Королева воинов [Алан Голд] (fb2) читать онлайн

Алан Голд Королева воинов История Боудики, королевы кельтов

Джонатану Голду,

ибо он помог мне воссоздать каждое мгновение жизни Боадицеи

Глава 1

Весна 43 года н. э.

Земли народа иценов в Восточной Британии

Шелест листвы, легкие шорохи в подлеске, голоса птиц у невидимого берега реки — ухо Гэдрина улавливало все, но не могло различить в лесу движений зверя. Гэдрин взглянул на свою дочь.

Та замерла на другой стороне поляны и тоже слушала лес. Он знал: ее слух и обоняние много тоньше, чем у него, и, похоже, в деревне не зря говорили, что в ней обитает дух лесного зверя. На охоте она чувствовала добычу на расстоянии, словно волчица. Ей было уже тринадцать, и звали ее Боудика^[1].

Гэдрин видел, как дочь напряглась и поудобнее перехватила копье. Посмотрев на отца, движением бровей она дала знак, что вепрь готов к атаке. На кого он бросится? На него? На нее?

В подлеске послышалось движение — хрустнул сучок, дрогнула листва, шумно сорвалась с ветки птица.

Огромный, чуть не в половину человеческого роста вепрь рванулся из кустарника — морда вниз, щетина дыбом: весь словно черный ком ярости. Такой зверь, окажись кто на его пути, — пропорет жертву клыками насмерть!

Он ринулся прямо на Гэдрина. Но не успел покрыть и половины расстояния, как копье, посланное рукой Боудики, пронзило его меж ребер. Визжа от боли, раненый вепрь пролетел еще несколько шагов и рухнул наземь. Гэдрин не успел и глазом моргнуть, как Боудика выхватила меч, подскочила к зверю и с диким криком обрушила клинок на его шею.

Вепрь забился в судорогах. Его голова повисла на лоскуте шкуры.

За те мгновения, в которые Боудика пронзила вепря копьем, а потом зарубила, Гэдрин едва ли успел бы поднять меч…

С водопадом рыжих волос, струящихся по спине, опьяненная победой, дочь поставила ногу на вздрагивающую кабанью тушу.

— Боги мои, да он и впрямь огромный! — Она задыхалась от возбуждения. — Только представь, что случилось бы, добеги он до тебя!

Гэдрин взглянул на издыхающего зверя. Душа его еще не покинула пронзенное тело.

— Откуда ты знала, что вепрь бросится ко мне? — спросил он. — Мне показалось, ты метнула копье даже раньше, чем он вылетел из кустов.

Она чуть улыбнулась:

— Вепрь сам сказал мне об этом.

Отец удивленно посмотрел на нее:

— Его дух? Он говорил с тобой?

Она медленно кивнула, и глаза ее сузились. Глубоко дыша, девочка взглянула в небо, словно пронзая его взглядом. Гэдрин давно знал, что Боудика — странный ребенок. Самый необычный из всех его детей. Ее часто видели одну, она бродила по лугам и словно разговаривала сама с собой. Общалась с духами деревьев и ручьев, а может, и с самими богами? Но сейчас она впервые поведала о своем разговоре с духом зверя. Или шутила?

— Боудика, а что именно сказал тебе вепрь? Что он собирается напасть на меня?

— Да, отец, — ответила она со всей серьезностью. — Вепрь говорил со мной с берега. Он сказал: «Я собираюсь напасть на Гэдрина, потому что он такой же грозный, как я сам».

Она произнесла это с самым серьезным видом и вдруг рассмеялась.

— Да ты колдунья! — воскликнул Гэдрин. Он попытался шутливо шлепнуть ее по спине, но она отпрыгнула и, смеясь, отбежала на несколько шагов.

Покачав головой, он собрал оружие и направился к дому. Такая непослушная, такая красивая, такая удивительная охотница, она была радостью его жизни. Не сыновья, славные, но тяжеловатые на подъем мальчишки, нет, именно Боудика всегда умоляла его взять ее с собой на охоту. Иногда они охотились всей семьей, и даже его жена Анника присоединялась к ним пару раз в году, но настоящую радость, как вождь и хозяин прилегавших земель, он испытывал лишь тогда, когда отправлялся в лес вместе с Боудикой.

Охота на дикого кабана, который пугал стада и угрожал крестьянам у реки, была для отца и дочери прекрасной возможностью побыть вместе. Решение принял он, но именно Боудика придумала, как все организовать. Она же решила, какие тропы им лучше выбрать, — словно чуя, где могла находиться лежка зверя. Это она выманила вепря из безопасного места. И теперь именно Боудика прикажет рабам принести вепря в деревню, чтобы устроить настоящий пир.

Ох уж эта Боудика! Он улыбнулся и, озирая ее высокую гибкую фигуру, тряхнул головой. А она уже неслась по опушке леса, легко перепрыгивая через лежащие стволы деревьев. Боудика! Еще ребенок, но по сути — взрослая, в большей мере, чем многие из тех, что уже обзавелись целой кучей детей. Скоро и она выйдет замуж.

С некоторых пор жена Анника постоянно твердила ему, что он должен найти для дочери подходящего мужа. И он бы с радостью, но все, кто подходил на первый взгляд, не выдерживали испытаний. Были ли они мужчинами настолько, чтобы оказаться способными разделить свою жизнь с женщиной, подобной Боудике? С той, что обладала ясным умом и сильной волей? И такими странностями? Какой мужчина женится на ней… и проживет рядом больше одного года?

Он опять покачал головой и присоединился к дочери. Пора было возвращаться домой. Прошлый год выдался хорошим, у людей их деревни оставалось еще вдоволь еды. А если боги будут особенно добры и примут жертвы, то тогда нового урожая должно быть достаточно, чтобы его народ смог пережить холодные зимние месяцы и встретить следующую весну.

Гэдрин был доволен своей жизнью. Его семья жила богато, и им с Анникой повезло: они потеряли только двоих детей. И, несмотря на то что они собирали с жителей деревни припасы, одежду и другие подати, люди относились к ним хорошо. Но больше всех любили Боудику — за милую улыбку и открытый характер. А ей нравилась охота. Но она с удовольствием посещала и кузнецов, ювелиров и оружейников, любила смотреть, как они работают. Иногда, найдя причудливо изогнутую ветвь дуба, она посвящала ее богу или богине, чтобы те защищали людей племени.

С детства Боудика была самым проказливым ребенком во всей деревне. В свои тринадцать она выглядела почти взрослой и превосходила ловкостью многих мужчин, но в душе оставалась девчонкой и часто устраивала всякие розыгрыши братьям и сестрам, отцу и матери, словно посланник бога смеха и озорства. Хотя она была младше всех своих братьев, не было никаких сомнений в том, что после родителей именно она должна унаследовать власть над этими землями. По старинной традиции кельтов главенство в роде переходило к самому старшему из детей, юноше или девушке, но Боудика всегда была первой во всем, что касалось интересов их семьи и жителей деревни, так что у отца не было пока другого выбора. Он вздохнул. Все было бы просто, если бы удалось найти для дочери достойного мужа. Тогда она покинет родительский дом, и власть перейдет к одному из сыновей… Все проблемы решились бы сами собой.

Гэдрин увидел, что Боудика внезапно остановилась. Теперь она стояла как вкопанная. Он замер, зная, как сильно развито у нее чувство опасности. Она обернулась и знаком попросила его подойти, но сделать это как можно тише; она сама пригнулась так, что наконечник склоненного копья оказался на уровне головы. Подходя ближе, Гэдрин осматривался, пытаясь понять, что же вызвало такое поведение дочери. В небе не было ни одной птицы, ни одного животного не виднелось ни в поле, ни в ближнем лесу.

Он осторожно подошел.

— Я слышу, как бегут люди, — прошептала она.

Гэдрин огляделся, но так ничего и не увидел. Боудика указала в сторону отдаленной дороги, но она, как ему казалось, тоже была совершенно пустой.

— Сколько их? — спросил он.

— Много.

Они снова стали прислушиваться, и наконец он услышал топот ног по старой глинистой дороге. Из-за холма показались трое, потом пятеро и, наконец, пара десятков человек. Они бежали, неся с собой мешки с припасами, у некоторых были мечи, копья и щиты. Похожи скорее на военный отряд, чем на каких-нибудь разбойников.

— Все хорошо, Боудика, эти люди для нас не опасны, — сказал Гэдрин.

Он выпрямился и быстро пошел к дороге. Люди подбежали к нему, сказали несколько слов, а потом продолжили свой путь. Он же вернулся к тому месту, где осталась дочь.

— Ну? — спросила она. — Куда они направляются?

— На юг. Прошел слух, что скоро римляне вторгнутся к нам из Галлии. И их армия очень велика.

— Это плохо? — спросила Боудика.

— Для некоторых — да.

— А для нас?

Он улыбнулся:

— Это зависит от того, будем ли мы сражаться против римлян, как германцы, или же научимсй жить с ними в мире, как галлы.

Она ждала ответа, как же поступит ее семья — последует примеру германцев или галлов, но отец промолчал.

43 год н. э. Гесориак, берег Северной Галлии в правление императора Клавдия

— Бред. Тупой бред!

Тит Флавий Веспасиан слушал легата и хранил молчание. Все остальные в шатре превратились в слух.

В полной тишине легат продолжил:

— Мне жаль, но эта переправа — чистое безумие. Зачем нам рисковать жизнями своих людей и сражаться в Британии с этими… этими варварами, когда в том вовсе нет нужды? Такие земли, — указал он на север, — не нужны Риму, вы знаете это так же хорошо, как и я! Это земли демонов и злых духов, вышедших из Гадеса. Вспомните, что случилось с Варом^[2] и его людьми, когда они столкнулись с ордами германцев!

Веспасиан продолжал молчать. Он имел право посадить этого человека под арест, обвинить его в предательстве, но понимал, что это могло дать повод к мятежу в армии. Однако ни один легат не смел безнаказанно врываться в его шатер, дабы произносить подобные речи, если только у него или других легатов, командующих восемью объединенными легионами, не было серьезных препятствий для выполнения задачи, поставленной самим императором. И потом, их силы насчитывают сорок тысяч солдат!

Однако Веспасиан, как и все подчиненные командующего объединенными легионами Авла Плавтия, знал, что действительно были веские причины для тревоги.

Главный ужас внушали друиды. Рассказывали, что это высокие, белокурые люди с длинными усами, их волосы подобны иглам дикобраза, а кожа ярко-голубая, потому что они разрисовывают себя вайдой. ^[3]

Но даже не внешность друидов так пугала римлян, а их ритуалы. Рассказы о приношении в жертву людей, использовании их внутренностей для гадания— было только началом кошмара, которым встречала римлян Британия. Согласно надежным свидетельствам путешественников, знавшим эту дикую страну, друиды ловили всех пришельцев и пытали их, жарили живьем и поедали их еще шипящую горячую плоть. Именно это, понимал Веспасиан, больше всего пугало теперь солдат. Да и сам он не слишком радовался перспективе покинуть Галлию и, возможно, в последний раз попрощаться с женой Друзиллой и сыном Титом.

Но все ужасы, с которыми можно было столкнуться, преодолев воды пролива, не были так опасны, как то, что происходило сейчас: Веспасиан знал, что этот разговор с легатом был не первым тревожным звонком. Не впервые в армии зрело неповиновение. Всего три года назад, в правление безумного Калигулы, злосчастный император был унижен своими легионами, когда они попросту отказались взойти на корабли и плыть на север. В ярости он приказал им собирать на берегу ракушки — как символ единственной победы, на которую способны трусы. И они двинулись обратно в Рим навстречу позору и осмеянию. Ни с чем подобным никогда бы не смирились ни сам Веспасиан, ни его командующий Авл Плавтий.

— Я скажу тебе, почему мы пересечем море и высадимся в Британии, — спокойно произнес Веспасиан. — С тех пор как Юлий Цезарь ступил на британскую землю сто лет назад, торговля с бриттами стала для нас очень важной. Римские купцы богатеют на пшенице, золоте и серебре, которые в избытке дает эта земля, на скоте и рабах, а деньги, что император получает от этих купцов в виде налогов, идут на выплату жалованья нам: легионерам, тебе и мне. Кстати, Рим снабжает бриттов вином, ювелирными украшениями, стеклом и оливковым маслом, а это приносит императору еще большие доходы.

— Тогда почему…

— Потому, легат, что бритты не ладят между собой и в их землях вот-вот разразится новая война. И чтобы ее предупредить, нужна усмиряющая длань Рима. Все больше и больше вождей бриттов ищут спасения у нас в Риме, они рассказывают о том, что происходит в их землях, и императору их рассказы не по душе.

— Император жаждет лишь победы, и потому его мнение…

— Довольно! — оборвал его Веспасиан. — Как смеешь ты оспаривать приказы императора?! Возьми свои слова обратно, или мне придется заключить тебя под стражу и покарать за неповиновение и измену!

Сдержавшись, легат произнес:

— Я отказываюсь от своих слов, но извиняться не буду, ибо всем известно, что Мессалина делает из императора посмешище. Даже несколько моих друзей были силой приведены во дворец для участия в ее оргиях. Все, что они делали, — просто пили в таверне неподалеку, но императорская стража потащила их, словно каких-то шлюх, а ведь они хорошие солдаты, верные римляне и семейные люди!

Веспасиану, сыну Сабина — сборщика налогов, были прекрасно известны все эти слухи, и они всегда вызывали у него отвращение. Но его, как начальника Второго легиона Августа, долг и клятва верности обязывали поддерживать доброе имя императора и императрицы, даже если император был глух и слеп к тому, что его жена первая втаптывает это доброе имя в грязь.

— Я не посвящен в личные дела Клавдия. Но мне известно, что, раз уж мы располагаем здесь плацдармом, сорок тысяч опытных легионеров — вполне достаточная сила, чтобы разогнать любое скопище дикарей с синими рожами. А потом император Клавдий сам приедет в Британию, чтобы вести нас к победе.

— К победе? — рассмеялся вдруг легат. — Старик приедет как раз вовремя, чтобы увидеть, что битва выиграна! Ладно вам, командир, вы же знаете, что это не Август и уж точно не Юлий, — презрительно добавил он.

— Вернись к своим людям, легат, довольно того, что ты уже сказал. Я пока проявляю терпение, потому что знаю, как наши люди боятся друидов. Но, будь уверен, больше терпеть не буду. Любое неповиновение, любое неподчинение приказам — и виновные подвергнутся порке и отправятся назад в Рим. В тюрьму. Передай это своим друзьям.

Когда легат отдал честь и повернулся, чтобы выйти из шатра, Веспасиан прибавил:

— И скажи им еще кое-что… Друиды — не меньше, но и не больше, чем обычные люди. Жестокие варвары — да, но люди. Бояться их — значит дать им шанс победить. Они могут взывать к своим богам, но мы сражаемся под римскими знаменами и под защитой Марса. Бритты могут раскрашивать свои лица, но их воины не носят никаких доспехов, чтобы защитить тело, они не умеют строить боевые машины. Они все еще используют примитивные колесницы, и это тоже даст нам преимущество. Да, они приносят человеческие жертвы, но, чтобы это совершить, им нужно сначала победить нас, а мы этого не допустим. Иди и передай мои слова своим людям.

Южная Британия, земли народа белгов

…Однажды, еще ребенком, Боудика нарушила запрет родителей и ушла из дому, чтобы проникнуть в священную рощу в лесу за деревней и узнать тайны жрецов-друидов.

Вид жрецов ее поразил. Волосы, выбеленные известью, лица, раскрашенные красным и синим, и одежды, на которых были вышиты символы ужасных тайн, — чуть было не заставили ее разрыдаться, она очень испугалась и не смела даже вздохнуть. Когда они закончили свои обряды и направились обратно в деревню, она осторожно последовала за ними. Жрецы волокли за собой упиравшегося козла, а тот блеял и дергал державшую его веревку. В каком-то непонятном страхе не могла она оторвать взгляда, когда друиды запели свои заклинания. Потом девочка услышала голоса поселян. Среди них были и ее родители, и все повторяли то, что велел им друид. А когда он поднял нож и одним махом перерезал бившемуся в предсмертном страхе животному горло, Боудика едва сдержала крик и чуть было не выдала себя.

Широко раскрытыми глазами смотрела она, как жрец вырезал у козла желудок и другие внутренности, как их рассматривал. После минуты тревожного ожидания он провозгласил, что знаки — добрые, и все люди деревни начали смеяться, хлопать друг друга по плечам и обниматься. И Боудика в своем укрытии тоже засмеялась и захлопала в ладоши, хотя и не знала почему. Она еще осталась посмотреть, как все пили хмельной мед и возносили молитвы богам, а потом вернулась домой.

Но ее видел один из деревенских детей и рассказал о том своему отцу. Мужчина сообщил главному жрецу, и тот отправился с Боудикой к реке, которая протекала сквозь топи и болота ниже их деревни и где-то далеко впадала в море. Жрец объяснил Боудике, почему эти ритуалы можно видеть только взрослым. С тех пор она терпеливо ждала возвращения отца и матери после участия в священных обрядах. И вот теперь, когда ей исполнилось тринадцать, родители и жрецы решили, что пришло и ее время.

В день весеннего равноденствия, перед закатом, в святилище ее будущее отдали в руки бога Аравна и богини Бригиды, — небесных возлюбленных. Как рассказывала Анника, от их любви согревалось само солнце, а движение их тел, сплетающихся в небе, рождало летом прохладный ветер. Теперь они будут беречь Боудику. Чтобы подготовиться к этому дню, она долго и настойчиво изучала древние предания. Их рассказывал ей один из жрецов, и вот однажды, когда она уже сама смогла повторить древнюю повесть о богах, ее признали готовой.

Что Боудика поняла теперь, став взрослее — так это то, что каждая травинка, каждый камень или листок на дереве, каждый ручеек, озеро или река были обиталищем какого либо бога или доброго духа. Она теперь знала, что повсюду за ней наблюдают боги, и потому должна была быть готова дать отчет за любой поступок, за каждую мысль. А поскольку духи повсюду, то и она теперь защищена везде, где бы ни находилась. И это принесло с собой радостную уверенность и тайный покой.

Гэдрин велел ей произнести священные клятвы перед всей деревней, и она запомнила гордость, сверкавшую в его глазах, когда она, его дочь, возглашала кельтские добродетели верности, гостеприимства, честности, справедливости и храбрости. А мама пробилась через заслон мужчин и, к большой досаде жрецов, крепко обняла девочку на глазах всей общины. Отныне Боудика могла путешествовать по всей стране, покидать пределы своего племени и со своей семьей и другими людьми получила особое право прохода через земли враждующих племен к тайным святилищам друидов.

Те, кто решался идти к священным местам, покидали земли народа иценов, что находились на востоке Британии, и направлялись на юго-запад, к мысам южного побережья. Спустя двадцать дней трудного пути они достигали цели.

Продвигаясь с родителями и людьми своего племени через бескрайние леса к священной дубовой роще, созданной богами в форме подковы, Боудика все больше ощущала снизошедшие на нее мир и покой. Входя под темные своды леса, она вздрагивала от странной радости. Лес весь светился мягким зеленым светом, пробивавшимся сквозь плотный полог ветвей, самые старые дубы были оплетены цепкими стеблями священной омелы, и все проникнуто таинственными, почти осязаемыми, древними, как и сам лес, запахами. И она чувствовала себя частью этого мира. Они углублялись в его безмолвие все дальше, и она начинала дрожать от лесной прохлады, но хранила глубокое молчание. Веселье людей ее племени тоже стихло, и каждый стал молчалив — путешествие тела становилось странствием души.

И вот лес внезапно расступился, открыв сияющий кусок летнего неба и пространство на берегу южного моря, словно расчищенное каким-то лесорубом-великаном. Но здесь не было ни одного пня — ни единого признака того, что топор когда-то касался хотя бы одного из стоявших здесь величественных дубов. Это великие боги Дану и Эмме повелели деревьям расти так свободно. Это и было место ежегодных праздников.

Боудика вышла из-под деревьев, дрожа от волнения.

— Что я тебе говорил? — прошептал Гэдрин. — Разве здесь не удивительно?

Друид, который был учителем и судьей в их деревне и проводником в этом переходе к священным местам, начал что-то. бормотать и читать нараспев, но пораженная Боудика едва понимала, что он говорил. Но вот друид возвысил голос, и к нему присоединились остальные друиды, пришедшие из других земель. Подходило и много простых людей, так что вскоре огромная толпа стояла, окружая подкову, безмолвная и очарованная. Теперь в середину священной рощи вступали только жрецы — хранители ее алтаря.

Друиды продолжали петь, и их слова стали отчетливее.

Я преклоняю голову пред богом, я вижу глаза госпожи, создавшей меня. Я обращаю взгляд к старухе, что ненавидит меня, я иду к алтарю богов, что создали все сущее, и отдаю свое тело и душу истинным богам, которые есть сегодня и будут завтра. Я отвращаю взгляд от ложных богов, что были вчера. Во всем я слуга небес, дыхание которых — ветер, гнев — шторм, а смех — дождь, дарующий нам пищу.

Все жрецы собрались вокруг обвитого омелой алтаря, и люди разных племен тоже начали придвигаться ближе. Тысячи кельтов пришли из разных земель, чтобы приобщиться к священным тайнам. Многие днями жили неподалеку, пока не настал долгожданный момент.

На всех бриттах были красивые плащи — голубые, красные, зеленые, у каждого племени — своего цвета. Они были скреплены золотыми застежками и другими украшениями, которые вспыхивали под солнечными лучами, и создавалось впечатление, будто вокруг летают золотые светлячки. Собственный плащ Боудики и украшения, специально приготовленные для этого путешествия, которые она гордо надела утром, готовясь к празднику, показались ей теперь совсем простыми и жалкими. Но это ее не слишком заботило, она вся была захвачена действом, происходившим у алтаря. Здесь жрецы-друиды извлекали из клеток овец, куриц и собак для принесения их в жертву. Медленно и осторожно каждый присутствующий начал приближаться к алтарю, громадный круг людей становился все теснее. В центре находилось около полусотни друидов, и все собравшиеся, затаив дыхание, теперь ожидали знака к началу жертвоприношения.

Наступила тишина, только жертвенные животные постанывали и повизгивали… Боудика выглядывала из-за спин взрослых, пытаясь разглядеть, что происходит у алтаря.

Снова раздалось пение друидов. Один из жрецов, в высоком головном уборе из горящего на солнце золота и в мерцающем серебряном одеянии, повернулся лицом к морю и воздел над головой руки:

Великие боги, мы стоим пред вами, между землей и небом! Великие духи лесов и озер, рек и холмов, мы пришли в это священное место, дабы предложить вам пищу и помощь. О, древние и великие, ради людей, что любят вас, ради любви нашей земли, из которой мы вышли, ради жертв, что мы вам приносим, духи огня, воздуха и воды, духи дуба, ясеня и тиса, мы, ваши дети, просим вас о защите от врагов! Сокрушите тех, кто посмеет осквернить наши священные земли, оставьте наших врагов нагими и поразите их холодом. Мы даем вам питье и пищу, укажите нам наш путь!

Голос его становился все громче, и вот он зазвенел уже над всем морем. Верховный жрец повернулся и взял лежавший на алтаре нож. Боудика стояла, не смея пошевелиться.

Младший жрец положил на алтарь бьющуюся курицу. Главный друид с размаху опустил нож на ее вытянутую шею. Кровь обагрила алтарь, а жрец быстро перевернул бьющееся тельце и рассек его снизу. Потом он запустил руку внутрь убитой птицы, извлек потроха и стал внимательно их рассматривать. Толпа затаила дыхание.

— Хорошие знаки! — воскликнул он.

Возглас облегчения сорвался с губ каждого, тесный круг внезапно распался, и все хлынули к алтарю. Боудика чуть не упала, лишь с трудом удержавшись на ногах. Она рванулась вперед вместе с родителями, и они смешались с возбужденной толпой.

А там продолжалось действо. Жрецы по очереди приносили в жертву все новых и новых животных. После убийства каждого его внутренности вынимали и тщательно осматривали. Только два раза были дурные знаки: у молодой собаки кишки оказались покрыты белыми пятнами, а внутренности ягненка, на взгляд жреца, были неестественного темно-красного цвета. Но остальные жертвы были благополучно приняты богами. Вскоре на вершине мыса был разожжен огромный костер, и освежеванные туши начали жарить для вечернего пира.

Поев, Боудика поняла, как устала. Она легла и накрылась одеялом, глядя на сияющие звезды. Ей хотелось спать, но мешали смех и беготня вокруг. Приподнявшись на локте, она увидела, что родители покончили с едой и возятся теперь под своим одеялом. Боудика ощутила в себе то чувство, которое, как говорили ей сверстницы в деревне, было желанием любви. Она огляделась и увидела, что множество мужчин и женщин уже лежат вокруг ревущего огня, охваченные страстью. В этот особый день она тоже вдруг захотела насладиться мужским телом. Она только один раз была с мужчиной, и это случилось болезненно и страшно, но Анника сказала, что во второй раз будет лучше. Боудика снова посмотрела по сторонам и не смогла увидеть ни одного свободного мужчины…

Глава 2

43 год. н. э. Юго-восточное побережье Британии

Веспасиан был убежден, что предатель-бритт обманывает, и появления земли ждал с тревогой. Но корабли проплыли вдоль побережья Британии, и варварских толп, дико танцующих на берегу, нигде не оказалось. Ни на одном мысу не было видно этих ужасных воителей в звериных шкурах, раскрашенных синей краской и угрожающих непрошеным гостям.

Получалось, как не странно, что отступник говорил правду. Действительно, Админий уверял, что римляне не встретят сопротивления, и теперь, когда над морем взошло солнце и корабли бросили якоря невдалеке от береговой линии, было похоже на то, что римлянам предстоит высадка ясным летним днем на песчаный берег Неаполя.

Удивленный отсутствием воинственно настроенных бриттов, Веспасиан постарался все же, чтобы его лодка коснулась берега первой. Из осторожности он первым выпрыгнул на берег и прошел по песку, высматривая, не прячется ли где-нибудь поблизости враг. Наконец он подал сигнал восьмидесяти солдатам первой центурии собраться в строй, называемый «черепахой».^[4] Это было первое построение римлян в Британии со времен Юлия Цезаря. После того как причалили еще несколько лодок, солдат на берегу было уже достаточно, чтобы отразить любое неожиданное нападение. Но бритты так и не появились.

Веспасиан был в равной степени изумлен беспечностью бриттов и поражен правдивостью Админия. Но даже когда римляне выгрузили свое оружие, боевые машины, доспехи и походные кухни, Веспасиан все еще отказывался до конца поверить предателю. Непостоянство этого человека со времени его появления в Риме подсказывало Веспасиану, что без серьезной проверки он не должен доверять словам бритта, и из поля зрения упускать его тоже нельзя.

На то, чтобы высадить с судов восемь легионов, ушел целый день, но все прошло гладко, даже излишне гладко. Кроме Админия, ни один бритт высадки римлян не увидел. Но даже когда выволокли на берег последнюю лодку, Веспасиан со своими передовыми отрядами готов был ко всему, и вооруженные короткими мечами и острыми копьями солдаты до вечера осматривали окрестности в поисках засады.

Разбили лагерь и выставили дозорных: нападение бриттов не должно было прервать продвижение Великого Рима по земле народа кантиаков — здесь, в самой юго-восточной точке побережья Британии.

Не участвовавший в тяжелой работе Админий наблюдал за военной четкостью приготовлений римлян и восхищался их сноровке. «Бритты! Куда им до них!», — подумалось ему. В Риме он нашел свой дом с тех пор, как был вытеснен с наследственных земель своими братьями, и теперь готов был отдать что угодно, лишь бы увидеть выражение их лиц, когда они узнают, что он вернулся в Британию с легионами свирепых союзников и намерен заявить свои права.

…Веспасиан, оторвавшись на мгновение от дел, удивился тому, что Админий стоит на возвышении, оглядывает берег и улыбается. Ему не нравился этот человек, по меньшей мере он не вызывал доверия. Невысокий, коренастый, лысеющий Админий был одним из трех братьев, которые по воле их отца, короля Конубелина, распоряжались землями народа кантиаков во время правления императора Тиберия. Но Админий поссорился со своими братьями Каратаком и Тогодумном, и те изгнали его. С того момента когда римская армия отправилась в поход на покорение Британии, Админий постоянно жаловался Веспасиану на то, какими бесчестными были его братья и как он хочет сразиться с ними, чтобы вернуть свой законный трон…

Веспасиан часто задавался вопросом, как Админий, не обладая никаким весом у себя дома, смог стать другом Калигулы. Именно Админий убедил сумасшедшего Калигулу в том, что Британия — созревший плод, который пришло время сорвать, именно он спровоцировал ту неудавшуюся попытку пройти по следам Юлия Цезаря. И теперь, по необъяснимым причинам, это бритт каким-то образом опять смог убедить уже императора Клавдия сделать то же самое… Все, что требовалось Клавдию для укрепления его шаткого положения римского владыки, это военная победа, и именно Админий убедил императора, что она возможна.

Будучи человеком военным, Веспасиан не доверял предателям или перебежчикам и встречал изъявления дружбы и все советы Админия с крайним скептицизмом, доверяя только римским шпионам и агентам. И теперь он не мог тратить время, выслушивая нытье Админия про двух злых братцев. Он был занят по горло: нужно было отдать приказы подчиненным и проверить, все ли люди накормлены и готовы ли к возможному нападению врага. Лучше, чем кто-либо, Веспасиан знал, что для снабжения армии в сорок тысяч воинов требуется девять тысяч модиев^[5] зерна в день, а еще — три тысячи мулов, пятьсот повозок, чтобы перевозить провиант, лошади и фураж для них, а также военные машины — баллисты, онагры и скорпионы.^[6] Обычно армия пользовалась для своего содержания тем, что можно было взять на завоеванных землях, но, поскольку стояла весна, Веспасиан понимал, что урожая ждать еще долго, а прошлогодние запасы бриттами съедены или же хорошо спрятаны. Так что вопрос прокорма армии после трех или четырех недель станет большой проблемой. Римлянам нужно было быстро покорить местное население и захватить его запасы. Иного выхода не было.

Сейчас, после высадки и обеспечения защиты лагеря, Веспасиан мог возвратиться в свою палатку. Погруженный в приказы и распоряжения, он не заметил, что к нему вошел Авл Плавтий. Ординарец и другие солдаты вскочили и отсалютовали командующему. Появился в палатке и Админий.

Плавтий задумчиво покачал головой.

— Как ты думаешь, почему бритты все еще не нападают? — спросил он.

Веспасиан промолчал.

— Во время высадки и устройства лагеря мы были в самом уязвимом положении, — заметил командующий. — Но они не атаковали. Почему?

Админий уже сообщил Веспасиану причину, но тот, сомневаясь в достоверности этих сведений, не счел нужным сразу передавать их своему начальнику.

— Возможно, мой командир, наш друг Админий знает тактику и стратегию бриттов лучше, чем мы, — сказал он.

Стоявший в стороне Админий сделал шаг вперед.

— Вы должны понять, — начал он, — что в отличие от римлян бритты действуют не как один человек, а как толпа. Земля разделена между племенами и королевствами, и между ними часто вспыхивают войны. В конце концов, не потому ли император Клавдий послал нас сюда? Кроме того, многие из племен торгуют с Римом и потому не станут нападать на вас.

— Но где тогда остальные бритты? — настаивал Плавтий. — Где друиды и воины тех племен, что не питают к нам расположения? Почему мы не видим никого? Они не могли не заметить, как наши корабли подошли к берегу. Разве у них нет ни стражи, ни дозорных?

— О недавних брожениях в ваших войсках в Галлии наверняка стало известно шпионам, которых послали туда бритты, — сказал Админий. — Я могу допустить, что они думают, будто римская армия, подобно войску императора Калигулы несколько лет назад, не пересекла море, а направилась в Рим.

— Тогда бритты — дураки, — рассмеялся Плавтий. — Почему предводитель их армии доверяет своим шпионам до такой степени, что даже не предположил возможности нашей высадки и не выставил по побережью дозорных? Что они за воины, если оставляют свои берега без защиты?

— Не стоит недооценивать храбрость воинов бриттов, господин, — сказал Админий. — Но из-за своих распрей они, несомненно, проиграют. Именно об этом я говорил римскому Сенату и сейчас повторяю вам.

Веспасиана ужасно раздражало высокомерие этого человека, однако, разлив вино в кубки и предложив один Плавтию, другой он подал Админию.

— Мой командир, — обратился он к Плавтию, — я закончил укрепление нашего лагеря. Сейчас, думается мне, самое время взять половину солдат, углубиться в землю бриттов и оценить возможности дальнейших действий. Вы разрешите?

Плавтий улыбнулся и положил руку на плечо своего еще молодого помощника. Такой славный человек! Выглядит несколько грубовато, но обладает бесподобным военным мышлением. Будь у Плавтия дюжина таких Веспасианов, он мог бы завоевать все остающиеся варварские земли за пределами империи.

— Иди, друг мой. Покажи этим друидам и бриттам, что Цезарь вернулся и на этот раз он не уйдет.

На следующее утро Веспасиан выехал на боевом коне к солдатам, уже выстроившимся позади своих легатов и центурионов. Силы были немалые. Но смогут ли они привести к покорности хотя бы одно племя? Купцы и шпионы болтали, что во всех землях бриттов обитает всего двести тысяч человек, но это было лишь предположение, и число могло быть в два, а то и в десять раз больше. И все же он был уверен: чтобы одолеть одного превосходного римского воина, потребуется дюжина бриттов!

Веспасиан выкрикнул:

— Центурионы, проверьте своих людей!

Каждый центурион оглядел свою центурию. Со времен Августа Цезаря, преобразовавшего римскую армию, перед выходом в поход или на учения проверка была обязательной и проводилась каждое утро.

Раздались крики центурионов:

— Каждый должен проверить снаряжение и оружие своего соседа! Надел он свой шлем?

Веспасиан знал, что проверять такие детали в армии с огромным опытом — лишняя трата времени. Эти солдаты сами прекрасно знали, как нужно снаряжаться, знали важность каждой детали амуниции. Римский воин мог пройти быстрым маршем двадцать миль в день и в конце этого броска готов был вступить в сражение. Воины ни одной армии — ни греки, ни парфяне, египтяне или карфагеняне, и уж определенно ни варвары германцы, галлы или бритты — не могли сравниться с армией Рима. Но так уж было заведено.

Довольный увиденным, Веспасиан тронул поводья и направил коня в центр поля — так, чтобы увидеть его смогли все.

— Центурионы и солдаты Рима! — прокричал он. — Вы отправитесь в великий, героический поход! Римская империя — величайшая из всех, что видел свет. Лишь малая часть мира еще не склонилась перед нашим славным императором. Но Рим правит не одной лишь силой оружия, не только храбростью своих солдат. Мы справедливые завоеватели — яростные и благородные в битве, последовательные в победе и честные в мире. И римляне протягивают сильную руку дружбы, которая ценится всеми, кто ее принимает. Воины! Мы встретимся и вступим в битву с людьми Британии. Их жрецы, друиды, выглядят устрашающе. Лица их — синие от ежедневного раскрашивания вайдой, так же как наши — красны от вина…

Солдаты засмеялись и начали перебрасываться шутками. Нервничая, Веспасиан немного подождал, затем по его знаку центурионы повернулись и велели своим людям соблюдать тишину.

— Среди вас ходят слухи, — продолжил Веспасиан, — что друйды убивают и приносят в жертву людей. Как вы знаете, император Клавдий изгнал евреев и эту новую секту христиан из Рима, потому что они слишком высокомерны и отказываются верить в наших богов и богинь. То же самое римляне сделают со всеми, кто живет в наших границах. Да, бритты действительно выглядят страшно, но они только выглядят так! И помните, что страх может быть в ваших сердцах перед битвой, но не тогда, когда вы вступите в сражение! Ходят слухи, что бритты никогда не сдавались и победить их нельзя. Об этом мы уже слышали — в Карфагене, Парфии и в других землях, склонившихся ныне перед Римом. Сражайтесь за империю, и тогда мы уничтожим и сотрем в пыль этих друидов, словно зерно на мельнице!

Раздался громкий гул одобрения, и Веспасиан подумал, что смог внушить своим людям чувство решимости, которая нужна для похода в глубь неизвестной страны. Он перешел к заключительной части своей речи:

— Сейчас мы двинемся навстречу нашей славе. Вы сражаетесь за императора, за своих командиров и за самих себя. Сражаясь, вы преумножите вашу славу, и следующие поколения мужчин и женщин, юношей и девушек по всей империи будут петь о том дне, когда римляне завоевали Британию и принесли свет в эти темные земли. Долгая жизнь Сенату и народу Рима!

— Долгая жизнь Сенату и народу Рима! — как один, рявкнули легионеры.

Веспасиан повернул коня и последовал за штандартом с орлом, который двигался теперь прочь от моря, в глубь этой земли, на запад — навстречу армиям бриттов. За ним последовали легаты, центурионы и колонны солдат, каждая за штандартом своего легиона. Вслед за колоннами громыхали повозки и телеги, полные припасов, тяжело тащились боевые машины. К тому времени как последняя повозка покинула лагерь, голова колонны уже вошла в неизвестные земли.

Священная роща в землях белгов

Два дня и две ночи продолжался друидский праздник. Земля священной дубовой рощи покрылась коркой засохшей крови; над ней висел тяжелый запах разбросанных повсюду внутренностей. Огромный костер, который гудел все это время, разгоняя тьму, превращая ночь в день, начал увядать, и бритты, семьями и кланами, начали уходить обратно в свои земли, чтобы готовиться к щедрости летней жатвы. Они прощались, давали клятвы — новым друзьям и старым — в том, что снова встретятся здесь же на следующий год.

Боудика смотрела на уходящих с непонятной грустью. Чувство страха, переполнявшее ее в самом начале праздника, вскоре исчезло, и она все оставшееся время светилась, очаровывая своим весельем, бившей через край жизнью, а порой и озорными выходками. Она только-только начала узнавать людей из других племен, а теперь они уходили, исчезая, словно туман летним утром. Но Боудика была счастлива, познакомившись с ними. Она так много узнала о людях Британии, о том, как отличались они от ее соплеменников-иценов. И вот теперь, расставаясь, она не знала, встретит ли их еще когда-нибудь…

Одним из уходивших был симпатичный юноша, с которым она провела прошлую ночь. Он очень заботился о ней, нашел какой-то флакон с приятно пахнущей мазью и сказал, что сможет войти в нее, не причинив неудобства и боли. И он был бесконечно нежен, а потом они вдруг начали наслаждаться друг другом, а затем второй и третий раз, когда проснулись утром.

В это утро Гэдрин с Анникой сказали ей, что людям племени иценов тоже пришло время собрать свою поклажу и покинуть священную рощу, и они уверили Боудику, что если отправятся сюда на следующий год, то обязательно возьмут ее с собой. Они уже начали собирать в одеяла еду, посуду и остальные вещи для обратного путешествия, как вдруг Боудика услышала за рощей какой-то шум. Это были возгласы, полные горя и боли, и все обернулись в ту сторону, чтобы посмотреть, что случилось.

Люди расступились, и, словно ниоткуда, нарушив мир и покой священной рощи, появилась колесница вестника. Он задыхался, а его лошадь готова была пасть.

Боудика видела, как гонец говорил со жрецами, слышала громкие голоса и повторявшееся слово «римляне». Поймав взгляд, которым обменялись родители, она всерьез забеспокоилась.

— Люди! — воскликнул вдруг верховный жрец. — Идите сюда! Только что мы получили плохие вести. Подойдите ближе и слушайте.

Вокруг алтаря быстро собралась толпа.

— Враг посмел вторгнуться в священную Британию, он уже осквернил наши земли! Железные римские легионеры шагают по нашей земле, заставляя холмы и долины сотрясаться от лязга своего оружия.

Бритты взревели от ужаса и ярости, а верховный жрец продолжил:

— Каратак и Тогодумн, храбрые вожди, уже подготовились к битве на реке Медвей. Мы должны вооружиться и присоединиться к ним, чтобы изгнать эту чуму с наших земель!

Снова раздался крик ярости, но, к удивлению Боудики, с речью жреца согласились не все, и многие начали спорить друг с другом. Жрец поднял руки, призывая к тишине, но голоса спорящих становились все громче.

Внезапно шум толпы перекрыл голос высокого белокурого человека в ярко-голубом плаще:

— Подождите, люди! Послушай меня, жрец. Почему мы должны сражаться с римлянами? Они здесь именно потому, что мы ссоримся друг с другом. Мы богатеем от торговли, мы стали друзьями римлян, а теперь ты хочешь, чтобы мы сражались с ними? Ты думаешь, мы сошли с ума?

— Да, вы должны драться с ними! — завопил жрец. — Они — на наших землях!

— Их купцы и путешественники живут на наших землях годами и никогда не доставляли нам беспокойства. Они — наши друзья. И они вполне довольствуются тем, что мы им предлагаем. Мы, племя атребатов, никогда не присоединимся к тебе в новой войне, мы пригласим римлян в свои земли и будем жить с ними в мире.

Боудика увидела, что жрец, указывая на вождя своим дубовым посохом, уже начал выкрикивать в его адрес проклятия, и тогда раздался громкий голос вождя в зеленом плаще из племени регнов:

— Мы тоже не присоединимся к тебе! Это — не наша война. Мы не станем терять своих мужчин и женщин, когда можем жить спокойно. Римские войска располагаются во многих землях, и народы там живут с ними в мире. Мы же только сражаемся друг с другом. Почему бы римлянам не прийти сюда и не принести хотя бы немного порядка и спокойствия? Мы долго размышляли, что делать, если придут римляне и завладеют нами, и проголосовали, что мы, как и атребаты, будем с ними торговать и жить в мире. Жрец, ты увидишь, что многие из бриттов сделают то же самое!

Жрец хотел сказать что-то еще, но поднялся страшный гвалт. Многие в толпе принялись спорить с вождями, выступившими против сражения. Боудика испугалась, что бритты уже здесь начнут воевать друг с другом, когда должны были бы объединиться и пойти на римлян.

В конце концов голос жреца перекрыл шум ссоры, и, когда люди приутихли, жрец сказал:

— Только трусы и предатели откажутся сражаться с завоевателями. Почему? Потому что с нами — наши боги. Прошлой ночью мне былпослан сон, в котором множество людей с голубыми лицами вырубали деревья, чьи стволы и кроны были покрыты римскими доспехами. Еще до приезда вестника я знал, что римляне высадятся на берег, ведь боги сказали мне об этом. А еще они поведали, что мы должны их умилостивить, чтобы они дали нам силу сокрушить врага и ввергнуть его в пучину моря, из которой он появился. Мы должны избрать здорового ребенка, мальчика или девочку, и принести это чудесное дитя бриттов в жертву богам, дабы получить их покровительство.

Боудика услышала эти слова, но не понимала их смысла, пока мать не схватила ее за плечо и не толкнула за спину Гэдрина, подальше от взгляда жреца. Вдруг с другой стороны закричала женщина, но было поздно — жрец указал посохом на ее сына и воскликнул:

— Этот ребенок избран! Приведите его сюда и восславим великих богов Эдрина, Малдоха, Иссуа, чтобы они получили это дитя и обратили его юность и силу в мощь наших воинов!

Боудика слышала шум, но не могла видеть начавшуюся потасовку. Она вырвалась из рук отца и только и могла разглядеть, как жрецы волокут через толпу отчаянно сопротивлявшегося юношу. Отец мальчика кричал и отталкивал жрецов, но жрецы уже затолкали юношу в одну из пустых клеток для жертвенных животных.

Сотрясая клетку, ошеломленный юноша плакал и звал свою мать. Когда клетку принесли и водрузили на алтарь, Боудика смогла, наконец, рассмотреть обреченного. Она ужаснулась, поняв, что несколько раз видела его здесь. Почему избрали именно этого? Он был совсем обычным, примерно ее возраста, но намного ниже ростом и выглядел гораздо младше. Сейчас его открытое детское лицо застыло в ужасе, он смотрел сквозь прутья и пытался найти своих отца и мать, но тех оттащили на край поляны и крепко держали, а они все продолжали кричать, умоляя отпустить их сына.

Жрецы вынули из костра тлеющие сучья и положили их на алтарь, а потом стали подкидывать сухие ветви и раздувать огонь. Вскоре его языки достигли клетки. Юноша кричал, пытаясь отодвинуться подальше от пламени, а оно уже лизало его кожу. Крики становились все ужаснее. На мальчике вспыхнула одежда. Боудика зажала уши и закрыла глаза. Раздался последний ужасный вопль, и все стихло. В роще воцарилась неестественная, жуткая тишина, которую нарушал теперь только треск поглотившего тело пламени.

Сначала тихо, а потом все громче зазвучала песнь. Друиды протягивали к обгоревшему телу юноши руки, прося богов, чтобы они приняли его молодую жизнь ради всех бриттов. То были обращения к богам, но в ушах Боудики звучали только вопли несчастного и стенания его родителей. Их боль тронула ее так, что захотелось кричать от горя, и ее сердце наполнилось невыразимым страхом. С надеждой взглянула она на мать, но, к своему ужасу, увидела на ее лице выражение экстаза; отсвет огня, поглотившего юношу, отражался и в ее глазах!

Боудику затошнило.

Обратный путь был даже опаснее, чем первое путешествие. Все вокруг стало враждебнее: рощи были мрачны, реки — глубоки и коварны, в холмах, казалось, скрывались какие-то злые силы. Повсюду царил страх перед римлянами.

Когда ицены в первый раз шли в земли белгов, родители Боудики и другие люди племени искрились весельем, пели песни и по пути приносили в жертву кроликов и птиц. В том путешествии жизнь казалась Боудике надежной. Сейчас же вокруг была словно темная тревога, не звучало ни песен, ни смеха. Дичь, как и прежде, ловили для еды и жертв, убивали и посвящали богам, но делалось это скорее со страхом, чем с радостью. Родители разговаривали шепотом, а когда садились отдохнуть, остальные члены племени собирались вокруг и начинали тихую беседу. Они видели, что многие бритты спешили присоединиться к войску Каратака и Тогодумна. Некоторые ицены тоже решили драться. Они пошли на юг, к реке Медвей.

Наконец соплеменники добрались до своей деревни. Полная облегчения, Боудика проспала остаток ночи и большую часть следующего дня.

Глава 3

43 г. н. э. Дворец императора Клавдия в Риме

Коротенький, толстый Полибий выпрямился во весь свой смешной рост и заявил повелителю мира и Римской империи:

— Это решение недостойно вас, цезарь. Это — решение дурака.

Его коллега Паллант взглянул на своего друга в крайнем изумлении и ужасе. Он побледнел и покачал головой, призывая Полибия замолчать, но не смог привлечь его внимания, потому что философ отказывался смотреть на кого-либо кроме императора Клавдия.

— Что ты сказал? — спросил Клавдий, стараясь не заикаться.

— Я сказал, цезарь, что только дураку могла прийти в голову такая идея. Вы рискуете жизнью, ища одобрения Сената, который вас презирает! Почему вы делаете так, если можете написать эдикт, который за ночь удвоит число сенаторов и вдвое же уменьшит их силы? Почему кланяетесь и расшаркиваетесь перед этими заносчивыми глупцами, перед этими думающими только о протекции идиотами, когда можете прихлопнуть их в одно мгновение?

— Ты только что назвал меня дураком, — повторил Клавдий. — Ты назвал римского императора дураком!

— Именно им вы и являетесь, — парировал Полибий.

— Паллант, — Клавдий посмотрел на своего второго советника, — Полибий назвал меня дураком. Разве этого не достаточно, чтобы приказать схватить его и бросить в темницу?

— И протащить за колесницей по арене, — ответил второй грек.

Клавдий вздохнул.

— Знаешь, Полибий, тебе действительно не стоит называть императора Рима дураком. Римляне могут услышать тебя и решить, что ты не шутишь, и тогда никто не будет меня уважать. Меня свергнут, а тебя вышвырнут из дворца.

Полибий передернул плечами и, казалось, собирался что-то сказать, но Клавдий продолжил:

— Я иду на бриттов не для того, чтобы умилостивить Сенат, а чтобы поднять свой авторитет у народа Рима. Завоевав дикарей и варваров, я стану героем для своих людей, таким же, как Ю-юлий и Ав-вгуст.

Он снова начал заикаться, сжал кулаки и ударил себя по бедрам. Это как-то помогло. Но что действительно раздражало императора, так это дерзость Полибия. В конце концов, философ или нет, но он — всего лишь бывший раб.

— Достаточно уже того, что сенаторы отказываются обедать со мной, и я вынужден отправиться в почти что добровольное изгнание из-за всех этих заговоров. Но я приблизил тебя, Палланта и Нарцисса, сделал вас советниками, подняв куда выше вашего прежнего положения, и ты больше, чем кто-либо, должен уважать меня. Особенно потому, что все здесь, кроме меня, ненавидят вас из-за того, что вы — греки.

— Клавдий, я уважаю тебя, почитаю твой ум, воображение и то, что ты каким-то образом смог выжить в самой убийственной семейке за всю историю мира; но будешь ли уважать меня ты, если все, что я буду делать, — это отвечать на твои дикие планы: «Да, цезарь!» и «Нет, цезарь!»? И эта твоя затея — отправиться по следам Нарцисса после того, как он только недавно был направлен на подавление волнений армии в Галлии — безумство. Как будто твое здоровье позволит тебе отъехать далеко от Рима! Но это еще не все. Твой план — добраться до Британии, где мужчины и женщины носят звериные шкуры и раскрашивают лица синим, — полнейшая чушь. О боги! Чтобы император Рима отправлялся куда-то на край земли, в стремлении оставить там свой след?! И что самое плохое — ты собираешься поставить на время во главе империи Луция Вителлия, этого вечно пьяного льстеца… Это же чистое сумасшествие!

— Довольно! — заверещал Клавдий. — Я терплю, когда ты критикуешь меня или грубишь, если это в моих интересах. Но ты абсолютно не имеешь права порицать Луция Вителлия, моего дорогого друга и помощника!

— Пьющего помощника, цезарь, — заметил Полибий. — И человека, который лизал задницы Тиберию и Калигуле. Он был самым первым римлянином, который поклонился и поцеловал землю, когда Калигула провозгласил себя богом. Даже этот треклятый Сенат тянул несколько дней, выказывая свое несогласие. Только не Луций! Он орал «О, великий и могущественный бог Калигула!» в каждом коридоре!

— Он был прекрасным наместником Сирии, — сказал Клавдий. — Вспомни, как он подавил недовольства иудеев, сместив этого жестокого безумца Понтия Пилата и его соправителя Каиафу. Иудеи и та новая секта, христиане, могли распространить смуту до Египта, если бы он не действовал с умом и решимостью. Это была опасная ситуация для всей империи, но он справился великолепно.

— Как же, справился… А еще создал нам огромную проблему с христианами и евреями здесь. Он был благороден в провинциях, но когда вернулся сюда, все изменилось. Похоже, он просто мечтал поддаться порче и коррупции, которые пронизывают все в Риме, едва только въехав в городские ворота. И теперь он здесь, во дворце, и каждую ночь вы ходите по отвратительным тавернам и публичным домам, пьете, играете в азартные игры и забавляетесь до утра… Что за пример подает цезарь своим людям?

Император Клавдий вздохнул и уселся на стол. Он не любил спорить со своими советниками, единственными людьми во дворце, которым полностью доверял, и больше всего с Полибием, гением, рожденным в Греции, советы которого он особенно ценил с того самого момента, когда в день убийства Калигулы неожиданно обрел власть. И ему нравилось, что греки звали его «цезарь», чего не хотел делать ни один из сенаторов.

Сенат до сих пор считает его узурпатором, потому что двумя годами раньше его избрали солдаты, убив перед этим Калигулу и всю его семью, и хотя на словах сенаторы почитали императора, любой из них всадил бы ему кинжал в спину, если бы только смог потом спастись. Клавдию пришлось заручиться поддержкой преторианцев и остальной части армии и, несмотря на свою не слишком большую сообразительность, он стал самым сильным человеком во всем Риме. Для всех, кроме, конечно, его жены Мессалины.

— И тем не менее, Полибий, мне необходимо добиться большой военной победы, чтобы укрепить свой авторитет как в народе, так и в Сенате. А при моем слабом здоровье я не могу сравняться с Юлием, Октавианом или даже Тиберием. Люди смеются надо мной, когда я ковыляю по улицам, передразнивают меня. Чтобы заручиться любовью и уважением народа, мне нужен военный авторитет, а он приходит от славных битв и побед.

— Ерунда, Клавдий, — фыркнул Полибий. — Чтобы заручиться их любовью и уважением, все, что тебе нужно сделать, — это дать народу хорошее, ответственное и стабильное правление. Хлеб и работу, а не хлеб и зрелища. Тебе нужно снизить стоимость зерна, построить сотню-другую домов в городе, защитить Остию от набегов пиратов и увеличить число ворот в Риме со стороны Неаполя. Еще тебе стоит очистить Тибр — настоящую сточную канаву; там одни трупы животных и пьяниц, и все это несет к морю. Кроме того, было бы хорошо облегчить бремя налогов, как я уже годами пытаюсь тебе объяснить, ибо увеличение налогов приводит к тому, что люди работают меньше, а не упорнее. И еще тебе нужно…

— Довольно, Полибий, довольно! — замахал руками Паллант.

Император и Полибий с удивлением взглянули на этого грека. Паллант редко говорил, если только его об этом не просили, и никогда не повышал голос до крика, он был человеком, взвешивавшим каждое слово, неспособным внезапно обидеться или впасть в ярость. Теперь чаша терпения даже спокойного Палланта переполнилась.

— Дай цезарю хоть минуту для раздумий, а не перечисляй проблемы, тянущиеся со времен республики! Нельзя ожидать, чтобы он решил за один день все, что унаследовал от правления своих ужасных предшественников. Откуда взять деньги, чтобы исполнить то, что ты перечислил? Кто будет работать, если не будет достаточного количества рабов? Вот почему для нас так важны бритты!

— Конечно же, завоевание Британии важно для нас, Паллант, — сказал Полибий. — Именно поэтому мы и послали туда Авла Плавтия. Но почему император должен ехать туда лично? С чего это люди Рима выйдут на улицы и будут приветствовать его восхищенными криками только потому, что он возвратится с именем «Британик»? Что за имя! Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик Британик! У тебя уже есть имя, — повернулся он к Клавдию, — которое большинство римлян будет помнить всю жизнь, а прибавив к нему новое, ты ввергнешь их слабые умы в пучину хаоса. Снова повторяю, цезарь: нет тебе необходимости отправляться в путь, совсем не обязательно тащиться через всю Галлию, а потом и морем — в гнилые земли облаков и дождей-, да еще и этих жутких друидов! Особенно когда столь много дел нужно решить в самом Риме.

— Но именно поэтому я оставляю вместо себя Луция Вителлия…

Полибий издал стон ярости и отчаяния.

— Город дураков в руках идиота! — прошипел он. Потом поклонился и покинул библиотеку. Он был явно не в себе.

Клавдий и Паллант посмотрели, как грек уходит, и Паллант негромко произнес:

— Думаю, мне следует последовать за ним, цезарь, чтобы убедиться, что он не сделает ничего лишнего за пределами этих стен. Когда он в ярости…

Клавдий кивнул:

— Да, иди и посмотри. Убедись, что он в порядке. Иногда он так из-за меня расстраивается, а я ничего не могу придумать, чтобы угодить ему.

Паллант улыбнулся:

— Цезарь, это наша работа — угождать.

Оставшись один, Клавдий подумал, а не прав ли Полибий? Он теперь уже сомневался в целесообразности своего путешествия. Каким-то образом Нарцисс, его советник и бывший раб, умудрился нейтрализовать недовольства и страхи солдат до того, как они отправились в Британию. Но выстоят ли они, столкнувшись лицом к лицу с бриттами, народом жрецов, еще более ужасающим, чем даже германцы?

Казалось, в Британии все шло пока хорошо. После высадки армии на берег первые гонцы доставили вести о победе Плавтия на берегу реки Медвей — первом разгроме войска бриттов. Тогодумн, брат отступника Админия, был убит, и теперь остался лишь один вождь бриттов, Каратак, который бежал, спасая свою жизнь, на запад, где друиды собрали большие силы. Веспасиан преследовал их среди холмов и долин Британии. Но вместе с добрыми вестями пришел и отчет о том, что банды бриттов продолжают устраивать набеги на лагерь армии и Британия все еще остается опасной территорией.

Однако Клавдий в этом не сомневался, крупная военная победа сотворит с его репутацией чудеса. Империя не расширяла свои границы со времен Августа, и, если он включит в нее Британию с фантастическими запасами леса, серебра, свинца, зерна и рабов, его имя войдет в анналы истории — как имена Юлия и Октавиана.

Продумав о своих прославленных предшественниках, Клавдий улыбнулся. Никогда, ни на одно мгновение, с рождения и до того момента, когда он дрожал в ужасе за занавеской во время убийства Калигулы, он не считал себя достойным звания императора.

Тиберий и Калигула так уронили его, что Клавдий даже написал длинные и подробные — и, конечно же, очень секретные письма друзьям о насущной необходимости восстановить республику и возвратить Рим в руки народа…

Но боги повелели ему занять престол, и он не мог отказаться, иначе те же преторианцы убили бы его в одно мгновение. Поэтому он решил, что будет лучшим императором, какого мог бы пожелать Рим. И по этой причине ему нужны были люди, которые поддерживали бы его. Ему нужно было сделать что-то, чтобы снискать всеобщее уважение. Завоевание Британии было самым очевидным шагом…

А кто вспомнит хоть одну причину, по которой можно было бы уважать Тиберия? Не за то ли, что он был жестоким и изощренным тираном, что плел интриги и заговоры и «развлекался» с детьми на острове Капрея?^[7] И хуже, в десять тысяч раз хуже Тиберия был его ужасный убийца — племянник Клавдия Калигула. Столь молодой и столь невыразимо-жестокий. Человек, который вырывал детей из животов беременных женщин и поедал их, который совратил своих собственных сестер, словно был египетским фараоном; который забавлялся тем, что заставлял сенаторов Рима лаять, словно собак. Даже своего коня Инцината он сделал сенатором! И все эти благородные римлянки, с которыми он спал, включая девчонок и старух! Он даже устроил публичный дом во дворце, чтобы пополнить через это казну…

«Что ж, — думал Клавдий, — пришло время для семьи Юлия обрести второго Августа.^[8] Октавиан расширил пределы империи, и Клавдий сделает то же самое. И может быть, после смерти меня назовут Августом, как назвали когда-то Октавиана. Да, Клавдий Август. Звучит гораздо лучше, чем Клавдий Британик».

Валерия Мессалина читала свиток уже во второй раз. Прочитав его в первый раз, она качнула в изумлении головой и, не сказав ни слова, снова углубилась в чтение.

— Слоны?! — спросила она, отложив, наконец, свиток.

— Да, слоны. Большие, как те, которых вел Ганнибал.

— Но это же больше тысячи миль на север Галлии! Как ты собираешься поддерживать в таком долгом путешествии их здоровье?

— У меня будут мои врачи.

Она пожала плечами и снова взглянула на свиток:

— И двадцать бывших консулов? Они так стары, что просто не перенесут трудностей пути.

— Я выберу тех, что помоложе. Им всем под шестьдесят, но пойдут лишь те, кто выдержит.

— И ты берешь с собой преторианскую гвардию? Но последние два года она лишь пьянствовала! Там нет ни одного человека, который смог бы поднять меч. Оставь их для защиты императорской персоны. Клавдий, дорогой, ты совершаешь глупость. Твое место — здесь, около своей жены. Нашей Октавии всего четыре года, а Тиберию — два, и они будут скучать по отцу. И послушная, любящая своего императора Валерия тоже будет скучать…

Несмотря на свою обычную покорность жене, Клавдий с раздражением ответил:

— Дети могут скучать по мне, но, похоже, у их матери по ночам не будет времени, чтобы вспоминать о муже…

— О, любимый, ты ведь не веришь всем этим слухам, правда? И если я слегка игрива, то только в твоих интересах. Если ты не хочешь быть объектом постоянных заговоров, твои отношения с Сенатом тоже нужно улучшать. Коль они не желают разговаривать с тобой и ты тоже не признаешь их, тогда настает очередь твоей жены использовать все доступные средства, чтобы настоять…

— Большинство жен, чтобы помочь карьере своих мужей, ограничивается парой пиров. А мне говорят, что ты, похоже, удовлетворяешься лишь оргиями и дикими празднествами и, чтобы унять свою похоть, хватаешь мужчин даже в тавернах!

— Бред! — возмутилась она. — Этот дворец переполнен слухами и сплетнями. Если бы я прислушивалась к каждой такой сказке о тебе, то поверила бы, что ты день и ночь проводишь со шлюхами во всех публичных домах Рима. Но разве я верю торговцам сплетнями и болтунам? Конечно же, нет, ибо я больше верю своему Клавдию, чем он — своей Валерии.

Император переложил на столе несколько свитков. Он попытался сосредоточиться на планах своего путешествия в Британию, но Мессалина подошла и обняла его за плечи, а затем изогнулась и стала покусывать за ухо, что иногда ему действительно нравилось.

Он вздрогнул и повернулся, чтобы поцеловать ее. Мессалина провела языком по его губам и заставила открыть рот. Ее рука уже пробралась под его тунику и собиралась опуститься вниз, когда послышался чей-то отчетливый кашель.

В раздражении Мессалина обернулась и увидела, что у входа в библиотеку стоит Полибий.

— О, ради всех богов, в чем дело? Разве ты не видишь, что я и император заняты?

— Простите меня, госпожа, но дело не терпит отлагательств.

— Тогда входи, — повелела она. — Клавдий, ты даешь этим рабам слишком много свободы. В конце концов, они греки…

Не обращая на нее внимания, Полибий приблизился к императорскому столу вплотную.

— Я должен поговорить с тобой, цезарь, — сказал он.

— Так говори, глупец, — разгневалась Мессалина.

Грек не проронил ни слова.

— Ты глухой, тупой, или все сразу? — не унималась императрица.

Полибий стоял и молча смотрел на императора.

— Любовь моя, — примирительно заметил Клавдий, — Полибий не способен говорить в твоем присутствии. Должно быть, это дело крайней важности, предназначенное лишь для ушей императора.

Взбешенная Мессалина бросила на грека злобный взгляд, но тот лишь поклонился, когда она выскочила вон.

— Ну, Полибий, что же случилось такого, что ты прервал первый такой визит Мессалины ко мне за целый год?

— Наши шпионы только что вернулись из Египта. Они говорят, что случилось страшное нашествие саранчи, и половина посевов пшеницы уничтожена. Через два месяца, Цезарь, в Риме не будет хватать зерна для выпечки хлеба, цены поднимутся до небес, и начнется голод, если только мы не добудем продукты из других источников. Проблема заключается в том, что о саранче уже известно, цены взлетят очень быстро во всей империи, и жителям Рима придется туго.

— Очень хорошо, отправь людей немедленно… на все рынки империи и купи все, что необходимо, чтобы заполнить склады. Это уже пятый неурожай в Египте за последние двадцать лет. Именно поэтому, Полибий, нам нужна Британия. Там меньше лесов, чем в Германии, есть открытые места и поля, на которых можно вырастить столько зерна, сколько нужно Риму. Эта страна может накормить весь мир. Мне сообщили, что почвы там черные и богатые, как в Этрурии, и кто знает, как далеко простираются эти земли? Но что еще лучше, Полибий, так это то, что в Британии более холодный климат, зерно и фрукты созревают там медленнее и обладают более богатым, ярким вкусом. И, что самое замечательное, эти земли слишком холодны для саранчи. Теперь ты понимаешь, почему я иду в Британию?

Полибий неопределенно пожал плечами:

— Зерно и земля останутся там и завтра, пойдешь ты туда или нет, цезарь. И есть еще одна вещь, о которой я должен тебе сказать; это сообщили нам из Британии. Мятежный вождь Каратак снова повел свои войска через страну и приказал им не останавливаться ни перед какой жестокостью, чтобы подорвать дух наших солдат. Твой полководец Плавтий хотел преследовать и уничтожить Каратака, но, к своей досаде, вынужден был следовать твоему приказу и теперь проверяет подготовку к взятию столицы Каратака, которая, как сообщил мне посланник, должна быть взята тобою лично. Это так?

Клавдий кивнул.

— Мне сообщили, — заметил Полибий, — что эта столица — не больше чем деревня с домами из дерева, соломы и глины… — Он подумал о чем-то и завершил: — Очевидно, цезарь, бритты строят что-то, похожее больше на мазанки, чем на дома. А ты все еще считаешь, что императору пристало лично завоевывать такую глушь?

— О, хоть раз в жизни, Полибий, не мог бы ты заткнуться? — воскликнул Клавдий.

Грек взглянул на него в изумлении. До него, наконец, дошло, что Клавдий явно недоволен, а что он сам зашел слишком далеко. Незадачливый советник склонился в знак извинения.

— И еще кое-что, Полибий. Пока меня не будет в Риме, я хочу получать ежедневные отчеты о поведении моей жены. Мессалина ведет себя не так, как подобает жене цезаря, даже тогда, когда цезарь во дворце. Когда цезарь отправится в поход, одни боги знают, как далеко она может зайти. А я не смогу стать настоящим победителем, если меня будут осмеивать как мужа самой разнузданной шлюхи в Риме, не правда ли?

Земли иценов в Восточной Британии

Дни стояли солнечные, часто жаркие. Туман в полях быстро испарялся, в воздухе висела пыль от сухой земли и пыльца цветов, в изобили растущих в лесах и лугах. Казалось, пыль и грязь были повсюду. Грязны были одежды крестьян, начинающих готовить поля к сбору урожая, грязны были их дома.

Но хуже, куда хуже был дым, которым тянуло с полей, подожженных для того, чтобы выращенное на них зерно не досталось римлянам; хуже была пыль на одеждах бегущих от войны людей, хуже был прах мертвых, возвращающийся, наконец, земле.

Поражение вождя Каратака оказалось горем для одних и, может быть, облегчением для других. Но душу Боудики известия о поражениях опустошали. Никогда еще она не была настолько лишена всякой надежды, как тогда, когда слушала гонца, который рассказывал о проигранных битвах. Он был воином из племени иценов, сражался плечом к плечу с Каратаком на реке Медвей и подтвердил храбрость бриттов и несокрушимость римлян.

После возвращения из святилища друидов и радости, испытанной на празднике, Боудика делалась все более замкнутой и угрюмой. Она начинала путешествие с таким волнением, она радовалась долгому пути, приключениям, встречам с новыми местами и удивительными знаками, посвященными богам! В первый раз за ее юную жизнь мир распростерся за границы племени иценов, за хорошо знакомые ей реки, поля и леса. Но потом пришли вести о нашествии римлян, и в одно мгновение все поглотил хаос. Вместо ощущения свободы, которое она обрела на собрании племен в священной роще, она чувствовала в душе глухое уныние. Это уныние поселилось теперь и в ее семье. Даже возвращение домой, ко всему тому, что было ей знакомо, не принесло облегчения.

Но чтобы понять, что делать теперь, ей нужно было доподлинно знать все о происходящем. Потому она и выпытывала у возвратившегося воина:

— Битва была на реке? Кто из бриттов сражался? Сколько римлян там было? Как они были одеты? Какое оружие…

— Боудика! — воскликнул Гэдрин. — Во имя богов, один вопрос за раз! Бедняга только что приехал.

— Но как поступим мы, отец? — спросила она.

Гэдрин кивнул.

— Это вопрос, над которой предстоит думать мне. Это — не дело детей, — сказал он.

— Я не ребенок. Я охотник. И я могу сражаться с римлянами так же, как и любой бритт.

— Не будет никаких сражений с римлянами, пока мы не узнаем их намерений, — заявил отец твердо. — Римляне воюют всерьез. Они сокрушают любого, кто становится на их пути. Если мы вступим в войну, они точно нас уничтожат…

— Так мы не будем сражаться? — перебила она.

— Каратак сразился, и посмотри, чем это закончилось. Как могут ицены сопротивляться столь могучей силе, как римляне?

Внезапно ее глаза вспыхнули гневом.

— Я буду биться! Даже если буду делать это одна!

— Да, — отозвался отец, — верю, что будешь. А что буду делать я, когда мою любимую дочь поднимут на столб и распнут? Нет, дорогая, не будет никакой битвы. Время сражений ушло. Пришла пора переговоров.

Позднее, той же ночью, она заставила гонца только ей одной повторить все детали сражения, проигранного Каратаком, и чем дальше слушала, тем меньше понимала, почему бритты потерпели поражение. Каратак был благородным воином, искусным в военном деле и одним из тех, кого защищали боги. Зачем тот мальчик погиб в таких мучениях, если не ради того, чтобы армии бриттов выиграли войну?

Брат Каратака, Тогодумн, человек тоже выдающийся, был убит, как и тысячи отважных сыновей и дочерей Британии. Если верить словам вернувшегося воина, даже женщины сражались храбро и не уступали мужчинам в силе и стойкости. Воин особо подчеркнул их мужество в борьбе с римскими полчищами. Но и этого оказалось мало. Британия потеряла свою армию.

— Тебе нужно было их видеть, госпожа, — сказал ей бритт. — Римляне стояли несокрушимой стеной. Мы делали все, чтобы разбить их строй, но чем больше мы нападали, тем, казалось, больше их становилось, и тем чаще они убивали наших воинов. Мертвые и умирающие громоздились одни над другими, пока перед римлянами не вырос холм из тел, а затем, когда мы начали отступать, римляне преследовали, рубя нас своими короткими мечами и пронзая длинными копьями. И стрелы… Словно железные осы, они затмили небо, и еще тысячи наших пали мертвыми или тяжелоранеными. Для нас больше нет надежды, госпожа, мы обречены. Никто не может сражаться с римлянами, кроме армии, равной им.

— Обречены? Как Британия может быть обречена? Нас так много, и мы сильные!

Боудика знала, что говорит теперь, как неразумное дитя. Но она просто не понимала, как ее земля могла быть внезапно завоевана народом, о котором она слышала только какие-то смутные сказки. А теперь римляне были здесь, угрожая всему, что она любила, и даже ее жизни.

— А что жрецы? Разве они не приносили жертвы, не молились? — спросила она.

Воин грустно улыбнулся:

— Римские мечи и щиты не особенно подвластны заклинаниям друидов.

Боудика верила, что молитвы должны действовать. Почему же боги не слушали их? И если Каратак бежал от римской армии, а Тогодумн был убит вместе с тысячами бриттов, кто тогда защитит Британию от нашествия? Позднее она спросила об этом Аннику и Гэдрина, но их ответы были неопределенными: «Не все вещи таковы, какими могли бы быть» или: «Ты еще молода, но скоро поймешь». На самом деле они имели в виду одно: «Иногда лучше жить в мире с тем, кто завоевал тебя, чем сразиться и умереть».

Боудика была в отчаянии. Сердце призывало ее схватить меч, отправиться на юг драться с римлянами. Их земли вот-вот захватят, а родители ведут себя так, словно просто выдался неурожайный год. Работники Гэдрина трудились в поте лица, будто ничего не случилось, вместо того чтобы готовиться к главной битве своей жизни. Шахты, как и прежде, давали руду, поля — урожай, деревья — плоды. И тем не менее все люди вокруг пребывали в страхе. Почему ее родители не могли понять, что именно происходит за пределами земель их собственного племени?

И почему никто не слушает жрецов-друидов? Друиды всегда были судьями, мудрецами и врачами кельтских народов, они возвышались над простыми людьми, не подчиняясь никому. Древние законы разрешали им бродить по Британии, где им вздумается, и никому не дозволялось останавливать их или даже прикасаться к их священным одеждам, ибо они знали всех богов по именам.

Многие друиды приходили в дом Гэдрина и пытались заставить родителей Боудики и людей их деревни подняться и присоединиться к восстанию против римлян, но им приходилось удаляться ни с чем. Как же могли ее родители не слушать жрецов и не делать того, что те говорили? Это казалось невозможным.

И вот она создала собственную армию — из своих сверстников и сверстниц, собрав их в родной деревне и двух соседних. Целыми днями изготавливали они деревянные мечи и щиты. Боудика снабдила своих воинов всем, что могло помочь им победить одетых в железо врагов. Потом она вела их от одной деревни к другой и выкрикивала приказы и призывы, пока не охрипла.

Селяне оставляли работу в поле или выходили из своих домов и улыбались нелепой забаве. Они видели, как утомились дети от непрерывного марша и военной подготовки, которую устроила им Боудика, и предлагали ее «армии» овсяные лепешки и воду с медом.

…Казалось, еще немного, и можно будет сражаться! Но пришло время с деревьев снимать плоды, из ульев брать мед, убирать репу, жать пшеницу и другие злаки, и все дети покинули ее армию, чтобы помочь своим родителям в труде, который был куда важнее воинских забав. Собранный урожай был спрятан в больших ямах — их закрыли деревянными щитами, а сверху засыпали землей и соломой, чтобы припасы не обнаружили римляне.

Жизнь пошла своим чередом.

Глава 4

47 год н. э. Близ деревни иценов, Восточная Британия

Они знали, что нужно хранить молчание, даже когда охота закончилась и пришло время возвращаться домой. Это было не так, как в старые дни, до вторжения римлян — дни, когда Боудика с друзьями могла мчаться верхом по полям и лесам, смеяться и стрелять в цель по дороге на охоту или возвращаясь домой. Те дни, счастливые и беззаботные, ушли в прошлое, как и ее детство.

Четыре года прошло с момента завоевания Британии римлянами, а Боудика по-прежнему оставалась твердой в своем убеждении, что бритты должны сплотиться и вытеснить завоевателей с родной земли. Жизнь менялась не в лучшую сторону, но она по-прежнему радовалась каждому дню и находила все новые поводы для озорства. Особенно ей нравилось устраивать всякие пакости римским солдатам: то она подбивала жителей деревни отдать им испорченную провизию вместо свежей, то запихивала в середину мешков с драгоценным зерном речной ил. Все, что угодно, лишь бы досадить римлянам. А те нередко обнаруживали подвох уже в нескольких милях от деревни, когда было слишком поздно возвращаться и выяснять, кто из жителей это сделал.

Порой Боудика просыпалась совсем рано и раздумывала, как бы еще выставить дураками ненавистных римлян и тех, кто с ними дружил.

Нынче был как раз такой день. Боудика с двумя друзьями из соседней деревни возвращалась с охоты. Как обычно, шли вдоль самой опушки леса — на случай, если их заметят римские солдаты, теперь вездесущие на новых дорогах, построенных ими по всей земле бриттов. Они шли тихо и осторожно, избегая веток и сучьев, треск которых мог бы насторожить оказавшегося поблизости римлянина. В дальних полях они поймали двенадцать зайцев — на некоторое время достаточно еды для себя и семей в деревне. И вдруг услышали в тишине отдаленный мужской смех.

Чуткая к любой опасности, Боудика в то же мгновение замерла и знаком велела друзьям остановиться. Они прислушались и снова услышали смех, однако на этот раз к нему присоединились и голоса двух других мужчин.

Боудика приказала своим спутникам опуститься на колени, пытаясь определить, откуда доносились эти звуки. Сменивший вдруг направление ветер донес до них запах костра и еды. Боудика показала рукой, что неизвестные люди находятся от них к северу; там, где была новая римская дорога.

Подростки осторожно двигались в высокой траве, крадучись, словно волки, пока не увидели людей.

Римляне. Четверо. Их повозка стояла у ближайшего дерева, к которому были привязаны лошади, и эти люди были, несомненно, сборщиками податей, потому что повозка была нагружена мешками — данью с ближайшей деревни.

Боудика почувствовала, как в ней закипает гнев. Но воли себе давать было нельзя — отец строго-настрого наказал всегда избегать римских солдат. В поле или на дороге ее не спасет то, что она — дочь одного из вождей иценов; захватчики обойдутся с ней как с рабыней, схватят и, еще до того как родители узнают, что случилось, отправят на корабле в Рим. И это если повезет; многих просто убивали…

Но было что-то невыносимое в этих беззаботных римлянах, сидевших у костра здесь, на ее земле, и пожиравших отобранную еду, дышавших ее воздухом. Разум говорил, что она должна повернуться и тихо уходить, но сердце кричало о другом, а лучше всего она чувствовала себя тогда, когда слушалась зова сердца, а не доводов разума.

Озорная улыбка появилась на ее лице. Два ее друга, хорошо зная эту улыбку, сразу поняли, что девушка задумала какую-то каверзу.

В полной тишине она знаками показала им, что собиралась сделать. Когда друзья ее поняли, то чуть было не расхохотались на всю округу, но Боудика зажала рот рукой, призывая и их к молчанию.

Они бесшумно приблизились к римлянам на расстояние в полсотни шагов. Медленно и осторожно нашли то, что искали, — молодое деревце вдвое выше человеческого роста, зеленое и гибкое, с маленькой кроной. Между этим деревцем и римлянами у дороги ничего больше не росло.

Двое молча притянули деревце к земле. Это была непростая работа, дерево сопротивлялось. Но, не сломав ни одной веточки, они согнули его так, что листва коснулась земли.

Пока друзья удерживали дерево, Боудика сплела ветви в подобие ложки, затем отвязала и поместила туда одного из убитых зайцев. Оценив направление, велела друзьям отвести крону дерева немного вправо и дала знак. Отпущенное дерево сразу распрямилось, и заяц полетел прямиком к римлянам.

Это происходило совершенно бесшумно, и потому Боудика издала пронзительный вопль, который римляне услышали одновременно со шлепком тушки зайца о землю всего в четырех шагах от себя. Троица бриттов повалилась в траву, изо всех сил сдерживая хохот. Римляне вскрикнули от неожиданности, схватили оружие и приготовились к обороне, но кругом снова была тишина.

Боудике пришлось щипать себя, чтобы не издать нй звука. Через траву и кусты ей были видны римляне, с опаской смотревшие на зайца, который пролетел по воздуху и упал к их ногам.

Один из них опасливо выступил вперед с мечом в руке и поднял тушку. Потом кивнул другим, чтобы они внимательно осмотрелись, нет ли поблизости готовых к нападению кельтов. Но тишина успокаивала. Они еще немного постояли, прислушиваясь, готовые защищаться, а потом быстро потушили костер и поскорее покинули это зловещее место.

Когда они скрылись из виду, трое бриттов упали на землю и нахохотались до колик. Они знали, что это приключение будет их секретом, о котором они не должны рассказывать никому. Боудика подобрала зайца, и они возвратились домой.

Именно римские дороги сделали все каким-то одинаковым. Для начала римляне выкапывали параллельные траншеи, и земля, взятая из них, поднимала дорогу над окружающей местностью. Дороги мостили большими плоскими камнями. Это были длинные и прямые дороги, они пересекали земли бриттов, связывая римские военные лагеря и города-муниципии^[9] построенные для поселения и торговли римлян. Некоторые из них возникли на месте прежде существовавших поселений бриттов, другие — на новых местах. За четыре года, прошедшие с появления римлян, дороги, проложенные по всей стране, стали самым заметным знаком римского присутствия. Они были сооружены столь продуманно, что ни вор, ни убийца, ни мятежная армия, ни отряды племен не смогли бы затаиться рядом и остаться незамеченными. Дороги сделали путешествия быстрее и безопаснее, колеса повозок уже не ломались и не застревали в грязи. Но самым важным было то, что фрукты, зерно, хлеб и мясо доставлялись из одного места в другое так быстро, что не успевали испортиться в летнюю жару или перемерзнуть зимой. Появление дорог было одним из преимуществ, которым родители Боудики оправдывали римское присутствие.

— Никогда не слушай, что говорят друиды, — настаивал Гэдрин, унимая дочь, когда до деревни дошли вести о новом разгроме Каратака. — Я знаю, что ты не любишь римлян, но не забывай о том, что они принесли нам много достижений своей империи, и теперь мы можем ими пользоваться. Посмотри на нашу жизнь, на деньги, которые мы зарабатываем торговлей с ними! Ты что, думаешь, у тебя были бы такие красивые одежды, если бы не приходили деньги из Рима? Или мы смогли бы содержать всех этих слуг и рабов, если бы я с ними не торговал? Посмотри, по какой цене мы продаем украшения, которые делают наши люди, и зерно, что мы выращиваем! Неужели ты не видишь, насколько лучше мы стали жить с тех пор, как римляне принесли сюда мир и порядок? Ты хочешь жить в омуте войн, которые раздирали наши племена до прихода римлян?

Вдруг вспыхнув, Боудика повернулась к нему и разразилась резкой тирадой:

— О да, отец, мы процветаем под властью римлян. А как насчет наших людей, которых они увозят в рабство? Вспомни бедняков, которые умирают от голода из-за высоких римских налогов! А то, что они заставляют наших людей работать в шахтах? Люди гибнут под завалами, потому что римлянам нужно все больше серебра для своих монет!

Но самым большим стыдом для Боудики было то, что отец и мать открыли для римлян свой дом.

Боудика чувствовала, что, водя дружбу с врагом, ее семья унижает себя. Она понимала, конечно, что жизнь стала удобнее и богаче и намного спокойнее в сравнении с той, что была до прихода римлян. Не было больше страха, съедавшего каждого бритта при мысли, что сегодняшний мир завтра может обернуться кошмаром, если одно племя нападет на другое. Но даже при очевидных преимуществах, которые принесли римляне, это уже была не та Британия, в которой Боудика родилась и выросла. Это была Британия, где не было более привычной свободы, где даже воздух стал не тот, к которому она привыкла, где леса, реки, холмы и долины принадлежали теперь кому-то еще. И где все делалось теперь во имя далекого Императора, который только однажды появился верхом на громадном слоне и на следующий же день исчез навсегда.

Было утро, начинался новый день. Поднявшись с солнцем, Боудика расчесала волосы и налила воду из кувшина в новую бронзовую чашу, которую родители подарили ей на семнадцатый день рождения. Надев свою голубую тунику и закрепив лиф золотой застежкой, подаренной еще годом раньше, она вышла из комнаты. Их новый дом был построен в стиле римской усадьбы. Как все семьи вождей иценов и союзников римлян, они по приказу местной власти получили римский дом и римскую одежду. Они оставили свое низкое жилище из дерева и прутьев на самом берегу реки и перебрались в новый дом из камня, с черепичной крышей и выложенным плиткой полом. На стенах его комнат были изображены мужчины и женщины, возлежащие на ложах и наслаждающиеся фруктами и вином.

Поначалу Боудика не приняла этот дом. Первые несколько месяцев она демонстративно спала в амбаре, но зимой мать заставила ее спать в новом доме, и, хотя Боудика продолжала чувствовать себя в нем неуютно, она все же начала ценить вещи, которые делали жизнь намного удобнее. Ей понравились и комнаты, выходившие на юг и остававшиеся теплыми во все холодные месяцы года, но каким-то образом получавшие свежий воздух в жару, но больше всего — раковины, вделанные в стены, в которые она складывала теперь свои вещи, чтобы не держать их, как раньше, в свертках на полу. Несмотря на презрение ко всему римскому, Боудика вынуждена была признать, что римский дом устроен с большим умом. Но хоть она и жила в нем уже полтора года, этот дом все равно ощущался как чужой, совсем не такой, в каком должен был бы жить настоящий бритт.

Поприветствовав родителей, она взяла у раба чашу с горячей овсянкой и кусок хлеба, села и начала есть. А семья обсуждала планы на день. Увидев на тарелке матери грецкие орехи и оливки, Боудика вновь почувствовала раздражение. Почему она должна есть эту римскую пищу, когда только еда бриттов сытна по-настоящему?! И она так и сказала!

Гэдрин внезапно рассердился:

— Почему ты разговариваешь со мной и Анникой в таком тоне? Почему хочешь заставить нас чувствовать себя виноватыми даже из-за того, что мы едим? И с чего ты взяла, что еда, которую мы ели раньше, лучше той, что на столе сейчас?

Боудика была удивлена раздражением отца.

— Потому что мы теперь больше римляне, чем сами римляне, — сказала она. — Разве ты не видишь, что с нами происходит… во что мы превратились с тех пор, как пришли они? — Она обвела руками комнату. — Посмотри на богов, которым вы теперь поклоняетесь… Это римские боги! — воскликнула она, указывая на фигуры Венеры, Купидона и Аполлона в нишах стен. — Посмотри на свою одежду, на…

— Замолчи! — велел Гэдрин. — Ты хочешь вернуться в то время, когда мы в страхе оглядывали ближайшие холмы, ожидая появления дикарей-триновантов или убийц из катувелланов, вторгавшихся в наши земли, похищавших наших мужчин и насиловавших женщин? Ты забыла то время, дочь, или была слишком мала, чтобы помнить?

— Лучше бояться бриттов, чем жить в рабстве у римских хозяев, — сказала Боудика. — Половина денег идет императору, которого мы никогда не видим и который живет в городе,где мы никогда не были. Его солдаты отбирают наш урожай, его…

— Ты ничего не знаешь о том, почему ицены были вынуждены согласиться… — начал Гэдрин, но Боудика раздраженно перебила его:

— Отец, пожалуйста, не обращайся со мной так, как будто я все еще ребенок!

Она хотела договорить, но выражение лица Гэдрина заставило ее замолчать.

— С тех пор как пришли римляне, ни одно племя не смеет поднять на нас руку, — сказал он. — Ни одно! И это значит, что наши люди не гибнут в войнах и в засадах по пути от деревни к деревне. Твоя мать и я — мы имеем власть, богатство и рабов и счастливы тем, что имеем. Когда ты войдешь в холодный и недружелюбный мир, то поймешь ценность дружбы с Римом. А до тех пор молчи и уважай тех, кто защищает нас от самих себя.

Тряхнув головой, Боудика встала из-за стола:

— Прошу простить меня, отец, но я не хочу оставаться здесь.

Она покинула дом и отправилась в поле — к рабам, которые собирали урожай. И пока шла, думала, кто из них двоих, она или ее отец, прав. Все было так сложно…

Гэдрин посмотрел вслед дочери, а потом сказал:

— Ей нужен муж, человек столь же сильный, как она сама, чтобы держать ее в руках. Теперь, с нашим богатством, мы можем найти ей хорошего мужа, из какой-нибудь деревни поблизости.

Анника посмотрела на него с удивлением:

— Но ведь каждый раз, как я говорю тебе об этом, ты возражаешь, что еще есть достаточно времени. С чего такая резкая перемена?

— Я видел, какими взглядами провожают ее римские солдаты. Она смотрит на них с ненавистью, но это их еще больше привлекает. Она проводит столько времени с мальчишками из деревни — как думаешь, долго еще солдаты не будут трогать ее только потому, что она — наша дочь? Я ничего не имею против торговли с римлянами, но ребенок Боудики от римлянина — это уже совсем другое дело. Если бы она вышла замуж за римлянина, то только за наместника или прокуратора, но они не склонны жениться на наших женщинах. Пойми, Анника, я хочу уберечь ее от мужчин из армии. Ты же знаешь, как много наших девушек вынашивают детей от римских солдат. Только не Боудика! Если у нее не будет мужа — кто знает, какие беды она на себя навлечет? Она — красивая девушка, статная и гордая. И в мужья ей нужен человек, который повидал мир. Ты ищешь для нее мальчишек, но я думаю, ей нужен мужчина.

— У тебя на примете есть уже такой мужчина, муж мой? По твоему взгляду мне кажется, что вопрос уже решен.

Гэдрин усмехнулся. Он никогда не мог ничего скрыть от Анники.

— Я продавал лес Прасутагу, и он сказал, что не хочет оставаться вдовцом. Он спросил, нет ли в нашей деревне вдов или взрослых женщин, чтобы посвататься. Я сказал ему о Боудике, и хотя он считает, что она слишком молода для него, я заверил, что она уже взрослая и сможет родить ему прекрасных детей.

— Прасутаг? Ты с ума сошел? Да он же одного возраста с тобой, если еще не старше! — удивилась жена.

— Ему только недавно исполнилось сорок, но он такой же, как когда ему было двадцать. Он богат, живет в хорошем большом доме со множеством рабов и хочет детей, которые смогли бы унаследовать его богатство.

— Но у него же есть сын, — возразила Анника.

Гэдрин только тряхнул головой.

— Мальчишка — не его, он пришел вместе с первой женой Прасутага, так что он только приемный сын. Прасутаг хочет оставить все свое богатство ребенку родной крови. Если же он умрет без наследника, все его добро отойдет Риму. Первая жена умерла от чумы через год, вторая жена и ребенок умерли от горячки через два года после свадьбы. Последние восемь лет он вдовец, был со многими женщинами, большей частью рабынями с севера и из Германии, но ни на одной из них он не хочет жениться. Чтобы его жизнь обрела смысл, ему нужна женщина из народа иценов. Он очень богат, и он тот человек, который сможет удержать нашу своевольную дочь в руках.

Анника посмотрела с сомнением:

— Сможет удержать Боудику? Ты же говорил, что такой мужчина еще не родился!

Гэдрин промолчал, а Анника продолжила:

— Боудика не захочет выходить за человека в таком возрасте.

— Она выйдет за того, кого выберем ей мы.

— И кто ей об этом скажет? Учитывая ее нрав — не я…

— Я сам скажу ей. Сегодня же! Она сделает так, как ей будет сказано.

— А приданое? Сколько мы за ней дадим?

— Так как она молода, он возьмет только половину того, что потребовал бы в другом случае. И годовой запас дров.

Жена посмотрела на него вопросительно: такое условие было слишком скромным для человека с положением и богатством Прасутага, даже более близкого к королевской семье иценов, чем их собственная.

— Ну ладно, — ответил Гэдрин, поняв, что жена хочет знать всю правду. — Не только годовой запас дров, но и годовой запас зерна.

— И…

Он вздохнул:

— И двойную меру серебра.

— Что?! Это разорит нас! Серебро предназначено для римлян. Я уже договорилась об этом! — воскликнула жена. — Это же освобождение от налогов на следующий месяц! Мы не отдадим это серебро Прасутагу, иначе не сможем заплатить за припасы на следующую зиму.

— Успокойся, женщина. Я только что начал новую выработку в восточной шахте, и, судя по всему, там хорошая жила, столь же богатая, как та, что мы уже нашли. Она обещает стать самой богатой серебряной жилой во всей округе. А свинец мы легко отделим. Я не сказал Прасутагу, когда именно я отдам ему серебро, так что мы можем пока сохранить наши сбережения, отдать то, что нужно римлянам, и следующие несколько месяцев копить серебро для приданого. Они не поженятся до лета, так что у нас есть еще много времени.

— Какой ты глупый! — сказала жена. — Почему ты не сказал мне о переговорах с ним? Ты же знаешь, что я торгуюсь лучше, а ты слишком уступчив. А у нас есть ведь и другие дочери, как насчет них? И как же все-таки уговорить старшую? Боудика — особый случай. Своей настойчивостью она подобна пчеле и имеет ответы на все вопросы, которые мы можем задать. Может, боги помогут Прасутагу, если он на ней женится, потому что я не могу усмирить ее нрав…

Родители обсуждали ее будущее, а Боудика была уже в поле. Она наставляла рабов, как нужно жать созревшую пшеницу новыми римскими серпами. При всей неприязни к завоевателям она не могла не признать, что железные орудия римлян намного удобнее тех, что использовали кельты; новые серпы позволяли срезать колосьев намного больше, были очень удобными и надежными.

Но в создании украшений ее люди, как и многие мастера из других племен бриттов, намного превосходили римлян. Бритты плавили прекрасную бронзу из меди, соединяя ее с небольшим количеством олова из шахт на юго-западе Британии. Кузнецы бриттов изготавливали самые красивые и замысловатые украшения в мире. Римляне же больше внимания уделяли удобству своих инструментов в работе. Наверное, поэтому они и создали серп, позволяющий срезать колосьев вдвое больше.

Порадовавшись тому, что работа идет хорошо, Боудика решила поговорить с Альваном, мастером своего отца в свинцовых шахтах, в которых добывалось и серебро для римских монет.

Альван происходил из земель далеко на севере Британии, на границе с владениями дикарей Каледонии. Глядя на огненную гриву волос Боудики, Альван нередко думал, что она похожа на отпрыска богинь Вальтены или Каледониан.

Боудика знала мастера уже четыре года, он был одним из тех, кто пришел из земель карветтов и бригантов, чтобы присоединиться к Каратаку в борьбе с завоевателями. Но потом, вместо того чтобы продолжить сражаться и уйти с остатками армии восставших, нашел прибежище у родителей Боудики, которые поручили ему работу в шахте.

Теперь он собирался исследовать груду камней, извлеченных из недавно отрытого штрека. Альван увидел, как Боудика идет через поле, и помахал ей рукой.

— Как дела, моя госпожа? — спросил он.

— Плохо. Вчера прибыли гонцы с вестями от Каратака, он храбро сражается на западе, но римляне послали туда большое войско, и его поражение теперь неминуемо.

Альван кивнул и стал ждать продолжения. Она никогда не приходила к нему, чтобы рассказать то, о чем и так все знали или догадывались.

— А пока герои сражаются с римлянами, моя семья богатеет на торговле с ними…

— Так поступают многие — и в землях иценов, и в других по всей Британии, госпожа.

Боудика кивнула.

— Я знаю, — продолжил Альван, — что было бы замечательно освободить Британию, но сейчас римляне принесли небывалый достаток таким семьям, как ваша, и кажется совсем небольшим бременем платить им налоги и благодаря этому освобождаться от присутствия их солдат. Римляне не угнетают нас, как могли бы, и даже приносят нам благосостояние, — мягко заключил Альван.

— Ты же не хочешь сказать…

— Конечно, нет. Нас с тобой бесит присутствие завоевателей, и нам стыдно за тех бриттов, которые им служат. Но ты ведь не думаешь, что можно, припрятывая деньги, полученные от римлян, надеяться на возвращение старых времен? Нужно смотреть вперед, госпожа…

Она тряхнула головой и помолчала. Потом спросила:

— Как дела на шахте? Ты уже начал добывать руду?

Он улыбнулся и кивнул:

— Жила богатая, госпожа. Очень богатая. Мы с твоим отцом вчера разбили несколько кусков породы и положили их в печь. Свинца добыли обычное количество, но когда стали выплавлять серебро, оно сияло, словно утреннее солнце в воде, оно — самое чистое из всего, что мы здесь находили. Я думаю, оно вдвое ценнее, чем все другое в округе. Когда я добуду достаточно серебра, это очень порадует твоих родителей.

Боудика взяла у своего раба корзину, вынула из нее флягу с вином, хлеб и сыр.

— Это — чтобы отпраздновать открытие новой жилы, — сказала она Альвану.

Они уселись на землю и сделали по большому глотку вина. Жуя хлеб, Боудика сказала:

— Альван, что ты подумаешь, если я сообщу тебе кое-что, что сильно разгневало бы моих родителей? Будешь ли ты чувствовать себя обязанным хранить мой секрет?

— Тебе нужен мой совет, госпожа? — Она кивнула. — Тогда все останется между нами.

Медленно, убедившись, что раб ничего не услышит, она прошептала:

— Я хочу уйти и присоединиться к Каратаку. Хочу сражаться против римлян, не хочу оставаться в своем доме и торговать с ними. Я хочу бежать с боевым кличем в атаку, хочу рубить боевым топором и убивать их. Мне уже мало выставлять их дураками, пытаться их обманывать. Теперь я взрослая, я хочу их убивать и освободить от них свою землю.

Она помолчала, ожидая его реакции. То, что он не спешил одобрить ее намерений, заставило ее усомниться, стоило ли говорить все это, даже если она и привыкла раньше делиться с ним своими секретами.

— Однажды я тоже поступил так, Боудика, — сказал Альван. — Я ушел из своего дома и пошел на юг, чтобы присоединиться к восставшим и сражаться с римлянами, и я знаю по собственному опыту, что значит воевать с ними. Неважно, насколько мы сильны или отважны, их военное искусство превосходит все, что умеем мы. Я несколько месяцев сражался вместе с Каратаком, пока не понял, что эта война безнадежна и неминуемо приведет меня к смерти. Так что мой совет тебе, Боудика: предоставить сражаться за эту землю другим. Ты молода, красива и дорога нам всем, и потому твое будущее — не в том, чтобы погибнуть в бою, а в том, чтобы применить свой ум и лучше понять наше положение, чтобы победить римлян хитростью, а не оружием. Если поднимешь топор и убьешь пару римлян, это, наверное, ненадолго обрадует, но погубит тебя; тебя похоронят где-нибудь в сырой земле, и все забудут о тебе, кроме твоей убитой горем семьи… и меня. Но, общаясь с римлянами, открывая им красоту Британии и значение наших богов… Это может многое изменить. Я знаю твой ум, Боудика, я видел, как ты ведешь дела с купцами и путешественниками, как ты обращаешься с римлянами и связываешь их по рукам и ногам своим словом. Мы никогда не победим римлян мечами и копьями — только разумом и талантом. А чтобы сделать это, Боудика, тебе нужно остаться здесь и постараться обрести более высокое положение, чем сейчас.

47 год н. э. Дворец императора Клавдия, Рим

— Пусть боги будут свидетелями: если этот человек коснется меня еще раз, я его отравлю, император он там или нет. Императрица Ливия избавилась от доброй половины семьи императора Августа, так почему я не могу отделаться от одного заикающегося, хромого придурка, настолько толстого, что ему нужно зеркало, чтобы увидеть свое мужское достоинство? Хотя там, в общем-то, и смотреть не на что.

Обнаженные мужчины и женщины расхохотались и зааплодировали. Даже Мессалина усмехнулась своим словам. Остальные продолжали громко смеяться, уговаривая ее продолжать, рассказать, например, чем они с императором занимаются по ночам, о его попытках добраться до ее груди или мольбах поласкать его.

— А как бывает, когда он разговаривает с людьми, а потом вдруг скрючивается и кричит от боли! Его рабы вынуждены выносить его в другой зал, подальше от чужих глаз, его укладывают на постель и пытаются помочь, но он почти в агонии, он даже не может распрямить свои хилые ноги, а потом вдруг начинает портить воздух, раз за разом! И когда вонь заполняет комнату, словно какой-нибудь хлев, он встает и говорит, что ему уже намного лучше, и возвращается в приемную, словно ничего и не случилось!

Все собравшиеся снова засмеялись, увидев, как похоже она изображает мужа. Женщины хохотали так, что не могли уже дышать, мужчины усмехались и кивали с ироничным сочувствием. Но пока они смеялись, Мессалину пронзило какое-то странное опасение, и она прервала рассказ. Какая-то мимолетная тревога заставила ее прекратить истории про Клавдия — словно предчувствие, что и над ее головой начали сгущаться тучи.

Странно, она почему-то не ощущала пальцев ног. Она наклонилась, чтобы увидеть их в воде, смотрела, как они шевелились, но с таким чувством, словно принадлежали они уже не ей. И это почему-то еще больше ее рассмешило. Но… Инстинкт всегда предупреждал ее, когда она выпивала слишком много, и этот сердитый внутренний голос уже сказал, что пришло время остановиться.

Наверное, у нее был очень забавный вид, потому что ее друзья вдруг снова засмеялись. Они думали, что это тоже было частью представления. Мессалина оглядела комнату и попыталась припомнить их имена. Некоторые из этих людей были ее близкими друзьями уже долгое время; другие были друзьями недавними, остальные же были найдены ее слугами в ближайшей таверне — все они были высоки, темноволосы и мускулисты.

В комнате становилось слишком жарко.

— Рабыня, воды! — крикнула она.

Вошла высокая обнаженная нубийка и вылила на голову Мессалины ковш прохладной воды. Та вздрогнула от удовольствия и, когда капли воды на коже стали согреваться, почувствовала, как тело ее расслабляется в неге.

Но пребывание в парильне ее уже утомило. Она сидела здесь с самого завтрака, и запах мужского пота начал перебивать аромат наполнявших комнату роз.

— Довольно! — сказала она, вставая с деревянной скамьи, и дюжина мужчин и женщин быстро начали собирать свои одеяния и полотенца, готовые выполнить первое же ее повеление. Зрелище было забавным, и императрица захихикала. — Довольно! Мне надоела парильня. Я хочу развлечься.

Она повернулась и направилась к выходу. Три рабыни одели ее в белую тунику и сандалии.

Когда Мессалина вышла, к ней присоединилась ближайшая подруга — Паулина, жена молодого сенатора из Иллирии.

— Понравилась ли госпоже сегодня ванна? — спросила она.

После жара и влажности парильни холодный воздух дворца внезапно отрезвил Мессалину.

— Как и каждое утро, дорогая Паулина. Мне действительно не стоило пить вино перед ванной, но нужно было забыть о сегодняшней ночи, а вино заставляет меня чувствовать себя проснувшейся, ощутить новый день.

Паулина кивнула и последовала вслед за императрицей к ее личным покоям. Этот путь две женщины совершали почти каждое утро, и именно он обеспечил мужу Паулины, молодому наместнику Иллирии Марку Випсанию Секунду столь быстрый взлет в Сенате, равно как и права на контроль торговли Рима с его провинцией, что приносило ему немалую выгоду.

— Я думаю, у меня есть проблема. Я сказала там кое-что, чего говорить не стоило, — сказала Мессалина подруге. — Я слишком много выпила и сказала, что хочу отравить Клавдия.

Паулина посмотрела на нее в ужасе.

— Сказали им? — прошептала она, оглянувшись на придворных льстецов, все еще поправлявших свои одежды, чтобы последовать за императрицей. — Госпожа, не слишком ли вы уверены в себе?

— Знаю, — сказала Мессалина скорее себе самой. — Я выпила лишнего, и мой гнев вышел наружу; видимо, я себя не контролировала. Я избавлюсь от них, выдворю из дворца.

— Нет, вы так не поступите! — сказала Паулина, понизив голос. — Госпожа, если вы от них избавитесь, то первое, что они сделают, — это разнесут сплетни о вас и о том, что вы сказали. Через шпионов Палланта и Полибия — а они есть в каждой таверне — ваши слова очень быстро достигнут ушей императора.

Мессалина чувствовала, что голова ее быстро просветляется, но очень хотелось выпить холодной воды, чтобы погасить пламя внутри.

— Что же мне делать?

— Я поговорю с Марком. Он знает.

— Твой муж может помочь?

Паулина придвинулась ближе:

— Он устроит миссию в Иудею, Парфию или еще куда-нибудь, а всех твоих так называемых друзей назначит послами. А в пути караван может встретиться с разными опасностями. На него могут напасть варвары, или упасть лавина, людей может унести разлившаяся река, и тел никто никогда не найдет.

Мессалина улыбнулась:

— Ручаюсь, в их память устроят великолепную церемонии. В храме Юпитера. И я прикажу жрецам читать молитвы еще десять лет.

Они подошли к личным покоям императрицы. Стража открыла двери и пропустила обеих женщин. Придворные уже шли следом, и, когда один из стражников стал закрывать дверь, Мессалина тихо произнесла:

— Не пускай их внутрь, проводи в приемную, и пускай ждут меня там. И отправь гонца в Сенат, пусть спросит сенатора Марка Випсания из Иллирии, не почтит ли он своим присутствием свою жену и императрицу. Немедленно!

Позднее, после того как Марк заверил Мессалину, что ей больше никогда не придется беспокоиться по поводу своих друзей, она возлежала на ложе и лакомилась с Паулиной ломтиками дыни и арбуза. Рабов она отослала. Когда комната опустела, Мессалина сказала подруге:

— С моей стороны было очень глупо говорить такие вещи в парильне пред всеми этими людьми, но сказанное было чистой правдой. Паулина, дорогая, я не могу больше выносить Клавдия, не могу даже стоять с ним рядом. Он раздражает меня, его дыхание отдает тухлым мясом, он даже слова произносит так, что я могу понять лишь четверть сказанного, он обливается, когда пьет, роняет еду на тунику, когда ест, а когда касается меня, то у меня мурашки пробегают по спине. А его тело доводит меня до отчаяния! Если бы хоть один раз он подошел ко мне, как настоящий мужчина, не хромая и не шаркая! Я схожу с ума, Паулина. И все чаще и чаще он хочет приходить в мою спальню. Я посылала ему красивых девушек, но каждую ночь он домогается меня!

— Что тебе сообщали девушки? — спросила Паулина.

— Они сказали, что он долго не может возбудиться, а когда ему это наконец удается, то не может продержаться и нескольких минут. Некоторые сказали, что он даже не смог войти в них, так что им пришлось ублажать его руками и ртом, но даже тогда они добивались лишь чего-то, подобного летнему, наполовину высохшему фонтану. Клянусь тебе, Паулина, если он войдет в мою спальню сегодня ночью, то к утру будет мертв.

— Разве ты не можешь остановить его, императрица?

— Как могу я запретить императору, даже если это Клавдий? В старые времена, когда преторианская гвардия делала из него посмешище, — да. Но со времени завоевания Британии он стал уважаемой фигурой. — Она взяла кусок дыни, съела его и вытерла руку о влажное полотенце. — Даже преторианцы приветствуют его, когда он входит в их казармы. Он любит это и потому приходит туда часто.

Она внезапно вздрогнула, словно в комнату ворвался холодный ветер.

— О боги, я так ненавижу и презираю его! Его проблемы с желудком привели к тому, что он стал просто зловонным, я уже не могу быть с ним в одной комнате и даже в одном дворце!

Паулина понимала, что чувствует императрица.

— Но, госпожа, подумайте, что случилось бы, если бы император вдруг умер. Ваши дети слишком малы, а правительницей вам стать никогда не позволят. Сразу начнется сражение за власть, и, кто бы ни победил, вас, ваших детей и вашу мать выгонят из дворца в любом случае. И все вы будете мертвы уже через неделю. Пока ваши дети будут иметь право на престол, преемник Клавдия не позволит им жить. А если вам удастся бежать, то где вы сможете найти убежище?

Женщины замолчали, легли на ложа и, поедая сласти, обдумывали будущее.

— Значит, позволить ему жить? И пока он жив — терпеть его притязания и дряблое тело?

Паулина тряхнула головой:

— Не обязательно, госпожа. Есть разные способы… — Мессалина посмотрела на подругу, и Паулина продолжила: — Например, снотворное, чтобы он мог закончить свой день и, собравшись прийти к вам, заснул бы еще до того, как покинул свои покои.

— Но он узнает, если я…

— Не вы, госпожа. Заставьте проделать это одного из его рабов. Подкупите, пригрозите кастрацией… Что-нибудь, но вынудите подложить снотворное в кубок Клавдия. Его дегустатор пригубит напиток и ничего не заподозрит из-за малого количества снадобья, но когда Клавдий выпьет полный кубок со всей дозой, то захрапит надолго. И никто ничего не заподозрит, потому что он утром проснется в хорошем самочувствии от крепкого ночного сна.

Мессалина улыбалась и внимательно слушала.

— И это еще не все, — продолжила Паулина. — Когда вас пригласят разделить с ним трапезу, объясните, что вы бы — с удовольствием, но должны посетить храм или что-нибудь вроде того. Он одобрит проявившуюся в вас склонность к почитанию богов.

— Но он узнает, что меня там не будет. Он пошлет слугу в мои покои, и тот найдет меня здесь. Я не смею играть на его набожности.

— Тогда будьте в другом месте.

— Куда же мне пойти?

— На мою виллу. Не говорите Клавдию, в какой именно храм вы отправитесь. Покиньте дворец, облачившись в белое, и возьмите с собой лишь пару самых доверенных слуг. Он, несомненно, будет выглядывать из окна. Прикажите своим носильщикам нести вас в первый день к храму Аполлона, на другой день — к храму Юпитера, потом — Венеры, а на четвертый день — к храму Дианы. Как только паланкин скроется у него из виду, окольными дорогами отправляйтесь на мою виллу и проводите там время в свое удовольствие.

Мессалина не могла сдержать улыбки.

— О, драгоценная Паулина, ты так умна! Я смогу проводить целый день вдали от этого места, проводить время как хочу, и Клавдий будет думать, что я — самая благопристойная женщина в Риме. Это чудесно. И даже лучше… Когда я вернусь во дворец, то буду так утомлена своей благопристойностью, что целый день смогу лежать и отдыхать. Клавдий будет в восторге. Что ж, дорогой друг, скажи, что будет ждать меня, когда я начну применять эти хитрые трюки. Кого ты еще пригласишь?

Теперь пришла очередь улыбнуться и Паулине.

— Как известно госпоже, мой муж Марк исполняет все мои желания. Однако я обращаю внимание как на мужчин, так и на женщин, и, хотя и не особенно себе потворствую. Некоторые из предметов моих недавних восторгов пришли вместе со мной во дворец. На прошлой неделе у вас был мой египетский возница… — сказала она, и Мессалина почувствовала себя близкой к обмороку, сразу вспомнив о своем шоке и восхищении от вида его гигантского черного пениса. Но он был хорош лишь для одного захода и бесполезен весь остаток дня, несмотря на все ее старания. — И те несколько иудейских танцовщиц, которые так восхищали вас. Но когда вы придете в мой дом, вас будут ждать новые удовольствия. Вы, госпожа, когда-нибудь были с двумя мужчинами одновременно?

Мессалина взглянула на подругу в изумлении:

— Ты же не имеешь в виду…

Паулина кивнула.

Император Клавдий лег на спину и позволил девушке-гречанке массировать ему виски. Сначала она положила на его лоб холодный компресс, а затем смочила виски ароматическими маслами и стала мягко втирать их в кожу. Аромат сандалового дерева смешался с запахом апельсина, он вдохнул их и в первый раз за время принятия ароматических ванн почувствовал, что дышит, наконец, свободно. Девушка искусно проводила пальцами от его лба к вискам и ушам, сменяя более сильные, порой весьма болезненные надавливания мягкими, почти неосязаемыми касаниями.

Но тут пришел проклятый Полибий и спросил:

— Могу я продолжить чтение письма, цезарь?

— Да, — тихо произнес Клавдий. Похоже, он потерялся в объятиях гречанки больше, чем в хлопотах, связанных с дикарями Британии.

— Ваш пропретор, Публий Осторий Скапула, который, как вы знаете, назначен после Авла Плавтия правителем Британии…

— Да-да, мне все известно о Публии. Читай дальше.

— Он сообщает нам, что отбил нападение Каратака и перевел Двадцатый легион в новую построенную им крепость. Он смог это сделать, потому что перед тем, как передвинуть их на запад страны, отправил часть людей в Камулодун с его колонией ветеранов. Это, сообщил пропретор, защитит завоевания римлян от мятежей и сбережет имперские деньги, предназначенные для пенсий ветеранам. Вместо денег Публий дал им во владение землю. Они вытеснили нескольких бриттов, которые там жили, и в результате вашего великого военного похода, цезарь, теперь Камулодун становится нашей новой столицей в Британии.

— А как же вспышки враждебности в землях иценов и катувелланов? — спросил Клавдий — Почему они бунтуют? Я не понимаю этого, Полибий. Я с добрыми намерениями подписал договор с одиннадцатью королями бриттов, и в обмен они обещали мне мир. Что произошло теперь? Почему мне приходится беспокоиться об этом снова, когда я думал, что все улажено?

Полибий отложил привезенный из Британии свиток.

— Потому, что, цезарь, Публий Осторий Скапула, которого вы избрали для замены превосходного правителя Авла Плавтия, — дурак и идиот. Если я не ошибаюсь, ваше решение было совершенно противоположно моему совету. В любом случае так получилось, потому что между отбытием Авла и приездом Публия прошло немало времени, и более дикие племена Британии решили напасть на римские укрепления. Когда Публий прибыл в Британию, то вместо переговоров и дипломатии использовал грубую силу. Это разозлило даже покорных подданных Рима, и потому некоторые горячие головы из числа иценов выступили против нас. Пропретор ввел вспомогательные войска, которые принудили бриттов к повиновению: те быстро поняли, что если эти войска могли нанести столь большой урон, то что может сделать основная армия! Но затем, обратив восставших в бегство, Публий зашел дальше, чем следовало, и потребовал разоружения всех бриттов, даже тех, кто лоялен Риму. Это привело к новым восстаниям, и тогда, вместо обсуждения и совета с нашими друзьями в Британии, этот глупец просто схватил некоторых вождей бриттов и казнил их. К несчастью, по обыкновению этих мест, началась еще и война между несколькими племенами. Гражданская война, цезарь! Те бритты, которые хотели оставаться друзьями Рима, сражались против тех, которые стали нашими врагами, и все из-за жесткости и безмозглости Публия! Тем временем Каратак нашел себе тысячи новых сторонников. Я предупреждал тебя, Клавдий. Если помнишь, я говорил о…

Клавдий сел и в удивлении воззрился на бывшего раба:

— Я знаю, что говорил мне ты, Полибий, но тебе же известно, почему я назначил именно Публия…

— Когда политика Рима вершится Мессалиной, цезарь, мы в печальном положении.

Клавдий холодно взглянул на Полибия и оперся на локоть.

— Ты смеешь судить о политике, проводимой моей женой? Не думай, что я настолько глуп и не знаю, что раньше вы с Паллантом и Нарциссом сами зависели от Мессалины. Я знаю, что все вы пытались ею обладать и что ты сговаривался с моей женой, чтобы вовлечь меня в действия против сенаторов, которые мешали твоим амбициям, Полибий. Скольких сенаторов ты заставил меня убить в угоду твоей алчности и высокомерию? Десять, двадцать?..

— Неужели ты считаешь, цезарь, что я столь наивен, чтобы связывать свою политическую судьбу с Мессалиной? Нарцисс мог еще это сделать, но не я. И ты знаешь, что я никогда не доверял Нарциссу. Цезарь, как ты мог подумать обо мне такое? Будь что будет! Я знаю, что не смогу изменить твое мнение о моих намерениях, но то, что я говорю о Мессалине, — правда, Клавдий. Мессалина не имеет права решать, кого назначать на должности…

— Не забывайся! Мессалина, может, и не имеет права, но она — жрица богини Весты, через нее говорят боги. Почему ты думаешь, что я принял решение только тогда, когда срок пребывания Авла Плавтия в должности правителя Британии истек? О том, что я должен назначить правителем Британии Публия Остория Скапулу, ей поведал Марс во время молитвы в храме. Кто я, чтобы идти против воли богов?

Стоя у ложа императора, грек кипел от злости, но подавил раздражение и сказал:

— Цезарь, я должен кое-что сообщить тебе о твоей жене. Это очень непросто, потому что я знаю: ты думаешь, будто твоя жена отправляется в храм на молитвы, но…

Выражение лица Клавдия заставило Полибия отступить назад, он понял, что зашел слишком далеко и лишнее слово может стоить ему жизни.

— Но что? — спросил Клавдий. — Она — женщина с изменчивым нравом. Набожность и благочестие тоже могут снисходить на нее. Я годами молил богов, чтобы они изменили ее характер, и мои мольбы были услышаны. Она больше не развратна, но благочестива и набожна. Перемена значительна. И ты принимаешь меня за полного идиота, Полибий? Я следил за ней; я приказал сделать это на прошлой неделе и удостоверился, что ее отказ от развратных удовольствий и обращение к новой жизни были искренни. Мой раб сказал мне, что она отправилась в храм Минервы, потому что хотела получить там откровение, и оставалась в храме целый день. Почему ты сомневаешься в том, что она изменилась, Полибий?

Грек только покачал головой. Он был в отчаянии. Паллант и Нарцисс предупреждали его, чтобы он не пытался открыть Клавдию то, чем целыми днями занимается Мессалина. Император наконец был спокоен и счастлив, хорошо спал по ночам, зная, что его жена правдива и набожна. Если ему откроется порочность Мессалины, и он опять будет пытаться покончить с собой, где тогда окажется Рим? И где окажутся его советники-греки?

Рабыня-гречанка умоляла императора лечь и расслабиться, дабы ее пальцы снова могли выполнять свою волшебную работу. Он исполнил ее просьбу, в первый раз восхитившись формой ее груди и нежной линией шеи. Он мог бы взять ее прошлой ночью, если бы не погрузился в сон так рано!

— Продолжи рассказ о племенах бриттов, Полибий. Что там происходит?

— Король иценов Антедиос, наш старый друг, или, вернее будет сказать, наш бывший друг, теперь ушел туда, куда уходят все бритты, и сидит рядом с богами, как все бритты, когда умирают. Вы, конечно же, помните его? Вы подписывали с ним договор во время своего победоносного покорения Британии, цезарь. Он был в числе одиннадцати королей, ставших нашими подданными. Антедиос более прочих был другом Рима. Но наш новый правитель Британии, похоже, игнорировал наши дружественные отношения и просто убил его… В любом случае сын Публия, Марк Осторий, разумнее своего отца, он намерен отправится в земли иценов с легионом, чтобы умиротворить их. К счастью, Марк гораздо более дипломатичен, чем его недоумок отец.

47 год н. э. Земли иценов в Восточной Британии

После смятения, отчаяния, гнева и ярости пришло осознание неизбежности. Боудика смирилась с тем, что должна выйти замуж за Прасутага — ради того, чтобы упрочить положение своей семьи. Оставаться одинокой женщиной, пусть даже дочерью друга римлян, действительно становилось опасно. Таких мужчин и женщин, почти так же, как детей, все чаще хватали солдаты, и несчастные пропадали, а их убитые горем семьи могли только гадать, на каких рынках Галлии или Рима они проданы.

Римляне чинили безжалостные расправы даже при одном подозрении в попытке мятежа. Король иценов Антедиос был по злому навету убит вместе с несколькими сотнями своих воинов, по стране снова рыскали римские отряды, запасы отбирались, а некоторые поля даже засыпались солью в наказание за нарушение воли Рима. Лишь к немногим римляне относились как к друзьям, чаще они просто вламывались в дома, убивали людей и забирали все их имущество. Лишь те, кто доказал надежность своей дружбы длительными отношениями с Римом и остался в стороне от сражений — такие бритты, как Прасутаг, — могли рассчитывать на защиту римских властей. Новый правитель, Публий Осторий, не только запретил бриттам иметь оружие, но, похоже, хотел, чтобы они вообще навсегда запомнили, кто в Британии хозяин, а кто — слуга. Боудика же больше расстраивалась теперь не потому, что приходилось выходить замуж за Прасутага, а потому, что она не могла поднять восстание и защитить свой дом.

Но мятежи продолжались недолго и уже уходили в прошлое. Ушли и солдаты, в земли иценов вернулось спокойствие, начали заживать раны. И свадьба с Прасутагом, о которой договаривалась теперь ее мать, должна была состояться через три месяца.

Боудика неожиданно поняла, что жених ей нравится. Она встречала его всего дважды, но он был привлекателен и имел чувство юмора — обладал всем тем, что ценила Боудика.

И вот пришло время назначить день свадьбы. С тревогой ожидала Боудика встречи со своим будущим мужем в третий раз. Несмотря на то что он был гораздо старше, он выглядел высоким, сильным, обладал все еще густой шапкой волос и здоровыми зубами. И, что особенно привлекало, его дыхание пахло яблоками. Боудика сначала боялась, что римляне могут схватить Прасутага как племянника короля Антедиоса, даже если Публий знает, что из всех иценов ее жених был наиболее дружественным Риму, но все обошлось.

Гордый бритт, Прасутаг был достаточно мудр, чтобы понимать, что в обмен на уплату налогов римляне обычно оставляют местных жителей в покое. Только в таких землях, как Иудея и Германия, где население восставало против оккупации, римские армии были поистине безжалостны. Прасутаг все это прекрасно знал: лучше учиться жить в новом мире, чем пытаться восстановить старый, — вот почему и отец Боудики настаивал, чтобы она вышла именно за этого человека. Защита, богатство и покровительство были тем, в чем нуждалась семья Боудики, а будущий муж дочери мог обеспечить их в изобилии.

Анника поначалу возражала против нового зеленого платья дочери, но уступила, удостоверившись, в этом наряде та выглядит совсем взрослой и готовой к материнству. Женщины бриттов всегда украшали свадебный наряд дочерей листьями омелы, дубовыми и сосновыми веточками и цветами яблони, показывая богам, что девушки смогут произвести на свет много детей. С помощью бронзового зеркала Боудика видела, как Анника осторожно надела на ее голову благоухающий венок. Потом она смочила волосы дочери розовой водой и пригласила в дом друидов.

Старец друид с высокой копной волос нагнулся, чтобы войти в дверь. Он взглянул на Боудику и улыбнулся. Он знал ее с детства, наблюдал, как она росла, и радовался ее любви к старым временам.

— Дитя богини Эду, выслушай мои слова, — начал он, — Теперь ты уже взрослая, и настало время пройти по пути твоих предков и всех, кто жил до тебя. Скоро ты покинешь этот дом и войдешь в дом своего мужа. Я закрываю глаза и вижу, как в воздухе собираются добрые духи, как в ручье и за водопадами тоже танцуют духи в радости, а в рощах священная омела целует древние дубы. И как она растет в любви, находя опору у дуба, так и ты, Боудика, вырастешь в любви к человеку, который будет твоим спутником, опорой и поддержкой во всем. И ты, Боудика, тоже будешь его спутницей и опорой, пока оба вы не встретитесь с нашими богами. Теперь иди, дитя Эду, и соединись с Прасутагом, чтобы между вами была любовь, а вокруг вас танцевали священные духи, посланцы богов. Иди, дитя Эду…

Закончив напутствие, жрец повернулся и провел семью Гэдрина через деревню. Они шли, окруженные улыбающимися друзьями, мимо детей, бросавших яблоневый цвет. Дальше дорога вела через поле — к священной роще, где ждал Прасутаг и его люди. Здесь к ним подошли мужчины, женщины и дети из ближайших деревень, они приветствовали Боудику, призывали ей в помощь богов и тоже бросали цветы. За полем, у леса, к большой уже процессии присоединились люди из деревни Прасутага, и они тоже осыпали невесту цветами.

Сердце Боудики трепетало от волнения и страха. Вскоре они вступили в священный лес, и она увидела жениха в окружении родичей. Он посмотрел на нее и улыбнулся. Теперь, в первый раз увидев его с заплетенными волосами, в праздничных одеждах, она осознала, что ее будущий муж пусть и старше, чем ей хотелось сначала, но действительно красивый мужчина.

Она улыбнулась его братьям и сестрам, а те склонились из уважения к ней, будущей жене Прасутага. С теплым чувством Боудика смотрела на них и вдруг увидела молодого человека. Его взгляд, в отличие от других, был устремлен в землю. И она заметила след гнева на его лице. Казалось, он что-то цедил сквозь зубы. Она встречала его раньше лишь однажды, и у нее тогда же сложилось впечатление, что он ее избегает.

Это был Кассий, пятнадцатилетний сын Прасутага от первой жены. Когда она впервые была в доме будущего мужа, то попыталась с ним заговорить, но он просто вышел из дома. Прасутаг уверил ее тогда, что поговорит с юношей, но, похоже, ничего не изменилось.

Жених и невеста взялись за руки.

— Боудика и Прасутаг! — возгласил жрец.

Глубоким и звучным голосом друид сказал:

— Слушайте меня, люди иценов, и я поведаю вам историю омелы, чье имя на древнем языке означает «растение, исцеляющее все». По преданию, богиня любви Фриг родила сына, которого назвала Баллой и сделала его богом летнего солнца. Однажды юный бог Балла увидел сон, предвещавший ему смерть. Он рассказал об этом сне своей матери, и она ужаснулась, ибо знала, что в случае его смерти жизнь на земле погибнет, как это случается во время зимы. Фриг сразу принялась молить землю, воздух, огонь и воду, каждое растение и животное и заставила их пообещать, что ничего не случится с ее сыном. Теперь Балле ничто не угрожало на земле и на небе. Но бог Луг возненавидел Баллу и сделал так, чтобы Фриг забыла получить обещание от маленькой и безобидной омелы, которая скрывалась от мира и росла не на земле или под землей, а на стволах яблони или дуба. И вот Луг смочил наконечник стрелы в соке омелы и отдал ее Оду, богу зимы, который тоже ненавидел Баллу, бога лета. И Од убил Баллу, и его мать рыдала от горя. Небо стало холодным и бледным, все живое оплакивало смерть бога солнца. Целых три дня каждое растение, животное и стихия пытались вернуть Балле жизнь, но ничего не получалось. Фриг проливала слезы. Эти слезы, скатываясь с ее щек, белели, и омела, собрав их, превратила в маленькие белые ягоды под своими листьями. Увидев это чудо, мать стала целовать каждого, кто проходил под омелой, и радость ее растопила холод тела ее сына, и Балла вернулся к жизни. Счастливая богиня наказала всем, проходящим под омелой, целовать друг друга, чтобы никакое зло не могло ранить их, а было лишь тепло любви, которую она питает к своим детям… Услышьте же меня теперь, духи деревьев, воздуха и неба, духи облаков и вод, боги, дающие нам жизнь! Услышьте, ибо я прошу вас благословить союз этого мужчины и этой женщины. Подарите же им много детей, прокляните тех, кто пожелает им зла, и наградите поцелуем, который даст им уют и дружбу! Теперь послушайте меня, Прасутаг и Боудика. Будьте верными друг другу согласно нашим древним традициям. Отвратите свои сердца и умы от троп, что привели бы вас к поражению, верьте себе и своим людям. И помните, что боги знают, видят и помнят все. Муж, возьми же свою жену и почитай ее; жена, возьми мужа и уважай его. Отдайте себя друг другу. Да будет благословен этот союз!

Когда они должны уже были соединить руки и поцеловать друг друга в знак заключения брака, толпа внезапно всколыхнулась, и кто-то резко вырвался из круга людей, обступивших молодоженов. Удивленная Боудика взглянула и смогла заметить только, что это приемный сын Прасутага повернулся к ним спиной и скрылся в тени леса.

Когда друид произнес последние слова, собравшиеся запели свадебную песню, Боудика и Прасутаг присоединились к ним. Его сильный и страстный голос привел ее в восхищение. Она была теперь по-настоящему счастлива.

Но ее счастье длилось лишь какие-то мгновения, потому что пение кельтов было внезапно прервано звуком военной трубы. Он донесся из-за деревьев, и даже птицы с шумом сорвались с ветвей. Прасутаг застыл в недоумении, потому что именно войска завоевателей объявляли о своем появлении сигналами труб.

Он повернулся к своей молодой жене, а затем к друиду.

— Римляне! — раздался чей-то крик.

Мать Боудики тоже вскрикнула от страха, и люди вокруг заволновались.

— Тише! — скомандовал Прасутаг. — Это не нападение. Римские войска выведены отсюда. Сражения закончились. Я пойду на опушку и узнаю, чего они хотят.

— Я пойду с тобой, — сказал отец Боудики.

К ним присоединились мужчины из обеих деревень. Женщины остались на месте, и Боудика растолкала их, чтобы встать рядом с мужем.

— Боудика, — строго сказал Прасутаг, — возвращайся назад. Там может быть опасно.

— Я буду со своим мужем, — возразила она, и он улыбнулся.

Приемный сын Кассий, стоявший в стороне, вытащил свой меч.

— Я посмотрю, чего они хотят, — сказал он.

— Останься здесь, мальчик, — велел отец. — Мы подождем, пока не узнаем их намерений. Убери меч.

Из-за деревьев показалась сотня римлян. Впереди на коне ехал командир. Они приблизились, и Прасутаг узнал его. Это был Марк Осторий, сын нового правителя Британии. Но что делал он здесь теперь, да еще с центурией?

Молодой римлянин подъехал к толпе кельтов. Никогда не видевший кельтских свадеб, он не разобрался и решил, что люди собрались для какого-то праздника. Но он узнал среди незнакомых людей Прасутага.

— Марк Осторий, сын Публия Остория Скапулы, приветствует Прасутага и людей племени иценов от имени Сената и императора Рима, — сказал римлянин.

Он спрыгнул с лошади и пожал удивленному кельту руку:

— Как хорошо, Прасутаг, что мы встретились. Я пришел сюда, чтобы найти тебя. Я послан моим отцом, правителем Британии, с хорошей новостью.

Теперь, когда мятежный король Антедиос погиб, я должен, от имени императора, предложить тебе корону народа иценов. Поздравляю тебя, друг.

Прасутаг посмотрел на него в изумлении. Никогда, ни на одно мгновение не мог он себепредставить, что будет королем. Да, он был другом Рима и много выиграл от торговли с ним, и он убедил своих людей, что только в союзе с Римом — их будущее. Но стать королем…

Справившись с волнением и видя, что люди вокруг молча смотрят на него в ожидании, Прасутаг сказал:

— Марк Осторий, представляю тебе мою новую жену, Боудику.

Римлянин улыбнулся. Потом поклонился Боудике:

— Боадицея, я поздравляю тебя. Ты стала королевой иценов. Рим выражает тебе свое уважение.

Глава 5

48 год н. э. Дворец императора Клавдия, Рим

Мессалина взглянула на застывшее от ужаса лицо подруги. Она уже видела раньше такое выражение на лицах рабынь, которых выталкивали на арену к диким зверям. Но и этот взгляд Паулины не смягчил императрицу. И в самом деле, жена сенатора слишком многое взяла на себя, она словно забыла, кто поднял ее до нынешнего положения. Дружба с императрицей сделала ее чересчур заносчивой, и провинциальная бесцеремонность женщины из Иллирии все больше раздражала…

— Паулина, дорогая, — сказала императрица, — хоть я и благодарна тебе за приют, я нахожу твой тон оскорбительным. Мне действительно нужно напоминать тебе, что ты говоришь с хозяйкой Рима, возлюбленной женой императора? Никто, особенно женщина из провинции, не смеет указывать императрице, что ей делать.

Но Паулина хорошо знала, что падение императрицы неминуемо приведет и к ее, Паулины, смерти, так же как и смерти ее мужа и детей. Поэтому несмотря на сделанный упрек, она должна была открыть сладострастнице глаза на опасность.

— Госпожа, — заговорила она, и в ее голосе появились нотки отчаяния, — занимайтесь любовью с Силием, прикуйте его к стене и не отпускайте, водите на цепи и заставляйте хоть лаять. Но я молю вас… только не это. Я умоляю вас! Если ваш муж…

— Клавдий думает, что я — богиня, и прибегает по первому моему зову. И теперь я выйду замуж за Силия. Это — просто для смеха. Я пригласила своих ближайших друзей на церемонию — тех, кому я доверяю, и не могу отступить теперь, иначе превращусь в посмешище. В любом случае придет племянница императора, Агриппина. Она — сестра императора Калигулы и скоро станет моим ближайшим другом.

— Агриппина? Друг?! Моя госпожа, она вам не друг. Она хочет занять ваше место, стать женой Клавдия. Раскройте же глаза! Разве вы не понимаете, что творится вокруг? Я всегда была вам верным другом, а теперь вы слушаете других, и это очень опасно…

— Довольно! Твоя императрица приказывает тебе замолчать, — прошипела Мессалина. Она утомилась от поучений и обвинений женщины, которую однажды посчитала своей опорой. — Как смеешь ты так говорить об императорской племяннице? Агриппина — чудесная женщина, а ты недостаточно высокого рода и недостаточно важного положения, чтобы так о ней отзываться. Если не хочешь приходить на мою свадьбу — мою шуточную свадьбу с мужчиной, которого я по-настоящему люблю, — оставайся здесь. В Риме многие с радостью предоставят мне для развлечений свои виллы. Агриппина, например. Знаешь, Паулина, возможно, пришло время тебе и Марку вернуться в вашу маленькую деревню в Иллирии, выращивать репу, морковь, капусту и развлекаться примитивно — так, как принято у вас в провинции.

С этими словами она вышла, оставив Паулину в оцепенении. Женщина из Иллирии неожиданно и самым чудовищным образом осталась в Риме совершенно одна, без единого друга. Но, отвергнутая императрицей, она без слез страха и сожаления покинула императорский дворец, решив, что будет умолять Марка вернуться в свое поместье. Она хотела оказаться как можно дальше от Рима, когда Клавдий узнает, что жена заключила за его спиной брак с другим мужчиной. Последствия этого поступка для всех в окружении Мессалины невозможно было даже представить.

Двое мужчин крались по коридорам, словно воры, пытавшиеся бежать с места преступления.

— Слушай, Нарцисс, это все совсем не смешно.

— Цезарь, я умоляю тебя, тише. Только один раз доверься мне и помолчи.

— Конечно, я доверяю тебе, но…

— О, во имя богов, Клавдий, прекрати разговоры. Пожалуйста, пойми, что я пытаюсь тебе сказать! Твоя слепота убила Полибия и теперь грозит прервать твое правление. Если все продолжится так, как идет сейчас, люди восстанут против тебя. Ты будешь публично осмеян, а твой авторитет — уничтожен. Или, что еще хуже, тебя свергнут. Разуй глаза хоть раз в жизни и посмотри, что происходит вокруг.

— Нарцисс… — гневно прошептал Клавдий. Он был удивлен несдержанностью обычно тактичного и спокойного грека.

— Прошу тебя, цезарь, поверь мне только один раз. Если я ошибаюсь, поступи со мной так же, как с Полибием, когда Мессалина наговорила тебе на него. Отправь меня в ссылку, убей или брось на арену к диким зверям, но сейчас помолчи.

Упоминание имени Полибия заставило Клавдия почувствовать вину. По совету Мессалины он приказал казнить грека и теперь не переставал сожалеть о потере блестящего ума и своего самого преданного слуги. Римский император взглянул на советника и признал, что тот, высказавшись столь откровенно, пошел на большой риск, а ведь Нарцисс определенно не был человеком, который рискует зря…

Они пробрались по следующему коридору, который обычно использовался слугами. Показались две двери. Одна предназначалась для музыкантов, чтобы они могли пройти на балкон над залом императрицы и играть для нее, а другая вела прямиком в комнаты ее слуг. Грек тихо открыл дверь для музыкантов.

Они вышли на балкон и сразу услышали болтовню людей внизу. Смеялись громко, и Клавдий был удивлен, услышав голос Мессалины. Он был убежден, что она не во дворце, а исполняет свои религиозные обряды, и подумал, что грек ошибся. Клавдий молча взмолился, чтобы она оказалась в храме Юпитера, а все это — глупым недоразумением.

Нарцисс приложил палец к губам, снова напоминая, что император должен сохранять молчание. Они пробрались поближе к краю балкона и заглянули вниз. Там собралось человек двадцать или тридцать. Многих Клавдий знал как друзей Мессалины и людей, с которыми она ежедневно совершала молитвы. Они были одеты в яркие одежды — красные, голубые, зеленые и желтые; такие тоги и туники предназначались для театра, представления или пира, но не для служения богам.

Озадаченный Клавдий вопросительно взглянул на своего советника, и тот молча кивнул, чтобы император продолжил наблюдать сцену внизу.

Чувствуя себя неудобно и нелепо, Клавдий прошептал:

— Я не понимаю, Нарцисс. Да, ты был прав, Мессалина не была в храме, она провела день не в молитвах. Но что мы делаем здесь, словно шпионы? Не подобает мужу шпионить за женой, и…

— Умоляю тебя, Клавдий, жди и смотри, — прошептал грек на ухо императору. — Мои люди кое-что сообщили мне, и это для тебя важно. Слишком долго мы с Паллантом молчали. Полибий пытался предостеречь тебя, но ты слушал Мессалину, и теперь он мертв. Все это время мы вынуждены были идти против себя и оберегать тебя от правды, но теперь ты должен сам все увидеть, ибо, если это пройдет мимо тебя, твоему правлению скоро придет конец. Сенат позаботится об этом!

Ошеломленный Клавдий снова посмотрел с балкона на царившее внизу веселье. Мессалина, одетая в нескромную красную тунику, выставляющую напоказ ее грудь, была окружена людьми: те целовали ее и словно бы поздравляли. На голове ее был свадебный лавровый венок. А в другом конце комнаты находился молодой сенатор Гай Силий, также в свадебном венке. Музыканты уже прокладывали путь сквозь толпу, а за ними шли обнаженные девушки, подбрасывая в воздух лепестки роз. Клавдий повернулся к Нарциссу, но грек вновь велел ему сохранять молчание.

А затем, к удивлению Клавдия, в комнату вошел обнаженный человек, явно изображавший жреца бога Купидона. Перед ним шла прислужница и ласкала его, чтобы вызвать возбуждение. Придя в ужас от такой картины, Клавдий начал было вставать, чтобы положить конец всему этому беспутству, но его снова удержал Нарцисс.

— Я умоляю тебя, цезарь, — прошептал он, — еще мгновение. Ваша племянница Агриппина сказала мне, чего нужно ожидать…

— Агриппина?!

Нарцисс кивнул. Клавдий, конечно же, прекрасно знал, что Агриппина страстно желает заменить Мессалину в качестве жены императора, но она была последней женщиной на всем свете, которую советник порекомендовал бы в таком качестве. Если грек останется после ухода Мессалины, он найдет на место императрицы других женщин. Если же женой Клавдия станет когда-нибудь Агриппина… Но это было невозможно, потому что Сенат никогда бы не допустил инцеста.

Человек, изображавший жреца Купидона, внезапно воскликнул:

— Тишина для великого бога Купидона, бога любви, смеха и бездны восхитительной любви между мужчинами и женщинами, мужчинами и мужчинами, женщинами и женщинами, мальчиками и девочками, животными и всем на свете!

Зал наполнился хохотом и шутками. Поощренный жрец подошел к Мессалине и призвал сенатора Силия тоже приблизиться к нему. Когда тот встал в центре зала, жрец снял с их голов свадебные венки и скрестил их.

С ужасом и отвращением Клавдий понял, почему Нарцисс настаивал, чтобы император лично увидел все: он никогда бы не поверил в подобную гнусность, рассказанную шпионами. С отвращением и ужасом от собственной слепоты и глупости Клавдий отметил, что теперь Мессалина, ведя себя как невеста в первом порыве счастья, вовсе не изображала пародию на брачную церемонию. Жена цезаря, жена императора Рима, она собиралась выйти замуж за какого-то мелкого сенатора на кощунственной церемонии в собственном доме Клавдия. Это было уже слишком.

Он с трудом вскочил на ноги, но грек дернул его обратно и яростно прошептал:

— План Мессалины — в том, чтобы убить вас, а потом они с сенатором будут регентами вашего сына Британика.

Он пытался остановить императора, но Клавдий отбросил советника в сторону.

— Довольно! — вскричал он.

Смех, веселье и музыка сразу оборвались. Люди подняли головы и увидели императора. Раздался женский визг. На лице Мессалины радость и предвкушение удовольствий сменилось выражением крайнего ужаса. Силий ринулся вон. Остальные тоже попытались скрыть лица и исчезнуть.

Внезапно грек тоже вскочил.

— Стража! — закричал он.

Двери тут же с треском распахнулись, и пятьдесят преторианцев вбежали в зал, перекрыв все выходы. Никто не смел теперь выйти, боясь быть пронзенным копьями или изрубленным мечами.

Загнанная в угол, Мессалина в ужасе оглянулась по сторонам, осознав всю опасность того, что произошло. Она поискала глазами свою подругу Паулину, но женщины из Иллирии нигде не было, как не было и Агриппины.

— Клавдий, любовь моя, — сказала Мессалина, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, — ты испортил сюрприз, который мы готовили для тебя. Мы…

— Молчать! — завопил император. — Молчать! Ты вышла замуж за императора Рима и хочешь выйти замуж снова? Ты втоптала в грязь данные мне клятвы, втоптала перед этими животными… этими предателями… этими хихикающими идиотами. Ты, жена императора Рима, хотела выйти замуж за другого мужчину?!

Мессалина попыталась засмеяться:

— Брак? Это был театр, любовь моя. Для тебя! Мы репетировали представление для праздника Вакха. Я была одной из менад, а тебя, мой бог, играл благородный сенатор Силий. А как менада, я собиралась отдать свое тело тебе, чтобы мы могли возродиться в любви!

Все еще борясь с собой, чтобы прямо сейчас не спрыгнуть с балкона, Клавдий воскликнул:

— Ложь, Мессалина, ложь! Мои советники предупреждали меня, но я ничего не слушал — я слишком любил тебя, слишком подчинялся твоим чарам и красоте. Но они были правы. Ты — настоящее зло, последняя шлюха, вместилище порока и лжи. Ты отправила на смерть Полибия! Все, что ты говорила, было ложью — ложью и предательством. Но теперь я вижу правду. И эти… — указал он на людей внизу, — эти твари, которыми ты окружила себя…

— Цезарь, — взмолилась она со слезами в голосе, — это они сбили меня с пути! Я молилась каждый день, а затем Паулина и все остальные вынудили меня заниматься делами, которые в душе я считала недостойными. Я не могла сказать тебе, зная, как ты расстроился бы. Клавдий, муж, любовь моей жизни, молю тебя выслушать свою Мессалину и не верить этой комедии! Я…

— Стража, — снова закричал Нарцисс, — схватить всех! Бросьте их в темницу, они достойны смерти. И вы знаете, что делать с этой женщиной, — добавил он, указав на Мессалину.

Она взглянула на грека, стоявшего на балконе рядом с мужем, и лицо ее исказилось от ненависти.

— Как смеешь ты отдавать приказы императорской страже? Ты, грек, переходишь все границы. Клавдий, этот человек виновен, он позволяет себе приказывать! Он…

— Мессалина, ты замолчишь? — спросил Клавдий, и его голос был уже менее пронзительным. — Стража, выполняйте приказ! Взять всех! Включая императрицу Мессалину.

Клавдий отвернулся и вышел. Он слышал вопль внизу и, похоже, это был голос Мессалины. Но он сам был на грани потери сознания и хотел лишь быстрее покинуть этот дом.

— …Это продолжается уже три месяца. Он должен поправиться, или империя рухнет, — сказал Паллант.

— Я говорил с ним только сегодня утром. Он знает, что нужно подписать бумаги, но каждый раз, когда пытается сесть за стол, говорит, что видит лицо Мессалины, искаженное предсмертной судорогой, ее распахнутые глаза, перед тем как в сердце ей вонзился меч. Он продолжает звать Полибия. Его убивает чувство вины. Вопрос в том, Паллант, что мы будем делать? — Нарцисс говорил голосом, исполненным не то печалью, не то беспокойством о собственной участи.

Старый советник глянул на него и мягко произнес:

— Я решил представить ему одну женщину, чтобы скрасить жизнь и вернуть улыбку на его лицо.

Нарцисс подозрительно взглянул на Палланта:

— И кто же она?

— Агриппина.

— Агриппина?

— Сестра Калигулы.

Нарцисс резко повернулся, словно ужаленный, и уставился на старого грека:

— Что?!

Паллант кивнул.

Нарцисс задохнулся от нервного смеха:

— Ты сошел с ума! Агриппина приходится Клавдию племянницей, это против закона!

Но в глубине души он знал, что Агриппина, избавившись от своей соперницы, сама собиралась теперь употребить все средства, чтобы возлечь рядом с императором.

И не успел Паллант слова сказать в защиту этого выбора, как Нарцисс продолжил:

— Агриппина? Это самая растленная, самая продажная и злобная шлюха во всем Риме! Как тебе в голову могла прийти идея предложить ее императору? Ты и в самом деле спятил, Паллант.

— Закон не вечен. Император может изменить закон. И разве я более безумен, чем ты, представивший императору Постуму, Випсанию и Клавдию?

Женщин, которым я не доверил бы застилать мою постель, а не то чтобы лежать на ней!

— Они все — знатные римлянки из благородных семей. Пышные, как любит император, и каждая показала свою способность выносить детей. И все они вдовы… И ни одна не приходится императору племянницей. В самом деле, Паллант, я думаю, что ты сошел с ума. Император никогда не допустит в свою постель дочь своего брата. Это же кровосмешение!

— И чему ты так удивлен? — возразил старый грек. — Для семейки Юлиев кровосмешение — в порядке вещей.

48 год н. э. Дом Прасутага в землях иценов

Прасутаг взглянул на ее обнаженное тело и почувствовал, как в нем снова просыпается желание. Он видел ее такой уже бесчисленное множество раз со дня свадьбы и всегда восхищался. Что именно восхищало его? Совершенство ее груди, ставшей полнее, потому что она ждала ребенка? Или ее сильные стройные ноги и шея, прекрасная, как у нежной оленихи? Или ее густые волосы цвета меди, подобные порой огню? А может быть, ее глаза, живые и ясные, словно заря, и зеленые, точно луга, покрытые молодой травой?

Она была сама Красота. Молодая, желающая и даже умеющая угодить мужчине, который вновь проснулся в нем с момента, как они соединились той первой бесподобной ночью, и — неужели этому однажды придет конец?..

По традиции, после свадебного пира невесту и жениха всегда сопровождали в спальню родители и друзья. На ложе их осыпали лепестками цветов, обрызгивали медовой и розовой водой, а затем оставляли одних, дабы они могли завершить свою свадьбу.

Но не так было на бракосочетании Прасутага и Боудики. Никогда на его памяти, да и вообще у народа иценов, не случалось такого. Всю ночь и следующее утро шли люди, которые прослышали о свадьбе. Шли те, кто хотел пожелать счастья, и те, кто хотел отметиться перед новыми королем и королевой, приходили римляне, жившие неподалеку и теперь возмечтавшие стать у них советниками, крестьяне, которые хотели получить землю, и женщины, добивавшиеся развода со своими мужьями… Это была нескончаемая вереница просящих и поздравляющих.

Все это не закончилось и к следующей ночи. Не имевший ни минуты покоя и сна, измотанный Прасутаг внезапно вспомнил, что теперь он — король и может делать что угодно. Он приказал закрыть двери, освободить дом от гостей и отослать родственников, чтобы он мог остаться наконец наедине со своей женой. Когда дом опустел, Боудика заметила, что приемный сын Прасутага все еще сидит в гостевой комнате.

— Кассий, — мягко произнесла она, — твой отец приказал, чтобы все ушли. Почему бы тебе не провести вечер и утро с друзьями и затем вернуться пообедать к нам?

— Это мой дом! — неожиданно огрызнулся Кассий. У него был тонкий резкий голос — бедняга, несмотря на большой рост, совсем не выглядел взрослым, но казался нескладным и неуклюжим.

— Да, это твой дом, но это и дом твоего отца, а он приказал всем уйти.

— Тогда должна уйти и ты, — сказал он, уставившись в землю.

— Я — его жена, — мягко напомнила Боудика.

— А я — его сын. Мне пятнадцать лет. Никто не выгонит меня из моего дома.

Она могла бы позвать Прасутага и предоставить ему разобраться с сыном, но, похоже, ей предстояло проявить характер самой.

— Кассий, — начала она, — когда ты говоришь со мной, то говори так же, как со своим отцом. Я — его жена и так же распоряжаюсь в доме, как и он. Он велел, чтобы все ушли. Я говорю тебе то же самое…

Кассий в ярости уставился на нее, потом угрюмо прошел мимо и хлопнул дверью. Боудика глубоко вздохнула, пытаясь побороть подступившее раздражение. Как ей теперь совладать с этим мальчишкой? Ее собственные братья были ей скорее друзьями, а сестер она просто очень любила. В своем доме Боудика редко сталкивалась с завистью, но теперь поняла, что Кассий проявил характер завистливого мальчишки, обделенного отцовским вниманием. Ей следовало бы обращаться с ним более бережно.

Она повернулась и внезапно увидела, что муж глядит на нее через приоткрытую дверь соседнего покоя: не иначе — все слышал! Без единого слова он вошел и обнял ее.

Но его мысли не были заняты Кассием, он слишком устал, а Боудика казалась свежей, как поле в час рассвета, и счастливой, как жаворонок, и это несмотря на размолвку с пасынком. Прасутаг вспомнил, как она приветствовала каждого гостя, представляя его своему мужу, предлагая освежиться кубком вина, отводя под руку, когда беседа с королем заканчивалась. Она оказывалась везде и всюду, где была нужна.

Теперь, когда дом, наконец, опустел, они остались вдвоем, посмотрели друг на друга и, несмотря на неприятность с Кассием, рассмеялись.

— Король! — подколола она.

Королева! — не остался он в долгу.

Они бросились друг к другу в объятия… Боудика уложила мужа в постель и пошла за кубком вина с медом и пряностями, чтобы завершить свадьбу. Но когда вернулась, то увидела, что он крепко спит.

…Он проснулся в середине следующего дня, освеженный глубоким сном. Боудику нашел в саду, где она учила рабов, как нужно выращивать морковь и салат. Он слушал, как она разговаривала с ними, объясняя, что растения нужно сеять, не разбрасывая семена как попало, но аккуратно, по семечку высыпая в борозды, чтобы облегчить потом прополку и сбор. Она легко находила общий язык с простыми людьми, и в то же время ни у кого не могло возникнуть сомнений, что ее воля должна быть исполнена.

Прасутаг позвал жену в дом, и они предавались любви, пока закатное солнце, заглянув в комнату, не осветило брачное ложе.

И теперь, после годовщины брака, он сознавал, что до безумия ее любит. Разница в летах не значила ничего. Насколько был страстен он, настолько она охотно отдавалась и проявляла удивительную фантазию. Когда он совершенно уставал, она давала ему краткий отдых, а затем всеми способами вновь пробуждала в нем силы и желание. Даже беременность не могла остановить ее.

Их жизнь была наполнена энергией, волнением, казалась полной во всем. Но было и облачко, бросавшее тень. Это было то, заветное, с чем Боудика ничего не могла поделать. Римляне все больше укрепляли свои связи с Прасутагом и народом иценов. И Прасутаг, казалось, был доволен отношениями с наместником Британии и местными чиновниками, несмотря на то, что должен был платить им подати.

Огромная двухэтажная вилла с мозаикой на полу и красивой деревянной мебелью в каждой комнате была спешно построена как дар от императора и римского народа своему подданному. Боудика была рада жить в таком прекрасном дворце, как и в родительском доме, но в то же время, принимая все это, она снова чувствовала себя униженной. Она считала, что все это похоже на плату за предательство. Она наслаждалась простором, чистотой, высокими потолками, прохладой летом, а зимой — теплом, поднимавшимся от подогреваемого подземными огнями пола, но тем не менее не могла заглушить в себе чувство вины за эти дареные удобства.

И какие удобства! Она невольно восхищалась достижениями римлян, принесенными теперь и в ее страну. Первой радостью Боудики в новом доме было открытие, что вода снаружи каким-то чудесным образом подавалась прямо в кухню. Когда открывался клапан, она потоком бежала в ванну. В одном из краев ванны было отверстие, через которое вода уходила вниз и потом использовалась для полива овощей в огороде.

По нужде больше не приходилось ходить на улицу, потому что римляне устроили на втором этаже их дома маленькую комнатку с сиденьем. Нечистоты падали в чан со свежей соломой и известью, и каждый день рабы убирали их.

Да, она видела все преимущества дружбы с Римом, но в отличие от своего мужа она отмечала и вред, наносимый ее землям и народу. Налогов и поборов не избежал никто. Каждый год Прасутаг получал подарки от императора Клавдия только для того, чтобы выплатить императору положеную дань. Это была странная ситуация.

Но ицены находились в куда лучшем положении, чем другие племена и королевства Британии. Многие ицены сами заключили с Римом соглашения и щедро за это вознаграждались. Богатство людей ее племени увеличивалось, и это вызывало зависть соседей. Боудика знала, что, если римляне уйдут, соседи немедленно пойдут войной на иценов и резня будет ужасной.

Ее душевные терзания становились еще сильнее, когда купцы, приезжавшие к ним, рассказывали о несчастьях, обрушившихся на другие земли Британии. В отчаянии Боудика, бродя в одиночестве по лесам, думала, что боги, как и Прасутаг, и ее родители, отвернулись от правды. Каратак все еще нападал на римские города, форты и лагеря, некоторые королевства бриттов сопротивлялись римскому вторжению в свои земли, и часто бритты создавали отряды, чтобы грабить римские склады с провиантом, куда собиралось продовольствие со всей страны. А в ответ, стремясь утвердить власть Рима с помощью мечей и копий, наместник Публий Осторий посылал своих людей в деревни бриттов, и они разрушали дома, опустошали зерновые склады и разметывали стога сена в поисках спрятанного оружия. Многие погибли при сопротивлении, и недовольство продолжало нарастать даже среди тех, кто хотел жить с римлянами в мире. И друиды хранили ту же ненависть. После гибели многих соратников Каратака и друидов, которые поддерживали его в Южной Британии, римские легионы были посланы на запад страны. Друиды теперь собирались вдали от побережья, в горах силуров и ордовиков…

Мысли обо всем этом измучили Боудику. А тут еще ее служанка Иссульда пришла к госпоже и попросила позволения уйти.

Боудика в своей спальне собиралась отходить ко сну. Муж был на нижнем этаже с купцами, которые путешествовали к восточным портам, чтобы погрузить на суда груз олова, необходимого при выплавке бронзы, для отправки в Рим. Прасутаг только что договорился, чтобы купцы взяли серебро из его шахт для провоза по гораздо более низкой цене, чем он сам мог это сделать.

Боудика уже закончила умываться и заплетать косы и Иссульда подала ей веточку дуба, смоченную яблочным соком, чтобы почистить зубы. Этой голубоглазой девушке было всего тринадцать, но она выглядела уже совсем взрослой и отличалась гордым характером. Служанка помогла своей госпоже вытереть тело шерстяным полотенцем, затем льняной тканью. Потом Иссульда нанесла на тело Боудики драгоценное благоухающее масло, которое подарил королю и королеве проезжий римский жрец капитолийского храма Юпитера, Юноны и Минервы. Масло было сделано из семян кедра в Ливане; правда, Иссульда и понятия не имела, где этот Ливан находится. Масло делало кожу Боудики блестящей, и она благоухала, как утренний лес. Обычно Иссульда желала после этого своей госпоже спокойной ночи и удалялась, но теперь девушка стояла как вкопанная и в упор смотрела на королеву иценов.

— Моя госпожа, я хочу вас попросить об одной вещи…

Боудика взглянула на девушку и подумала, что та хочет попросить разрешения выйти замуж за юношу, который ухаживал за лошадьми; их видели вместе, и они выглядели очень счастливыми. Боудика с радостью дала бы свое согласие.

Она улыбнулась и произнесла:

— О чем ты хочешь попросить, дитя?

— Я хочу оставить службу. Я не могу вернуть деньги, которые вы уже заплатили моим родителям, но не хочу просто убежать, потому что вы очень добры ко мне, и я буду безутешна, если вы подумаете обо мне плохо. Но я никак не могу больше здесь находиться.

Удивленная, Боудика спросила:

— Что случилось? Неужели кто-то…

— Нет, со мной обращались хорошо. Причина не в этом, ничего плохого не может произойти в этом доме. Но я не могу более выносить того, что римляне убивают наших людей. Я хочу отправиться в горы и присоединиться к сражающимся. Римляне разрушают мою страну, и я хочу их остановить: заставить уйти обратно за море и забрать с собой своих ужасных богов. Я хочу вернуть то, о чем рассказывали мои родители, что было у нас до прихода римлян…

Дитя в животе Боудики неожиданно толкнуло ножкой. Она так сильно любила это ощущение жизни внутри себя, но сейчас перед ней стоял другой ребенок, и он скоро будет мертв, если последует голосу своего сердца.

— Иссульда, послушай меня, и послушай очень внимательно. Каратак начал свою битву с римлянами, чтобы остановить их. Когда он потерпел поражение, когда многие тысячи храбрых бриттов погибли в болотах и топях, он отступил. Теперь он стал сражаться по-другому, и уже не для того, чтобы не позволить римлянам продвинуться в глубь нашей земли. Теперь он со своими людьми только скрывается в пещерах далеких гор и нападает на римских сборщиков налогов и их заставы. Он делает не больше, чем если бы просто щекотал тело Римской империи кончиком вороньего пера. Его бойцы умирают сотнями, и каждый день от него уходят сторонники, поняв, что время битв прошло. Правители по всей Британии торгуют с Римом, и их люди получают большие выгоды. Это и есть правда, с которой вынуждены смиряться я и мой муж…

Боудика с участием смотрела на Иссульду, но видела в ее глазах только разочарование. Она вспомнила себя в тринадцать лет и то, как родители взяли ее в святилище друидов. Горько, что Иссульда никогда не узнает того опьяняющего ощущения свободы, которое чувствовала когда-то Боудика!

Глядя на это дитя, она вспомнила свой собственный разговор с Альваном несколько лет назад. Она тоже хотела покинуть дом, отправиться на запад сражаться с римлянами. Тогда ее друг доказал ей всю опрометчивость такого решения. Самоубийственного решения…

— Малышка, я лучше, чем ты сама, понимаю, что творится в твоем сердце, — сказала Боудика. — Ты хочешь сражаться за свою семью и наших людей. Ты хочешь поднять меч и увидеть, как римлянин съежится от страха. Но когда ты вступишь в битву, куда более грозный меч вонзится в твое сердце, и твоя жизнь закончится. У тебя есть еще слишком много того, ради чего стоит жить. Ты и тот юноша только начинаете познавать радости бытия. Скоро ты будешь носить ребенка, как я, и поймешь, что именно предназначили тебе боги…

Иссульда в отчаянии тряхнула головой:

— Госпожа, я не могу высказать все, что у меня на сердце, иначе меня подвергли бы порке. Но я молю вас открыть глаза и увидеть то, что римляне делают с нашей страной. Наши жрецы бегут на запад, наших людей обращают в рабов. Римляне вырубают наши священные рощи, чтобы строить свои дома и корабли. Я не могу выносить этого!

Лицо Иссульды исказилось от горя. Да, дело зашло далеко, опасность была теперь и в том, что настроения девушки могли передаться всем слугам и домашним, а тогда Боудике пришлось бы…

Но Иссульда еще не закончила, и все ее чувства внезапно прорвались наружу.

— Госпожа, я не хочу одеваться как римлянка! — воскликнула она. — Я хочу одеваться в голубую или зеленую одежду кельтов, не хочу носить римские сандалии, есть римскую еду с металлических блюд. Я хочу жить так, как жила в родительском доме. Пусть это не так удобно, зато честно… — девушка расплакалась.

Боудика покачала головой:

— Слушай меня внимательно, девочка. Мы с моим мужем делаем то, что считаем нужным, чтобы было хорошо народу иценов. Ты думаешь, мне не больно оттого, что римляне железной пятой попирают наши земли? Ты думаешь, мне нравятся их визиты в наш дом, когда они обращаются со мной и Прасутагом как с варварами? Но, Иссульда, я делаю то, что должна делать, потому что Прасутаг — мой король, и он решил, что мы будем жить в мире и согласии с Римом, дабы не губить свой народ…

— Но вы — королева. У вас столько же прав, сколько у короля. Почему вы не возражаете против того, что делает он? Почему вы…

— Довольно! — прервала ее Боудика. Она поняла, что ошиблась: ей не нужно было проявлять сочувствие к словам полуребенка, ибо подобные оценки действий короля и королевы могли распространиться подобно лесному пожару и объять все земли иценов.

— Кто подсказал тебе такие мысли?

Внезапно испугавшись, Иссульда затрясла головой:

— Никто. Я сама так думаю ночами.

Но Боудика уже поняла, что девчонка лжет.

— Это Кассий, не так ли?

Молчание Иссульды подтвердило Боудике, что она права.

— Кассий говорил с тобой о таких вещах? — допытывалась она.

Иссульда отказывалась сказать «да» или «нет», вместо этого она с нарастающим страхом смотрела на свою королеву.

— Пойми меня правильно, девочка, — чуть смягчилась Боудика, — Кассий может быть пасынком короля, но он — сын другой жены. Он просто использует тебя, чтобы причинить боль мне и моему мужу. И потому сейчас я приказываю тебе не думать больше об этом и не слушать его никогда. Если он еще будет шептать тебе что-то, скажи мне. Я должна знать. Но ты уже рассказала более чем достаточно, чтобы вынудить меня наказать тебя! Еще одно слово — и я прикажу принести тебя в жертву на священном колесе. Ты слишком молода, чтобы понять опасность того, что говоришь. Я не наказываю тебя только из-за твоего возраста. Иди и больше не заговаривай о присоединении к Каратаку и о сражениях с римлянами. И если я обнаружу, что ты ушла без разрешения, то прикажу тебя догнать, схватить и умертвить в ивовой корзине. Я все сказала.

Пытаясь не разрыдаться, Иссульда поклонилась и вышла из комнаты. Ребенок продолжал толкаться, но это уже не доставляло Боудике радости. Она была слишком расстроена. Она вспомнила ту отважную девчонку, которой была когда-то, когда ей было столько же, сколько Иссульде, ту, которая считала, что все так ясно, и не могла смириться с тем, что родители видят вещи иначе.

Отчасти поэтому она не смогла теперь наказать Иссульду, а еще потому, что слишком во многом и сама была с нею согласна, да и потому, что за спиной девушки стоял ее пасынок Кассий.

Кассий! Почему от него вечно одни неприятности? Он был подобен темному облаку, затмевавшему солнце ее жизни. Со дня свадьбы пасынок выказывал ей свою неприязнь. Его угрюмость и злобность возросли настолько, что Прасутаг приказал ему уйти и жить в другом доме. Она собиралась поговорить с мужем как раз следующим утром и потом отправиться для разговора к Кассию. Не стоило прятаться за спиной мужа. Всегдашняя грубость Кассия по отношению к ней, а теперь и это скрытое науськивание юной служанки — тут она должна была разобраться сама.

Да, пожалуй. Она — королева, она укажет ему, как он должен себя вести, или же он принужден будет отправится в изгнание. Она не будет больше терпеть его наглое высокомерие, его выходки. Кассий неверно выбрал себе врага, и Боудика вернет его на правильный путь или просто выгонит вон из страны.

Но неприятности с пасынком не меняли сути того, что сказала ей Иссульда, и Боудика постоянно теперь думала об этом. Больше, чем когда-либо со времен нашествия, Боудике хотелось схватить оружие и убивать этих заносчивых римлян, которые хозяйничали в ее стране, будто в своих собственных владениях.

Конечно же, завоеватели обращались с Прасутагом уважительно, но только потому, что были союзниками и его соплеменники выплачивали огромные подати. И Боудика знала, как вели себя римские солдаты по отношению к людям других племен, когда вторгались в их селения. И каждый раз, когда кто-нибудь шепотом рассказывал ей об очередных зверствах римлян, и она лишь съеживалась в бессилии.

Окутанная ароматом кедрового масла, она закрыла глаза и попыталась уснуть. Но, в последний раз взглянув в пустоту ночи, королева увидела в ней гневное и насмешливое лицо тринадцатилетней девочки. И это не было лицо Иссульды. Это было лицо юной Боудики.

48 год н. э. Дворец Клавдия в Риме

Стук в дверь был негромким, значит, это не мог быть Паллант или Нарцисс. Те не стучали, а просто врывались в его покои, не ожидая разрешения, начиная говорить с порога, и сразу сообщали ему о последних неприятностях. Так что стук скорее возвещал о приходе одной из девушек, которых греки посылали, дабы его развлечь. И так каждую ночь. Глупцы, они считали, что это заполнит пустые ночи императора, но за прошедшие несколько недель являлись уже не девушки, а вдовы или взрослые женщины с планами на замужество, которые пытались напомнить Клавдию о радостях брака.

Император улыбнулся, вспомнив о том, как греки пытались женить его на ком-либо по своему выбору. Ставки, конечно же, были очень высоки, ведь Мессалина больше не царила в уме и сердце Клавдия, и теперь тот, кто советовал императору, становился могущественнее, чем все сенаторы и консулы вместе взятые. Снова женить Клавдия и затем управлять императором через его жену — вот в чем состоял их замысел, и Клавдия забавляло то средство, которое они избрали, чтобы достичь своей цели.

Но, по правде сказать, Клавдий не намеревался жениться снова. Опыт жизни с Мессалиной навсегда отвратил его от самой идеи брака.

— Войдите, — повелел он, и в горле захрипело, словно от слишком большого количества выпитого вина, хотя на самом деле это происходило не от вина, а от добавленной в него корицы, которую врачи прописали ему в связи с проблемами кишечника. И по какой-то причине он больше не засыпал после вечерней чаши, а бодрствовал до полуночи.

Дверь открылась, и император удивился, увидев свою племянницу Агриппину-младшую. Она скромно вошла и остановилась у дверей. Несмотря на то что говорили о ней сплетники, Клавдий испытывал к Агриппине симпатию. Ее обвиняли в жестокости и нетерпимости к врагам, но Клавдий всегда видел только милую и мягкую девушку, дочь своего умершего дорогого брата Германика и его прекрасной жены Випсании Агриппины-старшей. Он знал, что некоторые из его греческих приближенных не любили ее, но кое-кто ей симпатизировал, и она не могла считаться совсем порочной, пока у нее в равной степени были и друзья, и враги.

— Дорогая племянница, входи. Садись. Выпей вина. Что ты делаешь здесь, так поздно ночью?

— Дорогой дядя, как вы? Как дела государства?

Она подошла к столу и почтительно поклонилась, но Клавдий встал и расцеловал ее в лоб и щеки:

— Как ты можешь видеть, племянница, я постоянно в работе. Проблемы управления половиной мира не заканчиваются никогда. Но кому, как не тебе, знать это, ведь ты видела блистательное управление своего отца и своего брата… — Вспомнив ее ужасную жизнь при Калигуле, Клавдий запнулся и спросил: — И как поживает моя любимая племянница?

Она засмеялась:

— Клавдий, ты продолжаешь обращаться со мной, словно я по-прежнему ребенок, но мне уже тридцать четыре года. Моему сыну одиннадцать лет…

— И как же твое дорогое дитя, Луций Домиций Агенобарб? Его обучение идет хорошо? У меня не хватает времени часто видеться с ним… или с тобой… Из-за моих дел.

— Нерон справляется с учебой, Клавдий. У него способности к музыке, он уже пишет песни и оды.

Они сели — Клавдий за своим столом, Агриппина рядом. Клавдий был удивлен, что она села не напротив, но с тех пор, как он вернул ее из ссылки, куда она была отправлена по приказу Калигулы, между ними установились близость и понимание, и она всегда демонстрировала ему свою привязанность.

— Покажи мне, что ты делаешь, Великий, — сказала она.

— Вряд ли ты заинтересуешься делами государства.

— Напротив, Клавдий. Когда Калигула был императором, то часто обращался ко мне за советом. Я принимала сенаторов и посетителей и часто присутствовала на советах императора. Конечно, ты редко находился во дворце в те ужасные дни, когда Калигула стал совсем безумным, но раньше, каждый раз, когда ты приезжал, я восхищалась твоим умением руководить моим бедным братом…

Он улыбнулся:

— В те ужасные дни я играл роль шута, и все были рады поверить этому. Когда Калигула впервые позвал меня на совет, я отнесся к этому очень серьезно, пусть даже весь Рим и посчитал это забавным. Но для меня это не было шуткой… Я редко видел тебя после возвращения из изгнания. Скажи мне, действительно ли там было так плохо?

— Жить в ссылке очень тяжело, Клавдий. Отправиться в изгнание по приказу собственного брата — тем более тяжелый удар. Но я выжила. У меня много друзей в Риме, которые рассказывали мне, что происходит. И теперь я могу наслаждаться возвращением в центр мира. Как ты знаешь, цезарь, я живу на вилле и не занимаюсь ничем, кроме игр, развлечений и воспитания Нерона, радости моей жизни… Но я могу еще многое дать… — сказала вдруг она, взглянув на него так, как племянницы обычно не смотрят.

Несколько смущенный ее вниманием и близостью, Клавдий развернул карту Иудеи, которую перед этим внимательно изучал, и сказал:

— Ну что ж, если тебе так интересно, я расскажу кое-что о неотложных делах, которые беспокоят императора. Иудеи выступают против моих эдиктов, я стараюсь что-то сделать, и мои полководцы пытаются применить силу, но мне рассказывают о людях, которые называют себя зелотами и сражаются в пустынях и горах, они совершают дерзкие набеги на наши крепости. У меня был дорогой друг по имени Ирод Агриппа, он был в Иудее царем, и, пока он находился у власти, все было в порядке, но он умер четыре года назад. Его сын Юлий Марк Агриппа тоже стал царем, но он — жалкая тень своего отца и не может держать народ в повиновении.

Агриппина собиралась что-то сказать, но Клавдий снова погрузился в свои раздумья. Отложив в сторону карту Иудеи, он взял другой свиток:

— А вот земля кельтов. Там у меня тоже неприятности — из-за жрецов, которые называют себя друидами. Они подбивают людей нападать на наших солдат. Некоторые из королей и королев Британии истинно благоразумны — я получил одиннадцать союзников несколько лет назад, когда только завоевал Британию. Но некоторые сейчас нарушили наше соглашение, и…

— Клавдий, — перебила она. — Прошу тебя, дорогой, остановись. Я понимаю, что сама спросила, но я и не подозревала, что эти дела так тебя заботят и ты так устаешь. Уже поздно. Твой голос говорит мне, что ты совершенно измотан. Паллант рассказывал, что ты очень плохо спишь. Неудивительно, если отправляться спать со всеми этими заботами, они так отягощают ум! Отложи карты и расслабься…

Он ошеломленно взглянул на нее, внезапно поняв, что ее рука лежит на его колене. Ему было известно, что некогда она умело плела интриги — сначала за Калигулу, а потом против него. Но почему она так льнет к нему, своему родному дяде?

— Дорогой Клавдий, в тишине твоих покоев я собираюсь и подчиняться, и приказывать. Я повелеваю тебе, император Рима, скатать свои карты, освободиться от всех дел мира и позволить твоей Агриппине принести тебе вина и еды. Потом я разглажу твои нахмуренные брови, умащу их мазями и благовониями и спою тебе, чтобы ты отдохнул, о, величайший император вселенной!.. Позволь своим заботам отступить, пока их не осветят лучи солнца…

Он вздохнул и понял, что день уже действительно прошел. Он устал… да нет, он был совершенно измотан. И мысль о покое в объятиях женщины, о руках, нежно массирующих его виски, внезапно наполнила его удовольствием.

Клавдий посмотрел на Агриппину и раскрыл ей объятия. Она осторожно вывела его из-за стола и, пока они шли к ложу, держала за руку.

— Позволь, великий цезарь, своей любящей Агриппине отогнать от тебя все тревоги и печали.

Вопреки пониманию того, что у нее, безусловно, есть какой-то замысел, Клавдий подчинился. Она была его племянницей, и он всегда относился к ней как к маленькой девочке… Возможно, потому, что сам он чувствовал себя, со всеми заботами мира на плечах, уже слишком старым. Но сейчас он вдруг увидел, что она была не просто взрослой женщиной, но нежной, гордой и красивой. Он возлег, а Агриппина вдруг сбросила свою тунику и предстала перед ним обнаженная.

Глаза Клавдия широко раскрылись от изумления, но Агриппина приложила пальцы к его губам и мягко произнесла:

— Могущественный император, положи мне голову на колени, и я буду массировать твои плечи.

Он так и сделал. Ее колени были теплыми, мягкими и податливыми, и это безмерно его возбуждало.

— Клавдий, — говорила она, пока ее пальцы ласкали его шею и плечи, — в моей семье у многих были в юности близкие отношения. Даже когда мой брат Калигула стал императором, мы сохраняли нашу близость. Я часто спала обнаженной в его постели. Он любил чувствовать мою грудь и бедра, он говорил, что это делает его сильнее и что правящая семья столь благородна и высока, что для нас было бы почти преступлениемпротив природы любить тех, кто не связан с нами родством.

— Что? — засмеялся Клавдий. — Как египтяне?

— В точности как египтяне. Братья женятся на сестрах, дяди — на племянницах.

Он попытался повернуть голову, чтобы посмотреть на нее, но пальцы Агриппины держали его цепко.

— Это инцест. Это против закона, — сказал он.

— Ты — закон, цезарь.

— Скажи это Сенату и цензорам. Неужели ты предлагаешь, чтобы ты и я… Чтобы мы…

— Великий и могущественный цезарь, — сказала Агриппина, — я просто предлагаю, чтобы ты позволил мне облегчить тебе тяготы дня. Если тебе нравится то, что я делаю, тогда, может быть, я приду и завтра ночью?

Руки Агриппины продолжали мягко и нежно скользить по телу императора все ниже и ниже.

Глава 6

54 год н. э. Дворец Прасутага и Боудики в землях иценов

Поведение Кассия вызвало у Боудики чувство отвращения и одновременно непоколебимой решимости. Со дня ее свадьбы с Прасутагом Кассий вел себя как испорченный, избалованный ребенок. Боудика годами пыталась справиться с ним, приручить, но неизменно заканчивала проклятиями в его адрес — ничто не могло заставить пасынка изменить к ней отношение. Она надеялась, что время заставит юношу смириться с неизбежным и он успокоится. Но сейчас ей нужно было что-то менять, ибо положение становилось невыносимым. Или Кассий должен был немедленно изменить свое поведение, или оставить ее земли навсегда. Она долго считала его грубость выражением незрелости, но попытки настраивать слуг против нее уже переходили все границы. Теперь она ему выскажет все.

Как пасынок Прасутага, Кассий мог рассчитывать на почтение людей племени иценов; но у всех, кто с ним сталкивался, его поведение вызывало только презрение. Теперь сам король запретил ему являться на пиры, которые устраивались в ознаменование объединения дней чествования кельтских и римских богов. Обращение же его с Боудикой смущало всю семью.

Собравшись разрешить все это раз и навсегда, Боудика однажды отправилась к реке, где, как она знала, Кассий собрался ловить рыбу. При его нелюдимости это было одним из немногих занятий, которые он любил, не считая пиров и охоты за женщинами из соседних деревень.

Боудика отправилась на его поиски, намереваясь сделать последнее предупреждение. Но пока она шла по полям, слушая пение птиц в теплом воздухе, какой-то внутренний голос убедил ее дать ему еще одну возможность обратиться к добру. Если бы удалось вложить в его голову разум, то, вероятно, можно было бы улучшить и их отношения, и это безмерно порадовало бы мужа. Увидев пасынка, она заставила себя сохранять спокойствие и подошла так, будто их встреча была простой случайностью.

— Уже что-нибудь поймал, Кассий?

Услышав ее голос, он в удивлении обернулся, и его лицо сделалось пунцовым.

— Нет.

Она подошла еще ближе и остановилась рядом. Молодой человек продолжал внимательно смотреть на воду. Боудика решила выждать, пока Кассий не начнет разговор сам. За все годы, что она была замужем за Прасутагом, он только бормотал, рычал или огрызался на нее, как трусливая собака.

Казалось, прошла вечность, прежде чем Кассий спросил:

— Ты что-нибудь хотела?

— Да. Я хочу знать, почему ты так жестоко причиняешь боль твоему отцу.

Он передернул плечами и продолжил смотреть на воду.

— Почему ты так обращаешься с ним и со мной? — снова спросила она.

— Я ничего ему не делаю, — резко ответил Кассий.

Боудика рассмеялась.

— Не считай меня глупой, если не хочешь, чтобы я обращалась с тобой, как с ребенком. Твое поведение с тех пор, как я вышла замуж за твоего отца, — позор. Ты сделал так, что я не чувствую себя здесь дома. Я хочу знать почему. Из-за чего ты так злишься на меня?

Молодой человек резко повернулся к ней. Его губы были сжаты, глаза с презрением прищурены.

— Кассий, чем раньше ты поймешь, что твой отец любит меня, тем скорее убедишься, что ничто не отнимет у меня его любовь, — продолжала Боудика. — Так почему же ты причиняешь ему боль? Разве он обманул твое доверие?

— Что ты знаешь о доверии? — процедил он. — Тело моей матери не успело еще остыть, когда ты соблазнила моего отца и заменила ее.

— Кассий, ты прекрасно знаешь, что это не так. Твоя мать умерла задолго до того, как Прасутаг решил взять меня в жены. И как можешь ты осуждать его право на счастье?

— Он забыл мою мать и женился на тебе, как будто ее никогда и не существовало.

— Если бы твоей матери не существовало, ты бы не ловил здесь рыбу, — тихо сказала Боудика. — Ты существуешь так же, как и я. И твой отец женился на мне. Ради богов, что смотрят на нас, Кассий… Мы женаты уже семь лет. Когда ты примешь меня как его жену и перестанешь относиться ко мне как к врагу? Ты ведешь себя по-детски, но не как взрослый мужчина.

Кассий не проронил ни слова.

— Если бы я ушла, ты простил бы своего отца за женитьбу на мне? — спросила она.

Он не сказал ни слова, только покачал головой.

— Значит, что бы я ни сделала, мы никогда не будем друзьями… Если тебя это устраивает, тогда и меня тоже, — сказала она.

Он по-прежнему молчал.

— Семь лет я мирилась с твоей неприязнью… А теперь запомни: я очень хороший друг, но крайне опасный враг. И предупреждаю тебя: это не мне, а тебе стоит измениться. Я вошла в эту семью как девушка, подготовленная к…

Кассий вдруг резко повернулся.

— Вот именно, Боудика! — почти прокричал он. — Вот почему я ненавижу тебя! Потому что ты пришла к моему отцу девушкой, ненамного старше меня самого. Ты спишь с моим отцом. Но ты слишком молода для него. Это неправильно!

— Я не слышала ни слова упрека от него с самой нашей свадебной ночи. Я была в подходящем для твоего отца возрасте.

— Ты омерзительна!

— Почему я отвратительна для тебя? Твой отец находит меня привлекательной. У меня нет сложностей ни с одним из его братьев или с их женами, как и со всеми людьми народа иценов, которым мы правим. Только ты считаешь меня омерзительной. Как королеву или просто как жену своего отца?

Уставившись на воду, Кассий снова промолчал.

Пытаясь его понять, Боудика спросила:

— А как насчет тебя, Кассий? Сколько лет должно быть женщине, чтобы она стала твоей женой? Она должна быть юная или зрелая? Полная или стройная? Высокая или маленькая? На какой женщине хотел бы жениться ты?

Кассий вспыхнул, отвернулся и снова принялся смотреть на воду.

— Ну? — спросила она. Но он не поворачивался.

Она подошла ближе и заглянула ему в лицо.

Прежде она редко встречалась с ним глазами, считая его просто угрюмым, но сейчас обнаружила в этом взгляде что-то еще. Там не было того презрения, которым он всегда встречал ее, когда они оказывались рядом. На этот раз все было по-другому, словно… Она с удивлением подвинулась поближе, пытаясь рассмотреть, что скрывалось в глубине его глаз. И вдруг ее озарила догадка.

Но разве такое возможно? Как могло быть, чтобы Кассий…

Он резко отвернулся, пытаясь смотреть на речной поток, куда угодно, только бы избежать ее понимающего взгляда.

— Я вижу… — прошептала она.

И вдруг из его груди словно разом вырвались все семь лет терзаний:

— Боудика, — вопил он, — с первого дня, как ты вошла в мой дом, ты должна была стать моей! Но ты положила глаз на моего отца, ты соблазнила его, ты…

— Замолчи! Тише. Я не хочу этого слышать. Я — жена твоего отца. Он и…

— Ты должна была стать моей! — опять закричал Кассий, швырнув рыболовную снасть в траву. — Должна была спать со мной! Ты, шлюха, своим телом соблазнила глупого старика. Он был для тебя слишком стар. А я — нет. Я хотел тебя, а он — нет!

Он кричал, брызгая слюной, не видя ничего вокруг.

Толчком в спину Боудика отправила Кассия в реку. Глотнув воды, тот завизжал, как раненый лис, и на мгновение скрылся под водой. Она не стала ждать, пока он выберется на берег, повернулась и пошла домой.

Она была слишком взволнована, чтобы что-то говорить, слишком уязвлена, чтобы разумно мыслить. Она сомневалась, стоит ли сказать обо всем Прасутагу. И если говорить, то — что именно?

Остаток дня и весь вечер она не видела Кассия, как и на следующий день, когда король встречался с посланниками Рима, вместе с которыми прибыли и купцы. Посланцы империи исследовали покоренную часть Британии, чтобы подготовить отчет для Сената и улучшить торговлю. А у Боудики до сих пор голова кружилась от сделанного открытия. Почему она раньше не понимала, что ненависть мальчишки происходила просто от его неудовлетворенной похоти? Как могла она быть настолько слепой и глупой? Ей придется сказать все Прасутагу! А Кассия придется выдворить из земель иценов. И главное — нужно подыскать ему жену, чтобы успокоить и покончить с этой неприкаянной жизнью.

Сейчас она снова должна была играть роль королевы иценов и боялась, что ей трудно будет сосредоточиться на этом. Но у нее не было выбора… Человек, сидевший теперь перед королем и королевой иценов, был десятым или двенадцатым посетителем за день, и она уже забыла его имя, хотя его представили лишь пару минут назад… Октавиан? Квинтилий? Аврелий? Все римские имена стали звучать для нее одинаково, и она знала, что Прасутаг нередко чувствовал в точности то же самое. Она шутили об этом в постели ночью, когда заканчивались их обязанности короля и королевы и оставалось немного времени для себя. У римлян были такие нелепые обычаи, такие забавные имена!

Даже сейчас, через десять лет после римского завоевания, Прасутаг мог связать на латыни лишь пару фраз. Боудика же, напротив, вполне свободно разговаривала с римскими посланниками и не нуждалась в услугах переводчика. Их жизнь как короля и королевы иценов была заполнена хлопотами. Прасутаг никогда еще не был настолько занят. До того как стать королем, он был занят так, как бывает занят всякий хозяин земель, старающийся сделать их богаче. Он проверял, чтобы зерно, фрукты и овощи выращивались и собирались надлежащим образом. Или же отправлялся на свои шахты и обсуждал, как сделать то или иное дело, оценивал качество руды и то, сколько рабов здесь нужно и можно ли кого-нибудь перевести на другие работы. В другие дни он отправлялся в леса, чтобы охотиться на серых и белых куропаток и оленей. Пока он выполнял обязанности только в своем хозяйстве, заботился о рабах, слугах и жителях деревень, которые платили ему десятину и другие подати, пока он имел лишь небольшую стражу для защиты, у него было достаточно времени, и порой он принимался рыбачить, а то и брался за настольные игры.

Теперь же, став королем, он не имел времени на то, что прежде любил, почти все оно уходило на дела с Римом. Богатство, которое они с Боудикой собрали, обеспечивало спокойствие, а процветание, которое они принесли в свои земли при помощи связей с Римом, сделало жизнь очень удобной. Они не были единственными кельтами, которые жили в просторных римских виллах; многие семьи, разбогатевшие на торговле древесиной, серебром, свинцом и рабами, тоже переселились в удобные дома.

Но, конечно, король лучше, чем кто-либо, знал, что все, что попадало в его сундуки, так же быстро и утекало из них. Каждый год ему приходилось грабить самого себя, чтобы выплачивать деньги в качестве клиентельного подданного империи.^[10] Ежегодные выплаты императору усушивали его казну, к тому же в самом начале правления Прасутага заставили выплатить деньги, которые тот на самом деле платить был не должен. В ярости он угрожал разорвать договор и начать войну против Рима, но Марк Осторий пообещал ему, что по прошествии времени награда будет куда большей, чем эти «крохи», и он неохотно согласился.

С увеличением богатства рос и долг Риму. К тому времени когда нужно было выплачивать дань, Прасутаг столь часто оказывался в долгах, что был вынужден занять у самого императора Клавдия сорок миллионов сестерциев, и на погашение этого долга уходило почти все богатство земель иценов, происходившее из шахт, лесов, а также от уплаты пошлин купцами, проезжавшими через их королевство. Пользуясь роскошью и не противореча римлянам, он попал в замкнутый круг долгов и выплат. Но вооруженное противостояние было бы неминуемо проиграно. Прасутаг не видел выхода из этого положения. Как и в прошлый год, король отправил посольство в Рим, чтобы молить императора снизить выплаты, и император пообещал прошение рассмотреть. Но пока ничего не изменилось…

Прасутаг с обожанием смотрел на жену. Более подходящей королевы он и представить себе не мог. Царственно прекрасная, умная, любящая свою семью и свой народ, она по праву обрела всеобщую любовь. Прасутаг был счастлив. Ему никогда особенно не везло с женщинами, пока он не повстречал Боудику. Первые две его жены умерли, а потом он вообще оставил надежду стать отцом и передать богатство своему родному ребенку. Был еще Кассий, но он не приходился Прасутагу сыном: первая жена короля уже была беременна от мужа, погибшего случайно на охоте. Прасутаг женился на ней из жалости и усыновил ребенка. Но она умерла, а вторая жена тоже умерла вскоре после родов вместе с ребенком, унеся с собою все его надежды, и он забыл о желании стать отцом. Забыл до Боудики.

Теперь у него были две прекрасные дочери — Каморра и Таска, его гордость и радость. Он уже словно видел их в будущем — красивыми, высокими, гордыми, может быть, немного своевольными, как их мать, но, конечно, ответственными в делах, как отец. В свои пять и шесть лет они никогда не жили в кельтской хижине и знали лишь мраморные полы, отопление и мозаики римской виллы. Они росли скорее как римлянки, чем как дети бриттов, но сейчас это не беспокоило отца. Жизнь была хороша, так почему бы им не пользоваться всеми ее благами? Даже принимая на своей вилле гостей, Прасутаг порой уносился мыслями в будущее, когда дочери станут совсем взрослыми, и тогда сидевшей рядом с ним Боудике приходилось незаметно толкать его локтем, чтобы вернуть на землю.

Но сегодня, несмотря на поздний вечер, король внимательно слушал беседу Боудики. Она говорила с купцом, который пришел из другой части мира, из Иудеи, чтобы посмотреть земли Британии и увидеть, чем здесь можно торговать. В Иудее он и раньше торговал золотом, но, прибыв в Британию, был изумлен тонкостью и изяществом изделий местных мастеров — золотыми брошами, ожерельями, кольцами, серьгами и заколками для одежды. Теперь купец собирался отправиться в обратный путь, чтобы продать купленные им украшения в своей земле по высокой цене. Его слуга уже спал в конюшне, а хозяин пока наслаждался гостеприимством королевского дома.

Человек этот был одет странно, его одеяние было украшено длинными шерстяными полосками голубого, красного, желтого и оранжевого цветов. Вокруг головы он носил шарф, слегка прибавлявший ему роста и важности. У него была черная как смоль борода, а лицо словно сделано из коричневой кожи, которую долго держали на холоде и дожде где-нибудь на вершине горы.

В доме короля сегодня не было римлян, и он мог говорить свободно.

— Абрахам, расскажи нам побольше о борьбе твоего народа с Римом, — попросил он.

— Наш народ разобщен, мой господин. Одни хотят жить с римлянами, другие хотят их выгнать, но вынуждены уживаться с ними. Многие возмущены непристойностями, которые римляне допускают в нашей стране.

— Непристойности? — спросила Боудика. — Их похотливая живопись? Их пиры и оргии?

— Нет. Это статуи их богов и императоров в наших священных местах.

Боудика вздохнула:

— То же самое они делают и у нас. Они вырубают наши священные рощи на дрова, а в святилищах наших богов строят свои храмы.

— У нас лишь один Бог, и Он очень ревнив. Он велит нашим людям восстать против римлян, как до этого мы восставали против греков.

— Один бог? — изумился Прасутаг. — Только один?! Но как же этот бог знает обо всем, что происходит? Как он может видеть все?

Абрахам пожал плечами:

— Тысячу лет и еще тысячу лет до этого наш Бог защищал свой народ.

Боудика рассмеялась:

— Но разве ты не рассказывал нам историю своего народа, не рассказывал, как вас завоевывали египтяне, ассирийцы, греки и многие другие? Похоже, ваш бог не слишком много делает для вас!

— Странный Бог — для странного народа, моя госпожа. Не многие другие народы более странны, чем иудеи. Мы даже не являемся единой нацией. В Египте, Греции и Риме больше иудеев, чем в самой нашей земле. Те, что остались на родине, раздробились, как песчаник на берегу моря. Есть одна совсем новая, быстро растущая секта. Эти люди последовали за Иисусом, который был потом распят, и та история совсем уронила в глазах народа римского прокуратора Пилата Понтийского. Иисус, называвший себя Сыном Божиим, был казнен римлянами в правление императора Тиберия. Это удивительно, но его известность продолжает расти с властью его брата Иакова и других последователей. Несмотря на то что Иисуса не стало уже два десятка лет назад, его последователи сейчас исчисляются тысячами, и их становится все больше! Кто еще пошел бы за человеком, который умер, и уже давно? Только иудеи… В нашей стране множество разных групп, которые думают, что должны править с помощью римлян или без нее. Среди нас есть друзья римлян, которые поклоняются нашему Богу и построили свой храм, их священники называются саддукеями. Кроме того, у нас имеется группа мятежников, ненавидящая саддукеев и избегающая их храма; они называются фарисеями, и от них сплошные хлопоты, они вечно спорят, ссорятся и чего-то требуют. Есть иные, следующие за другим, давно умершим вождем, эти зовутся ессеями. Они называют своего вождя Учителем Справедливости и живут в пустынях…

Но, хотя и всех этих групп было бы вполне достаточно, чтобы создавать постоянную головную боль римлянам, есть еще люди, подобные тем, что пошли за вашим королем Каратаком. Мы в Иудее называем их зелотами. Это поистине дикие люди, они живут в пещерах и скалах, нападают на римские войска и их сторонников. Но чем больше они нападают, тем больше римлян приходит в наши земли, чтобы подавить эти выступления.

— Насколько серьезны выступления зелотов? — спросил Прасутаг.

— Очень серьезны, мой господин, — ответил иудей. — Многие тысячи переходят на сторону вождя восставших, дикого человека по имени бен Исаак. Они стали приходить к нему с тех пор, как император Калигула, да сгноит Бог его проклятые кости, поставил свое изваяние в нашем храме. Мы даже послали людей в Рим, чтобы молить его не осквернять места, священные для нашей веры, но он на них просто наорал. Не умри он столь скоропостижно — не без помощи одного из наших, благородного Ирода Агриппы, — он разрушил бы наш храм, а заодно и бо льшую часть Иерусалима. С тех пор зелоты стали одной из самых больших сил в наших землях.

Боудика, когда гость заговорил о восстаниях, буквально замерла. Она никогда не слышала о зелотах, но они ее безмерно заинтересовали. Германцы тоже сражались с римлянами, наносили им немалый ущерб, и римляне не могли их завоевать до конца. Когда-то вождь германцев Арминий уничтожил три римских легиона под командованием Квентилия Вара в Тевтобургском лесу, и это поражение до сих пор уязвляло римскую гордость. Боудика понимала: германцы будут сражаться до тех пор, пока не отбросят римлян за свои границы или пока Рим не наберется сил настолько, чтобы сокрушить их и сделать германские земли своей провинцией.

Не так обстояло дело с бриттами. С тех пор как Каратак три года назад был окончательно разгромлен Осторием Скапулой, восстания бриттов против римлян прекратились. Мятежный вождь попытался бежать на север, в земли Картимандуи, королевы бригантов, но она предала его и выдала римлянам, а те посадили его в клетку и отправили в Рим. Здесь его показывали, как животное, но его достоинство, поведение и благородство тех, кого схватили вместе с ним, столь сильно впечатлили Клавдия, что он и его жена Агриппина подарили ему свободу и позволили жить в Риме. К несчастью, пленник умер всего через год, возможно, из-за перенесенного унижения.

Особенно интересовало Боудику, каким образом выступления и восстания в землях подвластных Риму народов могли разрушить империю. Она слышала, что происходит в Парфии и других землях на севере Африки, но то были просто нападения горстки разъяренных людей. Теперь она узнала о начале настоящих восстаний среди народа, уже давно подчиненного Риму… И снова задумалась.

Вот если бы такое стремление к свободе распространилось по всему римскому миру, оно пробудило бы многие народы, находящиеся под пятой наместников и прокураторов…

— Абрахам, а какова сила этих зелотов? Что говорит им ваш бог? Какое у них оружие? — спросила она.

Но гость не успел ответить, потому что, прервав беседу, в приемную вбежал гонец. Его лицо пылало от быстрой скачки.

Он поклонился и сразу прошел к королю и королеве:

— Срочные вести из Рима, Прасутаг…

54 год н. э. Дворец императора Клавдия

Ночи стали холоднее, хотя дни, благодаря осеннему солнцу, еще хранили тепло. Но даже это неожиданное тепло, казалось, совсем не радовало императора. Уже слишком уставший, потративший много лет на управление империей, которая не желала быть управляемой, Клавдий жаждал теперь покоя, освобождения от постоянного груза забот и решений, от бремени, которым стала для него и публичная, да и частная жизнь.

Как так получилось? Все, чего он когда-то хотел, — это просто быть ученым, забыть обо всем среди свитков, созданных в давние времена лучшими умами Афин, Александрии и самого Рима, учиться и размышлять… И написать историю величайшей цивилизации, которую когда-либо видел мир. Не будь злобы Тиберия и безумств Калигулы, он жил бы и умер в мире и безмятежности, никем не замеченный и никому не известный, кроме своих слуг, семьи и друзей-ученых. Но Калигула погрузил Рим в пучины мерзости более глубокие, чем все прошлые правители вместе взятые, и его падение стало неизбежным.

И сам Клавдий мог бы стать прекрасным правителем, если бы не проклятые ведьмы, на которых он по неосторожности женился. После крушения своего брака с Мессалиной он искренне поверил, что Агриппина станет для него панацеей от всех бед. А она, после нескольких недель на его брачном ложе, вступила в позорную связь с Паллантом. Она вынудила Клавдия поставить своего пащенка Нерона выше его собственного сына Британика, который был младше Нерона на три года, и теперь Клавдий каждую минуту боялся за собственную жизнь, потому что Агриппина вполне могла его отравить. Ливия отравила императора Августа, так почему бы Агриппине не отравить другого императора? Это замкнуло бы круг.

Старый, больной и всеми покинутый, Клавдий поднял кубок с вином и корицей, который оставил у постели раб. Когда-то он целые дни распивал вино с друзьями. Но теперь Агриппина заставила всех его друзей обходить дворец стороной, и никто не принимал приглашения отобедать, зная, что, если встретит императрицу, ее мстительные руки дотянутся до любого. Не пил он больше и со своими друзьями-греками, бывшими с ним бок о бок так долго. Нарцисс, пытаясь сделать Британика наследником императора, был уничтожен императрицей, и больше его во дворце не видели. А Паллант… Что Паллант! Возможно, он заодно с Агриппиной? Возможно, он слишком заботится о собственной выгоде и действует против интересов империи? Ха! Senatus Populusque Romanus!^[11] Все уходит в карманы богачей и на увеселения в Риме. Что ж, Паллант скоро в полной мере осознает опасность когтей самого хищного римского орла — Агриппины. Неважно, спал он с ней или нет, но после вступления на трон Нерона долго ему не прожить. Понимает ли он это? Знает ли, сколь блестящ и циничен философ Сенека и как влияет он на ум своего ученика, юного Нерона?

Отпив вина, Клавдий откинулся на подушки и мысленно представлял себе эту старую и больную ворону — свою империю, схваченную теперь молодой орлицей с острыми когтями и окровавленным клювом. Не довольствуясь разрушением работы всей его жизни, Агриппина проникла теперь в его разум и парила в нем, словно ночной кошмар, словно черное пророчество Сивиллы. Неужели не было спасения от этой женщины?

…Он хотел уже лечь, но блюдо грибов на столе выглядело слишком заманчиво. Он выбрал самый толстый и сочный гриб. Их доставляли с его родины— холмов Этрурии, тщательно мыли в горных потоках, а во дворец приносили наиболее доверенные стражники и готовили на кухне повара, которым он ежедневно щедро платил золотом, чтобы заручиться их верностью. Два гриба съедали перед ним, дабы он убедился, что Агриппина ничего не сделала с едой.

Он прожевал кусочек, наслаждаясь его изысканным вкусом. Грибы были похожи на сочное мясо и столь же превосходны, как и вся пища, которую он ел. Вот в чем оставалась теперь радость жизни… Хорошая еда, хорошее вино и память о хорошей компании. Слишком о многом думалось ему сегодня. А завтра будет достаточно времени, чтобы поразмышлять о бедах, что терзали мир. Как он устал…

Вино, несколько более сладкое, чем обычно, тоже было превосходным. Он съел еще один гриб, а затем еще один. Прекрасно. Завтра он проснется посвежевшим и снова будет думать о Британии, Иудее, Галлии и, конечно, Германии. Может быть, ему следует предпринять поход в Германию и покорить ее, как он когда-то покорил Британию?.. Слоны! Да, он возьмет в германские леса слонов. Это ужаснет варваров…

Император и властитель мира тихо опустился на ложе. Скоро он уже спал мертвым сном. От дверей императорской спальни быстро отошли люди Палланта. Они уносили тело слуги, который пробовал еду Клавдия.

Грек очень хотел увидеть, что происходит в покоях императора, но Агриппина стерегла двери, как стойкий часовой, и только иногда полным ненависти шепотом сообщала, что делает Клавдий:

— Он лег, пьет вино. Собирается взять еще один гриб… Нет, он ставит чашу… Поднимает ее опять, похоже, он плачет. Не, он говорит сам с собой. Нет, плачет… Теперь он пьет вино… Что-то бормочет, оглядывается вокруг, словно в комнате кто-то есть. Да, теперь он делает большой глоток вина. Проливает немного на тунику. Теперь он чистит тунику портьерой. О боги! Что за грязная пьяная скотина! Как он мог быть братом моего отца? Он не собирается больше есть… Нет, он не… Да, подожди, теперь он берет третий гриб. Старый идиот. Бормочет, словно разговаривает с кем-то. Нет, он ложится и… Я думаю, он заснул.

Наконец Агриппина позволила греку посмотреть в щель двери. Он приник к ней и увидел спящего на своем ложе Клавдия. Его кривые ноги раскинулись так, словно он ехал на слоне, а руки вывернулись, словно обрубки туши, брошенные на прилавок мясника.

На расстоянии Паллант не мог видеть, спит Клавдий или умер, поднимается его грудь дыханием жизни или уже упала с выдохом смерти. Но войти в комнату, чтобы проверить это, он не смел. В любом случае утром Паллант узнает, будет он советником нового императора Нерона или советником старого, пережившего свое время императора Клавдия — мужем матери нового юного императора или отвергнутым слугой угасшей звезды.

Он мог еще подождать. Но Агриппина — не могла. Кивнув греку, чтобы он оставался на месте, она осторожно открыла дверь и тихо подошла к императору. Она прикоснулась к его лбу, потом потрясла его за плечи, пощекотала и что-то раздраженно воскликнула. Император не двигался. Она посмотрела на его толстый живот, дряблые ноги, открытый рот. Во рту еще оставались грибы, а вино стекало на шею и тогу.

— Проснись, бог всего сущего!

Но император оставался безмолвным и неподвижным.

— Проснись, мой герой, мой бог, моя единственная любовь! — прокричала она. Она любила насмехаться над ним, когда он был жив, но куда более приятным оказалось потешаться над его трупом.

С улыбкой торжества она повернулась к греку, который ступил за порог, хотя Агриппина и заметила с презрением, что он готов бежать в любую секунду:

— Сообщи императору Нерону, что его мать желает с ним говорить.

54 год н. э. Дом Прасутага и Боудики в землях иценов

— Нерон? — спросил король.

Гонец кивнул.

— А он не приемный сын Клавдия? — спросил иудей Абрахам.

Тот кивнул опять.

— И где ты услышал о смерти императора Клавдия? — спросила Боудика, зная, что Римская империя жила слухами и пересудами.

— В Лондинии, Боудика. Это маленькое римское поселение на северном берегу Тамеса.^[12]

— Я знаю, где находится Лондиний, — холодно сказала она. — Кто рассказал тебе эту новость? Сами римляне этому верят?

— Послы из Рима, которые рассказали жителям Лондиния о смерти императора, прибыли в Британию с сундуком монет, на которых выбит профиль нового юного императора. На монетах появился Нерон, когда еще не успели похоронить Клавдия!

— Значит, они знали, когда он умрет, — тихо сказал Прасутаг.

— Тогда они его просто убили, — заметила Боудика.

В комнате на некоторое время воцарилась тишина. Потом Абрахам сказал:

— Не обязательно. Хотя, судя по тому, что говорят о матери нового императора, учитывая, что она была женой Клавдия, это более чем возможно. Правда, в знак уважения к следующему в династии римляне нередко чеканят новые монеты еще при жизни старого императора, хотя и не зовут «императором» его наследника. Но наместники в провинциях могут рисковать своей карьерой и даже жизнью, чеканя монеты с изображением того, кого хотят видеть следующим правителем. Конечно, если они ошибутся, их ставленника могут отравить. Если же он не сможет стать правителем, то и сами они не протянут долго. Что же касается Нерона, то я был в Риме и видел его. Из всех родичей Юлия, Августа и Ливии он менее всего мог бы стать императором. Он толст и туп, и совсем не нравится людям. Нет, — закончил Абрахам, — это не работа Нерона. Он — мальчишка. Это — дело рук его матери, Агриппины.

— Да, похоже, это работа жены императора, — согласился король.

— Агриппина — само зло, — прошептал Абрахам. — Она опасна, как и ее бабка Ливия. — Он грустно улыбнулся и тихо добавил: — Ее можно просто назвать змеей…

Прасутаг слушал и размышлял, как все это может отразиться на жизни его народа.

— Как ты думаешь, — спросил он, — будет ли разница между старым императором и новым в отношении Британии?

Абрахам пожал плечами:

— В любом случае покажет только время. Император Калигула начал свое правление очень хорошо, а потом превратился в монстра. Клавдий начал как идиот, а закончил мудро и достойно, по крайней мере, уже тем, что не приговаривал к смерти всех, кого не любили его жены. Этот же — еще почти мальчишка, и мы не можем предсказать, что будет делать он. Но его советники, и особенно мать, — вне всякого сомнения, будут его направлять.

— Кто его советники? — спросила Боудика.

— Один очень умен и безмерно богат с тех пор, как вернулся из ссылки. Его имя — Луций Сенека, он философ и учитель Нерона. Второго зовут Афраний Бурр, он был командующим преторианской гвардией, это один из самых добродетельных и честных людей. Я встречал их обоих, когда был в Риме. Сенека изворотлив, и нужно опасаться каждого его слова, а вот Бурр — полная ему противоположность: он солдат и не любит всего, что не говорится открыто. Вот почему, наверное, Агриппина выбрала их обоих в советники Нерону: ни один из них не сможет серьезно повлиять на другого. Ограничение и равновесие, моя госпожа, ограничение и равновесие…

Обдумав услышанное, Боудика сказала:

— Нам придется отправить посольство в Рим, чтобы засвидетельствовать наше уважение императору Нерону. А что еще нам следует сделать, Абрахам?

Иудей улыбнулся и встал:

— Посольство — это хорошая мысль, моя госпожа. Пошлите подарки и поздравления. Лесть — та монета, с помощью которой разбогатели многие римляне… Однако уже поздно, а я — старый человек. Если мои господа простят меня, мне нужно завтра покинуть ваш прекрасный дом задолго до рассвета, чтобы застать утренний прилив. Да, я думаю, что отправить посольство в Рим — хорошая мысль. Но осмелюсь посоветовать: до выражения почтения к новому императору вам следует выказать почтение истинной власти, находящейся за троном, — Агриппине.

Они проводили его взглядами и еще минуту сидели в размышлении. Затем Боудика тихо произнесла:

— Я думаю, тебе стоит послать Кассия. Он хорошо представит нас в Риме. Да, Кассию следует стать нашим послом.

Прасутаг посмотрел на нее с удивлением:

— Но, я думал, ты злишься на него из-за того, как он ведет себя с тобой.

Боудика пожала плечами:

— Пришло время ему покинуть земли иценов и найти свой путь. Путешествие в Рим и взгляд на огромный мир будут ему только на пользу. А нам — нужен отдых от него.

Прасутаг улыбнулся и пожал ее руку:

— У тебя мудрая душа. Посольство очень важно. А что до Кассия… Он либо утонет, либо научится плавать, — закончил он. И не понял, почему Боудика вдруг рассмеялась.

Прошла лишь неделя, и уже все бритты были взбудоражены новостью о смене императора. Немногие обладали такой же дальновидностью и мудростью, как Абрахам, но все правители поняли необходимость послать представителей в Рим, чтобы выразить свое уважение новому правителю мира. Многие верили, что после смерти старого императора, покорителя Британии — новый, молодой — проявит иное отношение к провинциям. Волновались все земли, бритты надеялись на уменьшение непомерных налогов и выплат, на прекращение увода мужчин, женщин и детей в рабство.

Настало время прощания с Кассием. И в этот день на королевскую виллу явились трое друидов. Их уже редко можно было встретить на востоке Британии, почти все оставшиеся в живых бежали на запад страны и на остров Англси и посылали оттуда проклятия тем правителям, которые заключили мир с римлянами и отвернулись от традиций предков.

Прасутаг не чувствовал к друидам ничего, кроме презрения. Никогда не веривший в силу их заклинаний или зелий и в присутствие в их священных лесах духов, он легко обратился к римским богам, найдя гораздо более удобным видеть статую, которая показывала, как выглядит бог, чем верить в каких-то невидимых духов. Когда он был еще ребенком и ему сказали, что боги обитают в деревьях, воздухе и воде, он очень внимательно повсюду посмотрел, но не нашел ни одного. Боги римлян тоже были королю малоинтересны, но друиды наотрез отказывались признавать присутствие каких-то иных богов, и это Прасутаг посчитал высокомерием.

Боудика, напротив, искренне верила в древних богов, о которых рассказывали друиды, и, несмотря на удивление Прасутага, всегда находила время, чтобы отправиться в священную рощу и помолиться им или же принести маленькие жертвы. Она, как и ее муж, внешне приняла римских богов, но втайне признавала особую силу и превосходство древних духов над новыми богами римлян. И теперь она была рада, хоть и удивлена появлением друидов в дверях своего дома. Прасутаг же был отнюдь не в восторге. Однако и он, отдавая дань уважения, приветствовал гостей.

Поев и немного отдохнув, трое пришельцев потребовали немедленного разговора с королем и королевой иценов. Когда они вошли в атрий,^[13] где король и королева принимали послов, и увидели на стенах римские фрески, на их лицах отразилось сильнейшее отвращение. Сами они были в белых одеяниях, украшенных ветками вяза, листьями дуба и омелы, волосы их были собраны в высокие пучки и пропитаны известью. Но это не смутило Прасутага. Он предложил им сесть.

— Где здесь бритты?! — вопросил старший друид.

Его тон уязвил Прасутага, и он с достоинством ответил:

— Вы говорите с королем и королевой самого влиятельного королевства Британии. Зачем вы явились, друиды?

— Чтобы найти истинных бриттов! Найти, где скрыто сердце Британии, а не ее разум. Чтобы найти дух Британии или убедиться, что он навсегда унесся на запад, где и ныне живут истинные его хранители. О, Прасутаг! О, Боудика! Как могли вы настолько поддаться врагу?

Боудика поняла, что именно сейчас ее муж может подняться и выгнать друидов прочь, и потому быстро сказала:

— Возможно, именно вам, жрецы, нужно заглянуть глубже в свои сердца и посмотреть, что скрыто там. Ни мой муж, ни я не желаем быть подданными другого государства. Но мы не имеем права оглядываться в прошлое, ибо это приведет к гибели тысяч наших людей. Мы можем лишь двигаться в будущее, туда, где наш народ будет жить в спокойствии и процветании. И мы не отличаемся от других народов, которые приняли власть Рима как нелучшую, но неизбежную…

— Правда ли это, Боудика? Разве люди Германии или Галлии тоже приняли власть Рима? Или же они — как и те доблестные бритты, которые сражаются против врага, чтобы не знать стыда рабства?

— Такого, как стыд Каратака? Сколько бриттов погибло в болотах, а потом — жило в пещерах, подобно зверям, потому только, что они отказались подчиниться власти Рима?! — прогремел Прасутаг.

Друид сверкнул глазами.

— Если бы Каратак не искал убежища у злой королевы бригантов Картимандуи, которая предала его врагу, то не был бы схвачен и унижен в Риме, — прошипел он. — Каратак вел бы наших воинов и сегодня!

— Глупец! Он был схвачен, но, когда император Клавдий увидел мудрость и достоинство короля бриттов, он исполнился к нему истинным уважением и позволил ему и его семье свободно жить в Риме. Таков враг, с которым хочешь сражаться ты, жрец. Живя в мире с римлянами, все мы процветаем. Сражаясь — все умрем, — сказал король.

— Лучше умереть бриттом, чем жить рабом Рима, — отрезал жрец.

Друиды смотрели на короля и королеву с презрением, и Боудика забеспокоилась, что слуги, которые могли этот спор слышать, подумают, что жрецы одержали верх.

— Зачем же вы явились к нам? — спросила она. — Отдать дань уважения?

Старший жрец усмехнулся:

— Мы пришли, Боудика, чтобы увидеть, остались ли еще на востоке страны бритты, или все они стали римлянами. По вашей одежде и дому я вижу, что ваши глаза обратились к Риму, и вы более не видите Британии. Но я пришел сюда со своими братьями в знак примирения, потому что наступает время, когда грядут великие события. В момент смерти проклятого Клавдия в небе явились три пылающие звезды. Две из них горели несколько мгновений, а потом упали. Одна упала туда, где солнце садится в море. Это свидетельствовало о смерти старого императора. Другая падала чуть дольше, но даже она быстро умерла там, где встает солнце. Что это значило? Мы говорим, что это — предсказание о начале новой и сильной империи, которая будет гореть ярко, но падет, как только погрязнет в пороках и зле. Это — империя Нерона… — Друид взглянул на Прасутага и Боудику горящими глазами. — Но третья звезда, Боудика, — самая важная из всех. Она зажглась в небе, горела весь остаток ночи и только потом упала на землю. Эта яркая звезда упала в той стороне, где над Британией сияет северная звезда. Мы думаем, что это — верное пророчество. Оно гласит, что пришло время всей стране бриттов подняться против императора. Даже если Нерону суждено дожить до зрелости, если его проклятая мать Агриппина отнимет его от своей груди — ничто не изменится. Пришло время для Британии восстать и ударить в самое сердце римлян, которые посмели осквернить наши священные места!

Прасутаг вдруг расхохотался.

— И кто же, жрец, поднимет это восстание? Бритты все еще сражаются с римлянами на западе и потому вынуждены жить, как дикие звери. Оружие они добывают только у тех, кого смогут убить. Но они окружены римлянами, а это — уже поражение. И ты все еще веришь, что мы, ицены, регны и бриганты, мы, живущие как никогда прежде, ринемся за тобой в это безумие?

Жрец резко встал и вскинул в сторону короля свой посох. Стража тут же обнажила мечи, но король остановил их.

— Звезды, что освещают ночное небо над Британией, — начал жрец, — предрекают бриттам великую победу, нового несокрушимого короля. Мы видели, что озера нашей земли стали красными от крови римлян. Наши леса нынче сохраняли свои летние одежды еще долго после того, как должны были сбросить листву. Овцы и козы дали здоровое потомство много позднее положенного времени. Видишь ли ты, слепец, что боги предсказывают нам великую победу? — вопросил друид.

— Мой муж, король, спросил тебя, кто поведет восставших, — холодно промолвила Боудика. — Ты не ответил. У меня тоже есть вопрос для тебя, жрец.

Почему леса, озера и животные ведут себя так в других частях страны, а мы здесь ничего не наблюдали?

— Потому, Боудика, что боги больше не улыбаются иценам. Потому что, как только вы отвернулись от них, они тоже покинули вас. А кто поведет восставших бриттов — это решать богам. Пришло время сражаться, Боудика. Мы здесь, потому что истинные мужи и жены Британии страдают в горах и трясинах земли силуров. Только бритты на востоке страны могут сейчас ходить свободно, но свобода их — сон, столь же призрачный, как утренние туманы. Вот почему нужно, чтобы вы, ваши мужи и жены, присоединились к нам в этот великий момент. Нужно, чтобы вы поднялись как истинные бритты и расправили бы свои плечи в этой последней битве против могущественного врага. Потому что, если мы не сделаем этого сегодня, Прасутаг, нас снова поглотит черная ночь Рима.

Глава 7

55 год н. э. Рим императора Нерона

Септима Плантия ждала так долго, что собиралась вернуться домой и сказать, что он опять не пришел. Но она уже делала это в прошлые ночи и теперь знала, что, если сегодня поступит так же, отец побьет ее снова. Поэтому, несмотря на похотливые взгляды, которые бросали на нее старые пьяницы, возвращавшиеся из таверн, на полные отвращения глаза пожилых матрон, двигавшихся на своих носилках с вечерних развлечений и наверняка полагавших, что она — просто дешевая уличная проститутка, Плантия осталась на своем месте — под масляной лампой, освещавшей улицу тусклым мерцающим светом.

Уже три ночи она ждала здесь императора, и за это время ее позвали за собой и несколько пьяных всадников, и два распутных сенатора, и горожан больше, чем она могла бы сосчитать. Каждый раз она начинала кричать, и они убирались прочь, но Плантия знала, что ее, наконец, обязательно схватят, изобьют до потери сознания, а потом умертвят в какой-нибудь аллее и выкинут, как всех других мертвецов, в Тибр.

Наказ ее отца был предельно четким. Что бы ни случилось, она должна была оставаться на своем месте и ждать появления императора. И неважно, сколько предложили бы ей богатые римляне. Она должна была ждать. Однако в прошлые три ночи она стояла до утра и возвращалась домой лишь тогда, когда начинали кричать петухи, а пекари открывали свои лавки и выставляли свежий хлеб. Потом ей говорили, что император появлялся на улице, но в другой части города и развлекал себя девочками и мальчиками или мужчинами и женщинами. По слухам, во время одного из своих путешествий по ночному Риму он не пропустилдаже козы в каком-то саду, но это, возможно, было уже преувеличением.

К счастью для Плантии, ночь была теплая, а она взяла с собой хлеб, сыр и белое вино из Галлии. И так она ждала и ждала. Когда голова уже совсем отяжелела от выпитого вина, а ноги дрожали от усталости, она вдруг услышала в конце улицы шум. Это не были обычные прохожие, шедшие в одиночку или с безмолвной охраной: это была компания молодых гуляк, и они громко болтали и шутили наперебой. Ей даже показалось, что она различила высокий, женоподобно-визгливый голос, который, судя по рассказам ее отца, мог принадлежать императору. С сильно бьющимся сердцем она подумала, что должна будет сказать в случае, если это и вправду Нерон и его друзья.

Стражники-германцы освобождали компании путь. На улице, кроме нескольких пьяниц, не было уже никого, и она выглядела вполне безопасной. Германский отряд преторианской гвардии сопровождал императора каждую ночь с тех пор, как он ударил на улице по голове какого-то незнакомца, и тот, обернувшись и не узнав императора, отвесил ему хорошего тумака. Человека того распяли на высоком столбе с перекладиной, но с тех пор воспитатель Нерона Сенека приказал, чтобы стража сопровождала императора каждый раз и даже стояла у дверей посещаемых им публичных домов, не пропуская внутрь никого независимо от ранга и положения.

Эта улица показалась стражам вполне безопасной, и император сказал друзьям, что хотел бы расширить компанию. И отправился дальше. С ним были семеро мужчин и женщин — друзей, сопровождавших его от самого дворца. За ними крался еще один отряд стражи.

На улице под масляной лампой он увидел какую-то фигуру и подумал сначала, что это просто пьяная женщина в мятой тунике. Лицо она скрывала капюшоном, будто от стыда. Он заметил, что она всхлипывает и бормочет молитвы богам. Прислушавшись, Нерон приказал своим друзьям и музыкантам замолчать. Потом послушал еще и сказал:

— Как думаете, нужна ли ей помощь самого могущественного человека в мире?

Друзилла, подруга императора, сказала:

— Только самый могущественный и проницательный человек в мире, бог на земле знает об этом, Нерон. Как ты думаешь, мы, простые смертные, можем догадываться, что у тебя на уме? Твоя мудрость — выше человеческого понимания.

Нерон подошел ближе.

— Почему ты плачешь, женщина? — спросил он, подумав, что его наставник Сенека был бы сейчас им доволен. Этот философ-стоик столь много говорил ему о братстве людей, что Нерон решил попробовать применить его наставления на практике. Откинув складки ее капюшона, он увидел, что перед ним — молодая женщина, причем очень привлекательная, с вьющимися волосами, глазами цвета темного янтаря и белой кожей, похоже, очень приятной на ощупь. — Скажи мне, почему ты плачешь? Тебя кто-то обидел?

Септима сразу узнала Нерона, потому что видела его изображения на Форуме и на монетах. Отец научил ее, что надо было сказать, но теперь, от такой близости императора все слова вылетели у нее из головы. Он был гораздо более крупным, чем ей казалось раньше, и даже при тусклом свете лампы было видно, что его кожа покрыта пятнами и оспинами. Он стоял перед ней, рассматривая ее, будто животное на арене, и она чувствовала его дыхание, отдававшее гнилым мясом. Толстый, но явно слабый, он был похож на старика, хотя ему не исполнилось еще и семнадцати.

Она нашла его столь отталкивающим, что при взгляде на его лицо вдруг поняла: магия императорской власти улетучилась. И она ощутила то свое превосходство, которое испытывала, когда работала в публичных домах. Внезапно слова потоком хлынули с ее уст:

— Оставьте меня, повелитель, ибо от меня отказался мой господин, и я — падшая женщина. Я должна отправиться к Тибру, чтобы покинуть этот исполненный зла мир…

Удивившись, что такая молодая и красивая девушка хочет покончить с собой, Нерон покачал головой:

— Ты не должна даже думать о самоубийстве. Слишком много еще у тебя впереди того, ради чего стоит жить.

— Господин, — возразила Септима, — мне не для чего жить. Меня похитили из моего дома на севере, продали рабыней жестокому купцу в Галлии, и, когда он, напившись, стал меня домогаться, я оттолкнула его и убежала. Но его люди поймали меня и избили. А сейчас он уехал из города. У меня нет ни еды, ни одежды, ни денег, и я не могу вернуться домой. Мне осталось лишь встретить смерть…

Нерон повернулся к друзьям:

— Вы слышали? Не об этом ли говорил мне мой наставник? Не та ли здесь жестокость человека к человеку, против которой мы должны бороться, чтобы сделать мир лучше?

Он нагнулся, погладил девушку по щеке и прошептал на ухо слова утешения. Септима Плантия перестала всхлипывать. Снова обернувшись к друзьям, Нерон сказал:

— Мой наставник Сенека говорит мне, что дорога к собственному счастью и внутреннему миру идет через уничтожение всех страстей, выходящих из-под нашего контроля, что она идет через жизнь в настоящем, без надежд или страха перед будущим, которое нельзя предсказать. У меня нет ничего к этой девушке, кроме ощущения момента, настоящего для нее. Сенека учит меня, что мы, стоики, верим в перевоплощение Логоса и воплощение Вселенной в Божественном Огне. И если сегодня это дитя убьет себя, то малая часть Вселенной изменится ранее положенного ей времени, а это нанесет вред превращению всей этой вселенной во вселенную лучшую. Вот почему я должен помочь этой девушке.

Его друзья посмотрели на него с недоумением. Они ведь собрались, чтобы весело провести время, а не для урока философии, особенно от Сенеки, понять которого нормальному человеку было невозможно.

Нерон протянул Плавтии руку:

— Пойдем, девочка, пойдем со мной, и я ручаюсь, что твоя жизнь с этого момента улучшится, и ты продолжишь свое бытие в объединяющем нас всех Божественном Огне.

Но девушка не взяла его руку, напротив, она отпрянула назад и прошептала:

— Повелитель, я не знаю, кто ты и почему ты проявляешь ко мне такую доброту, и я не понимаю твоих слов. Я падшая женщина, я опозорена. Ни один достойный человек не посмотрит на меня без чувства отвращения и презрения. У меня только один выход — покончить с жизнью.

— Потому, что кто-то пытается помыкать тобой?

Она промолчала.

— А что, если кто-то сможет очистить тебя от всей твоей вины? Что, если самый могущественный человек на земле сможет сделать так, чтобы ты жила новой жизнью без вины и стыда — жизнью стоика, какой живет философ Сенека? Что, если раньше твоя жизнь была никчемной и пустой, но с этого момента ты — нравственная женщина, столь же достойная, как девственница весталка?

Септима посмотрела на него и улыбнулась:

— Только один человек способен на такое и он — как бог для меня. Благословенный Нерон смог бы… Но как может такой человек, как я…

Нерон и все его друзья громко расхохотались.

Только стражники-германцы не поняли, в чем здесь соль, — они понимали лукавство лишь тогда, когда явно видели его. Их забота была только о том, чтобы император возвратился утром во дворец целым и невредимым. А теперь… Отданные девушке деньги перестали быть деньгами императора. Поэтому, как только она исчезла из вида и Нерон и его компания двинулись дальше, один из стражников последовал за ней, отобрал данные ей императором монеты и заставил ее броситься в Тибр. А потом они посмеялись над всем этим за выпивкой — на деньги, которые им удалось добыть.

— …Горжусь? Да, думаю, что я горжусь тем, как ты относишься к нуждам ближних. Но гордость может оказаться камнем, о который споткнется даже человек, идущий к лучшему миру. Гордость, Нерон, — острый меч, который висит над головами всех, кроме наиболее скромных, готовый пронзить тех, кто освободит себя от уз. Гордость — это слепящий свет, который не дает нам увидеть мир таким, каков он есть, и потому мы видим его таким, каким представляем его в своем собственном воображении. Только высокомерие заставляет нас верить, что видимое нами — видят и другие. А ведь они могут понять о нас больше и увидеть нас совсем в другом свете! Кто более скромен, чем слепец? И кто слышит лучше или лучше осознает то, что окружает его? И кто более полон мыслей, чем немой, который не может сказать сам, но слушает то, что говорят другие?

Император хотел перебить, но Сенека продолжил:

— Но если учесть, что твое желание помочь девушке было бескорыстным, то твой поступок является блестящим примером того, как следует поступать всему Риму, чтобы спастись от себя самого.

Просияв от похвалы, Нерон сказал:

— Когда она выслушала мои слова, я хотел дать ей денег, но она улыбнулась мне очень скромно и поблагодарила меня за то, что я хотя бы выслушал ее. Она хотела уйти и отказывалась от помощи, и мне пришлось настоять, чтобы она взяла кошелек с золотыми монетами. Я должен был это сделать, чтобы она непременно смогла вернуться к достойной жизни.

Сенека положил на плечо императору руку и прошептал:

— Боги видят наши поступки и сокровенные мысли. Мы можем наряжаться пред глазами смертных, но боги видят нас обнаженными и знают настоящий язык наших тел. И я уверен, что сам Юпитер гордился тобой сегодня.

Нерон пожелал своему наставнику спокойной ночи и покинул его комнаты. Он шел по лабиринту дворцовых коридоров уверенно, потому что был приемным сыном Клавдия и его наследником, и ему были известны тайные переходы и пути напрямик. Но лучше всего знал он дорогу в покои своей матери.

Подумав о ней, Нерон вздрогнул. Они с Агриппиной более не были близки, как когда-то. Часто ее поступки вызывали его ярость, и иногда ему приходилось признаться себе, что в душе он ее ненавидит. И она теперь тоже его ненавидела и даже проговорилась однажды, будто испытывает к нему все большее презрение и сделала большую ошибку, отстранив от трона родного сына Клавдия, — Британика. А тот очень быстро повзрослел и теперь мог, вне всяких сомнений, с ее помощью тоже претендовать на престол. Но Агриппина с Британиком очень сильно его недооценили. Они дорого заплатят за это.

И сейчас у Нерона было кое-что, что он должен был сказать своей матери. И он был императором, поэтому неважно, чего это ей будет стоить.

Он дошел до ее покоев в западной части дворца. Окнами они выходили на то место, где Нерон намеревался построить величайшее здание в мире, вечный памятник своему правлению — великолепный амфитеатр с тысячами колонн, где можно будет устраивать великие представления. Он уже все спланировал в уме и уже назвал это чудо своим именем, хотя постепенно вынужден был согласиться с архитектором, что настоящее имя дарителя будет храниться в секрете и будет известно лишь им одним. Здание он назовет «Колизей», и когда он торжественно откроет его, то восхитит мир этим удивительным именем. А еще он думал о гигантском дворце, украшенном золотом, — совсем не таком, как дворец Клавдия. Если бы только смог он снести эти грязные домишки между холмами Палатин и Эсквилин! Но это все были планы, которые могли подождать еще несколько лет. Сейчас ему нужно будет кое-что сказать матери.

Двери в комнаты Агриппины были закрыты, но по праву императора он вошел без стука. Слуги и служанки матери сидели в прихожей, пили и ели. Едва он вошел, все сразу встали, рабы пали ниц, а слуги низко склонились.

— Где мать императора? — спросил он.

Главная служанка, не поднимая головы, сказала:

— Госпожа Агриппина рано отправилась в постель, цезарь, она пожаловалась на усталость ума и тела…

Нерон прошел и распахнул дверь в спальню матери. Чуть постояв на пороге, он вошел в комнату и закрыл дверь. В полумраке он различил на кровати ее силуэт. Весь его гнев испарился, словно вода в жаркий летний день. Глядя на очертания под легким покрывалом ее стройной фигуры, он улыбнулся. Они столько пережили вместе: ссылку, возвращение, ее брак с Клавдием… Несмотря на все отвращение к старому императору, она мастерски заставила его сделать своим наследником Нерона даже при наличии родного сына Британика. Если бы только теперь она не пыталась влиять на него и стать могущественной, как сам император! Если бы она удовлетворилась ролью самой могущественной женщины в империи, не стремясь стать могущественнее мужчины! Все это очень раздражало Нерона.

Но сейчас она дышала столь тихо, выглядела столь молодой и невинной… Он подошел поближе и слегка кашлянул. Агриппина шевельнулась и открыла глаза:

— Нерон?

Присмотревшись, она увидела, что в комнату действительно вошел ее сын. Он почти не разговаривал с ней уже два месяца, а если что-то говорил, то в спешке и холодно-любезно. А теперь он пришел к ней как в старые времена.

— Нерон? Что ты хочешь? — спросила она.

Нерон направлялся к ней, чтобы заставить ее покинуть Рим — за все заговоры с Британиком, но внезапно, как ребенок, захотел ее одобрения.

— Ты можешь гордиться мною сегодня, мама, — сказал он неожиданно высоким голосом, который появлялся всегда, когда он разговаривал с ней. — Я гулял по городу с друзьями и нашел девушку, которую избил и выгнал хозяин. Я помог ей и дал денег, и потому боги улыбнулись мне. Это был хороший поступок, правда, мама?

Агриппина приподнялась на локте:

— О, мой дорогой мальчик, это был хороший, добрый поступок. Такие поступки делал твой дядя Калигула до того, как боги лишили его разума. Да, Нерон, это был прекрасный и благородный поступок, и я очень тобой горжусь.

— Знаешь, мама, я не взял взамен ничего, хотя уверен, что она с радостью согласилась бы на все… Кажется, стоики не должны так поступать, но… мне сегодня нужна награда, мама. Моя плоть жаждет награды.

Она улыбнулась и приподняла покрывало. Она лежала обнаженная, ее тело было теплым и розовым от жара перин. Она протянула к нему руки:

— Иди ко мне, мой сын, мой муж и возлюбленный. Приди к своей Агриппине и позволь ей испытать радость, которую могут испытать только мать и сын. Приди, мой мужчина, мой сын, мой муж!

55 год н. э. Двор Прасутага и Боудики

— Дитя, — обратилась Боудика к своей младшей дочери Таске, — ты еще слишком мала…

Ребенок упрямо покачал головой:

— Нет, мне уже шесть. Ты сама рассказывала, как вместе с родителями ходила в священную рощу. Почему мне нельзя с тобой?

Боудика попыталась сдержать улыбку — она знала, что, только действуя как суровая мать, она сможет обуздать этот дикий и мятежный дух.

— Я все сказала! — отрезала она.

— И я говорю! — крикнула Таска, топнув ножкой по мраморному полу. — Я пойду с тобой и Каморрой. Я не останусь здесь!

— Таска, — повысил голос уже отец, — ты не смеешь разговаривать с матерью в таком тоне!

— Почему? Потому что она королева? Она не берет меня с собой, папа, и это неправильно. Если я не смогу пойти с мамой и Каморрой, то никогда не буду с вами разговаривать! Я убегу и буду жить в полях с овцами и козами, и вы никогда меня больше не увидите. Я убегу, умру в поле, и вы будете жалеть. Всегда!

Боудика покачала головой. В то время как Каморра, старше всего на год, спокойная и решительная, была очень похожа на отца, Таска, полная еще детских страстей, была уменьшенной копией самой Боудики. «Ах, — подумала она, — да помогут боги тому, кто возьмет Таску в жены».

— Таска, дитя мое, — обратилась она к дочери, — ты должна меня выслушать. Я возьму тебя на следующий год и через год после. Но сейчас ты должна принять мое решение. Ты еще недостаточно взрослая, чтобы отправиться со мной. Твоя сестра Каморра тоже еще мала, но я вынуждена ее взять. Бритты должны видеть ее, потому что она — будущая королева иценов. И потому она будет моей спутницей. В любом случае, если вы обе покинете наш дом, кто тогда будет присматривать за отцом? Кто будет заботиться о том, чтобы он вовремя ел и не слишком много работал? У тебя важные обязанности в нашем доме, Таска, и ты не можешь их не выполнять.

Таска посмотрела на мать и с трудом сдержала слезы. Мать и сестра уедут на несколько месяцев… Они не вернутся по меньшей мере до середины лета, и с кем Таска будет играть? Кто будет утешать ее, когда она поранится или ее укусит пчела, или кормить ее, когда она проголодается, или успокаивать, гладя по голове, когда она будет слишком расстроена, чтобы уснуть?

Таска повернулась к отцу, но тот лишь пожал плечами. Он сам был взволнован решением жены отправиться в путь с их старшей дочерью. Он и запрещал ей, и приказывал, и просто просил и, в конце концов, умолял не рисковать своей жизнью, отправляясь в такое путешествие. Но Боудика, всегда исполнявшая задуманное, сказала, что она просто обязана это сделать.

Теперь она была более настойчива, чем когда-либо в их совместной жизни. Новый император и новые надежды, но и более разобщенные, чем прежде, бритты, восстание против империи, охватившее более половины страны на западе, враги на юге и севере… Теперь больше, чем прежде, Боудике важно было заключить союзы и получить выгоды от новой расстановки сил в Британии — и попытаться понять, договариваться ли с Римом и дальше.

Но в глубине души, втайне от Прасутага, Боудика хотела встретиться с великой королевой Картимандуей, чьи владения на севере Британии были скрыты дождями и туманами, и понять, кто из королей бриттов ближе всех к далекому римскому императору. Эта королева была подобна северному призраку, темной и зловещей силе. С того времени, как она отказалась подчиниться пришедшим римлянам, и до времени, когда она выдала им Каратака, когда ее собственное племя восстало против нее из-за ее приверженности Риму, Картимандуя казалась правительницей сильной, с большим влиянием, и потому Боудика очень хотела с нею встретиться.

Прасутаг, конечно же, знал, что решение Боудики отправиться в путешествие было принято под влиянием этих проклятых друидов. Явившись в их дом и рассказав, что творилось в остальных частях Британии, они разбередили ей душу. Была в Боудике некая скрытая от мужа часть, и чем сильнее сближался он с Римом, тем эта, недоступная для него тайна становилась глубже.

С самого прихода друидов, несмотря на ее негодование после того, как жрецы начали оскорблять короля, в ней пробудилось желание больше узнать о том, что происходит с ее народом. После ухода жрецов прошло всего несколько дней, и Боудика объявила, что отправится по землям Британии, чтобы встретиться с правителями ее народов. Причиной — по крайней мере, той причиной, которую она назвала Прасутагу, — было стремление убедить тех, кто все еще отказывался жить в мире и согласии с римлянами, заключить союз, а не рисковать жизнями своих людей, сражаясь с непобедимыми завоевателями. Но, прекрасно зная Боудику, он понимал, что есть и некая скрытая причина и что он узнает ее только тогда, когда жена вернется и посмотрит ему в лицо.

Единственной уступкой, которую она сделала мольбам короля, заботившегося, конечно же, о ее безопасности, было согласие отправиться на запад не дальше земель добуннов, а на север — не дальше земель бригантов. И в самом деле, ей не следовало отправляться в земли, где до сих пор шли ожесточенные бои и где римляне убили бы ее раньше, чем спросили, кто она такая. Другое решение, которое Боудика приняла, заключалось в том, что она возьмет с собой не только своих слуг, но и разрешит воинам иценов сопровождать ее. А там видно будет, что делать.

За день до того, когда они должны были отправиться в путь, втайне от Боудики из деревни выехал пасынок Прасутага Кассий. Он отправился по дороге к римскому городу Камулодуну. Сказав отцу, что поедет навестить друзей в соседней деревне, молодой человек пробирался незаметными тропами через Веттелинский лес, пока не удостоверился, что за ним никто не проследил. Затем он повернул на север, на дорогу от Лондиния к Камулодуну, и к середине дня прибыл в крепость.

Со времени римского завоевания вокруг города была построена деревянная стена. Ворота были закрыты и охранялись.

— Чего ты хочешь, бритт? — закричал ему центурион.

— Хочу видеть правителя города! — прокричал он в ответ.

— И кто ты?

— Кто я такой, солдат, — не твое дело. У меня срочные известия для правителя. Впусти меня! Или римская армия так боится одинокого всадника?

Ворота открылись, и Кассий проехал под аркой мимо стражи. Солдаты, свободные от службы, тоже вышли, чтобы поглазеть на незнакомца, и когда начальник стражи решил, что путник не опасен, то приказал сопроводить его в центр города. Медленно следуя за своим провожатым по ровным, прямым дорогам, бритт удивился тому, как умудрились римляне изменить большую кельтскую деревню, превратив ее в строго распланированный город. Улицы здесь шли параллельно или под прямыми углами друг к другу, а подступавшие дома самых разных форм и размеров не позволяли окинуть взглядом крепость. Но так как главные улицы начинались с центрального перекрестка, то и приезжему ориентироваться было несложно.

Одни дома были выкрашены в небесно-голубой, другие — в красный и желтый, а третьи — в цвет земли. В деревне, где он жил, все постройки были сделаны из соломы и обмазаны глиной, и потому были только цвета глины или соломы. Зрелище Камулодуна казалось пиром для его глаз, и он не мог надивиться изобретательности римлян. Многие из зданий вообще не являлись жилыми домами, а были переполнены людьми, которые покупали и продавали товары. Со слов отца он знал, что в городе разные улицы посвящены определенным ремеслам, как, например, улицы кузнецов, мясников, скорняков и дубильщиков. На входе в дома часто висели большие деревянные вывески, обозначающие вид торговли или ремесло, которым в этом доме занимались.

В прошлом году, по настоянию отца, Кассий выехал из Британии в Рим, чтобы выразить почтение новому императору Нерону. Конечно, он не смог увидеть самого Нерона; его просто приняли во дворце для просителей. И он отдал свое послание, уверенный, что оно будет передано императору — вместе со множеством других посланий, отправители которых спешили поздравить нового владыку мира.

Рим Кассий помнил плохо. Слишком много времени он провел, пьянствуя в тавернах и пропадая в борделях на берегу Тибра. И когда слуга выволок его оттуда, путешествие к дому показалось ему вечностью.

Приезд в этот римский город мысленно перенес его в сам Великий Рим. В молчании и благоговейном трепете бритт со своим провожатым проехал к самому сердцу города. Здесь стояло большое каменное здание. Оно выглядело как храм, и он спросил стражников о его назначении.

— Оно посвящено богу Клавдию, — ответил солдат. — Император Нерон превратил старого ублюдка в бога, так что теперь мы должны ему поклоняться.

Кассий покачал головой в изумлении:

— Клавдию? Императору, который пришел сюда на слоне?

Стражник нетрезво рассмеялся и поведал Кассию, что так император просто хотел удивить местных жителей.

Все еще не до конца понимая, бритт спросил:

— Но как может человек стать богом?

И не успел солдат ответить, как Кассий добавил:

— Бог, вне всякого сомнения, должен быть богом, а не человеком.

Солдат пожал плечами и коротко ответил:

— Для меня он — бог. Мне дали свободные земли, так что мне неважно, был Клавдий богом или ослом. Я буду поклоняться любому, кто сделает мою жизнь лучше.

Они миновали новый храм и вышли к площади, на которой гость распознал форум. Он был окружен высокими и красивыми домами, многие из них были построены из камня, портики и галереи, арки и величественные входы их поддерживались колоннами. В Британии Кассий еще не был в городе более великолепном, чем этот маленький Рим, и понял, что хочет жить именно здесь. Может быть, здесь. Или, если править будет Боудика, он уедет жить в большой Рим.

Сопровождавшие приказали Кассию спешиться и вошли в одно из зданий, велев ему остаться снаружи. Через некоторое время более важный римлянин со знаками на одежде, которые показывали, что он был командиром отряда, а может быть, даже легатом, вышел и оглядел его с ног до головы, возможно, приняв его за очередного мелкого просителя. Потом он обратился к Кассию:

— Как тебя зовут, бритт? Какое дело у тебя к правителю?

— Я Кассий, сын Прасутага, короля иренов. Я здесь, потому что располагаю сведениями, важными для правителя.

Легат посмотрел на молодого человека и кивнул:

— Следуй за мной.

Они вошли в здание, и Кассия поразила величественность этой постройки. И снова, как всегда, входя в римский дом, он был поражен тем, что в нем всегда тепло. Казалось, здесь, изгнав духов зимы, поселились боги лета.

Он огляделся в поисках очагов, но не увидел ни одного. В доме его отца очаг располагался под полом, но, несмотря на все объяснения, Кассий никак не мог этого понять. Римляне строили печи снаружи, и тепло каким-то образом проникало через трубы под пол, но уместить все это в голове ему было трудно. Когда он гостил в Риме, было лето, и везде было тепло или вовсе жарко. Но в Британии зима царила повсюду, кроме римских вилл.

И не только это поразило его. В каждой комнате были поставлены статуи выдающихся римлян и римлянок, в нишах расположились маленькие фигурки богов и богинь; некоторые из стен были расписаны нежными, прелестными узорами желтого, красного или голубого цветов. Все это делало его собственный дом обыкновенным, почти убогим, даже вилла его отца не была такой красивой.

Они долго шли длинными коридорами и залами, наконец, легат подошел к одной из дверей, у которой стояли двое стражников с копьями. Он открыл ее без разрешения. За столом сидел правитель Британии.

— Господин, — сказал легат, — сын Прасутага, короля иценов, желает говорить с тобой.

Правитель Авл Дидий Галлий оторвался от дел и внимательно посмотрел на молодого человека. Не сказав ни слова приветствия, он коротко спросил:

— Как твой отец?

— Мой отец здоров. Но не в этом причина, по которой я пришел сюда.

Удивленный краткостью ответа, отсутствием почтительности и угрюмым видом посетителя, правитель знаком приказал ему приблизиться. В сопровождении легата Кассий подошел к столу и сел.

— У меня есть сведения, которые я хотел бы сообщить тебе, но говорить я буду только наедине.

Шпионы Авла Дидия при дворе Прасутага часто сообщали ему о сыне короле и о его сложном характере. Сам он увидел его впервые и сразу невзлюбил.

— Мне решать, кто еще выслушает твои сведения. Если тебе мешает присутствие легата, можешь идти. Предлагаю сообщить мне то, что ты хотел, или можешь вернуться в свои земли.

Озадаченный таким ответом, Кассий пробормотал:

— Могу я просить, чтобы мое имя и этот визит остались в тайне?

— Юноша, если у тебя есть известия для меня, то говори. Если нет — уходи.

— Но жизнь наместника Рима окажется в опасности, если то, что я скажу, не будет им услышано…

— А почему моя жизнь имеет какую-либо ценность для тебя? — спросил Дидий.

— Я пришел сюда как друг, чтобы сообщить секретные сведения, которые могут помочь римлянам.

Смягчившись, Дидий негромко промолвил:

— Очень хорошо, юноша. Если эти сведения — тайна, тогда даю тебе слово, что твое имя никак не будет с ними связано. Итак, что же заставило тебя прийти ко мне?

— Жена моего отца…

— Королева Боадицея?

Кассий кивнул:

— Она собирается в долгое путешествие по стране, она отправится на запад и на север.

Дидий молча смотрел на молодого человека. Его шпионы уже сообщили ему об этом, но теперь он хотел знать, зачем пришел к нему этот бритт.

Смутившись, Кассий продолжил:

— Я думаю, что вам следует схватить ее и ее дочь. Боудика намеревается поднять силы против римлян, устроить восстание. Она хочет повести за собой воинов и сражаться с вами.

Правитель все так же молча смотрел на собеседника, и молчание становилось тягостным.

— Разве вы не собираетесь ничего предпринять? Почему бы вам не сказать что-нибудь? Я даю ценную информацию, а вы просто смотрите на меня. Разве вы настолько глупы, чтобы понять, что я говорю?.. Она собирается поднять против вас восстание! Вы должны ее арестовать!

— Если Боадицея поднимет восстание, мы ее схватим, — невозмутимо произнес Дидий. — Благодарю за визит, Кассий. А сейчас прошу покинуть мой дом, я очень занят.

Легат твердо взял Кассия за руку и начал выводить его из кабинета правителя. Уже в дверях Кассий повернулся к Дидию:

— Очевидно, мой господин не настолько умен, чтобы понять, что означают эти сведения. Может быть, мне стоит видеть прокуратора в Лондинии, который разговаривает с самим императором, и передать ему мои сведения. Возможно, он лучше поймет важность того, что я скажу. Я не варвар, каким видите меня вы. Я был в Риме!

Дидий мельком глянул на него, а затем продолжил работу со свитками на столе. Раздраженный, Кассий молча вышел из здания, вскочил на лошадь и поскакал вон из города. Нужно было искать встречи с римским прокуратором в Британии, чтобы сообщить о безразличии правителя. Он знал, что Авл Дидий был только правителем, а прокуратор распоряжался всеми финансами и налогами и, в отличие от правителя, говорил с самим императором.

Легат вернулся к правителю и в ожидании встал перед столом.

— Так вот каков молодой Кассий… Я много о нем слышал, — заметил Дидий. — И то, что я слышал, похоже, оказалось правдой. У меня есть и отчет о его посещении Рима в прошлом году. Он выставил себя полным дураком и чуть не был арестован за драку. Если бы его слуга не сказал тогда страже, кто он такой, были бы большие проблемы. Он из тех, кому не следует доверять. Будь он моим сыном, я бы высек его и отправил на галеры. Да, после такого визита мне стоит выпить вина…

Ко времени отправления в путешествие отряд Боудики увеличился до пятидесяти вооруженных воинов. В свиту включили семь поваров, были заложены четыре повозки с кухонными принадлежностями, большим запасом копченой и сушеной еды, ее драгоценностями, палатками и тканями для украшения шатра, а также всем, что она хотела подарить людям, с которыми собиралась встретиться. В другие повозки уложили одежду ее и дочери, игрушки для Каморры, принадлежности для принятия ванны, дары королям и королевам, ветви, листву и фляжки с водой из священных рощ и источников, чтобы умилостивить богов.

Ранняя в этом году зима выдалась холодной, воздух был насыщен влагой после осенних дождей и туманов.

Прасутаг и Таска пришли попрощаться с ними.

— Не могу поверить, что буду путешествовать со всем этим, — сказала Боудика, повернувшись и указав на свою небольшую армию. — Когда я была ребенком и путешествовала к священным местам с родителями, мы взяли с собой только то, что могли унести сами.

— Тогда ты была ребенком. Сегодня ты — королева, и люди должны видеть самую величественную и прекрасную правительницу во всей Британии.

Боудика кивнула.

Она любила своего мужа и знала, что будет по нему безмерно скучать. Он был мудрым, рассудительным и спокойным, особенно рядом с ней, всегда активной и беспокойной, но и ей теперь необходимо было научиться вести себя, как подобает королеве, хоть она уже и правила иценами много лет. И еще, она очень сильно будет скучать по своей дочери Таске. А Прасутагу будет не хватать Каморры.

Боудика помедлила перед тем, как сесть на лошадь. Она была одета как римлянка, она всегда облачалась в одежду матроны с тех самых пор, как стала королевой и приняла решение своего мужа жить с империей в мире, а не в войне. Она одевалась в римские одеяния при своем собственном дворе, и другие следовали ее примеру.

Однако, путешествуя по дорогам Британии, она должна была опасаться, что люди будут смотреть на нее с осуждением. Больше же всего ее беспокоило то, что правители, к которым она ехала и которые не одобряли ее дружбы с римлянами, могли отнестись к ней с гораздо меньшим уважением, чем если бы она выглядела как королева бриттов.

Угадав, что ее волновало, Прасутаг улыбнулся жене. Он подошел ближе, коснулся рукой ее ноги и мягко заверил ее:

— Ты удивительная женщина, Боудика, и настоящая королева своего народа. И другие вожди онемеют, встретив тебя на своем пути. Ты — пример, которому последуют все остальные.

Он произнес про себя молитву, поцеловал Каморру и посадил ее в седло, а потом попрощался с Боудикой и хлопнул по крупу ее лошади.

Они стояли неподвижно, отец и дочь, пока последняя повозка не скрылась из виду и тишина не воцарилась в саду. Затем повернулись и вошли в свой наполовину опустевший дом…

Процессия королевы иценов привлекала внимание крестьян в полях и жителей деревень везде, где она проезжала, и первый день не изобиловал событиями, ведь они двигались через земли, давно знакомые Боудике.

Первую остановку сделали через двадцать пять миль у подножия холма, на котором римляне построили деревянный форт Кантеллувел. До самой ночи они расставляли шатры, зажигали костры и готовили еду. Боудика с Каморрой поднялись на холм, чтобы поприветствовать римского военачальника.

Их встретили еще за палисадом с тремя караулами неряшливо выглядевших легионеров; все они были с копьями и смотрели подозрительно. Так как мать и дочь были одеты в римскую одежду, караульный спросил:

— Приветствую вас. Чего вы желаете?

— Боудика, королева иценов и друг Рима, со своей дочерью Каморрой прибыли посетить начальника укрепления и выразить свое уважение.

— Вы Боадицея? — спросил один из мужчин.

— Королева иценов. Немедленно скажите своему командиру, что мы желаем его видеть.

Стражники тут же исчезли со стены. Боудика с Каморрой слышали, как внутри раздавались крики, приказы и какое-то движение. Их визит явно наделал переполоху.

— Отлично! Именно так должна вести себя королева, и так должны ее встречать, — прошептала она своей дочери.

Через несколько мгновений тяжелые деревянные ворота распахнулись и появилась маленькая группа солдат. Один из них имел знаки отличия командира римской центурии. Он был на голову ниже прочих и коренастый, но исполненный сознания собственной значимости.

— Мое имя — Максимилий Вероник Африкан, центурион римской армии. Я приветствую Боади-цею, королеву иценов, и ее дочь. Соблаговолит ли госпожа отужинать с нами?

Боудика улыбнулась и покачала головой, так как слишком хорошо знала, какова на вкус еда римских солдат:

— Благодарю центуриона, но мои повара уже приготовили еду. Я пришла, чтобы выразить вам свое уважение, так как проезжаю через ваши земли, и уверить в своих самых добрых намерениях.

Римлянин улыбнулся:

— Госпожа, я знаю о вашем продвижении еще с полудня, мои гонцы донесли до меня эту весть.

— Не хотите ли вы и ваши солдаты разделить ужин со мной, Максимилий Вероник? Уверена, что ваша еда превосходна, но мои повара готовят мясо убитого сегодня оленя со свежими грибами, кореньями и клубнями в только что взбитом и посоленном масле, а также свежепойманную щуку, которую мы готовим в римском оливковом масле, и все это подается с фруктами из нашего сада, сохраненными в вине.

Она поймала голодный взгляд римлянина и с трудом сдержала улыбку.

— Моя госпожа, — сказал он, — я и два моих помощника будем счастливы присоединиться к вам. Мои люди останутся здесь, чтобы защищать местность.

Позднее вечером, после первого для него хорошего ужина, с тех пор, как римлян послали в глубь страны, центурион с Боудикой уселись под куполом звездного неба. Только случайные отблески света из какой-то далекой хижины нарушали глухую черноту леса и полей.

Римский солдат уже много выпил и с трудом выговаривал слова, но именно этого и добивалась Боудика.

— Нерон? — с трудом произнес он. — Я знаю только то, что не поселил бы свою дочь в одном с ним городе. Я слишком пьян и не должен говорить такое, но кое-что скажу моей госпоже. Хуже, в миллион раз хуже Нерона его мать. Вы ведь знаете, что она была женой проклятого императора Калигулы?

— Вы хотите сказать, его сестрой? — спросила Боудика.

— Я хочу сказать «его женой». Все, что исходит от этой семьи, может вызвать лишь отвращение. Калигула спал со всем, что шевелилось. Насколько я знаю, он спал с актером пантомимы Мнестером, со своими собственными сестрами Агриппиной и Друзиллой, с домашними собаками, кошками и лошадьми… — Центурион расхохотался и сделал еще один глоток вина. — Рассказывают, однажды он даже почтил своего коня Инцината как жреца и консула и сделал животному конюшню из слоновой кости и золотой кубок для вина. Чем они с конем занимались ночью, лишь богам известно.

Теперь даже Боудика расхохоталась, и это ободрило римлянина.

— К сожалению, не все из этого смешно. Эта грязная свинья, Калигула, делал чудовищные вещи. Известно ли вам, госпожа, что его сестра Друзилла забеременела от него, а этот ублюдок не мог дождаться рождения ребенка, который, по его мнению, был богом, приказал извлечь его из матери и съел плод! Когда Друзилла умерла, Калигула приказал объявить ее божеством. Разве он не монстр?

Боудика, слушая эту жуткую историю, почувствовала вдруг тошноту.

— А Нерон? — спросила она, пытаясь навести римлянина на интересовавшую ее тему.

— По всем слухам, госпожа, он начал свое правление очень хорошо. Правда, в телесных удовольствиях он поистине неистов и даже хуже, чем Калигула, так как спит с мужчинами, женщинами и детьми, но валено то, как он поведет себя в роли императора. Будет ли он таким же хорошим правителем, как вначале Клавдий? Кто может сказать? Возможно, он будет хорош, но в первые годы, насколько я помню, Калигула и Клавдий тоже были неплохи… — Он вздохнул. — Но вот к концу все они становились безумцами, эти императоры… Помните Тиберия, который приказал по своей прихоти истребить половину Рима?

Он замолчал, долил себе вина и сказал:

— Я всего лишь простой солдат. Я сказал слишком много, и за мои слова меня могут сегодня же казнить. Это все вино. Не говорите ничего моим командирам, прошу вас, иначе я буду мертв уже к утру.

— Не тревожься, центурион, меня интересует Рим лишь настолько, насколько Рим интересует Британия.

Он посмотрел на нее, но все, что мог видеть сквозь винные пары, — это прекрасную царственную женщину с длинными огненными волосами. Уже засыпая, он подумал, что, если бы Боудика была женой римского цезаря, все в империи было бы гораздо лучше.

Глава 8

55 год н. э. Прибытие ко двору королевы Картимандуи

Боудика с Каморрой добрались до земель бригантов только к середине весны. Дни все еще были холодными, и обе они носили зимнюю шерстяную одежду, но на яблонях уже готовы были раскрыться бутоны, на грушевых и сливовых деревьях набухали почки.

Боудика ругала себя за то, что отправилась путешествовать зимой, но несколько успокаивалась тем, что в летние месяцы, заполненные домашними заботами, была бы очень нужна Прасутагу. Дни понемногу начали теплеть, к тому же и путешествие подходило к концу.

Боудика с Каморрой оставили своих людей, велев им разбить лагерь, и отправились на прогулку за ближние холмы, чтобы побыть вдвоем. Боудика достала фигурку своего маленького личного бога и поставила на травяной склон холма, обращенный в сторону реки, затем, срывая каждый третий из росших здесь цветов — «три» было священным числом, которое дали ей друиды при рождении, — вплетала их в венок и потом надела его на голову любимой дочери. Стоя с закрытыми глазами, Боудика пропела:

Великие боги неба и земли, боги весны, ручьев и моря, боги деревьев и цветов, домов и полей! Взгляните на нас, ваших почитателей и друзей. Я закрываю глаза и вижу своего мужа Прасутага и дочь Таску и прошу вас хранить и оберегать их и позволить нам соединиться вновь! Даруйте нам силу достойно встретиться с Картимандуей и показать ей неотвратимость вашей воли. Боги деревьев и рощ, защитите нас, не дайте нам умереть от голода, не обходите своей поддержкой и любовью.

Мать и дочь обнялись и обменялись венками. Когда они уже возвращались к лагерю, Каморра спросила:

— Почему мы молились одни? Почему мы не делим молитву с остальными?

Боудика вздохнула:

— Римляне хотят отнять наших богов и духов и навязать нам своих. Они хотят построить храмы, где наши и их боги были бы рядом. Мы с твоим отцом решили, что ради покоя в наших землях мы должны учиться жить с римлянами в мире. Но я никогда не позволяла им не уважать наших богов. И все же, чтобы не создавать трудности твоему отцу, я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я исповедую старую веру, молюсь нашим богам и избегаю римских. Твой отец не любит друидов, он говорит, что всем стало лучше с тех пор, как они бежали на запад. Я не соглашаюсь с ним, но лучше, если буду молиться в тишине и одиночестве, чтобы не задевать ни его, ни римлян.

Каморра улыбнулась и обняла мать. Они пошли дальше, и Боудика, глядя на свою дочь, не смогла сдержать улыбки. Она радовалась каждый день, глядя, как росла Каморра, всегда более нежная из ее дочерей.

Они посетили трех правителей в центре Британии и не пошли, подчиняясь велению своего короля, на запад, а повернули на север до того, как достигли границ неспокойных земель силуров и ордовиков. Прием, который она встречала в северных королевствах, бывал поначалу прохладным, но вскоре сменялся искренним расположением. Две недели она провела в городе Карвелле на берегу реки Соар, радуя себя верховой ездой, охотой и ловлей рыбы в чистых водах. Куда бы она ни попадала, она с неизменным почтением являлась к местным королям, а затем посещала римские форты или поселения, чтобы уведомить римских начальников о своем присутствии в подконтрольных им землях и выведать, не имеют ли они новых сведений из Рима. И затем, тайно, совершала приношения богам, которые защищали здешнее племя.

Но теперь Боудику больше всего беспокоило посещение далеких северных земель бригантов и особенно будущая встреча с королевой, которая в Британии считалась самым большим другом Рима. Ее проклинали восставшие бритты, ведь Картимандуя заковала в цепи Каратака, который искал спасения от врагов в ее королевстве, и выдала его вместе с семьей императору!

Одна половина Британии ее ненавидела, другая относилась с подозрением и завистью. Картимандуя считалась сильной правительницей, она сказочно разбогатела на несчастьях соседей, и Прасутаг предупредил жену, чтобы она остерегалась владычицы севера. Действительно, будучи столь близкой к Риму, та, по каким-то своим тайным причинам могла решить, что получит выгоду, пленив и Боудику, как когда-то пленила Каратака. Прасутаг рассказал Боудике, что, по слухам, Картимандуя заручилась поддержкой римлян в заговоре, с помощью которого свергла собственного мужа, чтобы самой править землями бригантов.

Теперь, когда Боудика достигла земель королевы, она почувствовала себя очень одинокой и поняла, сколь сильно ей недостает мудрых советов Прасутага. Но она решила предпринять это путешествие, чтобы лучше узнать свою страну, и теперь, волей-неволей, необходимо было его закончить.

Боудика вместе с Каморрой вернулись влагерь и расположились на ночь. Королева иценов предпочитала останавливаться на привал пораньше, а не ставить шатры в темноте. На этот раз она выбрала для лагеря место на широкой поляне, сбегавшей к реке. Слева был лес, такой густой, что из него никто не мог бы совершить неожиданное нападение; справа — нагромождение камней, тоже слишком крутое для засады. Осмотревшись, она заметила вдали около дюжины мужчин и женщин. Сначала они удивленно наблюдали за ее отрядом, потом продолжили свою работу. Работали они в полях, на склонах холмов, и явно интересовались появившейся процессией. Но если они и были дозорными скрытого войска, то, обнаружив себя, конечно, ошиблись. Боудика разместила своих вооруженных людей с тех сторон, где лагерь был уязвим.

Повара нарезали копченое мясо и сушеную рыбу. Слуга разложил костер и подогрел для королевы вино с пряностями, которое она полюбила пить после трудных дней пути.

Боудика и Каморра уселись возле огня, чтобы согреться. Чувствуя умиротворение после обращения к богам, Боудика в который раз залюбовалась дочерью. Она столько хотела бы ей сказать, столько поведать о мире, но понимала: для Каморры это не сравнится с радостью собственных открытий. Боудика родилась в благородной семье, прилежно изучала языки разных племен и язык завоевателей-римлян. Но какой будет жизнь Каморры и Таски? Будут ли римляне в Британии, когда девочки вырастут и станут правительницами племени иценов? Центурион, с которым она встретилась в начале своего путешествия, поделился с ней недавним слухом из Рима: якобы постоянные выступления повстанцев на западе страны бриттов вынуждали увеличить численность войск, которые император собирался послать в Британию. Он сказал, что легионы, которые сейчас находятся в Германии, Галлии и, возможно, в Сирии под командованием Веспасиана, будут посланы в Британию, чтобы раз и навсегда подавить все бунты.

Но центурион также сказал, что в Сенате говорили и другое: стоимость продвижения столь огромных сил, да еще так далеко от столицы, будет просто неподъемной. Все было бы иначе, если бы Британия не была отделена от остального мира; но она все еще считалась страной варваров далеко за морем, отделенной от остальных земель империи и вряд ли стоившей посылки войск, наместников и прочих дорогостоящих действий.

Если римляне уйдут из Британии, то что это будет значить для иценов, бригантов и всех остальных королевств, которые подчинились империи? Поездка Кассия в Рим, предпринятая в прошлом году, оказалась бесполезной тратой времени и денег. Он должен был передать поздравления Прасутага и Боудики самому императору, но вместо этого даже не был допущен во дворец. Напротив, согласно словам слуги Касссия, с ними обращались как с простым крестьянином, заставляли ждать на ступеньках дворца. Это, как поняла Боудика, произошло из-за презрения, которое Рим испытывал к Британии. И все же она и Прасутаг уже сделали свое будущее зависимым от власти Рима.

Но если она внезапно кончится? Смогут ли люди, которые столько лет страдали, тяжело сражаясь с Римом, когда-нибудь простить Боудику, Прасутага, Картимандую и всех остальных, разделивших ужин с врагом? Не предадут ли проклятию друиды эти королевства, не назовут ли «темными землями», не запретят ли торговлю с ними? Не призовут ли они непокорившихся бриттов свергнуть тех правителей, которые когда-то смирились с Римом?

Тревожные раздумья Боудики были прерваны внезапным криком Каморры. Погрузившись в собственные мысли, Боудика не заметила, что уже стемнело.

Дочь, повернувшись к ней, указывала на вершину каменной гряды:

— Смотри, — кричала она в восторге, — смотри, мама, это же белтейн!

Боудика взглянула на вершину каменистого холма и сразу поняла, что совсем забыла об этом празднике. Она сразу почувствовала себя виноватой. Как она могла забыть такое?

Боудика смотрела, как небольшие группы крестьян на холме присоединились одна к другой, как сооружали майское дерево — недавно срубленное высокое и молодое деревце — срезая его нижние ветви и кору, а к вершине привязывая букеты цветов и полоски из яркой ткани. Другие в это время разожгли посередине площадки громадный костер. Забили барабаны, загудели дудки, мужчины и женщины, юноши и девушки начали плясать вокруг майского дерева, держась за ленты и обвивая их вокруг ствола, смеясь, крича и хлопая в ладоши.

— Мы можем пойти туда, мама, и присоединиться к ним, — сказала Каморра. — Почему бы нам не пойти? Ты же будешь рада!

Улыбаясь, Боудика ответила:

— Нет, дитя мое, мы лучше отдохнем.

Но Каморра не приняла такой ответ.

— Ты же не можешь просто сидеть здесь! Ты не веселилась с тех пор, как мы покинули папу и Таску. Ты же любишь танцевать. Пойдем, — сказала она, дергая мать за руку.

— Я не хочу идти, если здесь нет твоего отца, — сказала Боудика.

Она вспомнила весенний праздник своего далекого детства: проводы темной половины года и встречу света и солнца. Она помнила жар от костра, свежий воздух, наполненный ароматом только что распустившихся цветов, которые, казалось, раскрылись все сразу, как только по всей Британии зажглись праздничные костры. Особенно ярко помнила Боудика свое изумление и радость при виде того, как начинали завязываться фрукты и как их согревало солнце, как они увеличивались в размерах, пока не становились сладкими, сочными и ароматными. Она помнила свой восторг от того, как зазеленевшие поля в одночасье покрылись цветами. Но больше всего поражало ее появление на свет маленьких детенышей.

Как же необходимы были друиды! Они всегда точно знали день, когда приходил белтейн, и не удивились бы, увидев пламя большого костра. Но как могла знать это она, если все друиды были изгнаны римлянами на запад? Раньше друиды всегда появлялись за день до белтейна, как и осеннего праздника самайна, когда вся деревня гасила в домах очаги и приходила к дому вождя, короля или королевы, чтобы зажечь ветки от их огня. Затем все отправлялись домой, чтобы воскресить огонь в своих очагах, принести свет и тепло защиты короля, которое должно было помочь им и оберегать в течение зимы. Но кто мог научить этому бриттов теперь, когда друиды ушли?

Боудика встала и в сгущавшейся тьме направилась к берегу реки. Приглядевшись, она увидела, что танцы женщин и мужчин на холме стали еще быстрее и задорнее. Теперь, после долгой и холодной зимы, мужчины и женщины яростно плясали вокруг майского дерева, дерева всего мира.

Она вгляделась внимательнее и увидела два круга танцующих. Они двигались, словно волны, и каждый бритт держал ленту, привязанную к верхушке дерева. Движение этих лент означало бег времени, коловращение мира и звезд. Боудика слышала музыку и видела на лицах людей счастье.

Потом люди стали разделяться на пары и устраиваться под светом звезд на соломе, и отблески пламени освещали их обнаженные тела, сливавшиеся в единое целое и исполнявшие требование богов и жрецов.

Боудика глубоко вздохнула. Больше, чем когда-либо с начала своего путешествия, она тосковала по Прасутагу как по мужу, мужчине. Внезапно она почувствовала себя одинокой и страстно пожелала вернуться домой к своим близким, которых любила больше всего на свете. Она скучала по телу мужа, по его силе и нежности. Они были вместе уже много лет, но редко находили бо льшую радость, чем в близости друг к другу, и хотя считали себя остепенившимися, но отдавались любви несколько раз в неделю — иногда по ночам, а иногда и утром, когда она просыпалась и видела, что муж лежит рядом, смотрит на нее и улыбается. Она улыбалась тогда в ответ, а он отвечал ей поцелуем, который переходил в объятия и ласки.

Скоро она вернется к своему мужу. Но она не жалела о предпринятом путешествии. Оно было важным, очень важным. Она достигла значительных результатов: заключила выгодные торговые соглашения, встретилась со всеми высокопоставленными римскими начальниками, она представила себя и свою дочь своей родной земле. И завтра она, наверное, встретится с королевой, которая, как все говорят, — самая страшная женщина в Британии.

— Королева Боудика, — сказала пожилая женщина, вставая со своего трона, — рассказы о вашей красоте были ложью, и мне следует отсечь головы тем, кто говорит, что ты просто прелестна. Ты самая прекрасная из женщин, и имя тебе — Красота, а не Победа. Ты богиня, королева иценов, богиня, сошедшая на землю. Даже само твое имя принадлежит нашей древней богине побед. Подойди сюда, повелительница юга, и поцелуй свою сестру.

Удивленные нежданной теплотой и щедростью приема, Боудика и Каморра сделали несколько шагов по мозаичному полу. Гостьи склонились в низком и долгом поклоне, как того требовали приличия.

— Встань, королева и дочь иценов, и обними королеву и подругу Рима, — сказала Картимандуя. Подойдя к прибывшим, она заключила их в объятия.

Королева бригантов была меньше ростом, чем Боудика, много старше и солиднее; ее волосы, когда-то белокурые, теперь словно подернулись пеплом и лицо более не хранило следов юности. Однако, несмотря на возраст, Картимандуя была красива — той красотой, которая, должно быть, делала ее грозной для тех, кто ее боялся.

Удивляясь тому, что королева повела себя столь открыто и дружественно, особенно в присутствии своих советников и придворных, вместо того чтобы предстать перед гостями правительницей суровой и непреклонной, Боудика поцеловала Картимандую в обе щеки и прошептала молитву Лугу, богу света. Две женщины обнялись, словно сестры. И вдруг с другого конца залы раздался пронзительный крик, и Каморра в страхе схватила мать за руку. Крик повторился. Это был, похоже, крик женщины… нет, ребенка в опасности. Каморра перепугалась еще сильнее и обняла мать. Даже Боудике стало не по себе от страдания, которое звучало в этом голосе. Но королева лишь мило улыбнулась и щелкнула пальцами.

Придворные расступились, и в образовавшемся круге Боудика и Каморра увидели самое необычное существо из всех, какие только можно было себе представить. Оно вновь издало резкий крик и несколько раз переступило на костлявых ногах. Но когда эта птица — Боудика поняла наконец, что это была птица, хотя никогда не видела птиц такой раскраски — сделала несколько шагов, она внезапно остановилась, склонила свою увенчанную маленькой короной голову перед двумя королевами, и ее хвостовые перья распустились в фантастический веер. В нем переливались все цвета радуги, а по краю словно открылись десятки глаз, и они, казалось, уставились во все стороны.

Ошеломленная Боудика повернулась к королеве, но не успела задать столь очевидный вопрос.

— Ее называют павус^[14],— объяснила Картимандуя. — Эта птица — мужского пола… Самки у них совсем некрасивые в отличие от нас, дорогая Боудика. Его привезли из самой дальней части Римской империи, из той земли, которую называют Индией. Его преподнес мне в дар император Клавдий, он ведь был моим другом. Как жаль, что Агриппина дала ему столько грибов, что он не смог с ними справиться.

Не обращая больше внимания на птицу, Картимандуя взяла Боудику и Каморру за руки и повела мимо придворных к своему трону. А Боудика и ее дочь все не могли оторвать глаз от чудесной птицы, которая тоже величественно проследовала за ними.

— Пойдем, королева иценов, ты расскажешь мне, зачем путешествовала по всей Британии. Я слышала обо всем, что ты делала. Знаешь, мои люди есть везде. Я знаю, где ты была и что видела, но единственное, чего никто пока не смог понять, — почему?.. Однако куда подевалось мое гостеприимство? Вы с девочкой проделали трудный путь, а я даже не предложила вам подкрепиться и отдохнуть!

Она снова щелкнула пальцами, и двое чернокожих слуг принесли подносы, на которых стояли чаши, из которых поднимался пар.

— Горячее красное вино с пряностями, подслащенное медом. Насколько я знаю, это то, что ты очень любишь.

Боудика вдруг почувствовала себя ребенком. Везде, куда бы она ни приезжала, ее приветствовали как равную: она рассказывала сама и получала сведения в ответ. Но эта королева, казалось, знала о ней все, она же сама могла сказать о королеве бригантов очень мало. Пригубив вино, Боудика пожелала ей здоровья и поблагодарила, а про себя помолилась о том, чтобы научиться за этот вечер как можно большему и наутро чувствовать себя равной хозяйке.

Картимандуя с удовольствием показывала гостям свою огромную виллу, построенную для нее римлянами. Во всех отношениях этот невообразимый дворец превосходил дом Боудики в земле иценов. Здесь были атрии, прелестные сады с деревьями и кустами, которые поднимались высоко над землей, а в двух комнатах располагались глубокие бассейны.

Кухни также были устроены в отдельных комнатах, продукты хранились на полках и плитах, а также были места, где, как сказала королева, собиралась моча рабов, которая затем смешивалась с водой и использовалась при стирке для растворения жира. По всей вилле, кроме закрытых комнат, пропахших мочой, носились ароматы благовоний. Они восхищали обоняние и обостряли чувства. Боудика спросила, что это были за запахи, но королева бригантов лишь пожала плечами и сказала:

— Когда меня посещает какой-нибудь благородный римлянин, он всегда приносит дары. У меня есть особая комната, где я их храню, и запахи разносятся по всему дворцу.

Боудика начала уже понимать разницу между теми отношениями, в которых находилась с Римом Картимандуя, и теми, в которые под гнетом обстоятельств были вынуждены вступить они с Прасутагом. Картимандуя была римской подданной по собственному желанию и выставляла напоказ свои отношения с империей, пользуясь любой возможностью, а они стали сторонниками римской силы вынужденно, не по доброй воле.

Однако, несмотря на все, что говорили о Картимандуе, Боудика теперь увидела в ней скорее прислужницу Рима, чем друга, и ей хотелось понять, почему столь великая королева могла позволить себе играть такую роль.

Закончив прогулку по дворцу, королева присела отдохнуть в окружении лишь нескольких советников и придворных. Отослав Каморру посетить ее собственных детей, она обратилась к Боудике:

— Ну что ж, королева иценов, почему ты решила посетить север Британии? Почему ты со своей прекрасной дочерью покинула короля Прасутага и вашу вторую дочь Таску? Я слышала, что вы установили близкие отношения с добуннами, корновиями и коританами. Теперь торговать с иценами — черед бригантов? Или для этого визита есть другие причины?

Взяв вторую чашу вина, Боудика решала, как ей ответить королеве. Другие короли хотели знать, кто из тех, с кем она беседовала ранее, согласился вести с ней дела, они желали получить выгоду от визита правителя большого племени иценов. Но Картимандуя, похоже, следила за ней с самого ее отъезда из дома.

— Из-за смерти императора Клавдия для народов Британии открылись новые возможности пересмотреть свои отношения с Римом, — ответила Боудика. — Сейчас, похоже, подходящее время, чтобы оценить заново, на каких условиях мы подчиняемся Риму и продолжаем платить нашу дань. Каждый год мой муж и я отдаем Риму половину всего нашего дохода. В ответ они навязывают нам опыт, который мы все равно не используем. Они учат наших детей в школах своему языку, они строят дороги, они показали нам, как строить дома и еще многое другое. Но взамен они вырубают наши леса, забирают в рабство молодых мужчин и женщин и никогда не удовлетворяются тем количеством серебра и свинца, которые мы отдаем им из своих шахт…

— «Отдаете»?

— Продаем, конечно. Да, мы хорошо зарабатываем на торговле с римлянами, великая королева. И мы продолжим это делать. Но чувствуем, что покупаем мир за слишком высокую цену, и думаем, не пришло ли время потребовать от нового императора новых отношений, например снижения налогов и дани, которые мы вынуждены платить империи.

Королева посмотрела на нее удивленно:

— Это — единственная причина? Я думала, причина в том, что земли иценов граничат с могущественным племенем катувелланов, которое, как и я, поддерживает добрые отношения с Римом. Если вы хотите путешествовать за пределами земель своего народа и торговать, то вам всегда приходится пересекать их земли, так что вас весьма сильно контролируют и соседи, а не только римляне…

Боудика хотела возразить, но королева заговорила снова:

— Но это не единственная причина, почему вам стоит еще больше сблизиться с Римом. Вы, ицены, продаете римлянам замечательные серебряные и медные украшения. Ваши ремесленники работают день и ночь, чтобы обеспечить купцов всем, что они хотят получить.

— Да, это правда, — сказала Боудика. — Но мы вынуждены отдавать огромные суммы как налог Риму. Это вызывает возмущение наших людей… Мое путешествие по Британии было предпринято и для того, чтобы узнать, так же ли обращается Рим с другими своими подданными, как с нами, и обсудить пути выхода из этого положения.

— Мы все вынуждены платить дань, Боудика. За эту дань мы получаем защиту Рима от наших врагов, а также изобретения римского гения, приглашаем их мастеров по строительству зданий и дорог, учителей. Ты и Прасутаг сейчас богаче, чем были когда-либо. Но за все приходится платить. Теперь, после путешествия, вы, конечно же, будете лучше понимать это.

— До завоевания я видела лишь земли катувелланов и белгов, — ответила Боудика. — Я путешествовала к нашим священным рощам как простая девушка. Но сейчас я королева и сочла своим долгом увидеть всю родную страну, встретиться с ее правителями, чтобы поговорить с ними об этих вещах. Но встретилась с непониманием. Они с удовольствием говорят о торговле, обмене ремеслами и многом другом, но когда я поднимаю вопрос отношений с Римом, они замолкают. Мне это кажется странным. Мы все — бритты, все мы страдаем.

— Возможно, некоторые страдают даже больше остальных. Значит, это — главная причина, побудившая тебя отправиться в путь?

— Да, это было первой причиной. Но потом я захотела увидеть, могут ли те, кто не сражается с Римом, создать нечто вроде союза, чтобы встретиться с новым императором и побудить его как-то изменить свое представление о наших землях, убедить его, что Британия — нечто большее, чем место, откуда он может выкачивать серебро для своих монет, древесину для судов и рабов для обслуживания своих людей.

— Но что еще может Британия предложить Риму? — спросила Картимандуя.

Улыбнувшись, Боудика ответила:

— То, что жена предлагает мужу. Партнерство равных.

Картимандуя некоторое время молчала. Боудике было интересно — не потому ли, что она недовольна своей гостьей? Но, поднося к губам чашу с вином, та мягко произнесла:

— А почему вы думаете, что новый император вдруг ни с того ни с сего решит изменить свои отношения с бриттами? Как же его мать, Агриппина, которая все еще нашептывает ему в уши? А Сенека с Бурром, которые управляют Нероном за его спиной и всей страной — через его голову? Ты, конечно же, не думаешь, что посольство бриттов может достичь целей, не договорившись с ними всеми? Рим — это змея, неосторожно задевая которую каждый рискует жизнью. Несмотря на твою молодость, Боудика, годы на троне, несомненно, научили тебя этому.

— Я знаю об опасности отправки посольства в Рим. Когда Нерон только стал императором, мы послали сына Прасутага, Кассия, чтобы выразить уважение императору. Но с ним обращались презрительно, и он не смог даже приблизиться к трону. Он увидел только мелких чиновников и теперь ненавидит римлян, и этим добавляет нам с мужем еще больше хлопот.

Королева посмотрела на Боудику с удивлением:

— Ненавидит?

Боудика кивнула.

— Тогда ты, значит, не слышала о его встрече с прокуратором Децианом?

Боудика посмотрела на королеву, не веря своим ушам.

— О да, дорогая сестра. Сын Прасутага трижды встречался с прокуратором в Лондинии. Они стали неплохими приятелями. Возможно, если вы снова пошлете Кассия в Рим, он будет действовать совсем по-другому.

Боудике потребовались немалые силы, чтобы сохранить спокойствие. За два последних года Кассий стал теплее и дружелюбнее и к отцу, и к ней самой. Она думала, что он наконец-то повзрослел, но теперь понимала, что пасынок стал куда более опасен, чем раньше.

— Кассий живет своей собственной жизнью. Шпионить за ним — не мое дело. Он не будет послан в Рим. Если кто-то и поедет, то мой муж или я. Но я слышала, что Рим уже не та змея, что раньше, он стал менее опасен. Похоже, с конца правления Клавдия изменилось многое. Сенека, например, посоветовал Нерону отменить гладиаторские бои до смерти — те представления, при которых рабов и преступников разрывали на арене на куски, больше не будут показывать. Купцы, которые приезжают к нам, говорят, что Рим сейчас мягче и терпимее, чем он был при Клавдии. Этот император кажется другим. Еще говорят, что люди снова смеются и гуляют по улицам Рима свободно. Сравни это с последними годами правления Клавдия, когда по его прихоти было убито столько великих людей! И чтобы показать, что в Риме произошли перемены, Нерон радует всех, снижая налоги горожан. Его учитель Сенека, кажется, оказывает очень большое влияние на юного императора. Нерон внимательно слушает то, что ему говорят…

— Но Агриппина? — удивилась королева. — Императрица за спиной императора? Что говорят твои люди? Она все еще правит в Риме? Я спрашиваю, Боудика, потому что мои сведения приходят из самого дворца, а не с улиц.

Осторожно, зная, как хорошо осведомлена Картимандуя, Боудика продолжила:

— Я слышала, что Нерон получает больше удовольствия от музыки, искусств, театра и развлечений, чем от управления империей. Я слышала, что власть Агриппины ослабевает, что он больше не ищет ее совета или утешения и уделяет больше внимания обществу и советам друзей, чем тому, что предлагает ему мать. Но особенно, Картимандуя, меня уверяли, что Британия — слишком тяжелая ноша в кошельке Рима. Что содержание такого числа солдат здесь стоит Риму больших денег и что многие в Сенате спрашивают, почему Римская империя должна расширять границы на север дальше Галлии. Если Рим пустит нас по течению и отзовет свои легионы, как тогда будем жить мы, те, кто стал друзьями Рима?

Королева смотрела на молодую женщину и изучала ее, пока пила вино, а затем мягко сказала:

— В то время когда ты будешь спать, Боудика, я подумаю, следует ли тебе побывать в моем совете и выслушать кое-кого… Нам о многом нужно поговорить. Особенно о некоторых тревожных сведениях, которые я получила о новом императоре.

Но мысли о Нероне уже не так угнетали Боудику, как сообщение о том, что мерзавец Кассий сам вступил в союз с римлянами. Что он задумал? Что за тайные планы он вынашивает и какую опасность может теперь представлять для Прасутага?.. И, что более вероятно, для нее самой?

Дворец императора Нерона

— Британик! — воскликнул император с восторгом. — Британик, дорогой брат и сын бога Клавдия! Позволь нам отметить сатурналии божественной песней! Я хочу, чтобы ты вышел и спел нам. Позволь нам увидеть твое чудесное лицо и услышать твой сладкий голос.

В зале, где проходило празднество, разом воцарилось молчание. Эта зала обычно предназначалась для не слишком важных гостей, артистов и второстепенных сенаторов и воителей. Именно такое место долго занимал в иерархии Нерона и Британик. Его обычно не замечали, а, заметив, неизменно осмеивали. Британик, сводный брат Нерона и настоящий сын императора Клавдия, был худощавым подростком со спокойным и тихим нравом. Те, кто хорошо его знал, давно поняли, что главным его желанием, равно как и некогда желанием его отца, было избежать смертоносной судьбы императора.

— Подойди, Британик! — снова воскликнул император. — Встань в центр, чтобы все могли тебя видеть! В конце концов, ты же воистину благороден. Я сделал твоего отца богом, а теперь выяснилось, что ты стал любимцем моей матери. По причинам, известным лишь небу, она предпочитает мне тебя. Давай же мы посмотрим, почему она променяла своего родного сына со всеми его талантами и дарованиями на… такого как ты.

Гости с ужасом ждали того, что должно было сейчас произойти. Ненависть между Нероном и Британиком всегда была очевидной, но она никогда не проявлялась на публике. Сейчас же она явилась неприкрытой и ужасающей.

Британик нерешительно произнес:

— Цезарь, тебе известно, что у меня нет голоса, чтобы петь. Уверен, что всем лучше насладиться одной из твоих прекрасных од. Спой нам песню, Нерон, и позволь всем твоим друзьям и почитателям услышать голос, подаренный самими богами.

— Нет, дорогой брат. Пришло время тебе спеть для нас. И ты будешь петь! Встань же и иди сюда. Позволь нам услышать свою песню.

Тринадцатилетний Британик поднялся, дрожа от переполнившего его страха. Он уже предчувствовал, как выйдет из-за кушеток и окажется в центре комнаты и как все глаза будут устремлены на него. Заикаясь, он только спросил:

— Что я должен петь, Нерон?

Император повернулся к гостям и расхохотался:

— Он спрашивает меня, что ему спеть! Вы слышали? Мальчик хочет, чтобы я сказал ему. Разве кто-нибудь говорит мне, что петь? Нет, ибо сами боги вкладывают музыку в мои уста, и я пою песни воздуха, моря и горных вершин. Мои пальцы — арфы, вызывающие духов, а губы — трубы, заставляющие прислушиваться богов, мой рот — рог изобилия, в котором живут музы и отдают величайшие дары. И этот мальчишка спрашивает меня, что он должен петь?!

Он ожидал смеха, но в зале воцарилась тишина, потому что все смотрели на Британика и чувствовали переполнявшую его тревогу.

— Я не знаю! — закричал Нерон. — Пой то, что хочешь.

Тонким, робким голосом Британик запел песню, которую сочинил всего несколько дней назад, страдая от одиночества в своей дальней комнате на первом этаже дворца.

— Довольно! — завопил Нерон. — Хватит! Что за погребальная песнь? Что за кошмарная мелодия!

Он огляделся по сторонам, ожидая, что люди как всегда согласятся и закричат на мальчишку. Но все молчали. Напротив, некоторые отвернулись от императора, чтобы он не увидел на их лицах страдания. В ярости Нерон приказал Британику сесть на место и сам замолчал. Обед закончился в тягостной тишине.

Нерон отправился в постель рано, и, как только гости разошлись, пожилой сенатор, который смог пережить правление и Тиберия, и Калигулы, и Клавдия, прошептал Британику на ухо:

— С этого момента берегись. Твоя песня и в самом деле может оказаться предсмертным плачем. Мой совет тебе, сын Клавдия: покинь этот дворец сегодня же и никогда не возвращайся.

Предстоящий обед должен был быть превосходным. Все было тщательно подготовлено, учтены все мелочи. Нерон самолично убедился, чтобы все развлечения были заранее продуманы. О, это будет потрясающий вечер и вполне подходящий для того, чтобы отплатить Британику за то неудобство, которое он доставил императору неделю назад прямо перед всеми друзьями.

И это будет началом избавления от гнусных отпрысков отвратительного Клавдия — брата и сестры, которые представляли теперь угрозу для власти Нерона. Британик должен умереть. За все те страхи и унижения, которые претерпел из-за него Нерон. И скоро мерзкий мальчишка отправится в страну теней вместе с женой Нерона Октавией, тоже исчадьем мерзкого Клавдия.

И потом он наконец-то сможет обратить внимание на главную заботу своего правления. Она была, по уверениям всех его друзей, самой опасной. О, радость убить Агриппину! Много ли великих людей позволило бы себе убить женщину, которая была их матерью и наложницей?

Да, она уйдет. Это будет трудно, ибо гадина еще слишком могущественна и ее по-прежнему поддерживают разные силы, стоящие близ трона. Несмотря на то что Нерон изгнал ее из дворца, она все еще представляла для него угрозу. Разве не ей пришла в голову ужасная мысль на том пиру в бухте Неаполя — мысль, что ее собственный, родной сын — узурпатор и не имел права занимать трон? Потому что, видите ли, Британик — истинный, родной сын Клавдия и потому только он — настоящий император! Чем больше Нерон пытался удалить свою мать от власти, тем больше поддерживала она Британика против него, Нерона. «О, — подумал он, — бесчестная мать встретит свой бесславный и мучительный конец!»

И сегодня мир преклонится перед настоящим императором. Не перед узурпатором, которого посадила на трон Агриппина, а перед цезарем, занявшим его по праву. Перед молодым человеком, который внимательно слушал уроки своего наставника и советника, мудрого стоика Сенеки; перед тем, кто постиг уроки бесстрашного и выдающегося полководца Бурра; перед тем, кто был радостью и восторгом Рима и обрел любовь и уважение всех людей, когда снизил налоги, убрал кровавые представления с арен и превратил их в места посещения семей и кто поставил самые грандиозные и фантастические представления из всех, какие когда-либо видел Рим!

Нерон опустился на ложе. Он рад был возможности подумать о деяниях, которые он уже осуществил для империи. Его воображение витало над картой империи, от жаркого и таинственного востока до холодного и негостеприимного севера. Сенека говорил ему, что стоит проявлять больше интереса к землям, которые находятся под его властью; однако он по-настоящему интересовался только театром, пением, музыкой и плотскими удовольствиями. Зачем вникать в детали? Разве это не работа его советников? Для чего тогда они находятся подле него, если не заботиться о судьбе Рима? Его же обязаность как императора должна заключаться в том, чтобы быть любимым людьми, и поэтому он будет изо всех сил трудиться, чтобы играть роль бога.

Нерон взглянул на мраморный стол, который уже стали украшать яствами, предназначенными для его друзей и самого цезаря. Они получат сегодня особое удовольствие от пира. Отвратительный Британик, незаслуженно ценимый римлянами как племянник «великого» Германика и сын ущербного заики Клавдия, любимчик Сената, который считает его прекрасным оратором и достойным молодым человеком, скоро будет корчиться на полу, судорожно хватать воздух и умолять о глотке воды. И когда он окажется в цепких объятиях смерти, забытый всеми гостями Нерона, когда Британик будет подыхать, глаза всех подданных будут направлены только на императора. Все будут слушать его божественную игру и чудесный голос, радоваться совершенству слов, трепетать от звуков лиры, которые они услышат, звуков, достойных богов! О, это будет славная ночь. Последним, что услышит Британик на этой земле перед тем, как тени примут его в свою семью и Харон высадит из своей лодки, будет непревзойденное пение Нерона, его брата, друга и убийцы!

Отравитель, которого использовала Агриппина для убийства Клавдия, дал ему превосходный яд. Нерон уже пытался пару раз покончить с Британиком, но мальчишку слишком хорошо охраняли. Теперь он прибегнет к яду. Но Британик уже опасается своего брата. Значит, нужно принять особые меры, чтобы скрыть смертоносную отраву. Нерон представил себе будущий вечер в уме и почувствовал, как судорога удовольствия сотрясает его тело. Да, это ужаснет матушку и напугает возможных мятежников.

Его мать! Почему она вторгается даже в его сны и портит их? Прежде они были так близки… Когда он стал императором, разве не она позвала его в свою постель и сделала своим любовником? Разве не она снабжала его мальчиками и девочками, чтобы удовлетворить все его страсти?

Но он был хорошим сыном. Он был столь же внимательным к ней, как и она к нему. Разве не он позволил ей слушать его речи в Сенате, устроив специальное место за занавеской там, где всегда запрещено было присутствовать женщинам? Разве не он разрешил ей сидеть позади себя, когда принимал посольства из других стран? Разве не он приказал чеканить монеты, на которых они смотрели друг на друга, чтобы показать всему миру, что Римской империей правят и сын, и мать? Разве она не присутствовала в совете, когда Сенека, Бурр и другие советники обсуждали разные важные вопросы? Но и этого было ей мало. Нет! Ей нужно было все уничтожить из-за своего ненасытного властолюбия. Ей хотелось принимать решения и контролировать все, забыв, что она — мать и жена цезаря, но не сам цезарь.

И что за истерику она устроила, когда Нерон, по совету Сенеки, повелел ей не приходить больше на собрания совета и в Сенат, даже тайно! Это был первый раз, когда он увидел свою мать в истинном свете, увидел, какой женщиной она была на самом деле — мегерой, гарпией, которая мало любила своего сына, зато бесконечно — власть.

Со временем Агриппина все больше становилась мстительной и скрытной. Она даже… Нерон попытался вспомнить, что она тогда сказала, не проронив ни слезинки… Это была худшая из всех вещей, наиболее болезненная, ужасающая и предательская. Она начала поддерживать Британика в притязаниях на пурпурную тогу императора, предавая своего родного сына. Какая другая женщина могла пожертвовать своим единственным сыном ради чужого ублюдка, мальчишки, зачатого испорченным и отвратительным отцом?

Рабы, стоявшие у стен пиршественной залы в ожидании знака императора или своих хозяев, внезапно услышали, как цезарь расхохотался. Это был глупый, визгливый смех. Но они знали императора достаточно хорошо, чтобы оставаться спокойными.

Рабы бесстрастно наблюдали, как он поднялся с ложа и снова подошел к столу. Скоро этот стол будет ломиться от еды и напитков. И когда гости разойдутся или заснут, на столах останется еще достаточно еды, чтобы рабы устроили собственный пир.

А этажом выше, стараясь угадать, какие зловещие и опасные планы выстраиваются в уме императора, расхаживала Агриппина. Ей пришлось покинуть свою безопасную виллу в бухте Неаполя, потому что император пригласил ее на пир. Она не могла отказаться от приглашения, если только хотела сохранить свою жизнь. Поначалу Агриппина надеялась, что, живя так далеко, сможет затаиться, переждать гнев Нерона. Но она достаточно хорошо знала своего сына, чтобы понимать: ни один ее поступок не укроется от его внимания. Даже поддержка Британика, о которой знали только самые доверенные сенаторы, каким-то образом стала ему известна. С тех пор она вздрагивала, когда он на нее смотрел.

Спустился вечер, гости понемногу съезжались на пир. Она выбрала красную тогу с золотой отделкой, глубоко открывавшую грудь. Волосы украсила драгоценностями, подаренными ей Клавдием, и бронзовым гребнем, привезенным им при завоевании Британии.

Агриппина пользовалась почетом как мать императора и потому уселась невдалеке от него, на вторую диванную подушку. Дальше вокруг стола расположились друзья и подлипалы Нерона, потом советники Сенека и Барр, греческие врачи и египетские астрологи, два полководца, чьи легионы стояли на холмах близ Рима, и несколько сенаторов с женами и детьми. Всем было очень неуютно. В глубине залы, напротив Нерона, сидели: Британик, его сестра Октавия и друг Тит, сын великого полководца Веспасиана.

Нерон был в особенно хорошем настроении, он в который уже раз пересказывал истории о своих развлечениях на рынке и на форуме. Его смех не заглушила даже ужасная музыка, которую играли бездарные музыканты, собранные в местных тавернах. Временами они распевали непристойные песенки, никак не подходившие для императорского дворца.

Не только Агриппина, но и другие гости морщились от вульгарных слов и всей этой какофонии.

Неожиданно Нерон вышел в центр залы и раздраженно выкрикнул:

— Кому-нибудь нравится эта музыка?

Все гости заворчали, что музыка отвратительна. Испуганные музыканты и певцы сбились в кучу, и Нерон громко повелел:

— Собирайте свое барахло и покиньте дворец! И никогда не возвращайтесь. Вы для бога музыки — что дерьмо для сандалий. Вон!

Перепуганные музыканты бросились бежать, роняя инструменты. Один из приятелей Нерона заметил:

— Какая досада, цезарь, что здесь сегодня не будет настоящих музыкантов. Если бы только мы могли услышать нежные звуки лиры, пение арфы, поэзию стройных фраз…

Другой гость перебил:

— Интересно, великий цезарь, не соблаговолишь ли ты сыграть для нас? Позволено ли будет простым смертным услышать твою божественную музыку?

— Нет, — сказал Нерон. — Нет. После столь ужасного представления неправильно было бы выступать мне. Нет, друзья, мы будем обедать в тишине и наслаждаться песнями ночных птиц и вечерней музыкой ветра в ветвях деревьев.

Его друзья выразили сожаление и стали молить его сыграть и спеть, к досаде сенаторов, которые пришли вовсе не за этим. Неожиданно для всех Нерон согласился и приказал подать его арфу и лиру.

Стоя в центре залы, он возгласил:

— Чтобы я играл, вы все должны расслабиться. Вина моим гостям! — крикнул он слугам. — В этот вечер будет горячее вино!

Кувшины были принесены, и вино разлито по чашам. Подняв арфу, Нерон внимательно посмотрел в сторону Британика.

Раб, охранявший юношу, пробовал еду из его чаши и вино. Нерон знал, что его брат не любит слишком горячие напитки, поэтому слуге тут же велели принести холодной воды и добавить в чашу.

Сдерживая радость, Нерон наблюдал, как отравленную воду добавляют в вино. Дрожащими руками он начал наигрывать на арфе сочиненную им утром песню о том, как двое пастухов нашли в поле спящую женщину и, притворившись богами, учинили над ней… словом, учинили.

Он видел, как Британик пригубил отравленное вино, как он опустошил чашу. Нерон запел громче. Британик поставил пустую чашу и повернулся к Титу, чтобы что-то ему сказать. К тому времени когда Нерон заканчивал свою песню, Британик побледнел и начал вставать, но внезапно ноги его словно парализовало и он не смог двинуться с места. Его хриплое дыхание прервало песню Нерона, и цезарь кинул острый взгляд на Агриппину. Та с ужасом наблюдала за внезапным недомоганием своего приемного сына.

О, какая радость пронзила Нерона, когда его соперник судорожно двигал губами, пытаясь поймать хоть каплю воздуха! Но горло бедняги свело судорогой, как и пообещала императору отравительница Локуста. Британик повалился на пол. Люди бросились к нему. В негодовании Нерон прекратил пение. Он был разозлен тем, что никто не слушает больше его сочинение.

— У него просто припадок! — в раздражении закричал Нерон. — Отнесите его в спальню и положите на кровать. Есть еще много песен, которые мне нужно спеть вам в эту самую прекрасную из всех ночей!

И, пока рабы уносили умиравшего юношу, а гости возвращались на свои места, Нерон взглянул в глаза единственной женщины, которая даже не пошевелилась, женщине, которая точно знала, что именно произошло.

Страх, застывший в глазах Агриппины, чуть не заставил Нерона зарыдать от восторга. И, к своему удивлению, он почувствовал крайнее возбуждение.

Глава 9

58 год н. э. Лондиний, временное жилище Дециана Цата

Вонь от реки была просто чудовищной. Один из бриттов, живший неподалеку еще до прихода римлян, рассказывал, что раньше эта могучая река была прелестным, чистым и светлым потоком, полным рыбы. Но уже через несколько лет после завоевания она превратилась в подобие Тибра — стала такой же грязной и безжизненной клоакой. Время от времени всплывали тела — то животных, то людей. Дециан с трудом сдержался, чтобы не зажать нос и не покинуть город. Неужели именно эта помойка должна стать его резиденцией?

Дециан Цат, прокуратор Британии, был назначен в это варварское место на определенный срок. Другие прокураторы, особенно в таких провинциях, как Лузитания или Сирия, получали столько денег, что могли потом больше никогда не служить. Конечно же, Дециан был не слишком влиятелен, его возможности для устройства собственного будущего были ограничены, и этот пост прокуратора Британии, который ему удалось получить только путем большой взятки советнику Сенеке, тоже не очень завидным. Но если поработать как следует и собрать дополнительные налоги, то можно обеспечить себе более престижный пост поближе к Риму. В Галлии, может быть, или даже в одной из восточных провинций.

Да, Лондиний был местом грязным и вонючим. Дециан хотел бы иметь свою столицу в более приличном городе — Камулодуне, но новый правитель, Квинт Вераний, проникся к нему внезапной неприязнью и пожелал, чтобы они квартировали в разных местах. Поэтому Дециан построил свой дом на холме, с видом на реку, и приказал рабам и слугам снести вокруг маленькие грязные лачуги, в которых еще жили бритты…

Сидя за столом, заваленным свитками и платежными бумагами, он теперь рассматривал стоявшего перед ним юношу. Весь во власти подозрений, почему-то раздраженный появлением этого человека без сопровождения, он решил выслушать его только в том случае, если тот может сообщить что-то действительно важное. С неохотой он предложил вошедшему сесть.

Дециан впервые увидел Кассия, сына Прасутага, несколько лет назад, когда тот явился к нему с жалобой на то, что его выгнал Авл Дидий Галлий. Но Дидий и Дециан были друзьями, и потому он тоже выгнал наглеца из своего дома. Через несколько месяцев Кассий вернулся и сообщил, что тринованты спрятали зерно, которое нужно было отдать императору, и это зерно можно забрать, послав десяток солдат. Когда он пришел в третий раз, то вел себя заносчиво и выдвигал какие-то требования, и ему снова указали на дверь. Сейчас этот паршивец заявился в четвертый, а прокуратор знал из опыта общения с предателями, что истинная причина прихода может выявиться, как только посетитель почувствует себя комфортно.

— Расскажи мне снова, что Квинт Вераний сказал тебе, когда ты пришел к нему, — попросил он мягко.

Бритт в ответ стал требовать еды, потому что не ел нормально с тех пор, как начал свой путь. Теперь Дециану пришлось смотреть, как он ел, и одновременно слушать то, что он говорил с набитым ртом. Покончив с курицей и подбирая остатки хрустящим хлебцем, Кассий сказал:

— Я сообщил новому правителю то, что сказал прежнему три года назад. Что Боудика намеревается собрать армию против римлян и что она в сговоре с восставшими на западе. — Он запихнул в рот еще больше хлеба, подливка от курицы капала на его тунику, но он этого, казалось, не замечал.

Дециан старался не морщиться.

— Но, — продолжил Кассий, — новый правитель тоже проигнорировал меня. Кто он такой? Я — сын одного из самых могущественных королей Британии, а он просто меня выгнал. Вы должны написать императору и…

— Прошу тебя не указывать мне, что нужно делать, бритт. Просто скажи, что говорил тебе Квинт Вераний.

— Онпоблагодарил меня за информацию и сказал, что примет ее к сведению. Но я понял по выражению его лица, что ему это безразлично. Я еще не вышел из комнаты, а он уже окунулся в свои дела. Почему Квинт Вераний тоже обращается со мной, как с простолюдином? Разве он не понимает, кто я? Он не имеет права говорить со мной так презрительно!

Кассий еще поворчал, отпил еще вина и заметил прокуратору, что у него недурно готовят. Прокуратор спросил:

— А твоя мать, Боадицея?

— Она мне не мать! — завопил вдруг Кассий. — Она просто вышла замуж за моего отца! Она шлюха и предательница!

Дециан с подозрением посмотрел на гостя.

— Предательница? По отношению к кому? — спросил он.

— К Риму, — быстро ответил Кассий. — Мой отец — верный слуга Рима. Он любит императора и стремится трудиться на благо и для богатства империи. Но жена тайно обманывает его, а отец ничего об этом не знает. Я слышал, когда она говорила с одним из своих слуг в коридоре дома. Она сказала, что собирается убить мужа и захватить власть над королевством, а потом поведет свою армию против вас. Она собирается убить всех римлян в Британии. По вере бриттов чужаки не Должны ступать на землю Британии, вот почему она отправилась в то путешествие! Она получала тайные вести от разных правителей и она плетет заговор! Вам нужно схватить ее и обеих ее дочерей!

Молодой человек явно начал давать полезную информацию. Если бы все это подтвердилось, то Кассий стал бы для Дециана союзником, которого прокуратор мог использовать, чтобы выяснить, где бритты прячут свои запасы оружия, еды и, что намного важнее, золота, серебра и олова. Это богатство было нередко скрыто от глаз Рима, и если только он, Дециан, его обнаружит, то сможет сразу разбогатеть и возвыситься.

Дециан поднялся из-за стола и прошелся по комнате, потом положил руку на плечо молодого человека и вкрадчиво произнес:

— Должно быть, ты очень храбр, раз пришел сюда поговорить со мной. Особенно после сведений, отвергнутых твоим отцом и правителем Британии…

— Я не сказал отцу. Он ничего не знает и не должен узнать.

Удивленный, Дециан спросил:

— Но почему не сообщить своему отцу? Он, без сомнения, должен бы это знать, чтобы принять меры против этой предательницы, своей жены.

— Нет! — завопил бритт. — Он не должен знать ничего. И он не должен знать, что я что-то сказал вам. Сделайте так, как я вам говорю, возьмите войска, отправьтесь в земли иценов и убейте ее. Почему вы не можете сделать такую простую вещь?

Дециан покачал головой.

— Я могу, Кассий, — мягко произнес он. — И сделаю это. Но если я это сделаю, то должен получить от тебя кое-что взамен. Мне нужно, чтобы ты тоже кое-что сделал для меня. В отличие от правителей прокуратор обладает несколько иной властью. Мы не контролируем большие армии, но являемся внушительной силой близ трона императора. А так как мы управляем имперскими финансами провинции, то принимаем и важные решения. Да, конечно, правителем кажется тот, кто сидит в главном городе, но такие люди, как мы с тобой, знают, как обстоят дела на самом деле.

— И вы разговариваете с самим императором? — спросил Кассий, сделав круглые глаза.

— Конечно. И, что более важно, я напрямую разговариваю с советником императора Сенекой, моим дорогим и близким другом. Ты можешь сказать, что император — самый важный человек в мире. Тогда Сенека будет вторым, а я — третьим. Я хочу, чтобы ты поработал для меня. Человек твоего ума нуждается в большом поле действий, а не маленькой земле на севере. Если ты хорошо послужишь мне, Кассий, я вознесу тебя к самой вершине Римской империи. Кто знает? Возможно, ты будешь обедать с самим императором. Итак, что волнует тебя?

Дециан с трудом поборол насмешливую ухмылку, увидев на лице собеседника идиотский восторг.

— Я могу помочь тебе, прокуратор, — заторопился Кассий. — Я не такой, как остальные бритты, и я отправлюсь в Рим, где со мной будут обращаться, как с королем. Они сказали мне, что я могу вернуться, когда захочу, и что сам император назначит мне встречу.

Кассий взглянул на Дециана, пытаясь понять уловить выражение его лица. Пожилой человек кивнул и улыбнулся:

— Все хорошо, Кассий. Хорошо, что ты пришел ко мне.

58 год н. э. Дворец императора Нерона

…Прочему его отослали? И зачем отправили на галерею? Что мог хотеть от него Сенека? Вопросы переполняли его. А больше всего на свете легат африканских легионов Светоний Паулин ненавидел вопросы, на которые не знал ответов.

Высокий, внушительного вида, особенно если в доспехах, седеющий полководец, чье лицо загрубело от бесконечных походов и сражений в жарких странах, Светоний Паулин отдыхал на своей вилле среди холмов Этрурии, когда внезапно прибыли гонцы от Сенеки с приказом немедленно отправиться в Рим.

В Риме он был помещен в маленькую удобную комнату северного крыла дворца. Он ждал весь день и все следующее утро, но никто не пришел ни от Сенеки, ни от Нерона. Извещены ли они о его прибытии? Если бы ему не назначили аудиенцию в нынешний полдень, он собрался бы и уехал домой. Ему не слишком нравился Рим и его политики даже в лучшие времена, а последние рассказы о том, что творилось в столице, убедили его, что от Рима сейчас нужно держаться подальше. Царящее здесь зло и распутство стало заражать всю империю, и он не хотел иметь с этим ничего общего.

Он был счастлив, когда шел в поход со своей армией или когда жил дома, в Этрурии, со своей женой и детьми, и терпеть не мог, когда вмешивались в его частную жизнь. Он провел в походах четыре года, не видя сына и дочерей, теперь они выросли, и ему так хотелось остаться с ними. Он как раз беседовал со своей старшей дочерью о молодом человеке, который был ниже ее по положению, но хотел на ней жениться, когда прибыл вестник из Рима. В его драгоценный семейный круг вдруг ввалились вооруженные, сопровождающие гонца люди. Они вручили Светонию послание, и менее чем через час уже он скакал на юг, окруженный самого отталкивающего вида германцами из преторианской стражи, и поглядывали они как-то нехорошо. Ошеломленному семейству оставалось только смотреть, как он спускался с холма к римской дороге.

Хорошо зная нравы Рима, Светоний понимал, что приезд к нему вооруженной стражи имел вескую причину, что-то, что он сделал или же не сделал, и по капризной воле императора его жизнь вполне может теперь закончиться. Чему быть, того не миновать. Но что действительно приводило его в ярость, так это то, что ему даже не дали времени попрощаться с семьей и помолиться перед дорогой. Что это за государство, где человеку даже на пороге смерти не дают проститься с миром, который он должен раньше срока покинуть?

Но Светоний ошибся. Уже при въезде в город он встретил самое почтительное обращение, его приветствовали даже люди на улицах, люди, которых он никогда прежде не видел. Однако к тому моменту, когда они достигли дворца Нерона, Светоний не имел ни малейшего представления, почему же его позвали в столицу. Само доставленное ему письмо было туманным, его просто вызывали в Рим. Что ж, скоро он выяснит, суждено ли ему услышать голос императора или почувствовать на шее его меч.

Каждый раз, бывая в Риме — настолько редко, насколько это было возможно, — он любовался зданиями и театром, но за великолепными постройками с их красивыми фасадами, изящными колоннами, богато украшенными залами со всеми их мозаиками и фресками скрывалось гнилое нутро. Сенат давно разложился и погряз в роскоши, рынок кишел ворами и жуликами, которые обманывали людей, таверны, гостиницы и бордели были еще большими гнездами зла и порока.

Светоний всегда считал, что рыба начинает гнить с головы. Когда ему поручили контроль над легионами на севере Африки, он обнаружил, что командиры стали изнеженны и ленивы и проститутки — постоянные гостьи в лагере. Местные торговцы скупали у солдат мечи и копья, а те врали своим старшинам, что потеряли их.

Светоний быстро очистил легионы от семян разложения и разврата, которые обнаружил по приезде на место. Прежде всего он с позором отослал половину командиров в Рим, приказав лишить их годового жалованья, затем возвысил умных и храбрых людей, которым ранее не давали занять заслуженное положение. И наконец, дабы утвердить в армии основы морали, он распял нескольких отъявленных негодяев и в назидание всем публично казнил особенно продажного сирийского центуриона. Вид его медленной смерти пронзил страхом всю армию, и за считанные дни Светоний получил над ней полный контроль. А потом всего за месяц натренировал своих людей так, что они стали первым римским войском, которое смогло покорить ужасные горы Атласа.

Теперь он находился в Риме, самом сердце зла, пожиравшем империю, он стоял и смотрел на погрязший в разврате дворец, гадая, зачем он здесь.

— Мой дорогой друг, — сказал мягким голосом некто, тихо вошедший на галерею и вставший за его спиной, — примите мои искренние извинения за то, что вам пришлось ждать. Приветствую вас от всего сердца и выражаю вам свое восхищение.

— Восхищение? Я принимаю ваши приветствия, но не ваше восхищение. Вы обошлись со мной без уважения, потребовав срочного приезда, а затем продержав здесь почти два дня без всяких вестей.

Слегка опешив от тона, которым с ним никто не осмеливался говорить, Сенека, а это был именно он, заметил:

— Возможно, мой друг пройдет со мной, чтобы мы смогли разделить трапезу перед тем как перейти к обсуждению проблем, из-за которых я просил его приехать в Рим. Что касаемо того, почему я не смог повидать вас сразу, то причиной явилась лишь моя крайняя занятость. На моих плечах лежат заботы обо всей империи, и есть много вопросов, которым я должен уделять внимание. Мне не хватило учтивости, что ж, — прошу меня за это простить.

Светоний молча последовал за Сенекой. Комнаты советника были роскошны: высокие потолки, нежные газовые занавеси, изделия мастеров из самых разных частей империи, изящная мозаика на полу.

Заметив, что солдат рассматривает убранство комнат, Сенека произнес:

— Это был не мой выбор. Я следую философии стоика Зенона. Мы отдаем предпочтение скромности, не ценим больших усилий ради прославления бренной жизни, но стремимся улучшить отношение людей друг к другу. Эти комнаты принадлежали когда-то Юлии — жене Тиберия и дочери Юлия Цезаря. Из почтения к памяти императрицы я не решился менять их вид.

Суровый солдат только пожал плечами.

— Итак, Сенека, зачем ты привел меня сюда? Я что, уже не могу отдохнуть в кругу семьи?!

— Вы сразу рветесь к сути проблемы, мой друг! Да, вы не тратите время на бесполезные разговоры… Скажите, что вы знаете о Британии?

— Что это земля снегов, туманов, гнилой погоды и невероятно злобных местных жителей. Почему вы спрашиваете о ней?

— Что вы знаете о настоящем положении наших сил там? — спросил Сенека.

— Почему бы вам сразу не сказать мне то, что хотите, вместо того, чтобы спрашивать о моих знаниях? То, что я знаю и чего не знаю о Британии, не является причиной тому, что вы вызвали меня сюда. Вы чего-то от меня хотите.

Сенека с трудом удержался от улыбки. Почему все в Риме не говорят так, как этот солдат? Без притворства и скрытого смысла!

— У Рима дружественные отношения со многими королями и королевами Британии, но все еще нередки восстания на западе и севере. Кроме того, у нас очень большие проблемы с их жрецами-друидами… Но особенно беспокоит нас стоимость содержания там наших легионов. Необходимо снизить расходы. Император Клавдий дал в долг сорок миллионов сестерциев иценам, одному из королевств в Британии. Я решил, по причинам, о которых поведаю вам под строжайшим секретом, потребовать все эти деньги обратно. Видите ли, мой друг, император Нерон собирается вывести войска из Британии и уменьшить размеры империи, потому что…

— Что?! Кто мог быть столь туп, чтобы посоветовать императору подобное? Это не просто глупо… Если это ваш совет, Сенека, то его нельзя расценивать иначе как предательство. Ваши сорок миллионов сестерциев можно просто отправлять в Аид. Если мы уйдем из Британии, огонь вспыхнет в каждой провинции, по всему римскому миру. Будут восстания в Африке, в Иудее, Сирии, повсюду! Император удерживает эти земли верой в силу римлян. Он не может быть столь наивным, чтобы следовать подобным курсом. Он должен понимать, что подобные действия сделают его предателем памяти Германика и Августа и всех тех, кто жил и умирал, чтобы принести цивилизацию в варварские земли.

Сенека в ужасе огляделся по сторонам, чтобы удостовериться, что ни рабов, ни слуг поблизости нет.

— Прошу вас, мой друг, следите за тем, как и кого вы критикуете. Никто и никогда не говорит об императоре подобным образом.

Светоний пожал плечами:

— Я сказал то, что вижу. Если Рим больше не принимает правды человека, который отдал свою жизнь его защите и процветанию, тогда, возможно, Рим — больше не место для меня.

— Мой друг, — ответил Сенека, — небольшие сложности — у вас, и большие — у Рима. Афраний Бурр и я — мы оба пытаемся вернуться к славе времен правления Августа. Но пока нам нужно очистить авгиевы конюшни, в которые превратился этот город. Возможно, с вашей помощью…

Светоний покачал головой:

— Нет! Я не помогу вам в этой работе. Я лучше оставлю ее философам и ораторам. Кто я? Простой солдат. И как солдат говорю вам, что оставить Британию — это очень дурное решение.

Понизив голос, Сенека продолжил:

— Оставим мы ее или нет, сейчас нашим правителем там является Квинт Вераний, и он…

— Достойнейший человек, — заметил Светоний. — И заслужил свое быстрое возвышение. Его походы к востоку от Ликии и Памфилии были блестящи. Если кто и сможет победить бриттов, так это Вераний.

— К сожалению, он заболел, и его состояние кажется опасным. Говорят, что он не продержится и месяца.

— Какой позор! Рим не может позволить себе терять таких людей.

— И это заставило меня вызвать вас, — завершил Сенека.

— Вы хотите, чтобы я его заменил?

Сенека был задет солдатской прямотой и, несмотря на возмущение собеседника, решил поучить его уважению к власти.

— Вы — только один из тех, кого наметили мы с императором. К счастью, у нас в империи еще много хороших солдат.

Светоний лишь пожал плечами:

— Когда решите, сообщите мне. А я пока вернусь домой и буду заниматься своим хозяйством.

Полководец встал, но Сенека, пытаясь скрыть раздражение, стал упрашивать его подождать.

— Император жаждал увидеть вас и повелел, чтобы вы присоединились к нему на обеде. Он сказал, что сочинил особую песнь в честь ваших побед в Африке.

В первый раз за все время после приезда Светоний улыбнулся.

— Если мой командир желает, чтобы я остался, я буду здесь. И буду обедать с ним. Но это все, что я сделаю. И если император хочет получить от меня что-то, кроме моего умения воевать, то будет разочарован. И знай, философ, что я не буду поддерживать никакую смуту, и мое имя не будет обсуждаться в тавернах и притонах этого города, — сказал он и, поклонившись, вышел из комнаты.

Сенека посмотрел ему вслед. С умением воевать в горах, не единожды уже доказанным, Светоний без труда подавил бы все восстания на северо-западе этих холодных и негостеприимных земель. Если бы они прекратились, то в Британии, наконец, воцарился бы мир. Вместо легионов, стоивших так дорого, там селилось бы все больше легионеров-ветеранов. Был ведь уже Камулодун, где солдаты-ветераны построили даже небольшой храм богу Клавдию, был и Лондиний на берегах Тамеса, быстро превращавшийся в порт, потому что река была удобна для судоходства и торговли.

Сенека хотел построить и другие города. Ветеранам и их семьям вместо денег, которые пришлось бы выплатить в качестве пенсий, можно было отдать свободные земли. Это позволило бы императору, выведя большинство легионов, населить Британию римскими ветеранами, чтобы защитить завоевания империи и уменьшить огромные расходы на содержание бывших солдат. Это было мудрое, простое и изящное решение на будущее. И самым срочным теперь было вернуть те громадные суммы, которые еще при Клавдии были одолжены бриттам. Рим отчаянно нуждался в этих деньгах. Сенека улыбнулся при мысли о том, что вернется к своим сундукам, дабы пополнить их тем, что утекало оттуда долгие годы. Со времени своего возвращения из ссылки он одалживал деньги многим народам на окраинах империи под невыразимо-высокие проценты и заработал теперь целое состояние. Не зря говорили, что он стал самым богатым человеком в Риме…

Давний закон запрещал римлянам одалживать деньги под проценты другим народам, но Сенека первым решил, что закон ничего не говорит о том, чтобы не одалживать деньги варварам, дабы они смогли выплатить свои же налоги Риму или купить необходимую им еду, или для торговли с самим же Римом. Никто не знал, что деньги, которые Клавдий одолжил бриттам, были взяты из личных сундуков Сенеки. И скоро, когда сорок миллионов сестерциев вернутся с десятью миллионами процентов, он станет не просто одним из самых богатых, но и одним из самых могущественных людей в империи.

Но теперь все зависело от успешного подавления восстаний, и единственный, кто мог с этим справиться, — несговорчивый солдат, не желавший иметь с Римом ничего общего. Кандидатура Светония Паулина была превосходным выбором для управления Британией… И пусть бритты молятся своим богам!

58 год н. э. Земли иценов, Британия

Посеревший от беспокойства, не зная, что сказать жене, король Прасутаг в одиночестве бродил по своему саду, думая, что ему теперь делать. Он бродил от яблони к яблоне, любуясь нежным цветом плодов, прятавшихся в листве, уже созревших, полных вкуса и аромата. Именно римляне научили его, что плодовые деревья нужно сажать в саду. До их прихода бритты собирали фрукты там, где деревья росли сами по себе, и экономия от посадки их в одном месте, когда рабам не приходилось уже ходить далеко, была весьма ощутимой. Пришельцы знали толк и в выращивании овощей, и в возделывании виноградников. Они даже привезли ему черенки виноградных лоз, и скоро они должны были принести плоды.

Римляне смогли столь многому научить народы Британии! В их школах детей планомерно обучали латыни, грамматике, математике и философии — всего этого ни король, ни Боудика понять не могли, но знания легко давались Таске и Каморре. Бритты могли еще столь многому научиться у римлян!

Но и Рим мог кое-что почерпнуть из древней мудрости бриттов. Их ремесленники и ювелиры делали куда более совершенные украшения и оружие, и новый порт Лондиний на берегах Тамеса был переполнен римскими купцами, которые жаждали купить все, что производили бритты. Жрецы бриттов могли поделиться своим знанием звездной механики и тайн времен года. Если бы только римляне не стремились убить всех друидов, они могли бы узнать куда больше. Сколь многому один народ может научиться у другого!

Прасутаг вздохнул. Посмотрев вниз, он увидел яблоко, упавшее на землю, и остановился, чтобы подобрать его. Оно еще было покрыто росой, его кожица была зеленой, и это сказало Прасутагу, что дух дерева не покинул это упавшее яблоко, зная, что ему осталось еще несколько дней, чтобы достичь зрелости. Должно быть, в это яблоко вошли какие-то злые силы: в нем виднелось отверстие; оса — или какое-то другое насекомое — забралась в созревавший плод, отложила личинки и улетела. И сейчас яблоко было уже съедено внутри червями. И как быстро богатый, ароматный плод, столько обещавший, стал умирающим, с чернотою в сердце…

Такой была теперь Британия. Богатая, процветавшая страна, молодая, открытая и манящая, населенная сильными и здоровыми людьми, была завоевана Римом, и теперь разложение и упадок были повсюду. Вместо сотрудничества римляне принесли лишь алчность, разврат.

Да, Прасутаг и Боудика стали богаче благодаря торговле с ними, но римляне построили на земле бриттов свои города, они навязывали своих богов, оскверняли женщин и девушек, они уничтожали друидов, их солдаты были уже на западе страны, а теперь и вблизи острова Англси, где противостоять им могли одни лишь старые боги.^[15] Прасутаг годами закрывал глаза на то, что творилось вокруг него, одеваясь, как римляне, разговаривая и думая, как римляне.

Даже его приемный сын Кассий выступил теперь против него. Но что мог он сделать? Король не представлял, какой опасностью мог стать пасынок для него и его дочерей, пока он сам был жив, а что будет, когда Кассий узнает о посмертной воле отца?

Почему Кассий из ласкового и милого ребенка вырос в угрюмого и неприятного человека? Прасутагу было не понять загадок человеческой души. Но сейчас Кассий казался наименьшей из его неприятностей…

Он осмотрелся в поисках удобного местечка, выбрал тень под одним из деревьев, развернул только что полученный свиток и снова вздрогнул от отвращения. Каким же образом его мир с Римом обернулся новыми ужасами? Он снова прочел требование, сделанное от имени императора Нерона: вернуть сорок миллионов сестерциев и десять миллионов процентов, причем без промедления. Деньги были взяты уже давно, теперь они должны были быть выплачены славному императору, как он сам себя называл. Однажды король опустошил до дна свои закрома, а потом и взял деньги в долг, чтобы его люди не умерли от голода зимой. И вот теперь император хочет получить свои деньги обратно.

Как он будет платить? Где он найдет такие деньги, когда половина того, что давала земля иценов, и так уходило Риму? Он мог сказать «нет», но тогда новый правитель Светоний пошлет громадную армию, и та разорит его земли. Он может отправиться в Рим и умолять о снисхождении, но прошлой ночью снова приехавший в их земли иудей Абрахам сказал, что правление Нерона, несмотря на все прежние надежды, становилось таким же, каким было при Тиберии, Калигуле и Клавдии. Прасутаг мог, конечно, выплатить римлянам десятую часть долга и сказать, что вскоре выплатит остальное. Но это — если бы у Рима возникли проблемы где-нибудь еще или он вообще забыл бы о Британии!

Прасутаг видел, что ни один из этих путей не ведет к решению. Придется все рассказать Боудике. И тогда пропасти Аида покажутся уютным уголком. Бывали случаи, когда он поддерживал действия римлян, и тогда он скорее предпочел бы в одиночку и без оружия встретиться со всей римской армией, чем столкнуться с гневом своей жены.

Еще в самом начале их семейной жизни она с недовольством приняла роль королевы народа, подчиненного Риму. Доходы, которые они получали, почетное положение, образование, которое Рим давал Таске и Каморре, их новые дома — все это заставляло ее чувствовать себя виноватой. Она даже тяготилась своим положением в глазах римских ветеранов и их жен из Камулодуна.

Но все еще больше изменилось три года назад, когда Боудика вернулась из своего путешествия по Британии. Ее не было добрую половину года, и, когда она рассказала мужу о своих странствованиях, он понял, что ее ненависть к Риму превратилась во что-то похожее на презрение.

Она радовалась, рассказывая мужу обо всех красотах, которые видела в пути, о священных местах, которые посетила, о договорах и соглашениях, заключенных с другими правителями, особенно с королевой бригантов. Но радость ее гасла, когда она вспоминала о жадности римлян. Ицены были еще в лучшем положении, чем остальные племена, кроме племени бригантов. Рим, по каким-то непонятным причинам, отдавал предпочтение этим двум королевствам. Для остальных Рим был лишь немногим лучше слепой злой силы, подобной урагану или засухе.

С тех пор как Боудика вернулась, ее отношение к живущим поблизости римлянам заметно охладело, и часто ночью она говорила ему, что хотела бы отдалиться от них еще больше и, возможно, написать императору о том, как его люди обращаются с ее народом. Всегда осторожный в поступках, Прасутаг смог тогда уговорить ее подождать, пока не настанет более подходящее время.

Теперь, стиснув свиток, он подумал, не настало ли сейчас это самое время, чтобы восстать против Рима? И вдруг острая, невыносимая боль в груди заставила его вскрикнуть. Король с трудом мог вздохнуть, было такое чувство, словно его лягнула лошадь. Он опустился на землю, ноги задрожали, а рука схватилась за сердце. И еще одна судорога, и головокружение. Он прерывисто дышал, невыносимая боль под рукой испугала его. Что происходит с его телом, всегда таким здоровым и сильным? Он лежал в саду на земле и даже радовался, что никто не видит его, великого короля, теперь. И ждал, когда боль отступит, когда все станет, как всегда.

Когда боль отступила и он смог снова дышать, Прасутаг поднялся и пошел к дому. Он раньше не однажды видел людей, охваченных такой болью, и теперь знал, что боги скоро заберут его к себе. Но перед тем как умереть, нужно было сделать одну вещь, чтобы удостовериться, что его прекрасная жена и две чудные дочери будут спасены от жестокости Рима.

С трудом перставляя ноги, он думал, что нужно предпринять, чтобы защитить их от римского императора. Но спасет ли это от Кассия?

Абрахам воззрился на короля с тревогой. Он обучался врачеванию в Александрии и, хоть предпочел потом жизнь странствующего купца, помнил, что серая кожа и голубоватые тени у губ — признаки близкой смерти. Король, похоже, также это знал. Во всяком случае он спросил:

— Ты сделаешь это?

— Конечно, мой господин. И я все еще не понимаю почему.

— Потому что, если оставить завещание здесь, Боудика найдет его после моей смерти и обязательно уничтожит. Ты же знаешь, какова она…

Иудей грустно улыбнулся и кивнул:

— Хорошо. Я возьму завещание в Камулодун. Но все еще не понимаю, почему вы так поступаете.

— Значит, ты не понимаешь Боудику.

Абрахам снова улыбнулся, чуть помолчал и спросил:

— Когда вы собираетесь сказать Боудике о сорока миллионах сестерциев?

Потирая грудную клетку и бока, еще чувствуя боль, король мягко произнес:

— Я возьму ее в далекие поля, привяжу там ее руки и ноги к шестам, вбитым глубоко в землю, потом перейду на другое поле и оттуда прокричу ей эту новость.

Абрахам засмеялся:

— Боюсь, мой господин, что и тысячи полей будет недостаточно, чтобы обеспечить вашу безопасность.

Выпив чашу вина, что вроде бы облегчило боль, Прасутаг подписал завещание и вручил гусиное перо Абрахаму, чтобы тот засвидетельствовал его, а потом сказал:

— Так должно быть.

Иудей кивнул и принял свиток.

— Я уеду утром. Что мне сказать начальнику гарнизона?

— Скажи, чтобы после моей смерти он приехал сюда и забрал половину всего, чтобы отдать императору Нерону. И не обращал внимания на недовольство Боудики. И скажи ему, чтобы он взял с собой вооруженных людей.

Абрахам покачал головой:

— Вы знаете: это не то, о чем говорил я…

Прасутаг вздохнул:

— Это то, с чем придется иметь дело Боудике. Я напишу письмо Каморре и все ей объясню. Может быть, она расскажет матери.

— Почему вы сами не можете рассказать королеве? Почему перекладываете все на римлян, вместо того чтобы лично сообщить ей? Или дочери? Любой муж…

— Дело не в муже, друг мой, а в жене. Как ты себе это представляешь? Что я скажу Боудике о своем завещании? Она разрубит меня от плеча до пояса одним ударом! Никто, сколь бы храбрым он ни был, не найдет в себе смелости сказать ей…

59 год н. э. Поход к острову Англси (Мона)

Светоний Паулин слышал в жизни слишком много жалоб, и теперь они его не трогали. Солдаты, которые не могут проходить двадцать пять миль в день, бесполезны. Его африканские легионы шли через пески, а здесь путь пролегал по зеленым холмам и ровным дорогам, так что переходы могли бы быть и больше!

Светоний слышал рассказы, хотя и не знал, правдивы они или нет, о черных людях за непроходимыми джунглями Африки, которые не носят одежды и которые — самые свирепые воины из всех, каких только знала земля. Говорили, что они собираются в армии из десятков тысяч человек и могут бежать — бежать, представьте себе! — по пятьдесят миль в день, а после этого способны сразу броситься в битву.

Его же так называемые закаленные в битвах солдаты выдыхались на ровном месте и вечером, в своих палатках, выглядели так, словно только что переплыли море. От усталости они не могли ни пить, ни есть. Чтобы закалить свою африканскую армию, ему понадобился месяц. Чтобы подтянуть эти войска, разбалованные жизнью в благополучных деревнях Галлии, понадобится куда больше времени.

А земли бриттов были опасны, даже более опасны, чем Африка. Там, в жарких пустынях, он мог выставить часовых, которые предупреждали его о неприятеле еще задолго до того, как тот приближался. Британия же была страной туманов, лесов, холмов и пещер, где противник мог скрываться, а потом наносить неожиданные удары, быстрые, словно вспышки молнии.

Войска прошли на запад, затем на север, в земли силуров, и здесь Светоний уже несколько раз столкнулся с бунтовщиками. Подавляя эти выступления, он шел все дальше, туда, где когда-то копил свои силы Каратак. Здесь римляне страдали от вылазок мятежников уже постоянно. Каждую ночь какой-нибудь часовой или солдат, если он был случайно пьян или отходил слишком далеко от костра, пропадал, а утром его обнаруживали мертвым, с перерезанным горлом. Некоторых находили и вовсе без головы. Такое, как сказали Светонию, обычно совершали жрецы бриттов. Солдаты пали духом, дисциплина в армии расшаталась, как это было с армией Калигулы на побережье Галлии, когда легионы отказались переправиться в Британию из-за ужасных слухов о друидах.

Но хуже всего были даже не потери, а то, что каждый раз, когда Светоний пытался окружить или схватить этих демонов, они словно растворялись в воздухе. Горы, окружавшие римлян, были источены пещерами, и, чтобы обследовать их все и найти мятежников, потребовались бы годы. Светоний приказал, чтобы каждый солдат нес ответственность за своего соседа и никогда не позволял бы ему пропадать из поля зрения; все отходившие по нужде к краю лагеря должны были брать с собой троих сопровождающих, и каждый обязан был нести факел; никто не мог покинуть защищенную зону или круг огня без разрешения старшего. Все должны были спать в палатках, каждая из которых охранялась всю ночь, часовые дежурили по три часа. Лагерь окружали траншеями, наполняя их водой, и по всей территории зажигали костры. Эти инструкции строго выполнялись, но на следующее утро все равно находили обезглавленных людей.

Как сильно он, Светоний, ошибался сразу после своего приезда! Он думал, что ситуацию будет легко контролировать. Вераний уже начал большую работу, но заболел и умер. Последними его словами были: «Будь у меня еще два года, я бы очистил Британию для императора». Именно это собирался теперь сделать Светоний. Показать бриттам, что силу Рима нельзя остановить, и мятежникам придется отступить хоть в море. Привести достаточно войск, быть безжалостным в добывании победы, и тогда сопротивление будет сломлено. При этом проявить мягкость и снисходительность ко всем, кроме вождей восставших, и таким образом завоевать любовь и благодарность народов бриттов. Вот что он намеревался сделать.

Но сначала необходимо было сокрушить сильнейшее сопротивление на западе и уничтожить друидов, которые в огромном числе собрались на далеком острове Мона. Бритты называли его Англси. Именно оттуда они отправляли гонцов, чтобы вдохновлять и подбодрять мятежных вождей в их пещерах и других укрытиях. Когда Светоний обсуждал предстоящий поход со своими военачальниками в Лондинии и Камулодуне, то ему казалось, что война может закончиться менее чем за год. Действительно, мятежники собрались на относительно небольшой территории; все больше и больше бриттов на востоке и севере принимали власть Рима и фактически снабжали римских солдат оружием и припасами; друидов уже не видели нигде в завоеванных землях, их влияние там исчезло. Светоний даже написал императору, что его предшественник Вераний сделал практически все, что в короткое время мог сделать столь одаренный воин на посту правителя Британии.

Однако все это относилось лишь к положению фортов и лагерей на юге. Сейчас же, ведя свою павшую духом армию все дальше в неведомые и враждебные земли, изобилующие густыми лесами и глубокими пещерами, он понимал, что реальность — совсем иная. И, обеспечивая выживание тысяч измотанных солдат, он уже сомневался в том, сможет ли вообще выполнить миссию, возложенную на него Нероном. Неудача могла не только закончить его карьеру, но и, если учесть нрав императора, оборвать саму его жизнь.

Потягивая яблочный сок, он размышлял над тем, как можно заставить людей двигаться быстрее и не вызвать при этом бунт. Наказания лишь злили солдат, и они шли еще медленнее. Взывать к римской доблести было смешно, потому что этим солдатам просто не повезло: они не были отправлены куда-нибудь еще, и вместо того чтобы поехать из Галлии домой, оказались за морем, на севере. Поэтому он решил выбрать метод поощрения. В Африке он уже использовал такой прием, и результат был весьма хорош. Однако там войска не были столь деморализованы. А эти… Если поощрение не сработает, все может стать еще хуже. Но он решил рискнуть.

Призвав секретаря, он продиктовал распоряжение, которое надлежало прочесть каждому центуриону. Тот, кто прочесть не мог, должен был прибегнуть к помощи своего командира. Поощрение было простым, но эффектным. Сам Светоний будет двигаться во главе армии и выбирать место для ночного привала. Сто сестерциев будут выплачены каждому солдату центурии, которая достигнет места нового лагеря первой. Награда предусматривалась каждый день. Светоний улыбнулся: если он знает римских солдат, а он думал, что знает, это добавит к ежедневному переходу пять, а то и больше миль.

Он попросил Марса, чтобы все получилось. Тогда он удивил бы друидов, появившись на много дней раньше на их острове, чем они ожидают, и уничтожил бы их всех. А когда будут уничтожены жрецы, восставшие бритты падут духом и прекратят сопротивление.

Командующий допил сок и приказал наполнить чашу вином. Он привез вино из Рима; то был подарок императора. Вспомнив о своей последней и единственной встрече с Нероном, Светоний вздрогнул. И покачал головой, недоумевая, почему мать императора не утопила это уродливое, зловонное чудовище еще в младенчестве.

59 год н. э. Байи, бухта Неаполя

Аницет, командующий имперским флотом в бухте Неаполя и в прошлом наставник Нерона, ожидал визита императора с почти нескрываемой надеждой. Он знал, что был хорошим командующим, его всегда любили подчиненные, но теперь, если он не проявит себя в великом морском сражении, то будет забыт и Сенатом, и императором, и его карьера, поначалу столь многообещающая, закончится безвременно и бесславно. Но прославиться в битве на море не было никакой возможности, потому что все сражения теперь шли на суше. Флот использовался только для борьбы с пиратами, и порой — чтобы сопровождать императора, когда тот плавал вдоль берега. Не так было в великие для римского флота дни, во времена Пунических войн, когда славные морские баталии решали судьбу империи. Да, сражений не предвиделось. Принимая командование, добытое через протекцию Сенеки, Аницет знал это. И с тех пор постоянно думал, как бы напомнить императору о существовании забытого учителя и друга.

Теперь он угадал желание Нерона избавиться от Агриппины и поспешил написать императору секретное послание. Оно было доставлено Нерону женщиной, которую делили и командующий, и император.

Все предполагалось сделать просто, надежно, но при этом довольно изощренно. Агриппину следовало посадить на судно, которое, удалившись от берега, развалилось бы. Тогда все будет хорошо: при «кораблекрушении» императрица утонет, весь Рим будет стенать и оплакивать ее, и никто не станет обвинять Нерона. Аницета же в благодарность снова пригласят во дворец, его жена вернет себе прежний почет, и они не будут больше прозябать в безвестности. Аницет решил предложить императору устроить все в праздник Минервы, когда флот выйдет из бухты. Император и все его приближенные будут отдыхать в шумном местечке Бавлы, совсем близко к флоту. Агриппину уведомили, что сначала она пообедает с сыном на своей вилле, смотрящей на бухту, а затем отправится вместе с ним на праздник…

Вглядываясь в узкую полоску берега, Аницет пытался угадать, о чем же беседуют император и Агриппина. Он даже представил их себе, обедающих и рассуждающих о том, какими были их отношения прежде и когда все пошло не так. О, он отдал бы тысячу сестерциев, только чтобы парить в воздухе у стены и слушать, как Нерон будет объяснять своей матери, почему она должна плыть в Байи на корабле, когда вполне можно проехать по суше.

Агриппина уже чувствовала, что к ней возвращается власть. Нерон, еще более странный, чем три года назад, все же решил вести себя как подобает сыну. Их ужин на вилле в Бавлах был роскошен, а повара позаботились, чтобы императору доставили его любимые кушанья. После еды они устроились на подушках на балконе. Вид был изумительным. Вдали чуть виднелись Помпеи и Геркуланум, их огоньки блестели в черноте моря так далеко, что казались танцующими в темноте нитями. На берега бухты Неаполя опускалась спокойная, тихая и теплая ночь.

Теперь, после того, как Нерон выразил раскаяние и принес извинения за то, что не уделял внимания матери целых три года, она решила, что устроит на своей вилле для него и его друзей новые комнаты, где они получат все, что захотят. Это было бы гораздо более укромно, более эротично, чем открытые для чужих глаз комнаты дворца в Риме или бордели, которые любил посещать ее сын.

Вместе со своей служанкой Ацерронией Агриппина ступила на палубу корабля легко и беззаботно. Пока капитан распоряжался отплытием и выводил судно в море, она лежала в постели. Потом долго смотрела на берег, но было уже слишком темно, и она не могла разглядеть, убрался ли Нерон со своими прихлебателями из ее дома. Она подумала о завтрашнем вечере в Байях, когда они будут участвовать в празднике Минервы. Может быть — только может быть — она предложит ему свое тело, совсем как в старые дни. Или у него будут собственные планы на вечер? Но там будет множество молодых мужчин и женщин, которые смогут удовлетворить ее аппетит.

Она села под балдахин на кровати и смотрела, как мимо проплывают огоньки берега. Странно, кораблю уже следовало бы повернуть и войти в бухту. Ее внимание привлек непонятный сигнал на берегу — кто-то снова и снова размахивал фонарем, словно предупреждая об ухудшении погоды.

Вдруг она услышала плеск воды, треск, и весь корабль содрогнулся. Ацеррония глянула вверх и с воплем бросилась поперек каюты: прямо на ее госпожу падал потолок. Агриппина упала на ложе и в ужасе смотрела, как потолок каюты опускается все ниже. Наконец он рухнул, но, к счастью, на спинку и поручни кровати.

— Убийство, госпожа! — закричала служанка. — Убийство! Они пытаются нас убить!

Но Агриппина еще не понимала, что происходит. Наконец она выбралась из-под досок развалившейся каюты и сразу увидела изумленные взгляды гребцов. Тут она и поняла, что кто-то устроил на нее покушение. Да! Гребцы, увидев, что она жива, бросились на один из бортов, чтобы накренить судно и свалить женщин в воду.

В ужасе Агриппина прыгнула в воду и поплыла к берегу. Отплыв подальше, она обернулась. И увидела, как гребцы бьют ее служанку веслами. Агриппина поблагодарила богов за то, что спаслась.

Она поплыла как можно тише, и ночь скрыла ее от убийц на корабле. Сознание Агриппины прояснилось. И вдруг к горлу подкатила тошнота: она поняла, что нечто подобное уже видела раньше. Сам Нерон использовал именно этот трюк несколько лет назад в морской игре: он удивил и сокрушил гладиаторов, когда из распавшихся судов на них вырвались дикие звери. В бешенстве от того, что она так легко поверила притворной любви сына, Агриппина твердо вознамерилась теперь доплыть до берега, вынудить Сенат сместить императора и заключить в тюрьму.

Она плыла будто целую вечность, но наконец добралась до рыбачьих лодок и попросила доставить ее на берег. Прибыв домой, она послала Нерону записку со словами, что боги спасли ее, и не нужно к ней приезжать, потому что она очень устала и отдыхает.

Агриппина была вне себя от ярости. Она сразу написала несколько писем сенаторам с просьбой собрать заседание Сената и рассмотреть вопрос, подходит ли Нерон для правления. Да, проблемой могла стать преторианская гвардия, но неподалеку от Рима у нее немало верных солдат, которые справятся с германцами. И еще она подумала, что все случившееся — кара за рождение столь неблагодарного сына.

Получив письмо от матери, Нерон испугался. И сразу послал за Аницетом. Тот был поражен видом своего бывшего ученика: Нерон закрылся занавесками кровати и трясся от страха. В комнате пахло мочой, словно в спальне слабоумного ребенка.

Не дав прибывшему сказать и слова, Нерон начал рыдать:

— Друг, учитель, ваш план не сработал! Моя мать спаслась. Теперь мне страшно… Аницет, я никогда в жизни так не боялся. Неужели боги помогли ей бежать?! Теперь я буду наказан?

— Великий цезарь, никто не сможет причинить вред вашей божественной персоне. Юпитер и воинственный Марс падут на колени перед вами. Я думаю, что боги решили сначала спасти вашу мать, чтобы еще горше было ее разочарование, когда придет к ней настоящая смерть. Нерон, великий император мира, ты позволишь мне взять пару матросов, грубых и надежных людей, чтобы мы отправились на виллу твоей матери и удостоверились, что это будет последняя ночь, которую она проведет на этой земле?

— Да! — завопил Нерон. — Да, сделай так, друг, и я вознагражу тебя всем, что пожелаешь!.. Но не должно остаться тела. Агриппина должна быть уничтожена, полностью сожжена, чтобы не осталось ни одной ее кости. Никто не должен сказать в Риме, что Нерон, который столь любил свою мать, как-то связан с ее смертью. И я буду целый год оплакивать ее переправу через Стикс…

Аницет улыбнулся и склонился в низком поклоне. Теперь его проблемы закончились.

Он ушел, а Нерон сказал словно сам себе:

— Знаешь, Аницет, год оплакивания — это очень долгий срок. Слишком уж долгий…

Глава 10

60 год н. э. Земли иценов, Британия

Взоры всех были устремлены на королеву — всех, только не было рядом Таски и Каморры, которые тихо плакали в своих комнатах, утешаемые друзьями и слугами. Мало кто заметил исчезновение Кассия, уехавшего в Лондиний сразу после известия о смерти приемного отца. Но все остальные, от рабов и слуг до жителей деревни и младших вождей племени, пришли почтить память Прасутага. И все они смотрели теперь на Боудику.

Едва узнав о смерти мужа, Боудика разделась и, обнаженная, отправилась на берег священной реки,чтобы в ее потоках смыть свою прошлую жизнь — жизнь жены умершего человека.

Она возвращалась, дрожащая и мокрая, а люди бросали на ее пути дубовые листья, а затем расступались, чтобы она прошла под живыми вратами, образовавшимися от сплетения омелы с кроной тополя, — как делали все, кто должен был начать новую жизнь, оставив позади прежнюю. Затем зазвучали молитвы богам с просьбой, чтобы те подарили королеве спокойствие и мир в ее новой жизни.

Рабы завернули ее в полотенца, а потом облачили в белый саван — саван цвета чистоты и смерти, который она должна была носить семь дней и семь ночей. Нельзя было надевать ни украшений, ни драгоценностей; каждое утро и каждый вечер она должна была обнаженной приходить к священной реке, чтобы смыть все грехи — свои и мужа.

Эти обряды были необходимы, но она не думала о них, ей хотелось лишь плакать, горюя по человеку, сделавшего из нее женщину и мать, стоявшего рядом, когда она много лет назад надела зеленое свадебное платье, любившего ее до самого последнего своего вздоха.

Боудике хотелось кричать всему миру, что Прасутаг был лучшим из мужчин, что он был нежным и любящим, отважным и доблестным. Но обычаи требовали, чтобы она молчала о своей любви. Вместо этого она должна была очищать себя в водах реки, пока грехи не будут с нее смыты, а жизнь обновлена.

Но ее скорбь тоже не могла быть бесконечной. Воспоминания о прошлых годах и минувших радостях приходили к ней постоянно. Однако, полноправная королева своего народа, сейчас она должна была обратиться к собравшимся и дать им свое благословение. А собралась огромная толпа: все ее подданные, соседи и друзья, здесь же были рабы, слуги и работники.

Стоя в лучах солнца, Боудика на мгновение задумалась, что ей следует сказать. Слова всегда приходили к ней легко, но раньше она не была вдовой и одинокой правительницей. И потому теперь она вознесла краткую молитву богине Лагалле, чтобы ее речь достигла сердец и внушила подданным такую веру, какую испытывали они, слушая Прасутага.

Она посмотрела в глаза людей своего племени и заговорила:

— Мой народ, мои друзья! Вы знаете, что великий король Прасутаг умер. Он умер этим утром. Но и в смерти есть жизнь, жизнь и надежда. После смерти наши внуки и правнуки воплотят наш дух, наши надежды и мечты. Да, Прасутаг умер, его тело превратится в пыль, но душа воспарит над нашими землями и отправится к предкам — к тем, кого мы помним и чтим. Ваш король остановил нашествие римлян и превратил его в процветание для всех нас. Земля, которая могла стать полем сражений, при мудром правлении Прасутага стала местом, где все мы живем в мире. Он знал, что борьба с римлянами принесет нам всем рабство, а жизнь в мире с ними — богатство. Многие, и я в том числе, не были согласны с ним. Но время — лучший учитель, и теперь мы можем видеть, сколь мудрыми были его решения и насколько он был прозорлив. Друзья, я стою перед вами как королева иценов. Все вы знаете меня. Я — королева. Я продолжу то, что делал Прасутаг. Я буду следить за тем, чтобы вы жили в безопасности в своих домах, чтобы старые и больные нашли помощь, чтобы ваши дети пользовались теми благами, что принесли нам римляне, чтобы плоды вашего труда были проданы и принесли вам процветание. Но особенно, друзья, я буду следить, чтобы вы гордились, называя себя народом иценов, и находили в этом достоинство и самоуважение. Никто из нас здесь не является слугой Рима. Все мы — друзья Рима. Теперь возвращайтесь в свои дома и молитесь за Прасутага. Его дух будет с нами вечно.

Последние ее слова прозвучали, и ицены печально внимали им. Отозвались ли эти слова в их сердцах? Но вот одни улыбнулись, другие закивали, и раздались возгласы одобрения. А потом сначала несколько голосов, а затем дружный хор запел древнюю похоронную песнь их племени, песнь, в которой говорилось о путешествии с земли к звездам, о будущей жизни. Обрадованная Боудика, не дожидаясь конца песнопения, в одиночестве вернулась домой.

Смерть Прасутага не была такой уж неожиданной. Несколько дней назад к ним приехал иудей Абрахам, чтобы продать партию олова для бронзовых дел мастеров, которую он купил на западе страны, и он разговаривал с Боудикой о болезни Прасутага. Она и сама уже некоторое время замечала, что движения мужа стали медленнее, дыхание — тяжелее, а кожа посерела. Вчера она увидела, как он согнулся пополам и вцепился в угол стола, чтобы не упасть. А сегодня утром раб понес ему чашу с мятной водой, и она слышала, как он вскрикнул от ужаса. Боудика, которая в это время завтракала внизу, сразу поняла, что случилось, еще до того, как взбежала по ступеням.

Отослав детей, Боудика стояла над бездыханным телом мужа. Прошла, казалось, вечность, пока она справилась с нахлынувшими чувствами. Как она будет жить одна? Как будут обходиться без Прасутага Таска и Каморра, так любившие своего отца? Что делать теперь с Кассием, когда сдерживавшей его отцовской руки не стало?

Но у нее уже были новые обязанности, и она закрыла мужу глаза, поправила его одежду и вознесла безмолвную молитву богине Анкале, чтобы та защитила его в путешествии к звездам.

Когда пришло тепло утра, люди дальних деревень начали съезжаться, чтобы выразить сочувствие и печаль и получить благословение нового правителя. Некоторые принесли ржаной хлеб, чтобы Прасутаг мог поесть в своем долгом путешествии, другие взяли с собой эль; дети пришли с куклами, чтобы умерший король мог путешествовать не один, а взрослые женщины сплели венки для Боудики, венки, которые говорили бы всем о том, что она теперь — вдова. Весь день мужчины, женщины и дети приходили к ее дверям и приносили дары для Прасутага в его пути на небеса и дары для нее и дочерей.

А вечером она поняла, что такое одиночество. Слуги убрали комнату короля, но она не привыкла быть здесь одна. Она металась на постели, а потом просыпалась от собственных слез. Дважды утешить ее приходили Таска и Каморра, но она отправляла сонных детей обратно и снова пыталась заснуть.

Утром, обессиленная бессонной ночью, она встала, немного поела и с ужасом поняла, что это первый ее завтрак в одиночестве с самого дня замужества. Каждое свое утро она делила с Прасутагом, а когда отправилась в путешествие, то завтракала с Каморрой.

Но это был не просто первый день, когда она проснулась одна. Это был первый день ее правления как королевы иценов, правления полновластного. Только сейчас она в полной мере осознала, что же случилось. Ей придется теперь все делать самой, принимать решения, защищать и вести свой народ, самой приказывать и определять жизнь племени. Без всякой помощи. К кому могла она обратиться? Каморра и Таска были еще слишком юны, Кассий оставался ее злейшим врагом. А надежной опоры доброй половины ее жизни — Прасутага, больше не было рядом.

Она по-настоящему испугалась. Всегда, принимая решение, она узнавала мнение мужа. Теперь он ушел, и вся ответственность лежит на ней одной. Чего она еще не знает? Как дать хорошую цену, когда купец привез на продажу олово или медь? Что делать с торговлей серебром, когда римляне утверждали, будто серебро из их шахт слишком низкого качества, и требовали, чтобы она снизила цену? Как будет она справляться со всем этим без Прасутага?

Погруженная в мрачные мысли, машинально продолжая есть, Боудика вдруг услышала вдалеке топот копыт и ржание. Она прислушалась и с тревогой поняла, что это не один и не два всадника.

Действительно, к вилле приближался отряд римлян. Боудика узнала и человека во главе отряда — то был Марк Вителлий Публик, начальник поселения ветеранов в Камулодуне. Они с Прасутагом несколько раз навещали его. Это был честный и благородный человек. Он обращался с ними, как с друзьями, несмотря на то, что прежде был командующим, а они — только правителями местного племени. Он, без сомнения, приехал выразить сочувствие, но сейчас ей больше хотелось остаться одной.

Римлянин спешился:

— Марк Вителлий приветствует Боадицею и выражает всю скорбь, которую почувствует император, узнав о потере столь замечательного человека, как Прасутаг.

Она ответила легким поклоном:

— Воадицея, королева иценов, благодарит Марка Вителлия и его императора. Не желаете ли вы и ваши люди отдохнуть после дороги?

Он покачал головой:

— Благодарю тебя, Боадицея, но нет. Я здесь по делу.

Он вытащил из седельной сумки свиток и вручил его Боудике:

— Боадицея, это завещание твоего мужа. Он передал мне его несколько дней назад, поручив привезти тебе, когда я получу весть о его смерти. Это день скорби и для меня, а завещание, вероятно, еще больше опечалит тебя, мой друг. Госпожа, прими же последнюю волю своего мужа.

Словно в каком-то оцепенении она приняла свиток. Почему Прасутаг передал свое завещание римлянам? Она даже не думала о завещании мужа с того времени, как обнаружила его вчера мертвым. Все было очень странно.

— Благодарю тебя, друг, за то, что ты принес мне его… И теперь прошу тебя удалиться, потому что у нас горе и я хотела бы прочитать завещание одна.

Он тяжело вздохнул:

— Боадицея, я знаю тебя уже давно и уважаю. Именно из этого уважения я прошу тебя прочесть завещание сейчас, при мне. Я знаю его смысл, и, возможно, тебе понадобится поддержка друга, пусть даже римлянина, когда ты увидишь, что именно приказывает Прасутаг.

— Но завещание запечатано. Как ты можешь…

— Я знаю. Человек, который принес его мне, рассказал о его сути. Прошу, Боадицея, прочти его.

Боудика сломала печать и развернула свиток.

Завещание было написано рукой мужа, почерком аккуратным и четким, и гласило следующее:

Богов этого мира и иного, богов Луга и Атту, которые были моими спутниками, проводниками и учителями с самого моего рождения, приветствует ваш друг и слуга Прасутаг, король и истинный правитель иценов.

Приветствую своих предков, от которых получил силу и мудрость. Приветствую друидов, что знают ведомое и неведомое, хранителей тайн нашего народа, целителей и учителей наших людей.

Приветствую и передаю свою вечную любовь своей жене Боудике и детям Каморре и Таске — я, Прасутаг, ваш муж и отец. Приветствую свое старшее дитя Кассия, который пришел с моей первой женой, Иссультой.

Я, Прасутаг, король народа иценов, части народа бриттов, владелец и властитель всего, что находится на моих землях и в их недрах, друг народа Рима, друг Сената и правителей Рима, друг солдат и властей Рима, друг Нерона, императора Рима, приветствую его, и пусть боги даруют ему благословение и защиту ныне и вечно.

Да будет известно, что я, Прасутаг, перейду в иной мир и потому скоро попрощаюсь со всеми, кто узнает мою волю, объявляю свою последнюю волю сейчас, пока еще принадлежу этой земле и пока дух мой не отправился к небесам.

Своего друга и господина, Нерона, императора Рима, я прошу относиться к моим дочерям как к собственным детям, и прошу позаботиться об их жизни и состоянии, защищать от тьмы и тех, кто может желать им зла.

Половину своих денег и владений я передаю Нерону, императору Рима. Далее, я молю Нерона, римского императора, признать моих дочерей Каморру и Таску королевами моего народа до самой их смерти, когда королевство перейдет самому старшему из их детей. Я прошу императора Рима быть соправителем моих дочерей и управлять моим народом с добротой и мудростью и разделять славу, богатство и величие с моими людьми. Обращайся с моим народом как мудрый и милостивый правитель, Нерон, и люди будут благодарны тебе.

Моей замечательной, благородной и любящей жене Боудике я завещаю четверть всех шахт, которые останутся, когда будут выплачены все долги и налоги императору Рима. Своему сыну Кассию я завещаю десять тысяч сестерциев, без содержания или должности.

Это — последняя воля короля иценов. Да будет проклят тот, кто не исполнит мою волю. Пусть боги благословляют и защищают Британию и ее народы.

Боудика прочитала свиток дважды, не в силах поверить прочитанному и не веря своим глазам. Она посмотрела на Марка Вителлия с сомнением и покачала головой.

— Госпожа, таково завещание твоего мужа, — сказал римлянин. — И оно кажется мне очень странным. Что он думал, когда писал его? Мне тоже было сказано, что он сделал ваших дочерей и императора соправителями над всеми землями и вами. Я не могу поверить, что Прасутаг мог написать такое. Но доставить его завещание было моим долгом, трудным, но необходимым, и теперь, исполнив его, я могу уехать.

Боудика пыталась осознать то, что прочла. Прасутаг, ее возлюбленный и обожаемый муж, передал правление их юным дочерям и Нерону! Нерону! А как же она? Как же Боудика, королева иценов по праву? Разве только вчера не собирались здесь тысячи людей, чтобы выразить покорность ей как королеве? Разве не обращалась она к ним как правительница, разве не приняла на себя ответственность за их жизни?

Теперь же в ее руках был инструмент разрушения всего этого, посланный мужем из могилы, меч, разом подсекший ее и обрушивший на землю. Теперь она стала не просто убитой горем женщиной, но и униженной вдовой — без власти, влияния и положения. Она покачнулась, сам воздух показался ей слишком плотным, она не могла вздохнуть.

— Госпожа, тебе нехорошо? Ты выглядишь больной. Позвать к тебе дочерей?

Слабым голосом она произнесла:

— Нет, благодарю тебя. Мне нужно сесть.

Римлянин помог Боудике вернуться в дом и налил ей горячего вина. Он с беспокойством смотрел на нее.

— Боадицея, зная, как вы с Прасутагом любили друг друга, я спросил старого иудея, который передал мне завещание, почему твой муж поступил столь жестоко и лишил тебя положения королевы. Неужели ваш брак разорван? Или таким вот образом он попытался отомстить тебе за какое-то зло, тобой совершенное? Посланник сказал, что я абсолютно неправ; что вы по-настоящему любили друг друга, и брак ваш был самым большим счастьем в жизни короля и что только твоя дочь Каморра знает истинные причины такого решения. Но больше он ничего не сказал… Госпожа, — продолжил он, — я должен вернуться в Камулодун, потому что скоро мне нужно ехать в Лондиний, где моим долгом будет известить прокуратора Британии, Дециана, о смерти твоего мужа. Уверен, что вы знаете о римских условиях наследования. Молюсь богам, чтобы завещание короля не привело к каким-нибудь ужасным последствиям. Теперь я должен поклониться тебе, госпожа, и пожелать лучшего будущего.

Он покинул виллу. Боудика не знала, сколько просидела она за столом, читая и перечитывая строки завещания. Она не могла его уничтожить, потому что копия, скорее всего, хранилась в Камулодуне. Она не могла просто забыть о нем, потому что неисполнение воли покойного разгневало бы богов и духов, и ее жизнь стала бы несчастьем с той же самой минуты. Она не могла завещание оспорить, потому что его содержание было до предела ясным и четким.

Но перед ней стоял только один вопрос: «Почему?» Почему муж разрушил ее будущее, отобрав у нее королевство? Почему он сделал правительницами дочерей? И, что самое ужасное, почему он сделал Нерона их названым отцом и соправителем земель иценов? Тишину разорвал женский вопль. Имя «Прасутаг» словно проступило на стенах. Объятая отчаянием, она не сразу поняла, что это она сама в ярости выкрикивает его имя.

Каморра и Таска в страхе смотрели на мать. Никогда еще они не видели ее в таком гневе. Ее глаза сверкали безумием, которого они не могли объяснить, а уста извергали слова, которых они не могли разобрать. Девушки оплакивали смерть отца в объятиях друг друга и вдруг были вызваны к матери, а та говорила о воле покойного отца с ненавистью и проклятиями.

— Так ты теперь не королева? — прошептала Каморра.

— Нет, дитя! Ты и твоя сестра — вы теперь правите землями иценов вместе с императором Нероном. Ваш отец захотел, чтобы все его люди страдали, потому что перед смертью он потерял остатки разума! И у него даже не хватило храбрости сказать мне о том, что он собирается сделать. Годами, дети, я любила человека, которого не знала. Годами ваш отец готовился продать своих людей в рабство императору Рима, и все это — за моей спиной! Теперь я должна кланяться вам и называть вас королевами.

Девушки молчали, слишком испуганные, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Боудика ходила по комнате, словно зверь по клетке, швыряя вещи на пол, хватаясь за голову, словно безумная, садилась и снова вскакивала. Такой они увидели мать впервые, и Таска горько заплакала.

Глубоко вздохнув, Боудика поняла вдруг, что напугала своего ребенка, и с огромным усилием взяла себя в руки. Она хотела успокоить Таску, но тут выступила вперед Каморра:

— Четыре дня назад отец дал мне письмо. Он велел не вскрывать его, пока не уедут римляне, и прочесть, когда ты прочтешь завещание. Я принесу его. Он взял с меня слово. — Она вдруг заплакала. — Прости меня, мама.

Вся в слезах, девушка бросилась в свою комнату и, быстро вернувшись, отдала письмо матери. Боудика сорвала печать и снова с дурным предчувствием увидела знакомый почерк мужа.

Моей любимой семье.

Я, Прасутаг, ваш муж и отец, пишу это письмо, пока еще хожу по земле. Но вы прочтете его, когда мое тело остынет, а дух улетит к звездам, чтобы найти покой рядом с богами.

Когда вы будете читать письмо, то уже будете знать условия и наказы моего завещания, которое я оставил у римлян в Камулодуне.

Боудика, поскольку я знаю женщину, на которой был женат много лет, которую я любил и почитал как жену и мать, то я догадываюсь, как будешь ты проклинать мое имя и желать, чтобы боги подвергли меня вечным пыткам, вернув на землю в виде жабы или червя. Но, Боудика, я молю тебя поверить, что все, что я сделал, обеспечит защиту тебе и нашим дочерям. Я люблю тебя, Боудика, люблю больше, чем кого-либо, кроме, конечно, наших прекрасных дочерей.

Ты удивляешься, почему я лишил тебя власти и передал ее нашим дочерям и безумному императору за морем?

Потому что, не сделай я этого, прокуратор Британии забрал бы все, что мы имеем, для того же императора, оставив вас, нищих, взывать к зверям в лесах и птицам в небе.

Назвав Нерона регентом земель иценов, я надеюсь и молюсь о том, чтобы это помогло моей семье не потерять все уже в день моей смерти. Я слишком хорошо знаю, что сделали римские прокураторы в других частях Римской империи — в Галлии, Лузитании и Иудее, — и я должен не допустить, чтобы то же самое случилось в Британии. Зная это, жена, я и сделал императора соправителем, и он возьмет только половину всего, а не все, и вы не останетесь без средств к существованию.

На эти решения ты ответишь проклятиями и яростью, бедная моя Боудика. Но мое бездействие привело бы к твоим страданиям и гибели. Я умоляю тебя простить твоего любящего мужа и принять эту его последнюю волю.

С помощью духов, что нас охраняют, и богов, которые любят нас, мы встретимся снова на небесах…

Прасутаг

Оцепеневшая Боудика покачала головой, снова не веря прочитанному. Она взглянула на дочерей. Те смотрели на нее в ожидании. А потом они и вовсе не смогли говорить, потому что их мать громко зарыдала. Впервые после смерти их отца.

Дециан Цат, императорский прокуратор в Британии, с презрением смотрел на виллу короля бриттов. Марк Вителлий, ветеран легиона, который жил в Камулодуне и иногда посещал Лондиний, человек высокомерный, говорил ему, что Боудика с мужем жили в хорошем доме. Но с вершины холма, на котором он сидел, отдыхая, со своими пятьюдесятью сборщиками налогов и сотней солдат, Дециан смотрел на дом и окружавшее его поселение и видел какой-то сарай, даже не обнесенный серьезными стенами. В Риме подобное строение принадлежало бы небольшому чиновнику или разорившемуся потомку знатного рода. Это был просто большой дом в окраинной части Римской империи. Но здесь были деньги, и именно поэтому здесь был он сам.

Направив лошадь вниз с холма, он вспомнил свою собственную виллу в Риме, великолепное сооружение с колоннами в греческом стиле, которые высились вдоль дорожки, ведущей к дому, с комнатами для обедов, отдыха, купания, игр, сна и многого другого. В сравнении с нею его дом в Лондиниуме даже не стоил упоминания. Он был удобен и, конечно, больше и внушительнее, чем все остальные здания в городе, особенно теперь, когда были убраны лачуги, которые его окружали. Но рядом с его жилищем в Риме резиденция в Лондинии выглядела бы ненамного лучше, чем все эти домишки бриттов.

Однако важным было положение Дециана в иерархии правителей Британии, а не дом, в котором он жил. Ему повезло стать прокуратором этой провинции. Десятую часть всех ценностей, которые он забирал у местных жителей, Дециан присваивал себе. Из каждого миллиона сестерциев придерживал примерно двести тысяч, хотя кое-что приходилось делить и со сборщиками налогов. Время от времени умирал кто-то из знатных бриттов, и тогда прокуратор являлся и забирал все в доме, отчуждал земли и собственность, вывозил все припасы и именем императора отправлял в Рим, но некоторую часть всегда оставлял себе. Досадно бывало, когда бритт умирал, а его родственники сновали вокруг, словно белки, скрывая ценности. К тому времени, как приезжал он сам или его люди, часто уже невозможно было найти самое ценное из собственности, и во владениях умершего сборщики дани порой исчезали навсегда, и только изредка их обезглавленные тела всплывали в реке.

Но на этот раз все будет по-другому. Прасутаг умер, и его пасынок Кассий сразу поспешил в Лондиний, чтобы сообщить прокуратору обо всех укромных местах, куда Боудика могла спрятать семейные сокровища. Скоро все драгоценности и вся собственность короля иценов будут принадлежать империи. Выехав из Лондиния, Дециан думал о немалых сокровищах, которые могли находиться в доме Прасутага. Золотые и серебряные блюда, бронзовые статуи и украшения — они принесут большие деньги, когда будут проданы в Риме, а еще шахты, скот… Дециана прямо распирало от воображения тех богатств, которые он скоро заберет для императора. А сколько осядет в его карманах! Он знал, где именно хранятся настоящие ценности короля.

Однако теперь, глядя на маленький поселок, он засомневался. Все выглядело бедным и непритязательным. Единственное, что привлекало внимание, — вилла, построенная в римском стиле и словно притворившаяся кусочком империи. Но и она была мала даже для того, чтобы считаться крылом усадьбы состоятельного человека. Дворец короля! Где колоннады? Где портики?

Пустив коня в галоп и приказав своим людям не отставать, Дециан подъехал к селению и увидел, что ошибся, посчитав его совершенно незащищенным. Вблизи он понял, что бритты защитились земляным валом и глубокими рвами; на гребне вала он заметил деревянный частокол, но тот был почти не виден издали, и противник мог разглядеть его лишь тогда, когда приближался вплотную к воротам. Теперь, днем, ворота были широко открыты, и Дециан, проехав внутрь, направился прямиком на виллу.

Здесь его встретила высокая рыжеволосая женщина. Ее взгляд горел гневом. Во избежание сложностей Дециан о своем приезде заранее не сообщил, и потому женщина, должно быть бывшая королева, вышла одна.

— Дециан Цат, прокуратор Британии, — назвался римлянин. — Я пришел от имени Сената и народа Рима. Меня прислал самый славный правитель в мире, император Нерон, чтобы перевести ваши земли и дом в собственность Рима. Как вдова бывшего короля иценов, вы обязаны отдать императору все, чем обладаете. Это включает ваш дом, земли, слуг и рабов, мебель и другое имущество и все, что на земле и под ней. Далее, вы сдадите всех своих животных и припасы… В обмен император милостиво оставит вам десятую часть того, чем вы обладали, чтобы вы могли жить в удобстве и достатке. Да здравствует император Рима!

Он воззрился на Боудику, и та ответила ему яростным взглядом.

Почти одними губами, так что ему приходилось напрягаться, чтобы услышать ее, она сказала:

— Мой муж Прасутаг оставил завещание у римлян в Камулодуне, в нем он написал, что…

Дециан фыркнул:

— Что там написал твой муж, не интересует ни меня, ни императора. Как подданная империи ты, женщина, обязана выполнять приказы и следовать договорам. А теперь отойди, чтобы прокуратор Британии мог войти.

Она не сдвинулась с места. Прокуратор проделывал такое уже много раз, и все вдовы отвечали плачем, проклятиями или криками. Но эта женщина просто стояла, словно оглохла или ослепла.

— Ты не слышала, что я сказал, женщина? Я приказал тебе отойти именем императора, — скомандовал он, повышая голос.

— Слышала, — тихо произнесла Боудика.

— Убирайся отсюда, чтобы мои люди могли войти! Повозки уже в пути, имущество будет взято. Отойди, или я прикажу своим людям выгнать тебя силой.

Он повернулся к сборщикам:

— В амбаре вы найдете золото и серебро, спрятанные под соломой. Идите и возьмите!

Те слезли с коней, и Боудика в ужасе наблюдала, как они направились к амбару.

— Кассий?! — прошипела она, повернувшись к Дециану.

— Ты отойдешь, женщина? Или я прикажу связать тебя и бросить в реку! Я — прокуратор Британии.

Она все еще стояла на месте. Разъяренный тем, что его приказ не был выполнен немедленно, Дециан Цат соскочил с коня. Он был на голову ниже Боудики, но не боялся, потому что за спиной стояла сотня вооруженных солдат.

— Отойди, женщина! — приказал он.

Но она по-прежнему преграждала ему дорогу.

— Именем императора Рима! — завопил он. — Я, прокуратор, приказываю тебе уйти!

Боудика издала низкое рычание и вдруг выхватила из-за спины громадный меч. Оружие, сверкнув на солнце так, что трудно было уследить за его движением, замерло прямо над головой прокуратора. Дециан вскрикнул. Боудика держала над ним бронзовый меч, явно намереваясь разрубить римлянина от головы до пят. Солдаты выхватили свои мечи, но прекрасно понимали, что сделать ничего не успеют, потому что их начальник будет мертв намного раньше.

Воздетый меч Боудики угрожал прокуратору кровавым и бесславным концом. В глазах ее светилась смерть, а лицо дышало яростью и решимостью. Ничто, кроме ее воли, не отделяло Дециана от мгновенной смерти. Слишком перепуганный, чтобы говорить, он лишь открывал в страхе рот и смотрел, как она цедила слова.

— А теперь ты слушай меня, коротышка! Я, Боудика, королева иценов, скажу тебе так. Никто не может безнаказанно взять то, что принадлежит мне. Сегодня ты пришел, как грабитель, с армией. Завтра Боудика придет со своим войском и вернет то, что ты украл. Сегодня правит Рим. Завтра он будет истекать кровью за то, что сделал мне и моей семье. Римские мужчины, женщины и дети будут вопить на форуме и оплакивать зло, которое ты причинил во имя императора тем, кого покорил Рим. Пойми меня, римлянин! Каждый, кто войдет в этот дом, запятнает его честь и оскорбит дух, — заплатит за это жизнью. Каждый будет убит вот этим мечом. Каждый умрет медленной и мучительной смертью, и его кровь напоит землю бриттов, а сам он, умирая, вспомнит имя Боудики. Каждый оставит вдову и плачущих детей — за оскорбление, которые вы нанесли Боудике сегодня. И первым будет Кассий. Я все сказала!

С этими словами Боудика опустила меч и ушла в дом. Теперь она могла собрать своих детей и покинуть это место. Дециан Цат без чувств рухнул на землю.

60 год н. э. Остров Англси (Мона)

К тому времени, как армия подошла к проливу, отделявшему большую землю от острова Мона, он уже обдумал положение дел и выработал лучший план нападения.

Светоний позволил своему войску отдыхать. В конце концов, они шли очень неплохо. По пути к острову через всю Западную Британию они вступили в четыре сражения с мятежниками. Но затем бритты изменили тактику. Когда армия шла через земли силуров и ордовиков, ее беспокоили лишь отдельные вылазки, но каждая приводила к потерям и падению духа солдат. Светоний посылал за мятежниками погоню, однако всякий раз солдаты возвращались ни с чем, потому что беглецы словно растворялись среди холмов и пещер.

Светоний понятия не имел, сколько мятежников ему удалось уничтожить и сколько собственных солдат он еще потеряет. Его людей продолжали находить убитыми и обезглавленными самыми жуткими способами. Светоний даже решил подражать действиям бунтовщиков, и, когда кого-нибудь из них удавалось-таки схватить, голову бритта насаживали на кол и ставили на вершине холма, дабы устрашить остальных мятежников. В конце концов, Светоний знал, что со смертью каждого бритта тех, кто сопротивлялся бы ему, оставалось меньше, так что потери его собственных воинов не были напрасными.

Теперь армия встала лагерем на поросших травой холмах над морем напротив острова друидов. Солдаты устали, но были настроены решительно, тем более что их путь был почти завершен. Назад, по слухам, они должны были не идти пешком, а отправиться вдоль берега на присланных судах и высадиться потом на землях племен, которые были дружественны Римской империи.

Они вышли к морю на месяц раньше, чем рассчитывал Светоний. С тех пор как он объявил о денежном вознаграждении, многие заработали трехмесячное жалованье только на том, что первыми достигали лагеря. Эти деньги они могли теперь либо послать своим семьям, либо спустить в городе на шлюх и выпивку.

Сидя на лошади, Светоний разглядывал остров Мона. Пролив был всего лишь в четверть мили шириной, и по цвету воды в некоторых его местах он понял, что и человек вполне мог перейти его вброд, вода не дошла бы ему даже до шеи.

На противоположном берегу виднелись сотни мужчин и женщин. Некоторые из них были выше других, а их волосы собраны на темени в хвосты. Без всякого сомнения, то были друиды, которые поднимались обычно на вершины холмов и выкрикивали проклятия, воодушевляя мятежников. Другие могли быть укрывшимися на острове крестьянами. Многие были полуобнажены, а их кожа раскрашена вайдой, чтобы ужасать врага. Но Светоний знал, что человек, раскрашенный голубой краской, остается обычным человеком.

Светоний позволил своим людям несколько дней точить мечи и копья, чинить снаряжение и доспехи и отдыхать перед переправой и битвой. Опасаясь, что пролив мог все же оказаться слишком глубоким, он приказал построить из стволов деревьев, срубленных на берегу, сотню плоскодонок. Примитивные и грубые, они перевезут всех пеших солдат.

Светоний по собственному опыту знал, насколько трудно солдатам после переправы через реку или озеро бросаться в битву, когда кожаные доспехи мокры и тяжелы. Он, как Юлий Цезарь, собирался теперь перейти свой Рубикон, и его люди не должны были нести лишний вес к тому времени, когда окажутся на другой стороне. Посмотрев туда, он видел, что бритты тоже активно готовились к встрече с римлянами по всему берегу.

Настало утро, когда последняя из лодок была готова к переправе. Строители работали день и ночь, и вот сто плоскодонок выстроились у берега. Не без опасения главный строитель сказал, что эти лодки не так надежны, как обычные суда, построенные по всем правилам, но Светоний уверил его, что самое большее, что грозит воинам на перевернувшейся лодке, — это схватить простуду, но уж никак не утонуть.

Командиры построили солдат сначала в шеренги, потом в центурии, всадников послали вперед, потому что они передвигались в воде медленнее. Затем Светоний отдал приказ пехоте погрузиться вместе со всем снаряжением в лодки и плыть через пролив к острову. Море было спокойным, словно озеро в горах, солнце мягко светило, поднимаясь над горами за спиной, а в воздухе звучали только крики птиц, взлетавших из травы на склонах прибрежных холмов.

Когда последняя из лодок отошла от берега и основная часть переправлявшейся армии была уже почти на середине пути, тишину разорвал громкий бой барабанов. Испуганные лошади начали ржать и уже не слушались своих седоков.

— Что это? — спросил один из солдат на лодке Светония.

— Это барабаны друидов, — ответил другой, дольше остальных служивший в Британии. — Я слышал их раньше. Когда они вырезают сердца людям, они делают так, чтобы сообщить своим богам, что собираются принести человеческие жертвы.

Светоний почувствовал внезапный страх своих людей. Он взглянул на берег. Вдруг, будто бы из воздуха, на нем появились тысячи бриттов. У некоторых были мечи и копья, но большинство были безоружны, многие были совсем голыми, и мужчины, и женщины — все раскрашены синим. Зрелище было ужасным, словно видение из самых глубин мира теней. Среди воинов мелькали сотни жрецов-друидов. «О Юпитер, — подумал он, — все колдуны собрались здесь!»

Все разговоры в его лодке и на других сразу оборвались, как только римляне с ужасом увидели эту огромную армию, которая словно бы ниоткуда появилась на берегу. Но больше всего ужасали друиды и жуткий грохот их барабанов.

Друиды подступили ближе к воде и вдруг запели устрашающую песню. Поднимая сжатые кулаки и завывая, они предрекали римским солдатам смерть. Они вскидывали руки к небу, призывали своих богов спуститься и поразить римлян.

Люди Светония были уже близки к панике. Они могли сражаться с огромной армией, даже если уступали ей в численности три к одному, но ничего не могли поделать со страхом перед друидами, этими демонами из бездны. Все гребцы замерли, лодки начало сносить легким течением, а римляне все не могли оторвать глаз от устрашающего зрелища. Они не преодолели еще и половины пути, но были уже близки к поражению.

Внезапно жрецы расступились, и вперед, на мелководье, выскочили страшные существа. То были не обычные женщины, и даже не фурии, но настоящие гарпии. Их жуткие лица были раскрашены синим и коричневым, глаза были похожи на бельма мертвецов, а волосы, измазанные белой глиной, торчали, словно стрелы. Вопя и трясясь как в падучей, они заклинали римлян уйти или умереть на этом берегу.

Воздух, еще недавно ласкавший утренней свежестью, весь наполнился бормотанием и проклятиями друидов, скрежетом голосов существ, лишь отдаленно напоминавших женщин, и грохотом барабанов. Светоний оглядывал лодку за лодкой и понимал, что грядущая битва уже почти проиграна. Его люди, даже если и высадятся на землю, так скованы ужасом, что не смогут сражаться.

Отчаянно стремясь перехватить инициативу, Светоний встал на носу лодки и что было сил запел непристойную песню римских таверен.

Словно очнувшись от дурного сна, солдаты посмотрели на своего полководца. Они были изумлены. Обычно суровый и строгий, Светоний не просто улыбался, но почти смеялся и пел грубую песню о женщине, которая притворилась мужчиной, пробравшись в армию, чтобы соединиться со своим любовником.

Постепенно, один за другим, эту песню подхватили все солдаты в лодке. Сначала они пели негромко, но затем, черпая друг у друга силы, запели во весь голос. Потом и ближняя лодка, а затем и все остальные присоединились к ним. К моменту, когда лодки приблизились к суше, вопли женщин и крики друидов совсем потонули в песне о женщине, которая каталась в пыли со своим любовником перед всем легионом.

Светоний нанес первый удар, освободивший римскую армию от наваждения. Рискуя жизнью, он приказал ближайшим лодкам подождать, чтобы его посудина первой достигла берега, и затем, впереди своих людей, спрыгнул на землю и прокричал:

— За Сенат и народ Рима! За императора и все, ради чего мы живем! Сила, честь и слава армии!

Прямо против них бесновалась кучка друидов, они размахивали белыми костями и выкрикивали проклятия. Женщины делали непристойные жесты.

Светонию нужно было теперь доказать, что перед ними — не воины. Он подбежал к самому высокому жрецу, глаза которого горели ненавистью, выхватил меч и одним мощным ударом снес тому голову. Тело друида рухнуло на песок, и руки вытянулись, словно пытаясь схватить голову, укатившуюся в море.

Гарпии зашипели и бросились на него, но Светоний быстрыми взмахами меча разрубил одну пополам, а другим отсек руки. Его люди издали боевой клич римлян и набросились на друидов, рубя, круша и убивая все, что оказывалось перед ними. Светоний был даже удивлен тем, что не встретил серьезного сопротивления. И он оказался настолько оглушен криками и шипением безумных женщин, что почти не слышал, как к берегу пристали остальные лодки и его люди с воплями ярости и воинственными кличами набросились на противника.

Толпа друидов рассыпалась. Они повернулись и побежали с берега, но римляне настигали их и на склоне холма; одним они вонзали мечи в спину, других пронзали копьями.

Светоний оглядел побоище, не в силах понять, почему это войско, отряды которого столь яростно нападали на него до переправы, теперь словно не желало сражаться. Почему вперед выступили только друиды и гарпии? Почему сами воины бриттов не спустились с холмов и не защитили свой остров от римлян? Похоже, он рано успокоился. Когда женщины и жрецы пали на песок под безжалостными ударами не боявшихся больше римлян, рык ненависти вырвался у кельтских мужчин и женщин, стоявших на траве дальше от воды. Те, кто был с оружием, воздели его к небу, безоружные просто потрясали голыми руками, и все они вдруг устремились к римлянам.

Увидев это, Светоний закричал:

— Стоять, воины! Придержите мечи! Поднять копья! Приготовиться к атаке!

В дальнейших приказах не было нужды, все должно было пройти, как на военных учениях. Здесь не нужна была «черепаха» или какой-либо иной строй, как при сражении против профессиональной армии или кавалерии. Противники были простыми крестьянами, варварами, каннибалами, кто-то из них был вооружен мечами и копьями, другие — деревянными палками, но большинство, бросая себя на смертельно опасную линию римского легиона, не имело оружия вовсе.

Покачав головой от отвращения к предстоящей бойне, Светоний отдал солдатам другой приказ:

— Построиться в шеренги! Приготовить оружие; первый ряд — копья, второй — мечи! Всадники, собраться на флангах и приготовиться окружить врага!

Быстро и точно выполняя приказ, римляне выстроились в двойную линию. Первыми вступили в бой солдаты с копьями. Ни один из римлян не был до сих пор даже ранен. Тех варваров, которым удалось избежать копий, добивали мечами в спину. Горы тел кельтов росли так быстро, что уже мешали продвижению солдат. Но окончательный удар нанесли всадники. Кавалерия, двигаясь по берегу на юг и север, ударила бриттам в спину, всадники срубали головы мужчин и женщин, и те падали, словно подсеченные колосья.

На разгром тысяч бриттов почти не потребовалось времени, все они теперь лежали на песке мертвыми и изуродованными. Песок, пропитавшись кровью, казалось, уже не мог впитать больше ни капли, и кровь стекала в море, окрашивая волны в розовый цвет.

Римская армия покинула свой лагерь на противоположном берегу теплым утром, когда солнце еще касалось гор на востоке. К тому времени, когда последний бритт — кельт, друид или гарпия — прекратил сопротивление, солнце достигло всего лишь середины неба.

Светоний оглядел поле битвы. Были ли это те самые бесстрашные воины, с которыми его армия сталкивалась, когда шла через земли добуннов или ордовиков, — те, что ужасали и с легкостью убивали опытных солдат? Те, что бесстрашно нападали и затем растворялись в ночи? Те, к кому Светоний питал даже некоторое подобие уважения? Разве это были они? Те, кто умирал сейчас на берегу или лежал мертвым, едва ли могли назваться воинами. Но это были те же самые кельты, с которыми он сталкивался на большой земле, и выглядели они так же.

Его заместитель и лучший помощник Фабий Терций подошел к нему и объявил:

— Великая победа, командир!

Светоний печально усмехнулся:

— Ты действительно так думаешь, Фабий?

— Нет, конечно. Это была бойня. Но что еще я мог сказать?

На следующий день, оставив мертвых на растерзание птицам и крабам, римляне отправились в глубь Острова. Зная, что они могут встретиться с бриттами, Светоний приказал убивать каждого — мужчину, женщину или ребенка, неважно, хотели они напасть или защитить себя.

К концу дня на острове не осталось в живых ни одного кельта, а все друиды лежали на берегу, и римляне могли более не бояться их страшных плясок.

— Эти друиды, — прокричал Светоний своей армии, когда они праздновали победу, — поклонялись дубам и другим деревьям, рощам и лесам: наша задача здесь — засыпать источники солью, чтобы из них нельзя было пить, срубить все деревья и втоптать в землю, чтобы они никогда не выросли. И затем, когда земля станет бесплодной, сжечь все, чтобы ничего, ни былинки не выросло здесь снова. Таков мой приказ. Выполняйте.

И он пошел к берегу. Теперь он собирался проехать на юг острова, потому что больше всего не любил смрада мертвых тел, и приказал прислать судно, пригодное для морского путешествия. Он отправится обратно в земли кантиаков, где отдохнет перед поездкой в Камулодун. Интересно, какой там построили храм в честь «бога Клавдия»? Дальше нужно было исполнять обязанности правителя Британии…

Глава 11

60 год н. э. Город римлян Камулодун

Она спрыгнула с колесницы и велела дочерям оставаться на месте. На ней была та же одежда, что и утром, — королева не успела переодеться, потому что пришлось бежать из собственного дома. Боудика окинула взглядом укрепления города и направилась к сторожевой башне. Внезапно она почувствовала себя совсем беззащитной.

Раньше, когда они с Прасутагом приезжали сюда, стража всегда их узнавала и с готовностью открывала ворота. Теперь они были закрыты наглухо. Боудика подошла ближе и прокричала стражнику:

— Я королева иценов! Ты знаешь меня. Я приказываю тебе открыть ворота и впустить меня и моих дочерей.

Стражник посмотрел на высокую, сильную женщину, которая только что мчалась по дороге так, будто за ней гнались фурии. Ранним утром начальник сказал ему, что в их земли приехал прокуратор Британии, и потому нужно быть бдительным. Помня это, стражник не собирался никого слушать, тем более эту женщину.

— Я глуховат! Кто ты? — прокричал он вниз.

— Боудика, королева иценов. Немедленно открой ворота, римлянин!

— Никогда о тебе не слышал! Убирайся и забери свою колесницу и девчонок!

Другие стражники расхохотались. Но смех их смолк, когда Боудика не только не сдвинулась с места, но и прокричала в ответ:

— Мои дочери правят моей землей вместе с императором Рима! Я напишу Нерону и сообщу ему о твоей грубости. Как тебя зовут, стражник? Я специально расскажу о тебе императору!

Не говоря больше ни слова, стражник знаком приказал открыть ворота. Боудику и ее дочерей знали в этом городе, так что он не нарушил приказа. В любом случае, эту проблему лучше было переложить на плечи начальства. Женщина, проезжая мимо, посмотрела на стражников с презрением.

Боудика много раз бывала в Камулодуне с тех пор, как катувелланы еще до прихода римлян отвоевали его у триновантов. В те дни городназывался Камулос в честь кельтского бога войны. Позднее она видела, как из скопища жалких мазанок он превратился в город с большими деревянными и каменными домами и просторными площадями. В центре возвышался построенный в честь завоевания Британии мраморный храм императора Клавдия, которого его пасынок Нерон провозгласил богом. Унизительно было, что римляне довели бриттов до нищеты, чтобы построить этот памятник чужеземному человеку-богу.

Улицы, дома, множество сотен людей, занимающихся своими делами, входящих в лавки, несущих какие-то вещи… Боудика знала, что римляне любили построенные ими города и считали их высшим достижением культуры и изящества, в то время как бритты были людьми земли и радовались больше всего простору лесов и холмов. Римляне, куда бы они ни приходили, повсюду строили форты, превращавшиеся затем в города. Боудика ненавидела города и в лучшие времена, она чувствовала себя там пойманным животным. Но теперь она знала, что ее спасение от катастрофы после смерти мужа — не в деревнях, а именно в этих римском городе.

Боудика направила лошадей прямо к дому Марка Вителлия, человека, который сохранил завещание ее мужа. Он, как глава ветеранов, пользовался большим авторитетом, даже если бы здесь обосновался правитель всей Британии. Боудика знала, что Вителлий, более чем кто-либо, сможет помочь ей.

Когда колесница остановилась у дверей его дома, римлянин сам вышел навстречу, но по выражению его лица она поняла, что невзгоды ее не закончились.

— Боадицея, я прошу тебя уехать и пока не возвращаться сюда, — сказал римлянин. — Это неподходящее для тебя место. Прокуратор Британии направился к твоей вилле. Лишь богам известно, что он тебе скажет. Возвращайся домой, Боадицея, и, когда встретишься с ним, постарайся сдерживаться. Ты не можешь бороться с волей Рима. Оставь все как есть и подожди до завтра. Справедливость восторжествует.

— Он уже был у меня, Марк Вителлий. И он изгнал меня и дочерей из дома. Мы — нищие. Пасынок Прасутага, Кассий, рассказал ему о наших спрятанных ценностях, и прокуратор забрал все для Рима и императора. Мы больше не владеем землями и нашим имуществом, у нас нет ни еды, ни денег, мы остались ни с чем.

Марк Вителлий опустил глаза:

— Значит, все даже хуже, чем я опасался. Как ты знаешь, в пользу императора забирают половину и обычно позволяют сохранить оставшееся. Прасутаг написал свое завещание как раз с намерением не дать сделать то, что только что сотворил прокуратор. Боюсь, что твой муж переоценил свои возможности. Я не знал, что сделал его проклятый пасынок, но после твоих слов многое обретает смысл. С некоторого времени прокуратор пристальнее чем обычно, наблюдал за вашими землями. Очевидно, Кассий снабжал его какими-то сведениями. К несчастью, он имеет право взять именем императора столько, сколько захочет. Именно такой путь он и избрал. Что ты сказала ему? Молюсь богам, чтобы ты его не слишком разозлила. Это мерзкий и мстительный негодяй. Когда я отдавал тебе завещание, мне нужно было предупредить тебя о нем…

— Ты знаешь, что я не могла стоять в стороне и спокойно смотреть на происходящее. Кассий мог сказать прокуратору в Лондинии о нашем богатстве, но император, конечно, даже не знает о смерти Прасутага. Копия завещания, которую ты послал в Рим, еще не могла дойти до него, ведь прошло совсем мало времени. Это оскорбление мне и моим дочерям нанес не Нерон, а Кассий, и за такое предательство он умрет от моего меча. Пойми, Марк Вителлий, прокуратор действовал вопреки интересам Рима и императора. Я здесь, друг, чтобы написать письмо самому Нерону, объяснить ему, что, если он восстановит наши права, мы будем несравненно более лояльны, чем в случае, если он возьмет все, что мы имеем. Если я войду в твой дом и напишу это письмо, ты можешь обещать мне, что оно достигнет Рима так скоро, насколько это возможно, чтобы остановить действия прокуратора?

Римлянин пристально посмотрел на Боудику. Как ветеран римской армии и человек, поклявшийся всю жизнь верно служить императору, он должен был бы отказать ей и заставить ее уйти. Но ее слова были справедливы, а прокуратор не только обошелся с королевой иценов с непозволительным для себя самовластием, он пренебрег волей короля одного из самых могущественных дружественных племен. Вителлий кивнул и пригласил Боудику в свой дом.

Чтобы написать письмо, у нее ушел целый день и бо лыная часть ночи. В послании Боудика описала, как с самого начала своего правления король Прасутаг преданно трудился, будучи другом и опорой в Британии римского императора. И внезапное требование Сенеки срочно выплатить сорок миллионов сестерциев, да еще и с десятью процентами, не могло быть исполнено немедленно. Уже одно это могло убить короля. И его завещание было совершенно проигнорировано прокуратором, даже несмотря на то, что его условия были максимально выгодны Риму.

Она только закончила письмо и собиралась поставить свою печать, когда услышала шум у дома и выглянула в окно. Ее сердце упало, когда она увидела прокуратора. Он с полусотней людей направлялся прямо к дому главы города. Вместе с ним ехал Кассий, на лице которого словно застыло торжествующе-злобное выражение. Она слишком боялась за дочерей и только потому была вынуждена смирить свою ярость.

Гортанный голос прокуратора эхом отразился от стен домов:

— Боадицея! Отвратительная старуха! Женщина, которая посмела поднять меч против прокуратора Рима! Выйди и посмотри в лицо своему обвинителю!

Не сдвинувшись с места, она смотрела, как из дома вышел Марк Вителлий и поприветствовал прокуратора.

— Ты старший ветеран?

Марк кивнул.

— Ты оказываешь помощь и даешь убежище женщине, которая выступает против могущества Рима? Которая почти убила твоего прокуратора?

— Нет, я не оказываю поддержки. Я не знаю, что Боадицея сделала прокуратору. Она пришла сюда, чтобы написать письмо императору.

Боудика вышла и встала рядом со своим другом. Взгляд, которым она одарила пасынка, стер улыбку с его мерзкого лица. А Дециан с презрением фыркнул при ее появлении, но не успел ничего сказать, как она заговорила:

— Марк Вителлий невиновен. Он верный римлянин. Я ничего не рассказала ему о том, как ты и твои воры обошлись с моей семьей. Не сказала ему и о том, что мой пасынок оказался трусом, предателем и паршивым псом. Но то, что сказал Марк Вителлий, верно. Я пишу императору Нерону, которого мой муж назвал соправителем земли иценов. Я расскажу ему о том, что ты сделал и как обращаешься с друзьями империи.

Дециан расхохотался и повернулся к стоявшему рядом сборщику налогов:

— Найди это письмо и сожги!

А затем приказал своим людям:

— Арестуйте эту женщину и ее дочерей. Этот прекрасный человек, — указал он на Кассия, — много рассказал мне о тебе. Это ты, женщина, предала Рим. Не обо мне нужно сообщать в Рим, а о тебе. Ты собрала армию против Рима с намерением начать бунт. Я должен положить конец твоим планам и научить уважать Рим. Свяжите их и приведите на форум!

— Нет! — закричала Боудика.

Она повернулась и вбежала в дом, чтобы спасти письмо, но сборщик налогов толкнул ее на пол и держал, пока слуги прокуратора не принесли послание, которое она так долго писала. Прокуратор, даже не прочитав, швырнул его в огонь. Пергамент сморщился и превратился в пепел.

Боудика кричала, чтобы дочери, услышав ее, могли убежать, но было уже слишком поздно. Когда их вытащили из дома, собралась целая толпа горожан — поглазеть на событие, выходящее за рамки всего, что они когда-либо видели. Марк Вителлий с горечью отвернулся. Он слишком хорошо знал, что теперь случится, и не хотел участвовать в происходящем.

Скованные мать и дочери были притащены по узким улицам на форум в центре города, позади на лошади ехал Кассий.

На минуту Боудика повернулась и, посмотрев на него, прошипела:

— Скоро ты встретишься со своим отцом в долине смерти, и он сделает то, что должен был сделать много лет назад. Ты не достоин чести быть похороненным с бриттами в одной земле!

— О, дорогая мать, — парировал он, — ты думаешь, я тебя боюсь? Я знаю, что сделают с тобой, так что я буду смеяться, а не ты.

Споткнувшись, Боудика упала на землю, но ее рывком за волосы заставили подняться. Таска плакала, а Каморра звала мать, но тут один из солдат ударил королеву по голове, и кроме звона в ушах она уже ничего не слышала.

Вот и центральная площадь. С одной стороны ее возвышалось здание местного форума, с другой — гигантское незаконченное сооружение, украшенное мрамором и мозаикой, — храм, посвященный богу Клавдию. Неподалеку виднелись бараки тех солдат-ветеранов, у которых не было ни жен, ни детей.

Собралась толпа.

— Эту женщину зовут Боадицея! — прокричал Дециан. — У нее нет никаких прав! Она была когда-то королевой иценов, но император Нерон решил, что он и только он один будет править Британией. Меня вы знаете. Я — Дециан Цат, прокуратор Британии. Эта женщина подняла меч против меня и пыталась убить. Только благодаря своей храбрости я избежал смерти. И теперь я приказываю, чтобы с нее сорвали одежду и высекли перед народом!

Боудику грубо схватили, связали руки и ноги, сорванная одежда полетела на землю. Она так и стояла на площади — обнаженная, высокая и царственная, не показывая ни тени стыда или униженности. Толпа воззрилась на ее наготу, и многие мужчины ощутили смущение.

Кассий, с расширившимися от возбуждения глазами, рванулся через толпу и впервые в жизни увидел ее без одежды; как и все, он был восхищен. Густые волосы Боудики струились, огненным водопадом ниспадая до талии. Эта царственная красота задела не только пасынка покойного короля, но и многих из римлян.

Дециан повернулся к слугам и приказал:

— Возьмите девчонок и отведите в барак к ветеранам. Пусть те обойдутся с ними так, как захотят. — И вдруг обернулся к Кассию: — Не захочешь ли ты развлечься со своими сестрами?

К ужасу своему Боудика увидела на его лице вожделение и окончательно решила: что бы ни случилось с ней самой, Кассий умрет самой жестокой из всех смертей.

— Нет, благодарю, — ответил предатель. — Я предпочитаю женщин постарше.

Прокуратор пожал плечами и кивнул одному из солдат:

— Отведи их, пусть ветераны позабавятся.

— Нет! — в ужасе закричала Боудика. — Делай со мной, что хочешь, но не трогай моих детей! Умоляю тебя, Дециан, оставь их! — В отчаянии она бросилась к Кассию: — Ради твоего отца, молю тебя, не позволь им тронуть моих дочерей!

Слезы хлынули из ее глаз, но гаденыш лишь ухмыльнулся, взглянув, как девушки отбивались от схвативших их солдат:

— Я же говорил, что тебе не нужно было выходить замуж за моего отца. Я всегда знал, что однажды ты окажешься передо мной голой и беззащитной.

С этими словами он повернулся и тоже направился к баракам.

Боудика пыталась вырваться, выкрикивала имена своих дочерей — их, плачущих, уже уводили, — но вырваться из стальной хватки солдат не могла.

Прокуратор кивнул, и один из солдат развернул кожаный кнут. Люди в толпе, мгновение назад ужасавшиеся участи детей, теперь повернулись к Боудике и увидели первую кровавую полосу на ее спине. Кожаный хлыст просвистел в воздухе и снова врезался в плоть. Боудика вскрикнула, и на ее спине появилась очередная кровавая рана. Потом боль стала слишком сильной, ее ноги подкосились, и она рухнула на землю.

Взглянув на несчастную, палач приблизился, чтобы удостовериться в действенности своих усилий. Он вообще предпочитал бить лежащих, потому что это было куда удобнее. После четвертого удара Боудика перестала понимать происходящее.

Еще находясь в бездне беспамятства, она услышала пение птиц на деревьях. Возвращение в сознание было трудным и сопровождалось нарастающей болью. Чудовищной, такой, что она подумала: лучше бы ей умереть. Она слышала какой-то звон и пыталась понять, что это, но боль была слишком сильной. Все, что она могла слышать, — это далекий плач. Плач ребенка.

Она попыталась открыть глаза, но даже это оказалось слишком больно, веки словно были сшиты толстыми, грубыми нитками. Пошевелив пальцаг ми, она почувствовала под ними грязь, а затем холод, пронизавший вдруг до дрожи. Если бы только она могла подняться и увидеть, что с ней!

Сильная рука осторожно обняла ее за плечи и попыталась приподнять. На лицо полилась вода. Только ощутив ее на губах, женщина поняла, сколь велика была жажда. Но сильнее всего была боль — режущая, рвущая боль в ногах и спине. Почему ей так больно?

— Боадицея?

Мужской голос.

— Королева Боадицея, ты слышишь меня?

Знакомый голос, однажды она его уже слышала.

Она умерла? Нет, это не Прасутаг, но голос знакомый.

— Выпей вина, это вернет тебе силы, Боадицея…

Она попыталась сделать глоток, но это тоже было слищком больно. Что это за голос? Какой язык?.. Кажется, это латынь. Марк Вителлий?

Она смогла наконец приоткрыть глаза, но свет был невыносим. Попыталась крикнуть, но с сухих губ так и не слетело ни слова.

— Не пытайся говорить, Боадицея. Просто выпей вино. Оно освежит.

И вдруг к ней вернулась память. И сознание сразу затопила волна ужаса. Ее дочери! Превозмогая боль, она все же открыла глаза и прохрипела:

— Каморра? Таска?

— Они здесь. Таска спит, Каморра в беспамятстве. Я согрел их и уложил. Они в безопасности.

— Что случилось? — прошептала она.

— Я скажу позднее. Сейчас тебе нужно отдохнуть, и я…

— Что с ними?!

По затянувшемуся молчанию она все поняла.

— Они сильно истерзаны?

Он покачал головой:

— Это ты сильно истерзана. А о них можно будет говорить, когда…

— Что случилось?!

— Много мужчин утолили свою похоть с твоими дочерьми. Я остановил кровь, но, когда нашел их в бараках, они были близки к смерти от боли и шока. Их тела были не… Они слишком малы для… Но они молоды и сильны, они смогут поправиться. Как и ты, Боадицея. Твоя спина очень плоха, но я остановил кровь и смазал раны бальзамом, чтобы они зажили быстрее. Это очень болезненное средство, но так лечат раны после битвы, оно действует. Я смешал бальзам с целебной мазью из молотой пшеницы и масла и наложил повязки с ней на твою спину. Со временем все вы поправитесь. Когда станет лучше, вы сможете вернуться домой. Я купил для вас повозку. Как только вы сможете передвигаться, я постараюсь, чтобы ваш путь домой был спокойным.

Боудика попыталась сесть, но от рывка спину пронзила невыносимая боль, и она снова упала. Однако боль в сердце была куда сильнее.

— Сколько я так пролежала7 Когда я была… Где я? — спросила она.

— Тебя высекли, вынесли за городские ворота и бросили на дорогу. Потом вышвырнули и твоих дочерей. Когда толпа разошлась, я накрыл вас одеждами моей жены и детей и перевез сюда, в лес, чтобы вас не было видно из города. Вы здесь уже долго, Боадицея, и скоро стемнеет. Вот почему я вынужден ненадолго тебя оставить и взять повозку, чтобы добраться до дому. Когда опускается темнота, ворота города закрывают. В лесах опасно, но я не позволю ничему случиться…

— Иди, Марк. Нам не нужна помощь Рима, мы сами о себе позаботимся. Благодарю тебя за доброту, но тебе вообще лучше оставить нас.

— Нет, Боадицея. Сейчас не время отвергать помощь друга. Боги знают, что я не участвовал в том кошмаре, что сотворили с вами, но запах крови привлечет к вам, одиноким и беззащитным в лесу, волков. Я скоро вернусь с огнем, чтобы отпугнуть зверей. Королева, прошу тебя, прими мою помощь не как римлянина, но как друга.

Боудика молча кивнула. Она поняла, что без его защиты она и ее дети будут мертвы задолго до наступления утра.

Боудика знала, что дочери не поправятся никогда. Никогда. С самого их детства она воспитывала девочек так, чтобы они могли потом радоваться любви и заботе мужчин, принимали их и знали радость быть женщиной. Но как могли они теперь смотреть на мужчин, не испытывая ненависти и отвращения?

Несмотря на все ее попытки, дочери не хотели говорить о том, что случилось с ними в бараках. Сначала, когда они жили у одного из своих слуг, Боудика мягко пыталась расспросить девочек, но те каждый раз начинали плакать, тряся головой, словно пытаясь отогнать страшные кошмарные воспоминания. Потому она решила пока оставить все как есть, и подождать того момента, когда дочери сами захотят рассказать о ночных кошмарах.

Днем они ходили как в тумане, в каком-то полусне, но каждую ночь просыпались в слезах, и Боудика, несмотря на собственную боль, приходила к дочерям и успокаивала их. Она пела им их любимые песни или рассказывала о чудесах богов и о том, как был создан мир: как впервые на земле появились птицы, горы и реки и как древние боги бриттов смотрели на землю, на все, что происходило, и запоминали все совершенное зло. Девочкам, казалось, стало легче, когда она сказала, что причиненное им зло будет отомщено.

Однажды днем, когда они были уже одеты и накормлены, Боудика пробралась на свою виллу. Она вошла через пустой проем, где раньше была дверь. Дом был совершенно пуст, лишен всего, что было в нем когда-то; все ковры и покрывала, все украшения, которые она любила, были украдены, как и вся посуда. Сборщики налогов мочой изгадили все стены и пол в каждой комнате, чтобы выразить свое отвращение в дому бриттов, и теперь дом издавал зловоние.

Боудика все же радовалась возвращению, это дало ей какие-то силы — она столько их уже потеряла, выхаживая дочерей и одновременно желая исчезнуть, покинуть эту жизнь. Но разрушение всего, чем она дорожила когда-то, возродило в ней жажду мести. Когда она поправится, когда сможет ездить на коне без криков боли и говорить, не рыдая от ярости, тогда придет время для возмездия. Она отомстит Дециану, римлянам, которые сотворили такое с ее семьей, но особенно — Кассию. Удовольствие от того, как она по кусочку будет рвать ему глотку, будет не сравнимо ни с чем другим на свете.

Она и девочки поправлялись, а люди уже приходили из самых дальних уголков ее земель, чтобы увидеть свою бывшую королеву и выразить ей свое сочувствие, свою любовь к ней и отвращение к тем, кто содеял с ней это. Прибывали и посольства из соседних королевств; вожди племен хотели увидеться с ней и рассказать о том, что испытали, узнав о ее судьбе.

От приходивших иценов Боудика узнавала, как римские сборщики дани по приказу советника Нерона Сенеки оставили ее страну нищей, как они забирали все, что под руку подвернется, чтобы возвратить те сорок миллионов сестерциев и проценты. Никогда еще ее людей так не притесняли, не вытягивали таких налогов, не унижали столь откровенно. Жить под властью римлян даже тем, кто считался их друзьями, становилось все более горько и тяжело.

Раны Боудики заживали почти месяц, еще месяц прошел, пока она смогла взбираться на коня. Все это время она проводила с дочерьми, гуляя с ними по полям, сидя у реки, ловя рыбу, наблюдая, как в ближнем озере купались утки. Она постоянно заботилась о своих дочерях, осушала их слезы, когда они плакали, гладила по волосам, пока они просто смотрели в небо.

Но Боудике нужно было выполнить одно дело, и, когда она уверилась, что может на некоторое время уехать и ее дочери не будут слишком страдать в ее отсутствие, она взяла у соседей лошадь и попрощалась, взяв обещание, что, если дети проснутся, друг и бывший слуга их успокоит.

Этот человек сохранил кое-что из ее прежней одежды, и потому Боудика смогла облачиться в длинное красное платье и зеленый плащ, который у шеи скреплялся бронзовой пряжкой. Теперь она снова выглядела как королева. Но она никому не позволит узнать о боли, что гнездилась в ее душе. В последний раз поцеловав детей и пообещав, что скоро вернется, Боудика отправилась на юг, в земли давних врагов своего племени — триновантов.

Когда Боудика вошла в длинную залу, король триновантов Мандубрак остался сидеть. Зала дышала стариной, напоминая минувшее фигурами древних богов в нишах, мечами и щитами на стенах, ветвями дуба и омелы на перекладинах — символами удачи. В этом доме не было ни одной римской безделушки. Обычно короли приветствовали друг друга, вставая, но ицены и тринованты были врагами дольше, чем кто-либо помнил, к тому же Мандубрак и Боудика не питали симпатий друг к другу.

— Я приветствую Мандубрака в знак дружбы и сестринской любви, — сказала она, войдя в залу. Под взглядами множества людей она шла, вдыхая запахи кельтского жилища, столь богатые, родные и знакомые с детства, столь отличные от запахов камня, мрамора, царивших в ее собственном доме.

Дойдя до середины залы, она произнесла:

— Я, Боудика, королева иценов, прошу разрешения у Мандубрака, короля триновантов, быть в его доме.

Она ждала разрешения. Он продолжал молчать. Вся зала, пораженная ее появлением, замерла. Отказать ей во входе было бы равносильно объявлению войны, оставить стоять — оскорблению.

— Почему Мандубрак должен впускать подданную Рима? — спросил он наконец.

— Я более не подданная Рима, великий король и правитель триновантов! Я стою перед тобой, как королева бриттов, свергнутая Римом. Я хочу отомстить.

Он кивнул.

— Я слышал, что римляне сделали с тобой в Камулодуне, нашей бывшей столице, которую украли у нас сначала катувелланы, а затем римляне. Я слышал также и о том, что случилось с твоими детьми.

Я оплакиваю ваше горе и оскорбление, вам нанесенное. Преступление против твоих детей не может быть прощено. Но я спрашиваю снова, Боудика, почему Мандубрак должен впускать того, кто однажды приникал к Риму, как дитя к груди матери? Годами ты и твой муж с презрением смотрели на тех из нас, кто подвергался грабежам, оскорблениям и насилию римлян, пока вы становились все богаче и жирнее на торговле с нашим врагом.

— Я пришла, великий король, чтобы выказать тебе уважение, признать свои ошибки и просить прощения за высокомерие, с которым мы относились к тебе, Мандубрак. Мы, ицены, ошиблись, когда подчинились Риму. Я и мой муж были неправы. Теперь я это вижу и потому пришла на коленях молить тебя понять и простить.

Все были ошеломлены ее речью. Боудика преклоняла колени перед их королем. Она, столь гордая и непреклонная!

— Выслушай же меня, Мандубрак. Моя семья понесла за наши ошибки тяжелую кару. Теперь пришло время платить Риму, но не несколькими смертями, как во время восстаний на западе, а горами тел, высокими, словно деревья в лесу. Не только разгромом одного легиона, но поражением всей армии, которая посмела вступить на священную землю бриттов.

Мандубрак покачал головой и произнес:

— Многие пытались победить римлян, но проиграли. Многие жены оплакивают мужей, погибших в борьбе с завоевателями. Вы с Прасутагом приветствовали римлян как гостей, и теперь ты здесь, потому что хочешь отомстить? Боудика! Я скажу тебе так. Много есть тех, кто справедливо жаждет возмездия. Дух Каратака ждет отмщения за его страдания, духи всех друидов, убитых на острове Англси, жаждут того Же. Но если ты пришла сюда просить помощи моих людей в возмездии за то, что сделали твоей семье римляне, то мой ответ — «нет». Когда придет время, я и мои люди поднимемся для нашей битвы, но не для твоей.

Взгляды всех триновантов обратились к Боудике. Медленно и царственно она пересекла оставшуюся часть залы и встала перед королем.

Склонив голову, она произнесла:

— Мандубрак прав, говоря, что есть те, кто жаждет возмездия больше. Пока бритты, как звери, скрывались в пещерах и храбро сражались с легионами, мой муж и я лежали на мягких постелях, ели фрукты и пили вино. Но я получила горький урок. Я поняла, что укус римской змеи глубок и опасен, я понимаю, отчего Мандубрак гневается на меня и иценов за наши ошибки в прошлом. Чтобы отомстить за себя и своих детей, я хочу преподнести империи такой урок, чтобы на улицах выли римские вдовы, пока кровь их мужей будет питать души бриттов. Я хочу так задеть императора, чтобы он на все времена возненавидел имя бриттов. Когда Боудика это сделает, люди сложат песни о том времени, когда бритты отбросили римлян и отомстили за все зло, что те совершили. Я, Боудика, готова собрать войско иценов. Тысячи соберутся вокруг моего меча. Они будут хорошо вооружены, они будут бесстрашны, и они посвятят жизнь свою мести за преступления, совершенные против рода Прасутага и всех иценов. Но этих тысяч людей недостаточно, чтобы сокрушить мощь римлян. Мне нужны воины других племен, которые смогут сражаться со мной плечом к плечу. Я здесь, Мандубрак, чтобы призвать тебя и твоих людей присоединиться к иценам в величайшей битве, в какую мы когда-либо вступали.

Король вдруг рассмеялся:

— Ты хочешь, чтобы мы пошли с вами? Поэтому ты пришла, Боудика? Я чувствую твою ярость и понимаю причину, что тобою движет, но почему я должен губить своих людей, делая то, что не удалось Каратаку?

— Потому, великий король, что в отличие от Каратака, друидов и всех тех, кто погиб от римского меча, я знаю, как действуют римляне. Я знаю их мысли, я изучала их битвы и военные хитрости, знаю их силу и слабости. Каратак проиграл, потому что вел толпу. Он был храбр, но не знал, как будут воевать с ним римляне. Многие погибли, потому что он не понял: когда на нас напали римляне, мир изменился. Сражайся Каратак с ними как римлянин, их в Британии сегодня не было бы. Я пришла сюда, чтобы молить о понимании и твоей братской поддержке. Но это последний раз, когда ты слышишь мольбу Боудики. Присоединись ко мне в битве против римлян, и тогда все мы будем непобедимы и навсегда освободим наши земли. Поверь, я объединю воедино все племена Британии в самую большую и могущественную армию из всех, что мы видели. Я создам войско из племен на севере и юге, западе и востоке. В нем, великий король, не будет иценов, триновантов. Там будут только бритты.

— И кто поведет эту великую армию?

— Все правители. Вместе. Каждое племя будут направлять свои вожди, которые станут совещаться и составлять план битвы. Вместе мы сможем победить римлян. Ты и твой народ — вы присоединитесь ко мне? — воскликнула вдруг она и, выхватив меч, вскинула его над головой.

И еще до того, как Мандубрак успел ответить, сотни голосов, как один, издали возглас согласия.

Мужчины выхватили оружие, и в зале вырос лес сверкающих клинков.

— Твои люди ответили, Мандубрак, — улыбаясь, шепнула Боудика.

60 год н. э. Дворец императора Нерона

Афраний Бурр, друг и советник императора, снова перечитал свиток, потом вернул его Сенеке.

— Ты глуп, ибериец, — сказал он. — Глуп и жаден. Твои действия вызовут большое негодование, и римским солдатам дорого придется заплатить за твою алчность.

— А ты, солдат, — груб, несдержан и невежествен. Ты готов разграбить императорскую казну, лишь бы заплатить за шлюху в портовой таверне.

— Микроцефал! — парировал Бурр.

— Мошенник! — не остался в долгу Сенека.

Они посмотрели друг на друга.

— Выпьем? — спросил Бурр.

— Мне как обычно, только в этот раз поменьше пряностей. Меня вчера полдня мучил кашель, я уж подумал, что ты пытался меня отравить.

— А это идея! Интересно, отравление философа считается преступлением? Думаю, Сенат бы меня наградил.

Он передал Сенеке чашу с вином и уселся рядом. С этого места открывался чудесный вид на город.

— Но подумай, Сенека! Потребовав назад такие деньги, ты точно устроишь проблемы для наших людей.

— У нас достаточно войск, чтобы справиться с кем угодно. Императору нужны деньги…

— Но это — твои деньги. Ты одолжил их когда-то Клавдию и теперь требуешь обратно именем Нерона. Император не увидит из них ни единой монеты, так в чем же его выгода?

Сенека воззрился на собеседника в изумлении:

— Откуда ты об этом узнал? Я никому не говорил. Все расписки хранятся у меня.

Бурр пожал плечами:

— Не только у тебя хорошие осведомители.

— Твои люди служат у меня?! — возмутился Сенека.

— Двое. А у меня твоих — трое… Тот, кто меня одевает, тот, кто отвечает за вооружение, и еще мой казначей. В самом деле, Сенека, неужели ты думал, что я об этом не узнаю? Ты платишь им половину того, что плачу я. Чтобы они рассказывали тебе басни обо мне! — Бурр расхохотался.

Сенека вздохнул:

— Ничего, теперь ко мне вернутся мои деньги…

— И еще десять миллионов. Так я тебя снова спрашиваю… Если на время забыть о твоей жадности самого богатого человека в империи, то почему ты решил так нажать на бриттов и вернуть долг? Я уже видел такое раньше, старый друг, и это всегда вело к восстаниям и бунтам. Мы, римляне, непревзойденные завоеватели, но с покоренными племенами обращаемся отвратительно и высасываем такое количество денег, что остается только удивляться, насколько мы истощаем империю, и все — только для выгоды одного Рима.

— Но ты, как и я, прекрасно знаешь, — за все нужно платить. Дороги, мосты, армия, еда для народа и…

— Игры на арене, которые тоже истощают наши запасы. Но деньги, которые ты возвращаешь, пойдут не императору, а только тебе. Рим и император не получат ничего, а ты вызовешь в Британии восстание. Ты и так не нуждаешься в деньгах.

— Ради всех богов, Бурр! Ты говоришь как философ, а не как солдат. Правда заключается в том, друг мой, что Сенат сам начал недоумевать, чего ради мы тратим такие огромные суммы на содержание легионов, когда в обмен получаем лишь товары и рабов, которых можем иметь, и не завоевывая страну. Да, Рим должен контролировать мир, но платить за это следует разумную цену. Граждане Рима уже начинают спрашивать себя, не лучше ли будет уменьшить наши армии, уменьшить размеры империи, вернуться к границам Августа и не создавать себе проблем? Тебе лучше, чем кому-либо, известно о том, с чем мы сталкиваемся в Армении, Иудее, Северной Галлии, Германии. И теперь, похоже, и в Британии…

— А я тебе давно говорил, что Британия будет проблемой, — сказал Бурр. — Когда Светоний написал нам и сообщил о своем успехе в уничтожении этих проклятых друидов на западе страны, я опасался того, как подействует его победа на остальные местные племена. Посмотри на Иудею, если хочешь узнать, что будет, когда мы окончательно свергнем местных богов и примемся навязывать своих. По крайней мере в Иудее мы не имеем дела с восставшими жрецами. Пока что…

— Я боялся, что если мы уйдем из Британии, то все мои деньги будут потеряны. Решение об уходе может быть вынесено в течение следующего года, если только Светоний окончательно подавил главные силы восставших. Сейчас он направляется обратно в Лондиний на берегах Тамеса. Я жду от него отчета о состоянии дел в Британии сейчас, когда мятежные силы разгромлены. Если он скажет, что проблем больше нет, я сообщу об этом императору, и мы спокойно отступим, оставив за собой только несколько портов и торговых городов. Наши интересы должны сосредоточиваться на Галлии и Германии, а не на стране за морем.

— А Иудея, Парфия, Африка? Нам что, тоже нужно уйти из этих земель, где пролилось столько римской крови? Я стал солдатом, Сенека, чтобы сражаться за своего императора и свой народ. И я оценил блага цивилизации, которые мы несем дикарям и варварам. Мы вступаем в битвы, подчиняем народы в болотах или пустынях, строим каменные и мраморные здания, которые простоят много лет. Мы обучаем их своим достижениям — математике, искусству чтения и письма, философии и риторике, — а в обмен лишь забираем плоды производства, налоги и рабов. Но, начиная со времени Калигулы, мы все больше истощаем империю. Она уже похожа на гниющую тушу в лавке мясника! Все жизненно важные органы извлечены, кровь вытекла, и остальное становится серой гниющей массой. И ради чего? Чтобы было чем платить за развлечения императора, за его банкеты, его похоть, одержимость, за игры и представления…

С опаской оглянувшись по сторонам, Сенека прошипел:

— Во имя богов, Бурр, помолчи!

— Вокруг нет ни души. Я удалил всех слуг и проверил все несколько минут назад. То, что я говорю, предназначается для твоих ушей и только для них. Но об этом уже постоянно, каждое утро шепчутся в Сенате. Тебе стоит подслушать подобные разговоры.

— Да, конечно. Но почему, как ты думаешь, это не обсуждается открыто? Разве ты не видел, как жены важных римлян вынуждены играть в похотливых пьесах, написанных Нероном? Разве ты не знаешь об оргиях, когда самые важные римские матроны, многие из которых имеют внуков, принуждены извиваться обнаженными, изображая греческих муз? Причина, по которой Нерону позволяется все это делать, — в том, что участие в любой оппозиции смертельно опасно: тот, кто выступает против него, исчезает, конфискуется все его имущество. То же самое случится и с тобой, Бурр, если продолжишь говорить в том же духе. Я пытаюсь заставить императора осознать ценности истинного стоика, но его гедонизм убивает всю мою философию. Признаюсь, друг мой, я совершенно не знаю, что делать… — растерянно закончил Сенека.

Бурр пожал плечами, потом придвинулся к нему и прошептал:

— Возможно, с ним случится то же самое, что с Калигулой и Клавдием. Возможно, и тебе стоит потратить некоторую сумму на убеждение некоторых германцев в преторианской гвардии…

Сенека посмотрел на друга с нескрываемым ужасом. Тот улыбался, но что-то в его глазах подсказывало философу, что старый солдат шутил лишь отчасти.

Глава 12

60 год н. э. Город римлян Камулодун

Всего лишь месяц назад, когда ее и дочерей ограбили и лишили дома, она в гневе мчалась по этой дороге к воротам Камулодуна. Ее глаза были полны слез, ибо в тот самый момент прокуратор забирал все, что принадлежало ее семье.

И всего месяц назад ее везли в повозке, как истерзанное животное, по той же самой дороге, но уже из города, обезображенную, униженную перед всем городом. И хуже, в тысячу раз хуже было то, что испытали здесь ее дочери. Теперь слез не было, их высушила боль, и глаза горели ненавистью. Сегодня она снова ехала в колеснице со своими детьми к закрытым воротам, но уже с совершенно другими намерениями. Сегодня она отомстит.

Глядя на приближавшиеся ворота города, Боудика безумно пожалела, что не знала тогда, чем все закончится. Знай она обо всем заранее, никогда бы не стала она ничего писать императору и просто жила бы милостью людей своего племени, как и остальные вдовы Британии. Но теперь, при одном воспоминании о зверствах римлян ее желание мстить разгоралось ярким пламенем. Она припасла для ветеранов в бараках особую кару. И для прокуратора Британии, подлого Дециана, жившего в безопасности в Лондинии. И особенно для Кассия, который очень скоро встретится с Прасутагом и эта встреча его не порадует!

Подъехав к воротам, Боудика сдержала лошадей. Она знала: позади в лесу спрятались тысячи вооруженных, охваченных яростью мужчин и женщин иценов и триновантов, теперь называвших себя только бриттами. И они ждали сигнала для удара.

После обсуждения все согласились подождать, пока первый ход сделает Боудика, и уже потом ринуться к стенам города. Согласно старым обычаям, поскольку Боудика и ее дочери были жертвами преступников-римлян, они могли теперь первыми увидеть, как убийцы падают на колени и молят о пощаде.

Бритты собирались тайно, продвигаясь ночами из самых отдаленных мест и прячась в лесах. Все они смотрели на Боудику как на своего вождя и первого воина. Все знали о былом поражении Каратака и теперь верили, что под водительством своих королей и королев, с яростью и опытом Боудики они смогут победить.

Королева иценов — этот титул она приняла снова — за день до наступления подробно объяснила им план битвы. Они знали, что сражение начнется с первыми лучами солнца. Бесшумно пробирались они по темному лесу, словно волки, без единого факела, полагаясь лишь на неверный свет луны, и наконец вышли к городу.

Теперь, держа наготове мечи и копья, они наблюдали, как Боудика с дочерьми медленно едет по дороге к восточным воротам.

Стражник, участник походов в Парфии и Сирии, заметил пыль первым, когда повернулся на восток, чтобы взглянуть на восход солнца; он хотел определить, сколько ему еще дежурить на стене, перед тем как можно будет отправиться спать. Размышляя, что же это могло поднять пыль — стадо или повозка, он устало смотрел на дорогу. Вскоре показалась колесница, и стражник удивился, кто бы это мог заявиться в такую рань, и задумался, стоит ли открывать ворота.

Колесница приблизилась, и он прокричал:

— Кто хочет попасть в город до открытия ворот?

Потом он пригляделся и увидел женщину с двумя юными девушками. Женщина выглядела необычно: на ней были бронзовые доспехи и плащ, длинные рыжие волосы струились из-под шлема. Стражник пригляделся и с изумлением обнаружил, что это — та самая женщина, которую некоторое время назад высекли на форуме города, а дочерей отправили в бараки. Он и сам некоторое время забавлялся с той, что была помладше.

Он обернулся в сторону караульного помещения:

— Командир, вам бы подойти сюда и посмотреть! Скорее!..

— Я — Боудика, королева иценов! — громко и уверенно прозвучал голос снизу. — Я приказываю вам открыть ворота!

Страж посмотрел вниз:

— Я сказал тебе убираться! Уходи! Поворачивайся и уходи! Или хочешь, чтобы повторилось то, что в прошлый раз? — Но уверенности в его голосе не было.

— Открой ворота, стражник, или пожалеешь о том дне, когда родился на свет! — ответила она, прикрывая своим плащом Каморру и Таску. Лошади тихо заржали. Эта высокая рыжеволосая женщина с голубыми глазами — глазами Сирены или Медузы, — одетая в роскошный красный плащ поверх доспехов, не проявляла ни страха, ни сомнения.

К стражнику подошел командир:

— Что здесь происходит? Кто эта женщина? Поворачивай и уходи, откуда пришла, или я не отвечаю за своих людей!

Боудика ничего не ответила, только медленно вытащила из колчана за плечами лук и стрелу.

— Женщина, если ты выстрелишь, вы все умрете. Стража, взять оружие! Слушай меня внимательно, женщина. Немедленно поворачивай или не сделаешь следующего вздоха.

Не слушая его, королева медленно повернулась и, вместо того чтобы выстрелить в стражников, послала стрелу в сторону леса.

Командир стражи, ничего не понимая, остановил лучников на стене. Он хотел знать, какую игру затеяла эта странная гостья. С изумлением римляне увидели, как из леса вышли первые бритты и встали на дороге. Потом стали выходить все новые и новые, пока вся дорога не скрылась под ногами тысяч вооруженных людей. Командир стражи в ужасе смотрел на этих воинов. Некоторые из них были обнажены, другие одеты, но все раскрашены голубым — традиционным боевым цветом бриттов, и эти узоры змеились по всему телу — круги, стрелы и волны. Все были с оружием.

— О боги… — выдохнул римлянин и хотел было рвануться с места, но стрела, посланная Боудикой, пронзила ему шею. С хриплым криком он свалился со стены на землю.

Каморра тоже быстро достала стрелу и предупредила крик другого стражника, попав тому в горло. Он рухнул на колени, пытаясь вытащить стрелу, но тьма уже поглотила его. Несколько лучников на стене спустили тетивы, но трое бриттов нырнули на дно колесницы, и ее металлическое покрытие защитило их от стрел.

Боудика прошептала:

— Первый удар. Одного — за мать, другого — за дочь. Клянусь богами, все идет хорошо. Скоро, Таска, и тебе представится возможность убить римлянина. Вы отомстите и увидите, как падут перед вамй люди, которые причинили вам зло. Скоро вы узнаете радость мести и власти.

Увидев первых упавших римлян, воины бриттов огласили окрестности боевым кличем.

Услышав его, Боудика поднялась и, схватив лук, принялась посылать за стену в город зажженные стрелы. Спохватившись, другие стражники тоже поднялись на стену и принялись кричать об опасности. Один из них даже начал звонить в колокол.

Королева истратила уже дюжину стрел на стражников и горожан, которые поднимались на стену посмотреть, что происходит. Ответные стрелы цели не достигали, лишь страх за жизнь дочерей заставило Боудику отвести колесницу подальше от города.

Сейчас головные отряды ее армии были уже у ворот, бритты размахивали факелами, готовясь поджечь город. По ее команде они тоже пустили за стены огненные стрелы, а затем десять мужчин, прикрываясь щитами, с криками подтащили к воротам таран, сделанный из ствола недавно срубленного дерева.

Ворота оказались крепче, чем выглядели, и выдержали первый удар тарана; тот, вырвавшись из рук, даже придавил нескольких бриттов.

— Вставайте же! Еще раз! — закричала Боудика.

Воины выбрались из-под бревна, подняли его и снова ринулись к воротам, на этот раз всерьез намереваясь снести их. Таран ударил, и все услышали желанный треск брусьев и досок с другой стороны ворот.

— Еще! — скомандовала Боудика.

В третий и последний раз ее люди ударили тараном в римские ворота. Все это время лучники по ее приказу следили за стенами, чтобы римские стражники не смогли помешать работе тарана.

Горожане, поднятые с постелей звуком колокола, выскочили на улицу. Многие сразу же были убиты стрелами, которые летели с неба, словно молнии Юпитера. Город наполнился криками и плачем. Охваченные паникой люди пытались найти укрытие в своих домах. Некоторые вместе с солдатами взбегали на стены. Оттуда было видно, что восточные ворота уже практически пали. Огонь охватывал соломенные крыши и деревянные стены домов. От охваченных огнем зданий загорались соседние — было похоже, что в городе бушует огненный смерч.

Весть о проломе в восточных воротах быстро достигла стражи западных, и ее начальник в ужасе смотрел на огромную армию, появившуюся словно ниоткуда. В городе оставалось мало солдат для защиты, и стражник немедленно написал донесение и отправил всадника в форт, расположенный в двенадцати милях от города.

Боудика увидела, как этот всадник удаляется, и выругала себя за то, что не сообразила выставить заградительные отряды. Однако беспокоиться об этом было уже поздно, нужно было захватить разбитые ворота и не терять ни секунды.

С треском последних брусьев ворота рухнули. Боудика знала, что предпримут теперь римляне, и приказала своим воинам действовать так, как они договорились прошлой ночью: вместо того чтобы бросаться на верную смерть, все отскочили назад, а лучники начали обстреливать стены, дабы римляне не могли стрелять с них в бриттов.

Центурион не был уверен, что знает, как поступить дальше. Он боялся, что в случае отхода его солдат в ворота ринутся бритты, и тогда сражаться с ними придется в городе, потому он приказал своим людям построиться «черепахой» и выйти из города. Римляне медленно двинулись вперед, рассматривая своих врагов сквозь щели между щитами.

Зная, что «черепаха» защищает со всех сторон, а смертоносные копья не дадут противнику приблизиться к ней, королева приказала своим воинам отойти.

Потом она быстро кивнула тем, кто держал таран, и, пока римляне готовились к атаке, таран развернули и изо всех сил ударили вбок «черепахе». Вряд ли такое случалось когда-либо в римской военной практике. Удар снес внутрь несколько щитов, солдаты попадали друг на друга, уронив оружие.

Улыбаясь тому, насколько легко это произошло, она с бешеной радостью наблюдала, как известный своей непобедимостью строй рассыпается и солдаты валятся на землю.

— Вперед! — закричала она изо всех сил, и сотня лучников, копейщиков и вооруженных женщин бросились на римлян. Те завопили, но были уже беззащитны перед гневом бриттов.

— Убейте их! Убейте их всех! — кричали Каморра и Таска.

— Нет, не всех! — перекрыл шум голос Боудики. — Двоих свяжите и приведите мне.

Бриттам понадобилось совсем мало времени, чтобы уничтожить сотню римлян. Двоих, охваченных ужасом, подтащили к колеснице королевы.

Выиграв этот бой, Боудика знала, что восточная часть города теперь в ее власти, но прежде ей необходимо было сделать одну вещь.

Она вышла из колесницы и взглянула на стоявших на коленях солдат. Их доспехи были в грязи, шлемы валялись неподалеку. Один был ранен в руку.

— Посмотрите, дети, и полюбуйтесь на мощь Рима. Теперь вы можете исполнить свою месть…

Она дала дочерям кинжалы. Таска с искаженным от ненависти лицом подошла к одному из римлян и разом вонзила кинжал ему в шею. Солдат завыл от боли и повалился на землю. Его сосед, увидев, что произошло, закричал и принялся умолять о пощаде. Таска снова и снова ударяла уже убитого в спину.

— Таска! — закричала сестра.

— Нет, молчи, Каморра, — остановила ее мать. — Она имеет на это право. Так она освободится от зла, поселившегося у нее внутри. Ты должна сделать то же самое.

— Нет! Умоляю вас! — со слезами закричал солдат. — У меня жена и дети!

Услышав эти слова, Каморра вздрогнула и повернулась к нему.

— У тебя есть дети? — быстро спросила она.

Он кивнул.

— Трое. Молю тебя, госпожа, отпусти меня ради моих детей.

Внезапно вспыхнув, Каморра прокричала:

— У тебя есть дети? И ты сделал такое со мной?! Ты насиловал меня и мою сестру, хотя у самого есть дети? Или ты только смотрел?!

С диким криком она вонзила кинжал ему в грудь.

Лицо Боудики исказилось страшной улыбкой. Это был тяжелый и жестокий урок, но только после него могло начаться исцеление.

Оставив кинжал в груди убитого, Каморра поднялась на колесницу.

— Пойдем, мама, нам еще нужно выиграть битву, — сказала она.

Гордая местью дочерей, Боудика тоже вскочила в колесницу. Она оглядела свою армию. Двадцать или тридцать бриттов остались лежать убитыми, римлян же в «черепахе» было погибло около сотни. Она не знала, сколько еще их лежало на стене или сгорело в собственных домах, но надеялась вскоре это выяснить. Она прокричала воинам:

— Идите в город и убивайте любого римлянина! Всех женщин и мужчин, кроме Марка Вителлия. Я буду говорить с ним. Идите!

Воины вскинули мечи.

Она приказала занять все ворота и выходы из города, чтобы никто из жителей не мог сбежать. Она не ожидала, что сокрушить ворота будет так просто, и теперь не хотела, чтобы у римлян остались другие лазейки для спасения. Помня о всаднике, она понимала, что он приведет подмогу.

Ее армия вошла в ворота Камулодуна и столкнулась с морем огня. Горящие дома, черный дым из дверей и окон, сотни тел на улицах. Одни еще двигались, но большинство уже нашло свою смерть. Некоторые тела обуглились, в других торчали стрелы, грязь и пепел смешались с кровью.

В отдалении показалась цепь солдат и горожан, которые решили продолжить борьбу.

Боудике было интересно, что они придумают, чтобы защитить город, и вскоре она это узнала. Сквозь треск пламени и рушившихся зданий она услышала громкие команды, а затем увидела, как сотни римских солдат строятся в конце улицы. Но нападение могло последовать и с любой другой стороны.

— Быстро! — скомандовала она своим людям. — Постройтесь так, как учились вчера.

Ее воины быстро построились в пять кругов. В первом кольце встали копейщики, и женщины закрыли их щитами, за ними встали воины с мечами, а последний круг состоял из лучников. От мужа она знала, что римляне предпочитали воевать на открытых пространствах, где могут исполнять различные маневры. Там у них были фронт, фланги и скрытые силы в резерве. Но в тесноте города ярость и ненависть бриттов давали им большее преимущество. А главное, римляне сражались за далекого императора, а бритты — чтобы вернуть себе свою страну.

Римляне двинулись в атаку, и Боудика тоже послала свое войско вперед медленным шагом, чтобы не нарушить строй, защищавший их от римлян.

Первыми начали лучники, и десятки римлян сразу пали от стрел, но, несмотря на потери, их строй продолжал двигаться вперед, медленно и грозно. Лучники римлян своими стрелами также нанесли бриттам немалый урон, римляне шли, наступая на тела своих живых и мертвых товарищей, и скоро армии встретились. Боудика на колеснице прорвалась через сражающихся и оказалась перед римлянами. Издав боевой клич, она метнула копье в центуриона. Оно попало ему в грудь, пробив кожу и металл доспеха. Вскрикнув, воин упал мертвым.

Вскоре римляне, лишившись командования и увидев, что уступают бриттам в числе, бросились искать убежища. Поле битвы осталось за бриттами. Боудика потеряла около сотни мужчин и женщин, и еще столько же лежали тяжелоранеными. Раненых она приказала унести, мертвых — пока оставить, так как времени на похороны не было.

Там, где недавно звучали удары и дикие крики, воцарилась тишина, нарушаемая лишь стонами и треском огня. Боудика со своей армией медленно продвигалась вперед, к центру города, который выглядел так, словно все живое из него бежало, а на улицах остались лишь мертвые. Боудика осмотрелась по сторонам.

Была ли это победа? Мог ли успех быть таким легким?

Она приказала своим людям осмотреть форум и контролировать ворота. Она ожидала, что сопротивления больше не будет вовсе либо оно будет незначительным, потому что ветераны, скорее всего, попрятались в свои бараки, а горожане и те бывшие солдаты, которые получили захваченные у бриттов земли, слишком испуганы, чтобы выйти из своих домов.

Боудика отделилась от своего основного отряда и направилась по улице, которая вела в сторону бань. Остановившись у дома Марка Вителлия и приказав дочерям оставаться в колеснице, она вошла в двери и крикнула:

— Боудика, королева иценов, ищет Марка Вителлия!

Он медленно вышел из тени и встал в центре комнаты, держа в руках меч и кинжал. Боудика увидела за его спиной перепуганных жену и детей.

— Приветствую тебя как друга, Марк Вителлий. Когда моя жизнь была в опасности, а моим детям угрожала смерть, ты был единственным в этом городе, кто помог нам. Ты спас нам жизнь и вернул меня моим людям. Боудика не забудет твою доброту. Но ты должен знать, что я подняла восстание против всего того, что делают с моими людьми римляне. Когда мы разрушим этот город и уничтожим всех его жителей, то пойдем на другие римские города и поселения.

Римлянин молчал, а его жена схватила ее руку и поцеловала. Дети начали тихо плакать.

Боудика продолжила:

— Когда Боудика завершит свое дело, в Британии не останется ни одного римлянина, а духи моей земли возрадуются от пролитой римской крови. Но я не хочу такой же судьбы для тебя, Марк Вителлий. Ты — добрый человек, был моим другом и пытался построить мост над морем, разделяющим наши народы. Я даю тебе день, чтобы собрать имущество и семью и вернуться на свою родину. Моим людям на восточных воротах приказано пропустить тебя и твою семью. Иди, пока ты под защитой Боудики. Но не задерживайся до утра, иначе разделишь судьбу всех тех, кто терзал мою землю. Да помогут боги тебе и твоей семье.

Боудика повернулась, чтобы покинуть дом.

— Постой!

Она с удивлением взглянула на Марка Вителлия:

— Если ты хочешь просить за жизнь твоих друзей…

— Я ничего не хочу от тебя, Боадицея. Я — бывший римский солдат. Я служил под командованием Тита Флавия Веспасиана, одного из самых благородных римлян. Он был беспощаден к врагам в битве, но никогда не позволил бы совершиться тому, что сотворил с тобой прокуратор Цат. Не только твою семью обесчестили, Боадицея. Весь Рим и вся империя теперь опозорены. Такие люди, как Дециан Цат, — зло, стоившее жизни тысячам. Я знаю, что ты собираешься убить многих здесь, в городе, но не могу обвинять тебя. Однако тот, кто действительно достоин возмездия, попытается сбежать в Рим. И еще я должен сказать тебе, Боадицея… За каждого убитого тобою римлянина империя уничтожит сотню бриттов. Прокуратор не должен сбежать до того, как ты свершишь над ним правосудие. Как только Дециан услышит о твоем восстании, он, скорее всего, попробует отплыть в Галлию. Пошли отряд воинов на восток от Лондиния на реке Тамес и найдешь его, когда он будет отплывать. А перед тем, как убить его, скажи, что Марк Вителлий будет вечно проклинать его имя.

Боудика глубоко вздохнула, кивнула и вышла из дома.

После трех дней боев и окончательного подавления сопротивления римлян Боудика столкнулась с первой большой проблемой. Из Камулодуна был отправлен гонец с просьбой о помощи. Ясно было: когда он расскажет начальнику форта о восстании бриттов, тот немедленно отправится на север, где стоил Девятый испанский легион. Так и получилось. Не дожидаясь разрешения военного правителя Светония Паулина, начальник форта Петиллий Цериал принял срочное решение подавить мятеж и приказал пяти тысячам легионеров Девятого легиона отправиться на юг, к Камулодуну, чтобы не оставить в живых ни одного бритта.

Но Боудика уже знала об их приближении от дозорных, оставленных на вершинах далеких холмов, — они быстро прибыли к ней и сообщили, что римляне будут в городе к концу дня.

Готовясь к новому сражению, Боудика приказала тысяче своих воинов выйти из города через западные ворота и нарубить молодых деревьев и ветвей в лесу, через который легион должен был продвигаться к городу. Проверив все приготовления, королева убедилась, что собранные деревья и ветки, размещенные вдоль дороги, действительно создают впечатление лесных зарослей. Она приказала облить их маслом, а самим воинам спрятаться в лесу рядом с городом.

Молча и терпеливо дожидались они прихода римлян. А те двигались к городу насколько возможно быстро и ожидали, что варвары будут столь же неорганизованными, как и в прошлые восстания.

…Когда легионеры вошли в лес, они едва успели удивиться густоте крон и подлеска, и тогда Боудика издала свой боевой клич. Петиллий Цериал в ужасе смотрел, как с земли неожиданно поднялись тысячи бриттов и выпустили тучу стрел. Сотни римлян погибли на месте, не успев даже понять, что произошло.

Петиллий Цериал был горяч и самоуверен. Он неверно оценил ситуацию и приказал своим людям занять оборону и закрыться щитами. Ему нужно было время, чтобы понять силу и расположение противника.

То была смертельная ошибка. После первых обычных стрел последовали стрелы огненные, нацеленные на облитые маслом ветки и кусты. Римляне оказались в самом центре огненного вихря. Началась паника.

Стена дыма по обе стороны дороги напоминала проснувшийся вулкан. Солдаты кричали от отчаяния и ярости, оттого, что угодили в столь ужасную ловушку. Они не могли ни дышать, ни прорваться сквозь огонь, а все пути отступления перекрывали бритты.

Пока римляне топтали друг друга и пытались выбраться на дорогу, бритты продолжали пускать огненные стрелы. Скоро все легионеры были мертвы. Все, кроме Петиллия Цериала, приемного сына великого Тита Флавия Веспасиана. Петиллий изо всех сил пришпорил лошадь, оставив своих людей погибать.

Боудика молила богов, чтобы огонь не распространился на живой лес, и, словно в ответ на ее просьбы, пламя постепенно угасло. Почти все враги погибли. Раненые, просившие милосердия или воды, были быстро отправлены к своим богам ударами кинжалов.

Королева приказала отрезать побольше голов и насадить их на колья — как жертвоприношение богам, защищавшим бриттов.

Теперь, когда опасность нападения на ближайшее время миновала, Боудика торжественно вернулась в город. Она направилась к форуму, но уже по дороге почувствовала: что-то не так. Они сражались три дня, и город, казалось, сдался, хотя римляне предпочитали обычно биться до смерти. Она не могла понять, почему эта победа так легко далась? Могла ли она взять город за несколько дней, причем такой большой, как Камулодун, с тысячами жителей-римлян? Конечно же, нет! Разве каждый житель не вышел бы, чтобы сражаться на улицах? Как только схватка за ворота закончилась, большинство жителей попрятались в дома, вместо того чтобы выйти и защитить себя. Разве это была истинная сила Рима? Слабые, жирные и покорные мужчины и женщины, которые прятались за щитами огромной и беспощадной армии…

Одно она знала точно: с этих пор ни один бритт не будет больше бояться топота римских колонн по дорогам его земли. Она подстегнула лошадей, и колесница покатилась, вздрагивая на камнях, к форуму.

Здесь она собрала свою армию. Болыпйнство воинов выглядели истощенными. Три дня быстрой ходьбы с самым минимумом еды, три дня сражений с римлянами ослабили даже сильнейших. Некоторые все еще держались настороженно, не выпускали из рук оружия, опасаясь внезапной атаки. Кто-то, опьяненный победой над столькими римлянами, уже смеялся и обнимал женщин. А кто-то просто лежал на земле или пил вино, принесенное из каких-то из домов.

Боудика остановила колесницу и услышала рев приветствий. И ицены, и тринованты признали ее как своего вождя, они видели, как жестко, разумно и неутомимо сражалась она все эти три дня. Вначале они следовали за ней по приказу, но теперь — потому, что она вела к победе.

Но лицо Боудики не светилось улыбкой, напротив, оно вдруг исказилось яростью. Она резко прошла через кольцо стражи и вышла на середину площади, где были собраны пленники.

Один из воинов-бриттов, улыбаясь, предложил ей вина, но она в гневе отбросила фляжку. Постепенно смех вокруг стих.

— Вот так вы все и умрете! — прокричала она. — Умрете, пьянствуя и буйствуя, как обыкновенная толпа. Вот как победит вас Рим! Если вы думаете, что одержали сегодня великую победу и теперь можете ее праздновать, то завтра точно будете мертвы! Именно так был побежден Каратак и его армия. Вот почему его борьба не избавила от цепей тысячи бриттов, а ведь он мог править как король! Ты! — Она указала на полуобнаженную женщину иценов, которая в экстазе победы обнималась на земле с несколькими мужчинами сразу.

Испуганная женщина поправила одежду и встала.

— Подойди к своей королеве! — приказала Боудика.

Еле переводя дыхание, женщина подошла.

— Ты и все те, кто бросил свои мечи ради утех, — уже виновны. Те, кто пил вино и затмил свой разум, предали бриттов, что рисковали своими жизнями. Такие как ты достойны только смерти!

Вокруг раздался ропот непонимания. Триумф оборачивался позором.

— На колени! — приказала Боудика, бесконечно грозная в своей ярости.

Женщина пала на колени, ее сотрясли рыдания.

Подняв меч, Боудика выкрикнула:

— Это наказание ждет всех, кто ослушается моего приказа!

В ужасе бритты смотрели, как клинок опускается на шею несчастной. Но в последний момент королева отвела руку, и меч лишь высек искры из камня мостовой.

Раздался общий вздох, а женщина вскрикнула и лишилась чувств.

— Слушайте меня, бритты! Когда мы вступили в город, я сохранила жизнь одному доброму римлянину. Поэтому справедливо, если теперь я оставляю жизнь одному тупому бритту. Но будьте уверены: это — последний раз, когда я проявляю к вам снисходительность. Любое нарушение приказов кем бы то ни было приведет к немедленной смерти. Любая трусость будет караться смертью. И тем более любое своеволие, непочтение или бегство с поля боя тоже будут караться смертью! Я все сказала.

Воины глядели друг на друга, пытаясь понять причину такого гнева своей королевы. Разве они только что не одержали большую победу? И теперь их карают в самый момент триумфа. Разве для этого они сражались и рисковали своими жизнями?

Словно почувствовав это настроение, королева снова возвысила голос:

— Армия Боудики точно проиграет Риму, если будет пить, плясать и веселиться, словно на празднике! Мы можем разбить римскую армию только дисциплиной, столь же твердой, как сама римская сталь. С этого момента, бритты, вы будете есть, спать, улыбаться и дышать, когда я это позволю! Все несогласные могут сейчас уйти… Но, сделав это, они до конца своей жизни будут рабами. Те, кто останется, пусть поклянутся нашими богами, что будут подчиняться мне во всем. Я знаю Рим и его армию, и только я, Боудика, ваша королева, поведу вас к победе и свободе.

Она замолчала и, затаив дыхание, ждала ответа. Ее речь была встречена тяжелым молчанием. У нее упало сердце. Неужели она выиграла только мелкую стычку и проиграла всю войну в самом ее начале? Этим закончится ее победа? Она молча помолилась богам, чтобы ее воины поняли, что лишь единство позволит им победить.

Молчание прерывалось лишь треском горевших домов. Она проиграла! Она стала королевой без народа, женщиной без положения и состояния, полководцем без армии. Она уже собралась повернуть к колеснице с дочерьми, чтобы отправиться в забвение, когда вдруг один из воинов прокричал издалека:

— Я клянусь богами, что последую за тобой, Боудика! И буду делать так, как ты прикажешь!

Ему вторили другие, и скоро все они принесли клятву своей королеве. А она с трудом сдерживала слезы.

Первым ее решением на следующий день было отправить группу из двадцати воинов в рейд на юг и восток от города Лондиния. Там они должны были выждать, пока не появится римский корабль. Все римляне должны были быть схвачены. Если кто-либо из них окажется прокуратором Британии Децианом Цатом, то его следовало в цепях доставить к Боудике.

Второй приказ — обыскать все дома, оставшиеся в южной части города, начиная с ближайших к форуму и до самой городской стены. Нужно было обшарить и общественные здания, все крыши и подвалы и найти жителей, которые смогли спрятаться. После обыска каждый дом должен был быть сожжен дотла. Она решила лично проследить за разрушением общественных зданий, особенно огромного храма Клавдия, ради строительства которого из бриттов безжалостно выжимались дополнительные налоги. Одним ударом топора она снесла уродливую голову так называемого «бога» и приказала бросить ее в реку как дань собственным богам. Она также проследила, чтобы статуя римской богини победы была снята с пьедестала и поставлена спиной к форуму и баракам ветеранов — в знак того, что победа отныне отвернулась от римлян.

А потом Боудика приказала, чтобы все оставшиеся в живых римляне были в цепях приведены к форуму на позор и казнь. Что она особенно желала сделать, так это отыскать отставных солдат римской армии, живших в ближних бараках. Она намеренно оставила их напоследок, приказав запереть живущих в том самом бараке, где насиловали ее дочерей, дабы мерзавцы сидели там и знали, что все остальные в городе уже казнены и скоро придет их время. Чем дольше будут они ждать в страхе перед неизбежным, тем слаще будет месть.

Своим воинам Боудика сказала:

— У меня припасено для них особое наказание. Эти звери мучили моих дочерей. Постарайтесь никого из них не убить.

Деревянная дверь была открыта пинком ноги, из темноты пахнуло вонью людей, долго томившихся в тесном помещении. Барак был заперт уже несколько дней, в нем пахло мочой и страхом. С мечом в одной руке и кинжалом в другой, ожидая внезапного нападения, вошла Боудика с десятью своими воинами.

И нападение последовало. Десятка два людей в доспехах, с мечами и копьями кинулись на нее с криком «Смерть шлюхе!»

В первом ряду нападавших было только трое, больше не позволяло малое пространство. Боудика и ее люди внезапно упали на колени, и нападавшие, не понимая, что происходит, замедлили шаг. Тогда, как было уговорено, воины позади Боудики стали стрелять в незащищенные части тел нападавших. Одного спас панцирь, но двое других рухнули со стрелами в шее и голове. Боудика приказала наступать, и остальные римляне оказались в ловушке, так как не могли перелезть через тела погибших и раненого. Они растерялись и теперь с ужасом смотрели, как королева в доспехах указывает на них своим мечом.

Один из ветеранов призвал остальных встать и сражаться, но Боудика повторила уже проделанный маневр, и еще несколько римлян были ранены или убиты.

— Вы побеждены! Сдаетесь? — прокричала им Боудика.

Римляне посмотрели на своих убитых и поняли, что сопротивляться дальше будет самоубийством. Сдавшись, они еще могли рассчитывать на милосердие или, по крайней мере, на несколько часов жизни, а потому кивнули и бросили мечи, кинжалы и копья.

— Проверьте, что никто из них не прячет оружие, и потом ведите на форум, — приказала Боудика. — Обыщите здание и убедитесь, что никто не спрятался, а потом все сожгите. Я продолжу поиски.

Был вечер четвертого дня после битвы, когда всех оставшихся римлян схватили и согнали на форум. Мужчины, женщины и всего несколько детей лежали или сидели на земле, словно домашний скот, соединенные цепями и веревками, и смотрели на бриттов с презрением и страхом, недоумевая, как такое могло случиться. Почему бритты так жестоки к тем, кто принес в их глушь цивилизацию?

Здесь сидело около пятисот человек. Тысячи уже умерли на улицах, как и многие бритты.

Большинство зданий в западной и южной частях города все еще догорали, восточная часть давно превратилась в обугленные развалины. Тела римлян, которые погибли на улицах, пытаясь защитить свои дома, или убитых стрелами, уже окоченели и лежали, подобно статуям, их лица застыли в гримасе смерти. Те, кто не умер от стрел, пали от мечей или кинжалов, и тела их были обезображены жуткими ранами. В некоторых из домов повсюду была кровь, ее запекшаяся корка покрывала даже мозаики на полу.

Те же, кто пока сохранил жизнь, страдали теперь от неизвестности и страха в ожидании своей судьбы. Большинство было одето в туники и тоги, солдаты решили остаться в воинском снаряжении. О таком дне Боудика мечтала с тех пор, как ее опозорили на этом самом месте. Тогда, во время ее мучений, эти люди были полны презрения, они веселились, когда прокуратор Британии приказал ее раздеть и бить кнутом. Где, интересно, теперь их улыбки? Каково будет Дециану и его паршивому псу Кассию, когда они узнают о том, что произошло здесь? Ей безумно хотелось посмотреть на них в момент, когда они узнают о Боудике и той мести, которую она начала вершить.

— Римляне! — воскликнула она, и ее голос перекрыл шум на площади. — Все вы виновны в преступлениях против народов Британии. Вы виновны в унижении моих дочерей. Я, Боудика, королева иценов, была притащена сюда, избита и ограблена вором и грабителем, которого вы называете прокуратором, но ни один из вас не поднял руку в мою защиту и ни один не защитил моих детей, пока их тела терзали эти звери из ваших бараков…

Женщины-пленницы начали выть, вспомнив наконец, где они видели эту рыжую фурию, потому что теперь точно знали свою судьбу.

— Вы виновны в том, — продолжила Боудика, — что украли земли бриттов, превращали наших людей в рабов и оскорбляли наших богов. За все эти преступления и за многие другие вы приговариваетесь к смерти. Все мужчины, которые не участвовали в насилии над моими дочерьми, но смотрели на это, будут обезглавлены. Все женщины, которые смотрели на мою наготу и мое унижение, будут повешены. И наконец, тем солдатам из бараков, которые мучили моих детей, отсекут то, что делало их мужчинами, и вырежут веки, дабы они не могли закрыть глаза на свое преступление. А потом их распнут. Они покинут этот мир медленно, с невыносимой болью. Это — самая безжалостная смерть из всех, которые я знаю, и я научилась этому от римлян. И когда они будут умирать, пусть смотрят на разрушения, которые я здесь совершила, и вспоминают то, что сделали сами. Размышляйте, пока будете еще живы, о своих удовольствиях! Таков мой приказ. Боудика все сказала.

Она повернулась и покинула форум в колеснице, а вслед ей неслись вопли, мольбы и стенания ее врагов. Именно это, как она теперь осознала, и было истинной радостью победы.

Глава 13

60 год н. э. Южный берег Британии

Что-то пронеслось по дуге в небе, удивив моряков, а потом, подобно молнии, ударило в море вдали от корабля, шедшего вдоль южного побережья Британии.

Сначала капитан подумал, что это могла быть птица — не альбатрос, а хищник наподобие морского орла. Так как он исчез в море, капитан предположил, что это действительно был морской орел в погоне за мелькнувшей рыбой. Только потом, по оставшемуся в воздухе шлейфу дыма, он понял, что это была сигнальная стрела.

— Сигнал! — прокричал он, пытаясь перекрыть шум ветра, хлопанье парусов и плеск волн о борт корабля. Светоний Паулин, правитель Британии, смотрел в море, в сторону далекой Галлии, где многие его прежние сослуживцы командовали легионами. Теперь, после большой победы, он мыслями витал где-то далеко и не заметил ни стрелы, ни крика моряка.

— Сигнал! — закричал уже и дозорный.

Один из окружения Светония повернулся на крик, но к этому времени стрела снова ушла в воду, и показывать было не на что. В отчаянии дозорный указал на берег, и в этот момент, к счастью, неизвестный лучник выпустил третью стрелу, и все увидели ее дымный след.

Светоний немедленно подошел к капитану.

— Вон там. Лучник! — сказал моряк.

Лучник выпустил четвертую стрелу. На этот раз Светоний тоже приказал поджечь стрелу и выстрелить в сторону берега, дабы показать, что сигнал замечен.

— Прикажи гребцам пристать в ближайшей бухте, где нет скал, — приказал он капитану.

Увидев ответную стрелу, лучник вскочил на лошадь и бросился вслед за кораблем. Наконец судно смогло безопасно подойти к берегу.

Поднявшись на корабль, посол поприветствовал Светония и доложил:

— Мне приказано выразить почтение правителю от лица прокуратора Британии Дециана Цата. Он шлет вам свои поздравления и просит вас прочесть это срочное послание.

Раздраженный тем, что его донесение с острова было прочитано этим жирным, надутым, жадным и невежественным тупицей прокуратором, Светоний принял свиток и сломал печать. Прочитав письмо, он фыркнул от отвращения.

Благороднейшему и достойнейшему правителю Гаю Светонию Паулину от Прокуратора Британии Дециана Цата.

Приветствую тебя именем славнейшего императора Рима Нерона.

Я, Дециан Цат, покорнейше спешу уведомить правителя о возмущении в наших владениях. Да будет известно, что гарпия, чье имя Боадицея, или, на ее языке, Боудика, нагло называющая себя королевой Британии, подняла огромную армию из сотен тысяч крестьян-бриттов и в нарушение приказов императора Нерона направила ее на наших славных ветеранов.

Эта мерзкая женщина в мужской одежде, с мечом и кинжалом в руках, опустошает наши земли, она истребила все население нашей столицы Камулодуна самым ужасным образом, как могут лишь варвары. Еще она уничтожила пять тысяч прекрасных римских воинов из Девятого испанского легиона. Только его легат, Петиллий Цериал, и его личный страж смогли выжить.

Говорят, правитель, что эта негодяйка сейчас движется к беспомощному и незащищенному поселению Лондиний. Прошу тебя, правитель, поспеши на помощь к ним во имя императора.

Сожалею, но я вынужден был срочно отправиться в Галлию по неотложному делу императора, несмотря на опасность для меня в этой варварской стране, иначе я обязательно остался бы сражаться плечом к плечу с жителями нашего города. Я бы так сделал, правитель, несмотря на то, что я простой администратор и слуга Рима без опыта военной службы и без военных дарований.

Молю понять, правитель, что ты должен последовать этой срочной необходимости и отправить свою армию на восток, чтобы встать на защиту жителей Лондиния от злейшей и жесточайшей из всех женщин, с которой нужно бы заживо содрать кожу, а плоть кинуть на съедение воронам.

Именем императора я призываю тебя поспешить и преуспеть.

Написано рукой прокуратора Британии двадцатого июня в шестой год славного правления императора Нерона.

Дециан Цат

Светоний передал свиток своему помощнику Фабию Терцию. Он подумал о Девятом легионе и невольно вздрогнул, представив себе чудовищность потерь, сравнимых лишь с недавними потерями в Германии. Ужасно! Как мог Петиллий допустить такую катастрофу? И почему сам он жив, если все его люди погибли? Он должен был предусмотреть случившееся.

Но сейчас было не время показывать свою скорбь. Сейчас нужно было брать на себя командование. Если хоть что-то из написанного этим шутом было правдой.

Фабий удивленно тряхнул головой:

— Пять тысяч легионеров? Пять тысяч? Как такое возможно?

Светоний пожал плечами.

Фабий презрительно морщился, читая письмо.

— Похоже, что он все-таки говорит правду. Если нет, то с чего бы этому трусу бежать в такой спешке?

— Ничего другого я и не ожидал от этой свиньи, кормящейся из императорского корыта. Что ты знаешь о Боадицее? Женщина во главе армии? Разве так бывает?

— Королева Картимандуя водительствовала армией! — вспомнил Фабий.

— Да, — рассмеялся Светоний, — с римской поддержкой она повела армию против собственного народа, который выступил на стороне ее мужа. Но здесь — другое. Похоже, эта женщина равна мужчине. И она должна была вести огромную армию. Те ветераны в Камулодуне… Некоторые из них сражались со мной в Северной Африке и показали себя отважными воинами. То, что говорит Дециан, может быть правдой, потому что город был слабо защищен и половина армии была с нами на западе. Но гибель пяти тысяч легионеров! О боги! Для такого нужно настоящее мастерство стратега. У нас очень большие проблемы, если этот уродец и в самом деле не лжет.

— Это правда. Только подумайте: прокуратор получает в Британии такие доходы, что может бежать в Галлию лишь по очень серьезной причине.

Светоний кивнул:

— Да, это и в самом деле так.

— Отправиться ли мне к войскам на запад, чтобы подготовиться к битвам с Боадицеей?

— Пока нет. Я хочу разобраться, что произошло в том городе. Прокуратор написал, что в армии бриттов — сотни тысяч. Но из его документов по налогам для императора можно предположить куда меньшее число. Однако намного больше меня беспокоит, почему против нас восстало мирное и дружественное племя. Они знают, что мы их уничтожим, как подавили восстания на западе. Что-то вызвало такую ярость, что-то привело к тому, что они подняли оружие против Рима.

Фабий кивнул:

— Если мне будет позволено высказаться…

— Прошу тебя, Фабий.

— Господин, когда мы прибыли в Британию, я много спрашивал местных об условиях жизни людей, и они очень откровенно говорили о том, что их действительно злило — об увеличении налогов и особенно требовании императора вернуть одолженные Клавдием деньги из императорской казны. Это громадная сумма, и ее изъятие могло вызвать большие трудности, даже разорение многих бриттов. Вы всегда учили меня быть безжалостным в битве и милосердным в мире. И я не вижу ничего достойного в том, как мы обращаемся с завоеванными народами.

— Я мало что могу поделать с этим и вынужден просто исполнять приказы императора и Сената. Но если именно требование императора все новых и новых денег вызвало это восстание и стоило жизни столь многим римлянам, я постараюсь во всем разобраться. Я напишу Сенеке, главному императорскому советнику, и расскажу о том, что видел.

Покачав головой, Фабий спросил:

— Почему именно ему? Почему не известить самого императора или Сенат? Вы назначены ими, а не советником.

Светоний рассмеялся:

— Как мало ты знаешь о Риме, Фабий. Вот почему ты со мной… Именно потому, что ты чужд этому городу.

60 год н. э. Поход на Лондиний

Численность ее войска росла с каждым днем. По десять, пятьдесят, а то и по сто человек приходили через поля и леса каждый день. У всех были уже кинжалы, у кого-то — щиты, у некоторых — даже мечи. Копий, правда, почти ни у кого не было.

Боудика послала гонцов во все соседние деревни за мастерами по изготовлению повозок, колес, за конюхами, поварами, пекарями, кузнецами, оружейниками — всеми, кто мог помочь подготовить ее армию для встречи с римлянами. Продовольствие они брали в своей округе, забирали скот из деревень и зерно с полей. Это вызвало возмущение некоторых бриттов, но Боудика знала, что, пока остальные — под ее властью, она потом наградит всех тех, кто вольно или невольно будет ей помогать.

После битвы за Камулодун ее армия ликовала. Они одержали верх над мощью Рима, одержали неожиданную, чудесную победу. Теперь можно было позволить войску отдохнуть день-другой. Но когда праздник закончится и нужно будет выступать к Лондинию, Боудике придется объяснить своим людям положение дел.

Вместо того чтобы произносить речь перед всеми, она отправилась по лагерю. Чтобы обойти все костры, ей потребовались целых две ночи, потому что из-за большого числа пришедших к ней воинов лагерь растянулся на огромное расстояние. И всем она говорила, что, когда римляне получат весть о разрушении Камулодуна, бритты не должны недооценивать силы противника, ибо он будет быстрым и крайне безжалостным. Да, многие погибнут. Но оставшиеся в живых обретут свободу.

Она говорила, что они взяли лишь небольшой город, где были старые солдаты и простые горожане, а когда встретятся в поле с настоящей римской армией, это будет уже совсем другое дело, и важнее всего будет военная дисциплина. Она заверяла своих людей, что изучила стратегию римлян, понимает римскую тактику и знает приемы, при помощи которых они будут равны римлянам на поле боя. Говоря все это, она видела облегчение и одобрение на их лицах и молча молилась богам, чтобы все, что она обещала, стало правдой, и благодарила богов за то, что никто из ее людей не знает, что никаких особенных знаний у нее нет, а есть только то, что объяснял ей Прасутаг. Именно он поведал ей о силе и назначении римской «черепахи», о римском «клине», предназначенном для того, чтобы расколоть строй противника, о «круге», когда римляне защищают свои позиции со всех сторон, и о построении, что применяется против всадников. Разговаривая со своими соратниками, Боудика только теперь осознала, сколь велико ее уважение к Прасутагу и как сильно она зависела от него. И еще раз поняла, как она по нему тоскует.

В лагере были хмельной мед и вино, свежий хлеб и жареное мясо, и армия пировала, продолжая праздновать победу. Да, воины прислушивались к ее словам и выражали свое одобрение, но она знала, что они все равно неопытны и не подготовлены к тому, что могла противопоставить им мощь Рима. И ей становилось страшно.

Но во время своих обходов лагеря она заметила и то, что очень ее обрадовало. Мужчины и женщины из разных племен, по-разному одетые, вплоть до застежек на плащах, сидели вместе и дружески беседовали. Это проявилось уже после битвы за Камулодун. Передвигаясь и скрываясь в лесах, они еще были двумя разными частями ее армии — иценами и триновантами. Но, уходя от горевшего города, они сплотились и теперь хлопали друг друга по плечам и обнимались, теперь они ели и отдыхали вместе. Люди из разных племен, которые приходили позднее, видя их поведение, быстро смешивались со всей армией. Это было удивительно и радостно.

Уже седьмой день они шли от Камулодуна к Лондинию, когда Боудика решила, что пришло время посетить правителя королевства катувелланов, через чьи земли армия должна была пройти, чтобы разрушить римский город на берегах Тамеса. Это племя было смертельным врагом триновантов. Каратак и его брат были правителями катувелланов и великими воителями, сражавшимися против римлян, когда те только пришли на завоевание Британии. Теперь она должна была отправиться в столицу этого племени и встретиться с их правителем Кассивелланом, человеком, который взял себе имя того, кто противостоял самому Юлию Цезарю сто лет назад, когда тот впервые высадился в Британии.

Когда она и Прасутаг правили иценами, они видели с его стороны лишь враждебность. Теперь она объединилась с его врагами триновантами и потому совсем не представляла, какова будет его реакция. Ее сомнения еще более усилились после победы над Камулодуном. У Кассивеллана были тысячи воинов, и его можно было бы склонить присоединиться к восставшим, если бы они одержали более значительную победу, чем разрушение города ветеранов.

Попросив короля Мандубрака принять командование над армией на время своего отсутствия, Боудика отправилась на северо-запад. Она знала, что вести переговоры с королем Кассивелланом будет трудно, ибо было известно, что он хотел расширить свое королевство, чтобы достичь моря. Этот король получал хорошую прибыль от торговых путей, проходивших по его владениям, но понимал, что увеличит свое богатство в несколько раз, если сможет иметь в своей земле еще и порты.

Помня обо всем этом, Боудика взяла с собой свиту и теперь отгоняла мысли о возможной опасности. Объединиться с Мандубраком, даже использовав весь такт и всю дипломатию, было крайне трудно. Как добиться того же от Кассивеллана? Это казалось просто невозможным, его неприязнь к иценам всегда была открытой. Но сделать это было необходимо, потому что без союза с ним остальные властители Британии стали бы смотреть на ее выступление как на мелкий бунт и отказались присоединиться. Если ицены, тринованты и катувелланы станут единой армией, то и остальные поймут, что происходит, и тоже восстанут.

Она со своей свитой подъехала к городу, и стража немедленно открыла ворота, даже не спрашивая ее имени: здесь ожидали ее приезда. Проезжая под аркой ворот, она кивнула воинам, и те улыбнулись в ответ:

— Да пребудут с тобой боги, женщина иценов.

Она медленно углублялась в город. Сплетение улочек, мастерские, и везде — такие знакомые запахи жилья бриттов: дыма, раскаленного металла, свежего хлеба и жареного мяса. Здесь не было ни одного каменного здания или мраморной колонны, не было расписанных стен или мозаичных полов, только земля, дерево, тростник и солома.

Боудика глядела по сторонам и видела женщин и детей, которые вышли к дверям жилищ, чтобы посмотреть на высокую рыжеволосую женщину на огромном коне. Некоторые усмехались, когда она проезжала мимо, другие смотрели с любопытством. Кто-то глядел угрюмо и отчужденно, но все, казалось, уже знали ее.

Когда жив был Прасутаг, она нередко испытывала смущение, если на нее смотрело много людей, но сейчас этого не было. Все взгляды говорили, что в ней видят теперь не Боудику, а воительницу, которая захватила римский город, чего еще не смог сделать ни один бритт. С мечом и щитом, в доспехах, королева чувствовала себя уверенно и надежно.

В центре города Боудика разглядела большое здание королевского дворца. Она подъезжала к нему медленно, чтобы дать Кассивеллану время подготовиться к встрече. Спешившись, она передала поводья страже и вошла в дом. Он был больше, чем дом короля триновантов, богаче украшен внушительными фигурами богов, в середине залы стоял огромный круглый стол, окруженный деревянными креслами, на стенах висели щиты и оружие.

Кассивеллан сидел за столом, окруженный придворными, и, когда Боудика вошла, встал. Она остановилась в дверном проеме. Перед нею было много людей, правда, меньше, чем в зале короля триновантов.

Глядя на короля, Боудика наклонила голову. Один за другим мужчины и женщины рядом с королем, его жены и дочери, сыновья и пасынки, вставали, и тогда Боудика приблизилась к столу:

— Боудика, королева иценов, приветствует Кассивеллана, великого короля племени катувелланов.

— Боудика? Та женщина, что разрушила деревню престарелых римлян?

Перед ней был высокий, суровый человек лет сорока, его волосы уже начали белеть от забот правления. Она никогда его не видела, но много слышала о нем. Он не был другом римлян, хотя она знала, что со времени поражения Каратака он вынужден был жить, подчиняясь их силе.

— Боудика, которая убила тех, кто вторгся в наши священные земли, — ответила она. — И королева иценов, которая в священном лесу уничтожила целый легион римлян.

Они смотрели друг на друга, не двигаясь с места, пока одна из женщин, сидевших рядом с королем, не встала и не сказала, кивнув головой:

— Я Велла, королева катувелланов. Я приветствую Боудику, королеву иценов, и приглашаю ее сесть с нами за стол.

Кассивеллан с раздражением взглянул на жену, но Боудика уже шагнула вперед и заняла место за столом.

Король сдержанно, но доброжелательно представил гостью остальным женщинам, детям и своим советникам. Такой прием сильно отличался от того, который она ожидала здесь встретить. Она ждала открытой враждебности, однако, если не считать некоторой холодности короля, с ней обращались как с уважаемой гостьей.

Отпив из кубка хмельного меду, король сказал:

— Мне сообщили, что к тебе присоединился Мандубрак. Поэтому ты здесь? Чтобы Кассивеллан и катувелланы тоже последовали за тобой?

— Мандубрак не последовал за мной, а присоединился как равный. Он видит, что вместе мы сильнее, чем по отдельности. И он понимает, что мы должны сражаться вместе как бритты, а не как отдельные племена. По отдельности мы покоримся римлянам, но вместе будем непобедимы.

Кассивеллан рассмеялся:

— И кто же поведет эту непобедимую армию? Ты?

— Мы все поведем ее. Ты поведешь своих людей, Мандубрак — триновантов, а я — иценов. За столом переговоров мы, вожди, выработаем план битвы и расположение войск, а затем сообщим все своим людям. При таком подходе не будет места для споров.

Король кивнул. На лицах сидевших за столом тоже отразилось доверие. Но лицо короля вдруг омрачилось.

— А после того, как римляне будут побеждены, когда они уйдут с наших земель? Кто тогда поведет наших людей, Боудика?

— Если мы — народ племен, то на нас всегда будут нападать те, кто жаждет захватить наши земли. Если мы — единый народ, если мы — бритты, нас не завоюют никогда. Германцы слабы, потому что, как и мы, состоят из отдельных племен.

— Ты не ответила на мой вопрос…

— Мы создадим совет королей и королев. Совет будет избирать главу всей Британии.

Кассивеллан засмеялся:

— И ты захочешь стать главной королевой?

— А ты захочешь стать главным королем?

Велла рассмеялась и, повернувшись в сторону Боудики, подняла кубок.

— Ты говоришь смело, но хорошо, королева иценов.

Но король еще сомневался.

— А почему катувелланы должны присоединиться к тебе? Да, ицены — великий народ, но они много лет были союзниками Рима. Твои люди больше сталиримлянами, чем сами римляне. Я знаю, что ты и твой покойный муж носили римскую одежду, ели римскую еду и жили на вилле, построенной так, как если бы она располагалась на одном из римских холмов. А теперь ты просишь правителей бриттов, которые сражались и потеряли многих друзей, отказаться от ответственности за своих людей и присоединиться к тебе, чтобы отомстить римлянам за то, что они сделали тебе и твоим дочерям! Почему мы должны это делать? Вспомни, что мои братья погибли, сражаясь с Римом…

— Именно по этой причине ты и должен присоединиться к нам, Кассивеллан. Если ты не будешь сражаться, римляне увеличат налоги, и еще больше твоих людей попадет в рабство. Но если ты вступишь в войну, то достигнешь успеха только тогда, когда присоединишься к остальным, из других племен. Ты и твоя семья — великие воины, которые сражались, но были побеждены мощью Рима. Ицены не выступали против Рима, и потому для нас восстание имеет большее значение и важность. И оно найдет отклик по всей Британии. Все узнают о разгроме, на который я обрекла римлян за их преступления. Я намерена мстить! Каждый бритт, мужчина или женщина, поймет мою ненависть, и она войдет в каждый дом, каждую деревню и каждый город бриттов!

Ее слова разнеслись по всей зале и были услышаны всеми, и ярость ее была столь открытой и сильной, что это могло повредить сейчас ее делу.

Кассивеллан кивнул, но произнес с сомнением:

— Это слова женщины, которая носит свою ярость, словно ребенка. Но насколько хороша эта женщина в сражениях? Светоний — самый сильный и бесстрашный из всех римских полководцев. У него нет ярости, один лишь долг. Он великий стратег и не бросается бешено в битву. Холодным умом и тактикой он победит нас.

— Я одержала победу… — начала она.

Смех короля прервал ее.

— Это был почти не защищенный город, населенный римлянами слишком старыми и пьяными, чтобы держать меч. Половина его гарнизона отправилась на запад сражаться против восставших. Это, Боудика, не настоящая победа.

— Ты забыл, что я уничтожила пять тысяч римских воинов, которые шли им на помощь, — отчеканила она.

Он взглянул на нее и кивнул:

— Да, я слышал об этом, и ты права. Я недооценил тебя. Но даже теперь на твоей стороне — только внезапность и удача. Теперь, когда римляне знают о тебе, они предпримут все, чтобы тебя остановить.

Она кивнула, ибо он был совершенно прав. Она пришла сюда, чтобы победить его, но, похоже, встретила свое первое сокрушительное поражение.

— Мое завоевание Лондиния уже в течение недели покажет, что Камулодун не был лишь подарком удачи…

— Опять же, Боудика, Лондиний — легкая добыча. Там нет ни стен, ни защитных сооружений, есть лишь чиновники, купцы и моряки, хозяева таверн и постоялых дворов, их жены и дети. Его гарнизон — ничто в сравнении с той армией, что сражалась на западе. Вопрос не в том, чтобы создать огромную армию и вырезать римских поселенцев. Я спрашиваю, как ты будешь действовать, когда встретишься с армией, самой сильной в мире? Как поведет себя Боудика, когда на поле битвы лицом к лицу столкнется с тысячами римлян и ощутит на себе силу закаленных сражениями римских легионов?

Она молча кивнула. Эти же мысли преследовали ее уже месяц.

— Боудика не встретится с римской армией, как не встретятся ни ицены, ни катувелланы, ни тринованты, — ответила она. — С ними встретится армия бриттов. То, что ты говоришь, Кассивеллан, — правда, которая хорошо мне известна. Но помнишь ли ты римский символ высшей власти — пучок прутьев ликтора? Он прост, но имеет глубокий смысл, этот символ они пронесли через полмира. Одна ветка легко может быть сломана, как могут быть сломлены пять. Но связка объединяет много ветвей, и переломить их становится невозможно даже самой большой силе. В этой связке прутьев римляне поместили топор, чтобы показать свою мощь и предупредить любого противника об опасности нападения на их армию. На нашей земле — двадцать три разных королевства. Римляне заключили договора и покорили нас одно за другим. Если бы мы объединились тогда, еще перед приходом Клавдия, мы отбросили бы его армии и не были бы побеждены никогда. Мы должны думать как один человек, а не как разнородная толпа. Мы живем на одной земле, а не на нескольких. Только объединившись, мы можем быть свободны. Задача моей жизни теперь — примирить все племена и народы Британии и собрать в одну силу, в пучок ветвей с топором ярости бриттов посередине, готовым вонзиться в тело любого римлянина, который посмеет напасть на нас.

Кассивеллан кивнул и отпил меду.

— В твоих словах, Боудика, есть правда. Но если бы я восстал против римлян, никто из других племен не присоединился бы ко мне, потому что все видели бы Кассивеллана из катувелланов, и старые распри и вражда заглушили бы здравый смысл. Вот почему я знаю, что никогда не поведу, такие силы. Но ты можешь проиграть, и тогда через твой позор будет посрамлена вся Британия. Ты храбра и тверда, но чтобы я присоединился к тебе со своими людьми, ты должна доказать, что можешь по-настоящему управляться с такой армией. Как ты можешь это доказать?

Посмеет ли она бросить ему вызов? Теперь это был единственный выход из положения.

— А как король может доказать, что он достаточно храбр и умел для того, чтобы присоединиться ко мне?

Кассивеллан внезапно рассердился:

— Нет в Британии воина более храброго или достойного, чем я!

— Разве Кассивеллан выигрывал сражения? — тихо спросила Боудика. — Он обладает знаниями о тактике римлян? Понимает, как римляне думают? Я — это понимаю. Так докажи мне, что ты так же хорош на деле, как на словах. А если нет, то я уйду и буду искать другого, более достойного короля.

Они смотрели друг на друга. Боудика заставляла себя сохранять спокойствие, а Кассивеллан, услышав такое перед всей своей семьей и приближенными, покраснел от гнева. Боудика уже молилась, чтобы ее вызов не привел к тому, что он просто проткнет ее мечом.

Внезапно расхохоталась Белла, и король с удивлением посмотрел на нее. Один за другим и все за столом начали смеяться. Пытаясь преодолеть хохот, королева промолвила:

— Королева Боудика, ты отлично постояла за себя! У моего мужа нет ответа на твои вопросы, как нет их ни у кого другого. И то, что ты сказала, — верно. Только на поле боя любой из нас может доказать свою храбрость и умение, а со времен Каратака никто не выступал против римлян.

Она оглянулась на свою семью и советников и сказала:

— Я скажу, что катувелланы присоединятся к тебе. Я говорю, что мы встанем с тобой плечом к плечу, и мы будет сражаться с римлянами.

Ее сестра, сидевшая рядом, подхватила:

— Я тоже согласна. Мы будем сражаться вместе с вами. Как бритты!

Все сидевшие за столом одобрительно зашумели. Только король, уязвленный своеволием женщин, сохранял молчание. Боудика посмотрела на него с беспокойством, ибо его выбор был теперь самым главным.

— Ну что, великий король, присоединишься ли ты ко мне?

Негромко и спокойно Кассивеллан ответил:

— Присоединюсь и буду сражаться, Боудика. Я буду стоять рядом с тобой, а не позади. Но катувелланы не будут подчинены никому из бриттов.

— Хорошо, — ответила она, — ведь каждый бритт так же важен, как стоящий рядом с ним. И неважно, где он был рожден и к какому племени принадлежит.

Это было лучшее, на что только она могла надеяться. Встав, она обошла стол, поцеловала каждую женщину, назвав ее сестрой, а когда подошла к королю, то обняла и его.

— Никогда еще я не чувствовала большей гордости оттого, что мы бритты, и уверенности в том, что мы поступаем правильно. Я обнимаю тебя, Кассивеллан, как короля и брата, и приветствую твой народ. Да пребудут с нами боги!

60 год н. э. Марш к Лондинию

Они двигались до темноты, пока езда по изрытым дорогам не стала опасна для лошадей. Но едва солнце чуть позолотило небо на востоке, все поднялись, наскоро поели и скакали без устали весь следующий день. Они безошибочно вышли туда, куда намечали, уже на второй день пути, покрыв почти сто двадцать пять миль.

Двадцатый легион Валерия стоял в долине, в семидесяти милях к западу от Лондиния. Светоний Паулин и его старший легат, второй командующий Фабий Терций, остановились на холме, чтобы дать отдых лошадям.

Светоний поблагодарил богов, что нашел легион так быстро. С учетом сообщений шпионов с юга и востока о растущем числе восставших, худшие опасения Дециана Цата подтвердились. Поэтому вместо того, чтобы отправиться сначала к Камулодуну и самому посмотреть на разрушения, Светоний положился на полученные отчеты и приказал немедленно скакать к Лондинию. Он хотел соединиться с Двадцатым легионом и, по возможности, с Четырнадцатым легионом Гемина, чтобы немедленно подавить восстание.

Спускаясь с холма, Светoний увидел, что префект, командовавший легионом, удвоил количество часовых. Отлично!

Светоний приблизился к десятку часовых на южном фланге.

— Стоять, всадники! — прокричал страж, наставляя на них копье. — Назовите себя.

— Гай Светоний Паулин, правитель Британии и командующий всех армий, в сопровождении легата Фабия Терция и моей личной охраны.

Поняв, что перед ним самый могущественный человек во всей Британии, солдат поприветствовал правителя:

— Прошу прощения, я не узнал вас и легата.

— Тебе не нужно извиняться, воин. Ты должен останавливать каждого, кто пожелает проехать в лагерь.

Солдат отступил в сторону.

Светоний и его эскорт поскакали по лагерю, пытаясь отыскать палатку местного начальника. Солдаты выходили, чтобы посмотреть, что происходит; кто-то узнавал правителя и приветствовал его, иные интересовались, кто это приехал.

Когда они вошли в главную палатку, удивленный префект, оторвавшись от карт, гневно вскинул глаза — он не любил, когда к нему врывались без предупреждения. Однако, узнав вошедших, обрадовался:

— Префект Каллист Марк Антоний к вашим услугам…

Светоний взял предложенный бокал вина и сразу же перешел к делу:

— Как быстро вы можете привести своих людей в боевую готовность, префект?

— За три дня.

— Они отправятся на восток, к Лондинию, уже завтра утром. Как много проходят ваши воины за день?

— Двадцать миль.

Светоний обменялся взглядами с Фабием и склонился к карте, чтобы освежить в памяти расположение земель бриттов.

— Они будут проходить двадцать пять, или мы будет распинать десятерых за день, — резко сказал Фабий.

У Каллиста отвисла челюсть, и Фабий с трудом удержался от смеха.

— Ваши люди будут проходить двадцать пять миль в день так же, как и Девятый легион, когда попал под мое командование, — сказал Светоний.

Он в упор посмотрел на префекта. У того вдобавок округлились глаза.

— Не удивляйтесь так, префект. Я уверен, что легат не собирается распинать кого попало. Я буду награждать ваших людей едой и прибавкой к жалованью за каждую лишнюю милю, которую они будут проходить за день. Теперь скажите мне, какие сведения у вас есть о восстании Боадицеи?

— Новости — всё хуже с каждым днем. С тех пор как она захватила Камулодун и особенно после разгрома посланных подкреплений, к ней приходят толпами со всей Британии. Мои люди сообщили, что сейчас у нее уже более ста тысяч человек. Она каким-то образом смогла объединить королевства иценов, триновантов и катувелланов, и уже сегодня я услышал, что короли коританов, добуннов и атребатов тоже пообещали ей помочь.

Светоний в недоумении покачал головой. Фабий подошел к карте и указал командующему расположение трех королевств.

— Клянусь богами! Если это правда, то скоро поднимется вся Британия. Где сейчас ее армия? — спросил Светоний.

— Ее лагерь — в тридцати милях к северо-востоку от Лондиния. Я получил донесение от префекта города, он умоляет отправить легион к нему на помощь.

— И почему же вы не сделали этого, префект? — спросил Светоний.

— Я не получал такого приказа. Я не знал, решите ли вы, что мне нужно защищать город или же объединиться с вами для атаки. Простите, я три дня подряд посылал к вам гонцов. Я понятия не имел, присоединяться ли мне к войскам на западе, ждать ли вашего возвращения или защищать Лондиний. Простите, но пока у меня нет вашего приказа…

Светоний кивнул головой, поняв, что был с префектом слишком суров.

— Вы были совершенно правы, оставшись ждать, префект. Но утром мы должны выступить. Немедленно прикажите начать приготовления.

— Но, — возразил Каллист, — мы готовы будем выступить только через три дня, два — самое раннее. Нужно подготовить вооружение, припасы, надо собрать заболевших…

— Мы выступаем завтра на рассвете в полной готовности. Опаздывающих ждать не будем. Сейчас не тот момент, чтобы подтягивать слабые звенья, префект, нужно собрать все наши силы. Если Боадицея хоть вполовину такая женщина, как о ней говорят, тогда она знает, что мы — в неделе пути от Лондиния. Если мы прибудем туда до ее прихода, неожиданность будет равняться дополнительным десяти центуриям. Поэтому я предлагаю вам отодвинуть в сторону карты и готовить своих людей к быстрому походу.

Они были вконец истощены и больше походили на толпу: снаряжение в беспорядке, оружие болтается кое-как, повозки с провизией остались где-то позади. Но войска достигли окрестностей Лондиния за два с половиной дня, чем привели в ликование префекта города. Светоний и Фабий сразу начали изучать местность, берега реки и оценивать возможности защиты.

Не заботясь о дисциплине, измотанные солдаты повалились на землю и только смотрели на полуденное солнце, пытаясь восстановить силы. Никогда, думали они, никогда еще в истории Рима большому войсковому соединению не приходилось идти так далеко и в таком темпе. Они даже не шли, а бежали, затем шли и снова бежали, потом шли быстрым маршем и снова бежали, некоторое время отдыхали и повторяли все снова и снова. Когда же увидели вдали серебро Тамеса, у авангарда вырвался ликующий крик, и его подхватила вся армия.

Но похвалы командующего Светония и от легата Фабия не последовало. Оба они, не слезая с лошадей, уже добрый час изучали берега реки. На северном — расположилась большая часть города, а на южном — меньшая. Римские инженеры построили через реку деревянный мост, и Светонию было совершенно очевидно, что именно это сделает Боадицею уязвимой.

Светоний и его помощник видели Лондиний впервые с самого своего приезда в Британию, до этого они были слишком заняты, занимаясь подавлением восстания на западе страны.

— Во имя богов, кому пришла мысль соорудить город и даже не обеспечить его надлежащими укреплениями? — удивился Фабий. — В нем, должно быть, где-то около семидесяти тысяч жителей, и он открыт для атаки со всех сторон. Это не простая халатность. Это безумие. Сумасшествие!

Разделяя его мнение, префект Каллист мягко ответил:

— Никто его здесь не строил. Он вырос сам по себе, начиная с нескольких домиков, в которых жили семьи рыбаков. Затем сюда за чистой водой начали приходить дубильщики кож, а потом наши инженеры заметили, что русло реки здесь глубокое и потому место удобно для гавани. Следом сюда пришли купцы. Город расширялся все больше и больше, пока не вырос в то, что вы теперь видите.

— Фабий прав. Это безнадежно, — сказал Светоний. — Беззащитный город, не имеющий ни стен, ни какой-либо иной возможности остановить наступающую армию.

— Мы можем перенести мост, господин, и попытаться защитить только северный берег. Южный будет в безопасности, пока мы будем сражаться с Боадицеей, — сказал легат.

Светоний кивнул:

— Допустим. Но северный берег — худшее место для защиты. Посмотрите туда, — указал он вдаль. — Нам понадобится десять легионов только для того, чтобы обеспечить глубину нашей обороны. Как я могу защитить этот город от орд Боадицеи?

Фабий собрался было предложить перевозить армию из одного места в другое на кораблях, но сообразил, что на их постройку понадобится как минимум два дня, а времени у них не было совсем.

— Тогда каким будет приказ? — спросил префект.

— …Фабий? — произнес Светоний, вместо того чтобы ответить самому.

— Вывезти из города столько жителей, сколько сможем, и найти место, где разместить войска. Заставить ее прийти к нам и сражаться на наших условиях.

— Точно, — кивнул командующий.

Перед Светонием и легатом в первом ряду стоял низкорослый, крепко сбитый, но словно бы помятый человек. Минуту назад он важно назвался «отцом города», а теперь бормотал:

— Я глупец, мой господин, но прошу вас еще раз объяснить нам, почему мы должны эвакуировать из города всех римлян, когда на холме стоит целый римский легион. Неужели римская армия побежит от женщины или исчезнет при первых звуках битвы?

Фабий всерьез опасался, что его начальник выйдет из себя и окончательно испортит и без того непростые переговоры с городским начальством. Он сам не представлял, как можно защитить этот город от приближавшейся армии бриттов. Прибыв с целым легионом и встреченный радостными криками и цветами, Светоний немедленно созвал городское собрание. В деревянном амфитеатре быстро собрались тысячи жителей. Там он объяснил, что, так как защитить город невозможно, а прибывшие войска по численности в несколько раз уступали армии Боадицеи, он и решил не организовывать оборону города, а увести легион на север, в глубь страны, и там заставить бриттов принять сражение так, как это было удобно ему.

Сначала его слова встретили воплями негодования и ужаса. Группы жителей шли и шли к нему с подарками и приношениями, чтобы уговорить его остаться и защищать город. Некоторые даже падали на колени и умоляли. Но он лишь советовал всем, кто может ходить, отправиться в путь и сделать это немедленно. Многие, поняв, что без защиты армии город и в самом деле лучше покинуть, решили двигаться на север, оставаясь под прикрытием этой самой уходившей армии. Кто-то решил остаться, но большинство бросилось собирать пожитки.

Весть о том, что из-за скорого прихода бриттов нужно уходить, немедленно разнеслась по городу, но Светоний знал, что многие на самом деле не смогут уйти. Слишком юные, больные и увечные или просто те, кто не поверил ему, — они останутся и будут убиты. Вот почему город прислал делегацию во главе с этим человеком, назвавшим себя «отцом города», Луцием Марком Колумбаном.

— Какая польза от нашей армии, — спросил «отец города», — если она не может защитить римский город?

Еще до того, как командующий взорвался от его наглости, Фабий быстро произнес:

— Не армия строила этот город. Будь это иначе, он был бы надлежащим образом укреплен. Однако его строители наивно полагали, что живут на мирной земле, и не думали о возможности будущей угрозы. Римская армия не станет жертвовать собой, если где-то есть лучшие территории для маневра и возможность победить противника в будущем. Именно это мы и собираемся сделать.

Из толпы выступил вперед молодой человек невзрачной наружности и хилого сложения, одетый в одежду не римлянина, но кельта. Он обратился к самому Светонию:

— Господин, мое имя Кассий. Я в Лондинии как друг и советник прокуратора Дециана Цата. Я также приемный сын Боудики, женщины, которую вы зовете Боадицеей. Именно она ведет восставших. Я больше, чем кто-либо, знаю о ней и о том, как она действует. Я хочу помогать вам, чтобы уничтожить ее и подавить восстание.

Удивленный Светоний спросил:

— А почему это бритт хочет так поступить? Почему сын желает вонзить кинжал в спину матери?

— Потому что она и ее дочери отобрали у меня то, что принадлежало бы мне по праву. Мой покойный отец сделал их королевами, но эта женщина отняла у него разум. Это я должен был стать королем иценов. То, что случилось со мной, было несправедливостью и нарушением древнего закона. Я должен был стать королем!

Сразу проникшись к молодому человеку неприязнью, Светоний повернулся к легату и тихо произнес:

— И это — бриттская гордость?

Снова обратившись к Кассию, он поинтересовался:

— Почему ты не отправился вместе с Децианом Цатом в Галлию? Почему остался здесь и подверг свою жизнь опасности?

— Прокуратор был вынужден уехать в спешке, — ответил тот.

Светоний кивнул. Он сразу понял, что произошло. Однако иметь при себе пасынка Боадицеи было бы весьма полезно. Он сможет лучше узнать своего врага, если только сумеет отличить ложь от правды в словах этого Кассия.

— Ты можешь отправиться с нами. Я буду вызывать тебя, когда мне понадобятся сведения… Теперь с тобой, Люций Марк. Намерен ли ты покинуть город?

Вытянувшись, насколько позволял ему невысокий рост, Луций Марк Колумбан заявил:

— Господин, Лондиний — не форт и не колония, это мирный город, построенный для ремесел и торговли. Перед тем как решиться на эвакуацию, я должен посоветоваться со своими людьми. Тогда и только тогда, я…

Потеряв терпение, Светоний оборвал его:

— Да, думаю, это хорошая идея. Ты посоветуешься со всеми, с кем хочешь. В это время я прикажу эвакуировать как можно больше мужчин, женщин и детей, которые могут идти или ехать, на север вместе с армией. Почему бы тебе не посоветоваться еще и с Боадицеей, когда она придет в полупустой город?

Светоний и Фабий, не говоря более ни слова, повернулись и вышли, оставив «отца города» в крайнем изумлении. Кассий потрусил за ними следом.

Глава 14

60 год н. э. Лондиний

В воздухе витал страх. Сидя на лошади, она чувствовала его, ужас витал меж зданий, улиц и площадей. Доносившийся из города запах гари от мертвых очагов, вонь разлагавшихся трупов животных и лошадиного навоза… Но была здесь еще и необычная тишина, которая буквально звенела в ушах. Так выглядела ее следующая победа. Тишина и запах страха в воздухе.

Но чем больше она вглядывалась, тем больше, казалось ей, мертвый город оживал. Она уже будто слышала приглушенные рыдания женщин, и плач детей. Она могла теперь поклясться, что слышит, как римляне умоляют своих богов остановить нашествие и дать им еще один день жизни. Страх, всюду страх…

Боудика пришла сюда, чтобы сражаться, уничтожать и получать ту радость, которую может дать лишь ужас поверженых врагов. Она радовалась, когда римляне испускали дух и когда последнее, что они видели, было ее лицо. Но где были люди, чьи глаза умоляли бы о пощаде в последние мгновения жизни, перед тем, как тьма поглощала их? Куда делись жители Лондиния? Она смотрела на город, но не видела на улицах тех, кто стал просить бы пощады; не было и лодок, пересекавших реку, не было ни лошадей, ни даже собак и кошек.

Боудика, сидя на своей серой кобылице, оглядывала Лондиний с холма, что находился к северо-востоку от города. Могла ли здесь быть ловушка, старый прием римлян, когда они заманивали противника в места, выглядевшие совсем безопасными, для того чтобы потом напасть целым легионом и разорвать в клочья? Могли они задумать какой-нибудь дьявольский маневр, чтобы разом уничтожить ее людей, когда те войдут в город, как поступила она сама близ Камулодуна с пришедшим на выручку города легионом? Где были рвы, насыпи или укрытия, которые она не могла разглядеть с этого расстояния, которые скрывали бы тысячи римлян, готовых ринуться со всех сторон и обратить все ее мечты в пыль? Были ли там баллисты, катапульты или кипящее масло? А если нет, то где же спряталась римская армия и куда ушли все жители?

Она стояла и стояла на холме все не могла принять решение, но еще немного — и ее колебания были бы замечены. Теперь ей придется спуститься к подножию холма, где армия встала лагерем, и столкнуться с дюжиной неприветливых людей — вож-дей племен. Эти люди считают, что она должна знать ответы на все вопросы. Да, они пока следуют за ней и сделают то, что она прикажет, но Боудика знала, что, если допустит хоть одну ошибку, они отвернутся от нее. Всякий полководец успешен до первого поражения, а она пока выиграла только одно сражение. Сейчас ей предстояло биться снова, на этот раз против города, который выглядел спокойным, словно гора, словно лес на рассвете, и все же в его недрах скрывалась гадина, чьи клыки были смертоносны. Но гибель Боудики означала и смерть всей Британии.

Однако ей нужно было что-то сказать совету, и обзор города навел ее на кое-какие мысли. Она заставила лошадь повернуть и двинулась обратно к палаткам, где собрались остальные вожди.

Подъехав, она оглядела своих людей. Одни сидели на земле или выходили из палаток, другие готовили завтрак или занимались чисткой и заточкой оружия. Дым от тысячи походных костров поднимался в прохладном воздухе, собираясь в темное облако, которое нависло над холмами, на которых раскинулся лагерь. Лондиний был всего в трех часах пешей ходьбы, и воины готовились встретиться лицом к лицу с противником. Но куда этот противник подевался?

Спешившись, Боудика вошла в главный шатер. Вожди бриттов посмотрели на нее с ожиданием.

Мандубрак и Кассивеллан сидели в разных углах шатра, и им явно не нравилось находиться в одном месте, как и их женам и семьям, которые собрались в отдельные группы.

Правители малых племен спокойно беседовали. Все замолчали, когда Боудика подошла к столу, чтобы взять чашу с вином.

— Я прошу всех сесть, — сказала она. Вожди шести племен присоединились к ней совсем недавно. С некоторыми она уже говорила, но только теперь видела всех вместе. — Друзья мои, правители Британии, мы собрались здесь, так как решили изгнать с нашей земли римлян. Так ли это?

Все посмотрели друг на друга и кивнули, соглашаясь. Боудика продолжила:

— Мы — семь голосов, равных, представляющих самые большие племена. Как совет мы должны сознавать важность тех соглашений, которые принимаем. Если мы не будем едины, то потерпим неудачу. Все согласны с этим?

Снова никто ей не возразил.

— Все согласны с тем, что мы выступаем этим же утром? Мы разделимся на три части, каждая войдет в северную половину города, но разными путями: одна с востока, одна с севера и одна с запада. Римляне будут ожидать, что мы пойдем по дорогам, которые ведут к мосту, чтобы захватить северный и южный берега реки. Но мы этого не сделаем, мы будем избегать дорог и пройдем через поля. Так будет медленнее, но безопаснее. Войдя в город с востока и запада по северному берегу, мы достигнем эффекта внезапности. Наши шпионы сообщают, что у их командующего не было времени, чтобы собрать все свои легионы. У него недостаточно воинов, чтобы сражаться с нами в открытом поле. Пройдя полями, там, где их нет, мы перехитрим римлян. Они, конечно же, возвели укрепления на южном берегу за мостом, спрятались в складах и доках у воды, думая, что мы будем переходить реку по мосту, чтобы атаковать южный берег. Они надеются собрать нас в кучу, чтобы легче было уничтожить, они знают, что на таком узком пространстве мы не можем сражаться. Но вместо того, чтобы переправиться на южный берег по мосту, мы возьмем все лодки на северном берегу. Мы переправимся в сотне разных мест, соберемся на другом берегу реки справа и слева от моста и нападем на римскую армию с тыла!

Кассивеллан угрюмо смотрел на Боудику:

— Я думал, что это будет совет королей и королев — совет равных. Но ты, похоже, определила весь план битвы, даже не посоветовавшись с кем-либо из нас.

Боудика кивнула:

— Да, король, потому что я говорила с нашими шпионами, приблизилась к Лондинию и осмотрела город. Но я сообщаю свой план совету и прошу вашей поддержки. Именно сейчас вы можете не согласиться со мной и предложить другой план битвы.

Она старалась не вызвать его гнева, потому что это означало бы — внести раздор; напротив, она всеми силами стремилась говорить ровно и спокойно, но оставаться твердой в своем решении.

— Твой план хорош, Боудика, — сказал Кассивеллан, — в нем есть смысл. Но мои люди последуют только за мной и ни за кем более.

— Только ты и королева Велла поведете свой народ.

Мандубрак прервал их:

— Независимо от того, кто поведет наших воинов, римляне тут же увидят, что мы переправляемся на лодках через реку, и организуются по-другому и, когда мы высадимся, перебьют наших людей.

— Мы не будем убивать жителей на севере города, но сгоним их в кучу и заставим перейти через мост вместо нас. Когда они пойдут, римляне в укрытии не будут знать, что делать, они растеряются, подумав, что это какой-то трюк или что бритты переоделись римлянами. Как ты видишь, Мандубрак, река делает поворот у моста. Переправляясь, мы останемся невидимыми для римлян на южном берегу.

— Ты считаешь, что римляне соберутся на южном берегу, Боудика, — сказал Кассивеллан. — Почему? Почему мы не можем встретить всю их армию, когда устремимся с севера? В конце концов, они прекрасно знают, откуда мы двигаемся, и, конечно же, встретят до того, как мы войдем в город. Я бы так и сделал, — заключил он.

— Именно так сделал бы любой великий король бриттов, чтобы защитить своих людей, — сказала она мягко, выражая ему уважение. — Но не так думают римляне. Они создали огромную империю благодаря своей военной тактике. Светоний, без всякого сомнения, понимает, что город защитить невозможно, а с нашими силами мы можем атаковать его во многих местах и разобьем его силы, если он соберет их в одном месте. Римляне не сражаются маленькими группами. Они предпочитают собираться в клин или тесный строй. И точно так же они будут действовать внутри города. Там слишком мало стен, за которыми можно спрятать людей, Светоний не может защищать город как форт, поэтому он попытается заманить нас в замкнутое пространство и уничтожить… Но вместо того, чтобы сделать, как он ожидает, мы появимся с разных сторон и перехитрим его.

Она замолчала в ожидании других возражений, но их не последовало. Боудика сама нарушила молчание:

— Друзья, с тех пор, как у меня отняли королевство, со дня моего унижения я долго размышляла над тем, кто я и каким станет мое будущее. Я решила изменить имя. С этих самых пор я более не буду Боудикой, королевой иценов. С этого момента для Рима и подчиненных ему земель я буду называться Британнией.

Не слова были встречены молчанием. Значение сказанного еще не было до конца осознано всеми, когда медленно и торжественно подняла свой кубок королева Велла:

— Приветствую тебя, Британния.

— Бритты, — воскликнула Боудика, — мы выступаем!

Кассивеллан взял свое оружие и вышел из шатра. За ним последовали жена и вся семья. Так же поступили и остальные вожди. Когда в шатре остались лишь Боудика и Мандубрак, последний тихо спросил:

— Как много ты знаешь о римской тактике?

Она улыбнулась и так же тихо ответила:

— Когда живешь рядом с врагом, то знаешь, как он мыслит и как выглядит без доспехов. Мой муж Прасутаг и я жили рядом с римлянами годами — это было ошибкой, как я понимаю теперь. В наш дом приходило много римлян, которые обращались с нами как с друзьями. Они объясняли нам, как их армия побеждала в битвах, как развертывались их силы, и еще многое другое. Скажу тебе, что знаю о Риме и римлянах больше, чем о Британии и бриттах, и это наполняет меня стыдом и печалью.

Он кивнул и, выходя из шатра навстречу лучам утреннего солнца, промолвил:

— Скоро, Боудика, ты не будешь чувствовать стыда, лишь сладкий вкус мести на губах.

Только доносившийся издали крик ребенка, а иногда женский плач подсказывали, что в городе все еще есть жители. Но большая часть их ушла. Боудика никогда не видела ничего подобного: пустые дома, безлюдные таверны, мастерские, где все еще слабо теплился оставленный огонь. На галереях все еще висело белье, на тарелках лежала еда, в чашах оставалось вино. Казалось, все жители были взяты на небеса озорным богом Лугом. Некоторые из ее воинов даже посматривали вверх: не свисают ли с облака чьи-то ноги?

Мандубрак подъехал к ней и покачал головой:

— Они вывезли всех жителей. Почти никого не осталось!

Она кивнула:

— Он пуст. Должно быть, бежали день или два назад, когда услышали о нашем приближении. Но куда они могли деться? В городе должно было быть, по меньшей мере, пятьдесят тысяч человек, и они не могли просто так исчезнуть.

— Не все, — сказал король. — Мои люди схватили около сотни жителей, которые прятались в домах. Но это старики, больные, калеки и женщины с детьми, даже с грудными. Где те, с кем мы можем сражаться?

— Возможно, — сказала она, — они все перешли на южный берег?

Но Мандубрак снова покачал головой:

— Мои люди осмотрели тот берег и не заметили никого, кроме отдельных людей на крышах, которые тоже наблюдали за ними. Это и в самом деле загадка, Боудика. Куда подевались все жители?

Чутье не подвело ее утром. Страх, который она ощущала буквально кожей, был страхом бежавших в панике людей. Те жители Лондиния, которые могли уехать или уйти, оставили свои дома и занятия и бежали еще до прихода ее армии. Это было хорошо, хотя расправиться с тысячами римлян было бы намного лучше.

Она повернулась к королю:

— Сожги дома на северном берегу. Подожги все, что возможно, так, чтобы не осталось ничего. Пусть вспыхнет пламя, которое так осветит небо, что это увидят в Риме.

Пламя ревело над городом три дня. Те жители, которые не сгорели заживо сразу, выскакивали на улицы и молили о пощаде, но, как и в Камулодуне, их связывали, словно скот, волокли на берег реки и оставляли там до поры до времени.

Боудика со своими людьми переправилась на другой берег и обнаружила, что он также пуст. На южном берегу было куда меньше домов, и потому их было легче обыскать. Они обнаружили лишь не-сколько тысяч человек, которые, подобно остальным, умоляли Боудику и ее воинов сохранить им жизнь. Жителей северного берега согнали на мост, и теперь они с ужасом наблюдали, как горят дома на южном берегу. Небо было черным от дыма, даже дышать было нечем. К концу третьего дня весь Лондиний, освещенный отблесками пламени, походил на загнанного зверя.

Чтобы угодить богам перед нападением на cле-дующий римский город, Боудика принесла в жертву пленников на берегах реки.

Боудика подъехала к связанным жителям.

— Слушайте меня, римляне! — воскликнула она, и ее голос перекрывал шум пожара. — Ваша армия бросила вас на произвол судьбы. Отныне вы не можете ступать по священной земле бриттов, для вас нет места на берегах нашей реки. Поэтому вам больше нечего делать здесь. За все зло, которое вы совершили в земле бриттов, вы будете убиты. Мужчинам отрубят головы, их тела останутся на поживу птицам, а головы будут принесены в жертву богам реки. Женщин повесят, потом мертвых посадят на кол! Британния все сказала.

Она повернула лошадь и опять услышала вопли и стенания сотен римских мужчин и женщин, чью судьбу она решила только что.

Так есть! И так будет!

Бритты грабили беззащитный город. С криками и хохотом врывались они в дома, обыскивали каждый угол. Украшения, посуда, одежда и ткани — все вытаскивалось на улицы и запихивалось в мешки, иные сильные мужчины уже двинулись с ними из города на север. Повозки оседали под тяжестью добычи и бритты искали дополнительные телеги.

Были разграблены склады у реки, все лавки и мастерские, искали здания, в которых еще оставались запасы продовольствия. Найденную еду жадно пожирали прямо на месте. Женщины бриттов выходили из разграбленных домов в тончайших тканях всех цветов радуги, накинутых на грубые шерстяные плащи и накидки. Разграбленные дома сжигались.

Грабеж в Лондинии был еще более диким, чем в Камулодуне, потому что сопровождался безудержным пьянством; начались и стычки между пьяными бриттами.

Но наибольшим удовольствием для бриттов было пытать римлян. Чудовищные казни были придуманы Боудикой. Чтобы удовлетворить жажду крови, бритты стали насаживать на колья женщин и кастрировать мужчин еще до того, как те умирали. Бритты наслаждались мучениями пленников. Они швыряли их в огонь и спорили, сколько жертв погибнет немедленно, кто дольше будет корчиться в объятиях пламени, а кто сгорит первым.

Боудика позволила им делать все, что они хотели. Она поклялась богам, что каждый римлянин получит сполна за все преступления, которые совершились за семнадцать лет, прошедших со времени завоевания.

Однако вскоре убийства беззащитных женщин начали тяготить Каморру и Таску. И Боудика поняла, что пришло время покинуть Лондиний и отправиться дальше. Она решила, что хорошо бы дви нуться по северной римской дороге, а там напасть на первый же форт. Дело было еще и в том, что так она надеялась быстрее встретиться с армией Светония Паулина. Битва и долгожданная победа положат конец римской власти. Разрушить остальные укрепления римлян уже не составит труда, и даже если император пошлет десять новых легионов — все они будут повержены бриттами, и она навеки останется королевой.

Боудика встретилась с Манду браком и Касси велланом в шатре, разбитом на холмах к северу от догоравшего города. Она поведала им о своем плане, и соратники не возражали. Вместе они решили, что нужно выманить армию римлян и можно сделать это вернее всего, нападая на римские форты в колонии. Так Боудика смогла бы сама выбрать место для решающей битвы.

Однако Кассивеллан внимательно взглянул на карту и озадаченно покачал головой.

— Что заботит тебя, друг? — спросила Боудика.

Острием кинжала он указал на один из участков намеченного пути:

— Здесь…

Мандубрак и Боудика внимательно всмотрелись. Это была колония Веруламий, в земле катувелланов, на север от Лондиния. Но Боудика не понимала, в чем были сомнения короля.

— Это город, который был когда-то населен людьми моего племени, катувелланов, но больше они там не живут, — сказал Кассивеллан.

— Я знаю этот город, — ответил Мандубрак. — Там нет ни римских горожан, ни солдат. Это город бриттов.

— Нет, ты ошибаешься. Много лет мужчины и женщины из Галлии переплывали море, их становилось все больше, и они вытеснили наконец из города наших людей. Эти галлы еще больше римляне, чем сами римляне, они живут под защитой Рима и дерут с окрестных деревень еще более дикие налоги, платят за товары лишь малую часть их настоящей цены и чуть что — с жалобами бегут в форт. Из-за их жадности мои люди голодают.

— И ты хочешь уничтожить этот город? — спросила Боудика.

— И уничтожить там всех галлов. Тогда я буду удовлетворен.

— Даже несмотря на то, что этот город на земле катувелланов и там нет римлян?

Он снова кивнул.

— Да будет так, — сказала она. — Через четыре дня Веруламий будет стерт с лица земли.

В шатер вошли ее дочери. Они вежливо поклонились королям, но мать заметила на их лицах следы беспокойства.

— Мы можем поговорить с тобой, мама? — спросила Каморра.

Боудика взглянула на вождей, прося их взглядом покинуть шатер и дать ей поговорить со своей семьей. Когда они вышли, Каморра продолжила:

— Мы с Таской хотим поехать домой. Нам страшно. Мы не хотим больше никого убивать. И мы не хотим, чтобы ты тоже еще кого-то убивала, мы не хотим, чтобы снова гибли люди. Эти убийства, пожары, крики… Это… — У девушек задрожали губы. Таска и вовсе расплакалась, пряча лицо в складках плаща.

Боудика подошла к дочерям и, заключив их в объятия, усадила подле себя. Она со стыдом вдруг осознала, что это первый раз со времени взятия Камулодуна, когда она обратила на них внимание. Каждую минуту днем, все ночи напролет она была захвачена борьбой, а теперь видела, что позабыла о самом главном, ради чего сражалась.

— Дети, верьте мне, когда я говорю, что на всем свете главное для меня — это вы. Да, правда, вам лучше было бы жить дома, бегать по полям, купать-ся с духами в реках и радоваться своей свободе в юности. Но поймите, что именно из-за римлян у нас нет дома! Они отняли наше наследство, нанесли нам тяжелые оскорбления, и, чтобы вернуть себе помощь наших богов, мы должны изгнать их прочь! Из-за них мы никогда не вернемся в дом, где вы выросли. Он больше не принадлежит мне, его отобрал Нерон! Мы, ваш отец и я, хотели быть друзьями Нерона, но он решил отнять у нас дом, наши земли и оставить нас ни с чем. Ваш отец желал, чтобы император правил нашими землями вместе с нами, но тот сказал: «Нет, я хочу править иценами сам». Да, дети мои, он никогда не был в Британии, никогда не видел никого из иценов, он даже не представляет, кто мы такие. И вот я сражаюсь, чтобы вернуть все, что вы любили. Сражаюсь против римлян, чтобы вы опять могли плавать в наших реках и есть пищу бриттов.

Девушки внимательно слушали все, что говорила им Боудика. Затем Каморра тихо сказала:

— Но мы не убиваем римских солдат. Мы убиваем мужчин, женщин и детей — таких же, как мы сами. Они плачут, и нам снятся страшные сны. Часто мы не можем заснуть. И нам не нравятся люди здесь, в лагере. Они всегда пьяные, кричат и дерутся.

Боудика вздохнула. Военный лагерь не был местом, подходящим для юных девушек. Конечно, она найдет безопасное селение бриттов и оставит дочек там с дюжиной своих людей, а когда победит окончательно, то заберет их и тогда начнет строить свой дом. Возможно, что она более не будет королевой иценов. Она хотела бы вернуться к своему народу, но, пока здесь оставались римляне… А может быть, она будет потом жить на южном берегу, вблизи от священных рощ, к которым однажды путешествовала, когда была свободной, как птица, и которые с тех пор не раз являлись к ней в пре красных снах.

Ей показалось, что кто-то вошел в шатер. Она инстинктивно схватилась за кинжал, но в свете костра увидела, что вошедший был бриттом.

— Боудика?..

— Да.

— Мы нашли его.

— Кого?

— Человека, найти которого ты послала нас. Прокуратора. Он хотел бежать на корабле, и нам пришлось догонять его на лодках, и мы доставили его на берег. Он пытался приказывать нам именем Рима, и он назвал себя, так что мы, по твоему повелению, сковали его. И мы…

— Что?! — вскричала она, сразу проснувшись — Дециан? Здесь?!

— Да, — ответил воин.

Боудика вскочила с постели и хотела было его расцеловать, но сдержалась. Толком даже не одевшись, она накинула меховой плащ и последовала за солдатом в центр лагеря. Ревущее пламя костра освещало лежащую на земле толстую фигуру в грязной и рваной тоге. Прокуратор попытался подняться на нога, но тяжесть цепей и хороший пинок одного из воинов вновь повергли его на землю. Боудика подошла ближе, к горлу ее подступил комок.

— Что ж, — сказала она, — Дециан, теперь ты — у моих ног. Теперь с тобой — то же, что было тогда со мной.

Разглядев Боудику, римский прокуратор затрясся от ужаса. Он попытался закричать, но смог лишь выдавить:

— Я, прокуратор Британии, приказываю тебе, Боадицея, расковать меня и отпустить. Не подчинившись, ты навлечешь на себя тяжкие последствия. Но если сейчас ты меня освободишь, я поговорю с императором и уговорю его, чтобы тебе и твоим людям…

— Молчать, дурак! — словно отрубила она. — Ты можешь быть уверен лишь в том, что умрешь. Как ты высектогда меня, так я прикажу высечь тебя. Как ты приказал насиловать моих дочерей, так же поступят и с тобой. Некоторые из моих людей предпочитают ублажать себя мужчинами, а некоторые — животными в полях. Так что они попробуют насладиться и тобой. Многие! А когда твое тело будет истекать кровью, я стану отсекать от него член за членом и скармливать собакам.

Даже люди Боудики посмотрели на нее с ужасом, а прокуратор смог издать лишь сдавленный хрип и тут же рухнул в обморок.

Она смотрела на его жирное тело и, повернувшись к одному из воинов, с отвращением приказала:

— Распните его высоко на холме, лицом к городу. Пусть огонь пожара освещает последние часы его жизни и превращает их в бесконечную пытку.

Лагерь Светония, семнадцать миль к северу от Лондиния

Гай Светоний Паулин согревал в руках бокал с вином. Кроме него, в шатре находились его легат Фабий Терций и префект Каллист Марк Антоний, временно командовавший Двадцатым легионом Ва лерия, пока Светоний с остальными войсками возвращался на восток, чтобы присоединиться к нему для битвы с Боадицеей.

Здесь же сидел и Кассий. Благодаря ему Светоний понял, какой была женщина, с которой он должен сразиться, и, что было даже более важно, — почему она подняла восстание. Когда Кассий перестал оправдываться и предъявлять претензии как человек, вдруг осознавший свою ценность для Рима, Светоний смог сделать из услышаного важные выводы. Теперь он знал о требовании Сенеки вернуть деньги, знал о завещании Прасутага, написанном в тщетной попытке защитить после смерти свое имущество от проскрипций Рима и, что самое важное, он знал теперь о гнусном обращении с Боадицеей и ее дочерьми перед всем населением Камулодуна. Неудивительно, что эта женщина подняла восстание, чтобы отомстить за себя. Меньшего он от королевы воинов и не ожидал.

Светоний весь день мучился от головной боли.

А приезд гонца из Лондиния уж тем более не помог его бедной голове. Он знал, что вести будут плохими, и приказал посланнику ждать снаружи, пока он, Фабий и Каллист продолжали обсуждать продвижение на север и запад. Но гонец из сожженного города ждал уже долго, и теперь пришло время впустить его. Светоний молил богов лишь о том, чтобы те люди, которые не смогли или не захотели уйти вместе с легионами, вняли бы совету и бежали на восточную окраину города, где они могли найти лодки и уплыть в море — подальше от демонов Боадицеи. Но в глубине души он знал, что все равно многие будут убиты и что он, как правитель, будет ответственен за разрушение Лондиния.

Светоний кивнул стражнику, тот откинул кожаный полог и приказал гонцу войти. Вошедший чуть замешкался в проходе, а затем медленно вышел на середину шатра. С удивлением глянув на присутствовавшего тут же бритта, он запнулся, не уверенный, что может при нем говорить.

— Какие новости из Лондиния, центурион? — спросил Светоний.

— Весь город разрушен. Сгорело все — каждый дом, каждый склад, все лавки и таверны. Каменные здания форума уничтожены варварами.

Светоний вздохнул:

— Форум можно отстроить заново. Что с жителями?

Центурион лишь покачал головой.

Светоний тихо произнес:

— Скажи мне…

— Массовая резня, командующий. Мужчины, женщины, дети… Их распинали, жгли, душили, отрубали головы… Каждого…

— Каждого? Всех? Никому не оставили жизнь и не сделали рабом?

Гонец вновь лишь покачал головой:

— Никого. Всех женщин повесили, у многих… Это немыслимо! Я никогда не видел ничего подобного, хотя сражался с дикарями в Германии и изощренными убийцами в Сирии. Я приехал в Лондиний после того, как ушли последние из восставших. Я видел лица мертвых детей… Я никогда не видел детей настолько… — не в силах продолжать, он замолчал.

— Говори, центурион, — жестко произнес Фабий.

Справившись наконец с волнением, гонец продолжил:

— Но и это еще не самое худшее. Перед тем как они были убиты, они висели распятые, и некоторые из женщин были пронзены копьями, через все туловище… Это было… А мужчины… Им отрубили головы. Я видел несколько голов в реке. Их просто бросили туда. Помните, что египтяне сделали с головой Помпея сто лет назад? Мы никогда не забудем этого, правда ведь? И мы никогда не забудем, что эти варвары сделали с нашими людьми. Это было…

— Ты свободен, центурион, — прервал его Фабий.

Тот стоял, переводя взгляд с одного начальника на другого… Светоний кивнул и поблагодарил его за отчет. Центурион повернулся и покинул шатер. Несколько мгновений царило молчание, потом Каллист произнес:

— Должно быть, это были их жрецы, друиды. Это они молятся богам, которые требуют таких жертв.

Светоний покачал головой:

— Я уверен, что мы уничтожили всех друидов, не оставив ни одного. Нет, это работа Боадицеи и ее армии. Только их одних.

— Я говорил вам, — громко сказал Кассий, — я говорил, какая она. Она — худшая из женщин, злой дух, ходящий по земле. Мы должны уничтожить ее, потому что если она жива, то придет за мной и…

Полностью проигнорировав бритта, Светоний сказал:

— Да, она жестока, но мы должны помнить, что это был незащищенный город.

— Но это — ужас, который мы не должны забыть, командующий, — сказал Каллист, все еще пребывая в смятении от услышаного.

— Да, префект! Это — крайность даже для варвара. Но большее ли это варварство, чем то, что творим мы сами, римляне, заставляя зверей на арене разрывать людей на части? Разве это более жестоко, чем убивать жителей провинций, провозглашая, что несем им знания и цивилизацию?.. — спросил Светоний.

— Да! — перебил Фабий, — Это — намного более жестоко! На арене умирают рабы, преступники или те, кто добровольно избрал судьбу гладиатора, зная, что столкнется со смертельным риском. Но это… — Он указал в сторону Лондиния. — Это — избиение безвинных. Римских мужчин, женщин и детей! Избиение для удовольствия. Это хуже, чем все, что мне доводилось видеть. Насаживать женщин на пики… отрезать…

— Довольно! Я слышал то, что пришлось рассказать центуриону. Да, это деяние больного разума, нечеловеческое и противоречащее цивилизации, которую мы, римляне, несем в этот уголок мира. Но оно — относительное зло. Сегодня только самые развращенные римские мужчины грезят об утехах с маленькими мальчиками, а ведь греки высшей формой наслаждения и моральности считали обучение радостям постели детей. В Риме сегодня не порицают императора, а во времена божественного Августа это было общепринятой вещью… Император поощрял критику, дабы развивать свое собственное остроумие и таланты своих полководцев в этой области. Понятия о морали меняются в разные эпохи и в разных местах. То, что мы считаем в поведении этих варваров отвратительным и бесчеловечным, вполне могло быть нормальным во времена Тарквиния Древнего. А посмотрите на наших римских богов: они пожирали детей, насиловали женщин, сочетались для собственного удовольствия с животными и со смертными и делали прочие кошмарные вещи, а мы по доброй воле рассказываем об этом своим детям!

— Но вы же не оправдываете эту безумную Боадицею? — спросил Каллист.

— Оправдывать ее? Нет, я никогда не прощу ей убийства стольких римлян. И я уж точно не последую ее примеру, как и каждый из вас. Но разве Красс не приказал распять шесть тысяч сторонников мятежного гладиатора Спартака на Аппиевой дороге? Теперь вообразите, что один из этих варваров посетил бы Рим сто тридцать лет назад, и ему случилось бы проехать по ней. Что бы он увидел? Как тысячи людей кричат в агонии, моля о воде или окончании их страданий ударом копья! Разве он не воспринял бы увиденое так же, как мы сегодня — слова посланника о Лондинии? Все мы — солдаты, которым платят за то, чтобы мы убивали врагов Рима. И, хотя мы не применяем пыток, как эти варвары, живем мы все же в варварские времена. Теперь извините меня, но моя головная боль стала еще сильнее, и я лучше лягу в постель. Мы продолжим поход на север на рассвете.

Солнце осветило холмы, когда Светоний уже поднял свою армию. Он знал из карт, что в пяти милях к северу дорога ответвляется на запад и ведет в юго-западную часть страны, где находился сейчас Второй легион Августа.

Светоний планировал продвигаться в том направлении и послать к командиру легиона Поению Постуму за подкреплением. После соединения с Четырнадцатым легионом Гемина и двумя легионами Августа у него будет достаточно сил, чтобы встретиться с армией Боадицеи, даже если бриттов будет и сто тысяч. Но важнее было выбрать удобное место для битвы.

Что он знал с абсолютной точностью, так это то, что Боудика нападала на беззащитные города, а в этом случае римские солдаты не могли сражаться так, как их тренировали и готовили. Римляне умели защищать форты, если те имели укрепления, сражаться в открытом поле, осаждать города при помощи катапульт, баллист и других устрашающих военных машин. Биться же с полчищами головорезов на тесных улицах городов не было для римлян привычным, потому Боудика и одержала свои победы в Камулодуне и Лондинии. Итак, она победила архитектуру… но не римскую мощь!

Теперь, если верить Кассию, его мачеха была уверена, что встретит римский легион и тоже победит. И это, знал Светоний, было для него шансом уничтожить ее навсегда. Он тронул поводья, и лошадь пошла быстрее. Уже были отправлены приказы командирам других легионов, чтобы они выдвинулись и встретились с ним в течение ближайших четырех дней. Он соберет все свои войска, а потом ему нужно будет заставить Боадицею прийти к нему.

Впервые за много дней на его губах заиграла улыбка. Самоуверенность этой женщины была ее главной ошибкой.

Поход на Веруламий

Неужели Светоний был настолько слаб, что даже избегал сражения с ней? С вершины холма Боудика смотрела, как мужчины и женщины, лошади и повозки двигались по дороге на Веруламий. Растянувшись, подобно гигантской змее, чей хвост был столь далек, что она не могла его разглядеть, двигались более ста тысяч бриттов: это была гигантская армия, готовая встретить и отразить любой удар.

Но куда же делись римляне? Где теперь Светоний?

Каждый день со времени разрушения Камулодуна она ожидала услышать звуки римских труб и барабанов, сообщавших о появления римских орлов, и ждала, что легионы будут ее преследовать. Каждый день готовилась она к решающей битве, в которой их военная мощь столкнется с прославленным гением Светония. И каждую ночь она отправлялась спать в ожидании, что завтра римляне налетят с холмов, как осиный рой.

Однако страх перед римлянами отступал, когда она видела, сколько у нее воинов. Похоже, она собрала самое большое войско, которое когда-либо собиралось в земле бриттов: больше, чем у Каратака, и даже больше, чем у Когидубна в давние времена, и уж точно больше, чем у королевы Картимандуи, жившей теперь под защитой Рима. Ни один бритт не добивался таких побед, не вонзал кинжал так глубоко в сердце своего врага и не приводил римлян в такой ужас. Об этом говорили ей все ее приближенные. Теперь они слагали о ней песни и возглашали ее имя в своих молитвах. Она относилась ко всему этому как к морским волнам, омывающим ее ноги. Но иногда начинала верить, что в будущем, когда люди станут говорить об этих великих днях, они будут вспоминать ее имя. И называть ее Победой…

Взятых трофеев хватало на всех. Даже боги были довольны, получив в жертву тела тысяч врагов. И следующим будет разрушен ненавистный Веруламий: хоть он и не римский, но его падение станет знаком для всех городов и селений Британии — знаком того, что с римлянами и их прихвостнями не будет ни сотрудничества, ни дружбы.

И еще она радовалась своему союзничеству с вождями, которые приходили, чтобы присоединиться к ней в ее походе. Даже поначалу настроенные недоверчиво Мандубрак и Кассивеллан стали верными соратниками. Они соглашались со всеми ее решениями, они начали разговаривать друг с другом, задавая вопросы и давая взвешенные, обдуманные советы. Но радостнее всего было то, что они все называли ее теперь Британнией. Римский император мог отказаться признать ее право быть королевой иценов; но ей важнее было то, что во многих сотнях миль от него, короли Британии признавали, уважали и почитали ее.

Но, несмотря на всю свою армию, Боудика с пугающей ясностью осознавала, что свое самое большое испытание она еще не выдержала. Да, она разрушила пару городов, но пока не встретилась с римской армией в открытом поле, а здесь можно было ожидать всего.

Светоний Паулин слыл выдающимся римским полководцем и непревзойденным стратегом. До нее доходили истории о его деяниях в Мавритании, на севере Африки, где он подавил серьезное восстание обитателей пустынь. А недавно она узнала и о победе на острове Англси, где он убил всех друидов и тех бриттов, что искали их защиты.

И где же он был теперь? Почему не приходил со своими легионами и не вступал в битву? Почему позволял ей так свободно передвигаться по Британии, не поднимая на нее свой меч? Все это было ей непонятно.

Она знала: когда они наконец встретятся на поле боя, главнейшей ее задачей будет удержать своих людей в боевом порядке, не позволить им броситься на римского зверя, подобно толпе. Она обдумала разные варианты и знала, что тысячи бриттов погибнут, но то была цена, которую все они готовились заплатить за свою свободу. И она только в том случае победит Светония и увидит его, пронзенного мечом, если ее армия сохранит дисциплину и будет следовать четкому плану действий. После Лондиния она поняла, что ее воины уязвимы из-за жадности, бахвальства или обычной тупости. Она тогда не стала прекращать бесчинства, но понимала: войско, которое думает лишь о наживе, никогда не сокрушит военную мощь Рима.

Веруламий показался вдали в середине следующего дня. По опыту наблюдений за Лондинием она поняла, что и этот город почти пуст. Известие о ее приближении достигло города, и его жители, как и многие жители Лондиния, предпочли скрыться от страшной Боудики. Возможно, сейчас они уже находились под защитой римской армии.

Городские ворота были распахнуты и на улицах не было ни души. Даже собаки не рылись в отбросах. Что ж, жажде крови придется подождать до того времени, когда они встретятся с римской армией. И что это будет за день!

Сидя на лошади, Боудика оглядела тысячи воинов, ждущих ее слова. Что они сделают, когда узнают, что в городе осталось так мало жителей, которых можно убить? Они точили свои мечи и кинжалы с самого выхода из Лондиния, чтобы напоить свои клинки кровью… Их глаза жаждали насладиться ужасом на лицах римлян при виде того, как гордый бритт занесет свой топор. А если они примут это как ее неудачу? Неудачу вождя, который вдруг ошибся?

Она откашлялась и воскликнула:

— Бритты!..

Толпа взорвалась оглушительным криком. Она подождала, пока он стихнет, и продолжила:

— Мы снова привели в ужас врага! Снова, как перепуганные кролики, римляне покинули свои жилица и растворились в лесу. Снова, мои бритты, Рим отступил перед нашей силой и оставил нам нашу землю. Этот город пуст. В нем нет жителей, нет солдат. Но они оставили свое имущество, еду и украшения и многое другое, и мы можем это взять. Нет, мы не грабители и воры, мы не отбираем у тех, кто беден. Мы, бритты, лишь забираем у воров и грабителей то, что обобрали нас. Жители Веруламия пришли в нашу страну из Галлии и жили даже лучше, чем римляне. Они — не бритты, они не любили нашу землю, они лишь присваивали ее плоды, они стали богаче, сев на шею бриттам. Пока бритты трудились от восхода до заката, в городе царили продажность и разврат… От имени ваших королей и королев я приказываю вам, бритты: войдите в город! Войдите в каждый дом! Возьмите то, что принадлежит бриттам, а не Риму. И потом выжгите эту язву на теле Британии навсегда, пусть пламя сделает свое дело! Идите же, бритты! Идите и прославьте имя Британнии!

Ее последние слова утонули в реве одобрения и ярости. Он был подобен раскатам грома и отозвался эхом в окрестных холмах и долинах. Воины Боудики, словно саранча, бросились на злосчастный опустелый город.

Глава 15

В срединных землях Британии

Оно пришло к нему во тьме ночи. Светоний пробудился от беспокойного сна и внезапно понял все. И из-за того, что все стало теперь очевидно, он поразился собственной глупости и тому, что раньше это не приходило ему в голову.

Светоний поднялся и, потревожив стражу, вышел из шатра. Посмотрев в темное небо, он завернулся поплотнее в плащ и отправился за край лагеря. Все еще спали, из палаток до него доносились кашель и храп.

Он смотрел на восток, ожидая первых лучей восходящего солнца, когда услышал за своей спиной шаги.

— Моему командиру не спится? — спросил Фабий.

— Клянусь богами, Фабий, ты что, моя тень и днем и ночью? Друг мой, почему ты-то не спишь? Ты лег даже позднее меня.

— Я уже достаточно спал, — ответил легат. — На войне мне нужно меньше сна. Я последовал за вами, чтобы посмотреть, не нуждаетесь ли вы в чем-нибудь.

Светоний улыбнулся и отечески потрепал друга по плечу:

— Ты последовал за мной, потому что не хотел оставлять меня в одиночестве? Благодарю. Но скоро тебе придется покинуть меня и начать свой путь. Ты превосходно проявил себя в качестве моего легата и теперь должен подняться выше. И ты сможешь сделать это, несмотря на свою юность. Я лишь надеюсь, Фабий, что ты найдешь такого же умелого, мудрого и расторопного помощника, которого я обрел в тебе.

Несмотря на темноту, Светоний заметил, что легат покраснел от столь неожиданной и редкой похвалы.

— Неужели командир помышляет о пенсии? — спросил Фабий.

Светоний улыбнулся:

— Он думает об этом уже несколько лет. Я соскучился по своей семье, по поместью в Этрурии. Но мне нужна еще одна, последняя битва. Всего одна победа, о которой будут распевать в римских тавернах…

— И триумф в Риме. Вы заслужили это, мой господин. Когда Сенат не наградил вас триумфом за победу в Мавритании, это было оскорблением для всей армии.

— Я не требую триумфов, Фабий, и могу оставить их Неронам и Калигулам этого мира. Я сражаюсь для Рима и его граждан. Но мне нужна последняя победа, чтобы уйти на покой и рассказывать потом внукам о заслугах их деда. И я чувствую, что эта победа не за горами. Через неделю. Самое большее — через две…

— Но мы до сих пор не знаем, как заставить ее прийти к нам, командующий. Она умна и знает, как можем поступить мы. Совершенно очевидно, что она будет вынуждать нас сражаться на том поле, которое выберет сама.

Светоний покачал головой:

— Да, она умна и действительно знает, как поступаем мы. Но по сути, она — бритт, и в этом — ее слабость. Бритты почитают своих богов, они видят их в каждом дереве, ручье и камне, даже в воздухе, которым они дышат. Наши боги сидят высоко и направляют дела людей. Но бритты ходят и разговаривают со своими богами, как будто те — рядом. И это, Фабий, — та ахилессова пята, с помощью которой мы ее победим. Через ее богов. С помощью ее ручьев, камней и деревьев. Вот как мы заставим Боадицею прийти к нам. Разбуди нашего бритта и приведи ко мне, я хочу услышать, что он скажет о моей идее.

Светоний рассмеялся и повернулся к Фабию. В темноте он не мог разглядеть выражение лица молодого человека, но чувствовал, как тот нахмурился.

…Ворча из-за того, что его подняли так рано, Кассий выслушал с изумлением то, что предлагал римлянин.

— Это страшно… — сказал он, прикрыв глаза.

— Меня не интересует твое мнение, я хочу знать, сработает это или нет.

— О да, это сработает превосходно! Я могу даже представить себе ее праведный гнев. Она бегом к вам примчится, — сказал бритт, и его лицо исказила гримаса.

Когда центурионы получили и прочли приказы, то сначала приняли их за нелепую шутку. Светоний слышал смех по всему лагерю и думал, что это неплохо для его людей. Но скоро они поймут всю серьезность того, что затевалось.

Сжечь леса; вылить все помои в реки и озера, чтобы воду из них нельзя было пить; отхожие места устраивать исключительно в рощах и пещерах; поджигать поля и леса после прохождения через них. Приказ был похож на наставление детям, как устроить в комнате разгром.

Не следовало никаких объяснений, не указывалось никаких причин, давалась лишь голая инструкция:

Когда центурия, когорта или легион останавливается на отдых, солдаты должны облегчаться не в одном, строго избранном месте, а по всем лесам, полям и во всех местах, которые их командующий сочтет священными для варварских богов.

Далее, влажные губки, которые солдаты используют для подмывания, должны вешаться на деревьях на всем протяжении пути, и на губках обязательно должны оставаться экскременты.

Далее…

Светоний настаивал, чтобы армия двигалась медленнее — нужно было успевать сжечь рощи вокруг. Теперь кристально чистые реки были загажены человеческими нечистотами и кухонными отходами, а в воздухе висел дым костров и походных кузниц. Да, Боудика будет в ярости…

Об осквернении земли Боудике доложили бритты, наблюдавшие за римской армией. Они умоляли ее не дать римлянам и дальше уничтожать их священные рощи и леса.

Одна пожилая женщина, которая четыре дня шла только для того, чтобы увидеть Боудику и рассказать о том, что случилось, в слезах прошептала:

— Всю мою жизнь меня охраняла богиня Бригида. С самого детства я всегда зажигала для нее огонь, даже в летнюю жару. Он не гас никогда, Боудика, ни разу за все долгие годы моей жизни. И до меня огонь в ее честь поддерживали мои родители.

Женщина достала сплетенную из тростника фигурку.

Это была женская фигурка с четырьмя руками, которые, казалось, даже двигались. Для женщины ее богиня была теперь дороже ребенка.

— Я устроила мою богиню над очагом и каждый раз, когда требовалось подкормить огонь, молилась ей, чтобы она не оставила меня своей заботой. Она помогла мне родить четырех детей и пригрела на своей груди еще шестерых, которых я потеряла. И теперь, Боудика, эти римляне осквернили ее рощу. Они ее так изуродовали, что теперь там не захочет жить никто из богов! Они разбросали по земле, где спит моя богиня, уголь и куски железа, они нечистотами загадили ее постель изо мха. Они… — Женщина разрыдалась.

Боудика подошла к ней и, пытаясь успокоить, обняла. Мандубрак хотел что-то сказать в утешение, но промолчал. А Боудика продолжала утешать женщину и уверять, что скоро с помощью богини Бригиды и остальных древних богов друидов римляне будут разбиты и сброшены в море и никогда более не будут разорять земель Британии.

Успокоенная такими словами, гостья покинула шатер.

И как только Боудика повернулась к королю, тот, покачав головой, процедил:

— Это — предел! Это будет означать конец каждого римлянина в Британии. Никаких рабов, никаких соглашений или договоров! Как смели эти собаки оскорбить наших богов?

Когда пожилая женщина уже не могла слышать его слова, он с яростью продолжил:

— Осквернить наши священные рощи, реки и озера! Есть ли предел подлости Рима? Я буду уничтожать этих сукиных детей своими собственными руками, клянусь в этом перед всеми богами! Эта самонадеянная подлость затеяна Светонием, чтобы оскорбить нас. Это хуже, чем порабощать наших мужчин и женщин, хуже, чем забирать последнее у вдов. Это — оскорбление наших священных земель! Сначала они убили жрецов — уничтожили всех друидов, затем стали умертвлять наших самых храбрых мужчин и женщин, потом принялись за детей, стариков! И теперь они оскорбляют наши священные места! Довольно, Боудика. Мы нападем на них и перережем им глотки от уха до уха!

— Именно поэтому он так и поступает, друг мой, — спокойно сказала Боудика — Чтобы вызвать у нас гнев, чтобы оскорбить и заставить сразиться с ним.

— Так именно это мы и сделаем! Мы разобьем его армию и отрежем десять тысяч голов, мы выбросим их в море с южных утесов. Их будут бросать волны, пока они не приплывут к берегам Рима. Их кровь…

— Волки.

Он осекся и посмотрел на нее в удивлении.

— Волки, — повторила королева.

— Что?

— Волки. Опасные звери, король Мандубрак. Подумай на миг о паре волков.

Король кивнул, и Боудика с трудом сдержала улыбку.

— Так. А теперь подумай о собаках.

— Собаках?!

— Собаках!

— Королева Боудика, о чем, ради богов, ты говоришь?

— В одиночку, в лесу, вооруженный лишь мечом, с кем ты предпочел бы встретиться — с волками или собаками?

Не задумавшись ни на минуту, Мандубрак ответил:

— Конечно, с собаками.

— Почему?

— Потому что волки — умные звери, они охотятся стаей. Они осторожны, и ты никогда не знаешь, что они сделают. Они загоняют добычу, окружают ее, они вырывают из тела жертвы маленькие кусочки, пока та не истечет кровью. Они могут ждать целый день, чтобы нанести последний удар.

— А собаки? — спросила она.

— Дикие собаки? Они безумны, они просто кидаются на тебя, и ты можешь убить их всех одну за другой, и даже не позволишь вцепиться в тебя зубами. Они не умны. Они…

Он замолчал, внезапно поняв все.

— Римляне пытаются разъярить нас, чтобы мы бросились в битву! Да! И в нашей ярости мы погибнем. Но если будем вести себя, как волки, — продолжил он, — если будем умны и коварны…

Она улыбнулась.

— Но откуда мы знаем, что именно таков замысел Светония? — спросил Мандубрак. — Он может осквернять наши земли просто потому, что он глупец.

— А разве раньше он так делал? Когда он сражался на западе с восставшими, разве кто-то рассказывал нам, что он оскорбляет наших богов? Римляне сами говорили другое: что они не желают загрязнять наши священные земли, потому что хотят, чтобы наши боги объединились на небесах. И что они хотят жить на этой земле и пить чистую воду, а наши высокие деревья рубить для постройки своих домов и кораблей. Нет, Мандубрак, Светоний определенно добивается того, чтобы я впала в ярость, чтобы кровь бриттов закипела от гнева. Потому что тогда я потеряю власть над армией, и мы проиграем. Если такое случится, то, будь уверен, каждый римский солдат будет стоить десятерых из нашей толпы. Именно этого я больше всего боюсь уже давно.

Путь на север по Римской дороге

Даже Фабий был недоволен тем, как все складывается в этом походе, но Светоний был для него кумиром, и решения его он никогда не оспаривал. Так же относились к командующему и начальники легионов. Никто не решался сказать Светонию, что осквернение земель может повредить им в будущем.

Все думали, что он ищет теперь удобное место, чтобы расположить войска, и решает, как их применить, но только он один знал, что именно он ищет. Три или четыре раза за утро и каждый полдень Светоний уезжал от своих легионов, движущихся на север, чтобы достичь римской крепости Мандуессенд, известной среди бриттов как Мансеттер. Он внезапно пришпоривал коня и без всяких объяснений скакал прочь, в холмы, откуда обозревал окрестности. Затем, погруженный в свои мысли, возвращался, чтобы двигаться вместе со своими воинами. Его армия стала еще больше за счет измотанных горожан Лондиния и Веруламия.

Когда Светоний вернулся из своей пятой или шестой поездки, Фабий подъехал к голове колонны и занял место рядом с ним. Но не успел он сказать и слова, как командующий произнес:

— Это решение я должен принять сам, только я один. Судьба нашей армии в Британии и даже самого Рима зависит от меня. Если я ошибусь, Фабий, и если и мы проиграем, мы потеряем Британию; и это подвигнет многие народы думать: «Если женщина из варварского племени смогла одолеть лучшие римские легионы, то и мы — тоже сможем». Если это случится — империи конец.

Фабий понимал, почему командующий говорит об этом, и потому промолчал.

— Мы сталкиваемся с восстаниями и потерями в Германии, Иудее, Сирии и теперь в Африке, — продолжил Светоний. — Если так будет и дальше, Риму станет еще труднее. Все недовольные восстанут и ударят нам в сердце. Наш Сенат прогнил до последней степени, император явно идет по пути незабвенных Калигулы и Клавдия — все они неспособны управлять. Так что дело за нами, возглавляющими армию, и мы должны защитить наш\ империю — вот почему я так долго решаю, где лучше встретить Боадицею. Когда Авл Плавтий и Тит Веспасиан пришли в Британию и успешно приводили к покорности здешние племена, это потрясло весь мир. Все уверились, что Рим непобедим, что он — величайшая сила в истории, и потому все должны жить в мире под римской властью. Так было прежде, Фабий. Но в последние двадцать лет многое изменилось. На всех наших границах — только недовольство и недоверие. И могу сказать тебе как другу и помощнику, что многим, очень многим мы обязаны этим фиглярам и негодяям, которых почитали как трех последних императоров. Все это делает будущее сражение необычайно важным, Фабий. Вот почему мы должны обойтись с Боадицеей самым жестким и непреклонным образом. Мир опять должен содрогнуться при виде могущества Рима. Если мы ослабеем, отступим, проиграем, то весь мир вспыхнет восстанием, и это восстание будет погребальным костром для нашего народа и нашей империи.

Лицо Фабия выражало сомнение. Светоний посмотрел на молодого человека, улыбнулся и потрепал его по плечу:

— Но это — не твои заботы. Молодые люди сражаются в битвах, продуманных стариками. Я знаю, что ты и другие начальники — вы все бес покоитесь, что я столь долго ищу место для встре-чи с Боадицеей. Но пойми и меня: я должен быть уверен, что избранная местность даст нам максимум преимуществ. Эта женщина, похоже, подняла против нас половину Британии, и сторонники слетаются к ней, словно птицы. Важно, чтобы римская армия понесла как можно меньше потерь, но в то же время раздавила ее войско. Согласно нашим сведениям, у нее больше сотни тысяч мужчин и женщин, но, если хоть один из них уйдет после битвы живым, я буду расценивать это как наше поражение. Они должны быть уничтожены, а имя Боадицеи вычеркнуто из истории. Ни один из ее сторонников не должен сбежать. Эта битва, Фабий, будет подобна столкновению самих богов. Гора Олимп содрогнется от плача вдов и сирот, когда я покончу с королевой Боадицеей.

Фабий молча смотрел, как командующий опять выехал вперед и поскакал на запад.

— Когда я покончу с римской армией, — воскликнула она, — ее остатков еще хватит, чтобы наполнить мешок для зерна!

Громоподобный взрыв хохота был ей ответом, и даже те, кто находился далеко, отозвались одобрительными возгласами.

— Армия Светония пришла с запада, — продолжила Боудика, — где он убил тысячи друидов, матери и отцы, сыновья и дочери — все были убиты, чтобы удовлетворить жажду крови безумного императора Рима.

Снова раздались крики, на этот раз ярости и ненависти. Это уже не понравилось Боудике: несмотря на то что она стремилась вдохновить армию, ей нужно было держать ее под контролем и не позволить стать дикой толпой.

Она продолжила:

— Светоний собрал всю мощь и силы Рима на севере и западе от нас и надеется заманить нас в ловушку. Я знаю об этом. Но неважно, что это за ловушка, — сколь бы бесстрашными ни были римляне в битве, победим мы!

Возгласы одобрения не дали Боудике сказать самые важные слова. Ей пришлось ждать, пока море воинов успокоится и приготовится ее слушать. Многие из них пили с самого утра, и их дух был слишком возбужден. Что могла она поделать? Да, первый бой закончился успешно, но в нем участвовала лишь половина тех, кто шел за ней сейчас. Остальные были только при побоище в Лондинии и разрушении пустого Веруламия, так что только половина воинов имела опыт сражения с римлянами.

— Римляне ждут подкрепления от Второго легиона Августа, который стоит далеко на западе. Если мы теперь атакуем, они не успеют подойти. Это значит, что мы будем сражаться только против Четырнадцатого и Двадцатого легионов. Это бесстрашные воины, храбрые и сильные. И, что еще важнее, дисциплинированные. Помните, что один дисциплинированный солдат стоит десятерых из толпы. Но никогда еще не было у нас такой уверенности в победе, как в битве, что будет завтра или послезавтра. Почему? Мы — бритты, а они — нет!

Снова раздался рев одобрения.

— Потому что нас в десять раз больше, чем может собрать Светоний!

Снова одобрение. Они ловили каждое ее слово. Она видела в их глазах обожание и была счастлива. Оглянувшись по сторонам, она увидела своих дочерей: они стояли обнявшись и улыбались матери.

— Потому что мы живем на этой земле, а они здесь умрут! — воскликнула она.

Она подождала, пока ее армия прекратит свистеть и кричать. Теперь, на пике воодушевления, она могла направить их в битву и хотела, чтобы призыв к храбрости долго звучал в их ушах.

— И последнее, что даст нам победу в борьбе с римлянами. Они поклоняются своему богу мести — Марсу. Он живет в Риме, на священной горе. Римляне думают, что этот бог защитит их и подарит им победу. Но я заручилась помощью самого могущественного бога в небесах и на земле — на нашей стороне будет сам бог Тевтат…

При упоминании самого устрашающего из богов друидов огромная толпа умолкла. У каждого был собственный бог или богиня в стенной нише или даже с собой в походном мешке, но никто из них никогда и не думал связываться с ужасным Тевтатом. Его имя редко упоминалось вслух, лишь друидам разрешалось говорить с ним, и то только перед битвой. Этот бог требовал за свою помощь человеческих жертв. Все знали, что друиды на острове тоже заручились его поддержкой перед битвой с римлянами, но никто не знал, по каким причинам этот бог покинул своих людей.

И теперь Боудика призвала его. Мужчины и женщины смотрели друг на друга с изумлением.

Боудика громко и уверенным голосом произнесла:

— Тевтат явился мне во сне прошлой ночью. Он вошел в палатку и встал в ногах постели. Я попыталась взглянуть в его лицо, но оно было столь ужасно, что я закрыла глаза. Однако услышала его голос в своей голове, и он был подобен раскатам грома. Он сказал мне: «Королева Британния, я позволил римлянам убить всех моих друидов, потому что они были бесполезны. Мне нужно, чтобы на моей земле жили сильные люди. Я поддержу лишь тех, кто достоин моей помощи. Они уничтожат всех римлян, и после этой битвы ни один из них не посмеет ступить на нашу священную землю». Затем он растворился в облаке дыма. Такое обещание дал бог Тевтат мне и вам, всем бриттам: когда мы вступим в битву с римлянами, он будет видеть, насколько храбро и достойно вы сражаетесь, и он требует, чтобы вы слушались моих приказов. Тогда и только тогда вы будете под защитой бога, который выступит против римского Мара и победит его.

Все страхи, появившиеся при упоминании имени страшного бога, словно испарились, и бритты заревели в восторге. Они свистели, кричали, их боевые кличи звенели в воздухе, а мечи и копья готовы были достать облака. Открыв фляжки, воины пили и обнимались.

Боудика повернулась и направилась к своим дочерям. Она улыбнулась и обняла их.

— Скоро мы будем наконец отомщены. Память о той боли, что причинили вам эти чудовища, уйдет навсегда.

В лагере у Римской дороги

После напутственной речи своего командующего легионеры отправились на отдых, не сомневаясь в будущей победе. Солдаты радовались и хвалили Светония Паулина. Он сказал хорошую, воодушевляющую речь, и воины перед грядущим сражением ощутили уверенность. Ночь прошла спокойно, скоро люди должны были проснуться отдохнувшими и полными сил. И Фабий теперь не знал, как доложить о вести, принесенной гонцом: положение становилось столь опасными, что грозило гибелью всему лагерю. А это означало не только проигрыш грядущей битвы, но и несчастье для империи. Как часто говорил Светоний, удавшееся восстание, словно лесной огонь, перекидывается с провинции на провинцию. Но командующему необходимо было знать все.

Молодой человек колебался, прикидывая, как сообщить новость. Он огляделся. Сотни кожаных палаток, подобно грибам, стояли на полях и холмах, все тщательно охранялось, последний часовой должен был смениться за два часа до восхода солнца, чтобы тоже отдохнуть. Люди находились в своих палатках, во сне рыгая и кашляя. Скоро им придется выйти, чтобы опорожнить кишечник, и обычно они делали это в специальные ямы близ лагеря. Но с тех пор как командующий приказал осквернять местность, они ходили под охраной стражи к ручьям и рощам. Это, казалось, срабатывало. Шпионы уже сообщали, что армия Боадицеи охвачена яростью и готова ринуться к лагерю римлян.

Но все это не так беспокоило Фабия в то утро. Теперь его сильно волновала вероятность поражения. Армия, которая встретится теперь с бриттами, будет, похоже, куда меньше, чем предполагал его командующий. Что было еще хуже, — когда весть о грядущем сражении с королевой Боадицеей и бриттами пронеслась по лагерю, жители разграбленных городов разбежались по лесам, словно крысы в панике. Когда Светоний только вернулся с запада и готовился подавить новое восстание, он был уверен, что сможет собрать на поле боя пятьдесят тысяч солдат. А ведь он был уверен, что соберет еще тысяч двадцать из числа жителей городов, которые разорила Боадицея, но эти трусы как раз и сбежали. Так что сообщить о полученном известии значило бы только прибавить командующему проблем.

Приготовившись ко всему, Фабий подошел к палатке и кивнул страже. Те дали ему дорогу. Войдя в шатер, Фабий увидел, что Светоний уже умывается.

Взяв полотенце и увидев на лице Фабия смятение, Светоний приказал:

— Рассказывай.

— Префект Второго легиона Августа Поений Постум прислал гонца. Он сообщает, что не подчинится вашему приказу, и сожалеет, что не может прислать легион.

Фабий внутренне напрягся.

— Почему? — тихо спросил Светоний.

— Потому что, как говорит гонец, его окружает племя дуротригов и он должен охранять свой форт. Он говорит, что его людям придется пройти почти две сотни миль по враждебной территории и что, пока он до нас доберется, его потери будут слишком большими.

Фабий замолчал. Но Светоний, слишком хорошо зная своего друга и помощника, снова тихо спросил:

— Это ведь еще не все, не правда ли?

Фабий кивнул:

— Он добавил, что командующий должен суметь сам победить женщину, не рискуя Легионом Августа.

Светоний тяжело опустился в кресло. Фабий, затаив дыхание, не знал, стоит ли оставаться в палатке, но ждал.

Глубоко вздохнув, Светоний успокоился и встал. Он направился к своим доспехам и оружию, вытащил меч и передал его Фабию:

— Пошли вестника обратно с этим мечом. Пусть передаст префекту, что он должен отныне хранить этот меч. Если он услышит, что Светоний проиграл битву с Боадицеей, то он должен будет найти ее армию, дать сражение и этим мечом убить ее. Однако если префект услышит, что победил Светоний, то он должен будет покончить с собой этим мечом перед всей армией. Пусть скажет ему, что это будет цена за отказ подчиниться приказу и плата за трусость. Иди!

На пути к Мандуессенду, срединная Британия

Возбужденные Мандубрак и Кассивеллан вернулись из обхода. Они давали последние приказы своим воинам и слугам. Даже рабам приказано было взять мечи и кинжалы. Им сказали, что если бритты проиграют, то они тоже будут не освобождены, а убиты римлянами, так что в их интересах сражаться за своих хозяев.

Двое королей встретились с Боудикой, когда она возвратилась из расположения воинов иценов. И в отличие от них Боудика хмурилась. Ее беспокоило большое число пьяных и недостатки в подготовке войска.

— Ты видела, сколько людей прибыло, чтобы присоединиться к нам? — взволнованно воскликнул Кассивеллан. — Они приходят отовсюду. Они — словно трава на полях, там — тысячи! Все пришли, чтобы присоединиться к нашей последней победе. По всей Британии разлетелась весть об этой битве и нашей грядущей свободе. Во имя богов, Боудика, вся Британия пришла сюда. Это смелее моих ожиданий! Мы достигли того, чего не было в истории Британии уже тысячу лет. Мы объединили землю, сплотили людей. Все распри ушли в прошлое. В первый раз мы едины, как Галлия и Испания, и мы во всем согласны. — Он замолчал, не уверенный, как выразить следующую мысль. — И все пришли сюда из-за тебя, Боудика. Все действительно видят в тебе королеву Британнию. — Он покачал головой. — Никогда бы в это не поверил.

Она посмотрела на него в изумлении. Все ее сомнения относительно готовности армии бриттов были теперь уничтожены этой похвалой из уст ее когда-то смертельного врага.

Мандубрак тоже улыбнулся и сказал:

— Кассивеллан прав. Вся Британия идет сюда, чтобы взглянуть на нашу последнюю победу. Они прошли многие мили, и только некоторые на повозках. Пришли семьи тех, кто сражается за тебя, и их столько же, сколько наших воинов. Кассивеллан прав, когда говорит, что вся Британия идет поклониться тебе. И когда будет обезглавлен последний римлянин, они поймут, что ты — вождь армии, победившей врага.

— А ты? — спросила она Кассивеллана. — Ты? — повернулась она к Мандубраку. — Когда я впервые пришла в ваши королевства, умоляя присоединиться ко мне в восстании, вы колебались. Победа вселила в вас уверенность. Прежде каждый хотел не только выполнения своих требований, но и общего принятия решений, всем советом. Моя удача, мои решения принесли нам победу. Но когда уйдут римляне, кто возглавит Британию? Или мы вернемся к тем временам, когда все племена воевали друг против друга?

Мужчины обменялись взглядами, и молчание их красноречиво намекало о будущем Британии, когда она перестанет быть частью Римской империи.

Когда-то непримиримые враги, готовые убить друг друга, теперь они были братьями по оружию, готовыми умереть вместе, сражаясь плечом к плечу с Боудикой. Но она знала, что каждый использует грядущую победу для усиления своего положения, умножению земель и богатства своих людей. И она со всей ясностью понимала, что Рим — лишь первый из ее врагов. Битва продолжится и после того, как римляне покинут берега Британии.

Боудика тяжело опустилась в кресло. Ей было тревожно. Каморра первая заметила, что мать взволнована.

— Мама, — спросила дочь, — ты беспокоишься из-за будущей битвы? Но ведь мы победим?

Боудика улыбнулась и притянула свое дитя к себе:

— Победа, дорогая, — просто шаг к грядущим битвам. Мы победим наших врагов, но в день, когда победим римлян, мы начнем долгие сражения против своих друзей.

Каморра словно оцепенела и только покачала головой. Боудика поцеловала ее в лоб.

— Если человек тебе улыбается, он твой друг или враг? — спросила она.

— Друг.

— А если вслед за улыбкой, когда ты повернешься и станешь уходить, он ударит тебя в спину, то кем он будет — другом или врагом?

— Врагом.

— Вот и первый урок. Но мне грустно говорить, как много тебе еще придется узнать о жизни, мое дорогое дитя. Я молюсь всем богам, чтобы знание пришло к тебе быстро и без боли.

Мать замолчала, и Каморравдруг увидела, что Боудика беззвучно плачет. Встревоженная, она мягко спросила:

— Что с тобой? Могу ли я что-нибудь сделать?

— Нет, — сказала Боудика, пытаясь успокоиться. — Потеряв твоего отца, я думала, что не смогу вынести тяжесть этой потери и не смогу жить без него…

Удивленная, Каморра сказала:

— Но теперь люди поклоняются тебе, зовут тебя спасительницей, говорят, что только ты можешь вести их. Ты уже выиграла битву против римлян, ты…

— И все — только сама. Пойми меня, дорогое дитя. Когда той отец был жив, мы с ним правили вместе. Любое решение я принимала, только обсудив с ним. И он всегда советовался со мной во всем.

Каморра подумала о завещании, которое написал отец, не посоветовавшись с матерью, но знала, что об этом лучше молчать.

— Теперь все ждут, что я буду единственным правителем не только иценов, но и всей Британии; что я буду великим полководцем, лучшим, чем те, кто всю свою жизнь посвятил военному делу; что я дам им законы, буду судить распри между людьми, которых никогда не встречала. От меня так многого ждут, Каморра, и все решения мне придется принимать одной.

Она вздохнула и вытерла слезы.

Каморра сказала:

— Я с тобой, мама. Я помогу тебе принимать решения.

Впервые с того времени, как Боудика вернулась в шатер, она улыбнулась.

— Ты? Дорогая, ты не можешь даже объяснить разницу между другом и врагом.

Боудика обняла дочь. И сказала самой себе: «Но, возможно, и я этого не могу».

Глава 16

На пути к Мандуессенду, Римская дорога

Все говорило ему о том, что увиденное — настоящая находка. Он понял это сразу. Был ли то высокий мыс, позволивший ему принять решение, или высокое дерево слева от мыса, при виде которого его сердце затрепетало? Нет, подобное он встречал по дороге множество раз. Но выбрать именно это место его побудило то, что долина здесь узким ущельем лежала меж двух холмов, создавая горлышко сосуда, которое затем расширялось в просторную равнину, где легко можно было разместить целую армию. Все особенности ландшафта — высокий мыс, деревья справа и слева от него, само ущелье — все они и в отдельности создавали бы сильную оборонительную позицию, но вместе делали место просто идеальным. А завтра, или когда там придут бритты, ему понадобится вся помощь, которую могли дать местность и римские боги.

Он повернул коня и поскакал назад, к армии. Он гнал лошадь по равнине, которая скоро будет заполнена самым большим войском бриттов, когда-либо собиравшемся в одном месте. От своих шпионов он знал, что они были недалеко… всего в половине дня пути. Когда ветер стих и воздух наполнился прохладой, ему показалось, что он слышит их приближение, но это была лишь игра воображения, да и слишком он устал.

Светоний быстро подскакал к голове колонны, к гордо поднятому штандарту. Дни нерешительности, попыток найти подходящее место, осторожного движения всего в дне пути от армии Боадицеи теперь закончились. Все его чутье солдата говорило, что равнина, сжимавшаяся между холмов в ущелье, склон, на который невозможно было взобраться, и деревья — стоили, по меньшей мере, целого легиона.

Фабий, увидев, как командир, словно сам ветер, несется по полю, нарушил строй и выехал ему навстречу. Под взглядами усталых людей он сказал:

— Вы нашли то, что искали, не правда ли?

Светоний улыбнулся и кивнул. Он оглянулся, и Фабий проследил за его взглядом.

— Скажи мне, легат, почему это место идеально для битвы? — сказал командующий, указав на холм и мыс позади него.

Фабий оценил местность и ответил:

— Наши люди будут стоять на вершине холма, а врагу придется взбираться, чтобы вступить в сражение, так что у нас преимущество. Из-за деревьев на склонах холма мы не будем подвергнуты атаке с флангов, однако наша кавалерия может выехать из леса и напасть на вражескую армию, заставив ее обороняться с обеих сторон. Крутой склон позволит нашим людям не бояться окружения.

Светоний кивнул.

— Но по пути сюда мы уже видели подобные места, — заметил он. — Почему же я избрал именно это?

Теперь Фабий был более осторожен. То был вопрос, отличавший командующего от начальника легиона. Он получил повышение от Светония и теперь должен был его оправдать.

Он не отвечал, пока не уверился в том, что понял вопрос верно, и затем произнес:

— Устройство местности предполагает, что бритты будут продвигаться по широкой части равнины. Но когда они перейдут ее, то попадут в невероятно узкое ущелье, и это заставит их перестроиться и идти почти цепочкой, плечом к плечу, к тому же у них не будет возможности как следует использовать топоры и мечи. Следовательно, наши войска подвергнутся лишь незначительным атакам.

Довольный Светоний жестом призвал своего помощника продолжать.

— Скопление врагов на острие атаки, — сказал Фабий, — приведет к тому, что воины на флангах будут бездействовать и станут легкой добычей для нашей кавалерии. Когда мы начнем убивать бриттов, которые будут продвигаться по ущелью, многие обратятся в бегство, но это окажется невозможным. Они столкнутся с теми, кто будет пытаться прорваться, и произойдет полный хаос, столь нам выгодный.

Посмотрев на Фабия, Светоний негромко произнес:

— И еще кое-что.

Легат внимательно оглядел будущее поле битвы, но, ничего не найдя, покачал головой.

Улыбаясь, Светоний подсказал:

— А как же лучники?

Последняя часть головоломки, заданной командующим, нашла свое место. Ухмыльнувшись, Фабий сказал:

— Ну конечно! И глуп же я! Как только бритты дрогнут, продвигаясь по ущелью, они будут толпиться и ждать, когда смогут двинуться дальше, и станут прекрасной целью для наших лучников, засевших на склонах ущелья. Наши просто засыплют их стрелами. Это будет не сражение, а бойня. Это прекрасный план, мой командир, поздравляю.

Светоний кивнул:

— Теперь ты понимаешь, почему я так долго выбирал место? Нас десять тысяч, а у Боадицеи — сто тысяч или даже более. Местность даст нам силу еще пятидесяти тысяч воинов. Один римлянин будет стоить пяти бриттов.

Они повернули лошадей и поехали вдоль своих войск.

— Ты отлично справляешься, Фабий. Когда мы закончим с восстанием Боадицеи, я прослежу, чтобы ты вернулся в Рим и Сенат дал тебе должность военного трибуна.

Фабий уставился на командира в изумлении:

— Трибуна? Но… я просто не знаю, что сказать…

— Конечно, если мы проиграем завтрашнее сражение, то твои шансы на повышение, да и просто на дальнейшую жизнь серьезно уменьшатся. Так что я предлагаю сейчас приказать нашим людям разбить лагерь и подготовиться к величайшему сражению, какое видела эта страна. Я хочу, чтобы выставили дополнительных часовых, а солдаты должны заняться оружием и доспехами. Центурионы обязаны все проверить ночью или к утру, но до рассвета. За сломанное или тупое оружие — порка. Далее, сегодня будет только еда, никакого вина. Только вода и яблочный сок, который им уже понравился. Тот, кто пригубит вина или будет замечен пьяным, будет наказан лишением жалованья за два месяца и двойной поркой. Все солдаты должны быть подняты за час до восхода солнца и построены в центурии. Они пройдут к этим холмам так, словно это триумфальное шествие по улицам Рима, и свой холм будут охранять бдительнее, чем дома своих семей. Сами их жизни зависят от этого. Дисциплина должна быть железной, Фабий. Никаких исключений.

Фабий кивнул и отправился к центурионам, чтобы передать им приказы. Запрещение вина не было встречено с радостью, но это была важная мера, особенно если бритты ожидались ранним утром, вскоре после рассвета.

Римский лагерь был разбит на берегу реки. Светоний продолжал осматривать местность и размышлять над позициями войск.

Его вновь начали терзать сомнения.

Было ли это место достаточно удобным для решения его задачи? А если он принял неверное решение? Тогда вместо победы и лаврового венка, вместо приветственных криков римлян, радующихся его триумфу — может, даже триумфальной арки, — вместо всех этих почестей его тело будет разрублено на части, над трупами его и всех его воинов будут виться мухи, и кости былой римской славы останутся белеть на солнце?

Но все сомнения позабылись, как только он начал обдумывать маневры, которые были необходимы для отражения наступающих орд. У «горла» ущелья он поставит три ряда копейщиков: первая линия будет иметь короткие копья, чтобы вонзать их в незащищенные тела первых бриттов, пробившихся сквозь узкий проход. Сразу за ними будут стоять воины с мечами и длинными копьями. У третьей линии будут только копья. Так он отразит наступление первых отрядов бриттов. Внезапная остановка перед холмом вызовет хаос десяти тысяч воинов в хвосте, и они начнут проталкиваться к передним рядам. Начнется свалка, и именно тогда он перейдет в атаку.

Грозный защитный барьер замедлит продвижение бриттов и сорвет их атаку, что сделает возможными действия его конницы. Когда всадники начнут садиться на коней, он прикажет трубить наступление. Линии копейщиков расступятся, чтобы пропустить воинов с мечами, а те перешагнут через тела убитых бриттов и уничтожат живых.

Но была ли это тактика лучшей? Или нужно было, чтобы сначала лучники замедлили наступление бриттов, а может быть, следовало приказать им стрелять уже по отступавшим, чтобы посеять хаос? Не стоило ли приготовить парочку баллист, чтобы деморализовать нападавших, или осыпать их камнями уже после разгрома, когда они побегут прочь? Разница в числе воинов между армиями римлян и Боадицеи делала любую ошибку трагической. И если боги решили избрать для него кару, тогда его собственное имя и честь рода будут прокляты навеки.

Продвижение к Мандуессенду

И х движение уже не было столь же быстрым и легким, как при выходе из Лондиния. После разрушения Веруламия они пили, совокуплялись, снова ели, пили и вновь совокуплялись. Было похоже, что вся Британия внезапно остановилась и принялась отмечать какой-то нескончаемый праздник. Мед, вино и сидр брали свое, и теперь воины шли с трудом.

Они шли все медленнее, уже без всякого энтузиазма, но жаловались на требования идти быстро и просили остановки для отдыха. Хоть некоторые все еще желали выдворить римлян из Британии, а кто-то хотел отомстить за осквернение их земли, большинство двигалось только потому, что двигалось. Некоторые даже останавливались у дороги и уверяли своих друзей, что скоро встанут и присоединятся к ним, но Боудика знала, что они исчезнут в лесах и вернутся к себе домой, оставив ее сражаться дальше. Резня в Камулодуне, убийства в Лондинии и грабеж в Веруламии утолили их жажду мести. Теперь праздник закончился, и они хотели отправиться по домам.

Но вместо каждого ушедшего вновь приходили десять бриттов, они с криками радости следовали за ее армией, пока та не стала такой большой, что она даже не могла ее сосчитать. Она никого не упрекала за дезертирство: ведь, будь такая возможность у нее, она тоже взяла бы своих детей и вернулась домой, к своему очагу и друзьям, закрыла бы дверь и навсегда стерла бы в памяти воспоминания о прошедшем месяце.

Но она уже не была в руках веселого бога Луга, напротив, ужасный бог Тевтат диктовал каждый ее шаг, даже ее мысли, страхи и жажду римской крови. Боудика устала и знала, что те, кто был с ней с самого начала, тоже очень устали. Но в отличие от нее самой их усталость не удваивалась гнетом ответственности, а развеивалась спиртным, развлечениями, бездумным движением.

Она объезжала склон холма, на котором расположилась ее армия, и видела перед собой знакомую картину. Опять и опять, она обращалась к своим последователям, требуя, чтобы они вели себя, как подобает армии, приказывая, чтобы они перестали пить. Некоторые были уже сурово наказаны, но большинство так и не обратилось к дисциплине. Они приветствовали появление Боудики, уверенные в грядущей победе, в превосходстве своей армии и зная, что боги друидов обеспечат успех их делу. Она призывала их к порядку, а они уверяли ее, что будут вести себя, как римские солдаты, но когда она скрывалась из виду, снова принимались пить.

Молча проехала Боудика к передовому отряду своей армии. Повернувшись, она оглядела гигантскую змею, которая исчезала в облаках пыли, поднятой с земли сотнями тысяч ног. А впереди была римская армия, которая, как донесли Боудике шпионы, еще день назад находилась чуть ли не в состоянии паники: римляне кричали и суетились.

Светоний, вне всяких сомнений, знал, что уклониться от сражения не удастся, и готовился к смертельной схватке. Шпионы сообщили ей, что жители разрушенных городов уже покинули его, как трусливые собаки. Они, конечно, поняли, что армия римлян обречена.

Теперь великий полководец Светоний остался лишь с обломками своих сил. Ее шпионы оценили его армию как два легиона — около десяти тысяч человек. Ее же армия была подобна траве на полях. По крайней мере сто тысяч бриттов, которые смогут, протрезвев от винных паров, сразиться с римлянами. Конечно, победа, даже если смотреть только на численность ее войска, была неизбежной. Но ее все равно терзал страх. Был ли это страх того, что она сама могла не справиться со своими людьми? Если так, то почему столь великие короли, как Мандубрак и Кассивеллан, подчиняются ей? У них гораздо больше военного опыта. Должна же быть причина, по которой столь многие пришли к ней. Это не могла быть только ненависть к римлянам, потому что тогда за Каратаком пошло бы в десять раз больше воинов, чем было на самом деле.

Нет, простое объяснение заключалось в том, что она и ее дочери, став жертвами такого унижения, превратились в символы борьбы против всего, что было дурного в Британии под управлением недальновидного императора и его безжалостных слуг. Вот почему десятки тысяч воинов внезапно восстали и прошли через всю страну, чтобы присоединиться к ней. Если она сможет вновь разжечь их жестокость, то Британия навек станет свободной.

Но если победа была столь очевидной, почему она так беспокоилась?

Она ехала к голове колонны и вдруг увидела вдалеке посыльного. Он перешел реку и направился к холму и дороге, улучшенной римлянами. Он был еще очень далеко, но Боудика узнала этого человека и поняла: он спешит потому, что несет ей крайне важные вести.

Она подъехала к посланнику, который уже без сил лежал на земле, пытаясь восстановить дыхание. Боудика спешилась и стала поить гонца, положив его голову к себе на колени.

— Моя королева, там! — указал он на далекий холм.

— Что? — спросила она, уже зная ответ.

Глубоко вздохнув, он ответил:

— Римская армия… Там, за холмом… Они разбили лагерь. Мы можем застигнуть их врасплох, они совсем близко. — Он глотнул еще воды и продолжил: — Они в долине за священной рекой. Если мы ринемся на них, как хищные птицы, то перебьем их, пока они все сидят в своих палатках. Они не готовы, Боудика, они чистят оружие и делают обычные для лагеря приготовления. Сейчас они не готовы к битве; если мы отправимся немедленно, то победим. Нас в десять раз больше. Ты понимаешь? Мы должны идти сейчас!

Она покачала головой:

— Мы и сами не готовы. Наши люди измотаны, некоторые пьяны, повозки с оружием и едой еще не прибыли. Римляне могут быть не готовы, но если мы нападем сейчас, то будем сражаться голыми руками. И, — сказала она, посмотрев в небо, — скоро стемнеет. Нет, мы разобьем здесь лагерь, а утром, когда поедим и отдохнем, когда будем готовы, только тогда пойдем за холм и нападем на них.

Внезапно исполнившись храбрости, которой еще недавно не было, исполнившись энергии и уверенности, она дала посланнику еды из своего запаса и приказала ему забраться на лошадь позади себя.

Они прибыли к армии бриттов, покрывавшей теперь все окружавшие холмы. Все были уверены, что Боудика прикажет разбить лагерь и отдыхать остаток ночи.

Ее шатер всегда ставили первым, чтобы она могла обсуждать со своими соратниками военные дела. В лагере уже пахло дымом костров и разогреваемой еды. Голодная с самого утра, королева тоже подумала о жареном мясе и овощах, но до этого нужно было определить задачи на утро.

Согласно сведениям, до лагеря римлян оставалось всего два часа пути. Боудика была уверена, что они не сдвинутся до конца завтрашнего дня, и если она сможет поднять свою армию до рассвета, то к середине следующего утра она со всеми бриттами будет уже в гуще схватки за Британию.

Внезапно ей в полной мере представилась важность того, что она собиралась сделать. Разрушенные города — ничто в сравнении с тем, что предстояло ей теперь.

Легионом, шедшим в Камулодун, командовал идиот. Но завтра она встретится с настоящим римлянином. И она должна будет сделать все возможное в битве с теми лучшими воинами, которых могла выставить против нее империя.

Начала болеть спина. Все еще давали себя знать шрамы от ударов кнута, и Боудика со страшной ясностью поняла, что, хоть Каморра и Таска выглядят хорошо и удовлетворили свою жажду мести, они никогда не смогут оправиться от ужаса воспоминаний о тех в бараках. Раны Боудики остались на коже, но раны ее детей были глубоко в душе и недоступны для лечения. За них, за нее саму, за тысячи бриттов, ставших рабами империи, за осквернение ее священной земли…

За все это завтра настанет день мщения. Завтра она сполна отопьет от чаши мести и удовлетворит свою жажду кровью тех, кто теперь был уже так близко от нее.

Войдя в шатер, она увидела, что короли уже ждут, и они не могли скрыть своего волнения.

— Это правда? — спросил Мандубрак.

Боудика кивнула:

— Они прямо за холмом. По словах шпиона, они в панике, прямо сейчас разбивают лагерь. Мы подождем, пока приедут наши повозки, а затем вооружим наших людей, и я поговорю с ними. Мы отправимся до рассвета, так что застигнем римлян за приготовлениями. Мы будем на высоте, а они — в долине, так что мы упадем на них, как орел на свою жертву, сокрушим их и уничтожим. Это будет самый славный день за всю историю нашей Британии.

Короли никогда не видели ее такой. Было такое ощущение, что облако, окутывавшее ее с самого ухода из Лондиния, теперь рассеялось и показалась новая, юная и полная сил Боудика. Она сняла нагрудник и шлем, сверкнувший в лучах заходящего солнца, и, казалось, осветила весь шатер.

— Я поговорю со своими людьми, — сказала Боудика, выходя наружу. — Король Мандубрак, король Кассивеллан, прошу вас, присоединитесь к остальным за ужином, чтобы я могла обратиться ко кем.

Некоторые бритты уже пили, но она заставила себя хотя бы в этот раз не ругать их. Когда Настанет утро, численность ее армии сгладит любые ее недостатки. А победа даст время, чтобы создать постоянную армию, подобную римской, сделать ее независимой от вождей отдельных племен, вооружить и обучить ее по-настоящему.

Боудика знала, что бог Тевтат исправит любые ошибки ее людей. Теперь большинство спокойно натачивали свои мечи, другие разделись и наносили на кожу масло, перед тем как разрисовать себя голубой и красной краской, чтобы внушить врагам ужас.

Казалось, многие были подавлены, словно только что осознали, что не будут более сражаться с отставными солдатами, грабить и убивать простых горожан, но вынуждены будут столкнуться с настоящей мощью Рима. Ей нужно было поднять их дух, вселить ненависть и ярость, как прежде. Завтра они должны будут сражаться изо всех сил, и если пойдут на битву без воодушевления, удача им не улыбнется.

Все собрались перед ней. Она подъехала на колеснице, которую предпочла верховой лошади. Это подчеркивало ее власть, ее достоинство полководца.

Шум голосов тысяч бриттов стал нестерпимо громким, и она кожей чувствовала напряжение в воздухе. Теперь она была готова говорить с ними, но не как женщина, а как их вождь, полководец. Сейчас или никогда она вселит в них храбрость.

— Мужчины и женщины армии бриттов! — начала она. — Если когда и существовала непобедимая армия, то это — вы.

Она подождала, пока стихнут крики, смех и возгласы одобрения, и продолжила:

— Римляне когда-то тоже были благородной и яростной армией, но сегодня это лишь слабая тень былой славы. Сколько солдат у Светония?

Она не ждала ответа, вместо этого продолжила говорить:

— Он хотел собрать число, вдвое превосходящее наше войско, но с ним осталась лишь кучка воинов. Он желал встретить нас завтра с двумястами тысяч солдат, но мои люди сообщили, что у него меньше десяти тысяч. На нашей стороне — в десять раз больше! Победа неизбежна. Послушайте меня, мужчины и женщины Британии! Мы — древний и гордый народ. Наши вожди когда-то обманули нас, они позволили нашим людям есть за одними столами с проклятыми римлянами и даже прислуживать им. И что Рим дал Британии? Он грабит нас и избивает, иссушает и оскверняет нашу землю. Наши леса вырубают для мачт их кораблей и домов, шахты разграбляют, наши юноши и девушки становятся их рабами. Довольно, говорю я вам. Хватит! Завтра вы ударите в самое римское сердце. Завтра каждый римлянин на нашей священной земле будет мертв, его кровь впитается в землю, а плоть и кости станут пылью, носящейся в воздухе. Сегодня я велю вам праздновать. Любите друг друга, боритесь и играйте в кости. И хорошенько наточите мечи. Это — последняя ночь вашего рабства, завтра настанет свобода для всей Британии!

Крики воинов, казалось, могли бы разбудить даже камни. Она развернула колесницу и вернулась к своему шатру. Войдя в него, Боудика почувствовала себя совершенно измотанной и старой. Может, из-за унижений и бед ее детей, из-за этого похода и всех тех убийств, в которых она принимала участие, но так или иначе у Боудики было много причин, чтобы чувствовать себя без сил.

И тем не менее она их находила, — чтобы не только выдержать прошедшие месяцы, но и поднять всю Британию, стать предводительницей всех бриттов и нанести римлянам три ужасных поражения, потрясшие империю. Даже дикие германцы не могли нанести такой удар Риму.

Но Боудика последний месяц слишком мало спала и потому нуждалась в отдыхе. Ее тело молило о покое, а душа — о снах, в которые она погружалась в детстве.

В шатре ее уже давно ждали Таска с Каморрой. Она любила на них смотреть, это вселяло в нее надежду. Теперь, перед битвой, она словно увидела их в первый раз, увидела, как они молоды и красивы.

Они вздохнула. Если бы только их отец мог видеть, какими красавицами они стали!

И, несмотря ни на что, они сохраняли достоинство, подобающее королевским дочерям. Взглянув на них, Боудика снова ощутила жалость и сострадание. Да, есть кое-что, за что римляне должны заплатить. Этим же утром. Своими жизнями.

— Девочки, принесите мне немного еды и вина. Я должна отдохнуть до утра.

Каморра и Таска оставили шатер и отправились к поварам, чтобы взять баранины с овсом и немного хлеба, а также не забыть про горячее вино со специями, которое так любила их мать.

Королева легла и позволила рабу снять с себя одежду. Другой раб принес кувшин с вином, чтобы освежить ее лицо и тело, и ощущение прохлады на коже было прекрасно. Раб взял еще воды и вылил на ее ноги. Она, повернувшись, позволила омыть себе шину, потом встала, другой раб дал ей длинное платье, и она отправилась в постель.

Почему вода так освежает? Она вспомнила свое детство, когда с разбегу бросалась в медленно текущую реку и чувствовала, как от прикосновения холодной воды ее тело словно просыпалось. Но еще лучше было тогда, когда родители взяли ее с собой на восток Британии, и там она почти весь день плавала в море. Она плавала прекрасно и никогда не боялась, что боги моря повелят течениям забрать ее и навсегда утянуть в пучину.

Каморра и Таска принесли еду и вино. Боудика поблагодарила их и попросила на время ее оставить, (казавшись наконец в благословенном одиночестве, она принялась за походную еду. Жесткое переваренное мясо, ужасная на вкус овсянка. Она могла взять в поход своих поваров, но тогда в войске стали бы говорить, что она питается лучше, чем все остальные, а Боудика не хотела, чтобы кто-нибудь о ней такое сказал. Так что приходилось терпеть и есть что попало.

Она поела немного и выпила вина, затем легла и закрыла глаза, пытаясь отвлечься от мыслей о завтрашней битве. Уже засыпая, она слышали смех воинов, коорые пьянствовали и веселились в последнюю ночь рабства.

Перед сражением

Светоний услышал какой-то шум. Что это? Звук был похож на крики птиц над полем пшеницы. Воины тоже слышали его. Но шум не повторился, и римляне вернулись к своим приготовлениям.

Светоний посетил каждого центуриона и каждую центурию, подбодрил и приказал молить бога Марса, чтобы тот даровал им победу. Все его люди понимали, что противник превосходит их численно, причем во много раз, и все страшились рассказов о бриттах, которые мучили и расчленяли еше живых людей. Но солдаты были уверены в своем полководце и в том, что даже в страшные часы грядущего утра он поведет их к победе. Они знали, почему должны сражаться и какая награда их ждет.

Командующий проверил охрану, хоть прекрасно знал, что Фабий и центурионы проверили все еще с вечера. Но лишь удостоверившись, что все в порядке, он вернулся к своему шатру. Он знал, что надо бы поесть, но аппетит пропал, как и всегда перед битвой.

Светоний спешился, передал поводья часовому и вошел в шатер, где раб помог ему раздеться и умыться. Он приказал сначала принести ему устриц, выловленных в море близ Камулодуна. То был знак уважения к римлянам этого города, убитым фурией, с которой он теперь собирался сразиться. Потом было блюдо из морской рыбы с фенхелем и специями; напоследок он подкрепился бараниной и олениной с оливками, мятой и петрушкой. Он теперь всегда ел в одиночестве, это было его привилегией и соответствовало его высокому рангу. Раньше он вкушал пищу со своими друзьями — командирами легионов, но теперь как правитель Британии должен был сохранять дистанцию.

Наконец он закончил трапезу. Раб помог ему умыться и удалился. Светоний должен был еще прочитать депеши из Рима и составить приказы и пароли на ночь. Записав пароль «Отступление фурии», он улыбнулся.

Снаружи послышался вежливый кашель.

— Войди, Фабий, — сказал командующий. Он знал причину прихода своего помощника.

Молодой человек вошел и остановился возле стола:

— Простите меня за беспокойство, но могу ли я что-нибудь сделать перед тем, как командующий пойдет ко сну?

— Да, Фабий, ты можешь помочь мне с речью, которую мне нужно будет сказать войску на рассвете. Я думаю, что они все-таки нервничают, потому что противник превосходит нас числом, а также из-за болтовни о кельтах. Эти сплетни о расчлененных телах ходят по всей армии, и людям не по себе. Думаю, что, когда я обращусь к ним утром, нужно будет сказать что-нибудь вроде…

Было еще темно, когда римляне собрались на равнине у подножия холма, где через несколько часов должны были сразиться с неисчислимыми ордами бриттов. Перед рассветом было холодно и люди дрожали. С равным нетерпением они ждали командующего и теплых лучей солнца.

Обеспокоенный холодом и подавленным видом солдат, Светоний подъехал к своим людям. Только два легиона — силы ничтожные в сравнении с морем бриттов, которых им предстояло одолеть…

Светоний встал так, чтобы в свете факелов его было хорошо видно всем.

— Солдаты Рима! — воскликнул он. — Я горжусь тем, что буду сражаться с вами этим утром. Вы — лучшие солдаты прекрасных легионов самой сильной армии, какую когда-либо знал мир. Ни ассирийцы, ни египтяне, ни спартанцы, афиняне, ни сам Александр Македонский не смогли бы победить вас в битве. Никогда еще в бой не вступала столь прекрасная армия. Почему мы здесь? Ради чего мы покинули свои дома и любимых и отправились в эти варварские земли? Потому что мы несем повсюду знания, искусства, науки, философию, наших богов и наш образ жизни, чтобы спасти тех, кто живет в болотах, красит свои лица, носит шкуры животных, тех, чей язык похож на лай собак и блеяние коз.

Солдаты рассмеялись. Именно это они и хотели услышать.

— Когда взойдет солнце, вы подыметесь на вершину этого холма вместе со мной и займете позиции, которые указали вам ваши командиры прошлой ночью. Там вы станете ждать появления бриттов. Их будет очень много, но у вас нет причин для страха, ибо один римский солдат на подготовленной позиции стоит десяти бриттов, которым, чтобы убить его, придется карабкаться вверх. Я, как и вы, бился против самых яростных армий и побеждал. И этим утром мы с вами будем сражаться с дикой толпой и тоже победим.

Его слова вновь были встречены криками одобрения. Он повернулся и увидел, что первые лучи солнца упали на вершины ближайших холмов, и это выглядело так, словно на них зажигались сигнальные костры. Пришло время отправлять людей на позиции.

— Когда вы увидите их перед собой, вы, римляне, будете презирать их, ибо они — всего лишь варвары. В этом сборище женщин больше, чем мужчин, а женщины слабы и ничтожны. Это войско лишено храбрости, у него мало оружия, а тем, что есть, можно лишь убирать навоз за лошадьми. Не слушайте их вопли, не смотрите на их раскрашенные синим и красным голые тела. Думайте о красоте и мягкости римских женщин, и вы почувствуете отвращение к этим уродливым гарпиям, которые голыми нападают на вас. Они дрогнут, почуяв сталь, и откатятся волной, столкнувшись с храбростью римской армии, которая побеждала их уже столько раз! Они — не солдаты, которые пришли для битвы, но ублюдки, что побегут прочь при одном виде ваших мечей. Это братья и сестры тех, кого мы уже победили на западе, тех, что бежали при появлении римлян и побегут снова. Помните, что сегодня любой из вас может переломить ход битвы. Держите крепко свои копья, сражайтесь так, словно вы сделаны из железа, и, когда они повернутся и побегут, преследуйте каждого. Победа даст вам все, что вы хотите. Боги идут с вами и даруют силу оружию Рима!

…Воины окружили его, все хотели на удачу прикоснуться к своему полководцу.

Светоний услышал бриттов еще до того, как увидел, словно почувствовал сквозь землю движение тысяч и тысяч людей. Полководец вздрогнул, но не выказал своего волнения.

Он отправил Фабия на другую сторону холма. Помощник должен был стать его глазами и ушами на правом фланге. Вот первый бритт показался на дороге, вот число врагов стало расти, закрывая собой горизонт; Светоний на расстоянии почувствовал, как страх сковывает его людей. Но даже издалека он мог видеть, что бритты двигались как толпа: не было ни строя, ни колонн. Они шли на римлян, словно стадо коров.

Бритты подходили ближе, и черты их становились все более отчетливыми. Как и их собратья на острове Мона, многие были без одежды, лица раскрашены синим, грудь и пах — красным, а волосы вымазаны в грязи. Даже на расстоянии их оружие казалось грубым и ненадежным. И все же Светоний был потрясен их числом. Они все шли и шли, и ему стало мерещиться, будто вся местность вокруг не имеет более ни деревьев, ни кустов, ни травы, но состоит из одних только бриттов.

С ними вместе двигались и повозки с детьми, женщинами и подростками. Когда шпионы ночью доложили ему о том, что на битву отправились целые семьи, он счел эти сведения сомнительными. Но теперь и сам видел, что воины Боадицеи двигались целыми родами, со всем скарбом, словно шли не на битву, а на пир или празднество. Светоний глядел и не верил глазам. Разве они не понимали, как опасно оставлять повозки на поле боя? А что будет с теми, кто не может сражаться? Было ли это легкомыслие или часть безумной военной хитрости, какой он еще не встречал?

Словно зачарованный, он смотрел, как приближались орды бриттов, — самая странная из всех армий, что он когда-либо видел. К обнаженным женщинам на поле боя Светоний просто не мог привыкнуть, он нигде не встречал войска, в котором женщин было бы столько же, сколько мужчин. Но эти воительницы так же ловки в обращении с оружием, как и мужчины, может быть, не так сильны, но выносливы, и уж точно — так же жестоки. Неудивительно, что его люди были испуганы.

Бритты все прибывали, и Светоний понимал, что ему нужно немедленно что-то предпринять, чтобы не допустить среди своих войск паники. Его люди были слишком дисциплинированны, чтобы отступить — это был бы смертный приговор, — но страх мог сковать их руки и охладить сердца. Он повернулся к солдатам и закричал:

— В моем шатре — мешок золотых монет! Я собирался купить на них зерно и вино для моей семьи на следующую зиму, но, думаю, будет лучше, если я отдам их тому солдату, который сможет одним ударом копья убить двух варваров. Помните, воины, мешок золота — за один удар!

Это было именно то, в чем нуждались его люди. Они взглянули на своего командующего с изумлением и вдруг увидели, что он широко улыбается. Рассмеявшись, они закивали и вновь исполнились уверенности.

Боудика ехала в своей колеснице впереди армии. Напрягая зрение, она пыталась разглядеть вдали римские позиции. Достигнув небольшого возвышения, она смогла, наконец, обозреть всю местность и увидела далеко в долине, у реки, римский лагерь: сотни палаток и столбы дыма от кост ров, поднимавшиеся в спокойном воздухе. Но в лагере не было видно солдат.

Она снова присмотрелась и все-таки увидела их: римляне построились далеко справа, не в долине, а на холме. Они выстроились в прямую линию. Она увидела сначала их штандарты и знаки различия. Они просто стояли и ждали ее прихода, словно приглашая на бой.

Боудика внимательно разглядывала позиции римлян. Они стояли на склоне холма, это было умным ходом и означало, что ей и ее армии придется пересечь всю долину и подниматься по склону. Ничего, подумала она, даже если у римлян есть небольшое преимущество, ее войско превосходит числом.

Но затем, подъезжая к римлянам все ближе, она увидела крутые лесистые холмы на правом и левом флангах. Да, подумала она, Светоний выбрал хорошую позицию. Бриттам оставался лишь один путь для нападения — прямо в лоб. Она осматривалась и подумывала, не стоит ли послать людей, чтобы проверить, можно ли забраться на правый мыс с другой стороны. Если бы это было возможно, то они смогли бы забросать римлян камнями. Но мыс выглядел неприступным, и она поняла, что эта идея ничего не даст.

Чем дальше они продвигалась, тем сильнее становились ее сомнения. Шпион накануне рассказал, что римляне будут в долине, и она собиралась навалиться на них всей массой. Но неожиданно Светоний оказался на холме, и это значительно усложняло задачу. Ее беспокойство усилилось, когда она увидела, что ее людям придется не просто преодолеть равнину, но и подняться по узкому коридору между двумя крутыми лесистыми склонами.

Это была серьезная тактическая задача, и ей нужно было пересмотреть план наступления войск, который она со своими соратниками задумала прошлой ночью. Тогда они решили, что у них будет преимущество внезапности и бритты, словно орлы, набросятся на лагерь у реки.

Она окинула взглядом своих воинов. Они были везде, а позади них скопились сотни и сотни повозок, в которых ехали их семьи. Ей вдруг вспомнилось, как она вместе с родителями шла на юг Британии на праздник друидов. То были дни солнца, юности и свободы…

Теперь она стала воином в бронзовом нагруднике и шлеме, с копьем и мечом, на колеснице, она вела громадную армию в последнее сражение. Сколь долгую дорогу прошла она со времен своего детства!

Но эти воспоминания исчезли, словно утренний туман, как только она сосредоточилась на очевидных опасностях. Прошлой ночью она собрала своих воинов и сказала им, что бритты нападут внезапно, что они ринутся с холма и будут рубить римлян направо и налево и бросать врагов в священную реку…

То, с чем она столкнулась, меняло все. Она поняла, что должна отложить наступление, пока они с Мандубраком и Кассивелланом не разработают новую тактику. Она приказала найти своих помощников и попытаться остановить движение армии. И в отчаянии увидела, как толпа — именно толпа! — не обращая внимания на все ее приказы, продолжает двигаться вперед.

Она должна была найти королей как можно быстрее, чтобы удержать их племена от атаки, пока они не перестроятся и не будут готовы наступать по-новому. Но никак не могла продвинуться сквозь плотную толпу, чтобы увидеть своих советников. Как могла она остановить все это войско? Времени, чтобы найти королей, уже не было, ей нужно было самой вырваться вперед и задержать людей.

Она мучительно пыталась развернуть колесницу, когда услышала звуки, заставившие ее сердце замереть. Это были яростные крики и звон стали. Первые из ее воинов внезапно столкнулись с римлянами. Усталость и апатия предыдущей ночи мигом исчезли, теперь бритты были полны ненависти и сил. Карабкаясь по холму, они выхватывали мечи и двигались все быстрее и быстрее, некоторые почти бежали. Теперь они были подобны гневной огненной реке.

— Нет! — закричала Боудика. — Нет! Остановитесь, останьтесь здесь! Вы не готовы! Я должна…

Но все больше и больше бриттов устремлялось к римлянам, к своему священному холму, обрамленному священными лесами. Их боевой порыв не могло уже остановить ничто.

— Нет! — кричала Боудика. — Нет! Остановитесь! Вы должны подождать! Стойте!

Она попыталась прорваться к первым волнам текущей по равнине яростной реки, но была остановлена скучившимися повозками и телегами. Дальше двигаться было невозможно. А бритты знали, что римляне — впереди, и действовали вопреки всем ее приказам; армия не подчинялась более никому, повинуясь лишь безумному желанию уничтожать и разрушать.

Сделать было уже ничего нельзя.

Глава 17

Битва при Мандуессенде

Светоний Паулин с изумлением наблюдал, как бритты шли по широкой долине к холму, где открыто стояла часть его армии. Его поразило полное отсутствие боевого порядка. Где были их вожди? Где короли? Куда делась сама Боадицея?

Глядя теперь на бриттов, он вспомнил, как в Египте видел однажды нашествие саранчи. Она появилась черной тучей и покрыла всю землю. Точно так же шли теперь бритты, заполнив всю равнину у холма. И еще в этом было что-то очень несерьезное. Похоже, что на его войска движется толпа подростков. Он покачал головой. И это армия Боадицеи!

— Готовьтесь! — закричал он. — Не двигаться без моего приказа! Первый ряд, поднять копья; второй ряд, приготовить копья; третий ряд, извлечь мечи! Стоять на месте. Не двигаться! Выше штандарты! Барабанщики, дать сигнал к началу битвы!

Солдаты, все как один, подняли щиты и копья.

Забили барабаны, и это вселило в сердца солдат храбрость. Светоний кивнул. Теперь все было в руках его солдат, его командиров, но болыце всего — в руках Марса, бога войны.

Он повернулся и посмотрел на свое войско. Ряд за рядом стояли на холме легионеры, а на флангах расположились лучники.

— Трубачи! — гаркнул он, и те приготовились к своей работе.

Светоний отдавал приказы, и бодрящий звук сигнальных труб перекрывал шум и вопли, издаваемые врагом.

— Лучники! Готовьтесь! Стрелять — когда первые бритты поднимутся на холм. Помните: ни единого движения без команды! И не забудьте о награде… Мешок золота — тому, кто поймает двух рыб на один крючок!

Слишком дисциплинированные, чтобы рассмеяться, его солдаты лишь жестко ухмыльнулись.

Теперь Светоний мог лучше рассмотреть войско Боадицеи. Он обладал преимуществом позиции, но число ее воинов по-прежнему было огромным, и это представляло для римлян серьезную угрозу. Они с Фабием прекрасно понимали, каково им будет сражаться против хорошей армии с такой численностью, ведомой опытным и умным командующим, который компенсировал бы неудобства ландшафта плотным строем и умелым расположением войск. Будь он сам на месте Боадицеи, он сокрушил бы римские ряды при помощи лучников, а затем добил бы остатки, применив баллисты и другие военные машины. Светонию было известно, что у бриттов таких машин нет и в помине, но ведь все говорили, что это народ настоящих воителей. Даже несмотря на то, как нелепо они сейчас нападали, он опасался, что они применят какую-нибудь военную хитрость. Не забыл он и об уничтожении отборных сил римлян при Камулодуне. И с нетерпением ждал, когда бритты пересекут равнину и начнут подниматься на холм. Нет, никогда, даже в самых кошмарных снах он не мог представить того, что сейчас видел. Вместо организованного наступления армии — тысячи и тысячи диких, голых мужчин и женщин, выкрикивающих боевые кличи и варварские клятвы. Что ж, он легко применит свою тактику и прикажет лучникам расстрелять противника. Он перебьет сотни в первые же минуты боя и честно заслужит великую победу.

Светоний посмотрел на Фабия, также озадаченного, и тот, почувствовав на себе взгляд своего командира, пожал плечами. Командующий подал знак, чтобы римляне стояли твердо, не расслабляясь.

Потом он повернулся и кивнул своим связным, и те бросились к флангам. Кассию было приказано оставаться рядом с командующим.

— Так бритты ведут войну? — поинтересовался Светоний.

— Я говорил вам, как они воюют, — ответил бритт. — Говорил, что они не похожи на римлян. Я говорил вам все это, но вы не слушали. Вы должны послать своих людей вперед, или нас сметут. Ваши люди должны наступать. Вы неизбежно победите, но сделайте это сейчас!

Молодой человек был до смерти напуган количеством бриттов и их ужасными боевыми криками. Светоний решил, что как только закончится битва, то вне зависимости от того, победит он или проиграет, он собственноручно пронзит Кассия своим мечом. Он презирал этого предателя настолько, что с удовольствием посмотрит на его смерть.

На поле перед холмом яблоку некуда было упасть. Светоний знал по своему опыту, что, разреши он своим людям сейчас наступать, они убьют тысячи и тысячи бриттов, но потеряют холм и удобные позиции, а это даст преимущество Боадицее, пусть небольшое, но при таком численном перевесе… Нет, ему нужно было следовать плану.

Сейчас большинство воинов Боадицеи уже в долине, направляясь к далекому холму, на котором стояли римляне. И тут Светоний увидел то, чему сначала отказался поверить. Он схватил за плечо Фабия и понял, что тот тоже смотрит на арьергард бриттов. Множество повозок и телег, которые тащились в хвосте армии, теперь столкнулись и громоздились в дальнем конце долины, превращаясь в непреодолимую стену и полностью отрезая бриттам путь к отступлению. Это было высшей степенью удачи. Холм не давал им наступать, а повозки — отступить.

Но у него более не было времени размышлять над замыслами Боадицеи, потому что первые бритты достигли холма и теперь толпились у входа в лощину. До встречи лицом к лицу оставались мгновения.

Светоний повернулся к своим людям и прокричал приказ…

— Стойте! Вернитесь! — кричала Боудика.

Она изо всех сил пыталась совладать с колесницей и выкрикивала приказы, но бритты не слушали ее. Их лица стали подобнымордам зверей. Много дней подряд они мечтали об уничтожении римлян, пили вино и теперь желали лишь убивать. Их уши не слышали ее слов, их глаза не видели ее гнева.

— Возвратитесь! Назад! Разве не видите, что это ловушка?! Стойте! Ради всех богов, остановитесь!

Но, словно обезумевшая стихия, бритты катились к холму и здесь обнаруживали, что придется идти совсем вплотную друг к другу, чтобы протиснуться в лощину и подниматься по ней на холм. Тщетно Боудика молила богов защитить ее братьев и сестер.

Светоний видел, как первые бритты, вопя и размахивая оружием, устремились на его людей. Ему не потребовалось даже отдавать приказов, солдаты сами приготовились к схватке. Он никак не мог поверить наивности и неумелости бриттов. Как могли они не знать, что мечи бесполезны против строя воинов с длинными копьями? Разве они не понимали, что, бросаясь в такую схватку, найдут лишь смерть? Но, чтобы добавить своим солдатам храбрости, он прокричал:

— Мешок золота лучшему рыбаку! Теперь, римляне, закиньте удочки для крови и чести!

И они действовали в точности так, пронзая бриттов копьями одного за другим. На тела своих павших соплеменников взбирались следующие, вопли и стоны наполняли воздух, и новая волна нападавших рушилась под ударами римских копий.

Бритты все наступали, но римляне не отошли ни на шаг, воины с мечами даже стали опускать свое оружие, увидев, что до них дело не доходит.

— Поднимите мечи! — с яростью закричал Светоний. — Приготовиться к атаке!

Он повернулся к лучникам, думая, не настал ли подходящий момент. Но бритты — теперь он думал о них скорее как о жертвах, а не о воинах — все еще проталкивались в проход, и в таком количестве, что римские копья продолжали свою работу.

Среди общего шума Светоний услышал, что его зовут. Он обернулся и увидел Фабия.

— Нам выступать вперед, командующий? — кричал тот. — Это бойня! Если так продолжится, у наших уже не останется сил, чтобы спуститься с холма.

Замечание было своевременным, тем более что командующий уже и сам думал об этом…

Фабий, повернувшись, отдал приказ лучникам.

Боудика стояла на своей колеснице, пытаясь разглядеть, что происходит. Облака пыли скрывали передние ряды атакующих холм, а остальная армия, похоже, перестала наступать, столпившись у его подножия. С тех пор как началось сражение, Боудика стояла в своей колеснице и молилась. Она никак не могла понять, кто наступает, а кто проигрывает. Первые несколько мгновений боя были для бриттов сокрушительными, но если первые ряды выдержат, то остальные преисполнятся храбростью. Боудика так хотела увидеть, как римляне будут оттеснены и уничтожены. Но внезапно на головы бриттов полетели яростные стрелы. Бритты начали кричать и падать, все больше их валилось на землю, пораженных стрелами кто — в шею, кто — в грудь или голову. А потом в ход снова пошли римские длинные копья, пока земля не скрылась под горами тел погибших бриттов.

— Первый отряд — вперед! Средний отряд — десять шагов вперед! Шевелитесь! — командовал Светоний. — Пройти по телам и встать у края спуска. Вперед!

Он кивнул Фабию, и молодой командующий повернулся к своему помощнику:

— Передай кавалерии приказ обогнуть холм.

— С обоих флангов, легат?

— Да! Они должны сомкнуть клещи в центре долины. Быстро!

Солдат поднял лук и послал одну огненную стрелу, оставившую черный след, на восток, а другую — на запад. Увидев сигнал, командиры кавалерии дали приказ своим людям.

Римская пехота продолжала прокладывать путь через горы трупов и умирающих. Это была бойня, напоминавшая резню на острове Мона. Римляне потеряли всего горстку солдат, в то время как бритты исчисляли свои потери уже в сотнях, может, даже в тысячах. А ведь битва еще только началась.

В панике, увидев мерно продвигавшихся римлян, некоторые бритты попытались было отступить, но их не выпускали те, кто еще только поднимался на холм.

Зажатые так, что не могли защищаться, они погибали. Пронзенные мечами тела, отсеченные конечности, фонтаны крови… Еще недавно зеленой земли уже не было видно, и трупов стало так много, что их просто отваливали в сторону.

Лучники продолжали выпускать стрелу за стрелой, те свистели в воздухе и поражали бриттов. Страшные клятвы и боевые кличи воинов Боудики сменились уже воплями боли и страха. Между тем остальные бритты, которые все еще бежали по равнине, не видя происходящего, в остервенении стремились на холм, чтобы разделить с товарищами победу над римлянами. Но там они сталкивались с обезумевшими людьми, которые уже бежали прочь.

Внезапно земля затряслась от топота коней. Кавалерия римлян, вырвавшись из леса, зажала армию бриттов в тиски. Тяжелые кони пробивали себе путь сквозь толпу, мечи обрушивались на головы. Все смешалось.

Светоний расположился так, чтобы видеть битву во всех деталях. Лучники сеяли среди бриттов хаос, копьями их было убито уже множество. Те, кто еще оставался в живых, в растерянности искали своих вождей, потерянные и покинутые. Некоторые все еще продолжали наступать, не понимая, что передние ряды уже уничтожены. Все это время Светоний спрашивал себя: где же командующие бриттов?

Но никого видно не было, и, как воин, Светоний усмехнулся, подумав о неопытности этих королей и королев. Однако время судить их еще не пришло, нужно было оценить верность собственных решений. Он был вполне доволен, увидев, что кавалерия расколола армию врагов на две части. Вопрос теперь был в том, нужно ли наступать с опасностью потерять преимущество или можно позволить Боадицее перегруппировать свои войска и прекратить это самоубийственное наступление на холм. И тут он вспомнил главное! В пылу сражения у него не было достаточно времени, чтобы подумать обо всех тех повозках с женщинами и детьми, которые пришли посмотреть на унижение и разгром Рима. Он улыбнулся самому себе и приказал Фабию начать немедленное наступление.

Молодой человек с удивлением посмотрел на командующего, не понимая, зачем рисковать и терять хорошую позицию ради непонятных целей. В ответ Светоний указал ему на повозки, преграждавшие бриттам путь к отступлению. Фабий кивнул: такой замысел пришел бы в голову не всякому человеку…

Фабий приказал трубачам играть наступление, и оба легиона, как один, преодолевая горы трупов, двинулись вперед. На то, чтобы добраться до подножия холма, у римлян ушел почти час, потом они построились в три линии.

Римляне бились, продвигаясь вперед, пока бритты не уперлись в свои же повозки. И в это время Светоний услышал позади какой-то шум. Он повернулся и увидел Кассия. При виде этого бритта, который предал не только свой народ, но и свою семью, он опять почувствовал отвращение.

— Это похоже на великую победу, правитель.

Светоний кивнул.

— Я оказал вам большую услугу, — заканючил бритт, — и хочу, чтобы моей наградой стала Боадицея. Теперь, после поражения, она не представляет для вас никакой ценности, а мне она нужна. На одну только ночь. В цепях. Это честно, не правда ли? Я тоже должен насладиться плодами победы, как вы и ваши солдаты.

Светоний не в силах был более смотреть на предателя.

— Не волнуйся, бритт, — ответил он. — Ты насладишься. Получишь все плоды, какие заслужил, даю тебе слово Светония.

Боудику обуял ужас. Более, чем кто-либо там, на смертоносном холме, она понимала, что происходит, и видела, как ее воины беспощадно истребляются. С самого первого мгновения она пыталась повернуть бриттов, не дать им идти на холм, отложить наступление на день или даже несколько дней, чтобы они могли сразиться с римлянами на равных. Никто не слушал свою королеву. Все надеялись, что вмешаются боги. Теперь некоторые просто стояли на месте, не понимая, что происходит на холме, другие в страхе бежали, но остальные по-прежнему шли в наступление.

Она снова и снова, срывая голос, молила воинов возвратиться, но ее будто и не существовало. Боудика была королевой, пока ее люди побеждали, а когда они терпели поражение, то превращались в стадо дикарей.

Вспомнив, как она собиралась выиграть эту битву, Боудика схватилась за голову.

И тут прозвучали трубы, и ее внимание привлекло движение на холме.

Римляне, теперь в три линии, начали спускаться на равнину. Она нахлестывала своих лошадей, чтобы попытаться возглавить отступление, но снова не смогла ничего сделать.

Единственное, что ей оставалось, — это стоять на месте и приказывать всем, кто будет проходить мимо, перегруппироваться и ждать. И то, что они снова не желали ее слушать, приводило Боудику в ярость.

Сквозь клубы пыли она попыталась разглядеть Светония, и ей показалось, что она увидела человека на лошади, неподвижного, словно статуя, который тоже смотрел на поле битвы, подобно самому богу войны. Позади него виднелась другая фигура, одетая по-кельтски. Ей показалось, что она узнала предателя, но бритты, бежавшие мимо, вынудили ее развернуть колесницу.

К полудню римские солдаты оттеснили бриттов в центр долины. Теперь, после столь огромных потерь, измотанные бритты решили отступить и перестроиться. Не было приказов ни от Боудики, ни от других вождей, было лишь понимание того, что атака не удалась и нужно отступать.

Огромными толпами начали они откатываться к дороге, но тут обнаружили, что путь перекрыт собственными повозками. Осознав катастрофу, люди в повозках попытались развернуться, но не могли, в толчее терзая перепутанную упряжь и ломая оглобли. Обезумевшие воины, пытаясь спасти собственных родных, только усиливали хаос.

Светоний прекрасно все видел. Его армия теснила бриттов дальше и дальше — прямо к повозкам, и разила их, проливая настоящие реки крови. Все, кто смог, бежал, кто не смог — был убит копьями, стрелами или мечами римлян.

Вожди двух крупнейших племен пали на поле боя, как и тысячи их воинов. Их сыновья, дочери, сестры и братья, матери и отцы тоже погибли, хотя воинами не были. Фабий послал отряды для преследования и уничтожения бегущих.

В конце этого изнурительного дня, когда солнце стало склоняться к западу, а поля не могли уже более впитывать кровь, Светоний подумал, что не может подсчитать, сколько же было убито бриттов, но количество это измерялось десятками тысяч — может быть, шестьдесят, может — семьдесят… Из его людей пала лишь пара сотен легионеров. В сравнении с числом погибших бриттов это было столь ничтожно, что Рим в это просто не поверит.

Несмотря на столь ошеломляющую победу, на успех избранной тактики, он не получил удовольствия от того, что произошло в этот день: похоже было, словно он вошел в свинарник и забил уйму ни в чем не повинных поросят. Бритты были храбрыми воинами. Возможно, глупыми, самонадеянными, но они и так слишком пострадали от бездарного командования и заплатили за полученный урок слишком высокую цену.

Последний его приказ Фабию был прост: пройти вместе с солдатами по полю битвы и избавить от страданий тех, кто был еще жив. Пленных брать было не нужно, раненых не имело смысла лечить. Все бритты, поднявшие руку на Рим, должны были умереть, это будет уроком для всех остальных.

Фабий кивнул. То была тяжелая, но необходимая мера, при помощи которой Рим держал под контролем всю империю.

— Да, и еще одна вещь, Фабий, — добавил Светоний. — Я хочу, чтобы вы взяли с собой бритта Кассия. Он должен будет опознать всех вождей восстания, их тела нужно принести к моему шатру.

— Да, мой командир, — сказал помощник и хотел удалиться, но Светоний остановил его.

— Да, и когда Кассий опознает Боадицею и остальных королей, ты его казнишь. Перед последним ударом убедись, что достаточно внятно объяснил ему, что таким негодяям, как он, предателям не только своего народа, но и собственной семьи, нет места в Римской империи. Он хочет получить от нас награду за то, что помог победить Боадицею, он желает ее изнасиловать. Что ж, пусть римский меч положит конец его желаниям. Никто не станет его оплакивать и вспоминать. Теперь такие люди, как Кассий, для нас бесполезны. С этого дня Риму не нужны в Британии союзные короли, ее народы нуждаются во власти римлян, а не бриттов.

Командующий приказал убедиться, что все мертвы, а потом собрать тела, облить их маслом и поджечь.

— Пусть пламя поднимется в небо этой варварской страны, чтобы все видели его и понимали цену, заплаченную за восстание против великого Рима. Десять мешков с золотом раздели между двумя легионами.

Фабий снова повернулся было, чтобы уйти, но Светоний добавил:

— И еще пошли гонца с вестью о нашей победе Поению Постуму, пусть он с пользой применит присланный ему меч.

Девочки поняли, что битва проиграна, в тот момент, когда увидели свою мать. Лицо ее было ужасно, она стала похожа на старуху. В грязной одежде, с растрепанными волосами и красными глазами, — казалось, она не спала много ночей подряд. Каморра и Таска помогли ей спуститься с колесницы и ввели в шатер. Никто не сказал ни слова.

Каморра думала, что ее мать ранена, но на одежде, похоже, не было крови, а меч даже не извлекался из ножен. Таска смотрела, как ее мать и сестра медленно вошли в шатер, она понимала, что произошло что-то страшное, но не знала, что именно.

Нечто в небе привлекло ее внимание. То была птица, летевшая так высоко, что разглядеть ее было почти невозможно. Она казалась совершенно неподвижной. Таска, не отрываясь, смотрела, пытаясь понять, что это была за птица. То мог быть орел или сокол, а может, ее послали боги, чтобы она забирала с поля боя души погибших…

Раньше Таска побежала бы к матери и рассказала о том, что видела. Но теперь, помня, в каком состоянии та возвратилась с поля битвы…

Уходя перед рассветом, Боудика уверила дочерей, что нынче будет величайший день в их жизни, день, когда бритты навсегда освободятся от гнета завоевателей. Таска смотрела, как мать уезжала на колеснице, окруженная сотнями радостных сторонников. Даже в предрассветной темноте она видела, сколь гордой была Боудика. Таска и Каморра думали побежать вслед за ней и посмотреть на битву издали, но мать запретила им покидать лагерь, и они знали, что должны подчиниться.

Весь день они сидели у реки и думали о том, как там идет сражение. К вечеру некоторые из мужчин и женщин стали возвращаться с поля битвы. Девушки спрашивали у них о своей матери, но встречали лишь дикие взгляды и слышали слова о поражении и катастрофе.

Поэтому, когда Боудика вернулась, а солнце опустилось за кроны деревьев, они уже знали, что произошло с Британией. Но, конечно, их мать еще могла со всем справиться, ведь ее имя означало победу, она была Британнией, была королевой!

— Идите ко мне, мои дорогие, — сказала она, и Каморра удивилась, услышав, сколь глухим был ее голос. Так бывает, если человек очень много кричал. — Выслушайте меня. Наши боги покинули нас, и мы проиграли. Теперь у нас есть три пути. Первый—остаться здесь и позволить схватить себя. Тогда мы станем рабами, и то, что случилось в Камулодуне, произойдет еще много раз в Риме. Нас отвезут в Рим, будут показывать, как зверей, на аренах и будут истязать, пока мы не умрем. Второй путь — убежать и спрятаться, надеясь, что римляне нас не найдут. Но такая жизнь — не для королевы и ее дочерей, и римляне всегда будут на нас охотиться. И уж конечно, нас найдет королева Картимандуя и выдаст Риму, как уже выдала когда-то Каратака. И есть третий путь… По которому я хочу пойти и взять вас с собой. Это значит — принять яд, чтобы за несколько мгновений вознестись на небеса, как великие герои бриттов. И встретиться с нашим отцом. И смотреть оттуда на римлян и смеяться над их глупостью…

Она замолчала, надеясь, что дочери поймут, что у нее не остается иного выбора, кроме как…

— Мы хотим остаться с тобой, мама, — сказала Таска.

— Мы умрем с тобой, — добавила Каморра.

Боудика кивнула и поцеловала дочерей.

Их тела нашел центурион и сообщил об этом Фабию. Когда тот подъехал, то увидел королеву бриттов Боадицею. Она лежала, обнимая своих детей, словно защищая их от целого мира. Они были мертвы, возможно, уже более двух часов.

Он распорядился прикрыть их тела и с почестями отнести в римский лагерь, чтобы дождаться решения командующего.

Несмотря на усталость, Светоний вышел из шатра и подошел к этим трем трупам и поднял укрывавшую их ткань. Он долго стоял над ними, и Фабий никак не мог разглядеть выражение его лица.

В темноте правитель Британии накрыл мертвых покрывалом и тяжело вздохнул:

— Это и есть наш враг? Интересно, как бы выглядел я, проиграв свою последнюю битву? Как она, — молодым и сильным? Или так, как я чувствую себя сейчас, — стариком, которому следовало бы нянчить внуков, а не руководить убийством бесчисленных мужчин и женщин?

— Что делать с телами?

— Детей унесет эта река, чтобы вечно баюкать их своим течением. Мать, однако, посмела поднять восстание против Рима. За это она должна понести наказание. Ее тело будет отвезено в Лондиний. На северной окраине города есть пустырь, ее тело будет оставлено там без погребения, пусть оно истлеет и вернется земле. Вороны будут кружиться и клевать ее плоть, а все проходящие мимо — чувствовать запах тлена и наполняться отвращением. Это — достойное место для такой женщины, как Боадицея. Она была героиней для своих людей, но привела их к гибели. Таково мое решение.

Светоний повернулся и ушел в палатку. Теперь, когда восстание было подавлено, он впервые собирался выспаться.

Эпилог

Рим, дворец императора Нерона

Император побагровел от ярости.

— Хочу! — завопил он. — И сделаю то, что хочу! Пойми меня, философ. Император получит то, что хочет!

— То, что ты хочешь иметь, и то, что можешь получить, — разные вещи, — сказал Сенека. Он изо всех сил пытался сохранить спокойствие. Они часами обсуждали этот вопрос, и каждый раз, когда философ приводил очередной сокрушительный довод, Нерон снова начинал выть, биться в истерике и кричать, что ему безразлично мнение жителей Рима и Сената — он хочет лишь получить желаемое.

— Я должен получить то, что хочу, и если кто-нибудь попытается меня остановить, то лишится жизни! Я швырну их на арену ко львам, отправлю на галеры, и неважно, кто это будет! — Он повернулся к Сенеке и снова завопил: — Хочу!

— Цезарь, умоляю тебя понять. Юная Поппея очень мила, приятна и привлекательна. Она была твоей любовницей целых два года. Разве этого не достаточно? Укладывай ее и дальше в постель, бери с собой на виллу в Неаполе и катай на лодке. Делай все, что душе угодно. Но ты не можешь жениться на жене сенатора Отия! Скандал будет невероятным, а люди придут в ярость, особенно когда узнают, что она — иудейка. Ты же знаешь, как относятся сейчас горожане к иудеям и христианам.

— Но почему я не могу на ней жениться? — заверещал Нерон. — Я хочу жениться на Поппее.

— Ты уже женат на императрице Октавии.

— И что?

— То, что для женитьбы на Поппее тебе нужно сначала развести ее с сенатором Отием, а самому развестись с императрицей.

— И что?

— А то, что императрица Октавия — дочь бога Клавдия, сестра Британика, племянница Германика и праправнучка сестры Августа! Она самая уважаемая из римских женщин, она императрица Рима. Разведись с Октавией — и весь дворец с грохотом рухнет на твою голову. Люди этого не потерпят, Сенат не примет, армия не одобрит, Отий будет против, и, уж конечно, сама Октавия будет более чем против!

— Но я хочу жениться на Поппее!

— Тогда ты вынудишь армию восстать, и тебя ничто уже не защитит.

— У меня есть преторианская гвардия. Они все германцы, и они гроша ломаного не дадут за Октавию, Августа и всех остальных, но будут сражаться за своего императора.

Сенека уставился на Нерона в изумлении:

— Ты начнешь гражданскую войну?!

Нерон понял, что зашел слишком далеко, и пожал плечами. Его угрюмость подсказала Сенеке, что настаивать не стоит. Философу стало ясно, что император давно не владеет ситуацией. Наверное, именно в тот момент Сенека решил отойти от дел и переехать подальше от Рима.

Они сели, взмокшие, словно измученные гладиаторы, и пригубили вино.

— Смогу ли я когда-либо жениться на Поппее? — спокойно спросил Нерон.

«Да» означало бы немедленную смерть Октавии от яда, «нет» — его собственную. Сенека подумал и осторожно промолвил:

— Такое может случиться, но процесс будет очень долгим, цезарь. Тебе пришлось бы отправить сенатора Отия правителем в какую-нибудь далекую провинцию. Затем императрица Октавия должна захотеть развестись с тобой ради интересов империи. Она могла бы сказать Сенату, что не в состоянии дать тебе наследника, и потому извиняется перед народом Рима за свою ошибку. В ответ ты дал бы ей богатое содержание, деньги и виллу. Это стоило бы целого состояния, но лишь так можно предотвратить гражданскую войну. — Сенека подчеркнул последние слова, чтобы убедиться, что Нерон понял все последствия попытки отравить Октавию.

— Она не может дать наследника, потому что я никогда с ней не спал и не терплю даже ее вида. Она уродлива, толста и ужасна, — пробормотал Нерон.

— У тебя много молодых мужчин и женщин для удовлетворения желаний. Ты никогда не испытываешь недостатка в тех, кто хочет с тобой спать.

Их прервал стук в двери и тихое покашливание. В комнату вошел посланник. Он низко поклонился Нерону и передал Сенеке свиток.

Философ попросил у Нерона позволения развернуть свиток и, получив испрошенное, быстро прочитал известие, а затем положил его на стол, чтобы вернуться к проблемам Нерона и Поппеи.

Удивленный император спросил:

— О чем это послание?

Сенека передернул плечами и ответил:

— Просто сообщение от Гая Светония Паулина из Британии. Он подавил восстание бриттов.

— Восстание?

Сенека взял свиток и нашел один из отрывков:

— Светоний говорит, что, пока он воевал на западе со жрецами-друидами, какой-то из местных вождей по имени Боадицея поднялся и разрушил три наших города.

— Боадицея? Но ведь это женское имя.

— Да, — рассмеялся Сенека, — люди в Британии имеют обыкновение посылать на битвы своих женщин.

— А что случилось? — спросил император.

— Командующий встретился с ней и ее армией на поле боя и уничтожил. Он сообщает, что потерял четыреста солдат, а Боадицея — восемьдесят тысяч.

— Всего четыре сотни? — Нерон не мог поверить услышанному.

— Кажется, так, цезарь. Но не могли бы мы вернуться к более важному вопросу? О Поппее… Молю вас понять все опасности, которые несет империи ваше желание жениться на ней…

Устав от спора, Нерон поднялся и произнес:

— Хорошо. Я на время отложу мысли о женитьбе. Но не прекращу видеться с ней. Это понятно?

Сенека почтительно встал и, когда Нерон вышел из залы, с облегчением вздохнул.

Оставшись в одиночестве, он перечитал послание Светония и покачал головой. И без Британии у него хватало проблем, связанных с Германией и Арменией. Кроме того, была еще Сирия и, конечно же, Иудея.

Он покачал головой и подумал об отставке, о юге, где круглый год теплое море, о жизни вдалеке от пороков и интриг. Все это выглядело невыразимо заманчиво. Он уже сделал все, что смог. В Британии воцарился, наконец, мир, и он получит свои сорок миллионов сестерциев, да еще и десять процентов в придачу. С такими деньгами он проживет долгую и спокойную жизнь, посвятив себя своим занятиям, друзьям и собственным мыслям.

Да, отставка, похоже, была очень недурной идеей…

Благодарность

По словам Джона Донна, ни один автор не создает произведение исключительно из собственной головы. Особенно это верно в отношении тех писателей, которые «плавают в морях древней истории».

За свою «Королеву воинов» я хочу поблагодарить многих. Прежде всего, мою жену Еву, чей ум и суждения освещали каждую страницу; Лауру Цифелли, моего издателя в «Пингвине», чье острое видение и восприятие замечательны и неизменно меня вдохновляют. Благодарю также Алана Ланга, моего агента по международной книжной торговле из Принстона, штат Нью-Джерси, который всегда был мудрым и преданным другом.

Чтобы написать эту книгу, мне пришлось прибегнуть к дополнительным текстам и записям.

Те из читателей, которые заинтересуются другими аспектами жизни Боудики, могут обратиться к следующим трудам:

Публий Корнелий Тацит. Анналы

Кассий. История Рима

Фернанд Бродель. История цивилизации

Джон Киган. Военная история

Генри Годж, Майкл О'Мара. Технологии в Древнем мире

Маргарет Эренберг. Женщины в Древнем мире

Иоганн Гудсблом. Огонь и цивилизация

Пьер Левек. Древняя Греция: утопия и реальность

Майкл Грант. Древнее Средиземноморье

Роберт Друз. Конец бронзового века

Роджер Шаттук. Забытые знания

Словарь Хала символов и вещей в искусстве

А. Т. Манн. Священная архитектура

Кристофер Фрейлин. Загадочные ландшафты

Рэй Таннахил. Секс в истории

Джордж Жеан. История алфавита и письменности

Даниэл Дж. Бурстин. Создатели

Я хотел бы еще порекомендовать следующие сайты, действительно замечательные: www. roman-britain. org/timeline.htm www. roman-britain/ www. forumromanum. org/index2.html www.sacred-texts.com/neu/celt/rac/

Примечания

1

Древнее кельтское имя (лат. форма — Boadicea). Используется также форма Боудикка (в соответствии с фонетическими нормами валлийского и ирландского языков). В переводе означает «победа».

(обратно)

2

В 9 г. н. э. легионы под командованием Квентилия Вара были практически полностью уничтожены германцами в Тевтобургском лесу (между реками Эмс и Везер). Погибло около 27 тысяч солдат. Вар покончил жизнь самоубийством.

(обратно)

3

Вайда — вид краски органического (минерального?) происхождения.

(обратно)

4

Боевое построение, при котором солдаты со всех сторон (и сверху) закрывают свое подразделение щитами наподобие панциря черепахи.

(обратно)

5

Модий — древнеримская мера веса (6,5 кг).

(обратно)

6

Метательные машины разной мощности. В порядке уменьшения: баллиста, скорпион, онагр.

(обратно)

7

Капрея — Капри.

(обратно)

8

Augustus —божественный (лат.). Почетное именование императора. Присваивалось Сенатом.

(обратно)

9

Муниципий — самоуправляющийся город. В Британии в таких городах жили преимущественно римляне.

(обратно)

10

Клиентельный подданный — местный правитель, зависимый от Рима.

(обратно)

11

«Сенат и римский народ!» Здесь — ироничное восклицание.

(обратно)

12

Тамес —Темза.

(обратно)

13

Атрий — парадный зал в римском доме.

(обратно)

14

Павус (лат. pavus) — павлин.

(обратно)

15

На острове Англси находился главный центр друидической религии Британии и Галлии.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Эпилог

Благодарность

*** Примечания ***