Не конец света [Илга Понорницкая] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Илга Понорницкая Не конец света

Говорят, конец света — это когда погаснет солнце. А оно жарит изо всей силы: вот я, все видят? И на него можно сколько угодно смотреть.

Когда я была маленькой, мама показывала нам с Мишкой затмение. Дед дал нам закопченное стеклышко и сказал, чтобы мы его не потеряли — оно у него уж не знаю сколько хранится. Чуть ли не с его, дедова, детства. Оно ему как-то там дорого.

И он говорил это вдогонку нам, пока мы не вышли на улицу.

Затмения редко бывают, и мы не хотели его пропустить.

Мы пошли за угол дома, где другие дома не мешают смотреть на небо, и все прохожие просили у нас тоже посмотреть в стёклышко, и все радостно повторяли:

— Во, во, щербатое солнце!


И мама объясняла моему брату Мишке: вон там, сбоку — видишь? Как откусил кто кусочек!

А сейчас никакого затмения нет. Солнце круглое, и смотреть на него можно без всякого закопчённого стекла — в воздухе столь дыма, что он сам по себе закоптился. Я не вижу соседних домов. Они — как в густом-прегустом тумане. Только туман бывает мокрый, а дым сухой. Это леса горят вокруг нашего города. Дым от них поднимается к самому солнцу, и там в этом дыму на него гляди сколько хочешь, какое оно кругленькое, красненькое.

В дыму всем трудно дышать. Особенно моему брату Мишке. У него астма. Мишка носит с собой такой флакончик. Врач научила его: когда становится плохо, нужно быстро снять крышку и нажать особую кнопочку. Из флакончика вырвется облако мелких капель — надо их все вдохнуть, и тогда твои лёгкие снова задышат.


Мишке всё время требуется это лекарство. И маме тоже. Мама говорит, что это от неё у Мишки астма. Плохая наследственность. А по-моему — ерунда. У меня ведь тоже наследственность, а я — хоть бы что. Я даже во дворе могу играть сколько угодно. Дед кричит на меня, что когда горит лес, надо сидеть дома. Тем более, дома прохладнее. На улице 39 градусов, а дома только 34. Но ведь друзья-то у меня на улице!

Наташка хвастается — её папа поехал тушить пожар. Добровольцем.


По радио передавали — их, добровольцев, он нашего города — тысяча человек. И вот оказывается, один из них — дядя Серёжа, Наташкин папа. Выходит, её папа — герой? Кто бы подумал? По вечерам дядя Серёжа сидит на лавочке в вислых шортах и в маечке и вытирает тряпкой мокрую лысину, и ведёт с другими соседями неспешные беседы. И он, выходит, у Наташки — герой? Он может погибнуть на пожаре и больше никогда к нашему подъезду не вернуться? Меня охватывает странное чувство, точнее, сразу много чувств. И страх, и жалость, и восхищение, и стыд — ведь раньше я думала, какой Наташкин папа лысый и некрасивый. Подумаешь там папа! Если бы у меня был папа — он разве бы такой был?

И чтобы справиться со всеми чувствами, я говорю:

— Если бы у меня был папа, он бы тоже героем был! Он бы вообще был лётчиком, и тушил бы пожары сверху.


Мишка, вообще-то, давно решил, что если бы у нас с ним был папа, он был бы водителем Камаза, и я с ним не спорила. А теперь думаю: много он понимает!

На скамейке вместо дяди Серёжи и других соседей, приятелей его, теперь расположились старушки. Марина Петровна с верхнего этажа сетует: до чего же плохо ей в эту жару. А я думаю: как — плохо? Она же человек. Мама говорила, животные страдают гораздо больше. Они же не понимают, что происходит. Жили себе, жили — и тут…

Вот мы с мамой идём как-то по городу, а воробей у нас под ногами прыгает по асфальту — и не боится же! Того и гляди, кто-нибудь наступит. Наперерез нам скачет воробей — чик! чик! — прямо к к водосточной трубе, и — прыг в желоб! Носом стучит по сухому железу: чик? чик? Должна же здесь быть вода!

— Надо напоить его!


Мы, люди, в такую жару всегда носим с собой бутылку воды. Но пока мама достаёт её и открывает крышку, воробей оказывается уже на другой стороне улицы. И там он тоже исследует водосточную трубу. Помнит, что когда-то здесь была вода. А теперь нет. Он летит дальше в город.

Нет бы догадался повернуть к реке! Там же воды — пей не хочу.

Мама вздыхает:

— Нет, не догадается. Дым-то из-за реки идёт. Птицы спасаются от дыма…


Дворовым кошкам я выношу попить, и дед ворчит, что я все крышки от банок на улицу перетаскала. Жалко ему, что ли?

Муся — трёхцветная, тоненькая, изящная, точно пантера. И у неё котёнок — весь белый, замшевый, в коричневых носочках на всех четырёх лапках. Мордочка у котёнка узкая. Моя мама говорит, папа у него был сиамский кот. А мама — трёхцветная кошка Муся. Вот и получилась такая красота. Этого котёнка обязательно кто-нибудь возьмёт домой. У нас дед не любит кошек, а то бы мы сами взяли. Но такая красота не пропадёт. Подкормит его Муся — и заберут его.

Муся кормит его прямо на крыльце. Замшевый котёнок ростом почти с маму. Они лежат у всех входящих-выходящих на пути, животики вздуваются. Из Муси молоко в котёнка переходит. И оба дышат тяжело — дыма же полно. А рядом невзрачный тощенький котёнок вертится, больной, в коросте, и глаза гноятся.


Все жалеют