Федька-звонарь [Андрей Ефимович Зарин] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Андрей Ефимович Зарин Федька-звонарь

(Из моих воспоминаний)
В Смоленске я был переведен в егерский полк, в дивизию генерала Неверовского командовать ротой. Принял я роту и вдруг вижу в ней этого самого Федьку-Звонаря, бывшего моего дворового.

Я его за совершенного негодяя почитал. Был он раньше у меня в дворне, и никакой управы на него не было. В комнатах служил — никогда его нет; смотрит дерзко, отвечает на каждое слово; сдал его в псарню — тоже беда. Собаки любят, а егеря, доезжачие всегда на него с жалобой: грубит, всякие насмешки строит и ничего не боится. Я его и на конюшне сек, и из собственных рук учил — хоть бы что.

Один раз пришел ко мне бурмистр и в ноги.

— Что тебе? — спрашиваю, а он:

— Накажите Федьку, бога ради! Убить меня грозится. Боюсь мимо псарни идти…

— Как? что?

Позвал Федьку, его и узнать нельзя. Бледный, дрожит от злости.

— Как он смел, — говорит, — меня вором назвать. При всех людях опозорил.

— Что-нибудь да было, что так назвал.

— Ничего не было. Спьяна шапку свою потерял, а на меня накинулся. После шапку в канаве нашли! — говорит, а сам дрожит.

Крикнул я на него, конюшней пригрозил и прогнал, а недели через две он так отколотил бурмистра, что тот едва ноги уволок.

Ну, понятно, Федьку я наказал для примера тоже изрядно и решил от него избавиться, а тут наш государь с Наполеоном войну замыслил и был назначен усиленный набор. Я этого Федьку в первую голову и забрил. Увезли его в город и забрали в солдаты. Было это в конце 1805-го года. С той поры я его и не видел, а тут смотрю: он у меня в роте и уже унтером. Высокий, бравый, а с лица все тот же.

— Давно ты здесь? — спрашиваю его.

— С самого первоначалу, как забрили.

— Что же, пришел до памяти?

— Надо быть, поумнел, а в точности не могу знать.

Неприятно мне было с ним встретиться. И наказывал я его много, и в солдаты сдал; ничего, кроме худого, ему не сделал и вдруг он опять у меня под командой и приведется — вместе в бою будем.

Нехорошие это мысли, а думались. Такие примеры бывали у нас. Имеют солдаты зло против кого-нибудь. Как первое сражение — глядь, и убит. Разве узнаешь, от своей или от французской пули?..

И сразу я стал его остерегаться. В то же время всякого норовлю спросить о нем, каков он таков. Все не нахвалятся им: и товарищ добрый, и служака, и в бою первый, и ко всему весельчак.

Ну, про это-то я знал. Оттого его и Звонарем звали. Шутки, прибаутки так у него и сыпались; сказку рассказать, песню спеть — и просить не надо…


Тем временем стояли мы в Смоленске, готовили сухари и собирались с Бонапартом сразиться. Он, говорили, в Витебске стоял. Наши старшие генералы все спорили, куда идти, чтобы встретиться с ним. Наш Багратион говорил, что Наполеон придет через Оршу и Красный, а немец Барклай[1] — что из Витебска Наполеон прямо на Поречье двинется и на Смоленск. Ну, Барклай был старше и взял верх.

Решили идти на Витебск и 26-го июля поднялись все тучею. Барклай с 1-й армией прямо на Поречье двинулся, Багратиону приказал на Катань идти, а чтобы не обидеть его совсем, нашей 27-й дивизии приказано идти в Красный и Оршанскую дорогу стеречь.

Неприятно нам это было, страх! однако пошли.

Действительно: все ушли с неприятелем сражаться, а нас поедали дорогу стеречь…

Обидно.

Пришли в Красный и устроились себе господами. Сам Неверовский дом исправника занял, мы по обывательским домам, солдаты лагерем.

Днем спим да едим, вечером гуляем, а к ночи соберемся у полкового и жженку делаем, а там — в картишки — и до зари.

Казаки да драгуны, те еще заняты были. И день, и ночь ездили и дорогу высматривали до самой границы уезда, а нам, пехотинцам, да артиллеристам совсем никакого дела не было.

Так и жили, ни о чем не думая, до самого 2-го августа.


В этот день мы почти на заре по квартирам разбрелись. Заснул я самым крепким сном, и вдруг кто-то меня толкает в плечо, кто-то кричит над ухом. Я с трудом раскрыл глаза. Гляжу, это мой денщик меня будит. Лицо встревоженное:

— Вставайте, Ваше благородие! Тревога!

А за окном, слышу, в барабаны бьют, в трубу играют, кони фыркают, люди бегут. Сразу у меня сон как рукой сняло.

Наскоро умылся, одеваюсь и расспрашиваю: что случилось?

— Не могу знать, — отвечает денщик, — казаки сказывают, француз идет. Генерал сам на площади!

Оделся я, крикнул денщику: «Собирай вещи» — и к своему полку побежал. А в городе — суматоха, не приведи бог! Навстречу мне из города полк за полком идут, пушки прогромыхали, проехали казаки, и драгуны прошли, а сам генерал Неверовский у заставы на коне сидит и всех мимо себя пропускает.

Лица у всех серьезные, и в то же время веселые. И мое сердце забилось: значит, бой будет!

Выбежал я на площадь, а там наш полк стоит, две пушки и наш командир на копе.

— Пушки, поручик, в южное предместье! — кричит, — на Оршанскую дорогу! как неприятеля увидите — стрелять.

— Слушаю! — и тотчас кони