Китайская головоломка [другой перевод] [Уоррен Мерфи] (fb2) читать онлайн

Ричард Сапир, Уоррен Мрфи Китайская головоломка

ГЛАВА 1

Он не хотел ни кофе, ни чая, ни молока. Ему даже не хотелось подушки под голову, хотя его явно клонило в сон. Видя это, стюардесса авиакомпании «ВО — АС» не отступала.

Когда она попробовала подсунуть упрямцу белую подушку, двое молодых мужчин, перехватив её, жестом приказали девушке уйти. Удалиться. Оставить в покое человека с закрытыми глазами. Между прочим, правая его рука была прикована цепочкой к коричневому кожаному чемоданчику.

Стюардесса не очень уютно чувствовала себя в обществе сей странной группы людей. Её отпугивали их суровые глаза и плотно сжатые губы. Губы эти, казалось, не улыбались с самого детства.

В лицах этих людей читался Восток. Подумав, стюардесса приняла их за китайцев. Хотя, впрочем, китайцы всегда были любезны и улыбчивы. Эти же незнакомцы походили на камень.

Пройдя в командирский отсек мимо кухонного блока, стюардесса отхватила по дороге сладкую булочку с корицей и жадно впилась в неё зубами. Соблюдая диету, она пропустила ленч, но её аппетит, как всегда, не желал мириться с этим. Так приятно было дать себе поблажку. Но совсем отказаться от диеты стюардесса себе не позволяла — диета помогала девушке оставаться гибкой и подвижной, а значит — гарантировала работу.

Булочка оказалась вкусной, хотя и чересчур сладкой. Не удивительно, что китаец попросил принести ему ещё одну. Возможно, булочки были его любимой едой. Кстати, сегодня они подавались в самолёте впервые. Они даже не были включены в меню.

На булочки китаец явно прореагировал. Стюардесса заметила, как зажглись его глаза. А те двое мужчин, что взбили ему подушку, даже были вынуждены отдать ему свои порции.

Стюардесса открыла дверь переднего отсека и заглянула в кабину.

— Ленч, джентльмены, — сказала она командиру корабля и второму пилоту.

— Нет, — отказались они в один голос. А командир добавил: — Мы скоро будем над Орли. Что тебя задержало?

— Не знаю. Возможно, всё дело во времени года. Большинство пассажиров дремлет на своих местах. Мне пришлось потрудиться, раздавая подушки. Здесь очень жарко, верно?

— Нет, скорее, прохладно, — сказал второй пилот. — Ты здорова?

— Да. Да. Просто мне немного жарко. — Она повернулась, чтобы уйти. Второй пилот даже не услышал, как она закрыла за собой дверь. И немудрено. Опустившись на порог, стюардесса вдруг погрузилась в сон, уткнувшись лицом в дверь. Её юбка задралась почти до самых бёдер. «От этих девиц не знаешь, чего ожидать, — пришла в голову ошарашенному пилоту шальная мысль. — Уж не демонстрирует ли она свои прелести пассажирам?»

На этот счёт ему нечего было опасаться. Из пятидесяти восьми пассажиров тридцать человек уже ушли в мир иной, а почти все остальные находились в панике.

Второй пилот услышал женский крик:

— О нет! О нет, Господи Боже мой. Нет! Нет! Нет!

Вскоре закричали и мужчины. Второй пилот отстегнул привязные ремни, перешагнул через тело стюардессы и выскочил в пассажирский салон. Молодая женщина била по щекам маленького мальчика, умоляя, чтобы он проснулся; мужчина средних лет брёл, шатаясь, по проходу; девушка безуспешно пыталась прослушать дыхание пожилого мужчины, прижав ухо к его груди. Два молодых китайца стояли над телом своего босса, вытащив пистолеты.

Где же, чёрт возьми, остальные стюардессы? Оглянувшись, пилот увидел, как одна из них, сидя в последнем ряду, спала.

Пилот почувствовал, что самолёт кинулся вниз, — они шли на экстренную посадку.

Не в силах разобраться в ситуации, он прокричал пассажирам, чтобы они пристегнули ремни безопасности. Но его голос вряд ли был услышан. Тогда он бросился к служебному отсеку, отпихнув мужчину, который брёл по проходу. Тот плюхнулся в кресло, а сидевшие рядом пожилые супруги даже не подняли глаз. Они, очевидно, тоже дремали.

Пилот выхватил из гнезда микрофон, которым пользовались стюардессы, и объявил, что самолёт совершает экстренную посадку в аэропорту «Орли» и что все пассажиры обязаны пристегнуться.

— Немедленно пристегнитесь ремнями! — твёрдым, уверенным голосом повторил он. И увидел, как женщина, пристегнув ребёнка, снова стала хлестать его по щекам, стараясь разбудить.

Самолёт продолжал свой путь, разрезая ночной туман и держась правильного курса с помощью приводного маяка, за лучом которого внимательно следил командир корабля. После приземления самолёт был направлен не к обычному терминалу, а в ангар, где его ждали машины «скорой помощи» и медицинский персонал. Как только второй пилот распахнул дверь к трапу, его грубо отпихнули в сторону два человека в серых костюмах с пистолетами в руках. Они буквально ворвались внутрь самолёта, расталкивая пассажиров. Но, добравшись до китайского джентльмена, вложили оружие в кобуру, один из них кивнул китайцам, затем оба неизвестных в сером стремительно бросились обратно к выходу, сбив с ног доктора и медсестру.

В ту ночь людей из самолёта вывозили только в морг или в госпиталь. Лишь на следующие сутки в полночь уцелевшим позволили покинуть аэропорт. Им не разрешалось читать газеты или слушать радио. Они должны были отвечать на бесконечные вопросы. До тех пор, пока все вопросы и ответы, казалось, не превратились в сплошной поток слов. Представители властей опрашивали белых, жёлтых и чёрных. И очень малое количество вопросов имело смысл. Так же, как и заголовок в газете, которую пострадавшим не дали прочесть:

«ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ ПАССАЖИРОВ СКОНЧАЛИСЬ НА БОРТУ САМОЛЁТА. ПРИЧИНА — БОТУЛИЗМ».

Но нигде, заметил второй пилот, газета не упоминала китайского джентльмена или двух его помощников.

— Знаешь, дорогая, — сказал пилот жене, прочитав сообщение три раза, — эти люди не могли умереть от ботулизма. У них не наблюдалось никаких конвульсий. Я ведь тебе рассказывал, как они выглядели. Кроме того, вся наша пища была свежей. — Этот разговор происходил в их маленькой квартирке в Лондоне.

— Тебе, пожалуй, надо пойти в Скотланд-Ярд и всё сообщить им.

— Неплохая мысль. Здесь что-то явно не так.

В Скотланд-Ярде весьма заинтересовались его историей. Выслушали её и два американских парня. Все были так заинтригованы, что заставляли пилота повторять свой рассказ снова и снова. Дабы он не забыл что-нибудь, ему выделили отдельную комнату, где он всё последующее время находился под замком. Ему не позволялось ни выходить оттуда, ни позвонить жене.

ГЛАВА 2

Президент США сидел в большом кресле в углу своего служебного кабинета, положив ноги в носках на мягкую зелёную подушку. Он глядел на погружающийся в ночную тьму Вашингтон — внизу тускло светились огни перед Белым домом. Карандаш в руке президента постукивал по кипе бумаг, лежавшей у него на коленях.

Его ближайший советник, профессор юстиции, подводил итоги в свойственной ему высокопрофессиопальной манере. Комната была полна едкого сигарного дыма, который оставил после себя директор ЦРУ, ушедший час назад. Советник говорил с немецким акцентом, сохранившимся у него ещё с детства. Речь шла о возможных откликах прессы за рубежом и о том, почему всё не так плохо, как кажется.

— Преуменьшать случившегося не следует. Умерший мужчина был, в конце концов, персональным эмиссаром премьера. Но ведь главное то, что визит премьера в нашу страну всё же состоится. Эмиссар был отравлен не над территорией США. Он сел на самолёт в Европе и должен был сделать пересадку в Монреале, чтобы прибыть сюда. Именно поэтому, очевидно, премьер и не верит в то, что в деле замешан кто-нибудь из наших людей. Это ясно, поскольку он выразил желание направить к нам другого человека — для завершения подготовки своего визита в нашу страну.

Советник улыбнулся.

— Более того, господин президент, новый посланник — его близкий друг, коллега, человек, который сражался вместе с ним в трудное время отступления под напором Чан Кайши; друг, что был рядом в самые тяжёлые дни, когда они прятались в пещерах у города Шань-инь. Нет, я абсолютно убеждён: они уверены в нашей непричастности. Если бы они думали иначе, не послали бы сюда генерала Лиу. Его приезд свидетельствует о том, что они уверены в наших добрых намерениях. Поездка премьера в США состоится. Можно в этом не сомневаться.

Президент выпрямился и положил руки на стол. В Вашингтоне стояла осень, в помещениях было сухо и тепло. Но стол держал прохладу.

— Когда прибудет Лиу? — спросил президент.

— Они пока не сообщают.

— Это говорит о том, что они не слишком доверяют нам.

— Но мы ведь никогда не были их стопроцентными союзниками, господин президент.

— Если бы они сообщили нам маршрут генерала Лиу, мы могли бы обеспечить его безопасность.

— Честно говоря, сэр, я весьма рад, что мы не знакомы с этим маршрутом. Зачем лишняя ответственность? А так о времени его прибытия в Монреаль мы узнаем от польского посольства в США. Я мог бы добавить, что они поставили нас в известность о его миссии буквально через день после трагедии.

— Это хорошо. Признак того, что их политика не изменилась. — Стол продолжал оставаться прохладным, и руки президента чуть взмокли. — Отлично. Очень хорошо, — повторил он, но в его голосе совсем не чувствовалось радости. Он добавил, взглянув на советника: — Люди, которые отравили китайского эмиссара, — кто они такие? У нас нет абсолютно никаких данных от разведки. Это русские? Или, может, они с Тайваня? Кто?!

— Я удивлён, господин президент, что разведка не прислала нам перечень имён тех, кто мог бы желать, чтобы китайский премьер не посетил Соединённые Штаты. — Советник вытащил из своего дипломата пачку бумаги толщиной с хороший том.

Президент протестующе поднял руку вверх, указывая советнику, чтобы тот отложил в сторону свой доклад.

— Мне не нужна история, профессор. Мне нужна информация. Хорошая, свежая информация о том, как можно нарушить китайскую систему безопасности.

— Пока такой информации нет.

— Чёрт побери, тогда я принял решение. — Президент поднялся из кресла, всё ещё удерживая груду документов, находившихся у него на коленях. Он положил бумаги на полированную поверхность стола. — Мы будем продолжать нормальную работу разведки и местных служб безопасности. Просто продолжать.

Советник вопросительно взглянул на него.

— Да?

— Именно так. Я не могу сообщить вам что-нибудь большее. Я доволен вашей работой. Вы достойно исполняете свой профессиональный долг. Спокойной ночи.

— Господин президент, мы всегда хорошо работали вместе, потому что вы не скрывали важной информации. В такое время, как сейчас, оставлять меня в неведении было бы неразумно.

— Я согласен с вами на все сто, — сказал президент. — Однако сам характер этой проблемы удерживает меня от того, чтобы поделиться планами с кем-нибудь ещё. Мне очень жаль. Я не могу пускаться в дальнейшие объяснения.

Советник понимающе кивнул.

Президент пристально смотрел, как он выходит из кабинета. Наконец за ним закрылась дверь. Через пару часов огни на улице погаснут, а на смену им придёт солнце, которое ранней осенью в Вашингтоне ещё хорошо греет.

Президент был одинок, как всегда бывает одинок руководитель любой страны, когда ему приходится принимать трудное решение. Он поднял трубку красного телефона, которым пользовался лишь несколько раз с момента вступления в должность.

Необходимости набирать номер не было, хотя у телефона имелся диск. Президент ждал. Он знал, что не услышит пение зуммера. Этого и не должно было быть. Наконец ему ответил заспанный голос.

Президент сказал:

— Алло. Извините, что разбудил вас. Мне нужны услуги того человека… речь идёт о серьёзном кризисе… Если вы приедете ко мне, я объясню вам проблему более полно… Да, я должен увидеться с вами лично… И захватите его с собой, пожалуйста. Я хотел бы поговорить с ним… Хорошо, тогда передайте ему, чтобы он находился в полной готовности… Отлично. Да, я хочу сказать, это просто готовность. Это отнюдь не задание. Приведите его в состояние готовности. Спасибо. Вы даже не знаете, насколько сейчас мир нуждается в нём.

ГЛАВА 3

Никто не услышал выстрелы на Джером-авеню в Бронксе. Был час пик. И только тогда, когда чёрный лимузин с задёрнутыми занавесками, грохоча, врезался в одну из стоек, поддерживающих крышу над входом в метро, обратили внимание на то, что водитель уткнулся головой в рулевое колесо, а из затылка у него хлестала кровь. Человек, сидевший рядом с шофёром, опустил голову на щиток и, казалось, блевал кровью. Шторы, закрывающие заднее сиденье автомобиля, были задёрнуты, а двигатель машины продолжал работать, как продолжали вращаться и упёршиеся в препятствие колёса.

Серая машина с четырьмя мужчинами в шляпах резко остановилась позади лимузина. Они выскочили из автомашины, с пистолетами в руках, и бросились к лимузину, который сотрясался, упёршись бампером в бетонное основание, на котором покоились чёрные от въевшейся копоти стальные опоры выходивших на поверхность рельсовых путей.

Один из четырёх мужчин ухватился за ручку задней дверцы. Он пытался открыть её, но безуспешно; тогда он взялся за ручку передней двери, но та тоже не открывалась. Тогда он поднял курносый нос пистолета чуть выше ручки и выстрелил, а затем через разбитое стекло открыл заднюю дверь.

Это было всё, что успела заметить Мейбл Кац, проживающая по адресу Озирис-авеню, 1126, выйдя из-за утла. Мейбл несколько раз старательно объяснила это симпатичному молодому человеку, который совсем не походил на еврея, хотя и носил еврейское имя. Вряд ли ФБР было тем учреждением, где мог работать молодой еврейский юрист. Все жители квартала беседовали с такими, как он, людьми, поэтому миссис Кац тоже не молчала. Хотя ей нужно было спешить домой, чтобы приготовить ужин Мервину. Мервин чувствовал себя неважно и поэтому не мог обойтись без ужина.

— Люди на переднем сиденьи выглядели как китайцы или японцы. Возможно, вьетнамцы, — находчиво предположила она.

— Вы видели, чтобы кто-нибудь покидал машину? — спросил мужчина.

— Я услышала, что машина с грохотом ударилась, и заметила, как несколько человек подбежали и выстрелом открыли её. Но на заднем сиденьи никого не было.

— Вы заметили кого-нибудь, кто, скажем так, — выглядел подозрительно?

Миссис Кац покачала головой. Идёт стрельба, машины разбиваются, как игрушки, а люди задают друг другу вопросы!

— Те двое, на переднем сиденьи, — они выживут?

Молодой человек отрицательно покачал головой.

— Скажите, вы не видели вблизи других лиц восточной национальности, кроме тех, что сидели впереди в машине?

Она опять отрицательно покачала головой.

— А как насчёт прачечной на другой стороне улицы?

— О, так это мистер Пэнг. Он живёт здесь поблизости.

— Но ведь он азиат.

— Если вам так нравится называть его, пожалуйста, но я всегда думала, что азиаты, понимаете, это что-то далёкое и экзотичное.

— Вы не видели его рядом с машиной?

— Мистера Пэнга? Он выбежал на улицу, как и все остальные. Как и вы… Меня сегодня покажут по телевидению?

— Нет.

В тот вечер её не показали по телевидению. По сути дела, этой истории было отведено несколько секунд, причём не упоминалось, что вся окрестность буквально кишела различного рода следователями. Объяснили, что это война тонгов^[1] с пролитием крови, и телекомментатор значительную часть своего выступления посвятил истории войн между тонгами. Он не упомянул ни о большом количестве агентов ФБР, наводнивших округу, ни о том, что кто-то, ехавший в магазин на заднем сиденьи, вдруг неожиданно пропал. Миссис Кац была весьма недовольна, посмотрев шестичасовые новости. Но ещё больше был недоволен человек, за которого она голосовала на выборах. Был крайне раздражён и его ближайший советник:

— Он же должен был следовать под охраной автомобильного эскорта и мотоциклистов! Как мог он взять и просто так исчезнуть?!

Главы департаментов и ведомств сидели почти по стойке «смирно», держа в руках одинаково неутешительные доклады. Дело происходило за длинным деревянным столом в пасмурный, затянувшийся навечно день. Они собрались здесь ещё до полудня, и, хотя неба не было видно, часы показывали, что сейчас в Вашингтоне уже ночь. Каждые полчаса им приносили новые доклады.

Ближайший советник президента кивнул мужчине с бульдожьим лицом, который сидел за столом напротив него.

— Расскажите нам ещё раз, как всё произошло.

Мужчина начал рассказывать, поглядывая в записки, лежавшие перед ним:

— Машина генерала Лиу вышла из колонны примерно в четверть двенадцатого; за ней сразу же бросились люди службы безопасности, которые отчаянно пытались вернуть её обратно на Тру-уэй. Автомобиль генерала въехал по Джером-авеню в Бронкс, внезапно между ним и машиной службы безопасности вклинилась ещё одна машина. Агентам удалось догнать её в районе городских курсов по обучению игре в гольф. Машина врезалась в стальную опору рельсов выходивших наверх путей метрополитена. Генерал исчез. Его водитель и адъютант были мертвы — застрелены из револьвера в голову сзади. Их тела доставили в находящийся поблизости госпиталь Мотефиаре для немедленного вскрытия и извлечения пуль, которые сейчас изучаются экспертами по баллистике.

— Хватит! — взревел советник президента. — Мне плевать на эти нудные полицейские подробности. Как могли мы потерять человека, находившегося под нашей охраной? Потерять! Мы потеряли его навсегда. Неужели никто не видел его? Не видел похитителей? Как далеко находились от него ваши люди?

— На расстоянии двух корпусов автомашин. Между ними втиснулась ещё одна машина.

— Просто взяла и втиснулась?

— Да.

— Кто-нибудь знает, куда поехала та машина или кто был в ней?

— Нет.

— И никто не слышал выстрелы?

— Нет.

— И затем вы обнаружили двух мёртвых помощников генерала Лиу и не нашли самого генерала, так ведь?

— Да.

— Джентльмены, я считаю, не стоит напоминать, насколько всё это важно. Всем этим озабочен президент. Могу сказать, что рассматриваю всё происходящее как потрясающую некомпетентность.

Ответом было молчание.

Советник обвёл взглядом длинный стол и остановил глаза на маленьком, хрупкого телосложения мужчине с жёлтым лицом, в больших тёмных очках. Тот молчал и только иногда делал записи.

— У вас есть какие-нибудь предложения? — спросил у него советник.

Все головы повернулись к мужчине.

— Нет, — ответил он.

— Вы можете оказать мне честь и сообщить, почему президент пригласил вас на данное совещание?

— Нет, — ответил мужчина невозмутимо, как если бы у него попросили спички, а их не было.

Руководители ведомств уставились на него. Один из них поморгал, как будто бы вспомнил знакомое лицо, но затем отвёл взгляд в сторону. Напряжение несколько ослабло, когда дверь отворилась и появился посыльный со следующим получасовым донесением. Советник президента замолчал, забарабанил пальцами по стопке докладов, лежавших перед ним. Довольно часто на телефонах, стоявших перед каждым участником, загорались лампочки, и тогда получивший информацию делился ею со всеми присутствующими. Но лампочки ещё ни разу не зажигались на аппаратах, стоявших перед человеком с лимонного цвета лицом, который сидел в самом конце стола.

На этот раз, однако, посыльный подошёл к советнику и что-то шепнул ему на ухо. Советник утвердительно кивнул головой. Тогда посыльный приблизился к человеку с лицом цвета лимона, шепнув что-то ему. Тот встал и удалился.

Он прошёл вслед за посыльным по покрытому ковром полу и затем был допущен в большой тёмный кабинет, единственным источником освещения которого была лампа, стоявшая на огромном столе. Дверь за ним закрылась. Даже в сумраке мужчина мог разглядеть озабоченность на лице человека, сидевшего за столом.

— Да, мистер президент? — сказал мужчина.

— Ну? — спросил президент.

— Я хотел бы отметить, сэр, что считаю всё это дело довольно необычным. Наш рабочий контракт был невозможным образом нарушен, причём не с моей стороны; не только тем, что я появился в Белом доме, но и тем, что принял участие в этом совещании, где, как мне показалось, в какой-то момент я был узнан. Я понимаю, что человек, узнавший меня, пользуется высшей степенью доверия. Но даже один тот факт, что меня видят на людях, разрушает почти всю основу нашего существования.

— Никто не знал вашего имени, кроме этого человека?

— Не в этом дело, мистер президент. Если наше задание становится известным или если о нём даже станут догадываться в широких кругах, тогда наше существование, а прежде всего моё, теряет всякий смысл. Сейчас, если только вы не считаете всё происходящее достаточно важным, чтобы прекратить нашу деятельность, мне хотелось бы уйти.

— Я действительно считаю происходящее настолько важным, что посчитал возможным рискнуть вашей деятельностью. Я бы не просил вас об этом, если бы не было жёсткой необходимости. — В голосе президента чувствовалась усталость, но не напряжение; голос продолжал излучать силу и не изменил ему. — То, с чем мы сейчас имеем дело, касается мира во всём мире. Быть ему или не быть. Вот как всё просто.

— Но ведь Конституции Соединённых Штатов никто не отменял, — сказал доктор Гарольд У. Смит. — V, вас есть армия, есть флот, у вас есть ВВС, ФБР и ЦРУ, министерство финансов, полицейская служба и всё прочее. Все они действуют в пределах Конституции.

— И у них ничего не вышло.

— Что заставляет вас думать, что получится у нас?

— Он, — сказал президент. — Тот человек.

Доктор Гарольд У. Смит сидел в молчании. Президент продолжал:

— Мы связались с послом Польши, через которого контактируем с Пекином. Если не найдём генерала Лиу в течение недели, то, как мне сообщили, несмотря на всё своё желание, китайский премьер не сможет посетить нашу страну. В его стране тоже есть националистические силы, и он должен считаться с ними. Мы должны найти генерала Лиу.

— Тогда, сэр, что потребуется от человека, которого вы упомянули?

— Он станет самым лучшим телохранителем, не так ли? Вся наша армада не смогла защитить генерала Лиу.

— Не напоминает ли это случай, когда навешивают самый надёжный в мире замок на конюшню, из которой увели лошадь?

— Немного не так. Он примет участие в поиске. Мы обязаны найти генерала Лиу.

— Сэр, я очень боялся этого момента. То есть я очень не хотел бы этого.

Доктор Гарольд У. Смит остановился, тщательно обдумывая слова. Как-никак, он находился в обществе президента США, а прямота, свойственная ему с юности, рвалась наружу самым дерзким образом. Но ведь именно благодаря прямоте и честности многие годы он пользовался доверием предыдущего президента…

… Смит работал в ЦРУ и однажды в течение недели ему пришлось побеседовать с тремя высокопоставленными чиновниками. Чиновники смотрели на него изучающе и ничего не говорили прямо. Потом один из них, близкий друг Смита, проговорился, что его ждёт особое задание — на президентском уровне. Смит моментально, с грустью, отметил для себя ненадёжность друга. Этот вывод явился следствием постоянного анализа, который обязан делать хороший администратор. Именно тогда Смит впервые в жизни беседовал с президентом Соединённых Штатов.

— Ну? — сказал президент.

Его песочного цвета волосы были тщательно причёсаны. Его светло-серый костюм был хорошо сшит.

Он стоял, слегка согнувшись, что объяснялось перенесённой когда-то травмой спины.

— Что «ну», мистер президент?

— Что вы думаете о людях, задававших вопросы, касающиеся вашей особы?

— Они делали своё дело, сэр.

— Но как бы вы оценили их?

— Я не стал бы делать этого. Даже для вас, мистер президент.

— Почему нет?

— Потому что это не моё дело, сэр. Уверен: для этого у вас есть эксперты.

— Я президент Соединённых Штатов. Ваш ответ по-прежнему — нет?

— Да, мистер президент.

— Спасибо. Всего хорошего. Кстати, вы только что потеряли свою работу. Так каков же ваш ответ?

— Всего хорошего, мистер президент.

— Доктор Смит, что бы вы ответили, если бы я вам сказал, что мог распорядиться убить вас?

— Я бы помолился за наш народ.

— Но вы всё равно не сказали бы мне то, что я прошу вас?

— Нет.

— Хорошо. Вы победили. Скажите, кем бы вы хотели работать.

— Позабудьте об этом, мистер президент.

— Вы можете идти, — сказал молодой красивый мужчина — президент Соединённых Штатов. — У вас в запасе одна неделя, чтобы обдумать моё предложение.

Через неделю Смит снова сидел в том же самом кабинете и снова отказывался ответить на тот же самый вопрос президента. Наконец президент заговорил:

— Хватит, доктор Смит. У меня для вас очень плохие новости. — В его голосе уже не было оскорбительной интонации. В нём чувствовались искренность и страх.

— Меня собираются убить? — высказал догадку Смит.

— Возможно, вы пожалеете, что так не случится.

Во-первых, позвольте пожать вам руку и выразить своё самое глубокое почтение.

Доктор Смит не пожал протянутую ему руку.

— Да, — сказал президент. — Я догадывался, что вы её не примете. Доктор Смит, в течение десяти лет нашей стране грозит установление диктатуры. Маккиавелли заметил, что семена диктатуры произрастают в хаосе. Мы вступаем в эпоху хаоса. Согласно пашей Конституции, мы не можем контролировать организованную преступность. Доктор Смит, я люблю эту страну и верю в неё. Мы переживаем сейчас трудное время, но надеюсь, оно скоро пройдёт. Я также полагаю, что наше правительство нуждается в помощи некоей внешней силы, чтобы спасти демократию.

Президент поднял глаза.

— Вы, доктор Смит, возглавите эту силу. В вашу задачу будет входить работа вне рамок Конституции, чтобы помочь процессам, осуществляемым правительством. Если вы встретитесь с коррупцией, истребляйте её. Встретитесь с преступностью, боритесь с ней. Используйте любые подходящие для вас средства, вплоть до человеческой жизни. Помогите мне защитить нацию, доктор Смит. — В голосе президента прозвучало отчаяние.

Смит выдержал долгую паузу, прежде чем ответить. Затем он сказал:

— Это опасно, сэр. Допустим, я получу власть, чтобы установить контроль над нацией.

— Я ведь подобрал вас не на улице.

— Понимаю. Полагаю, сэр, у вас разработан какой-то план, чтобы в случае необходимости демонтировать этот проект?

— Хотите ознакомиться с ним?

— Если я соглашусь на эту работу, то нет.

— Я так и думал. — Он передал портфель доктору Смиту. — Тут всё, что, на мой взгляд, окажется нужным, — ваш бюджет, рабочие инструкции, легенды для вас и вашей семьи, документы на собственность и для найма сотрудников — все. Вам придётся тяжело, доктор Смит, поскольку об этом задании известно только двоим.

Президент помолчал и добавил:

— Я поставлю в известность своего преемника, а он в свою очередь расскажет об этом своему преемнику. В случае вашей смерти, доктор Смит, организация автоматически прекращает своё существование.

— Как быть в случае вашей смерти, сэр?

— Моё сердце в отличном состоянии, и я не горю желанием пасть от руки убийцы.

— А если вас убьют вопреки вашему желанию?

Президент рассмеялся.

— Тогда о нашем договоре вы поставите в известность следующего президента.

Вот так случилось, что в один холодный ноябрьский день доктор Смит ознакомил нового президента США со структурой и задачами своей организации. Всё, что сказал этот новый президент, было:

— Валяйте! Значит, если я захочу, чтобы вы подстрелили кого-нибудь — любого, — достаточно намекнуть вам об этом?

— Нет.

— Хорошо. Иначе наверняка я послал бы всех ваших людей за сарай — играть в «казаки-разбойники».

А потом тот, теперь уже бывший, президент поставил в известность нынешнего, показав ему красный телефон, с помощью которого можно связаться со штаб-квартирой секретной организации «Кью» («Лекарство против зла»). И сообщил: в силах президента — или распустить организацию, или же дать ей задание в рамках утверждённого статуса. Однако президент не имел права давать ей поручения по собственной воле.

Нынешний президент просил сейчас именно об этом.

Президент настаивал, чувствуя, что сидящий перед ним человек проявлял некоторые признаки колебания. Из-за единственной лампы — на столе — в кабинете было темно.

— Ну? — спросил президент.

— Мне хотелось бы, чтобы с этим делом разобрались люди из правительственных организаций.

— Мне бы тоже этого хотелось. Но они провалили всё дело.

— Я должен продумать вопрос о роспуске организации, — сказал Смит.

Президент вздохнул:

— Иногда очень трудно быть президентом. Пожалуйста, доктор Смит…

Президент резко наклонился над столом, так что в свете лампы стало видно его лицо, и образовал почти кольцо из большого и указательного пальцев, оставив промежуток толщиной с карандаш.

— Мы вот настолько близки к достижению мира, доктор Смит. Вот настолько.

Смит мог видеть усталую отвагу в лице президента и ощутить стальную волю, которая толкала этого человека к его цели — миру на земле.

— Я сделаю то, о чём вы просите, мистер президент, хотя будет очень трудно. Публичное появление этого человека в качестве телохранителя или даже агента спецслужбы, занимающегося расследованием, может привести к тому, что кто-то, знавший его ранее, ещё при жизни, сможет опознать его по голосу.

— При жизни? — спросил президент.

Смит оставил без ответа этот вопрос. Он встал, вместе с ним поднялся и президент.

— Желаю удачи, мистер президент.

Он пожал протянутую руку, поскольку не раз жалел о том, что в своё время отказался от рукопожатия президенту. Повернувшись, чтобы идти к двери, Смит произнёс:

— Я пошлю этого человека на задание.

ГЛАВА 4

Ремо был в наилучшей форме. Он мог видеть, как старик кореец внимательно разглядывал туалетную бумагу в поисках малейшей морщинки и, не найдя ни одной, взглянул на него в удивлении. Старик тренировал Ремо почти целый год после того, как в результате просчёта Ремо потерял форму.

Ремо не стал дожидаться комплимента, которого, впрочем, и не последовало. За семь лет тренировки комплименты были весьма редким явлением. Ремо оделся, предварительно сняв с себя костюм ниндзя, шорты, белую майку с мишенью на груди, и поверх этого натянул свободные брюки, спортивную рубашку зелёного цвета, влез в сандалии и причесал свои коротко подстриженные волосы. За последние семь лет он привык к своему новому лицу: высоко поднятым скулам, более правильной формы носу и чуть взбитым волосам. Он почти совсем забыл свой прежний образ, забыл, каким он был до того, как его заведомо ложно обвинили в убийстве, им не совершённом, приговорили к электрическому стулу, который почему-то не сработал, хотя все, исключая его нынешних работодателей, были уверены, что приговор привели в исполнение.

— Неплохо, — сказал Чиун.

Ремо даже заморгал от удивления. Комплимент? От Чиуна? Начиная с августа старик вёл себя странно, но похвала после того, как он столько раз не оправдывал надежд, звучала по крайней мере невероятно.

— Неплохо? — спросил Ремо.

— Для белого человека, чьё правительство достаточно глупо, чтобы признать Китай, — да.

— Пожалуйста, Чиун, не будем возвращаться к старому, — сказал Ремо в отчаянии. Дело было не в том, что Чиун презирал Америку, раз она признала красный Китай; просто Чиун презирал всех, кто признавал любой Китай.

Ремо не плакал, но чувствовал, как влага требовательно подступила к его глазам.

— Даже для корейца, маленький отец? — Он знал, что Чиуну нравилось, если он его так называл. Ремо впервые обратился к нему так в те далёкие времена, когда на его лбу и запястьях ещё не зажили ожоги от электродов; тогда Чиун резко отверг его. Возможно, причиной этому был его шутливый тон, возможно, Чиун сомневался в том, что Ремо выживет. Это происходило давно, тогда Ремо встретился с первыми людьми, поверившими в то, что он, будучи полицейским в Нью-Йорке, не застрелил того торговца наркотиками. Но он-то знал, что не убивал его. Это было какое-то сумасшествие. Священник, который дал ему последнее причастие с небольшой таблеткой на кресте, спросил, хочет он сохранить душу или задницу.

Таблетка во рту и последняя прогулка до электрического кресла, полное отключение сознания и последняя мысль о лживой надежде, которую внушают всем приговорённым к смерти. А затем последовало странное пробуждение. Вокруг стояли люди, знавшие, что он был казнён ложно, ибо именно они всё это подстроили. Такова была— реальная цена за его жизнь сироты, которая ничего не стоила. У Ремо не было родных или близких, вспоминать о нём было некому. Возможно, это было и частичной расплатой за его жестокие расправы с партизанами во Вьетнаме. Как выяснилось, за ним давно и внимательно наблюдали.

Итак, в тот день, проснувшись на госпитальной койке, он был поставлен перед выбором. Это был один из тех прекрасных шансов, которые могли привести его в неизвестное. К путешествиям, длиной в тысячу миль, к любовным приключениям в течение всей жизни, к большой философии — размышлениям о мире и смерти. Постепенно, ступенька за ступенькой.

Вот так организация «Кью», которая официально не существовала, заполучила в свои ряды несуществующего человека с новым лицом и новым образом мышления. Именно ум, а не тело, сделал Ремо Уильямса Ремо Уильямсом. Независимо от того, был ли он Ремо Кэбелл, Ремо Пелхэм или ещё каким-нибудь другим Ремо, которым он когда-то был. Они не могли изменить ни его голос, ни его мгновенную реакцию на своё имя. Но они меняли его душу, эти подонки. Незаметно, шаг за шагом. К тому же он сам помогал им в этом. Первый шаг он сделал как бы в шутку, а затем стал учиться у Чиуна всерьёз. Сейчас он испытывал к старому азиату такое уважение, какого не испытывал никогда в жизни ни к кому из своих знакомых. Его очень опечалило, что Чиун так не по-чиуновски болезненно среагировал на разговор о мире с Китаем. Не то чтобы Ремо был обеспокоен этим. Его приучили не придавать значения подобным вещам. Но в голове не укладывалось, как такой умный человек мог вести себя столь глупо. Хотя однажды этот же самый здравомыслящий человек сказал:

— В человеке всегда сохраняется склонность совершать глупости. Она живёт в нём с детства. Пытаться удержать её насильно — это форма заболевания. Постижение её корней — проявление мудрости. Отказаться от неё совершенно — означает смерть. Глупости являются первыми семенами нашей радости, а растения надо всегда поливать.

И вот в гостиничной комнате, спустя много лет после первого преподанного ему маленьким отцом урока мудрости, Ремо задал вопрос:

— Даже для корейца, маленький отец?

Он увидел улыбку на лице старика. Тот выждал некоторое время, а потом медленно произнёс:

— Для корейца? Чувствую, должен правдиво ответить: «Да».

Ремо стал нажимать дальше.

— Даже для девушки?

— У тебя слишком большие амбиции.

— Моё сердце устремлено в небо.

— Для секса ты годишься. Просто годишься.

— У тебя всё в порядке с горлом?

— Почему?

— Мне показалось, тебе трудно было выговорить это.

— Да, в самом деле.

— Для меня такая честь, маленький отец, быть твоим сыном.

— Кое-что ещё, — сказал Чиун. — Мужчина, который не может правильно извиняться, вообще не мужчина. Моё плохое настроение накануне объяснялось вот как: я боялся, что ты можешь повредить себе. Но ты спустился по стене великолепно. Хотя это и заняло девяносто семь секунд.

— Ты же, маленький отец, вскарабкался прямо замечательно. И значительно быстрее.

— Любой шмук, сынок, может выполнить идеальный подъём.

Чиун опять использовал еврейские выражения. Он научился им от пожилых еврейских дам. Ему нравилось с ними беседовать, обсуждая общие проблемы: предательство со стороны детей и вытекающие отсюда несчастья.

Самой последней из этих дам была госпожа Соломон. Они встречались ежедневно за завтраком в ресторане на берегу моря. Она неоднократно повторяла свой рассказ о том, как сын послал её па отдых в Сан-Хуан и абсолютно не звонил ей, хотя она весь первый месяц своего пребывания там ждала его звонков.

Чиун, в свою очередь, делился с ней своим: как его самый любимый сын пятьдесят лет тому назад совершил поступок, о котором даже сейчас стыдно говорить. Госпожа Соломон при этом в ужасе закрывала лицо руками, разделяя его горе. Она проделывала это уже на протяжении последних десяти дней. Чиуну всё ещё оставалось сообщить ей, что же такого ужасного натворил его сын.

«Счастье, что над этой парой пока никто не смеялся, — подумал Ремо. — А то могли бы от смеха надорвать животы».

Так продолжалось до тех пор, пока молодой пуэрториканский помощник официанта не вылил на госпожу Соломон соус, — она, видите ли, непочтительно выразилась о качестве принесённого ей мяса. Парнишка был чемпионом любительского бокса на острове и временно подрабатывал в гостинице в надежде стать профессионалом.

От этой мысли ему пришлось отказаться. Это случилось примерно тогда, когда он увидел надвигающуюся на него стену и летящее в море мясо.

Госпожа Соломон лично подала жалобу на молодого хулигана, который напал на примерного во всех отношениях пожилого мужчину. Чиун с невинным видом стоял в стороне, наблюдая, как санитары выносили с террасы находившегося без чувств юношу в карету «скорой помощи».

— Каким образом потерпевший напал на пожилого джентльмена? — допытывалась пуэрториканская полиция.

— Дотронувшись до него, — сказала госпожа Соломон.

Именно так она и думала. В конце концов, мистер Парк никак не мог перегнуться через стол и бросить юношу в стену. Ведь он был достаточно стар, даже чтобы быть её… ну, дядей.

— Я имею в виду, что этот молодой человек как-то странно всхлипнул, а следующее, что я заметила, ну, это моё впечатление, он как будто поцеловал стену, а затем упал вниз. Всё это выглядело очень странно. С ним всё будет в порядке?

— Он поправится, — сказал полицейский.

— Приятно слышать, — сказала госпожа Соломон. — Моему другу это доставит несомненное удовольствие.

Друг поклонился ей в своей обычной восточной манере. Госпожа Соломон пришла в восторг от любезности мужчины, который нёс на себе тяжесть ужасного поступка своего сына. Ремо был вынужден прочитать Чиуну ещё одну лекцию о поведении. Эти лекции повторялись всё чаще с того момента, когда президент объявил о своих планах — посетить красный Китай. Они сидели на пляже на фоне алеющего карибского неба, наблюдая, как оно становится серым, потом чернеет; и когда Ремо увидел, что они остались в одиночестве, он взял в руки горсть песка, позволил ему высыпаться сквозь пальцы и произнёс: «Маленький отец, нет человека, которого я бы уважал больше, чем тебя».

Чиун молчаливо восседал в своём белом одеянии, сосредоточенно вдыхая дневную порцию морского солёного ветра. Он ничего не ответил.

— Бывают моменты, которые причиняют мне боль, маленький отец, — сказал Ремо. — Ты не знаешь, на кого мы работаем. Я знаю. И, зная это, понимаю, насколько важно, чтобы мы не привлекали к себе внимания. Мне не известно, когда закончится период тренировки и когда нас разлучат. Но пока ты со мной… На наше счастье официантишка решил, что он просто поскользнулся. Нам опять-таки повезло, как и в прошлом месяце в Сан-Франциско. Но ведь ты сам мне говорил: удача уходит столь же быстро, как и приходит. Удача — это самая ненадёжная вещь на свете.

Волны размеренно набегали на берег. Становилось прохладно. Мягко и неразборчиво Чиун произнёс нечто, похожее на «квинч».

— Что? — спросил Ремо.

— Кветчер, — сказал Чиун.

— Я не знаю корейского, — не понял Ромо.

— Это не по-корейски, но в данном случае годится. Госпожа Соломон пользуется этим словом. Оно — существительное.

— Полагаю, ты хочешь, чтобы я спросил его значение.

— Разумеется, это необходимо. Ни одна вещь не может являться чем-то другим.

— Хорошо, Чиун. Что такое «кветчер»?

— Не уверен, что эго слово имеет свой эквивалент в английском языке.

— С каких это пор ты стал обучаться у раввинов?

— Это идиш, а не иврит.

— Я не собираюсь прослушивать тебя па роль скрипача на крыше.

— «Кветчер» это тот, кто жалуется, плачется и хнычет по малейшему поводу.

— Должно быть, это парнишка, который не сможет теперь ходить без костылей несколько месяцев.

— Этот официантишка уже никогда не будет таким нахальным. Я преподал ему бесценный урок.

— Это насчёт того, что он не имеет права возникать, ежели ты в плохом настроении?

— Нет, просто он должен уважать старших. Если бы молодые уважали пожилых, мир был бы гораздо спокойнее. Это всегда было одной из проблем цивилизации. Неуважение к возрасту.

— Ты подразумеваешь, что и я не должен разговаривать с тобой таким тоном?

— Ты слышишь то, что слышишь, а я говорю то, что хочу говорить. Именно это я пытаюсь тебе растолковать.

— Возможно, мне придётся прекратить тренировки из-за того, что произошло, — сказал Ремо.

— Ты будешь делать то, что ты будешь делать, а я буду делать то, что я буду делать.

— Но ты не станешь делать так, как поступил?

— Я приму во внимание твою нервозность по поводу этого пустяка.

— Если кто-то ищет приключений, то в них никогда нет недостатка.

Ремо в отчаянии заломил руки над головой. Непробиваемая тупость — это непробиваемая тупость.

Позднее раздался телефонный звонок. Возможно, это был просто сигнал об отмене готовности. Из десяти тревог в год Ремо фактически использовался один раз. А может, и меньше того.

— Да, — ответил Ремо.

— Сегодня в девять часов вечера в казино. Там будет ваша матушка, — сообщил голос. Затем раздался щелчок, свидетельствовавший о том, что трубку на том конце повесили.

— Какого чёрта? — высказался Ремо.

— Ты что-то произнёс?

— Я говорю, что кучка идиотов ведёт себя очень странно.

— Типично по-американски, — с удовольствием заметил Чиун.

Ремо воздержался от ответа.

ГЛАВА 5

Казино напоминало большую гостиную с её оживлёнными и одновременно приглушёнными звуками и мягким освещением. Ремо прибыл в девять вечера. Он проверил свои часы сорок пять минут тому назад и сейчас испытал себя, насколько точно он может определять время. Сорок пять минут отлично служили для этой цели, они легко делились на три одинаковых отрезка времени, на основе которых Ремо построил свои внутренние часы.

Он взглянул на минутную стрелку, входя в казино. Поймал ошибку лишь в пятнадцать секунд. Это неплохо. Конечно, не как у Чиуна, но всё равноприлично. На Ремо был тёмный двубортный костюм, светлая синяя рубашка и тёмно-синий галстук. Рукава рубашки были застёгнуты на две пуговицы. Он никогда не носил запонки: различные металлические предметы, свисающие с запястий, очень трудно контролировать.

— Где разрешается делать самые низкие ставки? — спросил Ремо у пуэрториканца в смокинге. Его напыщенный вид свидетельствовал о том, что он работает здесь.

— За рулеткой, — ответил тот, показывая на два стола, стоящих у стены. Вокруг столов толпились люди, абсолютно похожие на всех остальных, окружавших другие столы. Ремо легко пробился сквозь эту публику, по дороге вычислив «карманщика» — в деле. «Карманщик» непринуждённо изменил свою походку — его движения были слишком порывисты, он вряд ли хорошо играл свою роль.

Ремо услышал спор относительно размера ставок и подумал, что по своей натуре доктор Смит обязательно должен участвовать в нём.

— Минимальная ставка — один доллар, — говорил крупье.

— Я купил эти двадцатипятицентовые фишки, а вы их продали мне. Таким образом, мы заключили взаимную сделку. Продавая двадцатипятицентовые фишки, вы обязаны разрешать двадцатипятицентовые ставки.

— Иногда мы это делаем. Но сейчас, сэр, нет. Минимальная ставка — один доллар.

— Возмутительно. Вызовите сюда управляющего.

Последовало небольшое тихое совещание двух служащих казино, находившихся за столом.

Наконец, один из них созрел:

— Если желаете, сэр, вы можете получить наличными за ваши фишки. Или, если вы всё ещё продолжаете настаивать, можете сделать двадцатипятицентовые ставки.

— Хорошо, — ответствовал человек с ожесточившимся лицом. — Продолжим?

— Вы сейчас будете делать ставки?

— Нет, — сказал мужчина. — Я сначала хочу посмотреть, как крутится столик.

— Хорошо, сэр, — согласился крупье, собрал все ставки и крутанул колесо.

— Добрый вечер, сэр, — сказал Ремо, наклонившись к доктору Смиту и слегка задев его пиджаком. — Проигрываете?

— Нет, я даже выиграл семьдесят пять центов. Обратите внимание — как только кто-нибудь начинает выигрывать, они тут же меняют правила.

— И сколько времени вы уже находитесь здесь?

— Час.

— О! — Ремо сделал вид, что достаёт из своего кармана пачку банкнот, которую только что извлёк из кармана доктора Смита. Он быстро просмотрел её. Там было более двух тысяч долларов. Ремо купил две горы фишек стоимостью двадцать пять центов каждая. На две тысячи долларов. Он буквально засыпал стол фишками.

— Что вы делаете? — воскликнул доктор Смит.

— Собираюсь играть, — заявил Ремо.

Шарик подпрыгнул, завертелся и со звоном упал в ячейку. Крупье тут же стали собирать фишки и выплачивать выигрыши. Ремо остался почти при своих. И снова он разбросал свои деньги на ставки. Он делал это ещё пять раз, наблюдая гнев в глазах доктора Смита, который тот хорошо скрывал.

Поскольку Ремо был явным лунатиком, крупье не ограничивали ставки двадцатью пятью центами на номер для него.

Поэтому на шестом заходе Ремо поставил фишки стоимостью сто долларов на номер двадцать три и, когда он выпал, собрал свой выигрыш — три тысячи пятьсот долларов. Затем сдал в кассу фишки, получил за них наличные и удалился вместе с доктором Смитом, который следовал за ним.

Они вошли в ночной клуб отеля, где было шумно и где, сев лицом к крикливой толпе, можно было разговаривать без опасения, что тебя услышат. Тем более что глаза всех присутствующих были прикованы к стриптизу на сцене.

Когда доктор Смит и Ремо разместились за столиком, доктор сказал:

— Вы дали тому парню чаевые в сто долларов. Сто долларов — на чай. Чьи деньги вы с такой лёгкостью транжирите?

— О! — воскликнул Ремо. — Я совсем забыл. — Он вытащил из кармана кипу банкнот и отсчитал две тысячи долларов. — Это были ваши деньги. Вот они.

Смит похлопал себя по карману, убедился, что там пусто, и взял деньги без всяких комментариев. И тут же сменил тему разговора.

— Вы, вероятно, ломаете голову, почему я встречаюсь с вами напрямую, минуя обычную цепочку?

Ремо как раз задал себе этот вопрос. Обычно вызов на задание осуществлялся с помощью объявления в утренней газете. После чего Ремо должен был ближайшим рейсом вылетать в аэропорт Кеннеди — первым после шести часов утра. Затем он должен был пройти в ближайший к стойке мужской туалет, подождать, пока все оттуда выйдут, и сказать самому себе вслух что-то о цветочках и солнечном свете. Из какой-либо кабинки ему должны были протянуть бумажник. Следовало убедиться, что печать на бумажнике цела. Если вскрыта, необходимо было убить человека, находившегося в кабинке. Если же печать была не тронута, он немедленно отдавал собственный бумажник, не позволяя человеку в кабинке рассмотреть своё лицо. Потом он открывал новый бумажник, знакомился со своей новой легендой, узнавая место и время встречи со Смитом. Сейчас впервые Смит лично вступил с ним в контакт.

— Да, я удивился.

— Ну, у нас нет времени для обсуждения. Вам надо встретиться с женщиной китайской национальности в аэропорту «Дорваль» в Монреале. Ваша легенда будет следующей: вы её телохранитель, выделенный секретной службой США. Вы будете при ней, когда она начнёт разыскивать некоего генерала Лиу. Вы будете оказывать ей помощь в поисках — любую. Осталось всего шесть дней. Когда генерал Лиу будет найден, вы должны оставаться с ним и охранять его жизнь, пока они оба не вернутся в Китай в целости и сохранности.

— И?

— И что?

— Каково моё задание?

— Это и есть ваше задание.

— Но меня не готовили в телохранители. Это не моя функция.

— Я знаю.

— Но именно вы всегда подчёркивали, что я должен выполнять только свои функции. Если бы я захотел сделать что-нибудь ещё для правительства, помнится, вы предлагали мне сразу же записаться в добровольцы для уборки мусора. Это ваши точные слова.

— Я знаю.

— Доктор Смит, всё это дело выглядит ужасно глупо. Некомпетентно.

— В каком-то смысле — да.

— А в каком смысле — нет?

— Мы подошли почти вплотную к достижению мира. Долгого и прочного мира на земле.

— Это не причина для того, чтобы менять мои обязанности.

— Решаете не вы.

— Хорошенький способ подставить меня под пулю!

Смит не обратил внимания на последние слова.

— И вот ещё что…

— Что ещё?

Гром труб прекратился, на сцене начался новый акт раздевания, теперь уже под мягкую, мелодичную музыку. Оба мужчины за столиком молча уставились на сцену, ожидая, когда снова зазвучат фанфары.

— Вы возьмёте с собой Чиуна. Именно поэтому я встречаюсь здесь с вами лично. Он будет работать при вас в качестве переводчика, так как говорит свободно на кантонском диалекте и диалекте «мандарин».

— Извините, доктор Смит, из этого ничего не выйдет. Ни под каким соусом. Я не могу взять с собой Чиуна ни в какую операцию, где речь идёт о китайцах. Чиун ненавидит их почти так же, как японцев.

— Однако он всё ещё профессионал. Он был профессионалом уже с детских лет.

— Кроме того, он остался корейцем из деревни Синанджу, где родился и вырос. Я никогда не видел в нём никакой ненависти, никогда, вплоть до этой поездки — китайского премьера к нам в Штаты. Но сейчас я своими глазами увидел, как он может ненавидеть. А я знаю — он сам научил меня, — что компетентность уменьшается от ненависти и гнева.

В словах Ремо слово «некомпетентность» было самым страшным ругательством. Когда твоя жизнь зависит от правильности поступков, некомпетентность — злейший враг.

— Послушайте, — сказал Смит. — Азиаты всегда воюют друг с другом!

— В отличие от кого?

— Хорошо. Но его семья веками работала на китайцев по найму.

— И он ненавидит их.

— И продолжает брать у них деньги.

— Вы хотите, чтобы меня убили. До сих пор это не удавалось. Но в конце концов вы добьётесь своего.

— Вы берётесь за задание?

Ремо на мгновение замолчал, наблюдая, как на сцене появились совсем молоденькие девушки с великолепно развитыми формами и лицами киноактрис. Красотки синхронно, как на параде, стали танцевать под резкие звуки труб.

— Ну? — спросил Смит.

Ремо с отвращением смотрел на сцену. Оказывается, можно взять человеческое тело, прекрасное человеческое тело, упаковать его в блёстки и мишуру, окружить светом прожекторов и грохочущей музыкой и превратить парад в непристойность. Тот, кто придумал это, целился в самые примитивные инстинкты — и весьма преуспел. Неужели за такой хлам и мусор он должен отдать свою жизнь?

Или, может быть, за свободу слова? Может, встать и поприветствовать это? Честно говоря, Ремо не очень хотелось слушать подобную болтовню. Джерри Рубин, Эбби Хоффман, преподобный Мак Интайр? Что уж такого ценного в свободе слова? За демагогию не расплачиваются человеческой жизнью. А Конституция? По сути — просто набор дешёвых фраз, которым он никогда не верил.

Он хотел — и это был его секрет — жить для «Кью», а не умереть за неё. Смерть это глупость. Отчего же тогда людей одевают в мундиры и гонят на смерть под музыку? Никому же не приходит в голову отправлять под музыку в спальню или на званый обед!

Может, поэтому у ирландцев так много великолепных воинственных песен и замечательных певцов? Взять, к примеру, того певца — как же его звали? — который выступал с мощным усилителем в клубе на Третьей авеню. Брайан Антони. Своим голосом он мог заставить маршировать кого угодно и куда угодно. Как известно, Ирландская Революционная Армия не идёт ни в какое сравнение с Мау-мау или любой другой террористической организацией, не говоря уже о Вьетконге. Ирландцы находили доблесть в смерти. И умирали.

Но одно дело — Брайан Антони, а другое — этот оглушающий вой! Его сердце могло бы биться в унисон с сердцами ребят в зелёной униформе. Ради этого стоит погибнуть. Просто пой — и ничего больше.

— Ну? — снова повторил свой вопрос Смит.

— Чиун исключается, — ответил Ремо.

— Но вам необходим переводчик.

— Достаньте другого.

— На него уже оформили допуск. Люди из китайской службы безопасности. Кроме того, вы представлены как агент.

— Отлично. Вы действительно обо всём побеспокоились, не так ли?

— Ну? Вы берётесь за задание?

— Уж не хотите ли вы сказать, что я могу отказаться и никто не кинет в мой огород камень?

— Не валяйте дурака.

Ремо заметил семейную пару из Сенек-Фоллза, штат Нью-Йорк, которую видел раньше с детьми. Это была их «ночь греха», две недели беззаботного отдыха после одиннадцати с половиной месяцев скучных будней. А вдруг дело обстояло наоборот — две недели только усиливали радость их повседневной жизни? Какая тут разница? У них могли быть дети, свой дом, у Ремо Уильямса никогда не будет ни детей, ни дома; было затрачено слишком много времени и денег, чтобы создать такого суперагента. И вдруг Ремо осознал, что это впервые Смит просит его, вместо того чтобы приказывать. Должно быть, для Смита оно очень важно, это задание. Возможно, оно имеет смысл и для этих людей из Сенек-Фоллза. И для их ещё не родившихся детей.

— О'кей, — сказал Ремо.

— Вы не представляете, насколько близка наша страна к достижению мира, — удовлетворённо поделился с Ремо доктор Смит.

Ремо усмехнулся. Это была грустная улыбка, улыбка типа «о мир, ты посадишь меня на электрический стул».

— Я сказал что-нибудь забавное?

— Да. Миру — мир.

— Вы находите, что мир во всём мире — это смешно?

— Я уверен, что мир во всём мире просто невозможен. Я нахожу вас смешным. Считаю, что я тоже смешон. Пойдёмте, я провожу вас в аэропорт к вашему рейсу.

— Зачем? — спросил Смит.

— Чтобы вы вернулись обратно живым. Вас только что приговорили к смерти, мой дорогой.

ГЛАВА 6

— Откуда вам известно, что меня приговорили? — спросил Смит, когда их такси стало набирать скорость на многорядовом шоссе, ведущем в аэропорт «Сан-Хуан».

— Как поживают детишки?

— Детишки? Какие… О…

Ремо обратил внимание на то, как напряглась шея водителя. Шофёр продолжал насвистывать один и тот же монотонный мотив; он начал свистеть ещё тогда, когда они отъехали от отеля «Националы». Должно быть, он думал, что свист говорит о расслабленности и беззаботности, тогда как налицо был тонкий, коварный сговор, а Ремо заподозрил неладное ещё в казино, а затем в ночном клубе. ОНИ обращались друг с другом посредством радиотелеграфа, как сейчас это делал водитель такси. ОНИ никогда не позволяли себе визуально наблюдать за Ремо или Смитом, в то же самое время двигались параллельно им, как бы находясь в другой точке движущегося эллипса. Ощущать опасность Ремо научил Чиун. Ремо «тренировался» в универсальных магазинах: он брал в руки какой-нибудь предмет и держал его так долго, пока не чувствовал исходящие от продавца энергетические токи.

Самое трудное было — уловить эти токи, когда за тобой как будто бы и не следили.

Шофёр высвистывал свою мелодию в классическом телеграфном стиле: тональность вверх-вниз. Мысли его были совершенно не связаны с мелодией — только так он мог воспроизводить снова и снова один и тот же мотив. Шея уже покраснела от тёмных впадин, в которых скапливался пот и жир. Его волосы были густо смазаны бриолином и зачёсаны назад, спадая твёрдыми жёсткими прядями.

Новые алюминиевые фонари, установленные вдоль шоссе, разрезали туман, как подводные прожектора. Это был бассейн Карибского моря, и удивительно, что литые бетонные основания громадных американских отелей не заплесневели, как заплесневела вся воля пуэрториканцев.

— Мы обождём, — предложил доктор Смит.

— Нет, всё в порядке, — не согласился Ремо. — Машина безопасна.

— Но мне показалось… — начал Смит, глядя на водителя.

— С ним всё в порядке, — повторил Ремо. — Он покойник.

— Всё равно я чувствую себя не очень удобно. А что, если вы промахнётесь?

— Успокойтесь. Итак, мы вычислены. Факт преследования свидетельствует о том, что нас узнали. Я не могу точно сказать, как много знают эти люди, но уверен, они не могут знать всё. Если вы понимаете, что я имею в виду.

Голова шофёра начала подёргиваться, но он молчал, показывая тем самым, что ничего не слышал. Его рука медленно потянулась к микрофону радиостанции. Эту «штучку» Ремо заметил, когда садился в такси. Он был уверен, рация выключена.

Ремо наклонился вперёд со своего места на заднем сиденьи.

— Пожалуйста, не делай этого, — нежно сказал он, — иначе мне придётся выдернуть твою руку из плеча.

— Что? — спросил шофёр. — Ты часом не чокнулся? Я должен связаться с диспетчером.

— Сверни на боковую дорогу, не сообщая об этом никому. Твои друзья поедут за гобой.

— Эй, послушай-ка, мистер. Я не хочу неприятностей. Но если ты на них нарываешься, они у тебя будут.

Его чёрные глаза посмотрели в зеркало, а затем оглядели дорогу. Ремо улыбнулся ему в зеркало и заметил, что водитель снял правую руку с рации и потянулся к поясному ремню. Оружие.

Это было такси нового типа, которые только что стали использоваться в Нью-Йорке, с пуленепробиваемым стеклом, защищавшим водителя от пассажира, — оно моментально поднималось, когда водитель нажимал на кнопку, расположенную у его двери. Двери закрывались снаружи, и только маленький микрофон и лоточек для денег соединяли шофёра с пассажирами.

Ремо заметил, как водитель коленом нажал кнопку, пуленепробиваемое стекло моментально заняло своё место. Послышался звук защелкиваемых замков задних дверей. Пуленепробиваемое стекло имело один недостаток. Оно было вставлено в металлическую оправу.

— Я плохо тебя слышу, — сказал Ремо и пальцами отодрал металлическую оправу от каркаса машины.

Стекло рухнуло, Ремо аккуратно положил его к ногам Смита. И снова наклонился вперёд.

— Послушай, парень, — спросил он, — ты сможешь вести машину левой рукой?

— У-гу, — сказал шофёр. — Видишь? — И правой рукой вытащил тупорылый пистолет тридцать восьмого калибра.

Смит проявил некоторый интерес к происходящему.

— Очень приятно, — сказал Ремо, схватив рукой плечо водителя и вонзая большой палец в сплетение мышц и нервов.

Водитель потерял контроль над плечом, затем над ладонью и пальцами, и пистолет мягко упал на резиновый мат на полу.

— Вот и хорошо, — произнёс Ремо таким тоном, будто разговаривал с ребёнком.

— А сейчас поворачивай там, где ты должен был повернуть, чтобы машины сзади устроили нам засаду.

— Ух-х, — простонал шофёр.

— Послушай, — сказал Ремо. — Если они нас прикончат, ты останешься в живых. Договорились?

— Ух-х, — ответил водитель сквозь зубы.

— Да, я знал, что именно так ты себя будешь чувствовать.

Он снова сжал плечо водителя, вызвав у того новый крик боли. Смит выглядел расстроенным; ему нравились подобные действия только в письменных докладах.

— Договорились, значит, — сказал Ремо водителю. — Ты остановишься там, где твои друзья хотят, чтобы ты остановился. И если мы умрём, ты останешься в живых. О'кей?

Он уменьшил давление на плечо, и шофёр сказал:

— Хорошо. Договорились, гринго.

— Вы уверены, что поступаете умно? — спросил Смит.

— Зачем убивать кого-то без нужды?

— Но ведь он враг. Может быть, нам следует избавиться от него, захватить машину и скрыться?

— Вы хотите, чтобы я сейчас вышел и предоставил вам свободу действий?

— Нет, — ответил доктор Смит.

— Тогда, пожалуйста, заткнитесь, сэр.

У зелёного знака «В аэропорт» водитель повернул направо. Света больше не было. Машина двигалась на ощупь, разрезая бурую болотную жижу. Проехав примерно милю, шофёр свернул на грязную просёлочную дорогу, над которой нависали кроны деревьев. Стояла тёмная, туманная с зелёным оттенком ночь.

Водитель выключил двигатель.

— Вот здесь вы и подохнете, гринго.

— Нет, приятель, здесь умрёт один из нас, — сказал Ремо.

Шофёр нравился ему, но не настолько, чтобы не сбить его с ног, вогнав твёрдый, как камень, указательный палец точнёхонько в солнечное сплетение. «Отлично, — подумал Ремо. — Он будет выключен из игры на добрых две минуты».

Из тумана возникли две автомашины класса «седан» и остановились рядом друг с другом, примерно в десяти футах от них.

Ремо видел в зеркале приближающиеся огни и то, как они замерли. Он грубо пригнул голову Смита вниз.

— Лежите на полу, — прорычал он, — и не пытайтесь помочь мне.

Ремо выскользнул наружу через правую заднюю дверь. Из каждой машины выпрыгнули по четыре человека и пошли к нему двумя группами, приближаясь к хвосту такси слева и справа. Ремо встал, прислонившись спиной к багажнику машины и опираясь на него обеими руками.

— Вы арестованы, — сказал он.

Все восемь мужчин остановились.

— А в чём обвинение? — спросил один из них на великолепном английском языке.

В свете фар Ремо разглядел, что это был высокий массивный мужчина с худощавым лицом и в шляпе с узкими полями. Вопрос выделил его как главного в группе. Именно это и хотел выяснить Ремо. Он уже продумал, как использовать главного.

Человек повторил:

— Так в чём же состоит обвинение?

— В бессмысленной и опрометчивой смерти, — сказал Ремо.

Он откинулся назад и опёрся всем своим весом на руки, затем спружинил на них, нижняя часть его тела промелькнула в воздухе. Хорошо начищенный носок правого ботинка обрушился на адамово яблоко первого справа от него человека. Ноги Ремо коснулись земли; не отрывая рук от багажника, он повторил то же действие своей левой ногой, нанеся удар стоявшему слева от него человеку. И этот удар пришёлся по адамову яблоку. Всё произошло так быстро, что оба мужчины почти одновременно рухнули на землю с пробитым горлом.

Ремо оторвался от багажника и очутился между шестью незнакомцами, стоявшими двумя рядами. Все шестеро принялись стрелять. Один выстрелил, но Ремо уклонился, и пуля прошла мимо, угодив в живот мужчины, стоявшего напротив. Тот качнулся и с шумом грохнулся на землю. Оставшиеся начали беспорядочное движение: как в калейдоскопе, мелькали руки, ноги, тела, которые пытались достать Ремо.

Вскоре враги бросили оружие, пытаясь разделаться с ним в ближнем бою с помощью одних рук. Но их руки хватали только воздух, Ремо проскальзывал сквозь — как будто путешествуя в ином пространстве и времени — тем классическим способом, который был разработан ещё полторы тысячи лет тому назад. Никто из бандитов так и не дотронулся до Ремо, он скользил между ними, следуя древним секретам айки — искусства вовремя исчезать. Айки становилось смертельным оружием, когда его использовала машина для убийства.

Ремо проламывал череп, разрывал на куски печень и локтем пробивал висок, превращая височную кость в раздроблённое месиво. Шестеро валялись на земле и были трупами. Оставались ещё двое, включая главаря. Сейчас Ремо стал действовать уже в открытую. Он спешил, потому что, если бы они обрели самообладание, поняли бы, что он представляет идеальную мишень для их пуль. Нанося удары, он поверг на землю двух оставшихся в живых резкими ударами по голове сбоку, затем прислонил их к такси и позвал: «Доктор Смит!»

Голова Смита появилась в заднем окне машины, а затем он вылез через дверь, которую Ремо оставил открытой.

— Оглянитесь вокруг, — сказал Ремо. — Вы узнаёте кого-нибудь?

Смит взглянул на двух «красавцев», которых Ремо приставил к багажнику такси, и отрицательно покачал головой. Затем он обошёл кругом, в свете фар обеих машин, поворачивая тела носком ботинка, иногда наклоняясь, чтобы повнимательнее рассмотреть лица, и сказал Ремо:

— Я никогда в жизни не видел никого из них.

Ремо дотронулся большими пальцами рук до висков обоих мужчин и потёр им виски. Почти сразу же они застонали, показывая, что к ним возвращается сознание.

Ремо дал возможность главарю взглянуть на мужчину, находившегося слева от него. Затем подпрыгнул и всей силой обрушил свой стальной локоть на череп мужчины. Тут же он собрал в ладонь вытекшую серую массу.

— Ты хочешь, чтобы с тобой было то же самое?

— Нет, — сказал главарь.

— Отлично. Кто послал вас?

— Не знаю. Это было просто по контракту из Штатов.

— Спокойной ночи, — сказал Ремо и отправил мужчину в последний путь, послав своё колено в его правую почку.

Затем Ремо и Смит подошли к такси. Водитель тихо стонал.

— Мы можем оставить его в живых? — спросил Смит.

— Только в том случае, если завербуем.

— Я не могу сделать это, — сказал Смит.

— Тогда я обязан убить его.

— Я знаю, что такие вещи происходят, но…

— Вы буквально убиваете меня, дорогуша. Как вы думаете, что это были за номера, по которым я звонил?

— Я знаю. Это были обычные номера.

— Они никогда не были номерами.

— Хорошо. Делайте то, что должны. Мир во всём мире.

— Говорить просто, — пробормотал Ремо. Он заглянул в чёрные глаза таксиста. — Мне очень жаль, приятель.

Затуманенный мозг шофёра начал осознавать тот факт, что гринго всё ещё жив, затем он сказал:

— Ты заслужил жизнь, гринго. Заслуживаешь жить.

— Спокойной ночи, приятель, — мягко сказал Ремо.

— Спокойной ночи, гринго. Возможно, встретимся в следующий раз за выпивкой.

— До следующего раза, мой друг, — сказал Ремо и отправил его в иной мир.

— Вы уверены, что он мёртв? — спросил Смит.

— Можете убедиться сами, — сказал Ремо, выпихивая тело таксиста из машины и берясь за руль. — Садитесь, — велел он грубо.

— Не надо грубить.

Ремо завёл автомобиль и подал назад, проехав по нескольким телам в попытке обойти обе машины, а затем вырулил на тёмную дорогу. Он набрал скорость и промчался к шоссе, ведущему в аэропорт. Ремо вёл машину не так, как ведут себя за рулём обычные люди, — ни слишком быстро, ни слишком медленно. Ремо держал скорость как компьютер, не зная особенностей машины, которую вёл.

В машине пахло смертью. Но не запахом разлагающейся плоти, а тем, что Ремо научился распознавать. Человеческим страхом. Он не знал, остался ли этот запах после водителя или исходил от Смита, который тихо сидел, забившись в угол.

Когда он остановился в аэропорту, Смит подытожил:

— Это тот вид бизнеса, который иногда вызывает тошноту.

— Они бы сделали с нами то же самое. Что вызывает тошноту, так это то, что мы живём за счёт гибели других. Я, возможно, ещё встречусь с вами, а может быть, и нет, — произнёс Ремо.

— Желаю удачи, — сказал Смит. — Мне кажется, мы начинаем наше дело без элемента внезапности.

— Что заставляет вас думать так? — спросил Ремо, громко рассмеявшись. Его вопрос был риторическим. Смит уже взял свой багаж и направился в аэропорт.

А Ремо поехал обратно в «Националы).

Ему предстояла трудная беседа с Чиуном. Гораздо легче было погибнуть на той тёмной дороге. Именно маленький отец однажды сказал ему:

— Всегда легче умереть. Для того, чтобы жить, требуется отвага.

Хватит ли у Ремо отваги сообщить Чиуну, что он будет служить орудием установления мира с Китаем?

ГЛАВА 7

Она была очень маленькой девушкой в слишком свободном сером плаще. Из рукавов высовывались хрупкие тонкие руки, запястья которых терялись в огромных манжетах. Обе руки крепко держали небольшую книжицу в красном переплёте.

Она носила большие круглые очки в массивной оправе, которая лишь подчёркивала нежные линии её овального, яйцевидной формы, лица, делая его более хрупким и миловидным. Её чёрные волосы были аккуратно зачёсаны назад и разделены прямым пробором.

Казалось, ей было не больше тринадцати лет; она явно плохо переносила путешествие по воздуху и была напугана. Она неподвижно сидела в переднем отсеке реактивного самолёта компании «ВОАС», упрямо глядя перед собой.

Ремо и Чиун прибыли в аэропорт «Дорваль» в Монреале за полчаса до прибытия самолёта. Чиун вошёл на борт лайнера первым, в строгом деловом костюме с золотым значком, на котором были указаны фамилия и должность. Как только они миновали стюардессу, Чиун показал на укачавшуюся в воздухе девушку и заявил:

— Это она. Она и есть это чудовище. Их можно узнать по запаху.

Он подошёл к девушке и сказал ей что-то, как подумал Ремо, на китайском языке. Девушка утвердительно кивнула головой и ответила ему. Затем Чиун сказал что-то, явно похожее на ругательство, и предъявил девушке свой значок.

— Она хочет видеть и твой значок, эта маленькая шлюха из свинарника, Возможно, чтобы украсть его. Весь её народ — это одни сплошные воры, ты ведь это знаешь.

Ремо показал свой жетон и улыбнулся. Она взглянула на фотографию на удостоверении, а затем на Ремо.

— Нельзя быть слишком беззаботной, — сказала она на великолепном английском языке. — Не сможете ли вы проводить меня в дамскую комнату? Я не очень хорошо себя чувствую. Но я справлюсь с этим. Точно так же, как вынесла грубость и реакционные, злобные измышления собаки, сопровождающей вас.

— Куча дерьма, — ответил Чиун. Его карие глаза горели ненавистью.

Девушка самостоятельно поднялась из кресла, и Ремо помог ей спуститься по трапу, в то время как она боролась со своим слишком длинным плащом.

Чиун следовал за ними, явно чувствуя себя неловко. На нём были чёрные армейские ботинки, а борода коротко подстрижена. В своё время Чиун буквально поразил Ремо своей резкостью — тот впервые задал ему вопрос про Китай. Тогда Ремо ещё не знал, что не стоит слишком болезненно реагировать на выходки Чиуна.

— Я могу и читать по-английски, — сказала девушка. — Чтобы уничтожить империализм, нужно знать его язык.

— Правильно думаете, — согласился Ремо.

— На какой-то период времени вы можете быть железным тигром, но в конечном счёте всё равно окажетесь бумажным тигром. В конечном счёте железным тигром окажется народ.

— Ничего не могу возразить против этого, — сказал Ремо. — Вот дамская комната, — указал он на знак, который она пропустила.

— Спасибо, — сказала девушка и вручила ему маленькую книжку в красном переплёте. — Храните её, как свою собственную жизнь.

— Конечно, — ответил Ремо, беря книжку в пластиковой обложке.

Затем она повернулась и, всё ещё закутанная в слишком широкий плащ, промаршировала в дамский туалет. Ремо мог поклясться, что, прежде чем войти внутрь, она вытащила из кармана кусок туалетной бумаги.

— Вижу, ты уже вовсю читаешь пропаганду, которую всучила тебе эта маленькая шлюха-соблазнительница, — заявил Чиун, торжествующе и одновременно презрительно глядя на книгу.

— Она просто ещё подросток, Чиун.

— Тигрята тоже могут убивать. Дети — это самый злобный народ.

Ремо пожал плечами. Он всё ещё испытывал чувство благодарности к Чиуну за то, что тот пошёл с ним. Благодарность и удивление. В памяти Ремо был жив тот инцидент в Сан-Франциско.

Президент объявил о предстоящем визите в США китайского премьера.

Ремо в это время работал над глубоким дыханием, глядя на мост Голден Гейт, и представлял себе, как он бежит по опорам и регулирует вдох и выдох.

Чиун очень быстро привёл Ремо в форму. И удивляться тут нечему — старик посвятил этим «наукам» всю свою жизнь, начав тренироваться восемнадцати месяцев отроду. Приступая к подготовке Ремо, Чиун сообщил, что для серьёзных занятий Ремо опоздал по меньшей мере на двадцать шесть лет, по всё равно он, Чиун, сделает всё от него зависящее…

Мысленно Ремо находился уже в дальнем конце моста, но вдруг услышал вопль.

Он моментально очутился в комнате. Чиун неистово ругался по-восточному, глядя в телевизор, где в это время выступал президент в присущей ему монотонной отточенной манере. Между прочим, гак президент выглядел куда более правдоподобно, чем когда пытался изобразить теплоту или радость.

— Спасибо и спокойной ночи, — произнёс президент, но Чиун не позволил ему просто так исчезнуть. Ударом ноги он разбил экран телевизора. Телевизор взорвался, осыпав комнату осколками.

— Зачем ты это сделал?

— Ты дурак, — бросил ему Чиун, тряся своей клочковатой бородой. — Ты бледнолицый дурак. Слабоумный идиот. Ты такой же, как твой президент. Белизна лица — это признак болезни. Ты явно болен. Все вы больны.

— Что случилось?

— Случилась глупость, бред. Вы все глупцы.

— А я — то что сделал не так?

— Тебе и не нужно ничего делать. Ты белый. Этого достаточно.

Чиун вернулся к телевизору, чтобы окончательно его доломать. Левой рукой он разбил деревянную крышку ящика, а правой сделал вмятину в корпусе, в результате чего вся стойка вздыбилась, наподобие колокольни. Но и с ней он тоже покончил. Стукнув локтем, он превратил её в груду щепок и осколков.

Стоя перед свалкой из проводов, дерева и стекла, Чиун с торжествующим видом плюнул на всё это.

— Китайский премьер собирается посетить вашу страну, — сказал он и ещё раз плюнул.

— Чиун, где же твоё чувство равновесия?

— А где чувство гордости у вашей страны?

— Ты имеешь в виду, что стоишь за Чан Кайши?

Чиун ещё раз плюнул на остатки телевизора.

— Чан и Мао — это два брата. Они китайцы. Китайцам нельзя верить. Ни один человек не может доверять китайцу, который хочет носить штаны и рубашку.

— Ты что-нибудь имеешь против китайцев?

Чиун молча и медленно открыл ладонь и взглянул на свои пальцы.

— Ты сегодня что-то уж слишком восприимчив. Должно быть, моя учёба помогла тебе. Ты воспринимаешь даже самое малейшее колебание. Ты достиг высшей степени понимания.

— Хорошо, Чиун. Хорошо. Хорошо.

На следующий вечер, проходя мимо третьего подряд китайского ресторана, Чиун плюнул в третий раз.

— Чиун, может, ты прекратишь плеваться? — прошептал Ремо и в ответ получил такой удар в солнечное сплетение, который отправил бы на больничную койку любого обычного человека. Ремо только хрюкнул. Боль, которую ему причинил Чиун, казалось, привела старика в хорошее настроение: он начал мурлыкать про себя, в ожидании очередного китайского ресторана, готовясь плюнуть и на него.

Вот тут-то это и произошло.

Они были огромны — таких огромных мужчин Ремо ещё не встречал. Плечи их были на уровне его головы — широченные плечи. Сильные тела вздымались ввысь, как три больших автомата для продажи сигарет. Головы, размером с хорошую хозяйственную сумку, крепились к плечам тем, что в медицине носит название шеи. Фактически это являло собой тугое кольцо разбухших мускулов.

Они были одеты в блейзеры с надписью «Лос-Анджелесские бизоны». Один из них был коротко подстрижен, у второго свисали длинные жирные волосы,

третий смахивал на африканца. Все вместе они, наверное, весили не меньше полтонны.

«Бизоны» стояли у стеклянной витрины мебельного магазина, гармонично напевая. Лагерные сборы, очевидно, кончились, и они выбрались в город весело провести вечер. Будучи в приподнятом настроении, чуть-чуть под хмельком, они стали приставать к пожилому сморщенному азиату, ни на миг не помышляя о том, что на этом закончится их карьера профессиональных футболистов.

— Привет, приятель из третьего мира, — пропел гигант негр.

Чиун остановился, тонкие руки, которые он держал перед собой, сжались. Он взглянул на негра и промолчал.

— Я приветствую решение президента принять вашего премьера, великого вождя третьего мира. Китаец и человек с чёрной кожей — братья.

Так кончилась блестящая карьера защитника Бэда Боулдера Джонса. На следующий день газеты сообщили, что, по всей вероятности, он сможет ходить не раньше, чем через год. Его два приятеля были отстранены от игры и оштрафованы каждый на пятьсот долларов. В полицейском участке они убеждали офицеров и представителей прессы, что маленький старый китаец подхватил Бэда Боулдера и швырнул на них.

Тренер Харрахэн, по сообщениям прессы, заявил, что «он не самый строгий тренер, но такое оголтелое пьянство разрушительно действует на команду. В результате один из самых лучших защитников в истории футбола остался покалеченным. Он не сможет больше выступать. Это трагедия, которая усиливается очевидной немощью».

В то время как тренер занимался своими проблемами, Ремо разбирался со своими. Он всякими правдами и неправдами старался перетащить Чиуна из Сан-Франциско в Сан-Хуан. Ему это, к счастью, удалось. Именно там, в Сан-Хуане, однажды вечером произошёл сакраментальный разговор.

Чиун отдыхал в своём номере в отеле, где был зарегистрирован под фамилией мистера Паркса, а Ремо — как его слуга. Смит только что благополучно добрался до штаб-квартиры. Ремо шёл к Чиуну и думал, как заставить его принять предложение Смита. Заставить его было невозможно. Можно было только попросить. И Ремо попросил об одолжении.

— Чиун. Мы должны охранять жизнь одной китайской особы и попытаться спасти жизнь другой, тоже китайской особы.

Чиун согласно кивнул.

— Ты сделаешь это?

— Да, конечно. А почему нет?

— Ну, я знаю, как ты относишься к китайцам, вот и всё.

— Отношусь? Как можно относиться к паразиту— вредителю? Но если наши хозяева, которые нас кормят, хотят, чтобы мы охраняли тараканов, это просто наша обязанность.

Чиун улыбнулся.

— Только одна вещь, — поставил он условие.

— Какая именно? — спросил Ремо.

— Если нам полагается получить какие-то деньги от китайцев, сначала нужно получить деньги. Прежде чем начать что-то делать. Буквально на днях они подрядили нескольких человек из моей деревни — выполнить очень опасную работу. Так китайцы не только не заплатили им, но даже пытались избавиться от них.

— Я не знал, что китайские коммунисты подряжали людей из твоей деревни.

— Не коммунисты. Император Чу Ти.

— Чу Ти? Это тот, кто построил запретный город?

— Он самый.

— Что ты имеешь в виду, говоря «на днях»? Это произошло пятьсот лет тому назад.

— Всего лишь один день в памяти корейца. Побеспокойся о том, чтобы нам сначала заплатили.

— Обязательно.

Ремо оставалось только удивляться, когда Чиун охотно согласился подстричь бороду — для задания.

Сейчас они стояли в ожидании у дверей дамского туалета в аэропорту «Дорваль». Поздний сентябрьский дождь монотонно стучал в окна и пробивал насквозь лёгкие летние костюмы. «Нужно как можно быстрее приобрести осеннюю одежду», — подумал Ремо.

— Она, наверное, ворует мыло, полотенца и туалетную бумагу, — предположил Чиун, ухмыляясь.

— Прошло уже десять минут. Может, мне лучше сходить и проверить, в чём дело? — спросил Ремо.

Вытащив свой значок агента спецслужбы (такие значки Смит выдал Ремо и Чиуну вместе с удостоверениями личности), Ремо ворвался в дамский туалет с криком: «Санитарный инспектор, дамы! Всего момент!». И поскольку тон обращения был выдержан правильно, звучал официально, никто не стал протестовать. Дамы быстренько удалились.

Все кроме неё. Она складывала в стопку полотенца и запихивала в свой просторный плащ.

— Что вы делаете? — спросил Ремо.

— Возможно, в вашей стране тоже не хватает полотенец или туалетной бумаги. А здесь их много. Очень много. Бумага в каждой кабине.

— В любой кабине любого туалета в США полным-полно туалетной бумаги.

— В каждой кабине?

— Ну, за исключением тех случаев, когда забывают её туда положить.

— Ага. Тогда мы возьмём чуть-чуть. Я привезла с собой в Америку из Пекина небольшой запас.

— Туалетную бумагу?

— Подготовка к заданию — одна из составных частей самого задания. Тот, кто не готовится тщательно, обречён на неуспех. Будь готов.

— Вы принадлежите к женской организации скаутов?

— Нет. Это мысли Мао. Где книга? — она встревоженно взглянула на него.

— У моего коллеги.

— Вы уже читали её?

— Я держал её в руках всего десять минут.

— За десять минут можно выучить наизусть две самые драгоценные мысли Председателя Мао. Они могут освободить вас от вашего империалистического, эксплуататорского образа жизни. А также от злой собаки, которая всюду следует за вами.

Ремо мягко, но твёрдо схватил руками девушку за плечи.

— Послушай, пацанка, — сказал он. — Мне начхать, как ты будешь величать меня. Если тебя устраивают грубости, валяй. Но поостерегись обзывать Чиуна «собакой и лакеем империализма». Совсем не подходящие слова для человека, в три или четыре раза старше тебя.

— Если старое реакционно и отдаёт декадентством, оно должно быть похоронено вместе с прочими анахронизмами, от которых сейчас страдает человечество.

— Он — мой друг, — сказал Ремо. — Я бы не хотел, чтоб его обижали.

— Вашими единственными друзьями являются партия и рабочая солидарность.

Молодая девушка выпалила это, ожидая одобрения. Она не ожидала резкого болевого ощущения под мышками. Ремо продолжал ввинчивать свои большие пальцы, вращая их и вдавливая плоть в суставы. Её нежно очерченные миндалевидные глаза почти округлились от боли. Рот открылся для крика, но Ремо зажал его рукой.

— Выслушай меня, детка, и причём внимательно. Я не хочу, чтобы ты оскорбляла человека, находящегося снаружи. Он заслуживает твоего уважения. Если ты не способна на это — воздержись хотя бы от неуважения. Он знает мир гораздо лучше, чем ты, и если ты хоть на минуту заткнёшься, сможешь кое-чему у него научиться. Впрочем, сделаешь ты это или нет, меня не касается. Что меня заботит, так это полное отсутствие у тебя хороших манер, и если ты ещё раз распахнёшь свой рот, детка, я превращу твои плечи в месиво.

Ремо ещё сильнее вдавил большой палец правой руки в плечо девушки и почувствовал, как напряглось всё её тело. Её лицо исказилось от боли.

— Ну вот, наш маленький диалог почти завершён, — подытожил Ремо, — мы пришли к революционному консенсусу. Так ведь?

Он отнял руку от её рта. Она кивнула, шумно выдохнув.

— Так, — согласилась она. — Я воздам старику должное уважение. Я отступлю на шаг назад, чтобы позднее сделать два шага вперёд. Однако можно сказать вам в глаза правду?

— Конечно, детка.

— Ты — упрямый осёл, Ремо, — как — там — тебя — зовут!

Она начала застёгивать свой просторный плащ, энергично подёргивая каждую пуговицу. Она, очевидно, запомнила его имя из удостоверения личности. Ремо и Чиун предъявили ей документы на какую-то секунду.

— Может, ещё и империалистический, деспотический, реакционный, фашистский осёл?

— Осёл, просто осёл.

— Отлично, мисс Лиу.

— Меня зовут госпожа Лиу.

— Вы замужем за сыном генерала?

— Я замужем за генералом Лиу и сейчас разыскиваю своего мужа.

Рено во время короткого инструктажа видел небольшую фотографию генерала. Лицо генерала выглядело сурово и хранило следы многих долгих маршей. Ему было шестьдесят два года.

— Но ведь вы пацанка.

— Я не пацанка, чёрт вас возьми. Мне двадцать два года, к тому же меня ведёт революционное сознание человека старше меня в три раза.

— У вас тело подростка.

— Это всё, о чём могут думать разлагающиеся разведчики-западники.

— Ясно, генерал Лиу женился на вас из-за вашей революционной сознательности.

— Да, он женился именно поэтому, но вам такого никогда не понять. — Она с ожесточением застегнула верхнюю пуговицу.

— Хорошо, пора идти. Послушайте, по очевидным причинам я не могу называть вас госпожой Лиу. И вы не можете также разъезжать под этим именем. Уже доказано, что наша система походит на дырявое решето. Как мне называть вас?

— Цветущий Лотос, осёл, — усмехнулась она, в её голосе прозвучал сарказм.

— О'кей, не будьте смешной, — осадил её Ремо, открывая дверь дамского туалета — навстречу недоуменным взглядам прохожих.

— Мэй Соонг, — назвалась она.

Чиун ожидал их, держа руки за спиной. Он сладко улыбался.

— Книга, — потребовала Мэй Соонг.

— Вы так высоко цените свою книгу?

— Это самая большая моя драгоценность.

Улыбка на лице Чиуна достигла наивысших пределов радости, когда он поднял руки, в которых были зажаты обрывки страниц и кусочки пластиковой обложки — всё, что осталось от книги.

— Ложь. Сплошная ложь, — сказал он. — Китайская ложь.

Мэй Соонг была ошеломлена.

— Моя книга, — тихо произнесла она. — Мысли Председателя Мао.

— Зачем ты это сделал, Чиун? Это никуда не годится. Я имею в виду — не было никакого повода так поступать с книгой этой маленькой девчонки.

— Ха-ха-ха, — радостно рассмеялся Чиун и подбросил обрывки в воздух, откуда мысли Мао в виде маленьких клочков опустились через открытую дверь в дамский туалет аэропорта «Дорваль».

Нежные губы Мэй Соонг искривились, а в глазах заблестели слёзы.

А Чиун расхохотался ещё громче.

— Послушайте, Мэй Соонг, я вам куплю такую же красную книжицу. У нас их здесь полным-полно.

— Эту книгу мне подарил мой муж на свадьбу.

— Хорошо, мы найдём его, и он подарит новую. Договорились? Мы купим вам целую дюжину. На английском, русском, французском и китайском языках.

— На русском их нет.

— Ну, на каких она выпущена. Хорошо?

Её глаза сузились. Она вперилавзгляд в хохочущего Чиуна и что-то тихо сказала по-китайски. Чиун засмеялся ещё громче. Он ответил ей на том же языке. Мэй Соонг с победным видом улыбнулась и опять ответила ему. Ответы и реплики так и сыпались, и они становились всё громче, пока обмен любезностями между Чиуном и госпожой Лиу не начал походить на войну тонгов в жестяном чайнике.

Пронзительная перепалка между пожилым мужчиной и молоденькой женщиной продолжалась и тогда, когда они выходили за двери аэропорта «Дорваль»; контролёры, пассажиры, носильщики и все остальные поворачивали головы вслед этой странной парочке. Единственным желанием Ремо было убежать куда-нибудь подальше, сделав вид, что он с ними не знаком.

Наверху, на балконе, люди стояли в три ряда, глядя вниз на эту забавную троицу. Похоже, они считали, что присутствуют при бесплатном спектакле.

И Ремо, в отчаянии, заорал на них:

— С такой секретностью — разве что на край света!

ГЛАВА 8

Доктор Гарольд У. Смит читал поступающие каждый час доклады. Если бы он отправился домой спать, доклады образовали бы толстую книгу толщиной в один фут в маленьком сейфе, встроенном в левой части его рабочего стола. Смит безвылазно сидел в санатории Фолкрофт, что на Уинчестерском берегу и откуда прекрасный вид на залив Лонг-Айленд. Документы приносили Смиту в кабинет, помощник бесшумно клал их перед ним на стол.

Помощник считал, что он трудится над секретным научным проектом. Столь секретным, что ему не положено название. Персональная секретарша Смита была убеждена, что она работает на ФБР в составе специальной таинственной команды.

Большинство сотрудников санатория Фолкрофт — всего их было восемьсот сорок три — думали, что служат действительно в санатории, хотя пациенты случались здесь крайне редко. Кое-кто из сотрудников, подобно секретарше, был уверен, что помогает ФБР. Почему бы и нет! Например, в штате засекреченной группы, завязанной на международную научную фирму по маркетингу.

Этой их уверенности способствовали компьютерные банки данных, которые — всем известно — располагались под зданием. Один из группы, молодой гений с претензиями, попытался расколоть компьютерную программу и использовать её в своих личных целях. Он сообразил, что если получит доступ к секретам гигантского компьютерного банка данных, то сможет сколотить состояние на внутреннем рынке или даже в иностранной валюте. В конце концов, зачем такая секретность, или тайны ничего не стоят?

Обладая ясным умом, он понял, что стоят они немалого, поскольку даже по самым грубым подсчётам деятельность Фолкрофта обходилась еженедельно в двести пятьдесят тысяч долларов.

И вот так, потихоньку, он принялся изучать другие грани компьютерных операций помимо тех, к которым был законно допущен.

Через год начала вырисовываться полная картина: сотни сотрудников, собирающие информацию; характер и структуры преступных сообществ; шпионаж, мошенничество в сфере бизнеса, подрывная деятельность, коррупция — компьютерный портрет нелегальной, преступной Америки.

Ему стало ясно, что это далеко от маркетинга, хотя его небольшой компьютер должен был обрабатывать данные, полученные с Нью-Йоркской фондовой биржи.

Концы не связывались. Не связывались они вплоть до назначения этого сотрудника на новую должность в штабе. Только тогда его осенило, чем именно является Фолкрофт. Озарение пришло как раз за сутки до того, как он встретился с одним человеком в Солт-Лейк-Сити. Человеком, чьё имя было Ремо.

В течение целого дня этот сотрудник был третьим лицом «Кью», которое знало, на кого и зачем работает. А на следующий день он был обнаружен мёртвым в шахте лифта, и опять только двое в этой организации представляли, во имя каких целей «Кью» действует. Именно так и должно было быть.

Сейчас Смит размышлял над часовыми докладами. Доклады свидетельствовали, что опасность раскрытия снова возникла. Именно этого Смит опасался все эти годы — с момента создания «Кью».

Ночь Смит продремал в кресле за своим столом. Он проснулся с первыми серебристыми всплесками зари в холодном сером рассвете, который венчал темноту залива Лонг-Айленд. Окно с видом па залив собрало по краям утреннюю росу, хотя служащие и уверяли, что подогреваемые окна от этого избавлены.

Помощник только что положил на стол последнее сообщение. Смит открыл глаза.

— Вне всякого сомнения, — заметил помощник, — специальная секция по сбору информации работает очень гладко, сэр. Я должен сказать, это первый такой центр, который выполняет свои обязанности столь тщательно.

— Бритву, пожалуйста, — попросил Смит.

Он перевернул пачку докладов, лежащих перед ним, и начал просматривать их в хронологическом порядке. Доклады явно не имели отношения друг к другу, впрочем, так и должно было быть. Только один человек был в состоянии увязать все концы воедино.

Продавец автомашин, работающий на одну компанию в Пуэрто-Рико, сообщал об интимной жизни владельца таксопарка.

Бухгалтер, считавший, что его подкупила внутренняя налоговая инспекция, обратил внимание на неожиданно большую сумму, которую внёс на свой банковский счёт владелец таксопарка.

Швейцар заведения, где молодая женщина держала своего любимого пуделя, рассказал газетному репортёру, кто оплачивал содержание этого пуделя.

А также — полёт самолёта по маршруту Албания — Лейпциг — Париж. Большие суммы денег в мелких купюрах, поступающие из Восточной Европы… Ещё одна работка для ЦРУ, если деньги предназначались для усиления шпионской деятельности.

Хотя поступили они всё-таки через Пуэрто-Рико. Что касается таксопарка… И Смит вспомнил трупы, валявшиеся позади такси на той заброшенной боковой дороге около аэропорта.

А затем пошли совсем тревожные сообщения.

Китайская девушка, прибывшая в аэропорт «Дорваль». Её встречали пожилой кореец и телохранитель. Телохранитель — ростом шесть футов, карие глаза, сильно загорелый, среднего телосложения.

Имелась и фотография. Фото Ремо Вильямса, шагающего позади Чиуна и девушки.

Если их могли сфотографировать люди частной сыскной фирмы «Пелнор Инвестигатив Сервис», считающие, что работают на промышленников в городе Рай, штат Нью-Йорк, значит, кто угодно мог установить контакт с этой троицей и тем молодым «гением» из «Кью», что всё искал работодателя!

Фотография выводила не только на голову «Кью», но и на саму «Кью».

Стать известным. Быть разоблачённым. Сброшенная наземь броня секретности. Но если бы только это! Под ударом оказывалось правительство США, будучи совершенно беззащитным, — ведь в этой ситуации оно не могло действовать самостоятельно, связанное рамками законов!

Неужели «Пелнор Инвестигатив Сервис» могло так легко принудить троицу раскрыться?

На следующей фотографии взору предстали двое азиатов, явно оравшие друг на друга, и человек, публично казнённый несколько лет тому назад. Аккуратное фото, сделанное с небольшого расстояния с помощью не очень сильных объективов.

Разумеется, лицо Ремо Вильямса было изменено в результате пластических операций, — и нос, и скулы, и линия волос. Но не для публичного же обозрения готовилось это лицо! Видеть своё последнее оружие — «Разрушителя» — на обычной фотографии, изготовленной простыми частными детективами, было для Смита чересчур. Его желудок сжался — в спазмах — в предчувствии надвигающейся катастрофы.

«Кью» следовало расформировать ещё до открытого разоблачения. Только два человека будут знать об этом, те, кто все знали раньше. Смит подготовил план разрушения организации в тот же день, когда вернулся от президента.

У него была таблетка. Он позвонит жене и скажет, что уехал в деловую командировку. Примерно через месяц человек из ЦРУ сообщит миссис Смит, что её муж пропал во время выполнения задания в Европе. Она поверит в это, поскольку считает, что он всё ещё работает на ЦРУ.

Смит швырнул фотографию в корзину для мусора, стоявшую у стола. Корзина завертелась, и фотография исчезла.

Повернувшись в кресле, он бросил взгляд на залив и набегающие на скалы волны, которые подчинялись луне, а стало быть, приливам, отливам и ветру. И, как всегда, им овладел философский настрой. В который уж раз Смит подумал о вечности Вселенной и скоротечности мирского бытия.

Вода была всегда, ещё до создания «Кью», и она переживёт их всех. Она существовала и во времена афинской демократии, и во времена римской республики, и тогда, когда Китай стоял во главе мировой цивилизации и был славен своей справедливостью, мудростью и выдержкой.

Все эти миры были унесены водой. Летой. Лета — бессмертна. «Кыо» тоже канет в Лету.

Смит предпримет несколько мероприятий, когда будет уничтожать «Кью». Он сделает телефонный звонок в расчётный отдел и вернёт примерно половину сотрудников в те самые агентства и учреждения, где, по их представлениям, они служат. Он превратит Фолкрофт в настоящий санаторий, а весь остальной персонал уволит с соответствующими рекомендациями.

Когда это широкомасштабное увольнение пройдёт через компьютер, то в течение дня в подземном помещении разразится пожар и уничтожит всю технику и записи.

Смит уже не будет присутствовать при пожаре. За двадцать четыре часа до этого он распорядится отправить некий ящик в подвал похоронного бюро «Мэйхер Фьюнерал Хоум» в Парсиппатти, штат Нью — Джерси. Выполнение этого приказа он — увы! — не сможет проверить.

Последнее, что он совершит, — спустится вниз, в помещение, где хранятся краски, туда, где в углу стоит ящик, немного больше размеров среднего человека. Смит отбросит алюминиевую крышку, ляжет в тесную и мягкую резиновую прокладку, подогнанную примерно под его фигуру, затем натянет на себя крышку. Изнутри он туго-натуго затянет четыре болта, сделав ящик воздухонепроницаемым.

Воздух ему не понадобится. Потому что, когда будет затянут последний болт, он проглотит «ошмомо» и погрузится в вечный сон вместе со своей организацией. Организацией, рождённой им для спасения нации, которая не смогла себя спасти.

А что будет с Ремо Вильямсом? Он тоже вскоре умрёт, если план Смита сработает. Потому что, когда Смит приведёт план в состояние «готовность», убийца Ремо будет уже находиться рядом с ним. Ему было дано задание сопровождать его.

Смит получит ежедневный телефонный звонок Ремо через Детройтскую платную телефонную службу и распорядится, чтобы Ремо немедленно отослал Чиуна в Фолкрофт.

Когда Ремо сообщит об этом Чиуну, Чиун выполнит свой смертоносный контракт точно так же, как выполняли его корейские предки на протяжении ееков.

Ремо и Смит унесут с собой в могилу страшный секрет «Кью». И когда единственный человек, который когда-либо знал о существовании «Кью», позвонит из Белого дома по специальной линии, он получит в ответ сигнал: номер «занят», означающий, что «Кью» больше нет.

Чиун, который никогда не был осведомлён, на кого он работает, кроме того, что это правительство США, возможно, вернётся в Корею, чтобы в мире и спокойствии прожить оставшиеся годы.

… Волны мерно бились о берег.

Земля была близка ко всеобщему миру? Что за фантастическая мечта! Сколько лет она жила в мире? Было ли когда-нибудь время, когда человек не убивал человека или когда война не следовала за войной, чтобы отстоять границы, или доказать правое неправым, или даже — это является наивысшей формой глупости — защитить честь и достоинство нации?

Мечта была у президента. А Смит и Ремо могли погибнуть за неё. Ну пусть будет так. За это стоит умереть.

Только вот как сообщить Ремо, почему он должен погибнуть? Смит не осмеливался это сделать. Преимущество Смита было в свободе выбора. В том числе, выбора минуты. Смит намеревался воспользоваться этим преимуществом. Смит изобрёл Ремо — идеальную машину для убийств. Его детище было страшно. Но это было — его детище. Ставить детище в известность о смертоносных планах следовало в случае необходимости.

И тут прозвучал звонок по специальной линии связи от Ремо.

Смит поднял трубку. Он почувствовал глубокое, щемящее чувство привязанности к злому остроумному убийце — привязанности, которая, к примеру, возникает к товарищу, просидевшему с тобой в одном окопе… сколько уже? лет восемь?

— Семь — четыре — четыре, — произнёс Смит.

— Ну и работку вы мне задали, — раздался голос Ремо. — Вы знаете, что эта пара чуть ли не дерётся?

— Знаю.

— Ужасно неразумно держать Чиуна на этом задании. Он страшно завёлся.

— Вам ведь нужен кто-то, чтобы переводил.

— Она говорит по-английски.

— А о чём она будет говорить с китайцем, который, возможно, попробует установить с ней контакт? — спросил Смит.

— О'кей. Постараюсь пережить и это. Сегодня вечером мы выезжаем из Бостона.

— Мы сейчас занимаемся проверкой той пуэрториканской группы. Мы всё ещё не знаем, кто послал их.

— О'кей. Мы со своей стороны тоже здесь посмотрим.

— Будьте осторожны. Фирма владельца таксопарка перевела весьма солидную сумму на континент. Думаю, эти деньги выделены на вас. Семьдесят тысяч долларов.

— И это всё, чего я стою? Даже при упавшем долларе?

— Если это не сработает, то, возможно, цена вашей головы поднимется до сто тысяч долларов!

— Чёрт возьми, я обязан этим медицинскому шоу.

Или, возможно, спортивному контракту. Как насчёт этого, если всё развалится? Тридцатипятилетний задний угловой, который уйдёт на пенсию в шестьдесят пять лет? Чиун с успехом выступил бы в роли защитника. Спорю, что он сможет. Это буквально потрясло бы всех. Восьмидесятилетний защитник весом сорок килограмм.

— Перестань болтать глупости.

— Вот за это я вас люблю, дорогуша. Вы прямо излучаете радость.

— До свидания, — закончил Смит.

— Чиун. Алекс Коррас, весом сорок килограммов.

Смит повесил трубку и вернулся к докладам. Один другого хуже. Они становились раз от разу всё неубедительнее. Но, возможно, страх перед своей собственной смертью затуманивал сейчас его способность здраво осмысливать факты.

Может быть, «Кью» уже перешагнула черту, за которой компромисс невозможен? Может быть, ему не следовало именно при этом разговоре отсылать Чиуна в Фолкрофт?

Из сейфа, находящегося в левой части письменного стола, Смит достал запечатанный маленький пластиковый пакет. В нём была та самая единственная пилюля. Он положил её в карман пиджака и снова стал просматривать доклады. Завтра Ремо опять выйдет на связь.

Поступали новые доклады, сиюминутные, — уже сейчас, когда он брился. Звонок Ремо был отслежен. Установили, что он звонил из города Рай, штат Нью — Йорк. Эта информация поступила от помощника управляющей телефонной компанией в Бостоне.

Смит включил внутреннюю связь, чтобы выяснить, на месте ли его секретарша.

— Да, доктор Смит, — раздался голос в аппарате.

— О! Доброе утро. Направьте, пожалуйста, письмо в транспортный отдел. Почти наверняка мы отправим завтра в алюминиевом ящике кое-какое лабораторное оборудование в Парсиппатти, Нью-Джерси. Мне бы хотелось, чтобы его довезли до Питсбурга, а оттуда — самолётом в пункт назначения.

ГЛАВА 9

Рикардо де Эстранья-и-Монтальдо-и-Руиз Горнер сказал своей посетительнице, что семидесяти тысяч долларов США недостаточно.

— Невозможно, — заявил он, расхаживая по внутреннему дворику — патио. Его ноги, обутые в вельветовые тапочки, бесшумно двигались по выстланному каменными плитками полу. Он подошёл к краю дворика и поставил свою утреннюю порцию шампанского на каменную стенку. Стенка отгораживала патио от нескольких акров раскинувшихся на холмах садов, которые со временем превратились в лес. Внизу виднелась река Гудзон, берега её вот-вот должны были запестреть всеми красками осени.

— Просто невозможно, — повторил он и вдохнул всей грудью. Воздух здесь был точно вино, настоянный на аромате его виноградников. Море виноградников покрывало холмы Нью-Йорка. В скалах особенная лоза, она должна бороться, чтобы выжить. В результате это вино приобретает ни с чем не сравнимый букет. Как это похоже на жизнь, когда вкус к жизни является отражением борьбы. Как справедливо это утверждение по отношению к его детищу, за которым он лично присматривал!

Он давно уже перешагнул рубеж среднего возраста, однако упражнения и правильный образ жизни поддерживали его в исключительно хорошей форме. К тому же он был изысканнен — и в манерах и в одежде. Всё это обеспечивало ему партнёров по постели. Разумеется, тогда, когда ему того хотелось. Впрочем, хотелось ему почти всегда, не исключением времени сбора урожая.

И сейчас эта маленькая неопрятная женщина с полным кошельком денег, очевидно принадлежащая к лидерам какой-то коммунистической организации (явно она была не просто посыльным), предлагала, чтобы он рисковал своей жизнью за какие-то семьдесят тысяч долларов?!

— Невозможно, — отказался он в третий раз и взял свой бокал с каменной стенки патио. Он поднял бокал к солнцу, как бы говоря солнцу «спасибо». Окрашенная в тёмный цвет пузырящаяся жидкость сверкнула в знак благодарности за то, что ей выпала честь воздать хвалу солнцу.

Рикардо де Эстранья-и-Монтальдо-и-Руиз Гернер даже не повернулся лицом к своей гостье, не предложив ей ни шампанского, ни кресла. Он встретил её в своём кабинете, выслушал предложение и отклонил его. Но она не уходила.

Сейчас он чувствовал её тяжёлые шаги позади себя, его раздражало, как она шаркала по патио.

— Но семьдесят тысяч — это ведь в два раза больше того, что вы обычно получаете.

— Мадам, — холодно, с презрением сказал он. — Семьдесят тысяч — это в два раза больше того, что я получил в 1948 году. С тех пор я больше не занимался такими делами.

— Но это очень важное задание.

— Для вас, возможно. Но не для меня.

— Почему вы не хотите взяться за него?

— А вот это совершенно вас не касается, мадам.

— Вы утратили своё революционное рвение?

— У меня никогда не было революционного рвения.

— Вы должны взяться за это задание.

Он ощущал за своей спиной её дыхание, неимоверный пар, исходящий от нервничающей, потливой женщины. Её присутствие ощущали все поры его кожи. Это было проклятие, расплата за сверхчувствительность, превратившую Рикардо де Эстранья-и-Монтальдо-и-Руиз Гернера именно в Рикардо де Эстранья-и-Монтальдо-и-Руиз Гернера. Которому платили тридцать пять тысяч американских долларов за задание.

Он потягивал шампанское, позволяя рту полностью отдаться ощущению. Хорошее шампанское, правда, не экстра-класс. К несчастью, даже не интересное шампанское, хотя шампанские вина всегда были скандально неинтересны. Скучны. Как женщины.

— Массы пролили кровь за успех, который вот-вот придёт. Победа пролетариата над деспотической, расистской, капиталистической системой. Присоединяйтесь к нашей победе или умрите вместе с нами в случае поражения!

— Ох, какая глупость. Сколько вам лет, мадам?

— Вы высмеиваете мой революционный пыл?

— Я просто поражён, что взрослый человек может оставаться подверженным всей этой чепухе. Коммунизм для тех, кто никогда не повзрослеет. Я более серьёзно отношусь даже к Диснейленду.

— Не могу поверить, что такую вещь может сказать человек, который боролся с фашистским чудовищем.

Он повернулся, чтобы более внимательно рассмотреть женщину. Её лицо было изборождено морщинами от многолетней ярости; волосы неопределёнными прядями торчали во все стороны из-под простенькой чёрной шляпки, явно нуждавшейся в чистке. Глаза казались усталыми и старыми. Это было лицо человека, который прожил жизнь в поисках аргументов в защиту абсолютных идей диалектического материализма и классовой сознательности, человека, который потратил свои дни совсем не на то, на что тратят их нормальные люди.

«Она примерно такого же возраста, как и я, — прикинул он, — но выглядит значительно, значительно старше. Жизнь её потрепала. От огня не осталось ни одной искорки».

— Мадам, я воевал с фашистским зверем, и поэтому я могу со знанием дела говорить об этом. Он идентичен коммунистическому зверю. Зверь есть зверь. А мой революционный пыл умер, когда я увидел, что должно прийти на смену тирании фашизма. Это была тирания таких тупиц, как вы. Для меня Сталин, Гитлер и Мао Цзэ-дун одинаковы.

— Ты изменился, Рикардо.

— Так и должно быть, мадам. Люди взрослеют, если только их не сбивает с толку какое-нибудь массовое движение или, к примеру, групповая болезнь. Я так понял, что вы знали меня раньше?

— Ты не помнишь меня? — в её голосе впервые почувствовалась теплота.

— Нет, не помню.

— Ты не помнишь осаду Алькасара?

— Это я помню.

— Ты не помнишь битву при Меруэле?

— Я помню и это.

— И ты не помнишь меня?

— Не помню!

— Марию Делубье?

Бокал с шампанским с грохотом разлетелся на мелкие кусочки, ударившись о каменный пол дворика. Лицо Гернера побелело.

— Мария, — задыхаясь, произнёс он. — Ты?

— Да.

— Мягкая, нежная Мария? Нет!

Он взглянул на измождённое, лишённое эмоций лицо с потухшими глазами, но так и не смог разглядеть в ней Марию, молодую женщину, которая верила и любила. Женщину, которая каждое утро вставала, чтобы встретить солнце, поскольку каждый день она открывала для себя новый мир.

— Да, — промолвила старуха.

— Невероятно! — воскликнул он. — Разве время может так разрушить, не оставив даже следа былого?!

— Если ты посвящаешь свою жизнь чему-то — отдаёшь её без остатка.

— Ни за что, если отдаёшь свою жизнь тому, что лишено жизни.

Рикардо де Эстранья-и-Монтальдо-и-Руиз Гернер мягко положил руку на плечо женщины. Он почувствовал под рукой грубый, шершавый материал и жёсткость находившегося под ним плеча.

— Пошли, — предложил он. — Посидим за столом и поговорим.

Женщина неохотно согласилась. Завтрак был роскошен — превосходные фрукты, вино, сыр, — но всё время утекло на вопросы и ответы: где Марии довелось побывать после развала их организации, где и какая революция победила, где агитация имела успех, а где провалилась.

И Гернер понял, куда девалась прежняя Мария, почему она стала той безжизненной, бесстрастной женщиной, которая сейчас стояла перед ним. Мария была классической революционеркой, настолько увязшей в массах, силовых структурах и политической бдительности, что забыла о живых людях. Люди стали для неё объектами. Положительными были коммунисты, а отрицательными — все прочие.

Посему для неё было очень удобно валить в одну кучу нацистов, монархистов, демократов, республиканцев и капиталистов. Все они для неё были на одно лицо. Они были «они». Также он обнаружил, что она никогда не задерживалась в стране, где революция победила. Те, кто больше всего мечтают о земле обетованной, как ни странно, сильнее всего боятся пересечь её границы.

Мария оттаяла, попробовав вина.

— Ну, а как у тебя дела, Рикардито?

— У меня есть моё вино, моё поместье, моя земля.

— Ни один человек не может владеть землёй.

— Я владею этой землёй точно так же, как любой человек владеет ещё чем-нибудь. Я изменил эту землю, всё здесь сделано мною. Моя земля стала прекрасна. И могу добавить, что вполне обхожусь без помощи какого-либо революционного комитета.

— Ты больше не используешь своё умение?

— Я использую его в других целях. Сейчас я созидаю.

— Когда ты ушёл от нас, ты ведь, тоже работал на других, не так ли?

— Иногда.

— Против революции?

— Конечно.

— Как ты мог?

— Мария, я боролся на стороне существующих режимов по той же самой причине, по которой многие воевали против фашистов. Это была единственная борьба в то время.

— Но ведь ты верил. Я знаю, что ты верил.

— Я верил, дорогая, потому что был молод. А затем я повзрослел.

— Тогда, надеюсь, я никогда не повзрослею.

— Ты постарела, не взрослея.

— Это жестоко. Но чего же ждать от человека, который может вкладывать жизнь в виноградники, вместо того чтобы отдавать её человечеству!

Гернер откинул назад свою львиную голову и рассмеялся.

— Действительно. Это уж чересчур. Ты просишь меня убить человека за семьдесят тысяч долларов и называешь это служением человечеству?

— Да. Это так. Они представляют собой контрреволюционную силу, которую мы не можем преодолеть.

— Тебе не кажется странным, что тебя послали ко мне с деньгами?

— Когда-то ты пользовался авторитетом.

— Но почему сейчас?

Женщина обхватила грубыми, покрасневшими руками бокал точно так же, как она делала это в молодости, будучи нежной и красивой, правда, тогда вино не было столь прекрасным.

— Хорошо, Рикардито, объясню. Мы полагаемся на твой ум, потому что ты единственный, кто умеет думать. Все остальные, особенно в нашем комитете, не могут сравниться с тобой в мудрости.

— У вашей организации есть много людей, которые эффективно убеждают других людей. Ведь так?

— Так.

— Тогда почему спустя двадцать лет они должны прибегать к услугам наёмного убийцы? Неужели они полагают, что в случае поимки я не разговорюсь? Абсурд. Должно быть, они собираются убрать меня после этого? Зачем столько хлопот? Они могли бы нанять кого-нибудь другого, гораздо дешевле, а не за семьдесят тысяч долларов. Кого-нибудь более надёжного в политическом плане и кого не потребовалось бы потом убирать. Верно?

— Верно, — согласилась Мария, отпив ещё глоток вина и ощутив его теплоту.

— Они, вероятнее всего, выбрали меня, потому что знают: их людей может постичь неудача. А как они выяснили это? Очевидно, они уже пытались, и у них ничего не вышло. Верно?

— Верно.

— Сколько раз они пытались?

— Один раз.

— И что случилось?

— Мы потеряли восемь человек.

— Они, кажется, забыли, что я специализировался на убийстве одного человека. Ну, от силы двух.

— Они ничего не забывают.

— Они наметили точный срок, когда я должен напасть на эту компанию?

— Они не ставят тебя ни в какие жёсткие рамки. К тому же речь идёт не о компании. Это как раз один человек. Мы выяснили, что его зовут Ремо.

— И он убил восемь человек?

— Да.

— С помощью какого оружия? Должно быть, он очень быстр и отлично выбирает дистанцию огня? И, конечно, он отличный стрелок.

— Насколько мы владеем информацией, он убивает только руками.

Гернер поставил свой бокал.

— Руками?

— Да.

Гернер начал хихикать.

— Мария, дорогая. Я сделал бы это и за тридцать пять тысяч долларов. Он идеален для моего оружия. Это не представит труда.

Рикардо де Эстранья-и-Монтальдо-и-Руиз Гернер снова откинул назад голову и рассмеялся.

— С помощью рук, — презрительно сказал он. — Предлагаю выпить за человека, который настолько глуп, что пользуется лишь руками.

Они выпили, точнее, выпил Гернер, женщина чисто символически пригубила вино.

— И ещё одна вещь, Рикардо.

— Да?

— Я должна буду сопровождать тебя.

— Невозможно.

— Они хотят убедиться, что всё будет сделано чисто. Там ещё китайская девушка, которая ми в коем случае не должна пострадать. Убить следует Ремо и, возможно, его пожилого коллегу.

Мария вынула из сумочки, которая всё это время висела у неё на плече, нужную фотографию.

— Вот эти люди должны умереть. Ремо обязательно. А девушка ни в коем случае.

Гернер взял фотографию двумя пальцами. Это был снимок, сделанный явно сверху с помощью телеобъектива, потому что отсутствовала глубина, а освещение было явно доморощенным и позволяло использовать диафрагму «4». Гернер понял, что линзы объектива были толщиной 2000 мм.

Азиат был стар, он замахивался своими тонкими тщедушными руками на молоденькую женщину. Позади этой пары шёл мужчина западного типа с расстроенным выражением лица. Его глаза были глубоко посажены, скулы слегка выдавались, губы были тонкими, а нос, хотя и не был велик, свидетельствовал о силе. Среднее телосложение.

— Человек азиатской национальности — не кореец?

— Нет, она китаянка.

— Я имею в виду мужчину.

— Дай-ка я взгляну, — попросила Мария и взяла в руки снимок. — Не знаю, — произнесла она.

— Несомненно, все они для тебя на одно лицо, мой революционный друг.

— А какое это имеет значение?

— Это имеет значение, если он кореец определённого типа. Впрочем, последнее сомнительно. Забери фотографию. Она отложилась у меня в памяти.

Гернер тихонько насвистывал в полдень, доставая длинный чёрный, цилиндрической формы тубус из закрытого сейфа, который находился позади его фамильного герба.

Кусочком замши Гернер протёр плотную чёрную кожу, затем свернул замшу и положил её на дубовый ящик, стоящий у окна, туда же определил и тубус. Полуденное солнце играло своими лучами на коже. Гернер нажал на защёлки тубуса, они откинулись, обнажив приклад «Монте-Карло» из хорошо отполированного орехового дерева и чёрный металлический ствол, длиной чуть больше полметра.

Оба предмета лежали на красном бархате, напоминая сделанные машиной бриллианты для элегантной Смерти.

— Привет, дорогая, — прошептал Гернер. — Вот мы и снова за работой. Тебе этого хочется? Ты слишком долго отдыхала?

Он погладил ствол кончиками пальцев правой руки.

— Ты великолепна, — сказал он. — Никогда ещё ты не была такой подготовленной.

— Всё ещё разговариваешь со своим оружием? — рассмеялась Мария.

— Конечно. Ты думаешь, оружие — это просто механизмы? Да, ты можешь так полагать. Ты ведь считаешь, что люди тоже механизмы. Но это не так. Они не механизмы.

— Я просто спросила. Мне показалось… как-то… странно…

— Ещё более странно, дорогая, что я никогда не промахивался. Никогда. Разве это не странно?

— Это тренировка и умение.

К аристократическому лицу Гернера прилила кровь, щёки сделались румяными. Как у героев в детских книжках-раскрасках.

— Нет, — отчеканил он сердито. — Это не навык, а чутьё. Нужно уметь ощущать ружьё, пулю и цель. Стрелок обязан иметь чутьё, для того чтобы корректировать стрельбу. Тогда траектория пули будет безошибочной. Мазилы не чувствуют своего выстрела, они не способны самозабвенно настраиваться на цель. Я не промахиваюсь, потому что чувствую кожей, как мои выстрелы поражают жертву. Важнее этого нет ничего. Ветер, освещение, расстояние — всё это пустяки. Скорее ты промахнёшься, доставая сигарету из портсигара, чем я, метясь в цель.

Затем Гернер приступил к своему обычному ритуалу, оставляя оружие в футляре неразобранным. Он сел за стол и вызвал дворецкого, дёрнув за шнур, свисающий с потолка. Гернер тихонько мурлыкал про себя в нетерпении, не глядя на Марию. Она никогда бы не поняла. Она не имела чутья. А не имея его, невозможно научиться жить по-настоящему.

Открылась дверь, и вошёл дворецкий.

— Спасибо, Освальд. Принесите, пожалуйста, мои припасы.

Буквально через несколько секунд Освальд снова вошёл, неся в руках ещё один чемодан из чёрной кожи, который по виду напоминал докторский саквояж.

Аккуратно выложив содержимое саквояжа на стол, Гернер заговорил.

— Те, кто, покупая боеприпасы, надеются на их стандартность, непроходимые глупцы. Они приобретают подозрительность и получают в ответ ту же подозрительность. Знаток должен изучать каждую свою пулю.

Он взял со стола тупорылую, сероватого цвета пулю и потёр пальцами, чувствуя, как они смазывают её поверхность. Затем он стал пристально вглядываться в эту пулю, анализируя ощущения, исходящие от неё, конфигурацию, вес и температуру. Он перебрал несколько дюжин пуль, рассматривая их по одиночке и кладя на место, пока наконец не выбрал ещё четыре. Эти четыре он добавил к первой.

Из небольшого деревянного ящика на столе он достал гильзу, на секунду задержал в руке и отложил в сторону. Достал другую, подержал, покрутил пальцами и улыбнулся.

— Пойдёт, — пробормотал он, укладывая её рядом с пулями. Отбор продолжался до тех пор, пока он не набрал пять гильз. — Превосходно, — заключил он. — Они созданы для того, чтобы быть вместе. Как мужчина и женщина. Как жизнь и смерть.

Пользуясь небольшой серебряной ложечкой, он начал осторожно насыпать белый порошок в гильзы. Порох тихо заполнял полость, придавая ей боевой заряд. Когда с этим было закончено, Гернер аккуратно вставил пули в открытые концы, а затем по одиночке устанавливал гильзы под хромированный пресс, который со слабым щелчком загонял пули на место.

— Ну вот, гильза, пуля и порох и их хозяин составляют одно целое. Мы почти готовы.

Медленно вынув ствол винтовки из футляра, он в молчании подержал его перед собой, заглянул внутрь, затем отложил в сторону. Вытащил приклад, взвесил его на руке, приставив к плечу в положение для стрельбы. Одобрительно бормоча, положил ствол на приклад и с помощью специального ключа начал собирать их.

Затем Гернер поднялся, вытянув винтовку вперёд.

— Мы в порядке, — удовлетворённо произнёс он, вдавил патрон в патронник и с щёлканьем послал затвор в крайнее переднее положение.

— Только пять патронов? Хватит ли этого?

— Ведь всего две цели. Для такой работы достаточно двух патронов. Три остальных предназначены для тренировки. Я и моё оружие слишком долго бездействовали. Возьми бинокль. Он сзади тебя на полке.

Гернер подошёл к окну, оглядывая свою долину, спускающиеся вниз лужайки и цветущий сад справа от него. Оранжево-багровое осеннее солнце медленно опускалось за Гудзоном, бросая на всё вокруг кровавый отсвет.

Мария достала с полки бинокль 7x35 фирмы Цейсс и заметила на стёклах пыль. Странно. Он боготворил своё оружие, как женщину, и позволял биноклю пылиться! Ну что ж, когда-то этот бинокль был даже очень неплох.

Она подошла к окну, встала рядом с Тернером и ощутила послеполуденную прохладу. Где-то вдали, в кустах, резко закричала птица. Мария протёрла рукавом стёкла бинокля, не заметив, что этот жест вызвал презрительную усмешку Гернера.

Он выглянул из окна.

— В двухстах метрах, — показал Гернер, — находится маленький зверёк. Я не могу разглядеть его хорошо.

Мария поднесла бинокль к глазам.

— Где?

— Метров на десять левее от угла каменной ограды.

Мария навела резкость на стену и удивилась, что сквозь линзу стена казалась более освещённой, чем если на неё смотреть невооружённым глазом. Мария вспомнила, что таково свойство хорошего бинокля.

— Я не вижу зверька, — сказала она.

— Он движется. Сейчас замер.

Мария внимательно вгляделась в бинокль и с трудом заметила идущего на задних лапах небольшого зверька; его передние лапы были вытянуты вперёд, будто бы он попрошайничал. Мария еле-еле разглядела его.

— Всё очень просто, — заявила она, продолжая смотреть в бинокль. — Ты знаешь, что эти малышки всегда играют у твоей стены; когда ты стреляешь, они прячутся, попробуй потом докажи, что ты не убил ни одного из них и что он не свалился вниз.

Мария услышала, как винтовка грохнула у неё под левым ухом, за несколько мгновений до того, как зверёк перевернулся в воздухе, будто бы его огрели палкой по голове; шарик оранжевого меха опрокинулся назад, на какой-то момент исчез из виду, а затем снова появился, но на этот раз уже без головы, хотя туловище и ноги были целы. Ноги судорожно дёргались. Белое пятнышко на животе всё ещё продолжало пульсировать.

— Видишь птицу? — тихо спросил Гернер.

Вновь раздался треск выстрела, и внезапно из стаи птиц, находившихся примерно в трёхстах метрах, одна свалилась на землю. Мария даже не стала прикладывать к глазам бинокль, она знала, что головы у птицы наверняка тоже нет.

— Ещё один зверёк, — продолжал Гернер.

Винтовка опять выстрелила, но Мария ничего не увидела — может, потому, что не смотрела.

— Такое возможно только в том случае, когда цель живая, — объяснил Гернер. — В этом весь секрет. Необходимо чувствовать жизнь цели. Ощущать, как она вторгается в орбиту твоей собственной жизни. Тогда и только тогда промаха не будет.

Он прижал винтовку к груди, как бы благодаря её.

— Когда же мы выступим против этого дурака Ремо, который убивает руками? — спросил он.

— Завтра утром, — ответила Мария.

— Отлично. Моё оружие дрожит от нетерпения. — Он бережно сжал его в своих больших ладонях. — Цель, живая цель, сама отдастся тебе. Мы хотим этого.

«Его голос так же ровен, глубок и чуть вибрирует, как и тридцать лет тому назад, когда мы занимались любовью», — вспомнила Мария.

ГЛАВА 10

«Семьдесят тысяч долларов. Откуда они взяли эту цену?» — Ремо повесил трубку и вышел из кабины телефона-автомата на Адамс-стрит.

Солнце оживило Бостон, вообще-то очень мёртвый город. Он был таким всегда, начиная с того момента, когда поселенцы основали здесь грязный, мрачный посёлок. Таким он и сохранился до сих пор, до сегодняшнего сентябрьского полудня, когда воздух был ещё тёпл, но уже ощущалась грядущая прохлада.

Ремо выполнил свои утренние упражнения за рулём автомобиля, ведя взятую напрокат машину из Монреаля в Бостон, под аккомпанемент перебранки Чиуна и юной госпожи Лиу. В одну из минут, когда Ремо пытался восстановить дыхание, госпожа Лиу разразилась громкими сердитыми слезами.

Чиун наклонился вперёд и прошептал ему на ухо: «Им это не нравится. Хе-хе».

— Чиун, ты перестанешь наконец? — не выдержал Ремо.

Чиун рассмеялся и повторил по-китайски фразу, которая вызывала у их гостьи такой гнев.

— Моё правительство прислало меня сюда официально опознать моего мужа, — заявила Мэй Соонг по-английски, — А вовсе не для того, чтобы я выслушивала оскорбления от какого-то реакционного старикашки.

— Могу тебе доказать в постели, какой я старикашка, малышка. Хе-хе.

— Ты вульгарен даже для китайца. Ты хоть помнишь, когда у тебя была в последний раз эрекция?

Чиун издал что-то наподобие воинственного клича, а затем усыпал машину восточными проклятиями.

Ремо притормозил на обочине.

— Хорошо, Чиун. Садись вперёд, рядом со мной.

Мгновенно остыв, Чиун пересел на переднее сиденье, с сердитым, видом устраиваясь поудобнее.

— Ты белый человек, — высказался он. — Такой же скучный, как заплесневевшее, мёртвое зерно. Белый.

— Я думал, ты зол на неё, а не на меня, — удивился Ремо, возвращаясь за Тру-уэй.

Машины здесь проносились на бешеной скорости, и большинство из них уже вышли из-под контроля водителей. При скорости шестьдесят миль в час, сидя в мягко подпрыгивающей машине, водитель не управлял ею, а пассивно вёл к цели.

— Ты унизил меня в её присутствии.

— Как?

— Приказал мне сесть впереди, точно лакею. У вас нет уважения к настоящим людям, потому что вы сами не люди.

— Все белые таковы, — произнесла госпожа Лиу. — Именно поэтому им нужны холуи вроде тебя, которые работали бы на них.

— Хватит, — приказал Ремо, подводя итог дискуссии.

Он пропустил вперёд две из трёх машин, следовавших за ним, и остановился у обочины. Однако последняя, третья, машина продолжала висеть у него на хвосте. Одной рукой Ремо вскрыл красную целлофановую облатку, в которую были упакованы таблетки от кашля. Упаковка лежала у него в «бардачке». Ремо разгладил облатку как можно ровнее, а затем поднёс к глазам, вглядываясь сквозь неё в наступающие сумерки.

Он продолжал смотреть в красный фильтр в течение двух минут, разгоняя машину до полной скорости. Шестьдесят пять миль. Семьдесят. Восемьдесят. Девяносто миль в час. Преследовавшая его машина в это время находилась на расстоянии менее четырёхсот метров, но он увидел то, что искал. Сбавив скорость, Ремо выключил фары и выкинул целлофан. Его глаза, адаптировавшиеся к темноте, отчётливо увидели выезд из Бостона. С погашенными фарами на скорости девяносто миль в час он круто развернулся в обратную сторону и начал медленный спуск вниз, не нажимая тормозов.

В зеркале Ремо мог видеть, как преследовавшая его машина — водитель был ослеплён темнотой — промчалась по Тру-уэй в направлении Нью-Йорка. Прощай, машина номер три.

— Барни Олдфилд, — сказал Чиун. — Элементарный Барни Олдфилд. Тебе не пришло в голову, что твоя жизнь была бы в большей безопасности, если бы ты остановился и вступил с ними в прямую схватку, Барни Олдфилд?

— Ты можешь пристегнуть свой ремень безопасности?

— Я сам есть свой ремень безопасности. Потому что я могу управлять своим телом, так как это и полагается делать всем цивилизованным людям. Возможно, тебе нужно пристегнуться? Хе-хе.

— Безответственная, совершенно не нужная лихость, — заключила госпожа Лиу. — Вы знаете, что при езде с такой скоростью расходуется гораздо больше бензина, чем если бы мы ехали медленнее? Кроме того, я хочу найти своего мужа, где бы он ни был, а не попасть раньше него на небеса.

— Чепуха, — заявил Ремо, и это было последнее, что он произнёс до самого Бостона.

Какое-то время он раздумывал над тем, правильно ли поступил, избавившись от хвоста. Но в его задачу входило найти генерала Лиу, а не подвергать опасности его жену. Преследователи скоро обнаружат их, если уже не обнаружили, но он хотел бы встретиться с ними на своих условиях, не будучи скованным боязнью за госпожу Лиу.

Сейчас он стоял на улице Бостона, время перевалило за полдень. Ощущение, что кто-то оценивает твою жизнь в семьдесят тысяч долларов, как-то возбуждало. Но по мере того, как Ремо шёл в гостиницу, в нём стало нарастать раздражение. Всего-то семьдесят тысяч долларов?!

Недавно один баскетболист был оштрафован за самовольный уход из команды, причём команда настаивала на том, что этот игрок стоит четыре миллиона долларов. Четыре миллиона за спортсмена и за его жизнь и всего семьдесят тысяч за него, Ремо, и за его смерть?! Войдя в холл гостиницы, Ремо почувствовал чьё-то внимание к себе. Ощущение не было слишком острым, так как гнев несколько притупил чувствительность Ремо. Получая второй ключ от номера, он заметил невзрачную женщину в чёрном платье и шляпе, женщина якобы читала газету. Но её глаза не двигались по строкам.

Может быть, ему следует заняться продажей билетов? Ремо живо представил себе, как будет взимать плату с каждого, кто решит преследовать его, Чиуна и китаянку. Что, если подойти к женщине и сказать: «Послушайте. Мы являемся гвоздём этой недели. Мы собираемся в субботу съездить в Фенуэй-Парк, и вы не сможете висеть на хвосте, не заплатив за билет вечером. Поэтому я рекомендовал бы вам заранее занять хорошее местечко в будке контролёра, чтобы вы могли использовать ноги или даже руки, когда кто-то из нас вдруг нечаянно окажется поблизости».

Но Ремо прошёл немного другой, лучший курс обучения. Никогда нельзя показывать, что ты обнаружил слежку. Не стоит выдавать свои чувства. Вот что сказал Чиун в первые недели обучения в Фолкрофте, когда запястья Ремо ещё болели от разрядов электрического тока.

— Страх — нормальное явление для тебя. Но не вызывай страха в своей жертве. Ненавязывай ей свою волю. Никогда не давай ей повода подозревать о твоём существовании. Ты для неё как бы не существуешь. Будь тем ветром, который никогда не дует.

Тирада звучала как одна из многих загадок, которые Ремо тогда не мог понять. Потребовались годы профессиональной подготовки, прежде чем он овладел искусством обнаруживать людей, следящих за ним. Некоторые люди иногда испытывают подобное чувство стихийно, обычно в толпе. Для Ремо же оно стало естественным. Он научился чуять опасность кожей. Именно так это и происходило в холле отеля «Либерти». И сейчас, в случае с этой псевдобезобидной пожилой дамой, наблюдавшей за Ремо.

Ремо направился к лифту. В мыслях возникла пухленькая пачка из семидесяти тысяч долларов. Кабина остановилась на одиннадцатом этаже. Итак, как там? Баскетболист, стоивший четыре миллиона долларов…

Дверь лифта захлопнулась за Ремо. Когда кабина начала подниматься наверх, Ремо резко подпрыгнул — в попытке достать потолок, до которого было больше трёх метров. А затем он приземлился, изображая баскетбольный дриблинг, и издал негромкий торжествующий крик.

Когда-то он видел игру Лю Элсиндора, но сейчас, пожалуй, Ремо превзошёл его. И в большинстве своих прыжков тоже. Хотя… Лю Элсиндор лучше держал высоту, чем Ремо. И, разумеется, нашёл себе работу получше. Работу, которая не только обеспечивала пенсию, но и на самом деле означала уход от работы.

Ремо задумался о том, найдут ли хоть какой-то след от его тела, когда наступит его последний день работы.

— А вообще всё это чепуха, дорогой, — сказал он сам себе и открыл дверь в свой номер.

Чиун сидел в центре комнаты, скрестив ноги, со счастливым видом напевая какую-то монотонную песню без названия, что означало у него высшую степень радости. Ремо немедленно заподозрил что-то нежадное.

— Где Мэй Соонг? — спросил он.

Чиун взглянул на него почти мечтательно. На нём было белое одеяние радости, один из пятнадцати комплектов одежды, которые Чиун привёз с собой. У Ремо была дорожная сумка, девушка держала всё своё имущество в карманах плаща, а у Чиуна был огромный пароходный сундук.

— Она чувствует себя хорошо, — сказал Чиун.

— Где она чувствует себя хорошо?

— В ванной.

— Она принимает душ?

— Ооуах, хумммммммм, оохуах… неё… шу… хмммммммм…

— Чиун, что ты сделал с ней? — потребовал ответа Ремо.

— Как ты и предложил, я сделал так, чтобы она не сбежала.

— Ты — выродок, — бросил Ремо и кинулся в соседнюю дверь. Он снимал три комнаты, среднюю из которых занимала госпожа Лиу. Дверь в ванную была закрыта снаружи.

Ремо открыл дверь и увидел её.

Она свисала с планки, на которой держалась штора. Мэй была привязана к планке, как животное, принесённое на праздник для заклания. Её запястья были связаны лоскутами, оторванными от простыни, и пристёгнуты к хромированной трубке душа. Точно таким же образом были связаны и её ноги и тоже пристёгнуты к трубке душа; тело Мэй было изогнуто в виде буквы «у», лицо обращено к потолку, во рту торчал кляп, густые чёрные волосы касались двери, а одежда была сложена в стопку возле ванны. Мэй висела абсолютно голая.

Её глаза покраснели от гнева и страха, она умоляюще посмотрела на Ремо, когда он распахнул дверь.

Ремо быстро развязал её ноги и осторожно поставил их на край ванны, затем освободил руки. Она моментально рванулась к его горлу, пытаясь вонзить свои ногти в его плоть. Но Ремо поймал руки Мэй своей левой рукой, а правой вытащил кляп изо рта.

— Держитесь, — посоветовал он.

Она выкрикнула что-то на китайском.

— Подождите минутку. Давайте поговорим.

— Поговорим? Ты, фашистский зверь, ты связал меня.

— Я не делал этого.

— Это сделал твой лакей.

— Он потерял голову. Больше этого не повторится.

— Не принимай меня за ребёнка, чудовище. Я знаю ваши трюки. Твой напарник постоянно оскорбляет меня. Ты не дружелюбен и убеждаешь меня в преимуществах капитализма. Вы делаете это потому, что убили генерала Лиу, и сейчас хотите, чтобы я присоединилась к вашей капиталистической клике и послала фальшивый доклад в Китайскую Народную Республику.

— Не нужно делать поспешных выводов, — сказал Ремо, — я извиняюсь.

— Слово капиталиста. Как я могу доверять человеку, который лишён социального сознания?

— Я не лгу, — Ремо заметил, что её тело расслабилось, но всё ещё сохраняло глухую враждебность по отношению к нему. Он освободил её запястья. Она опустила руки и, казалось, потянулась за одеждой, но вдруг попыталась исподтишка ударить его. Ремо парировал удар, даже не меняя положения ног или выражения лица.

— Собака! Тварь! — в сердцах произнесла она, будучи ещё более сердитой оттого, что промахнулась. — Я сейчас же уезжаю из США и возвращаюсь в Канаду, а затем домой. Но этот отъезд будет последним доказательством, которое сможет убедить моё правительство в вероломстве вашей страны.

Ремо смотрел, как она натягивает на себя штанишки из грубого белого хлопка, которые ни в жизнь бы не надела на себя американка или японка.

Задание провалилось. Он не смог выполнить свои нормальные функции — обязанности телохранителя, с целью предотвратить как раз то, что только что произошло. Сейчас он был свидетелем того, как Мэй Соонг собирается уезжать, стало быть, мир, на который так надеялись президент и доктор Смит, неотвратимо испарялся, таял в пылу её гнева.

Поскольку он уже был отстранён от своих обязанностей, он решил идти до конца.

Когда Мэй Соонг застёгивала лифчик на спине, Ремо подошёл к ней вплотную и расстегнул его. Она пыталась высвободиться, пиная ногой ему в пах, но Ремо развернул её к себе и, смеясь, понёс, в спальню, где вместе с ней рухнул на постель, вжимая её в матрас, в то время как её руки пытались вцепиться ему в голову.

ГЛАВА 11

В это время в другой комнате Чиун развлекался тем, что читал подробный анализ, доказывавший, как мало «Нью-Йорк Таймс» разбиралась в происходящих в Китае беспорядках. Статья на первой странице говорила о милитаристских элементах, которые хотели сорвать предстоящую поездку премьера в Америку и о желании «более стабильного руководства» — Чиун при этом презрительно хмыкнул — укреплять отношения с Соединёнными Штатами.

Президент в Вашингтоне всё ещё надеялся на визит премьера, говорилось в «Таймс», но ходят слухи, что он опасается, как бы его не отменили.

Чиун отложил в сторону газету. Пресса понемногу начинала догадываться об исчезновении генерала Лиу. А это могло привести к серьёзным последствиям.

Но отменить поездку? Здесь пресса дала маху. Ни в коем случае китайцы не сделают этого, пока считают, что существует хоть малейшая возможность выкачать пусть даже один доллар из дураков, которые правят Соединёнными Штагами!

Внимание Чиуна привлекли звуки, доносящиеся из спальни Мэй Соонг, и он навострил уши.

Там, внутри, Ремо прищемил её колени своим телом, а левой рукой сковал запястья у неё над головой. Мягкое нежное лицо Мэй сейчас было искажено гневом, зубы крепко сжаты, губы превратились в тонкую линию, глаза — в щёлочки.

— Зверь, зверь, зверь, — кричала она.

Ремо улыбался ей, чтобы Мэй увидела его спокойствие и поняла, почувствовала, что Ремо полностью владеет собой.

Его инструментом будет её тело. Её ненависть и бешеное сопротивление будут использованы им в своих, а не в её целях, потому что во время борьбы она потеряла над собой контроль и всё, что ему оставалось, это воспользоваться этим. Его правая рука проскользнула под её гладкие ягодицы и аккуратно сняла грубые полотняные трусики. Пальцами он начал растирать мускулы её ягодиц, удерживая невозмутимое выражение лица. Его рука добралась до поясницы и затем снова опустилась вниз, усилив давление на нижнюю часть её тела.

Он подумал, что, может быть, следует поцеловать её в губы, но потом решил, что пока рано. То, что он сейчас делал, было отнюдь не развлечением. Чиун лишил его даже этого. Он сделал невозможное — превратил секс в скучное занятие.

Это произошло на начальной стадии подготовки, во время месячной диеты в гимназии Пленсикоффа в Норфолке, штат Виргиния. Гимназия занимала небольшое здание, неподалёку от Грэнби-стрит, о котором только горстка людей знала, что это не просто заброшенный склад.

Всё началось с лекций, немудрёных загадок и вопроса Ремо:

— Хорошо, когда же я буду трахаться?

Чиун уже говорил ему об оргазме, который становился стержнем отношений только тогда, когда больше ничего не могло их удерживать. Чиун сидел на полу в помещении гимназии в голубом кимоно с разбросанными по полю жёлтыми птицами.

— Так когда же со мной будут трахаться?

— Я смотрю, мы вышли за рамки твоего обычного двухминутного внимания. Скажи-ка, а твоё внимание могло бы задержаться чуть дольше, если бы сюда вошла голая женщина?

— Возможно, — ответил Ремо. — Но только у неё должны быть большие буфера.

— Американский образ мышления, — определил Чиун. — Тебя бы следовало очистить, разлить по бутылкам и рекламировать в качестве образчика американского образа мышления. Ну, а сейчас представь, что здесь стоит женщина.

— Так и знал, что всё это слишком заманчиво, чтобы быть правдой, — посетовал Ремо.

Деревянный пол гимназии был твёрдым, и его зад слегка онемел. Ремо изменил позу и заметил, что Чиун неодобрительно посмотрел на него. Лучи послеполуденного солнца с трудом пробивались через пыльные стёкла окон, но всё-таки Ремо разглядел муху, которая появилась в солнечном свете, исчезла между окнами, а потом снова появилась.

— Ты сосредотачиваешься?

— Да, — подтвердил Ремо.

— Врёшь, — возразил Чиун.

— Хорошо. Ну, хорошо. Что ты хочешь от меня?

— Чтобы ты ясно увидел нагую женщину, стоящую перед тобой. Воссоздай в воображении её контуры. Представь её грудь, бёдра, место, где соединяются ноги… Ты видишь всё это?

Ремо решил доставить удовольствие старику.

— Да, вижу.

— Ты на самом деле видишь её! — приказывал Чиун.

И Ремо действительно увидел её.

— Но ты всё видишь неправильно. Как выглядит её лицо?

— Я не могу его разглядеть.

— А, очень хорошо. Ты не можешь увидеть её лицо, потому что именно так ты воспринимаешь женщин. Безликими. Ну а сейчас всё же постарайся разглядеть лицо. Я нарисую его для тебя. Очень просто. И я скажу тебе, что она чувствует, стоя гам раздетой. Как ты думаешь, что она чувствует?

— Холод.

— Нет, она чувствует именно то, к чему её приучали с самого детства. Возможно, смущение, возбуждение или страх. Возможно, чувство силы. Но её чувства по отношению к сексу имеют социальный, общественный оттенок. И в этом заключается ключ, которым можно разбудить тело женщины. Через её социальное воспитание. Видишь ли, мы должны…

Ремо насчитал уже не одну, а двух мух, гонявшихся друг за другом, но лампочки над головой были слишком слабыми, чтобы сообщить кому-то ещё, что мухи были здесь.

А затем он ощутил удар по лицу.

— Это важно, — произнёс старик.

— Ерунда, — не согласился Ремо, чувствуя, как горит его щека.

Он слушал лекцию всё время, пока болела щека — это продолжалось около получаса, — и узнал, как высвободить чувства женщины, сколько на это потребуется времени, как управлять собой и как использовать своё тело в качестве орудия против тела женщины.

В следующий раз он имел близость с женщиной, но она была слишком возбудима, и Ремо остался крайне недоволен собой. Он попытался ещё, но уже с другой партнёршей. Теперь это вышло для него чем-то вроде упражнения, хотя женщина и была на седьмом небе от удовольствия. Очередная, последняя, попытка убедила Ремо в том, что Чиун ограбил его, лишил наслаждения, превратив секс в одно из орудий.

И вот сейчас, в номере бостонской гостиницы, Ремо пользовался этим орудием, чтобы атаковать душу и тело молоденькой китайской женщины с маленькими, но изумительно симметричными юными сосками.

Он позволил ей извиваться под собой, пока на лбу у неё не выступила испарина и дыхание не участилось. Всё это время Ремо массировал и растирал её спину. Когда Ремо почувствовал, что тёплое сочное тело стало всё слабее откликаться на каждое движение, смирившись, по крайней мере, с самим фактом присутствия этого империалиста, который вот-вот изнасилует её и которого она ненавидела всей душой и телом, он прекратил свой массаж. Он медленно провёл кончиками пальцев вниз, вдоль правого её бедра к коленной чашечке. Движение было очень медленным, чтобы она не поняла, что оно было преднамеренным.

Мэй глядела на него отрешённо, бездумными глазами, рот её был крепко сжат; она молчала, но все её мускулы наконец-то ожили и разгорелись от массажа.

Ремо уставился ей в глаза и задержал свою правую руку на её колене, не делая попыток даже пошевелить рукой, как будто бы они оба решили остаться в таком положении навечно. Она пахла свежестью, чем-то, что нельзя было скрыть, — по-видимому, здоровой свежей молодостью. Её кожа была золотистой и очень нежной, овальное лицо отличалось мягкостью черт и гладкостью, глаза были тёмные, до черноты. В глазах Ремо угадал слабый намёк на желание, мысль о том, чтобы его рука возобновила движение вдоль её бедра.

Он так и сделал, но нерешительно и даже медленнее, чем раньше. Однако, вернувшись к колену, он стал действовать более быстро и жёстко, а затем начал добираться до внутренней части бедра, производя настойчивые, мягкие, поглаживания, но избегал касаться главной её сути. Тёмные кольца, увенчивающие золотистые холмики грудей, образовывали острые пики, и Ремо дотронулся до их концентрических кругов, а затем резко провёл языком до пупка, одновременно не прекращая медленно и деликатно поглаживать рукой нежную кожу внутренней стороны бедра.

Он увидел, как расслабился её рот. Сейчас она позволит обладать собой, хотя изначально и не хотела этого. Именно в этом она будет убеждать себя потом. Но она обманет себя. Она хотела, жаждала его.

Ремо всё еще продолжал удерживать её хрупкие запястья у неё над головой. Он решил не брать её силой. Если он её отпустит, то в соответствии со своим воспитанием она будет вынуждена бороться за освобождение. Поэтому он удерживал её руки. Но не очень сильно.

Правой рукой он продолжал массировать её грудь, затем перешёл к пупку, нежной коже от локтя до плеча, внутренней части бёдер, и только потом дотронулся до влажного, самого чувствительного места. Мэй стонала.

— Ты белый подонок. Ты белый выродок.

Затем последовало проникновение, но не полное, сдержанное, ждущее от неё требования продолжать. И она потребовала.

— Чёрт тебя возьми, я хочу этого, — простонала Мэй, закатив глаза.

Только тогда он высвободил её запястья и обеими руками начал растирать её ягодицы, увеличивая давление на них и проникая всё глубже, доставляя максимальное наслаждение её чувствительному органу, заставляя её двигаться к оргазму; он только на какое-то мгновение задерживался, а затем расслаблялся под истерические, обычные в такой ситуации, крики и вопли женщины.

— Ах, — вскричала Мэй Соонг, закрыв в экстазе глаза. — К чёрту Мао! К чёрту Мао!

Но тут Ремо, неожиданно полностью выйдя из неё, поднялся. В другой обстановке он бы продолжил начатое дело, но сейчас ему нужно было, чтобы она подчинилась ему, боясь, что вдруг он не захочет её снова. Поэтому он оставил её измождённой на постели, застегнул молнию на брюках; весь этот спектакль он проделал, будучи полностью одетым.

Он увидел стоящего в дверях и укоризненно качающего головой Чиуна.

— Слишком механически, — покритиковал тот.

— Какого чёрта тебе от меня надо? — вскричал сердито Ремо. — Ты научил меня двадцати пяти точным процедурам, а теперь называешь их «механическими»?!

— Всегда можно повысить класс работы.

— Почему же ты не показываешь сам, как надо это делать?

Чиун проигнорировал сердитый вопрос.

— Кроме того, я считаю, что заниматься подобным делом в присутствии третьего лица отвратительно. Но ведь вы, американцы и китайцы, всё равно свиньи.

— Ну, ты и штучка, — бросил Ремо. Честно говоря, секс доставил ему гораздо меньше удовольствия, чем человеку, находящемуся в данный момент в доме на противоположной стороне улицы, в предвкушении того, как он убьёт Ремо.

ГЛАВА 12

— Я должен поговорить с тобой, Чиун, — сказал Ремо.

Он прикрыл за собой дверь, оставив позади всё ещё распластанную, измученную и полностью выжатую Мэй Соонг.

Чиун уселся в свою излюбленную позу «лотос» на серый ковёр, покрывавший пол. Его лицо было бесстрастным.

Ремо уселся рядом. Он тоже мог теперь сидеть в «лотосе» часами — как-никак он потратил годы на тренировку умственной концентрации и умение владеть своим телом. Ремо был выше Чиуна, но, когда они восседали рядом, их глаза были на одном уровне.

— Чиун, — произнёс Ремо, — тебе придётся вернуться в Фолкрофт. Мне очень жаль, но ты доставляешь слишком много хлопот.

В этот момент Ремо почувствовал неясную тревогу, причину которой он не мог точно сформулировать. Источник её заключался не в Чиуне. С любым другим человеком всё расшифровывалось бы просто: всплеск вазомоторных реакций — подготовка к нападению. Но это было невозможно в случае с Чиуном. Насколько

Ремо мог заметить, Чиун никогда не проявлял внешне своих чувств, по крайней мере, по нему нельзя было уловить, что он к чему-то готовится; такую подготовку иногда можно обнаружить по внезапно промелькнувшему в глазах решительному выражению, но чаще всего по движению позвоночника и напряжению спинных мышц. Большинство людей их профессии научились владеть глазами, но движение спинных мышц было неизбежным, оно выдавало истинные намерения.

Если бы Ремо не знал, что Чиун абсолютно владеет своим телом и эмоциями, к тому же глубоко привязан к нему, то мог бы поклясться сейчас, сидя в номере гостиницы в Бостоне при закрытых дверях и зашторенных портьерах, что Чиун принял решение убить его.

— Что-то беспокоит тебя, — предположил Чиун.

— Всё дело в том, что ты, Чиун, стал невозможен. Ты просто сорвёшь задание из-за своего отношения к китайцам. Я всегда видел в тебе совершенство, но сейчас ты ведёшь себя точно ребёнок.

— Смит распорядился, чтобы ты послал меня обратно?

— Да не расстраивайся. Это лично моё профессиональное решение.

— Я ещё раз тебя спрашиваю, это Смит приказал тебе отправить меня?

— Ну, а если бы я сказал «да», для тебя это было бы легче?

— Я должен точно знать.

— Нет. Смит не отдавал такого распоряжения. Я его отдаю сам.

Чиун мягким жестом поднял руку, как бы призывая Ремо внимательно прислушаться к тому, что он будет говорить.

— Я объясню тебе, сын мой, почему я совершаю поступки, которые тебе не ясны. Для того, чтобы понять поступок, нужно понимать человека, совершающего его. Я должен тебе рассказать о себе и о моём народе. И тогда ты уразумеешь, почему я так поступаю и отчего так ненавижу китайцев.

Многие приняли бы меня за преступника, профессионального убийцу, который обучает других, как надо убивать. Пусть так. Но я не преступник, я хороший человек. Я делаю то, что считаю своей обязанностью. Это наш образ жизни в Синанджу, наш способ уцелеть.

Ты родом из богатой страны. Даже самые убогие западные страны неизмеримо богаче, чем моя родина. Я тебе кое-что уже говорил о своей деревне Синанджу. Она так бедна, что ты даже не сможешь представить себе степень этой нищеты. Земля способна прокормить только одну треть проживающих там людей. И это в самые урожайные годы.

До того, как мы нашли способ выжить, мы были вынуждены уничтожать половину рождавшихся девочек. Мы с печалью бросали их в залив, произнося при этом, что возвращаем их к себе домой, чтобы они вновь родились в лучшие времена. В неурожайные и голодные годы мы делали то же самое и с мальчиками. Я не думаю, что большинство жителей деревни верили в эту сказку. Но всё-таки это лучше, чем сказать матери, что её ребёнок стал жертвой крабов и акул. Эта ложь хоть как-то скрашивала скорбь и горечь.

Представь себе, что Китай — это тело, а Корея — рука. Под мышкой находится Синанджу, в эту деревню правители Китая и Кореи ссылали провинившихся. Принцев, которые предали своих отцов; мудрецов, волшебников, творивших зло. Однажды — я полагаю, это происходило в 400-м году по вашему летосчислению, а по нашему то была эпоха соловьёв — в деревне появился один человек.

Мужчин, подобных ему, мы ещё никогда не встречали. Он и выглядел совсем иначе. Он был родом с острова, находившегося неподалёку от нашего полуострова. Из Японии. Это было ещё до нинджутсу, до каратэ, до всего этого. Пришельца прокляли на своём острове за то, что он жил с матерью как с женщиной. Но он не был виноват. Он не знал, что она приходилась ему матерью. Но они всё равно наказали его, вырвав ему глаза с помощью бамбуковых палочек.

Голос Чиуна задрожал, когда он попытался воспроизвести напыщенную речь.

«Мы бросаем тебя на самое дно этой грязной, заброшенной богами земли, — изрёк капитан японской лодки несчастному слепцу, — смерть — слишком большая милость для тебя». И слепец ответил.

В этот момент голос Чиуна напрягся от волнения. Его глаза обратились к потолку.

«Послушай, — произнёс мужчина. — У вас есть глаза, но вы не можете видеть. У вас есть сердце, но вы лишены милосердия. У вас есть уши, но вы не слышите плеска волн, бьющихся о борт лодки. У вас есть руки, но вы не умеете ими пользоваться. Проклятие будет преследовать вас. Потому что я сейчас вижу новый народ в Синанджу. Я вижу народ, который сможет разрешить любые мелкие ссоры и дрязги. Я вижу настоящих мужчин. Я вижу людей добра, которые внесут свой гнев и ярость в ваши глупые перебранки. С сегодняшнего дня и на вечные времена, приходя в Синанджу, берите с собой деньги. На оплату тех войн, которые вы не сможете вести сами. Я накладываю эту плату на вас и на всех, кто родом не из этой деревни. Это будет вознаграждение за всё, что вы не способны выполнить сами, ведь вам не ведомо благочестие.»

Чиун был явно доволен своей историей.

— Ну, а сейчас, сын мой, скажи мне, что ты думаешь об этой легенде. Только правду.

Ремо замешкался с ответом.

— Говори правду, — потребовал Чиун.

— Я думаю, всё это так же естественно, как то, что умерщвлённые дети возвращаются домой. Я считаю, что люди Синанджу стали профессиональными убийцами, потому как у них не было другого способа выжить. Я уверен, эта сказка придумана для того, чтобы сделать из дерьма конфетку.

Лицо Чиуна вытянулось, обычные морщинки резко заострились, карие глаза неестественно вспыхнули. Губы превратились в тонкую злую линию. Он прошипел:

— Что? Это твоя правда? Не передумаешь ли ты?

— Если я должен потерять твою любовь, маленький отец, потому что говорю правду, ну что же, тогда пусть я её потеряю. Я не хочу, чтобы к нашим отношениям примешивалась ложь, ведь то, что существует между нами, умрёт при возникновении лжи. Я убеждён, что твой рассказ о Синанджу просто миф, который сочинили в своё оправдание.

Лицо Чиуна расслабилось, и он улыбнулся.

— Я тоже так полагаю. Хе-хе. Но ты почти соврал из боязни обидеть меня. Хе-хе. И всё-таки это красивая легенда, а?

— Прекрасная.

— Ну, а теперь вернёмся к делу. В 1421 году император Чу Ти нанял нашего Мастера, человека, от которого зависела вся деревня.

— От одного человека?

— Один — это сила. Настоящий мужчина вполне способен в одиночку содержать слабых, бедных и престарелых людей деревни, защитить всех, кто не может постоять за себя. Наш Мастер взял с собой в Китай меч синанджу, изготовленный из лучшего металла, длиной более двух метров. В его задачу входило казнить архитекторов и строителей Таи-Тхо Тиен, тронного зала, за то что они знали расположение тайных входов и выходов.

Ремо прервал его:

— Зачем ему понадобился меч?

— Рука предназначена для нападения, а меч — для казни.

Ремо понимающе кивнул.

— Он выполнил свои обязанности полностью. В полдень того дня, когда было закончено строительство Таи-Тхо Тиен, император созвал всех архитекторов и строителей в секретное подземелье, где, как он сказал, они будут должным образом вознаграждены.

Но император там так и не появился. Вместо него собравшимся воздал должное наш Мастер. Ра-аз, и меч двигался налево. Ра-аз, и меч двигался направо. Ра-аз, и меч обрушивался вниз, но вряд ли кто-то из людей видел сверкание лезвия или понимал, что происходит. Да-а.

Чиун взял в обе руки воображаемый меч. Поистине он был воображаемым, иначе какой бы двухметровый клинок смог двигаться с такой быстротой и лёгкостью.

— Ра-аз! Он оставил меч там, вместе с трупами, чтобы вернуться за ним после того, как получит плату за работу. Прежде чем расплатиться, император пригласил Мастера отобедать с ним. А Мастер сказал: «Не могу. Мой народ голодает. Я должен принести им пищу». Сейчас я говорю чистую правду, Ремо.

— Но император-таки угостил Мастера отравленным фруктом. И Мастер был беспомощен в этой ситуации? Разве ваши люди не имеют средства против яда?

— Есть только одно средство — не есть. Надо знать, что ешь. В этом твоя слабость, сын мой. Хотя никому не требуется отравлять тебя, потому что ты сам себя травишь каждый день. Пицца, сосиски, жареное мясо, картофельное пюре, кожа дичи. Фу-у-у. В общем, Мае тёр проснулся в поле. Благодаря тому, что у него был необычайно выносливый организм, он только замёрз. Пешком, страшно ослабнув и лишившись своей недюжинной силы, Мастер возвратился в Синанджу. К тому времени, когда он вернулся, люди в деревне опять посылали в небытие своих новорождённых.

Голова Чиуна поникла. Он уставился взглядом в пол.

— Для меня неудача означает — послать детей «домой». Я не могу позволить себе неудачи, даже если мне прикажут убить тебя. Сегодня я Мастер.

— Это твоя головная боль, не моя, — в голосе Ремо чувствовался холод.

— Ты прав. Это моя головная боль.

— Ну, а как насчёт архитекторов и строителей? Они-то за что заслужили смерть?

— Это расплата за то, что ты подрядился работать на китайцев.

— Но ведь Мастер синанджу тоже заплатил эту же цену, — сказал Ремо.

Он был в высшей степени разгневан и разочарован, ничто не могло уязвить его сильнее. Он всегда знал, что Чиун профессионал и что, если возникнет необходимость, Чиун пожертвует и им, Ремо. Но ему не понравилось, когда он в самом деле услышал про это.

— Всегда нужно за всё платить. Ничто не достаётся даром, — заключил Чиун. — Сейчас платишь ты. Ты предельно раскрыт и лишён самого главного своего оружия — неожиданности. У тебя нет детей, которые зависели бы от твоей работы, нет матери, которая обманывала бы себя, потому что ты неудачник. Твои профессиональные навыки помогут обеспечить тебе хорошую жизнь. Давай, исчезай!

Страдание, которое испытывал Ремо, уступило место новой боли, она приходит, если хорошему другу необходимо сказать правду, которую не говоришь даже себе. Он наклонился вперёд, в надежде, что Чиун не заметит его состояния.

— В чём дело, Чиун? У тебя нет смелости убить меня?

— Не глупи. Конечно, я убил бы тебя. Хотя для меня умереть самому было бы гораздо легче.

— Я не могу отказаться от этого задания, — произнёс Ремо.

— Почему?

— Потому, — отрезал Ремо, — что у меня тоже есть дети. И их тоже «посылают домой» героин, война, преступность, маньяки, которые считают нормальным взрывать дома, убивать полицейских и выворачивать наизнанку законы до такой степени, что они уже не способны защитить кого-нибудь. Дети, которых с помощью всего этого калечат и убивают, — мои дети. И если возникает шанс, что когда-то у нас не будет войн, улицы сделаются безопасными, детей перестанут отравлять наркотиками, а люди не захотят грабить друг друга, вот тогда я уйду, исчезну. И только тогда, именно в тот самый день, я вложу в ножны меч моего народа. Но до тех пор я буду делать свою работу.

— Ты будешь делать свою работу, пока тебя не убьют.

— В этом всё дело, дорогой.

— В этом всё дело, — повторил Чиун.

Они улыбнулись друг другу. Сначала Чиун, а затем Ремо, потому что они оба испытали то первоначальное, лёгкое ощущение, подсказывающее, что ты являешься объектом чьего-то пристального внимания и самое время снова использовать своё тело.

В дверь постучались.

— Войдите, — пригласил Ремо, поднимаясь с пола.

Было как никогда приятно размять затёкшие ноги.

Дверь открылась, впустив женщину, которую он заметил внизу, в холле; он ещё сделал вид, что не обратил внимания на её слежку. Сейчас женщина была в одежде горничной.

— Здравствуйте, сэр, — произнесла она. — Ваш кондиционер плохо работает. Необходимо отключить его и открыть окно.

— Пожалуйста, — мягко ответил Ремо.

Женщина, от которой исходили сигналы гораздо более сильные, нежели от всей справочно-информационной службы центрального вокзала «Гронд Стэйшн», прошмыгнула в комнату и раздвинула портьеры. Она проделывала это, не глядя на мужчин, по в её движениях ощущались напряжение и запрограммированность, женщина даже вспотела.

Чиун состроил гримасу, выражая тем самым своё удивление примитивностью заговора, а Ремо с трудом подавил смех.

Женщина открыла окно, Чиун и Ремо одновременно обнаружили снайпера, сидевшего в засаде в доме напротив, в комнате этажом выше, чем их номер. Всё было так вульгарно, как будто бы женщина подала сигнал фонариком.

Ремо схватил её руки в свои.

— Я даже не знаю, как отблагодарить вас! В номере действительно было душно.

— Всё в порядке, — сказала женщина, пытаясь высвободиться.

Ремо чуть-чуть нажал на её большие пальцы и пристально заглянул ей в зрачки. Она какое-то время избегала его взгляда, но ей всё-таки пришлось встретиться с Ремо глазами.

— Всё в порядке, — повторила она. — Я была рада помочь.

Её левая нога начала нервно постукивать по полу.

— Я хотел бы позвонить дежурному администратору и попросить, чтобы вас поощрили, — предложил Ремо.

— О нет, не надо. Не делайте этого! Это входит в стоимость обслуживания.

Женщина испытывала такое внутреннее напряжение, что, казалось, ещё немного, и чувства, которые она с трудом сдерживала, водопадом ринутся наружу. Ремо выпустил её. Она, конечно, даже не оглянется, покидая комнату, а сразу помчится туда, где её ждут.

Ремо они требовались все вместе. Он не хотел, чтобы в его номере находили потом трупы, не хотел никакого шума и паники в холле. А вот если он застигнет заговорщиков врасплох в их комнате и сделает всё аккуратно, тогда, возможно, стоит и перекусить. Ремо, между прочим, ничего не ел со вчерашнего дня.

Женщина неуклюже выскочила в коридор, с шумом захлопнув за собой дверь, и исчезла. Ремо выждал какое-то мгновение, а затем сообщил Чиуну:

— Ты знаешь, я сегодня не отказался бы от даров моря.

— Снайпер побывал в Синанджу, — сделал вывод Чиун.

— Да, я, тоже так подумал. Ты знаешь, я почувствовал, как он прощупывал нас сквозь портьеры. — Ремо взялся за ручку двери.

— Невероятно эффективно, — изрёк Чиун, — за исключением, конечно, тех случаев, когда этот способ невероятно неэффективен. Если жертва, а не стрелок, контролирует ситуацию. Начало этому, как тебе известно, было положено во времена лука и стрел.

— Ты ведь до сих пор не научил меня этому способу стрельбы.

— Если ты останешься в живых ещё несколько недель, я научу тебя, — пообещал Чиун. — А сейчас я отвлеку его, — предложил старик, осторожно раскачиваясь и как бы уклоняясь от длинной, медленно движущейся стрелы и дразня её.

— Спасибо, — поблагодарил Ремо, открывая дверь.

— Подожди, — остановил его Чиун.

— Да?

— Дарами моря мы питались вчера.

— Ну, сегодня ты можешь заказать овощи. Я же хочу омара.

— Мне бы понравилась утка. Утка, если её правильно приготовить, просто великолепна.

— Ненавижу уток, — возразил Ремо.

— Научись любить их.

— Ну, увидимся позднее, — закруглил этот спор Ремо.

— Всё же подумай насчёт уток, — стоял на своём Чиун.

ГЛАВА 13

Рикардо де Эстранья-и-Монтальдо-и-Руиз Гернер был уже мёртв, хотя и не подозревал об этом. Он положил своё любимое оружие на мягкую постель рядом с собой и сел в кресло у окна; холодный сентябрьский ветер пронизывал его до костей, а внизу жил своей обычной шумной жизнью Бостон.

Гернер вглядывался в улыбавшегося корейца, который продолжал сидеть в позе «лотос» в комнате через улицу. Гернер видел, как отдёрнулись шторы, хотя он почувствовал присутствие жертв ещё до того, как шторы были открыты, изучил «цели» и затем начал создавать звено, соединяющее пулю с головой цели.

Поначалу всё казалось легче лёгкого, между ним и целью существовал невидимый контакт, ощущались острые вибрации; ощущения эти были сильнее, чем когда-либо.

Цель разговаривала с Марией, затем Мария вышла, но сильное излучение, исходившее от корейца, потребовало, чтобы кореец был убит первым. Поэтому Гернер прицелился, наведя воображаемую стрелу, которой служила его винтовка, на жёлтый лоб, но промахнулся и снова прицелился; однако что-то мешало ему задерживать «стрелу» в нужном положении, он был не в состоянии сделать меткий выстрел, а просто водил стволом взад и вперёд. Он не мог понять почему. В руках у него была всего лишь винтовка, но на протяжении многих лет, с тех пор как он побывал в Синанджу, Гернер не использовал винтовку просто как оружие. Он служил в Северной Корее в качестве советника, посетил ту деревню и во время стрельбы был побеждён ребёнком. Они, правда, потом извинились за Мастера (старосту) деревни, которого не было на месте в это время, иначе тот продемонстрировал бы настоящую стрельбу. За смехотворно мизерную сумму денег они обучили его технике стрельбы.

Тогда он подумал, что они были глупцами. Но сейчас, глядя в оптический прицел своей винтовки, он понял, почему цена была столь низкой. Они не дали ему ничего, кроме фальшивой уверенности, а это означало его смерть, так как сейчас он встретился с Мастером, которого тогда, много лет тому назад, не оказалось на месте.

Гернер пытался прицелиться, как при обычном выстреле, но винтовка ходила ходуном у него в руках. Такого с ним никогда не случалось.

Он сосредоточился на пуле и её траектории, уведя прицел в сторону от раскачивавшегося корейца, а когда всё было настроено, нацелил воображаемую стрелу в голову жертвы, но головы на месте не оказалось, и пальцы Гернера задрожали.

Трясясь, он положил холодную винтовку на постель. Пожилой кореец, продолжавший сидеть в позе «лотос», поклонился и улыбнулся. Гернер согнулся в поклоне и в знак уважения сложил руки. Его главная цель исчезла из комнаты и, без сомнения, скоро окажется у его порога.

Гернер прожил неплохую жизнь, хотя, начни он её с виноградников, жизнь, возможно, приготовила бы ему что-нибудь получше, нежели сегодняшний бизнес. Конечно, то была ложь во спасение, и он понимал это. Он почувствовал, что должен помолиться. Однако это было так несправедливо! Наступало то, на что он сам напросился. Гернер ещё раз подумал, что вполне удовлетворён своей жизнью; он посадил виноградники и снял урожай, — разве можно требовать большего?

Поэтому сейчас он обратился к небу, к божеству на небе и поблагодарил его за все те блага, которыми довелось воспользоваться на земле. Гернер скрестил ноги, и затем в его мозгу мелькнула просьба: «Господь, если ты есть, даруй мне это. Чтобы не было ни рая, ни ада. Просто пусть всё кончится».

Дверь отворилась, вошла запыхавшаяся Мария. Гернер даже не повернулся.

— Ты разделался с ним? — спросила она.

— Нет, — ответил Гернер.

— Почему нет?

— Потому что он собирается разделаться с нами. В этом и состоит опасность нашей работы.

— О чём, чёрт возьми, ты толкуешь?

— Мы проиграли, Мария.

— Но ведь расстояние всего пятьдесят метров.

— С таким же успехом это могла быть Луна. Винтовка на кровати. Если хочешь, воспользуйся ею.

Внезапно дверь захлопнулась.

— Не нужно закрывать дверь, дорогая. Двери не остановят этих людей.

Мария запротестовала.

— Я не закрывала… — и затем Гернер услышал хруст ломаемой кости, звук падающего на кровать тела, которое тяжело ударилось о стену рядом с ним. Гернер покосился налево. Мария лежала в луже крови; кровь продолжала вытекать из её разбитого черепа, а волосы были по-прежнему неопрятными. Она, возможно, не почувствовала ничего, прощаясь с жизнью, очевидно, даже не видела рук, казнивших её. И в смерти тоже Мария выглядела чудовищно неухоженной.

Гернер снова обратился с просьбой к Богу, на этот раз он попросил, чтобы Марию судили по её намерениям, а не по делам.

— Привет, парень, как дела со снайперским бизнесом? — раздался голос сзади.

— Отлично, пока вы не вмешались.

— Бизнес есть бизнес, дорогуша.

— Если вы не против, прекратите, пожалуйста, болтовню и делайте то, зачем пришли.

— Ну, не следует уж так раскисать, приятель.

— Не в этом дело. Просто мне надоели мужчины. А сейчас, пожалуйста, делайте то, что вы должны.

— Если вы так не любите мужчин, почему тогда не стали придворным гофмейстером, приятель?

— Полагаю, что тогда спрос на них был несколько ограничен, — ответил Гернер, всё ещё не поворачиваясь на голос.

— Сначала парочка вопросов. Кто нанял вас?

— Она. Труп.

— На кого она работала?

— На какую-то коммунистическую группу. Точно я не знаю.

— Может быть, ответите точнее?

— Вряд ли смогу.

— Постарайтесь.

— Я старался.

— Постарайтесь получше.

Гернер почувствовал руку на своём плече, затем резкое нажатие, которое раздавило кость, нервы, затем ощутил чудовищную боль в правом боку и застонал.

— Постарайтесь получше.

— А-х-х-х. Это всё, что мне известно. У неё в сумочке семьдесят тысяч долларов.

— Хорошо. Я верю вам. Скажите, как готовят жареных уток в этом городе?

— Что? — спросил Гернер, поворачиваясь. Этим поворотом он и закончил свою жизнь. Вспышка в мозгу. И больше ничего.

ГЛАВА 14

Ремо ехал по нью-йоркскому Тру-уэй, следуя тем же маршрутом, по которому двигалась в своё время машина с генералом Лиу. Это была обычная современная, в американском стиле, развязка шоссейных дорог с обилием вводящих в заблуждение дорожных знаков. Знаки находились на высоте семи с половиной метров над уровнем шоссе. Для того чтобы найти нужный знак, требовалось просмотреть их все.

Это была дань безмозглости планировщиков шоссе, так что если бы Ремо не прошёл интенсивную тренировку ума и тела, он обязательно пропустил бы поворот. Полуденное движение на дорогах явно оживилось в лучах осеннего солнца, хотя, возможно, всё объяснялось стремлением не опоздать на ленч или же обычной пульсацией артерий одного из самых больших городов мира.

Чиун стал издавать короткие, обрывающиеся звуки сразу же, как только пропитанный выхлопными газами, разъедающий лёгкие нью-йоркский воздух начал поступать в кондиционер автомобиля.

— Медленная смерть, — пожаловался Чиун.

— А всё из-за пренебрежительного отношения правящего эксплуататорского класса к благосостоянию народа. Мы в Китае никогда не допустили бы такого безобразного воздуха.

— В Китае, — сказал Чиун, — народ не имеет автомашин. Они питаются экскрементами.

— Вы даёте слишком много воли вашему лакею, — обратилась Мэй Соонг к Ремо.

Вся троица сидела на переднем сиденьи. Мэй Соонг находилась между двумя мужчинами, и Чиун пытался как можно плотнее прижаться к двери. Ремо не стал менять машину в надежде, что за ними установлена слежка. Время, отпущенное на поиски генерала Лиу, поджимало, и он хотел установить контакт с преследователями как можно быстрее.

Ремо не нравилось, что Чиун сидел у окна в таком настроении, хотя большую часть поездки Ремо избегал приближаться к машинам с эмблемой мира на борту. Ремо пытался разгадать тайну исчезновения генерала Лиу, надеясь на вдохновение.

Вдруг он услышал, как Чиун что-то напевает про себя со счастливым видом, и сразу насторожился, внимательно глядя по сторонам. Ничего особенного. Но туг же Ремо сообразил, что вызвало приступ радости у Чиуна: справа шла небольшая иностранная машина с эмблемой мира. Когда она поравнялась с ними, Чиун, глядя прямо перед собой, вытянул руку в открытое окно и что-то сделал.

Ремо заметил это движение в зеркале заднего вида. В ту же минуту с соседней машины свалилось боковое зеркало, оно упало в грязь и рассыпалось на мелкие кусочки. Естественно, всё произошло настолько быстро, что водитель просто не заметил, как из окошка проходящего мимо автомобиля высунулась почти бестелесная рука Чиуна и сорвала зеркало. Ремо видел, как водитель ушедшей вперёд машины недоуменно оглянулся вокруг и покачал головой. Чиун замурлыкал чуть громче, придя в отличное расположение духа.

Поэтому Ремо очень пристрастно наблюдал за машинами с флажками мира всю дорогу в Нью-Йорк. Однажды он попытался провести Чиуна. Он сблизился с проходившей мимо такой машиной, а затем, в самый последний момент, отвернул в сторону, стараясь определить, на каком расстоянии он может переиграть Чиуна. И был вознаграждён за это грохнувшимся прямо ему на колени зеркалом. Чиун пришёл в особенный восторг, потому что, когда зеркало отскочило от Ремо, оно шлёпнулось на руки Мэй Соонг.

— Хе-хе, — сказал Чиун; его победа была абсолютной и полной.

— Бьюсь об заклад, ты гордишься собой, — заявил Ремо.

— Гордиться собой следует только тогда, когда ты имеешь дело с достойным противником. Хе-хе. А тут гордиться нечем.

После этой тирады Чиун погрузился в молчание до самого поворота на Нью-Йорк. Молчание лишь изредка нарушалось его «хе-хе, тут гордиться нечем».

Итак, Ремо следовал маршрутом генерала Лиу. Проехав по Джером-авеню под эстакадой, а также мимо курсов по обучению игре в гольф «Мотолу», он углубился в оживлённую деловую часть города, которая была закрыта от солнечных лучей чёрными мрачными колоннами. Колонны поддерживали идущую на высоте линию метро и затеняли всю улицу.

Далее они миновали промтоварные магазины, кондитерские лавки, супермаркеты, рестораны, две химчистки, лавочки с конфетами и игрушками. Затем Ремо свернул с авеню и проехал на два квартала дальше от того места, где пропал генерал Лиу. Ремо тщательно прочесал окрестности. Везде стояли чистые аккуратные кирпичные здания высотой максимум в шесть этажей. Что особенно удивительно для Нью-Йорка, здесь было очень спокойно.

Однако Ремо знал, что город Нью-Йорк в высшей степени неоднороден, он являлся географической конгломерацией тысяч провинциальных местечек, каждое из которых было так же далеко от блеска и сияния настоящего Нью-Йорка, как Санта-Фе в Нью-Мехико.

Такие местечки или поселения, иногда представлявшие просто один дом, являли собойэтническую целостность — итальянскую, ирландскую, еврейскую, польскую; это доказывало, что на деле общий котёл не всё переваривал, он позволял несмешивающимся частицам жить своей счастливой жизнью.

Дома по обе стороны Джером-авеню между Грэнд Конкорс, главной артерией Бронкса, и началом выхода из-под земли линий метро, на первый взгляд казались одинаковыми. Однако имелись и небольшие отличия.

— Чиун, — спросил Ремо, — ты знаешь, что я ищу?

— Не совсем.

— Ты видишь то, что вижу я?

— Это окраина большого города.

— Ты заметил какую-нибудь разницу между блоками зданий?

— Нет. Просто это самое знаменитое место в округе. Хе-хе.

Ремо знал, что, когда Чиун строил фразу на английском языке и сопровождал её смешком, это означало, что он отнюдь не смеялся.

— Посмотрим, — отозвался Ремо.

Тут встряла Мэй Соонг.

— Очевидно, в этом районе живут средние слои вашего правящего класса. Секретная полиция и армия.

Пилоты ваших бомбардировщиков с ядерным оружием на борту.

— Пролетариат самого низкого уровня, — не согласился Ремо.

— Ложь, — настаивала Мэй. — Я не верю, что массы живут в таких зданиях, где на улицах фонари на каждом углу, а магазины находятся совсем рядом от станции этой воздушной дороги.

Ремо остановил машину напротив коричневого кирпичного здания с подъездом в старинном стиле и двумя рядами коротко остриженных кустов, которые сохранили дорожку к дому.

— Подожди здесь, — велел он Мэй Соонг и кивнул Чиуну, приглашая следовать за собой.

— Уверен, что точно знаю, как исчез генерал Лиу, — прошептал Ремо Чиуну, когда они удалялись от машины.

— Ты что — считаешь себя великим прорицателем Гарли Чемом? — спросил Чиун. — Тебя ведь не обучали подобным штукам.

— Помолчи, — оборвал его Ремо. — Я хочу, чтобы ты всё внимательно осмотрел.

— Ну, давай валяй дальше, Шерлок Холмс, хе-хе.

— Где ты этого нахватался?

— Я любил смотреть телевизор в Фолкрофте.

— Ох, а я и не знал, что он у них там есть.

— Да, есть, — подтвердил Чиун, — и мои любимые программы — это «Край ночи» и «Круговорот в мире». Это такие прекрасные и милые передачи!

На Джером-авеню и Чиуну стало всё ясно. По мере того как они продвигались вперёд по оживлённому торговому району, они привлекли к себе любопытные взгляды прохожих, уличных торговцев фруктами, студентов из высшей школы Де-Витт Клинтон; на них обратил внимание и полицейский, взимавший очередную дань с торговца лотерейными билетами.

Они остановились перед участком земли, заставленным безымянными могильными памятниками. Среди памятников возвышался мраморный ангел, без сомнения, заказанный семьёй, которая слишком долго не могла оправиться от чувства потери.

Свежий запах травы, доносящийся с поля для игры в гольф, был для Ремо с Чиуном как подарок, свидетельствующий о том, что зелёная трава ещё растёт в некоторых уголках Нью-Йорка.

Послеполуденная жара, удивительная для сентября, казалось, расплавляла асфальт. Наверху, над самой головой, прогрохотал поезд метрополитена, оставляя за собой на стыках рельсов огненные искры.

— Чиун, генерал Лиу никак не мог исчезнуть здесь, на Джером-авеню. Нет сообщений, что его видели, но невозможно, чтобы в этой округе двое незнакомых мужчин, один из которых азиат в генеральской форме, взяли и ушли с места происшествия бесследно. Генерала просто-напросто запихнули в другую машину в паре кварталов отсюда и куда-то увезли.

Ремо внимательно оглядел улицу.

— И здесь ведь нельзя свернуть, — сказал он, указывая на север, — предварительно не выдав своего намерения. Тем более из кортежа машин. Должно быть, когда водитель повернул, генерал Лиу понял: что-то не так, — и они застрелили его. Возможно, второго человека тоже. Но всё равно те люди, с которыми работал водитель, добрались до Лиу быстрее, чем сопровождавшие генерала охранники.

— Может быть, он сам заставил водителя свернуть? — предположил Чиун.

— С какой стати? Ведь с ним были его люди. Целая свита. Это же генерал!

— Ты осведомлён о китайских внутренних делах примерно так же, как таракан о ядерной физике.

— Я знаю, что человек генерала — это человек генерала.

— А знаешь ли ты, по какой причине генерал в бронетранспортёре может застрелить двух своих подчинённых, а затем не выстрелить в того, кто приказывает ему выйти вон с поднятыми руками?

— Возможно, это случилось слишком быстро. Всё же, Чиун…

Ремо остановился.

— Я всё понял! Тот поезд метро — наверху — ты знаешь, куда он идёт? В Чайнатаун! В этом всё дело. Они погрузили Лиу в поезд, идущий в Чайнатаун^[2].

— Причём никто не заметил банду, которая садилась в поезд! Тебе не кажется странным, что люди не видели на станции метро сопротивляющегося китайского генерала в форме?

Ремо пожал плечами.

— Это уже детали.

— Для тебя всё ясно, сын мой, потому что ты ж осознаёшь, что ты делаешь, — проговорил Чиун. — Возможно, генерал Лиу уже мёртв.

— Я так не думаю. Зачем тогда столько попыток покончить с нами?

— Отвлекающий манёвр.

Ремо рассмеялся.

— Они так и поступят, — усмехнулся Чиун. — Особенно теперь, когда весь мир узнает, какой ты знатный, ловкий сыщик.

— Ну, хватит придирок, — заявил Ремо. — Ты просто завидуешь, что я всё вычислил, а ты этого сделать не смог. Мы едем в Чайнатаун. И будем искать генерала Лиу.

Чиун согнулся в поясном поклоне.

— Как тебе угодно, мой самый достойнейший сын номер один.

ГЛАВА 15

В Китае были волнения. Поступали новые слухи о кончине Мао. Журналисты взахлёб передавали сообщения о внутренней борьбе в Пекине. Газеты называли возможных преемников. Никто не подозревал, что стоявшая за войну китайская группировка может пустить слух, якобы Америка пыталась саботировать мирные переговоры путём вероломного убийства посланников мира. Американцы способны на любые абсурдные идеи! В конце концов, если они могли послать человека на Луну, почему бы им не ликвидировать парламент?

Примерно так Китай трактовал события. Такие ходили, сплетни. Именно поэтому в стране, где важнейшие решения становились известными лишь постфактум, народ пришёл в движение до того, как наступил мир.

Ремо примерно так излагал свою точку зрения, пока они ехали в такси в Чайнатаун. Он оставил взятую напрокат машину у отеля, где они сняли номер, и оттуда вызвал такси.

Ремо считал, что ответ на все вопросы может и должен быть найден в Чайнатауне. Он был уверен, что исчезновение генерала Лиу каким-то образом связано с беспорядками в Китае. Но он уже не был столь уверен, что найдёт Лиу. Иголка в стогу сена, и на всё про все четыре дня! На пятый китайский премьер может отменить свой визит в США.

Ремо надеялся на то, что премьер способен во имя мира во всём мире прибыть сейчас в Америку без всяких договорённостей. Неожиданный визит, о котором объявят лишь тогда, когда самолёт будет находиться в воздухе.

— Благодарю вас, господин государственный секретарь, — издеваясь, поклонился Чиун.

— Неужели вы думаете, что народ Китая не встанет горой за одного из своих любимых генералов, который сейчас гниёт в какой-то американской тюрьме? — спросила Мэй Соонг.

— Заключённые в американских тюрьмах живут гораздо лучше, чем те, кто работает на ваших рисовых полях, — прокомментировал её заявление Чиун.

Шофёр такси постучал в окошко.

— Мы приехали, — объявил он.

Ремо оглянулся вокруг. Улицы были ярко освещены, продавцы продавали пиццу и горячие сосиски, а также итальянскую выпечку.

— Неужели это Чайнатаун? — спросил Ремо.

— Это — фестиваль в честь святого Януария. Здесь Малая Италия, Чайнатаун за ней.

Ремо пожал плечами и хорошо заплатил водителю за поездку. Он ничего не сказал, но почувствовал отвращение. Как можно найти кого-нибудь (или быть найденным) в этой толпе беснующихся итальянцев?

В мрачном настроении Ремо шагал посредине улицы, бросая взгляды на висящие фонари. За ним шла Мэй Соонг, которая через плечо выкрикивала оскорбления в адрес Чиуна, а Чиун тут же возвращал их обратно. Шум их ссоры оглушал только Ремо, остальным было не до них, Наспех сооружённые фанерные ларьки привлекали толпы итальянцев и азиатов. Чиун и Мэй Соонг продолжали оскорблять друг друга, но их крики в общем гвалте звучали примерно как приветствия давно не видевшихся родственников из Кастелламаре.

Казалось, никто не мог обратить внимания на двух ссорящихся азиатов, однако же кто-то обратил. Молодой китаец с длинными сальными волосами шёл навстречу, опираясь на шест, на котором плыло подобие итальянского дирижабля, и откровенно рассматривал их. Он был одет в потёртую армейскую, оливкового цвета форму — на каждом плече по красной звезде и военная кепочка «дедушки Мао», из-под которой свисали неопрятные волосы.

Уже в третий раз они встречали этого парня на своём пути — на протяжении всего двух кварталов Пелл-стрит. Парень подождал, пока все трое прошли мимо него, а затем Ремо услышал, как он закричал:

— Ва Чинг!

Эхо ушло куда-то в глубь улицы, затем было подхвачено несколькими голосами и вернулось обратно.

— Ва Чинг. Ва Чинг. Ва Чинг.

Ремо замедлил движение, Мэй Соонг выдвинулась вперёд, за ней и Чиун.

— Что это значит?

— Что именно?

— Эти крики?

— Ва Чинг означает: «Китайская молодёжь», — перевёл Чиун.

Они неожиданно миновали праздничный район, улица, в которую они вошли, вдруг оказалась тёмной. А затем Ремо разглядел в переулке на расстоянии сорока метров от них ещё четырёх молодых парней. Парни были одеты точно так же, как юноша, преследовавший их: такие же полевые куртки с красными звёздами и кепочки.

Парни начали двигаться по направлению к Ремо, Чиуну и Мэй Соонг. Ремо заметил, что один из них заходит сзади.

Ремо схватил Мэй Соонг за руку и быстро, но не применяя силы, увлёк её за угол в ближайший переулок. Переулок был узок, хорошо освещён и, на удивление, тих. Единственным шумом был звук кондиционеров, работавших в трёхэтажных кирпичных зданиях; здания создавали стену, которая препятствовала проникновению итальянского фестиваля, проходившего всего в одном квартале отсюда.

Всё произошло гораздо лучше, чем рассчитывал Ремо. Возможно, они просто хотели найти простаков в среде этой карнавальной неразберихи. Но он должен был обезопасить девушку.

Парни вышли на тротуар и последовали за ними, повернув за угол. Улица кончалась примерно через тридцать метров, выходя через неосвещённый переулок на Бауэри-стрит. Позади Ремо слышал приближающиеся шаги.

Он резко остановил Мэй Соонг.

— Эй, — сказал он, — сейчас мы перекусим.

— А у тебя или твоего лакея есть деньги? У меня их нет.

— Мы направим счёт КНР.

Девушка пока что ничего не замечала. Она привыкла к бесцеремонному обращению со стороны Ремо. Чиун, естественно, помалкивал, и Ремо надеялся, что он не подал виду, обнаружив за собой слежку.

Когда они непринуждённо поднимались в ресторан «Империал Гарден», Ремо дал девушке наказ:

— Когда революция победит и ваши парни придут к власти, пусть они издадут закон, выводящий все рестораны на улицы. Очень неудобно без конца спускаться или подниматься. Прямо ещё один город внутри города.

— Упражнения весьма полезны для пищеварения, — заметила Мэй.

Чиун хмыкнул, но промолчал.

Ресторан был пуст, официант сидел в дальнем углу, заполняя бланк для игры в скачки. Не ожидая приглашения, Ремо прошёл в кабину, расположенную где-то посредине зала в левой его части. Он усадил Мэй Соонг, затем жестом пригласил Чиуна сесть рядом с ней. Сам он устроился напротив за серым шероховатым столом. Повернувшись, Ремо мог наблюдать и за входной дверью и за дверью, ведущей на кухню, внутрь ресторана.

Чиун ухмылялся.

— Что смешного?

— Редкое угощение. Китайский ресторан. Ты когда-нибудь умирал от голода, когда тебе подавали семь блюд? Конечно, народ, лишённый чувства чести, не нуждается в средствах к существованию.

Реплика Мэй Соонг была обрезана появлением официанта.

— Добрый вечер, — произнёс он на отличном английском языке. — У нас не подают спиртные напитки.

— Отлично, — сказал Ремо. — Мы пришли сюда просто перекусить.

— Очень хорошо, сэр, — поклонился официант, обращаясь к Ремо. Он также кивнул Мэй Соонг и слегка повернул голову к Чиуну, признавая его старшинство.

Ремо увидел, как Чиун взглянул в глаза официанта, и этот взор стёр улыбку с его лица. Официант повернулся к Мэй Соонг и начал возбуждённо говорить с ней по-китайски.

Мэй Соонг тихо ответила ему. Официант пробормотал что-то, но прежде, чем Мэй Соонг открыла рот, Чиун вмешался в этот мелодичный диалог. Пародируя их напевную речь, он обратился к официанту, который покраснел, повернулся и быстро пошёл к двери на кухню.

Ремо посмотрел, как тот миновал вращающиеся двери, а затем повернулся к Чиуну, который с трудом сдерживал улыбку самодовольства.

— О чём здесь шла речь? — спросил Ремо.

Чиун ответил:

— Он спросил эту шлюху, что она делает в обществе корейской свиньи.

— А она?

— Она сказала, что мы вынуждаем её стать проституткой. Тогда он сказал, что вызовет полицию.

— А что ты сказал?

— Только правду.

— Какую правду?

— Что никакую китайскую женщину нельзя заставить стать проституткой. Это у них в крови. Так же, как воровство туалетной бумаги. Я ему ещё сказал, что мы будем есть только овощи и что он может убрать обратно в холодильник дохлых кошек и продать их завтра за кроликов. Это, очевидно, расстроило его, и он ушёл. Правда не всем нравится.

— Ну, я рад, что ты так галантно решил все проблемы.

Чиун кивнул в знак понимания и сложил руки перед собой в молитвенной позе — это означало, что из его уст не вышло ни одного неискреннего слова.

Ремо наблюдал за входной дверью поверх плеча Мэй Соонг, одновременно предупреждая её:

— А сейчас запомни: будь готова схватить глазами любой сигнал, любую опасность. Если мы правы, то люди, которые захватили генерала, находятся где-то поблизости. Скорее всего, им захочется добавить тебя в свою коллекцию. Это даст нам шанс найти твоего мужа. Возможно, шанс и небольшой, но это всё равно шанс.

— Председатель Мао сказал: «Тот, кто не ищет, никогда не найдёт».

— Меня с детства учили этому, — признался Ремо.

Она улыбнулась; улыбка вышла тёплой и почти незаметной.

— Вы должны быть осторожным, капиталист: а то вдруг в вас взрастут семена революции!

Мэй вытянула ногу под столом и коснулась коленом ноги Ремо. Он почувствовал, как она дрожит. Со времени того эпизода в номере бостонской гостиницы Мэй упорно старалась привлечь внимание Ремо, она буквально тёрлась о него. Но Ремо холодно реагировал на все попытки сближения. Её приходилось держать рядом и в повиновении, а самым лучшим средством для этого было заставлять ждать и надеяться.

Уловив во взгляде Чиуна оттенок неудовольствия, Ремо понял, что подходит официант. Ремо видел в зеркале над входной дверью, как официант с сердитым видом приближается к ним, неся поднос с тремя блюдами на вытянутой руке.

Остановившись у стола, он поставил одно блюдо перед Ремо:

— Это для вас, сэр.

Второе блюдо он поставил перед Мэй Соонг.

— А это для прекрасной дамы.

Затем он небрежно бросил третье блюдо перед Чиуном, так что брызги разлетелись по столу.

— Если мы вернёмся сюда через год, — предрёк Чиун, — эти жирные пятна будут ожидать нас. Знаешь, китайцы никогда не моют столы. Они ждут, что землетрясение или наводнение смоет грязь, которую они развели. То же самое можно сказать и о гигиене их тела.

Официант молча ушёл на кухню.

Мэй Соонг обеими ногами обхватила под столом ногу Ремо. И как всегда в подобных ситуациях — когда женщина не хочет выдать поведение своих ног — она начала лихорадочно болтать.

— Мне здесь нравится, — объявила Мэй. — Интересно, на каком диалекте тут говорят — на кантонском или на мандаринском?

Чиун принюхался к тарелке, в которой дрожала обычная студенистая, лишённая цвета овощная масса.

— Мандаринском, — сообщил он, — потому что пахнет обычным дерьмом. А кантонская пища отдаёт птичьим помётом.

— Люди, которые поедают сырую рыбу, недостойны называться цивилизованными, — сказала Мэй Соонг, поднося ко рту порцию овощей.

— А что, цивилизованно есть птичьи гнёзда?

И тут они снова завелись.

Но Ремо не обращал на них внимания. В настенном зеркале он мог наблюдать, что происходит на кухне, где официант оживлённо беседовал с парнем, преследовавшим их на улице. Парень разгоряченно жестикулировал, а потом снял свою кепочку и ударил ею официанта по лицу.

Официант покорно кивнул головой и почти бегом направился к вращающимся дверям, ведущим из кухни в зал. Когда он пробегал мимо их столика, он что-то пробормотал.

— Что он сказал? — спросил Ремо у Чиуна.

Чиун всё ещё возился со своими овощами.

— Он обозвал меня свиньёй.

Ремо увидел, что официант выскочил за дверь в холл и, подойдя к телефону-автомату, принялся набирать какой-то номер. Только три цифры. Один длинный щелчок и два коротких. Это был номер экстренного вызова полиции Нью-Йорка.

Но зачем полиция? Если только ему не было приказано оторвать девушку от Ремо и Чиуна. Что может быть лучше, чем вызвать полицию, которая схватит их и в суматохе утащит девушку?

Ремо не мог слышать слов официанта, но тем не менее наклонился к Чиуну и шепнул ему:

— Нам нужно разделиться. Ты доставишь женщину в гостиницу. Убедись, что тебя не преследуют. Оставайся с ней. Никаких звонков, никаких визитёров, не открывай дверь никому, кроме меня.

Чиун кивнул головой в знак согласия.

— Пошли, — велел Ремо девушке, высвобождая свою ногу.

— Но я ещё не доела.

— Мы попросим доставить ужин в гостиницу.

Полиция в этом случае может даже оказаться полезной. Благодаря ей, любой контакт с Мэй Соонг станет возможным лишь через Ремо.

Они подошли к стойке у выхода, где официант только что повесил трубку.

— Но вы ещё не пили чай, — растерялся он.

— Мы не испытываем жажду.

— А заказанные сладости?

Ремо наклонился через прилавок и схватил его за локоть.

— Ты хочешь узнать свою судьбу? Если попытаешься помешать нам выйти через эту дверь, у тебя будет сломано ребро. Твой проницательный ум может предсказать это?

Он полез в карман, вытащил десятидолларовую банкноту и бросил её на прилавок со словами: «Сдачу оставь себе!»

Ремо возглавил спуск вниз по каменной лестнице на улицу. При их появлении пять человек в защитного цвета куртках, слонявшихся у здания ресторана, направились им навстречу.

На последней ступеньке Ремо подсказал Чиуну:

— Ты можешь скрыться в том проулке, в конце улицы, и взять такси. Я присоединюсь к вам позднее.

Ремо сошёл на тротуар, а Чиун грубо схватил девушку за руку и быстро потащил её направо, в сторону Бауэри-стрит. Ремо оставалось только ненадолго задержаться, чтобы прикрыть их бегство. Никто не мог догнать Чиуна в тёмном переулке, даже с девушкой в качестве лишнего груза.

И вот тогда официант выскочил на верхнюю ступеньку и закричал:

— Остановись, вор!

Пятеро мужчин тут же взглянули на него. Ремо посмотрел через плечо направо. Чиуна и девушки не было видно. Они пропали. Как будто земля разверзлась и поглотила их.

Пятеро молодых китайцев тоже увидели, что их цель исчезла. Они недоуменно обозрели улицу в оба конца, затем удивлённо посмотрели друг на друга, а потом, решив выместить ярость на Ремо, бросились на него.

Ремо старался не сильно повредить их. Он не хотел, чтобы, когда прибудет полиция, улица была бы усеяна трупами. Это вызовет слишком много осложнений. Поэтому он просто скользил между ними, увёртываясь от пинков и ударов. Официант всё еще продолжал вопить наверху во весь голос.

Из-за угла наконец-то вынырнула полицейская патрульная машина. Красный вращающийся огонёк на её крыше выхватывал здания по обе стороны улицы. Молодые китайцы, завидев машину, бросились наутёк в тёмный переулок, где их было не догнать.

Автомобиль, резко затормозив, остановился напротив Ремо. Выскочили два полицейских, и официант закричал.

— Да, это он! Задержите его! Не дайте ему убежать!

Полицейские, встав по бокам, как бы взяли Ремо в клещи.

— Что всё это значит, приятель? — спросил один из них.

Ремо взглянул на него. Тот был молод, белокур и слегка испуган. Ремо знал это чувство — он сам испытывал такое, служа в полиции. Тогда, когда он ещё числился в живых.

— Если бы я знал, чёрт возьми. Я вышел из ресторана, и на меня напали пять хулиганов. Тогда никому до меня не было дела. А сейчас он вопит, как сумасшедший.

Официант спустился на тротуар и подошёл к ним, стараясь держаться подальше от Ремо.

— Он ударил меня, — заявил официант, — и убежал, не оплатив счёт. Эти молодые парни услышали мой крик и пытались задержать его. Я хочу сделать заявление.

— Полагаю, мы должны задержать вас, — сказал второй полицейский.

Он был значительно старше, наверное, ветеран службы, о чём свидетельствовали его седые виски.

Ремо пожал плечами. Официант усмехнулся.

Пожилой полицейский препроводил его на заднее сиденье машины, в это время молодой коп закончил оформлять бумаги с официантом.

Они вернулись в машину и сели спереди, а пожилой полицейский занял место рядом с Ремо. Ремо заметил, что он положил оружие с противоположной от Ремо стороны. Стандартная процедура, как приятно видеть, что ещё существуют полицейские-профессионалы.

Участок находился всего в нескольких кварталах от места происшествия. В сопровождении обоих полицейских, конвоировавших его с обеих сторон, Ремо предстал перед длинным дубовым столом, который напомнил ему о том, как он сам когда-то доставлял к такому же столу задержанных им преступников.

— Ограбление, сержант, — сообщил пожилой полицейский лысому дежурному, сидевшему за столом. — Мы не были свидетелями. У тебя есть кто-нибудь, кто мог бы заняться этим делом? Мы хотим вернуться, пока фестиваль ещё продолжается.

— Отведи их к Джонсону, он там, в задней комнате. Он сейчас свободен, — сказал сержант.

Ремо хотел потянуть время, чтобы полиция сама узнала его адрес, отследив его местонахождение. Когда-то ему предложили на выбор два способа поведения в случае ареста.

Разумеется, он мог силой выпутаться из этой ситуации. Но об этом, конечно, не могло быть и речи. Ремо собирался в конце концов сообщить своё имя и адрес — ему совсем не нужно было, чтобы тридцать тысяч полицейских разыскивали его в отеле.

С другой стороны, однако, ему было разрешено сделать один телефонный звонок. Ремо мог позвонить по определённому номеру в Джерси-Сити.

ГЛАВА 16

Джин Боффер, эсквайр, миллионер, возраст тридцать четыре года, сидел на коричневой плюшевой софе в своей мансарде и разглядывал лимонного цвета ковёр, размером в семьдесят квадратных метров, который был постелен сегодня в полдень.

Джин Боффер снял тёмно-красный, ручной вязки жилет и осторожно вынул из внутреннего кармана небольшой электронный датчик, который должен был сообщить, если раздастся вызов по его незарегистрированному телефонному номеру.

Он уже семь лёг носил этот датчик, правда, без пользы.

Но он был миллионер именно потому, что соглашался всё это время носить датчик. Если бы телефон зазвонил, он обязан был бы сделать всё от него зависящее, чтобы помочь тому, кто к нему обратился. Он не знал, что был, по сути дела, личным адвокатом профессионального убийцы.

Миллионер держал датчик в руке, когда тот вдруг включился, и Боффер осознал, что впервые за семь лет услышал его звук. Это был высокого тона сигнал, заглушённый одновременным звонком его приватного телефона.

Джин осторожно поднял белую трубку, не ведая, чего ему следует ожидать. Датчик сразу же замолк.

— Алло, — сказал Джин. — Боффер слушает.

— Я слышал, что вы хороший юрист, — произнёс голос.

Именно эта фраза и должна была быть произнесена: «Я слышал, что вы хороший юрист».

— Да. Один из лучших. — Именно это должен был ответить Джин Боффер.

Боффер уселся на кушетку поудобнее и аккуратно положил пособие по судебной медицине на кофейный столик, стоявший перед ним.

— Что я могу сделать для вас? — непринуждённо спросил он.

— Я арестован. Вы можете вызволить меня?

— Установлен какой-либо залог?

— Если бы я хотел быть выпущен под залог, я бы заплатил его сам. Что вы можете сделать для того, чтобы всё дело растаяло?

— Скажите мне, в чём дело.

— Меня подставили. Ресторан в Чайнатауне. Владелец заявляет, что я нагрел его, но это явная ложь. Сейчас я нахожусь под арестом.

— Чей это ресторан? Владелец ещё в участке?

— Да, он здесь. Его зовут Во Фат. Ресторан «Империал Гарден» на Дойерс-стрит.

— Постарайтесь задержать владельца до моего прибытия. Потяните резину. Заявите полицейским, что хотите предъявить контробвинения. Я буду через двадцать минут. — Он помолчал. — Кстати, как вас зовут?

— Ремо.

Они повесили трубки одновременно. Боффер взглянул на жену, которая в больших стереофонических наушниках слушала стереопередачу и одновременно полировала и без того ухоженные ногти. Он помахал ей, и она отложила в сторону наушники.

— Собирайся, поедем куда-нибудь перекусить.

— А что мне надеть?

Она была одета в белый брючный костюм с золотой парчовой отделкой. Костюм годился, пожалуй, лишь для обеда в обществе капитана судна, совершающего круиз на Багамские острова.

— Мы сделаем по пути остановку, и я куплю тебе что-нибудь подходящее. Давай, поторапливайся.

Машина ожидала его внизу, он сел за руль и направил роскошный автомобиль по бульвару Кеннеди в сторону тоннеля Холанд. Только в тоннеле они заговорили друг с другом.

— Ты едешь по делу? — спросила жена, разглаживая воображаемые складки на белых брюках.

— Обычное обвинение в словесном оскорблении и угрозе насилия. Но я посчитал, что для нас это хороший предлог где-нибудь перекусить.

Он выбрался из тоннеля и улыбнулся про себя, как делал это всякий раз, видя немыслимый знак, установленный властями порта. Знак походил на огромный скрученный пучок скатерти. Адвокат въехал в Чайнатаун, улицы которого были пустынны и тускло освещались редкими рекламами.

Он затормозил у тёмного здания «Империал Гарден».

— Но ведь это заведение закрыто, — подняла бровки жена.

— Подожди минуту, — попросил он и поднялся по ступенькам ко второму входу в ресторан. Ресторан слабо подсвечивался изнутри: адвокат вгляделся внутрь через стекло, запоминая расположение столов в обеденном зале у входа в кухонное помещение.

Левой рукой он ощупал боковые стенки двери, стараясь обнаружить выступающие наружу петли. Их не было.

Он бегом спустился вниз по ступенькам и сел в машину.

— Через пятнадцать минут мы с тобой пообедаем, — пообещал он жене, которая в эго время подправляла помадой линию губ.

Полицейский участок находился всего в трёх кварталах от ресторана. Боффер оставил жену в машине, вошёл в здание и предстал перед дежурным сержантом, сидевшим за длинным дубовым столом.

— У меня здесь клиент, — сказал он. — Некто по имени Ремо.

— О да. Он в комнате детективов. Он и ещё какой-то китаец оруг там друг на друга. Входите и спрашивайте детектива Джонсона. — Сержант махнул рукой в сторону комнаты, которая была смежной с дежуркой.

Боффер вошёл туда сквозь вращающуюся дверь; он увидел трёх мужчин: один из них был китаец, второй стучал на пишущей машине, печатая двумя пальцами, — очевидно, он и назывался детективом Джонсоном. Третий мужчина сидел в жёстком деревянном кресле, прислонившись к шкафу. Боффер обратил внимание на его чересчур бледную, натянутую кожу на скулах, — это свидетельствовало о пластической операции. Глубоко сидящие коричневые глаза мужчины на какое-то мгновение впились в Боффера. Тот оглядел сидящих в комнате, не останавливая взора на своём клиенте. Глаза Ремо были безучастны и холодны, впрочем, как и всё его лицо.

Боффер постучался в открытую створку двери. Трое мужчин посмотрели на него. И он вошёл.

— Детектив Джонсон, я адвокат этого человека. Вы можете меня зарегистрировать официально?

Детектив приблизился к нему.

— Пожалуйста, адвокат, — произнёс он, явно получая удовольствие при виде тёмно-красного, в полоску, костюма. — Вы знаете, что случилось? Вообще-то, ничего серьёзного. Вот этот, Во Фат, заявляет, что ваш клиент пытался надуть его. А ваш клиент выдвигает свои обвинения. Оба вынуждены сидеть здесь до утреннего заседания суда.

— Если бы я получил возможность поговорить с мистером Во Фатом, может быть, я решил бы все дело за считанные секунды. На мой взгляд, это просто недоразумение, а не преступные действия.

— А что, попробуйте! Во Фат, этот человек хочет побеседовать с тобой. Он адвокат.

Во Фат поднялся, Боффер взял его под локоть и отвёл в дальний угол комнаты. И там пожал ему руку.

— У вас очень хороший ресторан, мистер Во Фат.

— Я слишком долго занимаюсь своим делом, чтобы меня так бессовестно надували.

Боффер пропустил его реплику мимо ушей.

— Будет очень жаль, если нам придётся прикрыть ваше заведение.

— Что вы имеете в виду? Как это закрыть?

— В вашем заведении, сэр, нарушены многие требования. Так, внутренние двери открываются вовнутрь. Очень опасно в случае пожара. И в обход всех законов.

Во Фат выглядел сконфуженным.

— А кроме того, порядок размещения столиков. Например, столики у входа на кухню. Ещё одно нарушение. Я знаю, что ваше заведение пользуется прекрасной репутацией, сэр, но в интересах посетителей мой клиент и я будем вынуждены обратиться в суд с официальной жалобой. Мы потребуем закрытия ресторана в связи с угрозой здоровью людей.

— Я полагаю, нам не следует слишком торопиться, — сказал Во Фат самым любезным тоном.

— Да, я тоже так думаю. Вы должны немедленно отказаться от обвинения в адрес моего клиента.

— Он напал на меня.

— Да, возможно, сэр, он и сделал это. В приступе гнева, охватившего его, когда он обнаружил, что сидит в ресторане, который является ловушкой в случае пожара. Это будет очень интересное судебное расследование. Предание его гласности в газетах может на какое-то время подорвать ваш бизнес, но я уверен, вы это переживёте. Впрочем, как и статьи о том, что вы напали на посетителя.

Во Фат поднял руки вверх.

— Делайте что хотите, я сдаюсь.

В это время в помещение вошёл детектив Джонсон, неся в руках два голубых бланка для оформления протокола.

— Вам они не понадобятся, детектив, — заявил Боффер. — Мистер Во Фат решил отказаться от обвинений. Это было простое проявление раздражительности с обеих сторон. Мой клиент тоже воздержится от заявлений.

— Меня это устраивает, — обрадовался детектив. — Меньше писанины.

Ремо поднялся и сделал несколько шагов к выходу.

Боффер повернулся к Во Фату:

— Всё в порядке, сэр?

— Да.

— И я не делал вам никаких угроз или каким-либо образом не принуждал вас к этому решению? — Адвокат прошептал: — Скажите: «Нет».

— Нет.

Боффер посмотрел в сторону двери. Ремо уже исчез. Не было его и в комнате дежурного.

Жена Боффера ожидала мужа на улице, в автомобиле; оконное стекло было опущено.

— Что это был за лунатик? — спросила она.

— Какой лунатик?

— Да только что мимо пробежал странный мужчина. Он всунул голову в машину и поцеловал меня. Ещё сказал что-то неимоверно глупое. Конечно, смазал мою помаду.

— А что он сказал?

— «Это работа, дорогуша». Вот что он сказал.

ГЛАВА 17

По пути в гостиницу Ремо прежде всего убедился в отсутствии за ним слежки. Когда он вошёл в свою комнату, Чиун сидел на кушетке, созерцая ночную темноту.

— Где Мэй Соонг? — спросил Ремо.

Чиун через плечо показал на её комнату.

— Кто-нибудь следил за вами?

— Нет.

— Между прочим, как ты ухитрился это сделать? Я имею в виду — так быстро скрыться?

Чиун самодовольно усмехнулся.

— Если я расскажу это, ты разболтаешь своим друзьям, и тогда секрет перестанет быть секретом.

— В таком случае я спрошу у девушки, — пригрозил Ремо, направляясь к её двери.

Чиун пожал плечами.

— Мы забежали наверх, на пару этажей, и спрятались между дверьми. Никому не пришло в голову искать нас там.

Ремо презрительно хмыкнул.

— И всего-то! Волшебник… Ха!

Он вошёл в соседнюю комнату, и Мэй Соонг буквально замурлыкала при его появлении. Она подошла к нему, на ней был накинут только тонкий прозрачный халат.

— Ваш Чайнатаун очень мил. Мы должны вернуться туда.

— Конечно, конечно. Всё, что ты пожелаешь. Кто-нибудь пытался связаться с тобой с тех пор, как вы вернулись?

— Спроси у своего лакея! Он лишил меня свободы и уединения. Мы сможем побывать завтра в Чайнатауне? Я слышала, там имеется великолепная школа каратэ, которую обязательно надо посетить.

— Конечно, конечно, — опять согласился Ремо. — С тобой попытаются связаться. Вероятно, они смогут привести нас к генералу, поэтому сделай так, чтобы я был в курсе.

— Конечно.

Ремо повернулся, чтобы уйти, но она подбежала и встала у него на дороге.

— Ты сердишься? Тебе не нравится то, что ты видишь? — она вытянула вперёд руки и гордо выпятила свои маленькие молодые грудки.

— В другой раз, малышка.

— Ты выглядишь обеспокоенным. О чём ты думаешь?

— Мэй Соонг, я думаю о том, что ты затрудняешь сейчас мой уход, — ответил Ремо.

На самом деле он подумал о том, что с ней уже установили контакт, поскольку на тумбочке у кровати лежала красная книжечка Председателя Мао, а у Мэй не было физической возможности купить её. К тому же она проявила вдруг такой энтузиазм к возвращению в Чайнатаун и посещению этой великолепной школы каратэ!

Он сказал:

— Давай сейчас отдохнём, чтобы утром встать пораньше и отправиться в Чайнатаун на поиски генерала Лиу.

— Уверена, что завтра мы его найдём, — произнесла она радостным тоном и обняла Ремо за шею, тесно прижавшись головой к его груди.

Ремо провёл ночь в кресле, которое приставил к двери комнаты Мэй Соонг, чтобы пресечь любую попытку со стороны девушки выбраться наружу. Утром он грубо разбудил её и сказал:

— Пошли, купим тебе кое-что из одежды. В нашей стране не пристало расхаживать в этом безобразном плаще.

— Это изделие КНР. Мой плащ даже очень хорошо сшит.

— Но твоя красота не должна быть сокрыта под ним. Зачем лишать массы возможности наслаждаться видом молодого здорового Китая.

— Ты действительно так думаешь?

— Да.

— Но я не хочу носить одежду, изготовленную в результате эксплуатации страдающих рабочих. Швы, состоящие из крови. Материю, сотканную из их пота. Пуговицы, изготовленные из их костей.

— Ну, мы купим что-нибудь не очень дорогое. Всего несколько предметов. Ты слишком привлекала внимание своей одеждой.

— Хорошо. Но только купим не очень много. — Мэй Соонг подняла палец, как будто читала лекцию. — Я не хочу наживаться на эксплуатации рабского труда.

— Отлично, — ответил Ремо.

В магазине «Лорд и Тэйлор» Мэй Соонг обнаружила, что работники фирмы Пуччи неплохо зарабатывают. Она отдавала предпочтение итальянским товарам, потому что в Италии существовала большая компартия. Эта преданность рабочему классу выразилась в двух ситцевых платьях, халате, четырёх парах туфель, шести лифчиках, шести кружевных трусиках, серёжках, потому что они были золотыми и таким образом подрывали западную систему денежного обращения, парижских духах, а также, дабы показать, что Китай не ненавидит народ Америки, в клетчатом пальто, сшитом на Тридцать третьей улице.

Общий счёт был на сумму восемьсот семьдесят пять долларов двадцать пять центов. Ремо вынул девять стодолларовых банкнот из бумажника.

— Наличные? — спросила продавщица.

— Да. Похоже, что так. Все они зелёненькие.

Продавщица позвала заведующего секцией.

— Наличные? — опять поинтересовался тот.

— Да. Деньги.

Мистер Пелфред, заведующий секцией, взял одну из бумажек и поднёс её к свету, затем жестом попросил подать ему другую. Эту он тоже посмотрел на свет. Затем недоуменно пожал плечами.

— В чём дело? — спросила Мэй Соонг у Ремо.

— Я плачу наличными.

— А разве не так ты должен платить?

— Ну, большинство покупателей расплачиваются за покупки с помощью кредитных карточек. Покупаешь всё, что тебе угодно, в карточке делают отметку и в конце месяца присылают счёт.

— Ах, да. Кредитные карточки. Экономическая эксплуатация народа с помощью хитрой уловки, которая даёт иллюзию покупательной способности. На самом-то деле люди становятся рабами корпораций, выпускающих эти карточки. — Пронзительный голос Мэй, казалось, достигал потолка торгового зала.

— Кредитные карточки должны быть сожжены вместе с людьми, которые их выпускают.

— Правильно, — раздался вдруг голос мужчины в двубортном костюме.

Захлопал в ладоши полицейский. Женщина, одетая в норковую шубу, расцеловала Мэй Соонг в обе щеки. Какой-то бизнесмен поднял вверх сжатый кулак.

— Хорошо, мы возьмём ваши деньги, — согласился мистер Пелфред. — Наличные! — закричал он.

— А что это такое? — спросил один из клерков.

— Это такая штука, которой раньше всюду пользовались. Примерно то же самое, что вы бросаете в телефон-автомат на улице.

— Нечто вроде платы за сигареты, но только гораздо крупнее, да?

— Да, — ответил другой клерк.

Мэй Соонг надела одно из розовых ситцевых платьев, и служащая отдела стала упаковывать её плащ, сандалии и серое форменное платье. Мэй повисла на руке у Ремо, прижалась щекой к его сильному плечу. Она наблюдала, как продавщица складывала её плащ.

— Довольно странный плащ. Где такой сшили? — спросила молодая продавщица с курчавыми волосами цвета соломы и нагрудной табличкой, на которой было написано: «Мисс П. Уолш».

— В Китае, — ответила Мэй Соонг.

— Я считала, что в Китае делают хорошие вещи, такие, как, например, шёлк, ну и другие ткани.

— Китайская Народная Республика, — уточнила Мэй Соонг.

— Да. Чан Кайши. Народная республика Китай.

— Если вы обслуга, то и будьте ею, — огрызнулась Мэй Соонг. — Завязывайте пакет и держите язык за зубами.

— В следующий раз ты, очевидно, потребуешь, чтобы тебе принесли трон, — прошептал ей Ремо.

Мэй повернулась к Ремо и взглянула на него:

— Если мы живём в феодальном обществе, стало быть, наша группа, выполняющая секретную работу, должна являться частью его, не так ли?

— Полагаю, что так.

Мэй Соонг улыбнулась с победным видом.

— Тогда почему я должна выслушивать оскорбление от раба?

— Послушайте, — возмутилась мисс П. Уолш. — Это я не намерена выслушивать подобную чушь от вас или от кого-либо ещё. Если вы хотите, чтобы вам упаковали пакет, ведите себя пристойно. Меня ещё никогда так не унижали.

Мэй Соонг приободрилась и с самым напыщенным видом приказала мисс П. Уолш:

— Вы — обслуживающий персонал, вот и занимайтесь своим делом!

— Послушай, ты, красотка, — вне себя от гнева заявила мисс П. Уолш. — Мы все — члены профсоюза и не обязаны глотать такие грубости. Или разговаривай нормально, или получишь сейчас свой плащ в физиономию.

Мистер Пелфред объяснял помощнику менеджера, что значит покупка за наличные деньги, когда его внимание привлекла разгоравшаяся ссора. Мистер Пелфред побежал к ним, его чёрные, начищенные до зеркального блеска ботинки стучали по мраморному полу. Из-за полноватой комплекции он запыхался, руки его были жалобно простёрты.

— Объясните, пожалуйста, в чём дело, — обратился он к продавщице.

— Заткнись! — завопила мисс П. Уолш. — Лакей!

Появилась худая, измождённая женщина с резкими чертами лица, одетая в отутюженный твидовый костюм. Она выросла словно из-под земли, присоединившись к сгрудившимся вокруг злосчастного пакета людям.

— Что здесь происходит? — спросила она,

— Это вовсе не жалоба, — сказал мистер Пелфред.

— Я не обязана выслушивать оскорбления от покупателей или ещё от кого-нибудь. У нас есть профсоюз, — продолжала твердить своё мисс П. Уолш.

— Что здесь происходит? — повторила вопрос женщина.

— Произошло небольшое недоразумение, — объяснил мистер Пелфред.

— Меня завела эта покупательница, — призналась мисс П. Уолш, указывая на Мэй Соонг.

Мэй Соонг стояла с безмятежным видом, как будто бы наблюдала со стороны ссору своих горничных.

— Что случилось, дорогая? — спросила женщина. — Что произошло на самом деле?

— Я упаковывала её странный плащ, как вдруг она приказала мне заткнуться или что-то в этом роде. Она вела себя высокомерно, точно аристократка, а затем набросилась на меня с оскорблениями. Оскорбляла, как хотела.

Худенькая женщина с ненавистью взглянула на мистера Пелфреда.

— Мы не можем мириться с таким, мистер Пелфред. Девушка не обязана обслуживать эту покупательницу, если же вы ей прикажете, весь магазин забастует, и надолго.

Руки мистера Пелфреда задрожали.

— Хорошо. Хорошо. Я сам заверну свёрток.

— Вы не можете делать этого, — запретила ему женщина. — Вы не член профсоюза.

— Фашистская свинья, — холодно процедила Мэй Соонг. — Массы увидели, как их эксплуатируют, и стали рвать цепи тирании.

— А ты, бутончик лотоса, — прошипела женщина, — сложи свои губки, забирай свой чёртов плащ и катись через эту чёртову дверь, а не то вылетишь через это чёртово окно вместе со своим сексуальным приятелем. Если ему это не по душе, пусть убирается вместе с тобой.

Ремо поднял руки вверх.

— Я любовник, а не борец.

— Очень на тебя похоже, жиголо, — отпарировала женщина.

Мэй Соонг медленно взглянула на Ремо. Её золотистого цвета лицо покраснело, и она холодно бросила:

— Ну, ладно. Пошли отсюда. Возьми плащ и одежду.

— Понеси хоть что-нибудь, — попросил Ремо.

— Ты возьмёшь плащ.

— Хорошо, — согласился Ремо. Он печально взглянул на мисс П. Уолш. — Не могли бы вы оказать мне огромную услугу? Нам очень далеко идти, и я был бы вам крайне признателен, если бы вы уложили этот плащ в какую-нибудь коробку. Подойдёт любая.

— Да, конечно, — сочувственно проговорила мисс П. Уолш. — Эй, посмотрите-ка, возможно, пойдёт дождь! Пожалуй, я сделаю двойную упаковку. У нас есть специальная бумага, которая пропитана химикалиями. Она предохранит от намокания.

Когда продавщица удалилась в подсобку за этой бумагой, Пелфред, по возможности сохраняя достойный вид, направился к лифту, а измождённая женщина зашагала обратно на склад, Мэй Соонг сделала Ремо замечание:

— Не следовало так расстилаться перед этой.

А на обратном пути в отель онадобавила:

— Вы — нация без чувства собственного достоинства.

Лишь в вестибюле гостиницы Мэй несколько оттаяла, и к тому времени, когда они вернулись в номер, где Чиун восседал верхом на своих чемоданах, она вдохновенно принялась обсуждать свой предстоящий визит в школу каратэ, о которой так много слышала, и о том, какое удовольствие она от этой школы получит.

Через плечо Ремо подмигнул Чиуну:

— Собирайся, мы снова отправляемся в Чайнатаун. Посмотрим каратистов в действии.

Затем Ремо поинтересовался у Мэй, не хочет ли она перекусить.

ГЛАВА 18

— Сэр, я должен вас предупредить, что вполне вероятно, вам не стоит полагаться на положительный результат известного вам дела.

Голос Смита преодолел напряжение и сейчас звучал примерно так же спокойно, как шумел залив Лонг-Айленд за его окном, укрытым плоским гладким стеклом, которое странным образом не реагировало на обычные ветры и волнения.

Всё было кончено. Смит принял решение вполне в духе своего характера, характера, благодаря которому бывший президент выбрал его для задания, хотя задание это было Смиту совсем не по душе. Его характер сложился ещё в юности и подсказал Гарольду У. Смиту, что существуют вещи, которые следует делать независимо от собственного благополучия.

Итак, всё закончится с его смертью. Позвонит Ремо. Доктор Смит прикажет возвратить Чиуна в Фолкрофт. Чиун убьёт Ремо и вернётся в свою деревню Синанджу с помощью ЦРУ.

— Вам следует подольше поработать над этим заданием, — высказал пожелание президент.

— Я не могу так поступить, сэр. Они втроём собрали вокруг себя целую толпу. Наша линия подслушивалась, но, к счастью, это делали люди из ФБР. Хотя, если бы они точно были уверены, кто мы на самом деле, подумайте о том, насколько они могли бы быть скомпрометированы. Мы действуем в соответствии с разработанной программой до того, как будет уже поздно. Таково моё решение.

— Можно ли сделать так, чтобы этот человек продолжал работать? — сейчас голос президента выдавал его волнение.

— Нет.

— Может ли случиться так, что что-нибудь помешает вашим планам самоликвидации?

— Да.

— Какова возможность этого?

— Малая.

— Тогда, если что-то не сработает, я всё-таки смогу ещё рассчитывать на вас? Это возможно?

— Да, сэр, но я сомневаюсь в подобном исходе.

— Как президент Соединённых Штатов, я приказываю вам, доктор Смит, воздержаться от самоликвидации.

— Всего хорошего, сэр, и желаю вам удачи.

Смит повесил трубку специального телефонного аппарата с белым пятном. О, если бы ещё раз крепко обнять жену, попрощаться с дочерьми и сыграть хотя бы одну партию в гольф в клубе «Вестчестер Кантри Клаб». Он был так близок к отметке «90». А почему, собственно, гольф сделался вдруг для него столь важным? Странно. Да и вообще: почему гольф должен стоять на первом месте?

Возможно, именно сейчас было самое время уйти. Ни один человек не знает точного часа своей смерти, так сказано в Библии. Но Смиту будет известна даже секунда. Он снова взглянул на часы. Осталась одна минута. Смит вытащил из внутреннего кармана пиджака капсулу с таблеткой. Она-то и сделает своё дело.

Таблетка была белой и продолговатой, со скошенными, как у гроба, боками. Это для того, чтобы люди распознали яд, по ошибке не приняв его. Смит узнал про это, когда ему было всего шесть лет. Такая информация откладывалась в памяти на всю жизнь. Однако на практике Смиту так и не пришлось воспользоваться этими знаниями.

Сейчас, когда его ум был занят миром лиц, слов и ощущений, вроде бы давно забытых, Смит положил таблетку на распоряжение, согласно которому алюминиевый ящик будет отправлен в Парсиппатти, штат Нью-Джерси.

Зазвонил средний телефон. Смит схватил трубку, заметив, что у него дрожит рука, а сама трубка стала влажной от выступившего на пальцах пота.

— У меня для вас хорошая новость, — раздался голос Ремо.

— Да? — спросил Смит.

— Думаю, мне удалось напасть на след нашего парня. И сейчас я направляюсь туда, где он находится.

— Очень хорошо, — похвалил его доктор Смит. — Всё идёт как надо. Между прочим, можете передать Чиуну, чтобы он возвращался в Фолкрофт.

— Не-а, — возразил Ремо. — Чиуну предстоит хорошо поработать. Я знаю, как найти ему применение.

— Хорошо, — сказал Смит. — Но он не вписывается в общую картину сейчас. Пришлите его ко мне.

— Никоим образом, — воспротивился Ремо. — Чиун мне сейчас нужен. Не беспокойтесь, всё выйдет гладко.

— Ну что ж, — голос Смита звучал спокойно и ровно, — тогда просто передайте ему, что я просил его вернуться, хорошо?

— Не пойдёт. Я знаю, что вы собираетесь сделать. Я передам ему ваше распоряжение, и он, будучи исполнительным профессионалом, всё равно вернётся, как бы я его не убеждал.

— Будьте и вы таким профессионалом! Я хочу, чтобы Чиун немедленно вернулся.

— Вы получите его завтра.

— Передайте ему моё распоряжение сегодня.

— Тут мы не договоримся, дорогуша.

— Ремо, это приказ. Это важный приказ.

На другом конце провода воцарилось молчание. Доктор Смит не мог позволить выдать себя, хотя, впрочем, он себя уже выдал, но всё-таки доктор ещё раз попытался проявить силу.

Однако и эта попытка не сработала.

— Чёрт возьми, вы всегда чем-то обеспокоены. Я свяжусь с вами завтра. Ещё один день не угробит вас.

— Вы отказываетесь выполнить приказ?

— Можете наказать меня, — послышался голос Ремо.

Затем в трубке раздался щелчок, и связь прервалась.

Доктор Смит осторожно положил трубку на подставку, вернул таблетку в капсулу, убрал её во внутренний карман пиджака и вызвал по внутренней связи секретаршу.

— Позвоните моей жене. Скажите, что я задержусь к обеду, затем наберите гольф-клуб и попросите, чтобы мне выделили время и мишени.

— Да, сэр. А как насчёт груза, находящегося внизу? Должна ли я распорядиться о его отправке?

— Не сегодня, — сказал доктор Смит.

Ему нечего было делать теперь до полудня следующего дня. Единственная функция, которую он оставил для себя, — покончить счёты с жизнью и уничтожить «Кью», но он не мог осуществить это до тех пор, пока не будет сделан первый шаг — организовать смерть Ремо. И поскольку других решений сейчас принимать ему было не надо, можно заняться гольфом. Конечно, при таком напряжении ему, вряд ли, удастся выйти за пределы отметки «80». Если же ему удастся превысить отметку «90», это будет равняться восьмидесяти при других обстоятельствах. Из-за серьёзности сегодняшнего дня он позволит себе порцию тушёного мяса с овощами. Нет, даже две порции.

Характерной особенностью доктора Гарольда У. Смита было то, что его честность и цельность, обращённые к мысли о смерти, сразу же пропадали, стоило ему удачно направить белый мяч в деревянную мишень.

ГЛАВА 19

Верной Джексон аккуратно уложил свой пистолет «магнум» в «дипломат». Этот пистолет пользовался славой пушки с рукояткой. Джексон и в самом деле охотно прихватил бы с собой пушку, но она не поместилась бы ни в «дипломате», ни даже в главном зале школы каратэ Бонг-Ри.

Ещё он не возражал бы прихватить с собой пять рядовых боевиков из своей собственной организации в Бруклине и Бронксе.

А вообще-то, чего бы ему хотелось по-настоящему — и он это отчётливо понимал, выводя из гаража специально оборудованный «флитвуд» и задев по дороге гидрант, — так это вовсе не ехать ни в какую школу каратэ.

Когда серый лимузин, стоимостью четырнадцать тысяч долларов, оборудованный баром, стереопроигрывателем, телефоном, цветным телевизором и стеклянной крышей, не пропускающей солнечные лучи, двинулся вниз по Сто двадцать пятой улице в направлении Ист-Ривер-драйв, Джексону в какой-то момент пришла в голову мысль, что если он свернёт на север, то сможет уехать совсем далеко. Конечно, тогда ему придётся сначала вернуться к себе домой и взять наличные деньги из потайного сейфа, находящегося за третьим деревом. Сколько там сейчас? Сто двадцать тысяч долларов? Это только часть его богатства, но зато он останется в живых и сможет воспользоваться деньгами. А затем начнёт всё сначала, не торопясь, устраивая свою жизнь медленно, но верно. Этих банкнот ему хватит на несколько хороших акций, в таких-то делах он был настоящим мастером.

Рулевое колесо в руках Джексона было скользким от пота, когда он проезжал под железнодорожными путями Центрального вокзала. Ему было всего девять лет, когда он понял, что переплетение путей ведёт отнюдь не в далёкие прекрасные края, а в верхнюю часть Нью-Йорка с остановками в Оссининте и ещё нескольких мелких городишках, которым совершенно не были нужны черномазые негритянские мальчишки вроде Берноя Джексона. Его бабушка была очень мудра, говоря: «Никогда не жди ничего хорошего от людей, мой мальчик».

И он верил этому. Но вот тогда, восемь лет назад, когда он должен был максимально уверовать в свою истину, Джексон проявил слабость. И сейчас, уже добившись приличного положения в Гарлеме, он должен был расплачиваться за совершённую некогда грубую ошибку ценой собственной жизни.

Джексон включил кондиционер на максимум, но это не принесло ему облегчения. Он замерзал и исходил потом одновременно. Джексон вытер правую руку о матерчатую обивку сиденья. Его первый «кадиллак» был отделан белым мехом, весьма глупая затея, но о таком он мечтал всю жизнь. Мех вытирался слишком быстро, а саму машину за первый месяц пять раз ограбили даже в гараже.

Сейчас его «флитвуд» был неприметного серого цвета, а все ценные устройства аккуратно скрыты. Скоро он въедет на Ист-Ривер-драйв. И когда свернёт на юг, в нижнюю часть города, то поедет навстречу собственной смерти; возврата не будет. В этом была огромная разница между чёрным Гарлемом и белой Америкой.

В белой Америке люди могли совершить ошибку и затем искупить её. В Гарлеме твоя первая большая неосторожность оказывалась последней.

Если бы восемь лет тому назад он вспомнил мудрый бабушкин совет и последовал своему здравому смыслу! Но деньги казались Джексону такими соблазнительными! Джексон сидел в баре «Биг Эппл» и потягивал специальный фирменный коктейль (три порции виски по цене двух), когда подросток посыльный — они все были тогда молоды — передал ему, что его хотят видеть.

Джексон продолжал медленно смаковать напиток, стараясь продемонстрировать своё безразличие. Когда он покончил с коктейлем, то, с трудом сохраняя непринуждённость, вышел из бара на промозглую Леннокс-авеню, где в серой машине сидел чёрный мужчина в сером костюме, жестом подозвавший его к себе.

— Сладкий Ножик? — спросил мужчина, распахивая дверь машины.

— Да, — ответил Джексон, не подходя близко и держа руку в правом кармане пиджака на рукоятке аккуратного пистолета «беретта» двадцать пятого калибра.

— Я хочу дать тебе два номера и сто долларов, — произнёс мужчина. — С первым номером ты сыграешь завтра. Относительно второго позвонишь после этого, вечерком. Поставь на кон лишь десять долларов и не играй со своим хозяином Дереллио.

Джексону ещё тогда следовало задуматься, почему на него пал счастливый выбор. Ему бы спросить себя, откуда мужчина столь хорошо изучил его характер? Ведь неизвестный явно знал, что, если Джексону велят поставить на какой-то номер, он может это проигнорировать. Но коль скоро ему предложат сто долларов, чтобы он поставил только десять, Джексон рискнёт этими десятью долларами, просто, чтобы сделать свой телефонный звонок более обещающим.

Первой мыслью Джексона было — его решили использовать для того, чтобы сорвать банк. Но ведь не с десятью же долларами! Неужели человек в машине действительно хотел, чтобы Джексон играл на все сто долларов, а затем поставил ещё пятьсот?

Если так, зачем выбрали именно его, Сладкого Ножика? Сладкий Ножик не собирался вкладывать свои денежки в предприятия, которые он не мог контролировать. Пусть это делают маленькие высохшие старушки, считающие жалкие четвертаки^[3]. Именно для них существовали эти номера в Гарлеме. Пустопорожние мечты. Люди, которые действительно собирались делать деньги, ставили на номера Мэна, на бирже, где существовали шансы на выигрыш. Но номера Мэна были не для бедных, они напоминали, что тебе в общем-то не на что ставить и что ты никогда не вылезешь из грязи.

А эти номера, они были просто сладкой приманкой. Ты мог мечтать весь день о том, как распорядишься выигрышем в пять тысяч четыреста долларов, потратив всего десять. Стало быть, за двадцать пять центов можно было накупить в бакалейной лавке продуктов на сто тридцать пять долларов, или заплатить за квартиру, или купить новый костюм, словом, тратить деньги в своё полное удовольствие.

Ничто не могло заменить этих номеров в Гарлеме. Ничто не могло остановить жалких мечтателей, неудачников, разве что ещё более рисковая возможность немедленного обогащения, которую можно будет реализовать уже на следующий день в кондитерской лавке за углом.

Джексон поставил на первый номер и выиграл. Затем он позвонил по телефону.

— А сейчас, — сказали ему, — делай небольшие ставки на номера 851 и 857. На этот раз будь в одной компании со своим боссом, Дереллио, и скажи приятелям, чтобы они тоже ставили на эти номера. А завтра опять позвони нам.

Номер 851 выиграл, но выигрыш был не слишком внушителен, потому что люди, которых привлёк Джексон, не полностью доверяли его информации. Не то чтобы они так уж сомневались в Сладком Ножике, просто у них не было возможности проверить его искренность.

Когда Джексон опять позвонил по телефону, голос сказал:

— Сегодня — номер 962. Сообщи своим парням, что это железно. Объясни им также, что ты не можешь ставить слишком большие деньги, что за деньгами лучше обращаться лично к Дереллио. И ставь на этот номер, всё честно.

На следующий день игра была серьёзной. Это была большая игра. И когда результаты её появились в выпуске «Дейли Ньюс» на предпоследней странице, Дереллио был разорён. Он потерял четыреста восемьдесят тысяч долларов и не выиграл ничего.

А вечером голос сказал Джексону:

— Надо увидеться, встречай меня на пароме, который идёт на Стейтен-Айленд через час.

На пароме дул пронзительный, обжигающий ветер, но человек, сидевший в машине, не обращал на это внимания. Ему было тепло в меховом пальто, тёплых сапогах и отороченной мехом шапке. Мужчина передал Джексону «дипломат».

— Здесь полмиллиона. Расплатись со всеми, кто ставил вместе с Дереллио. И позвони мне завтра вечером.

— В чём заключается ваша игра? — спросил Джексон.

— Веришь ли, — ответил мужчина, — чем глубже я втягиваюсь в это болото, тем меньше понимаю, что делаю.

— Ты говоришь не как чёрный брат.

— Ах, вот в этом и заключается проблема чёрной буржуазии, приятель. До встречи.

— Обождите! — крикнул Джексон, подпрыгивая на палубе парома в попытке согреться и стараясь удержать между ног «дипломат». — А если я сбегу со всем этим добром?

— Ну, хорошо, — устало произнёс мужчина, — я уже понял, что ты сообразительный парень. Ты не сбежишь, пока не узнаешь, от кого бежишь. И чем больше ты будешь в курсе дела, тем меньше тебе захочется удрать.

— Ты говоришь ерунду, пижон.

— Я вообще только и делаю, что занимаюсь ерундой, с тех пор как приступил к этой работе. Здесь нужна одна лишь точность.

Мужчина негр ещё раз попрощался и уехал.

Так и получилось, что Джексон, расплатившись с вкладчиками, стал главой банка. Если они решились дать ему просто так, считай, на выброс, полмиллиона долларов, значит, и миллиона могли не пожалеть. И не жалели. Вот тогда бы Джексону и скрыться. Но он никуда не делся, получив толстую пачку денег. Не удрал он и тогда, когда однажды вечером ему приказали стоять на углу улицы непонятно для чего. Джексон стоял. Белый человек сказал ему через час:

— Можешь уходить.

А спустя ещё полчаса Дереллио и два его телохранителя были обнаружены с переломанными шеями в ближайшей лавке. После этого Сладкий Ножик неожиданно приобрёл репутацию убийцы, расправившегося голыми руками с тремя мужчинами; это в значительной мере повысило честность его должников. За свой престиж Джексон платил тем, что выполнял случайные поручения чёрного шпиона с усталым голосом.

Всего лишь небольшие услуги. Как правило, информация, а иногда установка определённых устройств в том или ином месте. Временами — предъявление в суде абсолютно надёжного свидетеля или обеспечение деньгами другого свидетеля, которого срочно нужно было удалить из города. Через год Джексон стал возглавлять подпольную информационную сеть, которая простиралась от Поло-Граундс до Сентрал-Парк.

Даже отдых на Багамских островах был не совсем отдыхом. Джексон очутился в классном помещении в обществе пожилого человека, говорившего с венгерским акцентом и просвещавшего Джексона в весьма странных науках. По разумению Сладкого Ножика, эти «науки» слегка отдавали улицей и тюрьмой. Джексон постиг такие понятия, как подделка печатей, пароль, специальный жаргон. А также различные формы конспирации и связи: цепь, ячейка, звено. Джексон выяснил, что ему тоже по душе точность. Точность обеспечивала безопасность.

Учёба шла интенсивно.

А затем в один прекрасный осенний день его тайное агентство ни с того, ни с сего стало проявлять интерес к азиатам. По сути, ничего особенного. Просто уточнение сведений об азиатах, которые подвёртывались под руку.

Потом опять возник этот пижон и объявил Сладкому Ножику, что наступило время расплатиться за свалившуюся на него удачу. Джексон должен будет убить человека, фотография которого находится в этом конверте, убить его нужно в школе каратэ Бонг-Ри. Пижон особенно настаивал на том, чтобы Сладкий Ножик не открывал конверт до его ухода.

И вот Джексон во второй раз увидел это лицо: высоко подтянутые скулы, глубоко сидящие карие глаза и ниточка губ. Джексон прекрасно помнил тот вечер, как ему приказали стоять ровно час и как он там добросовестно торчал, а потом из соседней лавки вышел этот самый мужчина и всего-то сказал ему: «Сейчас можешь уходить».

Короткий разговор, но он врезался Джексону в память, ведь именно в той лавке через полчаса был обнаружен труп Дереллио с переломанными костями…

Сейчас Джексону предстояло увидеть этого человека ещё раз, более того, — пустить в него пулю. И Сладкий Ножик почувствовал, поворачивая к югу на Манхеттен по Ист-Ривер-драйв, что на этот раз он пропал, ибо ему предстояло самоубийство.

По-видимому, машина, винтиком которой он являлся, разладилась. Машина принадлежала этому человеку. И человек решил, что сейчас время привести в действие одно из её маленьких чёрных колёсиков. Если колёсико это вдруг потеряется, то, чёрт возьми, какая разница — будет на свете одним черномазым больше или меньше?

Сладкий Ножик крутнул руль вправо — на Четырнадцатую улицу, затем сделал разворот в середине квартала, вернулся на Ист-Сайдское шоссе и поехал на север.

У него было в кармане восемьсот восемьдесят долларов. Он не притормозил у своего дома, чтобы забрать наличность, он не станет закрывать машину, когда доберётся до Рочестера. Он не оставит никакого следа, по которому его можно было бы достать.

Пусть они заберут себе эти деньги. Пусть даже какой-нибудь ловкач угонит его машину. Он хотел жить.

— Бэби, — сказал себе Сладкий Ножик, — они в самом деле заставили тебя покрутиться.

Он почувствовал безмерное счастье оттого, что может прожить ещё один день. Чувство это не покидало его, пока он не повернул на шоссе Мэйджер — Диган, ведущее к нью-йоркскому Тру-уэй и затем в верхнюю часть города. На Мэйджер-Диган он заметил негритянскую семью, сидевшую у своего ободранного «шевроле», развалюхи выпуска 1957 года. Но Джексон сориентировался и прикинул, что может вдохнугь в «шевроле» новую жизнь.

Джексон подъехал к ним, мягко затормозив своими великолепными тормозами. Колёса тихо зашуршали, вывернули на обочину и замерли. Он остановился на траве, у ограждения, отделяющего Бронкс от шоссе Мэйджер-Диган, в нескольких милях к югу от стадиона Янки, — Бронкс, который был населён неграми и пуэрториканцами, живущими в бросовых зданиях.

Сладкий Ножик открыл дверь, вышел наружу, окунувшись в душный, затхлый воздух и вгляделся в негритянскую семью. Четверо подростков, одетых так, будто бы армия Спасения начисто забыла об их существовании, забавлялись, гоняя консервную банку. Четверо подростков, одним из которых мог быть он, Сладкий Ножик — Джексон, пятнадцать лет тому назад, остановились, таращась на него.

Отец семейства сидел у левого переднего крыла, взирая на спущенное колесо. Его лицо выражало крайнюю степень отчаяния. Женщина, старая и изношенная, как мельничные жернова, храпела на переднем сиденьи.

— Как дела, брат?

— Прекрасно, — ответил мужчина, подняв на него глаза. — У тебя нет подходящего колеса?

— У меня есть целая машина, которая тебе подойдёт.

— Кого я должен убить за это?

— Никого.

— Звучит хорошо, но…

— Что — но?

— Мне нужны твои колёса, приятель. У тебя же своя компания.

Сладкий Ножик, сохраняя спокойствие, медленно оглянулся. За его «флитвудом» остановился скромный чёрный «седан». Из переднего окошка на него пялился негр. Это был тот самый шпион, которого он встречал на пароме, который сообщал ему выигрышные номера, который давал ему указания.

Джексон почувствовал, как его живот сжимается в судорогах. Руки будто налились свинцом.

Мужчина взглянул ему в глаза и покачал головой. Всё, что мог сделать Берной Джексон, это кивнуть в ответ.

— Да, сэр, — промямлил он.

Мужчина в машине усмехнулся.

Джексон повернулся к человеку, сидевшему на граве, и аккуратно отсчитал деньги, ославив себе лишь бумажку в двадцать долларов.

Глава семейства подозрительно взглянул на пего.

— Возьми это, — предложил Джексон.

Негр даже не пошевелился.

«Ты, оказывается, более сообразителен, чем я, брат».

— Возьми. Мне они уже не понадобятся. Я конченый человек.

И опять никакого движения.

Поэтому Сладкий Ножик Джексон бросил деньги на переднее сиденье развалюхи «шевроле» 1957 года и вернулся в свой «флитвуд», за исключительность которого предстояло внести последний взнос. Ни больше ни меньше — одну жизнь. Жизнь Берноя Джексона.

ГЛАВА 20

Ремо Вильямс первым обнаружил мужчину с пистолетом «магнум». Только после этого мужчина с оттопыривающимся карманом, в костюме от «Оскара де па Рента» заметил Ремо и изобразил нечто вроде улыбки.

Ремо тоже улыбнулся.

Мужчина стоял перед зданием школы каратэ: прикреплённая у входа доска гласила, что нужно подняться на один этаж, и тогда они очутятся в одной из лучших школ самообороны в западном полушарии.

— Как тебя зовут? — спросил Ремо.

— Берной Джексон.

— Как бы тебе хотелось умереть, Берной?

— Я хочу жить, — честно признался Берной.

— Тогда кто тебя послал?

Берной начал излагать свою историю. С самого начала. Про чёрного босса. Про номера, которые выигрывали. Про вечер, когда он стоял на углу, недалеко откуда были убиты три человека. Про сбор информации.

— Вы сказали мне: «Сейчас можешь уходить». Тогда, на углу. Я запомнил вас.

— Всё правильно, — согласился Ремо. — А сейчас, наверное, мне пора убить тебя.

Сладкий Ножик полез за оружием. Ремо вонзил костяшки своих пальцев в его запястье. Джексон скорчился от боли. На его крупном лбу выступили капли пота.

— Всё, что я могу сказать тебе, парень: вы куча грязных подонков. А ты — самый подлый и жестокий из всех на этой земле.

— Полагаю, так оно и есть, — не стал отрицать Ремо. — А сейчас убирайся вон.

Сладкий Ножик повернулся и зашагал прочь. Ремо наблюдал, как тот удалялся, испытывая невольную симпатию к человеку, который наверняка являлся агентом «Кью», вовсе не подозревая об этом. Ремо подставили. Берной Джексон был подкуплен. Но он и Ремо являлись членами одного братства, и поэтому Джексон остался в живых.

Что было обидно, так это то, что Ремо приговорили к смерти. Сейчас он не мог доверять никому. Но почему они послали этого Джексона? Должно быть, «Кью» полностью скомпрометировала себя. Зачем же тогда заниматься всеми этими хлопотами, связанными с поисками Лиу? Но что ещё оставалось делать?

Ремо вошёл в здание школы каратэ. Он чувствовал, что Чиун идёт за ним по скрипучим деревянным ступенькам узкой лестнички, стены которой были окрашены в тускло-зелёный цвет и хранили следы грязи, жира и пота. Лампочка на верху лестницы освещала красную стрелку, указывающую дальнейший пугь. Стрелка была свежевыкрашена.

За Чиуном шествовала Мэй Соонг.

— Ох, как приятно работать с тобой, Ремо, — выдал Чиун.

— Замри.

— Ты не только детектив и государственный секретарь, ты ещё и проникся чувством социальной справедливости. Зачем ты отпустил того человека?

— Послушай, подавись своей слюной.

— Он узнал тебя. А ты позволил ему уйти.

— Послушай, прими-ка цианистый калий.

Ремо на мгновение задержался, прежде чем подняться на площадку. Чиун и Мэй Соонг тоже остановились в ожидании.

— Ты что, разглядываешь лестничный колодец или обдумываешь ещё один поступок в пользу социальной справедливости? — лицо Чиуна сохраняло невозмутимость.

Значит, Чиун. Ремо всегда знал это, просто не хотел верить. Кто же ещё был способен убить его? Конечно, не тот парень, Джексон. Но всё-таки Чиун не расправлялся с Ремо. Причина?

То, что Чиун был не способен сделать это, исключалось. В мозгу Ремо промелькнула мысль, что Чиун, возможно, просто привязан к нему. Мысль промелькнула и исчезла, настолько она была абсурдной. Если бы Ремо приказали убрать, Чиун не стал бы колебаться. Подумаешь, одна работёнка!

Тогда, может быть, сообщение просто не дошло до адресата? Вот что, оно не дошло до Чиуна! Ремо вспомнил телефонный разговор со Смитом и настойчивость, с которой тот требовал, чтобы Ремо передал Чиуну про его отправку в Фолкрофт. Конечно, именно это и был условный сигнал, а Ремо не отдал его.

Ремо выстроил в уме порядок своих действий. Послать резкий удар в хрупкое жёлтое горло, пока они стоят рядом. Оглушить. Убить. А потом бежать. Спасаться бегством.

Это была единственная надежда уцелеть.

Чиун вопросительно взглянул на него:

— Ну, мы что, останемся здесь навечно — в качестве предметов обстановки?

— Нет, — ответил Ремо с тяжестью в голосе. — Мы войдём внутрь.

— Вы найдёте там самое привлекательное и впечатляющее зрелище боевого искусства, — предрекла Мэй Соонг.

Чиун ухмыльнулся. Мэй Соонг прошествовала мимо них и открыла дверь. Чиун и Ремо следовали за ней. Они вошли в большое, выкрашенное белой краской помещение с низким потолком; в окна этого обиталища, служившего, по-видимому, когда-то чердаком, пробивались потоки солнечного света. Потоки задерживались большими картинами, наляпанными снаружи.

С правой стороны находились обычные для школы каратэ ящики с принадлежностями — песком, черепицей для крыши, а также бобами, которые используются для разработки пальцев.

Мэй Соонг уверенно прошла к небольшой стеклянной конторке с пустым столом, за которым сидел молодой мужчина азиатской наружности в просторной одежде для каратэ, с красным поясом. Его голова была почти наголо выбрита, черты лица отличались гладкостью, а выражение глаз невозмутимостью. Такое спокойное созерцание достигается годами тренировки и жёсткой дисциплины.

Чиун прошептал Ремо:

— Он очень хорош. Один из тех, кто имеет настоящий красный пояс. Очень молодой и способный мужчина для своих неполных сорока лет.

— Он выглядит на двадцать.

— Он очень и очень искусен. И хорошо тебя поупражняет, если ты позволишь ему это. Его отец, между прочим, сделал бы для тебя эту тренировку более чем интересной.

— Тренировка опасна?

— Ты нахальный молодой человек! Разве тот, кого я готовил несколько лет, может опасаться человека с красным поясом? Какая оскорбительная глупость! Я отдал тебе столько мгновений своей жизни, а ты осмеливаешься заявлять такое. — Чиун понизил голос: — Ты очень глуп и страдаешь провалами памяти. Ты забыл, что любой, кто владеет прямым точным ударом, может отразить приёмы каратэ, даже инвалид в коляске. Каратэ — это искусство. Примитивное искусство. Его слабость заключается в том, что это искусство — лишать жизни, всего одной, последней. А это лишь маленькая часть круга, сегмент. Мы приблизились к полному кругу. Они — нет,

Ремо наблюдал за Мэй Соонг, которая стояла спиной к нему. Азиат в одежде с красным поясом внимательно слушал её. Затем он поднял глаза вверх,

он явно видел Ремо, но сосредоточил своё внимание на Чиуне. Азиат вышел из конторки, продолжая оглядывать Чиуна, и, когда он был от Чиуна уже на расстоянии полугора метров, рот его широко раскрылся и, казалось, кровь отхлынула от лица.

— Нет, — проговорил он. — Нет.

— Я вижу, господин Киото, что вы довольно рано заработали свой красный пояс. Ваш отец должен гордиться вами. Ваша семья всегда любила «танцевать». Мне оказана большая честь быть в вашем обществе, поэтому передайте мои самые лучшие и искренние пожелания вашему отцу. — Чиун отвесил лёгкий поклон.

Киото не пошевельнулся. Затем, вспомнив свои обязанности, он преувеличенно-вежливо поклонился и быстро попятился, почти налетев на Мэй Соонг.

Из двери, на которой была надпись «раздевалка», вышли семь негров, построившись в фалангу. Все они имели чёрные пояса. Негры стали беззвучно «танцевать»; их белая одежда каратистов шелестела, когда они соприкасались друг с другом; белый цвет мешал определить характер их движений.

— Убирайтесь прочь, убирайтесь! — закричал Киото.

Но они продолжали наступать, пока не окружили Чиуна и Ремо.

— Всё в порядке, господин Киото, — успокоил его Чиун. — Я просто наивный посторонний наблюдатель. Даю слово, что я не вмешаюсь.

Киото посмотрел на него в растерянности. Чиун, вежливо улыбаясь, поклоном подтвердил свои слова.

Один из негров вдруг заговорил. Это был высокого роста мужчина, весом примерно сто десять килограммов, абсолютно лишённый жира. Казалось, его лицо было высечено из слоновой кости. Он ухмыльнулся.

— Мы, представители третьего мира, не имеем ничего против нашего брата из третьего же мира. Нам нужен этот молодчик.

Ремо взглянул на Мэй Соонг. Её лицо застыло, губы сжались в тонкую линию. Она явно испытывала большее эмоциональное напряжение, чем Ремо, который просто собирался сделать то, чему его учили долгие годы. Влюблённая женщина, предающая своего возлюбленного, — такое зрелище она представляла сейчас.

— Ученейший Мастер всех искусств, должен ли я понимать так, что вы лично не вмешиваетесь? — спросил Киото.

— Я встану в сторонку и буду наблюдать, как все эти люди нападут на одного несчастного белого человека. Именно это, я полагаю, они и собираются сделать, — как будто читая проповедь, произнёс Чиун, а затем вытянул трясущийся палец в сторону Мэй Соонг и добавил: — значит, ты, неверная женщина, привела своего ничего не подозревающего молодого человека в этот притон смерти! Стыд и позор тебе.

— Эй, старик. Не сокрушайся по этому молодчику. Он — наш общий враг, — высказался мужчина с лицом, словно вырубленным из слоновой кости.

Ремо, слушая эту перепалку, зевнул со скучающим видом. Драматическая речь Чиуна не произвела на него никакого впечатления. Он и раньше замечал за Чиуном подобное. Сейчас Чиун явно подначивал их, хотя, судя по настроению, они в том не нуждались.

— Отойди в сторону! — сказал вожак Чиуну, — или мы сами отодвинем тебя.

— Сделайте мне одолжение, — умоляюще попросил Чиун. — Я хорошо знаю этого несчастного, который вот-вот должен умереть. Я хочу попрощаться с ним.

— Не разрешай ему ничего, он передаст пистолет или ещё что-нибудь вроде этого! — закричал один из негров.

— У меня нет никакого оружия. Я мирный и спокойный человек, хрупкий цветок, который пал на грубую каменистую землю конфликтов.

— Эй, о чём он там болтает, — раздался голос мужчины с причёской по африканской моде.

Его длинные волосы закручивались в чёрные спирали, свисавшие со всех сторон чёрной головы.

— Он утверждает, что у него ничего нет, — ответил вожак.

— Он выглядит странно для китаезы.

— Не говори «китаеза». Он принадлежит к третьему миру, — сделал замечание вожак.

— Ладно, старик, попрощайся с этим парнишкой. Здесь победит революция.

Ремо увидел, как толпа подняла к потолку крепко сжатые кулаки, и подумал, насколько он сможет уменьшить расходы на благотворительность в Нью — Йорке. Если только, конечно, они не были слишком компетентными; в этом случае он снизит уровень преступности в городе.

Каратисты обменивались шутливыми рукопожатиями. Они приговаривали:

— Передай мне свою силу, брат.

Ремо взглянул на Чиуна и недоуменно пожал плечами. Чиун наклонил к себе его голову и прошептал:

— Ты не представляешь, насколько всё это серьёзно. Я лично знаю отца Киото. У тебя есть некоторые плохие привычки, которые мешают твоей лёгкости, когда ты возбуждаешься. Я не исправлял их, потому что они исчезли бы сами по себе, менять их сейчас — значило бы ослабить твою способность наблюдать. А вот чего ты должен избегать всеми силами, так это применять всю свою энергию во время атаки, иначе твои недостатки раскроются и отец Киото узнает, что у тебя отсутствуют лёгкость и изящество. И это — мой коллега! Подумать только, у моего коллеги нет изящества в движениях!

— Чёрт возьми, и у тебя, оказывается, бывают проблемы? — сделал открытие Ремо.

— Не паясничай! Это важно для меня. Возможно, у тебя нет чувства собственного достоинства, но у меня оно присутствует. Я не хочу попасть в затруднительное положение. Дело в том, что за тобой будут наблюдать не только белые или чёрные, а человек жёлтой кожи с красным поясом, отец которого лично знал меня.

— И, похоже, я буду выступать не против цирковых клоунов, — прошептал Ремо. — Оба парня выглядят крутыми.

Чиун бегло взглянул через плечо Ремо на каратистов — некоторые из них стягивали с себя рубашки, чтобы похвастаться перед Мэй Соонг своей мускулатурой.

— Цирковые клоуны Амос и Энди, — облил их презрением Чиун, — кем бы они ни были. А сейчас, пожалуйста, не откажи мне в моей просьбе.

— А ты тоже выполнишь мою просьбу?

— Хорошо. Хорошо. Но помни, самое важное в том, чтобы ты не бросил пятно на мои методы подготовки.

Чиун поклонился и притворно смахнул слезу с глаза. Он отошёл назад, приглашая Мэй Соонг и Киото присоединиться к нему.

Один из мужчин, снявших рубашку, продемонстрировал круглые мощные плечи и великолепный мускулистый живот.

Занимается тяжёлой атлетикой, подумал Ремо. Ничего особенного.

Мужчина с важным видом подошёл к Чиуну, Киото и Мэй Соонг, показывая, что они не должны двигаться дальше.

— Он несколько дней учился у меня, — открыто похвастался Чиун Киото, указывая на Ремо.

— Оставайтесь там, где стоите сейчас, — приказал мускулистый мужчина. — Я не хочу, чтобы пострадали братья из третьего мира.

Ремо услышал короткий смешок Киото.

— Полагаю, — произнёс Чиун, — это ученики вашего достойного заведения?

— Они недавно пришли сюда, — раздался голос Киото.

— Недавно пришли сюда? — послышался сердитый голос одного из громил. — Мы работаем здесь уже несколько лет.

— Спасибо, — произнёс Чиун. — Сейчас мы увидим, что дают годы обучения у Киото в сравнении с жалкими днями подготовки в школе синанджу. Начинайте, если желаете.

Ремо расслышал, как застонал Киото.

— Почему мои предки должны присутствовать при этом?

— Не беспокойся, — прогрохотал голос чёрного охранника. — Ты будешь гордиться нами. Гордиться по-настоящему. Гордиться чёрной мощью.

— Моё сердце трепещет при виде чёрной магии, — взгрустнул Чиун, — моё уважение перед школой Киото не имеет границ. Печаль и скорбь овладели мною и моим другом.

Семь мужчин рассредоточились для смертельного нападения. Ремо тоже изготовился для атаки, сконцентрировав свой вес так, чтобы в любой момент он смог двигаться в любом направлении.

Всё это было забавно: Чиун, предупредивший его о необходимости вести себя изящно и достойно, и он, Ремо, не нуждавшийся в этом предупреждении. Чиун впервые увидит своего ученика в действии, и Ремо хотелось бы, а он вообще редко желал чего-нибудь, заслужить похвалу от своего учителя.

Не следует забивать голову внешним видом, важен конечный результат. Именно этим постулатом отличалась подготовка Ремо от подготовки каратистов. Но сейчас Ремо приходилось следить за своим поведением. А это могло быть смертельно опасным.

ГЛАВА 21

Их было семеро, и Ремо приготовился к атаке справа, уходу влево, схватке с двумя; затем он возвращается в исходное положение, расправляется ещё с одним, а затем уже действует по обстановке. Но всё это не пригодилось.

Самый большой из них, с лицом, как бы выдолбленным из слоновой кости, вступил в образовавшийся круг. Его африканские волосы были покрыты лаком и встали торчком, как хорошо ухоженный газон. Он замер с вытянутыми вперёд руками, запястья были свободно опущены. Один из чернокожих, стоявший за ними и не принимавший участия в молитвенном ритуале школы кунг-фу, рассмеялся.

Крепкие, сильные мужчины редко прибегали к этому ритуалу. Им пользовались воины небольшого роста, хрупкого телосложения, чтобы приободрить себя в бою.

Если великан с африканской стрижкой всё же увернётся от выпада Ремо, с ним будет покончено одним ударом.

— Эй, Пигги, — заметил неф, который до этого смеялся. — Похоже, что ты испугался этого недоноска?

Для человека большого роста Пигги двигался очень быстро. Он выбросил вперёд одну руку и нацелил её в голову Ремо. Ремо пригнулся, избежав удара, и с силой вогнал пальцы в солнечное сплетение врага, затем выпрямился и резко нанёс удар по толстой бычьей шее, одновременно встретив лицо негра согнутым коленом. От столкновения с коленом лицо негра превратилось в сплошное кровавое месиво. Колену помогли и пальцы Ремо, одновременно нанёсшие удар в висок. Тело негра почти бесшумно опустилось на мат, но лицо всё ещё сохраняло изумлённое выражение. Левая рука продолжала оставаться согнутой.

Теперь их было шестеро, шесть оцепеневших чёрных лиц с расширенными от удивления глазами. Одному из них пришла в голову правильная мысль — атаковать всей группой. Сцена походила на мечущуюся, бунтующую толпу в белых одеждах.

— Убьём же этого проклятого ублюдка! Уничтожим белого! Достанем недоноска!

Их крики эхом отдавались в помещении. Ремо взглянул на Чиуна в поисках одобрения. Ошибка с его стороны. Чёрная рука врезалась ему в лицо, в глазах у него потемнело, посыпались искры. Опускаясь вниз, Ремо увидел белизну мата, разглядел руки, ноги и чёрные ладони, немного более светлые изнутри, а затем почувствовал ногу, движущуюся к его паху. Ремо просунул одну руку под коленную чашечку и, используя своё падение, перекинул тело через голову. Он ударил ногой в чей-то пах и откатился в сторону. Совершая это, он вскочил на ноги, схватил негра с африканской причёской и обрушился на него всей массой своего тела, проломив ему череп.

Безвольное тело ударилось о мат. Парень с чёрным поясом бросился на него с поднятой ногой. Ремо схватил его за лодыжку и стал выворачивать её вверх у себя над головой; он резким движением вонзил палец в его спину, разрывая печень, а затем отбросил вопившего от боли негра в сторону. Сейчас их было четверо, и они уже не столь рьяно рвались в бой, чтобы убить белого. Один из них согнулся, баюкая сломанное колено. Трое остальных с чёрными поясами взяли Ремо в полукруг.

— Все сразу! Нападаем. По счёту три, — скомандовал один из них, проявляя здравый смысл.

Он был очень чёрен, с реденькой бородкой на лице. Глаза были почти лишены белков, они являли собой средоточие одной чистой ненависти. На его лбу выступила испарина. Выплёскивая свою ненависть, он потерял хладнокровие.

— Совсем не как в кино. Самбо, не так ли? — спросил Ремо и рассмеялся.

— Мама, — произнёс чёрный пояс, находившийся слева от Ремо.

— Это что, мольба? Или просто ты не докончил фразу? — не понял Ремо.

— Раз, — начал счёт человек с ненавистью в глазах. — Два. Три.

И сразу же бросился в атаку с поднятой ногой, в то время как остальные двое накинулись на Ремо, пытаясь нанести прямые удары.

Ремо проскользнул под ними и очутился позади негра, кипевшего от ненависти. Крутанувшись на месте, Ремо схватил негра за ногу и стал прижимать его к ящику с бобами, с помощью которых бойцы разрабатывали пальцы. Ремо очень быстро втиснул руку в ящик, но рука не добралась до дна. Не добралась до дна, потому что под рукой у него было лицо негра. Правда, сейчас оно уже не было искажено, потому что, втиснутое с такой силон и быстротой к ящик, лицо уже не было лицом. Это было сплошное крошево. В глаза были вдавлены горошины. Сверху казалось, что негр с чёрным поясом, лишившийся от страха ненависти, просто пьёт из ящика, глубоко погрузив голову. Сквозь бобы выступала кровь, пропитывая их.

Ремо проделал «тур вальса» по направлению к штабелю черепиц и кирпичей, а оба «чёрных пояса» в это время вхолостую молотили руками над его головой и старались ударить сзади. Он подхватил две фигурных черепичины и начал насвистывать; уворачиваясь от ударов, он в такт насвистываемой мелодии стал стучать черепичинами друг о друга. Кружась, Ремо увернулся от удара и руками, в которых было по кирпичу, сжал голову негра. Кирпичи треснули, голова негра тоже.

С широко раскрытым ртом африканец обрушился на мат. Остатки черепицы взлетели в воздух, последний из стоявших на ногах негров попытался достать Ремо локтем, промахнулся и затем с очумелым выражением прохрипел: «Чёрт возьми!»

Он стоял с опущенными руками, на лбу выступил пот.

— Не знаю, что у тебя ещё есть в запасе, парень, но мне с этим не справиться.

— Точно, — согласился Ремо. — Извини.

— Ну ладно, парень, твой верх, — признал поражение негр, тяжело дыша.

— Это работа, дорогуша, — заключил Ремо.

И когда негр сделал отчаянную попытку нанести удар, Ремо ребром ладони переломил ему горло.

Он собрал чёрные пояса и подошёл к мужчине со сломанным коленом, который пытался подползти к выходу. И потряс поясами у него перед носом.

— Ты хочешь быстро заработать ещё один такой же? И уже не желаешь размазать по стене белого человека?

— Нет, парень, — пробормотал ползущий «чёрный пояс».

— Ах, послушай. Уж не собираешься ли ты сказать мне, что ты один из тех, кто приберегает свою воинственность для пустынных станций метро и школьных классов?

— Парень,я больше не хочу никаких неприятностей. Я ничего не сделал. А ты зверствуешь.

— Ты имеешь в виду, что когда вы пристукиваете кого-нибудь, то это революция? А когда достаётся вам, то это зверство?

— Нет, парень. — Негр прикрыл голову руками, ожидая удара.

Ремо пожал плечами.

— Отдай чёрный пояс чемпиону Киото, — пропел Чиун.

Ремо заметил, как лицо Киото покраснело от гнева, но он тут же овладел собой.

— Это не скромный ученик, — сказал Киото. — И вы учили его не искусству, а приёмам синанджу.

— Всё, что школа синанджу смогла сделать, это подготовить одного белого. Но своими малыми средствами мы пытаемся выжать максимум из того, что имеем.

«Чёрный пояс» со сломанным коленом уже заползал в раздевалку через боковую дверь, которая с шумом захлопнулась за ним. Киото взглядом проводил его, а Чиун сказал:

— Этот человек обладает инстинктами чемпиона. Я расскажу вашему досточтимому отцу, как успешно вы готовите своих бойцов. Он будет счастлив узнать, что вы ушли из опасных видов спорта.

Ремо аккуратно свернул чёрный пояс, который держал в руках, подошёл к Киото и вручил пояс ему.

— Возможно, вам удастся продать его кому-нибудь.

Хозяин школы глядел на пояс так, как будто тот выплыл из глубины бассейна, внезапно возникшего посреди зала. Чиун светился от счастья, однако сказал:

— Очень сожалею. Ваша левая рука всё ещё не восстановила способности правильно вытягиваться.

Лицо Мэй Соонг было пепельно-белым.

— Я думала… я думала… Американцы — такой мягкий народ.

— Они такие и есть, — хмыкнул Чиун.

— Спасибо за то, что вы привели меня сюда, — поблагодарил её Ремо. — Есть ещё какое-нибудь место, которое бы вы хотели посетить?

Мэй Соонг помолчала.

— Да, — наконец вымолвила она. — Я хочу есть.

ГЛАВА 22

Во время большого похода ничего подобного не было. Не было такого и в то время, когда они скрывались в пещерах окрестностей Шань-Иня. Подсказки к решению этой проблемы не было и в изречениях Мао. Даже если руководствоваться его учением, ответа всё равно не было.

Генерал Лиу с трудом заставил себя вежливо выслушать новость, преподнесённую посланцем. Во времена разложившихся монархических режимов, в прошлом, плохая новость грозила потерей головы гонцу, принёсшему её. Но сейчас был другой век, и генерал Лиу всего лишь поблагодарил его:

— Ты можешь идти, спасибо тебе, товарищ.

Да, такого никогда ещё не было. Лиу проследил, чтобы гонец вышел и прикрыл дверь за собой. Генерал остался один в лишённом окон помещении, в котором сильно пахло машинным маслом. Из мебели было всего один стул и кровать. Вентилятор работал очень плохо.

Другие генералы, случалось, жили в роскоши, но народный генерал Лиу никогда не мог позволить себе этого. Другие генералы царствовали в великолепных дворцах, как военные диктаторы, но только не он. Не он, который действительно был народным генералом, похоронившим в горах родных братьев и оставившим в снегу свою сестру; это его в тринадцать лет заставили вкалывать на помещичьем поле, точно так же,

как сестру вынудили отрабатывать свою долю, обслуживая помещика в постели.

Генерал Лиу был одним из выдающихся генералов народной армии, причём благодаря не столько честолюбию, сколько опыту. Лиу мог на расстоянии десяти миль определить бескровность дивизии. Он видел разные армии, армии, занимавшиеся насилием и грабежами, и армии, строившие города и школы. Он был свидетелем того, как один-единственный человек уничтожил целый взвод. Но он никогда не сталкивался с тем, что происходило сейчас. И это в изнеженной, привыкшей к комфорту Америке.

Он снова взглянул на записку, которую держал в руках, взглянул с недоумением, как вглядывался и в остальные донесения, поступавшие ему в течение последних трёх дней, когда он скрывался.

Сначала это были наёмники-гангстеры в Пуэрто-Рико. Отнюдь не революционеры, но достаточно компетентные профессионалы. И они провалились.

Затем был Рикардо де Эстранья-и-Монтальдо-и-Руиз Гернер, человек большого опыта, который всегда справлялся с порученным делом. Всегда, но не на этот раз.

Была ещё уличная банда Ва Чинг. Она тоже завалила дело.

Когда пистолеты и банды не оправдали себя, наступила очередь опытных рук каратистов в чёрных поясах.

Лиу взглянул на записку, которую держал в руках. Сейчас и каратисты провалились. Они не выполнили оба задания, которые были им поручены: устранить тех, кто разыскивал генерала, и доставить к нему жену, с которой он пробыл вместе всего один год.

Если генерал Лиу и его люди и дальше будут действовать в том же духе, то его народ безропотно подчинится этим миротворцам в Пекине и будет готов забыть годы страданий и невзгод и покончить с революцией до того, как полностью победит.

Неужели они не знали, что Мао — это обыкновенный человек? Великий человек, но всё-таки человек. Люди имеют свойство стареть — а значит, хотят умереть в мире.

Неужели они не видят, что этот шаг назад — заключение мира с империализмом — является отступлением, как назло, именно тогда, когда решающая битва вот-вот будет выиграна? Неужели сейчас, с победой на устах, они пойдут на поводу у этого премьера, сына помещика, и сядут за стол переговоров с подыхающим капиталистическим зверем?

Не бывать этому! Или генерал Лиу — уже не Лиу?! Генерал Лиу не даст состояться худому миру. Премьер недооценил его коварство, даже не смог правильно разобраться в мотивах, которыми тот руководствовался.

Лиу был достаточно осторожен, чтобы в Китае его не признали вождём провоенной группировки. Он был просто народным генералом. До тех пор пока премьер не выбрал его для обеспечения безопасности своей поездки к этой свинье — американскому президенту. Тогда генерал скрытно организовал массовую смерть на борту самолёта. К сожалению, это не изменило планы премьера посетить Америку. В таком случае Лиу сам, добровольно, вызвался поехать туда. Переодевшись в западную одежду, Лиу собственноручно застрелил своих охранников и, никем не замеченный, сел на поезд, который доставил его сюда.

Было довольно-таки легко скрываться в потайном убежище семь дней, данных премьером американцам. Но невозможно было проигнорировать этого немыслимого парня, который, вполне вероятно, в данный момент приближался к генералу Лиу.

Когда его единомышленники услышат о том, что американец целым и невредимым ушёл из школы каратэ, они явно падуг духом. Их веру необходимо укрепить.

Генерал Лиу сел на жёсткую кровать. Он должен трижды обдумать свои планы в мельчайших подробностях и только потом говорить со своими людьми.

Когда он будет готов, то станет действовать очень обдуманно; его план увенчается успехом, и он снова обнимет Мэй Соонг, прекрасный цветок, единственную свою усладу помимо долга и работы.

Его план не должен провалиться. Даже если в него входит устранить этого невероятного американца, который опять возродил к жизни мифы и легенды Древнего Китая. Да. Прежде всего следовало разоблачить фальшивость этих мифов.

Генерал Лиу поднялся с кровати и забарабанил в

тяжёлую стальную дверь. Человек в вытертой армейской форме открыл её.

— Я хочу немедленно встретиться с руководителями, — заявил генерал Лиу.

Затем он захлопнул дверь, услышав лязг закрываемого снаружи засова.

Через несколько минут все были в сборе. Новоприбывшие чувствовали себя неважно из-за крайне спёртого воздуха. У некоторых из них на лбу выступила испарина; разглядывая их, генерал Лиу заметил, как жирны, бледны и обвислы были эти лица. Они совсем не были похожи на людей, участвовавших в больших походах. Они напоминали собак Чан Кайши и его разжиревших прихлебателей.

Что ж, генералу Лигу часто приходилось водить в бой не готовых для этого людей. Он стал говорить с ними о длительной борьбе, и о трудных временах, и о том, как трудности были преодолены. Лиу говорил о голоде и холоде и о том, как народ справился с ними. Он взывал к чувству гордости в сердцах людей, стоявших перед ним, и, когда они забыли о душном воздухе в помещении и зажглись революционным энтузиазмом, он приступил к самой главной цели своего выступления.

— Товарищи, — произнёс он на запрещённом кантонском диалекте, оглядывая комнату и встречая устремлённые на него взгляды, — мы, которые добились столь многого, как можем мы верить наивным детским сказкам? Разве суровая зима в пещерах Шань-Иня не была страшнее этих легенд? Разве армия Чан Кайши и его собак не была опаснее всех этих россказней? Разве современное оружие не страшнее опасных мифов?

— Да, да, — послышались голоса, — Это правда, правда.

— Тогда, — спросил генерал Лиу, — почему мы должны бояться всех этих сказок о синанджу?

Один молодой мужчина заявил с торжествующим видом:

— Никогда не бояться страданий. Никогда не бояться смерти. Никогда не бояться этих детских сказок.

Но старик, одетый в лохмотья, которые когда-то были одеждой, привезённой из Большого Китая, усомнился:

— Он убивает, как ночные тигры Синанджу. Он делает это точно так же, как они.

— Я сам боюсь этого человека. — Такое откровение генерала Лиу ошеломило присутствующих. — Но я боюсь его как мужчину, а не как сказку. Он — грозный мужчина, но мы побеждали и не таких грозных. Он совсем не ночной тигр из Синанджу, потому что таких тигров не существует. Синанджу — обычная деревушка в Корейской Народно-Демократической Республике. Вот ты, товарищ Чен, ты побывал там! Расскажи нам о Синанджу!

Мужчина средних лет в тёмном однобортном костюме со стальным лицом и небрежно подстриженными волосами, выступил вперёд и встал рядом с генералом Лиу. Он повернулся лицом к людям, собравшимся в душной комнате.

— Я видел Синанджу. Я разговаривал с жителями Синанджу. Они были бедны, и их жестоко эксплуатировали когда-то, ещё до нашей славной революции. Сейчас они начинают пользоваться плодами свободы и,

— Легенда, — прервал его генерал Лиу. — Расскажи им о легенде.

— Да, — вспомнил мужчина. — Я искал Мастера синанджу. «Какого мастера?» — спрашивали меня люди. «Хозяина ночных тигров», — сказал я им. «Такого вообще не существует, — отвечали они. — Если бы он был на самом деле, неужели бы мы были столь бедны?» И я уехал оттуда. И даже один испанец, работавший когда-то на нас, также заявил, что он не смог найти Мастера синанджу. Так почему же мы должны верить в его существование?

— Ты предлагал деньги жителям Синанджу? — спросил старик, говоривший ранее.

— Нет! — сердито заявил мужчина. — Я представлял революцию, а не нью-йоркскую фондовую биржу.

— Люди Синанджу обожают деньги, — не уступал старик. — Если бы ты предложил им деньги и они продолжали бы говорить «нет», вот тогда я был бы спокоен.

Заговорил генерал Лиу.

— У американца, о котором мы говорим, лицо белое, как тесто. Сделает ли Мастер синанджу ночного тигра из человека с белым лицом? Даже в легенде ночными тиграми становятся только жители Синанджу.

— Вы не правы, товарищ генерал. В легенде говорится, что однажды явится Мастер, настолько влюблённый в деньги, что из-за богатства он обучит белолицего, который вберёт в себя все секреты синанджу. Он сделает из него ночного тигра, причём самого свирепого из них. Он сделает из него полубога, близкого к индийским божествам, родственного Шиве, — Разрушителя.

В комнате воцарилась тишина. Все оцепенели.

— А через час, — пообещал генерал Лиу, — этот Разрушитель будет валяться мёртвым на моей койке. И я дам вам привилегию казнить это легендарное тело. Конечно, если только наша славная революция не будет отменена из-за какой-то дурацкой сказочки для детей.

Эти слова разрядили обстановку, все рассмеялись. Все, кроме старика. Он сказал:

— Белолицего видели вместе со старым корейцем.

— Это был его переводчик.

— Это мог бы быть и Мастер синанджу.

— Чепуха, — стоял на своём генерал Лиу. — Это всего лишь увядший цветок, годный разве для украшения могилы.

Стараясь не унизить достоинство старика, генерал Лиу низко поклонился ему по старинному обычаю.

— Ну же, товарищ. Ты сделал слишком много для революции, чтобы остаться в стороне в момент нашего торжества, — и знаком он приказал старику задержаться.

Остальные, оживлённо переговариваясь, начали выходить из комнаты через узкую стальную дверь. Они снова превратились в сплочённую боевую единицу.

Генерал Лиу подошёл к двери, закрыл её и пригласил старика сесть на кровать. Сам же он примостился на единственный стул и сказал:

— Эта деревушка Синанджу… Я тоже слышал легенду, но я не верю в неё.

Старик кивнул головой. Его глаза были стары и напоминали выцветшую глину, лицо было обтянуто высохшей кожей.

— Но мне пришлось столкнуться с другими явлениями, в которые трудно поверить, — продолжал Лиу. — Допустим, что эта легенда не вымысел, что этот Шива, Разрушитель, действительно существует. Говорится ли в легенде о каком-нибудь его уязвимом месте?

— Да, — ответил старик. — На него действует луна справедливости.

Лиу с трудом подавил в себе гнев. Как же часто он был вынужден, скрывая раздражение, иметь деле с архаическим способом поэтизированного выражения мыслей, который приковывал его народ к нищете и невежеству! Он заставил себя говорить мягко.

— Есть ещё какие-нибудь другие слабые места?

— Да.

— Как его можно победить?

Старик ответил быстро и просто:

— Яд.

Но осторожно добавил:

— Нельзя полностью доверяться яду. У него необычное тело, и он со временем может оправиться от яда. Яд пригодится лишь для того, чтобы ослабить его, а затем наступит очередь ножа или пистолета.

— Ты говоришь — яд?

— Да.

— Тогда пусть это будет яд.

— У тебя есть способ отравить его?

Их разговор был прерван стуком в дверь. Вошёл посыльный и вручил Лиу записку.

Он прочитал её и широко улыбнулся старику:

— Да, товарищ. Есть весьма милый и очаровательный способ отравить его. Исполнительница замысла только что поднялась наверх.

ГЛАВА 23

Это было самое вкусное мясо в устричном соусе, которое когда-либо пробовал Ремо. Неповторимый аромат исходил от тонких ломтиков мяса, купавшихся в коричневой подливе. Ремо подцепил вилкой ещё один ломтик, обмакнул его в устричный соус и с наслаждением отправил в рот.

— Я никогда ещё не получал такого удовольствия, — сказал он Мэй Соонг.

Девушка сидела за столом, накрытым белой скатертью, напротив него и наконец-то молчала. Она, естественно, отрицала всё. Она не получала никаких посланий от похитителей Лиу. Она не знала, каким образом в её комнате появилась маленькая красная книжица. Она отрицала, что ей приказали заманить Ремо в школу каратэ.

Всё это она отвергала по пути в ресторан. Отвергала и тогда, когда уже в ресторане направилась в дальний туалет, где получила указания от старой китайской женщины. Она отрицала это даже для самой себя, когда заказала мясо в устричном соусе и, сославшись на внезапное отсутствие аппетита, отказалась от своей порции, позволив Ремо съесть всё.

Ремо продолжал жевать, будучи настороже и в любой момент ожидая опасности, которой, казалось, были пропитаны стены ресторана. На них нападали уже четыре раза, и сейчас те, кто похитил генерала Лиу, должны нанести последний, завершающий удар в открытую. Бедный старикан. Он, вероятно, томится в какой-нибудь темнице, преданный своей же собственной женой. Возможно, именно его старческий возраст так резко настроил против него Мэй Соонг. Или, может быть, прав был Чиун, когда заявил:

— Предательство — неотъемлемая и самая главная черта женской натуры.

Ответ Ремо, как всегда, отличался глубиной:

— Ты несёшь чепуху. А как насчёт матерей? Многие женщины — совсем не предательницы.

— Есть кобры, которые не кусаются. Могу объяснить тебе, почему женщины коварны. Они вылеплены из того же теста, что и мужчины. Хе-хе.

Он захихикал тем же самым смешком и тогда, когда отправился на кухню, чтобы самолично убедиться, что в его пище не будут присутствовать кошки, собаки, китайцы и прочая нечисть.

— Мясо в устричном соусе особенно вкусно, не правда ли? — спросила Мэй Соонг, когда Ремо отправлял в рот последний кусок.

Его охватило чувство теплоты, распространившееся по всему телу. Затем наступило состояние счастья и покоя, мускулы расслабились. В воздухе чувствовалась прохлада. Изящная красота Мэй Соонг захватила всё его существо. Кресла из искусственной кожи поплыли в воздухе, тёмно-зелёные с росписью стены вдруг зажглись сотнями огней и заплясали перед глазами.

Мир стал сказочно прекрасен, потому что Ремо отравили.

Прежде чем его сознание отключилось, Ремо потянулся к Мэй Соонг, чтобы попрощаться с ней. Он хотел ткнуть ей пальцем в глазное яблоко, чтобы забрать её с собой. Однако он не был уверен, удалось ли ему дотянуться до неё, потому что внезапно он провалился в темноту, которая втягивала людей, как водоворот, и не отпускала их. А устричный соус поднимался откуда-то из глубины желудка к горлу, ко рту. Этот великолепный устричный соус. Когда-нибудь он должен будет получить его рецепт.

* * *

Повар, естественно, повёл себя по-хамски с Чиуном. Он зло огрызался насчёт качества приготовленной им пищи, пока Чиун не заставил его вести себя вежливо с помощью сковородки с кипящим жиром, из которой, по необъяснимой причине, на возмущённое лицо повара вдруг попали горячие брызги.

Но, несмотря на громкие крики китайца, никто не пришёл к нему на подмогу. Чиун решил выяснить причину. Куда все подевались?

Он выскочил из кухни, проверяя на ходу дверные петли на вращающихся дверях, с целью выяснить, сколько времени требуется официанту пройти с подносом через них. Двери двигались очень быстро и свободно, но Чиун стал выглядеть неожиданно постаревшим, когда, перебравшись через гору битой посуды, вошёл в главный зал. Ремо и Мэй Соонг исчезли.

Неужели Ремо мог бросить его таким образом?

Конечно, мог. Ребёнок любил откалывать подобные номера и временами совершал необъяснимые поступки. Кроме того, он мог получить сообщение, которое, как он догадался, означало, что Чиун должен убить его. Какие дураки эти белые! Заставить Чиуна убить того, кто несомненно является лучшим бойцом на земле! Может, они попросят его убрать и Андриана Кантровица или Кардинала Кука, Билли Грэхема или Леонтин Прайтс? Неужели люди не имеют для них никакой ценности?

Нет. Они потребуют, чтобы он убрал Ремо. Дурни. Но такова природа белых людей. Ведь буквально через тридцать — сорок лет Ремо по своему опыту и искусству сравняется с Чиуном, а если ознакомится ещё со скрытыми силами, то может даже и превзойти его.

Но способен ли белый человек ждать тридцать лет? О нет. Тридцать лет для белого человека — почти вечность.

Подошёл официант и встал между Чиуном и столиком Ремо. Чиун убрал его из поля видимости, усадив на стул. Со сломанным плечом. Затем Чиун заметил коричневатое пятно на скатерти, с той стороны, где сидел Ремо. Он спросил официанта, куда ушёл Ремо. Официант ответил, что не знает.

В зеркале над входной дверью Чиун увидел группу мужчин в традиционной одежде китайских официантов, которые ввалились в главный зал через боковую дверь и бросились к нему.

Они бросились не на помощь. Они появились, чтобы причинить людям зло. Двое из них моментально отказались от своего намерения причинить зло Чиуну, потому что им пришлось заняться своими лёгкими — лёгкие нуждались в уходе из-за сломанных рёбер.

Посетители закричали и прижались к стенкам кабинок, когда один из мужчин бросился на Чиуна, размахивая над головой громадным кухонным ножом для разделки мяса. Он неотвратимо приближался. Нож тоже. И голова. Голова вдруг скатилась с плеч, из шеи брызнул фонтан крови, забрызгавший толпу, которая уже не была толпой. Нож упал на стол рядом с суповой миской. Голова замедлила движение и остановилась у ног вице-президента фирмы «Мамаронек Хадасса».

В помещении, перекрывая весь остальной шум, раздался холодный голос Чиуна:

— Я, Мастер синанджу, дураки. Как вы осмелились сделать это?

— Нет! — вскричал официант и в ужасе забился в дальний угол кабины.

— Где моё дитя, которое вы отняли у меня?

— Какое дитя, Мастер синанджу? — спросил трясущийся от страха официант.

— Белый человек.

— Он мёртв из-за роковых обстоятельств.

— Болван. Неужели ты думаешь, что его тело нужно им для развлечения? Где он?

Здоровой рукой официант показал на стену с большим видом Кантона.

— Жди здесь и не говори ни с кем, — приказал Чиун. — Сейчас ты — мой раб.

— Да, Мастер синанджу.

Чиун подошёл к выпуклой картине с видом города. Его быстрая рука нашла приводящий в действие потайной механизм. Ярость придала необычайную силу его искусству. Но в ресторане не было никого, кто мог бы видеть его в этот момент. Только испуганный раб, рыдавший в углу. А он, конечно, будет ждать своего хозяина. Мастера Синанджу.

Генерал Лиу наблюдал, как его возлюбленная идёт по сырому тусклому коридору вместе с остальными членами группы. Старый китаец и ещё два официанта несли этого немыслимого человека.

Он ждал, находясь в напряжении, поступающих ежеминутно докладов: инструкции переданы, яд вложен в блюдо, яд принят внутрь. Казалось, прошла целая вечность, пока этот белый не отключился.

Сейчас все волнения оправдались. Белый схвачен и скоро будет мёртв. Она тоже здесь. Нежный ароматный цветок. Единственная надежда и утешение в его суровой, лишённой радости жизни.

— Мэй Соонг, — воскликнул он и бросился к ней, расталкивая официантов и не обращая внимания на старого китайца. — Я так долго тебя не видел, дорогая.

Её губы были влажны от американской губной помады, платье было из тонкого материала, который волнующе облегал стройное, точёное молодое тело. Генерал Лиу прижал её к своей груди и прошептал на ухо:

— Пойдём со мной. Мы так долго не были вместе…

Старый китаец, видя, что Лиу не может оторваться от жены, крикнул:

— А что нам делать с этим, товарищ генерал? — и нервно потёр руки. В коридоре было душно и влажно. Он с трудом дышал.

— Он уже наполовину мёртв. Добейте его, — с этими словами генерал скрылся в соседней комнате, увлекая за собой Мэй Соонг.

Старый китаец и два официанта, тащившие тело белого мужчины, остановились в коридоре. Старик показал головой на дверь в соседнюю комнату и вытащил из кармана большую связку ключей. Найдя нужный ключ, он вставил его в замок деревянной двери. Дверь легко открылась, обнаружив за собой небольшое помещение с алтарём, на котором горели свечи. У подножья алтаря возвышалась фарфоровая статуя улыбающегося Будды. В комнате стоял душный запах ладана, скопившийся за долгие годы молебнов.

— На пол, — велел старик. — Положите его на пол! И никому ни слова об этой комнате. Понятно? Молчите.

Когда официанты ушли, плотно закрыв за собой дверь, старик-китаец подошёл к алтарю и отвесил глубокий поклон Будде.

В Китае часто возникали новые философские учения и школы. Но Китай существовал вечно. Если новый режим и относился презрительно ко всем религиям, кроме диалектического материализма, всё равно ему однажды придётся признать древних богов, как это, в конце концов, происходило со всеми менявшими друг друга режимами. Он будет вынужден согласиться с существованием богов Древнего Китая.

Сегодня Мао олицетворял Китай. Но Китай олицетворял и Будда. И предки престарелого китайца.

Из кармана он достал небольшой кинжал и вернулся к тому месту, где лежал Ремо. Возможно, ночные тигры Синанджу больше не были богами и Мастер ушёл в небытие вместе с ними, так же как сейчас туда отправится и этот белый Шива. Разрушитель.

То был кинжал из превосходной стали, сделанной в Германии. Его обменял один немецкий майор — на нефрит, совершив выгодную для себя сделку, ещё в те времена, когда немцы, американцы, русские, англичане и японцы объединяли свои усилия для того, чтобы ещё глубже втоптать в грязь Китай,

Майор дал ему этот кинжал. Сейчас старик вернёт его белой расе, предварительно использовав по прямому назначению. Рукоятка из чёрного дерева в руке старого китайца была влажной от напряжения, когда китаец поднёс остро отточенное лезвие к горлу белого человека. Он вонзит его, а затем повернёт сначала в одну, а затем в другую сторону и отойдёт, чтобы посмотреть, как брызнет кровь.

Лицо белого казалось странно спокойным, как будто бы он спал глубоким сном; глаза были прикрыты ресницами, губы плотно сжаты в одну тонкую линию. Неужели такое лицо было у Шивы?

Конечно, нет. Этот человек был смертен, и сейчас он умрёт.

— Отец мой и дед, ваши отцы и деды, — медленно, нараспев, монотонно начал твердить старик. — За все преступления и страдания, которые принесли вам эти варвары, наступил мой черёд отомстить им.

Старик наклонился, чтобы с силой — ударом от плеча — вонзить лезвие. Пол был жёстким и холодным. Но лицо лежавшего на полу мужчины розовело, затем стало красным, полным крови ещё до того, как кровь брызнула на него. Между сжатых губ появилась коричневатая полоска. Старик наклонился пониже и вгляделся. Неужели ему всё это показалось? Но он словно ощущал теплоту, исходящую от тела, которое вот-вот должно было расстаться с жизнью. На нижней губе полоска превратилась в тёмно-коричневое пятно, расплывшееся по краям, затем она приняла очертания ручейка; лицо сделалось багрово-красным, рот раскрылся, из него потоком хлынул на пол устричный соус, вперемешку с кусочками мяса. Запах яда, смешанный с желудочным соком, одновременно отдавал устрицами и уксусом. Мужчина должен был быть мёртв. Он должен был умереть. Но его тело отторгло яд.

— Ай-й! — вскричал старик. — Это Шива, Разрушитель.

Последним отчаянным жестом он поднял кинжал, чтобы с силой, на которую только был способен, вонзить его в горло жертвы. Последний шанс был всё же лучше, чем ничто. Но когда кинжал достиг высшей точки, в помещении раздался громоподобный глас:

— Я Мастер синанджу, болваны. Где моё дитя, которое я сотворил своим сердцем, вдохнул в него мою душу и волю? Я пришёл за своим ребёнком. Как вы хотите умереть? Сейчас вы будете бояться смерти, потому что носителем её буду я, Мастер синанджу.

За дверью раздались крики, слуги указывали ему направление:

— Там, там! Он там, внутри!

Старик китаец не стал ждать.

Кинжал, сверкнув, проделал быстрый путь вниз, но вместо того, чтобы вонзиться в тело лежащего белого человека, лезвие вдруг развернулось в воздухе и вонзилось старику в сердце. Удар был болезненным и неожиданным для него. Боль возникла и осталась, но всё равно это было лучше, чем наказание от Мастера синанджу. Старик попытался повернуть нож. Но этого не потребовалось. Старик увидел летящий на него твёрдый каменный пол и приготовился к встрече с предками.

* * *

Когда Ремо очнулся, чьё-то колено упиралось ему в спину. Он лежал лицом вниз. На полу была чья-то рвота. Кто-то истекал кровью. Чья-то рука резко била его по шее. Он попытался повернуться, нанести тому, кто сидел на нём, удар в пах и обезвредить его. Когда ему это не удалось, он понял, что это был Чиун.

— Жрёшь, жрёшь! Насыщаешься, как свинья! Тебе нужно было бы умереть, только тогда это, возможно, научило бы тебя чему-нибудь.

— Где я? — полюбопытствовал Ремо.

Шлепок. Ещё один шлепок.

— Почему тот, кто нажирается, как белый человек, должен ещё о чём-то заботиться?

Шлёп. Шлёп.

— Я и есть белый человек.

Шлёп. Шлёп.

— Не напоминай мне об этом, дурак. Я слишком хорошо понял это. Не ешь медленно. Не пробуй свою пищу на вкус. С жадностью пожирай всё, что тебе подают. Глотай всё, как стервятник. Суй свой длинный нос в пищу и жри, жри.

Шлёп. Шлёп.

— Ну, всё. Я хорошо чувствую себя.

Шлёп. Шлёп.

— Я отдал тебе лучшие дни своей жизни, а что за номера ты откалываешь?

Ремо встал на колени. В какой-то момент ему пришла в голову мысль, что он мог бы нанести Чиуну боковой удар в челюсть, но затем он отказался от этой затеи. Поэтому позволял Чиуну продолжать шлепки, пока тот не убедился, что к Ремо вернулось нормальное дыхание.

— Ну, а что делаешь ты? После всего того, чему я тебя так кропотливо учил? Ха. Ты жрёшь, как белый человек.

— Это действительно было замечательное мясо в устричном соусе.

— Свинья! Свинья! Свинья! — Слова сопровождались шлепками. — Ешь, как свинья. Умираешь, как собака.

Ремо заметил лежащего на полу в луже крови старика. Кровь по краям потемнела и уже загустела.

— Ты уделал этого старика? — спросил Ремо.

— Нет. Ему удалось избежать казни. Оказался слишком ловким.

— Да, на него это похоже.

— Он понял, что должно произойти. И выбрал из двух зол меньшее.

— Да, вас, азиатов, не обхитришь.

Последним звонким шлепком Чиун окончил свою работу.

— Вставай! — велел он,

Ремо поднялся, чувствуя себя так, будто побывал под паровым катком. Тогда он поморгал глазами и несколько раз глубоко вздохнул. Теперь он чувствовал себя превосходно.

— Эх-х-х, — протянул Ремо, заметив рвотные пятна на рубашке. — Должно быть, они влили какую-нибудь гадость в соус.

— Тебе повезло, — солгал Чиун, — что это был не смертельный яд. Потому что если бы ты понял, что способен справиться с ядом, то уже никогда не смог бы отказаться от своих глупых обжорских привычек.

— Тогда это был смертельный яд, — рассмеялся Ремо.

— Нет, — упорствовал Чиун.

Ремо широко улыбнулся, поправил галстук и оглядел комнату.

— Это подвал ресторана?

— А что такое? Ты голоден?

— Мы должны найти Мэй Соонг. Если она с генералом, то может попытаться убить его. Помни, что она — одна из них. И генерал находится в опасности.

Чиун коротко хмыкнул, открыл дверь и переступил через два трупа, валявшихся снаружи в коридоре. Ремо заметил, что деревянная дверь была вырвана вместе с замком.

Чиун молча крался в темноте, Ремо следовал за ним, идеально выдерживая общий ритм движения.

Он остановился, когда остановился Чиун. Быстрым движением руки Чиун распахнул дверь: моментально возникший после темноты свет ослепил Ремо.

На простенькой кровати виднелась крепкая мускулистая спина мужчины, ритмично подымавшаяся и опускавшаяся. Его талию обхватывали молодые женские ноги. В чёрных волосах мужчины проглядывала седина. Ремо увидел, что ноги принадлежат Мэй Соонг.

— Ну, быстренько, Чиун, — попросил он. — Поройся в своей памяти и найди какое-нибудь приличествующее случаю философское изречение.

Голова мужчины повернулась и дёрнулась, как от удара. Это был генерал Лиу.

— Эй, привет, — поздоровался с ним Ремо.

А Чиун сказал только:

— Вы что, совсем лишены стыда? Одевайтесь!

Генерал Лиу с необычайным проворством скатился с Мэй Соонг и протянул руку за лежавшим на простом деревянном стуле автоматическим пистолетом сорок пятого калибра. Ремо в одно мгновение очутился рядом со стулом и схватил генерала Лиу за руку, не давая ему упасть.

— Мы — друзья, — объяснил ему Ремо. — Эта женщина предала вас. Она в сговоре с теми, кто вас похитил и держит здесь.

Мэй Соонг приподнялась на локтях. Выражение изумления на её лице сменилось ужасом.

— Неправда! — вскричала она.

Ремо повернулся к ней и, поскольку пистолет не угрожал ему, не среагировал автоматически на звук выстрела. Верхняя часть её головы разлетелась на куски, серые мозги прилипли к стене.

Он выхватил пистолет из рук генерала Лиу.

— Она предала меня, — дрожа, произнёс, генерал.

Затем он упал навзничь на кровать и разрыдался.

И только уже шагая по улицам Пекина, Ремо понял, что слёзы генерала Лиу были следствием нервной разрядки и что он, Ремо, очень неважный детектив…

Ремо смотрел, как генерал Лиу встал на колени и закрыл лицо руками, всхлипывая.

— Бедняга. Столько потрясений сразу! Да ещё и жена, предавшая его! — прошептал Ремо Чиуну.

Чиун ответил фразой, отлично выразившей его отношение к происходящему.

— Ганса шмук, — сказал он.

— Что? — переспросил Ремо, не расслышан.

— По-английски это значит: «круглый дурак».

— Бедняга, — сказал Ремо.

— Болван, — ответил Чиун.

ГЛАВА 24

У президента отлегло от сердца, когда он следил за выпуском новостей. Его ближайший советник тоже смотрел новости, наматывая на указательный палец свои вьющиеся белокурые волосы.

Они сидели в кабинете в мягких глубоких креслах. Президент сбросил ботинки и разминал затёкшие пальцы о лежавшую на полу подушечку. Справа от большого пальца его левой ноги находилось лицо советника, занимавшее весь экран телевизора. Как раз в это время советник сообщал, что намеревается вылететь в Пекин и вернуться в США вместе с китайским премьером.

— Поездка тщательно спланирована. Она будет носить рутинный характер, — вещал голос теледиктора.

— Необыкновенная удача рутинного характера, — вставил президент.

Какой-то репортёр задал лицу на экране вопрос:

— Повлияют ли события в Китае на предстоящую поездку?

— Поездка премьера производится в соответствии с графиком и разработанными планами. То, что сейчас происходит в Китае, никоим образом не влияет на запланированный визит.

Президент ткнул ногами в лицо своего советника на экране:

— Это сейчас, когда генерал возвращается вместе с тобой?

Советник, улыбнувшись, спросил президента:

— Сэр, как же вы нашли генерала Лиу? ФБР, ЦРУ, Министерство финансов — все в голос утверждают, что не имеют к этому делу никакого отношения. Сейчас ЦРУ хочет взять на себя охрану Лиу.

— Нет, — опроверг президент. — Они будут заняты поисками людей, организовавших похищение генерала. Генерал полетит в Пекин вместе с вами. Его будут сопровождать два человека. Им выделены места в хвосте вашего самолёта.

— Полагаю, что у вас есть специальные агенты, о которых мне не полагается знать.

— Профессор, однажды я смог ответить на этот вопрос, сегодня же не уверен, следует ли мне это делать. Вот всё, что я могу сказать. — Президент взглянул на часы. — Почти восемь часов. А сейчас уходите.

— Да, мистер президент, — произнёс советник, поднимаясь из кресла и беря «дипломат».

Они пожали друг другу руки и обменялись улыбками.

Возможно, что мир, настоящий мир, всё ещё может стать реальностью для человечества. Однако только благие пожелания, митинги в парках и флажки, призывающие к миру, не принесут его. Мир наступит в том случае, если его подготовят, если над ним упорно и кропотливо работать, как это делалось во время войны, для достижения победы.

— Перспективы хорошие, мистер президент, — согласился советник. — Спокойной ночи, сэр, — пожелал он и удалился.

Белая дверь захлопнулась за ним. Президент прислушивался к тому, как разные люди обсуждали вторую фазу его экономического курса. Перед экраном собрались пять человек, и у всех были различные точки зрения. Всё это напоминало совещание его экономических советников. В любом случае США были великой страной и никакой президент не мог причинить ей слишком много вреда.

Вторая стрелка на часах президента приблизилась к цифре «6», миновав цифры «7», «9» и «11», затем подошла к двенадцати, а звонка всё не было. «Да хранит тебя Бог, Смит, где бы ты ни был», — подумал президент.

Затем зазвонил специальный телефон: его сигнал напоминал симфонию колоколов. Президент выпрыгнул из кресла и, забыв про ботинки, подбежал к аппарату. Схватил трубку.

— Да, — ответил он.

— Отвечаю на вопрос, который вы задали мне два дня тому назад, сэр, — раздался скучный голос. — Мы будем продолжать сотрудничать, но на других условиях. Что-то не сработало. Поэтому в будущем даже не просите, чтобы я привлекал этого человека для выполнения ваших поручений.

— Есть ли какой-нибудь способ известить его о том, насколько признателен ему народ нашей страны?

— Нет. Ему удивительно повезло, что он остался в живых.

— Я видел его фотографии в руках агентов, наблюдавших за Мэй Соонг. Один из них был убит в школе каратэ. Там видели вашего мужчину.

— Это не играет роли. По возвращении он уже не будет так выглядеть.

— Мне бы очень хотелось как-то вознаградить его.

— Он жив, мистер президент. Это лучшая награда. Вы хотите ещё что-то обсудить со мной?

— Нет, нет. Просто передайте ему мою благодарность. И спасибо вам за то, что вы обеспечили безопасное прибытие генерала в пункт назначения.

— До свидания, мистер президент.

Президент повесил трубку. И нашёл удовлетворение в мысли, что пока у Америки есть такие люди, как Смит, а у Смита — люди, работающие на него, она выживет, ибо сама создаёт таких людей.

ГЛАВА 25

Ремо чувствовал себя неудобно.

Пекин раздражал его. Куда бы они с Чиуном ни отходили в сопровождении эскорта, люди обращали на них внимание и с удивлением разглядывали их. Но сейчас его беспокоило не то, что он стал объектом внимания. Их глаза что-то рассказывали ему, даже в густонаселённых торговых районах, на широких, дочиста вылизанных улицах. Но он не знал, что они хотели ему поведать.

Что-то тревожило его. Они доставили генерала Лиу и получили в ответ «спасибо». Два китайских генерала из окружения Лиу очень внимательно посмотрели на Ремо и шёпотом обменялись с Лиу несколькими фразами. А один из них сказал на ломаном английском языке «Destoyer^[4] Шива», что означало, очевидно, нечто связанное с военно-морским флотом.

Завтра в полдень им официально покажут Дворец Культуры Трудящихся в закрытом городе — в качестве знака особого благорасположения.

На Чиуна все эти свалившиеся почести не произвели никакого впечатления. Он вёл себя очень холодно с того самого момента, когда Ремо почувствовал боль в сердце от знания того, что Чиун может в любой момент убить его. А Чиун был подавлен тем, как Ремо расценил это.

Обстановка обострилась до крайности после того, как Ремо позвонил Смиту и доложил об успешном окончании задания. Смит долго молчал, а затем приказал Ремо передать Чиуну, что «его синие бабочки уже прилетели».

— Неужели вы не могли придумать более умный сигнал? — спросил Ремо.

— Это для вашей же пользы. Сообщите это Чиуну.

Вот так и случилось, что в их гостиничном номере

Ремо ещё раз решил испытать судьбу и посмотреть, что же из этого получится. Ремо уже не так страшился вступить в схватку с Чиуном, при условии, конечно, что он знал все те приёмы, которые были Чиуну известны. Но у Ремо было секретное оружие, которое могло застать Чиуна врасплох. Прямой удар справа в челюсть, которому он научился в боксёрской школе в Нью-Йорке. Оружие, конечно, не идеальное, но могущее сработать.

Ремо занял место в центре комнаты и изготовился к нападению. Затем он тихо сказал:

— Чиун, Смит говорит, что твои синие бабочки прилетели.

Чиун сидел на полу, приняв позу «лотос», и смотрел в телевизор, переживая, должен ли молодой доктор сообщить матери больной лейкемией девушки о характере её заболевания; это была особенно щекотливая задача, поскольку когда-то у него был роман с женщиной и он не знал, кто является отцом девочки — он или Брюс Барлоу, который был фактическим хозяином города, где все они жили. Брюс Барлоу, кстати, подхватил венерическую болезнь, возможно от Констан Ланс, с которой был обручён отчим врача. Отчим имел слабое сердце, и любое плохое известие могло привести к необратимым последствиям. Кроме всего, Барлоу, как понял Ремо, в течение двух дней смотревший эту чепуху, раздумывал над тем, не пожертвовать ли ему приличную сумму для покупки аппарата «искусственной печени» для спасения Долорес Бэйнс Колдуэлл, которая, если она выживет, мечтает окончить своё исследование в области раковых заболеваний. Это всё должно было случиться до того, как лаборатория перейдёт в руки пока ещё неизвестного Дэвиса Маршалла, с которым жертва лейкемии встретилась во время каникул в Дулуте, штат Миннесота.

— Чиун, — повторил Ремо, готовый распрощаться с миром в неуютном гостиничном номере с серо-белыми жёваными простынями. В комнате стоял собачий холод. — Смит говорит, что твои синие бабочки уже прилетели.

— Да, хорошо, — сказал Чиун, не отрывая глаз от экрана. Ремо ожидал, когда кончится это представление, но Чиун так и не пошевелился. Неужели он хотел застать его врасплох во время сна?

— Чиун, — повторил Ремо, в то время как Вэнс Мастерсон обсуждал с Джеймсом Грегори, районным прокурором, судьбу Люстиль Грей и её отца, Питера Фенвика Грея, — твои бабочки прилетели.

— Да, да, — подтвердил Чиун. — Ты это говоришь уже в третий раз. Помолчи.

— Разве это не сигнал для того, чтобы ты убил меня?

— Нет, это сигнал мне — не убивать тебя. Помолчи.

— Значит, ты убил бы меня?

— Я сейчас с удовольствием прикончу тебя, если ты не заткнёшься.

Ремо подошёл к телевизору и ребром ладони разбил пыльный конец трубки. Чиун с ужасом наблюдал за гаснущим экраном. Ремо выскочил из комнаты и побежал по длинному коридору. В беге по прямой он мог обставить Чиуна. Он в несколько прыжков спустился по лестнице в вестибюль гостиницы, остановился у открытого окна и стал истерически, пока не выступили слёзы, хохотать. Вечером он прокрался в номер. Чиун продолжал сидеть в той же самой позе.

— Ты человек без сердца и души, — начал свою отповедь Чиун. — Лишённый к тому же интеллекта. Разозлённый истинностью того, что, как ты знаешь, должно быть правдой, ты по своей глупости пытаешься выместить свой гнев на человеке, для которого убить тебя было бы гораздо болезненнее и тяжелее, чем умереть самому. Ещё ты беззаботен. Ты оставил меня стеречь генерала, тогда как это твоя обязанность.

— Ты хочешь сказать, что тебе легче умереть самому, чем убить меня? — спросил Ремо.

— А тебе что, от этого лучше? Я не понимаю тебя, — обиделся Чиун.

И всё время по пути в Пекин Чиун держался холодно и отстраненно.

Сейчас, на улице, в столице Китая, Ремо понял вдруг, что тревожило его в людских взглядах.

— Чиун, — попросил он. — Побудь здесь и понаблюдай за мной. Скажи охранникам, чтобы они оставались с тобой.

Ремо не стал выжидать. Он натянул свой шерстяной, грубой вязки, синий свитер на лёгкие светло-коричневые брюки и, не торопясь, вышел на главную магистраль, по которой проезжали редкие автомобили. Он прошёл мимо витрин магазинов, над которыми висели огромные плакаты с китайскими лицами, мимо рядов с портретами Мао, а затем вернулся к Чиуну и двум охранникам. Один из них сидел на тротуаре, зажав руками пах. Второй вежливо и в то же время вымученно улыбался.

— Он сказал, что тебе не разрешается ходить в одиночку, — объяснил Чиун, кивнув в сторону сидевшего на тротуаре охранника.

— Ты наблюдал? — спросил Ремо.

— Я видел тебя.

— Тынаблюдал за людьми?

— Если ты подразумеваешь, понял ли я, что твоя теория относительно исчезновения генерала Лиу в Бронксе до смешного глупа, тогда ты прав. Никто, разумеется, не похищал его. Любые похитители были бы немедленно замечены. Лиу исчез в одиночку. И так же, как и ты сейчас, не привлёк ничьего внимания.

— Тогда, если он исчез один?…

— Конечно, — подтвердил Чиун. — Ты этого не знал? Я понял это сразу же.

— Почему же ты мне ничего не сказал?

— Вмешиваться в ход мыслей человека, воплощающего в себе Гийома Айронсайдса, Перри Мейсона, Мартина Лютера Кинга, Уильямса Роджера Фрейда?

«Итак, — подвёл итог Ремо, — генерала Лиу не похищали. Он приказал водителю повернуть на Джером-авеню. Застрелил обоих охранников. Затем вышел из машины, сел на поезд и встретился со своими сообщниками в Чайнагауне. Он посылал людей расправиться со мной, потому что я представлял единственную реальную угрозу его плану — сорвать визит премьера. И он застрелил Мэй Соонг, которая знала об этом, чтобы та не разболтала всё, что ей было известно. Сейчас он находится в Пекине, этот большой герой, представляющий теперь гораздо большую опасность, чем раньше».

— Вопрос, Чиун, в том, что мы будем делать?

— Если ты нуждаешься в моём совете, то он гаков: занимайся своим делом, и пусть эти подонки пожрут друг друга, как пауки в банке.

— Я ожидал от тебя этого, — признался Ремо.

Возможно, ему следует поделиться мыслями с кем-нибудь из американской миссии. Но никто из состава миссии не знал его. Единственное, о чём они были осведомлены, это то, что у него имелось два билета на обратный рейс в аэропорт Кеннеди и что его не следовало беспокоить.

Может быть, позвонить Смиту? Но как? У него уже и так было достаточно сложностей, когда он звонил Смиту из Нью-Йорка.

Оставить всё это китайцам, пусть разбираются сами! Но он разозлился, и разозлился не на шутку. Этот сукин сын застрелил свою жену. Да что жена — ему было наплевать на миллионы людей, которые могут погибнуть в новой войне. Он жаждал этого. А это уж никуда не годилось. Хуже всего было то, что Лиу пошёл на эти преступления с чистой совестью. Считал, что у него есть моральное право так поступать. Вот болван! Эта самонадеянность больше всего задевала душу Ремо.

Ремо обозрел широкую чистую улицу, по которой шли бедно и однообразно одетые люди, спешившие по своим повседневным делам. Он взглянул на безоблачное китайское небо, чистое от выхлопных газов, потому что народ Китая ещё не научился отравлять природу, и подумал, что если генерала Лиу не остановить, тогда живущие здесь так никогда и не узнают, что такое загрязнённый воздух. Потому что у них не будет личных автомобилей.

Чиун, естественно, был прав. Но его правота отнюдь не являлась абсолютной истиной. Наоборот, она была вредной.

— Ты прав, — признал Ремо.

— Но в душе ты чувствуешь совсем другое, не так ли?

Ремо промолчал. Он взглянул на часы. Пора было возвращаться в гостиницу и готовиться к посещению Дворца Культуры Трудящихся. Адъютант генерала Лиу, полковник, подчеркнул, какая это большая честь. Там будет присутствовать сам премьер, для личной встречи с освободителями народного героя.

Чиун прокомментировал это событие так:

— Береги свой бумажник.

Запретный город действительно производил впечатление чуда. Ремо, Чиун и сопровождавшие их два охранника прошли мимо каменных львов, охранявших Небесные Ворота, которые в течение пяти веков служили главным входом в город, некогда являвшийся резиденцией императоров и придворных.

Они пересекли широкий мощёный двор и направились к жёлтому, похожему на пагоду, зданию, в котором сейчас располагался главный музей, а до этого когда-то был тронный зал. В левой от них части площади Ремо увидел молодых и пожилых мужчин, упражнявшихся в Т'аи Чи Ч'уан, китайском варианте каратэ.

Здание было прекрасным. Даже Чиун при своей желчности не мог злословить по этому поводу. Интерьер здания напомнил Ремо один из тех нью-йоркских аукционов, которые были заставлены огромными и безобразными фигурами из фарфора. Он не вслушивался в сбивчивые перечисления династий и тронов, пояснения к вазам или другим неуклюжим предметам: все они подтверждали очевидный факт, что Китай открыл то-то, изобрёл то-то, когда Ремо и в помине ещё не было.

К тому времени, когда они добрались до расположенного под зданием главного зала, где генерал Лиу и премьер ожидали их, Ремо буквально изнемог от обрушившихся на него гербов, щитов и прочей феодальной экзотики. На его взгляд, всего этого хватило бы на всю армию древних кельтов.

Стоя в центральном зале, под потолком высотой в пятьдесят футов, премьер напоминал выставленную на всеобщее обозрение фарфоровую статую. Он выглядел более хрупким, чем на официальных портретах. Он был одет в обычную серую униформу, которую так любил председатель Мао, застёгнутую наглухо на шее, но костюм, отличаясь простотой, был хорошо сшит.

Премьер улыбнулся и протянул руку Ремо:

— Я очень много слышал о вас. Для меня большая честь встретиться с вами.

Ремо отказался от протянутой руки. «Пожать руку, — подумал он, — значит, признать, что я безоружен. Поэтому рукопожатие будет фарсом. Пошёл он к чёрту! Пусть он и генерал Лиу играют в войну с президентским окружением: а нам уже заплатили за то, что мы возимся с этими лживыми выродками».

— Возможно, кому-то никогда не придётся браться за оружие, — предложил премьер.

— Тогда не нужно будет обмениваться рукопожатиями, дабы показать, что ты безоружен, — поддержал эту мысль Ремо.

Премьер рассмеялся. Улыбнулся и генерал Лиу. В своей форме Лиу выглядел значительно моложе, в этом и заключался тайный смысл формы. А ещё в том, чтобы сделать ужасное занятие — убийство — безличным и оправданным, вообще не связывать его ни с людьми, ни с болью, ни с бедой…

— С разрешения премьера, — торжественно произнёс генерал Лиу, — я хотел бы показать нашим гостям самый интересный экспонат. Надеюсь, вы, господа, не будете возражать против присутствия солдат, потому что безопасность премьера превыше всего.

Ремо заметил, что на узенькой ступеньке стояло восемь солдат, все достаточно пожилые для того, чтобы носить военную форму. Находившиеся в их руках карабины были направлены на Ремо и Чиуна.

«Ну, дорогуша, — подумал Ремо, — пора приступать к делу!»

Генерал Лиу отвесил гостям сдержанный поклон и подошёл к стеклянной витрине, внутри которой хранился усыпанный драгоценными камнями меч. Его кожаные туфли мерно клацали по мраморному полу, а висевшая сбоку кобура билась о бедро. Помещение было тускло освещено, сюда не достигал солнечный свет, что лишало людей радости. Скопившаяся за века сырость пронизывала до мозга костей.

— Господа, — сказал генерал Лиу. — Это меч синанджу.

Ремо взглянул на Чиуна. Лицо того было лишено каких-либо эмоций, просто вечное спокойствие, за которым, как знал Ремо, кипели глубокие страсти.

«Это, должно быть, был церемониальный меч, — подумал Ремо, — потому что никакой кузнец не смог бы выковать меч длиной в семь футов». Ослепительное, блестящее лезвие меча было шириной с человеческое лицо, резко сужаясь к острию. Рукоятка была украшена красными и зелёными камнями. Трудно было поверить, что меч является творением рук человеческих.

«Никакой мужчина не сможет поднять его и поэтому в битве обречён на верную гибель», — подумал Ремо.

— Вам, господа, известна легенда Синанджу? — спросил генерал Лиу.

Ремо почувствовал, как глаза премьера остановились на них.

Ремо пожал плечами:

— Я знаю, что это нищая деревня. Жизнь ей выпала трудная. А ваш народ никогда не был справедлив по отношению к деревенским жителям.

Ремо догадывался, что Чиуну приятна его тирада.

— Чистая правда, — согласился Чиун.

— Но вы знакомы с легендой? О Мастере синанджу?

— Я знаю, — ответил Чиун, — что ему так и не заплатили.

— Этот меч, — продолжал генерал Лиу, — меч Мастера синанджу. Было время, когда Китай, ослабнув от монархической деспотии, приглашал наёмников.

— И не платил им, — повторил Чиун.

— Был такой Мастер синанджу, который оставил здесь этот меч после того, как зверски убил рабов, а затем и любимца императора Чу Ти.

Уголком рта Ремо прошептал Чиуну:

— Ты никогда не рассказывал мне о любимчике.

— Ему приказали убить фаворита и не заплатили за это, — отчеканил Чиун.

Генерал Лиу продолжал:

— Император, поняв, какое вредное влияние оказывают наёмные убийцы на народ Китая, объявил вне закона Мастера синанджу.

— Не заплатив ему, — в который раз подчеркнул Чиун.

— С тех пор мы всегда гордились тем, что не прибегали к услугам Мастера синанджу и его ночных тигров. Но империалисты используют для своих грязных дел всякие отбросы. Они даже создали для себя чудовище — Разрушителя.

Ремо заметил, что с лица премьера исчезла улыбка, когда он взглянул на генерала Лиу.

— В обществе, где газеты являются органом правительства, правдиво только то, что говорят устно, — постановил генерал Лиу. — Многие сейчас убеждены в том, что Мастер синанджу находится здесь и что он заслан американскими империалистами. Многие догадываются, что он взял с собой Шиву, Разрушителя. Многие верят тому, что американские империалисты хотят войны, а не мира. Американцы прислали сюда Мастера синанджу и его творение, чтобы они убили нашего любимого премьера.

Ремо заметил, что Чиун бросил взгляд на премьера и слегка качнул головой. Премьер оставался спокойным.

— Но скорее мы убьём бумажных тигров синанджу, чем они убьют нашего премьера.

Генерал Лиу поднял руку. Солдаты, стоявшие на балконах, прицелились. Ремо стал Искать убежище, за которым можно было бы скрыться.

Чиун произнёс, глядя на премьера:

— Последнему Мастеру синанджу, который стоял в этом императорском дворце, так и не заплатили. Я получу от вас плату. Пятнадцать американских долларов.

Премьер убедительно кивнул. Генерал Лиу, продолжая держать одну руку в воздухе, другой вынул пистолет из кобуры.

Чиун громко и пронзительно рассмеялся.

— Фермеры, возделывающие рисовые поля, и мастера, возводящие стены, слушайте все! Мастер синанджу покажет вам, что такое смерть.

Эти слова эхом отдались под высоким потолком и, отражаясь от стен и углов, создали иллюзию того, что голос исходил отовсюду.

Неожиданно Чиун превратился в неясную, смазанную линию; его белые одежды развевались в воздухе, когда он мчался по направлению к премьеру. Затем он очутился слева от генерала Лиу, выйдя из зоны действия его оружия. Раздался звон разбитого стекла, и в воздухе сверкнул меч, к одному концу которого, казалось, был привязан Чиун.

Меч со свистом рассекал воздух, покоряясь Чиуну, чей голос набирал силу и маниакально повышался, обретая древнюю, освещённую веками, пронзительную тональность. Ремо намеревался броситься по ступенькам лестницы наверх, чтобы добраться до одного из солдат с оружием и опуда уже действовать дальше по обстоятельствам, когда заметил, что оружие не было нацелено ни на него, ни на премьера, ни на Чиуна.

Двое мужчин почти выпустили из своих рук карабины, у одного из них по брюкам расплывалось огромное тёмное пятно. Другой просто дрожал. Его лицо заливала смертельная бледность. Ещё один выворачивал свой желудок наизнанку. Четверо сбежали. Только один продолжал прицеливаться, но у плеча, к которому прижимался карабин, не было шеи. Там, где раньше была голова, зияла круглая, наполняющаяся жидкостью рана. Ремо заметил в стороне на полу голову; один глаз продолжал судорожно дёргаться. А меч, с которого капала кровь, всё быстрее вращался в руках Чиуна.

Лицо премьера продолжало оставаться пассивно безучастным ко всему происходящему: он стоял, скрестив руки на груди. Генерал Лиу произвёл два выстрела, которые попали в мраморный пол и, рикошетом отразившись от него, застряли в стенах музея. Затем Лиу прекратил нажимать на спусковой крючок, потому что вместо большого пальца у него теперь был просто обрубок.

Потом отвалилась и рука, державшая пистолет; Чиун вместе с развевающимся в воздухе мечом точно танцевал вокруг генерала.

Вдруг с отчаянным криком Чиун выпустил из рук меч и на какое-то мгновение замер, опустив ладони. Ремо услышал звук вонзавшегося в воздух меча, который летел к потолку. Ремо взглянул туда. Казалось, на какой-то момент меч повис в вышине, буквально в волоске от потолка, затем гигантское лезвие медленно развернулось и, наконец, обрушилось на поднятое вверх лицо Лиу.

Со свистом оно разрубило пополам лицо и прошло вниз, вдоль всего тела. Чистый кончик лезвия коснулся мраморного пола, а затем по нему начала стекать кровь. Было такое впечатление, что генерал Лиу слишком глубоко заглотил все семь футов меча синанджу.

В наступившей звенящей тишине он зашатался, а затем упал на спину, словно нанизанный на меч; на сером мраморном полу вокруг него сразу же появились лужи крови. Рукоятка меча, казалось, вырастала из его разрубленного пополам лица.

— Пятнадцать американских долларов, — напомнил Мастер синанджу премьеру Китая. — Но только без чеков.

Премьер утвердительно кивнул. Итак, он не был посвящён в заговор. Он был одним из миротворцев. Ну что же, бывает, мир достигается ценой крови.

— Иногда, как учит Председатель Мао, — изрёк премьер, — необходимо поднять оружие, чтобы потом опустить его.

— Я поверю в это только тогда, когда смогу убедиться в этом собственными глазами, — заявил Ремо.

— Это касается нас? — спросил премьер.

— Касается всех, — ответил Ремо.

Они проводили премьера к стоящей снаружи машине, и Чиун тревожно спросил у Ремо:

— Было ли моё запястье твёрдо?

Ремо, который почти не видел Чиуна, а тем более его запястья, поторопился ответить:

— Всё в порядке, маленький отец. Ты меня буквально поразил. Тем более, всё происходило в присутствии китайского премьера.

И Ремо почувствовал, как к нему вернулось великолепное настроение.

Примечания

1

Тонг — китайское тайное общество.

(обратно)

2

Чайнатаун — китайский квартал Нью-Йорка [Прим. пер.).

(обратно)

3

Четвертак — 25 центов (Прим. пер.).

(обратно)

4

По-английски «Destoyer» имеет несколько значений, в том числе «эсминец» и «разрушитель» (Прим. пер.).

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

ГЛАВА 25

*** Примечания ***