А ведь красивая и хозяйка отменная. Все умеет. Не то, что Заремка! С пяти лет матери по хозяйству и в доме помогает, вяжет здорово. Сама семью прокормит. А какое приданое за ней дают! Услышишь, не устоишь.

— Я уже тебе ответил, самого себя не продаю!

— Сын, давай поговорим по-мужски. Никто ее не навязывает силой. Но ты посмотри на девку! Кукла, картинка, глаз не оторвать. Поговори с нею! Если не понравится, откажешься. Я тебе зла не желаю. Ведь ты мой сын! И я хочу, чтоб ты был счастлив в своей семье.

— Я уже это слышал. Но скажи, если все так как говоришь, почему ее не отдали замуж у себя, или желающих не было? Или я один дурак во всем свете, что другого не нашли? Почему именно я должен на ней жениться?

— Много ей предлагалось, я уже говорил! Но они ей не понравились. Отказала.

— А тут, не видя, согласилась!

— Почему? Я с нею к вам пришел, привел, она видела, ты ей понравился.

— Я ж выставил вас, — напомнил Мишка.

— Не ты, а мать выгнала. Тем вы и дороже ей, что не позарились на деньги и приданое. Другие сначала на это смотрели, ее не видя. Она хочет наоборот. Ну что мне объяснять, ты — мужчина, сам понимаешь, как капризны девки. Сначала ее уломай, а уж потом, если согласится, говори о приданом.

— А если я не хочу ни того, ни другого!

— Ты не спеши говорить последнее слово, отказаться не опоздаешь. А если понравится? Как сыну советую, посмотри, поговори с девкой.

— Да некуда мне спешить. Зачем мне жениться именно теперь? Я только недавно институт закончил, работать стал. Зачем, не погуляв, не видя радости, мигом в петлю головой. Рано мне женатиком становиться.

— А почему Заремку замуж звал?

— Она уже сказала? — удивился парень.

— Ты как думал? Благодарила, что от ошибки удержали. Она уже улетела в Москву. Поспешила убежать. А может, отец настоял. Он у них человек резкий, вспыльчивый. При мне Заремке сказал, что если выйдет за тебя, он ее своими клешнями задавит. Велел забыть. А она не ты, отца уважает и слушается.

— Ну и хрен с ней! Пусть остается в старых девах. На нее через два года никто не глянет, даже старик. А и я ждать не намерен.

— А зачем ждать? Ты хоть сегодня женишься на семнастке. Девчонка, как персик. Ты глянь на нее! — настаивал Хасан.

— Сейчас не хочу в телегу впрягаться, погожу с годок-другой. Я — не девка, с семьей никогда не опоздаю!

— Да пойми ты! Я и не сомневаюсь, что не будет у тебя проблем с бабой! Но какая попадется? А эту из-под носа уведут. Не засидится. Вокруг нее знаешь, сколько ребят кружат! Не упусти, обидно будет, потом ее не вернешь! — убеждал Хасан.

— Знаешь, жену, коня и оружие нужно выбирать самому. Не хочу навязанную. Сам себе найду. А уж там как повезет. Давай закончим этот разговор.

— Как хочешь Мишка! Но только потом не жалуйся, что семья не удалась. Ведь и я, и твоя мать — не вечные. А тебе жить. Все надо успевать в свое время. Чем старше становишься, тем труднее детей растить. Без них нельзя. Старая девка не сможет родить здоровых малышей, для этого нужна молодая, крепкая, здоровая. Ну, а в любовницах какую хошь держать можно и менять хоть каждый день. Были б силы и здоровье. Давай, решайся. В другой раз такой «овечки» не будет. У этой все при ней, как на заказ.

— Знаешь, приведи богатую да молодую, она увидит больную мать и поднимет хвост. Не захочет ей помочь. Здоровая больную не поймет. А я мать не брошу.

— Как дочь за Катькой присмотрит. А не захочет сама, няньку наймете. У них возможности позволяют.

— Чужому родного не доверяют. У меня мать одна. Жену сменить можно. Но не ее. Да и хватит о бабах. Не доставай, не готов я пока в мужья. Другие заботы есть. Я вон с работы прихожу в потемках, устаю так, что едва до койки добираюсь. Какая мне жена нужна! Успеть бы к утру отдохнуть. Я уже забыл, когда у друзей был в последний раз!

— Мишка! Когда женишься, свободного времени тьма появится. По себе знаю. На бабу все заботы и хлопоты перейдут. Сам только отдыхай! — зашелся Хасан.

— Знаю я этот отдых. Мои друзья женатики проговариваются. А и сам не слепой, видел. От такого отдыха добровольно в могильник сбежишь. И всех покойников уговоришь не подпускать жену к себе ближе, чем на пушечный выстрел. Да и соседей слышу и вижу. Тоже хвалиться нечем. Я себе такой доли не хочу.

— Ладно! Пока ты не обдумал свое будущее. Но жизнь идет. Я прошу тебя, подумай! Через недельку позвоню.

Мишка положил трубку, вздохнул с облегченьем. И сказал матери смеясь:

— Ну, забодал папашка! Достал до печенки. Выкручивался, как мог. А он свое — женись и все на том!

— Я слышала! Да только говорю тебе, не верь ему ни в одно слово. И в этом деле не без подвоха. Неспроста в сватовство с ушами влез. Он раньше таким не интересовался. Хочет Аслана из зоны взять? Вот пусть и женит его на этой.

— Она за него не пойдет. Предлагал он этот вариант. Да им не нужен судимый. Не захотели позорить семью. Выходит, что та девка не без гонора. Цену себе знает.

— Скорее не сама, отец за нее решает, — ответила Катя, и оба услышали звонок в двери.

Сын с матерью переглянулись. Они никого не ждали. Михаил открыл и пропустил в прихожку молодую женщину с ребенком и пожилого человека. В руках у них букет цветов и тяжеленные сумки.

— Вы к кому? — растерялся Мишка.

— К вам!

— Вы, наверное, ошиблись…

— Катя здесь живет? — спросил мужчина.

— Да, это моя мать! — подтвердил Михаил.

— Где она?

— У себя в спальне.

— К ней можно пройти?

— Конечно!

— Здравствуйте! А вы меня не узнаете? — подошла женщина к Екатерине, обняла, словно родную.

— Я — Мадина! Вы из-за меня остались без ног. Меня от смерти спасла, а сама чуть не погибла, — прижалась женщина к Кате.

— Сколько лет прошло! Ты совсем большая стала, девочка моя! — целовала Мадину Катя, и слезы лились ручьями из глаз женщин.

— Как же изменилась ты, кукленок мой! Взрослая теперь. Встреть тебя на улице, ни за чтобы не узнала. Помнила малышкой, — побледнела Катя. Мадина, приметив, усадила ее в кресло, сама присела на низкую табуретку, гладила руки женщины, не без слез смотрела в усталые глаза, на частые морщинки, опутавшие лицо паутиной, на горькие складки в уголках губ.

— Прости меня. Я во всем виновата. Я изувечила всю судьбу, исковеркала жизнь. Ведь ты была молодой и красивой. Мы все любили тебя. А я была совсем глупой, — уткнула лицо в Катины ладони.

— Я много раз хотела прийти, но боялась, — призналась Мадина.

— Чего?

— Проклятий, упреков, я заслужила их.

— Проклинают врагов. А я тебя всегда любила и никогда, ни в чем не винила. Лучше расскажи о себе, забудь прошлое. Уж так случилось, что за твою жизнь поплатилась ногами. Но если б тебя не стало, было бы много хуже. Я истерзалась бы и сошла б с ума. Да и твой дед не пережил бы того горя.

— Он недолго пожил — всего полгода — и умер, все корил, ругал себя. А я закончила мединститут. Вышла замуж. Мой муж работает послом России в Германии. Я — врач. У нас сын — Тимурий. Он в этом году пойдет в школу. Все нормально сложилось, а вот покоя нет. За тебя гложет совесть. Все годы лежит на душе тяжесть вины.

— Пустое себе понадумала. Сама посуди, как можно было спокойно смотреть, как на ребенка мчится поезд. Ведь машинист не мог остановить состав на той скорости, а и расстояние было слишком маленьким. Впрочем, я тогда о том не думала. Все случилось само собой. А значит, так было нужно. Меня никто не просил, не толкал. Я сама мать. А тебя больше всех любила. Ну, а что случилось, того уже не исправить. Зато ты жива! — улыбалась Катя, гладила голову, плечи Мадины. И спросила:

— Как же удалось институт закончить? Ведь твои родители не жили вместе?

— Отец, когда ты меня спасла, узнал все от деда. Оно и по городу слух прокатился мигом. Отца с матерью на каждом шагу осуждали и позорили. Соседи и даже чужие люди хотели удочерить меня. Друзья от них отвернулись. Ну, а деду вовсе прохода не было. Чего только не услышал человек, его не пощадил никто. Он не смог сжиться с позором. Сам себя исказнил. Ну, а отец, узнав что случилось, тут же забрал меня к себе. С матерью они так и не помирились. Он не отдал ей меня, хотя она и не очень настаивала. Иногда навещала. Привозила игрушки, конфеты, платьишки, но не было тепла. Она отвыкла от меня, а может, никогда не любила. Впрочем, я тоже не тянулась к ней. Не знаю, в чем дело. Отец с того дня будто проснулся и лет десять никуда не отпускал от себя. Боялся случайностей и не разрешал одной куда-нибудь отлучаться. У меня появились и отчим и мачеха. Они были лучше своих, родных. Уже хотя бы потому, что не сюсюкали. Были честны не только на словах. Учили всему, что умели сами. И старались, спасибо им за то, пореже вспоминать тот день. Я трудно пережила его еще тогда. Получился срыв, истерика, пропал сон. Нервные судороги одолели. Скручивало меня в штопор, я выла от боли, а врачи долго не могли мне помочь, — заплакала Мадина.

— Я помню, как часто болело сердце. А мать навестила в больнице и сказала:

— Ну, что делать? Умирай. Зря тебя спасала та женщина. Видно, от судьбы не уйти, коль на роду написано умереть в раннем возрасте. Лучше б ты тогда ушла. А то сама мучаешься и нас извела вконец…

— Когда врач узнала, перестала пускать ее ко мне в палату. Зато мачеха и отчим заботились. Два года меня трясло.

— Бедная моя девочка! — обняла Катя гостью.

— В школу тоже брать не хотели. Ведь я заикалась. Учителя предупреждали, что дети станут дразнить, это меня и добьет вконец. А знаешь, как от заиканья избавилась? — улыбнулась Мадина и, повеселев, продолжила:

— Иду я в школу за руку с отцом. На мне — новехонькая форма, бант на всю голову, туфли с бабочками, портфель скрипит. И вдруг из чужого двора прямо из подворотни на нас вылетела собачья свора, десятка два псов разного калибра и масти, все к нам кинулись с лаем, воем, рыком. Я от страха побежала куда глаза глядят. Не знаю, куда спрятаться от своры, а она беснуется вокруг меня. Я споткнулась, упала, да как заорала во всю глотку. Псы от меня врассыпную в ужасе разбежались тут же, а я валяюсь в пыли, зажмурившись, и кричу, боюсь, что сейчас собаки жрать меня начнут. От своего крика не услышала, что псов давно нет. Что я их перекричала. А когда открыла глаза, рядом отец стоит и улыбается, радуется, что кричу, уже не заикаясь. Клин клином вышибло. Отряхнул он меня, умыл у колонки и отвел в школу. С того дня и логопед не понадобился, нормально стала говорить, — вспомнила Мадина. И продолжила:

— А с седьмого класса каждое лето работала санитаркой в детской больнице. Мачеха как-то попрекнула, что я дорого обхожусь семье. Я пошла работать. А когда втянулась, не ушла из больницы. Днем училась, а вечером работала. Часто ночевала в больнице. Вот так и привыкла, втянулась, а когда пришло время поступать в институт, меня сами врачи готовили к экзаменам. Когда пришла сдавать, а они все в экзаменационной комиссии. Только одного человека не знала. Вот так вытащила билет и ответила без подготовки. И другие экзамены так же. С первого захода поступила. Но даже в студентках санитаркой работала. Только на третьем курсе стала медсестрой. А уж потом педиатром.

— А где с мужем познакомилась? — спросила Катя.

— Поехала в ординатуру поступать, а вместо этого замуж вышла, — рассмеялась Мадина.

— Пошли мы с подругой по Москве погулять. А день жаркий, вот и зашли в кафе, мороженое взяли. Мы уже прилично походили, устали так, что ноги гудели. А тут двое парней подошли, спросили разрешенья и подсели к нашему столику. Мы не спешили, они тоже не торопились. Так вот и разговорились. Познакомились. Смешно все получилось. Когда уходить решили, нам предложили прогулку по Москве и пригласили в машину. Мы ни в какую. Оно и понятно, первый раз увиделись. А ребята поняли и предложили подвезти в гостиницу, где мы остановились. Как-то так они предложили, что мы и не подумали отказаться. Добираться в комплекс «Измайлово» далековато, с несколькими пересадками на метро. Вот и сели в их «Волгу». А через пару часов они позвонили. Предложили в театр сходить вместе. Я весь спектакль проспала на плече у Анатолия. Устала или скушным был спектакль, но так неловко было мне. А ребята нас в кафе привели. Там почти до полуночи просидели и нас отвезли в гостиницу. Утром, едва проснулись, горничная принесла от ребят букет алых роз. В нем записка:

— Ждем вас внизу, в холле, приглашаем вместе позавтракать.

— Мы уже без сомнений тут же собрались. Так продолжалось недели две. И Анатолий сделал мне предложенье. Я уже знала о нем все и о себе рассказала. Моя подруга тоже вышла замуж за друга Толика. И тоже стала женой посла только в Румынии. За все годы мы с ними всего один раз виделись. У них дочка, ровесница моего сына.

— А почему только один ребенок у тебя? — спросила Катя, заглянув в глаза Мадине.

— Тяжко быть женою посла. Очень трудно. К тому же я работаю. Времени почти нет. Да и никакой уверенности, сегодня мы в Германии, завтра переведут в другое государство. Выучила немецкий язык, теперь английский зубрю. Параллельно испанский осваиваю. Муж тремя языками в совершенстве владеет. Мне нельзя отставать. Порою устаю, очень скучаю по Нальчику, по своим. Когда оторвалась от них, поняла, что люблю всех, только каждого по-своему. Наверно, так и должно быть. Это нормально. Да и ко мне все теплее стали. Мать для нас сама теплые вещи вяжет и присылает. А письма какие сердечные, хорошие пишет. Оно и понятно. Детей во втором браке не появилось. Так и осталась я у нее одна. Отчим ко мне как к родной дочке относится. И беспокоится, словно за свою кровную. Много в нем нерастраченного тепла осталось. Он был бы прекрасным отцом, но судьба, как ослепла к нему и ни одного не подарила. А может, мать не захотела родить еще, кто их знает.

— Одного ребенка мало. Слышь, Мадина, пока не поздно роди второго, послушайся меня. Мало ли что в жизни, пусть двое твоих птенцов рядом с тобой растут. Знаешь, как бабки говорят:

— Чем больше детей, тем спокойнее старость.

— Это раньше так считали. Нынче иная поговорка в ходу:

— Чем больше детей, тем короче дорога к погосту…

— Я такое не слышала, — нахмурилась Катя.

— Ни мною придумано. Но то, что слышу, убеждает в правоте пословицы. Дети теперь пошли иные. Трудно с ними.

— Мадинка, и в мое время так считали, но все зависит от самой, поверь мне, рожай второго! Лишним не будет, — уговаривала Катя женщину. Та не хотела продолжать тему и перевела разговор на другое:

— Я с отцом пришла. Замиром его зовут. Он давно хотел увидеться с тобой, но как и я, не решался. Трудно ему переступить порог своей вины. Он знал обо всем, что случилось из-за меня. Потому было трудно. От вас ушел муж. Бросил и женился на другой. А первый, ваш общий сын, теперь отбывает срок. Не повезло Хасану и с женой. Все время болеет. Три выкидыша случились. Так и не доносила ни одного. Родня ее во всем винит Хасана за то, что держит жену в доме вместо кобылы. В семье совсем плохо живут. Ругаются, он даже бьет ее, говорят, что погуливает и выпивает. Оскорбляет свою жену и ругает своих за то, что вместо кобылы подсунули клячу, на какую белым днем смотреть невозможно, а и ночью подходить противно, вот и таскается по всем притонам как последний отморозок. Жена его уже много раз уходила от Хасана. Но родня возвращала. Мол, дождись, пока сам выгонит, — рассмеялась Мадина.

— Конечно, если сама уходит, он ей приданое не вернет. А коли он выбросит ее, до смерти обеспечить должен. Так по их законам. Это не я — русская баба! Ушел он от нас и забыл. Я ничего не потребовала. Ни в какой суд на Хасана не обращалась. Мы сами выжили, как нам Господь дал. А вторая утопит его в жалобах. И вытряхнет из него все вместе с анализами. Вот и живут скрипя зубами друг на друга. Нет, я не смогла бы так дышать. Или его под задницу подналадила, или сама ушла б, — сказала Катя.

— Не равняй себя, ты человек сильный, она подлая…

— С чего она такая? Откуда взяла?

— Она все знала, зачем же вышла за него замуж? Иль думала разжиреть на чужой беде? Да не получилось. Все годы словно в гнилую задницу сунула. Ни света, ни радости не видела. И только теперь понимать начала, за что наказана. А ведь ее предупреждали старые люди. Она никого не послушалась, — говорила Мадина.

— У тебя муж кабардинец?

— Нет, он — русский, родом из Смоленска, там вся его родня и нынче живет. Хорошие люди. Мне с ними проще и легче, чем со своими. И приняли как родную, не лезли в душу. Согрели мою. Я для них дочь, а не невестка. Никто не грузит меня, ничего не просят. Стараются сами помочь. Делятся всем. Младшая сестренка дискеты нам покупает на стипендию. Даже сухие грибы присылали в Германию и малиновое варенье. А свекор, отец наш, он — пчеловод, все время снабжает медом. Просят оставить у них сына хоть на одну зиму, чтоб внук не забыл русский язык. Мальчишка, конечно, с радостью останется. Там ему ни в чем отказов нет, все разрешено и дозволено. Хоть в лес за грибами, хоть рыбачить на Днепре. Он за месяц загорел так, будто все лето провел на море. А щеки отъел, аж из-за спины их видно. Бабка постаралась. То пирожки иль блины, оладьи испечет. Да с домашней сметаной, со сливками, приучила чай с вареньем или с медом пить. Конечно, он теперь в Германию не хочет. А тут еще его учат машину водить на лугу за домом, дед с собой на покос берет, бабка — в сад, что вокруг дома и огорода. Двоюродные братья научили понять на велике. Скучать ему некогда. Спать ложится почти в полночь и во сне до утра хохочет. Но как оставлю? Один он у меня. С ума сойду без сына, — призналась Мадина.

— А ты решись и оставь. Скорее на второго ребенка согласишься. Если такая родня, помогут на ноги поднять хоть десяток. Там, где дети растут вольно, из них хорошие люди получаются. Они не знают страха и голода, не слышат попреков, не видели подлость. Они и другим такое не причинят. Я это знаю по собственной жизни, какую прошла в детдоме. Мы жили одной семьей. Нас сдружила одна на всех беда, но мы не считали себя сиротами. Мы были родней друг другу, и никто никого не обижал. Я знаю, что их, как и меня, не испортит никакая беда и не изменят люди, потому что с самого детства все пережили одно, непоправимое горе — сиротство. Но не чувствовали себя лишними на земле. Каждый стал Человеком. Я со многими переписывалась. И говорю об этом не случайно. Ведь вот дети в приюте никогда не накладывали на себя руки, даже в голову такое не приходило. А посмотри, что творится в городе? Сколько детей гибнет, и далеко не все по случайности. Всего месяц назад в нашем доме мальчишка из окна выбросился, с пятого этажа! Сразу насмерть. Оказалось, отец был садистом. Каждый день сына бил за пустяки. У пацана на теле живого места не было. Весь сине-чернофиолетовый. Так и ушел из жизни, без тепла и смеха.

— А как же мать, куда она смотрела? — дрогнула Мадина всем телом.

— Ты же знаешь, кабардинка не имеет права сказать мужу слово поперек, тем более, когда он разбирается с сыном. Как ни горько и больно, молчи… Потому теперь много разводов. Наши бабы осмелели, потому что ситуация стала меняться в их пользу

— Ой, как хорошо, что я вышла замуж за русского, за своего Толика, будто в чистую реку вошла, где на дне желтый песок и никаких камней и коряг под ногами.

— А он хочет второго ребенка?

— Давно о том просит. Дочку хочет, чтобы на меня была похожа! — покраснела женщина.

— Чего ж затягиваешь время? Смотри, потом рожать будет трудно. Большой перерыв — на тебе отразится.

— Я подумаю, — пообещала Мадина заколебавшись. Она глянула на часы и, прижавшись к Кате, сказала:

— Нам пора! Завтра улетаю в Москву. Оттуда в Смоленск, Надо решить с сыном. Он хочет остаться у деда с бабкой. Аж плачет, отказывается ехать в Германию. Любит свою родню, смолян и сам город. Живет светло, не хочет терять тепло. И хотя приехал сюда со мной, здешняя родня не пришлась по сердцу. Бредит Смоленском, от какого его оторвала насильно, но не порадовалась. Ребенка не обмануть, он сам все почувствовал, без лишних слов. Потому не хочет даже на день задерживаться здесь. Прости, но нам пора. Нужно успеть собраться, — поцеловала Катю. И, встав, вышла в прихожую, из кухни к ней подошли отец и сын. Они тепло простились с Катей. Мадина обещала звонить и писать ей.

Катя в окно увидела, как все трое сели в машину и уехали со двора.

Мишка, общавшийся с ними все это время на кухне, сидел задумчивый. Вокруг него стояли сумки.

— Мам! А это что? — вошла на кухню Лянка и указала на сумки.

— Разбери их! — попросила женщина устало.

— Как ты сказала? Мою мамку матерью назвала? — словно проснулся Мишка и добавил зло:

— Ишь, сестренка выискалась, гнида недобитая! С какого праздника раздухарилась?

— А мне разрешено! Понял? И не поднимай на меня хвост! Спроси мамку, отморозок!

— Ах ты, чмо облезлое! Уже зубы скалишь, поносный выкидыш! — хотел поймать за ухо Лянку, но та отскочила вовремя:

— Лучше сумки помоги разобрать, расселся тут, как паша турецкий. Давай открой холодильник! И помоги вытащить все из сумок! — осмелела девчонка.

В это время из комнаты вышли Даша с Маринкой. Мишка указал им на сумки и приказал:

— Все определить и приготовить ужин! Не шуметь. Матери отдохнуть нужно. У нее сегодня нелегкий был день. Вернуться в прошлое не всегда приятно. Особо когда это прошлое отняло все будущее и чуть не забрало жизнь.

— А кто они, эти люди? — спросила Ляна.

— Те самые, из-за кого без ног осталась. Я так долго их ждала. Нет, не ради помощи. Выжили и без них. Хотелось увидеть их глаза, а в них радость, что жизнь не потеряна, она продолжается, а значит, и я в ней была нужна…

— Мамка, а я? Ты мне больше всех на свете нужна! Ведь и меня спасла, только не от поезда, но тоже от смерти. Живи подольше! — обняла Лянка женщину.

Глава 3. НЕВЕЗУЧИЕ

Как-то совсем незаметно проскочило лето. Катя даже забыла, что Мадина во время своего прихода сняла мерки с ее культей, даже протезы обмерила. И сказала, что попытается заказать ей новые в Германии.

Женщина не восприняла всерьез это обещание. Но вдруг в конце лета перед окном остановилась машина и пожилой человек, ухватив большой, необычный ящик, вошел с ним в подъезд, позвонил в двери Кати.

Дома кроме нее не было никого, и женщина не без труда подошла к двери, открыла ее.

— Вам из Германии дочка протезы передала. Вы меня не узнали. Я Замир, отец Мадины, — прошел на кухню и спросил:

— Где примерять их будем? У меня инструкция и все что полагается!

— Да как это вы примерять их мне станете? — удивилась женщина, добавив:

— Уж как-нибудь сама разберусь.

— Долой условности! Присядьте где вам удобно и все свои комплексы отбросьте вместе со старыми протезами и займемся делом!

Едва Катя устроилась в кресле, Замир достал из ящика протезы. Он долго возился с крепежом, потом подошел к Кате, как-то незаметно, быстро и легко пристегнул, закрепил новые протезы.

— А теперь попробуем встать! Не спеша, осторожно! Давайте мне обе руки. Не бойтесь, я удержу вас! — помог встать. Женщина сделала шаг, еще один, еще, никакой тяжести и боли. Она лишь в комнате у девчат вспомнила, что пришла без костылей и испугалась, а как вернется в свою комнату? Катя стояла посередине комнаты, растерянно озираясь.

— Смелее! Идите ко мне! — раскинул руки Замир. И Катя пошла навстречу ему.

— Не спешите и не бойтесь! К этим протезам вы привыкнете быстро. Они изготовлены по спецзаказу Если потребуется подгонка, проблем не будет. Здесь есть хороший мастер. Я его знаю. Он доведет протезы до идеального.

— Мне к ним привыкнуть нужно. Мои старые много тяжелей и я быстро на них устаю. Эти полегче. Но к тем привыкла, а к этим пока нет доверия, — призналась Катя.

— И с ними подружитесь! — говорил Замир и предложил:

— С неделю попривыкайте. Присмотритесь, походите. Я дня через три позвоню…

Женщина не стала снимать новые протезы, они оказались не только легче, а и удобнее прежних. Через три дня Катя уже увереннее ходила по квартире, а через неделю даже вышла во двор, опираясь на один костыль.

Женщина посидела на лавке, подышала воздухом и позвонила Мишке, что вышла на прогулку самостоятельно. Тот забеспокоился. Но Катя сама вернулась домой. А вскоре пришли и девчата. Они сдали вступительные экзамены, стали студентками мединститута и теперь могли поехать домой на каникулы, чтобы за короткие две недели успеть хоть немного отдохнуть. Но девчонки не спешили. Они решили поговорить с Катей, чтоб та оставила их на квартире, и ждали лишь удобный момент. Но Катя отказала:

— Скоро вернутся мои девчонки. Что им скажу? Ведь они почти три года здесь жили, и я вас предупреждала о том заранее.

— Катя! Нам дают общежитие, но там плохо. Оставьте хотя б до возвращенья девчат, мы с ними договоримся! — просила Маринка.

А через неделю вечером приехала Юлька. Она позвонила в дверь и, еле протиснув чемодан и сумки, громко выдохнула:

— Привет всем! Вот и я нарисовалась, вся как есть со всеми своими потрохами! Кто тут по мне скучал? — подошла к улыбающейся хозяйке, поцеловала в щеки, обняла Мишку:

— Вспоминал хоть иногда? Иль посеял память?

Парень ничего не ответил, лишь спросил:

— Как отдохнула? Ездила на море?

— Ну да! Побывала в Евпатории, там не понравилось. Уехала в Солнечногорск. Это деревуха на пути к Симферополю. А девки наши у себя дома остались, не захотели на юг. И что думаете, они выиграли! Илон-ка и Вика вышли замуж! Вот так они меня обставили! Пока я искала хахаля на юге, эти мужиков откопали в своей деревне! Пока вернулась, Вика уже беременная! А Илонку увезли к родне — в горы. В общем, накрылась их учеба одним неприличным местом. Сорвали девок на лету, не дали получить образование. Ну кто они теперь? Дурки-недоучки! Нет! Я на такое не согласилась бы!

— А для чего хахаля искала? — напомнил Мишка.

— Для веселухи! Ну зачем мне сейчас мужик? Стирай, готовь ему, ублажай в постели, а что себе остается? И еще этот лох будет командовать, учиться мне или нет! Я на такое не согласна!

— Скажи, что желающего не нашлось, — осадил Михаил. И Юлька сразу скисла:

— Не обломился никто. Все верно, — согласилась тихо и тут же рассмеялась:

— Ладно, завтра Анжелка приедет. Мы с ней оторвемся по полной программе.

— О вас все лето спрашивали. И приезжали, и звонили, интересовались, когда приедете, — вспомнила Катя.

— Значит, ждали отморозки, помнили! — обрадовалась Юлька, увидев Дашку с Маринкой, познакомилась, обрадовалась им. А глянув на Лянку, спросила:

— А этот заморыш где валялся?

— О ней ни звука! Она наша головастик. Ее не цепляй! — предупредил Михаил, и Юлька поняла.

В этот вечер она долго рассказывала, как побывала на юге. Закончила она грустно:

— Если душой не кривить, так у нас еще лучше отдохнуть могла бы. И дешевле, и комфортнее. Все понимаешь, когда уже поздно. Вот теперь никогда не поеду в ту грязь и хамство. Цены на жратву улетные, а поел — из туалета не выйдешь, там и пропишешься. Хотя в столовую очереди, как перед концом света. На базар, как в музей ходишь. Все есть, но за один заход все деньги выложи, что на месяц с собой взяла. Тамошний люд совести не имеет вообще! Один отморозок пристал на пляже. Размечтался за мой счет в кабаке покайфовать. Но ни на ту дуру нарвался. Я его мигом раскусила и подналадила подальше. Да еще забрызгала всего. Ишь, «милый друг» выискался. Вздумал за мой счет поживиться. И теперь таких полно. Во, мужики пошли, присоски поганые! — возмущалась Юлька.

Она пила чай со слоеными пирожными, приготовленными Лянкой, и хвалила их:

— Какие вкусные! Настоящее объеденье! Где купили? Это она испекла? Ну и молодчина! С такими руками в девках не засидишься! Возьму тебя на каникулы в свою деревню, там замуж отдам! — хохотала девчонка громко. И бросилась к зазвонившему телефону, заговорила обрадованно:

— Да, это я! Сегодня приехала. Соскучилась по городу. В деревне тоска, вот и сорвалась пораньше. Нет, Анжела завтра возникнет. Других не жди, наглухо прикипелись в деревне, замуж повыходили. Да вот так, учебу бросили, не приедут, не жди больше. Илонка теперь послушная невестка и верная жена. Веселуха кончилась. Она не приедет в город! Да? Ну я рада, что тебе и меня хватит! Я пока свободна. Жду! — положила трубку и, подморгнув девкам, сказала тихо:

— Ждем гостей…

Они вскоре подъехали к самому окну. Мишка чтоб их не видеть ушел в спальню, следом за ним юркнула Лянка и только Катя не поспешила выйти из кухни. Она видела, как Юлька уговаривала Марину с Дашкой познакомиться с гостями, сесть за стол.

Поначалу в комнате было тихо. Едва слышалась музыка. Но вот голоса стали громче, увереннее, слышался раскатистый смех, звон бокалов, музыка теперь была оглушительной, и Мишка не выдержал, распахнул дверь в комнату девчат и онемел…

Маринка голая отплясывала на столе среди тарелок и бокалов. На ней не осталось ни одной тряпки. Девка, подвыпив, забылась и пошла вразнос.

— Заглушите музыку! Сбавьте громкость! Дайте нам отдохнуть, иначе всех во двор выброшу через окно! — возмутился Мишка, но его не услышали.

— Я вам говорю! — подошел ближе. И снова никто не обратил на него внимание.

Мишка сам выключил магнитофон, но Маринка продолжала плясать под хлопанье ладоней.

— Слышь ты, чума голожопая! А ну слезь со стола шустрее! Я для тебя сейчас побольше зрителей соберу! — сдернул девку на пол и поволок к двери. До нее дошло, что ее хотят выбросить во двор, и Маринка ухватилась за ручку двери. К ней на помощь кинулись Дашка с Юлькой. Они уговаривали парня, отнимали у него Маринку.

— Все прочь! Вон отсюда! — кричал Мишка.

— Успокойся! Звука не услышишь больше.

— Прости, хозяин! — просили гости.

— Миш, мы скоро уйдем! Не злись. Не гони девок! Пойми как мужик мужиков, они не только веселуха, а жизни нам продляют. Если б не они, житуха вовсе невыносимой станет.

— Это точно. Я вон дома сорвался в прошлом месяце. Надавал своей по соплям, а она ментам меня сдала. Две недели продержали в «обезьяннике». Вернулся, стал собираться к матери, а дети как облепили. Их пятеро. Как давай голосить. Жалко их стало. Свои. А вот бабе простить не могу. После ментовки к ней не подхожу. Но пар надо выпустить. Иначе сам загнусь. Вот и возник к девчонкам. Все ж пока жив во мне мужик, без них не обойтись, — поделился человек сокровенным.

— А моя баба после операции второй год с койки не встает. Сиделку нанял, куда деваться. Но природа свое требует. Что делать, коль жена совсем прокисла! — обронил другой.

— Ох, Миша! А я свою еще в прошлом месяце из дома выгнал. Насовсем кекелку вышиб. Измучился вконец. Ну ни хрена не умела, ни жрать, ни убрать, ни стирать, всюду сам. Вот и надоело. Троих детей к матери в деревню отвез, чтоб подрастила. Бабе не мог доверить, голодом заморит, вшами обрастут. Теперь сам живу. А на душе черней ночи. Конечно, бабу больше не заведу. Только вот так, для отдушины. Чтоб не забыть, кем на свет родился. Ты уж нас не обессудь. Присядь с нами. Не отворачивайся. Счастливый ты, что не торопишься жениться. И не приводи в дом бабу! Мороки с ней не оберешься, а толку мало. Теперь счастливых женатиков нет. Все с бабьем измаялись. Потому бегаем по девкам. Все просто здесь. Встретились, расстались, никто никому ничем не обязан. И все довольны друг другом…

— Ладно, мужики! Я вас понял, но чтобы без грохота и шума обошлись. Мне утром на работу, отдохнуть хочу. А и матери покой нужен, — попросил Михаил.

Гости ушли уже под утро, ни разу больше не потревожив хозяев.

А через неделю, уже другие мужики устроили драку меж собой. Не поделили девок. В ход пошли кулаки, посуда, трещали стулья. Стоны, угрозы, мат, визги девок, все смешалось в один тугой ком.

Девчата пытались разнять хахалей, но сами отлетали в углы, сбитые с ног в слепой ярости. Вот кто-то пустил в ход нож. Мишка застыл в дверях в ужасе, пришел в себя, когда его грубо оттолкнули в сторону. В квартиру ворвалась милиция.

Всех хахалей вместе с девками сгребли в одну машину, туда же запихнули Мишку. Отпустили его под утро, выругав как мальчишку и предупредив, чтоб не брал больше на квартиру блядешек, иначе самого лишат жилья, не посмотрят, что мать калека.

Парень сел у постели матери, все рассказал ей и попросил:

— Пощади меня! Убери дешевок, откажи им. Иначе я уйду из дома. Не могу больше так жить. Если б слышала, как в милиции обзывали, грозили выкинуть из квартиры.

— Вот им всем, — отмерила баба по локоть и разразилась грязной бранью. Она обещала утопить милицию в жалобах, за то что ее сотрудники врываются в квартиру без зова и сгребают всех подряд.

— Мам! Эти хахали ударили ножом кого-то из своих. Будет ли он жив? Если нет, то и нам отвечать придется.

— А мы причем, пусть меж собой разбираются козлы! — глянула в прихожую, где появились девки.

Им не удалось проскользнуть в комнату незамеченными. И женщина позвала их на кухню:

— Ну что там? Насмерть завалили кого-то?

— Нет. Живой. Только плечо проткнули. Жив.

— Как вас отпустили? Что сказали?

— Отодрали всех нас в дежурной и велели молча сматываться. Не обзывали и не грозили. Сказали, иногда будут возникать с проверками, кого застанут, заметут в отдел. А нас попользуют в очередь, — говорила бледная, растрепанная как курица Юлька.

— Просила я вас завязать с блядством. Обещали, но не смогли. А значит, отвалите отсюда, чтоб духу вашего здесь не было. Нынче переселяйтесь куда угодно! Ни знать, ни видеть вас не хочу

— Поверьте в последний раз, умоляю! Не гоните! Мы будем жить тихо и никогда больше не потревожим вас! — встала перед Катей на колени Анжела и заплакала так горько, что женщина, послушав ее мольбы и клятвы, снова сжалилась.

— Чтоб быстро убрали в комнате и привели себя в порядок! — скомандовала Катя.

Через час ничто не напоминало о случившемся. Девки прибрали в комнате, переоделись, причесались, подкрасились и убежали на занятия, оставив хозяйке за прощенье деньги и золотой перстень, оброненный кем-то из хахалей в драке.

Вечером, когда все вернулись с занятий, а Мишка с работы, дверь квартиры закрыли наглухо на все замки. Решено было не открывать на звонки, не смотреть в глазок, а ктелефону станет подходить только Мишка.

Но все было тихо и девчата, включив тусклый свет, собрались в своей комнате. Потихоньку, шепотом переговаривались. Вскоре к ним заглянула Катя, потом Лянка, а там и Мишке надоело сидеть в одиночестве. А девчата говорили о своем, самом больном и горьком:

— Я тоже не думала, что так получится. Он три года со мной встречался. Говорил, что любит, называл единственной. Я верила. Ждала из армии вернее собаки. А едва вернулся, отец ему другую привез, молодую, богатую. И он женился. Уже через неделю. Даже не сказал мне — прости. Его сестра на свадьбу пригласила, ухмылялась довольная. Я отказалась от приглашенья, домой пошла, а землю под ногами не вижу. Взвыла я в сарае, ртутью решила отравиться. А тут дед, как по сигналу в дверях встал. Увидел поломанные градусники, сразу смекнул. И попросил:

— Пошли в дом, поговорить с тобой хочу. Я не хотела разговаривать ни с кем, ни о чем. Тогда дедуня осерчал. Взял за шиворот и силой из сарая вытолкал, но не в дом, в сад повел. Сели мы с ним под яблоней, а он и говорит:

— Всевышний каждому свою судьбу приготовил и если Алим женится на другой, значит, он не твоя судьба! Бог от ошибки уберег, от горестей. Ты не была бы с ним счастливой.

— Откуда ты знаешь? — не поверила тогда.

— А вот и знаю! Он же на подводной лодке служил и весь облучился. Перестал быть мужиком. И отцом никогда не будет.

— С чего взял эту чушь?

— Ты сама знаешь, что служил на флоте. Ну, а до меня дошло, где именно! Теперь глянь на него внимательно. Помнишь, какие густые волосы были у Алима, а теперь стал лысым как коленка. И бледный, будто всю кровь хорьки высосали. От прежнего Алима ничего не осталось. Я сразу понял его беду. И только спросил, как звали лодку, на какой служил. Он и проговорился. Так вот не реви, а радуйся. Недолго он проживет на этом свете. И молодая жена недолго порадуется. Не будет меж ними счастья. Сбежит от Алима. Помяни мое слово…

— Эх-х, деда! Пусть хоть год с ним прожила бы, я его до смерти помнила б, ведь люблю его!

— Юлька моя! Нельзя вернуть уходящего, на нем печать смерти стоит. Выходи хоть за петуха, но пусть он будет мужчиной и отцом…

— Честно говоря, деду тогда не поверила. Думала утешить, успокоить вздумал вот так. Ну и места себе не нахожу. Все что дед говорил, забыла мигом. Ну, а я говорила, что у меня полно родни и кое-кто пошел на свадьбу. А на четвертый день, как мне сказали, невеста за столом сидела зареванная. Никому ничего не шепнула, а люди догадки строить стали, кто во что горазд. В самую точку мой дед попал и сказал, мол Алим за четыре дня не смог жену девственницу сделать бабой. Слабак оказался. Его невеста женой не стала. Не смаячило у Алима. А родня с претензиями — верни приданое. Зачем такой мужик, у какого меж ног кроме лебеды ничего нету. Алимова родня свое несет, мол, девка овцой воняет, вот и не может парень себя преодолеть. У него на запах овцы аллергия. Ну спорили они долго. Всю деревню насмешили. Уже соседские мужики стали Алиму помощь предлагать по мужской части. Мол, у нас нет такой придури как аллергия на девку. Овцой пахнет? Затащи ее в сарай и уделай. А если не справляешься сам, доверь это дело другим, желающие всегда найдутся! — усмехалась Юлька и продолжила:

— Месяц невеста прожила в доме Алима, а потом не выдержала, ушла к своим, так то вот не стала женщиной. Но и Алима опозорила. Теперь все над ним потешаются. Но ни одну девку нынче не уговорят. А уж скольких уламывали, да все отказали.

— К тебе приходил? — спросила Катя.

— Конечно. Возле дедовской пасеки ждал. Ну и давай про любовь трепаться. А кто поверит после всего? Но я его проучила! — расхохоталась Юлька.

— Как? — загорелись глаза Дашки.

— Да очень просто! Сама его завалила в траву, зацеловала, затискала всего. Алим пытается напрячься, а там тихо. Я же все чувствую, измотала всего, а потом встала и сказала ему, что такой он мне не нужен, хоть я и без приданого, но платоническая любовь мне не по кайфу. Слышала, что возили его родственники в Москву лечить. Целых полгода его кололи. Но мужика в человека не вернули. Он с горя запил, опустился, от былого Алима ничего в нем не осталось. И родня языки поприкусила. Несостоявшаяся жена забрала приданое, снова вышла замуж и родила сына. Про Алима и говорить не хочет. Забыла давно. Вот так и закончилась моя первая любовь. Друг Алима сделал меня бабой и долго требовал у него за свою услугу угощенье.

— Сволочь он, тот друг! — возмутилась Катя.

— Ничуть! Он правильно сделал! Ведь предлагал мне замуж, но я отказалась.

— Почему?

— Не любила его. Опустела душа.

— Зачем же отдала честь?

— Зато свою природу уважила. Она потребовала, значит, созрела. А честь, чего она стоит, если на Алимов напарывается. Я ни о чем не жалею. И дед, узнав, не ругал. Сказал, что мне виднее как собой распорядиться.

— Но он живой? — спросила Дашка.

— Все время в больнице лежал. А когда выписали, опять запил. Врачи сказали, что в этом режиме долго не протянет. Но мне уже безразлично, отгорела. А теперь даже смешно, кого любила и за что? После него только флиртую, никого не пускаю в сердце и душу. И семью не хочу заводить. Если решусь, то рожу для себя ребенка и буду растить своей радостью. Мужик мне не нужен. С ним только морока и заботы. А жизнь и без того короткая. Выучусь, вернусь в деревню, буду там работать врачом. С моей родней в нашем доме, хоть троих вырастим. Зато никто их не обидит, и вырастут людьми, получив в приданое чистую душу и хрен такой, чтоб не краснеть перед девками, что мужичьего нет. Не надо богатства. Его с собой не заберешь на тот свет, а вот добрую память о прожитом, пусть сберегут и ничего по пути не растеряют, — умолкла Юлька, глянув в темноту за окно.

— Жаль, досадно, что годы потеряны бездарно. Столько встречались, ждала его, и все мимо.

— Но у меня не лучше твоего получилось, — вздохнула Анжела.

— Да на тебя мужики косяками западают, что могло случиться? — изумилась Дашка.

— Понимаешь, я с детства влюбчивой росла. Вот такая натура. Едва от горшка отошла, а уже в мальчишек влюбляться начала. Сразу троих любила и страдала по каждому. А как ревновала! Если они к другой девчонке подходили, я сразу в драку лезла. Если не могла достать чтоб ударить, то кусалась за все что попало. Одного за задницу так прихватила, с месяц на нее сесть не мог. А я радовалась, зато ни к одной девчонке не подошел и меня, как цепную собаку, обходил. В натуре боялся ровно огня. Иного палкой колотила, чтоб никому кроме меня внимания не уделял. Мальчишки долго не понимали, с чего такая борзая расту А я чем старше, тем свирепее становилась. Оно и понятно, я в семье старшей росла. И как везде, младшим все вниманье уделялось. Им лучший кусок перепадал, больше заботы, ласки, мне лишь крохи, остатки тепла. А порою вовсе забывали даже по голове погладить. Зато все поджопники и оплеухи мне перепадали. Младших редко наказывали. Во всем, как всегда виноват старший. За всякое упущенье и недогляд с меня спрашивали. Потому злою росла и считала себя самой несчастной. Только отец меня не бил. Жалел по своему, понимал.

— Он тоже старшим рос? — спросила Юлька

— Ему еще хуже досталось. Единственным рос. На него все заботы свалили. А пожалеть и понять его вовсе некому было. Один рос.

— А почему так?

— Да кто их разберет, моя бабка, не рожала больше. Так вот только отец понимал меня. Сам рос, добра не видя, и я в дефиците тепла жила. Когда на меня жаловались соседи за своих пацанов, папка их успокаивал:

— Пусть сами дети разберутся. Мы им только помешаем. И наша израстется, все пройдет и наладится. Они сто раз помирятся, а мы в дураках останемся. Нам за них не жить…

— Конечно, мальчишкам дома запрещали со мною дружить. Ну, как бы не так! Я с тем не соглашалась. Стоило какому-то пацану пройти мимо, не заметив меня, я стреляла в него из рогатки, кидала камни и обзывала по-всякому, — вспоминала Анжелка.

— Ну и стерва! — передернул плечами Мишка и, подвинувшись, дал место Лянке, не глядя, автоматически положил ей руку на плечо. Девчонка замерла от счастья.

— Росла я диковатой, непохожей на своих ровесниц. Те уже наряжались как куклы, а я в материнских обносках ходила. Да и где было взять на всех? Деревенские заработки известны каждому. Ну а кто из мальчишек обратит внимание на замухрышку? Конечно, смотрели на нарядных и красивых. Я к ним не относилась. Вот так до пятого класса росла, а потом закатила истерику дома, почему обо мне не заботятся и не считают за девчонку? Все дело в том, что тогда мне очень понравился один мальчишка. Мы с ним за одной партой сидели, и он даже не поворачивался ко мне. Смотрел на ту, какая впереди сидела. То за косы ее дернет, то за плечо схватит. Как я люто ей завидовала! Уж как ни пыталась переключить его внимание на себя, ничего не получалось, он не обращал внимание. А дома, после истерики, что-то поняли и стали одевать меня. Я уже приходила в школу прилично одетой и перестала приставать к мальчишкам, зная, что теперь они меня сами заметят. Так оно и случилось. Пусть не сразу, но все ж стала замечать на себе взгляды ребят постарше. Ох, и радовало это. Значит, не уродина, чего-то стою. В седьмом классе стала получать записки. Нарочно раскладывала их на парте и открыто читала, чтобы и мой сосед Арсен видел. Но тот не замечал. Я толкала его, придиралась по всяким пустякам, но бесполезно. Какое зло меня разбирало. Он даже не хотел читать записки, какие получала от ребят. Ох, и бесило его равнодушие, места себе не находила. И только в девятом классе заметил меня. Устал терпеть, да как врезал мне по башке парой учебников, я и отключилась, сознание потеряла. Все перепугались, Арсен больше других. А что если насмерть? Он от страха заплакал, склонился надо мной так близко и просит:

— Анжелка! Умоляю, не умирай. Я никогда больше пальцем тебя не трону, ну открой глаза, скажи хоть слово, пожалуйста!

— Я уже услышала его голос. Мне так хорошо и тепло стало, захотелось послушать, что он еще мне скажет? И я почувствовала на своей щеке его слезу. Не выдержала, открыла глаза. Арсен от радости, что я жива, поцеловал меня. Я с неделю словно на крыльях летала и все ждала, когда ж он снова стукнет по башке учебниками, а потом снова поцелует. Но этого уже не случилось, — вздохнула девчонка.

— Я тенью ходила за ним, хотя за мною уже увивалась ребячья свора. Арсен стал моей мечтой и сказкой.

— Да все от неразделенности, потому что не хотел тебя и был недоступен. Крутись он возле тебя, ты его и не заметила б! — вставил Мишка.

— Нет! Я любила его! — не согласилась Анжела.

— Дура вовсе! Он ей по башке дербалызнул, она мечтала еще раз это получить? Ты наверно свихнулась. Случись такое со мной, яйцы откусила б паскуде! — взвилась Маринка.

— Ты не любила!

— Ну и где он теперь?

Анжела опустила голову, сказала вздохнув:

— На другой женился. Уже ребенок есть.

— Ты так и не сказала ему ничего? — не выдержал Мишка.

— Призналась. За месяц до отъезда в Нальчик. Думала, открою ему глаза. А он и вниманья не обратил. Увидела его в баре, пришла чашку кофе выпить, позвала за свой стол. Ну, спросила, как живет, что планирует на будущее. Он рассказал. А я и говорю ему:

— Арсен! Неужели за все годы ты так и не понял ничего. Ведь мы за одной партой столько лет просидели! Я любила тебя! И теперь…Он чуть не подавился от удивленья. Глянул, будто впервые увидел и ответил:

— Никогда бы не подумал. Я тебя и за девчонку не считал. Прости, Анжелка, но не могу ответить взаимностью. Другую люблю. Не обижайся. Да и тебе лишь показалось. В детстве мы все кого-то любили, но это быстро проходило. Становились взрослыми. Это не значит, что поумнели иль посерьезнили, просто на жизнь смотрим иначе, и каждый хочет устроить свою судьбу потеплее и поуютнее. Я с детства присмотрел свою половину. Помнишь, ту, какая впереди меня сидела? Скоро у нас с нею свадьба! Я тебя заранее приглашаю. Приходи! И не обижайся. Жизнь не школьная парта, не со всякой судьбу разделишь, не каждую потерпишь рядом…

— Я не пошла к Арсену на свадьбу. В эти каникулы увидела его уже с ребенком. В коляске его прогуливал, пока жена в парикмахерской сидела. Поговорили. Сказал, что не жалеет о женитьбе, что счастлив и доволен всем. Ну, а мне хвалиться нечем. Он знал, что я учусь, видел, что одна до сих пор и пожалел, что из множества ребят так и не нашла для себя друга. Но ничего не поделаешь. Я и теперь люблю его.

— Психоватая! Как можно любить ничто? — пожала плечами Марина.

— Ой, о чем спорим? Иль сами того не знали. Или вас не допекали своими Любовями постылые и ненавистные хахали? Ведь тоже не всякому могли ответить взаимностью и отшивали без жалости! — сказала Дарья.

— Что верно, то правильно. Любовь не гондон, на каждый хер не натянешь, — вздохнула Маринка посерьезнев.

— А что такое гондон? — спросила Лянка.

— Ишь, головастик сопливый! Что такое хер она знает, а про гондон не слышала! — пырснула смехом Юлька.

Мишка вытащил Лянку с дивана:

— Брысь спать! Живо! — прикрикнул на девчонку, та бегом бросилась в спальню.

— Мишка! А тебе Заремка не звонила?

— Нет.

— Уехала она в Москву или «на пугу» взяла?

— Да кто знает. Но я ей в ноги кланяться не стану. Бабу только повадь, потом из-под каблука до смерти не выпустит. Я себе такой беды не хочу.

— Но ведь сердце болит? — не отставала Юлька.

— Ничего. Самого себя переломаю.

— А может, глянул бы на деревенскую невесту? Как знать, может и неплохая она?

— Зачем человеку голову морочить, если в душе холод? Не смогу полюбить и жениться. Все внутри отгорело. Не стало веры…

— Вот так и дед мой говорит, что бабе сначала поверить нужно, уж потом полюбить. Он у нас не без наворотов! Его бабка с войны ждала. А он ее все равно к каждому барану ревновал. Хотя сам не промах. В деревне со всеми бабами перемаргивался. А с бабки какой спрос? Она все время при доме, по хозяйству крутится. Всегда лоб в поту, а жопа в мыле. Чего ее ревновать. Но стоит ей надеть новый фартук или тапки, дед уже за дверь выглядывает. Не ждет ли какой лысый перец нашу бабку за сараем.

— По себе судит! — усмехнулась Катя.

— А тебя отец ревновал? — спросил Мишка мать.

— Еще как! Даже когда ты родился, все равно к каждому столбу! Не смей прикасаться! Вот таким он был с самой молодости. Когда ухаживал за мной, все круги вокруг нарезал. Придет бывало на танцы, ни с кем другим не смей даже поговорить. Охраной моей был. Помню, Коленьку Сергеева увидела, мальчишку из нашего детдома. Мы обнялись с ним, разговариваем, Хасан стоит рядом, с лица почернел. Глаза, как у волка, зелеными огнями горят. Целую неделю на меня злился, как посмела с чужим человеком так тепло и долго говорить! А когда к нему в дом приехали, меня за калитку месяцами не выпускали, хотя повода не было. Не к кому было ревновать. Даже с работы приходил встречать, чтоб не приведись в какого-нибудь родителя не влюбилась. Дико мне это казалось, особо поначалу. А женщины, что в садике работали, завидовали жутко и говорили:

— Счастливая ты, Каражан! Вон как тебя Хасан любит!

— Только ненадолго хватило его любви. Когда беда со мною случилась, не только разлюбил, предал, а и опаскудел все прожитое, втоптал в грязь, и бросил нас с сыном. Еще в больнице сказал мне, что не заберет к себе домой, что не нужна ему жена-калека. И добавил:

— Уж лучше б сразу насмерть переехал бы поезд. Глядишь, детям нормальную пенсию за тебя платили.

Мишка, услышав такое, выскочил из кухни, побледнев, взял сигарету, вышел во двор покурить на скамейке в темноте и одиночестве. Но посидеть одному долго не довелось.

Сторож хлебного магазина подошел вскоре. Сел рядом, попросил закурить. Его одиночество припекло, а тут можно словом перекинуться, поговорить по душам:

— Чего с дому выскочил? Как свой цветник без догляду бросил? Иль места на куренье не дали шалашовки?

— Стал бы их спрашивать? Просто на свежий воздух вышел подышать. А и они не шалашовки. Все как одна студентки. Будущие медики. Учатся. У них в будущем году уже практика. В больницах станут работать, таких как ты лечить.

— А меня нынче единая могила выправит. Чего хочешь, уже семь десятков стукнуло. Троих своих старух схоронил. Пора и мне к им собираться. Не то зажился вовсе. Нынче оно и неплохо, а ноги уже подводят. Ходить так резво как раньше, уж не могу. И в руках сил не стало. Это славно, что нынче у меня квартира с удобствами, да еще на первом этаже. Подниматься высоко не надо. Ногу поставил на ступеньку и уже дома. Чуть спина прихватила, я к батарее притулюсь, а через полчаса как огурчик, зеленый и весь в прыщах. А ты знаешь, Мишка, благоустроенная квартира— целое сокровище. Ко мне, не гляди, что старый, еще бабы просятся. Ей-ей, ни бабки, а бабы, много младше меня! — хохотнул дед.

— Не веришь? А зря! — вытер слезящиеся глаза и, хрипло откашлявшись, продолжил:

— Вчерась одна заявилась. Из себя ладная. Сама нарядная и давай ко мне в бабы, в хозяйки проситься. Мол и стирать, и стряпать, и убирать буду, только возьми меня. Опекуншей иль в жены прими, не пожалеешь. Я и спроси ее, кто ты и откуда на мою голову свалилась? Она и рассказала. Но много умолчала про себя. А я про ее историю знал доподлинно. Эта баба вышла взамуж, а потом мужика в тюрьму законопатила. Но не знала, что у того сын имелся от первого брака — прямой наследник. Выкинул он енту сучару, сам стал жить. А когда отец возвернулся, сын опять ушел к матери, а та баба все ищет нового лопуха. Но со мной ей не подвезло.

— Сегодняшние женщины — не прежние, — вздохнул Мишка с сожаленьем. И вдруг внезапно вспомнилось усталые глаза, бледное лицо женщины, работавшей напротив уже почти год. Он не знал ее имени, никогда не общался с нею. Знал, что она его коллега — ревизор и больше ничего. Он даже не взглянул в ее сторону ни разу. Она его не интересовала. Понятно, что женщина была старше Мишки. О чем с нею говорить, что могло быть общего? Но вот вспомнил, что когда он зверски уставал и белый лист бумаги казался черным, падала ручка из руки, а глаза ничего не видели, перед ним появлялась чашка кофе. Кто его сделал и поставил перед ним, парень не задумывался. Он пил его, смакуя, мелкими глотками и отдыхал, приходил в себя. А уже через полчаса снова брался за работу. Усталость как рукой сняло. Так было и вчера, и сегодня.

Он даже спасибо ей ни разу не сказал. Видимо, она и не ждала благодарность. Но как вовремя и кстати выручала его. А почему, за что? Вряд ли бы они узнали друг друга, столкнувшись на улице нос к носу. Она была неразговорчивой, ее никогда не звали к телефону, Мишка даже не слышал ее голос. Она раньше всех приходила на работу и уходила последней.

— Выходит, она одинока. Только тем спешить некуда, а возвращаться в пустоту нет желания. У нее случилась какая-то трагедия. Только такие, пережившие тяжкое горе, нелюдимы, недоверчивы и молчаливы. О ней никто ничего не знал и не рассказывал, все потому, что ни с кем не дружила и не общалась. Среди людей оставалась одна и продолжала жить в своей раковине молчания и недоверия.

— Но меня она как-то выделила изо всех, — подумал парень.

— Надо завтра прихватить на работу кофе и сахар. Поставлю перед нею. Заодно и коробку конфет возьму, чтоб не считала жлобом. Глядишь, и познакомимся, — улыбнулся Мишка. И услышал:

— Оно нонче всем тяжко, хочь мужикам иль бабам. Спробуй проживи на пензию? Никто не смогет. Вот и приходится на кусок хлеба, почти по пояс в могиле, а идтить на работу, чтоб с голодухи серед дороги не завалиться. На детей надежи нет. Сами бедствуют нещадно. Вона хочь и мои двое. Навроде не дурные вовсе. При образовании. А получки ихней, коль всурьез разобраться, на неделю семье не хватит. Хочь и детей немного. У каждого всего по двое. Глядишь, я в энтот месяц старшему пензию отдам. Хоть чуть подмогну, — говорил дед неведомо кому, уставясь в темноту подслеповатыми глазами.

— Слышь, Миша! А твой отец вам подсобляет?

— Я сам работаю. Нам с матерью хватает.

— Ой, детка! Кому теперь хватает и чего? Вон твоя мамка как приехала сюда в халате в горошек, по сей день в ем ходит. Вот тебе и хватает! А и Хасан не зажирел с новой бабой. Все в тех же портках ходит. И обувка старая, с ног сваливается. Трудная эта жисть. Неможно в ей подличать. А ен шибко виноватый, вот и наказал Господь. Живет Хасан без радостев. Всюду лишний, всем чужой. Помрет и помянуть станет некому. А уж пожалеть и оплакать навовсе никого не сыщется. Холодно будет ему на том свете и горько. Никого он под сердцем не согрел. Я на что старый пень, а и то об своем думаю. Квартиру старшему внуку отписал. А все что на счету — младшему. Чтоб похоронили без мороки. И помянули по-родственному, не ругая, что про завтрашний день забыл.

— Дед, никто без могилы не останется. Всех хоронят. Какая разница мертвому, что о нем живые скажут? Всем не угодишь…

— Оно так Мишанька! Но пока жив человек, думать надо об добре, не сеять зло в нынешнем, не забижать никого, оставить теплую память про себя, чтоб завтра вслед гробу никто не плюнул и не таил обиду на ушедшего.

— Да кто теперь о том думает? — отмахнулся Мишка.

— Ой, детка! С каждого спросится по делам его. С верующего и неверующего. Жаль что и нынче многие живут со слепым сердцем, — встал старик кряхтя, держась за спину, и пошел не оглядываясь на свой пост.

Когда Мишка вернулся, все девчата уже спали. И только Лянка сидела на кухне за учебниками и о чем-то думала Катя, глядя в беспросветную темень за окном. Увидев Мишку, позвала и сказала тихо:

— Хасан звонил. О чем-то хотел поговорить с тобой.

— Опять о женитьбе! Ох и надоел! Все никак не поймет, что жизнь у человека всего одна. Он и ее единственную хочет мне изувечить, — поморщился парень.

— Не знаю, говорил как-то странно. Не орал как всегда, даже о моем здоровье справился, впервые за столько лет. Спросил, можно ли ему навестить нас завтра вечером.

— Зачем? — опешил Мишка.

— Да кто его знает? Голос, как у побитого. Будто ему горло вывернули, и язык обрезали наполовину. Чуть ли не плача разговаривал. С чего бы это? — недоумевала Катя.

— Ты разрешила ему прийти?

— А как могу запретить? Он твой отец! Общаться имеет право. Ты уже взрослый, сынок. И никто не сможет навязать тебе свою волю. Ни я, ни отец. По-моему у него что-то случилось. Может, неприятность какая-то. Он никогда не спрашивал, можно ли ему прийти, а тут, словно подменили человека.

— Пожалей его! Он навешает лапшу на уши! — решил Мишка задержаться на работе подольше, чтоб избежать встречи с Хасаном.

Парень уже собирался лечь в постель, как приметил, что Лянка вовсе не занимается, а тихо плачет, прикрыв лицо ладонями.

— Ты чего тут сопли распустила, что с тобой? — взял девчонку за плечо, повернул к себе.

— Вот, посмотри, какую записку мне подбросили в сумку, — достала исписанный лист бумаги. Мишка прочел:

— Не выделывайся, облезлое чмо. Мы знаем о тебе все. Ты дышишь в притоне. А сама — бомжонок. Тебя отовсюду выгнали. Даже из деревни. Ты ничья, как цыганский выкидыш. Говорю тебе, клейся к нам, задышишь классно. Пока предлагаю, цепляйся за шанс! Жаль тебя убогую. Ведь вот и оттянуться не с кем, а ведь старой становишься. Скоро вовсе никому не будешь нужна для кайфа. Приходи к нам на веселуху. Хоть будешь знать, для чего живешь! — стояла внизу неразборчивая подпись.

— У вас в группе есть мальчишки? — спросил Мишка Лянку.

— Двое, — вытерла зареванное лицо.

— Чего плачешь? Тебя кто-то из них приметил. Короче, понравилась отморозку. Но по человечески не смог подойти и сказать. Потому написал вот так. Теперь такой подход в моде. Выходит, ты производишь хорошее впечатление. Нравишься кому-то. И в том, что этот шизофреник написал вот так, твоей вины нет. Он иначе не умеет выразить свои мысли. Не реви, успокойся. Ложись спать. Не обращай внимание на всяких козлов. Их слишком много, на каждого слез не хватит. Этот даже не понял бы, что обидел. Ведь у него нет мозгов. Из-за кого расстроилась?

— А может, девчонки написали? — спросила Лянка.

— Нет. Это кто-то из козлов. Тут явные намеки, какие не сделают девки. Ты завтра понаблюдай, сама убедишься.

— Мы завтра на хлебопекарню идем с утра. Там ни до кого. Всех по цехам раскидают, — шмыгнула носом Лянка.

— Давай я за тобой подъеду туда и заберу домой. Оттуда тяжко добираться, — предложил Мишка и, вспомнив о визите Хасана, добавил:

— Мороженого поедим в баре! Самому неловко, все вокруг оглядываются, как на психа. А с тобой за компанию никто внимания не обратит. А я люблю мороженое! — признался Мишка и, потрепав Лянку по плечу, лег в постель.

Девчонка вскоре тоже успокоилась. Уж кому другому, а Мишке она верила.

На следующий день парень прихватил с собой на работу кофе и сахар, купил по пути коробку конфет и, высадив Лянку у хлебозавода, поехал без оглядки на службу.

Уже вечером он позвонил матери и узнал, что Хасан недавно пришел, но о свадьбе не говорит, сказал, ему с самой Катей хочется пообщаться. Женщину это рассмешило:

— С чего это ты вздумал со мной говорить? Да и о чем, столько лет прошло, — удивлялась баба.

Хасан сидел понурившись у стола и вдруг заметил, что Катя ходит по квартире без костылей. Не держится за стены, не охает и не морщится. Сама сварила кофе, налила в чашки, устроилась в кресле поудобнее.

— Я смотрю, ты освоилась с протезами?

— Ко всему привыкла, куда мне деваться? — отмахнулась Катя, не желая продолжать тему. Ждала, когда Хасан заговорит о причине прихода.

— Знаешь, а у меня мать умерла. Похоронили три дня назад. А на душе так горько и пусто стало, будто она мою душу с собой взяла. Вроде все остальные живы. Но не стало матери, и дом опустел, — пожаловался человек.

— Стареешь. Сам боишься одиночества и смерти. От того и трясет тебя. Глянь, как руки дрожат. То ли перепил, или недоспал. А стоит ли вот так убиваться? Мамаша уже в хорошем возрасте была. До ее лет немногие доживают. Во всяком случае, невестки точно не дотянут и вряд ли вспомнят свекруху добрым словом, — вспомнилось бабе свое.

— Я с тобой, как с человеком, горем поделился. А у тебя даже на сочувствие слова не осталось.

— Врать так и не научилась. Остальное, вспоминать не хочу. Когда я в больнице лежала, никто из твоих не навестил. Ты появился, но уж лучше бы не приходил. Я и без лишних слов поняла бы все! Так чего мне ее жалеть? Она того не стоит!

— Мать под кончину все поняла. Много раз хотела прийти к тебе.

— Зачем? — удивилась Катя.

— Навестить, поговорить по бабьи.

— С нею мне не о чем разговаривать. Мы так и остались чужими.

— Она прощенья попросить хотела. Уж и не знаю, в чем провинилась, ведь к тебе относилась лучше, чем к другим.

— Да не смеши, Хасан! Не ври. Она ни к кому не умела относиться по-доброму, кроме себя никого не любила. Мне ли не знать, что ты хотел взять обоих наших детей к себе в дом, но мать запретила. Сказала, что и одного не хочет. Мол, его тоже кормить и одевать надо, а это расходы…

— Откуда знаешь? — изумился мужик неподдельно.

— Ты сам проговорился однажды. Выпивши был. Вот и ляпнул. Давно, но я помнила.

— Доброе небось забыла?

— А его не было! Что помнить? Когда Мишкой забеременела, знаешь, что она сказала:

— Опять забрюхатела, как крольчиха! И на кого надеешься и рассчитываешь? Знай, нянчиться с ним никто не будет. На тебя эта обуза ляжет…

— Как будто на нее кто надеялся! Зато когда сама заболеет, всех достанет.

— Чего теперь старые обиды вспоминать. Нет человека. Плохая или хорошая, она ушла. А вот мы остались жить и мучиться.

— С чего бы так? По-моему, тебе грех жаловаться. Работаешь, жену взял из богатой семьи с хорошим приданым. Она не рожает, руки детьми не вяжет, вкалывает и дома, и на работе, света не видит. Все ею помыкают, а ты даже колотишь ее.

— Ну, совсем горемычная! Можно подумать, что на цепи держим. Да хоть сегодня пусть уходит вместе со своим приданым. Кой толк от него? Попросил у нее для Аслана, чтоб снять мальчишку с зоны пораньше, так не дала. Отказала, змея. Понятное дело, что он для нее чужой. И сколько лет ни живи под одной крышей, своим он ей не станет.

— А другие невестки, что ж не помогли?

— У них свои дети. Кто знает, как завтра их жизнь сложится? Да я и не просил. Свою хотел расколоть, да не получилось. Вот и решил вернуть ее родителям. Зачем она мне? Мамаша тоже согласилась, когда сказал ей про задумку.

— Ну, значит новую нашел, не иначе! — рассмеялась женщина.

— Ага! Нашел! К тебе вернуться хочу! — глянул на Катю вприщур.

— С чего бы это? — испугалась баба, съежилась, будто ее холодной водой окатили.

— Потому что ты лучше! Выжила сама! И не пропала. Встала на ноги, не опустилась. Сумела вырастить сына. И никогда не просила помощи. Вдвоем с Мишкой свое лихо пережила, и только на свои силы рассчитывала, не глянула на чужое приданое. Кстати, ту девчонку я вернул отцу. Предлагал ей дождаться Аслана, она отказалась даже слушать о нем.

— А на что ты рассчитывал? Девчонка знает себе цену. И никогда не пойдет замуж за судимого. Она не последняя…

— Но ведь Аслан тоже наш сын, — напомнил Хасан.

— Иль я не помню своего первенца? Он мой. Но кривить душой не смогу.

— Вот за это люблю тебя, что не врала как все другие, — подвинулся ближе к Кате. Та отпрянула:

— Скажи честно, чего ты хочешь? Только любовную шелуху не сыпь. Сам знаешь, не поверю. А будешь зудеть про нее — выгоню вон!

— Кать, да я не брешу. Все годы к тебе тянуло. Все ж дети у нас с тобой. Уже взрослые оба. Самим лет немало. Пора бы образумиться. Жить одной семьей. Как раньше…

— Поняла! Тебя после смерти матери стали из дома выдавливать старшие братья. А тебе деваться некуда. Вот и решил ко мне прибиться, зарулить в прошлое. Да только зря надеешься. Не нужен ты нам. Поздно опомнился. Я слишком много пережила и никогда не смогу простить тебя! Ты опоздал на целую жизнь!

— Катя, Каражан моя! Никогда не говори последнее слово. Отказать всегда успеешь. Лучше вспомни, сколько лет нам обоим. Уже много. А впереди старость. В ней нет ничего хуже одиночества. На сынов не полагайся. Склеют свои семьи и закрутятся в заботах про кусок хлеба. Думаешь, вспомнят о нас? Ну, в гости придут на праздник. А в будни не дождешься никого. Я это по старшим братьям вижу. Их дети уже по разным городам живут. Куда там приехать, не пишут и не звонят. Это же и нас ждет. От чего старики умирают? От тоски и одиночества. Когда мы вместе жить будем, скучать не придется, — взял в свои ладони руку Кати, та, задумавшись о своем, и не заметила.

— Прости ты меня. Я измучился в этой жизни. Растерялся и заблудился в своей судьбе. Все слушался родителей и попал в капкан собственных ошибок. Я так и не выбрался из них, живя советами. Но, все, решил навсегда избавиться от них, уйти и жить заново. Ну сколько нам осталось? Зато по человечьи пройдут годы. Никто больше не помешает. Помнишь, как мы любили друг друга? Это была наша весна!

Катя отдернула руку. Ей вспомнилось свое.

Мишке даже одеться было не во что. А на дворе зима и мороз под двадцать. В доме ни корки хлеба, ни копейки денег, ни единого человека, кто помог бы семье выжить.

Мишка влез босыми ногами в рваные калоши и бегом бросился к контейнерам с мусором. Увидел, как соседка выбросила туда бутылки из-под кефира. Мальчишка принес, отмыл их и счастливый побежал в магазин. Там сдал их, купил хлеба. Но так везло не часто. А потому, каждую буханку делили на три дня. Мишка часто простывал. Но на лекарства денег не было. Сколько пережила она, ей никогда не забыть.

— Господи! Убери ты меня со свету! За что так терзаешь? Умру, ребенка в приют возьмут. Там он не умрет с голоду. Ну как могу его накормить, если с места не умею сдвинуться. Чем так мучить, развяжи этот узел! — просила в ночи и услышала плач сына:

— Я не хочу в приют. Лучше с тобой помру.

— Тебя отец возьмет, его заставят.

— Не пойду к нему! — закричал пронзительно.

— Лучше на твоей могиле замерзну вовсе!

А через два дня к ним пришли проситься на квартиру.

Кого услышал Бог, чья молитва дошла до него в минуту отчаянного голода?

Катя была уверена, что Господь увидел Мишку и сжалился над малышом.

Мальчишка верил, что Бог услышал молитву матери и сжалился, помог.

Как они боялись, чтоб те квартирантки не ушли от них, не сыскали другую квартиру.

Катя вспомнила, что и сегодня, через столько лет, Мишка никогда не выбросил в ведро даже маленькую корку хлеба. Эта больная память о голодном детстве шла с ним через все годы плечом к плечу.

Даже старые рубашки, из каких давно вырос, он не спешил отдавать на тряпки. Сначала срезал все пуговицы, складывал их в коробку и только тогда отдавал рубашки на мытье окон и полов.

— У меня есть деньги на счету. Будем жить безбедно. Я все свои халтурные деньги прятал в заначник, а потом относил на книжку, — говорил Хасан.

— От кого ж прятал? От жены?

— От всех. А как иначе, если я попросил для Аслана, а мне никто не дал. До того хотел дом построить и отделиться. Тоже отказали помочь. Вздумал квартиру купить Аслану, у самого тогда не хватало, тоже никто не дал. Даже мать оговорила. Я что, дурней всех жить нараспашку? Вот и заимел подкожные для себя на всякий случай. Деньги всегда нужны и лишними не бывают.

— Вот из-за них ты и от меня с сыном отказался. Чего ж тогда про нас не вспомнил? Тратиться не хотел. Деньги дороже нас стали. Могли мы помереть тогда. Да Господь не дал. Спас обоих и на ноги поставил. Показал цену всем. Я этого никогда не забуду. И не прощу! Иди, Хасан, к своим. Ступай домой. И не пугай одиночеством. Мне оно хорошо знакомо. Но я его перенесла.

— Когда? — усмехнулся криво.

— Когда Мишка пошел в школу, а я не могла встать с постели. Слишком грубыми и тяжелыми были протезы. Я падала на пол со всего маху, а встать не могла. Хотелось пить, но кто даст хоть глоток. Даже до туалета ползком добиралась. Сколько провалялась на полу беспомощно, где ты был тогда? Я не могла подтянуться к крану и ждала, когда придет хоть кто-нибудь и сжалится, напоит. Теперь у меня хорошие протезы и я даже во двор хожу без костылей. Сама покупаю хлеб. И даже хожу за продуктами. Не потому, что некому, просто мне самой хочется. Я так давно не была среди людей. Я соскучилась по ним, и радуюсь, что ожила, мне так не хватало движенья!

— Кто тебе виноват?

— А я никого не виню. Знаю одно: если бы не спасла Мадинку, случилось бы худшее. Я или сдвинулась бы, увидев, как погиб ребенок, или что-то другое произошло. Но наказания от судьбы не миновала б…

— Несешь чепуху! Всяк о себе должен думать прежде всего. Ну да чего теперь спорим, уже столько лет прошло. Все равно ничего не вернуть и не исправить, кроме семьи, ее нам нужно создать заново, — уверенно говорил Хасан.

— С чего взял? Столько лет жили врозь, и вдруг снова предлагаешь сойтись. Я тебе не игрушка, какую можно крутить во все стороны. С чего это ты решил, что я согласна на примиренье с тобой? Слишком хорошо изучила тебя, чтоб снова кинуться за тобой очертя голову. Я ее еще не потеряла и знаю почему пришел. Ты сам проговорился. Не семья нужна, а деньги, чтоб вытащить из зоны Аслана. Свою заначку тратить не хочешь.

— Но он и твой сын!

— Само собой. Но не надо из меня лепить дуру. Я на Аслана отдай все, а Мишка оставайся как хочешь. Ты ему не поможешь никогда и не снимешь ради него. А разве ты помогал мне учить сына? Ни копейкой не поддержал. Ты воспитывал старшего и не усмотрел, а мы с Мишкой при чем? — возмутилась Катя.

— Миша уже устроен. Он на ногах. Работает, у него все в порядке. Аслану нужна помощь.

— Вот и поддержи. Ты ж только что обещал безбедную жизнь, говорил про сберкнижку. Возьми с нее.

— Мне не хватает. Запросили очень много.

— Сколько ему осталось до выхода?

— Полтора года. А если заплачу, завтра выйдет.

— Ты что? Из-за полутора лет столько отдать? Да Аслану этих денег до конца жизни хватит. А ведь ему и после зоны на что-то нужно жить. Да и нет у меня столько. Даже половины не наскребу. Откуда возьму? Ведь те, что платят нам, мы на них питаемся, одеваемся. Остаются гроши. Думаешь, у нас счета трещат? Ошибаешься! Вот глянь! — показала Хасану одну из пяти сберкнижек. На ней и впрямь было смехотворно мало. Хасан, убедившись, не стал ждать сына, оборвал разговор о воссоединении семьи и вскоре ушел домой, решив не спешить с разводом со второй женой.

Михаил сегодня не спешил домой. Придя на работу, выгрузил на стол кофе и сахар, положил перед коллегой коробку конфет.

— За что? — удивилась она.

— Презент! Или предлог к знакомству, как вам удобнее, так и воспримете, — ответил Мишка краснея.

— Фатимой меня зовут. А ваше имя знаю. Хотите кофе? — спросила тихо.

— Чуть позже, — вглядывался в лицо женщины усталое, изможденное, забывшее смех.

— А у вас сегодняшний вечер свободен? — спросил, решившись обойтись без обиняков.

— Теперь да…

— Может, сходим куда-нибудь?

— Я никуда не хожу. Отвыкла от общений.

— Это поправимо. Предложите сами, куда можем пойти.

— Я слишком одичала. Предпочитаю быть дома и нигде не появляться.

— А можно мне напроситься к вам в гости? — спросил Мишка. И услышал:

— Хорошо. Я приглашаю…

— Можно сразу после работы?

— Само собою, — ответила еле слышно.

В этот день они как всегда работали, не поднимая головы от бумаг. Лишь к вечеру Фатима подала Михаилу чашку кофе, тот выпил, поблагодарив. А вскоре услышал:

— Через час уходим. Вы не передумали?

— Нет-нет! — спешно просматривал отчеты. И через час, глянув на Фатиму, спросил:

— Пойдемте? Рабочий день закончился! — встал из-за стола.

Они шли рядом, негромко переговариваясь.

— Вот в этом доме я живу, на первом этаже. Мама была старенькой, ей трудно было подниматься выше, — открыла дверь квартиры и, пропустив парня вперед, вошла следом в полутемную прихожую, включила свет.

— Проходите, Михаил, — пригласила человека за собою.

Парень огляделся по сторонам. Однокомнатная квартира была похожа на рай нищего. Допотопный диван накрыт дешевым покрывалом, железная койка, старый, облупленный стол и два скрипучих стула, шкаф с дешевой посудой, стеклянная люстра над головой, вот и все убранство квартиры.

— Давно вы здесь живете? — полюбопытствовал Мишка.

— Почти тридцать лет. Мама получила, когда работала в поликлинике, я уже здесь родилась. Отец был летчиком. Военным пилотом. Он разбился вместе с самолетом в Приэльбрусье. Внезапно испортилась погода, не рассчитали вираж на посадку и врезались в скалу, — поникла Фатима и, помолчав, продолжила:

— Мама еле пережила его смерть. Я родилась очень некстати, слабой, никто не надеялся что выживу. Оно и немудро. Мать подкосило горе. А выжить заставила я… У мамы появилось много болезней. А и я до четырех лет почти не выходила из больницы.

— Грустно все это, — посочувствовал парень.

— Короче, лишь к пятнадцати годам я выровнялась и зажила нормально. Мама тоже стала приходить в себя. Мы были очень дружны с нею, никогда не ссорились, помогали друг другу. Хотя жили очень скудно, умели радоваться. Даже елку ставили на Новый год. И всегда пекли пирог с яблочным повидлом. Ох и вкусным он мне казался! В магазине такой не купишь. И мы весь праздник пили чай с этим пирогом. А недавно мама умерла. Как вышла на пенсию, заскучала. Она работала рентгенологом. И главврач не оставил ее даже медсестрой. Сказал, что молодым нужно вовремя уступать дорогу. А она без работы впала в депрессию и стала таять с каждым днем. Это был уже необратимый процесс. Я пыталась отвлечь, купила дачу с крошечным участком, но маму не порадовала покупка. Ее тянуло к людям. А они все были заняты своими проблемами. Мать поняла, что стала лишней, а старость далеко не лучшая пора в жизни.

— Вам надо было родить ребенка. Дети лучше всего заставляют стариков встряхнуться. Это от своих друзей постоянно слышу! Уж они своих родителей засыпали детьми, тем о старости вспомнить некогда.

— А у самого дети есть?

— У меня даже жены нет, откуда детям взяться? Никто не берет, никому не нужен лежалый товар, — невесело шутил парень.

— А если всерьез, почему не женился?

Мишка рассказал о трагедии семьи:

— Понимаешь, я давно мог бы жениться. Но какая согласится взвалить на себя все и притом ухаживать за матерью. Она не просто больная, а калека, к какой очень жестоко отнеслись люди. И даже родня предала по-подлому. Я хоть мальчишкой был тогда, а помню все. Нас долго не признавали. Отворачивались, проходя мимо окон. А другие откровенно высмеивали, мол, мечтала баба орден получить, а ее нищенской сумой наградили. Обидно, но молчали. Вот и приведи жену. А она что скажет? Не могу рисковать мамкой. Одна она у меня на целом свете. Ее любое обидное слово убить может. А как один останусь без нее? Жен сколько хочешь менять можно, только мать одна. Ее никакая другая женщина не заменит.

— Это верно, Миша, — тихим эхом отозвалась Фатима. И поставив перед парнем чай, завела тихую музыку.

— Ну а ты почему одна? — спросил Мишка.

— Маму берегла. Знаешь, как в семьях случается, супруги ругаются, мирятся, а старики переживают и долго не живут. Честно говоря, и не стремилась к замужеству. Все некогда было. То учеба, потом работа, я никогда никуда не ходила. Уж не говорю в кино,

последних друзей растеряла. Они не пришли на похороны, и я им не простила. Одна осталась. Оно, может и лучше, чем таких друзей иметь, — отвернулась Фатима.

— Так никого не было у тебя?

— Нет, парней не имела. Не сумела или не успела полюбить. Как-то не задумывалась над этим. О любви думают, когда все остальное в порядке. А если вокруг одни неудачи, шальное в голову не лезет. Не до него, выбраться бы из прорухи.

— Так это смотря как глянуть на жизнь! Если через защитные очки, конечно, сплошной дождь увидишь. А ты снимай их с глаз почаще, глядишь, в судьбе рассвет появится, — улыбнулся Мишка и попросил:

— Заведи музыку погромче!

— Нельзя. Соседи уже спят. Не стоит их беспокоить. Не обижайся, у них маленький ребенок, беспокойный и болезненный, часто хнычет. Сейчас спит. Давай не будем мешать.

— Давай, — выключил Мишка яркий верхний свет, включил настольную лампу, хотел потанцевать с Фатимой, но та сказала, что не умеет. Михаилу стало нестерпимо скучно. Он уже стал искать предлог как поскорее уйти отсюда. Фатима это приметила. И сменила тему разговора:

— Знаешь, Миш, как я свою мамку из хандры вытаскивала? Мы с нею брали самые дешевые путевки и уезжали куда-нибудь отдыхать.

— Отсюда? Из Нальчика? Да тут столько туристов и отдыхающих приезжают, зачем же ехать куда-то?

— Именно подальше от дома, где мы никого и нас никто не знает! Так интереснее! Мы загорали на диких пляжах, жили в палатке, общались с разными людьми. Отдыхали, что называется от души. Мы не копили деньги, и пусть хоть один месяц в году, радовались! Моя мамка даже шорты носила на отдыхе, хотя была оченьконсервативной женщиной и к нынешней моде относилась скептически. А тут из старухи в озорную девчонку превращалась. Я тоже, даже хуже ее была, как сорви-голова, на ушах ходила!

— Что-то трудно верится. Слишком ты закомплексованная и серьезная. Живинки, огонька нет, не обижайся, но очень правильные люди всегда неприятны. Зачем без времени себя в старухи списывать, отказываться от любви и продолжать жить горестной памятью? Никто из нас не вечен. Главное, чтоб и на том свете было что вспомнить и, раздавив с чертом по пузырю, сходить с ним по бабам, чтоб кровь не прокисала! Иль гульнуть в кабаке, ведь имеются они там, иначе, отчего все черти веселые? Нет, хоть и тяжко нам с мамкой приходилось, от земных радостей не отказываемся и в монастырь уходить не хотим, — смеялся Мишка.

— Хорошая у тебя мать, — тихо вздохнула Фатима.

— Мы с нею не просто родные люди, мамка мой первый, самый лучший и надежный друг. Я не только люблю, не могу жить и дышать без нее.

— Вы никогда не ссорились?

— Бывало, спорили. Но никогда не ругались. Не было поводов к тому. Она всегда умела убедить без крика и давленья. С детства не унижала и не обзывала, не била. Как-то отец меня избил. А вечером, когда мы с Асланом легли спать, я слышал, как мать на кухне сказала отцу, что если он еще раз хоть пальцем тронет кого-то из нас, она от него уйдет навсегда. Он поверил, зная ее, и больше никогда не наказывал даже подзатыльником.

— Сильная женщина! — восторгалась Фатима.

— Конечно, я против квартиранток. Но… Они помогают нам выживать. Получается еще одна моя зарплата. Конечно, есть свои неудобства, но коль хочешь жить, умей смириться. Нужда прошлая научила терпению и меня, и мать…

— А почему у тебя своей семьи нет? — спросила Фатима.

— Я не хочу рушить наш уклад жизни. Чужой человек в семье — это всегда непонимание, раздор, ссоры и споры. Такое выбивает из привычного русла. А я дорожу каждым прожитым днем, не хочу чтоб его омрачали.

— Может, ты и прав. Но и твоя мать не вечная. Когда-то уйдет, и ты останешься один. Жизнь покажется невыносимой.

— Но ведь ты живешь совсем одна. И ничего!

— Я женщина! Мы покрепче мужчин в плане одиночества. Тяжело его переносим, но не впадаем в крайности. Вон у соседа умерла жена, он через год совсем спился. А ведь и специалист, и человек прекрасный. Жаль его, но кто поможет? Слабый стержень оказался. Сам себя в руках не удержал.

— Ерунда! Просто рядом с ним добрых людей не оказалось! — отмахнулся Мишка и продолжил:

— Вот я захожу иногда к своим друзьям-женатикам. Ну, что у них за жизнь? Сядет он за стол, жена поставит перед ним обед, а его не только человек, собака нюхать боится, чтоб шерсть не облезла. Попробует мужик это хлебово и все свои восторги, зажав в кулак, вломит в ухо, а тарелки на голову натянет в благодарность. Жена в долгу не остается и кричит в ответ:

— Какую получку приносишь, то и жрешь!

— И прицельно швыряет в мужика все, что под руку попадет. Вазы и фужеры, кастрюли и чайники с плиты. Это у них такой семейный диалог. Вроде объяснения в любви. А уж как они притом друг друга поливают, лучше не слушать, всю изнанку вывернут. Кажется, после таких объяснений только на развод подавать. Но нет, смотришь, на второй день идут вместе, как ни в чем не бывало. Я себе такой жизни не пожелаю.

— Ну не все так мучаются, — не согласилась Фатима робко.

— Большинство! А я не хочу рисковать.

— Может, ты и прав…

— А чем обычно занимаешься вечерами? — неожиданно изменил тему разговора парень.

— Чаще всего вяжу. Для себя, конечно. Иногда читаю. Бывает, просто слушаю музыку, когда на работе очень устаю. Тогда валюсь на диван и отдыхаю. Слушаю, как ругаются мои соседи, заглушают мой магнитофон. У меня наверху бабка с дедом живут. Так она его все годы за курево пилит, не позволяет курить в комнате, выгоняет на балкон:

— Иван Лукич! Ты всю моль отравил своею вонью! Теперь меня со свету сживаешь? Пшел на балкон, козел!

— И вот так они полвека прожили. Недавно золотую свадьбу справили. Одних внуков семеро, четверо правнуков пришли. А старики даже на свадьбе обзывали друг друга. Но как-то живут. Ругачка для них тоже форма общенья.

— Фатим, а тебе не скучно?

— Что изменю? Уже привыкла! — опустила голову и спросила:

— Поесть хочешь?

— Нет. Давай вина выпьем! — предложил неожиданно.

Как Фатима оказалась на коленях, Мишка не помнил. Вино согрело обоих. Проснувшись ранним утром, он позвонил матери, попросил не волноваться, сказал, что у него все в порядке.

Лянке в тот день впервые назначил свиданье однокашник. Подошел на перемене и спросил, глянув в глаза:

— Нарисуйся вечером во двор, на скамейку, я буду ждать тебя! В восемь, договорились?

— Нет, не смогу. У меня дел много.

— Ну а поздней?

— Не получится! А потом я боюсь. Что мои скажут, если с тобой увидят? Мишка и вовсе по шее надает. Не будет долго говорить.

— Я сам ему вмажу!

— Кому? Мишке? Да ладно, не смеши! Ты против него огрызок. Не хочу с тобой встречаться! Ко мне не приходи! — повернулась резко и ушла не оглянувшись.

К концу занятий она забыла о приглашении на свидание. И не заметила, как помрачнел мальчишка, получивший отказ.

Лянка, прибежав домой, рассказывала Кате, чем занималась она сегодня, а женщина поделилась тем, что сегодня сумела просидеть во дворе на скамейке целых три часа. И не просто отдыхала, а вязала. Все вспомнила.

— Мам! Скажи, а это правда, что любить только взрослые могут?

— А тебе уже кто-то понравился? — погрустнела Катя.

— Я и сама пока не знаю. Этот человек — старший мастер в цехе. Его все любят. Там у него в цехе одни женщины, торты выпускают. Вокруг него кружат. Он ни на одну не смотрит, но и не обижает никого. Веселый человек, добрый, но и строгий. Его жена в том цехе тоже вкалывает. Говорят, что у них трое детей!

— Ты четвертой хочешь стать? Дурочка моя! Выбрось из головы глупость. Женатые не для тебя! Запомни это! Не позорься!

— А разве можно себе приказать? — удивилась Лянка и оглянулась на звонок в дверь. Это девки вернулись с занятий и привели с собой незнакомую девчонку, назвавшуюся Сюзаной.

— Можно она с нами будет жить? — подошла Юлька к Кате, сострив умильную рожицу.

— Понимаете, у нее облом получился. Хозяйка, у какой жила, умерла месяц назад. А старший сын продал квартиру и потребовал, чтоб Сюзи выметалась. Новым хозяевам квартирантка не нужна. Сами хотят жить и вещи девчонки выставили на лестничную площадку. Ну, что ей делать? Не будешь же ночевать на улице. В общаге тоже мест нет. Так и осталась кучей говна в луже. Не бросать же ее в беде!

— А где она поместится? В комнате ступить негде самим! — уперлась Катя.

— Ничего! Подвинемся поплотнее, поужмемся. Стол вплотную к стене придвинем. Лишь бы вы согласились, а мы утрамбуемся, — пообещала Юлька и хотела увести Сюзану в комнату, но Катя остановила:

— Не спеши! Куда уводишь? Я еще ничего не сказала. Пусть сюда зайдет, поговорю с нею! — потребовала хозяйка.

Сюзана вошла уверенно. Села напротив Кати, та оглядела. Хороша девчонка, ничего не скажешь. Белокурые локоны легли на плечи светлыми волнами, пронзительно синие глаза смотрят кротко, губы алым бантиком слегка приоткрыты. Сама как выточенная статуэтка без малейшего изъяна.

— Вот кто хахалей будет менять чаще, чем нижнее белье, — подумала женщина, а вслух спросила:

— Кто ты и откуда здесь взялась? Местная или приезжая?

— Своя! Только из Прохладного! Родители мои там живут. Сектанты они. Заставляли меня за единоверца замуж выйти. Отказалась. Надоело по их законам жить. Все запрещали. Мясо есть нельзя. Изредка курятину. И то по большим праздникам. Колбасу нельзя, сало тоже. Это они трупоедством считают. Только растительное и мед можно. Веселиться не моги, в кино иль дискотеку, в библиотеку, не смей думать. Целыми днями работай на участке и молись. Даже общаться нельзя с соседями, какие не в секте.

— А что за секта? Баптисты или пятидесятники? — спросила хозяйка.

— Евангелисты-реформисты седьмого дня. Раньше нас КГБ душило за то, что мы говорили правду о властях. А теперь никто нами не интересуется и не душит. Живите как хотите, базарьте сколько угодно, лишь бы не воровали и не убивали никого! И Америка перестала нам помогать. Пришлось всем искать работу, чтоб как-то жить. А у многих ни специальности, ни образования. Вот и сели голой задницей на ежа! И жаловаться некому. Сами виноваты во всем. Ну, ладно наши мужики! Многие на стройку пошли, навыки имели. Другие на железную дорогу устроились. Иные просто дороги и улицы ремонтируют, кто-то грузчиком, таксистами стали. Как-то зарабатывают. А женщинам куда деваться? Как услышат из какой секты, на работу не берут. Вот и моей матери в пяти местах отказали. С трудом воткнулась в почтальонки, но на втором месяце ее собака покусала за ноги. Ее даже в больницу положили. Месяц уколы делали. Теперь взяли посудомойщицей в ресторан. Там повар к ней пристает. Уйти бы, а жить на что? Вот и терпит. Когда в зубы, а то и в морду врежет. Я то старшая. После меня еще пятеро растут. Их кормить надо.

— Куда ж так много нарожала мамка? — ахнула Катя.

— Нам нельзя делать аборты. Это грех! Потому, сколько Бог дает, ни одного не погубили. Все живут и растут.

— А ты у себя нигде не приткнулась?

— У меня все не так. Хотела ученицей повара в столовую устроиться, там за обученье деньги потребовали. А где их возьму? В швейной мастерской мне отказали, потому что у них субботы рабочие, а мы в этот день только молимся. Короче, послали меня подальше от ворот, чтоб людям не мешала. В девяти местах отказ получила, и тогда родители решили отдать меня замуж, сбыть с рук поскорее, — навернулись слезы на глазах девчонки.

— Он сектант. Из своих. Но если бы вы его видели, Поняли б меня. Он много старше. Две или три жены пережил. Его старшая дочь взрослее меня на два года. А младший сын в первый класс пошел.

— Тебя за вдовца? В чем так провинилась? Иль на парней секта оскудела?

— Нет. Есть холостые. Но не хотят из бедной семьи брать, за границей ищут невест, чтоб и нашей веры, и богачкой была. Некоторые сыскали себе по Интернету женщин. Один в Австралию уехал, хорошо устроился. Даже родителей к себе вызвал. Двое в Штаты укатили. Один в Канаде прижился, еще двое — в Германии и в Англии. Да что там, выбора вовсе не стало. Только этот старый пень. У него свой дом, хозяйство, сад и большой огород, где надорвались и умерли прежние жены. Сам им не помогал. А у баб сил немного. Вот и сломались, он не горевал особо. Ну а меня к нему выталкивали, потому что он богатый. Все у него имелось, и выбор из десятка девок. Любая за него соглашалась с радостью. Это ж дома работать, а не на дядю мантулить почти дарма. Вот и приперся он к нам, предложенье мне сделал. И сказал, как высрался:

— Я хоть и старше, но не старый. На все гожусь. Мужик хоть куда, не обидишься. В любовях тебе объясняться не стану. Двоим о ней базарил, а они не оценили. На тебя уже слов не осталось. И ни к чему это пустое занятие. Я не для любови беру, хозяйка в доме надобна. Чтоб всюду поспевала. Давай не мешкая собирайся! Разумею, что осчастливил тебя. Потому не спрашиваю, согласна ты иль нет. Одно знай, на свадьбу не потрачусь. Своим кругом посидим вечер, на том и все. В доме делов по горло, тебе с ними справляться. Так что не мешкай. Чтоб к вечеру объявилась новой хозяйкой в моем доме.

— А ведь года не прошло еще, как ваша вторая жена умерла! Как же зовете меня, не отбыв траур? — спросила его.

— Я не мальчик, а и заботы не терпят. Неможно боле ждать. Иль не рада?

— Мать чуть ни в ноги ему упала, мол, не серчай на неразумную. Вечером к тебе приведем, — а сама на меня косится, чтоб я тоже счастью радовалась. Но едва жених ушел, кинулась я родителям в ноги и стала умолять, чтоб не отдавали меня за лысого козла:

— Папка! Как ты будешь называть его сыном, если он старше тебя? Зачем мне желаешь лиха? Или с рожденья меня проклял? Ему не жена, кобыла нужна! Неужели не жаль меня. Чем за него идти, лучше удавлюсь! — взвыла на весь дом. А отец за ремень схватился. Выпорол и закрыл в сарае до вечера, ждал, пока поумнею. Но мать не выдержала. Пришла, принесла документы, немного денег, кой-какие тряпки на сменку — в сумке, немного жратвы и сказала:

— Уезжай, убегай куда глаза глядят. И поскорее. Иначе, убьет отец. Года три не объявляйся в доме, если жить хочешь, — и выпустила из сарая. Я бегом на станцию. Куда поеду, к кому, сама не знала. Так вот и оказалась в Нальчике. Меня на вокзале уборщица увидела. Взяла к себе. Я в медколледж поступила и убирала на вокзале вечером, помогала хозяйке. Одевалась в старуху, чтоб никто не узнал даже по случайности. Ну да не в том вся беда, голодали мы с бабкой отчаянно. А тут она еще заболела, — осеклась Сюзана.

— Все болеем, — вздохнула Катя.

— А у нас не только на лекарства, на хлеб не было. Тут какой-то брюхатый клоп ко мне клеится. То ущипнет, то погладит, проходя мимо. Я и скажи ему, мол, че лезешь, еще к девственнице! У него глаза закатились под лоб. Он достал баксы и предложил поехать с ним в гостиницу. Согласилась, куда было деваться? А брюхатый, когда меня пробил, рассчитался деревянными. Да еще пригрозил, дескать, линяй, покуда ментам не сдал. Те и деревянные отнимут, еще и в очередь оттянут на халяву. Что поделаешь, вернулась к бабке с лекарствами, а они ей уже не нужны. Умерла она от пневмонии. А я как назло живая осталась, — покатилась слеза по щеке.

— А домашних своих не навещала?

— Нет. Трех лет не прошло. Только два с половиной года. Через полгода я заканчиваю колледж. Хочется вернуться в Прохладный уже фельдшером, но боюсь отца. Он и мертвый не простит ослушания.

— Так ты тоже на полгода?

— Конечно. В институт и не думаю. У меня столько «бабок» нет.

— А ты работаешь? — спросила Катя.

Сюзана покраснела, но быстро взяла себя в руки и ответила:

— За квартиру буду платить вовремя. Это обещаю!

Хозяйка все поняла и не удивилась. Лишь молча

кивнула головой. Сюзана вошла в комнату, где девки уже отвели ей место.

А вечером, когда Мишка ушел в спальню, девки собрались на кухне вокруг Кати.

— Где Марина с Дашкой? Уже два дня их нет. По домам разъехались? — спросила остальных.

— Куда там по домам? Замуж их отдали! — рассмеялась Юлька.

— Замуж? А чего ж они мне ничего не сказали? Я на их место других возьму!

— Не спешите, они на время! Скоро вернутся!

— Как это?

— Они в аренде!

— Жены на час! Обслуживают на дому своих клиентов. В этот раз их в деревню увезли на неделю. Обещают кучеряво отбашлять девкам.

— Ну да! Транду сотрут до лысины, зато денег по мешку-привезут! Так пообещали им хахали! — заливалась смехом Юлька. И рассказала:

— Ты ж сама запретила хахалей домой притаскивать. Соседи загоношились, подняли шухер на всю лягашку. Ну, а менты кайфовые попались и подсказали работать по вызову. Теперь нам звонят и заказывают. Вот если б был у нас диспетчер, мы б ему отслюнивали кучеряво, — глянули на Катю.

— А что нужно делать? — спросила тихо, чтоб не услышал Мишка.

Девки быстро объяснили обязанности бандерши.

— Сколько приплачивать станете? — поинтересовалась живо. Ей сказали. Женщина, немного подумав, согласилась и с тех пор не расставалась с сотовым телефоном.

— Слушайте, а как же с занятиями в колледже? Вас за пропуски не отчислят?

— Там все в ажуре! — ответила за всех Анжела.

— Многие девки смываются с занятий, тем более, что скоро у нас практика. Рассуют всех по больницам. Уже не сорвешься. Хошь иль нет, отсиди свое дежурство. А после него куда годишься, только до койки доползти. Не до хахалей, — приуныла Юлька.

— Девки, а что будем делать в своих заброшенках? Зарплаты крошечные, медпункт убогий, в деревне одни старики. А мы — фельдшеры-акушеры! Беременных ждем, чтоб роды принять! Не смех? Да у нас в селе из трех десятков баб, самой молодой на седьмой десяток перевалило. А ее деду уже за восемьдесят! Он уже давно забыл, для чего у него под боком бабка завалялась, что ей там понадобилось? — усмехалась Юлька невесело.

— А может, попробовать зацепиться где-нибудь в городе? — простонала Юлька, добавив:

— Как неохота обратно. В последние каникулы уже невмоготу было. Никакой развлекашки кроме телика и компьютера. Раньше столько лохов, отморозков было, а теперь только старая плесень. Даже закадрить не с кем, пофлиртовать! И для чего мы там нужны? Старухам клизьмы ставить? Они тюбаш делают.

— Ой, девчата! У нас тоже раньше было много людей. А теперь обезлюдело. Молодые уезжают, старые помирают, — отмахнулась Анжела и вдруг рассмеялась:

— Раньше в каждом доме по десятку детей рождалось. Вот где было забот у фельдшеров! До ночи всех не обойти. Детей тьма. Зато нынче на улицах пусто. Ни одного ребенка, сплошные собаки и коты под ногами шмыгают.

— Да ладно вам ныть! Вон у нас в Прохладном много народу. Полный интернационал, а мне туда лучше не показываться. Свой отец прикончит, за ослушание пришибет. А спросить бы его, для чего он меня на свет выпустил? Что видела я у них? Вечные молитвы да посты! Не верю, что это нужно Богу! А попробуй, скажи о том вслух? Ну разве Господу надо, чтоб я за старого мужика замуж пошла? — возмущалась Сюзана.

Именно она вскоре стала пользоваться самым большим спросом у мужиков города. Ее увозили среди ночи на дорогих иномарках и возвращали домой, загруженную подарками, гостинцами, цветами. В ее сумочке никогда не переводились деньги. На ней были самые дорогие и красивые украшения. Ей целовали руки у подъезда дома, девку умоляли о следующей встрече. Она больше всех приносила в дом и щедро расплачивалась с Катей. Сюзана одевалась так, что ни одна другая женщина города не могла и помечтать о таком. Она хорошела с каждым днем. И девки, глядя на нее, вздыхали не без зависти. Ей некогда было отдыхать. Ее брали нарасхват, едва она успевала освободиться. Отбив многих хахалей у девок, Сюзана посмеивалась и говорила, что стала суперзвездой секса в городе. Ее знали все, у кого в карманах водились деньги. Девка и впрямь была хороша. Ей жгуче завидовали все бабы подъезда и дома. Их мужья — солидные мужики, завидев Сюзану, останавливались, оторопело смотрели ей вслед и, воровато оглядевшись по сторонам, бежали за нею, даже не оглянувшись на жен, наблюдавших за ними из окон. Девка будто магнитом притягивала к себе мужчин. Она не смотрела на их внешность и возраст. Главное, чтобы хахали могли достойно с нею рассчитаться. Остальное не волновало.

Клиенты Сюзаны были нетерпеливыми и часто нарушали запрет Кати появляться в ее квартире. Они врывались даже среди ночи. Случалось, подъехав к дому, подолгу сигналили под окном и тогда на балконы выскакивали разъяренные соседи. Они ругали хахалей так, что стекла в окнах дрожали. Грозили облить машины бензином и поджечь, обещали вызвать милицию. На иных угрозы действовали. Они уезжали, но на их место вскоре появлялись другие.

Катя при всем желании не смогла бы сдержать этот поток мужиков, желавших Сюзану. Ее хотели все. А Кате девка платила так, что та не могла открыть рот, робела, не хотела лишаться своего навара.

Михаил теперь редко ночевал дома. Чаще проводил время у Фатимы. Его не интересовали квартирантки. Он был рад тому, что мать не требовала с него денег и парень как хотел распоряжался зарплатой.

И только Лянку не интересовали ни клиенты, ни хахали. Ей иногда перепадали обноски от девок. Лянкины успехи и неудачи никого не интересовали, к ней охладели и девчонка жила серой, неприметной мышкой, никого не беспокоя, не надоедая, ни к кому не лезла на глаза. Она видела, как Катя по ночам пересчитывает деньги, складывает их в коробки и прячет в антресоли, потом довольно улыбаясь крестится и ложится спать.

— Зачем ей столько денег? — думала Лянка и тяжело вздыхала, вспоминая, что у нее совсем порвались сапоги и ей скоро не в чем будет выйти на улицу.

А через несколько дней взялась Юлька убирать в прихожей, наткнулась на Лянкины сапоги, показала их Кате. Та позвала девчонку из кухни, дала ей денег и сказала, поджав губы:

— Уже самой пора зарабатывать. Совсем большая стала, а все на моей шее сидишь. Глянь, как девки вкалывают. И себя обеспечивают, и мне помогают, а ты все в мои руки заглядываешь. Пора самостоятельно учиться жить!

Лянку будто кипятком ошпарили. Она сунула деньги обратно в руки Кате, вышла на кухню. Баба, пожав плечами, сунула деньги под подушку, обругав про себя Лянку за гонор и плохой характер. Она так и не поняла, за что обиделась та, ведь ей сказала правду.

Ляна раньше всех заметила, как стала меняться Катя. Чем больше она получала денег, тем жаднее становилась.

Все девки платили ей с каждого клиента свою долю. Ведь она дала хахалей. Катю кормили, ее купали, стирали и гладили, убирали в квартире, все бесплатно. И Катя привыкла к такой жизни. Она растолстела, вконец обнаглела и вела себя как заправская бандерша, не считаясь ни с кем.

А как-то ночью, уже устроившись в постели, сказала Мишке, внезапно решившему заночевать дома:

— Ты когда вспомнишь обо мне, совсем забросил. На продукты не даешь, даже за квартплату забыл совсем. А свет, газ, воду и телефон кто проплатит?

— Мам, я дома почти не живу. Ты даже не приметила. Один раз в неделю тебя навещаю. Ведь не без копейки живешь, чего попрекаешь. Совсем выдавишь из дома! Уйду!

— Не велика потеря! — услышал в ответ.

— Вот так?! — удивился Мишка, встал, оделся и, никому ничего не сказав, вышел в ночь, плотно закрыв за собою дверь.

Глава 4. ВЕРНИСЬ В ПРОШЛОЕ

Катя даже не подумала остановить сына. Не выглянула в окно, чтоб посмотреть, куда он пошел на ночь глядя. Ждут ли его где-нибудь? Она винила сына в неблагодарности.

Для чего баба копила деньги, кому их собирала, не знала сама.

Мишке? Нет, она даже не думала о том.

— Прогуляет, пропьет, растранжирит на баб, вот таких как эти! А я по крохам собирала, по копейке, да кто оценит? Мишка? Он уже мужик! Раньше знал цену копейке. Теперь отлегло от задницы, жеребцом носится. И не стыдно ему говорить мне, что дома раз в неделю появляется. Вот негодяй! А где его носит? Может, у него уже баба есть? И не только жена, но и ребенок? Иначе где бегает, к кому теперь сбежал средь ночи? Значит, сыскал какую-то сучку, и та оторвала от меня сына. Но почему он сам о ней молчит? Наверное, взял с ребенком или какую-нибудь криворылую старше себя. Но нет! Не может быть! На бедной никогда не женится. Знает цену нужде. Скорей всего, побежал к друзьям. Побегает с недельку и вернется. Куда денется? Меня ему никто не заменит, — успокаивает себя баба.

Звонок в дверь разорвал тишину квартиры. Это опять хахали, Сюзанку требуют, а где ее взять, если девку на всю неделю откупили в коттедж два брата, известные всему городу богачи. От них ее никакими пряниками не выманить. Других дать?

Но в комнате никого из девок. Только Лянка спит, свернувшись клубком. Может, ее предложить? Сколько может дарма хлеб жрать? — толкает девчонку в бок. Та ничего не может понять спросонок:

— Валяй к хахалям. Вон ждут за дверями! Хватит дрыхнуть! — дергает Лянку. Девчонка вскочила:

— А я при чем? Уже и меня запродать решила? За что? Я у тебя в домработницах, а не в суках. Не пойду на панель! Ты всех продала. Скоро сама дешевкой станешь! — получила оглушительную оплеуху и, отлетев к койке, взвыла жалобно:

— Боря, братик, возьми меня к себе! Иль не видишь, как я тут мучаюсь! То твоя жена, теперь эта безногая колотит. Ни у кого души нет! Дай мне сдохнуть, помоги!

— Нету девок! — крикнула Катя за дверь.

— А кто голосит?

— Соплячка! Зелень!

— Давай ее! Сгодится! — кричали мужики.

— Никуда не пойдет. Совсем ребенок!

— Отдай! А то двери вынесем!

— Вон отсюда, козлы! Иль у самих детей нет? Совсем оборзели отморозки! Валите прочь, пока ментов не позвала!

— Катя, не шали! Не доставай нас! Не то и до тебя доберемся, на полу разложим и в очередь поимеем вместе с сикухой! — орали подвыпившие мужики за дверью.

— Что ты там базарил, кастрированная гнида? Меня захотел натянуть, обосраный лопух! — взяла костыли и, открыв дверь, ударила по голове громоздкого, рыхлого мужика, стоявшего впереди всех, тот тут же свалился под ноги мужикам. Катя успела сунуть костылем в лицо коренастому, крепкому мужику, у того из носа хлынула кровь.

Катя быстро вернулась в квартиру, закрыла дверь и уже в окно увидела, как уезжали клиенты, все четверо сели в «Волгу» и укатили со двора, матерясь и грозя именно ей.

Баба услышала, что Лянка не спит. Когда оглянулась, приметила, что та собирает в сумку свои вещички и всхлипывает.

— Ты куда настропалилась на ночь глядя?

— В общагу уйду, — буркнула коротко.

— А чего теперь? Иль завтра времени не будет?

— Кто знает, подвалит какой-нибудь хмырь побогаче, ты и выкинешь меня ему. Кто я здесь? Вон родной сын из дома ушел, даже не подумала остановить. А куда Мишке деваться? Ведь у него кроме тебя никого нет. А и у самой, от всей родни только костыль остался. Случись что-нибудь, ни помочь, ни похоронить некому. Девки про тебя и не вспомнят. Не нужна им. Мишку надолго обидела. Да и я насовсем уйду, не половик, чтоб об меня ноги вытирали. Живи со своими деньгами. Ты уже молишься на них. А еще говорила, что много в жизни пережила. Если б так было, не купилась бы на блядей! Из-за их денег вовсе мозги посеяла! — закрыла сумку и вышла в прихожую обуться.

— Стой, дура!

— Была дурой, стала Ляной! — взялась за ручку двери. Но ключ оказался в кармане Кати.

— Выпусти. Не хочу больше жить здесь.

— Охолонь. Подожди утра, может, одумаешься.

— Нет. Я давно решила. Хватит с меня!

— С чего это мышка взбунтовалась? Иль плохо жила, иль голодала?

— Не все счастье в сытом пузе. Я помогала, а теперь стала лишней, не нужной. Да и мышью дышать опротивело. Лучше сухую корку жевать, но в человеки вернуться.

— Лянка! Не высовывайся, живи тихо. Иль мало моего примера! Иль девки, думаешь им сладко? Ошибаешься! Жизнь штука суровая, малой оплошки не прощает. Подрасти, повзрослей малость, а уж тогда решай…

— А зачем меня мужикам продать хотела?

— Да пошутила…

— Неправда! Хотела подсунуть козлам. Думала, что смолчу, стерплю? — дернула дверь.

— Прости, Лянка, не то ляпнула, — подошла к девчонке, обняла ее.

Кате стало страшно остаться одной. Она, сама не понимая, боялась темноты и тишины, а потому не хотела отпускать девчонку, а та назойливо твердила свое:

— Выпусти меня!

— Лянка! Остынь. Уйти всегда успеешь. А вот вернуться уже не получится никогда! Давай спокойно поговорим, — позвала за собой на кухню:

— Ты стала совсем другой. Я не узнаю той, какая взяла меня. Только о деньгах говоришь и думаешь. Уже руки трясутся, а все мало. Вспомни, сколько лет тебе? Иль думаешь, вторую жизнь купишь, не сумев первую путем прожить. Раньше Мишку любила, а теперь, будь он девкой, ты и его продала бы на ночь!

— Что?! — рявкнула Катя, побледнев, тяжело ступая, подошла к двери, открыла настежь:

— Вон отсюда, мандавошка! — рявкнула так, что девчонка пулей выскочила из дома.

Баба плакала у окна. В кромешной тьме не разглядела, куда побежала Лянка. Катя еле дошла до постели, звенело в ушах, нестерпимо заболела голова.

— Пить, дайте воды, — просила женщина, но в доме никого, ни одной живой души, лишь тикают часы на стене.

— Ради Бога, дайте глоток воды, — просит баба. Рука, слабея, соскользнула вниз, наткнулась на пластмассовую бутылку с водой, там ее поставила Лянка.

Катя пила, обливаясь и захлебываясь. Какое счастье, что бутылка оказалась под рукой.

Баба продохнула давящий ком, долго смотрела в пустоту квартиры. И слезы невольно побежали на подушку.

— Ведь вот все есть, ковры и мебель, хрусталь и дорогая посуда, машина и деньги. А чего все это стоит? Рядом никого. Единственный сын сбежал, ничего ему не надо. И не позвонит, жива ли она здесь иль умерла! Девки и вовсе чужие. Кто она им? А тогда зачем эти деньги? Для кого они, если никому не нужны. Зачем их копить? Кто ими воспользуется? Мишка? Вернется ли он к ней, а может, помыкавшись по друзьям, сорвется с отчаянья в какой-нибудь другой город и никогда меня не вспомнит, — вытирает мокрое лицо Катя, заслышав, как чья-то неуверенная рука вставляет ключ в замочную скважину двери.

— Кто там? — окликнула вошедшего.

— Это я, Юлька! — отозвалась из прихожей девка и, робко ступая, заглянула в спальню, включила свет.

— Что с тобой? — испугалась Катя, глянув на девку. Вся в пыли и в грязи, лицо в синяках, опухшее, волосы стоят дыбом, глаза заплыли. От одежды одни лохмотья.

— Клиенты рассчитывались. Вчетвером меня тыздили.

— За что?

— Чтоб денег не просила. Думала, вконец уроют. На коленях умоляла отпустить живой. Обещала не поднимать шухер в легашке, иначе грозились замокрить в натуре, — пошла девка в ванну. Она долго отмывалась, а, выйдя, надела халат и тапки, присела рядом с Катиной койкой и заговорила, с трудом раздирая вспухшие губы:

— Сама знаешь, эти отморозки из деревни. Повезли меня вдвоем, чтоб повеселиться. Заплатить обещали классно. В натуре поверила им. Подумала, что двоих сумею спокойно выдержать. Они меня завезли в горы к пастухам. Там восемь козлов. Раздели догола и устроили конвейер. Едва один слезет, другой заскочил. Ни жрать, ни спать, ни перекурить не дали целых два дня. Да ладно бы силовали как люди! — заплакала девка:

— Когда меня валить начало, они плеткой подбадривать начали. Да так, что шкура затрещала всюду. Глянь, что натворили, — расстегнула халат. Катька вскрикнула в ужасе. Все тело Юльки было исполосовано кровавыми рубцами.

— А когда я потеряла сознание, меня окатили холодной водой и велели линять от них. Я, конечно, потребовала деньги, вспомнила дура на свою голову. О-о-о! Что тут началось. Отбивную из меня решили изобразить. Ногами месили, недоноски проклятые! Шакалы вонючие! Чтоб их детям такое же пережить! Там вместе с ними старуха живет, наверное, жратву тем псам готовит. Шипела мне все время:

— Так тебе и надо с-сука!

— Попадись она мне в руки после колледжа, я клизьму с битым стеклом через ухо вставлю старой мокрице.

— Надо нашим ментам сказать. Пусть они достанут тех педерасов, ощиплют как овец. Ты то село помнишь?

— Конечно, пешком домой доползла, больше суток добиралась. Только не надо ментов, иначе отловят меня в городе и снова в горы увезут. Но уже навсегда. Там ни одной живой души, кто бы помог или спас. Там не на кого надеяться. И никто не сыщет, в какую пропасть скинут меня. Так что если не желаешь мне смерти, молчи! Эти звери не только меня, а и тебя достанут. У них нет ни сердца, ни жалости, — трясло Юльку от воспоминаний.

— Бедная ты моя! Весь товарный вид тебе подпортили. Месяца два заживать будет. Дома посидишь, отдохнешь за это время! — пожалела баба Юльку, та, сцепив зубы, ответила:

— Ты думаешь, что я после всего подпущу к себе какого-то мудака? Да лучше свою транду на сук повешу, путь ее черви едят, чем с каким-то падлой свяжусь! Ни за что в жизни! Знаешь, как близко я была к смерти! И решила, что если живою сюда приползу, ни одного паскуду к себе никогда не подпущу, всю жизнь проживу одна и стану мстить всем мудакам за вот это пережитое. Уж и оторвусь на них, ох и помучаю, до кровавых слез доведу, как меня терзали гады ползучие. Может, еще свижусь с ними, но уж тогда я на них отыграюсь полностью, — горел в глазах Юльки зеленый огонь зла и мести.

Она не нашла в себе силы поесть, сесть за стол. Едва легла в постель, тут же уснула провальным сном. Катя поставила ей на лицо примочки. Протерла тело соком каланхоэ, девка и не почувствовала.

— Спи, зайка! Во сне и боль, и обиды проходят быстро. Не живи злом, оно убивает наши души быстрее плеток и надругательства. За каждого есть кому вступиться и защитить. А ты прости, — говорила Катя тихо, словно самой себе.

Юлька еще не проснулась, как вернулись домой Маринка и Даша. Довольные, улыбающиеся, они отдали Кате деньги и, глянув на спящую Юльку, спросили:

— Кто ее так измесил?

Катя вкратце рассказала, и девчонки, посетовав, признались, что неприятности с деревенскими лохами случались и у них, а потому они уже давно не мотаются по селам.

— Меня однажды старик снял. Позвал в деревню, пожаловался, что один дышит уже много лет, и никто его не утешит и не согреет. Короче, сопли распустил ниже коленок, я дура и развесила уши, сжалилась над старым мухомором. Согласилась поехать к нему в гости на денек-другой. Он и завез меня в заброшенки. Там все село в моей ладони поместилось бы. Да и как его назвать не знаю. Дед тот пасечником оказался. У него ульев столько, что не сосчитать. Медом меня кормил не жалея. У меня не только жопа, все на свете слиплось. Ну, а ночью, понятное дело, мы пошалили, а старику утром плохо сделалось. Отвык он от баб, сердце взахлеб пошло. Ох, и испугалась я тогда, позвала всех соседей деда. Они и откачали. А старый пердун в благодарность за все собачью свору на меня спустил, какая пасеку его охраняла. Поверите, я никогда в жизни так не бегала. А тут, что сил было, все в кулак. Дед команду дал своим кабысдохам, они и обрадовались, все филейные места покусали. Хотели в клочья разнести меня, но я не согласилась. С тех пор по деревням не мотаюсь и со старыми мухоморами не флиртую. Ни с какой стороны нет от них ни толку, ни навара! — рассмеялась Маринка.

— Это что! Вот одной девке не повезло. Она в одиночку промышляла. Без крыши охотилась на лохов. То на площади Марии или в Калмыковке паслась. Нам она не мешала. Клиентов у нее было немного, а и сама из дешевок. За пузырь вина под кустом любой ее отодрать мог. Мы на такое не фалуемся. Да и клеились к ней одни отморозки, кому себя не жаль, или в карманах не шуршало. Случалось и вовсе на халяву ее приходовали в очередь. А чуть потребует оплату, морду квасили. Да так, что из-под кустов встать не могла. Коли выглянет, не то горожане, менты пугались до заикания. Рыло на спину ей много раз сворачивали, — рассказывала Дашка.

— Ну и что с нею случилось? — напомнила Катя.

— Убили ее в парке. Ночью прикончили бабу. Нашли в кустах изрезанную на ленты. Кто уделал — адрес забыл оставить. Поначалу, говорят, отмудохали ногами. Живого места не оставили. Потом в клочья разнесли. Короче, расписали бабу, загасили, а за что — никто не знает.

— Это Наташка! Она давно простиковала. Каждый вечер на углу нашего магазина вертелась. Все ловила мужиков с бутылкой и расплачивалась в подворотне, далеко не уводила и не пряталась. Я эту бабу давно знала, когда она еще человеком была. Неспроста опустилась, беда подкосила. Запила, не выдержала и покатилась вниз. А рядом никого, кто мог бы поддержать и помочь. Ни одной родной души.

— А что у нее случилось? — спросила Дарья.

— Дочку ее изнасиловали подростки. Ей всего пять лет было. А пацанам от десяти до четырнадцати. Их восемь. Привели на озеро, заманили конфетами. Порвали ей все на свете. Хватись вовремя, может, и спасли б. Но ее нашли утром уже мертвую.

— А как же Наташка не хватилась? — округлились глаза Маринки.

— Она санитаркой в больнице работала в ночную смену. Дочку на мать оставляла. Та старая, не усмотрела. Когда девчушку нашли, старуха от инсульта на месте кончилась. Так вот и осталась баба одна.

— А муж ее где?

— Сгорел в транде, и дыма нет! Не было у ней мужика, для себя родила дочку и любила. Наряжала как куклу, баловала, тряслась над нею, но не повезло. Она два года в дурдоме лечилась. Может, башку подлечили, но не душу, она болела у Натальи, — вздохнула Катя.

— А насильников нашли?

— Сыскали, да что толку? Они почти все бездомные. Вломили им в ментовке, потом, говорят, судили, их в зоне опетушили. Теперь они на воле. Все восемь калеками вышли. Нынче одни побираются, другие воруют. Наташка их поначалу отлавливала по одному, била, а потом мировую распивала с этими козлами. Может, они ее и «погасили», — вздохнула Катя.

— А где Лянка? — спросила Маринка Катю.

— Ушла, кажется, насовсем. Выросла, характер появился. Я ей больше не нужна.

— Вернется. Далеко не убежит…

— Поканает в общаге с неделю и возникнет. Умолять будет, чтоб взяла обратно. Теперь одной не продышать. А у Лянки ни родни, ни друзей. Куда денется…

— Не знаю, но вряд ли объявится, — засомневалась Катя.

— А давай мы на ее место другую девку возьмем, от нее хоть доход поимеешь! — предложила Маринка, не задумываясь.

— Но вдруг она вернется?

— Ну и что? Кто ей тут должен или обязан? Сама ушла, пусть сумеет выжить! Правда, Лянке уже совсем немного учиться осталось. Там пойдет на работу, получит постоянное место в общежитии, как-то приживется. Теперь уже не пропадет! — говорила Дарья.

— Мишка тоже сбежал. Поругались мы с ним. Бросили совсем одну…

— А мы? Или плохо тебе с нами? Мы тоже сумеем присмотреть за тобой. И накормим, и уберем не хуже Лянки. Твой Мишка ненадолго смотался. Самое большое на три дня и появится. Он хороший сын. Вот увидишь, остынет и вернется, за него не беспокойся. А хочешь, позвони ему на работу! — предложили девки.

— Еще чего? Буду я своему говну кланяться. Много чести! Пусть сам одумается! — нахмурилась Катя.

Она целый день ждала звонка сына. Но тот не звонил. И женщина злилась на парня.

К вечеру баба осталась вдвоем с Юлькой. У той хоть и начала спадать опухоль от побоев, выглядела девка еще ужасно. Она сама себя смазывала настоем каланхоэ. И радовалась, что он прекрасно помогает. Но на все звонки хахалей, предлагавших ей веселуху, отвечала грубо:

— Пшел ты…

Катя лишь плечами пожимала, удивлялась.

— Иль всерьез решила девка завязать с блядством? Хотя оно, конечно, до конца учебы оставалось совсем немного. Юлька лежит, обложившись учебниками, и хотя голова еще повязана мокрым полотенцем, она уже делает какие-то пометки на полях, что-то выписывает в тетрадь:

— Иди поешь, да кофе сварю. Вставай, хватит валяться! — позвала Катя, Юлька неохотно оторвалась, пришла на кухню.

— Ты, как вижу, на весь свет разозлилась? Хахалей по всем падежам носишь. Но ведь наступит день завтрашний, как тогда? — глянула на девку.

— С меня хватит. Меня не просто били, да и унизили. Заплевали с ног до головы. Ни с кем больше не свяжусь, никого к себе не подпущу. Иначе себя возненавижу. Не хочу дышать в подстилках. Лучше сдохну, но сама, без помощи козлов. Не могу больше базарить с ними. Ведь вот мне скоро домой возвращаться, на работу. А что своим скажу, если спросят, как жила в городе? И слушок дойти может. Если родители узнают, своими руками пришибут за все разом.

— Тебя насильно не заставляли…

— Знаю, Катя! Нужда толкнула. Не стану ж своих трясти каждый месяц: пришлите на сапоги, на куртку и колготки. Им деньги легко не даются. Не зря мои в таком возрасте все еще вкалывают. Не от сладкой жизни. И сегодня родителям моим дед помогает, а те тянутся из последних сил.

— Кому теперь легко? — согласилась баба.

— Конечно, я тоже знаю, что зарплата будет крохотной, жить станет трудно. Но это лучше, чем вот так как я теперь. Лучше не доем, зато никто не вытрет об меня ноги! — затрясло девку от воспоминаний.

— Забудь! Успокойся! Время память лечит. Все пройдет и наладится! — обещала Катя.

— Где оно наладится? Мне сколько лет, а уже житуха в натуре опаскудела. Меня пользовали как тряпку! Осмеяли, оскорбили, измолотили и бросили. Они даже к своим псам относятся лучше, берегут и кормят их. Кто же я? Нет! Хватит! Все мужики такие: пропадлины, негодяи и подлецы! Не хочу о них говорить. Глаза б мои их не видели бы никогда! Затраханные ишаки! Шакалы облезлые! Лысые мартышки! Зловонные недоноски!

— Тихо! Угомонись! Заживет боль, остынет и память!

— Никогда! — подскочила Юлька побледнев.

— Девка ты моя! Сколько я видела таких как ты! Все клялись завязать, все ругали мужиков. А через неделю-другую все забывали, и жизнь продолжалась.

— Я не хочу, чтоб мне ее укорачивала всякая нечисть!

— Теперь сама будешь осмотрительней, ни на каждого отморозка клюнешь.

— Сыта по горло, не хочу! — выпила залпом чашку кофе и пошла из кухни.

Катя только легла в постель, как зазвонил телефон:

— Небось, опять хахали? — сморщилась баба. Но тут же услышала голос Мишки:

— Мам! Это я! Как ты там?

— Канаю как плесень, как все говорят. Когда дома будешь, котенок блудящий, сколько по чужим углам станешь ночевать? Ведь не бездомный! За что меня мучаешь? — всхлипнула женщина.

— Да не нарочно, не мучаю и не злюсь на тебя. Не у чужих балдею, пойми, я уже взрослый и у меня есть своя личная жизнь. Но для тебя я все время малыш. Мамка, не могу до седых волос у твоей юбки сидеть. Сама родила меня мужчиной. Хоть иногда имею право оторваться от дома?

— Зачем? — не поняла Катя.

— Короче, у меня есть женщина! — решился Мишка сказать правду.

— У тебя их полная комната! Любая с тобой постель разделит! И не надо за ними ходить. Возвращайся! И помни, все бабы одинаковы. У тебя их целый цветник. Глянь, вон еще две телки вернулись. Скучать не дадут. Беги домой!

— Мам, утром приду. Ты не тревожься. Ладно. Спокойной ночи! — хотел выключить телефон, но тут же услышал:

— Лянка от нас ушла! Навсегда! А мне продукты нужны. Так что завтра готовить нечего. Чужим деньги не доверяю, сам знаешь. Так вот надолго к бабе не прилипай. Дома нужен! — сказала требовательно. Мишка лишь усмехнулся в ответ. Он как никто другой знал уловки и хитрость матери. Мог поверить многому, но не в то, что она осталась голодной. Запасы продуктов в их доме не кончались, а постоянно пополнялись. Ими была завалена кухня и кладовка. Даже в их спальне стояли мешки с мукой, крупой и сахаром. Девки всегда готовили впрок и не забывали покормить Катю. Она и сама не дала бы морить себя голодом. Но зная жалостливую натуру сына, надавила на самое больное, стараясь поскорее сорвать его домой.

— Соскучилась, беспокоилась. Много передумала, вот и торопит теперь. Боится потерять, не хочет, чтоб я женился. Ведь женщины ревнуют своих детей друг к другу. Моя мать тоже не исключение, — подошел к Фатиме.

— Миш, а среди квартиранток хоть одна нравится тебе?

— Я и не думаю о таком. Ну, живут и ладно. Понемногу стерпелся с ними. А чтобы всерьез, так это исключено…

— А не всерьез было?

— Нет, Фатима, я так не умею.

— А почему всерьез нельзя?

Мишка покраснел, застигнутый вопросом врасплох. И промямлил неуверенно:

— Мы слишком разные. Да и не в моем вкусе. Опять же все моложе меня намного. Зачем я с ними буду общаться, если нет ничего общего. У них свои

друзья и интересы, для меня квартирантки — детсад. Если честно, я их встреть на улице, не каждую узнаю.

— А как же мать берет их, не советуясь с тобой?

— Зачем лишнее? Она умница. Не грузит мою голову лишними заботами.

— Нет, мы с мамой жили иначе. Ни шагу друг без друга. А уж когда касалось чужих…

— В том-то и дело, что они чужие! Пожили,пока учились, потом разъехались и забыли все, даже имена. Что может нас связывать? Ну да, дышим под одной крышей, но у всех своя жизнь. И никто не лезет в дела другого. Так легче и проще, но всем хорошо.

— Миш, скажи, а почему ты не пригласишь меня к себе, не познакомишь с матерью?

Парень и вовсе опешил:

— А зачем?

— Ну, как, мы все время с тобой будем прятаться от людей и жить в гражданском браке! Ведь ты даже на работе делаешь вид, что никем не приходишься и не знаешь меня.

— Ну это ты зря! Я из буфета приношу еду на нас обоих. На работу и с работы идем вместе. Чего тебе еще надо? Чтоб на одной ноге вокруг вертелся?

— Зачем мне это? Я хочу, чтоб мы жили нормальной семьей, а не партизанами. Ведь уже сколько живем, а ни разу не была у тебя дома, не знаю мать. Разве это нормально. Я даже не пойму, кто я тебе, кем меня считаешь?

— Фатима! Не торопи! Ты мне подруга! Это несравненно больше и выше общепринятого. Я пока не могу пригласить к себе, потому что нужно подготовить мать. Но первый шаг уже сделан.

— Ты слишком робок и медлителен. А твоя мать такая же женщина, как и все. Она должна понять, что ты уже взрослый мужчина и тебе пора иметь семью.

— Куда ты так спешишь? Всему свое время, — помрачнел Мишка.

— Мне пора иметь ребенка, сколько можно жить вот так? Еще год-два промедлим, и считай, безнадежно опоздали.

Мишка хмурился, он прекрасно понимал, что баба решила схомутать его помимо воли. А ему не хотелось впрягаться в семейную телегу и парень как мог пытался уйти от опасной темы, но Фатима не давала уйти от намеченного, обдуманного разговора.

Ты ж сам говорил, что все годы мечтал о такой попутчице. Кто теперь мешает? Мы оба свободны. Хорошо узнали друг друга. Или я чем-то не подхожу, или раздражаю?

— Нет! Пока все в порядке, но не знаю, как жить семьей на две нищенские зарплаты. Ты говоришь о ребенке, но на какие шиши мы его станем растить? И где мы будем жить? Ребенку надо много места, а тут и кроватку поставить негде. Причем учти, он не всегда будет маленьким. А когда подрастет, что станем делать?

— Миш! У твоей матери двухкомнатная квартира.

— Ну и что?

— Зачем ей такие хоромы? Пусть она перебирается сюда, а мы в ее квартиру. Сколько ей — калеке нужно? А мы малыша родим спокойно.

— Но ведь та квартира матери, как я ей предложу твой вариант?

— Да очень просто. Ведь она ее отдаст внуку.

— Но за матерью уход нужен!

— Найдем ей сиделку. Поставим рядом раскладушку. Ну сам подумай, сколько осталось коптить белый свет твоей старухе? Лет пять, иль десять! Мы объединим эту и ту квартиры и заживем в трехкомнатной. А ведь это было б здорово! Прекрасная квартира, своя машина, живи и радуйся.

— А ты, оказывается, вовсе не серая мышка, вон как все обсчитала! — вспыхнул парень.

— Ты еще в самом начале говорил, что я клад. Но знай: мы женщины тем сильнее, что мыслим практически. Этим наделены все бабы!

— Какой ужас, если это правда!

— Почему? — удивилась Фатима.

— Не зная матери, ты уже мечтаешь ее поскорее похоронить, чтоб только заполучить квартиру. Зачем же мне нужна такая жена? Да лучше одному весь век жить и никогда не заводить семью. Как хорошо, что я с тобою не поспешил. Вот ты и раскололась. Осмелела. Поторопилась приоткрыть свою суть. Ну да я не лопух. Ищи лохов на стороне. А я тебя раскусил, — вышел в коридор, оделся, обулся.

— Я думала, что говорю с мужчиной, а ты еще сопляк! Беги к своей калеке! Она такая же дура, как ты. Кувыркайтесь там со своими блядями, потому что ни одна нормальная, серьезная женщина никогда не выйдет за тебя замуж. Ты не просто дурак, ты недозрелый катях, понос на мамкиной юбке. Таким ни к чему навещать женщин и морочить мозги! Уходи.

— Прощай! Спасибо за науку. Век не забуду тебя! — шагнул за дверь и, оказавшись на улице, бегом побежал домой.

Мишка позвонил домой, когда было далеко за полночь. Дверь ему открыла Маринка и, извинившись, пошла спать, сказав на ходу, что жратва в холодильнике.

Парень не успел раздеться, как Катя вышла из спальни, поцеловала сына в щеку, пошла на кухню разогреть ужин.

— Ничего не хочу, только чаю стакан, если сможешь, сделай, пожалуйста, — попросил тихо.

Он сел к столу, долго смотрел на мать, а потом, взяв ее руку в свои ладони, поцеловал и сказал срывающимся голосом:

— Прости меня! За все прости, если сможешь. Я такой глупый и так виноват перед тобой.

— Что случилось, сынок? Отчего всего трясет, лапушка мой? Кто обидел зайку? — погладила по голове. Мишка уткнулся ей в колени и сказал:

— Нарвался на стерву. Раньше только слышал о таких, вот и сам попал, хорошо что раскусил во-время, — рассказал о Фатиме и недавнем разговоре с нею.

— Э-э, сынок, не удивил. Теперь почти все бабы такие. Они и в мое время не лучше были, только что вслух не признавались, не выдавали себя. Теперь все дозволено, от того совесть потеряли. Не то страшно, как она со мной обойтись вздумала, а то, что не любит тебя. Коль со мною так намечтала, тебе от нее не ждать доброго. И тут не злиться, радоваться нужно, что вовремя раскусил. Долго ли ты с нею жил?

— Почти год. Все присматривался. Ну что-то сдерживало, сам не знаю. Почему-то не хотелось остаться с нею навсегда.

— А домой чего не привел? Может, я тебе раньше подсказала бы.

— Домой ведут, когда для себя все окончательно решено. Наметил хозяйку. На экскурсию в семью не водят и не тревожат домашних, — понурился Мишка.

— Сынок, не огорчайся. Ты по себе еще найдешь. Главное — не спеши.

— А где Лянка? — спохватился парень, и Катя рассказала сыну о случившемся.

— Эх-х, мамка! Какого человечка потеряли мы с тобой! И как угораздило обидеть этого ребенка? Не она, мы потеряли. Не Лянка, ты ее обидела.

— Миш, если хочешь, верни ее! — предложила Катя, добавив тихо:

— Позвони, только тебя она услышит!

— Мам, о чем говорить, если ты хотела даже ее подсунуть хахалям? А где гарантия, что в следующий раз такое не отмочишь? Вряд ли она поверит нам и вернется.

— Да с чего ты распереживался? На ее место желающих хоть горстями черпай! Потеряла она, а не мы. Пусть попробует самостоятельно прожить. Не раз нос разобьет в кровь!

— Мамка! Вон девки скоро закончат свой колледж, разъедутся, а ты с кем останешься? Кто тебе поможет? Я на работе целыми днями, ты одна. Кто накормит и помоет? При Лянке я спокойным был. Чужому боюсь доверять тебя и дом. Видишь, какие теперь бабы? Едва познакомились, норовит схомутать, выпотрошить и наложить на все свою лапу. Вот и доверься ей.

— Что хочешь этим сказать? — насторожилась Катя.

— Мам, ну это так просто, позвони Лянке сама, попробуй вернуть.

— Нет, сама, первая, не хочу! — отказалась баба наотрез.

— Решайся, пока не припекло. Чем больше времени пройдет, тем дальше она от нас уходит. И меньше остается надежд, — грустно глянул на мать парень.

Внезапный звонок прервал разговор:

— Миша! Привет! Это я — Заур! Хочу с Юлькой побазарить. Дай ей трубку!

— Она спит.

— Разбуди!

— Не могу! В такое время не вхожу в их комнату, неприлично. Не станет она говорить с тобой.

— Почему?

— Неважно ей, приболела.

— Прошу, она мне очень нужна!

— Отложи хотя бы до завтра. Сегодня не советую ее дергать.

— До завтра нельзя. Долго ждать… Сегодня нужна! Очень прошу тебя!

— Ну смотри, не обижайся. Я предупредил! — подошел к двери и, приоткрыв, позвал:

— Юля! Тебя к телефону! Заур просит.

— Пошел он!.. — ответила девка грубо.

— Скажи это ему сама! Я вам не посредник, хватит из меня делать мальчишку! — рявкнул парень закипев. Юлька поняла, мигом подскочила к телефону:

— Чего тебе из-под меня надо? — спросила зло.

— Юлька! Увидеться нужно!

— Пошел бы ты!.. Мне больше никого не надо. Видеть не хочу! Отстаньте и забудьте! Сдохла я! Слышь, отморозок?

— Юлька! Я всерьез! Хочу тебя в жены взять.

— На сколько дней? Я только что со свадьбы, сразу с несколькими козлами! По горло говна нахлебалась! Все вы недоноски старой кикиморы, жертвы неудачного аборта! Видала я вас в жабьей транде, в «параше» кверху жопой! Чтоб вы все задохнулись в говне, облезлые козлы! — кричала Юлька, захлебываясь злостью.

— Ну и базарит метелка! Будто и впрямь меж ног сургучом залила! Круто достал ее кто-то! Вон как задергалась, — смеялся Мишка, невольно услышав Юлькину тираду. Катя понятливо качала головой:

— Да уж досталось ей бедняге! — пожалела девку. Та, на минуту умолкла, слушала Заура:

— Юля, клянусь, не буду приставать, поговорить нужно, один на один. Хочешь, на скамейке в вашем дворе.

— Чего это тебя припекло средь ночи? Иль меня за Муму держишь, что попрусь на лавку? Не верю никому! Пошли вы все…

— Юля! Не бренчи! Давай увидимся! Разговор нужен не только мне, а и тебе!

— Мне ничего не надо! Забила я на всех подряд и поштучно! Отцепитесь, вашу мать! — положила трубку и, матерясь, легла в постель. Но через десяток минут Заур позвонил в двери и все же уговорил Юльку выйти во двор. Та, вышла в темноту ночи, укутавшись платком до самых глаз.

Мишка понятливо подморгнул Зауру, тот бережно взял Юльку под руку, помог сойти со ступеней, обняв за талию, повел к скамье. Они сидели рядом, нахохлившись, как два воробышка под дождем несчастий и бед…

— Юля, мы давно знаем друг друга, — начал парень разговор издалека.

— Нуда, почти родственники! — огрызнулась резко.

— Я привык к тебе.

— Ко мне или к ней? — указала меж ног.

— Не за тем пришел!

— Ну, давай, колись, что принесло?

— Хочу тебя в жены взять!

— Не выйдет. Не уломаешь. Сгорела я, никому не верю, нет тепла, я никого не смогу полюбить. Одна жить стану до конца!

— Зачем так? Я люблю тебя! Мы с тобой родим двоих детей: сына и дочурку. Оба будут похожи на тебя. Жить станем в моем доме. Но с мамкой, она очень хорошая. Я ей все рассказал о тебе, о нас! Она так обрадовалась, что ты у меня есть.

— Не только твоею была и ты о том знаешь, — глянула на Заура.

— Это было до моего предложенья. А значит, не в счет. Спрос начинается с того времени, когда вместе жить начнем! За прошлое мы не можем упрекать друг друга.

— Ты сейчас говоришь, а что потом скажешь мне? Засыпешь упреками. Зачем мне это?

— Не беспокойся, я ведь тоже не ангел. Скольких имел, но равной тебе не нашел.

— Я не готова к семье, Заур. Не думала о ней и не стремлюсь. У меня все желание отбили. Я даже слышать не хочу, — заплакала Юлька по-девчоночьи жалобно и рассказала Зауру обо всем, что случилось в горах.

— Подонки! Негодяи! Какие это мужчины, волчья стая, воронье, таких живьем урыть не жаль. Женщину обидели! Даром такое не проходит никому. На небе все видят и воздают каждому по делам его.

— А ты веришь в Бога?

— Конечно! Всевышний у всех один и живет в сердце каждого. Перед ним клянусь, взяв тебя в жены, никогда не обижать и заботиться больше чем о самом себе!

— Ну, а если соврешь?

— Такого не будет! Ведь Всевышний за ложь накажет. А у меня тоже одна жизнь.

— Заур, а почему на мне решил жениться? Ведь девчонки, какие живут вместе со мной, и красивее, и лучше.

— Мне ты нужна!

— И все равно не пойду за тебя.

— Ну почему?

— У меня нет приданого и денег!

— А мне от тебя ничего не нужно. Это даже хорошо, что нет ни шиша, не упрекнешь, будто на твое богатство позарился.

— А как жить будем, ничего не имея? Еще о детях мечтаешь! — глянула Юлька на человека.

— Проживем! И дети наши голодать не станут. Хотя я и не бизнесмен, не крутой, не занимаю теплую или хлебную должность. Но есть у нас с матерью стадо овец, несколько коров, куры и десятка два ульев. Есть хороший сад и огород. Там маме помогают тетки. Мне одному не успеть всюду. Ведь и дом не маленький — два этажа. А мамке скоро восемьдесят.

— Ты у нее один?

— Нет! Сестренки есть. Но они все замужем. Детей нарожали. В прошлом году последнюю замуж выдал. Все они помогают нам. Но они хозяйки в своих домах, у нас бывают наездами. Оно и понятно, свои заботы тянут.

— Короче, как поняла, не жена, а кобыла тебе нужна, чтоб тянула дом и хозяйство.

— Какая кобыла? Что ты несешь, Юлька? Для огородов и сада у меня трактор имеется со всеми прицепными. Я и пашу, и рыхлю, и окучиваю, опрыскиваю и урожай собираю. Картошку сам трактор выпахивает, пропускает через решетку и пакует в мешки, сразу складывает в тележку. Все три гектара за день убираю, не прикасаясь пальцем ни к одной картохе. Так же свеклу и морковку, лук и чеснок собираю. Единое, так сушу во дворе весь урожай, чтоб зимой ничего не погнило. Вот тут тетки и сестры помогают. В подвалах и хранилищах проветривают, просушивают, подметают. А с коровами я сам управляюсь. Они к ручной дойке не приучены. Куры тоже грамотные, не теряют яйца во дворе, несутся в плетушках. Ну что еще? Ах да! Самая большая морока — закаты на зиму! Но их тоже делаем всей семьей. Ведь это для себя! Варенье, компоты, всякие соленья, с ними зимой без мороки! Отварил картошку, достал из подвала тройку банок и ешь на здоровье. А уж мамка моя — мастерица, так вкусно все делает.

— Для чего тебе жениться, если в доме все так здорово? — удивилась девка.

— Юлька, я детей хочу. Пока мы молодые, нам легко будет их поднять. С годами здоровье подводит. И тогда уже не до детей. А пока мы в силах, сможем их вырастить и на ноги поставить. Как ты думаешь? — заглянул в глаза Юльки.

— Не знаю. Я не ждала этого предложенья для себя.

— А ты решайся.

— Заур, но ты знаешь, кем я была!

— Я о том навсегда забуду.

— Это ты! А родня? Тетки, сестры, мать, что они скажут?

— Им нет никакого дела до твоего прошлого. Главное, какою будешь завтра!

— Не торопи. Мне нужно подумать.

— О чем? Поехали ко мне. Увидишь все и всех своими глазами, легче будет решить для себя! — взял за руку и хотел повести со двора, но Юлька уперлась:

— Куда в таком виде поеду, распугаю насмерть всех и каждого. Путь все заживет, тогда я и обдумать успею. Чего торопишься? Теперь никуда не денусь, дома сижу, взаперти.

— Когда мне можно прийти за тобой?

— Как заживет все. Наверное, недели через две. Но не только в этом заковыка, Заур! Мне нужно закончить колледж и получить диплом. Учиться осталось немного. Занятия не брошу, как хочешь. Слишком много вложено, мне моя родня не простит и назовет дурой. Да и мало ли как у нас с тобой сложится? Вдруг не получится, а когда профессия в руках, не пропаду, всегда на кусок хлеба себе заработаю.

— Сколько мне ждать? — спросил Заур заикнувшись.

— До весны…

— Многовато, — вздохнул человек тяжко.

— А ты не жди. Оглядись, может, лучше себе присмотришь, достойную, богатую, послушную, без скользкого прошлого, я не обижусь, пожелаю тебе счастья. Ты хороший человек, слишком кайфовый для меня, как сказка, какая утешеньем до самой смерти в сердце живет.

— Юлька моя! Ты только не сорвись и дождись меня. Я каждый день буду звонить и ждать выздоровленья. Дождусь весны. Лишь бы ты согласилась стать моею…

Юлька вернулась уже на рассвете. Тихая, задумчивая, она не легла в постель. Протерлась настоем каланхоэ и, сделав себе кофе, долго сидела на кухне одна.

Когда Катя встала, Юлька рассказала ей о предложении Заура.

— И что решила для себя?

— До весны еще есть время. Посмотрю.

— Милая девочка! Присматриваться тебе немного осталось. Решайся. Годочки уходят, не увидишь, как вянуть начнешь. С такою жизнью, какая у вас, не ровен час, пришибить могут в любой подворотне. Сама знаешь, сколько тут девок перебывало. Тебе третьей замужество предложено. Цепляйся за этого человека руками и зубами. Это мой совет!

— Но он старше меня на целых десять лет.

— Мужчина старше, а женщина — старее, о том помни всегда. Вы сегодня смотритесь ровесниками. А что дальше будет? Ведь тебе рожать и растить детей. Это возьмет и силы, и здоровье. Но именно это гораздо лучше и благодарней, чем жить как сегодня. Нынче ты всем чужая. А тут появятся родные…

— Я не люблю Заура!

— Да ты и себя не любишь! Погоди, появятся дети! И дороже Заура никого не будет на всей земле. Ведь мы бабы любим мужей через своих детей. Так всегда было. Если муж не обижает детей и тебя, если заботится о каждом, лучше его никого нет. И придет эта любовь к тебе, а Заур, самым близким и дорогим человеком станет. Это то самое дорогое чувство, какое до смерти будешь беречь в своем сердце. Ведь то, что мы называем любовью в юности, было всего-навсего половым влечением к человеку, с каким хотела слиться воедино ради новой жизни. И уже в своих детях увидеть и оценить избранника. Но… Как часты ошибки в молодости, как больны морозные ожоги! Как мало счастья получают люди от первой любви, часто политой слезами. А уж память потом до самой смерти болит. И ты это уже познала. Ну, что, так и будешь дышать до смерти с больной памятью?

— Да разве забуду свой облом?

— Когда появятся дети, они займут всю душу и сердце, всю твою жизнь. Забудешь прошлое. А если и вспомнишь когда-то, уже без надрыва и боли. Как старый, дурной сон, какой отойдет сам по себе. Пойми, родив детей, ты узнаешь настоящую любовь. Ведь в жизни можно поменять все: работу и место для жизни, друзей и знакомых, даже мужика заменить другим. И только детей не поменяешь. Они навсегда остаются с тобой, самые родные и любимые. Все остальное — суета и мелочь, на какую не стоит тратить силы и жизнь, — умолкла Катя.

— А как же ваш Аслан, ведь тоже сын?

— Он сам от нас отказался, ушел с отцом. Я не стала удерживать. Он сам выбрал, где ему удобнее и лучше. Я благословила его. Но все годы болит по нем сердце. И только я знаю о том! Дитя, хоть бородатым станет, а для матери он малыш и продолжает жить в каждой клетке, в каждой капле крови.

— Так, значит, советуешь согласиться и выйти замуж за Заура?

— Естественно! И не раздумывай! Найдется ли еще такой чудак! А уж коли он есть, не упускай его! Баб в городе — море. Только мужиков не хватает, сама знаешь.

— В деревне козлов, как грязи! — усмехнулась Юлька.

— Говна всегда хватает. А вот людей, чтоб для семьи годились, таких почти нет. Вон посмотри, сколько теперь разводов!

— Хватит вам кости мужичьи перемывать! Лучше посмотрите, сколько дерьма среди баб! Подойди познакомиться, сразу спрашивает что имеешь, дом или квартиру, где работаешь и сколько получаешь, имя в последнюю очередь спросит. Да еще ждет, чтоб на каждое свиданье подарок приносил. Чего ж хотите от нас? И ты Юлька цену себе не набивай. Сама знаешь, какую тебя Заур берет! — встрял Мишка. Катя строго глянула на сына, тот мигом осекся, и тут же спросила девку:

— Он приставал к тебе на скамейке, пытался добиться на халяву?

— Нет, даже без намеков. В натуре как мальчик держался. А и мне до того ли? Все болит, — ответила Юлька вспыхнув.

— Значит, всерьез предлагал! — не выдержал Мишка и добавил:

— Заур не отморозок! Я никогда не видел его бухим. Других девок не брал, только тебя. Не скандалил. Спокойный человек, но это пока, как будет дальше, кто знает. С ребенком не спеши, подожди с годок, присмотрись.

— Мишка прав. А и ты, заканчивай учебу, там видно будет, — советовала Катя.

А через две недели, когда вся боль прошла и синяки исчезли, Юлька вместе с Зауром поехала знакомиться с родней человека, в деревню, недалеко от города.

Катя теперь все чаще оставалась одна. Ее квартирантки уже были на практике в больницах и поликлиниках. Случались у них ночные дежурства, и в квартире Кати целыми днями стояла тишина. Женщина долго ждала звонка Лянки, но та не объявлялась и баба решила позвонить ей сама. Но оператор ответил, что набранный номер станцией не обслуживается.

— Денег нет, — решила Катя и позвонила в общежитие, где жили подруги Лянки.

Вахтер ответил, что все девчонки сдали экзамены, получили дипломы и уехали, покинули общежитие навсегда.

— А вы не знаете, где Ляна?

— И не могу знать. Это только преподаватели могут подсказать, — услышала женщина, но и преподавателей не нашла. Все ушли в отпуск.

— Где ж ее найти? — лихорадочно думала Катя. Она обзвонила рестораны и кафе, интересовалась в кондитерских цехах, даже на фабрике мороженого спрашивала о Лянке, но никто не слышал о ней. И тогда женщина обратилась в милицию с просьбой помочь ей разыскать девчонку. Через неделю Кате сообщили, что Лянка работает в детском комбинате питания и живет в общежитии вместе с воспитателями. Женщине дали номер телефона того корпуса, и баба позвонила:

— Ляну? Нет! Не можем позвать! — ответила дежурная по этажу.

— Почему?

— Она отдыхает после смены. Звоните позже. Часов в семь вечера. Или назовите номер своего телефона, я ей передам, чтобы она вам перезвонила.

Катя назвала номер и нетерпеливо ждала наступленья вечера. Но Лянка не позвонила.

— Может, забыли сказать? Нет, сама не хочет звонить, верно, тот день накрепко в памяти засел. Обиделась и не хочет ворошить прошлое, не может простить, — вздыхает баба и ругает неблагодарную, злопамятную девчонку последними словами.

Забылась она лишь когда вернулись домой квартирантки. Все кроме Сусанки. Даже Юлька приехала из деревни. Не затянула знакомства. И теперь сияющая и довольная сидела в окружении девок на кухне, делилась впечатлениями:

— Кучеряво дышит мой хахаль! Коттедж у него трехэтажный из розового туфа. Целый дворец! Я офонарела, блин! Думала, что у него саманный дом. А тут поместье в натуре! Везде паркет, вагонка, все так классно, даже камин есть. В туалете — биде. Я им пользоваться научилась, Заур показал. Вот тебе и деревня. У него спутниковая антенна, компьютер, музыкальный центр. Вы бы видели его кухню. Вот это оборудование! Холодильники под потолок, всякие комбайны, миксеры, ломтерезки, даже микроволновки, всякие электродуховки, вытяжки, вентиляторы, у меня от удивленья глаза на лоб лезли. Я никогда такого не видела, а уж пользоваться подавно не умею.

— Да ты трепни как там знакомилась с будущей свекрухой! Небось, такая кочерга, что ни одним поленом не выровнять? — расхохоталась Анжелка.

— О ней не бренчи лишнее! Бабка классная! Накормила так, что пузо чуть ни треснуло. Готовит кайфово. Сама чистюля и трудяга. Мне у нее всему учиться придется. Так и договорились с нею. Вот как она всюду успевает, я так и не врубилась. Условились, что как только получаю диплом, сразу к ним перебираюсь.

— А как с нею познакомилась?

— Заур какую-то кнопку нажал и в доме кенар запел. А этот лопух смеется, говорит, что вот так он мать позвал. Я не поверила. Но вижу и впрямь пришла. Глянула и спрашивает меня:

— Ты, Юля?

— Я поняла, что тут обо мне лопотали, и я не свалилась горой кизяка на голову. Бабка мигом засуетилась, весь дом ожил. Баб полная кухня набежала, все на стол поволокли всякую всячину. Уж чего только не было на том столе, меня со всех сторон угощали. Я едва успевала жевать и глотать. А свекровь все тревожилась, что голодной останусь. Тут же чуть из ушей ни поперло. Отвалила от стола, аж дышать нечем, живот хоть на руках неси. Давно так не переедала. Села на скамейку возле дома, а свекровь уже с блюдом яблок и груш бежит. Поставила передо мной и просит:

— Поешь, пожалуйста!

— Я уже взмолилась, мол, не могу больше. А тут Заур откуда ни возьмись вывалился и говорит:

— Не обижай мать, не отказывайся от ее угощенья, она от всего сердца тебе рада!

— Так и пришлось жрать через силу. Еще с собой три корзины напихали, чтоб свое ела, домашнее, — указала на высокие плетеные корзины, обвязанные сверху полотенцами.

Дашка взялась их разбирать. Ахала от восторга.

— Сестры его появились вскоре. По душе они мне пришлись. Натуральная родня. Одно хреново, из мужиков в доме один Заур.

— А кого еще надо? — удивились девки.

— Работы много! Как в одни руки на всех коров травы накосить? Да на телят! Это ж месяц на покосе жить. Но когда Зауру сказала, он аж расхохотался, мол, траву он тракторной косилкой давно косит. Дом их отапливается газом, только в камине дрова нужны, их им с осени привозят. А потому в доме чисто. И хоть он большой, но работы там меньше, чем у меня дома. Там у них все ухожено. Даже внизу туалет есть, ни то что у себя, приспичило, беги в лопухи. Всякой жратвы полно. А у нас каждое яйцо у курицы из жопы выдирают. И чуть ли не со скорлупой глотают, пока не отняли. Молока хоть залейся, стаканами не меряют. И, главное, полно комнат, в любой живи. На кухне просторно, жопой об жопу не колотятся, как у нас. В доме тихо, нет шума от машин с дороги. Коттедж удачно стоит, в глубине сада. Соседи близко, но не рядом, в окна не поглазеют. Старухи не собираются, на лавках возле домов не сидят, у всех дела, каждая занята. Меня свекровь привела в огород, там глаз не оторвать, все цветет, растет, зреет и ни одного сорняка! И как всюду успевает?

— А чего ей старой делать еще? Ковыряйся себе на грядках целыми днями! — фыркнула Маринка.

— А дом, а жратва, а скотина? — перебила Юлька.

— Впрягут тебя в эти сани, как кобылу! — посочувствовала Маринка.

— Помогать, конечно, стану, как иначе? Одно, как втянусь, работы очень много. Я Зауру сказала, что боюсь не справиться, а он рассмеялся и ответил:

— Я тебя в жены беру. Помогать во всем буду. Если мы сейчас с мамкой всюду успеваем, втроем еще быстрее получится. Не робей. Это в жизни не главное. Захочешь, полюбишь нас, все получится.

— А я боюсь. Хотя так хочется к ним! Девки, если б знали, как там здорово!

— Смелей Юлька! Ты только смотри теперь не оступись, не спутайся ни с кем, коли человеку слово дала! Может, Заур твоей судьбой станет! — говорила Катя.

— Все бы хорошо, но есть во всем этом своя срань! — сморщилась Маринка.

— Ты про что? — не поняли девки.

— Будешь жить как рабыня! Ни в кино, ни в театр, ни в кабак возникнуть. Короче, никакой веселухи. Вся жизнь в поту и в говне. В сорок лет старухой станешь. А там дети, внуки, так и откинешься где-нибудь в сарае или в огороде. В достатке, но без радости жить станешь. Чем ты вспомнишь те годы? Ведь не всякий кусок душу греет! — сказала Маринка, жалостливо оглядев Юльку.

— То-то весело жила, когда трандой каждый кусок добывала. Под всякого козла подстилалась. Сопляк иль дряхлая плесень, не разбиралась. Лишь бы заплатили. А сколько получала по соплям вместо денег. Всякие отморозки глумились, обзывали. Все терпела. Да и кому пожалуешься, кроме подушки. Три аборта сделала. А как заразы боюсь! К себе в деревню приезжаю на каникулы, боюсь своих младших целовать. Во сне боюсь проговориться, кем стала. А ты базаришь про веселуху, кому она нужна такая? Ведь среди дня ходим по городу, опустив головы, чтоб нас не узнали, и только в сумерках смелея, расправляем крылья и снова летим на чужой свет в окнах, там резвимся в потных постелях, пока жены не вернулись. А когда они, возвращаясь, заставали нас с благоверными, мне не напоминать никому из вас, какое веселье нам устраивалось уже с двух сторон. Нас ощипывали и царапали, кусали и лупили всем, что попадало под руку. Нас обливали помоями и тыкали мордами во все стены и углы. Сколько посуды побито о наши головы, сколько одежды порвано? Несчетно! Убегали голиком от разъяренных баб, какие догнав, уже не били, а урывали средь улиц и никто, ни одна живая душа не вступилась ни за одну. Наоборот, толпа зевак, окружив, подбадривала бабу, помогала ей терзать нас. Разве неправду говорю?

— Все верно! — вздохнула Анжела.

— Давно ли Дашку чуть не сожгли в контейнере с мусором? Уже бензином облили, хорошо что милиция вовремя подоспела и выхватила ее из рук толпы. А меня в горах уделали! Да я после той вздрючки на мужиков смотреть не могу. Где гарантия у каждой, что завтрашний день продышит и проснется живая?

— Да никто не уверен! — отозвалась Дашка погрустнев.

— А ты, Маринка, стерва! Завидуешь мне, но не хочешь сознаться. Тебя в жены не берут.

— Сколько раз предлагали! Да на хрена это! Я не могу жить с одним. Мне всегда нужна перемена! Понятно? Я не завидую, мне жаль тебя, дуру!

— Сама ты сука!

— Девки, тихо! Успокоились! Кому говорю! Живо замолчать всем! Чтоб слова не слышала ни от одной! — встала Катя охнув. И схватив Марину за шкирку, вытолкнула с кухни:

— Сгинь, нечистая! Инфекция! Не можешь дышать со всеми, канай одна, падла! Через месяц все расскочитесь, чего не поделили?

Юлька достала банку молока, стала разливать его по кружкам:

— Пейте, девки! Молоко полезно всем! — приговаривала Юлька, и в это время в двери позвонили.

— Юльку позови! — послышался мужской голос. Девка выглянула. Прежний хахаль позвал с собой на ночь.

— Все, козлик! Веселуха кончилась. Я замуж выхожу.

— Надолго? — спросил мужик, понятливо улыбаясь.

— Навсегда! С блядством закончено. Что было — забыла. Я жена! Врубился? А теперь шурши отсюда, забудь имя и адрес!

— Юлька, «на пугу» берешь! Ну, какой псих на тебе женится? Пошли, пока я «на взводе».

— Говорю, отваливай! И не базарь много! — хотела закрыть дверь, но мужик оказался настырным, придержал дверь, рванул на себя Юльку. Та, едва удержалась на ногах, влепила пощечину, оттолкнула на ступени и, рванув двери, закрыла их на ключ.

Мужик ушел матерясь, грозя Юльке приловить на улице и там свести с нею счеты. Девка и раньше много раз слышала подобные угрозы и не испугалась. Но Дашка с Анжелкой предложили ей не выходить одной на улицу. Мало что стукнет в голову придурку, какой с него спрос?

Девчата еще долго обсуждали будущее Юльки. Ей давали кучу советов. Девка внимательно слушала.

Время пошло к полуночи, когда в дверь позвонила Сюзана. Она быстро закрыла за собою дверь, не щебетала, не хохотала как обычно, переодевшись, умылась и села в уголке кухни неслышно.

Ей дали молока. Она выпила молча. Смотрела на всех затравленно.

— Что с тобой? Будто из-за угла мешком тряхнули! — заметила Катя, что Сюзанка дрожит.

— Да так, ничего особого.

— Тебя напугали?

— Немного…

— Расскажи, что приключилось? — настаивала Катя, но Сюзана молча расплакалась.

— Поделись, тебе легче станет, — убеждали ее.

— Вероники не стало, — вырвалось вместе с рыданиями:

— Может, помните. Она на мосту клеила козлов. Маленькая, хрупкая, ей и четырнадцати не исполнилось. Совсем ребенок. У нее отец алкаш, а мать в психушке.

— Ну и что? Таких по городу хоть жопой ешь, — скривилась Маринка.

— Я не обо всех, только о ней. Вероника очень хорошая была.

— Ты-то ее откуда знаешь?

— Они раньше в Прохладном жили. Года два как переехали в Нальчик. Тут, думали, наладят жизнь, а не получилось. Так вот и пришлось Веронике из дома уйти, пьяный папашка припутал ее и отодрал. Мать, когда узнала, свихнулась. А девка пошла по рукам. А тут где-то триппер зацепила. Наградила хахалей. Те ее отмудохали. Она не пошла лечиться. Ну, а мужиков клеила. Скольких заразила, кто знает. А тут сижу я в открытом кафе вместе с крутым. Он меня пригласил поужинать. Из окна того кафе хорошо виден мост, где Вероника промышляла. А уже темнеть стало. Девчонка встала под фонарь, чтоб всем проезжающим в машинах ее было видно издалека. В голубое платье она оделась. С час она вот так стояла, никто ее не снимал. Все ехали мимо. И вдруг затормозил один. На Жигулях вплотную подъехал, вышел и ругаться стал. Он вовсе не клеил девчонку. Такой здоровый амбал! Как дал ей в ухо, Вероника с ног свалилась, а этот встать не дал, ногами пинать начал. В кафе много народу было. Все видели, но никто не выскочил, не остановил, не защитил девчонку. А когда она перестала шевелиться, тот пидер поднял ее одной рукой и швырнул с моста в реку. Уже мертвую. Мне страшно стало. Ведь вот никакого просвета в жизни Вероника не видела и даже умереть по-человечески не получилось. Как собачонку вырубил и погасил. Никто не пошевелился, а жизни не стало…

— Ну и чего ревешь? — удивилась Маринка.

— А потому, что завтра любую из нас вот так же уроют.

— Успокойся! Никто нас не вспомнит и не оплачет. На месте той Вероники завтра косой десяток новых путан появится. Всех не замокришь. Они как мандавошки на грязном лобке плодятся, их ничем не вытравишь и не перебьешь. Потому что нас много и мы на все места голодные.

— Она совсем ребенком была!

— Да! Но старух в секс не берут. Знала, куда лезла и на что шла. Вытри сопли. Все мы по лезвию ножа ходим. И никто не знает, что будет завтра с любой из нас, — заметила Анжела мрачно и, помолчав, рассказала:

— Ингу вы все знаете. Классная девка, все с крутыми, да с бизнесменами путалась. На панели ее редко видели. Нарасхват она шла, пока не было Сюзанки. Пешком не ходила, на машинах ее возили. За день по десятку лохов меняла. С обычными отморозками не трахалась. Только с элитой. Всякий вечер в кабаках кайфовала. Одевалась в бутиках во все сверхмодное, самое-самое дорогое. Но всему приходит конец… Появилась Сюзана — свежая, молодая, красивая. И все лохи забыли про Ингу. Упал на нее спрос. Королевой секса в городе стала Сюзанка. Инга поначалу еще дергалась, а потом пошла клеить хахалей в Калмыковке, в городском парке. Там всякие мужики паслись. Ну и потащили девку по кустам. Бывало, что средь дня ее пользовали на виду у всех. В ментовку заметали много раз за оскверненье нравственности. Ну да Инге все по барабану, когда жрать хочется — о нравственности забывают. Вот так и стали ее тянуть в очередь, одни в парке, другие в лягашке. Уж кто только не тешился девкой, от зеленых сопляков до дряхлых стариков все ее познали. Скатилась она быстро, — вздохнула Анжелка сочувственно и продолжила:

— Дошло до того, что ночевала на лавках в парке, до дома дойти не могла. И вот так свалилась она зимою в снег. Провалялась всю ночь на морозе, а на рассвете менты увидели. Без сознанья она была. Лягавые решили, что баба дуба врезала, отправили в морг. Она там в себя пришла, а встать не может, ноги в отрубе, отказали. Пока пришел патологоанатом, Инга уже сдвинулась…

— Одно другого не легче, — передернула плечами Катя.

— Она жива сейчас? — округлились глаза Юльки.

— Короче, патологоанатом, когда вошел в морг, сам чуть не поехал. Лежит на столе голая баба, готовая к вскрытию, совсем неподвижная и поет блатную песню во всю глотку. Конечно, резать ее не стал, а отправил в психушку на обследование. А там врачом был еврей. Уже в годах, серьезный человек, глянул он на Ингу и, видно пожалев девкину молодость, лечить стал. Поначалу на ноги ее поставил. Учили ходить заново, хотя никто не верил, что обойдется без ампутации. Но ведь это уже калека, — осеклась Анжелка, глянув на Катю. Но через паузу продолжила:

— И все ж поставили Ингу на катушки. Потом башкой занялись вплотную. Ведь испуг был причиной. Поддалась девка. Врач с нею долго возился. Сил не пожалел. И привык к Инге, как к родной. Она тоже к нему привязалась за три года. Как уж они договорились, кто знает, только доктор тот увез Ингу в Израиль. Сам туда навсегда уехал и ее с собой забрал. Все над мужиком смеялись, когда он документы оформлял.

— А он женился на ней? — ахнула Маринка.

— Представь себе! И уехала она законной женой этого врача. Теперь в Тель-Авиве живут. Двойняшек родила Инга, мальчишек. Доктор частную клинику открыл, хороший доход имеет, Инга помогает ему.

— А ты с нею переписываешься?

— Ни я, у Инги тут сестра осталась. Ей пишут. Она письмо показала мне. Ее тоже зовут в Израиль. Она пока думает, решиться на переезд или здесь остаться. Впрочем, наверное, уедет. Инга ей хорошие намеки сделала на будущее, а девка до сих пор одна и создать здесь семью у нее вряд ли получится. Там с этим без проблем, мужиков хватает, выбор большой.

— Она тоже путанка? — спросила Дарья.

— Нет. Экономист. Институт закончила.

— А как же с Ингой так случилось? Почему она на панель пошла?

— Инга старшая. Она выучила меньшую, вырастила за мать и отца ей была. Они погибли на шахте в Тырнаузе, оба. А бабка отказалась взять внучек. Их отца не любила все годы. А на самом деле, не хотела на себя обузу брать. Не взяла, не пустила к себе. Инге тогда тринадцать, а младшей семь лет было. За три года, чтоб не сдохнуть с голода, все продали из квартиры, что родители нажили. Когда кроме койки ничего не осталось, сама подставилась, чтоб хоть как-то жить. А через год все приобрели, еще и лучше чем было. Инга машину купила, водила сама, сестру не обижала, любила. Долго она была звездой секса в городе. Ни одна из девок столько не продержалась. Успела сестру на ноги поставить и несмотря что сама скатилась в грязь, из дома ничего не пропила.

— Молодчина! — похвалила Катя.

— Я про это к чему базарю, ты, Юлька, ни первая, кто с парнем в семью линяет. Вон Инга! Уж вовсе отбросом была, а гляди — человеком стала заново, женой и матерью. Работает и учится на врача, муж заставил. Оно и правильно, он старше Инги, мало ли что случится, а у бабы и профессия в руках, и своя клиника, без куска хлеба не останется.

— А сама Инга не жалеет о таком вираже? — спросила Дарья.

— Да что ты? Она мужика своего боготворит. Он ее от верной погибели спас. Ты б видела фотки, там такие счастливые рожи, что никаких вопросов нет.

— Везет же иным! — вздохнула Маринка.

— Тебе кто мешает? Закончишь колледж, завяжешь с блядством, и для тебя мужик сыщется, — сказала Юлька тихо.

— Где? В деревне? Хоть не смеши! Там даже стариков давно расхватали. Да и кто женится на мне теперь? В последнее время трудно стало клеить хахалей. Мужиков нет, одни жлобы и скряги. А на подворотных сосунках много не получишь. Так, на шоколадку, разве это навар, больше мороки, если пацаны один гондон три раза пользуют, на таком экономят хорьки! — сморщилась Маринка, сплюнув с досады.

— Тебе хоть пиздюлей не отваливали как нам, — утешала Юлька.

— Куда там! Тоже было! Свернула с одним за ворота, а он козел цепку с моей шеи как ухватил. И только хотел дернуть, я ему коленом меж ног врубила. Так он, вонючий хорек, не смог пальцы разжать и порвал цепку, отлетел вместе с ней к воротам и корчится там, как катях в луже. Вырвала у него цепочку, врезала ему для надежности в помидоры еще разок и смылась, пока этот псих на копыта не вскочил. Ох и зло меня взяло! Думала, что как мужик клеится, а он ободрать меня вздумал, вошь безмозглая! Я сама эту цепку купила, целую неделю на нее собирала бабки! А какой-то хмырь поживиться вздумал. Во, деловой!

— Еще бы! Конечно, обидно, — понятливо закивали головами девки. Эту ситуацию пережили многие. Случалось, что городская шпана обдирала путан дочиста, снимала все украшенья и забирала из сумочек и карманов весь заработок.

Кому пожалуешься на свои беды, если и менты обходились с девками точно так же. Еще и били, обзывали, устраивали конвейер, зная, что никто не вступится за сучонок, никому до них нет дела. А и кому захочется платиться своей репутацией за бабу с панели? Знакомство с ними никто не афишировал, его усиленно скрывали и стыдились.

Девки это знали. Оттого никогда, ни к кому не обращались за помощью. И лишь один единственный человек во всем городе не стыдился путан, общался с ними и помогал. Это был главарь городских рэкетиров по кличке Косой Яша. Прозвали его косым не из-за физического недостатка, а потому что Яшка всегда был пьяным. Он сам себя не помнил трезвым. Еще до школы привык к водке и никогда не садился за стол, если на нем не стояла бутылка. Пил Яшка всегда и много. Но при этом никогда не терял контроль над собой, не шатался и не падал, домой всегда возвращался на своих ногах, с полными карманами денег и громадной сумкой, доверху набитой продуктами.

Все что приносил, отдавал сразу сестре и матери. Они никогда не задавали ему вопросов таких как: — Где взял? У кого отнял? Яшка не любил допросов и не терпел любопытства даже у своих. Если у него случалось хорошее настроение, сам рассказывал о своих подвигах.

Когда-то ему не повезло и его, восемнадцатилетнего пацана забрали на службу в армию. Все было б хорошо, если б не попал в Чечню. Там шла война. Настоящая, всамделишная, а не дворовая, где побеждал тот, у кого кулаки были сильнее. Яшка хорошо дрался, но на войне этого оказалось недостаточно. И его взяли в плен вместе с десятком таких же зеленых юнцов. Два месяца их держали в каком-то сыром подвале. Кормили хуже скотины, а потом обессиленных кастрировали, всех восемнадцать ребят. И вскоре их отпустили к своим, смеясь и обзывая вслед. Многие из ребят тогда не выдержали, застрелились. Яшка тоже хотел наложить на себя руки, но ему помешали, отобрали оружие, а вскоре демобилизовали и отправили домой. Командиры сочли опасным его дальнейшее пребывание в армии. Оно и понятно, парень озверел. Он уже не боялся смерти и рвался в бой без команды и задания. Нет, он не брал в плен, не стрелял. Он рвал в куски, душил всех, кого считал виновными в своей ущербности. Яшка не мог простить и забыть случившегося. Он гробил всех, кто говорил на чеченском языке, и охотился на них даже ночью, сваливаясь в окопы на головы врагов, крушил их так, что слух о бешеном Яшке вскоре облетел всю Чечню. Он не щадил никого. Его не могли остановить ни плач, ни мольбы, ни угрозы. Яшка был глух и жесток, скор на расправу. Сколько раз на него устраивали засады и облавы, ставили растяжки на пути, его караулили снайперы. Но все бесполезно, Яшка менял маршрут и появлялся, где его не ждали. Скольких погасил, знал только он и никогда не хвастался, ни с кем не делился результатами ночных вылазок. Своею жизнью не дорожил, считая ее отнятой чеченцами.

Яшку ругали командиры, грозили ему военным трибуналом, парень не слышал и продолжал свое.

— Скажи честно, скольких убил сегодня ночью? — спросил как-то командир взвода.

— Восемь! — ответил не задумываясь.

— Ого! Да ты офонарел! В плен надо было взять! А ты что наделал?

— Заглохни, окопный сверчок! Я за себя и за ребят наезжаю на тех козлов. Своими руками погасил столько, что тебе во сне не снилось. По десятку за каждого своего. А за себя не меньше сотни урою! — пообещал мрачно. Его решили отправить домой. Но в ночь перед отправкой проснулись все от грохота разрывов. Яшка сдержал свое слово и, подкравшись совсем близко, бросил в скопившихся вокруг костров чеченцев несколько гранат. Каждая достигла цели. Больше двухсот человек погибли тогда. Яшку утром отправили с войны на вертолете. Парень скрипел зубами, покидая войну.

Вернувшись домой, он запил вглухую. А вскоре узнал, что его сестра, чтоб как-то продержаться, пошла на панель, но ничего не сказала матери. Не хотела расстраивать. Зато когда вернулся Яшка, он запретил сестре простиковать, и та послушалась.

Уж как оно случилось, даже Яшка не помнил, как на него вышел рэкет и уломал к себе. Парень особо не ломался. Вскоре стал главарем самых отчаянных. Он никогда не прятался ни за чью спину, сам участвовал в налетах и разборках. Не боялся ничьих угроз и с особым наслаждением бывал в налетах на рынок, где среди торговцев отлавливал чеченцев, увозил их за город. Обратно на рынок ни один из них не вернулся.

Рэкетиры сами боялись Косого Яши. Он был непредсказуем, жесток и груб. Он весь навар делил поровну на всех и никогда не взял себе на копейку больше.

Случалось так, что к Яше обращались горожане, жаловались на мошенников, воров, на притеснителей. Яшка требовал доказательства и после них в три дня разбирался с обидчиком, давая тому возможность самому все уладить миром. Если тот пытался скрыться, уйти от расчета, рука Косого настигала мигом, и все уговоры обрывала пуля. Яша не уважал непослушных. Он опекал многих горожан, в том числе путанок. Их он искренне жалел, наслушавшись от сестры, сколько ей самой пришлось пережить и перенести. Его ни раз трясло от узнанного.

Сестра рассказала обо всем и вывернула подноготную панели, рассказала брату, как грабят путан милиция, рэкет и клиенты, Яшка категорически, под угрозой разборки запретил своим трясти путан, предупредив, что в случае нарушения своими руками погасит любого. И слово свое сдержал. Сам убил двоих парней, тряхнувших Сюзанку. Они прямо в подъезде дома сняли с нее все украшения и забрали деньги из сумочки. Рэкетиры даже не предполагали, что она лично знает Яшу. А когда убедились в том, было уже поздно что-то исправить. Конечно, деньги и украшения у них забрали, но уже вместе с жизнью. Косой никогда не повторял свое решение дважды.

Но и к нему осмеливалась обратиться не каждая. Яшка не имел дело с путанами, какие напоив клиента до обморока или сунув ему сонную таблетку, обкрадывали мужика начисто. Забирали с деньгами документы, а потом, шантажируя его выдать семье с потрохами, требовали круглую сумму. Бывало, иные откупались, другие брали сучек на кулак и убивали за подлянку. В эти дела Яша не вмешивался, считая, что получили блядешки по заслугам.

Не защищал и тех, какие заразили клиентов венерическими болезнями.

Он был убежден, что каждый должен работать честно и чисто.

Яшку в городе боялись. Вот так одна из путан, споив клиента, решила угнать его машину. Очнувшийся мужик поднял шум. Слух тут же дошел до Косого. Угнанную машину вскоре нашли у Голубого озера, вернули владельцу. А путанку до полусмерти выстегали плетью и бросили у озера, зная, что своим ходом ей не вернуться в город.

— Зачем взяла больше, чем договорились? Почему украла? Иль твоя вонючка единственная на земле? Не можешь работать честно, сдыхай курва! — обдал девку столбом пыли из-под колес и умчал в город.

Яшка никогда и ни к кому не приходил на помощь сам. Хотя знал обо всем, что случилось в городе. У него было свое правило — не предлагать свои услуги, а ждать, пока за ними к нему обратятся. И без работы Косой не сидел. Каждая услуга оплачивалась, ее цена обговаривалась заранее. А уж цену каждой услуги Яшка знал доподлинно и никогда никому не уступил и на копейку, если в дело должны были пойти все его рэкетиры. Случилось как-то поприжать предпринимателя, тот с полгода работникам зарплату не давал, те и пожаловались Яше, рэкет полным составом в кабинет вошел. Мужик струхнул, когда оказался без телефонной связи, а охрана под замком ожидала развязки. Предприниматель в середине разговора сунул руку в ящик стола и направил пистолет на Яшу. Ох и зря он это сделал… Косой отреагировал мигом и тут же придавил предпринимателя столом к стене. У того глаза через уши едва не выскочили. Яшка взял пистолет из ослабевшей руки и направил в лоб мужику, у того от страха дыханье заклинило, перекосило лицо:

— Ты что ж, пидер, шутить со мной вздумал, мокрохвостая мокрица? А ну, живо ключи от сейфа на стол! — рявкнул хрипло.

Через два часа все рабочие получили причитающиеся им деньги, а предприниматель избитый вдрызг, еще целый месяц сидел в яме на ошейнике, прикованный цепью к столбу. Когда его отпустили, он долго приходил в себя. А потом продал свою фирму и навсегда исчез из города, никому не сознавшись и не пожаловавшись на Косого. Яшка и не боялся. Знал, что горожане его поддержат и поверят больше, чем органам правосудия.

Сюзана была слабиной Яшки. И хотя не мог иметь как женщину, симпатизировал этой смазливой девке.

Сама Сюзана все видела и понимала, отчаянно кокетничала с Яшкой, пользуясь его благосклонностью, и чувствовала себя куда как увереннее остальных девок. Знала, что в случае чего за нее есть кому вступиться.

Яшку она называла своим шефом, боссом, никогда его не злословила. Они слишком хорошо знали и понимали друг друга.

Яшка иногда брал с собою Сюзану на Голубые озера или на канатную дорогу. Там заказывал столик на двоих подальше от чужих глаз в глубине зала, неторопливо ел и пил, тихо общался с девкой, любовался ею. Он понимал, она лишь ненадолго с ним. Что когда-то Сюзана уйдет от него навсегда. Куда и к кому? Будет ли счастлива? Хотя, что можно предугадать на будущее, если не мог знать заранее, что случится с самим в следующую минуту.

Конечно, будь Яша полноценным мужиком, жизнь сложилась бы совсем иначе. Он, наверное, давно бы имел семью и детей, никогда не стал бы вот так бездумно рисковать жизнью и не связался бы с рэкетом.

Жизнью дорожат, пока есть цель, когда тебя любят и сам любишь кого-то единственного, родного. Если этого нет, жизнь теряет всякий смысл и становится ненужной обузой, тяжким, мучительным прозябанием с постоянным ожиданием конца безрадостного существования. И хотя Яшку любили дома, в личной жизни он оставался сиротой. Он понимал, что общаясь с Сюзанкой, греется у чужого костра, какой никогда не подарит ему ни тепла, ни радости, ни света.

Сюзанка не отказывалась от встреч с Яшкой, но и не радовалась им. Она скучала рядом с Косым. Девка не любила тратить время даром. Ее часто расспрашивали девки о Яшке, и Сюзану раздражало их любопытство. Она куда охотнее рассказывала о своих хахалях, какие кружили вокруг нее сворой оголтелых бабочек. Девка любила хвалиться их подарками, вытаскивала из сумочки дорогие колье, перстни, браслеты. У девок невольно загорались глаза при виде этой многоцветной роскоши, самим о таком не помечтать. А вот Сюзанку засыпали подарками. Она давно заимела свой счет на сберкнижке и постоянно его пополняла. Девка давно могла купить себе квартиру, но пожалела денег и решила подзаработать еще, давно обдумала, что как только ее краса и свежесть начнут увядать, она присмотрит себе хахаля побогаче и станет его женой, удобно устроившись на мужниной шее и не потратив притом ни одной копейки.

Предложенья ей делали часто. Много слышала объяснений в любви, но не верила. Да и свое сердце не откликалось взаимностью. Все еще не находился тот, с кем она решилась бы связать свою судьбу навсегда. От того не мучилась, не страдала, порхала по жизни день ото дня, улыбаясь всем и никого не любя. Но сегодня девка испугалась не на шутку. Она воочию увидела, как просто и быстро могут лишить жизни путанку.

Косой Яша, сидевший рядом, увидел, как побледнела Сюзана, приметив кончину девчонки. Увиденное потрясло ее. А Яша, усмехнувшись, сказал глухо:

— Так будет с каждой неразборчивой блядешкой! Коль играет в любовь, должна быть чистой и не наказывать своей грязью козлов. Все должно быть честно. Мужикам в этой жизни хватает своих забот. Коль навязали лишнюю, пусть отвечают. Я таких никогда не стану защищать и выручать.

Сюзана долго переживала увиденное.

Глава 5. ПРОЩАНЬЕ

Девчата говорили о своей практике тихо:

— Я сегодня роды принимала. Вместе со старой акушеркой троих детей, все мальчишки, на свет вытащили! — хвалилась Дашка и добавила:

— Одна баба так тужилась, что отделала меня с ног до головы, я еле отмылась.

— А я с роженицами занималась, учила их купать и пеленать малышню! Заведующая отделением хвалила меня! Базарила, мол, путевой матерью буду Знала бы она, что никогда мне не стать мамкой, — приуныла Анжелка.

— С чего ты так решила? — удивилась Сюзана.

— Подзалетела она с хахалем. Ну, а в больнице ковырнулась. С тех пор уже три года ни в зуб ногой, — встряла Маринка.

— Так это еще ни о чем не говорит. Станешь с одним регулярно жить, все наладится, — утешала Сюзана.

— Кому я нужна, старуха!

— Сколько ж тебе?

— Двадцать второй! У нас старше восемнадцати уже в старых девах дышат. Только молодых берут! — понурилась Анжелка. И продолжила грустно:

— Мне и до колледжа не везло. Ни один хмырь не предложился. Ну, хоть бы насмех. Все мимо проходили. Девки куда хуже и беднее замуж повыходили, а я, как проклятая кем, присохла. Когда вернусь, и подавно никто не оглянется.

— Не канючь, не ной, хахалей у тебя хватает, — оборвала Маринка.

— Так это хахали, они на время. Я о другом…

— Значит, не время еще, подожди. Придет и твой час…

Был выходной. С утра девок расхватали хахали, а Мишка ушел погулять по городу. Катя осталась одна, как вдруг в дверь внезапно позвонили. Хозяйка открыла и не сразу узнала в женщине бывшую свою квартирантку — Илону. Куда делась недавняя краса? Перед Катей стояла грузная, беременная баба, потная, усталая.

— Катя! Здравствуйте! Не узнали меня? Вот это да! Прикол! Как изменилась! Так ведь я Илона! Жила здесь почти два года! — шагнула через порог и обняла хозяйку. Та смутилась, пригласила женщину на кухню, заговорила извиняясь:

— Тогда ты девчонкой была!

— Зато теперь бабища! — усмехнулась в ответ.

— Мамкой станешь скоро. А краса как молодость, быстро проходит, остается в детях. Лучше скажи, как устроилась, хорошо ли тебе живется?

— Пока все нормально. Живем с родителями, строим свой дом. Скоро уже под крышу подведем. Муж размахнулся на три этажа. Пятерых детей заказал. Мечтает о трех сыновьях и двух дочках. Ну ничего плохого о нем не скажешь. Трудяга, каменщиком работает на стройке, хорошо зарабатывает. А после работы до ночи наш дом строит, со всеми удобствами, даже телефон будет и вода, и газ, на каждом этаже туалет и даже камин в зале. Самим конечно б не осилить, родственники помогают, кто деньгами, другие материалами, помогают раствор и кирпичи носить. Раньше и я это делала, теперь не дают, не пускают, за ребенка боятся. Свекруха по дому сама все делает. Хорошая мне досталась женщина, добрая. Я с нею дружу.

— Ты свои деньги со счета отдала мужу?

— Нет. Он не знает о них.

— И правильно девочка! Мало ли что в жизни случится. Пусть своя копейка имеется, она карман не рвет. Вон как я с Хасаном, бросил он нас с Мишкой, мы и остались без гроша. Кто сегодня может быть уверен за день завтрашний? — говорила Катя.

— Потому и я свою сберкнижку спрятала подальше от глаз, а то начнет докапываться, где деньги взяла, а мужик ушлый…

— Как же ты его в первую ночь обвела?

— Ушилась у подпольного гинеколога. Старик такой имеется. Приличные «бабки» снял. Ну да ладно, все прошло гладко. Свекровь своими глазами увидела кровь на простыне, успокоилась, что девчонкой к ним пришла, — рассмеялась Илона и добавила:

— А деньги я на срочный вклад пристроила, там хорошие проценты идут. Если дочь родится, ей на приданое понадобится. Да и сыновьям на учебу пригодится. Кто знает, как дальше жизнь сложится.

— Это ты верно решила, — похвалила Катя.

— Я в женскую консультацию приехала провериться. Посмотрели, проверили, сказали, что все у меня нормально, без осложнений вынашиваю. А муж тем временем на базаре продает кое-что из продуктов. Все копейка в дом.

— Свою машину купили?

— Она у них до меня была.

— За богатого вышла?

— Катя! Конечно, он не из бедных, но до меня уже дважды был женат.

— Ого! Круто! А куда их дел?

— Одну выгнал взашей через месяц. Ничего не умела и ничему не хотела учиться. К тому же глупая была. Свекровь при упоминании о ней до сих пор трясет…

— Ребенка не осталось? — спросила Катя.

— Какой там! Они почти все время врозь спали, ругались часто. Мой после нее три года на баб не смотрел. А потом женился на своей — со стройки, она отделочницей работала. Выпивала наравне с мужем. Украинка она. Вот и решил отучить бабу от водки.

— Так пусть бы не давал ей, не наливал!

— Она не спрашивала. Получала больше, чем он и к каждому ужину по пузырю домой приносила. Поначалу ему даже нравилось, но потом расход посчитал и базарить начал. Пригрозил башку свернуть, если она выпивку продолжит. А баба руки в боки и сама на него наехала. Да так насовала, что на две недели в больницу загремел. В травматологию свалил, — рассмеялась Илонка, добавив простодушно:

— Только яйцы не успела оторвать, он вовремя под койкой спрятался. А она тяжеленная, одной не сдвинуть. Вот это и спасло его. Короче, когда он одыбался, вернулся домой, мать с отцом уже прогнали невестку. Всю свою родню на помощь позвали, чтоб от нее дом освободить. Ну и пришли человек двадцать. Указали ей на дверь, а она в крик, уходить не хочет. Судом грозить стала. Вот тут сгребли ее в охапку и за ворота выволокли. Плетью все бока измяли и не велели в дом возвращаться. Все тряпки рядом с нею бросили.

— А ребенка у нее не осталось?

— Откуда? Она ж пила. Мой полстакана морщась пока выпьет, она все остальное до дна выхлебает залпом прямо из горла. Откуда у такой что-то появится. Но как говорят, работала она зверски, одна за троих мужиков, без перекура и обеда. Как проклятая вкалывала баба и хозяйкой была отменной. Если б не выпивка, ей цены не найти. Но не состоялось у них и баба уехала к себе на родину, уволилась со стройки, развелись они и мой не знает, где она и что с нею.

— А первая его там же, рядом с вами живет? — спросила Катя.

— Ну да! Она из местных. В детсадике нянькой работает. До сих пор одна, никто не решается жениться на ней, даже вдовцы на нее не смотрят, старики и те отворачиваются. Сама знаешь, земля слухом пользуется, а он за каждой хвостом тянется через всю жизнь.

— Не приведись о тебе узнает, — испугалась Катя.

— Я и сама того боялась. Но беременность изменила до неузнаваемости. От прежней ничего не осталось, только глаза. Безобразной сделалась. Но веришь, даже рада тому. Меня родня не узнает, не то, что хахали. На базаре нос к носу столкнулась с двумя, отскочили, как от пугала. И смешно, и горько мне сделалось. Ведь оба тенями по пятам ходили, все вздыхали, тут под окнами часами простаивали. Сколько же прошло, меньше года, а уже все, вышла в тираж. Как быстро все ушло, как вовремя я вышла замуж, — вздохнула Илона и, положив руку, успокоила разгулявшегося в животе малыша.

— Я мимо шла. Из поликлиники возвращаюсь к мужу. Он меня ждет в машине. Ну, не могла не заглянуть сюда. Ведь это все равно, что оглянуться в свою молодость. Какая она ни была, она моя. И останется в памяти до самой старости, как костер в ночи будет душу греть. Пока он горит, я стану помнить тебя, наша Катя. Вот возьми, что привезла. Здесь все моими руками сделано. Домашнее масло и своя сметана, свой сыр и варенье, домашнее вино и баранина, мед и фрукты. Не суди строго, коль что не так. Я очень хочу стать хорошей хозяйкой, и как мужик хвалит, что у меня хорошо получается. Пусть не часто, но я буду навещать тебя. Передавай от меня привет девчонкам. А еще скажи им, пусть они не упустят свое и не боятся стать семейными. Лучше жить деревенской женой, чем секс-звездой! Себе спокойнее. Бабы рожать должны, для того мы на свет появились. Утехи проходят быстрее, чем молодость. А счастье не в них, — улыбнулась кротко, оглядев свой живот.

— Когда тебе рожать? — поинтересовалась Катя.

— Через месяц.

— Дай Бог, чтоб все легко и благополучно разрешилось. Ты позвони мне! — попросила Катя и, поцеловав Илону, вскоре закрыла за нею дверь.

Катя решила сегодня разыскать Лянку и позвонила ей на работу, но женщине ответили, что Ляна сегодня выходная.

— Вы не подскажите ее адрес или номер телефона?

— Нет, не знаю. Она недавно у нас. Если нужен адрес и телефон, звоните в кадры. Но сегодня и там выходной, — предупредила женщина, торопливо положив трубку.

Катя тосковала по Лянке, сама не зная почему. Ей не хватало этой угловатой девчонки, к какой успела привыкнуть. С нею можно было поговорить, поделиться всем больным, зная, что та никому ничего не расскажет, ни о чем не проболтается.

Катя сначала злилась на Лянку за обидчивость и вспыльчивость, за неблагодарность. Но шли дни, недели, Лянка не объявлялась и баба всерьез забеспокоилась о ней.

— Как она одна? Сыта ли? Хотя на этом комбинате голодной не останется. А где живет? Конечно, в общаге! Не обижают ли там Лянку? Этот цыпленок за себя и постоять не сможет, совсем еще ребенок, слабачка. Как это я сумела вот так обидеть ее. Ведь она даже мамкой меня звала, а я так лажанулась, теперь она уж никому не поверит, — сетует баба, решив завтра снова позвонить Лянке на работу.

Мишка видел, как переживает мать разрыв с Лян-кой. Он лучше других понимал ее и знал, что Лянку ей не заменит ни одна из девок. К тому же все они вот-вот заканчивают учебу и, получив дипломы, разъедутся по домам. Останется лишь Сюзана, ей еще год учиться, а и возвращаться девке совсем некуда. За все время она ни разу не ездила в Прохладный и не помирилась с родителями.

Но Сюзанка не Лянка. Они слишком разные и Катя с настороженностью относилась к квартирантке, держала ту на расстоянии. И хотя общалась с нею, не интересовалась ее личной жизнью. Да и Сюзанка реже других бывала дома. Изо всех девок Катя неплохо относилась к Юльке, жалела Анжелу и Дашку, часто поругивала Маринку и осекала ее.

Мишка был равнодушен ко всем девкам. Никогда не флиртовал, не заигрывал и не интересовался ни одной из них.

Особо после разрыва с Фатимой парень стал осторожным. Да, Фатима уволилась с работы через неделю после размолвки. Она еще ждала, на что-то надеялась, но Мишка решительно отодвигал кофе, предложенное ею, уходил с работы раньше ее и перестал замечать женщину. Она не выдержала и ушла. Вскоре на ее месте появилась другая. Голенастая, длинноногая, в короткой до безобразия юбке, в кофте выше пупка, а в нем торчали то ли булавка, то ли иголки. Мишку передергивало от такого соседства. Он старался не смотреть в сторону этой чмо, как назвал про себя девку, но ту ничуть не смущало пренебреженье соседа и она как-то спросила:

— Коллега, а не пора ли нам познакомиться поближе?

— На кой предмет? — удивился Михаил.

— Вот прикольный! Мы ж вместе «пашем», пора пригласить в кабак, пообщаться, покайфовать, расслабиться…

— Нет времени, — буркнул скупо и снова отвлекся на бумаги.

На следующий день соседка решила продолжить тему сближения и сделала кофе на двоих. Но Мишка к нему не прикоснулся.

— Вы что не пьете кофе?

— Ага! Здоровье берегу!

— А чай? — предложила томно.

— Не хочу! — ответил резко.

За их разговором внимательно следили коллеги и еле сдерживали смех, сочувствовали Михаилу.

— Меня зовут Светланой, — услышал в следующую минуту и лишь коротко, едва заметно кивнул головой. Девку это обидело и она повторила чуть ни на выкрике:

— Светлана я! Слышишь иль нет?!

— Мне как-то по барабану ваше имя! Что нужно от меня? — спросил раздраженно.

— Мы вместе работаем. Все нормальные люди должны сначала познакомиться.

— Не вижу в том нужды. Кроме меня полно сотрудников. Переключитесь на них.

— Но мы с вами находимся ближе всех! — настаивала назойливо.

— Михаилом меня зовут. Достаточно?

— А вы грубиян! — услышал в ответ. Парень не стал отвечать, придвинулся ближе к столу, склонился над бумагами и вскоре забыл о соседке. Ту разозлило явное равнодушие человека, не пожелавшего продолжить общение, и Светлана всячески старалась обратить на себя его внимание. Она двигала стол и стул, разговаривала с компьютером, чтобы отвлечь Мишку от бумаг, но тщетно, тот не реагировал и ни разу не посмотрел в ее сторону.

В конце дня Мишка сказал всем общее до свиданья и выскочил на улицу, сел в машину. Светлана бежала следом, но не успела. Парень мигом вырулил на проезжую дорогу и, включив скорость, не оглянулся.

Он подъехал к дому в тот момент, когда Заур забирал Юльку. В открытый багажник машины запихивались чемоданы девки. Их было много. Юлька счастливая стояла возле машины, любовалась, как легко и ловко ставит в машину багаж ее муж. Ведь вот только вчера она получила диплом, а сегодня уже женой покидает город, уезжает к Зауру навсегда. Она оглядывает машину, гладит ее.

Вот и последний чемодан вынесен. Его лишь на сиденье можно поставить. В багажнике места больше нет. Юлька прощается с Катей, та для такого случая вышла во двор. Радуется за квартирантку. Не так часто они выходят замуж. Этой повезло. Катя обнимает девку:

— Слушайся мужа, поняла? Счастье бабье в терпении и покорности! Счастья вам! Здоровья и любви! Живите долго! — выпускает из объятий Юльку. Та только хотела сесть в машину, увидела подъехавшего Мишку. Парень подошел улыбаясь:

— Забираешь? — спросил Заура.

— Женился! Теперь уже все, повезу домой хозяйку. Пора нам жить вместе!

— Никогда не разлучайтесь! — пожелал Михаил обоим и, взяв мать под локоть, помог вернуться в дом. Там уже было тихо и сумрачно. Все девки, кроме Сюзаны разъехались по домам. Еще вечером собирали вещи, паковали их. Щебетали весело. Все звонки недавних хахалей показались смешными и мелкими, не стоящими внимания. Ведь сегодня они последний вечер вместе, последнюю ночь будут спать под этой крышей, а завтра уже начнется совсем другая жизнь. Какою она станет?

— Меня уже в больничке ждут. Пока медсестрой поработаю. А через полгода наша акушерка уходит на пенсию. Обещают меня на ее место взять, — поделилась Даша.

— А я санитаркой буду вкалывать. Кто знает, как дальше сложится. Правда, фельдшер намекнула, что собирается вместе с мужем в город переехать, насовсем. Но это только мечты. Мало кто чего захочет. В городе и с жильем, и с работой тяжко. А как без того прожить? В деревне, как ее ни ругай, все свое. Хозяйство и огород имеешь, уже с голода не пропадешь. Да и стариков одних не бросишь. Свои… Из города каждый день не наездишься, — вставила Анжелка, заталкивая в чемодан пухлый пакет.

— Что это у тебя там? — спросила Дарья.

— Старикам обновки. Деду портки, бабке кофта с юбкой да пара платков. Мамке халат. Сестре платьишко. Всем понемногу радости, глядишь, хоть первое время светлее поживем. Много ли человеку нужно? Каплю внимания, каплю заботы, немного тепла, а получается большая радость и жизнь кажется не такою уж беспросветной и безрадостной. И солнце уже не просто светит, а греет душу. Для этого совсем немного нужно, чтоб запела рядом родная душа.

— Эх, девчонки, неужели мы никогда больше вот так не встретимся и не увидимся? — навернулись слезы на глазах Анжелки.

— С чего это ты взяла?

— Да если мы захотим, хоть каждый месяц видеться сможем!

— А мне кажется, что не увидимся! — устало села на койку Анжелка.

— Да ты чего сопливишься? Ведь завтра мы уже совсем самостоятельными станем! — взвизгнула Маринка.

— Вот чума рогатая! Можно подумать, что тебя на блядки родня водила за руку, а не сама ходила. Ты уж давно самостоятельная и никто тебя не удерживал. Жаль, что так быстро все случилось! — вздохнула Даша.

— Ну, индюшки! Чего распустили сопли? Лучше в счета гляньте, на чемоданы! В своем захолустье никогда не купили б столько шмоток и не имели б на сберкнижках. Там и не заработать мудрено.

— Ладно хныкать, — оборвала Маринка и предложила:

— Давайте спрыснем наше прощанье!

До самого рассвета просидели девчата за столом. О чем-то вспоминали, смеялись и плакали. А утром заказали такси и коротко попрощались с Катей.

— Простите нас, если где-то не правы были, — подошла Дарья последней, ткнулась головой в плечо и, спешно поцеловав в щеку, заскочила в машину.

Уехала и Маринка, как-то сложится жизнь у девчат. Женщине каждую жаль, ко всем привыкла. Понятно, что осталась еще одна. Но Сюзана неделями не появляется дома. Бывало, что месяцами не показывалась. А возвращалась усталая, изможденная. Как изменилась она за это время! Пышные кудри девчонки превратились в жидкие сосульки. Глаза и губы выцвели. Лицо посерело. Куда делся тот белокурый ангел? Девка стала похожа на муху, едва успевшую улететь от протравленной помойки. Изменилась даже улыбка. Она уже не притягивала к себе взгляд и Катя, увидев Сюзану вернувшуюся с очередной попойки, посочувствовала:

— Ты б отдохнула хоть немного. Глянь, на кого похожа стала, как чума с погоста. На тебя не только мужики перестанут смотреть, собаки брехать откажутся. Два мосла и горсть соплей, вот что от тебя осталось. Нынче любая дешевка из подворотни лучше тебя смотрится. Иди отоспись, — посоветовала девке, та молча послушалась, легла в постель и проспала двое суток, вставала лишь в туалет, а потом валилась в постель заново и даже поесть не встала ни разу.

— Ну и чмо! Во оттянулась, будто с батальоном переночевала, — смеялся Михаил, заглянув в комнату Но на третий день девка исчезла. Ей кто-то позвонил. Сюзана отозвалась весело. Но после первых слов звонившего сникла, съежилась, побледнела и сказала тихо:

— Не может быть…

Говоривший возмутился и заорал так, что казалось, телефон развалится в куски:

— Ладно! Не базарь! Не наезжай танком. Это еще не доказано. Может, вовсе не я виновата!.. — выпала чашка из руки и звенькнув, разлетелась у ног в осколки.

Катя заметила, как побледнела Сюзана, как задрожали ее руки, и голос стал пронзительным, визгливым:

— Не надрывайся, Яшка! Я не знаю его, никогда с ним не была. Стемнил он все! Пусть не мутит меня! Я с такими не оттягиваюсь! Ну и что, если он крутой! Плевала! Для меня он шпана, перхоть! Да не заходись! Уточни, потом рви жопу. Моя при том останется целой…

Сюзанка после разговора долго сидела в задумчивости. Катя ждала, что девка сама все расскажет, объяснит. Но та молчала.

— Что там случилось? Кто грозит тебе и за что? — не выдержала Катя.

— Косой наехал. Прикалывается, что я с его кентом закадрила. А зачем мне нужны халявщики? Я с ними дел не имею.

— Ты мне не крути! За что тебе обещают порвать жопу? — нахмурилась Катя.

— Я же сказала, Яшка пасет меня. Не хочет, чтоб с другими флиртовала. А мне с ним скучно. Что толку с кастрата? Он несчастный, а я причем? — вспыхнула Сюзанка и, выскочив из кухни, стала спешно куда-то собираться.

Помывшаяся, отоспавшаяся, она посвежела и выглядела куда как лучше. Одевшись в легкий костюм и босоножки, прихватив сумочку, девка выскочила на улицу, не сказав Кате, куда она ушла и к кому. А через час в двери позвонили. Катя открыла и невольно отшатнулась испугавшись. Перед нею стоял пожилой мужик. Лицо землистое, глаза запавшие, по лбу и щекам пот ручьями льет. В руке топор.

— Вам кого?

— Суку твою, бешеную! Где она? — отодвинул Катю, вошел в квартиру, заглянул в спальню, в комнату Сюзаны и спросил хрипло:

— Где она?

— Кто?

— Сюзана! Где прячешь потаскуху?

— Зачем мне прятать? Сам видишь, нет ее! — брала себя в руки Катя. Но человек не веря прошел на кухню, заглянул в туалет и ванну, зло матерясь остановился перед Катей:

— Я ее здесь подожду! Давно она смылась?

— С час как ушла…

— Жаль, надо было мне поспешить, — сел напротив и закурил.

— Что случилось? Зачем вам нужна девка?

— Убивать ее буду, понимаешь? Беду она принесла моей семье. Я из-за нее сына чуть не потерял, — подскочил и зашагал по кухне нервно, пружинисто.

— А что с сыном стряслось? — спросила Катя.

— Ты кто этой суке? Мать или бабка? Говори!

— Квартирантка она. Совсем чужая…

— Зачем суку пустила? Иль хороших людей не нашла?

— А у кого на лбу печать стоит. Откуда знаю? У меня не одна она жила. Все закончили колледж и разъехались. Этой еще год учиться.

— Не дам! Убью потаскуху!

— За что?

— Сына моего заразила твоя шлюха! — крикнул мужик надрывно:

— Сифилисом заразила, блядища! А он беременную жену! Теперь что с ребенком будет? Врачи знаешь, что сказали?

— А зачем он при жене на чужую бабу лез, ему своей мало? — вспыхнула Катя.

— Молчи, женщина! Тебе уже не добавить. Сын, когда понял, в петлю влез!

— Так сифилис лечится! — всплеснула руками баба.

— У взрослых. А вот ребенок не выживет, так сказали доктора. Да и позора сколько на наши головы! Родители уже забрали невестку из нашего дома, развод делают, прокляли мою семью, всех до единого.

— Ты сына успел спасти?

— Брат из петли вытащил. Откачал его, а он обещает ножом себя кончить. Не может в позоре жить. А и семья развалилась. Зачем эта проститутка попалась на его пути? Все мы имеем женщин, особо когда жены беременны, но почему именно мой сын поймал сифилис и получил столько бед? — стонал мужик

— Такой же как твой ее заразил. Она, видно, и не знала. Иначе сказала б, легла б в больницу, не нарочно заразила!

— Защищаешь курву? Наверно, хорошо она тебе платила, если выгораживаешь подстилку вот так?

— Чужая она мне. И платила не больше других. Сам знаешь, теперь родным детям не укажешь, ничего слушать не хотят. Чужого ребенка и подавно не удержишь. Что им мой совет, своею головой живут. Я для них никто, — вздохнула Катя.

— Я своего сына чуть не потерял. За него убью эту лярву, не дам ей дышать!

— Ну и сядешь в тюрьму до конца жизни. А ведь в семье ты нужнее! Кто удержит теперь сына от смерти, кто вылечит и заставит жить? Он еще помирится с женой, наладит семью, и у тебя будут внуки! Слава Богу, от смерти успели спасти. Пока человек жив и на воле, все исправить можно. Только мертвого не вернуть.

— Нет! За сына не прощу! За позор тоже! Мою семью никогда никто не ругал и не проклинал! А теперь как нам жить? Я самый старший, должен имя семьи очистить. Кровью той, какая виновата во всем, — стиснул топор так, что пальцы побелели.

— Поступай как хочешь, я свое сказала. Только эта девка не скоро придет. Долго придется ждать. Может, неделю или больше.

— А ты знаешь, где она?

— Сюзанка никогда не говорила, куда она уходит и когда вернется. Она никому не отчитывалась.

— Ты ее хахалей знаешь?

— Нет. Зачем они мне?

— Ладно! Я знаю, как ее найти! Там где сын эту падаль зацепил. Она далеко не уйдет. И от меня не спрячется, — пошел к двери, а, выйдя на площадку, сказал:

— Живой она не вернется!

Катя закрыла дверь на ключ, ее трясло от страха, она понимала, этого мужика уже ничто и никто не остановит. Баба чувствовала, что этот старик перевернет весь город, но найдет Сюзанку и тогда… Девке, конечно, не миновать расплаты.

Женщина позвонила на работу Мишке. Попросила его пораньше вернуться домой. Тот пообещал и вскоре приехал. Катя рассказала ему о мужике, искавшем Сюзанку, парень лишь рассмеялся:

— Эту птаху ему не поймать, не по его зубам. Ее сам Косой Яша крышует. И замочить Сюзанку никому не даст. Скорее снимет голову со старого отморозка на том все и закончится.

— Кажется, тот Яша орал на нее по телефону, — вспомнила баба.

— Мам! Какое нам дело до их разборок? Меня не колышет их суета. Своих забот хватает! — отмахнулся Мишка.

— У тебя заботы? Какие?

— Ну, сама понимаешь, девчата уехали, а мы с тобой остались одни. Кто-то должен тебе по дому помочь, убрать, приготовить, тебя искупать. Пойми, я не успею везде сам. Да и женщинам это сподручнее. Вот я и искал выход. Нашел Лянку.

— Вот спасибо, сынок! Когда она придет?

— Никогда, — глянул с укором на мать и добавил:

— Она мне все рассказала…

— Все не может забыть? Неблагодарная!

— Это ты о ком?

— Конечно, о Лянке! — чертыхнулась Катя.

— Эх-х, мамка! До чего ж ты изменилась, стала злою, жадной, жестокой. А ведь раньше не была такой. Девчонка тебя матерью считала, уж как она по дому управлялась, даже я удивлялся. А ты в благодарность за все хотела ее под хахаля сунуть. Никогда от тебя не ожидал такого. Ведь ей теперь только шестнадцать лет исполнилось. Она и нынче ребенок! Где ж ты сердце свое потеряла? Я сквозь землю от стыда готов был провалиться, когда правду узнал. Если б раньше услышал, конечно, не искал бы и не просил вернуться. Мне было не просто стыдно, я впервые пожалел, что ты моя мать…

— Что? — встала Катя со стула, остановилась напротив Мишки:

— Ты меня, свою мать, ниже сопливой, бездомной девчонки поставил? Да если б не взяла ее со двора, она сдохла бы как собака на той лавке!

— Тогда ты была человеком, а я дураком! Я не хотел, чтобы Лянка жила с нами, и на каждом шагу досаждал и мешал ей. Но ты все делала правильно. Отправила девчонку учиться, заботилась о ее будущем и берегла. А потом тебя ослепили деньги. Они испортили и принесли нам неприятности и раздор. Ты уже не видела никого и ничего. Деньги стали дороже меня, нашей семьи. Над нами потешаются все соседи за то, что ты сколотила из квартиранток притон. А я не могу создать семью. Ведь ты из-за своей жадности и мою жену подсунешь своре хахалей, лишь бы был доход! Ты потеряла совесть!

— Сопляк! Ты еще смеешь отчитывать меня, сначала научись самостоятельно жить!

— Ты хочешь, чтоб я ушел? С великой радостью! — пошел Мишка к двери и остановился в удивлении, раздался звонок. Кто-то пришел. Сын с матерью переглянулись. Парень открыл дверь.

— Ну что? Не ждали меня? А я нарисовался! — шагнул через порог участковый милиции.

— Хорошо, что обоих дома застал, — прошел в комнату, где жили квартирантки, заглянул в туалет, ванну и, зайдя на кухню, позвал хозяев:

— Разлетелись ваши птички?

— Закончили колледж и уехали по домам, — подтвердила Катя спокойно. Участковый громко рассмеялся, положил на стол папку и, устроившись поудобнее, попросил:

— Адреса их дайте!

— Откуда знаю. Я их не прописывала. Зачем мне лишняя морока? Они студентки, ты ж знаешь! — ответила женщина и продолжила:

— Одна еще осталась. Но ушла вчера куда-то, может, к подругам подалась.

— К каким подругам? В вендиспансере она теперь, на принудительном лечении. Кучу мужиков заразила сифилисом! Всей милицией ее целый день отлавливали. Накрыли в кабаке с очередным козлом. Хорошо, что не успел он с нею отметиться. Только договаривался. А то бы в корпусе напротив этой дряни теперь лечился. Кстати, Михаил, ты тоже проверься, — глянул на парня участковый.

— Я? А на кой? Зачем?

— На «четыре креста», иль не врубился?

— Я ни с одной не был! Никогда! — покраснел Мишка.

— Да будет тебе лохом прикидываться! Так я и поверил, иль сам не мужик? В клумбе жил и ни одного цветка не сорвал? Ты кому лапшу на уши вешаешь? У меня документально подтверждено, что был ты с ними в интиме. — смеялся участковый, похлопав папку.

— Ну уж это брехня! — возмутилась Катя.

— Брехня иль нет, только на вас обоих заведено уголовное дело. Сюзана дала следователю признательные показания, где утверждает, что вы оба принудили ее к занятию проституцией. И не только Сюзану, а всех девушек, какие проживали у вас в квартире. Михаил брал свою плату натурой. Так что сами понимаете, дело принимает плохой оборот. Тут уж вам не выкрутиться. И сроки грозят не малые, — оглядел участковый хозяев.

— Набрехала она все! Кто их заставлял? Вон недавно Юльку в деревню увезли. Замуж взяли. Теперь в семье живет. Кто б на проститутке женился? — возмущалась хозяйка.

— Катя! Только мне не говорите! Иль я не знаю, что у вас путаны жили! Но беда в другом. Вы оба подозреваетесь в том, что принуждали студенток заниматься проституцией, забирали их панельные заработки в уплату за квартиру! Так утверждает в своих показаниях Сюзана.

— Все ложь! Никто никого не посылал на панель. Сколько им платить за квартиру, говорилось сразу. Не устраивало, могли уйти в общежитие. Их никто не держал. Сколько живет в общежитии? А почему эти туда не пошли, хотя свободные места были. Но в общежитии им не дали б разгуляться. Там в каждой комнате свой порядок и никто не позволил бы приходить ночью или под утро пьяными и не пустил бы в комнату хахалей! — говорил Мишка.

— Только мне не рассказывай про общагу, — сморщился участковый и добавил:

— Там притон покруче вашего!

— Я много раз выгонял их, ругался, требовал, чтобы освободили комнату, не мешали нам жить и не позорили перед соседями. Сам знаешь, как сводим концы с концами. Моей зарплатой не похвалишься, из-за того семью не завел, мамкина пенсия вовсе пыль. Ну взяли квартиранток, а они еще и врут на нас! Еще эта белобрысая крыса! Такою несчастной овечкой возникла! И родители у нее сектанты, хотели замуж отдать за старого вдовца, она от них убежала и боится показаться в Прохладном, чтоб не убили за ослушание! Мы поверили, сжалились и взяли. Ее девки привели, попросили за нее, — вспомнил Михаил, участковый хохотал до слез:

— Это родители Сюзаны сектанты? Да вы что милые, сдвинулись оба? Ее отец военком, мать директор магазина. А Сюзанка — выродок изо всех. Отец ее из-под ремня не выпускал. Драл шкуру с головы до задницы. А когда она в последний раз сбежала из семьи, искать не стали, отказались наглухо, конкретно.

— А за что лупили?

— Деньги воровала, простиковала с двенадцати лет. Уж с кем только ни путалась, даже с зэками.

— Что ж, и тогда ее насильно заставляли подстилаться? — ядовито заметила Катя.

— Если бы ее показаниям поверили безоговорочно, с вами говорил бы следователь. Но в том-то и дело, что эту девку мы «пасем» не первый день и знаем ее.

— А к чему она нас забрызгала? За что опозорила? — спросил Мишка.

— Ей грозит срок за занятие проституцией и умышленное заражение двенадцати мужиков сифилисом. Вот она и решила из вас громоотвод сделать, мол, заставляли простиковать, не своею волей на панели промышляет. А ей восемнадцати лет еще нету. Чуете, какая ответственность грозит за принудительное вовлечение несовершеннолетней в занятие проституцией?

— Стерва! Попадется на глаза своими руками урою! — вырвалось у Мишки, мать тут же одернула сына:

— Охота тебе пачкать руки об говно! Найдется на нее своя управа.

— Это уж точно! Лет пять в венеричке лечить будут! — подтвердил участковый и спросил:

— Так дадите мне адреса девок? Пусть они подтвердят или опровергнут показания Сюзаны, — напомнил участковый.

Катя тут же назвала всех, даже телефоны вспомнила. Участковый ушел довольный.

Мишка, забыв о недавней ссоре с матерью, сел рядом с нею на кухне.

— Расскажи, как с Лянкой встретились и поговорили, — попросила чуть не плача.

Парню стало жаль мать. Он обнял ее и сказал тихо:

— Ладно о ней. Ну не захотела вернуться, я не настаивал. Предложил, она отказалась. Сказала, что устроилась хорошо, всем довольна. Заимела много друзей. Я порадовался, что ее жизнь наладилась. Пожелал счастья. Она мне номер своего сотового телефона дала. Намекнула звонить ей, если скучно станет.

— Обо мне не спросила?

— Ну что ты! Засыпала. Все расспросила. Ничего не забыла. Даже мне напомнила мяту в чай тебе добавлять, мол, на сердце и на сон хорошо действует. Просила подушку твою взбивать почаще и беречь тебя от простуд.

— Ишь ты, лапушка моя, все помнит. Как она теперь выглядит? Такая же?

— Нет, мам! Я едва узнал ее. Совсем взрослой стала, хоть закадри с нею! Голос такой нежный, как колокольчик. И сама словно цветок, — тихо улыбался Мишка:

— Случайно встретились. Она сама окликнула. Я подумал, что еще какая-то «телка» клеится. А это Лянка была. Присели возле общежития на скамейку, поговорили. Она рассказала все без зла. Будто просто вспомнила ненароком. Не ругала. Я ей деньги предложил. Она отказалась наотрез, хотя зарплата вполовину меньше моей. Как на нее живет, ума не приложу.

— И в гости не придет? — всхлипнула Катя.

— Да погоди, мам! Мы с нею в кино идем вместе. Свиданку назначил, может, уломаю к нам завернуть, — смущался Миша.

— Ты уж постарайся, сынок, — просила Катя.

— Знаешь, она теперь уже старшая смены! Короче, бригадир у кондитеров. Какой-то конкурс выиграла. Собирается в пищевой институт поступать. Ее на учебу комбинат отправляет. Будет учиться за его счет, но и работать одновременно. Как успеет, не допру. Для личной жизни времени не останется. А ведь годы идут! — пожалел Лянку вслух. Вечером Мишка убежал на свиданье к Лянке, а Катя, сев у окна, стала ждать их. Ей вспомнился разговор с участковым. Когда-то она недолюбливала этого человека, грубого, несдержанного, любопытного и наглого. Но… То ли жизнь меняла всех, то ли женщина пригляделась и получше узнала участкового, мнение свое о нем она изменила.

— А он не такой уж и лопух, под какого косит. Вон как адреса девок выдавил, сама сказала ему. То как же, дело клеить собрались. За что? Ее с топором по городу ищут. Хотя именно над топором участковый хохотал и что брякнул! Будто тот мужик псих или пыль на лысину трясет. Кто сам на себя пальцем укажет и засветится принародно, иль ему жизнь опаскудела? Кто решит кого-то урыть, сделает это тихо, без предупреждений и рекламы, — вздыхает баба и думает:

— Эх-х, ты, лопух! Что соображаешь в этой жизни? А если она ненужной стала, если опозорены семья, имя, чего она стоит эта жизнь, если в своей семье не посмотреть в глаза друг другу. Разве в таком случае думают о чем-то! Топор взял почему? Да схватил, что первое под руку попалось. Почему не нож или кинжал? Это уж его спроси. Не веришь, будто он собрался убить девку? Нужно было самому с ним встретиться. Этому старику терять уже нечего. Такой на все пойдет. Ради своих детей и внуков жизнь положит не задумавшись. Он горец! Это люди особые! — оглядывается Катя на телефонный звонок.

— Это Катя? Мне нужно встретиться с вами.

— С кем говорю? — спросила женщина.

— Вы меня не знаете. И мое имя ничего вам не скажет. Но разговор этот нужен нам обоим.

— Прямо сейчас?

— Да. Чем быстрее, тем шустрее! — то ли пошутил, то ли пригрозил человек. И через десяток минут уже вошел в коридор.

Громадный, наголо постриженный, полный мужик, он легко проскочил на кухню и, усевшись напротив, спросил, уставившись на Катю мутными глазами:

— Где Сюзанка?

— Участковый сказал, что в венеричку заперли ее менты. Ты уж какой по счету эту стерву спрашиваешь.

— Я — Косой Яша! Один в городе! Второго нет. Таких только под заказ рожают. Доперло? Слыхала про меня, не иначе! Вона как очко заиграло! То ли будет, когда услышишь, зачем я возник? Ведь просто так не появляюсь! Верно иль нет? Так вот, Катя, я в натуре знаю, кто ты есть, старая бандерша! И если хочешь спокойно пердеть в своем углу, дай мне адрес Сюзанкиной плесени, то бишь родителей.

— Она все набрехала мне. Участковый рассказал совсем другое. Я не знаю, кому верить.

— Короче! Слышь ты, старая плесень! Гони монету! Твоя блядь, какую ты доила и руками, и ногами, заразила моих кентов. Их надо лечить. Понятно, что не в нашей глуши. Давай отслюнивай! Иначе ничему не будешь рада! Лично я с тобой разберусь! И не брызгай мне соплями в уши, что дышишь бедно, что хавать нечего. Это сказки для других! Давай доись молча! Знаю, сколько башляла тебе Сюзанка, чтоб ей света не видать! Клянусь волей, своею смертью она не сдохнет!

— Яшка! Ты просишь слишком много! За такие бабки весь город вылечить можно. Где столько возьму? — заплакала, запричитала баба.

— Тогда возьмем твоего Мишку и уроем его уже сегодня. Он сейчас в кино отрулил с какою-то бабой. Оттуда не вернется! Дошло! — встал со стула и пошел к двери.

— Стой, Яшка! Не тронь сына! Он ни при чем! Возьми деньги и оставь в покое! — вытряхнула из наволочки перетянутые резинками пачки денег.

Яшка посчитал. Отодвинул оставшиеся:

— Это участковому дашь, чтоб хвост не поднимал. И о моем визите никому ни слова! Слышь? Не кляни! Я знаю, сколько у тебя на счетах. То, что я взял, для тебя мелочь. Тебе жаль своего сына, а мне — кентов.

— Почему я должна рассчитываться за всякую блядь? Она заразила, с нее берите!

— Она ответит. С нею своя разборка будет, помяни мое слово! Того ждать недолго.

А вскоре домой пришел Мишка. Один. Бледный, дрожащий и рассказал матери:

— Я так и не понял, что случилось, меня вытащили из зала, когда начался фильм. Слова Лянке не успел сказать. Ей велели оставаться на месте и не поднимать шухер. Меня вытащили и поставили спиной к стене, к горлу нож. Велели не дергаться и посоветовали молиться, чтоб ты оказалась умной и спасла от смерти. Один из них тут же ушел. Было темно, я никого не разглядел, но понял, что попал в клешни крутых. Их было пятеро. Они ни на секунду не отошли от меня. Я и не знаю, сколько вот так держали. Но потом вернулся тот, какой уходил. Он сказал своим, чтоб отпустили. И добавил:

— Все на мази…

— Те, кто меня стерегли, мигом растворились. Я вернулся в зал, но Лянки там уже не было. Свой мобильник оставил дома и не смог ей сразу позвонить, узнать, где она и что с ней.

— Так позвони! — посоветовала Катя.

Мишка набрал номер и услышал голос девчонки:

— А меня, как только тебя вывели, увезли из кинотеатра. Посадили в машину и к порогу общежития. Посоветовали никуда не звонить, шумиху не поднимать. Я спросила, что с тобой? Один из них кому-то позвонил и сказал, что ты в порядке и пошел домой. Я только собралась тебе набрать, а тут ты звонишь.

— Лянка, меня под ножом держали…

— За что? — прозвенел испугом голос девчонки.

— Сам не знаю. Но, кажется, пронесло. Давай завтра к нам приходи. Я думаю, что меня сегодня с кем-то спутали. Дома все же безопаснее. А и мать по тебе соскучилась, очень хочет увидеть.

— Миша! С завтрашнего дня я работаю во вторую смену. С четырех до полуночи. Так что не получится. Придется отложить встречу. Не обижайся. Я позвоню, когда снова выйду в первую смену.

— Ладно, Лянка, я подожду! — пообещал парень.

Катя рассказала сыну о приходе Косого Яши. Миша

сидел задумчивый. А потом сказал:

— Так вот оно что? Оказывается, это вовсе не ошибка была. И меня могли спокойно размазать там эти крутые, не дай ты им денег. А все из-за какой-то дешевки! И как дорого платим мы за свои ошибки…

— Прости, Мишанька! Кто мог предположить.

— Мам! А ведь сколько раз просил тебя. Сегодня ты всерьез могла потерять меня…

— Ой! Что ты, сынок! Бог с тобой! — зашлась баба, испугавшись запоздало. Она только теперь поняла, какое непоправимое горе могло случиться.

— Он не грозил тебе? — спросил Миша.

— Не велел брехать о его приходе. И еще сказал, что Сюзанку он разыщет и непременно уроет своими руками. И знаешь, я ему поверила. У него кулак больше моей задницы. Такой если припечатает, то враз насмерть. С ним шутки плохи.

— Мам, я с Яшей не знаком лично, но слышал от друзей, если Косой пообещал, то свое он выполнит, можно быть уверенным. Этот слов на ветер не бросает. Сколько раз его заметали менты и отпускали извиняясь, потому что не находили в его действиях состава преступления, или не могли доказать его. У Косого авторитет во всем городе. И, как говорят, он никогда не закрывает двери в своем доме. О том весь город знает. К нему даже менты за помощью идут. Уж не знаю, помогает ли им. Но никто не сказал про Яшку ни одного плохого слова.

— Козел он, тот Косой! Я сколько лет в подушку собирала. А он возник и выгреб все! — заплакала баба.

— Ты жалеешь, что выкупила мою жизнь и я живой остался?

— Да что с тобой, Мишка! О чем говоришь, зайка мой! Я просто пожаловалась на отморозка. Не говорить же ему спасибо за грабеж! Ты то здесь при чем? — спешно вытерла слезы Катя.

Утром Мишка пошел на работу, пообещав матери вернуться пораньше, не навещая друзей и приятелей. Но едва за сыном закрылась дверь, зазвонил телефон. Катя взяла трубку и сразу узнала голос Хасана.

Как долго он не звонил и не объявлялся.

— Каражан! Поздравляю тебя!

— С чем? — насторожилась женщина.

— Наш сын, наш Аслан вышел из зоны!

— Он свободен?

— Да! Все позади!

— Где он?

— У меня дома! В порядок себя приводит. Хотим и тебя навестить! Ты не против?

— Ну что ты, Хасан! Приходите! Спасибо, что помните обо мне!

— А между прочим, тебя никто не забывал, — услышала Катя в ответ.

— Как ты там? Одна? Или квартиранток свору держишь?

— Одна. Миша на работе, я обед готовлю. Никого не хочу, Хасан! Одни горести от тех девок. Не столько получишь, сколько потеряешь.

— Ты все о деньгах, Кать?

— Не только. Ну, да это при встрече!

— С Мишей все в порядке?

— Теперь да!

— А на меня сплошные беды валят. За это время, что прошло, почти всю семью похоронил. Остался со старшим братом. Но и того парализовало. Почти год лежит бревном в постели. Жена и дети бросили. Ушли насовсем. Свой дом купили, живут отдельно. А и я холостякую. Прогнал стерву. Теперь один, как барбос на цепи. И не сорваться с нее, кому-то нужно брата досмотреть. Совсем беспомощный стал человек…

— Зачем же свою жену прогнал? Она бы доглядела.

— Эх-х, Катюшка! Она не ты. Едва его свалило, стала клясть, желать смерти, обзывала, я и не выдержал. Взял за шиворот и, как паршивую овцу, выкинул из дома.

— Сам управляешься теперь или кто помогает?

— Племянница иногда приходит. Поесть приготовит, в доме приберет. И все на том. А с отцом побыть уже времени нет, тепла не хватает. Такие они теперь наши детки. Смотрю на них, и жутко становится. Меня, случись такое, никто не навестит. Осыпят проклятьями так, будто заживо урыли и забудут закрыть двери. Хоть и двоих сынов имеем, а дышим сиротами, поодиночке. Так, Катюшка?

— К чему ты это клонишь?

— Не поняла?

— На что намекаешь?

— Какой там намек? Говорю прямо — старость к нам пришла. А ведь мы и не жили, не успели порадоваться. Так, суетились по мелочам и упускали главное, без чего нет радостей. А ведь впереди зима и одиночество. Слышь, Кать? И у тебя не лучше. Но ведь любили мы друг друга. Помнишь?

— К чему теперь ворошить старое? Оно ушло. Кого винить, коли отрекся от нас в самую лихую минуту и тоже живыми похоронил. Лучше не напоминай, не вороши, не сыпь слова впустую. Я все равно не поверю. В душе сплошной пепел остался. Теперь ты наказан и понимаешь, как больно остаться сиротой среди родных.

— Кать, я за свое получил уже сполна. Больше чем пережил, уже не накажешь. Мне смерть подарком кажется.

— Я через это давно прошла. И тоже жизнь не балует. Всякий день неприятности. Уж и не знаю, с какой стороны ждать новую беду. А они все валят снегом на голову, сколько их наметет еще!

— Катюшка! Как стосковался по тебе! — вырвалось у Хасана на стоне.

— Не болтай лишнее! Скажи, что нужно? Опять денег просить будешь? — спросила насмешливо.

— Нет! Деньги есть. Хочешь, тебе принесу. Только скажи, сколько нужно! Хоть все отдам. Не в них счастье! Ведь вон свое дело имею, хороший доход, но не Пузо душу греет. Вот и получил, что называется, под завязку. Все есть, и нет ничего. Ни за какие деньги не куплю даже капли тепла, — плакал в трубку человек.

— Но ведь у тебя тоже сын, наш Аслан…

— Эх-х, Катенька! Он сын только по крови. Видно, что-то проглядел, неправильно растил. Впрочем, сама увидишь. Скажи, что купить надо?

— У меня все есть. Ничего не нужно!

— Через часок будем у тебя. Хорошо?

— Давайте! — ответила коротко и позвонила сыну, сказала о звонке.

— Мам, ты сама их встреть. Я не могу сорваться, — взмолился Михаил.

Хасан с Асланом приехали на новехонькой «Ауди», поставили машину под окном и вошли в подъезд.

Катя умылась, причесалась, переоделась и даже успела накрыть на стол в комнате, где еще недавно жили квартирантки.

Теперь эта комната казалась громадной. Из нее убрали все, что напоминало о девках.

Мишка, готовясь к приходу Ляны, убрал в подвал койки и раскладушки, тумбочки и стулья. Оставил стенку, трельяж и диван, стол и кресла, да телевизор на тумбе. И попросил мать больше никогда не брать в дом чужих.

— Давай жить своей семьей. Не надо хапать ртом и задницей, чтоб не подавиться. Иначе в своем доме гостями живем. Если желаешь мне добра, дай слово, что больше никого не возьмешь на квартиру. Я устал от чужих людей. Я хочу иметь свою семью, жену и детей. Подари мне эту возможность, и тебе никогда не придется просить меня вернуться домой вовремя. Знай, в свою семью не просто приходят, а летят на крыльях, помня, что в ней тебя любят и ждут…

— Я поняла, сынок! — вздохнула женщина, а после прихода Косого Яши сама себе сказала, что никогда больше не пустит к себе чужих.

— А вот и мы! — вошел Хасан улыбаясь. Следом за ним в двери едва протиснулся Аслан. Он был громаден. И войдя в прихожую, занял ее собою почти всю.

— Ну привет, родительница! — обнял мать и оглядевшись спросил:

— А где бляди?

— Нету их. Сами живем, без квартирантов!

— Я даже на зоне слыхал, что у тебя самый крутой во всем городе бардак! И телки классные! Ты что, поштучно или оптом их сбыла другой бандерше? Зря так суетилась! С кем в натуре кувыркаться стану? Ведь я баб уже давно не имел. Думал у тебя в цветнике оттянусь!

— Опоздал! Мы больше никого не держим.

— Иль братан женился? — спросил глухо.

— Пока нет. Но собирается. Есть у него на примете одна!

— Зря спешит! — буркнул Аслан коротко и прошел в зал следом за Хасаном.

— А ты, кайфово смотришься! При марафете! И барахло на тебе классное. Хахали одарили?

— Не было их у меня никогда, ни одного за все годы! — вспыхнула женщина.

— Ну не темни! Не вешай лапшу на уши, я давно с пацанов выскочил и понимаю, откуда у бабья «рыжуха» берется. Не иначе как трандой заколотила. На тебе одна цепка в тыщу баксов! Уж не вякнешь, что на пенсию взяла! А серьги с перстнем, а браслет! На них в кабаке целый месяц можно гудеть без просыпу! Лучше вякни, скольких козлов тряхнула за все? — при-щурясь смеялся Аслан.

— Это золото из моего приданого! Допер? И никаких отморозков! Тебе отец подтвердит! — вспыхнула женщина, с удивлением разглядывая сына. Она не узнавала его.

— Будет тебе под монашку косить. Видали мы таких! — отмахнулся Аслан.

— Мать правду тебе сказала! — встрял Хасан.

— Ты как со мною говоришь? Кто дал тебе право называть меня бандершей? — возмутилась Катя.

— Ой, уморила! Весь город и зоны так называют, а мне рот говном заткнуть хочешь? Я трепло? Ты послушай, что о тебе вокруг базарят? Чего на меня наезжаешь? Иль ботаешь, что все брешут? Тебя только Яшка Косой не тянул, потому что кастрат, все другие протоптали вдоль и поперек. Я на зоне про тебя такое слышал, уши в трубку сворачивались. А теперь в Снегурочку рисуешься, Му-му из меня слепить хочешь? Не выйдет! Сколько я на зоне канал, ты ни разу подсос не прислала, даже на курево зажала, тоже мне мать. Вся в рыжухе, как Новогодняя елочка в игрушках, а я с голоду подыхал в зоне! А ты и не вспомнила про меня!

— Но ты не просил! — ответила резко.

— Я еще должен был на коленки упасть перед тобой? Иль не доперло, что зона не курорт? Сама жировала с хахалями, а я хоть уройся, старая плесень! Тебе ни ноги, душу отрезало поездом!

— У тебя есть отец! Он ничего не говорил…

— Тогда я просил денег, но ты не дала! — напомнил Хасан.

— Чего теперь от меня хотите? Зачем пришли? — сжала баба вспотевшие ладони.

— Как погляжу, дышишь ты кучеряво. Я тоже так хочу. И вы, две старые мартышки, тряхните свои заначки. Купите мне дом и все, что к нему положено. Еще колеса! Слышь, пахан, шевели рогами, чтоб через неделю импортулю изобразил. Иначе вытряхну тебя из «Ауди» и сам на ней мотаться стану.

— Между прочим, Михаил работает и себя обеспечивает. А ты что думаешь дальше делать?

— Братан лопух! Он дышит как придурок. А мне от зоны отдохнуть надо. Не гони в шею. Я еще у тебя куска хлеба не съел, ты уже за жабры схватить норовишь! Не обломится! Я не из сопливых. Свое из тебя выдавлю. И не только из тебя, — глянул на Хасана, тот заерзал, в мягком кресле жестко стало.

— А если давить нечего?

— Ты мне не пой про свою нужду. Я не лох и не слепой. Выкину из твоего гнездышка в стардом, сам здесь окопаюсь.

— А Миша? Он твой брат! — напомнила Катя.

— Он чем мне помог? Ни одного перевода не послал. Такой же жлоб, как ты!

— Иль тебе отцовского дома мало? Почему там жить не хочешь? Ведь ты вырос в нем!

— Кому он нужен, развалюха? Стукни кулаком, весь посыпется. Полы погнили, крыша протекает, окна покосились, всюду щели и сквозняк! И ты меня хочешь приморозить в нем?

— Приложи руки, отремонтируй!

— Вот и я ему предложил! Так слушать не стал! Подай нынче готовые хоромы. Сам пальцем шевелить не хочет. Но и мы с тобой не двухжильные! Кто нам помогал? Сами зарабатывали, крутились, а этот на все готовое рот разинул, — пожаловался Хасан.

— Я свое требую!

— Эта квартира не твоя. Я ее получила!

— Захлопнись, бандерша, когда тебя отсюда выгребу, мне твои соседи в благодарность не только руки, жопу вылижут. А впрочем, о чем базар! Давай выметайся в дом к отцу и закроем разборку. Больше ничего не сдерну. Хватит вам беситься. Дышите вместе хоть под старость. Вот грохнет со смеху город, что старая бандерша снова замуж вышла!

— Аслан, остановись! Мы еще с матерью не говорили, ничего не решили, а ты уже переезд предлагаешь. Куда так спешишь, будто тебе в сраку раскаленный лом всадили! Хватит нам диктовать! — прикрикнул Хасан на сына.

— Вот что, Аслан! Коли так разговор пошел, ни хрена ты не получишь. Мы с отцом не сажали тебя в тюрьму, и нашей вины нет, что там оказался. Сел по своей дури! Но вместо того, чтоб что-то понять, ты на зоне вовсе озверел и потерял все человечье. Не мы тебе, ты обязан нам помогать и содержать обоих.

— Щас! — осклабился Аслан и показал обоим по локоть.

— Вон отсюда, отморозок! — встала Катя.

— А я у себя! Кому не по кайфу мое общество, пусть выметается!

— Ну ты меня достал! — встал Хасан и велел Аслану встать, вломил ему кулаком в солнышко, потом под подбородок. Аслан не ожидал. Он отлетел от стола к стене, ударился спиной и, потеряв сознание, затих на полу.

— Прости, Каражан, я и не знал, с чем он сюда пришел. Прости, что не сумел воспитать. В кого такой псих удался, не знаю, — расстроился человек.

— Успокойся! Куда деваться, он наш сын…

— Нет, он придурок и я не хочу его знать.

— Хасан, он не проживет сам. Снова попадет в банду, потом на зону, там и кончится из-за дурного нрава. Его уже не переделать, поздно, жить с ним под одной крышей тоже нельзя. Он не управляем…

— Куда там жить? Ты представляешь, еще вчера грозил урыть меня! — признался человек.

— За что? — удивилась Катя.

— Потребовал ключи от машины, захотел по городу прокатиться. А уже выпил. Я, конечно, отказал ему, уговаривал отдохнуть, так этот козел с ножом на меня начал прыгать. И тоже мозги сушил, что я плохой отец. Врубил ему меж глаз, связал, он так и проспал до утра на полу. А похмелившись, снова разборку устроил. Тут я его в ванну с холодной водой сунул и продержал до полной трезвости, к тебе привел. Думал, культурно с ним поговорим, да не получилось. Он и пьяный, и трезвый отпетый дурак. Ты уж прости меня…

— Давай отметим нашу встречу! Давно мы с тобой не виделись. Расскажи о себе, — попросила Катя.

— Я тебе по телефону все сказал. Ничего хорошего нет. Наладил свою мастерскую, ремонтируем машины. Все идет нормально. А вот дома ничего не клеится. Семьи нет, живу один, как собака. Брат не в счет! Он не говорит. Врачи в больницу не берут. Мол, нам не нужны показатели смертности, и обещают, что проживет мало. А мне так хочется его поднять. Один остался. Из всей большой семьи одни осколки. Этот козел не в счет, — кивнул на Аслана.

— Веришь, вернулся сын, а у меня руки опустились. Что делать, как жить дальше, ума не приложу. И для кого стараюсь?

— А может, купить ему квартиру, пусть сам в ней живет?

— Да что ты, Катя! Его ни в коем случае нельзя оставлять одного, непредсказуемый придурок может отмочить что угодно. Я не хочу рисковать из-за него всем на свете. Он мою мастерскую пропьет или проиграет. С него спроси потом…

— Не привяжешь его на цепь возле себя. Он вон какой вымахал, дом свернет, — посетовала Катя.

— Ну, а что с ним делать? Хотел его в горы отправить, в деревню. Там отару овец племянники пасут. Этот баран как услышал, мигом на рога встал, заобижался, что отмазаться от него хочу. А ведь совсем другое думалось, что там, вдали от зон и городов, быстрее успокоится. Сама знаешь, какая там красота! Вода чистая, воздух свежий, питание отменное. В палатке спальный мешок. В нем не замерзнешь. Да и не один. С ним племянники, тетка. За год отдохнул бы лучше, чем в санатории. В дом вернулся б человеком, хозяином. Научился бы считать и беречь копейку.

— Ну даешь, плесень! Я буду считать и беречь, а ты тратить? — увидели оба Аслана сидящим на полу.

— Ты сначала заработай, а потом бреши о тратах! Тебе дело предложил!

— Если я не знаю для чего копить, зачем буду зарабатывать? — усмехнулся Аслан.

— Вот и заработай на жилье! — подсказала Катя.

— На овцах! Сколько нужно жить в горах, чтоб на дом сколотить? Жизни три, а у меня она всего одна…

— Не базарь много. У нас большая отара. За две зимы не только на дом, а и на колеса поимеешь. Ели не хватит на мебель, я тебе дам! — обещал Хасан.

— Вы в городе, а я в горы! Во, прикол! Самые лучшие годы баранам под хвост! Чего сам овец не пасешь?

— Я здесь нужен, в мастерской! Это мое дело, мой хлеб. А у тебя в руках ничего. Вот и ступай, где ты нужен. Там ты не станешь лишним. Свое от волков защитишь. Занятие как раз по твоему характеру…

— А волчицы там тусуются? — прищурился хитровато.

— Это ты про кого? — изумился Хасан.

— Все про них, про блядей интересуюсь! — расхохотался Аслан.

— Чего нет, того нет, единые зверюги. Спасенья от них никакого. Только в прошлом году два десятка ярок порвали, а сколько ягнят сгубили — счету нет. Если б уцелели, как раз на машину хватило б! — покачал головой Хасан.

— А ведь это твое воруют. Ну что племянники, птенцы желторотые, даже пугануть стаю не смогут. Стрелять путем не умеют. Отдача от выстрела с ног валит. А тебе стоит крикнуть, ни одного волка в горах не останется, со страху сдохнут, — поддержала Хасана Катя, добавив:

— И главное, Аслан! Никакой милиции на много километров. Хоть голиком ходи, никто не укажет и не высмеет. Сам себе пахан!

— Ты только начни, попробуй. Не понравится, вернешься, что-нибудь в городе подыщем. А вдруг втянешься, и получится из тебя хозяин. Ты только представь, что овцы твоя банда, а ты главарь. И все у тебя состоится. Ну пора мужиком, хозяином становиться, с чего-то начинать. Не скитаться же по зонам до конца жизни, — уговаривал Хасан сына. Тот поначалу не слушал, думал о своем. Но заинтересовало, что на овцах можно делать деньги и ни с кем ими не делиться. Аслан послушав, спрашивать стал:

— А хлеб и курево кто подбросит?

— Сами племяши! Они в деревню через день мотаются по очереди.

— А на «бабках» по осени не обожмешь?

— Да мне моих хватит, еще и тебе подкину.

— А отару на стрижку в деревню гоняешь?

— Стрижем овец прямо в селении. Потом загружаем тюки в машину и везем приемщикам в город. Их теперь много, даже в деревни приезжают. Скупают на корню. И «бабки» наличкой отдают сразу. Цена на шерсть хорошая, грех обижаться. Со своей отары неплохо возьмешь, если с приемщиками бухать не будешь. Пьяного они вокруг носа обведут, хитрая код-ла. Им доверять нельзя, хоть своим иль залетным. И считать нужно. Они племяшей сколько раз надували. Да что у них грамотешки, четыре класса на всех. Калькулятором не умеют пользоваться до сих пор. А у тебя в этом деле все гладко, не дашь себя околпачить.

— Не-ет, пахан, как без баб буду? Я все ж мужик!

— В деревню сгоняешь к какой-нибудь вдовушке. Их нынче, как мух на говне. Мужики на войне гибнут, другие в лесах воюют с властями, иные в заработки подались, по всему свету мыкаются. А бабы без мужиков не могут долго обходиться. Не все умеют ждать. Это раньше наши женщины гордыми были, а нынче, чтоб детвору прокормить, на все согласны. Долго уговаривать уже не надо. И не только за деньги уломаешь. Мужик ты видный. Теперь такие в спросе. Коли старики нынче в цене, что о тебе базарить, любую уговоришь. Когда оскому собьешь, успокоишься, — говорил Хасан.

— Асланчик, да они, увидев тебя, сами в горы прибегут. И приготовят, и обстирают, и приласкают. С тем нехватки не будет. Я тоже о том слыхала. Раньше моих квартиранток возили в села мужики. А в последнее время совсем упал спрос на блядей. Своими сучками обходятся. Говорят, что так дешевле и удобнее, не надо мотаться в город. Может, там и судьбу свою встретишь. В городе девки крученые. Все выгоду себе ищут. Потому не спеши с семьей, приглядись сто раз, — советовала Катя.

— А не надуете меня потом, не потребуете свою долю? — глянул на отца. Хасан рассмеялся:

— Даже не думай, мне моего хватает. А пока ты в горах будешь, я дом отремонтирую. Людей найму. За год справятся, — пообещал человек.

Аслан встал с пола, сел за стол. Идея поработать в горах ему все больше нравилась, хотя и понятия не имел, что его ждет. Хасан, боясь отпугнуть, специально молчал обо всех трудностях жизни в горах. Аслана прельщало свое — деньги и возможность распоряжаться ими самостоятельно.

— Там не на зоне, спину не сорвешь. Овцы пасутся спокойно, ну если какая отбилась, послал собак, они ее воротят. У тебя там десяток псов. Те свое дело знают и даже без команды следят за каждым бараном и овцой. Чуть шаг в сторону, собаки за бока дергают, с ними не поозоруешь. А ты лишь смотришь на них, любуешься. Да что там долго говорить? Ведь не один, с тобой племяши, скучать не будешь.

— Ну, вашу мать, кажется, уломали! Хитрые вы у меня отморозки. Ну и я не пальцем делан. С неделю потусуюсь в городе, потом пойду в горы, гляну, чем там пахнет?

— А за это время сколько овец из нашей отары порвут волки, сколько их побьется на спусках при перегонах? Племяши, понятное дело, свою отару смотрят, о ней заботятся прежде всего. Нашу лишь присматривают, — вздохнул Хасан и добавил:

— А ведь она твоя. Я дарю ее тебе…

Глаза Аслана тут же загорелись:

— Тогда чего я здесь канаю? Так бы и вякнул сразу. Не тяни резину, пахан. Помоги собраться и намыливаюсь в горы. Но на первое время дай «бабки», пока своих не получил. Потом разберемся. Завтра смоюсь в горы! — придвинулся к еде. И уже не прикипался ни к отцу, ни к матери.

Хасан незаметно подморгнул Кате. Взглядом пообещал прийти к ней, как только отправит сына в горы. Заодно поблагодарил за помощь в уговорах.

Аслан, наевшись, подобрел к матери. И сказал ухмыляясь:

— Готовишь ты классно. Но не отмажешься разовой кормешкой. Отслюнь и от себя на мое завтра. На халяву не отмажешься.

Катя лишь головой покачала:

— И зачем тебе в горах столько денег?

— Начальный задел сколочу, за все годы отбытые на зоне, куда ты и копейку не выслала, — дал понять, что ничто не забыто.

Женщина отдала деньги и вздохнула с облегченьем, когда муж с сыном ушли, оставив ее в покое.

Вечером, перед приходом Мишки, к Кате наведался участковый. Он как обычно обошел всю квартиру и сказал прищурясь:

— Молодчина! Вот так и живите сами, тихо, спокойно, без чужих людей. И вам без лишних забот и нам без проблем. Зачем тебе в твоем возрасте дурная слава?

— Грязь к чистому не пристанет! — ответила вспыхнув.

— Ну, это как знать. Ты лучше скажи, не появлялась ли у тебя Сюзана?

— Сам говорил, что в венеричке она лечится. Как же сможет прийти, если диспансер охраняется?

— Сбежала она. Уж и не знаем, как ей удалось, ночью ушла. По всему городу разыскиваем. Облаву устроили на суку по всем кабакам. Милиция еще ночью была поднята на ноги.

— Да брось ты! Из-за Сюзанки?

— Ну да!

— Значит, здесь ее не жди. Она не дура! — усмехнулась баба.

— Катя, а ее вещи здесь остались?

— Конечно.

— Покажи их!

Женщина указала на чемодан, стоявший у нее под койкой. Участковый открыл его, перебирал Сюзанкины вещи, внимательно их рассматривал. Потом открыл сумочку, что лежала на дне чемодана. Но там было пусто.

— Ты отсюда ничего не брала?

— Нет. И не заглядывала. Как он стоял, даже не открывая сюда поставили, чтоб не болтался на виду, — ответила не сморгнув.

— Ради этого тряпья она, конечно, сюда не вернется. Не захочет попасть в ловушку, не станет рисковать, — говорил сам с собой. Но на всякий случай предупредил:

— Вдруг она появится, позвони нам!

— Само собою разумеется, — пообещала баба.

Едва участковый покинул квартиру, вернулся с работы Михаил. Он молча слушал мать, хвалил ее за ум и находчивость.

— Круто вы обвели Аслана. Он придурок и не знает, что такое пасти овец в горах. Там не только не захочет, а и не вспомнит о бабах. Каждая минута — риск. Посидит он там на солнышке, как бы не так! В горах собачий холод. Из телогрейки не вылезет. Никаким деньгам рад не будет. И не надейтесь, что приживется. Убежит через неделю, еще с кулаками на вас полезет, зачем его на погибель посылали. Этот человек те условия не выдержит. Пустая и недолгая затея.

— Ну а что с ним делать? Куда сунуть?

— Мам, ты помнишь, я тогда в пятом классе учился, когда отец уговорил меня поехать в горы на летние каникулы. И тоже пасти отару. Обещал купить велик и дать денег, тоже говорил о племянниках, короче, я согласился, — улыбнулся грустно вслед воспоминаниям Михаил и продолжил:

— Я поехал в горы как сопливый романтик, даже не имея представленья о жизни пастухов. Но я был мал, хотя дурь мне дорого обошлась. И удержался лишь на упрямстве и самолюбии, на каком умело сыграл тогда отец. Он сказал:

— Если сбежишь от отары, ты не мужчина и никогда им не станешь. Мне, понятное дело, захотелось доказать свое. Чего это стоило, никогда не забуду. Я выдержал в горах все лето. Десяток раз мог остаться там навсегда и не вернуться к тебе. Зачем это понадобилось отцу, уж и не знаю. Но мне и теперь снятся те каникулы, но я никогда не говорил тебе, почему и сегодня кричу ночами во сне. Правда, я был ребенком. Но там не выдерживают и мужики. Во-первых, в горах трудно дышать, воздух разряжен, добавь постоянные холод и ветер. Они насквозь пробирают, попробуй присядь, мигом сосулькой скатишься вниз. Согреться нет никакой возможности. Не из чего сложить костерок, нужно опускаться в распадок, а там зверье ожидает. Им все равно кого сожрать, меня или барана. Лишь бы в пузе потеплело. Попробуй переночевать в распадке, где оползни и камнепады случаются чаще, чем пурга. А снежные лавины… От них не спастись. Там громкого слова не скажи, дыши шепотом и всякий шаг сверяй с горами и с жизнью, потому что смерть всегда у плеча, — вздохнул парень и продолжил:

— Да! Красиво в наших горах, не спорю. Но тот, кто пережил в них грозу, родился заново. Это совсем не то, что в городе переждать ее за закрытыми окнами, лежа на диване, а потом любоваться радугой. Та гроза сшибает с ног диким грохотом, когда горы стонут под ногами, а молнии бьют совсем рядом и трещат скалы. Гроза валит мордой на землю, она не просто оглушает, она дает понять и почувствовать, что человек там — ничто… Выстоять и выдержать в горах может только очень сильный человек. Аслан не такой. Я не из слабаков, но повторять те каникулы никогда не возникало желания. При этом рассказал тебе о мелочах, лишь сотую часть пережитого. От того я перестал верить отцу, посчитал, что он решил избавиться от меня навсегда.

— Как же племянники там живут? — вздрогнула Катя.

— Другого выхода нет. Старики поумирали. Им терять было нечего. Они родились в горах и приучили к ним детей. Эти чувствуют горы своим сердцем. Городскому человеку там делать нечего.

— А отец приезжал к тебе?

— Уже в конце лета, чтобы сразу забрать меня. Я через неделю пошел в школу и уже не пропускал уроки, старался учиться без троек, чтобы не вернуться к пастухам. После тех каникул меня ни в чем не стоило убеждать. Я увидел все своими глазами.

— Он тебе денег дал?

— Конечно. И форму купил, туфли и ботинки, даже дипломат. Все это вместо велика. И деньги. Я их тебе отдал. Туговато нам тогда приходилось. Протезы у тебя были отечественные. Ты не могла на них ни стоять, ни ходить. А обезболивающие лекарства стоили дорого, помогали слабо, потому ты от них отказывалась. Помнишь? — спросил Мишка.

— Почему ты тогда смолчал? — вытирала слезы Катя.

— Не хотел жаловаться на отца. Зачем? Это не по-мужски, ведь все обошлось, и я даже благодарен ему за ту закалку, какую получил в то лето, она и теперь пригождается мне.

— А где же тогда был Аслан?

— В деревню ездил. Помогал на пасеке. Я, как сама знаешь, пчел боюсь, потому выбрал горы, — улыбнулся Мишка и спросил:

— Зачем возникал участковый?

— Сюзанка сбежала из венерички. Вот и шмонают ее менты по всем кабакам. Только и она не дура, чтобы светиться в городе. Где-нибудь канает тихо, ждет, когда шухер уляжется.

— Она за квартиру сполна рассчиталась?

— Кой хрен! Я у нее в залог все из сумочки выгребла. А там кучеряво! Глянь сюда! — достала из-под комода коробку и высыпала содержимое на подушку.

— Неплохо! — глянул Мишка оценивающе на дорогие перстни, браслеты, цепочки, кулоны и, сложив все обратно, сказал:

— Только ей в руки отдай, когда рассчитается за квартиру. Но больше не держи ее ни одного дня. Гони в шею!

— Само собою. Кому нужна?

— За барахлом она не пришла бы. А вот за этим обязательно нарисуется! — сказал Мишка, спрятав коробку на место.

— Не обижайся, менты еще не раз сюда возникнут. Кому-то может тюкнуть в тыкву обшмонать квартиру Комод, конечно, в покое не оставят. Перепрячь.

— Тогда и деньги возьми из подушки. Не стоит ими рисковать. Сам спрячь.

Мишка тут же приподнял доску в полу, там был давний тайник, о каком знали только он и мать.

Они уже пили чай, собирались ложиться спать, как в двери тихо позвонили.

— Кто? — спросил Мишка удивленно и услышал:

— Открой кент, свои!

Парень онемел, узнав голос. Этот человек взял его из кинотеатра, а потом велел отпустить из-под ножа…

Яша Косой… Ему попробуй не открыть. Потом из дома шагу не сделаешь. На голову укоротит не сморгнув.

— Кто там? — спросила Катя сына. Тот приложил палец к губам, открыл дверь.

Мишка не ошибся. Косой Яша будто впорхнул в квартиру, быстро закрыл за собою дверь.

— Что нужно? — спросил его Михаил.

— Не базарь много! Потрехать хочу! Где рыжуха блядешки, сыпь ее сюда! — оттопырил карман своей куртки.

— Ты о чем? Она еще за проживание нам должна. А ты про золото. Где я его возьму? — прикидывался Мишка.

— Не коси под лоха, фраер! Не лепи из меня придурка! Иль опять зачесалось влететь под разборку? Ботаю добром — отдай, покуда я не вскипел. Сука с больнички слиняла! Братва ее стремачит. Не смоется она от нас. И крышка ей будет! Где припутают, там уроют. Она цепкой отмазалась от охраны. А чтоб не было этого навара, отдай рыжуху шустро!

— А долг за проживание? — подала голос Катя. Но Мишка уже достал коробку, отдал Косому. Тот влез в нее двумя пальцами, достал пару цепочек и, сунув их Мишке в карман, сказал уходя:

— Теперь она кроме нас никому не должна. А мы с нее сами снимем свое. Это не оплата, так, пыль, с какою она будет урыта! Давай, закрывайся кент! И прощай всех нас, живых и мертвых заодно, — растворился в темноте двора.

— Мишка! Да что за проклятье, все нас трясут и обдирают, никакого дохода, одни убытки! Все щиплют нас! Во, козлы!

— Зато мы живы. И теперь отстанут от тебя! Не сетуй, мам! Как пришли эти деньги, так они и ушли. Все равно ты золото отдала б Сюзанке. А и за постой с тобою рассчитались с лихвой, эти побрякушки дорого стоят. Ты не в накладе, ничего не прогадала, без убытка обошлась. Те, что Аслану отдала, считай, что за все годы тюряги разом с ним рассчиталась. Пускай сам учится зарабатывать уже на воле. Оно одинаково горек хлеб, политый слезами, хоть на зоне, или в горах. Легко ничего не дается, особо теперь, — говорил парень.

— Хасан меня удивил в этот раз. Не хамил, не обзывал, не дерзил. Притих. К добру ли это?

— Мам, он часто звонил мне на работу в последние дни. Я не хотел тебе говорить.

— Почему?

— Он все об одном и том же просит, чтоб помог вам помириться и убедил бы тебя. Ну я не хочу лезть в ваши отношения и навязывать его заново. Слишком много лет прошло. Мне кажется, ты окончательно отвыкла от него! — смущался Мишка.

— Вот чудак! На стари лет заступника за себя ищет. А ведь ты столько лиха хватил, что даже вспомнить страшно. Босиком по снегу бегал за бутылками к мусорному контейнеру, приносил, мыл, сдавал их и покупал хлеб. Разве я могу забыть и простить все это?

— Мама, не плачь о вчерашнем! Его нет! А мы живы и давай смотреть в завтра. Отцу тоже нелегко пришлось, поверь мне!

— Ему то что? Женился тут же, жил на всем готовом. Никаких горестей не знал.

— Не надо, мам! Он часто приходил ко мне в школу. Совал то пятерку, то десятку, я отдавал их тебе и говорил, что нашел их то в магазине, то на дороге. Так он велел. Больше не мог, старики и новая жена не разрешали помогать нам, указывали на Аслана, мол, кто поможет вырастить его? О нем мне не стоит много говорить. С семи лет курить стал, тогда мы все вместе жили. А деньги где он брал? Конечно, у вас, то из твоей сумки, то из отцовских карманов выуживал, или от пенсий деда с бабкой, они на тебя грешили. А ты ни сном ни духом ничего не знала.

— А что ж ты молчал мне?

— Аслан был старше и сильнее. Он пригрозил, если выдам его, он меня зарежет или утопит в реке. И я боялся, верил, что свое слово сдержит. Потому молчал. Он был для меня страшнее отцовской плетки и дедовского ремня.

— Вот как? А я думала, что вы дружили.

— Нет, мам, он с самого малолетства был моим заклятым врагом. Отнимал все, что вы давали на двоих. Сжирал все конфеты и пряники, отбирал мороженое. Я, тогда еще малыш, заплачу от обиды, а он изобьет. Короче, я очень обрадовался, когда его не стало с нами. Своим братом еще тогда не считал. Потом и подавно, не понимал и не жалел. Ты уж не обижайся, я правду сказал. Здесь отец не виноват. Аслан уродился отморозком. Такого не переделать никому Его зоны не обломали. Среди людей так и проживет волком.

— И в кого такой удался, змей! — возмутилась Катя.

— Мамка, не смеши! Сама знаешь!

— Не поняла, ты о ком? На что намекаешь?

— Да тут и не о тебе речь!

— Кто ж в роду такой поганый?

— Свою родню вспомни, какая подкинула тебя в детский приют. Не говорю о пеленках и распашонке, на одеялку не разорились, в мешковине оставили на снегу. И это зимой! Разве они люди? Вот в них пошел Аслан, в неузнанных и чужих, зверей по крови и натуре. Таким и остался. Я в его передел не верю. И отец с ним намучился нимало…

— Но ведь он тоже сын мой, и по нем все годы болело сердце. Плох или хорош, Аслан тоже мой ребенок и твой родной брат. Прости его, Миша, он так бит судьбой и жизнью, — просила Катя.

Глава 6. ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

Прошли два дня, и снова Катя готовилась к выходному. Перестелила постели, убрала в квартире, готовила поесть. Она уже знала, что сегодня Мишка придет домой с Лянкой. Та согласилась навестить Катю, и женщина старалась, чтобы не ударить в грязь лицом, даже блинчиков напекла помимо всего. Но устала. Хотя и оставалось только помыться самой. Да сил не хватило. Решила передохнуть и прилегла на диван. Казалось, вот только что прилегла, а прошло уже два часа. Проснулась, когда Мишка позвонил в дверь.

Катя глянула за спину парня:

— А где Лянка?

— Сегодня не может. Санэпидемстанция сделала налет на их комбинат, разнос устроили такой, что бабы все в слезах и соплях. Лянке больше всех перепало. Велели генеральную уборку сделать. До того закрыты будут. Сейчас все работницы на ушах стоят. Всякий санитарный день это большие убытки. Круглыми сутками будут вкалывать. На Лянку смотреть жалко. С одной стороны начальство наезжает, с другой — свои бабы. И все орут, требуют, ругаются. Как она все выдерживает, не пойму.

— Когда теперь придет? — перебила Катя.

— Уже обещать боится. Говорит, что сама придет к тебе, как только освободится. Уже без приглашений.

— Ну, ладно, коли так! — довольно улыбалась Катя.

— И меня поздравь. Я с сегодняшнего дня начальник отдела! — поцеловал мать.

— Кстати, знай, отец увез Аслана в горы. Вчера загрузил его в машину и вперед до села на скоростях, пока не раздумал и не связался с отморозками. Не дал отдохнуть после зоны. Тот, не зная что его ждет в горах, поехал с радостью. Небось думает, будто там все тропки долларами выстелены, только не ленись собирать, — хохотал Мишка.

— Откуда знаешь?

— Отец звонил. Сказал, как только спихнет Аслана к пастухам, вернется в город, сразу нас навестит. Обещал сыр и баранину подвезти.

— С чего это он раздобрился? Не к добру это, — засомневалась женщина.

— В семью втереться думает. Надоело шакалом дышать. Вот и решил примазаться.

— Поздно спохватился. Все к нему отгорело и прошло, — призналась Катя и, потрепав сына по плечу, спросила:

— А Ляна нравится тебе?

— Хорошая девчонка, открытая, прямая, нет у нее второго дна. Все такая же стеснительная, робкая, как и была. Купил ей мороженое, десяток раз спасибо сказала. Самостоятельность не испортила.

Внезапно их разговор нарушили глухие голоса за окном. Катя с Мишкой умолкли, прислушались, но не расслышали слов.

— Соседи базарят, — отмахнулся Михаил.

— В такое время они уже на улицу не выходят. Я ли их не знаю! Может, хахали наших девок встретились ненароком и решают, кому идти. Еще не все знают, что они уехали. Сегодня звонили трое, Маринку и Анжелку с Дашкой спрашивали. Один адресок Маринки требовал, заплатить за это обещал.

— И ты дала?

— Ну нет! Даже не подумала. Они уехали навсегда. А мы договорились, что я никому не дам их адресов, и они навсегда забывают город. Но обещали писать мне…

— Зачем они нам теперь? — не понял Мишка.

— Все ж жили у нас, привыкли друг к другу, интересно как у них сложится судьба. Может кому-то повезет. Сами по себе неплохие девчата, но несчастливые.

— Не скажи. Юлька замуж вышла. Кажется, она довольна, — не согласился парень.

— Ох, сынок, не по любви она вышла за Заура. Сама себя вынудила. Более подходящего не подвернулось. А годочки катят. Дальше ждать нельзя. Можно сиротой остаться в свете. Мужиков не густо нынче, на всех не хватает. Вот и ухватилась за него! — посочувствовала Юльке Катя.

— Она и сама не подарок. Считай, с панели взял. Ей бы радоваться, а она еще про любовь мечтала. Сколько их у нее было? — осекся Мишка, услышав за окном горячий спор.

— Похоже на голос Сюзанки, — вслушалась Катя настороженно.

— Да что ты, мам! Ее сам Косой Яша стремачит, под колпак взял со своей оравой. Из его клешней девке не слинять. А что утворит, скрывать не стал. Нам лучше в их разборки не вмешиваться. Я уже прошел через это, повторять не хочу.

— Неужель убьют? Ведь девка может вылечиться. Зачем же ее гробить? — пожалела Катя Сюзану, и тут же оба услышали дикий крик. Отчаянный, больной, короткий, он прозвенел как выстрел и стих…

— Сюзана! — узнала голос женщина, хотела подойти к окну, но сын не пустил:

— Не подходи. Свидетелей тоже убивают. Или хочешь, чтоб Яша снова к нам возник.

— А может это тот, какой с топором приходил?

— Теперь уж все равно. Каждый берет на свою душу грех, какой понесет до самой смерти и сам за него ответит. Вступаться за мертвую глупо. Ей уже никто не поможет. А для себя неприятность можем схлопотать.

За окном были слышны глухие голоса, но и они вскоре стихли.

— Знаешь, я точно узнала голос Сюзанки. Ее грохнул кто-то и наверно насмерть, — трясло бабу.

— Может быть, но я в такую разборку не полезу. Каждая из них знала куда суется. Я как-то говорил с Сюзанкой. Она все время удивлялась, почему к ней не клеюсь. Сомневалась в моих мужских способностях. Я ей ответил, что она не возбуждает меня, не хочу рисковать собою. Она тогда обиделась, мол весь город вокруг нее вьется, все ее желают и только я один, как сушеный катях, на нее не западаю. Я же просто брезговал. Всеми! Не люблю залапанных и продажных.

— Не ругай ее. Она уже далеко. С нее свой спрос будет, — подошла к окну, едва приоткрыла занавеску, но в темноте ничего не увидела.

Утром, едва рассвело, к Кате заявилась милиция.

— Вы вчера, вернее, сегодня ночью, ничего не слышали под своим окном?

— Нет! — ответил Мишка за обоих.

— А что случилось? — подошла к окну баба и, глянув, отшатнулась, закрыла лицо руками…

…В луже крови лежала на асфальте Сюзанка. Голова девчонки валялась поодаль от тела, да и оно было изрезано, изувечено. Вокруг трупа уже собралась толпа зевак, соседей, сторож магазина, какой заметил девку и позвонил с милицию.

— Она давно ушла от нас. Где-то с месяц. С того времени мы ее не видели! — отвечал на вопросы следователя Мишка.

— Кто-нибудь интересовался, искал ее у вас?

— Участковый.

— А другие?

— Больше никто, — ответил парень спокойно.

— Сколько она жила у вас?

— Да кто знает, я не общался с нею.

— Скажите, почему она вернулась сюда, сбежав из больницы? — допытывался следователь.

— А кто знает? Тут был ее чемодан с вещами, ну и за квартиру должна осталась. Я не знаю…

— Она не звонила, не предупреждала о приходе?

— Нет. Звонков не было.

Катя плакала и не могла отвечать на вопросы.

— У Сюзаны были враги?

— Я с нею не общался, не знаю.

— Кто-нибудь грозил девке расправой в вашем присутствии?

— Да я когда возвращаюсь с работы, уже никого не вижу. И квартирантками никогда не интересовался, — раздражался Мишка.

— Она никому не была должна?

— Какое мне дело до нее? Я и видел эту птичку раза два или три. О чем с ней базарить? Лично у меня с нею никаких отношений не было. Не враждовали и не дружили. Какое дело нам с матерью до чужих людей?

— Да, но мать плачет, значит, что-то связывало?

— Жаль человека. Молодая еще, могла бы жить и жить, но кому-то помешала или навредила. Просто так не убивают. Но мы не знаем причину, спросите у путанок, может, они подскажут.

— Спасибо за совет! Сами знаем, у кого поинтересоваться о случившемся! Убить ее мог любой, в том числе и вы! — строго оглядел парня следователь. Михаил в ответ громко рассмеялся:

— Ну и прикол! Такое даже псих не сморозит. Зачем мне она, хоть живая или мертвая? Я на нее не западал. Своя девчонка есть. На кой мне эта мандолина? Да я с ней рядом не стоял и говорить не хочу. Мы с мамкой собирались просить ееосвободить квартиру, а тут вон как случилось. Видно, круто кому-то насолила.

Мишка увидел, как в подъехавшую неотложку погрузили санитары труп Сюзаны и спешно уехали со двора.

Сторож магазина подключил шланг к водяному крану, принялся смывать кровь с асфальта. Люди стали постепенно покидать двор. Одни ругали бандитов, что убили девку. Другие злословили Катю за притон, где она развращала девок.

— Пора б ее с нашего дома отселить навовсе. А то во двор выйти жутко. Того и гляди, понасилуют и убьют. Сюда ж единые бандюки приезжали. Да на каких машинах! Честному человеку такую в жисть не купить. Только воры и душегубы в их катаются. Они таких привечали. Вот и выкинуть отсель ентот бардак, чтоб порядошным людям не было тошно в своем доме жить…

— Да замолчи, Егоровна, не каркай не знавши. Может, менты сами сучку грохнули, а теперь следы заметают, — предположил сторож магазина, помыв двор. И увидев, что следователь сел в машину, направил тугую струю воды на то место, где стояла оперативка милиции:

— Кыш пух, кыш след, убирайтесь навек! Чтоб вашего духу в нашем дворе больше никогда не было! — смывал след оперативки старик, разгоняя последних зевак со двора.

Катя долго не могла успокоиться после увиденного. У нее все летело из рук. За что бы не взялась, куда бы не повернулась — всюду слышала голос Сюзаны:

— Катя, как жаль, что не вы моя мать! — сказала однажды девчонка. Эти слова навсегда застряли в сердце и в памяти женщины…

А по городу поползли слухи один другого круче:

— Слыхали, бабоньки? Бандершу кокнули! Ну, ту, безногую, какая с поездом наперегонки скакала. Ей пузо разворотили и туда протезы вставили, чтоб снова к жопе приросли…

— А кто убил?

— Да муж ее бывший, чтоб фамилию не позорила. Терпенья у него не стало больше, вот и уложил!

— Не бреши про Катьку! Живая она как сука, а вот блядей ее всех постреляли. Сама видала, как их на носилках выносили одну за другой.

К вечеру город гудел подробностями, придуманными на ходу, на скамейках и в парке. Очевидцев оказалось столько, что их никогда не вместил бы двор. И все доказывали, будто своими глазами видели все.

Катя даже во двор перестала выходить, чтобы не надоедали своими вопросами назойливые, докучливые соседи.

Она даже занавески не раздергивала днем, чтобы не видеть свору старух, сидевших на лавке, пристально следивших за ее окном, с какого не спускали глаз до самого позднего вечера.

Женщине казалось, что весь город только и говорит о ней, сплетничает, злословит:

— Где вы все были, когда у меня случилась беда, и мы с Мишкой голодали? Почему ни одна душа не сжалилась? Ведь мы остались совсем одни среди вас. Никто слова доброго не сказал. И тоже судили, называли дурой, чокнутой, говорили, что Хасан правильно сделал, бросив меня с сыном. А я спасла ребенка, одну из вас. Не за спасибо, ничего для себя не ждала. Просто не смогла по-другому, — вздыхает Катя. И оглянулась на звонок в дверь:

— Лянка! Девочка моя! Ты пришла, ты вспомнила меня! — прижала к себе девчонку и заплакала жалобно и горько.

Ляна прошла на кухню, поставила на стол две большие коробки, усевшись напротив Кати, предложила:

— Чаю налить?

— Подожди, дай наглядеться, как давно тебя не видела. Соскучилась жутко. Мне каждый день тебя не доставало. Я все ждала, когда придешь.

— Девки уехали? Или живет кто-нибудь? — перебила Ляна.

— Никого нет. Сами маемся, без чужих. Никого больше не пущу, не возьму на квартиру. Покуда жива не дам засрать порог всяким дешевкам. Одни беды от них. Слышала про Сюзанку?

— Да, Миша рассказал мне. Оно и не удивительно, полгорода мужиков сифилитиками сделала. Зато секс-бомба! Самая модная путана! Переспать с нею за честь считалось. Она тоже ходила перья распустив. Над всеми смеялась. Себя выше всех ставила. А уж меня задергала, из пещерных не вытаскивала. Всех своих хахалей навязывала, чтоб бабой сделали. И доказывала, что в девках теперь не модно оставаться. Мол, муж попреками засыплет, что кроме него никому не была нужна. Сама она с детства по рукам пошла. Опыт был богатый. Я от нее такого наслушалась, чего даже пожилые наши бабы не знают. Да куда им до нее? Она так или иначе добром не кончила б! Никуда не годная, ни к семье, ни к детям, ни к старикам ее не тянуло. А о работе так и говорила, что ее кормилица меж ног растет. Руками или головой пускай другие пашут. А она создана для удовольствий!

— Во и схлопотала, дура! — буркнула Катя и, покраснев, попросила:

— Прости меня окаянную! Ляпнула тогда, как высралась. Сколько раз о том пожалела. Да слово ни хрен, в руку не возьмешь и не вернешь в портки обратно.

— Ладно. Забудем. Хотя я долго не могла простить и приходить не хотела. Но Миша убедил, уговорил меня, — созналась Лянка.

— Все девки нормально уехали, а Юлька даже замуж вышла. Теперь в своем доме, в семье живет. На машине за нею Заур приехал. С цветами. Из нашего дома на руках Юльку вынес.

— Повезло ей, вовремя остановилась, не затянуло, хотя спрос на нее был большой. Только вот остановится ли, не потянет ли на приключения заново? Ведь привыкли они все к легкой жизни, кабакам. А семья совсем другое, там работать надо до пота и мозолей!

— Куда ей деваться. Да и сама она из деревни. Эту работой не удивить и не испугать, — вступилась за Юльку Катя.

Лянка открыла одну из коробок, и Катя увидела торт. Высокий, красивый, баба давно не видала таких.

— Дорого такое чудо стоит? — спросила девчонку.

— Нисколько. Я сама его сделала!

— Сама! Одна?

— Конечно. Но очень старалась. Уже три месяца их делаем. Вот эти — наша гордость. Такие на особые торжества печем. И всем горожанам нравятся!

— Погоди! Не режь! Пусть Миша глянет. Это ж сказка!

— Мишка не только видел, а и много раз ел такие торты, — рассмеялась Ляна.

— Когда ж успел?

Девчонка покраснела:

— Ну, он иногда заходит в наше общежитие или к нам в кафе, что при комбинате. Мы там чай пьем все вместе. Конечно, его самым лучшим угощаем. Он хорошо в тортах разбирается. И не только в них, — добавила тихо.

— Ты это о чем? — пытливо глянула Катя.

— Серьезный он человек, надежный, внимательный. Такой на дешевку не позарится. Он рассказывал вам о новой коллеге, Светланой ее зовут. Пришла она к ним недавно и сразу Мишку приметила. Давай зависать, крутила хвостом перед ним. Но не обломилось ей ничего. Ну и бесилась «телка», как же, при знатных родителях и богатстве ее не хотят замечать. Какие наезды на него устраивала, гонялась за ним по всему городу на своей БМВ, а облом получила. Полный отказ! Поверите, сама к нам в кафе заявилась и к Мише за стол села. Вот тогда он не выдержал. И сказал этой девке, что он любит другую. Она одна в его сердце живет, для второй там места нет. Что понапрасну она теряет время, он однолюб и другую полюбить не сможет.

— Это сын о тебе так сказал? — спросила Катя настороженно.

— Не знаю. Пусть скажет сам. Мне в любви не объяснялся.

— Чего ж еще нужно, если в общежитие к тебе приходит, в кафе, в кино с тобой идет, домой зовет, зачем тебе слова? И без них все понятно!

— Вы так думаете? — зарумянились щеки Лянки.

— Уверена!

— Он только вчера первый раз меня под руку взял. Темно было. Он встретил у комбината и проводил до комнаты в общаге. Ничего не сказал. Просто попросил навестить вас.

— А ты как?

— Ну вот и пришла…

— Я не о том, Ляна. Я о сыне! Он ведь мой любимец. А ты как к нему? Любишь ли?

Девчонка, кивнув, опустила голову:

— Давно, еще когда у вас жила. Но Миша меня не замечал, считал маленькой и называл мышонком, цыпленком, головастиком. Редко звал по имени. И не обращал внимания. Сколько слез пролила, сколько насмешек от девок стерпела. А потом вы такое сказали, что я не выдержала, поняла, что не нужна здесь никому. Вот когда сбежала, Миша будто спохватился и нашел. Но это тоже ни о чем не говорит. Может, хочет вернуть в дом помощницей и не больше того, — уронила на руки две сверкающие слезинки.

— Помощницу могли и за деньги сыскать. Теперь это не трудно. В своем же доме полно баб, какие согласятся с радостью. Все ж приработок лишним не бывает. Не в том дело. Вот когда ты ушла, в доме опустело. Будто тепло украли. И на душе тоскливо стало. Никто тебя не сможет заменить, — призналась честно.

— Это правда? — вспыхнула Лянка.

— А разве я врала тебе когда-нибудь?

Девчонка промолчала потупившись.

Они пили чай, негромко переговаривались:

— Я теперь бригадиром кондитеров работаю. Зарплата от выручки зависит. В прошлом месяце хорошо получила. А вообще зимой наш продукт расходится быстрее. Праздников много. Тогда наши зарплаты вдвое, а то и втрое подскакивают. Раньше, бабы говорили, мало кондитерам платили. Потому за работу не держались. На голый оклад не прожить. Нынче на сдельщине. Совсем другое дело, люди за работу держатся. А мне еще бригадирские доплачивают. Одеваться стала. Теперь уж не хожу в рваных сапогах. На зиму дубленку купила, — хвалилась девчонка.

— А в институт не собираешься?

— Пока не потяну. Там за обучение много платить придется. Где возьму? Да и какой смысл? Получу диплом, а работать буду на том же месте. Теперь, чтоб хорошую должность получить, платить нужно. И нимало. У меня таких денег никогда не водилось, — признала грустно.

— В комнате вас много? — спросила Катя.

— Четверо.

— Как уживаетесь?

— Поначалу трудно было. Подселили меня к бабам. Они уже в возрасте. Самой молодой — под сорок. Остальные постарше. Все одиночки, разводяги, мужья повыгоняли. За куренье и пьянку. А там может, хлеще было, да кто признается? Короче, прихожу с работы, глядь, а в моем шкафу уже копались. Все мои шмотки дыбом. Спросила вечером, кто ковырялся, что забыли в моем шкафу? А они как развонялись! Обзывать стали, орать на меня. Даже выкинуть из комнаты хотели. Ну и завели, за самые жабры достали. Они не знали, что я, когда тут жила, хорошую подготовку прошла у девок. И не вытерпела базара! Так понесла, что тем бабам места мало показалось. Рты поразевали, такого никогда не слышали. А я их по всем кочкам несла. Они аж онемели. Считали меня тихоней и дурой, ну я им и влепила, родные имена напомнила, все их биографии наизнанку вывернула и помоями облила. Орала так, что из соседних комнат бабы прибежали, им тоже захотелось узнать, в чем дело?

Катя рассмеялась от души:

— Знакомо! Самой с соседями частенько гавкаться приходилось. Когда дошло до них, что меня не перекричать, отстали стервы!

— Ну и эти, мои мандолины базар прекратили. Давай успокаивать, мол, сами разберемся и уладим, зачем нам цирк у себя устраивать? Гаси обороты! Ну я не сразу, но успокоилась. Велела навести прежний порядок в своем шкафу и сказала, если замечу такое еще раз, уже покруче базара им устрою. И не посмотрю, что они старше. Ничему не порадуются. Они поверили и больше не лезли в шкаф. А я его для надежности на ключ закрывала.

— Так ты и теперь с ними живешь? — поинтересовалась Катя.

— Нет! Эти бабы не выдержали. Я им не разрешила курить в комнате, не давала выпивать. И они ушли от меня. А я со своими кондитерами теперь дышу, все мы ровесницы, нормальные девчонки, мы вместе учились, работаем в одном цехе, уживаемся без проблем. А то эти престарелые осмелели и стали хахалей в комнату приводить на попойку. А я только со смены вернулась, повышвырнула всех за шкирняк. Пригрозила своим бывшим кикиморам, что добьюсь их выселения из общаги. После того они убежали от меня, — усмехнулась Ляна.

— Теперь с ними видишься?

— Нет. Комбинат большой. А и в общежитии на разных этажах дышим. Зачем они мне нужны эти старые бабы? Их в своих семьях не потерпели. Мужей, свекровей, даже детей в сплетнях изваляли. Все у них плохие. Такого не бывает. Даже меж собой грызлись каждый день, грехи поделить не могли. Зато теперь в комнате все тихо, спокойно, никто ни на кого «не бренчит» и не обижается. Дружно живем, — похвалилась Лянка.

— Я тоже когда-то в общежитии жила. Оттуда меня Хасан к себе увез.

— Он приходит к вам?

— Да! Вот и недавно с Асланом навестили.

— Это старший, какого в горы увезли? Миша говорил, что ему на месяц целый багажник продуктов набрали. Пастухи на всю зиму столько не покупают, — рассмеялась Лянка и тут же оборвала саму себя:

— Он тоже надолго ушел. А запас никому не мешает. Я в горах ни разу не была, говорят, там очень холодно и всегда жрать охота, потому что бегать много приходится за отарой, отгонять зверье, перегонять овец. Мне Миша много рассказывал, я от него многое узнала.

— Все верно сказал тебе. От того сомневаемся, приживется ли Аслан в горах или сбежит оттуда через неделю.

— А куда ему деваться, если другого дела в руках нет. Вон мой брат — Борис, не сыскал себе дела в городе и повесился. А если бы взяли его в пастухи, может и теперь жил бы, — хлюпнула носом Лянка, надела фартук, стала убирать со стола, потом протерла пол на кухне, вытерла пыль с мебели в комнатах, пропылесосила и, глянув на часы, собралась уходить.

— Ты что ж, не подождешь Мишку? — спросила Катя.

— Мы с ним скоро увидимся.

— У вас свиданье?

— Вроде того.

— Где же, если не секрет?

— В нашем кафе. Мишу там знают. Обслужат хорошо. Никто не обидит. И угостят только свежим, самым лучшим. Он меня там подождет, — мыла Лянка руки.

— Вот пришла ты и так на душе тепло, будто Праздник подарила, словно никогда не уходила от нас. Когда же ждать тебя теперь?

— Сейчас уже проще. Я в первую смену работаю, часто навещать стану, еще надоем, — подошла к Кате. И обе оглянулись на открывшуюся дверь. В прихожую вошел Мишка. Щеки Лянки зарделись.

— А я заждался тебя! Так надрался торта, что крем из ушей розами полез. Ну, уже час прошел, тебя нету, решил здесь достать. Я билеты взял в цирк. Давай сходим. Говорят, неплохое представленье будет.

— Я еще никогда в жизни не была в цирке, — созналась девчонка.

— А в твоей общаге еще и покруче было! — рассмеялась Катя. А через пяток минут Мишка с Ляной ушли, и женщина снова осталась одна. Но ненадолго.

Катя еще не успела закрыть двери, как на пороге появился старик. На костылях, с перевязанной ногой, он огляделся по сторонам и спросил:

— А где девки?

У Кати дыхание перехватило от смеха:

— Тебе они зачем?

— Как это? Девки всем нужны. Я ж мужик!

— Какой ты мужик, глянь на себя, геморрой облезлый! На своих ногах не стоишь, весь на подпорах держишься, голова и та трясется…

— Что ты понимаешь, пещерная старуха? При чем тут голова с ногами? В мужике совсем другое важно, что меж ног растет!

— Ты старик свихнулся! У тебя и там один мох с пучком лебеды остался. Все мужичье давно отсохло. Глянь на себя, вошь портошная! Разве такие мужики приходят к девкам? Ах ты старая срамотень, стоптанный мозоль, иди к своей бабке, согрей ее бока, если еще тлеют угольки. Тут не позорься, не приходи.

— Зачем гонишь? Мне много не надо. Лягут твои девки по бокам, приголубят, приласкают, глядишь, вспомню, зачем сюда приволокся, — подморгнул старик Кате.

— Нету девок! Уехали домой насовсем. Уже не вернутся никогда. Ну, а я только каталкой ласкать и голубить умею. Так что не доводи до греха. Ступай домой, покуда ветер не поднялся. Не умею долго базарить!

— Послушай баба, не кричи, может, мы с тобой столкуемся? Я только с виду квелый, зато в койке — горячий джигит. Не веришь? Да при такой жопе как у тебя, мой перец уже дымится! Пошли, не пожалеешь, милашка! — взял Катю за локоть. Та вырвала руку, с силой распахнула дверь и, взяв гостя за грудки, выкинула на площадку, обозвав козлом и бритым клопом, вернулась от порога, забыв закрыть дверь.

Женщина ругалась и смеялась над недавним гостем:

— Неужели девки даже его принимали у себя? Ничем не брезговали. Развалину привечали. Старую плесень облизывали! Фу, сучонки! — передергивает плечами баба.

— Катя! Ты кого там несешь по костям? Кто у тебя меж зубов застрял? — услышала внезапно и испуганно оглянулась.

В коридоре стоял Захарий — сторож магазина, давний приятель семьи. Он был первым, с кем познакомились Катя и Мишка, переехав в эту квартиру. Мужик первым пришел к ним. Поговорили, познакомились. И Захарий стал иногда навещать семью. То буханку хлеба принесет, еще совсем теплую, то пачку чая, а бывало, сунет Мишке конфету в рот, подсластить и сгладить горькую долю. Ничего не говорил пацану, чтоб не терзать детскую душу, лишь молча погладит по голове корявой, шершавой ладонью, вздохнет тяжко и, часто заморгав глазами, отойдет в сторону спешно, чтоб слова через край души не выскочили не спросясь.

Захария в доме любили все. Знали, что он любит собак и кошек, лечил их бездомных и больных, а потом приносил на склад, определял кошек на довольствие, потому на складах магазинов давно не водилось ни крыс, ни мышей. Зато кошки вольготно разгуливали по складам и магазинам, чувствуя себя полновластными хозяевами. Их отсюда никто не прогонял, не ругал и не обижал. Сначала к ним привыкли, а потом полюбили. Даже санкомиссии к ним не придирались, понимая, что от грызунов куда как больше вреда и болезней, чем от кошек.

Собаки помогали Захарию охранять магазин. Случалось, заснет сторож в подсобке, никто к магазину не подойди. Собачья свора такой перезвон поднимет, что не только Захарий, все жильцы домов просыпались от лая, воя и рычанья. Псы верно и преданно служили человеку, признав его единственным своим хозяином.

Захарий переставал навещать Катю, когда у той появлялись девки. Их он откровенно презирал и часто выговаривал бабе за то, что приютила шлюх. Но как только они уезжали на каникулы, мужик снова появлялся в семье и как ни в чем не бывало садился к столу на кухне, пил чай, общался с бабой, знал ее больше других, никогда не пренебрегал ею.

Вот и теперь, завидев Захария, Катя пришла на кухню, поставила греть чайник.

— Ты видел старика на костылях? Этот протезированный ежик с головой не дружит. Девок захотел. А потом ко мне стал клеиться, гнилой мухомор, пень корявый. Я его как подналадила, летел без оглядки мудило! Тоже мне, хахаль выискался, облезлый козел, мать его сука драная!

— Не кипи, Катюха! Чего дергаешься? Он давно ушел, а ты на взводе! Забудь! Зачем ругаешься? Ну, захотел человек в мужики воротиться памятью. Ведь это тоже нужно, дольше бы прожил. Ну не обломилось тут, найдет в другом месте и отведет душу. Теперь бабу сыскать легко можно… Но только не всем.

— А чего ты себе хозяйку не сыщешь? Ведь вот и квартира есть. И пенсию, и зарплату имеешь. Хватило бы на двоих с бабкой. Сколько ж в бобылях мучиться? Хоть теперь поживи без забот. Дети давно выросли, внуки школу заканчивают, а ты все один.

— Эх, Катя, бабку завсегда привесть можно. Хоть с деревни или с городу. Много раз мог бабным стать, да сердце ни к одной не лежит.

— Ты что? Озверел что ли? В твои то годы нешто про любови думать? Бабка для души, для тела тебе нужна. Обстирала б да приготовила, в квартире прибрала б…

— А коль эта постылость станет цельными днями на глазах моих крутиться, скажи мне, как такое пере-несть?

— Захарий, тебе с ней под венец не идти. А вот жизнь дожить в ухоженности, и все на том. Оно, глядишь и одиночество перестанет за душу грызть, хоть словом переброситесь. У тебя бедолаги уже и праздников нет. Вовсе одичал. Себя пожалей, ведь не молодой.

— Все верно, Катя, только не могу свою позабыть, Настеньку. И зачем она опрежь меня ушла на тот свет, сиротиной оставила. Я ее единую любил, голубку свою. Да вишь, не сберег. А без ней ништо не надо. Сам себе опротивел. Какая бабка нужна, коль и нынче зову свою женушку и плачу по ней. Никто кроме нее не нужен.

— Не убивай себя, не рви свое сердце, не поднять твою Настю, сколько не кричи. Пока жив, о жизни думай.

— Не хочу!

— Сколько лет прошло, как умерла она?

— Уж боле десятка. А как вспомню, ровно вчера все стряслось. И снова сердце в куски рвется, и никакое время ту беду не сгладит.

— А ты пытался сам?

— Ну, как же, конешно, на пятом году вдовства присоветовали мне бабенку, тоже одинокую, но бездетную. Мужик ее в Чечне погиб. Но вот и свели нас люди, каб две горести в радость единую обратились. Да не склеилось. Шибко души в горе задубели и пообморозились. Я совсем другой, чем ее мужик, а и у ней с Настей ничего общего. И готовит не так, и убирается не по-моему, короче, одно раздраженье получилось. Я только злей стал. Ну и ей не сахар. Промучились так-то вот с полгода и все скрипя зубами вкруг друг друга, все норовили обвыкнуться. Да как, коль душа не лежит. А как-то вертаюсь с работы, а на столе записка: «Прости! Я больше не могу. Ухожу насовсем. Знаю, искать не станешь. Мы не можем расстаться с памятью, а потому, полюбить в другой раз не дано».

— Ну и дура она! — не выдержала Катя.

— В обрат, хорошая баба! Все сама поняла.

— Жареный ее не клевал!

— Слушай, Кать, ты вон сколь перенесла, а почему с Хасаном не помиришься? Иль простить не могешь, иль кого другого на сердце держишь?

— Захарий! Ты о чем? Кто может в моей душе застрять после пережитого? Да и кому нужна калека? Теперь здоровые бабы поодиночке живут. На всех мужиков не хватает. А ты про меня завелся. О Хасане спрашиваешь? Да разве ты забыл, сколько мы с Мишкой пережили? Вот он теперь пришел, когда мы на ногах. Где ж раньше был? Ведь я в больнице еще лежала, а он уже по новой женился. Детей поделил! Разве это по-человечьи? Я не могла подняться, чтоб воды глотнуть. Куда уж другое. Мишка столько перенес, что на десяток мужиков с головой хватило б. Сыну мне не стоит объяснять ничего. Он все понимает.

— Но вы ж любились!

— Не моя в том вина, что все потеряно. Я не могла просить ни о чем, а навязываться и подавно не стала. Просила у Бога смерти, а Он дал жизнь. И даже лучше, чем у Хасана. Ни я прошу его вернуться ко мне, он просится. Да только не хуже тебя не могу забыть ничего. Да и Мишка не простит, все помнит.

— Эх-х, наша память. От ей едины слезы. Но ить не вырвать ее с души, не прогнать, как постылую жену. Так и мучаемся, как в капкане своей судьбы. Рад бы от него избавиться, ан нет, до смертушки в ем промучаемся и так помрем в горести, потому что не простив, сами уйдем непрощенными, — опустил человек голову. Катя поняла, в чей огород брошен камень, но спорить не стала.

— Пей чай, а то совсем остынет. Да торт поешь. Девчонка принесла, та, что с нами жила. Может невесткой станет. Глядишь, и я в бабки пробьюсь, если молодые в стардом не отправят меня.

— Закинь пустое брехать! Нынче ты, вовсе баба! Раней совсем плохая была. Теперь сама в доме справляешься, готовишь. Оно и Мишка путним человеком стал. Уважительный, заботливый, сердешный. Всегда со мной здоровкается. Не то, что другие олухи. Кем он нынче работает?

— В ревизионном управлении. Нынче начальником отдела назначили.

— А старшой где пристроился, твой Аслан?

— Недавно в горы Хасан отвез его. Овец будет пасти, свою отару. Уж и не знаю, удержится ли он там. Но что делать, зона его вконец испортила. Пропащий стал, потерял совесть. С ним даже говорить невозможно, ничего не понимает, думает, ему все обязаны. А за что?

— Катюха, сегодня и без зоны такие дети растут. Вона мой старшой внук, навовсе задушил отца капризами. Компьютер с горла выдрал. А нынче ужо машину требует. Сам ни копейки не принес, на курево стреляет у отца, зато желаниев полные портки. То ему жвачку, то джинсы на срачку, то водку, то молодку надобно, задолбал сына вконец. Поверишь, он врачом работает, а в больницу ходит в том костюме, какой я ему к свадьбе справил! Вот оне какие нонешние! От того и я работаю, чтоб сын последние портки по дороге не потерял. А ты говоришь жениться! — вздохнул человек.

— А что делать, Захарий? Они наши дети. Какими их вырастили, то и получаем нынче. Мой Мишка тоже, хоть и вырос, а деньги беречь не умеет. То дискеты ему нужны, то жвачки. Хорошо хоть не пьет и не колется. Тогда бы и вовсе труба дело…

— Послушай, Кать, если с Хасаном не хочешь примириться, давай со мной жить. Мы друг с другом уж сколь годов знаемся, считай, родными сделались, — вытер пот со лба.

— Захарий, ты подумал что сказал? — всплеснула руками баба, посмотрела, будто впервой увидела мужика.

— А что? Оба калеки. Я на душу, ты на ноги. Даже привыкать не надо. Больше двадцати годов знаемся. Друг друга наскрозь изучили. Чего кочевряжиться? Вот оженится твой Мишка, ты и переходи ко мне. Тут рядом— всего два шага. Зато не будешь с невесткой гавкаться. А нам с тобой по-стариковски делить нечего.

— Не смеши, Захарий! Зачем я тебе сдалась? Лишняя морока, — отмахнулась баба.

— Кать! Чего ломаешься? Мне нынче баба без проку. Сугрев для души хочу, станешь навроде грелки. Ну и я вкруг тебя в утеху. Так и сдышимся вдвух. Мне недавно пензию прибавили. Аж на пятьсот, да получка, вот оно уже терпимо. Колбасу иногда брать стал, к чаю баранки, мыло хорошее пользую.

— А говоришь, сыну деньги собираешь, — напомнила Катя.

— Подмогаю. Но пупок не рву, как раньше. Им сколь не дай, все мало. Чем больше даешь, тем больше просят.

— А у нас все общее. И Мишка без меня не проживет. Хоть и вовсе большим стал, а по жизни совсем дитя. Я его никакой бабе не доверю и не отдам!

— То он тебя спросит! Теперь наши советы не слушают. А коли возникать будешь поперек души, в стар-дом упекут, чтоб душу не гадила! — понурил голову человек.

— Ну это ты загнул! Я тут хозяйка! И меня отсюда только вперед ногами унесут!

— Кать! Зачем спориться? Я ж совсем про другое тебе предлагаюсь. Ты не упирайся. Подумай. Я вовсе не такой корявый. Еще и приголубить смогу.

— Метлою что ли? Куда уж нам с тобой про грехи вспоминать, о душе не забыть бы, не обронить в суете.

— И я об том. Значит, сговорились? — повеселел человек.

— Захарий, дружок мой! Не серчай, но не могу я к тебе уйти от сына. Не брошу своего мальчонку. Ведь мать я, а не сука подзаборная. А с тобою мы и так завсегда вместе. Приходи, навещай в любое время. Друзьями навсегда останемся. А что еще нам нужно? — погладила Захария по плечу, тот печально оглядел бабу.

— Вот и отказала. Так я и думал. Не зря сумлевался. Выходит, такая моя судьбина одному век коротать. Настя покинула, а тебя не уломал, — встал человек и, подойдя к двери, предупредил:

— За хлебом не ходи. Я вечером свежий принесу, совсем теплый, — вышел, не оглядываясь, опустив плечи.

А вечером к Кате пришла нежданная гостья. Она представилась матерью Сюзаны и, назвавшись Валентиной, прошла на кухню следом за хозяйкой, настороженно смотрела на Катю.

Глаза гостьи заплаканы, лицо опухшее. Черное платье подчеркнуло усталые морщины на лице:

— У вас жила наша дочь. Может, хоть вы знаете, за что и кто убил ее? В милиции ничего вразумительного не говорят. Ответили, что идет следствие. А пока оно не закончено, ничего сказать не могут. И убийца нашей девочки не найден. Наверно вы лучше их осведомлены, расскажите, что знаете о Сюзане, прошу вас, — достала платочек из сумочки, вытерла глаза и лицо от слез.

— Вы ее похоронили?

— Вчера… Бедный ребенок! Какой-то зверь голову ей оторвал. Налегла же рука на ребенка! Всю изувечили мою девочку! — заплакала навзрыд.

— Валентина, почему Сюзану убили, секрета особого нет. Я не знаю, от чего милиция молчит, но причину весь город знает. Сюзана заразила сифилисом многих мужчин. А когда ее положили на принудительное лечение, она сбежала из больницы… Тут и поймали девку.

— Вы хотите сказать, что она стала проституткой? — широко открыла глаза Валентина.

— Я не знаю, кем она была еще, но сюда пришла такою и с хахалями путалась с самого начала. Самой известной была. Почему вы только теперь объявились? Где были тогда? За нее девчонки попросили, квартирантки мои. Приди она сама по себе, я ее ни за что не взяла бы. Знай, что такое случится, сколько горя она доставит, дверь бы ей не открыла!

— Что ж она такого сделала?

— Милиция из-за нее всю душу вытрясла. Искали ее со всеми собаками, когда сбежала из больницы. Ее все мужики города искали, чтобы убить.

— А до нас дошло, что вы толкнули Сюзану на панель, назначив непомерно высокую плату за квартиру.

— Почему не пошла в общагу? Ведь там были свободные места. Я ее не звала, силой не затащила. Она ни одна здесь жила. Почему другим не было дорого и только ей…

— Ну, я не знаю. Так в предсмертной записке написано.

— Чушь! Знаете, сколько она брала за ночь? С мужика, понятное дело! Она этой суммой за три года проживания могла заплатить шутя. Я ее на панель не

толкала, она с детства на ней выросла и блядью была с пеленок!

— Да что вы наговариваете на дочь! Сюзана была сущим ангелом, кристальной девочкой, умницей!

— Чего ж она дома не жила, с вами? И на каникулы не приезжала? — язвила Катя.

— Она говорила, что появился человек, с каким хочет связать судьбу и создать семью.

— А всем нам Сюзана сказала, будто не хочет возвращаться в вашу секту, где ее собрались отдать замуж за старого вдовца с детьми старше Сюзаны!

— Какая секта? Какой вдовец? Помилуйте, мы далеки от всего этого! Дочка жила как в раю, ни в чем не зная отказа. Ведь она единственная, к тому же поздний ребенок. Над нею все дрожали. Когда уехала в Нальчик, написала, что поступила учиться на фельдшера-акушера, будто у нее все прекрасно, она получает хорошую стипендию, ей хватает и помогать ей не нужно. Писала дочка регулярно, я даже письма могу привезти.

— Почему она тогда не жаловалась на высокую квартплату?

— В письмах домой она ни на что не жаловалась. Наоборот успокаивала, говорила, что о ней не стоит переживать. Мы, конечно, верили каждому слову, — заплакала мать.

— Теперь уж чего реветь? Не поднимешь воем, — посочувствовала Катя.

— А кто тот человек, с кем она хотела создать семью? Может, вы его знаете? — смотрела на Катю выжидательно.

— Есть один такой! Косой Яша! Крышевал он Сюзанку. Больше других берег. Правда, жениться на ней не мог. Говорят, что ему в Чечне вместо головы яйцы отрезали. Стало быть, бабы ему ни к чему. Но с твоею он кайфовал часто. По кабакам таскал с собою, по городу катал случалось. Она по кайфу ему была.

— А кто он? Где его найти?

— Не знаю. Он везде и нигде! Косой Яша — пахан городского рэкета. Вот с ним и снюхалась твоя Сюзанка. Я не знаю кто ее урыл. Любой мог. Но Яшка, конечно, знает доподлинно. Это точно.

— Как мне с ним свидеться?

— Ума не приложу. Лично я не хотела бы встречаться с этим отморозком. А ты его в любом кабаке увидеть можешь. Он ни от кого не прячется! — описала Катя Яшку и спросила:

— Скажи честно, зачем тебе теперь Косой? Ведь девку ты уже не вернешь. А встреча с Яшкой может принести большие неприятности. Подумай, стоит ли его искать, — предупредила Катя. Валентина ничего не ответила и, тихо попрощавшись, ушла, низко опустив голову.

— Чокнутая баба, сама нарывается на горе, найдет приключения на собственную жопу. Хочет с Яшки навар свой сорвать. Как бы не так! Не родился еще человек, какой сумел бы поиметь с Косого, он сам любого облапошит и вытряхнет дочиста, потому и крутой! В нем от человека нет ни хрена! — подумала Катя и вспомнила, что впервые услышала о Косом от своих квартиранток. Прижала девок нужда, взяла за самое горло. Не на что стало жить, нечем платить за постой. А бросать колледж не хотелось, с ним каждая связывала день завтрашний.

— Ну, что я могла придумать еще, если последние колготки, как назло разлетелись вдрызг. От них одна дыра осталась и… резинка на поясе. В таких не только в аудиторию, на улицу не показаться. А зима! Не стану же голыми коленками светить всему городу. А тут и за жилье пришло время платить. Но чем? В карманах даже мелочи не осталось. К своим обращаться бесполезно. Им самим невпродых, нужда хуже блох заела. Вот так стою в коридоре сопли развесив до колен, мимо старшекурсницы шли, приостановились. Спросили чего реву и посоветовали панель, сказав прямо, что сами ею не пренебрегли в свое время. Я и спросила, как на нее возникнуть? Туда тоже сама по себе не попадешь, конкурентки уроют. В городе полно баб, мечтающих заработать. У всякой свой участок и клиенты. От них ни шагу в сторону. Загремишь на разборку, — рассказывала Юлька.

— А разве стипендию не получали? — спросила Катя.

— Ну, уморила! А на что ее хватит? Наша стипендия впятеро меньше твоей пенсии! Вот вы на нее можете прожить? Нет? А как мы должны тянуть на стипендию, если на нее и неделю не продышать. И это если только на жратву тратиться. Уж о покупках молчу. Хотя нам тоже нужно одеться и обуться. В рваных сапогах на занятия долго не проходишь. А и в старой куртке появляться стыдно. Вот и подсказали Яшку, он всех путанок «крышевал». Определял, куда какую ставить. Ну и навар свой сразу назначал. Следил, чтоб его не облапошили. Вот так и вышла из штопора. Через неделю обулась, оделась и с тобой за квартиру рассчиталась, — глянула Юлька на Катю, ничуть не смутившись.

— Вот козел! Даже с вас свое имел! — возмутилась баба.

— А как иначе? Теперь даром никто не поможет. Я попробовала сама выйти на панель, без Косого, меня так измесили малолетки за пиратство, что в неотложку загремела. Вломили, ощипали до самой мандолины. А хмыри, что мимо шуршали, еще и скалились, мол, сучонки кобеля не поделили. Вступиться никто не подумал. Я еле продышала тот первый дебют, а когда следы выволочки зажили, нашла Косого, и он узаконил меня. Тогда и сикухи отвалили, перестали прикипать и наезжать. Ну и я лопухами не хлопала. Развернулась во всю. Клеила клиентов классно и задышала клево, — вспомнила Анжелка.

— Да кто с жиру на панель возникнет? — встряла тогда Маринка и продолжила:

— Кому охота с отморозками трахаться?

— Девки! Выходит, вы все через Яшку прошли? — спросила Катя.

— Да! Но этот хоть натурой не мог взять, только «бабки» снимал. А вот когда сгребали менты, те не щадили. Все забирали и потом в дежурке всю ночь тянули в очередь. Да так, что на карачках под утро выползали от них.

— А чего Косой не защитил? — удивилась Катя.

— С ментами не договоришься. Они как набухаются на дежурстве, не только о договоренности, свое имя забывают, — усмехнулась девка.

— Оно и крутые поначалу нас тянули. Мы Яшке пожаловались. Мало того, что на халяву забавлялись, а как вламывали нам!

— За что? — не поняла Катя.

— Ну, чтоб не упирались и не отказывали, ублажали б, как они хотели. А это не всегда нам по кайфу было. Базарили, грызлись с ними, а Косой вякнул, чтоб не прикипались к нам. Запретил трогать, потому как и без того крутые свой навар имели с нас. Но есть в его банде полудурки, кто мозги проквасил, и как перебухают — о запрете забывали. Им все по барабану. Особо когда под наркотой. Уж чего только не натерпелись от уродов! — вздохнула Дашка понурившись.

Катя тогда пожалела девок. Раньше не знала, как трудно дается им их призрачное благополучие, почему они стараются встречаться с хахалями в ее квартире. Она вспомнила, как часто возвращались квартирантки домой избитыми. А потом неделями лежали в постели, проклиная горькую судьбу, одарившую красой, но обделившую счастьем.

— Слава Богу, что меня их участь минула, — радовалась баба и тут же осекала себя:

— А разве я счастливее? Уж лучше иметь десяток хахалей, чем такого как Хасан в мужьях. Так хоть не мята и не клята жила бы! А то была ему вернее собаки и получила за эту дурь. Нет! Нельзя ставить мужиков выше себя, ни один того не стоит. Все до единого прохвосты и сволочи, шелупень вонючая! — морщится баба и невольно загляделась на Мишку, вернувшегося с работы:

Ну, это мой сын! Он весь в меня! Путевый человек, серьезный, порядочный. Сама его таким вырастила. Не избалован, не потаскан. Всему и всем знает цену. Этого не собьет с пути ни одна шалашовка. У него свой стержень и убеждения, — смотрит на сына с радостью, тот улыбается. Но тут внезапно зазвонил телефон.

— Привет, отец! Приехать хочешь? Ну, давай, рули! В чем вопрос? Да нет, никуда не намыливаюсь. А где ж мамке быть, конечно, дома! А что у тебя случилось? Срочный разговор? Ну, приезжай! — положил трубку.

Через полчаса Хасан затормозил под окном и заспешил в дом:

— Послушай, Миш, звонил Аслан утром. Просил приехать. Чую зашивается он там. То ли не получается у него ни хрена, а может по городу заскучал. Мне не сорваться. В мастерской полно машин. Все на ремонте больше недели. Слесари уже ночами вкалывают, но все равно не успевают.

— А я чем помогу? — удивился Мишка.

— Да не с ремонтом. Тут мы сами! Может, съездишь к Аслану на выходные?

— Зачем?

— Видно придется забрать домой!

— Чего так сразу?

— Видно сломался этот джигит! — махнул рукой досадливо.

— Не состоялся из него мужик?

— Ума не приложу, куда его воткну теперь, да еще в городе! Он же в рэкет слиняет и снова на зону влетит, — вырвалось у Хасана на стоне:

— Опять неприятности начнутся.

— Погоди! Ты побудь в городе, я сам к нему смотаюсь. Он ничего не просил?

— Говорил, что курева нет. А племяши не могут овец оставить. Скоро окот. Понятно, не до прогулок в деревню. И наш как на цепи. В горах нынче полно волков. Ночами не то не прилечь, присесть некогда. За отарой глаз да глаз нужен. Как Аслан сказал, у него ни одного помощника нет, одни собаки. Без сна и отдыха уже какой день! Совсем вымотался! — передал Хасан разговор с сыном.

— В свое время и мне также досталось. Только тогда я был совсем зеленым пацаном, но не жаловался, — вспомнил Миша.

— Сынок, он только пришел в пастухи! — напомнила мать.

— Я тоже не в горах родился! — напомнил парень. И добавил:

— У меня сил не было удержаться на ногах при выстреле из карабина, однако, ни одной овцы не потерял. Отару сберег в целости. Аслан мужик! Не стыдно ему? Или только жрать умеет отморозок, колода мороженая! — злился Мишка.

— Не заводись! Поговори там с ним! Может, убедишь остаться в горах. Я не могу отлучиться из города. У меня мужики уже спят в мастерской, помочь им нужно. Поеду в горы, совсем завал будет. Выручай! — попросил жалобно, устало.

Мишке стало жаль стареющего отца. Он всю жизнь дрожал над каждой копейкой, собирал их, а они ускользали как вода меж пальцев. Далеко не все и не всегда получалось у Хасана. Задумал купить машину, а тут похороны, сразу трое умерли, один за другим. Не только на машину, на велосипед не осталось.

Хотел дом кирпичом обложить, а тут реформа! От горя хоть зубами в стенку вцепись. В долги по уши влез. Пока из них выбрался, сколько времени прошло. Попробуй, начни все заново, когда даже родня стала считать человека законченным неудачником. Его никто не хотел слушать, никто не помогал встать заново на ноги. Жена устала от свалившихся несчастий и просила Хасана переждать лихое время. Но тот не умел отдыхать, бездельничать и затевал что-то новое. Но время тоже не стояло и точило силы человека. Вот когда у него что-то стало получаться, начало сдавать здоровье. Да и как разорвешься между мастерскими в городе и отарой овец в горах. Ни с тем, ни с другим не хотелось расставаться. Он понимал, что Мишка занят своей работой, никогда не оставит в городе мать одну. А на Аслана человек не надеялся с самого начала. Знал, душою чувствовал, что пастух из него не получится, что в горах старший сын надолго не задержится. Но не думал, что тот взвоет так быстро.

Хасан устал бороться за жизнь каждый день. Он делал все, чтобы удержаться на плаву, но судьба жестоко наказывала, выбивала почву из-под ног.

Человек сидит, опустив плечи, руки устало подрагивают. Как хочется хоть немного отдохнуть. Нет, ни на море, как иные счастливчики, хотя бы в саду возле дома. Но где там отдохнешь? Надо скорее накормить больного брата, перестелить ему постель, что-то поесть на ходу и снова бегом в мастерскую. Так все время. Ни пожалеть, ни посочувствовать некому. А для кого старается? Конечно для сынов! Самому уже давно ничего не надо. Уткнуться бы лицом в землю и больше не вставать никогда. Этого куска земли хватило б.

Человек сидит понуро. Ну почему приходится уговаривать своих сыновей помогать друг другу заработать свой кусок хлеба?

Дрожат руки от усталости и бед. А ведь и не упрекнешь Мишку. Он свою дорогу в жизни пробил сам, без его отцовской помощи. Хасан делал ставку на Аслана. Хотел из того слепить наследника, хозяина. Но и тут облом случился. Непонятно в кого удался старший сын; Но только ни в отца.

— Так ты поедешь к нему на выходные или мне смотаться к Аслану? — смотрит на Мишку, тот головой кивнул согласно:

— Мы уже договорились, — ответил скупо.

— Ты хоть в парикмахерскую зайди, постригись! Глянь, зарос как баран. На мужика уже не похож, волосы что у бабы, по плечам мотаются, — заметила Катя.

— Некогда. Нет времени. Да и в зеркало на себя не смотрю, ни до того.

— Эх, Хасан, все суетишься, мечешься, а надо тебе столько. Придет твой час, с пустыми руками уйдешь, как все. Зачем себя мучаешь и изводишь, успокойся. У тебя всего один живот, его шутя накормишь. Зачем надрываешься? — заметила Катя.

— Хочется, чтоб им что-то осталось, и жили б они светлее, легче чем я.

— Они тоже себя обеспечат, сами…

Хасан посмотрел на женщину задумчиво:

— Может ты права, — согласился тихо.

Он не задержался. Немного переведя дух, умчался в мастерскую и вскоре забылся среди машин.

А Мишка на следующий день, едва рассвело, поехал в горы, в далекое село, где еще в детстве пас отару овец, рос и мужал. Там он чувствовал себя мужчиной, ведь его никто не навещал, не помогал. Ему некому было пожаловаться, никто не стал бы слушать, как тяжело приходилось мальчишке. Через эти испытания прошли многие.

Мишка приехал в деревню, когда солнце уверенно осветило горы, а в домах все жители проснулись, каждый занялся своим делом, здесь даже дети не бездельничали. Одни бежали помочь взрослым пасти овец, другие уже спускались с гор с вязанками хвороста, иные несли воду, нянчили младших детей. Старухи здесь никогда не сидели на лавках. Они вставали раньше всех и ложились позднее других. У них никогда не кончались работа, дела, заботы. О болезнях и усталости даже вспомнить было некогда. Все умели и познали за свою жизнь. Часто умывались слезами и потом, редко радовались. Немного людей жило в селе. Потому друг друга знали наперечет. Увидев Мишку, приехавшего из города, никто не удивился. Его хорошо помнили и уважали. Порадовались, когда тот приехал на своей машине. Горцы не умеют завидовать. Они знают, если человек умеет работать, сумеет купить машину без проблем. Лентяи в горах не приживались.

— К Аслану приехал? — поздоровался с Мишкой седой старик и указал на горбатый склон в стороне от села. Там горы словно подпирали небо.

— Вон где Аслан сегодня! Мой внук его видел!

В этом селе у Мишки с Асланом жила родня. Потому в любое время тут можно было поесть и передохнуть. Здесь никто не трогал машину, оставь ее хоть у любого дома. Тут кормили человека досыта, давали отдохнуть с дороги и никогда не лезли в душу с назойливыми вопросами.

Мишка раздал конфеты детям, табак старикам. Коротко переговорил с ними, узнал всеновости. И переодевшись в доме у тетки, пошел в горы, к Аслану, надев на плечи тяжелый, пузатый рюкзак. В нем все нужное, необходимое для пастуха.

Мишка поднимался легко. В последний раз он был здесь в прошлом году. Помогал отцу стричь овец. Весь отпуск здесь провел. Домой приехал, мать долго смеялась, слушая сына. Особо когда тот рассказал, как они спали с отцом в кошаре, среди овец:

— Блохи ночью заели! А тут спросонок повернулся на бок и нос в нос с овцой. Та с перепугу крик подняла. Я и вовсе забыл, что в селе нахожусь, как подскочил. Думал, девки прикололись, квартирантки наши. Ну и послал… Ей не понравилось, заметалась, других подняла. Тут и барана задела, он тоже спросонок рогами ее погладил по боку, а потом и меня достал. Я из кошары вперед задницей вылетел. С того дня не спал с овцами. В доме хоть и душно, зато безопасно. Никто рог в задницу не вставит, не будет овец ревновать.

Мишка поднимается по крутому склону.

— Где же Аслан с отарой? — оглядывает горы, распадки, но нет, везде пусто. Лишь далеко на склоне слышится лай собаки. Чья она?

Уже к вечеру, позвонив Аслану по сотовому телефону, разыскал его. Тот издалека увидел Мишку, встал от костра, пошел навстречу.

— Уже не ждал. Думал, пахан про меня мозги посеял и не возникнет.

— Я с утра тебя ищу. Сосед Джамал совсем в другую сторону указал. Я туда, к Горбатой горе, а там никого.

— Вчера и впрямь появился в тех местах. Но корма мало. Овцы не задержались. Собаки их увели оттуда. Теперь здесь. Не знаю, надолго ли? Ты на сколько возник?

— Завтра вернусь. На работу нужно успеть.

— А как же я?

— Что ты? В город вздумал вернуться? А здесь кого оставим? — подошли к костру

— Знаешь, мне до фени эти козлы! Я сам скоро шерстью обрасту и дикарем стану. Глянь, кругом один! Даже побазарить не с кем! По фене ботать разучусь! С утра до ночи на ногах. Вся спина и жопа в мыле. Ночью только приляжешь, волки возникают. Окружат отару и стремачат, пока усну. Да где там сон? Развожу костры, чтоб не подходили к овцам и ружье с плеча не снимаю, как с бабой сплю неразлучно. Чуть что, палю в зверюг без жали. Показываю падлам, кто с нас здесь пахан! Троих замочил наповал. Вон глянь, шкуры их сушу. В селе бабки обещали сапоги из волчьего меха сообразить, да шапку. Думал на куртку отстрелять, только вымотался, сил больше нет. Столько дней не спал, ноги не держат.

— Аслан, у тебя собаки. Глянь, целая свора! Почему их не включил, пусть работают!

— Они стрелять не обучены. А волчьи клыки с собачьими не сравнить. У зверюг они покруче.

— Твои псы втрое крупней волка! Любого вожака шутя порвут. Заставь их пахать, не корми на халяву Пусть они себя и тебя харчат. Не балуй!

— Как заставлю вкалывать, если волков стаи, а собак горсть?

Мишка оглядел отару, псов и вдруг крикнул резко, гортанно, зло. И, диво, псы как по команде заняли свои места вкруг отары, внимательно осматривали каждую пядь, всякий куст.

— Классно! Как это у тебя получилось? — восторгался Аслан.

— Все пастушьи псы знают эту команду со щенячьего возраста. Феню твою блатную они не поймут, сколько ты на ней не звени. У каждого в горах свой язык. Я тебя научу, какие команды давать в каком случае. И будешь спокойно пасти овец и высыпаться, не вымотаешься и не устанешь к ночи. Тебе ни к чему мотаться за всякой овцой, для того имеются псы, — успокаивал Мишка Аслана.

— Вот слушай, как надо позвать их пожрать. Повтори! Классно получилось! Видишь, все у твоих ног собрались. Покорми их. Ожиданье псов нельзя обманывать. А то в другой раз не поверив, подведут тебя, понял? — кормили братья псов.

— Теперь команда на охрану отары. Слушай и повтори! Неплохо! Видишь, как побежали? Добавь команду не подпускать никого чужого. Молодец! А вот теперь пошли к костру. Знай, когда собака рычит, она предупреждает: зверь близко. Если скулит, много волков рядом, требуется твоя помощь и ружье. Ну а коли лает, кто-то крупный появился. Зверь, а может человек. Тебя псина зовет для разборки, ей своими силами не справиться.

— Зачем мне вся эта херня? Овцы, собаки, команды? Я что нанялся в пастухи к пахану? Дурней меня не сыскал придурка. Как-то же обходились без меня? Почему я тут должен примориться до старости? Пахан уж совсем плесень, а небось не хочет в горах пахать, в городе приклеился. А меня сюда спихнул, «бабки» ему заколачивать.

— Ну что базаришь дурь! Отец за дом взялся. Там целая бригада вкалывает с утра до ночи. Решил дом кирпичом обложить, перекрыть крышу железом, сменить входные двери на металлические, в окна поставить стеклопакеты, внутри навести полный марафет. Полы постелить паркетные, поставить ванну, туалет, биде, раковины. И забор кирпичный соорудит, чтобы в своем дворе хоть без трусов гуляй, ни одна «мандолина» не осудит и не увидит ни хрена. Конечно, «бабки» уйдут не малые. А дело того стоит. Но кто кроме отца взвалит на себя такое? Я в строительстве и в ремонте полный ноль. Ты и того меньше, — заметил, как Аслан едва приметно кивнул головою.

— Ну, вот куда ты припрешься сейчас? Ни во двор, ни в дом, негде ногу поставить. Везде грязь, пыль, ни прилечь, ни присесть, сам пахан не с добра в гараже ночует.

— А дядьку куда дел? — вспомнил Аслан.

— В больницу устроил. Ему немного лучше стало. Потому согласились врачи.

— Когда думает ремонт закончить?

— Ну, отмочил! Он только начал его. Снаруже хочет пораньше управиться, потому что внутри спешить не стоит. Там и зимой можно спокойно все довести до ума. Конечно, жить там во время ремонта будет хреново. Это точно. Пахан собирается оклеить потолки пластмассовой плиткой, чтоб тебе о них до конца жизни не вспоминать и не педерасить с побелкой. Он хочет капитально все сделать. При мне уже три машины с материалами пришли.

— Как же успеет он разобраться с мастерской и дома? — не понял Аслан.

— Сам не знаю. Говорил, вроде взяли на работу автомеханика. Мужик толковый, в машинах, их ремонте, классно разбирается, и доверить ему можно. Отец с ним раньше много лет работал. Знает. А и ремонт дома сделает, там прораб будет. Мужик дотошный. Тоже из дальней родни.

— Пусть бы и сюда замену сыскал. Совсем я тут измочалился. Он обещал, что я село навещать буду. Да где тут? Даже не помечтать. Скоро лишаи на башке появятся от немытости, сгнию заживо! — пожаловался Аслан.

— Пришлю на день в замену двоих племяшей. А тетка баню тебе истопит. Помоешься и вернешься. Так всегда делали, выручали друг друга. В горах поодиночке тоже не прожить.

— Меня тут обходят. Знать не хотят. Прошел слух по селу, что я отпетый уголовник и в тюрьме полжизни провел. Вот и сторонятся как прокаженного. За все время, что тут кантуюсь, никто не остановился, не поговорил. Все бегом от меня, все мимо…

— Это от тебя зависит. Сам не будь размазней и хамом. Здесь это не признают и не поймут твоих жалоб. Эти люди тут родились. Иных условий не знают. Ты даже с собаками не смог найти общий язык. С людьми гораздо трудней его сыскать. Здесь ни зона, силой не возьмешь, матом никого не удивишь. Оружием они владеют лучше тебя и тюремных авторитетов не признают. Докажи в натуре, что ты мужик не хуже их.

— Зачем?

— Чтобы признали, зауважали бы в тебе человека.

— Мне это по барабану. Кто они есть? — скорчил презрительную гримасу и услышал глухой рык сторожевика. Оглянулся. Пес, не мигая, смотрел в кусты. Там, в сумерках разглядел мелькнувшие тени, почуял запах волчьей стаи, поднявшейся в горы из ущелья. Волки окружали отару, оставив для нее единственный путь — глубокое, темное ущелье с крутыми, обрывистыми боками гор.

Вот и второй сторожевик рычит, клацает зубами. И он приметил волчью стаю. И у него на загривке встала шерсть дыбом.

— Слышь, волки окружают наших овец! — вскочил Мишка.

— Где? Откуда взял волков?

— Собаки подсказывают. Слышишь, рычат, — зарядил парень ружье и, прислушавшись, вглядевшись, пальнул в кусты.

Тут уж и Аслан увидел нескольких волков, рванувших из кустов к уже темному распадку. Звери поняли, что поспешили, и решили дождаться полной темноты, когда люди и овцы успокоятся, а собаки уснут у костра, свернувшись в клубки. Вот тогда, зайдя с подветренной стороны, можно без шума и риска порвать горло паре овец, утащить их в распадок и до самого утра есть мясо, грызть кости, пить кровь и благодарить глухую ночь за черную завесу, первую помощницу в звериной охоте.

Волки уже много раз подходили к этой отаре. Пусть не всегда, но все ж удавалось им порвать овцу и уволочь в распадок. Они помнили, что пастух здесь не умел быстро и долго бегать, а стрелял и того хуже. Человек быстро терял силы, потому что в отличие от других был очень грузным и рыхлым. Его не любили и не слушались даже псы. Он был новичком, чужим в горах и волки это почуяли сразу. Едва загорелась на небе первая звезда, стая снова окружила отару, но уже с другой стороны, где огонь костра не доставал кустов. Но, едва они вышли к отаре, на них набросились псы. Они защищали овец остервенело, клыками и когтями, лапами и мощными ударами грудью. Волки уже много раз встречались с пастушьими псами, но они не были такими рослыми, сильными, их шерсть не была столь густой и длинной. Сквозь нее мудрено достать собачье горло или бок. Сбить такого пса слишком сложно, они вдвое крупнее волков. Раньше стая не сталкивалась с ними. Собаки лежали у костра. А сегодня, что с ними случилось?

Мишка первым понял, что произошло, и на бегу выстрелил вверх. Несколько волков выскочили из драки, убежали, скрывшись под покровом ночи. Но…другие оказались голоднее и решили не уступать псам. Молодая волчица уже схватила за горло огромного кобеля, придавившего ее спиной к земле. Нет, он не собирался разносить зверюгу в клочья, хотел отпугнуть, прогнать навсегда от своей отары, но волчица оказалась коварной и прокусила горло псу. Тот взвизгнул. И тут же рослая, лохматая сука полосонула бок волчицы клыком, распорола и впилась ей в глотку всей пастью. Волчица взвыла в последний раз. Помочь ей было некому. Вторую волчицу уже разорвали в клочья две собачьи суки и теперь облизывая окровавленные морды наблюдали за схваткой кобеля и вожака волчьей стаи. Кобель уже разорвал плечо волка. Тот прокусил псу ухо. Другое не достал, старым стал, сточились, ослабли клыки. Но кобель не отстанет. У него еще много сил. Он будет долго нагонять волчью стаю. Скольких он погубит этой ночью? Конечно, можно резко развернуться и убежать от своры. Но, тогда его разорвут свои волки. Слабому вожаку нет места в стае. Это хорошо помнили и знали все звери.

Вожак стаи был опытным и следил за каждым движением кобеля. Он очень опасался, что тот налетит ураганом, собьет мощной грудью и, распоров бок или пузо, пометит его своей собачьей мочой, оставив на вожаке свое позорное клеймо. Этого волк боялся. Он понемногу отступал, заманивая кобеля подальше от своры, где не только он, а и стая помогла бы разделаться с кобелем. Но две лохматые суки быстро поняли задумку волка и напали на вожака с боков. Тот понял, эти суки не распознали в нем самца. А ведь раньше сколько собак уводил он из села в горы. Там их разносила в клочья волчья стая. А теперь ему придется рассчитаться за все. И он не ошибся.

Где-то далеко-далеко внизу, на самом дне распадка спряталась волчья стая. Скольких она потеряла сегодня? Но ничего! По весне из логов выйдут волчата и вырастут сильными, злыми, коварными. Они отомстят за вожака, слышит морозящий душу волчий вой. Его зовет волчица, обещая любовь. А может, это он сам взвыл напоследок, простился со стаей навсегда.

Мишка прибежал припоздало. Стая сбежала. Свора подошла к костру. Псы легли на короткий отдых.

Аслан с Мишкой пили чай, общались:

— Пойми, братан, конечно силой тебя никто не держит в горах. Отец может нанять пастухов или договориться с племянниками. Но знай, как только сбежишь, здесь в селе тебя никто не будет считать человеком и мужиком. И не только в этом селении. Пастухи друг друга знают. Не только в горах, а и в городе уваженья не будет. Путевую бабу за себя не уломаешь. Здесь легко свое имя потерять, вот только получить и отчистить его удастся ли…

— Что ж мне теперь до смерти в этих горах мориться? Без захода в город, без отдыха? Краше было б на зоне канать. Кто придумал овец? И зачем их столько нужно людям?

— Погоди, скоро узнаешь, когда получишь в руки первую заработанную копейку. С тех пор у тебя не будет лишних вопросов, а жизнь перестанет казаться наказанием…

Мишка еще долго разговаривал с Асланом. Рассказал, как сам в детстве пас овец, свыкался с горами, сколько перенес и пережил.

— Ты в те годы жил с отцом, с родней. Тебе дали возможность учиться, жить без забот. А я всякую копейку зарабатывал трудом. Ведь в горы пошел, когда квартирантки появились, они присматривали мать. Ну а я зарабатывал на хлеб и знал, что мне нужно вернуться домой живым, ради матери, понимал, что кроме меня она никому не нужна и помрет в одиночестве, случись мне не вернуться. Ведь вот ты годами ее не навещал, не вспоминал о ней. А мамка и по тебе плакала ночами и молилась… Я это слышал. Легко лишь упрекать, что не помогла, когда отбывал на зоне срок. Но как она сама, беспомощная, тебе поможет? А я не хотел тебе высылать. Ведь в зону ты попадал по своей дури. Воровал, грабил, не от голода, а с куража.

— Жлоб ты, падла, а не братан! А теперь еще и козел! Сушишь мне мозги. Вместе с паханом приморили в горах, чтоб двинуться отсюда не мог, ремонт придумали. Иль решили, что мне теперь негде примориться? Хрен вам всем! Хватит мне лопухи мыть, как вам кисло дышалось! Ты в городе канал притом, а я на шконке! — вскипел Аслан.

— Я тебя на шконку не толкал!

— Придурок! Все твои горы и беды не стоят и дня ходки в Архангельск. Я и там выжил, и вышел на волю живым.

— Чего ж здесь расквасился?

— Без навара нет понта тут дышать!

— Не беги вперед ветра. Скоро другое залопочешь.

— Не хочу здесь больше! — оглянулся Аслан на странный звук и увидел в нескольких шагах от себя матерого волка. Он притаился за выступом скалы, но выдали сверкнувшие зелеными огнями глаза.

— Глянь! Он вернулся! Та же стая! Опять возникли. По мою душу нарисовались! — толкнул Мишку локтем.

— Зови собак. Сам! Шустрее!

Едва Аслан подал команду, волк исчез.

— Заманивают в распадок. Там им проще разделаться с псами. Смотри, не пускай!

Псы, рыча, ходили вокруг отары, настороженно принюхивались к запахам, вслушивались в звуки ночи. Аслан не пустил их догнать стаю, дал команду охранять отару, и псы снова заходили вокруг овец, сбившихся в плотный круг.

— Не обломилось зверюгам! Смотри, как близко подкрались. Никогда еще так не борзели! — удивлялся Аслан. Он решил залить водой чайник и пошел к палатке.

— Ты погоди с чаем. Поспи до утра. Я тут сам справлюсь! — сказал вслед Михаил и, подозвав Султана, придвинулся поближе к костру, к теплу, подживил его хворостом, задумался о своем, о доме, о матери и Лянке. Стоило немного расслабиться, как обе появились…

Вот они говорят на кухне, обнялись, смеются весело! Как два родных человека тесно прижались друг к другу.

— Странно, пока жила у нас Лянка, я и не замечал ее. А ушла, и унесла с собою тепло и свет. Дом пустым и холодным стал. Выходит, еще тогда любил девчонку. Но ведь она всегда была рядом, потому не тревожился и не переживал, думал, так будет всегда.

Мишке вспомнилось, как возил Лянку по магазинам, одевал девчонку. Та всегда старалась купить что подешевле.

— Вернись, Ляна домой! — просил Мишка, но та хмурилась, качала головой:

— Не могу. Меня никто не поймет. Скажут, что я сама повисла на тебе. Так нельзя. Все осудят.

— Но ведь ты жила с нами.

— Тогда все было иначе, — опустила голову девчонка. И тихо продолжила:

— Я многого не понимала. Мала и глупа была, слишком наивна и доверчива…

— Останься такою, Лянка! Это так здорово!

— Тем ты и дорога, что была самой собою. Не меняйся! — просит Мишка и слышит крик Аслана, возню в палатке. Он позвал собак, схватил ружье, заметил, как волчья стая тут же бросилась к отаре, Султан кинулся на волчицу. Свора собак, забыв о команде Мишки, уже схватилась со стаей.

Парень подскочил к палатке. Увидел волка, насевшего на Аслана. Мишка вырвал из-за пояса нож. Зверь почуял опасность и, оставив Аслана, сбил с ног Мишку в резком, мгновенном прыжке. Парень воткнул ему нож в шею, зверь взвизгнул, клацнул клыками перед самым лицом. Тут Аслан вскочил. Навалился всей тяжестью на зверя. Мишке и вовсе дышать стало нечем. Аслан обхватил волчье горло руками, сдавил изо всех сил, матерясь по-черному. Волк пытался вывернуться, достать человека клыками. Но не тут то было, Аслан прошел зоны и умел постоять за себя. Он придавил зверя коленом и, напрягая все силы, сдавливал волчье горло. Тот крутил башкой, сбрасывал с себя человека. Вот зверь изловчился, и рука Аслана оказалась в пасти волка. Человек мигом понял, что ему грозит, и стал раздирать пасть зверя. Тот рычал, Аслан собрал все силы в комок. Напрягся. Рванул пасть с остервененьем. Из глотки волка вырвался истошный визг. И в эту секунду в палатку вскочил Султан. Он лучше людей знал, что врага нельзя оставлять живым. Волк так и не успел понять, кто лишил жизни, человечьи руки, охватившие горло неумолимым капканом, или собачьи клыки, впившиеся ножами…

Когда братья вылезли из палатки, Мишка заметил:

— Слышь, Аслан! А Султан любит тебя! Прибежал помочь. Это уже дорогого стоит, — потрепал пса по загривку.

Они пошли проверить, много ли овец погубила стая. И хотя собаки отогнали волков, те все ж успели уволочь в распадок старого барана. Собаки, зализывали следы схватки на боках и лапах, виновато оглядывались на хозяев.

— Молодцы! Хорошие у тебя помощники, — похвалил Мишка собак.

— Кенты! Будь они у меня на зоне, я бы в паханы пробился! Верно, Султан?

— Ты иди поспи! Еще часа три имеешь в запасе. Теперь уж не придет стая. Светает, упущено время охоты. Зато мы живы!

— И овцы целы! Старый баран ни в счет! Но я и за него сниму навар со стаи! — пообещал Аслан мрачно.

— Так ты остаешься здесь? В город не поедешь со мной?

— Пока нет! Кому отару доверю? Чужие ее не станут защищать как мы. Впервой сегодня овец жалко стало, и себя немного. Только ты приезжай почаще ко мне. Хоть ты и зануда, но классный братан! Пусть пахан в Нальчике сам вкалывает!

— У нас там мать. Она одна, — напомнил Мишка.

— А ты женись! Приведи бабу! Пусть она за матерью присмотрит. А сам ко мне в горы срывайся!

— У меня через месяц отпуск. Тогда посмотрим, чем его загружу!

— Чего смотреть? Не тяни резину! Мне поможешь, сам отдохнешь. От суеты… Здесь ни шуму, ни пыли нет. Вокруг ни души! Ни побазарить, ни бухнуть не с кем. Только овцы да псы!

— Зато и спокойно. Слышь, внизу ручей звенит! В городе такой воды нет. Чистая, звонкая, веселая, как детский смех. А тишина какая! Придержи дыханье и услышишь, как облака поют!

— Ладно тебе заливать баки! Тут, сам знаешь, по ночам такие песни случаются, что шкура дыбом подскакивает. Про все красоты мигом память посеешь. Мне пастухи недавно ботали, что с месяц назад волки старика порвали в клочья. Средь бела дня уснул человек, они почуяли и подкрались. Проснулся уже на клыках. Отпустил внука в село. За жратвой, к мамке, тот вернулся, от деда только шапка осталась. А ты говоришь, поспи! Тут под куст присесть не моги без собаки, волчицы яйцы на лету откусят.

— Старик свое пожил. Ни от болезни, чисто по-мужски погиб. Никто от того не гарантирован. Но дед тот до веку прожил. В городе до этих лет уже не доживают.

— Ладно, братан, не уламывай. Мне тут еще разборка нужна. Возьму свой навар за барана, тогда успокоюсь, можно о городе поговорить. А пока не время, — хмурился Аслан.

— Что ты задумал? — спросил его Мишка.

— Потом скажу, — ответил неохотно.

Вечером они простились. Мишка спустился в село, а уже через час выехал с узкой горной дороги на асфальтированную трассу, машина быстро набрала скорость, и парень через пару часов подъехал к дому.

Катя не спала, она ждала сына, выглядывала его в окно, беспокоилась. Как-то он там в горах? Один вернется или с Асланом? Убедит ли остаться с отарой или тот упрется бараном? Хасан уже два раза звонил. Все спрашивал, вернулись ли дети? Значит, обоих ждет. Не верит, что Аслан останется в горах. А что он станет делать в городе? Вон Джамал, друг Аслана с самого детства. Вместе в школе учились. Такой славный мальчонка был. Считал быстрее калькулятора! Самолеты делал игрушечные. А как любил цветы! Все в школе считали его гением, думали, что большим ученым станет, новым Королевым или Курчатовым. Он же, от большого ума связался с бандитами. Может, и не виноват как они, а вот присудили его к пожизненному. Теперь уж не видать ему воли. Но как жаль пацана! Светлая у него была голова. Ни чета Аслану, а и то пропал. Мать его даже квартиру продала, перешла жить в комнатушку, все деньги на адвокатов пустила лишь бы сыну помочь. На каждом углу доказывает, что он не виноват. Ты судью убеди попробуй. Она слушать не станет. Всех огульно сгребли менты в деле. Всех в одну камеру запихали и судили скопом. Джамал, говорят, в суде плакал и все твердил: «Мама, я не виноват».

— А кто это услышал кроме матери? Никому нет дела до чужого ребенка. Да и мой Аслан не Джамал. Совсем диким стал в зоне, грубит всем. Никого не хочет слушать. А бандюги быстро его к рукам приберут. Им такие отморозки нужны. Они Джамала сумели сломать. Заставили на себя «пахать», вогнали в обязанку. Поймали парня на нужде. Его семья всегда жила скудно. Так Аслан говорил, — вспоминает Катя. И со страхом думает:

— Может Мишка не решился по темну ехать. Горная дорога очень опасна. По ней днем и то в оба глаза смотри. А уж вечером и подавно. То оползни или камнепады, то отара на пути — в другое место овец перегоняют. Пережди их в сумерках. И не поторопишь! — снова выглядывает в окно и улыбается, увидев машину, подъехавшую к окну. Из нее Миша вышел один. Открыл багажник, он как всегда забит битком. Хоть и дальняя родня, а никогда не отпускает сына с пустыми руками. Вот и теперь столько привез, что на кухне ногу поставить негде.

— Сынок! Как ты? — обнимает Мишку.

— Мам! Дай машину поставлю в гараж, приду, поговорим! — торопится парень.

— Мамуль! Аслан в горах остался! — сказал Мишка вернувшись.

— А я думала, что у отца его оставил. Не стал

сюда привозить.

— Куда его сбросишь? Там такое творится, собака

с цепи сорвалась и убежала. Человеку ни то присесть, встать негде! — рассмеялся громко.

— В горах воздух чистый, тишина, покой! Я бы

и сам с месячишко отдохнул!

— А как же я без тебя? — расстроилась Катя.

— Аслан жениться советует.

— Чего ж сам в жеребцах дышит?

— На ком он там женится? На первой овце или на волчице? В селе ни одной мало-мальски путной девки не осталось. Кто в город уехал учиться, другие тоже разбежались, одни работают в городе, другие уже там замуж вышли. Недавние пастухи, постарев, спустились с гор, пасеками занялись. На отару сил нет. А мед хороший доход приносит. Ну, девки, что получше, у себя в селе замуж вышли. Только вдов поприбавилось. Этим деваться некуда, детвору надо вырастить. Да и хозяйство не бросишь. Оно кормит. А в городе, где зацепятся, что делать будут наши бабы?

— Ну, Аслан там первый жених! — рассмеялась

Катя.

— Щас! Ни одна не посмотрела на него!

— Это почему?

— Судимый, сама знаешь!

— Ну и что?

— Ты деревенских не убедишь. А земля слухом пользуется. Слишком мало времени прошло. Приглядеться надо, привыкнуть. Я и брату так сказал, мол, покажи себя человеком, мужчиной в горах, а уж потом претендуй на бабу. Сама знаешь, теперь вдовы разборчивее девчат стали. Ни за каждого пойдет, не всякому двери откроет, — говорил Мишка.

— Эх, сынок! Припрет природа, куда денутся? И Аслану будут рады как подарку, — не согласилась женщина.

— Может быть. Но для такого нужно время, — рассказал матери о схватке с волками.

— Сынки мои! Как же вам тяжко!

— Вот после этого он и решил в горах остаться. Не захотел отару доверить в чужие руки. Нанятый пастух не станет защищать овец как хозяин. Свою жизнь и шкуру пожалеет. Аслан это понял… А еще захотел в человеки, в мужики пробиться. Я ему кое-что рассказал. Если он не сорвется, у него получится. Настырства ему не занимать. Я посмотрел, как прихватил он волка, там, в палатке. Зверюга матерый был. А задыхаться начал. Еще немного бы… Вожак из последних сил вырывался из рук. Но Аслан понял, сумеет в случае чего и с голыми руками одолеть. Прошел у него страх…

— Оно всегда так Миша! В этой драке не столько волка, сколько себя одолел. Сломалось что-то в душе, и все по-другому увидел. Дело не в овцах, сам захотел приноровиться к горам, прикипеть к воле уже по-другому. Да и пора, уже не мальчишка. Время взросления пришло. Ты помоги ему. Кто же кроме тебя его поймет и поддержит, — говорила Катя.

— Мам! Лянка вчера не приходила?

— Прибегала! Видишь, все прибрано. Мне помыться помогла. Завтра обещала все перестирать. Сегодня времени не осталось. На работу спешила. Даже поесть со мною не присела. Бегом сорвалась.

— Обо мне говорила?

— Только о тебе! Ты у нее из головы не выходишь. Все боялась за тебя, как там в горах сложится? И спрашивала, много ли девчат в нашем селе? Я все поняла, боится тебя потерять.

— А чего не придет к нам насовсем?

— Чудак ты, Мишанька! Это ж так понятно. Она свое ждет, когда предложенье ей сделаешь стать женой. Иначе, кем сюда вернется, — рассмеялась Катя.

— Женой? А как ты на это посмотришь? — глянул на мать.

— Тебе с нею жить, спроси себя, — ответила не задумываясь.

Глава 7. МЕСТЬ СЮЗАНЫ

Катя никого не ждала в это утро. Мишка, как всегда, пошел на работу, и женщина хотела прилечь ненадолго. А тут звонок в двери.

— Кого черти принесли с ранья? — пробурчала вполголоса и пошла открыть.

— Здравствуйте! — встала на пороге женщина:

— Вы меня не узнали?

— Почему же! Мать Сюзаны, — ответила Катя и хотела закрыть перед гостьей дверь, сказав:

— Мне с вами говорить не о чем. Зачем заявились? Я из-за этой Сюзаны столько пережила, теперь вас подносит нелегкая! Это ж надо было сочинить, что я ее на панель вытолкала, меня из-за той записки менты задергали! Пожалела на свою голову сучку и наглоталась говна за доброту. Сволочь неблагодарная! То легавые, то рэкет по ее душу возникали, то из вендиспансера! Ну и курва, ни с одной столько бед не было. Перед соседями из-за этой дряни стыдно! — возмущалась Катя.

— Я на минуту, не задержу, давайте поговорим у вас, а не на площадке…

Баба неохотно впустила гостью. Та неуверенно прошла на кухню:

— Катя, что толку ругать покойную? Ее нет! Ничего нельзя изменить или выправить. Когда я была в милиции, сказала о дочке всю правду как было. Причем здесь вы, если она с детства росла крученой, о том весь Прохладный знал. То с женатиком спуталась, а там и с бывшим зэком связалась. Отец устал из нее похоть выколачивать, каждый день ремнем бил. Потому сбежала в Нальчик. Я ее жалела, а муж сказал, что не пустит в дом блядищу, испозорила нас вконец. Менты удивлялись слушая. Теперь уж никто к вам не придет и не побеспокоит.

— Дура она! Зачем убежала из вендиспансера, не долечившись? Может и теперь жила б.

— Не надо. Там ее на голодуху посадили. Кормили ужасно. Давали пару ложек пшенной каши без молока и масла, да полмиски хлебова, от такого бездомные псы с воем разбегались. Она не только выздороветь, чуть от голода не умерла. Сознанье терять стала. Вот и думай, от чего быстрее умерла б, с голода или от сифилиса? А как лупили Сюзанку санитары? Она вся черная была. Да ни одна живая душа таких издевательств не перенесла б. Вот и сбежала дочь, покуда еще ноги ее держали, — вздохнула Валентина.

— Ладно хлюпать. Скажи, чего пришла? — оборвала гостью Катя.

— Понимаете, всю эту неделю мне дочка снится и жалеет, что никакой памяти нам с отцом не оставила о себе.

— Да уж! Нашла о чем сетовать? Забыть бы скорее, подольше бы прожили! — отмахнулась Катя, но Валентина будто не услышала:

— Все ее вещи и теперь в милиции. Говорят, что вернут, когда закончится следствие по делу. Сказали, что украшений не брали, их не было.

— Я еще в прошлый раз тебе говорила, что все побрякушки Сюзаны Косой Яшка взял. Вот у него их спрашивай.

— Я помню. Но у вас осталось пальтецо. Старенькое, с лисьим воротником. Сюзана в нем в Нальчик приехала. Оно и теперь в антресолях лежит, свернутое, в пакете, так дочка говорит и просит забрать его домой.

— Не знаю, пошли глянем. Если оно есть, возьми, — открыла Катя антресоль и сразу увидела пакет.

— Бери! Мне чужое не нужно.

Валентина вытащила сверток, развернула пальто. Сунула руку во внутренний карман, достала сберкнижку, заглянула и тут же положила в свою сумочку. Щеки Валентины зарделись.

— Ну, на поминки хватит? — спросила Катя, напомнив гостье о долге по квартплате.

— Дочка, когда приснилась, сказала, что ничего никому не должна. А кто взял лишнее, тому ежом поперек горла встанет и впрок не пойдет. Обещала сама со всеми разобраться. А как это будет, ей одной ведомо, — поджала губы Валентина и вскоре ушла, попрощавшись с Катей наспех.

Женщина видела, как, выйдя на улицу, Валентина остановила такси и, сев в машину, укатила в сторону вокзала…

А уже на следующий день по всему городу прошел слух, что умер Косой Яшка. И горожане долго мусолили, обсуждали горячую новость, гадали, додумывали, злословили человека в очередях, на базаре, во дворах и в парке:

— Знамо дело, подмогнули околеть этому звезданутому. Такие сами собой не сдыхают. Небось, дербалызнули по башке бутылкой, он и накрылся. Здоров был козел!

— Ентово бутылкой не сшибить. Только паровозом! Необхватный был кобель. Небось прирезали как бешеного зверя! — шамкал беззубый, подслеповатый старик.

— Не-е! Его ножом никто не прошиб бы. Нигде один не появлялся. Повсюду со своей бандой! Сквозь нее кто пробьется?

— Оне и погубили, крутые его. Кому ж еще удалось бы завалить самого Яшку?

Лишь на третий день хоронили главаря рэкетиров. За его гробом море горожан шло. Не из уважения к покойному, из любопытства. Всем хотелось знать подробности. Люди ловили каждое слово матери и сестры, кентов Яши, но те отвечали скупо:

— Никто не убивал его. Сам умер. Сердце подвело…

— Да когда это у Косого водилось сердце? Как может болеть то, чего отродясь не было?

— Он и не знал, с какой стороны оно водится, — не поверили горожане. И, заглянув в лица матери и сестры Якова, увидели, что те непритворно плачут, искренне жалеют покойного.

— Вот те на! Наипервейший бандюга, видать, в своей семье человеком жил и домашних не обижал. Ведь оплакивали как родного, — разносила молва слухи по всем закоулкам.

— Сердце? Да брось, мам, слушать Захария. У нас на работе другое говорят, — усмехнулся Мишка и добавил:

— От передозировки он загнулся. Перебрал наркоты. Так и погас у себя дома. Даже из кайфа не вышел.

— Откуда знаешь?

— Жена судмедэксперта у нас работает. Ее муж вскрытие делал. Он заключение давал, сам диагноз ставил. При чем тут сердце? А родня разве скажет правду, чтоб горожане потешались над Косым, вот и придумали благовидное. Хотя кому какое дело, как он урылся, главное, что нет его больше, — улыбался Мишка, не скрывая радости.

— Он накрылся, а его свора жива. Эти отморозки не успокоятся, еще покажут себя! — вспомнила Катя, как держали Мишку рэкетиры под ножом.

— Пока опомнятся, пройдет время. А и нам их уже опасаться нечего, — успокоил Катю сын.

А город гудел. О смерти Косого ходили легенды по дворам, одна другой страшнее.

Горожане приметили, как поутихли крутые. Они не появлялись на улицах и базаре, никого не трясли и не зажимали в подворотнях, в парке. Люди, вздохнув, осмелели, допоздна гуляли по улицам.

— Хоть бы они все передохли, глядишь, легче жить стало! — говорили люди.

Крутые и впрямь присмирели. Косой был не просто авторитетом. Он стал мозгом и душой банды. Равного сыскать было трудно. И все ж решили помянуть главаря и на сороковой день пришли в кабак, где в последний раз квасили вместе с Яшкой.

Они сели за тот же стол.

— Помянем! — предложил рыжий, как подсолнух, Пятак и, взяв в руку бокал, сказал задумчиво:

— Не мог Косой свалить от передозировки. Верняк что не новичок и меру знал всему. Горстями хавал «колеса» и все по-барабану. На игле сидел с самой Чечни. Сколько лет проскочило, а тут вдруг перебор. Лажа!

— А я с ним в тот вечер дольше всех балдел у него дома. Яшка тогда на взводе был, а когда к полуночи поперло, он вдруг скис, какой-то хмурый стал. Спросил его, с чего размок, он долго не «кололся», а потом его прорвало и он рассказал, что ему каждую ночь кошмары видятся.

— Не транди! Яшка снов не видел!

— Это не сны, а кошмары! Он сам мне про них бухтел. Они ему душу наизнанку выворачивали.

— Закинь! Такое не о Косом!

— А мне, в натуре, к чему звенеть впустую?

— Ну, базарь, что кент трехал?

— Жмуриха к нему возникала, Сюзанка! Вся как есть голая легла к Яшке в постель.

— Зачем? Она ему по хрену! К кому другому ладно, а Косой в сексе ничто. Она про это знала!

— Я базарю, что слышал от кента!

— Ну, валяй!

— Так вот эта проблядь лезет под одеяло, сама холодней сосульки и пристает:

— Согрей меня, Яша!

— Тот и базарит, мол, нечем греть, отвали!

— А она прижимается к нему и клеится:

— Яша! Обними! А то совсем замерзла, ни кровинки не осталось в теле, все ты выпустил из меня! — а сама плачет горько. Он ее гонит, но Сюзанка за шею обхватила. Холодными руками намертво давит. Ну, кент кое-как вышвырнул ее из постели. А она раздухарилась и звенит:

:— Что, Косой урод, думаешь вытолкал из постели, так избавился от меня? Легко отделаться хочешь! Ты, чокнутый геморрой, все у меня отнял! Неужель думаешь, что останешься дышать без наказанья? Да не мечтай, паскудина облезлая! Я не только кровь из тебя по капле выпью, а и душу вымотаю в куски! Не слинять тебе от меня! На земле и под землей достану! Свою разборку сделаю! За все разом отомщу!

— Во сучара! Еще гонорится, падла гниложопая! Мало ей вломили, облезлой макаке!

— Вовсе опухла! С крышей не дружит лярва! — возмутились крутые.

— Самое досадное, что прищучить ее Теперь нельзя. Жмуриха она!

— Так Косой звенел, будто она, эта стерва, все время к нему возникала и гонорилась, поднимала на всех нас хвост. Не только Косому, всем нам разборкой грозила!

— Кишка тонка!

— Куда ей простигонке нас достать! — смеялись крутые, не поверив в обещание Сюзаны.

Из ресторана они ушли поздно, всей гурьбой. Несмотря на выпитое, крепко держались на ногах, обсуждали по пути, кого тряхнут в ближайшие дни. Договорились все вместе собраться завтра вечером и обговорить, решить все конкретно.

А на следующий день весь город узнал о смерти самого жестокого из рэкетиров, по кличке Дед. Эту кликуху он получил еще в армии за садизм и измывательства над новобранцами. Он сам придумывал пытки для салаг. Дед испытывал истинное наслаждение при виде крови и мучений. После пяти лет дезбата он вернулся в Нальчик, и тут же его взяли в банду.

— Дед накрылся?

— Как? Кто его вырубил? — не верили крутые.

— Базар! Дед еще всех нас передышит!

— Его мать трехнула. Не верите, сами звоните! — предложил Пятак.

Вскоре вся банда заявилась в дом, где жил Дед.

— Сыночки! Как вас много у него! Что ж вы в лихую минуту одного оставили? — упрекнула ребят пожилая женщина, вытирая лицо линялым фартуком. Слезы текли ручьями. Женщина не могла справиться с собой и отвечала сквозь рыдания:

— Он как ушел из дома вчерась, так и не воротилси. Я его, родимого, все в окно глядела. Ждала, чтоб вместях повечерять. Ну не дождалась, подумала, можа у какой девки застрял. А утром с ранья дворничиха в дверь колотится как глумная и блажит:

— Беги! Твово сына с канализационного люка выволокли! Задохся там вконец!

— А люк в шаге от дома. Открытым оказался. Сынок по потемках в его угодил. И захлебнулся насмерть. Не выбралси, сил не хватило. Може ударилси и сознанья не стало. Его когда подняли, он весь распух. Лицо почернело. Жуть единая как тяжко помер! — голосила старая, жалея сына, заодно и свою осиротевшую старость.

А по городу новые слухи поползли:

— Не сам Дед упал в канализацию. Кто-то его столкнул.

— Не просто спихнули, а в начале придушили.

— Кого? Деда? Не родился еще тот медведь…

— А может те, над кем в армии изгалялся, свели с ним счеты за прежние обиды, — предполагали горожане.

— Так сколько лет прошло? Нешто помнили?

— Только доброе быстро забывается. Зло до смерти помнится. Бот и оторвались на нем. Не все Деду над людьми измываться. Нашелся и на него капкан! — злорадствовали горожане.

— Матери Деда крутые дали денег, а похороны и поминки взяли на себя.

Старушка, спешно спрятав деньги, вскоре успокоилась. Позвала на чай закадычную подругу дворничиху, и старухи разговорились по душам:

— А че ревешь, Петровна? Нынче сама станешь жить. Нихто матом не облает, ить кем только тебя не лаял твой непутяга! Барбос, а не человек, прости меня, Господи, грешную! Неможно ругать покойного, но этому во след доброго слова не находится. Ему бы вкалывать, так чем он занимался? Бандитничал!

— Не брали его никуда, по нервам болел!

— А на водку нервов хватало?

— Все мужики едины! — выгораживала сына.

— Закинь, Петровна, защищать анчихриста! Помнишь, зимой тебя на улицу выкинул через окно. В едином халате, босиком. Хорошо, что первый этаж, так не убилась. Я ж тебя взяла. А за что? Ругала козла за дело. Так ему и надо! Нынче заживешь сама, барыней! Еще и старика тебе сыщем, чтоб веселей жилось, — смеялась дворничиха.

— Это с тех, что на улицах валяются, и ты их сметаешь в кучи? Не надобно таких… Сама жить стану. Уж сколько от сына натерпелась, никого больше не хочу. Единое жаль, жизни не видя ушел, — всхлипнула мать. А к вечеру, прибрав в доме, тихо порадовалась, что не вломится в двери пьяный сын, не потребует деньги, не станет швырять в нее тарелки и орать до утра, что сообразит из нее пугало для двора, а дом пропьет и уйдет к друзьям.

— Сынок! Мы токмо друг у дружки, боле никого с родни вкруг нас нету. За что забижаешь? Сколько мне осталось? Погоди малость, сама помру, еще наживешься один, — говорила сыну утром. Тот хмурился, уходил из дома, громко хлопнув дверью. Вечером все повторялось сначала.

Дед был рэкетиром не только в городе, а и у себя дома. Деньги никогда не задерживались в его руках. Их он пропивал вместе с кентами и проститутками. Он никогда не помнил, сколько их было и с кем их проквасил. Дед никого в своей жизни не жалел и не любил. К единственной Сюзанке питал слабость. Но она всегда высмеивала, называла мухомором, старой плесенью и паутиной с жопы пидера. Это бесило больше всего, и Дед ждал своего часа, когда сможет овладеть девкой, а потом измучить ее, истерзать до бессознания и воя. Но возле нее увивалось слишком много хахалей, средь них были и крутые. Они не дали бы девку в обиду, и Дед ждал свой час, сцепив зубы до боли. И он настал, когда Яша вместе с другими позвал Деда, сказав коротко и жестко:

— Отваливаем мочить Сюзанку! Достала профура! Нынче уроем…

Дед стонал от удовольствия, выкручивая и выламывая ноги, руки девки. Вот он поднял ее вверх ногами, крутнул в воздухе и ударил головой об асфальт. Сюзанка взвыла от боли.

— Ну, что «метелка», помнишь, как меня забрызгивала? — хватал грудь девки в жесткую пятерню и крутил, щипал, бил девку как дюжего мужика. Слюни наслаждения текли по подбородку. Он даже мертвую не оставил в покое и топтался по ней ногами, хохоча и радуясь.

…Мертвая… В том Дед убедился лично и был нимало огорчен тому, что все так быстро закончилось. У него лишь ненадолго поднялось настроение. А потом он снова впал в хандру.

В ту ночь, возвращаясь вместе с кентами из ресторана, Дед шел посередине тротуара. Навстречу ему, ну как назло, не попался ни один прохожий.

— Ну и судьбина-сука! Даже побазлать не с кем. Некому рыло на жопу свернуть. Иль все урылись? Иль я на погосте? Эй, вы! Нарисуйтесь, кто живой?

И вдруг от стены многоэтажки отделилась чья-то тень и пошла навстречу крутому, не робея, не сворачивая.

— Эй, Дед! Сучий выкидыш! Чего базаришь в спящем городе? Ты со мной побазлай, гнилая задница мартышки! Иль только с бабами выходишь на разборки! Ты теперь попробуй справиться со мной, припадочный козел! — вышла из тени, откинула с лица пряди волос, и Дед увидел Сюзану.

— Ты?! Откуда свалилась? — почувствовал, как стал трезветь.

— Теперь мое время настало! Иль забыл про свой должок? Иль размечтался, что все простится тебе на халяву? Чего мослы дрожат, иль страшно стало? Шурши за мной жертва дурной ночи, блевотина бухой бомжихи! Или слабо выдержать мою разборку, старый мудило? — подошла так близко, что крутой ощутил запах тлена, гнили и сырости.

— Вали прочь, потаскуха! — крикнул мужик и сунул руку в карман за ножом и, не нащупав его, почувствовал сильный удар в висок, он отлетел к стене дома. Едва встал, его ударили снова. Он летел мячом по тротуару, не имея возможности встать и защититься. Его пинали и катили как большой шар, не видел кто бил, не мог крикнуть и позвать на помощь. Он не сразу сообразил, что случилось, он упал куда-то вниз в вонючую липкую жижу, она мигом забила глаза, уши, нос и рот. Он поздно понял, что это конец и ему никогда самому отсюда не выбраться.

И только жильцы первого этажа видели, как двое людей подошли к Деду, сзади, и о чем-то коротко переговорив меж собой, сбили с ног крутого, понесли на сапогах по тротуару, сказав короткое:

— Это тебе, отморозок, за армейку!

Рэкетиры не знали подробностей случившегося. Жильцы дома промолчали об увиденном, чтоб самим в ночи не нарваться на кулаки. Деда отмыли уже в морге. Крутые, приехав за его матерью, застали ее вместе с дворничихой, на полу, пьяных до бессознания.

Петровну окатили холодной водой, велели привести себя в порядок и, затолкав в машину, напомнили о похоронах сына:

— Ведь ни в канализации он родился, ты его произвела на свет, вернись в матери хоть ненадолго…

А по городу опять слухи: крутого в канализации утопили. Кто-то достал…

— Ничего не утопили. Просто улица плохо освещена в том месте. Не увидел открытого люка человек, вот и упал в него случайно, — говорили другие, их поддержало большинство горожан. Зачем самих себя пугать, чтоб ночью бояться открыть форточку в своем доме.

Милиция тоже согласилась с тем, что в люк человек угодил случайно. Либо водки перебрал, или впотьмах не разглядел опасность.

Катя, услышав о случившемся, попросила Мишку с оглядкой ходить по городским улицам и возвращаться домой пораньше, до наступленья ночи.

— Мам! У каждого своя судьба. Разве мало тех, кто среди дня умирает? Не бойся, я не пью до глюков, никому не мешаю жить. Аэти не случайно помирают. Кстати, наши сотрудники говорят, будто на кладбище обе могилы крутых изгажены. Это уже не случайность…

Мишку вовсе не интересовали рэкетиры. Он, как и все горожане, хотел жить спокойно и ходить по улицам без оглядки и страха. Ведь и он любил пройти с Лянкой в темноте, обняв девчонку за плечи. Они чувствовали себя счастливыми, когда им никто не мешал.

— Ляна! Ну от чего ты не хочешь перейти к нам, чтоб вернуть все как было.

Мишка почувствовал, что девчонка дрогнула, насторожилась, взяла свою руку из его ладони, пошла рядом молча.

— Лян, ты обиделась? Я что-то не то сказал?

— Мишанька! В том прошлом было всякое. И вспоминать нужно с выбором, не подряд. Теперь многое изменилось. И я уже не та…

Но Мишка все же убедил Лянку навещать Катю. И девчонка послушалась. Конечно, не каждый день заглядывала к ней в гости, но всякую неделю.

Вот так и в этот раз пришла. Целый день помогала Кате. Убрала, постирала, приготовила, саму бабу искупала, а когда села передохнуть, Катя ее спросила:

— Лянка, а от чего не придешь насовсем? Что мешает? Или Мишку не любишь?

— Не в том дело, — опустила голову.

— А вот с чего бы начала здесь?

— Я?! Конечно, как и все! Сначала ремонт бы сделала. Полный, капитальный, сменила бы всю обстановку, чтоб о вчерашнем дне никакой памяти не осталось, — мечтала вслух.

— Что? Ремонт? Менять всю обстановку? — глянула на девушку, будто впервые увидела.

— Конечно! К чему старье?

— Да ты соображаешь почем теперь мебель? На новую сменить? Откуда взять такие деньги! Ну и замашки у тебя, прямо королевские. Да только на что твоей зарплаты хватит, на пару стульев! Говоришь о ремонте, а нам с Мишей и так хорошо. Все нравится. Что ремонтировать? Обои не выгорели, потолок чистый, полы не пошарпаны, окна и двери в порядке.

— Я не о том! Мне трудно будет жить здесь, — ответила покраснев.

— Почему?

— Открою дверь в эту комнату — и вспомнятся все девки.

— А что они теперь? Они давно уехали!

— Зато в памяти еще живут. Хотя бы Марина, как она высмеивала меня, затуркивала, зашпыняла. Хотя б и Анжелка, тоже не без перца. А Сюзанка! Эта всех доставала, меня вообще не считала человеком. Пещерной обзывала, отсталой домостроевкой и дурой, звала с собой, чтоб настоящую жизнь мне показать. Все грозила в кабак затащить, чтоб с хахалями свести, какие пробили б мне, оттрахали б в натуре. Девки смеялись надо мной и часто говорили, что ты и Мишка за деньги, даже не оглянувшись, отдадите меня своре отморозков. Они оказались правы.

— Вон оно что! А причем тогда ремонт и мебель? Я не пойму тебя! Ну, ляпнула тогда лишнее, сын за то не в ответе. Так ты теперь вздумала все вверх дном? А меня куда определишь? На новую не сменишь, не получится. Пока я здесь хозяйка! — мрачнела Катя.

— Я это помню, потому не спешу сюда! — вздохнула Лянка.

— Ждешь когда сдохну? — догадалась баба.

— Зачем? Вы мне не мешаете…

— Ну, спасибо! Не думала, что ты такой стала. Запросы выше крыши. А что собою представляешь? Да разве так должна думать будущая хозяйка? Иль забыла, что теперь девок замуж только с приданым берут. У тебя за душою ни гроша. Мало того, мечтаешь и нас тряхнуть на свои прихоти! Ну, нет, я покуда жива, такое не допущу! — вскипела Катя.

— Я же не говорю, что все надо сделать в один день. Конечно, постепенно. И на счет меня, тоже не стоит высмеивать. Тоже на счету есть. Пусть немного, зато каждый месяц пополняю. И вовсе я не голая. Все есть. Даже девчата на работе завидуют.

— Что есть, вижу, в чем к нам приходишь. Глазу остановиться не на чем, — усмехнулась Катя ядовито. Лянку словно ветром сдуло, забыла попрощаться и выскочила в дверь, будто ей кипятком пятки облили.

— Ишь, стерва мокрожопая! Еще никто, а уже рот раззявила, подайте ремонт, новую обстановку. Теперь жены к мужьям со своею мебелью приезжают. А эта размечталась. Нет! Не нужна нам такая! Пусть Мишка другую найдет! Держали почти два года у себя, ни копейки с нее не поимели. Вот и получили в благодарность! — злилась баба и смотрела на часы, ждала возвращения сына с работы, а тот не спешил. Домой он вернулся почти в полночь.

— Где шлялся допоздна? — жестко спросила сына, тот удивленно глянул на нее:

— Мне сколько лет, не вспомнишь? Почему шпыняешь как пацана? Или я на карачках приполз, иль с кулаками наехал?

— Еще этого не хватает!

— Мам! Какая блоха тебя грызет? С чего на меня кричишь? Я вот-он, весь в порядке!

— Где был? — спросила спокойнее.

— Гулял по городу, был в кино, поел мороженое в кафе!

— С Лянкой?

— Само собою!

— Забудь эту дуру! Не нужна она нам.

— С чего так? — удивился Мишка, и Катя рассказала ему о разговоре с Ляной.

— Почему ты злишься, ведь она во всем права. Ни ты, ни я не вспомним, когда в последний раз делали ремонт. Давно пора освежить квартиру. И мебель заменить нужно. Наша не просто обветшала, а безнадежно устарела. Вышла из моды. Ты посмотри, какая она громоздкая и мрачная, как давит на настроение и бьет по нервам. Права Лянка и в том, что будит она больную память. Я конечно согласен, что замена стоит ни малых денег. Но ведь это делается для себя и не столь уж часто. Нам давно пора обновить дом. Вон отец свой дом на ноги поставил. Глянуть любо! Из развалины хоромы соорудил. Все удобства завел внутрь, и даже спутниковую антенну ему установили. Так у него громадный дом, у нас всего-то квартира!

— Если у Лянки с этой квартирой не ладит память, не знаю, какая хозяйка из нее состоится. Я себе такой невестки не пожелаю, — поджала губы.

— Тебя не понять. То разыскиваешь девчонку как родную, то снова гонишь. Ты уж как-то определись. Или признаешь Лянку или нет!

— Сынок, нам не нужна невестка-мотовка. Мне бережливую найди! Чтоб не пустила по ветру все, что мы годами копили. Тебе на будущее.

— Я уже ни во что не верю. Ты для кого невестку выбираешь, себе или мне жену? В конце концов, кому с нею жить? Почему свое навязываешь? Вон отец нашел богатую. А был с нею счастлив? Годы жизни козлу под хвост пошли. Ты и мне того желаешь? Спасибо! Чую, пока с тобой, не иметь своей семьи. Тебе никто не угодит. Во всех изъян сыщешь! Не пора ли к себе присмотреться? Вот ведь извела, измучила придирками, — возмущался Михаил.

Катя плакала, других, более веских доказательств не нашла. Она вспоминала голодное время, босого, полураздетого сына, жуткое одиночество и безысходность. Как трудно они вставали на ноги, как тяжело давалась им каждая копейка, как радовались они всякой покупке и приобретению. А теперь все это вывезти на свалку…

Устарела мебель, перестала быть модной. Даже посуда уже не на виду. Она тоже не стыковалась с духом времени. А ведь платили немалые деньги. Даже диван — толстый, бокастый, уже не радовал Мишку.

— Сынок! Я не для себя стараюсь. Тебя жаль, — всхлипнула Катя.

— Зачем загодя меня оплакиваешь? Я еще живой и даже не женатый.

— Миша, детка, не спеши! Присмотрись хорошенько. Вон ботинки всего на зиму покупаешь, а и то примеряешь. Жену на всю жизнь берут. Не спеши.

— А я еще предложенье ей не сделал, хотя давно пора! Лянке тоже надоест ждать меня. И выйдет на зло мне за другого! Кто первым пожалеет?

— Конечно она! Тебе то что, баб и девок в городе хоть метлой мети, на любой вкус!

— А мне не нужна любая!

— Ладно! Поступай как хочешь. В конце концов найду и я место для себя!

— И где ты его искать станешь?

— В стардоме! — выпалила Катя.

— Не возьмут. У тебя двое сыновей. Туда только одиноких принимают, у кого нет родни.

— Мишка! Ну чего ты хочешь?

— Лянку вернуть к нам.

— Только ни это! — запротестовала Катя.

— Тогда вместе с нею уйдем к отцу. У него теперь места много, всем хватит!

— Меня бросишь?

— Ну почему, будем навещать, приходить в гости, помогать тебе, но жить отдельно. Устал от твоей опеки, пора самостоятельную жизнь начинать. Ведь если теперь не женюсь, буду таким как Аслан, этого и под ружьем уже жениться не заставишь. Ты такого желаешь мне?

— Сам решай и поступай как хочешь! — хмурилась Катя.

Мишка сидел на кухне у окна, смотрел на гаснущие огни засыпающего города, думал о своем. Конечно, ему не хотелось оставлять мать одну. Но что делать, если женщина не признавала Ляну и снова обидела девушку. Та рассказала парню о разговоре с Катей и грустно заметила:

— Знаешь, Миш, она осталась тою, вчерашней. Ей никто не нужен и не дорог. И любит только деньги. Ведь вот сколько лет прожили вы в этом доме, а у нее ни одной подруги нет и не было, даже с соседями не дружит. Никого не признает. Только с Захарием изредка общается. Не приведись что с нею случится, тебе даже не позвонят и не скажут, некому предупредить. И вовсе не потому, что вокруг все плохие люди живут. Катя сама во всем виновата. Она ни с кем не уживется. Ни с одной невесткой. Никто с нею не выдержит.

— Лян, а что делать? Как ты хочешь?

— А выход один, снимай квартиру…

— Мы можем пойти жить к отцу, у него целый дом. Там никто не помешает.

— Не забывай про Аслана. Тот не будет вечно в горах. Когда-то все возвращаются в город. Я не хочу, чтоб вы поссорились из-за дома.

— Ляна! Я тоже не собираюсь до конца жизни оставаться под опекой отца. Мы за время скопим на свое жилье и уйдем.

— Давай лучше я на своем комбинате попрошу дать нам с тобой комнату в общежитии, чтоб никому из родителей не быть обязанными за кров! Пойми меня правильно, уйдя от твоей матери к отцу, можем нарваться на худшее.

— Да брось ты бояться теней! Старик наш трудяга. А и дома бывает мало. Заскакивает только переночевать, да и то не всякий день. Дом пустой стоит все время.

— А дядька твой куда делся?

— Ты знаешь, он выздоровел. Отец мой привез ему из селения старушку. Она людей лечила от всяких хворей. Кого травами и кореньями, других молитвами и заговорами. Короче, от скуки на все руки. Отец в эту ерундель не верил. Но выбора не было. Дядьку одного не бросишь, а тот вовсе беспомощный был. В туалет сам не мог сходить, только на судно. Вот и привез ту бабку, так для себя решил, что берет в сиделки и няньки для брата. Врачи на нем давно крест поставили. Выписали как безнадежного и велели забрать домой, как не подлежащего лечению. Мол, нет у нас ритуальной службы, справляйтесь сами. Что оставалось делать?

— А бабка вылечила?

— Еще как! Он у нее через три месяца на ноги встал. А ведь был парализован. Теперь даже работает. Та знахарка все свои силы в него вложила. Уж чем только ни лечила. Ей никто не мешал. Бабка здорово помогла. Она почти год мучилась. Помню, когда отец увидел своими глазами, что брат пошел, сам чуть не упал от удивленья. Ведь тому врачи отвели всего два месяца, а отца предупредили готовиться к похоронам. А дядька, слава Богу, и теперь жив.

— Он с отцом в том доме живет?

— Давно ушел! — рассмеялся Мишка.

— А куда?

— К себе домой! К семье, к детям! Он когда заболел и слег, жена ушла от него. Забрала детей, даже другого человека нашла.

— Ну и сволочь! — вырвалось у Лянки.

— С одной стороны, ты права. Но ведь и детей растить надо, кормить. Одной бабе все не потянуть. Где взять столько сил? Вот и решилась новым хозяином обзавестись. Вот только дети его не признали. Короче, пришлось ему уйти, а жена сама впряглась в лямку, как все одиночки. Поначалу тяжко приходилось, но дети стали помогать. В селе они быстро всему учатся. И ничего, получилось. Теперь у них своя большая, хорошая отара, несколько коров, полно кур, свой сад и бахча. Мало что в магазине покупают. Дети сами пасут овец и коров. Баба, понятно, делает сыр, масло и сметану на продажу. Когда услышала от моего отца, что дядька на ноги сам встает, мигом примчалась. Поначалу он ее видеть не хотел, не разговаривал. Но ведь сумела тетка снова повернуть его к себе. Дети помогли, ради них забыл все и простил. А когда окреп, и бабка разрешила, уехал он домой в свое село. В городе не захотел остаться. Конечно, отару в горах не пасет, но стричь овец помогает, следит за окотами в кошаре и по дому много помогает. Снова счастлива семья.

— А старушка знахарка куда делась? — вспомнила Ляна.

— Ее дядька к себе в матери забрал. Увез в свое селение насовсем. И не вернул ее внукам. Обижали бабку там. Не заботились, даже куском попрекали. А дядька за болезнь привык к ней, как к родной. И она к нему привязалась. Поверишь, племяши наши ее за свою бабку приняли, полюбили, слушаются и не обижают. Глянешь на них теперь и не верится, что бабуля чужая. К родным не везде так относятся.

— А ее внуки согласились отдать бабку?

— Ну не сразу! — рассмеялся Мишка, что-то вспомнив, и продолжил:

— И с кулаками, и с ментами наезжали. Но бабуля наотрез отказалась вернуться. Ее дурой хотели признать, под опеку взять. Там не бабка, пенсия была нужна. Это дядька смекнул враз. Ну и отслюнил внукам, как столковались. С тех пор не возникают в селении. Все довольны, все успокоились. Потому и мы с тобой можем спокойно уйти к отцу и жить сколько надо. Места там полно. Никто никому не помешает. Отец, я уверен, только рад будет. Он целыми днями на работе, в своей мастерской, сутками пропадает там.

— А для чего? Для кого так убивается? — удивилась Ляна.

— Уже привык так вкалывать. Ведь вот я сам зарабатываю. Аслан в горах «пашет». Имеет очень хорошо с отары. У отца «бабки» давно не просит. Свой счет завел. Одно плохо, жлобом стал. Но на шее пахана не спит. Сам себя кормит. Как-то приспособился, привык в горах. Иногда мясо, сыр передает отцу и матери. Короче, о возвращении в город пока не говорит. Ну а вернется, я думаю, мы спокойно уживемся с ним на разных этажах. Не помешаем друг другу.

Катя, узнав о задумке сына, взбеленилась:

— На какую-то сучонку меня, родную мать, променять вздумал! Где твоя совесть? — закричала багровея.

— Прекрати орать! Лянка не сучка и тебе это известно не хуже чем мне. И не закатывай истерику! Не заходись! Никто тебя одну не бросает. Мы станем навещать каждый день. Помогать будем во всем. Ну не получается жить вместе. Давай попробуем врозь. Ты ненавидишь Лянку, не знаю за что? А я люблю и не могу без нее. Понимаешь ты это? Мне никакая другая не нужна! — ходил Мишка по квартире возмущаясь:

— Я понимаю, тебе никакая не угодит. Ни одна мать не хочет отпускать сына. А я не хочу упустить Ляну.

— Миша, сынок, мне уже немного жить осталось. Подожди чуть-чуть…

— А мне предлагаешь одиночество до конца жизни? Нет, мам, я не согласен. Я не хочу, чтоб ты умирала. Живи подольше. Может врозь, даже лучше будет.

— Вы уже все решили?

— Да! Вот только с отцом надо переговорить. Но дома его не отловить. Он вечно на работе. Не хуже тебя — деньги копит. А для кого? Мы с Асланом давно на своих ногах. Ни он, ни я от его заработков не зависим. Самому и половины много. А копит! Как вы с ним похожи! Близнецы! Для вас деньги — все! Хотя ни тепла, ни радости от них не получили. Убили здоровье и жизнь. И нам мешаете! Все на своем стоите. И ты, и он в один голос — бери богатую. Умей обходиться малым. Имей сбереженья, а для чего? В могилу все уходят с пустыми руками и больной душой. Я так, как вы, не хочу жить. Устал от советов с двух сторон. Они слишком похожи.

— Хорошо! Делай что хочешь, живи как нравится, но не уходи. Я на все согласна!

— Мам! Я слишком хорошо знаю тебя! Сегодня скажешь так, а завтра иначе. Станешь изводить Ляну попреками. И в конце концов разобьешь нашу семью. Ты никогда не поставишь мою жену вровень с собой. И обязательно ее выживешь или она сама сбежит, но уже навсегда.

— Сынок! Не держи за зверя. Не будет того, о чем говоришь. Я буду очень стараться.

— Пойми, мам, уже сейчас мне Ляну не уговорить вернуться к нам, она тебе не поверит. Ко мне выйти не хотела, еле уговорил. А уж домой и не надейся. Не придет она больше. У каждого человека есть предел терпению.

— За любимым пошла бы! Выходит, что не любит тебя Лянка! Или ты думаешь, будто я любила свою свекровь? Да ничуть! За твоим отцом пошла не раздумывая. Чего только не пришлось стерпеть, никогда не жаловалась. Почти десять лет мучилась. Но о ней — его матери, плохого слова не сказала Хасану. А твоя, едва порог переступила, уже полные пригоршни соплей и жалоб. А как жить думаете? Ведь вкруг вас всякие люди будут. Чужие! Как с ними поладите, если со мной — родною, не сживаетесь. Да разве можно разбить любящих? Такое ни у кого не получалось. Коли она на меня уже жалуется, я твоему завтра не позавидую. Каждому пончику и торту про тебя насплетничает, когда люди устанут ее слушать.

— Лянка не из тех! — оборвал Мишка.

— Ни я, ты рассказал о жалобах девки. У нас такая воспитательница была в детском саде. Все на мужа своего плела небылицы. Вроде хуже его в целом свете нет. Он и пьяница, и дебошир, и кобель. А ведь не она, он застал ее с любовником. Конечно, подналадил под жопу коленом. Через год сама обратно запросилась к нему. Да хрен чего ей обломилось. Тот мужик не морковкой состряпан. Послал ее на третий этаж, а сам себе другую бабу завел. И поныне с нею дышит в мужиках, в человеках, хозяином в доме и в семье. И ничуть не жалеет о случившемся!

— А как же та первая жена теперь живет? — спросил Мишка у матери.

— Теперь и не знаю. Не общалась с нею. Но уже тогда спиваться стала. С работы ее погнали. Нигде она не устроилась. Да кому нужна запойная алкашка? Короче, свалила из нормальных баб в бродяги подзаборные. Вот и добрехалась…

— Лянка не из тех. Эта не станет трепать имя семьи. С «крышей» дружит, — успокаивал Мишка Катю.

— Будет, сынок! Все девки хороши, вот только откуда хреновые жены берутся. Стоит расписаться и свою бабу не узнаешь, откуда что попрет. Мигом проявится жадность, ругливость, лень и никчемность. До росписи все скрывается, маскируются под трудяг, лапочек. А став законными, снимают маску. И так все-… Не спеши ее прописывать ни в доме, ни в квартире, чтоб потом делить не пришлось. Всякое случалось. Я не хочу, чтоб ты на улице остался без своего угла, — поджала губы баба.

— Лянка еще женой не стала, а ты ее во всех смертных грехах заподозрила. А еще говоришь, что уживешься с нею.

— Я предупредила тебя как сына, кто же, кроме меня, тебе подскажет? — обиделась женщина.

— Видишь ли, мам, тебе и отцу разделов бояться нечего. Твоя квартира оформлена на тебя, отцовский дом — на него. Никто ваше не отнимет и не разделит. Лянке эта афера и в голову не стукнет. Мы с тобой ее не первый год знаем.

— Миша, детка, не доверяй никому. Случается, родные дети выбрасывают своих стариков на улицу, оставляют без угла и куска. А уж на жену полагаться и вовсе глупо. Ведь вот не обижайся, что напомню, но это правда, что берешь голожопую. Случись развод, она голым тебя оставит. Все девки, кого из бедных семей берут, алчные. Помни о том.

— Почему ж отец не боялся, женился на тебе, не глядя ни на что. Ведь из общаги взял?

— Тогда другое время было, и замуж выходили по любви.

— Мам! Не надо сказки рассказывать. Я не ребенок. «Хищницы» не сегодня появились, они были всегда. Просто их было меньше, чем теперь. Но ничего нового не происходит. Все повторяется. Я хорошо знаю обо всем. Среди людей живем. Вижу и слышу много. Не только нас, простых смертных, а и начальство достает бабье и даже крутых, — усмехнулся Мишка.

— Ну тут ты загнул, сынок! Чтоб бандюгу достала баба, никогда не поверю. Им размазать человека ничего не стоит. Да и жен у них нет, сколько я знаю, одни подружки-подстилушки! — рассмеялась Катя.

— Это раньше было. Теперь у большинства семьи. Там и дети, бабы, все как у людей. Но берут жен не из дешевок. Конечно, они копейки не считают. Привыкают к кучерявой жизни. А она, случается, дает осечку. Вот и вчера рэкетир ожмурился. Прямо в своем доме. Люди говорят, будто застрелился. Выстрелил себе в висок — и готов! Голова всмятку. Так и свалился на пол. В луже крови его увидели. И никого рядом. Хотя жена и двое детей имеются. Один пацан в школе был, младший в детском саде, жена куда-то поехала. А нашли его мертвым кенты. Звонили ему, он не отвечал. Заподозрили неладное. И не случайно… Все были в шоке, повода к самоубийству не имелось. Ну, менты, как всегда, возникли. Потом криминалиста вызвали. Тот осмотрел комнату, покойного, и вскоре на бабу указал. Назвал убийцей.

— А зачем ей понадобилось это? Ведь вот жила безотказно, все имела. За что угробила мужика? — удивилась Катя.

— Да кто знает? Причин много называют. Соседи ничего не слышали. Говорили, что меж собой не базарили. А и мужик, хоть и рэкетир, никогда не колотил бабу, не базлался с нею, — рассказывал Мишка.

— А сама призналась?

— Кто ж так просто расколется, если за это срок грозит? Никому на зону неохота.

— Почему же ей дело шьют?

— Наша сотрудница на одной лестничной площадке живет. Ее в понятые менты взяли. Она и рассказала обо всем, что видела и слышала, — присел Мишка на кухне напротив матери и продолжил:

— Пистолет крутого лежал с левой стороны, а не справа как положено.

— А если он левша? — не поверила Катя.

— Крутые, да и родители его это отмели. Сказали, мол, нормальным был. К тому же пистолет почищен, ни одного отпечатка на нем. Не мог же мертвец, застрелившись, рукоять после себя вычистить до блеска.

— Ну, почему жена? Может, кто другой? Те же крутые! — не верила Катя.

— Того крутого Гильзой все звали. Даже горожане эту кликуху его помнили. Спокойно дышал он в своем подъезде, ни к кому не прикипался. А тут пуговки с рубахи разлетелись во все стороны. Будто кто за грудки рванул. И самое удивительное, при обыске не нашли ни копейки денег, никаких ценных вещей. Хотя Гильза был падкий на побрякушки. Даже золотой цепки с крестом, что всегда носил, на шее не оказалось. Часы с браслетом исчезли. Перстни и кольцо сняты с мылом. Уж не мог это Гильза утворить. Многое увидел криминалист. И все следователю показал. И на окурок сигареты в пепельнице, такие ни крутой, ни его баба не курили. Окурок свежий. Его вместе с пепельницей забрали. Спросили бабу, кто курил, а она не знает, не сказала. Все, конечно, любовницу заподозрили. На фильтре следы от губной помады приметили. Выходит, у него была любовница, а баба их застала. Ее выперла, а мужика урыла. Не одна наша сотрудница так подумала. Милиция и крутые тоже не морковкой сляпаны. Сгребли в машину Гильзу и его жену, увезли в ментовку.

— А дети как теперь?

— У крутого родители остались. Они забрали внуков к себе. Лягавые теперь раскрутят дело. Говорят их «за висячки» взгрели. Кому нужны нераскрытые дела? Может, и повесят все на бабу. Виновата или нет, кому интересно, лишь бы свою жопу от кнута начальства уберечь. Ну, кроме жены некому было угробить мужика. С самоубийством затея провалилась. Теперь из нее менты выдавят признанье, — сказал Мишка, выдохнув тяжкое:

— Вот тебе и сытость, и богатство, а кому оно впрок? Нет жизни… А кто виноват?

— Нас это не касается, — отмахнулась Катя, добавив свое:

— Благо, что от нас отстали!

— Захлебнулись в золоте, какое кровью нажили. Но судьба всех сыскала…

Парень долго сидел молча, думал о своем. Он целую неделю возвращался с работы вовремя и не говорил о Лянке. Катя тем более не вспоминала о ней.

А через пару дней по городу слух пополз, что Гильзу убила Сюзана. Ее по фотографии узнали дворничиха и лифтерша, вахтерша и уборщица лестничного пролета:

— Я как раз ту площадку убирала, когда эта вот девка в дверь бандюге позвонила. Он снутри спросил: — Кто там? Она ему в ответ: —Твоя киска! Я еще матюгнулась. Баба только убегла, эта уже приперлась, с бесстыжими глазами. Хотела подсмотреть в замочную дырку, но снутри ее прикрыли. Да и блядища враз в комнату вошла, даже голоса не слышно стало. Я еще хотела его бабе доложить про шашни. Но не успела, — говорила уборщица.

— А я ей дверь отворила. В лицо доподлинно видела и запомнила, — говорила вахтерша.

Следователь, допросив всех, сидел в растерянности:

— Ну как мертвая может средь белого дня ходить в гости к мужику, курить, а потом еще и убить хахаля! Такое и по глубокой попойке не придумать, чушь, ерундень какая-то. Но ведь не сговорились же бабы меж собой. Да и ни к чему им такое. Из десяти фотографий путанок, все указали Сюзану. Может, похожая на нее появилась в городе?

Но все крутые рассмеялись, мол, Сюзанка неповторима. Ее невозможно спутать ни с кем.

— Не верю в эту хренатень! Померещилось бабам! Хотя… не может быть, чтоб всем одна и та же привиделась. И Гильза мертв! Выходит, жена его не убивала. Но зачем Сюзанке чистить пистолет, стирать отпечатки, разве покойная могла их оставить? А пуговки с рубашки отлетели брызгами, тут не всякая живая справилась бы с таким «шкафом», как Гильза.

Горожане тоже не верили в Сюзану и во всем винили жену крутого. Дескать, завела она себе хахаля. Уложили они Гильзу вдвоем, а теперь водят за нос милицию, придумывают всякие байки про мертвых потаскух.

А тут еще милиция отпустила домой вдову Гильзы. И хотя обвиненье в убийстве с нее было снято из-за неопровержимого алиби, подписку о невыезде с нее взяли. Женщина доказала, что была в поликлинике на обследовании, потом у стоматолога на приеме. Медики подтвердили. Из их показаний вышло, что жена рэкетира ушла из дома за два часа до смерти мужа, а вернулась через три часа после случившегося.

Женщина, вернувшись домой, сидела взаперти, ни с кем не общаясь, никого к себе не пуская. Даже с родителями мужа старалась не видеться и ни о чем не говорить. Ее телефон прослушивался, за квартирой велось наблюдение. Но все было тихо. Никто не беспокоил семью Гильзы. И за целый месяц никто не позвонил.

Лишь к концу второго месяца здесь начали робко открывать форточку, а дети стали выходить во двор.

О случившемся в семье их пытались расспросить дворовые мальчишки, докучливые старики, но дети ничего не знали. Их не было дома в это время. Они были уверены в одном, что их мамка отца не убивала.

Впрочем, к смерти Гильзы горожане быстро потеряли интерес. Когда пропал шарм во всей этой истории, и люди поняли, что жена не убивала мужа, не имела любовника, все согласились с тем, что крутой застрелился сам. А причин для такого полно у всех. Склонялась к такому мнению и милиция. Лучше определенность в выводах, чем мистический бред. За три месяца следствию не довелось выйти на след реального убийцы, кто действительно мог бы свести счеты с Гильзой. Дело было прекращено, и только вдова убитого рэкетира недоумевала, куда делись деньги и ценности из квартиры? Милиция ничего не хотела слышать об их исчезновении и успокаивала вдову:

— Скажи спасибо, что сама на воле, живая и свободная! Будешь много требовать, снова к нам угодишь. Уже так скоро не отпустим. Так что радуйся тому, что имеешь. И больше не звони, не возникай.

Баба и затихла. Растила детей, жила замкнуто, сама не понимая случившегося. Ведь было у нее все. Остались только дети. Она жила ими, боясь потерять их — единственную, как жизнь, свою радость.

Дети… Все относятся к ним по-разному. Вот и в доме Кати беда стряслась. После затянувшегося затишья и молчания ушел из дома Михаил. Он не вернулся с работы. А поздним вечером позвонил матери

и сказал, чтоб не ждала его:

— Теперь я у отца живу. Ты не переживай и не сердись. Я так решил. Думаю, что это лучше для всех.

— Она с тобой? — затрясло Катю.

— Ты о Ляне? Да, она здесь, со мной.

— Почему не предупредил, что уходишь?

— Не хотелось лишних истерик.

— У тебя есть на что жить? — спросила Катя.

— Ты о деньгах? Пока есть. Нам хватит, если отец не потребует квартплату, — съязвил сын.

— Если будет туго, приходи! Договорились?

— Ладно, — ответил Мишка тихо и, пожелав спокойной ночи, положил трубку.

Катя долго не могла уснуть в ту ночь. Никак не могла смириться с тем, что все же отняла у нее сына Лянка, увела из дома. Баба ругала девку последними словами, обещала, что уж теперь она постарается развести их, не дать жить вместе.

— Костьми лягу, но верну сына в дом к себе. Раз ты так устроила, мне и вовсе ни к чему тебя жалеть. Ты, сучонка голожопая, еще взвоешь! Устрою тебе веселуху! — грозила баба невестке.

— Ишь, присосалась к сыну. Думаешь, навсегда забрала? А вот тебе! — скрутила в ночи шиши.

— Не закомандуешь, не окрутишь! Меня сын всегда послушается, — спорила с темнотой.

Уснула, когда в окно заглянул рассвет. Катя рано встала. Сварила себе кофе и впервые села утром к столу одна. Невольные слезы потекли по щекам. Вот ведь сложись все по-доброму согласию, благословила бы молодую семью сына. А теперь единственного теплого слова в душе не сыскать, только злость и обида на Лянку застряли колючим комком в горле:

— Как собаку бросили! — слышит звонок в двери, и открыла не спросив.

Две девушки вошли в прихожую:

— Здравствуйте! Возьмите нас на квартиру!

— Пожалуйста! Нам посоветовали те, кто раньше жили у вас! Мы помогать вам будем во всем!

Катя включила свет в прихожей и онемела от удивления. Перед нею стояла Сюзана…

— Ты? Как пришла, как здесь оказалась снова? — вдавилась женщина в стену, не веря глазам.

— Я Роза! Из Тырнауза! Она — Зина, моя подруга. Мы в институт поступили, а жить негде. Нас берут на квартиру, но оттуда далеко ездить, с самой окраины города, из Дубков. Там жить страшно. Вечером никуда не выйти из дома. Кругом стройка. И общежития. Слышали мы, что в том районе всякое случалось. Потому, хотим найти в центре, ближе к институту и безопаснее.

— Тебе чего бояться? Сама любого напугаешь! — ответила Катя подумав:

— Вот так и не поверь, что покойники средь бела дня по городу разгуливают. И спросила:

— А кто меня вам посоветовал?

— Девчонки, какие здесь жили. Говорили, что вы с ними отлично ладили. У нас в Тырнаузе Марина работает. Очень хвалила вас и адрес дала.

— Скажи, а у тебя в Прохладном нет родни? — спросила Катя Розу.

— Есть. Родная тетка там живет, вместе с мужем. Дочь у них была. Тоже жила у вас, Сюзаной ее звали. Она на два года старше. Но ее нету, умерла. Все говорят, что мы с нею очень похожи. Но ведь и матери, а они сестры, на одно лицо. Их все путают, — смеялась девчонка.

— Не знаю, возьму ли вас, много неприятностей получаешь, когда берешь на квартиру девчат. Начинают парней водить, веселухи устраивать, а мне соседи выговаривают за всех, ментов вызывают. К чему мне лишняя морока. Вот и Сюзанку перед окнами убили. Она кем тебе приходилась?

— Двоюродной сестрой была, — сникла Роза.

— Сын тоже против квартиранток. Он недавно женился, может, надумают со мной жить.

— С невесткой? Ох и нелегко придется. Возьмите нас. Мы тихо жить будем, не помешаем и не побеспокоим, — уговаривала Зина.

— Все так говорят. Только вот потом беды не оберешься! — думала Катя о своем.

— Самой, конечно, тяжко стало справиться с делами. Попробуй прибери в квартире, постирай да приготовь. Ну, откажу им и стану зависеть от приходов Лянки. А ее, эту стерву, еще попроси и уговори. Тут же, пошлю сучку подальше — и все на том. Девки и в магазин сходят, и за квартиру заплатят. Мишка начнет возникать, мне и ему есть что ответить, мол, сам вынудил квартиранток взять. Да и сколько можно мной командовать? От девок хоть какую-то копейку получу, а она теперь, ох, как кстати! — уговаривала себя Катя.

— Но чтоб хахалей не водили в дом! И музыку по ночам не включать так, чтоб уши отлетали от головы. Свою комнату, да и всю квартиру в порядке держать. Иначе выгоню взашей, — предупредила Катя. Девчата с радостью согласились на все ее условия. Уже ближе к вечеру они совсем освоились. Но Катя, нет-нет да и вздрагивала, глянув на Розу. Та невольно ловила на себе изучающие взгляды хозяйки и посмеивалась:

— Вы, как моя тетка, та меня Сюзанкой зовет. Я уже привыкла. Отзываюсь.

Катя вечером спокойно поговорила с сыном. Холодно предупредила о квартирантках:

— Взяла двоих. Не зверюга, чтоб сиротой сидеть, как в берлоге. Своему сыну не нужна, хоть чужие позаботятся и помогут.

— Я так и знал! — вздохнул Мишка.

— Копейка никогда не бывает лишней.

— Считай, что сама закрыла перед нами дверь дома, — сказал парень тихо.

— Эх, сынок! Ты душу свою от меня закрыл на замок, а ключ от него потерял. Что важнее. Стоит ли теперь упрекать меня, если променял на первую встречную девку, — упрекнула Мишку.

— Мам! Я ни на кого тебя не променял и не бросил. Жена это одно, ты совсем другое. Мы много о том говорили. Но тебе все не верится, что я уже давно не ребенок, что пришло время завести свою семью. А ты никого не хочешь признавать и ни с кем не уживешься.

— Хватит мне мозги полоскать! Ишь, оборзел, совсем от рук отбился! Говоришь со мной, как отморозок. Лучше скажи, как ты, что у отца? Как сдышались?

— Все нормально. Завтра приеду, расскажу! — пообещал Мишка.

Вечером девчонки приготовили ужин, позвали Катю за стол и, поев, понемногу разговорились.

— Вот вы, Катя, боитесь, чтоб мы хахалей не водили. Зря беспокоитесь. Я уже второй год как замужем. Да, муж много старше, умный человек, потому, заставил учиться. Сказал, мало ли что может случиться, пусть у тебя в руках будет свой кусок хлеба, чтоб ни от кого не зависела и сумела бы прокормить себя и детей. Другой надежды нет, — умолкла Зина.

— Родня у тебя есть? — спросила Катя.

— Этого полно. В доме шагу не ступить. А толку? Все голодные и раздетые. Восемь младших, кроме меня. Сколько ни дай, все мало. Нищета достала. Разве пошла б я замуж за Исмаила? Конечно нет. А теперь уже привыкла к нему. Он добрый и умный, как отец. Никогда не обидел, не ударил, он верит мне. Каждый день звонит, беспокоится, все ли у меня есть и не ругал, что я целый месяц в гостинице жила, пока поступила в институт. И деньги присылал всегда.

— А мои чабаны. Овец пасут в горах. Своих и чужих. Им за это платят. Никому неохота самому бегать по горам. Ищут придурков, таких, как мои, на чьей шее ездить можно. Отец уже сам на козла похож. Зарос так, что из-за шерсти человека не видно. Только глаза. Он горы знает лучше дома, все потому, что с нами он почти не бывает. И если б не моя тетка, никогда не смогла бы приехать в город, поступить в институт. Я о таком и не мечтала. А тетка приехала к нам и увезла с собою. Пообещала моим, что сделает из меня большого человека. Вот я и поступила. А мечтали они из Сюзаны врача слепить, но облом получился, — сникла Роза.

— А ты не слышала, как о твоей сестрице город жужжит. Брешут, что она из могилы встает и с рэкетом разборки устраивает! — не выдержала Катя.

— Причем Сюзанка? Она спит спокойно. А вот ее душа во мне живет…

Катя невольно отпрянула и спросила:

— Вместе с сифилисом?

Девчонки громко расхохотались:

— Нет! Это она себе оставила, чтоб было чем козлов на том свете доставать. Она их и там не оставит в покое. Ведь кто-то ее заразил? Не родилась она с той болячкой?

— А как же крутые откидывались? Ведь не сами по себе. Кто-то помог. И винят Сюзану.

— Крутые отняли у нее то, что не должны были брать. Вот и накрутили на себя беды. Все, кто взял что-то с мертвого, свое потеряют. Это каждый знает, но жадность сильнее страха. Когда понимать начинают, что мертвый расчетом припер, уже поздно что-то вернуть. Покойник свое забирает вместе с жизнью, — улыбнулась совсем, как Сюзанка. И оглядела Катю пристально:

— У сестры крутари украшенья отняли. Дорого они стоили. Говорили, что за них сифилис лечить будут, каким сестра их наказала. Ну да не повезло им, — усмехнулась ехидно.

— А кто помешал козлам?

— Да что там непонятного? Их всех жадность убила. Когда мать Сюзаны нашла Косого и потребовала вернуть дочкины украшения, он так на нее наехал, будто она у него кровное отнять вздумала. Тетка Валя и скажи ему:

— Подавишься, Яшка! Кто с мертвого взял, не пойдет впрок. Вместе с жизнью потеряет.

— Косой на жадности погорел. Придурок! Перебрал сонных таблеток. И не проснулся.

— А все говорили, что наркоты пережрал!

— Нет. Он наркотой не баловался. Бухал по кабакам, это верно. Оттого у него глюки были. Средь ночи вскакивал и орал, что своими глазами чертей видел. Они у него на пузе плясали. А тут и Сюзанка приснилась. Свои украшенья потребовала. Косой ее матом послал, она ему пригрозила.

— Откуда все знаешь? — насторожилась Катя.

— Говорю, что Сюзанка во мне живет…

— Как это случилось?

— Я сижу здесь, а вижу, что далеко отсюда происходит. Вот Яшка в тот последний день вернулся домой, голова у него болела. У сестры сонные таблетки из сумочки выгреб и не спросил о дозе. А я издалека его убедила выпить всю пачку. Он и проглотил. Насовсем уснул.

— А зачем тебе его смерть была нужна?

— Он велел крутым Сюзанку урыть.

— Так все равно украшенья не отдал?

— Нет. Зато и самого не стало. Я думала, что все украшенья у Деда. Но тоже мимо. С ним сослуживцы разобрались. Я лишь слегка им помогла. Он мучил Сюзану больше всех.

— Так ты и не забрала те побрякушки у бандитов?

— Пока нет. Но от меня не спрячутся. Теперь я знаю, где они и у кого.

— А тот рыжий Гильза, это ты его уложила?

— Если б могла, не задумалась бы. Этого отморозка замокрила любовница. Я ни при чем. У них своя разборка случилась. Да и нельзя мне убивать самой. Мне да и Сюзанке всегда найдутся помощники. Стоит захотеть! — рассмеялась Роза.

— Тогда скажи, за что твоя сестрица наклепала на меня в записке, вроде я вынудила ее пойти на панель!

— Менты сочинили, в натуре все устроили. Они хотели тебя из квартиры выдавить, состряпать дело. Но ты помнишь Мадину, какую в детстве спасла. Она легавым помешала и теперь в большом начальстве дышит, запретила ментам наезжать на твою семью. Вот и получился облом. В эту записку тетка не поверила. Да и когда бы Сюзана ее написала, она хотела жить и вовсе не собиралась умирать. Сними с моей сестры свою обиду, она не виновата.

— Выходит, тебя все бандюги принимают за Сюзанку? — поняла Катя.

— Да, я часто беру их «на понял». Хочу одного, вернуть сестре ее украшенья.

— А зачем они ей теперь? — изумилась Катя.

— Просит. Значит нужны. Мне покоя нет, пока они в чужих лапах! — напряглась Роза.

— Значит, снова уроется кто-то из крутых?

— Может быть! — пожала плечами.

— А у кого они?

— Кто их у себя держит, сам мне отдаст

— Ой, насмешила! Да бандюки не отдают ничего. У них ни сдачи, ни отдачи. Кроме рваных гондонов ни черта от них не остается. Зря надеешься и мечтаешь. Сюзанка покруче тебя была, а и то свое не сберегла. Тебе и вовсе не по зубам эта затея. Крутые в асфальт закатают. Они не люди! Пусть Господь разберется, оставь их на Его суд! — советовала Катя.

— Я дала слово Сюзане и не могу от него отказаться, наказана буду, — опустила голову Роза, и Катя поняла, отговорить ей не удастся.

— Жаль мне тебя! Бандиты никогда не уступят. У них нет мозгов. Твои предостереженья им по-барабану, а за угрозы отнимут душу. Им такое не внове.

— Их много, это верно. Но и я не одна, — подняла девчонка голову и продолжила еле слышно:

— Не для себя, Сюзанкину последнюю просьбу выполню…

Катя так и не поняла, зачем мертвой Сюзанке понадобились украшенья.

— Разве на погосте хахалей будет клеить? С нее станется! Но к чему в свои дела сестру ввязывает? Иль не жаль ее? И как сумела всунуть свою душу в живую девку. Для чего? А может, брешет все эта Роза. Несет всякую хренатень, я и развесила уши. А если всерьез, то какое мне до них дело? Со своими заботами справиться б, — ложилась спать. Когда она встала, девчонок уже не было.

Катя еще не успела выпить кофе, как пришел Хасан. Без звонка и предупрежденья заявился и спросил с порога:

— Опять блядюшник у себя завела, никак не можешь успокоиться. Давно сопли высохли, как выла от крутых. Все тебе мало. Никак не проучат. От тебя дети сбежали, от твоих притонов! Когда угомонишься, старая мандолина! — орал на всю кухню.

— Захлопни базар, придурок! Лопух обосранный, чего пасть шире жопы отворил? А как дышать стану сама? Мишка со своей блядью к тебе смылся. Ей тут не по кайфу Вздумала здесь закомандовать, а я ей рога обломала. Они к тебе, задрав хвосты! Лянка вздумала у меня ремонт сделать и всю мебель на новую сменить, понятно, что за мой счет! Я и наехала…

— А зачем мебель менять? Эта вполне нормальная! Стоит себе и ладно! — не понял Хасан.

— Не модная!

— Ишь ты куда замахнулась! Коль так, пусть за свои справят! Смотри деловые выискались! И я бы не дозволил деньги на ветер кидать. Не стал бы из-за нее пупок рвать и спину ломать!

— Так из-за этого все началось! — вспомнила Катя.

— Мне сын сказал другое, вроде Лянку голожопостью попрекаешь. Я и хотел напомнить, какую тебя привез домой, — стих Хасан.

— И о том напомнила. Баба хозяйкой должна прийти в дом, а не мотовкой, ни дурой. Да, я взяла квартиранток, чтоб хоть они помогли мне. Ведь не могу сама везде управиться. Будь нормальная невестка, разве взяла б чужих девок. И не стыдно той Лянке допустить такое, что меня заживо будто схоронили! А мне в доме лишней копейки не бывает. Я не она, сбереженья не дам на ее придурь! — побагровела Катя.

— Вон оно что! А уж такой овечкой прикинулась, ну совсем затурканной, несчастной.

— Хвост она поднимать умеет. А что под ним имеет, кроме гонора? Мне от твоей родни куда как круче доставалось, я никому никогда не жаловалась. Ни на кого! Даже тебе, своему мужу, мозги не засирала. Все стерпела молча, сама, как могла.

— Это верно, — согласился Хасан мрачнея.

— Мишка попрекает, что я только о деньгах думаю. А они мне нужны или ему? Сколько коптить осталось, я с собой ни копейки не возьму, все им с Асланом останется. Так о ком думаю, о себе или о них? Я ни в чем ему не отказывала. Зато и получила в благодарность! Как через кучу говна, через меня перешагнул. И с тобой так поступит! — заплакала Катя.

— Ну чего сопли развесила? Хочешь, чтоб я их из дома выпер обоих? Они квартиру или комнату снимут. Будут жить в голоде. Пусть они дурные, но это наши дети. Помочь им надо! А вот в чем, ума не приложу. Одно вижу точно, любят они друг друга. Как мы когда-то. Голубками воркуют. Глядя на них, душа радуется. И все их ошибки такой нестоящей мелочью кажутся. Дай Бог им сберечь свое светлое. А мешать им не стану. Свое надо помнить. Потеряв свое, уже не сыщешь заново. Но какою холодной и тяжкой покажется жизнь без тепла и любимого человека.

— Ну помогай им жить вдурью. Если теперь уступишь, оба на шею залезут и погонять будут, пока не воткнешься рогами в землю.

— А они у меня были? — глянул на Катю пытливо. Та не сразу поняла. Сообразив, ткнула кулаком в плечо:

— Псих! Придурок! Рахит недоношенный! Как такое подумать мог? Мне и в голову не втемяшилось! Фу, козлище старый! Иль по себе всех судишь? Только просчитался! Я не ты, ни с кем себя не замарала…

— За все годы ни с кем? Никогда не поверю.

— Дело твое. Я не оправдываюсь и не хвалюсь, сказала как есть. Знаю, смешно это все, а и тебе до задницы…

— Ну не скажи. Пусть мы не вместе, но дорого то, что ни имя, ни семью не замарала.

— Чудак ты, Хасан! Иль забыл, что я калека?

— Да, но только на ноги. Во всем остальном нормальнаяженщина! Другие, много немощнее тебя, свою природу не сдерживают.

— Это их заботы. У меня свои. Скажи-ка честно, чего прибежал вот так запалившись, будто с раскаленной кочерги соскочил? Только не бреши — прищурилась Катя.

— Хотел тебе всыпать за детей. Наслушался с обеих глоток. Ну, такие несчастные и непонятые! А когда ты объяснила, мне нечем крыть стало. Выходит, я лопух. Либо плохо слушал или не понял. Хотя суть не в том. Одно знаю, невестку нашу надо в руки брать и держать в узде крепко. Не давать свернуть в сторону, осекать и не баловать, загружать работой не жалея, чтоб не было времени на сплетни и жалобы. Может, тогда из нее состоится жена.

— Теперь тебе виднее. Сегодня ты отец, а я кукушка. Плохие они или хорошие, а с тобой живут! — хмыкнула Катя.

— Живут у меня. А все мысли с тобой, с языков, из головы не выходишь. Есть сели, они переглянулись и оба в голос, а как ты? Мне смешно и завидно. Любят они тебя, оба. И помнят каждую минуту, не в пример мне дураку. Не оценил и не сберег. Вон брат мой, вылечился, вернулся в деревню, всем все простил. Так ему сам Бог во всем помогает. А я, как рыба, колочусь башкой в лед и все мимо проруби! — вздохнул человек.

— Сбила с пути Лянка нашего мальчишку. И уж не знаю, сумею ли его вернуть себе. А посмотри на нее, ничего особого, обычная девчонка! Квартирантки мои во много краше были, да вот ни на одну не завис, ни одна не глянулась.

— Сердцу не прикажешь. Оно своим отбором живет. В сберкнижку не смотрит. Ты бы видела, как хорошо им вместе. И Мишка наш счастлив, как мы когда-то, — взгрустнул человек.

— Может, и счастливы, но мне от их радости одна горечь досталась, — призналась Катя.

— А ты не считай, во что тебе Лянка обошлась. Пойми их сердцем, и все наладится. Я сегодня выгреб из карманов заработанное, отдал им на расходы, так Лянка враз увидела, что мне обувку купить пора. Кто о том вспоминал хоть когда-нибудь? Носил ботинки до тех пор, пока от них не оставались одни шнурки. Эта приметила и купит.

— Не за свои, — глянула на Хасана искоса.

— Дело не в деньгах, чьи они, а во внимании. Мне его всегда не хватало, потому я каждой каплей тепла дорожу. Когда-то ты тоже была такой, а потом сам дурак тебя испортил, сделал жадной, алчной и до сих пор это пакостное вытравить не могу. Если б ни то, давно бы помирились и жили вместе, семьей, как все люди.

— Не надо, Хасан. Мы не из-за денег разошлись. Ты все помнишь и не ври самому себе.

— Короче, детей делить не будем. Они уже взрослые. Захотят к тебе, держать не буду. Но об одном прошу, выброси блядюшник. Зачем ты сыну закрываешь дверь к себе? — встал человек из-за стола и, подойдя к Кате, положил ей руку на плечо:

— Простить нам нужно друг друга, тогда всем будет легче. И молодым. Они себя поневоле с нас списывают, слышь Катя?

— Много хочешь! Ведь вот тогда, в тот день, не только ноги отнял поезд. Все, что было светлое, отрезал навсегда. Я не смогу забыть. Я помню каждое твое слово. Эта потеря куда как больнее первой. Она не заживет и не забудется. Ты сам во всем виноват…

Хасан ушел молча, опустив голову, а женщина до самого вечера мысленно спорила с ним, что-то доказывала, в чем-то убеждала, пока с занятий не вернулись девчонки. Они тоже спорили меж собой:

— Да не болтай много. Что тебе Сюзанка? Она умерла! А ты как сдвинутая! Зачем жопу рвешь и собираешься мстить крутым? Влипнешь в беду и не выкрутишься. Ну, глянь на себя и на них? Кто ты? Жалкий катях! Что ты им можешь сделать? А вот они уроют и не перднут, — говорила Зина.

— Сюзанка мертвая их достает! Вон опять двоих размазала. Хочешь знать, что она сильнее меня?

— Дура! Ее за жопу не возьмут, если это она отмочила, а тебя припутают, от разборки не выкрутишься. Мало того, что надругаются, еще и окалечут, а потом погасят. Так зачем ты сама башкой в могилу суешься?

— Я слово дала! — стояла на своем Роза.

— Кому? Мертвой Сюзанке? Ну если она следить умеет, пусть сама за себя отомстит! Чушь какая-то получается. С тобою в городе нигде не покажись. Принимают тебя за нее и клеются, и пристают, и достают, как ее. Почему она за тебя не вступится и не защитит от козлов! Не верю я в твой базар!

— Попридержи язык! Сюзанка всегда со мной, — предупредила Роза.

— Сдвинутая! Придурок! Живи как хочешь, но я с тобой больше не могу. Мне стыдно быть рядом. Твоя тень ложится на меня и я, как твоя подруга, получаю плевки и брань ни за что. А у меня семья, муж. Зачем мне твои проблемы, я хочу жить и учиться спокойно, без подвигов. Пусть с крутыми разбирается милиция! — говорила Зина.

— Я тебя и не втягиваю в свои дела. Сама разберусь и справлюсь.

— Психичка! Ты явно сдвинутая! Только знай, я из-за тебя не стану рисковать ни своим именем, ни семьей, ни жизнью! Уйду в общагу! Хватит с меня тебя и Сюзаны! Хочу жить спокойно и чисто, без риска и страха! Но предупреждаю, если не застопоришься, дышать тебе осталось немного и ты разделишь участь Сюзанки, зато сдержишь свое слово, если конечно получится.

— Не держу. Можешь уходить. Нам с Сюзанкой не впервые оставаться вдвоем. Ты не первая, кто бросил нас, — отвернулась Роза.

Зина вскоре ушла. Рассчиталась с Катей, извинилась и, взяв чемодан, уехала в общежитие.

Роза долго плакала, уткнувшись лицом в подушку. Кате она ничего не сказала.

Женщина и не интересовалась ее жизнью, хотя часто слышала, что девчонка с кем-то говорит.

— Наверное, по сотовому базарит со своими, — думала Катя и не лезла к Розе с вопросами.

Так прошла неделя, вторая. И снова город заговорил о смерти рэкетира, странной и непонятной. Он умер в открытом кафе. Будучи мертвым, так и остался сидеть на стуле, положив голову на стол. Лицо повернуто на бок, глаза закрыты, ни следов насилия и мучений. С виду он показался спящим. Да и неудивительно, сел на открытой площадке отдохнуть и уснул…

— Ну, набухался! — тронула его за локоть уборщица, добавив резкое:

— Хватит ночевать! Эй, придурок, отваливай шустрее! Мне тут прибрать пора!

Но человек не шелохнулся. Когда уборщица тряхнула его за плечо, парень мешком свалился ей в ноги.

Его, как и прежних, забрала милиция. А к вечеру по городу поползли слухи:

— Еще один бандюга накрылся. Прямо в кафе на открытой площадке…

— Кто-то дербалызнул его бутылкой по затылку, он и погас. Кто-то из своих урыл, как в волчьей стае, кто сильнее, тот и прав…

— Свои его не бросили б неприкаянно. Поимели бы совесть, завезли бы на погост и закопали б.

— Видать такого не стоил…

— А я слыхала, что им покойница мстит. Уж какого по счету в могилу свела!

— Тут уж небось ни одна, а целая бабья банда завелась в городе. Кто ж с теми стрижеными один на один управится? Ведомо, что шайкой одолели. Бабья кодла свирепей звериной.

— Небось, упокойница сколотила на погосте свою банду из мертвяков и отлавливает крутых поодиночке! — рассуждали горожане.

— Какой по счету случай, что не можем установить причину смерти. Странно, что все имеют много общего и ничего конкретного. Действительно в мистику поверишь, — качал головой патологоанатом. Судмедэксперт высказался более определенно, но неуверенно:

— Похоже, что причиной стала передозировка наркотиком. Но каким, уверенно не скажу. Слишком много времени прошло. Наркота бесследно растворилась в организме. Одно ясно, что смерть не насильственна. Сам покойный виноват в ней.

Милиция тоже не усмотрела криминала. И человека вскоре похоронили в самом отдаленном углу кладбища.

Крутые, коротко помянув кента, заспешили на рынки, в магазины и ларьки, они торопились собрать свой налог с каждого, ведь на этот навар жили все, а в банду на место умерших приходили молодые. Наглые, дерзкие и голодные, они были свирепее и беспощаднее ушедших.

Банда рэкетиров, несмотря на смерти, не редела. Жаждущих жить легко и красиво не убывало. Молодым льстило, что их боятся горожане. Им нравилось быть героями и ничуть не пугало растущее число могил.

Ошарашила их новая потеря, сразу троих не стало. В ореховой роще нашли. Недалеко от улицы Байсултанова, в самом центре города. И снова смерть загадочна.

На телах ни царапины. Наркот? Тоже исключено. В желудках спиртное. Коньяк пили все. Бутылка на троих. От такой дозы крутые не могли умереть. Она и для обычных горожан невелика…

— Девку с ними видели ночью. Четверо их было. Все говорили, спорили, даже смеялись. А вот девки нет. Только мужики померли.

— Что за девка? — ломала голову милиция.

— В рожу не видели, темно было. Только голос ее слышали, визгливый и скрипучий, — припоминали горожане.

— Такой голос был у Сюзаны. Другие не то.

— Сюзанки давно нет. Выходит, какая-то новая появилась, найти надо! — задумались менты.

— А ну их! Пусть сами крутые ищут, кто их гробит. Чего мы полезем? Если с рэкетом кто-то справился, с нами подавно разделаются. Я не хочу в их разборки влезать, — отмахнулся оперуполномоченный милиции и добавил:

— Мне своих ребят на ноги ставить надо. Вон Казбека грохнули, а жена теперь сама троих ребят растит. Легко ли ей на копеечную пенсию поставить всех на ноги. Посмертным орденом детей не накормишь.

С ним как-то разом все согласились, и никто не пошел искать среди городских путан ту со скрипучим и визгливым голосом.

— На хрена она нам? Вон у моей тещи такая глотка, как с утра заведется, только к ночи затыкается.

— А ты ее вместо профуры в камеру засунь. Хоть отдохнешь от нее!

— Не выйдет! Стара шельма для блядешки. Никто не поверит. На нее только глянешь — и все мужское само отвалится. Ее, блин, только вышибалой брать. Мужики в тот кабак дорогу насмерть забудут! — смеялись оперативники.

Кате о смерти троих рэкетиров, как всегда, рассказал Захарий. Женщина слушала молча. Она помнила, что Роза в ту ночь пришла домой очень поздно и, разувшись в прихожей, тихо, на цыпочках прошла в свою комнату, чтоб не разбудить Катю, но та все слышала.

Утром девчонка ушла раньше, чем проснулась хозяйка. А на следующий день Роза вернулась домой ползком. Вся избитая, оборванная, в пыли и в грязи, она закрывала руками распухшее, окровавленное лицо и тут же позвонила в милицию. Вскоре к ним пришел следователь.

Катя, затаив дыхание, слушала, о чем рассказала Роза следователю:

— Я не знаю, за что меня избили. Но поначалу глумились, поставили на колени и под пистолетом заставили делать минет. Потом изнасиловали, устроили конвейер. Я кричала, что отомщу всем за все! Они стали бить кулаками и ногами! — рыдала Роза.

— За что они тебя подловили? — спросил следователь.

— Я просила вернуть украшенья Сюзаны. А они говорили, что не отдадут, потому что покойница и я убили их кентов. Я и сказала, что правильно сделали. Тогда крутые скрутили меня и стали мучить всей кодлой. Они бы и убили, но в дверь стали ломиться люди, сбежались на мой крик. Было очень больно, — пожаловалась Роза.

— Скажи, а ты имеешь отношение к смерти крутых? — спросил следователь. Катя, сидя в своей комнате, затаила дыхание. Ей так хотелось услышать и узнать все.

— Я очень хотела их смерти! Я мечтала, чтоб они уже не вышли из ореховой рощи.

— А почему?

— Они приставали, обзывали, щупали и щипали меня. Грозили урыть, если не поддамся. И тут я пригрозила им Сюзаной. Не поверили, вот как и вы смеялись. Но она появилась, услышала меня и тоже засмеялась, увидев, как напугались козлы, заметив, что нас двое…

— Роза! Не фантазируйте. Сказки действуют на детей и слабонервных. Я следователь уголовного розыска и настаиваю на правдивых показаниях, — напомнил человек.

— Я говорю правду!

— Продолжайте! — отложил ручку следователь.

— Сюзана потребовала свои украшения. Кенты мигом опомнились и стали ее материть. Тогда Сюзана подошла совсем близко к ним и крикнула, чтоб я ушла побыстрее. Мне стало страшно, но сумела встать и вышла на дорожку. Когда оглянулась назад, увидела, что те трое и Сюзана будто в тумане исчезли. Как в тучу попали. И голос Сюзаны услышала:

— Беги отсюда!

— Я убежала. А утром узнала, что тех троих нашли мертвыми. Сюзаны с ними не было.

— А украшения? Их ей вернули?

— Наверное нет!

— Зачем же она их убила?

— Не знаю. Я слово дала помочь ей в том, — вздохнула Роза.

— Знаете, вам необходимо всерьез полечить нервы. Вся беда в том, что верите в небылицы о покойнице. Если бы впрямь мертвые вставали из могил, представляете, что творилось бы в городе! Не осталось бы места живым! И тот же Яша Косой давно расправился бы с Сюзаной за своих кентов, ведь теперь они все в одинаковом положении и измерении. Почему же Сюзана не пришла на помощь, когда вас насиловали, глумились, били? Или ей нужны только украшения, а ваша жизнь и честь ничего для нее не стоят?

— Я дала слово покойной, — твердила Роза и добавила еле слышно:

— Я сама боюсь ее…

— Может это была Валентина — мать Сюзаны?

— Ну что вы! Ничего общего. Я прекрасно знаю обоих.

— Если бы Сюзана действительно оживает, почему не защитила вас, или украшения всего дороже? Зачем тогда рискуете собою из-за нее? Нелогично! — внезапно слетели со стола листки бумаги, следователь наклонился их поднять, но вылетел со стула.

Роза не шевелясь сидела у окна.

— Черт знает что! — встал человек сконфузясь. И оба услышали негромкий хриплый смех.

Следователь растерянно огляделся. В комнате кроме них не было никого.

— Помогите мне, защитите от отморозков! Накажите их за все! Иначе, как жить? — плакала Роза.

Следователь положил в папку исписанные листы бумаги и предложил девчонке проехать с ним к эксперту Роза согласилась.

Целую неделю она лежала в постели, стоная и охая. Ей иногда звонили. И Катя уже от самой девчонки узнала, что всех крутых, издевавшихся над нею, отловила милиция. Все они теперь в камере и никто не уйдет от наказания. Сама Роза написала заявление, требуя привлечь крутых к ответственности и строго наказать.

А еще через неделю какой-то пацан позвонил в дверь, спросил Розу и, сунув ей в руки кожаную мужскую сумку, сказал, что его попросили передать и хорошо заплатили за услугу. В сумке были украшения Сюзаны и короткая записка: «Твоя взяла! Бери и линяй из города навсегда! Моли Бога, чтоб наши пути не пересеклись ни в городе, ни на погосте…».

Глава 8. ПЕРЕШАГНИ СМЕРТЬ

Девчонка, увидев украшения, смеялась и плакала. Она поняла, что вернули их не без нажима следователя, в надежде, что добившись своего, девчонка уже не будет настаивать на наказании крутых. Все устали от потерь и невзгод. Роза тут же позвонила в Прохладный матери Сюзаны, сказала, что украшения у нее и завтра она отдаст их ей.

— Простите меня, Катя! — повернулась девчонка к женщине.

— За что?

— Я уезжаю насовсем. Мне не стоит оставаться в Нальчике. Нельзя больше рисковать. Теперь о себе надо позаботиться. Отдам побрякушки и вернусь к своим в Тырнауз. Там, дома, я снова почувствую себя человеком.

— А чем ты была обязана Сюзане?

— Она очень помогала моей семье в трудное время. Без ее помощи мы не выдержали б. Зато теперь мы в расчете. Никто из нас никому не должен. Я дорогой ценой оплатила эту помощь. Ей свое тоже далось нелегко.

— Не пойму, Роза, зачем украшения мертвой?

— Она велела мне отдать их матери, живой моей тетке. А уж куда их денет — не мое дело. Слышала, что у нее есть дети от первого брака. Но муж не отдал их. Наказал за измену. Она и впрямь мучилась. И всегда помнила сыновей. Вот только общенья не было. Может, теперь все наладится. Ведь прошли годы. А мальчишки так и не видели мать.

— Скажи, а Сюзанка и впрямь встает из гроба или ты всех охмуряла?

— Я никого не дурила. И Сюзана сама появляется, где хочет в любое время, не только ночью. Она всюду и везде. Может, она и сейчас с нами, — услышали обе тихий смех. У Кати мурашки поползли по телу:

— Ну, теперь она отстанет, свое получит и успокоится, — выдохнула баба страх.

— Мне нечего ее опасаться. А вот вам — как сказать, — загадочно глянула Роза на бабу:

— У вас есть две ее цепочки, какие взяли у Яшки в уплату за Сюзанкино проживание. Верните их. Это мой добрый совет. Вот тогда и впрямь спокойно жить будете. А иначе, как знать? Но покойник в вашей квартире будет. Сюзана свое взыщет…

— А за проживание кто отдаст? Гони деньги — верну цепочки, — заупрямилась Катя.

— Себе горе оставляете! Не пойдут они впрок! — предупреждала Роза.

— Пусть ее мать отдаст долг дочери, я ей тут же цепки отдам. Ведь именно из-за Сюзаны больше всего пережито. Она свое с крутых выдавила, а сама рассчитываться не хочет. Я ей не родня и не добрая тетя. Пусть мое вернет поначалу, — стояла баба на своем.

— Мне вас жаль. Больше потеряете! — предупредила Роза, добавив словно мимоходом:

— Вот тогда убедитесь, говорила я правду о Сю-зане или врала о ней…

— Да будет меня покойной пугать. Живых бояться перестала. А тут, не бери «на понял».

— Эти цепочки не только вам горе принесут, но всем, в чьих руках окажутся.

— Не базарь глумное. Отслюнь за нее, я отдам.

— Нет у меня столько. За тетку тоже не могу поручиться.

— Тогда заткнись. Я не касса взаимопомощи! — резко осекла девчонку Катя.

— Лучше скажи, как нынче жить думаешь?

— Переведусь в институт другого города. Закончу, пойду работать, если все получится. Может, Сюзана поможет мне и дальше, — сказала Роза задумчиво.

— А как она сумеет мертвая? Уже хахалей не заклеит.

— Откуда мы знаем. Ее теперешние возможности не наши. Ничего нельзя предугадать, предположить. Хотя, когда тетка получит украшения, может насовсем обо мне забудут, тоже не исключено. Но при жизни Сюзанка любила меня больше всех, изо всей родни. Радовала и баловала. Наверное, за похожесть. Она смотрела на меня, как в зеркало на свое отражение. И все удивлялась, что при всей схожести мы такие разные…

— Роз, а крутых она иль ты угробила?

— Я ничего не знаю. Но на моих руках нет крови, это точно. А что как случалось с рэкетом, сама не знаю. Кто мне скажет? Вон Зинка от меня сбежала! Думаете, она боялась за свое имя? Нет! Она от Сюзанки слиняла. Та ее за каждое глупое слово наказывала. Бывало мне тоже доставалось, когда спорила. Теперь молчу. Убедилась во многом. Вот и недавно моего брата защитила. Шпана на вокзале налетела на него. Втроем решили вломить ни за что. Из куража. Ну и тряхнуть хотели. А тут Сюзана откуда ни возьмись. Так их отделала, что встать не смогли. В разные стороны разметала. Андрюшка, мой брат, сразу все понял и видел Сюзану. С тех пор о ней только шепотом говорит.

— Но тебя она не защитила. Хотя бандюги могли убить.

— Так если бы не этот случай, не отдали бы украшения. Здесь же ушли от уголовного дела и отмылились от зоны, откупились, не иначе.

Девчонка складывала вещи в чемодан, в сумку. Обстоятельно, не спеша паковала каждую вещь. Нет, она не говорила и не напоминала больше о цепочках, но Катя видела, что Роза упрямо их ждет.

Баба посмеялась в душе:

— Эх, дура! Не прошла ты моей закалки! В этой жизни сколько раз пытались обмануть меня люди. И квартирантки! Уходили не заплатив. Потом поумнела, научила жизнь, как нужно держаться за свою копейку. У меня из рук не вырвешь. И пугалки Сюзанкой уже не прошибут. Ей мертвой еще что-то нужно, а живым людям и подавно. Думают, поверю, что украшения Сюзанке потребовались? «Темнуха» все. Загонит их Валька за живые «бабки» и будет дышать дома, почесывая от жира жопу, посмеиваясь над всеми отморозками. Но… Откуда эта Розка узнала про цепочки? Яшки Косого нет в живых. Другие не знали. Чудно! Даже пронюхали, что именно две цепки у меня. Не-ужель Косой трепанулся кому-то? Но когда успел? — удивляется баба, наблюдая за сборами Розы.

Девчонка присела отдохнуть, а в квартиру неожиданно вошел парень. Увидев Катю, поздоровался и попросил:

— Мне поговорить с вами нужно.

— А ты кто будешь? Откуда свалился? О чем говорить с тобой? — смотрела удивленно.

— Я Артур. Из Баксана приехал. Именно к вам. Мать прислала меня, посоветовала поговорить. Да и родня тоже наперла.

— Чего вам надо от меня? — удивилась женщина неподдельно.

— Здесь у вас квартирантка жила, Марина. Она на фельдшера-акушера училась.

— Ну и что с того? Их у меня знаешь, сколько жило, всех и не упомнишь! — слукавила баба. Катя не любила обсуждать своих жильцов с кем бы то ни было. Обрывала соседок сплетниц, старух пересудниц. Никогда, никому, ничего не говорила о своих квартирантках, считая это недостойным и непорядочным занятием.

— Как она тут жила?

— Тебе что за дело? Ты кто? Из легавых?

— Нет-нет! Я сам по себе!

— Отвали отсюда! Ишь, деловой возник! Чего тебе из-под Маринки стребовалось? — прищурилась зло.

— Жениться на ней хочу! — выдохнул Артур.

— А я при чем? — отодвинулась Катя.

— Дошли слухи, будто она на панели была. Правда ли это? — покраснел парень.

Ты что придурок, или «косишь» под него? Жениться собрался по совету родни или мамки? — смеялась Катя.

— Я люблю Марину! Давно люблю!

— Тогда причем тут мы все? Родня, я или твоя мамка! Тебе жить с нею! А была она на панели или нет, я не знаю! Не пастух им. Ходить и следить за ними не нанималась. Безногая совсем. Они мне помогали все. В квартире убирали, готовили, стирали и меня купали. Да еще учились, на практике были в больницах и поликлиниках. Когда тут гулять? Приходили и валились с ног. Кто тебе в уши набздел, тому плюй в рожу! Пусть за своими кекелками смотрят. Иль не случалось у них, что, взяв в семью невестку девушкой, вскоре с хахалем заставали? — спросила жестко.

— Да, всякое было! — согласился парень.

— Им многие завидовали в нашем доме и в городе. Мои девочки всегда следили за собой. Даже мусор вынести не выходили растрепами. Не пугали людей. Конечно, за каждой ухажеры хвостами ходили. Потому как девчатки видные, не то что наши заугольные кикиморы, как вывернется из подворотни, даже алкаши со страху трезвели мигом. На таких только под автоматом заставляют жениться. Вот и гложет зависть, что уже в гроб пришло время ложиться, а она все еще целка. Так и осталась невостребованной и никому ненужной. Таких только ночами выпускать на улицу, где нету фонарей. Им о панели и не помечтать. Туда берут красавиц, какие всем нравятся и днем, и ночью. Таким платят не скупясь, кучеряво. Их не осуждать, ими гордиться надо. Этим девки классные жены, невестки и матери. А кто твою хаял, нехай на собственное рыло в зеркало глянет. Мигом онемеет со страха!

— Это верно! Маринка красавица! — согласился Артур охотно.

— Она хорошая хозяйка, цену копейке знает. Не избалована. Все умеет и умная девка! — хвалила баба квартирантку и спросила:

— А что твоей родне до нее? Какое дело матери? Лишь бы вы любили друг друга.

— Не хотят дешевку. Требуют, чтоб девочкой была, чистой, нетронутой.

— Сами какими замуж вышли? Небось все ушивались перед свадьбой. Разве в том главное? Эх-х бабы! Пусть свою молодость вспомнят, тоже мне девственницы. Девочки, в два кулака щелочки, вагон руды и сам туды…

Артур громко хохотал:

— А вы правы! У моей мамки уже третий муж. Обе тетки и того больше познали. А меня чуть ни в шею вытолкали, чтоб о Маринке разузнал правду! Хотя мне глубоко наплевать, девушка она или женщина, лишь бы хорошей женой стала.

— А она согласилась за тебя выйти?

— Пока предложенье не сделал. Но сегодня или завтра поговорю с нею. Думаю, не откажет.

— Ишь какой уверенный! Ты сначала добейся согласия. Марина девка с гонором. Узнает, что ко мне возникал про нее базарить, даже не плюнет в твою сторону.

— А зачем ей знать? — спохватился Артур.

— Вдруг позвонит? Мы связь держим! Мало ли как жизнь скрутит? Чего ж мне таить про тебя? Ты мне не родня, совсем никто. А вот Маринка другое дело!

— Не надо ей об этом знать! — полез парень в карман, достал деньги, сунул бабе в карман халата. Та пересчитала:

— Ладно, будь по-твоему. Не засвечу…

Артур исподволь попытался узнать, встречалась ли с кем-нибудь Марина.

— Послушай! Это ты меня хочешь убедить, что она у тебя первая? Кого другого проведешь, ни на ту нарвался. У тебя баб и девок перебывало больше, чем в бочке огурцов! Если ты Маринку уломаешь, считай, что счастливый билет выиграл в лотерею! И не тряси меня. Понял? — указала взглядом на двери.

Когда парень уже вышел на улицу, баба громко рассмеялась:

— Вы с нею друг друга стоите! В старости будет что вспомнить и о чем поговорить. Не соскучитесь…

Катя положила деньги Артура под матрац, подумав молча:

— Вот и не ждала и не гадала, а копейку сорвала и неплохую. Дай Бог почаще таких лопухов накалывать.

Утром, чуть свет, они простились с Розой. Девушка вызвала такси и, обняв Катю напоследок, сказала:

— Я вчера весь ваш разговор с Артуром слышала. Порадовалась, как за Марину вступились, хвалили, защитили человека. Не знаю ее, но, видно, она того стоит. Может, и меня когда-нибудь добрым словом здесь вспомните.

— Я никого не позорю, кто жил у меня. Плохие они или хорошие, то дело прошлое. Я всем желаю здоровья, счастья и добра. Никому вслед не плевала. И обо мне никто не говорил плохого слова. Все мы женщины в жизни ошибаемся. Но я «ни чье белье не стираю», никого не сужу. Пусть каждая из вас радуется жизни и дышит в ней светло и счастливо. Ступай с Богом! — перекрестила девчонку и плотно закрыла за нею дверь, пообещав сама себе уже не в первый раз никого чужого не пускать в дом.

День только начинался, Катя хотела сама сходить в магазин за хлебом, но увидела Захария, позвала его, попросила взять ей хлеба, булок к чаю. Человек не взял денег, а через пяток минут уже сидел на кухне за столом.

— Слышь, Кать, весь город зудит, что нонче ночью крутых менты повязали. Всех до единого в «обезьянник» запихали.

— Для всех их камеры не хватит.

— Мне даже участковый хвалился, что тоже бандитов ловил вместе с операми.

— Брешет шельма! Кишка у него тонка для таких подвигов, — не поверила Катя.

— А кто его знает, только брехать ему зачем? — отхлебнул чай и рассказал:

— Ночь нынче выдалась глухая, невпрогляд. Ну, я не спал. В такую темь чего хочешь жди, всякая беда в ночи прячется. И вдруг слышу выстрелы. Я магазин раза три вкруг обскакал с перепугу. Чего-то страшно сделалось. А тут еще псы мои завыли, как алкаши в бухарнике. Ну, цыкнул на их. Стал слушать. Выстрелы все ближе бегут. И все к магазину.

— Да что там брать, Захарий! Теперь за колбасой и водкой никто не полезет. Уж если грабят, то всерьез. По мелочам башками не рискуют. Не то время. Так только инкассаторов тормозят и магазины солидные трясут! Это я по радио слышала!

— Что мне ваше дворовое и заугольное радио. Я свой магазин стерегу. А как глянул на улицу, по ей бегут двое. Мужуки, слышь ты? Один такой сивый, корявый весь. Потом обливается. Другой вовсе тощий как обглоданная кость, сам длинный, черный, ровно ворон. Скачут и взад озираются. Тут я на их пути встрелся, да как рявкнул: — «Ложись!». Эдак грозно получилось. Сам подивился.

— Неужель послушались? — рассмеялась Катя.

— Еще как! Мордами в асфальт ковырнулись, даже бзднуть боятся вслух. Я на их свою берданку навел и держу, боюсь моргнуть, чтоб не упустить. А кто они, чего бежали, к кому и от кого, понятия не имел. Хочь бы ментам позвонить, доложиться, спросить, что с этими двумя делать? Но как их оставить, ведь утекут…

— Придурки, не знали как тебя уговорить. Достали бы «пузырь», предложили б вместе осушить. На том закончили б базар.

— Я с бандитами не выпиваю!

— Крутые попались? — ахнула Катя.

— Ворюги наипервейшие! Знаешь, чего они мне наобещали, покуда об асфальт сопли вытирали, — покраснел Захарий размышляя, стоит ли доверять Кате мужской секрет и все-таки решился:

— Велели ружье бросить, не то грозили яйцы мне выкрутить гольными руками. А еще в жопу соли натолкать и сделать из нее пушку. Потом грозили хрен на свисток обрезать, а самого за ноги на столб вздернуть без портков и на спине написать, что я педарас! Вот тут они меня достали за самое что ни на есть живое.

— И что ты им отмочил? Обоссал обоих?

— Тоже мне высказалась! Кто ж такую непотребность серед улицы отмочит? Я же вовсе тверезый был, потому что на работе. Вот и выстрелил!

— Из чего? — сжалась Катя.

— Понятное дело, что с ружья! Оно на тот миг, аккурат заряженное оказалось. Я и пальнул с ево.

— Прямо в мужиков? — перехватило дух у бабы.

— На што так круто? Я вверх пальнул, сигнал дал погоне, чтоб на выстрел поспешили, на поимку. У меня всего один патрон был. Если б бандюги знали, шуткуя сбежали б. И меня могли прикончить заодно. Но менты услыхали и ко мне кинулись всей оравой. Этих двоих в машину всадили сапогами. Там у них уже косой десяток козлов сидел. Закрыли они свою карету и ко мне подошли. Благодарствовали всей ментовкой, руку вконец раздавили пожатьями. А ихний начальник, наш самый главный легавый, обещался мне премию выдать и в приказе отметить мое мужество и гражданскую сознательность. Но зачем мне его приказ, что я с ним делать стану, лучше б про премию не запамятовал.

— А кто ж они были кого ты задержал? — поинтересовалась Катя.

— С тюрьмы сбежали. Уголовники. Все как один рецидивисты. Убивцы! Они похлеще крутых. Говорили менты, будто те словленные, не по локоть, по горло в крови.

— А говорил, что крутых поймали.

— Всех словили. Накрыли разом, целую кучу. И зэков, и крутых. Теперь им всем крышка. Весь город на ушах стоял, по радио про беглецов сказали, я не слышал. Зато припутать помог, даже в герои выбился с перепугу.

— А от меня нынче последняя квартирантка уехала. Насовсем. Одна жить буду. Хоть ты почаще приходи. Не то вовсе разучусь по-человечьи разговаривать.

— Кать! Ты чего базаришь? Какой раз клянешься, что завязала с квартирантками, а через неделю опять берешь блядей. Они к тебе как мухи на говно летят.

— Не бреши! Нормальные девки у меня жили. Ну что поделаю с собой, всех я жалею. Придут, расплачутся и снова уговорят. Душа моя мягкая, а сердце доброе.

— Это ты про себя? Не иначе как бухнула. Разве у тебя душа мягкая? Катька! Да при чем тут твоя душа вместе с серицей? Тебя жадность одолела вконец. За копейку удавишься. Свой сын с дома сбежал, потому что не захотел дышать рядом с шалавами. Наверно в чужом углу, а ты опять притон сколотишь. Зато от них «бабки». А свой сын…

— Чего зашелся? Мой сын у своего отца. Нашел себе сушеное чмо и кувыркается с нею у Хасана. Отца в четыре руки доют. Я им не дала разгуляться. А что деньги не дала транжирить, так и мне они легко не даются. Пускай приучаются жить на свои…

— Не станут дети жить по-нашему. Теперешние, не свычные урезать себя ни в чем. Им дай все и враз. Оне хочь твои, иль мои, одинаковые. Как ни собирай копейки, оне в ихних руках не держатся. И ты на своих не скворчи. Ить все в конце концов им достанется. С собой в гроб не заберешь. Потому говорю, сколь ни старайся, за зря мучаешься. Та ж невестка все сгребет. А тебе от твоих квартиранток единая морока. Давай сбирайся ко мне! Станем вдвух куковать. Свою фатеру отдай детям. Нехай сами тут бесятся. А дом Аслану отойдет. Ему тоже свой угол нужон.

— Он уже в селе прикипелся. Вот кто жадным стал. Прикатил в город, как Хасан бренчал, даже куска мяса не привез. И это сын! Уже третью зиму отару держит, а ни мне, ни отцу ни копейки не дал. Хотя шерсть продавал удачно, сам хвалился. Сыр сдает бочками. Мяса хоть задавись. Но не про нашу честь. Все на счет тащит, до копейки. Никому не раскололся сколько накопил.

— Верно бабу заимел там? — прищурился Захарий.

— Сам молчит. Мишка проговорился, что приклеился Аслан к вдове. У ней двое пацанов. Уже большенькие. Отару помогают пасти. По-хорошему бы, свои дети такими б были.

— А баба путняя? — спросил человек.

— Не знаю ее, не видела. Сам Аслан молчит про нее, хотя Хасан спрашивал, как промеж собой ладят? Отвернулся, будто не услышал. Все равно сознаться придется. Хасан сам хочет поехать глянуть на эту новую родню.

— Ну, а сам Аслан зовет?

— Не-е! Скрытным стал.

— Своего ребенка у него не появилось?

— Молчит покуда. Все про отару, про горы бубнил. Тяжко ему там. Но бросать овец и не думает. Привык уже, втянулся, сам знаешь, дело хоть и трудное, а стоящее, прибыльное. Рассказал, что хорошую кошару сделал на зиму для овец. Теперь вот еще одну сделает. Приплод получил большой. Хотя много старых овец сдал на мясо перекупщикам. А еще собак развел. Они отару, да и самого Аслана от волков стерегут. Когда в город едет, собаки и мальчишки за овцами смотрят, — рассказывала Катя.

— А на чем он в город добирается? С Мишкой приезжает?

— Да что ты? Свои колеса имеет! Уже ни одну, две машины купил, УАЗик и «Волгу». В любую погоду мотается, где хочет. На первом году обзавелся своим транспортом. Поначалу он нас извел. Задергал Хасана, меня, все «бабки» с нас выколачивал. Ну мы думали, что на пропой. А он «козла» купил. И вскоре перестал нас «доить» Не просит ничего. О себе ни звука. Но отец видел, что покупал Аслан домой. Детскую одежду, кое-что жене, и, конечно, харчи. По списку, это, понятно его баба составила. Хасан подметил, что уж очень старательно все покупал. Проверил, чтоб сахар не лежалый в мешке, чтоб в муке комков не было и масло не пожелтело. Крупу раскрыл, глянул, много ли сора. Два мешка забраковал. Сандали для мальчишек, будто для себя выбирал. Проверил, прошиты они или проклеены. Какая у них подошва, удобны ли они будут в горах, рубашки купил байковые, теплые. А вот носки не глянул, значит дома сами вяжут. Понятно, что для чужих так не стараются, — усмехалась баба.

— Может, племянникам набрал, — встрял Захарий.

— Каким? Один племяш в армии уже второй год служит. Второй на будущий год пойдет, третий в селе на тракторе работает. Аслан брал рубахи на пацанов. Племянники уже мужики, — смеялась догадливо.

— Соседи могли попросить.

— У них девки. У других старики. Они сандали не носят. А у тех, кто имеет мальчат, сами в город мотаются. Да, еще есть вдовые. Эти либо без детей, либо родственники пацанов снабжают одежей. Хотя у большинства старики или девчонки. Этим и вовсе тяжко. Девок не пошлешь пасти отару в горы. Вот наш и приклеился удачно, все обмозговал, — говорила Катя.

— А что? Верно придумал. Дети растут. И видно помощниками стали. Аслан из их мужиков слепит! — поддержал Захарий. И похвалился:

— Я своему сыну на пальто собрал деньги. Купил, чтоб на другое не извел. Так мой доктор от радости чуть не свихнулся. Все зимы напролет наскрозь промерзал. Нынче в тепле ходить станет, как путний.

— А я своему чабану куртку купила теплую. С капюшоном, чтоб уши не поморозил в горах. Подклад овчинный, а верх непромокаемый. На пуговках. С карманами. Хотела купить на молнии, да Хасан отсоветовал. Молнии в горах быстро ломаются, холода и снег им мешают. Пуговки милое дело. Никакой мороки с ними нет. Ну и штаны ему взяла. Тоже теплые. Так веришь, угодила! Он целого барана мне передал. И написал:

— Это только тебе! Блядей не корми. А то приеду и отругаю, заберу обратно!

— Во, змей деревенский, еще и грозит! Один раз передал, думает, что до конца жизни меня накормил. Небось сам мясом давится! А мне все подсчитывает. Сыр у него бочками стоит, Аслан сам Хасану хвалился. Нам с отцом по головке привез. И все на том. Вот где жлоб! — возмущалась Катя.

— Когда к тебе собирается приехать? — перебил Захарий.

— Не говорил. Хотя нынче в любой момент прискочить может. Теперь у него просто. Но лучше ему в селе быть. Там соблазнов меньше. В городе у него друзей много. Он с ними быстро «крышу» теряет. В горах деньги даются тяжко. Но вот когда в последний раз приехал, ни к одному кенту не свернул. Обскочили с Хасаном магазины, загрузил машину доверху, даже на крышу положил кучу мешков и бегом обратно в село. Даже ко мне не заявился. Хасан ему предлагал переночевать, попариться в своей баньке, так куда там, бегом в машину и уехал. С Мишкиной женой не стал знакомиться, в дом не вошел. Деловой нынче. Надолго ли его хватит, не знаю. Мне на день рожденья звонит. С праздниками начал поздравлять. Раньше о том не помнил. Видно, и тут работа бабы. Но прячет ее, не спешит знакомить, — посетовала Катя.

— Придет время сам привезет ее к тебе! Как ни прячь шило, в мешке его не утаишь. Баба, что игла, сама наружу вылезет. Так завсегда случалось, — говорил человек. И сказал внезапно:

— Счастье твое, Катюха, что Аслан к горам попривык. Ведь нынче, когда уголовников словил, от чего-то подумалось, ведь вот и сын твой серед их мог оказаться, если б не отара. А тут в ем хозяин сыскался. Бабу себе откопал. Какая она ни на есть, держит твоего Аслана и видно, за самую душу. Чуешь, его в городе ни к кому не потянуло. Дорожи этой невесткой, береги ее.

— Чего ты распричитался тут? Совсем зашелся. Сами они разберутся меж собой. Я им не помеха! — отвернулась Катя и увидела, как через весь двор спешит к ней Хасан.

Вот он развернул машину под самым окном. И спешно хлопнув дверцей, бегом нырнул в подъезд:

— На тебе! Легок на помине, как черт на овине! — вырвалось у бабы невольное.

Захарий, поздоровавшись с мужиком, заторопился домой, не остался, несмотря на просьбу Кати.

— Ты чего это принимаешь этого придурка, иль у вас теплые отношения появились? — прищурился Хасан.

— Тебе какое дело? Я ж не спрашиваю самого, с кем ты коротаешь время?

— В мастерской! Полные кальсоны радости получаю! Сегодня пять машин выпустили. Сделали, как часы дышат! Клиенты довольны. Жить на колесах — это не пешком!

— Ты мне не вяжи на уши галстук! Ни к чему он там. Чего свою мастерскую хвалишь, не живешь же там все время! — перебила Катя.

— А куда мне деваться велишь? Лянка нынче беременная.

— Ну и что с того? — не поняла баба.

— Я тоже так думал, когда их взял. А невестку тошнит все время и постоянно рвет. Есть ничего не может. Даже чай наружу выскакивает. Дошла так, что только глаза и уши остались. Сама как тень. Мишка переживает, доносит ли, доживет ли, как родит, где силы ей взять? Мы с ним уже на веранде спим. Невозможно стало с Лянкой! Измучил ее блевотин всех поголовно. Может, ты что-нибудь подскажешь, ведь двоих родила и никого в семье не мучила…

— Пусть семена укропа кипятком зальет. Столовую ложку на стакан и с часок настаивает. Потом теплым выпьет как чай. Токсикозы у всех беременных бывают. Значит, у ребенка волосы растут. А это бывает на второй половине беременности.

— Да у нее еще пуза не видно. Хотя откуда ему взяться, все что поест в унитаз бегом выкидывает.

— Говорю, дайте семян укропа. Есть у вас?

— Полно! Пусть на огород выйдет и нащиплет! — достал сотовый телефон, набрал номер:

— Лянка! Вот тут мать подсказывает, чтоб ты семена укропа пила! Слышь? Ну, как это делать пусть она сама скажет, передаю ей трубку!

Катя смутилась. С Лянкой она не виделась и не говорила давно. Начинать примирение первой, бабе не хотелось. Но деваться некуда.

— Ляна! Столовую ложку семян залей стаканом кипятка! Слышишь? Через час пей! Как только начнется тошнота, повторяй. Через неделю токсикоз ослабеет, и ты сможешь есть все, что захочешь. Смотри, пока не родишь, не стриги волосы и ни в коем случае не удаляй зубы. Одевайся теплее и не поднимай тяжелое. Особо впереди, на руки ничего не бери, постарайся не промочить ноги.

— Хорошо, — услышала в ответ слабый голос.

Кате стало жаль Лянку, но решила не звать к себе.

Пусть невестку жизнь обломает, — подумала баба и выключила трубку.

— Злая ты стала. Ни о чем не спросила. А ведь она нашего внука носит. Хоть бы поговорила с ней потеплее. Ей так трудно теперь. Ну чем мы, мужики, сумеем помочь? А ты — женщина, мать всем…

— Я сказала все, что нужно ей, вам проследить осталось. И помогать.

— Ну не могу я возле Лянки сидеть. У меня мастерская. Мишка тоже работает.

— Что предлагаешь? — осекла Катя хмуро.

— Иль не доходит? Лянке надо у тебя пожить. Так ты с блядюшником ни за что не расстанешься. К тебе порядочному человеку не зайти, сразу простись с именем.

— Чего звенишь пустое, придурок, сброшенный с колокольни! Нет у меня никого! Одна маюсь! — вспылила женщина.

— И надолго?

— Как сама захочу! Твоего совета не буду спрашивать!

— Так ты возьмешь Лянку?

— Пусть приходят! Хоть сегодня. Только не пойму, чем они тебе так досадили, что хочешь от них скорее отделаться и спихнуть ко мне?

— Ой, Кать! Уж не хотел говорить, да вынудила меня эта Лянка сама взялась за детскую комнату. Побелила заново, обои другие поклеила. Перекрасила окна, двери, полы и батареи. Конечно, не без последствий. Надорвалась, траванулась запахами. Ведь кругом одна. Просили ее дождаться отпуска Мишки, но куда там! Закусила удила, никого не стала слушать и сделала все по-своему. Ни с кем не посоветовалась. Полы зеленой краской покрыла. Чтоб они зимой траву напоминали. И теперь счастливая! Рыгает через все дыры, не успевая до толчка. Зато на стенах всякая хренатень. Какие-то розовые рахиты! С рогами и хвостами, а она зовет их мультиобоями и говорит, что еле сумела их достать. Когда сказала, сколько за них отслюнила, я чуть усидел. Не будь она беременной, вломил бы ей чертей по самые уши. А она глянула на мой разинутый рот, видно, что-то до нее дошло, и говорит мне:

— Знаете, эти обои сейчас в самом спросе и считаются сверхмодными! Их по записи продают. За месяц вперед заказывать надо. Вот тут меня прорвало, когда узнал, что обои эти стоили целой Мишкиной зарплаты, а детская, всего четырнадцать квадратов! Тут и я не поскупился. Все высказал, что на душе скопилось. Обозвал ее по-черному. Все что знал и придумал на ходу. Она заревела, а я в голос взвыл от такой невестки. То она занавески во всем доме поменяла на новые, то мебель спальни заменила на современную. То все пуховые подушки на синтетические сменила. И нашу с тобой гордость сервиз «Мадона» вынесла в гараж, а вместо него поставила небьющийся набор из темных тарелок. Как из них есть, ума не приложу. А Лянка их практичными, эстетичными называет. Зато «Мадона» — пещера, отсталость и каменный век! — вытер пот со лба Хасан и, глянув на Катю, удивился:

— Чего хохочешь? Чему радуешься?

— Склеротик! А разве я не о том рассказывала, когда с Лянкой погрызлась? Она из-за того и смылась от меня, что я ей всю биографию напомнила. Назвала всем, что вспомнилось и ничего не смолчала дуре. Она вам обоим сколько времени на меня клепала. Ты ж базарить прибегал ко мне! Брызгал здесь во все углы и меня по макушку обосрал! Теперь дошло, какую дуру Мишка взял? Она в своей деревне из говна не вылезала, зато здесь в городе дорвалась. Вздумала над всеми верх взять. Я не поддалась, так вас схомутала! — хохотала баба.

— Мишка не враз раскололся мне, во что Лянкина затея обошлась. А потом признался, мол, все холостяцкие сбереженья потратил, а ей все мало. Фантазий полный подол, а руки дырявые. Деньги беречь не умеет. Стали говорить с нею, толку нет. Залилась слезами, слушать никого не хочет. Пришлось пригрозить ей, мол, не посмотрим что беременная, отселимтебя в отдельную комнату, кормить будем, но жить сама станешь. К нам не зайдешь. Когда ребенок на ноги встанет, мы его себе оставим, а ты уходи куда хочешь.

— Ну и как Лянка на это? — загорелись любопытством глаза Кати.

— Ничего не ответила. Но и просить перестала. Сразу все желания пропали. Теперь только с работы вернется, разом в огород, если время есть. А нет, в доме управляется молча. Уже не достает никого. Но за нее токсикоз всех измучил. Прямо наказанье какое-то!

— Все бабы через это прошли. Она не особая. Жива будет!

— Кать! Я Аслана хочу навестить, съезжу в село. Чую у него семья уже получилась. Может, там наша помощь нужна. А то и вовсе забыли сына. Все внимание Мишке с Лянкой. Аслан словно подкидыш в селе. Пора его проведать. Уж и не знаю, на сколько я там осяду, ты мою пару голубков хотя бы по телефону контролируй. Мишка уже срываться стал на Лянку. Ругает ее часто. Боюсь, чтоб до родов не разбежались. Ляну не гнать, ее воспитывать надо. Хватит ли у сына терпения…

— Трудная она девка! Характер и норов дурные. Ломать придется. Но чтобы не разбежались, им нужно дать шанс понять друг друга получше.

— Ты это о чем? — не понял Хасан.

— Пусть Лянка до родов поживет у меня. Такое им обоим полезно, — предложила Катя.

— Она от Мишки ни на шаг. Слишком любит его. С работы всякий час звонит. Зубами за него держится. Я, честно говоря, завидую ему, меня так не любили, — покраснел невольно.

— Не знаю, надолго ли ее хватит. А тебе грешно сетовать. Ты сам во всем виноват. Я любила тебя больше жизни. Потому и сегодня одна. Хотя давно могла устроить свою судьбу. Не смотри что калека, предложенья были. И нимало. Серьезные люди приходили. Да отказала я им. А все от того, что ты стоишь на пути. Даже сегодня, — умолкла Катя.

— Почему ж гонишь, не хочешь жить вместе, ведь я давно просил тебя о том…

— Я и теперь люблю! Хасана! Но не могу простить козла, какой живет в тебе!

— Любимых прощают! И забывают их ошибки. Ты столько лет меня коришь! А ведь я и без твоих упреков нимало пережил и наказан судьбой. Ты все знаешь сама, но продолжаешь мучить. Если бы любила, давно пощадила и забыла прошлое. Мы уже давно состарились. А помним давние ошибки и живем, как состарившиеся дети. Все играем друг другом. Вот только забываем о времени, упускаем годы. Они нас за это еще накажут. Вот это нам невозможно станет исправить и изменить, — сказал человек грустно.

— Ты меня ругаешь за неродившегося ребенка! Упрекаешь, что я не смогла ужиться с Лянкой. Теперь сам все понял и мучаешься с нею. Грозишь невестке. А ведь Мишанька уже был. Не пожалел ты его. Оставил меня беспомощной. Ладно, я извелась. Но сын за что страдал? Он перенес столько, что тебе и в страшном сне не привидятся такие муки. Разве могу забыть их? Ведь он мой ребенок, моя кровь! Как мне простить, как убить свою память? Ведь вот и теперь она болит. Ночами снова вижу во сне, как просит Мишанька хлеба, маленький, голодный, несчастный. А у меня нет сил дотянуться к нему, чтоб погладить голову и пожалеть. И снова прошу Бога дать мне силы, чтоб вырастить сына, не допустить его смерти от голода и горя. Только ты этого никогда не поймешь! Ты не любил нас с сыном. Мы оказались случайно в твоей жизни, как транзитные пассажиры. Вот и высадил, выкинул на первой станции. Лишними оказались, ненужными, чего же сетуешь, что мы к тебе несправедливы…

— Я все знаю и помню. Одна беда, время не повернуть и ничего не исправить. Если не можешь забыть, о чем говорим. Нет в тебе даже капли тепла ко мне. Такое не вымолишь…

— А где ты его потерял тогда? Мы с Мишкой очень нуждались в нем. И ждали… Только напрасно. Вычеркнул, вырвал и выбросил. Оттого, отболев, обратно не приживемся. Сын может сумеет забыть и простить. А я не смогу, — выдохнула Катя, добавив:

— Останемся дедом и бабкой, может, наши внуки будут счастливы.

— Рано себя списывать. Мы еще детям нужны. Чтоб нашу потерю не повторили. Слышь, Катя? Осерчал и я на Лянку, но что взять с беременной? Вот родит, успокоится, тогда возьмемся за нее. А сейчас нельзя ломать натуру через колено, перегнуть можно. Придется потерпеть. Итак я наговорил ей лишнее. А нужно было сдержаться мне.

— Устал ты, Хасан! Всю жизнь суетишься, мечешься, бьешься за каждую копейку, а она меж пальцев, как вода. И не удержать. Хотя уже не для себя, для детей стараемся. Они нас не понимают…

— Недавно купил Мишке куртку. Самую супермодную. Она ему не понравилась. Не носит. Разные вкусы. А вломил за нее будь здоров сколько. Вот и выкинул деньги. Разве легко они мне даются. Или вот сделал ремонт в доме. Лянке не понравилось. Оглядела все и сказала:

— Пещера! В таком доме дышать можно, а жить нельзя…

— Знаешь, сколько всадил в ремонт? Новый «Мерседес» мог купить на эти «бабки». И тоже не для себя, для них старался. Сам и в мастерской перекантуюсь. Я как услышал Лянкино о ремонте, опустился в гараж и взвыл в голос. Понял, все насмарку. Вот где было больно. Мишка даже не пришел. Он, понятно, с женой согласился. А я и теперь ночами не сплю. Всяк кусок поперек горла колом становится. Это во что теперь выльется новый ремонт, переживу ли я его?

— Да не спеши. Может Аслану понравится. Тогда зачем переделывать?

— Он не хочет жить в городе. Я его спрашивал. Там в селе сын сам себе хозяин. Никто не укажет, не навяжет. А в городе мы все. Уже помеха ему.

— Если у Аслана есть жена, ее одну он станет слушать. Он такой! Я его поняла. Но, как я чувствую, женщина сильная, ведь сумела прибрать к рукам нашего мальчонку!

— Хорош мальчишка! Ему уж сколько лет! Ты хоть помнишь? Я в его годы давно отцом был. А он свое по зонам растерял! — говорил Хасан, сжимая ладони в кулаки.

— Успокойся, он свое возьмет у судьбы! Было бы здоровье! — накрыла женщина на стол, кормила человека как когда-то, давным-давно.

Хасан ел не спеша. И будто невзначай подметил:

— А Лянка тоже хорошо готовит. Отменная хозяйка. Много умеет. И уж если честно, то ремонт в детской комнате сама сделала, своими руками. Только на материалы потратились. Но зато сколько! А за ремонт дома, за саму работу, с меня мужики сорвали еще больше. Жалко, что не сумели угодить Лянке. Она, едва глянув, сказала:

— Шабашники халтурили, руки им поотбивать бы за такую работу!

— Откуда она в том разбирается? — удивилась Катя.

— Хм-м, я тоже спросил о том невестку. Знаешь что ответила, мол, когда она ушла от вас в первый раз, у нее ни копейки в кармане не звенело. Тут и подвернулась бабья бригада отделочниц. Они днем на стройке, вечером на шабашке вкалывали. Взяли к себе Лянку. Платили как ученице мало. Зато учили всему и кормили досыта. Больше года она у них работала. Много перехватила. И не жалела ни разу, что с ними работала. Правда, как-то призналась, мол, с ног валилась иногда от усталости. Зато еще одно дело в руки получила. Настырная. Вся в нашу породу, в нас с тобой, — глянул на женщину тепло, улыбчиво:

— Так вот за это и простил все траты, самовольство ее. Мишку убедил погасить обиду на жену. Ведь ни на тряпки извела, на дом потратила. Для всех нас, — убеждал человек сам себя:

— Я нынче утром глянул еще раз эту детскую комнату. Сравнил ее с другими. Да, отличается она. Ничего общего с остальными. Уж очень пестрая, яркая. В ней только на ушах стоять, отдохнуть не получится. Она будоражит. Хотя теперешние дети совсем другие, непредсказуемые. Может, такая комната придется по вкусу больше.

— А что если внук или внучка потребуют и другие комнаты переделать, подогнать под детскую?

Ох-х! Придется уступить, — сморщился человек словно от зубной боли.

— Жить где будешь?

— К тебе приду. Куда ж мне деваться? Внуков не выгонишь. Для них живем. Смирись.

Хасан как и обещал, вскоре поехал в горы, к сыну. Давно собирался навестить, но все что-то мешало. А тут беспокойство одолело. Все ж сын! Неужели чужим людям и родне он дороже, чем отцу.

Звонить Аслану, предупреждать о своем приезде не стал. Решил свалиться в гости внезапно. Тем интереснее, как встретит?

Человек объездил несколько магазинов, забил до отказа багажник машины гостинцами и подарками, а ранним утром следующего дня выехал из города.

Хасан любил дорогу в горы. По ней он ходил безусым мальчишкой к деду, пешком. Не было тогда машин. Купить коня не могли, слишком дорого. Вот и выбирались в горы кто как мог. Ни на один день шли. Потому несли на плечах мешки с харчами. Там все необходимое лежало, без чего никак нельзя. Хотя горы для многих были много дороже и ближе городских квартир.

Вот тут за поворотом водопад. Он и теперь шумит на все голоса, поет старую песню гор, сверкает сотнями разноцветных радуг, зовет к себе отдохнуть. Раньше Хасан всегда останавливался здесь перевести дух. Мылся холодной водой со снежных вершин и, чуть обсохнув, шел дальше.

Здесь он ходил влюбленным парнем. Тут на склонах собирал яркие цветы. Вот под этим платаном он отдыхал, любуясь бездонной синевой неба. Как много лет прошло. Целая жизнь пролетела. Хасан скоро станет дедом. И только горы остаются прежними, их не меняет время, не точит старость. Вон какие гордые, высокие и холодные, но почему так тянет к ним мужчин?

А там у спуска сторожка егеря. Сколько лет он живет в своем домишке, уже и сам забыл. Приехал молодым парнем откуда-то из Сибири. Сразу после техникума. Хотел прожить года три и вернуться к себе домой. Но… уехать не смог. Врос душою в новое место, полюбил его, привык и остался.

Здесь он и женился на местной девушке. А теперь у них пятеро внуков растут. Все дети в люди вышли. Каждый при деле. Вот только младший — футболист. Егерь и нынче стыдится сказать вслух профессию младшего сына. И говорит о нем, опустив голову и краснея:

— Ладно хоть не ворует и не пьет. Не углядел я паршивца! Уж лучше б он в милиции работал, чем вот в этих олухах, что целой оравой за одним мячиком бегают. Уже головы седеют, а они все дитячутся. Неужель до стари в дураках останется? Вот беда!

Хасан приветливо машет рукою человеку. Егерь, улыбаясь, поднял руку, пожелал счастливого пути.

Дальше пасечники «колдуют» возле ульев. Целыми семьями здесь живут все лето. В городе их не удержать. Мед в хорошее лето дает нималый приработок. Иные семьи только на него и живут.

Дальше, на многие километры сады… Здесь чего только нет! Яблони, груши, сливы, вишни и черешни. Здесь детвора до самых холодов помогает взрослым убрать урожай. Тут любого прохожего накормят и с собой нагрузят. Только ешь на здоровье! Бог на всех этот урожай дал, наберут сладких, душистых яблок и груш.

— Ешь, человек! Радуйся с нами! — нагрузили машину доверху.

Еще часа два пути остается. Дорога, петляя по скалам, взбирается вверх, кружит, летит стрелой и снова сворачивает за бокастую гору. Тут любой водитель не сводит глаз с дороги. Чуть зазевался и все… Потонет в звоне ручьев последний крик…

Сколько раз Хасан ходил и ездил по этой дороге. Кажется, мог бы пройти ее с закрытыми глазами. Ведь знает тут всякую выбоину и куст. Но все же расслабляться нельзя. Сам себе давно не нужен. А вот новой жизни, внуку или внучке, еще необходим.

— Может, и Катя остепенится, остынет обида на меня. Глядишь, простит под старость. Вот смех! Свою жену никак не уломаю. И как на зло, ни на какую другую бабу глаза не смотрят. Стареть стал! — сетует человек, одолевая последний, самый крутой подъем.

Двигатель перегрелся, машина кое-как поднялась в село. К Хасану со всех сторон прибежали ребятишки.

— Где сейчас Аслан? — поднял на руки самого голого, смуглого и кудрявого пацана.

Тот обнял мужика за шею, прижался лицом к колючей щеке человека. Свой отец уехал на заработки в Россию, в далекую Москву. Уже два года прошло, от него ни одного письма… Обещал, когда вернется, купить велосипед сыну. Зачем он? Не надо его! Вернулся бы сам скорее. Взял бы вот так же на руки, прижал бы к груди. И сказал бы:

— Как я соскучился по тебе, сынок!

Мальчонке эти слова заменили бы все бабкины

сказки. Он засыпал бы и просыпался счастливым. Но где застрял отец? Почему его никто не подвезет домой?

И снова смотрят на дорогу внимательные пацанячьи глаза. Сыновьям очень нужно первыми увидеть и встретить своих отцов. Ведь они обязательно вернутся, потому что любят… И мальчишки ждут.

— Аслан вон там! Я его только что видел! — вытащил палец из сопливого носа щербатый, большеглазый мальчуган.

Хасан достал пакет конфет, раздал ребятишкам. Так поступали все. Угощали за отцов. Ушедших и не-вернувшихся. За тех, кто остался навсегда, под крестом, или в чужой постели, за забывших и помнящих, за всех, кому еще повезет вернуться. Главное, чтобы их не уставали ждать…

— Вот здесь он! — открыли мальчишки дверь в дом и, влетев впереди Хасана, закричали звонко:

— А к вам гость! Из самого города! Во!

Хасан вошел в хлипкий домишко, покосившийся во все стороны. Потемневший от дождей и возраста, он почернел изнутри и снаружи и походил на старика, загулявшего в гостях и забывшего о возрасте.

— Отец! Ты? А чего не предупредил? Ну, крутой пахан! Вот джигит! А если б я в горы смылся? — обнял Аслан так, что спина у Хасана захрустела.

— Знакомься! — повернул отца к женщине, появившейся на кухне.

— Это моя жена! Таня!

Женщина слабо кивнула.

— Танюшка! Это ж мой пахан! Я про него много тебе зудел. Так он не стал ждать, сам возник! Ты проходи, присядь. Чего посередине встал? Давай рули к столу! Танюха! Сообрази на стол!

— Сначала пошли разгрузим машину! — вспомнил Хасан.

— Ну ты затоварился! Зачем столько всего? Кучу денег извел. Иль девать их некуда стало? С чего так раскошелился? — не понимал Аслан, отвыкший от отцовской щедрости.

— Лучше вспомни, когда я был здесь в последний раз? Во! Бери и не бренчи! — выносили из машины мешки с крупой и макаронами, сахар и соль, муку и коробки с халвой, печенья и конфеты, пакеты с обновками.

Татьяна растерянно смотрела на кучу привезенного. Только сыпала спасибами.

— Ну, а теперь знакомьте с мужиками! — потребовал Хасан и добавил через паузу:

— Где сыновья ваши? Куда их дели?

Аслан стушевался. Слова застряли поперек горла. Все это время он скрывал, что женился на женщине с детьми. Знал, был уверен, свои не одобрят его выбор. И упрекнут за чужих детей, добавив едкое, обидное: — Иль своих не мог сделать, козел? А тут… Откуда он узнал? Кто им проболтался?

Татьяна с ужасом смотрела на Хасана. Она так много слышала о нем от мужа и ничего хорошего не ждала от его приезда. Она боялась, что этот человек отнимет у нее мужа и заберет его в город, чтоб женить там на молодой, богатой девушке, без детей, с хорошими, знатными родителями. А ее мальчишек оставят в наемных пастухах, заплатив копейки за смертельный риск в горах, где погиб ее муж пять лет назад. Он не удержался на обледенелом уступе и упал в пропасть с громадной высоты. Оттуда не услышали чабаны последний крик человека. Его долго искали селяне. Но волки оказались проворнее. По обрывкам одежды нашли останки, горсть обглоданных костей. Татьяна осталась вдовой и не думала заводить другую семью. Она жила безрадостно и трудно, забыв о себе, растила детей в скудности. И лишь старая мать, жалея дочку, случалось, погладит по голове и скажет:

— Крепись, родная моя! Господь воздает за терпенье и тебя тоже видит, поверь мне!

Татьяна принимала слова матери за добрую сказку, какую рассказывают на сон детям, в утешение и не верила ни одному слову. Да и откуда взялся бы в глухом горном селении мужик недюжинной силы, громадного роста, добрый и ласковый, какой полюбит ее и детей, станет мужем и отцом, покладистым, терпеливым, богатым, а главное, что он холостой.

— Мамулька! Ты где его увидела? Такой до гор не дойдет! Его в городе отловят и не выпустят. Что ты придумала мне из снов королевны. Теперь таких людей нет. И в лотерею не выигрывают. Мне б кого попроще, чтоб понадежней был. Да и то, куда нам? Вон мальчишки растут. А в селении бездетные имеются, и молодые девчонки, каких, живи они в городе, давно взяли бы замуж. Но кто их увидит здесь, в горах? — сокрушается Татьяна.

Сыновья с малолетства помогали чабанам пасти чужие отары. За это им давали мясо, овечью шерсть и немного денег, на какие жила семья. Из шерсти вязали одежду себе и на продажу. Так шло время. И вдруг в селении появился Аслан. Его приметили сразу. Еще бы! Но Таня не обратила на него внимания. Уж слишком жуткие слухи пошли о нем, в каждом доме. Аслан, словно почувствовал их, быстро ушел в горы, к своей отаре. Там он и встретил ее сыновей, познакомился, присмотрелся и уговорил работать с ним, помогать пасти его овец. Мальчишки справлялись отменно. Быстро сдружились с собаками. Привыкли к грубоватому человеку, привязались к нему и всему селению рассказали, что Аслан очень добрый и хороший человек. Тогда он еще не был знаком с Татьяной и приходил в село к тетке. Но пришло время платить мальчишкам, и они послали к матери.

В убогий домишко Татьяны он пришел под вечер. Поздоровавшись с женщинами, сел к столу и, кивнув на тяжелый мешок, какой поставил у порога, сказал гулко:

— Выгребай мясо покуда теплое. Ваши мужики заработали. Ну и «бабки» за них получи, так они велели. В горах деньги не нужны. А вам сгодятся! — полез в карман. Отсчитав ребячий заработок, положил перед Татьяной:

— Считай! Ты ихняя мамка! Ну, что? Порядок с наваром, не в накладе? Пацаны знают, сколько поимели. Теперь так и стану им башлять. Мужиками я доволен, путние кенты! А ты Татьяна?

— Да! Она самая! — кивнула женщина.

— Мужики ваши про тебя все время бренчат. Беспокоятся, как тут дома! За бабку переживают. Кайфовые кенты! — похвалил мальчишек скупо и собрался уходить.

— Расскажи, как там дети? — попросила тихо.

— Все в ажуре! Скентовались мы. Душевные у тебя пацаны. Все умеют. Отменные трудяги, не бздилогоны, не трепачи. Короче, в натуре мы срослись. И всем оттого тепло. Ко мне в пастухи много клеилось. Но я своих пацанов ни на кого не променяю. Нормальные мужики, классные!

— Спасибо вам! — спрятала Татьяна деньги и предложила Аслану поужинать. Тот не отказался.

Незаметно они разговорились:

— Мальчишки зимой, понятное дело, отдыхать будут, учиться. А к школе у них все есть?

— А что им надо? Я здесь одна учительница. И занимаюсь тут, в своем доме. К нам дети приходят. Я их обучаю до четвертого класса. Кроме меня никто не согласился работать в нашем селении. Оклад очень маленький, никаких условий для работы, а главное, слишком далеко от города, никакого транспортного сообщения. Короче, живем, как в каменном веке, — посетовала женщина.

— Сама давно здесь? — перебил Аслан.

— Я родилась в этом селении. И город не люблю. Другие боятся к нам приехать, а я никуда отсюда. Да, трудно, но все живем, привыкли. И хотя жалуемся, с места никого не сдвинуть. Сердцем вросли в свои горы, — покраснела внезапно.

— Ну, город он и есть город! Конечно, кому охота оттуда сматываться в эту дыру!

— Но вы приехали! Понятно, что на время. В городе легкая жизнь, развлечения, а у нас того нет. Живем серо, однообразно. Но в город никого не тянет. Разве только из нужды на заработки. Вы первый к нам приехали, чтоб самому свое присмотреть.

— Выхода не было. Так получилось, — опустил голову Аслан. Татьяна увидела, как дрогнули руки, поникли плечи.

— В городе, случается, одиночество хуже сиротства, когда никому, даже сам себе не нужен. И хотя вокруг, как в муравейнике копошатся козявки, они без выгоды никому не помогут и не выручат. Живого, как труп, перешагнут даже самые близкие родственники, еще и облают по-грязному, так, что жизнь хуже смерти покажется. Всю душу захаркают и заплюют. От таких на погост без бутылки слиняешь, без оглядки. И вслед услышишь такое, что только в могиле в себя придешь.

Татьяна и сама не знала, как все получилось. Ей стало жаль этого громоздкого человека с больною, избитой душой. Она подошла, погладила голову, плечи Аслана. Сказала, будто знала его давным-давно:

— Успокойся. Забудь все плохое. Пусть очистится твоя душа от прошлого. Здесь ты свой, наша кровинка. Мы тебя никогда не бросим в беде.

Аслан удивленно посмотрел на Татьяну. Поцеловал руку, бережно обнял за талию:

— Девочка моя! Я все эти годы жил одиноким, диким медведем. С детства рос никому не нужным, как отрыжка бухой ночи. Родители поделили нас с братом, как баранов. Я с отцом, он с матерью остался. Она геройка, чужого ребенка спасла, а про нас мозги посеяла. Меня отцовская родня все годы матерью упрекала. Так и звали — дурий выкидыш. Мачеха и того хлеще: дурной транды осколок… Отец меня вообще не замечал, пока не попал за решетку, кенты подставили. Я к ним приклеился от тоски и ненужности. Среди родни остался сиротой. Вот и споткнулся. Меня отец выдернул, но не придержал возле себя, и я скатился снова. Потом еще раз… Поверишь, на зоне было легче. Там хоть побазарить можно с такими же, как сам. Дома никто не слушал. Я неделями жил у кентов и меня никогда не искали, не спрашивали, почему слинял. Так вот и дышал, как приблудный баран в чужой отаре, — умолк человек и сидел молча, обхватив руками голову, вспоминал или думал о чем-то.

— Забудь горькое. Оно уже далеко за твоею спиной. Оно ушло, как сон, его нет. Ты с нами. Здесь все иначе, и мы другие. У нас нет богатых людей. Зато каждый человек живет, как горный ручей. Свою дорогу пробил через скалы и остался чистым, как небо, звонким и очень нужным. Найдешь себя и ты, если захочешь. В селе нет лишних людей. Каждый, как звезда на небе, свое дело знает и не живет впустую. И ты не случайно к нам пришел. Может, отыщешь свою судьбу, станешь горцем.

— Спасибо, Танюшка, на добром слове! — поблагодарил женщину и заспешил в горы.

Через несколько дней он отпустил мальчишек домой в баню, велел передать привет бабке и матери:

— Пусть в другую неделю мне баньку истопят. Непременно приду, — пообещал Аслан и появился, не заходя к тетке.

Татьяна удивилась. В селении начали понемногу привыкать к Аслану. На него украдкой оглядывались девчата. Открыто и дерзко разглядывали человека молодые вдовы. Аслан очень редко бывал в селении, а потому интерес к нему был особый.

— Иди Аслан, помойся, попарься. Я там все приготовила. Только двери закрой. А то наши женщины интересуются, как ты столько времени обходишься в горах один, вдруг ненароком заглянут? — засмеялась негромко.

— Пусть приходят! Я не против!

— Всем селеньем?

— А что? К утру довольны будут!

— Круто! — отозвалась Татьяна. И улыбнулась загадочно. Нет, она не пришла в баню. Напарившийся, отмытый Аслан, вернувшись в дом, вовсе не спешил уходить и бросал на Татьяну взгляды, какие были понятны без слов. Даже старая бабка, переловив один из таких, ушла спать в сарай, взяв с собою одеяло и подушку.

— Ну что ж твои бабы оробели? Ни одна не возникла. А уж как ждал! Придется самому отбор сделать! — внезапно притянул к себе Татьяну, задул свечу…

Татьяна никак не ожидала, что в этом резком человеке скопилось столько ласки и нежности. Он растопил все недоверие и страх, и баба поняла, как хорошо быть женщиной.

Нет, Аслан ничего не обещал, не клялся в любви, не строил планов на будущее. Но в селение стал приходить часто. Он не прятал своих отношений с Татьяной. Помогал в доме; и вскоре перестала протекать крыша, а полы не скулили под ногами, не разъезжались доски. Окосевшие двери и окна встали на свои места. Перестала дымить печь, а за домом появился хороший запас дров.

Всего два раза съездил Аслан в город. Вернулся уже на своем УАЗе, забитом до самой крыши горой покупок. Чего же тут только не было. Продукты и обновки всем. Как успел справиться так быстро. Татьяна не спрашивала ни о чем. По глазам поняла невысказанное. Увидев рубашонки, сандалии, сапоги и куртки для мальчишек, обняла Аслана за шею:

— Спасибо тебе, родной мой…

— За что? Это наши дети. Как можно иначе? Я им все сказал. Они уже привыкают отцом меня звать. Так вот оно! — ответил не очень складно.

— Не поспешил? — спросила коротко.

— Я умный! Вишь, как клево придумал. Устроился кайфовее некуда! Не только бабу, а враз двух кентов — помощников заимел. А с ними еще и мамку, да какую! Если б у меня с детства она имелась, пожалуй, ни за что на зону не влетел! Она у нас, как Ангел-хранитель каждому! — нарядил старушку во все новое и, вытащив большие коврижки, попросил чаю для всех…

Конечно, молодые бабенки селения много раз пытались отбить Аслана. Зазывали в гости, пробовали напоить, открыто говорили, что не прочь завести с ним тесные отношения, поиграть в любовь, провести вместе горячую, незабываемую ночку. Аслан делал вид, что не понял, не услышал намека.

— Пошли ко мне! Я не хуже Таньки!

— Эй, Асланчик, следующая ночь моя!

— Сверни ко мне! Не пожалеешь! — звали бабы откровенно. Но человек очень боялся огласки и заразы. И хотя селянки конечно нравились человеку, он панически боялся потерять то, что так недавно заимел. Он считал, что ему очень повезло.

Аслан не раз вспоминал то время, когда пас отару в одиночестве и помогали ему только собаки. Вот так случилось и в ту неделю. Она выдалась слишком морозной, ветреной и трудной.

Аслан гнал отару вниз, туда, где на редких лужайках еще сохранилась зеленая трава. Но и ее уже прихватило морозом. Овцы ели неохотно, беспокоились. Они первыми почуяли волков, увязавшихся за ними. Но человек устал. И разведя костер, решил хоть немного согреться и отдохнуть. Чайник давно кипел. Но Аслан, согревшись, уснул. Проснулся от странного звука, будто что-то щелкнуло у самого горла. А в следующий миг увидел собачьего вожака, оседлавшего матерого волка.

Стая уже врезалась в отару. Волки рвали овец, собаки не успевали их отгонять.

Аслан схватился за ружье. Несколько выстрелов отпугнули волков. Но в тот день стая порвала с десяток овец.

Аслан в тот день впервые заплакал. Убытки оказались слишком большими. И человек решил взять себе помощников, на каких долго не соглашался из жадности. Ведь их придется кормить и платить. Это не дешево.

— А мои планы? На сколько все отодвинется? Но если так как сегодня, вообще ничего не будет. Не успей Султан, зверюга самого загрыз бы. Стая сгубила бы всех овец. Собаки без поддержки человека беспомощны, — думал мужик и решился:

— Хватит мучиться. Все пасут овец с помощниками. Я не умнее и не сильнее их…

Когда пригнал отару совсем близко к подножию, встретился с племянниками, они и посоветовали сыновей Тани. Те не сразу согласились. Были наслышаны о человеке всякого. Потому не решались перейти к нему. Но Аслан предложил:

— Давайте так! Один из вас идет ко мне. Если поймет, что сдышимся, второго берем. Только условие: пасти овец, как родных. Будто они ваши — кровные!

— О-о! Если б у нас было бы столько, мы никогда не пасли бы чужих, — отозвался старший мальчонка, пацан четырнадцати лет.

Они стали жить в одной палатке, есть из одного котелка, пили чай с одной кружки, грелись теплом одного костра. А через неделю к ним пришел младший, двенадцатилетний мальчишка. И Аслан не мог нарадоваться на пацанов. Они пасли овец не первый год. Умели и знали все. Были терпеливы и выносливы. Никогда не хныкали, ни на что не жаловались. Старший хорошо стрелял и за неделю убил трех волков, сам снял с них шкуры и отправил с младшим братом в селение, чтобы бабка что-нибудь сообразила из них.

Мальчишки, собрав к ночи отару покучнее, усаживали вокруг нее собак и располагались с Асланом у костра. Они слушали его, затаив дыхание, разинув рты, дрожа от страха.

А мужик рассказывал им о ходках и зонах, о кентах, о свирепых разборках, правах и законах банд, о лагерных приключениях. О том, как неимоверно трудно приходилось выживать в человечьей своре, не потеряв лицо и имя.

— У тебя остались друзья? Вообще есть они?

— Одни кенты. Если были бы друзья, я остался бы с ними и не слинял в горы от всех и навсегда! Там, внизу, я никому не нужен. С кентами завязал. Надоели зоны, шконки и баланда. Здесь себя человеком чувствую. Смотрите, вон летает орел. Сильная птица! Ему не нужны кенты, он их и не заводит, потому что волей дорожит. Не стремачат его менты, не щиплют родители. Вырос, завел себе подругу, потом птенцов, поднял их на крыло и выпустил из гнезда. Знает, эти за себя постоять смогут, сам воспитал такими. Вот и я хочу, все заново ни от кого не зависеть. Как орел, не оглядываться назад, чтоб не повторять ошибок…

Когда Аслан увидел, что пацаны впрямь привыкли к нему, даже обрадовался:

— Значит, не совсем пропащий, коль они мне поверили, — подумал не без гордости.

Аслан уже скопил круглую сумму, когда увидел Татьяну. Но в ту первую встречу он и не думал обзавестись семьей. Хотя, конечно, успел разглядеть бабу.

Ничего особого во внешности. Большеглазая, смуглая, худая. Она разговаривала тихо и совсем не улыбалась. В уголках маленького рта горестные складки. В глазах скорбь, тоска. Потерла жизнь в жерновах бедствий не щадя.

Когда впервые обнял бабу, почувствовал, как вздрогнула она от забытого прикосновения мужчины. И лишь ночью, в ту первую, он узнал, как она ласкова и нежна. За деньги такое не купишь…

— Танюша, мне в горы пора. Ребят пришлю, пусть помоются и хоть ночь побудут с тобою дома.

— Аслан! По одному отпускай, самому в горах слишком трудно. Я переживать буду. Береги себя, — сказала сокровенное.

— Чего так быстро вернулся? Мы думали, дня три пробудешь у тетки! — встретили мальчишки.

— Я не у нее, я дома был. У меня, может, тоже появится свое гнездо, с орлицей и с двумя птенцами.

— Сразу с двумя? — удивились пацаны.

— Ну да! Вас двое! Ну, как, сдышимся?

Мальчишки переглянулись. Такого крутого виража

они не ожидали и растерялись.

— А ты насовсем с нами?

— Разве у вас были временные отцы? — спросил хитровато прищурясь.

— Нет! Откуда? Сам знаешь, в селении одни старики и дети. Все кто мало-мальски что-то умеет, давно уехали в города на заработки или пасут отары, другие на пасеках. Домой на зиму вертаются. Они только к весне в себя приходят. И как проснутся, снова спешат в горы. Их не видим.

— Наша мамка учительница. Ее все знают. Она даже старух грамоте научила. Хотя зачем им это? Какая разница дряхлым грамотными иль неграмотными помереть. Но они идут к нам, к мамке, потому что любят ее. Знаешь, как она не хотела отпускать нас в горы. Боялась и теперь плачет. Но жить надо и мы ее уговорили, — хвалился старший.

— Раньше вы чужих овец пасли. Теперь у вас своя отара! — сказал Аслан.

— Наша?

— Это правда?

— Теперь мы одной семьей будем жить, если вы того захотите! — наблюдал Аслан за ребятами. Те откровенно ликовали.

— Сегодня домой пойдете, помоетесь, отоспитесь и назад. Потом, дня через три, я пойду, — предложил мальчишкам.

— Нет! По одному домой ходить станем. Если отара наша, ее хорошо пасти надо и сторожить. Одному не справиться. Мало ли что! — не согласился младший.

— А как теперь жить будем? Ведь раньше, когда дома зимовали, спали вместе с мамкой и бабкой. Они нам сказки всякие рассказывали на ночь. Как теперь будем, тоже по очереди или насовсем мамку заберешь? — спросил младший.

— Зато у вас бабуля останется, вместе с печкой и лежанкой. Там всегда тепло и темно. А под ее сказки быстро заснете.

— А ты мне велик купишь?

— Не приставай! Сначала мне сапоги. Мои совсем порвались. Уже пальцы наружи, «хлеба просят».

— Куплю и велик, и сапоги, и куртки. Это верняк. Лишь бы до холодов отару получше додержать! — напомнил Аслан мальчишкам.

Человеку, как он сам считал, крупно повезло с семьей. Его в ней не просто приняли, но и признали, не попрекая прошлым, не загадывали на будущее. Здесь все помогали друг другу без слов. Здесь, впервые в жизни, Аслана любили и ждали, о нем заботились. С ним делились всем и советовались как с хозяином, главой семьи, и человек очень дорожил этим новым для него положением в жизни, в душе молча радовался, что его признали и он здесь нужен всем.

Может, потому это счастливое время пошло незаметно и быстро. Мальчишки взрослели. Присмотревшись и попривыкнув к человеку, сами стали звать его отцом. А случилось это после одного из сложных перегонов отары на другое пастбище. Старший — Димка вздумал повернуть овец к пологому склону, где спуск в распадок был не столь крутым и опасным, но поскользнулся и, не удержавшись на ногах, упал. Камень под ним сорвался и с гулом полетел вниз, сшибая с уступа другие камни. Мальчишка закричал от страха. Камнепад в горах всегда опасен человеку, тем более, что внизу в распадке зубами дракона топорщились обломки скал, следы множества оползней и камнепадов.

Димка хотел ухватиться за тощее деревце над распадком, но оно не выдержало.

Аслан заметил и, не раздумывая, бросился к мальчишке. Какая отара, он даже не оглянулся на овец, мигом сбившихся в кучу. Младший Костя еще не понял, не увидел, что случилось. Аслан успел вырвать мальчишку из-под осколков скалы, не дал ему упасть на дно распадка. Как опередил беду, и сам не помнил. Повезло? А может, сама судьба сжалилась над мальчишкой, успевшим притормозить падение на одном из выступов. Он ухватился за него, секунда, чтобы удержаться, оказалась подарком. Тут его поймал Аслан, вырвал из града камней, осколков, еле удерживаясь на склоне, с пацаном в руках, сумел выскочить, увернуться от каменного урагана. Но увесистый осколок сшиб с ног. Его мужик не увидел и не мог, не успел отскочить.

Их потащило вниз. Склон будто ожил и не давал встать на ноги. Им повезло, лавина не швырнула их на острые пики, а затянула между обломков, засыпала со всех сторон каменным дождем.

Лишь через три часа откопал их Костя с помощью собак. Пока зажили синяки и шишки, прошел ни один день. Но Димка всегда помнил, как вырвал его из камнепада Аслан. Пусть не все получилось гладко, досталось обоим, но мальчишке было дорого, что, забыв об отаре, о себе, бросился Аслан к нему на выручку. И в какую-то секунду отодвинул смерть. Он очень хотел, чтоб Димка выжил. О себе не вспомнил, хотя все в селении знали, что в камнепадах выживают немногие.

Татьяне никто не рассказал о случившемся. В горах почти каждый день бывали свои непредвиденности. Всего не предугадать. Но эти трудности сближали людей лучше, чем годы жизни под одной крышей.

Они вместе мокли под дождем и сохли у костра, пережидали грозу и спасались у огня от холода. Сколько перенесли они в горах, знали только мужчины.

Аслан привык к своей семье и старался не думать, как отнесутся к ней в Нальчике его отец и мать. Он не спешил знакомить и ничего не рассказывал о своей жизни в селении.

Знал, что никто не одобрит его выбор, что ему не помогут, лишь помешают. А этого он не хотел, а потому в редкие приезды в город о своей жизни в горах молчал.

Хасан понял сына по-своему. И был уверен, что тот остался в горах из жадности. Отара давала хороший доход, какой целиком достался Аслану. У него никто не требовал и не просил деньги, не спрашивали отчет. Все молча радовались, что человек прижился, обеспечивает себя сам, не прося и не ожидая помощи от родни.

Он теперь не просто жил, а и работал там, где далеко не каждый сумел бы выдержать и справиться.

Хасан конечно видел, как менялся Аслан. Если в первое время навещавший его Мишка рассказывал, что брату приходится слишком тяжко и вряд ли он выдержит в горах, а уже к концу года, приехав в город, Аслан сам покупал необходимое для жизни в селении и ни слова не обронил, что думает вернуться в город.

Он не просил денег у Хасана, но и ему не предложил. К матери не заехал. Очень торопился вернуться домой до темноты. Даже перекусить отказался. Был скуп на слова. И не позвонил никому из своих недавних друзей.

Аслан ни на что не жаловался. Приехав в город, побыл совсем немного и исчез. Хасана такая перемена обрадовала и насторожила. Он сразу понял, что в жизни сына появилась семья. Но почему он не хочет знакомить ее с ним — своим отцом…

— Моя жена! — Хасан смотрит на Татьяну, понимая, что только такая могла решиться стать женой Аслана, другие вряд ли ее приметили б.

Худая, большеглазая, она походила на усталую стрекозу, залетевшую в этот дом на короткий отдых.

— Где мужики? — повторил Хасан и заметил, как растерялся сын. Аслан глухо откашлялся и позвал Хасана во двор для разговора с глазу на глаз:

— Двое пацанов у меня. И Танюха с бабкой. Я с ними давно вместе дышу. Мне кайфово, ничего и никого больше не хочу. Меня здесь за своего держат, за родного. Чего еще надо? Я тут себя как заново сыскал, выковырнул из прошлого. Теперь и в селении мужиком и человеком считают. Семейным, а не уголовником. Старики и те здороваются нынче за руку. Не отворачиваются как в начале. Забывать стали, кем приехал сюда.

— Своих детей думаешь заводить? — перебил Хасан хмуро.

— Сначала самим на ноги надо встать.

— Это как?

— У меня двое ребят. Сначала их определю.

— Вспомни, сколько самому стукнуло! Еще пяток лет и говорить о своих детях будет уже бесполезно и смешно. Ты опоздаешь и никогда не заведешь родных детей. А чужие, как ни старайся, своими не станут. Это много раз проверено. Зря потратишь силы и годы.

— Отец! Остановись! Умей притормозить вовремя! Я не просто живу вместе с ними, а и пасем отару в горах. Они не помощники, а сыновья. Меня в городе, в своей семье так не любили, как здесь. Там меня лишь изредка вспоминают, а тут помнят всегда.

Аслан рассказал Хасану о нескольких случаях в горах. Мужик призадумался. С лица сползла кривая усмешка:

— Я ж думал, что ты подженился. Ну, многие мужики так живут, что греха таить. Без бабы трудно, хотя и с нею горько. Особо плохо, что дети у нее. Сразу двое! А это расходы и немалые! Вон Мишка только жену привел, она уже обоих нас трясет. Сплошные расходы, навара круглый ноль! А на твою шею сразу четверо свалились. И всем все надо, только успевай поворачиваться. Заботы и суета затягивают в трясину. Как справишься, потянешь ли эту лямку? Считай, всю жизнь на чужую семью станешь вкалывать и хребет ломать, а состаришься, уйдут силы, тебя выгонят, как старого пса, и скажут:

— Уходи, ты теперь лишний…

— Когда-то ты почти вот так обошелся с матерью и отказался от нее и от Мишки. Потому и о других судишь по себе. А как еще, к иным меркам не привык. Но не забывайся, я не всегда одобрял тебя…

— Вот как? — удивился Хасан.

— А что мне нужно одному и кто я без семьи? За те месяцы, что жил в горах сиротой, нахлебался и натерпелся столько, что смерть подругой посчитал бы и радовался б ей что подарку. Ведь я понимал, что дома, там в городе, я никому не нужен. Вы все старались поскорее избавиться от меня. Спихнуть хоть куда-нибудь, пусть даже на погибель!

— Ну, это ты уж загнул слишком круто! — побагровел Хасан не согласившись.

— Тогда почему отправили меня в горы одного, без помощников и подготовки, на верную смерть. Сколько раз чудом выживал. А вы все только удивлялись, что я еще дышу…

— Зря ты так поволок на нас!

— Знаю все! Мать будет на мешке с «бабками» сидеть, но мне и копейкой не поможет, потому как не держит за человека. Она не растила меня и признает только Мишку!

— Ты неправ и не болтай лишнее! Мать всегда спрашивает, переживает и помнит о тебе.

— На словах, а чего они стоют? — отмахнулся Аслан.

— Она ждала тебя, а ты даже не навестил. Кому же из вас обижаться стоит? — хмурился человек.

— Я звонил. Она не позвала. Даже не спросила, из селения или из города ей звоню. Обидно стало. Понял, что лишний я у вас, вроде чужой овцы, случайно прибившейся к вашей отаре. Вот здесь, в этом доме, меня всегда ждут. И не на словах беспокоятся. Мальчишки другом и отцом признали. А вы с матерью забыли, кем вам довожусь. Она и не примет меня. С блядями не расстанется. От них навар имеет. А от меня одни убытки. Ты не лучше ее, тоже за постой норовишь сорвать. Что осталось от родительского, одно звание! — отмахнулся досадливо.

— Кто тебя с зон снимал? Чужие люди или мы с матерью? Кто тебя проигравшего выкупал у кентов? Кто спасал от разборок, они, вот эти в доме, или мы? Отару ты тоже от них получил? Не будь ее у тебя, еще неизвестно, приняли б они или нет! Распустил хвост, деловым стал, а кто помог и дал почву под ноги! Теперь на нас базаришь, мы с Катей говно, а ты чего стоишь? Мы жадные? Однако живут со мной в доме Лянка с Мишкой и не жалуются. Не хотят уходить. Одной семьей дышим, друг для друга. И только ты всех обговнял. На себя глянь. Стыдно вслух сказать, что чужих детей растишь, а своих не имеешь. И уже увидишь ли? — отвернулся человек и увидел двоих парнишек, быстро спускающихся по склону.

— Димка! Костя! Вы что, овец одних оставили? — покрылся испариной лоб Аслана.

— Разве не ты прислал Мухамеда с Арсеном, чтоб подменили? Они сказали, что к нам из города гость приехал, и ты велел прийти домой! — подскочили мальчишки к Аслану. Тот понял, догадались соседи, решили помочь без лишних слов и вопросов.

— Ваш дед! Приехал увидеть вас, решил познакомиться! — указал на Хасана Аслан.

— Во прикол! У нас теперь свой дед есть! — обрадовался Димка и спросил:

— Почему так долго не приезжал?

— Дом ремонтировал, на работе завал, дома невестка скоро рожать будет, вот и замотался в суете! А тут решил слинять от всех, да и сорвался к вам!

— Давно бы так! — услышал за спиною и, оглянувшись, увидел мать Татьяны Фариду. Она позвала всех в дом, к столу.

Хасан невольно наблюдал за всеми. Вон Фарида подвинула поближе к Аслану миску с жареным мясом, Татьяна свежего сыра принесла. Цыпленка, пожаренного в сметане, поставили перед Хасаном. Свои огурцы и помидоры, перец и картошка, домашние, своими руками выращены. Хасан уже и забыл, когда такое ел. А тут и домашнее вино из подвала достали. Предложил мальчишкам, они отказались, им сегодня нужно вернуться к отаре. Дорога не из легких, а и возвращаться придется по сумеркам. Тут на трезвую голову идти нужно с оглядкой, выпившему в горах делать нечего.

— Отец, там у нас Найда ощенилась. Надо ее домой привести. Шестеро щенков прибавится. Завтра Костя их принесет. А я пока один побуду с отарой, — говорил Димка вполголоса.

— Вместе пойдем. Там и определимся.

— Мы хотим перегнать овец за Черный ручей. Там, говорят, пастбища лучше наших и волков меньше. Да, далеко от дома, зато там овцы попасутся вдоволь.

— За Черный ручей? Это же очень далеко. Когда домой придете? — встревожилась Татьяна.

— Не раньше чем через месяц! — ответил Димка.

— А то и побольше, — подумав, поддержал Аслан. И добавил вполголоса:

— Костя, ты дома останешься.

— Почему?

— Должен кто-то помогать женщинам.

— А почему я?

— Дом без мужчины — пустое гнездо. Ты один за троих будешь!

— Пусть Димка! У него тут уздечка завелась. Он без нее тосковать станет в горах. Знаешь, какие грустные песни он поет, даже волки в кустах рыдают, когда слушают его!

Димка густо покраснел, толкнул брата локтем в бок:

— Да замолчи ты, — сказал тихо.

— Как эту уздечку зовут? — рассмеялся Аслан.

— Майя! Майка! — выдал КостяДимку, тот сконфузился.

— Это хорошо, сынок! Чего стыдишься? Полюбил девчонку, такому радоваться надо, что жизнь не обошла теплом и счастьем. Что появился у тебя свой цветок в ней! Не смущайся! И не стыдись! Без любви жизнь пустая. А потому, бери от нее все, что она подарит, — сказал Аслан, и Димка с облегченьем вздохнул.

— А что это за Майка? — поинтересовался Хасан. Аслан, услышав, поморщился, ответил один за всех:

— Наша она, своя, из селения. Горная роза! Хорошая девчонка. Смеется, будто ручеек звенит. Глянешь на такую — и тепло становится на сердце. Хорошо, что эти девчонки живут в горах. В городах таких не бывает.

— И в городах встречаются не хуже, такие, как твоя мать. Хотя, конечно, любовь, она словно песня, но у каждого своя. Вот только мне кажется, рановато Димке девками голову забивать. Надо сначала на ноги покрепче встать.

— Отец, попробуй сам сходить в отару хоть один раз за все это время. Тогда посмотрим, кто из вас крепче на ногах держится! — оборвал Аслан Хасана.

— Я не о том, и ты меня понял. Всяк на своем месте силен. Я, может, и не смогу как раньше пасти овец, но начало этой отаре я положил. А вы на моем месте не сумеете справиться. Я несмотря на свои годы сам семью содержу. Глядишь, своего малыша скоро дождемся, — усмехнулся ехидно. И добавил, оглядев Аслана:

— А ты щенков с гор принесешь, большего не достоин.

За столом все смолкли. Каждый понял смысл и суть сказанного. И как-то не по себе стало. Вот ведь приехал человек из города и разрушил гармонию. Наплевал в души. И не подумал, что пожелают ему вслед…

Хасана не вышли провожать всей семьей, как было заведено в селении с давних пор. Женщины остались в доме и убирали со стола. Мальчишки наотрез отказались от гостинцев и подарков деда, привезенных им из города, носили их к машине и загружали обратно в багажник. Хасан возмущался. Но его никто не слушал. Аслан встал перед капотом громадной глыбой и ждал, когда сыновья перенесут все.

Как только ребята закрыли багажник, Аслан отошел от машины, посмотрел на отца непримиримо жестко и сказал:

— Давай, отчаливай, пахан! Ты нас двоих имел в этой жизни, а вот отцом никому из нас не стал, — пошел человек в дом, даже не оглянувшись. Через час в доме забыли о недавнем госте.

— Подумаешь, обиделись! А что такого сказал. Только посмеяться стоило, вот ведь сучка ощенилась, а баба забеременеть не может. Конечно, все дело в Аслане. Его Танька родила от нормального мужика двоих сыновей. И только с Асланом ничего не получается, — крутит головой Хасан.

— Все по зонам растерял. А может, Бог не дает плодиться дурному семени. Вон какой шкаф с антресолями вымахал, а маленького пацаненка сделать оказалось слабо, — сокрушается человек.

— Эх-х, Катька, Катька! Не покати ты тогда на паровоз спасать чужую, мы с тобой десяток своих нарожали бы и всех вырастили бы и на ноги поставили. А то вон как глупо получилось, каждый из нас в своем гнезде на своем мешке с деньгами сидит. Вот только не приведись, чтобы воспользовались этим чужие внуки. Тогда для чего мы с тобой мучились всю жизнь, — пытается удержать машину, но ту понесло по раскисшей от дождя колее.

— Даже переночевать не предложили, сволочи! — ругает Хасан всех поголовно.

Сколько раз человек ходил и ездил этой дорогой, знал здесь каждый поворот, всякую выбоину, мог среди ночи пройти тут с закрытыми глазами. А теперь она его подвела. Он тормозил, но машина как норовистый конь не слушалась человека и неслась вниз по спуску к глубокой пропасти.

— Стой, шалава! — давит на тормоза Хасан, ругая машину матом.

Лицо и глаза заливает холодный, липкий пот. Вытереть некогда, надо вывернуть машину за поворот, но как, она глупой телкой летит сама по себе.

— С-сука безмозглая! — злится мужик.

Наружи, за стеклом идет дождь. Он барабанит по

машине тугими струями, размывает и без того раскисшую дорогу. В сумерках еле угадывается колея.

Хасан пытается свернуть, но тщетно. Машину вынесло на спуск, резко развернуло на громадную глыбу, она ударилась и машину отбросило на самую фомку, она зависла задним колесом над обрывом и внезапно заглохла.

— Ну, давай, кляча! Выбирайся! Чего сдыхаешь среди дороги! Не хочешь ехать домой? Погоди, шалава, приедем в город, продам тебя за гроши, загоню цыганам! Не прощу подлянку стерве облезлой! — пытается завести машину, та, вздохнув, глохнет снова.

Человек, потеряв терпение, взорвался громким фонтаном брани:

— Выскакивай дура, ржавое корыто, надо же довезти домой все, что в багажнике! Не понесу же я все на горбу! Чего раскорячилась, сволочь!

Хасан не увидел громадной глыбы, отвалившейся от скалы. Она грохнулась вниз, отколов множество осколков, и потащила их за собою. Скала дрогнула от удара глыбы, шум камнепада и дождя оглушали. Вот первый осколок попал в машину, та, охнув, еще удержалась, но тут подоспела глыба. Человек слишком поздно увидел ее и не сообразил, не успел сориентироваться. Машина, кувыркаясь, падала вниз. Где-то далеко на дне пропасти полыхнул огонь. Но дождь быстро погасил его, и тьма надежно укутала и скрыла от глаз случившееся. Лишь где-то меж скал коротко простонал последний вздох человека. А ведь была жизнь…

Хасана хватились не сразу. Лишь на четвертый день начали искать спасатели. Вместе с ними был и Мишка. Он увидел и понял все…

— Аслан! Не стало отца! Он погиб, возвращаясь в город. Но почему-то багажник был полностью загружен. Скажи, отец навестил тебя?

— Лучше б не приезжал…

— А что случилось?

— Мишка, он оскорбил меня при всей семье! Потому мы вернули ему все, что привез. И не оставили у себя на ночь.

— Аслан! Его надо похоронить!

— Я не смогу! Я очень далеко в горах. Пока доберусь до города, пройдет много дней. Хороните без меня. Хреновую память оставил он о себе! Не хочу говорить о нем.

— Аслан, он наш отец. Второго не бывает. Уж какой достался. Прости мертвого.

— Не могу! Отстань!

— Ты одну обиду простить не можешь. Как же я все детство свое простил вам обоим? Пойми, тебе нужно выбраться на похороны.

— Не успею, даже если очень захочу. Я приеду к вам не раньше чем через месяц…

— Тебя не поймут…

— А я давно не дышу на показуху. Как могу, так и канаю. Не учи, братуха! Вон, старик мне мозги полоскал. Пусть каждый из нас дышит своим законом и не суется в дела другого, — оборвал Аслан Мишку и выключил телефон.

Михаилу предстояло рассказать матери о смерти отца. Он приехал без предупреждения и, войдя в квартиру, порадовался, что мать и впрямь держит слово, не берет квартиранток.

Катя чуть ли не с порога стала рассказывать Мишке о своем сне:

— Понимаешь, вижу я, вроде мы помирились с Хасаном. Простили друг другу все. И он решил отметить эту радость в своем селении. У Аслана и тетки. Ну, мы поехали. Я вместе с Хасаном впереди, а вы с Лянкой сзади. Ну так-то До середины дороги доехали, вдруг Хасан повернулся ко мне и спрашивает:

— А с чего это вы во всем черном? Ведь мы едем отмечать примирение! К чему ж вы с Лянкой оделись в траур, кто умер, по ком печалитесь?

— Мне аж неловко стало. Глянула на себя, на Лянку. И впрямь, будто не в гости, а на похороны с ней собрались. Хасан остановил машину, чтоб мы переоделись, ну подошли мы к кустам, а на них и листья, и цветы искусственные. Даже страшно стало, — призналась Катя.

— Мам! Отца больше нет. Он погиб, когда возвращался от Аслана. Машину понесло. Ну и в пропасть стянуло. Видно, поздновато ехал, а тут еще дождь, дорога и подвела…

— Так он в больнице?

— В морге лежит! Причем больница? Он уже четыре дня мертвый!

— Выходит, сон в руку? Неужели Хасан умер? Такого не может быть! Ведь обещал приехать.

— Не доехал! Жадность погубила его! Он мог выйти из машины и пойти в город пешком, бросив машину и багаж. Но он не смог с ними расстаться и решил вырваться. Но помешал камнепад. Отец был в машине, хотя времени у него хватало. Если бы не скаредность ваша, он был бы жив, — говорил Мишка, дословно повторив слова спасателей.

— Значит, погиб? Нет его совсем? Некого мне больше ждать? А для чего же я живу? — изумилась Катя.

— Мам, а мы у тебя есть. Или забыла о нас?

— Вы? Да зачем я вам, лишние путы на ногах. Кто я нынче? Даже Хасан ушел. То-то Сюзанку сегодня видела, уже под утро. Злое обещала, цепочками задушить твоего ребенка еще в утробе! — вспомнила баба.

— Где они? — подскочил Мишка.

— Кто?

— Цепочки Сюзанки!

— В коробке на шкафу!

— Дай их сюда!

— Зачем они тебе?

— Не место им у нас. Подальше от греха верну их. Позвоню ее матери, пусть заберет свое. Не сможет она, сам отвезу! — схватил цепочки, сунул их в карман, пошел к двери, но мать остановила:

— Миша! Аслан когда приедет хоронить отца?

— Не жди его.

— Почему? — вытянулось лицо женщины.

— Они поругались.

— Он не может простить покойного отца?

— Значит, не все можно забыть! И я Аслану не могу приказать, он старший брат. Сам за себя ответит. Обещает приехать через месяц, не раньше. Он только перегнал овец на другое место. Пусть сыновья оглядятся там.

— Сыновья? Чьи? — открыла рот баба.

— Я не оговорился. У Аслана двое детей. Уже подростки. Помогают пасти отару уже давно. Его жена учительница. Таней зовут. Живут они дружно. Ты не волнуйся. У Аслана все в порядке. И не ругай его за то, что в мужике человек проснулся, какой все годы дремал. Не простил отца, что тот при всей семье козлом назвал, неспособным сделать свое дитя! Он родной! А там были чужие, те, кто приняли его и заменили всех нас. Уж и не знаю, как он выдержал и не выбил его из дома кулаком.

— Одумайся, Мишка! Какой бы ни был, он ваш отец!

— А он обо мне почему забывал? На годы, на целое детство, отказывался от меня! Почему ему не было стыдно перед людьми! Сыскался, когда я уже работал. А и теперь намекал, чтоб мы с Лянкой платили ему за проживание. Я так и не врубился для чего, кому он собирал деньги?

— Вам на будущее! Уж такой он был, жил, как и я, в капкане своей судьбы, с предрассудками и глупыми надеждами. Ни одна не сбылась. А ведь как мечтали! Думали, чем больше заработаем, тем счастливее заживем. Да только деньги со счастьем не дружат.

Имей, старик, хоть горы золота, минуту молодости не купить, ни за какие блага не отодвинешь смерть, не купишь смех и любовь, не высушишь слезы. И только счастье умеет все. Но оно обошло семью стороной с того дня, как Катя попала в дом Хасана. Там говорили только о деньгах, любили и дышали, берегли и копили, их целовали и гладили, их просили у Бога. Вот и теперь у Хасана кучи денег. А нужны они ему теперь? Он ни единого часа у смерти не выкупил. Она не отпустила в жизнь и на минуту. А для чего копил?

— А ты? Чем лучше? Вы слишком похожи с ним. Знаешь, мы с Лянкой собрались уходить в общежитие от отца. Чтоб родила она спокойно, зная, что никто не посмотрит косо в сторону ребенка и не спросит, сколько стоит горшок или ванна, игрушка или конфета малышу. Чтоб рос спокойно, без подсчетов, во что он обходится в каждом дне.

— Теперь о чем говоришь? Никто вам уже не помешает. Весь дом ваш. Аслан если захочет, пусть занимает мою квартиру, когда я уйду. Кажется, недолго осталось мучиться. Вот только кроме тебя, Мишанька, даже на том свете вспомнить и пожалеть некого. Все впустую, все мимо, жизнь как сон. Радостей не было.

— Что ж мне говорить, если и ты жалуешься. Я с детства жил для тебя. Кормил как мог. Старался не обижать. И все хотел одного, жить с тобою вдвоем, без чужих людей в нашей квартире. Но ты, как и отец, не могла остановиться и выдавливала меня из дома. Ты тоже любила только деньги. Вы с отцом вели странную игру, кто из вас больше накопит. Но никогда не признали честно, сколько каждый насобирал? Вы утаивали не только это, а сколько бед из-за денег пережили сами и мы — ваши дети. Вы вдалбливали в нас свое, но добились обратного. Мы перестали понимать вас и уважать. Слышишь, мам, не плачь. Это случилось давно и уже ничего не исправить и не вернуть, — пошел к двери, предупредив, что прямо сейчас поедет в Прохладный и вернется лишь вечером.

Катя долго сидела на кухне, оглушенная известием о смерти Хасана. Она вспоминала его молодым и совсем недавним. Вот здесь он сидел, все прощенья просил, не верил, что за все годы не имела она хахалей и никем не увлекалась. Кате было смешно. А Хасан смотрел на нее как тогда, влюбленным мальчишкой, тому она поверила, нынешнему не прощала…

— Неужели он никогда уже не придет? Не предложит примиренье. Он так мечтал, чтобы Лянка родила внучку, похожую на Катю, и он будет растить ее сам. И окружит ребенка самой нежной заботой:

— У меня так много в душе нерастраченного тепла. Я все ей отдам! — обещал Хасан.

— А сколько за это потребуешь с Мишки? Ведь на халяву ты на руки дитя не возьмешь. Я тебя знаю, — ехидно рассмеялась баба.

— Постарел. Теперь уже не торгуюсь. И Миша с Лянкой моих шуток не хотят понимать, все грозят бросить, уйти насовсем. А как же одному оставаться в старости? Это все равно что живьем самому в гроб лечь. Но ведь у нас с тобой два сына! Почему они не с нами? — спросил чуть не плача.

…Хасана похоронили скромно. Десятка два работников его мастерской, несколько стариков-соседей, Миша и Катя.

Никто из провожавших человека не уронил и слезы. Никто не пожалел его, не сказал вслед доброго слова. Все молчали.

И только вернувшись домой, Мишка сказал матери:

— А я вчера ночью стал отцом. Дочка родилась. Твоя копия. Действительно горло было обмотано пуповиной, как петлей. Но обошлось, откачали. Успели вовремя. Она как закричала твоим голосом, Лянка с перепугу со стола соскочила, подумала, что саму тебя произвела на свет заново. А врач, держа на руках нашу кроху, и говорит:

— Хороша малышка! Вылитая свекруха! Вот только дал бы ей Бог судьбу посветлей да душу потеплей…

…А через месяц в дом Кати, как и обещал, пришел Аслан. Обнял Мишку, поздравил с дочкой и сказал, пройдя в зал:

— Знаешь, браток, поговорил я дома со своими и вот что они мне сказали, живи ты с семьей своею в отцовском доме. Мы туда не пойдем. Не хотят мои переезжать в город. У себя в горах живем спокойно. Не летаем в облаках, но ходим по скалам с улыбкой, легко, как в своем доме, не спотыкаясь на асфальте, как я в свое время. Уж кем только не был в городе: сиротой при живых родителях, — хмуро глянул на Катю и продолжил:

— Даже в рэкете приморился, потом в зоны влетал, в ходки. Родители доставали оттуда вместе со своим недоглядом и упущеньями. А уж попрекали меня, базарили, что я говно и хуже меня во всем свете нет. Я уж и поверил, покуда в горы не попал. Ты сфаловал, братан, всяк день тебя благодарю.

Мишка недоверчиво глянул на Аслана.

— От многих бед и ошибок уберегся в горах. И вовсе не «бабки» притормозили меня там. Другое, что ни за какие деньги не купить. Я сыновей себе нашел. И они меня полюбили, — заледенел взгляд человека, и снова вспомнилась продрогшая, заледенелая палатка и он в ней, обмороженный, простывший и беспомощный. Ни идти, ни дышать, ни слова сказать не мог. Он умирал тихо и медленно. Какая отара, человек не вспоминал о ней. Перед глазами плясали огненные языки костра, вот только без тепла, а мужику оно было очень нужно. Он тянулся к огню, но впадал в забытье.

Откуда взялись мальчишки, он сразу не понял. Они молча обложили его чем-то теплым, потом увидел по углам палатки кучки жарких углей. Лишь на пятый день почувствовал, что к его бокам прижались собаки и греют своим теплом, не шевелясь.

Потом его поили горячим бараньим бульоном, насильно заставляли глотать его. На груди Аслана лежал полугодовалый щенок, он скулил, ему хотелось убежать, но его не пускали. Человек не знал этих мальчишек, они ни на минуту не оставили, не бросили. И выходили мужика. Чужого подняли на ноги, заставили жить…

Аслан всегда помнил это. Хотя много раз и до того умирал в зонах, избитый зэками до бессознания, порезанный кентами и измордованный охраной. Под нарами, на снегу за бараком, в сугробах и на стылых шконках, много раз погибал человек. Но выжить, снова встать на ноги ему помогли всего один раз. Тогда Аслан был уже в руках смерти, но умереть не дали пацаны.

Много раз и потом им приходилось спать в палатке, тесно прижавшись, согреваясь дыханием и теплом друг друга. Пацаны привыкли к мужику, а потом и признали, полюбили. Они помогали ему пасти отару, готовили немудрящую еду, следили, чтоб были дрова для костра и вода для чая. Мальчишки, они были куда взрослее и опытнее многих мужиков. Они любили слушать Аслана. Суровыми были его рассказы, от них бросало ребятишек в дрожь. Но человек никогда не врал. И дети чувствовали это. Он говорил им о своей корявой неустроенной жизни. И мальчишки, слушая, запоминали все, делали выводы и очень берегли человека, какой принес в горы больную душу и слабую надежду прижиться здесь и быть нужным хоть кому-то.

А у ребят не было отца. Нет, они и не думали заменить его Асланом. Так получилось само собой. Но никто о том не пожалел. Их сроднила не кровь, а горы. И люди, найдя друг друга совсем случайно, остались вместе, одной семьей.

— Слышь, братан, я остаюсь в горах, со своими. Навсегда. Там мое гнездо и дети. Там моя семья. А ты здесь управляйся.

— Как это? Ты что, отказываешься от всего, что мы с отцом нажили? — возмутилась Катя.

— Не нужно мне вашего, ничего не хочу. Войти в дом того, кто оскорбил и унизил меня за моим столом! Да еще при всех! Разве он отец?

— Покойного прощать нужно! — заметила женщина.

— Я его не обозвал, не обидел грязным словом. Я отказался от него. А он и умер в тот день. Значит, все верно. Я забуду его. И никогда не возьму из его даже мертвых рук ничего, что могло б стать поводом для упрека. Ведь все знаем, с кладбища нельзя брать ничего. Так и сделаю.

— А деньги? Их надо поровну поделить! — вспомнила баба.

— Я не в доле.

— Ты отказываешься от денег? — не поверила Катя.

— Когда-то имея большие деньги, я чуть не потерял свою маленькую жизнь. Теперь уж не рискую. Ведь тогда меня не любили, и я при громадных деньгах был беднее нищего. Скоро и ты это поймешь. Вот только поздно спохватишься, когда некому станет назвать тебя мамкой, а твое гнездо покажется холодной могилой, вот тогда ты поймешь, что такое жизнь! Ты проиграла ее. И я думаю, поезд тебе в тот день не только ноги отрезал, а и душу отнял, обычную, человечью. Ведь ты ни разу не позвала меня, не попыталась забрать у отца, хотя все знала, видела, но согласилась с разделом меня и Мишки. Даже звери на такое не пошли бы. И не отдали бы волчат в чужую стаю. Теперь уж не суди. Не обижайся. Живи как сможешь. За тобою присмотрят. Если сыщут к тебе тепло и простят…

…Они вместе вышли из квартиры. Двое мужчин, два сына, два брата, тихо закрыли за собою двери. Катя осталась одна, растерянная, подавленная, как мышь, попавшая в капкан, поставленный своими руками.



Оглавление

  • Глава 1. ПРИЕМЫШ
  • Глава 2. ПЕРЕШАГНИ БЕДУ
  • Глава 3. НЕВЕЗУЧИЕ
  • Глава 4. ВЕРНИСЬ В ПРОШЛОЕ
  • Глава 5. ПРОЩАНЬЕ
  • Глава 6. ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ
  • Глава 7. МЕСТЬ СЮЗАНЫ
  • Глава 8. ПЕРЕШАГНИ СМЕРТЬ