Кровавый орел [Крейг Расселл] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Крейг Расселл Кровавый орел

Уэнди, Джонатану, Софи и Хелен


Нигде мрачные Средние века не были мрачнее, чем в землях викингов. Могучие культы процветали: их верования и обряды формировались вокруг сокровенных понятий. Одним из самых ужасных ритуалов был обряд «кровавый орел».

Обряд принесения человеческой жертвы.


Часть первая Среда, 4 июня, и четверг, 5 июня

Архив управления полиции Гамбурга, комиссия по расследованию убийств


От: Сына Свена

Кому: Гаупткомиссару Йену Фабелю

Отправлено: 3 июня 2003, 23.00

Тема: ВРЕМЯ

ВРЕМЯ – СТРАННАЯ ШТУКА, НЕ ПРАВДА ЛИ? Я ПИШУ, А ВЫ ЧИТАЕТЕ, И ЭТО ВРОДЕ БЫ СОЕДИНЯЕТ НАС В ОДНОМ МОМЕНТЕ ВРЕМЕНИ. В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ ЖЕ Я ПИШУ ЭТО ПИСЬМО, А ВЫ, ГЕРР ГАУПТКОМИССАР, СПИТЕ. ТОТ, КТО ДОЛЖЕН СТАТЬ МОЕЙ СЛЕДУЮЩЕЙ ЖЕРТВОЙ, ПОКА ЕЩЕ ЖИВ. НО К ТОМУ ВРЕМЕНИ, КОГДА ВЫ БУДЕТЕ ЭТО ЧИТАТЬ, ОН УМРЕТ. НАШ ТАНЕЦ ПРОДОЛЖАЕТСЯ.

БОЛЬШУЮ ЧАСТЬ ЖИЗНИ Я ОСТАВАЛСЯ НЕЗАМЕТНОЙ ФИГУРОЙ НА ГРУППОВЫХ ФОТОГРАФИЯХ. ВСЕГДА ЗАТЕРЯН СРЕДИ ДРУГИХ. ОДНАКО ГЛУБОКО ВО МНЕ, О ЧЕМ НЕ ПОДОЗРЕВАЛИ НИ Я, НИ МИР, ЛЕЖАЛО СЕМЯ ЧЕГО-ТО ИСТИННО ВЕЛИКОГО И БЛАГОРОДНОГО.

ТЕПЕРЬ ЭТО ВЕЛИКОЕ И БЛАГОРОДНОЕ ВДРУГ ЗАЯВИЛО О СЕБЕ. Я НЕ ТРЕБУЮ ПОКЛОНЕНИЯ: Я ВСЕГО ЛИШЬ ДВЕРЬ, ЧЕРЕЗ КОТОРУЮ НЕЧТО ВЫСШЕЕ ВХОДИТ В СЕЙ МИР. ВЫ ЗНАЕТЕ, НА ЧТО Я СПОСОБЕН: ВЫ ВИДЕЛИ СОВЕРШЕННОЕ МНОЙ ДЕЯНИЕ. ОТНЫНЕ ПОВТОРЯТЬ ЕГО СНОВА И СНОВА ЕСТЬ МОЙ СВЯЩЕННЫЙ ДОЛГ, МОЯ МИССИЯ. ВАШ ЖЕ ДОЛГ – ОСТАНОВИТЬ МЕНЯ. ВЫ БУДЕТЕ ИСКАТЬ МЕНЯ ВЕЧНО, ГЕРР ФАБЕЛЬ. А Я ТЕМ ВРЕМЕНЕМ РАСПРАВЛЮ КРЫЛЬЯ ОРЛА ВО ВСЮ ИХ ЦАРСТВЕННУЮ ШИРЬ. Я ОСТАВЛЮ КРОВАВЫЙ СЛЕД НА НАШЕЙ СВЯЩЕННОЙ ЗЕМЛЕ.

ВЫ МОЖЕТЕ ОСТАНОВИТЬ МЕНЯ, НО ВЫ МЕНЯ НИКОГДА НЕ ПОЙМАЕТЕ.

ХВАТИТ МНЕ ПРОЗЯБАТЬ НЕПРИМЕТНОЙ ФИГУРОЙ НА ГРУППОВОМ ФОТО! ПОРА ВЫЙТИ В ЦЕНТР.

СЫН СВЕНА.

Среда, 4 июня, 4.00. Пёзельдорф, Гамбург
Преобладающая стихия Гамбурга – вода. В Гамбурге больше каналов, чем в Амстердаме или Венеции. И ни один европейский город не может похвастаться таким большим водоемом в самом центре города, как гамбургское озеро Альстер. Плюс к этому вода щедро льется с неба круглый год. И сегодня вечером, после убийственно душного дня, небеса разверзлись с особенным ожесточением.

Пока снаружи бесновалась и гремела гроза, в голове спящего Фабеля тоже творилось нечто невообразимое. Ему снилось что-то спутанное, составленное из перемешанных концовок и начал. Люди, разделенные десятилетиями, сходились в его кошмаре, чтобы жить в одном пространстве и времени. Фабелю по большому счету снилось всегда примерно одно и то же: отвратительный раздрай реальной жизни. Ничто не доводится до ума. Всем на все наплевать. Никто от усердия не переломится. Иногда факты сразу по дюжине нераспутанных уголовных дел метались из угла в угол его спящего мозга, сталкиваясь и сцепляясь. В сегодняшнем сне Фабель, как и во многих прежних кошмарах, шел через толпу из людей, убитых в Гамбурге за последние пятнадцать лет. Землистое лицо каждого покойника он знал и помнил так, как другие знают и помнят лица родных и близких. Но те в толпе, чьих убийц он засадил в тюрьму, не узнавали его и равнодушно проходили мимо. Этих равнодушных мертвецов, слава Богу, было большинство. Однако жертвы нераскрытых преступлений впивались в Фабеля обвиняющими яростными глазами и возмущенно демонстрировали ему свои раны. В какой-то момент толпа расступилась и выпустила ему навстречу Урсулу Кастнер, которая шла прямо на него, словно хотела наброситься на герра гаупткомиссара с кулаками. На Урсуле Кастнер был тот же изысканный серый жакет от «Шанель», что и в единственный раз, когда Фабель ее видел. Пока она шла к нему, пятнышко крови на сером жакете стремительно расползалось, и Фабель зачарованно наблюдал, как оно становится все больше, больше, больше… и ярче, ярче, ярче… Бескровные серые губы покойницы шевельнулись и беззвучно спросили его: «Почему же ты не поймал его?» Фабелю показалось очень странным, что ее губы шевелятся и он понимает вопрос, хотя голоса не слышит. Это потому, что он видел ее только раз, мертвой, и никогда не слышал, как она говорит? Но потом до него вдруг дошло: ну да, так и должно быть, ведь ей же выдрали легкие, и в пустой груди не было воздуха, на который могли бы опереться звуки…

Резкий звонок вырвал его из сна. За огромным окном – от потолка до пола и от стены до стены – грохотал гром, а ливень хлестал по стеклам. Еще дурной от сна, глупо хлопая глазами, он нащупал трубку на тумбочке у кровати.

– Да, слушаю.

– Привет, Йен. Это Вернер Мейер. Шеф, вам стоит сюда приехать… тут опять то же самое.


Танцующие в небе молнии снова и снова высвечивали черные силуэты телевизионной башни и шпиля церкви Святого Михаэля – словно плоский задник исполинской сцены. Дворники принадлежащего Фабелю «БМВ» даже на максимальной скорости не справлялись с вязкими водяными бомбочками, которые с бешеной частотой взрывались на всем пространстве ветрового стекла, уличные лампы и фары встречных автомобилей расплывались в многоконечные звезды. Возле городского управления полиции он подобрал Вернера Мейера, и теперь пальто его дородного подчиненного, занявшего все кресло пассажира, наполняло автомобиль острым запахом мокрой ткани.

– Действительно похоже на дело рук нашего типа? – спросил Фабель.

– Если верить детективам из участка на Давидштрассе, то да… чертовски похоже!

– Черт! – ругнулся Фабель по-английски. – Стало быть, наш парень, теперь уже без сомнения, серийный сукин сын. Вы звонили судмедэкспертам?

– Да. – Вернер Мейер раздраженно передернул необъятными плечами. – Увы, опять пришлют придурка Мёллера. Будет на месте раньше нас. А Мария, Пауль и Анна ждут нас на Давидштрассе.

– Что с электронной почтой? Получили новое послание от этого типа?

– Пока ничего нет.

Проехав по Ост-Вестштрассе в Санкт-Паули, фабелевский «БМВ» покатил по Репербану – гамбургской «греховной миле», которая и в пять утра горела безрадостными неоновыми огнями. Когда машина свернула на не менее греховную Гроссе-Фрайхайтштрассе – улицу Большой Свободы, ливень перешел в моросящий дождь. Справа и слева кипела война между традиционным кондовым пороком и импортным мещанским ширпотребом. Порномагазины, стрип-клубы и пивные, некогда здешние абсолютные властелины, безуспешно пытались отразить натиск новомодных винных баров и местных копий шоу-хитов Бродвея или лондонского Уэст-Энда. Яркие неоновые вывески «Секс живьем», «Пип-шоу» и «Крутое порно» теперь были вынуждены конкурировать с еще более яркими световыми рекламами «Кошек», «Короля-Льва» и «Mamma mia». Фабель в глубине души считал откровенный разврат здоровее слюнявых мюзиклов, в которых голого женского тела, кстати, тоже хватает.

– Вам доложили, что некий профессор Дорн пытался с вами связаться? – спросил Вернер Мейер. – Хочет что-то обсудить в связи с убийством Урсулы Кастнер…

– Что за Дорн? Матиас Дорн? – спросил Фабель. Он был подчеркнуто сосредоточен на дороге, словно этим актом концентрации пытался отогнать призраков из своего сна: оттеснить их туда, где им и пристало быть, – в дальние и темные углы памяти.

– Понятия не имею. По словам Дорна, вы должны помнить его по Гамбургскому университету. Он очень рвался переговорить с вами.

– Вот чудеса! – вслух подумал Фабель. – Какое отношение может иметь Матиас Дорн к делу Кастнер?

Он повернул с Гроссе-Фрайхайтштрассе на Давидштрассе. Машина проехала мимо щитов, которые стыдливо прикрывали вход на узенькую Гербертштрассе – пешеходную зону на всем своем протяжении. Несколько лет назад Фабель работал в этом районе и знал, что там в окнах первых этажей сейчас сидят облитые холодным светом проститутки и высматривают за пеленой дождя темные силуэты случайных клиентов и фраеров. Любовь двадцать первого века. Секс быстрого приготовления.

Чуть дальше ударила по ушам танцевальная музыка из «Белой мыши» на боковой Таубенштрассе. Наконец Фабель затормозил у красного кирпичного фасада полицейского участка. В дверях его поджидали двое: высокий долговязый парень с волосами песочного цвета и девушка, миниатюрная и миловидная брюнетка с губами цвета пожарной машины и в очень свободной черной кожаной куртке. Видя их – отчаянно молодых, свежих и бодрых в пять утра, – Фабель не мог не вздохнуть о своем возрасте.

– Привет, шеф, – сказала комиссар уголовного розыска Анна Вольф, садясь на заднее сиденье машины и сдвигаясь в сторону, чтобы поместился и ее напарник Пауль Линдеманн. – Здешние детективы меня проинструктировали. Я покажу, куда ехать…

Линдеманн захлопнул за собой дверцу, и машина тронулась.

После Давидштрассе обманчивый гламур центра Санкт-Паули быстро деградировал в ряды совсем уж сомнительных притонов. Тут завлекательные неоновые огни горели практически вхолостую, освещая залитые дождем совершенно пустые тротуары. Случайный прохожий, сутулясь в борьбе с ветром и дождем, должен был то и дело шарахаться от зазывал, выбегающих из дверей стрип-забегаловок, особенно навязчивых в такую погоду. Поворот на следующую улицу – как спуск еще на одну ступеньку. В дверных проемах маялись усталые понурые проститутки: одни довольно молодые, но истасканные, другие пугающе молодые и свежие, третьи пугающе старые и уродливые, четвертые так накачаны алкоголем или еще чем-то, что могли стоять, лишь держась за стену. На углу торчала какая-то личность неопределенного пола в мокрых лохмотьях. Человек посасывал что-то из бутылки и осыпал громкими ругательствами и проезжающие мимо автомобили, и проституток, и весь белый свет. Здесь за всеми дверями, за всеми наглухо занавешенными окнами шла торговля дешевой плотью. Самые что ни на есть непотребные кварталы портового Гамбурга: тут любое экзотичное желание будет удовлетворено за гроши. Пространство абсолютной сексуальной анархии, куда люди приходят исследовать самые темные закоулки своей души.

Во время одного следствия Фабелю довелось вдохнуть здешнюю ядовитую атмосферу, как говорится, обеими ноздрями – и несколько раз просмотреть в замедленном темпе снятый тут порнофильм, вещественное доказательство преступления. Сама природа его работы была такова, что Фабель обычно появлялся, так сказать, после последнего акта трагедии – когда на сцене уже лежал труп. Его задачей было опросить свидетелей, собрать улики – и восстановить картину преступления. Работа, как правило, медленная и кропотливая. А тут Фабель впервые мог быть свидетелем преступления, которое он расследовал. Он вынужден был предельно внимательно смотреть на телеэкран, с ужасом и отвращением наблюдая, как ни о чем не подозревающая порноактриска прилежно имитировала экстаз по стандартному безвкусному шаблону подобного рода фильмов. Ее бесстрастно, механически трахали трое мужчин в черных масках, а она вся извивалась и стонала, отрабатывая свой наверняка не очень большой гонорар. Зная, что произойдет в следующую минуту, смотреть на ее до смешного преувеличенное сексуальное упоение было жутко. Что обычно могло вызывать отвращение или заводить, теперь только леденило душу. Внезапно один из мужчин экономным профессиональным движением ловко накинул ей на шею кожаную удавку. В первый момент актрисулька несколько оторопела: так не договаривались! Этого не было в сценарии! Впрочем, Фабель не знал, существуют ли какие-то сценарии у таких фильмов. После секундной растерянности девушка стала подыгрывать – делать вид, что петля на шее ее зверски возбуждает. Однако мужчина затягивал удавку все сильнее и сильнее. И притворный экстаз девушки сменился сначала испугом, а потом неподдельным ужасом. Она исступленно заметалась, но было уже поздно. Попытка вырваться неуловимо сменилась судорогами агонии…

Они так никогда и не поймали ее убийц, и несчастная присоединилась к толпе возмущенных покойников из кошмаров Фабеля.

Тот видеофильм был снят где-то здесь, за одним из наглухо закрытых окон.

Не исключено, что в доме на этой улице прямо сейчас снимают другой фильм в том же роде – и с таким же финалом…

Еще один поворот – и ошеломляющее возвращение в нормальную жизнь: по обе стороны улицы – заурядные четырехэтажные жилые дома с темными в этот час окнами. После кварталов разврата тишина, покой и отсутствие кричащего света казались странными. Еще поворот – и новая улица, внешне еще более банальная. Но как раз тут их поджидало нечто незаурядное. Вокруг полицейского кордона собралась большая группа зевак – наверное, жильцы ближайших домов, которых любопытство выгнало в дождь и рассветную тьму. Внутри прямоугольника, обозначенного желтой ограничительной лентой, у жилого дома постройки 1950-х годов стояло несколько полицейских машин.

Фабель посигналил, и обермейстер средних лет принялся вежливо, но энергично оттеснять толпу, освобождая проезд. У одних зевак были приличествующие случаю торжественно-мрачные физиономии. На лицах других светилось бесстыже-веселое любопытство. Кто-то был одет нормально – откуда-то возвращался или куда-то шел. Однако у большинства под куртками или плащами были пижамы. Некоторые, в домашних тапочках посреди луж, вампирски тянулись посмотреть через головы других. Наметанный взгляд Фабеля, привычный к скоплениям зевак у места преступления, машинально выхватил из толпы необычную фигуру. Зеваки расступались неохотно, и, пока машина двигалась вперед короткими рывками, Фабель смог хорошо разглядеть странного старика: под семьдесят, невысокого роста – не больше метра шестидесяти пяти, – очень коренастый. Плоское скуластое лицо и маленькие цепкие зеленые глаза, которые даже в неверном свете фонарей светились ярким холодным огнем. Явно с Востока. Прибалт? Поляк? Или из еще более далекой страны? На одних лицах в толпе читался рассеянный интерес, на других угадывалось вульгарное нездоровое любопытство. А выражение на лице старика не поддавалось истолкованию. И, в отличие от прочих, он не был сосредоточен на суматохе полицейских у дома: он словно прикипел взглядом к Фабелю за опущенным стеклом бокового окна «БМВ». Обермейстер, заслонив старика, наклонился к Фабелю. Тот показал удостоверение уголовного розыска. Полицейский выпрямился, отсалютовал, махнул коллеге: «Пропусти!» – и отошел. Фабель поискал глазами коротышку с люминесцентными глазами, но тот словно сквозь землю провалился.

– Вы обратили внимание на старика? – спросил он Вернера Мейера.

– Какого старика?

– А вы? – Фабель повернулся к Анне и Паулю. – Вам он не бросился в глаза?

– Увы, шеф, – ответила Анна.

– Что за старик? – поинтересовался Пауль.

– А, проехали… – Фабель пожал плечами и подрулил к полицейским автомобилям у входа в дом.


Квартира, где было совершено преступление, находилась на четвертом этаже. Лестничную клетку скупо освещали полусферы настенных ламп – по одной на каждой площадке. Поднимаясь по лестнице, Фабель и его команда несколько раз прижимались к стене, чтобы пропустить идущих сверху полицейских в форме или судмедэкспертов. Никто их не приветствовал. Лица встречных были мрачны и замкнуты – и бледны явно не из-за дурного электрического света. Фабелю стало ясно, что наверху их ожидает что-то необычное. Что-то гораздо более страшное, нежели обычное преступление.

На лестничной площадке последнего этажа стоял, сложившись почти пополам, молоденький полицейский в форме. Парень был похож на марафонца после финиша: спина колесом, руки висят плетями у колен. Вдобавок он громко сопел, словно пытался отдышаться от бега. Он был так поглощен своим дыханием и изучением царапин на линолеуме, что Фабелю пришлось сунуть свое удостоверение под его склоненное лицо. Лишь тогда полицейский отреагировал, выпрямился и встал по стойке «смирно». Виновато хлопая глазами, рыжий вихрастый малый, с россыпью веснушек на лице, особенно ярких из-за смертельной бледности, быстро сказал:

– Извините, герр гаупткомиссар, я вас не заметил.

– Ничего страшного, – отозвался Фабель, по-отечески кладя руку на плечо стоящему навытяжку полицейскому и пытаясь заглянуть ему в глаза. – Ну как, отпустило?

Немного расслабившись и перестав моргать, полицейский кивнул. Фабель дружелюбно улыбнулся:

– Твое первое дело?

Юный полицейский впервые посмотрел Фабелю прямо в глаза:

– Нет, герр гаупткомиссар. Не первое. Но самое поганое… Никогда не видел ничего подобного…

– А меня, боюсь, уже ничем не удивишь, – произнес Фабель со вздохом.

Немного отставшие Пауль Линдеманн и Анна Вольф теперь присоединились к Фабелю и Вернеру Мейеру. Стоявший у двери квартиры полицейский в плаще-накидке ответственного за фиксацию места преступления вручил каждому из них по паре бледно-голубых бахил и белых хирургических перчаток. После того как они оделись, Фабель кивнул на дверь:

– Ну что, двинули?

В прихожей бросилась в глаза свежесть краски на стенах, словно здесь только-только закончили ремонт. Стены были бледно-желтого цвета: приятного, но какого-то уж очень невыразительного. Дверь в комнату. Дверь в кухню. И ближайшая – в ванную. Фабель первым делом заглянул туда. Тесновато, но очень чисто. И опять впечатление совсем недавнего ремонта. Казалось, этим помещением никто по-настоящему не пользовался. В ванной комнате обжитого дома на всех горизонтальных поверхностях какие-то флаконы, баночки-скляночки, тюбики и прочая полезная мелочь. А тут полок раз два и обчелся, и на них хоть шаром покати. Вторая дверь была широко распахнута и вела в единственную комнату – спальню и гостиную одновременно. Эта комната, и без того небольшая, казалась еще меньше из-за маленькой толпы полицейских и судмедэкспертов. Впрочем, каждый был при деле. С места на место переходили часто, лавируя между другими. Странный молчаливый балет.

Едва войдя в комнату, Фабель отметил про себя диковинную торжественную мрачность на лицах присутствующих. Она вроде бы и соответствовала ситуации, но на самом деле подобное поведение – большая редкость. На месте преступления, рядом с покойником или покойниками, видавшие виды сотрудники никогда не делают постных лиц. Обычно царит юморок висельников: черные шуточки позволяют тем, кто имеет дело со смертью, дистанцироваться от происходящего и хоть как-то оберегать себя от душевных травм. Сегодня все словно языки проглотили. И ходили как зомби. Похоже, на этот раз смерть исхитрилась и этих ёрников-балагуров за живое зацепить – и костлявой рукой щекотнуть их почти зачерствелые сердца.

Взглянув на кровать, Фабель понял, почему сегодня все ведут себя как-то по-особенному. За его спиной Вернер Мейер, тоже человек бывалый, тихо ругнулся:

– Дерьмо!..

В комнате словно взорвалась бомба с красной краской. Широкие лучи крови разлетелись от кровати во все стороны и лежали на ковре, на мебели и на стенах. Простыня на кровати была залита темной липкой кровью почти вся – от конца и до конца и во всю ширину; даже воздух, казалось, был пропитан густым медным запахом крови. Центром этого кровавого извержения было распятое тело женщины, привязанной за запястья и лодыжки к стойкам кровати. Фабель затруднялся определить ее возраст – скорее всего между двадцатью пятью и тридцатью годами. Туловище несчастной было вскрыто от шеи до середины живота, ребра развернуты от грудины вверх и в стороны – так что грудная клетка напоминала остов корабля. Перерубленные ребра белели в спутанной массе изрезанного мяса и поблескивающих темных внутренностей. Легкие, два черных комка в пене более светлой крови, лежали у женщины на плечах: одна доля справа, другая слева – как погоны.

Было впечатление, что в груди женщины сработала бомба направленного действия и разнесла ее туловище по заранее продуманной схеме.

Фабелю почудилось, что и его грудная клетка сейчас лопнет от внутреннего взрыва.

Вернер Мейер протиснулся мимо судебного фотографа и теперь стоял рядом с гаупткомиссаром – бледный как полотно.

– Опять он… – сказал Вернер Мейер. – Паршиво, шеф. Очень паршиво. У нас тут гуляет на свободе всем садистам садист.

Фабель с трудом оторвал взгляд от трупа – этот ужас гипнотически приковывал к себе. Сделав глубокий вдох и стряхнув отупелость, он повернулся к Паулю Линдеманну:

– Свидетели?

– Ни одного. Не спрашивайте меня, как можно учинить такое – и ни одним звуком не привлечь внимание соседей. Но факт есть факт. Никто ничего не слышал и не видел. Врут или не врут – не знаю.

– Следы взлома?

Пауль покачал головой:

– По словам парня, который ее нашел, дверь была приоткрыта. Однако следы взлома отсутствуют.

Фабель подошел к трупу поближе. То, что никто ничего не слышал, в его глазах усугубляло жуть происшедшего. Женщине не была дарована даже такая малость, как выкричать свой ужас и проститься с миром громко. Она умерла в одиночку и в тишине. Подробности Фабель вообразить не мог и не хотел – хотя результат был перед ними позволял реконструировать все детали. Он понимал одно: последние минуты жизни она провела во вселенской пустыне, наедине с убивавшим ее нелюдем.

Фабель заставил себя вглядеться в забрызганное кровью лицо. Рот приоткрыт, глаза широко распахнуты. В глазах ни ужаса, ни ненависти, ни даже отрешенного покоя. Пустые глаза без всякого выражения – как у куклы. Теперь нельзя было угадать, что за человек был за этим лицом. Патологоанатом Мёллер, в маске и шапочке и в белом медицинском одноразовом комбинезоне, склонился над телом и пристально изучал вскрытую грудь. Нетерпеливым жестом он отогнал Фабеля от кровати: не путайтесь под ногами!

Фабель перешел к осмотру помещения. Труп – объект не только пространства, но и времени. Он являет собой момент убийства – событие. В правильно зафиксированном месте преступления все вокруг принадлежит времени до или после события. Фабель внимательно оглядывал комнату, пробуя вообразить ее пустой, без суетящихся полицейских и судмедэкспертов. Даром что маленькая, комната не была загромождена мебелью. И опять бросалась в глаза безликость: не уютное гнездышко, а чисто функциональное помещение. На туалетном столике к лампе тулилась небольшая выцветшая фотография – пожалуй, единственная по-настоящему личная вещь. На стене висела внушительного размера литография: лежащая нагая женщина с полуприкрытыми в эротической истоме глазами. Редкая женщина выберет такую картину для собственного созерцания!.. Очень широкое зеркало в человеческий рост было установлено на той стене, за которой была кухня. В нем отражалась кровать. На ночном столике стояла плетеная корзинка с разноцветными упаковками презервативов.

Фабель повернулся к Анне Вольф и спросил:

– Проститутка?

– Похоже на то. Однако в картотеке отдела нравов на Давидштрассе не значилась. – Анна выглядела бледнее всех в комнате – наверное, из-за контраста с черными как смоль волосами. Фабель заметил, что она старательно избегает смотреть в сторону выпотрошенного трупа. – А вот парень, который ее нашел, – персона нам очень даже известная.

– Да ну?

– Фамилия Клугманн. Бывший гамбургский полицейский.

– А точнее?

– Работал в мобильной оперативной группе. Утверждает, что был другом убитой… Квартиру арендовал он.

– Что значит «утверждает»?

Тут в разговор вмешался Пауль:

– Местные ребята подозревают, что он был ее сутенером.

– Стоп, стоп! – воскликнул Фабель, сердито косясь на Пауля Линдеманна. – Из оперативной группы – и в сутенеры? Что-то у тебя очень буйная фантазия!

– Мы думаем, это более чем вероятно. Да, Клугманн действительно работал в МОГе, но его оттуда выперли.

– За что?

Вопрос перехватила Анна Вольф:

– Похоже, заразился дурными привычками и стал приторговывать наркотиками. Поймали с небольшим количеством кокаина и с треском уволили. Пошел под суд, однако отделался условным приговором. Государственный обвинитель не очень рвался упечь в тюрьму полицейского из спецотряда – «за несколько несчастных граммов кокаина»… Клугманн до конца стоял на том, что наркотик держал для личного пользования.

– Судя по всему, вы уже в курсе всех подробностей жизни этого Клугманна.

Анна рассмеялась.

– Пока мы с Паулем ждали вас в участке на Давидштрассе, один полицейский изложил нам историю Клугманна со всеми живописными деталями. Ганс Клугманн как сотрудник отдела по борьбе с организованной преступностью принимал участие в паре рейдов в Санкт-Паули. Обычные налеты мобильных оперативных групп на нарколаборатории турецкой мафии. Оба раза помещения оказывались непорочно чисты – было очевидно, что у них в полиции свой человек, который вовремя предупреждает об акциях. Поскольку в обеих операциях был задействован и уголовный розыск с Давидштрассе, то МОГ всячески валил вину на них – мол, утечка от них. Но после того, как Клугманн прокололся на кокаине, все решили, что именно он шестерил на мафию.

– То есть платил за наркоту не наличными, а информацией?

– Так утверждали. Однако как ни старались, прямых доказательств того, что Клугманн продавал информацию организации Улугбая, так и не нашли.

– И Клугманн в итоге отделался легким испугом?

– Да. И теперь работает в одном из стрип-клубов Улугбая.

Фабель криво усмехнулся:

– Лихо! А сутенер – это у него как хобби?

– Точно утверждать не стану. Так мне сказали местные ребята. За что купила, за то и продаю. Впрочем, про него еще много всякого порассказали. Тот еще тип!

– Могу себе представить! – сказал Фабель. Бывший элитный полицейский – роскошный подарок крестному отцу турецкой мафии Улугбаю: не только отлично обученная боевая машина, но и источник внутренней информации о приемах и методах полиции. – Будем рассматривать Клугманна как подозреваемого?

– Проверить его нужно всесторонне, – кивнула Анна. – Но что убийца – он, тут я очень и очень сомневаюсь. Когда по его звонку приехали местные полицейские, он был явно не в себе, в ступоре. Мы с Паулем имели возможность коротко переговорить с ним в участке на Давидштрассе. На вид отпетый сукин сын, однако на этот раз у него нет никакой заранее приготовленной складной истории. Дрожит и лепечет, что был ее другом и забежал ее проведать.

– Послушайте, а она у нас до сих пор безымянная? – спросил Фабель.

– Да, тут, кстати, проблема, – сказал Пауль. – Боюсь, что с этим придется попотеть. Клугманн ее фамилии не знает. Говорит, она всегда представлялась как Моник.

– Француженка?

Пауль осторожно улыбнулся и покосился на начальника: этот англичанин был известен своим британским чувством юмора. Но нет, вопрос был деловым, без подколки.

– Если верить Клугманну, то нет. Возможно, просто профессиональная кликуха.

– А как насчет личных вещей? Никаких документов?

– Хоть шаром покати.

Фабель пригляделся к комоду у кровати. Он был припорошен белым – значит, отпечатки пальцев уже сняли. Фабель выдвинул верхний ящик. Пенис-гигант на батарейках, четыре порножурнала – один садомазохистский. Фабель оглянулся на тело: запястья и лодыжки были туго привязаны к стойкам кровати чем-то похожим на простенькие черные чулки. Похоже, преступник схватил то, что оказалось под рукой, без подготовки и без эротического смысла. Да и других обычных садомазо прибамбасов не видно. В следующем ящике обнаружились дополнительный запас презервативов, большая коробка с бумажными салфетками и бутылочка ароматического массажного масла. В третьем ящике не было ничего, кроме стопки писчей бумаги и двух шариковых ручек.

Фабель повернулся к начальнику бригады судмедэкспертов.

– А где Хольгер Браунер? – спросил он, имея в виду руководителя отдела судмедэкспертизы.

– В отпуске до ближайшего понедельника.

Отсутствие Браунера раздосадовало Фабеля. Гениальный малый! Читает место преступления, как талантливый археолог – ландшафт: где другой равнодушно пройдет, этот заметит что-то неуловимое, какую-то подсказку, начнет копать – и докопается!

– Меня интересуют вещи в комоде. Может кто-нибудь из ваших парней собрать их для меня в мешок?

– Конечно, герр гаупткомиссар.

– А нижний ящик с самого начала был пустой?

Начальник бригады судмедэкспертов задумчиво сдвинул брови.

– Все, что мы брали для экспертизы и снятия отпечатков, уже положено на место. Да, в нижнем ящике не было ничего, кроме бумаги и ручек.

– А книгу для записи деловых встреч нашли?

Его собеседник удивленно вскинул брови.

– Она была хоть и проститутка, но не простая уличная шлюха, – пояснил Фабель. – Ее клиенты приходили по предварительной записи – скорее всего договаривались по телефону. Поэтому наверняка имелся ежедневник.

– Нет, ничего подобного мы не находили.

– Мне думается, если ежедневник имелся, то она хранила его именно здесь, – сказал Фабель, показывая на открытый третий ящик комода. – И если мы не можем его найти – значит, эта сволочь прихватила его с собой. По крайней мере я так предполагаю.

– Прихватил – чтобы мы не вышли на его след? – спросил Пауль. – Думаете, он был ее клиентом?

– Сомневаюсь. Этот гад – а я не сомневаюсь, что это наш гад, – вряд ли настолько глуп, чтобы выбрать в жертву того, с кем он прежде общался. Серийные убийцы выбирают, как правило, только случайных жертв.

– Стало быть, это определенно тот же негодяй, который прикончил Урсулу Кастнер?

– А кто же еще? – ответил Вернер Мейер, кивая в сторону трупа. – Его почерк. Фирменная работа. Не спутаешь!

Все надолго замолчали. Каждый погрузился в размышления о том, что лично для него будет значить появление серийного убийцы. И каждый про себя вздыхал, понимая, что ничего хорошего его не ждет. Собственный опыт и чужие рассказы подсказывали, что такого монстра сразу не поймаешь. Он, выматывая их души, будет убивать еще и еще. А они по крохам будут собирать информацию о нем. После изучения каждого нового места преступления будут делать маленький шажок вперед к поимке этой мрази – шажок, оплаченный кровью очередной невинной жертвы. Думать об этом было тошно…

Фабель первым нарушил мрачную тишину:

– А впрочем, если ежедневник прихватил не наш гад, то его мог стащить Клугманн, чтобы не засветить ее клиентов.

Патологоанатом Мёллер, который все это время, низко наклонившись, пристально разглядывал зияющую пустоту в груди женщины, выпрямился и, снимая окровавленные хирургические перчатки, обратился к гаупткомиссару:

– Вы правы, Фабель. Поработал тот же парень… – С неожиданной деликатностью, почти нежно, Мёллер убрал прядь золотистых волос с лица покойной. – Способ убийства во всех подробностях совпадает с прежним.

– Это бросается в глаза. Когда она умерла?

– Подобное дикое расчленение смазывает всю картину – температура тела падает с необычной скоростью…

Фабель перебил его:

– Когда же все-таки? Ваше ученое мнение?

Мёллер откинул голову и пожевал губами. Ростом он был гораздо выше Фабеля и смотрел на него надменно, словно на недостойную внимания козявку.

– По моей оценке, между часом ночи и тремя.

Из прихожей в комнату заглянула высокая блондинка в элегантном сером брючном костюме, более подходящем для заседания правления банка, чем для осмотра места кровавого преступления. Это была оберкоммиссар Мария Клее – новичок в команде Фабеля.

– Идите-ка сюда, шеф. Мы тут нашли кое-что интересное!

Фабель прошел за ней через прихожую в тесную кухоньку-пенал. Как и остальная квартира, кухня производила впечатление нежилой. Чайник да несколько пакетиков чая на столе – вот и все хозяйство. Единственная чашка лежала дном вверх на сушилке для посуды. Никаких других следов нормального быта: хоть бы одно немытое блюдце в мойке или записка, налепленная на дверцу холодильника!

Мария Клее молча указала на открытый высокий шкаф в нише. Фабель заглянул внутрь. Через стекло, заменявшее заднюю стенку, была видна залитая кровью кровать с развороченным трупом.

– Одностороннее зеркало? – спросил Фабель.

– Да, – ответила Мария. – По ту сторону, в комнате, зеркало во весь рост. А теперь полюбуйтесь на это. – Немного оттеснив Фабеля, она вытащила рукой в резиновой перчатке разорванный шнур электропитания из глубины шкафа. – Уверена, тут стояла камера.

– О, наш гад, возможно, заснят на видео?

– К сожалению, камера была и сплыла, – сказала Мария. – Не исключено, что он ее нашел и забрал.

– Спасибо. Проследите, пожалуйста, чтобы эксперты тут каждый сантиметр прочесали.

Фабель пошел к выходу из кухни, но Мария остановила его:

– Помню, девчонкой я ездила со своим классом на экскурсию в телестудию. Нам показывали съемочную площадку какого-то телефильма – мыльной оперы типа «Линденштрассе» или «Хорошие времена, дурные времена». Сперва построенная в студии квартира показалась мне удивительно настоящей. Но когда я подошла к декорациям близко-близко, иллюзия пропала. Бросалось в глаза, что небо просто намалевано на холсте, а дверцы шкафов не открываются…

– Вы это к чему, Мария?

– Эта квартира оформлена как типичное жилище проститутки. Но на самом деле она больше похожа на то, каким подобного рода жилище представляется художнику-декоратору средней руки. Совершенно не чувствуется, что кто-то тут действительно жил.

– А тут и впрямь никто не жил. Чисто рабочее помещение – для одной девицы или даже нескольких.

– Согласна, все правильно… Да только есть в этой квартире что-то неуловимо фальшивое. Разит декорацией! Понимаете, что я имею в виду?

Фабель задумчиво поводил бровями, затем с серьезным видом ответил:

– Очень даже понимаю, Мария.

Гаупткомиссар вернулся в комнату. Фотограф уже установил стойку с лампой и приступил к детальным съемкам. В ярком направленном свете труп и брызги крови казались еще более жуткими: сцена внезапно стала динамичной, насилие воскресало в случайном движении теней. Молоденький полицейский, которого недавно вывернуло наизнанку, замер теперь в двери и таращился на вдруг почти оживший труп. Фабель нарочно остановился между ним и кроватью, закрывая сцену своей спиной.

– Тебя как зовут, сынок?

– Беллер, герр гаупткомиссар. Уве Беллер.

– Ладно, Беллер, ты уже беседовал с соседями?

Взгляд Беллера повело за плечо Фабеля – к бесстыже освещенному ужасу. Усилием воли он сдержался и потупился в пол.

– Что вы говорите, герр гаупткомиссар? Ах да… Извините за рассеянность. На первом этаже – супружеская пара, а прямо под этой квартирой – старушка. Никто из них ничего не слышал. Впрочем, бабуля внизу фактически глухая.

– А имя девушки они знают?

– Нет. И старушка, и супружеская пара утверждают, что практически не видели ее. Прежде тут жила древняя старуха, которая умерла год назад. До нового жильца квартира пустовала месяца три.

– Они заметили, кто приходил к ней этой ночью?

– Нет. Обратили внимание только на того типа, который появился здесь в два тридцать ночи – и позвонил в полицию. Пару на первом этаже разбудил хлопок входной двери – там крепкая пружина, и, если не придержать, ночью гром еще тот… Однако до этого момента никто ничего не слышал. Пара на первом этаже преспокойно спала, а старушка прямо под этой квартирой, как я уже сказал, сильно глухая. – Беллер наклонил голову и все-таки не удержался – украдкой посмотрел через плечо Фабеля. – Работа абсолютнейшего психа!.. Но она сама нарывалась на неприятности. Тащить к себе в койку любого извращенца с улицы – такое добром не кончается.

Фабель взял в руки прислоненную к лампе на буфете фотографию с истрепанными углами. Захватанный кусочек чьей-то жизни – реальной жизни. Такой же уместный в этом стерильном нежилом помещении, как смех на похоронах. Фотография была сделана в солнечный день – похоже, в гамбургском парке Плантен-ун-Блюмен. Фотография старенькая, с большого расстояния, да и качество не ахти какое, но Фабель мог различить лицо девочки лет четырнадцати с волосами мышиного цвета. Лицо как лицо – не красавица и не дурнушка. Мимо такой пройдешь на улице не оглянувшись. Рядом с девочкой стояли парень лет девятнадцати и пара старше сорока. Непринужденность поз говорила яснее ясного: это семья.

– Какой бы она ни была, она была человеком, – возразил Фабель молоденькому полицейскому, не глядя на него. – Чьей-то дочерью… Знать бы вот только – чьей… – Он вынул из пиджачного кармана пакетик для улик и вложил в него истрепанную фотографию. Затем повернулся к Мёллеру: – Жду вашего письменного отчета! Пожалуйста, не тяните с ним.

Среда, 4 июня, 6.00. Санкт-Паули, Гамбург
Выйдя из квартиры, Фабель пошел к соседке снизу – прихватив с собой Беллера. Там, судя по глубине и количеству морщин, весьма древняя, но бодрая и живая старушка благородного вида уже угощала чаем полицейского в форме. Ее квартира по планировке была точной копией той, где сейчас лежал труп. Однако за десятилетия владелица так обжила это небольшое пространство и превратила его в столь уютное, набитое всякой всячиной зеленое гнездышко, что оно стало как бы частью ее самой. По контрасту квартире наверху придала индивидуальность не чья-то жизнь, а чья-то смерть.

Полицейский со смущенной улыбкой подхватился было прочь, но Фабель добродушно махнул рукой: сиди! Беллер представил хозяйку как фрау Штайнер. Она смотрела на Фабеля большими круглыми водянистыми глазами, которые в сочетании с короткой шеей делали ее похожей на сову. Фабель взял стул у стены и подсел за большой стол в центре комнаты – напротив старушки.

– С вами все в порядке, фрау Штайнер? – спросил он. – Понимаю, происшедшее для вас большой шок. Событие из ряда вон. Плюс суматоха, шум, десятки посторонних в доме… Представляю, как все это неприятно! Любой разволнуется!

Пока Фабель говорил, старуха тянулась головой к нему и напряженно морщилась, с трудом ловя каждое его слово.

– Ничего, справляюсь, – сказала она. – Как раз шум меня не беспокоит… Я, знаете ли, глуховата.

Фабель заговорил громче:

– Извините, не учел. Стало быть, вечером и ночью вы ничего не слышали?

Фрау Штайнер внезапно погрустнела.

– Слышать, может, и слышала… Да только что именно слышала – не знаю.

– То есть?

– У меня постоянно звенит в ушах. Возможно, это с моей глухотой как-то связано или с возрастом. Врачи говорят: какой-то тиннитус, чтоб ему неладно было! Я перед сном аппарат-то свой слуховой снимаю и все равно каждую ночь слышу не разбери что… какие-то хлопки, завывания… иногда даже нечто похожее на человеческие крики. Но это просто неотвязный шум в ушах. Поэтому я толком не знаю, что слышала: звон в собственных ушах или реальный шум и крики из квартиры наверху.

– Ах, сочувствую вам. Эта болезнь, видать, штука препротивная!

– Да я приноровилась на ералаш в ушах не обращать внимания, иначе ведь и рехнуться можно! – сказала старушка и покачала совиной головой – так медленно и осторожно, словно боялась повредить шею резким движением. – Эту напасть я терплю, молодой человек, с времен незапамятных – говоря точно, с июля 1943 года.

– Британская бомба контузила?

– Угадали. Не успела до бомбоубежища добежать. С той проклятой ночи барабанные перепонки и шалят. Ну и поджарилась изрядно… – Старушка оттянула длинный рукав черной шерстяной кофты и показала поразительно тонкую руку. Сухая, морщинистая кожа была вся в розово-белых пятнах. – На треть обгорела – едва выходили. Но этот чертов звон в ушах самое плохое, всю душу вымотал… – Она сделала короткую паузу, словно решала, поплакать ей или удержаться. Печаль придавала диковинную красоту ее большим совиным глазам. – Горько мне, что я так оплошала. Бедная девочка, видать, звала на помощь и кричала, кричала… А я, калоша старая, ничего не слышала…

На туалетном столике за старушкой стояли десятки старых черно-белых фотографий: она ребенком, подростком, молодой женщиной – узнаваемая с ранних лет по круглым совиным глазам; она и молодой мужчина с черной копной волос; тот же мужчина, только один и в форме резервного полицейского батальона времен Второй мировой войны. Фотографии детей отсутствовали. И послевоенных фотографий нет. Словно и не случилось этих последних пятидесяти лет ее жизни.

– Вы ее часто видели?

– Нет. А разговаривала с ней фактически только раз. Я подметала пол на лестничной площадке, а она шла к себе наверх.

– О чем же вы беседовали?

– Да это и беседой назвать трудно. Поздоровались, перекинулись парой фраз о погоде – вот и весь разговор. Я пригласила ее к себе на чашечку кофе, но она, похоже, торопилась – вежливо отказалась и поскакала дальше через две ступеньки. Она производила впечатление женщины деловой и небедной… Сколько я ее мельком из окна ни видела – всегда элегантно одета. Туфли дорогие. Сапожки изящные. Все вроде бы иностранное. Больше мы с ней так вот – нос к носу – не сталкивались. Я только слышала иногда через дверь, как она каблучками по лестнице стучит туда-обратно.

– А часто к ней гости захаживали? Особенно мужчины?

Фрау Штайнер задумалась.

– Нет… к ней если кто и приходил, то редко.

– Знаю, вопрос не очень приятный, но должен его задать. Фрау Штайнер, вы замечали что-либо, из чего можно заключить, что ваша соседка была, возможно, проституткой?

Круглые глаза старушки округлились еще больше.

– Нет. Конечно, нет. А разве она была… гулящая?

– Точно не знаем. Будь она проституткой, вы бы, наверное, обратили внимание, что к ней много ходят, и все мужчины. Я прав?

– Я, конечно, специально не следила… Мне кажется, за все время два-три посетителя – не больше. Теперь, когда вы заговорили о мужчинах, я действительно припоминаю, что все ее гости были мужского пола. Ни одной женщины я не видела.

– Вы можете описать их?

– О нет, – сказала фрау Штайнер, опять очень медленно покачав головой. – Не уверена даже в том, заходили ли к ней разные мужчины или каждый раз один и тот же. – Она показала в сторону входной двери, в которой было небольшое оконце с полупрозрачным золотисто-коричневым стеклом. – Я видела через стекло только очертания.

– Значит, вы не смогли бы опознать ни одного из бывших у нее мужчин?

– Только молодого человека, который снял эту квартиру…

– Его зовут Ганс Клугманн, герр гаупткомиссар, – быстро вставил Беллер. – Именно он обнаружил тело и позвонил в полицию.

– Он часто сюда приходил? – спросил Фабель у фрау Штайнер.

Старуха пожала тощими плечами:

– Я видела его только несколько раз. Как я уже сказала, возможно, я только его и слышала на лестнице. А может, всякий раз был другой… – Фрау Штайнер метнула еще один взгляд через прихожую надверь с непрозрачным оконцем. – Вот что значит стареть, молодой человек. Мир сжимается и сжимается, пока не сведется к теням, мелькающим за твоей дверью…

– А когда герр Клугманн был здесь в последний раз? Можете точно вспомнить?

– На прошлой неделе… или на позапрошлой. Мне искренне жаль, но я, говоря по совести, мало этим интересовалась.

– Ничего страшного, фрау Штайнер. Спасибо, что уделили нам время.

Фабель поднялся со стула.

– Позвольте спросить, герр гаупткомиссар?.. – Водянистые совиные глаза часто-часто заморгали.

– Да, фрау Штайнер?

– Она страдала ужасно?

Скрывать не имело смысла. Все равно скоро все жуткие подробности будут в газетах.

– Боюсь, что да. Но теперь все, отмучилась… Всего доброго, фрау Штайнер. Если вдруг что вспомните или вам что-то понадобится – обратитесь к любому из полицейских.

Старуха, казалось, не слышала его. Осторожно покачивая головой, она тихо причитала:

– Какая трагедия! Ах, какая трагедия!

Когда они вышли из квартиры, Фабель спросил у Беллера:

– Ты, если я не ошибаюсь, был первым на месте преступления?

– Так точно.

– И никто поблизости не околачивался?

– Нет, герр гаупткомиссар. Тут был только этот Клугманн, который нам позвонил… Ну и к этому времени молодая пара вышла из своей квартиры на первом этаже.

– А случайно, не видел поблизости пожилого мужчину – небольшого роста, коренастого?

Беллер задумался, потом замотал головой.

– А позже, – настаивал Фабель, – когда начали собираться зеваки-вампиры? Крепкий такой старик под семьдесят? Похож на иностранца… Лицо славянского типа… то ли поляк, то ли русский. Глаза очень заметные – зеленые.

– Нет, герр гаупткомиссар, извините, не заметил… А это что – важно?

– Не знаю, – сказал Фабель. – Может, и не важно.

Среда, 4 июня, 7.30. Санкт-Паули, Гамбург
Комната для допросов в полицейском участке на Давидштрассе была образцом эффективного минимализма. Белые стены, белый потолок и белая дверь. Единственное окно выходило на оживленную улицу, но путь и без того скудному свету дождливого утра заграждало молочно-белое стекло. В комнате еще брезжил рассвет, тогда как на улице уже был день. Из обстановки был только стол, который одной стороной упирался в стену, и четыре привинченных к полу трубчатых металлических стула с черными сиденьями – по два с каждой стороны стола. На белом столе стоял массивный черный катушечный магнитофон, не привинченный к столешнице, очевидно, лишь в силу своей неподъемности. Над белым столом на белой стене висела обведенная черной рамкой инструкция на случай пожара. А выше красовался всплеск красных букв: «Курить запрещено!»


Фабель и Вернер Мейер сидели по одну сторону стола. Стул напротив Фабеля занимал мужчина лет тридцати пяти с зачесанными назад и смазанными чем-то жирным черными как смоль волосами, пряди которых постоянно падали на лоб. Рослый и крепкого телосложения – черная куртка из дешевого кожзаменителя чуть не лопалась на плечах, – он имел вид бывшего атлета, который забросил спорт и медленно опускается: валики вокруг талии, растущее брюшко, круги под глазами, бледная кожа и двухдневная щетина; лицо еще энергичное, но квадратный подбородок уже наливается жиром.

– Итак, вас зовут Ганс Клугманн? – начал Фабель, не заглядывая в свои записи.

– Да… – Клугманн сутуло наклонился вперед, сложив руки на столе лодочкой и потирая одним большим пальцем подушечку другого. Каждые две секунды пальцы менялись ролями. Если бы не эти нервные движения, Клугманн, сосредоточенный на своих руках, мог бы сойти за молящегося.

– Значит, это вы нашли девушку… – Фабель демонстративно заглянул в свой блокнот. – Некую Моник.

– Да…

Большие пальцы Клугманна замерли. Теперь он ритмично подрагивал правой ногой. При этом и его руки на столе дергались в такт.

– Вы, как я понимаю, были потрясены… Зрелище не из приятных…

Глаза Клугманна наполнились неподдельной болью.

– Это еще мягко сказано…

– Моник была вашей подругой?

– Да.

– Тем не менее вы утверждаете, что фамилии ее не знаете?

– Не знаю.

– Послушайте, герр Клугманн, – сказал Фабель, – я совершенно сбит с толку, и вы должны мне помочь. Я видел изуродованный труп неизвестной женщины в квартире, где нет и следа нормального быта: практически ни одной личной вещи, а в платяном шкафу – единственный сиротливый комплект одежды. В квартире ни кошелька, ни документов, а из продуктов – пакет молока в холодильнике. Мы также находим кое-какие вещи, характерные для рабочего помещения проститутки. Да и квартира расположена как-то очень удобно – хоть и не в квартале «красных фонарей», зато совсем рядом. И при этом мы не находим никакого подтверждения, что в квартире часто бывали посетители мужского пола. Теперь вам понятно, почему я в такой растерянности?

Клугманн пожал плечами.

– Вдобавок мы обнаруживаем, что официально квартиру снимает бывший сотрудник нашей мобильной оперативной группы и он, что уже ни в какие ворота не лезет, норовит нас уверить, будто фамилия его квартирантки ему неизвестна. – Фабель сделал паузу, чтобы до собеседника дошло. Но Клугманн словно и не слушал – сидел, безразлично уставившись на свои руки, и тряс коленом. – Поэтому не будем ходить вокруг да около. Я спрашиваю вас прямо: герр Клугманн, зачем вы пытаетесь водить нас за нос? Мы оба знаем, что эта девушка, Моник, занималась проституцией и в снятой вами квартире не жила, а использовала ее для встреч с немногочисленными постоянными клиентами. Ваши отношения с этой девушкой меня сейчас интересуют только в одном плане: что полезного вы можете сказать следствию, дабы помочь нам найти преступника. Надеюсь, я ясно выразился?

Клугманн кивнул, но взгляда от своих рук по-прежнему не отрывал.

– Так как же ее звали? Имя, фамилия.

– Я сказал вам: понятия не имею… Клянусь, это чистая правда. Я всегда называл ее так, как она сама себя называла, – Моник.

– Но проституткой она ведь была?

– О'кей, согласен. Может, и была… Я толком не знаю. Возможно, она временами и приторговывала собой. Временами. Но я к этому не имею никакого отношения. Просто у нее всегда были деньги, хотя она нигде не работала, и я догадывался, что кто-то ее содержит.

– Как долго вы с ней были знакомы?

– Месяца три или четыре. Не больше.

– Предположим, вам действительно не известно ее полное имя, – сказал Вернер Мейер. – Но кто-то его наверняка знал. С кем она встречалась?

– Понятия не имею.

– Вы не знакомы ни с кем из ее друзей? – спросил Фабель с подчеркнутым недоверием.

– Нет.

Фабель положил на стол фотографию первой жертвы – Урсулы Кастнер.

– Узнаете?

– Нет. То есть да… Видел в газетах. Кажется, адвокат, да? Ее что… точно так же?

Фабель проигнорировал вопрос и оставил фотографию на столе. Клугманн на нее больше ни разу не взглянул – сознательно обходил фотографию взглядом. Фабель эту мелочь заметил, и инстинкт подсказал ему, что это неспроста.

– А где жила Моник до того, как перебралась в вашу квартиру? Адрес знаете?

Клугманн пожал плечами.

– Ну, это уже смешно! – сказал Вернер Мейер, резко подаваясь вперед. Иногда сама массивность его тела и суровое выражение лица наполняли его движения незапланированной угрозой. Клугманн в ответ выпрямился на стуле и вызывающе откинул голову. – Вы тут нам вкручиваете, что эта женщина вошла в вашу жизнь и вселилась в вашу квартиру, даже не удосужившись сообщить вам свою фамилию и еще какие-либо подробности о себе?

– Согласитесь, герр Клугманн, – прежним спокойным тоном продолжал Фабель, – для полицейского, пусть и бывшего, поведение в высшей степени странное.

Клугманн опять расслабился на стуле.

– Да, я понимаю, как это выглядит со стороны. Но я не вру. Просто мы с вами нынче в разных мирах живем. В моем мире не начинают знакомство с обмена визитными карточками. Однажды ночью Моник появилась в баре, где я работаю… разговорились…

– Она была одна?

– Да. Именно поэтому я и завел с ней разговор. Арно, мой босс, решил, что она дорогая шлюха и пришла в его клуб снять клиента. Мне было велено шугануть ее. Слово за слово, выяснилось, что она человек симпатичный. Спросила, не знаю ли я, где можно снять комнату или маленькую квартирку, – ну я и сказал про свою квартиру.

– А почему вы, собственно, предложили ей эту квартиру? Почему не живете в ней сами, хотя платите за наем?

– Да я, как вам сказать… я вроде как сошелся с одной из наших танцовщиц. Соня живет в двух шагах от танцбара, и я повадился заканчивать ночь у нее, чтобы не переть через весь город к себе домой. А после того как я переехал в новую квартиру, поближе к работе, я в ней затеял ремонт и до его окончания совсем переселился к Соне. Ремонт уже почти завершался, но тут я встретил Моник, и она предложила мне хорошие деньги за квартиру, причем вперед. Планировала пожить там месяцев шесть, от силы – девять. Ну я и согласился – дело доброе сделал и сам внакладе не остался…

– Все ограничилось только этой сделкой? – спросил Вернер Мейер. – И вы больше никак не вмешивались в ее жизнь? Держались в стороне?

– Да, мы так и договаривались…

– Тогда зачем же вы явились к ней посреди ночи?

– Повидаться. Я заглядывал к ней время от времени – проверить, все ли в порядке, потрепаться. У нас были хорошие, приятельские отношения…

– Вы забежали навестить добрую знакомую в половине третьего утра? – саркастически ухмыльнулся Фабель.

– У нас с ней был одинаковый ночной образ жизни.

– А где вы, собственно, работаете, герр Клугманн?

– Я же говорил вам – в ночном клубе. Помощник управляющего в танцевальном баре.

Фабель опять заглянул в досье.

– Ах да, танцевальный бар «Парадиз» рядом с Гроссе-Фрайхайтштрассе… Правильно?

– Да.

– Стало быть, вы работаете на?..

– Сами знаете, на кого я работаю… – сердито сказал Клугманн и потупился. Перестав дергать ногой, он теперь одним ногтем ковырял другой.

Фабель раскрыл лежащее перед ним досье. На первой странице Клугманн увидел собственную фотографию в правом углу. Плечи его заметно осели.

– Так, так… – сказал Фабель, пролистывая папку. Затем он папку закрыл, откинулся на спинку стула и смерил Клугманна критическим взглядом. – Ваш нынешний работодатель – Ерсин Улугбай… К числу почтенных гамбургских граждан никак не относится, да?

– Вам видней.

– Любопытная у вас карьера, герр Клугманн, – произнес Вернер Мейер. – Из элитного подразделения полиции – и прямо в турецкую мафию.

– А куда еще мне было податься после того, как вы меня опозорили и выперли? – цинично усмехнулся Клугманн. – Подробности вы, я думаю, уже прочитали в своей папочке. Как бы там ни было, ни на какую мафию я не работаю. Я наслышан, что Улугбай занимается темными делами, но я в них не участвую. Возможно, бар и принадлежит Улугбаю – не проверял. Мой босс – Арно Хоффкнехт, менеджер. И другого начальника над собой я не знаю. Сам я называюсь звонко – помощник управляющего, хотя на самом деле я просто вышибала. И ни во что плохое не суюсь.

– Прикажете вам верить? – сказал Вернер Мейер. – И нос вас не подводит?

– Что вы имеете в виду?

– Когда последний раз нюхали?

На широкой шее Клугманна туго напряглись сухожилия.

– Да пошел ты в жопу, козел!

Глаза Вернера Мейера засверкали – казалось, он вот-вот сорвется и набросится на допрашиваемого с кулаками. Фабель опять взял разговор на себя.

– Герр Клугманн, напрасно вы ерепенитесь и отказываетесь сотрудничать. Это может только ухудшить ваше положение.

– А чем так уж плохо мое положение? Я в этой истории человек посторонний. Да и нет у вас против меня ничего…

– Вы что-то недоговариваете.

– Например?

– Например, куда подевалось расписание «деловых встреч» Моник?

– Не знаю, о чем вы говорите.

– И куда пропала видеокамера, которую вы установили за зеркалом? Зачем она там была? Просто порнуху снимали или планировали шантаж?

Клугманн озадаченно набычился.

– Вы про что? – спросил он. – Ни хрена не понимаю. Что вы тут мне навесить норовите?

Фабель устало откинулся на спинку стула. Вернер Мейер понял сигнал и, угрожающе наклонив голову, весь подался вперед. Казалось, его седой ежик еще больше вздыбился. Нехорошо улыбаясь, он процедил:

– Не нравишься ты мне, Клугманн. Очень не нравишься.

– Ох, беда-то какая! – насмешливо произнес Клугманн. – А я было решил, у нас с тобой будет любовь до гроба…

– А не нравишься ты мне потому, что ты предатель и мошенник. Опозорил честь мундира, когда начал шестерить на Улугбая. – Нарочито отшатываясь, Вернер Мейер скорчил брезгливую мину. – От тебя, дружок, смердит. Ты живешь в клоаке со шлюхой…

Клугманн весь напрягся и привстал.

Фабель, не поднимаясь, схватил его за руку и толкнул обратно на стул.

– Не лезь в бутылку…

А Вернер Мейер продолжал как ни в чем не бывало:

– Живешь с одной шлюхой, а другой сдаешь для работы квартиру – чтобы ее в один прекрасный день вывернул наизнанку какой-нибудь долбаный маньяк. А работаешь в выгребной яме на турецкого крестного отца. Что, Клугманн, противно слушать? А таким, как ты, правду про себя всегда противно слушать! И как ты умудряешься смотреть на себя в зеркало и не блевать? Ты же, черт возьми, был полицейским – и, судя по послужному списку, очень даже неплохим. Когда-то ты был честолюбивым малым – в хорошем смысле. А теперь вот… – Вернер Мейер выставил ладони вперед, словно хотел оттолкнуть от себя что-то отвратительное. – Теперь на тебя и глядеть тошно. – Опять надвигаясь всем телом на Клугманна, он проревел: – Паразит ты, Клугманн, вот ты кто! Я на все сто уверен, и ты бы мог сотворить с этой женщиной то, что с ней сотворили. Плюс к этому я на все сто уверен, что ты, говнюк, отлично знаешь ее полное имя, а нам только мозги пудришь!

Вернер Мейер вдруг замолчал. Фабель тоже молчал. В гробовой тишине после крика было что-то мучительное. Полицейские сознательно держали паузу. Клугманн нарочито развалился на стуле, вытянув вперед одну ногу, и ждал. Однако вторая нога нервно пританцовывала. Фабель хладнокровно изучал лицо Клугманна. Вполне ожидаемая равнодушная мина: деланая скука, вариантов которой Фабель навидался за годы допросов. За маской искусственного спокойствия и безразличия ему чаще всего удавалось уловить трепет ужаса и страх разоблачения. Но, глядя на Клугманна, он ничего не угадывал за маской нарочитого безразличия.

Дав Фабелю насмотреться на Клугманна, Вернер Мейер продолжал – уже не столь агрессивно, хотя с прежним ядом в голосе:

– Выходит, ты не был ее настоящим другом. Не был ее любовником. Не был ее клиентом… ты же не из тех, кто готов выложить четыреста евро только за то, чтобы вставить? По тому, что мы знаем об этой Моник, она была тебе не по рылу и не по карману – тебе слабо иметь дело с девицами такого класса.

Клугманн молча таращился на край стола.

– И уж совсем мне не верится в сказочку про опечаленного владельца квартиры, анонимную квартирантку которого зарезали в его спальне, возмутительно испачкав кровью ковер и обои. Так что же, собственно, остается? – спросил Вернер Мейер и тут же начал сам себе отвечать: – Не друг и не любовник. Не клиент. Вижу только два варианта… Или что это ты ее распотрошил, или что ты подвизался ее сутенером… о нет, тебе и сутенером быть не по уму. Ты просто горбатишься на Улугбая – собираешь дань с его девочек или выбиваешь долги… Выходит, ты с нее брал не только за квартиру, но и налог для Улугбая. А вздумай она хитрить, зажимать денежки или артачиться – ты бы ее маленько поучил, да? Ну как, правильно?

В ответ молчание.

– А может, такая работа тебе даже по душе? Может, у тебя член столбом, когда ты этих девочек кулаком уму-разуму учишь? И может, этой ночью ты просто немного перестарался, вошел во вкус?

Тут Клугманн наконец взорвался:

– Да не прикидывайтесь вы идиотом! Вы же видели состояние комнаты! Будь это я – я ж должен быть в крови с головы до пят!

– А вдруг ты аккуратно разделся до того, как поиметь удовольствие? Надо бы тебя послать к нашим судмедэкспертам – пусть тебя оглядят как следует…

– Да на здоровье! Можете мне хоть в жопу залезть – все равно ничего не найдете!.. Ну ладно, ладно, работаю я на Улугбая, работаю! Но к тому, что случилось сегодня ночью, это не имеет ни малейшего отношения. – Мало-помалу Клугманн переходил на крик. – В этом убийстве Улугбай никаким боком не замешан, и я напраслины возводить на него не стану. Этих гребаных турок я боюсь в сто раз больше, чем вас… Если им ударит в голову, что я с вами про них беседовал, я кончу в лесу без морды.

Фабель знал, на что намекает Клугманн. У турецкой мафии свои традиции: стоит кому-то помешать их наркоторговле или настучать на них полиции, и труп этого человека находят в лесу к северу от Гамбурга. Руки отрублены, все зубы выбиты и лицо срезано. Идентифицировать жертву очень трудно, иногда даже невозможно. Процесс опознания трупа так затягивается, что следователи приступают к разработке версий лишь тогда, когда все следы остыли и уже невозможно собрать достаточно улик для приговора.

– Ну, будет, будет… успокойся, Клугманн, – сказал Фабель. – Ты должен понять, что для нас ты пока единственный, кто был в той квартире…

– Сколько я там был! Секунды считанные! Как только ее увидел… так меня и вымело оттуда… Ну и тут же стал звонить вам.

– Почему вы не воспользовались телефоном в квартире?

– Да я там и секунды лишней не хотел оставаться. Всякого я в жизни навидался, но это… извините меня! Я звонил со своего сотового. На лестничной площадке.

– Ты туда пришел приблизительно в два тридцать? – спросил Фабель.

– Да.

– И ни к чему не прикасался?

– Нет. Вошел и тут же вышел.

– А как ты попал в квартиру? Свой ключ?

– Нет. То есть да. Ключ у меня есть, но я им не воспользовался. Дверь была чуть приоткрыта. Я и вошел.

– Твой звонок зарегистрирован в два тридцать пять. А где ты был до того, как решил навестить знакомую?

– На работе, в танцбаре «Парадиз».

– До которого часа? Только точно.

– Примерно до без четверти двух.

– Хочешь сказать, что ты целых сорок пять минут добирался от Гроссе-Фрайхайтштрассе до квартиры Моник?

– У меня было одно дело…

– Что за дело?

Клугманн многозначительно развел руками. Фабель задумчиво постучал шариковой ручкой себе по зубам.

– Если ты не можешь или не хочешь сказать нам, где ты ошивался в эти сорок пять минут, нам придется арестовать тебя. За три четверти часа ты мог прекрасным образом убить девушку, помыться и даже переодеться и только после этого позвонить в полицию: я, мол, только что сюда пришел – и такой страшный сюрприз.

– Ладно, все понятно… Я ездил в гавань – пересечься с одним парнем… купить травки…

– Что за парень? Имя?

– Ну вы даете! Кто же на такие вопросы отвечает?

Фабель вынул из папки цветную фотографию с места преступления и швырнул ее на стол. Кровать с лежащим на ней трупом была залита таким ярким светом, что все выглядело инсценировкой.

– Мы тут с тобой не шутки шутим, – сухо сказал Фабель.

Клугманн завороженно смотрел на фотографию. Он заметно побледнел. Очевидно, воспоминания накатили с новой силой.

– Мы с ней дружили. Мне нечего к этому добавить.

Вернер Мейер насмешливо фыркнул. Клугманн, не обращая внимания на него, обратился к Фабелю, глядя ему прямо в глаза:

– Вы отлично знаете, герр Фабель, что я ее не убивал…

Фабель сурово молчал. Клугманн опять обмяк и быстро заговорил:

– Короче, я у клуба сел в такси и поехал к гавани. Там таксист ждал, пока я встречался с тем парнем, а затем довез меня до места. Высадил меня приблизительно в два тридцать. Найдите таксиста, и он расскажет вам, что и когда я делал после отъезда из клуба.

– Найдем, если не врешь.

Фабель захлопнул папку и встал. Было ясно, что Клугманн не убийца, и не было серьезного повода задерживать его как важного свидетеля, который может улизнуть. Однако Фабель остался недоволен допросом. Клугманн вроде бы и не врал, но о стольком умалчивал, что у Фабеля было ощущение, словно он разглядывал городскую карту вверх тормашками: все вроде бы на своих местах, а мозги враскоряку и ничего не ясно.

Дойдя до двери, Фабель, не оглядываясь на Клугманна, произнес:

– Пойдешь к судмедэкспертам. Они проверят твою одежду и каждый сантиметр твоего тела.


Мария Клее, блондинка со стильной короткой стрижкой, была особа живая и быстрая, и ей шел ганноверский акцент – скороговорка без растяжки на гласных. Теперь она нетерпеливо переминалась с ноги на ногу в коридоре у комнаты для допросов. Как только Фабель вышел, она кинулась к нему с листом бумаги в руке.

– Ну, как прошло? – спросила она, сияя энергичными глазами.

Фабель собрался было отвечать, но тут подошел полицейский в форме – чтобы сопровождать Клугманна к судмедэкспертам. Глаза Клугманна и Марии встретились на мгновение. Клугманн, весь в себе, никак не отреагировал, а Мария нахмурилась, словно что-то припоминая.

– Вы его знаете? – спросил Фабель, когда Клугманн и его конвойный ушли.

– Затрудняюсь сказать… – Мария пожала плечами. – Вроде как видела его где-то…

– Очень даже вероятно. Он бывший гамбургский полицейский.

Мария еще раз пожала плечами, теперь будто отрезая что-то ненужное.

– Ну так что вы от него узнали?

– Он явно не наш сукин сын, хотя чистеньким его назвать нельзя. Что-то с ним не так. О чем-то он умалчивает. Вернее, он умалчивает об очень и очень многом. А какие успехи у вас?

– Я разговаривала с управляющим танцбаром Арно Хоффкнехтом. Он подтверждает, что Клугманн ушел с работы после часа тридцати.

– А не может этот Хоффкнехт покрывать его?

– Этот Хоффкнехт может что угодно. Тот еще тип! По морде видно – подлец из подлецов. – Марию невольно передернуло. – Однако Клугманна ему покрывать незачем. Десятки людей видели Клугманна на работе далеко за полночь. Ребята из угрозыска на Давидштрассе проверили утверждение Клугманна, что с работы он уехал на такси, водитель которого дожидался его потом в гавани и отвез к дому, где жила Моник…

– Нам он ту же версию только что изложил.

– Таксиста нашли, и он подтверждает, что взял Клугманна у ночного клуба в час сорок пять, довез до ресторанчика в гавани, по просьбе пассажира ждал его, затем довез до дома, где было совершено убийство, и высадил примерно около половины третьего.

– Отлично. Что-нибудь еще?

– Боюсь, что да, – сказала Мария и передала Фабелю распечатку только что полученного зловещего электронного письма от Сына Свена.

Среда, 4 июня, 10.00. Управление полиции, Гамбург
Фабель еще раз вслух перечитал текст от начала до конца, положил листок на стол и, взяв чашку чая, прошел с ней к окну. Комната для совещаний находилась на третьем этаже управления полиции. Машины внизу, на Гинденбургштрассе, то двигались, то останавливались, подчиняясь светофору: умиротворяющий ритм гамбургской жизни.

– Электронное письмо было адресовано вам лично? – спросил Ван Хайден.

– Так же, как и предыдущее, – ответил Фабель, прихлебывая чай. Он стоял спиной к остальным и смотрел сквозь стену дождя и поверх винтерхудского районного городского парка на центр Гамбурга, рельефный на фоне стального неба.

– И нет никакой возможности проследить, кто и откуда его послал? – спросил Ван Хайден.

– К сожалению, нет, герр криминальдиректор, – ответила за Фабеля Мария Клее. – Наш дружок, похоже, неплохо разбирается в компьютерных тонкостях. Единственный способ выяснить его местонахождение – накрыть его прямо в режиме онлайн. Даже в момент передачи письма засечь его будет исключительно трудно.

– Подключили наш технический отдел?

– Да, герр криминальдиректор, – сказала Мария Клее. Фабель по-прежнему стоял ко всем спиной и наблюдал за пульсацией транспорта внизу. – Мы также привлекли эксперта со стороны, чтобы отслеживать электронную почту. Он тоже лишь руками разводит.

– Здорово придумано, – сказал Фабель. – Анонимное письмо или записка – это нечто физическое, это предмет и соответственно улика: мы можем исследовать его на ДНК, анализировать почерк, идентифицировать источник бумаги и чернил… А электронное письмо – голый текст, без носителя. Для судмедэкспертов – ноль информации.

– Я всегда полагал, что по-настоящему анонимной электронной почты не существует, – сказал Ван Хайден. – Как насчет обязательного адреса в протоколе сетевого уровня?

– Верно, – кивнул Фабель, несколько озадаченный осведомленностью своего начальника в вопросах информатики. – В обоих случаях были разные провайдеры и разные клиенты. Наш тип входил в якобы абсолютно непроницаемые для посторонних сети и создавал в домене фальшивую учетную запись своего компьютера. Затем спокойно посылал письмо – с фальшивого адреса.

Фабель наконец отвернулся от окна. За большим овальным столом из древесины вишневого дерева сидели шесть человек. На одной стороне – четыре члена комиссии по расследованию убийств – костяк фабелевской команды: Вернер Мейер, Мария Клее, Анна Вольф и Пауль Линдеманн. На другой стороне, в одиночестве, – привлекательная темноволосая женщина лет тридцати пяти, доктор Сюзанна Экхарт, психолог-криминалист. Место во главе стола занимал начальник Фабеля криминальдиректор Хорст Ван Хайден.

Теперь Ван Хайден встал и подошел к стене, на которой висели большие цветные фотографии. Природа скроила его как полицейского настолько однозначно, что даже элегантный бледно-серый костюм от «Хьюго Босс» сидел на нем ладной полицейской формой.

Фотографии показывали под разным углом распотрошенные тела двух молодых женщин. Кровь повсюду. Белые кости мерцали сквозь запекшуюся кровь и пеструю плоть. Женщины разные, места преступления разные, но одна и та же жуть: вскрытое туловище, вывернутые наружу ребра, вырванные из грудной клетки легкие погонами на плечах… Ван Хайден бесстрастно изучал страшные снимки.

– Я думаю, Фабель, вы в курсе, кто наверху сейчас следит за нами, и притом самым пристальным образом?

– Да, герр криминальдиректор. Я понимаю.

– Мне вставили хороший пистон и велели положить конец этому… этому безобразию.

– Я прекрасно осведомлен, под каким политическим прессом вы находитесь… Однако сейчас моя первейшая обязанность – уберечь от зверя очередную невинную женщину.

Маленькие синие глазки Ван Хайдена холодно блеснули на дерзкого подчиненного.

– Герр гаупткомиссар, можете не сомневаться в правильности моих приоритетов, – сказал Ван Хайден, еще раз скользнув взглядом по фотографиям. – У меня дочь примерно того же возраста, что и вторая жертва. Однако и выволочки от бургомистра мне получать нисколько не улыбается!

– Как я уже говорил, герр криминальдиректор, мы делаем все возможное и невозможное, чтобы поймать ублюдка как можно быстрее.

– Ладно. Теперь еще одно. Что означает эта звонкая чушь: «расправлю крылья орла», «наша священная земля»? Не нравится мне эта лексика. Отдает политикой. Какого орла он имеет в виду? Германского?

– Не исключено, – сказал Фабель, метнув вопросительный взгляд на Сюзанну Экхарт.

– Да, не исключено, – подтвердила она. По легкому южному акценту Фабель признавал в ней уроженку Мюнхена. – Но орел как могучий, властный хищник – яркий психологический образ во многих культурах. Орел в письме мог быть просто метафорой: невидимый для добычи, он бесшумно кружит в вышине и затем внезапно падает камнем на жертву. Я полагаю, в данном случае орел является выражением подавленной и абстрагированной сексуальности, а не штампом из словаря политического экстремиста. Этот человек психопат, а не фанатик. Тут серьезная разница… Хотя, впрочем, в его письме есть нотки религиозного исступления и миссионерства. В сочетании с ритуализированным способом убийства это меня очень беспокоит.

– Так мы что, ищем психопата-неонациста? Да ли нет? – не без раздражения спросил Ван Хайден.

– Насчет неонацистской подоплеки очень сомневаюсь. Обычно правые экстремисты нападают на представителей национальных меньшинств. А наши жертвы к таковым не принадлежат. Но как одну из возможностей я бы это исключать не стала. Хотя вероятней всего, мы имеем дело с неким крестовым походом одной личности…

Говоря это, Сюзанна Экхарт имела глуповато-рассеянный вид человека, который пытается вспомнить, куда он сунул ключи от автомобиля.

– Ну и как прикажете трактовать ваши слова, фрау доктор? – раздраженно спросил Фабель.

Сюзанна Экхарт издала короткий, почти извиняющийся смешок.

– Пока что слишком мало данных. Нет материала для объективного исследования и серьезных профессиональных выводов…

– Тем не менее поделитесь, пожалуйста, своими предварительными соображениями, – сказал Ван Хайден.

– В данный момент определенно могу сказать только то, что это электронное письмо словно взято из учебника по психологии социопатов. В нем есть все характерные для социопата стандартные элементы: ощущение своей социальной дислокации и изоляции, морально-извращенная претензия на призванность, самоидентификация с высоким символом жестокой власти…

Фабеля передернуло от отвращения. Значит, их гад с «идеалами». Какая мерзость!

– Что значит «словно взято из учебника»? – спросил Ван Хайден, явно не уловив подтекст сказанного. – Мне доложили, что письмо подлинное – от убийцы. Или кто-то нас разыгрывает?

– Нет-нет… или да? – Экхарт снова рассмеялась, блеснув идеальными белыми зубами. – Извините, я немного запуталась. Я хочу сказать вот что: если бы меня попросили сочинить письмо от лица серийного убийцы, я бы включила именно те элементы, которые имеются в послании Сына Свена…

– Так фальшивка эти письма или нет? – недовольно перебил ее Ван Хайден. – Вы не только сами запутались, вы и нас запутываете!

– Письма почти стопроцентно подлинные. Два убийства и два электронных письма. Убийство – и сразу письмо. Новое убийство – и сразу новое письмо. Такое совпадение по времени почти исключает появление шутника или самозваного проповедника. Я ничего не берусь утверждать, я только высказываю свои предположения. – В поисках поддержки она обвела присутствующих глазами.

Фабель одобрительно, глубокомысленно кивнул. Но Ван Хайден просто перестал ею интересоваться. Он обратился к Фабелю:

– Эта последняя… эскапада – есть нам за что зацепиться?

– Второе убийство еще сложнее первого, – сказал Фабель. – Много всяких диковинных вещей. О жертве мы практически ничего не знаем…

– Верно, даже имени ее не можете выяснить… – произнес Ван Хайден.

Фабель не мог угадать по тону, что это: констатация факта или подколка.

– Мы работаем, – сухо сказал он.

Ван Хайден пролистал доклад Фабеля.

– А что с парнем, который служил в МОГ? Бывший элитный полицейский в роли сутенера. Хорошенькое дело! СМИ за это непременно ухватятся.

– К сожалению, мы были вынуждены его отпустить, – сказал Фабель. – Взяли под круглосуточное наблюдение. Я убежден, что он утаивает от нас какие-то важные факты, однако пока мы ничего доказать не можем.

– Уже просмотрели его послужной список?

– Мне только что принесли. – Фабель подошел к столу и сел – немного развалившись, опираясь локтем на стол. Он знал, что его небрежная поза раздражает чопорного Ван Хайдена, но ему нравилось задирать и дразнить начальника. – Клугманн был многообещающим новичком, погорел на наркотиках. В полицию пришел из воздушно-десантных войск…

– Подготовленный малый, да?

– Верно. Потому и взяли в спецкоманду, – сказал Фабель со смешком. – Им нужны мастера жать на курок без размышлений.

Ван Хайден весь ощетинился:

– Мобильные оперативные группы выполняют важную и полезную работу. И они точно такие же полицейские, как и мы. Не умнее и не глупее. А как этот Клугманн проявил себя в армии?

– Похоже, был образцовым солдатом… Ни одного плохого отзыва.

– Хороший человек вдруг пошел по кривой дорожке и переметнулся к дурным парням…

– Или профессиональный головорез просто сменил хозяев… Все зависит от точки зрения.

На сей раз Ван Хайден не заглотил приманку Фабеля и проигнорировал его выпад.

– Думаете, он держит на нас обиду и сотрудничать не хочет?

– Я и на секунду не могу представить себе, что такой тертый калач, как Клугманн, не знал полное имя женщины, которую он пустил жить в свою квартиру, – сказал Фабель. – Но у него железное алиби на время трагедии. Точный час смерти еще не установлен, но уже сейчас ясно, что Клугманн как убийца отпадает.

– Зачем же его в таком случае держать под круглосуточным наблюдением? Не разумнее ли использовать наших сотрудников как-то иначе?

Фабель заметил, что члены его команды украдкой недоуменно и возмущенно переглянулись.

– Я считаю, что это правильный путь. У нас на руках безымянный труп, найденный при самых причудливых обстоятельствах, и через Клугманна, я чувствую, мы сумеем быстрее всего установить личность жертвы. Как я уже сказал, парень определенно что-то скрывает. На данном этапе можно даже предположить, что он знаком с убийцей… Пока еще рано полностью отбрасывать версию, что этот Сын Свена был одним из клиентов девушки.

Фабель поймал на себе иронический взгляд доктора Экхарт. Психолог явно догадывалась, что Фабель втирает начальнику очки: хочет просто отвязаться от него, а следствие вести по-своему. И его тактика сработала.

– Ладно, – кивнул Ван Хайден. – Меня, собственно говоря, больше интересует личность убийцы, чем жертвы. Есть у нас еще какие-либо зацепки?

– Мы продолжаем изучать окружение первой убитой, – сказала Мария Клее, раскрывая блокнот с записями. – И пока что не видим ни малейшей связи между жертвами. Одна амбициозный адвокат по гражданским делам, другая проститутка. Создается впечатление, что объекты преступления выбираются случайно.

– Нам этот выбор может казаться случайным, – возразила доктор Экхарт, – но в сознании убийцы между ними связь должна быть непременно. Просто мы не способны угадать его ход мыслей. Помните, что мы имеем дело с серьезно поврежденной психикой: у подобных типов своя собственная логика, резко отличная от нашей. Он может быть зациклен на каком-нибудь пустяке: рост жертвы, походка, форма носа и так далее… Словом, общим может быть какой-то второстепенный или даже стостепенный признак, который бросается в глаза лишь убийце. И этот признак, возможно, только одному убийце и заметен… или вообще существует лишь в его воображении. Однако серийные убийцы никогда не выбирают жертв случайно. Просто принцип выбора нормальному человеку очень часто кажется совершенно нелепым.

Она замолчала.

– А вывод, фрау доктор? – нетерпеливо спросил Вернер Мейер.

– Любая женщина в Гамбурге независимо от возраста и социального положения потенциальная цель нашего маньяка.

Ван Хайден почесал свой седой ежик.

– М-да… – протянул он. – Негусто, ребята. Выходит, на сей момент у нас только одна ниточка к убийце – этот Клугманн, который, быть может, знает его как клиента последней жертвы?

– Есть еще одна ниточка, – неожиданно сказала доктор Экхарт, не поднимая глаз от своей папки с документами. Все повернулись к ней. – И эта ниточка – гаупткомиссар Фабель. Наш маньяк, имея некий абстрактный критерий для поиска жертв, точно так же сознательно почему-то выбрал герра Фабеля на роль… не знаю, как в данном случае выразиться… на роль своего альтер эго или противника в игре. Как бы то ни было, в его глазах герр Фабель – достойный оппонент. Живое воплощение Немезиды. Фактически гаупткомиссар Фабель стал ведущим героем фантазий маньяка и важной фигурой в его планах. Сын Свена явно намекает на то, что финал охоты на него он намерен режиссировать сам. – Тут фрау доктор Экхарт наконец подняла глаза и обратилась напрямую к Фабелю: – Не исключено, что в его фантазиях все кончается тем, что вы лично убиваете его. Слова «вы можете остановить меня, но вы меня никогда не поймаете» – это некое торжественное обещание.

– Он имеет в виду, что мне придется убить его, чтобы остановить?

– Возможно. Он убежден, что его сокровенное «я» – а на наш взгляд, его сумасшедшее «я» – совершенно неуязвимо. Вы не можете его уничтожить. Вполне вероятно, он считает себя в каком-то смысле бессмертным – даже убив его, вы его не истребите, а сами так и останетесь смертной вошью – ему не чета. И поэтому он чувствует себя в безопасности и готов с вами поиграть. Даже если при этом его телесной оболочке придется погибнуть.

– Я, извините, полицейский, а не палач. – Фабель нахмурился. – Какого дьявола он выбрал именно меня? Походка у меня особенная? Или нос?

– А вот этого нам знать не дано, – без улыбки ответила доктор Экхарт. – Причина может быть опять-таки совершенно экзотической и только этому Сыну Свена понятной, но…

– Что за «но»? – поторопил ее Ван Хайден.

Однако она продолжала обращаться исключительно к Фабелю:

– …но эта причина намертво связывает его и вас в его представлении. И поэтому вполне возможно, что в прошлом ваши дороги как-то пересекались. Не исключено, что это некто, с кем вы общаетесь в настоящее время.

– Но это не более чем предположение… – несколько растерянно сказал Фабель.

– Конечно, это только предположение. Однако весьма правдоподобное. Хотя все может свестись к тому, что он знает вас исключительно по прессе – скажем, читал про какие-то ваши следственные подвиги – и остановил свой болезненный выбор на вас как на известной личности.

– И все же вы не исключаете, что Сына Свена я мог знать в прошлом. И возможно, даже плотно общаться с ним?

– Не исключаю… Хотя утверждать что-либо определенно опять-таки не берусь.

Фабель резко повернулся к Ван Хайдену. Тот мгновенно угадал вопрос в его глазах и отрицательно мотнул головой:

– Нет, Фабель, он был только сукин сын, а не Сын Свена!

Фабель пожал плечами:

– Да, знаю. Просто само собой подумалось. Красивая версия: Свенссон, который дразнит меня каламбуром – Сыном Свена… Дескать, живой я и еще тебя помучаю!

Ван Хайден снова покачал головой:

– Забудь, Фабель. Свенссон в могиле. Уже почти двадцать лет как сдох.

– Что за Свенссон? – поинтересовалась доктор Экхарт.

– А, одна давняя история, – сказал Ван Хайден. – Предание минувших дней, и с нашим случаем ничего общего не имеет. Того Свенссона уже нет в живых.

– Предположительно, – поправил его Фабель. – Считается, что он сгорел. Но мы так и не доказали, что обгорелое тело принадлежало именно ему. Звали его Карл-Ганс Свенссон, и этот ублюдок верховодил организацией молоденьких дур-террористок. Был сперва в группе Баадера-Майнхоф – печально известной «Фракции Красной Армии». А потом захотел самостоятельности. Тогда было много отколовшихся групп, не разделявших убеждение Андреаса Баадера и Ульрики Майнхоф, что действовать следует сугубо подпольно. Многие сочетали легальные и нелегальные методы. В свенссонской «Группе радикального действия» были в основном девушки моложе двадцати лет, даже старшеклассницы. Он посылал их грабить банки или подкладывать бомбы в гамбургских торговых галереях.

– Мы с Фабелем не раз спорили на эту тему, – пояснил Ван Хайден, поворачиваясь к хорошенькой доктор Экхарт. – Поскольку идентификация обгорелого трупа Свенссона дала не слишком убедительный результат, у герра Фабеля сейчас шевельнулось подозрение, что этот террорист годами скрывался, а теперь «восстал из могилы» и учинил жестокие убийства.

– Вы правда верите, что это дело рук того Свенссона? – спросила психолог Фабеля.

– Не то чтобы очень верю, но как версию это несколько фантастическое предположение я бы не советовал отбрасывать с ходу…

– Извините за вопрос, – сказала доктор Экхарт, – и все же… Исходя из чего вы относите этого человека к кругу потенциальных подозреваемых? Даже если ваш террорист жив, то какая связь между ним и преступлениями, в которых очевиден почерк серийного убийцы?

– Конечно, в этой версии многое кажется притянутым за уши. Я даже могу согласиться с мнением герра криминальдиректора Ван Хайдена, что тот Свенссон, вероятно, погиб при взрыве. Но в этих письмах меня сразу резанула подпись «Сын Свена» – в сочетании с настойчивыми повторениями какой-то чепухи про орла. Подпольная кличка Свенссона – Орел. К тому же у него были весьма странные отношения с женщинами.

– Что значит «странные»?

– У него, похоже, была потребность полностью порабощать женщин. Говорят, он спал со всеми участницами своей чисто женской группы. В прессе их назвали «гарем Свенссона».

– А как он связан с вами?

– В 1983-м они совершили налет на головное отделение «Коммерц-банка» на площади Пауля Неверманна. В ограблении участвовали три девушки – члены свенссонской «Группы радикального действия». На выходе они случайно столкнулись с двумя патрульными полицейскими. Завязалась перестрелка. Одна террористка и полицейский были убиты, другая террористка и второй полицейский получили тяжелые ранения. Когда приехал я, третья террористка пыталась бежать. Я преследовал ее до набережной, кричал, чтобы она бросила оружие и сдалась, но она упрямо отстреливалась. Ранила меня в бок. Я положил ее двумя выстрелами в голову. Умерла сразу. Гизела Фром. Семнадцать лет. В сущности, ребенок.

– Понятно… – протянула доктор Экхарт. Сняв очки и щурясь, она пару секунд внимательно смотрела на Фабеля. – Через эту смерть Свенссон мог бы чувствовать себя связанным с вами. Тем не менее, даже если Свенссон каким-то чудом выжил и все это время где-то скрывался, он наименее убедительный кандидат в подозреваемые.

– Почему?

– Ни по одному из параметров не подходит: ни по возрасту, ни по психологии, ни по всему остальному… – Доктор Экхарт отбросила со своего высокого красивого лба непокорную прядь черных волос. Снова надев очки и заглянув в бумаги, она продолжила: – Профиль нашего убийцы можно составить, опираясь на вещественные доказательства с места преступления и содержание электронных писем. Конечно, это пока что только первый, очень общий набросок его портрета: мужчина между двадцатью и сорока годами – скорее всего под тридцать. Он явно весьма умен, но, вполне вероятно, сильно преувеличивает остроту своего ума. Образование – как минимум законченное среднее. Возможно, специалист с дипломом, который работает в солидной фирме или в солидном учреждении на более или менее ответственном посту, хотя чувствует себя обойденным и уверен, что способен на большее. А если ему по каким-то причинам не удалось получить илизакончить высшее образование, то он бесится от того, что отсутствие университетского диплома препятствует его карьере. Но если он с высшим образованием, то нижнюю границу возраста следует поднять до приблизительно двадцати шести лет. Здесь уже было отмечено, что он вроде бы неплохо разбирается в тонкостях Интернета. С высокой степенью вероятности можно предположить, что живет один. В последнем письме он говорит о своей незаметности на групповой фотографии – и это хорошо вписывается в портрет типичного серийного убийцы: социально изолированный маргинал. Он отчаянно одинок, потому что его комплекс неполноценности препятствует нормальному общению с людьми. Он чувствует себя невостребованным и кругом обделенным: его ум оценивают недостаточно, его способностям не дают развиваться… Никто в мире его не понял. И этому враждебному миру он теперь объявляет войну. Не исключено, что в детстве или юности какая-то женщина унизила или унижала его и давила своей властью. Другой вариант: в прошлом был случай или целая полоса, когда мать манкировала обязанностью оберегать его и не защитила от отца-тирана или отца-самодура. Что бы ни вызвало ненависть нашего убийцы к женщинам, ее созревание, очевидно, совпало с половым созреванием – и его мастурбационные фантазии, вероятней всего, вращались вокруг мести всем женщинам, вокруг актов грубого насилия. Таким образом, ненависть к женщинам и страх перед ними навсегда сплелись в глубинах его подсознания с сексуальным возбуждением. Скорее всего он страдает от сексуальной дисфункции или даже почти полный импотент – за вычетом тех случаев, когда эрекции и оргазму предшествует акт экстремального насилия, направленный против женщин.

– Однако следов спермы или хотя бы попытки проникновения эксперты не обнаружили, – вежливо вставил Фабель.

Доктор Экхарт ответила на его взгляд, чуть пригнув голову и внимательно посмотрев на гаупткомиссара поверх очков.

– Из чего вовсе не следует, что сексуального акта не было. Этот ушлый малый, возможно, использовал презерватив, чтобы не оставить экспертам материал для анализа ДНК. Одно несомненно: то, что он делает для достижения сексуального удовлетворения, так чудовищно далеко от нормального секса, что это и сексом назвать нельзя. Не исключено, что он импотент полный и безнадежный и на месте преступления у него нет даже малейшей эрекции. Таким образом, хотя преступление совершается на сугубо сексуальной почве, преступник не способен самостоятельно разобраться в его природе – или признаться себе. И тут надо отметить, что и сама электронная почта убийцы, и ритуализированный способ убийства указывают на религиозную упаковку преступления. Убийство – некий ритуал, который он совершает по причинам более «высоким», чем вульгарное сексуальное удовлетворение.

В паузу после точки Мария Клее проворно вставила свое замечание:

– А если преступник не один? Или тут что-то вроде ритуала? Не имеем ли мы дело с каким-то религиозным культом?

Вернер Мейер презрительно хмыкнул. Женщины не сочли нужным отреагировать на его скептицизм, а Фабель упрекнул коллегу взглядом: не мешайте людям высказываться!

– Ваша догадка может быть справедливой, – ответила Сюзанна Экхарт. – Однако такой вариант кажется мне маловероятным. Но если предположить, что в преступлении замешано несколько человек, то гипотетические личностные параметры «главного героя» – того, кто убивал, – менять не придется. Если он действовал не один – значит, кто-то им манипулирует… некто, заместивший в его сознании равнодушных или жестоких родителей. Одну такую пару – серийного убийцу и его вдохновителя – поймали в Америке в восьмидесятые годы. Один из двух – абсолютно забитое существо, второй – патологический эгоцентрик. Но в нашем случае, мне представляется, речь идет о сольном крестовом походе против человечества. О чем преступник обстоятельно толкует в своем втором послании. Он – одинокий волк. Работающие в связке серийные убийцы – явление чрезвычайно редкое. – Доктор Экхарт сделала паузу и сняла очки. – Этот несчастный компенсирует актами чудовищного насилия тайный комплекс неполноценности. Именно поэтому я не верю в то, что это террорист герра Фабеля: не тот возраст, не те причины, не та психология и, наконец, не та политическая окраска…

Ван Хайден резко вскинулся:

– Что в вашем понимании означают слова «не та политическая окраска»?

– Тот портрет, который я набросала: желание свалить на общество личные неудачи, чувство социальной ущемленности и нереализованности… и так далее, вплоть до психосексуальной травмы, – все это куда больше соответствует типу неонациста, чем левака.

– Раньше вы вроде бы исключали политическую подоплеку?

– Я ее и сейчас почти полностью исключаю. Нашего преступника толкает убивать тяжелое сексуальное расстройство. Но, как у любого человека, у него есть какие-то политические взгляды. Возможно, в его искореженной душе сложились собственные гротескные теории. Повлияла психопатология на политические пристрастия или нет – не суть важно. Главное, он пытается использовать какие-то политические декларации для оправдания – или частичного оправдания – того, чему на самом деле оправдания не существует. Я веду к тому, что левый террорист типа Свенссона должен быть человеком совсем иного склада. Так сказать, с иным набором уродств.

Фабель кивнул.

– Тут мне вам возразить нечего. Но что, если все вертится исключительно вокруг меня? Вдруг это действительно Свенссон и он… как бы сказать… бросает мне вызов? Я убил одну из его женщин, а он убивает женщин, которых я как полицейский обязан защищать?

Сюзанна Экхарт рассмеялась:

– Ну, теперь мы поменялись ролями, герр Фабель! С точки зрения психологии это ни в какие ворота не лезет. На столь шатких основаниях строятся лишь дешевые триллеры, а не реальные маниакальные обсессии.

Она положила очки на стол, расправила плечи и откинула голову назад, неотрывно глядя на Фабеля. Как бы присутствующие не заметили, как дерзко она с ним кокетничает и насколько он ею увлечен.

– Если хотите поиграть в психолога, – продолжила Сюзанна Экхарт с улыбкой, – то позвольте мне поиграть в полицейского. Вы не раз подчеркивали, что этот Свенссон, вероятнее всего, давным-давно погиб…

– Правильно.

– В последнем письме наш преступник описал себя как «незаметную фигуру на групповой фотографии». Похоже на террориста с гаремом из студенток и школьниц? На террориста, портрет которого был на первых полосах всех газет?

Ван Хайден расхохотался.

– Фрау доктор Экхарт, придется мне назначить вас на место нашего незадачливого гаупткомиссара! – Затем, сразу посерьезнев, он обратился к Фабелю: – Завязываем обсуждать призраков. Все внимание на живых подозреваемых.

Фабель все никак не мог оторвать глаз от Сюзанны Экхарт, на губах которой доигрывала улыбка. Доктор отвечала взглядом на взгляд – и ее темные глаза вызывающе блестели.

– Будет подкалывать! – ворчливо сказал Фабель Ван Хайдену. – Я же с самого начала согласился, что это версия с потолка.

Доктор Экхарт опять водрузила на нос очки в модной оправе и взялась за досье.

– Еще одно. Хорошо бы сейчас посмотреть под новым углом на относительно недавние нераскрытые случаи изнасилования или попыток изнасилования. Восхождение к нынешним зверствам наш убийца, быть может, начинал с подобных нападений. Просто в конце концов они показались ему пресными. Потянуло на что-то более острое.

– Недавние нападения типа тех, что описала фрау доктор Экхарт, уже в фокусе нашего внимания? – спросил Ван Хайден, не без значения вскидывая бровь.

Вернер Мейер бросил отчаянный взгляд на Фабеля и гримасой показал: «Как же мы, дураки, этого сами не сообразили!» Ответный взгляд Фабеля его одернул: «Дураки, конечно… но признаваться в этом не стоит!»

Прокашлявшись для солидности, Фабель сказал:

– Герр криминальдиректор, мои ребята уже допросили или разыскивают для допроса тех преступников, которые находятся на свободе и приблизительно соответствуют портрету нашего убийцы. Пока ничего интересного. Хотя в прошлом году в Гамбурге и окрестностях было совершено много нераскрытых нападений на женщин. Мои сотрудники уже прочесывают архив.

– Замечательно, герр гаупткомиссар, – кивнул Ван Хайден. – Держите меня в курсе. Ладно, меня ждут другие дела. – Бросив взгляд на свои наручные часы, он сказал Фабелю: – Сможете подняться ко мне минут через десять?

– Да, герр криминальдиректор.

После ухода Ван Хайдена Фабель подошел к стене, увешанной фотографиями с обоих мест преступления. Фотовспышка в сочетании со специальным светом делала изображение противоестественно ярким и отчетливым, гротескно преувеличивая каждую жуткую деталь. В памяти Фабеля все сохранилось иначе – не так пестро. Четыре долгих месяца назад они с Вернером Мейером стояли на пустоши у шоссе на Люнебург. Завывал холодный ветер. Из потрескивающих раций неслись голоса полицейских. Портативные дуговые лампы освещали почти лунный пейзаж. Грудь трупа была распахнута, ребра вывернуты… Урсула Кастнер, первая жертва. Двадцать девять лет. Многообещающая юристка. А на следующий день управление получило первое электронное послание для Фабеля.

Фабель заметил рядом с собой Марию Клее и спросил отчасти ее, отчасти самого себя:

– Почему они это делают?

Его взгляд задумчиво перебегал с фотографии на фотографию.

– Делают – что?

– Почему они так покорно дают себя убить? Первая жертва, по всей видимости, сама пришла на свидание с убийцей: ее автомобиль был аккуратно припаркован на стоянке у автострады и заперт. Никаких указаний на борьбу или похищение силой. А вторая жертва, похоже, сама впустила убийцу к себе. Или у него даже имелся ключ от ее квартиры. Как бы то ни было, дверь не взломана, и нет свидетельств борьбы на лестничной площадке или в прихожей. Ну, Моник как проститутка имела ограниченную возможность выбирать, кого к себе пускать, а кого нет. Но Урсула Кастнер была женщиной умной и осторожной, с кем попало наверняка не якшалась. Почему они обе так легкомысленно вели себя с совершенно незнакомым человеком?

– А может, они встречались с ним не в первый раз? – возразила Мария.

– Серийные убийцы практически никогда не выбирают в жертвы людей, с которыми они знакомы, – сказала Сюзанна Экхарт, присоединяясь к Фабелю и Марии.

– Итак, почему Кастнер пошла с ним, а Моник пустила его в свою квартиру? – повторил Фабель свой вопрос.

Мария только плечами пожала.

– Возможно, у него располагающая к доверию внешность, – произнесла Сюзанна задумчиво. – Помните знаменитого Альберта Десальво?

Мария и Фабель растерянно переглянулись.

– Я имею в виду Бостонского душителя. Убил дюжину женщин в Бостоне в начале шестидесятых…

– К сожалению, никогда про него не слышал, – сказал Фабель.

– И век бы про него не слышать! – улыбнулась Сюзанна. – Но мне по должности приходится самым подробным образом изучать биографии извращенцев. Так вот, бостонские следователи задавали себе примерно тот же вопрос, что и вы: «Почему жертвы с такой легкостью пускали его к себе?»

– И они в итоге выяснили почему?

– Десальво оказался водопроводчиком. Звонил в дверь и заявлял, что его послали проверить состояние труб. Если нарывался на недоверчивую женщину, которая не пускала незнакомца в квартиру, он просто говорил: «Ладно, но домоуправитель, боюсь, очень рассердится», – разворачивался и уходил. Ссориться с домоуправителем у женщин охоты не было. То, как покорно Десальво пошел прочь, успокаивало. Да и в руке у него был чемоданчик с инструментами. В итоге некоторые поначалу недоверчивые особы возвращали его и открывали ему дверь.

– Вы намекаете, что нам следует искать водопроводчика? – спросила Мария.

– Меня не нужно понимать буквально, – сказала Сюзанна. – Стоит поискать того, кому мы склонны доверять – невзирая на то, что видим человека в первый раз.

Постукивая шариковой ручкой по подбородку, Мария сказала:

– По его собственному описанию, этот тип – личность неприметная. Не бросается в глаза на групповой фотографии. Значит, скорее всего и внешность у него заурядная. Он выдает себя за какое-то официальное лицо и соответственно одевается перед выходом на охоту…

– Слушайте, герр Фабель, слушайте! – сказала Сюзанна Экхарт, широко улыбаясь и показывая идеальные жемчужно-белые зубы. – В качестве психолога-любителя ваша сотрудница на голову превосходит вас.

Однако Фабель слушал рассеянно. Он весь был сосредоточен на фотографиях на стене.

– Можно даже предположить, что этот тип увеличивает себе кайф, переодеваясь кем-то. Его ритуальному «правосудию» очень подходит образ представителя власти. А кому люди доверяют безогляднее всего и кто больше прочих воплощает собой закон и порядок?..

Мария Клее ошарашенно уставилась на Фабеля. Затем тихо выдохнула:

– О черт!

– Ну, – спросил Фабель с усталой улыбкой, – кто понесет дурную весть герру криминальдиректору: вы или я?


Перед тем как идти к Ван Хайдену, Фабель заскочил в Седьмой отдел – в земельном управлении уголовной полиции этот отдел отвечает за борьбу против организованной преступности. Там он договорился о встрече с гаупткомиссаром Бухгольцем, возглавлявшим группу, которая занималась преступной организацией Улугбая. Бухгольц согласился обстоятельно побеседовать с Фабелем в половине третьего. По тону коллеги Фабель угадал, что его визит не оказался неожиданным, но желанием общаться с ним Бухгольц отнюдь не горит.

В своем кабинете Фабель наконец закончил изучение послужного списка Клугманна. Так и есть: шесть месяцев Клугманн служил под началом Бухгольца – в одной из мобильных оперативных групп. Это были как раз последние месяцы его работы в полиции – перед скандальным увольнением.

Фабель торопливо собирал бумаги для Ван Хайдена, когда дверь приоткрылась и возникла голова Вернера Мейера.

– Йен, вас опять разыскивает некий профессор Дорн. Хочет встретиться.

– Записали номер его телефона?

– Да. Утверждает, что может помочь нам разобраться с этими преступлениями. Настырный малый.

– Ладно, договоритесь о встрече.

Вернер Мейер кивнул и исчез. Сунув нужные папки под мышку, Фабель вышел из кабинета и направился к лифту. По пути он думал о своем былом наставнике. Его лицо он помнил во всех подробностях. Зато другое лицо, которое тоже ассоциировалось с фамилией Дорн, решительно ускользало…

Кабинет Ван Хайдена располагался на четвертом этаже городского управления полиции. В приемной Фабеля приветствовала улыбкой хорошенькая блондинка в штатском. Накрахмаленная белая блузка, черный костюм, волосы зачесаны назад и собраны в «конский хвост». Типичная служащая банка. Тем не менее она офицер полиции, и на поясе у нее пистолет…

Доложив шефу по телефону о приходе герра гаупткомиссара, секретарша провела Фабеля в небольшой конференц-зал. Длинное прямоугольное помещение с большими окнами по одной стороне – почти точная копия комнаты для совещаний на третьем этаже. Отсюда тоже была видна Гинденбургштрассе. Почти такой же длинный овальный стол из вишневого дерева, что и этажом ниже, только вокруг него не стулья, а солидные кожаные кресла. В трех креслах во главе стола теперь восседали, кроме Ван Хайдена, еще двое мужчин. Один незнакомый – приземистый мужчина мощного телосложения с короткими черными волосами и большими залысинами у висков. А второго – дородного, пухлолицего и краснощекого блондина – Фабель узнал: инненсенатор Гуго Ганц – в гамбургском правительстве этот чин соответствует министру внутренних дел. У окна, спиной к Фабелю, стоял высоченный четвертый мужчина в дорогом, судя по покрою, итальянском костюме. Он смотрел вниз на поток машин, не обращая внимания на троицу, оживленно что-то обсуждавшую.

Ван Хайден поймал взгляд Фабеля на сидящего за столом незнакомца и представил их друг другу.

– Оберст Герд Фолькер из БНД. Полковник Фолькер, позвольте представить вам первого гаупткомиссара Фабеля. Присаживайтесь, пожалуйста, герр Фабель.

«Ну, начинается», – подумал Фабель. На Федеральной разведывательной службе – Бундеснахрихтендинст, или БНД, – лежала обязанность защищать конституцию ФРГ, ловить террористов, отслеживать действия и планы экстремистских групп правого и левого толка. А в 1996 году БНД подключили и к борьбе с организованной преступностью. Фабель относился к БНД с неприязнью. Тайная полиция – она и есть тайная полиция, как ее ни называй.

Фолькер улыбнулся и протянул руку через стол.

– Рад познакомиться с вами, герр Фабель, – сказал он. – Начитан о вашей блестящей работе в прошлогоднем деле Маркуса Штюмбке.

Фабель пожал протянутую руку.

– А это – герр инненсенатор Ганц, – продолжал Ван Хайден.

Подавая руку, Ганц не счел нужным улыбнуться.

– Ужасная история, герр криминалькомиссар, – сказал Ганц, понижая Фабеля в звании сразу на несколько ступеней. – Надеюсь, вы делаете все возможное, чтобы остановить этого негодяя.

– Первый гаупткомиссар, – поправил Фабель. – Само собой, герр инненсенатор, мы прилагаем максимум усилий, чтобы поймать убийцу.

– Вы сами знаете, как пресса любит нагнетать обстановку и сеять панику… – Эти слова произнес высокий мужчина у окна, поворачиваясь к остальным.

Фабель узнал его сразу же. Широкоплечий и поджарый, чуть старше пятидесяти, умное выразительное лицо и проницательные голубые глаза. Белокурые волосы уже наполовину седые. Фабель, страстный поклонник английских портных, сразу определил, что дорогая ярко-синяя сорочка с Джермин-стрит, знакомой всем лондонским денди, а костюм определенно итальянский. Однако мужчина не казался хлыщом. Чувствовалось, что вкус и стиль у него от природы.

– Да, герр первый бургомистр, я и сам настрадался от заполошной прессы, – сказал Фабель, смотря прямо в глаза главе гамбургского правительства доктору Гансу Шрайберу, за которого он недавно голосовал.

Шрайбер улыбнулся в ответ.

– Если я не ошибаюсь, вы и есть английский комиссар?

– Ну, это немного не точно…

– Разве ваши предки не англичане?

– Нет. Во мне, собственно говоря, ни капли английской крови. Мать – шотландка, а отец – фриз. В детстве я жил с родителями в Великобритании. Там же начал получать образование. А почему вы спрашиваете?

– Из чистого любопытства. Я и сам отчаянный англофил. А наш Гамбург многие считают «самым британским городом вне Великобритании»… Как бы то ни было, ваше прозвище – английский комиссар – выделяет вас и ко многому обязывает. Вы ощущаете себя особенным, герр Фабель?

Фабель смущенно пожал плечами. Он не понимал, куда клонит герр первый бургомистр, да и сразу взятый им фамильярный тон не понравился.

Фабель действительно втайне ощущал себя особенным. Уж сколько лет он жил в Германии, а свои британские корни забыть никак не мог. Эта часть самого себя то сердила его, то наполняла гордостью.

К счастью, Шрайбер заметил, что поставил Фабеля в неловкое положение перед другими.

– Извините, герр Фабель, за неуместное любопытство. Просто я недавно имел случай пролистать ваш послужной список, из которого видно, что вы офицер, мягко говоря, незаурядный. И, говоря о вашей особенности, я имел в виду ваши следовательские таланты – в отличие от некоторых, вы человек, умеющий смотреть на все свежим взглядом, самостоятельный и энергичный. Вот почему я так уповаю на вас – лишь такой, как вы, способен быстро остановить монстра.

– Мне теперь отступать некуда – похоже, не я себя выбрал для этого дела, – сказал Фабель и объяснил, что так называемый Сын Свена почему-то положил на него глаз и выбрал своим почетным преследователем.

Слушая Фабеля, Шрайбер то кивал, то хмурился, словно смакуя и медленно проглатывая каждый кусочек информации, однако Фабель заметил, что пристальный взгляд бургомистра при этом беспокойно мечется по просторной комнате, – так хищник машинально изучает округу. Фабелю было очевидно, что бургомистр слушает его предельно внимательно… и одновременно думает о чем-то своем, далеком от происходящего разговора.

Когда Фабель замолчал, инненсенатор Ганц сказал:

– Меня интересует одно, герр гаупткомиссар: есть ли у вас четкая стратегия поведения в данной ситуации. Наша первейшая задача – не дать маньяку манипулировать нами, не втянуться в его игру! Нужно действовать, а не пассивно следовать за развитием событий!

Фабель хотел было парировать этот выпад, но Шрайбер его опередил:

– Гуго, герру Фабелю я доверяю целиком и полностью. Такой не подкачает. И думаю, негоже политикам диктовать уголовному розыску, как лучше работать.

Пухлые поросячье-розовые щеки Ганца заалели еще ярче. Шрайбер ясно дал понять ему, кто тут главный, а кто просто министр.

У Фабеля осталось двойственное чувство. Шрайбер вроде бы и похвалил его, и наговорил кучу приятного… Но он не был убежден, что бургомистр ему действительно доверяет. И что этому цепкому, одетому с иголочки доктору Шрайберу следует доверять…

Становившееся неловким молчание нарушил Ван Хайден:

– Думаю, гаупткомиссару Фабелю пора ввести вас, господа, в курс самых последних событий.

Шрайбер сел за стол, и Фабель начал обстоятельный рассказ, сопровождая его показом фотографий с мест преступлений. Толстый Ганц пару раз бледнел и ахал; Шрайбер вел себя сдержаннее – на его лице застыла маска торжественной сосредоточенности, которая подходит на все случаи официальной жизни – от похорон до радостных юбилейных церемоний. Закончив рапорт, Фабель откинулся на спинку кресла и вопросительно посмотрел на Ван Хайдена.

– У вас все, герр Фабель? – спросил тот. – Ничего нового не всплыло со времени нашей с вами последней беседы?

– К сожалению, появилось одно малоприятное предположение, герр криминальдиректор. Правда, пока что это голая гипотеза…

– Выкладывайте!

– Я только что обратил внимание присутствующих, что на входной двери квартиры второй жертвы не было следов взлома и в обоих случаях не имеется ни малейших свидетельств сопротивления жертв. Это привело нас к следующему заключению: или преступник принуждал к покорности, угрожая каким-то оружием, или жертвы по неизвестной причине доверяли своему будущему убийце. Если доверяли, то почему? Первое объяснение: были знакомы с убийцей. Это решительно противоречит повадке серийных убийц выбирать в жертвы людей, которые видят их в первый раз. Вдобавок жертвы жили в разных районах города и между ними социальная пропасть. Представить, что у них имелся общий знакомый, можно только с огромной натяжкой…

– А второе объяснение, почему они могли доверять убийце? – нетерпеливо спросил Шрайбер.

– Второе объяснение: наш преступник маскировался под должностное лицо, которое автоматически внушает доверие.

– А именно? – спросил Ван Хайден.

– Скажем, прикидывался полицейским… или чиновником городского самоуправления.

В комнате повисло тягостное молчание. Шрайбер и Ганц обменялись странным взглядом. У Ван Хайдена был прибитый вид. Один Фолькер казался невозмутимым.

– Но ведь это всего лишь предположение?

Вопрос Ван Хайдена больше походил на страстную мольбу: «Да минует нас чаша сия!»

– Верно, не более чем предположение. Однако нам трудно понять, почему жертвы без борьбы следуют за убийцей или без сопротивления пускают в свое жилище. Не исключено, что он маскируется под какого-то технического специалиста и имеет наготове правдоподобную байку, но наш криминальный психолог полагает, что в характере этого парня упиваться тем чувством власти над своими жертвами, которое дала бы ему полицейская форма или полицейская бляха.

Опять розовые щеки Ганца болезненно заалели.

– Я уверен, господа, вы и сами знаете, каким нападкам подвергается в настоящий момент полиция Гамбурга. Ее репутация в массовом сознании сильно подмочена постоянными наскоками прессы. Не далее как вчера у меня была малоприятная дискуссия на повышенных тонах с сенатской комиссией по делам полиции. Мне пытаются доказать, что гамбургская полиция якобы заражена расизмом и высшие чины не только смотрят сквозь пальцы на проявления расизма в рядах своих служащих, но и сами им грешат… Сейчас нам только не хватало маньяка в полицейской форме, который слоняется по городу и потрошит женщин!

Этот монолог взбесил Фабеля.

– Во-первых, я изложил лишь рабочую гипотезу, – сказал он. – Во-вторых, мы не можем отвечать за то, что какой-то психопат затеял маскарад и под видом полицейского творит черные дела!

– Герр инненсенатор Ганц другое имел в виду, – вмешался бургомистр Шрайбер. – Беда в том, что население уже сейчас относится к полиции не совсем доброжелательно. И начнет просто шарахаться от людей в форме, если узнает, что по улицам расхаживает серийный убийца в мундире или с бляхой уголовного розыска!

– Если это окажется правдой, информацию разумнее скрывать от широкой публики вплоть до поимки преступника. Все равно никому не поможет… Но хочу еще раз подчеркнуть, это просто версия – пока что ничем не подтвержденная версия!

– Я искренне надеюсь, что ваша гипотеза окажется ложной, герр Фабель, – сказал Ганц. Он хотел еще что-то добавить, однако Шрайбер остановил его строгим взглядом.

– Ладно, будем надеяться, что Бог нас милует, – сказал бургомистр. – К тому же я верю, что герр Фабель схватит этого монстра уже в самое ближайшее время.

«Мне бы ваш оптимизм, если он не фальшивый! – подумал Фабель. – Схватить-то этого типа я непременно схвачу, да только когда?»

Тут Шрайбер обратился напрямую к Ван Хайдену:

– Итак, я ожидаю конкретных подвижек в следствии как можно скорее. Нам надо выходить на прессу с чем-то положительным. Я знаю, какая сложная задача стоит перед вами. Делайте свое дело и ни о чем другом не думайте. Увы, мне в отличие от вас приходится постоянно тревожиться о настроениях в обществе. К сожалению, формируется нездоровый имидж Гамбурга как самого преступного города в Германии. Этому необходимо воспрепятствовать. Если серийный убийца загуляется на свободе, у жительниц Гамбурга будет дополнительная причина чувствовать себя обессвобоженными.

«„Чувствовать себя обессвобоженными“, – передразнил про себя Фабель. – Родного языка не знает! Хуже наших бюрократов только наши политики. Словечка в простоте не скажут! Почему, как только их выберут на должность, они сразу вычеловечиваются и обессовестливаются

Шрайбер встал и направился к двери. Ганц понял намек и тоже встал. За ним потянулись и остальные.

– Пожалуйста, держите нас в курсе, – торжественно произнес Ганц.

– Непременно, герр инненсенатор, – ответил Ван Хайден.

После того как оба политика ушли, Фабель обратился к Фолькеру:

– Позвольте спросить, герр оберст, чем этот случай интересует разведку?

– Надеюсь, ничем. – Глаза совершенно не участвовали в широченной улыбке Фолькера. Это не прибавило Фабелю доверия к офицеру БНД. – Я работаю также и в БАО. А у герра Ван Хайдена есть опасение, что за преступлениями, которые вы сейчас расследуете, стоит какая-нибудь правоэкстремистская группировка.

Фабель медленно кивнул, обрабатывая в голове неожиданную информацию. Ответ Фолькера его совершенно не удовлетворил. Чего ради вмешивается в дело БАО? Федеральное управление уголовной полиции создало это подразделение в гамбургском управлении в спешном порядке после шокирующего открытия, что крошечная квартира по адресу Мариенштрассе, 54 была штаб-квартирой террористов, виновных в событиях 11 сентября в Соединенных Штатах. По меньшей мере восемь из террористов, включая лидера ячейки, Мохаммеда Атта, прошли через эту гамбургскую квартирку. В БАО – Безондере ауфбау организацьон[1] – насчитывалось семьдесят специалистов из Федерального управления уголовной полиции, двадцать пять гамбургских детективов и шесть американских агентов ФБР. Главной задачей этой сборной элитной бригады был сбор сведений о деятельности исламских террористических групп. Фабелю не хотелось обслуживать досужее любопытство и обсасывать детали дела с человеком, область деятельности которого не имела никакого отношения к обычной уголовщине.

– Я уже пояснил герру криминальдиректору, что неонацисты и политика в моем деле наверняка ни при чем, – отчеканил Фабель, не в силах скрыть раздражения.

Фолькер продолжал как ни в чем не бывало улыбаться.

– Конечно, герр Фабель, я и сам все понимаю. Однако, знаете ли, береженого и Бог бережет. Если существует хоть крохотная возможность какого-то политического элемента в этих преступлениях, то БНД и БАО лучше быть в курсе расследования и находиться наготове. Я обещаю как можно меньше путаться у вас под ногами. Одна просьба: своевременно информировать меня о ваших успехах и предупредить, если появится наималейший намек на политическую подоплеку.

– Договорились, герр оберст Фолькер.

Ван Хайден встал.

– Что ж, спасибо, герр Фабель, – сказал он. – Я полагаю, наша встреча прошла не без пользы для всех.

Он пошел к выходу, оглядываясь на Фабеля. Тот пожал протянутую руку Фолькера и поспешил за начальником.

Ван Хайден распахнул перед Фабелем дверь, пропустил первым в коридор и пошел за ним в сторону лифта. Когда они отошли от кабинета на несколько шагов, Ван Хайден тихо, с видом заговорщика сказал:

– Если найдете какие-либо доказательства, что этот псих действительно работает под полицейского, первым делом сообщите мне. Будем решать, что и как делать. Очень мне это все не нравится. Дьявольски не нравится. Если выяснится, что проститутку, сутенером которой был наш бывший полицейский, убил парень, переодевающийся полицейским… сами понимаете, какое это впечатление произведет. Нам такая реклама ни к чему.

– Буду постоянно держать вас в курсе, герр криминальдиректор, – пообещал Фабель.

Он решительно двинулся прочь, но Ван Хайден мягко придержал его за рукав.

– Еще одно, герр Фабель… Что бы вы ни обнаружили, сперва докладывайте мне, а уж потом оберсту Фолькеру… Вы меня понимаете?

Фабель слегка нахмурился.

– Разумеется, герр криминальдиректор.

Ван Хайден повернулся и зашагал в свой кабинет, а Фабель несколько секунд стоял на месте, глядя в спину начальника и собираясь с мыслями. Происходило некое действо, смысла которого он не понимал. Зачем-то к делу притянули Фолькера из БНД. Почему-то инненсенатора Ганца трясет от одной мысли, что убийца, возможно, наряжается полицейским. А первый бургомистр отчего-то дирижировал всей встречей с избыточным напрягом – как очень важным мероприятием. Фабель нутром чувствовал, что его охота на серийного убийцу вдруг оказалась частью чьей-то большой и непонятной игры. И в этой игре ему предназначают роль пешки.

Среда, 4 июня, 12.00. Морг Института судебной медицины. Эппендорф, Гамбург
Вся гамбургская судебная медицина сосредоточена в Институте судебной медицины. В институтском морге неизбежно оказываются все, погибшие насильственной смертью или умершие при подозрительных обстоятельствах.

Фабеля затошнило от ударившего в нос крепкого духа. Запах, конечно, знакомый, но к нему он так и не привык. Морг был пропитан не смрадом тления, как можно было ожидать, а затхлым сладковатым ароматом дезинфекции. На стальных столах мертвецкой, залитых уныло-ярким безжалостным светом, не лежало ни одного трупа. Мёллер, в зеленом медицинском халате, сидел за столом и, заглядывая в свои записи, одной рукой печатал что-то на компьютере. В другой руке у него была вилка, которую он периодически запускал в пластмассовый контейнер с винегретом. На появление Фабеля он никак не отреагировал.

– А я думал, тут есть не полагается, – сказал Фабель, без приглашения беря стул и садясь.

– Не полагается, – вяло согласился Мёллер, не поднимая глаз от записей. – Если желаете – можете арестовать.

– Что насчет сегодняшней женщины?

– Получите отчет ближе к концу дня. Как раз над ним работаю.

– Будьте другом, сообщите главные пункты прямо теперь.

Мёллер отложил вилку и откинулся на спинку кресла, беря свой затылок в замок из ладоней. Глядя на гостя по бессознательной привычке надменно, он спросил:

– Уже получили весточку от дружка по переписке?

– Мёллер, мне некогда лясы точить. Что любопытного узнали?

– Интересненького много, герр гаупткомиссар, – протянул Мёллер, сгребая свои записки. – Так… Жертва – женщина от двадцати пяти до тридцати пяти лет, рост метр шестьдесят пять, глаза синие, волосы каштановые, осветленные под блондинку. Причина смерти – остановка сердца, вызванная болевым шоком и массивной потерей крови в связи с обширной травмой грудной клетки. Легкие вырвали, когда она была уже мертва. Так… Ага! Вы считаете, что эта молодая особа была проституткой?

– Да. А что?

– Во-первых, в последние сорок восемь часов она не имела половых сношений. Во-вторых, у нее поразительно ухоженное тело.

– Ну и что?

– Мускулы крепкие, а соотношение жира и мускульной массы почти оптимальное. Я рискнул бы предположить, что она или профессионально занималась спортом, или регулярно посещала фитнес-клубы. Не курила. В крови ни малейшего следа алкоголя. Похоже, предпочитала здоровую пищу: в желудке какая-то рыба с бобами, да и содержание липидов в крови низкое. Ну, на наркотики мы ее тоже уже проверили. Чистая как стеклышко. – Откладывая записи, Мёллер добавил: – Если в этой леди не была заложена какая-либо генетическая бомба, то с таким организмом она, может, и до ста лет дотянула бы. Но дорога бедняжки пересеклась с вашим любителем переписки…

– А можете сказать что-нибудь об убийце?

– Ни единого следа. Никаких свидетельств проникновения, равно как и любых других сексуальных действий. Убийца определенно тот же самый – или, строго говоря, метод убийства совпадает с предыдущим во всех подробностях. Грудина рассечена одним ударом – мощнейшим, но при этом невероятно точным. Возможно, убийца использовал что-то вроде массивного ножа с широким лезвием или даже меч. После этого он развел ребра далеко в стороны и вынул легкие. Характер разломов и малое количество осколков указывают на опять-таки очень профессиональную работу. Как и рассечение грудины одним ударом, выворот ребер требует огромной физической силы. Действовал мужчина недюжинной физической силы… Судя по траектории движений, рост не ниже метра семидесяти. Как минимум среднего телосложения.

– Это сужает поиски до девяноста процентов мужского населения Гамбурга, – сказал Фабель без сарказма и не столько Мёллеру, сколько самому себе.

– Я, Фабель, не волшебник – имею дело исключительно с вещественными доказательствами и только на их основе делаю заключения… Но вообще-то я заинтригован трепетным отношением жертвы к своему здоровью и мышечному тонусу. – Мёллер рассмеялся. – Впрочем, в отличие от вас темная сторона нашей городской жизни мне практически неизвестна. Однако мне всегда почему-то казалось, что средняя гамбургская проститутка не слишком печется о своем здоровье – равно как и о здоровье своих клиентов.

– Средняя – наверное. А эта, похоже, была ночной пташкой высокого полета. Заботясь о здоровье, она инвестировала в свое тело – за хорошие деньги можно продать только качественный продукт! Но вы правы. С этой женщиной всё как-то… нестандартно. Мои ребята взяли отпечатки ее пальцев?

– Да, уже забегали.

– Хорошо. Большое спасибо, герр доктор Мёллер, – сказал Фабель, вставая. – Жду ваш подробный отчет до конца рабочего дня.

– Постойте, Фабель.

– Да?

– Есть еще кое-что…

– А именно?

– У нее на правом бедре шрам от старой раны.

– Достаточно заметный, чтобы помочь при опознании тела?

– Думаю, при опознании он очень поможет. Однако тут другое…

– Что вы имеете в виду?

Мёллер придвинулся к компьютеру и застучал по клавишам.

– Я приложил к отчету фотографию, сделанную цифровой камерой. Вот, смотрите.

На почти противоестественно белом бедре виднелось что-то вроде кратера, обведенного валиком затвердевшей кожи. Кратер наподобие лунного. Мёллер нажал на клавишу – и появился второй снимок, теперь задней части бедра. Тут кожа была не бледной, а противоестественно пестрой – аляповатые разводы багрового. Это объяснялось просто: труп лежал на спине, а сила притяжения сгоняет кровь в те части тела, которые ниже.

– А вот и выходное отверстие, – сказал Мёллер, постучав шариковой ручкой по соответствующему месту на экране. – Шрамы почти незаметны… Им лет пять или шесть. Узнали, что это?

– Да, конечно, – сказал Фабель. У него самого имелась подобная парная отметина: входное и выходное отверстие от пули.

Мёллер опять откинулся на спинку кресла.

– Уверен, это серьезно сузит круг поиска. Вряд ли в последние десять лет гамбургские врачи лечили много женщин с пулевыми ранениями.


На улице лило как из ведра. Но невзирая на ливень, Фабелю было приятно оказаться на свежем воздухе: все лучше спертой атмосферы мертвецкой с ее неповторимым набором одуряющих запахов! Машина была припаркована в сотне метров от морга, и он основательно промок, пока до нее бежал.

Через несколько минут он въехал в район доков, где главным в пейзаже были могучие, высокие подъемные краны на берегах Эльбы. Фабель позвонил по сотовому своей секретарше и попросил соединить с Вернером Мейером. Подошла Мария Клее и сказала, что Вернер сейчас с бригадой, которая следит за Клугманном. Фабель рассказал Марии о старом шраме на бедре покойной и попросил ее просмотреть отчеты всех гамбургских больниц и клиник о пулевых ранениях – все случаи, зафиксированные от пяти до пятнадцати лет назад. По закону, любая больница и любой врач обязаны докладывать полиции об обращениях с огнестрельными ранами. Мария была настроена скептически: если эта женщина действительно была проституткой и ее подстрелили в результате какой-то разборки в преступном мире, то рану, вероятнее всего, лечил медик из «своих» – ничего не документируя и полицию не уведомляя. Фабель возразил: такое возможно в принципе, но в данном случае очень маловероятно.

– Есть еще новости? – спросил он.

– Вернер оставил сообщение, что договорился о вашей встрече с профессором Дорном. Завтра в три часа дня. – После короткой паузы Мария полюбопытствовала: – А что, профессор Дорн – специалист в области судмедэкспертизы?

– Нет, – сказал Фабель, – по профессии он историк. – И, помолчав и тяжело сглотнув, добавил: – И я был уверен, что он – перевернутая страница моей истории… Что-нибудь еще?

Мария доложила, что несколько раз звонила некая Ангелика Блюм, журналистка. Имя Фабелю ничего не говорило.

– Послали бы ее куда подальше – в наш отдел связи с прессой!

– Я так и сделала. Да от нее не отвяжешься – говорит, ей нужны конкретно вы. Я прямо сказала: на вопросы отвечает только отдел связи с прессой, он же организовывает интервью с нашими сотрудниками. Но она утверждает, что не тему для статьи ищет, а хочет обсудить с вами некий вопрос большой важности.

– Спросили, что за вопрос?

– Разумеется. Ответ сводился к тому, что это не мое дело.

– Записали номер телефона?

– Ага.

– Ладно, увидимся, когда вернусь. В два тридцать у меня встреча в отделе по борьбе с организованной преступностью.


Рядом с гигантскими подъемными кранами закусочная у доков на берегу Эльбы казалась предназначенной для лилипутов. Торговля велась под ярким навесом из фургона с широким окном в боку. Чуть в стороне под большими пляжными зонтами стояли высокие столы, за которыми несколько человек жевали сосиски, пили пиво или кофе. У окна обслуживания был газетный стенд. В этой серой округе и на фоне серого неба, с которого лил дождь, закусочная производила впечатление чистого и веселого островка.

Фабель остановил машину у тротуара и бегом преодолел несколько метров до навеса закусочной. За прилавком стоял дородный краснощекий мужчина лет пятидесяти в белом халате и белом поварском колпаке. Увидев Фабеля, он лег локтями на прилавок и наклонился в сторону давнего знакомого.

– Доброе утро, герр гаупткомиссар, – сказал толстяк с сильным фризским акцентом. – Что-то неважно сегодня выглядишь!

– Хлопотная ночь, Дирк, – ответил Фабель, естественно соскальзывая с хохдойча – строгого литературного немецкого языка – на фризский диалект. – Кружку «Йевера» и кофе.

Глядя, как Дирк наливает пиво из металлической бочки, Фабель спросил:

– Давно не видел Махмуда?

– Э-э… да, пожалуй, давненько. А что, какие-то неприятности?

Сделав хороший глоток пива, Фабель отозвался:

– Ничего особенного. Просто надо переговорить. Я попробую ему звякнуть, но ты же знаешь – он у нас неуловимый.

Фабель запил пиво густым горячим черным кофе и тут же остудил рот новым большим глотком пива.

– И это что, весь твой обед? – неодобрительно покачал головой Дирк.

– Ладно, дай-ка мне бутерброд с сыром. Увидишь Махмуда – передай ему, что я его разыскиваю. Не мне тебе объяснять – шепни осторожненько. Этого парня нам подставлять нельзя, – сказал Фабель, глядя мимо хозяина заведения на стену фургона, где красовалась фотография Дирка, сделанная лет пятнадцать назад, – сухощавый молодой мужчина в зеленой полицейской форме. Фабель кивком показал на снимок и спросил: – У тебя не бывает неприятностей из-за этой фотографии?

Дирк вручил Фабелю половинку багета с сыром и корнишонами и пожал плечами:

– Всякое бывает. Иногда тут собирается хамоватая публика, но у меня с ними своя дипломатия. Срабатывает без осечки.

Владелец закусочной вытащил из-под прилавка массивный черный «глок». Фабель подавился пивом и быстро оглянулся – удостовериться, что никто на них не смотрит.

– Да убери ты, Христа ради! – прошипел он. – А я притворюсь, что не видел этого безобразия.

Дирк рассмеялся, спрятал пистолет, перегнулся через стойку и ласково потрепал Фабеля по щеке:

– Не кипятись, Йеник…

Так он называл Фабеля, когда они вместе служили в полиции. Хотя Дирк был всего лишь обермейстером – чин весьма скромный, еще совсем зеленый сыщик Фабель быстро угадал, что у старшего по возрасту товарища огромный опыт и хорошая смекалка. Дирк охотно делился знаниями и вводил Фабеля в курс полицейских тонкостей. Так же по-отечески он относился и к Францу Веберну, молоденькому полицейскому, который погиб в тот день, когда Фабель получил пулевое ранение. Для Дирка смерть Франца была огромным ударом. Когда он пришел навестить Фабеля в больнице, тот впервые увидел «папашу» Дирка в расстроенныхчувствах – обычно он всегда был в заразительно прекрасном настроении.

Дождь прекратился, и солнце осторожно выглянуло в просвете облаков, опрокинув в реку гигантские тени гигантских кранов. Заплатив за бутерброд, пиво и кофе, Фабель положил на стойку еще несколько монет.

– Возьму-ка я, пожалуй, еще и «Шау маль!»,[2] – сказал он, беря с прилавка пеструю газету.

– Вот уж не думал, что ты читаешь подобную дребедень! – удивился Дирк.

– Я и не читаю. Но тут что-то про…

Гаупткомиссар развернул сложенный пополам таблоид. Огромные красные буквы на первой странице были как пощечина.

МАНЬЯК-ПОТРОШИТЕЛЬ НАНОСИТ НОВЫЙ УДАР!

ПОЛИЦИЯ ГАМБУРГА НЕ СПОСОБНА ОСТАНОВИТЬ СУМАСШЕДШЕГО!

Под заголовком была фотография Хорста Вана Хайдена с подписью:

КРИМИНАЛЬДИРЕКТОР ВАН ХАЙДЕН – ЧЕЛОВЕК, БЕССИЛЬНЫЙ ОБЕСПЕЧИТЬ БЕЗОПАСНОСТЬ ГАМБУРГСКИХ ЖЕНЩИН.

– Ах ты, черт! – пробормотал Фабель. Ван Хайден на стену полезет от злости.

В передовой статье гамбургскую полицию разносили в пух и прах. В конце газета предлагала награду за любую подсказку, которая может вывести на след преступника. Этой же мрачной истории был посвящен и разворот. Еще один ряд огромных красных букв кричал:

КТО ОЗАБОЧЕН ПОИМКОЙ МОНСТРА БОЛЬШЕ ВСЕХ?

КОНЕЧНО, «ШАУ МАЛЬ!»!

МЫ ЗАПЛАТИМ 10 ТЫСЯЧ ЕВРО ЗА ИНФОРМАЦИЮ, КОТОРАЯ ПРИВЕДЕТ К АРЕСТУ И ОСУЖДЕНИЮ МАНЬЯКА!

– Что там особенного? – спросил Дирк.

Фабель развернул газету и положил ее перед Дирком.

– А-а, теперь понятно… Наверное, именно ты расследуешь это дело, да?

– Верно, оба трупа на моей шее…

Фабель залпом допил холодное пиво, закусил чашкой уже остывшего кофе, а бутерброд оставил нетронутым на стойке.

– Ладно, пора двигать. А то Ван Хайден назначит награду за мою голову.

– Удачи, Йен.

Среда, 4 июня, 14.45. Управление полиции, Гамбург
Седьмой отдел занимается организованной преступностью и от остального гамбургского управления уголовной полиции отделен массивной стальной дверью, которую открывает электрический мотор по команде с охранного пульта. Видеокамеры отслеживают все ведущие к Седьмому отделу коридоры, и каждого входящего встречают бдительные глаза дежурных с автоматами. Так сказать, сейф внутри сейфа – охраняемый отдел внутри охраняемого полицейского управления.

В Гамбурге борьба с организованной преступностью выросла в большую, сложную и невидимую для посторонних глаз опасную игру.

На улицах кипело сражение иммигрантских мафий: турки, русские, украинцы и литовцы боролись с местными хилыми крестными отцами за два самых прибыльных сектора преступного рынка: секс и наркотики. Попутно разноязычные иммигранты время от времени устраивали разборки между собой. Одна особо агрессивная банда – «Ангелы Ада» – удостоилась даже постоянного специального подотдела в Седьмом отделе.

Воюя с тайными организациями, Седьмой отдел и сам поневоле все плотнее и плотнее окружал свои действия тайной. Утечка информации и предательство обходились дорого, порой из-за них гибли люди. Шла самая настоящая война, и сотрудники ощущали себя в большей степени солдатами, чем полицейскими.

Фабель подошел к стальной двери и нажал кнопку звонка. По команде из динамика над дверью он назвался и показал видеоглазу свое полицейское удостоверение. Загудел зуммер, замок громко щелкнул, и дверь начала открываться. Немолодой офицер в форме, широкоплечий, бугаистый и бритоголовый, поднялся навстречу Фабелю из-за охранного пульта.

– Сейчас к вам выйдут, – сказал он и неловкой растяжкой губ обозначил улыбку. – Наш сотрудник проведет вас к гаупткомиссару Бухгольцу.

Не успел Фабель присесть в крохотной приемной, как рядом с ним возник бугай помоложе. По-военному короткие русые волосы, под черной сорочкой перекатываются могучие мышцы. На широчайшем плече коричневая кожаная лямка кобуры с массивным неуставным «магнумом». При виде молодого культуриста пожилой служака весь просиял и показал два ряда идеально белых зубов. «Умеет же улыбнуться, если захочет!» – насмешливо подумал Фабель.

– Добрый день, герр гаупткомиссар. Я криминалькомиссар Лотар Кольски, работаю под началом гаупткомиссара Бухгольца.

Фабель встал и, пожимая протянутую руку, поймал себя на том, что не в силах отвести глаза от этой горы мышц. Он не мог понять, раздражает его это накачанное тело или восхищает.

– Пожалуйста, следуйте за мной, герр Фабель.

Пока они шагали по изгибам длинного коридора, Кольски щебетал что-то о выкрутасах погоды, о замоте на работе и планах махнуть в отпуск на остров Гран-Канария или… «ах, куда угодно, только прочь, прочь от этого бессолнечного пейзажа!». Фабель ошарашенно на него косился: от этой крутой, вооруженной до зубов горы мышц он ожидал чего угодно, кроме кокетливой светской беседы.

У кабинета Бухгольца Кольски любезно распахнул дверь. Обходя громадного криминалькомиссара, чтобы попасть в комнату, Фабель ощутил себя болонкой, которая обегает сенбернара. За широким столом с компьютерным дисплеем сидел мужчина лет пятидесяти пяти. Остатки волос по бокам головы были пострижены так коротко, что почти незаметно переходили в трехдневную щетину на лице. Нос выглядел так, словно его ломали много-много раз. Фабель слышал, что Бухгольц в молодости был боксером. За креслом на стене действительно висели фотографии, отображающие его карьеру в любительском боксе: то же лицо, что Фабель сейчас видел перед собой, только моложе и без нынешней одутловатости. Снимки показывали Бухгольца-боксера в разных возрастах, а его нос – на разных стадиях разрушения. На одной фотографии Бухгольц-подросток в боксерской форме высоко поднимал трофейный кубок. Подпись гласила: «Победитель чемпионата юниоров Харбурга в полутяжелом весе, 1964». Харбург – район Гамбурга. Но все равно – чемпион!

– Заходите и садитесь, герр Фабель, – сказал Бухгольц, приподнимаясь и указывая на один из стульев напротив стола.

Фабель сел и с удивлением обнаружил, что Кольски опустился на стул рядом.

– Криминалькомиссар Кольски отвечает у нас за банду Улугбая, – объяснил Бухгольц. – И в этом вопросе для вас он лучший помощник, чем я.

– Не исключено, что ваши сведения и помощь мне вообще не понадобятся, – сказал Фабель. – Но некоторые аспекты дела таковы, что контакт с Седьмым отделом не помешает – и самым подходящим партнером, как я понимаю, будете вы, герр Кольски. Жертва предположительно была проституткой и, возможно, работала на Улугбая, а ее «опекуном» был бывший офицер полиции Клугманн.

Бухгольц и Кольски обменялись быстрыми взглядами.

– Этот Клугманн, увы, нам хорошо знаком, – вздохнул криминалькомиссар Кольски. – Он у вас проходит как подозреваемый?

– Пока на него ничего нет. А что, стоит приглядеться?

– Вы полагаете, это дело рук серийного убийцы, то есть психопата? – спросил Бухгольц.

– Да. – Фабель вынул из своей папки фотографию с места преступления и положил на стол.

Бухгольц молча изучил ее, затем передал Кольски. Тот был настолько шокирован увиденным, что даже присвистнул.

– Да, этот сукин сын работает вдохновенно… – продолжал Фабель. – Так стоит ли следствию сосредоточиться на Клугманне?

Бухгольц решительно помотал головой и посмотрел на своего подчиненного. Тот отрицательно передернул широкими плечами.

– Нет, – сказал Бухгольц, – я Клугманна более или менее знаю и в роли серийного убийцы представить не могу. Он полицейский, который пошел по кривой дорожке… Улугбай действительно использует его как боевую машину, однако Клугманн решительно не способен на подобную мерзость. Он негодяй, но не психопат.

– Насколько я знаю, Клугманн был сотрудником вашего отдела и членом мобильного оперативного отряда, который работал против наркоторговцев.

– Правильно, – кивнул Бухгольц. – Этот гаденыш у нас работал. Помню, несколько операций закончились неожиданным провалом. Складывалось впечатление, что кто-то предупреждает преступников о наших налетах, но мы отказывались верить, что предатель в наших рядах. А потом обнаружилось, что Клугманн приторговывает информацией в обмен на наркотики. К счастью, он попался раньше, чем успел нанести нам значительный ущерб.

– А на чем он погорел?

– Мы обыскали его шкафчик. – Кольски сложил руки на груди, и бицепсы живописно напрягли ткань сорочки. – Нашли незарегистрированный пистолет, пачку наличных, перехваченную резинкой, и небольшое количество кокаина…

– Как, прямо здесь, в управлении?

– Да.

– А вам это не показалось странным? Слишком легко он подставился!

– Да, нам это тоже показалось диковатым, – сказал Бухгольц. – Там был и второй сомнительный момент: на обыск нас подвиг анонимный телефонный звонок. Без этого звонка мы бы Клугманна не поймали – у нас никаких подозрений не было. Однако Клугманн от наркотиков не отрекся – почти сразу признался, что нюхал и управление считал самым безопасным местом для хранения наркотиков. Какой нормальный человек станет их здесь искать?

– Мы говорим об очень небольшом количестве кокаина, да?

– Верно, – кивнул Бухгольц. – Всего лишь несколько граммов. Но, сами понимаете, и этого достаточно. Вы правильно подметили, что он попался как-то очень глупо и вся история похожа на подставу. Однако у нас на этот счет имеется своя теория.

– А именно?

– Улугбай может теперь вертеть Клугманном как пожелает. Мы так и не доказали, что Клугманн снабжал турок информацией о наших планах. Иначе он бы сейчас сидел за решеткой. А так ему в вину вменили только владение ничтожным количеством кокаина и незаконным огнестрельным оружием. Даже пачку наличных пришлось вернуть: никаких указаний на то, что эти деньги «грязные». Для того чтобы вышвырнуть его из полиции, улик хватило, а вот посадить не удалось.

Кольски подхватил рассказ:

– Улугбай в любой момент может передать нам доказательства того, что Клугманн на него шестерил. И тот загремит на хороший срок. Поэтому Клугманн у Улугбая на крючке, и прочно.

Фабель понимающе кивнул.

– Значит, уйдя из полиции, Клугманн не имел выбора – пришлось идти работать на Улугбая…

– Точно, – сказал Бухгольц.

– Вы думаете, что за анонимным звонком стоял Улугбай?

– Возможно. Хотя маловероятно. Клугманн и теперь чрезвычайно полезен Улугбаю как знаток методов и планов полиции и отлично обученный громила. Но, служа в спецотряде полиции, он был бы ему в сто раз полезнее.

– Так кто же капнул на Клугманна? Есть у вас соображения на этот счет?

Бухгольц развел руками.

– Мне известно не больше вашего, – сказал он. – Тому, кто вывел бы нас на предателя в наших рядах, мы бы отлично заплатили – и это любому очевидно. Поэтому нельзя не удивляться, что Клугманна сервировали нам бесплатно и анонимно.

– А может, у кого-то в организации Улугбая были свои планы? И он продал Клугманна без ведома «хозяина».

– Опять-таки возможно и опять-таки крайне маловероятно. Чертовы турки умеют помалкивать. Стукачество – не просто нарушение кодекса чести; оно карается смертью, и смертью довольно поганой – с отрезанием лица и прочими прелестями.

– А если вы очень храбрый и шустрый и за себя не боитесь, – подхватил Кольски, – то они доберутся до вашей семьи… или здесь, в Германии, или на старой родине, в Турции.

Фабель задумчиво кивнул, затем постучал пальцем по фотографии с места преступления.

– А не может ли это убийство быть из особой категории? Скажем, своего рода наказание за непокорность? Ритуализированное возмездие и другим урок – некоторые банды это любят…

Бухгольц опять переглянулся с Кольски.

– Нет, герр Фабель, тут нет почерка организованной преступности. Надежнее придерживаться версии серийного убийцы. Если эта история как-то связана с Улугбаем, нам это будет как серпом по одному месту… – Бухгольц повернулся к Кольски: – Но вы, Лотар, все-таки хорошенько проверьте по своим каналам, ладно?

– Обязательно, шеф.

Бухгольц опять обратился к Фабелю:

– Когда Улугбай хочет поквитаться с женщиной, она просто исчезает. Растворяется в воздухе. И полиция может отдыхать. Если бы Улугбай решил наказать проститутку за обман или сотрудничество с полицией и на ее примере припугнуть остальных, ее бы нашли с пулей в голове. Будь он очень сердит, ее бы удавили. Однако сейчас неподходящий момент даже для таких демонстраций – Улугбай залег на дно и в последнее время изображает из себя паиньку…

– Почему?

– У Улугбая есть двоюродный брат – Мехмет Илмаз, – объяснил Кольски. – Именно ему Улугбай в большой степени обязан своим успехом. Илмаз уже ухитрился легализовать значительную часть их бизнеса и, похоже, лично разрабатывал все самые сложные преступные операции. Короче, Илмаз в организации что-то вроде серого кардинала. Улугбай – босс только по названию, а всем заправляет его двоюродный брат. Улугбай взрывной, непредсказуемый и невероятно жестокий. Живи он лишь своей головой, мы бы его давно прищучили. Во всех случаях, когда мы этого ублюдка мало-мало не посадили, он горел на своем темпераменте – кто-то не так на него посмотрел, кто-то проявил неуважение к его организации – ну его и понесло, только успевай подбирать трупы! Илмаз куда хитрей и опасней. Именно его мы хотим засадить в первую очередь. Именно он сдерживает бешеный нрав Улугбая и не дает нам получить надежные улики против брата. Хотя его конечная цель – полностью легализоваться и перейти в категорию добропорядочных капиталистов, он тот еще сукин сын! Убийство для Илмаза – средство крайнее. Зато и убивает он не сгоряча, а хладнокровно, не оставляя улик, его убийства продуманы, как военные операции… ни с какой стороны не подступишься… Словом, Илмаз нынче навострился в нормальные предприниматели и заставляет всех в организации сидеть тихо, чтобы не ставить под угрозу его программу тотальной легитимизации.

– Значит, вы почти уверены, что улугбаевцы к этому не имеют никакого отношения?

– Да, почти уверены, – сказал Бухгольц. – Они такими вещами и обычно-то не балуются, а уж теперь – тем более. Насколько мне известно, подобное убийство не первое?

– Второе.

– Предыдущая жертва имела какое-нибудь отношение к организации Улугбая?

– Вроде бы нет.

Бухгольц развел руками: мол, больше ничем помочь не могу. Затем кивнул на фабелевскую папку:

– Не найдется экземплярчика для нас?

– Пожалуйста, герр гаупткомиссар.

Фабель вручил заранее приготовленные копии нескольких фотографий с обоих мест преступления.

– Будем оставаться в контакте, герр Фабель. И разумеется, мы будем признательны, если вы заранее уведомите меня о любых ваших действиях против людей из организации Улугбая.

– Затем я и приходил, герр гаупткомиссар, – чтобы ввести вас в курс и посоветоваться.

– Спасибо, герр первый гаупткомиссар, – сказал Бухгольц. – Мы никоим образом не намерены вмешиваться в ваше следствие. Но в том, что касается Улугбая, нам незачем толкаться и наступать друг другу на ноги.

– Надеюсь на плодотворное сотрудничество, герр Бухгольц.

Среда, 4 июня, 16.30. Пёзельдорф, Гамбург
День уже клонился к вечеру, когда Фабель добрался наконец до своей квартиры. Он бросил вынутые из ящика письма и принесенные с собой папки с документами на низкий столик у входа и прошел в кухню, которая находилась в глубокой просторной нише большой комнаты. Включив кофеварку, он разделся догола в ванной и забросил сорочку и нижнее белье в стиральную машину, стоявшую в крохотной прачечной рядом с просторной ванной комнатой. Быстро побрившись, Фабель встал под душ и блаженно замер с закрытыми глазами и откинутой назад головой. Тугие струи били по лицу и стекали по телу. Вода была горячее, чем хотелось бы, но Фабелю было лень возиться с кранами – и казалось, что кипятком лучше смоются грязь и ужас ночи.

Наслаждаясь одиночеством и покоем, Фабель обдумывал информацию, собранную за последние одиннадцать часов. Он пытался сосредоточиться на фактах, чтобы выстроить их в правильную цепочку и прийти к каким-то выводам, но каждые несколько секунд перед его глазами внезапно опять возникал труп молодой женщины на кровати – со всеми жуткими подробностями. Этот псих вырвал ей легкие… Каким же монстром надо быть, чтобы сделать такое? Если это как-то связано с сексом, то во что должна была мутировать сексуальность, чтобы человек получал удовольствие от такого? Фабель вспомнил Клугманна – законченный наркоман, костолом, прислуживающий мафии, жадная гнида, предавшая товарищей. Но даже он возмущенно открещивается от малейшей причастности к этому преступлению: «Да за кого вы меня принимаете!» Фабель и Клугманн были своего рода противоположностями: один пахал, пашет и будет пахать на закон, несмотря ни на что, другому ноша показалась или оказалась не по плечу, и он юркнул туда, где больше платят. Тем не менее оба они едины в своем отвращении к первобытному варварству этого запредельного преступника.

Стоя под обжигающе горячими струями воды, окутанный густым паром, Фабель ощущал внутри себя вселенский холод, словно где-то глубоко в нем сидела глыба нерасплавимого льда, от которой стыли внутренности и ныла душа. Он угадывал источник этого необоримого холода – запертое в темном углу мозга знание: с той же неизбежностью, с какой завтра снова взойдет солнце, убийца повторит свой ритуал, и очень скоро…

После душа Фабель надел черную кашемировую водолазку и светлые брюки и закрепил кобуру с пистолетом на поясе – под ветровкой не будет виден. Затем с чашкой черного кофе подошел к окну. Фабель жил в округе Пёзельдорф района Ротербаум – в квартале от фешенебельной Мильхштрассе и близко от центра, но достаточно далеко от суеты деловых и торговых кварталов. Квартира находилась в мансарде величественного особняка конца девятнадцатого века, стоящего в окружении таких же овеянных стариной зданий. Во время капитального ремонта и перестройки в мансарде установили панорамное окно – от стены до стены и почти до пола. Вид открывался потрясающий – на крыши Магдалененштрассе и окружающие Альстер парки. Сверху Фабель мог наблюдать, как красно-белые паромчики двигаются зигзагами по озеру и перемещают пассажиров между несколькими пристанями. Сложный танец паромов от пристани к пристани – четко по расписанию – задавал живой ритм городской жизни. Когда солнце стояло под определенным углом, на дальнем берегу Альстера поблескивала бирюзой иранская мечеть на улице Шёне-Аусзихт.[3] Да будет благословен архитектор, догадавшийся сотворить это чудесное окно в его квартире!

Фабель жил тут много лет. Его дом находился на стыке студенческих кварталов – до университета было рукой подать – и модного фешенебельного округа Пёзельдорф. В одном направлении – бесчисленные букинистические магазинчики и музыкальные лавочки на улице Гриндельхоф и кинотеатр «Абатон», в котором на позднем сеансе крутили экзотические иностранные фильмы. В другом направлении – роскошная Мильхштрассе с винными барами и джаз-клубами, бутиками и ресторанами.

Облака наконец расступились, и засияло солнце. Но Фабеля это не порадовало – он смотрел на город безучастно: душа была не на месте, а мысли далеко от благостного пейзажа. Напрасно он шарил глазами по красотам Альстера и окрестностей, пытаясь заразиться их умиротворенностью.

Добродушно-открытый взгляду живописный Гамбург ни добродушным, ни живописным ему сейчас не казался. В его сознании этот другой город больше не вытеснял тот город, с которым он имел дело профессионально.

Фабель вернулся в кухню и налил себе чашку кофе. Затем нажал на кнопку воспроизведения автоответчика. Бесстрастный электронный голос доложил о наличии трех сообщений. Первое – от репортера «Гамбургер моргенпост» с просьбой прокомментировать последнее убийство. Ну да, губы раскатал! И откуда эти напористые ребята достают его домашний номер? Пора бы им знать, что до официального заявления полицейского пресс-центра он все равно им ни полслова не скажет!.. Два других сообщения были от Ангелики Блюм – журналистки, о которой говорила Мария. Эта Блюм не столько просила, сколько требовала. В первом сообщении: «Нам надо встретиться». Во втором еще круче: «Есть острая необходимость переговорить…» Похоже, новый репортерский трюк. Ничего, он воробей стреляный, его на пушку не возьмешь! Настырной Ангелике Блюм он звонить не станет.

Допив кофе, он сделал два звонка. Первый – Вернеру Мейеру. Но тот говорил по второй линии, и Фабель оставил сообщение, что скоро вернется в управление. Номер телефона для второго звонка пришлось искать в записной книжке. Долго не подходили, потом в трубке раздался мужской голос:

– Да?

– Махмуд? Это Фабель. Хочу с вами встре…

– Когда?

– Прогулочный паром. Семь тридцать.

– Договорились.

Фабель положил трубку, сунул записную книжку в карман, перекрутил пленку автоответчика и пошел было к выходу, затем вернулся и еще раз проиграл сообщение Ангелики Блюм. Номер ее домашнего телефона начинался с «040» – значит, она живет в самом Гамбурге. На сей раз Фабель номер телефона записал – на всякий случай.

Не успело эхо фабелевских шагов отзвучать на гулкой лестничной площадке, как в его пустой квартире зазвонил телефон. Через пять секунд щелкнул автоответчик, и голос Фабеля попросил оставить сообщение после длинного гудка. Женский голос расстроенно произнес: «Черт!» – и звонящая повесила трубку.

Среда, 4 июня, 16.30. Гостиница «Альтона Кроне», Гамбург
В вестибюле гостиницы он появился с почти президентской помпой – в кольце рослых телохранителей, одетых в одинаковые черные кожаные куртки. Высокий и худощавый, на излете восьмого десятка, в светло-сером плаще и тоже серой, но более темного оттенка пиджачной паре. Его осанке и быстрой походке мог бы позавидовать и иной шестидесятилетний. Тонкие черты лица и орлиный нос в сочетании с густой копной седых волос цвета слоновой кости придавали ему вид надменного аристократа.

Навстречу бросились два десятка фотографов. Вспышки их аппаратов почти сливались в одно полыхание. Тех фотографов, которые в попытке обойти товарищей подходили непозволительно близко, черные кожаные куртки грубо отталкивали прочь – один даже оказался на мраморном полу.

В паре шагов от стойки портье черные куртки расступились и позволили высокому старику следовать дальше в одиночку.

Портье, навидавшийся всякого рода важных персон – от рок-певцов и кинозвезд до политбоссов и миллиардеров, чье представление собственной значимости напрямую зависело от величины их банковских счетов, – не обращал ни малейшего внимания на всю эту суету и поднял глаза на посетителя лишь тогда, когда тот подошел вплотную к стойке, – впрочем, и ни секундой позже. С вежливой, но слегка усталой улыбкой он сказал:

– Добрый день, майн герр. Чем могу служить?

– Для меня здесь зарезервирован номер…

У старика и голос был соответствующий: звучный и властный. Однако и это не вывело портье из полусонного состояния.

– Ваше имя, майн герр? – спросил он, хотя, конечно же, узнал посетителя мгновенно.

Высокий старик, выдвинув нижнюю челюсть, вскинул подбородок и глянул на портье вдоль своего орлиного носа – словно прикидывая, куда ударить клювом.

– Айтель. Вольфганг Айтель.

Один репортер – сорокалетний малый неопрятного вида с всклокоченной русой шевелюрой – протолкался вперед, оттеснив коллег, и почти крикнул:

– Герр Айтель, неужели вы всерьез полагаете, что ваш сын имеет хотя бы малейший шанс быть избранным на пост бургомистра? В нашем городе, издавна приверженном либерализму и демократии…

Айтель метнул на наглеца испепеляюще-презрительный взгляд.

– Гамбуржцы – люди не глупые и сами соображают, кто для них лучше, не слушая типов вроде вас, которые норовят навязать им свои взгляды, – отчеканил Айтель, угрожающе надвигаясь на дерзкого репортера. – Журнал моего сына «Шау маль!» так отлично раскупается, вызывая злобу и ненависть беспомощных конкурентов, потому что с его страниц звучит истинный голос человека с улицы. Простой гамбуржец хочет быть услышан – и заслуживает быть услышанным! Мой сын – гарант того, что голос простого человека и впредь будет звучать открыто и смело со страниц «Шау маль!». Сенатором, а затем и первым бургомистром мой сын будет надежным защитником интересов простых людей.

– А в чем, по-вашему, заключаются те интересы, которые намерен отстаивать ваш сын?

Этот вопрос задала привлекательная журналистка лет сорока пяти с модно подстриженными золотисто-каштановыми волосами и в дорогом черном костюме, достаточно короткая юбка которого не скрывала ее все еще гладких и красивых ног. Диктофон в вытянутой руке она поднесла так близко к лицу Айтеля, что телохранитель положил предупреждающую лапищу на ее плечо.

– Убери руки, голубчик, а не то будешь отвечать за хулиганство! – сказала женщина хрипловатым голосом с таким спокойным вызовом, что рука костолома сама слетела с ее плеча.

Айтель повернулся на ее баварский акцент – он и сам говорил с таким же. Щелкнув каблуками и галантно кивнув, он сказал:

– Спасибо за вопрос, мадам. Позвольте, многоуважаемая, развернуто ответить на ваш вопрос. По мнению моего сына – а оно совпадает с мнением всех простых гамбуржцев! – хватит нам терпеть нынешнее жалкое положение города и страны. Массовая иммиграции нас достала! Что она нам дала? Продажу на каждом углу наркотической отравы для наших детей. Чудовищный рост преступности. Безработицу для местного населения. Иностранцы отняли у нас не только рабочие места, они вытирают ноги о нашу культуру и превратили Гамбург и другие прекрасные немецкие города в выгребные ямы, где царят насилие, проституция и наркоторговля.

– И во всем этом вы вините исключительно иностранцев?

– Мадам, я хочу сказать, что социал-демократы, мягко говоря, сели в лужу со своим хваленым экспериментом по созданию «мульти-культи». Никакого слияния разнообразных культур не произошло. Вышла гибель нашей – и мультибардак. К несчастью, нам теперь приходится жить с последствиями незадачливого эксперимента социалистов, потому что это наша земля и эмигрировать нам некуда, да и с какой стати! – Айтель еще больше выпрямился и теперь смотрел поверх журналистки на группу ее коллег, обращаясь к ним как с трибуны. – Долго ли еще будем мы терпеть наглое попрание идеалов добропорядочных немецких граждан? Сама основа нашего бытия оплевана. Привычная жизнь расползается по всем швам. Страшно за себя, страшно за наших детей – и никто более не уверен в завтрашнем дне…

Айтель опять посмотрел на журналистку и улыбнулся. У нее было выразительное лицо, большие проницательные зеленые глаза, полные, красиво очерченные губы, подчеркнутые сочно-красной помадой. Однако на его улыбку она не ответила улыбкой.

– Герр Айтель, – сказала она, – журнал вашего сына «Шау маль!» имеет репутацию падкого на сенсации издания и уже не раз показал свою однобокость в освещении сложных политических проблем. Можно ли коротко сформулировать политическую программу вашего сына как «Германия только для немцев»?

Айтель, мастак уходить от неприятных вопросов, был не из тех, кого просто смутить. Все колкие выпады разбивались о его показное добродушие. Только внезапно задрожавшая узкая верхняя губа выдавала охватившее его бешенство.

– Мадам, не все проблемы сложные. Есть и очень простые проблемы, вокруг которых всякие недобросовестные люди накручивают сложности. Разрушение нашего общества именно пришлыми элементами факт очевидный и однозначный. А у простой проблемы и решение должно быть бесхитростным.

– Вы говорите о репатриации? Или под «бесхитростным решением» вы имеете в виду не высылку на прежнюю родину, а «окончательное решение» вопроса, знакомое нам по истории?

Это встрял еще один журналист из группы репортеров, однако Айтель игнорировал его, сверля глазами свою прежнюю собеседницу.

– Хороший вопрос, герр Айтель. Не хотите ли ответить на него? – сказала она и сделала продуманно-короткую паузу – вполне многозначительную, но недостаточно длинную, чтобы Айтель начал отвечать. – Или вы предпочли бы объяснить, почему при таком однозначном отношении вашего сына ко всем иностранцам ваш концерн с таким энтузиазмом продает недвижимость в Гамбурге восточноевропейским интересантам?

Казалось, Айтель на секунду смутился. Затем в его глазах полыхнула злоба.

В этот момент в гостиничном вестибюле, вызвав новый переполох среди репортеров, появилась вторая группа со своим солнцем в центре. Группа такая же многочисленная и более «изысканная»: меньше мордоворотов в черных куртках и больше деловитых молодых людей в дорогих костюмах. Айтель забыл о журналистке и пошел навстречу сыну.

– Привет, папа! – закричал тот издалека.

Среднего роста, коренастый, темноволосый, подойдя к отцу, он схватил его руку и восторженно затряс. А затем, в избытке чувств, положил левую руку на плечо Айтеля-старшего, бывшее на уровне его глаз.

Айтель-старший повернулся и поискал глазами журналистку в черном костюме.

– Позвольте представить вам, мадам, моего сына – Норберт Айтель, будущий первый бургомистр вольного ганзейского города Гамбурга!

Опять истерично засверкали фотокамеры.

Журналистка улыбнулась – не столько в качестве приветствия, сколько забавляясь удивительной внешней непохожестью отца и сына.

– Да я уже знакома с вашим сыном… – с прежней хрипотцой сказала она, протягивая руку укороченному и более молодому варианту Айтеля. Тот, с широкой улыбкой, подчеркнуто вежливо поцеловал ей руку.

– Надеюсь, вы нас простите, – сказал Айтель-старший, – мы с сыном намерены обсудить некоторые важные вопросы. Поэтому нам придется откланяться.

Сделав почти синхронный глубокий прощальный кивок, оба мужчины пошли к лифтам. Отец приобнял сына за талию.

– Вы так и не ответили на мой вопрос, герр Айтель, – крикнула вдогонку журналистка.

– Как-нибудь в другой раз, мадам. Спасибо всем за проявленный интерес.

Идя к выходу, журналистка мысленно ухмылялась: «„Мадам“! Так сейчас обращаются разве что к чопорной бабушке-аристократке…»

Стоя у лифта, Айтели наблюдали, как она удаляется. Ни отец, ни сын больше не улыбались. Как только ушли репортеры, ушла и улыбка. Теперь они только хищно скалились. Айтель-старший спросил:

– Это что за цаца, Норберт?

– Головастая дамочка. Вольный стрелок – внештатно сотрудничает в «Шпигеле» и в «Штерне». Уважаемая особа.

– А зовут?

– Блюм… Ангелика Блюм.

Среда, 4 июня, 18.45. Автострада В-73, Гамбург – Куксхавен
Страх протекал по его телу как электрический ток. Восхитительный страх, от которого покалывало череп и спирало дыхание. Но он выполнял великий долг и никогда не сетовал на то, что приходится так сильно рисковать.

Он снял с руля правую руку и вытер струившийся со лба пот. Чтобы погореть, достаточно рутинной полицейской проверки на автостраде, пустяковой аварии или даже проколотой шины и притормозившего рядом дорожного патруля – с благим намерением ему помочь. И для него все вмиг закончится…

Он повернул зеркало заднего обзора так, чтобы видеть ее. Она лежала на заднем сиденье. Дышала громко и глубоко, но с пугающими задержками. Черт! Неужели перестарался с дозой?

– Только не вздумай умереть! – пробормотал он, хотя точно знал, что она ничего не слышит и слышать не может. – Еще пару часов ты мне нужна живой!

Среда, 4 июня, 19.40. Альстер, Гамбург
Солнце, к вечеру окончательно одолевшее тучи, золотило прогулочный паром. Фабель стоял на палубе, навалившись локтями на перила. Пассажиров было относительно немного, а на палубе, помимо него, находилась только одна пожилая пара. Старики сидели на одной из скамей и в гробовом молчании разглядывали строения на берегу озера. Хоть бы словечком перемолвились. Или коснулись друг друга. Или хотя бы переглянулись… Фабель наблюдал за ними несколько минут, и они чудились ему живым олицетворением неизбывного одиночества: все переговорено, все чувства изжиты. Осталось лишь унылое одиночество… вдвоем… Он вдруг осознал, насколько полным было его собственное одиночество со времени развода. Всегда на людях и всегда один… В сравнении с его состоянием даже это тоскливое «одиночество вдвоем» было куда веселее.

После развода у него были женщины, даже много женщин. Но каждая новая связь только оживляла старую боль, рождала что-то вроде чувства вины непонятно перед кем… и отношения быстро прерывались, обреченные с самого начала. Каждый раз Фабель жаждал основательности отношений: искал в них некий высший смысл, чтобы загореться желанием строить новую общую жизнь. Но всякий раз ничего не находилось и ничего радостно не звенело в душе. Он вырос в одной из сплоченных лютеранских общин Восточной Фрисландии, где люди до сих пор относились с трепетом к институту брака: «…и в радости, и в горести, пока смерть не разлучит вас»… Чаще случалось почему-то в горести… И он женился навсегда – быть мужем и отцом, всерьез, с полной отдачей. Семья для него была то же, что и служба в полиции, – якорь в жизни. Страшнее всего, когда тебя бессмысленно мотает по океану бытия. Только на двух якорях – семье и работе – человек перестает быть случайной щепкой на волнах. А Рената взяла и обрубила ему якорный трос – и Фабель, вдруг потеряв надежную гавань, надолго растерялся: одного якоря ему было мало, чтобы ощущать себя реализованным человеком. Он даже и теперь – через пять лет после развода, – оказываясь в постели с женщиной, всякий раз ощущал себя прелюбодеем – он изменял, конечно же, не жене, которая бросила его, а своему давнишнему намерению жить основательно и честно…

Он ощутил, что рядом кто-то стоит, – к нему наконец решился подойти осторожный Махмуд. Высокий красивый черноволосый турок лет тридцати пяти широко улыбнулся старому знакомому, и гусиные лапки у его глаз еще больше углубились.

– Привет, герр гаупткомиссар. Что новенького на фронте борьбы с преступностью?

Фабель рассмеялся.

– Как вам сказать? Воюем помаленьку. А так – все по-старому. Когда они нас, а когда мы их. А что новенького на порнографическом фронте?

– Да так, все по-старому. Трахаемся помаленьку. Когда они нас, а когда мы их.

Турок расхохотался так громко, что пожилая пара вскинула головы, коротко посмотрела на него и тут же опять погрузилась в унылое бессловесное созерцание горизонта.

– А говоря серьезно, – продолжил Махмуд, – совсем бизнес захирел. Кому теперь порнофотки нужны? Кругом царит видео – и такое, и сякое, и цифровое. – Он вздохнул и изобразил печальную задумчивость. – Добрая старая грязная фотография больше никого не интересует. Хоть в легальный бизнес подавайся!

– Ну, ну, не преувеличивайте, на ваш век желающих еще хватит, – сказал Фабель и после паузы продолжил уже серьезным тоном: – Рад видеть вас, Махмуд. Без шуток, как дела?

– Жаловаться не на что. Недавно толкнул таблоиду снимочек, которому любой папарацци позавидует, и только что обменял чек на деньги. «Шау маль!» выложил две тысячи евро за фотографию одного из наших добропорядочных и пресолидных сенаторов – на выходе из стрип-клуба.

– Вы работаете и для «Шау маль!»? – озадаченно спросил Фабель. – Они же иностранцев на дух не выносят!

Махмуд рассмеялся.

– Если светит поднять тираж – они готовы сотрудничать хоть с турком, хоть с чертом.

– Как я догадываюсь, подловленный вами сенатор – социал-демократ? – спросил Фабель. – Что очень на руку обоим Айтелям.

– А-а, мне плевать! Все сенаторы одним миром мазаны…

– Не могу понять, какого дьявола вы имеете дело с этим журнальчиком. Вокруг него группируется всякая шваль – это же, по сути, просто шайка ублюдков-расистов.

Махмуд пожал плечами. Улыбка пропала с его лица.

– Послушайте, я родился и вырос в Германии и считаю себя немцем. Но потому, что мои родители прибыли сюда в качестве гастарбайтеров, большую часть моей жизни я прожил со статусом иностранца, без нормального немецкого паспорта и права называться немцем. Только правительство канцлера Шрёдера восстановило справедливость, и теперь я, с диким опозданием, немец не только по ощущению, но и по паспорту… Поэтому, настрадавшись, я решил не деликатничать – из страны, которая относится ко мне с такой, мягко говоря, настороженностью, я выжму по полной, особенно стесняться не стану!

Фабель в замешательстве молча смотрел в воду. Паром, постояв у причала в Уленхорсте, на восточном берегу Альстера, теперь взял курс на юг.

– Не мне судить вас, Махмуд, – сказал Фабель. – Хотя злостью жить нехорошо… Но у меня впечатление, что вы талантливый человек. Вы мне показывали ваши фотографии из быта здешних турецких иммигрантов – блестящие работы. Досадно видеть, как вы изводите свой талант на пустяки.

– Спасибо на добром слове, Йен. Теми работами я и сейчас горжусь. Увы, их никто не покупал. Пришлось щелкать дешевку для поганых таблоидов, а когда я понял, что этим заработком семью не прокормишь, переметнулся на порнуху. Сами знаете, меня от всякого непотребства с души воротит, но я должен хорошо зарабатывать – ртов-то у меня дома немало!

– Понимаю…

– Ну да ладно, – сказал Махмуд, опять улыбаясь и переходя на веселый тон, – вы, надо думать, не душу мою спасать явились, герр гаупткомиссар. Чем я вам могу помочь?

– Есть кое-какие проблемы. Для начала посмотрите… – Фабель вынул из внутреннего кармана куртки фотографию лица сегодняшней убитой. Снимок был сделан в морге – кровь смыта, волосы аккуратно зачесаны. Однако смерть и безжалостно яркое освещение превратили лицо в белую маску. – Больше ничего для опознания нет, есть еще только истрепанная подростковая фотография – нечеткий средний план. Узнаете эту женщину?

Махмуд покачал головой:

– Нет, не узнаю.

– Присмотритесь. Я думаю, она была дорогой проституткой. Возможно, работала и в порнобизнесе.

– Со мной она никогда не работала. Хотя, конечно, это явно не лучшее ее фото… Затрудняюсь точно сказать – передо мной много лиц мелькает…

Махмуд протянул фотографию гаупткомиссару.

– Оставьте себе, – сказал Фабель. – По возможности, поспрашивайте вокруг. Это для меня очень важно.

– А как ее звали?

– Тут у нас большая загвоздка, Махмуд. Нам про нее практически ничего не известно. Зовут якобы Моник; мы полагаем, что это всего лишь профессиональная кличка. Так что мы не знаем ни имени, ни фамилии, ни постоянного места проживания. Единственная примета – шрам от пулевого ранения на правом бедре. По нашей оценке, ее ранили лет пять-десять назад. Ничего в этой связи не припоминаете?

– Увы, Йен… Попробую что-нибудь выяснить. А как ее убили?

– Кто-то вздумал попрактиковаться на ней в анатомировании. Вскрыл ей грудь и вырвал легкие.

– Вот паскудство! Есть же такие изверги! – ошарашенно воскликнул Махмуд. Фабель всегда дивился, как Махмуд, вращаясь в таких кругах и занимаясь такой работой, до сих пор не стал циником, не отупел и сохранил нормальные человеческие чувства. – Это то самое сенсационное убийство, про которое сегодня трубят все газеты?

– Да, то самое, черт бы его побрал, – кивнул Фабель. – Поймать этого психа для нас сейчас задача номер один. Явно серийный убийца. А значит, сам он не остановится. Я обязан схватить его, прежде чем подонка потянет на новое приключение.

– Обещаю сделать все, что в моих силах. Но вы сами знаете – мне приходится действовать и расспрашивать осмотрительно. Я общаюсь с не очень-то сознательной публикой, им гражданский долг до одного места. Если они заподозрят, что я помогаю полиции, то я на этом свете не заживусь.

– Отлично понимаю. И прошу вас в этом случае быть особенно осторожным.

– Почему?

– У этой истории фон какой-то нехороший. Зачем-то путается под ногами БНД, будто у них своих дел мало. А парень, у которого Моник снимала квартиру, бывший сотрудника МОГа.

Махмуд присвистнул.

– Ганс Клугманн?

Фабель удивился осведомленности Махмуда.

– Вы с ним знакомы?

– Не то чтоб близко, но дорожки наши пересекались, – неопределенно протянул Махмуд, потом вдруг отступил на шаг от Фабеля и взволнованно воскликнул: – Погодите-ка! Клугманн ведь связан с Ерсином Улугбаем и Мехметом Илмазом. Правильно?

– Мы полагаем, что да.

– Послушайте, Йен, я вам всегда помочь рад и помогал не раз. Как ни крути, я ваш большой должник… Но разнюхивать в окружении Улугбая – нет, увольте! Он не только самый влиятельный турецкий крестный отец в Гамбурге, но и совершенно рехнутый. Дунь в его сторону – живьем кожу с морды сдерет!

– Ладно, ладно, успокойтесь, Махмуд! – сказал Фабель. – Ничего не надо разнюхивать. Просто держите ухо востро – может, что и услышите случайно. Меня интересует Клугманн. Любые сведения о нем. Кстати, что вы о нем знаете на данный момент?

– Только то, что он вкалывает вышибалой на Ерсина Улугбая, а прирабатывает в качестве независимого сутенера. Птица невысокого полета, пробавляется всякой грязной мелочью, к крупным делам не подпускают. Есть у него подружка – Соня Брун, танцовщица из «Парадиза». Была шлюхой и пахала на Клугманна, теперь он забрал ее с улицы. Видать, любовь пересилила алчность.

– А вы откуда знаете эту Соню?

– Может, вам когда-нибудь попадал в руки журнальчик «Эликсир» – крутое порно. Так вот, месяцев шесть назад я снимал для него. Соня была одной из моделей. Душевная такая… Мне было противно фотографировать то, что ее заставляли делать… Клугманн ждал ее за дверью. Когда мы закончили и вышли, нервы у него были на взводе – придрался к первому же ее слову и закатил скандал. Я думал, дело до мордобоя дойдет… Наверное, ему крепко надоело ревновать – как раз после этой съемки она пропала с улицы и перестала сниматься для журналов.

– А что вам известно про «Парадиз»?

– Клугманна там действительно используют в основном как вышибалу. «Парадиз» – заведение вполне легальное: никакими левыми делами там вроде бы не занимаются. Конечно, хитрят обычным образом: когда жирные бизнесмены из Франкфурта или Штутгарта надерутся как следует, глядя на танцы стриптизерок, с них не стесняются брать по тридцать евро за стакан дешевого пойла. Но там не трахаются в задних комнатах и наркотой не торгуют. Улугбай приобрел «Парадиз» примерно год назад – и, конечно же, почти даром: с этим не поторгуешься! Управляющим он назначил Хоффкнехта – мудрый ход. Все равно что поставить вегетарианца отвечать за мясной магазин. Хоффкнехт известен каклюбитель старшеклассников, поэтому своим стриптизеркам в трусы не лезет. Насколько я знаю, Клугманн следит, чтобы не было пьяных дебошей, отгоняет от бара всякую шпану, ну и объясняет загулявшим богатым дяденькам, которые трезвеют, когда им подают счет, что за удовольствие надо платить – или деньгами, или выбитыми зубами. Вышибала, так сказать, во всех смыслах слова, – закончил Махмуд со смешком. После паузы он широко улыбнулся: – А знаете, Йен… пожалуй, я с Соней переговорю! Она рада будет потрепаться – может, между делом о чем-либо и сболтнет. Да и с этим старым пидором Арно Хоффкнехтом пообщаюсь. Ладно, найдем более или менее безопасные варианты. Обещать ничего не обещаю, а постараться – постараюсь.

Фабель довольно улыбнулся:

– Вот это по-честному. Спасибо, Махмуд. На накладные расходы… – Фабель вынул из внутреннего кармана куртки пухлый конверт и передал его Махмуду. Тот проворно сунул конверт в карман брюк.

– Вам не мешает знать еще одно про Улугбая и его ребят, – сказал турок. – А может, вы уже в курсе…

– Что именно вы имеете в виду?

– На них крепко давят. Даже очень крепко. Говорят, в городе появилась украинская банда и жмет турок по-черному…

– Да я и сам знаю, что между турками и украинцами идет нескончаемая война, в которой, правда, то и дело случаются перемирия – когда украинцы рвут чубы друг дружке… Так что туркам за свое первое место бояться нечего.

– С междоусобицами покончено. Новая украинская банда всех мафиозных соотечественников взяла под свой контроль. Старые банды существуют по-прежнему и даже сохранили своих боссов, однако теперь вынуждены платить «налоги» новичкам. А те не позволяют им воевать между собой и с турками. Но при этом они решили вытеснить Улугбая из дела. По слухам, Илмаз, кузен Улугбая, был вынужден пойти на договор с новой украинской бандой. Те давят на него, чтобы он поскорее легализовал капиталы и собственность Улугбая. Тогда тот завяжет с преступным бизнесом и перейдет в категорию честных бюргеров… Похоже, сам Улугбай тоже наложил в штаны и хочет одного – без потерь выйти из игры.

– А кто верховодит украинцами?

– Пока загадка. Самое пикантное – в этой грозной команде то ли десять, то ли двенадцать человек. Говорят, страшны не столько они, сколько их руководитель – настоящий головорез!

Фабель пристально смотрел в воду, взвешивая информацию Махмуда. Какого же черта Бухгольц и Кольски умолчали о таком важном факте? Вряд ли это существенно для его расследования, но знать такие вещи все-таки не мешает!

Фабель повернулся к Махмуду и сказал:

– Тут что-то явно не так. Если у них только дюжина бойцов, то, будь эти ребята хоть трижды терминаторами, достаточно навалиться всем миром – от них и мокрого места не останется! Если не старые украинские банды в одиночку, то в союзе с турками – неужели не могут раздавить?

– Вы бы послушали, как украинцы говорят о новичках – или, точнее, как они избегают про них говорить! Вы, думаю, отлично знаете Юрия Варасова, да?

Фабель кивнул: Варасов, «человек-гора», известный головорез, мастак затевать кровавые разборки. По слухам, его конек – забивать соперников кулаками-кувалдами. Но гамбургской полиции ни разу не удалось собрать достаточно улик, чтобы отдать украинца под суд.

– Так вот, даже Варасов переходит на шепот, когда говорит об этих парнях. Очевидно, и он завязывает с деятельностью в Гамбурге – пересрал и уходит с пути новой банды. Я хочу сказать, что все трясутся от страха перед новичками. Это, конечно, странно: украинцы – народ крутой и смерти не очень-то боятся. Очевидно, от новичков исходит некая мистическая угроза, от которой стынет кровь в жилах даже у тех, кого обычно ничто не пугает…

– Извините, Махмуд, это все пустые слова. Не вижу в них ничего такого, от чего остальные должны падать вверх лапками.

– Идут разговоры, что все они – бывшие спецназовцы…

– Ну и что? Чуть ли не половина русских, украинских и прибалтийских мафиозных группировок или нанимают головорезов из бывших советских или российских спецназовцев, или почти целиком состоят из них…

Махмуд нетерпеливо замотал головой:

– Нет-нет, эти парни принадлежат к какому-то совсем особому подразделению. Воевали в Афганистане и в Чечне. Не знаю, чем они там занимались и что творили, но у них такая слава, что при одном упоминании о них люди бледнеют.

Громкоговоритель объявил, что паром делает остановку у причала Святого Георга.

– Я тут выхожу, – сказал Махмуд. – Про Моник и Клугманна узнаю, что смогу. Удачи, дружище.

– И тебе, Махмуд.

Турок быстро оглянулся по сторонам. Убедившись, что на них никто не смотрит, он крепко пожал руку Фабелю и пошел прочь.

В толпе сходящих на пристань Фабель заметил красивую молоденькую блондинку, длинные волосы которой чудесно золотились на солнце. Похоже, славянка – круглолицая. Такая красивая, юная и на вид бесконечно невинная… Фабель вздохнул и пошел на другую сторону парома. И не заметил, как хорошенькая блондинка двинулась в том же направлении, что и Махмуд, метрах в двадцати за ним – не догоняя его, но и не отставая…

Среда, 4 июня, 20.45. Кафе на берегу Альстера, Гамбург
Уже который час томившая Фабеля почти беспричинная усталость теперь одолела его окончательно. Сходя с парома, он ощущал себя и физически, и душевно измотанным – побитым и оплеванным. А между тем вечер был приятный – полная противоположность мрачному серому утру. Гамбург заливали веселые лучи предзакатного солнца.

Фабель сошел на берег в южном конце внутреннего Альстера и через пару минут оказался в самом сердце города. Присев за ресторанный столик у колоннады Альстер-Аркаден, он заказал селедку под шубой и кружку пива. Рядом был Альстер-флит, соединяющий Альстер и Эльбу, и взгляд Фабеля праздно следил за тем, как по искрящейся на солнце воде легко и царственно скользили белые лебеди. На другой стороне Альстер-флита находилась главная городская площадь с величественной ратушей, на башне которой блестели медные часы.

– Вы разрешите? – вдруг раздался рядом знакомый голос с мягким мюнхенским акцентом.

Гаупткомиссар удивленно повернул голову.

– Да… да, конечно, фрау доктор…

Фабель, на секунду замешкавшись из-за салфетки на коленях, галантно поднялся.

– Надеюсь, я не помешала… – промолвила Сюзанна Экхарт, садясь на стул рядом.

– Нет-нет, нисколько. – Фабель подозвал официантку и повернулся к Сюзанне: – Позвольте вас чем-нибудь угостить.

Сюзанна заказала бокал белого вина. Фабель предложил ей и перекусить, но она отрицательно замотала головой:

– Спасибо, я недавно ужинала. А вы ешьте, не обращайте на меня внимания.

Фабель отправил новый кусок селедки в рот. Но было трудно не обращать внимания на очаровательную женщину и неловко жевать под ее взглядом. Заметив его смущение, Сюзанна откинула голову назад и, полуприкрыв глаза, позволила солнцу ласкать лицо. У Фабеля опять дух захватило от ее красоты.

– Я прогуливалась по магазинам в аркаде, – сказала Сюзанна, кивнув на пестрые пакеты, которые она поставила у своего стула, – и вдруг заметила за столиком вас – такого измученного… Трудный денек выдался?

– Да, не легче остальных… Ничего не поделаешь: при моей работе бессонные ночи и ненормированный рабочий день – явление вполне обычное.

Официантка принесла вино.

Сюзанна подняла бокал:

– За ваше здоровье! Чтоб долгие дни и бессонные ночи не сказывались на нем.

– Cheers! – сказал Фабель, поднимая пивную кружку. В этих случаях он всегда предпочитал английское словечко немецкому «Zum Wohl!».[4]

Сюзанна рассмеялась:

– Ах да, припоминаю, вы же у нас английский комиссар!

Фабель улыбнулся в ответ:

– Глупое прозвище. Комиссар я немецкий, да и никакой я не англичанин. Мать шотландка. А вы попробуйте шотландца назвать англичанином – он вам глаза выцарапает! В худшем случае он британец. Мать меня сгоряча чуть не нарекла по-шотландски – Иаин. Отец настоял на компромиссе – Йен. Впрочем, немножко англичанами в Гамбурге ощущают себя очень многие. Гамбург иногда даже называют самым восточным пригородом Лондона. Я думаю, как южанке, вам особенно понятно, что я имею в виду…

Поставив бокал на стол, Сюзанна ответила:

– Насчет английского духа Гамбурга ничего не могу сказать, а вот то, что он какой-то не очень немецкий, – это так… Никогда не думала, что смогу испытать шок от встречи с другой культурой прямо на территории Германии. Когда я приехала сюда из Мюнхена, первое время, говоря честно, у меня было чувство, что я оказалась в эмиграции. Настолько здесь все иначе, чем у нас на юге… Люди здесь такие…

– Англосаксы?

– Сдержанно-замкнутые… или это синонимы? В общем, пожив в Гамбурге, я понимаю, почему столько говорят о том, что это английский город… – Сделав еще глоток вина, она добавила: – Впрочем, я люблю англичан… британцев. И научилась любить гамбуржцев и Гамбург. Это замечательный город.

– Да, город замечательный, – сказал Фабель, задумчиво глядя на плывущих мимо лебедей. В его устах слово «замечательный» прозвучало почти иронично. – Такой замечательный, что дальше некуда… Ладно, не будем о грустном. А давно вы тут живете?

– Уже два года… О нет, скоро будет три! Так прижилась, что и времени не замечаю.

– Что вас привело сюда? Работа? Или переехали к мужу?

Сюзанна рассмеялась простодушной хитрости вопроса. Фабель и сам улыбнулся.

– Нет, герр Фабель, я не замужем. И у меня нет постоянного друга. Мне предложили хорошее место в Институте судебной медицины. А когда я проявила себя в институте, меня попросили консультировать гамбургский угрозыск. – Сюзанна оперлась локтями о стол, положила подбородок на скрещенные пальцы и с лукавой улыбкой спросила, заглядывая собеседнику в лицо: – А как фрау Фабель относится к тому, что вы днями и ночами пропадаете на работе?

Настал черед рассмеяться Фабелю.

– Фрау Фабель не существует, – сказал он. – Точнее, больше не существует: я пять лет в разводе.

– Извините, мне очень жаль…

Фабель остановил ее поднятыми ладонями.

– Чего тут извиняться. Дело давнее. Я уже более или менее свыкся с новым состоянием. Жить рядом с сыщиком – тяжкий крест. В конце концов жена не выдержала… спуталась с одним… который был всегда под рукой…

– Еще раз искренне сожалею, что затронула эту тему…

– Да ладно вам деликатничать, я не барышня… Кстати, о барышнях. У меня чудесная дочь, которая при любой возможности старается проводить со мной побольше времени…

Он замолчал. Молчала и Сюзанна. Беседа как-то очень быстро стала интимной, и оба не знали, как вернуться к легкому светскому разговору. Сюзанна рассеянно смотрела через Альстерфлит на ратушу, а Фабель доедал селедку. Промолчав хорошую минуту, они вдруг разом заговорили.

Сюзанна рассмеялась и сказала:

– Ладно, вы первый…

– Я просто хотел спросить вас… – Фабель осекся, с недовольством заметив, что голос его звучит как-то неуверенно. Поэтому он внутренне одернул себя и попробовал снова, более разбитным тоном: – Я собирался спросить вас, не поужинаете ли вы со мной как-нибудь – похоже, сейчас у вас нет времени рассиживаться. Давайте выберем более благоприятный момент…

Сюзанна широко улыбнулась:

– Охотно поужинаю с вами. Может, на следующей неделе? Позвоните мне в офис и договоримся. – Она посмотрела на свои часики. – А сегодня я действительно спешу. У меня еще дела. Поэтому я побежала… Спасибо за вино, герр Фабель.

– Называйте меня просто Йен.

– Спасибо за вино, Йен, – сказала Сюзанна, поднимаясь. – Итак, вы мне позвоните на следующей неделе?

– Непременно.

Фабель вскочил и пожал протянутую руку.

Сюзанна двинулась дальше по аркаде, а Фабель сел и, потягивая пиво, наблюдал, как она удаляется – то ярко освещенная солнцем, то в тени очередной колонны. От кружки пива на почти голодный желудок и вселенской усталости он соображал не очень ясно. Чем было ее «да»? Просто «да» – насчет ужина? Или это «да» обещало нечто большее?

Среда, 4 июня, 21.00. Аусендайх, в окрестностях Куксхавена
Ей чудилось, будто она полностью отделена от своего собственного тела – и от всего мира. Ее сознание словно находилось в толстом вязком коконе, куда извне практически ничего не проникало. Изредка кокон становился как бы тоньше, и тогда ее восприятие немного приближалось к нормальному, но сознание почти тут же снова затуманивалось, и она опять теряла связь с действительностью. Срывы в отупение сердили ее – однако даже эта резкая эмоция была какая-то расплывчато-отрешенная. Координировать движения тела не было никакой возможности. Она снова упала – лицом в мокрые листья на земле. Во рту возник отвратительный вкус перегноя. Вокруг были деревья. Она понимала, что должна знать, как называется место, где она сейчас находится, но слово «лес», очевидно, осталось в какой-то из отключенных областей мозга; даже напрягаясь, она не могла вспомнить, как называется, когда много-много деревьев растет рядом. Она полежала какое-то время, затем встала на ноги – и тут же упала опять. Вязкий кокон вокруг сознания рос, рос, пока не стал совершенно непроницаем. Все вокруг залила тьма…

Очнулась она с чуть более ясной головой. И смогла понять, что она в лесу и уже темно. Инстинкт выживания, не до конца подавленный наркотиком, заставил ее встать. Где-то впереди, за стволами, двигались огоньки. «Шоссе», «машины», «спасение» – слишком сложные интеллектуальные понятия; просто инстинкт заставлял ее двигаться в сторону огоньков. Она спотыкалась и падала еще несколько раз, однако внутренний автопилот, раз получив задание, упрямо вел избранным курсом – ее словно канатом тянуло в нужную сторону. Мало-помалу количество выступающих из земли корней стало меньше, а почва ровнее. Огни впереди стали крупнее и ярче, ярче, ярче…

Сознание вернулось к ней рывком – за мгновение перед тем, как налетел грузовик. Слыша визг тормозящей машины, она смотрела широко открытыми глазами прямо в надвигающиеся фары. «Как странно, – подумала она, – это смерть, а мне нисколечко не страшно».

Среда, 4 июня, 23.50. Альтона, Гамбург
Служащие и покупатели давно разъехались по домам, и в просторном подземном гараже остались считанные автомобили. «Сааб», скрипнув шинами на повороте, проехал к середине стоянки, но парковаться не стал – остановился и выключил фары, оставив только габаритные огни.

«Мерседес», прежде скрытый за широкой колонной, резко взял с места и поехал в сторону «сааба» так решительно, словно хотел таранить. В последний момент «мерседес» резко затормозил. Теперь машины стояли нос к носу, и ни одна не могла внезапно рвануть с места.

Первыми вышли турки из «мерседеса». Их было трое, все могучего телосложения.

Двое остались по сторонам автомобиля – за раскрытыми дверцами, используя их как щиты.

Третий, постарше и дороже одетый, подошел к «саабу» и постучал костяшками пальцев по боковому стеклу со стороны водителя. Легкое жужжание мотора, опускающего стекло. Стук! – дошло до упора. И сразу же громкий хлопок выстрела.

Турки, стоящие за дверцами «мерседеса», увидели фонтанчик крови на затылке их босса – пуля из «сааба» прошла через его череп. Раньше, чем они успели отреагировать, сзади быстро и часто захлопало – как град по крыше.

Оба парня замертво упали на бетон.

Из глубокой тени за «мерседесом» появились два высоких блондина. Пока один педантично подбирал далеко разлетевшиеся гильзы, другой сделал по контрольному выстрелу в голову каждого турка и тоже аккуратно собрал гильзы, сунув их в карман короткого кожаного пальто. Оба блондина направились к «саабу», по пути свинчивая глушители с пистолетов. Как только они оказались в машине, «сааб» сдал назад, элегантно развернулся и покатил к выезду из подземного гаража.

Четверг, 5 июня, 10.00. Пёзельдорф, Гамбург
Хотя от вчерашнего его отделял теперь долгий крепкий сон без сновидений, Фабель проснулся только физически бодрым – на душе по-прежнему кошки скребли. Заставил себя побриться, принять душ, одеться. «Гамбургер моргенпост» поднял с половичка и бросил на столик у двери – не читая.

Затем он выпил чашку кофе перед панорамным окном – весь в себе, мало что воспринимая из гамбургского пейзажа. Опять над городом висело стальное небо, высасывая краски из парков и домов. Однако розоватые просветы между серыми облаками обещали, что погода еще разгуляется. «Ты где-то там, – думалось Фабелю, – ты под одним небом со мной – затаился и ждешь не дождешься, как бы опять повторить свой „подвиг“. И гады мы будем, если станем дожидаться, что на энном убийстве ты наконец совершишь роковую для себя ошибку! Но что делать? Что? Как избежать новых жертв?»

Стоя перед окном и потягивая кофе, Фабель тщательно инвентаризировал уже имеющиеся факты. На первый взгляд все части картинки-головоломки налицо: бессовестный экс-полицейский, зверски убитая проститутка, а за четыре месяца до этого – первая жертва, вроде бы никак не связанная со второй, и эгоманьяк-социопат, посылающий полиции электронные письма, в которых он гордо берет на себя ответственность за изуверские преступления. Но когда Фабель пытался соединить части головоломки – края упрямо не сходились. Был соблазн закрыть глаза на некоторые нестыковки, однако в глубине сознания, где сидело его самое пристальное и самое честное «я», мигал красный предупреждающий огонек: не обманывайся, у тебя на самом деле пока что нет ответа ни на один вопрос…

Фабель допил кофе, схватил куртку и ключи и направился на работу.

Прямо при входе в здание управления полиции Фабель ощутил, что происходит нечто необычное. Мимо него по огромному холлу прорысила дюжина спецназовцев в черных комбинезонах со шлемами в руках – они спешили к бронированному автомобилю, ожидавшему на улице. Чуть дальше Бухгольц и Кольски разговаривали с первым гаупткомиссаром общеполицейских частей, в руке которого был синий оперативный планшет. Заметив Фабеля, все трое коротко и мрачно кивнули ему. Фабель кивнул в ответ. Очень хотелось узнать, что происходит, но у троицы был такой озабоченно-сосредоточенный вид, что он предпочел не соваться со своим любопытством. Из лифта навстречу Фабелю в сопровождении четверых сурового вида мужчин вышел Герд Фолькер из БНД. Наспех улыбнувшись, он бросил «доброе утро» и был таков, прежде чем Фабель успел задать какой-либо вопрос.

Выйдя из лифта, в холле комиссии по расследованию убийств Фабель налетел на Вернера Мейера.

– Привет. Что тут за суета?

Вернер Мейер протянул ему экземпляр «Гамбургер моргенпост», открытый на нужной странице.

– Грохнули Ерсина Улугбая. Очень профессионально.

Фабель свистнул от удивления. На цветной фотографии в «Гамбургер моргенпост» мужчина в шикарном пальто лежал в луже крови и разводах бензина на бетонном полу. В статье ничего не говорилось о мотивах преступления; сообщалось, что убиты трое и один из них, Ерсин Улугбай – весьма известная фигура в гамбургском преступном мире. Двое других вроде бы тоже турки, но пока не опознаны.

Теперь мрачная суматоха внизу больше не удивляла Фабеля.

– Ах ты, черт! Грядет полномасштабная война, – сказал он Вернеру Мейеру.

– К ней-то они и готовятся, – подхватила разговор Мария Клее, подходя с чашкой кофе в руке. – Может, тоже кофейку для бодрости, шеф?

Фабель отрицательно мотнул головой.

– И чего они тормошатся! – насмешливо сказал Вернер Мейер. – Зачем мешать одним ублюдкам убивать других ублюдков? Переколошматят друг друга – нам только экономия времени и сил.

– Сходись эти скоты в чистом поле, я бы это только приветствовал, – сказал Фабель, возвращая Вернеру Мейеру газету. – Пусть бы сами снижали свое поголовье. Но пальба в городе – это всегда случайные жертвы. Или как минимум паника и страх среди населения.

– Прохожих, конечно, жалко. А по бандитам я ни слезинки не пролью.

– Ладно, я к себе, – сказал Фабель. – Есть у вас двоих минутка времени?

В кабинете Фабель спросил Марию и Вернера:

– Ну как, что нарыли про вчерашнюю жертву?

– Увы, ничего нового, – ответила Мария. – Я проверила полицейские архивы по полной программе – и гамбургский, и общегерманский. У нее, похоже, не было криминального прошлого – отпечатки пальцев отсутствуют. Насчет пулевого ранения тоже дохлый номер. Не удается связать эту Моник с какой-либо гамбургской перестрелкой в последние пятнадцать лет.

– Значит, расширьте поиск.

– Уже занимаюсь, шеф.

– Анна и Пауль руководят наблюдением за Клугманном, – сказал Вернер Мейер. – От нас он направился прямо к себе домой и никуда пока не выходил. Последнее сообщение: занавески задернуты, никаких признаков жизни в квартире.

– А что с соседями по дому, в котором была убита Моник? Ничего интересного больше не рассказали? Никто не упоминал старика со славянской внешностью?

– Извините, о каком старике речь? – спросила Мария.

– Йен обратил внимание на старика славянского вида в толпе зевак на месте преступления, – пояснил Вернер Мейер.

– Такой плотный коротышка лет шестидесяти или семидесяти… очень похожий на иностранца?

Вернер Мейер и Фабель удивленно уставились на Марию.

– Он тоже бросился тебе в глаза?

– Не забывайте, что я приехала туда за пятнадцать минут до вас. Там уже стояла небольшая толпа зевак, а старик был метрах в ста от нее – шел со стороны Санкт-Паули. Он действительно какой-то особенный. Я бы сказала, похож на Хручова. Помните, был такой советский президент в шестидесятые годы, который с Кеннеди поцапался из-за Кубы?

– Его звали Хрущев, – поправил Фабель. – Чтоб очень похож – не знаю. Занятно, что и ты его заметила.

– Жаль, что я не занялась им всерьез. Хотя, собственно, причины никакой не было. Он ведь не пытался скрыться. А вы, шеф, подозреваете, что он убийца?

– Нет… – Фабель задумчиво нахмурился. – Хотя чем черт не шутит… Очень уж этот старик… странный. Может, это полнейшая чепуха и к делу не имеет отношения, но старик явно не местный, не с этой улицы, а ты видела, как он подходил к дому, где было совершено преступление. В пять утра случайных прохожих не так-то много.

– Хорошо, я лично расспрошу соседей, – сказал Вернер Мейер.

– Ты вот что еще сделай. Разузнай, не видел ли кто из соседей перед убийством поблизости полицейского. Только, ради всего святого, аккуратно, обиняками… Не дай Бог кто вообразит, что мы подозреваем одного из своих!

– Не стоит зацикливаться на том, что он был в полицейской форме, – сказала Мария. – Возможно, он просто показывает удостоверение уголовного розыска или полицейскую бляху.

– Верно, – кивнул Фабель. – На самом деле мы даже не уверены в том, что он выдает себя за представителя закона. Это гипотеза. Но форма давала бы ему такой козырь, что этот вариант нужно отработать до упора.

После ухода Вернера Мейера и Марии Клее Фабель попытался дозвониться до Махмуда. Назревала настоящая война между бандами, и Махмуд, выполняя его поручение, мог ненароком угодить на передовую.

В трубке звучали длинные гудки. Затем включилась служба приема сообщений.

– Это Йен. Обязательно позвоните мне. И забудьте про то, о чем мы говорили, просьба отменяется, – сказал Фабель и повесил трубку.

Четверг, 5 июня, 10.00. Куксхавенская городская больница
То, как полицейская форма сидела на Максе Зюльберге, было совершенным безобразием. Впрочем, все двадцать пять лет, что он служил в нижнесаксонской полиции – преимущественно в Куксхавене, мундир всегда сидел на нем как-то не так. Сперва Зюльберг был тощим перхастым юношей – и мундир висел на нем как на вешалке; потом как-то сразу, без промежуточной стадии, превратился в жирного перхастого немолодого пузана – и в форме казался еще более бесформенным, чем в штатском платье. Сегодня горчично-желтая сорочка с короткими рукавами почти лопалась на его талии, а на груди и спине висела складками. Словом, Зюльберг в качестве мальчика для битья мог бы служить находкой для любого начальника. Однако две звездочки на погонах подсказывали, что Макс принадлежал не к получателям начальственных разносов, а к их производителям.

Впрочем, у этого лысеющего коротышки было приветливое лицо, в любой момент готовое расплыться в улыбке. В Куксхавене и окрестностях его добродушная физиономия была знакома многим.

Сейчас Максу Зюльбергу улыбаться не хотелось. Рядом с ним, такой же неестественно белый в слепящем свете мертвецкой, стоял доктор Франц Штерн – худощавый красавец с густой гривой черных волос. Перед ними на стальном столе лежало искалеченное тело Петры Хайне, девятнадцатилетней студентки из городка Хеммор. Макс Зюльберг, полицейский со стажем, даже в спокойном Куксхавене за четверть века навидался насилия и смерти. Но сердце у него не зачерствело: когда он увидел эту девушку, только на год старше его дочери, первым движением его души было сказать ей что-либо успокаивающее, подложить под голову подушку – ведь неловко так лежать на холодном металлическом столе… Потом он засопел и нахмурился.

– Какая глупая смерть, – сказал он со вздохом. – Совсем еще девочка…

Штерн неопределенно хмыкнул.

– Хотел бы я знать, что эта «совсем еще девочка» делала поздно вечером посреди шоссе так далеко от города.

– Можно только гадать. Подождем, конечно, результатов вскрытия, но мне кажется, тут всему виной наркотик. Водитель грузовика говорит, она была как обкуренная – ничего вокруг себя не видела. Появилась из темноты так внезапно, что он ничего не мог сделать. Ударил, конечно, по тормозам… Хоть водитель и понимает, что его вины тут никакой, однако мучается страшно. Бедняга…

– Родителям сообщали? – спросил Штерн.

– Да, уже едут. При ней не было ни сумки, ни рюкзака, ни удостоверения личности. Зато на руке – браслет с медицинской информацией на случай несчастья.

Штерн машинально посмотрел на запястье мертвой девушки. Браслета, конечно, уже не было – полиция сразу приобщила его к делу. Однако нечто на руке привлекло внимание доктора, и он, сдвинув черные брови, низко склонился над трупом.

– Что вас заинтересовало? – спросил Зюльберг.

Штерн молча взял рукой в хирургической перчатке правое запястье девушки и тщательно его изучил. Затем исследовал ее лодыжки и левое запястье.

Зюльберг нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

– Ну что, герр доктор?

Штерн поднял руку девушки к его лицу.

Зюльберг пожал плечами.

– Я не специалист, – сказал он, – ничего особенного не вижу…

– А вы приглядитесь.

Зюльберг вздохнул, достал из кармана очки для чтения и водрузил их на нос. Когда он низко наклонился над покойницей, в нос ударил то ли реальный, то ли воображаемый запах свежего трупа. С близкого расстояния и в очках полицейский увидел то, что привлекло внимание доктора: слабый красный след вокруг запястья.

– Такие же следы на лодыжках и на другой руке, – произнес Штерн.

– Черт, – сказал Зюльберг, снимая очки. – Ее связывали.

– Да, она была связана, – отозвался Штерн, – но явно не вырывалась и не пыталась освободиться. Иначе следы были бы куда заметнее. Думаю, ее связали, когда она была без сознания или сильно чем-то одурманена. И на шоссе она вышла, очевидно, именно в таком состоянии – плохо соображая.

Что-то в одутловатом лице Зюльберга напряглось, придав ему неожиданно властный вид.

– Вскрытие – дело долгое, герр доктор Штерн, – сказал он. – А мне первый результат нужен прямо сейчас. Поэтому начните с анализа крови.

Четверг, 5 июня, 12.00. Управление полиции, Гамбург
По огоньку в глазах Вернера Мейера Фабель угадал, что тот раскопал что-то интересное.

Сам он полагался прежде всего на интуицию, а у Вернера был более методичный и въедливый подход к розыскной работе. Вернер любил копаться в деталях – Фабеля больше занимала общая картина преступления. Именно полярность характеров делала их такой хорошей командой. Не нравилось Фабелю в Вернере Мейере лишь его пренебрежение к аналитическим способностям Марии Клее.

Сейчас на лице Вернера было написано, что у него серьезный успех и он вышел на какой-то след.

– Ну, Вернер, давайте хвастайтесь!

Вернер сел напротив него и довольно хохотнул – было забавно, что начальник так легко читает по его лицу.

– Сразу две находки. Во-первых, выяснилось, что наш друг-приятель Клугманн, как ни странно, врал нам в глаза.

– Да уж, очень странно, – хмыкнул Фабель, подхватывая иронический тон Вернера. – Кто бы мог подумать!

Вернер показал распечатку, напоминающую телефонный счет, – набранные номера и продолжительность разговора, только без стоимости.

– Это кому Клугманн звонил со своего сотового, – пояснил Вернер в ответ на поднятые брови Фабеля. – Добыть информацию оказалось делом нелегким. Но ничего, справился. А теперь глядите сюда. – Вернер подчеркнул ногтем указательного пальца одну из строчек. – Он звонит по этому номеру в два тридцать пять ночи. И это номер ближайшего полицейского участка. Все правильно, и именно этот звонок зарегистрирован в участке. – Палец Вернера сдвинулся вверх по странице. – А теперь смотрим предыдущий звонок. Два часа двадцать две минуты.

Фабель поднял глаза от распечатки и, встретившись глазами с Вернером, воскликнул:

– Сукин сын!

– Верно. Тот еще сукин сын! Разговор длился двенадцать минут. Затем Клугманн повесил трубку и наконец позвонил в полицию. А теперь подумаем, куда, кроме полиции, может звонить человек после того, как он нашел распотрошенный труп своей якобы подруги. В службу доставки пиццы?

– И куда же звонил этот говнюк? Чей это номер?

Вернер Мейер откинулся широкой спиной на спинку стула и, слегка покачиваясь на его задних ножках, протянул:

– А это – находка номер два. Довольно загадочная. Номер я проверил и перепроверил по всем мыслимым каналам – от государственных организаций до «Телекома» и прочих поставщиков сотовой связи… И этот номер… – Тут Вернер Мейер со стуком приземлил стул под собой и хлопнул ладошкой по счету, лежащему на столе. – Этого номера не существует в природе!

– Ерунда. Должен существовать!

– Должен, раз Клугманн трепался по нему целых двенадцать минут. И все-таки он нигде не зарегистрирован. Стало быть, в данных обстоятельствах мы можем сделать только одно…

– Вы уже пробовали?

– Нет, эту честь я решил любезно предоставить вам, герр начальник.

Фабель схватил свой сотовый телефон. После второго гудка кто-то снял трубку, но не произнес ни слова.

Фабель пару секунд подождал. Однако на другом конце упрямо молчали.

– Алло?

Ни звука.

– Алло!

Фабелю казалось, что он слышит в мембране чье-то дыхание.

Подождав еще несколько секунд, Фабель сказал разбитным тоном:

– Алло! Это я. Неужели не узнаешь?

И сразу же раздались короткие гудки.

Фабель набрал загадочный номер еще раз.

Пару минут они с Вернером Мейером слушали долгие гудки. Фабель вздохнул, отложил телефон и обратился к Вернеру Мейеру:

– Ладно, займемся пока другим… Анна и Пауль по-прежнему следят за Клугманном?

Вернер Мейер кивнул.

– Хорошо, будем его брать.

* * *
Улочку было бы правильнее назвать переулком. Узкая, дома из бурого песчаника как минимум в три этажа – тут даже днем было темновато. Стоянка разрешалась только на одной стороне улицы, поэтому «БМВ» Анны Вольф и Пауля Линдеманна был припаркован за тридевять земель. А машине Фабеля вообще не нашлось места, и пришлось оставить ее за углом, на другой улице.

Не успели они с Вернером Мейером выйти из автомобиля, как увидели Соню Брун – она шла с двумя тяжелыми пакетами из супермаркета «Альди». Высокая, стройная, с длинными загорелыми ногами. Темные длинные волосы, солнечные очки на макушке. Гибкая и спортивная фигура. Фабель невольно вспомнил комментарий патологоанатома Мёллера о подчеркнутой спортивности второй жертвы. Соня был полячка – подрабатывала в том числе и стриптизеркой в «Парадизе». Черт его знает, может, он просто накрутил себя на то, что Моник была дорогой проституткой, а на самом деле она дешевая уличная шлюха, которая время от времени умудрялась подцепить богатого папочку…

Пока Соня шла мимо по другой стороне улицы, Фабель хорошо ее разглядел. Дешевый топик, натянутый на груди и оголяющий загорелый живот, линялая джинсовая мини-юбка и матерчатые сандалии с длинными ремешками, обвивающими изящные икры. Хоть лицо было видно только в профиль, угадывалось, что Соня хорошенькая. Одеть ее прилично – получится настоящая красавица.

Когда Соня завернула за угол, Фабель сообщил Анне и Паулю по рации о ее приближении.

– Мы с Вернером двигаем за ней. У меня ордер на арест Клугманна. Когда она откроет дверь, войдем вместе с ней.

Он вынул из кобуры «вальтер», передернул затвор, проверил предохранитель и сунул пистолет обратно в кобуру. Затем повернулся к Вернеру:

– С ним лучше не шутить. Скорее всего Клугманн сдастся без сопротивления, но если вздумает ерепениться… Профессионал.

Вернер Мейер проверил свое оружие.

– Голубчик и трепыхнуться не успеет, – солидно обронил он.

Полицейские вышли из автомобиля и пошли за Соней.

Когда они миновали «БМВ», к ним присоединились Анна и Пауль, отставая шагов на двадцать. Соня, с двумя пакетами в руках, повернулась, чтобы спиной открыть тяжелую дверь в железных воротах, – и скользнула взглядом по преследователям. Но не насторожилась. Четверка детективов прошла за женщиной через арку в мощеный двор; Фабель слышал, как сандалии Сони быстро застучали по камням. У двери Соня опять поставила сумки на землю и достала ключи. Именно в этот момент она увидела четверку чужаков.

– Ганс! – завопила она на весь двор. – Ганс!!!

Фабель был удивлен выражением ужаса на ее лице. Похоже, она приняла их за других, каких-то смертельно опасных людей. Он поднял левую руку в успокаивающем жесте, но в сочетании с массивным черным «вальтером» в другой руке жест не казался убедительным.

– Соня, не пугайтесь! Мы из полиции и хотим только поговорить с Гансом…

К выражению ужаса на лице Сони теперь примешалась растерянность. Трое мужчин рванули мимо нее по лестнице наверх, а миниатюрная Анна Вольф толкнула Соню в сторону от парадной двери и прочь от возможной линии огня так энергично, что та едва удержалась на ногах.

Фабель и Пауль вжались в стены по обе стороны от двери в клугманновскую квартиру.

– Полиция Гамбурга! – крикнул Фабель и кивнул Вернеру. Тот с силой пнул дверь ногой пониже замка, и она распахнулась.

Фабель, Вернер и Пауль ворвались в квартиру. Вернер и Пауль прикрывали, а Фабель двигался вперед, водя пистолетом в вытянутых руках вправо-влево, словно фонарем. Из квадратной прихожей двери вели в кухню, гостиную, ванную и две спальни. В квартире было чисто и светло, но обстановка самая дешевая. Фабель сунул пистолет в кобуру, вышел на лестничную клетку и махнул стоящей внизу Анне Вольф. Та привела Соню наверх. Фабель приказал Паулю принести Сонины пакеты, брошенные у парадной двери.

Анна заботливо усадила дрожащую Соню на кушетку в гостиной. Фабель присел перед ней на корточки.

– Соня, где Ганс?

Полячка пожала плечами, и из карих глаз наконец хлынули долго сдерживаемые слезы.

– Понятия не имею, где Ганс, – сказала она между всхлипами. – Был тут, когда я утром уходила. Он не говорил, что куда-либо собирается. Сидел безвыходно в квартире с тех пор, как погибла та девушка. Сильно убивался. А вы здесь из-за нее?

– Мы его ни в чем не обвиняем. Нам нужно только задать ему несколько важных вопросов.

В карих Сониных глазах теперь была смесь страха и враждебной ярости.

– Ладно, Соня, поговорим позже. Сначала я должен отлучиться. – Фабель повернулся к Анне и Паулю: – Ну-ка пошли. Надо перемолвиться. Снаружи.

Когда они втроем оказались на лестничной площадке, по лицам Анны Вольф и Пауля Линдеманна было ясно, что они знают, о чем шеф хочет с ними «перемолвиться». Анна Вольф заранее подняла руки, прося пощады.

– Я, конечно, жутко извиняюсь, шеф, но мне невдомек, как этот тип сумел проскользнуть мимо нас. Мы контролировали все входы и выходы…

– Значит, не все! – процедил Фабель, стараясь не давать волю гневу. – Клугманн на данный момент – единственное, что у нас есть. А вы дали ему смыться! – Сердито ткнув в них пальцем, он добавил: – Вы его потеряли. Вы же его и найдите!

– Будет сделано, шеф, – почти в один голос сказали Анна и Пауль.

– А для начала обойдите квартиры соседей.

Фабель вернулся в гостиную, сел на кушетку рядом с Соней и уперся локтями в колени.

– Ну, успокоились немного?

– Да пошли вы все…

– Хотел бы я знать, за кого вы нас приняли в самом начале. Ну-ка расскажите!

Соня резко повернулась к Фабелю и, удивленно моргая, переспросила:

– За кого я вас приняла? Что вы этим хотите сказать?

По истерично-вызывающему тону он сразу понял, что она что-то скрывает.

– Я знаю, не очень-то приятно, когда вооруженные полицейские врываются в ваш дом, но вы явно кого-то боялись больше полиции. Кого?

Соня молча смотрела в пол.

– Соня, скажите лучше правду. Ганс влип в какие-то неприятности? Если он в опасности, мы в силах выручить его. Только помогите его найти. Насколько нам известно, ничего дурного он не совершил – за вычетом того, что умолчал о некоторых вещах. Если он на этот раз будет откровенен с нами, мы его тут же отпустим.

Соня разрыдалась. Фабель по-отечески обнял ее за плечи.

– Честное слово, я не знаю, где он… – пробормотала женщина и, указав на сотовый телефон на столе, добавила: – Это его. А он без телефона никогда из дома не выходит!

Она повернулась к Фабелю, простодушно тараща большие глаза. Фабель вспомнил слова Махмуда «душевная такая».

Гаупткомиссар взял сотовый и нажал кнопку повторного набора. Высветился тот же номер, по которому Клугманн кинулся звонить, обнаружив труп Моник. Фабель молча показал экранчик Вернеру Мейеру – тот откликнулся многозначительным взглядом. Фабель сунул клугманновский сотовый себе в карман и снова занялся Соней.

– Так за кого же вы нас поначалу приняли? – спросил он. – В ваших интересах сказать правду.

– У Ганса были кое-какие дела… с иностранцами. Они то ли русские, то ли украинцы. Ганс старался меня в это не вмешивать, но я знаю, что эти типы чрезвычайно опасны. И похоже, его отношения с ними разладились. Несколько дней назад он велел мне на звонки в дверь не отзываться и никого в дом не пускать. Сказал: «Если я дома, то дверь любым гостям буду открывать сам». – Она опять всхлипнула. – Вот я и решила, что вы – те типы, которых он так опасался…

– Успокойтесь, Соня, теперь вас никто не тронет. Мы оставим человека для наблюдения за вашей квартирой. Он будет тут, пока мы не найдем Ганса.

Итак, русские или украинцы… Фабель вспомнил рассказ Махмуда о новой украинской банде. Эти ребята выкручивают руки Улугбаю. А Клугманн работает на Улугбая… Тут есть своя логика. Однако Клугманн всего лишь мелкая сошка в организации Улугбая и в рамках по-настоящему большой войны между бандами вряд ли кому интересен…

Фабель успокаивающе улыбнулся Соне.

– А где он сейчас, по-вашему? Может, просто вышел по делам или прогуляться?

Соня снова пожала плечами, хотя в ее глазах затаилась тревога.

– Если бы он куда собирался, утром бы обязательно меня предупредил. Он знал, что я хотела готовить большой обед… – Она машинально посмотрела на пакеты с покупками, брошенные в кухонном уголке. У нее опять задрожала нижняя губа.

– Не волнуйтесь, – сказал Фабель, – мы его непременно найдем. Ничего с вашим Гансом не стрясется.

Однако в душе гаупткомиссар не очень-то верил в благополучный исход.


Все пошло как-то наперекосяк, и он чувствовал, что нервы начинают сдавать. Нужно немедленно сосредоточиться и снова стать предельно внимательным. Спокойствие и бдительность – залог выживания. Кто начинает суетиться и дергаться – тот пропал. Вот он задергался как салага – и взломал замок торопливо и грубо. Теперь дверь вообще не запиралась. Слава Богу, он мог закрыться изнутри на засов и надеяться, что полицейские не станут слишком пристально рассматривать испорченный замок. А что полицейские придут, никаких сомнений.

Клугманн понимал, что он ускользнул только от самой непосредственной опасности, не более того. Как все сложится дальше, можно только гадать. Будет ли везение и дальше на его стороне? Соня долго не возвращалась из магазина. Он заволновался и стал осторожно выглядывать из окна, стараясь не показаться на глаза двум детективам в коричневом «БМВ», мужчине и женщине. Увидев наконец Соню, он залюбовался ее бодрой походкой и стройной фигуркой и улыбнулся про себя: чудесное существо, и правильно, не надо впутывать ее в свои дела… Однако за Соней из-за угла вдруг появились Фабель и Мейер – полицейские, которые недавно его допрашивали. А когда она миновала «БМВ», наблюдавшие за его квартирой детективы вышли из машины и на расстоянии последовали за Фабелем и Мейером. У Клугманна сердце оборвалось. Влип! Времени на размышления не было, оставались считанные секунды. Сколько нервов и сил он потратил на то, чтобы выпутаться из этой поганой истории с трупом в квартире, – и вот, нате вам… Клугманн схватил куртку, сунул в карман пистолет и бросился вон. Дверь за собой закрыл хоть и стремительно, но аккуратно – чтобы не хлопнуть. Во всех квартирах двери были одинаковые и замки одного типа – дешевый примитив. Владелец дома уповал прежде всего на крепкий замок парадной двери, а на остальные не желал тратиться. Клугманн спустился этажом ниже, при помощи перочинного ножа торопливо взломал замок соседской двери. В тот же момент внизу взвизгнула тугая пружина: вошла Соня. Полицейские ворвутся сразу за ней. Клугманн проворно скользнул в соседскую квартиру и мягко закрыл за собой дверь. Затем вскрик Сони, призывы Фабеля, быстрые шаги по лестнице – голоса у квартиры этажом выше. Клугманн стоял у стены в прихожей с закрытыми глазами, невольно затаив дыхание, опираясь затылком в стену и твердя про себя: «Черт, черт, черт!» Сотовый, он оставил в квартире сотовый! Идиот! Сам себя угробил. Без связи он пропал. Телефон надо добыть, и побыстрее.

Но пока что приходилось лишь затаиться и ждать.

Эту квартиру снимал мрачноватый югослав лет шестидесяти. Клугманн поначалу считал его уркой, затем узнал, что сосед – безобидный садовник в парке Штерншанцен: подрезает цветочки да подбирает использованные шприцы и презервативы. Его дневная смена начиналась в одиннадцать. Стало быть, раньше восьми он домой не должен вернуться. До этого времени желательно отсюда убраться…

Теперь онипоставят караул прямо у выхода. Значит, уйти будет еще труднее. Впрочем, полицейские решили, что его в доме уже нет, и будут наблюдать за тем, кто входит, а не за тем, кто выходит. Клугманн посмотрел в сторону комнаты. Надо найти какие-нибудь немодные шмотки, чтобы выглядеть старше. Караульщики могут и не врубиться: они же будут высматривать молодого мужчину, входящего в дом, а не старика, который выходит.

Фабель на лестничной площадке костерил своих подчиненных за то, что они упустили Клугманна. Тот слышал весь разговор и про себя улыбался. Затем на лестнице рядом раздались шаги, и Клугманн замер. Характерный полицейский слишком вежливый шлепок открытой ладонью по дверному полотну. Клугманн затаил дыхание. Еще шлепок – громче прежнего.

– Полиция. Есть кто-нибудь дома?

Прошла целая вечность, прежде чем стучавшие пошли прочь. Затем раздался стук в дверь этажом ниже. Клугманн знал, что и там никто не ответит – жильцы на работе. Женский голос произнес досадливо: «Вот непруха!» Потом громко скрипнула дверь парадного. Значит, теперь двое во дворе, а Фабель и Мейер наверху.

Клугманн на цыпочках двинулся к платяному шкафу – искать что-нибудь для маскарада. Предстояло набраться терпения и ждать подходящего момента…

Четверг, 5 июня, 14.45. Тюрьма Фирланде в окрестностях Гамбурга
В городе было много пробок, и Фабель хвалил себя за сообразительность: предвидя заторы на дорогах, он выехал заранее и потому без чертыханий и нервов прополз через центр и переулочками, переулочками выбрался на скоростное шоссе В-5, а потом и за пределы Гамбурга. Сотовый телефон Клугманна он оставил Марии Клее – пусть передаст в техотдел, и тамошние башковитые ребята выжмут из электронной памяти максимум информации. Анна Вольф и Пауль Линдеманн, наверное, до сих пор прочесывают дом и окрестности, пытаясь взять уже давно остывший след Клугманна. Вообще-то они опытные и аккуратные детективы, таких просто не проведешь. Но видать, и Клугманн не дурак.

Сразу за Бергедорфом Фабель повернул на юг, к Нойенгамме. Начиналась совершенная Голландия: плоская-преплоская равнина, без единой складочки, словно утюгом разглаженная. Впрочем, монотонность ландшафта не ощущалась: глаз радовали живописные рощи, веселые красные крыши церквей, ветряные мельницы в голландском стиле и множество тщательно отреставрированных и бережно сохраняемых фахверковых домов под соломенными крышами. Частые дамбы и бегущие во все стороны каналы превращали поля в огромное зеленое одеяло из причудливых лоскутов.

По мере приближения к Нойенгамме у Фабеля на душе становилось все неуютнее. Эти места для него были обременены прошлым. Всякое тут сплелось в воспоминаниях – и хорошее, и дурное. К здешним краям у него было очень личное, интимное отношение. Здесь, у изгиба Эльбы, для него сходились все виды истории – история жизни и профессиональной карьеры и история страны.

Как и всем немецким детям его поколения, Фабелю очень рано пришлось взвалить на плечи бремя национальной катастрофы: с грехопадением Германии нужно было как-то разбираться. Десятилетним мальчишкой он засыпал отца вопросами: как страна дошла до жизни такой? Кто виноват и в чем? Правда ли то, что было уничтожено столько евреев? Отец с грустью в глазах рассказывал все, ничего не утаивал. Якобы во имя Германии было совершены неописуемые преступления. А потом отец побывал здесь, на этой плоской живописной равнине с веселыми церквушками и мельницами…

Тут, в Нойенгамме, погибло больше 55 тысяч заключенных в концлагере, в который наспех превратили заброшенную кирпичную фабрику. После войны, в 1948 году, практичные британцы вернули лагерь немцам – мол, уже почти готовая тюрьма. Немного перестроили и достроили – и действительно вышла отличная тюрьма Фирланде. До 1989-го Фирланде была одновременно и мемориалом жертвам Холокоста. Лишь тогда, с огромным опозданием, гамбургский сенат изволил заметить, что негоже держать людей в заключении в тех же стенах, где некогда было совершено столько злодеяний. Выделили средства и построили новую тюрьму – на приличествующем расстоянии от бывшего концлагеря.

Больше десяти лет Фабель не был в этих краях и думал, что с этой частью личного прошлого давно покончено – все забыто и похоронено. Но сейчас все опять оживало в душе…

Тюремный служащий проводил Фабеля до кабинета Дорна. Комната была светлая и просторная. По стенам – большие постеры на тему немецких исторических достопримечательностей: старинные любекские городские ворота, трирские древнеримские ворота «Порта Нигра», Кельнский собор… И конечно же, книжные полки от пола до потолка. Словно сюда, в тюрьму, перенесли целиком знакомый Фабелю рабочий кабинет Дорна в Гамбургском университете.

Дорн сидел за столом с молодым мускулистым парнем брутального вида в тенниске – руки сплошь в татуировках, бульдожья челюсть. Они разбирали какой-то учебный текст. Урка прилежно морщил лоб. Увидев Фабеля, Дорн встал, извинился перед учеником и пошел навстречу своему бывшему студенту.

– Добрый день, Йен! – воскликнул он, протягивая руку. – Рад, что вы смогли приехать. Присаживайтесь!

Заключенный взял со стола учебник и тетрадь и вышел.

Время добавило седины в усы и бородку профессора да морщин у глаз, но в общем и целом Матиас Дорн мало изменился с тех пор, как он преподавал Фабелю историю Европы: невысокий, опрятный, очень ладно скроенный синеглазый мужчина немного кукольного вида.

Пожимая слабую руку, Фабель солгал:

– Приятно видеть вас снова, герр профессор.

Для Фабеля и Дорн, и чувства, им пробуждаемые, принадлежали далекому невозвратному прошлому. Там бы им и оставаться…

Он сел напротив Дорна. На разделявшем их столе стояла фотография: девушка лет двадцати с таким же немного кукольным, подчеркнуто здоровым, румяным и свежим лицом. Фабель невольно задержал взгляд на этом лице, поражаясь тому, каким незнакомым оно теперь кажется.

– Я очень удивился, что вы тут работаете, – сказал Фабель.

– Только два дня в неделю, – улыбнулся Дорн. – Хорошо платят. Хотя свой профессор истории в тюрьме – штука диковинная. С другой стороны, сама тюрьма имеет диковинную историю. Я работаю одновременно и здесь, и в нойенгаммском мемориале жертвам Холокоста.

– Я удивился прежде всего тому, что вы стали работать с заключенными после того, как… – Фабель осекся – зря он начал фразу, закончить которую у него язык не поворачивался!

Дорн понял намек и со значением улыбнулся.

– На самом деле это весьма полезный опыт. Многие заключенные изучают историю с неожиданным жаром. Каким-то косвенным образом это помогает им разобраться в истории своей собственной жизни. Но я догадываюсь, что вы имели в виду. Думаю, у меня действительно был подсознательный мотив пойти работать сюда. Хотел повариться в здешней атмосфере, пообщаться с убийцами, понять их психологию… И через это уловить хоть какой-то смысл в том, что тогда произошло.

– Уловили?

– А то, что вы стали полицейским, помогло вам? – ответил Дорн вопросом на вопрос.

– Не знаю, это ли было причиной того, что я стал полицейским, – еще раз солгал Фабель. Они оба отлично понимали, что именно эта личная трагедия заставила одаренного студента-историка избрать карьеру следователя.

Дорн не стал возражать и развивать эту тему.

– Я хотел поговорить с вами о том убийстве, которое вы расследуете в данный момент, – сказал он.

– О тех убийствах, которые я расследую, – поправил его Фабель. – Убили еще одну девушку – точно так же, как Кастнер.

– Боже, какой ужас! И это подтверждает мои предположения. Потому-то я и рвался увидеться с вами.

– Продолжайте, профессор. Я весь внимание.

Дорн развернул номер «Гамбургер моргенпост» со статьей об убийстве Кастнер.

– Так же как и вас, – продолжал Дорн, – жизнь заставила меня пристально заинтересоваться тем, что происходит в голове психопата. Мне крайне неприятно это говорить, однако при всей своей мерзости врожденный инстинкт разрушения порой несет в себе некое извращенное творческое начало. – Дорн постучал пальцем по статье. – Полагаю, на сей раз ваш противник-психопат – натура творческая и потому особенно опасная. Йен, этот психопат – та еще тварь, с ним придется повозиться. Он производит впечатление… как бы это выразиться… человека осведомленного.

– Что вы хотите сказать?

Оттолкнув газету, Дорн сделал Фабелю знакомый жест рукой: так он всегда останавливал нетерпеливых студентов, которые торопились мимо посылок к выводам.

– Кто мы? – спросил Дорн, откидываясь на спинку кресла. – Что мы? Я говорю о немцах.

Профессор начинал так издалека, что у Фабеля заныли зубы.

– Простите, я не понимаю, при чем тут немцы как нация.

– Что такое, собственно говоря, немецкий характер? В чем заключается особенность немецкого народа?

Фабель пожал плечами:

– Понятия не имею. Да и плевать мне. То, что немцы какие-то особенные, – мы этого уже нахлебались, и эта теория принесла Германии – и всему миру – неисчислимые беды. Ни одна демагогическая теория не принесла людям столько горя, как эта.

– Верно, – кивнул Дорн. – Концепция немецкой уникальности – миф, раздутый австрийским ефрейтором до фантастических масштабов. Однако немецкий народ имел слабость и несчастье ему поверить. Один из самых важных уроков, которые я извлек из истории, занимаясь ею профессионально: никакого прошлого не существует, есть только настоящее. Только настоящее реально – что есть, то и видим, если осмеливаемся разуть глаза; а прошлое – игрушка в наших руках, его можно толковать и так, и этак. Прошлое – это то, что мы хотим из прошлого сделать. Сегодняшний день формирует прошлое, а не наоборот. Последние два столетия мы, немцы, только тем и занимались, что перекраивали прошлое: подгоняли его под наше новое понимание немецкой нации, которой на самом деле никогда не существовало. Да, «немецкая раса» – бред собачий. Мы пестрая смесь кровей скандинавских, славянских, кельтских, италийских и альпийских… Сборная солянка, объединенная языком и культурой, а не этнической принадлежностью.

– Куда вы клоните? И как ваши умствования связаны с сегодняшними убийствами?

Дорн снисходительно улыбнулся.

– Вы верите в то, что бог Туисто был рожден германской землей? И от трех его сыновей ведут свой род три племени чистокровных немцев?

– Разумеется, нет. Это просто древнее сказание.

– А в бога Вотана верите? Или в скандинавский пантеон богов во главе с Одином, который соответствовал Вотану древних германцев?

– Нет, – ответил Фабель. – Это опять-таки всего лишь красивые мифы. Послушайте, к чему…

Профессор величаво остановил его вытянутой ладонью.

– Да, это мифы. То есть выдумки. Но, как показал пример фашистской демагогии, вера в мифы может быть могучей и всеразрушающей. – Дорн вдруг схватил отложенную было газету со статьей об убийстве и эффектно швырнул ее на стол. – И этот тип верит в мифы!

– Как? Что? Кто? – в полном замешательстве произнес Фабель.

– Я говорю про вашего серийного убийцу. При каждом убийстве он ссылается на седую древность… нащупывает соответствия с настоящим в историях тысячелетней давности. Не будь его дела так отвратительны, можно было бы искренне восхититься его начитанностью.

– По-вашему, у этих убийств есть какие-то мифологические или исторические параллели?

– Кровавый орел.

Дорн с достоинством выдержал паузу и пристальный взгляд Фабеля.

– Что за орел такой?

– Ритуал «кровавый орел». Ваш серийный убийца не сексуальный маньяк. Он совершает убийства на религиозной почве. Он совершает жертвоприношения.

– Жертвоприношения? Ритуал «кровавый орел»? Извините, герр профессор, не могу взять в толк, о чем вы говорите. Объясните, пожалуйста, более внятно!

– Как вы знаете, здесь, на севере Германии, у саксов некогда была деревушка Гамм. Потом эти места завоевали франки и славяне, и поселение превратилось в Гаммабург. Затем нагрянули викинги с территории современной Дании. Альтона, которая теперь прямо в сердце современного Гамбурга, была датским городом вплоть до восемнадцатого столетия! Так что в наших жилах течет кровь викингов… конечно же, рядом с кровью других народов. В этих краях каким только богам не поклонялись: и Фрее, и Бальдуру, и Тору, и Локи, и Одину. Характер у скандинавских богов был далек от совершенства; они взбалмошные, завистливые, жадные, вспыльчивые и жестокие. Даже мудрый Один, отец богов, скандинавский аналог Зевса, не был исключением, тоже нравом капризен и груб. Но именно его наши предки хотели задобрить прежде всего.

Дорн сделал паузу, чтобы снять с книжной полки два увесистых тома.

– Один, как и прочие языческие боги, требовал жертвоприношений. И, по небесному чину, ему следовало больше прочих. К примеру, хронист Адам из Бремена подробно описывал кровавые празднества в Убсале – теперешней Упсале. Они происходили каждые девять лет и длились девять дней. Посильные приношения обязаны были делать все – от королей и вождей до простых смертных. Когда один вождь викингов – принявший христианство король Индж Старший – не пожелал приехать или хотя бы послать свои дары на празднество, его попросту свергли. В каждый из девяти дней убсальского празднества убивали девять живых существ: восемь животных – быка, петуха и так далее – и одного мужчину. Перерезали горло и развешивали вверх тормашками на суках в роще около святилища. Чудно, конечно. Все только потому, что девятка была магическим числом для одинопоклонников… Словом, для нас с вами важнее всего то, что Один требовал в том числе и человеческих жертв. Одной из форм жертвоприношения был ритуал «кровавый орел».

– В чем он заключался? – взволнованно спросил Фабель.

– Жертва, по вере древних германцев, должна была самостоятельно подняться к обиталищу Одина. Человек с крыльями орла.

– И откуда у человека брались орлиные крылья? – быстро спросил Фабель, хотя уже сам угадал страшный ответ.

Дорн смотрел на Фабеля строго и значительно, поглаживая один из толстых томов на столе.

– Брали пленника – к примеру, женщину, угнанную в рабство викингами во время одного из набегов, – раздевали и распинали на земле веревками. Затем жрец Одина брал палаш и вскрывал ее туловище…

Сердце Фабеля бешено заколотилось.

– Жрецы имели что-то вроде хирургического навыка: норовили вскрыть живого человека так, чтобы не повредить его внутренние органы. Затем, у все еще живого, разворачивали ребра, вырывали легкие и клали несчастному на плечи. Это были символические крылья «кровавого орла». И на этих крыльях жертва должна была лететь к Одину…

Фабель, потрясенный до глубины души, молча таращился на Дорна.

– Это исторический факт? – наконец выдавил он из себя.

– Так пишут хроники. Хотите – верьте, хотите – нет. Про ритуал «кровавого орла» писал хронист, настроенный враждебно против викингов, чьих набегов панически боялись все их соседи. В хрониках того времени викингов малевали как демонов зла. – Дорн рассеянно пролистал лежащую перед ним книгу. – Да, тут подобные случаи описаны во множестве… Жертвы могли быть любого пола. Вот, к слову, – сказал Дорн, открывая нужную страницу, – рассказ о плененном викингами английском принце. Когда за него отказались заплатить выкуп, викинги принесли пленника в жертву Одину – в качестве «кровавого орла». Таких примеров в хрониках более чем достаточно.

– Выходит, наш убийца подражает викингам? – все еще недоверчиво спросил Фабель.

– Вне сомнения. Я внимательно прочел все, что было в газетах об убийстве. Вы явно придержали многие детали, но картина расчленения настолько характерна, что я сразу подумал о викингах.

– Как-то не верится. Идиотизм и мерзость!

– Это для нас идиотизм и мерзость, – сказал Дорн. – А в глазах убийцы – великое благородное дело. Акт служения. Он уверен, что этим ублажает древних богов. И моральное право на его стороне. Он мнит себя миссионером, помогающим заблудшей Германии вернуться к истинной вере. – Дорн захлопнул книгу. – Йен, вы имеете дело с наитемнейшей из темных сил! Ваш убийца – истинное исчадие ада, ибо он верующий фанатик. И верит он не во что-нибудь, а в такую апокалиптическую пакость, от которой у любого христианина просто волосы дыбом встают! В мифологии викингов также имелось что-то вроде Страшного Суда, завершающего историю человечества. Он назывался Рагнарёк. Однако библейский конец света – детский праздник по сравнению с Рагнарёком! По мифу, это будет время, когда Один и сонм подчиненных ему богов сойдутся в сражении с Локи и Ваниром. Время огня, и крови, и льда – когда не станет ни земли, ни небес, а все живые существа будут истреблены. Наш рехнувшийся «кровавый орел» верит во всю эту дребедень. Он всерьез полагает, что его миссия – приблизить падение небес на землю и наполнить океаны кровью.

Фабель машинально крутил газету в руке, невидящим взглядом всматриваясь в заголовок статьи об убийстве Кастнер.

– Не слишком ли вы спешите с выводами, профессор? Насколько убедительна ваша версия? Наш психолог-криминалист профилирует преступника иначе…

– Разумеется, я не психолог, тут вы правы, – не без некоторого раздражения сказал Дорн. – Но примите во внимание тот факт, что я почти двадцать лет пытаюсь понять ход мыслей подобных людей. Пытаюсь понять, что движет маньяком, почему он превращается в мучителя и убийцу…

Дорн резко замолчал. В его глазах была непритворная боль.

Фабель сидел неподвижно, все еще не в силах прийти в себя от услышанного. Когда он наконец заговорил, было не ясно, к кому он обращается – к Дорну или к самому себе.

– Не могу поверить… Получается, что убийца ведет крестовый поход против скверны. У этого психа гаденькая фантазия, будто он облечен великой миссией и убивать – его обязанность… Господи, лучше бы он был простым сексуальным маньяком! И то приятнее!

– Я пересказал вам то, как ритуал жертвоприношения описан в древней хронике, – промолвил Дорн. – А было ли так на самом деле, можно только гадать. Не исключено, что хронист сгустил краски или вообще сочинил этот ритуал – лишь бы побольше очернить и демонизировать ненавистных викингов. Да и не важно. Главное, наш убийца вычитал из какой-то книжки описание ритуала – и верит, что так оно и было. И действует по образцу.

– Если для него это высокая миссия, – подхватил Фабель, – значит, он будет убивать снова и снова – пока мы его не остановим…


Что-то внутри Фабеля так рвалось прочь от тюрьмы, что он не стал звонить на работу с автостоянки у Фирланде, а доехал до нойенгаммской дамбы, вышел с сотовым из машины и вскарабкался на высокий откос. С дамбы был виден весь нойенгаммский концентрационный лагерь – симметричные ряды бараков. Лагерь был преимущественно женский. Несчастных, почти не кормя, заставляли строить временное жилье для гамбуржцев, дома которых были разбомблены союзниками. Десятилетний Фабель помнил, как отец рассказал ему о фашистской концепции «Vernichtung durch Arbeit» – истребление трудом.

Фабель сел на траву и рассеянно наблюдал, как тени облаков пробегают по территории бывшего лагеря. С дамбы скульптура «Умирающий заключенный» была просто черным пятном. Но Фабель помнил страшную фигуру, скорчившуюся на булыжниках при входе в мемориальный комплекс…

Здесь убивали ни в чем не повинных женщин во имя высосанной из пальца «немецкой идеи». По мнению Дорна, их серийный преступник тоже имеет «идею»: свою вульгарную психотическую жажду крови и низменную ненависть к человечеству он оправдывает историческими и этнологическими байками.

Фабель был в таких раздерганных чувствах, что не торопился звонить в управление – сначала хотел немного прийти в себя. Он еще раз попробовал дозвониться до Махмуда, но опять включился автоответчик. Все как-то наперекосяк. Остается только надеяться, что Махмуд сам сообразит залечь на дно, когда до него дойдет весть об убийстве Улугбая…

Фабель несколько минут сидел пригорюнившись – обхватив колени руками, наблюдая, как облака бегут по небу, а их тени – по земле. Затем встряхнулся, решительно набрал номер Вернера Мейера и коротко изложил ему дорновскую теорию.

– Вернусь примерно через час, – сказал он. – И сразу же собираемся на совещание в конференц-зале. Пауль и Анна мне тоже нужны – отзовите их с задания. Кстати, нашли они какие-нибудь следы Клугманна?

– Нет.

– Ладно, я и не надеялся… Зайдите к Ван Хайдену и спросите, сможет ли он забежать к нам на совещание. У меня для него чрезвычайно любопытная информация.

Часть вторая С пятницы 13 июня до вторника 17 июня

Пятница, 13 июня, 2.00. Санкт-Паули, Гамбург
Ритмично бухали басы, и цветные прожекторы пульсировали над четырьмя сотнями танцующих тел, слитых в одно ритмично дергающееся существо. Она цеплялась за него так, словно тонула в людском море и он был ее последним спасением. Его язык гулял у нее во рту, а руки исследовали ее тело. Не без труда оторвавшись от него, она переместила свой рот к его уху и что-то стала кричать – но музыка убивала все другие звуки. Он улыбнулся и энергично кивнул в сторону выхода из клуба. Они стали пробиваться через толпу – он шел чуть сзади, обхватив ее обеими руками. Боже, какой красавчик! И такой сексуальный… Под пропитанной потом тенниской перекатывались стальные мышцы. Высокий и стройный. Волосы темные и гладкие, а глаза – ах, эти чудесные, чудесные глаза! – невероятно зеленые, ярко-зеленые: два изумруда! Она готова была отдаться ему прямо сейчас, где угодно.

На улице ударил в лицо прохладный воздух – словно в бассейн нырнули. Парни из охраны даже не покосились на парочку, которая вышла из клуба тесно сплетенной. Не доносись из клуба приглушенный рев музыки, безлюдная улица была бы тишайшей. Действие экстази ослабевало, да и свежий воздух подействовал отрезвляюще: она вдруг стала осторожнее, внутренне ударила по тормозам. В конце концов, она даже имени его не знает. До сих пор.

Ощутив, как ее тело вдруг напряглось и отпрянуло, он повернулся к ней и расцвел красивой белозубой улыбкой.

– Малышка, ты чего?

Впервые она слышала его голос ясно. И уловила слабый иностранный акцент.

– Хочу пить. Я же глотнула экстази и теперь высыхаю на корню.

– Тогда айда ко мне, слегка передохнем. У меня в тачке есть минералка. Тут рядом, за углом. Пошли.

Он твердо взял девушку за талию.

Тачка оказалась новеньким серебристым «порше». У машины он привалил ее к дверце, обнял и стал целовать. Но девушка почти тут же отстранилась.

– Я правда хочу пить. А потом сразу обратно – танцевать…

Отключив сигнализацию, он наклонился в автомобиль и достал две полулитровые бутылки «Эвиана». Одну, сняв колпачок, протянул девушке, из другой стал пить сам.

Она пила жадно и долго.

– Соленая какая-то…

Он провел языком по ее шее – от бретельки топика до мочки уха.

– Такая же соленая, как и ты.

Она почувствовала внезапное головокружение и заискала рукой капот машины – опереться. Зеленоглазый проворно подхватил ее.

– Спокойно… – сказал он заботливо. – Лучше присядь.

Он подвел ее к открытой дверце «порше». Она как-то рассеянно посмотрела сначала вдоль улицы, потом ему в глаза. Они теперь были совсем другие: по-прежнему диковинно зеленые, однако холодные и пустые.

Но страшно ей не было – ни чуточки.

Пятница, 13 июня, 11.50. Альстер-Аркаден, Гамбург
Фабель ушел из управления сразу после совещания. Подводили итоги работы за неделю: никакого продвижения в деле! Клугманн по-прежнему на свободе. Бывший полицейский, он знает, как правильно скрываться, и поэтому ловить его придется долго. Последнее убийство не дало ни единой ниточки для дальнейшего расследования – даже настоящего имени Моник они до сих пор не сумели установить! И зеленоглазый старик славянин из толпы зевак у места преступления растворился в ночи бесследно. Хорошо хоть Дорн очень вовремя подбросил им название и происхождение варварского обряда, творимого убийцей. Но это ни на шаг не приблизило их к поимке негодяя. К тому же Фабель беспокоился за Махмуда, который упрямо не отвечал на звонки. Турок был, конечно же, известен своей неуловимостью. Однако в этом случае он мог бы сообразить, что Фабель за него переживает, – объявиться и дать понять, что он внял предупреждению.

Дурное настроение владело не только Фабелем. Почти все гамбургские полицейские были озадачены и приведены в смятение тем, что война между бандами так и не разразилась. Никто не мстил за убийство Улугбая! Ни с чьей головы и волос не слетел. В городе царила странная тишь и благодать. Казалось, все городские банды вдруг зажили в дружбе и согласии: ни единого всплеска насилия. Это было настолько странно, что пугало пуще любой войны. В управлении полиции по-прежнему толпились готовые к бою сотрудники БНД и парни из Седьмого отдела, но они впустую потели в бронежилетах и касках, – и ожидание большой драки сменялось подавленностью и раздражением.

Расследование мало-помалу заслонило от Фабеля остальную жизнь. Не в первый раз очередное уголовное дело поглощало его всего, и Фабель знал – увы, не в последний. Словно он сквозь джунгли ломится: пока прорубаешься вперед, подлесок за тобой упрямо смыкается и отрезает путь назад, к собственной жизни и к милым сердцу людям… Остается лишь еще яростнее рваться вперед, надеясь на свет в конце зеленого туннеля…

Фабель позвонил Габи. Дочь ждала, что отец возьмет ее на выходные к себе, однако Фабель объяснил, что работа съест у него большую часть уик-энда. Время с Габи он очень ценил и старался не пропускать ни одной возможности побыть с ней, но тут пришлось извиняться – и дочь, как обычно, поняла, не обиделась. Зато Рената, его бывшая жена, явно рассердилась – видимо, у нее были свои планы на выходные, и Фабель их опять ломал.

В последнее время он столько насиделся за рулем, что решил устроить себе маленький праздник – остановил такси, чтобы доехать от дома до Альстер-Аркаден. В безоблачном небе сияло солнце, обычный для Гамбурга холодноватый бриз улегся; судя по всему, установится теплая погода. Как всегда, в торговой аркаде было не протолкнуться от покупателей и туристов. Фабель умело прокладывал путь в толпе, медленно, но упрямо двигаясь к книжному магазину «Йензен буххандлюнг», который принадлежал Отто Йензену, его университетскому другу.

Магазинчик был оформлен дорого, но в минималистском духе – чистые линии, прямые буковые полки и столы, яркое современное освещение: во всем чувствовалась рука и вкус деловитой и стильной Эльзы, жены Отто. Зато Отто был душой этого хаоса книг: долговязый, неуклюжий детина – без десяти сантиметров два метра, – непрерывно что-то задевавший или что-то ронявший. Книги и журналы занимали не только полки – они громоздились неустойчивыми стопами на каждой горизонтальной поверхности. Каких изданий тут только не было! Покопавшись в кучах, можно было отыскать такие неожиданные жемчужины, что перед каждым приходом сюда у Фабеля трепетала душа в надежде очередного дивного открытия. Как ни странно, сердцу настоящего библиофила нет ничего милее, чем лежащие в беспорядке книги – аккуратно расставленные, они почти лишены тайны, как женщины на нудистском пляже. И сердцу Фабеля был близок этот упоительный книжный хаос, таящий в себе сладостные находки.

Войдя в магазин, Фабель увидел Отто на стуле за прилавком – книга на коленях, там же локти, голова на ладонях. Это была любимая поза Отто – таким Фабель помнил его с университетских времен. Когда сам он пытался читать в таком положении, через пять минут уставал. А для Отто это была естественнейшая поза – так он надежнее, клеткой из рук, отгораживался от мира и полностью уходил в ту вселенную, которая лежала у него на коленях.

Фабель подошел к прилавку, наполовину заваленному книгами, лег животом на стопку пыльных томов и насмешливо перегнулся к Отто. Тот лишь через несколько секунд заметил, что кто-то нависает над ним.

– Извините… Чем могу служить? – Он наконец поднял голову, узнал Фабеля и расплылся в широкой улыбке: – А, господин Закон собственной персоной! Добро пожаловать!

«Господин Закон», ответно сияя улыбкой, пропел:

– Привет, Отто, запойный книгочей.

– Привет, Йен. Как дела?

– Живу не тужу. А у тебя?

– Тоска и жуть. Покупателей до и больше, но на самом деле они не покупатели, а так – перебиратели. Найдут что-нибудь интересное, запомнят автора и название, а потом норовят в Интернете скачать. А тут самый центр города и арендная плата – ого-го! Эльза говорит – за модное местоположение надо платить. Читатель пошел такой прижимистый и хитрый…

– А как красавица Эльза? – посмеиваясь, спросил Фабель. – Еще не сообразила, что ты у нее просто камень на шее?

– Куда там «не сообразила»! Вечно пилит, что могла бы найти кого получше меня и я должен быть ей по гроб жизни благодарен.

Счастливая улыбка Отто полностью опровергала произносимый текст.

– Я совершенно на ее стороне! – сказал Фабель и затем перешел на серьезный тон: – Выполнил мой заказ?

– О да, конечно!

Отто нырнул под прилавок. Что-то с грохотом полетело на пол.

– М-минутку… – донеслось из-под прилавка. – У меня тут маленькая катастрофа…

«Ах, Отто, дружище Отто! – улыбнулся про себя Фабель. – Время идет, а он не меняется – и слава Богу!»

Отто наконец вынырнул из-под прилавка и эффектно бухнул на него перевязанную бечевкой стопу книг.

– Вот, пожалуйста! – торжествующе сказал он, вынимая желтый бланк заказа из-под бечевки. – Все по списку – англичане и на языке оригинала. – Отто с насмешливым прищуром посмотрел на Фабеля: – На легкое чтиво мало похоже, а? Впрочем, ты же у нас зверский англофил… У тебя, по-моему, мать англичанка, да?

– В тысячный раз поправляю: шотландка.

– Как же я мог забыть! – Отто драматически хлопнул себя по лбу. – Это все объясняет!

– Что именно?

– Почему ты никогда не платишь за ленч!

Фабель рассмеялся.

– Это не потому, что я шотландец… Это во мне играет прижимистость фриза. Как бы там ни было, сегодня твоя очередь раскошеливаться. Я платил в прошлый раз.

– О, горе мне! – закатывая глаза, изрек Отто. – Такой светлый ум и такая паршивая память! Ладно, а я тебе, шотландо-фриз, между прочим, подарочек приготовил. – Он нагнулся и достал из-под прилавка толстенный том. – Кто-то из университетских профессоров заказал – и не выкупил. Словарь британских фамилий. Я думал, какому придурку мне толкнуть эту дурацкую книгу? И вспомнил про тебя.

– Спасибо, сукин сын… Сколько сдерешь за подарок?

– Подарок – значит, подарок. Наслаждайся, пока я добрый!

Фабель поблагодарил Отто еще раз, уже не насмешливо, и спросил:

– Отто, а есть у тебя что-нибудь про древнескандинавские религии?

– Спрашиваешь! Хочешь верь, хочешь не верь, но нынче на подобные книги большой спрос.

– Правда? – удивленно спросил Фабель.

– Да. В основном одинисты покупают.

– Одинисты? Ты имеешь в виду верующих в Одина? Неужели кого-то в наши дни еще волнует этот хлам? И неужели какие-то остолопы верят в Одина? – За разбитным тоном Фабель старался скрыть внутреннее волнение.

– Наивный ты человек. Сейчас во что только не верят! Одинисты еще довольно безобидный народ. Задумчивые такие ребята, грустные. Словно мешком прибитые.

– Вот уж сюрприз так сюрприз, – сказал Фабель. – Значит, их довольно много и они часто у тебя бывают?

– Сколько их всего – не знаю. Ко мне забегают изредка двое-трое. Весьма своеобразные, чтобы не сказать хуже… Впрочем, пару раз заходил парень, который очень интересовался древнескандинавской религией, но нисколько не походил на хиппаря или чудилу.

Фабеля как обухом по голове ударило. В горле пересохло.

– Когда он был в последний раз?

Отто рассмеялся:

– Ой, это допрос?

– Пожалуйста, Отто, не ерничай.

Отто увидел, что друг не шутит, и сам посерьезнел.

– Последний раз – примерно с месяц назад, я думаю. А если заходил потом, то обслуживал его не я.

– Что именно он покупал?

Большой лоб Отто пошел морщинами. Фабель знал, что, совершенно беспамятный в быту, Отто – безотказный компьютер в том, что касается названий книжек, имен авторов и издателей. Лоб Отто наконец разгладился – банк данных в голове был прочесан и ответ готов.

– Я тебе покажу, что он купил. У меня в запасе есть еще экземпляр.

Подведя Фабеля к полкам с книгами о нетрадиционных религиях, народной медицине и оккультных науках, Отто проворно нашел толстый том и протянул его гаупткомиссару. Книга называлась «Рунекаст: обряды и ритуалы викингов». Это было явно не научное, а научно-популярное издание для широкой публики. Фабель заглянул в конец и нашел предметный указатель. В нем значился «кровавый орел»! Ритуалу были посвящены полторы страницы убористого текста.

– Отто, мне позарез нужно имя твоего покупателя. Или хотя бы опиши, как он выглядел.

– Тут тебе повезло. Правда, его адреса или телефона у меня нет: он никогда ничего не заказывал. Но стоит покопаться – может, остался номер кредитной карточки. Впрочем, имя его я точно помню. Говорил на чистом немецком – с легчайшим акцентом. Однако фамилия то ли английская, то ли американская. Максвейн. Джон Максвейн.

Пятница, 13 июня, 15.45. Ротербаум, Гамбург
Его вежливости хватило на то, чтобы сообщить о своих планах комиссару Кольски из Седьмого отдела. Фабель заметил, как мускулистый красавец обиженно поджал губы. Но Кольски никак не прокомментировал его решение. Крыть ему было нечем: отдел борьбы с организованной преступностью пока ничем не помог Фабелю, и поэтому тот считал себя вправе вторгнуться в чужую сферу.

Фабель где-то слышал, что трехэтажный особняк в районе Ротербаум обошелся Мехмету Илмазу в три миллиона евро. Особняк и выглядел на три миллиона. Его фасад в югендстиле соперничал красотой с затейливой элегантностью виллы справа, в стиле ар деко, и строгой неоготикой виллы слева. Вся широкая улица была выставкой богатых особняков, утопающих в зелени и цветах.

Фабель ожидал, что на звонок выйдет черноусый двухметровый турок. А дверь открыла привлекательная, молодая, коротко стриженная блондинка. Она вежливо поздоровалась и спросила, кто он, к кому и с какой целью. Затем провела гостя через просторную прихожую в зал. Это парадное помещение для приема гостей было сердцем дома: высотой во все три этажа, вверху – стеклянный прозрачный купол. Где-то в дальнем углу дома спотыкливо играл рояль и заливисто смеялись дети.

В центре зала стоял большой ореховый стол со стопкой книг в старинных кожаных переплетах. Не успел Фабель взять в руки одну из них – второе издание «Страданий молодого Вертера» Гете, – как в зал вошел высокий, поджарый, чисто выбритый мужчина лет пятидесяти. Тщательно причесанные густые каштановые волосы, седые виски.

– Мы с вами беседовали по телефону, герр первый гаупткомиссар. Итак, о чем вы хотели бы поговорить со мной? – спросил Мехмет Илмаз без малейшего турецкого акцента.

До Фабеля дошло, что он все еще держит в руках томик Гете.

– Ах, извините… – сказал он, положив книгу на стол. – Замечательное издание и в прекрасном состоянии. Коллекционируете?

– Угадали, – ответил Илмаз. – Собираю немецких романтиков, представителей «Бури и натиска» и вообще ту эпоху. Если позволяют финансовые возможности, предпочитаю первые издания.

Фабель про себя улыбнулся: стоя в этом доме, который может себе позволить даже не всякий банкир, трудно представить, что «финансовые возможности» иногда подводят Илмаза. Турок подошел к столу и взял книгу меньшего формата в дорогом переплете из бургундской кожи.

– Вот, самое свежее приобретение: первое издание книги Теодора Шторма «Всадник на белом коне».

Фабель взял протянутую ему книгу. Бургундская кожа была нежная, мягкая и даже чуть теплая – почти живая. Касаясь ее, словно всех тех ладоней касаешься, что держали этот переплет на протяжении последних ста лет.

– Дивная вещь, – искренне сказал Фабель, кладя книгу на стол. – Извините, что потревожил вас, герр Илмаз, и спасибо, что сразу же согласились встретиться. Мне хотелось побеседовать с вами в неформальной обстановке… Я расследую одно дело, и вы бы мне очень помогли, ответив на несколько вопросов…

– Да, вы объяснили мне по телефону. А вы уверены, что обсуждение возможно в неформальной обстановке – без моего адвоката?

– Решать, конечно, вам, герр Илмаз. Но спешу пояснить: я хочу поговорить с вами отнюдь не как с подозреваемым, а просто как с осведомленным человеком, который мог бы дать мне полезную информацию. Однако сначала, герр Илмаз, позвольте принести вам мои соболезнования в связи со смертью вашего двоюродного брата.

Илмаз двинулся к кофейному столику и двум кожаным креслам у стены.

– Присаживайтесь, пожалуйста, герр Фабель.

Служанка-блондинка вошла с подносом и кофейником, налила две чашки кофе и удалилась.

– Спасибо, герр Фабель, за соболезнование, – сказал Илмаз. – Не часто гамбургские полицейские балуют меня вежливостью. Как ни печально, Ерсин всегда был… скажем так, вспыльчив. От этого и пострадал. Что ж, задавайте ваши вопросы и посмотрим, смогу ли я вам чем-нибудь помочь. Что за дело вы расследуете? По телефону вы сказали, что хотели бы поговорить со мной о Гансе Клугманне, так? О нем я уже имел случай беседовать с вашими коллегами – герром Бухгольцем и герром Кольски. Я сказал им, что его нынешнее местонахождение мне неизвестно.

Теперь Фабель понял, почему Кольски не понравился его визит к Илмазу: Седьмой отдел сам втихаря зачем-то разыскивает Клугманна.

– Клугманн сам по себе меня мало интересует. Я пытаюсь найти убийцу молодой проститутки, которая снимала квартиру Клугманна. Мы практически ничего не знаем о ней, кроме клички Моник.

Илмаз, не поднимая глаз на комиссара полиции, сделал несколько глотков кофе. На имя «Моник» он никак не отреагировал.

– Моник работала на вас? – спросил Фабель. – Прямо – или через Клугманна?

– Нет, герр Фабель, моей служащей она не была.

– Послушайте, герр Илмаз, ваши дела меня нисколько не интересуют. Моя единственная цель – поймать серийного убийцу до того, как он убьет еще кого-нибудь. Поэтому все, что вы мне скажете, останется строго между нами.

– Ценю вашу сдержанность, герр Фабель. Однако вынужден повторить: эта девушка на меня не работала – ни прямо, ни косвенно. Что бы обо мне ни говорили, я не зарабатываю на дешевых нелегальных проститутках.

– Возможно, Клугманн был ее сутенером по собственной инициативе – так сказать, независимый приработок?

– Теоретически возможно. Однако на самом деле я совершенно не в курсе. Клугманн не входит в число моих людей, хотя ваши коллеги из Седьмого отдела упрямо настаивают на противоположном.

– Но, признайтесь, человек с его… э-э… прошлым… разве такой человек не полезен для вашей… э-э… организации?

– Герр гаупткомиссар, до настоящего момента мы были предельно откровенны друг с другом. Продолжим в том же духе. Поэтому, опять-таки строго между нами, я скажу так: Клугманн для меня не такая уж большая находка. Да, его специфический опыт выглядит заманчиво полезным. Однако на нашей стороне никто ему никогда не доверял и доверять не будет. Бывший полицейский для нас на всю жизнь меченый. – Илмаз отхлебнул кофе и продолжал: – Мой кузен Ерсин использовал Клугманна как умного вышибалу, как смекалистого, мускулистого, обученного всем приемам борьбы парня. Дальше этого не шло и пойти не могло.

– Много ли он получал вышибалой? Мог ли он, человек избалованный, прожить на одну зарплату?

– Ну, моя организация в городе не единственная, герр Фабель… Официально он работал помощником управляющего в одном из наших клубов – в «Парадизе». Зарплата более или менее. И там все по закону… – Илмаз хитро улыбнулся, сделал еще глоток кофе и добавил: – Или почти по закону.

– Мы предполагаем, что в квартире девушки стояла скрытая видеокамера. Правда, пленок мы не нашли… Вот вы сказали, что дешевая проституция – не ваш бизнес. По нашему мнению, эта Моник принадлежала к категории дорогих дамочек. Возможно, ее использовали как наживку – чтобы шантажировать солидных клиентов. И это уже бизнес вашего уровня.

Илмаз вздохнул и откинулся на спинку кожаного кресла.

– Знаете, герр Фабель, мне даже скучно. Повторяю вам в третий раз: ни про эту девушку, ни про какие-то сутенерские или иные неприличные дела Клугманна я ничего не знаю и знать не хочу. – Он сделал паузу, словно решая, как вести разговор дальше – агрессивно или миролюбиво. Явно решив в пользу разрядки напряженности, он как бы рассеянно улыбнулся и сказал: – Позвольте мне объяснить вам мою нынешнюю позицию. Я прожил в этой стране больше половины своей жизни. Приехав сюда, я очень быстро убедился, что для турок-гастарбайтеров здесь открыты считанные двери. Моей открытой дверью оказался мой двоюродный брат Ерсин. Добрых двадцать лет я сотрудничал с ним и с его организацией. В последние десять лет я делал все, чтобы эта организация все меньше и меньше конфликтовала с законом. Теперь, когда Ерсин мертв, я хочу покончить с прошлым и полностью легализовать нашу деятельность.

– Но давайте будем честны – вы по-прежнему контролируете большую часть торговли наркотиками в Гамбурге…

– Я надеюсь, вы не ждете от меня подтверждения вашим словам, – холодно улыбнулся Илмаз. – Знаю, ваш Бухгольц малюет меня этаким турецким Аль Капоне. Лестно, конечно. И очень далеко от правды. Да, не скрываю – закон я нарушал и нарушать продолжаю, но если в моих действиях есть криминал, то исключительно поневоле – я не какой-то врожденный злодей. Хотите верьте, хотите нет, я человек высокой морали, просто наши с вами понятия о чести и правосудии не во всем совпадают. Иногда мне даже кажется, что гаупткомиссара Бухгольца больше всего раздражает то, что не он, а я – турок и, по его мнению, отпетый негодяй – вывожу из игры преступную организацию Улугбая! У него за столько лет не получилось, а у меня получается. Согласен, Ерсин и шантажом не брезговал, когда надо было заручиться поддержкой большой шишки или вытрясти деньги из какого-нибудь богатея. Но мне такие методы всегда претили.

Илмаз внезапно встал, прошел через весь зал и взял что-то с мраморной каминной доски. Вернувшись, он протянул Фабелю фотографию в рамке из массивного серебра. Улыбающийся мальчик лет четырнадцати. За подростковой округлостью лица уже угадывался будущий энергичный очерк скул – как у Илмаза.

– Ваш сын?

– Да. Йоханн. Немецкое имя для большого будущего в Германии. По-турецки говорит с трудом – и с убийственным немецкимакцентом. Я, герр Фабель, так и планировал его – с самой колыбели, начиная с имени: грядущий состоятельный бюргер. Клянусь всем святым, когда наступит его час вступить в семейное дело, это дело будет на сто процентов легально. Честный бизнес честного немца Йоханна на благо Германии.

Возвращая фотографию, Фабель сказал:

– Знаете, я вам верю, герр Илмаз. Однако от будущего изюма во рту не становится слаще. Пока что вы по-прежнему травите наркотиками детей и ведете уличные войны с украинцами.

Илмаз сердито набычился:

– Про какие войны с украинцами вы говорите? С этим решительно покончено!

– Разве не они главные подозреваемые в убийстве вашего двоюродного брата?

Илмаз криво усмехнулся, со спокойным вызовом глядя в глаза Фабелю.

– Герр Фабель, вы не обидитесь, если я скажу прямо, что я про вас думаю?

Фабель, немного шокированный и озадаченный, произнес:

– Ладно, валяйте.

– Вы полицейский, и уже в довольно большом чине. Я нутром чувствую – полицейский вы честный и прямой. К тому же просто умный человек. Однако свои функции вы понимаете предельно упрощенно. Впрочем, «функции» для вас неприятное слово. Вы предпочитаете говорить о Долге с чертовски большой буквы. Своей миссией вы считаете защищать невинных и ловить мерзавцев вроде меня. Или кровавых психопатов и прочих гадов, которые не различают, где добро, а где зло. Для вас вся правда жизни заключена в законе. Он ваш щит, и других вы защищаете этим же щитом.

– И в чем же моя наивность? Чем плохи закон и порядок?

– Закон и порядок – дело хорошее. Да только вы все упрощаете, у вас моральный дальтонизм. Только черное и белое. Для вас даже серое – слишком пестрое. Вы на стороне добра, а люди вроде меня – на стороне зла. Многие из ваших коллег, к счастью, лучше разбираются в оттенках. Потому что оттенки ведь существуют. И не замечать их – большая наивность, чтобы не сказать хуже.

Фабель на секунду сдвинул брови и рубанул:

– Вы хотите сказать, что к смерти Улугбая имеют отношение полицейские… которые разбираются в оттенках?

– Герр Фабель, я одно хочу сказать: в мире происходит много такого, чего донкихоты вроде вас не замечают и не понимают. Поэтому, при всем моем уважении к вам, я считаю нужным посоветовать: не впутывайтесь не в свое дело. – Илмаз встал. – Не обижайтесь на мои слова. Это сказано с лучшими намерениями по отношению к вам. А что я не смог ответить на ваши вопросы про Моник – мне искренне жаль.

Фабель поставил кофейную чашку на стол.

– Герр Илмаз, на свободе разгуливает монстр, которому нравится вырывать легкие из тела еще живых женщин. В этой ситуации я готов принять помощь откуда угодно и от кого угодно. Если вы можете подсказать мне хоть что-нибудь полезное…

– Знаете, лгать полиции стало для меня с годами второй натурой. Тут я мастер мирового класса. Но в данном случае у меня нет ни малейших причин лгать. Я действительно ничего не знаю и ничем вам помочь не в состоянии. Я и слышать не слышал про Моник или про какие-либо шашни Клугманна с ее участием. – Илмаз сделал паузу, словно прикидывая что-то в голове. – Давайте договоримся так. У меня ваш маньяк тоже не вызывает симпатии. Я прикажу своим ребятам вникнуть в это дело. Как вы понимаете, у них могут найтись источники, полиции недоступные. Да и спрашивать они умеют… э-э… строже, чем полиция. Обещаю: узнаем что-либо занятное – непременно вам сообщу.

Илмаз лично проводил Фабеля до парадной двери. Уже стоя на пороге, Фабель сказал:

– Вы так упорно говорили о своем желании стать честным бюргером… Отчего же вы тянете? Зачем уходить частями? Не лучше ли одним махом покончить с прошлым?

Илмаз рассмеялся:

– Какой вы шустрый! Сразу видно, что вы не бизнесмен. Любой экономический консультант вам объяснит: диверсификация должна мощно фундироваться основным видом деятельности компании. Когда новые сферы нашей деятельности – строительство и операции с недвижимостью – станут приносить стабильные доходы, сравнимые с тем, что мы сейчас имеем, – вот тогда я скажу: баста, отныне я всем легалам легал.

Он вышел на крыльцо вместе с Фабелем и оглянулся на дом.

– Как вам мое жилище, герр Фабель?

– Приятный особнячок.

– Построен в двадцатые годы уже прошлого века. Его архитектор много чудесных домов построил – в основном тут, в Ротербауме. Немецкий архитектор с прекрасной репутацией, его мастерская была одна из ведущих в Германии того времени. Богатый, уважаемый и преуспевающий человек. Никаких левых дел. – Илмаз лукаво покосился на Фабеля. – Одну только промашку сделал архитектор – родился евреем. Умер в концлагере Дахау. Уморили. Параграф у них был в законе такой – про евреев. Убивать их они считали своим долгом. А человек был честный. Талантливый и знаменитый. Потому-то, герр Фабель, я между законом и моралью не тороплюсь ставить знак равенства – как бы не ошибиться. Да и немцем мне никогда окончательно не стать – насмотрелся я на них со стороны, и в полные немцы меня не тянет. Впрочем, никто и не приглашает. А вот сын моего печального опыта не имеет – ему и карты в руки. Пусть начинает с чистого листа… Я же так и останусь более или менее посторонним. И «посторонний» элемент в моей деловой деятельности, возможно, до самого конца останется. Ладно, герр Фабель, всего вам доброго. И удачи вам в охоте за этим негодяем.


Из машины Фабель позвонил в комиссию по расследованию дел об убийстве. Он уже успел озадачить Марию поисками Джона Максвейна; человек с таким именем и такой фамилией в Гамбурге что прыщ на лице – и не захочешь, а заметишь. Нечего ждать, пока Отто переберет старые счета, Мария должна быстро справиться с задачей.

И действительно, Вернер Мейер сообщил, что они уже установили адрес Джона Максвейна – где-то в Харвестехуде. Теперь собирают про него более подробную информацию.

– Тут, шеф, для вас еще сюрпризец, – сказал Вернер Мейер. – Звонил гаупткомиссар Зюльберг из Куксхавена. Просит вас срочно перезвонить. У него там пара случаев ритуального группового изнасилования. Он полагает, что это может быть как-то связано с нашим серийным убийцей… Ну и еще настырная журналистка, Ангелика Блюм, опять разыскивает вас.

– Ладно, скоро буду в управлении, – сказал Фабель.

Заводя мотор, он заметил в боковом зеркале стройную длинноволосую хорошенькую блондинку, ядреную и дьявольски молодую. Он хмыкнул и задержал на ней взгляд: где-то он ее раньше видел. Или только кажется?


В густом баритоне на том конце провода было что-то приятное. За вполне литературным произношением нет-нет да проскальзывала милая фабелевскому сердцу нижненемецкая нотка – он ведь вырос в окружении этого диалекта. Буквально через несколько фраз Фабель уловил, что полицейский из провинции – умный малый.

– Итак, гаупткомиссар Зюльберг, – сказал Фабель, – вы полагаете, что есть какая-то связь между преступлениями в ваших краях и убийствами, которые я расследую. На чем основано ваше подозрение?

– Это, собственно, только догадка. Но за нее веские аргументы. У меня тут два случая. Одной молодой женщине повезло, и она в городской больнице. Вторая в морге.

– Убита?

– И да, и нет… Формально сбита случайно грузовиком, но, по сути, это убийство. И погибшая и та, что в больнице, были под воздействием гипногаллюциногенов, которые они проглотили не по своей воле.

– Наркотики, подходящие для группового изнасилования?

– Да, результат анализа однозначный. Обе получили один и тот же «коктейль». Обеих девушек распинали за запястья и лодыжки, а насиловали в согласии с каким-то ритуалом. По сводкам уголовного розыска я помню детали двух убийств, которые вы расследуете. Мне сразу бросились в глаза параллели. Вторая жертва – которая сейчас в больнице – была вчера у кузины в Гамбурге. В ночном клубе в Санкт-Паули познакомилась с парнем, он дал ей бутылку минеральной воды. Очевидно, к ней был подмешан наркотик – девушке врезался в память странный солоноватый вкус. Так что началось все в Гамбурге – значит, ваша юрисдикция.

Фабель усмехнулся. Этого провинциала на козе не объедешь – знает свое дело.

– А из чего вы заключили, что в изнасилованиях был ритуальный элемент?

– Думаю, вы понимаете, что эта фармацевтическая дрянь крепко отшибает память, но у моей девушки остались смутные воспоминания о том, что ее привязывали к чему-то вроде алтарю. Она вроде бы даже статую там какую-то видела.

– Большое спасибо за звонок, герр Зюльберг. Ваше сообщение стоит самой тщательной проверки. С нами работает судебный психиатр, фрау доктор Экхарт. Вы не против, если я прихвачу ее с собой?

Зюльберг ничего против не имел, и они договорились о встрече на следующий день.

Пятница, 13 июня, 19.30. Харвестехуде, Гамбург
Для Фабеля во время допроса подозреваемого или свидетеля самыми важными были те доли секунды, в которые люди захвачены врасплох – когда даже заранее отрепетированная ложь не успевает исказить реакцию, непосредственную и естественную. Один из моментов подобной неподконтрольной реакции – когда полиция внезапно звонит в вашу квартиру. В своей частной жизни средний гражданин так редко контактирует с блюстителями порядка, что неожиданное появление уголовной полиции на пороге квартиры для него маленькое или большое эмоциональное потрясение. Типов реакции существует несколько. Основной – страх за своих близких: полицейские просто так не приходят, а только с дурной новостью! Значит, кто-то из близких умер или серьезно пострадал. В любом случае появление уголовной полиции ни с чем хорошим не ассоциируется: несчастный случай, преступление. В зависимости от характера человека реакция варьируется от мгновенной истерики до флегматичного удивления и ворчливой враждебности.

То, как их встретил Джон Максвейн, определенно настораживало. Он им нисколько не удивился. Когда Фабель и Вернер Мейер предъявили свои овальные бляхи, Максвейн просто любезно улыбнулся и бесстрастно пригласил их в квартиру.

Второй раз за день Фабель оказывался в роскоши, в которой ему купаться не суждено, даже если он прослужит в полиции еще двести лет. Конечно, жилище Максвейна не шло ни в какое сравнение с илмазовским особняком, однако размеры и обстановка квартиры говорили о солидных доходах. Надо думать, вся фабелевская мебель стоила дешевле одной люстры в максвейновской гостиной. Впрочем, квартира была обставлена не только дорого, но и со вкусом. И сам Максвейн был безупречен: высокий, стройный, красивый брюнет, которому впору сниматься в кино в роли спортивного и образованного аристократа. Особенно поражали в нем диковинные изумрудные глаза; чем-то они напомнили Фабелю зеленые глаза загадочного старика славянина, которого он заметил в толпе у места преступления. Хотя «архитектура» лиц была, конечно, совершенно разная.

Максвейн провел их в зал с паркетным полом. Пригласив гостей сесть на широкую кушетку, сам сел на такую же кушетку напротив.

– Чем могу служить господам? – с легким оттенком насмешки спросил он. Его немецкий был почти идеален, ничтожный акцент лишь добавлял шарма молодому красавцу.

Фабель улыбнулся и заговорил по-английски:

– Если я правильно угадал, вы не немец. Англичанин? Или, может, американец?

– Вы правы, я шотландец, – произнес Максвейн с немного удивленным видом. – Надо сказать, у вас прекрасный английский язык, герр…

– Фабель. Гаупткомиссар уголовной полиции. Я, собственно, тоже шотландец, только наполовину, по матери. И какое-то время учился в Великобритании.

– Как интересно! – Максвейн окинул полицейского пытливым взглядом. – Чем обязан честью вашего посещения, герр Фабель?

– Мы расследуем два убийства, совершенных одинаково – с соблюдением некоего ритуала, который, похоже, связан с древнескандинавской мифологией, а именно с культом Одина. Случайно стало известно, что вы являетесь чем-то вроде эксперта в этой области. Не могли бы вы рассказать нам поподробнее об этих верованиях?

Зеленые глаза Максвейна несколько секунд изучали Фабеля.

– Герр Фабель, – наконец сказал он, – боюсь, что вы обращаетесь не по адресу. Я – консультант по информатике, а не жрец культа Одина!

– Но вы же интересуетесь данным предметом?

– Чем я только не интересуюсь! Среди прочего – оккультизмом и древними религиями. Однако я не принадлежу ни к какой языческой секте и ни в каких обрядах участия не принимаю. Да и знаток не такой уж глубокий… Так что вам бы лучше проконсультироваться у университетского профессора истории или литературы, который занимается этими вещами серьезно и всю жизнь. Этот источник будет надежнее меня – я ведь всего лишь начитанный любитель.

– Спасибо за совет. Мы им воспользуемся. Но не могли бы вы просветить нас на эту тему хоть немного – для начала?

Вернер Мейер нарочито покашлял. До Фабеля вдруг дошло, что они с Максвейном до сих пор говорят на английском.

– Ах, извините, дружище, – сказал он, переходя на немецкий и поворачиваясь к Вернеру. Затем он обратился к Максвейну: – Давайте, чтобы не обижать моего коллегу оберкомиссара Мейера, говорить по-немецки.

– Хорошо. Итак, вы расследуете что-то вроде серийного убийства по одному шаблону?

– Да. Детали преступления практически во всем совпадают с древним обрядом «кровавый орел»… – Фабель сделал паузу, наблюдая за реакцией Максвейна. Однако на лице того не дрогнул ни единый мускул, оно не выражало ничего, кроме неподдельного интереса.

– А что именно делает преступник: извлекает легкие или вырезает контур орла на спине? – спросил он.

– О! – воскликнул Фабель. – Я понятия не имел, что ритуал существовал в двух видах!

Максвейн вскочил, подошел к длинной этажерке от пола до потолка, разделявшей просторный зал на две комнаты, и быстро нашел две книги – одну из них Фабель видел в магазине Отто.

Держался Максвейн совершенно естественно, словно к нему заглянули на огонек старинные приятели. То ли он был отличный актер, то ли ему нечего было скрывать.

Максвейн быстро пролистал вторую, незнакомую Фабелю книгу и нашел нужную страницу.

– Вот, здесь сказано довольно подробно. Вообще-то не исключено, что на самом деле этот ритуал – чистейшая выдумка.

– Да ну?

– Некоторые историки полагают, что это напраслина, возведенная на викингов жертвами их набегов, – так сказать, лживая антивикинговская пропаганда того времени. Рассказы о ритуале «кровавый орел» многочисленны, но не сходятся в деталях. К примеру, некоторые хронисты утверждают, что у жертвы вырывали легкие, а другие говорят только о вырезанном на спине контуре орла. Такие серьезные разночтения недопустимы, если речь идет о действительно существовавшем религиозном ритуале. Так что старинным летописям полностью доверять нельзя, они отнюдь не объективными людьми писались.

– А что касается современных одинопоклонников… Ведь их, наверное, раз-два и обчелся, – сказал Фабель. – Не могу представить себе, что кто-то в наше время серьезно верит…

Максвейн широко улыбнулся, показывая идеальные жемчужно-белые зубы.

– Тут, герр Фабель, вы глубоко заблуждаетесь. Культ Одина в наше время очень и очень популярен. Особенно среди американцев. Официально это классифицируется как неоязычество. Нацистская идеология в свое время использовала много символов и понятий из древнегерманской мифологии. А в восьмидесятые годы эта мифология стала частью коктейля под названием «Новая эпоха» – движение сгребло в кучу все: буддизм, шаманизм, черную магию и так далее.

– А вы знаете людей, практикующих подобный культ в современном Гамбурге?

Максвейн задумчиво потер подбородок:

– Вы подозреваете в убийствах одинистов? О нет, вряд ли. В общем и целом, невинные чудаки-новоэпоховцы почитают прежде всего Бальдра. – Увидев немой вопрос на лице Фабеля, Максвейн пояснил: – Бальдр в скандинавском языческом пантеоне немного похож на Христа. Так сказать, самый «политкорректный», самый приемлемый из древних кровожадных богов. Да, в Гамбурге есть подобная группа. «Храм Асатру». Я слышал, что они регулярно встречаются в перестроенном складе в Биллштедте.

– Что ж, спасибо за помощь, мистер Максвейн, – сказал Фабель по-английски и встал с кушетки.

В лифте, рассеянно глядя в стену, Фабель сказал Вернеру Мейеру:

– Ох, не нравится он мне! Нутром чувствую – что-то с ним не так. Может, к этим убийствам он и не имеет отношения, однако меня всегда настораживают люди, которых нисколько не удивляет появление в их доме людей из уголовного розыска.

– Порой мне чудится, что в Гамбурге каждому второму есть что скрывать, – криво усмехнулся Вернер Мейер.

– За Максвейном нужно понаблюдать. Пусть наши ребята последят за ним двадцать четыре часа в сутки.

– А нам не дадут по шапке за то, что мы распыляем силы? Ведь у нас против него ничего конкретного…

– Вы организуйте слежение, Вернер. А я уж как-нибудь утрясу этот вопрос с Ван Хайденом.

Пятница, 13 июня, 23.00. Харбург, Гамбург
Во всем здании сохранилось только одно не разбитое вандалами стекло – в большом окне на крыше. Через него луна тускло освещала огромный пустой бассейн. Было ясно, что в последний раз тут купались много-много лет назад. Кругом мусор, кафель разбит, веселенькая картинка на стене – детишки плещутся среди синих дельфинов – измарана черными жирными граффити. Повсюду валялись использованные шприцы. В углу темнела куча кала.

– Раньше район был вполне приличный, даром что жил тут сплошь рабочий класс.

Это сказал мужчина, стоящий на краю пустого бассейна. Он огорченно смотрел в сторону двойной стеклянной двери, от которой теперь осталась лишь одна створка.

– Ну-ка проверь, нет ли тут кого, – сказал он, обращаясь к стоящему рядом мужчине помоложе.

Тот быстро прошел к двери и заглянул в помещение, некогда служившее раздевалкой.

– Нет, ни души.

Старший опять предался воспоминаниям:

– Сюда я бегал на свидания с девушкой из соседнего квартала. Мы с ней плавали в этом бассейне…

Он даже глаза закрыл, чтобы получше представить себе то далекое прошлое. Потом открыл глаза и силой вернул себя в настоящее. Его младший товарищ приставил пистолет к мешку на голове человека, стоящего на коленях у самого края бассейна; руки пленника были связаны за спиной. Старший из двух мужчин печально вздохнул и сказал спокойно, без злобы и гнева:

– Ладно, давай.

Человек на коленях не успел докончить крик «Нет!!!» – деловито пукнул пистолет с глушителем, и мертвое тело рухнуло в пустой бассейн.

По пути к выходу старший еще раз сентиментально вздохнул:

– Да-а, прежде это был вполне приличный район…

Суббота, 14 июня, 11.00. Куксхавен
Хотя до Куксхавена пришлось добираться на автомобиле почти два часа, это были приятные два часа. День выдался солнечный и умеренно жаркий, рядом сидела красавица Сюзанна – доктор с радостью согласилась на поездку, обещавшую смену обстановки. Теперь они имели возможность поболтать без спешки и наконец-то договориться о точном времени совместного ужина. Поездка очень сблизила их.

В пути Фабель сделал только одну остановку – в той самой зоне отдыха на шоссе возле Аусендайха, о которой рассказывал Зюльберг по телефону. Между шоссе и зоной отдыха была густая роща – хорошая защита от ветров, продувающих равнину. Именно из этой рощи погибшая девушка вышла на дорогу прямо под грузовик. На просторной стоянке стоял только фабелевский «БМВ». Если здесь даже днем так пустынно, то ночью уж тем более… Вторую девушку выбросили на обочину этого же шоссе, на двадцать километров ближе к Гамбургу.

Семиэтажное здание куксхавенской городской больницы находилось на зеленом участке рядом с Альтенвальдершоссе. Фабеля и Сюзанну провели в светлую приемную с большими окнами, из которых были видны безукоризненные клумбы и аккуратный небольшой газон. Минут через десять дверь открылась, и вошел невысокий пузатый полицейский в мятой форме. Однако на его щекастой физиономии цвела широкая и сразу располагающая к себе добродушная улыбка.

– Гаупткомиссар Фабель? Доктор Экхарт? Я – гаупткомиссар Зюльберг.

Они обменялись рукопожатиями. Зюльберг извинился за доктора Штерна – тот будет занят еще минут двадцать. Пока они могут побеседовать с пострадавшей.

Микаэла Палмер, высокая и длинноногая яркая блондинка, была бы просто красавицей, если бы не чересчур длинный нос. Фабелю бросился в лицо неестественный цвет ее загара; тут явно не северонемецкое солнце поработало и вообще не солнце. Загар, полученный в солярии, резко контрастировал с марлевой повязкой на лбу и не мог спрятать темные круги под глазами – следы недавней драмы. Девушке, собственно, очень повезло, что она в результате оказалась на третьем этаже больницы, а не в подвале, где находится морг.

Сюзанна села на стул у кровати, а Фабель жестом попросил у девушки разрешения присесть. Микаэла кивнула и чуть отодвинулась в сторону, освобождая ему место. При этом край ее белого купального халата отошел в сторону и оголил загорелое бедро. Она поправила халат быстрым движением. Совсем не кокетливо. У нее были глаза затравленного зверька, ежесекундно готового к бегству.

Фабель успокаивающе улыбнулся.

– Я – полицейский из Гамбурга, – сказал он. Не стоило нервировать девушку словами типа «уголовная полиция» или «комиссия по расследованию убийств». Нужны отеческая ласка и осторожный подход, иначе свидетельница просто сломается от воспоминаний и из нее ничего толкового не вытянешь. – А это доктор Экхарт, психолог и специалист по наркотикам. Она знает, чем именно вас опоили. Я бы хотел задать вам несколько вопросов о том, что произошло. Вы разрешите?

Микаэла кивнула.

– А что именно вы хотите узнать? Эта дрянь мне всю память отшибла… Я не только про похищение забыла – не могу вспомнить многого из того, что происходило в последние несколько дней! – Она вопросительно заглянула Фабелю в глаза. Ее нижняя губа дрожала. – Но почему? Ведь это было до того, как я выпила эту соленую мерзость! У меня что, какие-то области в голове навсегда отключились?

Фабель, ища поддержки, оглянулся на Сюзанну.

– Не переживайте, Микаэла, – сказала доктор Экхарт. – Препараты подействовали на центр памяти вашего мозга. И кое-что из того, что случилось до приема коктейля из наркотиков, кажется сейчас стертым из памяти. Большая часть воспоминаний мало-помалу вернется, за исключением разве что каких-то деталей. Но то, что происходило с вами, когда вы были под действием наркотиков, – этого вы уже никогда не вспомните. И это скорее всего только плюс… К сожалению, должна предупредить, Микаэла: вас могут посещать неприятно реалистические сны о случившемся. Обрывки, сохранившиеся в подсознании, будут вас какое-то время преследовать…

Микаэла всхлипнула.

– Я ничего не хочу помнить про это… – Она посмотрела Фабелю в глаза и добавила: – Пожалуйста, не заставляйте меня вспоминать!

– Никто не станет вас принуждать, – сказала Сюзанна, наклонилась к девушке и ласково убрала золотистую прядь волос с ее лба – словно успокаивала ребенка, который проснулся после кошмара. – Чего вы не помните, того вы и не вспомните. Однако то, что осталось в вашей памяти, поможет нам поймать подонка.

– Он был не один. – Микаэла, потупив глаза, рассеянно перебирала пальцами подол своего халата. – Их было несколько. Вначале мне казалось, что он один. Одно и то же лицо. Но тела были разные.

– Извините, Микаэла, я не понимаю, что вы имеете в виду, – сказал Фабель. – Что значит «одно и то же лицо, но разные тела»?

– Понимаю, странно… Но мне запомнилось именно так. Один был толстый и в возрасте. А другой худой и молодой. Однако у обоих одно и то же ужасное лицо!

«Черт! – подумал Фабель. – Зря мы сюда тащились. Девушку жаль, память ей совсем отказала. Теперь она просто сочиняет какие-то воспоминания, чтобы заполнить прореху в прошлом».

– А вы можете описать это «ужасное лицо»? – спросил он. – Общее для них обоих?

Микаэлу забила дрожь.

– О, отвратительное лицо, без всякого выражения. Помню его только смутно… Кажется, борода… и один глаз.

– Правый или левый?

Микаэла трясла головой, словно хотела вытрясти из нее остатки воспоминаний.

– Правый или левый? Не помню. А вместо второго глаза – черная дыра. Черная-черная и страшная…

Микаэла разрыдалась.

– Все хорошо, Микаэла, все теперь хорошо, – сказал Фабель. – Успокойтесь, кошмар позади…

Сюзанна обняла девушку за плечи. Через минуту Микаэла немного пришла в себя, вытерла слезы и кивком показала, что готова к следующим вопросам.

– Значит, преступников было двое? – спросил Фабель.

– Трудно сказать. У меня только какие-то промельки в голове. Кажется, их было все-таки трое. Да, как минимум трое…

Фабель положил ладонь на правое запястье Микаэлы. Она отдернула руку, как ужаленная, и хмуро уставилась на руку Фабеля, словно ожидала нового нападения.

– Теперь вспомнила. У одного был шрам на тыльной стороне левой руки. Точнее, два сходящихся шрама – что-то вроде птичьей дужки.

– Вы уверены?

– О да! – сказала Микаэла с печальным смешком. – Помню совершенно ясно… Как странно, почему именно это застряло в памяти, а все остальное начисто пропало?

– Не знаю, Микаэла, не знаю… – промолвил Фабель просто для поддержания разговора. – Однако это, возможно, очень пригодится для следствия. – Он вынул записную книжку, ручку и положил их на кровать рядом с Микаэлой – прикасаться к девушке он больше не решался. – Вы не могли бы нарисовать этот шрам?

Микаэла на пару секунд задумалась, потом быстро и решительно провела на бумаге две сходящиеся линии. Действительно, похоже на вилочку с кривоватыми косточками.

– Именно так!

– Большое спасибо. – Фабель встал. – Мы искренне сочувствуем вам, Микаэла. И я обещаю сделать все возможное для поимки негодяев.

Девушка рассеянно кивнула. Казалось, ее мысли где-то далеко.

– Погодите, – вдруг сказала она. – Там, в клубе… Что же за клуб это?.. Черт, не могу вспомнить название… Короче, там был парень. Он мне дал минералки. С необычным вкусом… таким соленым…

– Мы знаем, Микаэла. Вы это уже рассказывали герру Зюльбергу. А парня помните? Можете его описать?

– Помню только глаза… Зеленые. Холодные, яркие. Да, зеленые глаза я помню четко…

Из палаты Микаэлы Фабель и Сюзанна направились в кабинет доктора Штерна. Фабель содрогнулся от беспорядка на его столе: хаос книг, папок, записок и записочек. Сам Фабель любил, когда все на своем месте. Если хоть одна бумажка в кабинете лежала не там, где надо, его это так нервировало, что он не мог работать – отвлекало, не давало сосредоточиться. Фабель знал эту слабость за собой, но поделать с ней ничего не мог и сам себе дивился: в быту нудный аккуратист, а в работе не раз доказал раскованность мысли и способность к интуитивным прорывам!

Красавец Штерн приветливо улыбался.

– Гаупткомиссар Фабель? Фрау доктор Экхарт?

После того как они пожали друг другу руки, Фабель сказал:

– Спасибо, герр доктор Штерн, что согласились принять нас. Я знаю, вы очень заняты.

– А, не стоит благодарности. – Штерн ловко выхватил из груды документов на столе нужную папку. – Я тут вам сделал копию своего заключения для местной полиции. А вот и сама местная полиция, легка на помине.

Штерн кивнул вошедшему в кабинет Зюльбергу.

– Спасибо, – поблагодарил Фабель, но папку открывать не стал. – Если я правильно догадываюсь, девушке дали рогипнол?

– Рогипнол в сочетании с чем-то. В отчете я пишу: очень слабые следы рогипнола в крови. Вообще-то он выводится довольно медленно – после приема остается в системе кровообращения несколько часов.

– Возможно, доза была достаточно сильной, чтобы девушка потеряла сознание, однако не настолько большой, чтобы через несколько часов обнаружить значительную концентрацию препарата?

– Нет, – возразила Сюзанна. – Даже после того, как кровь очистилась от препарата, его следы присутствуют в моче на протяжении минимум семидесяти двух часов. – Она обратилась к Штерну: – Вы, конечно, сделали анализ мочи?

Штерн кивнул:

– Ничтожное содержание рогипнола. Если бы Микаэлу в последние три дня отравили именно этим препаратом, следы были бы намного более внятными.

– Но ведь что-то ей дали! – указал Фабель. – И очень сильное!

– Верно. У Микаэлы слабые ожоги слизистой рта и гортани. А когда я расспрашивал ее о промежутках более или менее ясного сознания, она говорила о полном отсутствии страха в эти моменты.

– Оба факта указывают на некий коктейль с добавлением гаммагидроксибутирата, – подхватила Сюзанна.

– Да, предположительно… – Штерн пожал плечами. – Однако гаммагидроксибутират настолько быстро уходит из крови и мочи, что в нашем случае ничего доказать нельзя…

– Гамма… чего? – переспросил Фабель, профан в фармакологии.

– Извините, гаупткомиссар, – сказал Штерн. – Вы, наверное, слышали жаргонные словечки «липучка» или «молоток»? Так это про гаммагидроксибутират. Лихо бьет по башке.

Сюзанна опять перехватила разговор:

– «Молоток» – штука препоганая. В определенном количестве совершенно парализует центральную нервную систему. По действию похож на рогипнол, но потенциально намного более опасен. Как ни смешно, до самого недавнего времени свободно продавался в специализированных магазинах здоровой пищи – в помощь тем, кто занимается бодибилдингом! В сегодняшней медицине гаммагидроксибутират почти не применяют, так что его производят в основном нелегально.

– А поскольку его производят подпольно и без должного контроля, – продолжил Штерн, – то колебания в чистоте конечного продукта убийственные – иногда в прямом смысле. К тому же в качестве стабилизаторов иногда используют высокотоксичные вещества…

– Именно эти нежелательные «довески» могли вызвать ожоги во рту и гортани Микаэлы, – добавила Сюзанна.

– Да, верно… Гаммагидроксибутират порой дает очень странные побочные эффекты. Даже небольшая доза может вызвать тошноту и рвоту, сумеречное состояние, галлюцинации, судороги и, конечно, потерю сознания. Среди частых побочных эффектов – полное исчезновение чувства страха. Микаэла говорила именно об этом: в моменты ясного сознания она понимала весь ужас своей ситуации, однако ни капли не боялась. А если в наркотическом коктейле вместе с гаммагидроксибутиратом присутствовал флунитразепам или клоназепам, то был риск общей анестезии, купации дыхания и даже комы. Так что Микаэле сказочно повезло – она не только выжила, но и не нуждается в аппарате для искусственного дыхания. Словом, фрау доктор Экхарт совершенно права, гаммагидроксибутират – штука препоганая! Особенно в сочетании с другими препаратами, отрицательное действие которых он только усиливает. Тот, кто дал девушке этот коктейль, может, и не желал ее убить, но явно не заботился о том, выживет она или нет.

– Значит, этот гамма-как-его-там незаконно производят в помощь групповым насильникам? – спросил Фабель.

– В основном его используют тусовщики и клубная публика – как более мягкую «дурь», чтобы «соскочить» с больших доз кокаина или экстази. Впрочем, думаю, гамбургские полицейские медэксперты знают больше моего о том, чем балуются в ваших ночных заведениях.

– А каким этот коктейль должен быть на вкус?

– Рогипнол в растворе имеет слабый солоноватый вкус, поэтому одно из его уличных прозвищ – «солонка». В алкоголе практически не чувствуется, к тому же алкоголь усиливает его действие. В виде порошка легко добавить в пищу.

– Микаэла говорила, что в клубе один парень угощал странно соленой на вкус минеральной водой.

– Что ж, возможно, наркотик был именно в минеральной воде.

Фабель наконец заглянул в письменный отчет Штерна.

– А как насчет изнасилования?

– Увы, для вас мало что интересного. Насиловали внутривагинально – в промежутке от двух до четырех часов… возможно, насильников было несколько. Без анального или орального секса. Спермы для анализа ДНК я, к сожалению, не обнаружил. Надо думать, насильник или насильники использовали презервативы. Над ней не издевались и ее не били. Единственные следы на теле – следы от веревки на лодыжках и запястьях… – Штерн кивнул на папку в руках Фабеля. – Фотографии у вас.

Из фотографий следовало, что девушку распинали, подобно другим жертвам. Но Микаэла осталась жива… На одном из снимков на ее лбу было заметно покраснение.

– Что это такое? – заинтересовался Фабель.

Штерн довольно усмехнулся:

– А это, герр комиссар, то, что насильники явно не предназначали для наших глаз. У Микаэлы болезненно повышенная чувствительность кожи – она снимает экзематозное состояние при помощи ультрафиолетовой терапии… («Вот так! – мысленно хмыкнул Фабель. – А я решил – злоупотребление солярием!») Преступники делали какую-то метку на лбу жертвы. Затем стерли ее, однако чувствительная кожа Микаэлы отреагировала покраснением. Не знаю, что преступники использовали – краску, тушь или еще что-то. Я решил – хоть это и не рана, но заслуживает снимка.

– Вы правильно поступили, герр доктор, – кивнул Фабель. – Этот след на лбу может иметь огромное значение для следствия.

– По-моему, похоже на букву «X», – сказал Штерн. – У вас есть догадки о значении знака?

Фабель хорошенько вгляделся – и нахмурился:

– Да, есть одно предположение… Думаю, это отнюдь не «X», а один из рунических символов. Среди прочего он обозначает и кровь – жертвоприношение.

Штерн удивленно вскинул брови.

Сюзанна придвинулась к Фабелю, и он показал ей фотографию.

– Руны – это ведь алфавит викингов? – спросила она.

Фабель кивнул и в задумчивости вложил фотографию в папку.

Суббота, 14 июня, 15.50. Овельгонне, Гамбург
Перед тем как выйти из машины, Сюзанна потянулась к Фабелю, чмокнула его в губы и погладила по щеке.

– Ну так что, увидимся вечером? – спросила она.

Фабель улыбнулся:

– Спрашиваете!

– Хорошо, тогда до восьми, как договорились.

Любуясь ее стройной фигурой, он проводил Сюзанну глазами до входа в четырехэтажный дом, в котором она жила.

У двери она повернулась и помахала ему рукой. После того как дверь за ней закрылась, Фабель еще секунд десять сидел как зачарованный. Затем встряхнулся и взял сотовый – позвонить домой Вернеру Мейеру. Когда тот снял трубку, Фабель услышал далекие детские голоса – Надя, старшая дочь Вернера, уже дважды сделала его дедушкой. Фабель извинился за то, что тревожит в субботу.

– Да ладно уж… Есть проблемы, Йен?

Фабель рассказал Вернеру о разговоре с Микаэлой Палмер. Между делом упомянул и зеленые глаза парня, который поил ее соленой минералкой в ночном клубе. Он намеренно не подчеркнул эту деталь – хотел посмотреть, так же бурно отреагирует Вернер Мейер на нее, как и он сам, или нет. Вернер даже присвистнул.

– Неужели наш вчерашний дружок? Мистер Сама Безмятежность?

– Не исключено, – сказал Фабель. – Наверное, надо заглянуть к нему еще разок.

– Не жмите на газ, шеф, – возразил Вернер Мейер. – Нельзя его спугнуть. Максвейн находится под круглосуточным наблюдением. Если попробует что-либо учудить – мы его тут же загребем, тепленьким. А пока у нас ничего против него нет – ну, книжки ученые покупает, ну, глаза зеленые. Давить сейчас нечем. Мы и раньше шли по тонкому льду. Если бы он обратился к своему адвокату и обвинил нас в беспочвенном преследовании, мы бы имели бледный вид перед начальством.

– Вы правы, Вернер, – вздохнул Фабель. – Но вы, пожалуйста, предупредите ребят, которые будут работать в наблюдении, что дело очень серьезное и надо смотреть в оба… Ну и Ван Хайдена введите в курс событий по электронной почте… А в понедельник прямо с утра соберите всех на совещание.

– А как насчет доктора Экхарт? Ей тоже сообщить?

– Нет, спасибо, Вернер. Я тут сам…

Вернер Мейер рассмеялся:

– Не сомневаюсь, шеф. Эх, где моя холостяцкая жизнь!

Фабель побрился, надел английскую сорочку из длинноволокнистого хлопка «си-айленд» и светло-серый однобортный костюм. До свидания с Сюзанной оставалось еще время, поэтому он сел за папку, привезенную из Куксхавена. Фабель не считал себя замшелым консерватором, но многие вещи в современном мире его шокировали до глубины души, и он ворчливо спрашивал себя: куда мы, черт возьми, катимся? Что происходит? Конечно, сексуальное насилие – дело не новое, однако сколько же современных парней ленятся ухаживать за девушками и предпочитают наркотическую халяву: сыпанул девушке что-нибудь и насилуй ее, практически неживую, целой оравой. Какая в этом радость? Где тут удовольствие? Честнее и приятнее потратиться на шлюху, если уж так свербит в штанах… А поскольку наркотиков становится все больше, и ученые изобретают все новые виды «дури», и люди становятся все повадливее на простые решения, то мысль о будущем человеческого общества наполняла Фабеля искренним страхом. Впрочем, в этом уголовном деле все было много сложнее. Преступник – часть группы, его действия имеют некий ритуальный смысл. Коктейль из наркотиков он использует, чтобы обеспечить себя и своих сообщников покорной жертвой. Впрочем, не исключено, что сам он в изнасилованиях участия не принимает – так сказать, только о товарищах заботится…

Фабель перерисовал с фотографии на листок бумаги красный след на лбу Микаэлы. Не преувеличивает ли он значение этой метки? Метка достаточно размытая, могла появиться случайно и никакого скрытого смысла не иметь. А он за уши притягивает объяснение, видит рунический знак… Нет, никакого преувеличения. Это явно руна Гебу – скандинавский аналог латинской буквы «G». Бывший студент-историк, Фабель помнил, что руны имели для древних германцев не только фонетическое, но и символическое значение – каждая была как-то соотнесена с мифологией.

Фабель взял из шкафа несколько увесистых справочников, одолженных им у Отто. Одна из книг была та же, что Максвейн показывал им с Вернером. Полистав пару книг, Фабель нашел нужное и выписал информацию на листок бумаги. Он был прав – память его не подвела. Руна Гебу, как и прочие, действительно имела сакральный смысл: означала жертву богам или дар со стороны богов. И тут совпадение: жертва. Жертвоприношение. В алфавите это седьмая руна. Семерка практически во всех верованиях священное число. Дорн подчеркивал приверженность викингов к сакральным числам. Еще одна важная деталь: руна Гебу ассоциировалась с кровью и ритуалом жертвоприношения вообще.

Но есть ли связь между двумя убийствами Сына Свана и двумя групповыми изнасилованиями? Микаэла Палмер якобы помнит, что ее распинали на алтаре и на лоб ей был поставлен значок, обозначающий жертвоприношение. Но если эти две девушки – Микаэла и та, которая случайно попала под грузовик, – предназначались в жертву, почему им позволили уйти живыми? Совершенно очевидно, что значок Гебу сознательно стерли со лба… Обеим девушкам подобрали именно такой наркотик, который отшибает память, чтобы они не могли вспомнить насильников. Будь заранее решено их убить, эта предосторожность не имела бы смысла. На первом брифинге после убийства в Санкт-Паули Сюзанна предложила, что изувер мог начинать с изнасилований и потихоньку увеличивать остроту ощущений, пока не дошел до убийств. Фабель инстинктивно чувствовал, что их убийца не такой – у него не было периода раскачки и репетиций. Даже если согласиться с теорией Сюзанны, концы с концами не сходятся: изнасилования случились после убийств. Насколько Фабель знал криминальную психологию, у серийных убийц не бывает откатов к более мягкому поведению: они могут восходить только от жестокого поведения к еще более жестокому – или механически повторять одно и то же.

Фабель в задумчивости отложил книгу и рассеянно смотрел на противоположный берег Альстера. Затем вспомнил о времени и метнул взгляд на часы: 7.30! Надо торопиться – досадно, если Сюзанна придет первой и будет вынуждена ждать его.

И тут, исключительно благодаря своей маниакальной аккуратности, он совершил серьезное открытие.

Поднявшись с кушетки, он двинулся к двери, но справочники остались лежать не на месте. Фабель вернулся, чтобы положить их на полку. В последний момент он машинально приоткрыл одну из богато иллюстрированных книг и наскоро пролистал ее. И вдруг одна из пропорхнувших иллюстраций заставила его обмереть.

Полностраничная фотография показывала деревянную статую Одина. Сама фигура была вырезана из темной древесины довольно грубо, но бородатое лицо было проработано поразительно хорошо: искаженные яростью черты, оскаленный рот. Это был лик Всеведущего Одина. За то, что он испил из колодца вечной мудрости, Одину пришлось дорого заплатить – своим глазом.

Именно поэтому у всех насильников Микаэлы было одно лицо при разных телах. Оказывается, память тебя все-таки не подвела, Микаэла! И ты ничего не придумывала задним числом.

Эти гады насиловали тебя в маске. В маске одноглазого Одина.

Суббота, 14 июня, 20.00. Пёзельдорф, Гамбург
То, что Сюзанна вошла в бар, Фабель угадал не оглядываясь – просто по поведению бармена. Тот протирал полотенцем стакан, рассеянно глядя в пространство поверх головы Фабеля. И вдруг его рука остановилась, а взгляд оживился. А когда она шла к стойке бара, мужчины между ним и дверью оборвали беседу на полуслове. И наконец, его обдало чудесным чувственным ароматом духов. Фабель улыбнулся и, не поворачивая головы, сказал:

– Добрый вечер, фрау доктор Экхарт.

– Добрый вечер, герр первый гаупткомиссар.

Фабель наконец повернулся к ней. Даром что Сюзанна была в простом черном платье без рукавов и ее черные как вороново крыло волосы не были уложены в изысканную прическу – у Фабеля все же дух перехватило. Она была совсем другая – не та женщина, что находилась днем с ним в машине. К той он уже более или менее привык, а эта была чудо и загадка.

– Я рад, что вы пришли.

– И я рада, что пришла, – улыбнулась Сюзанна.

Фабель взял два бокала вина, и они сели у окна. На Мильхштрассе царило оживление: много прохожих, почти все столики уличных кафе заняты.

– Надеюсь, сегодня вечером мы не будем говорить о работе, – сказал Фабель, – однако в понедельник в десять утра приглашаю на совещание. Придете?

– Да, конечно, – сказала Сюзанна. – Это дело вас сильно задело, да?

Фабель печально улыбнулся:

– Меня все дела сильно задевают… Хотя это, разумеется, особенно сложное и противное расследование. В нем столько не стыкуется… и одновременно столько стыкуется слишком хорошо…

Мгновенно забыв о намерении не говорить о работе, Фабель тут же изложил свои догадки в связи с маской Одина.

Выслушав его и задумчиво крутя бокал в руке, Сюзанна сказала:

– Не знаю, не знаю… Я по-прежнему считаю, что наш убийца действует в одиночку. И вы, Йен, чересчур усложняете мотивы преступления. Мне кажется, что он выбирает молодых женщин абсолютно случайно.

– Эта оценка звучит непрофессионально, фрау доктор, – почти раздраженно сказал Фабель.

Сюзанна рассмеялась.

– Иногда надоедает быть профессионалом. Я как-никак человек, и мне не чужды обычные человеческие чувства. В данном случае я просто испытываю ужас и отвращение – и только силой заставляю себя вдумываться в психологию преступника. А у вас, Йен, бывают моменты такой человеческой слабости?

Теперь и Фабель рассмеялся.

– О, я в основном живу эмоциями. И вас прекрасно понимаю. Но если вам претит копаться в черных душах – как вас занесло в криминалистику?

– А вас самого как занесло в криминалистику – такого эмоционального?

– Почему я стал полицейским и сыщиком? Кто-то же должен выполнять эту грязную работу. Кто-то должен защищать людей – мужчин, женщин, детей – от всяких подонков… – Фабель осекся. Совсем недавно Илмаз упрекнул его в идеализме. Неужели он действительно идеалист? Но правда ли, что быть идеалистом стыдно? Надо ли смущаться и извиняться перед самим собой и всем миром, если циничный мафиозо называет тебя идеалистом? – У вас хорошее медицинское образование, и была сотня других вариантов помогать людям. Почему вы избрали уголовный розыск?

– Сознательно я и не выбирала. Меня просто прибило к этому берегу. Дрейфовала, дрейфовала – и додрейфовалась. Получив общемедицинское образование, стала специализироваться на психиатрии. Потом увлеклась психологией. Затем заинтересовалась психологией преступников. Даже и не заметила, как стала специалистом в этой области. И вот – работаю…

Фабель широко улыбнулся:

– Я чрезвычайно рад, что вас прибило именно к этому берегу. Иначе вы бы продрейфовали мимо меня, а я – мимо вас. Но все, завязываем с разговором о работе… – решительно сказал Фабель и подозвал официанта.

Суббота, 14 июня, 20.50. Уленхорст, Гамбург
Ангелика Блюм очистила широкий журнальный столик от посуды и развернула на нем большую подробную карту Центральной и Восточной Европы. Затем разложила на карте фотографии, газетные вырезки, листочки с информацией о фирмах и карточки с именами: Клименко, Кастнер, Шрайбер, фон Берг, Айтель-младший, Айтель-старший. В самый центр композиции она положила карточку с именем, написанным красным фломастером и большими буквами: ВИТРЕНКО.

Все герои были налицо. О том, как и чем они связаны, Ангелика Блюм пока знала слишком мало – для передачи материалов в суд улик недостаточно. Единственное, что она сейчас могла сделать, – это привлечь к уже собранным данным и своим догадкам внимание профессиональных следователей, у которых больше возможностей раскрутить дело до конца. Однако гаупткомиссар Фабель, черт его побери, упрямо уклонялся от контакта с ней! Она знала, что Фабель расследует убийство Урсулы Кастнер, и могла подбросить ему кое-какие очень полезные детали, которые сразу внесли бы ясность. Ангелика читала о втором столь же зверском убийстве. Фотографию убитой специально опубликовали во многих газетах и показывали в теленовостях – в надежде установить ее личность. Девушку она не узнала и в ее убийстве не видела никакой связи с Урсулой или другими вещами, обнаруженными в ходе журналистского расследования. То ли второе убийство скопировано подражателем, то ли тут была некая скрытая связь, значение которой пока что ускользало от понимания Ангелики.

С чашкой кофе в руке она сидела перед журнальным столиком и задумчиво смотрела на части головоломки. Она чувствовала, что из этих разрозненных частей может сложиться довольно ошеломляющая картина – и получится невероятно сенсационная история, в которой кто только не будет замешан: и гамбургский сенатор, и люди из окружения первого бургомистра, и неонацисты, и журнальный босс… А в центре всего – никому в лицо не известный бывший офицер украинского спецназа, так нагремевший своими злодеяниями, что его имя даже известные головорезы произносят только шепотом и с придыханием: Василь Витренко.

Она сделала глоток кофе и попыталась отвлечься от проблемы. Иногда нужно дать голове отдохнуть, чтобы потом взглянуть на материал новыми глазами…

Звонок в дверь заставил ее вздрогнуть. Ангелика вздохнула, поставила чашку прямо на карту и подошла к переговорному устройству.

– Кто там?

– Фрау Блюм? Гаупткомиссар Фабель, уголовная полиция Гамбурга. Я знаю, вы разыскивали меня. Можно подняться?

Ангелика покосилась на свой домашний халат и шлепанцы и мысленно чертыхнулась. Ладно, делать нечего. Как говорится, хоть и не вовремя, но кстати. Она еще раз вздохнула и сказала:

– Конечно, герр Фабель. Заходите. Очень рада, что вы наконец откликнулись на мои звонки!

Через несколько секунд она услышала шаги на лестничной площадке и открыла дверь на цепочку. Мужчина показал ей овальную бляху уголовного розыска. Ангелика улыбнулась и сняла цепочку.

– Извините, герр Фабель, что я так осторожничаю: вы нагрянули без предварительного звонка. Добро пожаловать. Очень рада вам.

Она посторонилась, пропуская его в прихожую.

Суббота, 14 июня, 23.30. Пёзельдорф, Гамбург
Среди темных фигур, которые создавал на полу и стенах вливавшийся в комнату через огромное окно лунный свет, фигура Сюзанны, изгибистая и подвижная, была единственной нарушительницей статичной геометрии. Ее тень на тени Фабеля двигалась вначале медленно и грациозно, затем с нарастающим ритмом, все с большей и большей амплитудой.

Потом они, обессилевшие, лежали рядом: Сюзанна на спине, а Фабель на боку, подперев голову локтем и изучая резко очерченный лунным светом профиль возлюбленной. Нежным движением убрав прядь волос с ее лба, он спросил:

– Останешься до утра?

Сюзанна томно потянулась.

– Здесь так уютно. Нет ни малейшего желания вставать, одеваться и куда-то идти… Если ты не выгоняешь, лучше останусь. – Она повернулась к нему и с озорной улыбкой добавила: – Но я не настолько устала, чтобы сразу заснуть.

Фабель собрался ответить ей в тон, когда зазвонил телефон.

– Погоди, я тебе так загоняю – будешь спать как убитая! – пригрозил Фабель. – А пока извини – я на секунду.

Он вскочил и голым бросился к телефону.

Звонил Карл Зиммер, дежурный по отделу.

– Простите, что вынужден потревожить вас, герр гаупткомиссар, – сказал он, – но случилось то, о чем вас следовало немедленно поставить в известность.

– Что именно?

– Мы получили новое электронное письмо от Сына Свена.

Архив управления полиции Гамбурга, комиссия по расследованию убийств


От: Сына Свена

Кому: Гаупткомиссару Йену Фабелю

Отправлено: 14 июня 2003, 23.00

Тема: СЛОВА

ВЫ, НАВЕРНОЕ, УЖЕ ПОНЯЛИ, ЧТО Я СКУП НА СЛОВА. МОЯ НОВАЯ ЖЕРТВА, НАПРОТИВ, БЫЛА ЖЕНЩИНОЙ МНОГИХ СЛОВ.

Я РАВНОДУШЕН К ДАМАМ, КОТОРЫЕ ПРЕДПОЧИТАЮТ КАРЬЕРУ ВЫПОЛНЕНИЮ СВОЕЙ ГЛАВНОЙ ЖИЗНЕННОЙ ФУНКЦИИ – СЛУЖИТЬ ДЕЛУ РАЗМНОЖЕНИЯ. ЭТА ЖЕ БЫЛА ОСОБЕННО ОТВРАТИТЕЛЬНА: ОНА ВЫБРАЛА СВОИМ ПРИЗВАНИЕМ ПОРОЧИТЬ ТЕХ, ДО ЧЬЕГО УРОВНЯ ЕЙ НИКОГДА НЕ СУЖДЕНО БЫЛО ПОДНЯТЬСЯ, – БЛАГОРОДНЫХ БОЙЦОВ, СРАЖАЮЩИХСЯ С АНАРХИЕЙ И ХАОСОМ.

НА ЭТОТ РАЗ Я ДОБАВИЛ ЗАБАВНЫЙ ШТРИХ: ОНА ПРИНИМАЛА МЕНЯ ЗА ВАС, ГЕРР ФАБЕЛЬ. ЭТО ВАС ОНА УМОЛЯЛА СОХРАНИТЬ ЕЙ ЖИЗНЬ. ИМЕННО ВАШЕ ИМЯ ГОРЕЛО В ЕЕ УМИРАЮЩЕМ СОЗНАНИИ.

ТЕПЕРЬ ОНА УЖЕ РАСПРАВИЛА КРЫЛЬЯ ДЛЯ ПОЛЕТА.

СЫН СВЕНА.

Воскресенье, 15 июня, 1.30. Управление полиции, Гамбург
– Простите, что пришлось разбудить вас среди ночи, – сухо сказал Фабель. Деловитое выражение на его лице подсказывало, что извинение – чистая формальность. У всех собравшихся был понурый, заспанный вид, но никому и в голову не приходило жаловаться: все понимали, насколько важно только что полученное электронное письмо. – Этот сукин сын продолжает издеваться над нами. И как видите, придумал кое-что новенькое…

Вернер Мейер, Мария, Анна и Пауль закивали. За столом сидела и Сюзанна. Когда она появилась – вместе с Фабелем, его подчиненные обменялись быстрыми многозначительными взглядами.

– Итак, вы прочитали письмо. Ваши мнения. Давайте по очереди.

Первой заговорила Мария:

– Мы получили малоприятное подтверждение нашей версии: он маскируется под полицейского, а в настоящий момент выдает себя за вас.

– Я работник уголовного розыска и форму не ношу. Значит, и он не использует полицейскую форму.

– Делаем вывод, – сказал Вернер Мейер, – что преступник имеет бляху или удостоверение работника угрозыска. А может, и то, и другое.

– Кто его жертва? – спросил Фабель. Ему было чертовски неприятно думать, что эта женщина умерла, принимая убийцу за него, Фабеля. От этой мысли мутило. – Преступник описал ее как «женщину многих слов»…

– Политический деятель? – стала гадать Мария. – Актриса? Писательница или журналистка?

– Предположения в принципе правильные, – кивнула Сюзанна. – Однако надо помнить, что мы имеем дело с психопатом, в голове которого весь мир причудливо искажен. Несчастная женщина могла всего лишь казаться ему чрезмерно словоохотливой.

– По его словам, она порочила тех, кого он называет «благородными бойцами, сражающимися с анархией и хаосом», – сказал Пауль Линдеманн. – Значит, у нее была своя аудитория – она могла обращаться к общественности.

– А что относительно самого письма? – спросил Фабель. – Опять, как и раньше, автора нельзя вычислить? Опять послано с фальшивого интернет-адреса?

– Технический отдел как раз сейчас занимается этим, – ответила Мария. – Я подняла из постели их начальника. Со сна сильно ругался.

Вернер Мейер вскочил и подошел к окну. Вид у него был сердитый и подавленный. Глядя на свое отражение на стекле, он мрачно произнес:

– Проклятие! Мы ничего не можем предпринять. Придется сложа руки ждать, пока кто-нибудь где-нибудь не обнаружит труп. Для работы пока что ни одной зацепки…

– Да, к сожалению, ты прав. – Фабель посмотрел на часы. – Ладно, разбегаемся и пробуем немного поспать. А утром – скажем, в десять часов – соберемся здесь опять.

Когда все встали и направились к двери, в комнате для совещаний зазвонил телефон. Анна Вольф, бывшая ближе, сняла трубку. Сонливое выражение мигом слетело с ее лица. Она подняла свободную руку, чтобы остановить выходящих.

– Звонили из технического отдела. У этого письма подлинный адрес в Интернете. Через провайдера выяснили, что он принадлежит Ангелике Блюм, живущей в Уленхорсте.

– О Боже! – воскликнул Фабель. – Та самая журналистка, которая так отчаянно пыталась связаться со мной!

– Журналистка? – переспросила Мария.

– Да, – сказал Фабель, – «женщина многих слов».

Воскресенье, 15 июня, 2.15. Уленхорст, Гамбург
Дом отвечал всем критериям гамбургского шика. Здание было построено в двадцатые годы прошлого века и недавно отреставрировано. Фабель немного разбирался в модернистской архитектуре и угадывал работу Карла Шнейдера или кого-то из его учеников. Ни одного острого угла: все стыки стен элегантно закруглены. Окна высокие, широкие и тоже закругленные. Среди гамбургских районов Уленхорст, конечно, никогда не имел того престижа, что Ротербаум, но неизменно был в моде у верхушки среднего класса.

Возле дома уже стояли две полицейские машины из ближайшего участка – прямо перед вычурными дверями из бронзы и стекла, за которыми было ярко освещенное просторное парадное. Полицейский на тротуаре терпеливо слушал высокого старика, который что-то говорил ему, возбужденно размахивая руками. Выйдя из машины в сопровождении Марии, Вернера Мейера, Пауля и Анны, Фабель определил по погонам, что перед ним полицейский комиссар. Фабель показал ему бляху уголовного розыска. Полицейский кивнул. Высокий старик с помятым лицом и красными глазами хотел было переключить поток своих слов на Фабеля, но тот решительно обратился к комиссару:

– Никто не пытался зайти внутрь?

– Нет. Я счел разумным ничего не предпринимать до вашего приезда. Двое моих парней дежурят перед квартирой фрау Блюм. Свет в квартире горит, внутри тишина.

Фабель посмотрел на высокого старика.

– Это домоуправ, – ответил комиссар на его немой вопрос.

Фабель повернулся к старику и протянул руку:

– Дайте мне, пожалуйста, ключи от квартиры фрау Блюм.

С надменным видом английского дворецкого старик произнес:

– Исключено. В нашем доме живут только достойные люди, и мы свято оберегаем неприкосновенность их жилища…

Фабель не имел желания вступать в долгие прения.

– Что ж, вы правы, блюдите и дальше их покой, – сказал он и повернулся к Вернеру: – Доставайте таран из багажника! Будем высаживать дверь.

– Вы не имеете права! – запричитал домоуправ. – Нельзя без ордера на обыск…

– Ордер в нашем случае не нужен, – сухо бросил Фабель, не глядя на старика. – Мы расследуем убийство, и у нас есть основания думать, что жизнь одного из ваших жильцов в опасности. Вернер Мейер, ты чего топчешься? Неси таран!

Домоуправ суетливо выступил вперед:

– Не надо ничего ломать! Я дам ключи.

Из лифта они вышли в просторный, хорошо освещенный старинными бра коридор третьего этажа. Здесь тоже был ковер и мраморные стены. У одной из дверей стояли двое полицейских. Фабель махнул рукой Вернеру и Марии, чтобы они следовали за ним, а Анне и Паулю – чтобы стали по другую сторону от двери. Теперь все смотрели на Фабеля и ждали команды. Он приложил палец к губам и шепотом спросил у домоуправа:

– Который из ключей?

Старик нашел в связке нужный ключ и протянул ее Фабелю. Тот взял связку и жестом приказал домоуправу отойти подальше. Пантомима продолжалась: он показал на себя и Вернера, поднял один палец, а затем два – что значило: мы с Вернером Мейером идем первыми. Все вынули пистолеты, и Фабель нажал звонок. Раздался мелодичный звон. В квартире было по-прежнему тихо. Позвонив еще раз и подождав секунд пять, Фабель кивнул Вернеру и сунул ключ в замок. Как только дверь открылась, Фабель и Вернер быстро заскочили в прихожую. Свет горел во всех комнатах.

– Фрау Блюм? – крикнул Фабель.

Тишина.

Фабелю была видна часть гостиной. На стуле брошено дорогое женское пальто, на столике рядом лежит итальянская кожаная дамская сумка. Фабель опустил свой «вальтер». Похоже, в квартире никого. Или никого живого.

Стены в прихожей были нежно-голубого цвета и украшены картинами абстракционистов: контрастные всплески фиолетового и красного.

Фабель стал медленно продвигаться в сторону гостиной. Она оказалась пуста. И здесь чувствовался хороший вкус хозяйки: цветовая гамма комнаты была решена так, чтобы выделить дорогую мебель и предметы искусства. Одна из скульптур с подчеркнуто удлиненными пропорциями напоминала работу Альберто Джакометти; вполне возможно, что это оригинал. Направо от гостиной была ванная комната. В ней никого. Дальше спальня. И там никого. Фабель открыл последнюю из дверей. В этой комнате было темно. Он быстро нащупал выключатель и щелкнул им.

То, что он увидел, заставило его содрогнуться.

Странно, ведь именно к этому он готовился. Он знал, что найдет журналистку мертвой, и чутье сразу подсказало ему, что труп – именно за этой закрытой дверью в неосвещенную комнату. И все равно было ощущение, что он оступился в пропасть и летит, летит куда-то…

– О Господи… – выдохнул Фабель, борясь с накатом тошноты. – Боже, Боже, Боже…

Очевидно, комната задумывалась как спальня, а затем ее переделали в рабочий кабинет. Три стены занимали высоченные шкафы для книг и толстых архивных папок. Широкий буковый письменный стол с открытым ноутбуком стоял у окна, занавески на котором были тщательно задернуты.

Изуродованное окровавленное тело находилось на ковре в центре комнаты. Голая женщина лежала лицом вниз. Спина была вскрыта двумя ударами справа и слева от позвоночника, ребра вывернуты, и легкие выброшены наружу.

На женщине были шлепанцы. Махровый халат валялся у стола. Другой одежды в комнате не было.

Фабель не сразу обратил внимание, что разворочена не только спина убитой. У Ангелики была глубокая рана на затылке – каштановые волосы лежали в крови.

– Ах ты, черт… черт… – шептал Вернер Мейер, стоящий рядом с ним. У него тоже не было слов, и он тоже боролся с тошнотой.

Мария Клее и Анна Вольф заглянули в комнату из-за спин мужчин. Анна вскрикнула и побежала прочь. Фабель слышал, как ее рвало в ванной. Судмедэксперты теперь будут ворчать: загрязнение места преступления! Но Анну, обычно держащую себя в руках, трудно в чем-либо упрекнуть – Фабеля и самого чуть не вывернуло в первый момент. Теперь он собрал волю в кулак, взял себя в руки и приступил к тщательному осмотру квартиры. Правда, сначала пришлось выгнать посторонних из квартиры – даже домоуправ успел войти вместе с двумя полицейскими в форме, которые из-за любопытства забыли о своих обязанностях.

Через час в квартире было уже не протолкнуться. По запросу Фабеля полицейское управление Уленхорста прислало дюжину своих сотрудников – опрашивать свидетелей в доме и окрестностях. Прибыла бригада судмедэкспертов во главе с Хольгером Браунером, в том числе и патологоанатом доктор Мёллер. Фабель был рад, что приехал именно Хольгер Браунер, которого он уважал и ценил как специалиста. Надменный придурок Мёллер, конечно, бесился из-за конкуренции. Но это даже к лучшему, подумал Фабель, пусть повыпендриваются друг перед другом, пусть посоревнуются в смекалке и наблюдательности. Впрочем, у Мёллера только характер поганый, а профессионал он отличный.

По протоколу первым место преступления исследовал Браунер со своей бригадой – ничего не касаясь, не перемещая труп. Только после этого в дело вступал патологоанатом Мёллер. Поэтому Фабель и Мёллер оказались вместе за порогом квартиры, в коридоре. Наблюдать за тем, как кипятится отодвинутый на вторую роль Мёллер, для Фабеля было единственным отрадным моментом за всю ночь.

Из квартиры вдруг вынырнул Браунер и, нарочито игнорируя Мёллера, поманил Фабеля внутрь.

– Тут вам кое-что надо увидеть, прежде чем мы пошлем это на экспертизу в лабораторию.

Фотограф уже упаковывал аппаратуру. Браунер подвел Фабеля к столу и указал на ноутбук на столе. Именно с него было послано то самое письмо в управление полиции, которое в итоге привело их сюда.

– Этот ублюдок издевается над нами! – воскликнул Фабель, ощущая, как черная волна ярости захлестывает его сознание. Он всегда гордился своим самообладанием, но этот преступник знал, как его достать. – Он все спланировал. Он уже пережил эту сцену в своем воображении: я, возле трупа, во второй раз читаю на экране его долбаное послание! – Фабель повернулся к Браунеру: – Значит, он был здесь вчера около двадцати трех часов?

– Не обязательно. Письмо было отправлено автоматически – в заранее назначенное время. Хотя есть неожиданная деталь.

Браунер застучал по клавиатуре пальцами в резиновой перчатке. Он открывал папки – одну за другой. И все они были пусты.

– Странно как-то, – сказал Браунер. – Где вы видели серийного убийцу, который тщательно уничтожает все файлы в ноутбуке своей жертвы?

– Можно мне забрать компьютер и передать его в наш техотдел? Пусть хорошенько покопаются в жестком диске. Что-то могло сохраниться.

– Нет, с этим погодите. Мы уже проверили клавиатуру на отпечатки пальцев, но я хочу ее вскрыть. Между клавишами крохотные щели, и туда иногда попадают очень интересные для нас вещи. Если повезет, можем обнаружить волос или частички эпителия нашего убийцы.

Фабель мрачно вздохнул.

– Хорошо бы, конечно, – сказал он. – Да только сомневаюсь, что вы что-либо найдете. Этот поганец своего рода перфекционист. Хотя метод убийства чудовищный и, так сказать, в высшей степени неопрятный, он умудряется при этом не оставлять ни малейших следов. Работает с научной тщательностью…

– И все равно стоит попытаться, – сказал Браунер, пытаясь ободрить Фабеля своим энтузиазмом. – Все порой ошибаются. Вдруг на этот раз нам повезет?

– Ваши слова да Богу в уши… Ну, сказать Мёллеру, что наступил его черед?

Браунер улыбнулся:

– Ладно, зовите его сюда.

В коридоре Фабель увидел Анну Вольф. Она уже пришла в себя и подкрасилась, и только неспокойные глаза и бледность выдавали всю силу пережитого ею потрясения.

– Вы как? – спросил Фабель, озабоченно сдвигая брови.

– Со мной все в порядке, шеф. Извините. Я почему-то очень бурно отреагировала…

Фабель ласково улыбнулся.

– Нечего тут извиняться, Анна, – сказал он. – С любым может случиться. И со всеми случалось… Но будьте готовы: в ближайшие десять лет Браунер и его ребята будут нещадно клевать вас за это. Народ ядовитый и злопамятный.

Подбежал Вернер Мейер:

– Йен, вы не поверите, у нас есть свидетель, видевший преступника в момент прихода!

– Значит, имеем словесное описание?

– Да, но удовлетворительным его назвать нельзя.

Фабель сделал нетерпеливую мину.

– Этажом ниже живет женщина лет тридцати, – скороговоркой продолжил Вернер Мейер. – Она работает в каком-то рекламном агентстве. У нее новый ухажер. Вчера вечером были вместе в фитнес-клубе, и он подвез ее домой – примерно в половине девятого. Похоже, он планировал заночевать у нее, но она считала, что для этого они еще мало знакомы, и пригласить его наверх отказывалась. Насколько я понимаю, целовались и препирались они долго – сидели в машине с выключенным двигателем почти полчаса. И случайно видели нашего парня. К дому он подошел пешком. Если он приехал на машине, то припарковал ее где-то далеко, иначе эта парочка заметила бы ее. Тип врезался им в память лишь потому, что он долго топтался перед дверью – осмотрел улицу во всех направлениях и только затем нажал кнопку переговорного устройства. По словам женщины, он даже в темный вестибюль заглядывал через стеклянную дверь.

– Значит, она хорошо его рассмотрела?

– Настолько хорошо, насколько это возможно с такого расстояния. – Вернер Мейер раскрыл записную книжку и стал читать: – Высокий, атлетическая фигура. Она особо подчеркнула широкие плечи. Одет был под стать этому богатому району – в добротный темно-серый костюм.

«Следовательно, не мой приземистый славянин с зелеными глазами», – подумал Фабель.

– Волосы светлые, довольно короткие, – продолжал Вернер Мейер. – И еще одно: он вроде бы держал в руке большую спортивную сумку, на которую был наброшен серый плащ.

– В сумке – инструменты, нужные для его ремесла, – мрачно откомментировал Фабель.

– Женщина утверждает, что видела его в первый раз. Домоуправ предположил, что это был один из жильцов. Но женщина стоит на том, что всех обитателей дома знает в лицо. Этот тип нажал кнопку переговорного устройства – еще один аргумент в пользу того, что у него не было своего ключа. Мы прошлись по тем квартирам, жильцы которых на месте, – и никто, похоже, вчера вечером не принимал гостя в сером костюме.

– А кто-нибудь видел, как он уехал?

– Нет. Звуков борьбы или криков о помощи никто не слышал. Стены тут довольно солидные, но, мне кажется, не настолько, чтобы гасить любой крик.

– Изуродованный труп не должен вводить вас в заблуждение, Вернер. Этот парень действует чудовищно хладнокровно. У него каждая деталька просчитана. Подождем, конечно, что скажет патологоанатом, но уже сейчас я могу предположить, что преступник не дал ей даже вскрикнуть. Ублюдок, очевидно, представился полицейским – может, назвался моей фамилией. Она повела его в комнату. Он ударил ее сзади чем-то по голове. Она потеряла сознание. А он неторопливо вынул из сумки свой инструмент и приступил к работе.

Вернер Мейер провел ладонью по коротким волосам на макушке.

– Страшный парень, Йен! – сказал он. – Впечатление, что этот гад никогда не ошибается. И все-таки вчера вечером он прокололся. Хоть и осмотрел улицу, но парочку в машине не заметил. Впрочем, еще неизвестно, поможет ли нам это самое общее описание преступника…

– Будем надеяться, что Браунер и Мёллер подкинут что-нибудь интересненькое. – Фабель ободряющее хлопнул Вернера по мясистому плечу. – Возможно, у этого типа наконец-то началась полоса невезения!

Вернувшись в квартиру, Фабель застал Мёллера у трупа. Он что-то записывал к себе в блокнот. У обычно надменного во всех обстоятельствах Мёллера был пришибленный вид. «Похоже, наш изувер, – подумал Фабель, – начинает действовать даже на самых непрошибаемых…»

– Если фотограф закончил работу, – махнул Мёллер двум парням из бригады судмедэкспертизы, – забирайте тело в морг. – Заметив Фабеля, он кивнул ему: – Думаю, вы и без моей компетентной оценки понимаете, что это убийство – копия двух предыдущих.

– Да, – сказал Фабель. – На этот раз он послал мне электронное письмо прямо с места преступления – вот с этого компьютера!

Мёллер покачал головой:

– Ладно, добавлю для ясности, что у меня нет ни малейших сомнений: тут работал тот же преступник или преступники. Подробности в письменном отчете – после полного вскрытия. А пока посмотрите… – Патологоанатом наклонился и концом шариковой ручки показал место в разрубленной плоти на спине, из которой торчали вывернутые ребра.

Фабель нагнулся вслед за Мёллером, словно инспектируя гигиенические условия в магазине мясника. Надо абстрагироваться от того, что он рассматривает мертвого человека. Он просто изучает возможные улики, вглядывается в детали. «Долой эмоции – сосредоточься на работе!..» Но получалось плохо. Его мутило, хотелось побыстрее выскочить вон из комнаты…

– Вот, смотрите, наш «дружок» единственный раз дал маху, – сказал Мёллер. – Здесь у него рука случайно дрогнула, и мы можем по форме краев раны оценить ширину лезвия. Это был какой-то массивный инструмент типа короткого меча, или очень тяжелого охотничьего ножа, или что-то еще в этом же роде. Во время вскрытия я особенно тщательно осмотрю соответствующее место.

Фабель выпрямился и сделал долгий вдох перед тем, как сказать:

– Это его единственная небрежность?

Мёллер почесал седую бородку.

– Да. Можно с уверенностью сказать, что схватки не было. Он оглушил ее сильнейшим ударом в затылок. И затем, без суеты, занялся своей извращенной хирургией. – Мёллер указал на затылок Ангелики Блюм. – Травма в задней части черепа несовместима с жизнью – жертва умерла сразу или почти сразу. Удар был нанесен шарообразным тяжелым предметом. Затем преступник хладнокровно вскрыл грудную клетку и вырвал легкие – это его, так сказать, фирменный знак. И снова меня поражает физическая сила этого мужчины. Хирургу для подобной операции нужна грудинная пила. А этот тип обходится без техники. Несколько точных ударов кинжалом или ножом, затем разворот ребер руками… Он зверски силен.

В комнату заглянула Мария:

– Шеф, можно вас на минутку?

В гостиной работал Хольгер Браунер со своей командой.

– Взгляните-ка на журнальный столик, – сказал он Фабелю. – Что вы видите?

Фабель уставился на большой прямоугольный стол из светлого дерева. Добротный дорогой стол.

– Ничего особенного. Голый журнальный столик.

– Вот именно, – с торжеством в голосе произнес Браунер. – Голый! Ни пепельницы, ни вазочки, ни книг. – Он осветил стол одной из мощных ручных ламп. – А теперь смотрите… – Браунер наклонился к столику и стал показывать рукой в резиновой перчатке определенные места на столешнице. – Здесь что-то лежало или стояло. И здесь. И здесь. – Он выключил лампу и повернулся к закрытому занавесками окну. – Окно выходит точнехонько на юг, и комната получает чертовски много солнечного света – хотел бы сам жить в такой! Короче, прямые солнечные лучи выбеливают мебель, и этот журнальный столик не исключение. На нем заметны более темные места – там, где постоянно или почти постоянно лежали книги или другие предметы: скажем, пепельница, цветочная ваза и тому подобное.

– Но мы застали столик пустым.

– Вот именно. Однако я сомневаюсь, что очистил его наш преступник. – Браунер подошел к камину и снял с каминной доски стопу из трех книг. Нижняя книга точно соответствовала одному из темных прямоугольников на журнальном столике. Другому пятну соответствовала своим дном ваза с большого стола за спиной Фабеля. Поставив ее на журнальный столик, Браунер удовлетворенно крякнул. – Преступник аккуратист и старается оставить в помещении все, как было. Поэтому я рискну предположить, что вещи с журнального столика Ангелика Блюм убрала сама. Чтобы нечто на нем разложить. К примеру, листы каких-то документов или вырезки из газет. Что бы она ни разложила на этом столе, преступник все это забрал. Но, очистив стол, он не вернул те предметы, которые там находились, – ведь он не знал, что за предметы на нем лежали обычно.

– Вы хотите сказать, что он прихватил какие-то вещи в качестве трофея?

– Нет, Йен, – ответил Браунер, заметно волнуясь. – Я осмелюсь предположить, что это не серийный убийца-психопат. Многие серийные убийцы склонны брать «сувениры» с места преступления – это может быть какая-то личная вещь жертвы или один из ее внутренних органов. А наш преступник забирает документы. Помните, вы очень удивлялись, что в квартире Моник не нашлось ежедневника или блокнота с расписанием деловых встреч? Здесь преступник уничтожил все файлы в компьютере. Могу побиться об заклад, что при более тщательном осмотре квартиры мы обнаружим пропажу почти всех документов. Она ведь была журналисткой, да?

Фабель кивнул.

– И работала, если я не ошибаюсь, внештатно? Значит, ее рабочий кабинет не в редакции, а здесь.

– Думаю, вы правы, – сказал Фабель.

– Поэтому я советую вам просмотреть ее бумажный архив. В нем должны быть впечатляющие лакуны.

Фабель вопросительно посмотрел на Марию и Вернера Мейера, которые тоже внимательно слушали Браунера. Те молчали, также озадаченные неожиданной версией, которую предлагал судмедэксперт.

– Это что же получается? – сказал Фабель. – Скрытый объективный мотив убийства? Нет, этот парень – просто психопат!

Браунер пожал плечами:

– Может, он и психопат. Не знаю. Пусть решает ваш психолог-криминалист. Однако далеко не каждый психопат – серийный убийца с устойчивым шаблоном поведения. Вы слышали об Иване Грозном?

– Разумеется.

– Иван Грозный – царь, который сумел спаять в единое государство разрозненные и враждующие между собой русские княжества. Так сказать, отец нации. На протяжении всего своего правления он целенаправленно укреплял самодержавие. Умный монарх, толковый военачальник – и обладатель всех характеристик банального убийцы-психопата. Детство именно такое, какое формирует классического серийного убийцу: застенчивый, молчаливый, чувствительный мальчик, который никогда не видел ласки, которым с раннего возраста грубо помыкали. В детстве мучил и убивал мелких животных. Первого человека убил еще подростком. И пошло-поехало: бесчисленные акты насилия, убийства, изощренные пытки – любил бросать людей в кипяток, заживо поджаривать, затравливать собаками или скармливать волкам. Тысячи изнасилований и сотни убийств были совершены Иваном Грозным лично. – Браунер кивнул в сторону комнаты, где лежал труп, и добавил: – Тоже, кстати, любил всяческие ритуалы. Организовал что-то вроде отрядов спецназа для борьбы с боярами – войско опричников. Это спецвойско имело вид религиозного ордена, с особой символикой, а Иван был его первосвященником. Они часто насиловали, пытали и калечили, нарочито пародируя российскую православную церковную службу.

– К каким выводам вы нас подводите, Хольгер?

– Я хочу сказать, что некоторые психопаты совмещают для себя приятное с полезным. Иван Грозный, абсолютный, чудовищный социопат, лишенный чувства сострадания к людям, был умным и целеустремленным человеком, и его преступления служили определенной цели. Необузданное зверство помогало запугивать и уничтожать врагов. Таким образом Иван Грозный и преступное «я» тешил, и выполнял политические задачи!

– Вы считаете, что наш преступник – такой же любитель совмещать приятное с полезным, хоть и в меньшем масштабе? – спросил Фабель. Все сказанное Браунером замечательно совпадало с теми смутными мыслями, которые бродили в голове Фабеля после второго убийства.

– Больше того, я подозреваю, что убийца нарочно щеголяет своей психопатией. Чтобы мы принимали его за серийного убийцу, действия которого абсурдны, а жертвы случайны. На самом деле у него свои скрытые цели и намерения.

– Какие именно? – спросила Мария, мрачно всматриваясь в голую поверхность журнального столика, словно пытаясь угадать, что же на нем лежало перед убийством. – Зачем он убил журналистку и похитил документы или записи?

– Она могла вести какое-нибудь опасное для него журналистское расследование, – сказал Вернер Мейер.

– Убийство как самый надежный способ заставить замолчать? – подхватила Мария.

– Не исключено, – кивнул Фабель. – Но как это стыкуется с предыдущими убийствами? Адвокат по гражданским делам и проститутка…

– Возможно, связь существует, – сказал Вернер Мейер, – но мы ее не улавливаем. В конце концов, мы совершенно ничего не знаем о погибшей проститутке. Она могла иметь контакт с Ангеликой Блюм. Скажем, та собиралась писать о каком-то сексуальном скандале…

– Ангелика Блюм для бульварной прессы не работала. – Фабель задумчиво потер подбородок. – Сексуальный скандал мог заинтересовать ее лишь в связи с политикой или какими-нибудь другими серьезными вещами. Поэтому нам позарез нужно узнать, что за птица была эта Моник – чем она дышала, что могла знать… И надо вернуться к делу об убийстве Кастнер. Посмотреть на него новыми глазами и тщательно проанализировать ее профессиональную деятельность. До настоящего момента этот аспект нас практически не интересовал – ведь мы считали, что она случайная жертва и убийство никак не связано с ее работой. Мария, вы не могли бы еще раз поворошить это дело? Знаю, вы плотно заняты установлением личности второй жертвы, но хочу озадачить вас еще одним поручением.

– Хорошо, шеф, займусь, – сказала Мария без особого энтузиазма в голосе.

Вернер Мейер вопреки ожиданиям Фабеля не обрадовался тому, что эта работа не пала на него. Он насупился – его явно задело, что Мария опять получила важное задание. Ревнует! Впрочем, сейчас Фабелю было не до нюансов отношений в следственной бригаде.

– Вернер, вы проработайте профессиональные контакты Ангелики Блюм, – велел он. – Над чем она работала в последнее время, на чью мозоль могла наступить. А мы тем временем проверим, не видел ли нашего голубчика еще кто-нибудь.

Тут опять заговорил Браунер:

– Йен, мы, кстати, обнаружили отпечатки пальцев, не принадлежащие хозяйке квартиры.

Фабель вопросительно вскинул брови.

– Не спешите радоваться, – сказал Браунер. – Эти отпечатки повсюду в квартире – некоторые старые и нечеткие, но я полагаю, что они принадлежат одному и тому же человеку. Некто в прошлом какое-то время жил или часто бывал в квартире фрау Блюм. Вряд ли это наш преступник.

Фабель ощутил разочарование и усталость – похоже, свет в конце туннеля ему только померещился. Выброс в кровь адреналина закончился, и настроение вернулось к будничному. Фабель побрел обратно в комнату, где лежал труп хозяйки квартиры.

Тело уже упаковали в мешок. У Фабеля было тяжело на душе: эта женщина так упрямо старалась поговорить с ним, а он, дурак, считал свое расследование важнее трепа с прессой. И вот, пожалуйста, теперь он должен расследовать и ее смерть. Строго говоря, он, конечно, не виноват… Хотя, по большому счету, виноват – ужасно.

Обращаясь к женщине, которая уже не могла его слышать, он пробормотал:

– Ладно, фрау Блюм, придется мне так или иначе узнать, что вы мне, черт возьми, хотели рассказать.

Воскресенье, 15 июня, 9.45. Харбург, Гамбург
Пятнадцать лет просидев на героине, Ханзи Краус превратился в ходячий скелет – одни кости, туго обтянутые мешком из серой сухой кожи. Глаза, в детстве и юности синие, преждевременно выцвели и помутнели. Сгорбленный карлик с уродливым личиком – одна ручонка под затылком, другая с сигаретой у тонюсеньких губ – лежал сейчас в пустом заброшенном доме на грязном матраце, от которого поднимался такой крепкий дух, что любого постороннего тут же вывернуло бы наизнанку. Однако Ханзи это было нипочем – его собственный запах не отличался от запаха матраца.

Ханзи надо было ширнуться. И поскорее. Он знал, что невнятный зуд в костях, который он сейчас испытывал, мало-помалу превратится в выламывающую все тело нестерпимую боль. Но чтобы привести себя в порядок, нужны денежки. А у него в данный момент ни гроша. Хотя клиент он давний и верный, героин в кредит ему ни одна сука не продаст. Долбаные турки. Столько на нем заработали, а добра от них все равно не дождешься… Правда, сегодня его положение было менее безнадежно, чем обычно. У него имелся чудесный козырь. Ханзи отбросил докуренную сигарету и сунул руку под матрац – еще раз полюбоваться на свое сокровище. Только он хотел развернуть тряпицу, в которое оно было завернуто, как на втором этаже раздался надрывный туберкулезный кашель – там спал другой бездомный. Ханзи переждал кашель, настороженно вглядываясь в темноту. Затем развернул тряпицу. В свете луны девятимиллиметровый пистолет был особенно красив. Ханзи в оружии не разбирался, но угадывал, что этот пистолет особенный. Рукоятка с узорчатой инкрустацией – похоже на золото, а может, и золото! Иностранный – надпись кириллицей, которая заканчивается цифрой двенадцать. Ханзи опять завернул пистолет в тряпицу, тщательно следя за тем, чтобы не коснуться его пальцами, иначе, при определенном повороте, бедолагу в бассейне запросто навесят на него, ни в чем не повинного Ханзи!

Предыдущей ночью он отоварился у турка. Заброшенный бассейн был идеальным местом для такого рода дел. Когда у Ханзи появлялись деньги, он закупал героин впрок, чтобы продать его с небольшим наваром. Турки закрывали на это глаза – вонючий карлик приторговывал такими мелкими партиями, что их бизнесу никак не угрожал. Однако вчера денег было ровно на одну дозу. Турок получил монету и сразу же смылся, а Ханзи задержался, чтобы оправиться. Поскольку он питался с помойки, то его кишечник делал, что хотел: многодневные запоры чередовались с мучительным поносом. Только он присел, как возле здания остановилась машина. Света фар он не видел – значит, подъехали крадучись, с выключенными огнями. Годы уличной школы подсказали Ханзи, что надо делать: он вскочил, подтянул штаны и спрятался в бывшей раздевалке.

Инстинкт сработал правильно. В бассейн зашли трое: мужчина в возрасте, молодой качок и некто третий – с парусиновым мешком на голове и связанными за спиной руками. Ханзи сразу врубился: пришли трое, а уйдут только двое. Он наблюдал за происходящим через разбитое окно. Любопытство взяло свое, хотя разумнее было отсидеться в каком-нибудь темном углу. Молодой парень, с пистолетом в одной руке и с фонарем в другой, заглядывал в раздевалку, но Ханзи вовремя спрятался за остатками одной из кабинок. К моменту, когда человек в мешке прохрипел: «Не-ет!», Ханзи уже был опять у окна. Вспышка выстрела была менее яркой, чем он ожидал. Да и звук больше напоминал глухой хлопок в ладошки – пистолет явно с глушителем. Звякнула упавшая на камни гильза.

Затем мужчины неторопливо удалились. Перед тем как уйти, парень остановился у двери, приподнял крышку давно бессмысленного мусорного бачка и швырнул в него пистолет. Ханзи очень удивился. Этой наглой публике совершенно наплевать на то, найдут орудие убийства или нет! В нескольких сотнях метров отсюда канал; на его дне, надо думать, валяется уже достаточное количество вещиц подобного рода. Оставить пистолет в нескольких шагах от трупа – прямое приглашение его найти. И, как только убийцы скрылись, Ханзи нашел пистолет и унес.

Теперь Ханзи нужно было обменять информацию и «пушку» на наличные. Номер принадлежащего турку сотового телефона он знал наизусть, а ночь – самое время для такого рода разговора. Ханзи вскочил с кровати, натянул старенькую армейскую шинель, которую носил зимой и летом, в любую погоду. Тряпицу с пистолетом он сунул в один из вместительных карманов шинели. Расхаживать по улицам с оружием, конечно, не самое умное дело. Однако вещи, которые он оставлял в пустой развалюхе, где всегда кантовалось несколько бездомных, зачастую исчезали.

Ханзи вышел на улицу и принялся искать исправный телефон-автомат – задача непростая в районе, где вандализм – любимое народное развлечение.

Понедельник, 16 июня, 10.05. Управление полиции, Гамбург
Пока все рассаживались, Фабель стоял перед длинным столом в конференц-зале. За его спиной была доска с наглядными материалами следствия. Дело ширилось и обрастало подробностями.

На большой карте Гамбурга и окрестностей булавками с флажками были помечены места находки трупов: два в городе, один за его пределами. Страшная фотогалерея теперь пополнилась фотографиями мертвой Ангелики Блюм. Ксерокопии иллюстраций из книг о древнескандинавских ритуалах висели рядом с распечаткой электронных писем убийцы. На свободном пространстве доски Фабель, готовясь к совещанию, написал имена трех жертв (третья была обозначена «Моник?»), а над ними – «Сын Свена» и «Кровавый орел». Правее было обведено кружком имя «Ганс Клугманн», связанное с кружком «Арно Хоффкнехт», от которого, в свою очередь, тянулась стрелка к кружку «Улугбай/Илмаз». Еще ниже стояло: «???украинцы???». Слева от имен убитых женщин были имена тех двух девушек, которых, опоив наркотиками, похитили, изнасиловали – и отпустили. Над линией, соединяющей эти имена со словами «Кровавый орел», было написано «культ одинистов?».

На столе перед Фабелем лежала тонкая папка с изложением соображений профессора Дорна и предварительным отчетом о вскрытии трупа Ангелики Блюм. Рядом, в прозрачном пакете, был сотовый телефон Клугманна. За вычетом Марии Клее, собралась вся следственная бригада: Вернер Мейер, Анна Вольф и Пауль Линдеманн. Пришла и Сюзанна Экхарт. Видя раздражение начальника по поводу отсутствия Марии, Вернер Мейер пояснил:

– Ей нужно закончить какое-то важное дело. Сейчас придет.

На встрече присутствовали и те шесть детективов, которых Ван Хайден откомандировал на подмогу Фабелю. Сам Ван Хайден сидел в дальнем конце стола.

Фабель начал с рассказа о версии профессора Дорна.

Его слова явно задели Сюзанну Экхарт за живое, и она отреагировала на них достаточнобурно:

– Мне понятно, что герра профессора Дорна разумно привлечь к делу для исторической справки… но почему мы должны всерьез воспринимать его… будем откровенны, вполне любительские упражнения в криминальной психологии? Хорошо, что он вводит нас в курс подробностей древнего культа жертвоприношения, но одновременно он пытается навязать нам свое понимание натуры преступника.

– Профессор Дорн имеет многолетний опыт работы и общения с убийцами, – возразил Фабель.

– Это еще ничего не значит. У него нет специального образования в данной области!

Фабель впился в Сюзанну почти неприязненным взглядом и жестким тоном сказал:

– В свое время я учился у Дорна. Он преподавал в университете европейскую историю. Приблизительно двадцать лет назад его дочь, Ханну, похитили, пытали, изнасиловали и убили. Ей было двадцать два года. И я полагаю, что профессор Дорн… – Фабель сделал паузу, подыскивая выражение покорректнее, – имеет более глубокое понимание натуры убийц, чем… чем мы.

Сюзанна молча потупила глаза.

Фабель не счел нужным упомянуть, что Ханна Дорн перед своей гибелью была его подругой. Он встречался с ней несколько недель, и их влюбленность обещала перерасти в любовь… Однажды, возвращаясь со свидания с Фабелем, она попала в лапы неприметному тридцатилетнему санитару по имени Лютгер Восс. Потом следователь спросил Фабеля, почему в такой поздний час он не проводил ее домой. Ответ был прост: ему нужно было готовиться к экзаменам. Однако в глазах самого Фабеля это его не оправдывало… Если бы он довел ее до дома, трагедии не случилось бы! Если бы… Потом эта мысль грызла его годами. Как раз во время суда над Лютгером Воссом Фабель получил университетский диплом и без колебаний круто изменил свои жизненные планы – пошел служить в уголовный розыск.

Ван Хайден нарушил неловкое молчание после словесной стычки Сюзанны Экхарт и Фабеля.

– Давайте говорить по существу, – сказал он. – Как вы думаете, фрау доктор, вероятно ли, что наш психопат верит во всю эту ерунду про «кровавого орла»?

– Не просто вероятно, а скорее всего именно так. Его письма пронизаны религиозными мотивами. Но если это его искренние мысли, то мы имеем дело с весьма необычной и более сложно структурированной психопатологией. Совершенно очевидно, что свои убийства он планирует заранее и очень детально. То есть тщательно избегает случайностей.

Фабель слушал ее, нетерпеливо вертя карандаш в руке. Затем вздохнул, в сердцах бросил карандаш на стол и сказал:

– Это значит всего лишь то, что ошибки этого гада нам придется долго ждать. И если он действительно сдвинут на религии и его заводит идея о крестовом походе против неверных – это ничуть не лучше сексуальной патологии… Однако все слова о «кровавом орле» могут быть просто дымовой завесой…

– Что вы имеете в виду? – так и вскинулась Сюзанна.

– Мне пока и самому не ясно, что я имею в виду… Вполне возможно, что убийца искренне верит во всю эту чушь, однако главный мотив его действий совсем другой. Не исключено, что у этих преступлений весьма прагматические, так сказать, «разумные» причины. Как иначе объяснить тот факт, что он стер всю информацию в компьютере Ангелики Блюм? И то, что он унес кучу документов из ее квартиры?

Фабель кратко изложил соображения Браунера по этому поводу.

– Что скажете, фрау доктор? – сказал Ван Хайден.

Сюзанна нахмурилась:

– Такая версия имеет право на существование. Известны случаи, когда убийство из каких-либо в широком смысле корыстных целей пытались маскировать под дело рук психопата. – Она повернулась к Фабелю: – По-вашему, в данном случае мотив преступления и методика преступления не совпадают? То есть он убивает не ради удовольствия убивать и без цели удовлетворить актом насилия свою искалеченную психику?

– Вот именно.

– Что ж, может быть, может быть… Мне лично в это верится слабо. Хотя и такой вариант не исключен.

Дверь конференц-зала открылась, и вошла Мария Клее с толстой папкой в руке. Она извинилась за опоздание, но вид у нее был сияющий, словно она только что выиграла в лотерею. После секундной паузы Фабель продолжил:

– Нам нужно больше фактов, иначе мы завязнем в догадках. Давайте копать глубже. Мы непременно должны найти Клугманна и выяснить, что он так упрямо скрывает от нас. Если существует некая скрытая связь между всеми жертвами, ее необходимо установить. Кто-нибудь вышел на след Клугманна?

– К сожалению, ничего нового, шеф, – ответила Анна Вольф. – Клугманн – тертый калач, знает, как скрываться. Мы не спускаем глаз с его подружки Сони, но до сих пор он не пробовал войти с ней в контакт.

– Ясно, – сказал Фабель, задумчиво потирая подбородок. – Займитесь-ка более пристально гамбургскими одинистами. Есть у нас такая религиозная организация – «Храм Асатру». Проверьте, кто в ней, чем они дышат. А вы, Вернер, загляните еще раз к Максвейну и установите, есть ли у него алиби на время убийства Ангелики Блюм.

– Вы не исключаете, что убийца – Максвейн?

– Не исключаю. Мы ведь не успели организовать за ним круглосуточное наблюдение, а он более или менее подходит под описание, которое дала свидетельница, видевшая преступника из машины. Правда, одно несовпадение – у него волосы темные. С другой стороны, мы не знаем, насколько точна наша свидетельница… – Фабель сделал паузу, затем с угрюмым раздражением добавил: – А что касается скрытой связи между всеми тремя жертвами, то тут мы обречены топтаться на месте, пока не выясним, кто такая Моник. Установить ее личность – на данный момент самое важное! Она ведь не с Марса прилетела! Кто-то где-то должен знать, кто она такая.

– Я знаю, кто она такая, – сказала Мария Клее с довольной улыбкой. Все разом повернулись в ее сторону. – И это, скажу я вам, настоящая бомба! – Мария вызывающе посмотрела на Ван Хайдена. – Я уверена, что кое-кто сознательно утаивал эту информацию от нас.

– Бога ради, Мария, не надо дразнить! – почти истерично воскликнул Фабель. Он предчувствовал первый настоящий прорыв в следствии.

– Жертву зовут Тина Крамер. Ей было двадцать семь лет. Хорошая новость – то, что я установила ее личность. А плохая новость – то, каким образом я установила ее личность.

– Выкладывай, Мария, не тяни, – приказал Фабель.

– Как вы знаете, я просмотрела местные и общенациональные уголовные архивы. Результат нулевой. Тогда я решила расширить поиск. – Мария, наслаждаясь всеобщим вниманием, сделала эффектную паузу. – Я включила в категорию поиска и полицейских.

Мария достала из своей папки большую фотографию, закрепила ее кнопками на доске, стерла влажной тряпкой кружок «Моник?» и написала красным мелком «ТИНА КРАМЕР». Фотографии покойной «Моник» и живой Тины Крамер оказались рядом – и было очевидно, что Мария Клее не ошиблась: это одна и та же женщина. На снимке Тины Крамер были видны ее плечи – горчичного цвета форменная блузка, зеленые погоны…

Все разом возбужденно заговорили. Фабель поднял руку, призывая присутствующих успокоиться.

– Вот это номер! – сказал он. – Стало быть, она из наших?

– Да, из наших, – сказала Мария. – Но из наших в широком понимании слова. Тина Крамер была комиссаром в ганноверской полиции. Затем ее откомандировали в Федеральное управление уголовной полиции, а именно в гамбургский отдел БАО. В 1995 году, служа в спецотряде, во время перестрелки с напавшими на денежный транспорт грабителями она получила огнестрельное ранение в бедро. Правое бедро. Все совпадает.

– Значит, она служила здесь, в БАО? – процедил Фабель и сердито уставился на Ван Хайдена.

– Я сам впервые слышу, Фабель, – торопливо отозвался тот. – Чтоб мне провалиться! Вы же знаете: в нашей структуре БАО само по себе – так сказать, черный ящик… Но теперь я возьму их за горло и вытрясу правду! Почему мы должны узнавать обо всем последними?

– Извините, – сказала Сюзанна Экхарт, – я что-то не совсем понимаю. Ведь БАО – Безондере ауфбау организацьон – существует для того, чтобы бороться с международным терроризмом, так?

– Да, – ответила Мария. – Эта организация собирает информацию и координирует сотрудничество между уголовной полицией всех уровней, БНД и американским ФБР.

– В основном они занимаются секретными операциями и внедрением агентов, – добавил Фабель. Затем он обратился к Марии: – А когда эту Крамер убили, она состояла на службе в БАО?

– Да. В последний год своей жизни она работала в БАО.

Ван Хайден и Фабель обменялись многозначительными взглядами. То, о чем они подумали, вслух произнес Вернер Мейер:

– Погодите, ведь Клугманна выгнали со службы тоже примерно год назад. Он работал в спецотряде, и эта Тина Крамер имела опыт работы в спецотряде… Это наводит на определенные мысли…

– Вспомните заодно о видеокамере и о пропавшей пленке! – подхватила Мария Клее. – И о том, что вскоре после этого был убит один из крестных отцов мафии! Все это мелькнуло у меня в голове, когда я узнала, кем была Моник. Я решила копнуть личное дело Клугманна. И вот что обнаружила: сведения о нем в архиве гамбургского управления полиции не совпадают с данными его личного дела в архиве Федерального управления. У нас ложная дата его увольнения с военной службы. На самом деле он был демобилизован на шесть месяцев раньше. И то, где он провел эти шесть месяцев, говорит о многом.

– И где же? – спросил Фабель.

– В Вейнгартене. И я вспомнила, почему мне знакомо лицо Клугманна. Я участвовала в семинаре в Вейнгартене и видела там Клугманна – мельком, в коридоре.

Вернер Мейер присвистнул, а Фабель криво усмехнулся.

– Лихо, – сказал он. – Разведшкола НАТО? Где натаскивают, среди прочих, и ребят из антитеррористического подразделения «ГСГ-9».

– Так точно, – сказала Мария. – Как только я раскопала этот факт, все вдруг разом прояснилось. Клугманн и Тина Крамер были тайными агентами и на пару работали под прикрытием.

– Черт! – воскликнул Фабель. – Теперь действительно все понятнее! Наш серийный убийца «случайно» убивает тайного агента федеральной службы. Какая дьявольская игра случая! Затем он «совершенно случайно» убивает Ангелику Блюм, у которой имеются какие-то важные документы, которые он прихватывает с собой… Нам остается только узнать, кому и как перебежала дорогу первая жертва – адвокат по гражданским делам. Похоже, мы имеем дело с киллером, который только маскируется под серийного убийцу… – Тут Фабель обратился к Ван Хайдену: – Герр криминальдиректор, ребята из секретных служб нас крепко подставляют. У нас уже целый штабель убитых и расчлененных женщин, а эти придурки продолжают играть в Джеймсов Бондов! Они обязаны были раскрыть нам имя Моник сразу же после ее гибели!

Вернер Мейер хлопнул себя по лбу и воскликнул:

– Послушайте, ведь теперь ясно и то, почему Клугманн, обнаружив труп Тины Крамер, целых двенадцать минут говорил с кем-то по телефону перед тем, как позвонить в полицию.

Фабель в сердцах стукнул кулаком по столу:

– Ну да, загадочный телефонный номер, которого официально не существует! Клугманн хотел получить инструкции в новой ситуации. Бедолага действительно был в шоке той ночью. Некий мясник распотрошил агента, вместе с которым он работал. Клугманн в растерянности звонит начальству. Ему велят уведомить об убийстве полицию, однако ни в коем случае не раскалываться, продолжать работу под прикрытием. Сволочи!.. Герр криминальдиректор, я считаю, что они сознательно препятствовали следствию и скрывали от нас важные факты. За такое нужно сажать! Можно надеяться на вашу поддержку?

Фабель боялся, что подобный вопрос, заданный в присутствии стольких подчиненных, смутит Ван Хайдена и тот начнет юлить, уходя от четкого ответа. Но оказалось, Ван Хайден и сам был задет за живое. Он ответил быстро и решительно:

– Не сомневайтесь, герр гаупткомиссар, я на вашей стороне. Что бы вам ни понадобилось – смело идите ко мне. Я сделаю все, что в моих силах.

Фабель с благодарностью кивнул. Хоть Ван Хайден и не без причуд, полицейский он честный и прямой.

Фабель повернулся к своим сотрудникам:

– Спасибо, Мария, отличная работа! И вы, Вернер, здорово сообразили про тот телефонный звонок!

– Кстати, о том загадочном разговоре… – произнес Ван Хайден, снял трубку стоящего на столе телефона и сказал своей секретарше: – Соедините меня с гаупткомиссаром Валленштейном из БАО.

Фабель отчаянно замахал руками. Ван Хайден повесил трубку.

– Вы что-то надумали, Фабель?

Фабель вынул из пакета сотовый телефон Клугманна и вопросительно посмотрел на Ван Хайдена. Тот сразу все понял и одобрил идею торжественным кивком. Фабель включил сотовый, высветил на экранчике последний номер из списка и набрал его на аппарате, с которого Ван Хайден только что звонил своей секретарше. После третьего гудка трубку сняли.

Опять на другом конце провода молчали. Поэтому Фабель заговорил сам:

– Говорит гаупткомиссар Фабель. Управление полиции Гамбурга. Комиссия по расследованию убийств. Я прошу вас внимательно меня выслушать и передать мои слова кому следует. Ваша операция провалилась. Мы знаем все о Тине Крамер и втором вашем сотруднике. – Фабель из осторожности не назвал имени Клугманна. Парень по-прежнему работал под прикрытием, и если догадка Фабеля насчет того, кто на другом конце телефона, была правильной «с точностью до наоборот», то для Клугманна одно упоминание его фамилии в таком контексте означает смертный приговор. – Рядом со мной сидит криминальдиректор Ван Хайден из гамбургского управления полиции. Мы на пару подготовим соответствующий доклад первому бургомистру и Федеральному управлению уголовной полиции.

Фабель сознательно сделал еще одну долгую паузу.

Тем не менее на том конце провода упрямо молчали. Хотя и трубку не клали.

Тогда Фабель продолжил еще более жестким тоном:

– Вы должны понять простую вещь: ваш человек засветился, и теперь его жизнь в опасности. Независимо от того, чего вы хотели достичь в результате операции, теперь это уже невозможно. Ваши действия лишь мешают расследованию серии убийств. Если вы не начнете сотрудничать с нами, и сотрудничать полноценно, то есть ничего не утаивая, я обещаю вам неприятности по полной программе. Я сделаю все возможное, чтобы виновные в помехах следствию рано или поздно предстали перед судом.

Молчание на другом конце провода длилось и длилось. И вдруг женский голос деловито спросил:

– Вы взяли нашего оперативника под стражу?

Фабель не удержался и окинул присутствующих взглядом триумфатора.

– Нет. Он в бегах. Мы его интенсивно разыскиваем. А с кем я разговариваю?

Женщина проигнорировала его вопрос.

– К сожалению, мы потеряли контакт с нашим сотрудником. Если обнаружите его, пожалуйста, сообщите по этому же номеру. Не отходите от телефона, герр гаупткомиссар, вам сейчас перезвонят.

В трубке раздались короткие гудки.

– Что Клугманн темнит и ведет какую-то игру, – сказал Фабель с горьким смешком, – я нутром чувствовал. Так оно и оказалось: он темнил и вел игру. Однако играл при этом в правильной команде. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.

– Получается, он по-прежнему работает… на нашей стороне, да? – спросил Вернер Мейер.

– Да. Я могу только подозревать, на какую именно службу он работает, но он – в нашей упряжке. Впрочем, надеюсь, мы скоро все узнаем… Они нам сейчас перезвонят.

Все молчали, уставившись на сотовый телефон тайного агента.

Прошла минута, вторая…

Казалось, никто из присутствующих не замечал некоторой абсурдности происходящего: столько взрослых людей, полицейских, сидя или стоя в комнате для совещаний, напряженно таращатся на молчащий сотовый телефон.

Еще минута прошла…

Хотя звонка ждали с отчаянным напряжением, когда он раздался, все разом вздрогнули.

Фабель схватил телефон.

– Гаупткомиссар Фабель? – раздалось в трубке.

Фабель сразу узнал вкрадчивый голос на другом конце провода. Но сейчас у него не было настроения любезничать.

– Герр оберст Фолькер, будьте добры зайти ко мне в кабинет не позже чем через час, – сухо сказал он и тут же отключился.

Фабель быстро, за двадцать минут, довел совещание до конца: поставил задачи, распределил обязанности, назначил объекты слежения и установил порядок слежки. Затем он ушел к себе в кабинет, поставил свой телефон на автоответчик и велел своим сотрудникам не беспокоить его – ему нужно собраться с мыслями перед разговором с Фолькером. После того как личность второй жертвы была установлена, все факты следовало осмыслить заново.

Глядя невидящими глазами на городской парк Винтерхудер, Фабель неподвижно застыл у окна кабинета. Мыслями он был далеко – в том «сером мире», о котором говорил Илмаз. Мир, где нет черного и белого, где блюстители порядка ставят целесообразность выше закона, где торжество закона пытаются обеспечить не совсем законными методами. Мир, где все зыбко, туманно, двусмысленно. И куда идеалисту лучше не соваться…

Фабель очень скептически относился к деятельности организаций типа «ГСГ-9». По всей стране расплодились «особые», «мобильные», «оперативные» и прочие полицейские спецподразделения по образу и подобию американских полицейских отрядов особого назначения. Но уж слишком зыбкой становилась в таких отрядах граница между блюстителем порядка и солдатом. Фабель был категорически против смешения полиции и армии. Полицейские защищают и оберегают население и ловят преступников. А природа терроризма требует адекватной ответной жестокости; это война, на которой тех, кто не сдается, убивают без разговоров. И поэтому борцы с террористами – прежде всего терминаторы. Два очень разных ремесла… Фабель открыто критиковал создание при полиции военизированных подразделений, чем нажил множество врагов в высших эшелонах власти. Но поделать с собой ничего не мог. Он не доверял секретным или полусекретным службам – затевают их порой с самыми благородными целями, а потом сама секретность мало-помалу вырождает их в монстров.

Фабель подошел к столу и открыл лежащее на нем личное дело Клугманна. На старой фотографии Клугманн казался решительным, напористым и целеустремленным человеком. Фабель помнил его другим – обрюзгшим, с потухшим взглядом. Возможно, он специально надел маску полуопустившегося человека, чтобы лучше соответствовать новой роли…

Фабель ума не мог приложить, зачем на это дело бросили сотрудника «ГСГ-9», ведь этот отряд создан сугубо для борьбы с терроризмом! Странная получается история. Фолькер из разведки. Клугманн из «ГСГ-9». И погибшая Тина Крамер, похоже, тоже из БНД, потому что БАО – просто структурная надстройка БНД. В этом деле только полиция Гамбурга дурочкой стоит в стороне, хотя формально участвует в БАО. Фабель не имел оснований сомневаться в честности Ван Хайдена – он, вероятно, действительно ничего не знал про тайную операцию БНД. Но почему главное правоохранительное ведомство Гамбурга не допущено к столь важной операции – и узнало о ней только стороной, случайно?

В дверь постучали. Не робко, но и не слишком уверенно. В кабинет, не дожидаясь приглашения, вошел Фолькер с зеленой папкой под мышкой. На его лице не было обычной приветливой улыбки. Но не было и враждебности – на нем, скорее, просто отсутствовало какое-либо выражение. Фабелю подумалось, что это и есть истинное лицо Фолькера – когда маска спадает, ничего не остается, кроме пустых глаз и сжатого до прямой черточки рта.

Фабель показал рукой на стул.

– Что конкретно вы хотите узнать, Фабель? Я готов поделиться всем, чем могу.

Фабель решил не церемониться и рубанул:

– Нет, Фолькер. Того, чем вы готовы поделиться, мне мало!

Тут в кабинет, как и договаривались, без стука вошел Вернер Мейер. Фабель кивнул ему. Вернер остановился у стены, сложил мясистые руки на груди и вперился в затылок Фолькеру.

Фолькер бросил на него взгляд из-за плеча и криво усмехнулся собственным мыслям.

– Вы поделитесь со мной тем, что мне нужно, – решительно продолжил Фабель. – И если опять о чем-либо умолчите, я буду считать долгом чести упрятать вас в тюрьму за создание помех следствию. А для начала я изложу всю историю журналистам, и черта с два ваши дружки из Пулаха[5] вытащат вас из этой неприглядной истории!

– Напрасно вы горячитесь, Фабель, – спокойно сказал Фолькер. – В наших с вами интересах не посвящать в это дело посторонних.

– А есть ли у нас с вами общие интересы? Я пытаюсь найти серийного убийцу, а вы утаивали от меня ключевую информацию. Мои ребята впустую мотались по Гамбургу, пытаясь выяснить, кто такая Моник, а на другом этаже управления преспокойно прогуливался человек, который знал про нее все – и несколько дней назад в присутствии первого бургомистра торжественно обещал мне помогать!.. Пока вы равнодушно наблюдали, как мы бессмысленно тратим время на выяснение того, что вам известно, погибла третья женщина. Вы, Фолькер, заигрались в ваши шпионские игры! Уже три женщины заплатили жизнью за ваше баловство.

– Позвольте вас заверить, нет ни малейшей связи между Тиной Крамер и другими жертвами.

– Ах да? И откуда вам это известно?

Фолькер толкнул тяжелую зеленую папку в сторону Фабеля:

– Вот документы. Здесь все касательно нашей операции. Мы давно собирались поделиться с вами этими материалами, ждали только, когда Клугманн вернется с задания и окажется вне опасности. По своим источникам мы все перепроверили: Тина Крамер с другими жертвами знакома не была, и между ними не существовало никакой косвенной связи. Тине Крамер просто не повезло – случайно подвернулась под руку преступнику. Вы же сами знаете, что серийные убийцы выбирают жертв в основном наугад.

– Все это чушь собачья, Фолькер. Таких красивых совпадений не бывает в природе.

– Увы, совпадения бывают самые невероятные. Агент Крамер являлась лишь подсобной фигурой в нашей операции. Главное действующее лицо – Клугманн. Тина Крамер отвечала за квартиру, где Клугманн имел возможность встречаться с нужными ему людьми. Мы организовали Клугманну «легенду» продажного слуги закона, которого с треском выдворили из полиции и который затаил злобу против своих прежних боссов. Обо всем этом вы можете прочитать в документах. – Фолькер указал на зеленую папку. – По «легенде», Тина Крамер снимала квартиру Клугманна под кличкой Моник и выдавала себя за дорогую проститутку. Суть договоренности заключалась в том, что Клугманн, под видом то ли друга, то ли сутенера, то ли просто владельца, который проверяет состояние своей квартиры, время от времени бывал там и тайно встречался с нужными людьми.

– Что это за «нужные люди»? В чем состояла конечная цель операции?

– Четкой конечной цели не было. Мы просто собирали информацию. Позиция Клугманна очень благоприятствовала его секретной работе: он не был повязан ни с одной из мафий и существовал как бы на обочине преступного мира. Он работал на Хоффкнехта, который работал на Улугбая. Но при этом Клугманн не состоял в организации Улугбая. Хотя иногда намекал соответствующим людям, что хотел бы принимать участие и в более серьезных делах.

– Это не ответ на мой вопрос. О ком вы собирали информацию и зачем?

– Собственно, больше всего нас интересовала новая украинская банда, которая относительно недавно появилась в нашем городе. Мы подозреваем, что именно они убили Улугбая.

Фабель вспомнил рассказ Махмуда об украинской супержестокой супербанде. И стал слушать еще внимательнее.

– Нам пришлось затеять эту сложную операцию, потому что обычные каналы информации в данном случае отказали. Никто не решался рассказывать о напористых новичках в гамбургском преступном мире. Все наши платные шестерки как рот в воды набрали. И их можно понять. Помните, я сказал, что в наших с вами интересах не посвящать в это дело посторонних?

Фабель коротко кивнул.

– Так вот, сейчас будет малоприятная для вас часть разговора. Все как воды в рот набрали неспроста: новая банда оказалась так безжалостна и так скора на расправу, что поразила даже преступный мир. А вы знаете, как трудно удивить эту публику! Информаторов, конкурентов и людей, стоящих у них на дороге, украинцы устраняют с легкостью необыкновенной. И, судя по многим фактам, у них есть свои люди в гамбургской полиции. Поэтому стучать на них себе дороже.

– В «своих людей в гамбургской полиции» я не верю, – сказал Фабель. – Это сказки. Обычный прием любой мафии – убедить всех вокруг, что и полиция у них на побегушках!

– Увы, все говорит об обратном. Кто-то в полиции помогает украинцам; без подобной поддержки они не смогли бы добиться того, чего они уже добились. Устоявшиеся банды их бы заклевали. Мы не знаем наверняка, но есть обоснованные подозрения, что предатель занимает в полиции довольно высокий пост. Вот почему мы сознательно не подпускали к операции гамбургскую полицию. Это была операция БНД и БАО, и к ней мы, опять-таки сознательно, привлекли человека со стороны – Клугманна, который на самом деле сотрудник «ГСГ-9». Да, неприятно, но жизнь есть жизнь, и ни одна организация не застрахована от паршивой овцы. Вы, в полиции, в этом отношении обычно прекраснодушничаете, а мы, в разведке, народ битый и циничный.

– А что с Бухгольцем и отделом по борьбе с организованной преступностью? Уж с ними вам, казалось бы, сам Бог велел сотрудничать!

Фолькер покачал головой:

– Если мы подозреваем кого-то в управлении полиции – значит, мы подозреваем все управление полиции Гамбурга, без исключений. Таков профессиональный подход в подобных случаях. По слухам, эти украинцы все сплошь бывшие офицеры спецназа. Возможно, еще занимая высокие посты на Украине, они завязали деловые контакты с нашими полицейскими чиновниками высокого ранга. Затем эти отношения наполнились новым, преступным содержанием. Именно поэтому мы подобрали для операции такого человека, как Клугманн, и снабдили его соответствующей легендой – мол, бывший спецназовец, видал виды и все такое. Мы рассчитывали, что так ему будет проще сойтись с новичками. Было очень важно, что он действительно служил в элитном отряде и обладает подобающим набором умений и знаний – такого сходу не расколоть. Но утечка информации оказалась бы для него смертельной, поэтому о наших планах мы никого в полиции не уведомили.

– По той же причине вы и личное дело Клугманна подчистили, да? Оно расходится с тем, что в федеральном архиве.

Фолькер кивнул.

– А кто возглавляет украинскую банду? – спросил Вернер Мейер от двери.

Фолькер головы не повернул, а отвечал Фабелю:

– Именно это мы и хотели узнать в итоге операции. Но так и не узнали. До сих пор мы понятия не имеем, как зовут главаря банды и как он выглядит. Разумеется, это нестерпимое для нас положение вещей… Утешает лишь то, что Клугманну удалось вступить в контакт с этими таинственными украинцами через члена банды Юрия Варасова – точнее, банды, которой прежде руководил Юрий Варасов. Клугманн познакомился с неким Вадимом. Правда, этот Вадим не может стоять высоко в преступной иерархии, иначе Клугманн на него никогда не вышел бы. По нашим сведениям, в головной группе новой украинской мафии всего лишь десять-двенадцать человек, и каждый руководит пятью-шестью вожаками старых местных банд, которые утратили свой суверенитет. Таким образом, мы имеем четкую структуру – организованная преступность, организованная образцово! Фокус в том, что рядовые члены мафии понятия не имеют, на кого они работают. Головная группа украинцев функционирует по принципу оккупационной власти: они уничтожили прежнюю верхушку местной преступной власти или «любезно» попросили ее отойти от дел, однако сами банды не разогнали и не переформировали. Просто бывших руководителей второго ряда сделали руководителями первого ряда – типичный способ поощрения коллаборационистов! Сначала обезглавили украинские, российские и другие восточноевропейские мафии, затем пришла очередь прибрать к рукам и организацию Улугбая. Сначала они всяческими хитростями выбили организацию из-под Улугбая. А затем уничтожили его физически. Как вы видели, гибель руководителя турок не вызвала никакой войны – что просто ошеломляет, если знать нравы мафии. Похоже, смерть Улугбая больше взволновала газеты, чем самих турок!

– Но с какой стати столь засекреченные украинцы пошли на контакт с такой мелкой сошкой, как Клугманн?

После некоторого колебания Фолькер сказал:

– Мы дали Клугманну в руки важный козырь…

– Что именно?

– Поймите, Фабель, наш противник очень опасен. Это непредсказуемые типы. И голыми руками их не возьмешь. Поэтому иногда приходится рисковать по-крупному…

Фабель уже догадался: того, что сейчас прозвучит, ему бы лучше вообще не слышать…

Фолькер вздохнул и закончил:

– Мы сообщили Клугманну, где и когда произойдет передача огромной партии наркотиков – та самая, во время которой был убит Улугбай. С такой информацией он мог торговаться и выходить на важных людей.

Фабель недоверчиво вытаращился на Фолькера:

– Вы хладнокровно подставили крестного отца турецкой мафии – фактически организовали убийство с помощью сотрудника правоохранительных органов?.. Ребята, чем вы отличаетесь от преступников? Вы действительно готовы на все и ни перед чем не отступите?

Фолькер скорчил не очень убедительную негодующую мину.

– Помилуйте, никакого убийства мы не организовывали! Просто все случайно пошло наперекосяк. Если о новой украинской супербанде мы не знали ничего, то о деятельности Улугбая мы были превосходно информированы. Поэтому могли своевременно сообщить Клугманну о предстоящей наркосделке, которая должна была принести Улугбаю миллионы. Мы никак не ожидали, что Улугбай лично явится на решающую встречу, когда наркотики меняют на деньги. Так никогда не делается! Боссы не ходят на подобные операции! Клугманн передал украинцам все, что нам было известно о переговорах между Улугбаем и колумбийцами, – объем партии, кто, когда, где и так далее. Клугманн мог вполне убедительно врать, что получил эту информацию через приятеля из отдела по борьбе с наркотиками. Украинцам нужно было просто опередить полицию. Это оказалось чудесной приманкой, и они клюнули. Вадим вроде бы и не первая фигура в головной команде украинцев, но все относительно: подумайте о могуществе банды в целом! Даже третьестепенные фигуры из ее ядра на самом деле имеют огромную власть. Как бы то ни было, мы просто хотели заставить кого-нибудь из них пойти на контакт. Поэтому и червяку на удочке полагалось быть жирным и настоящим. Не думайте, что решение далось нам легко… Мы имели возможность сорвать значительнейшую сделку по продаже наркотиков – сделать хорошее дело и покрыть себя славой. Но мы решили, что в конечном счете важнее покончить с тайной вокруг новой украинской мафии. Мы рассчитывали, что украинцы заглотят приманку. Так оно и вышло. Мы не знали, что Улугбая понесет на встречу в подземном гараже – такое мальчишество! Нам и в голову не приходило, что мы даем украинцам сказочную возможность бесхлопотно убрать главу турецкой мафии! Все случилось мгновенно – трах-бах, колумбийцы уже улетели в свою Боготу, Улугбай в луже крови… а мы, в сущности, с пустыми руками.

– Улугбай ехал на встречу с колумбийцами?

– Да. А вместо них встретился с пулей. Честное слово, мы ожидали, что украинцы помешают сделке или в худшем случае присвоят партию себе.

– Да, Фолькер, здоровы вы лажанулись… Всей жопой на ежа!..

Фолькер поджал губы.

– Легко вам скалить зубы, Фабель! А у нас на шее дюжина головорезов из украинского спецназа, которые прибрали к рукам большую часть гамбургского преступного мира. При этом ни имен, ни лиц. Фантастика какая-то! Словно нашествие бесплотных призраков. Один Илмаз пока не лег под них, да и то лишь потому, что он сворачивает нелегальную деятельность и на него не слишком давят – дают время собрать вещички. Никогда Гамбургу не угрожала такая опасность, как сейчас со стороны этих украинских вурдалаков. Годятся любые, самые радикальные меры, чтобы остановить напасть!

Фабель, переваривая услышанное, молча смотрел на бесстрастное лицо Фолькера. Его озадачивало и пугало, что Фолькер, могущественный, всезнающий Фолькер, око БНД, знает об украинцах не больше, чем Махмуд, который не знает о них практически ничего… Но Махмуд – просто глазастый фотограф со склонностью шпионить за небольшую мзду, а Фолькер – глава профессиональной организации со множеством сотрудников, работа которых в том и состоит, чтобы знать то, что другим неизвестно…

– А что насчет главы новой украинской мафии? – спросил Фабель. – Не могу поверить, что вы о нем ничего не знаете. Вы просто темните.

– Думаете, мне приятно говорить вам, что мы о нем ни шиша не знаем? В конце концов, у меня тоже есть гордость… Единственное, что нам достоверно известно, – руководит этой мафией офицер, занимавший важную должность в украинском МВД. Ни фамилии, ни описания внешности, ни даже возраста. Подозреваем, что он служил в Чечне. По слухам, он участвовал в массовых убийствах, а на Украине, при всем тамошнем бардаке, офицеры МВД этим не балуются. Следовательно, Чечня.

– Стало быть, вы ничего про него не знаете, кроме того, что он чудовищно жесток. Почему же вы утверждаете, что это не он стоит за убийством Тины Крамер?

– Да потому, что это полная бессмыслица. На кой черт ему было убивать Тину Крамер? Ни ее, ни Клугманна в тот момент никто ни в чем не подозревал – это вы по незнанию каким-то образом засветили его, и теперь мы вынуждены сворачивать операцию. Я повторяю, нет никакой прямой или косвенной связи между убитыми женщинами. Только сейчас, когда Клугманна раскололи, украинцы могли бы обратить внимание и на Тину Крамер и задуматься, кто она такая. Но ее уже давно нет в живых.

– Ладно. А о чем вы беседовали с Клугманном той ночью – когда он нашел труп и двенадцать минут разговаривал с вами, прежде чем вызвать полицию?

– Бедняга был сильно потрясен. Он рассказал нам все подробности увиденного в квартире, и мы узнали руку того же убийцы, который распотрошил первую жертву. Мне нужно было срочно принимать решение, что делать дальше. В принципе я с первого же момента считал, что гибель Тины Крамер – глупая случайность и дело рук серийного убийцы. Никакого отношения к нашей операции. Однако я решил все-таки не рисковать и приказал Клугманну выйти из игры. Существовала чисто теоретическая вероятность, что его раскололи, а заодно и Тину Крамер. Тогда следующим убили бы его. Я приказал Клугманну уносить оттуда ноги, а когда он будет в безопасности, мы сами сообщим полиции об убийстве.

– И почему же все произошло иначе?

– Клугманн – один из лучших оперативников, с которыми я когда-либо работал. Он попросил не сворачивать операцию и дать ему довести дело до конца – он сам справится с ситуацией: сообщит об убийстве полиции, а затем осторожно проверит, засветился он или нет, продолжают ли украинцы ему доверять…

Фабель вспомнил допрос в участке на Давидштрассе. Да, Клугманн – крепкий парень. Не успев прийти в себя после страшной смерти своей помощницы, он был вынужден сидеть и глотать оскорбления Вернера Мейера и Фабеля… И все же держался как настоящий разведчик – ни разу не дал маске сползти с лица. Фабель подозревал, что Клугманн нечто скрывает, однако в своих подозрениях попал пальцем в небо.

Очевидно, в голове Вернера Мейера вертелись те же мысли, потому что он сказал от двери:

– Ай да Клугманн! Мужик что надо! Надеюсь, ему сейчас ничего не грозит?

– Непонятно. Контакт с ним потерян. Специальный сотовый телефон вами конфискован, поэтому мы не можем выйти на него. А сам он не объявляется. Мы очень беспокоимся.

В дверь постучала Мария Клее. Лицо у нее было мрачное. Не извиняясь, она поманила Вернера. Тот вышел из кабинета.

Фолькер подождал, пока дверь за ним закроется, и продолжил:

– Уверяю вас, Фабель, думай мы, что имелась какая-нибудь взаимосвязь между смертью Крамер и другими смертями, я тут же прибежал бы к вам. И если я что-то утаивал от вас, то лишь до времени – выжидая, когда Клугманн объявится и мы убедимся, что он в полной безопасности.

Фабель хотел задать еще несколько вопросов, но тут вернулся Вернер Мейер и прошел прямо к столу. Он слышал последнюю фразу Фолькера.

– Боюсь, о Клугманне больше не придется волноваться, – сказал он. – Харбургское управление полиции только что нашло труп молодого мужчины в заброшенном плавательном бассейне. Его еще не опознали, но общее описание точно соответствует внешнему виду вашего агента.

Понедельник, 16 июня, 11.50. Харбург, Гамбург
Фабель, Вернер Мейер и Мария Клее стояли на краю пустого бассейна, в который в последние годы попадала только дождевая вода – через дыры в крыше. Пришел и Фолькер, но Фабель велел ему ждать за ограничительной лентой. «Чем меньше народу на месте преступления, тем лучше работается экспертам», – сказал он офицеру БНД. На самом деле ему просто не хотелось общаться с бээндэшником. Фолькер был частью того «серого мира», о котором говорил Илмаз, а Фабель старался как можно меньше контактировать с этим полубессовестным или совсем бессовестным миром.

Местные жители использовали бассейн в качестве свалки. Кучи грязи, мусора и битой плитки, использованные шприцы и презервативы, человеческие экскременты… Не существует хорошего места для смерти, но это – едва ли не самое поганое из всех возможных!

Один угол бассейна был залит светом ламп – работала шестерка судмедэкспертов под началом Браунера. С головы Клугманна уже сняли мешок, руки оставались связанными за спиной.

– Его застрелили, когда он стоял на коленях, – сказал Браунер Фабелю. – Профессионально выполненная казнь – выстрел в ствол мозга. На бетон он упал уже мертвым. Пуля прошла выше рта.

– И как давно его убили?

– Вот Мёллер исследует тело, тогда и спрашивайте. Судя по температуре трупа, внешнему виду и ригидности, я бы сказал – по меньшей мере несколько дней назад. Дня три.

Один из членов его команды позвал начальника:

– Герр Браунер, нашли гильзу!

Фабель последовал за Браунером. Тот присел на корточки и осторожно извлек из мусора блестящий металлический цилиндрик.

– Девятый калибр, – сказал Браунер, разглядывая гильзу, зажатую между пальцами.

– И гильза валяется на видном месте, – задумчиво произнес Фабель. – А ведь он вполне мог ее забрать, стоило ему лишь как следует осмотреться. Странная ошибка для профессионального убийцы!

Браунер пожал плечами:

– Может, было просто темно. Или их кто-то спугнул, и им пришлось удирать быстрее, чем они планировали.

– Возможно, возможно… – сказал Фабель без особой уверенности в голосе. Заметив нахмуренный лоб Браунера, который продолжал рассматривать гильзу, он спросил: – Что-то не так?

– Не узнаю гильзу. У большинства ходовых девятимиллиметровых патронов конфигурация «смит-вессона» или «вальтера», а это что-то мне незнакомое – какое-то нестандартное огнестрельное оружие.

– Есть догадки?

– С ходу ничего сказать не могу. Мы, конечно, разберемся и наверняка найдем ответ, но понадобится какое-то время.

Прибыл патологоанатом Мёллер. Фабель приветливо кивнул ему и сказал:

– Труп пролежал несколько дней.

Тот досадливо поморщился.

Снаружи Фабеля поджидал Фолькер.

– Ну что, действительно Клугманн?

– Да.

На всегда бесстрастном лице Фолькера вдруг появилось выражение. Его темные глаза заблестели – то ли от гнева, то ли от боли. Фабель даже удивился.

– Клугманн был храбрым парнем, – сказал Фолькер. – Хорошим и честным полицейским. Я лично завербовал его… Я не настоял на том, чтобы он вышел из игры после гибели Тины Крамер. Это моя ошибка. Я виноват в его смерти.

– Думаю, вы совершенно правы, – сухо сказал Фабель. Он не злорадствовал, он просто констатировал факт.

Понедельник, 16 июня, 14.00. Альтона, Гамбург
Хорошенькое личико Сони Брун опухло, глаза покраснели. Было понятно, что она плачет уже не первый час. Теперь у нее остались силы только слабо всхлипывать. Фолькер хотел допросить ее первым, однако гаупткомиссар, игнорируя ярость бээндэшника, разрешил ему только молча присутствовать при том, как они с Вернером Мейером будут допрашивать Соню в ее квартире: мол, теперь это дело комиссии по расследованию убийств.

Соня тихо ахнула, когда Фабель сообщил ей, что Клугманн был агентом БНД и работал под прикрытием. Теперь все прошлое вдруг предстало перед ней в другом свете. И это было ударом едва ли не более сильным, чем гибель возлюбленного.

– Он же сказал, что мы поженимся… уедем когда-нибудь из этого ужасного Гамбурга – сразу после того, как он закончит свое «большое дело». Неужели это была просто ложь?

Она растерянно смотрела на Фабеля. У него не повернулся язык сказать правду. Хотя знал ли он правду?

– Нет, Соня. Вряд ли он лгал. Вы были ему дороги, он заботился о вас. Я уверен, после «большого дела» он увез бы вас из Гамбурга…

Они попытались вызнать у Сони что-нибудь об украинцах и «большом деле», о котором Клугманн так много говорил. С кем она его видела, кого он упоминал? Однако Соня, явно совершенно искренне, на все вопросы отвечала отрицательно. Нет, ни единой подробности ей не известно. Ни с кем она его не видела. Он не упоминал ни одного имени.

– Вы слышали про Вадима?

– Нет, я бы запомнила. Я люблю русские имена и наверняка бы запомнила. В свободные от работы вечера он надолго уходил и возвращался поздно. С кем-то беседовал относительного этого «большого дела», но мне не рассказывал…

Так они ничего и не узнали. Соня вновь разрыдалась – теперь уже от собственной беспомощности. Фабель молча прошел на кухню и заварил ей крепкого чая.

– Последний вопрос, – сказал он. – У Ганса была видеокамера?

Соня нахмурилась и покачала головой.

– Значит, он никогда не приносил камеру в ваш дом? Может, вы случайно видели среди его вещей видеокассеты?

Соня снова растерянно замотала головой.

Пришлось им уйти ни с чем. Было грустно думать, что судьба в очередной раз посмеялась над Соней. Мужчина, который вытащил ее из грязного мира проституции и дешевой порнографии, оказался полицейским. И теперь она не могла с точностью сказать, любил он ее или только прикидывался, были их отношения лишь необходимой частью его «легенды» или чем-то более серьезным… Ее некому было утешить: ни родственников рядом, ни друзей. Оказалось, что она играла в чужом спектакле. Спектакль закончился, все актеры ушли, а она осталась на сцене одна-одинешенька. Еще несколько дней назад она торопилась домой, радостная и окрыленная, с хозяйственными сумками– ей было о ком заботиться, у нее было будущее, мечты о новой жизни. И что теперь? Опять трахаться за деньги перед камерой? Фабель мог только гадать, любил Клугманн Соню или нет, хотел жениться на ней или нет. Однако то, что он вытащил девушку из порнобизнеса и не побрезговал устроиться с ней по-семейному, говорило о многом…

Закрывая за собой дверь квартиры, Фабель про себя поклялся во что бы то ни стало отомстить за Клугманна.

Понедельник, 16 июня, 22.50. Пёзельдорф, Гамбург
Домой Фабель добрался только поздно вечером – к одиннадцати часам. Надо было собрать команду и обсудить новое положение вещей. Теперь они знали, что Моник на самом деле звали Тина Крамер и она была агентом БАО. Клугманна застрелили. Фолькер стоял на том, что нет ни малейшей связи между его операцией и ритуальным убийством Тины Крамер. За Максвейном, с неохотного благословения Ван Хайдена, установили круглосуточное наблюдение. «Мы нутром чуем: с ним что-то не так», – сказал Фабель, прося дополнительных людей для наблюдения за Максвейном. Ван Хайден терпеть не мог формулировку «нутром чуем». В этих случаях он нутром чуял, что денежки налогоплательщиков уходят непонятно на что. Однако Фабеля он уважал и почти любил – по крайней мере доверял ему. Поэтому в который раз пошел гаупткомиссару навстречу.

Фабель назначил ответственными за наблюдение Пауля и Анну – он понимал, что им хочется показать себя с лучшей стороны и восстановить свой авторитет после того, как они упустили Клугманна и стали косвенными виновниками его гибели.

Еще раз прошлись по фактам в связи с убийством Ангелики Блюм.

Согласно отчету технического отдела ее ноутбук был профессионально очищен от информации. Для того чтобы «вернуть девственность» жесткому диску компьютера, нужна специальная аппаратура. Значит, преступник имел ее с собой – вместе с орудием убийства. Основательный тип!

Мёллер докладывал, что вскрытие трупа подтвердило его догадки.

Мария Клее случайно обнаружила нечто, что могло иметь отношение к делу. Или по крайней мере было любопытно. Она принесла каталог бременской выставки полотен работы Марлис Менцель. Фабель удивленно вскинул брови. Имя ему было хорошо знакомо. Марлис Менцель не так давно вышла из штутгартской тюрьмы. Будучи членом террористической «Группы радикального действия» под руководством Свенссона, она принимала участие в том грабеже, который закончился перестрелкой с полицией. Тогда и Фабель был ранен, и Марлис Менцель получила две пули – едва-едва выжила. То, что эта особа теперь заделалась художницей, было для него полным сюрпризом.

Выставка называлась «Германия распятая». У Фабеля тревожно заколотилось сердце, когда он увидел фотографии выставленных холстов. Каждая картина состояла из мощных всплесков кроваво-красного, черного и ярко-желтого – цвета немецкого флага. Холсты были объединены и общим мотивом – некто в разных положениях, кричащий словно под пыткой. Фабелю это показалось тоскливым однообразным китчем, однако он сразу понял, почему Мария обратила внимание на каталог и сочла нужным показать его шефу. У многих картин было неопределенное, но очень внятное и пугающее сходство с тем, что они видели уже трижды на местах ритуальных убийств, – распятое, замученное существо. Фабель благодарно кивнул Марии. Им следовало непременно навестить фрау Менцель и прощупать, что той известно о ритуале «кровавый орел» и нет ли у ее «художественных видений» какой-либо преступной подоплеки.

После встречи со своими сотрудниками Фабель заглянул в отдел по борьбе с организованной преступностью и переговорил с Бухгольцем и Кольски. Он рассказал им о тайной операции БНД, в результате которой погиб Клугманн. Те вроде бы искренне возмутились поведением Фолькера, хотя Фабель ожидал большей ярости. Очевидно, за годы работы с организованной преступностью они видели столько обмана, что их уже ничем нельзя было ошарашить. Самое главное, Фабель убедился в том, что и Бухгольц ничего не знал про тайную операцию с участием Тины Крамер и Клугманна – Фолькер и его водил за нос.

Фабель доплелся до дома вконец измотанным. Не включая света в гостиной – огромное окно давало достаточно света, – он налил себе бокал холодного белого вина и шлепнулся на кожаный диван. За окном блестела водная гладь Альстера и горели огни городского центра. Очень не хотелось думать о голосе Ангелики Блюм на автоответчике и ее растерзанном мертвом теле, о трупе Клугманна в загаженном бассейне, об опоенной наркотиками и многократно изнасилованной девушке, сбитой грузовиком… Но все это мелькало в его голове – гудело и билось, как пчелы под стеклянным колпаком. Любимое белое вино отдавало кислой мочой. Фабель в сердцах поставил бокал на стол. Потом заставил себя совершить вечернюю рутину – чистить зубы было как тринадцатый подвиг Геракла. Тем не менее, оказавшись под одеялом, он тут же, как ни странно, заснул.

В час тридцать Фабель проснулся от кошмара. Ему снилась сцена из порнофильма, который он смотрел во время расследования. Только на этот раз у жертвы было лицо Сони Брун, а ее насиловали и убивали люди в одноглазых масках Одина. Фабель открыл холодильник, выпил полбутылки вина – уже не разбирая вкуса, прямо из горлышка – и поплелся обратно в кровать. Сон не приходил. Провалявшись битый час наедине с хаосом мрачных мыслей, он вскочил, оделся и вышел в ночь.

Фабель заехал в управление и взял ключи от квартиры Ангелики Блюм и парадной двери дома, в котором она жила. Он сам толком не знал, зачем туда едет и надеется ли что-либо там найти. Просто его потянуло побыть среди вещей, которые окружали журналистку при жизни. Это было странно – покойную он не знал… Так или иначе, дома ему не спалось и не думалось, а подумать хотелось. И пустая квартира Ангелики Блюм для этого подходила лучше, чем какой-нибудь ночной бар.

В четверть четвертого Фабель затормозил неподалеку от нужного дома. Он нарочно припарковался примерно там, откуда свидетельница видела из машины незнакомца, вошедшего в дом. При включенном свете просторный холл подъезда должен был хорошо просматриваться за стеклянными дверями. Значит, свидетельница имела возможность разглядеть незнакомца. С другой стороны, с такого расстояния можно было дать лишь самое общее описание. Она и сказала: высокий, элегантно одетый широкоплечий блондин. Не то чтобы очень конкретно. Вот только действительно ли он был убийцей?

Фабель поднялся в лифте на третий этаж. Постоял несколько мгновений перед закрытой дверью – накатили неприятные воспоминания о том, что он там видел. Даже мелькнула мысль: а не повернуть ли прочь? Но он решительно вставил ключ в замок.

В прихожей мелькнула мысль: а стоит ли включать свет? Света уличных фонарей вполне достаточно… Однако он ничего не узнавал в темноте – квартира странно изменилась после того, как он видел ее в последний раз. Фабель щелкнул выключателем – и ахнул.

Кто-то методично, профессионально обыскал квартиру покойной. Все ящики были вынуты и перевернуты. Вся мебель опрокинута – чтобы проверить дно каждого предмета обстановки. Очевидно, просмотрена каждая книга, каждая папка. И при этом в квартире не было хаоса; в беспорядке чувствовался своего рода порядок, работа велась тщательно и спокойно. Фабель знал, что команда Браунера исследовала здесь каждый сантиметр, но у них иной подход к обыску, и они оставляют место преступления в ином состоянии. Здесь потрудился кто-то другой!

И тут Фабель сообразил, что этот другой может до сих пор находиться в квартире. По спине пробежал холодок.

Фабель застыл на пороге гостиной. Он так напряженно вслушивался, что ощущал в висках пульсирующие удары крови. Затем его рука скользнула к кобуре. Крепко сжимая «вальтер», двигаясь боком вдоль стен, чтобы не открывать спину, Фабель стал одну за другой осматривать комнаты, включая везде свет. Дверь спальни он открыл толчком ноги. Но и там никого не было. Это было последнее неосмотренное им помещение. Он остановился и еще раз прислушался. Ладно, можно расслабиться. Фабель облегченно улыбнулся, сердясь на себя за излишнюю панику и чрезмерный страх, опустил «вальтер» и вышел из спальни.

Мужчина ждал его в коридоре. Где он прятался все время, как сумел бесшумно прокрасться в коридор – над этими вопросами Фабелю некогда было размышлять. Он рванул вверх руку с пистолетом, однако противник уже сжал его запястье мертвой хваткой, затем надавил на какую-то точку – и дикая боль заставила Фабеля разжать ладонь. «Вальтер» упал на пол. Лицо мужчины находилось у его лица. Фабель хотел ударить левой, но мужчина перехватил его левую руку в воздухе такой же мертвой хваткой, при этом схватив Фабеля за горло, хотя душить не стал, а просто вдавил свой большой палец ему куда-то под челюсть. Вдохновленный тем, что его не душат, Фабель потянулся правой рукой сбросить руку мужчины… и медленно стал терять сознание. Мир вокруг вдруг расплылся, накатило полное безразличие, – и он просто смотрел, удивленно и беспомощно, в блестящие холодные зеленые глаза старика славянина, которого он видел в толпе зевак у дома, где была убита Тина Крамер.

Вторник, 17 июня, 5.20. Уленхорст, Гамбург
Первое, что почувствовал Фабель, придя в себя, была боль в голове: такой мучительной боли и при мигрени не бывает. Ему казалось, что череп распиливают циркулярной пилой. Затем он различил щебет птиц. Фабель приподнял голову – и тут же уронил ее, потому что циркулярная пила сменилась кинжалом в затылок. Он понятия не имел, где он, что случилось, день сейчас или ночь. Только боль подсказывал, что он жив. Память вернулась через несколько минут. Старик славянин!.. Фабель рванулся подняться – и сел. Его повело в сторону и тут же вырвало. Он сидел на краю кровати, и его выворачивало снова и снова. Затем он снова рухнул на кровать и отдышался. Поискал в кармане сотовый телефон. Пропал. Пистолет тоже исчез – пустая кобура. Фабель медленно осмотрелся. Комната в квартире Ангелики Блюм. И он лежит на кровати… Наверное, славянин положил. Продираясь сквозь боль, Фабель продолжал осматриваться. В бледном свете он увидел свой сотовый телефон, «вальтер» и бумажник – они лежали на секретере. Ему понадобилось еще пять минут, чтобы окончательно прийти в себя, встать и добраться до секретера. Первым делом он взял сотовый телефон и позвонил в управление полиции.

К полудню большинство гамбургских полицейских имели описание старика славянина, напавшего на Фабеля.

Врач в больнице Святого Георга, осматривавший Фабеля, не мог скрыть своего удивления тем, как профессионально действовал нападавший. Старик славянин пережал Фабелю артерию, которая снабжает мозг кровью, и тот почти мгновенно потерял сознание. Какие-то клетки мозга погибли из-за нехватки кислорода – от этого и страшная боль, но в общем и целом ущерб для здоровья минимален. Врач настаивал на госпитализации для дальнейшего наблюдения – хотя бы до утра. Фабель был не в том состоянии, чтобы долго спорить. Он согласился и, оказавшись на больничной кровати, тут же погрузился в крепкий сон без сновидений.

Фабель проснулся в два часа дня. Медсестра привела Вернера Мейера и Марию Клее, которые до этого сидели в холле и терпеливо ждали пробуждения шефа.

Мария, с характерной для нее непринужденностью, тут же села на край кровати гаупткомиссара. Вернер Мейер неловко топтался у двери. Казалось, он смущен тем, что видит начальника поверженным на больничную койку, и присел лишь после того, как Фабель сказал с улыбкой:

– Садитесь, не маячьте!

Вернер Мейер сел и спросил:

– Вы уверены, что это тот самый старик, которого вы видели среди зевак у дома, где произошло второе убийство?

– Абсолютно. Я смотрел ему прямо в его глаза.

Вернер посерьезнел:

– Не иначе как наш убийца… Сын Свена!

Фабель покачал головой:

– Ох, не знаю… Если это был Сын Свена, то почему он меня не прикончил?

– Он и хотел вас прикончить, да не вышло, – сказала Мария.

– Сомневаюсь. Он просто хотел меня вырубить на время. Мой врач говорит – очень профессиональная работа. Этот старик знает, как быстро и эффективно отключить сознание человека. Желай он действительно убить меня, у него была для этого бездна времени. Разделался бы со мной тихо и не суетясь. А он только перетащил меня на кровать Ангелики Блюм и оставил медленно приходить в себя!

– Этот тип появляется уже на втором месте преступления! – возразил Вернер Мейер.

– Но зачем его понесло в квартиру Ангелики Блюм через столько времени после убийства? И какого черта он так методично обыскивал квартиру сейчас, а не сразу после преступления?

– Возможно, ему пришло в голову, что он что-то там оставил или что-то забыл взять, – предположила Мария.

– Мы уже знаем, что убийца предельно аккуратен и хладнокровен и ничего не забывает. Даже если он на этот раз дал маху, наша бригада судмедэкспертов прочесала там каждый сантиметр, чтобы не сказать каждый миллиметр. И убийце должно быть известно, насколько тщательно работает современная полиция в подобных случаях. Искать что-либо после них было бы нелепо. Еще один момент: на меня напал человек, совершенно не соответствующий тому описанию, которое дала соседка Ангелики Блюм – та, которая миловалась в машине со своим кавалером. – Фабель сделал паузу. Золотистый прямоугольник лежал на умывальнике возле двери – солнце проникало в палату через высокое узкое окно старинного здания. Голова Фабеля лежала на большой подушке и все еще трещала, хотя прежняя нестерпимая боль уже не возвращалась. Он закрыл глаза и продолжил: – Две вещи очень меня беспокоят: недюжинная сила старика и то, с какой изящной простотой он меня вырубил. Только хорошо обученный человек способен на такое.

– Вы с Марией говорите, что у старика вид иностранца. Славянин. Поляк или русский. Почему бы ему не быть украинцем из новой украинской супербанды, о которой говорил Фолькер?

– Так и я подумал, – сказал Фабель, по-прежнему с закрытыми глазами. – Он очень похож на бывалого спецназовца. Но опять-таки возникает вопрос: почему он не добил меня?

– Ну, убить гамбургского полицейского – это не одуванчику голову сшибить, – сказал Вернер Мейер. – Порешить подставного Клугманна – одно дело. А первого гаупткомиссара, члена комиссии по расследованию убийств, – совсем другое. В этом случае и под землей найдут!

– Как бы там ни было, – сказала Мария, – в данный момент его ищет вся гамбургская полиция.

Фабель вздохнул и открыл глаза.

– Вряд ли его быстро поймают, Мария. Такие легко в руки не даются… А что у нас с Максвейном? Мы за ним следим?

– Да, Пауль и Анна этим занимаются, – сказал Вернер Мейер. – У них несколько помощников, однако они большую часть времени подстраховывают их лично: боятся опять опростоволоситься – как с Клугманном.

– Отлично. Завтра с утра я удеру из больницы, и подналяжем. Будут новости, тут же звоните, не стесняйтесь. В любой час.

– Договорились, шеф, – сказал Вернер Мейер. – До скорого.

Фабель закрыл глаза и откинулся на подушку. Вернер Мейер покосился на Марию, и они на цыпочках пошли к двери.

Подремав, Фабель пытался смотреть телевизор, но дневные программы были просто мрак. К головной боли добавилась новая неприятность – шея перестала гнуться. Ну постарался русский старичок, чтоб ему неладно!

Ближе к вечеру нагрянула Сюзанна и стала профессионально ощупывать и крутить его голову – проверила подвижность шеи, недовольно похмыкала, оттянула веки и убедилась, что с глазами все в порядке.

– Честно говоря, – рассмеялся Фабель, – как прелюдия к сексу это меня не заводит.

Сюзанне было не до шуток. Фабеля тронуло, что она столь искренне переживает по поводу его опасного приключения, которое лишь чудом закончилось более или менее благополучно.

Сюзанна провела у его кровати пару часов, они имели возможность от души наговориться. Иногда Фабелю становилось хуже, и он просто дремал, держа Сюзанну за руку. Медсестры временами пытались выдворить ее из палаты: «Больной нуждается в отдыхе!» – однако она отбивалась как тигрица, и Фабель про себя довольно посмеивался – ему было приятно снова иметь значение в чьей-то жизни. Сюзанна оставалась до шести вечера, а позже заглянула к нему еще на часок. А в девять тридцать, радостно подчинившись больничному ритму, Фабель уже спал как сурок.

Вторник, 17 июня, 20.30. Харвестехуде, Гамбург
Миниатюрная, хорошенькая Анна Вольф, энергичная и кокетливая брюнетка, больше напоминала секретаршу или парикмахершу, чем комиссара уголовного розыска. Всегда ухоженная, с броским, но искусным макияжем, она в двадцать семь лет казалась старшеклассницей – еще и поэтому для многих было большим сюрпризом, когда она вдруг вынимала полицейскую бляху.

А профессию Пауля Линдеманна, казалось, даже в бане можно было угадать – настолько он выглядел как полицейский. Отец Линдеманна, как и отец Вернера Мейера, служил в речной полиции. Пауль был простодушный, честный малый, исполнительный и аккуратный, немного консерватор – Фабель любил этот тип истово-педантичных лютеран, хотя и посмеивался над их неспособностью подстраиваться под веяния времени. Пауль Линдеманн даже внешне выглядел так, как молодой человек – точнее, как молодой полицейский – его возраста в 1950-е или 60-е годы.

Фабель нарочно часто давал Анне и Паулю общие задания. Они были противоположны по характеру и образу мышления – как говорят англичане, мел и сыр, – а Фабелю нравилось сочетать людей, которые на все смотрят разными глазами и поэтому на пару видят больше, – это очень помогает делу. Пауль и Анна, лед и пламень, чинность и задор, несколько месяцев не могли привыкнуть друг к другу и вздорили на каждом шагу. А потом так притерлись, что стали не разлей вода и отлично дополняли друг друга. Это был маленький тайный успех Фабеля. Он надеялся точно так же свести в одну упряжку Марию и Вернера; эти пока ерепенились и не находили общего языка, однако и у них был большой потенциал.

Этим вечером Анна и Пауль молчком дулись. Фабель был им больше чем просто начальник. Терпеливый и умный наставник, он взял их к себе в комиссию по расследованию убийств, поставив на хорошую ступеньку для грядущей карьеры. Оба немного романтизировали гаупткомиссара и были смущены, видя его беспомощным на больничной койке. Их естественным желанием было немедленно кинуться на поиски его обидчика!.. Однако Фабель поручил им нудное дело – следить за надменным придурком Максвейном, британским яппи.

На углу улицы, где жил Максвейн, неподалеку от его дома, стоял табачно-газетный киоск, где продавали и кофе, который можно было выпить стоя за одним из четырех высоких столиков. Анна заканчивала уже третью чашку крепкого черного напитка, не забывая поглядывать на максвейновский подъезд и выезд из его подземного гаража. От киоска было отличное обозрение, и в случае чего Анна могла связаться по рации с Паулем; тот сидел в машине в квартале отсюда и мгновенно подобрал бы ее. Стемнело, и Анна уже жалела, что выпила от нечего делать столько кофе – теперь она, после смены, всю ночь не сомкнет глаз. Хмурый скучающий пузан за стойкой не обращал внимания на единственную клиентку, однако оживился, когда к его киоску подошла троица бритоголовых. Они купили сигареты. Жирный владелец явно что-то тихонько сострил насчет чернявой девушки, пьющей у него уже третью чашку кофе. Бритоголовые заржали и повернулись в ее сторону. Анна встретилась с ними взглядом и не отвела глаз. Почувствовав вызов, троица двинулась к ней: один – массивный, прыщавый, с бычьей шеей – впереди, двое за ним.

– Чего одна, подруга? Трахнуться не с кем?

Анна не удостоила бритоголового хама с бычьей шеей ни ответом, ни взглядом.

Тот оглянулся на товарищей и хохотнул.

– Я добрый, – сказал он. – Все, что у меня в штанах – твое, малышка. Только попроси.

– А много ли у тебя в штанах, герой? – Анна насмешливо хмыкнула, по-прежнему не глядя на наглеца. – Я на корнишоны не западаю.

Товарищи бритоголового покатились со смеху. Он помрачнел, шагнул к Анне и цапнул ее за грудь под кожаной курткой.

– Сейчас я тебе покажу, телка, велик ли мой огурец…

Не успел он опомниться, как Анна левой рукой с силой сдавила его яички, а правой ударила в нос. После удара правая рука тут же полетела вниз, к кобуре под курткой. И дуло пистолета уперлось в прыщавую щеку бритоголового. Его товарищи остолбенело наблюдали за происходящим.

– Ну, бычья шея, не прошла охота трахнуться с глупой телкой? – с деланным кокетством сказала Анна почти в ухо бритоголовому, который сложился пополам от боли и унижения.

Парень испуганно таращился на нее: «Во налетел! Совершенно чокнутая баба!»

Анна повела дулом пистолета в сторону двух его застывших в растерянности товарищей:

– А вы, мальчики? Может, у вас есть желание перепихнуться по-быстрому?

«Мальчики» попятились, развернулись и пустились наутек. Анна пощекотала бритоголового дулом по щеке. Из его носа текла кровь.

Анна сделала обиженное личико.

– Никто не хочет вставить бедной девочке… – сказала она и добавила интимным шепотом: – Может, твоим корнишончиком воспользоваться?.. Или оторвать его к чертовой матери?

Бритоголовый энергично замотал головой.

Анна посерьезнела и, сузив глаза, отчеканила:

– Если я когда-либо узнаю, что ты снова приставал к женщине подобным хамским образом, я тебе лично яйца докручу. А узнавать я мастер. Где твое удостоверение личности?

Парень выхватил из кармана бумажник и вынул из него паспорт. Анна выпустила его полураздавленные яички.

– Ладно, Маркус Шлихтманн, адресок твой я запомнила. Будешь плохо себя вести – приду и еще поиграю с тобой. – Она наклонилась к его окровавленному лицу и прошипела: – А теперь проваливай!

Она бросила паспорт на асфальт. Парень, кряхтя и держа руку на пахе, поднял его и торопливо захромал прочь. Анна спокойно вложила пистолет в кобуру.

– А у тебя какие проблемы, любезный? – спросила она пузана за стойкой, навешивая на лицо невинную улыбку школьницы.

Тот замотал головой и примиряюще поднял руки:

– Все тип-топ, фрейлейн.

– Тогда давай еще чашку кофе.

Анна быстро посмотрела в сторону максвейновского дома. Свет в его квартире погас. Она выхватила рацию:

– Пауль! У Максвейна не горит свет. Я его, случайно, не зевнула?

– Нет, я не видел, чтобы он выходил или выезжал.

В этот момент из подземного гаража вынырнул серебристый «порше».

– Его машина!.. Пауль, подбирай меня! Шевелись!

Через несколько секунд она уже сидела в стареньком «мерседесе», который использовали группы наблюдения. Под обшарпанным капотом скрывался переделанный двигатель, дающий машине повышенную скорость и выносливость во время погони.

На простоватом лице Пауля играла насмешливая улыбка.

– Что тебя так забавляет? – настороженно спросила Анна.

– Опять устроила спектакль?

– Не понимаю, о чем ты. Лучше за дорогой следи. Не дай Бог упустим!

– Пока я стоял у обочины, по улице пробежали двое бритоголовых. Неслись, словно за ними черт гнался. Ты к этому не имеешь никакого отношения?

– Да отстань ты. Знать не знаю, кто там бежал и почему. Я спокойненько пила кофе и никого не трогала.

Они остановились перед светофором. От серебристого «порше» их отделяло две машины. Рядом прошел бритоголовый парень с разбитым носом. Анна помахала рукой. Он выпучился на нее и побежал со всех ног прочь. Анна послала ему вслед воздушный поцелуй.

Когда машина тронулась, Анна со смаком повторила:

– Я спокойненько пила кофе и никого не трогала.

– Пожалуйста, будь осторожней. Что за детские выходки!.. Рано или поздно налетишь на действительно крутых ребят!

– Я могу за себя постоять.

– И кончится тем, что кто-нибудь пожалуется на угрозы или грубое обращение. Вот тогда попляшешь! Сама знаешь, на чьей стороне закон.

Анна только рассмеялась и показала Паулю, что нужно сворачивать налево: у максвейновского «порше» мигал указатель поворота.

– Какой уважающий себя поганец-неонацист признается публично, что ему дала под зад какая-то жидовка! А если и осмелится, его в любом суде засмеют.

Пауль покачал головой. Он знал, что Анна из семьи чудом выживших гамбургских евреев, которых два последних года войны героически прятала в своем доме одна немецкая семья. И Анна выросла с убеждением, что добро должно быть с кулаками: еще школьницей освоила приемы карате, потом многому научилась за три года службы в израильской армии.

Небо стало еще темнее. «Порше» вывел их на Халлерштрассе. Здесь стояли ряды муниципальных многоэтажных домов с «социальными квартирами» для малоимущих. Такие же дома, построенные англичанами, можно увидеть в Лондоне, Бирмингеме или Глазго: после Второй мировой войны в них были казармы англо-канадских оккупационных войск. Потом эти здания отошли городу. В них живут в основном иммигранты, и именно здесь всяческим мафиям проще всего вербовать будущих «бойцов».

Максвейн миновал парк Штерншанцен и выехал на Шанценштрассе.

– Спешит в Санкт-Паули? – вслух подумала Анна.

– Где мы нашли вторую жертву, – заметил Пауль. – Но сегодня он едет скорее всего просто гульнуть.

Казалось, Санкт-Паули, дремавший весь день на солнце, аккумулировал его энергию и теперь щедро разбрасывался светом. Все горело, кипело, двигалось. Здесь мюзиклы, там торговля сексом. Десятки знаменитых на всю Европу ночных клубов, где развлекаются туристы и богатые бездельники со всех концов света. Даже в эту будничную ночь – со вторника на среду – в Санкт-Паули будут пить и танцевать до рассвета, приводя в бешенство трудолюбивых бюргеров.

Максвейн въехал в многоэтажную стоянку на площади Шпильбуден. Пока Пауль искал место для парковки на улице, Анна подкарауливала англичанина у выхода из здания. Когда тот направился в сторону Фридрихштрассе, Пауль подхватил Анну под руку, и, привычно изображая парочку, они последовали за ним.

На площади Ганса Альберса Максвейн нырнул в дверь дорогого клуба. Дюжие охранники приветливо кивнули ему и поздоровались.

– Проклятие! – воскликнула Анна. – Что делать?

– Даже не знаю… Внутри, наверное, черт знает сколько народу. Пока мы его там будем искать, он может запросто уйти. А если будем маячить на пустой площади, заинтересуются дуболомы у двери. Подождать вон в том скверике?.. Если там засидеться, тоже обратим на себя внимание. Вот что, рискнем зайти внутрь. Будем искать поодиночке. Встречаемся тут, на площади, через пятнадцать минут. Договорились?

Анна кивнула и пошла первой.

Но у двери на плечо ее кожаной куртки, вызвавшей кривые ухмылки охранников, легла могучая рука. Реакция Анны была мгновенной. Она схватила руку охранника и выломила его большой палец к запястью. Он громко ойкнул, удивленно глядя на собственный палец, который оказался таким поразительно гибким.

– Ручонки не распускай! – сказала Анна медовым голоском.

Второй охранник рванулся к ней, однако дорогу ему заступил Пауль с полицейской бляхой в вытянутой руке. Второй охранник досадливо крякнул и распахнул дверь перед Анной. Она отпустила большой палец первого охранника и спокойно прошествовала внутрь.

– Сердитая дамочка, – сказал Пауль охранникам, – но уже лечится и скоро будет совсем паинькой.

В одиночку посмеявшись над собственной шуткой, он последовал за Анной.

Слышная на улице глухая пульсация басов оказалась оглушающей музыкой, удары которой отзывались в животе. Бесновались огни цветомузыки и лазерные лучи. В огромном зале танцевали сотни людей. В конце недели толпа будет еще гуще; сегодня, пусть и медленно, все-таки можно было пересечь танцплощадку из конца в конец. А вот найти в этой массе определенного человека…

Анна в растерянности повернулась к Паулю.

– Что делают первым делом, когда заходят в ночной клуб? – спросил он.

– Берут что-нибудь выпить.

Пауль кивком показал на стойку в дальнем конце зала. Они разделились и, каждый вдоль своей стены, направились к подковообразному бару. По пути они высматривали Максвейна.

Пауль знал, что у него и в штатском деревянный вид. Таланта следить, не бросаясь в глаза, он был лишен начисто. А в ночном клубе, среди пестро и свободно одетых или полураздетых отвязных завсегдатаев, чопорный вид Пауля был занозой в любом глазу. Поэтому он по-умному сразу забился в самый темный угол бара и оттуда, с кружкой пива в руке, наблюдал за танцплощадкой.

И не мог не залюбоваться тем, как работает Анна. Со стороны казалось, что она кайфует от атмосферы и балдеет от музыки. Даже ее малоуместная кожанка не мешала девушке слиться с толпой. У бара она почти столкнулась с Максвейном. Он сидел рядом с двумя блондинками, которые восторженно смотрели ему в рот и смеялись каждой его шутке. До сих пор Анна видела англичанина или издалека, или на копии его паспортной фотографии. С близкого расстояния он поразил ее своим обаянием: решительное лицо, красиво очерченные скулы, очень мужской подбородок и дивные зеленые, истинно изумрудные глаза. Эти глаза гипнотически притягивали. И Анна совершила ошибку – задержала на нем взгляд так долго, что Максвейн ощутил его и поднял свои изумруды на нее. Анна тут же отвела глаза, но про себя ругнулась: контакт вышел неожиданный и слишком плотный. Она пошла дальше и, заметив Пауля у стойки, одними глазами показала ему, где сидит Максвейн.

Потом села и небрежно покосилась в сторону объекта наблюдения. Тот пристально смотрел на нее. Взгляд Анны скользнул дальше. Теперь она больше не имела права переглядываться с Паулем. Это будет замечено.

Добрую минуту девушка с блуждающей улыбкой оглядывала танцующих. Только после этого она решилась опять посмотреть в сторону англичанина. И с ужасом обнаружила, что тот продолжает пожирать ее взглядом. Блондиночки рядом с ним что-то щебетали, но он слушал их рассеянно, глядя только на Анну. «Черт побери, – подумала она, – этот гад раскусил меня! И как он умудрился меня засечь?»

На губах Максвейна играла знающая насмешливая улыбка. Теперь придется передать ведение операции Паулю и уповать на то, что он справится в одиночку. А ей надо звонить в управление и вызывать себе замену. Анна едва не скрежетала зубами от злости. Во второй раз запорола внешнее наблюдение… После больницы Фабеля будет ждать неприятный сюрприз: его ученица снова села в лужу, дала себя засечь…

Улыбка на лице Максвейна ширилась и ширилась. «Смейся, умник, смейся! Черт зеленоглазый!..» И вдруг до Анны дошло: «Да не расколол он меня! Он меня просто клеит!»

Она почти машинально ответила улыбкой. Максвейн что-то сказал блондинкам, от чего те сразу надулись, но он извинился жестом и решительно зашагал в сторону Анны. Господи, хоть бы прямолинейный Пауль не кинулся ему наперерез!.. Она подозвала бармена и заказала мартини. В этот момент за ее спиной раздался мужской голос:

– Вы позволите вас угостить?

Она оглянулась. У Максвейна и голос был приятный.

– С какой стати? – нейтральным тоном осведомилась Анна. За плечом Максвейна возник Пауль. Ничтожным движением глаз она отослала его прочь. Тот, слава Богу, понял и отошел.

– Мне было бы приятно вас угостить, – настаивал Максвейн.

Анна пожала плечами и позволила Максвейну заплатить за нее. Она старалась держаться совершенно естественно, при этом лихорадочно соображая. Внешнее наблюдение могло вот-вот превратиться в операцию под прикрытием. Но к роли подсадной утки она не была готова. К тому же ее подстраховывал лишь Пауль. Он, конечно, парень надежный, однако его одного недостаточно – потенциальных неприятных случайностей слишком много. И если Максвейн действительно серийный убийца, который потрошит женщин, то она здорово рискует. Как бы не заиграться…

Лениво потягивая коктейль, Анна тщательно следила за дыханием. «Дыши медленно и ровно. Он не должен заметить смятение».

– Я вижу вас здесь в первый раз, – произнес Максвейн.

Анна повернулась к нему с насмешливой улыбкой:

– Это самое остроумное, что вы можете сказать?

– Я не пытаюсь острить. Я просто разговариваю, а не собираю очки заготовленными смешными фразами.

Теперь Анна наконец различила легчайший иностранный акцент. Он говорил на идеальном немецком языке, и акцент только придавал шарма его голосу.

– Вы иностранец? – спросила она в лоб.

Максвейн рассмеялся.

– А разве так заметно?

– Да, заметно, – сказала Анна, делая еще глоток.

От волнения ее голос звучал несколько враждебно. Максвейн почти по-детски обиделся.

«А, не по нраву?» – почти злорадно подумала она.

Сосредоточенная на опасности и предстоящем решении, она не задумывалась, понравился бы ей англичанин в другой ситуации или нет. Сейчас она просто констатировала, что Максвейн явно не привык к женщинам, которые не западают на него с первого же слова. Улыбка соблазнителя слетела с его лица, он вежливо оскалился и сказал:

– Что ж, наслаждайтесь вашим мартини. Извините, что побеспокоил.

И пошел прочь.

«Вот тебе раз! – мелькнуло в голове Анны. – И что теперь? Не бежать же за ним… С другой стороны, не могу же я остаться и танцевать с ним всю ночь. Думай, детка, думай!»

– Я буду здесь в пятницу вечером… если вы захотите еще раз угостить меня, – бросила она вдогонку Максвейну. – Приблизительно в половине девятого.

Насчет пятницы она, похоже, сглупила. Может, типы вроде Максвейна признают только стремительные победы и ей стоило сказать «завтра вечером»? Но если Фабель и разрешит ей подобную операцию, то, разумеется, не с налета – потребуется все спланировать, выделить группу поддержки и так далее.

Максвейн обернулся и наградил ее широкой улыбкой.

– В пятницу буду непременно. Хотя я и сегодня здесь…

– К сожалению, у меня сегодня мало времени, – сказала Анна.

– Ладно, в пятницу в восемь тридцать.

Однако он не двигался с места. Анна залпом допила мартини, бросила с игривой улыбкой:

– Тогда до скорого, – и пошла прочь.

Она чувствовала на спине взгляд Максвейна. В толпе они встретились глазами с Паулем, и девушка скорчила страшную мину: «Не вздумай подходить!» Пауль, к счастью, опять правильно ее понял. Проходя мимо, он просто незаметно сунул ей в руку автомобильные ключи.

Анна просидела в «мерседесе» два долгих часа, прежде чем на площади появился Максвейн. На его руке висела высокая привлекательная блондинка, которая что-то шептала ему в ухо и хихикала. Они останавливались, чтобы поцеловаться, через каждые десять шагов.

– Ах, коварный! – вслух сказала Анна самой себе. – Уже обманывает меня с другой.

В сотне метров за парочкой шел Пауль. Несмотря на поздний час, на площади было достаточно многолюдно. Они находились в самом сердце гамбургской ночной жизни. Анна съехала с кресла почти на пол, когда Максвейн и его девица проходили в нескольких шагах от «мерседеса». Когда они исчезли в гараже, Пауль быстро юркнул в машину, чтобы посоветоваться.

– Что мне делать? Подниматься за ними?

– Нет, можем потерять их на выезде из гаража. А нам непременно нужно удостовериться, что его девица благополучно вернется домой – целой и невредимой.

Пауль тяжело вздохнул:

– Да, погано все повернулось. Теперь ты больше не сможешь работать в наблюдении.

– Ну, я бы не спешила говорить, что это полный провал, – ответила Анна с гордой улыбкой. – Я назначила ему свидание.

Среда, 18 июня, 11.00. Управление полиции, Гамбург
Темные круги вокруг запавших глаз Фабеля и синее пятно на шее были единственными свидетельствами недавнего нападения. Вдобавок он с трудом поворачивал голову, когда нужно было посмотреть вправо или влево. В половине девятого его выписали из больницы, и он поехал домой, чтобы принять душ и переодеться. Смыв с себя больничный запах, он засел за полученные от Фолькера документы о тайной операции с участием Ганса Клугманна и Тины Крамер.

Официальная цель операции была обозначена как сбор информации о конкурентной борьбе между мафиями, а именно о вторжении новой украинской группы в те области преступной деятельности, которые уже давно контролировал Улугбай. В деле имелось разрешение министерства юстиции на прослушивание телефона в квартире, которую снимал Клугманн. Упоминаний об установке какого-либо видеооборудования или подслушивающих устройств Фабель не обнаружил. Согласно документам, Тина Крамер выполняла чисто техническую функцию – служила связной между Клугманном и Фолькером: передавала инструкции ему или записки от него, снабжала его наличными, чтобы он не имел прямых контактов со службой безопасности и за его денежными делами нельзя было проследить. Встречаясь с Клугманном на квартире, которую она якобы у него снимала, Крамер была обязана всякий раз оставаться там на ночь: таким образом, потенциальный «хвост» Клугманна не имел возможности и соблазна переключиться и проследить ее до одной из явочных квартир, где она встречалась с офицером БНД. В действительности Тина Крамер жила в собственной квартире в Аймсбюттеле – достаточно далеко от Санкт-Паули, что более или менее гарантировало ее от случайной встречи с кем-либо из подозреваемых в супермаркете или на улице. Были продуманы сложные меры безопасности. В любой из явочных квартир, зайдя туда по делу, она должна была оставаться не менее часа. И к себе домой после посещения квартиры Клугманна она возвращалась, только зайдя на одну из явочных квартир и пробыв там не менее часа. В итоге она, подобно Клугманну, могла месяцами не бывать в бюро БНД или БАО. Тот, кто вздумал бы следить за ней, решил бы, что она, проститутка, просто посещает своих постоянных клиентов. После явочной квартиры Крамер окольными путями возвращалась в Аймсбюттель, заранее оговоренными способами избавляясь от возможного хвоста. Бедняжке всякий раз приходилось весьма долго добираться к себе домой!

Парадоксальным образом сам «резидент» Клугманн был избавлен от необходимости вести шпионские игры. Перед ним стояла одна задача: настолько погрузиться в жизнь того, за кого он себя выдавал, чтобы не играть заученную роль, а просто жить жизнью бывшего полицейского, который волею судеб оказался очень близко к дну общества и находится где-то на обочине преступного мира… в надежде когда-нибудь выйти на большую дорогу и стать настоящим мафиозо. Контакты с начальством в этом случае не только рискованны, но и выбивают агента из его повседневного бытия. У Клугманна оставались две «горячие линии связи» с миром, в котором он не был подлецом и предателем: Тина Крамер и сотовый телефон, соединяющий его с Фолькером.

В досье фигурировали многочисленные подробности преступной деятельности организаций Улугбая и Варасова, а также других, более мелких банд. Но о головной группе новой украинской мафии не имелось никакой информации, хотя именно она выросла в главную гамбургскую проблему последнего времени. В распечатках подслушанных телефонных разговоров, которые Клугманн вел из квартиры Моник, тоже ничего интересного не имелось.

В документах чего-то не хватало.

Фолькер клялся и божился, что это вся история. Однако Фабель нутром чуял: Фолькер опять что-то придержал. Возможно, самое важное.

По просьбе Фабеля Вернер Мейер к его приезду собрал расширенный состав следственной бригады.

Войдя в комнату и видя устремленные на него взгляды, Фабель невольно подобрался, стараясь, невзирая на свое физическое состояние, казаться бодрым и целеустремленным. Дважды хлопнув ладонями, чтобы стихли последние разговоры и все сосредоточились, Фабель сказал:

– Вижу, все на месте. Отлично. Мария, есть что доложить?

Мария Клее вышла к доске. На ней были элегантная бледно-синяя блузка и дорогие серые брюки, на которых черная блямба кобуры выглядела совершенно неуместной.

– Я разыскала члена «Храма Асатру». Некто по имени Бьорн Яннсен. В Шанценфиртеле он содержит магазинчик с книгами движения «Новая эра». Он же владелец вебсайта одинистов, или асатристов, – уж не знаю, как их правильно величать…

– Лучше всего называть их кучей дерьма, – ввернул Вернер Мейер.

Все загоготали. Мария обиженно поджала губы: она старалась быть деловитой, а этим лишь бы поржать!

– Я вышла на него через Интернет. На вопрос, что он знает о «Храме Асатру» в Гамбурге, он сразу же без смущения сообщил, что сам член этого объединения и даже является одним из его «высших жрецов». Он утверждает, будто в их действиях нет ничего нелегального или безнравственного, и описывает этот культ как «празднование жизни». Я ездила к нему, и мы обстоятельно беседовали. Йеннсен производит впечатление вполне безобидного чудака, а вся группа – интеллектуалы, играющие в экзотическую религию. Будем копать дальше, шеф?

– Посмотрим по обстоятельствам. – Фабель повернулся к Вернеру Мейеру: – Что-нибудь новенькое о Максвейне?

Наступила очередь Вернера Мейера выйти к доске. В руках у него был листок бумаги.

– Я тут кое-что про него собрал. Итак, Джон Андреас Максвейн. – Один Фабель произносил эту фамилию правильно, на английский манер: Максуэйн. Остальные, и Вернер Мейер в их числе, произносили, как пишется – с твердым немецким «в». – Родился в 1973 году в Эдинбурге. Отец – совладелец эдинбургской бухгалтерской фирмы. Мать – немка из Касселя. Учился в дорогой частной школе. Окончил эдинбургский университет Хе… – тут Вернер Мейер осекся и заглянул в бумажку, – Хериот-Ватта…

– Университет Хериот-Уотта, – поправил Фабель.

– …затем учился в Гамбургском техническом университете на факультете вычислительной техники.

– Вот почему он так ловко посылает электронные письма – профессионал! – вставила Анна.

– Постоянно проживает в Германии, – продолжал Вернер Мейер, – но подданство получить не пытался. В качестве свободного консультанта сотрудничает с компанией «Айтель паблишинг груп». Ни в Великобритании, ни у нас не имел никаких неприятностей с полицией, даже за превышение скорости ни разу не штрафовали!

Вернер Мейер окинул присутствующих лукавым взглядом, словно спрашивая: можно ли доверять человеку, который ни разу в жизни не превысил скорость на дороге?

– Спасибо, Вернер. А что дало наблюдение? Анна, у тебя есть новости?

Анна и Пауль обменялись быстрыми взглядами. Фабель заметил это и протянул:

– Ага-а… Ну-ка, ребята, выкладывайте все без утайки!

Анна коротко изложила события предыдущего вечера.

– Так, так… – протянул Фабель с деланым изумлением. – Любопытный результат слежки за подозреваемым – любовное свидание с ним!

– Насчет любви не знаю, но какой женщине не лестно, что ее приглашают на свидание! – кокетливо улыбнулась Анна Вольф.

Фабель посерьезнел.

– Рад, что вы между делом находитевремя забавляться, комиссар Вольф, – сухо сказал он.

– Послушайте, шеф, не сердитесь. Разумеется, я могу выйти из группы наблюдения и не явиться на свидание с Максвейном. Но подумайте сами, за пару часов с ним я могу выведать о нем больше, чем мы узнаем за месяц круглосуточного наблюдения!

– А что, если он – наш серийный убийца? – взволнованно сказал Пауль. – Ты можешь стать его следующей жертвой!

Фабель посмотрел на хорошенькое личико миниатюрной Анны Вольф – на вид почти девочка – и ощутил к ней отеческую нежность.

– Согласен с Паулем. Не нравится мне эта идея, Анна. Подвергать вас такой дикой опасности… Тем не менее я подумаю над вашим предложением.

Пауль Линдеманн недовольно фыркнул. Фабель пропустил это мимо ушей. Но решил, что если позволит Анне встретиться с Максвейном, то именно Пауль возглавит команду подстраховки – он явно к ней неровно дышит и в случае чего жизни своей не пожалеет, чтобы выручить из беды.

– Ладно, Анна, положите мне на стол к концу дня подробный план операции с Максвейном, – сказал Фабель. – Если он покажется мне убедительным, с разумной степенью риска, то я дам добро. Разумеется, при вас должен быть «жучок», чтобы команда подстраховки была в курсе всего происходящего.

Анна сделала игривую мину.

– Соблазнение в прямом эфире – думаете, это самый лучший вариант? – Поскольку шеф, не склонный сейчас шутить, сурово молчал, она быстро поправилась: – Сделаем, как вы советуете, шеф.

У Фабеля голова раскалывалась от боли. От яркого дневного света резало глаза. Он покосился на часы: половина первого, новую таблетку болеутоляющего можно принять только через час.

– Что у нас с Ангеликой Блюм? – спросил Фабель, массируя себе виски, чтобы снять боль. – Есть новые материалы?

– Я собрал все, что мог, о ее профессиональной карьере, – сказал Вернер Мейер. – И натолкнулся на пару-тройку весьма любопытных фактов. Помните выставку этих ужасных картин Марлис Менцель в Бремене?

Фабель заинтригованно кивнул.

– Так вот, Марлис Менцель до того, как заняться подкладыванием бомб в торговых центрах, работала репортером и карикатуристкой в левацком журнале «Дух времени», главным редактором которого был тогдашний любовник Ангелики Блюм… Она и сама там подрабатывала.

– Марлис Менцель и Ангелика Блюм были знакомы, а может, и дружили?

– Знакомы были, вне сомнения. А насчет дружбы ничего не знаю. Впрочем, мы с вами можем уточнить это у тогдашнего бойфренда Ангелики Блюм.

– Я-то вам зачем нужен? – озадаченно спросил Фабель.

– О, полагаю, вы с удовольствием присоединитесь ко мне, – сказал Вернер с лукавой улыбкой. – Даже криминальдиректор Ван Хайден наверняка попробует напроситься на этот разговор.

– С какой стати?

– Да потому что тогда другом Ангелики Блюм на протяжении четырех лет был некий левацки настроенный молодой адвокат и журналист с большими политическими амбициями. Его звали Ганс Шрайбер.

Фабель вытаращился на Вернера Мейера.

– Ганс Шрайбер… который Ганс Шрайбер? – в растерянности спросил он. – Теперешний первый бургомистр Гамбурга?

– Ага, он самый.

Фабель довольно хмыкнул.

– Что еще?

– Эрика Кесслер, ближайшая подруга покойной Ангелики Блюм, работает на телерадиостудии. Я беседовал с ней по телефону. Дамочка ершистая и в разговоре не простая, но смерть подруги произвела на нее очень тяжелое впечатление, и она готова с нами сотрудничать. Похоже, ей кое-что известно о том, над чем именно работала Ангелика Блюм в последнее время… Я уже договорился о встрече.

– Молодец, Вернер. А что насчет старика, который напал на меня в квартире покойной?

– Увы, тут глухо… И не потому, что мы мало старались.

Оставшаяся часть совещания была посвящена распределению обязанностей на новом этапе следствия. Когда Фабель уже собирался всех распустить, зазвонил его сотовый. Он узнал голос и сказал в трубку: «Подождите секундочку!» Затем двумя фразами закончил совещание, торопливо перешел в свой кабинет и приложил телефон к уху.

– Махмуд, где вы, черт побери, пропадали? Я волновался!.. Послушайте, забудьте все, что я спрашивал про украинцев и про убитую женщину. Мы уже выяснили, кто она такая, а для вас попытка узнать еще что-нибудь может иметь роковые последствия. Так что держитесь от этого всего подальше.

– Про опасность я отлично понимаю, Йен. Да только, похоже, поздно – я на чем-то прокололся. Как ни осторожничал, где-то дал маху. За мной следят. Поэтому я на некоторое время залягу на дно. А вы пока займитесь человеком, имя которого я для вас раскопал.

– Что за человек?

– Витренко. Василь Витренко. Больше известен просто как полковник Витренко.

– И что он собой представляет?

– Йен, это дьявол во плоти!

Среда, 18 июня, 15.00. Гамбургская гавань
В Гамбурге с опозданием наступило настоящее лето, и температура перевалила за двадцать пять градусов в тени. Команда Фабеля расслаблялась за столиком в почти пустой пивной. Пауль и Вернер Мейер сняли пиджаки. Даже шеф сидел в рубашке с закатанными рукавами. Мария и Анна были в брюках и блузках. Оружие они заперли в багажнике фабелевского «БМВ».

Говорили, конечно, о работе.

– Наш друг Фолькер верен не столько обещанию делиться с нами фактами, сколько самому себе, – рассказывал Фабель. – Правду из него приходится выдавливать. Я больше информации получаю от своего уличного осведомителя, чем от громадного аппарата федеральной разведки. – Все знали, что у Фабеля есть информаторы, имена которых он держит в строгом секрете, поэтому никому и в голову не приходило спросить, что это за чудо-осведомитель. – Велика вероятность того, что Клугманна убили мафиози-украинцы. И практически наверняка именно они прикончили Улугбая, чтобы самим выйти на колумбийских поставщиков наркотиков.

Все молча потягивали пиво. Фабель тоже сделал несколько глотков «Йевера».

– Головная группа новой украинской мафии состоит из бывших офицеров спецназа. Это вам не заурядные головорезы. По моим данным, они прошли Афганистан и Чечню, а возглавляет организацию полковник Василь Витренко. У него репутация чрезвычайно жестокого человека, одно упоминание о нем заставляет бледнеть русских и украинских бандитов. При этом никто даже не уверен, что Витренко действительно находится в Гамбурге. Хотя достоверно известно, что головная группа украинцев – сплоченный коллектив, проверенные боевые товарищи. Поэтому они так чертовски опасны. Я могу только гадать, какими злодеяниями отличился руководитель банды и его подручные, но реальный страх перед ними таков, что Витренко и не обязательно разгуливать по Гамбургу – в преступном мире ощущают его незримое присутствие и молчат как рыбы. Настораживает уже сам тот факт, что все обычные «певцы» ни за какие деньги, ни за какие поблажки не готовы о нем говорить.

– А может Витренко стоять за убийствами под маркой «кровавого орла»? – спросила Мария.

– Сомневаюсь. Сын Свена мнит себя чем-то вроде потомка викингов, продолжателем древнегерманских традиций. А Витренко – иностранец, славянин. Операция с участием Клугманна и Тины Крамер, как я понимаю, имела целью добыть информацию именно об этом Витренко – или группе, которая использует для устрашения конкурентов его имя. То, как действует новая мафия, как крепко она держит свои секреты и как ловко обезвреживает своих противников, – все это говорит о предельной организованности и профессионализме этих людей. В других условиях я бы просто привлек к делу ребят из отдела борьбы с организованной преступностью… однако Фолькер утверждает, что в нашем управлении кто-то контактирует с этими украинцами. Поэтому все, что я сейчас говорю, должно остаться строго между нами.

– Спасибо за доверие, Йен, – сказал Вернер Мейер. – А может, неуловимые украинцы и предатели в управлении полиции – лишь фантомы чьего-то больного воображения?

– Не знаю, но рисковать не хочу. По словам Фолькера, все члены украинской банды – бывшие офицеры МВД. И я не могу отрицать, что в наших рядах могут быть предатели. Фолькер нам, увы, не помощник. Он вроде бы честно рассказал про украинцев, однако врал мне в глаза, будто они не имеют понятия, кто стоит во главе банды. Если мой источник информации называет его фамилию и звание, то я более чем уверен, что БНД, занимаясь этим делом не первый месяц, знает про полковника Витренко. В противном случае их следует просто разогнать!.. В общем, Фолькер вручил мне отредактированное досье, с пробелами. Поэтому необходимо выяснить, кто из гамбургских полицейских – любого уровня – имел официальные, полуофициальные или совершенно неофициальные контакты с украинскими службами безопасности. Мария, Вернер, вы как, справитесь? Я знаю, дел у вас невпроворот, поэтому не прошу заниматься этим в первую очередь, но это надо все-таки сделать. Только, разумеется, предельно осторожно. Чтобы не дразнить гусей.

Мария кивнула.

– Осторожность у меня в генах, – заявил Вернер Мейер. – Вы все произошли от обезьяны, а я от лисы.

Собравшиеся дружно рассмеялись. Было приятно, что в городе снова лето.

Среда, 18 июня, 19.00. Бланкенезе, Гамбург
Вернер Мейер планировал встретиться с Эрикой Кесслер в телерадиостудии на Ротенбаумшоссе, но она перенесла встречу к себе домой, в особняк в Бланкенезе.

Фабель, даром что у него все еще побаливала и кружилась голова, решил присоединиться к нему – встреча обещала быть важной.

Городской район Бланкенезе находится на западе Гамбурга – на северном берегу Эльбы. Бывшие рыбацкие домики на поднимающихся от реки террасах давно были перестроены и имели состоятельных владельцев. Здесь, в зеленом и тихом месте, на приличном расстоянии от центра города, теперь преобладали далеко отстоящие друг от друга и спрятанные среди садов и рощ городские виллы. Район был чуть ли не самым престижным в городе.

Фабель уже кое-что знал об Ангелике Блюм. Талантливая и хорошо зарабатывающая журналистка, писавшая для многих изданий. Имевшие с ней дело редакторы подчеркивали, что о своих расследованиях она говорила в лучшем случае лишь в самых общих чертах. До того как статья была готова, никто ничего толком не знал. Эрика Кесслер, знакомая с Ангеликой Блюм со студенческих лет, была ее ближайшей подругой – или, как ядовито формулировали коллеги, ближайшим подобием подруги. Очевидно, Ангелика Блюм мало кого подпускала к себе.

Эрика Кесслер была продюсером, а ее муж – главой фирмы, снимающей рекламные ролики для телевидения. О размере их доходов говорил трехэтажный особняк с обширным парком. У двери посетителей встретил муж Эрики Кесслер, лысеющий ухоженный коротышка. Шлепая домашними тапочками по терракотовым плиткам зала, он провел их на огромную террасу, нависающую над круто уходящим вниз садом.

Очевидно, вид с террасы накидывал дополнительных полмиллиона на стоимость особняка. Даже Вернер Мейер, менее Фабеля чувствительный к пейзажным красотам, остановился и засопел, водя глазами из стороны в сторону. До самого берега утопающие в зелени и цветах виллы, а дальше широкая Эльба с лесистыми островами и бесчисленными кораблями, и корабликами, и яхтами, одна другой краше… Лишь длиннющая буро-серая неуклюжая баржа торчала сучком в глазу и напоминала о деловом значении реки.

Так вышло, что в последние дни Фабелю довелось побывать во многих богатых домах: в особняке Илмаза, в огромной квартире состоятельного Максвейна и в роскошно обставленном гнездышке Ангелики Блюм. Однако впервые он почувствовал укол зависти. Конечно, такой домина ему ни к чему. Но жить в Бланкенезе, с таким видом на Эльбу, было бы огромным счастьем. Он представил себя здесь с Ренатой и Габи… Вздор, пустой вздор. И район ему не по карману, и жены у него больше нет.

Эрика Кесслер, возлежащая на шезлонге, царственным жестом предложила гостям присесть на садовые стулья рядом с ней. Она была бы почти красавица, не порти ее лицо массивная нижняя челюсть. Продюсерша держалась надменно: в синих глазах сквозил ледок, и улыбалась она одними губами. Вернер и Фабель сели, покорно предъявив свои удостоверения. Хозяйка дома долго и придирчиво рассматривала их, сверяя фотографии с лицами.

– Итак, вы хотели поговорить об Ангелике? – сказала она, возвращая удостоверения.

– Да, – кивнул Фабель. – Понимаю, вы потрясены смертью фрау Блюм… и в особенности тем, как именно она погибла. Нам в высшей степени неловко беспокоить вас, однако обстоятельства таковы, что мы будем благодарны за любые подробности о жизни и работе фрау Блюм, ибо это поможет нам отыскать убийцу.

Его любезность произвела должное впечатление.

– Разумеется, я расскажу вам все, что смогу. Хотя сразу предупрежу: Ангелика не была человеком, который охотно… как бы это сказать… делится личными проблемами. Да и не очень личными. Она практически никого не пускала в свою жизнь. И в подробности своей работы мало кого посвящала.

– Но ведь вы были близкими друзьями? – вставил Вернер Мейер. – Правильно?

– Определение «близкие» я бы опустила. Мы с ней дружили с университетских лет. Обе преуспели в жизни. В ранней молодости она была обаяшка, и мужчины млели в ее присутствии. Красота открыла многие двери ее таланту.

– А какая она была? – спросил Фабель. – Я имею в виду, как человек?

– В университете или после?

– И в университете, и после.

– Ну, прежде всего Ангелика никогда не была равнодушной и беззаботной. Очень серьезно относилась к занятиям и имела политические взгляды. Мы несколько раз вместе ездили в отпуск. Однажды работали летом на виноградниках в Испании. Помню, на обратном пути мы заехали в Гернику – ту самую, про которую картина Пикассо. Этот город, по просьбе Франко, в 1937-м бомбила авиация Гитлера. Мы были в мемориальном комплексе, посвященном погибшим. Одна пожилая испанка услышала наш немецкий язык и принялась честить нас за то, что мы сделали ее городу. Мы обе знали испанский язык, и я огрызнулась, что мы родились через добрых десять лет после войны и к делам Гитлера не имеем ни малейшего отношения. А Ангелика, не в пример мне, была глубоко огорчена. Она испытывала чувство вины за преступления, совершенные фашистами. Пожалуй, та встреча в Гернике оказала существенное влияние на ее политическое созревание.

– Созревание… левого толка?

– Да, она придерживалась левых взглядов. Разумеется, никакого марксизма; в глубине души она была истинная либералка. Интересовалась и экологическими проблемами – после объединения Германии помогала укреплению партии зеленых, в которую влились многие правозащитные группы бывшей ГДР. Одно время даже подумывала выставить свою кандидатуру в бундестаг от партии зеленых.

– И почему же она не пошла в политику?

Фрау Кесслер, играя колечком своих золотых волос и задумчиво глядя на Эльбу, сказала:

– Ангелика была превосходной журналисткой и знала, что ее сила именно в этом. И в конце концов решила, что лучше остаться первоклассным журналистом, чем заделаться второстепенным политиком. Она чувствовала, что своим пером может сделать больше для торжества социальной справедливости и защиты окружающей среды.

– Когда вы видели фрау Блюм в последний раз? – спросил Вернер Мейер.

– Я завтракала с ней в городе несколько недель назад. Кажется, четвертого июня.

– И как она вела себя в тот день? Упоминала что-либо необычное?

– Нет… Ничего необычного, насколько я помню… Могу только отметить ее приподнятое настроение. Хотя она всегда кипела энтузиазмом и энергией… В тот день она предвкушала, как ближе к вечеру задаст несколько неприятных вопросов этой фашистской заднице Вольфгангу Айтелю.

– Отцу издателя Норберта Айтеля, да?

– Верно. Вольфганг Айтель – бывший офицер СС, а теперь лидер союза «Германия немцам».

– Что именно интересовало фрау Блюм в его деятельности?

– Понятия не имею, – сказала фрау Кесслер. – Ничего конкретного она не говорила. Наверное, вы уже в курсе, что Ангелика держала подробности своих расследований в тайне – вплоть до момента публикации или выступления в эфире. В то утро она предложила мне профинансировать серию радиопередач с ее участием. Единственное, что она мне открыла на том этапе: у нее есть компрометирующие материалы на Вольфганга Айтеля – материалы, которые оттолкнут от него даже верных сторонников. Что-то связанное со спекуляцией недвижимостью.

– Она как-то давала понять, что расследование связано с опасностью для жизни?

Фрау Кесслер нахмурилась:

– Нет, об опасности она явно не думала. И я, слушая ее, ни о чем таком не подумала. А вы что, подозреваете Вольфганга Айтеля? Заказное убийство?

– О нет, мы пока ничего определенного сказать не можем. Просто рассматриваем разные варианты. Работала фрау Блюм еще над чем-нибудь в то время?

– Вроде собирала что-то о сто первом батальоне. Но это было на периферии ее интересов.

Фабель нахмурился. Гамбург слыл наименее нацистским из городов Германии. Однако в 1942 году 101-й резервный полицейский батальон, собранный преимущественно из гамбургских рабочих среднего возраста, уничтожил две тысячи евреев в польском городе Отвоцке. А до конца войны на счету этого батальона были жизни уже восьмидесяти тысяч евреев и людей других «нежелательных» национальностей. Фабелю вспомнилась фрау Штайнер, которая жила под квартирой, где была убита Тина Крамер. У нее он увидел фотографию погибшего на войне мужчины в форме резервного полицейского батальона…

– По-моему, сто первый батальон – не очень-то актуальная тема.

Эрика Кесслер пожала плечами:

– Не знаю. Похоже, Ангелика нашла какой-то новый поворот. Что-то говорила о параллелях бесчинству русских в Афганистане и Чечне.

– А что в личной жизни? – спросил Фабель. – У фрау Блюм был постоянный друг?

Эрика Кесслер странно помедлила.

– Нет… В последнее время у нее вроде бы никого не было. По крайней мере никакого серьезного романа. До этого она встречалась с коллегой, неким Паулем Торстеном.

Фабель аккуратно записал имя и внимательно заглянул в ледяные синие глаза уверенной в себе хозяйки дома. Она выдержала его взгляд и улыбнулась – опять одними губами.

Фабелю было ясно: ложь. Но с какой стати Кесслер что-то умалчивать о мужчинах своей подруги?

– Вы знаете Марлис Менцель? – спросил он.

– Художницу?

– Террористку.

Хотя Кесслер рассмеялась, глаза ее не потеплели.

– Почему бы не сформулировать гуманнее: бывшая террористка, ставшая художником? Я слышала про нее. Лично не знакома.

– А Ангелика Блюм была с ней знакома…

– Они где-то вместе работали – в незапамятные времена.

– Они сотрудничали в левом журнале «Дух времени». Возглавляемом, если я не ошибаюсь, молодым Гансом Шрайбером. Правда ли, что у них тогда был бурный роман?

– Да, насколько я знаю. Они даже какое-то время жили вместе, – сказала Эрика Кесслер. И опять что-то нехорошее мелькнуло в ее глазах, она как-то странно наморщила лоб.

За несколько минут беседы Фабель не узнал ничего важного. Они с Вернером встали и поблагодарили Эрику Кесслер. Та простилась с посетителями величавым кивком. Из дома их вывел ее муж, все так же весело шлепая тапочками по плиткам.

Фабелю пришлось покружить, прежде чем он выбрался из Бланкенезе на Эльбшоссе – в районе богатых вилл была хорошо продуманная система одностороннего движения, мучительная для новичка в этих краях.

– Ну, что скажете? – спросил он Вернера.

– Дамочка придерживает какие-то факты. У меня ощущение, что эта Блюм с кем-то крутила, но Кесслер не хочет выдавать ее воздыхателя.

– Я бы сформулировал иначе, – сказал Фабель, – но у меня точно такое же впечатление.

Какое-то время они ехали молча, потом Фабель неожиданно спросил:

– Вернер, как бы вы описали Ганса Шрайбера, первого бургомистра, если бы увидели его на улице с расстояния метров в сто?

Вернер Мейер сосредоточенно набычился.

– Ну… высокий. Хорошо одетый. Русые волосы. Конечно же, широкие плечи… А с какой стати вы спрашиваете?

Фабель повернулся к Вернеру и с плутоватой улыбкой сказал:

– А теперь опишите мне мужчину, которого наша свидетельница видела входящим в дом Ангелики Блюм за полтора часа до ее убийства.

Часть третья С четверга 19 июня до воскресенья 22 июня

Четверг, 19 июня, 10.20. Ратуша, Гамбург
Как Фабель и ожидал, криминальдиректор Ван Хайден отреагировал на новость очень бурно. То, что первый бургомистр Шрайбер вдруг оказался подозреваемым в таком громком деле, настолько потрясло Ван Хайдена, что он совершенно растерялся. И кончил тем, что почти с мольбой уставился на своего подчиненного:

– Что будем делать?

– Договоритесь с ним о встрече, – предложил Фабель. – Другого я бы просто вызвал в управление, но в данном случае немного… э-э… дипломатии не помешает.

– Когда вы хотите встретиться с ним?

– Шрайбер – или кто-то очень похожий на него – был в квартире Ангелики Блюм за полтора часа до убийства… Плюс Шрайбера и покойную связывали давние отношения. Это два таких вопиющих факта, что можно не деликатничать. Я должен встретиться с бургомистром немедленно. Ждать «удобного окна» в его расписании я не намерен.

– Ладно, положитесь на меня.

Ван Хайден позвонил в ратушу, обругал секретаря, который не хотел соединять его с бургомистром, и добился цели. Разговор со Шрайбером вышел краткий и по существу. Он сразу же согласился встретиться с ними, и притом немедленно.

Ван Хайден повесил трубку и сказал:

– Похоже, он ждал нашего звонка. И даже испытал облегчение, что мы наконец позвонили. Да, Фабель, круто все поворачивается…


Ратуша – одно из красивейших зданий Гамбурга, с часами на башне и шпилем. Но и внутри оно чудесно, и в будни, в часы работы, туристам разрешен вход в огромный холл с высоким потолком и колоннами. Фабеля и Ван Хайдена в холле уже поджидал сотрудник бургомистра – наметанным взглядом он сразу же выделил их из толпы туристов и провел в юго-восточный угол здания, где на первом этаже находился кабинет первого бургомистра.

Шрайбер встретил полицейских сдержанно, но приветливо. Когда все трое сели, Фабель демонстративно вынул свою записную книжку.

– Вы сказали, ваш визит как-то связан со смертью Ангелики Блюм? – спросил Шрайбер.

Фабель переждал несколько секунд, на случай если Ван Хайден захочет взять инициативу ведения разговора на себя. Но Ван Хайден молчал, поэтому Фабель сказал:

– Герр первый бургомистр, вы в свое время выражали глубокую озабоченность этой серией ужасных убийств…

– Да, конечно.

– И желали следствию скорого и успешного завершения.

– Да, разумеется.

Фабель решил сразу брать быка за рога.

– Отчего же вы, герр доктор Шрайбер, забыли рассказать нам, что находились в квартире Ангелики Блюм в тот вечер, когда она была убита?

Он блефовал. Это было только подозрение.

Шрайбер спокойно выдержал взгляд Фабеля. В глазах его не было ни страха, ни враждебности, ни беспокойства. Он вздохнул.

– Извините меня. Да, умолчал. Не хотел огласки и скандала. Вы понимаете, для журналистов это был бы праздник, они бы меня с кашей сожрали… – Шрайбер посмотрел на Ван Хайдена в поисках поддержки. Тот сидел молча и насупившись.

– Герр доктор Шрайбер, вы по образованию юрист, – сказал Фабель, – поэтому свои права знаете. Вы имеете право молчать, ответы на наши вопросы с этого момента могут быть использованы против вас.

Широкие плечи Шрайбера осели.

– Да, я понимаю. Однако, надеюсь, мы обойдемся без адвоката и прочих формальностей.

Фабель наклонился вперед, опираясь ладонями на львиные лапы – подлокотники дубового кресла. В кабинете все было массивно, добротно – подлинные предметы девятнадцатого века.

– То, что вы боялись скандала и средств массовой информации, как вы понимаете, мне глубоко безразлично. Вы скрыли важную информацию, которая могла помочь при расследовании серии убийств. И в данный момент вы быстро вырастаете в главного подозреваемого. По улицам Гамбурга ходит потрошитель женщин, а вы волнуетесь единственно за свой имидж?

– Я думаю, герр бургомистр уже понял свою ошибку, герр Фабель, – примиряюще вставил Ван Хайден.

– Если ваши ответы не удовлетворят меня, герр доктор Шрайбер, – продолжал Фабель, – то я арестую вас прямо здесь и сейчас. И поверьте, я не постесняюсь вывести вас из ратуши в наручниках. Поэтому отныне вам следует быть с нами откровенней, чем прежде. – Фабель откинулся на спинку кресла и небрежно бросил: – Это вы убили Ангелику Блюм?

– Господь с вами… Нет, конечно же!

– Тогда что вы делали в ее квартире незадолго до убийства?

– Ангелика была моим старым другом. Мы виделись время от времени.

С еще более жестким видом Фабель сказал:

– Неужели я неясно выразился, герр доктор Шрайбер? Нам нужна полная откровенность. Или разговор продолжится уже в управлении полиции. Пока мы идем вам навстречу, но не испытывайте наше терпение. Итак, что значит «старый друг»? Давайте формулировать четче. Как долго длилась ваша связь с фрау Блюм?

Шрайбер кусал губы. Все попытки уйти от неприятных вопросов оказались напрасными. Он понимал, что полуправда его уже не спасет.

– Мы встречались примерно год. Может, немного дольше. Думаю, вам уже известно, что в молодости мы любили друг друга. Я даже делал Ангелике предложение, но она не решилась соединить свою жизнь с моей… Многие годы мы оставались просто хорошими друзьями, потом старое пламя вдруг вспыхнуло вновь…

– Фрау Шрайбер знала, что вы ей изменяете? – спросил Ван Хайден.

– Упаси Бог! Карин ни о чем не догадывалась. Мы с Ангеликой не хотели ее травмировать.

– Значит, вы не собирались оставить свою жену? – спросил Фабель.

– Нет. Или по крайней мере не сейчас. Когда мы с Ангеликой снова сошлись, я сам заговорил о разводе, однако Ангелику устраивало такое положение вещей – она не собиралась терять независимость. Поэтому вопрос о моем разводе больше не возникал. Повторяю, мы оба щадили мою жену и детей и не желали осложнений.

– Не похоже на пылкие чувства, – заметил Фабель.

Шрайбер наклонился над столом и, нервно поигрывая шариковой ручкой, возразил:

– Нет, мы были дороги друг другу. Просто обстоятельства требовали более… более взвешенного подхода к нашим отношениям. Я не мог уйти из семьи, и Ангелика это прекрасно понимала… С другой стороны, в наших отношениях было какое-то нездоровое напряжение…

Шрайбер осекся. Фабель рискнул закончить фразу за него:

– …и однажды фрау Блюм решила послать вас к черту?

Шрайбер так и взвился:

– А поделикатнее нельзя?!

Фабель, игнорируя его ярость, давил дальше:

– Поэтому вы и пришли к ней тем вечером? Пытались упросить не расставаться с вами? И потеряли контроль над собой?

– Ничего подобного! Мы уже за несколько дней до того мирно договорились больше не видеться.

– Полагаю, вы периодически ночевали у фрау Блюм?

Шрайбер кивнул:

– Когда обстоятельства позволяли.

– Иными словами, когда находилось подходящее алиби для супруги.

Это уточнение не требовало комментария, и Шрайбер только передернул плечами.

– Значит, в квартире фрау Блюм были какие-то ваши вещи. И в тот вечер вы пришли их забрать. Так?

– Совершенно верно. Рубашки, запасной костюм, туалетные принадлежности и тому подобное… А как вы догадались?

– Спортивная сумка. Вы или хотели что-то забрать, или что-то принесли с собой – к примеру, орудия убийства. И когда же вы ушли из ее квартиры?

– Примерно без четверти девять.

– Вы пробыли там всего лишь четверть часа?

– Вряд ли больше. Ангелика только вышла из душа и спешила засесть за работу. Поэтому я быстро собрал вещи и ушел.

– Вы ссорились? Кричали друг на друга?

– О нет… конечно же, нет. Мы оба весьма ценили нашу многолетнюю дружбу. Хотели и дальше оставаться друзьями. Поэтому не было никакой ссоры, никакой разборки на повышенных тонах. Мы расстались очень цивилизованно.

– А выходя, вы никого не встретили? На лестнице, в подъезде, на улице?

Шрайбер искренне задумался, затем помотал головой:

– Нет, не помню, чтобы я кого-то встретил на выходе или возле подъезда.

– Вы сразу поехали домой? – спросил Фабель.

– Да.

– И когда там были?

– Приблизительно в девять десять – девять пятнадцать.

– Ваша жена это подтвердит?

– Неужели нельзя обойтись без Карин? – В голосе Шрайбера было не раздражение, а мольба.

– Боюсь, нам придется обратиться к ней, если она – единственный человек, который может свидетельствовать, что вы в тот день вернулись домой в девять пятнадцать. Вскрытие тела фрау Блюм показало, что она была убита около десяти часов вечера.

На Шрайбера было жалко смотреть. В последнее время он явно радовался тому, что привел в порядок свою личную жизнь. И вот все на его глазах расползалось по швам.

– И еще, герр доктор Шрайбер, – добавил Фабель. – Нам понадобятся отпечатки ваших пальцев.

– Думаю, наш сотрудник мог бы сделать это прямо в вашем кабинете… – сказал Ван Хайден, покосившись на Фабеля и словно спрашивая одобрения у подчиненного, – дабы не привлекать внимания.

Фабель согласно кивнул.

– Лучше всего, если это сделает сам Браунер, – сказал Фабель Ван Хайдену. – Я с ним договорюсь. Он человек надежный и неболтливый. – Затем гаупткомиссар опять повернулся к Шрайберу: – Насколько я знаю, Урсула Кастнер, первая жертва, работала в гамбургском правительстве. Вы были с ней знакомы?

– Конечно. Она работала в юридическом отделе – специалист по защите окружающей среды и делам собственности. Занималась крупными проектами типа строительства делового центра у гавани или реконструкции района Санкт-Паули. Я с ней много общался.

– У вас были исключительно профессиональные отношения?

Шрайбер расправил плечи, словно собирая остатки попранного чувства собственного достоинства. Фабель еще раз отметил про себя атлетичность его фигуры: такая приобретается только усердными занятиями в спортивном зале, работой с нагрузкой – и откуда у него берется время!.. Очевидно, Шрайбер не только выглядит мускулистым, но и на деле силен… Достаточно силен, чтобы в раже убийства одними руками раздвинуть ребра жертвы!

– Нет, герр Фабель, – сказал бургомистр, – у меня не было интимных отношений с фрау Кастнер. Вопреки тому что вы думаете обо мне, я не являюсь ни серийным убийцей, ни серийным обманщиком жены. История с Ангеликой – единственный раз, когда я оступился. И то лишь потому, что Ангелика – моя былая любовь. Память сердца и все такое… Короче, у меня ничего не было с Урсулой Кастнер. Хотя с Ангеликой ее познакомил именно я.

Фабель и Ван Хайден быстро переглянулись.

– Вы хотите сказать, что Ангелика Блюм и Урсула Кастнер знали друг друга? – спросил Ван Хайден. – То есть между ними существовала связь?

– Естественно, между ними существовала связь, раз они убиты одним и тем же самым человеком! – сказал Шрайбер.

– Это спорное мнение, – сказал Фабель. – Собственно говоря, до сих пор они для нас были связаны только знакомством с вами, герр доктор Шрайбер. Теперь выясняется, что они и между собой были знакомы!

– Да. Сама Урсула попросила свести ее с кем-нибудь из журналистской братии – ей хотелось посоветоваться с надежным человеком из СМИ.

– В этой просьбе было что-то необычное? – спросил Фабель.

– Да. И меня она не порадовала. Я подозревал, что Урсула намерена организовать утечку какой-то информации. Я ее прямо спросил, хочет ли она разгласить что-либо, компрометирующее гамбургское правительство. Она меня успокоила: мол, ей не известно ничего такого, что могло бы бросить тень на нашу работу. Подчеркнула, что хочет только посоветоваться.

– И вы ей поверили?

– Нет. Но не мог же я взять ее за горло. Сделал вид, что верю. С другой стороны, желай она навредить городу и мне, разве она стала бы выходить на журналистов через меня?

– И вы познакомили ее с Ангеликой Блюм, своей подругой. Хороший способ подстраховаться. Фрау Блюм рассказала, о чем хотела «посоветоваться» Урсула Кастнер?

– Нет.

– А вы спрашивали?

– Несколько раз. Ангелика только отмахивалась. Ни словечка не сказала по поводу Урсулы Кастнер. Профессиональные тайны она хранила свято. И выпытать у нее что-либо было почти безнадежным делом.

– Как часто они встречались?

– Понятия не имею. Я даже не знаю, встречались ли они вообще после того, как я познакомил их на торжественном представлении проекта «Новые горизонты». Они могли общаться исключительно по телефону или через Интернет.

– Вы специально пригласили обеих на мероприятие – чтобы познакомить?

– Нет, просто так вышло, что обе присутствовали. Проект «Новые горизонты» грандиозный по размаху. Огромные вложения, прекрасные перспективы для города. Собралась весьма солидная публика.

Взволнованный Фабель переживал собственные «новые горизонты». Следы начинали дивно сходиться. Две жертвы из трех, оказывается, лично знали друг друга. И обе интересовались сделками с недвижимостью и строительными проектами гамбургского правительства.

– Кто финансирует проект «Новые горизонты»?

– Частный консорциум. Главный акционер – компания, входящая в «Айтель паблишинг груп». А прием организовывал Норберт Айтель… Я, честно говоря, не большой поклонник Айтелей, однако правительство города просто не может не поддержать инициативу такого размаха, которая обещает Гамбургу огромную выгоду.

Так-так, опять Айтели. И новая ниточка!

– Я считал, что компания «Айтель паблишинг груп» занимается исключительно средствами массовой информации, – сказал Фабель. – Я не прав?

– Это их главный бизнес. Однако капиталы Норберта Айтеля работают во множестве областей. Он, к примеру, интересуется развитием информационных технологий. И вкладывает деньги в большие строительные проекты.

Фабель глубокомысленно кивнул.

– А отец Айтеля участвует в «Новых горизонтах»?

– О нет! К счастью, нет. Потому что я могу сотрудничать с людьми, которые мне просто не нравятся, но я никогда не стану иметь дело с откровенным нацистом – даже если это сулит бешеные выгоды… Наверное, именно поэтому сын не задействовал его в своем проекте… по крайней мере официально. Хотя отец и сын на публике поддерживают друг друга, у Норберта Айтеля хватает ума дистанцироваться от политических взглядов папаши.

– Убийство Урсулы Кастнер произвело на вас сильное впечатление?

– Не то слово. Я был потрясен. Все мы были потрясены. Помните инненсенатора Гуго Ганца?

Фабель кивнул, мысленно увидев холеное мясистое лицо. Очень агрессивный малый.

– Фрау Кастнер очень плотно работала с герром Ганцом. И ее гибель, да еще такая ужасная, выбила его из равновесия. Поэтому он так неприятно нападал на вас во время нашей встречи.

– А вы помните, где вы находились в момент, когда исчезла фрау Кастнер?

– Я был в Риме на конференции, посвященной экологическим проблемам, – спокойно ответил Шрайбер. Похоже, он не сразу сообразил, что у него спрашивали алиби. Но когда сообразил, воскликнул: – Ну да! Меня не было даже в стране, когда Урсулу убили. Тому есть сто свидетелей. А когда погибла вторая женщина?

– В ночь на четвертое июня, – сказал Фабель.

Шрайбер пролистал свой настольный календарь.

– Я провел ночь дома. Моя семья подтвердит.

Фабель неопределенно хмыкнул.

– В данный момент, – сказал он, – меня интересует прежде всего убийство фрау Блюм. Вы находились в ее квартире…

– Я не имею никакого отношения к убийству! Ни-ка-ко-го! – воскликнул Шрайбер.

Фабель изменил тактику.

– Вы знали, что фрау Блюм ищет встречи со мной?

– Понятия не имел. И почему же вы не встретились?

– В сложившейся ситуации я не успел ответить на ее звонки, – солгал Фабель. Было неловко сказать, что он просто проигнорировал ее попытки связаться с ним.

– Думаете, она чувствовала опасность? И поэтому хотела пообщаться с вами? – Не дожидаясь ответа, Шрайбер продолжил взволнованным голосом: – Если она чего-то боялась, почему не поделилась со мной? Как глупо! Я, наверное, мог бы помочь… О Господи!

Фабель решительно поднялся. Ван Хайден последовал его примеру.

– У меня нет никаких оснований думать, что она знала о грозящей ей опасности, – сказал Фабель. – Незадолго до гибели она оставила на моем автоответчике три или четыре сообщения; ни в одном не было и намека о том, что ее жизни что-то угрожает. Будь такой намек – я бы отреагировал иначе.

Фабель, не пожав руку бургомистру, пошел к двери.

– Итак, герр доктор Шрайбер, на данный момент у меня к вам больше вопросов нет. Но они могут возникнуть позже. Я договорюсь, и наш сотрудник зайдет к вам, чтобы взять отпечатки пальцев.

Уже открыв тяжелую дубовую дверь, Фабель повернулся и спросил:

– Ах да, еще одно… Когда вы в последний раз общались с Марлис Менцель?

Шрайбер был явно ошарашен этим вопросом.

– Марлис Менцель? Понятия не имею… Сто лет назад. Когда мы работали в «Духе времени» – еще до того, как началась ее террористическая дурь.

– А после, когда она вышла из штутгартской тюрьмы, вы с ней виделись?

– Нет. Я даже не знал, что ее выпустили. Разве ей не пожизненное дали?

Фабель почувствовал, что Шрайбер говорит правду.

Когда они вышли на улицу, Ван Хайден, щурясь от яркого солнца, спросил:

– Ну, что думаете, Фабель?

– Что Шрайбер не наш убийца, – сказал Фабель со вздохом то ли облегчения, то ли разочарования. Вынимая из нагрудного кармана солнцезащитные очки, он добавил: – Махну-ка я в Бремен, повидаюсь с этой Марлис Менцель. А прежде… вы не против, если я угощу вас чашечкой кофе, герр криминальдиректор?

Четверг, 19 июня, 14.20. Художественная галерея «Нордхольт», Бремен
Фабель надеялся добраться до Бремена за полтора часа, однако попал в пробку. Чтобы не скучать, он слушал последний диск любимого Герберта Гронемейера. Зазвонил сотовый телефон. Мария Клее доложила о результатах вскрытия трупа Клугманна. Убит одной пулей в ночь с пятницы на субботу, между шестью вечера и шестью утра. Перед убийством Клугманна пытали. Мария изложила все подробности. Фабель только поеживался. В крови Клугманна обнаружили амфетамины; очевидно, он так нервы успокаивал во время своей подпольной жизни.

Баллистики подтвердили предположение Браунера: стреляли из нестандартного оружия.

Фабель коротко рассказал Марии о беседе со Шрайбером и попросил ее передать свежую информацию Вернеру Мейеру.


Галерея «Нордхольт» находилась возле одной из центральных площадей Бремена в старинном здании со стрельчатыми окнами. Фабель застал Марлис Менцель за перевешиванием полотен. Лет пятидесяти, в длинной темной юбке и свободном черном жакете. Короткие каштановые волосы с отдельными подкрашенными светлыми прядями. Небольшие очки без оправы. Словом, больше похожа на библиотекаря, чем на знаменитую недавно освобожденную террористку. По рекламке он знал, что за картины его ожидают. Но он не предполагал, что в натуральную величину – метр на два – они производят совершенно другое впечатление. Тема Фабелю претила, однако эмоциональная сила воздействия была налицо. Краски вопили с полотен, и дух занимало от сложных смешанных чувств, которые они вызывали.

Фабель подошел к небольшой группе сотрудников галереи во главе с художницей.

– Добрый день, фрау Менцель.

Она повернулась в сторону Фабеля.

– Добрый день, – сказала она, явно не узнавая его. – Чем могу служить?

– Давайте отойдем в сторонку… Я хотел бы поговорить. – Фабель показал овальную бляху уголовного розыска. Они отошли метров на десять от остальных.

Вежливая улыбка слетела с лица художницы.

– С тех пор как я вышла из тюрьмы, все службы безопасности считают своим долгом отметиться и потеребить меня. А в этой стране их, оказывается, несметное множество. Это уже что-то вроде сознательной травли!

– Нет-нет, я прошу лишь о небольшой чисто неофициальной беседе…

– Ах вот как? В таком случае мне вообще с вами не о чем говорить. Знаю я эти «неофициальные беседы»!

– Фрау Менцель, – остановил ее Фабель. – Меня зовут Йен Фабель. Сейчас я гаупткомиссар, а в 1983-м я был тем полицейским, который стрелял на пирсе…

Менцель угрюмо уставилась на Фабеля:

– Гизелу прикончили вы?

– У меня не было выбора. Она убила моего напарника, несколько раз стреляла в меня, уже ранила и продолжала целиться, хотя я кричал, чтобы она бросила оружие…

Он не сказал, что этот день стал одним из худших в его жизни.

– Она была совсем девочка… – В ее тоне Фабель не почувствовал упрека, Марлис Менцель просто констатировала факт. Она повернулась к своим помощникам и крикнула им: – Продолжайте без меня, я скоро вернусь. – Затем сказала Фабелю: – Пойдемте, я знаю, где удобней всего переговорить.

Они сели в полупустом кафе на Катариненштрассе. Приятно пахло свежемолотым кофе, из окна была видна главная рыночная площадь Бремена. Марлис Менцель вынула пачку французских сигарет.

– Закурите?

– Спасибо, я не курю.

Выпуская дым после первой затяжки, она тактично отвернулась от Фабеля, чтобы не дымить ему в лицо.

– В тюрьме привыкла смолить по две пачки в день… Ну, так о чем же вы хотите поговорить, герр Фабель?

Прежде чем Фабель успел ответить, подошел официант. Фабель заказал чайник чая, а Менцель – черный кофе.

– О ваших картинах, – сказал Фабель после того, как официант ушел.

Менцель криво усмехнулась:

– Любящий искусство полицейский? Или я посмела нарушить предписанные размеры холста?

Фабель откровенно признался, что работы Менцель странным образом напомнили ему картины, которые он видел на месте серийных убийств. Он спросил, слышала ли она о гибели журналистки Ангелики Блюм.

Слышала. Точнее, читала об этом в газетах.

– Когда вы видели фрау Блюм в последний раз?

– О, еще до тюрьмы. В семидесятые мы с ней вместе работали в журнальчике, который назывался «Дух времени». Тогда название казалось нам замечательным; сейчас, задним числом, оно кажется банальным и даже вульгарным. Может, потому что у того времени был слишком крепкий дух. До сих пор стоит в ноздрях… А почему вы, собственно, спрашиваете? Записали меня в подозреваемые – только потому, что мои картины напоминают вам… – Тут до нее, похоже, впервые дошло, что значит видеть ее картины ожившими, то есть в реальности. – Бедная Ангелика…

– Нет, фрау Менцель, в ее убийстве я вас не подозреваю, – сказал Фабель совершенно искренне.

Он просто не упомянул, что Мария уже проверила алиби Марлис Менцель на время всех убийств.

Во время первого и второго она сидела в тюрьме.

Вовремя третьего была на шумной вечеринке у владельца галереи.

Фабель вдруг с удивлением сообразил, что выставку она подготовила еще до выхода из тюрьмы.

– Однако сходство между вашими художественными произведениями и действительностью не может не тревожить, – продолжил он. – Не исключено совпадение, но есть вероятность, что убийца где-то видел ваши картины и решил воспроизвести их в реальной жизни. Для маньяков это довольно обычное поведение – у них свое понимание связи искусства и жизни, они любят подавать свои преступления образно и часто организуют сцену убийства как страшную живую картину… Впрочем, слово «натюрморт» точнее – при всей жутковатости подобного словоупотребления. Короче, мы имеем дело со случаем, когда жизнь подражает искусству.

– Или, вернее, смерть подражает искусству.

Марлис Менцель снова затянулась, пуская дым под стол. Фабель заметил желтый налет никотина на кончиках ее пальцев.

– М-да, жуть жуткая… – немного рассеянно протянула бывшая террористка.

Официант принес заказ.

– Вы, случайно, не получали каких-нибудь странных писем? В особенности электронных? – спросил Фабель.

Менцель пожала плечами:

– Все письма по поводу моей выставки странные. Реакция в основном вполне ожидаемая: одни пишут, что меня зря выпустили на свободу и мне гореть в аду за мои преступления, другие – что мне неприлично пытаться что-то создавать после того, как я столько лет занималась разрушением. Мол, преступникам не место в искусстве. Гений и злодейство несовместимы. Очевидно, и вы, герр гаупткомиссар, охотно присоединитесь к мнению подобных корреспондентов.

Фабель не заглотил приманку.

– Наверное, были и другие письма. От тех, кто писал о красоте насилия, величии ритуальных убийств?

Менцель на несколько секунд задумалась.

– Нет, такие придурки, к счастью, пока не подавали голоса. Мои картины против насилия. И люди с сердцем так их и воспринимают… Правда, недавно в галерее произошла неприятная сцена. Явился Вольфганг Айтель со свитой из журналистов. И разразился на телекамеры гневной филиппикой против моей работы – мол, она столько душ загубила, прочь кровавые руки от искусства!.. Особенно его взбесило, что я использую цвета национального флага.

Фабель внимательно слушал. Новое упоминание Айтелей!

– Вы тогда присутствовали?

– Нет. И думаю, этим подпортила его план. Наверное, он хотел распечь меня перед камерами – как Хрущев когда-то советских абстракционистов. Чтобы я стояла перед ним как провинившаяся девочка, а он бесновался и топал ногами.

Менцель повернула голову к свету, и Фабель заметил нездоровый серый оттенок ее кожи.

– Послушайте, – вдруг спросил он, – почему вы это делали? Почему стали игрушкой в руках Свенссона?

Вопрос удивил самого Фабеля не меньше, чем Марлис Менцель. Он не собирался копаться в прошлом. Само спросилось.

Менцель впилась в него испытующим взглядом, словно пытаясь угадать, что стоит за этим вопросом. Потом пожала плечами:

– Другое время, другие мы… Мы имели идеалы. Нам хотелось во что-то верить… хотя бы в кого-то. Карл-Ганс Свенссон был, как сейчас бы сказали, харизматической личностью. Мощно притягивал к себе. Ну и, разумеется, нагло пользовался своим влиянием – вертел людьми как хотел.

– Причина вашего порабощения… фанатизм?

– Фанатизм! – повторила Менцель с басистым смешком. – Да, вы правы. Мы были фанатички. Истеричные девицы, готовые сделать что угодно по приказу своего божка. Даже и умереть. В конце концов действительно погибли почти все.

– Погибли за него? Или за свои убеждения?

– Ну, в те годы у нас было полно мусора в голове: дескать, мы несем мировую социалистическую революцию в Германию, мы – солдаты, ведущие бой с процветающими буржуями, наследниками нацистского государства… – Она сделала долгую затяжку. – На деле за всеми этими словесами мы были просто рабынями Карла-Ганса. По сути, он с таким же успехом мог заставить нас бороться за торжество капитализма во всем мире или за то, чтобы все ходили по улице босиком. Просто социализм был тогда в моде, и Свенссона прибило к социализму. Сегодня он, возможно, принял бы ислам и взрывал немецкие торговые центры под знаменем борьбы с американскими империалистами… Модно! Вы никогда не задумывались о половом составе его группы? Практически одни женщины, и все молоденькие, некоторые даже несовершеннолетние! Потом нас нарекли «гаремом Свенссона». И справедливо. Мы все спали с ним. Все были по уши влюблены в него.

– Десятки ни в чем не повинных людей погибли из-за того, что несколько старшеклассниц сохли по одному кобелю, – произнес Фабель с горечью в голосе. В памяти всплыл разорванный взрывом труп двадцатипятилетнего Франца Веберна, отца полуторагодовалого ребенка… Он без напряжения мог вспомнить и других, страшные картины того времени до сих пор хранились в дальнем углу его сознания.

– Думаете, я не понимаю всего безумия наших тогдашних поступков? Думаете, я по-прежнему оголтелая? – с той же горечью в голосе отозвалась Марлис Менцель. – В штутгартской камере у меня была возможность пятнадцать долгих лет размышлять о случившемся. Вся беда в том, что Карл-Ганс имел над нами чудовищную власть. Он требовал беспрекословного повиновения и полной самоотдачи. Нарочно обрубал наши связи с семьями и друзьями, ограждал от контакта с любыми нормально мыслящими и разумными людьми. Мы должны были слушать и слышать только его. Он нам и мать, и отец, и брат, и товарищ, и любовник – все в одном флаконе… – Казалось, на секунду в ее глазах вспыхнуло прежнее обожание. Но она сухо закончила: – Ублюдок-манипулятор.

Менцель зажгла новую сигарету от докуренной. Желтые кончики пальцев – заядлая курильщица.

– Гизела была такой же, как и остальные?

Менцель печально улыбнулась:

– О, она была самой фанатичной. Карл-Ганс был ее первой любовью и первым мужчиной. К ней целиком подходит выражение «опьянена страстью». Поэтому у вас действительно не было выбора: ее могла остановить только пуля. Если бы ее застрелили не вы, застрелил бы другой полицейский. Карл-Ганс превратил Гизелу в настоящую терминаторшу и тем самым обрек на неминуемую гибель. Он, по-своему, и вами манипулировал: заставил вас убить ее.

– И все равно, сколько бы я ни думал, не могу понять – какого дьявола вы дали ему так себя поработить? – воскликнул Фабель. – Почему Свенссон, да и вы все испытывали потребность делать то, что вы делали? Что в нашем обществе было настолько ужасно, что казалось допустимым объявить ему войну на истребление?

Менцель ответила не сразу.

– Это все немецкое томление духа, – наконец сказала она. – Запутанность нашей истории. Неясность наших корней и запоздалое национальное объединение. Судорожная попытка определить свое место в мире, где все уже определились. Наш дух ненароком дотомился до нацизма. А потом, после страшной войны, мы шарахнулись к американцам – как нашкодившие дети, которые хотят подольститься к родителям, во всем им подражая. Ну и влетели в махровый капитализм, опопкорнили нашу культуру. А мы, со всем максимализмом юности, кинулись воевать с посредственностью… – Марлис Менцель сделала пауза и закончила с саркастической улыбкой: – И проиграли. Теми средствами, которые мы применяли, и нельзя было выиграть. В итоге посредственность победила. И я не знаю, трагедия это или нормальный ход жизни.

Фабель молча смотрел на свою чашку с чаем. Он тоже не знал, что означает тотальная победа заурядности: чудесно-размеренную сытую жизнь или одуряюще-бессмысленную сытую жизнь…

Его мысль метнулась к следующему важному вопросу.

– Свенссон действительно погиб? – спросил он.

Предполагалось, что Свенссон погиб при покушении на тогдашнего гамбургского первого бургомистра. Завязалась перестрелка с полицией, пуля попала в топливный бак – и автомобиль, в котором находился Свенссон, взорвался и сгорел. Труп не удалось идентифицировать даже по зубам – матерый террорист методично уничтожил все сведения о своем прошлом.

И опять Марлис Менцель ответила не сразу. Она откинулась на спинку стула и, медленно затягиваясь, смотрела на Фабеля долгим, бесцеремонным, оценивающим взглядом.

– Да, герр Фабель. Карл-Ганс умер в том автомобиле. Можете не сомневаться.

Фабель был склонен верить ей.

– Ладно, мне пора в Гамбург, – сказал он. – Извините, что потревожил.

– Вы и свое прошлое потревожили, правда? Мы обе живем в вашем прошлом: и Гизела, и я. Вы ведь и меня едва не прикончили… – После паузы она добавила: – Надеюсь, вы получили то, за чем приехали, герр Фабель?

Фабель улыбнулся и встал.

– Если бы я точно знал, зачем сюда приезжал… Ах да, желаю успеха вашей выставке!

– Хоть что-то за свою жизнь создала. Не век же разрушать… Что ж, неплохой конец жизни: первая и последняя выставка. – Менцель со смешком стряхнула пепел с сигареты в пепельницу.

– Простите, не понял? Что вы имеете в виду?

Марлис Менцель помахала сигаретой в руке.

– У меня рак легких, герр Фабель, – сказала она с горькой усмешкой. – Последняя стадия. Отчасти поэтому меня освободили досрочно. Если вы приехали, чтобы помочь свершиться правосудию, то вот оно вам!

– Мне искренне жаль, – промолвил Фабель. – До свидания, фрау Менцель.

– Прощайте, герр гаупткомиссар.

Четверг, 19 июня, 18.00. Пёзельдорф, Гамбург
На обратном пути Фабель позвонил в комиссию по расследованию убийств и попросил Марию собрать всю имеющуюся информацию о Вольфганге Айтеле. Для него никаких новостей не было, и Фабель сказал Марии, что в управлении появится только завтра утром. Затем позвонил Браунеру. Тот доложил, что отпечатки пальцев Шрайбера соответствуют второй, «несвежей», серии отпечатков, найденной в квартире Блюм. Это был тот редкий случай, когда наличие отпечатков пальцев на месте преступления оправдывало подозреваемого: будь Шрайбер убийцей, он постарался бы уничтожить все следы своего пребывания в квартире Ангелики Блюм. Сын Свена отличался предельной тщательностью и на других местах преступления не оставил ни единого следа. Следовательно, вероятность того, что Шрайбер – это Сын Свена, была близка к нулю.

У Фабеля имелось постоянное место в подземном гараже возле дома. Припарковав машину и выйдя из нее, он сладко потянулся и крякнул. И, вдруг ощутив неладное, резко повернулся. Прямо перед ним стояли два высоких мускулистых турка. Его рука метнулась к кобуре.

Турки, улыбаясь, подняли руки. Оба были черноволосыми и похожи, как братья, только у одного – пышные усы.

– Добрый день, герр Фабель, – сказал усатый. – Извините, что напугали вас. Мы к вам с добрыми намерениями. Герр Илмаз хочет поговорить с вами. Прямо сейчас, если вам удобно.

– А если мне прямо сейчас неудобно? – с вызовом сказал Фабель.

Усатый пожал плечами:

– Как угодно. Да только герр Илмаз велел передать – у него есть нечто важное, что поможет вашему расследованию.

– Где он сейчас?

– Мы отвезем вас к нему. Если вы не против.

Улыбчивость турок нисколько не успокаивала Фабеля.

– Ладно, – сказал он, – поехать поеду, но в своем автомобиле. Вы езжайте, а я за вами.

Как только они выехали из гаража, Фабель позвонил Вернеру Мейеру и сказал, что едет на встречу с осведомителем, имени которого и на этот раз не назвал. Вернер предложил послать команду поддержки; Фабель от помощи отказался.

Следуя за машиной турок, Фабель доехал до Харбурга. Там они свернули в район промышленной застройки и подъехали к каким-то складам. Фабель еще раз позвонил Вернеру Мейеру и сообщил, где именно он находится.

– Вы там поосторожней, Йен.

– Если через полчаса я не объявлюсь, – сказал Фабель, – присылайте сюда тяжелую кавалерию.

Фабель защелкнул сотовый телефон и вылез из «БМВ». Усатый турок открыл перед ним дверь склада. Фабель жестом показал: «Только после вас!»

Довольно большое помещение было забито мешками с маркировкой на турецком языке. За столом сидели Илмаз и еще двое мужчин: один – солидный турок, другой – очень худой человек непонятной национальности и неопределенного возраста в истрепанной армейской шинели, по виду наркоман – с ввалившимися глазами и нездорового цвета кожей. Вокруг одной ноздри виднелась корочка запекшейся крови.

Илмаз, широко улыбаясь, поднялся навстречу гаупткомиссару. Фабель пожал протянутую ему руку.

– Спасибо, что приехали, герр Фабель. Извините, что принимаю вас в таком странном месте. Я подумал, что в данном случае нам предпочтительней побеседовать, не привлекая ничьего внимания. У меня… точнее, у присутствующего здесь моего друга есть весьма любопытная информации. Как видите, я сдержал обещание, герр гаупткомиссар. Помогаю вам при первой же возможности.

– А с носом-то что? – спросил Фабель у илмазовского «друга».

– С лестницы упал, – торопливо ответил тот высоким хриплым голосом, покосившись на сидевшего рядом с Илмазом могучего турка с кулаками-кувалдами.

– Этот… господин… его зовут Ханзи Краус, – сказал Илмаз, – желает кое-чем с вами поделиться.

Ханзи Краус развернул на столе вынутую из кармана шинели тряпицу. В ней оказался желтый пистолет с богато инкрустированной рукояткой. Надпись на кириллице – «Форт-12». Чуть ниже по-английски: «Made in Ukraine».

– Герр Краус хочет передать вам этот пистолет как улику в деле об убийстве Ганса Клугманна, – сказал Илмаз. – Герр Краус приносит свои глубочайшие извинения за то, что он задержался с этим… Некоторые личные дела отвлекли его от первоначального намерения тут же принести находку в полицейский участок.

– Где вы нашли пистолет? – спросил Фабель бродягу.

– В заброшенном здании бассейна. Я был там, когда парню в мешке выстрелили в голову.

– Вы лично присутствовали при убийстве Ганса Клугманна?

Краус кивнул.

– Вы видели его убийц?

Краус заколебался. Сидящий рядом с ним турок сжал кулак-кувалду. Краус шмыгнул носом и кивнул:

– Да, видел.

– Вы смогли бы их опознать?

– Так точно. Хоть было темно, разглядел я достаточно. Один в возрасте. Другой молодой. У обоих вид крутых. Молодой фигурой чистый Арнольд Шварценеггер. Именно он стрелял. А старший приказал: «Ладно, давай!»

Фабель понимал, что отпечатки пальцев на пистолете уже стерты, поэтому взял его и осмотрел. Сделано на Украине. Вот оно, экзотическое оружие. Браунер был прав, стреляли из неизвестного в Европе пистолета.

– Эти двое были иностранцами? – спросил Фабель бродягу. – Говорили по-русски или на другом похожем языке?

– Нет, говорили по-нашему, без акцента и правильно. Старший жаловался, что Харбург стал таким поганым – когда-то он в этот бассейн приводил свою девушку и район был вполне приличный.

– А что с пистолетом? Как он к вам попал?

– Уходя, молодой бросил его в мусорку. Когда они ушли, я и подобрал. Красивая вещь.

– Вы следили за ними?

– Нет. Они оставили пистолет там же, в бассейне. Шварценеггер сунул его в бачок с крышкой.

– Они и не пытались спрятать оружие?

– Оттуда до канала рукой подать. Но они не потрудились бросить пистолет в воду. Я думаю, им было до лампочки, найдет его кто или нет.

– А может, эти ребята хотели, чтобы пистолет нашли… – сказал Илмаз, лукаво глядя на Фабеля.

– Да, очень похоже, что вы правы, – отозвался Фабель. – Убили немцы, а пистолет украинский. Чтобы мы пошли по ложному следу… – Он обратился к Ханзи Краусу: – Поедете со мной в управление. Подпишете письменное заявление. И я покажу вам кое-какие фотографии из нашего архива – может, кого и опознаете.

Ханзи Краус обреченно кивнул. В управление ему ехать явно не хотелось, однако деваться было некуда. Не оставаться же наедине с турецкими кулаками-кувалдами.

Фабель, видя кислое выражение на его лице, сказал:

– Слушай, Ханзи, я тебя не заставляю. И герр Илмаз тебя ни к чему не принуждает. Нам нужны только добровольные и честные свидетельские показания.

Ханзи Краус грубо хохотнул.

– Вы на каком свете живете, герр гаупткомиссар?.. Ладно, дам я вам показания, жутко добровольные и жутко честные.

Фабель встал.

Илмаз проводил его и Ханзи Крауса до фабелевского «БМВ».

– Спасибо за услугу, герр Илмаз, – сказал Фабель, прощаясь. Он действительно был искренне благодарен турку.

Илмаз усмехнулся и кивнул.

– Надеюсь, вы понимаете, – добавил Фабель, – что никаких послаблений с моей стороны не будет. Ответных услуг не ждите.

– Ну, это я уже понял, – рассмеялся Илмаз. – С вами не подружиться. Впрочем, я и не ожидал ничего взамен. Поэтому так скучно иметь дело с честным полицейским. Прошу только об одном: нигде не упоминать, благодаря кому Ханзи Краус дал свидетельские показания.

– А вот это вполне допустимый компромисс, – кивнул Фабель. – Еще раз спасибо, герр Илмаз. Всего хорошего.

По дороге в управление Фабель держал все окна машины открытыми и с ужасом гадал, сколько дней дух Ханзи Крауса будет выветриваться из «БМВ». Передавая бродягу Вернеру Мейеру, он попросил принести гостю что-нибудь из столовой. Однако у него было подозрение, что Ханзи Крауса скоро потянет «подкрепиться» другим образом – его глаза уже сейчас нехорошо бегали, а в жестах замечалась суматошность. Когда желание ширнуться станет нестерпимым, Ханзи Краусу будет глубоко наплевать на свидетельские показания, поэтому с подписанием протокола надо спешить.

В своем кабинете Фабель стал решительно расчищать письменный стол. Долой папки, долой бумаги, в сторону клавиатуру компьютера и мышку. Затем он достал из нижнего ящика стола огромный альбом для рисования и развернул его на столешнице.

Ему вдруг вспомнился журнальный столик в квартире Ангелики Блюм. По словам Браунера, журналистка когда-то делала то же самое – освободила стол и что-то на нем разложила… Фабель вздохнул. Его до сих пор грызло чувство вины за то, что он отмахнулся от ее звонков. Мог ли он знать, что все так повернется?

Именно это имя он написал фломастером первым – «Ангелика Блюм». И обвел кружком. Затем возникли кружки «Урсула Кастнер» и «Тина Крамер». Затем он разделил страницу жирной вертикальной чертой, слева от которой остались три жертвы. Справа Фабель написал «Ганс Клугманн» и «Джон Максвейн». Еще одна вертикальная линия. Новую колонку начинало названное Махмудом имя: «Василь Витренко».

Полчаса спустя на странице было шесть колонок имен, дат и ключевых фактов. Во всех колонках было много строчек, только кружок «Василь Витренко» стоял сиротой. Фабель указал стрелками все возможные связи и совпадения. Ничего нового в результате не появилось, зато представала четкая общая картина следствия. И был важен сам процесс нанесения на бумагу каждого факта и попутное новое обдумывание этого факта в контексте всего дела.

Одна фамилия регулярно появлялась чуть ли не во всех колонках: Айтель. Первая жертва, Урсула Кастнер, занималась проектом «Новые горизонты», мотором которого была «Айтель паблишинг груп». Со второй жертвой, Тиной Крамер, у Айтелей не просматривались связи. Зато третья жертва, Ангелика Блюм, была знакома с Айтелем-младшим и в отеле «Альтона Кроне» задавала из толпы журналистов неприятные вопросы Айтелю-старшему. По словам ее подруги Эрики Кесслер, она собирала материалы для критической статьи как минимум об одном из Айтелей. Джон Максвейн опять-таки консультировал «Айтель паблишинг груп». Каким боком ко всему этому относилась украинская мафия под началом Витренко, Фабель не представлял. Клугманн имел задачей раздобыть информацию об украинцах – и был застрелен из украинского пистолета. Разумеется, его застрелили не украинцы; после разговора с Ханзи Краусом Фабель был уверен в этом почти на сто процентов… Еще один стоящий на обочине факт – Ангелика Блюм писала что-то о бесчинствах российского спецназа, сравнивая его с немецким сто первым резервным полицейским батальоном времен Второй мировой войны.

Фабель терялся в догадках и относительно напавшего на него старика славянина. Был ли этот зеленоглазый черт самим полковником Витренко? Фабель не имел даже приблизительного понятия о возрасте Витренко. Неужели семидесятилетний старик?

Бургомистр Ганс Шрайбер был самой эффектной фигурой в фабелевском списке: знаком с двумя из жертв, одна из них была его любовницей. И он последним видел Ангелику Блюм живой – если не считать убийцу.

Фабель откинулся на спинку кресла и задумался. Чтобы двигаться дальше, ему необходимо побеседовать с Айтелями – и с отцом, и с сыном. Он должен посмотреть, как они отреагируют на упоминание имени Максвейна. Фабель сомневался, что именно Максвейн был серийным убийцей. Но этот хлыщ произвел на него тяжелое впечатление – что-то с ним не так. Фабель перечитал представленную Анной Вольф проработку свидания с Максвейном в пятницу вечером. Группу поддержки возглавлял Пауль Линдеманн. Как Фабель и надеялся, Анна сама выбрала его. В группе поддержки десять человек. Двое будут в клубе, остальные – в трех машинах и на двух мотоциклах. Линдеманн в фургоне, начиненном электроникой, с двумя спецназовцами при автоматах. Этот фургон будет командным центром. Юркие мотоциклы, срезающие углы, должны были подстраховывать – за «порше» трудно угнаться, если Максвейн захочет уйти. Ван Хайден правильно ворчал: операция получалась дорогой и громоздкой. И основывалась единственно на смутных предположениях.

Все было продумано и на бумаге выглядело безупречно. Однако Фабель все еще колебался, давать ли «добро» на проведение операции. С одной стороны, даже если Максвейн не Сын Свена, от него можно ожидать всякого, и боязно подвергать Анну такому риску. А если он убийца, то совать ему в лапы Анну и вовсе преступление. Какая-нибудь нелепая случайность может все повернуть так, что и десять сотрудников прикрытия не сумеют ей помочь. С другой стороны, если Максвейн расколет Анну или заметит слежку, можно налететь на обвинение в незаконном преследовании. И придется отбиваться в суде…

Фабель так углубился в свои мысли, что вздрогнул от телефонного звонка. Хольгер Браунер сообщил, что Клугманн был действительно убит из украинского пистолета.

– Советская милиция имела на вооружении пистолет «Макаров». Став независимой, Украина закупила оборудование в Чехии и начала производить собственное оружие. «Форт-12» – оружие украинской полиции и службы безопасности. В армии его не используют. Продажа гражданскому населению запрещена.

– Спасибо, Хольгер.

Фабель повесил трубку. Затем позвонил Вернеру Мейеру. Тот не отвечал. Куда он мог пропасть с Ханзи Краусом?

В половине восьмого Фабель вышел из управления. Из машины он позвонил Сюзанне. Она уже поужинала, но согласилась встретиться с ним в ресторане на Мильхштрассе. Фабель врубил музыку и решительно выключил свой сотовый телефон. Баста! Пропади она пропадом, эта работа! Сегодня вечером он свободен как птица. Сегодня он гуляет. До самого утра.

Пятница, 20 июня, 12.00. Управление полиции, Гамбург
Секретарь Норберта Айтеля соединил Фабеля со своим шефом только после того, как гаупткомиссар пригрозил явиться с полицейской командой и арестовать всех, кто чинит препятствие следствию.

Самому Норберту Айтелю Фабель сказал, что хочет поговорить об Ангелике Блюм. С ним и его отцом.

– О да, ужасная, ужасная история. Но при чем тут мой отец? Он не был с ней знаком.

– Лучше обсудить это при встрече. Сегодня в два тридцать вас устроит?

– Хорошо, подъезжайте. Вот только отца вам не гарантирую. У него свои дела и планы…

– Ничего страшного, герр Айтель. Мы пошлем за вашим отцом машину и поговорим с ним отдельно, в управлении полиции. Хотя и не хотелось бы причинять ему такое беспокойство…

– Ладно, я постараюсь его вызвать, – ледяным тоном произнес Норберт Айтель и бросил трубку.

Фабель собрал в своем кабинете Анну, Пауля, Вернера и Марию. Все были возбуждены находкой украинского пистолета и рассказом Ханзи Крауса.

– Пистолет нам подкинули нарочно, – сказала Мария. – Чтобы мы подумали на украинцев. Только Ханзи Краус подпортил им праздник.

– Они нас за дураков принимают? – сказал Фабель. – Рассчитывали, что мы купимся на иностранное оружие?

– И запросто купились бы, – резонно возразил Вернер Мейер. – Не случись там этот бродяга, мы бы не знали, что убийцы говорили на чистом немецком языке. И могли решить, что Клугманна убили украинцы, а свое оружие оставили там демонстративно – пусть все знают, как украинцы поступают с разоблаченными тайными агентами! – После паузы он добавил: – Кстати, шеф, вчера с Ханзи Краусом вышла странная история. Я быстренько составил протокол, и он его подмахнул. Затем я показал ему кое-какие снимки из наших архивов – он никого не опознал. Я помнил, что вы велели его подкормить, поэтому повел его в нашу столовую. Мы с ним сели чин-чинарем, он начал уплетать за обе щеки… И вдруг его как подменили. Бросил вилку, куда-то заторопился. Я его и так и этак успокаивал, но он подхватился, и мне ничего не оставалось, кроме как проводить его на улицу…

– А, не берите в голову, – сказал Фабель. – Главное, протокол он подписал. А что так вдруг удрал, вполне понятно, – я сразу заметил, что у него срочная потребность уколоться. Поэтому ему и еда не пошла… – Фабель повернулся к Марии: – Вы собрали информацию об Айтелях?

Мария положила перед гаупткомиссаром тонкую папку и доложила:

– Копаться в жизни Айтеля-старшего не очень-то приятно. В папке изложено подробно, но вкратце все выглядит так. Вольфганг Айтель, семьдесят девять лет. Родился в Пассау. До 1942 года в гитлерюгенде, затем поступил на службу в СС. Когда в 1945 году его арестовали союзники, был уже в чине гауптштурмфюрера.

В папке, открытой Фабелем, лежала черно-белая фотография надменного юноши на вид чуть старше двадцати лет. Он явно пыжился выглядеть старше и солиднее. На нем была форма СС.

– Странно, – сказал Фабель, – у него на воротнике вместо обычных эсэсовских молний какие-то белые львы на задних лапах. Что это значит?

– Ничего особенного. Просто он служил в Четырнадцатой дивизии СС, которая более известна под именем Галицийской. Печально известна.

– Погодите, ведь в Галицию входила Западная Украина!

– Да, Четырнадцатая дивизия лютовала именно в этих краях, и в ней было много украинцев, которые приняли фашистов за освободителей их родины от Сталина.

– Опять всплыла Украина, – покачал головой Фабель. – Правда, теперь это уж решительно не имеет отношения к нашему следствию… Продолжайте, Мария.

– Перед самым концом войны Айтель драпанул в Австрию и сдался союзникам – чтобы русские не повесили. Четыре года отсидел в тюрьме. В 1956-м создал в Мюнхене фирму «Айтель импортинг» и к середине шестидесятых стал мультимиллионером. Его последняя жена родом из Гамбурга, куда он в 1972 году переместил штаб-квартиру своей компании. Он помог сыну основать «Айтель паблишинг груп» и десять лет назад передал под его начало «Айтель импортинг», чтобы полностью сосредоточиться на политической карьере. Еще в 1979 году создал партийку «Германия для немцев». До падения Берлинской стены эта организация прозябала в безвестности. Сейчас, на фоне экономической нестабильности, дела у крайне правых пошли веселее. Но все равно айтелевская «Германия для немцев» влачит довольно жалкое существование на обочине большой политики.

– Хорошо, – сказал Фабель, – а что насчет сына?

– Норберт Айтель – издатель бульварной прессы, с амбициями. Учился в Гамбурге и Гейдельберге. При финансовой поддержке отца превратил «Шау маль!» в издание с огромным тиражом. Теперь сам крепко стоит на ногах. «Айтель паблишинг груп» активно поглощает другие компании, проявляет интерес ко всем видам средств массовой информации, в том числе и к Интернету…

– Поэтому им нужны специалисты типа Максвейна, – ввернул Вернер Мейер.

– «Айтель паблишинг груп» принадлежат многие бульварные издания в Нидерландах, Польше и Чешской Республике. Дочерние фирмы занимаются покупкой и продажей недвижимости. В политическом отношении Норберт Айтель – крайне правый. Хотя подчеркнуто дистанцируется от партии отца и отрицает, что его собственные взгляды близки к позиции неонацистов. Политическая платформа Норберта – резкое сокращение иммиграции, ограничение прав и свобод, ужесточение полицейских функций государства. Вполне кондовая правоэкстремистская платформа. Женат на Марте фон Берг.

– Родственница гамбургского сенатора Юргена фон Берга? Или его дочь? – спросил Фабель.

– Не в курсе, шеф. Одно время он называл себя Норберт фон Берг Айтель. Некоторые продвинутые либералы включают фамилию жены в свою, подчеркивая полное равенство полов. В случае Айтеля взаимный обмен фамилиями выглядел комично. Во-первых, он никакой не либерал. Во-вторых, уж очень выпирает, что ему хочется покрасоваться аристократической приставкой. Словом, он от этого быстро отказался. До брака у него была репутация распутника. Не знаю, стал ли он паинькой, однако делает все, чтобы поддерживать имидж добропорядочного супруга.

Фабель потер подбородок.

– Хорошая семейка! – Он посмотрел на часы и прибавил: – Ладно, самое время навестить этот гадючник.

Пятница, 20 июня, 14.30. Нойштадт, Гамбург
Компания «Айтель паблишинг груп» занимала пятиэтажную коробку из стекла и бетона в самом сердце нойштадтского делового центра. Фабель, знаток и любитель архитектуры, терпеть не мог подобных нудных, чисто функциональных зданий. На встречу он прихватил Вернера Мейера и Марию Клее – «чтобы превосходить Айтелей хотя бы числом». Серьезных козырей на руках у него не было. Просто подпирала необходимость прощупать почву.

Протомившись в приемной на пятом этаже минут десять, они наконец оказались в кабинете главы компании. Норберт Айтель улыбался им вежливо, хотя давал понять, что у него есть более важные дела и гости из полиции только мешают. Его отец, высокий крепкий старик, внешне не имел ничего общего с худым юнцом в эсэсовской форме на черно-белой фотографии. За овальным столом для переговоров рядом с Айтелем-старшим сидел мужчина лет сорока, который представился как глава юридической службы компании Вилфрид Ваалькес.

Фабель и Мария незаметно обменялись улыбками. Глава юридической службы! Было ясно, что на встречу приглашен адвокат – на всякий случай.

Отказавшись от чая или кофе, они перешли сразу к делу.

– Мы хотели бы узнать, – сказал Фабель, обращаясь к Норберту Айтелю, – в каких личных и профессиональных отношения вы находились с Ангеликой Блюм.

– Личные отношения исчерпывались тем, что у нас много общих знакомых и мы часто бывали на одних и тех же торжественных приемах или многолюдных вечеринках. То есть контактировали почти постоянно, однако на чисто светском, поверхностном уровне… А профессионального сотрудничества не получалось. Говоря откровенно, фрау Блюм смотрела на мои издания свысока. Мнила себя «серьезной» журналисткой и брезговала публиковаться в действительно общенародных газетах и журналах. Но вообще-то я, со стороны, ценил талант фрау Блюм.

– А вы, герр Айтель, хорошо знали Ангелику Блюм? – обратилась Мария к Айтелю-старшему.

– Мы с ней вообще не были знакомы. Однажды в гостинице «Альтона Кроне» она из толпы журналистов задала мне пару вопросов… Я еще потом спросил у своего секретаря, кто эта горластая дамочка. Вот и все мои «отношения» с Ангеликой Блюм.

– У нас есть основания полагать, что у вас обоих был зуб на нее, – сказала Мария.

– С какой стати? – отозвался Норберт Айтель, делая круглые глаза. Его отец просто сидел со скучающим видом.

– Фрау Блюм вела журналистское расследование и собирала материалы о том, что вы помогаете иностранцам в спекулятивных операциях с гамбургской недвижимостью.

Мария говорила быстро и авторитетным тоном. Фабель наблюдал за Норбертом Айтелем, однако на того блеф Марии не произвел большого впечатления. Он рассеянно улыбался, словно решая, ответить резкостью или шуткой. Но тут в бой ринулся его отец.

– Герр гаупткомиссар Фабель, мы не знали, над чем работает фрау Блюм. В любом случае нам бояться нечего. Да, мы занимаемся в том числе и недвижимостью. Да, мы торгуем с другими государствами, привлекаем иностранных инвесторов и поддерживаем связи с бизнесменами из других стран. В свое время я начинал с импортно-экспортных операций. Поэтому понятия не имею, в чем именно хотела обвинить нас фрау Блюм.

Фабель решил изменить тактику и зайти с другой стороны.

– Герр Айтель, насколько я знаю, во время войны вы служили на Восточном фронте. И командовали украинскими частями.

Вольфганг Айтель сузил глаза и процедил:

– По какому праву вы переводите разговор на прошлое? Какое это имеет отношение к сути нашего теперешнего разговора?

– Потому что Украина, как ни странно, постоянно всплывает во время нашего следствия.

Фабель замолчал в ожидании какого-нибудь комментария.

Опережая отца – чтобы тот не брякнул какую-нибудь грубость, Норберт Айтель примирительным тоном сказал:

– У нас деловые контакты и с Америкой, и с разными странами Европы. В том числе с Украиной. Мы ведем легальный бизнес, и я не вижу никаких причин, зачем Ангелике Блюм потребовалось что-то расследовать. У нас нет никаких тайн.

– Насчет этого у фрау Блюм было свое мнение, – сказал Фабель.

Тут вмешался адвокат Ваалькес.

– Герр гаупткомиссар, – строго произнес он, – разговор получается очень странный. Мы согласились встретиться с вами единственно потому, что мои клиенты потрясены трагической гибелью фрау Блюм и готовы всячески способствовать расследованию дела – убийцу-монстра необходимо поймать как можно быстрее. Но вы задаете вопросы не по теме. И ваши намеки на незаконную деятельность моих клиентов недопустимы.

– Мы ни в чем ваших клиентов не обвиняем, – сказала Мария. – Мы просто ищем связь между «Айтель паблишинг груп» и фрау Блюм.

– Я думаю, этот вопрос мы уже прояснили, – сказал Норберт Айтель. – У нас не было никаких деловых контактов с фрау Блюм, а личные отношения исчерпывались шапочным знакомством.

Фабель, игнорируя Айтелей, обратился к Ваалькесу:

– Полагаю, в наших общих интересах будет, если оба ваши клиента предоставят нам алиби на время всех трех убийств. Где они были, кто может подтвердить правдивость их слов. Будьте добры сделать это в самое ближайшее время…

– Возмутительно! – воскликнул Айтель-старший, вскакивая. – Вы обвиняете меня или моего сына в причастности к преступлениям?

Фабель спокойно возразил:

– Это рутинная процедура, герр Айтель.

Мария передала Ваалькесу листок с датой и временем каждого убийства.

– Всего хорошего, господа. – Фабель встал и пошел к двери. Мария и Вернер последовали за ним.

До лифта они шли молча. В лифте все трое обменялись довольными улыбками.

– Ну, теперь мы знаем, где копать, да? – сказал Фабель.

– Я займусь этим сейчас же, – кивнула Мария. – У них деловые отношения с Украиной! Спасибо за подсказку! Теперь надо хорошенько изучить все связи «Айтель импортинг» и «Айтель паблишинг груп» с украинскими предпринимателями.

– Отлично поработала, Мария, – сказал Фабель. – Задавала правильные вопросы, держалась молодцом.

– Спасибо, шеф.

Вернер Мейер ревниво промолчал.

Уже перед дверью на улицу Мария заметила:

– Да, шеф, смеха ради… Вы мне велели проверить контакты гамбургской полиции с украинскими спецслужбами. Не поверите, но всплыла и ваша фамилия.

– Шутишь!

– Нет, правда.

– Да ладно! Я отродясь не бывал на Украине. И с украинскими полицейскими никогда не общался.

– А помните свою статью для Европола о серийном убийце Гельмуте Шмиде? О том, кого вы сами поймали?

– Помню. И что?

– Ее используют в качестве учебного материала в одесском криминологическом центре! Одесса – это портовый город на юге Украины. Там офицеры спецслужб со всей страны проходят курс обучения.

Вернер и Мария ступили в круг поворотной двери и оказались на улице. А Фабель, позабыв обо всем, стоял как молнией пораженный. Кто-то на Украине во всех подробностях знал, как имитировать действия серийного убийцы типа Гельмута Шмида.

Пятница, 20 июня, 19.00. Управление полиции, Гамбург
Коллеги Анны Вольф были приучены к тому, что она одевается нестандартно и кокетливо. Но теперь ее встретили хором ахов и насмешливыми аплодисментами. Девушка пришла в очень коротком платье с открытой спиной.

Пауль Линдеманн насупился. Ему не нравился ее «проститутский» вид.

– Приманка на крючке, – сказала Мария с веселой улыбкой. – Пора забрасывать удочку!

Крохотный передатчик и микрофон укрыли в бюстгальтере без бретелек. Ребята из технического отдела уже проверили работу аппаратуры. Маскировка была идеальной – при таком количестве открытого тела мало кому придет в голову мысль о «жучке».

– Ладно, – сказал Фабель, – давайте еще раз пройдемся по плану.

Анна Вольф исправно повторила детали предстоящей операции и закончила главным:

– Мой сигнал SOS – фраза: «Что-то мне нехорошо». Если я скажу «что-то мне нехорошо» – значит, дело плохо и меня нужно срочно выручать.

Анна специально выбрала эти слова – после долгого обдумывания. Фразу «что-то мне не хорошо» можно произнести внезапно и практически в любом контексте.

– А вы, шеф, не хотите поучаствовать? – спросила Анна.

– Нет, это ваша с Линдеманном операция. Вы справитесь. Удачи.

– Спасибо.

Однако позже, оставшись с Вернером в кабинете наедине, Фабель сказал:

– Ладно, как и договорились, следите за происходящим и подстраховывайте. Но издалека – чтобы наших детишек не обидеть. Не хочу, чтобы Анна и Пауль думали, будто я им не доверяю. Если понадобится – звоните в любое время, я не отключу сотовый на ночь.

– Хорошо, Йен.

– Спасибо, Вернер. У меня на душе спокойней, когда за операций присматривает человек с вашим опытом и смекалкой.

Вернер Мейер польщенно улыбнулся:

– Не волнуйтесь, шеф. Мы Анну в обиду не дадим.

Пятница, 20 июня, 20.00. Альстерпарк, Гамбург
За ужином с Сюзанной в пёзельдорфском парковом ресторанчике Фабель был рассеян, ел и пил вяло, слушал фрау доктора вполуха. Наконец он и сам заметил, что мыслями в другом месте, и извинился.

– У меня сотрудница на опасном задании. Не знаю, стоило ли идти на такой риск…

– Это как-то связано с Сыном Свена?

Фабель кивнул.

– Мы приглядываемся к одному типу. Наша сотрудница вызвалась быть приманкой для подозреваемого. И я в итоге согласился – уж очень просила.

– Приманкой для Сына Свена? – так и ахнула Сюзанна. – Вы, ребята, крупно рискуете. Мы имеем дело с крайне опасным и непредсказуемым психопатом. И ты, Йен, не без оснований волнуешься. Боюсь, твое решение граничит с безответственностью.

– Ну спасибо! Хоть ты бы соль на раны не сыпала! – уныло произнес Фабель. – Впрочем, открою тебе секрет: я практически не верю, что это наш серийный убийца. Просто нужно отработать до конца версию. Этот парень может быть замешан в похищениях и изнасилованиях девушек.

– Тоже милая компания для твоей сотрудницы! Будем уповать на то, что она крепкий орешек и не даст себя в обиду.

– Анна Вольф миниатюрненькая, но за себя постоять ой как может! Покруче многих из нас. Три года в израильской армии – это не шутка! И ее, конечно, поддерживает целая команда.

Сюзанна недоверчиво покачала головой. Фабель, для очистки совести, позвонил Вернеру, который надзирал за операцией. Никаких новостей от группы поддержки. Фабель звонил уже в третий раз, и Вернер Мейер чувствовал себя няней, которую настырно проверяет истеричная мамаша. Анна уже была в клубе и поджидала Максвейна. Вернер обещал перезвонить при малейшей проблеме.

Закончив ужин, Фабель и Сюзанна прошли к берегу и сели на скамейке у воды. Солнце закатывалось за их спинами.

Глядя на собственную вытянутую тень на дорожке, Фабель слабо улыбнулся:

– Извини, что я сегодня такой некомпанейский.

Сюзанна потянулась к нему и мягко поцеловала в губы.

– Ничего. Я понимаю. – Затем звонко чмокнула его в щеку и подхватилась. – А теперь айда к тебе – пить и любить друг друга!

Фабель рассмеялся:

– Согласен.

Не прошли они и нескольких шагов, как зазвонил сотовый телефон Фабеля.

Он ожидал услышать голос Вернера, но звонил Махмуд.

– Что же вы опять пропали? – с упреком сказал Фабель. – Я за вас переживаю.

– Йен, нужно срочно встретиться. Это очень важно, я не хочу по телефону.

– Ладно, приду. – Фабель метнул взгляд на часы, потом на Сюзанну, которая уже нахмурилась. – Вы где?

Махмуд назвал адрес в Шпейхерштадте.

– И как вас туда занесло? – рассмеялся Фабель. – Снимали порнуху на мешках с кофе?

Но обычно жизнерадостный Махмуд, казалось, не был расположен к шуткам.

– Уж вы меня не подведите, – попросил он. – Приезжайте прямо сейчас.

– Хорошо, буду минут через десять.

– И вот еще что, Йен…

– Да?

– Приезжайте один.

После этих слов Махмуд тут же повесил трубку.

Фабель озадаченно захлопнул сотовый и задумчиво уставился на него. На протяжении долгих деловых отношений с Махмудом Фабель, боясь случайно засветить своего информатора и хорошего приятеля, всегда – всегда! – приходил на встречи с ним один. Поэтому Махмуд не мог сказать большей глупости, чем «приезжайте один». Единственное объяснение: он сам не один, и ему велели сказать гаупткомиссару, чтобы тот приезжал один.

– Увы, я должен идти…

– Опять по делу Сына Свена?

– Нет… Похоже, у моего хорошего друга какие-то неприятности.

– Хочешь, я пойду с тобой?

– Нет, спасибо. – Фабель с улыбкой вручил ей ключи от своей квартиры. – Твоя задача – согреть постель.

– Если это опасно, не лучше ли тебе прихватить кого-нибудь в помощь?

Фабель погладил Сюзанну по щеке.

– Не делай из мухи слона. Просто нужно выручить друга. Я справлюсь. Давай поймаем тебе такси.

Пятница, 20 июня, 21.00. Санкт-Паули, Гамбург
Поначалу Анна реагировала хоть и жестко, но вежливо. Однако после того, как к ней подкатил со своими глупыми фразочками пятый или шестой клубный повеса, она начала беситься. И на очередной «Приветик!» оглянулась, оскалив зубы и с молниями в глазах.

Максвейн даже шарахнулся от нее.

– Ах, извините, это вы… – сказала Анна, стремительно меняя выражение лица. – Меня тут достали всякие… Добрый вечер.

– Мне лестно, что вы их отшили.

– Не воображайте много о себе, – шутливо возразила она. – Подходила всякая шушера… Я уже и не надеялась, что вы придете.

– Увы, задержался на работе. Прошу прощения. – Он протянул ей руку. – Разрешите представиться: Джон Максвейн.

– СараКлеммер, – назвалась Анна, используя имя школьной подруги.

– Очень приятно.

– Вы действительно англичанин?

– Почти, – ответил Максвейн. – Есть хотите?

Анна пожала плечами:

– Ладно, давайте смоемся отсюда. Тут не поговоришь.

Из фургона Пауль Линдеманн сообщил команде внутри клуба:

– Внимание, они направляются к выходу.

Пятница, 20 июня, 21.00. Шпейхерштадт, Гамбург
Шпейхерштадт в переводе означает «складской город». Шпейхерштадт – крупнейший городской складской комплекс в Европе – находится на острове и дышит европейской купеческой стариной. Семиэтажные сооружения из красного кирпича с зелеными медными башенками были построены на стыке девятнадцатого и двадцатого веков, во время Второй мировой войны разрушены и потом любовно восстановлены. Между внушительными зданиями – узкие улочки и каналы с живописными мостиками. Многие склады соединены между собой галереями – поверх улицы или канала, иногда на уровне третьего-четвертого этажа. Шпейхерштадт также самый большой таможенный склад на планете: миллионы тонн кофе, чая, табака и специй на десяти квадратных милях наряду с более современными товарами – электроникой, автомобилями и так далее. В последнее время тут появились антикварные магазины и кафе, открылись офисы многих компаний, но основное назначение этих кварталов сохранилось – они по-прежнему активная часть жизни Гамбурга как одного из важнейших портовых городов мира.

Фабель оставил машину на Дайхштрассе и пошел в Шпейхерштадт пешком. Улочку, названную Махмудом по телефону, он разыскал не без труда. Солнце еще не коснулось горизонта, и в городе было достаточно светло, но в расщелинах Шпейхерштадта царил мрак позднего вечера. Улочка вдоль канала была по-настоящему глухая – ни кафе, ни магазинчиков и ни единого окна на первом этаже. Фабель нашел нужный дом. У массивной двери висела небольшая табличка: «Клименко Интернэшнл». Фабель огляделся по сторонам – ни души в пределах видимости. Он вынул «вальтер» из кобуры и толкнул дверь – открыто.

Помещение было внушительных размеров – добрых пятьсот квадратных метров и высотой в три этажа. Совершенно пустое, кроме приподнятой высоко над полом будки управляющего у дальней стены. Под далекие своды уходили кирпичные и металлические колонны. Окна были у самого потолка, а из множества ламп дневного света, свисающих с потолка трапециями, горела только одна группа. Хотя света было достаточно, чтобы ориентироваться.

За Фабелем захлопнулась тяжелая дверь. Огромный зал отозвался громким эхом. Ну вот, если тут кто есть, он извещен о приходе гаупткомиссара!

Сжимая «вальтер», Фабель осторожно двинулся вдоль стены, лицом к будке. Столбы были слишком узкие, чтобы за ними укрыться. Если тут кто-то прячется, то или в будке, или за ней. Пространство под будкой хорошо просматривалось.

Фабель, оглядевшись, пробежал к углу будки и остановился. Полная тишина. Он быстро заглянул за будку – никого. Фабель прошел к двери и стал медленно подниматься по крутым ступенькам, опираясь левой рукой о перила. Из будки не доносилось ни звука.

Но только он коснулся дверной ручки, как в его затылок уперлось что-то твердое. Уперлось так убедительно, что не было резона гадать, что это такое.

– Пожалуйста, герр Фабель. Не надо делать неприятности… – Голос был женский, с отчетливым славянским акцентом. – Убирать палец от спусковой крючок и поднимать пистолет над голова.

Фабель подчинился. «Вальтер» мгновенно выдернули из его поднятой руки. Он смотрел на белую дверь будки. Неужели это последнее, что он видит в своей жизни? Он лихорадочно пытался вспомнить, какими словами его учили на семинарах разряжать подобную ситуацию или просто тянуть время.

И тут зеленая дверь распахнулась. Перед ним стоял невысокий коренастый мужчина под семьдесят. Знакомое славянское лицо. О, эти зеленые холодные буравчики! Он их видел однажды так близко!.. Старик, который напал на него в квартире Ангелики Блюм.

Пятница, 20 июня, 21.10. Санкт-Паули, Гамбург
Пока Максвейн открывал перед ней дверь серебристого «порше», Анна «рассеянно» обежала улицу глазами. Старенький желтый «мерседес» был припаркован метров в двадцати за «порше», и за его ветровым стеклом она заметила слабое движение. Ребята начеку. Она улыбнулась Максвейну и юркнула в его автомобиль. На узком заднем кожаном сиденье она заметила прикрытую большую плетеную корзину. Максвейн, включая зажигание, перехватил ее взгляд и пояснил:

– Это для пикника.

Анна продолжала улыбаться, хотя на душе скребли кошки. Во-первых, можно только гадать, что в корзинке – хотя бы и топорик! Во-вторых, пикник – это где-нибудь на природе и далеко. Чем дальше от города, тем рискованнее. Тем больше шансов, что он случайно или намеренно оторвется от группы поддержки… Анна покосилась на боковое зеркало. Желтый «мерседес» следовал за ними.

– И куда мы едем? – весело осведомилась она.

– Сюрприз, – сказал Максвейн с улыбкой, не отрывая глаз от дороги.

Черт бы побрал его сюрпризы!.. Анна тупо смотрела на красивый профиль Максвейна, и каждая мышца ее тела была мучительно напряжена.

Про себя она опять и опять повторяла слова «мне что-то нехорошо» – словно боялась их забыть или держала наготове, чтобы выпалить в любой момент.

Максвейн вырулил из Санкт-Паули. Ехали на восток, потом на юг.

«Мне что-то нехорошо, – в двадцатый раз мысленно повторила Анна магическую формулу и добавила с веселым куражом: – Что-то мне совсем погано! Что-то мне нехо-хо-хо…»

Пятница, 20 июня, 21.15. Шпейхерштадт, Гамбург
Насчет толщины колонн Фабель был прав лишь отчасти: мужчина за ними спрятаться не мог, а худенькая девушка – запросто. Именно такая златокудрая красавица укрывалась за ближайшей к будке колонной.

Отобрав у Фабеля пистолет, девушка убрала дуло своего от затылка гаупткомиссара и приказала:

– Заходите внутрь!

За спиной старика славянина в дверном проеме Фабель видел Махмуда – тот сидел за столом в дальнем конце офиса, и вид у него был не самый счастливый. На лбу – свежая кровоточащая ссадина. Если Фабель собирался бежать – это последняя возможность. Незачем заходить в ловушку офиса. Впрочем, он уже в ловушке склада…

Словно угадав его мысли, старик сказал:

– Пожалуйста, не делайте глупостей, герр Фабель.

Убийственный акцент. Неужели это и есть Василь Витренко? Или только кто-то из его команды?

– Мы не причиним никакого вреда ни вам, ни вашему другу.

Несмотря на акцент, старик говорил на правильном немецком.

– Все в порядке, Йен, – крикнул Махмуд. – Они полицейские… или вроде того. Я бы ни за что не позвал вас, если бы это было действительно опасно.

Старик славянин отступил от двери и показал Фабелю на стул рядом с Махмудом:

– Пожалуйста, герр Фабель, присаживайтесь.

Фабель с мрачным видом подчинился. Когда он сел, старик сказал девушке по-немецки:

– Галина, верните, пожалуйста, герру гаупткомиссару его оружие.

Девушка вынула из «вальтера» магазин и положила пистолет на стол. Фабель сунул бессмысленное оружие в кобуру. Затем девушка отдала ему и магазин. Фабель, сердито сопя, опустил его в карман. Теперь он разглядел пистолет в руках девушки – точно такой же, какой Ханзи Краус подобрал в бассейне. Только рукоятка этого была без инкрустации.

Фабель повернулся к Махмуду:

– С тобой все в порядке?

Махмуд кивнул:

– Извините, Йен, что я вас слегка подставил. Я думаю, вам совершенно необходимо выслушать этих людей. Они охотятся за тем же преступником, что и вы. Они какое-то время наблюдали за вами – в том числе когда вы встречались со мной на пароме. Именно в тот день они узнали, где я живу.

Фабель обратился к старику славянину, который смотрел на него с неопределенной улыбкой:

– Если вы работаете в российских правоохранительных органах, то почему не связались со мной по официальным каналам? Должен обратить ваше внимание на то, что вы уже нарушили несколько немецких законов. Гамбургская полиция разыскивает вас в связи с нападением на меня…

Махмуд от неожиданности привстал. Девушка повела дулом пистолета, приказывая ему успокоиться и сесть.

– Он на вас нападал? – спросил Махмуд.

Фабель кивнул:

– Ваши новые друзья не такие паиньки, какими хотят казаться.

– Мне очень жаль, герр Фабель, – проговорил зеленоглазый славянин. – Глупый инцидент. Но в тот момент мне были крайне некстати любые… осложнения. Я уверен, что вы оценили мою… деликатность: будучи полным хозяином положения, я просто уложил вас отдыхать на кровать…

Фабель не стал развивать эту тему.

– Кто вы такой? – спросил он резко. – На кого вы работаете?

– На данной стадии разговора мое имя не имеет значения. Мы с Галиной, – он кивнул в сторону златокудрой девушки, – офицеры украинского антитеррористического отряда «Беркут».

– А, украинская секретная служба?

– Нет. К ней мы не принадлежим. Боюсь, именно СБН – «Служба беспеки Украйны» – во всей этой истории играет весьма неприглядную роль.

– Позвольте, какое отношение имеют убийства, которые я расследую, к борьбе с терроризмом… да и к Украине вообще?

– Никакого прямого отношения, – сказал старик. – Позвольте я объясню вам все по порядку. Объяснять придется долго, и мой немецкий не слишком гибок, поэтому прошу набраться терпения. Скажу сразу главное: я хочу, чтобы мы с вами обменялись информацией на взаимовыгодных условиях.

Фабель угрюмо рассматривал старика, которого стариком можно было назвать лишь условно – крепкий, энергичный пожилой мужчина.

– Что вы делали в квартире Ангелики Блюм? И раньше в толпе у дома, где была убита вторая женщина?

– Ваш друг правильно сказал – мы охотимся за одним и тем же преступником. Перед гибелью фрау Блюм очень интересовалась некоторыми сделками с недвижимостью компании «Айтель паблишинг груп», я прав?

Фабель уклончиво пожал плечами.

Украинец понимающе улыбнулся:

– Так вот, сливки с этих сделок снял некий киевский консорциум «Клименко интернэшнл». И этот склад, кстати, до самого недавнего времени принадлежал фирме «Клименко интернэшнл».

– Сделки незаконные? – спросил Фабель.

– Не знаю, насколько законны они были формально. Однако Клименко сказочно обогатился благодаря конфиденциальной информации, полученной от высокопоставленных чиновников гамбургского правительства.

– Это как-то связано с грандиозным проектом застройки «Новые горизонты»?

– А-а, похоже, вы уже хотя бы частично в курсе происходящего. Отлично. Да, герр Фабель, вы правы. В Гамбурге много относительно недорогой недвижимости, цена которой может взлететь до небес, когда становится известно, что на этом месте планируют модернизацию или строительство дорогого объекта.

– И фирма «Клименко интернэшнл» потихоньку скупила участки, необходимые для осуществления проекта «Новые горизонты»?

– Довольно простая и распространенная финансовая афера – и спекулянты рады, и чиновники сыты. А теперь я вам скажу нечто не для протокола – то, что вы сразу же должны забыть, я вам никогда этого не говорил, а вы никогда этого не слышали. «Клименко интернэшнл» – просто крыша для моего правительства. Украина, герр Фабель, страна бедная, однако в потенциале – богатейшая и влиятельнейшая часть Европы. В нашем государстве есть люди, которые желают поторопить приход этого дивного будущего… притом любыми средствами. Подчеркиваю, любыми средствами. Одни действуют из оголтелого, но бескорыстного патриотизма. Другие просто греют руки. Как бы то ни было, консорциум «Клименко интернэшнл» – просто инструмент для выкачивания денег из Запада. А как наше правительство ими распорядится – одному Богу известно… Теперь самое время ответить на ваш вопрос о квартире фрау Блюм. Я хотел проверить, не нашла ли эта журналистка чего-либо, компрометирующего украинское правительство. В ее документах могло оказаться также что-нибудь полезное для выполнения моей германской миссии. Цель этой миссии я вскоре объясню. Я надеялся на то, что ваши ребята зациклены на серийном убийстве и не тронут при обыске документы, которые напрямую не связаны с ним. Однако я вас недооценил. Вы все подчистили!

– На самом деле там поработали до нас, – сказал Фабель. – Тот, кто убил Ангелику Блюм, профессионально уничтожил все данные на жестком диске ее компьютера и, как мы подозреваем, унес из квартиры много документов. Это нас так поразило, что мы изъяли оттуда все, до последнего клочка бумажки.

Украинец кивнул и рассеянно провел рукой по седому густому ежику волос. Затем продолжил на своем режущем ухо, но грамматически безупречном немецком:

– Во всей этой истории есть третий элемент, о котором вы уже частично знаете. И тут мы переходим к самому важному. – Он сделал подобающую паузу, чтобы следующие слова звучали внушительнее. – Консорциум возглавлял Павло Клименко, представлявшийся в Западной Европе как бизнесмен. На самом деле он, разумеется, офицер СБУ с впечатляющим послужным списком, ветеран войны. Все обещало пройти гладко. Однако на беду для тех в правительстве, кто стоял за аферой, ее плоды уже давно втайне планировал пожать некий Василь Витренко. Вам известно это имя?

Фабель кивнул:

– Предполагают, что он стоит во главе новой украинской мафии. Эта преступная организация успешно вытесняет прежние, устоявшиеся.

– Полковник Василь Витренко служил в «Беркуте», и у него великолепный послужной список. Для многих он пример и предмет поклонения. Однако существует и другая точка зрения на него. Монстр. Дьявол во плоти. Однажды – в далекое время и в далеком месте – мне было приказано найти Витренко и положить предел эксцессам его воинственности. Василь Витренко собрал вокруг себя десяток боевых товарищей и подчиненных – все служили с ним в Афганистане или Чечне, или там и там; все отличились отменной храбростью… и дикой жестокостью. Каждый в этой десятке предан Витренко, что называется, до гроба. Тут и старая дружба сказывается, и давние эмоциональные связи, и общие преступные дела. Но есть и другое, более простое объяснение абсолютной лояльности: Витренко пообещал всех их сделать мультимиллионерами. И он уже близок к выполнению этого обещания! Майор Павло Клименко был одним из десятки ближайших соратников и сообщников Василя Витренко.

– Получается, Витренко выхватил у вас добычу из-под носа? – сказал Фабель с недобрым смешком.

Зеленые глаза украинца холодно блеснули в полумраке будки.

– Совершенно верно, герр гаупткомиссар. А чтобы вы не слишком злорадствовали, я плесну вам холодной водички на голову: и ваше правительство охоче до закулисных действий. Какова была цель операции с участием герра Клугманна, которая закончилась так трагично?

– Я не уполномочен говорить с вами на эту тему.

– Ах так? Ладно, герр гаупткомиссар. Мне не составит труда самостоятельно ответить на свой вопрос. Вы воображаете, что герр Клугманн получил приказ наблюдать за командой Василя Витренко и собирать сведения об их действиях, чтобы помешать воцарению в Гамбурге этой новой украинской мафии. Правильно?

Фабель пожал плечами и кивнул.

– Заблуждаетесь, герр Фабель. Герр Клугманн имел единственную цель: войти в контакт с Василем Витренко и провести с ним тайные переговоры. Клугманну, оперативному сотруднику БНД, было что предложить полковнику Витренко. Ваше правительство, отлично зная о преступном прошлом Витренко и его нынешней деятельности, намерено предложить ему судебную неприкосновенность – и фантастически прибыльную сделку.

– Почему немецкое федеральное правительство готово торговаться с отпетым преступником?

– Из-за 11 сентября 2001 года.

– То есть?

– А вы вспомните: для восьми из десяти террористов-смертников, разрушивших нью-йоркский Центр международной торговли, Гамбург был или местом жительства, или перевалочным пунктом перед проведением террористического акта. Открытие этого факта поставило немецкое правительство и руководство Гамбурга в крайне неловкое положение. Стыд и срам! Проморгали! Германия в глазах всего мира вдруг предстала чуть ли не гнездом тайной подготовки террористов. Короче говоря, вы, немцы, испытали такое острое чувство вины, что готовы были на что угодно, лишь бы поддержать американцев и себя хоть как-то обелить. А американцы в данный момент остро нуждаются в помощи. Им не до брезгливости и некогда разбираться, откуда приходит помощь. Василь Витренко – умный и образованный человек, ведущий эксперт по исламскому и, в частности, афганскому терроризму. ЦРУ дало понять БНД, что для американцев важно заполучить такого специалиста. Василь Витренко, конечно, понимает, что интересен американцам. Мог бы и сам к ним прибежать. Да только они ведь не заплатят за его услуги по-настоящему много. А ему нужны десятки миллионов и судебный иммунитет. Значит, он должен торговаться, набивать себе цену. Вашему коллеге Клугманну дали полномочия выйти на полковника Витренко и начать переговоры, которые должны были проходить в спокойной обстановке – на квартире, которую снимала ваша агентка, позже зверски убитая.

Фабель молча смотрел на украинца и его златокудрую помощницу. Было противно думать, что демократичнейшая Германия опять предпочла целесообразность закону. Фабель из кожи вон лезет, исполняет каждую буковку закона, рискуя поэтому упустить преступников, а рядом кто-то поплевывает на закон, бойко торгуется с преступниками, закрывает глаза на то и это…

Украинец спокойно наблюдал за Фабелем, давая ему время переварить информацию.

После долгого молчания Фабель сказал:

– Из всей новой украинской банды Клугманн, насколько мне известно, имел контакт только с одним человеком – неким Вадимом. И больше ни с кем.

– Опять-таки заблуждаетесь, герр Фабель. Вы просто спросите себя, откуда вы знаете про Вадима и что Клугманн общался только с ним. Хотел ли тот, кто вам это рассказал, ввести вас в курс дела? Или он хотел вас только запутать? Да, Вадим – из ближайших сообщников Витренко. Вадим Редченко. И Клугманн общался в основном с ним. Однако при этом Клугманн трижды встречался с Витренко наедине. И чем закончились переговоры, я могу только гадать. Но вы сами видите, что Витренко преспокойно продолжает проливать кровь.

– Вы хотите сказать, что жуткие убийства, которые я расследую, на совести Василя Витренко?

– В этом я абсолютно уверен, герр гаупткомиссар.

Пятница, 20 июня, 21.25. Альтона, Гамбург
Анна что-то весело щебетала о погоде, а сама поглядывала по сторонам и запоминала ориентиры. «Порше» мчался в сторону Эльбы. Куда этот тип ее везет?!

– О, вы меня заинтриговали, – сказала Анна. – Куда мы направляемся так решительно?

Максвейн таинственно улыбнулся:

– У меня для вас сюрприз, Сара. Такой, что вы его до конца жизни не забудете.


В фургоне Пауль Линдеманн испуганно вздрогнул и повернулся к Марии:

– Ой, не нравится мне это. Какой такой сюрприз он приготовил?

– Не суетись, у нас все под контролем, – отозвалась Мария.

– «Кастор четыре», это «Кастор один», – сказал Пауль Линдеманн в микрофон. – Видите цель?

– Да, они направляются в сторону Ландунгсбрюкена.


Максвейн остановил «порше» на берегу Нижней Гавани, помог Анне выйти из машины и взял корзинку с провиантом. У пирса плотными рядами стояли катера и яхты, скрипя и звякая такелажем. Они прошли по слабо освещенному пирсу, и англичанин остановился у небольшого, но очень красивого и на вид чертовски дорогого прогулочного катера.

– Лодчонка, конечно, маленькая, но удобная и быстрая, – сказал Максвейн.

Разумеется, он кокетничал. Снежно-белый катер с синей полосой по престижности и элегантности был водным аналогом «порше». Правда, только одна каюта, но и в «порше» нет гостиной и спальни.

– Красивая… лодчонка, – промолвила Анна.

Она старалась не подавать вида, но внутри у нее все обмерло. На водное приключение она не рассчитывала. В их тщательно продуманном плане скоростной катер не был предусмотрен.


Та же паника царила и в группе поддержки.

– Проклятие, проклятие! – причитал Пауль Линдеманн. – Если Анна согласится ехать с ним, мы их потеряем. Даже мотоциклисты не смогут угнаться за катером по берегу – там не везде есть дороги. Все, сворачиваем операцию. Я прикажу команде забрать Анну…

Мария Клее нахмурилась:

– И как мы будем выглядеть? Арестовать Максвейна не за что, а Анну засветим – и вся подготовка коту под хвост. Вдобавок Максвейн будет в курсе, что мы им интересуемся, и наблюдение за ним потеряет смысл. Я думаю так: раз Анна нас не зовет на помощь, значит, надо продолжать!

– Да что ты несешь, Мария! На воде он может с Анной что угодно сделать. Нельзя бросать ее на произвол судьбы.

Он взялся за рацию, однако Мария схватила его за руку:

– Погоди, Пауль. Давай обратимся к речной полиции. А в самом крайнем случае можем и вертолет вызвать. Комиссариат речной полиции совсем недалеко от места, где сейчас Анна. У пристани Ландунгсбрюкен пришвартованы их патрульные катера. Они в считанные минуты организуют поддержку. – Мария взяла свой сотовый телефон. – Я звоню в речную полицию.


Максвейн заметил растерянность Анны.

– Сара, что с вами? Неужели вас не впечатлил мой катер? Похоже, сюрприз не удался…

Анны нашла в себе силы улыбнуться.

– Извините. Катер прекрасный. И сюрприз замечательный… Да только я сухопутная крыса. На воде меня мутит, даже если качки нет. А скоростные катера для меня и вовсе кошмар.

– Да бросьте! Вы говорили, что родились и выросли в Гамбурге, то есть среди кораблей. Значит, море у вас в крови!

Максвейн прыгнул на катер, открыл люк и, с корзинкой в руке, спустился по маленькой металлической лестнице. Оставив корзинку в каюте, он вылез и протянул руку Анне:

– Смелее!

– Нет, правда, Джон… Мне заранее страшно. Я буду думать только об одном – как бы мы не утонули. А через десять минут меня стошнит. Я испорчу нашу первую встречу.

Максвейн широко улыбнулся. Его зеленые глаза блестели в полумраке.

– Ну, в нашем распоряжении целых десять минут, – пошутил он. – Но вас не стошнит. Все будет чудесно. Если вы так уж боитесь, давайте просто посидим и полюбуемся с воды городскими огнями.

Упираться – значит, сорвать операцию. Анна решилась.

– Ладно. Но если мне не понравится – придумаем лучше что-нибудь на суше. Договорились?

– Договорились.


Пауль в командном фургоне мрачно оглянулся на Марию и решительно сказал:

– Он может взять ее на пушку – запустит мотор не спрашиваясь. Звони Фабелю.

Пятница, 20 июня, 21.30. Шпейхерштадт, Гамбург
– В то время я был майором и служил в министерстве внутренних дел. Американцы снабжали афганских мятежников таким количеством современного оружия, что война в Афганистане быстро становилась Вьетнамом Советского Союза. Время было в политическом отношении отчаянное. Коммунисты годами пели, что они против войны, а тут все больше и больше российских солдат возвращаются домой в цинковых гробах. Или того хуже – пропадают без вести в далеком Афганистане, где нам, если по уму, делать совершенно нечего! Было очевидно, что если мы быстренько не выиграем эту войну, то дело худо. А с каждым месяцем становилось все яснее, что нам эту войну никогда не выиграть.

Украинец вынул из кармана пачку сигарет с надписью на кириллице и предложил закурить сначала Фабелю, потом Махмуду. Оба отказались. Старик недоуменно пожал плечами и щелкнул массивной зажигалкой. Пока он прикуривал, Фабель успел заметить рельефного орла на боковой поверхности зажигалки. Придерживая сигарету без фильтра большим и указательным пальцами между мясистыми губами, старик с наслаждением затянулся.

– Своими деяниями в те мрачные времена я, герр Фабель, не горжусь. Война есть война, как дерьмо есть дерьмо. В Афганистане шла в основном партизанская война – в некоторых отношениях отвратительнейший вариант войны. Нападение – возмездие. Новое нападение – новое возмездие. Возмездие за акцию возмездия. И так далее, без конца. Обе стороны совершенно звереют. Нет ни наступления, ни отступления, только засады и погони. И каждая вторая погоня заканчивается засадой – и ты из охотника мгновенно превращаешься в дичь… Благодаря американцам у моджахедов было столько ракет «земля – воздух», что поддерживать наших солдат с воздуха было почти невозможно – потери самолетов и вертолетов огромные! Отряд за отрядом в результате той или иной операции оказывался глубоко на территории противника – абсолютно отрезанным и без надежды на спасение. Выбирайтесь как можете. Или попадете в руки оголтелых исламских фанатиков, у которых вы к тому же только что перестреляли семьи. Отряд спецназа под командованием Василя Витренко оказался именно в такой ситуации.

Украинец стряхнул пепел на пол. Помолчал, глядя на Фабеля невидящими глазами.

– Но сперва я расскажу вам про самого полковника Витренко. Умение командовать – особый талант. На войне хороший командир солдатам – отец родной. Плохой быстро пулю в спину получит… Солдат должен верить, что командир зря его в пекло не пошлет, что он думает за него и в обиду не даст. А уж если посылает на верную смерть – так ради дела, потому что иначе не может, и сердце у него при этом кровью обливается. Тут важно не то, что на самом деле, а то, что солдату кажется. И солдат понимает, что, если командир велел умереть за эту высотку – значит, не умереть за нее – предательство и срам перед товарищами. Знание человеческой психологии командиру так же важно, как и хорошее оружие. Василь Витренко был командир, как говорят, от Бога. Еще ребенком он был умница, истинный вундеркинд. Однако проявлялись в его характере и настораживающие черты. Нехорошие такие чудинки… И родители, а он вырос в семье военного, сознательно толкали парня к военной карьере – в надежде, что армия подправит странности в его характере…

Действительно, в армии он стал делать быструю карьеру. Образцовый офицер, с блестящими задатками. Мог побудить людей делать вещи, которые им казались невозможными. Мало-помалу он сделался фигурой легендарной, солдаты и младшие офицеры на него буквально молились. Что несколько раздражало его начальников. Он проповедовал философию «вечного солдата» – подчиненные должны были ощущать себя прямыми наследниками поколений и поколений воинов, восходящих к бесстрашным ратникам древности, которые две тысячи лет назад начали цепочку служителей бога войны.

Пустив изо рта облачко дыма, украинец, щуря зеленые глаза, проследил за его полетом.

– Насколько я знаю, – вдруг обратился он к Фабелю, – ваш убийца тоже разглагольствует о благородной миссии, да? Мол, я современный доблестный викинг, воитель древней языческой истины, призванный вернуть нынешних заблудших людей в лоно исконной скандинавской веры!

Фабель был ошарашен этим вопросом.

– Да, слова почти те же. Но откуда вы…

Украинец сухо рассмеялся.

– И потому вы ищете немца или скандинава?

– Ну да, разумеется…

– Вы меня разочаровываете, герр Фабель. Я видел вашу биографию. Учились на историка. Стало быть, средневековую историю хорошо знаете?

– Более или менее. Но к чему вы клоните?

– Я полагал, что историк должен мыслить шире – как в исторических, так и в географических категориях.

Фабель, хмуря брови, сверлил старика глазами, пытаясь понять упрек. И вдруг его осенило. Как же он раньше об этом не подумал!

– Ах ты, черт! – С глаз словно пелена спала. Многое стало мгновенно понятно. – Киевская Русь!!!

– Совершенно верно, герр Фабель. Киевская Русь. Уж легенда это или нет, но принято считать, что основатели Киева, его первые правители, не были славянами.

Фабель испытал то же ощущение прорыва в следствии, что и во время беседы в тюремном кабинете Дорна. Сейчас украинский элемент, который прежде решительно не хотел стыковаться со всем остальным, вдруг обрел смысл и место в картине-загадке.

– Да, – сказал Фабель, – они были шведскими викингами.

– Викингами были не только князья – каждый явился со своей дружиной. Историки спорят, как все происходило на самом деле и сколько правды в летописных рассказах. Но Витренко опирался на расхожие представления о русской истории, которые даже советская школа не вышибла из русских и украинцев, – и использовал викингов для создания квазирелигиозной философии военной службы. Советская пропаганда – вся эта белиберда про интернационализм – в то время уже не срабатывала, и Витренко прививал своим подчиненным веру, что они – наследники военного кодекса древнескандинавских воинов, от которых пошло русское государство. Вы знаете эту черту человеческой психологии: аристократы всегда возводят свой род к иностранцам, к пришлым людям – таким образом они оказываются особенными уже в силу своего происхождения. Можно, конечно, вести свой род от легендарных русских богатырей или реально существовавших витязей-героев. Тоже неплохо, но меньше шарма. Куда заманчивей в виде предков иметь загадочных викингов – это решительно выделяет из славянской толпы. Витренко внушил своим бойцам, что важна и ценна борьба как таковая – не имеет значения за что. Офицер – дружинник, вассал – воюет не за что-то, а просто за своего начальника – своего князя, сюзерена. Воюет исключительно из любви к войне, дабы постоянно испытывать себя. Братство по оружию и коллективная храбрость превращаются в самоцель, в образ жизни… Люди Витренко могли быть частью Советской армии или наемниками любого государства, воевать против Запада или за Запад, против фундаменталистов или за фундаменталистов… Никакой разницы! Витренко вбил им в головы, что важен лишь акт войны как таковой. Это единственная правда в мире жалких неправд, к которым относятся и фундаментализм, и борьба с фундаментализмом, и социализм, и борьба с социализмом… Все это он искусно рядил в следование полумифическим верованиям и культам древних викингов, для которых война была образом жизни и прямым служением жестоким богам. В итоге Витренко стал то ли божком, то ли жрецом Одина или Вотана и образовал вокруг себя группу абсолютно преданных ему людей, которые ради него и «поддержания моральных ценностей викингов» были готовы на любое зверство, потому что он умел подать зверство как нечто чудесное, исполненное великого ритуального смысла, – то есть накрутить философию на вульгарную кровожадность. Разумеется, за человека, открывшего им «свет истины», воины-последователи могли не задумываясь и в любой момент пожертвовать своей жизнью.

Украинец замолчал, рассеянно глядя на дымящую сигарету, и поднял глаза на Фабеля. Тот вздрогнул: ему редко доводилось видеть столько мудрости и тоски!

– Невозможно словами описать ту власть, – продолжил старик, – которую Василь Витренко имеет над душами своих апологетов, и те изуверства, на которые он способен.

Старик опять замолчал, словно надорвавшись в попытке описать неописуемое.

– Я могу понять, что заставляет вас подозревать Витренко в этих убийствах, – сказал Фабель. – Однако по вашим словам, Витренко – несомненный автор этих преступлений. На чем основано ваше убеждение?

Украинец встал и подошел к одному из длинных узких окон будки. Он безмолвно смотрел куда-то вдаль – и Фабель догадывался, что он видит не противоположную стену склада, а другие места и времена…

– Короче, как я уже говорил, – произнес старик, не поворачиваясь к Фабелю, – отряд Витренко попал в полную изоляцию на территории афганских повстанцев. Без надежды на поддержку с воздуха. Сказать, что они были отрезаны от своих, означает использовать термины обычной войны, а то, что происходило в Афганистане, ни в малейшей мере не напоминало обычную войну. Чтобы вернуться к своим, отряд Витренко должен был пересечь контролируемую мятежниками долину. На это понадобилось десять дней – двигаться можно только ночью, короткими марш-бросками от укрытия к укрытию. Каждую ночь его бойцы погибали или, что куда ужасней, ранеными попадали в плен к моджахедам – на пытки и унизительную смерть. Днем, затаившись и сходя с ума от собственного бессилия, оставшиеся в живых бойцы Витренко должны были выслушивать вопли своих захваченных в плен товарищей. Даже самые сильные и во всех отношениях выносливые солдаты в таких случаях ломаются… Эти не сломались и своего командира не предали. Между ними и Василем Витренко во время того похода образовалась такая спайка, что это уже навсегда, это уже неотменимо.

Старик отвернулся от окна, достал зажигалку с орлом и раскурил погасшую сигарету.

– Из более сотни бойцов к концу осталось в живых человек двадцать. Когда отряд Витренко пробился через долину и оказался в безопасности, нескольких раненых отправили домой, к своим. Оставшиеся не стали возвращаться на подконтрольную советским войскам территорию. Под покрытием темноты они вторглись в долину, из которой с таким трудом только что выбрались. Моджахеды, естественно, никак не ожидали их возвращения. Отряд Витренко нанес им мощный удар и, самое главное, вселил в них ужас. Витренко из преследуемого стал преследователем, и уже он, используя тактику самих моджахедов, навязывал им правила игры. Маленький отряд имел ту мобильность, которой не обладал большой, и держался у гор, всегда готовый раствориться среди скал. Витренко из засады нападал на небольшие группы мятежников. Уничтожал всех, кроме одного, которого его бойцы пытали, а затем, вызнав все нужное, распинали и оставляли умирать на открытом месте. Где не было деревьев – приваливали руки и ноги неподъемными камнями. На крики жертвы подтягивались другие моджахеды, но Витренко заранее расставлял снайперов. Наученные горьким опытом моджахеды прекратили попытки освобождать распятых товарищей… Группа Витренко превратилась из армейского подразделения в самостоятельно действующую банду. Даже партизанским отрядом на территории врага их нельзя было назвать – они не имели и не желали иметь никаких контактов с советскими войсками! Однако среди советских частей в Афганистане они приобрели славу героев. Официальные власти не знали, что делать с отколовшейся группой. Уничтожить? Попытаться «вывести» с вражеской территории – и отдать под трибунал? Но какое впечатление произведет это на собственные войска, для которых люди Витренко – кумиры, дающие волю той ненависти против моджахедов, которая кипит в груди каждого советского солдата? В конце концов отрядом Витренко заинтересовалось ГРУ – Главное разведывательное управление. «Наши» бродят по тылам противника, собрали бесценные разведданные, а с нами не делятся! ГРУ стало систематически отслеживать информацию о «подвигах» Витренко и его отряда. И тут всплыли совершенно ужасные истории. Рассказы о массовых убийствах мирного населения, о грабежах и изнасилованиях.

– Вряд ли советские власти того времени это слишком шокировало, – вставил Фабель. – Им было наплевать.

Украинец поискал во взгляде Фабеля ядовитый сарказм – но нет, тот просто констатировал факт.

– Да, вы правы. Деликатничать с «орудиями американского империализма» не было охотников. Однако страна страдала от чего-то вроде прежнего американского «вьетнамского синдрома»: великая держава, при всем своем превосходстве в ресурсах и технологии, была не в силах одолеть противника, легкая победа над которым казалась очевидной. Советский Союз неожиданно увяз в этой войне, и мы отчаянно стремились выпутаться из нее с минимальным позором. Плюс «перестройка»… Словом, к 87-88-му году советские власти стали куда чувствительнее к мировому мнению. А похождения Витренко грозили еще большей отрицательной рекламой. В конце концов, ГРУ отправило меня во главе двух отрядов спецназа разыскать Витренко и вернуть его людей под наш контроль.

– Послали – вас?

Украинец прислонился к стене и не спеша закурил новую сигарету. Он сделал знак златовласке, и та подала ему темно-желтый конверт.

– Да. Кончилось тем, что Витренко и его парням повесили медали на грудь за исключительную храбрость, проявленную в тылу врага. – Старик бросил тяжелый конверт Фабелю, который ловко перехватил его в воздухе. – Но то, что я увидел во время операции по возвращению Витренко в лоно праведных… о, это неописуемо! Герр Фабель, я много ужасного повидал на своем веку, однако такого еще не встречал – я словно прошел по следам дьявола и его воинства.

Пятница, 20 июня, 21.40. Нидерхафен, Гамбург
Из речной полиции перезвонили: все в порядке, патрульный катер находится у выхода из Нижней Гавани в главный рукав Эльбы. Мария немного успокоилась: Максвейн не проскочит незамеченным мимо речной полиции. Однако хватит ли их катеру скорости, чтобы следовать за англичанином?

Очевидно, у Линдеманна были те же опасения. Поэтому он приказал:

– Вызывай вертолет!

– Не горячись, – сказала Мария. – Нельзя все сразу. Еще не приперло. За вертолет можно получить по шапке от начальства.

Пауль Линдеманн продолжал хмуриться.

Фабель не отзывался. Какого черта шеф отключил свой сотовый?!


Анна стояла на палубе. Максвейн принес ей из каюты бокал шампанского.

День выдался жаркий, и ночь обещала быть теплой. Но Анна поеживалась от холода – то ли из-за голой спины, то ли из-за бокала в руке.

– А вы что же себе не наливаете?

– Я за рулем.

– Мы ведь решили остаться у пристани.

– А «порше»?

– Ну да… Хотя, впрочем, глоток не повредит.

– Подождите, – сказал Максвейн и опять скрылся в каюте.

Анна осторожно лизнула шампанское. Хотя есть наркотики и без вкуса… Она сделала маленький-премаленький глоток, пополоскала рот шампанским и выплюнула его за борт. Затем решительно выплеснула содержимое бокала в воду и повторила про себя: «Что-то мне нехорошо». У нее возникло скверное предчувствие.

Максвейн появился с бутылкой шампанского и вторым бокалом. Внизу он надел темно-синий пуловер.

– Если замерзли, можем спуститься в каюту, – сказал он. Анна отрицательно мотнула головой. – А-а, вы уже выпили свое шампанское. Давайте я плесну вам еще.

– И себе.

– Ладно. И себе.

Они чокнулись и выпили.

– Расслабьтесь, Сара, давайте хотя бы от берега отойдем. Я обещаю не гнать. Вы не представляете, какая красотища из центра гавани.

– Ладно, уговорили, – сказала Анна, немного успокоенная тем, что шампанское они пили на пару. И для своих невидимых слушателей добавила: – Думаю, со мной все будет в порядке. Если вы, Джон, конечно, не станете гнать.

Максвейн завел мотор. Могучее жужжание подсказывало, что в чреве катера таится большая мощь. Как рванет – никто не угонится!

Катер вышел к середине Эльбы и медленно двигался вперед. Анна вертела головой, изображая интерес и восхищение. Однако и дивный пляс огней на волнах, и красоты ночного городского пейзажа проходили мимо ее сознания.

Максвейн между тем действительно остановился, заскрежетала тяжелая якорная цепь. При выключенном моторе стало слышно, как дышит река – тихая симфония звуков. Максвейн выключил все огни.

– Ну, разве не чудесно? – сказал он, показывая руками вокруг себя.

– Чудесно, – кивнула Анна. – Спасибо, что вы меня уговорили.

– Я люблю этот город, я сроднился с ним. Наконец-то я нашел настоящую родину.

– Разве вы не скучаете по Англии? Вам должно не хватать… – А чего, собственно, должно не хватать жителю Британии в Германии? Анна рассмеялась собственному затруднению. – Вам должно не хватать воды и туманов.

Максвейн тоже рассмеялся.

– О, в Гамбурге воды предостаточно. И туманы бывают. Похоже, вы не очень любите Гамбург. Жаль. Я бы хотел показать вам ваш собственный город глазами постороннего, глазами влюбленного в Гамбург. Я уверен, нас бы это сблизило… Но и сейчас я чувствую нашу близость.

Он плутовато взглянул на нее и потянулся поцеловать. На нее пахнуло дорогим одеколоном. Горящие зеленые глаза были совсем близко. Она мягко отстранила его рукой. Как мужчина он ей не нравился и не волновал ее. Однако было дико думать, что этот холеный красавец кого-то убивает и расчленяет или хотя бы опаивает наркотиками и насилует. Зачем? С таким приятным лицом, с такой фигурой и такими манерами он с любой вечеринки должен уходить с новой подружкой. Вот только глаза… да, в глазах, несомненно, что-то было. Что-то недоброе, какая-то холодная рассеянность…

– Я вам неприятен, Сара? – спросил Максвейн.

– Просто я еще плохо вас знаю. Не будем торопить события.

– А что вы хотите про меня узнать? Только спросите, и я все расскажу.

Опять он попробовал ее поцеловать. Анна остановила его еще более решительным жестом.

– Похоже, вы любите воду? – промолвила она, чтобы отвлечь его от любовных поползновений. – Катер у вас давно? Наверное, не первое ваше судно, да?

– О, я с раннего детства обожаю плавать. У отца в Шотландии была небольшая яхта. Я вырос у воды и на воде.

– Вы были близки с отцом?

Максвейн саркастически рассмеялся:

– Никто не был близок с моим отцом. Ледяная, закрытая душа. Я учился в интернате и родителей видел только в каникулы. Отец оставался для меня чужим. Даже когда я во время каникул ходил за ним по пятам, он был такой далекий и недоступный… – Максвейн пожал плечами. – Ладно, чего уж говорить, все в прошлом. Тут, в Германии, я обрел не только родину, но и человека, который заменил мне отца. И здесь я узнал, что есть в жизни связи, которые превосходят родственные. Есть люди, родные по духу. Впрочем, не будем о серьезном… Так вы работаете в турагентстве?

– Да. Скучнейшая работа на планете. Посылаешь семью самодовольных немецких бюргеров на две недели на какие-нибудь Канарские острова, а потом выслушиваешь их возмущенные жалобы, что живущие там испанцы имеют наглость не говорить по-немецки, а баварских колбасок нет в меню гостиничного ресторана…


Мария Клее, прикрыв ладонью трубку телефона, сказала Паулю Линдеманну:

– Командир патрульного катера речной полиции сообщает, что у нас есть возможность элегантно закончить операцию – не спугнув Максвейна.

– Каким образом?

– Максвейн ночью стоит на якоре в центре фарватера и с выключенными огнями. Это запрещено. Патрульный катер и сам стоит с выключенными огнями. Но может в любой момент подойти к Максвейну и отконвоировать к пристани. Протокол, штраф. Романтический вечер псу под хвост. Зато Анну вернем на берег! Как тебе план?

– А ты что сама думаешь?

– Анна не дала знать, что хочет выйти из игры. И до настоящего момента мы не получили никакой стоящей информации, не прозвучало ничего, что могло бы связать его с похищениями или с убийствами. По-моему, операцию надо продолжать. С другой стороны, если онврубит мотор и унесется, патрульный катер может отстать. На радаре Максвейн, конечно, останется виден, но у него будет большая фора во времени. В случае чего мы опоздаем с помощью. Порой решают две-три минуты… Впрочем, Пауль, ты тут командир…

– Скажи патрульному катеру – пусть действуют, пока Максвейн стоит в неположенном месте. Мы сворачиваем операцию.

Пятница, 20 июня, 21.40. Шпейхерштадт, Гамбург
Украинец докурил сигарету, бросил ее на пол и загасил каблуком.

В темно-желтом конверте оказалась дюжина фотографий. От первых же у Фабеля дыхание в груди сперло. На трех цветных снимках была одна и та же распятая на кровати женщина с распоротой грудью и вывернутыми ребрами. Ее легкие лежали у нее на плечах. Фабель ощутил горький вкус во рту. Как все это знакомо!.. Краем глаза Фабель заметил, что помощница старика нарочито отвернулась, только бы не видеть этих ужасов еще раз.

Украинец махнул рукой: «Смотрите дальше, не задерживайтесь».

– К первым трем снимкам мы скоро вернемся.

На остальных фотографиях были точно так же распотрошенные и распятые афганские женщины всех возрастов. Снимки были сделаны в одном помещении – что-то вроде большого деревянного сарая. На переднем плане каждого – одна убитая; в стороне от нее видны другие изуродованные подобным же образом трупы. На последней фотографии девушка лет пятнадцати-шестнадцати была распята у стены – комки легких над плечами прибиты к дереву. Снимки, кроме первых трех, любительские, без специального освещения – одна вспышка. Но они, как ни странно, производили куда более страшное впечатление, чем профессиональные работы судебного фотографа, на которых из-за великолепного света все казалось немного нереальным – словно это была инсценировка с томатным соком вместо крови.

Фабеля еще раз поразило сходство увиденного с полотнами Марлис Менцель.

Он отложил фотографии и посмотрел на старика.

– Эти снимки из последней деревни, в которой мы побывали, идя по следу Витренко. Как вы понимаете, операция проходила на территории противника. Не стану утомлять вас рассказом о том, что нам пришлось пережить, мотаясь от деревни к деревне, – в любом селении могла ждать роковая засада. Та последняя деревушка казалась такой же тихой и мирной, как и все остальные, где мы могли нарваться на что угодно. Мои разведчики вернулись быстро и с бледными лицами. Мертвый покой не был обманчивым. Все в селении были мертвы. Витренко согнал их в единственное деревянное строение – довольно большой сарай. Мужчин перестреляли выстрелом в голову – связанных и на коленях. Они лежали у ближайшей от входа стены. Были среди них моджахеды или нет – не знаю, деревня выглядела вполне мирной, что, впрочем, ни о чем не говорит. Женщин в сарае было примерно двадцать – всех возрастов, от девочек до бабушек. И все были распяты, у всех были вырваны легкие… Если ад существует, то он должен выглядеть как тот афганский сарай. И если дьявол существует, он точно так же должен оформлять свои злодеяния, как Витренко, – в продуманный натюрморт из человеческого мяса.

– А это все сотворил Витренко? – спросил Фабель.

– Конечно, не лично. Для него характерно творить зло чужими руками. Своего рода талант провоцировать других на полное озверение. Я уверен, что он создал ту кровавую галерею в сарае, не запачкав кровью собственные руки. Эта бойня была явно ритуалом, которому надлежало еще крепче связать головорезов с их вожаком – жрецом, высшим существом.

– Вырывали легкие только у женщин? – впервые подал голос Махмуд, который тоже просмотрел все фотографии.

Украинец кивнул.

– Помню, кто-то из моих ребят сказал, что мужчины этой деревушки умерли более легкой смертью. Мы потом разобрались – ничего подобного! Витренко убил мужчин лишь после того, как они видели дикую смерть своих дочерей, жен и матерей.

Фабель и Махмуд обменялись долгим взглядом.

Все молчали. В тесной будке было тихо.

Наконец Фабель спросил:

– И вы догнали его?

– Да. Мне было приказано доставить их целыми и невредимыми на подконтрольную нашим войскам территорию. Мы так и поступили. Однако моим ребятам сначала пришлось пережить очень неприятный момент – отряд Витренко сделал несколько предупредительных очередей в воздух и залег в оборону. Мои, ошарашенные, тоже попрятались. Было дико, что свои готовы стрелять в своих. Но люди Витренко уже давно стали бандитами, которые живут по собственным законам. Бандиты, прекрасно обученные, сплоченные, но все равно бандиты! Так или иначе, после долгих переговоров я уговорил Витренко… нет, не сдаться, а просто следовать за нами домой. Он ничем не рисковал. Против него и его людей не было возбуждено уголовное дело, их не судил трибунал. Процесс, даже тайный, никого не устраивал. Оставалось только наградить отряд за доблестный рейд по тылам врага. Их и наградили. Правда, тут же отослали обратно на родину.

После Афганистана Витренко вознесся в ранг неофициального народного героя. Подробности его афганских «подвигов» не рекламировали, а то, что он с таким энтузиазмом бил «духов», так у нас называли моджахедов, только способствовало его славе – и среди военных, и в милиции, и у простого народа. В сознании немусульманской части страны крепко сидит убеждение: кто больше мусульман перебьет, тот и герой. Все равно они сплошь террористы… Витренко быстро вырос в известного эксперта по борьбе с исламским терроризмом. После распада Советского Союза он стал одной из ключевых фигур свежесозданных украинских антитеррористических организаций. Вступил в отряд «Беркут». Беркут, между прочим, – вид орла.

«А-а-а, вот почему у него орел на зажигалке», – сообразил Фабель. До сих пор он боялся, что этот символ как-то связан с «кровавым орлом».

– Словом, Витренко опять был на коне, окружен почетом и уважением, – продолжал старик. – От природы умный, он учился дальше, освоил все тонкости криминалистики и борьбы с терроризмом. В сочетании с боевым опытом это делало его заметнейшей фигурой в украинском МВД… А потом в Киеве произошла целая серия одинаковых зверских убийств. – Украинец показал на фотографии. – На первых трех снимках молодая журналистка одной украинской независимой радиостанции, убита в своей квартире. Подобных убийств было несколько. В итоге мы поймали преступника – двадцатипятилетнего парня. Парень во всем признался, да и улик хватало. Однако у нас была твердая уверенность, что он действовал не один. Больше того, герр гаупткомиссар, я не был убежден даже в том, что убивал именно он. По городу ходили темные слухи о существовании какого-то религиозного культа с человеческими жертвоприношениями – мол, за всеми этими убийствами стоят изуверы-фанатики. Глухо упоминалось имя Витренко. Одновременно мы подозревали, что организованной криминальной деятельностью в городе руководят высокопоставленные офицеры полиции или секретной службы – именно руководят, а не предоставляют крышу! Однако тут имя Витренко вроде бы ни разу не всплывало… А затем, года три назад, он вдруг исчез. Словно в воздухе растворился. Потом, один за другим, исчезли двенадцать его прежних подчиненных. Уволились из органов внутренних дел или армий России, Белоруссии и Украины – и пропали!

Фабель с горьким смешком сказал:

– А тем временем они собрались в Гамбурге. Очевидно, это и есть наша так называемая головная группа новой украинской мафии…

Украинец пожал плечами:

– Называйте их как хотите, суть в том, что банда Витренко, действуя предельно методично, довольно быстро взяла под контроль почти всю преступную деятельность в вашем городе. Для этой братии ваш чудесный Гамбург – тот же Афганистан или Чечня, просто очередной театр военных действий. Где более лакомые трофеи, чем в нищем Афганистане или обнищалой Чечне. Команда Витренко так же верна своему лидеру, так же сплочена, так же нацелена выйти живой из боя, уничтожив врага… Ваши законы и закончики, создающие уютную жизнь и изобилие, для них ничто, шелуха.

– Но Витренко – совершенно сумасшедший человек! – воскликнул Фабель и сам поразился беспомощности своих слов.

– А какая разница? Я тоже считаю, что он, по сути, просто опасный психопат, которому место в палате с резиновыми стенами. Однако именно его безумие – полная «отпетость» – является его главным козырем, делает его отличным орудием. Он хочет убивать вообще, даже не важно кого. Но зачем же убивать кого попало, когда можно убивать с пользой для дела! У него нет никаких моральных тормозов, он не ощущает никаких запретов – поэтому его противники гнутся под ним. Они убивают в основном, когда обстоятельства вынуждают их убивать. И проигрывают тому, для кого убивать – жизненная потребность, повседневное желание. Своей абсолютной непредсказуемостью сумасшедшего Василь Витренко искусно терроризирует, гипнотизирует и очаровывает.

– Иван Грозный… – пробормотал Фабель. – Безумие как орудие политики.

– Простите, что вы сказали?

– Не обращайте внимания. Просто вспомнился один недавний разговор… Но… но почему вы, собственно, рассказываете мне это все?

В зеленых глазах старика опять мелькнула вселенская тоска. Он сделал едва заметный знак помощнице, и та положила перед Фабелем новую фотографию. Портрет мужчины за сорок. Фабель метнул быстрый взгляд на украинца. Старик невесело усмехнулся, видя его замешательство. На портрете был тот же зеленоглазый мужчина, которого Фабель видел перед собой, только на четверть века моложе.

Однако, приглядевшись, Фабель заметил, что лепка лица хоть и одна, славянская, да и черты похожи, равно как и уникальные зеленые глаза, но мужчина на снимке другой – нижняя челюсть шире и мощнее, лоб чуть иной формы, другая линия волос…

Фабель откинулся на спинку стула и, с сочувствием глядя на старика, спросил:

– Ваша фамилия – Витренко?

Украинец кивнул.

Фабель еще раз вгляделся в лицо на фотографии.

– Ваш брат?

Украинец угрюмо мотнул головой:

– Нет. Мой сын. Я – отец Василя Витренко.

Суббота, 21 июня, 4.00. Управление полиции, Гамбург
В большой комнате царила странная смесь возбуждения и усталости. Одних разбудили среди ночи и вызвали в управление. Другие, как Мария, Пауль и Анна, просто продолжали работать. У самого Фабеля был за плечами полный приключений день, и сейчас он держался на одном адреналине.

На доске висела увеличенная фотография Василя Витренко. Он смотрел на всех недобрым взглядом какого-нибудь восточноевропейского диктатора. Вокруг были полученные от его отца снимки кровавых деяний полковника.

Мария, которая с грехом пополам говорила по-русски, проявила чудеса упрямства и дозвонилась до дежурных полицейских чиновников в Одессе и Киеве. Она же собрала все доступные данные о Василе Витренко в компьютерных базах Европола и Интерпола.

Фабель у доски заканчивал пересказ того, что он узнал у старика украинца: как тот преследовал сына по горам и равнинам далекого Афганистана, что он нашел в сарае, как советское военное командование посмотрело сквозь пальцы на эти злодеяния и Витренко в итоге не за решетку сел, а вырос в эксперта по исламу и в авторитетного офицера украинского антитеррористического отряда «Беркут». Напоследок Фабель поведал о серийных убийствах в Киеве – по тому же шаблону, что и в Гамбурге.

– Итак, налицо четкая фигура главного подозреваемого, – сказал гаупткомиссар. – У нас достаточно информации, чтобы получить ордер на арест Василя Витренко. Однако у нас нет ни единой улики против него. И тогда мы, возможно, будем вынуждены выпустить его после допроса. Поэтому надо самым активным образом искать улики. Полковнику сорок пять лет. Отчаянно жестокий и бессердечный сукин сын. Впрочем, за убийства женщин в Киеве в тюрьму сел другой человек. И Василь Витренко вроде бы ни при чем, хотя его отец убежден, что именно он стоял за этими преступлениями. Так или иначе, киевский след нам вряд ли удастся как-то использовать. Однако мы теперь имеем возможный мотив для убийства двух из женщин: Урсула Кастнер и Ангелика Блюм обладали какой-то информацией о жульничестве с недвижимостью, в котором участвовали Айтели и их украинские дружки. Таким образом, это могло быть замаскированным заказным убийством. Мария, что у вас?

Мария Клее откашлялась – после долгих телефонных разговоров она слегка охрипла – и доложила:

– Я беседовала с киевской полицией, с людьми из «Беркута» и украинской службы безопасности. Разговор получился только с полицией. Остальные, как вы сами понимаете, сведениями делиться не торопятся. В Киеве считают, что в Гамбурге убийца-подражатель, потому что они уже поймали своего киевского серийного убийцу и преступления по этой схеме прекратились. Пойманного звали Владимир Герасименко. – Фамилию Мария прочитала по бумажке и по слогам. – Мелкий железнодорожный служащий с комплексом обойденности. Было три жертвы. Убийства и расчленение по одному шаблону, но Герасименко взял на себя только третье.

– А именно убийство журналистки? – спросил Фабель.

– Да. Убита в собственной квартире.

– Точно так же, как Ангелика Блюм… Есть возможность договориться, чтобы кто-нибудь из наших слетал на Украину и поговорил с этим Гера… как его?

– Герасименко, – помогла Мария. – Нет, тут нам не повезло. С 1997 по 2000 год на Украине был мораторий на смертную казнь. Но Герасименко «повезло» проскочить до введения моратория. Казнен в 96-м.

Фабель вздохнул.

– Что еще?

– Ради меня подняли с постели только одного чиновника министерства внутренних дел, но он смог мне кое-что рассказать. Отец полковника Витренко – Степан Витренко, на пенсии. Ушел из «Беркута» несколько лет назад. Похоже, выслеживание собственного сына – частная инициатива Степана Витренко, его личный крестовый поход. Однако то, что о его попытках найти сына знают в украинском МВД, где он давно не работает, говорит о многом. Значит, он имеет там тайную поддержку. Или даже его послали за сыном, не имея возможности действовать легально. То есть пошли опробованным путем: один раз отцу уже удалось выдернуть сына из Афганистана. Теперь он должен остановить преступную деятельность полковника Витренко в Германии. Но я уловила общий настрой на Украине: если полковник Витренко вернется на родину, его опять примут с распростертыми объятиями: он им нужен как специалист по борьбе с терроризмом. И официально ему сейчас вменяют в вину лишь то, что он, собственно говоря, дезертировал – не уволился, а просто исчез. Однако такой «пустяк», как дезертирство, ему, разумеется, охотно простят.

Фабель задумчиво потер щетину на подбородке.

– Если отец Витренко в частном крестовом походе, то как объяснить присутствие помощницы, которая отлично обращается с оружием и имеет офицерскую выправку?

– На основе добытой информации, – сказала Мария, – я догадываюсь, что это лейтенант Галина Онопенко, офицер киевской полиции.

– Уголовный розыск?

– Нет. Младшая сестра убитой журналистки. Она, очевидно, разделяет мнение старика, что именно полковник Витренко виновен в смерти ее сестры – он был или исполнителем убийства, или его вдохновителем. Галина Онопенко уволилась из полиции, когда следствие было закрыто и Герасименко признали единственным виновным.

– Какая диковинная пара преследователей, – промолвил Фабель. – Сестра жертвы и отец убийцы…

Мария вручила Фабелю фотографию:

– Вот снимок погибшей журналистки Валерии Онопенко. Прислали по электронной почте украинские коллеги.

Сходство с золотоволосой фурией, которая отняла у него пистолет, было очевидным.

– Да, пожалуй, вы правы, Мария. С отцом Витренко действительно Галина Онопенко.

– Кстати, о родственниках, – сказал Вернер Мейер. – Я занимался вплотную семейкой Айтелей. Их алиби мы, конечно, проверяем просто на всякий случай. И установил следующее. Первое убийство – твердое алиби у обоих. У отца слабое алиби на время второго, а у сына – на время третьего. У ребят из отдела по борьбе с финансовыми и корпоративными преступлениями ничего на их компании нет. Моими сведениями заинтересовались и начнут копать в указанном направлении. Однако у них уже есть подозрения по поводу фирмы «Галиция трейдинг» – это дочерняя компания «Айтель паблишинг груп». Похоже, «Галиция трейдинг» совершает фиктивные сделки и служит лишь для переброски денег. «Галиция трейдинг» скупает недвижимость в Гамбурге, за ней стоят оба Айтеля, Павло Клименко и американский бизнесмен по имени Джон Стурчак.

– Павло Клименко – бывший офицер из витренковской мафии, – заметил Фабель. – А что известно про американца?

– Практически ничего, я пошлю запрос в ФБР и Интерпол.

– Думаю, нам надо еще разик поговорить с Айтелями, – сказал Фабель. – Однако на этот раз пригласим их в управление. Пусть их для начала потрясут ребята из отдела финансовых махинаций.

Тут голос подала Анна Вольф. Она до сих пор была в коротком платье с голой спиной, в котором очаровывала Максвейна, только накинула сверху свою кожаную куртку.

– А что с Максвейном? Он по-прежнему под подозрением?

– О, глаз положила! – хохотнул Вернер Мейер. – Надеешься, он чистенький и теперь с ним не страшно кататься по Эльбе?

Анна устало отмахнулась.

– Ясно, что убийца не он, – сказал Фабель. – Однако наблюдение снимать не будем. Велика вероятность того, что он замешан в похищениях и групповых изнасилованиях. Тем не менее вашу операцию, Анна, придется прекратить. Криминальдиректор Ван Хайден и раньше смотрел на нее косо. Теперь, когда фигура Максвейна решительно отошла на второй план, бессмысленно испытывать его терпение.

Анна Вольф вздохнула. Она не знала, радоваться или огорчаться.

– А как насчет отца Витренко? – спросила Мария Клее.

– Его розыск мы отменяем.

– Но он совершил нападение на гаупткомиссара! Такое никому не должно сходить с рук!

– Данный случай – исключение. Я его прощаю – официально и неофициально. Он сообщил мне много полезного и обещал и впредь делиться информацией, если у него появятся новые сведения. Я уверен, что он действительно намерен остановить сына и не имеет особых, скрытых планов.

– А если он найдет его первым? – спросил Вернер Мейер. – Вы задумывались, что будет тогда?

На прощание Фабель не удержался и задал старику этот вопрос: «Что вы сделаете, когда найдете сына?» Тот ответил откровенно: «Ему не жить».

Но Фабель не мог повторить его ответ. Поэтому потупил глаза и солгал:

– Он обещал передать нам или самого Витренко, или улики против него. У нас нет оснований мешать ему. Давайте рассматривать его как очень важный источник информации… Итак, тащите Айтелей сюда для допроса. Вторая важная задача: берите за горло всех осведомителей-украинцев. Любой ценой вытрясите из них информацию о Витренко и его людях. Сулите золотые горы или угрожайте – смотря по обстоятельствам. Еще одно – для ясности. Если у кого будет чувство, что он лезет в вотчину Седьмого отдела, – давите это чувство. Отдел по борьбе с организованной преступностью имел время разобраться с украинской мафией. Раз они мышей не ловят, возьмемся за дело мы! И как на все это посмотрят наши друзья-приятели из БНД – мне тоже плевать.

Через несколько минут все разошлись. С Фабелем остались только Вернер Мейер и Анна Вольф.

– Так что мне сказать, шеф, если он позвонит? – спросила Анна.

– Кто позвонит?

– Максвейн. Я дала ему номер своего сотового.

– Немедленно смените номер. Я не хочу, чтобы вы и дальше контактировали с этим типом. Сотрудник, действующий под прикрытием, потерян для текущей работы. К тому же приходится отвлекать силы на его поддержку и подстраховку. Повторяю: в данном случае мне нечем аргументировать перед Ван Хайденом проведение сложной и дорогостоящей операции. Максвейна следует хорошенько проверить, но в нашем следствии он далеко не первая фигура.

– А я думаю, шеф, что он – именно тот, кого мы ищем.

Фабель нахмурился:

– Почему вы так думаете, Анна? Вы же видите, сколько материала у нас на Витренко!

– Максвейн – хищный зверь. Это заметно по тому, как он наблюдает за тобой, как он общается – словно подкрадывается. В его присутствии я ощущала себя кроликом, которого из-за кустов высматривает лиса! – Она задумчиво покачала головой, затем решительно посмотрела Фабелю прямо в глаза: – Нет, лиса – слабое сравнение. Он кровожадный волк. У него врожденная склонность к насилию. Я чувствую в нем потенциал насильника и даже убийцы. Он вполне может быть нашим Джеком Потрошителем. Или сумасшедшим «наследником викингов».

Фабель пару секунд молча смотрел на свою подчиненную. Он не мог осуждать Анну за то, что она следует инстинкту, он и сам зачастую полагался прежде всего на собственное подсознание. Некая часть его мозга самостоятельно обрабатывала мельчайшие детали информации, полученной в ходе следствия. Результатом этих скрытых процессов в мозгу становилось внезапное убеждение, которое невозможно было сразу подтвердить цепочкой рациональных аргументов. Собственно, и Максвейна он начал подозревать исключительно на основе того, как хладнокровно тот отреагировал на появление в своем доме сотрудников уголовного розыска. Именно «нутро» подсказало Фабелю – здесь что-то не так!..

– Ладно, Анна, – сказал Фабель. – В общем и целом я склонен доверять вашему инстинкту, хотя в этом случае ваши умозаключения кажутся мне сомнительными. – Он еще раз потер щетину на подбородке. – Наблюдение за Максвейном мы продолжим на всякий случай. Но я решительно против нового свидания с ним – не дай Бог ваше интуитивное предположение окажется правильным! Мы с Вернером можем заглянуть к нему еще разок, чтобы проверить его алиби в ключевые дни. Разумеется, это насторожит Максвейна; он поймет, что мы не забыли про него, что мы наблюдаем за ним. – Фабель вздохнул. – По совести говоря, я уверен, что насчет Максвейна вы, Анна, заблуждаетесь. Прямых доказательств против Витренко пока нет, однако косвенные свидетельства говорят о том, что именно он совершил все эти преступления.

– Знаю, – кивнула Анна. – Против очевидного мне нечего возразить. Спасибо, что вы не отвергаете с порога мои подозрения насчет Максвейна.

Фабель внимательно посмотрел на Анну. У нее был измученный вид. Фабель лично никогда не работал под прикрытием, но знал, какой это адский труд. Истощает и физически, и эмоционально. В памяти всплыло лицо Клугманна в комнате для допросов полицейского участка на Давидштрассе. Тогда ему показалось, что нездоровый вид и красные глаза Клугманна – результат злоупотребления наркотиками. На самом деле это было скорее всего следствием нескончаемого стресса. При вскрытии трупа Клугманна нашли следы приема амфетаминов – очевидно, бедняга пытался снять напряжение при помощи успокаивающих средств. У Анны был сейчас такой же нездоровый вид и красные глаза, обведенные темными кругами.

– Вот что, Анна, – сказал Фабель, – я освобождаю вас от всех обязанностей на двадцать четыре часа. Идите домой и отоспитесь как следует.

Суббота, 21 июня, 10.00. Управление полиции, Гамбург
С утра, после нескольких часов сна и холодного освежающего душа, Фабель чувствовал себя не столько бодрее, сколько собраннее.

Как и договаривались, Вернер Мейер в начале девятого доставил в управление Вольфганга Айтеля, а команда под началом Пауля Линдеманна – его сына. Отца и сына посадили в разные комнаты для допроса, но оба наотрез отказались вести беседу без своих адвокатов. Оба негодовали, бесновались и грозили самыми страшными карами «распоясавшимся полицейским». И Фабель знал: если не удастся с ходу обогатить следствие новыми фактами, уличающими Айтелей, то начальство задаст ему такую головомойку, что мало не покажется.

Сила миллионеров Айтелей была видна хотя бы по тому, что в холле управления уже топтался десяток адвокатов во главе с маститым Вилфридом Ваалькесом. Фабель прорысил через просторный холл так быстро, что адвокаты, бросившись к гаупткомиссару, догнали его только у лифта. Фабель крикнул весело: «Доброе утро, герр Ваалькес!» – заскочил в кабинку и был таков. Вслед ему неслась возмущенная тирада Ваалькеса.

Фабель позвонил из своего кабинета Вернеру Мейеру в комнату для допросов:

– Там внизу чертова уйма адвокатов. Скажите Айтелю, что он имеет право на одного. То же касается и его сына. И потом передайте обоих Айтелей ребятам из отдела финансовых и корпоративных преступлений. Пусть они их для нас разогреют.

Затем Фабель набрал номер Сюзанны в Институте судебной медицины. Накануне вечером он позвонил ей сразу после Шпейхерштадта и был поражен искренней тревогой в ее голосе, даже испытал приятный укол вины за то, что кого-то заставляет беспокоиться. Уж сколько лет никто не волновался за его жизнь – разумеется, кроме подчиненных, которым по службе положено переживать за начальника… Фабель заверил Сюзанну, что все в полном порядке, но ему нужно опять в управление полиции, и ей придется спать одной.

Теперь он звонил посоветоваться – обсудить свою новую версию о Витренко.

– Что ж, звучит правдоподобно, – сказала Сюзанна без особого убеждения в голосе.

– Что ты можешь против этого возразить?

– Да вроде нечего. Думаю, ты прав. В основном. Никаких профессиональных аргументов в голову не приходит. Смущает только количество участников.

– Что ты имеешь в виду, Сюзанна?

– Получается, что наш серийный убийца действует не в одиночку. Или даже вообще не действует, а просто руководит убийствами. Помнишь знаменитого Чарлза Мэнсона в Америке? Массовые убийства в двух домах. При этом в первый дом Мэнсон даже не заходил. А из второго улизнул до начала резни, отдав приказ уничтожить связанных жертв после его ухода. Строго говоря, Мэнсон никого собственными руками не убивал. Он был манипулятором, вдохновителем кровавых актов.

Фабель обдумывал слова Сюзанны. Дело Мэнсона он когда-то досконально изучал. Этот негодяй сплачивал свое «семейство» сексом – спал со всеми женщинами в своей группе. Точно так же улавливал души своих поклонниц и Свенссон – спал с ними, превращал в слепое орудие. Так было и с Марлис Менцель, и с Гизелой Фром. Фабель помнил, что в общении с Гизелой он постоянно чувствовал невидимое присутствие Свенссона. Было тяжко видеть, до какой степени она марионетка этого безжалостного чудовища.

Фабель громко вздохнул, отгоняя призраков прошлого.

– Я тоже пока теряюсь в догадках, Сюзанна, – сказал он. – В данный момент мне кажется, что Витренко убивал собственными руками. Если я прав – он воспринимает себя прямым наследником Кровавого Свена, великого любителя приносить человеческие жертвы. Был такой король у викингов, заслуживший прозвище Кровавый. И нужно сильно постараться, чтобы получить такое прозвище от кровавых головорезов! Предтеча российского Ивана Грозного!

Фабель слышал взволнованное дыхание на другом конце провода.

– Бога ради, будь осторожен, Йен. Смотри в оба!

В полдень в кабинет заглянул Вернер Мейер и доложил, что четыре следователя из отдела финансовых и корпоративных преступлений работают парами с Вольфгангом и Норбертом Айтелями.

– Их шеф Маркманн считает, что дело не выгорит, – хмуро добавил Вернер Мейер. – Из Айтелей ничего не вытащить, а на основе имеющихся общих подозрений прокуратура не даст «добро» на обыск в их офисах. С другой стороны, если мы не получим доступа к документам в компаниях «Галиция трейдинг» или «Айтель импортинг», нам не продвинуть дело дальше общих подозрений. Замкнутый круг.

Фабель понимающе кивнул. Ему уже звонил главный прокурор Хайнер Гётц – интересовался, достаточно ли серьезны основания для допроса таких заметных общественных фигур, как Айтели. Фабель работал бок о бок с Гётцем много лет и уважал его. Гётц всегда действовал осторожно и методично и не любил спрямлять углы, когда в следствии что-либо не вытанцовывалось. Фабель знал также и то, что Гётца на пушку не возьмешь: ему нельзя скормить плохо обоснованную версию в надежде на то, что второпях он ни в чем не разберется. Поэтому Фабель крепко рисковал, раскручивая историю с Айтелями, не имея на руках серьезных улик. Единственное, чем мог помочь Гётц, – это не давить, немного помешкать в рамках предоставляемого законом времени и дать гаупткомиссару некоторую свободу действий. В этой ситуации Фабель и не заикнулся о своем желании задержать Максвейна на основе туманных подозрений. Глупо попусту напрягать прокурора. Возможно, Максвейн и без ареста пойдет им навстречу и расколется.

– Ребята Маркманна откровенно говорят, что им не за что зацепиться, – добавил Вернер Мейер. – Они работают без настроения. Им нужны факты и документы…

Фабель остановил его жестом, снял телефонную трубку и набрал номер сотового телефона старшего Витренко. Тот ответил хоть и с акцентом, но на безупречном немецком:

– А, герр Фабель. Добрый день. Не ожидал, что вы позвоните так скоро.

Фабель изложил свою проблему: тупик в деле Айтелей и угроза неприятностей со стороны прокуратуры.

– Мне нужны полновесные факты, чтобы задержать Айтелей и обыскать их офисы. Только через Айтелей мы можем выйти на организацию вашего сына.

Украинец долго не отвечал, затем произнес:

– В данный момент ничего интересного я вам сообщить не могу. Попробую что-нибудь выяснить до вечера. Давайте встретимся сегодня в восемь часов на складе в Шпейхерштадте.

Фабель повесил трубку и с решительным видом сказал Вернеру Мейеру:

– Позовите Марию. Вместе пойдем в БАО.

По пути к кабинету Фолькера Мария вручила Фабелю несколько скрепленных страниц и скороговоркой доложила:

– Я собрала сведения о Витренко. Думаю, это все, что мы можем узнать из официальных источников. Насколько я поняла, подразделение «Беркут» более или менее соответствует нашей группе «ГСГ-9» – борьба с терроризмом и организованной преступностью. Сотрудники «Беркута» – хорошо обученные бойцы. Я звонила в киевский штаб – отвечали вежливо, но про Витренко говорили без особого желания. По их словам, он был ведущим экспертом по исламскому терроризму – в основном благодаря опыту, полученному в Афганистане и Чечне. Единственное, чего я от них добилась, – прислали факсом послужной список Витренко. Он уже переведен. И в нем меня заинтересовала одна деталь. Посмотрите… – Они остановились, и Мария показала соответствующий абзац в переводе. – Витренко прослушал в Одессе двухнедельный курс о серийных убийцах.

Фабель хмыкнул:

– По-моему, вы говорили, что мой подробный отчет о действиях серийного убийцы Гельмута Шмида Европол распространял и на Украине?

– Да. И я могу на что угодно поспорить, что в Одессе рассказ о Гельмуте Шмиде был частью учебного курса!

Фабель ощутил волнение, которое испытывает охотник, когда чует рядом дичь.

– Вот отчего нам казалось, что мы имеем дело с классическим примером из учебника по психологии серийных убийц. Это и было простым воспроизведением примера из учебника! А меня для своих электронных посланий он выбрал потому, что читал мою статью о серийных преступниках.

Вернер Мейер издал горький смешок.

– И воображал, что вас легко удастся направить по ложному следу. Надеялся, что вы схватитесь за хорошо знакомую вам версию.

– Да только вы на это не попались! – добавила Мария.

Фабель вернул ей листочки факса.

– Ладно, вперед! – сказал он.


Секретарь попытался остановить Фабеля и его подчиненных, но те решительно прошли мимо него прямо в кабинет Фолькера. Тот беседовал по-английски с сидевшими напротив него двумя мужчинами в штатском. Очевидно, это были сотрудники ФБР – после трагедии 11 сентября шесть агентов Федерального бюро расследований работали в Гамбурге на постоянной основе. Увидев Фабеля в сопровождении Вернера Мейера и Марии Клее, Фолькер сначала раздраженно нахмурился, затем смягчил свою первую реакцию широкой улыбкой.

– Что-нибудь очень срочное, герр гаупткомиссар? – спросил он.

Фабель ничего не ответил, только многозначительно покосился на американцев.

– Извините, господа, – сказал Фолькер. – Мы вернемся к нашему разговору немного позже.

Американцы покорно встали и вышли. Фолькер небрежным жестом пригласил сотрудников уголовного розыска присаживаться. Фабель угадал, что небрежность жеста намеренная: Фолькер хочет его заранее взбесить, чтобы лучше контролировать предстоящий разговор.

– Мы беспокоим вас, герр оберст Фолькер, – отчеканил Фабель, – по важному и неотложному вопросу. Я намерен созвать пресс-конференцию по поводу тех убийств, которые я расследую, – солгал он, играя ва-банк. – Следует разъяснить общественности некоторые вещи. Собственно говоря, я собираюсь оказать вам что-то вроде услуги, – добавил Фабель с холодной улыбкой.

– О! Что за услуга?

– Я подготовил заявление, в котором я решительно отрицаю то, что БНД покрывает убийцу, бывшего офицера украинской антитеррористической службы Василя Витренко, ибо видит в нем полезный источник информации относительно «Аль-Каиды» и других исламских террористических организаций.

Было заметно, как окаменело лицо Фолькера – ему стоило огромных усилий не выдать своих подлинных чувств.

А Фабель продолжал в том же лукавом духе:

– Я намерен особо упомянуть тот факт, что вы лично никогда не прибегаете к услугам отпетых уголовников, и все противоположные утверждения являются не более чем пустыми слухами.

Фолькер зло оскалился:

– Вы не посмеете!

– Не посмею – чего? Защитить вашу репутацию от безобразных слухов?

– В настоящий момент просто не существует никаких слухов на эту тему! – в бешенстве процедил Фолькер.

Фабель посмотрел на часы.

– Вы уверены? – насмешливо протянул он. – А я думал, что «Штерн» или «Гамбургер моргенпост» уже получили от некоего анонима пакеты с соответствующей клеветнической информацией. Если не получили – значит, вот-вот получат…

– Нет, вы не посмеете! – повторил Фолькер уже без прежней уверенности.

– Герр оберст Фолькер, давайте перейдем к делу. Некогда вы торжественно обещали делиться со мной всей информацией, необходимой для расследования убийств. Самое время это обещание выполнить. Начнем с Айтеля и его связей с киевским картелем, который незаконно наживается на планах по развитию гамбургского городского хозяйства. Сотрудники отдела корпоративных и финансовых преступлений сейчас как раз допрашивают обоих Айтелей, отца и сына. И я очень надеюсь после встречи с вами, герр оберст, спуститься к нашим ребятам с такими фактами в руках, чтобы получить ордера на арест обоих и на обыск в их офисах. Кроме того, я хотел бы узнать, где и как мне найти бывшего товарища Витренко и главных его сообщников. Если вы во всем пойдете мне навстречу, то прискорбная утечка документов в СМИ может и не случиться, равно как и упомянутая мной пресс-конференция в вашу защиту.

Фолькер вперил в Фабеля мрачный взгляд:

– Надеюсь, вы понимаете, герр Фабель, что я в силах очень, очень усложнить вашу служебную жизнь?

– Спасибо за любезное напоминание, герр Фолькер. Особенно при наличии двух свидетелей.

– Послушайте, Фабель, вы как-то ложно трактуете нашу работу! По-вашему, мы ничем не занимаемся, кроме темных пакостей?

Фабель пожал плечами:

– Я полицейский, я привык опираться на факты. И пока что факты говорят не в вашу пользу. Вы упрямо скрывали от меня информацию, без которой следствие не могло двигаться вперед. У вас свои виды на Витренко, вы намеренно оберегали его. У вас свои планы, ради осуществления которых вы готовы на все.

Фолькер желчно рассмеялся:

– А разве у вас нет своих планов, ради осуществления которых вы готовы на все? Вы высокопоставленный сотрудник уголовного розыска и пользуетесь этим – жестко ломаете всех и вся под свою версию.

– Вы отрицаете, что у вас есть договор с Витренко о его защите в обмен на его сотрудничество?

– Нет. Подобного рода договор существует. Но в нем нет пункта о том, что ему и подобные безобразные убийства сойдут с рук! Надо сказать, наши американские друзья в подобных случаях куда менее брезгливы, чем мы. Они готовы хоть с самим дьяволом торговаться, если через него можно добраться до тех, кого они ловят. Мы… мы определенную грань никогда не переступаем. Если, если Витренко действительно повинен в тех преступлениях, которые вы расследуете, то мы, разумеется, защищать его не станем – даром что он для нас во многих отношениях очень ценный человек. Вы так яростно упрекаете нас в том, что мы не делились с вами всей информацией… Неужели вам никогда не приходило в голову другое объяснение нашей неоткровенности, кроме того, что мы негодяи, которым плевать на все моральные нормы?

– А есть другое объяснение?

Фолькер вскочил и, опираясь руками о стол, наклонился к Фабелю.

– Мы просто не знаем, можно ли вам доверять, – сказал он. – Вполне вероятно, что в вашем дражайшем уголовном розыске сидит стукачок. И вероятно, именно он заложил Клугманна, которого я в свое время завербовал лично. Клугманн был чертовски хороший сотрудник и замечательный человек… и вот он убит. Спрашивается, по чьей вине?

Фабель, в свою очередь, тоже встал.

– Вы тут туман напускаете, Фолькер. Норовите уйти от прямых ответов.

– Нет, это вы туман напускаете! Любите, значит, факты? А разве не факт, что Клугманн погиб из-за утечки информации? Его продал украинцам кто-то из работников гамбургской полиции. И скорее всего далеко не рядовой сотрудник – возможно, криминалькомиссар, а то и выше!

Фабель ответил не сразу. Ему понадобилась секунда-другая, чтобы преодолеть растущую в нем бессмысленную ярость и перестроиться на более конструктивный разговор.

– Вы хотите сказать, что относительно Витренко вы помалкивали исключительно из боязни утечки информации за пределы управления полиции? Позвольте вам не поверить.

– А вы спросите Ван Хайдена. Он в курсе того, что кто-то из высокопоставленных полицейских снабжает Витренко информацией, которая помогает срывать операции и сделки конкурирующих преступных групп. Пример: контакты с колумбийцами, которые закончились смертью Улугбая.

– Вы же сказали, что украинцам соответствующую информацию передал Клугманн…

– Да, верно. Мы полагаем, за это его и убили. Но у Клугманна давно было чувство, что его украинский «друг», Вадим, почему-то отходит от него. Разумеется, работа под прикрытием делает человека параноиком, ему постоянно мерещится самое худшее, однако Клугманн всерьез беспокоился, что у украинцев появились какие-то подозрения относительно него.

Фабель ничего не сказал, но ему неожиданно вспомнился истеричный страх Сони, когда его команда нагрянула на квартиру Клугманна в поисках хозяина. Да и сам Клугманн после своего исчезновения где-то тщательно прятался – и явно не от полиции. Увы, кто-то его все-таки нашел, и дело закончилось трупом в бассейне…

Заметив, что его слова подействовали на Фабеля и заставили задуматься, Фолькер немного успокоился и опять сел. Фабель последовал его примеру.

– Я помню, герр гаупткомиссар, – куда менее агрессивным тоном продолжил Фолькер, – как резко отрицательно вы отнеслись к тому, что мы через Клугманна передали украинцам информацию, которая помогла им прикончить Улугбая. На самом деле все было не так. Мы не настолько глупы и жестоки, как вы считаете. Клугманн вполне сознательно сообщил украинцам лишь часть того, что нам было известно. Мы тщательно дозировали, что им говорить, а что – нет. И украинцы не смогли бы уничтожить Улугбая с такой легкостью, не имей они дополнительных источников информации. Кто-то выдал им то, что мы скрывали от них, а заодно и Клугманна засветил – рассказал, что его «тайные контакты» с наркомафией и его шумное увольнение из полиции были частью нашей операции по внедрению своего человека в преступный мир.

– Вы утверждаете, что Клугманн убит полицейским или полицейскими? – спросила Мария Клее, опередив Фабеля, на губы которого просился тот же вопрос.

Фолькер пожал плечами:

– Кто именно стрелял – не знаю. Но кто-то из коллег его подставил и был как минимум косвенным виновником его гибели. Тот, кто его продал, вне сомнения, получил за это хорошее вознаграждение и мог даже лично убить Клугманна, лишь бы спрятать концы в воду и сберечь свою шкуру. Но вряд ли понадобилось пачкать собственные руки. Достаточно было сообщить банде Витренко, что Клугманн подставной, а уж украинцы сами подсуетились немедленно убрать его.

– Шеф, Ханзи… – тихо сказал Вернер Мейер за спиной Фабеля. Тот резко вскинулся.

– Проклятие! – сказал он. – Ты прав, Вернер. Мы допрашивали информатора в управлении полиции. И засветили его. Черт вас побери, Фолькер! Если бы мы знали о предателе в полиции раньше, мы бы не притащили сюда свидетеля, мы все сделали бы по-тихому… Нам и в голову не приходило, что привезти свидетеля в управление – все равно что смертный приговор ему подписать. – Фабель повернулся к Вернеру: – Найдите Ханзи и позаботьтесь о его безопасности.

– Будет сделано, шеф!

Вернер вскочил и вышел из кабинета. Мария пересела на его место, поближе к Фабелю.

– Значит, вы утаивали некоторые факты от меня потому, что боялись предателя в полиции? – спросил Фабель Фолькера.

Тот тяжело вздохнул.

– Я ничего от вас не утаивал… Если вы действительно считаете, что за изуверскими убийствами стоит Витренко, я готов сделать для вас все, что в моих силах. После гибели Клугманна у нас, честно говоря, пропала охота в какой-либо форме сотрудничать с Витренко… – Фолькер помолчал, затем неожиданно сказал: – Вы крепко не любите меня, да, Фабель?

– Я вас просто не знаю. Поэтому я не могу любить или не любить вас.

Фолькер хохотнул:

– Похоже, вы не ко мне плохо относитесь, а ко всему тому, что я представляю.

– Да, к вашей организации я не горю любовью.

– Любопытное у вас представление, Фабель! В ваших глазах наша разведка недалеко ушла от гестапо. Зато все гамбургские полицейские расхаживают в белых ризах – ангелы во плоти, последний оплот Добра и Чести!.. Позвольте сказать вам несколько отрезвляющих слов. Мне чертовски повезло, что я вообще родился. Если бы «святая гамбургская полиция» довела свое дело до конца, мой отец погиб бы в тюрьме Фульсбюттель. Он был социал-демократом и профсоюзным деятелем. Девятнадцатилетний идеалист. И вполне естественно, однажды ночью в его дверь постучали. За ним пришли не из СС или гестапо; его загребла ваша дражайшая гамбургская полиция. Он угодил в тюрьму Фульсбюттель, которая после войны была классифицирована как концлагерь Фульсбюттель. Что, забыли?

Фабель знал эту мрачную страницу в истории гамбургской полиции. После того какнацисты пришли к власти в марте 1933-го, именно в Гамбурге полиция ретиво взялась за ликвидацию коммунистов и социал-демократов. Уже в сентябре функция политического сыска перешла к СС, но за шесть месяцев того года гамбургская полиция успела печально отличиться и покрыть себя несмываемым позором…

– Ладно, – сказал Фабель, – вы правы. Хотя вряд ли сейчас уместно об этом говорить.

– Уместно! – воскликнул Фолькер. – Вы воображаете, что я пошел работать в БНД из каких-то корыстных побуждений. Чушь! Вы считаете себя защитником закона. А я служу в БНД, чтобы защищать высший закон страны – конституцию. Для меня демократия в Германии – высшая ценность, выстраданная всей нашей горестной историей… Вы знаете, Фабель, кто я по сути? Я пожарный. – Он кивнул в сторону окна. – Там на улицах бродят всякие придурки и неудачники, готовые поиграть со спичками: левые экстремисты, правые экстремисты, исламские фундаменталисты… И моя задача гасить искры, пока они не возгорелись в пламя!

– Ладно, ладно, – смутился Фабель, – извините, если я задел ваши чувства… Но факт остается фактом – вы утаивали важную для следствия информацию.

– Давайте покончим со взаимными упреками. Постараемся проявить взаимное уважение и не совать друг другу палки в колеса.

Фолькер позвонил секретарю и велел принести документы по делу Витренко. Когда папка оказалась на столе, Фолькер вынул из нее лишь один лист бумаги и протянул его Фабелю – таблицу с названиями фирм, датами и какими-то цифрами.

– И что это значит? – спросил Фабель, передавая листок Марии, которая тоже непонимающе покрутила его в руках.

– Здесь все, что нужно вашим коллегам из отдела корпоративных преступлений. Движение капиталов: кто, когда и сколько взял. Сведения получены легально – на основе судебного разрешения.

В списке, кроме знакомых Фабелю названий «Галиция трейдинг» и «Айтель импортинг», значились и другие.

– Этих данных достаточно, чтобы получить ордер на арест и обыск, – сказал Фолькер. – Если ваши коллеги копнут всерьез, им удастся припереть Айтеля к стене… Что касается Витренко, то тут я, честное слово, ничем помочь не могу. Я понятия не имею, где он сейчас. Однако мы знаем, как выйти на его людей. – Фолькер вынул из папки фотографии двух мужчин и положил их перед Фабелем. Типичные снимки телеобъективом, сделанные группой наблюдения с большого расстояния. Обоим мужчинам под пятьдесят. Один поджарый и скуластый, другой грузноватый. У обоих пугающе холодные глаза матерых вояк.

Фолькер ткнул пальцем в фотографию поджарого мужчины:

– Станислав Соловей. Именно он «уговорил» Юрия Варасова передать руководство банды новому пахану и уйти на покой. А второй – Вадим Редченко.

– Тот самый, с которым поддерживал связь Клугманн? – спросила Мария.

– Да. Возможно, именно он и застрелил Клугманна.

Фабель покачал головой.

– В этом я как раз сомневаюсь, – сказал он. – По словам Ханзи Крауса, убийцы говорили на безупречном немецком языке. И пистолет марки, которой пользуются украинские спецслужбы, брошен на месте преступления явно намеренно. Боюсь, нас хотели направить по ложному следу.

– Ладно, не будем спорить о том, убил Редченко Клугманна или нет. Про него я точно знаю лишь следующее: в Райнбеке он заправлял подпольной фармацевтической лабораторией, которая находилась на территории заброшенного завода. Месяц назад туда нагрянули ребята из нашего отдела по борьбе с наркотиками…

– Но никого там не застали, – сказала Мария. – Я правильно угадала?

– Да. В помещении лаборатории произошел взрыв именно в тот момент, когда наши ребята ее окружали. Советская мина воспламенила заранее приготовленные канистры с горючими материалами – все выгорело дотла. Ни единой улики! Очень профессиональная работа. После этого мы потеряли след Редченко. Он регулярно появляется в определенных местах, но всякий раз наши ребята теряют его – он мастер стряхивать хвост. Эти дьяволы прошли отличную школу, голыми руками их не возьмешь… – Фолькер устало откинулся на спинку кресла, положил ладони себе на затылок и продолжил: – Собственно, операция с участием Клугманна и Тины Крамер была затеяна для того, чтобы собрать побольше сведений о Витренко. Точнее, хоть какие-то сведения о Витренко, потому что нам о нем практически ничего не известно, кроме обрывков официальной информации и темных слухов в преступном мире. Я никогда не пытался ввести вас в заблуждение относительно наших конечных целей, герр Фабель. Я откровенно признаю, что мы намеревались предложить ему сделку: мы простим его прошлые мафиозные «подвиги», если он будет тесно сотрудничать с нашими и американскими антитеррористическими службами и, разумеется, прекратит преступную деятельность. Но трудно торговаться с человеком, когда не знаешь, где он находится, и когда против него нет никаких существенных улик. Впрочем, если Витренко замешан в убийстве трех женщин, то ни о каком полюбовном договоре с ним и речи быть не может… – Фолькер принял деловую позу, резко подался вперед и, глядя Фабелю прямо в глаза, спросил: – Надеюсь, теперь вы верите мне, герр Фабель?

– Если вы говорите правду, герр Фолькер, то я вам верю.

Фолькер криво усмехнулся. Ответ звучал довольно двусмысленно.

– Ладно, – сказал он, – в качестве жеста доброй воли даю вам досье на украинцев целиком. Смотрите не потеряйте – копий нет.


В офисе комиссии по расследованию убийств их ожидало электронное письмо из ФБР. Мария быстро распечатала его и принесла Фабелю в кабинет.

– Занятное послание, – сказала она, садясь напротив начальника. – Насколько я понимаю, Джон Стурчак – американский деловой партнер Айтеля?

Фабель кивнул.

– Так вот, ФБР была бы очень интересна любая информация о Джоне Стурчаке и сомнительных сделках с его участием. Судя по всему, Стурчак – сын того Романа Стурчака, который предал родину и принимал участие в эсэсовских карательных операциях против соотечественников на территории Западной Украины. Вольфганг Айтель находился в то время именно в тех краях. Вместе с отступающими немецкими частями Стурчак бежал в Австрию, где в конце войны сдался американцам. Попади он в руки Красной Армии, его тут же поставили бы к стенке. А так Роману Стурчаку позволили эмигрировать в США, где он стал предпринимателем. По всей вероятности, деловые контакты между Айтелями и Стурчаками длятся уже не первое десятилетие. Фирма Романа Стурчака находится в Нью-Йорке, и ФБР с незапамятных времен подозревает ее хозяина в связях с организованной преступностью. Однако его ни разу не удалось схватить за руку, и он никогда не привлекался к суду. После смерти отца в 1992 году бизнес возглавил Джон Стурчак. После падения Берлинской стены и развала Советского Союза в США потянулись десятки тысяч украинских иммигрантов – законных и незаконных. Согласно подозрениям ФБР, Джон Стурчак помог нелегальной переправке в США сотен украинцев. Доказать опять-таки ничего не удалось. В итоге наши американские друзья получили на свою шею так называемую «одесскую мафию», которая действует в Брайтон-Бич – есть такой район в Бруклине. – Мария оторвала глаза от распечатки и добавила от себя: – Я слышала, украинцы и русские в Нью-Йорке оказались куда круче итальянской мафии. Новичкам в устоявшемся преступном бизнесе всегда приходится проявлять особую жестокость. – Мария вернулась к письму из ФБР. – Американцы пишут, что Джон Стурчак, судя по всему, как-то замешан в деятельности нью-йоркской русско-украинской мафии.

Фабель довольно улыбнулся:

– Ценная информация. Нашему Вольфгангу Айтелю, публичному борцу за чистоту нравов и порядок в обществе, вряд ли понравится, если мы предадим гласности его коммерческие связи с американской украинской мафией.

Мария продолжала читать распечатку.

– Черт! – воскликнула она. – Погодите радоваться! Не все так просто. Послушайте, что они пишут. Одна из причин, почему ФБР не может получить ни единой улики против Стурчака, – особая структура «одесской мафии». Ничего общего с принципами организации итальянской мафии. У украинцев существуют ячейки, которые возглавляет пахан, или босс. В каждой ячейке четыре группы, работающие совершенно самостоятельно. В этих группах никто, кроме вожака, не имеет прямого контакта с паханом. Вдобавок они имеют привычку нанимать для конкретных операций «вольных стрелков»; эти «внештатные сотрудники» могут быть любой национальности и выполняют разовые задания мафии, понятия не имея, кто заказчик. Таким образом, ФБР ни с какой стороны не может подобраться к Стурчаку.

– И поэтому им так интересно знать, нет ли у нас чего-нибудь конкретного о его участии в гамбургских темных делах?

– Правильно. Плюс еще один дополнительный момент. Похоже, российская и украинская мафии в Соединенных Штатах главный упор делают не на торговлю наркотиками. Они занимаются в основном финансовыми махинациями и жульничеством в Интернете, а также перемещением незаконно заработанных в России и на Украине капиталов: через разные фиктивные импортно-экспортные фирмы отмывают грязные деньги и переправляют их в США. При этом активно используются в качестве промежуточного звена европейские банки, а также инвестиции в недвижимость и строительные проекты.

– И в Гамбурге мы видим прямое подтверждение этой стороны их деятельности, – сказал Фабель. Он не мог скрыть своего удовлетворения. Хотя бы в одном углу картины-загадки начинает вырисовываться нечто… Может, Айтели и не имеют отношения к убийствам, все же на душе веселее от того, что по ходу следствия какие-то преступники получат по заслугам – приятный побочный продукт. До сих пор были одни разочарования.

Фабель решительно встал:

– Ладно, самое время показать этот документ коллегам из отдела финансовых преступлений!

Суббота, 21 июня, 13.30. Управление полиции, Гамбург
Маркманн, возглавлявший отдел финансовых преступлений, больше походил на бухгалтера, чем на полицейского. Он и был, в сущности, ревизором. Аккуратный человечек в синей тройке, пиджак которой явно рассчитан на более широкие плечи. Однако руку Фабеля Маркманн пожал подчеркнуто сильно.

– Я просмотрел полученный от вас отчет о банковских трансакциях, – сказал Маркманн тихим голосом и слегка шепелявя. – Спасибо, герр Фабель. Эти данные, разумеется, очень настораживают и поднимают столько вопросов, что нам не составит труда получить ордер на изъятие финансовых документов в офисах замешанных в деле компаний и в домах подозреваемых. Однако этого недостаточно, чтобы задержать одного из Айтелей или их обоих. Для ареста пока нет оснований… А их адвокаты начинают давить на нас все сильнее и сильнее – эти ребята недаром получают свои высокие гонорары. Айтелей придется скоро отпустить.

Фабель улыбнулся.

– Главное – мы знаем, в какую сторону копать, – сказал он. – Можно рискнуть и поблефовать. Щупану-ка я их своими методами. Давайте для начала займемся Айтелем-старшим.


В комнате для допросов Фабель с первого же взгляда понял, что происходит. По одну сторону стола сидели два следователя, по другую – адвокат Айтеля. Но сам Айтель стоял, опираясь руками о стол, и, грозно нависая над следователями, что-то строго говорил им. Те, понурив головы, молчали, как нашкодившие дети. Фабель решил с ходу переломить ситуацию.

– Сядьте! – прямо с порога приказал он Айтелю.

Айтель выпрямился во весь свой впечатляющий рост и, вскинув орлиный нос, сверху вниз посмотрел на Фабеля.

– Что вы тут аристократические позы принимаете, Айтель! – презрительно сказал Фабель. – Все мы знаем, что вы сын баварского фермера. Давно ли из вас запах навоза выветрился? Ведь полдетства провели в хлеву, ухаживая за свиньями. А теперь садитесь и сидите смирно!

– Какое непозволительное хамство! – вскочил со стула адвокат Айтеля Ваалькес. – Вы не имеете права говорить с моим клиентом в такой безобразной манере. Вы намеренно оскорбляете…

Айтель криво усмехнулся и жестом приказал Ваалькесу сесть. Тот вздохнул и подчинился.

– Не кипятись, Вилфрид, – сказал Айтель. – Герр Фабель сознательно пытается вывести нас из равновесия. Не будем подыгрывать ему.

Маркманн кивнул своим следователям. Те встали и вышли, а Маркманн и Фабель заняли их места.

– А-а, новая команда, – с насмешливой улыбкой сказал Айтель. – Меняете коней на переправе. Похоже, мной теперь будут заниматься следователи высшего уровня.

– И это значит, герр Фабель, – подхватил Ваалькес, – что у вас нет ничего против моего клиента. Вы в отчаянии, просто усиливаете голый нажим, продолжая бессмысленно испытывать терпение моего клиента и отнимать у пожилого человека драгоценное время!

Опять Айтель остановил его величавым жестом.

– Не так-то легко меня запугать, господа, – сказал он, с угрозой наклоняясь в сторону следователей и по-бычьи пригибая голову, словно для атаки. – Я пуганый. Сразу после войны следователи союзников крепко надо мной поизгалялись. Американцы действовали примитивно: тоже оскорбляли и угрожали. Англичане, те были тоньше и профессиональнее: неизменно вежливые, но упрямые и неутомимые. Создавали у человека впечатление, что они его уважают, чуть ли не восхищаются им. А тем временем деликатно выбивали информацию, на основе которой можно его повесить. Как видите, я целехонек, герр Фабель. На мне не один следователь зубы сломал…

Фабель, казалось, совершенно не слушал Айтеля. Он притянул к себе телефон и набрал номер Марии Клее. Когда она ответила, он велел принести в комнату для допросов досье ФБР на Айтеля. Затем повесил трубку и молча стал ждать. Ваалькес открыл рот, чтобы заявить протест.

– Помалкивайте, – беззлобно обронил Фабель.

– Что ж, будем помалкивать! – сердито сказал Ваалькес и снова вскочил. – Мы уезжаем.

– Да сядь же ты! – прикрикнул Айтель. – Разве не понимаешь, что герр Фабель провоцирует нас на какой-нибудь необдуманный поступок?

К моменту, когда появилась Мария с нужными документами, атмосфера в комнате для допросов накалилась до предела.

– Спасибо, Мария, – весело сказал Фабель. – Присаживайся, поучаствуй!

Ваалькес мрачно следил за тем, как Мария берет стул у стены, несет его ближе к столу и садится.

– Ну, теперь можно наконец перейти к делу? – спросил он раздраженно. – Или будем дожидаться прибытия всех работников вашего отдела?

Фабель не обратил внимания на язвительные слова. Он открыл принесенное Марией досье и рубанул без подготовки:

– Герр Айтель, правда ли, что вы тесно сотрудничаете с организацией, которую наши американские друзья именуют «одесской мафией»?

Ваалькес дернулся выразить протест, но Айтель остановил его нетерпеливым жестом.

– Герр Фабель, я не имею никаких контактов ни с какой мафией, – сказал он тихо и спокойно, но с явной угрозой в голосе. – И я советую вам попусту не разбрасываться подобного рода обвинениями.

– Вы имеете дело с Джоном Стурчаком?

– Да, у меня были хорошие деловые отношения с его отцом. Теперь у меня хорошие деловые отношения с Джоном. Я горжусь своим общением с этой достойной семьей.

Фабель взял в руки распечатку письма из ФБР.

– А вот американцы считают Стурчака своего рода крестным отцом, руководителем разветвленной сети преступников…

– Паханом, – подсказала Мария, пристально глядя на Айтеля.

– Да, так они зовут своих крестных отцов – паханы. Эти паханы на Западе эксплуатируют проституток, торгуют наркотиками, занимаются финансовым мошенничеством и так далее. Любопытно, что вы гордитесь общением с такими людьми.

Глаза Айтеля зло сузились, и в его голосе появились стальные нотки.

– Вы необоснованно пятнаете репутацию прекрасных людей. Я не позволю вам возводить напраслину на уважаемого бизнесмена!

Фабель довольно улыбнулся. Он чувствовал, что задел Айтеля за живое.

– Да бросьте вы! Джон Стурчак – такой же проходимец, как и его отец, начавший с продажи родины. Яблоко от яблони…

Лицо Айтеля налилось кровью.

– Роман Стурчак был храбрый солдат и достойный офицер. И, могу добавить, истинный патриот Украины. Меня с души воротит, когда человек вроде вас касается памяти таких гигантов!

Фабель добродушно пожал плечами.

– Конечно, – сказал он, – мне ли равняться с доблестным украинским офицером, который перебежал к оккупировавшим его родину нацистам и убивал соотечественников!

Айтель разъярился еще больше:

– Роман Стурчак воевал за независимость своего народа! Он хотел освободить Украину от Сталина и его прихвостней и многовекового российского ига. Истинный борец за свободу – неровня таким демократическим слизнякам, как вы.

– Да ну? И чем же вы измеряете его любовь к родине и благородство? Числом убитых им украинцев и евреев? Или количеством грязных денег, которые он нажил в Штатах воровством и другими преступлениями? Вы правы, у меня нет ни малейшего желания быть ровней Роману Стурчаку и ему подобным!

Айтель сжал кулаки и начал было подниматься со своего места, но теперь уже Ваалькес остановил его властным жестом.

– Герр Фабель, – сказал он, – вы заняты лишь тем, что оскорбляете моего клиента. Я и секунды больше не потерплю столь разнузданного хамства! Это не допрос, а бессмысленное глумление. Если у вас есть конкретные вопросы относительно финансовой деятельности моего клиента, задавайте их. Если нет – извольте его немедленно отпустить!

– Я уверен, что ваш клиент помогает американской украинской мафии отмывать деньги через фиктивные компании, созданные им совместно с Джоном Стурчаком. – Говоря это, Фабель заметил, как рядом заерзал на стуле Маркманн. Фабель и сам ощутил всю беспомощность подобного разговора. Он быстро добавил: – Но есть и другие, еще более серьезные преступления, которые нам предстоит обсудить.

– А именно? – насмешливо спросил Айтель. Он опять полностью владел собой. И Фабель уже не сомневался, что его блеф раскрыт и Айтеля теперь уже ничем не проймешь.

– Что именно – узнаете позже. А пока оставляю вас в умелых руках герра Маркманна. Я скоро вернусь.

Фабель встал и вышел. Мария последовала его примеру.

В коридоре Фабель кивнул двум детективам Маркманна, чтобы они присоединились к своему шефу в комнате для допросов.

– Мы хватаемся за соломинку, шеф! – сказала Мария.

– Вы правы, – мрачно согласился Фабель. – Давайте попробуем тряхнуть Айтеля номер два.


На этот раз, войдя в комнату для допросов, Фабель просто молча стал у стены, привалившись к ней спиной. Этим Фабель хотел показать, что он пришел всего лишь как наблюдатель – послушать. Одновременно его присутствие должно было нервировать Норберта Айтеля: с какой стати на допрос по финансовым делам явился следователь из комиссии по расследованию убийств?

Увы, похоже, молчаливое присутствие Фабеля и Марии Клее взволновало только адвоката Айтеля, который время от времени сердито косился на них.

Минут через десять Фабель наклонился к одному из следователей и что-то шепнул ему в ухо. Тот кивнул. Следователи встали и отошли к стене, а Фабель и Мария заняли их места.

– Спасибо, ребята, – сказал Фабель. – Мне много времени не понадобится.

Норберт выслушал вопрос о связях со Стурчаком со снисходительной улыбкой. Отвечал лаконично, уверенно и спокойно. Все попытки Фабеля раздразнить его ни к чему не привели.

– Вы начинаете повторяться, герр Фабель, – наконец сухо сказал адвокат Норберта Айтеля. – Наша беседа становится бессмысленной.

Фабель не мог не согласиться с этим. У него не было ни единого козыря и соответственно никакой возможности разговорить кого-нибудь из Айтелей о Витренко. Фабель встал и кивнул следователям Маркманна, что они могут продолжить допрос. И тут Норберт Айтель, окрыленный явной победой, совершил ошибку. До сих пор такой сдержанный, он вдруг вскочил и, скорчив презрительную мину, ткнул гаупткомиссара в грудь указательным пальцем левой руки.

– Я тебя, Фабель, с говном смешаю! – процедил он. – Тебе это даром не пройдет!

И он еще раз брезгливо ткнул в грудь Фабеля пальцем.

Гаупткомиссар хладнокровно перехватил запястье Норберта и сжал его мертвой хваткой.

– Руки-то не распускай! – рявкнул он.

Норберт попытался освободить руку, но Фабель держал ее крепко. И только когда Норберт успокоился и прекратил сопротивление, Фабель отбросил его руку прочь. В последний момент перед тем, как освободить руку Норберта, он вдруг увидел на оголившемся запястье то, от чего он внутренне обмер. Фабель поднял глаза на красное от злобы лицо Айтеля-сына. И улыбнулся – ледяной, ненавидящей улыбкой.

– Это я тебя с говном смешаю, – почти неслышно сказал Фабель и прибавил громко, торжествующим голосом: – Теперь ты попался.

В глазах Норберта Айтеля появилась растерянность. Заглядывая Фабелю в глаза, он пытался понять, что произошло. Еще несколько секунд назад гаупткомиссар явно просто блефовал – и вдруг такая резкая перемена!

Оставив Айтеля гадать о том, что произошло, Фабель сразу же вышел вон и стремительными шагами направился к той комнате, где допрашивали Айтеля-отца. Мария, тоже озадаченная, следовала за ним почти бегом.

На запястье Айтеля был шрам в форме дужки. Именно такой видела Микаэла Палмер на руке одного из насильников.


С широкой улыбкой Фабель энергично распахнул дверь комнаты для допросов. Следователи, Вольфганг Айтель и адвокат Ваалькес разом уставились на него.

– Хочу сообщить, герр Айтель, – сказал Фабель прямо с порога, – что у меня к вам сегодня больше нет вопросов. Как только эти господа закончат с вами, можете идти на все четыре стороны.

Что-то в тоне и словах Фабеля не позволило Вольфгангу Айтелю расцвести триумфальной улыбкой. И действительно, Фабель, уже поворачиваясь, чтобы идти прочь, добавил:

– Ах да, чуть не забыл сказать… Ваш сын Норберт будет арестован по обвинению в изнасиловании, покушении на жизнь и пособничестве при убийстве.

Закрыв за собой дверь, Фабель позволил себе злорадно усмехнуться – в комнате для допросов раздался взрыв возмущенных голосов, который был для него сладчайшей музыкой.

В холле Фабеля нагнал Пауль Линдеманн.

– Шеф, только что звонил Вернер Мейер. Вы должны срочно приехать в Харбург. Вернер Мейер нашел Ханзи Крауса. Мертвым.

Суббота, 21 июня, 15.30. Харбург, Гамбург
За двадцать лет работы в комиссии по расследованию убийств Фабель насмотрелся на мертвецов. Но так и не привык к смерти. Каждый труп на очередном месте преступления оставлял неприятную зарубку в его душе. В отличие от большинства коллег он не научился абстрагироваться от происходящего – видеть только бездушное мертвое тело, объект расследования.

Смерть почти всякий раз выглядела иначе.

Иногда ужасно – скажем, пролежавший месяц на дне Эльбы раздувшийся труп, в котором поселились угри.

Иногда причудливо – сексуальная игра закончилась незапланированной трагедией или преступник выбрал экзотическое орудие убийства.

Изредка на месте преступления поджидал чистый сюр: одного наркоторговца застрелили во время ужина, и он так и остался сидеть за столом – с простреленной головой и вилкой в руке.

Чаще всего смерть представала в форме патетической: жертвы пытались спастись от неминуемого за занавесками, в чулане, под кроватью, за диваном… Человек пробовал спрятаться, куда-то забиться или втиснуться – и погибал в диковинной позе.

Ханзи Краус умер довольно банально. На грязной кровати в грязной комнате полуразрушенного дома, с пустым шприцем в руке.

Вернер Мейер открыл окно, но смрад от матраца и лохмотьев упрямо не выветривался.

Все выглядело как смерть героинщика от передозировки. Убийца, или убийцы, все правильно инсценировал. Не знай полиция, что Ханзи был важным свидетелем, дело так бы и квалифицировали: несчастный случай.

– Вы уже сообщили местным ребятам? – спросил Фабель.

– Нет, – сказал Вернер Мейер, – хотел, чтобы вы первым увидели.

– Предупредите их, что тут скорее всего убийство. Пусть отнесутся серьезно. И вызовите команду Хольгера Браунера.

Фабель еще раз мрачно посмотрел на личико Ханзи. До чего человек себя довел – кожа да кости. Похож на труп из нацистского концлагеря… Сам себе фашист! Когда-то же он был нормальным человеком, с нормальными мечтами и амбициями – может, его родители и по сей день живы и помнят его милым мальчиком…

– Вернер, вы упоминали, что Ханзи в столовой управления вдруг чего-то испугался и повел себя очень странно, так?

– Да, сперва все было хорошо. И вдруг его словно бес укусил: он стал рваться прочь из управления.

– И я тогда сказал, что ему попросту захотелось немедленно ширнуться. Возможно, я ошибся… – Фабель замолчал, потом через некоторое время задумчиво продолжил: – А что, если все было иначе? Мы заставляем его просмотреть сотни фотографий из нашей картотеки в надежде, что он опознает преступников. Затем вы ведете его в нашу столовую – и именно там он внезапно видит этих преступников! Понятно, что его единственное желание – побыстрее убраться!

– Но кого он увидел? Там было не так уж много людей. Помню, несколько полицейских в форме, знакомые ребята из угрозыска… Ханзи стал нервничать лишь после того, как мы сели за стол. Нет, мы уже сидели какое-то время за столом, когда это случилось! Кто же тогда вошел?

Вернер Мейер закрыл глаза, чтобы легче было вспоминать.

– Ах ты, черт! – вдруг воскликнул он, резко открыл глаза и вытаращился на Фабеля. – Ах ты, черт!

Суббота, 21 июня, 17.30. Управление полиции, Гамбург
Дождавшись полицейской бригады и покончив со всеми формальностями на месте преступления, Фабель и Вернер Мейер бросились в управление – прямо к Ван Хайдену, которого они предупредили по телефону.

Тот был совершенно ошарашен их докладом.

– Фабель, вы отдаете себе отчет, насколько серьезны ваши обвинения? Вы можете доказать ваши подозрения?

– Нет, герр криминальдиректор, это пока что только предположение. Но весьма логичное…

В кабинете Ван Хайдена уже сидел срочно вызванный Фолькер.

Фабель кивнул в его сторону и сказал:

– Герр Фолькер поставил нас в известность, что кто-то из управления полиции продает информацию новой украинской банде, а может, и другим мафиозным группам. Этот «кто-то», естественно, готов убить любого, кто в состоянии его раскрыть или опознать. По предположениям оберста Фолькера, предатель узнал, что Клугманн работает под прикрытием, – и либо убил его своими руками, либо «стукнул» украинцам, чтобы с ним «разобрались».

– Больше похоже на то, что грязную работу предатели выполнили сами, – вставил Вернер Мейер. – Ханзи Краус сказал нам, что убийцы, которых он видел, говорили на немецком языке и без акцента. Кстати, эти ублюдки убивали со смаком. Согласно отчету патологоанатома, они Клугманна предварительно пытали! Ну а украинский пистолет, который нашел Ханзи, был оставлен нарочно, чтобы направить нас по ложному следу…

– Мы доставили Ханзи Крауса сюда, – продолжил рассказ Фабель, – чтобы он просмотрел фотографии преступников из нашего архива. Он никого не узнал. Затем Вернер Мейер повел его в столовую – бедолагу нужно было подкормить, на одних отбросах жил… Там Ханзи увидел кого-то и так жутко испугался, что поспешно удрал. Сейчас он лежит мертвый в своей норе – ему, героинщику со стажем, красиво организовали передозировку.

Ван Хайден мрачно жевал губы. Фабель заметил, что Фолькер не столько их слушает, сколько следит за реакцией криминальдиректора.

– Ясно, – промолвил Ван Хайден, – будем считать, что версия о коррумпированных полицейских верна. Какие улики мы имеем против этих двух офицеров?

Он развернул в сторону Фабеля две красные папки с личными делами сотрудников управления.

Принимая папки, Фабель сказал:

– Прямых улик не существует, герр криминальдиректор, однако они идеально подходят под данное покойным Ханзи Краусом внешнее описание убийц. Далее… – Фабель раскрыл одну папку и постучал указательным пальцем по фотографии на первой странице личного дела. – Будучи в его кабинете, я видел на стене грамоту – лучшему боксеру-юниору Харбурга. Он вырос именно в этом районе Гамбурга. А Ханзи Краус упомянул, что старший из двух убийц сетовал о падении нравов в Харбурге – мол, в дни его юности это был вполне приличный район. В бассейн, на развалинах которого было совершено убийство, он когда-то водил свою девушку. – Фабель открыл вторую папку. – Что мы тут имеем? Красавец культурист. Второго убийцу Краус описывает как человека с фигурой качка или ресторанного вышибалы.

– Послушайте, это все пустые домыслы, – поморщился Ван Хайден. – Ни на чем не основанная игра фантазии…

– Тут я с вами не согласен, – сказал Фабель. – Посмотрим, обнаружат ли какие-нибудь улики на месте убийства Крауса. Но реакция Крауса в нашей столовой – это факт, от которого не уйдешь. – Фабель посмотрел на Вернера.

– Я пытался вспомнить, когда именно у Ханзи началась странная истерика спешки, – сказал Вернер. – Когда вошли эти двое. У него буквально челюсть отвисла и взгляд остановился – будто он призрака увидел. Он спросил меня, кто тот мускулистый здоровяк. Я назвал имя. Тогда я решил, что его просто поразила отличная фигура нашего сотрудника.

– Я почти уверен, что эти люди – преступники, – подытожил Фабель, кладя ладони на два открытых личных дела. – У них доступ к ценной для мафии информации, они на достаточно высоких постах в полиции и работают в очень подходящем отделе… Наверняка мы со временем сможем доказать, что они предатели и убийцы. Другое дело, соберем ли мы достаточно улик для того, чтобы посадить их за решетку.

Повисло молчание. Все угрюмо смотрели на лежащие на столе фотографии двух сотрудников Седьмого отдела – гаупткомиссара Манфреда Бухгольца и комиссара Лотара Кольски.

Суббота, 21 июня, 20.00. Шпейхерштадт, Гамбург
Как и в прошлый раз, Фабель оставил свою машину на Дайхштрассе и направился в Шпейхерштадт пешком. Снова могучие, сомкнутые, почти безоконные здания складов громоздились на фоне темнеющего неба, и их красные кирпичи казались раскаленными в последних лучах солнца. Фабель прошел тем же путем к бывшему складу Клименко и, налегая плечом, открыл тяжелую дверь. В прошлый раз, даже при включенном свете, на складе было темновато. Теперь там царил почти полный мрак. Огромное пространство съедало вечерний свет из далеких окон под потолком. Фабель проклинал себя за то, что забыл прихватить фонарь. Он помнил, что с высокого потолка свисают трапеции неоновых ламп. Значит, возле двери должен быть выключатель, да только в темноте его сразу не нащупать.

– Майор Витренко! – крикнул Фабель. Ему ответило только эхо. Он чертыхнулся и крикнул еще раз: – ВИТРЕНКО! – Несмотря на свою досаду, Фабель не мог не заметить трагическую иронию этой сцены – у отца и сына одна и та же фамилия. Словно аллегория всего текущего следствия: он преследует в полной тьме чудовище в человеческом облике, выкрикивая его имя…

Опять никто не отозвался. Фабель, щурясь и вытягивая шею, стал вглядываться в темноту, но смог различить лишь смутный продолговатый силуэт будки у противоположной стены. Он позвал еще раз.

Гробовая тишина. Явно что-то не так. Фабель взглянул на светящийся циферблат своих наручных часов. Три минуты девятого, а свидание было назначено на восемь. Майор Витренко, человек военный и профессионал высокого класса, вряд ли имеет привычку опаздывать. Фабель вытащил из кобуры «вальтер». Надо же быть таким легкомысленным идиотом!.. Он исходил из того, что новая встреча с украинцем не таит в себе ни малейшей опасности. В итоге ни одна душа не знает, что гаупткомиссар сейчас в Шпейхерштадте. Если ловушка, то он в ней один и помощи ждать неоткуда…

Фабель, почти в панике, зашарил левой рукой по стене в поисках выключателя.

И тут где-то вдалеке раздался невнятный звук. Что это был за звук, Фабель не понял. И застыл с «вальтером» в вытянутых руках. Однако напрасно напрягал он слух – опять стояла гробовая тишина.

Фабель медленно двинулся в сторону офисного контейнера.

Новый звук, громче прежнего, заставил его снова застыть. Теперь ему показалось, что это человеческий стон.

– Витренко?

В его голосе звучал вопрос, потому что он уже не был уверен, который Витренко откликнется: отец или сын.

В ответ раздалось что-то вроде мычания – так мог отзываться человек с завязанным ртом. Обливаясь холодным потом, Фабель решительно двинулся в сторону офисного контейнера, водя из стороны в сторону «вальтером» в потной ладони.

Его глаза настолько привыкли к темноте, что он уже различал колонны. На одной из колонн недалеко от офисного контейнера он нащупал левой рукой сначала кабель, а затем и квадратную коробку выключателя. Прежде чем щелкнуть им, сделал глубокий вдох и сосредоточился – в случае чего он должен выстрелить первым. Сделав усилие над собой, Фабель щелкнул выключателем. Неоновые лампы наверху вспыхнули, лениво наливаясь светом.

На стене будки была распята украинка – та решительная златовласка, которая в прошлое посещение склада отобрала у Фабеля пистолет. Голое окровавленное тело, голова свисает на грудь… а у плеч прибиты два комка легких.

Фабель был настолько потрясен этой слишком знакомой ему картиной, что его глаза оказались надолго прикованы к мертвой блондинке. Опомнившись, он быстро осмотрелся. Никого в пределах видимости… кроме Витренко-старшего, привязанного толстой проволокой к колонне прямо напротив будки – лицом в сторону убитой.

Витренко снова замычал – его рот был залеплен широким куском склеивающей ленты. Лицо и шея, тоже перехваченные проволокой, которая глубоко врезалась в плоть, были залиты кровью. Витренко был жив и смотрел на Фабеля полубезумными зелеными глазами. Гаупткомиссар вдруг сообразил, что сын заставил отца наблюдать за убийством, за вскрытием груди несчастной, за выдиранием легких… От этой мысли мороз продрал по спине. Он кинулся к Витренко. Тот пристально смотрел на него и мучительно мычал, пытаясь что-то сказать.

– Подождите… подождите… сейчас… – бормотал Фабель. Он не знал, с чего начать: заклеивающий рот кусок скотча находился под глубоко врезавшимся проводом. Кровь хлестала из нескольких ран. Нужно действовать быстро, пока украинец не истек кровью. – Сейчас я вас освобожу…

Витренко яростно замычал и задвигал головой, как будто кричал «нет». От этого на его лице появились новые порезы и новая кровь. Фабель в ужасе отшатнулся.

– Бога ради, не шевелитесь! – приказал он, сунул пистолет в кобуру и попытался отлепить край ленты, чтобы хоть немного освободить рот украинца. И на это Витренко отреагировал бурно – мыча, крутя головой и показывая глазами куда-то вниз.

Фабель посмотрел на его ноги и обмер.

К лодыжкам старика был привязан большой металлический диск. Противотанковая мина. На ней была закреплена черная коробка размером с кулак, на которой помигивала зеленая лампочка. Очевидно, таймер. Если попытаться освободить Витренко, взрывное устройство сработает раньше времени.

Теперь украинец показывал глазами, что Фабелю нужно немедленно бежать прочь, вон со склада.

Дрожащим голосом Фабель сказал:

– Не могу же я вас здесь бросить… Нет, я вас не брошу!

Но он понимал, что в одиночку ему не справиться. К тому же теперь до него дошло, чем здесь так резко пахнет. Прежде запах бензина терялся среди других запахов в стоялом воздухе, да и Фабель с самого начала больше всматривался, чем внюхивался.

Взгляд украинца неожиданно стал почти спокоен. Затем он закрыл глаза и почти одними бровями показал в сторону выхода со склада. Фабель понял, что тот имеет в виду. Этот мужественный человек освобождал его от выполнения товарищеского долга – и бессмысленной смерти. Он показывал, что смирился с гибелью, ибо обречен погибнуть. А Фабелю нужно немедленно спасаться.

– Я приведу помощь… – сказал Фабель. – Вас спасут…

Однако ему, как и самому Витренко, было понятно, что сделать уже ничего нельзя. Фабель стал пятиться, не спуская глаз с украинца у колонны, потом развернулся и, наращивая темп, побежал к выходу со склада.

Фабель выскочил на узкий тротуар с такой скоростью, что только высокие металлические перила не дали ему полететь кувырком в воду канала. Он рухнул на булыжники и пополз в сторону от двери – подальше от грядущей взрывной волны.

И в этот момент где-то внутри склада оглушительно грохнуло, словно гигантский кулак ударил в кирпичную стену. Тяжелая дверь слетела с петель и упала на камни; из дверного проема вырвалось облако пыли, а за ним и шар пламени. Фабель, в кирпичной пыли и дыме, скорчился на булыжниках, прикрывая голову.

Наступила оглушающая тишина. Фабель решился встать. Огонь из двери больше не вырывался, но внутри склада бушевал пожар. Взвыли противопожарные сирены на смежных складах. Качаясь и надсадно откашливаясь, Фабель поплелся прочь – на чистый воздух. В его памяти горели зеленые глаза старика.

Витренко-сын устроил все так, чтобы гаупткомиссар мог увидеть то, что он должен был увидеть, и при этом остался в живых. Витренко-сын желал иметь живого очевидца его «шедевра», обреченного погибнуть в огне. Время было просчитано точно: достаточно, чтобы все как следует рассмотреть, но недостаточно, чтобы спасти Витренко-отца. И теперь Фабелю жить с этими двумя картинами в памяти: растерзанный труп киевлянки и окровавленный беспомощный старик.

Где-то ревели сирены приближающихся пожарных машин.

Фабель сел на булыжники, привалился спиной к складской стене и, дав себе наконец волю, расплакался навзрыд. Ему нужно было успеть выплакать все слезы до появления полиции и пожарных.

Суббота, 21 июня, 20.30. Управление полиции, Гамбург
Начальник пожарной команды сообщил Фабелю то, о чем он и сам догадывался:

– Мы нашли четыре пустые пятилитровые канистры. Бензином облили пространство вокруг взрывного устройства, поэтому пожар такой мощный. У ваших ребят будут большие трудности с поиском улик.

Фабель угрюмо поблагодарил капитана, и тот ушел. Фабель, Вернер и Пауль подавленно молчали. Мария, просто чтобы нарушить тишину, сказала:

– Хольгер Браунер и его эксперты уже на месте. Хотя, конечно, делать им там практически нечего…

Ее слова никого не ободрили.

Не поднимая глаз на Марию, Вернера и Пауля, Фабель мрачно произнес:

– Этот сукин сын играет с нами. И конкретно со мной. Он хотел, чтобы я все это увидел, но при этом не погиб – остался живым свидетелем его «деяний». Вот зачем в свое время он развесил в афганском сарае убитых женщин – чтобы другие могли полюбоваться его художеством и разносить дальше славу Витренко…

Впервые подчиненные видели Фабеля в таком угнетенном настроении.

– Эрзац творческого акта. Сознательная или случайная имитация холстов Марлис Менцель, выставленных в Бремене.

– Шеф, что будем делать? – спросил Вернер Мейер.

– Вначале я домой, – сказал Фабель. – Приму душ и отдышусь.

Три покойника в один день – даже для него многовато. После взрыва он был с головы до ног в пыли, в горле першило, во рту ощущался вкус песка.

– Давайте встретимся в управлении часов в десять.

– Хорошо, шеф. Команду собрать? – спросила Мария.

Фабель улыбнулся. Хорошая девочка, никогда не жалуется.

Раз надо – значит, надо…

– Да, пожалуйста, Мария. Только Анну не беспокойте. Я дал ей сутки на отдых. После истории с Максвейном она как выжатый лимон.

Мария понимающе кивнула.

– Свяжитесь с криминальдиректором Ван Хайденом. Спросите, не сможет ли он прийти на наше совещание.

– Хорошо, шеф.

Суббота, 21 июня, 21.30. Пёзельдорф, Гамбург
Три сообщения на автоответчике Фабеля были как три ниточки из его зазеркалья в нормальный мир, где существует что-то еще, помимо насилия и убийств.

Первое – от дочери Габи. Она хотела провести с ним следующие выходные и сходить на концерт группы «Ди фантастишен фир». Фабель и на английском-то рэп не очень любил, а на немецком и подавно. Что ни говори, в Германии не существуют гетто типа нью-йоркского, или чикагского, или лос-анджелесского, – социальная помощь щедра, и хорошее образование доступно практически всем. Поэтому немецкие рэпперы в основном высасывают страсти-мордасти из пальца, романтизируют алкоголиков и наркоманов. Фабель нигде в Гамбурге не видел вынужденной нищеты и объективного беспросвета, которыми можно оправдать массовую преступность. Однако он все равно пошел бы с Габи на этот концерт… да разве ж проклятая работа позволит!

Второе сообщение на автоответчике было от Сюзанны. Она просила сообщить, все ли у него в порядке.

Третье сообщение – от брата Алекса. Он звонил без особой причины, просто поболтать. И жалел, что Фабеля так трудно застать дома.

Фабель завидовал внутренней молодости старшего брата – рядом с Алексом он чувствовал себя стариком. Брат управлял отелем и рестораном на острове Зильт; когда-то знаменитый только своими рыбаками, этот балтийский остров стал любимым местом отдыха гамбургской и берлинской богатой публики. Ресторан находился на высоком холме, из его окон открывался чудесный вид на широкую полосу пляжа и вечно меняющее свой цвет море.

Фабеля вдруг потянуло прочь из города, на природу. Он решил при первой же возможности махнуть с Сюзанной к брату на Зильт.

Но прежде чем звонить дорогим ему людям, Фабель обязан был связаться с Махмудом. Тот присутствовал на первой встрече Фабеля с отцом Витренко. Из бывших тогда в Шпейхерштадте четырех человек двое теперь мертвы. И Фабель хотел убедиться, что с Махмудом ничего не случилось.

К счастью, в трубке после пятого гудка раздался голос обычно неуловимого Махмуда. Фабель коротко рассказал о происшествии на складе. И с удивлением заметил, что при этом у него дрожат руки. Голос нормальный, а руки дрожат.

Махмуд несколько секунд молчал.

– М-да… – наконец произнес он, – я воображал, что живу в невеселом темном мире, но это, оказывается, не последний круг ада. Чтобы сын таким образом прикончил собственного отца… Фу, мороз по коже! – Махмуд сделал паузу, словно что-то обдумывал. – Слушайте, Йен, слиняю-ка я на время из Гамбурга. Не знаю, что думает обо мне этот долбаный супервикинг, считает ли он меня опасным свидетелем или нет, но лучше я залягу на дно – от греха подальше. Когда вернусь, сам выйду на вас. А до этого вы меня даже не пробуйте искать.

– Понимаю, – сказал Фабель. – Удачи вам.

Махмуд повесил трубку.

Фабель позвонил Габи, и они несколько минут весело болтали. Лучик света в его темном царстве.

Положив трубку, Фабель вдруг сообразил, что непомнит, когда в последний раз ел. Он пошел в кухню, наскоро сделал большую чашу салата и заварил крепкий-прекрепкий черный кофе. Затем он хотел позвонить брату, но сообразил, что именно в это время тот очень занят на кухне ресторана. Поэтому он набрал номер Сюзанны. Его приключение в Шпейхерштадте произвело на нее такое сильное впечатление, что она хотела тут же приехать к нему домой – убедиться, что с ним действительно все в порядке. Фабель вздохнул и ответил твердым «нет» – ему скоро опять на совещание в управление полиции. Зато у него есть идея рвануть с ней вместе на остров Зильт.

– С удовольствием, Йен, – сказала Сюзанна. – Думаю, нам обоим это будет полезно. Хоть чуть-чуть отвлечься от всей этой жуткой истории…

«Да, мне тоже хотелось бы отвлечься от всей этой жуткой истории», – подумал Фабель.

После разговора с Сюзанной Фабель торопливо проглотил салат, налил себе еще чашку кофе и перешел в гостиную. Там со вздохом посмотрел на часы: скоро опять на работу, опять копаться в человеческой грязи…

Чтобы хоть как-то расслабиться, он взял одолженный у Отто «Словарь английских фамилий» и, прихлебывая кофе, с интересом листал книгу. Справочники – увлекательное чтение. Их прелесть в том, что можно начинать с любой страницы, открывая для себя что-то новое и беспечно перескакивая со статьи на статью, следуя исключительно за собственным любопытством. Он нашел и свою фамилию – встречается в основном в Нидерландах, Дании и Германии. Фабель прикинул, историю какой еще английской фамилии он хотел бы знать. В памяти всплыло: Максвейн. Что ж, посмотрим на букву «М»… Да, есть Максвейн.

Чашка в руке Фабеля застыла на пути к губам. Кровь застучала в висках. Он с грохотом поставил чашку на блюдце, расплескав кофе, вскочил и забегал по комнате, тряся головой и чертыхаясь. Наконец схватил трубку телефона и набрал номер комиссии по расследованию убийств.

– Черт, черт… – бормотал Фабель, которому казалось, что трубку не снимают целую вечность.

Наконец он услышал голос Марии. Не здороваясь и не представляясь, Фабель выпалил:

– Анна была права… Мы, дураки, просто не врубились! Это – Максвейн. Максвейн означает «сын Свена»… Он с самого начала щеголял дерзостью в электронных письмах, с самого начала указал на себя. А мы зевнули. Наши по-прежнему за ним следят?

– Да. Он под круглосуточным наблюдением. У его квартиры всегда кто-нибудь дежурит.

– Немедленно свяжитесь с ребятами! Если выйдет из дома – пусть арестуют его по подозрению в убийстве. А если нет – пусть ждут нас. Мы приедем с ордером. Срочно соберите всю бригаду в комнате для совещаний. И сообщите адвокату Айтеля, что я собираюсь побеседовать с Норбертом через десять минут – независимо от того, будет он при этом присутствовать или нет. А с вами и остальными я увижусь в комнате для совещаний через пятнадцать минут.

Суббота, 21 июня, 21.00. Аймсбюттель, Гамбург
Впечатления от вечера с необъяснимо страшным Максвейном были все еще живы в памяти, и Анна знала, что в таком возбужденном состоянии ей не уснуть. Дома она первым делом накормила Маузи, смыла косметику с лица и, не раздеваясь, прилегла на кровать… и проспала до пяти часов вечера.

Маузи сидел у кровати, взирая на хозяйку отрешенно-надменным взглядом. Сон не освежил – голова раскалывалась от боли. Анна проглотила две таблетки кодеина и добрых полчаса лежала в ванне. Она нарочно не подливала горячей воды, под конец даже почти замерзла, зато пришла бодрость.

В ванной комнате было чудесно тихо, слышался только плеск воды, когда Анна меняла позу.

В кухне что-то стукнуло.

– Маузи! – крикнула Анна. – Опять безобразничаешь?

Она вздохнула и стала выбираться из ванны.

Когда она, завернутая в большое полотенце, вышла в кухню, ее полосатый кот сидел с испуганным видом у балконной двери.

– А, красавчик, что-то натворил?! – сказала Анна, обводя помещение внимательным взглядом. Не обнаружив нигде ущерба, она открыла балконную дверь, и Маузи метнулся вон из кухни.

Анна взяла открытую бутылку минеральной воды из холодильника, сделала несколько больших глотков, хмыкнула – вода показалась ей диковинно соленой – и все-таки глотнула еще.

Только-только она оделась, как в дверь постучали. Это мог быть только кто-то из соседей – все остальные пользуются переговорным устройством у входа в подъезд. Очевидно, опять фрау Кройцер – старушка, жившая прямо над ней. Фрау Кройцер знала, что Анна работает в уголовном розыске, и заглядывала к ней, чтобы сообщить о какой-нибудь подозрительной личности, которую она видела в «Мини-Маркте», или в библиотеке, или на улице. Анна понимала, что это просто повод поболтать и посплетничать. И действительно, разговор за чашкой зеленого чая быстро соскальзывал на менее криминальные темы.

Распахнув двери, Анна приготовилась сказать: «Добрый вечер, фрау Кройцер…» – и остановилась на вдохе.

Казалось, сердце замерло в груди. На нее смотрели холодные зеленые глаза Джона Максвейна.

– Привет, Анна, – произнес он.

Как и когда он ее выследил? Как узнал ее настоящее имя?

Максвейн добрую секунду наслаждался ее растерянностью, затем с ледяной улыбкой поднял указательный палец, на котором висели на кольце ключи от ее квартиры. Анна быстро покосилась на тумбочку в прихожей, на которую она при входе бросила кобуру с пистолетом. Кобуры не было. И все мгновенно сложилось в ее голове: странный звук в кухне, нервозность Маузи, солоноватый вкус минеральной воды из холодильника…

Максвейн закрыл дверь за собой и смотрел на девушку спокойно, словно чего-то терпеливо ожидая. Таким же равнодушно-внимательным взглядом на нее иногда смотрел зеленоглазый кот Маузи. Она правильно говорила про Максвейна, что в нем есть что-то нечеловеческое. Но то, что забавляет в коте, в человеке страшно. Анна попятилась, споткнулась о порог кухни и схватилась за дверной косяк. Максвейн сделал шаг вперед и подхватил ее под мышки.

– Осторожно, милочка, – без тени сочувствия сказал он. – Думаю, тебе нужно хлебнуть еще водички…

Максвейновский коктейль начинал действовать: Анна уже не ощущала потребности защищаться или бежать.

– Я… мне что-то нехорошо… – пробормотала она едва слышным голосом. Но через секунду уже не помнила, зачем она сказала это. Ей было хорошо. Она погружалась в сладкое забытье.

Суббота, 21 июня, 21.40. Управление полиции, Гамбург
К приходу Фабеля в комнате для совещаний сидели Мария Клее, Вернер Мейер, Пауль Линдеманн, Ван Хайден, а также пара прикомандированных к их следственной группе сотрудников.

Фабель сжимал под мышкой «Словарь английских фамилий» и почти с порога заявил:

– Давайте прямо к сути. У нас новый главный подозреваемый. Или, может быть, второй главный подозреваемый. Джон Максвейн. Двадцать девять лет. Британский подданный, проживающий в Германии.

– А как же Витренко? – удивленно спросил Ван Хайден.

– Василь Витренко, по-моему, тоже во всем этом замешан. Я склонен предположить, что мы имеем дело с преступной парой – учитель и ученик. Или жрец и служитель. Витренко искусно манипулирует людьми, члены его банды видят в нем почти бога и следуют за ним с рабской преданностью. Очевидно, он умеет очаровывать не только своих соотечественников и нормальных людей. Он и с психически ущербными людьми находит общий язык. Похоже, Джон Максвейн под полным его контролем. – Фабель сделал немного театральную паузу. Все жадно ждали продолжения. – Витренко имел возможность прочитать мою статью об одном гамбургском серийном убийце. К тому же криминалистику он изучал в киевском университете, а Украина, как известно, лидирует по количеству серийных убийц. Соответственно строятся и тамошние учебные программы для сотрудников правоохранительных органов. Убийства, с которыми мы имели дело, так удивительно походили на примеры из учебника по криминалистике потому, что они и были слизаны с учебника. Надо думать, именно Айтели, на которых работает Джон Максвейн, познакомили его с Витренко. Айтелю-старшему Витренко помогает в нелегальных операциях с недвижимостью, в которые вовлечена также и американская «одесская мафия». А вместе с Норбертом Айтелем Витренко опаивает наркотиками, похищает и насилует молодых женщин, стилизуя все это под некий древний ритуал. О Норберте Айтеле я говорю с такой уверенностью, потому что у него на левой руке точно такой шрам, какой описала одна из жертв. Я уверен, что через ритуальные изнасилования Витренко сплачивает свою группу – повязывает общими преступлениями. И я опасаюсь, что среди его приверженцев-сообщников окажутся и другие именитые люди.

Фабель сделал новую паузу. Сейчас он формулировал то, что бессознательно вызрело в голове и поэтому было отчасти новым даже для него самого. Собравшиеся сидели тихо и почти неподвижно. Никто не задавал вопросов.

– Что касается убийства Урсулы Кастнер, то она, юрист по делам недвижимости, вероятней всего, наткнулась на какие-то нарушения закона в коммерческих операциях, связанных с проектом «Новые горизонты». Я предполагаю, она обнаружила нечто, уличающее заметных в нашем городе лиц, но обратилась не в компетентные органы, а слила информацию журналистке Ангелике Блюм. Обеих заставили замолчать самым эффективным образом – убили. А Тину Крамер, агента БНД, приказали убрать, потому что она тоже узнала что-то лишнее, работая в паре с Клугманном, прикрытие которого было разоблачено двумя предателями из нашего управления. Эти предатели застрелили Клугманна, а нам подбросили пистолет украинцев, чтобы отвести подозрения от себя. Итак, три убитые женщины, – сказал Фабель, показывая на фотографии на доске за своей спиной, – и во всех случаях один и тот же убийца: Джон Максвейн. Ученик. Но сегодня… сегодня работал сам «мастер». Отца и его помощницу Витренко-младший убил лично, чтобы блеснуть своей жестокостью.

– Почему же прежние убийства вы относите на счет Максвейна? – спросил Ван Хайден.

– Сейчас объясню. Витренко знал, как правильно манипулировать Джоном Максвейном. Психопат Витренко угадал в Максвейне еще большего психопата, чем он сам. Так сказать, психопат психопата видит издалека. У Джона Максвейна не сложились отношения с собственным отцом – и Витренко, очевидно, вполне сознательно стал играть в его жизни роль отца, подавая себя как великого служителя древнескандинавского культа. Максвейна, надо думать, сперва привлекли как красавчика, который мог легко «снимать» девушек и таким образом поставлять женщин для банальнейших групповых изнасилований, лишь обставленных как некое сакральное действо. Вероятно, при этом Витренко угадал, что Максвейн способен на большее – в нем есть потенциал убийцы. И стал поручать ему выполнение «священных миссий». Думаю, электронные письма частично или полностью сочинял сам Витренко, а Максвейн их только посылал.

– Вы так долго отвергали версию, что убийца – Максвейн… – заметила Мария. – Отчего вдруг такая перемена?

– Из-за его фамилии. Разгадка была у нас под носом, а мы ее не замечали. – Фабель раскрыл лежащую перед ним книгу. – Вот здесь рассказывается о происхождении фамилии «Максвейн». Это англизированная форма кельтского имени. Приставка «мак» означает «сын». Викинга, родоначальника рода, звали Свейн. Но это имя происходит, в свою очередь, от древнескандинавского слова «сван» – мальчик. Максвейн в буквальном переводе – «сын Свана».

Все пораженно молчали. Потом Вернер Мейер воскликнул:

– Правильно нам с Анной нутро подсказывало! Мы с самого начала говорили, что этот Максвейн какой-то не такой!

– Я только что беседовал с Норбертом Айтелем, – продолжил Фабель. – Он пока еще у нас, в тюрьму не перевели. Я выложил ему все, что я знаю о Витренко и Максвейне и культовых групповых изнасилованиях. Адвокат велел Айтелю молчать, и тот молчал как рыба. Но по его лицу было видно, что он понял, в каком дерьме он сидит и как глубоко. Пора и Джона Максвейна брать. – Фабель повернулся к Марии: – Ребята следят за ним?

– Да, – сказала Мария. – Мне докладывали, что он вернулся домой и весь вечер никуда не выходил.

– Отлично, – кивнул Фабель. – Через двадцать минут поедем. Мария, предупредите ребят из внешнего наблюдения, что мы скоро будем.

В комнату заглянула девушка в полицейской форме:

– Извините, герр гаупткомиссар, в приемной вас ждет женщина. Некая фрау Краус. Говорит, у нее срочное дело.


Было трудно определить, что́ в маленьких печальных карих глазках Маргарет Краус – вселенская печаль или коровья тупость. Так же трудно было угадать ее возраст – где-то от сорока пяти до шестидесяти пяти. А оценить, насколько она похожа на своего сына, не было никакой возможности, потому что Ханзи Краус в последнее время превратился в ходячую мумию.

Поздоровавшись, Фабель протянул фрау Краус руку:

– Весьма сожалею о вашей утрате.

Маргарет Краус с горькой усмешкой ответила:

– Я потеряла Ханзи много-много лет назад. А теперь просто хороню.

У Фабеля сдавило горло. Очевидно, в этих глазах все-таки вселенская печаль… Чтобы не вызвать ненароком поток слез или истерику, он лишь сдержанно кивнул – мол, понимаю ваше горе – и тут же спросил:

– Фрау Краус, вы хотите побеседовать со мной о Ханзи?

Женщина молча протянула ему конверт и, в ответ на удивленно вскинутые брови Фабеля, пояснила:

– Это письмо от покойного Ханзи. Только что получила. Очевидно, он отправил буквально перед своей смертью.

Фабель открыл конверт. Письмо было написано карандашом, но каллиграфическим почерком и без помарок. Учитывая образ жизни и состояние здоровья героинщика Ханзи Крауса, это был маленький подвиг, напоминавший о том, что этот несчастный человечек, возможно, когда-то был первым учеником в классе…

Читать это сугубо личное письмо было больно: Ханзи многословно извинялся за беды и переживания, доставленные матери и сестрам за годы и годы своего «истинно непотребного существования». Фабель даже начал недоумевать, зачем фрау Краус принесла ему это предельно интимное послание. Но последние абзацы все разъяснили.

Пишу я вам, любезная матушка, после стольких лет разлуки, в размышлении того, что мытарствам-горестям моим в самом недалеком будущем наступит конец. Не хочу опечалить вас или напугать до смерти, однако выходит так, что перебежал я кое-кому дорогу и мне теперь долго не жить. Если я прав, навряд ли мы свидимся на этом свете. И если что дурное произойдет с вашим беспутным сыном, окажите мне последнюю услугу: доставьте это письмецо гаупткомиссару Йену Фабелю в управление полиции. Он честный полицейский и, я надеюсь, сумеет привлечь к ответу тех, кто хочет со мной расправиться.

Я находился с герром Мейером в столовой управления полиции, когда туда вошли двое полицейских в штатском и сели за столик слева за нами. Один в возрасте, другой совсем молодой – коротко стриженный блондин, фигура – как у Арнольда Шварценеггера до того, как тот в политику подался! Я спросил герра Мейера, кто этот человек, и он ответил: комиссар Лотар Кольски. Так вот, Лотар Кольски – тот самый, который в бассейне застрелил человека с мешком на голове. И мужчина в возрасте, теперь рядом с ним сидевший, был тот самый, который велел ему того человека убить. Хотел я тут же герру Мейеру или еще кому все рассказать, да язык от страха отнялся: а ну как, думаю, они все тут повязаны! Тогда мне из ихнего полицейского логова живым не уйти!.. Маленько остыв, я решил, что герр Фабель не из ихней шайки и поступит с этими поганцами соответственно.

Смерти я боюсь, однако не так сильно, как прежде, когда я про смерть думал, не видя ее перед собой явно, как теперь. Да и на что, спрашивается, небо коптить такому пустячному человеку? Пристукнут – может, оно и лучше. Устал жить без цели и смысла.

Прошу вашего прощения, любезная маменька. Не такого сына вы заслужили, и вы были лучшей матерью, чем я заслужил.

Искренне вас любящий

Ханзи

Закончив читать это витиеватое и полуграмотное письмо, Фабель надолго задумался. Потом вспомнил о Маргарет Краус и поднял глаза на нее.

– Мои соболезнования, фрау Краус. Я искренне сочувствую вам. И огромнейшее спасибо за то, что вы принесли это письмо.

– Значит, Ханзи действительно убили полицейские?

– Ханзи убили преступники, фрау Краус, – дипломатично сказал Фабель. – Но я обещаю, что мы посадим мерзавцев за решетку. И это письмо будет важнейшей уликой!

Маргарет Краус рассеянно улыбнулась. Вежливость герра гаупткомиссара не могла вернуть ей ни давно потерянного сына, ни веру в справедливость жизни.

– Мне пора. Не люблю ходить по улицам в темноте.

Фабель пожал ее руку.

– Извините, я вынужден просить вас задержаться, побеседовать с нашим сотрудником, чтобы он составил протокол. А затем кто-нибудь отвезет вас домой. Боюсь, в ближайшие дни нашим ребятам придется охранять вас… пока мы окончательно не разберемся в ситуации.

Фрау Краус покорно пожала узкими плечиками:

– Ладно, как велите…


В коридоре Фабеля ждал Ван Хайден. Фабель вручил ему письмо и указал самый важный абзац.

– Думаю, вы сами разберетесь, герр криминальдиректор, – сказал он.

Ван Хайден ничего не ответил, однако Фабелю было легко прочитать будущее в разъяренных глазах Ван Хайдена: Бухгольц и Кольски еще ни о чем не подозревали, а с вершины горы на них уже катилась снежная лавина.

Архив управления полиции Гамбурга, комиссия по расследованию убийств


От: Сына Свена

Кому: Гаупткомиссару Йену Фабелю

Отправлено: 21 июня 2003, 21.30

Тема: ДОЧЬ ДАВИДА

ВООБРАЖАЕТЕ, ЧТО ВЫ В ОДНОМ ШАГЕ ОТ МЕНЯ? ОШИБАЕТЕСЬ, ЭТО Я В ОДНОМ ШАГЕ ОТ ВАС! Я УЖЕ ПОДАРИЛ ВАМ, ГЕРР ФАБЕЛЬ, МНОЖЕСТВО ЯРКИХ ВПЕЧАТЛЕНИЙ. НО ТО, ЧТО СКОРО ПРОИЗОЙДЕТ, ДОСТАВИТ МНЕ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ И ОСТАНЕТСЯ В ВАШЕЙ ПАМЯТИ НАВЕКИ.

ЛОЖЬ – В ПРИРОДЕ ЖЕНЩИН. ОНИ ТАК И РОЖДАЮТСЯ СУЩЕСТВАМИ ХИТРЫМИ И КОВАРНЫМИ И ВСЮ ЖИЗНЬ ТОЛЬКО ЛГУТ И ДУРЯТ, ЛГУТ И ДУРЯТ. РАЗВЕ ЭТО НЕ ЧИСТАЯ ПОЭЗИЯ? СЫНУ СВЕНА ПРЕДСТОИТ РАСПРАВИТЬ ДЛЯ ПОЛЕТА КРЫЛЬЯ ДОЧЕРИ ДАВИДА.

СЫН СВЕНА.

Суббота, 21 июня, 22.00. Харвестехуде, Гамбург
Фабель старался, чтобы его команда действовала быстро, но без паники. Смысл электронного письма был кристально ясен. «Дочь Давида» означает еврейка. Еврейка Анна Вольф хотела обмануть Максвейна, и он собирался убить ее.

Попытки дозвониться до Анны ни к чему не привели. И теперь Фабель руководил штурмом квартиры Максвейна.

Сотрудник внешнего наблюдения подтвердил, что англичанин вернулся к себе в 17.56. С 19.30 в квартире горел свет. «Порше» Максвейна по-прежнему стоял в подземном гараже под домом.

Единственный выход из квартиры на четвертом этаже блокировали парни из мобильной оперативной группы, в бронежилетах и с автоматами. Двое из них по приказу Фабеля раскачали тяжелый таран и с одного удара вышибли дверь. Их товарищи тут же ворвались в квартиру с криками: «Полиция!»

Фабель сразу почувствовал, что в квартире никого нет. Быстрый осмотр подтвердил его догадку.

– Проклятие! – почти застонал Вернер Мейер. – Снова упустили! Как это могло случиться?

– Потому что отнеслись к делу не слишком серьезно, – сказал Фабель. – Не очень-то верили в то, что он убийца. Анна была права – в наблюдении нужно было задействовать больше людей.

Упомянув Анну, Фабель почти с ужасом уставился на Вернера. Тот ответил столь же смятенным взглядом.

– Велите ребятам срочно разыскать Анну! – приказал Фабель. – Пусть съездят к ней домой в Аймсбюттель.

Вернер Мейер схватил сотовый телефон.

– Шеф, идите сюда! – крикнула Мария. – Смотрите, что я нашла!

Она стояла в крохотной комнатке – скорее чуланчике, куда Максвейн умудрился втиснуть небольшой компьютерный стол и стул. Стены тайного кабинета были залеплены фотографиями, вырезками из газет и записками от руки. Две подсветки с потолка прицельно освещали центр этой «экспозиции» – вырезанную из дерева искаженную яростью рожу одноглазого Одина, точную копию той, что Фабель видел в книжке Отто. Здесь Максвейн организовал себе свой особый мирок. Здесь он отделялся от падшего современного мира и уходил в чудесное прошлое. Фабель мог только гадать, сам ли Максвейн придумал себе это иллюзорное убежище или по коварной подсказке Витренко.

Чуть ниже деревянной маски Одина мерцала металлическая бляха уголовного розыска – овальный выпуклый щит с рисунком. Именно эта бляха открыла ему дверь в квартиру Ангелики Блюм.

Мария пригнулась к одной из газетных вырезок на стене и воскликнула:

– О, да это же про вас!

Это была статья годичной давности из «Гамбургер моргенпост». Несколько колонок текста об аресте Маркуса Штюбке и большая фотография героя – первого гаупткомиссара Фабеля. Штюбке выследил и убил гамбургскую сенаторшу Лизу Келлманн.

Остальные вырезки были посвящены истории викингов. На нескольких картах Европы стрелки показывали маршруты их походов и набегов.

– Обратила внимание, что тут отсутствует? – спросил Фабель у Марии.

Она кивнула:

– Нет рисунков или фотографий жертв. Нет ничего, что принадлежало убитым и было взято в качестве трофея.

– Вот именно.

Серийные убийцы, как правило, пытаются установить «отношения» со своими жертвами, даже если все «знакомство» исчерпывалось актом убийства. Поэтому они сохраняют материальные напоминания о процессе подготовки и сувениры с места преступления. Но в квартире Максвейна не было ничего, связанного с Урсулой Кастнер, Ангеликой Блюм или Тиной Крамер. Не было их фотографий, тайком сделанных до убийства. Не было ни клочка одежды. Не было никаких других трофеев.

– Все свидетельствует о том, что он не сам выбирал жертв, – сказал Фабель. – Он действовал по указке своего духовного руководителя Витренко, который заместил в его сознании никчемного истинного отца, игнорировавшего существование сына.

Еще кое-что бросилось в глаза Фабелю.

– Здесь нет ни документов из квартиры Ангелики Блюм, ни пропавшей видеокамеры. Значит, Максвейн все это кому-то передал. Ему каждый раз говорили, кого убить и что взять с места преступления.

За спиной Фабеля возник Вернер Мейер. Втроем в комнатке-чулане было нестерпимо тесно, и Фабель кивком скомандовал всем выйти в гостиную.

– Я насчет Анны, шеф, – буркнул Вернер Мейер. – Ничего хорошего. Ребята уже у нее в квартире. Анны нет. Зато есть ее сумка и сотовый телефон.

Суббота, 21 июня, 22.00. Эльба у моста Ландунгсбрюкен, Гамбург
Франц Кассель снял форменную фуражку и привел рукой по вспотевшей лысине. Жаркий день сменялся теплой ночью. Дежурство подходило к концу, можно было помечтать о кружечке-другой холодного пива. Отработали без особых происшествий, и Франц безмятежно наслаждался теми бесхитростными вещами, которые увлекли его на службу в речную полицию: плеском волн, музыкой пароходных гудков, скрипом пришвартованных лодок и катеров. До сих пор его поражало, что Гамбург с воды кажется совсем другим – ничего общего с тем городом, который он знал как пешеход. Приятно видеть родной Гамбург во всем его многообразии.

Жаль только, не все разделяли его восторженно-романтическое отношение к службе в речной полиции. Тот же обермейстер Гебхард, рулевой патрульного катера «ВС-25», воспринимал службу как скучную обязанность. После всего лишь трех лет в речной полиции он снова и снова заводил разговор о желании перейти в мобильную оперативную группу на суше – там, мол, интереснее. Ага, вместо того чтобы летать по водным просторам на катере, он хотел бы бегать в бронежилете и с автоматом по темным задворкам и смрадным коридорам!..

Кассель не без раздражения следил за тем, как Гебхард подруливает к берегу. Все вроде бы по правилам, но с мельчайшими огрехами, которые человек с природным чувством воды никогда не позволит себе. Кассель считал, что у него самого это «чувство воды» имеется; он ощущал реку как живое существо, а катер – как продолжение самого себя. А для Гебхарда Эльба была просто незаасфальтированной автострадой, по которой он гонял в автомобиле странной формы и с винтом сзади. Сравнивать полицейский патрульный автомобиль и речной катер – кощунство!

Ход его мыслей нарушил прогулочный катер вдали – он показался ему знакомым. Кассель взял бинокль и проверил свое предположение. Так и есть – тот самый, за которым его просили проследить накануне вечером. И хозяина которого он вчера оштрафовал за стоянку в фарватере с потушенными огнями.

Кассель показал Гебхарду на прогулочный катер и велел, не привлекая внимания, следовать за ним – на безопасном расстоянии.

– Шеф, у нас же смена закончилась! – возмутился Гебхард.

Кассель молчал.

Гебхард вздохнул, огорченно передернул плечами, но подчинился и стал разворачивать патрульный катер.

Кассель мог только гадать, по-прежнему ли фрейлейн из полиции интересуется этим суденышком. Однако лучше перестраховаться. Он взял радиотелефон и попросил срочно соединить его с оберкомиссаром Марией Клее из комиссии по расследованию убийств.

Суббота, 21 июня, 22.00. Эльба у Гамбурга
Когда Анна приходила в себя, она не испытывала ничего, кроме растерянности. В нормальном состоянии человек никогда не испытывает растерянность в чистом виде – она всегда соединена с другими эмоциями. Вы растерянны и сердиты, вы растерянны и обрадованны, вы растерянны и испуганны, вы растерянны и смущены… Анна же ощущала ничем не окрашенное смятение – такое, наверное, испытывает амеба, попадая из привычной среды в другую. Однако моменты ясности были редки – как просветы в густой пелене облаков. Кусочек неба – и опять мрак.

Однажды она открыла глаза и узнала интерьер максвейновского катера. Ее руки были связаны за спиной, а сама она лежала на кровати лицом вверх. Анна ясно понимала, где она находится и что случилось. Максвейн проник в ее квартиру, подмешал наркотик в бутылку минеральной воды в холодильнике. Вышел, подождал на лестничной площадке, затем постучал в дверь. У нее не было оружия. Не было и сотового телефона. Фабель отпустил ее отдыхать, и теперь никто не знает, что она похищена; ее не хватятся еще много часов. Ей предстоит выкручиваться в одиночку…

В течение нескольких секунд она лениво продумывала все это, без страха и волнения. В следующий момент ее сознание опять помутилось – она вроде бы и думала, но как-то без мыслей. Скорее шарила в своем сознании в поиске мыслей – и ничего не находила, кроме растерянности от непривычной пустоты. Как будто ты пришел к себе домой, а кто-то вывез всю твою мебель, и ты никак не можешь поверить, что в квартире одни голые стены…

Потом ее разбудил голос Максвейна. Он с кем-то разговаривал. Говорил быстро, почти задыхаясь и захлебываясь словами. Она ничего не могла разобрать. Но какая-то сила заставила ее сосредоточиться и попытаться всплыть к этому голосу.

Вместе с сознанием пришло ощущение боли – череп распирало во все стороны. А Максвейн все говорил и говорил.

Анна наконец открыла глаза. Максвейн сидел напротив, вперив в нее свои прекрасные и пустые зеленые глаза. На его лице двигались только губы. Она с удивлением поняла, что он обращается к ней. Но ему было безразлично, закрыты или открыты ее глаза, слышит она или нет, – его просто несло, слова текли, как дерьмо из прорвавшейся канализационной трубы.

– Он объяснил мне, а объясняет он чудесно! Мы сами творцы мифов. Не надо ждать, когда о нас сложат легенды. Надо своей жизнью создавать материал для потомков. Мифы вырастают из легенд, а легенды куются нами самими. Одноглазый прохиндей Один ныне бог. Бог всех викингов! Бог единственно потому, что все викинги согласились в один прекрасный день считать его великим и могучим. Но до того, как родился миф об Одине-боге, бытовали легенды о великом короле Одине. А если копнуть дальше, в еще большую тьму веков, то окажется, что в какой-нибудь вшивой ютландской деревушке жил кровожадный правитель, завоевавший две вшивые соседние деревушки и изнасиловавший сотню взятых в рабство баб. Но с чего все началось – не играет ни малейшей роли. Если взяться за дело с умом, любого засранца можно вырастить с веками в бога! Произнесите «Один», и никто не подумает о деревенском вожде в латаной-перелатаной медвежьей шкуре. Произнесите «Один», и земля содрогнется, и сердце вострепещет! Вот она – наиправдивейшая правда… всем правдам правда! Это все полковник Витренко мне объяснил. Он явил мне, что мы, истинные викинги всех времен и народов, повторяем главные великие исторические темы, мы связаны пуповиной с нашей историей и с нашими нетленными мифами – и только нам позволено будет остаться в веках, ибо мы не боялись пролить чужую кровь, дабы ублажить богов, к которым мы со временем присоединимся.

Максвейн вдруг замолчал: Анна заворочалась и попыталась встать. В конце концов ей даже удалось сесть. Максвейн рассеянно нахмурился, встал и беззлобно с размаху ударил ее кулаком в лоб. Анна рухнула на кровать. В глазах плясали искры, голова раскалывалась пуще прежнего, однако сознание не затуманилось.

Максвейн сел и как ни в чем не бывало возобновил свой горячечный монолог:

– Полковник Витренко показал мне, что все мы, грядущие боги, связаны друг с другом. Мы с ним родные по крови – у обоих зеленые глаза. Очевидно, мы происходим от одного предка-викинга! Точно так же связан я с гаупткомиссаром Фабелем. Полковник Витренко подсказал мне, что мы с герром Фабелем имеем ту же смесь немецкой и шотландской крови! Поэтому высшие силы избрали его моим противником. И я радостно этому покоряюсь!

Анна соображала все яснее и яснее. Сознание пробивалось сквозь наркотический дурман. То ли Максвейн ошибся в дозировке, то ли она выпила недостаточно его зелья, однако к ней вернулся страх, а с ним и желание активно бороться за свою жизнь. Сквозь полуприкрытые веки она наблюдала за Максвейном. Высокий и крупный… но знает ли он приемы борьбы? Он не ожидает от нее сопротивления, и фактор неожиданности поможет ей… Нет, черт возьми, она будет бороться до последнего!

За кормой тихо плескалась вода. Было очень тихо. Явно ни одного судна поблизости. Максвейн, очевидно, выключил мотор, чтобы спуститься в каюту и «поговорить» с ней.

– Мы связаны не только с современниками, – продолжал Максвейн. – Кроме тех, кто был, есть еще и те, кто будет. И мы – история для тех, кто будет после нас. Им суждено творить легенды о нас, как мы творим легенды о наших предках. И я непременно стану легендой. И полковник Витренко должен стать легендой. Из легенды мы станем мифом и однажды займем места по правую руку от Одина! – Глаза Максвейна вспыхнули холодным пламенем. Он медленно встал и величаво выпрямился в достаточно тесной каюте. – Но сначала следует принести жертвы уже существующим богам!

Максвейн наклонился к ней.

Анна что было силы ударила лбом в середину его лица. Лежа, со связанными за спиной руками и наполовину в обессиливающем наркотическом тумане, она не могла ударить по-настоящему сильно. Максвейн отшатнулся, схватившись за нос. Это дало Анне несколько секунд, чтобы раскачаться, спустить ноги с кровати и встать. Голова предательски кружилась. Максвейн уже опомнился и наступал на нее. Каюта была маленькая и узкая, и сама теснота мешала высокому и крупному Максвейну, давая преимущества маленькой и юркой Анне. Когда англичанин рванулся к ней, девушка неожиданно вскинула ногу и пяткой ударила его под дых. Максвейн охнул, стал хватать воздух ртом и согнулся.

Анна только этого и ждала. Чуть отпрыгнув назад, она хорошо примерилась – потерять равновесие и упасть для нее было бы концом – и ударила противника пяткой в висок. Этот удар свалил Максвейна на пол. Анна взбежала по лестнице к люку и уперлась в него макушкой. Люк не поддавался. Тут она вспомнила, что он открывается не вверх, а вбок. Она вернулась вниз, села на корточки, опустила связанные за спиной руки до пола и, почти выламывая себе кости, пропустила ступни в кольцо сомкнутых рук. Теперь ее связанные руки были впереди и открыть люк не представляло труда. При этом она поглядывала на Максвейна. Тот недвижно стонал на полу. Анна взбежала по лестнице и отодвинула люк. Что делать на палубе, она не знала. Наверное, сразу прыгать в воду. Ей казалось, что в воде, даже со связанными руками, у нее больше шансов выжить, чем на катере. Темнота на ее стороне. Куда угодно, только бы прочь…

Но когда она вдохнула свежий воздух снаружи и половина ее тела уже была выше уровня палубы, сзади раздался звериный крик. Максвейн догнал Анну, схватил за лодыжки и всем телом повис на ней. Затем поволок ее вниз – лицом она пересчитала все ступеньки. Боли Анна не ощущала – только одуряющий вкус крови из носа и разбитых губ. Максвейн схватил ее за волосы и потащил обратно в каюту. Там он, роняя какие-то предметы, нащупал свободной рукой что-то на столе, замахнулся… Но ожидаемого смертельного удара не случилось – она почувствовала, как в ее шею впилась игла. И сразу наступила полная тьма.

Суббота, 21 июня, 22.15. Эльба, где-то между Гамбургом и Куксхавеном
Прогулочный катер остановился. На нем горели все положенные огни. А катер речной полиции «ВС-25» крался за ним без света.

Франц Кассель видел, как на палубу вышел высокий молодой человек. В темноте и с такого расстояния было трудно судить, но ему показалось, что в руках парня полотенце с темными пятнами. Он вытер им лицо и бросил на палубу. Может, это пятна крови? Или просто рисунок такой? Кассель боялся ошибиться. Он опустил бинокль и приказал Гебхарду:

– Попробуй еще раз дозвониться до оберкомиссарши. Если опять не получится, я все-таки рискну спросить, что этот парень здесь делает. – Он опять посмотрел на прогулочный катер. У бортов того запенилась вода. – И не думай, голубчик, – сказал Кассель, – от меня не уйдешь!

Суббота, 21 июня, 22.25. Харвестехуде, Гамбург
На стойку душа был брошен сине-красный гидрокостюм – «сухая гидра», не пропускающая воду. С него стекали последние капли воды. Атмосфера максвейновской квартиры придавала ему что-то жуткое – вид сброшенной кожи невиданного животного.

Вернер Мейер и Мария позвали шефа, подозревая, что именно в этом костюме преступник «обрабатывал» своих жертв.

– Думаете, мы правы? – спросил Вернер Мейер.

Фабель на всякий случай закрыл пробку ванны – может, в стекшей с костюма воде обнаружат кровь.

– Будем надеяться, – сказал он. – С этим костюмом идея вроде бы замечательная. Но Максвейн не сообразил, что воротник, а также застежки на лодыжках и запястьях из промокающего неопрена. Как бы тщательно он ни мыл гидрокостюм, кровь должна остаться в неопрене. Поэтому до Браунера ни к чему тут не прикасайтесь!

Фабель вернулся в чуланчик, чтобы получше рассмотреть его стены. Все это будет сфотографировано и методично изучено, а пока что Фабель просто обегал взглядом максвейновский «иконостас», выхватывая в нем то одну деталь, то другую. Диковинная топографическая карта больной души… Выделялись несколько вырезок из газет о зверствах русских во время советско-афганской войны; самые отвратительные подробности были подчеркнуты красным фломастером.

Висела на стене и страничка из книги, значение которой дошло до Фабеля не с первого абзаца. Это был рассказ о начале Руси. Некий летописец писал, что страна их велика и обильна, да только не было в ней порядка. И тогда враждующие племена решили найти способных правителей на стороне – пригласить иностранцев, чтоб те всех одинаково притесняли. Перебрав многих кандидатов, остановились на варягах – скандинавских князьях Рюрике и его братьях. Рюрик, самый старший, стал правителем Новгорода и основателем многославной династии Рюриковичей… Следующая вырезка касалась некоего викинга Свенельда, который служил в войске князя Игоря – того самого, про которого знаменитая опера.

Фабель внимательно перечитал текст. Отец Витренко был прав. Вот она, разгадка того, почему украинец Витренко не выглядел смешным, поклоняясь в Германии древнескандинавскому богу! Максвейн видел в Витренко такого же потомка викингов, как и он сам. Витренко ведет свой род якобы от викинга Рюрика, а Максвейн – от викинга Свейна… или даже Свенельда, который служил потомку Рюрика. История разнесла их в разные страны, а теперь, спустя века, воссоединила. Как же чудно мыслят психи, чего только они не притянут за уши, чтобы у них все сошлось…

В чуланчик заглянула Мария:

– Наши ребята сообщили из гавани – максвейновского катера нет на месте.

– Черт!

– Но есть и хорошие новости, шеф. Мне звонил комиссар Кассель из речной полиции. Это он выручил нас, когда вчера вечером Максвейн увез Анну.

Фабель нетерпеливо кивнул.

– Комиссар Кассель сейчас скрытно преследует катер Максвейна. Тот плывет по Эльбе на запад.

Фабель кинулся вон из чуланчика.

– Пауль, Вернер Мейер, Мария, все за мной! – скомандовал он. Двум другим членам комиссии по расследованию дел об убийстве – Ландсманну и Шиллеру – он велел оставаться в квартире.

Сбегая по лестнице, Фабель позвонил по сотовому в управление и попросил срочно соединить его с криминальдиректором Ван Хайденом.

Быстро договорились, что Ван Хайден обеспечит вертолет, который подберет Фабеля и его команду возле Земельной полицейской школы, неподалеку от управления полиции.

Бухгольц и Кольски уже были арестованы.

Фабель попросил передать адвокату Норберта Айтеля, что Максвейн похитил полицейского.

Как Фабель и предполагал, адвокат Норберта Айтеля сделал разворот на сто восемьдесят градусов и стал упрашивать клиента смягчить свою вину скорейшим добровольным признанием: после поимки Максвейна будет уже поздно.


Когда все оказались в вертолете, Фабель надел протянутые ему наушники с микрофоном и спросил пилота:

– Вам сказали, куда лететь?

Пилот кивнул головой в шлеме.

– Тогда поднимаемся. И соедините меня с начальством речной полиции.

Кассель доложил, что он преследует прогулочный катер и находится у южного берега отрезка Эльбы, известного под названием Мюленбергер-Лох. Сам максвейновский катер, из-за его быстроходности, Кассель потерял из виду, однако отслеживает на радаре. Из Куксхавена ему на поддержку идут два катера тамошней речной полиции. Они запрут Максвейну выход из Эльбы в море.

Фабель сообразил, что Максвейн приближается к тем местам, где были брошены изнасилованные девушки. Теперь многое стало ясно. Он велел Марии, Паулю и Вернеру наклониться к нему и, зажав ладонью микрофон и перекрывая шум вертолетного двигателя, крикнул:

– Они привозили девушек к месту изнасилования не в машине. Максвейн доставлял их на катере, а уж потом их на машине везли к лесу и выбрасывали, когда они были еще без сознания. – Затем Фабель сказал в микрофон второму пилоту: – Соедините меня, пожалуйста, с полицией Куксхавена. Мне нужно поговорить с гаупткомиссаром Зюльбергом.

Когда они были уже далеко от Гамбурга, в наушниках наконец раздался голос Зюльберга. Фабель объяснил, что катер речной полиции преследует судно Максвейна, похитившего Анну Вольф, сотрудницу уголовного розыска. Максвейн не знает, что за ним следят. Его прогулочный катер, похоже, двигается к тем местам, где были найдены две изнасилованные девушки.

– Однако на сей раз, – добавил Фабель, – в руках преступника наша сотрудница, которая знает его и может против него свидетельствовать. Вряд ли он горит желанием отпустить ее живой.

– Ясно, – сказал Зюльберг. – Я поднимаю своих людей по тревоге. Мы едем в указанный вами район и будем ждать дальнейших указаний.

Второй пилот сообщил Фабелю, что только что снова выходил на связь Кассель и доложил: катер Максвейна причалил к берегу. Где-то за Фрайбергом.

Фабель справился с картой.

– Это как раз возле Аусендайха, – тихо сказал он, но за шумом винтов его никто не расслышал.

Воскресенье, 22 июня, 00.10. Аусендайх, между Гамбургом и Куксхавеном
Катер Максвейна был пришвартован у старого хлипкого деревянного причала. По расчетам Касселя, он тут стоял уже добрых десять минут – хоть они и выжимали все возможное из своего «ВС-25», раньше прибыть не смогли. У Максвейна было достаточно времени, чтобы утащить Анну Вольф в заросли и сделать свое черное дело.

Кассель и Гебхард сошли на берег, сжимая в руках пистолеты, и спрятались в кустарнике на берегу. Кассель ощущал наэлектризованность Гебхарда: наконец-то в их тихой речной жизни происходило нечто прямо как из фильма!.. Кассель покосился на него и строго шепнул:

– Ты это… не очень заводись-то! Обойдемся без геройства, ладно? Я обо всем доложил гамбургскому уголовному розыску, и дальше операцию будут вести они. Мы тут лишь для того, чтобы отрезать парню водный путь отступления. Ясно?

Гебхард тихо хмыкнул и досадливо кивнул – как обиженный подросток, которому запретили идти на танцульку.

Кассель осмотрел окрестности в бинокль. Лунный свет был жидковат, но поля просматривались хорошо. Максвейн явно двинул в другую сторону. Кассель чуть повернул бинокль и увидел два заброшенных сарая в излучине реки. В одном из них мерцал слабый свет. Кассель легонько похлопал Гебхарда по плечу, передал ему бинокль и показал на сараи.

– Ага, – прошептал Гебхард. – Похоже, вы правы.

Кассель вызвал по рации вертолет.


Фабель разрывался между двумя разговорами: держал в курсе управление полиции и давал команды мобильной оперативной группе – те уже выехали, но могли прибыть на место не раньше, чем через час. Фабель велел Касселю сидеть в засаде и не расслабляться. Затем он передал пилоту координаты места, где причалил катер Максвейна, и приметы местности. Эти же детали он сообщил Зюльбергу, возглавлявшему группу куксхавенских полицейских. Пилот сказал, что ему ничего не стоит приземлиться прямо у сараев.

– Нет, – покачал головой Фабель. – Мы его спугнем. И тогда он может сгоряча прикончить Анну. К сараям близко не подлетайте, высадите нас у шоссе. Там мы присоединимся к команде Зюльберга.

Фабель покосился на своих сотрудников. Все трое сидели с решительными, сосредоточенными лицами. Один только Пауль проявлял какое-то нехорошее беспокойство. Сердце Фабеля екнуло – инстинкт подсказывал недоброе. Впрочем, думать об этом было некогда, и он тут же забыл про бегающие глаза Пауля Линдеманна.

Вертолет сел на опушке леса у шоссе. Приседая под крутящимся лопастями вертолета, Фабель и его команда побежали к поджидающим их на обочине четырем патрульным машинам Зюльберга.


Перед поворотом на фунтовую дорогу, ведущую к сараю, Зюльберг приказал выключить фары. В первой машине сидели водитель, Зюльберг, Фабель и Мария. Дорога была в рытвинах – очевидно, ею практическиникогда не пользовались. За взгорком неподалеку от сараев полицейские бело-зеленые «мерседесы» остановились. Ехать дальше означало обнаружить себя.

Зюльберг и Фабель прокрались вдоль неухоженной живой изгороди поближе к сараям. Там стояли два внушительных размеров «БМВ». Максвейн был не один!

Из продолговатого окна одного из сараев лился слабый свет, однако с их места Фабелю и Зюльбергу не было видно, что происходит внутри. Они вернулись к Вернеру, Марии, Паулю и четверым куксхавенским полицейским, которые ждали их за взгорком. Все собрались в кружок для совещания шепотом.

– Вернер, вы и гаупткомиссар Зюльберг обойдете сарай и проверите, есть ли второй вход, – сказал Фабель. – Мы с Паулем берем на себя главную дверь. Мария, вы контролируйте окно на случай, если кто попытается бежать этим путем. – Прежде чем давать приказы куксхавенским полицейским, он вопросительно посмотрел на Зюльберга. Тот кивнул. – Вы двое прикрываете тыльную часть сарая. Только не палите сразу, если кто появится из темноты, сначала удостоверьтесь, что это не один из нас. А вы двое встаньте там и там – будете поддерживать оберкомиссара Марию Клее. За реку можно не волноваться: отступление по воде им отрезает катер речной полиции.

Луну закрыло облако с серебристыми краями. Тени стали гуще. Сарай и окрестные кусты казались зловещими.

– Ладно, – произнес Фабель, – начинаем. Все по местам.

Как назло, было необычайно тихо – с шоссе не доносилось ни звука. Фабелю казалось, что он дышит слишком громко. Несколько раз у него замирало сердце, когда возле пустых «БМВ» он наступал на сухие сучки. Пауль, Вернер и Зюльберг, тоже с пистолетами в руках, добавляли свою долю шума. Фабель кивнул Зюльбергу, и тот вместе с Вернером, пригибаясь, двинулся в обход сарая. Давая им время выйти на позицию, Фабель переждал тридцать мучительно долгих секунд, затем махнул Паулю.

Они на цыпочках перебежали из-за одной из машин к сараю и замерли по сторонам его двери.

Фабель легко тронул массивную дверь. Она подалась. Разумеется, они не заперлись изнутри: кто мог побеспокоить их в этой глуши?

Теперь нужно действовать с холодной головой, используя профессиональные навыки. Но внутри Анна… И в груди Фабеля закипали гнев и ненависть. Пауль тоже был весь напряжен, на шее заметно билась вена. Они встретились глазами. Фабель спросил одними бровями: все в порядке? Пауль неуверенно кивнул.

Фабель поднес к губам рацию:

– Всем, всем! Начинаем!

Пауль ногой распахнул дверь, и Фабель первым ворвался в помещение. Внутри находились четыре человека. На дубовом столе – самодельном алтаре – лежала Анна. Она не была привязана – наркотик лучше любых веревок. Стоящий рядом с ней Максвейн как раз начал ее раздевать. Он оглянулся на Фабеля и Пауля, затем дернул головой в другую сторону: Вернер Мейер и Зюльберг ворвались в сарай через дверь в противоположном конце. Фабель и Пауль быстро сместились вправо, чтобы сойти с линии их огня.

Второй преступник был знаком Фабелю по фотографии детективов, следивших за бандой украинцев. Станислав Соловей, один из витренковских боевиков – человек «ближнего круга», допущенный лично знать вожака. А третий мужчина, в длинном черном плаще, был сам Витренко – те же зеленые глаза, что и у отца. Эти глаза сейчас почти светились в полумраке.

В правой руке Витренко мерцал кинжал с широким лезвием. Фабель догадался, что именно этим оружием были совершены все ритуальные убийства.

Фабель крикнул, не узнавая свой голос:

– Полиция! Руки на затылок – и на колени!

Никто из троих преступников не шелохнулся. Максвейн был явно парализован страхом и не подчинился просто из растерянности. Но двое других имели что-то на уме.

Пауль Линдеманн крикнул:

– Кто дернется, высадим гребаные мозги без предупреждения! Мы тут не шутим.

И голос Пауля звучал странно, срываясь то в бас, то в фальцет.

– Верю, верю, – насмешливо процедил Василь Витренко, вперив зеленые глаза в Пауля.

Дальше все произошло так быстро, что Фабель не успел отреагировать. Соловей упал мгновенно, словно под ним люк открылся. Падая, он выхватил из кармана своей черной куртки пистолет и, не прицеливаясь, выстрелил в Пауля. Хлопок выстрела, громкий шлепок рядом – и Фабель, не оборачиваясь, уже знал, что Пауль Линдеманн убит наповал.

Витренко метнулся вбок и выпрыгнул из окна. Фабель разрядил обойму в лежащего на полу Соловья. Вернер Мейер и Зюльберг стреляли из окна по убегающему Витренко. Максвейн забился под лавку и свернулся там в позу эмбриона, закрыв руками голову.

Пауль лежал на полу. В середине его высокого белого лба чернела дырочка.

Вернер Мейер и Зюльберг, расстреляв обоймы, быстро перезарядили пистолеты. Зюльберг подошел к Соловью и пнул его ногой.

– Этот готов.

Вернер Мейер осматривал Анну. Затем радостно крикнул:

– Йен, она в порядке! У нее только синяки и царапины.

Фабель выхватил рацию из кармана куртки.

– Мария, Витренко выпрыгнул из западного окна сарая и, похоже, бежит в вашем направлении.

– Я вижу его! Вижу! – донесся сквозь радиопомехи пронзительный крик Марии.

– Не упустите его. Только будьте осторожны. Я мчусь к вам… Всем участникам операции немедленно двигаться на помощь оберкомиссару Марии Клее!

Фабель сунул рацию в карман, стремительно подошел к лежащему под лавкой Максвейну, наклонился к нему и приставил «вальтер» к его щеке. Максвейн закрыл глаза и захныкал.

– Ну, говнюк, – тихо сказал Фабель, – что будем с тобой делать?

Он посмотрел на Вернера и Зюльберга. Те молчали, готовые просто отвернуться.

Палец Фабеля лежал на курке.

Вырванные легкие. Затравленный взгляд Микаэлы Палмер. Мертвые глаза Пауля Линдеманна.

Но это только подмастерье. Максвейн – сумасшедший, которым управлял еще больший сумасшедший. Украинку и старика, своего отца, убил лично «мастер». Чтобы поставить подпись на «шедевре».

Фабель справился с собой, отвел пистолет от головы Максвейна и выпрямился.

– Следите за ним! – приказал он Зюльбергу. Тот мрачно кивнул и сделал шаг к Максвейну. – Вернер, а вы позаботьтесь об Анне.

– А что с Витренко?

– Им я сам займусь, – сказал Фабель и помчался к двери.

Снаружи он огляделся в темноте, затем крикнул в рацию:

– Мария?

Молчание.

– Мария? Отвечайте!

Опять молчание.

Фабель слышал, как Зюльберг из сарая опрашивает куксхавенских полицейских, не видел ли кто Витренко или оберкомиссара Марию Клее. Трое ответили отрицательно. Четвертый – так же, как и Мария, – не отзывался.

Фабель мучительно вглядывался в темноту, пока не заметил на поле в стороне леса какое-то движение. Так далеко, что и фигура человека с трудом угадывалась. Фабель кинулся со всех ног в том направлении.

– Витренко удирает в сторону реки! – крикнул он в рацию. – Но не туда, где максвейновский катер, а в лес!

Фабель бежал что было мочи. Сердце выпрыгивало из груди, во рту пересохло.

О куксхавенского полицейского он чуть не споткнулся. Тот лежал с перерезанным горлом в высокой траве.

– Мария! – истошно крикнул Фабель во мрак.

Тишина. Потом раздалось что-то похожее на стон. Мария была метрах в десяти от него, почти полностью скрытая высокой травой. Фабель опустился на колени рядом с ней. Она лежала на спине, лицом к темному небу; казалось, она просто смотрит на луну и звезды и мечтает. В сторону Фабеля она лишь повела глазами – очевидно, не было сил даже голову повернуть. Рот был приоткрыт, из живота, почти у грудины, торчала рукоять широкого ритуального кинжала. Витренко полностью вогнал клинок в ее тело, но нарочно не ударил в сердце – чтобы она умирала долго и мучительно.

Фабель наклонился к ее лицу.

– Я не хочу умирать, Йен, – прошептала Мария. – Пожалуйста, не дай мне умереть.

– Ты не умрешь, – нежно, но твердо сказал Фабель. – Витренко ничего не стоило тебя убить. Он нарочно ранил тебя, чтобы я остался с тобой и не преследовал его. Отвлекающий маневр. Тебе повезло, девочка. Раз ты жива, мы тебя вытащим!

Мария слабо улыбнулась, и ручеек темной крови побежал из угла ее рта.

В рации раздался голос Вернера Мейера:

– Шеф, с Анной все в порядке. Повторяю: с Анной все в порядке. Вы взяли Витренко?

Фабель деревянным голосом сообщил о гибели куксхавенского полицейского и ранении Марии – нужен срочно вертолет «скорой помощи».

– Держись, Мария! – крикнул Вернер Мейер. – Все будет хорошо. Обещаю. А гада Максвейна мы таки поймали!

Мария опять слабо улыбнулась, но дышать ей было все труднее.

Фабель поднял глаза. В конце поля – далеко-далеко – бежала темная фигура в плаще с развевающимися полами.

Витренко!

Фабель вскочил и разрядил всю обойму в его сторону… Бессмысленно. Витренко был вне дальности огня. Вне досягаемости. Магазин уже опустел, а Фабель все жал и жал на курок…

В голове вдруг всплыли слова из электронного письма.

Слова, которые написал Максвейн, однако продиктовал Витренко:

«Вы можете остановить меня, но вы никогда меня не поймаете».

Примечания

1

То есть Особая структурная организация. – Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Название газеты «Шау маль!» означает примерно «Погляди-ка!».

(обратно)

3

«Шёне-Аусзихт» означает «живописный вид».

(обратно)

4

Ваше здоровье (нем.).

(обратно)

5

В Пулахе находится штаб-квартира БНД.

(обратно)

Оглавление

  • Часть первая Среда, 4 июня, и четверг, 5 июня
  • Часть вторая С пятницы 13 июня до вторника 17 июня
  • Часть третья С четверга 19 июня до воскресенья 22 июня
  • *** Примечания ***