Во имя Рима. Люди, которые создали империю [Адриан Голдсуорти] (fb2) читать онлайн

Адриан Голдсуорти «Во имя Рима. Люди, которые создали империю»

Посвящается памяти капитана (в отставке) RFA ^[1] Уильяма Уолкера — «Дяди Билла», хорошего друга и настоящего лидера,

1933–2002

Предисловие

«Это единственное место, где вы узнаете, как стать лидером». Полковник часто повторял эту фразу в беседах после еженедельных занятий по строевой подготовке на военной кафедре Оксфордского университета.

За построением следовало несколько часов лекций и тренировок: нас учили читать карты, составлять донесения, оказывать первую помощь, объясняли способы ведения войны с применением химического оружия, тактику малых подразделений. Позднее, когда я попал на сборы в действующую армию, к этому добавились утомительные, но увлекательные тренировки с легким огнестрельным оружием. После этого мы входили в большую роскошную аудиторию, принадлежащую (по крайней мере, по слухам) сказочно богатой университетской воздушной эскадрилье. К этому времени многие уже с нетерпением ожидали, когда их отпустят в столовую, — но так как я не пил и очень интересовался военной историей, эти занятия были мне всегда по душе.

Около получаса полковник, похожий на упитанного Монти ^[2], говорил об отличительных чертах хорошего лидера. Он рассказывал истории о Мальборо, Нельсоне и Слиме, а иногда даже о Лоуренсе и Уингейте, чьи действия отличались большей оригинальностью. Время от времени он показывал нам таблицы и диаграммы, отображавшие необходимые лидеру качества, но основная мысль всегда заключалась в том, что лидером становятся благодаря умению действовать в реальной ситуации, а не в результате чтения книг и конспектирования лекций. Это вовсе не означает, что будущие командиры не нуждаются в обучении и подготовке. Просто этого недостаточно. Практика — лучший учитель, а любая система подготовки является всего лишь попыткой передать знания и навыки другим.

Нельзя принижать важность лидера. Участие каждого человека в любом деле имеет значение, — но люди, обладающие способностью к руководству, несомненно, значительно больше влияют на ход событий. Я — не солдат, а ремесло писателя не требует умения возглавлять что-либо. В этом я убедился, когда читал лекцию о римских принципах командования группе британских армейских офицеров во время написания этой книги. Два года на военной кафедре в Оксфорде — вот и весь мой опыт военного. За это время я получил немало новых знаний, но как был, так и остался гражданским лицом.

В течение этих двух лет я не раз убеждался, как трудно координировать действия хотя бы нескольких сотен людей. Во время учений неизбежно возникают трения — все эти «быстрее!» и «подожди!» хорошо знакомы тем, кто когда-либо носил форму. Даже в этих условиях нетрудно понять, сколь большое значение в военном деле играет лидер.

Самые лучшие командиры не всегда привлекают внимание своим видом или громким голосом, но дела идут гладко, когда им принадлежит руководящая роль. На военной кафедре университета занимались молодые и неопытные ребята, многие из них были действительно талантливы. Но лишь немногие из них обладали чертами, присущими лидеру, — прирожденной способностью побуждать других к действиям и умело их координировать. Остальным приходилось учиться, как это делать, и совершать неизбежные ошибки. Были такие, кто так и не смог ничего усвоить, а присутствие плохого руководителя всегда гораздо заметнее, чем наличие хорошего.

Эта книга рассказывает о нескольких римских полководцах, добившихся наибольших успехов, и об их победах. В ней описывается, что происходило во время походов, битв и осад, особое внимание уделяется действиям командующею. Римские военачальники не проходили никакой специальной подготовки перед назначением на высокие посты, а все знания приобретали благодаря опыту, частным беседам и самообразованию.

Одним из критериев выдвижения полководцев — вероятно, наиболее важным — служило их происхождение и политические связи. В наше время мы бы назвали их плохо подготовленными дилетантами. Одна из моих задач — доказать ошибочность такого взгляда, ибо уровень римских военачальников в целом был достаточно высоким. На страницах этой книги рассказывается о самых лучших полководцах, но по образу действий они мало отличались от других римских командующих. Можно сказать, что, используя традиционные методы ведения войны, выдающиеся полководцы просто лучше делали свое дело. Их решения основывались на практическом опыте и здравом смысле — двух слагаемых, которыми не должна пренебрегать ни одна система подготовки руководителей.

История описывает поступки людей и их взаимоотношения. Поэтому исследование прошлого дает нам знания о природе человечества и помогает лучше понять события, происходящие в мире сегодня. Я уверен, что, изучая походы римских военачальников, можно извлечь практические уроки, но не это является целью данной работы. У меня не было ни малейшего желания писать труд под названием «Как добиться успеха в управлении по методу римских полководцев». Поэтому у тех читателей, кто хочет найти готовые рецепты лидерства, может создаться впечатление, что в книге недостаточно материала для практического применения.

Многое из того, что совершает знаменитый полководец, кажется простым и легким, когда об этом рассказывается на страницах книги. Точно так же кажется, что любой перечень «принципов войны» почти ничем не отличается от того, что подсказывает здравый смысл. Трудность заключается в другом: как добиться успеха, применяя эти принципы на практике. Тысячи людей, решив действовать в стиле Цезаря или Наполеона, потерпели бы неудачу, выставив себя на посмешище.

В последующих главах я не собираюсь анализировать те или иные решения полководцев во время военных кампаний — и уж конечно, не намерен, сидя в своем уютном кабинете, говорить, как бы я поступил на их месте. Также я не собираюсь оценивать степень таланта описываемых в книге людей или сравнивать их достоинства и недостатки с качествами известных военачальников иных эпох. Моя задача — описать, что и как было сделано, раскрыть причины и следствия тех или иных шагов. Цель данной книги — понять и описать прошлое его собственным языком, что и составляет главную задачу любого историка. Возможно, данные, почерпнутые из описанных мною эпизодов, вместе с другой информацией помогут моим читателям понять, что происходит в окружающем мире. Опыт, свой или чужой, пригодится как действующему лидеру, так и тому, кто только готовится им стать. Самое трудное — умело пользоваться полученными знаниями.

И наконец, я бы хотел выразить признательность членам семьи и друзьям, в частности, Яну Хьюзу, который читал и комментировал рукопись на протяжении всего времени ее создания. Также я бы хотел поблагодарить Кит Лoy и сотрудников издательства «Уэйденфелд энд Николсон» за то, что они предложили замысел этой книги и просматривали текст до самой публикации.

Введение У самых истоков: От вождя и героя до политика и полководца

Долг полководца — проезжать перед рядами воинов верхом на коне до начала боя, являть им себя в трудную минуту сражения, восхвалять храбрых, грозить трусливым и воодушевлять ленивых. Он должен восполнять прорывы в обороне и обеспечивать поддержку уставшим, при необходимости перестраивая подразделения, и не допускать поражения, заранее предвидя исход битвы^{1}.

Краткое изложение роли полководца на поле боя» Онасандера было написано в середине I века, но оно отражало стиль командования, который сохранялся практически неизменным, по меньшей мере, в течение семи веков и являлся типично римским. Полководец должен был руководить сражением и воодушевлять своих солдат, заставляя их помнить, что за ними внимательно наблюдают, и храбрость будет должным образом вознаграждена, а трусость — наказана.

Полководцу не было нужды разделять с рядовыми воинами опасность, кидаясь в гущу сражения с мечом или копьем в руке. Римляне знали, что Александр Великий, воодушевляя своих македонян личным примером, не раз приводил их к победе, но они не требовали от своих военачальников подобного героизма.^{2}

Сам Онасандер был греком по происхождению и не имел военного опыта. Стиль его сочинения являлся типично эллинистическим, но командир, описываемый в его «Полководце», — римлянин. Книга была создана в Риме и посвящена Квинту Веранию, римскому сенатору, который умер в Британии в 58 г., будучи наместником провинции и командуя армией. Римляне с гордостью заявляли, что они во многом копируют тактику и военное снаряжение иноземцев, но что касалось основной структуры армии и функций военачальников, заимствований было меньше всего.

Эта книга рассказывает о римских полководцах — точнее, о пятнадцати военачальниках, добившихся наибольших успехов в период с конца III века до н. э. до середины VI века н. э. Одни из них довольно известны среди военных историков — по крайней мере, Сципион Африканский, Помпей и Цезарь всегда будут включаться в ряды самых выдающихся военачальников в истории; в то же время о других обычно забывают.

Все они (возможно, за исключением Юлиана) были как минимум компетентными военачальниками, добившимися значительных успехов на поле боя, — даже если в конечном счете они потерпели поражение. Многие обладали несомненным талантом. Поэтому отбор персонажей для данной книги основывался в первую очередь на важности этих людей в истории Рима, их заметной роли в развитии римских методов ведения войны. Не в последнюю очередь приходилось учитывать наличие источников для подробного написания биографий. Из-за простой нехватки фактических данных здесь не рассказано ни об одном полководце III и V веков н. э., а из II, IV и VI взято лишь по одному герою. По этой же причине мы не можем подробно обсуждать кампании ни одного римского военачальника, действовавшего до Второй Пунической войны.

Тем не менее книга охватывает широкий круг событий, а деяния описываемых военачальников хорошо иллюстрируют как изменения в организации римской армии, так и взаимоотношения между полководцем и государством.

Вместо описания всей карьеры военачальника в каждой главе рассматриваются один или два самых ярких эпизода его кампаний. Особое внимание уделяется взаимодействию полководца и армии. Действия командующего на протяжении всей военной операции и их влияние на ее исход всегда подчеркиваются особо.

Такой подход, когда внимание сосредоточивается на биографии военачальника и выделяется его роль в практическом осуществлении стратегии, тактики и руководства войском, достаточно традиционен в военной истории. В описания неизбежно включаются элементы художественной литературы с драматическими эпизодами войн, битв и осад. Хотя эта разновидность исторической литературы пользуется популярностью у обычного читателя, ей недостает академической респектабельности. В качестве альтернативы ученые предпочитают рассматривать более широкую картину, надеясь подробнее разобраться в экономических, социальных или культурных факторах, которые больше влияли на исход конфликтов, нежели отдельные эпизоды войны и решения военачальников.

Другой особенностью данной книги является то, что она фактически посвящена аристократам — поскольку римляне считали, что лишь привилегированные люди высокого происхождения достойны быть верховными командующими. Даже Марий, считавшийся «новым человеком» (novus homo) и за свое низкое происхождение подвергавшийся насмешкам со стороны сенаторского сословия, происходил из достаточно зажиточной семьи, и поэтому его нельзя рассматривать как представителя широких слоев населения.

По современным стандартам все римские военачальники были, по сути дела, полководцами-дилетантами. Многие из них провели на военной службе всего несколько лет. Никто из них не получил специальной подготовки для занятия поста командующего, а назначение было следствием политического успеха, который в значительной степени зависел от происхождения и материального достатка. Даже такой человек, как Велизарий, который прослужил офицером большую часть своей жизни, возвысился лишь благодаря своей исключительной верности императору Юстиниану и не проходил через организованную систему подготовки и отбора.

За всю историю в Древнем Риме не существовало ничего хотя бы отдаленно напоминавшего высшее военное учебное заведение для подготовки командующих и старших офицеров. Были периоды в истории Рима, когда работы по теории военного дела пользовались большим успехом, но большинство из этих трудов мало чем отличались от учебников по строевой подготовке. Эти книги зачастую описывали маневры эллинистических фаланг, чья тактика уже давно считалась устаревшей, и всем этим сочинениям недоставало детализации.

Есть данные, что некоторые римские военачальники готовились к верховному командованию исключительно на основе чтения подобных трудов. Вряд ли это можно считать хорошим военным образованием. Римские аристократы учились руководить армией так же, как они готовились к политической жизни, — наблюдали за другими или использовали личный опыт, приобретенный на младших должностях.^{3}

Предположение, что для командования армией достаточно политического влияния и обычного военного опыта, — остальному полководцы научатся уже во время военных действий, ныне кажется до смешного абсурдным. Часто высказывались мнения, что римские военачальники были людьми с крайне ограниченными способностями. В XX веке генерал-майор Дж. Фуллер оценивал римских полководцев ненамного выше, чем «инструкторов строевой подготовки», а В. Мессер заявил, что они достигали лишь хорошего среднего уровня. Но возможно, здесь стоит вспомнить слова Мольтке, что «на войне, учитывая все ее огромные сложности, даже посредственность — это неплохое достижение».

Принято считать, что неоспоримый успех римской армии в течение стольких веков часто достигался вопреки полководцам, а не благодаря им. Многие комментаторы считают, что тактическая структура легионов была разработана для того, чтобы большая часть ответственности ложилась не на командующего армией, а на младших офицеров. Наиболее важными среди них были центурионы, которые считались профессионалами высокого класса.

Такие римские полководцы, как Сципион или Цезарь, были явно талантливее типичных военачальников-аристократов, но их мастерство в значительной степени проистекало из природной гениальности и не могло быть скопировано другими. Героев этой книги можно считать исключениями из правил — крошечным меньшинством искусных и неподражаемых командиров, произведенных римской системой наряду с огромным количеством ничтожных и совершенно некомпетентных офицеров. Почти таким же образом система комплектации и патронажа в британской армии XVIII и начала XIX столетия произвела Веллингтона и Мура среди таких ничем не примечательных лидеров, как Уайтлок, Эльфинстон или Реглан.

Но более близкое рассмотрение дошедших до нас свидетельств наводит на мысль, что большинство высказанных выше предположений в лучшем случае сильно преувеличенны, а зачастую просто ошибочны. Римская тактическая система не отбирала власть у полководца, а, напротив, сосредоточивала ее в одних руках. Спору нет, армейские офицеры, и в первую очередь центурионы, играли огромную роль, но они подчинялись командиру армии, давая ему возможность максимально контролировать события. Некоторые полководцы явно были лучше других, но в целом действия Сципиона, Мария или Цезаря во время их кампаний мало отличаются от действий других военачальников Древнего Рима.

Лучшие римские полководцы командовали своими армиями по существу точно так же, как и другие военачальники-аристократы; разница заключается главным образом в мастерстве, с которым они это делали. На протяжении большей части истории Рима уровень среднего римского военачальника был довольно высоким, несмотря на недостаточность подготовки. Да, за многие века римляне произвели на свет немало некомпетентных командиров, которые приводили свои легионы к бедам и поражениям, — но это можно сказать и о любой другой стране на протяжении всей ее истории. Крайне маловероятно, что даже после самого строго отбора и современной подготовки офицеров время от времени не будут появляться командиры, которые окажутся совершенно неподходящими для своих должностей.

Вдобавок даже полководец, обладающий всеми качествами хорошего военачальника, может потерпеть неудачу из-за факторов, неподвластных его воле. Многие победоносные римские полководцы открыто заявляли, что им просто везло. Они признавали (как об этом писал Цезарь), что на войне фортуна играет даже большую роль, чем в других видах человеческой деятельности.

Изучение роли военачальника и способов руководства военными действиями в наше время не в моде — но не стоит думать, что в таком изучении нет больше смысла. Война играла значительную роль в истории Рима, поскольку именно военные успехи создали империю, победам на поле боя она обязана столь долгим существованием. Причина эффективности римской армии кроется во многих факторах — таких, как способы ведения боевых действий, отношение к войне, готовность Рима потратить огромные человеческие и материальные ресурсы для достижения победы. Но ни один их этих факторов не делает неизбежным успех. Во время Второй Пунической войны подобные особенности Рима позволили республике выдержать страшные невзгоды, вызванные вторжением Ганнибала, но римляне не могли выиграть войну до тех пор, пока не разбили врага на поле боя.

На события военной кампании, особенно на битвы и осады, влияет множество обстоятельств — но исход войны, как знали римляне, во многом непредсказуем. В битве, а большая часть их велась главным образом с применением ручного холодного оружия, результат никогда не был известен заранее, он определялся многими составляющими — и не в последнюю очередь боевым духом. Чтобы выигрывать войны, римская армия должна была одерживать победы на поле боя. Мы сможем понять, как это удавалось римлянам, если будем учитывать не только такие очевидные факторы, как ресурсы, идеология, моральный дух, снаряжение и тактика, но и поведение каждого отдельно взятого человека или групп людей.

Вся история, включая военную, в конечном счете рассказывает о людях — то есть об их поступках, чувствах, взаимодействиях друг с другом и отношении к выполняемому делу. Поэтому, изучая прошлое, следует сначала устанавливать, что на самом деле произошло, а потом выяснять, почему все случилось именно так, а не иначе. Не стоит чрезмерно сосредоточиваться на объективных факторах, это может помешать выяснению истины точно так же, как и старомодное описание битв с помощью одних лишь символов на карте, — особенно когда победа достается стороне, лучше применяющей тактику, основанную на некоторых известных ей «принципах войны».

Самые хитроумные тактические приемы оказываются почти бесполезными, если командир не способен разместить свою армию — состоящую из тысяч или даже десятков тысяч солдат — в нужном месте и в нужный момент, чтобы применить свои знания на практике. Руководство армией, выполнение маневров и обеспечение солдат всем необходимым отнимает у командира куда больше времени, чем разработка изощренного плана действий. Ход любой кампании или битвы в значительной степени зависит именно от действий полководца, а не от кого-либо еще. Иногда действия полководца оказывают решающее влияние на события.

Источники

На сегодняшний день наибольшая часть сведений о деятельности римских полководцев получена из греческих и латинских письменных источников. Иногда они дополняются скульптурами и другими произведениями искусства с надписями, сообщающими о достижениях военачальников, и в редких случаях — данными, полученными в результате раскопок (например, остатками укреплений, воздвигнутых римскими армиями при осадах городов).

Только из письменных свидетельств (хотя другие источники нельзя забывать) мы можем узнать о действиях полководцев и вверенных им войск. Как мы уже отмечали, в данную книгу включались биографии лишь тех военачальников, о кампаниях которых нам удалось собрать достаточно сведений. Но из древних рукописей сохранилась малая часть. Многие книги известны лишь до названиям или по столь крошечным отрывкам, что они не представляют большой ценности. Историкам очень повезло, что уцелели собственные «Записки» Юлия Цезаря с описанием Гражданской войны и его кампаний в Галлии. Очевидно, что автор, рассказывая о своих действиях, может быть не всегда объективным, — но подробные описания в его «Записках» создают бесценную картину поведения полководца на поле боя.

В труде Цезаря на первый план выдвигается все то, что его современники больше всего ценили в любом военачальнике. Многие (возможно, почти все) римские полководцы тоже писали свои «Записки», но ни один из этих трудов не дошел до нас. В лучшем случае мы найдем следы этих утраченных произведений в переложениях более поздних историков.

Военные операции Цезаря истолковываются главным образом на основе его собственных описаний, которые лишь иногда дополняются сведениями из других авторов. Победы его современника и соперника Помпея Великого описаны достаточно подробно спустя более века после его смерти. Такой разрыв между самими событиями и нашими самыми ранними сохранившимися источниками типичен для греческой и римской истории. Не стоит забывать, что самые подробные работы о деятельности Александра Великого, которыми мы располагаем, были созданы более четырехсот лет после его царствования. Иногда нам улыбается счастье, и мы располагаем трудом, написанным очевидцем, хотя бы части событий. Полибий был со Сципионом Эмилианом в Карфагене в 147–146 гг. до н. э.; возможно, он также был и в Нуманции, хотя его описания этих операций сохранились главным образом в форме отрывков в трудах других авторов. Иосиф Флавий был свидетелем осады Титом Иерусалима, Аммиан служил под началом Юлиана Отступника в Галлии и во время военной экспедиции в Персию, а Прокопий сопровождал Велизария во всех его походах.

Порой античные авторы ссылаются на письменные свидетельства очевидцев, которые были утрачены, но зачастую древние историки не сообщали, какими источниками они пользовались. В большинстве случаев мы просто располагаем книгой, написанной много лет спустя после того или иного события, и достоверность рассказанного нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть.

Многие древние историки начинают свои работы с торжественных обещаний строго придерживаться фактов. Но при этом они должны были создать текст, который будет читаться с интересом и производить яркое впечатление, ибо задачей исторических трудов было не только сообщать информацию, но и развлекать. Не исключено, что последнее считалось даже важнее. Иногда личная или политическая предвзятость приводила к сознательному искажению истины, в других случаях недостатки сведений или их полное отсутствие дополнялись вымыслом, часто с использованием традиционных риторических приемов. Случалось, что плохое знание автором военной терминологии приводило к неправильному пониманию источника. Например, Ливий неправильно перевел Полибия в том месте, где говорится о македонской фаланге, опустившей пики в боевую позицию. Ливий написал, что макендонцы бросили свои пики и принялись сражаться мечами. Редкий случай, когда сохранились тексты как оригинального источника, так и более поздней версии, помог установить истину. Подобную роскошь историк может позволить себе нечасто. Лишь в отдельных случаях мы располагаем несколькими описаниями одних и тех же событий, в этом случае мы можем сравнить подробности. Обычно мы вынуждены полагаться лишь на один единственный источник. Если мы от него отказываемся, нам нечем его заменить. В конечном счете мы, как правило, можем лишь оценить достоверность каждого письменного документа с большей или меньшей долей скептицизма.

Политика и война: от первых источников до 218 г… до н. э.

Римляне не писали исторических трудов до конца III века до н. э., и греческие авторы обходили своим вниманием римлян примерно до той же поры. Только после разгрома Карфагена в 201 г. до н. э. исторические события Рима начали фиксироваться. До этого периода велся лишь список избираемых каждый год магистратов, записывались законы и отмечалось проведение религиозных обрядов. Помимо этих документов, не было почти ничего, кроме воспоминаний, поэм и песен, большинство из которых прославляли деяния патрицианских семей. Позднее эта богатая устная культура войдет в исторические труды Ливия и других авторов, рассказывающих о начальном периоде истории Рима: о том, как Ромул основал город, и о шести царях, правивших после него до тех пор, пока последний не был изгнан и Рим не превратился в республику. В таких историях может содержаться доля истины, переплетенная с романтическим вымыслом, но сейчас уже невозможно отделить одно от другого. Вместо этого мы будем просто рассматривать предания, относящиеся к полководческому искусству.

Рим, датой основания которого традиционно считается 753 г. до н. э., на протяжении веков представлял собой всего лишь небольшое государство (или, вероятно, несколько маленьких государств, которые с течением времени объединились в одно). В эти годы военные действия римлян состояли главным образом из набегов и краж крупного рогатого скота. Случайными стычки, происходившие при этом, лишь с большой натяжкой можно назвать боями. Большинство римских правителей были воинами-героями, хотя рассказы о мудрости и набожности царя Нумы наводят на мысль, что и другие качества считались достойными уважения.^{4}

Такие цари и вожди становились лидерами благодаря храбрости, проявленной в военное время. Во многом они походили на героев «Илиады» Гомера, которые сражались так, что люди говорили:

Нет, не бесславные нами и царством ликийским пространным

Правят цари: они насыщаются пищею тучной,

Вина изящные, сладкие пьют, но зато их и сила

Дивная: в битвах они пред ликийцами первые бьются! ^{5}[3]

Восстание, превратившее Рим из монархии в республику, почти не изменило манеру руководства боевыми действиями, — от самых выдающихся лиц в новом государстве по-прежнему ожидали храбрости в бою. Идеальный герой должен был стремительно вырваться из рядов остальных воинов и, вступив в бой с вождями вражеских племен, одержать над ними победу на глазах у всех. Иногда о поединке могли официально договориться с противником: так трое братьев Горациев сражались с тремя братьями Куриациями из соседнего города Вейи ^[4]. Как гласит легенда, двое римлян были почти сразу убиты, но прежде они успели ранить своих противников. Затем последний Гораций притворился испуганным и бросился бежать, а Куриации помчались за ним в погоню. Раненые, они бежали с разной быстротой, догоняя единственного уцелевшего врага, и Гораций, неожиданно развернувшись, убил всех троих по очереди. Победитель вернулся в Рим, где его встретили с ликованием, но родная сестра не разделила всеобщую радость — девушка была обручена с одним из Куриациев, — и Гораций убил ее за это.

Это далеко не единственный случай проявления личного героизма. Запомнился не только совершенный Горацием подвиг, но и его бесчеловечный поступок, и попытка судить героя за убийство. Несмотря на то что Гораций был оправдан, его история отражает стремление общества пресекать проявления излишней жестокости.

Еще одним примером личной доблести служил римлянам Гораций Коклес. Он сдерживал наступление целой армии этрусков, в то время как за его спиной соратники разрушали мост через Тибр. После того как мост рухнул, герой бросился в воду и перебрался через реку вплавь. Не важно, есть ли хотя бы доля правды во всех этих легендах или нет, главное, что они характеризуют тип военных действий, свойственный многим примитивным культурам.^{6}

В историях о раннем Риме четко прослеживается готовность римлян принимать в свое общество чужаков. Это было крайне редким явлением для остального Древнего мира. Территория Рима становилась все больше, росла численность населения, и соответственно увеличивались масштабы войн. На смену небольшим отрядам воинов под предводительством героя-одиночки пришли рекруты, способные обеспечить себя необходимой экипировкой.

Через некоторое время — историкам до конца не ясно, как происходил этот процесс в Риме, да и в других греческих или италийских городах, — римляне начали сражаться как гоплиты в тесно построенной фаланге. У гоплита имелся круглый покрытый бронзой щит приблизительно трех футов в диаметре. Он также носил шлем, нагрудник и ножные латы, а его основным оружием было длинное копье. Фаланга гоплитов давала гораздо меньше возможностей для проявления индивидуального героизма, поскольку плотное расположение воинов почти не позволяло им видеть, что происходит в нескольких футах впереди.

После того как в битвах перестала преобладать личная доблесть, а их исход начал определяться сотнями или даже тысячами гоплитов, сражавшихся плечом к плечу, изменилось и соотношение политических сил в государстве. Прежде цари и вожди подтверждали свою власть воинскими успехами. Теперь гоплиты начали требовать политических прав, соизмеримых с их ролью на поле боя, прежде всего права ежегодно избирать своих собственных лидеров, чтобы участвовать в управлении государством — как в мирное время, так и в военное. Большинство гоплитских командиров принадлежали к довольно узкой группе семей, ведущих свой род от старой военной аристократии, которая не собиралась делиться властью. В конце концов в качестве старших должностных лиц республики стали выбирать двух консулов. Голосование проводилось в народном собрании, известном как центуриатные комиции (Comitia Centuriata). Граждане голосовали по центуриям, на которые делились в зависимости от своей роли в армии и материального положения.^{7}

Консулы обладали равной властью или империем (imperium), так как римляне боялись сделать одного человека единоличным правителем, — но каждый консул самостоятельно командовал армией на поле боя. ^[5] Но мощь республики росла вместе с расширением ее территории, и к IV веку до н. э. в Италии почти не осталось сильных противников. Так что привлечение всех военных ресурсов Рима под командованием обоих консулов стало редкостью.

Войны, как правило, велись одновременно против двух противников. Первоначально слово легион (legio) означало просто «рекруты» и относилось ко всем силам, собранным республикой во время войны. Вероятно, с появлением должности консула стало обычной практикой разделять армию на две, чтобы у каждого магистрата было свое войско. Со временем словом «легион» стало называться каждое подразделение. Позднее их число снова увеличилось, и внутренняя организация каждого легиона стала более сложной. Римская республика продолжала расти, нанося поражение этрускам, самнитам и другим италийским народам. К началу III века до н. э. Рим уже подчинил греческие колонии в Италии.

Тем не менее с точки зрения военного искусства Италия находилась в застое, и методы ведения войны римлянами, как и другими, италийскими народами, были довольно примитивны. В V веке до н. э. Пелопоннесская война между Афинами и Спартой кардинально изменила многие правила ведения войны, в том числе и тактику гоплитов. К IV веку до н. э. почти все греческие государства начали все больше полагаться на небольшие группы профессиональных солдат или наемников вместо традиционной фаланги, набираемой в случае необходимости из всех граждан, способных приобрести оружие. Армии постепенно становились все более сложными, теперь они включали в себя не только различные типы пехоты, но и кавалерию. Военные кампании длились дольше, чем прежде. Более частым явлением стали осады. Новые способы ведения войны предъявляли больше требований к полководцам, чем в прежние времена, когда две фаланги сходились друг с другом на открытой равнине, а командир просто занимал место в переднем ряду, чтобы воодушевлять своих солдат.

Хотя большинство нововведений появилось сначала в греческих государствах, именно варварские македонские цари на севере создали эффективную армию, где кавалерия и пехота сражались, поддерживая друг друга. Эта армия быстро передвигалась, чтобы застать противника врасплох, и была способна при необходимости брать обнесенные стенами города. Сначала Филипп II захватил всю Грецию, потом его сын Александр двинулся в Азию, завоевал Персию, организовал поход в Индию. Рассказывают, что Александр спал с экземпляром «Илиады» под подушкой и сознательно хотел походить на Ахилла, величайшего героя Гомера.

Александр Македонский, выбирая нужную позицию, постоянно маневрировал и развертывал свою армию для наступления так, чтобы она могла оказывать скоординированное давление на передовые порядки врага. Затем в решающий момент его кавалерия наносила удар по самой уязвимой части противника.

Но как только начиналось сражение, полководец уже не мог руководить действиями всей армии. Александр становился во главе кавалерии, поручая своим подчиненным командовать солдатами на других участках поля боя. Характерно, что он почти не пользовался резервами. В основном это было вызвано тем, что он не мог послать приказ о введении их в бой после того, как сражение началось. Александр был исключительно храбрым военачальником, и перечень его ранений, многие из которых были получены в рукопашном бою, мог бы составить длинный список.^{8}

Преемники Александра, после его смерти в течение десятилетий раздиравшие империю на части, точно так же пренебрегали опасностью. Большинство из них считало своим долгом в особо важный момент лично возглавить атаку. Эпирский царь Пирр, объявивший себя прямым потомком Ахилла, непременно принимал участие в рукопашном бою и в конце концов был убит, возглавляя штурм одного из городов. Он был одним из талантливейших военачальников античности и написал целый учебник полководческого искусства, который, к сожалению, не сохранился. Плутарх утверждает, что во время сражения Пирр

делом доказывал, что его слава вполне соответствует доблести, ибо, сражаясь с оружием в руках и храбро отражая натиск врагов, он не терял хладнокровия и командовал войском так, словно следил за битвой издали, поспевая на помощь всем, кого, казалось, одолевал противник.^{9}

Личный героизм все еще считался неотъемлемым качеством полководца и вызывал восхищение в любом военачальнике, особенно если тот был правителем. Но командир прежде всего должен был умело руководить армией. Самые великие победы Александр Македонский одержал, над врагами, которые не могли устоять против македонцев в ближнем бою. Но преемники Александра в основном сражались друг с другом, и поэтому зачастую сталкивались армии, почти одинаковые по оснащению, тактике и манере командования их полководцев. Поэтому военачальникам приходилось искать новые способы для того, чтобы победить. Военная теория, расцвет которой приходится на этот период, значительное внимание уделяла условиям, в которых командующему следует давать бой.

Римляне впервые столкнулись с новой эллинистической армией в 280 г. до н. э., когда Пирр пришел на помощь греческому городу Тарент в южной Италии в его конфликте с Римом. После двух значительных поражений римляне наконец смогли разгромить царя Эпира в 275 г. до н. э. при Беневенте. Успехом в этой битве римляне гораздо больше были обязаны боевому напору своих легионеров, нежели полководческому искусству командиров.

Во многих отношениях римский стиль командования принадлежал к более старой и более примитивной эпохе, когда полководец не стремился к долгим маневрам перед боем, чтобы получить как можно больше преимуществ. Кроме того, сразу после начала сражения поведение римских полководцев заметно отличалось от действий эллинистических военачальников. Римский полководец был магистратом, чиновником, а не царем, у него не было определенного места на поле боя. Он не имел стражи, во главе которой должен был вести войско в атаку. Консул занимал место там, где, по его мнению, будет происходить наиболее важная часть сражения, а во время битвы двигался позади ряда сражавшихся воинов, руководя ими и ободряя их. Эллинистические армии редко использовали резервы, а при построении римского легиона перед боем от половины до двух третей солдат размещалось за линией фронта. Вводить при необходимости в бой эти свежие силы являлось задачей полководца.

Конечно, Рим не отказывался от всех героических традиций, и временами его полководцы тоже принимали непосредственное участие в сражениях. Многие аристократы хвастались победами, одержанных в бою один на один. Но самое позднее к III веку до н. э. они делали это, служа, как правило, на младших офицерских должностях. В 295 г. до н. э. в битве при Сентине один из двух консулов с армией, численность которой вполне позволяла выступить против союза самнитов, этрусков и галлов, совершил во время боя архаичный ритуал. Он решил принести себя в жертву земле и богам подземного мира, чтобы спасти армию римского народа. Совершив религиозные обряды, этот человек по имени Публий Деций Мус пришпорил своего коня, и в одиночку устремился на галлов. Естественно, он почти сразу погиб. Ливий утверждает, что Мус официально передал командование одному из подчиненных перед этим ритуальным самоубийством. Этот поступок был чем-то вроде семейной традиции, ибо отец Муса поступил точно так же в 340 г. до н. э. Битва при Сентине была очень тяжелой, римляне одержали в ней верх, но победа досталась им дорогой ценой.^{10}

Одним из самых важных достоинств римского аристократа была доблесть (virtus). Современное английское слово «virtue»^[6], происшедшее от латинского, является недостаточно полным переводом. Доблесть включает в себя все качества, необходимые воину. В это понятие входит как знание приемов боя и мужество в сражении, так и стойкость духа вне поля боя, а также другие способности лидера. Римский полководец должен был уметь развернуть армию в боевом порядке и руководить ею во время сражения. При этом ему полагалось следить за поведением в бою отдельных подразделений, сохранять хладнокровие и грамотно оценивать обстановку, чтобы принимать правильные решения. Также он должен был иметь мужество признавать ошибки. Он не мог сомневаться лишь в одном: в победе Рима.

Такой подход допускал определенную свободу действий. Очевидно, отдельные командиры продолжали проявлять героизм, но ко времени Первой Пунической войны — момента, начиная с которого мы можем оценивать поведение римских полководцев на поле боя, — такие командиры уже были в явном меньшинстве. Даже те военачальники, которые по-прежнему продолжали стремиться к личному проявлению доблести, не считали, что это освобождает их от руководства армией, поскольку подобные деяния являлись просто дополнительным источником славы и не отменяли самой главной обязанности командующего.»

Контекст командования

Война и политика были неотделимы друг от друга, и высшим римским магистратам приходилось не только руководить общественной жизнью на Форуме, но при необходимости и командовать армией. Поскольку внешние враги нередко угрожали процветанию государства, а иногда даже самому его существованию, победа над врагом в войне считался величайшим деянием для любого римлянина и приносил ему наибольшую славу. Так как в течение многих веков все старшие магистраты и военачальники в Риме принадлежали к сенаторскому сословию, успешное руководство боевыми действиями стало для римских политиков чем-то само собой разумеющимся. Позднее даже самые миролюбивые императоры (следует помнить, что слово «император» происходит от латинского imperator, означающего просто «полководец») гордились успехами, достигнутыми их войсками, и сильно роняли свой престиж, если войны шли плохо.

До поздней античности люди, командовавшие римскими армиями, поднимались по стандартной карьерной лестнице (cursus honorum), которая предоставляла собой набор следующих друг за другом гражданских и военных постов. Лица, руководившие провинциями, обязаны были отправлять правосудие и при необходимости вести войну. Однако будет серьезной ошибкой судить о римской системе на основе современных представлений и утверждать, что римские военачальники были вовсе не солдатами, а политиками — на самом деле эти люди всегда совмещали оба вида деятельности. Военная слава способствовала политической карьере, которая в свою очередь предоставляла больше возможностей для командования армией в военное время. Какими бы талантами ни обладал римлянин, он должен был иметь минимальные навыки в обеих областях, если желал добиться заметных успехов.

Полководцы-победители обычно получали материальную выгоду от своих кампаний, но рост престижа был в некоторых отношениях куда важнее. После победы на поле боя армия формально провозглашала своего командующего императором. По возвращению в Рим он мог даже ожидать, что удостоится триумфа^[7] и прошествует со своим войском по Священной дороге (Sacra Via), которая проходила через центр Города. Во время триумфа полководец ехал на колеснице, запряженной четверкой лошадей. Лицо его раскрашивали красной краской, а одет он был так, что своим видом напоминал старую терракотовую статую Юпитера Всеблагого и Величайшего (Jupiter Optimus Maximus). В этот день к триумфатору относились как к богу, но позади него на колеснице стоял раб, непрерывно шептавший воителю о том, что он всего лишь смертный.

Триумф был великой честью, и семья полководца продолжала чтить память триумфатора на протяжении многих поколений. Немало зданий и храмов Рима были воздвигнуты или отреставрированы полководцами-триумфаторамина средства от добычи, захваченной во время войны. Их собственные дома украшали символы триумфа.

Манипулярная армия

Лишь немногим магистратам удавалось добиться столь высокой чести, и при этом каждый всеми силами старался доказать, что его триумф был значительнее всех остальных. Надписи, в которых перечислялись достижения военачальников, обычно содержали много подробностей. Особое внимание уделялось числу убитых или обращенных в рабство врагов, перечню взятых штурмом городов или захваченных военных кораблей. Римскому аристократу всегда было важно превосходить всех остальных в своих победах на войне.

Карьерная лестница не менялась на протяжении веков, практически все должностные лица (за исключением цензоров) переизбирались раз в год. Перед началом Второй Пунической войны карьера молодого аристократа должна была начинаться с участия в десяти кампаниях в кавалерии, или с десяти полных лет военной службы при штабе члена его семьи или друга, или в качестве офицера — обычно военного трибуна. После этого молодой человек мог выставить свою кандидатуру на выборах квестора (quaestor). По сути, квестор имел финансовые обязанности, но мог действовать и в качестве заместителя консула, командующего армией.

Народные трибуны и эдилы не имели военных обязанностей, но к 218 г. до н. э. преторы (praetor) уже командовали на поле боя. Однако самые важные кампании всегда поручались консулам, выбираемым на год. Все эти должности занимались только двенадцать месяцев, и человек не должен был переизбираться на тот же пост, пока не пройдет десять лет. Магистраты, которым поручалось военное командование, обладали империем — правом отдавать приказы солдатам и отправлять правосудие. Чем выше был пост магистрата, тем больше был его империй. Иногда сенат наделял полномочиями бывшего консула или бывшего претора (в том числе давал право ведения войны), в этом случае их соответственно называли проконсулом или пропретором.

На выборах в Риме существовала сильнейшая конкуренция, и многие из 300 членов сената никогда не занимали никакой должности. Система голосования давала преимущество более состоятельным классам общества и благоприятствовала членам старинных, богатых и знатных семей. Как правило, на должности консулов избирали представителей известных сенаторских семей. Людей из другого круга, сумевших достичь высшей магистратуры, было очень мало. Тем не менее римская политическая система не была полностью закостеневшей. Хотя всегда существовала внутренняя элита, которую составляли определенные семьи, состав членов этой группы менялся на протяжении десятилетий: одни роды вымирали, другие уходили в тень, в первые ряды выдвигались новые. Безродный человек, в семье которого никто никогда не занимал высоких постов, тоже мог стать консулом.

В книге подобного рода невозможно подробно описать развитие римской армии, но необходимо дать минимальные сведения о войсках, имевшихся в распоряжении каждого полководца. На момент, с которого начинается наш обзор, римская армия набиралась из всех горожан, способных самостоятельно приобрести себе экипировку. Самые состоятельные служили кавалеристами, поскольку могли сами приобрести себе коня, доспехи и оружие. Ядро армии составляла тяжелая пехота, большинство которой набиралось из владельцев небольших участков земли. Бедняки служили в легкой пехоте, которая не нуждалась в доспехах, или гребцами во флоте.

Римский легион состоял из следующих трех элементов: 300 кавалеристов, 3000 солдат тяжелой пехоты и 1200 — легкой. Последние именовались велитами (velites). Тяжелая пехота делилась на три ряда в зависимости от возраста и военного опыта. 1200 самых молодых назывались гастатами (hastati) и сражались в первом ряду. Находившиеся в самом расцвете жизненных сил солдаты именовались принципами (principes) и размещались во втором ряду, а 600 ветеранов или триариев (triarii) — в последнем.

Каждый ряд включал в себя десять тактических единиц или манипулов (manipulus), состоящих из двух административных единиц или центурий (centuria). Во главе центурии находился центурион. Центурион правой центурии являлся старшим, и если присутствовало оба центуриона, командование всей манипулой принадлежало ему. Манипулы каждого ряда выстраивались на равном расстоянии друг от друга, а следующие ряды располагались таким образом, что строй легиона напоминал шахматную доску (quincunx).

Во время кампании каждый римский легион поддерживало крыло или ала (ala) латинских или италийских союзников. Численность такого крыла пехотинцев приблизительно равнялась численности легиона. Что же касается кавалерии союзников, то ее состав значительно превышал легионную кавалерию, иногда даже в три раза. Консулу обычно выделялось два легиона и две алы. При стандартном построении легионы помещались в центре, а с каждого фланга ставилось по одной але, которые соответственно назывались правой и левой. Треть лучшей конницы союзников и пятую часть пехоты отделяли от обоих крыльев для образования резерва экстраординариев (extraordinarii), которые размещались так, чтобы всегда быть в распоряжении командира армии. Экстраординарии часто ставились во главе колоны во время наступления или же действовали в качестве арьергарда при отступлении.^{11}

Римская армия не была профессиональной, граждане призывались на службу республике. Хотя ее часто называют народным ополчением — но, вероятно, лучше рассматривать ее как армию рекрутов, поскольку люди зачастую проводили в легионах несколько лет подряд. Но никто не должен был призываться на службу более чем на шестнадцать лет. Военная служба прерывала обычную жизнь — хотя, судя по всему, это не вызывало у людей недовольства. Попав в армию, человек оказывался в условиях крайне суровой дисциплинарной системы. Находясь на службе, он терял значительную часть своих законных прав. Даже незначительные проступки наказывались очень строго, а серьезные нарушения карались смертью.

По сути римская армия была недолговечной: легионы распускали, когда сенат считал, что в них больше нет необходимости. Солдат могли снова призвать на службу республике, но они попадали уже в другие подразделения и под начало других командиров. Таким образом, каждая новая армия формировалась заново, и лишь по мере тренировок увеличивала свою эффективность. Легионы, набранные из солдат, уже побывавших в боях, как правило, были хорошо обучены и дисциплинированны, но после расформирования подготовка начиналась заново. Происходил довольно странный процесс: сначала набирали рекрутов, подвергали их строгой муштре, как в профессиональной армии; потом распускали, а затем призывали новых — и все повторялось с самого начала.

Наконец стоит упомянуть о других факторах, сдерживавших действия полководца во времена античности. Самым важным из них являлось ограничение скорости передачи информации. Скорость эта зависела от быстроты едущего верхом гонца. Известны случаи, когда отдельным всадникам удавалось за короткий срок преодолевать очень большие расстояния, а во время принципата была создана имперская почтовая служба, станции которой располагались вдоль дорог на равных отрезках пути, обеспечивая посыльных свежими лошадьми. Сообщения через гонцов всегда легче было пересылать в пределах империи, по ее хорошим дорогам, чем за границами Римского государства.

Сеть дорог, построенных римлянами, позволяла ускорить не только передачу информации, но и передислокацию армий, и перевозку провианта, — но опять же только в пределах империи. Во время наступательных операций за границей приходилось пользоваться куда менее удобными местным дорогами. Иногда сигналы передавались посредством флагов или, чаще, с помощью сигнальных огней, но эти способы подходили лишь для самых простых сообщений. В любом случае, они были пригодны для армии, вставшей лагерем или занятой осадой, а не находящейся на марше.

Медленная передача информации на большие расстояния приводила к тому, что полководец получал значительную свободу действий, поскольку было невозможно руководить операциями из Рима, этого центра власти. Также было крайне тяжело командовать армией, рассредоточенной даже на сравнительно небольшой территории. Именно из-за плохой связи военачальники старались держать все свои войска по возможности в одном месте.

С картами в Древнем Риме дела обстояли неважно. Малочисленные, составленные весьма приблизительно, они плохо подходили для планирования военных операций. Если сражение должно было происходить в пределах провинции, на карты еще можно было положиться в большей или меньшей степени, но все равно командующему приходилось использовать несколько источников информации одновременно. Для получения самых точных сведений лучше всего было послать кого-нибудь на разведку. Полководцы зачастую сами отправлялись на такие операции, нередко они лично допрашивали пленных, вели расспросы торговцев и местного населения.

Выбор оружия был сравнительно небольшим, а радиус его действия ограничивался физическими возможностями человека и развитием техники того времени. Характер вооружения и размеры армий давали полководцу возможность видеть в бою как всех своих солдат, так и воинов противника. Видимость ограничивалась лишь особенностями местности, погодой и возможностями человеческого глаза. Стоит помнить, что в распоряжении военачальника не было даже такого простого оптического инструмента, как подзорная труба.

Все это приводило к тому, что римским полководцам приходилось руководить операциями непосредственно, в отличие от полководцев последующих эпох. В походе, во время боя или осады военачальники Рима проводили много времени вблизи противника, рискуя быть ранеными или убитыми. Несмотря на то что среди них уже не было желающих подражать безрассудной храбрости Александра, римские командующие этого периода во многих отношениях были куда ближе к своим солдатам. Они разделяли с ними все тяготы военной кампании, и эту манеру поведения впоследствии будут восхвалять как типично римскую. Какой бы ни была ситуация, идеальный полководец должен быть согражданином для общества и собратом по оружию для солдат, то есть соратником (commiles).^{12}

Глава 1 «Щит и меч Рима». Фабий и Марцелл Квинт Фабий Максим (ок. 275–203 гг. до н. э.) и Марк Клавдий Марцелл (271–208 гг. до н. э.)

Фабий Максим в борьбе с Ганнибалом… решил уклониться от рискованной решительной схватки и только оборонять Италию. За это он заслужил прозвание Кунктатора и великого полководца.^{13}

В ноябре 218 г. до н. э. Ганнибал перешел через Альпы и вторгся в Северную Италию. Римляне были поражены дерзостью и внезапностью этого нападения, столь не похожего на осторожную стратегию, которой следовал Карфаген во время Первой Пунической войны. Вторая война была вызвана нападением Ганнибала на Сагунт — испанский город, являвшийся союзником Рима, именно в Испании сенат ожидал столкновения с карфагенским полководцем. Один из консулов 218 г. до н. э. должен был отвести армию в Испанию, а второй отправиться на Сицилию, чтобы подготовить вторжение в Северную Африку и угрожать самому Карфагену.

Эта стратегия была агрессивной, прямой и типично римской, но почти сразу же римляне начали терпеть неудачу за неудачей. Направлявшийся в Испанию консул Сципион, остановился в Массилии (нынешний Марсель) и узнал, что Ганнибал со своей большой армией недавно прошел неподалеку, двигаясь на восток. Для римлян это явилось полной неожиданностью, и они попытались сориентироваться в новой ситуации. Правда, отдельным командирам вторжение Ганнибала показалось чудесной возможностью прославиться, разбив столь великого врага. Многие горели желанием сразиться с карфагенской армией где угодно, в любых условиях.

Сципион поспешил в долину реки Пад (современная По), чтобы принять там командование легионами, которые воевали с галльскими племенами. Со своей кавалерией и легкой пехотой он, недолго думая, вступил в бой с Ганнибалом возле реки Тицин (совр. Тичино), и был с поразительной легкостью отброшен африканской конницей, превосходившей римскую и численностью, и мастерством. В декабре недавно прибывший коллега Сципиона Семпроний Лонг объединил обе римские армии, вступил в бой у реки Требия и был разбит, понеся тяжелые потери.^[8] В июне Фламиний, один из консулов 217 г. до н. э., следовал за врагом на слишком близком расстоянии, стремясь навязать бой пунийцам. Но до того как к нему присоединился его коллега-консул, Фламиний попал в засаду и погиб вместе с 15 000 своих людей.^{14}

Потери римлян во время этих ранних операций были ужасающими. Но хуже всего было то, что они терпели поражения на италийской земле. Казалось, что врага невозможно остановить. В некоторых более поздних источниках Ганнибала, сметающего все на своем пути, сравнивают со стихийными силами природы. На этом этапе войны противник поистине превосходил римлян во всем. Ганнибал, несомненно, был одним из талантливейших полководцев античности, а его солдаты были лучше подготовлены неопытных легионеров.

В действительности войско Ганнибала не являлось армией одного Карфагена. Карфагенянами были только старшие офицеры, а само войско представляло собой смесь нескольких рас и народов — нумидийцев и ливийцев из Африки, иберов, кельтиберов и лузитанцев из Испании. Через некоторое время к ним добавились галлы, лигурийцы и италийцы. Основу армии составляли воины, в течение многих лет служившие в Испании под руководством семьи Ганнибала. Все они были опытными и уверенными в себе бойцами, отличающимися высокой дисциплиной. Легионы уступали этому натренированному войску прежде всего в маневренности, в бою римляне больше полагались на личную доблесть и упорство, чем на превосходство в тактике.^{15}

Свирепость атак Ганнибала ужаснула Рим и поставила его на грань полного поражения. Тем не менее римляне каким-то образом выдерживали одно поражение за другим, хотя каждая такая катастрофа вынудила бы капитулировать любое другое государство того времени. В конечном счете римляне выиграли войну. Масштаб этого достижения был оценен уже во времена античности, с победы над Ганнибалом началось господство Рима над Средиземноморским миром.

Позднее, уже в середине II века до н. э., пытаясь объяснить этот внезапный взлет греческим читателям, Полибий начал свою подробную «Всеобщую Историю» именно со Второй Пунической войны. Его задача, как и более поздних авторов, была значительно облегчена, потому что этот конфликт вдохновил и самих римлян начать писать историю в прозе. Первое такое сочинение принадлежало Фабию Пиктору и было написано на греческом языке, но в начале II века до н. э. Катон Старший создал свои «Начала» уже на латыни. Оба историка участвовали в войне с Ганнибалом и поэтому хорошо были знакомы с событиями, о которых рассказывали. Хотя от их трудов ныне сохранились лишь фрагменты, именно с этого периода начинают появляться более-менее полные и достаточно достоверные источники, описывающие кампании римских полководцев.

Оба героя настоящей главы были людьми, исключительными во многих отношениях. И тот и другой в течение долгого времени являлись командующими, что было редкостью в республике, за исключением последних десятилетий ее существования. Каждый успел добиться высокого поста и военных успехов еще до войны с Ганнибалом, отличившись во время Первой Пунической войны. В 218 г. до н. э. Фабию и Марцеллу было уже за пятьдесят, такой возраст по римским стандартам считался довольно преклонным для командования на поле боя. Тем не менее значительную часть войны они руководили армиями, выступающими против Ганнибала, и хотя ни одному из них не удалось нанести решающего удара карфагенянам, они смогли избежать поражения от армии грозного Пунийца, что само по себе было большим достижением. Их победы зачастую были весьма скромными и почти всегда — над союзниками Ганнибала. Но тем самым римляне постепенно ослабляли мощь врага.

Кунктатор (Медлитель)

Диктатура Фабия Максима, 217 г. до н. э.

«Нас разбили в великой битве» — таким спокойным и лишенным эмоций было сообщение, оглашенное на Форуме, когда до Рима дошло известие о гибели Фламиния и его армии у Тразименского озера. Ливий сообщает нам, что, несмотря на спокойный тон городского претора Марка Помпония, Город охватили паника и отчаяние, особенно когда несколько дней спустя пришло известие о том, что 4000 кавалеристов, посланные вторым консулом для объединения с Фламинием, были окружены и убиты или взяты в плен.

Так как одна армия была уничтожена, а другая лишилась своей кавалерии, казалось, ничто более не мешает Ганнибалу напасть на Рим. В этот критический момент сенат решил назначить военного диктатора — магистрата, обладающего высшим империем. Это было исключительной мерой, ибо такой шаг нарушал основной принцип римской политики, согласно которому ни одному человеку не должна принадлежать слишком большая власть. До этого момента диктатора не назначали более тридцати лет.

Диктатора должен был назначить один из консулов, но поскольку Фламиний был мертв, а его коллега не мог или не желал прибыть в Рим, было решено провести выборы. Технически это могло означать, что получивший такое назначение будет являться продиктатором (prodictator), — но как бы то ни было, его власть будет такой же, как и у любого другого диктатора.

Человеком, которого выбрали голосованием центуриатные комиции, стал Квинт Фабий Максим.^{16}

Фабию было 58 лет. Он принадлежал к одной из патрицианских семей, образующих старейшую аристократию Рима. В III веке до н. э. патриции делили свое влияние с небольшим числом состоятельных и упрочивших свое положение плебейских семей, но при этом патриции продолжали занимать высокие посты. Фабий уже дважды избирался консулом — в 233 и 228 гг. до н. э., а также цензором в 230 г. до н. э. Прозвище (cognomen) Максим пользовалось уважением благодаря прадеду Фабия Квинту Фабию Руллиану (консул 322 г. до н. э. и диктатор 315 г. до н. э.), успешно сражавшемуся против самнитов. Семья гордилась этим прозвищем, сенаторская аристократия никогда не упускала возможности напомнить о великих деяниях своих предков, способствуя таким образом успеху на выборах представителей нынешнего и будущих поколений.

Для римлян было обычным делом давать друг другу прозвища, часто по их внешности. С одной стороны это помогало различать членов семьи с одинаковыми именами, с другой — этот обычай был связан с грубоватым юмором римлян. Из-за бородавки на губе молодой Квинт Фабий Максим был прозван «Прыщавым» (Verrucosus). В более поздних источниках его описывают как бесстрастного и осторожного юношу, чьи способности поначалу были не слишком заметны. Благодаря постоянным тренировкам он стал способным офицером и искусным оратором. Его пример лишний раз подтверждал, как тесно были связаны война и политика в жизни Рима.

Подробной информации о жизни Фабия до Второй Пунической войны сохранилось немного. Во время своего первого консулата он провел военную кампанию против лигурийцев — непокорных горцев Северной Италии. Вероятно, эта война была начата в ответ на набеги, опустошавшие земли Рима и его союзников в Северной Этрурии. Фабий разбил горные племена, прекратив (по крайней мере, на время) разорительные грабежи. За эту победу он удостоился триумфа. Но, что куда важнее, Фабий приобрел опыт ведение боевых действий в труднопроходимой местности против врага, умевшего устраивать засады. Возможно, именно во время этой кампании он понял, сколь важно поддерживать в армии строгую дисциплину, чтобы она беспрекословно подчинялась полководцу. Несомненно, именно так он и действовал, командуя армией во время войны с Ганнибалом.^{17}

Став диктатором, Фабий Максим первым делом должен был позаботиться о самом Городе. Были отремонтированы укрепления на тот случай, если Ганнибал предпримет нападение на Город, и набраны два новых легиона. Особое внимание было уделено обеспечению действующей армии всем необходимым. Но прежде всего диктатор занялся религиозными делами. Поражение Фламиния объяснили тем, что погибший консул не исполнил надлежащих обрядов перед началом военной кампании. Поэтому было решено обратиться к Сивиллиным книгам — собранию древних пророчеств, — дабы узнать, какие церемонии следует провести, чтобы вернуть благосклонность богов.

Будучи греком, Полибий считал многие аспекты римской религии абсурдными суевериями. Историк был уверен, что значительная часть сенаторов цинично рассматривала их как средство управления эмоциями невежественных бедняков. Безусловно, в поздней республике времен Цезаря и Цицерона так оно и было, но это вовсе не означало, что Фабий и все его современники тоже ломали комедию. Когда сенат подолгу обсуждал религиозные вопросы, это только подчеркивало, как правильно и основательно ведутся общественные дела.

С самого начала Фабий дал ясно понять, что ожидает к себе подобающего его высокому посту отношения. Как и полагалось диктатору, его сопровождали двадцать четыре ликтора, несущих фасции — связки прутьев с воткнутыми в них топорами. Это символизировало право магистрата применять как телесные наказания, так и смертную казнь. Империй других магистратов заканчивался (точнее, становился вторичным), когда назначался диктатор. Направляясь на встречу с оставшимся в живых консулом, Фабий отправил вперед гонца, который должен был уведомить того о необходимости распустить своих собственных ликторов, прежде чем консул предстанет перед диктатором.^{18}

Фабий встретился с консулом и принял командование армией. Он получил в свое распоряжение войско из четырех легионов — и, что почти достоверно, четыре алы союзников, которые обычно оказывали поддержку легионам. Источники не сообщают никакой информации о фактической численности войска, но при полном составе в него должно было входить от 30 000 до 40 000 человек.

По римским стандартам это была сильная армия, но ее боевые качества вызывали большие сомнения. Войско консула состояло в основном, из солдат, уцелевших после поражения у реки Требия. Поэтому, хотя они и служили уже более года, их военный опыт был в основном опытом поражений. Этим легионам и их алам также не хватало кавалерии, которая почти вся была уничтожена у Тразименского озера. Многие солдаты держали в руках оружие всего несколько недель и плохо знали друг друга и своих офицеров. Времени, чтобы научить солдат и офицеров действовать слаженно, почти не было. Следовательно, какой бы впечатляющей ни казалась армия Фабия, она ни в каком отношении не являлась достойным противником закаленному войску Ганнибала. Вероятно, пунийская армия превосходила римлян также и численностью — особенно это касалось кавалерии. В таком контексте мы должны рассматривать первую кампанию, проведенную диктатором.

В качестве магистрата с верховной властью у диктатора имелся коллега — точнее, заместитель, которого называли начальником конницы (magister equitum). Это звание восходит к раннему периоду истории Рима, когда армия состояла из фаланг гоплитов, — тогда диктатор вел тяжелую пехоту, а его заместитель руководил кавалерией. Закон запрещал диктатору даже ехать верхом во время кампании, но Фабий обратился к сенату с просьбой разрешить ему обзавестись конем, и перед отъездом из Рима ему было даровано такое право. Пеший человек не мог осуществлять эффективное командование армией из четырех легионов, и в данном случае практичность возобладала над архаической традицией.

По закону диктатор сам выбирал себе началбника конницы, но, учитывая, что избирание Фабия происходило при необычных обстоятельствах, было решено сразу же выбрать и его подчиненного. По результатам голосования им стал Марк Минуций Руф, бывший консулом в 221 г. до н. э. Минуций отличался смелостью и прямотой, подобно Сципиону, Семпронию и Фламинию, и сразу стало казаться, что они с диктатором не слишком ладят.^{19}

После Тразименского озера Ганнибал двинулся на восток. Он пересек Апеннины, а затем через Пицену и плодородные равнины направился к берегу Адриатического моря. В его армии начались болезни: люди страдали от цинги, а лошади от чесотки, — стремительные передвижения Ганнибала не позволило им хорошо отдохнуть после длительного и изнуряющего перехода в Италию. Перерыв в кампании способствовал восстановлению физической формы армии, но мы не знаем точно, сколь долго он длился.

Несколько позднее, уже летом, Фабий разбил лагере на расстоянии шести миль от Ганнибала возле города Эки (или Арпина, как об этом сказано у Ливия). Карфагеняне отреагировали незамедлительно: они выстроили своих солдат в боевом порядке, чтобы спровоцировать римлян на бой. Римская армия осталась в лагере, и спустя несколько часов Ганнибал отвел войско, заверив своих солдат, что подобное поведение римлян продемонстрировало страх противника перед пунийцами. Дальнейшие попытки вызвать Фабия на бой или устроить ему засаду потерпели неудачу, поскольку диктатор решительно избегал открытой битвы. Через несколько дней Ганнибал отступил, а его солдаты стали разорять земли, по которым шли. Тот факт, что они делали это зачастую прямо на глазах у диктатора, нанесло огромный удар по гордости римлян. В легионах служило множество земледельцев, им было больно сознавать, что они не могут помешать врагу мародерствовать на полях их родственников и друзей.

Тем не менее Фабий неотступно следовал за армией Ганнибала на расстоянии одного или двух дней пути, отказываясь приближаться. Он продвигался с осторожностью, поддерживая в армии строгую дисциплину и используя знание ландшафта своими солдатами для перемещения от одной благоприятной позиции к другой. По возможности он старался держаться горной местности и избегал открытых равнин, где вражеская кавалерия, по-прежнему превосходившая римскую, представляла большую опасность. Ганнибал в свою очередь никогда не нападал на армию Фабия, если та занимала более выгодную позицию. Тщательная подготовка к походу большой римской армии, запасы провианта и хорошие вьючные животные обеспечивали мобильность армии Фабия. Ему не нужно было постоянно менять местоположение для пополнения запасов. Когда римлянам все же приходилось отправлять небольшие группы за продовольствием, за фуражирами всегда следовал сильный отряд в качестве прикрытия, сформированный из кавалерии и легкой пехоты, обеспечивавший защиту от засад. В небольших стычках между патрулями и аванпостами двух армий именно у римлян обычно было преимущество.

Ливий и Плутарх утверждают, что с самого начала Ганнибал был в глубине души обеспокоен нежеланием Фабия вступать в бой. По стандартам военной теории того времени диктатор поступал правильно. Большинство тогдашних военных трудов особое внимание уделяло обстоятельствам, при которых командующему следовало проводить решающее сражение. Сначала нужно было получить как можно больше преимуществ, включая самые незначительные. И только в том случае, когда шансы на успех будут достаточно велики, стоило принимать серьезный бой.

После побед у реки Требия и возле Тразименского озера воины Ганнибала были уверены в своих силах, так что при сражении в равных условиях армия Карфагена, превосходившая римлян численностью и обладавшая гораздо большим опытом, почти наверняка разбила бы римское войско. Учитывая это, Фабий, как хороший командир из учебника по военному делу, постоянно избегал боя и одновременно искал возможность создать перевес своих сил.

В течение активной военной кампании постепенно улучшалась боеспособность римской армии; победы в небольших стычках поднимали ее боевой дух и уже начинали изматывать врага. Требовалось много времени, чтобы оправиться после прежних поражений и создать армию, способную противостоять Ганнибалу, не имея позиционных преимуществ, — и Фабий начал этот процесс.^{20}

Стратегия диктатора была на редкость разумной по стандартам военной теории того времени, хотя мы не знаем, имел ли Фабий серьезное военное образование или же просто действовал так, как ему казалось наиболее подходящим в данной ситуации. Армия Рима, по сути дела, все еще представляла собой временную милицию, а не профессиональное войско, как у других больших государств. Сенаторы, из которых выбирались командующие, не были хорошо знакомы с военной теорией. В результате их методы ведения боевых действий выглядели примитивно, римляне более полагались на напор и грубую силу. Это было характерно для сражений у реки Тичино, возле Требии и Тразименского озера, — но даже эти поражения, казалось, не ослабили желания римской элиты расправиться с врагом как можно быстрее. Осторожное движение Фабия за армией противника было очень непопулярным в войске, особенно среди старших офицеров. Самым заметным было недовольство начальника конницы. Вскоре его неприятие данной стратегии стало открытым. Фабию дали прозвище педагог (paedogogus) Ганнибала — так называли раба, который сопровождал римского школьника из богатой семьи, носил его книжки и другие личные вещи.^{21}

Тем временем Ганнибал неуклонно двигался на запад. Он направился в Кампанию и опустошил Фалернскую область (ageг Falernus) — плодородную землю, чье вино позже удостоится похвалы поэта Горация. Мародерствуя в этой местности, Ганнибал надеялся спровоцировать римлян на бой и заодно продемонстрировать союзникам Рима, что тот уже недостаточно силен, чтобы защитить их. Заодно карфагеняне рассчитывали таким образом убедить кампанцев нарушить верность Риму.

Несмотря на подначивания Минуция и других офицеров, Фабий продолжал держаться в горах, окружавшей Кампанскую равнину. Он наблюдал за врагом и не вступал в бой. Как пишет Ливий, один патруль в 400 кавалеристов-союзников под предводительством Луция Гостилия Манцина ослушался приказа, но в результате стычки все конники были убиты либо взяты в плен.^{22}

Наконец Фабий почувствовал, что враг допустил-таки ошибку. Диктатор догадался, что Ганнибал будет отводить войска по тому же пути, по которому вступил на равнину, и теперь римляне смогли занять эту дорогу раньше врага. Римский отряд из 4000 человек разбил лагерь в самом ущелье, а основные силы Фабия расположились на ближайшем холме. Позиция эта была очень сильной. Фабий надеялся, что если Ганнибал попытается прорваться через проход, то римляне смогут нанести ему значительный ущерб и как минимум лишить пунийцев большей части добычи, собранной за время рейда по равнине.

Армия Ганнибала была отрезана от основной базы в Испании и от союзников в Цизальпинской Галлии; не имея в своем распоряжении порта, она не могла поддерживать связь с Карфагеном. Даже незначительное поражение могло сильно повредить Ганнибалу, разрушив миф о его непобедимости, созданный его прежними победами, и удержать союзников Рима от измены.

Итак, армия Карфагена находилась на расстоянии двух миль от римской. Ливий утверждает, что Ганнибал предпринял прямую атаку на ущелье, но был отброшен; однако Полибий, чьи записи являются более достоверными, об этом не упоминает. Но все источники сходятся на том, что произошло дальше, ибо это стало одной из классических уловок или военных хитростей в Древнем мире.

Ганнибал приказал Гасдрубалу — офицеру, ответственному, помимо всего прочего, за контроль над обозом, собрать побольше хвороста. Затем хворост привязали к рогам 2000 волов, взятых из захваченного стада. Ночью слугам было приказано зажечь эти факелы и гнать скот через ущелье. С ними отправилась опытная карфагенская легкая пехота, чьей задачей было не позволять животным разбегаться.

Тем временем оставшаяся часть армии Ганнибала, которой ранее было велено подкрепиться и отдохнуть, выстроилась в походную колонну. Ее возглавили лучшие пехотинцы — вероятнее всего, ливийцы. Римские силы в ущелье по ошибке приняли огни за главную колонну и спустились по склону, собираясь атаковать, но стычка прекратилась, когда значительная часть ударившегося в панику скота прорвала середину римского строя. После того как проход был открыт, карфагенская армия смогла пройти вражескую оборону, не встретив сопротивления.

Фабий и основные римские силы ничего не предпринимали, ожидая рассвета. Они видели огни факелов, слышали шум сражения, но оставалось неясным, что происходит. Поэтому диктатор категорически отказывался вступать в бой, не зная точно ситуации и опасаясь ловушки. Ночной бой был редкостью в Древнем мире, особенно для больших армий, так как командирам было очень трудно руководить действиями своих солдат, которые в свою очередь легко могли заблудиться и удариться в панику. Вероятно, Фабий понимал, что при подобных обстоятельствах его армия, скорее всего, окажется в невыгодном положении при столкновении с более опытными и лучше подготовленными воинами Ганнибала.

К восходу солнца основной отряд Ганнибала вместе со своим обозом прошел через ущелье. Карфагеняне даже смогли послать обратно отряд испанских пеших воинов, чтобы они помогли выбраться легкой пехоте. В ходе этой операции было убито около 1000 римлян.^{23}

То, что армии Карфагена удалось вырваться из ловушки, лишний раз доказало высокий профессиональный уровень пунийских солдат и гениальность их полководца. Но прежде всего это было унижением диктатора Фабия. Лето уже близилось к концу, и Ганнибал начал подыскивать подходящее место для зимовки. Когда он снова направился на восток, римская армия последовала за ним, но присутствие Фабия потребовалось в Риме для проведения религиозных ритуалов, и поэтому командование армией перешло на время к Минуцию.

Тем временем Ганнибал взял штурмом и разграбил город Геруний, а затем начал отправлять большие отряды для сбора провизии на зиму. Пользуясь тем, что войско карфагенян оказалось рассредоточено и его командующий из-за этого не мог проводить масштабные боевые операции, начальник конницы предпринял атаку и выиграл большую стычку возле Геруния. Преувеличенные сообщения об этой победе дошли до Рима, изголодавшегося по хорошим новостям за минувших два года. На волне народного ликования (которое, как утверждают, не разделял никто из сенаторов, за исключением одного) Минуцию даровали власть, равную диктаторской. Это можно было считать возвратом к привычному положению, когда оба консула обладали равной властью и она не сосредоточивалась в руках одного верховного магистрата.

Когда Фабий вернулся к войскам, они с Минуцием разделили армию на две равные части. Диктатор, по-видимому, отклонил предложение каждому командовать всей армией через день. Но скоро Минуций попал в засаду Ганнибала, и лишь появление солдат Фабия спасло его отряд от полного поражения. Начальник конницы отвел своих людей в лагерь Фабия и там приветствовал диктатора не просто как командующего, а как отца. По римским стандартам это было очень важным жестом, ибо отцы обладали огромной властью над своими детьми, и было почти немыслимо, чтобы сын политически противостоял своему отцу.

Краткий эксперимент с двумя командующими закончился, а оставшаяся часть кампании прошла без серьезных боев. К концу шестого месяца пребывания на посту Фабий сложил с себя полномочия диктатора и вернулся в Рим. Он дал римлянам передышку, и они могли восстановить и перестроить свои силы. На следующий год под командованием консулов уже собралась одна из самых больших армий, которую когда-либо выставляла республика. Но в конечном счете она потерпела даже больше неудач, чем любая из предшествовавших армий.^{24}

Герой старой школы — Марк Клавдий Марцелл

Второго августа 216 г. до н. э. почти 50 000 римских воинов и солдат союзников полегли на узкой равнине к северу от маленького разоренного города Канны. Все, чего добился Фабий, пошло насмарку. Этого поражения, несомненно, можно было избежать. Но нам не следует автоматически принимать на веру более позднюю легенду Ливия и других авторов, заявлявших, что бывший диктатор желал, чтобы консулы 216 г. до н. э. продолжали его стратегию ведения войны.

В боевых действиях наступил кризис, и римляне снова назначили военного диктатора — им стал Марк Юний Пера, который начал медленный процесс восстановления армии. После Канн Ганнибал не пошел на Рим. Римляне не понимали причину такого решения — но, несмотря на временную панику, это позволило им немного приободриться и вновь поверить в то, что любую войну можно закончить лишь окончательной победой — и это будет победа Рима. Тем не менее ситуация оставалась крайне безрадостной, так как значительная часть Южной Италии к концу года перешла на сторону Карфагена.^{25}

Консулами 215 г. до н. э. были избраны Луций Постумий Альбин и Тиберий Семпроний Гракх. Однако через несколько месяцев после Канн первый попал в засаду и погиб вместе с основной частью своей армии в Цизальпинской Галлии. Это стало еще одним страшным ударом для Рима. На замену Альбину избрали Марка Клавдия Марцелла. Он вступил в эту должность 15 марта, но вскоре голосование было объявлено недействительным из-за дурных предзнаменований. Вероятно, за этим решением стоял Фабий Максим, ибо после быстро проведенных новых выборов он вновь получил освободившуюся должность.

Возражения против предыдущего консула отчасти могли мотивироваться тем, что и Марцелл и Гракх были плебеями, в то время как каждый год один из консулов обычно являлся патрицием. Но в действительности очень трудно понять, что же происходило за кулисами римской политики. Одна из самых поразительных особенностей Второй Пунической войны заключалась в невероятно сильной внутриполитической борьбе в самом Риме. Она шла даже во времена страшного кризиса и была вызвана тем, что многие хотели проявить себя как можно ярче. Возможно, Фабий считал, что Марцелл был слишком безрассудным полководцем в нынешних обстоятельствах, но поскольку тот все равно получил командование армией в качестве проконсула, это кажется маловероятным. Когда Фабий председательствовал на выборах следующего года, он потребовал, чтобы граждане как следует подумали, прежде чем выбрать консулами двух неопытных по его мнению людей, которые, казалось, вот-вот должны были одержать победу на голосовании. В результате Фабий был переизбран, а Марцелл стал его напарником, — хотя неизвестно, до какой степени эти выборы можно было назвать свободными.^{26}

В 214 г. до н. э. Марцеллу было 57 лет, он уже занимал должность консула в 222 г. до н. э., а также был претором в 224 и в 216 гг. до н. э. В молодости он сражался на Сицилии во время Первой Пунической войны, заслужив много наград и репутацию храброго воина за неоднократно проявленный героизм. Среди этих наград был «гражданский венок» (corona civica) — одна из высших наград Рима, который вручался за спасение жизни римского гражданина. На Сицилии он спас от гибели своего брата Отацилия.^[9]

Во многих отношениях, особенно своей храбростью и воинственным пылом, а также жаждой биться один на один, Марцелл походил на Ахилла, Гектора и других воинов-аристократов гомеровской «Илиады» или на ранних героев Рима. Его тактика была весьма старомодной, она больше подходила для войны между племенами, когда сражались небольшие отряды, а не для огромных армий. Незадолго до Второй Пунической войны в 222 г. до н. э. Марцелл со своим коллегой консулом Гнеем Корнелием Сципионом предпринял совместное вторжение на территорию инсубров в Цизальпинской Галлии. Это племя потерпело серьезное поражение от рук Фламиния в предыдущем году, но Марцелл и Сципион так жаждали провести какую-нибудь военную кампанию, что убедили сенат прогнать нескольких галльских посланников, явившихся вести переговоры о капитуляции.

Консулы предприняли наступление и окружили укрепленный город Ацерры, расположенный на вершине холма. В ответ инсубры вместе со своими союзниками либо наемниками с севера Альп, известными как гезаты, окружили Кластидий — городок, являвшийся союзником Рима. Оставив Сципиона с главным отрядом, Марцелл взял две трети их совместной кавалерии и 600 легких пехотинцев для противодействия новой угрозе. То, что произошло потом, казалось, достойно было поэмы Гомера и было использовано в качестве сюжета поэтом Невием, хотя наше описание взято из более позднего источника.^{27}

Когда римляне приблизились к Кластидию, галлы под предводительством царя Бритомарта вышли им навстречу. В наших источниках говорится, что их было 10 000, но это может быть преувеличением. Всадниками в галльской армии, как и в римских легионах того времени, являлись более состоятельными людьми, способными приобрести коней и необходимую экипировку. Галльская кавалерия была в целом хорошо подготовлена (позднее римляне переняли у галлов конскую сбрую и приемы дрессировки лошадей), но излишне храброй — точнее, неискушенной в тактике. Всадникам приходилось оправдывать свое привилегированное положение в обществе мужеством в бою. Кавалерия галлов во главе с Бритомартом (как и подобает царю, он выделялся богато украшенными позолотой и серебром доспехами) поспешила вступить в бой с римлянами, которых превосходила числом. Плутарх сообщает, что Марцелл бросился в бой с таким же пылом, но во время наступления его конь рванулся в сторону. Недолго думая, консул, не желая лишать своих солдат мужества, притворился, что сознательно повернул коня, чтобы помолиться Солнцу. Таким образом, умение придать положительный характер тому, что казалось дурным предзнаменованием, являлось еще одним качеством хорошего полководца.

Предполагается, что Марцелл пообещал посвятить самые красивые вражеские доспехи Юпитеру Феретрию, ^[10] если бог дарует Риму победу. Затем, решив, что самое лучшее снаряжение носит сам Бритомарт, римский консул пустил коня во весь опор и, опередив своих воинов, устремился на царя. Оба командующих вступили в бойраньше собственных солдат. Марцелл вонзил свое копье в тело галла, выбив его из седла, а затем прикончил противника еще двумя ударами. Потом он спешился, чтобы снять с трупа доспехи. Если верить Плутарху, обе стороны не успели сблизиться, пока все это происходило. Затем римская конница устремилась вперед и после упорного сражения разгромила галлов.^{28}

К тому моменту, как Марцелл снова присоединился к Сципиону, город Ацерры пал и римляне двинулись на Медиолан (современный Милан) — самый большой город инсубров, который в конечном итоге сдался им после упорного сражения. По возвращению в Рим Марцелл провел триумф и посвятил Юпитеру Феретрию тучный доспех (spolia opima) в храме на Капитолии. Он стал лишь третьим человеком в истории Рима, удостоившимся подобной чести. Она даровалась полководцу, убившему предводителя противника в бою один на один перед началом сражения. Предполагалось, что первым из них был Ромул, и именно он установил следующую традицию: военачальник, исполняющий данный ритуал должен нести доспехи поверженного врага, повесив их на обтесанный молодой дуб.^{29} Несмотря на свой возраст, Марцелл почти без перерыва занимал командные посты с самого начала Второй Пунической войны. Он был первым римским военачальником, столкнувшимся с главной армией Карфагена после Канн. Бои, которые он провел в 216 и 215 гг. до н. э. возле города Нола, скорее всего, были незначительными и лишь немногим отличались от простых стычек — но они происходили во времена, когда Рим отчаянно нуждался хотя бы в небольшом военном успехе. Марцелл воевал в местности очень неровной, где было мало открытых участков, позволявших армиям построиться в боевом порядке. Ливий описывал эти сражения очень драматично, но даже он сомневался в том, что потери были столь тяжелыми, как утверждали некоторые его источники.

Марцелл командовал войсками в обычной агрессивной манере, но эта готовность атаковать врага не должна была затмевать стремления делать это, по возможности, в наиболее благоприятных ситуациях. Ганнибал не мог перехитрить Марцелла и застать его врасплох так, как Пуниец сбивал с толку других римских военачальников. В этом смысле осторожный стиль командования Фабия и дерзкая манера Марцелла были очень похожи, поскольку оба строго контролировали свои армии. Во время передвижения солдатам не позволялось отходить от своих подразделений, колонна двигалась за аванпостами по маршруту, который был уже тщательно проверен патрулями, иногда их возглавлял сам командующий. Места для временных лагерей выбирались после тщательного осмотра, а бой начинался только по решению полководца.

Возможно, ныне такие предосторожности кажутся очевидными, почти тривиальными, но в прошлом им часто не придавали должного значения. Готовность граждан Рима служить в организованной армии со строгими военными законами не могла компенсировать недостатки временной по своей сути природы легионов. Неуклюжесть маневрирования римских армий можно назвать типичной для данного периода — как и частоту, с которой они попадали в засады или неожиданно сталкивались с колонной противника. Длительная служба, особенно успешное проведение кампании, увеличивала боеспособность римской армии, но требовалось значительное время, чтобы она достигла уровня профессионального войска. Среди большинства римских военачальников того времени Марцелла и Фабия выделяет наличие таланта и значительный опыт прошлых кампаний. Эти два качества приблизили стиль их командования к эллинистическому идеалу.^{30}

Насколько мы можем судить, оба полководца умело сотрудничали друг с другом, когда это было необходимым. Следует отметить, что нежелание Фабия вступать в бой с Ганнибалом не распространялось на малочисленные отряды пунийской армии — особенно на италийских союзников Рима, перешедших на сторону врага. Фабий избегал сражения с армией, которую не мог разбить, но он раз за разом совершал атаки на второстепенных направлениях, надеясь постепенно ослабить Ганнибала.

И Фабий, и Марцелл очень заботились о том, чтобы, сохранить верность союзников Рима — особенно когда казалось, что последние колеблются. О каждом из них рассказывают очень похожие истории, как римлянам удалось склонить на свою сторону знаменитого полководца-союзника, который был недоволен непризнанием его заслуг и собирался переметнуться к Ганнибалу.

В 214 г. до н. э. оба консула объединились, чтобы отбить город Казилин, захваченный Ганнибалом в предыдущем году. Осада поначалу шла плохо, и Ливий утверждает, что именно решимость Марцелла продолжать осаду предотвратила уход римлян, но нет ни малейшего намека на то, что между двумя консулами возник при этом серьезный разлад. Их поведение соответствовало идеалам римских аристократов, поскольку они и в мыслях не допускали, что Рим может проиграть войну. Говорят, что Ганнибал был разозлен решимостью, с которой Марцелл возобновлял бои, даже после того как терпел неудачу днем ранее. Утраченное письменное свидетельство греческого философа Посидония сообщало, что из-за различного подхода к войне Марцелла и Фабия окрестили «мечом и щитом Рима». Это подчеркивает, что, какими бы различными ни были характеры или даже политические амбиции этих людей, во время войны с Карфагеном один дополнял другого.^{31}

Самым значительным достижением Марцелла во время Второй Пунической войны было взятие Сиракуз на Сицилии после долгой осады. Первая попытка взять город штурмом окончилась неудачей. Отчасти это было вызвано рядом хитроумных устройств, использованных защитниками — их разработал геометр Архимед, уроженец Сиракуз. Поэтому римлянам пришлось прибегнуть к блокаде. В конце концов в 212 г. до н. э. внезапной атакой римлянам удалось захватить внешнее кольцо укреплений, а оставшаяся часть города была захвачена квартал за кварталом в течение следующего года; последние укрепления были взяты благодаря предательству самих защитников. Противники Марцелла в сенате утверждали, что Сицилийская кампания слишком затянулась; сенаторы отказали полководцу в триумфе за эту победу, и Марцелл удостоился просто овации ^[11]. Возглавляя процессию, он ехал верхом на коне, а не на колеснице. Среди добычи, привезенной из Сиракуз, имелось немало произведений эллинистического искусства, которые в то время были редкостью в Риме.

В 209 г. до н. э. во время своего пятого консульства и последнего командования на поле боя Фабий Максим снова захватил город Тарент благодаря хитрости вкупе с предательством защитников города. В 210 г. до н. э. Марцелл, будучи в четвертый раз консулом, одержал незначительную победу над Ганнибалом близ города Нумистрона. Через два года, получив должность консула в пятый раз, он сблизился с карфагенским войском в надежде навязать противнику бой. Со своим напарником-консулом Марцелл во главе 220 кавалеристов отправился на рекогносцировку холма, который находился между двумя лагерями. Патруль угодил в ловушку, так как Ганнибал предусмотрительно спрятал там своих солдат, подозревая, что римляне попытаются занять холм. Марцелл погиб в рукопашном бою. Второму консулу и сыну Марцелла удалось спастись, хотя оба были ранены — консул, как оказалось, смертельно.

Потеря обоих консулов была большим несчастьем для Рима, но, хотя сам Марцелл попал в ловушку карфагенского полководца, его армия осталась непобежденной. Полибий считал, что этот инцидент был не заранее продуманной засадой, а всего лишь случайным столкновением с нумидийскими фуражирами. Историк сильно критиковал полководцев, которые рисковали своей жизнью, возглавляя подобные патрули. Тем не менее как мы увидим дальше, многие римские военачальники сознательно шли на такой риск ради того, чтобы лично осмотреть ту или иную важную позицию.^{32}

Такие люди, как Фабий и Марцелл, принадлежали к поколению военных, которые достигли зрелости во времена Первой Пунической войны. Они оба смогли провести Рим через самые трудные годы войны с Ганнибалом. Тем не менее, на заключительном этапе войны не они, а представители более молодого поколения завоевали победу для Рима. В их числе был Гай Клавдий Нерон, внесший наиболее значительный вклад в разгром Гасдрубала, брата Ганнибала, в 207 г. до н. э., одержав над ним победу у реки Метавр. Но самым великим из этих полководцев нового поколения, а также самым молодым из них являлся Публий Корнелий Сципион.

Глава 2 Римский Ганнибал: Сципион Африканский Публий Корнелий Сципион Африканский (ок. 236–184 гг. до н. э.)

Моя мать родила полководца (imperator), а не воина (bellator).^{33}

Одна из самых поразительных особенностей Второй Пунической войны заключалась в готовности римского сената отправлять армии сражаться в несколько мест одновременно. Столь же удивительным было упорство в проведении этих кампаний даже в то время, когда Ганнибал свободно перемещался по Италии, а возможность благоприятного исхода войны была весьма сомнительной.

Постепенно усилия Фабия, Марцелла и других воспрепятствовали окончательному успеху Карфагена в Италии и предотвратили поражение Рима. Кампании в Испании, на Сицилии и в Македонии не позволили армии Ганнибала получить достаточно подкреплений и провианта из этих мест, чем тоже способствовали усилению Рима. В конечном счете именно эти второстепенные театры военных действий оказались решающими, поскольку победы римлян в Испании и на Сицилии сделали возможным вторжение в Африку, которое в свою очередь привело к отзыву Ганнибала в метрополию и стало прологом к капитуляции Карфагена.

Ведение войны на нескольких фронтах оказалось возможным благодаря значительным ресурсам Римской республики, хотя они оказались почти полностью исчерпаны. Римское общество было хорошо приспособлено к ведению войны, чего Карфаген просто не мог себе позволить. Но этот факт не должен затмевать, что сенат проявил широкое стратегическое видение и суровую решимость. Сенаторы также проявили завидный прагматизм в подходе к политическим традициям, позволив таким ветеранам, как Марцелл и Фабий, неоднократно занимать должности консулов, что считалось немыслимым до начала Второй Пунической войны.

В 210 г. до н. э. они даровали проконсульский империй и пост командующего в войне с Испанией двадцатисемилетнему Публию Корнелию Сципиону. До этого момента такую ответственную должность еще ни разу не получал такой молодой человек, но скоро выяснилось, что выбор оказался невероятно удачен. Именно Сципион изгнал карфагенян из Испании, а затем повел свою армию в Африку. Здесь он одерживал одну победу за другой и в конечном итоге разбил самого Ганнибала в битве при Заме в 202 г. до н. э.

Оглядываясь на прошлое, легко недооценить значение кампаний Сципиона. В 211 г. до н. э. римские армии в Испании, которые до этого момента действовали успешно, оказались почти полностью уничтожены. Остаткам римского войска удалось закрепиться на небольшом участке земли к северу от реки Ибер (совр. Эбро), где они отчаянно отражали атаки пунийцев. Сципион привел сюда не слишком большое подкрепление, приблизительно одну консульскую армию, в то время как Карфаген держал в Испании три армии примерно такой же или даже большей численности. Тем не менее, в течение четырех военных сезонов римляне полностью изгнали карфагенян с полуострова. Позднее в Африке Сципион превзойдет в маневрировании куда более крупные пунические армии, демонстрируя точно такое же превосходство, как прежде Ганнибал сумел превзойти римских полководцев в Италии. Сципион стал именоваться Африканским в память о том, что именно он окончил войну с Карфагеном.

Жизнь Сципиона была целиком подчинена Второй Пунической войне. Ему было семнадцать, когда она началась, и он участвовал в бою возле реки Тицин (совр. Тичино). Позднее он, вероятно, сражался при Требии, а возможно даже у Тразименского озера. Совершенно точно он был при Каннах. Как и все аристократы его поколения, Сципион провел долгие годы на изнурительной военной службе, какая ранее не выпадала на долю римлян. Кто не погиб и кого не подкосили ранения и болезни, уже в юном возрасте приобрели больше боевого опыта, нежели многие сенаторы за целую жизнь. Почти все эти люди стали способными офицерами, многие оказались исключительно одаренными.

Но Сципион выделялся даже среди самых лучших. К моменту окончания войны ему было чуть больше тридцати, но он провел значительную часть своей жизни в военных походах. Он командовал армией в течение восьми лет, одержал пять крупных побед, выиграл бесчисленное множество стычек и провел немало успешных осад. По сравнению с его достижениями заслуги любого другого сенатора кажутся незначительными. Тем не менее хотя Публий Корнелий Сципион уже занимал пост консула в 205 г. до н. э., все же формально он был слишком молод для этой должности. Республика, которой было вполне достаточно его заслуг во время Второй Пунической войны, постаралась найти полководцу какое-нибудь иное занятие после окончания боевых действий, поскольку римская политическая система не позволяла никому иметь слишком много власти или влияния.

Сципион мог рассчитывать еще лет на тридцать активной общественной жизни, но отношение к нему оказалось крайне несправедливым. Возможности повторить свои ранние деяния (не говоря уже о том, чтобы их превзойти) ему в начале II века до н. э. не представилось. В конце концов его вытеснили из политической жизни, и он умер в сравнительно молодом возрасте, разочарованным в людях и в стране.

Молодость Сципиона и его характер

Сципион был чувствителен и умен, а также несомненно обладал харизмой лидера. Он обладал безграничной самоуверенностью патриция, который с детства знал, что ему предначертано судьбой сыграть выдающуюся роль в жизни Рима. Некоторые истории о его молодости имеют много общего с рассказами об эллинских царях и царевичах. Позднее о нем даже был создан миф, похожий на рассказ о божественном происхождении Александра Великого. Ходили слухи, что мать Сципиона обнаружили возлегшей с огромной змеей.

Сципион, безусловно, был весьма религиозным человеком. Еще в молодости он привык ходить перед рассветом в храм Юпитера на Капитолии и долго оставаться там в одиночестве.^{34} Позднее Сципион открыто заявлял, что в своих планах он порой руководствовался снами, которые посылали ему боги. Рационалист Полибий считал римлян чрезмерно склонными к суевериям и утверждал, что Сципион в действительности не верил своим собственным заявлениям, но понимал, что менее искушенные люди охотно в это поверят.

Историк-грек жил в семье внука Сципиона Африканского — Сципиона Эмилиана, поэтому он был знаком с семейными традициями и преданиями. Он также встречался с пожилым Лелием, близким другом победителя Ганнибала. Тем не менее, трудно установить, насколько правильно Полибий понимал Сципиона Африканского, или же просто приписывал ему собственные более циничные взгляды. Несомненно одно — Сципион обладал склонностью к театральным жестам, а его истинные убеждения могли быть неоднозначными. Он не был хладнокровным интриганом, но в то же время не отличался и абсолютной искренностью.^{35}

Отец Сципиона, которого также звали Публием, был консулом в 218 г. до н. э. Сципион, как и многие сыновья других аристократов, сопровождал своего отца в походах в качестве соседа по палатке, т. е. входил в его контуберний (contubernium). Считалось, что таким образом молодая знать приобретает военный опыт. Большинство консульской армии отправилось в Испанию под командованием его дяди Гнея (соконсул Марцелла в 222 г. до н. э.), но Сципион со своим отцом вернулся в Италию, когда последний обнаружил, что Ганнибал собирается пересечь Альпы.

В ноябре 218 г. до н. э. консул перевел свою кавалерию и легкую пехоту — велитов — через реку Тицин, чтобы определить местонахождение противника, его численность и намерения. Столкнувшись с превосходящих их числом и опытом отрядом карфагенской кавалерии под предводительством самого Ганнибала, римляне были разбиты наголову. Консул был ранен — семейное предание гласило, что от смерти его спас собственный сын. Согласно записям Полибия, молодому Публию было поручено командование отрядом отборных всадников, размещенному позади из соображений безопасности. Видя, что его отцу, с которым остались несколько телохранителей, угрожает кавалерия врага, Сципион приказал своему отряду спешить на помощь. Всадники отказались, но после того как молодой Публий ринулся на помощь отцу в одиночку, остальные всадники устыдились и последовали за ним.

Плиний Старший, который писал уже в I веке, утверждал, что консул впоследствии предложил вручить своему сыну «гражданский венок», но Сципион отказался. Однако Ливий упоминает другую версию этой истории, изложенную в утраченной истории Целия Антипатра, — о том, что спасителем консула в действительности был некий лигурийский раб. Но все же он признает, что большинство авторитетных источников приписывают этот подвиг молодому Публию.^{36}

Сципион-старший, оправившись от раны, отбыл в качестве проконсула в Испанию, чтобы присоединиться там к своему брату Гнею. Его сын остался в Италии и в 216 г. до н. э. стал военным трибуном во II легионе — одном из восьми, собранных под совместным командованием двух консулов, Луция Эмилия Павла и Гая Теренция Варрона. Молодой Сципион был женат (или вскоре женился — хронологически это точно не известно) на Эмилии, дочери Павла, — еще один пример того, как молодые аристократы получали военный опыт в армии под командованием родственника.

В том же году немало римских аристократов добровольно поступили на службу в армию, которая должна была разгромить врага республики. Но результат оказался совсем не таким, какого ожидали римляне: в сражении при Каннах армия Ганнибала, уступавшая по численности противнику, окружила и уничтожила римлян едва ли не полностью. Потери были ужасными, особенно они оказались высоки среди сенаторских семей. Павел был убит, как и более восьмидесяти сенаторов, включая Минуция Руфа, начальника конницы Фабия. Также погибло свыше половины военных трибунов. Сципион уцелел, он был одним из четырех трибунов, которые с самой большой группой беглецов ушли в близлежащий городок Канузий.

Хотя одним из выживших трибунов был сын Фабия Максима, который сам будет избран на должность консула в 213 г. до н. э., командование над уцелевшими взяли на себя два молодых человека — Сципион и Аппий Клавдий. Последний недавно занимал должность эдила, но только личные качества этих молодых людей заставили остальных поверить в них как в руководителей.

Огромные потери повергли многих уцелевших в уныние. Многие молодые аристократы, среди них были и сыновья известных магистратов, открыто говорили, что республика обречена, и решили бежать за границу. Сципион вместе с надежными солдатами отправился к их предводителю Квинту Цецилию Метеллу, и застал у него совет (consilium), на котором желавшие дезертировать обсуждали, как им дальше действовать. Двадцатилетний военный трибун вытащил меч и принес торжественную клятву Юпитеру Всеблагому и Величайшему, призывая на себя и свою семью страшное возмездие, если он ее нарушит. Сципион поклялся, что он не только никогда не покинет республику, но и никому не позволит это сделать. Если кто-то попытается оставить родину, он их убьет. Сципион заставил всех присутствующих по очереди принести такую же клятву.

В течение нескольких дней в Город прибыли отставшие солдаты, к тому времени как уцелевший консул принял командование, набралось уже более 10 000 человек. Это были жалкие остатки огромной армии из 86 000 солдат, которая вступила в бой утром 2 августа, не зная, какая судьба ее ждет.^{37}

Именно после Каннской трагедии Сципион продемонстрировал ту доблесть, которая требовалась от римского патриция, особенно от члена столь известной семьи. Его мужество стало еще более заметным на фоне неуверенности и колебаний других аристократов. Римляне допускали, что иногда они могут терпеть поражения, но при этом должны были верить, что победа неизбежна. От всех граждан, особенно от знати, ожидалось, что они будут храбро сражаться, и пока они действовали так, как велит им долг, проиграть сражение не считалось постыдным. От командующего, не сумевшего одолеть противника, не требовалось, чтобы он непременно искал гибели в бою, если становилось ясно, что все потеряно. Тем более такой полководец не должен был совершать самоубийство. Вместо этого ему следовало тут же приступить к восстановлению своей армии, собирая уцелевших в хаосе проигранной битвы, а затем готовиться к новой встрече с неприятелем. Всегда будет еще один шанс, и Рим в конечном счете победит.

Именно такой боевой настрой объединял Фабия и Марцелла, несмотря на их совершенно разный подход к ведению боевых действий против Ганнибала. Ни Фабий, ни Марцелл никогда не ставили под сомнение то, что Рим продолжит сражаться и в конце концов одержит победу. Доблесть — это умение преодолеть любую неудачу, какой бы ужасной она ни была, и довести войну до победного конца. Когда Варрон — консул, на которого была возложена вина за поражение при Каннах, вернулся в Рим, сенат приветствовал его, а затем поблагодарил за то, что он «не потерял веру в республику».^{38}

В 213 г. до н. э. Сципиона выбрали на должность курульного эдила (curule aedile), но сведений о его карьере после 216 г. до н. э. в течение пяти лет сохранилось очень мало. Вероятно, он оставался на военной службе, так как в эти годы практически всех способных держать оружие граждан призывали в армию. Наши источники снова начинают сообщать о деяниях Сципиона с 210 г. до н. э., когда его назначили командующим в Испании.

В предшествующем году измена союзников-кельтиберов нанесла серьезный удар по римской армии в Испании. Отец и дядя Сципиона погибли в боях вместе с большей частью своих людей. Остатки войск объединилась под командованием кавалерийского офицера Луция Марция, римлянам удалось закрепиться в северо-восточной Испании, но большинство союзников перешло на сторону Карфагена. Сенат послал Гая Клавдия Нерона принять командование в Испании. В течение года Гай Клавдий выиграл несколько незначительных сражений, а затем вернулся в Италию.

Судя по всему, сенат не знал, кого сделать преемником Нерону. Большинству честолюбивых и заметных римских командиров (не следует забывать, что огромные потери привели к тому, что хороших, успевших заслужить славу офицеров было не так уж много) не хотелось отправляться в Испанию. Положение на полуострове оставалось шатким, а средства, которые Рим мог туда направить, были весьма скромными. С 218 по 211 гг. до н. э. Гней и Публий Сципионы неоднократно жаловались сенату на нехватку людей и средств.

Ливий утверждает, что сенат, не сумев решить, кого сделать новым командующим, предложил решить вопрос на выборах и созвать центуриатные комиции. Сначала не было предложено ни одного кандидата, но затем Сципион внезапно объявил о своем желании занять этот пост, и был избран единогласно. Однако его молодость (ему было около двадцати пяти лет) и неопытность заставили многих граждан усомниться в правильности принятого решения. Но сразу же после избрания Сципион произнес яркую речь, которая развеяла все сомнения.

Рассказ Ливия кажется на редкость странным, поскольку нет никаких свидетельств, что римляне прежде поступали таким образом, поэтому многие ученые отвергают эту версию событий. Можно предположить, что сенат уже решил назначить Сципиона, а затем провел голосование в комициях для придания формальной законности этому крайне рискованному назначению. Но как бы то ни было, Публий Корнелий Сципион был отправлен в качестве проконсула в Испанию командовать армией.^{39}

Взятие Нового Карфагена в 209 г до н. э.

Сципион, приведя с собой примерно 10 000 солдат, высадился на берег в Эмпории — греческой колонии в Испании, которая с самого начала войны была союзником Рима. Вместе с пополнением общее количество римских войск в провинции составило 28 000 пехотинцев и 3000 кавалеристов. На полуострове находилось три карфагенских армии, и численность каждой из них не уступала римской. Двумя армиями командовали братья Ганнибала — Гасдрубал и Магон, а третьей руководил Гасдрубал, сын Гисгона.

Тем не менее, молодой римский военачальник не терял самоуверенности. Перед отбытием из Рима он пришел к выводу, что катастрофа 211 г. до н. э. не была следствием превосходства карфагенян. Его отец и дядя собрали 20 000 кельтиберийских союзников для своей последней кампании. Они разделили свои силы на две части и действовали независимо друг от друга. Когда кельтиберы начали дезертировать, карфагеняне, получив преимущество в численности, напали на римлян и разбили их.

Молодой Сципион решил не совершать подобной ошибки. Отправившись в Испанию, он собирался вести активные действия, а не просто занимать оборонительную позицию на небольшом участке, который пока что контролировали римляне.^{40} Полибий читал письмо, написанное Сципионом царю Македонии Филиппу V, в котором римский полководец объяснял, как планировал операции в Испании. В 210 г. до н. э. Рим был в состоянии войны с Македонией. Конфликт этот закончился только в 205 г. до н. э., но почти сразу же после завершения Второй Пунической войны возобновился опять, поэтому данное письмо следует относить к началу следующего века. Возможно, оно было написано в 190 г. до н. э., когда Сципион сопровождал своего брата во время кампании в Малой Азии, при этом их армия получала помощь и поддержку от Филиппа V, который после поражения в 197 г. до н. э. сделался союзником Рима. Скорее всего, письмо это было написано спустя двадцать лет после описываемых в нем событий, и, скорее всего оно отражает уже пересмотренную оценку давней войны. Поэтому к нему следует относиться с такой же осторожностью, как и к воспоминаниям других военачальников, действовавших после Сципиона. Тем не менее, это первый случай, когда у нас имеется хотя бы намек на то, что римский полководец вдумчиво относился к планированию военных операций.^{41} Оказавшись в Испании, Сципион начал собирать информацию о численности врага и его дислокации. Сообщения были обнадеживающими. Три пунийские армии разделились и действовали разрозненно. Гасдрубал, сын Гисгона, находился в Лузитании (приблизительно там, где сегодня расположена Португалия) в устье реки Таг (совр. Тахо). Гасдрубал Барка был занят осадой главного города карпетанов в центральной Испании, а его брат Магон, вероятно, находился на юго-западе полуострова, хотя явное противоречие в тексте Полибия затрудняет определение его точного местонахождения.^{42} После гибели Сципионов карфагеняне полагали, что римляне не смогут вести наступательные операции, и потому не нашли нужным сосредоточить свои армии в одном месте. Пунийцы в этот момент занимались куда более насущными проблемами — прежде всего снабжением своих армий, а во-вторых, они должны были подавить волнения покоренных племен и союзников. Не последнюю очередь играли и ссоры карфагенских полководцев. Как только Карфаген перестал опасаться, что союзники могут перейти на сторону Рима, его правление сделалось куда более жестким, а поборы — грабительскими. Поэтому местные жители относились без особой любви к Карфагену, но склонялись перед военной мощью пунийцев. Когда шансы Рима на успех начали расти, многие испанские племена стали искать союза с Римом, снабжая Сципиона войсками, но римский полководец старался всерьез не полагаться на их помощь.

Сципион решил начать наступление. Его собственная армия была достаточно сильной, чтобы разбить любую из трех карфагенских армий, если бы римлянам удалось дать бой при благоприятных обстоятельствах. Но для этого требовалось время и долгое маневрирование. Большие сражения в этот период войны редко происходили без задержки в несколько дней или недель, после того как армиям удавалось сблизиться. Когда одна сторона занимала сильную позицию и не собиралась ее покидать, немногие военачальники рисковали нападать на такого противника. Даже Ганнибал, несмотря на всю свою гениальность, не смог втянуть Фабия Максима в бой и сам не желал сражаться на месте, выбранном римлянами. Однако, какими бы сильными ни были споры между карфагенскими полководцами, они не собирались ждать, пока Сципион разобьет их всех по очереди. Поэтому, как только начались передвижения римлян, во все армии были отправлены гонцы с просьбами о помощи и взаимодействии. Сципиону необходимо было завязать бой и одержать победу в течение нескольких недель после того, как он настигнет первую вражескую армию. При этом пунийцы наверняка стали бы уклоняться от боя, ожидая подхода двух своих армий. Сципион рисковал оказаться в меньшинстве и потерпеть поражение примерно так же, как его отец и дядя.

Поэтому вместо того, чтобы выбирать одного из пунийских полководцев и пытаться разбить три армии Карфагена поочередно, Сципион решил нанести удар по самой важной базе врага в Испании — городу Новый Карфаген (современная Картахена). Основанный отцом Ганнибала Гамилькаром как центр управления пунийцев Испанией, Новый Карфаген служил базой, откуда и начался эпический поход на Италию в 218 г. до н. э. Новый Карфаген символизировал непобедимость и мощь пунийцев, особенно Баркидов. Почти во всех колониях Карфагена имелись порты, но порт в Новом Карфагене был самым большим и снабжался лучше любого другого в Испании. Помимо документов и военной казны, в городе находились заложники, взятые из знатных семей многочисленных испанских племен. В городе имелись значительные запасы продовольствия, мастерские и умелые ремесленники, изготовлявшие необходимое военное снаряжение. В общем, Новый Карфаген был заманчивой целью, его захват нанес бы ощутимый удар врагу, как в моральном, так и в материальной отношении, а римляне получили бы огромные преимущества.

Каждая из карфагенских армий находилась, по крайней мере, в десяти днях пути от города, а его гарнизон был сравнительно небольшим. Тем не менее, Нового Карфаген взять было не так-то просто: он был защищен с одной стороны морем, а с другой — лагуной, соединенной с морем протокой. Приблизиться к стенам можно было лишь по узкому перешейку. В то время хорошо защищенные города редко сдавались сразу же после начала штурма. Взятие города могло принести больший успех, но этот успех никогда не был гарантирован. На осаду могли уйти месяцы, а у Сципиона было в лучшем случае несколько недель до прибытия одной из вражеских армий. Ворота любой твердыни легко открыть, прибегнув к вероломству, но такой перспективы в данном случае не предвиделось. Однако Сципион сумел получить очень ценную информацию до начала штурма. Он отправил на разведку рыбаков и моряков из союзного города Тарракон (Таррагона), которые регулярно плавали вдоль побережья до самого Нового Карфагена. Это, само по себе, демонстрировало, с какой тщательностью римский полководец готовился к этой кампании. Рыбаки рассказали ему, что лагуну к северу от города можно перейти вброд в определенном месте, поскольку уровень воды к вечеру в часы отлива там понижается. Рыбаки не сказали Сципиону лишь одного: как солдатам преодолеть северную стену после того, как они переберутся через лагуну.

Еще зимой, наблюдая за тренировками своих войск и объезжая немногочисленных союзников Рима в Испании, Сципион решил напасть на город, но в свои планы посвятил только своего близкого друга и старшего помощника Лелия. Лелий открыто хвалил его войска, насмехался над достижениями карфагенян в последних двух кампаниях и говорил о возможности решительных действий против них весной. Он с особым уважением отзывался о Луции Марции — всаднике, который благодаря своим личным качествам получил командование над уцелевшими солдатами римских армий после катастрофы 211 г. до н. э., но затем вызвал неудовольствие сената тем, что называл себя «пропретором» в своих письмах к отцам-сенаторам.

В начале военной кампании римские силы сосредоточились возле устья реки Ибер. Только 3000 пехотинцев и 500 кавалеристов остались, чтобы защищать территорию, сохранившую верность Риму. Главный отряд из 25 000 пехотинцев и 2500 всадников перешел через реку под непосредственным командованием Сципиона. Эскадра из тридцати пяти военных галер, многие из которых были не полностью укомплектованы, отправилась под командованием Лелия на соединение с армией у Нового Карфагена.^{43}

Подробности первого этапа операции не совсем ясны. Полибий сообщает нам, что Сципион прибыл к Новому Карфагену на седьмой день своего быстрого марша. Подразумевается (хотя в отличие от Ливия Полибий однозначно не утверждает), что римляне начали марш у реки Ибер. В другом месте историк сообщает, что расстояние от Нового Карфагена до Ибер было 2600 стадий, или 312 миль. Это означает, что средняя скорость составляла около 45 миль в день. Это слишком большая скорость, особенно для армии с вещевым обозом. Возможно, что войско Сципиона двигалось либо не семь дней, или же не от реки Ибер, а от более близкого места. Как бы то ни было, передвижение по стандартам того времени было стремительным и проходило гладко; армия и флот встретились у вражеской крепости, как и планировалось. В какой именно момент Сципион сообщил своим старшим офицерам, что им предстоит брать город, нам точно не известно.^{44}

Новый Карфаген стоял на мысе, к северу от которого находилась лагуна, а к югу — залив, образующий естественный порт. Озеро и залив соединялись протокой. Город был окружен стеной протяженностью около 2,5 миль (Полибий сообщает, что этот факт он проверил лично, посетив город), внутри стены располагалось пять холмов, на одном из которых находилась цитадель. Командир гарнизона, еще один Магон, имел в своем распоряжении 1000 солдат регулярной армии. Помимо них, он снарядил рекрутов из числа горожан. Приблизительно 2000 из них были довольно хорошо экипированы и уверены в своих силах.

Сципион расположил свой лагерь на высоком участке в конце узкого перешейка, ведущего к главным воротам. В тыловой части лагеря он приказал построить земляной вал, а перед ним вырыть ров от одной стороны перешейка до другой. Между городом и лагерем Сципион не стал возводить укреплений. Во-первых, сама высокая местность давала римлянам преимущество, во-вторых, римский военачальник стремился продемонстрировать уверенность в своих силах. Перед штурмом Сципион рассказал своим солдатам о важности захвата города и обещал щедрую награду за храбрость. Самый же доблестный должен был получить венок, который вручали воину, первому перебравшемуся через стену осаждаемого города, — стенной венок (corona muralis). Командующий также объявил, что ему во сне явился бог моря Нептун, пообещав, что в нужный момент он придет римлянам на помощь. Полибий снова расценил это как циничную уловку.^{45}

Атака началась на следующее утро в три часа. Она проводилась сразу по двум направлениям. Корабли Лелия, находящиеся в порту, атаковали с моря, а штурмующий отряд из 2000 солдат при поддержке носильщиков лестниц двинулся из лагеря. Магон распределил солдат гарнизона между цитаделью и холмом, на вершине которого стоял храм, посвященный богу врачевания Эскулапу. Холм этот был расположен ближе всего к порту. Самые лучшие рекруты из горожан стояли у главных ворот, готовые к контратаке, остальные расположились на стенах, имея при себе большой запас метательных снарядов. Почти сразу, как только Сципион протрубил в трубу, и его головной отряд пошел в наступление, Магон приказал вооруженным горожанам сделать вылазку через главные ворота, надеясь отбить атаку еще до того, как римляне достигнут городской стены.

Поразительной особенностью многих древних осад являлась готовность защитников покинуть укрепления и сражаться на открытом пространстве. Подобная уверенность в своих силах должна была охладить пыл осаждающих и оттянуть настоящее нападение. На узком перешейке римлянам было трудно сразу же ввести в бой большое количество солдат и они, разумеется, не имели возможности обойти карфагенян с флангов. В начале боя 2000 защитников столкнулись приблизительно с таким же числом римлян. Сципион, вероятно, хотел уничтожить в первую очередь самых храбрых бойцов Магона и поэтому сознательно не позволил своим солдатам далеко отойти от лагеря, чтобы схватка началась на расстоянии примерно в четверть мили от городской стены.

Возможно, карфагенянам недоставало подготовки, но они проявляли завидное упорство и поначалу, казалось, бой шел на равных. К шуму битвы добавились подбадривающие крики защитников на стенах и еще не вступивших в бой римских воинов. Тем не менее Сципион держал основную часть своей армии наготове на небольшом расстоянии от места схватки и постепенно вводил в бой свежие силы. Магон располагал небольшими резервами, которые он мог послать на помощь, к тому же его бойцам приходилось выходить из города через одни ворота и преодолевать немалое расстояние, чтобы добраться до места боя. Натиск римлян все возрастал, и наконец защитники города обратились в беспорядочное бегство. В древности именно тогда, когда одна сторона спасалась бегством, а торжествующие преследователи жаждали мщения, погибало больше всего людей. Так хорошо начавшаяся вылазка окончилась хаосом, когда толпа беглецов пыталась спастись через единственные ворота. Одновременно паника охватила наблюдавших за боем со стены, и казалось, что римляне вот-вот ворвутся в город вперемешку с беглецами.

Сципион следил за боем с возвышения в своем лагере. Видя замешательство защитников, он послал солдат и носильщиков лестниц для штурма городской стены. Полководец сам отправился с ними, но он вел себя не так, как Марцелл, возглавлявший атаку с мечом в руке. Полибий сообщает нам, что

Публий сам принимал участие в битве, по возможности, однако, уклоняясь от опасности. Так, при нем находилось три щитоносца, которые ставили свои щиты в ряд и прикрывали Публия со стороны городской стены, защищая его от опасности. Появляясь на флангах и на высоких местах, он много содействовал успеху сражения частью потому, что видел все происходящее, частью же потому, что был сам на виду у всех и тем воодушевлял сражающихся, ибо благодаря его присутствию не было упущения ни в чем, напротив, все, что требовалось положением дела, исполнялось быстро, должным образом согласно его приказанию.^{46}

Находясь близко к месту боя, но, не участвуя в нем непосредственно, Сципион выполнял две важные функции, обязательные для римского полководца в течение многих веков, — он внимательно следил за всеми перипетиями битвы, вмешиваясь при необходимости даже в незначительные эпизоды и постоянно наблюдая за боем в целом. Как командир, обещавший большие награды храбрецам, он был очевидцем поведения своих солдат. Полибий в другом месте своей «Истории» подчеркивал, что щедрые награды воинам, проявившим выдающуюся доблесть, и наказания, налагаемые на трусливых, поддерживали боевой дух римской армии. Римские солдаты сражались лучше, когда считали, что полководец наблюдает за поведением буквально каждого из них. В I веке до н. э. историк Саллюстий восхвалял воинственный дух солдат прошлых поколений, утверждая, что

между ними была сильнейшая борьба за славу; каждый воин стремился первым убить неприятеля, раньше других взобраться на стену вражеского города и больше всего хотел, чтобы полководец видел, как он совершает подобный подвиг^{47}.

Совершая подвиги, воины желали прославиться, каждый доблестный поступок должен быть замечен, такова старая традиция, воспетая еще Гомером. Именно этот героический дух воодушевлял Марцелла и многих римских полководцев до него. Но Сципион сознательно отказался от подобного стиля руководства. Как сказал Полибий, он уже доказал свою доблесть в сражениях у реки Тицин и у Канн и совершенно правильно решил, что полководцу следует заниматься более важными делами. Прежде всего он сосредоточился на руководстве сражением. При этом он находился рядом с местом боевых действий и прекрасно видел, что происходит, не забывая о собственной безопасности.

Штурм высокой стены, с которой ее защитники осыпали нападавших метательными снарядами, — отнюдь не простая задача. В хаосе, последовавшем после неудачной вылазки карфагенян, римляне смогли достичь основания стены и приставить лестницы, но стена была высокой и мощной, к тому же наверху еще оставались защитники. Одни лестницы сломались под тяжестью солдат, другие удалось оттолкнуть карфагенянам. Возможно, многие лестницы были слишком коротки, поскольку нападавшим всегда было крайне трудно рассчитать их длину перед атакой. Во время осады Сиракуз солдаты Марцелла использовали переговоры для подсчета количества камней, уложенных по высоте в городскую стену. Умножив это число на приблизительный размер каждого камня, они рассчитали высоту и соорудили лестницы соответствующей длины.^{48}

Шквал метательных снарядов обрушился на солдат, пытавшихся взобраться на стену и на тех, кто атаковал с моря. Вскоре прежде бежавшие в панике защитники собрались с силами и присоединились к своим товарищам на стене. Каждая попытка римлян ворваться в город отбивалась, потери штурмующих росли. Через некоторое время Сципион счел, что его солдаты устали, и дал команду прекратить штурм. Римляне вернулись в лагерь, где отдохнули и перестроились. Магон и его люди возликовали, решив, что им удалось отбить основную атаку врага, но вскоре они с ужасом увидели, что римляне возобновили наступление. Принесли новые лестницы, их было даже больше, чем во время первой попытки, и легионеры пошли на штурм с удвоенной яростью. Однако несмотря на то что защитники израсходовали уже немалую часть снарядов, римляне все еще не могли пробиться черезстену города.

Тем временем день близился к вечеру, уровень воды в лагуне начал падать. Во время временного затишья Сципион собрал свежий отряд из 500 лучших бойцов, которые должны были перейти лагуну вброд и штурмовать город в новом месте. Сципион отправился вместе с отрядом к берегу лагуны и, подбодрив их, велел им ступить в убывающую воду. Но, придерживаясь решения руководить боем и не участвовать в нем непосредственно, он не возглавил атаки. Проводники, вероятно рыбаку из Тарракона, перевели отряд через лагуну. Солдаты без труда добрались до стены и обнаружили, что она не слишком высока, к тому же не охраняется, поскольку атака с этой стороны считалась маловероятной. Все защитники тем временем были заняты отражением новых атак римлян со стороны перешейка. Приставив лестницы к северной стене, нападавшие взобрались наверх и направились к главным воротам. Немногочисленные защитники, встречавшиеся на пути, без труда были убиты или бросились бежать. Длинные щиты и короткие острые мечи римских легионеров особенно хорошо подходили для боя в таком ограниченном пространстве.

Воины главного отряда видели своих товарищей, быстро пересекавших, по их мнению, глубокую лагуну. Будучи свидетелями такого чуда, они вспомнили слова Сципиона о том, что Нептун придет им на помощь. Тогда с еще большей яростью они принялись атаковать стену. Один отряд поднял щиты над головами, чтобы образовать «черепаху» (testudo) и приблизился к воротам. Солдаты в первом ряду несли топоры, чтобы крушить деревянные створки. Тем временем 500 других напали на защитников ворот сзади. Почти сразу же возникла паника, и оборона сильно ослабела. Римляне принялись рубить ворота с обеих сторон до тех пор, пока они не превратились в щепки, а тем временем все больше и больше солдат перебиралась через стену по лестницам. То ли из-за того, что защитники города пали духом, то ли благодаря своим собственным усилиям моряки Лелия почти в то же самое время тоже начали перебираться через стену возле порта.

Итак, римляне пробились через основную линию обороны противника, но это не означало, что победа у них в руках. Профессиональные солдаты Магона, пока не принимали участия в обороне, оставаясь в цитадели. Древние города почти всегда были густонаселенными, узкие улочки образовывали настоящий лабиринт. Попав в подобный город, командирам атакующей армии было очень трудно контролировать свои войска или реагировать на новую угрозу. Если защитники могли собраться вновь или в их распоряжении имелись резервы, шанс изгнать нападавших из города был не так уж мал. Сципион вошел в город через главные ворота почти сразу же после того как проход был расчищен. Находясь за пределами города, он не видел, что происходит внутри, и никак не мог влиять на ход событий. Большинство его солдат разбежалось по узким улицам, получив приказ убивать всех, кого они встретят на своем пути, но не грабить, пока не будет дан сигнал. Полибий сообщает, что это было обычным явлением для римлян. Он предполагал, что целью этого являлось запугивание,

поэтому, когда римляне захватывают города, можно увидеть не только трупы людей, но и рассеченных надвое собак и разрубленные на части их конечности. Иногда подобных сцен наблюдалось очень много из-за большого числа этих животных в городе.^{49}

Римляне обычно вели себя в захваченных городах с редкой жестокостью; корни подобного поведения восходят к ранним грабительским войнам архаического периода. Бойня должна была лишить защитников возможности собраться снова и дать отпор. Однако грабеж проходил организованно, все римские солдаты получили равную долю добычи. Уверенность в справедливом дележе способствовала тому, чтобы отряды строго выполняли приказы полководца.

Пока большая часть армии сеяла ужас по всему городу, Сципион держал свежие подкрепления под своим личным командованием. Войдя в город, они проследовал по главной дороге на открытый рынок. Оттуда он отправил отряд к одному из холмов, где, казалось, все еще пытались защищаться жители города, затем повел главный отряд из 1000 человек против карфагенских наемников, удерживавших цитадель. После недолгого сопротивления Магон сдался. Как только цитадель была захвачена и сопротивление прекращено, раздался сигнал трубы, означавший, что солдатам следует перейти от убийств к мародерству. Каждый манипул должен был забрать все сколько-нибудь ценное в отведенном районе, а все трофеи надлежало относить на рынок. За грабежом наблюдали трибуны. Сципион вместе с 1 000 солдат занимал цитадель в течение всей ночи, а остальные войска находились в состоянии боевой готовности в лагере. Когда трофеи были проданы с аукциона — в основном римским торговцам, которые сопровождали армию, но, возможно, также и некоторым местным дельцам, — прибыль распределили среди всех солдат. Каждый воин получил долю в зависимости от своего звания. Возможно, не менее важным, чем денежное вознаграждение, был парад, на котором особо отличившиеся в бою были награждены знаками отличия и удостоились похвалы своего командира. Во время парада спор между флотом и легионами о том, кто первым достиг верхней части городской стены, едва не перерос в драку, но Сципион объявил, что соперники-претенденты моряк Секст Дигитий из флота и центурион IV легиона Квинт Требеллий достигли верхней части стены одновременно, и вручил каждому стенной венок.^{50}

Взятие города было значительным достижением, особенно благодаря тому, что это была первая операция нового командующего, не имевшего опыта командования армией такого размера. Его смелость была типично римской, но тщательное планирование и подготовка, которые лежали в основе его успеха, свидетельствовали о новом уровне полководческого искусства. Действия Сципиона заметно отличались от руководства боевыми операциями во время первых кампаний этой войны.

Историки до сих пор спорят о природе феномена, который позволил римлянам пересечь лагуну. Отчасти это вызвано противоречивостью наших источников. Основной спор связан с тем, было ли это явление ежедневным или являлось результатом ветра, дующего в определенном направлении. Если верно последнее предположение, этот факт наводит на мысль, что Сципион полагался на свою Фортуну. Если же явлением было обычным и предсказуемым, как считал наш самый достоверный источник Полибий, то возникает вопрос, почему римляне не начали атаку после перехода через лагуну, ударив с двух сторон еще во время первого штурма. Те, кто задает такой вопрос, плохо понимает трудность захвата линии укреплений штурмом. Хотя стена, обращенная к лагуне, была ниже, чем в других местах, маловероятно, что атака была бы удачной, если бы атакующих встретили хотя бы немногочисленные защитники. Нападение римлян со стороны перешейка ставило целью отвлечь внимание карфагенян от самого уязвимого места их обороны на севере — следовательно, они, несмотря на потери, должны были выглядеть так, будто римляне намерены захватить город атакой в лоб. К тому существовала небольшая вероятность, что легионеры на этом направлении добьются успеха сами, как, возможно, это удалось флоту. Продолжая атаковать со стороны перешейка, Сципион отвлек внимание Магона от штурма северной стены, который почти наверняка должен был увенчаться успехом.

Захват Нового Карфагена совершенно изменил соотношение сил в Испании. Прежде всего Сципион получил значительные военные ресурсы. Среди них — метательные орудия, восемнадцать военных кораблей и команды для них из взятых в плен рабов, которым за верную службу была обещана свобода. Почти все население было освобождено, но 2000 ремесленников были объявлены общественными рабами. Им поручили делать оружие и снаряжение для римской армии. После окончательной победы Рима им обещали свободу. Приблизительно 300 заложников из знатных семей Испании также попали в руки римлян. Истории о благородном обращении Сципиона с этими людьми, особенно с женщинами, походят на рассказы о захвате Александром Великим знатных дам из персидской царской семьи. Женщины находились под личной защитой командующего, и, несмотря на репутацию бабника, он их не домогался. В одной из этих душещипательных историй говорится, что легионеры привели к своему командиру девушку необыкновенной красоты, но Сципион, поблагодарив их, вернул ее родителям. Ливий рассказывает даже еще более романтичную версию, в которой девушка была возвращена своему жениху Сципионом лично, уверившим молодого аристократа, что ее добродетель осталась нетронутой. Возвращение заложников семьям было важным дипломатическим шагом, который должен был привлечь на сторону Рима местные племена.^{51}

Новый Карфаген дал Сципиону базу в южной Испании и принес ему больше ресурсов, чем он должен был получить из Италии. Теперь войну можно было вести, используя средства, добытые самой армией. Хотя численность римских и италийских войск оставалась, в сущности, той же самой, солдаты теперь были хорошо одеты, экипированы и накормлены, а когда командующий после взятия Нового Карфагена начал суровые тренировки, они стали еще и высоко дисциплинированными. Какое бы число союзников ни вступало в римскую армию, ядром ее оставались два легиона и две алы, именно они сыграют решающую роль во всех последующих победах.

Битва при Илипе в 206 г. до н. э.

В 208 г. да н. э. Сципион повел свою хорошо подготовленную армию против Гасдрубала Барки. На основе наших источников несколько трудно определить, был ли происшедший после этого бой при Бекуле серьезной битвой, но совершенно очевидно, что римские и италийские войска маневрировали лучше, чем армия противника. Победу Сципиона, возможно, нельзя назвать крупной, и Гасдрубал вскоре начал готовиться к воссоединению со своим братом в Италии. Не исключено, что римляне нанесли ему серьезный удар и значительно усложнили его экспедицию.

Гасдрубал покинул Испанию, уводя с полуострова одну из пунийских армий и изменяя тем самым соотношение сил в пользу Рима. Он достиг Италии, но быстро обнаружил, что римляне теперь подготовлены гораздо лучше, чем в 218 г. до н. э. Новой армии Карфагена противостояло войско хорошо подготовленных солдат, превосходивших пунийцев численностью. В 207 г. до н. э. армия Гасдрубала была наголову разбита в битве при Метавре. Ганнибал узнал о прибытии своего брата лишь, когда вражеские всадники швырнули голову Гасдрубала через ограду его лагеря.

Пока в Италии происходили все эти события, Сципион одержал серию незначительных побед в Испании, но ему не удалось втянуть Гасдрубала, сына Гисгона, в решающую битву.^{52}

К 206 г. до н. э. Гасдрубал стал гораздо увереннее в своих силах. Он объединился с Магоном Баркой, и их совместная армия насчитывала 70 000 пехотинцев (хотя Ливий приводит цифру в 50 000), 4000–4500 кавалеристов, в числе которых была великолепная легкая нумидийская конница, руководимая царевичем Масиниссой, и 32 слона. Ливийская пехота являлась основным ядром наемников в Испании, которую поддерживали гораздо менее дисциплинированные и менее умелые войска союзных или покоренных Карфагеном племен.

У пунийских военачальников было мало времени, чтобы объединить в одно целое хорошо обученные африканские части и присланные союзниками отряды. Как следствие такого различия — плохая маневренность этой большой армии, хотя ее размер сам по себе устрашал. Сципион мог выставить против карфагенян 45 000 пехотинцев и 3000 кавалеристов. Таким образом его армия значительно уступала противнику численно. Более того, лишь около половины пехоты составляли его превосходно вымуштрованные легионы и алы. Остальная часть армии состояла из ненадежных союзников. Поэтому римское войско, как и армия карфагенян, не являлось единой, согласованно действующей силой. Когда римский полководец приблизился к врагу и решил расположиться возле Илипы (неподалеку от современной Севильи) он должен был решить, как командовать разнородным войском, находившемся в его распоряжении.^{53}

Когда римская колонна начала разбивать лагерь, Магон и Масинисса повели основную часть кавалерии в атаку, надеясь посеять панику в рядах только что прибывшего врага. В римской армии было обычным делом сразу же расставлять сторожевые заставы для защиты лагеря, но в данном случае Сципион предусмотрительно поставил свою кавалерию в мертвом пространстве позади холма. Ее неожиданная контратака напугала карфагенских всадников, и некоторые из них — вероятно, нумидийцы, ездившие верхом на неоседланных лошадях, — оказались сброшенными на землю. После того как первая атака была отбита, завязался продолжительный бой с куда более организованной конницей, но римские легионеры, вышедшие из лагеря, постепенно их оттеснили. Плотный строй пехоты обеспечил надежный заслон, через который вражеской кавалерии было очень трудно прорваться, поэтому римские всадники могли отдохнуть и перестроиться под его защитой, прежде чем снова пойти в атаку. Такая поддержка помогла кавалерии сохранять порядок, которого ей обычно недоставало.

Чаще всего бой между конными частями выглядел хаотично. Если одна сторона начинала преследовать другую, боевой строй обоих подразделений нарушался. Постепенно карфагеняне обнаружили, что они перестраиваются все ближе и ближе к собственному лагерю, по мере того как римские пехотинцы постепенно движутся вперед, чтобы удерживать позиции, занимаемые их собственной кавалерией. Наконец натиск стал столь ощутимым, что карфагенская кавалерия, развернувшись, помчалась к собственному лагерю.^{54}

Это была первая из нескольких стычек, происшедших между отдельными отрядами двух армий, прежде чем началась полномасштабная битва. Подобные столкновения являлись обычными предвестниками большого сражения, и победы или поражения в них свидетельствовали о мужестве и боевой подготовке обеих сторон. На эти стычки, возможно, ушло несколько дней, а затем Гасдрубал решил развернуть всю свою армию в боевом порядке и предложить врагу настоящее сражение.

Пунийцы расположились лагерем на возвышенности, ближе к середине дня карфагеняне направились к краю равнины, где и построились. Построение армии было обычным. Лучшие пехотинцы, ливийские копьеносцы и, возможно, некоторое число солдат, призванных из колоний пунийцев в Испании, разместились в центре. Кавалерию и слонов перед ней Гасдрубал поставил на флангах, по которым равномерно распределил своих испанцев. Сципион в ответ быстро развернул свою армию, поставив римлян в центре, а испанцев по обеим сторонам от них. Его всадники находились напротив кавалерии противника.

Когда начала оседать поднятая пыль, обе армии стояли неподвижно и смотрели друг на друга. Несмотря на уверенность в своих силах, ни один из командующих не решался первым ввести свои войска в бой. Спустя несколько часов, когда солнце уже стало садиться, Гасдрубал дал своим солдатам приказ возвращаться в лагерь. Видя это, Сципион поступил точно так же.

В последующие дни это превратилось почти в традицию. В довольно поздний час, когда у большинства нет уже никакой охоты сражаться, Гасдрубал выводил свою армию на край равнины. Затем римляне выстраивали свое войско. Обе армии развертывались в таком же порядке, как и в первый день. После этого они стояли и ждали почти до самого вечера, а затем расходились. Первыми в свой лагерь направлялись карфагеняне. Как мы уже знаем, подобные задержки перед битвами были обычным явлением для данного периода. Поначалу казалось, что ни одна из сторон не получает значительного преимущества от этих демонстраций уверенности в своих силах. Возможно, Гасдрубал и испытывал некоторое моральное удовлетворение от того, что именно он бросал вызов каждый день, но от этого сомнительного превосходства было пока мало пользы.

Не следует недооценивать усилий, которых требовало построение в боевой порядок армии такого размера, обычно маневр занимал несколько часов. Большинство армий развертывались с использованием колонного метода. Следует отметить, что римляне, в отличие от многих своих противников, разбивали свои лагеря по определенному плану с дорогами между рядами палаток и укреплениями. Как только войска выходили из лагеря, они выстраивались в колонну. Ее возглавляло подразделение, которое должно было занять самую крайнюю позицию на правом фланге линии фронта. За ним становилось подразделение, которое в бою расположится рядом. В конце колонны становились войска, которым надлежало стоять на крайней левой части фронта. Построившись, колонна направлялась к линии фронта и распределялась вдоль нее. Подразделение, достигшее своего места, останавливалось и меняло свободный походный порядок на более тесное боевое построение, поворачиваясь лицом к врагу. Таким образом все постепенно занимали положенное место. Римский метод отличался только тем, что войска строились в три колонны, — гастаты, принципы и триарии из трехрядного построения (triplex acies). Все это требовало тщательного руководства старших офицеров. Они должны были убедиться, что все заняли правильную позицию.

Если существовала вероятность вражеской атаки, большинство армий направляли кавалерию и легкие войска для прикрытия главной колонны, которая строилась в боевом порядке. Колонный метод был очень медленным, особенно если войско было большим, но ни одна армия еще не развила способности быстро развертываться иначе. Главный недостаток этой системы — невозможность приспособиться к меняющимся условиям. Перед формированием колонны командующему нужно было выбрать, каким будет боевой порядок. Как только колонна начинала строиться, изменить что-либо становилось почти невозможным. Большинство армий обычно повторяли одну и ту же схему построения, поскольку каждое подразделение знало свое место в ряду, и это облегчало задачу.

Тактику Сципиона при Илипе необходимо рассматривать в рамках этой системы. После того как оба командующих несколько дней выстраивали свои армии, так и не переходя к боевым действиям, Сципион решил навязать Гасдрубалу сражение на следующий день. Солдатам был дан приказ рано встать и позавтракать. Перед рассветом он отправил свою кавалерию и легкие войска атаковать пикеты карфагенян. Оставшаяся часть армии готовилась к развертыванию в боевой порядок, но на этот раз Сципион изменил ее построение. В этот день его испанские союзники должны были занять позицию в центре, а лучшие бойцы встать на флангах. Возможно, с каждой стороны было по одному легиону и одной але. Как только его армия построилась в колонну, он повел ее вперед решительнее, чем в предшествующие дни, и не останавливался до тех пор, пока не достиг середины открытой равнины.

Хотя наши источники не утверждают этого однозначно, римский полководец, несомненно, обсудил все эти изменения со своими старшими офицерами, чтобы те могли соответствующим образом построить колонны. Это, вероятно, произошло на консилиуме (consilium), который римские военачальники обычно проводили перед большим сражением. Хотя это слово обычно переводят как «военный совет», такой сбор, как правило, являлся не заседанием с дебатами, а собранием, на котором командующий объясняет свой план (оно скорее походило на разъяснительные мероприятия в современной британской армии). В данном случае Сципион наверняка подробно рассказал о тех маневрах, которые должны были предшествовать битве.

Легкая пехота и кавалерия римлян напали на аванпосты Гасдрубала у лагеря, и только в этот момент карфагеняне заметили, что римские войска собираются выстраиваться в боевом порядке. Однако сомнительно, что с такого расстояния — судя по дальнейшим событиям, оно составляло, по меньшей мере, милю — пунийский полководец мог видеть что-то, кроме смутной массы людей и облака пыли. Гасдрубал приказал своим солдатам вооружаться и готовиться к построению. Возможно, он посчитал, что римляне произвели эту вылазку, чтобы восстановить свой собственный боевой дух после того, как карфагеняне несколько дней бросали им вызов.

Чтобы поддержать свое моральное преимущество, Гасдрубал должен был отреагировать на этот ход римлян и не позволить Сципиону сказать своим солдатам, что враг их боится и не осмеливается ответить на их наступление. Поэтому командующий пунийцев, не колеблясь, приказал армии выстроиться в том же порядке, что и в предыдущие дни. Они сделали это в спешке, и у большинства его солдат не было даже возможности поесть. Тем не менее все еще существовала вероятность того, что никакой битвы не будет, и обе армии, построившись, опять будут долго смотреть друг на друга.

Кавалерия и легкая пехота карфагенян первыми завязали с римскими всадниками и пехотинцами бой, исход которого был пока неясным. Следом выступила главная армия пунийцев, она развернулась в линию у края равнины перед холмом, на котором был разбит их лагерь. Солдаты Сципиона находились теперь гораздо ближе. С этого расстояния Гасдрубал наконец смог увидеть, что легионы стояли не на своем обычном месте в центре, а на флангах, напротив его более слабых войск. Это означало, что его лучшие пехотинцы противостояли испанским союзникам римлян, что, возможно, было некоторым утешением, ибо, если дело дойдет до лобового столкновения, его ливийцы должны разбить этих плохо подготовленных и легко вооруженных бойцов. Возможно, такая перемена привела пунийского полководца в некоторое замешательство, но трудно сказать, знал ли об этом Сципион. В любом случае Гасдрубал сейчас не имел возможности перестроить свои войска, чтобы приспособиться к изменившейся расстановке сил противника. Если бы он попытался перераспределить своих бойцов в центре, это только бы посеяло панику, и неприятель, полностью готовый к бою, предпринял бы немедленную атаку.

Последовало временное затишье, характерное для битв этой эпохи. Сципион не начинал атаку, в свою очередь карфагеняне стояли неподвижно на краю равнины. Кавалерия и легкая пехота вступали в небольшие стычки, но поскольку рядом с ними находились основные боевые подразделения, им было сравнительно легко отступать и перестраиваться под их прикрытием. Через некоторое время Сципион отозвал свою кавалерия и велитов и распределил их по флангам.

Наконец Сципион возобновил наступление. Он дал приказы испанцам в центре двигаться медленно, а фланги, продемонстрировавшие в Бекуле исключительно высокий уровень строевой подготовки, должны были совершить сложные маневры. Сам Сципион командовал войсками правого крыла, a Луций Марций и пропретор Марк Юний Силан руководили левым. Ливий утверждает, что Сципион послал этим офицерам приказ повторять его маневры, но, судя по всему, они и так уже знали, что должны были делать.

Манипулы Сципиона в трех рядах на правом крыле начали движение направо, сохраняя построение в три колонны. Три манипула, которые формировали головную часть колонн, повернулись затем налево и двинулись прямо на противника. Подразделения, находившиеся сзади, последовали за ними. Движения левого крыла являлись зеркальным отражением маневров правого. Узкие колонны могут двигаться гораздо быстрее, чем ряды с широким фронтом, поскольку солдатам, преодолевая препятствия, гораздо легче держаться шеренгой и им нужно реже останавливаться, чтобы восстановить боевой порядок. Поэтому три колонны приблизились к врагу очень быстро, намного опередив медлительных испанцев в центре. Лишь на сравнительно небольшом расстоянии от линии пунийцев Сципион снова велел своим трем колоннам повернуть направо (левое крыло одновременно совершило такой же маневр) и выстроил их напротив противника так, что они частично перекрывали фланг врага^[12]. При этом велиты и конница охватили противника с флангов.

Казалось, Гасдрубал и армия карфагенян словно зачарованные наблюдали за тем, как колонны римлян движутся к ним. Метательные снаряды римских легких пехотинцев и кавалеристов заставили отступить слонов. Испуганные животные понеслись прямо через ряды пунийцев, сея замешательство и панику. Затем римские и италийские войска ринулись в атаку на оба крыла испанских союзников пунийцев. Некоторое время испанцам удавалось сдерживать атаку легионов, но постепенно их оттеснили назад. Римляне, которые с утра позавтракали и имели возможность хорошо подготовиться к битве; оказались более выносливыми. Этому, несомненно, способствовала и обычная тактика постепенно вводить в бой свежие силы из манипулов с принципами и триариями.

Итак, испанцы были постепенно оттеснены, и скоро их отступление превратилось в беспорядочное бегство. На протяжении всего сражения серьезной борьбы в центре не происходило. Наступление союзных войск Сципиона постепенно было остановлено, но при этом они сдерживали ливийцев, и те не могли прийти на помощь своим собственным флангам, не открыв себя для атаки римских войск, находившихся в центре. Когда фланги пунийцев дрогнули, остальная армия также обратилась в бегство.

Гасдрубал напрасно пытался остановить беспорядочное отступление. На некоторое время ему удалось сформировать ненадежный фронт на склонах холма перед своим лагерем, когда римляне остановились у подножия. Возможно, эта остановка была сделана по приказу Сципиона, который продолжал контролировать ход битвы. Когда римляне вновь пошли в наступление, пунийцы тут же пустились в бегство, ища спасения в своем лагере. Наши источники утверждают, что, если бы не внезапная и сильная гроза, римляне бы с легкостью захватили позицию противника. Ночью союзники пунийцев начали дезертировать. Гасдрубал отступил вместе с надежными воинами, но большинство его солдат было взято в плен или убито во время дальнейшего преследования римлянами. Самому Гасдрубалу удалось спастись. Впоследствии он сражался со Сципионом в Африке, но уже без всякого успеха.^{55}

Сципион Африканский

Битва при Илипе положила начало успешному изгнанию карфагенян из Испании, и в последующие месяцы весь полуостров был очищен от пунийцев. Самому Сципиону перед отъездом из Испании пришлось столкнуться с бунтом собственных войск и с восстанием некоторых бывших союзников. Но он уже переключил свое внимание на вторжение в Африку.

Сципион вернулся в Рим и был избран консулом на 205 г. до н. э., хотя все еще был слишком молод для этой должности. После этого ему удалось добиться разрешения вторгнуться на родину смертельного врага Рима и получить провинцию Сицилия в качестве базы для этой операции. Такие смелые планы поддерживали далеко не все. Фабий Максим, жизнь которого уже близилась к концу, противился этому шагу — отчасти из-за ревности к славе героя Испании. Также Фабий, вероятно, боялся, что неудачное вторжение в Африку может способствовать восстановлению военной мощи Карфагена, как это произошло в 255 г. до н. э.

Помимо этого, возник скандал с одним из подчиненных Сципиона по имени Племиний, который возглавлял войска, стоявшие в городе Локры. Этот человек не только разграбил город, который должен был защищать, но и еще и умудрился восстановить против себя трибунов, находившихся в его подчинении. Племинию даже пришлось подвергнуть их публичной порке. Поначалу Сципион, вмешавшись, проявил лояльность по отношению к своему подчиненному и поддержал Племиния, который быстро избавился от всех ограничений и казнил трибунов. Но в конце концов жителям Локр удалось отправить в Рим делегацию, которая должна была убедить сенат арестовать Племиния^[13].

Воспользовавшись этой неприглядной историей, противники Сципиона в сенате попытались лишить его командования и передать его другому магистрату, но их планам помешала популярность Сципиона среди большинства римских граждан. Доверие римлян оправдалось, так как в новой кампании он продемонстрировал такой же талант и мастерство, как и в Испании. Первым делом он тщательно подготовился к экспедиции. К моменту отплытия из Сицилии в его распоряжении была превосходно обученная и хорошо снабженная армия. В Северной Африке он постоянно оказывался искуснее своих противников и всегда наносил удар в самый нужный момент. Первые две армии, которые были посланы против него, он уничтожил неожиданной ночной атакой. Как и в Новом Карфагене, Сципион очень тщательно собирал информацию о численности противника и его расположении, прежде чем начать атаку. Во время переговоров он включал в состав посольства центурионов и других офицеров, переодетых рабами. Как-то раз одного из центурионов пришлось избить на глазах у карфагенян, чтобы никто не усомнился, что он действительно раб.

В конце концов карфагенянам для борьбы со Сципионом пришлось вызвать из Италии Ганнибала. Два великих полководцев сошлись у Замы в битве, но ни одна сторона не отличилась в этом сражении искусным маневрированием. В итоге римляне одержали победу благодаря своему упорству и численному превосходству в кавалерии.^{56}

Сципион вернулся и удостоился великолепного триумфа. Он взял себе имя Африканский в качестве постоянного напоминания о своей победе. Ему было лишь немногим более тридцати лет, и это был пик его карьеры. В 194 г. до н. э. он второй раз стал консулом и повел армию против галльских племен Северной Италии, но в серьезные сражения не вступал.

В 190 г. до н. э. его брату Луцию Корнелию Сципиону, избранному консулом, было поручено командование армией, выступившей против империи Селевкидов Антиоха III. Сципион Африканский отправился с братом в качестве старшего подчиненного или легата (legatus). Присутствие Сципиона имело особое значение еще и потому, что Ганнибал, изгнанный из своего родного Карфагена, нашел убежище при дворе Антиоха и надеялся получить в армии этого правителя важное назначение. В конечном счете карфагенянина поставили во главе части флота Селевкидов.

Сципион был болен и поэтому не участвовал в решающей битве при Магнезии. Возможно, его болезнь была выдумана или преувеличена, чтобы победа в битве принадлежала исключительно Луцию. Также ходили слухи о переговорах с Антиохом относительно возвращения захваченного в плен сына Сципиона Африканского. Тем не менее после того как Сципион и его брат вернулись с этой войны, они оказались в центре нового скандала. Их обвинили в присвоении государственных средств во время кампании. В ответ на обвинения Сципион повел себя с той же самоуверенностью, с которой прежде действовал во время военных кампаний: в суде он разорвал документы своего брата, относящиеся к войне против Селевкидов, вместо того чтобы прочитать их вслух. В другой раз суд над Сципионом происходил в день годовщины битвы при Заме, поэтому он неожиданно объявил о своем намерении совершить жертвоприношение и поблагодарить богов в храмах на Капитолии. Все, за исключением обвинителей и их помощников, последовали за ним, но, несмотря на восторг толпы, обвинения против победителя Ганнибала не были сняты. Кончилось все это тем, что Публий Сципион Африканский покинул Рим и отправился в свою усадьбу в сельской местности, где и остался до конца жизни. Для человека, достигшего столь многого на службе республике, это было печальным финалом.^{57}

Ливий читал документ, в котором говорилось, что Сципион в качестве члена делегации сенаторов, отправленных в Эфес в 193 г. до н. э., встречался и беседовал с Ганнибалом. Во время одной из встреч произошел следующий разговор…

Сципион спросил, кого считает Ганнибал величайшим полководцем, а тот отвечал, что Александра, царя македонян, ибо тот малыми силами разбил бесчисленные войска и дошел до отдаленнейших стран, коих человек никогда не чаял увидеть. Спрошенный затем, кого бы поставил он на второе место, Ганнибал назвал Пирра, который первым всех научил разбивать лагерь, к тому же никто столь искусно, как Пирр, не использовал местность и не расставлял караулы; вдобавок он обладал таким даром располагать к себе людей, что италийские племена предпочли власть иноземного царя верховенству римского народа, столь давнего в этой стране. Наконец, когда римлянин спросил, кого Ганнибал считает третьим, тот, не колеблясь, назвал себя. Тут Сципион, усмехнувшись, бросил: «А что бы ты говорил, если бы победил меня?» Ганнибал… сказал: «Тогда был бы я впереди Александра, впереди Пирра, впереди всех остальных полководцев».

Этот замысловатый, пунийски хитрый ответ и неожиданный род лести тронули Сципиона, ибо выделили его из всего сонма полководцев как несравненного.^{58}

Этот рассказ вполне может быть позднейшей выдумкой, к тому же его можно трактовать не только как скрытую лесть, но и как утонченное оскорбление.

Глава 3 Завоеватель Македонии: Эмилий Павел Луций Эмилий Павел (ок. 228 — ок. 160 гг. до н. э.)

«Я, — сказал консул, — сумею дать вам случай отличиться — это мой долг полководца; а вы вперед не загадывайте, ждите приказа и тогда покажите, какие вы воины».^{59}

Хотя после 201 г. до н. э. Сципион достиг немногого и окончил свою жизнь в горьком уединении, начало II века до н. э. являлось временем больших возможностей для большинства сенаторов его поколения, достигших верховенства в общественной жизни Рима, в течение нескольких десятилетий. Тяжелые потери среди сенаторов в первых битвах с Ганнибалом ускорили подъем на политический олимп людей, которые достигли зрелости во время войны, и сильно уменьшили число выдающихся старых государственных деятелей, чей авторитет (auctoritas) обеспечивал им заметную роль в политической жизни Рима. Эти сравнительно молодые люди, наследники влиятельных семей или всадники, которых благодаря мужеству допустили в сенаторские круги, провели много лет в военных походах. Когда через несколько лет после победы над Карфагеном они достигли высоких должностей, и им поручили командовать республиканскими армиями, в их распоряжении оказались войска, в которых многие офицеры и солдаты были ветеранами Второй Пунической войны. Такое сочетание опытных командиров и ветеранов-подчиненных привело к тому, что легионы в течение последующих лет постоянно демонстрировали дисциплину и тактическое мастерство такого же высокого уровня, как при победах у Метавра, Илипы и Замы.

У армий и их командующих было достаточно возможностей проявить свою доблесть и мастерство. В испанских провинциях и в Цизальпинской Галлии войны велись почти постоянно.

Такие бои требовали немалых военных ресурсов от Рима, но не приносили славы полководцам. Самые впечатляющие победы после Второй Пунической войны Рим одержал над великими эллинистическими державами Восточного Средиземноморья, Александр Великий умер в 323 г. до н. э., не оставив после себя взрослого наследника, и его обширную империю вскоре стали раздирать на части его командиры, боровшиеся друг с другом за власть. В конечном счете появилось три знаменитые династии: Селевкиды в Сирии, Птолемеи в Египте и Антигониды в самой Македонии. Царства поменьше, такие как Пергам и Вифиния в Малой Азии, умудрились выжить на спорных территориях. В самой Греции сохранилось несколько независимых городов, среди которых выделялись Афины, но большинство других более или менее добровольно вошли в Этолийский или Ахейский союзы.

Хотя, язык государств греческого мира был общим, они никогда не стремились к политическому объединению, ценя прежде всего свою независимость. Единственное, что могло сплотить их на время, это необходимость объединиться для борьбы с более сильным врагом. Во время споров между городами, а зачастую и между группировками в пределах одного города, обычным делом считалось искать дипломатической и военной помощи у более сильных соседей. Эллинистические цари нередко призывали к себе в союзники одни греческие города, чтобы сражаться с другими, заявляя при этом, что они борются за свободу всех греков.

У Рима существовали дипломатические контакты с эллинистическим миром задолго до непосредственного военного участия в его судьбе. В 273 г. до н. э. он заключил договор о дружбе с Птолемеем II. В 229 и 219 гг. до н. э. республика вела войны с пиратскими правителями на Адриатическом побережье. Создание эффективного римского протектората на иллирийском побережье вызвало неудовольствие Филиппа V Македонского, который считал эту территорию сферой своего влияния. Вторжение Ганнибала в Италию и одержанные пунийцами крупные победы над римлянами дали царю возможность вытеснить незваных гостей и в 215 г. до н. э. он вступил в союз с Карфагеном против Рима. Это привело к началу Первой Македонской войны, поскольку римлянам каким-то образом удалось найти достаточно войск и средств, чтобы открыть новый театр военных действий в Иллирии и в Греции.

В этой войне не было больших, детально спланированных сражений, противники занимались набегами, устраивали засады и нападали на опорные пункты и города друг друга. Бо'льшая часть стычек происходила между союзниками обеих сторон, и когда Этолийский союз — на тот момент главный союзник Рима в этом регионе — заключил независимый мир с Филиппом V в 206 г. до н. э., у римлян не было сил продолжить борьбу. Через год военные действия официально закончились миром. После этого Рим сохранил своих союзников в Иллирии, но и царь удержал многие города, которые он захватил во время войны.

Подобный договор с уступками с обеих сторон, когда обе воюющие стороны сохранили еще немало сил на момент прекращения боевых действий, являлся обычным способом окончания войны в эллинистическом мире. Вмешательство нейтрального государства (в данном случае Эпира), чтобы побудить воюющие стороны начать переговоры, также было обычным делом. При этом противники Рима полагали, что республика окажется уступчивой на переговорах и, после страшных поражений в Италии, будет стремиться к миру любым путем. Однако, как уже говорилось выше, римляне перед лицом катастроф вели себя совсем иначе, нежели другие государства того времени. Их понимание боевых действий было совсем иным. Рим заканчивал войну, когда республика диктовала условия мирного договора разбитому противнику, подчиняя его своей воле. На данном этапе Рим готов был временно уступить и вести переговоры с Македонией как с равной, чтобы выиграть борьбу с Карфагеном. От того, что царь без всякого повода напал на Рим в то время, когда Ганнибал поставил республику на грань полного поражения, римляне могли испытывать только горечь.^{60}

В 200 г. до н. э. — к этому времени еще и года не прошло после поражения Карфагена — Рим откликнулся на призыв Афин помочь им в борьбе с Филиппом V, объявив последнему войну. Победа во Второй Пунической войне дорого обошлась Риму и его союзникам в Италии. Потери были огромными, и большей части взрослого мужского населения пришлось пробыть много лет на военной службе без перерыва. Необходимость оплачивать, кормить и нередко снаряжать беспрецедентное число легионов опустошила казну республики. Почти десять лет грозные армии противников вели кампании в Южной Италии, забирая зерно и фураж или уничтожая урожаи и стада, сжигая поселения, убивая или обращая в рабство население. В наиболее пострадавших регионах на восстановление сельского хозяйства требовалось значительное время. Вся Италия была истощена, ей было необходимо время, чтобы придти в себя.

Эти настроения побудили центуриатные комиции^[14] отклонить предложение консула Публия Сульпиция Гальбы «об объявлении войны Филиппу и подвластным ему македонянам, поскольку нарушили договор и напали на союзников Рима»^{61}. Подобное нежелание воевать было исключительной редкостью. Перед вторым собранием Гальба обратился к гражданам и сделал все, чтобы убедить римлян в том, что Филипп V — их подлинный враг. Он упомянул, как легко будет македонскому флоту высадить армию на берега Италии. Он подчеркнул необоснованность спокойствия, заявляя, что, если бы римляне дали отпор Ганнибалу и всем Баркидам в Испании, вторжение в Италию никогда бы не произошло. Рассуждения консула задели слабую струнку в душах его слушателей, поскольку на этот раз подавляющее большинство проголосовало за войну.

Вторая Македонская война (200–197 гг. до н. э.) поначалу развивалась по той же схеме, что и Первая: небольшие бои и стычки. В обоих конфликтах Филипп V проявлял изрядный талант, руководя, маленькими отрядами, часто сам возглавлял атаки с копьем в руке в лучших традициях Александра Великого. В 199 г. до н. э. он укрепил долину, где между горами протекала река Аой, и расположил метательные орудия на этой очень сильной позиции. Римский командующий стал лагерем на расстоянии пяти миль, но не пытался пробиться через долину. На следующий год командование получил один из новых консулов, Тит Квинкций Фламинин. Ему было всего лишь тридцать лет, и он, будучи моложе, чем положено по закону для занятия столь высокого поста, победил на выборах главным образом благодаря своим заслугам на войне с Ганнибалом. После того как Фламинин не смог ничего поделать с этим оборонительным рубежом, местный союзник прислал проводника, который помог римской армии обойти позицию неприятеля с фланга. Македонцы понесли серьезные потери, но основную часть своего войска смогли увести.

К концу осени римлянам почти ничего не удалось добиться. Зимой Фламинин начал переговоры с царем и одно время казалось, что война между Римом и Македонией снова закончится договором в эллинистическом стиле. Фламинин беспокоился, что одного из консулов на 197 г. до н. э. пришлют ему на смену, и надеялся заслужить доброе имя за окончание войны пусть даже путем переговоров, а не благодаря победе на поле боя. Однако вскоре пришли письма от друзей в сенате, которые сообщали, что из-за кризиса в Цизальпинской Галлии обоих новых консулов должны отправить туда, а срок командования Фламинина будет продлен, в будущем году он станет проконсулом. Фламинин немедленно прервал переговоры, возобновил в начале весны боевые действия и разбил главную армию македонян в битве при Киноскефалах.^{62}

Заключенный после этого договор больше походил на типично римский, так как в нем ясно давалось понять, что побежденный склоняется перед Римом. Филипп V уступил всегорода в Греции и Малой Азии, которые были у него в подчинении или считались союзниками, в будущем он не должен был вести войны за пределами Македонии без особого на то одобрения Рима. Царь обязался выплатить Риму 1000 талантов в качестве компенсации, а также передать всех римлян, захваченных в плен, и заплатить выкуп за своих собственных людей. Македонский флот был сокращен до нескольких военных кораблей, которые годились теперь разве что для проведения церемоний.

Данный договор не понравился Этолийскому союзу, который снова выступал как союзник Рима. Неудовольствие по поводу договора в сочетании с опасениями, что влияние римлян в Греции слишком возросло, привело к тому, что в 193 г. до н. э. этолийцы стали умолять Антиоха III освободить греков от иностранного гнета. Но лишь немногие города решились принять у себя войска Селевкидов, а Филипп V и Ахейский союз поддержали Рим. В 191 г. до н. э. армия Антиоха была выбита из ущелья в Фермопилах, ставшего знаменитым благодаря Леониду и его спартанцам в 480 г. до н. н. Римляне под командованием Марка Ацилия Глабриона, в точности как персы Ксеркса тремя веками ранее, нашли тропинку, идущую вдоль ущелья, и смогли напасть на врага с обоих флангов.

Затем война была перенесена в Малую Азию и достигла кульминации во время разгрома огромной армии Селевкидов Луцием Сципионом в битве при Магнезии. Договор, которым закончилась война, снова жестко ограничил возможности Антиоха вести боевые действия. Его флот был уменьшен до чисто символического размера, и царю запретили иметь боевых слонов. Как и в случае с Филиппом V, Антиоху не дозволялось вести войну или вступать в союз с государствами за пределами его царства.^{63}

Преемник Сципиона, Гней Манлий Вульсон, прибыв в Азию, обнаружил, что война уже окончена. После безуспешной попытки спровоцировать Антиоха на новые боевые действия он начал кампанию против галатских племен в Малой Азии. Галаты являлись потомками галлов, которые переселились в эту область в начале III века до н. э., и с тех пор угрозами и силой вымогали товары у соседних племен. Они также часто служили в качестве наемников или союзников Селевкидов, что дало Вульсону повод напасть на них.

Во время недолгой кампании в горах три племени были разбиты, но по возвращении в Рим консула ждали неприятности в сенате. Его обвинили в начале несанкционированной войны ради личной славы и выгоды. Он мог лишиться права провести триумф, ему грозило судебное преследование, да и вся его политическая карьера могла закончиться. Наконец его друзьям при помощи довольно большого числа сенаторов, подкупленных добычей, захваченной во время кампании, удалось предотвратить подобное развитие событий, и триумфальная процессия Вульсона оказалось одной из самых ярких и запоминающихся.

Хотя политическая атака закончилась неудачно, во многих отношениях она походила на нападки в адрес Сципиона Африканского и его брата. Самому Фламинину удалось избежать таких прямых выпадов, но тем не менее победителю Филиппа V пришлось вытерпеть унижение, когда его брата Квинта исключили из сената за недостойное поведение. Брат Фламинина командовал флотом во время Второй Македонской войны и хорошо справлялся со своими обязанностями. Но впоследствии его обвинили в том, что во время пиршества он приказал казнить пленника лишь для того, чтобы доставить удовольствие мужчине, с которым состоял в любовной связи.

Все полководцы, которые успешно провели крупные кампании в восточном Средиземноморье, приобрели славу и вернулись с добычей. Но никому из них не удалось воспользоваться этим, чтобы, вернувшись в Рим, занять ведущее положение в политической жизни хотя бы на недолгое время.^{64}

Третья Македонская война, 172–168 гг. до н. э.

Филипп V оказал помощь римлянам в их войнах с этолийцами и Селевкидами. Он готов был сотрудничать с Римом, понимая, что не в его интересах позволить Этолийскому союзу или Селевкидам усилить свою власть в Греции. Римляне всегда требовали от союзников, даже от тех, кого они только что победили, поддержать их во время новой войны с новым противником. Легионы, которые одержали победы в Киноскефалах, Фермопилах и Магнезии, получали в больших количествах зерно от Карфагена, который теперь стал верным союзником Рима. Тем не менее, македонский царь вскоре начал возмущаться наложенными на него в 197 г. до н. э. ограничениями и попробовал восстановить свою власть. Прежде всего он попытался найти поддержку у фракийских племен на северо-восточной границе, поскольку возможность его действий в Греции была сильно ограничена. Когда Филипп V умер в 179 г. до н. э., наследником стал его сын Персей, продолживший политику отца. Многие считали, что Персей организовал убийство Деметрия, своего младшего и более популярного брата, который жил некоторое время заложником в Риме, и считался настроенным в пользу Рима. Подозрения сената относительно нового царя подтвердились, когда он заключил союз с крайне воинственным германским племенем бастарнов и выразил поддержку городским низам в Греции. Македония перестала вести себя как положено зависимому союзнику, и в Риме ее начали рассматривать в качестве угрозы, хотя трудно сказать, насколько такой взгляд отражал действительное положение вещей. Нападения на римских союзников обеспечили традиционное оправдание для объявления войны Персею в 172 г. до н. э.^{65}

Конфликт этот был едва ли не последней возможностью для поколения, которое сражалось во Второй Пунической войне и разбило Ганнибала, еще раз достойно проявить себя. Когда набиралась армия для отправки в Македонию, консул постарался включить в состав как можно больше офицеров и солдат ветеранов. Ливий сообщает, что возник спор, когда двадцать три бывших старших центуриона были зачислены в легионы в качестве обычных центурионов. Говорят, что представитель от этой группы, некто Спурий Лигустин, произнес речь, в которой рассказал о своей долгой и безупречной службе, и его в конечном счете назначили старшим центурионом триариев I легиона. Остальные согласились на любые посты.

Примечательно постановление, вынесенное сенатом. В нем говорилось, что никому из граждан моложе 51 года не будет дано освобождение от военной службы, если консулы сочтут нужным их призвать. Армия, посланная в Македонию, состояла из опытных солдат, хотя и довольно немолодых. В ней, вероятно, было немало людей, которые, как Лигустин, уже ранее здесь служили. Войско представляло собой стандартную консульскую армию из двух легионов; армия подобного типа разгромила Филиппа V и Антиоха Великого. В данном случае, однако, численность легионов была несравнимо больше. В состав каждого входило 6000 пехотинцев и 300 кавалеристов. Вместе с войсками союзников численность подразделений достигла 37 000 единиц пехоты и 2000 — кавалерии.^{66}

Говорят, что Персей в начале войны смог выставить против римлян 39 000 пехотинцев и 4000 кавалеристов. Как армии всех эллинистических царств, македонские войска в своей организации, экипировке и тактика следовали традициям, заложенным Филиппом II и Александром Великим. Хотя в армии Персея присутствовали в небольших количествах наемники, а также союзники, основу армии составляли профессиональные солдаты, набранные из числа граждан. Подразделения фаланги, составлявшие более половины всей пехоты, набирались исключительно из граждан. В решающей битве, за исключением небольших набегов или осад, они сражались тесными группами, как пикейщики.

Сама пика, или сарисса (sarisa), по всей видимости, стала чуть длиннее, чем во времена Александра, и ее длина составляла 21 фут. На тупом конце сариссы имелся тяжелый бронзовый противовес, позволяющий солдату уравновешивать оружие. При этом держать пику надо было так, чтобы две трети длины выступало вперед перед солдатом. Поскольку удержать сариссу можно была только двумя руками, на плече у солдата висел круглый щит. Дополнительная защита обеспечивалась бронзовым шлемом, нагрудником (обычно из плотного полотна) и в отдельных случаях ножными латами. У каждого солдата имелся меч, но он служил в качестве вспомогательного оружия, а сила фаланги главным образом зависела от пик. При боевом построении ширина фронта для действий солдата составляла три фута. Существовало даже еще более тесное построение, известное как «сомкнутые щиты» (synaspismos), при котором каждому бойцу выделялся фронт лишь в 18 дюймов, но такое построение являлось исключительно защитным, поскольку в этом случае фаланга не могла перемещаться.

Из-за значительной длины сариссы наконечники пик первых пяти рядов выступали перед строем. Пока порядок боевого построения не был нарушен, врагу, нападающему спереди, было почти невозможно пробиться через эти выставленные в ряд пики и ранить самих бойцов. Однако из-за громоздкости сариссы и самого построения фаланги отдельному бойцу было трудно наносить сильные, нацеленные удары в противника. При фронтальном противоборстве четко построенная фаланга одерживала победы в основном благодаря своей выносливости, а не способности убивать врага и нарушать целостность его строя.

Фаланга стала доминирующим подразделениям в армиях преемников Александра. Другие подразделения пехоты, в состав которых обычно входили лучники и пращники, выполняли вспомогательную функцию. Такая же роль отводилась кавалерии, и именно в этом отношении тактическая доктрина более поздних эллинистических армий отличалась от додхода Александра Великого. Во времена Александра в больших битвах фаланга действовала в качестве главной ударной силы. Она приближалась к противнику, чтобы втянуть его в бой и затем оказывать постоянное давление на его центр. Далее, в подходящий момент тесно построенная кавалерия предпринимала решительную атаку на наиболее слабое место противника — обычно на тот участок, где строй был слишком растянут. Атаку кавалерии возглавлял отряд гетайров (товарищей), во главе которого мчался сам Александр.

Подобная тактика показала свою безжалостную эффективность при Иссе и Гавгамелах во время войны с персами Дария. Но преемникам Александра оказалось сложнее достичь такого же результата, сражаясь с армиями, действующими в македонском стиле — с такой же тактической доктриной и более компактным построением войска. Еще важнее было то, что распад империи Александра привел к разделению личного состава армий и возможностей самого Македонского царства. Цари-преемники предпочитали по возможности набирать основное ядро армии из потомков «истинных» македонцев, практически до конца исчерпывая ресурсы, и без того истощенные войной и колонизацией. Одним из результатов таких действий была невозможность быстро восстановить боевую мощь после серьезных потерь в бою. Таким образом, высоко профессиональные армии становились слишком уязвимыми.

Любое из этих царств не могло собрать большого количества кавалерии. Ограниченное количество людей и еще более ограниченные поставки подходящих лошадей делали эту задачу трудно выполнимой. У Александра было около 7000 кавалеристов и 40 000 пехотинцев в битве при Гавгамелах, соотношение получалось приблизительно один к шести. Это был очень высокий показатель, хотя он и уступал соотношению пехоты и кавалерии в армии Ганнибала в битве при Каннах — там это число достигло один к четырем. Армиям эпигонов редко удавалось достичь соотношения намного большего, чем один к десяти. Меньшая по численности, эллинистическая кавалерия во II и в III веках до н. э. также в целом уступали в маневренности, дисциплине и агрессивности всадникам Филиппа II и Александра.

Многие эпигоны пытались использовать необычное или экзотическое оружие, такое как слоны и колесницы скифов, надеясь приобрести за счет этого преимущество над противником, поскольку все армии были почти точной копией друг друга. Это повышало зрелищность военных действий, но не давало постоянного преимущества, к тому же удачные приемы вскоре копировались противниками.

В эллинистические армии данного периода входили различные типы войск, но между ними не было той согласованности в действиях, которой отличалась армия Александра. Можно сказать, что они больше напоминали дубину, чем рапиру. Как уже говорилось, Александр редко пользовался резервами и вместо этого развертывал свою армию таким образом, чтобы обеспечить согласованную последовательность атак, и сокрушить врага. Поскольку он обычно сам возглавлял атаку кавалерии, у него не было возможности посылать резервам приказы о вступлении в бой. Большинство его преемников руководили своими армиями в подобном стиле, тем самым значительно ограничивая свою способность отдавать приказы и реагировать на изменение ситуации после того, как сражение уже началось. Очень редко эллинистическая армия начинала бой, имея большой контингент в резерве, а не расположив все войска на линии фронта.

Из-за нехватки хорошо подготовленной кавалерии и невозможности полагаться на необычные виды вооружения фаланга приобрела еще большее значение в качестве основной тактической силы. Для увеличения ее мощи — особенно когда врагом выступала другая фаланга с пиками — стали использовать очень глубокое боевое построение. Большинство фаланг были, по меньшей мере, в шестнадцать рядов глубиной, а копейщики Селевкидов в битве при Магнезии образовали строй в тридцать два ряда. Более глубокие построения обладали большей выносливостью в бою — просто потому, что бойцам первого ряда было очень трудно отступать. К тому же такая фаланга выглядела устрашающе, даже если в действительности ее боеспособность была ничуть не больше, чем у менее глубокого построения с такой же шириной фронта.

Хотя ко времени начала войн с Римом эллинистические армии стали неповоротливыми и действовали примитивно, они все же могли при соответствующих обстоятельствах провести мощную атаку на передовые порядки врага. Такими важными условиями для успешных действий являлись плоская, открытая местность и сохранение боевого построения, а также надежная защита с флангов, потому что сами копейщики могли сражаться только с врагом, который находился прямо перед ними.^{67}

Римляне впервые столкнулись с эллинистической армией в 280 г. до н. э., когда царь Эпира Пирр поддержал Тарент в его войне с Римом. Пирр считался самым способным военачальником своего поколения, и его стиль командования чем-то походил на александрийскую модель. Он разбил легионы при Гераклее в 280 г. до н. э. и на следующий год в Аускуле, но в конце концов потерпел поражение при Беневенте в 275 г. до н. э. Все эти битвы проходили очень упорно и обе стороны несли большие потери, когда мощь фаланги сталкивалась с природным упрямством и системой трехрядного построения, которая позволяла римлянам вводить в бой свежие силы.

Первым двум победам Пирра способствовали боевые слоны — эти животные были совершенно не известны римлянам и выглядели устрашающими^[15]. Любопытно, что во время Третьей Македонской войны у Персея не было возможности получить боевых слонов, в то время как римлянам подобных животных поставили их нумидийские союзники. Более важным отличием конфликтов II века до н. э. от войны с Пирром был совершенно другой уровень римской армии. Многие легионеры, как и их командиры, участвовали в войне с Ганнибалом. Они также были хорошо вымуштрованы и уверенны в себе, как и подобает профессиональным солдатам. Во время Македонской и Сирийской войны мы больше не увидим столкновений между неопытным ополчением с одной стороны и закаленными профессионалами с другой. Более того, македонские и селевкидские солдаты, пожалуй, обладали куда меньшим боевым опытом, чем большинство легионеров того времени.

На первом этапе Третьей Македонской войны это не имело особого значения, поскольку, как и в ранних кампаниях против Филиппа V, не происходило решающих битв, и армии вместо этого занимались набегами, неожиданными атаками и осадами. Персею недоставало таланта своего отца для ведения подобных военных действий, но ему все же удалось одержать победу над консулом Публием Лицинием Крассом возле Лариссы в стычке между их кавалеристами в 171 г. до н. э. Ни Красс, ни его преемник Авл Гостилий Манцин не проявили большого таланта, боевые действия под их руководством не отличались особой слаженностью и не дали заметного результата. Возможно, некоторые центурионы и трибуны, назначенные в легионы, были слишком преклонного возраста для активной службы, или консулы, стремясь обрести славу всего за один сезон военной кампании, прежде чем их заменят, уделяли недостаточно времени подготовке армии к началу операций.

Десятилетия военного успеха, вероятно, сделали римлян слишком самоуверенными. И Красс, и Манцин были слишком молоды, чтобы помнить самые мрачные дни войны с Ганнибалом. Коллега Красса по консулату, Гай Кассий Лонгин, надеялся получить командование кампанией против македонцев и был горько разочарован, когда по жребию ему выпала провинция Иллирия. Попав в провинцию, он собрал свою армию в колонии Аквилея, запасся провиантом, которого должно было хватить на тридцать дней, и направился по суше в Македонию, рассчитывая одержать победу над врагом. Сенат случайно узнал об этой несанкционированной экспедиции и быстро отправил своих представителей для отзыва своенравного консула.^{68}

В 169 г. до н. э. командовать армией в Македонии отправили Квинта Марция Филиппа. Ливий пишет, что римский полководец, «будучи в преклонных годах (было ему более шестидесяти) и весьма тучен, принял на себя все ратные труды».^{69}

Квинт Марций Филипп был старше и опытнее Красса и Манцина, хотя в 186 г. до н. э. во время своего первого пребывания в должности консула он потерпел поражение от рук лигурийцев. Также он был одним из двух послов, отправленных к Персею перед объявлением ему войны в 172 г. до н. э. Ложно обнадежив царя заверениями, что сенат, возможно, пойдет на уступки, послы отсрочили начало боевых действий, дав тем самым республике больше времени на подготовку к войне. Хотя большинство сената одобрило этот обман, несколько стариков-сенаторов сокрушались, заявляя, что подобные поступки не соответствуют римским принципам ведения войны; римляне должны действовать открыто и полагаться на мужество в бою, а не на вероломство.

К моменту принятия Квинтом Марцием командования армией в Фессалии Персей перешел в оборону, укрепляя ущелья и ключевые позиции на границах самой Македонии. В течение девяти дней после своего прибытия консул предпринял смелую попытку прорваться через эту цепь укреплений. Армии приходилось идти через почти непроходимую гористую местность, где боевые слоны стали серьезной помехой.

К счастью для римлян, вялые действия Персея позволили им достичь прибрежной равнины. Дий Гераклий и некоторые другие города сдались или были взяты штурмом, но римскую армию измотал трудный переход, к тому же снабжение происходило с перебоями. Квинту Марцию не удалось навязать противнику решительную битву, и этот сезон боевых действий закончился тем, что римская и македонская армии расположились на расстоянии нескольких миль на берегу реки Эльпий, протекающей по долине мимо горы Олимп, обители греческих богов. Сенатская комиссия сильно критиковала Филиппа, и ведение войны стало темой для горячих споров в Риме как среди политиков, так и простых граждан.

Эмилий Павел и битва при Пидне, 22 июня 168 г. до н. э.

Недовольство происходящим в Македонии привело к тому, что консулов по провинциям на 168 г. до н. э. решили распределить гораздо раньше, чем обычно, чтобы у нового командующего было больше времени на подготовку к военной операции. Жребий отправиться в Македонию выпал Луцию Эмилию Павлу, что было встречено народом с одобрением. В качестве пропретора с консульской властью Эмилий Павел правил Дальней Испанией с 191 по 189 гг. до н. э., проводя кампании против лузитанских племен. Хотя Павел потерпел сначала поражение у города под названием Ликон, он позднее добился значительного успеха, удостоился благодарственного молебствия^[16] и, возможно, отпраздновал триумф.

После нескольких неудачных избирательных кампаний он впервые получил должность консула в 182 г. до н. э. и был отправлен в Лигурию. Кампания снова началась неудачно, он даже был окружен противником в своем собственном лагере, но затем, вырвавшись, он разбил врага и на этот раз совершенно точно удостоился триумфа. Какими бы ни были способности Павла как военачальника, он, похоже, не пользовался большой популярностью у избирателей и до 168 г. до н. э. не смог осуществить свой честолюбивый замысел и стать консулом во второй раз. Когда он получил наконец высшую магистратуру снова, ему было уже около шестидесяти лет.

Вероятно, желание, чтобы армией командовал опытный полководец прежде способствовало назначению Квинта Mapция, а теперь сыграло на руку Павлу. Вся жизнь Эмилия Павла прошла под знаком войны с Ганнибалом. Его отцом был консул, погибший в битве при Каннах, а его сестра вышла замуж за Сципиона Африканского. У самого Павла росли четыре сына, двух старших усыновили известные семьи, в которых недоставало наследников мужского пола. Самый старший стал называться Квинтом Фабием Максимом Эмилианом, а другой был принят в семью сына Сципиона Африканского и стал Публием Корнелием Сципионом Эмилианом. Возраст обоих приближался к двадцати годам, и они служили вместе со своим настоящим отцом в Македонии.^{70}

Павлу дали не новую армию, а дополнительный отряд рекрутов в составе 7000 римских пехотинцев, 200 кавалеристов, 7000 единиц латинской пехоты и 400 — кавалерии. Эти рекруты должны были дополнить легионы в Македонии до полного состава и войти в состав гарнизонов. Остальное пополнение было направлено в другие армии, занятые на Адриатическом театре военных действий. С особой тщательностью отбирались офицеры для службы в Македонии. Согласно постановлению сената только лица, занимавшие ранее какую-либо должность, могли назначаться военными трибунами. Павлу затем было позволено выбрать из представленных кандидатов двенадцать человек для замещения постов в его легионах.

Перед отбытием из Рима Павел произнес речь на Форуме, которая главным образом была направлена против застольных стратегов, которые очень любили обсуждать всевозможные слухи и известия с войны. Павел предложил оплатить расходы любого из этих «достойных» людей, если кто из них пожелает сопровождать консула в походе, и решительно предложил тем, кто откажется от такой возможности, в будущем заниматься разговорами, касающимися только городских дел. Подобная прямота, судя по всему, была его отличительной чертой и, возможно, именно этим объясняется тот факт, что, несмотря на уважение, которым пользовался консул, его нельзя было считать популярным человеком.^{71}

Павел прибыл в лагерь армии возле Филы в начале июня. Лагерь был расположен неудачно, и первая проблема, с которой столкнулся новый командующий, заключалась в плохом снабжении лагеря местной водой. Отведя армейских водоносов (utrarii) на берег — лагерь располагался на расстоянии чуть более четверти мили от моря, — он велел им копать колодцы. Почти сразу же был обнаружен подземный поток, который мог в достаточном количестве обеспечить армию свежей водой. Затем командующий взял трибунов и старших центурионов на рекогносцировку позиции врага на берегу реки Эльпий. Они искали места, где можно было легче всего перейти высохшее русло реки, и хотели оценить мощь защитных рубежей македонцев. Укрепления выглядели неприступными, поскольку Персей приложил немало усилий для возведения укреплений между склонами горы Олимп и морем. Для работы пригнали жителей из ближайших городов, в том числе и женщин, которым было велено носить еду в лагерь. В цепи укреплений были размещены метательные орудия различного типа. Надежда, возлагаемая на ряды укреплений Филиппом V у реки Аой, Антиохом Великим при Фермопилах и Персеем у реки Эльпий представляет поразительный контраст кампаниям Александра Великого. К тому же именно персы делали ставку на защиту реки в боях при Гранике и Иссе. Именно персы также специально готовили поле боя при Гавгамелах. Александр расценивал это как неуверенность врага в собственных силах и успешно атаковал персов в каждой битве. Позднее он точно так же поступил в битве при Гидаспе в Индии. Желание спрятаться за линию укреплений было еще одним признаком низкого уровня более поздних эллинистических армий и чрезмерной осторожности их полководцев, которые старались рисковать как можно меньше.

Появление нового командующего — как и любого нового руководителя — неизбежно ведет к трудному переходному периоду для его войск. Многие, даже незначительные детали повседневного быта менялись тогда (впрочем, как и сейчас), чтобы соответствовать предпочтениям нового лидера. При этом нарушаются привычки офицеров и солдат, иногда меняется весь распорядок.

Павел тотчас составил новый список постоянных приказов-инструкций, среди которых Ливий выделяет три основных момента. Военачальник подчеркивал необходимость строгой дисциплины во время похода. Вместо того чтобы отдавать приказы с помощью сигналов непосредственно колонне, которая могла растянуться на много миль, консул сначала отдавал предварительный приказ военному трибуну. Тот, не привлекая всеобщего внимания, передавал его дальше старшему центуриону легиона, который в свою очередь инструктировал своих подчиненных. При такой схеме армия, зная о намерениях командующего, будет четко следовать его указаниям, и возможность неправильного понимания приказов различными подразделениями будет исключена.

Во-вторых, часовым было запрещено носить щиты, ибо Павел знал о старой солдатской уловке, когда пилум (pilum) прислонялся к длинному легионерскому щиту — скутуму (scutum), и часовой спал, опираясь на них. Наконец аванпосты, которые всегда ставились перед лагерем, стали сменяться не один раз в день, а дважды.

Консул также не упустил возможности обратиться с речью к войскам. В ней он подчеркнул необходимость строгой дисциплины и беспрекословного подчинения. Солдатам и младшим офицерам не полагалось обсуждать военную кампанию или ставить под сомнение приказы. Последнее они должны предоставить командующему, а в соответствующий момент им надлежит храбро сражаться. Как говорил Павел, римскому солдату

положено думать только о трех вещах — чтобы тело было крепко и гибко, оружье сподручно, а еда приготовлена на случай неожиданных приказаний.^{72}

Наши источники утверждают, что подобный стиль командования сразу же воодушевил и новичков-рекрутов, и ветеранов. Последние очень обрадовались, узнав, что все теперь будет делаться как положено. Однако Павел, судя по всему, посвятил тренировке армии три или четыре дня, поэтому результат изменений, введенных этим полководцем, несколько преувеличен, а дисциплина и боевой дух армии, скорее всего, начали улучшаться уже при Квинте Марции Филиппе. Полибий, на сочинения которого опирались все более поздние историки античности, очевидно, был хорошо расположен к Павлу, отцу Сципиона Эмилиана, и, скорее всего, приукрашивал его деяния. Но даже несмотря на это, не исключено, что Павел обладал умением вдохновить армию своей идеей за такой короткий срок.^{73}

После непродолжительных тренировок римская армия отошла на несколько миль от Филы и расположилась на южном берегу реки Эльпий. Наземные силы поддерживала морская эскадра под командованием претора Гнея Октавия. Известие о поражении одного из самых важных союзников Персея в Иллирии привело в уныние македонцев и соответственно воодушевило римлян, но вряд ли этом могло им помочь преодолеть линии вражеских укреплений. Павел (как и полагалось действовать римскому полководцу) собрал старших офицеров на консилиум. Ливий сообщает нам, что молодые офицеры поддержали идею лобовой атаки, но консул решил, что такой штурм обойдется слишком дорого, а вероятность успеха весьма сомнительна. Другие предложили послать Октавия с флотом разорять побережье Македонии в надежде, что царь, обнаружив врага у себя за спиной, переключит на Октавия всю или хотя бы часть своей армии.

Павел не сообщил о своем решении на консилиуме и, отпустив офицеров, вызвал двух местных купцов, которым были известны проходы через горы. Торговцы сообщили ему, что существующие тропы не слишком труднодоступны, но им известно, что Персей поставил для охраны тропинок своих воинов. Консул решил послать колонну через горы с торговцами-проводниками, надеясь, что его отряд, если будет двигаться очень быстро, сможет под покровом темноты застигнуть врага врасплох. В качестве отвлекающего маневра Павел приказал Октавию отвести флот к Гераклию и собрать продовольствие, необходимое для того, чтобы в течение десяти дней прокормить 1000 человек. Тем временем отряд солдат под командованием трибуна Публия Корнелия Сципиона Назики и собственного сына Павла Фабия Максима также должен был отправиться в Гераклий. Персей, несомненно, узнает об этих действиях римлян и непременно придет к выводу, что отряд противника вот-вот высадится для атаки на побережье дальше к северу. Размер посланного отряда точно не известен. Ливий говорит, что он насчитывал 5000 человек, но Плутарх, который ссылался на письмо, написанное самим Сципионом Назикой, утверждает, что в нем было 3000 лучших италийских воинов — возможно, экстраординарии — и с ними левая ала, численностью около 5000 бойцов, поддерживаемая 120 кавалеристами и 200 критских и фракийских пехотинцев. Назика, как и Сципион Африканский, происходил из патрицианского рода Корнелиев Сципионов, только принадлежал к другой его ветви, но был женат на старшей дочери победителя Ганнибала.

Только после того как колонна Назики добралась до Гераклия, и его солдаты поужинали, он сообщил своим офицерам, какое задание предстоит им на самом деле. Ночью они снова отправились в путь и повернули в глубь суши в сторону гор. Проводникам было велено вести их по маршруту, который привел их к перевалу у Пифия на третий день пути.

На следующее утро Павел построил армию в боевом порядке и отправил своих велитов вперед, приказав им завязать бой с македонскими аванпостами. Стычка завязалась в русле реки и шла с переменным успехом. Павел в полдень отозвал своих солдат. На следующий день он повторил тот же самый маневр, и на этот раз римляне пробились — или их попросту завлекли — дальше, и оказались в пределах досягаемости македонских метательных орудий, которые нанесли римлянам ощутимые потери. На третий день Павел не нападал, но устроил целое представление, изучая другой участок реки, словно подыскивал новое место для переправы.

Тем временем Назика добрался до Пифия и перед рассветом пошел в атаку. В упомянутом письме Назики говорилось, что один из критян дезертировал и предупредил Персея о приближении римлян, — поэтому царь отправил сильный отряд для охраны перевала. Это кажется маловероятным, поскольку Ливий утверждает, что перевал и так уже охранялся. Возможно, к имеющейся охране просто отправили подкрепление. Как бы то ни было, римляне неожиданно напали на македонцев и в жестокой стычке одних убили, а других заставили отступить. Назика рассказал, что на него самого напал наемник-фракиец, сражавшийся на стороне македонцев, и римлянин убил нападавшего, пронзив тому грудь копьем. Захватив удобную позицию, римская колонна спустилась по перевалу Петры на равнину возле Дия. Как только Персей обнаружил в своем тылу римский отряд, он отвел свои войска от береговой линии Эльпия и направился к Пидне. Павел пересек реку, не встретив сопротивления, его войска объединились с отрядом Назики и последовали за Персеем.^{74}

Царь оказался в сложном положении. Теперь, когда враг достиг центральной области Македонии, правитель страны обязан был дать римлянам бой, чтобы не уронить свой престиж. В подобное положение попал и Антиох. Он должен был либо вступить в бой с грозным неприятелем, либо оказаться униженным, не отважившись на битву и отступив. Поэтому 21 июня Персей развернул свою армию возле Пидны и решил принять бой на открытой равнине, которая подходила для его фаланги.

Решимость, с которой македонцы ожидали нападения, удивила Павла. Его собственные солдаты были утомлены долгим переходом по пыльным дорогам под лучами жаркого солнца, но значительная часть его армии, особенно офицеры, желала вступить в бой немедленно. Но только Назика сказал прямо, что он думает, и предложил консулу сразу же атаковать врага, чтобы Персей не смог отступить. Как пишет Ливий, Павел ответил:

По опыту многих войн я знаю, когда сражаться, когда выжидать. Теперь недосуг мне тебя, стоящего здесь в строю, наставлять, растолковывая, отчего нынче полезней передохнуть. Объяснений проси в другой раз, а сейчас хватит с тебя и того, что так думает старый полководец.^{75}

Консул приказал походным колоннам развертываться в боевой порядок. Трибуны, руководящие этим процессом, велели солдатам поторапливаться. Сам полководец ездил по войску, подбадривая его. Однако как только три ряда — гастаты, принципы и триарии — были сформированы, Павел, вместо того чтобы отдать приказ о наступлении, просто решил ждать. Постепенно усталость и жажда ослабили желание легионеров немедленно драться, а многие из-за сильной усталости сделали то, что Павел запретил своим часовым: легионеры облокотились на свои щиты и заснули. Чувствуя, что теперь его армия понимает, почему он не желал сразу вступать в бой, консул приказал старшим центурионам готовиться к разбивке лагеря. Вероятно, место выбрали на нижних склонах горы Олимп к западу от позиции македонцев.^{76}

Армия Персея в тот день, несомненно, была менее уставшей и лучше готова к битве, чем у ее противника. Римляне были утомлены и строились в спешке. Царь не воспользовался этим и не напал на врага, но он все же находился достаточно близко, чтобы воспользоваться любым нарушением боевого порядка римлян во время отступления к лагерю. Поэтому Павел тщательно следил за тем, чтобы при отходе армии ее боевой строй не нарушался. Как только линии лагеря были размечены, а тюфяки с вещами сложены в кучу, триарии отошли назад, чтобы заняться сооружением лагеря. Позднее средняя линия, сформированная принципами, начала им помогать. Затем передняя линия — гастаты — повернула направо и вслед за манипулом, находившемся на правом фланге, направилась обратно в лагерь. Кавалерия и велиты продолжали стоять лицом к неприятелю, прикрывая этот отход. Они присоединялись к остальной армии только когда уже были готовы ров и насыпь, окружавшие лагерь. 

Теперь Персею было поздно начинать бой. Маловероятно, что атака вверх по склону горы на такую укрепленную позицию могла оказаться успешной, особенно из-за того, что фаланге пришлось бы действовать в неудобных для нее условиях. Царю следовало попробовать навязать бой раньше, но он упустил такую возможность. Он довольствовался моральной победой, поскольку римляне отвели войска и начали разбивать лагерь раньше, чем он отдал такой же приказ своей армии. Перед битвой при Илипе Гасдрубал имел возможность точно так же тешить свою гордость, наблюдая за действиями Сципиона.^{77}

В этот период официальный календарь римлян опережал современный на несколько месяцев. По римскому календарю этот день приходился на 4 сентября, а по современному выходило лишь 21 июня. В ту ночь было лунное затмение, предзнаменование, которое могло поразить воображение как римлян, так и македонцев. Ливий сообщает, что трибун Гай Сульпиций Галл, который уже занимал должность претора и вскоре стал консулом в 166 г. до н. э., обладал достаточными знаниями в астрономии и смог предсказать и объяснить этот феномен солдатам, чтобы римский лагерь не охватила паника. Несмотря на эти научные разъяснения, Павел в тот момент, когда луна появилась снова, принес в жертву одиннадцать телок — как полагалось по римскому обычаю. На рассвете он приказал принести в жертву Гераклу быков. Были осмотрены внутренности двадцати заколотых животных, но не обнаружено благоприятных предзнаменований. Лишь осмотр двадцать первого быка дал следующее предсказание: победу одержит сторона, придерживающаяся оборонительной тактики. На проведение этих ритуалов потребовалось немало времени, и лишь в три часа дня консул созвал своих офицеров на консилиум^[17].

Павел довольно подробно объяснил свои причины нежелания вступать в бой накануне. Прежде всего, солдаты устали после долгого перехода, во-вторых, строились в спешке, в отличие от врага, и на бой пошли бы в беспорядке, в-третьих, у римлян не было укрепленного лагеря. Если бы они вступили в бой прямо в походном строю приблизительно четверть римских воинов, вероятно, триарии, должны были в этом случае защищать вещевой обоз, что еще сильнее ослабило бы силы римлян в столкновении с врагом, который и так превосходил их численно. Также крайне маловероятно, что македонцы планировали ночью отступить, чтобы втянуть римлян в продолжительную и изнуряющую серию маневров. Павел считал, что Персей непременно вступит в битву и никуда не уйдет — иначе зачем он строил армию в боевом порядке накануне?

Консул объявил, что он планирует провести бой в этом месте, но он даст сигнал к его началу лишь когда наступит подходящий момент. Ему удалось убедить далеко не всех офицеров, но консул уже приучил подчиненных выполнять приказы, а не ставить их под сомнение, и это обеспечило отсутствие каких либо комментариев. В этот день ни Павел, ни Персей не собирались проводить битву. Они готовились к обычному периоду ожидания, во время которого каждая сторона пыталась получить хотя бы незначительное преимущество. Римляне отправили людей собирать дрова для костров и корм для лошадей. Обе армии разместили аванпосты перед своими лагерями, но основные их войска находились в палатках.^{78}

Римские аванпосты состояли исключительно из войск союзников. Впереди, недалеко от мелкого ручья, разделявшего два лагеря, находились две италийские когорты — пелигнская и марруцинская, и две турмы (turmae) самнитской кавалерии. Ими всеми командовал Марк Сергий Сил. Ближе к римскому лагерю находился еще один отряд, возглавляемый Гаем Клувием. Он состоял из вестинской италийской когорты и двух латинских когорт из колоний Фирмы и Кремона соответственно. Их также поддерживали две турмы, в данном случае латины из Плацентии и Эзернии.

Ливий говорит, что и Сил, и Клувий являлись легатами, старшими подчиненными консула, обладавшие делегированным империем. Предположительно эти посты сменились в полдень в соответствии с приказами-инструкциями Павла, поэтому эти отряды, возможно, были вторыми по счету, выполняющими это задание в тот день. Наши источники не описывают аванпосты македонян, но, вероятно, в их состав входила группа из 800 фракийцев. Нет никаких данных о том, что в течение дня происходили какие либо стычки или одиночные бои между аванпостами обеих армий, как, судя по всему, часто бывало в подобных обстоятельствах. Однако известно, что оба войска отправили людей, главным образом рабов, набрать воды из ручья, что привело к событиям.

Позднее, приблизительно в девять часов (по римскому времени) несколько римских рабов не смогли справиться с одним из вьючных животных, вероятно с мулом, которое понеслось через ручей. Уровень воды в нем доходил примерно до колена. Трое италийских солдат погнались за ним и убили одного из двух фракийцев, схвативших мула. Товарищи уцелевшего фракийца попытались прийти ему на помощь. Завязалась стычка.

Сначала к дерущимся присоединились войска с аванпостов, а затем и основные армии. Плутарх сообщает, что со стороны римлян первой включилась в бой группа лигурийцев — хотя он не уточняет, находились ли они перед этим на аванпосту или нет, — и что Назика поскакал вперед и принял участие в стычке еще в самом начале. Он также упоминает легенду, утверждающую, что Павел намеренно приказал пустить коня в лагерь неприятеля в надежде, что это спровоцирует битву, но такое предположение кажется крайне маловероятным. Наиболее правдоподобная версия заключается в том, что битва началась случайно. Говорят, что Павел осознавал неизбежность боя и ездил по лагерю, подбадривая солдат.^{79}

Обе стороны развернулись в боевом порядке гораздо быстрее, чем обычно, но македонцы, похоже, ненамного опередили римлян, и вскоре в четверти мили от насыпи, защищавшей римский лагерь, закипело упорное сражение. Поскольку стороны очень спешили, ни одна из армий в первый момент не выстроилась единым, хорошо организованным боевым фронтом. Вместо этого каждое подразделение выходило из лагеря, самостоятельно строилось в боевом порядке и двигалось вперед. Плутарх, чье описание данной битвы является самым полным, сообщает, что в бой сначала вступили наемники македонцев и легкие войска, а затем к ним справа присоединилась самая элитная часть фаланги, царская охрана, или агема (agema), за ними из лагеря последовала оставшаяся часть фаланги. Слева были «Бронзовые щиты» (Chalcaspides), а справа «Белые щиты» (Leucaspides). Таким образом, армия успешно развертывалась в обратном порядке слева направо, а не наоборот, и каждое подразделение шло прямо в атаку, не дожидаясь момента, когда сможет встать на свое положенное место. Последними лагерь покинули остальные наемники, среди которых, вероятно, были как галлы, так и критяне. Последние наконец образовали правое крыло армии Персея, но весьма вероятно, что они так и не попали на позицию.

Ни один из наших источников не упоминает о какой-либо значительной борьбе на этом фланге. Пока македонская фаланга выдвигалась вперед, ее построение было свободным, но как только они столкнулись с римлянами, построение сделалось более плотным.^{80}

Позднее Павел признал, что не видел в жизни ничего страшнее македонской фаланги с сомкнутыми рядами копий и наконечниками, устремленными на его солдат. Полководец, который ценилпорядок и тщательное планирование во всех операциях, должен был непременно испытывать горечь, видя, что битва началась с такой суматохи. Тем не менее он скрыл свой страх и замешательство, когда обходил армию, подбадривая солдат. Плутарх отмечает, что он не надел ни панциря, ни шлема, чтобы продемонстрировать врагу свое презрение. Консул лично повел I легион на его позицию в самом центре римского фронта, находящуюся примерно напротив «Бронзовых щитов». Луций Постумий Альбин, который занимал должность консула в 173 г. до н. э., а во время этой битвы предположительно служил легатом или трибуном, последовал за ним со II легионом и занял позицию слева от Павла прямо напротив «Белых щитов». Другие офицеры вели одну или обе алы союзников вместе со слонами на позиции справа от легионов.^{81}

Первое столкновение между основной частью построившихся римских войск и македонской фалангой произошло, когда пелигны и, вероятно, вместе с ними марруцины вступили в бой с агемой. Македонцы были хорошо построены, и италийцам оказалось трудно уворачиваться от рядов наконечников сарисс, при этом они не могли приблизиться к македонцам и достать самих пикейщиков. Агема состояла приблизительно из 3000 человек, и слева ее поддерживали подразделения наемников. Поэтому италийцев, судя по всему, было недостаточно много, чтобы представлять угрозу уязвимым флангам противника. Стремясь разрешить патовую ситуацию, Салий, командир когорты, схватил значок^[18] подразделения и швырнул его в ряды неприятеля. Пелигны ринулись вперед, чтобы вернуть драгоценное знамя, и когда они пытались пробиться через строй врага, завязался недолгий, но жестокий бой. Одни пытались срубить наконечники сарисс своими мечами, другие принимали удары на свои щиты, были и такие, кто хватал оружие врага и пытался отвести его в сторону. Хотя некоторые македонцы были убиты, остальные сохранили боевой порядок, и фаланга осталась не разрушенной. Потери среди италийцев росли, пелигны отступили и поднялись по склону по направлению к своему лагерю. Посидоний, сам участник тех событий и настроенный явно промакедонски, сообщает, что это отступление заставило консула в отчаянии разорвать свою тунику — этот эпизод пересказал нам Плутарх, так как труд Посидония не сохранился.^{82}

Тот же Посидоний также рассказывает о поведении Персея куда более лестно, чем другие источники. Полибий утверждал, что царь в начале битвы галопом поскакал к Пидне, ссылаясь на то, что ему необходимо совершить жертвоприношение Гераклу, — и, следовательно, не принимал участия в бою. По утверждению Посидония, Персея днем ранее лягнула лошадь, и эта травма поначалу лишила его возможности вступить в бой. Однако, несмотря на боль, Персей самостоятельно сел на мула и ринулся в гущу боя, где в него попал дротик, разорвавший ему хитон, но не ранив его, а лишь оцарапав бок.^{83}

I легион прибыл на подмогу первым и, похоже, остановил атаку македонцев. После появления II легиона положение начало меняться в пользу римлян. На правом фланге боевые слоны вызвали значительный беспорядок в рядах неприятеля. Ранее во время этой кампании Персей сформировал специальное подразделение для борьбы со слонами, но новое оружие и доспехи с шипами оказались совершенно неэффективными. Царь также попытался приучить лошадей армейской кавалерии к странному внешнему виду, шуму и запаху этих огромных зверей, но и эта подготовка ни к чему не привела.

Уже приведенная в замешательство слонами значительная часть левого крыла македонцев была сметена атакующей алой союзников. В центре боевое построение оказалось разрушено. Такое случалось даже во времена Александра, когда фаланга продвигалась вперед, ибо крайне трудно идти даже по самой плоской равнине в строю, не отклоняясь в ту или иную сторону. Римская система сохранения широких интервалов между манипулами была направлена на то, чтобы подобные колебания не вызывали смешивания двух подразделений.

В соответствии с доктриной македонцев промежутки между подразделениями должны быть более узкими, но одни участки ряда при движении непременно сбивались в кучу, а другие растягивались. Неровная местность еще больше усиливала неравномерность движения, и возможно, что в битве при Пидне склон, ведущий вверх к римскому лагерю, также способствовал тому, что в фаланге появились разрывы. Однако главной причиной этого стала нехватка времени на должное развертывание армией перед началом боя. Если бы македонцы продолжили наступление, не ослабляя давления на римлян, возможно, они смогли бы выиграть битву несмотря ни на что. Как только оба легиона оказались на своих местах и фаланга приостановилась, ее негибкое по своей природе боевое построение дало римлянам большое преимущество.^{84}

В этот момент у македонцев оказалась одна-единственная линия, состоящая из отдельных отрядов пикейщиков, каждый такой отряд, по меньшей мере, шестнадцать рядов глубиной. За этой линией не было никаких резервов, и сами отряды почти не могли маневрировать. Против них находился ряд манипул, глубина которых, возможно, была в два раза меньше, а расстояния между ними были примерно одинаковыми. Эти промежутки прикрывали манипулы принципов, а за ними расположились триарии. Македонцы могли сражаться эффективно лишь против врага, находившегося непосредственно перед ними, и даже в этом случае их эффективность зависела от того, насколько хорошо они сохраняют единство строя и выставляют перед собой нерушимую стену из наконечников сарисс. У римлян каждым манипулом руководил центурион, при наличии обоих центурионов старшим считался командир правой центурии, и построение в три ряда позволяло манипулу действовать как одиночному подразделению.

Когда боевое построение стабилизировалось, центурионы повели своих солдат в разрывы в фаланге, чтобы ударить по незащищенным фалангитам сбоку и даже им в тыл. Плутарх сообщает, что Павел отдал соответствующие приказы. Сначала он говорил с трибунами и старшими подчиненными, которые затем передали указания младшим офицерам. Это, вероятно, соответствует действительности, поскольку Павел, как и любой другой римский полководец, был готов принимать непосредственное участие в тактических решениях даже на отдельных незначительных участках сражения. Однако легионы все вместе занимали ширину фронта около мили, и поэтому полководцу было бы трудно руководить атакой по всему фронту.

В римской армии офицеров по отношению к солдатам было значительно больше, чем в македонской. В одном легионе было шесть трибунов и шестьдесят центурионов, двадцать в каждом ряду, помимо легатов и других членов штаба полководца, отправленных на этот участок. Инициатива атаки во многих местах принадлежала, вероятно, этим людям и даже, возможно, в отдельных случаях обычным солдатам, ибо римляне всегда поощряли проявления индивидуальной доблести.^{85}

Постепенно небольшие группы римлян пробились, через фронт македонцев. Легионер изначально был фехтовальщиком, способным при необходимости эффективно действовать в одиночку. Македонский воин с сариссой длиной 21 фут мог сражаться лишь в строю. Как только римляне начали нападать на связующие узлы пикейщиков с флангов, битва превратилась в настоящее избиение. Некоторые македонцы бросили свое неуклюжее оружие и вытащили мечи, но мечи эти были весьма посредственными, да и владели македонцы ими плохо.

Легионеры сражались «испанскими мечами» (gladius hispaniensis). Гладиус представлял из себя хорошо сбалансированное и остро заточенное колющее оружие с лезвием из закаленной стали. Колющий удар таким мечом часто оказывался — смертельным, а режущий удар оставлял обезображивающий шрам. Ливий описывает, как ужаснулись солдаты Филиппа V во время Первой Македонской войны, когда впервые увидели трупы воинов, убитых «испанскими мечами». В битве при Пидне римляне убили многих македонских фалангитов, а они в свою очередь нанесли очень незначительные потери врагу. К концу битвы пало около 20 000 македонцев и еще 6000 были взяты в плен. Агема была фактически уничтожена. Когда фаланга обратилась в бегство, кавалерия македонцев умчалась с поля боя. Многие кавалеристы, по сути дела, не принимали участия в бою, и их подразделения не понесли потерь. Персей спасся бегством вместе с ними и направился в свою столицу Пеллу, но отделился от всадников, когда их догнала толпа других беглецов его армии.

Битва продолжалась не более часа — необычно малое время для такого большого сражения. Римляне потеряли около 100 человек убитыми и несколько большее число ранеными. Одно время Павел боялся, что его сын Сципион Эмилиан тоже пал в бою, и был в отчаянии до тех пор, пока молодой человек, вместе с несколькими товарищами, увлекшийся преследованием беглецов, не вернулся. Сын Катона Старшего — который впоследствии женится на дочери Павла Эмилии и будет служить кавалеристом — также отличился в бою. Говорят, что во время сражения он лишился своего меча, что было большим позором. Тогда он собрал группу товарищей, они вместе пробились в первые ряды сражавшихся и обратили противника в бегство. Затем Катон наконец отыскал свой меч под грудой трупов. И Павел, и сам Катон Старший, бывший весьма суровым человеком, похвалили юношу за то, что он вел себя как подобает настоящему римлянину.^{86}

Победа римлян при Пидне во многом вызвана гибкостью римской тактической системы. Битва началась случайно, и поэтому ни один из военачальников не имел возможности применить какую-либо изощренную тактику. В лучшем случае они могли воодушевлять своих солдат (хотя Персей, возможно, даже не пытался этого делать) и руководить построением в боевой порядок. В ситуациях, когда нарушался привычный порядок действий и возникало замешательство, легионы быстро решали любые задачи, возникавшие на том или ином участке боя. Подобные факторы оказались решающими в битвах при Киноскефалах и при Магнезии. В бою при Киноскефалах обе армии неожиданно столкнулись, когда приближались к перевалу с противоположных направлений. Каждая сторона, следуя привычному порядку, стала поворачивать походную колонну направо для формирования боевого построения. В такой ситуации правые фланги как римской, так и македонской армии находились во главе колонными поэтому они первыми перестроились в боевой порядок. Правый фланг каждой армии затем напал и обратил в бегство левый фланг неприятеля, который все еще не был готов к битве. Римляне использовали свое обычное трехрядное построение, а Филипп V — пехоту в единой глубокой фаланге без резерва. Неизвестный трибун взял двадцать манипул из принципов и триариев с правого фланга римлян и повел их в атаку на теснившие римлян войска македонцев. Фаланга не смогла отразить новую угрозу и была обращена в бегство.

При Магнезии армии были развернуты по всем правилам и ожидали боя. Антиох III повел кавалерию в атаку в лучших традициях Александра и пробил брешь в линии фронта римлян, собираясь после этого напасть, на вражеский лагерь. Но у него не было резервов, чтобы закрепить свой успех. У римлян же резервы были, и они вместе с солдатами, которым было поручено охранять лагерь, разгромили кавалерию царя. Когда римляне прорвали главный боевой фронт Селевкидов и пробились через фалангу глубокого построения, та не смогла восполнить свои бреши и была опрокинута. В этих битвах, как и при Пидне, победа была достигнута очень невысокой ценой даже по стандартам Древнего мира.

После Киноскефал, Магнезии и Пидны Филипп V, Антиох Великий и Персей соответственно признали свои поражения и согласились на условия мира, предложенные Римской республикой. В 168 г. до н. э. сенат решил положить конец существованию Македонского царства и разделил его на четыре автономных области. Персея доставили в Рим, чтобы он принял участие в триумфальной процессии Павла; остаток своей жизни он провел пленником. Однако, несмотря на громкую победу, консулу-победителю хотели отказать в чести провести триумф.

Павел был хорошим военачальником, но, судя по всему, ему так и не удалось завоевать популярность среди своих солдат. Одни в его армии считали, что их недостаточно похвалили за храбрость, другие — что им мало выделили добычи. И это несмотря на то, что с одобрения сената после битвы при Пидне Павел повел свои войска на разграбление Эпира. Под руководством трибуна Сервия Сульпиция Гальбы многие солдаты высказались за то, чтобы консулу было отказано в триумфе. Лишь после яростных споров сенат одобрил предоставление консулу этой чести. Многих сенаторов помог убедить стареющий ветеран Пунической войны и бывший консул Марк Сервилий Пулекс Гемин, о котором говорили, что он в бою один на один убил двадцать три противника.^{87}

В итоге Павлу было даровано право на триумф. Он устроил празднование, затмившее своей зрелищностью все предыдущие. Церемония продолжалась три дня. За процессией, проходящей через самый центр Рима по Священной дороге, наблюдали толпы людей, сидящих на специально установленных помостах.

В первый день на 250 повозках везли статуи, картины и гигантские изваяния, захваченные во время войны. На второй день римлянам демонстрировали трофейное оружие, доспехи и другое военное снаряжение. Среди всего этого было как собственно македонское снаряжение, так и то, которое использовали союзники и наемники Персея. Большей части снаряжения был придан такой вид, словно оно было найдено в виде обломков на поле боя. На других повозках оружие и доспехи были разложены неплотно, чтобы при движении повозок они устрашающе бряцали, ударяясь друг о друга. Несмотря на то что оружие принадлежало проигравшим, его вид оставался весьма грозным^{88}. За оружием и доспехами несли сосуды с серебряными монетами и ценностями, отобранными у врага. Сосудов насчитывалось 750, и каждый несли четыре человека.

Наконец, на третий день устроили главную процессию, во главе которой двигались трубачи, играющие сигналы, звучавшие в боях. За музыкантами юноши вели 120 жертвенных быков, их рога были позолочены, а головы украшены лентами и венками. Их сопровождали мальчики с сосудами для возлияний. Опять же по улицам несли ценности поверженного врага — на этот раз семьдесят семь сосудов, в каждом из которых было три таланта золотых монет, а затем — коллекцию драгоценной утвари со стола Персея.

За сокровищами царя вели его колесницу. На нее положили оружие, доспехи и царскую диадему. Потом шли дети побежденного правителя Македонии — двое мальчиков и девочка со своими нянями и многочисленными домашними рабами. Это было печальным зрелищем, и многие римляне, наблюдающие за ним, были тронуты до слез, хотя обычно они скрывали свои эмоции. Персей шел вслед за детьми со своими собственными слугами и придворными. На просьбу Персея избавить его от унизительного шествия по Городу Павел дал резкий ответ, намекая, что царь всегда может избежать подобного унижения, совершив самоубийство.

И наконец на великолепно убранной колесниц ехал сам полководец — муж, который и без всей этой роскоши и знаков власти был достоин всеобщего внимания, он был одет в пурпурную, затканную золотом тогу, и держал в правой руке ветку лавра. Все войско, тоже с лавровыми ветвями в руках, по центуриям и манипулам следовало за колесницей, распевая по старинному обычаю насмешливые песни, а также гимны в честь победы и подвигов Эмилия. Все прославляли его, все называли счастливцем…^{89}

Описание Плутарха передает особое великолепие римского триумфа, но Павел не испытывал необходимости в рабе, которому полагалось нашептывать, что полководец — всего лишь смертный. Четырнадцатилетний сын полководца заболел и умер за пять дней до начала церемоний. Спустя три дня после триумфального шествия та же судьба постигла его двенадцатилетнего брата. Выжили только два старших сына Павла. Оба были приняты в другие семьи и носили уже другие имена.

«Захваченная Греция покорила свирепого захватчика»

Перед тем как покинуть Грецию Павел провел немало времени в поездках по стране, осматривая достопримечательности и стараясь изо всех сил завоевать сердца ее жителей. В Амфиполе он устроил тщательно подготовленные зрелища, включавшие театральные представления, поэтические и спортивные состязания, созвав отовсюду исполнителей и атлетов, а также приказав привести знаменитых скаковых лошадей со всего греческого мира. Многие дивились, что такое крупное празднество было столь успешно организовано за такой короткий срок. Павел на это сухо ответил: «Тот, кто умеет в войне победить, сумеет и пир задать, и устроить зрелища»^{90}. Во время посещения знаменитого оракула в Дельфах консул увидел пустой пьедестал, на котором должна была быть установлена статуя Персея. Павел велел поставить там памятник в честь своей собственной победы. Часть его сохранилась до наших дней.

Павел, не являлся первым римским магистратом, ставшим участником культурной жизни Греции. После Второй Македонской войны Фламинин провел несколько лет в Греции и с самого начала проявил глубокую любовь ко всему эллинистическому. На Истмийских играх^[19] в 196 г. до н. э., когда он провозгласил «Свободу Греции», его речь, произнесенная на греческом, была встречена восторженными аплодисментами. Почести, которые эллинистические государства воздавали римским полководцам — от страха или же от подлинного уважения, — были поистине царскими. Это подкрепляло мнение, что любой римский сенатор, особенно выдающийся и знаменитый полководец, был, по меньшей мере, равен монарху любой другой страны. Фламинин, Павел и другие военачальники, одержавшие победы в восточном Средиземноморье приобрели огромный авторитет, не сравнимый с престижем остальных нобилей. Их слава и захваченные богатства могли нарушить баланс политической жизни Рима, и отчасти именно из-за этого многие сенаторы с таким пылом нападали на знаменитых полководцев, когда те возвращались в Рим.

Трудно определить, до какой степени римские аристократы были осведомлены о греческой культуре в III веке до н. э. Рим поддерживал связи сначала со многими эллинистическими колониями в Италии, позднее — и на Сицилии. Постепенно он завоевал все эти колонии. Среди награбленного на войне, в частности, были произведения искусства и рабы. Все это привозили в Рим. Ко времени Второй Пунической войны среди римских сенаторов были такие, как Фабий Пиктор, чье знание греческого языка и литературы позволило ему писать первые труды римской истории в прозе на греческом. Готовя вторжение в Африку со своей базы в Сицилии, Сципион Африканский и его молодые друзья одевались в греческие одежды и с удовольствием проводили время в гимнасии, что прежде не было принято у римлян. Эта любовь к греческому языку и культуре охватила римскую аристократию и продолжалась в течение нескольких столетий. Сенаторы стали соперничать, пытаясь превзойти друг друга в знании греческой культуры.

К середине II века до н. э. подавляющее большинство образованных римлян стало двуязычно, поскольку греческий считался языком подлинной цивилизации — точно так же как французский в Европе XVIII века, на котором говорили все аристократы. Лишь немногие публично выступали против этой тенденции. Самым известным противником проникновения греческой культуры был Марк Порций Катон, человек, который руководил одной из колонн, обошедшей врага с фланга в битве при Фермопилах и сын которого отличился в сражении при Пидне. Будучи послом в Греции, Катон отказался обратиться к местному населению на их родном языке и настоял на том, чтобы произнести свою речь на латыни. Это не являлось следствием незнания греческого языка, поскольку он, несомненно, всесторонне знал эллинистическую литературу — Полибий вспоминал случай, когда Катон в шутку процитировал «Одиссею» Гомера. На протяжении всей своей карьеры Катон высмеивал аристократов, подражающих знатным людям Греции, и подчеркивал превосходство простых, но добрых традиций Рима. В 205 г. до н. э., будучи квестором Сципиона, он публично критиковал консула и его друзей за их поведение на Сицилии. Позднее он напишет первую историю на латинском языке, которая станет одной из многих его работ, написанных на латыни.

В отличие от сенаторов, которые собирали предметы греческого искусства и копировали эллинистический стиль в одежде, украшениях и еде, Катон оставался старомодным римлянином, ведущим скромный образ жизни на службе республике. Он был «новым человеком», который не мог похвастаться достижениями своих предков, и поэтому ему нужно было упорно работать над созданием собственной репутации. Он не упускал возможности высказывать свое мнение по каждому поводу и старался быть не похожим на других, постепенно создавая свой личный «общественный образ» — фактически торговую марку, — чтобы сравняться с представителями авторитетных семей. Таким образом Катон использовал распространение культуры, которую не одобрял, как средство борьбы с другими сенаторами.

Но большинство подражало не Катону, а грекам.

Глава 4 «Малые войны». Сципион Эмилиан и падение Нуманции Публий Корнелий Сципион Эмилиан Африканский Нумантинский (185/4-129 гг. до н. э.)

«Бессмысленно рисковать из-за небольшой выгоды». И того, кто вступает в сражение, когда в этом нет необходимости, он считал полководцем ничего не стоящим, хорошим же того, кто подвергается опасности только в нужный момент.^{91}

Войны Рима против великих эллинистических держав имели огромное значение и приносили победителям огромную добычу. Но они также были сравнительно редкими событиями. На протяжении II века до н. э. основные военные действия Рим вел против племен Испании, Северной Италии, Южной Галлии и в меньшей степени Иллирии и Фракии. Воины с малопонятными и странными для римлян именами считались храбрыми, но плохо снаряженными и недисциплинированными. Раздробленные на многочисленные племена, они могли иметь в каждом племени по несколько вождей. Поражение одного племени или рода не обязательно означало, что их соседи капитулируют, в то время как все войны с Македонией и Селевкидами завершались каждый раз одной решающей битвой. Поэтому боевые действия в Испании или Галлии обычно растягивались на множество следующих друг за другом конфликтов, во время которых все местные племена разбивались по очереди.

Победы над араваками или бойями не могли принести полководцу славу, сравнимую с той, что давала победа над знаменитым царством, таким, например, как Македония. К тому же материальная выгода армии и командующего в Испании не могла сравниться с добычей на Востоке. Частые войны в испанских и галльских провинциях делали одержанные там победы почти заурядными. Если полководцы жаждали получить максимальное преимущество от своего успеха, им приходилось заявлять, что на этот раз римская армия столкнулась с новым, необычным народом, не похожим на прочих варваров. Наряду с подобными заявлениями победители демонстрировали списки убитых и захваченных в плен людей, а также перечни взятых штурмом городов и деревень. Обеспокоенный тем, что триумфы следовали один за другим и давались они порой за незначительные победы, сенат постановил, что в битве должно быть убито не менее 5000 врагов, чтобы магистрат мог просить о подобной почести. Трудно судить, насколько строго применялась эта мера, хотя вероятно, на протяжении II века до н. э. ее не могли игнорировать.

Однако на основании этого факта нельзя делать вывод, что во всех военных кампаниях римлян против варварских племен результат был заранее известен и все победы являлись «легкими». Возможно, были и такие, но большинство из этих войн на поверку оказались достаточно трудными, воевать приходилось с храбрым и зачастую многочисленным противником, который использовал преимущества нахождения на родной земле. Битвы с галлами, лигурийцами и различными испанскими племенами зачастую оказывались жестокими, и римляне побеждали далеко не всегда. Многие полководцы терпели тяжелые поражения в этих сражениях.

Галлы разграбили Рим в 390 г. до н. э. и снова угрожали ему в 225 г. до н. э. В этот раз только чистое везение, а не удачная стратегия позволило обоим консулам напасть на вражескую армию с двух сторон возле Теламона. В 216 г. до н. э. ужасающая катастрофа при Каннах лишь отчасти затмила трагедию в долине реки Пад (По), где галлы устроили засаду и почти полностью уничтожили армию из двух легионов и двух ал. Среди погибших был командующий римской армии претор Луций Постумий Альбин, обладавший большим опытом. К этому моменту он уже дважды занимал высшую магистратуру и в свое отсутствие был выбран в третий раз консулом на следующий год. Это, вероятно, было наиболее заметное поражением римлян в данном регионе, хотя оно, безусловно, было далеко не единственным. Неудачи на Иберийском полуострове обычно бывали менее крупными, но являлись, пожалуй, еще более частыми.^{92}

От хорошо подготовленной римской армии, во главе которой стоял компетентный полководец, можно было в большинстве случаев ожидать победы над племенами варваров. В начале II века до н. э. так обычно и происходило, поскольку в основном все командные посты занимали ветераны войны с Ганнибалом. В эти годы легионы на границах в Северной Италии и в испанских провинциях демонстрировали такой же высокий уровень дисциплины, уверенности в себе и гибкости в тактике, как и в тех кампаниях, где римляне наносили сокрушительные поражения профессиональным армиям эллинистических держав. Довольно часто легионы состояли из одних и тех же воинов, потому что большинство офицеров и солдат, сражавшихся при Киноскефалах и Магнезии, уже служили в одной из западных провинций. Эмилий Павел, например, командовал армиями в Испании и Лигурии прежде чем победить при Пидне. Катон, человек, который в 191 г. до н. э. при Фермопилах командовал колонной, обошедшей противника с фланга, и сын которого отличился в битве при Пидне, до этого был отправлен как консул в 195 г. до н. э. в Ближнюю Испанию. После подготовки войск и небольших операций, целью которых было дать солдатам практический опыт и придать им уверенности в своих силах, он провел решающую битву с главной армией иберов возле города Эмпории. Ночной переход остался незамеченным испанцами, и враг оказался между римскими войсками и римским лагерем, так как Катон решил, что у его солдат должен остаться лишь один способ выжить — одержать победу.

Когда началась битва, иберам пришлось развертываться в спешке и так, как это было на руку римскому командующему. Во время сражения Катон тщательно использовал резервы, послав две когорты — вероятно, экстраординариев — для нападения на вражеский тыл, а для разрешения патовой ситуации между основными фронтами ввел в бой свежие подразделений во время атаки римской армии. Наконец он ввел в бой II легион, который до этого момента не участвовал в сражении, для штурма лагеря испанцев.

Во время этой битвы римский военачальник готов был лично кинуться в бой, чтобы собрать свои войска, когда отступление кавалеристов вызвало панику справа от него. Он хватал и останавливал бегущих солдат. Позднее он повел в наступление II легион, чтобы лично контролировать действия легионеров. Катон ездил взад и вперед перед строем, ударяя копьем любого легионера, нарушившего построение, и приказывал ближайшему центуриону или трибуну занести этих людей в списки для последующего наказания.^{93}

В первой четверти II века до н. э. сопротивление племен Цизальпинской Галлии было надолго сломлено. К югу от реки Пад (По) племя бойев уступило значительную часть своей земли римским колонистам. Как серьезная политическая сила они были практически уничтожены. Далее к северу таким народам, как кеноманы и инсубры, повезло больше. Со временем их аристократы добились гражданства и были приняты в римскую иерархическую систему.

Лигурийцы были горным народом, не имевшие еще социальной структуры, за пределами своих поселений они признавали лишь немногих вождей. Они были в основном скотоводами, в самом начале весны противник мог уничтожить их стада, потом лигурийцы угоняли скот с зимних пастбищ на высокогорные луга. Проведение кампаний в такой труднопроходимой местности всегда являлось рискованным делом, а захват одного поселения редко могло удержать остальных горцев от набегов на ближайшие римские колонии и союзные государства. Сражения продолжались до середины II века н. э., и только лишь после переселения горцев в колонии в Италии лигурийцы были усмирены.

В Испании боевые действия шли почти непрерывно до 177 г. до н. э., когда консул Тиберий Семпроний Гракх, используя сочетание военной силы и умелой дипломатии, установил мир, который продолжался более двадцати лет.^{94}

Ко времени, когда спокойствие, установленное Гракхом, было нарушено в 50-х годах II века до н. э., римская армия вновь пришла в упадок. Участники Второй Пунической войны либо уже умерли, либо стали слишком старыми для службы в армии, а накопленный ими опыт был большей частью утрачен. Временный характер, который носила система призывной армии, не позволял сохранить военные знания в какой-либо институциональной форме, к тому же эта проблема усугублялась еще и тем, что войны в это время случались реже, чем раньше. К 157 г. до н. э. сенат очень хотел отправить военную экспедицию в Далмацию, поскольку опасался, что продолжительный мир может сделать мужчин Италии женоподобными.^{95}

Неопытность сочеталась с самонадеянностью, так как многие римляне были уверены, что длинная череда побед Рима была сама собой разумеющейся, а не являлась результатом тщательной подготовки и долгих тренировок. Действия римской армии на поле боя до конца II века до н. э: часто представляли собой жалкое зрелище.

Юные годы Сципиона Эмилиана и Третья Пуническая война

Усыновление наследника или наследников для сохранения родового имени было обычным явлением среди сенаторской аристократии, и усыновленный ничем не отличался от настоящего сына. Он юридически становился членом новой семьи, и та относилась к нему как к родному. Но это не исключало сохранения усыновленным сильной связи с его кровными родителями^[20]. Хотя Сципион Эмилиан был усыновлен в раннем возрасте сыном Сципиона Африканского, он провел большую часть своей молодости в доме Эмилия Павла и, как мы видели, служил с ним в Македонии и участвовал вместе с отцом в его последующем триумфе.

Ничто в молодости Сципиона не говорило о его блестящем будущем. Как и его отец он был осторожным и в какой-то степени замкнутым. В отличие от большинства молодых людей, начинавших государственную карьеру, он не произносил речей в суде и не стремился сделать себе имя в качестве адвоката. Вместо этого он предпочитал спортивные занятия и военные упражнения, готовя себя к защите республики на службе в армии. В битве при Пидне он хорошо сражался, хотя, может быть, и с излишним пылом, а затем в Греции после окончания войны проявил свою любовь к знаниям. Вместе со старшим братом и друзьями он отправился в обширные поместья Персея. Павел позволил сыновьям взять лишь немногие вещи из царской сокровищницы, но зато разрешил выбрать самые лучшие свитки из огромной царской библиотеки. Греческая литература и культура сыграют большую роль в жизни Сципиона Эмилиана. Его интересы поощрял и направлял Полибий, который после войны оказался в Риме в качестве одного из греческих заложников.

Со временем Сципион и его друзья, среди которых был Лелий — сын одного из старых соратников Сципиона Африканского, стали лучшими представителями сторонников эллинизма. Они были настоящими римлянами, обладавшими всеми традиционными качествами, свойственными членам сенаторских семей, но к этим достоинствам они добавили изысканность и мудрость греческой культуры. Цицерон представит свои философские рассуждения о природе римской республики в трактате «Государство» (De Re Publico) как воображаемые дебаты между Сципионом, Лелием и их сторонниками в 129 г. до н. э. Сципион был рационалистом, хорошо знающим как римские, так и греческие предания и интересующимся философией. Ни в одной из посвященных ему историй нет намеков на мистицизм, которые постоянно присутствовали в рассказах о победителе Ганнибалла.^{96}

Конфликты, окончившиеся тем, что Сципион Эмилиан разрушил Нуманцию, начались в 153 г. до н. э. Племя кельтиберов, или беллы, решило увеличить свой главный город Сегеда, расширив окружавшие его стены и приведя туда, добровольно или принудительно, жителей соседних поселений. Сенат не мог допустить появление такой большой и удачно размещенной крепости в Ближней Испании и отправил против этого племени консула Квинта Фульвия Нобилиора с сильной консульской армией численностью приблизительно в 30 000 человек.

Укрепления Сегеды не были еще воздвигнуты полностью к моменту римского наступления, поэтому беллы бросили работу и устремились на территорию соседнего племени ареваков, чьим главным городом являлась Нуманция. Племена объединились, и под командованием выбранного командира эта совместная армия устроила засаду Нобилиору и нанесла римской колонне тяжелые потери, прежде чем той удалось отбить атаку варваров. Консул решил напасть на саму Нуманцию, но атака закончилась катастрофой. Одного из римских боевых слонов ударили камнем по голове, и он начал метаться. Скоро все десять слонов помчались назад, топча всех, кто попадался им на пути. Кельтиберы воспользовались этим беспорядком для проведения контратаки и обратили римлян в бегство.

В 152 г. до н. э. Нобилиора заменил Марк Клавдий Марцелл, внук «Меча Рима», который в этот год стал консулом в третий раз. Более опытный военачальник захватил несколько небольших городов и, предложив им приемлемые условия, вынудил ареваков и беллов искать мира. Как Фламинин в 198 г. до н. э. Марцелл хотел блестяще закончить войну, прежде чем истечет срок его пребывания в должности консула и ему успеют прислать замену. Поэтому он укрепил веру кельтиберийских послов в то, что сенат, возможно, заключит с ними мир на тех же самых условиях, какие за несколько десятилетий до этого были предложены Гракхом.^{97}

Хотя делегации прибыли в Рим и было еще точно не известно, окончена война или нет, сенат решил, что Луций Лициний Лукулл, один из новых консулов на 151 г. до н. э., должен в любом случае отправиться в Ближнюю Испанию с новой армией. Набор этой армии оказался неожиданно трудным, так как на этот раз римские граждане всех классов не желали идти на военную службу в легионы. Слухи о свирепости кельтиберов поощрялись Нобилиором и его офицерами после возвращения в Рим, предстоящая война считалась трудной и невыгодной. В день, на который был объявлен набор рекрутов, немногие выказали желание записаться в легионы, отовсюду звучали жалобы, что за последние годы тяготы воинской службы легли на плечи небольшой группы людей, поскольку новые командующие предпочитали набирать ветеранов. Поэтому в тот год рекрутов набирали по жребию. Из молодых сенаторов также нашлось немного желающих стать военными трибунами, хотя прежде за эти должности разгоралась нешуточная борьба, поскольку звание военного трибуна давало возможность заслужить хорошую репутацию, проявив мужество и мастерство.

Лукуллу тоже, кажется, было трудно найти людей на должности своих старших подчиненных или легатов. Поговаривали, что многие молодые аристократы притворились больными, чтобы оправдать свою трусость. Как пишет Полибий, лишь когда 33-летний Сципион Эмилиан публично заявил о своей готовности служить в любой должности, другим стало стыдно, и они стали добровольно предлагать свои услуги. Историк, вероятно, несколько преувеличил влияние своего друга и покровителя, но тем не менее этот инцидент, безусловно, снискал молодому аристократу определенную популярность. Точно не известно, в качестве кого Сципион отправился в Испанию — легата или трибуна, но последнее кажется более вероятным.^{98}

Лукуллу в Испании не повезло. Когда он достиг своей провинции, с ареваками был заключен мир. Большинство магистратов жаждали завоевать славу, прежде чем истечет их срок пребывания в должности, но у Лукулла были особенно веские причины провести маленькую победоносную и прибыльную войну, поскольку ему нужно было оплатить огромные долги. Поэтому он повел свою армию против другого галльского племени, ваккеев, напав на несколько их городов под предлогом, что они поставляли аревакам провизию.

Так или иначе, эта кампания не имела ни законных, ни стратегических оснований, армия ничем особенным себя не проявила, а действия самого Лукулла вызвали возмущение в Риме. Осадив Кавку, город ваккеев, он согласился на сдачу города. Но как только римляне ввели в город значительный отряд и заняли стены, Лукулл приказал всех перебить. В целом римляне оправдывали применение жестокости на войне, если цель того стоила, но не одобряли любые деяния, которые вредили репутации Рима, всегда провозглашавшего, что верность (fides) — главный принцип в его отношениях с другими народами.

Еще больше ухудшило положение другое зверство, совершенное претором Сервием Сульпицием Гальбой в Дальней Испании почти в то же самое время. Большое число лузитанцев и их семей сдалось Гальбе после того, как тот пообещал предоставить им место для поселения, — подобное решение оказалось очень успешным в Лигурии. Вместо этого Гальба разделил пленных на три группы, разоружил их и затем приказал своим солдатам всех перебить.

Эту чудовищную жестокость, проявленную римлянами во время боевых действий в Испании можно рассматривать как особенность поколения более жестких военачальников, решивших навсегда покончить с воинственными племенами. С другой стороны, такое поведение можно было считать жестом отчаяния, поскольку снижение боеспособности римской армии не позволяло неопытным командующим одерживать победы в открытом бою. Несмотря на возмущение, вызванное поведением Лукулла и Гальбы, ни тот ни другой не были наказаны после возвращения в Рим. Гальбу вызвали в суд, но он добился оправдательного приговора с помощью взяток и еще тем, что он привел в суд своих плачущих детей.^{99}

О роли Сципиона Эмилиана в этой кампании известно немногое. Когда римляне атаковали город Интеркация, могучий кельтиберийский воин в превосходных доспехах неоднократно выезжал к римской армии, предлагая любому добровольцу сразиться один на один. Наконец из римских рядов выступил Сципион, демонстрируя такой же пылкий нрав, как в битве при Пидне. Его карьера чуть не оборвалась, когда вражеский воин ранил его коня, и римлянин был сброшен на землю, но, приземлившись на ноги, Сципион продолжил бой и в конце концов одержал победу. Позднее он выступал в качестве гаранта доброй воли римлян, когда горожане захотели сдаться, но при этом не доверяли Лукуллу.^{100}

В 149 г. до н. э. римляне сознательно спровоцировали войну с Карфагеном, чтобы окончательно уничтожить соперника, который снова начал богатеть и процветать. Но осуществить этот циничный замысел оказалось не так-то просто: римляне оказались вновь совершенно не готовы к войне. Они плохо снарядили посланные в Африку войска, и командовали этой армией из рук вон плохо — поэтому не было ничего удивительного в том, что война началась неудачно. Сципион служил трибуном в IV легионе^{101} и неоднократно проявлял инициативу, мастерство и мужество — все, чего так не хватало остальной армии. Его собственные воины соблюдали строгую дисциплину, и в нескольких случаях им удавалось спасти плохо спланированные операции от превращения их в настоящую катастрофу.

Растущая популярность в сочетании с уверенностью граждан, что разгромить Карфаген может только внук Сципиона Африканского, привело к тому, что в 147 г. до н. э. Эмилиана выбрали консулом. Ему было 36 или 37 лет, то есть меньше необходимого по закону возраста для занятия данного поста. Но этот факт только подчеркнул его сходство со своим знаменитым предком и усилил уверенность его сторонников. Сципион сначала претендовал на должность эдила, для которой он подходил по возрасту, но центуриатные комиции выбрали его консулом. После некоторых возражений закон, который устанавливал минимальный возраст для каждой из должностей (lex Villia annalis), был отменен на год и снова восстановлен в начале следующего года. Затем один из народных трибунов добился того, чтобы провинция Африка не разыгрывалась по жребию, а была выделена именно Сципиону.

Выборы Эмилиана и его назначение командующим в Африке являлись, безусловно, нарушениями правил, хотя не такими явными, как в случае с его знаменитым предком во время Второй Пунической войны. Как бы то ни было, эти решения оказывались необыкновенно удачными для республики. Прибыв в Африку, прежде всего Сципион Эмилиан занялся восстановлением боевого духа солдат и их дисциплины. Также он решил обеспечить свои войска всем необходимым, что прежде не удавалось его предшественникам.

Его операции характеризовались такой же тщательной подготовкой, строгим контролем и сочетанием храбрости и рассудочности, какие были свойственны Сципиону во время его службы на младших должностях. Сначала отряды карфагенян возле осажденного города были разбиты или их заставили перейти на сторону римлян. Затем на сам Карфаген обрушилась серия атак. Возведя немало инженерных сооружений, римляне наконец ворвались в город, и после ожесточенных боев на узких улицах Карфаген был взят. Его жители были переселены, а сам город уничтожен. По словам Полибия, Сципион прослезился при виде пылающего города и процитировал отрывок из «Илиады», в котором предсказывалось уничтожение Трои. Сципиона терзала мысль, что когда-нибудь и его родной Рим постигнет подобная участь.

Несмотря на эти мрачные мысли, Сципион Эмилиан вернулся вРим и отпраздновал триумф, который, как и триумф его родного отца за несколько десятилетий до этого, был пышнее, чем все предыдущие.

Осада Нуманции

Перед окончанием Третьей Пунической войны в Дальней Испании вспыхнул новый опасный конфликт. Одним из немногих уцелевших после резни лузитанцев, учиненной Гальбой, был некий Вириат. Он собрал отряд воинов, который к 147 г. до н. э. стал достаточно сильным, чтобы устроить засаду армии претора Гая Ветилия. Римляне понесли тяжелые потери — 4000 человек, как пишет Аппиан, — при этом сам Ветилий был захвачен в плен и вскоре убит воином, который не узнал его и сомневался, что за такого старого и толстого пленника можно получить хорошую цену. После этой успешной операции влияние Вириата стало быстро расти и все большее число племен соглашалось платить ему дань, чтобы не подвергаться набегам его воинов. В 145 г. до н. э. старший брат Сципиона Фабий Максим Эмилиан в качестве консула возглавил кампанию против лузитанского вождя. Фабий командовал недавно набранной армией и не желал предпринимать сложную или рискованную военную операцию с таким войском. Поэтому он одержал лишь несколько незначительных побед за год пребывания в должности.

В 142 г. до н. э. его брат по усыновлению, Фабий Максим Сервилиан добился более серьезных успехов, захватив несколько укрепленных городов, верных Вириату. Методы нового командующего были жестокими, но поначалу эффективными, пока он не потерпел поражение в крупном сражении и не предложил главарю разбойников крайне щедрые условия мира, в соответствии с которыми Вириат становился «другом римского народа». В 140 г. до н. э. родной брат Сервилиана, Квинт Сервилий Цепион, стал консулом и был отправлен ему на замену в Дальнюю Испанию. Цепион тут же нарушил договор, но римляне добились победы лишь после того как уговорили нескольких близких друзей Вириата убить лузитанского предводителя во сне.^{102}

Успех, которого добился Вириат, побудил племя ареваков возобновить в 143 г. до н. э. войну против Рима. Первой армией, посланной против них, командовал консул Квинт Цецилий Метелл. Он вторгся на земли восставших племен прежде, чем те собрали урожай. Большинство ареваков сдалось, и после уплаты значительной дани получили снова статус союзников Рима. Только Нуманция и несколько укрепленных городков продолжали сопротивляться, когда Метелла заменил Квинт Помпей, сын Авла, — «новый человек», жаждущий завоевать славу.

В его распоряжении была сильная консульская армия приблизительно из 30 000 пехотинцев и 2000 кавалеристов. Большинство из них к этому моменту служило без перерыва уже шестой год, и по стандартам тех десятилетий считались очень опытными воинами. Помпей одержал ряд незначительных побед, но потерпел даже несколько больше таких же небольших поражений. Он решил держать Нуманцию в осаде на протяжении всей зимы, несмотря на то что его опытные войска были демобилизованы и заменены новыми рекрутами. Не привыкшие к службе новобранцы сильно страдали от холода. Однако блокада возымела действие, и нумантинцы приняли предложение Помпея о мире. Аппиан утверждает, что Помпей так хотел заслужить похвалу за окончание войны, что тайно пообещал кельтиберам очень благоприятные условия, но вскоре публично отрекся от своих обещаний. После долгих препирательств в Риме между послами кельтиберов и Помпеем, сенат отказался выполнить условия заключенного Помпеем договора и приказал продолжить войну. В 137 г. до н. э. консул Гай Гостилий Манцин был послан против Нуманции.

Эта кампания превратилась в череду непрерывных несчастий. Проиграв несколько стычек возле Нуманции, консул запаниковал, когда до него дошли слухи, что соседние племена собираются присоединиться к нумантинцам. Ночное беспорядочное отступление привело римскую колонну к тому месту, где в 153 г. до н. э. разбил свой лагерь Нобилиор. Римлян тут же окружили кельтиберийские воины, которые перекрыли все пути к отступлению. Манцин сдался, а об условиях перемирия вел переговоры его квестор Тиберий Семпроний Гракх, сын человека, который принес мир в Испанию десятилетиями ранее.

Условия мира были унизительными: несмотря на то что армии позволялось уйти, солдаты должны были оставить все свои вещи. Этот договор сохранил жизнь более чем 20 000 человек, но римляне не привыкли заканчивать войну подобным образом. Люди, приведшие армии к катастрофе, но упрямо отказывающиеся признать поражения, зачастую удостаивались похвалы. Напротив, командующий, который признавал, что его разбили, и вел переговоры с врагом с позиции слабого, заслуживал только презрения. Получив сообщение о бесславном завершении этой кампании, сенат немедленно отклонил такие условия мира. Манцина посчитали виноватым и отправили обратно в Нуманцию. Там его голого и связанного оставили возле стен, чтобы кельтиберы поступили с ним так, как сочтут нужным. Кельтиберы сочли, что бывший командующий им не нужен, и Манцину было позволено вернуться в Рим, где он заказал статую, изображавшую его голым и закованным в цепи. Он с гордостью поставил ее у себя в доме в качестве напоминания о том, что он был готов принести себя в жертву ради блага республики. Больше ему никогда не поручали командование действующей армией. Его преемник проявил себя несколько лучше, но в конечном итоге и его действия не увенчались успехом: он долго осаждал еще один непокорный город Паллантию, но его армия отступила в беспорядке, понеся большие потери.^{103}

В 134 г. до н. э. Сципион Эмилиан был выбран консулом во второй раз и ему поручили Ближнюю Испанию. Прошло десять лет с тех пор, как он впервые занимал высшую магистратуру, и теперь он достиг возраста, который давал ему право выставлять свою кандидатуру на должность консула. Однако недавно был принят закон, который запрещал избираться консулом во второй раз. С другой стороны, несчастья в Испании создали твердое убеждение, что против кельтиберов должен быть послан самый лучший римский военачальник, то есть Сципион Эмилиан, и ради него снова было приостановлено действие закона. Сципион не стал набирать новой армии для этой кампании, а взял лишь 4000 добровольцев для усиления войск уже в провинции.

Среди этих добровольцев было 500 его собственных клиентов, и это подразделение называлось «отрядом друзей». На более высоком уровне также были сильны семейные связи: Фабий Максим Эмилиан сопровождал консула в качестве легата, а его сыну, Фабию Максиму Бутеону были поручены сбор и доставка добровольцев в провинцию, после того, как оба брата поспешили в Испанию. Вероятно, Полибий тоже отправился вместе с ними, хотя точно не известно, были ли среди утраченных частей его «Истории» записки об этой кампании. Трибун Публий Рутилий Руф оставил подробный отчет о проводимых операция. Это повествование использовалось Аппианом, но само оно не сохранилось. Судя по всему, все источники о Нумантинской войне были очень благосклонны к Сципиону, что свидетельствовало не только о его таланте полководца, но и об умении строить отношения с людьми.^{104}

Прибыв в провинцию, Сципион обнаружил там деморализованную армию с никуда не годной дисциплиной. Первым его шагом стал приказ об изгнании из лагеря проституток, торговцев, прорицателей и гадалок. Он приказал солдатам есть только простую пищу и запретил им употреблять деликатесы, приобретенные у местных торговцев. Ни одна римская армия не могла обходиться без значительного числа военной прислуги (lixae), которые избавляли солдат от необходимости заниматься фуражированием, носить воду и присматривать за вещевым обозом. Но Сципион уменьшил их число до минимума. Подавляющее большинство личных рабов, которые готовили пищу и помогали своему хозяину чистить коня, было изгнано из лагеря.

Офицеры нередко брали с собой в походы различную утварь, стремясь обеспечить себе определенную степень комфорта, и когда за этим не следили, лишние рты и огромный багаж заметно мешали действующей армии. Сципион безжалостно очистил обоз от всего лишнего, сократив число вьючных животных и особенно повозок, которым было разрешено двигаться с колонной, и распродал все лишнее. В самом лагере были введены строгие порядки. Полководец почти не делал исключений из своих новых правил и сам начал строго им следовать. Запретив всем спать на походных кроватях — вероятно, чтобы уменьшить количество перевозимого в обозе снаряжения, — Сципион первым стал спать на простом соломенном матрасе. Он сознательно сделал себя недоступным для просителей, добиваясь от своих солдат послушания, а не привязанности. Как пишет Аппиан,

он неоднократно говорил: вожди суровые и строго блюдущие закон, полезны для друзей, а легко поддающиеся и любящие (давать и получать) подарки — для врагов. Последних войско любит, но их не слушается; у первых же войско сурово, но повинуется и готово на все.^{105}

Его проверки были частыми, очень тщательными и нередко с применением самых решительных мер. Он мог разбить любой сосуд, если считал его недопустимо роскошным для военнослужащего. Одному солдату, которой богато украсил свой щит, Сципион едко заметил, что нет ничего удивительного в том, что он столько внимания уделяет щиту, поскольку очевидно «больше полагается на него, а не на меч». Высокие посты не спасали от язвительных замечаний консула, а выпад в адрес трибуна Гая Меммия был особо оскорбительным. Как-то раз Сципион объявил, что Меммий «будет бесполезным для него, по крайней мере, лишь на короткое время, а для себя самого и для республики он будет бесполезным всегда».^{106}

Наряду с перечисленными дисциплинарными мерами Сципион провел интенсивную подготовку войска в максимально приближенным к боевым условиях. Много времени армия проводила на марше. Войска брали с собой провизию на несколько дней и шли тремя параллельными колоннами, которые легко могли перестроиться в боевой порядок. Вещевой обоз двигался между колоннами для защиты от неожиданного нападения. Основной упор был сделан на походную дисциплину. Подразделениям, равно как и отдельным солдатам, было запрещено отходить от назначенного места. В предыдущих кампаниях многие солдаты доставали себе мулов или ослов и не спеша ехали на них, но Сципион запретил подобную практику и потребовал, чтобы все пехотинцы шли пешком.

Он снова решил сам подать пример: ходил пешком со своими офицерами, ел хлеб из муки грубого помола и постоянно переходил из одного подразделение в другое, чтобы иметь возможность лично оценить их подготовку. Особое внимание уделялось солдатам, иногда полководец приказывал кавалеристам спешиться и позволить больным и особо уставшим пехотинцам ехать верхом до тех пор, пока они не восстановят силы. Сципион также постарался позаботиться о вьючных животных и, когда он замечал, что мулы перегружены, приказывал пехотинцам брать часть их груза. В конце каждого дня марша армия сооружала временный лагерь, как будто она находилась на вражеской территории. Процедура разбивки лагеря всегда была одинаковой. Подразделения, которые образовывали авангард, занимали позиции вокруг выбранного места и становились в боевом порядке с оружием наготове, обеспечивая прикрытие тем, кто будет разбивать лагерь. Остальные подразделения армии получали определенные задания. Одни ставили ряды палаток вдоль размеченных улиц лагеря, другие выкапывали рвы и сооружали защитные насыпи. Было много общего между тренировками, устроенными Сципионом, и тем, как действовал его отец во время Третьей Македонской войны. Оба применяли все самое лучшее, что было достигнуто в течение многочисленных кампаний римской призывной армии.^{107}

Сципион дополнил свои римские и италийские войска значительным контингентом местных союзников. Как пишет Аппиан, это увеличило численность его армии до 60 000. Как только консул решил, что солдаты готовы к сражениям, его армия отправилась к Нуманции, во время марша соблюдая такую же дисциплину и осторожность, как и во время тренировок. Вместо того чтобы с ходу пытаться взять кельтиберийскую твердыню, консул обошел ее и принялся опустошать поля соседнего племени ваккеев, лишая нумантинцев источника продовольствия. Когда-то в этой области Сципион служил под командованием Лукулла, и чтобы хоть как-то загладить зверства, совершенные этим полководцем, Сципион объявил, что позволяет всем выжившим обитателям Кавки вернуться и восстановить свои поселения.

Возле Палланции кавалерийский отряд под командованием Рутилия Руфа слишком рьяно преследовал отступающего врага и угодил в засаду. Сципион лично повел другой отряд всадников им на помощь и, чередуя атаки на каждый фланг с отступлениями, сумел прикрыть отход людей Руфа и потом сам благополучно отступил. Во многих отношениях этот бой напоминал его умелое руководство своим кавалерийским подразделением, когда он служил трибуном во время Третьей Пунической войны. В другой раз он обнаружил, что кельтиберы устроили засаду его армии в том месте, где путь, по которому следовали римляне, пересекал реку. Сципион изменил маршрут и повел армию ночным маршем по другому, гораздо более трудному пути. Благодаря хорошей подготовке солдаты смогли совершить этот тяжелый переход, несмотря на нехватку воды. Хотя с восходом солнца жажда стала мучить всех еще сильнее, во время этого перехода армия потеряла только нескольких лошадей и вьючных животных. Вскоре после этого случилась еще одна стычка: на кавалерию, прикрывавшую войска, занятые грабежом деревни, неприятель напал из засады. Сципион приказал протрубить сигнал, чтобы его солдаты вернулись, и, собрав небольшой отряд, построил легионеров по подразделениям. Имея всего лишь 1000 человек, он отправился на помощь римской кавалерии. Через некоторое время кельтиберы были оттеснены, и римляне смогли отступить.^{108}

Сципион сделал все, чтобы лишить нумантинцев помощи и поддержки других кельтиберийских сообществ. Заодно он проверил подготовку своей армии в настоящих боевых операциях и поощрил солдат за их небольшие победы. Теперь пришло время заняться самой Нуманцией. Сципион разделил армию на две части и расположил оба войска возле города. Одним отрядом командовал он сам, другим — его брат. Вскоре после того как римляне прибыли, нумантинцы покинули укрепления и вышли из города, решив сразиться с римлянами. Их было не более 8000 человек, и весьма вероятно, они собирались защищать подступы к городским стенам, как это делали солдаты Магона возле Нового Карфагена, а не проводить решающую битву. Сципион не имел ни малейшего желания рисковать ни в битве, ни во время штурма. Подавляющая часть его армии состояла из солдат, которые уже терпели поражения от кельтиберов. Штурм хорошо укрепленного города всегда являлся крайне сложной операцией, и даже небольшая неудача могла сильно деморализовать армию, на подготовку которой он потратил столько сил. Один из принципов Сципиона заключался в том, что мудрый военачальник никогда не должен идти на риск, которого можно избежать. Вероятно, с самого начала кампании он планировал осадить Нуманцию, поэтому, проигнорировав вызов нумантийцев, он велел своим солдатам начать возводить ряд укреплений вокруг города.

До нашего времени сохранились их следы. Раскопки в Нуманции в начале XX века немецким археологом Шультеном. Хотя, к сожалению, там не проводилось серьезных исследований, сразу становится ясно, что описание осады, составленное Аппианом, соответствует раскопанным остаткам укреплений. Солдаты Сципиона построили семь фортов (передовых постов), которые затем были объединены рвом и защитной стеной.

Последняя протянулась приблизительно на шесть миль и была построена из камней шириной восемь футов и высотой десять. Через каждый 100 футов были установлены деревянные башни. В фортах также построили каменные стены, и вскоре внутри них появилось множество каменных построек, которые позволяли войскам жить во время долгой осады в здоровых и почти комфортабельных условиях.

Раскопки дают нам еще один интересный факт: эти временные лагеря и другие лагеря республики, обнаруженные в Испании, имели стены, которые использовали естественные неровности земли в отличие идеальных походных лагерей, описанных Полибием, которые должны были строиться на совершенно плоской равнине. Поначалу кольцо вокруг Нуманции имело разрыв в том месте, где протекала река Дурий (современная Дуэро), и нумантинцы могли ввозить по ней продовольствие и посылать людей на лодках. Чтобы воспрепятствовать этому, Сципион приказал построить на каждом берегу реки по башне и перегородил реку с помощью бона — бревен, утыканных острыми лезвиями и наконечниками копий.^{109}

Каждому подразделению римской армии поручили определенное задание при сооружении укреплений. Сципион и Фабий держали наготове резервы на тот случай, если на одно из подразделение нападут. Они должны были сигнализировать о том, что нужна помощь, поднятием красного флага днем или зажигая костер ночью. Как только строительство укреплений было закончено, солдат распределили следующим образом: около 30 000 человек должны были охранять стены. На башнях было установлено много катапульт и баллист, а лучники и пращники были прикомандированы к каждой отдельной центурии.^{110} Еще 20 000 разместились таким образом, чтобы суметь поддержать любой участок, если на него будет произведено нападение. Оставшиеся 10 000 держались сзади в качестве резерва, который можно было послать куда угодно. Все сигналы должны были повторяться каждой башней по очереди, чтобы они быстро доходили до командующего, и тот мог отправить своим войскам подкрепление.

Прочность построенных стен и эффективность организации осады помогли отбить все атаки кельтиберов. Один знатный кельтибер по имени Ретоген Каравний темной ночью сумел с несколькими друзьями взобраться на стену. Убив часовых, они воспользовались откидным деревянным мостом для того, чтобы переправить своих коней на другую сторону. Беглецы поскакали в ближайшие поселения в надежде убедить кельтиберов собрать армию и прорвать осаду. Нашлось немало молодежи в городке Лутия, готовых последовать за Ретогеном, но городские старейшины послали предупреждение Сципиону. Римский командующий тут же явился с отрядом легких войск и, окружив город, пригрозил разграбить его, если ему немедленно не выдадут виновных. Кельтиберы подчинились его требованиям. Сципион приказал отсечь руки 400 пленникам, чтобы это устрашающее предупреждение заставляло каждого кельтибера помнить, какое наказание ждет тех, кто противится Риму. После этого командующий поспешил обратно к Нуманции.

К этому времени нумантинцы уже отчаянно страдали от нехватки продовольствия и решили направить к Сципиону послов с просьбой о мире. В ответ он потребовал безоговорочной капитуляции. Аппиан утверждает, что это привело жителей осажденного города в такую ярость, что послов после их возвращения в город убили. Когда положение осажденных стало еще хуже, появились вспышки каннибализма, и в конечном итоге город вынужден был сдаться. Некоторые покончили жизнь самоубийство, не в силах пережить позор. После чего оставшиеся в живых, изможденные и грязные, вышли из города и сложили оружие. Сципион отобрал из них пятьдесят человек для участия в своем триумфе, остальных продал в рабство. Саму же Нуманцию сравняли с землей, а те руины города, которые можно видеть в наши дни, относятся к более позднему периоду, когда там появилось римское поселение.

Сципион вернулся и отпраздновал свой второй триумф. Хотя зрелище оказалось не столь пышное как после разрушения Карфагена, римляне испытывали облегчение от того, что война с кельтиберами наконец-то закончена. Благодаря своей победе Сципион стал чрезвычайно популярным, но за время его отсутствия в Риме произошли значительные политические события, и вскоре Сципион оказался втянутым в политическую борьбу.

В 133 г. до н. э. народный трибун Тиберий Семпроний Гракх — человек, который вел переговоры о сдаче армии Манцина, — решил использовать свой пост для проведения закона о перераспределении общественной земли, которой владел Рим во всей Италии. Значительная ее часть находилась в распоряжении богачей, и Гракх предложил перераспределить эту землю среди бедных граждан, чтобы они таким образом получили возможность служить в легионах и тем самым увеличили военные резервы республики.

Гракх столкнулся с серьезным противодействием со стороны других сенаторов, поскольку многие из них сами распоряжались землей, которую Гракх предлагал перераспределить. Также все боялись, что Гракх благодаря принятию такого закона приобретет множество клиентов (граждан, находящихся в долгу перед ним, которые должны будут поддерживать его своими голосами в народном собрании), и при последующих выборах с ним будет трудно соперничать. Опасения, что он стремился к постоянной личной власти — то, чего республика никак не могла допустить, — казалось, подтвердились, когда он объявил о своем намерении баллотироваться на второй срок в качестве народного трибуна.^[21] Во время беспорядков в Городе Гракх был убит группой сенаторов под предводительством Сципиона Назики (сына человека, участвовавшего в битве при Пидне).^[22]

Сципион Эмилиан находился в Испании, когда произошли все эти события, так что довольно трудно судить об его отношении к событиям, происшедшим в Городе. С Гракхами Сципион состоял в близком родстве: матерью Тиберия была Корнелия, дочь Сципиона Африканского, а он сам был женат на сестре Тиберия, хотя этот брак оказался бездетным и между супругами не было любви. Лелий, близкий друг Сципиона, предлагал похожий закон во время пребывания в должности консула в 140 г. до н. э., но, столкнувшись с сильным противодействием, отступил, завоевав себе прозвище Разумный (Sapiens). Вернувшись в Рим, Сципион Эмилиан откликнулся на жалобы знатных италийцев, которые утверждали что комиссия, созданная для проведения в жизнь закона Гракха о земле, обращается с ними слишком сурово.

Эта готовность поддерживать хозяев больших поместий, в том числе из союзных народов, разозлила многих сторонников Гракха в Риме, особенно тех, кто надеялся наконец покончить с нищетой, получив в свое распоряжение участок общественной земли. В 129 г. до н. э. Сципион был найден мертвым в своем доме. Перед этим он не болел, и на его теле не обнаружили следов ранений. Вскоре распространились слухи, что он был отравлен — возможно, своей женой Семпронией или своей тещей и тетей Корнелией. Установить истину уже невозможно.^{111}

Глава 5 «Человек, посвятивший себя войне»: Гай Марий Гай Марий (157-86 гг. до н. э.)

А для римских солдат самое приятное — видеть, как полководец у них на глазах ест тот же хлеб и спит на простой подстилке или с ними копает ров и ставит частокол. Воины восхищаются больше всего не теми вождями, что раздают почести и деньги, а теми, кто делит с ними труды и опасности, и любят не тех, кто позволяет им бездельничать, а тех, кто по своей воле трудится вместе с ними.^{112}

Полководцы, о которых мы рассказали до этого, были аристократами, как и многие другие военачальники. Фабий Максим, Сципион Африканский, Эмилий Павел и Сципион Эмилиан происходили из патрицианских семей — последний был патрицием как по рождению, так и по усыновлению — и принадлежали к старейшей в Риме правящей элите. К III веку до н. э. патриции утратили монополию на высшие посты, и небольшому числу богатых плебейских семей удалось войти в узкий круг, представители которого поколение за поколением занимали магистратуры в республике.

Одни патрицианские семьи вымерли или утратили свое значение, а другие как, например, Юлии, продолжали добиваться скромных успехов, оставаясь главным образом в тени. Четыре патрицианских рода — Эмилии, Фабии, Корнелии и Клавдии — на протяжении всего республиканского периода не теряли своего могущества, их представители постоянно встречаются в списках консулов. Самые известные плебейские семьи соперничали с ними в богатстве, влиянии и обычно разделяли взгляды патрициев. Любой лидер для того, чтобы добиться успеха, должен быть уверен в себе. Фабий Максим, Павел, Сципионы и в меньшей степени Марцелл^[23] были очень самоуверенными и не желали прислушиваться к критике. Прежде всего этому способствовало высокое происхождение и привитые с детства взгляды. С ранней молодости каждый из них знал, что служить республике на важных должностях, завоевывая славу, почести и состояние, — не только обязанность аристократа, но и его право. Юноше, появившемуся на свет в одной из знаменитых семей, была почти гарантирована успешная политическая карьера независимо от его дарований. Все военачальники, о деятельности которых мы до этого рассказывали, проявили исключительные таланты в руководстве боевыми действиями и, как минимум, определенные способности к политике. Эти качества в сочетании с определенной долей везения и теми возможностями, которые давали им времена испытаний, обрушившихся на Рим, позволили каждому неоднократно проявить себя, командуя на поле боя.

Несмотря на господство нобилей, в каждом поколении всегда встречались «новые люди», которым удавалось стать консулами. Такой подъем никогда не был легким — хотя, вероятно, и не таким трудным, как обычно заявляли те, кому удавалось добиться успеха. Пробиться к высшей должности можно было всегда.

Когда Гай Марий был выбран консулом на 107 г. до н. э., его успех почти ничем не отличался от достижений других «новых людей». Отдельные эпизоды его карьеры до того, как он стал консулом, выглядят спорными, но так можно охарактеризовать и многих других сенаторов. Только с того момента, как Марий сделался консулом, его деятельность перестала вписываться в обычные рамки. Он избирался на должность консула семь раз. Раньше такое не удавалось никому.

Дело не просто в количестве, которое само по себе было беспрецедентным, а в природе этого явления, поскольку в период 104–100 гг. до н. э. он занимал эту должность пять раз подряд. Седьмой раз Марий стал консулом после того, как с вооруженным отрядом захватил сам Рим в 86 г. до н. э. Он был одной из ключевых фигур в Гражданской войне, которая разгорелась в 88 г. до н. э. Эта война была первой в долгой череде внутренних конфликтов, которые в конечном счете уничтожили республиканскую систему правления.

Римские политики и римское общество сильно изменились к концу I века до н. э. То же самое произошло с фундаментальной природой римской армии. Она эволюционировала из традиционного набранного по призыву войска, состоявшего из различных представителей имущих классов, в полупрофессиональную армию, набираемую в основном из беднейших слоев. Карьера Мария и беспорядки, происходившие в те времена, — признаки этих перемен.

Молодость Мария и нумидийский вопрос

Плутарх утверждает, что родители Мария трудились на маленькой ферме возле деревни Цереаты неподалеку от города Арпин.^{113} Рассказы о бедности «новых людей» являлись обычными драматическими дополнениями к истории об их последующем возвышении, но к этим историям следует относиться с некоторой долей скептицизма. Только представители всаднического сословия могли претендовать на важную должность в Риме, а чтобы стать членом этой социальной группы, нужно было быть состоятельным человеком.

Члены сенаторских семей начинали свою карьеру всадниками до тех пор, пока политический успех не заставлял цензоров включить их списки сената, но последние составляли меньшинство среди всадников. Большинство же предпочитало не заниматься политикой. Очевидно, сенаторы относились к ним как к нижестоящим, но этот снобизм не должен заслонять от нас тот факт, что всадники обладали значительным состоянием и положением в обществе. Дистанция между ними и сенаторским сословием была не так уже велика.

Семья Мария, несомненно, принадлежала к местной верхушке и обладала влиянием и властью в Арпине. Однако нобилям человек из такого круга казался неотесанной деревенщиной. Образование Мария было слишком старомодным по стандартам того времени. Плутарх утверждает, что его познания в греческой литературе и культуре были весьма ограниченными и он, возможно, не говорил по-гречески. Тем не менее Марий, как и все остальные «новые люди», в своих честолюбивых помыслах мало отличался от сыновей сенаторов.^{114}

Военную службу он начал во время войны с кельтиберами и, вероятно, прослужил несколько лет до прибытия в Испанию Сципиона Эмилиана. Марий с готовностью воспринял более строгую дисциплину нового командующего. Существует история о том, как он произвел хорошее впечатление во время одной из частых инспекций Сципиона армейского вооружения, снаряжения и багажа. В другой раз он участвовал в бою один на один и победил. Консул лично видел этот поединок, подвиг принес Марию знаки отличия и другие почести. Марию было в это время двадцать три года, и, вероятно, он уже занимал должность трибуна. Сципиону исполнилось, столько же, когда он прославился, выиграв бой один на один. Подобная храбрость, судя по всему, считалась уместной для офицеров подобного ранга, даже если сами главнокомандующие и их старшие подчиненные уже не шли на такой риск.^{115}

Обычно честолюбивых молодых людей, которые не отличались высоким происхождением, большим состоянием и влиянием, поддерживали могущественные семьи. Марий и его родители являлись клиентами Цецилиев Метеллов, знатного плебейского рода, представители которого часто занимали высокие посты. В 119 г. до н. э. Луций Цецилий Метелл Делматик был выбран консулом, и, возможно, именно он помог Марию стать народным трибуном. Занимая эту должность, Тиберий Гракх проводил свою программу реформ, но человеку из такой семьи, как Марий, было не под силу повторить что-нибудь подобное. Марий внес несколько законопроектов, один из которых послужил причиной его конфликта с собственным покровителем. Этот инцидент завоевал Марию репутацию человека мужественного, с независимыми взглядами.

Несмотря на это, мало кто мог предвидеть его будущую славу, и он проиграл выборы на должность эдила, а в 115 г. до н, э. с помощью подкупа избирателей сделался претором. Его отправили руководить Дальней Испанией, где он провел несколько небольших операций, сражаясь с бандами разбойников, но у него не было возможности завоевать большую славу и состояние.

Приблизительно в это время он женился на Юлии из рода Юлиев Цезарей — старинной патрицианской семье, утратившей былой авторитет. В течение всего II века до н. э. только один из ее членов сумел стать консулом. Это был удачный альянс, но он едва ли гарантировал значительное продвижение в политике. Скорее всего, Марий не раз безуспешно пытался стать консулом в последующие годы, но его карьера приостановилась до тех пор, пока военный кризис в Нумидии не представил ему возможности привлечь к себе внимание общественности.^{116}

Успешному вторжению Сципиона в Африку в 204 г. до н. э. значительно способствовал переход на сторону римлян нумидийского царевича Масиниссы, который впоследствии в качестве награды за помощь получил престол в своем сильно разросшемся царстве. После Второй Пунической войны Нумидия оказалась полезной для Рима, служа одним из главных препятствий восстановлению могущества Карфагена. И Масинисса, умерший во время начала Третьей Пунической войны, и его сын Миципса по первому требованию обеспечивали римлян зерном, войсками и слонами. Племянник Миципсы Югурта привел слонов и пеших стрелков на помощь Сципиону Эмилиану во время кампании в Нуманции, при этом Югурта сумел заслужить у римлян высокую оценку за мастерство и мужество.

В 118 г. до н. э. царь Масинисса умер, завещав свое царство Югурте, которого он усыновил, и своим родным сыновьям Адгербалу и Гиемпсалу. Последний скоро был убит по приказу своего кузена. Адгербал сбежал в Рим, и сенат постановил, что царство Масиниссы должно быть разделено поровну между двумя соперниками. Но Югурта вскоре нарушил перемирие. Такого рода борьба внутри династйи была обычным явлением среди нумидийских и мавританских царских семей. Когда-то именно подобный спор побудил Масиниссу искать помощи у Сципиона. Однако в 112 г. до н. э. Адгербала осадили в Цирте, среди жителей которой было много римских и италийских торговцев. Именно они в основном обороняли город, и после капитуляции были перебиты людьми Югурты.

Известие об этом привело Рим в ярость. Особенно были возмущены всадники, являвшиеся главами больших торговых компаний, которые вели дела в этом регионе, именно их люди оказались среди погибших. При этом сильное недовольство охватило все слои населения Рима. Эти настроения подогревались трибуном Гаем Меммием (вероятно, это он заслужил презрительный отзыв Эмилиана во время осады Нуманции) до тех пор, пока сенат не решил послать в Северную Африку консула Луция Кальпурния Бестию с армией. Югурту убедили приехать в Рим, где он занялся открытым подкупом влиятельных сенаторов и даже организовал убийство члена своей семьи, который находился здесь в изгнании. Покидая Рим, он, рассказывают, бросил презрительную фразу: «Рим — продажный город, и ему придет конец, как только найдется покупатель!» После этого визита ярость народа удвоилась и теперь главным образом была направлена на сенат, который проявил свою явную некомпетентность и коррумпированность.

Положение ухудшилось в 110 г. до н. э., когда преемник консула Бестии Спурий Постумий Альбин предпринял вялую атаку на Югурту, а затем отвел свою плохо дисциплинированную армию на зимовку, поручив командование своему брату Авлу. Тем временем в Риме два народных трибуна, желая продлить свои полномочия, задержали выборы на все должности. Эти политические интриги привели к тому, что командование осталось в руках Авла Постумия Альбина куда дольше, чем предполагалось.

Решив выжать из своего назначения все, что возможно, Авл Постумий напал на город Сутул, в котором находилась главная казна Югурты. Нумидийский царь притворился, что готов снова — вести переговоры, и втайне начал подкупать центурионов и других офицеров в римской армии. Затем он предпринял неожиданное ночное нападение на Постумия. В лагере римлян возникла паника, когда часть легионеров, целая когорта лигурийской пехоты и две турмы (turmae) фракийской кавалерии совместно дезертировали, а старший центурион — примипил (primus pilus) III легиона позволил врагу пройти через ту часть укреплений, которую он должен был защищать. Слабое сопротивление армии быстро закончилось после того, как многие римляне убежали из лагеря к ближайшему холму, оставив нумидийцам на разграбление свои палатки.

На следующий день Югурта, окружив Авла и его солдат, предложил закончить войну договором. В ответ на признание Югурты законным царем Нумидии тот должен позволить римлянам спокойно уйти, как только они подвергнутся символическому унижению, пройдя под аркой из трех копий^[24]. Точное происхождение это архаического ритуала неизвестно, он, очевидно, подразумевал потерю солдатами своего статуса воинов. Также точно не известно, был ли он широко распространен за пределами Италии или его проводили враги Рима, зная о том, насколько этот обряд унизителен для римлян. Как и в случае с Нуманцией, сенат незамедлительно отверг договор. Однако этот демарш сената не мог уменьшить возмущение народа, поскольку всем было ясно, что катастрофа вызвана некомпетентностью и коррупцией.^{117}

В 109 г. до н. э. командующим на войне с Югуртой стал консул Квинт Цецилий Метелл, младший брат Делматика. Он не стал набирать новую армию, а пополнил численность легионов, находившихся в Африке. Размолвка между Марием и Метеллами, очевидно, не была окончательной, ибо Марий и Публий Рутилий Руф сопровождали Квинта Металла в качестве его старших легатов. Поскольку с консулом теперь находились два легата, служивших в Нуманции, неудивительно, что для приведения легионов в форму стали применяться многие методы Сципиона Эмилиана.

Войска Альбина провели последние месяцы в праздном безделье, даже не утруждая себя укреплением лагеря должным образом. Местоположение лагеря менялось, лишь когда начинало не хватать фуража или же вонь от их собственных нечистот становилась нестерпимой. Солдаты и рабы из лагеря мародерствовали и грабили, как им заблагорассудится.

Метелл предпринял меры, очень похожие на те, что использовал Сципион Эмилиан. Торговцы и прочие ненужные нахлебники были изгнаны, а солдатам запретили покупать еду — многие продавали свою порцию зерна, чтобы приобрести готовый белый хлеб и не есть хлеб из непросеянной муки, который они должны были печь сами. Простым солдатам также запретили держать собственных рабов или иметь вьючных животных. Армия стала сниматься с лагеря каждый день и перемещаться на новую позицию, где разбивала походный лагерь, как если бы находилась на вражеской территории. Как и Сципион, Метелл и его легаты своими действиями подавали пример простым воинам во время марша. При этом они постоянно двигались вдоль колонны, следя за тем, чтобы как целые подразделения, так и отдельные солдаты занимают положенное им место и всегда должным образом экипированы и готовы к бою.^{118}

Когда Метелл счел свою армию достаточно подготовленной, он начал наступление на Югурту. Сначала царь избегал боя, поэтому римляне переключили свое внимание на его города, захватив несколько небольших крепостей и столицу — город Цирта. Такие потери нанесли серьезный урон престижу Югурты и побудили его напасть на римскую армию, когда она передвигалась по открытой местности у реки Мутул.

После беспорядочного скоротечного боя, во время которого подвижные вражеские войска заставили колонны римлян разделиться на несколько частей, нумидийцев наконец удалось оттеснить, нанеся им серьезный урон. Большинство их боевых слонов было убито или захвачено в плен. Римляне также потеряли немало убитыми и ранеными, и Метелл дал армии недолгий отдых, позволив солдатам восстановить силы и позаботиться о раненых. Он также провел построения, на которых наградил отличившихся в бою.

Спустя четыре дня римляне снова начали опустошать самые плодородные области Нумидии, угрожая ее городам и твердыням. Брать штурмом укрепленные города всегда было делом трудным, и Метелл был вынужден отвести свои войска от Замы после осады, во время которой произошли упорные и кровавые стычки. Самым удобным было избавиться от Югурты тем же способом, каким ликвидировали Вириата. Римляне подкупили нескольких царских командиров, чтобы те убили Югурту. Но заговор был раскрыт и провалился.

Трудно сказать, что еще мог сделать Метелл с теми средствами, что находились в его распоряжении, но в Риме им были недовольны: время шло, а отомстить Югурте так и не удавалось. В 108 г. до н. э. Марий стал просить командующего разрешить ему вернуться в Рим, чтобы выставить свою кандидатуру на выборах консула. Саллюстий сообщает нам, что стремление Мария было подогрето прорицателем, встреченным неподалеку от Утики, который предсказал ему выдающуюся карьеру. На протяжении всей своей жизни Марий верил в предопределенность своей судьбы и постоянно искал подтверждения этому в различных предзнаменованиях.

Однако в ответ на просьбу Метелл дал своему легату презрительный ответ. У командующего был родной сын, который служил в его штабе. Юноше было немногим более двадцати лет. Метелл предложил Марию подождать, пока его сын достигнет нужного возраста, чтобы выставить свою кандидатуру на выборах консула.

Марий продолжил служить легатом, но начиная с этого момента не упускал ни одной возможности принизить заслуги своего командира. Он критиковал его не только в армии. Во время встреч с многочисленными римскими торговцами и дельцами в Африке он обвинял Метелла в том, что тот без необходимости затягивает войну, чтобы представить свою победу значительнее, чем на самом деле, и обогатиться материально. Эти люди не замедлили направить своим коллегам в Риме письма, в которых критиковали командующего и восхваляли его легата.

Следующая возможность напасть на своего старого покровителя представилась, когда гарнизон города Вага был перебит во время неожиданного восстания жителей, решивших перейти на сторону Югурты. Повстанцы пощадили только командира, некоего Тита Турпилия Силана. Город римлянам удалось быстро отбить, а Марий принял участия в суде, созванном для выяснения обстоятельств поведения Силана. Марий предложил казнить Силана, несмотря на то что последний также был одним из клиентов Метеллов. В конце концов Метелл уступил и позволил своему нелояльному и чинившему столько беспокойства легату вернуться в Рим.

Предвыборная кампания Мария была короткой и очень успешной. Хотя в наших источниках говорится, что основную поддержку он получал от малоимущих слоев населения, нам следует помнить, что избирательная система в Риме давала на выборах преимущество более состоятельным гражданам, следовательно, многие всадники одобрили его кандидатуру.

Также немалая часть сенаторов была на стороне Мария, но остальных возмутили резкие речи нового консула, в которых тот критиковал нобилей. Опытный воин Марий противопоставлял себя изнеженным аристократам, которые пытались изучить войну по книжкам:

С этими гордецами, квириты^[25], сравните теперь меня, нового человека. То, о чем они обычно слышат или читают, я либо видел, либо совершил сам; чему они научились из книг, тому я — ведя войны. Теперь сами решайте, что более ценно — действия или слова. Они презирают меня как нового человека, я их — как трусов; мне бросают в лицо мое происхождение, я им — их подлости. Впрочем, я полагаю, что все люди — одинакового происхождения, но все храбрейшие — они и самые благородные. И если бы теперь можно было спросить у отцов Альбина или Бестии, меня или их предпочли бы они породить, то что, по-вашему, ответили быони, как не то, что хотели бы иметь как можно больше храбрых сыновей? Если знатные люди презирают меня по праву, то пусть они поступают так же и по отношению к своим предкам, у которых, как и у меня, знатность порождена доблестью.^{119}

Слова эти, несомненно, принадлежат Саллюстию, поскольку греческие и римские историки любили придумывать речи для своих героев, но вполне возможно, что приведенная речь отражала подлинные высказывания и взгляды Мария в 107 г. до н. э. Хотя такой откровенной критикой Марий разозлил нобилей, его речи были с восторгом встречены народными массами. Он же решил занять место Метелла в Африке и публично пообещал быстро довести войну до конца.

Обычно сенат определял, какие провинции будут поручены новым магистратам и чьи полномочия по командованию, армией будут продлены, но один из трибунов внес предложение в трибутные комиции предоставить Марию командование в войне с Югуртой, и оно было поддержано. Метелл отказался встречать своего преемника, поручив передачу командования Рутилию Руфу.

Несмотря на все свое хвастовство, Марий не смог одержать быстрой победы в Нумидии. Его популярность от этого, похоже, не пострадала, и срок его командования был продлен сначала на год, а потом еще на один.

На завершение войны понадобилось три года. Стратегия Мария ничем не отличалась от той, что применялась Метеллом. Римляне сосредоточили свои усилия на взятии крепостей Югурты, так как пока не удавалось втянуть царя в решающую битву. Зачастую римлянам сопутствовала удача. Так, во время осады одной из крепостей лигурийцы, входившие в состав союзных частей, отправились искать съедобных улиток возле реки Мулукка и обнаружили скрытую тропу, ведущую к плохо укрепленной части стены. Марий, который готов был уже прекратить осаду, воспользовался найденной тропой во время штурма крепости и добился успеха.

Тем не менее несмотря на многочисленные успехи римлян, самому Югурте всегда удавалось ускользнуть, и он продолжал борьбу. Наконец Марий прибег к вероломству, убедив союзника Югурты царя Мавритании Бокха перейти на сторону Рима в конце 105 г. до н. э. Операцию организовал и провел квестор Луций Корнелий Сулла. Марий вернулся в Рим и удостоился триумфа 1 января 104 г. до н. э. В тот же день он вступил во второй раз в должность консула, причем выборы проходили без личного присутствия кандидата. Это совершенно не соответствовало правилам, но Италии теперь угрожали с севера племена варваров, которые уже уничтожили несколько римских армий, и многие посчитали, что против них нужно послать самого популярного полководца республики.^{120}

«Мулы Мария»

Ни Метеллу, ни Марию не позволяли набирать новую армию для кампании в Африке, и они получали лишь новых рекрутов, чтобы дополнить численность войска до полного состава. В 107 г. до н. э. Марий совершил беспрецедентный поступок, приняв на службу людей из совершенно неимущих классов. Эти люди являлись пролетариями (proletarii) или «считаемыми по головам» (capite censi), их вносили в перепись по счету, потому что они не обладали никакой собственностью.

В прошлом пролетарии призывались на военную службу только во времена крайних кризисов, как, например, в самые мрачные годы Второй Пунической войны (хотя, возможно, что они довольно часто служили гребцами во флоте). Традиционно армия пополняла свой состав людьми, имевшими собственность, главным образом мелкими землевладельцами. Именно эти люди были кровно заинтересованы в существовании республики и, следовательно, должны были мужественно сражаться ради ее блага. Однако к концу II века до н. э. эта обязанность стала для хозяев небольших наделов земли слишком обременительной. Саллюстий сообщает нам, что противники Мария в сенате надеялись, что набор рекрутов из числа бедняков уменьшит популярность нового консула в народе. Но этого не произошло, а набранные из бедноты рекруты оказались необыкновенно старательными, поскольку жаждали завоевать себе славу и материальный достаток.

Историки рассматривают действия Мария в 107 г. до н. э. как кардинальные реформы, полагая, что именно с этого момента римская армия смогла удачно перейти от народного ополчения к профессиональному войску, набираемому в основном из бедноты. Отныне легионеры рассматривали армию как средство сделать карьеру и выйти из нищеты, а не как долг перед республикой, ради чего приходилось нарушать привычное течение жизни.

При прежней системе состав легионов менялся каждый год, но с появлением профессиональных солдат легионы начали превращаться в постоянные соединения и со временем приобрели сплоченность и одновременно свою индивидуальность. Марий способствовал этой тенденции, введя во все легионы одинаковый тип легионных значков — древко, украшенное серебряным орлом. В прошлом у каждого легиона было пять видов значков — с орлом, быком, конем, волком или кабаном. Поскольку принятие в армию теперь не зависело от материального достатка, старое деление, основанное на имущественном цензе и возрасте, утратило свое значение.

Последнее упоминание о велитах относится к кампании Метелла в 109 г. до н. э. Кавалерия из римских граждан исчезла примерно в это же время. Поэтому роль легкой пехоты и кавалерии в легионе снизилась. Названия гастаты, принципы и триарии (последние обычно известны под названием pili) использовались при проведении церемоний и сохранились в армейской администрации, но фактические различия между рядами исчезли наряду с их тактическим значением. Все легионеры стали теперь тяжелыми пехотинцами. В их экипировку входили шлем, кольчуга или нагрудник, щит — скутум (scutum), меч и тяжелый дротик — пилум (pilum).

Центурия осталась основным административным подразделением. В ее состав обычно входило восемьдесят человек. Манипул в качестве самой важной тактической единицы заменила когорта, она состояла из трех манипулов и насчитывала 480 человек. В один легион входило десять когорт. В бою легион по-прежнему часто строился в три рада. В первом обычно стояло четыре когорты, а во втором и третьем по три. Но так как в таком легионе все воины были одинаково экипированы, а когорты одинаково организованы, он обладал гораздо большей тактической гибкостью, чем легион, состоящий из манипулов. Легион из когорт мог развертываться как в два, так и в четыре ряда. Одиночный ряд применялся редко и считался, вероятно, слишком слабым.

Многие ученые сейчас преуменьшают значение реформы Мария в переходе от призывной армии к профессиональной, предпочитая рассматривать этот процесс как постепенный. Несомненно, со времени Второй Пунической войны периодически снижали уровень собственности, в зависимости от которого граждан принимали в армию. Спурий Лигустин — один из группы недовольных бывших старших центурионов, записавшихся на военную службу в 172 г. до н. э.,  — возделывал слишком маленький участок земли, не позволявший ему поступить на службу, и в течение двадцати двух лет он неоднократно записывался в армию добровольцем. Трудно определить, как часто римские граждане добровольно записывались в армию до реформы Мария, хотя нам следует помнить, что Лигустин прослужил почти три года центурионом и таким образом скорее являлся примером офицера полупрофессионала, чем солдата профессионала. Также нелегко установить, какое количество граждан не могло поступить на службу из-за бедности, несмотря на снижение уровня имущественного ценза.^{121}

Точно известно, что на начальном этапе призывной системы ситуация с римской армией была иной. Во время какой-нибудь очередной войны с соседями-италийцами, римлянин мог записаться в легион, повоевать и вовремя вернуться домой к сбору урожая. После того как границы республики расширилась, войны стали проводиться все дальше от дома, а их продолжительность все увеличивалась. К концу II века до н. э. требовалось постоянное присутствие римских гарнизонов в Испании, Трансальпийской Галлии и Македонии, независимо от того, проводились ли там боевые операции или нет.

Долгие годы постоянной военной службы ложились тяжким бременем на владельца небольшого хозяйства, которое зачастую приходило в упадок за время его отсутствия. В то же самое время заморские войны обогатили римскую элиту, которая скупала большие участки италийской земли, чтобы построить там роскошные поместья, на которых теперь трудились рабы. Дешевый труд рабов стал одним из результатов римских побед. С каждым годом Рим вел все больше войн, которые к тому же становились все продолжительнее, а это приводило к тому, что призванные в легионы граждане оказывались оторванными от своих небольших хозяйств в течение нескольких лет подряд. Залезая в долги и не имея возможности расплатиться, они были вынуждены продавать свою собственность, которая переходила в руки хозяев больших поместий или латифундий. С каждой такой продажей число людей, имеющих право служить в армии, уменьшалось.

Мы не располагаем точными данными, чтобы оценить, насколько сократились мобилизационные ресурсы Рима в этот период. Возможно, наши источники преувеличивают эту проблему, но во всяком случае ясно дают понять, что эта тенденция тревожила римское общество. Эту проблему пытался решить с помощью своих реформ Тиберий Гракх в 133 г. до н. э., когда хотел перераспределить общественную землю для увеличения числа мелких собственников, из которых формировалась основа легионов.

Беспокойство все возрастало не только из-за сокращения людских ресурсов, но так же из-за падения уровня профессионализма римской армии, начиная с середины II века до н. э. Ухудшение боевой подготовки римских солдат было столь же серьезным, как уменьшение их количества. К тому же желающих служить в легионах становилось все меньше. Хотя об этой тенденции мы можем судить лишь по отдельным характерным случаям вроде того, что случился в 151 г. до н. э.^[26] Надежды сената на то, что Марий потеряет поддержку, как только начнет набирать солдат из бедноты, так же свидетельствуют о непопулярности военной службы в это время. Даже если служба не приводила к финансовому краху и нищете, обязанность отправляться в армию сама по себе могла вызывать возмущение. Набор (dilectus) проводился под контролем ответственного за это магистрата, который старался набрать как можно больше опытных солдат и потому раз за разом призывал одних и тех же людей. Максимальный срок скорее обязательной, чем добровольной службы составлял шестнадцать лет, что являлось значительной частью человеческой жизни. В 123 г. до н. э. Гай Гракх^[27] возобновил старый закон, в котором говорилось, что никого моложе семнадцати лет нельзя принудительно отправить в армию. Это наводит на мысль, что законы о призыве зачастую нарушались.

Обязанность всех граждан, обладавших достаточной собственностью, проходить военную службу, когда того требовало государство, никогда официально не отменялась. Армии набирались и после Мария, но неясно, насколько этот процесс теперь походил на традиционный набор. Маловероятно, чтобы теперь обращали внимание на имущественный ценз. В I веке до н. э. и на протяжении всей остальной истории Рима вплоть до его заката набор в армию всегда был очень непопулярным. Возможно, Марий был не первым, кто начал набирать добровольцев из числа пролетариев, но он первым начал это делать открыто. Сo 107 г. до н. э. подавляющее большинство легионеров набиралось уже из бедняков — предпочтение по возможности отдавалось сельской бедноте, поскольку ее считали более подходящей, чем городскую. Армия как объединение различных слоев римского общества, сражавшихся за свою республику, перестала существовать.

Войско, которым Марий командовал в Нумидии, представляло собой смесь его новых рекрутов, набранных в основном из пролетариев, с частью прежней армии, набранной по традиционной системе. Прибыв в провинцию, Марию пришлось потратить часть времени на их объединение в согласованно действующее целое с помощью тренировок, после чего он дал войскам возможность добиться легких побед, разоряя плодородный, но плохо защищенный регион Нумидии.

На протяжении всей кампании Марий требовал, чтобы его солдаты находились в состоянии повышенной боеготовности и всегда следовали тем правилам, которые он установил. Тем не менее он не был придирчивым командиром, и дисциплина в его легионах не считалась слишком строгой по римским меркам. Саллюстий сообщает нам, что Марий предпочитал руководить своими солдатами больше взывая к «их чувству стыда, а не с помощью наказаний».

При этом от солдат требовалось немало. Как и в то время, когда Марий служил легатом, так и теперь он продолжал делать все для того, чтобы обоз армии был как можно меньше. Запрещалось иметь предметы роскоши, и легионеры должны были носить все свои вещи у себя на спине, поскольку им не дозволялось иметь рабов или вьючных животных. Марий ввел (или, вероятнее, сделал нормой) следующее: каждый солдат должен был привязать свой кожаный мешок к палке с крестовиной и носить его на спине. Этот метод позволял в случае необходимости быстро бросить мешок. В итоге легионеры оказались настолько перегружены, что их прозвали «мулами Мария». Полководец внимательно следил за соблюдением правил и всегда сам подавал пример, разделяя все трудности воинской службы со своими солдатами. Он ел такой же хлеб, как его легионеры, и жил в таких же условиях. У него была привычка лично проверять, как часовые охраняют лагерь, но не из-за того, что он не доверял подчиненным, а для того, чтобы солдаты знали, что он бодрствует, пока они находятся на дежурстве. Он честно говорил с людьми любого ранга, если считал нужным кого-то раскритиковать или, наоборот, выразить одобрение и наградить. Его уважали как жесткого, но справедливого командира.^{122}

После разгрома Югурты армия, находившаяся в Африке, была демобилизована, и для войны с северными варварами Марий принял командование над войском, набранным Рутилием Руфом, консула 105 г. до н. э., поскольку счел, что эти легионы подходят для новой кампании лучше, чем его собственные солдаты.

Часть бойцов африканской армии служили с самого начала войны, а набранные недавно довольствовались полученной славой и обещанной Марием добычей и не горели желанием участвовать в очередной тяжелой кампании. Солдаты Руфа, вероятно, также были набраны главным образом из пролетариев, и Марий пригласил инструкторов из гладиаторских школ для обучения их владению оружием. Эти методики, по которым обучение рекрутов начиналось с нанесения ударов по шестифутовому столбу, а затем следовали сражения с живым противником, — станут стандартными в армии на многие века.

Поначалу солдат пользовался деревянным мечом и ивовым щитом, которые были тяжелее боевых. Это делалось для развития его физических данных. Традиционно считалось, что любого гражданина, которого могли призвать на военную службу, обучать владению оружием должен был его отец. Само оружие являлось семейной собственностью и часто передавалось по наследству. Теперь государство обеспечивало легионера снаряжением и занималось его боевой подготовкой. Это являлось очередным признаком перехода армии на профессиональную основу.^{123}

Возможно, солдаты Руфа были лучше подготовлены и дисциплинированы, чем африканская армия. Их набирали и тренировали для борьбы с кимврами и тевтонами, тактика боевых действий которых заметно отличалась от той, что применяли нумидийцы. Однако Марий руководил ими точно так же, как командовал легионами в Африке. Он начал проводить тренировки, уделяя особое внимание физической подготовке и проводя регулярные марш-броски. Как и в Африке, солдаты должны были сами носить вещи и готовить свою еду. Марий был жестким командиром, награждал за хорошее поведение и сурово наказывал за проступки.

В одном таком инциденте участвовал его племянник Гай Лузий, который служил офицером, возможно, трибуном. Он неоднократно пытался соблазнить одного из солдат, служившего под его командованием, но всякий раз получал отказ. Когда, наконец, он вызвал легионера в свою палатку и напал на него, последний, некто Требоний, вытащил меч и убил Гая Лузия. Солдат был отдан под суд за убийство старшего офицера, где его рассказ был подкреплен свидетельствами его товарищей. Марий не только отклонил обвинение, но и лично преподнес солдату гражданский венок за то, что тот стойко защищал свою честь.

Полибий упоминает, что за гомосексуализм в лагере наказывали смертью, и этот закон остался в силе и после того, как армия стала профессиональной. Причина такой строгости не только в повсеместном и глубоком отвращении римлян и италийцев к гомосексуализму (хотя это отвращением нельзя назвать всеобщим), но и в страхе, что подобные связи могут разрушить военную иерархию, как и произошло в данном случае. Тот факт, что главнокомандующий смирился не просто с убийством офицера, но и своего родственника, доказывает, что строгая дисциплина применялась ко всем, без исключения.^{124}

Северная угроза

В 104 г. до н. э. большинство римлян стало опасаться, что рано или поздно северные варвары перейдут через Альпы и превратятся в реальную угрозу как для Италии, так и для самого Рима. Эти варвары считались столь же опасным врагом, как и Ганнибал.

Эти племена, главным образом кимвры и тевтоны, а также немало других, в том числе амброны и тигурины, были не просто шайками мародеров, а переселенцами, пустившимися с дальний путь в поисках новых земель, на которых они могли поселиться. Оценки их численности в древних источниках — Плутарх утверждает, что было 300 000 воинов и с ними гораздо больше женщин и детей, — являются, скорее всего, сильно преувеличенными, но воинов и их семей, конечно, было очень много.

Варвары передвигались не большой единой колонной — в этом случае они не смогли бы найти достаточно пищи и фуража, — а несколькими группами. Таким образом, даже отдельные племена во время этого похода распределялись по большой территории. Римляне точно не знали, где родина этих племен. Им лишь было известно, что она где-то за Рейном, возможно неподалеку от реки Альбис (современная Эльба). Являлись ли эти племена галльскими или германскими и почему они начали миграцию — римляне также не знали. Причиной массового переселения могла быть как нехватка места в их родных местах, так и междоусобные войны, нападение внешних врагов или все эти причины вместе.

Греческие и римские комментаторы точно не знали, к какому народу принадлежали эти племена. Весьма вероятно, что кимвры и тевтоны были германцами, хотя современные археологи не могут дать четкое разграничение галльских и германских племен, упоминавшихся в наших греческих и римских источниках. Отличия в стиле и форме находок наводят на мысль, что это все же были разные племена, хотя находки не могут автоматически свидетельствовать о различиях их языков, культуры и рас. Вероятно, когда германские племена проходили по землям, занимаемым галльскими народами, немало галлов присоединилось к ним.^{125}

В 113 г. до н. э. часть тевтонов вошла в Норик. Хотя главной целью похода был поиск земли, это не мешало варварам заниматься грабежом во время своих продолжительных поисков. Норик не был римской провинцией, но находился рядом с Иллирией и Альпами, и его народ являлся союзником Рима. Консул Гней Папирий Карбон выступил с армией против тевтонов. Те отправили послов с объяснениями, что им было ничего не известно об этом союзе и они вовсе не намеревались начинать войну с Римом. Карбон дал примирительный ответ, но провел неожиданную атаку на лагерь германцев, прежде чем послы успели вернуться. Несмотря на эту хитрость, германские воины сумели дать решительный отпор, и римская армия, понеся серьезные потери, была разбита.

Потом эти тевтоны направились на запад в Галлию.^{126} Через несколько лет группа переселенцев, в которую входили тигурины — часть гельветов, которые жили на территории современной Швейцарии, — приблизилась к Трансальпийской Галлии (современный Прованс) и разбила армию под командованием консула Марка Юния Силана. После этого успеха они попросили у сената землю, на которой могли бы поселиться, а когда эта просьба была отклонена, не стали двигаться дальше, но опустошили римскую провинцию.

В 107 г. до н. э. тигурины устроили засаду армии консула Луция Кассия Лонгина. При этом часть армии и сам консул погибли. Оставшиеся в живых сдались и прошли под ярмом. Следствием такого удара по престижу Рима было восстание одного из племен в Трансальпийской Галлии, но оно было быстро подавлено Квинтом Сервилием Цепионом. Во время этой операции Цепион разграбил святыню племени тектосагов в Толозе (современная Тулуза). Святилищем служило озеро, в которое, по свидетельству некоторых источников, было брошено более 100 000 фунтов как золота, так и серебра.

Эта огромная добыча исчезла по дороге в Италию, из-за чего разгорелся очередной скандал. В 105 г. до н. э. к Цепиону, получившему должность проконсула, присоединился консул Гней Маллий Максим, поскольку кимвры и тевтоны снова подошли к берегам Радона (Роны). Цепион и Максим вместе командовали одной из самых больших римских армий и столкнулись с захватчиками у Аравсиона (современный Оранж). Вражда между командующими способствовала поражению, в результате которого погибло столько римлян, что эту катастрофу вполне можно было сравнить с поражением при Каннах.^{127}

Пять консульских армий были разгромлены северными варварами и, казалось, уже ничто не помешает им вторгнуться в Италию и разграбить Рим так же, как это уже один раз сделали галлы. Уже сотню лет римляне не терпели столько сокрушительных поражений подряд. Они открыто провели человеческое жертвоприношение, зарыв живьем грека и гречанку, а также двух галлов — мужчину и женщину — на Бычьем рынке. Ранее подобный ритуал римляне совершили, проиграв битву при Каннах. После позорного поведения Бестии и Альбина в Нумидии события на севере навлекли еще больше критики в адрес нобилей. Силан, Попиллий (легат, командовавший уцелевшими солдатами армии Кассия, сдавшейся в 107 г. до н. э.), Маллий и Цепион были отданы под суд; последние двое за некомпетентность и по обвинению в краже трофеев из Толозы. Разочарование в аристократии и нехватка хороших полководцев привели к тому, что народ потребовал назначения Мария на пост главнокомандующего и соответственно занятия им должности консула во второй раз.

Тем временем племена варваров продолжали свое движение, не имея точной цели и меняя направление, ибо после Аравсиона основная масса кимвров и тевтонов направилась на запад, их попытка прорваться в Испанию оказалась неудачной. В 104 г до н. э. Марию и его армии не с кем было сражаться, но римляне знали, что угроза не исчезла и пока ничего не сделано для ее предотвращения. Центуриатные комиции, воодушевленные рассказом о беспристрастности Мария в случае с Лузием и Требонием, решили, что только Марий сможет отразить грядущее вторжение и снова выбрали его консулом. Разумеется, можно было надеяться, что Марий и так получил бы командование как проконсул, но сенат обычно не принимал таких решений, пока не пройдут выборы, и сторонники Мария не хотели рисковать и доверять в столь ответственном деле аристократам. Тем более что в эти десятилетия гораздо реже стали назначать проконсулов и пропреторов, чем в предыдущие годы. За третьим консулатом Мария последовал четвертый, поскольку враг опять не появился, и лишь только в 101 г. до н. э^[28] племена наконец начали свое вторжение.^{128}

О войске под командованием Мария известно немногое, но оно, вероятно, представляло собой сильную консульскую армию из двух легионов и двух ал. Численность последних доходила до 6000, и их поддерживал значительный контингент вспомогательных войск. Общая численность его армии составляла около 30 000-35 000 человек. Он занял и укрепил сильную позицию на берегах реки Родан, где Марий сосредоточил огромные ресурсы. Во время долгого ожидания врага он велел своим солдатам прорыть канал к морю, чтобы увеличить средства сообщения и облегчить доставку провианта. Консул считал, что не должен позволить втянуть свою армию в битву или переходить на другую позицию из-за нехватки продовольствия.

Далее к востоку главные проходы в Цизальпинскую Галлию охранялись его коллегой Квинтом Лутацием Катулом с более слабой консульской армией численностью ненамного превышающей 20 000 человек. Римлянам было известно, что племена разделились. Тевтоны и амброны направились в сторону Мария, а значительная часть кимвров повернула к Норику и готовилась проникнуть в Италию через Альпийские перевалы. Сообщения о передвижениях неприятеля поступали к римским командирам от галльских племен, являвшихся союзниками Рима или же, по меньшей мере, относившихся враждебно к появлению большого числа иноземных варваров.

Сулла, человек который захватил Югурту, служил легатом Мария в 104 г. до н. э. и трибуном в 103 г. до н. э. В течение этого времени он несколько раз участвовал в переговорах с галлами. Он, например, убедил племя марсов стать союзником Рима. Куда более необычными являлись деяния Квинта Сертория, офицера, который был ранен в бою при Аравсионе и спасся лишь благодаря тому, что переплыл Родан. Нарядившись как один из варваров — к тому же он знал немного язык противника, — он проник в лагерь врага, подробно выяснил его численность и намерения и сообщил об этом римлянам.^{129}

Тевтоны и амброны приблизились к римскому лагерю на Родане, и они предстали перед легионерами — «бесчисленные, страшные, голосом и криком не походившие ни на один народ», как пишет Плутарх.^{130} В другом месте он описывает, как варвары выходят на бой. Кавалеристы выехали

во всем своем блеске, с шлемами в виде страшных чудовищных звериных морд с разинутой пастью, над которыми поднимались султаны из перьев, отчего еще выше казались всадники, одетые в железные панцири и державшие сверкающие белые щиты. У каждого был дротик с двумя наконечниками, а врукопашную кимвры сражались большими тяжелыми мечами.^{131}

Бойцы неприятеля были высокими, крепкими, мускулистыми с бледной кожей, светлыми волосами и голубыми глазами. В описаниях кимвров и тевтонов сильно сказалось влияние литературных и художественных стереотипов относительно диких северных варваров: сильные, но недостаточно выносливые; храбрые, но недисциплинированные. Несмотря на преувеличения, эти описания в целом соответствуют действительности, армии варварских племен обычно не умели маневрировать, применяли простую тактику и в основном полагались на стремительную атаку. Она была весьма устрашающей, иногда варвары просто сметали противника — особенно робкого, — но если неприятелю удавалось устоять, то варвары, тут же растеряв свой пыл, в конце концов отступали.

Племена переселенцев странствовали и сражались уже несколько лет подряд и, вероятно, становились более опытными бойцами, чем большинство варварских армий, набираемых для защиты собственных территорий или для совершения краткосрочного набега. Тем не менее эти воины, по сути своей, являлись героями-одиночками, жаждущими проявить храбрость и завоевать славу. Особенно это утверждение справедливо по отношению к знати и ее окружению. Они также были самоуверенны и презирали врагов, которых не так давно им удалось обратить в бегство. Победы варваров, пусть одержаны они были над неподготовленными римскими армиями под руководством бездарных командиров, неизбежно производили отрицательный эффект на солдат Катула и Мария, ожидающих вторжения. Слухи, несомненно, преувеличивали численность и свирепость врага, заставляя легионеров волноваться еще больше. Крайне маловероятно, чтобы солдаты, вступавшие в бой в подобном настроении, могли остановить стремительную атаку дико кричащих воинов, которых считали до этого момента непобедимыми.^{132}

Марий знал о настроении своих солдат и поэтому не принял боя, когда племена расположились лагерем неподалеку от его армии. Несколько дней тевтоны выстраивались в боевом порядке на равнине между двумя лагерями и отдельные воины бросали римлянам хвастливые вызовы. Подобные выходки являлись основной частью межплеменных раздоров, — характерная особенность для сообществ с большим количеством бойцов-героев. Один из воинов, надеясь сразу завоевать славу, выкрикнул, что желает сразиться с Марием один на один. Консул предложил ему пойти и повеситься, раз ему так хочется умереть. Германец продолжал настаивать, и Марий послал пожилого гладиатора небольшого роста, объявив, что если варвар победит этого человека, тогда он, возможно, сам сразится с варваром. Подобная насмешка над кодексом чести германцев — ибо гордый воин требовал такого же известного соперника — разительно отличалась от готовности Марцелла веком ранее вести себя так же геройски.

Марий требовал от своих солдат беспрекословного подчинения, не позволяя ни отдельным подразделениям, ни смельчакам-одиночкам вступать с врагом в бой. Он хотел, чтобы его бойцы видели врага на близком расстоянии и привыкли к внешности варваров и производимому ими шуму. Он полагал, что вскоре неприятель не будет казаться таким ужасным. Через некоторое время солдаты начали сердиться на нежелание своего командующего проводить сражение. Тевтоны разоряли окружающую местность и даже предприняли атаку на лагерь римлян, стремясь заставить Мария принять бой.

Нападение было с легкостью отбито, и племена решили пройти мимо не желавшего двигаться врага и отправиться к Альпийским перевалам. Весьма вероятно, что долгое пребывание варваров на одном месте привело к нехватке продовольствия и фуража. Проходя мимо, тевтоны громко выкрикивали оскорбления в адрес римлян, интересовались у солдат, не хотят ли те передать что-нибудь своим женам, поскольку они скоро к ним наведаются в гости. После чего варвары ушли. Плутарх пишет, что тевтонам потребовалось шесть дней на то, чтобы покинуть лагерь, намекая на огромную численность варваров. Однако если эти сведениях верны, то они скорее отражают отсутствие дисциплины во время передвижения племен.^{133}

Марий подождал, пока неприятель не пройдет, а затем со своей армией покинул лагерь и последовал за ним. В течение следующих нескольких дней он шел за тевтонами по пятам, держась на близком расстоянии, но, не вступая в непосредственный контакт. Места для лагеря во время ночевок он выбирал очень тщательно, так чтобы особенности местности защищали лагерь от возможного нападения. Он уже объявил своим солдатам, что готов принять бой, но необходимо выбрать подходящий момент и место, чтобы обеспечить победу римлян.

Мария открыто сопровождала сирийская женщина по имени Марта, которая пользовалась славой пророчицы. Ходили слухи, что жена полководца Юлия виделась с этой женщиной во время гладиаторских боев, и та успешно предсказывала исход каждой схватки на арене. Сейчас во время похода Марту несли на носилках. Различные предзнаменования, свидетельствующие об успехе армии, тут же широко оглашались. Как и в случае с заявлением Сципиона Африканского о том, что перед атакой ему во сне явился Нептун и пообещал поддержку, в наших источниках нельзя найти ответ, верил ли Марий во все эти знамения или просто манипулировал настроением своих солдат.^{134}

Наконец, когда тевтоны добрались до Акв Секстиевых (Aque Sextiae), Марий посчитал, что долгожданный момент наступил. Римляне, как обычно, разбили лагерь, заняв сильную позицию неподалеку от врага. В данном случае, однако, у этого места был серьезный недостаток из-за отсутствия источника свежей воды. В этом неудачном выборе Фронтин позднее обвинил походную заставу, которая всегда шла впереди главной колонны и размечала место для разбития лагеря.

Марий объявил, что жажда придаст солдатам дополнительный стимул в бою с варварами, расположившихся возле реки и соседних с ней горячих источников. Но первым делом он отправил легионеров недовольных отсутствием воды легионеров укреплять новый лагерь. Армейские же рабы направились к реке, чтобы набрать воды. Несмотря на то что Марий сократил их количество до абсолютного минимума, в армии их оставалось не так уж мало, чтобы смотреть за обозом и вьючными животными. Некоторые из обозных слуг — галеарии (galearii) — носили шлемы, кое-какую защиту и имели основное оружие. Германцы не собирались сражаться в тот день, поскольку римляне следовали за ними уже некоторое время и ни разу не пытались завязать бой. Силы варваров в этот момент сильно рассредоточились, и многие тевтоны купались в источниках.

Когда римские рабы стали набирать воду, завязалась стычка. На шум явились новые германцы. Лагерь амбронов, вероятно, был разбит ближе всего к месту стычки, так как вскоре их довольно большой отряд выстроился в боевом порядке и отогнал рабов. Плутарх утверждает, что амбронов было 30 000, что крайне маловероятно. Сначала варваров встретили вспомогательные войска лигуров — весьма возможно, они стояли недалеко, чтобы прикрывать солдат, разбивающих лагерь, — а затем и другие силы, которые Марий неохотно ввел их в бой. Германцы разделились на два отряда, поскольку части из них удалось перебраться через реку, но они были разбиты по отдельности. Римляне вторглись в лагерь противника, но тут они столкнулись с женщинами, которые в ярости напали на легионеров.^{135}

Сражение это не было запланировано Марием и завязалось случайно. В результате римляне добились успеха, который ободрил солдат и доказал, что они способны нанести поражение германцам. Тем не менее этот бой привел к тому, что у римлян не осталось времени на завершение оборонительных сооружений вокруг собственного лагеря.

Армия провела ночь в нервном состоянии, прислушиваясь к горестным завываниям врагов, оплакивавших павших в бою. Марий также бодрствовал, опасаясь внезапной атаки. Фронтин утверждает, что он приказал небольшой группе солдат подойти поближе к вражескому лагерю и напугать неприятеля неожиданными криками. Плутарх об этом не упоминает и заявляет, что на следующий день не происходило никаких боев, так как тевтонам требовалось время, чтобы собрать своих воинов. Это опять же свидетельствует о том, что силы варваров, были рассредоточены.

На следующую ночь Марий отобрал отряд из 3000 человек и под командованием Марка Клавдия Марцелла отправил солдат под покровом темноты в лес занять возвышенность за позицией врага и там спрятаться. Фронтин утверждает, что в этой группе были как пехотинцы, так и всадники и что их сопровождало немало армейских рабов, ведущих в поводу вьючных животных, оседланных таким образом, чтобы на расстоянии они казались кавалерией. Если это верно, то Марцеллу было еще труднее отвести отряд на позицию незамеченным и при этом не заблудиться. После занятия холма Марцелл уже не мог бы держать связь с Марием, с другой стороны, он уже имел приказ после начала боя ударить в тыл противнику. Подходящий момент Марцеллу было разрешено выбрать самому.^{136}

Рано утром на следующий день Марий вывел свою армию из лагеря и развернул ее в боевом порядке на склоне. Он отправил кавалерию вниз к равнине, и подобные действия тут же спровоцировали тевтонов на атаку. Через своих офицеров солдаты получили приказ оставаться на месте и ждать, пока враг начнет подниматься по склону холма. Только когда варвары приблизились на расстояние примерно в 15 ярдов, легионеры стали метать свои пилумы, затем вытащили мечи и двинулись вперед.

Сам Марий был в первом ряду, чтобы показать пример своим солдатам. Он полагался на свое умение владеть оружием и на хорошую физическую форму. Это один из немногих случаев, когда римский полководец решил принять участие в бою с самого его начала, поскольку в этом случае он лишался возможности руководить солдатами. Тем не менее этот смелый шаг показал легионерам, что их командующий разделяет с ними все опасности и трудности войны. Несмотря на пройденную суровую подготовку и хорошее настроение после недавнего поражения амбронов, легионы имели дело с многочисленным и уверенным в себе врагом и могли дрогнуть под его натиском. Необходимость еще больше воодушевить своих солдат и побудила Мария сражаться в первом ряду. Ни в каких источниках не говорится о том, что он действовал подобным образом до или после боя у Акв Секстиевых.

Германцы поднимались вверх по склону, им было трудно держаться вместе, выставляя против врага стену из щитов. Плутарх пишет, что амброны во время движения ритмично ударяли оружием по щитам и выкрикивали «Амброны!» Легионеры подождали, пока варвары подойдут поближе и затем разом метнули в них пилумы. Поскольку тяжелые метательные дротики бросались с верхней части склона вниз, они пробивали щиты, панцири и ранили воинов. Одни варвары были убиты или выведены из строя, другим, чьи щиты были просто пробиты пилумами, пришлось бросить их и сражаться уже без защиты. Стремительная атака варваров захлебнулась, нарушилось и боевое построение. Легионеры перешли в атаку, используя тяжелые щиты, чтобы вывести противника из равновесия и нанося колющие удары своими короткими мечами. Сначала германцы были остановлены, а потом их постепенно начали теснить.

Склон давал римлянам преимущество, но, когда тевтоны оказались на равнине, это преимущество оказалось утерянным. Варвары попытались восстановить плотный боевой порядок, и именно в этот момент Марцелл со своим отрядом напал на них с тыла. Новая угроза посеяла панику среди варваров, и вскоре их армия обратилась в беспорядочное бегство. Утверждалось, что 100 000 человек было взято в плен и захвачено немало трофеев. Тевтоны и амброны перестали угрожать Италии. Когда легионеры праздновали победу, пришло письмо с сообщением о том, что Мария снова выбрали консулом. Эта весть увеличила ликование в войсках, но полководец решил отложить свой триумф до тех пор, пока не будут уничтожены кимвры.^{137}

Пока происходили все эти события, кимвры вторглись в Италию, и это известие не могло радовать. Солдаты Катула не были достаточно подготовлены к встрече с таким врагом, они запаниковали при виде свирепых варваров и обратились в бегство. Консул, понимая, что никто их не в силах остановить, схватил значок и поскакал во главе беглецов, чтобы позор за это отступление пал на него, а не на его солдат.

Несмотря на этот провал, он сделался проконсулом, и его командование продлили на следующий год, поскольку новый коллега Мария должен был отправиться на Сицилию для подавления восстания рабов. Две римских армии объединились, чтобы вскоре встретиться с кимврами у Верцелл.

Вожди кимвров продолжали вести войну в той героической манере, которая римлянам уже казалась архаической. Царь Бойориг с небольшим отрядом подъехал к римскому лагерю и бросил легионам вызов, предлагая римлянам самим выбрать место и время сражения. Марий теперь был больше уверен в своих солдатах и потому заявил, что не в правилах римлян позволять врагу определять, что им делать. Предложение Бойорига было принято.

В битве, проведенной под лучами жаркого солнца и в облаках пыли, поднятой многими тысячами ног и копыт, кимвры были разбиты. Часть варваров после отступления покончили жизнь самоубийством, других убили собственные жены, после чего женщины перебили своих детей, а затем и сами лишили себя жизни. Несмотря на все это, многие были захвачены в плен и проданы в рабство. После этого боя между воинами Мария и Катула происходили жаркие споры, кто же из них решил исход битвы.

В итоге оба Марий и Катул удостоились триумфа.^{138}

Более поздние годы — участие Мария в политике и гражданской войне

Хотя война была окончена, Марий желал снова стать консулом. Он определенно почувствовал вкус к политике, и решил продолжить свою карьеру. Когда-то, стремясь получить высшую должность на 107 г. до н. э., он проявил изрядную изобретательность, обхаживая избирателей. Однако опыт долгого командования армией, где ему не требовалось проявлять большого таланта в убеждении граждан, вряд ли мог пригодиться ему в политической жизни в самом Риме. Не исключено, что в обществе просто изменились настроения. Своими действиями в начале карьеры Марий к тому же нажил себе врагов в сенате. Благодаря своей славе в 100 г. до н. э. он все же стал консулом в шестой раз, но добиться многих своих целей ему было трудно.

Прежде всего Марию требовалось получить земли в Трансальпийской Галлии, Сицилии и Греции, чтобы наделить участками своих демобилизованных ветеранов. Многие ветераны Нумидии уже получили землю в Северной Африке. В прошлом Марий щедро обещал предоставить римское гражданство хорошо зарекомендовавшим себя воинам союзных войск, но его желание включить их в программу переселения вызвало неодобрение у многих в Риме.

В конце концов Марий заключил союз с радикально народным трибуном Луцием Апулеем Сатурнином, демагогом, ловко умевшим натравливать толпу на своих оппонентов, а по некоторым слухам, не гнушавшимся и убийствами. В течение некоторого времени ветераны Мария бурно поддерживали народного трибуна на Форуме. Затем Сатурнин зашел слишком далеко, организовав убийство бывшего народного трибуна Меммия, который собирался порвать с Марием. Сенат издал чрезвычайное постановление (senatus consultum ultimum), которым отменял действие обычных законов и позволял консулам использовать любые средства для защиты республики.^[29] Этот указ уже применялся для того, чтобы оправдать расправу над Гаем Гракхом и его сторонниками, теперь указ придавал законность использованию силы против Сатурнина. Марий велел окружить народного трибуна и его сторонников и убедил Сатурнина сдаться. Однако прежде, чем было принято решение относительно их дальнейшей участи, арестованные были убили.^{139}

После 100 г. до н. э. Марий в течение нескольких лет играл незначительную роль на политическойсцене. А между тем в Италии назревал еще один серьезный политический конфликт. Десять лет Рим шел к конфронтации со своими многочисленными италийскими союзниками, считавшими, что их недостаточно вознаградили за то, что их солдаты помогали одерживать римлянам победы. В 90 г. до н. э. это недовольство вылилось в открытое восстание — Союзническую войну.

Это было крупномасштабное противоборство между армиями, идентичными в тактике, снаряжении и военной доктрине. Некоторое время дела для Рима шли плохо, но в итоге он все-таки победил — как с помощью силы, так и благодаря щедрому предоставлению гражданства тем союзникам, которые сохранили верность или почти сразу сдались. Через какое-то время после этой войны право участвовать в выборах было предоставлено почти всему свободному населению к югу от реки Пад (По). В течение нескольких десятилетий это право приобрела и Цизальпинская Галлия. Во первый год Союзнической войны Марию поручили важное командование, и он действовал грамотно и умело, хотя и не смог одержать крупной победы. Его здоровье уже не было столь крепким, как прежде, — возможно, именно это помешало ему сыграть выдающуюся роль на более позднем этапе конфликта.

Одним из командиров, которому удалось отличиться в эти годы, был Сулла. Когда война уже подходила к концу, он выиграл выборы консула на 88 г. до н. э. Хотя семья Суллы принадлежала к патрицианскому роду Корнелиев, она утратила свою известность, и его подъем был таким же трудным, как если бы он являлся «новым человеком».

Тем временем на востоке Средиземноморья царь Понта Митридат VI стремился расширить свою власть, в то время как римляне были ослаблены войной в Италии. Агрессивная римская дипломатия убедила царя в том, что война неизбежна и в 88 г. До н. э. он вторгся в римскую провинцию в Азии и приказал перебить всех торговцев и дельцов из Рима. Цифра в 80 000 убитых италийцев и римлян, несомненно, преувеличена, но их число могло быть очень большим. Сообщение об этом зверстве вызвало в Риме такую же ярость, как когда-то весть о падении Цирты. Консулу Сулле было поручено командование в войне с Митридатом.

Но Марий сам захотел возглавить эту кампанию. В 90-е годы он уже посещал Азию как частное лицо и пришел к выводу, что война с Понтом — это всего лишь вопрос времени. Однако Марию уже исполнилось 69 лет — преклонный возраст для полевого командира. Тем не менее Марий решил пойти на все, чтобы возглавить армию и сразиться с Митридатом. Возможно, им двигало сознание того, что только военный успех, как это случалось прежде, поможет ему удержаться в центре общественной жизни, а также — несомненно — соперничество с Суллой, который попытался присвоить себе его славу в Нумидии.

Марий снова вступил в союз с народным трибуном, на этот раз с Публием Сульпицием Руфом, который с помощью трибутных комиций сумел обойти решение сената и провести закон, по которому Марий получал командование на Востоке в качестве проконсула. Сулла был в ярости, видя, что возможность вернуть своей семье былую известность приносится в жертву тщеславию другого человека. Солдаты шести легионов, которые Сулла набрал для этой войны, боялись, что Марий возьмет вместо них другое войско, и не желали упускать свою выгоду — к тому времени войны в восточном Средиземноморье считались легкими и сулящими богатую добычу.

Консул построил свои войска и произнес речь, пояснив причины своего недовольства. Затем он повел свои легионы на Рим, чтобы «освободить его от тиранов». Никогда ранее римская армия не использовала военную силу для поддержки своего командующего в его спорах с политическими соперниками. Все офицеры из числа сенаторов, за исключением одного, отказались выполнять это решение и немедленно покинули армию.^{140}

Захватить Рим не составило труда, так как у противников Суллы не было войск, способных оказать сопротивление. Сульпиций был убит, но Марию удалось ускользнуть и скрыться в Африке. Как было уже сказано, здоровье этого далеко немолодого человека было слабым, а состояние рассудка — сомнительным. Есть предположения, что у него даже случались галлюцинации. Он громко выкрикивал приказы и подавал сигналы воображаемым войскам, поскольку ему казалось, что он ведет армию против Понта.

Тем временем Сулла повел свое войско на Восток для сражения с Митридатом, и этот конфликт продлился несколько лет. Марий не терял времени даром: он сумел собрать достаточное количество сторонников, к нему присоединились ветераны из колоний, который он сам и основал. В 87 г. до н. э. Марий вернулся в Италию и захватил Рим. Войдя в Город, его сторонники принялись зверствовать, безудержно грабить и убивать. Марий и его союзник Цинна объявили себя консулами на следующий год. Однако возраст и болезнь наконец взяли свое, и Марий неожиданно умер, пробыв седьмой раз в должности консула лишь несколько недель.^{141}

В последние годы своей жизни Марий был эгоистичным, мстительным, но одновременно несчастным человеком, ввергшим Римское государство в первую из гражданских войн, которые со временем уничтожили республиканский строй. В эти годы почти уже ничего не осталось от его таланта, благодаря которому он столько лет подряд получал консульскую должность и одерживал победы над кимврами и тевтонами.

Оглядываясь на прошлое, можно подумать, что Римская республика, так или иначе, взяла бы верх над несколькими мигрирующими племенами варваров. Но когда над Римом нависла угроза вторжения варваров, немногие римляне чувствовали подобную уверенность, поэтому Мария в те времена заслуженно считали героем и спасителем Италии. Он прервал череду сокрушительных поражений, которые кимвры и их союзники наносили римским легионам.

Возможно, эту главу лучше закончить не Гражданской войной, а случаем из Союзнической войны, который поясняет, кто, по мнению Мария, является «хорошим полководцем». Плутарх пишет, что как-то раз Марий занял очень сильную позицию и был блокирован противником, который пытался втянуть его в битву.

Помпедий Силон, пользовавшийся среди италийцев наибольшей властью и влиянием, сказал ему: «Если ты великий полководец, Марий, выйди и сразись со мной», — на это Марий ответил: «Если сам ты великий полководец, то заставь меня сразиться с тобой против моей воли».^{142}

Глава 6 Полководец в ссылке: Серторий и Гражданская война Квинт Серторий (ок. 125-72 гг. до н. э.)

Не было среди полководцев того времени более отважного, чем он, в открытом бою и вместе с тем более изобретательного во всем, что касалось военных хитростей и умения занять выгодную позицию или осуществить переправу, что требовало быстроты, проворства, а если надо, то и лжи.^{143}

Между римскими сенаторами — не важно, были ли они аристократами или же «новыми людьми» — царило сильнейшее соперничество. Вся жизнь человека из этой среды проходила в погоне за должностями, которые давали возможность завоевать известность и славу. Каждый мечтал затмить не только достижения своих современников, но и деяния прошлых поколений. Даже когда сенаторы не занимали никаких должностей и не проводили предвыборную кампанию, они все равно стремились поведать о своих деяниях и своих добродетелях общественности, при этом не упуская случая обратить внимание на свои особенности. Одни подчеркивали свою эллинистическую изысканность, другие, как Катон и Марий, — свою старомодную римскую простоту.

Для того чтобы их деяния не забывались, нобили строили храмы, ставили памятники и посвящали алтари. События семейной жизни, такие как свадьбы и похороны, становились общественными событиями. Гладиаторские бои сначала являлись частью погребальных церемоний но вскоре захватывающие поединки превратились в развлечения. Бои гладиаторов притягивали к себе толпы людей, а семья, которая организовала и профинансировала это мероприятие, могла рассчитывать на благодарность зрителей.

В политике всегда была острая конкуренция, но к I веку до н. э. сенаторы во время предвыборной борьбы были вынуждены тратить огромные суммы — только в этом случае они могли рассчитывать на какой-то успех. Особо большие расходы требовало строительство или устройство игр, поскольку каждый политик стремился превзойти соперников. При этом с 133 г. до н. э. всегда сохранялась вероятность того, что такое соперничество перерастет в насилие. Решение Суллы пойти на Рим в 88 г. до н. э. привело почти к двум десятилетиям гражданской войны и беспорядков. За неудавшимся восстанием в 63 г. до н. э.^[30] последовали годы постоянных беспорядков в Городе в 50-х годах. Еще одна Гражданская война, начавшаяся 49 г. до н. э. закончилась лишь в 31-м, когда приемный сын Цезаря Октавиан разгромил своего последнего серьезного соперника.

Конкуренция и желание превзойти друг друга были отличительной чертой не только политической элиты Рима. Аристократы большинства греческих городов — и, конечно же, подавляющего большинства других государств в Средиземноморском мире — точно так же жаждали личного господства и зачастую бывали неразборчивы в средствах. Долгое время римским сенаторам удавалось действовать, не ввергая республику в хаос. Внутренний беспорядок и революции, нарушавшие время от времени общественную жизнь многих городов-государств, не затрагивали Рим до последнего века существования республики. Но даже во время гражданских войн, с их потрясающей жестокостью, когда отрубленные головы сограждан выставлялись на Форуме, римской аристократии удавалось не переходить определенную грань во время борьбы с соперниками. Обычным явлением в истории Древнего мира являлась ссылка аристократов. Царя, тирана или полководца изгоняли, когда сограждане начинали подозревать, что он сделался слишком могущественным. Обычно изгнанник отправлялся искать счастья в другом государстве, нередко при дворе какого-нибудь царя. Такие люди охотно становились командирами иностранных войск, рассчитывая с их помощью вернуться и захватить власть силой у себя на родине, — подобным образом действовал тиран Писистрат в Афинах — или активно сражались против родного города от имени своего нового покровителя, как Алкивиад.

В Риме за всю его историю было лишь несколько человек, карьера которых развивалась по этой схеме. Полумифический Гай Марций Кориолан, живший в V веке до н. э., является, вероятно, наиболее ярким примером. Когда его изгнали из Рима, он поступил на службу к враждебному племени вольсков и с большим успехом командовал его армией. Считается даже, что он едва не захватил сам Рим. Довести это дело до победного конца ему не позволила его собственная мать.

В этой истории передана вся суть римских взглядов. Как бы ни хотел человек завоевать славу себе и своей семье, он прежде всего обязан был думать о благе республики. Та же вера в превосходство Рима, которая заставляла римского сенатора считать себя равным любому царю, гарантировала, что ни один разочарованный римский политик не будет искать помощи у иностранной державы. Римлянину нужен был успех, но успех только в Риме. Ни один сенатор не перешел на сторону Пирра или Ганнибала, даже когда победа этих полководцев казалась неизбежной. Как ни велика была обида Сципиона Африканского, неблагодарность государства не могла заставить его пойти на службу к какому-нибудь иноземному царю.

Вспыхнувшая гражданская война почти не изменила эту характерную особенность римлян, поскольку обе стороны неизменно утверждали, что сражаются за восстановление настоящей республики. Хотя в борьбе часто использовались армии многочисленных народов, но все они были союзниками Рима, и предоставляли в его распоряжение войска, поскольку были обязаны это делать, причем союзники никогда не играли в конфликте независимую роль. Тем не менее в ситуации, когда одни римляне сражались против своих сограждан, судьбы многих людей складывались совершенно неожиданно, но никому не удалось превзойти Квинта Сертория, который продемонстрировал большой талант, командуя нерегулярными войсками и ведя партизанские войны против традиционных римских армий. Вынужденный уехать из Рима, где господствовал Сулла, он одержал впечатляющие победы и прожил последние годы своей жизни в Испании, но никогда не изменял принципам своего класса и считал себя лишь римским сенатором и полководцем.

Начало карьеры Сертория и Гражданская война

Серторий, как и Марий, был «новым человеком». Его семья принадлежала к местной аристократии в сабинском городе Нурсия. Вероятно, он первым из своего рода решил сделать политическую карьеру и тщательно к этому готовился. Совершенно определенно известно, что никто из его предков не занимал важных должностей. Он отдал много сил изучению права, слыл талантливым оратором и сумел сделать себе репутацию в судах, но вскоре охотно поступил на военную службу. Как упоминалось в предыдущей главе, ему удалось выжить при катастрофе при Аравсионе в 105 г. до н. э., переплыв Родан, несмотря на раны, и при этом еще не бросить свое личное оружие.

Оставшуюся часть войны с кимврами и тевтонами он служил под командованием Мария. Он неоднократно получал как знаки отличия, так и повышения. Самым известным его подвигом было проникновение в лагерь неприятеля под видом одного из варваров. Несколько лет спустя в 97 г. до н. э. он в качестве военного трибуна отправился в Испанию и снова доказал свое мужество и уверенность в себе, когда на войска, с которыми он зимовал в кельтиберийском городе Кастулон, неожиданно напали местные жители. Зимовка в городе способствовала падению дисциплины, солдаты небрежно относились к своим обязанностям, пьянствовали. Плутарх не пишет, находились ли в городе другие римские офицеры, но намекает, что Серторий не был ответственен за подобное состояние этих войск. Возможно, Серторий не был старшим офицером в Кастулоне. Памятуя об этом случае, Серторий в будущем возьмет себе за правило никогда не размещать своих солдат в самих населенных пунктах. Они даже зимой будут разбивать лагеря возле городов и жить в условиях строгой дисциплины.

Поведение римского гарнизона спровоцировало кельтиберов на восстание, успех которого казался легко достижим. За помощью жители Кастулона обратились к соседнему племени оретанов, в условленную ночь их воинов впустили в город. Для римлян это стало полной неожиданностью, и многих легионеров убили прямо на квартирах. Серторию с несколькими товарищами удалось вырваться из города, он быстро собрал остальных беглецов. Отыскав открытые ворота, где не было охраны, Серторий поставил там отряд, чтобы никто не мог выйти из города и повел своих солдат обратно на улицы. Взяв под контроль все ключевые позиции, он приказал своим людям убивать кельтиберов-мужчин, способных носить оружие.

Неожиданно катастрофа обернулась победой, но Серторий не удовлетворился резней в Кастулоне и решил сразу же наказать оретанов. Приказав своим солдатам надеть испанскую одежду, снятую с убитых, он отправился в город оретанов. Уловка удалась, и ничего не подозревающий враг ждал переодетых римлян с открытыми воротами, а толпы горожан готовились их приветствовать, полагая, что это возвращается отряд, отправленный на помощь кельтиберам. Множество жителей было тут же убиты у ворот, и город сразу же сдался. Значительную часть оретанов продали в рабство.

Такие уловки были обычным явлением. В 109 г. до н. э. Метелл повторно захватил Вагу, поставив во главе колонны союзную нумидийскую кавалерию. Горожане, перебившие ранее римский гарнизон, приняли нумидийцев за воинов Югурты, позволили им войти в город и лишь потом поняли свою ошибку. Однако подобные хитрости не всегда удавались и могли окончиться плачевно. Как-то раз Ганнибал попытался воспользоваться отрядом дезертиров, чтобы захватить один из городов в Италии, но обман был раскрыт и дезертиры, попав в засаду, погибли.^{144}

Подвиги Сертория в Испании помогли ему выиграть выборы на должность квестора. В ходе Союзнической войны ему было поручено набирать и тренировать солдат, а также командовать войсками, но точно не известно, какую должность он занимал. Римские полководцы и их легаты командовали солдатами, находясь в непосредственной близости от передовой. Это неизбежно приводило к риску получить ранение или быть убитым. Серторий действовал особенно смело, воодушевляя солдат своим примером и демонстрируя презрение к врагу в надежде, что мастерское владение оружием поможет ему справиться с любым соперником. Его бесстрашие на поле боя принесло ему славу, но после серьезного ранения он ослеп на один глаз.

Плутарх сообщает, что Серторий гордился этим увечьем. Он заявлял, что ему выпало счастье носить на своем лице символ храбрости, который всегда при нем, в отличие от наград, полученных за подвиги, которые демонстрируют лишь иногда. Он убедился, что слава его растет день ото дня, когда во время посещения театра в Риме его шумно приветствовали зрители. Рассчитывая на свою популярность, Серторий выставил кандидатуру на должность народного трибуна в 88 г. до н. э., но ему открыто противодействовал Сулла, бывший в то время консулом, и Серторий потерпел поражение. Причина этого противостояния неясна, но оно привело к длительной вражде между ними. Во время беспорядков — когда Сулла повёл свои легионы сначала на Рим, а затем оправился сражаться на Восток — Серторий встал на сторону Цинны, который в свою очередь находился в союзе с Марием.

Захват Рима сторонниками Цинны и Мария привел к чудовищным расправам. Серторий выделялся среди сторонников Мария тем, что ни на ком не вымещал свою ненависть и старался удерживать остальных от всевозможных зверств. Марий набрал шайку головорезов из числа рабов, хозяев которых он казнил, и дал им право убивать, насиловать и грабить тех, кто находится в немилости у нового режима. В конце концов, при поддержке Цинны именно Серторий покончил с этими головорезами Мария, так называемыми бардиеями (Bardyaei).^[31] Серторий с отрядом преданных ему солдат окружил рабов, покате спали, и перебил всех, в основном используя метательные снаряды.

С внезапной смертью Мария зверства прекратились и в 83 г. до н. э. Серторий стал претором и через некоторое время принял участие в войне против Суллы, который вернулся с Востока. Годом ранее во время бунта легионеров Цинна был убит, и верховное командование перешло к людям, совершенно бездарным в военном деле. Серторий оказался в незавидном положении. Его советы игнорировались, но как только его предсказания относительно неизбежной катастрофы стали сбываться, наделенные властью бездари стали его самого винить во всех бедах.

Вероятно, позднее в этом же году он был рад отправиться в свою провинцию в Испании. Однако сокрушительные победы Суллы в Италии заставили почти всех сторонников Мария прекратить сопротивление в провинциях, и Серторий вскоре был вынужден был покинуть Испанию. В течение некоторого времени он скитался по западному Средиземноморью, ввязываясь в сражения и терпя главным образом неудачи, пока, ему наконец не удалось победить армию Суллы в Мавритании. Вскоре после этого успеха за ним прибыла делегация лузитанцев с просьбой вернуться на испанский полуостров и избавить их от деспотичного правителя. С этого момента Серторию стало улыбаться счастье.^{145}

Война в Испании, 80–72 гг. до н. э.

Эти лузитанцы, вероятнее всего, являлись представителями сильно романизированных и давно основанных поселений, а не более диких племен с границ римской провинции или из-за ее пределов. Хотя Серторию пришлось набирать значительную часть своего войска из коренного населения Испании, этот конфликт всегда был частью Гражданской войны, а не попыткой завоевать независимость от Рима.

В армии Сертория также были воины, набранные непосредственно в Италии, а также из римских колонистов на полуострове. Сначала его войско было немногочисленным. Плутарх сообщает, что оно насчитывало 2600 легионеров, около 700 ливийцев, которых он набрал за время пребывания в Северной Африке, 4000 легко экипированных лузитанских пехотинцев (caetraty — название происходит от небольших круглых щитов, которые они носили) и приблизительно 700 единиц смешанной кавалерии. Сертория поддерживали поначалу около двадцати городов. У него также имелся небольшой флот для поддержки операций на суше.

В целом его ресурсы значительно уступали тем, которыми располагали полководцы Суллы в Испании. Общая численность сулланских войск предположительно составляла более чем 120 000 пехотинцев, 6000 кавалеристов и 2000 стрелков из лука и пращников. Тем не менее операции Сертория с самого начала были успешными, и его соперникам не удавалось эффективно координировать свой действия. В первый год он нанес поражения правителям обеих Испанских провинций, а на следующий его войска разбили армию, пришедшую на замену в Ближнюю Испанию, и убили ее нового наместника, Луция Домиция. Новым проконсулом Дальней Испании стал Квинт Цецилий Метелл Пий, сын полководца, руководившего кампанией против Югурты. Метелл потерпел несколько поражений, а один из его легатов был разгромлен, а затем убит, когда отказался признать за Серторием прибрежные территории Лузитании.^{146}

С каждым успехом власть Сертория росла. Несмотря на несомненную нехватку денег и порой самого необходимого, он всегда справедливо обращался с обитателями провинций, бывал щедр и настаивал на том, чтобы его войска и офицеры действовали как их командир. Особую заботу он проявлял о местных аристократах. Обычно он возвращал свободу и имущество тем, кто сопротивлялся ему поначалу, но потом сдавался. В Оске (возможно, нынешняя Уэска) он основал школу для детей богатых и влиятельных людей, в которой ученики носили тоги^[32] и получали римское образование. Тот факт, что эти дети служили также и заложниками, гарантирующими послушание своих родителей, не мешал испанской аристократии открыто считать себя элитой римской провинции. Это объяснялось тем, что Серторий всегда заявлял, что он — назначенный по закону магистрат римской республики. Из числа изгнанников, которые бежали к нему из Италии, в которой господствовали сторонники Суллы, он организовал «сенат» и каждый год проводил выборы на различные должности.^{147}

Несмотря на смешанный состав армии Серторий ввел в ней римские стандарты, в том числе строгую дисциплину. Все его войска были организованы в когорты. Большинство было экипировано на римский манер, все были хорошо подготовлены и могли эффективно действовать как по одиночке, так и в строю. Поощрялось использование солдатами богато украшенного оружия и доспехов. Это делалось для того, чтобы они боялись их утратить и одновременно чувствовали гордость при виде своей экипировки.

От бойцов требовалось беспрекословное подчинение приказам, ослушание строго наказывалось. Говорят, что как-то раз Серторий казнил целый отряд римлян, которые славились крайней жестокостью в обращении с местным гражданским населением. Это несколько напоминало то, что произошло в Риме с бардиеями. Однако в одном случае (как минимум) Серторий последовал местной военной традиции, набрав личную охрану из числа кельтиберов. Эти люди связали себя со своим вождем торжественной клятвой и обязаны были умереть, если Серторий погибнет. За это он в свою очередь обеспечивал их оружием, продовольствием и давал шанс прославиться. Эта практика была распространена среди испанских племен, а также в Галлии и Германии и обеспечивала вождей фанатично преданными отрядами сторонников. Связывать себя клятвой с вождем другого племени было обычным делом для этих воинов, поэтому перенос подобных отношений на римского военачальника не являлся чем-то из ряда вон выходящим; позднее Юлий Цезарь возьмет себе охрану из 900 германских и галльских кавалеристов.^{148}

Иногда армия Сертория пополнялась испанскими союзниками, у которых не было времени на прохождение соответствующей подготовки. Это вынуждало командующего разрабатывать способы сдерживать их неуемное желание сражаться в любых, даже неблагоприятных обстоятельствах. Один из уроков сохранился в нескольких письменных источниках. Серторий вывел двух лошадей, одну большую, в хорошем состоянии, другую маленькую и обессилевшую. Затем приказал одному из сильных мужчин оторвать у маленькой лошади хвост, а другому солдату, не столь богатырского сложения, велел сделать то же самое с большой лошадью, но отрывать не весь хвост сразу, а выдергивать по одному волоску. Наконец после многочисленных бесплодных усилий здоровяк был вынужден прекратить свои попытки, в то время как его более слабый товарищ постепенно выполнил свое задание. Серторий объявил, что это наглядный пример того, что даже самого опасного противника можно победить, постепенно изматывая его в мелких стычках, ибо продолжительное давление более эффективно, чем кратковременное применение простой грубой силы.^{149}

Как и Марий, выставлявший напоказ свою прорицательницу, или Сципион Африканский, заявлявший, что боги передают ему сообщения во сне, Серторий тоже использовал мистику для увеличения своей популярности. Как-то один из охотников подарил ему молодую самку оленя, которую полководец собственноручно кормил, пока она не стала совсем ручной. Спустя некоторое время Серторий начал заявлять, что эту лань, посланная богиней Дианой, обладает способностью передавать ему послания богини. На самом деле эти сведения доставляли ему разведчики или гонцы. Всякий раз, когда Серторий узнавал об успехах, которых добились соединения его армии, лань украшали венками. Подобные ухищрения производили сильное впечатление на суеверных испанцев.^{150}

Сведения о кампаниях Сертория довольно скудны. Наши источники не позволяют восстановить подробную картину войны в Испании и дают еще меньше возможностей проанализировать отдельные эпизоды. Вместо этого они рисуют общую картину, дополняя ее множеством историй о мастерстве Сертория как лидера и о его хитрости как полководца. Что касается Метелла, то древние авторы дают нам не слишком лестный его портрет. Он описывается как пожилой и лишенный инициативы полководец. Менее однозначным является описание Гнея Помпея, которого сенат назначил правителем Ближней Испании в 77 г. до н. э. и который был уже известен как один из самых успешных военачальников республики. Позднее он станет противником Цезаря в Гражданской войне. О карьере Помпея, на редкость необычной для римлянина, будет рассказано в следующей главе, но сейчас стоит лишь подчеркнуть, что в 29 лет он был слишком молод для римского полководца. Желание противопоставить его юношескую энергию осторожности престарелого Метелла, возможно, побудило историков отзываться о последнем менее благожелательно. Говорят, что Серторий прозвал Помпея «учеником Суллы», а Метелла — еще презрительнее, именуя его «эта старуха».^{151}

Примерно в это же самое время Серторий получил подкрепление из Италии. В 78 г. до н. э. один из консулов, Марк Эмилий Лепид, возглавил восстание против сената, собрав на своей стороне недовольных приверженцев Мария. Лепид потерпел поражение, но часть его сторонников во главе с Марком Перперной Вентоном бежали в Испанию.

Перперна был родом из известной, хотя и не слишком влиятельной семьи и вполне гордился должностью, которую занимал в то время, ибо его военная биография состояла из череды непрерывных поражений, в том числе и от войск Помпея. Поначалу Перперна считал ниже своего достоинства переходить вместе со своими солдатами под командование «нового человека» Сертория, но в конечном счете вопрос решился сам собой. Как только в его армии узнали, что Помпей направляется в Испанию, воины стали требовать от Перперны присоединиться к Серторию, и незадачливому командиру пришлось подчиниться.

Помпей не мог выступить против Сертория до 76 г. до н. э., так как ему пришлось сражаться с местными племенами, когда он проходил по провинции Цизальпинская Галлия. В память о победах, одержанных на пути к месту своего нового командования, он позднее воздвигнет триумфальный монумент в Пиренеях.^{152}

В 77 г. до н. э. Серторий и его квестор Луций Гиртулей нанесли несколько поражений Метеллу, помешав его попытке захватить главный город лангобригийцев. Им не только удалось провезти воду в город несмотря на вражескую блокаду, но и также вывести большое число мирных горожан. Вскоре легионы Метелла стали испытывать нехватку продовольствия и после того, как отряд фуражиров попал в засаду и был почти полностью уничтожен, Метелл вынужден был отступить.

Перед этой операцией Серторий даже пригласил Метелла встретиться в бою один на один. Солдаты последнего отнеслись к этому с воодушевлением, но после отказа престарелого командующего боевой дух его легионов заметно упал. Прибытие Помпея несколько приободрило как солдат Метелла, так и самого полководца. Серторий решил принять кое-какие меры, прежде чем проводить решающую битву, и дал строгие указания своим подчиненным избегать большого боя с главными силами Метелла и Помпея. Оба легата Помпея, командовавшие небольшими отрядами, были разбиты по отдельности, но молодой полководец стал действовать с большим напором, узнав, что сам Серторий окружил город Лаврон (находившийся, вероятно, неподалеку от современной Валенсии).

Орозий — очень поздний источник, к которому необходимо относиться с большой осторожностью, — утверждает, что у Помпея было 30 000 пехотинцев и 1000 кавалеристов, а ему противостоял Серторий, имевший в два раза больше пехотинцев и 6000 кавалеристов. Однако такое большое численное превосходство кажется маловероятным. Борьбу за контроль над горой, возвышавшейся над городом, выиграл Серторий, но затем Помпей вышел к нему в тыл и решил, что запер дерзкого противника между городом и своими легионами. Говорят, Помпей был настолько уверен в себе, что отправил посланников к горожанам, приглашая их взбираться на стены и смотреть, как он вдребезги разобьет врага. И лишь после этого он обнаружил, что Серторий оставил 6000 солдат в своем старом лагере, который находился теперь за позициями Помпея. Если бы Помпей развернул теперь свою армию для полномасштабного наступления на главный отряд Сертория, на него тут же бы напали с тыла. Вместо того чтобы закончить войну блестящей победой Помпей был вынужден оставаться на месте и бессильно смотреть, как Серторий доводит до конца осаду, ибо отступление стало бы открытым признанием превосходства врага.

Это было лишь началом урока, который Серторий решил преподать «ученику Суллы» возле Лаврона. Было только два места, из которых армия Помпея могла получать фураж и дрова. Одно находилось на небольшом расстоянии от его лагеря, но оно постоянно подвергалась набегам легкой пехоты Сертория. Через некоторое время Помпей решил, что отрядам его фуражиров следует переключить внимание на другой, более отдаленный участок, который его соперник сознательно не трогал. Для того чтобы добраться туда, собрать фураж и вернуться, требовалось больше суток. Тем не менее это не казалось рискованным предприятием, так как в этом районе по-прежнему не было никаких признаков вражеской активности. Когда Серторий заметил, что отряд воинов покидает вражеский лагерь, он решил устроить засаду. Серторий послал Октавия Грецина с сильным отрядом из десяти когорт, вооруженных как легионеры, — мы не знаем, были ли эти войска испанскими, римскими или представляли собой смесь тех и других — и десяти когорт легкой испанской пехоты, поддерживаемой 2000 кавалеристов под командованием Тарквиния Приска вслед за отрядом фуражиров Помпея.

Они двигались ночью, стараясь, чтобы их не обнаружили, и устроили засаду в удобном месте у дороги, по которой должны были возвращаться вражеские фуражиры. Эти офицеры с лихвой оправдали оказанное им доверие, проведя тщательное исследование местности перед занятием позиций. Отряд, устраивающий засаду, спрятался в лесу. Впереди расположилась легкая пехота, за ней несколько глубже тяжелая пехота, готовая поддержать атаку испанцев. Кавалерия отошла в тыл для того, чтобы ржание лошадей не выдало ее присутствие врагу.

Заняв позицию, отряд ожидал рассвета, но лишь в три часа дня^[33] воины Помпея появились на дороге. Походная дисциплина никуда не годилась, многие солдаты, которые должны были обеспечивать прикрытие, разбрелись, чтобы собирать фураж или грабить. Внезапное нападение легкой пехоты — сражавшейся на испанский манер — повергло солдат Помпея в замешательство. Многие из тех, кто покинул колонну, были убиты. Опомнившись, офицеры Помпея попытались сформировать боевой фронт, но прежде чем они успели это сделать, когорты Сертория, построенные сомкнутым строем, появились из леса и пошли в атаку. Солдаты Помпея обратились в бегство, преследуемые 2000 всадников во главе с Приском.

В любой период истории картина была одна и та же: бегущая пехота становилась легкой добычей для кавалерии. Приск, несомненно, знал свое дело. Он отделил 250 человек и послал их по другому пути, чтобы они опередили беглецов и отрезали им дорогу к основному лагерю Помпея. Известие о засаде побудило Помпея отправить на помощь своим фуражирам легион под командованием Децима Лелия. Кавалерия Приска поначалу отступила перед этим новым противником, но, офицеры Сертория контролировали ситуацию. Сначала всадники повернули направо, чтобы атаковать легион с тыла, потом Лелий подвергся нападению Октавия с главным отрядом спереди и Приска — с тыла. Положение еще больше ухудшилось, и Помпей быстро поднял всю свою армию в надежде организовать спасательную операцию. Когда она вышла из лагеря, основные силы Сертория сделали то же самое и развернулись в боевом порядке на противоположном склоне холма. Если бы Помпей двинулся на помощь Лелию, то открылся бы для массированного удара с тыла и, вероятно, потерпел бы катастрофическое поражение. Поэтому ему пришлось наблюдать, как засада постепенно уничтожает группу, отправленную за фуражом, и значительную часть отряда под командованием Лелия. Фронтин, наш основной источник по этому эпизоду, ссылается на утраченный фрагмент из книги Ливия, в котором утверждалось, что Помпей в этом бою потерял около 10 000 человек.^{153}

Как только жители Лаврона осознали, что их союзник не в состоянии помочь им, они сдались Серторию. Он не стал продавать горожан в рабство, но сравнял сам город с землей, чтобы еще сильнее унизить Помпея. Для первой кампании Помпея на полуострове это являлось крайне неудачным финалом. Такой проигрыш стал горьким ударом для человека, который любил называть себя вторым Александром Великим, но теперь он, вероятно, понял, что впервые столкнулся с действительно талантливым полководцем. Его единственным утешением, возможно, стало то, что Серторий не пожелал вступать с ним в полномасштабную битву.

Счастье улыбнулось Помпею в 75 г. до н. э. Он столкнулся с войском под командованием подчиненных Сертория, в числе которых был и некомпетентный Перперна, и быстро разбил его. Хотя Помпей перед встречей с Серторием планировал объединить силы с Метеллом, эта легкая победа, вероятно, сделала его излишне самоуверенным, и он не захотел делить с кем-либо славу окончания затянувшейся войны. Помпей поспешил напасть на главную армию врага, расположившуюся лагерем возле реки Сукрон. Серторий, зная, что приближается Метелл, предпочел сразиться с одним противником, а не ждать, пока они объединятся, и принял вызов. В начале сражения Помпей и Серторий расположились каждый на правом фланге своей армии — это место считалось почетным — и поручили подчиненным руководить остальной линией фронта. Когда до Сертория дошли известия, что солдаты Помпея теснят левое крыло его армии, он сам тут же направился туда и начал исправлять положение, собирая отступающие подразделения и вводя в бой резервы.

Его присутствие придало сил солдатам, которые остановили врага, и затем пошли в контратаку, и обратили помпеянцев в бегство. В этом хаосе сам Помпей был ранен в бедро, и его едва не захватили в плен. Ускользнуть молодому полководцу удалось благодаря тому, что его преследователи начали ссориться из-за дорогих украшений на сбруе его коня. Однако в отсутствие Сертория его правый фланг был обращен в бегство легатом Помпея Афранием. Но он не воспользовался возможностью расширить прорыв, а вместо этого принялся грабить лагерь неприятеля. Позднее Серторий сумел сформировать достаточно сильный отряд, чтобы напасть на рассредоточенные силы противника и отбить у него свой собственный лагерь, нанеся Афранию серьезные потери. На следующий день прибыли легионы Метелла, и Серторий решил не вступать больше в битву. Рассказывают, что он воскликнул, что добил бы «этого мальчишку», если бы не появилась «старуха».^{154}

Объединив свои армии, Помпей и Метелл стали слишком сильными для Сертория, но большая численность их совместного войска привела к проблемам с продовольствием. Когда они действовали на равнинах возле Сагунта, их отряды фуражиров постоянно подвергались нападениям, и, в конце концов, были вынуждены принять бой на условиях Сертория. К последнему присоединился Перперна, увеличив тем самым численность его войска. Еще больше боевой дух солдат, особенно испанцев, повысился, когда нашлась пропавшая белая лань Сертория.

Новое сражение произошло возле реки Дурий, и опять Серторий бился с легионами Метелла и Помпея по отдельности. Он снова разбил Помпея, оттеснив его войска и убив его легата и родственника Меммия. Метелл также подвергся сильному натиску противника и был ранен дротиком. Его спасли несколько солдат, которые отнесли своего командира в безопасное место.

Судя по всему, этот инцидент придал решимости воинам Метелла. Бойцы Сертория, скорее всего, устали и нарушили боевой порядок во время успешной атаки, ибо вскоре им пришлось отступать, и только мастерство их командующего не позволило им обратиться в бегство. На следующий день Серторий предпринял неожиданную атаку на лагерь Метелла, и хотя ее отбили, она все же доставила врагу немало хлопот.

Тем не менее Метелл и Помпей уже чувствовали запах победы и охотно последовали за врагом, когда он отвел войска в горы. Достигнув Клуния, Серторий остановился. Считая, что они, наконец, загнали противника в угол, Метелл и Помпей начали блокаду, но Серторий отправил гонцов союзным государствам, велев им набрать подкрепление и прислать ему солдат как можно быстрее. Когда подкрепления подошли, Серторий атаковал и прорвал блокаду, чтобы соединиться с пополнением. После этого он, вместо того чтобы вступать в бой с главными силами противника, начал нападать на отряды, занимавшиеся сбором провизии. Обоим римским полководцам скоро пришлось отойти к прибрежным регионам, но там им стали досаждать морские разбойники, перехватывающие корабли с провиантом. Вообще-то кораблей этих было совсем немного, поскольку с начала войны в Испании сенат мало помогал своим командующим.

У Сертория единственным источником финансирования военных операций являлись деньги, получаемые с небольшой части полуострова, которую он контролировал. Он не мог пополнить свои войска римлянами и набирал новых воинов лишь из числа местных жителей. Однако у его врагов положение было не лучше.

Зимой 75–74 гг. до н. э. Помпей написал письмо в сенат, с жалобами на недостаточную поддержку. Он завил, что провианта и денег, которых едва хватило бы на один год кампании, ему пришлось растянуть на три. Его собственные средства, которые он свободно тратил на содержание армии, были израсходованы, легионы теперь находились на грани голода, а выплата им денежного довольствия оказалась сильно задержана. Историк Саллюстий выдвигает версию, согласно которой Помпей закончил свое письмо угрозой привести армию обратно в Италию. Точно не известно, заканчивалось ли письмо явной угрозой или она только подразумевалась, но желаемый результат был достигнут, и на помощь Помпею быстро направили подкрепление из двух легионов и значительные денежные средства.^{155}

Примерно в то же самое время к Серторию прибыли послы от Митридата Понтийского. В 85 г. до н. э., разбитый Суллой, Митридат заключил мир с Римом. Однако последовавшие за эти события, в особенности присоединение римлянами Вифинии, убедили царя, что только поражение Рима помешает неуклонному ослаблению его власти. Поэтому он предложил Серторию, союз, обещая послать военные корабли и деньги в обмен на то, что военные советники Сертория переучат его армию по римской методике. Серторий также должен был признать его законное право на территории, включающие провинции Азии и Вифиния.

Серторий вынес этот вопрос на обсуждение своего сената, и большинство было склонно согласиться, поскольку потеря земель, не находящихся под их контролем, казалась небольшой платой за щедрую помощь. Однако у Сертория было иное мнение на этот счет. Он снова подчеркнул, что считает себя в первую очередь служителем республики, и даровал Митридату право на все территории, за исключением Азии, которая с давних пор являлась важной римской провинцией.

Предполагают, что Митридат, узнав об этом, поинтересовался, какого рода условия потребовал бы Серторий, если бы он контролировал Рим, а не находился в отдаленном уголке Испании. Но как бы то ни было, договор был заключен и царь своевременно отправил Серторию сорок галер и сумму в 3000 талантов серебром.^{156}

В последующие годы Метелл и Помпей снова объединились для проведения кампании, но их стратегия изменилась, они теперь действовали методично и принялись захватывать один за другим верные противнику города. Иногда Серторию удавалось помешать им. Так в Паллантии он воздвиг новые укрепления вместо деревянных, которые сжег Помпей. Затем, двинувшись дальше, он одержал верх над вражеским отрядом возле Калагура, уничтожив у противника 3000 человек. Счастье улыбалось то одной стороне, то другой, но окончательного поражения Сертория не предвиделось. Метеллпошел на крайние меры и предложил большую цену за голову врага. Он пообещал не только крупное вознаграждение, но и то, что любой изгнанник сможет вернуться в Рим, если убьет Сертория.^{157}

Серторий не проигрывал войну, но к настоящему моменту стало ясно, что он не может ее выиграть. В Испании под его командованием находились римляне, недовольные сенатом, который создал Сулла во время своей диктатуры. В 79 г. до н. э. Сулла стал обычным гражданином и умер менее чем через год после этого. Почти все его враги уже были мертвы, и сенат, который диктатор расширил за счет своих сторонников, управлял республикой достаточно долго, чтобы убедить почти всех граждан в своей законности. С течением времени шансы Сертория и его сената на то, что их признают законными лидерами республики, превратились практически в ничто. Главной причиной войны было личное соперничество отдельных политиков, и со смертью Суллы эта причина исчезла.

Подобное можно сказать обо всех гражданских войнах Рима. Даже если бы сенат не поспешил бросить значительную часть своих ресурсов на ведение войны против мятежников в Испании, больше не было никаких сомнений в том, что он в конечном счете победит. Судя по всему, Серторий понимал это, и Плутарх сообщает нам, что после своих побед он несколько раз отправлял посланцев к Метеллу и Помпею, обещая сложить оружие. Его единственным условием была просьба о возвращении в Рим, чтобы он мог жить там в уединении, как обычный гражданин.

Эти предложения всегда встречались отказом. Стремление к абсолютной победе заставляло римлян упорно сражаться с иноземными врагами до победного конца, поэтому разбить римлян было практически невозможно. То же самое стремление приводило к тому, что и внутренние конфликты всегда велись до полного поражения или смерти соперника. Компромиссы и соглашения между врагами были редкими и никогда не оказывались долгими. Возможно, растущее чувство отчаяния побудило Сертория отказаться от умеренности во всем, предаться пьянству и распутству.

Серторий все еще продолжал сражаться, но то же чувство тщетности всех усилий распространилось и среди его солдат. В армии росло подогреваемое слухами возмущение из-за того, что он держал при себе охрану из кельтиберов, не доверяя соотечественникам. Перперна, желая подорвать авторитет командующего, всячески способствовал распространению подобных сплетен. Римские офицеры стали очень жестокими в обращении с испанцами — несмотря на то что Серторий велел стремиться к хорошим отношениям с местными жителями. Такое поведение солдат вызвало бунты, после чего Серторий был вынужден применять суровые наказания по отношению к местным общинам. Даже часть мальчиков, посещающих школу, была казнена в наказание за неверность их отцов.

Со временем справедливое управление провинциями превратилось в деспотизм, и былая доброжелательность местных жителей к римлянам быстро исчезла. Дезертиры, как из числа римлян, так и из испанцев, начали переходить на сторону врага. Возможно, римлян к этому подталкивал принятый в Риме закон, который даровал прощение бывшим сторонникам Лепида, если они сдавались. Однако у Перперны не было ни малейшего желания сдаваться, вместо этого он хотел захватить верховное командование в свои руки. В 72 г. до н. э. он пригласил Сертория и нескольких его телохранителей на пир и, как только они опьянели, приказал солдатам убить всех. Несмотря на непомерное честолюбие, Перперна был посредственным лидером, он вскоре был разбит Помпеем, который положил таким образом конец этой войне.^{158}

Серторий являлся фигурой скорее трагической, а не романтической, военачальником, которому выпало несчастье стать на обреченную сторону в Гражданской войне. По стандартам римской политической элиты он был достойным и очень способным человеком. Хотя Серторий и принадлежал к числу «новых людей», при обычных обстоятельствах он мог бы добиться больших успехов. Его талант лидера, администратора и командующего был высочайшего порядка — Фронтин рассказал о его военных хитростях гораздо больше, чем об уловках любого другого римского полководца, — и хорошо заметен, несмотря на малое количество сохранившихся источников о его кампаниях.

Глава 7 Римский Александр: Помпей Великий Гней Помпей Магн (ок. 106-48 гг. до н. э.)

Подвиги Помпея Великого принесли славу как ему самому, так и Римской империи. По своему великолепию они сравнимы с деяниями Александра Великого и даже самого Геркулеса.^{159}

С самых первых дней республики римскими армиями командовали выбранные народом высшие магистраты или бывшие консулы и преторы, которым сенат даровал империй. В 210 г. до н. э. решение предоставить Сципиону командование в Испанской кампании являлось исключением из правила, поскольку он был слишком молод для этого. Законность решению была придало голосование в центуриатных комициях. Это назначение могло служить примером гибкости римской политической системы, позволявшей отступления от правил во времена острых кризисов.

То, что Марцелла и Фабия Максима многократно избирали консулами, а Сципиону Африканскому и Эмилиану поручили высшее командование, несмотря на их молодость, также свидетельствовало о готовности обойти правила ради победы в войне. Тем не менее, как только победа была одержана, общественная жизнь быстро возвращалась в привычное русло, карьера самих победителей стопорилась, по крайней мере до очередного кризиса.

Но даже в случае смертельной опасности для республики эти исключения делались для самых одаренных и популярных личностей.

То, что Марий пять раз подряд занимал должность консула, разумеется, было явлением беспрецедентным, но в данном случае его всякий раз выбирали центуриатные комиции, и никто в данном случае не гарантировал, что выбор падет на одного и того же человека.

В последующие годы ни одному из сенаторов не удалось повторить достижения Мария и победить на выборах консула хотя бы два года подряд, пока, наконец, Гражданская война не покончила с открытыми выборами. Однако чья-то исключительная карьера никому не гарантировала повторения успеха. Помпей Великий сделался командующим в условиях, очень схожих с теми, при которых молодой Сципион добился своего назначения на ответственный пост. Во всем другом возвышение Помпея ниспровергало традиции общественной жизни, поскольку он проигнорировал обычный подъем по карьерной лестнице и пошел собственным путем к славе.^{160}

Путь к вершине начался, когда двадцатитрехлетний Помпей набрал армию, чтобы принять участие в Гражданской войне. Он не имел права делать этого, так как не занимал никакой должности, не имел офицерского звания и являлся самым обычным гражданином. Сципион, по крайней мере, в 210 г. до н. э. был эдилом и, вероятно, являлся членом сената. Помпей таковым не был.

Назначение Сципиона на пост командующего было произведено сенатом и народом Рима, в то время как Помпей действовал по своей собственной инициативе; Помпей снаряжал армию и платил солдатам из своего кармана. Как только у него появилось войско, его уже невозможно было игнорировать. Более десяти лет он сначала действовал по приказам Суллы, а потом сената в многочисленных кампаниях, последней из которых была война с Серторием. За все это время он ни разу не выразил желания пойти по традиционному пути, предпочитая выполнять тяжелые обязанности командующего.

В 70 г. до н. э. он вошел в сенат и одновременно стал консулом. К этому времени он уже удостоился двух триумфов. Ему было 36 лет, он продолжал активную деятельность, и в последующие годы ему поручали командовать армиями в очень сложных кампаниях. После такой необычной карьеры кажется еще более удивительным, что Помпей окончил свою жизнь ярым сторонником правящих кругов в борьбе с индивидуалистом Юлием Цезарем.

Полководец, которого никто не выбирал

Помпея нельзя назвать «новым человеком». Его отец Гней Помпей Страбон был квестором в 104 г. до н. э., претором в 92 г. до н. э. и консулом в 89 г. до н. э. Его семья не входила в круг высшей плебейской аристократии, но была очень богата и владела большими поместьями в Пицене. Как и Марий, Помпей начал свою жизнь, нося всего лишь два имени — личное и родовое, — ибо Страбоном (Косоглазым) его отца прозвали из-за внешности, и сын не хотел брать себе такое прозвище.

Страбон сыграл большую роль в Союзнической войне, захватив Аускул после осады во время своего пребывания в должности консула. Хотя его считали способным полководцем, он никогда не был популярен ни среди солдат, ни в сенаторском кругу. Распределение добычи после взятия Аускула усилило его славу алчного человека. Когда в 88 г. до н. э. вспыхнула гражданская война, у Помпея Страбона не было тесных связей с лидерами ни той ни другой стороны, и его позиция долгое время оставалась неопределенной. Сенат, вероятно при поддержке Суллы, решил заменить Страбона на посту командующего консулом Квинтом Помпеем Руфом, который, возможно, являлся дальним родственником Страбона.

Руф пробыл в армии всего лишь один день, после чего был убит солдатами. Многие считали, что за этим убийством стоял Страбон, который незамедлительно снова вступил в командование армией. На следующий год он наконец стал на сторону противников Цинны и Мария, но после незначительной битвы внезапно умер. В соответствии с одной легендой в него ударила молния, согласно другой — он стал жертвой болезни, распространившейся в то время в лагере, но, возможно, причины его смерти не были естественными. Он был настолько непопулярен, что на погребальную процессию напала толпа и над его трупом надругались.^{161}

Юный Помпей служил в штабе своего отца с 89 г. до н. э. О его деятельности во время этой кампании известно немногое, но он помешал попытке одного из приверженцев Цинны убить Страбона. Во время замешательства после этого неудавшегося покушения в лагере начались волнения, и как раз восемнадцатилетний Помпей восстановил порядок. Как пишет Плутарх, он со слезами на глазах умолял солдат успокоиться и повиноваться приказам, а когда они собрались покинуть лагерь, лег в воротах, и солдатам, чтобы пройти, приходилось наступать прямо на него. Юноша пользовался гораздо большей популярностью, чем его отец, и многие легионеры, устыдившись, вернулись в свои палатки.

После смерти Страбона молодой Помпей вернулся в Рим, где его отдали под суд по обвинению в незаконном присвоении большей части добычи, захваченной в Аускуле. В конечном счете выяснилось, что в присвоении виновен один из людей его отца. Оправдание Помпея во многом было связано с мастерством его адвокатов, его приятной внешностью, уверенной манерой держаться и находчивыми ответами. Еще одной причиной служила тайная помолвка с Антистией, дочерью судьи. Известие об этом быстро распространилось, поэтому, когда вердикт был оглашен, наблюдающая за процессом толпа разразилась криками «Талассию!» (Talassio!) — в Риме это было приблизительным эквивалентом свадебной фразы «Можете теперь поцеловать невесту».

В то время обстановка в Риме была очень напряженной, пока было неизвестно, вернется ли Сулла, и Рим был не слишком подходящим местом для человека, отец которого сражался против существующего режима. Поэтому Помпей скоро вернулся в семейное поместье в Пицене и остался там на какое-то время.^{162}

К 84 г. до н. э. Цинна начал срочные приготовления к возвращению Суллы. Помпей решил присоединиться к его армии. Однако к сыну Страбона отнеслись с большим подозрением, и он довольно быстро вернулся назад в Пицен. Вскоре Цинна был убит во время бунта своими собственными солдатами, и верховное командование перешло к Гнею Папирию Карбону. В 83 г. до н. э. пришло известие, что Сулла наконец находится на пути в Италию, и Помпей решил не связываться больше со сторонниками Мария и предложить свои услуги возвращавшемуся проконсулу.

Довольно большое число молодых аристократов, особенно тех, кто потерял родственников во время чисток Мария и Цинны, также примкнули к Сулле после его высадки на берег в Брундизии, но Помпей решил явиться к проконсулу не с пустыми руками. Двадцатитрехлетний молодой человек был очень осмотрительным и начал набирать свое войско в Пицене. Его популярность и нежелание отказывать самым богатым местным землевладельцам обеспечило ему поддержку как отдельных граждан, так и целых общин.

Доверенным лицам Карбона не удалось остановить набор рекрутов, и в итоге им пришлось бежать. Скоро Помпей сумел набрать отряд кавалерии и целый легион. Он лично назначил центурионов и разделил легион на когорты. Помпей на собственные деньги приобрел все необходимое снаряжение и выплатил жалованье легионерам. К тому же он закупил продовольствие, вьючных животных и повозки. Вскоре были набраны еще два легиона. Их оснащение проходило точно таким же образом. Все делалось очень тщательно, по существующим канонам, за исключением одного: у Помпея вообще не было права набирать какую-либо армию.

Закончив набор войска, Помпей направился на юг, чтобы присоединиться к Сулле. Несколько вражеских армий попытались помешать ему, но командовали ими бездарные полководцы, которые к тому же плохо согласовывали свои действия. Также следует помнить, что хотя Карбон и его союзники набрали огромное войско — Аппиан утверждает, что в нем было 250 когорт, — подавляющее большинство солдат были такими же новичками, как легионеры Помпея. Юному командиру угрожали три армии, каждая из которых была такой же численности, как его собственная, или даже больше. Он атаковал ближайшего противника, в войсках которого находилась вспомогательная галльская кавалерия. Молодой, назначивший сам себя полководец начал бой, лично поведя своих кавалеристов в атаку.

Определив, кто стоит во главе галльских всадников, Помпей устремился к нему и сразил его точно, так же как Марцелл когда-то убил Бритомарта. Смерть вождя посеяла панику среди галлов. Они повернули назад, приведя в замешательство остальную армию, которая в свою очередь обратилась в бегство.

Это была первая из тех побед, которые Помпей одержал перед тем, как добрался наконец до Суллы и его главной армии. Оказанный ему радушный прием превзошел все ожидания, ибо проконсул спешился, чтобы приветствовать молодого полководца, и провозгласил его императором (imperator). Такого обращения обычно удостоивался командующий, одержавший крупную победу. Помпей стал одним из старших подчиненных Суллы, и тот доверял ему больше, чем остальным. Сулла всегда вставал со своего места и обнажал голову всякий раз, когда появлялся его молодой союзник. Остальным известным людям такие почести, как правило, не оказывались.^{163}

Ни одна из сторон в этой войне не проявляла большого уважения к закону, ибо Карбон сам назначил себя консулом на 82 г. до н. э. и сделал сына Мария, которому не было еще 30 лет, своим коллегой. Весной Помпей отправился в Цизальпинскую Галлию для поддержки проконсула Метелла — одного из сторонников Суллы. С Метеллом позднее они будут вместе служить в Испании. Вдвоем они одержали несколько побед в Северной Италии, а Сулла тем временем захватил Рим.

Часть самнитских союзников Карбона сумели сначала отвлечь Суллу, а затем едва снова не захватили Город. Но проконсул вовремя вернулся и одержал победу в долгой и кровопролитной битве у Коллинских ворот. Во время боя Сулла подъехал к левому крылу, где его солдатам приходилось особенно туго, и два вражеских воина заметили его и решили убить. Сулла, пытавшийся в этот момент исправить ход сражения, не заметил угрозы, и вполне мог бы погибнуть, если бы его конюх не был начеку и не ударил плетью белого коня полководца. Животное рванулось вперед и дротики, направленные в Суллу, не достигли цели. Римский стиль командования подвергал полководца значительному риску, даже если он не участвовал непосредственно в бою.^{164}

Установив полный контроль над Римом, Сулла провозгласил себя диктатором, восстанавливающим республику (dictator republicae constituendae). Он возродил старую верховную должность, но не ограничил свою власть шестимесячным сроком. Месть Суллы своим врагам была не менее жестокой, чем расправы Мария и Цинны, но репрессии осуществлялась более организованно. Самниты, захваченные в плен в бою у Коллинских ворот, были перебиты, а для расправы над римлянами Сулла составил проскрипционные списки и вывесил их на Форуме. Люди, чьи имена были занесены в эти списки, объявлялись вне закона и сразу же лишались всех гражданских прав. Любой мог принести властям труп или отрубленную голову в качестве доказательства смерти проскрибированного, и немало этих ужасных трофеев вскоре украсили Форум и другие общественные места Рима. Значительная часть собственности убитых перешла к Сулле или в казну. Диктатор щедро распределял отвратительную добычу среди своих сторонников, и многие из них почти мгновенно разбогатели. Позднее ходило множество слухов об именах, добавленных в проскрипционные списки из личной мести или из желания поживиться чужим добром.

Среди лиц, попавших в проскрипционные списки, было много сенаторов и всадников. Связано это было как с их политической ролью, так и их богатством. Впоследствии Сулла добавил новых членов в списки сената, удвоив его прежнюю численность и доведя ее приблизительно до 600 человек.

В течение следующего года он ввел в действие закон, ограничивающий власть народных трибунов. Данный закон делал этот пост бесперспективным для амбициозных молодых людей, поскольку запрещал народным трибунам занимать в дальнейшем какие-либо государственные должности. Суды были реформированы, четко прописаны правила занятия должностей и деятельности магистратов и наместников. Программа реформ Суллы как диктатора являлась практически всесторонней. С ней могут сравниться лишь реформы Юлия Цезаря, ставшего диктатором после победы в более поздней Гражданской войне.

Тем не менее больше всего поражает то, как мало Сулла старался изменить основную природу римской республики. Несмотря на всю ту порочность, с какой римские лидеры вели друг с другом борьбу, эти конфликты редко имели под собой сколько-нибудь значительную идеологическую основу. Люди боролись за власть или чтобы не допустить ее перехода в руки ненавистного соперника. Хотя некоторые революционеры ради популярности в народе обещали раздать землю или списать долги, никто, похоже, не собирался менять основы римской республики. Главная цель любого лидера и его сторонников заключалась в смещении прежней элиты. Когда Сулла добился верховной власти, краеугольным камнем его реформ стало введение в сенат своих приверженцев.

Хотя Гражданская война в Италии была практически закончена, сторонники Мария продолжали борьбу в провинциях. Осенью 82 г. до н. э. Сулла отправил Помпея на Сицилию, при этом молодой человек в первый раз получил официальные полномочия, поскольку сенат предоставил ему пропреторский империй. Кампания не заняла много времени, так как приверженец Мария пропретор Перперна быстро сбежал. Однако удалось захватить и казнить бывшего консула Карбона. Помпея осуждали за глумление над пленником, хотя последний заслужил лишь презрение, поскольку не смог встретить казнь с мужеством, достойным римского аристократа. О молодом командующем ходили слухи, что он допускает и другие вольности — вследствие своей почти неограниченной власти, но в целом считалось, что Помпей вел себя куда более сдержанно, чем другие сторонники Суллы.^{165}

После Сицилии Помпей был послан в Африку и встал во главе войска из шести легионов. Они разместились в Утике рядом с Карфагеном, который являлся теперь римской колонией. Вскоре группа солдат выкопала клад пунийских монет, и в лагере быстро распространились слухи, что во время войны с Римом многие состоятельные карфагеняне закопали здесь свои ценности. В течение нескольких дней в армии царил хаос, так как легионеры кинулись на поиски сокровищ. Это лишний раз подтверждало, что многие легионы, набранные во время неразберихи Гражданской войны, отличались весьма сомнительной дисциплиной. Их командующий быстро понял, что порядок в армии восстановить не удастся, и просто бродил по окружающей равнине, смеясь над яростно роющими землю легионерами.

Больше золота найти не удалось, и в конце концов солдаты прекратили поиски. Помпей объявил, что усталость является для них достаточным наказанием, и повел наконец свою армию на врага. Беспорядочный бой произошел во время сильного дождя, у солдат Помпея было преимущество, но они не смогли им воспользоваться. После боя молодого полководца едва не убили, когда он не отозвался на оклик часового, — подобный риск был обычным явлением и значительно увеличивался в войсках, набранных в спешке. Вскоре после этого была одержана решительная победа, и в этом бою Помпей сражался с непокрытой головой, чтобы его солдаты не приняли его по ошибке за врага. Он завершил Африканскую кампанию большой охотой, объявив, что даже звери должны почувствовать на себе всю мощь Рима.^{166}

Вскоре от Суллы прибыло послание, в котором говорилось, что Помпей должен остаться в провинции с одним легионом, а остальные войска нужно отправить обратно в Италию. Солдаты Помпея расценили это как пренебрежение к своему любимому командиру и потребовали, чтобы он лично отвел их в Италию. Помпей взошел на трибунал (земляное возвышение, которое строилось в постоянном лагере) и попытался своими речами восстановить дисциплину, но безуспешно. Ему пришлось оставить бесплодные попытки; со слезами, струящимися по лицу, он вернулся к себе в палатку. Однако очень скоро солдаты позвали его обратно на трибунал. И только после того, как он поклялся убить себя, если легионеры не откажутся от своих требований, беспорядки прекратились. Но, несмотря на это, Помпей все же сопровождал свою армию в Италию.

Поначалу Сулла боялся возобновления Гражданской войны, но скоро выяснилось, что верность Помпея не поколебалась. Диктатор тепло приветствовал своего протеже и даровал ему почетное прозвище Магн (Magnus) то есть Великий. Плутарх утверждает, что сам Помпей не использовал это имя несколько лет. Возможно, Сулла не очень хотел удостоивать молодого полководца триумфа, о котором тот просил, но в конце концов диктатор уступил. Планы Помпея были грандиозными и, вероятно, выдавали некоторую незрелость молодого человека, поскольку триумфатор хотел въехать в Город на колеснице, запряженной слонами. Осуществить этот замысел помешали ворота на пути процессии: подобная упряжка попросту не могла под ними пройти.

В дальнейшем возникла еще одна проблема: так и не ставшие дисциплинированными солдаты решили, что их недостаточно щедро наделили добычей, и начали угрожать сорвать шествие. В ответ Помпей пригрозил вообще отказаться от триумфа и не удостоить их чести пройти с процессией по Городу. Угроза возымела эффект, и на этот раз волнения быстро улеглись. В конечном счете церемония прошла без всяких эксцессов, но ее блеск не мог заставить забыть о том, что Помпей добился триумфа в возрасте около двадцати пяти лет и не занимал до этого никакой магистратуры. Сципион Африканский после победы в Испании триумфа не удостоился.^{167}

Политика и война

Помпей решил не становиться сенатором, хотя Сулла, несомненно, с большой охотой сделал бы его таковым. Помпею теперь было бы трудно начинать традиционную карьеру и стремиться к таким незначительным должностям, как квестор или эдил, после того как он возглавлял огромные армии. Поэтому он предпочел остаться в стороне от традиционной политики.

Это вовсе не означало, что ему недоставало честолюбия, чтобы стать заметной фигурой в республике. Просто он шел к цели своим неповторимым путем. Его брак с Антистией был заключен ради политической выгоды. В 82 г. до н. э. диктатор решил, что необходимо привязать к себе Помпея подобным образом. Молодому человеку велели развестись с Антистией и жениться на падчерице Суллы Эмилии, которая уже была беременна от своего тогдашнего супруга.

Этот удар был особенно жестоким для Антистии, отец которой был убит за то, что поддерживал Помпея, а мать вскоре после развода дочери совершила самоубийство. Однако договорные браки являлись обычной частью политической жизни Рима, и от большинства бракосочетаний между аристократами женитьбу Помпея отличала только особая степень цинизма. Инициатива такого союза исходила от Суллы, но Помпей, кажется, довольно охотно выполнил его просьбу, желая угодить своему могущественному покровителю. Но брак оказался недолгим, ибо Эмилия вскоре умерла после рождения ребенка. Сенаторы редко оставались холостыми долгое время, и в 80 г. до н. э. Помпей женился на Муцие, происходившей из семьи знаменитого Муция Сцеволы. Таким образом Помпею удалось завязать еще одну полезную политическую связь.

Для сенаторов брак часто являлся вопросом политической целесообразности, а для пылкой страсти существовали любовницы, а не жены. Плутарх сообщает нам, что Помпей одно время поддерживал связь с куртизанкой Флорой, которая была настолько красива, что служила моделью для портрета, который Метелл Пий поместил в храме Кастора и Поллукса — подобная практика станет обычным явлением в эпоху Возрождения. Говорят, что Флора хвасталась страстной любовью к ней молодого полководца и демонстрировала следы его зубов после очередного свидания. Тем не менее Помпей даже в этом случае проявил честолюбие политика, который больше всего хотел, чтобы другие были ему обязаны, ибо в конечном счете он передал Флору своему другу, который также был влюблен в нее, но которому она отказала. Жертва Помпея выглядела еще значительнее, поскольку говорили, что он все еще влюблен в знаменитую красавицу.

Иногда поведение молодого Помпея больше походило на поведение эллинистического царевича, а не римского аристократа. Он слыл очень красивым, у него всегда была наготове отрепетированная улыбка, и он умел располагать к себе людей. Многие сравнивали его с молодым Александром, что, несомненно, льстило Помпею.

Хотя у него не было никакой официальной власти и он не входил в сенат, тем не менее Помпей обладал большим политическим влиянием. В 79 г. до н. э. он оказал поддержку в предвыборной кампании Марку Эмилию Лепиду. В результате должность консула на следующий год получил именно Лепид, а не ставленник Суллы. Такое оказалось возможным, поскольку Сулла уже сложил с себя звание диктатора и собирался перебраться в свое поместье в сельской местности. Его здоровье сильно ухудшилось, и жить ему оставалось всего несколько месяцев, хотя злые языки утверждали, что старик погряз в пороках. Лепид открыто заявил о своем намерении отменить многие законы Суллы, особенно ограничения, наложенные на власть народных трибунов.

Помпей не слишком хорошо разбирался в людях, а его уверенность в том, что он сможет контролировать поведение своих протеже, часто подводила его. Причины, по которым он поддержал Лепида, были неясны, но это решение оказалось серьезной ошибкой. Когда Сулла умер от неизвестной болезни (согласно подробным свидетельствам наших источников, его плоть гнила, а тело покрывалось язвами), Лепид попытался воспрепятствовать тому, чтобы Сулла удостоился общественной погребальной церемонии. Подобные похороны рассматривались сенаторами как большая честь. Помпей, то ли из давнишней привязанности к своему умершему покровителю, то ли из-за горьких воспоминаний о том, как обращались с телом его отца, был одним из тех, кто обеспечил надлежащие похороны. Прах Суллы был захоронен на Марсовом поле (Campus Martius) в монументе с надписью в соответствии с желанием умершего. Надпись эта гласила, что никто не сделал столько хорошего для своих друзей и не причинил такого вреда своим врагам.

Во время своего пребывания в должности консула Лепид возглавил открытый бунт армии против сената. Все отношения между ним и Помпеем были разорваны, поскольку Помпей не присоединился к мятежному консулу и охотно согласился на отчаянный призыв сената выступить против бунтовщика. Помпей быстро набрал несколько легионов (солдаты были основном из его родного Пицена, да и финансировал операцию большей частью сам Помпей).

После короткой кампании мятеж был подавлен. Помпей взял в плен и казнил старшего легата Лепида Марка Юния Брута (отца человека, который возглавит заговор против Цезаря в 44 г. до н. э.). Лепид бежал на Сардинию, где впал в отчаяние и вскоре умер. Говорили, что он был больше подавлен не неудачей с мятежом, а тем, что обнаружил неверность своей жены. Многие мятежники, включая Перперну, отправились в Испанию и, в конечном счете, присоединялись к Серторию.

В Италии снова воцарилось спокойствие, но Помпей не собирался распускать свои легионы и возвращаться к частной жизни. Луций Марций Филипп, один из его давних союзников в сенате, предложил отправить победоносного молодого полководца в Испанию на помощь Метеллу Пию. Это предложение получило широкую поддержку после того, как оба консула, выбранные на следующий год, не выразили никакого желания брать на себя командование в Испанской кампании. В конце концов сенат признал, что для победы над Серторием лучше всего предоставить двадцативосьмилетнему Помпею проконсульский империй и Ближнюю Испанию в качестве провинции. Филипп шутил по поводу того, что Помпей был послан не как проконсул (pro consule), а вместо обоих консулов (pro consulibus).^{168}

Как мы видели, в Испании Помпей столкнулся с таким сильным противником, с каким ему не доводилось еще встречаться во время своих первых кампаний. Сторонник Мария преподал «ученику Суллы» несколько жестоких уроков, особенно во время первых столкновений. Помпей тем не менее извлек урок из своих ошибок и неоднократно демонстрировал превосходство над всеми офицерами Сертория. В конечном итоге Помпей с Металлом зажали своего противника на небольшой части полуострова.

В конце войны Серторий побеждал уже не столь часто, и нес при этом потери, которые не имел возможности восполнить. Его сторонники — как римляне, так и испанцы — начали колебаться. Борьба в Испании являлась жестокой войной на истощение, и обе стороны не проявляли ни малейшей жалости друг к другу. Во время раскопок в Валенсии был обнаружен выжженный участок, относящийся к тому времени, когда город был захвачен солдатами Помпея. В его пределах обнаружилось много скелетов. Некоторые умерли от ран, очевидно полученных во время сражения, но по крайней мере одного из них — старика, возможно бывшего офицером, пытали, и он был найден с пилумом, торчащим в месте расположения прямой кишки.

Долгая война в Испании привела к сильному опустошению. После ее окончания Помпей приложил значительные усилия по реорганизации провинции, основав такие города, как Помпела (современная Памплона), чтобы подтолкнуть некоторые наиболее непокорные племена к более оседлому и мирному существованию. В Италию свою армию он отвел лишь в 71 г до н. э.^{169}

Спартак: гладиатор, ставший полководцем

Хотя после поражения Лепида междоусобицы в Италии прекратились, там по-прежнему было неспокойно. В 73 г. до н. э. около 80 гладиаторов во главе со Спартаком бежали из гладиаторской школы в Капуе и нашли прибежище на склонах горы Везувий. Сначала они совершали набеги на небольшой территории, но постепенно к ним присоединилось множество беглых рабов, после чего Спартак счел, что в его распоряжении достаточно сильная армия, численность которой продолжала все время расти.

Кроме того, что Спартак был фракийцем, об этом выдающемся человеке известно немного. В наших источниках приводятся разные версии: по одной, он сражался против римлян и был взят в плен, по другой — служил в легионах в составе вспомогательных войск. Возможно, обе версии соответствуют действительности, хотя второе утверждение кажется более правдоподобным, поскольку римляне любили заявлять, что их самыми опасными противниками являлись те, кого они сами обучили. Например, Югурта приобрел военный опыт, служа вместе с Эмилианом в Нуманции.

Независимо от своего происхождения Спартак проявил себя как гениальный тактик, руководитель и организатор. Он превратил разнородную толпу германских, фракийских, галльских и прочих рабов в грозную армию. Римляне поначалу посылали против Спартака небольшие отряды, но гладиаторы без труда их рассеивали. Затем римляне отправили против повстанцев несколько консульских армий полной численности, но Спартак без особого труда разбил и их.

С каждой новой победой вождь гладиаторов захватывал оружие для своего войска. Через некоторое время рабы основали мастерские для производства военного снаряжения. Они меняли добычу, награбленную в богатых сельских поместьях, на железо, бронзу и олово. После того как оба консула 72 г. до н. э. были разбиты, сенат поручил командование в кампании против рабов претору Марку Лицинию Крассу. Красс, не колеблясь, стал на сторону Суллы во время гражданской войны, поскольку его отец и старший брат были убиты во время чисток Мария. Он хорошо служил Сулле, хотя его действия выглядели не так эффектно, как подвиги Помпея, и командовал одним из флангов армии в бою у Коллинских ворот. Благодарный диктатор даровал Крассу немало собственности, конфискованной у жертв проскрипций. Красс быстро превратил ее в огромное состояние с помощью грамотных вложений и деловой хватке.

Красс начал свое командование, применив во вверенных ему легионах старинное наказание, известное как децимация (decimatio). После каждого поражения из десяти солдат по жребию выбирался один, которого должны были забить до смерти его товарищи. Уцелевшие девять подвергались более символической каре. Им вместо порции пшеницы выдали ячмень, и — по крайней мере, в некоторых случаях — им приходилось разбивать палатки вне стен армейского лагеря.

Эти жесткие меры стали следствием растущего страха перед восставшими рабами, а Красс был готов пойти на все, чтобы добиться успеха. К двум легионам он добавил еще шесть, недавно набранных. Претор уничтожил отряд рабов, отделившийся от армии Спартака, а затем построил огромную линию укреплений и запер остальных рабов в самом кончике италийского «сапога». Спартаку удалось вырваться из западни, но в конце концов в 71 г. до н. э. ему наконец навязали генеральное сражение. В ожесточенной битва его армия была разбита. В начале боя бывший гладиатор перерезал горло своему коню — животное было взято в качестве трофея у какого-то римского командира и стоило очень дорого, — чтобы показать своим товарищам, что он не уйдет с поля боя и будет биться до последнего. Этот шаг напоминал решение Мария сражаться в первом ряду в бою у Акв Секстиевых.

Плутарх утверждает, что Спартак был убит, когда пытался добраться до самого Красса, сразив перед этим двух центурионов, которые атаковали его одновременно. Большинство рабов погибло, но 6 тысяч были взяты в плен. Красс приказал распеть их всех вдоль Аппиевой дороги от Капуи до Рима на равном расстоянии друг от друга в качестве ужасающего предостережения, чтобы остальные рабы знали, что ожидает любого осмелившегося восстать. Римское общество очень сильно зависело от рабского дешевого труда, и мысль о том, что рабы могут ополчиться на своих хозяев, крайне пугала римлян. При жизни Спартак представлял собой большую угрозу, но даже после его смерти страх перед ним сохранился. Однако после победы над гладиаторами в триумфе Крассу отказали, и ему пришлось довольствоваться лишь овацией.^{170}

Когда армия Помпея вернулась в Италию, она случайно столкнулась с группой из нескольких тысяч рабов, уцелевших после поражения Спартака, и уничтожила ее. Однако другие победы Помпея были куда значительнее, и он вскоре должен был удостоиться второго триумфа, поэтому его заявление, что именно он положил конец войне с рабами можно рассматривать как проявление мелочной зависти. Оно лишь усилило вражду между Крассом и Помпеем, которая существовала еще со времен, когда Сулла дал более почетное место не Крассу, а Помпею.

«Новому Александру» уже исполнилось 35 лет, и он, в конце концов, решил вступить в политику, но сразу хотел получить должность консула. Красс, который был на восемь или девять лет его старше и чья карьера со времен Гражданской войны шла по традиционному пути, тоже собирался стать консулом. Они оба держали свои армии неподалеку от Рима, один под предлогом ожидания триумфа, а другой соответственно овации.

Эта была завуалированная угроза не только сенату, но и друг другу, но в конце 71 г. до н. э. оба полководца предали забвению старую вражду и объявили о совместной избирательной кампании.

Сенат быстро осознал, что подобному объединению нельзя противостоять и позволил Помпею выставить свою кандидатуру, несмотря на то что его возраст был моложе того, который был определен Суллой для занятия должности консула. Оба баллотировались заочно (in absentia), поскольку ни одному из них нельзя было входить в город до дня их триумфа и овации соответственно. Популярность Помпея и деньги Красса в сочетании с их несомненными достижениями и, возможно, со страхом перед их армиями вылились в полную победу на выборах. В один и тот же день 29 декабря 71 г. до н. э. Помпей проехал во время триумфа по Священной дороге, вступил в должность консула и стал сенатором.^{171}[34]

Вскоре римляне стали зрителями еще одного акта политического театра, который они так любили. Цензоры (магистраты, которых избирали на пять лет) делали официальную перепись всех всадников, которые заканчивали свою военную службу. Они подробно записывали их деяния, хвалили или порицали их поведение. К I веку до н. э. это было уже довольно архаической практикой, поскольку всадники больше не входили в состав кавалерии легионов, и лишь некоторые из них решали служить трибунами или другими офицерами. Однако изменение обстоятельств редко заставляло римлян отказываться от традиционных церемоний.

Когда цензоры приступили к этой процедуре, распространился слух, что приближается Помпей в сопровождении двенадцати ликторов, которые сопровождали его как консула и расчищали ему путь. Они вели коня, который символизировал старую военную роль всадника (eques). Подобное представление явилось таким шоком для цензоров, что им потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя и задать традиционный вопрос о том, как всадник выполнил свой долг перед республикой. Помпей ответил, что он всегда служил, когда того требовало государство, и делал это под собственным командованием. Говорил он так, чтобы его слышала наблюдавшая за всем эти спектаклем толпа. Под шумные одобрительные возгласы и аплодисменты цензоры проводили консула до его дома в знак уважения.^{172}

Пираты

Союз Помпея и Красса продлился недолго, еще во время консульства между ними часто возникали разногласия. Помпей выполнил обещание, которое дал во время избирательной кампании, — восстановил власть народных трибунов и отменил ограничения, наложенные Суллой на занимавших эту должность. Поскольку оба консула только что успешно закончили военные кампании, никто из них не желал брать в управление какую-либо провинцию после того, как срок их пребывания в должности истечет. К своему богатству и престижу Помпей теперь добавил политическую законность и был доволен положением самого знаменитого члена сената. Он, как и Сципион Африканский более ста лет назад, скоро обнаружил, что молодые годы, проведенные в командовании армией на поле боя, ничего не могли ему дать по части опыта в грубой и запутанной римской политике.

В начале своего консульства он попросил Марка Теренция Варрона — прославленного эрудита, автора множества обширных научных трудов, а также потомка консула, проигравшего битву при Каннах, — подготовить для него инструкцию с объяснениями сенаторских процедур и правил. Бывший полководец отныне не мог требовать послушания или громить оппонентов, как на поле боя, и вскоре обнаружил, что ему трудно добиваться желаемого только с помощью своего престижа и богатства.

Красс же мастерски пользовался своими деньгами, давая ссуды многим сенаторам, которые испытывали острую потребность в деньгах. Со временем подавляющее большинство сенаторов сделалось его должниками. Помпею не хватало опыта и природного чутья, чтобы поступать так же. Его ораторское искусство оставляло желать лучшего, и вскоре Великий стал проводить в сенате все меньше времени. Также он редко представлял кого-либо в суде. Судя по всему, он болезненно воспринимал критику и враждебные выпады, предпочитая избегать любых ударов по своему престижу, и стал держаться в стороне от общественной жизни.

Но когда прошло несколько лет, Помпей с разочарованием убедился, что его великие подвиги не сделали его навсегда первым человеком в Риме, а ему казалось, что он это заслужил. Как и Марий, он помнил низкопоклонство народа, когда возвращался в Рим с победой, и осознал наконец, что он может затмить остальных сенаторов, только вернувшись с победой на большой войне. Помпей принялся искать возможность проявить себя в серьезном деле, и в 67 г. до н. э. такая возможность ему представилась.

На протяжении большей части античной истории пиратство являлось характерной особенностью Средиземноморья. Когда в этом регионе возникали сильные царства с мощным флотом, пиратов обычно становилось меньше или же они вовсе исчезали. Однако разгром Македонии и империи Селевкидов Римом в сочетании с неуклонным упадком Египта Птолемеев привело к уничтожению флотов, державших пиратов в Восточном Средиземноморье под контролем.

Многие прибрежные государства Малой Азии, особенно в Киликии, на Крите и на других островках, пристрастились к грабежам на море. Они захватывали богатую добычу и получали за пленников большие выкупы, что являлось неплохим дополнением к рыболовству и земледелию. Еще большему усилению пиратства способствовал Митридат Понтийский, снабдивший главарей пиратов деньгами и боевыми кораблями для того, чтобы они помогали ему воевать с Римом.

Несмотряна то что пираты были родом из различных государств и у них не было официальной политической иерархии, междоусобицы среди них были редким явлением, и они зачастую поддерживали друг друга. Путешествия становились опасными — молодой Юлий Цезарь был далеко не единственным знаменитым римлянином, взятым в заложники с целью получения выкупа. От пиратов очень сильно страдала торговля. Население Италии и особенно Рима давно уже не могло прокормить себя. Италия теперь зависела от поставок зерна с Сицилии, из Египта и Северной Африки. Пираты начали угрожать этим жизненно важным источникам снабжения, так что поставки зерна уменьшались, а цены сильно росли.

В 74 г. до н. э. сенат послал против пиратов бывшего претора Марка Антония. Ему были предоставлены широкие полномочия, но в отличие от своего более известного потомка Марка Антония, соперника Октавиана, он был не слишком талантлив и потерпел поражение в морском сражении возле Крита в 72 г. до н. э. Вскоре после этого Антоний умер, и в 69 г. до н. э. консул Квинт Цецилий Метелл был отправлен осаждать крепости пиратов на Крите. Он оказался компетентным военачальником, но осада одного укрепленного города следовала за другой, и операция затягивалась. Несмотря на некоторые успехи, проблема с пиратами с каждым годом усиливалась. Как-то раз двое преторов вместе со своими ликторами и всеми спутниками были захвачены во время своей поездки по прибрежному району Италии и за них пираты потребовали выкуп. Была разграблена Остия, порт в устье Тибра.^{173}

К 67 г. до н. э. нехватка зерна сделалась критической, и народный трибун Авл Габиний предложил снова создать особую провинцию и предоставить кому-нибудь исключительные полномочия, которые прежде были даны Антонию. Сначала Габиний не упоминал о Помпее как о наиболее подходящем кандидате для этой операции, но ясно, что между этими людьми уже установилась тесная связь. Цицерон утверждает, что Габиний погряз в долгах и весьма вероятно, что Помпей заручился его поддержкой, оказав народному трибуну финансовую помощь. Закон Габиния (Lex Gabinia) был принят народным собранием, и Помпей получил проконсульский империй не только в отношении самого Средиземноморья, но и на 50 миль в глубь суши. Не совсем ясно, был ли империй Помпея равен империю любого другого проконсула, провинция которого частично попадала в пятидесятимильную зону, или же превосходил. Вероятно, последнее утверждение ближе к истине.

Для поддержки Помпею было дано двадцать четыре легата (все они раньше были военными командирами или, по крайней мере, занимали должности претора), кроме того, ему были даны два квестора. Войско Помпея в итоге состояло из флота в 500 военных кораблей, поддерживаемого армией из 120 000 пехотинцев и 5000 кавалеристов. Вместе с ними Помпею были выделены деньги, продовольствие и все прочее, необходимое для проведения военной кампании. Вероятно, значительная часть этих войск была недостаточно подготовлена и плохо дисциплинирована, так как состояла из набранных в спешке рекрутов. В приведенное выше число, возможно, входили также гарнизоны, находившиеся в провинциях, на территорию которых распространялся империй Помпея. Несмотря на большой масштаб действий, это была скорее операция по наведению порядка, а не полномасштабная война. Помпею было необходимо большое войско, чтобы действовать против пиратов во всех направлениях одновременно и лишь небольшой части его армии предстояло принять участие в серьезном сражении.^{174}

Хотя Антонию раньше были предоставлены похожие полномочия, Помпей получил в свое распоряжение огромные средства исключительно благодаря личному престижу, а предстоящая операция должна была стать беспрецедентной по своим масштабам. Примечателен тот факт, что подобное назначение обеспечил Помпею народный трибун, чьи полномочия он восстановил во время своего консульства. Примерно так же получал Марий свои назначения в кампаниях против Югурты, кимвров с тевтонами и Митридата. Только несколько полководцев обладало достаточной поддержкой народа, чтобы нарушить традиционную процедуру распределения провинций и средств сенаторами. Вера народа в Помпея была такой сильной, что после его назначения цена на пшеницу на рынке упала. Даже сенаторы, которые не желали наделять одного магистра такой властью — к тому же человека, который своим престижем и богатством уже превосходил всех прочих, — в конце концов признали, что такое назначение было лучшим решением в борьбе с пиратством. Легаты Помпея происходили главным образом из влиятельных знатных семей и таким образом сами представляли заметную силу.

Поскольку Помпей располагал огромными ресурсами, то успех его дела казался несомненным. Но при всем при том большое значение имел и его организаторский гений. Средиземноморье было разделено на тринадцать зон — шесть на западе и семь на востоке, — и каждой зоной командовал легат, имевший в своем распоряжении сухопутные войска и флот. Западные зоны были поручены Авлу Манлию Торквату, Тиберию Клавдию Нерону, Марку Помпонию, Публию Атилию, Луцию Геллию и Авлу Плоцию (в ведении последнего находилось италийское побережье). На востоке должны были действовать Гней Лентул Марцеллин, Гней Корнелий Лентул Клодиан, Марк Теренций Варрон (автор учебника о сенаторских процедурах), Квинт Цецилий Метелл Непот, Луций Сизенна, Луций Лоллий и Марк Пупий Пизой.

Этим людям был дан строгий приказ не преследовать врага за пределами границ порученной им области. Действия самого Помпея не были ограничены какой-либо территорией, а в его распоряжении находилась эскадра из шестидесяти боевых кораблей. Роль остальных легатов в наших источниках подробно не описывается. Некоторые, возможно, были заняты обеспечением снабжения этой масштабной операции. Также весьма вероятно, что они получили в свое распоряжение маневренные эскадры для преследования пиратских кораблей, — примерно такие, как у самого Помпея.

Ранней весной 67 г. до н. э. была начата кампания в западных регионах. Считается, что Помпей очистил эту часть моря за сорок дней. Пираты, которые без всяких помех занимались разбоем в течение десятилетий, были не готовы к подобному натиску и сдались почти без сопротивления.

После краткой остановки в Риме, где один из консулов 67 г. до н. э. тут же сделал попытку подорвать его власть, приказав демобилизовать часть его войск, Помпей отправился в восточные регионы, в самое гнездо пиратов. Здесь, как полагали, предстояла ожесточенная борьба, но пираты и тут оказались застигнутыми врасплох и действовали разобщенно, несмотря на то что раньше помогали друг другу. Одни попытались бежать, но другие (и их становилось все больше) начали сдаваться. Римляне часто прибегали к жестоким мерам, но всегда делали это рационально. В данном случае Помпей решил, что массовые казни окажутся бессмысленными. С пиратами и их семьями обращались довольно хорошо, и многие из тех, кто сдался, принялись снабжать римлян сведениями, которые использовались для планирования операций против других пиратских главарей.

Когда распространилось известие о том, что римляне вполне сносно обращаются с пиратами, число готовых сложить оружие сильно возросло. Помпей заранее подготовил осадную технику для захвата укрепленных городов вдоль гористого побережья Киликии, но обнаружил, что она ему не понадобится: пираты сдавались, едва узнав о его приближении. Иногда пираты пытались вступать в сражения, но быстро терпели поражения. Флор описывает, как судовые команды бросали весла, оружие и хлопали в ладоши — таким образы пираты сигнализировали о том, что сдаются, — почти сразу же, как только видели, что приближаются римские галеры.

На этот раз кампания длилась сорок девять дней. Войско Помпея захватило 71 корабль, потом ему передали еще 306 кораблей. Около 90 из них являлись военными и были оснащены корабельными таранами. В соответствии с римской традицией в честь этой победы была сделана надпись, в которой прежде всего перечислялось количество трофеев. В ней говорилось, что за всю кампанию было захвачено 846 судов, хотя эта цифра, возможно, включала даже крошечные суденышки.

То, как Помпей поступил с 20 000 пленников, продемонстрировало его понимание причин пиратства. Он не сомневался, что они быстро примутся за старое, если им позволить вернуться в прибрежные государства. Поэтому старые крепости пиратов были уничтожены, а сами пленные поселены в другие регионы. Многие отправились в прибрежный город Солы в Киликии, который был переименован в Помпейопополь и стал процветающим торговым центром.

Массовое переселение беспокойных воинов и их семей в более благоприятное место ранее осуществлялось римлянами в Лигурии и в Испании и дало такие же эффективные результаты, как теперь в случае с пиратами. Мародерство и пиратство не были полностью искоренены в Средиземноморье, но эти явления никогда больше не достигнут тех масштабов, какое имели в начале I века до н. э. Во время правления императоров римский флот получит более или менее постоянный статус и заполнит вакуум, вызванный упадком эллинистических держав.^{175}

В войне с пиратами Римская республика мобилизовала огромные ресурсы и под мастерским командованием Помпея одержала быструю и почти бескровную (для Рима) победу над многочисленными, хотя и разобщенными врагами. Этот успех был обеспечен как удачным планированием и хорошим материально-техническим обеспечением операции, так и боевым мастерством командующего и его подчиненных.

Блестящий итог войны с пиратами омрачил один неприятный инцидент. В 67 г. до н. э. Метелл все еще воевал с пиратами Крита — благодаря этой капании он получил почетный титул Критский. Узнав о великодушном обращении Помпея с пленниками, представители крепости, которую осаждали легионы Метелла, отправились к Помпею в Киликию с предложением сдаться. Помпей с готовностью согласился, посчитав это предложение лишним подтверждением своей великой славы, но Метелл не терпел вмешательства в свои действия и отказался признать условия сдачи. Помпей отправил к нему одного из своих легатов Луция Октавия, который, как считается, даже сражался на стороне пиратов против солдат Метелла, но это не предотвратило их поражения.

Желание Помпея и Метелла завоевать личную славу за победу в войне стояло выше интересов государства, что было типично для менталитета сенаторской элиты. Принимая во внимание, что на этот момент достижения Помпея были гораздо выше, чем у любого другого полководца, можно предположить, что Метелл испытывал обычную мелочную зависть и нежелание делиться с кем-либо славой.^{176}

Митридат и войны на Востоке

Помпей провел зиму со своей главной армией в Киликии. В начале 66 г. до н. э. по предложению одного из народных трибунов народное собрание возложило на прославленного полководца еще одно необычное командование. Ему поручили контроль над Восточным Средиземноморьем и руководство кампанией в войне с Митридатом Понтийским, которого Сулла разбил, но не уничтожил.

Поскольку годовой срок пребывания Габиния в своей должности истек, он вскоре стал одним из легатов Помпея. Поручить же это командование Помпею предложил народный трибун Гай Манилий. Закон Манилия (Lex Manilia) был поддержан как сенаторами, так и сословием всадников. Марк Туллий Цицерон, который позднее опубликовал речь, произнесенную им в поддержку этого закона, заявил, что Помпей в избытке обладал четырьмя основными качествами великого полководца, а именно: знанием военного дела, мужеством, авторитетом и везением (scientam rei militaris, virtutem, auctoritatem, felicitatem). Помпей, узнав об этом назначении, стал жаловаться, что сенат не дает ему возможности отдохнуть и провести время с семьей. Однако даже самые близкие его друзья сочли это притворством, поскольку он давно хотел получить командование в войне против Митридата. Помпей, несомненно, содействовал тому, чтобы это назначение досталось именно ему, даже если и не применял лично каких-то политических ухищрений в этом случае.^{177}

В 74 г. до н. э. Митридат вторгся в римскую провинцию в Вифинии, а затем напал на соседнюю провинцию Азия. Ему противостоял Луций Лициний Лукулл, человек (будучи квестором в 88 г. до н. э., он оказался единственным сенатором, присоединившимся к Сулле в его походе на Рим). Лукулл являлся стратегом и тактиком поистине исключительного таланта. Несмотря на ограниченные ресурсы, он неизменно добивался преимущества с помощью искусного маневрирования и либо побеждал армию Митридата в бою, либо заставлял ее голодать. Захватчики были изгнаны из римских провинций, и в качестве ответный действий был начат военный поход на Понтийское царство. Когда Митридат заключил союз с правителем Армении Тиграном, римская армия оккупировала значительную территорию и этого царства. Армии Армении и Понта обладали огромной численностью, но только несколько подразделений могли сражаться по-настоящему. Тигран, как рассказывают, пошутил, что солдаты Лукулла, перебившие его огромные полчища за несколько часов, были слишком малочисленны для армии и слишком многочисленны для посольства.

К 68 г. до н. э. казалось, что война почти окончена. Но, несмотря на огромный полководческий талант, Лукулл не смог заслужить привязанность своих солдат и был очень непопулярен в армии. Он также не нравился многим влиятельным политическим группировкам в Риме — в особенности тем всадникам, которые занимались коммерцией и чьи компании действовали в провинциях, — поскольку Лукулл жестко ограничил незаконную деятельность многих их представителей.

Однако подобный шаг способствовал восстановлению верности Риму жителей самой провинции. В 69 г. до н. э. у Лукулла отобрали Азию. Год спустя у него забрали и Киликию, чтобы передать ее под командование другого человека. Одержав уже почти полную победу, римский полководец теперь испытывал сильнейшую нехватку солдат и средств, его собственные легионеры начали бунтовать.

Когда давление со стороны римлян ослабло, враг тут же контратаковал, и в 67 г. до н. э. легат Гай Валерий Триарий был разбит Митридатом. Потери среди солдат были серьезными, и вместе с ними в бою пало 24 трибуна и 150 центурионов. Такие значительные потери среди офицеров свидетельствуют о том, что младшим командирам приходилось подвергаться огромному риску, чтобы воодушевить своих солдат. Уже после боя Митридата едва не убил центурион, который смешался с свитой царя и сумел ранить его в бедро, прежде чем его изрубила на куски пришедшая в ярость охрана.

К концу года Митридат и Тигран вернули себе значительную часть своих прежних территорий, а Лукулл располагал жалкими остатками войск. Но даже эти ветераны не испытывали к нему привязанности и проигнорировали его призыв не подчиняться приказу, согласно которому они переходили в подчинение недавно прибывшему Помпею. Плутарх описывает, как римский полководец ходил по лагерю со слезами на глазах, упрашивая своих солдат не покидать его. Таков был печальным финал военной карьеры очень способного военачальника. Собрание, на котором Помпей официально принимал командование, превратилось в перебранку. В конечном счете, Помпей позволил Лукуллу взять с собой лишь 1600 солдат — настолько недисциплинированных, что он посчитал их совершенно бесполезными для действительной службы. Они должны были принять участие в триумфе Лукулла.^{178}

В сферу полномочий Помпея теперь входили Вифиния, Понт и Киликия; ему были выделены средства, которых так недоставало его предшественнику. Он также имел право начать новую войну или заключить мир по собственному усмотрению. Один из законов Суллы запрещал наместнику выводить войска за пределы своей провинции без особого на то разрешения сената, и несанкционированное вторжение Лукулла в Армению вызвало критику в Риме, несмотря на то что такой шаг был оправдан с военной точки зрения. Помпею же с самого начала предоставлена была гораздо большая свобода действий. В то время как его флот — за исключением двух эскадр, закрепленных за особыми регионами, — патрулировал Средиземноморское побережье и Боспор, Помпей собрал армию из 30 000 пехотинцев и 2000 кавалеристов. У Митридата на западной границе его царства было приблизительно столько же пехоты, но на 1000 кавалеристов больше.

Во время кампаний Лукулла в этом регионе неоднократно происходили сражения. Территория была сильно опустошена и разграблена, так что армии Понта в ожидании римского вторжения было трудно находить продовольствие. Дезертирство наказывалось распятием на кресте, ослеплением или сожжением заживо. Однако, несмотря на все эти жестокие меры, многие солдаты продолжали бежать из армии царя. Митридат отправил послов в лагерь римлян, интересуясь, отнесется ли Помпей к нему с такой же мягкостью, как к пиратам. Ответ был краткий: сдача без всяких условий.

Когда положение с продовольствием еще больше ухудшилось, царь отступил в глубь своей территории. Римляне были подготовлены к войне куда лучше, и, когда Помпей последовал за понтийской армией, легионы снабжались продовольствием с его баз в провинции. Митридат приказал своей кавалерии нанести удары по линиям снабжения римлян, это вызвало лишь перебои с поставками, но не остановило преследователей.^{179}

К этому времени армии достигли той части Понтийского царства, которая известна под названием Малая Армения, Ее плодородные земли почти не были затронуты войной, но отрядам фуражиров Помпея было трудно действовать вблизи уверенного в себе противника, а римские склады с припасами теперь находились слишком далеко.

Митридат разбил лагерь на возвышенности, так что прямая атака на хорошо укрепленные позиции вряд ли могла оказаться успешной. Помпей встал лагерем на лесистом участке, где понтийская кавалерия не могла действовать свободно. Узнав об этом, Митридат несколько ободрился, решив, что его соперник прежде переоценил свои силы, а теперь наконец осознал, насколько слаб. Царь охотно принял вызов, когда Помпей на следующее утро послал вперед значительную часть своей кавалерии к понтийскому лагерю. Всадники Митридата вступили в бой и, когда римская кавалерия стала отступать, кинулись ее преследовать.

Войска Митридата продвигались вперед, пока Помпей не привел в действие находившиеся в засаде силы. Отряд из 3000 легких пехотинцев и 500 кавалеристов был спрятан ночью в заросшей кустарником долине между двумя лагерями. Этот отряд неожиданно напал на кавалерию Митридата сзади. С некоторыми понтийскими всадниками справились римские пехотинцы, поскольку всадники не могли воспользоваться своим основным преимуществом — скоростью. Краткий бой — во многих отношениях напоминающий тактику, которую использовал Серторий против Помпея в Испании, — полностью подорвал боевой дух гордой кавалерии Митридата и веру в них царя.^{180}

Точная хронология кампании неизвестна, но в определенный момент к Помпею прибыло подкрепление из трех легионов, которые ранее составляли гарнизон в Киликии, так что численность войска Помпея стала превышать 40 000 человек, правда многие солдаты уже были утомлены долгой кампанией. Теперь римский полководец имел заметное численное превосходство над царем Понта, но Митридат решил вступить в бой только, находясь на своих позициях на возвышенности, что заранее давало ему преимущество. Тогда Помпей решил лишить неприятеля снабжения продовольствием. Используя увеличение численности своих солдат, он построил вокруг вражеского лагеря кольцо укреплений, соединенных рвом и стеной. Их общая длина достигала 150 стадиев (stades) или 19 миль, и они походили на систему укреплений, построенную Крассом в Южной Италии и — несколько лет спустя — Цезарем в Галлии.

Теперь римская армия получала провиант из Акилисены, области в верховьях Евфрата, в то время как отряды фуражиров Митридата действовали, подвергаясь большому риску угодить в засаду. Вскоре понтийские солдаты начали забивать и есть своих вьючных животных. Возможно, из-за труднопроходимой местности в линии укреплений римлян все же оставались бреши, так что армии Митридата удалось выскользнуть из окружения под покровом темноты. Чтобы римляне ничего не заподозрили, они оставили в своем лагере горящие костры.

Ранее Митридат договорился о встречах с потенциальными союзниками. Вырвавшись из окружения, царь направился в Армению, надеясь объединиться со своим старым союзником Тиграном. Он передвигался главным образом по ночам, полагаясь на знание дорог, и каждый день разбивал лагерь на возвышенностях, на которые Помпей вряд ли решился бы напасть. Местность была гористой, и найти такое место не составляло особого труда.

Помпей не отставал от царя, но не мог атаковать его армию во время марша. Наконец он послал патрули разведать дороги через горы. Они обнаружили перевал, окольным путем соединявшийся с дорогой, по который следовал Митридат. Помпей повел свою армию по новому пути, уверенный, что успеет опередить царя. Как обычно, он передвигался днем и гнал своих солдат по труднопроходимой местности под палящим солнцем. Когда легионеры добрались до теснины, через которую проходила главная дорога, и начали устраивать там засаду они, вероятно, были сильно утомлены. Митридат ничего не знал об этом маневре и, возможно, уже начал надеяться, что римляне вообще прекратили преследование. Его армия в сумерках продолжала свое отступление. Как всегда, это была плохо организованная колонна, в которой смешались целые подразделения и отдельные солдаты, их жены и слуги. Таким образом, они совершенно не были готовы дать отпор.

Как только вся армия врага оказалась в теснине, Помпей приказал трубачам протрубить атаку, а легионерам прокричать боевой клич и ударять оружием по своим щитам. Армейские же повара должны были звенеть кухонной утварью. За волной шума незамедлительно последовал шквал метательных снарядов — пилумов, стрел и даже камней, бросаемых со склонов. Затем римляне ударили на охваченного паникой неприятеля. Луна светила легионерам в спину, и они отбрасывали длинные зловещие тени. Те из понтийцев, кто еще решил сражаться, ошиблись и слишком рано метнули свои дротики. Кое-где толпа была настолько плотной, что люди не могли ни сражаться, ни бежать, и были убиты на месте.

Некоторые понтийские солдаты храбро сопротивлялись, но в исходе боя сомневаться не приходилось. Армия Митридата была почти полностью уничтожена. Плутарх и Аппиан утверждают, что 10 000 человек было убито, а остальные захвачены в плен вместе с обозом. Царю удалось бежать с небольшим отрядом всадников, и позднее он присоединился к нескольким тысячам пехотинцев. Плутарх заявляет, что поначалу у него было всего трое спутников, одним из которых являлась его наложница Гипсикратия, которую царь называл на мужской манер Гипсикратом за храбрость, с которой она сражалась в бою верхом.

Царь бежал в свою крепость Синора, где у него хранилось множество сокровищ, часть их он использовал, чтобы наградить сторонников, сохранившйх ему верность. Когда Тигран отказался пустить беглецов в Армению и назначил цену за голову Митридата, царь направился на север своего царства в Херсонес (современный Крым), следуя по восточному берегу Понта Эвксинского (Черного моря), чтобы не сталкиваться с римским флотом, патрулирующим его воды.^{181}

Помпей отправил в погоню за царем лишь небольшой отряд, который скоро упустил беглецов. Помпею теперь было необходимо разобраться с Тиграном и Арменией. Парфянское вторжение, спровоцированное римской дипломатией и поддержанное мятежным сыном армянского царя, которого тоже звали Тиграном, помешало правителю Армении помочь своему союзнику и зятю Митридату. Несмотря на свой возраст — ему было около семидесяти лет, — Тигран отразил атаку захватчиков, когда они напали на его главную крепость Артаксату. Тем не менее когда армия Помпея двинулась на него, он быстро понял, что лучше заключить мир, даже если ему придется отдать часть своей земли и власти.

После предварительных переговоров царь лично пришел в римский лагерь, чтобы сдаться. Ему было велено идти пешком к месту, где сидел Помпей, а не ехать верхом. Затем Тигран бросил перед римлянином свою царскую диадему и меч. Именно так должны были заканчиваться все войны с Римом — открытым признанием бывшим противником своей полной беспомощности перед лицом римской власти и готовностью положиться на милость со стороны победителя. Видя такое уничижение, Помпей охотно проявил свое милосердие. Царю было приказано заплатить Риму компенсацию в размере 6000 талантов, но при этом позволено оставить за собой всю территорию, которую он контролировал на тот момент. Это порадовало Тиграна, который по своей собственной инициативе еще выплатил награду каждому римскому солдату. Центурионам и трибунам он заплатил значительно больше. Его сын присоединился к Помпею после провала парфянского вторжения, но был огорчен, когда ему дали для правления лишь Софену. Вскоре молодой Тигран взбунтовался и был заключен римлянами в тюрьму.^{182}

Помпей изгнал Митридата из его царства и добился капитуляции Тиграна в течение первого года боевых операций. Быстрый успех Помпею во многом обеспечили победы, одержанные ранее Лукуллом, но это не должно преуменьшать мастерства, с которым Помпей проводил свою кампанию.

К концу 66 г. до н. э., когда главная римская армия разделилась на три части и разбила зимние лагеря, полководец начинал обдумывать, как ему лучше использовать средства, находившиеся в его распоряжении, чтобы завоевать еще большую славу под эгидой республики. В декабре на зимние казармы армии неожиданно напал царь албанцев Ороз. Атака была отбита, и Помпей отправил свою колонну преследовать отступающего врага. Догнав вражеский арьергард, переходящий реку Кир (Кура), римляне нанесла ему серьезные потери. Решив, что этого наказания пока достаточно и не желая проводить зимой операции, к которым у него не было времени подготовиться, Помпей вернул своих людей в лагерь.

Весной обнаружилось, что сосед Ороза, царь Иберии Арток также готовится к нападению на римлян. Помпей решил нанести упреждающий удар. Римский полководец устремился к долине реки Кир и достиг хорошо укрепленной крепости Гармозика прежде основной части армии Артока. Имея в своем распоряжении лишь небольшой отряд, царь отступил и сжег за собой мост через Кир. Это побудило гарнизон Гармозики сдаться после недолгого сопротивления. Оставив отряд, который должен был держать под контролем город и проход, Помпей устремился в более плодородные земли. Арток продолжал отступать и даже попытался один раз начать с римлянами переговоры.

Решив повторить то, что ему удалось прошлым летом во время кампании против Митридата, Помпей повел свои легионы ускоренным маршем, чтобы опередить царя и отрезать ему путь к отступлению. Это окончилось скорее боем, а не засадой, но победа римлян и в этот раз была полной. В иберийской армии было много лучников, но Помпей приказал своим легионерам наступать на большой скорости, не обращая внимания на нарушение боевого построения, чтобы как можно быстрее приблизиться к вражеским лучникам и уничтожить их. Говорят, что Арток потерял 9000 солдат убитыми, а 10 000 были взяты в плен. Сам же он сдался вскоре после этого.^{183}

Из Иберии Помпей направился на запад в Колхиду и к побережью Понта Эвксинского. На этом этапе кампании, когда армия передвигалась по труднопроходимым Мосхским (Месхийским) горам, главным препятствием для римлян стала природа, а не неприятель. Страбон сообщает, что солдаты Помпея построили 120 мостов, чтобы перейти извилистую реку, протекавшую в долине. Одно из самых заметных отличий между профессиональными легионами поздней Республики и их предшественниками времен старой призывной системы заключалось в их технических навыках и инженерном обеспечении. Впечатляющие достижения в области строительства дорог в непроходимой местности и сооружении мостов через реки праздновались почти так же как, и победы, одержанные в бою.

Достигнув Понта Эвксинского, Помпей обнаружил, что Митридат добрался до Херсонеса и, будучи единственным противником римлян, которого не сломили неудачи, готовился возобновить войну. Посчитав, что для обуздания Митридата вполне достаточно флота, Помпей с главной римской армией продолжил свое движение. Полководец решил, что албанцам нужно еще раз продемонстрировать мощь Рима, и вторгся в царство Ороза. Легионы перешли вброд реку Кир, при этом кавалеристы выстроились в ряд вверх по течению для ослабления быстро текущей воды, чтобы пехотинцам и вьючным животным было легче переходить реку. Дорога к реке Абант (приток Куры, совр. Алазань) через каменистую область Камбисена оказалась трудной, особенно, когда местный проводник сбился с пути, что всегда было опасно при движении по неизвестной территории. В Древнем мире было мало карт, и вряд ли они были достаточно подробными для того, чтобы армия могла осуществлять свое передвижение, руководствуясь только ими. В конечном счете римляне добрались до реки и беспрепятственно перешли ее.

Ороз собрал большую армию, насчитывающую, по словам Страбона, 60 000 пехотинцев и 22 000 кавалеристов — хотя Плутарх в отношении кавалеристов приводит цифру в 12 000. О численности римской армии в наших источниках не говорится, но, вероятно, она была значительно меньше, чем 40 000-50 000, которые Помпей выставил против Митридата в прошлом году. Многих солдат пришлось оставить в качестве гарнизонов или направить на подавление последних очагов сопротивления на недавно завоеванной территории. С другой стороны, проблемы со снабжением провиантом и фуражом людей и животных в трудно проходимой местности не позволяли использовать слишком большую армию.

Численность войск Помпея, возможно, была в два раза меньше, чем в 66 г. до н. э., и у албанцев было в этом отношении значительное преимущество. У них, несомненно, имелось больше кавалерии, часть которой составляли тяжело вооруженные воины. Поэтому Помпею нужно было найти способ бороться с ними, поскольку царь, очевидно, решил провести решающую битву и двинулся ему навстречу.

Выставив своих собственных всадников в качестве прикрытия, Помпей вышел на равнину, по бокам которой тянулись гряды холмов. Часть легионеров спряталась в теснинах на этих высоких участках и накрыла свои бронзовые шлемы тряпками, чтобы солнце не отражалось от металла и не выдало их местонахождение. Другие когорты легионеров стали на колени за кавалерией, чтобы их не было видно противнику спереди.

Ороз начал наступление, видя перед собой обычный отряд всадников. Помпей повторил тактику, которую он использовал против Митридата, приказав кавалерии смело атаковать, а потом удариться в притворную панику и отступить. Албанские всадники, веря в свое превосходство во всех отношениях, с азартом принялись преследовать отступавших, нарушив боевой порядок. Римские вспомогательные всадники отступили в промежутки между когортами пехотинцев, которые затем встали, и албанцы неожиданно столкнулись со свежими и хорошо построенными пехотинцами, наступающими на них с боевым криком.

Оказавшись за легионерами, римская кавалерия перестроилась и, обогнув когорты своих пехотинцев, напала на вражеские фланги. Тем временем все больше когорт появлялось из теснин, чтобы ударить на врага с тыла. Положение албанцев было безнадежным, но, несмотря на это, они продолжали упорно сражаться. В одном источнике говорится, что Помпей сразился в рукопашном бою с братом царя и убил его в лучших традициях Александра Великого или Марцелла.

Упорное сражение оказалось решающим, и Ороз вскоре принял предложенные ему условия мира.^{184}

После победы над албанцами Помпей направился к Каспийскому морю, но, по словам Плутарха, находясь всего в трех днях пути от его берегов, повернул обратно из страха перед районами, якобы кишащими ядовитыми змеями. Помпей направился в Понт, где крепости Митридата по большей части уже не могли оказывать серьезное сопротивление, и захватил там огромную добычу. В одной твердыне вместе с золотом, серебром и произведениями искусства обнаружились подробные записи об убийствах членов семьи и страстные любовные письма, написанные наложницам, а также научные труды царя Понта, которые Помпей приказал перевести на латынь.

Затем он направился в Сирию, уничтожив последние остатки монархии Селевкидов, которая вскоре ненадолго восстановилась после ухода Тиграна. Гражданская война, свирепствовавшая в Хасмонейском Иерусалиме, спровоцировала римскую интервенцию, и Помпей захватил город после трехмесячной осады. Большая часть сражения происходила возле Храма. Во время последнего успешного штурма первым на стену взобрался Фавст Корнелий Сулла, сын бывшего диктатора. После штурма Помпей и его старшие офицеры вошли в святую святых внутри Храма, следуя римскому стремлению быть первыми во всем, но, проявив уважение, ничего там не трогали.

В 63 г. до н. э. последовала кампания против набатейских арабов, столицей которых являлась Петра, но на пути к этому городу Помпея остановило прибытие гонца с новостью о смерти Митридата. Армия еще не закончила установку походного лагеря, и не было места, откуда полководец мог бы обратиться к своим солдатам. Тогда легионеры набросали в кучу седла, и Помпей с этого импровизированного трибунала объявил радостное известие восторженному войску, которое за окончательную победу провозгласило его императором.

Митридат, полностью разуверившись в возможности восстановить свое былое могущество, когда большинство его офицеров и собственный сын пошли против него, приказал телохранителю-галату убить его. Принимать яд было бесполезно, поскольку неоднократный прием противоядий сделал царя невосприимчивым к их действию.^{185}

Война, которую Помпею поручили провести на Востоке, была окончена. За последние два года появилось немало поводов для ведения других боевых кампаний против народов этого региона, но Помпей уже добился почти всего, чего хотел. Он, например, решил не начинать войны с Парфией, возможно зная, что эта империя гораздо сильнее в военном отношении, чем те соперники, с которыми Рим сталкивался ранее, и быстро победить ее не удастся. Помпей достаточно прославился в регионе, который всегда ассоциировался с именем Александра, величайшего завоевателя всех времен.

Хотя боевые действия были завершены, задача Помпея не была еще выполнена полностью. Более года потребовалось для того, чтобы восстановить Восточное Средиземноморье. Были организованы провинции, основаны или восстановлены города — включая Никополь, посвященный Нике, греческой богине победы, который должен был увековечить победу над Митридатом, — и налажено управление зависимыми государствами.

Многое из того, что сделал Помпей, сохранится до конца римского правления в этом регионе. Масштаб его деятельности был огромным, и это лишний раз свидетельствует о его гениальном таланте организатора. В некотором смысле Помпей олицетворял римскую имперскую политику, когда после разрушительной и жестокой войны следовало создание стабильной империи с господством закона. Позднее в I веке до н. э. поэт Вергилий устами Юпитера скажет, что Риму суждено «милость покорным являть и смирять войною надменных» (рагсеге subiectis, et debellare superbos), принося в мир закон и порядок. С точки зрения римлян, именно это и сделал Помпей.^{186}

Возвращение на родину и Первый триумвират

В 62 г. до н. э. Помпей высадился в Брундизии. Уже за несколько месяцев до его возвращения сенаторы начали опасаться, что Великий может захватить власть силой, как это когда-то сделал Сулла после войны с Митридатом. Красс, предвидя такой поворот событий, покинул Рим и отвез свою семью в сельское поместье, хотя не исключено, что сделал он это, чтобы усилить растущую истерию, а не из страха.

В этот раз ситуация была иной, чем в 83 г. до н. э., поскольку Помпея не ожидали на подступах к Риму войска какого-нибудь соперника, а вернувшийся с Востока полководец скоро ясно дал понять, что не желает становиться диктатором. Он прибыл в Рим и после впечатляющего двухдневного триумфа в конце сентября, венчавшего как победу над пиратами, так и победу в войне на Востоке, распустил свои легионы. Позднее он использует часть военной добычи для строительства первого в Риме каменного театра — комплекса зданий гораздо большего по размеру, чем любой прежний триумфальный монумент. Его достижения как полководца затмили деяния любого его сенатора-современника и, за небольшим исключением, почти всех предшествовавших. Примечательно, что три его триумфа увековечили его победы в трех частях света — Африке, Европе и Азии.

Возвращение Помпея на родину однако не было безоблачным. Почти сразу же он развелся с женой, которая получила скандальную известность своими изменами в то время, как он воевал на Востоке. После этого Помпею не сразу удалось найти ей достойную замену с хорошими связями. Страх, предшествовавший возвращению победоносного полководца, вскоре сменился враждебностью, так как сенаторы ненавидели всех, кто был слишком популярен. Теперь они стали искать способы подрезать Помпею Магну крылья.

Победитель Митридата пытался подкупить избирателей, чтобы они голосовали за одного из его бывших легатов Луция Афрания в выборах на пост консула на следующий год. За это его тут же начали критиковать. Куда более чувствительным поражением было то, что он не смог добиться официального одобрения своих организационных мер на Востоке и предоставить землю тем ветеранам, которых он еще не поселил в Азии. Предложение Помпея нельзя назвать неразумным, оно ни в чем не противоречило интересам республики, но многие влиятельные сенаторы решили помешать этому, и неопытность Помпея в политике снова затруднила воплощение его желаний в Риме.

В конце концов ему пришлось пойти на более отчаянные меры, и в 61–60 гг. до н. э. он заключил тайный политический союз со своим давнишним соперником Крассом и в те дни не слишком известным патрицием Гаем Юлием Цезарем. Чтобы укрепить эту связь, Помпей женился на дочери Цезаря Юлии, и, несмотря на огромную разницу в возрасте, этот брак оказался на редкость счастливым.

Поначалу этот политический альянс, известный как Первый триумвират, был удачным для всех его участников. При помощи денег и влияния своих двух союзников Цезарь стал консулом в 59 г. до н. э. и придал законность организационным мероприятиям Помпея на Востоке и распределил землю между его ветеранами. Но при этом Цезарь решил стать таким же богатым, как Помпей, и добиться таких же успехов на военном поприще. Через десять лет в Римской республике снова вспыхнет Гражданская война, и два бывших союзника станут бороться за лидерство.

Глава 8 Цезарь в Галлии Гай Юлий Цезарь (ок. 100-44 гг. до н. э.)

В сражения он вступал не только по расчету, но и по случаю, часто сразу после перехода, иногда в самую жестокую непогоду, когда этого меньше всего от него ожидали… Обращая неприятеля в бегство, он всякий раз отбивал у него лагерь, не давая ему оправиться от испуга.^{187}

«Галлия по всей своей совокупности разделена на три части» (Galla est omnis divisa in partes tres) — эти вступительные слова «Записок о Галльской войне» Цезаря по-прежнему знают многие.^{188} Не одно поколение школьников знакомилось с латинской литературой по элегантно простой и грамматически правильной прозе Цезаря, в строках которой нередко звучит неприкрытая горечь. Даже сейчас, когда классика редко входит в состав школьной программы, Юлий Цезарь является одной из немногих знаменитых фигур античности, чье имя известно практически каждому — отчасти благодаря связи с Клеопатрой, отчасти — из-за драматических подробностей его убийства. Оба этих эпизода нашли свое отражение и на театральных подмостках, и на киноэкране.

С каким бы интересом военные историки ни изучали деятельность Цезаря, они, вероятно, вряд ли узнают что-нибудь принципиально новое, и его неизменно будут включать в число самых удачливых и одаренных полководцев всех времен. Наполеон называл Цезаря главным среди величайших полководцев, на чьем опыте можно многому научиться. Находясь на острове Святой Елены, Бонапарт написал критику римского полководческого искусства на материалах «Записок о Галльской войне» и «Записок о Гражданской войне». Французский император далеко не первый предположил, что Цезарь иногда был склонен к преувеличениям в своих трудах. Но если учесть, что собственные высказывания Наполеона в Имперских Бюллетенях породили поговорку «лгать, как бюллетень», не вполне ясно, насколько серьезным недостатком считал Бонапарт преувеличения Цезаря. Современные историки нередко использовали сочинения Цезаря для оценки его способностей в качестве командующего.

Благодаря тому, что «Записки» (Commentaries) Цезаря очень подробны, о его кампаниях нам известно больше, чем о походах всех остальных римских полководцев. Существуют семь книг с описаниями операций в Галлии с 58–52 гг. до н. э. и три, относящихся к Гражданской войне в 49–48 гг. до н. э. Другие книги, написанные после смерти Цезаря офицерами, служившими под его началом, охватывают последние операции в Галлии в 51 г. до н. э. и оставшуюся часть Гражданской войны.

Неясно, публиковалась ли каждая книга в конце каждого года после окончания боевых операций или же все собрание вышло в свет одновременно. Первое предположение кажется более вероятным, и весьма возможно, что «Записки» должны были поведать народу Рима о достижениях Цезаря в то время, как его операции в Галлии еще продолжались. Несколько источников свидетельствуют о том, что Цезарь писал очень быстро и сам Цицерон назвал «Записки» одним из величайших произведений латинской литературы. Их правдивость лишь немногие современники критиковали открыто, хотя один из подчиненных Цезаря утверждал, что покоритель Галлии почти никогда не проверял достоверность сообщений о тех событиях, очевидцем которых ему не довелось быть. В других источниках почти нетупоминаний о походах Цезаря, особенно о войне в Галлии, так что у нас нет альтернативных версий, и его талант как военачальника оценивается почти исключительно по автобиографическим описаниям. Этому, вероятно, могли бы позавидовать полководцы всех времен и народов.

В «Записках» события преподносятся в благоприятном свете для их автора, хотя использование третьего лица на протяжении всего текста делает это менее очевидным. Однако Цезарь не мог всерьез искажать факты, поскольку многие офицеры, находящиеся с легионами в Галлии, часто писали своим семьям и друзьям в Италии. Брат Цицерона Квинт служил одним из легатов Цезаря, и братья регулярно переписывались. О действиях армии было известно достаточно подробно в Риме, так что весьма вероятно, что основные факты точны.

Как бы то ни было, многие историки критиковали отдельные действия Цезаря во время кампаний именно на основании его собственных произведений. Многие считают его гением, однако не лишенным недостатков — человеком, склонным к импульсивным опрометчивым поступкам, чей талант проявлялся как раз в том, что он вытаскивал армию из отчаянных положений, в которые сам же ее и вовлекал. Также его часто называют индивидуалистом, чей стиль командования отличался от действий большинства римских полководцев-дилетантов, по мнению современных комментаторов.

У римлян, как уже говорилось, никогда не было официальных учебных заведений для подготовки командного состава, так что все их полководцы, включая Цезаря, были в этом смысле непрофессионалами. Но сейчас стоит обсудить кампании Цезаря в контексте операций других римских полководцев и, в частности, его современников, таких как Помпей, и решить, отличался ли его стиль командования от их стиля фундаментально.^{189}

Жизнь и карьера до 58 г. до н. э.

Гай Юлий Цезарь родился около 100 г. до н. э. И хотя патриции Юлии утверждали, что ведут свой род от богини Венеры, в течение II века до н. э. только один из них сумел стать консулом. В 80–78 гг. до н. э. он начал военную службу, сражаясь в Азии, где получил гражданский венок. Когда он возвращался в Италию, на его корабль напали пираты и взяли его в плен. Находясь у пиратов, Цезарь не раз заявлял, что, освободившись, вернется и непременно позаботится о том, чтобы каждого разбойника распяли. После того как за него был уплачен выкуп, он по собственной инициативе набрал отряд в ближайших союзных государствах и вернулся, чтобы выполнить обещание, хотя проявил «милосердие» и приказал, чтобы пиратам перед распятием на крестах перерезали горло.

Возможно, Цезарь был военным трибуном в 72 г. до н. э. и, вероятно, участвовал в кампании против Спартака. Цезарь привлек к себе широкое внимание, когда впервые со времен диктатуры Суллы, открыто выставил изображения Мария на похоронах своей тетки и вдовы Мария Юлии^[35]. В 63 г. до н. э. он был избран претором на следующий год и сделался Великим Понтификом (высший жреческий сан в Риме). Вторую должность он получил с помощью народного трибуна, который провел закон, изменивший процедуру выборов.^{190}

Формально карьера Цезаря на первом этапе была вполне традиционной, но в его поведении присутствовала некоторая рисовка, его поступки вызывали нарекания и создали ему немало врагов. Он щедро и не по средствам тратил деньги, чтобы завоевать поддержку бедняков. Он устраивал для них пиры и развлечения, стремясь, чтобы все популярные мероприятия ассоциировались именно с его именем. Молодые сенаторы, стремившиеся сделать карьеру государственного деятеля, старались выделиться среди людей своего круга, но Цезарь во всем предпочитал крайности, а если учесть, что он обладал исключительным умом и талантами, то становится ясно, почему его многие не любили.

Ходили слухи, что Цезарь был связан с Катилиной, который в 63 г. до н. э. пытался совершить государственный переворот. Это подозрение только укрепилось, когда в сенате Гай Юлий выступил против смертной казни заговорщиков. Возможно, что и Красс участвовал в заговоре, но так как многие аристократы в Риме были его должниками, против него не стали затевать судебное разбирательство.

Про политические взгляды Цезаря нельзя сказать ничего определенного; он считался повесой, которого природная одаренность и чрезмерное честолюбие делали потенциально опасным. Его многочисленные любовные связи — почти всегда с женами сенаторов или всадников — часто являлись предметом сплетен. Ходили слухи, что во время службы на Востоке у него была гомосексуальная связь со стареющим царем Вифинии Никомедом, поэтому его прозвали «мужем всех жен и женой всех мужей». Такие грубые выпады были обычным делом в римской политике, поэтому очень трудно определить, насколько эта история соответствует действительности, но связи Цезаря с женщинами действительно были частыми и все про них знали. Говорят, что он соблазнил жену Красса Тертуллу и третью жену Помпея Муцию, с которой Великий развелся, вернувшись из Азии. Веком позднее некоторые галльские аристократы станут не без гордости заявлять, что их прабабушки были любовницами Цезаря во время его кампаний.

В Риме Цезарь нередко оказывался в центре скандалов, хотя не всегда по своей вине. Будучи великим понтификом, он должен был провести в своем доме таинство в честь Доброй богини (Bona Dea) — церемонию, на которой могли присутствовать только женщины^[36]. Однако во время празднества в доме обнаружили распутного молодого патриция Клодия, переодетого женщиной. Пошел слух, что у Клодия была интрижка с женой великого понтифика. Цезарь сказал, что эта история не соответствует действительности, но развелся со своей женой, заявив: «На мою жену не должна падать даже тень подозрения».

Он снова сумел подчеркнуть свою исключительность и, несмотря на то, что его обаянию многие поддались, — помимо женщин, ставших его любовницами, — его превосходство сильно ожесточило его противников. Самым известным из них был Катон Младший. Катон во всем старался копировать своего знаменитого предка и создал себе славу сурового и неподкупного поборника добродетели. Его ненависть к Цезарю была больше связана с несовместимостью их характеров, чем с различиями в политических взглядах. Во время обсуждения заговора Катилины в сенате Катон заметил, что Цезарю потихоньку передали какую-то записку, и потребовал, чтобы тот прочитал ее вслух, надеясь, что в ней содержится какой-то намек на связь Цезаря с заговорщиками. Цезарь запротестовал, но после некоторого нажима передал записку Катону. Поборник нравственности был огорчен, обнаружив, что это оказалось страстное любовное послание от его единокровной сестры Сервилии (матери Брута, который возглавит заговор против Цезаря в 44 г. до н. э.).^{191}

После пребывания в должности претора Цезарь отправился в качестве наместника в Дальнюю Испанию, где подавил мятеж местных племен и должен был за эту победу удостоиться триумфа. Однако по возвращению в Рим он столкнулся с противодействием со стороны политических соперников и был вынужден отказался от триумфа, чтобы баллотироваться на должность консула. То, как он легко отказался от подобной почести, свидетельствует о том, что Цезарь был уверен в своем избрании, которое давало ему возможность впоследствии еще больше прославиться. Успеху Цезаря содействовала тайная поддержка двух самых могущественных политиков того времени — Красса и Помпея. Великий открыто использовал своих ветеранов, чтобы добиться нужного решения на Форуме. Это привело к тому, что избирательная кампания Цезаря и год его пребывания в должности консула сопровождались беспорядками и насилием. Вскоре всем стало ясно, что эти люди объединились, чтобы господствовать в республике. Второго консула 59 г. до н. э., Марка Кальпурния Бибула, поддерживали более консервативные круги сената, и он поначалу пытался препятствовать действиям своего коллеги. Потомок Венеры ответил тем, что стал применять еще более радикальные методы во время продвижения своей законопроектов, против большинства из которых возражали не из-за их содержания, а просто потому что их предлагал Цезарь. Как-то раз Бибулу вывалили на голову корзину с навозом, и после этого он фактически все оставшуюся часть года не занимался общественной деятельностью. Один остряк заявил, что в этом году было два консула — Юлий и Цезарь.

Сенат по старой традиции распределял провинции среди бывших консулов и преторов, и противники Цезаря, сумев привлечь на свою сторону большинство, напуганное тактикой консула, добились, чтобы ему поручили в будущем году заняться дорогами и лесами Италии. Таким образом у опасного радикала собирались отобрать шанс завоевать богатство и славу, а тем временем по Риму ходили слухи, что его долги достигли фантастических размеров. Этот ход не удался, поскольку с помощью одного из народных трибунов и народного собрания Цезарю предоставили Цизальпинскую Галлию и Иллирию. А затем еще добавили Трансальпийскую Галлию, когда пришло известие о смерти ее нынешнего наместника.

Цезарь получил свои полномочия на пять лет, но затем их продлили до десяти. Хотя этот регион нельзя сравнивать по масштабам со сферой деятельности Помпея — Средиземным морем или Востоком, все же поручение трех провинций одному магистрату было сопряжено с огромной ответственностью. Назначение это было тем более необычным, что в Галлии не велись боевые действия и даже не существовало какой-либо внешней или внутренней угрозы. Следовательно, было трудно оправдать то, что в руках одного человека были сосредоточены такие большие ресурсы.

Цезарь отправился в свою провинцию, отчаянно нуждаясь в славе и захвате большой добычи, но не совсем ясно, каким образом он планировал это сделать. Весьма возможно, что он собирался начать кампанию против сильного и богатого царства Дакия (находившегося примерно на территории современной Румынии). Затем благоприятная возможность неожиданно представилась на границе Трансальпийской Галлии, и Цезарь направил свои усилия туда.^{192}

Миграция гельветов, 58 г. до н. э.

В начале весны 58 г. до н. э. племя, известное как гельветы, — галльский народ, живший примерно там, где теперь находится современная Швейцария, — затеяло переселение. Маршрут движения гельветов лежал через реку Родан (Рона) и Трансальпийскую Галлию, бывшую в тот момент римской провинцией. Рост численности населения и потребность в новых плодородных землях заставили их отправиться в поход. Цезарь утверждает, что они собирались двинуться к западному побережью Галлии. Он также утверждает, что гельветы чувствовали себя в родных местах как бы зажатыми в тиски и могли только совершать набеги на своих соседей, так как значительная часть их родной территории была окружена горами.

Воинственность была свойственна галльским и германским племенам. Они часто устраивали грабительские набеги, при этом их вожди завоевали не только славу, но и добычу, что позволяло содержать личные отряды воинов. Многие племена, особенно в Южной и Центральной Галлии, уже превратились из примитивных сообществ в государства со своей политической структурой, с выборными правителями во главе. Однако отдельные представители знати по-прежнему обладали значительной властью, которая основывалась на военной силе. Местные нобили находили поддержку у тех, кто был связан с ними родственными узами или долговыми обязательствами.

В работе Цезаря описано немало попыток таких людей захватить верховную власть в своем племени, а иногда и за его пределами. Один такой человек, некий Оргеториг, чтобы усилить свое влияние, ловко женил родственниц на могущественных представителях знати соседних племен, а затем убедил гельветов начать переселение в 61 г. до н. э. Однако пока гельветы готовились к всеобщему походу, из-за амбиций Оргеторига начался конфликт между ним и правителями племени. После неудачной попытки запугать их, его отдали под суд, и он умер при загадочных обстоятельствах. Несмотря на это, один из родственников Оргеторига, его зять, аристократ Думнориг из племени эдуев, должен был помогать гельветам во время их переселения.

Весьма вероятно, что отдельные группировки в нескольких галльских племенах устраивало подобное развитие событий, так как они надеялись с помощью вновь прибывших захватить власть над своим собственным народом или подчинить соседей. За несколько лет до описываемых событий армия германских племен под командованием царя Ариовиста была приглашена в Галлию народом, называемым секванами, и впоследствии стала господствовать на обширной территории в центре Галлии. Вероятно, у миграции гельветов была политическая подоплека, которую Цезарь решил не объяснять и о которой он, возможно, и сам знал не все.^{193}

Смерть Оргеторига не помешала гельветам осуществить свой смелый замысел, и они продолжили готовить провизию к путешествию. Чтобы отрезать себе пути к отступлению, перед отъездом они сожгли свои деревни и поля. Цезарь утверждает, что всего в походе участвовало примерно 368 000 человек, добавляя при этом, что эта цифра основана на записях, хранимых самими гельветами и написанных по-гречески, которые его легионеры захватили в конце кампании.

Как и во многих других случаях, мы не имеем возможности проверить достоверность этой цифры и можем лишь сказать, что в этом переселении участвовало большое количество воинов с семьями. Как прежде кимвры и тевтоны, они передвигались не одной большой колонной, а отдельными группами, рассредоточившись по обширной территории. Цезарь отмечает, что им понадобилось двадцать дней, чтобы перейти реку Арар (современная Сона). Это лишний раз свидетельствует о том, что передвигалось множество отдельных колонн, и этот процесс схож с тем, что происходил на американском западе в XIX веке. В своем повествовании Цезарь постарался устрашить читателей, напомнив им, что некоторые гельветы, особенно племя тигуринов, участвовали в более ранних походах и нанесли поражение армии консула Силана в 107 г до н. э.^{194}

Об этом переселении Цезарь узнал, находясь еще в Риме, и сразу же поспешил в Цизальпинскую Галлию — скорость, с которой он передвигался верхом или в легкой повозке, всегда поражала его современников. Он уже решил помешать любому вторжению на римскую территорию и, кроме того, почувствовал возможность провести победоносную и сулящую выгоды войну, в чем он так отчаянно нуждался. Гарнизон его большой провинции из двух Галлий и Иллирии состоял из четырех легионов под номерами VII, VIII, IX и X, поддерживаемых вспомогательными войсками, о численности которых ничего сказать нельзя. Известно лишь, что они включали испанскую кавалерию, нумидийскую легкую пехоту и, возможно, нумидийских всадников, а также критских лучников И балеарских пращников. Вдобавок какое-то количество воинов было набрано в самой Галлии. Однако только один легион — Цезарь не уточняет, какой именно, и часть вспомогательных войск находились в Трансальпийской Галлии и могли сразу же отреагировать на угрозу. Чтобы задержать гельветов римский полководец приказал разрушить мост через Родан возле Генавы (Женевы).^{195}

Спустя какое-то время к Цезарю прибыла делегация от гельветов с просьбой позволить им пройти через территорию римской провинции и обещая не причинять при этом никакого вреда. Римский командующий заранее решил отклонить эту просьбу, но ответил, что ему нужно время на обдумывание, и попросил их прийти к нему снова через несколько дней. Тем временем он приказал своим солдатам построить ряд укреплений протяженностью более 19 римских миль (17 миль) от Jleманнского озера (Женевского озера) до гор Юра. Когда послы снова явились, проконсул прямо сообщил им, что не позволит гельветам пройти по римской территории и будет решительно препятствовать любой попытке это сделать.

В течение нескольких следующих дней небольшие группы гельветов, чаще под покровом темноты, пытались перейти Родан вброд или переплыть на плотах и прорваться через римский заслон. Пока они старались перебраться через римский ров и стену, к месту переправы успевали подойти резервы Цезаря, эти попытки удавалось пресечь градом метательных снарядов. Гельветы повернули обратно и при помощи Думнорига, пользующегося определенным влиянием, двинулись другим путем через земли секванов.

Оставив своего легата Тита Лабиена во главе войска удерживать укрепленный участок, Цезарь отправился в Цизальпинскую Галлию, чтобы забрать три своих легиона, стоявших лагерем в Аквилее, и набрать два новых легиона — XI и XII. Скорее всего, он заранее отправил им приказы готовиться к выступлению. Во главе этих пяти легионов он затем вернулся кратчайшим маршрутом через альпийские перевалы, несмотря на атаки местных племен, — в то время Альпы еще не были полностью подчинены римлянам. Трудность проведения боевых операций в горах и невозможность завоевать значительную добычу делали кампании в этой области непривлекательными для магистратов, жаждущих славы и богатства. Только лишь к концу I века до н. э. приемный сын Цезаря и первый римский император Август установил полный контроль Рима над этим регионом.^{196}

Цезарь уже перешел Родан, когда получил сообщения от союзных племен, вероятнее всего от эдуев, с жалобой на то, что гельветы разграбили их земли. Он незамедлительно выступил против них и догнал их арьергард, состоявший главным образом из тигуринов, у реки Арар. Вместе с тремя легионами он провел неожиданную ночную атаку. Неприятель оказался застигнутым врасплох: часть галлов была перебита, а остальные рассеяны. Римляне же понесли незначительные потери. (Цезарь упоминает о важности того, что республика отомстила за 107 г. до н. э., и о своем личном удовлетворении от этого поражения тигуринов, поскольку дед его тестя служил под командованием Силана и был убит.) Затем римская армия построила мост через Арар и последовала за основным отрядом гельветов.

У Цезаря теперь было шесть легионов общей численностью около 30 000 человек и 4000 единиц вспомогательной кавалерии, включая эдуев под командованием Думнорига. Послы же гельветов стали теперь просить у римлян землю, говоря, что с радостью поселятся в любом месте, но сразу же отклонили требования Цезаря дать ему своих людей в качестве заложников. На следующий день гельветы ушли. Вспомогательная конница римлян пустилась их преследовать. Но кавалерия гельветов, которая уступала в численности союзникам Рима, обратила преследователей в бегство. Ходили слухи, что бегство возглавлял Думнориг и его люди. Приободрившись, гельветы остановились и выразили готовность вступить в бой. Цезарь отказался и в течение следующих двух недель неотступно следовал за врагом, его авангард держался на расстоянии пяти или шести миль от ближайших отрядов варваров.

Обеспечение войск продовольствием всегда являлось одной из важнейших забот любого командующего, и вскоре армия Цезаря начала испытывать его нехватку. Провизию доставляли по реке Арар на кораблях, но поскольку римляне все больше отдалялись от реки, доставка хлеба становилась все сложнее. Значительное количество зерна Цезарю обязались привезти эдуи, но они не торопились выполнить свое обещание. Цезарь вызвал к себе эдуйских вождей, среди которых был Дивитиак, брат Думнорига, и Диск, в тот момент — верховный вождь эдуев вергобрет (vergobretus). Думнорига обвинили в сознательном утаивании пшеницы и арестовали, но в качестве одолжения Дивитиаку его более никак не наказали.^{197}

В тот же самый день разведчики Цезаря сообщили, что гельветы остановились на ночь на расстоянии восьми миль от римского лагеря на равнине у подножия холмов. Цезарь выслал патруль для изучения самих холмов и подходов к ним. Выяснилось, что там легко пройти, и Цезарь решил провести еще одну неожиданную атаку под покровом темноты. Лабиен и два легиона, ведомые проводниками, которые участвовали в патрулировании, были посланы вперед для занятия возвышенности. Лабиену было строго приказано не вступать в бой, пока он не увидит, что остальная армия идет в атаку.

Через час Цезарь сам повел основные силы по тому же маршруту. Возглавляла колонну кавалерия, а впереди основных сил двигались разведывательные патрули под командованием опытного Публия Консидия, который прежде служил под началом Суллы и Красса и теперь, вероятно, был военным трибуном. К рассвету Лабиен занял позицию на возвышенности, а Цезарь находился от него не более чем в полутора милях.

Гельветы, чье передвижение было плохо организовано, почти не принимали мер предосторожности против возможной неожиданной атаки и ничего не ведали о присутствии римских отрядов. Однако Консидий вернулся и сообщил, что холмы удерживаются неприятелем. Он утверждал, что узнал вражеских воинов по их оружию и украшениям. Цезарь был слишком далеко, чтобы разглядеть такие детали, и ему пришлось предположить, что его передовой отряд в лучшем случае заблудился, а в худшем его постигло несчастье.

Остановившись, он отвел своих солдат к ближайшему холму и построил их в боевом порядке. Прошло несколько часов, прежде чем патрули выяснили, что Лабиен находится там, где и должен был быть. К этому моменту гельветы, все еще ничего не знавшие о вражеской активности, двинулись вперед. Цезарь последовал за ними и расположился лагерем в трех милях от ближайшего отряда.^{198}

Попытка неожиданно напасть на вражеский лагерь не удалась, но этот инцидент для нас несет очень много информации. Примененный метод — первоначальные сообщения разведки были подтверждены патрулями, которые провели рекогносцировку местности и затем служили проводниками для главных колонн, — был бы вполне уместен и в современной армии. Умение уверенно передислоцировать ночью большое количество солдат является признаком высокого уровня военной организации.

Ранее армия Ганнибала показала заметное превосходство над римлянами в способности передвигаться по ночам, особенно перед битвой у Тразименского озера и во время своего ухода из Фалернской области. Только несколько легионов, набранные во времена старой призывной системы были достаточно подготовлены и дисциплинированны, чтобы предпринимать такие маневры. Но к тому времени когда Помпей и Цезарь проводили свои кампании, такие операции уже стали обычным делом. Как и скорость, с которой Цезарь построил мост через Арар за один день, это отражало возросший профессионализм и мастерство легионов под его командованием. Тем не менее всегда сохранялась вероятность возникновения неразберихи во время ночных операций, и в данном случае ошибочный рапорт привел к тому, что атака сорвалась.

К этому времени у армии Цезаря осталось очень мало продовольствия, и поскольку эдуи еще не доставили обещанное зерно, он решил сам раздобыть для войска провизию и направился к Бибракте, главному городу эдуев, до которого надо было пройти 18 миль. Гельветы узнали об этом, когда часть галльской вспомогательной кавалерии дезертировала и перешла на их сторону. Они подумали, что римляне уходят из страха и решили, что теперь самый подходящий момент избавиться от своих преследователей.

Когда римляне ушли, галлы тоже изменили свой маршрут и последовали за ними, время от времени пытаясь напасть на римский арьергард. Цезарь отвел своих солдат к холму, затем послал кавалерию задержать врага и построил легионы в боевом порядке. Четыре подразделения ветеранов построились на середине склона в обычные три ряда. За ними расположились неопытные воины XI и XII легионов вместе со вспомогательной пехотой и |вещевым обозом. Им было велено разбить лагерь, хотя остается неясным, много ли они успели сделать. Цезарь не доверил недавно набранным легионерам места в первых рядах, но надеялся, что вид склона, заполненного солдатами, произведет впечатление на врага.

Вероятно, для командования каждым легионом был назначен дополнительный командир помимо трибунов, руководящих подразделениями легиона. (В другой битве в этом же году квестор Цезаря и пять легатов будут поставлены во главе легионов, чтобы «у каждого воина был свидетель его доблести».)^{199} Примечательно, что Цезарь приказал своей коннице отправиться в арьергард. Он также произнес ободряющую речь — вероятно, несколько раз, поскольку было бы невозможно обратиться ко всем одновременно. Нужно отметить, что Цезарь очень редко подробно пересказывает свои речи, если только не желает сделать очередной политический ход и произвести впечатление на читателя.

Пока римляне готовились к бою, гельветы отвели назад свою кавалерию, а их пехотные отряды выстроились в плотный ряд — Цезарь характеризовал их построение как фалангу. За сражением приготовились наблюдать их семьи в повозках, которые стояли позади воинов.

Гельветы были очень уверены в себе и охотно устремились вверх по склону, чтобы напасть на римлян. Легионеры подождали, пока враги не окажутся в пределах досягаемости для броска пилума — примерно 15 ярдов или чуть больше, учитывая склон, — а затем метнули свои тяжелые дротики. Тактика была такой же, какую применил Марий у Акв Секстиевых, и привела к тому же результату. Маленькие пирамидальные наконечники тяжелого оружия пробивали щиты и доспехи воинов. Некоторые галлы были убиты или тяжело ранены, у многих из щитов торчали тяжелые пилумы, который нелегко было вытащить; галлы бросали щиты и сражались незащищенными. Подъем по склону и опустошительный шквал римских дротиков нарушили ряды гельветов и замедлили их движение. Когда римляне вытащили мечи и устремились вниз по склону в строгом боевом порядке, на их стороне было заметное преимущество.

Несмотря на Это, понадобилось какое-то время, чтобы заставить гельветов начать отступление. Сам Цезарь пишет «наконец» (tandem) — но такое выражение трудно выразить количественно. Варвары отступили примерно на милю и, вероятно, на большей части этого расстояния сражающиеся стороны не находились в тесном контакте. Когда легионы стали наступать, чтобы возобновить бой, они неожиданно столкнулись с новой угрозой. Бойи и тулинги, два племени среди переселенцев, ранее находились в арьергарде и поэтому поздно прибыли к месту боя. Теперь они угрожали незащищенному флангу римлян. Легионы сформировали новый фронт из своих третьих рядов для противодействия этой угрозе, а первый и второй ряды оказывали давление на основные силы неприятеля. На обоих фронтах сражение продолжалось около пяти часов. Гельветы свалили в кучу повозки и вещи, соорудив нечто вроде баррикад, но римлянам все же удалось пробиться через этот импровизированный заслон. Армия Цезаря понесла достаточно тяжелые потери, и три следующих дня римляне ухаживали за ранеными и хоронила мертвых. Галлы проиграли, их потери были значительно выше. Римляне захватили в плен многих известных людей, включая и одну из дочерей Оргеторига.^{200}

Гельветы отступили на территорию лингонов, но Цезарь послал гонцов к последним с указанием не оказывать гельветам никакой помощи, не давать им продовольствия и не сопротивляться римлянам. Угроза голода заставила гельветов отправить послов с просьбой о мире, и на этот раз они выполнили требования Цезаря предоставить заложников. Власть лидеров внутри племенных сообществ редко была абсолютной, возможно, поэтому группа примерно из 6000 человек бежала ночью. Цезарь послал гонцов к племенам, в чьи земли могли направиться беглецы, с приказом задержать их. Почти все они были пойманы и проданы в рабство. Оставшимся гельветам было велено вернуться к себе на родину. Аллоброгам, соседнему народу, жившему в пределах римской провинции, было велено дать гельветам большое количество зерна. Часть его предназначалась в пищу, а остальное использовали в качестве семян.

Однако одному племени переселенцев, а именно бойям, по особой просьбе эдуев было позволено поселиться среди последних. Это поселение должно было защищать римскую провинцию и римских союзников. Цезарь утверждает, что осталось лишь 110 000 гельветов, которые вернулись домой, — но, несмотря на то что римляне любили измерять успехи на войне впечатляюще большими (и по-видимому, достаточно точными) цифрами убитых и взятых в плен, мы должны относиться к этому намеку на то, что 258 000 человек погибли или были обращены в рабство, с крайним скептицизмом.^{201}

Цезарь о военных кампаниях 58–53 гг. до. н. э.

Вскоре после поражения гельветов к Цезарю обратились вожди нескольких галльских племен, в том числе эдуев, с просьбой помочь им в борьбе с Ариовистом, который, как они полагали, командовал армией численностью около 120 000 германских воинов. Ситуация выглядела абсурдной, ибо сенат пожаловал германскому лидеру титул царя и друга римского народа именно во время консульства самого Цезаря.^{202}

Заявив, что необходимость защитить союзников Рима и римскую провинцию важнее добрых отношений с германским вождем, Цезарь тут же выступил против нового врага. Несмотря на уверенность полководца, в своих силах, боевой дух его армий оставлял желать лучшего, поскольку торговцы и галлы из вспомогательных войск распространяли слухи об огромной численности и свирепости германцев. Сначала дрогнули трибуны и другие старшие офицеры, затем паника быстро распространилась среди рядовых легионеров и едва не привела к мятежу и отказу двигаться далее.

Цезарь созвал центурионов (их было шестьдесят в каждом легионе) и других офицеров, и попытался ободрить их. Свою речь он закончил заявлением, что независимо от того, как поступят остальные, он намерен двигаться дальше вместе с Десятым легионом, на который он всецело полагался. Эта лесть сразу же склонила солдат этого подразделения на сторону Цезаря, и они поблагодарили своего командующего за веру в их преданность. Остальным же воинам стало стыдно, никому не хотелось, чтобы какой-то один легион затмил остальные. Это был один из первых случаев, когда Цезарь сумел добиться своего, умело манипулируя гордостью римских легионеров.

Женщины-гадалки предсказали германцам, что им не видать победы до новолуния. Об этом римлянам сообщили пленники. Поэтому Цезарь незамедлительно спровоцировал столкновение с Ариовистом и разбил его армию после упорного сражения. На этот раз недавно набранные легионы стояли в первых рядах, и это наводит нас на мысль, что участие в предыдущей кампании повысило их боеспособность. Во время своих походов Цезарь старался подготовить новичков к бою. Он брал центурионов из легионов ветеранов и назначал их на старшие должности во вновь сформированных легионах. Самих же новобранцев он постепенно приучал к тяготам военных кампаний.^{203}

Полное поражение гельветов и разгром Ариовиста — и все в течение одного года — было значительным достижением. Обе эти победы, принесшие полководцу добычу и славу, вполне бы удовлетворили обычного римского наместника и позволили ему занять видное место в сенате. Но для Цезаря это было всего лишь началом. В следующем году он выступил против белгов, народов Северо-восточной Галлии, мотивируя свой поход необходимостью отомстить за нападение на ремов. Поначалу обе армии занимали сильную позицию, не желая оставлять ее и нападать на врага в невыгодных условиях, но противостояние закончилось, когда у белгов иссякли запасы продовольствия.

Армии, состоявшие из различных племен, не имели строго организованной системы снабжения и часто сталкивались с подобной проблемой, посему решено было распустить армию и разойтись по домам. Отступать, когда враг находится в непосредственной близи, всегда рискованно, потому воины, опасаясь нападения, уходили под покровом темноты. Цезарь перешел к активным действиям и начал систематически опустошать земли каждого племени. Белгам потребовалось некоторое время, чтобы снова собрать большую армию, и когда это было сделано, им удалось неожиданно атаковать римлян, когда они сооружали лагерь возле реки Сабис (современная Самбра). Описание этого беспорядочного сражения является одним из самых известных эпизодов «Записок о Галльской войне»:

Цезарь должен был делать все сразу: выставить знамя [это было сигналом начала сражения, дать сигнал трубой], отозвать солдат от шанцевых работ, вернуть тех, которые более, или менее далеко ушли за материалом для вала, построить всех в боевой порядок, ободрить солдат, дать общий сигнал к наступлению.^{204}

Цезарь ранее приказал легатами оставаться со своими солдатами, пока не будут возведены укрепления, и теперь ввиду близости врага они сами принимали соответствующие меры, пытаясь создать боевой фронт, а полководец спешил от одного легиона к другому.

Ободрив X легион, цезарь направился к правому флангу. Там он увидел, что его солдат теснят, манипулы со своими знаменами сбились в одно место, солдаты XII легиона своей скученностью сами себя затрудняют в сражении, у 4-й когорты перебиты все центурионы и знаменщик и отбито даже знамя, у остальных когорт убиты или ранены почти все центурионы, в том числе центурион первого ранга, необыкновенно храбрый Публий Секстий Бакул, так тяжело изранен, что от слабости уже не может держаться на ногах, а остальные потеряли энергию; из задних рядов некоторые от истощения сил оставляют после сражения и уходят из сферы обстрела, а тем временем враги безостановочно идут снизу на фронт римского лагеря и наступают на оба фланга; вообще все положение было очень опасно, и не было под руками никакого подкрепления. Тогда Цезарь выхватил щит у одного из солдат задних рядов (так как сам пришел туда без щита) и прошел в первые ряды; там он лично поздоровался с каждым центурионом и, ободрив солдат, приказал им идти в атаку, а манипулы раздвинуть, чтобы легче было действовать мечами. Его появление внушило солдатам надежду и вернуло мужество, и так как на глазах у полководца каждому хотелось, даже в крайней опасности, как можно доблестнее исполнить свой долг, то напор врагов был несколько задержан.^{205}

Во время сражений Цезарь действовал очень энергично. Он ездил за линией фронта, чтобы, наблюдая за ходом сражения, быстро реагировать на любые изменения обстановки. Надо отметить, что помимо выше описанного боя, больше нет никаких упоминаний о том, что Цезарь командовал пешим. В этом случае, как он говорит, «не было под руками никакого подкрепления», командующий направился к сражавшимся пешком. Он постарался лично воодушевить павших духом воинов; центурионов, которых Цезарь знал, он назвал по имени (и мог, следовательно, впоследствии их наградить), а к легионерам обратился как к общей массе. После чего дал приказы перестроиться и наступать.

Хотя необходимость одолжить щит свидетельствует об опасности ситуации, Цезарь ни разу не говорит о том, что он сам непосредственно участвовал в сражении. Вместо этого он подчеркивает свою роль в восстановлении боевого духа армии и в руководстве ее действиями.

Известны истории о том, как Помпей в рукопашном бою лично убивал или наносил раны противникам, да и сам бывал при этом ранен. О Цезаре подобных рассказов нет. Подобная героика, когда-то столь свойственная Марцеллу и в некоторой степени Помпею, не входила в стиль командования Цезаря. Из «Записок» следует, что его физическая доблесть считалась сама собой разумеющейся, а сила духа несомненной, и полководец был способен с честью выйти из любой ситуации.

В книге Цезаря его легионеры дисциплинированны, верны, храбры и умело приспосабливаются к обстоятельствам; их центурионы абсолютно надежны и презирают опасность. К старшим офицерам отношение несколько иное. Иногда они принимают неверное решение или начинают нервничать и паниковать. А вот простые солдаты или центурионы могут дрогнуть только в очень редких случаях. Сам же полководец никогда не теряет спокойной уверенности и веры в окончательный успех. В бою он находится сразу за первыми рядами сражающихся и переходит от одной важной позиции к другой.

Его старшие офицеры действовали точно так же, они подбадривали солдат и руководили их действиями, хотя и не обладали талантами Цезаря. Каждый из них был закреплен за определенным подразделением и не мог перемещаться во время боя, как ему вздумается. Только в отдельных случаях Цезарь признает, что не предвидел опасности, но обычно в этом случае успевал принять решение другой офицер. Так в битве с Ариовистом именно Публий Красс — младший сын одного из триумвиров, командовавший кавалерией, «был менее занят, чем находившиеся в бою, и двинул в подкрепление нашему теснимому флангу третью (резервную) линию».^{206}

Из всех проведенных Цезарем битв сражение у реки Сабис было одним из самых тяжелых. Во многих отношениях оно являлось битвой солдат и было выиграно благодаря мужеству легионеров, которые не собирались сдаваться, но при этом и полководец, и его подчиненные сделали все что можно, руководя ходом боя. Цезарю удалось стабилизировать подвергшийся атаке правый фланг, состоящий из XII и VII легионов, но положение было спасено лишь тогда, когда Лабиен, осуществивший прорыв слева и захвативший вражеский лагерь, заметил эту угрозу и велел X легиону ударить белгам в тыл.

Вся оставшаяся часть лета ушла на подавление сопротивления белгов. В 56 г. до н. э. Цезарь не сталкивался с сильным противодействием и разделил свою армию, чтобы проводить кампанию в нескольких регионах Галлии одновременно. Возможно, самой значительной победой этого года было поражение венетов в морской битве. Венеты жили на территории современной Бретани. В этом году Цезарь был занят политическими интригами. Одно время даже казалось, что триумвират распадется. Лишь спешно организованная встреча с Помпеем и Крассом в Луке (современная Лукка) в Цизальпинской Галлии при участии более сотни сенаторов, желающих завоевать благосклонность могущественных политиков, позволила Цезарю разрешить спор между двумя своими союзниками. Оба согласились стать консулами на следующий год и обещали добиться, чтобы командование Цезаря продлили до десяти лет.^{207}

Между кампаниями Цезаря в Галлии и операциями Помпея на Востоке много общего. Им обоим было предоставлено гораздо больше средств, чем подавляющему большинству римских наместников, а их свобода действий почти не ограничивалась. Обоим было гарантировано, что их не заменит новый проконсул, поэтому они могли позволить себе строить далеко идущие планы, а не просто стремиться к быстрой славе. Войны, которые они вели, были, по римским стандартам, разумеется, оправданы и велись на благо республике — Цезарь старался подчеркнуть это в своих «Записках». Боевые действия предпринимались для защиты интересов Рима, его союзников или просто ради расширения власти Рима. Независимый народ, не проявивший должного уважения к римскому могуществу, считался гордым и, следовательно, представлял потенциальную угрозу. Поэтому ему было необходимо преподать урок. Глагол «успокаивать» (расаrе) являлся обычным римским эвфемизмом, призванным завуалировать грубое навязывание другим своей воли, он довольно часто встречается в «Записках». Так легионы «успокаивали» племена в Галлии до тех пор, пока не достигли морских и речных рубежей: Атлантики на западе, Британского моря (Ла-Манша) и Германского (Северного) моря на севере и Рейна на востоке.

Войны, проводимые Цезарем и Помпеем, отличались от большинства других, которые велись римлянами, поскольку ключевые вопросы о проведении боевых операций принимались в основном самими командующими практически без всяких указаний со стороны сената. Подавляющее большинство римлян признавало, что эти операции были выгодны Риму. Однако нобили открыто возмущались, завидуя этим двум великим индивидуалистам. Но при этом завистники практически не могли контролировать действия этих полководцев.

Однако даже политические оппоненты не могли сдержать восторг, узнавая о подвигах легионов. Однажды Цезаря обвинили в вероломстве, ибо он напал на германское племя во время ведения переговоров с его вождями, — даже в его собственной книге говорится, что эти обвинения имели под собой основания. Катон произнес речь в сенате, в которой предложил передать Цезаря германцам. Скорее всего, Катон просто хотел подтвердить свою репутацию безжалостного поборника добродетели, поскольку не мог надеяться, что его предложение будет выполнено. Он даже никогда не ставил под сомнение тот факт, что кампании в Галлии проводились в интересах Рима. Как и в случае с Помпеем, противники Цезаря позволяли ему выигрывать войны ради блага республики и ждали его возвращения в Рим, чтобы рассчитаться с ним, когда он снова станет обычным гражданином.^{208}

Цезарь стремился сделать операции в Галлии как можно более эффектными и следил за тем, какой отклик его победы находят в Риме. В 55 г. до н. э. он построил мост через Рейн и подробно описал этот эпизод в «Записках о Галльской войне», ибо такие достижения в области инженерного дела считались так же достойны похвалы, как и победы на поле боя. Перейдя Рейн по мосту, он стал первым римским полководцем, действующим против германских племен на их родной земле (надо отметить, что германцы избегали боя, и Цезарь лишь продемонстрировал потенциальные возможности своей армии). В следующем году операция повторилась, и римляне продемонстрировали местным племенам свою способность создавать подобные чудеса по собственному желанию. И в 55 и в 54 гг. до н. э. Цезарь руководил экспедициями в Британию, в то время таинственный остров для римлян, пока Неизведанный край.

Как пишет сам Цезарь, он считал, что галлам во время недавних кампаний помогали бритты, что и послужило причиной вторжения. Возможно, бритты и оказывали содействие галлам, но вряд ли оно было значительным. Светоний приводит нам другой мотив, утверждая, что Цезаря привела в Британию любовь к жемчугу, поскольку считалось, что на острове его очень много. Как бы то ни было, главным мотивом было желание римлян добиться того, что раньшене удавалось никому.

Британия была страной чудес, обитатели которой сражались, стоя в колесницах, как герои «Илиады», — галлы отказались от колесниц несколько веков назад. Цезарь добился официального подчинения юго-восточных племен острова и обложил их ежегодной данью, хотя нам не известно, выплачивалась ли она когда-нибудь. Важнее то, что объявленные сенатом благодарственные молебствия длились дольше, чем все предыдущие.

Не имеет значения, что обе экспедиции едва не закончились катастрофой, когда значительная часть флота была уничтожена во время штормов, и одно время казалось, что экспедиционные отряды просто будут выброшены на остров. Многие современные комментаторы считают, что экспедиции в Британию были подготовлены плохо и проведены на грани опасного безрассудства. Нет никаких свидетельств того, что кто-либо из современников Цезаря разделял подобную точку зрения. Цезарь был нисколько не храбрее большинства римских полководцев, но он был, несомненно, удачливее.^{209}

Зимой 54–53 гг. до н. э. Цезарь потерпел свою первую серьезную неудачу, когда началось восстание эбуронов, и пламя мятежа быстро распространилось среди других племен белгов. Недавно набранный XIV легион и еще пять когорт подверглись нападению в зимой, и после переговоров с вождем Амбиоригом командир этого соединения заключил перемирие. Затем эти войска покинули зимний лагерь, чтобы присоединиться к остальной римской армии.

Не ясно, были ли дальнейшие действия умышленными или спонтанными — истину в таких делах очень трудно установить, как и в похожих случаях резни во время перемирий в форте Уильяма Генри в 1757 г., Кабуле в 1842 г. и Каунпоре в 1857 г. — колонна римлян попала в засаду в лесистой местности и была фактически истреблена. Цезарь возложил вину за случившееся на раздельное командование (за которое, очевидно, ответственен был он сам, хотя автор «Записок» и не упоминает об этом) и в особенности на легата Сабина, чье поведение Цезарь счел трусливым и противоречащим римским канонам. Другие наши источники рассматривают этот случай как одно из немногих серьезных поражений, виня в нем Цезаря, хотя он лично при этом не присутствовал. Светоний сообщает, что, получив известие об этой резне, Цезарь дал клятву не бриться или не стричь волосы, пока не отомстит за гибель своих солдат.

После этого успеха главные силы эбуронов рассредоточились, поскольку каждый воин вполне был доволен и славой, и добычей, но Амбиориг со своей охраной отправился к нервиям и убедил их напасть на легион, разбивший зимний лагерь на их землях. Здесь командовал Квинт Цицерон, брат знаменитого оратора, который решил держать оборону и отказался начать переговоры о перемирии с врагом.

Цезарь быстро собрал только те войска, которые находились в его непосредственном распоряжении — два легиона неполной численности и какое-то количество вспомогательной кавалерии. Имея в своем распоряжении более 7000 человек, он отправился на помощь гарнизону Квинта Цицерона. Войско Цезаря уступало врагу в численности, а имевшегося продовольствия хватило бы для очень недолгой кампании, но несмотря на это великому полководцу удалось втянуть нервиев в сражение при неблагоприятных обстоятельствах и быстро обратить их в бегство. Когда осада с лагеря Квинта Цицерона была снята, обнаружилось, что почти все его солдаты получили ранения.

Зима еще не закончилась, было трудно добывать продовольствие и фураж и поэтому в боевых действиях наступил перерыв на несколько месяцев. Однако Цезарь возобновил кампанию раньше, чем ожидалось, и быстро организовал ряд карательных экспедиций против взбунтовавшихся племен. В свою очередь, варвары были застигнуты врасплох и не могли защитить от опустошения свои земли. Большинство сдалось, но когда эбуроны попытались сопротивляться, Цезарь объявил, что любой может свободно грабить их поселения. Он предпочел, чтобы неизбежные потери в стычках во время мародерства понесли алчные отряды местных грабителей, вскоре устремившиеся сюда со всей Галлии и Германии, а не его собственные легионеры.^{210}

Верцингеториг и Великое восстание, 52 г. до н. э.

Первые боевые действия Цезаря в Галлии начинались после обращений вождей союзных племен, точно так же как Ариовиста вызвали в Галлию на помощь сенонам в их борьбе с эдуями. Хотя галльские народы говорили на одном языке и имели общую культуру, отдельные племена были на редкость независимыми и часто враждовали друг с другом. Вожди, стремившиеся встать во главе своего народа, всегда без колебаний искали помощи на стороне для борьбы с соперниками. Многие племена, особенно эдуи, извлекли определенную выгоду из присутствия легионов, но к зиме 53–52 гг. до н. э. практически у всех народов действия римлян в Галлии вызывали возмущение. Тогда местная знать — как те, кто уже испытал на себе железную хватку легионов, так частично и те, кто поначалу был рад прибытию войск Цезаря, — тайно встретились и разработали план восстания. Их мотивы не являлись ни националистическими, ни чисто альтруистическими, поскольку многие надеялись, что слава победителей римлян принесет им власть как над своим народом, так и над соседними племенами и, возможно, царский титул.

Человеком, который вскоре стал лидером восстания, был Верцингеториг из племени арвернов. Сначала ему пришлось добиться признания у своего собственного народа, когда сторонники провозгласили его царем. Тем не менее он скоро набрал армию не только из воинов своего племени, но и из большинства народов Западной и Центральной Галлии. По сравнению с обычными армиями, объединявшими различные племена, войско, которое создал Верцингеториг, было гораздо больше по размеру и значительно более организованным и дисциплинированным, хотя в отношении двух последних качеств оно уступало римской армии. В этот раз снабжению армии было уделено гораздо больше внимания, чем обычно, что дало Верцингеторигу возможность дольше оставаться на месте и не вступать в бой при неблагоприятных обстоятельствах в течение нескольких недель. В 52 г. до н. э. галлы были способны на гораздо более тонкую стратегию, чем ту, которую они применяли в первых столкновениях с Цезарем.^{211}

Первая вспышка восстания произошла в самом начале года в Кенабе (современный Орлеан) на земле карнутов, где два вождя и их сторонники убили всех римских торговцев, которых обнаружили в городе. В это время римская армия была рассредоточена на зимних квартирах по всей завоеванной территории, а сам Цезарь находился в Цизальпинской Галлии. Проводить зиму там вошло у него в привычку, при этом он выполнял свои судебные и административные обязанности наместника, а также следил за тем, что происходит в Риме.

Узнав о восстании, Цезарь поспешил в Трансальпийскую Галлию. Единственными войсками в его распоряжении являлись недавно набранные когорты и рекруты из местных поселенцев, а посылать гонцов к своим прежним войскам с призывом присоединиться к нему не хотелось из боязни, что восставшие могут напасть на легионы по отдельности. К тому же открытое отступление также можно было истолковать как признак страха и слабости, что угрожало побудить другие племена присоединиться к восставшим. Поэтому полководец сам решил направиться к легионам, но, прежде чем сделать этот шаг, надо было принять меры для защиты римской провинции.

Отдельные племена, находившиеся в союзе с Римом, уже подверглись нападению восставших, и это заставило их перейти на сторону Верцингеторига. Цезарь отправил часть своих войск на те земли, которым угрожало нападение восставших, и сосредоточил небольшую ударную группу возле перевалов Кевеннского хребта (современные Севенны), которые вели на территорию арвернов. Все еще стояла зима, и главный перевал считался непроходимым, но Цезарь повел своих солдат по нему, чтобы незамедлительно атаковать противника. Легионерам приходилось расчищать себе путь через сугробы глубиной шесть футов.

Неожиданность была полной, и римская армия два дня беспрепятственно занималась грабежом. Вспомогательная кавалерия была брошена вперед, чтобы посеять панику на как можно большей территории. Вскоре на Верцингеторига посыпались панические сообщения от своих земляков с просьбой о незамедлительной помощи. Он двинул свою главную армию туда, где происходили грабежи, но к этому времени Цезарь передал свое войско под командование Децима Брута, а сам уехал, объявив, что вернется через три дня и приведет с собой рекрутов.

Вместо этого он быстро направился к Вьенне, где его дожидался отряд кавалерии. В состав этого подразделения предположительно входило подразделение из 400 германцев, которым он раньше дал хороших коней и держал в своем непосредственном распоряжении. Даже не оставшись на ночь, Цезарь повел всадников через земли эдуев на территорию лингонов и присоединился к двум зимующим там легионам. Были отправлены гонцы ко всем остальным легионам с приказом всем собраться в одном месте, и прежде чем Верцингеториг узнал, что Цезаря уже нет с колонной, совершавшей набеги, в распоряжении римского полководца была целая армия.^{212}

Итак, римская полевая армия была в сборе, но весна еще не наступила, и у Цезаря не было достаточного запаса продовольствия, чтобы легионы могли долго действовать вместе. Когда Верцингеториг решил окружить Горгобину, главный город бойев, которым в 58 г. до н. э. было позволено поселиться на территории эдуев, Цезарь столкнулся с дилеммой. Запасов продовольствия не хватало для проведения долгой кампании, и он не мог надеяться раздобыть достаточное количество еды и фуража, но любая неудача в защите союзников была бы истолкована как слабость и побудила бы других перейти на сторону врага.

Мятежи обычно начинались с отдельных выступлений, так как многие потенциальные бунтари выжидали, чтобы определить, насколько велика вероятность успеха восстания. Поражения римлян, пусть и незначительные, ободряли колеблющихся, и даже бездействие обычно истолковывалось как признак слабости.

Прошлой зимой Цезарь с небольшим отрядом и при малом наличии продовольствия незамедлительно выступил против нервиев, чтобы помочь Квинту Цицерону. В 52 г. до н. э. наместник Галлии и Иллирии действовал с подобной же смелостью, решив, что лучше рискнуть и предпринять активные действия, чем бездействовать и выглядеть бессильным. Именно такой и была типичная реакция римлян на восстания. При первой же возможности у мятежников перехватывалась инициатива, а затем уже римляне старались удержать ее, бросая в атаку раз за разом любые доступные войска, а не ждать, пока противник соберет большую армию. Этот подход основывался на абсолютной уверенности римлян в неизбежности своей победы. Как правило, даже если их армия была плохо подготовлена, с малыми запасами продовольствия, одной подобной тактики хватало, чтобы внушить благоговейный страх и подавить восстание.^{213}

Цезарь приказал эдуям собрать и доставить ему как можно быстрее зерно. Затем, оставив два легиона охранять армейский обоз, незамедлительно двинулся на помощь бойям. Он усмирил все враждебно настроенные города, лежавшие у него на пути, и конфисковал там все продовольствие и вьючных животных, которых только удалось найти. Одним из этих городов был Кенаб, который был полностью разграблен и сожжен в наказание за убийство римских торговцев.

Наступление легионов убедило Верцингеторига прекратить блокаду Горгобины и двинуться навстречу римлянам. Цезарь только что принял капитуляцию Новиодуна, еще одного укрепленного города, когда появилась галльская армия, вдохнув в жителей новые силы и решимость сопротивляться. Сражение началось между кавалерийскими отрядами обеих армий и проходило с переменным успехом. Наконец Цезарь ввел в бой своих германских всадников, и этот свежий резерв в сочетании со значительным моральным преимуществом германцев, обратил неприятеля в бегство. Город снова сдался, и легионы поспешили напасть на Аварик, одно из самых процветающих и важных поселений битуригов. Цезарь был уверен, что взятия этого города после его первых успехов окажется вполне достаточным, чтобы убедить все племя капитулировать.^{214}

Верцингеториг решил, что на данный момент лучше избегать открытого столкновения с противником и вместо этого надо изматывать легионы, лишая их продовольствия. Он расположился лагерем примерно в 16 милях от Аварика и приказал своей кавалерии нападать на отряды римских фуражиров. Это превратилось в игру в кошки-мышки, поскольку римляне вели себя осторожнее и старались не пользоваться одним и тем же маршрутом больше одного раза, чтобы не угодить в засаду. Битуригов убедили увести или убить свой скот и уничтожить запасы продовольствия, чтобы все это не попало в руки римлян. Дошло даже до того, что они сожгли многие свои деревни и города. Цезарь слал к эдуям и бойям одно послание за другим, требуя доставить ему свежее зерно. Но бойи были малым племенем, припасов они привезли мало, и это продовольствие быстро израсходовали. Эдуи же имели запасы зерна, но их верность Риму уже была поколеблена, поэтому они прислали какие-то крохи.

Цезаря это не остановило, и он приступил к осаде Аварика, приказав построить огромный вал через долину между своим лагерем и городом на холме. Наконец после двадцати пяти дней тяжелого труда был сооружен вал высотой 80 и шириной 330 футов. Это еще раз продемонстрировало мастерство легионов в инженерном деле и их готовность заниматься длительной и нелегкой работой. Надо отметить, что все это происходило в холодную погоду, во время частых проливных дождей и при ограниченном рационе. Цезарь лично следил за ходом работ и разговаривал с солдатами из каждого легиона. Он говорил им, что прекратит осаду, если они сочтут нехватку продовольствия невыносимой. Гордость не позволила легионерам отступить, и они заверили командующего, что доведут начатое до конца.

Осада продолжалась, и галльская армия также начала испытывать нехватку продовольствия. Авторитет Верцингеторига в его армии вовсе не был абсолютным, и другие вожди убедили его подойти к городу и освободить его. Галлы попытались устроить засаду римским фуражирам, но она была обнаружена, и это навело Цезаря на мысль выступить с основной частью своего войска. Верцингеториг был готов вступить в бой, находясь на очень сильной позиции на вершине холма, но не собирался спускаться и биться на открытом месте. Легионеры рвались в бой и были уверены в своей способности разбить неприятеля при любых обстоятельствах. Однако Цезарь решил не атаковать и объявил своим солдатам, что он слишком высоко ценит их жизни и не желает одерживать победы, неся при этом тяжелые потери, если выиграть можно другим образом и с меньшими затратами. Верцингеторигу удалось ввести в Аварик 10 000 воинов для усиления его гарнизона, но больше он ничем не смог помочь городу.

Во время осады защитники действовали очень активно и устраивали вылазки для того, чтобы поджечь возводимые римлянами укрепления. Но осаждающие сумели довести их до нужных размеров и воздвигнуть башни, с которых солдаты могли обстреливать защитников Аварика, находившихся на городской стене. Тогда галлы для увеличения высоты своих стен добавили деревянные башенки, защищенные натянутыми шкурами. Многие местные жители работали в близлежащих железных рудниках и теперь применили свой опыт для рытья туннелей под валом. Когда подкоп был закончен, галлы заполнили шахту горючим материалом и попытались поджечь римские укрепления ночью. Во время этой попытки отряды защитников подбегали к укреплениям римлян и бросали в них факелы, в то время как другие запускали горящие метательные снаряды с городской стены.

Как всегда во время осады, два легиона находились в состоянии боевой готовности, и в этот раз они быстро отреагировали на действия обороны. Завязался упорный бой. Сам Цезарь обратил внимание на одного галльского воина, который стоял на стене возле одних из ворот и швырял большие куски жира и смолы. Этот человек был сражен «скорпионом», одной из разновидностей легких римских катапульт, которая выстреливала с большой точностью и с невероятной силой копьем с тяжелым наконечником. Но место этого человека тотчас занял другой, который также был быстро убит. Снова и снова воины поочередно выходили на эту опасную позицию и погибали. Только тогда, когда вылазки были наконец отбиты, а огонь погашен, галлы прекратили сражение.

Стало ясно, что обороняться бесполезно, а попытка воинов прорваться не удалась. На следующее утро во время сильного дождя, когда враг менее всего ожидал атаки, Цезарь приказал своим легионерам идти на штурм. Стены были быстро захвачены, но еще некоторое время отряды защитников, плотно построившись на узких улочках и рынке, пытались оказать сопротивление. Римляне не обратили на них внимания, сосредоточившись на захвате ключевых точек обороны, и галлы скоро поддались панике.

Город был отдан на разграбление, уставшие легионеры дали выход ярости, накопившейся за время долгой осады, нелегкого труда по возведению вала, а также решили отомстить за Кенаб. От рук впавших в неистовство легионеров погибли почти все: мужчины, женщины и дети. Армия осталась в городе на несколько дней, чтобы восстановить силы, и Цезарь к своему удовлетворению обнаружил там большие запасы зерна.

Уже почти наступила весна, и, безусловно, было не время приостанавливать наступательные операции, поэтому после краткого перерыва римский полководец повел основное войско из шести легионов против Герговии, города арвернов, и послал остальные четыре под командованием Лабиена против парисиев и сенонов на севере. В своих «Записках» автор редко приводит точную численность войск под своим командованием, но, вероятно, его легионы ветеранов были укомплектованы на 50–75 %, то есть в каждом было около 2500–4000 человек, хотя в недавно набранных легионах могло быть больше солдат.^{215}

Потеря Аварика, оборонять который Верцингеториг считал нецелесообразным, только усилила его влияние, и он смог убедить еще несколько племен вступить в союз восставших. В течение какого-то времени даже находившиеся на особом положении эдуи взбунтовались, но Цезарь быстро подавил их выступление. Главная армия галлов заняла позиции на горном хребте возле Герговии. Римский полководец лично отправился на рекогносцировку, и быстро установил, что прямая атака на город вряд ли окажется успешной. Ему также не хотелось начинать долгую осаду, пока не будут налажены поставки продовольствия. Поэтому он разбил лагерь и стал ждать.

В течение нескольких дней между кавалерией и легкой пехотой двух армий часто происходили стычки. Во время одной ночной вылазки Цезарь захватил холм неподалеку от города, застав врасплох небольшой вражеский отряд, и затем велел двум легионам укрепить эту позицию. Римские лагеря соединили друг с другом дорогой для обеспечения непрерывного сообщения. По обеим сторонам дороги выкопали рвы. На непродолжительное время Цезарь отлучился, чтобы урегулировать проблемы с эдуями, а вернувшись, решил предпринять атаку на оставшуюся незащищенной часть горного хребта, которая находилась в расположении армии галлов. Как обычно, он планировал операцию, основываясь на личных наблюдениях на местности и допросе пленных, которые сообщили ему что Верцингеториг перебросил часть воинов с одного участка на другой, который считал наиболее уязвимым.

Ночью римляне выслали кавалерийские патрули, приказав им рассредоточиться по всем направлениям и производить при этом как можно больше шума. На рассвете Цезарь отправил множество рабов и лагерной прислуги в шлемах и вооружении верхом на вьючных животных, прибегнув почти к такой же хитрости, какую применял Помпей. Им было велено образовать кольцо вокруг высокого участка, на котором находился неприятель. Цезарь надеялся, что издали их примут за настоящую кавалерию. Один легион, стараясь привлечь к себе внимание, отправился в том же направлении, но, очутившись в мертвом пространстве, спрятался в лесу. Уловка удалась, и основные силы галльской армии были переброшены, чтобы противостоять мнимой угрозе, оставив основной лагерь почти пустым.

Утром небольшие отряды легионеров начали выходить друг за другом из своего главного лагеря, направляясь в другой, поменьше. И так длилось до тех пор, пока все ядро армии не оказалось там. Затем Цезарь повел их в атаку, каждый легион двигался по разным тропинкам, ведущим к хребту. 10 000 бойцов вспомогательной пехоты из числа вновь ставших верными эдуев шли в наступление другим путем. Атака завершилась быстро и успешно, и римляне вторглись в три лагеря галлов, расположенных на хребте, почти не встретив сопротивления. В одном из них царя нитиобригов Тевтомата едва не захватили в плен — его разбудили как раз вовремя, чтобы он успел полуодетым ускакать на раненом коне.

Нападение прошло очень удачно. Далее Цезарь сообщает нам, что он приказал протрубить сигнал к возвращению. Его любимый X легион, с которым он был, тут же остановился, но сигнал не был слышен на всех участках хребта. Автор «Записок» утверждает, что настоятельно приказал легатам и трибунам строго контролировать действия солдат и не позволять им слишком увлекаться атакой. Однако, несмотря на все усилия, офицеры не смогли сдержать ликующих легионеров, которые двинулись дальше по склону, чтобы напасть на саму Герговию. Поначалу казалось, что импульсивная и плохо организованная атака принесет успех исключительно благодаря напору римских солдат, так как среди малочисленных защитников города распространилась паника:

Женщины стали бросать со стены одежду и деньги и, наклонясь с обнаженной грудью, простирали руки и заклинали римлян пощадить их и не губить, как они это сделали в Аварике, даже женщин и детей. Некоторые из них дали даже спустить себя на руках и отдались солдатам. Центурион VIII легиона Луций Фабий, как всем было известно, заявил в этот день среди своих, что его соблазняют награды, обещанные под Авариком, и он не допустит, чтобы кто-либо прежде него взошел на стену. И вот, взяв трех солдат из своего манипула, он на их руках поднялся на стену; в свою очередь, приподнимая их одного за другим, он вытянул их на стену.^{216}

Однако галлы быстро восстановили силы, и множество воинов двинулось навстречу захватчикам, выстроившись тесными группами за стеной. Женщины перестали просить пощады и принялись ободрять мужчин. К тому же лишь немногим римлянам удалось ворваться в город, они были утомлены и неорганизованны. Долгое время ярость легионеров не позволяла им остановиться, но они сражались в очень невыгодных условиях и понесли серьезные потери. Появление эдуйских вспомогательных войск на фланге атакующих посеяло среди них панику, так как их по ошибке приняли за врагов, несмотря на то что правое плечо у каждого из них было обнажено, чтобы римляне признали в них союзников.

В то же самое время центуриона Луция Фабия и тех, которые вместе с ним взошли на стену, окружили, убили и стали сбрасывать вниз головой со стены. Центурион того же легиона Марк Петроний, попытавшийся взломать ворота, был застигнут целой массой врагов. Потеряв надежду на свое спасение и весь израненный, он закричал последовавшим за ним солдатам своего манипула: «Так как я не могу спасти себя и вместе с собою вас, то я, по крайней мере, позабочусь о вашей жизни, которую я своим славолюбием подверг опасности. Пользуйтесь случаем и думайте о себе». С этими словами он ворвался в гущу врагов, двух из них убил, а остальных несколько оттеснил от ворот. Когда его товарищи попытались помочь ему, он сказал им: «Напрасно вы пытаетесь спасти мне жизнь: и кровь, и силы уже оставляют меня. Лучше уходите, пока возможно, и спасайтесь к вашему легиону». Так вскоре он пал в бою и спас своих товарищей.^{217}

Фабий и Петроний были двумя из сорока шести центурионов, погибших во время этого сражения. Солдат было убито менее 700. Цезарь в «Записках» критикует своих солдат и офицеров только за то, что они были слишком самоуверенными и жаждали заслужить его похвалу. Дав при этом описание примеров героизма и самопожертвования нескольких человек, автор попытался скрыть масштаб поражения. Во время боя Цезарь вызвал две когорты XIII легиона, оставленные для охраны меньшего лагеря, на помощь X легиону. Таким образом, он пытался прикрыть бегство своих солдат. На следующий день Цезарь построил армию и подверг ее суровой критике за непослушание, но никаких взысканий не последовало. Затем римский командующий вывел солдат из лагерей и построил в боевом порядке на очень сильной позиции. Верцингеториг, что неудивительно, не стал нападать при таких неблагоприятных обстоятельствах, и римский командующий смог уверить своих легионеров в том, что, несмотря на недавнюю неудачу, галлы по-прежнему их боятся. Потом он отвел войска, решив, что бессмысленно оставаться рядом с Герговией, тем более что снова возникли проблемы с эдуями, часть которых перебила римский гарнизон в Новиодуне. Город затем подожгли, а большое количество зерна, которое там находилось, сгорело или было расхищено.

После этого успеха восставшие послали множество маленьких отрядов кавалерии для нападения на линии снабжения римлян из Трансальпийской Галлии. Цезарь потерял инициативу в Герговии, и этой неудачи оказалось достаточно, чтобы другие племена тут же присоединились к мятежникам. Но теперь Цезарь предпринял контрнаступление в ином направлении, поспешив к римской провинции форсированным маршем. Его армия перешла вброд вздувшиеся воды реки Лигер (Луара). Во время перехода кавалерия образовала нечто вроде живой преграды, чтобы пехотинцам, поднявшим оружие над головой, было легче идти через воду, доходившую им до груди. Подобным же образом Помпей когда-то переходил через Кир.

Дальше на севере Лабиен, успешно проведя кампанию против парисиев и сенонов, посчитал, что лучше снова присоединиться к Цезарю и действовать против неприятеля сообща. Цезарь полностью одобрил это решение, в «Записках» подробно рассказано, как мастерски легат ввел в заблуждение галльских вождей относительно своих намерений и смог беспрепятственно пересечь реку, а затем уничтожить вражескую армию. Когда начался бой, Лабиен ободрил своих солдат, попросив их представить, что на поле присутствует сам Цезарь и наблюдает за их поведением. Однако каким бы одаренным ни был любой легат, «Записки» ясно дают понять, что подлинным героем всегда был их автор.^{218}

Непродолжительное время обе стороны были заняты перегруппировкой сил. Верцингеториг смог увеличить число воинов в своей главной армии и уговорил других вождей нападать на римлян повсюду. К Цезарю присоединился Лабиен, к тому же удалось собрать еще рекрутов в провинциях и нанять германских всадников и легких пехотинцев с противоположного берега Рейна. Римский полководец заменил маленьких пони германцев на более дорогих и рослых скакунов, большинство коней отдали германцам его офицеры. Затем он двинулся против секванов и лингонов в Восточной Галлии.

Верцингеториг собрал большой отряд кавалерии, чтобы напасть на римскую армию во время марша, и его воины торжественно поклялись не покидать поля боя, пока каждый не проедет два раза через вражескую колонну. Вождь галлов разделил своих всадников на три отряда, и они напали одновременно на фланги и головную часть колонны. В качестве контрмеры Цезарь также разделил свою вспомогательную кавалерию на три отряда и послал каждый из них против трех соединений противника. Всякий раз, когда казалось, что галльским всадникам удалось добиться преимущества, когорты легионеров — согласно приказу — приходили на помощь своим кавалеристам. Это помогло стабилизировать бой, поскольку создавало надежное прикрытие, за которым вспомогательная кавалерия могла собраться и перестроиться, а затем снова вступить в сражение, но при этом движение армии замедлялось.

Наконец германская кавалерия, столкнувшись с врагом, атаковавшим правый фланг римской колонны, пробилась на вершину холма и, наступая вниз по склону, обратила противника в бегство. Это поражение вызвало отступление остальных галльских всадников. Верцингеториг был обескуражен этим поражением кавалерии, так как считал ее самым сильным звеном своей армии. После этой неудачи он отступил к городу Алезия. Цезарь устремился следом с основными силами, оставив вещевой обоз под защитой двух легионов на одном из холмов. Вплоть до захода солнца римляне нападали на арьергард галлов и наносили им тяжелые потери. На следующее утро все римские силы двинулись к Алезии, где обнаружили, что армия галлов расположилась лагерем на возвышенности возле города.^{219}

На этот раз, поскольку все войска оказались сосредоточены в одном месте, и у римлян имелось достаточно продовольствия, Цезарь, не колеблясь, приступил к блокаде города и лагеря Верцингеторига. Пока его легионеры строили линию укреплений длиной приблизительно в 11 миль, включающую в себя двадцать три форта, соединенных рвом и валом, кавалерия прикрывала солдат и принимала участие в стычках с галльскими всадниками. Прежде чем возведение укреплений завершилось, Верцингеториг приказал своей кавалерии вырваться из окружения, чтобы каждый отряд вернулся на свои родные земли передал приказ набирать войска для большой армии, которая должна вернуться и уничтожить врага.

Цезарь утверждает, что около 80 000 галлов остались возле города и что они имели запас продовольствия, по меньшей мере, на тридцать дней. Однако маловероятно, что армия галлов была настолько большой, особенно если учесть, что ее смогли блокировать около 40 000 римлян. Цезарь опять же не называет численности своего войска, и размер каждого легиона в 52 г. до н. э., так же как и количество вспомогательных войск, точно не известны.

Римский командующий узнал о бегстве неприятельской кавалерии и намерении Верцингеторига защищать город. Легионам было велено усилить римские укрепления, которые поначалу состояли лишь изо рва и стены не более шести футов высотой. Теперь вражескую позицию окружал ров с крутыми склонами 20 футов шириной. Галлам было бы трудно перебраться через него, а легионеры могли быстро прибыть к месту нападения. Главная стена из земли и древесины находилась на расстояний 400 шагов от рва, и ее защищали еще два рва, каждый шириной 15 футов. Средний ров по возможности заполнили водой. Сама стена была 12 футов высотой, на ее верхней части были бруствер и дорожка, а через каждые 80 футов установили башенки.

Перед стеной плотными рядами были поставлены заостренные колья, а перед ними находились ряды меньших по размеру кольев, спрятанных в круглых ямах, — ловушки, которые солдаты прозвали «лилиями» из-за их сходства по форме с цветком. Еще дальше впереди имелись ряды острых копий с острыми железными наконечниками, спрятанных так, чтобы острия лишь слегка выступали над землей. Подобные препятствия в некоторых случаях ранили или даже убивали врагов, которые передвигались очень быстро и беспечно, но их основное предназначение заключалось в другом. Двигаясь медленно и с осторожностью, атакующие, вероятно, могли бы пройти сквозь эти ловушки без особых травм, но это неизбежно лишило бы любую массированную атаку скорости.^{220}

Строительство укреплений возле Алезии представляло собой грандиозную задачу. И она усложнилась вдвойне, когда Цезарь приказал построить почти идентичную линию циркумвалации (т. е. насыпи с укреплениями, обращенными наружу). Она была нужна для того, чтобы помешать любой пришедшей на помощь осажденным армии напасть на линии контрвалации (т. е. насыпи с укреплениями, обращенными внутрь). Археологические раскопки, начатые в большом масштабе под покровительством Наполеона III и продолженные впоследствии более современными экспедициями, в значительной степени подтвердили точность описания Цезаря. Как только укрепления были готовы, армия Цезаря, обеспечившая себя продовольствием и фуражом на месяц, была защищена от нападения с любой стороны.

Хотя Верцингеториг устраивал атаки, пытаясь мешать работам, он не смог воспрепятствовать ее завершению. А тем временем племена собирали огромное войско. Цезарь сообщает, что всего собралось 8000 кавалеристов и 250 000 пехотинцев. Однако нам следует относиться к этим цифрам со значительным скептицизмом, поэтому можно только сказать, что у неприятеля было существенное численное превосходство. Такое войско набиралось медленно, и ему требовалось значительное время, чтобы запастись продовольствием и снаряжением. По мере того как осада продолжалась, все население Алезии, не способное держать оружие в руках, — женщины, дети и старики — было изгнано из города, чтобы сохранить быстро тающие запасы пищи.

Цезарь не пожелал пропустить беженцев, и этим несчастным пришлось умирать с голоду на ничейной земле между соперничающими армиями. Что было причиной подобной жестокости — боязнь, что в суматохе неприятель может предпринять атаку, или желание деморализовать галлов ужасным зрелищем, Цезарь не уточняет.^{221}

Вскоре на помощь осажденным прибыла огромная армия и расположилась лагерем на возвышенности на расстоянии мили от римлян. На следующий день она выстроилась на равнине, и осажденные могли разглядеть ее совершенно отчетливо. Кавалерия растянулась примерно на три мили, а пехота расположилась позади нее. Верцингеториг вывел своих бойцов из лагеря и города, и они начали забрасывать участки широкого рва в четырехстах шагах от римских рядов. Цезарь разделил свои войска, чтобы противостоять атаке на обоих направлениях, а затем послал кавалерию вступить в бой с галльскими всадниками.

Однако среди галльской кавалерии были рассредоточены незамеченные поначалу небольшие группы лучников и метателей дротиков. Их неожиданные залпы нанесли потери вспомогательным римских войскам. Когда часть римских всадников была оттеснена, освободительная армия и осаждаемые воины испустили ликующий крик. Во время боев между кавалерийскими отрядами всадники часто отступали, а затем снова быстро собирались и устремлялись вперед, и это столкновение не стало исключением. Оно продолжалось спорадически большую часть дня. Германские кавалеристы Цезаря снова доказали свое превосходство над галльскими всадниками и, предприняв завершающую атаку, обратили врага в бегство. Легкая пехота галлов, оставшаяся без кавалерии, почти вся погибла.^{222}

На следующий день сражения не было, так как галлы готовили лестницы, чтобы взбираться на стены, и фашины, чтобы забрасывать рвы. Главная атака была предпринята в полночь, и ее начала пришедшая на помощь галльская армия. Шум боя возвестил о ее подходе Верцингеторигу. Он немедленно приказал протрубить сигнал к бою. Галлы потоком хлынули в атаку, лавируя между препятствиями и заполняя рвы фашинами, а пращники, лучники и метатели дротиков начали обстреливать укрепления римлян, чтобы отогнать легионеров. Римляне ответили залпом дротиков и камней, которые собрали заранее и держали наготове, и огнем из своих «скорпионов» с башен. Сражение было ожесточенным и беспорядочным, ибо действовать в темноте было затруднительно, но два легата Цезаря — одним из которых был Марк Антоний — отвели войска от фортов, которым непосредственно ничто не угрожало, чтобы помочь легионерам на тех участках, где натиск был особенно силен. Обе галльские атаки были в конечном счете отбиты.

На следующее утро пришедшая на помощь армия сосредоточила основные усилия на штурме наиболее уязвимого участка римлян, на форте, расположенном на пологом северном холме. Форт охраняли два легиона, но сама позиция давала мало преимуществ защитникам. Отборный отряд галлов — как пишет Цезарь, численностью 60 000 — двинулся перед рассветом и спрятался за холмом на позиции, заранее намеченной разведчиками. Отсюда было удобно начать атаку на этот форт. Она началась в полдень, в то время как отряды воинов предприняли ложные атаки на другие укрепления римлян. Верцингеториг не имел возможности связаться с пришедшими ему на помощь войсками и приказал своим солдатам выступать, увидев, как галльская армия идет в атаку.

Цезарь направился к месту, с которого имелся хороший обзор, — укрепления повторяли холмистый рельеф местности — и принялся руководить ходом боя. Всякий раз, когда он видел, что какой-либо участок подвергается сильному давлению, он направлял туда резервы. Самая большая опасность угрожала форту на холме, и так как галлам удалось закидать защитные рвы фашинами и даже миновать значительную часть кольев и ям, прорыв казался неминуемым. На этот раз полководец послал Лабиена во главе шести когорт на помощь двум легионам, оборонявшим форт. Этому доверенному легату была предоставлена большая свобода действий. Цезарь позволил ему командовать по своему усмотрению и даже отступить, если легат сочтет, что позицию не удержать. Сам полководец также двинулся вдоль укреплений, подбадривая легионеров, отбивавших натиск врага.

Солдатам Верцингеторига, осознающим отчаянную необходимость связаться с пришедшими им на помощь войсками, удалось оттеснить большинство защитников на одном из участков стены шквалом метательных снарядов. Галлы наступали, и некоторые уже начали инструментами разрушать земляную стену. Цезарь приказал Дециму Бруту с несколькими когортами отогнать их назад. Вскоре еще одному легату, Гаю Фабию, выделили резервы и велели усилить этот участок. Наконец Цезарь сам стал во главе когорт, часть которых он взял с форта, не испытывавшего сильного давления. Он приказал части кавалерии покинуть выехать через ворота укреплений вдали от сражения, объехать внешние укрепления по широкой дуге и скакать к лагерю на холме, чтобы ударить штурмующим в тыл.

Сам Цезарь повел остальных солдат на помощь осажденному форту. Лабиен, которого сумели оттеснить от стены форта, организовал прочный боевой фронт внутри из своих собственных солдат и всех, кого удалось собрать. Битва подошла к решающему моменту. Предоставим слово самому Цезарю:

О его прибытии узнали по цвету одежды, которую он носил в сражениях как знак отличия, вместе с тем показались следовавшие за ним по его приказу эскадроны всадников и когорты, так как с высот видно было все происходившее на склонах и в долине. Тогда враги вновь завязывают сражение. Навстречу крику, поднявшемуся с обеих сторон, раздается крик с вала и со всех укреплений. Наши оставили копья и взялись за мечи. Внезапно в тылу у неприятелей показывается римская конница и приближаются еще другие когорты. Враги повертывают тыл, но бегущим перерезывают дорогу всадники. Идет большая резня… Цезарю доставляют семьдесят четыре военных знамени; лишь немногие из этой огромной массы спасаются невредимыми в свой лагерь.^{223}

На следующий день стало ясно, что римляне добились окончательной победы, когда в лагерь Цезаря явились послы галлов и приняли его требование о сдаче без всяких условий. Цезарь сидел на своем месте перед валом, куда каждый из вождей приходил к нему, чтобы сдаться. Как пишет Плутарх, Верцингеториг, облаченный в свои прекрасные доспехи, приехал на своем лучшем боевом коне. Проведя своего скакуна перед возвышением, на котором расположился Цезарь, вождь галлов спешился, сложил оружие и сел на траву, ожидая, когда его уведут.

Число пленных было огромным — каждый солдат в римской армии получил пленника, чтобы продать его как раба. Это существенно увеличило и без того большое количество пленных, захваченных легионерами Цезаря во время предыдущих кампаний. Плиний считал, что более миллиона людей было продано в рабство в результате завоеваний в Галлии и еще столько же убито. Цезарь отправился в свою провинцию, обремененный долгами, но прибыль от его кампаний не только позволила ему рассчитаться с кредиторами, но и сделаться одним из самых состоятельных людей в республике. Сенат назначил двадцать дней молебствий в честь победы над Верцингеторигом.^{224}

Однако операции в Галлии еще не были полностью окончены. В 51 г. до н. э. произошло еще одно восстание. Оно было куда меньших масштабов, и Цезарь отреагировал на него в своей обычной манере, незамедлительно послав туда войска для подавления всех очагов сопротивления. Город Укселлодун был взят после осады, и воинам, которые его защищали, отрубили кисти рук, как постоянное и жуткое напоминание о том, что может произойти с глупцами, которые осмелятся противостоять Риму.

Не в первый раз Цезарь налагал такое жестокое наказание — он как-то приказал казнить весь правящий совет племени. Для римских военачальников подобные действия считались обычными. Как и многие другие полководцы, Цезарь бывал и великодушен, когда это могло принести ему практическую выгоду. После восстания 52 г. до н. э. с арвернами и эдуями обращались снисходительно, их пленных воинов освободили, а не продали в рабство. Такое отношение к ним Цезаря во многом способствовало возобновлению дружелюбных отношений этих племен к Риму. А вот для Верцингеторига, как и для Югурты и многих других лидеров, которые противились Риму, снисхождения не было. Его держали в плену до тех пор, пока Цезарь не отпраздновал свой триумф. После того как триумфальная процессия Цезаря прошла по Риму, Верцингеторига задушили.

Глава 9 Цезарь против Помпея Гражданская война (49–45 гг. до н. э.)

Вследствие этого он [Цезарь] настолько усилился, что теперь от одного гражданина зависит надежда на противодействие. Я предпочел бы, чтобы он [Помпей] в свое время не дал ему таких сил, а не противодействовал ему теперь, когда он так силен.^{225}

Жребий брошен

Победы Цезаря в Галлии принесли ему богатство и славу, которых он так жаждал в 59 г. до н. э., но теперь возник другой вопрос — позволят ли ему занять важное положение в политической жизни Рима после возвращения в Город. Цезарь знал, что за время своей бурной карьеры он нажил немаловрагов, и теперь ожидал судебного преследования, прежде всего со стороны Катона, который уже выступал с предложением отдать его в руки германцев.

В политических процессах в Риме виновность или невиновность человека играли второстепенную роль, и к осени 50 г. до н. э. покоритель Галлии не знал, на скольких друзей в сенате он может рассчитывать. Красс погиб на войне с парфянами в 53 г. до н. э., когда вторгся на их земли, руководствуясь лишь желанием сравняться с военными успехами двух других триумвиров, а не какой-либо необходимостью. Юлия умерла во время родов годом ранее, оборвав самую прочную из всех нитей, связывавших Цезаря и Помпея. Хотя этот брак был продиктован политическими соображениями, он, судя по всему, был по-настоящему счастливым для обоих супругов. Похоже, Помпей умел располагать к себе как своих женщин, так и своих воинов.

Помпей не стремился отправляться в провинцию после своего второго пребывания в должности консула вместе с Крассом в 55 г. до н. э. И хотя ему были даны все испанские провинции с их гарнизонами на пять лет, он остался в Италии, жил в окрестностях Рима, управляя провинциями через легатов. Еще большей политической власти он добился, когда после очередной вспышки беспорядков в Риме его сделали консулом без коллеги на 52 г. до н. э. Подобное назначение еще сильнее нарушило традиции республиканской системы, чем все прежние неординарные поступки Помпея. В том же году он женился на женщине, которая годилась ему в дочери. Это была Корнелия, дочь Метелла Сципиона, известного противника Цезаря. Этот союз Помпея и Корнелии оказался недолгим.

Цезарь же объявил, что после того как сложит с себя полномочия наместника Галлии, он сразу же должен стать консулом. Поэтому он решил баллотироваться заочно до того, как войдет в Рим для празднования триумфа. Он хотел вступить в должность консула в день своего триумфа, как когда-то это сделал Помпей. Сделавшись вновь магистратом, он был бы неуязвим для судебного преследования, а в дальнейшем мог бы получить еще одну провинцию, военное командование и завоевать еще большую славу. В Риме много говорили о том, что необходимо отомстить за поражение Красса при Каррах и за последовавшие за этим набеги парфян на Сирию. Считали, что командование в этой войне следует поручить либо Цезарю, либо Помпею. Однако наиболее непримиримые противники Цезаря были полны решимости отдать его под суд и приняли меры, чтобы завоеватель Галлии вернутся в Город обычным гражданином. Позиция Помпея в этом вопросе оставалась неопределенной, но он, похоже, ожидал, что его бывший союзник, самый младший из триумвиров, попросит Великого о покровительстве.

Цезарь не желал этого делать отчасти потому, что Помпей был известен как не слишком надежный защитник своих друзей от политических противников. Помпей ничего не сделал, чтобы помешать ссылке Цицерона в 58 г. до н. э., хотя и помог знаменитому оратору вскоре вернуться в Город. Цезарю также не хотелось признавать, что ему требуется помощь и защита. Победы в Галлии сделали его даже более влиятельной фигурой, чем его бывший зять. Помпей же считал себя самым великим полководцем за последние тридцать лет и не желал признавать равным себе человека, который лишь недавно завоевал громкую славу. Помпей, возможно, даже боялся, что завоеватель Галлии затмит его, если получит возможность участвовать в политической жизни Рима, ибо сознавал, что Цезарь, хотя и был младше его по возрасту, в политике был куда искушеннее. Заявления Цезаря о том, что он предпочтет быть первым в крошечной деревне, чем вторым в Риме или что будет гораздо легче сбросить его со второго на последнее место в республике, чем с первого на второе, беспокоили Помпея.^{226}

Политическая обстановка в эти месяцы, предшествовавшие Гражданской войне, была крайне сложной. Хотя предлагалось немало компромиссов, ничего конкретно так и не было сделано. Одни просили Цезаря сложить с себя командование и распустить армию, другие, чтобы то же самое сделал Помпей. Затем поступило предложение, чтобы оба полководца распустили свои войска, но это привело лишь к бесконечному спору о том, кто же должен так поступить первым.

Нежелание Помпея поддержать Цезаря убедило Катона и других сенаторов в том, что одного можно использовать для борьбы с другим. Помпей, несомненно, являлся меньшим из двух зол, поскольку он был куда менее талантливым политиком, и, возможно, от него было бы легче отделаться в будущем. С другой стороны, он, безусловно, хорошо подходил на роль защитника оптиматов (optimatus) в борьбе с человеком, презирающим законы республики.

Трудно сказать, делались ли всерьез все эти многочисленные предложения о перемирии, или же это были попытки получить моральное преимущество в борьбе, которую оба лагеря теперь считали неизбежной. Цезарь стоял перед нелегким выбором между отказом от командования (что автоматически вело за собой судебное разбирательство) и Гражданской войной. Его противники желали уничтожить его любыми средствами, и поэтому началась война для защиты достоинства (dignitas) одного человека. В английском языке не существует слова, включающего весь объем этого понятия для римского аристократа.

Политические взгляды и идеология соперников мало отличались друг от друга. Все дело было в непримиримой гордости, а в случае с Катоном и некоторыми другими сенаторами — в сильной личной неприязни. Все это ввергло республику в Гражданскую войну, опустошило Средиземноморье и унесло не один десяток тысяч человеческих жизней.

Рано утром 11 января 49 г. до н. э. повозка, запряженная двумя лошадьми, подъехала к небольшой речке Рубикон, которая обозначала границу между провинцией Цизальпинская Галлия и собственно Италией. На некотором расстоянии за повозкой следовали 300 кавалеристов, а еще дальше — XIII легион. Цезарь все еще обладал законным империем и правом командовать войсками, но стоило ему во главе своих солдат перейти реку, как он уже нарушал закон.

В «Записках» этому моменту не уделено никакого внимания, но другие источники, возможно основывающиеся на записях некоторых бывших с ним офицеров, утверждают, что Цезарь вышел из экипажа и долгое время пребывал в нерешительности. Наконец он, казалось, принял решение и, употребив выражение из языка игроков «жребий брошен» (обычно его цитируют как латинское alea iacta est, хотя, возможно, Цезарь говорил по-гречески), продолжил свое путешествие на другом берегу Рубикона.

Так было положено начало Гражданской войне. Но, поскольку до этого группа центурионов и легионеров в гражданской одежде уже переправилась в Италию и захватила ближайший город Аримин (Римини), она на самом деле началась чуть раньше.^{227}

Македонская кампания, 48 г. до н. э.

Поскольку обе стороны не исключали возможности урегулирования конфликта путем переговоров, ни один из лидеров не сосредоточивал большого количества войск. В предшествующие месяцы Помпей радостно заявил, что все, что ему нужно сделать, — это топнуть ногой в любом месте Италии, и легионы появятся прямо из земли.

В непосредственном распоряжении Помпея имелось лишь два подготовленных и опытных легиона, но оба эти подразделения недавно служили под командованием Цезаря в Галлии, и их лояльность была весьма сомнительной. Помпей покинул Рим в середине января, объявив, что Город невозможно защитить, и принялся вместе со своими союзниками набирать рекрутов.

Хотя это решение было оправдано с военной точки зрения, оно способствовало панике среди тех сенаторов, которые, подобно Цицерону, скорее сочувствовали мероприятию Помпея, но не были ему преданы. Хотя в распоряжении Цезаря был только один легион и вспомогательные войска, а самые близкие подразделения находились в Трансальпийской Галлии, он решил сразу же перейти к наступательным действиям. На протяжении следующих недель небольшие отряды Цезаря вторгались в глубь Италии, захватывая города, разбивая когорты Помпея, которые пытались противостоять им, или же вынуждая их сдаться. На этой стадии подготовка и опыт в сочетании с агрессивностью и безграничной уверенностью вполне компенсировали недостаток численности.

В самом начале конфликта Помпею мешало нежелание многих его союзников выполнять приказы. Амбиции сенаторов зачастую намного превышали их способности, и, заботясь о поддержании своего статуса, аристократы требовали, чтобы им поручались ответственные роли. Поэтому они необдуманно смело спешили вступить с Цезарем в бой, располагая неподготовленными солдатами.

По мере того как войско Цезаря увеличивалось, одна победа следовала за другой. Хотя его армия по-прежнему уступала в численности войскам противника, Цезарь всего за два месяца захватил весь полуостров. Поскольку ситуация становилась все безнадежнее, один из сенаторов едко заметил, что, возможно, наступило время Помпею топнуть ногой, чтобы появились обещанные легионы. Тем не менее Великого не слишком сильно встревожили успехи его бывшего союзника, ибо он уже решил перенести войну из Италии в другой регион. Он сосредоточил все свои недавно набранные легионы в Брундизии и после умело проведенного арьергардного боя посадил их на корабли и перевез армию на другой берег Адриатического моря в Македонию. На тот момент Цезарь уже контролировал Италию, но его победа была еще далеко не полной. Предстояло продолжение войны.^{228}

Трудно сказать, когда Помпей решил, что Италию не стоит защищать и что лучше передислоцировать свои силы в Македонию, но, возможно, он уже обдумывал этот вариант до того как Цезарь пересек Рубикон. Помпей знал, что ему потребуется время для подготовки солдат, учитывая, что им предстоит сражаться с легионами, закаленными во время долгих и успешных кампаний в Галлии. Цезаря поддерживало лишь несколько молодых и пользующихся сомнительной репутацией сенаторов, тогда как основная часть аристократии, а также население провинций стали на сторону Помпея и его союзников или, по крайней мере, относились к их делу благожелательно.

Цезарю было на руку незамедлительное столкновение, а продолжительная война предоставляла Помпею больше возможностей проявить свои таланты организатора сложных боевых операций. Нахождение в Македонии открывало доступ к обширным ресурсам восточных провинций империи. На этой территории почти каждое государство и каждый правитель были лично обязаны Помпею, поскольку именно он в шестидесятые годы был наместником в этом регионе. Вскоре войска, деньги и продовольствие потоком устремились в его лагерь. Также был собран большой флот из боевых кораблей. 57-летний Помпей, тренируя своих солдат, проявил такую же энергию, как в молодости. Он показывал им свое мастерство владения оружием и навыки в верховой езде. Оставшаяся часть года прошла в создании большой и эффективной армии, которая могла бы достойно противостоять Цезарю, если бы тот вздумал атаковать. Однако основной целью Помпея было возвращение в Италию. Он часто повторял: «Сулла сделал это, так почему же я не должен?»^{229}

В марте 49 г. до н. э. Цезарь не имел никакой возможности преследовать своего врага. Большинство его легионов все еще не добралось до Италии, к тому же у него не было флота, чтобы перевезти их через Адриатическое море. Бездействие сыграло бы только на руку Помпею, укреплявшему свои силы с каждым днем, поэтому Цезарь решил двинуться на запад и атаковать армии Помпея в Испании. Там находилось семь легионов, которые были должным образом оснащены и подготовлены, и, как минимум, такое же количество испанских вспомогательных войск.

Казалось, что военачальники противника основное внимание уделили придумыванию драматичных высказываний. Якобы Цезарь заявил, что будет сражаться с «армией без полководца», а затем будет биться с «полководцем без армии». Кампания длилась с апреля по август и закончилась капитуляцией испанских легионов Помпея. Цезарь сознательно избегал решающей битвы, чтобы уменьшить потери среди римских граждан. Вместо этого он искусным маневрированием добивался преимущества над соперниками, лишая их возможности добывать воду, и помпеянцам приходилось сдаваться. Затем Цезарь прибег к своей обычной практике и освободил пленников-аристократов, позволив им идти, куда угодно. Обычных солдат он демобилизовывал или же брал в свою армию. Успешная операция в Испании продемонстрировала решимость его войск и его собственное тактическое мастерство.

Несмотря на то что Помпей потерял несколько своих лучших легионов — его побежденные легаты вскоре снова присоединились к нему, но это было сомнительным подкреплением, — благодаря этой кампании он выиграл столь необходимое ему время. Полное поражение экспедиции в Африку под руководством одного из подчиненных Цезаря помогло Помпею частично компенсировать потерю Испании.

К концу 49 г. до н. э. положение Цезаря по-прежнему было крайне ненадежным, а известие о том, что его четыре легиона взбунтовались в Плацентии в Северной Италии стало особенно тревожным. Главную смуту посеял IX легион ветеранов, служивший на протяжении всех кампаний в Галлии. Солдаты жаловались, что многим из них уже пора отправляться в отставку и что никто из них не получил вознаграждения в размере 500 денариев^[37] (более чем двухгодовое жалованье) на человека, как обещал им Цезарь весной.

Реакция Цезаря была жесткой. Полководец сказал, что легионеры получат все, когда война будет выиграна, и что он никогда не нарушал своих обещаний в прошлом. Затем он заявил, что произведет децимацию в IX легионе, но позволил офицерам «уговорить» себя казнить лишь двенадцать солдат из 120, считавшихся зачинщиками. Этот бунт — как и многие другие в истории — отчасти был следствием периода безделья, который позволил небольшому недовольству перерасти в открытый мятеж. Возможно, это выступление ветеранов стало причиной того, что Цезарь решил не прибегать к оборонительной тактике и не ждать возвращения Помпея.^{230}

4 января 48 г. до н. э. Цезарь собрал небольшой флот из купеческих кораблей и посадил на него семь из двенадцати легионов, сосредоточенных в Брундизии. Маловероятно, чтобы численность любого из этих подразделений значительно превышала половину полного состава — к концу года VI легион будет насчитывать менее 1000 боеспособных солдат. Вероятно, в его войске было 500 единиц вспомогательной кавалерии и значительно меньше 20 000 солдат. С ними отправили снаряжение и минимальное количество армейской прислуги. Небольшое количество кавалеристов объяснялось тем, что требовалось место для вьючных животных, а не для тяжелой пехоты. Только несколько боевых кораблей могли защитить транспортные суда от огромного флота Помпея, которым командовал Бибул, коллега Цезаря по консульству 59 г. до н. э. и его большой завистник. Однако решение отправиться в плавание в необычное для навигации время застало врага врасплох, и благодаря этому Цезарь смог беспрепятственно высадиться в г. Палесте на побережье Эпира.

Бибулу удалось перехватить несколько порожних кораблей, когда они возвращались обратно, и вскоре он установил блокаду, которая отрезала армию Цезаря как от подкреплений, так и от продовольствия. Самой серьезной проблемой стало именно продовольствие. На этот раз январь по римскому календарю приходился на позднюю осень, и должно было пройти несколько месяцев, прежде чем нужное количество провианта и фуража можно будет раздобыть на месте.

Армия Цезаря также значительно уступала противнику в численности. Вскоре Помпей был в состоянии выставить девять легионов — каждый почти полностью укомплектованный, поддерживаемых 5000 легких пехотинцев и 7000 кавалеристов. Еще два легиона, находившихся в Сирии под командованием его тестя Сципиона, отправились в путь и должны были присоединиться к основным силам.^{231}

В ночь после высадки на берег Цезарь ускоренным маршем направился в Орику, где у Помпея находился большой запас продовольствия, и вынудил город сдаться. Хотя кораблям Помпея с зерном удалось ускользнуть или уничтожить свой груз, это все же было большой удачей. Еще более ценной добычей был крупный город Аполлония, который также вскоре сдался. Эти успехи побудили Цезаря предпринять незамедлительную атаку на самый большой склад Помпея в торговом порту Диррахий (современный Дуррес в Албании). Разведчики Помпея сообщили об этом вражеском марше, и тот также поспешил в Диррахий. Цезарь не располагал достаточно сильной армией, чтобы рисковать и немедленно вступать в бой. Поэтому он отвел свои войска для охраны Аполлонии и Орика.

Проходили недели, и Цезарь все острее ощущал необходимость получить подкрепления от Марка Антония, который оставался с его войсками в Брундизии. Несколько попыток пересечь Адриатическое море не удались, и в большинстве наших источников говорится, что Цезарь, отчаявшись, пришел к мысли, что только его личное присутствие ускорит переброску войск. Он отплыл на небольшом суденышке в плохую погоду и беззаботно говорил капитану, что тому нечего бояться, поскольку он перевозит Цезаря, а «Цезарю сопутствует удача», он приказал ему следовать указанным курсом, невзирая на шторм. Тем не менее, даже его решимость должна была отступить перед силами природы, и Цезарю пришлось вернуться на берег.

Эти месяцы были очень трудными, и отрадам, занимавшимся поиском провизии, приходилось уходить все дальше. Помпей радовался, что Цезарь страдает от острейшей нехватки продовольствия, и хорошо подготовленная армия из-за этого могла с трудом проводить боевые операции. Лишь 10 апреля Антоний смог привезти остальную часть армии — четыре легиона и 800 кавалеристов — в Грецию. Вражеский флот при этой операции понес лишь незначительные потери. Помпей действовал в этот момент слишком медленно и не смог помешать объединению двух частей армии Цезаря.^{232}

Теперь у Цезаря было одиннадцать легионов. Каждый, вероятно, уступал вражескому в численности, но обладал куда большим опытом. Однако неприятель по-прежнему сильно превосходил Цезаря в кавалерии и легкой пехоте. Безусловно, стало ничуть не легче кормить это возросшее войско, используя истощенные ресурсы, так как из Италии было крайне трудно перевозить большое количество припасов, а до наступления весны оставалось еще несколько недель.

Продолжай Цезарь придерживаться оборонительной тактики, это было бы только на руку Помпею, поэтому победитель Галлии решил снова напасть на Диррахий. Цезарю удалось добиться преимущества при помощи удачных маневров и оказаться между армией Помпея и городом. Однако захватить сам город не удалось. Армия Помпея разбила укрепленный лагерь на холме под названием Петра, который возвышался над заливом и служил естественным портом. Таким образом Помпей мог привезти достаточное количество продовольствия для своих солдат, в то время как армия Цезаря, занявшая удаленную от моря возвышенность к северу, продолжала страдать от нехватки провианта.

Для того чтобы его патрули и отряды фуражиров меньше подвергались нападениям вражеской кавалерии, Цезарь приказал построить линию укреплений вдоль ряда холмов, обращенных к позициям Помпея. Он решил растянуть их так, чтобы полностью блокировать большую по численности армию противника. Чтобы предотвратить это, Помпей в свою очередь поручил легионерам построить линию укреплений напротив тех, что возвел Цезарь, при этом из-за ключевых позиций произошли стычки. Солдаты Цезаря спешили довести стену и ров до моря, а бойцы Помпея пытались помешать этому, возводя собственные укрепления. У Помпея было больше людей и ему нужно было покрыть меньшее расстояние — 15 миль против 17 у Цезаря, — так как Великий находился ближе к побережью.

Использование линий укреплений для полного или частичного окружения неприятеля, чтобы ограничить его передвижения и мешать поступлению провианта, уже ранее применялось римскими армиями, например Крассом против Спартака, Помпеем против Митридата и Цезарем против Верцингеторига. Это свидетельство инженерного мастерства и упорства легионеров сделалось отличительным признаком профессиональной армии. Подобные действия также привели к увеличению традиционного периода предварительного маневрирования армий перед проведением решающего сражения. Несмотря на то что полевые укрепления служили в основном для обороны, их можно было использовать для различных целей — ограничивать активность неприятеля, заставлять его сражаться, когда тот не стремится к этому, вынуждать его отводить войска или, в самых крайних случаях, наблюдать за тем, как его армия погибает от голода.^{233}

Обе армии, усиленно трудясь над расширением укреплений и продвигаясь к югу и к морю, страдали от недостатка продовольствия. Иногда солдаты Цезаря питались почти исключительно мясом вместо обычного сбалансированного рациона из зерна, овощей и мяса — утверждение, что легионеры были вегетарианцами и ели мало мяса или даже вовсе не употребляли его, является мифом, основанным на неправильном толковании ряда фрагментов книги Цезаря. Некоторые солдаты добывали корни растения под названием «хара», им удавалось превращать их в неприятный, но съедобный заменитель хлеба. Говорят, что Помпей, увидев этот хлеб, заявил, что он сражается не с людьми, а с животными.

Боевой дух легионеров Цезаря при этом, похоже, не пострадал, и многие ветераны вспоминали подобные лишения в Аварике. Армия же Помпея больше испытывала недостаток в воде, чем в пище, так как ручьи были перегорожены солдатами Цезаря. Легионеры выкопали колодцы, но это не могло полностью решить проблему с водой. Помимо солдат, в армии Помпея было очень много лошадей кавалеристов и вьючных животных. Поили в первую очередь людей, затем кавалерийских лошадей, мулам доставались крохи. Поэтому среди вьючных животных вскоре начался падеж или же их приходилось забивать. Среди солдат начали распространяться болезни. Возможно, это была эпидемия тифа.

Накал борьбы возрос, когда воины Цезаря предприняли еще одно, последнее усилие полностью окружить врага. Антоний повел IX легион на захват стратегически важного холма, но его попытка была отбита контратакой Помпея. Правда, Антонию удалось отступить с минимальными потерями. Затем Помпей атаковал форты на одном из участков укреплений Цезаря. Атака, началась успешно, но на редкость упорное сопротивление гарнизонов позволило подоспеть резервам и отогнать нападавших. Воинам Помпея, участвовавшим в этой атаке, помогало наличие большого числа лучников и пращников, — на укрепления Цезаря обрушился шквал метательных снарядов. В одном из фортов большинство солдат гарнизона из трех когорт было ранено, а четверо из шести центурионов в одной когорте лишились глаза. Позднее было обнаружено, что в щит центуриона по имени Сцева попало 120 метательных, снарядов, а сам он также был ранен в глаз. Притворившись, что сдается, он подождал, пока двое легионеров Помпея направятся к нему, а затем неожиданно отрубил руку одному и убил другого.

Позицию удалось удержать, и к концу дня нападавшие в беспорядке отступили. Предполагается, что многие офицеры Цезаря считали, что они выиграли бы эту войну, если бы воспользовались полученным преимуществом и провели решительное наступление, но легат Цезаря Сулла не пошел на это, не осмелившись принять столь ответственное решение. Цезарь, который находился на другом участке сражения, в своей книге полностью одобрил поступок своего легата.^{234}

Героические защитники форта были щедро награждены денежными премиями, повышениями и дополнительным питанием — в тот момент это было самой щедрой наградой. Перешедшие на сторону Помпея два галльских аристократа вместе с их личными воинами и слугами снабдили его ценной информацией. Помпей решил устроить новую атаку там, где позиции Цезаря — по словам перебежчиков — были наиболее слабы. На этот раз главная ударная сила легионеров Помпея поддерживалась отрядом легкой пехоты, который прибыл по морю и высадился за позициями Цезаря. Целью их атаки был незаконченный участок укреплений. Штурм начался успешно, но потом атака захлебнулась. Когда Цезарь и Антоний привели резервы к месту атаки, враг начал отступать, а потом обратился в бегство.

На этот раз присутствовал сам командующий, и он приказал контратаковать. Удар был направлен на лагерь, который изначально был построен его собственным IX легионом, потом покинут, и теперь находился в руках Помпея. Скрытые в лесу и на мертвом участке легионеры Цезаря сумели приблизиться незамеченными и неожиданно начали штурмовать стену. Тем не менее, как ранее убедились в этом воины Помпея, подобный первоначальный успех зачастую приводил к беспорядку и путанице. Одна колонна легионеров Цезаря заблудилась, приняв по ошибке стену, идущую в другом направлении, за часть укреплений своего лагеря, и двинулась вдоль нее.

Теперь наступила очередь Помпея бросить все доступные резервы на этот участок и отбить атаку. Паника сначала охватила наиболее выдвинувшиеся подразделения Цезаря, а потом распространилась среди тридцати трех когорт, которые он двинул в атаку. Цезарь, присутствовавший при этом, попытался остановить бегство, хватая отступающих знаменосцев. В подобных ситуациях римские полководцы часто хватали значок или знаменосца, чтобы попробовать собрать беглецов вокруг этого символа гордости и знака отличия. Сулла как-то раз с успехом это сделал, сражаясь с армией Митридата в Греции. Через два года после описываемых событий во время Африканской кампании Цезарь остановит одного из собственных знаменосцев и, развернув его, скажет: «Смотри! Враги вон там!»

На этот раз его присутствие не смогло остановить бегство. По крайней мере, один человек оставил значок в руках своего командира и убежал. Другие источники (не «Записки») даже утверждают, что бегущий попытался ударить Цезаря тяжелым железным концом своего сигнума (signum). Но вмешался телохранитель полководца и отсек ему руку.

Потери в этом бою были тяжелыми. Погибло 960 солдат и 32 офицера, часть воинов попало в плен. Помпей не воспользовался своим преимуществом, и Цезарь объявил, что неприятель «выиграл бы сегодня, если бы только ими командовал победитель». Однако та скорость, с которой менялась ситуация, и начальный успех почти мгновенно становился серьезным поражением, причем в подобном положении оказывались по очереди оба полководца, наводит на мысль, что Помпей был прав, действуя осторожно. Когда солдаты упорно защищали линии укреплений, и к тому же имелись сильные резервы для поддержки, их было очень трудно взять даже римской армии. Изначально неровная местность, разделенная стенами и рвами, не давала командующему возможности с легкостью руководить любой атакой, и поэтому исход боя в значительной степени являлся волей случая.

Помпей одержал победу и, поскольку с самого начала кампании время работало на него, не было никакой пользы торопить события. Взятые в плен солдаты Цезаря были казнены, однако даже Цезарь говорит, что подобный приказ был отдан не самим Помпеем, хотя командующий его и не отменил. Человеком, который сначала обрушился с руганью на пленных, а потом велел перебить их, был его бывший легат Лабиен. Он перешел на сторону Помпея в начале Италийской кампании — возможно, он посчитал, что Цезарь недостаточно оценил его и вознаградил за заслуги. Не исключено, что Лабиен был предан Помпею. Согласно третьей версии он сделал это исключительно по своим политическим убеждениям.

Ранее Цезарь приказал отправить вслед за Лабиеном его личные вещи — но, несмотря на попытку сделать вид, что победителя Галлии не волнует эта измена, это было серьезным ударом, лишившим его одного из самых способных командиров. В «Записках о Гражданской войне» Лабиен выглядит гораздо более отталкивающей фигурой, чем в «Записках о Галльской войне». Особенно сильно его ненавидели офицеры, которые своими книгами дополняли записи Цезаря.^{235}

На следующий день Цезарь, точно так же как во время осады Герговии, собрал своих солдат и попытался восстановить их боевой дух. Несколько знаменосцев были публично понижены в званиях в наказание за проявленную трусость. Цезарь не пытался навязать врагу бой, как он делал это в Галлии, рассудив, что это будет слишком рискованным предложением — вдруг неприятель на него согласится? Было ясно, что нет никакой надежды одолеть Помпея с помощью блокады, поэтому Цезарь решил направиться в Центральную Грецию и заняться приведением в порядок своей армии.

Отправив больных и раненых вперед, Цезарь вывел из лагеря ночью обоз и затем последовал за ним вместе с главной армией. Часть кавалерии Помпея заметила уход армии Цезаря и напала на арьергард, но атаку сумели быстро отбить. Кавалерия Цезаря уступала противнику в численности, но ее поддерживала когорта из 400 лучших легионеров, которые во время передвижения находились в состоянии повышенной боеготовности и не были обременены переноской груза. Цезарь мастерски уклонялся от близкого контакта с неприятелем, что всегда являлось трудной задачей, но этот факт и его уверенный тон в «Записках» не должны скрывать от нас того, что он потерпел серьезное поражение.^{236}

К этому времени уже начал созревать урожай, и так как армия Цезаря проходила по землям, которые ранее не подвергались мародерству ведущих боевые действия армий, жители смогли собрать хороший урожай. Некоторые греческие сообщества считали легионы Цезаря войском, потерпевшим поражение, и не желали оказывать им помощи из боязни навлечь на себя неудовольствие победителя. После того как город Гомфы закрыл свои ворота перед офицерами Цезаря и отказался давать им какое-либо продовольствие, он взял город штурмом и отдал его своим солдатам на разграбление. Как сообщают некоторые источники, передвижение армии Цезаря на следующий день больше походило на гуляние пьяной компании, чем на дисциплинированный марш. После этого наглядного и жестокого урока другие города не осмеливались в чем-либо ему отказывать.^{237}

Помпей двигался следом, но держался на некотором расстоянии и, вероятно, хотел продолжить свою стратегию изматывания врага, лишая того продовольствия. Многие известные сенаторы в его лагере активно критиковали подобную тактику и требовали, чтобы ставленник сената как можно быстрее разбил Цезаря и закончил войну. Цезарь (надо помнить, что он не является беспристрастным источником) утверждал, что помпеянцы уже спорили из-за того, какие кому достанутся посты, почести и награды.

Несомненно, Помпей находился под постоянным давлением своих союзников-аристократов, но нам не известно, послужило ли это причиной того, что Великий все же решил дать генеральное сражение. Стоял август. Было ясно, что в это время года у Цезаря, имевшего свободу передвижения, ситуация с продовольствием значительно улучшилась. У Помпея было заметное превосходство в пехоте и еще большее — в кавалерии. Это делало битву, особенно на открытой местности, весьма многообещающей для Помпея.

В начале месяца соперничающие армии находились около Фарсала и провели несколько дней в обычных для такой ситуации попытках завязать бой и предварительном маневрировании. Утром 9 августа 48 г. до н. э. Цезарь уже собирался перенести лагерь в другое место, так как его солдаты израсходовали большую часть добытого в окрестностях фуража, когда было замечено, что войска Помпея снова пытаются завязать бой. В первый раз войско Помпея миновало возвышенность перед своим лагерем и теперь разворачивалось в боевом порядке на равнине рядом с рекой Энипей. Помпей шел на риск, предлагая провести сражение. Подобный шаг свидетельствовал о его решимости, и Цезарь решил принять вызов. Приказав легионерам оставить вещи и готовиться к бою, он начал выводить войска для встречи с неприятелем.

У Цезаря было 22 000 легионеров, разделенных приблизительно на восемьдесят когорт — дополнительные семь когорт были оставлены для охраны лагеря — и 1000 кавалеристов. Расположив свой левый фланг у реки, он развернул легионы с использованием обычного построения в три ряда. Его лучший X легион ветеранов занял почетное место справа, а рядом с ним находилась вся кавалерия, поддерживаемая легкой пехотой. Слева Цезарь поместил смешанное подразделение, состоящее из VIII и IX легионов.

Два этих легиона были с неполной численностью. IX особенно сильно пострадал во время битвы у Диррахия. Разделив линию фронта на три участка, Цезарь поставил Марка Антония слева, Гнея Домиция Кальвина в центре, а Публия Корнелия Суллу справа. Сам командующий мог свободно перемещаться по всему фронту, но в действительности он контролировал ход боя на правом крыле, находясь почти все время со своим любимым X легионом.

Одиннадцать легионов Помпея также развернулись в три ряда на равнине напротив. Всего у Помпея насчитывалось 45 000 человек, и каждая его когорта была построена глубиной в десять рядов, в то время как подразделения Цезаря едва насчитывали половину своего состава и стояли, вероятно, всего лишь в четыре или пять рядов. Лучшие легионы находились на флангах и в центре, и вся линия фронта была разделена на три части. Левой командовал Луций Домиций Агенобарб, центром — тесть Помпея Сципион, а Луций Афраний — справа. Сам Помпей присоединился к Агенобарбу и воинам, находящимся прямо напротив Цезаря.

Как пишет Фронтин, 600 кавалеристов было поставлено на правом фланге рядом с рекой. Оставшиеся 6400 конников — или, как говорится во всех остальных источниках, все конные подразделения — были сосредоточены на левом фланге вместе с большим количеством пращников, лучников и других легких пехотинцев. Они были отданы под командование Лабиена, и именно эта часть армии должна была стать главным звеном атаки и смести кавалерию Цезаря, а потом напасть на легионы с фланга и тыла.

Этот план нельзя назвать особенно утонченным, так как сосредоточение такого большого количества кавалерии на одном участке равнины невозможно скрыть, но это не означало, что Цезарю было легко принять контрмеры. Он сделал следующее: взял по одной когорте из третьего ряда каждого легиона и поставил их в качестве четвертого ряда позади своей собственной кавалерии и, вероятно, сдвинул их вправо. Кавалеристы Цезаря помешали врагу заметить этот ход.

Соперничающие армии были уверены в своих силах. Обе стороны придумали пароли, чтобы уменьшить путаницу, неизбежную, когда противники носят одинаковую форму и говорят на одном языке. У сторонников Цезаря был пароль «Венера, Носительница Победы» — в честь его божественной прародительницы, а у солдат Помпея — «Геркулес Непобедимый».

В разговоре, похожем на те, которые станут частью наполеоновской легенды, бывший примипил X легиона, являвшийся теперь командиром специально созданного подразделения из 120 ветеранов, крикнул Цезарю: «Сегодня я заслужу твою благодарность независимо от того, погибну я или нет». Этот человек, Гай Крастин, находился в самом первом ряду на линии фронта, которая начала бой и стала двигаться на легионеров Помпея. Те продолжали стоять на месте. Это было необычной тактикой, ибо римская пехота, как правило, шла в наступление, чтобы вступать в бой с вражескими пехотинцами. Даже солдаты Мария у Акв Секстиевых и воины Цезаря в битве с гельветами, несмотря на то что они ждали, пока неприятель утомится, поднимаясь по склону, метали в последнюю минуту свои пилумы с расстояния приблизительно в 10 или 15 ярдов, а затем шли в атаку.

Цезарь пишет, что приказ оставаться на месте исходил от Гая Триария, который убедил Помпея, что это позволит когортам сохранить боевое построение и наилучшим образом использовать щиты для защиты от вражеских метательных снарядов.

Эти опасения нарушить боевой порядок во время движения свидетельствовали о том, что легионеры Помпея отчетливо сознавали, насколько они уступают в боевой подготовке солдатам Цезаря. С другой стороны, Помпей, возможно, просто хотел, чтобы пехотинцы Цезаря выдвинулись как можно дальше вперед, чтобы его кавалерии на левом крыле было легче обойти ее с фланга. В «Записках» Цезарь критикует данное решение, утверждая, что наступление приободряет солдат, а пассивная защита оказывает пагубное воздействие на их боевой дух.

Прежде чем ряды легионеров вступили в бой, кавалерия Лабиена двинулась на всадников Цезаря и оттеснила их после непродолжительной борьбы. Во время этой стычки среди атакующих началась неразбериха. Такое большое число всадников редко сосредоточивалось на столь узком фронте, к тому же большинство кавалерийских подразделений не имело боевого опыта. Ни Лабиен, ни его офицеры никогда не командовали такой массой всадников, и их задача только усложнилась из-за густых облаков поднятой копытами пыли. Эти факторы в сочетании с естественной склонностью лошадей, сгрудившихся вместе, волноваться, судя по всему, превратили левое крыло Помпея из упорядоченных отдельных эскадронов в одну неуправляемую массу.

Прежде чем они успели собраться и перестроиться, Цезарь приказал своему четвертому ряду пехоты идти в контратаку. Эти когорты внезапно появились из-за облаков пыли и направились к сбившимся в кучу кавалеристам. Легионерам велели использовать свои пилумы в качестве копий. В других случаях, когда римские пехотинцы пыталась заставить паниковать неприятельских лошадей, они громко кричали и ударяли оружием по своим щитам. Под натиском пехоты кавалеристы Лабиена начали отступать, и через некоторое время это отступление превратилось в паническое бегство. Нам не известно, собрались ли всадники Цезаря и стали ли они преследовать неприятеля, но ясно, что кавалерия больше не играла никакой роли в битве.

Главное звено атаки Помпея потерпело неудачу и открыло левый фланг его тяжелой пехоты, что лишний раз подтвердило, что выбранная для легионеров тактика была достаточно разумной. Когорты Цезаря выдвинулись вперед и, следуя обычной тактике, перешли в быстрое наступление, готовясь метнуть свои пилумы, когда легионеры были на расстоянии 30 или 40 ярдов от вражеского фронта. Когда стало ясно, что воины Помпея не последовали обычной тактике легионеров и не стали двигаться вперед, солдаты Цезаря остановились и не стали метать дротики, находясь еще слишком далеко, чтобы эффективно поразить неприятеля. На некоторое время вся линия фронта остановилась, центурионы и их подчиненные перестраивали ряды, которые стали неровными во время неудавшегося наступления.

Уверенность этого маневра в такой близости от противника свидетельствует о высоком уровне подготовки и опыте легионеров Цезаря и их офицеров. Затем после недолгой паузы они снова двинулись вперед. Они подошли к неприятелю примерно на 15 или 10 ярдов, обрушили на него залп пилумов и помчались вперед, испуская боевой крик и вытаскивая мечи. К чести солдат Помпея и в некоторой степени в оправдание выбранной тактики, помпеянцы встретили бойцов Цезаря довольно уверенно и в свою очередь метнули свои пилумы. Сражение было жестоким, большая глубина и плотное построение когорт Помпея помогали его воинам в борьбе с закаленными легионерами Цезаря. Крастин был убит колющим ударом меча в рот, столь сильным, что клинок пробил шею насквозь, и острие вышло с другой стороны. Цезарь вскоре ввел в бой когорты второго ряда, которые в его армии всегда действовали, находясь очень близко к первому.

Некоторое время ни одной из сторон не удавалось добиться заметного преимущества до тех пор, пока четвертый ряд Цезаря не напал на левый фланг Помпея. Легионеры Помпея постепенно начали отступать, и тогда Цезарь дал приказ своему третьему ряду вступить в бой. Этот третий ряд был меньшей численности, чем обычно, из-за формирования четвертого ряда, но состоял из свежих войск. Давление на боевые порядки Помпея стало слишком сильным, и легионы обратились в бегство. Цезарь утверждает, что 15 000 вражеских солдат было убито и 24 000 взято в плен наряду с девятью орлами легионов и 180 прочих сигнумов. Он отдал приказ солдатам щадить по возможности своих сограждан, но убивать бойцов иностранных вспомогательных войск. Его собственные потери состояли из 200 солдат и 30 центурионов — соотношение, отражающее агрессивный и, следовательно, рискованный стиль командования, применяемый в легионах.^{238}

Помпей, судя по всему, играл незначительную роль в сражении после того, как атака его кавалерии закончилась неудачно. Цезарь даже утверждает, что он покинул поле боя еще до завершения сражения, отчаявшись в победе, — образ действий, совершенно несвойственный римлянам, и вернулся в свой лагерь. Увидев, что его армия вот-вот будет сломлена, он снял с себя знаки отличия полководца и ускакал. Даже в письменных свидетельствах, относящихся благосклонно к Помпею, нет и малейшего упоминания о том, что он проявил в этом сражении такую же энергию, как во время прежних своих кампаний. Как говорится в «Записках», совершенно ясно, что победу одержал лучший человек — и, безусловно, лучший римлянин.

Встретившись со своей молодой женой Корнелией, Помпей бежал в Египет, где был убит придворными царя Птолемея XII, надеявшегося завоевать благосклонность победителя. Стоит уточнить, что первый удар был нанесен центурионом, который когда-то воевал под командованием Помпея во время его кампаний на Востоке. Теперь этот центурион служил в одном из двух легионов, оставшихся в Египте на несколько лет, солдаты которых считали, что стали в Египте «совсем как родные».

Когда 2 октября 48 г. до н. э. в Египет прибыл Цезарь, ему преподнесли голову Помпея, но он не захотел взглянуть на нее и удостоил своего бывшего союзника почетных похорон. Он открыто заявил, что сожалеет о том, что не имеет возможности распространить свое общеизвестное милосердие на своего самого знаменитого противника. Возможно, это просто было игрой на публику, но также не исключено, что он сохранил привязанность и уважение к своему старому другу.^{239}

Диктатура и Мартовские иды

Цезарь провел следующие полгода в Египте. Таким образом, он дал время уцелевшим сторонникам Помпея вновь собраться и создать новую армию в Северной Африке. Долгая задержка перед возвращением в Рим сбила с толку многих колеблющихся, таких как Цицерон, которые надеялись, что Гражданская войнатеперь закончена. Возможно, Цезарь считал, что без Помпея его коалиция распадется автоматически — или, может быть, он не испытывал удовлетворения от своей победы над соотечественниками.

В Египте он оказался втянутым в династическую борьбу царствующего дома — Птолемей, не достигший еще двадцати лет, соперничал со своей сестрой Клеопатрой, которой исполнился двадцать один год. Она — полная жизненных сил, умная и привлекательная, одним словом, харизматическая личность, — хотя и не отличалась красотой, хорошо знала как эллинистическую, так и более старую египетскую культуру. Предполагают, что она велела доставить себя в штаб Цезаря завернутой в ковер, который затем был развернут и явил свою замечательную пассажирку. Два человека, которые могли сравниться друг с другом в остроумий, образованности и в невероятном честолюбии, скоро стали любовниками, и египетская царица произвела гораздо большее впечатление на распутного немолодого римлянина, чем любая другая женщина — возможно, за исключением Сервилии, матери Брута, которая была возлюбленной Цезаря в молодости.

Цезарь разбил Птолемея, который погиб в неразберихе во время сражения, и возвел Клеопатру на египетский трон. Но и после этого он не захотел покидать Египет, и любовники отправились в долгое и великолепное путешествие по Нилу.

Только плохие известия, пришедшие со Средиземноморья, вывели Цезаря из состояния мечтательности. Фарнак, сын Митридата, который прежде пошел против своего отца, и которому Рим позволил управлять утратившим прежнее могущество царством, вторгся в римскую провинцию Понт и разбил римскую армию. В конце мая 47 г. до н. э. Цезарь собрал небольшое войско из легионов, находившихся в его непосредственном распоряжении, и выступил против Фарнака.

2 августа понтийская армия была наголову разбита в битве при Зеле, и быстрота этой победы вдохновила Цезаря произнести знаменитую фразу: «Пришел, увидел, победил» (veni, vidi, vici). Но даже после этой победы исход кампании находился под вопросом, когда Фарнак нарушил все правила полководческого искусства и атаковал армию Цезаря, в то время как она сооружала лагерь на возвышенности. Благодаря неожиданной атаке на врага, занявшего сильную позицию, понтийская армия сначала получила преимущество, но легионы быстро пришли в себя и вскоре уничтожили неприятеля. В насмешку над покойным Помпеем Цезарь сказал, что полководцу, который заслужил славу, сражаясь с таким слабым противником, несомненно повезло.^{240}

Когда Цезарь вернулся на запад, чтобы разобраться со своими старыми римскими противниками, его действия были энергичными, нетерпеливыми и все более безжалостными. В декабре 47 г. до н. э. он возглавил плохо подготовленное вторжение в Африку, которое в некоторых отношениях было куда более смелым, чем высадка в Македонии двумя годами ранее. Его талант к импровизации и уверенность в конечном успехе в сочетании с высоким уровнем подготовки офицеров и солдат под его командованием позволили армии Цезаря выстоять до тех пор, пока не прибыли подкрепления и не улучшилось положение с продовольствием. В апреле 46 г. до н. э. он столкнулся с армией сторонников Помпея возле Тапса. Автор «Записок об Африканской войне» намекает, что армия Цезаря далеко не всегда повиновалась своему полководцу:

Цезарь колебался и противился их горячему желанию, он кричал, что не желает сражения, и все более и более сдерживал свои боевые линии, как вдруг без всякого его приказа на правом крыле сами солдаты заставили трубача затрубить. По этому сигналу все когорты со знаменами понеслись на врагов, хотя центурионы грудью загораживали солдатам дорогу и силой удерживали их от самовольной атаки без приказал императора. Но это было уже бесполезно.

Когда Цезарь увидел, что остановить возбуждение солдат никоим образом невозможно, он дал пароль «Счастье» и поскакал на врага.^{241}

По версии других писателей, Цезарю пришлось покинуть поле боя из-за приступа эпилепсии, и он не принимал участия в этой битве. Независимо от того, насколько достоверны эти сведения, легионы Цезаря одержали быструю и безоговорочную победу в Африке. Однако и эта победа не привела к окончанию войны, так как сын Помпея Великого Гней Помпей попытался организовать сопротивление в Испании и был разбит в битве при Мунде только в 45 г. до н. э.^{242}

Цезарь выиграл Гражданскую войну, опустошив Италию и провинции, чтобы отстоять свою личное достоинство, но теперь он должен был показать, на что способен в мирное время. Как пожизненный диктатор он обладал властью, равной в прошлом только полномочиям Суллы, которого он объявил политическим невеждой за добровольный уход из общественной жизни. Таких почестей, как Цезарь, не удостаивался до него еще никто, а масштаб запланированных им проектов поистине ошеломляет.

На протяжении всей Гражданской войны Цезарь продемонстрировал свое милосердие (clemencia), прощая захваченных в плен противников, в некоторых случаях даже помногу раз. Противники считали это циничной уловкой, помня, что поначалу действия Суллы тоже не отличались жестокостью — до тех пор, пока победа не предоставила ему полной свободы в осуществлении мстительных планов. Страхи, что Цезарь сделает то же самое, пока оказались необоснованными, ибо не последовало никаких проскрипций, и в сенат вошло немало его бывших противников. Некоторым из них даже предоставили высокие посту.

Однако если его диктатура и не отличалась жестокостью, то все равно это была диктатура, так как выборы тщательно контролировались, а сенат больше не обладал реальной властью и независимостью. Распространились слухи о том, что Цезарь желает объявить себя царем — титул, который спустя столетия после изгнания последнего царя по-прежнему являлся для римлян ненавистным, — и потребовать, чтобы ему оказывались царские почести. Кое-кто поговаривал, что Цезарь хочет править вместе с Клеопатрой (которая прибыла в Рим) в качестве царицы и основать новую династию. У заговорщиков имелось немало мотивов, но самый большой страх вызывали предположительные планы Цезаря, а не то, что он успел уже осуществить.

Сейчас уже невозможно точно установить, каковы были намерения диктатора, поскольку все источники того времени необъективны и выражают две крайние точки зрения: сторонников Цезаря и его врагов. Например, нельзя выяснить, был ли мальчик Цезарион в действительности незаконнорожденным отпрыском Цезаря и Клеопатры. Возможно, сам Цезарь не совсем ясно представлял свои конечные цели, ибо в его ближайшие планы входило вновь начать войну и командовать армией — это он умел делать лучше всего. Он собирался отправиться в кампанию против даков, а затем в Парфию. Последняя кампания должна была неизбежно продлиться несколько лет, и мы не знаем, что, по его мнению, должно было происходить в Риме во время его отсутствия.

Цезарь был убит на заседании сената в Мартовские иды (15 марта) 44 г. до н. э. Незадолго до этого полководец распустил свою охрану. После убийства Цезаря Рим снова оказался ввергнутым в Гражданскую войну. Последним знаменательным штрихом стало то, что труп диктатора упал у подножия статуи Помпея, так как сенат в тот день собрался в курии, примыкающей к зданиям театра Помпея.^{243}

Солдат и полководец: Цезарь как лидер

В предыдущих главах мы рассказывали о четырех полководцах — Марии, Сертории, Помпее и Цезаре. Каждый из них в определенный момент своей карьеры двинул свои легионы против других римских армий. С самых ранних дней республики в римской политике существовала сильнейшая конкуренция, но лишь в I веке до н. э. распри между сенаторами привели к гражданским войнам.

Трудно представить, чтобы Сципиону Африканскому могло прийти в голову сражаться с режимом, преждевременно вычеркнувшим его из общественной жизни. Если бы он все же отважился на такой шаг, то маловероятно, что кто-нибудь из его бывших солдат, демобилизованных и вернувшихся к себе домой, захотел бы силой оружия защищать своего прежнего командира. Легионы в то время набирались из представителей состоятельных классов, которые могли влиять на политическую жизнь республики, голосуя на выборах.

Однако в течение последующих ста лет отношения между армией, ее командирами и республикой изменились, поэтому в 88 г. до н. э. и позже полководцы могли направить свои легионы против соотечественников. Новая ситуация прежде всего была связана с появлением профессиональной армии, в которую большинство легионеров набиралось из самых бедных граждан. Для подобных людей военная служба была не воинской обязанностью перед республикой, прерывающей обычный ход их жизни, а источником работы и стабильного, хотя и низкого заработка. После демобилизации пролетариям, не имевшим ни собственности, ни работы, не к чему было возвращаться в гражданской жизни.

Добившиеся успеха военачальники, такие как Марий, Сулла, Помпей и Цезарь пытались добиться создания колоний и выделения земли для своих ветеранов. В каждом случае подобные предложения встречали резкий отпор главным образом из-за того, что никто из сенаторов не желал, чтобы у какого-то аристократа появилось так много клиентов — людей, которые всю жизнь должны были чувствовать себя обязанными своему благодетелю. Сенат официально не желал признавать, что легионы отныне набирались из бедняков, и потому отказывался брать на себя ответственность за их благосостояние после демобилизации. Это только способствовало созданию более тесной связи между военачальником и войсками, и легионеры зачастую хранили верность своему командиру, а не республике, которая отныне предлагала им столь мало. Легионеры, в сущности, становились клиентами или частными армиями популярных и могущественных полководцев.

Эта традиционная точка зрения на результаты реформы Мария является несколько упрощенной, и ее не раз критиковали — особенно ученые, считающие, что изменения в римской армии происходили постепенно и что во времена Мария не произошло никаких внезапных перемен. Они утверждают, что ошибочно полагать, будто бы каждый римский полководец в I веке до н. э. был способен повернуть свои легионы против соперников в сенате. Лукулл несколько лет успешно проводил кампании на Востоке, и тем не менее он так и не сумел добиться привязанности своих солдат. Его легионеры отклонили все просьбы противиться назначению командующим Помпея. Нередки случаи, когда во время гражданских войн не пользовавшихся популярностью полководцев покидали или же убивали их собственные солдаты.

Однако, если многие из полководцев поздней республики (возможно, даже большинство из них) не могли надеяться убедить свои легионы сражаться против соотечественников, суть перемен состояла в том, что некоторые могли это сделать и сделали. Подобные действия были бы невозможны во времена расцвета призывной армейской системы, завоевавшей Риму господство в Средиземноморском мире. И хотя политическая конкуренция увеличилась, гражданские войны, благодаря новой природе легионов, стали лишь одним из возможных средств борьбы. Этот момент сторонники точки зрения о постепенной военной реформе не смогли проработать должным образом. Но как бы то ни было, нет никаких оснований считать одно мнение более близким к истине, чем другое.^{244}

Поскольку некоторым римским военачальникам удалось добиться такой тесной связи со своими легионерами, что они были готовы сражаться против армий, состоявших из римских граждан, необходимо рассмотреть, каким путем они этого достигли. Помпей мог набрать армию за счет собственных средств, несмотря на свою молодость и отсутствие официальных полномочий, и солдатами стали в основном обитатели его семейных имений. Он не был единственным, чье богатство позволяло это сделать, но успех Помпея в значительной степени основывался на его личной харизме и традиционной привязанности местного населения к его семье.

В 88 г. до н. э. Сулле удалось убедить своих солдат пойти на Рим, потому что они боялись, что Марий возьмет другие легионы на, сулившую хорошую добычу войну на Востоке. Но хотя иногда полководцу удавалось обрести поддержку солдат еще до начала кампании, совместный период боевой службы лучше всего скреплял отношения между легионерами и полководцем. Преданность солдат Помпея и Суллы была подкреплена подобным образом, и не могло быть никаких сомнений в том, что после десяти лет нелегкой службы и побед в Галлии армия Цезаря согласится перейти вместе с ним Рубикон.

Обычно долгое и успешное проведение военных кампаний создавало прочную связь между полководцем и его солдатами, хотя пример Лукулла доказывает, что бывают исключения.

Одной из основных причин такой непопулярности считалась скупость Лукулла при распределении захваченной в ходе боевых операций добычи. Марий, Сулла, Помпей и Цезарь щедро вознаграждали своих людей, особенно офицеров. В определенный момент, вероятно во время Гражданской войны, Цезарь удвоил жалованье своим легионерам до 225 денариев в год.^{245}

Цезарь в «Записках» старается оправдать свои действия и нередко пересказывает речи, с которыми он обращался к войскам. С помощью такого нехитрого приема он старался как можно лучше донести свои мысли до читателей, но к подобным уловкам часто прибегают историки, пишущие о гражданских войнах. В большей или меньшей степени все солдаты в армии во время любой гражданской войны имеют определенные представления о ее причинах. Центурионы и старшие офицеры, безусловно, интересовались политикой, и полководец должен был убедить их в справедливости и законности своих действий.

Армейские офицеры и тем более простые легионеры, смотрели на политику иначе, чем представители сенаторского класса, но это не означает, что их интересы или представления о законности имели меньшее значения во время войны. Зачастую именно армейские офицеры выступали инициаторами массовых переходов солдат на другую сторону, а иногда — и убийства полководца. В начале Гражданской войны каждый центурион Цезаря официально выразил готовность экипировать кавалеристов за свой счет, тем самым выражая свое полное одобрение действиям своего полководца.^{246}

Марий был известен тем, что ввел менее строгую дисциплину, за исключением тех случаев, когда непосредственно происходили боевые операции, и Цезарь временами позволял своим солдатам веселиться и вести себя весьма вольно. Предполагают, что он хвастал тем, что его солдаты сражаются так словно «они источают славу». Но ни тот ни другой не прощали серьезных проступков, и оба были известны как военачальники, строго относящиеся к нарушителям независимо от их звания. Офицеры подвергались унизительному публичному увольнению, если выяснялось, что они не соответствовали требованиям Цезаря. Также было известно, что Марий, Помпей и Цезарь проводили сложные тренировки своих войск.

Светоний сообщает нам, что Цезарь не всегда держал солдат в строгости, но вблизи неприятеля

требовал от них самого беспрекословного повиновения и порядка, не предупреждал ни о походе, ни о сражении и держал в постоянной напряженной готовности внезапно выступить куда угодно. Часто он выводил их даже без надобности, особенно в дожди и в праздники. А нередко, отдав приказ не терять его из виду, он скрывался из лагеря днем или ночью и пускался в далекие прогулки, чтобы утомить отставших от него солдат.^{247}

Как и Серторий, Цезарь снабжал своих солдат красивыми доспехами и оружием. Ножны часто были отделаны золотом и серебром, поскольку он хотел, чтобы легионеры гордились собой. Легионеры всегда должны были ощущать, что их полководец и старшие офицеры всегда наблюдают за их поведением и неотлагательно вознаградят храбрых и накажут трусливых.

Обращаясь к своим солдатам, Цезарь всегда называл их «товарищи» (commilitones). Говорят, что в Галлии он велел перевозить вместе с обозом мозаичные панели, чтобы в его палатке всегда можно было выложить ими пол. Но, несмотря на подобную роскошь (возможно, вызванную желанием произвести впечатление на местных вождей), он старался разделять со своими легионерами все трудности воинской службы. Светоний упоминает, что

выносливость его превосходила всякое вероятие. В походе он шел впереди войска, обычно пеший, иногда на коне, с непокрытой головой, несмотря ни на зной, ни на дождь. Самые длинные переходы он совершал с невероятной быстротой, налегке, в наемной повозке, делая по сотне миль в день, реки преодолевал вплавь или с помощью надутых мехов, так что опережал даже вестников о себе.^{248}

Хотя в «Записках» часто описываются героические поступки отдельных солдат, рядовых легионеров автор редко называет по имени. Чаще их мужество восхваляется коллективно, отличившиеся легионы выделяются особо. Мы уже отмечали умение Цезаря манипулировать гордостью римлян, когда он объявил, что пойдет на Ариовиста с одним X легионом, раз остальная армия так оробела. Легионерам именно из этого легиона временно дали лошадей, чтобы они служили личной охраной Цезаря, так что они приобрели неофициальный статус всадников (equestris). Солдаты шутили, что щедрый командир возвысил их до положения второго сословия в Риме. Бойцы зачастую отождествлялись со своими легионами, особенно лучшие подразделения, и сильное соперничество за то, чтобы доказать превосходство своего легиона, всячески поддерживалось.^{249}

В книге Цезаря особое внимание уделяется подвигам его центурионов. Успехи армии зачастую объяснялись их смелостью и вдохновляющим примером, а их героизм смягчал горечь поражения. Похвала, которую они получили в официальных записях Цезаря, сравнима по значению для гордых римлян с материальными наградами и повышениями, произведенными сразу же после сражения.

Во время войны в Галлии армия Цезаря увеличилась более чем в два раза, открыв перспективы для получения высоких должностей. О том, кто становился центурионом в этот период, известно мало. До сих пор неясно, было ли большинство из них непосредственно назначено или же их повышали из рядовых, хотя последний вариант никогда не упоминается в «Записках». Возможно, их набирали главным образом из семей, владевших определенной собственностью и имевших образование, — мы могли бы назвать их «средним классом» римского общества. Не исключено, что их семьи были весьма известны в небольших италийских городах.

Центурионы получали жалованье и значительно более выгодные условия службы, чем обычные легионеры. Возможностей для повышения и получения вознаграждений было также значительно больше. Сцева, центурион, отличившийся при защите одного из фортов возле Диррахия, был повышен до примипила и получил вознаграждение в размере 500 денариев. Имеется запись, относящаяся, вероятно, к 30-м годам до н. э., о подразделении галльской вспомогательной кавалерии известном, как ала Сцевы (ala Scaevae), и весьма вероятно, что это один и тот же человек. Несколько центурионов Цезаря были даже включены в сенат во время его диктатуры. Центурионы получали большое вознаграждение, но несли несоизмеримо высокие потери, стремясь отличиться. Аппиан утверждает, что Цезарь приказал своим солдатам тщательно искать тело Крастина после битвы при Фарсале и похоронил его отдельно, а не в общей могиле. Также упоминают, что Цезарь возложил на его тело знаки отличия за доблесть. Если это соответствует действительности, то это исключительный случай, поскольку римляне обычно не выдавали награды посмертно.^{250}

Цезарь хвалил и награждал своих солдат, разделял вместе с ними опасности во время проведения боевых операций и постоянно их тренировал. Череда побед, нарушенная лишь несколькими поражениями, за которые он быстро рассчитался с врагами, укрепила веру легионеров в талант своего командира. Сам Цезарь постоянно напоминал, что он не просто одаренный, но и очень удачливый полководец. Немногим военачальникам довелось завоевать такую преданность своих войск.

Иногда поведение его солдат все же не было столь безупречным, как говорится в «Записках». Во время Гражданской войны произошло два больших мятежа. В конце 49 г. до н. э. IX легион взбунтовался из-за того, что многие солдаты оставались на службе дольше положенного срока, к тому же им задержали выплату жалованья. Но они быстро уступили, когда прибыл их полководец и стал ругать их за неблагодарность и за то, что они больше не верят в его удачу. Цезарь изобразил такую ярость, заявив, что произведет в легионе децимацию, что солдаты вздохнули с облегчением, когда он в конце концов приказал казнить лишь двенадцать зачинщиков.

Его действия, когда большая часть его армии (включая его любимый X легион) взбунтовалась перед Африканской кампанией, были еще более жесткими. Этот бунт, скорее всего, стал результатом бездействия, в то время как Цезарь находился в Египте. Не исключено, что могли всплыть какие-то старые обиды. Саллюстий, будущий историк и в то время один из офицеров Цезаря, едва не был убит солдатами, когда мятежники в ярости требовали выплатить им жалованье и премии. Внезапно полководец прибыл лично и предстал перед войсками. Предложение открыто высказать свои жалобы обескуражило солдат. Бунтовщики поначалу молчали, потом раздались отдельные крики — солдаты просили их демобилизовать. Цезарь, который в тот момент готовился к новой военной кампании и, следовательно, нуждался в армии, ответил, не проявляя при этом никаких эмоций, что они демобилизованы, а он добудет победу с другими войсками, однако выполнит все обещания после окончательной победы. После этого никто не выразил серьезного желания покинуть армию, и враждебность солдат сменилась чувством печали и стыда из-за того, что полководец, похоже, их совсем не ценит.

Цезарь ничего больше не говорил, зато его старшие офицеры — которых, возможно, проинструктировали, как себя вести, еше до появления полководца — стали умолять командующего простить солдат, с которыми ему довелось многое пережить в походах, и не гневаться из-за нескольких необдуманных слов. Казалось, не осталось надежды, что он может смягчиться, когда он снова заговорил и обратился к ним «граждане» (Quirites), а не «товарищи» — то есть назвал их фактически «штатские». Бунтовщики начали кричать о своем раскаянии и просить, чтобы он снова принял их на службу. Когда Цезарь повернулся, чтобы сойти с трибунала, крики стали еще громче, и легионеры принялись умолять его наказать зачинщиков и взять остальных в Африку.

Полководец изобразил нерешительность, повергая солдат в еще большее отчаяние, а потом в конце концов объявил, что возьмет с собой в кампанию всех, кроме X легиона, чья неблагодарность после его неоднократных знаков внимания не заслуживает прощения. Солдаты из этого подразделения теперь дошли до того, что стали просить Цезаря провести децимацию, если только потом он возьмет легион на войну. Наконец он решил, что эмоции достигли такого накала, что больше нет необходимости изображать недовольство. X легион отличился в битве при Фапсе и совершил решающий прорыв в сражении при Мунде. После убийства Цезаря остатки этого подразделения ветеранов хранили верность его памяти и долгие годы доблестно сражались, поддерживая его приемного сына Октавиана.^{251}

Цезарь знал, как играть на эмоциях своих солдат, больше всего на чувстве гордости отдельных легионов и желании сохранить статус преданных и храбрых воинов. Римские сенаторы могли добиться успеха в общественной жизни, если умели общаться с людьми и завоевывать расположение как отдельных лиц, так и группировок на Форуме и в военном лагере. Цезарь благодаря своему природному чутью и опыту сумел заслужить привязанность своих солдат и воодушевить их во время сражений, как не удавалось еще никому из великих римских военачальников — возможно, за исключением Помпея.

Глава 10 Имперский «принц»: Германик по ту сторону Рейна Клавдий Германик Цезарь (15 г. до н. э. — 19 г. н. э.)

Какие уроки он преподал своему Германику и, дав ему военную выучку во время совместной службы, принял покорителем Германии! Какими почестями он воодушевил юношу во время триумфа, величие которого соответствовало великолепию совершенных им дел.^{252}

Заговорщики, убившие Юлия Цезаря, судя по всему, не имели четкого представления о том, что же делать дальше. Возможно, они надеялись, что со смертью диктатора общественная жизнь сама собой вернется в привычное русло.

Но через несколько месяцев разразилась новая гражданская война. Марк Антоний собрал легионы Цезаря, чтобы отомстить за смерть своего старого друга и покровителя. Некоторое время сенат, который в целом сочувствовал заговорщикам, пытался использовать Гая Юлия Цезаря Октавиана (приемного сына Цезаря, которого мы называем зачастую просто Октавиан), чтобы ослабить влияние Антония на легионы ветеранов. Октавиану было лишь 19 лет, и сенаторам казалось, что в этом юноше нет ничего выдающегося, кроме его знаменитого имени. Цицерон сказал, что сенату следует похвалить молодого человека, наградить, а затем избавиться от него, как только мальчишка выполнит возложенную на него миссию.

Тем временем Октавиан получил от сената проконсульский империй и благодаря этому право командовать ветеранами Цезаря, включая X легион. Но, несмотря на это назначение, Октавиан прекрасно понимал, как относится к нему сенат. Желая поквитаться с убийцами Цезаря, приемный сын Цезаря объединился с Антонием и Марком Лепидом в 43 г. до н. э.

Вместе они образовали Второй триумвират, который, в отличие от союза между Крассом, Помпеем и Цезарем, был официально закреплен в законе. Каждый взял себе титул триумвира (triumvir reipublicae constituendae). Данная формулировка напоминала ту, которую выбрал Сулла, став диктатором. И вели себя триумвиры после захваты Рима точно так, как их предшественник. Триумвиры составили проскрипционные списки, приговорив тем самым к смерти без суда огромное число сенаторов и всадников.

Цицерон поплатился за свои филиппики, — язвительные речи, содержавшие яростные выпады в адрес Марка Антония. Эти речи Цицерон произнес и опубликовал. В отместку Антоний приказал прибить голову и руку Цицерона к трибуне ораторов на Форуме. В течение года Брут и Кассий покончили с собой после поражений своих армий в двух битвах при Филиппах. Триумвиры разделили между собой провинции огромной империи, но постепенно их союз распался. Лепид смирился со своей второстепенной ролью, но соперничество между Антонием и Октавианом переросло в военный конфликт, и разрешилось в морском сражении возле мыса Акций в 31 г. до н. э. Марк Антоний потерпел поражение и бежал в Египет, где вместе с Клеопатрой — которая более десяти лет была его любовницей и еще год женой — совершил самоубийство.^{253}

После битвы при Акции в распоряжении Октавиана оказались такие огромные военные силы, какими в прошлом не руководил ни один римский полководец. Ему подчинялись шестьдесят легионов. Вскоре он уменьшил их число до двадцати восьми. После смерти Антония у него не осталось серьезных соперников в борьбе за власть, а битвы, проскрипции и самоубийства выкосили ряды сенаторской аристократии.

Цезарь был убит, потому что неприкрыто стремился к абсолютной власти. Его приемный сын выжил благодаря созданию режима, при котором его единоличное правление государством было умело завуалировано. Октавиан — позднее сенат станет называть его Августом (Augustus)^[38] и благодаря этому его имя перестанет ассоциироваться с тем, что он был раньше жестоким триумвиром, — не называл себя ни диктатором, ни царем. Он являлся принцепсом сената (princeps senatus). Это традиционный почетный титул, даваемый самому выдающемуся сенатору — его имя писалось первым в списке сенаторов. От этого титула произошло название созданного Октавианом режима, который сегодня называют принципатом или империей в противоположность республике. Август и его преемники, императоры, обладавшие абсолютной властью, только притворялись старшими магистратами государства.

Многие общественные учреждения в Риме сохранились, но реальная власть была отныне сосредоточена в руках принцепса. Сенат также уцелел, нобили имитировали бурную деятельность, приобретая новые обязанности и знаки отличия ценой потери своей независимости. Молодые аристократы по-прежнему старались сделать себе карьеру, стремясь получить как можно больше военных или гражданских обязанностей, но все важные посты распределялись теперь по указанию Августа, а не в соответствии с открытыми выборами. Вся общественная жизнь находилась под тщательным контролем во избежание повторения гражданских войн.

Режим Августа не был создан мгновенно, а являлся результатом постепенного развития, проб и ошибок. Его успех во многом обусловлен политическим мастерством Октавиана, желанием стабильности после десятилетий беспорядков, а также долгой жизнью самого принцепса. Когда в 14 г. Август умер, не осталось почти никого в живых, кто бы мог вспомнить время, когда республика еще была жива, а не являлась всего лишь пышной декорацией.

Сам Август не был великим военачальником, — ходили даже слухи, что он бежал с поля боя, когда фланг его армии был разбит в первой битве при Филиппах. У него хватило мужества признать свои ограниченные способности в военном деле. Поэтому он полагался на пользующихся доверием подчиненных, поручая им командование войсками. К солдатам, находящимся под его командованием, он относился строго и бездушно, вряд ли в этом его можно сравнивать с Цезарем. После битвы при Акции он всегда обращался к своим войскам не «товарищи», а «солдаты» (milites) и поддерживал в войсках суровую дисциплину. Несколько раз он проводил децимацию в когортах, которые поддались панике и бежали с поля боя.

Офицеры, не выполнившие должным образом свои обязанности, подвергались публичному унижению.

Светоний сообщает, что Август приказывал центурионам стоять в положении «смирно» рядом со своей палаткой весь день и держать при этом в руках кусок дерна^[39]. Обычно им велели снимать пояс, поэтому подол длинной военной туники спадал ниже колен, как у женского платья. Однако Октавиан не скупился и на награды, повышал за хорошую службу, хотя у военных не было теперь прежней свободы действий.

Что еще более важно то, что принцепс стремился к тому, чтобы солдатам регулярно выплачивалось жалованье, а после демобилизации они получали землю или большие премии. В 6 г. было учреждено специальное военное казначейство (Aerarium Militare), которое занималось этими вопросами и находилось под непосредственным контролем императора. Август не собирался повторять ошибку сената и не обращать внимания на нужды легионеров, тем самым побуждая их искать покровительства могущественных полководцев.^{254}

Август принес мир в Римское государство, и это старательно подчеркивалось на протяжении всего его принципата. Его режим в значительной степени покоился на славе, добытой в многочисленных и победоносных войнах с соседними государствами. Во время правления своего первого императора Рим продолжал расширяться столь же интенсивно, как и в последние десятилетия республики, и к 14 г. получил контроль почти над всей территорией, которая будет составлять империю более четырех веков. «Деяния» (Res Gestae), длинная надпись на мавзолее Августа, рассказывающая о его достижениях, содержит длинный перечень народов и царей, побежденных императором. По своему стилю текст идентичен надписям на памятниках, которые ставились полководцам-триумфаторам в течение многих поколений, но по числу одержанных побед, убитых и захваченных в плен врагов и взятых штурмом городов никому уже не сравниться с Августом, даже Цезарю и Помпею.

Так типично по-римски эти впечатляющие военные успехи способствовали популярности императора как принцепса — величайшего слуги государства. Большинство этих побед на самом деле были одержаны его наместниками, но высшие почести всегда получал верховный командующий. Август не позволял никому затмить славу императора, и это касалось как мертвых, так и живых. Когда в 29 г. до н. э. Марк Лициний Красс, внук союзника Цезаря, одержал окончательную победу над бастарнами, убив их царя в бою один на один, ему было отказано в праве посвятить тучный доспех. Впоследствии сам Август выполнил этот ритуал, несмотря на то что он сам никогда не совершал подобного подвига.

Слишком большая слава любого римлянина могла бы уменьшить значимость деяний принцепса. После 19 г. до н. э. никто из сенаторов, если он не был родственником Августа и его семьи, не имел права праздновать триумф, хотя успех на войне иногда все же вознаграждался триумфальными почестями (triumphalia), позволяющими военачальнику продемонстрировать символы победы, не устраивая при этом шествие через Город. За исключением Африки, все провинции, где были расквартированы легионы, находились под контролем самого Августа и управлялись его наместниками, обладавшими делегированным империем. Но не только все легионы (кроме одного) находились под прямым командованием его представителей, но и командование во всех важных войнах со временем стало предоставляться только членам многочисленной семьи императора.^{255}

С самого начала своей политической деятельности Октавиан полагался в военных вопросах на своего близкого друга Марка Випсания Агриппу. Именно Агриппа командовал флотилиями, победившими Секста Помпея — последнего уцелевшего в пертурбациях Гражданской войны сына Помпея Великого — при Навлохе в 36 г. до н. э. и Антония при Акции в 31 г. до н. э. Агриппа происходил из малоизвестной семьи и никак не мог составить конкуренцию приемному сыну Цезаря. Полководец поднимался наверх следом за своим покровителем и, в конечном счете, женился на дочери Августа Юлии. До своей смерти в 12 г. до н. э. Агриппе поручали вести самые важные войны империи. Он проводил кампании в Испании, Галлии и Германии, на Балканах и на Востоке с большим успехом. Очевидно, он был очень способным командиром, но немногочисленные сохранившиеся источники не позволяют сколько-нибудь подробно рассказать о его кампаниях. Возможно, так получилось далеко не случайно, поскольку самые значительные его победы всегда приписывались императору.

Когда младшие отпрыски семейства Августа достигли зрелости, на них стали возлагать важные обязанности даже в юном возрасте. На военном поприще наибольших успехов добились пасынки Октавиана Тиберий и Друз. Они оба уже командовали большими армиями, когда им было немногим более двадцати. Сыновья жены Августа Ливии от первого брака, Тиберий и Друз были потомками одного из самых известных патрицианских родов, так как их родители принадлежал к роду Клавдиев.

Можно сказать, что сам род Клавдиев обладал ярким характером, каждый из членов этой семьи был необычайно гордым, самоуверенным и осознающим свою важность аристократом. В итоге Клавдии произвели на свет нескольких величайших героев государства, а также его самых ненавистных злодеев. Друз был настоящим образцом классического римского героя. Он обладал харизмой и пользовался популярностью как в армии, так и у гражданского населения Рима. Говорят, что он, отчаянно желая завоевать тучный доспех, преследовал вождей германских племен во время сражений в надежде победить их в бою один на один. Когда в 9 г. до н. э. Друз, возвращаясь из Германии, умер от травмы, полученной при падении с лошади, в Риме началось массовое смятение.^{256}

Тиберию недоставало обаяния своего младшего брата и он, судя по всему, не обладал умением располагать к себе людей, особенно других сенаторов. Он никогда не умел руководить людьми так, как это делали Друз или Помпей. Тиберий считался поборником самой строгой дисциплины, даже по стандартам, установленным Августом, и снова ввел в войсках старинные способы наказания. Как-то раз он уволил со службы легата, командовавшего легионом, только за то, что некоторые его солдаты держали при себе рабов во время экспедиций на вражеской территории. Светоний описывает, как во время операции на другом берегу Рейна Тиберий приказал, чтобы в обозе не было ничего лишнего, и лично проверял содержимое каждой повозки перед началом движения армии.

Отказав своим офицерам в роскоши, Тиберий старался подчеркнуть собственную неприхотливость. Он спал прямо на земле и зачастую не пользовался палаткой. Он следил за тем, чтобы все его приказы записывались, его офицеры имели к нему доступ в любое время, чтобы командующий мог объяснить им, что от них требуется. Веллей Патеркул, служивший префектом под его командованием и руководивший вспомогательной кавалерией, а позднее ставший легатом, рассказывает, что Тиберий во время марша всегда ездил верхом, а не в повозке и ужинал вечерами (на эти ужины обычно приглашались офицеры) сидя, а не полулежа, как это было принято у римлян.

Несмотря на строгость к себе самому и к остальным, Тиберий заботился о благополучии своих офицеров. Он предоставлял своего личного врача в распоряжение раненых и больных и обеспечивал их транспортом. Как лидер он был суровым, но справедливым; как полководец осмотрительным, удачливым и пользующимся доверием своих солдат. Веллей писал уже после того, как Тиберий стал императором и преемником Августа, и поэтому наверняка старался польстить своему старому командиру — но весьма возможно, что он изобразил точную картину уважения и даже привязанности армии к своему полководцу.^{257} Его описание восторженного приема, оказанного армией Тиберию в 4 г., когда он прибыл в Германию, напоминает сцену на парадах Наполеона:

Право, нельзя выразить словами и едва ли можно поверить, что при виде его у воинов текли слезы радости; а каким было ликование первого приветствия и радость, с которой они стремились прикоснуться к его руке, восклицая: «Тебя ли мы видим, император?»^[40], «Тебя ли встретили невредимого?», затем: «Я был с тобою, император, в Армении!», «Ты наградил меня в Реции!», «Меня в Винделиции!», «Меня в Паннонии!», «Меня в Германии!»^{258}

Положение на Рейнской границе в 14 г

Август доверял Тиберию так же, как прежде доверял Агриппе. Он поручал ему командование во всех самых важных кампаниях во время второй половины своего принципата, но долгое время не рассматривал его как преемника. Август планировал передать власть своим внукам, людям более молодым, зато связанным с ним кровно, но все они умерли прежде самого Августа.

Слухи обвиняли в этих смертях жену императора Ливию, которую император Калигула позднее окрестил «Одиссеем в платье» (Ulixem stolatum). Говорили, что Ливия убирала наследников престарелого принцепса одного за другим, чтобы ее сын стал следующим императором. Истину сейчас установить невозможно, но, судя по всему, в семье императора был исключительно высокий уровень смертности даже по стандартам того времени.

Как бы то ни было, в конце концов Август обратил свой взор на Тиберия. Он усыновил его и в последние годы своей жизни делил с пасынком власть. У Тиберия был собственный сын Друз Младший, но Август заставил Тиберия усыновить его племянника Германика. Это имя было почетным титулом, данным недавно умершему младшему брату Тиберия Друзу за его победы над германскими племенами, которое наследовал его сын.

В 9 г. до н. э. Германику было 6 лет, но это имя оказалось как нельзя более подходящим, поскольку пройдет несколько лет, и он завоюет величайшую славу именно в Германии. Его матерью была Антония, дочь Марка Антония и сестры Августа Октавии, той самой Октавии, которую Антоний бросил ради Клеопатры, что внесло элемент личной вражды в Гражданскую войну.^{259}

Когда Юлий Цезарь воевал в Галлии, он ясно продемонстрировал, что не намерен держать под постоянным контролем территорию к востоку от Рейна, но подчинил себе все земли к западу от этой реки. В «Записках» подчеркивается, что Рейн является границей между галльскими и германскими народами. Считалось, что недавно завоеванная Галлия, старая римская провинция Трансальпийская Галлия и сама Италия окажется в большей безопасности, если германцы, куда более примитивные и свирепые, чем галлы, будут отделены от римских владений могучей рекой. Подобная граница снизит вероятность повторения того, что ранее сделали кимвры и тевтоны.

Вообще-то Цезарь признавал, что положение было не таким уж простым, потому что отдельные германские племена уже поселились к западу от реки. Четкое различие, которое Цезарь и другие древние авторы проводили между германцами и галлами, очень трудно подтвердить археологически, на основе сравнения их материальной культуры — планировки и стиля поселений, гончарных и металлических изделий. Это вовсе не означает, что между этими народами не было никакой разницы. Просто подобные свидетельства в данном случае не могут ни подтвердить, ни опровергнуть ее.

Лингвистический анализ сохранившихся географических названий и имен, как правило, во многом подтверждает картину, изображенную в древних источниках. Литературные памятники свидетельствуют, что, несмотря на общий язык и культуру, отдельные племена галлов и особенно германцев, не стремились к объединению. Воин отождествлял себя со своим племенем или семьей, таким как хатты, марсы или херуски, или иногда с более обширной группой родственных народов таких как свебы. Но никто из них не считал себя германцем.^{260}

Галльские племена так, как они изображены у Цезаря, были по сути своей нестабильными образованьями. Их раздирала борьба за власть между честолюбивыми вождями, стремящимися к превосходству и почти ежегодно воюющими со своими соседями. Германцы втягивались в эти конфликты либо когда их просили о помощи галльские вожди, либо когда какой-нибудь народ переселялся на другой берег Рейна впоисках более плодородной и удобной земли.

Возможно, Цезарь утрировал ситуацию, чтобы оправдать свое вторжение в Галлию, проходившее под девизом защиты интересов Рима и его союзников, — действия, которые сами по себе ничуть не отличались от поддержки секванов Ариовистом, на что последний и указывал. Однако версия Цезаря, скорее всего, в целом точна и вполне соответствует отношениям между племенами, которые жили на большей части Европы в течение бронзового и железного веков.

Войны, сопровождавшиеся мародерством, были обычным явлением в этом регионе. Временами какое-нибудь племя набирало силу, зачастую благодаря талантливому военачальнику, и тогда подчиняло себе соседние народы. Но могущество этого племени тут же сходило на нет после смерти удачливого вождя. Нередко внутренние усобицы или нападения соседей заставляли отдельные роды или целые племена переселяться, вытесняя со своих земель другие народы. Последствия от таких миграций могли распространиться на большие территории, как круги на воде.

Цезарь преувеличивал, когда описывал германские племена как полукочевых пастухов. Он использовал многовековой стереотип, согласно которому такие народы считались более примитивными и свирепыми, чем сообщества, которые занимались земледелием и строили города. Точно так же в «Одиссее» Гомера циклопы ничего не сажали, потому что были ленивы, ели мясо, пили молоко и не имели политической структуры — все это должно было свидетельствовать об их варварстве. Археологические исследования показали, что многие отдельные хозяйства и деревни в Германии располагались на одном месте в течение веков, но подобная стабильность отнюдь не препятствовала стремлению племен или родов искать землю в других местах.^{261}

Цезарь оставил Галлию покоренной — нет никаких свидетельств о том, что в то время, когда он был занят Гражданской войной, там происходили какие-либо серьезные восстания. Но завоеванная страна еще не была полностью организована как провинция, и Августу предстояло это сделать. С 27 г. до н. э. как минимум в трех случаях требовалось проведение переписи для облегчения процедуры взимания налогов. Зачастую подобные меры вызывали недовольство и сопротивление местного населения. Агриппа вел боевые действия в Галлии несколько раз в период с 38 по 19 гг. до н. э. Кроме этого, в новой провинции проходили кампании меньшего масштаба под командованием других военачальников.

Как и во времена Цезаря, ближайшие к Рейну галльские племена часто искали помощи у германцев. Последние даже еще чаще, чем прежде, осуществляли набеги на богатые земли Галлии, и временами эти нападения имели весьма значительный масштаб. В 16 г. до н. э. армия, состоявшая из трех племен — сугамбров, тенктеров и узипетов, — устроила засаду отряду римской кавалерии, а затем застала врасплох главную армию наместника провинции Марка Лоллия и нанесла ему ощутимое поражение. Во время этой битвы V легион «Хохлатый жаворонок» (Legio V Alaudae), лишился своего знамени с орлом, что было для легиона огромным унижением.

Эта кампания началась, когда германцы схватили и распяли римских торговцев, ведущих свои дела на их землях. Как и в других местах, римские и италийские торговцы передвигались, опережая армию. Иногда их деятельность вызывала негодование, и когда в местных племенах вспыхивала ненависть к Риму, торговцы первыми попадали под удар. Для обеспечения стабильности и спокойствия в Галлии, стараясь пресечь мародерство и насилие против местных жителей, легионы Августа нередко устраивали карательные экспедиции против германцев.

Отец Германика Друз был первым римским военачальником, дошедшим до реки Альбис (совр. Эльба) — где, как говорилось в официальной версии, ему явилась богиня и предупредила, чтобы он не шел дальше. После его смерти Тиберий несколько лет проводил операции в этом регионе. Со временем римская провинция между реками Рейн и Альбис начала приобретать законченную форму. В 6 г. было подготовлено нападение на Маробода, царя большого объединения свебских племен, а также их соседей на землях между Рейном и Данубием (Дунаем). Но как раз в это время неожиданно разразилось крупное восстание в Паннонии и Далмации, и для его подавления потребовалось участие Тиберия и немалой части римской армии.

Жители Паннонии считались крайне воинственными племенами, их армии были организованы по римскому образцу, поскольку немало воинов служило Риму во вспомогательных войсках. Во время проведения кампании Тиберий оказался во главе соединения из десяти легионов, поддерживаемых семьюдесятью когортами вспомогательной пехоты, четырнадцатью алами вспомогательной кавалерии и большим числом союзных войск. Интересный факт состоит в том, что он считал это соединение слишком большим, чтобы им мог эффективно командовать один полководец, поэтому Тиберий разделил армию на две независимые колонны. На подавление восстания понадобилось почти три года упорных и дорогостоящих действий.^{262} После чего можно было вновь заняться делами в Германии.

Как и в Галлии, превращение завоеванных германских земель в римскую провинцию вызвало сопротивление. Во главе мятежников стал Арминий, князь херусков, который прежде служил командиром своих соплеменников в римской армий. Незадолго до этого Арминий получил не только римское гражданство, но и статус всадника, и он был близким другом наместника провинции Публия Квинтилия Вара.

Семья Вара обладала сомнительной военной репутацией, поскольку его отец и дед поддерживали проигравшую сторону в гражданских войнах и после поражения покончили с собой. Однако Вар обладал немалым опытом и прежде служил наместником Сирии, где подавил восстание в Иудее в 4 г. до н. э. Его назначение в Германию вполне соответствовало обычаю Августа полагаться главным образом на свою многочисленную семью, поскольку Вар был женат на дочери Агриппы.

К концу лета 9 г. Вар получил сообщения о мятеже и, как и в 4 г. до н. э., отреагировал типично по-римски, собрав армию и незамедлительно выступив в поход против восставших. Необходимость как можно быстрее подавить восстание оправдывала действия римского полководца, выступавшего с маленькой или плохо обеспеченной продовольствием армией, состоявшей только из тех войск, что находились у него под рукой. Вар раздробил свои силы, разослав с поручениями множество маленьких отрядов, а сам двинулся с армией, обремененной большим обозом и сопровождаемой сборищем лагерной прислуги и солдатскими семьями.

Арминий, до последнего момента выражавший преданность Вару, ушел со своими германскими разведчиками. Неповоротливая римская колонна попала в засаду в труднопроходимом болотистом Тевтобургском лесу. Внезапными атаками в течение нескольких дней воины Арминия ослабили колонну римлян, а затем добили ее жалкие остатки. Три легиона — XVII, XVIII и XIX — вместе с шестью когортами вспомогательной пехоты и тремя алами кавалерии были перебиты. Вар, сознавая безвыходность положения, сделал то, чего не должен был делать ни один римский полководец, — он совершил самоубийство. Во время раскопок в Калкризе около современного Оснабрюка в последние годы были обнаружены мрачные свидетельства происшедшей трагедии, вероятно, относившиеся к последнему бою римской армии. Большая часть маленьких отрядов, что были разбросаны по всей провинции, разделили с основной колонной ее участь. Нескольким уцелевшим удалось добраться до Рейна, где два уцелевших легиона в этом регионе ожидали нападения в любую минуту.^{263}

Катастрофа в Тевтобургском лесу стала страшным ударом для стареющего Августа, который в знак скорби месяц не стриг волосы и не брил бороду. Рассказывают даже, что он ходил по дворцу и, ударяясь головой о стены, кричал: «Квинтилий Вар, верни мне мои легионы!» На какое-то время численность армии была сокращена до двадцати пяти легионов, а номера XVII, XVIII и XIX перестали использоваться. Тиберий был незамедлительно послан на границу Рейна, а из других провинций были переброшены войска, какие только можно было забрать без ущерба, для усиления его армии. Вскоре восемь легионов и, как минимум, столько же вспомогательных войск из Нижней и Верхней Германии двинулись вдоль западного берега реки.

Но ожидаемого вторжения германцев так и не произошло. Воины Арминия вели себя так же, как и большинство других варварских армий. Они разошлись по домам, чтобы похвастать захваченной добычей и насладиться славой победителей римлян. Тиберий, набрав достаточно сильное войско, начал отправлять карательные экспедиции против германских племен. Репутация римлян как непобедимых воинов была разбита вдребезги поражением Вара, и потребовалось множество упорных боевых операций в течение нескольких лет, чтобы ее восстановить. В 11 г. к Тиберию присоединился Германик, который приобрел первый опыт, служа под его командованием во время подавления восстания в Паннонии в возрасте 22 лет. Август был уже слишком стар, и в 13 г. Тиберий вернулся в Рим как для того, чтобы помогать принцепсу в его делах, так и для обеспечения безболезненной смены власти. На посту верховного командующего на рейнской границе Тиберия сменил Германик.^{264}

Мятеж

Как и его отец, Германик пользовался огромной популярностью у солдат и римского народа. Привязанность к нему сохранялась еще долго после его безвременной смерти. Нам известно, что как минимум одно римское вспомогательное подразделение, а возможно, и вся армия ежегодно продолжали отмечать его день рождения в начале III века. Вежливый, красивый, светловолосый, атлетически сложенный (он особенно упорно работал над своими худыми ногами, чтобы довести свое тело до совершенства), этот человек всегда вел себя непринужденно и учтиво.

Как и его отец, Германик взял с собой в свою провинцию жену и детей. Он был женат на Агриппине, дочери Агриппы и Юлии, то есть на своей кузине. В императорской семье были распространены браки между родственниками, чтобы не допускать чужаков в свой круг. Во многих отношениях Агриппина олицетворяла идеал римской матроны. Желавшие угодить Августу прославляли ее добродетели, прежде всего ее чадолюбие, а также трудолюбие в управлении домом и помощь мужу во всех делах.

У супругов было девять детей — по тем временам очень много, — поскольку в эту эпоху в семьях сенаторов и всадников предпочитали иметь куда меньше отпрысков. Но только шестерым из девяти — трем мальчикам и трем девочкам — удалось выйти из детского возраста. Самый младший сын, Гай, родился в 12 г., и родители часто наряжали малыша как легионера. Солдаты окрестили его Калигулой, или «Сапожком», — из-за его крошечных военных сапог — калиг (caligue).^{265}

Смерть Августа в 14 г. повергла в шок всю империю, поскольку большинство ее населения с трудом могло вспомнить время, когда не было принцепса. Неопределенность в сочетании с почти полным отсутствием боевых действий в течение того лета способствовала возникновению мятежей в легионах. Сначала начали волноваться войска в Паннонии, а затем и на Рейне. Солдаты жаловались на большие вычеты из их жалованья как официальные в виде платы за форму, снаряжение и палатки, так и на неофициальные — на взятки центурионам, чтобы избежать лишних нарядов на работы.

Во время правления Августа процесс превращения римской армии в профессиональную был завершен почти полностью. В начале принципата легионеры должны были служить шестнадцать лет. По истечении этого срока они служили еще четыре года в качестве ветеранов. Ветераны были освобождены от обычных обязанностей, а должны были только в случае необходимости сражаться. Но постоянные войны в течение этих десятилетий привели к тому, что эти сроки были увеличены до двадцати и пяти лет соответственно. Эта перемена вызвала повсеместное негодование, так как после крупных кризисов в 6 и 9 гг. немало людей привлекалось к службе и на более долгий срок.

В те два года у Августа была такая острая нехватка солдат, что он снова ввел обязательный призыв. Эта мера была крайне непопулярна, особенно в Италии. Светоний рассказывает, что Август продал в рабство всадника, который отрубил своим сыновьям большие пальцы на руках, чтобы они не могли держать оружие и стали непригодными к службе.

Численность легионов повышалась за счет тех, кто не хотел служить или вовсе не был пригоден для службы. Прибегали и к радикальным мерам: государство приобретало рабов и освобождало их для того, чтобы они служили в армии. Подобное раньше происходило только во время самых тяжелых дней Второй Пунической войны. Хотя такие люди получали гражданство вместе со свободой, Август настаивал на том, что они должны служить в отдельных когортах (cohortes voluntariorum civium Romanorum), а не в легионах.^{266}

Самые сильные волнения начались в армии в Нижней Германии, находившейся под командованием Авла Цецины. Он принадлежал к опытным офицерам, которых часто назначали в качестве старших подчиненных к младшим членам императорской семьи. В этом случае он оставался на удивление пассивным, и спустя некоторое время все его четыре легиона — I, V, XX, XXI — совершенно вышли из повиновения.

Первой мишенью возмущенных солдат стали центурионы, которых солдаты схватили и выпороли. Германик в это время находился в Галлии, следил за сбором налогов, но, узнав о мятеже, спешно отправился в лагерь взбунтовавшейся армии. Ему устроили пародию на обычное приветствие войсками своего командующего, и молодому человеку с трудом удалось навести хоть какой-то порядок, когда солдаты обрушились на него с жалобами на отсрочку демобилизации и плохие условия, которыми их вознаградили за верную службу. Некоторые воины даже выкрикивали, что желают сделать его императором вместо Тиберия.

Обескураженный Германик попытался покинуть собрание и, когда солдаты стали у него на пути, даже вытащил меч и пригрозить убить себя, если они немедленно не прекратят свои провокационные выкрики. Германик прибег к традиционному эффектному жесту, который использовали римские сенаторы на Форуме или в армии. Однако в данном случае эффект оказался не совсем таким, какого ожидал полководец: несмотря на то что солдаты схватили его за руку, чтобы удержать его от подобного шага, нашелся один смельчак, который протянул Германику свой собственный меч, говоря, что он острее.

Пришлось пойти на уступки, это на время предотвратило дальнейшее насилие, но сенаторы, посланные Тиберием для рассмотрения жалоб легионеров, были схвачены, а одному бывшему консулу едва удалось избежать смерти. По предложению консилиума Германик решил послать Агриппину и двухлетнего Калигулу в безопасное место — в один из ближайших галльских городов.

Римские легионеры были суровыми людьми, способными временами на крайнюю жестокость, но нередко они становились сентиментальными, и трогательный вид беженцев, покидавших лагерь, привел к кардинальной смене настроения. Воспользовавшись этим, Германик снова обратился к мятежникам с речью и на этот раз добился, чтобы ему выдали зачинщиков, которые без промедления были осуждены и казнены. Однако для того, чтобы подобные проблемы не возникали в будущем, молодой полководец также уволил тех центурионов, которые были признаны виновными в получении взяток от своих солдат.

Определенные уступки, включая немедленную демобилизацию отслуживших положенный срок легионеров, и возврат к прежнему сроку службы в шестнадцать лет плюс четырем годам для ветеранов, были сделаны примерно в это же время. Уменьшение продолжительности службы, судя по всему, длилось не слишком долго, и скоро ее общий срок снова стал составлять двадцать пять лет, но другие жалобы, скорее всего, были удовлетворены. После новых поспешных казней и недолгой борьбы в другом лагере мятеж армии в Нижней Германии закончился.

Германик, прибывший в этот лагерь после подавления мятежа, сказал, по свидетельству Тацита: «Происшедшее не целительное средство, а бедствие». Восстановив во всей армии порядок (солдаты вспомогательных войск, которые не являлись гражданами, по-видимому, не бунтовали), Германик наконец смог переключить свое внимание на врага.^{267}

Сезон, удобный для военных действий, уже заканчивался, но, несмотря на это, Германик собрал колонну из солдат всех четырех недавно бунтовавших легионов, всего около 12 000 человек, наряду с двадцатью шестью когортами вспомогательной пехоты и восьмью алами кавалерии. Перейдя Рейн, этот отряд быстро двинулся на марсов.

Вместо того чтобы направиться обычным, более простым путем на земли этого племени, Германик выбрал более длинный и менее известный маршрут. Во главе быстро двигалась вспомогательная пехота, несущая лишь свое снаряжение. Ей было поручено разведывать и расчищать дорогу. За ней шло основное ядро легионов с небольшим вещевым обозом. Римляне передвигались ночью, безоблачное небо и яркие звезды позволяли им без труда находить дорогу.

В ночь нападения римлян германцы отмечали праздник и пировали, поэтому атака оказалась вдвойне неожиданной. Перед рассветом часть марсийских деревень была окружена римскими войсками. Жители практически не оказывали сопротивления атакующим и были перебиты. Затем Германик разделил свою армию, создав небольшие боевые отряды, каждый из которых базировался неподалеку от одного из четырех легионов, и отправил эти отряды опустошать земли в радиусе примерно пятидесяти миль.

Римские карательные экспедиции, как правило, были очень жестокими — в 51 г. до н. э. запрет Цезаря поджигать усадьбы выглядел как нечто экстраординарное, — но эта операция Германика была еще более свирепой, чем обычно. Пленных не брали и всех попадавшихся германцев убивали независимо от их пола и возраста. Обычно римляне проявляли определенное уважение к святыням, но теперь даже святилище местной богини было сожжено дотла.^{268}

Войска Германика не встречали серьезного сопротивления, пока их колонны не собрались вновь и не начали обратный марш к Рейну, поскольку племенам требовалось время, чтобы собрать армию. Марсы ничего не могли сделать после бойни, учиненной римлянами, но соседние племена — бруктеры, тубанты и узипеты — собрали войско и устроили засаду там, где, по их расчетам, должны пройти римляне во время своего возвращения.

Германик узнал об их намерениях и двинулся с армией, построенной в каре. Обоз, теперь сделавшийся огромным от захваченной добычи, находился в центре, а отдельные когорты были готовы быстро развернуться в боевом порядке. Когда римляне достигли более узкого участка дороги, германцы появились из засады и ударили в тыл римлянам. Как пишет Тацит, Германик галопом подскакал к своим легионерам и крикнул, что теперь пришло время смыть позор своего недавнего мятежа. Они должны идти в атаку и превратить свой позор в славу. Стремительным натиском когорты оттеснили германцев, нанеся им тяжелые потери.

Германцы были побеждены и позволили римской колонне спокойно закончить свой марш. Римский военачальник отвел своих солдат обратно на зимние квартиры в Нижней Германии.^{269}

Месть Рима, 15–16 гг.

Во многих отношениях операции следующих двух лет походили на карательную экспедицию против марсов, но они были гораздо большего масштаба. Война велась для того, чтобы отомстить за катастрофу в Тевтобургском лесу и, что еще важнее, для того, чтобы вновь посеять среди германских племен страх перед могуществом Рима.

Главным врагом являлся Арминий, но успех херусков побудил другие народы открыто выступить против римлян. Власть вождей в племенах не была абсолютной и основывалась в основном на их престиже. Большинство воинов добровольно следовали за удачливым полководцем, но он не мог их к этому принудить.

Арминий был не единственной значительной личностью среди херусков, и другие князья были недовольны его нынешним возвышением. Обычно племена действовали очень несогласованно, теперь же многие вообще не признавали господства херусков. Таким образом, римляне вели военные действия против разрозненных врагов одновременно, и каждого необходимо было убедить в том, что если он не согласится на мир и союз с Римом, ему придется очень и очень плохо.

На этой стадии римляне, судя по всему, не планировали повторно занять утраченную провинцию к западу от реки Альбис. Во время сезона боевых действий римские армии вторглись в Германию, уничтожая всех, кто пытался сопротивляться. Римляне называли подобные действия глаголом опустошать (vastare). К осени легионы всегда возвращались на безопасные базы на Рейне, гарнизоны никогда не оставались на недавно захваченных территориях Германии. Цезарь же во время своих кампаний в Галлии поступал как раз наоборот, устраивая зимние квартиры на завоеванных землях.

Германия также отличалась от Галлии и в других важных отношениях. Большие поселения, эквивалентные галльским городам (oppida), были крайне редкими, большинство жило в разрозненных деревнях. Цезарь получал на месте большое количество зерна и другого провианта, вполне достаточного, чтобы его армия могла продержаться несколько недель в галльских городах. У союзных сообществ он просил продовольствие, у враждебных захватывал силой.

Германик не мог действовать подобным образом. Поскольку заготовка провизии могла замедлить передвижения войск и подвергнуть опасности небольшие отряды, посланные за провиантом, он должен был везти почти все необходимое с колонной. Тацит, рисуя картину Германии, делает риторическое преувеличение, когда говорит, что земли здесь почти все лесистые и болотистые. Однако несомненно, что по большей части ее территории римская армия передвигалась с трудом. Даже весной и летом здесь было очень мало дорог, пригодных для большого обоза. Многие из них проложили римские армии, прежде действовавшие в этих местах под командованием Друза и Тиберия. Римляне также реконструировали немногие существовавшие дороги, соорудив мосты и сделав насыпи.

Римские армии мало пользовались картами и обычно рассматривали местность как набор маршрутов к определенному пункту, но в Германии у них был в этом случае небольшой выбор. Обе стороны понимали это, германцы зачастую могли предвидеть направление, в котором пойдут римляне и поэтому успевали собрать армию где-нибудь по пути следования противника, чтобы устроить засаду.

Армиям, составленным из различных племен, требовалось немало времени, чтобы собраться, так как воины набирались из находившихся на большом расстоянии друг от друга поселений. Кроме того, нехватка дисциплины и легкомысленное отношение к приказам вождей тормозили передвижение варварской армии. Все, что они успевали организовать, — это такие крупномасштабные засады, как устроенная в 14 г. римской экспедиции, возвращающейся на западный берег Рейна.

Возможно, отход римлян после атаки германцев был истолкован как признак слабости. Германик, как и все другие римские военачальники на этом театре военных действий, вынужден был проявлять большое внимание при распределении сил, направленных в карательные экспедиции. Если отправлять слишком мало войск, появлялся риск, что они будут разгромлены, особенно в случае глубокого проникновения на вражескую территорию. Для крупных соединений требовался большой обоз с провиантом, что неизбежно замедляло передвижение армии. Именно по этой причине Тиберий уделял такое внимание повозкам во время своих экспедиций на другом берегу Рейна. Из-за большого обоза римские колонны сильно растягивались, особенно если им приходилось идти по узкой долине или насыпной дороге. Все это затрудняло защиту армии от нападения из засады.

Целью римлян было нанести быстрый и сокрушительный удар, сея опустошение и ужас на обширной территории, а затем отойти, не понеся значительных потерь. Каждое племя должно было хорошо уяснить, что оно уязвимо и не может сопротивляться, если римляне вздумают напасть. Победа над собранной из разных племен армией в бою во время экспедиции или по дороге домой могла дополнительно продемонстрировать военную мощь Рима, но в этом не было крайней необходимости. Прежде всего римляне не должны были терпеть поражений, пусть даже и незначительных, чтобы у германских племен не появился соблазн в будущем оказать сопротивление.^{270}

В новой кампании Германик планировал использовать армии как Верхней, так и Нижней Германии; всего у него было восемь легионов, поддерживаемых вспомогательными войсками. Он предпринял наступление в самом начале весны 15 г., выступив с основным отрядом из четырех легионов против хаттов, а Цецина с остальной армией направился к херускам.

Зима выдалась необычайно сухой, и главная колонна смогла с легкостью переходить вброд реки, которые обычно были куда глубже. Там, где требовалось построить дорогу или мост, оставляли для этой цели отряд. Хатты не ожидали нападения, и многие из них были захвачены в плен или убиты, хотя основная часть воинов переплыла через реку Адрана (современный Эдер). Под прикрытием легких метательных машин и лучников вспомогательных войск легионеры быстро соорудили мост через реку и рассеяли этот отряд.

В течение следующих месяцев центр племен в Маттии был сожжен, а окрестные земли опустошены. Затем Германик отступил, его армия ушла, и ее почти никто не беспокоил, ибо хатты были не в состоянии собрать армию, а действия Цецины не позволили вмешаться ни херускам, ни марсам.

Германик, как и любой другой хороший римский военачальник, был всегда готов к применению дипломатии в сочетании с силой в тех случаях, когда это было выгодно Риму. Поэтому он вступил в переговоры с послами Сегеста, старого вождя херусков, чье влияние было ослаблено внезапным взлетом Арминия. Сегест просил защиты от своего соперника. В своем послании германский вождь подчеркнул прежнюю верность Риму, в частности, свою неудачную попытку предупредить Вара о грядущем восстании и вероломстве Арминия. Приняв это во внимание, армия Германика двинулась за Сегестом и его отрядом во время своего марша.

Воины старого вождя, включая его собственного сына, сражались против Рима в 9 г. и они даже принесли с собой трофеи, захваченные у солдат Вара. Но прошлые проступки были прощены, поскольку Риму был выгоден переход под его знамена такого знаменитого вождя. Тиберий даровал прощение за все измены и выделил перебежчикам земли для жительства в пределах империи и денежное пособие. Куда более строптивой оказалась дочь Сегеста, которая ранее была похищена и выдана замуж за Арминия, а затем отец силой забрал ее обратно. Теперь она была беременна от Арминия сыном, которому предстояло родиться и вырасти в изгнании.^{271}

Арминий пришел в ярость из-за измены Сегеста и потери жены и постарался как можно быстрее собрать большую армию, к которой присоединился его дядя Ингвиомер, пользовавшийся влиянием среди херусков. В прошлом Ингвиомер считался благожелательно настроенным к римлянам, но теперь перешел на сторону племянника. Совместное влияние этих двух вождей оказалось настолько большим, что к херускам присоединилось множество воинов из соседних племен.

Когда это известие дошло до Германика, он двинулся вместе с Цециной на земли племен, которые проявили сочувствие к Арминию. Так, в частности, опустошили поселения бруктеров. Во время этих операций было возвращено знамя с орлом XIX легиона. Так как Германик находился недалеко от места поражения Вара, он решил направиться в Тевтобургский лес и похоронить мертвых. Цецина двинулся вперед для рекогносцировки местности, сооружения мостов и насыпных дорог в наиболее болотистых местах. Некоторое время они шли по тому же маршруту, что и потерпевшая поражение армия. Тацит драматично описывает картину, которая открылась их глазам.

Первый лагерь Вара большими размерами и величиной главной площади свидетельствовал о том, что его строили три легиона; далее полуразрушенный вал и неполной глубины ров указывали на то, что тут оборонялись уже остатки разбитых легионов: посреди поля белели скелеты, где одинокие, где наваленные грудами, смотря по тому, бежали ли воины или оказывали сопротивление. Были здесь и обломки оружия, и конские кости, и человеческие черепа, пригвожденные к древесным стволам. В ближних лесах обнаружились жертвенники, у которых варвары принесли в жертву трибунов и центурионов первых центурий. И пережившие этот разгром, уцелев в бою или избежав плена, рассказывали, что тут погибли легаты, а там попали в руки врагов орлы; где именно Вару была нанесена первая рана, а где он нашел смерть от своей злосчастной руки и обрушенного ею удара; с какого возвышения произнес речь Арминий, сколько виселиц для расправы с пленными и сколько ям было для них приготовлено, и как, в своем высокомерии, издевался он над значками и орлами римского войска.

Итак, присутствовавшее здесь войско на шестой год после поражения Вара предала погребению останки трех легионов, и хотя никто не мог распознать, прикрывает ли он землей кости чужих или своих, их всех хоронили как близких, как кровных родственников, с возросшей ненавистью к врагам, проникнутые и печалью, и гневом.^{272}

Над общей могилой насыпали холм. Сам Германик положил первый кусок дерна, чтобы показать свое уважение к павшим, хотя подобный поступок считался не совсем уместным, поскольку полководец был облечен саном авгура^[41], а таким людям в Риме строго запрещался касаться мертвых.

Выполнив свою горестную и мрачную задачу, армия выступила против Арминия. Сначала германцы отступали, но когда вспомогательная кавалерия римской армии слишком выдвинулась вперед, оторвавшись от главной колонны, она угодила в засаду, и ее обратили в бегство. Вспомогательную пехоту, посланную на помощь, охватила паника, и ее тоже оттеснили. Германцев удалось остановить лишь когда появился Германик с легионами и развернул их в боевом порядке.

Арминий был не готов вступать в полномасштабный бой и отступил, вполне довольный небольшим успехом, достигнутым на данный момент. Время года, пригодное для боевых операций, близилось к концу, и римский командующий не хотел рисковать и откладывать возвращение на зимние квартиры ради сомнительной возможности выиграть крупное сражение. Он решил отступить, взяв с собой половину армии, по северному маршруту, где солдат можно было перевезти по реке или по морю.

Цецину с остальными четырьмя легионами Германик послал по дороге, часто используемой армией в прошлом, и называемой «Длинные мосты». Эти насыпные дороги через болота были построены армией под командованием Луция Домиция Агенобарба более десяти лет назад и теперь находились в плачевном состоянии. Поэтому требовалось починить их, прежде чем спокойно пустить по ним обоз. Но поскольку римляне выбрали такой привычный маршрут, это быстро заметил Арминий, который поспешил со своими воинами по другому более короткому пути, чтобы добраться до мостов раньше Цецины и занять позицию на холмах, поросших лесом.^{273}

Римский полководец разделил своих солдат на несколько отрядов: одни строили укрепленный лагерь, другие ремонтировали насыпные дороги, а часть легионеров находились в состоянии боевой готовности, прикрывая работавших. Весь день на них нападали германцы, которые главным образом пытались завязать небольшие стычки в разных местах, пытаясь прорвать заслоны и напасть на занятых работой солдат.

Эта местность плохо подходила для действий хорошо обученной и дисциплинированной армии, так как было мало открытых участков с твердой почвой, где подразделения могли бы действовать в боевом порядке. Положение еще больше ухудшилось, когда воины Арминия перекрыли плотиной реку, направив воду на уже наполовину затопленную равнину. Не обремененным тяжелым вооружением германцам было легче действовать на болотистых участках, чем легионерам. Тацит утверждает, что легионы едва не были сломлены постоянными атаками варваров, но наступившая ночь положила конец сражению. Историк использует литературный прием, часто применяющийся различными авторами на протяжении многих веков, противопоставляя тревожную тишину бодрствующих римлян пьяному кутежу германцев, шум которого доносился до легионеров. Подобную сцену мы найдем в исторической хронике Шекспира «Генрих V».

На следующее утро Цецина построил свою армию в каре, часто применяемое в этих кампаниях. Впереди находился I легион, V «Хохлатый жаворонок» расположился справа, а XXI Стремительный (Legio XXI Rapax) слева и XX легион сзади. Цецина надеялся, что они смогут образовать достаточно сильный боевой фронт среди болотистой местности, чтобы прикрыть движение вещевого обоза и раненых по «Длинным мостам».

Однако то ли из-за путаницы в приказах, либо, как намекает Тацит, вследствие паники легионы V и XXI двинулись вперед слишком быстро. По этой причине вещевой обоз оказался открыт для ударов с флангов, и как раз в этот момент Арминий повел своих воинов в массированную атаку. Когда германцы напали на повозки и движущуюся колонну, завязалось беспорядочное сражение. Цецина попытался восстановить хоть какой-то порядок среди хаоса, но его конь, получив ранение, сбросил старого командира (полководцу было уже около шестидесяти) на землю. Только расторопность солдат I легиона не позволила врагам захватить его в плен или убить.

Наконец основной части римской армии удалось добраться до открытого участка, уже занятого двумя легионами, которые должны были прикрывать фланги. Прибыв туда, утомленные солдаты были вынуждены в течение нескольких часов сооружать вал и рыть ров вокруг лагеря. Значительная часть вещевого обоза; была захвачена врагом. Благодаря тому что германцы занялись грабежом, основные силы римлян сумели пройти опасный участок. Той ночью лишь немногие раненые были перевязаны, и почти ни у кого из солдат не было палаток. Когда какая-то лошадь сорвалась с привязи и начала скакать по лагерю, сея замешательство, испуганные солдаты в панике помчалась к воротам, решив, что это неприятель напал на лагерь. Цецина смог остановить их лишь после того, как лег в воротах и предложил им наступать прямо на него в случае бегства. Затем трибуны и центурионы объяснили, что на самом деле произошло, и успокоили солдат.

Арминию и Ингвиомеру казалось, что римская армия, застигнутая в болотистой местности и утомленная нападениями из засады, уже у них в руках, так же как солдаты Вара в 9 г. Однако у этих двух германских вождей были разные планы. Арминий хотел позволить Цецине уйти из лагеря, дать римлянам возможность снова оказаться на труднопроходимом участке, и только потом напасть. Его дядя был уверен, что они уже победили. Предложение Ингвиомера окружить римский лагерь и взять его штурмом было с восторгом встречено другими вождями.

Цецина ожидал от противника именно этого шага и поэтому подготовился соответствующим образом. Его солдаты ожидали атаки у всех четырех ворот лагеря. Во главе находились отряды самых храбрых солдат верхом на конях, которые им отдали командир и старшие офицеры. Попав в такое отчаянное положение, Цецина хотел продемонстрировать солдатам, что он не бросит их, а разделит с ними их участь.

Легионеры проявили в тот момент завидную выдержку. Когда рассвело, они увидели плотное кольцо германских воинов, готовых к атаке. Цецина позволил им подойти ближе, надеясь, что видимое нежелание римлян выходить из лагеря и сражаться усилит презрение варваров к противнику. Только в последнюю минуту он приказал легионам выходить из ворот. Заиграли трубы, воины издали боевой клич, и самоуверенность врага почти сразу же испарилась, ряды германцев охватила паника. Открытая равнина позволила римлянам воспользоваться своим превосходством в подготовке и вооружении. Римляне гнали германцев до самого заката.

Армия варваров понесла серьезные потери, а Ингвиомер был тяжело ранен. Оставшуюся часть пути до самого Рейна римская колонна больше не подвергалась нападениям. Однако слухи о мнимой катастрофе достигли командиров гарнизона на границе раньше солдат Цецины и вызвали там панику. Считается, что только вмешательство жены Германика Агриппины предотвратило разрушение моста через реку у Ветеры (современный Ксантен). Она также приветствовала возвращающуюся колонну и лично благодарила солдат, раздавая одежду тем, кто потерял ее, и заботилась о раненых.^{274}

Возвращение той половины армии, которой командовал сам Германик, было менее богатым событиями, хотя части этого отряда пришлось очень нелегко. Немало легионеров погибло, когда прибрежную равнину, по которой они шли (примерно там, где сейчас находится северное побережье современной Голландии), затопило необычайно высоким приливом.

Этот случай наряду с не слишком удачным отходом колонны Цецины испортил положительное впечатление от кампании этого сезона, — римлянам опять не удалось подтвердить миф о своей непобедимости. Арминий не добился значительного успеха, но он избежал решающего поражения, и его авторитет был по-прежнему высок. Германик решил в следующем году добиться прямого столкновения с германским вождем, используя все восемь легионов как единую силу. С этой целью он провел зиму в подготовке к новой кампании, перестраивая и тренируя свою армию.

Западные провинции империи, особенно Испания и Галлия, соперничали друг с другом, присылая армии зерно, лошадей и вьючных животных, хотя Германику было известно, что расходы на долгие войны в Германии почти полностью истощили их ресурсы. Это еще больше убедило римлян, что в следующем боевом сезоне им необходим окончательный успех.

Было решено перевезти как можно больше войск по воде. Вдоль побережья Германского (Северного) моря мимо Фризских островов были отправлены корабли для высадки солдат в глубине вражеской территории. Поэтому солдатам было поручено построить почти 1000 лодок, чтобы добавить их к флотилиям, уже стоящим на Рейне. При этом римляне продолжали предпринимать дипломатическая действия, чтобы склонить германских вождей на сторону Рима. Брат Сегеста Сегимер и его сын стали союзниками империи. Сын не только сражался против Рима в 9 г. но и, как считалось, надругался над трупом Вара. Однако желание получить преимущество, переманив бывших врагов на свою сторону, снова возобладала над жаждой мщения. Помимо практических приготовлений, Германик уделил особое внимание здоровью и боевому духу своих солдат, лично обходя госпитали на зимних квартирах. Он разговаривал с каждым солдатом по отдельности и хвалил их за совершенные подвиги.^{275}

Весной 16 г. армия встретилась с флотом на территории батавов, племени, занимавшему земли, именуемыми Батавским островом, между Рейном и левым рукавом рейнской дельты Вагалом (современный Ваал). Здесь римляне получили большое количество вспомогательных войск. Батавы являлись одним из ветвей племени хаттов. Батавы перешли Рейн и поселились там после внутренних разногласий с другими хаттами.

Перед началом главной кампании Германик отправил небольшой летучий отряд для нападения на хаттов. В то же самое время пришло известие, что римский форт, построенный возле места поражения Вара, подвергся нападению, поэтому командующий послал туда шесть легионов. Ни та ни другая операция не вылилась в серьезное сражение, а Германик обнаружил, что племена уничтожили холм, воздвигнутый над общей могилой солдат Вара, а также находившийся неподалеку жертвенник, некогда поставленный его отцу Друзу. Подобные символы римской власти, судя по всему, рассматривались местными воинами как крайне унизительные, поскольку были установлены на их территории. Германик восстановил алтарь, но решил не трогать могильный холм.^{276}

Двигаясь обратно к месту соединения с флотом, римская армия села на корабли и поплыла вдоль побережья к устью реки Амизия (Эмс). Они высадились на западном берегу, но затем легионы занялись строительством моста через реку, что позволило Арминию собрать армию. Известие о восстании ангривариев привело к опустошению их земель в качестве немедленного наказания. Затем Германик двинулся к реке Визургий (Везер) и обнаружил, что вражеская армия сосредоточена на восточном берегу.

Тацит рассказывает историю о том, что Арминий звал своего брата Флава, который остался верным Риму и по-прежнему служил командиром вспомогательных войск. Между обоими, согласно описанию римского историка, произошел спор, во время которого они кричали друг на друга с противоположных берегов и сравнивали свои судьбы, но весьма вероятно, что это всего лишь риторический прием или, по крайней мере, преувеличение имевшего место эпизода. Германик не хотел напрямую атаковать другой берег реки, пока у него не будет надежного опорного пункта и легионеры не соорудят нужное количество мостов. Поэтому он послал отряд вспомогательной кавалерии на другой берег вброд. С ними отправился Хариовальда, военачальник и вождь (dux) батавов.

Поначалу все шло хорошо, но херуски заманили батавов в засаду, и союзники Рима были быстро окружены. Завершив окружение, херуски образовали крут из щитов. Это соответствовало самым героическим традициям ведения межплеменных войн. Через некоторое время Хариовальда попробовал прорваться, но был убит. Остатки его отряда спаслись, когда им на помощь пришла римская кавалерия.^{277}

В последующие дни у остальной римской армии появилась возможность перейти Визургий. Разведчики сообщили, что Арминий отступил и собирается, находясь на этой позиции, дать бой. Германский вождь расположил свои войска возле леса, посвященного богу, которого римляне отождествляли с Геркулесом. Какой-то дезертир утверждал, что германский вождь планировал провести ночную атаку на римский лагерь. Нападение в самом деле состоялось, но германцы вскоре отступили, когда выяснилось, что легионеры были начеку.

Ранее той же самой ночью Германик надел на себя капюшон из шкуры животного, вероятно из тех, что носили знаменосцы, и принялся бродить среди палаток, надеясь оценить боевой настрой своих солдат. (Опять же этот эпизод ассоциируетсяс аналогичной сценой в «Генрихе V» Шекспира.) Подслушивая разговоры у костров в лагере, 31-летний римский военачальник был потрясен привязанностью к нему солдат и их доверием.

Еще больше поднял настроение римлян следующий эпизод: германский воин, умевший говорить по-латыни (возможно, благодаря службе во вспомогательных войсках), подъехал к лагерному валу и обратился к римлянам с предложением Арминия. Всем, кто дезертирует, он обещал землю и жену, а также жалованье в 25 денариев в день до конца войны. Поскольку годовое жалованье легионера составляло в этот период лишь 225 денариев, это было крайне щедрым посулом. Однако предложение совершить предательство оскорбило солдат, и они язвительно ответили, что это доброе предзнаменование, означающее, что после победы над германцами им достанутся их земли и их женщины.^{278}

На следующее утро командующий обратился к своей армии. Поскольку она состояла из восьми легионов и вспомогательных войск, вероятно, он или его офицеры повторяли речь несколько раз для отдельных когорт. Как пишет Тацит, он сказал им что:

Римский воин может умело сражаться не только в открытом поле, но если разумно использует обстановку, то и в лесах, и в поросших лесом горах; ведь огромные щиты варваров и их непомерно длинные копья менее пригодны для боя среди древесных стволов и низкой поросли, чем римские дротики и мечи и покрывающие тело доспехи. Нужно учащать удары, направляя острие оружия в лицо: у германцев нет панцирей, нет шлемов, да и щиты у них не обиты ни железом, ни кожею — они сплетены из прутьев или сделаны из тонких некрашенных дощечек. Только сражающиеся в первом ряду кое-как снабжены у них копьями, а у остальных — обоженные на огне колья или короткие дротики. И тела их, насколько они страшны с виду и могучи при непродолжительном напряжении, настолько же невыносливы к ранам…^{279}

Ободренные этой пренебрежительной характеристикой врага и обещанием, что победа положит конец их трудам, солдаты громко выразили свой восторг, после чего им было велено разойтись и строиться в боевом порядке.

Арминий, Ингвиомер и германская армия ждали их на лесистой равнине, расположенной между Визургием и холмами. Это место было известно как Идиставизо, но впоследствии его не удалось точно определить. Арминий и значительная часть херусков находились в резерве (необычно тонкий ход для армии варваров) на холмах.

Римская армия вышла на поле боя в построении, которое с легкостью можно было превратить в боевое. Тацит утверждает, что при наступлении римлян впереди находились четыре легиона вместе с самим Германиком и двумя когортами преторианской стражи (элитная императорская охрана) и лучшая часть кавалерии. За ними следовали пешие лучники, а потом галльские и германские вспомогательные войска. Далее находились еще четыре легиона, а в арьергарде — легкая пехота и конные лучники. Точно не известно, как построение применялось на каждом участке. Было ли, например, каждое соединение из четырех легионов развернуто в каре, что часто применялось в этих кампаниях. В начале битвы Германик заявил, что видел, как восемь орлов летели в том направлении, в котором должны наступать римляне, и сказал, что это сулит римлянам победу.

Описание этой битвы Тацитом не позволяет восстановить точную последовательность событий. Часть херусков ринулась вперед вопреки приказам Арминия, и скоро на них с фланга и тыла напали подразделения вспомогательной кавалерии. Римская пехота также продвигалась вперед, тесня воинов противника. Сам Арминий успешно атаковал лучников в авангарде римской армии, и его смогла остановить лишь вспомогательная тяжелая пехота. Оказавшись почти отрезанным от своих воинов, он вымазал лицо собственной кровью, чтобы его не узнали, и сумел скрыться благодаря быстроте своего коня. Ходили слухи, что союзники римлян из племени хавков нарочно позволили ему ускользнуть.

После упорного сражения германская армия была обращена в бегство и понесла тяжелые потери. Одни воины утонули или были застрелены во время попыток переплыть Визургий, других убили лучники, когда они решили спрятаться в ветвях деревьев. Потери римлян были очень незначительными, хотя Тацит не приводит никаких цифр. После боя армия провозгласила Тиберия императором, поскольку любая победа, даже одержанная приемным сыном принцепса, отныне всегда приписывалась самому принцепсу. Из захваченного оружия был сооружен трофей^[42], на котором были написаны названия побежденных племен.^{280}

Приведенные в ярость этим символом своего поражения, германцы принялись нападать на римскую колонну во время ее возвращения. Арминий снова собрал армию и занял позицию на пути, по которому должны были следовать римляне, около вала, которым ангриварии отгородились от херусков. По обе стороны от узкой влажной равнины шли леса и болота. Германская пехота спряталась за валом, а кавалерия расположилась дальше в лесу, приготовившись напасть на римскую колонну с тыла.

Римлянам было известно о присутствии врага, и Германик решил, что еще одно крупное сражение будет ему только на руку. Римская кавалерия была оставлена прикрывать открытый участок, а пехота разделена на два отряда. Один должен был напасть на вал, а другой на лесистый участок возле главной дороги. Атаку на вал возглавил сам командующий, рассудив, что здесь бой будет самым трудным.

Первая попытка взять вал не принесла большого успеха. Римляне понесли немалые потери, пытаясь взобраться на земляную стену. Германик приказал им отступить, а затем велел пращникам и лучникам обстреливать защитников. К атаке подключили «скорпионы», которые метали снаряды на куда большее расстояние, чем луки и пращи. А силы их ударов не выдерживали ни щиты, ни доспехи. Так удалось поразить самых заметных воинов на валу. После этого защитники не смогли дать эффективный отпор (лучники, судя по всему, были редкостью в германских армиях), и со второй попытки вал удалось захватить.

Германик возглавил две преторианские когорты, когда римляне атаковали лес после этого прорыва. Он снял с себя шлем, чтобы его солдатам было легче узнать своего полководца. Сражение было ожесточенным, но римлянам, вероятно, легче было действовать в условиях ограниченной видимости в лесу, чем их противникам, которые не могли должным образом использовать свое превосходство в численности. К тому же Арминий действовал в этот раз довольно вяло. Тацит полагает, что это могло быть следствием ранения, полученного вождем в предыдущем бою. Ближе к концу дня Германик отвел один легион и велел солдатам сооружать лагерь. Враг снова понес очень тяжелые потери, и был воздвигнут еще один трофей — для того, чтобы увековечить память об этой победе.^{281}

Лето уже близилось к концу, и пора было возвращаться на зимние квартиры. Основная часть римской армии ушла тем же путем, что и явилась в земли херусков. Солдаты сели на корабли и поплыли вдоль побережья Германского моря. Сильный шторм разметал флот и прибил несколько кораблей к побережью Британии. Часть судов была потоплена. По возвращении — был момент, когда Германик остался лишь с одним кораблем и высадился на территории союзного племени хавков — командующий быстро организовал несколько карательных экспедиций, чтобы показать, что римская армия не утратила своей мощи. Хатты и марсы снова подверглись нападению, набег на последних привел к возвращению еще одного орла, захваченных у легионов Вара.^{282}

Возвращение и таинственная смерть

В конце 16 г. Тиберий вызвал Германика обратно в Рим, где молодой полководец отпраздновал триумф в честь победы над германцами. Двум когортам преторианской стражи было приказано встретить его в полной парадной форме, но Германик был так популярен, что в итоге все девять когорт преторианцев настояли на своем участии в церемонии в знак уважения к Германику.

Тацит утверждает, что Германик попросил продлить его командование еще на один год, чтобы окончательно разгромить германцев. Возможно, это был всего лишь нарочно пущенный слух, чтобы лишний раз подчеркнуть, что Рим мог бы с легкостью добиться полной победы, если бы только захотел этого. Как бы то ни было, в Германию победитель Арминия не вернулся, а был послан в Сирию, чтобы контролировать ситуацию в восточных провинциях, где, казалось, могли в тот момент возникнуть проблемы с парфянами из-за Армении.

Нельзя сказать точно, как относился Тиберий к своему приемному сыну. Ходили слухи, что он завидовал ему как потенциальному сопернику, помня предложения солдат во время бунта в 14 г. сделать популярного молодого полководца императором. Демонстративная забота Агриппины о солдатах, а также то, что родители одевали своего сына Гая в миниатюрную военную форму, — все эти действия могли в глазах Тиберия казаться попытками подорвать верность легионов. Говорили, что наместнику Сирии Гнею Кальпурнию Пизону Тиберий приказал следить за Германиком и во всем мешать ему. Между наместником и племянником императора, несомненно, имелись трения, которые закончились отставкой Пизона.

Вскоре Германик заболел и умер. Ходили слухи, что он был отравлен, и молва обвиняла в этом Пизона и даже Тиберия. Пизон попытался снова вступить в свою провинцию и возобновить командование. Он собрал войска, но был разбит. Позднее он предстал перед судом в сенате и в конце концов совершил самоубийство, незадолго до того как был оглашен обвинительный приговор. Горе народа при известии о смерти Германика было искренним и напоминало исступление, что еще раз подтвердило огромную привязанность к молодому полководцу. Его прах был с почестями привезен в Рим.^{283}

Завидовал или нет Тиберий Германику, и был ли последний действительно убит, точно установить теперь невозможно. Но вскоре принцепс отправил в изгнание Агриппину, где ее уморили голодом, а двух ее старших сыновей казнил (одного из них отравили, другой недолго прожил в изгнании, и также был убит). Режим Августа рядился в одежды традиционной республики, но это была одна только видимость. С самого начала принципат по сути своей был монархией, и не так уж много найдется монархов, которые не подозревают своих подданных в желании узурпировать власть и не ищут в своем окружении соперников, настоящих или мнимых. В Риме репутация императора в значительной степени основывалась на победах его армий, но при этом было необходимо, чтобы никто, даже близкий родственник, не смел покрыть себя громкой военной славой. Изменившиеся условия принципата предоставили нескольким членам императорской семьи большие возможности на военном поприще в молодом возрасте, но не избавили их полностью от подозрений в кознях против императора.

По странному совпадению одновременно с Германиком в 19 г. погиб его великий соперник Арминий. Он был убит собственными вождями, когда они посчитали, что он приобрел слишком большую власть. Ранее в том же году Тиберий отклонил предложение одного из знатных херусков убить Арминия, заявив, что Рим не нуждается в применении таких бесчестных приемов.

Победы Германика, безусловно, считались достаточным возмездием за разгром в Тевтобургском лесу, и германский военачальник больше не рассматривался Римом в качестве возможной угрозы. Хотя нередко в прошлом войны — например, война против Югурты — заканчивались актами подобного вероломства. Власть вождей в их племенах всегда была ненадежной, и, возможно, Тиберий надеялся, что Арминия устранят в любом случае, как в конце концов и случилось. Арминий добился успеха в том, в чем другие, в том числе и Верцингеториг, потерпели неудачу, он восстал против Рима и не был побежден. Историк Тацит воздал ему должное в начале II века, произнеся вполне заслуженные слова:

Это был, бесспорно, освободитель Германии, который выступил против римского народа не в пору его младенчества, как другие цари и вожди, но в пору высшего расцвета его могущества и хотя терпел иногда поражения, но не был побежден в войне. Тридцать семь лет он прожил, двенадцать держал в своих руках власть; у варварских племен его воспевают и по сей час…^{284}

Глава 11 Императорский легат: Корбулон и Армения Гней Домиций Корбулон (умер в 67 г.)

Домиций Корбулон говорил, что враг был побежден киркой^{285}.

Основой власти Августа и его преемников была армия. Императору требовалось политическое мастерство, чтобы ублажать сенат и не допускать разрастания народных волнений. Однако все это не имело значения, если среди его полководцев находились желающие подражать Сулле или Цезарю, способные посягнуть на верховную власть при поддержке своих легионов.

Август, управляя империей, мог рассчитывать на свою многочисленную семью, поручая родственникам ведение крупных военных операций, но немногие его преемники имели возможность делать то же самое. Тиберий сначала использовал Германика и Друза Младшего, но после их смерти в 19 и 23 гг. соответственно он, за оставшиеся четырнадцать лет своего правления, не нашел им достойной замены. У Калигулы, Клавдия и Нерона не было подходящих родственников, способных встать во главе армии и командовать от имени принцепса (а если бы и имелись, то вряд ли эти властелины Рима доверяли бы им). В отличие от Августа и Тиберия, сумевших одержать немало побед, пусть и чужими руками, все три их преемника не имели военного опыта, и поэтому не позволяли никому из полководцев завоевать себе слишком большую известность или привязанность и любовь солдат.

Император не мог позволить никому из сенаторов затмить себя, особенно в военной области, — победы на поле боя по-прежнему были очень важны для римской аристократии. Однако именно из членов сената принцепсу приходилось выбирать большую часть кандидатур для управления провинциями и командования расположенными в них легионами. Сенаторы по-прежнему считались наиболее подходящими для этого людьми, да и сами аристократы претендовали на высшие должности. При этом необходимо было позаботиться о том, чтобы наместники имели возможность прославиться согласно римским традициям. Хороший император следил за тем, чтобы у влиятельных сенаторов было достаточно поручений. Таким образом принцепс добивался лояльности нобилей и уменьшал вероятность заговора. На первый взгляд казалось, что императору и сенаторам выгодно поддерживать друг друга, но всегда существовал риск того, что среди, аристократов появится честолюбец, который, завоевав славу и заслужив любовь солдат, превратится в соперника принцепса. Скорее всего Тиберий, который сравнивал полководцев с «волками, которых император держит за уши», опасался именно такого развития событий.^{286}

Во время принципата почти все римские армии находились под командованием сенаторов — точно так же, как и во времена республики; но теперь эти полководцы действовали в совершенно других условиях. Это наиболее заметно отражалось в их титуле, ибо они больше не являлись проконсулами или пропреторами, а стали легатами или наместниками императора. Все легионы, которые держал Август, за исключением одного, были размещены в провинциях, контролируемых императором, что напоминало управление Помпея испанскими провинциями через своих легатов после его второго пребывания в должности консула. Исключением был легион, расквартированный в Африке, которая по-прежнему находилась под властью проконсула.^[43] Эта схема изменилась во время принципата Тиберия.

Император обладал высшим по отношению к проконсулам империем (maius imperium proconsulate), хотя этот титул не выставлялся на показ, как другие, особенно полномочия Августа как народного трибуна плебеев (tribunicia potestas). Наместник императора, поставленный во главе провинции, был легатом Августа в ранге пропретора (legatus Augusti pro praetore), и его империй был делегированным, а не его собственным. В старые времена солдаты клялись подчиняться полководцу, сенату и народу Рима. Теперь же они приносили клятву верности императору и регулярно ее подтверждали. Жалованье, награды и знаки отличия они также получали от имени императора. В дополнение к другим знаменам каждое подразделение в армии теперь носило имаго (imago), — значок с изображением принцепса. Это являлось еще одним напоминанием о том, кому отныне служит армия.

Во времена принципата карьера сенатора, как и раньше, включала целый ряд гражданских и военных постов. Ближе к двадцати годам молодой человек обычно поступал на службу в легион трибуном латиклавием (tribunus laticlavius) на срок от одного до трех лет. Посты других пяти трибунов — трибунов ангустиклавиев (tribuni angusticlavii) в каждом легионе занимали молодые люди из сословия всадников, которые уже успели отслужить во вспомогательных войсках. В дальнейшем их ожидала другая карьера, нежели молодого человека из сенаторского сословия. В тридцать с небольшим сенатор мог надеяться уже сделаться легатом, командующим легионом.

Во времена Цезаря командиров легионов обычно назначали особо. При Августе должность командира легиона (legatus legions) стала формальной. В среднем легат легиона служил на этом посту около трех лет. Наконец, лет в сорок он мог надеяться стать наместником провинции и получить командование расположенными там легионами. Число легионов в провинции могло достигать трех, а в некоторых случаях и четырех. Срок пребывания на посту наместника в среднем составлял три года, но зачастую мог варьироваться в ту или иную сторону. Иногда принцепс переводил наместника из одной провинции в другую.

Если сравнивать времена республики и принципата, то формально карьерные лестницы аристократов в оба эти периода отличались мало. Но только формально. В прежние времена начало восхождения зависело от первой победы на выборах и приобретения влияния в сенате, теперь же все блага находились в руках императора. Самым важным изменением было то, что теперь командующие легионами или целыми провинциями являлись людьми императора, а не свободными доверенными лицами.

Судя по всему, Юлий Цезарь только повторял распространенное мнение, утверждая, что свобода действий легата значительно меньше, чем та, которой обладает командующий армией. Во время принципата за деятельностью наместников провинций стали наблюдать куда строже, чем за действиями любого проконсула во времена республики. Это влияло не только на то, как начинались или, напротив, не начинались войны, но и на сами методы ведения войны. Как пишет Светоний, Август считал, что образцовому полководцу

меньше всего пристало быть торопливым и опрометчивым. Поэтому он часто повторял изречения: «Спеши не торопясь», «Осторожный полководец лучше безрассудного» и «Лучше сделать поудачней, чем затеять побыстрей».^{287}

Теперь наместник не мог рисковать армией ради того, чтобы одержать быструю победу, прежде чем прибудет кто-нибудь ему на замену. Вместо этого он должен был действовать прежде всего в интересах императора. Каждый получал инструкции (mandata) от принцепса, и хотя между учеными ведутся жаркие споры относительно того, насколько эти мандаты ограничивали компетенцию наместников и как часто их присылали, ясно, что все крупные операции — особенно наступательные — должны были проводиться по особому разрешению^{288}.

Император лично распределял должности в провинциях и решал, кто и сколько будет оставаться на своих постах. Деятельность наместников он контролировал гораздо строже, чем это прежде делал сенат. Но с другой стороны само отдаленное расположение провинций приводило к тому, что император не мог руководить каждым шагом своих наместников, и у них оставалось немало возможностей, чтобы проявить свои способности. Наместники могли начинать боевые операции без одобрения Рима, если в провинции вспыхивало восстание или начиналось вторжение соседних племен.

Надпись о достижениях Тиберия Плавта Сильвана Элиана как наместника одной из провинций на Данубии (Дунае) во второй половине I века дает представление о тех военных и особенно дипломатических задачах, которые должен был решать наместник:

Находясь на этом посту, он привел более 100 000 человек вместе с их женами и детьми, знатью и царями, которые жили на другом берегу Данубия, чтобы они заплатили дань Риму. Он подавил восстание среди сарматов, несмотря на то, что перед этим он послал значительную часть своей армии в Армению; он заставил царей, о которых римляне не знали, и тех, что были враждебны к римскому народу, преклоняться перед римской военной мощью на берегу реки, который он защищал. Он вернул царям бастарнов и роксоланов… их сыновей, захваченных в плен. Некоторых из них он взял в заложники и благодаря этому смог усилить порядок в провинции. А царь скифов после осады был изгнан из Херсонеса, который находится за Борисфеном^[44]. Он первым помог Риму зерном, послав из своей провинции большое количество пшеницы.^{289}

По предложению императора Веспасиана — так поступали все хорошие императоры — сенат даровал Сильвану триумфальные почести, в знак признания его на редкость успешного правление в качестве наместника. Запись об этой церемонии ничем существенно не отличается от традиционных восхвалений и празднований в честь римских аристократов. Многие действия Сильвана — переселение племен, дипломатия, направленная на то, чтобы привить уважения к римской власти у местных народов, подавление восстаний и защита союзников от нападения недружественных племен, входили в обязанности наместников со времен создания первых постоянных провинций. Императорский наместник должен был хорошо исполнять эти обязанности, но ему не следовало проявлять инициативу и уж тем более стремиться к славе, начиная новые, не одобренные принцепсом завоевания.

Корбулон в Германии

Гней Домиций Корбулон был крупным, мужественным человеком. По внешности — настоящий военный. Он обладал инстинктивной способностью завоевывать уважение людей, особенно солдат. О его юности известно сравнительно немного. Он происходил из состоятельной и довольно известной семьи. Отец его был консулом (точнее, консулом-суффектом)^[45] в 39 г. Его мать выходила замуж не менее шести раз, и у него была единокровная сестра Цезония, ставшая последней женой Калигулы.

В 47 г. Клавдий назначил Корбулона императорским легатом Нижней Германии. Эта провинция накануне прибытия нового императорского наместника подверглась серьезному набегу хавков. Из своих земель, расположенных у побережья Германского (Северного) моря, хавки плыли на небольших кораблях. Они двигались вдоль береговой линии, чтобы грабить те районы Северной Галлии, к которым можно было подойти с моря или реки. Подобный род занятий прочно укоренился среди народов этого региона, которые позже станут знаменитыми уже как викинги. Хавками руководил Ганнаск, бывший родом из другого племени, каннинефатов (народа, родственного батавам). Он дезертировал из подразделения римских вспомогательных войск и таким образом пополнил перечень врагов, которых римляне считали наиболее опасными, потому что сами научили их сражаться.

Прибыв в Нижнюю Германию, Корбулон быстро предпринял ответные шаги, задействовав как сухопутную армию, так и корабли Германского флота (classis Germanica), которые патрулировали Рейн и Германское море. Чтобы перехватить тех мародеров, которые успели высадиться на сушу, Корбулон отправил небольшие отряды, а римские галеры преследовали германские корабли. Однако небольшие шайки налетчиков, умевших быстро атаковать, остановить было нелегко. Однако они становились уязвимыми, когда отступали, нагрузившись добычей. После непродолжительных военных действий хавки вскоре были изгнаны из римских провинций, и Корбулон, вновь сведя все подразделения своей армии в одном месте, устроил солдатам короткую, но очень жесткую тренировку. Тацит рассказывает, что он казнил двух легионеров, которые, сооружая лагерь во время походного марша, отложили в сторону свои мечи. Историк предполагал, что, возможно, эта история была всего лишь обычным преувеличением. Тем не менее даже Тацит считал, что подобные действия должны были установить в армии строгую дисциплину.

Как мы уже видели, полководец, первой задачей которого являлось переобучение и укрепление недисциплинированной распустившейся армии, являлся привычным персонажем в римской литературе. Поэтому, наверное, всегда будет возникать подозрение, что описание подобных действий может быть очередным клише, неизбежным в биографии знаменитого полководца.

Однако, поскольку армия на Рейне почти не участвовала в серьезных кампаниях в течение более десяти лет до прибытия Корбулона, многие солдаты и целые подразделения, скорее всего, не имели опыта боевых действий. К тому же в 43 г. большую часть войск, включая три легиона и вспомогательные подразделения, забрали из двух германских провинций, чтобы сформировать экспедиционный корпус для вторжения Клавдия в Британию. При этом были отобраны наиболее боеспособные части, а солдаты-новобранцы и лишенные честолюбия пассивные офицеры остались на месте. Как бы то ни было, постоянно поддерживать легионеров и воинов вспомогательных войск в состоянии боеготовности невозможно. Надо при этом учитывать, что им приходилось выполнять множество других заданий.^{290}

Когда Корбулон посчитал свою армию достаточно подготовленной для новой кампании, он пересек Рейн и двинулся вдоль побережья Германского моря. Первым племенем, с которым он столкнулся, были фризы, которые открыто напали на римские войска в 28 г. и еще не подверглись после этого надлежащим репрессиям. Армия Корбулона своей численностью и решительными действиями произвела неизгладимое впечатление на вождей фризов, и они незамедлительно сдались, позволив римлянам расположить гарнизон на своих землях, затем римский командующий двинулся на восток к землям хавков. Вперед были отправлены послы с требованием покориться римлянам. Послам также удалось организовать убийство Ганнаска, который уже не увидел поражения своих войск.

Как и в случае с вероломным захватом Югурты и убийством Вириата, этот инцидент снова продемонстрировал готовность римлян применять сомнительные и бесчестные методы, чтобы избавиться от вражеских вождей, чей характер и популярность способствовали затягиванию конфликтов. Однако в данном случае убийство привело к тому, что хавки стали сражаться еще ожесточеннее, поэтому Корбулон двинул на них свою армию. Предстоящая кампания — по мнению самого Корбулона — обещала быть довольно серьезной.

В этот момент он получил указания от Клавдия, который велел ему прекратить операции и возвращаться вместе с армией в провинцию. Из записей Тацита неясно, как император узнал, где находится его наместник и что он делает — но, вероятнее всего, источником этой информации являлись собственные донесения Корбулона. Клавдий не желал возобновления крупных операций к востоку от Рейна, особенно из-за того, что завоевание Британии все еще продолжалось.

Тацит также утверждает, что император такого невоенного склада, к тому же калека от рождения, которого собственная семья долго считала умственно неполноценным, не мог допустить, чтобы Корбулон прославился благодаря покорению новых племен. Клавдий уже сталкивался с попыткой мятежа наместника провинции в 42 г. и не хотел создавать себе еще более опасного соперника.

Корбулон незамедлительно подчинился — ослушание грозило немедленной казнью, — но в своих печальных комментариях о том, «какими удачливыми были римские полководцы в старые времена», он с тоской вспоминал республику, при которой на магистратов, стремящихся к славе, накладывалось гораздо меньше ограничений.

Когда все войска, включая гарнизон, размещенный среди хавков, были отведены обратно на западный берег Рейна, их командующий велел солдатам строить канал между Рейном и рекой Моза (Маас). Подобные занятия не позволяли солдатам бездельничать и поддерживали физическую форму, хотя и не столь успешно, как во время военной подготовки. К тому же подобные действия позволяли извлекать дополнительную пользу из провинций. Наместник зачастую удостаивался почестей от императора за подобные действия.

Тацит тут же приводит забавную историю. Курций Руф, наместник соседней провинции Верхняя Германия использовал своих легионеров, чтобы разработатъ новый серебряный рудник. Многие люди пострадали или погибли во время осуществления этого проекта, а прибыль от рудника оказалась ничтожной. Но Руф тем не менее удостоился триумфальных почестей. Тацит, не скрывая едкой иронии, рассказывает, что после этого легионеры написали письмо Клавдию с просьбой удостаивать этих почестей каждого наместника автоматически при получении назначения, а не ждать, пока он примется за выполнение таких трудных и бессмысленных задач.^{291}

Рим, Парфия и армянский вопрос

Деятельность Корбулона в Германии сделала его известным, но только благодаря более поздним кампаниям на Востоке он приобрел репутацию одного из величайших полководцев I века. Однако, прежде чем рассмотреть эти операции, стоит вспомнить историю отношений Рима и Парфии.

Парфия была самым могущественным царством, появившимся после распада империи Селевкидов в конце II века до н. э. Возглавившая ее царская династия Аршакидов в итоге добилась контроля над обширной территорией, включавшей значительную часть современных Ирана и Ирака. Эту область населяли очень разные народы — от жителей эллинистических городов (таких, как Селевкия и Ктесифон) до пастушеских полукочевых племен.

В Парфии власть формально находилась в руках царя, но на самом деле все решали главы семи крупных знатных семей. Армия состояла как из собственно царских войск, так и из воинов, следовавших за могущественными аристократами. Бывали периоды, когда аристократы с легкостью становились соперниками трона. Поэтому не в интересах царя было позволять какому-нибудь из них создать слишком большое и эффективное войско, которое могло быть использовано против верховного правителя.

Из-за внутренней слабости Парфия не могла стать серьезным соперником Римской империи, даже когда речь шла о контроле за восточными провинциями, — но она, несомненно, являлась самой сильной независимой державой, с которой сталкивался Рим во время поздней республики и принципата.

Парфянские армии в основном состояли из кавалерии, так что при столкновении с ними у легионов возникали совершенно иные проблемы, нежели во время войн с племенами Запада. Большинство парфянских кавалеристов были лучниками, которые прекрасно управлялись со своим оружием. Благодаря долгой практике они умели стрелять на скаку, но сами при этом были трудной мишенью для врага. Они никогда не вступали в ближний бой, если у них не было подавляющего преимущества.

Высокий статус в обществе занимали всадники, которые во время сражения были защищены доспехами так же как и их кони. Их называли катафрактами (catafracti). Эти воины набирались главным образом из аристократов и их ближайших приверженцев, поскольку подобное снаряжение стоило очень дорого. Эти воины также стреляли из лука, но нередко они шли в атаку и вступали в ближний бой. У каждого из них было длинное тяжелое копье (contos), которое всадник держал двумя руками.

Сочетание лучников, обстреливавших врага издали и катафрактов, способных действовать в ближнем бою, могло быть очень эффективным, но в парфянских армиях соотношение этих двух элементов не всегда оказывалось сбалансированным, а военачальники зачастую неумело использовали эти две силы. Тем не менее даже после появления подобных войск в армиях других государств в этот период они не могли соперничать с парфянами в таком необычном стиле боевых действий.^{292}

Помпей столкнулся с парфянами уже к концу своих восточных кампаний и мудро выбрал дипломатию, не сделав попытки вступить в военное противоборство. Однако в 54 г. до н. э. Красс, желая сравняться в военных достижениях со своими союзниками Цезарем и Помпеем, предпринял вторжение в Парфию. Для начала войны не доставало причин даже по римским стандартам (хотя такое мнение стало преобладать, когда кампания уже закончилась катастрофой).

Крассу было за шестьдесят, и его последним военным успехом была победа над Спартаком. Поначалу Красс руководил Парфянской кампанией без особой инициативы, и почти весь первый год военных действий не было. И римляне, и парфяне были слишком самоуверенными, ибо их армии привыкли побеждать восточных царей с необыкновенной легкостью.

В 53 г. до н. э. Красс столкнулся возле города Карры с отделившимся от главных сил парфянской армии отрядом под командованием Сурены — возможно, это был титул, а не имя. Местность в этом районе подходила для действий кавалерии, и римские легионеры не могли настигнуть своих подвижных противников, осыпавших их градом стрел. Римская конница, большая часть которой состояла из галльских вспомогательных отрядов, находилась под командованием Публия Красса, сына полководца. Он беспечно отделился от главной армии, это привело к тому, что кавалерия римлян была окружена и уничтожена. Оставшуюся часть дня конные лучники продолжали обстреливать каре легионеров. Римляне поначалу надеялись, что у противника закончатся стрелы, но просчитались, ибо Сурена сумел хорошо организовать снабжение боеприпасами, которые доставляли на верблюдах.

Многие солдаты Красса оказались ранены — главным образом в лицо, в ноги или праву руку, которая не была защищена щитом. Все же легионы не были настолько ослаблены, чтобы их могла смести атака катафрактов. Но Красс, который после смерти молодого Публия на время вышел из своей апатии и попытался взять под контроль своих солдат и подбодрить их в лучших римских традициях, вновь отчаялся и приказал отступать. Отступать, когда противник находится в непосредственной близости, всегда опасно. Но когда у врага много кавалерии, а местность открытая, это означает верную катастрофу. Большая часть римской армии погибла или была захвачена в плен. Существует интригующая легенда, что пленники-римляне были впоследствии проданы в рабство и в конечном счете попали на службу в Китай, но доказательства этого весьма неубедительны.

Красс был убит, когда пытался вести переговоры о мире, и его голова была доставлена парфянскому царю. Только небольшой отряд всадников под командованием квестора Кассия Лонгина — одного из тех, кто вскоре возглавит заговор против Цезаря, — бежал в Сирию, и им вскоре удалось отразить несколько слабых набегов противника на эту провинцию.

В это время парфяне были слишком заняты внутренними проблемами и не смогли воспользоваться преимуществами, полученными от своей победы. Царь казнил Сурену, сочтя его потенциально опасным соперником. Очевидно, это не способствовало появлению других одаренных военачальников.^{293}

Поскольку Рим вскоре оказался ввергнут в Гражданскую войну, возможности отомстить за Красса не представилось. Цезарь был убит, прежде чем он смог начать запланированное вторжение. Затем в 40 г. до н. э. царь Парфии Ород послал армию для завоевания Азии и Сирии. С ней был Квинт Лабиен, сын прежнего легата Цезаря, и несколько несгибаемых солдат Помпея. Это был тот уникальный случай, когда римский аристократ переходил на сторону врага Рима, — но даже в этом случае это могло рассматриваться как продолжение Гражданской войны.

Карры укрепили веру парфян в то, что их воины превосходят любого врага, включая римлян. Самоуверенность в сочетании с плохим руководством вылилась в тяжелые поражения в 39 и 38 гг. до н. э., когда парфянские армии опрометчиво напали на хорошо подготовленные римские войска, находившиеся под умелым руководством и занимавшие сильные позиции. Во втором из этих поражений сын царя Пакор был убит, а попытка захватить Сирию провалилась.

Марк Антоний не участвовал в этой кампании, и командование было в умелых руках его легата Публия Вентидия Басса. В следующем году еще один из его подчиненных сверг поддерживаемый парфянами режим в Иудее.

В 36 г. до н. э. сам Антоний возглавил крупную экспедицию в Парфию. Он извлек уроки из неудачного похода Красса и присоединил к своим легионерам гораздо больше кавалерии и легких пехотинцев, вооруженных луками и пращами. Во время марша Антоний по возможности держался тех мест, которые не подходили для операций большой массы конных войск.

Главные силы Антония продвинулись через Армению в Атропатену (современный Азербайджан), где начали осаду города Фрааты. Попытка парфян освободить город потерпела неудачу — легионеры ударяли оружием по щитам и громко кричали, пугая лошадей противника. Но все-таки вражеским всадникам удалось уйти без серьезных потерь. Антоний во время вторжения так быстро выдвинул свою армию вперед, что его тяжелый обоз с метательными машинами сильно отстал.

Парфяне переключили свое внимание на линии снабжения римлян, парфянская конница напала на обоз и его охрану. Без «артиллерии» и другого тяжелого снаряжения было невозможно захватить Фрааты, и Антоний был вынужден (пусть и с неохотой) отвести войска. После чего парфяне по своему обычаю стали совершать набеги на движущиеся колонны, нанося тяжелые потери перегруженным легионерам. Экспедиция Антония закончилась не так плачевно как поход Красса, но все же стала серьезным поражением. Растущая напряженность между Антонием и Октавианом мешала любой попытке возобновить войну^{294}.

Август не обращал внимания на парфян почти десять лет после битвы при Акции, но в 20 г. до н. э. он послал молодого Тиберия на Восток, чтобы возвести на армянский трон нового правителя вместо парфянской марионетки. Благодаря сочетанию дипломатии и силовой угрозы римлянам удалось добиться своих целей, включая возвращение всех знамен, особенно столь ценимых штандартов с орлами, а также пленников, которые были захвачены во время кампаний Красса и Антония. Знамена с орлами были доставлены в Рим и установлены в храме Марса Ультора (Марса Мстителя), в центре нового форума Августа.

Дипломатический успех предотвратил риск полномасштабной войны с Парфией, армия Августа была переброшена на другой театр военных действий. К этому времени и римляне, и парфяне прониклись уважением к военной мощи друг друга. Но главным источником трений между ними оставалась Армения. Обе стороны считали ее сферой своего влияния. Для римлян Армения была одним из зависимых царств, и они требовали, чтобы ее царь признавал, что его власть должна быть одобрена Римом.

Одной из целей миссии, с которой Германика отправили на Восток в 18 г., была необходимость даровать власть новому армянскому царю в Артаксате. Находясь в политической зависимости от Рима, культурно Армения имела гораздо больше общего с Парфией и рассматривалась парфянскими царями как подходящее и выгодное царство, которым можно было вознаградить верных родственников из династии Аршакидов.

В 35 г. парфянский царь возвел одного из своих сыновей на армянский трон, но он был быстро разбит соперником, которого поддерживали римляне. В 52 г. царь Парфии Вологез I воспользовался периодом неразберихи в Армении после убийства ее царя непопулярным племянником, чтобы заменить его своим родным братом Тиридатом. Стареющий Клавдий сначала никак не отреагировал на эти действия, но после смерти принцепса в 54 г. его преемник и приемный сын Нерон решил принять меры, и в следующем году в этот регион отправился Корбулон. Это назначение было встречено с одобрением сенаторами, ибо казалось, что новый император будет выбирать на ответственные должности людей, руководствуясь их качествами и, конечно же, с учетом высокого происхождения и богатства.^{295}

Корбулон в Армении

Корбулону были даны в подчинение Каппадокия и Галатия. Обычно эти провинции были сенаторскими, но августовская система была крайне гибкой, и назначить императорского наместника для контроля над этой территорией, превращенной в экстраординарную провинцию, не составило никакого труда. Благодаря тому что императорские легаты могли переводить солдат и офицеров из легионов в свой большой штаб, они, как правило, имели в своей свите куда больше людей, чем сенаторский проконсул. Корбулону был предоставлен проконсульский, а не пропреторский империй, и под его началом служил младший легат, выполнявший большую часть административных функций в его расширенной провинции.

Каппадокия открывала доступ в Армению, а в Галатии было большое население, здесь жили потомки галльских (именуемых ныне галатами) племен, которые захватили эту территорию в III веке до н. э., так что в этой провинции можно было набрать многочисленные вспомогательные войска высокого качества. В Каппадокии стояли гарнизоном подразделения вспомогательных войск, но ни в одной из этих областей не было целого легиона, так что основная часть войск, поступивших в распоряжение нового наместника, была взята из армии, расквартированной в Сирии.

Корбулон получил два из четырех сирийских легионов и половину вспомогательных подразделений. Дополнительные войска должны были также прийти из зависимых царств этого региона. С самого начала существовали некоторые трения между Корбулоном и легатом Сирии Умидием Квадратом, который был вынужден отдать практически половину своей армии, и при этом заранее знать, что ему суждено остаться в тени своего более известного коллеги. Но поскольку Корбулон обладал более высоким империем, споры не выходили за рамки незначительных ссор.

С самого начала действий Корбулона оставалась надежда на дипломатическое разрешение конфликта: Тиридат согласится прибыть в Рим, чтобы царский сан ему был официально дарован Нероном. Поэтому Корбулон отправил послов(обычно это были центурионы) к Вологезу, но при этом готовил свою армию к войне на тот случай, если эти предложения будут встречены отказом. Нерон уже приказал, чтобы численность сирийских легионов была увеличена до полного состава за счет призыва (dilectus), хотя неясно, что данное понятие означало во времена принципата.

Теоретически каждый римский гражданин оставался военнообязанным, но события в 6 и 9 гг. показали, каким непопулярным был призыв, особенно в Италии. Набор на воинскую службу в восточных провинциях, возможно, означал элементарную вербовку силой, при которой на поиск «добровольцев» отправлялось больше обычного вербовочных отрядов.

К середине I века число уроженцев Италии среди легионеров неуклонно снижалось, большинство новобранцев были римскими гражданами из провинций. Вероятно, довольно быстро появилось желание вербовать на военную службу неграждан из некоторых более развитых регионов на Востоке, которым после вступления в легион предоставлялось право голоса. Август сформировал из галатов целый легион XXII Дейотаров (Legio XXII Deiotariana). Считалось, что эта провинция обеспечивает хороших рекрутов.

Интересен тот факт, что набор, который должен был довести численность легионов до полного состава, происходил приблизительно во время миссионерского путешествия апостола Павла через Галатию — хотя сейчас ведутся споры относительно его маршрута через эту провинцию. Его более позднее письмо галатским церквям содержит поразительное число военных терминов и оборотов речи.^{296}

Корбулон обнаружил, что войска под его командованием находятся в плохом состоянии. Тацит сообщает, что сирийские легионы были вовсе непригодны для боевых действий и плохо дисциплинированны, потому что армия в этих местах вела праздную жизнь в течение многих лет. Он утверждает, что в легионах имелись старые солдаты, никогда не строившие и не видевшие походного лагеря, а у некоторых не было нагрудника или шлема. Произведя смотр войск, полководец приказал демобилизовать всех, чей возраст и здоровье делали их непригодными к службе.

Мы снова сталкиваемся со стандартной историей о великом полководце, который, прибыв к месту назначения и обнаружив деморализованную армию, быстро наводит порядок, восстанавливает строгую дисциплину и превращает распустившуюся армию в эффективное войско. Еще одно распространенное клише — это утверждение, что долгая служба на Востоке, особенно в больших городах, разлагает армию нравственно и снижает боеготовность солдат.

Ученые верно отметили, что даже в источниках, которые склонны придерживаться подобной точки зрения, иногда говорится, что легионы, размещенные на Востоке, не отличались низким уровнем подготовки, и что рекруты в них были ничуть не хуже, чем набранные в западных провинциях. Однако это не означает, что в 55 г. войска Корбулона не нуждались в интенсивных тренировках. Сирийская армия до этого занималась в основном наведением порядка в провинциях, для чего солдат часто разделяли на множество маленьких отрядов. Это давало подразделениям мало возможностей для регулярных совместных тренировок, особенно на уровне легионов и целых армий.

Опыт Корбулона в Германии уже продемонстрировал, как быстро снижается боеготовность войск в мирной провинции, поэтому в состоянии сирийской армии не было ничего из ряда вон выходящего. Кроме того, в ее легионах появились новобранцы, а многих ветеранов только что демобилизовали. Было необходимо обучить новичков и сделать их органичной частью новых подразделений. Поэтому суровые тренировки, которые Корбулон устроил для своих солдат, являлась разумной и обычной подготовкой к боевым операциям, которые могли оказаться продолжительными и трудными.^{297}

Полководец повел своих солдат в горы, чтобы тренировать их в условиях похожих на те, с которыми они могут столкнуться в горной Армении. Было очень холодно, Тацит рассказывает о многочисленных случаях обморожений, о солдате, руки которого примерзли к вязанке дров и о часовых, умерших на своих постах от переохлаждения. Всю зиму армия оставалась в палатках, а не сооружала зимние лагеря и не возвращалась на квартиры в городах. Корбулон разделял со своими солдатами все трудности и

в легкой одежде, с непокрытой головой, постоянно был на глазах у воинов и в походе, и на работах, хваля усердных, утешая немощных и всем подавая пример.^{298}

Помимо того что полководец старался воодушевить воинов, он также наказывал за любой проступок строже, чем обычно. Дезертирство всегда являлось проблемой в профессиональной армии, где людям приходилось служить двадцать пять лет и подвергаться суровым наказаниям. Не выдерживая таких жестких условий, многие бежали из армии. Корбулон приказал казнить всех дезертиров, игнорируя обычную практику применения менее строгих наказаний к тем, кто пытался дезертировать только в первый или во второй раз. Все равно встречались такие, кто решался на побег, но введение строгих мер привело к тому, что армия Корбулона потеряла из-за дезертирства меньше людей, чем большинство других римских войск.

К обоим легионам из сирийского гарнизона, III Галльскому (Legio III Gallica) и VI Железному (Legio VI Ferrata), присоединился третий — скорее всего, IV Скифский (Legio IV Scythica) из Мезии, хотя Тацит утверждает, что это подразделение ранее квартировалось к востоку от Германии. Нам не известно, когда прибыл последний легион, но весьма вероятно, что это подразделение также прошло тренировки, готовясь к войне. Но при этом IV Скифский, судя по всему, не играл значительной роли в операциях почти до конца войны.^{299}

Поначалу казалось, что Риму удастся добиться своих целей с помощью дипломатии, ибо Вологез согласился на требование послов предоставить заложников. Помимо небольших споров между послами, отправленными Квадратом и дипломатическими представителями Корбулона из-за того, кто будет сопровождать этих парфянских аристократов, казалось, что кризис разрешен, и сенат постановил удостоить Нерона почестями. Однако Тиридат отказался ехать в Рим, и это решение было поддержано его братом. Поэтому снова возникла напряженность, которая длилась около года.

Значительная часть римской армии была расположена возле границы с Арменией, и Корбулон велел построить ряд фортов, к которым были в основном прикреплены солдаты вспомогательных войск под командованием некоего Пакция Орфита, бывшего примипила. Во время принципата примипил после пребывания на этом посту автоматически причислялся к сословию всадников, и Орфит, вероятно, уже являлся префектом вспомогательных войск или трибуном. Он был самоуверенным, агрессивным офицером, который сообщил Корбулону, что ближайшие армянские гарнизоны находятся в плохом состоянии, и попросил разрешения атаковать их.

Несмотря на ясный приказ воздерживаться от подобных действий, Орфит, воодушевленный азартом некоторых недавно прибывших турм (turmae) вспомогательной кавалерии, решил все же предпринять атаку. Армяне оказались более подготовленными, чем доносила разведка, и обратили авангард римского отряда в бегство. Положение еще больше ухудшилось, когда паника охватила остальные войска, которые вскоре стали отступать к фортам.

Поражение, пусть даже и в такой маленькой стычке, было самым худшим началом военной кампании, особенно для неопытной армии. Обычно полководец надеялся одержать несколько легких побед после проведенных тренировок, чтобы закрепить уверенность солдат в своих силах. Корбулон пришел в ярость и задал Орфиту и другим префектам хорошую головомойку. Когда офицеры и их подразделения снова присоединились к основной армии, им было приказано разбивать палатки за оградой лагеря. Это являлось символическим унижением, которое часто применялось к тем, кто остался в живых, в подразделениях, подвергшихся децимации.

Унижая и осмеивая потерпевших поражение, Корбулон надеялся, что остальные солдаты не будут слишком превозносить противника. Позднее, после просьб всей армии (скорее всего, офицеров) полководец позволил «убедить себя» и разрешил провинившимся подразделениям вернуться в лагерь. Вероятно, он счел, что преподал армии наглядный урок, как необходимо беспрекословно подчиняться его приказам.

Возможно, эта история произошла приблизительно в то же время, что и случай, рассказанный Фронтином. По его словам, Корбулон обнаружил, что префект, чье подразделение вспомогательной кавалерии было обращено в бегство врагом, не заботился, чтобы у его бойцов было надлежащее вооружение и снаряжение. В качестве наказания он велел этому человеку, некоему Эмилию Руфу, явиться к его палатке и приказал своим ликторам раздеть его догола. Затем Руф был оставлен стоять в положении «смирно» в этом неподобающем виде до тех пор, пока полководец не соизволил его отпустить.^{300}

Учитывая, что враг сосредоточил войска на границе его царства, Тиридат начал преследовать те народы и города, которые были благожелательно настроены к Риму. Помимо своих собственных солдат, у Тиридата имелся дополнительный отряд всадников, присланный братом. Корбулон выступил против армянского царя и первым делом попытался защитить дружественные города. Сначала он надеялся втянуть неприятеля в решающую битву, но Тиридат не желал рисковать и предпочел максимально использовать подвижность своих войск.

Тогда Корбулон разделил свою армию на несколько небольших колонн, надеясь оказать давление на врага в нескольких местах одновременно. Он также велел царю Коммагены совершать набеги на те районы Армении, которые находились ближе всего к его земле. С помощью дипломатии удалось склонить на сторону римлян мосхов, племя, жившее на северо-западе Армении, и убедить их напасть на Тиридата. Приблизительно в это же время Велогез вынужден был подавлять восстание в своей стране и не мог больше направлять значительную военную помощь брату. Тиридат отправил послов, вопрошая, почему он подвергся нападению, несмотря на то, что еще во время первого раунда переговоров Велогез передал римлянам заложников. Корбулон просто повторил, что Тиридат должен отправится в Рим и получить царские полномочия из рук Нерона.

Была назначена встреча, но римский командующий решил не выполнять предложение Тиридата привести с собой сопровождение из невооруженных легионеров, в то время как армянский царь должен был явиться с 1000 конных лучников. Вместо этого Корбулон взял с собой все свои войска, включая VI Железный, усиленный 3000 солдат из III Галльского. Они шли строем, под одним знаменем с орлом, чтобы казалось, что идет только один легион. Корбулон также проследил, чтобы встреча проходила в месте, дающем ему очень хорошую позицию на тот случай, если вспыхнет сражение.

Кончилось это тем, что Тиридат (возможно, заподозрив неладное) отказался приблизиться. Спустя несколько часов обе стороны удалились, чтобы расположиться лагерем на ночь, но под покровом темноты царь отступил и тут же послал основную часть своих войск напасть на линию снабжения римлян, идущую от порта Трапезунд на берегу Понта Эвксинского (Черное море). Такой ход был типичен для действий парфян во время войны, и в прошлом он принес успех в борьбе с Антонием. Корбулон был подготовлен лучше — у него имелся ряд фортов для охраны дороги, ведущей к морю через горные перевалы, а каждая партия продовольствия сопровождалась воинским отрядом^{301}.

Хронологию кампаний Корбулона невозможно восстановить точно, ибо труд Тацита, который является единственным подробным источником, описывающим эти операции, довольно туманен с точки зрения военной истории. Для Тацита описание войны, даже такой, где столь похвально действовал настоящий герой-аристократ, служило лишь для того, чтобы разнообразить описание римской политической жизни, пороков императора и его двора. Неясно, происходили ли операции, описанные выше, в 56 или 57 гг. — или, возможно, даже в 53 г. Однако известно, что после неудачной попытки втянуть Тиридата в решающую битву во время первых операций Корбулон решил нападать на самые важные города и крепости, сохранившие верность царю. Подобная угроза должна была заставить врага отвлечь внимание от линий снабжения римлян и могла даже заставить царя вступить в генеральное сражение. Укрепленные города контролировали прилегающую территорию и служили важными источниками доходов и военных ресурсов. Поэтому они имели большое значение. К тому же царь, который не мог защитить верные ему города и бессильно смотрел, как их захватывают, быстро терял популярность в глазах подданных.

Римская, армия двинулась в долину реки Аракс. Сам Корбулон повел один из отрядов против крепости Воланд (возможно, современный Игдыр), а двое его подчиненных выступили против более маленьких или менее защищенных городов.

После того как Корбулон лично произвел рекогносцировку позиции и убедился, что все его солдаты снаряжены должным образом, он приказал идти на штурм. Он подбадривал солдат, заявляя, что верит в их мужество, и обещал славу и богатую добычу. Под прикрытием «артиллерии», лучников и пращников часть легионеров построилась «черепахой» (testudo) — щиты они держали над головами так, чтобы они частично перекрывали друг друга и образовали надежную защиту от большинства тяжелых метательных снарядов. Затем солдаты «черепахи» начали подкапывать стену кирками и ломами. Солдаты другого отряда приставили к стене лестницы, чтобы захватить стену наверху.

Воланд пал в течение нескольких часов, а римляне не потеряли во время штурма ни одного человека, было только несколько раненых. Защитники были перебиты, а женщин, детей и тех, кто не участвовал в боевых действиях, продали в рабство. Вся захваченная добыча была отдана в награду солдатам. Две другие твердыни подверглись подобной же участи в тот же самый день. Напуганные легкостью, с которой римляне захватили эти крепости, и не желая разделить подобную судьбу, большинство ближайших городов и деревень сдались Корбулону без боя.^{302}

После этого римская армия снова объединилась и двинулась на Артаксату. Прежде чем начать осаду нужно было перейти реку Аракс, но поскольку мост находился неподалеку от городских стен, Корбулон повел своих солдат окольным путем и перешел реку вброд. Угроза захвата столицы одного из районов Армении^[46] заставила Тиридата повести свою армию на ее защиту. Он развернул свое войско в боевом порядке на открытой равнине на пути римской армии. Тиридат надеялся провести бой на этом месте, удобном для его многочисленной кавалерии, или же, изобразив отступление, заставить римлян кинуться преследовать всадников и заманить их в ловушку.

Армия Корбулона двигалась вперед, образовав каре. Каждая походная когорта была готова быстро перестроиться в боевой порядок. У Корбулона было подкрепление — вексилляция (vexillatio) — отборный отряд, который назывался так по квадратному флагу на древке (vexillum). Эта вексилляция была взята из легиона, оставшегося в Сирии — X Бурный (Legio X Fretensis), и образовывала переднюю часть каре. Справа двигался III Галльский, а VI Железный — слева, они защищали обоз, находящийся в центре. Тыл прикрывала 1000 кавалеристов, которым было строго приказано не оставлять эту позицию ни при каких обстоятельствах. Большее количество всадников, поддерживаемых пешими лучниками, было развернуто на флангах.

Видя, что римская армия готова отразить лобовую атаку, Тиридат послал вперед небольшие группы конных лучников прощупать неприятеля. Эти легко снаряженные всадники галопом поскакали вперед, пуская в римлян стрелы. Затем они принялись отступать, изображая панику и надеясь заставить противника опрометчиво пуститься в преследование. Корбулон приучил своих солдат безоговорочно повиноваться приказам — недавнее наказание Орфита служило напоминанием о цене за ослушание. Однако один декурион, жаждущий прославиться, вырвался вперед и почти сразу же был сражен градом стрел. Это еще раз подтвердило, что парфяне и во время отступления являются крайне опасным врагом. С приближением темноты Тиридат отвел свою армию.

Корбулон разбил лагерь на том месте, где стоял, и какое-то время обдумывал, не стоит ли повести легионеров на штурм Артаксаты этой же ночью. Он подозревал, что царь ушел к городу, и надеялся застать его врасплох прежде чем тот успеет организовать оборону. Но Корбулон отказался от этой мысли, когда его разведчики (exploratores) сообщили, что Тиридат на самом деле ушел в другом направлении и, вероятно, собирается отступить в отдаленный регион. На рассвете Корбулон отправил свою легкую пехоту окружить город, чтобы никто ни мог из него уйти. Затем он двинулся со своими главными силами.

Покинутые своим царем жители Артаксаты открыли ворота и сдались римлянам. Им позволили беспрепятственно уйти; но сам город был сожжен, а его стены разрушены, ибо у Корбулона было слишком мало войск, чтобы держать здесь гарнизон. Да и в любом случае большая удаленность от других римских баз делала эту позицию ненадежной.

Победоносная армия официально провозгласила Нерона императором за победу, одержанную его наместником. Еще один титул, который император с радостью принял, как и другие почести, которыми осыпал его льстивый сенат.^{303}

После этого успеха Корбулон отправился к Тигранокерту, следуя почти тем же путем, что и армия Лукулла веком ранее. Города, как и отдельные племена, которые встречали его радушно, получали прощение. Тех же, кто пробовал сопротивляться или бежать, ждало «наказание». Как-то раз Корбулон обнаружил, что местные жители ушли в горные пещеры с вещами, которые смогли унести с собой. Он приказал солдатам сложить у входов в пещеры хворост и поджечь. Беглецы сгорели или задохнулись. Иберам, которые были в то время союзниками Рима, велели разграбить территорию мардов — горного племени, которое отказалось подчиниться. Корбулон, как и все римские полководцы, применял силу или дипломатию в зависимости от того, что могло принести большую выгоду. Хорошее обращение с теми, кто подчинялся Риму, побуждало остальных сдаваться и тем самым способствовало ослаблению врага.

Путь через труднопроходимую местность был непростым, и поскольку Корбулон поддерживал высокий темп передвижения, провизии стало не хватать. Вероятно, полководец велел взять с собой минимальный обоз. Одно время рацион солдат вместо обычно хорошо сбалансированного питания состоял почти исключительно из мяса — до тех пор, пока войска не вышли на плодородные равнины вокруг Тигранокерта, где можно было раздобыть провизию.

Но здесь римляне столкнулись с более организованным сопротивлением. Один укрепленный город был взят после непродолжительного штурмом, но нападение на другой было отбито и его пришлось осаждать. Примерно в это же время несколько армянских аристократов, прежде присоединившиеся к римлянам, были арестованы и казнены по подозрению в заговоре. Якобы они планировали убийство римского командующего. Когда римляне наконец добрались до Тигранокерта, городской совет не знал, какое принять решение — сопротивляться им или сдаться на милость победителя. Все решил случай. Известный местный аристократ, некий Ваданд был взят в плен во время недавнего сражения — или, возможно, был одним из подозреваемых в заговоре. Корбулон приказал обезглавить его, а затем его голову с помощью баллисты (ballista) перебросили через городскую стену. Фронтин утверждает, что

случайно голова попала в центр собрания, которое как раз происходило у варваров; при виде головы, усматривая в ней как бы предзнаменование, пораженные варвары поспешили сдаться.^{304}

Римскому полководцу была преподнесена золотая корона, и он, надеясь, что снисходительность склонит на его сторону население такого важного города, объявил горожанам, что их больше никак не будут ущемлять.

Однако дальнейшая борьба продолжалась, и римляне после осады и тщательно подготовленного штурма захватили крепость Легерда. Тиридат больше не мог предпринять какие-то серьезные действия для защиты своего царства, ибо Вологез в это время подавлял восстание гирканов, которые жили возле Каспийского моря. Последние отправили послов к Корбулону и стали союзниками Рима. Тиридат предпринял попытку отступить в Мидию, но был остановлен, когда столкнулся с отрядом вспомогательных войск под командованием легата Верулана Севера. Узнав, что Корбулон с главной армией спешит следом, царь поспешно ушел.

Римляне послали карательные экспедиции во все части Армении, которые, как им казалось, проявляли лояльность по отношению к царю династии Аршакидов, но больше нигде не столкнулись с серьезным сопротивлением. Нерон назначил царевича каппадокийского царского дома — родственника Ирода — новым царем Армении. Этот человек, Тигран, провел значительную часть своей жизни заложником в Риме, и император считал его надежным человеком. Корбулон и главная армия ушли из Армении и отправились в Сирию, где в тот момент не хватало наместника, поскольку миновало уже несколько месяцев как умер Умидий Квадрат. Корбулон оставил в помощь Тиграну отряд из 1000 легионеров, трех когорт вспомогательной пехоты и двух ал кавалерии.^{305}

Но каппадокиец оказался чересчур дерзким и в 61 г. начал грабить район, контролируемый Парфией. Жалобы Монобаза, правителя Адиабены, на то, что его парфянский патрон не обеспечивает должной защиты своим подданным, вынудили Вологеза вмешаться, чтобы не потерять лицо, а следом, несомненно, и земли. Публично подтвердив право Тиридата на армянский трон, Вологез выделил ему отряд своей царской кавалерии под командованием Монеза и войска, набранные в самой Адиабене. Он также заключил мир с гирканами, чтобы Тиридату было легче действовать в Армении.

С выделенными ему войсками и остатком собственной армии Тиридат отправился возвращать свое царство. Корбулон в ответ отправил в Армению два легиона — IV Скифский и XII Молниеносный (Legio XII Fulminata). Хотя под его командованием было три других легиона, наместник имел в своем непосредственном распоряжении только один для защиты Евфрата в случае, если парфянский царь решился напасть на Сирию. Этому подразделению было незамедлительно поручено подготовить оборонительные сооружения, включая строительство ряда фортов для контроля над всеми основными источниками чистой воды. Наместник также написал Нерону письмо с просьбой назначить нового легата для ведения войны в Армении, поскольку одному человеку было трудно одновременно следить за боевыми действиями за пределами империи и защищать Сирию.^{306}

Монез повел армию на Тигранокерт, но обнаружил, что Тигран хорошо подготовился к защите города, поскольку у него имелся большой запас продовольствия и сильный гарнизон, включая римские войска, оставленные Корбулоном. Парфянским кавалеристам не нравилось сооружать осадные укрепления, и они не обладали необходимыми навыками для выполнения подобных задач. На корм лошадям они решили использовать доступный местный фураж, но им не повезло, так как значительную часть растительности в округе недавно уничтожила саранча. Поэтому именно войска из Адиабены играли ведущую роль в последующем штурме города и понесли тяжелые потери, когда атака была отбита, и нападавшие обращены в бегство вылазкой римлян. Корбулон отправил центуриона послом к Вологезу. Парфянский царь перевел свой двор и армию в Нисибис, город, расположенный на расстоянии около 37 римских миль от Тигранокерта.

Провал осады и нехватка продовольствия вынудили царя отдать приказ Монезу уйти обратно в Парфию. После переговоров было решено, что парфянские послы должны отправиться к Нерону в Рим, после чего римляне также покинули Армению. Тигран ушел вместе с ними, ибо римляне были готовы снова иметь дело с Тиридатом, если тот будет признавать, что правит с разрешения императора. Однако подробности этого условия оказались неприемлемыми для парфян, и в 62 г. война была возобновлена.^{307}

Для командования в Каппадокии (вероятно, также и в Галатии) прибыл новый легат, который должен был заниматься войной в Армении. Это был Цезенний Пет. Ходили слухи, что, узнав о его назначении, Корбулон предпочел переговоры, а не вооруженную борьбу, ибо не хотел начинать военную кампанию лишь для того, чтобы другой человек заменил его и успешно закончил войну вместо него. Тацит не забывает упомянуть, что некоторые люди утверждали, что Корбулон боялся потерпеть даже незначительное поражение, чтобы не прерывать череду блестящих побед.

По прибытии Пет принял командование двумя сирийскими легионами — IV Скифским и XII Молниеносным, а также Македонским (Legio V Macedonica), недавно переведенным с данубийской границы, а у Корбулона были III Галльский, Железный и X Бурный. Обе этих армии поддерживались вспомогательными войсками, но характерно, что в распоряжении Корбулона находились легионы, с которыми он участвовал в кампаниях в последние годы. Пету же достались войска, которые, вероятно, были плохо подготовлены и, несомненно, обладали гораздо меньшим опытом.

Пет не стал проводить — возможно, у него просто не было на это времени — тренировки, как это делал Корбулон, готовя солдат к войне. Взаимоотношения с Петом у Корбулона были такими же прохладными, как и с Квадратом. Пет очень хотел показать, что он сам себе хозяин, а не просто подчиненный, и жаждал сравняться в достижениях со своим знаменитым коллегой, а может, и превзойти их. Корбулон же не горел желанием помогать ему в этом.^{308}

О Пете известно немногое, но его руководство последующей кампанией было явно некомпетентным. Поначалу дела шли довольно хорошо, когда он повел свою армию в Армению в ответ на парфянское вторжение, возглавляемое Тиридатом. Он взял с собой лишь два легиона, оставив V Македонский на базе (возможно, он просто не успел сделать его органичной частью армии). Римское войско прошло через Таврские горы и направилось к Тигранокерту, но подготовка к операции велась в спешке, и снабжение не было организовано должным образом. Было захвачено несколько крепостей, но нехватка провизии заставила армию отойти в регион, граничащий с Каппадокией, а не зимовать в центральной Армении.

Сначала парфяне, судя по всему, планировали направить основной удар на Сирию, но Корбулон, прикрывая группы работавших солдат метательными машинами, размещенными на кораблях, соорудил понтонный мост через Евфрат, и занял сильную позицию на противоположном берегу. Парфяне, оценив уверенность римлян в своих силах и их очевидное превосходство, отправили основную часть своих сил в Армению.

Пет был не готов к этой встрече. Он рассредоточил свои легионы и щедро раздал увольнительные офицерам. Когда подошел Вологез с основной армией, самоуверенность Пета мгновенно сменилась паникой. Поначалу он смело перешел через реку Арсаний и занял позицию возле Рандеи, но потери в небольших стычках заставили его отказаться от намерения вступать в бой.

Нервозность командующего передалась значительной части его армии, и в итоге несколько отдельных отрядов потерпели позорное поражение. Римляне пришли в еще большее замешательство, когда парфяне обратили в бегство отряд элитной паннонской кавалерии. Хотя местность позволяла пехоте занять хорошие оборонительные позиции, Пет оказался окруженным в нескольких лагерях, которые были сооружены в спешке и плохо защищены.

Командующий отправил к Корбулону послания с отчаянными мольбами, но прежде чем какая-то помощь успела прибыть, Пет начал переговоры с парфянским царем. Почти сразу же последовала сдача на унизительных для римлян условиях. Как пишет Тацит, ходили слухи, что солдаты Пета были проведены под ярмом и, что совершенно точно, легат согласился на вывод всех римских войск из Армении, а так же обещал передать все крепости и снаряжение парфянам. Легионерам даже велели построить мост через Арсаний, чтобы Вологез мог проехать по нему на слоне, празднуя свой триумф. Однако распространился слух, что солдаты сконструировали мост так, чтобы он рухнул под тяжестью слона, и слону пришлось переходить реку вброд.

Уход римской армии стал больше походить на беспорядочное бегство после того, как ее колонна была с восторгом ограблена местными армянами. Солдаты Пета проходили по сорок римских миль в день, бросая раненых и больных, а также тех, кто не мог быстро передвигаться. Корбулон, который взял по вексилляции в 1000 человек из трех своих легионов, усилил их вспомогательными войсками и кавалерией, был к этому времени уже близко. После переправы через Евфрат он начал встречать отставших солдат. Его колонну сопровождало большое число верблюдов, нагруженных зерном, чтобы она могла двигаться быстро и не занималась добычей фуража.

Позднее в своих «Записках», утраченных для нас, но еще доступных во времена Тацита, Корбулон утверждал, что солдаты Пета сожгли склады с продовольствием, когда оставляли свои лагеря, и что парфяне были готовы прекратить осаду, потому что их собственные запасы были на исходе.

Однако ходили слухи, что опытный командир сознательно медлил, надеясь сделать свое прибытие как можно более драматичным. Тем не менее, даже если это соответствовало действительности, бедственная ситуация была создана самим Петом. Корбулон отклонил просьбу злосчастного легата начать совместное вторжение, поскольку он был сейчас наместником Сирии и не имел приказа вторгаться в Армению. Затем Корбулон направился обратно в свою провинцию, сожалея о том, что все его прежние усилия пошли насмарку. Пет же вернулся зимовать в Каппадокию.

Прошло какое-то время, и Вологез потребовал, чтобы Корбулон сдал мост через Евфрат, который он построил, а также позиции около него, и вернулся на сирийский берег. Римлянин выдвинул встречное требование: пусть сначала все парфянские войска покинут Армению. Римлянин заявил, что отдаст мост и позиции на другом берегу только после того, как это произойдет. Другое парфянское посольство было отправлено в Рим. Выдвинутые ими требования и произведенный допрос сопровождавшего их центуриона дали ясно понять, что Пет в официальном донесении скрыл масштаб поражения. Легата вскоре вызвали в Рим, но Нерон объявил, что Пету хватит одного порицания, насмешливо заметив, что если такого нервного человека подержать в неизвестности относительно его судьбы достаточно долго, он наверняка заболеет.^{309}

Тацит практически никогда не хвалил Нерона — даже в начале его правления, когда принцепс еще не превратился в чудовище. Однако даже он с одобрением говорит о решении императора рискнуть и продолжить «опасную войну», а не идти на «позорный мир». Новый наместник, Гай Цестий Галл, был отправлен в Сирию, а Корбулону снова велели руководить действиями в Армении с правом при необходимости начать войну. Его империй превышал империи всех остальных наместников этого региона, поэтому Тацит сравнил его полномочия с теми, которые были у Помпея во время войны с пиратамй.

У него также появился дополнительный легион, XV Аполлонов (Legio XV Apollinaris), присланный из Германии. Таким образом, Корбулон имел семь легионов, но IV Скифский и XII Молниеносный были сочтены непригодными для службы и отправлены в гарнизон в Сирии. Действующая армия состояла теперь из четырех легионов — III Галльский, V Македонский, VI Железный и XV Аполлонов — наряду с вексилляциями, взятыми из легионов в Египте и с данубийской границы, а также большого отряда вспомогательной пехоты и кавалерии.

Перед началом вторжения в Армению Корбулон провел соответствующие религиозные церемонии, чтобы очистить армию, а затем обратился к солдатам, рассказывая о своих прежних успехах и возлагая всю вину за поражение на Пета.

Появление такого большого римского войска под командованием опытного военачальника побудило Вологеза и Тиридата пойти на переговоры, и обе армии встретились возле Рандеи. Корбулон отправил сына Пета, служившего трибуном в одном из легионов, с небольшим отрядом, чтобы похоронить останки солдат, погибших в 62 г. После переговоров (римский полководец и армянский царь встречались в сопровождении эскорта из двадцати человек на нейтральной территории и, спешившись, приветствовали друг друга) был заключен договор. Оба войска во всем своем блеске выстроились друг против друга. Среди римских войск был сооружен трибунал, и на него водрузили статую Нерона, изображавшую принцепса в курульном кресле^[47]. Тиридат возложил свою царскую диадему перед статуей и согласился поехать в Рим, чтобы снова получить ее из рук императора.

Когда Тиридат и его спутники были приглашены на пир, Корбулон постарался в подробностях рассказать им о порядках в римском лагере, особенно подчеркивая организацию и дисциплину армии. Такие демонстрации мощи впредь станут главным элементом римской дипломатии в течение нескольких веков. По мнению самих римлян, подобные мероприятия всегда были не встречей равных, а наглядным подтверждением римского превосходства.^{310}

В конечном счете римляне добились своей цели, и Тиридат официально признал, что его право на трон основано на одобрении римского императора. После того как этот вопрос был выяснен, конфликт посчитали исчерпанным. Корбулону не позволили занять Армению и создать новую провинцию, и уж тем более — предпринять полномасштабное вторжение в Парфию. На протяжении этих кампаний его свобода действий сдерживалась указаниями императора. Тем не менее контроль Нерона и его советников также сделал возможным перевод подкреплений из других провинций для поддержки сил на Востоке.

Помимо этого Корбулон несколько лет подряд командовал легионами, что во времена республики при обычных обстоятельствах не разрешалось никому за исключением Помпея и Цезаря. Несмотря на то, что у него было гораздо меньше свободы во время принятия самых важных стратегических решений, во всех остальных отношениях Корбулон руководил своей армией почти так же, как это делали республиканские полководцы.

Хотя теперь римские аристократы действовали в иной политической обстановке, они продолжали стремиться к славе. Соперничество между Корбулоном и его коллегами, управлявшими соседними провинциями, когда каждый старался затмить другого, очень напоминает соперничество между республиканскими наместниками. Императорский легат должен был компетентно выполнять возложенные на него задачи, и принцепсы большей частью искали людей с подлинными талантами, чтобы возложить на них командование в самых важных кампаниях, так как любое поражение пагубно отражалось на самих императорах. Однако в отличие от республиканских полководцев, редко сталкивавшихся с ограничениями своих действий до возвращения в Рим и сложения с себя полномочий командующего, наместники теперь находились под таким строгим контролем, какой только позволяли удаленность провинций и скорость средств сообщения.

В 60 г. значительную часть провинции Британия охватило восстание под руководством царицы Боудикки из племени иценов. Перед самым началом этого бунта легат Гай Светоний Паулин с двумя из четырех легионов, расположенных в провинции, был занят захватом острова Мона (современный Англси) — главного центра культа друидов. Эта религия была одной из немногих, которые римляне пытались искоренить, так как испытывали отвращение ко всем культам, где важную роль играли человеческие жертвоприношения. К тому же друиды способствовали объединению противников Рима в Британии и Галлии.

Пока Паулин был занят штурмом Моны и убийством друидов и их приверженцев, у восставших в восточной части провинции имелось время, чтобы собраться с силами. Колония в Камулодуне (Кольчестер) стала первой целью восставших, ибо местных жителей возмущало, что на конфискованной у них земле селятся римские ветераны после окончания военной службы. Часть ветеранов два дня держала оборону в большом храме Клавдия, но колония не имела соответствующих укреплений, и сомневаться в конечном исходе осады не приходилось. Разъяренные бритты перебили все население города и многих перед смертью пытали и увечили. В последующие недели Веруламий (Сент-Олбанс) и Лондиний (Лондон) постигла та же участь. Археологи обнаружили в каждом из этих мест толстый слой сгоревших останков, относящихся к времени восстания Боудикки.

Первые ответные действия римляне предприняли, когда крупная вексилляция из IX Испанского (Legio IX Hispana) легиона направилась прямо в центр восстания, надеясь демонстрацией силы сломить дух бриттов. Однако римляне столкнулись с куда более сильными войсками, чем ожидали. Почти все легионеры погибли, попав в засаду, или во время ночной атаки на их лагерь. Спастись удалось только легату легиона и отряду кавалерии.

Тем временем Паулин добрался до Лондиния прежде, чем тот пал, но он не мог спасти город, так как у него был с собой лишь небольшой отряд кавалерии, а практически вся его армия отстала. Немногие беженцы нашли защиту в отряде наместника, но большая часть населения осталась в городе и была убита. Паулин отступил, присоединился к своей главной армии, и в его распоряжении оказалось около 10 000 человек. IX легион сильно пострадал и не мог участвовать в дальнейшей кампании, но наместник послал гонцов, чтобы вызвать другой легион, а именно II Августов (Legio II Augusta), находившийся на юго-западе Британии.

Исполняющий обязанности его командира префект Пений Постум по неизвестной причине не откликнулся на призыв Паулина. Поэтому, ему со своими собственными войсками — почти полным XIV легионом «Близнецы» (Legio XIV Gemina), частью XX легиона и некоторыми вспомогательными подразделениями — пришлось противостоять Боудикке, армия которой была во много раз больше.

Паулин выбрал место (точно определить его невозможно), где лесистая теснина давала защиту флангам и тылам римской армии. Ее построение — легионы в центре, вспомогательная пехота на флангах и кавалерия по бокам — было совершенно обычным. Как и Марий возле Акв Секстиевых и Цезарь в борьбе с гельветами, Паулин велел солдатам не двигаться, когда бритты стали наступать. Только в самую последнюю минуту он приказал легионерам метнуть свои пилумы, после чего идти в атаку. Залп тяжелых дротиков лишил бриттов стремительности движения, и они были расположены так плотно после того как вошли в теснину, что не могли отступить. Их войско превратилось в беспорядочную массу, не способную маневрировать и эффективно сражаться. Подобное произошло с римской армией в битве при Каннах.

В этом бою римляне постепенно уничтожили противника. Однако им пришлось заплатить высокую цену за свой успех. В сражении было убито или ранено почти 10 % солдат Паулина. В Древнем мире это были серьезные потери для армии-победительницы. За один день основные силы восставших были разбиты. Боудикка бежала и вскоре приняла яд. Паулин и его солдаты провели жестокую карательную экспедицию, чтобы подавить остатки сопротивления. Свирепость римлян в данном случае явилась результатом зверств, совершенных ранее бриттами.

Поражение Боудикки стало одной из самых значительных побед во время правления Нерона. Подразделения, которые участвовали в этой кампании, были вознаграждены новыми боевыми отличиями. XIV легион стал называться Марсов Победоносный (Martia Victrix); XX легион также заслужил название Победоносный (Victrix) за свою службу во время этой кампании.

В то же время народная молва выставила Паулина соперником Корбулона в борьбе за военную славу. Однако, несмотря на достижение Паулина в 61 г., ему приказали вернуться после того как один из представителей императора сообщил, что он слишком уж зверствует, выжигая очаги сопротивления. Эта было больше вызвано не заботой о благополучии жителей провинции, а здравым расчетом: снисходительность скорее могла привести к долгому миру и стабильности в Британии, чем огонь и меч.

Корбулон в своих действиях не выходил за рамки, установленные императором, и прослужил наместником значительно дольше обычного срока. Еще одним человеком, который точно так же сохранил доверие императора, был Гней Юлий Агрикола, тесть историка Тацита, который был наместником Британии в течение семи лет в период с 78 по 84 г. Во время его наместничества ему разрешили увеличить провинцию за счет присоединения северных территорий, и он строил форты на завоеванных землях. Тацит в биографии Агриколы подробно останавливается на этих годах, стремясь показать, что сенатор все же может завоевать славу и уважение даже при репрессивном режиме, если будет действовать подобающим аристократу образом. Последние годы командования Агриколы пришлись на правление Домициана, который позднее прикажет казнить другого наместника Британии Саллюстия Лукулла только за то, что тот позволил назвать копье нового образца в свою честь.^{311}

Корбулону и Агриколе удавалось демонстрировать свои таланты, не вызывая у своих правителей подозрения, что наместники желают стать властелинами Рима. Им поручали командование в важных кампаниях, они оба хранили верность и одерживали победы от имени принцепсов. При этом они сами также прославились и добились уважения других сенаторов. Корбулон — единственный полководец времен принципата, который, не будучи членом императорской семьи, фигурирует в «Стратегемах» Фронтина, собрании хитроумных уловок военачальников, написанных предшественником Агриколы на посту наместника Британии. Но как только такие люди одерживали значительные победы и занимали подобающее место среди известных сенаторов, у императора тут же возникало подозрение, что удачливые полководцы могут представлять для него серьезную угрозу в то время как властелин Рима не мог похвастаться своими военными достижениями.

Известность в период принципата, и особенно во время правления таких императоров, как Нерон, сопровождалась высоким риском. В 67 г. — или, возможно, в 66-м — Нерон начал путешествие по Греции. Он хотел главным образом продемонстрировать свои артистические способности, хотя принцепс также участвовал в Олимпийских играх и стал единственным атлетом в истории, который выиграл все соревнования,включая те, в которых он в действительности не участвовал. Прежде чем Нерон и его спутники покинули Италию, серия внезапных казней последовала за раскрытием заговора сенаторов. Был ли заговор настоящим или воображаемым, мы не знаем. Одним из предполагаемых зачинщиков был зять Корбулона Луций Анний Винициан, который являлся легатом V легиона (Macedonica) в Армении и сопровождал Тиридата в Рим.

Корбулона вызвали к Нерону в Грецию, где ему было позволено совершить самоубийство, а не подвергаться казни. Подобный поступок обычно позволял семье осужденного унаследовать его имущество^[48]. Вскоре подобная участь постигла и наместников обоих германских провинций. Положение императорского наместника было во многих отношениях даже опаснее, чем командующих римских армий во время гражданских войн, которые привели республику к краху.^{312}

Глава 12 Молодой Цезарь: Тит и осада Иерусалима, 70 г Тит Флавий Сабин Веспасиан (41–81 гг.)

Видя тогда, что его спасение может зависеть только от его личной храбрости, он поворотил своего коня назад, крикнул своей свите следовать за ним и бросился в самую гущу неприятеля, чтобы силой проложить себе дорогу к своим… сколько ни летело стрел в Тита, который был без шлема и без щита (ибо, как уже было сказано, он выехал не как воин, а только в качестве разведчика), все-таки ни одна его не задела, а все без всякого действия просвистели мимо, точно они с умыслом не попадали в цель.^{313}

В 68 г. Нерон, покинутый сенатом и своей собственной преторианской стражей, приказал своему верному рабу убить его. Так погиб последний принцепс из рода Юлиев-Клавдиев. Он не оставил наследника, и власть захватил наместник Испании Гальба. Его поддерживал легион, расположенный в его провинции и преторианская стража, — любому, кто готов был к нему присоединиться, обещана была большая награда.

Однако новому императору не удалось выполнить свои обещания, и спустя семь месяцев после захвата власти он был растерзан толпой преторианцев. Его преемник Отон добился власти с помощью подкупов. Пробыв императором девяносто пять дней, он покончил жизнь самоубийством, когда получил известие, что его армия разбита Вителлием, наместником Нижней Германии, еще одним претендентом на высший титул в империи.

Новому императору удалось переманить на свою сторону основную часть армий на Рейне, и они вторглись в Италию. Но вскоре Вителлий в свою очередь столкнулся с восстанием легионов восточных провинций под руководством Веспасиана, наместника Иудеи. После того как армия Вителлия была разбита в долине реки Пад (По), а сам Рим взят штурмом, император был зверски убит через восемь месяцев после прихода к власти.

Веспасиан был четвертым человеком, ставшим принцепсом в течение двенадцати месяцев. Эта смена правителей одного за другим наглядно продемонстрировала, как с помощью легионов можно создавать и свергать императоров. После почти столетнего внутреннего мира империю охватило пламя Гражданской войны, такой же жестокой, как и те, что привели к гибели республики.

В отличие от конфликтов I века до н. э_; Гражданская война 68–69 гг, не была следствием долгого политического соперничества. Ее лидеры были обычными наместниками, которые оказались во главе мощных армий в то время как в центре империи образовывался вакуум власти. За исключением Веспасиана, остальные мятежники до начала смуты не руководили легионами в военных кампаниях, поэтому главным образом прибегали к политическим интригам. Претенденты на власть стремились переманить армии на свою сторону, прежде всего офицеров своих собственных легионов или в войсках соседних провинций.

Опять римские солдаты готовы были сражаться с другими римлянами во имя своих полководцев, которые сулили им щедрую награду. Вителлий распустил преторианцев Отона и набрал новые когорты стражи из собственных легионов. Войска, расквартированные в Сирии, с восторгом поддержали Веспасиана, поскольку распространился слух, что Вителлий собирается отправить сирийские легионы на Рейн, а на их место прислать армию с германской границы. (Надо помнить, что служба на Востоке считалась всегда более привлекательной, чем в Нижней или Верхней Германии.)^{314}

Веспасиан оказался способным и хорошим правителем, одним из немногих, чей характер не испортили соблазны верховной власти. Даже с большой натяжкой его нельзя было назвать аристократом. Он и его брат Сабин стали первыми в своей семье членами сената. Богатство, позволившее им сделать карьеру, происходило из сомнительных (по римским понятиям) источников. Они занимались сбором налогов и разведением мулов, да и собственная карьера Веспасиана была весьма разнообразной. В 43 г. он был легатом и командовал II Августовым легионом, который участвовал в большой экспедиции Клавдия в Британию. Веспасиан сыграл заметную роль в главной битве — вероятно, у реки Медвей — с союзом местных племен, возглавляемым братьями Каратаком и Тогодумном. Впоследствии Веспасиан действовал независимо со своим легионом и помогал вспомогательным войскам в борьбе с народами юго-запада Британии.

Клавдий щедро раздавал награды и знаки отличия участникам этой своей единственной большой войны, и Веспасиан был одним из удостоенных триумфалии, что было необычной почестью для человека его ранга. Несмотря на это, он так и не стал важной персоной в сенате и на долгое время выпал из общественной жизни. Позднее он пользовался благосклонностью Нерона, но его привычка внезапно покидать концерты императора или засыпать во время выступления принцепса привела к отдалению от двора.

Веспасиан был неприметным, не имел связей с аристократическими семьями, поэтому император не считал его потенциальным соперником, и неудовольствие Нерона не привело к казни провинившегося. В 67 г. Веспасиан в качестве наместника был отправлен в Иудею, где в предыдущем году вспыхнуло восстание. Перед тем как получить управление императорской провинцией Веспасиан последовательно занимал все обычные посты и завоевал себе определенную репутацию в Британии, но его назначению прежде всего способствовали низкое происхождение и кажущееся отсутствие амбиций — такой человек не мог представлять угрозы для императора. В качестве дополнительной страховки Нерон держал в Риме фактически заложником Домициана, младшего сына нового наместника Иудеи. Маловероятно, что кто-нибудь, включая его самого, всерьез считал Веспасиана возможным кандидатом в принцепсы до тех пор, пока новая Гражданская война не охватила всю империю. Даже после смерти Нерона Веспасиан признал сначала власть Гальбы, а затем Отона и лишь после самоубийства последнего объявил себя императором.^{315}

Победы, одержанные подчиненными Веспасиана, сделали его императором, но только его собственное политическое мастерство не позволило его правлению стать таким же недолгим, как и принципаты его непосредственных предшественников. Прежде всего, он не дал наместникам провинций возможности обратить свои армии против него. Как и Август, он назначал своих родственников и приверженцев (всех, кто был заинтересован в продолжении его правления) командующими армиями и поручал им ведение войн.

Новый император нуждался в военных успехах, ибо слава подобного рода по-прежнему являлась одним из самых важных атрибутов принцепса. Участие в боевых операциях также не позволяло легионам бездельничать и помышлять о мятежах, особенно если их командиры были надежными людьми.

Одна кампания была особенно важной для Веспасиана: Гражданская война помешала ему одержать победу в Иудее, несмотря на значительные успехи, которых он добился в подавлении восстания. Хотя значительная часть провинции была снова под контролем римлян, Иерусалим наряду с несколькими небольшими крепостями все еще оставался в руках мятежников.

Новый и еще не упрочивший свое положение император не мог позволить ассоциировать свое имя с войной, которая не завершилась окончательной победой Рима. Иерусалим нужно было захватить как можно быстрее и так, чтобы не умалить прежних достижений Веспасиана в этом конфликте. Поэтому весной 70 г. задача осаждать мятежный город и подавлять очаги сопротивления выпала старшему сыну императора Титу, которому в то время было 29 лет.

Осада Иерусалима описана гораздо подробнее, чем все остальные крупные операции, предпринимавшиеся римскими армиями. Сама природа создала здесь естественные условия для обороны, к тому же город был хорошо защищен тремя стенами, поэтому во время пятимесячной осады римлянам пришлось брать город поэтапно. Один трудный штурм сменялся другим. За успехи приходилось платить высокую цену. Солдаты несли потери, уверенность в победе улетучивалась, временами боевой дух легионеров падал практически до нуля.

Тит столкнулся с крайне трудной задачей, но, учитывая политическую обстановку, ее нужно было выполнить как можно быстрее. Захват Иерусалима дает военным историкам подробную картину ведения осады и тех проблем, которые возникали перед командующим. Наши сведения об этих событиях, почерпнутые из письменных источников, подкреплены результатами работы археологов, которые позволяют довольно точно восстановить планировку Иерусалима в период Второго Храма.

Главным литературным источником является труд иудейского историка Иосифа, который написал историю этого восстания, уже находясь в Риме под покровительством Веспасиана и Тита. Он неприкрыто льстил обоим, особенно Титу, которого зачастую называет просто Цезарь. Достаточно привести следующий отрывок, чтобы в этом убедиться:

Чтобы сказать правду, не вдаваясь в преувеличение из лести и не умаляя зависти, Цезарь один дважды спас угрожаемый легион и доставил ему возможность спокойно укрепить свой лагерь.^{316}

Но, каким бы льстивым ни был Иосиф, он находился возле командующего во время этой операции и рассказывал о событиях очень подробно, создав самое лучшее описание армии времен принципата. Для рассказа о данном конфликте он особенно хорошо подходил и по другой причине: в начале войны мятежное правительство сделало его полководцем, и он сражался против римлян до тех пор, пока не сдался и не перешел на сторону победителей.

Отношение Иосифа к вождям мятежников было крайне враждебным, но он с симпатией описывал героизм иудейских бойцов и не мог в своем тексте скрыть радости, рассказывая о поражениях, которые они нанесли римлянам. В отличие от большинства других конфликтов — за исключением гражданских войн — мы можем взглянуть на Иудейское восстание с двух точек зрения, а не только со стороны Рима.^{317}

Иудейское восстание

После смерти Ирода Великого в 4 г. до н. э. Иудея стала провинцией, непосредственно управляемой Римом. Это спровоцировало восстание, которое было жестоко подавлено Варом, наместником Сирии.

Ирод был превосходным политиком. Он поддерживал Антония во время Гражданской войны, но сумел завоевать благосклонность Октавиана после битвы у мыса Акций. Таким образом ему удалось сохранить свой трон. Однако Ирод никогда не был популярен среди подданных, которые считали его иностранцем (он был уроженцем Идумеи, и поэтому не считался настоящим иудеем).^[49]

Сменившие Ирода римские наместники добились еще меньше успеха в завоевании сердец и умов местного населения. Правители Иудеи являлись не сенаторами, а всадниками в звании префектов, ибо управляли второстепенной провинцией с небольшим гарнизоном вспомогательных войск. Около 40 г. титул префекта сменился на прокуратора.

Иудею было непросто держать в повиновении, поскольку религия и культура ее монотеистического населения сильно отличались от остального политеистического мира античности. Язычники считали иудеев (и позднее христиан) грешниками, едва ли не атеистами, ибо последние отрицали само существование других богов.^{318} Даже если иудейским аристократам предоставлялось римское гражданство, религиозные табу не позволяли им делать карьеру на императорской службе. Поэтому они не могли войти в элиту империи, как знатные семьи других провинций, которые постепенно занимали все более высокие посты в армии и администрации, становились всадниками и даже членами сената.

Прокураторы Иудеи предоставили влиятельным священникам доминирующую роль в администрации, и особенно в руководстве религиозной жизнью, которая неразрывно была связана в Иудее с политикой. Но местные аристократы утратили контроль над основной массой населения. Беднота шла за новыми религиозными лидерами, которые зачастую были людьми низкого происхождения — такие как Иоанн Креститель, учению которого в юности следовал Иосиф.

В целом иудеи гораздо сильнее осознавали себя как нацию, чем большинство других народов, находившихся под властью Рима. Каждый год праздник еврейской Пасхи напоминал им об избавлении от рабства в Египте, и они не забывали об успешном восстании Маккавеев против правления Селевкидов во II веке до н. э.^{319}

Религия и ритуалы, связанные с Великим Храмом в Иерусалиме, постоянно напоминали об обособленности иудеев, но их общество было разделено из-за наличия непримиримых сект, по-разному толковавших закон Божий. Иудеи не считали галилеан настоящими иудеями, хотя и те, и другие ненавидели самаритян, которые занимали центральную Палестину и имели свою собственную веру и храм. Три крупных общественно-религиозных течения — фарисеи, саддукеи и эссеи — расходились во мнениях по многим вопросам, к тому же и в их рядах происходили расколы из-за внутренних разногласий. Отношение к римскому правлению также являлось предметом споров, и многие популярные религиозные лидеры, появлявшиеся время от времени, воспринимались как революционеры, провоцирующие восстание.

Согласно Евангелию, в 30-е годы Иисус дал ответ на провокационный вопрос: «Так отдайте же кесарю кесарево, а Богу — Богово»^[50] — и в конечном счете был казнен как мятежник, ибо иудеи заявили: «У нас нет другого царя, кроме императора»^[51]. Кроме религиозных и политических смут, общество разделяли сложные экономические проблемы. Беззаконие и разбой постоянно угрожали миру и стабильности в этом регионе. Если внимательно читать Евангелия, то можно обнаружить немало сцен насилия. Есть рассказы о путешественниках, которых избивают, или о землевладельцах, не проживающих в своих имениях, и учениках с революционными именами — такими как Симон Зелот или Иуда Искариот. Варавва, который был освобожден Понтием Пилатом вместо Иисуса, находился, как говорится в Евангелие от Марка, в тюрьме за то, что руководил восстанием в Иерусалиме. Зачастую эти «разбойники» грабили и убивали по религиозным или политическим мотивам, а последствия их действий (как это часто бывало в истории) прежде всего ощущали на себе бедняки.

Иудея была неспокойным регионом, который пытались сделать частью римской системы. Она зависела от прокураторов, не способных понять особенности ее культуры и религии. К тому же римские правители нередко оказывались коррумпированными и по любому поводу прибегали к репрессиям. Начиная с 4 г. до н. э. здесь наблюдались вспышки недовольства, а летом 66 г. они наконец-то вылились в большое восстание.

Прокуратор направился к Иерусалиму, чтобы подавить мятеж силой, но потерпел поражение. В течение нескольких дней гарнизон Иерусалима был перебит. Наместник Сирии Гай Цестий Галл спешно собрал армию и прибыл к городу в октябре. Его войско состояло из XII Молниеносного легиона, который потерпел унизительное поражение вместе с Петом у Рандеи четырьмя годами ранее, а также из вексилляций III Галльского, VI легиона Железного и X Бурного. Эти отборные отряды из легионов поддерживались регулярными вспомогательными войсками и большим числом недавно набранных и плохо дисциплинированных рекрутов.

Солдаты не были готовы к новой войне, снабжение армии также оставляло желать лучшего, но Галл следовал обычной римской практике: как можно быстрее подавить восстание в надежде, что незамедлительная, уверенная контратака затушит мятеж, прежде чем он успеет разгореться.

Однако сопротивление оказалось сильнее, чем рассчитывал Галл. После нескольких незначительных поражений он решил, что вряд ли сможет взять город, прекратил осаду и отвел войска. Его отступление быстро переросло в катастрофу, потому что на римскую колонну беспрестанно нападали мятежники, пока римляне спускались по узкому перевалу Бет-Хорон. К концу кампании было убито 5780 римских солдат, а легион XII Молниеносный потерял свое знамя с орлом. Иосиф ничего не сообщает о захвате мятежниками этого трофея — поэтому, возможно, его просто потеряли в суматохе. Это не уменьшает позора от утраты знамени, символа гордости легиона.

Галл вскоре умер, вероятно от болезни.^{320} В конце 66 г. или в начале 67 г. Веспасиан был отправлен командующим на войну в Иудею, а Лициний Муциан стал наместником Сирии и должен был заниматься обычными делами по управлению провинции.

Эта схема во многих отношениях напоминала структуру командования, когда Корбулона отправили на Восток заниматься армянской проблемой. К моменту назначения Веспасиана в Иудею Корбулон, вероятно, был уже мертв, но вряд ли ему бы поручили вести войну, даже если бы знаменитый полководец не впал в немилость.

57-летний Веспасиан еще не служил наместником провинции, но у него была вполне подходящая военная биография, и он пользовался доверием императора, который в последнее время боялся сената в целом и каждого сенатора в отдельности. Тацит описывал нового наместника Иудеи как идеального римского военачальника.

«Веспасиан всегда был исполнен бодрости в походах, шел во главе войска, умел выбрать место для лагеря, днем и ночью помышлял о победе над врагом, а когда приходилось, сам разил его могучею рукою; ел что придется, одеждой и привычками почти не отличался от рядового солдата».^{321}

В 67 г. Веспасиан предпринял крупное и хорошо подготовленное вторжение в Галилею. Те города, которые не желали сдаваться, он брал штурмом.

На протяжений всего восстания иудеям так и не удалось сформировать эффективную полевую армию, поэтому во время конфликта преобладали осады. В Иотапате Веспасиану сдался мятежный командир Иосиф, который до этого прятался в пещере с группой преданных единомышленников. Они решили совершить самоубийство, но не сдаваться. Позднее Иосиф признался, что не горел желанием поступить подобным образом и убедил своих товарищей бросить жребий, чтобы определить, кто кого будет убивать. Каким-то чудом — хотя мы склонны предполагать несколько иную причину — оказалось, что Иосиф и еще один человек должны были умереть последними. Понаблюдав за тем, как остальные отправляют друг друга на тот свет, они решили, что самое разумное — сдаться. Мятежного полководца привели к Веспасиану и, представ перед римским командующим, Иосиф, раболепствуя, объявил, что когда-нибудь тот станет императором, — этот поступок позднее приведет к освобождению и возвышению Иосифа, когда его «пророчество» все-таки сбудется.^{322}

В 68 г. римская армия разделилась для подавления Идумеи, Переи и непосредственно самой Иудеи, но в следующий год сражений было мало, поскольку Веспасиан сосредоточил свои усилия на том, чтобы получить власть в Риме. Непрерывная череда поражений, которую иудеи терпели после первой победы в 66 г., дискредитировала аристократическое правительство, сформированное в самом начале восстания. Власть перешла к более радикальным вождям. В начале 70 г. Иерусалим был разделен между тремя группировками. Две основывались на движении зелотов, а во главе третьей стоял Симон бар Гиора. Оставленные римлянами в покое, эти лидеры стали сражаться друг с другом, борясь за власть.

После значительного кровопролития склока в движении зелотов прекратилась, и Иоанн Гискальский — человек, который был ярым соперником Иосифа в борьбе за контроль над Галилеей — был признан вождем восстания. Вражда между зелотами и людьми Симона не ослабевала и привела к тяжелым потерям среди населения и уничтожению больших запасов продовольствия, недостаток которых станет остро ощущаться в ближайшие месяцы. Только появление римлян под стенами города привело к вынужденному и основанному на недоверии союзу против общего врага.

Тит и его армия

До того момента, как Веспасиан неожиданно очутился на вершине власти, карьера Тита шла обычным путем. Он служил трибуном в легионе в Германии и Британии, возможно даже, во времена восстания Боудикки в 60–61 гг. Когда Веспасиану предоставили командование в Иудее, Тит был назначен легатом XV Аполлонова легиона, подразделения, которое недолго принимало участие в кампании Корбулона, но этому легиону недоставало опыта остальной армии.

В 27 лет Тит был моложе большинства легатов легионов и его назначение на эту должность отражало давнюю традицию сенаторов, которые полагались на членов своей семьи при выборе старших подчиненных. В Армении один из легионов Корбулона был под командованием его зятя Винициана, а сын Цезенния Пета служил трибуном под командованием отца. Это традиция существовала во времена республики, не изменилась она и после создания принципата, хотя этому правилу могли следовать командиры, которым было позволено самим выбирать себе легатов.

Молодой Тит был энергичным, атлетически сложенным и красивым — лицо у него было таким же округлым, как и у его отца, но более мягким. Он с равным мастерством ездил верхом, владел оружием и командовал солдатами, то есть полностью соответствовал традиционному образу римского полководца. Тит сыграл заметную роль в Галилейской и Иудейской кампаниях. Во время взятия Тарихеи он повел свою кавалерию через воды Галилейского моря (Тивериадское озеро), чтобы ворваться в город с незащищенной стороны; во главе отборного отряда вступил в Гамалу и убедил Гискалу сдаться.^{323}

Иерусалим был самым многонаселенным городом Иудеи, и к тому же лучше всех укрепленным. Для его осады Тит собрал такое многочисленное войско, каким никогда не командовал его отец. Ядром этой армии были четыре легионах: V Македонский под командованием Секста Цереалия, X Бурный под командованием Авла Ларция Лепида Сульпициана, XII Молниеносный и XV Аполлонов под командованием Марка Титтия Фруги^[52]. Также в консилии полководца присутствовал и занимал важное место Тиберий Юлий Александр — александрийский иудей, который отказался официально исповедовать свою религию ради карьеры на императорской службе.

Личность командира XII легиона неизвестна. Этому легиону впервые предстояло участвовать в боевых действиях после закончившейся катастрофой кампании 66 г., и он пользовался не слишком хорошей репутацией, хотя Иосиф утверждает, что солдаты горели жаждой мести. Несколько найденных надписей наводят на мысль, что после этого несчастья один из старших центурионов этого подразделения перешел в X легион на более низкую должность. Такой переход офицера, который не хотел связывать свое имя с позором поражения (вынужденный или добровольный), не имеет аналогов среди сохранившихся свидетельств о карьерах центурионов.

Все легионы, а особенно V, X и XV имели неполный состав из-за потерь во время кампании. Кроме того, что часть солдат была отправлена в Италию, когда шла Гражданская война. Для пополнения численности войско было усилено вексилляцией в количестве 2000 человек из III Киренского легиона (Legio III Cyrenaica) и XXII Дейотарова, расположенных в Египте, и призывниками из сирийской армии.^{324}

В египетском контингенте было совсем немного солдат с боевым опытом, но как минимум в одном случае они будут действовать с заметным мужеством. «Египтянами» командовал префект Фронтон Этерний. Легионы поддерживались восьмью алами вспомогательной кавалерии и двадцатью когортами пехоты наряду с войсками, присланными местными зависимыми царями, значительная часть которых была подготовлена и снаряжена по образцу римских регулярных вспомогательных войск. Всего у Тита, возможно, было от 30 000 до 40 000 воинов, а также большое число армейских рабов и лагерной обслуги.^{325}

Римляне собрали грозное войско, в том числе достаточно много опытных солдат, но перед ним стояла необыкновенно трудная задача, ибо Иерусалим был сильно защищен как естественными укреплениями, так и могучими стенами. Город располагался на двух холмах, восточный был заметно ниже западного. Во времена Ветхого Завета город занимал только низкий холм, который к тому же был окружен своей собственной стеной и включал Великий Храм, известный нам как Второй Храм (в противоположность Первому, построенному Соломоном).

Второй Храм был значительно реконструирован Иродом Великим, деятельность которого оставила также заметный след на большей части города. Ирод пристроил к северо-восточному углу Храма большую башню, на углах которой были небольшие башенки, и назвал ее крепостью Антония в честь своего покровителя Марка Антония. Даже без этого укрепления Храм был сам по себе крепостью, хотя работы внутри него все еще продолжались накануне восстания против Нерона.

При Хасмонеях город расширился и стал занимать второй, больший по размерам холм. Это место было впоследствии окружено с севера еще одной стеной, обычно известной как вторая стена (первая была возведена вокруг Старого Города). Дворец Ирода и другие строения, в том числе три массивных башни, названные в честь его семьи (сегодня это место известно как «Цитадель»), были построены в Новом Городе.

В I веке Иерусалим продолжал расширяться. За пределами второй стены строились многочисленные жилища, но лишь в 66 г. была возведена третья наружная стена для защиты этого пригорода. Это были самые слабые укрепления, ибо более старые постройки отличались огромным масштабом, высоким качеством материалов и тщательностью работы. С востока низкий холм был защищен глубокой долиной Кидрон, на противоположной стороне возвышалась Масличная гора. Штурм с этой стороны оказался бы крайне трудным, и его так и не стали предпринимать.^{326}

Древние источники не дают достоверных цифр о населении города в 70 г. и числе непосредственных защитников стен. Иерусалим был, безусловно, исключительно большим городом по стандартам древнего мира, но общее число жителей — свыше 1 000 000 жителей, как пишет Иосиф, или хотя бы около 600 000, как сообщает Тацит, — кажется преувеличением. Иосиф утверждает, что Симон руководил отрядом из 10 000 своих сторонников и 5000 союзников из Идумеи, а под командованием Иоанна было 8400 зелотов. Эти хорошо вооруженные и готовые стоять до конца люди вынесли основную тяжесть осады, но в определенные моменты число защитников увеличивалось за счет обычных горожан. Зелоты контролировали Храм и значительную часть территории вокруг него, а люди Симона удерживали большую часть Нового Города.^{327}

Предварительные мероприятия и взятие первой стены, конец апреля-май 70 г.

Колонны римской армии подошли к Иерусалиму в основном с запада, за исключением X Бурного легиона, который стоял гарнизоном в Иерихоне большую, часть прошлого года и наступал теперь с этого направления. Римляне передвигались не в боевом порядке, поскольку вероятность столкновения с большим вражеским отрядом была крайне мала, но все же они двигались осторожно и под строгим руководством Тита и его офицеров.

Походное построение главной колонны было очень похоже на то, что использовал Веспасиан в 67 г. Авангард состоял из вспомогательных и союзных войск, большинство в сомкнутом строю. Перед ними двигались кавалерийские пикеты, отряды лучников и легких пехотинцев, которым было поручено проверять места возможных засад. Позади них шли офицеры и солдаты, которым было велено размечать ночные походные лагеря и начинать их сооружение. Затем следовал вещевой обоз офицеров. За ним двигались Тит и его штаб под охраной сингуляриев (singulares) — элитная стража из пехотинцев и кавалеристов, отобранных из вспомогательных подразделений — и по 120 кавалеристов от каждого легиона. Следующим был «артиллерийский» обоз, необходимый для осады, и затем командиры вспомогательных подразделений, каждый с небольшим эскортом. Предполагают, что они были собраны вместе, а не находились со своими подразделениями, чтобы Титу было легче передавать им приказы.

Далее шли легионы, каждый со своим знаменем с орлом, рядом несли другие сигнумы, собранные вместе, и шел эскорт трубачей. За каждым легионом следовал его обоз и рабы. Арьергард армии был сформирован из вспомогательных и союзных войск.^{328}

Когда войска подошли к городу, Тит отправился вперед на разведку в сопровождении 600 кавалеристов, вероятнее всего, своих сингуляриев. На командующем не было ни шлема, ни доспехов, ибо он не собирался сражаться, а просто желал понаблюдать за защитниками города и оценить их готовность обороняться.

Сначала появление римского патруля не вызвало никакой реакции в городе. Однако Тит и его всадники неосторожно поскакали вдоль стен, тогда отряд мятежников предпринял неожиданную вылазку. На какое-то время римский полководец и несколько его спутников оказались отрезанными от остальных — сингулярии ускакали, полагая, что сзади никого не осталось, — и Титу пришлось ринуться в атаку, чтобы прорваться к своему эскорту. Командующий не получил в этой схватке ни единой царапины, но двое его телохранителей были убиты.

1. Римляне атакуют третью стену и спустя пятнадцать дней пробивают в ней брешь. Мятежные иудеи покидают эту масть города.

2. Римляне пробивают брешь во второй стене, но их ударные колонны терпят неудачу после первоначального успеха. Стена окончательно захвачена четыре дня спустя.

3. Против крепости Антония построены осадные пандусы. Защитники осуществляют подкопы под них, и пандусы рушатся.

4. После нескольких недель упорных сражений римляне прорываются к Великому Храму и сжигают его дотла.

5. Римляне предпринимают атаки от храма в Старый Город. После восемнадцатидневной подготовки они штурмуют территорию вокруг бывшего дворца Ирода Великого.

Проведение самим командующим рекогносцировки давало полезную информацию, но зачастую сопровождалось большим риском, как показала гибель Марцелла несколькими веками ранее.^{329}

На следующий день три легиона, двигаясь фактически по тому же самому маршруту, что и Цестий Галл четырьмя годами ранее, достигли плоскогорья Скоп, возвышающегося над городом. Легионы XII Молниеносный и XV Аполлонов разбили лагерь вместе на этом плоскогорье. V Македонский расположился от них в нескольких сотнях ярдах и несколько дальше от стен. Вероятно, вспомогательные и союзные войска были распределены по этим двумя лагерям. Когда они заняли позиции, X Бурный подошел к восточной части города, его солдаты разделились на рабочие отряды и принялись строить лагерь на Масличной горе. Объединившись, прежде враждовавшие друг с другом иудеи предприняли совместную атаку у восточной стены города и, пройдя по долине Кидрон, напали на X легион.

Внезапная яростная атака застала врасплох легионеров, которые в своей самонадеянности считали мятежников не способными на серьезные действия. Многие солдаты ударились в панику и пустились наутек, а их офицеры пытались сформировать хоть какой-нибудь боевой фронт, когда мятежники поднялись по склону и ринулись на лагерь. Легкость, с которой они захватили эту сильную саму по себе позицию, свидетельствует о беспечности римлян. Тит и его сингулярии прискакали к месту схватки, но значительные подкрепления подошли лишь какое-то время спустя.

Собрав часть бежавших солдат, Тит заставил их построиться и снова вступить в бой, а сам обрушился со своей кавалерией на фланг мятежников. За время восстания иудеям так и не удалось создать достаточно сильную кавалерию и потому они всегда оказывались особенно уязвимыми для быстрых и дисциплинированных римских всадников.

Когда контратака римлян набрала силу, восставших оттеснили туда, откуда они явились. Перейдя через реку в долине Кидрон, они сумели закрепиться на противоположном берегу и вынудить своих преследователей остановиться. На какое-то время сражение превратилось в спорадические перестрелки, которые сопровождались не слишком решительными атаками.

К полудню Тит решил, что угроза миновала, и приказал большей части легиона продолжать строить лагерь. В качестве подкрепления он оставил здесь отряд из вспомогательных когорт и тех солдат, что прежде подошли с Титом. У мятежников был нарочно поставлен человек на стенах, наблюдавший за действиями противника. Наблюдатель тут же подал сигнал о частичном отступлении римлян, размахивая плащом. Это вызвало новую атаку свежих отрядов мятежников. Толпа иудеев

бросилась вперед с такой стремительностью, что их наступление походило на бег свирепейших зверей. И действительно, никто из построенных в боевом порядке римлян не выдержал их удара: строевая линия, точно под напором тяжелого орудия, была прорвана, и все пустились бежать вверх по горе. Один Тит с немногими остался посреди склона горы.^{330}

Скача во весь опор по склону, римский командующий собрал всех, кто не успел убежать и повел солдат в атаку. Он сам бился врукопашную, предпринимая одну отчаянную атаку за другой. Вскоре солдаты, занимавшиеся постройкой лагеря, бросили работу и поспешили на помощь своему полководцу. Наконец Титу удалось отбить вражескую вылазку. Он снова сформировал заградительный отряд, что позволило легионерам вернуться к работе и закончить сооружение лагеря.^{331}

В последующие дни отряд мятежников притворился, что хочет сдаться, и выманил часть римских солдат ближе к стенам, так что те оказались в пределах досягаемости метательных снарядов, пущенных со стен. Римляне отошли, но понесли при этом тяжелые потери. Тит обратился к уцелевшим с гневной речью, нещадно ругая их за то, что они нарушили дисциплину и устремились в атаку без приказа. Молодой полководец объявил, что намеревается казнить их в соответствии со строжайшими законами воинской дисциплины. Услышав это, большая толпа товарищей несчастных окружила командующего, умоляя его простить провинившихся и уверяя, что подобного больше не повторится.

Это почти театральное представление очень походило на конфликт Юлия Цезаря с его войсками. Римские сенаторы часто прибегали к подобным приемам как в армии, так и во время политических конфликтов на Форуме. Тит уступил просьбам, сознавая, что будет крайне непрактично казнить сразу столько легионеров. Он полагал, что и так преподал солдатам серьезный урок.

Приблизительно в это же время он приказал трем легионам отойти от горы Скоп и расположиться лагерем ближе к городу с запада. Поскольку уже было ясно, что мятежники готовы атаковать любой отряд, если сочтут его уязвимым, римляне развернулись лицом к городу, чтобы прикрыть движение обоза и лагерной прислуги. Тит построил свою пехоту в три ряда. Ее поддерживал четвертый ряд пеших лучников, а неподалеку находились три ряда кавалерии. Три легиона снова были распределены по двум лагерям. Сам Тит с легионами XII Молниеносным легионом и XV Аполлоновым занял позицию на расстоянии четверти мили от стены. V Македонский расположился дальше к югу, лицом к Гиппиковой башне, одной из трех массивных башен, построенных Иродом.^{332}

Перед началом штурма третьей (наружной) стены Тит снова выехал в сопровождении охраны из кавалеристов, чтобы осмотреть укрепления и выбрать подходящее место, где можно было пробить бреши в стене. Оказалось, что легче всего подойти к стене возле могилы первосвященника Иоанна. Местонахождение этой могилы сейчас точно неизвестно, но, скорее всего, она была неподалеку от современных Яффских ворот. Легионерам было приказано расчистить всю местность возле стен, чтобы подготовить ее к строительству осадных укреплений и начать подвозить древесину для их сооружения.

Защитники старались помешать работавшим солдатам, обстреливая их из «скорпионов» и более крупных баллист, которые они захватили в крепостях после поражения Цестия Галла в 66 г. Обращаться с метательными машинами их учили римские дезертиры. Поначалу иудеи стреляли очень неточно, но в процессе осады их меткость все время улучшалась.

Легионы использовали свою собственную «артиллерию» — в одном из поздних источников утверждается, что у каждого подразделения было шестьдесят «скорпионов» и десять больших баллист для метания камней; но, вероятно, их число варьировалось в зависимости от характера операции. Главной их задачей было подавить активность защитников на стене или вообще согнать их оттуда, чтобы они не мешали сооружению осадных укреплений. Мощные стены и башни Иерусалима невозможно было пробить с помощью осадных машин Древнего мира.

Хотя римляне несли потери во время этого обмена снарядами, ход работ не слишком замедлился. У легионов имелось больше метательных машин, они были мощнее — те, что находились у X Бурного легиона, считались самыми огромными — а обслуживавшие их солдаты были лучше подготовлены. Все это позволяло римлянам выигрывать «артиллерийские» дуэли.

Иосиф пишет, что вначале защитникам было легко заметить в полете светлые камни из катапульт, которые добывались и нарезались прямо на месте. Часовым на стене просто нужно было вовремя крикнуть «снаряд летит!», чтобы большинство защитников успело пригнуться или укрыться. Узнав об этом, римляне начали красить свои снаряды в более темный цвет, что делало их менее заметными, и значительно увеличило потери среди защитников. Ударная сила таких снарядов была поистине ужасной. Иосиф вспоминал, как во время осады Иотапаты голова мужчины отлетела на четверть мили от тела после того, как в него угодил камень, выпущенный из катапульты. Еще ужаснее описание того, как метательный снаряд попал в беременную женщину, убив ее на месте и вытолкнув из ее чрева нерожденного ребенка.^{333}

Поскольку машины не могли разрушить стены, брешь нужно было пробивать с помощью массивных таранов, металлический наконечник которых обычно имел форму бараньей головы с рогами. Усилия римлян были направлены на то, чтобы соорудить три насыпи, которые позволили бы подтащить эти приспособления к стене. Рассчитав расстояние до стены с помощью веревки с привязанным к ней куском свинца (единственный способ, который позволил солдатам не рисковать под градом вражеских метательных снарядов), римляне убедились, что пандусы сделаны правильно. И легионы подтащили тараны.

Тит приказал соорудить позиции для «артиллерии», чтобы она прикрывала насыпи и не позволяла защитникам разрушать тараны. Возле Иотапаты один галилеянин огромного роста сбросил валун на металлический наконечник тарана. В другом случае защитники попытались ослабить силу ударов с помощью мешков с соломой. Согласно римской традиции, пока таран не коснулся стены или ворот города, нанося первый удар, у его жителей была еще возможность сдаться на благоприятных условиях.

Иосиф пишет: когда звук первого удара прокатился по улицам, над Иерусалимом разнеслись громкие стоны. Симон и Иоанн вновь заключили еще одно шаткое перемирие. Первый позволил зелотам пройти через контролируемые его людьми районы, чтобы добраться до участка стены, которая была теперь самой уязвимой. Осажденные начали сбрасывать со стены зажигательные снаряды и стреляли в любого римлянина, которого видели. Несколько отрядов осуществили вылазку, чтобы бросить факелы на тараны и осадные укрепления. Несмотря на смелость этих атак, все они были отбиты совместными усилиями лучников, «артиллерии» и кавалеристов. Тит руководил ходом боя и перебрасывал нужные подразделения, как только в этом появлялась необходимость.^{334}

Хотя римляне успешно защищали свои сооружения, тараны поначалу почти ничего не могли поделать со стеной. Только тарану XV Аполлонова легиона удалось отбить угол башни. День тянулся медленно, и многие подразделение вернулись в лагерь, ибо казалось, что главная задача уже была выполнена. Однако римляне снова недооценили решимость осажденных, которые предприняли очередную атаку, на этот раз выйдя из тайных ворот возле Гиппиковой башни. Именно здесь вексилляция из египетских легионов заслужило себе славу, остановив наступление, которое, казалось, должно было вот-вот закончиться успехом.

На этот раз сам Тит повел кавалерию в атаку на мятежников и, как утверждают, лично убил двенадцать из них. Во время сражения был захвачен единственный пленник. Римский полководец приказал распять его на виду у защитников города как напоминание о том, какая судьба ожидает тех, кто осмелился восстать против Рима.

Однако пыл, с которым мятежники дрались во время вылазок, оказался неожиданностью для римлян, и они уже не были так уверены в себе, как прежде. Когда одна из осадных башен упала ночью, возникла паника, которая улеглась лишь после того, как офицеры объяснили солдатам, что случилось. Башен было три, по одной на каждом пандусе. С их вершин лучники и «скорпионы» обстреливали защитников на стене. Стрельба отгоняла защитников, и те уже не могли мешать римлянам разбивать стену. Наконец один из таранов пробил брешь. Большинство мятежников решило, что положение безнадежно и отступило ко второй стене.

Лишь немногие остались на месте, но и они обратились в бегство, когда штурмовой отряд римлян устремился в брешь. Наружная стена города пала после пятнадцатидневной осады. Тит приказал разрушить большую часть захваченных укреплений, а также множество зданий, садов и других строений в этой части города. Легионы — за исключением XБурного, который остался на Масличной горе — перебазировались, чтобы разбить лагерь на расчищенной территории.^{335}

Вторая стена

Защитники оставили наружные укрепления, но, несмотря на это, они обороняли вторую стену с такой же решимостью, с какой сражались прежде. Пока римские солдаты готовились к штурму второй стены, иудеи постоянно совершали вылазки, которые зачастую перерастали в ожесточенные стычки. Иосиф сообщает, что мятежники по-прежнему были уверены в том, что смогут отстоять город и горели желанием отличиться перед своими военачальниками. Напротив, для римлян

храбрость поддерживали привычка постоянно побеждать и непривычка быть побежденными, постоянные походы, беспрестанные военные упражнения и могущество империи, но больше всего личность самого Тита, всегда и во всем являвшегося на помощь. Ослабевать на глазах у Цезаря, который сам везде сражался бок о бок со всеми, считалось позором; храбро сражавшиеся находили в нем и свидетеля своих подвигов, и наградителя, а прославиться в глазах Цезаря храбрым бойцом считалось уже выигрышем.^{336}

Так всадник одной из вспомогательных ал в одиночку устремился в самую гущу отряда мятежников у стены (римляне обстреливали его издали), убил троих и затем без единой царапины вернулся к своим товарищам. В римской армии существовала традиция, ведущая свое начало, по меньшей мере, со времен II века до н. э., награждать за подобные подвиги. В данном случае Тит похвалил воина (некоего Лонгина, это имя было распространенным, особенно среди солдат вспомогательных войск), но также предостерег солдат от безрассудной погони за славой.

Подход ко второй стене римляне нашли быстрее, чем к первой, и за пять дней таран пробил брешь в одной из башен. Тит повел в город своих сингуляриев вместе с 1000 легионеров. Поначалу они почти не встретили сопротивления. Однако командующий не приказал расширить брешь. По утверждению Иосифа, это произошло из-за того, что Тит еще надеялся на сдачу города и пока желал избежать лишних разрушений, но эта версия кажется маловероятной. Передовому отряду вскоре стало трудно продвигаться по лабиринту узких улиц.

Мятежники предприняли контратаку, используя свое превосходство в численности и знание города. Вскоре среди римлян было много убитых и раненых. Штурмовой отряд вынужден был отступить. Узость бреши не позволяла им быстро выйти из города, а подкрепления в свою очередь не могли придти им на помощь. Тогда Тит возглавил отряд вспомогательных лучников, чтобы оттеснить мятежников и прикрыть отход своих солдат. Завязался ожесточенный арьергардный бой. Римский командующий продемонстрировал при этом такое же мастерское владение луком, как ранее копьем и мечом, застрелив двенадцатью стрелами двенадцать человек.^{337}

Воодушевленные неудачей врага, защитники обороняли стену с удесятеренной решимостью в течение еще трех дней, но на четвертый день римляне взяли стену. В этот раз легионерам было приказано разрушить большую часть стен и зданий, чтобы было больше места для маневра. Неудача римлян была временной, но все же прошло несколько дней, прежде чем осаждавшие сочли себя достаточно подготовленными для второй атаки.

Во время штурма укреплений от солдат требовалось немалое мужество, порой, куда большее, чем во время обычного боя. Чтобы дать солдатам передышку, а также ободрить их, Тит велел приостановить основные работы по осаде и выплатить жалованье армии. Солдатам обычно платили три раза в год — первого числа в январе, мае и сентябре. В Иерусалиме выдача денег происходила в начале июня, так что, судя по всему, жалованье задержали, по меньшей мере, на месяц.

Выплата денег обставлялась как торжественная церемония. Подразделения получали причитающиеся им выплаты по очереди в течение четырех дней. Солдаты долго и старательно полировали оружие и доспехи, чтобы произвести наилучшее впечатление. В результате получилось великолепное зрелище: солдаты сомкнутыми рядами с ярко раскрашенными щитами, впервые вынутыми из кожаных чехлов, проходили строем на виду у города. Эта церемония поднимала гордость римлян, не говоря уже о материальном вознаграждении за воинскую службу. А для мятежников это служило демонстрацией мощи и сокрушительной силы римской армии. Хотя эта «игра мускулами» и не вызвала немедленной капитуляции, все же возврат к официальным процедурам воинской службы, носящим мирный характер, помог подготовить войска к выполнению дальнейших, более трудных задач.^{338}

Крепость Антония и храм

Следующий этап осады заключался в сооружении насыпей напротив крепости Антония и участка первой стены. V Македонский легион трудился над первым пандусов напротив крепости Антония, а XII Молниеносный строил еще один на расстоянии примерно в тридцать футов. X Бурный и XV Аполлонов сооружали два пандуса приблизительно в 45 футах в стороне напротив стены, вероятно неподалеку от того места, где находятся современные Яффские ворота. Возможно, каждые два легиона трудилась на самом деле над одним пандусом, но это предположение нельзя доказать. Но даже если бы было две насыпи вместо четырех, это никак не повлияло бы на основной ход осады.^{339}

Высота стен, особенно у крепости Антония, а также возросшая точность «артиллерии» мятежников делали эти работы невероятно трудными. Помимо этого, защитники часто предпринимали вылазки, поэтому большому количеству римских войск приходилось постоянно быть наготове для защиты работавших солдат. Несмотря на это, римляне завершили строительство пандусов после семнадцати дней упорного труда. В ходе строительных работ требовалась древесина, поэтому на холмах в радиусе нескольких миль были вырублены все деревья.

Строительство пандусов было завершено, но все усилия были сведены на нет, поскольку насыпи уничтожили раньше, чем тараны установили на позиции. Пока римляне были заняты строительством, люди Иоанна Гискальского проложили туннель под сооружения римлян. Крыша подкопа поддерживалась деревянными стойками. Их покрыли битумом и обложили горючим материалом. Когда их подожгли, сильное пламя охватило опоры, и туннель обвалился вместе с римскими осадными сооружениями. То, что не рухнуло сразу, сгорело в огне, который быстро распространился по деревянным частям настилов.

Двумя днями позже Симон добился такого же успеха, как его соперник. Его люди осуществили вылазку и подожгли тараны, установленные на пандусы напротив этого участка первой стены. Римляне оказались в таком замешательстве после внезапной атаки, что мятежникам удалось пробиться почти к самому лагерю, их остановила охрана перед лагерным валом. Стоявшие в оцеплении солдаты могли поплатиться жизнью за то, что оставят свои посты, поэтому они бились отчаянно и не отступили.

Тит, находившийся возле крепости Антония и проверявший нанесенный ущерб, прибыл к месту новой схватки во главе своих сингуляриев и атаковал неприятеля с фланга. Пехота иудеев снова оказалась беззащитной перед хорошо организованной кавалерией и понесла серьезные потери, прежде чем ее оттеснили обратно к городу. Однако этот маленький успех римлян не мог компенсировать разрушения насыпей, которые строили с таким трудом и упорством.^{340}

Эти неудачи сильно подорвали боевой дух осаждавших, который упал почти до нулевого уровня. Дион Кассий пишет, что некоторые солдаты настолько отчаялись в успехе осады, что дезертировали и присоединились к мятежникам. Тит созвал своих старших офицеров на консилиум для обсуждения этой проблемы. Одни высказались за немедленное решительное наступление с использованием всей армии в надежде подавить защитников, хотя при этом существовал риск неудачи, которая могла окончательно подорвать боевой дух солдат. Другие предлагали окружить Иерусалим стеной и взять город измором. Однако на это требовалось много времени, и такую победу вряд ли можно было бы назвать эффектной и яркой, в чем так нуждался Веспасиан для упрочения своей власти.

Тит согласился с более умеренным планом. Было решено продолжить осаду и начать строительство новых насыпей, несмотря на то что для этого требовалось большое количество древесины, которую уже было трудно найти в округе, и еще труднее будет восстановить осадные сооружения, если их уничтожит неприятель.

Однако, прежде чем солдаты возобновили работу, Тит приказал соорудить линию контрвалации вокруг всего города. Каждому легиону и подразделению в армии было поручено строить определенный участок насыпи. Это был обычный римский метод выполнения масштабного проекта. Точно так же строили стену Адриана, где были обнаружено множество надписей с перечнем завершенных работ на заданном участке, выполненных определенной центурией легиона. Подобное разделение труда позволяло правильно организовать работы, к тому же можно было играть на гордости солдат, заставляя подразделения соревноваться, кто быстрее закончит свой участок.

Тит постоянно посещал работавшие группы, стараясь укрепить веру солдат в то, что их командующий замечает все, что они делают и вознаградит умелый и упорный труд столь же быстро, как и накажет за безделье. В течение трех дней был построен ряд укреплений длиной около пяти миль, включающий пятнадцать фортов^[53], и город был полностью окружен. Каждую ночь Тит лично проверял часовых и аванпосты по всей насыпи. Второй обход совершал Тиберий Александр, а на выполнение третьего был назначен один из легатов легиона.^{341}

Тит поставил перед своими солдатами задачу, которую, несмотря на значительные усилия, можно было выполнить быстро. Что и произошло. Удовлетворение от завершения работы способствовало поднятию их боевого духа. Защитникам римская стена ясно дала понять, что спасения не будет, а отдельным людям и маленьким группам будет теперь очень рискованно покидать город в поисках пропитания. Провизии в Иерусалиме на данный момент осталось совсем мало, особенно у обычного населения, тогда как повстанцы забирали себе все, что могли найти. Тем не менее любая попытка покинуть город и сдаться римлянам могла повлечь за собой немедленную казнь. Да и римлянам не всегда было безопасно сдаваться. Во время осады было замечено, что иногда пленники (из числа мирных граждан), рылись в собственных испражнениях, чтобы достать золотые монеты, которые они проглотили в городе, чтобы солдаты ни той, ни другой стороны не могли их отобрать. По римскому лагерю поползли слухи, что беглецы набиты золотом. Это привело к ужасной резне, учиненной лагерной прислугой, вспомогательными войсками и некоторыми легионерами. Они вспарывали пленникам животы в надежде обнаружить там состояние.^[54]

Тит был шокирован происшедшим — подобные зверства могли привести к тому, что остальные мирные жители перестали бы сдаваться римлянам. Он выступил с речью перед своими войсками и пообещал казнить любого, кто будет уличен в подобном преступлении. Однако ни один из виновных так и не был найден. Несмотря на предупреждение Тита, мечта о спрятанном золоте привела к очередным зверским убийствам, которые совершались, когда поблизости не было старших офицеров.^{342}

После завершения линии контрвалации римляне стали строить новые насыпи напротив крепости Антония. Материалов не хватало, и солдат отправляли за 11 миль для поиска деревьев. Новые пандусы сооружались в течение двадцати одного дня, и работа снова осложнялась постоянными вылазками защитников города. Однако когда Иоанн повел своих людей, чтобы поджечь готовые конструкции, то обнаружилось, что римские войска тщательно охраняют эти позиции при поддержке лучников и «скорпионов».

Новая вылазка была организована плохо, и решительная атака не состоялась. Тараны были готовы наносить удары по стенам крепости Антония, «артиллерия» вела заградительный огонь, отгоняя защитников. Часть легионеров сформировала «черепаху», и они попытались выломать камни из стены с помощью ломов.

После целого дня общих усилий римлянам не удалось добиться особого прогресса, но все изменилось ночью, когда крепость Антония, ослабленная туннелями, выкопанными ранее людьми Иоанна, неожиданно рухнула. К изумлению римлян в башне-крепости образовалась массивная брешь. Зелоты предвидели подобное развитие событий и спешно построили за башней новую стену, чтобы перекрыть путь, который вел прямо ко двору храма. Большая башня, обрушившись, засыпала стену камнями, благодаря чему теперь было сравнительно легко на нее взобраться.^{343}

Однако римские войска не выразили желания штурмовать эти импровизированные укрепления, даже несмотря на ободряющую речь Тита, в которой он сулил награды тем, кто первым взберется на стену. На этот призыв откликнулась только дюжина солдат вспомогательных войск под руководством сирийца по имени Сабин. Этот смуглый и сухощавый, внешне совершенно не похожий на солдата человек крикнул наблюдавшему за ним полководцу, что он готов за него умереть, и пошел в атаку. Но Сабин был убит вместе с тремя своими товарищами. Все оставшиеся были ранены, но смогли вернуться обратно к своим.

Другие воины не выразили ни малейшего желания следовать примеру этих храбрецов. Однако двумя ночами позже группа из двадцати легионеров, дежурившая на аванпосту, к которой присоединились знаменосец (signifer), трубач и два кавалериста вспомогательных войск, по своей собственной инициативе взобралась на вражескую стену. Убив или заставив отступить иудейских часовых, они велели трубачу протрубить сигнал.

Насколько мы можем судить, никто из старших командиров не приказывал совершать этот подвиг. Эти солдаты по собственной инициативе попытались завоевать славу и награды. Несмотря на это, Тит быстро узнал, что произошло, и сформировал отряд для захвата опорного пункта. Стараясь развить успех, он послал своих солдат на двор Храма, к которому теперь открылся проход. Завязался яростный бой, ибо мятежники намеревались отстоять свою святыню.

В темноте лидерам было трудно руководить ходом сражения, но римлян оттеснили лишь после того, как миновала большая часть следующего дня. Во время боя вифинский центурион по имени Юлиан в одиночку устремился вперед по двору Храма, отогнав защитников, но ему не удалось увлечь за собой римских солдат. В конце концов, он в своих башмаках (caligue), подбитых гвоздями с большими шляпками, поскользнулся на гладких плитках, был окружен толпой мятежников и изрублен на куски. Скорее всего, эти истории о героических смертях, столь похожие на случаи, которыми Цезарь расцвечивал свои мемуары, стараясь смягчить впечатление от понесенных поражений, имелись в собственных «Заметках» Тита. Иосиф утверждает, что лично ознакомился с этими записями.^{344}

К новому штурму Храма готовились лучше, чем к первому, и Тит приказал уничтожить остатки крепости Антония и создать из обломков насыпь, ведущую прямо во двор. Римский полководец также отправил Иосифа к Иоанну Гискальскому с официальным вызовом выйти на поединок. Этот ход отчасти ставил целью убедить мирное население города в том, что оно страдает исключительно по вине радикальных лидеров, но, возможно, Тит хотел подбодрить своих воинов, внушив им мысль, что враг боится сразиться с ними в честном бою. Горожане (особенно аристократы) бежали к римлянам теперь всякий раз, как только появлялась возможность проскользнуть мимо стражи, выставленной повстанцами.

Через несколько дней Тит сформировал специальный штурмовой отряд, для которого отобрали по тридцать самых храбрых легионеров из каждой центурии, и во главе каждой тысячи поставили трибуна. Общее командование было поручено легату Цериалису. Сделав ставку на отборные части, Тит надеялся, что гордость заставит их сражаться еще упорнее, чтобы подтвердить правильность сделанного выбора.

Атака началась ночью. За ней наблюдал Тит с уцелевшей башенки крепости Антония. Иосиф утверждает, что офицерам пришлось удерживать молодого полководца, который лично хотел возглавить штурмующий отряд, как он это делал прежде во время осад. Каждый командующий сталкивался с трудным выбором: он мог остаться сзади, где будет трудно рассмотреть, что происходит в первых рядах и еще труднее повлиять на ход боя, или же возглавить атаку, рискуя попасть в плен или быть убитым.

В 67 г. Веспасиан во время штурма Гамалы, раздраженный неудачами, лично решил идти в город со своими сингуляриями. Когда, мятежники обратили римлян в бегство, Веспасиан оказался отрезанным от своих и был ранен в ногу прежде чем смог вырваться с охраной из окружения. В Иерусалиме Тит, обращаясь к солдатам, подчеркнул, что остается сзади лишь для того, чтобы лучше наблюдать за поведением каждого солдата в отдельности.

Атака поначалу ошеломила защитников, но они быстро пришли в себя, а когда бой переместился на широкий двор Храма, численность защитников еще возросла. Бой, начавшийся ночью, продолжался на следующий день, и ни одна из сторон не могла получить заметного преимущества. Большая часть двора осталась в руках иудеев. Но так не могло продолжаться долго. В течение семи дней римляне построили дорогу через руины крепости Антония. Это позволило атакующим легче вводить в бой свежие войска.

Справившись с этой задачей, солдаты принялись сооружать насыпи, чтобы перед первой стеной можно было установить тараны, хотя древесину, требующуюся для этого, приходилось везти более двенадцати с половиной миль. На некоторое время атаки прекратились, но мелкие ежедневные стычки и набеги продолжались. В такой ситуации самым сложным оказалось поддерживать дисциплину. Многие кавалеристы, занимаясь поиском фуража, бросали своих лошадей на произвол судьбы, и их воровали осажденные. Тит приказал казнить одного кавалериста, потерявшего таким образом свою лошадь, чтобы заставить других быть внимательнее.

В городе в результате блокады почти не осталось продовольствия, поэтому Иоанн с Симоном объединили силы, чтобы предпринять решительную атаку на лагерь X легиона на Масличной горе, надеясь прорвать римский фронт в этом месте. После очень упорного сражения их атака была отбита, и римская кавалерия стала теснить мятежников в долину. Во время этого сражения всадник вспомогательных войск врезался на полном скаку в гущу бегущих врагов и схватил одного за лодыжку. Седло с четырьмя луками, используемое римлянами, было очень надежным, но тем не менее этот поступок свидетельствовал о значительной силе и презрении к врагу. Всадник притащил свою добычу к Титу. Солдата похвалили, а его пленника распяли на виду у защитников города. Во время осады римские легионеры любили «забавляться», приколачивая жертвы к крестам в различных нелепых позах.^{345}

Ожесточенное сражение продолжилось во дворе Храма; обе стороны, стараясь усилить свои позиции, сожгли часть галерей, по которым можно было подойти к Храму. Как и прежде, защитники всеми силами старались мешать солдатам, занятым сооружением пандусов. Иосиф сообщает, что в этот период небольшого роста мужчина по имени Ионафан несколько раз вызывал любого римлянина на бой один на один. Наконец один кавалерист принял вызов. Он, судя по всему, дрался пешим (всадники помогали легионерам во время сложных осадных операций) и был убит после того, как поскользнулся. Триумф Ионафана оказался недолгим, поскольку он был вскоре сражен стрелой, выпущенной римским центурионом по имени Приск.

Вскоре защитники храма добились серьезного успеха. Они подготовили галерею к поджогу, а затем сделали вид, что оставляют ее, заманив неосторожных легионеров в ловушку. Те римляне, что оказались отрезанными от своих на галерее, сгорели в пламени или были убиты. Через несколько дней была предпринята попытка захватить оставшуюся часть храма штурмом. К одной из галерей были приставлены лестницы, штурмующие поднялись наверх, но дальше продвинуться не смогли. Среди них было несколько знаменосцев, которые почти не могли защититься, пока держали свои тяжелые значки. После яростного сражения возле этих символов гордости подразделений, все римляне, которые добрались до верхней части, были убиты, а знамена захвачены. В последующие дни римляне подожгли значительную часть внешних галерей, но тараны не могли нанеси Храму какой-то серьезный урон из-за размера и качества каменной кладки.^{346}

Как пишет Иосиф, Тит провел консилиум, на котором ясно дал понять, что по-прежнему надеется избежать разрушения храма. Для иудейского историка важно было доказать, что вина за эту страшную катастрофу лежит не на его герое, а на радикальных лидерах мятежников.

Сражение продолжалось во дворе храма, и однажды Титу даже пришлось послать свою кавалерийскую стражу усилить линию пехоты, когда казалось, что иудеи вот-вот прорвут их ряды. Полководец снова наблюдал за боем с удобной позиции на руинах крепости Антония. Постепенно римляне занимали все большую часть храма, и мятежники в конечном счете оказались во внутреннем дворе. В ходе дальнейшего беспорядочного сражения они были оттеснены с него, а самая священная часть храма была предана огню. Кто бы ни совершил поджог, пожар вскоре вышел из-под контроля, а римские солдаты не захотели ничего сделать, чтобы погасить огонь, Тит пытался организовать группы по борьбе с пожаром, приказав использовать силу против любого, кто ослушается, но ему не удалось создать даже подобия порядка. Солдаты мечтали добраться до сказочных богатств, которые по слухам находились в Храме, а заодно уничтожить святыню врага, который сражался с ними с такой ожесточенностью и с такой решимостью. Во время последнего беспорядочного штурма Храма значительная часть зданий была сожжена дотла, а большинство граждан, укрывшихся неподалеку, — убиты. Стоял месяц август.^{347}

Позднее, когда был восстановлен некоторый порядок, римляне провели официальное празднование, выставив свои знамена во дворе Храма и совершив жертвоприношение. Старый Город вскоре был захвачен и отдан на разграбление. Иосиф упоминает, что римские войска в Иерусалиме награбили столько, что стоимость золота упала вдвое по всей Сирии, когда солдаты вернулись в свои гарнизоны. Иногда мародеры сталкивались с мятежниками, также занимавшимися грабежом. Один из кавалеристов легиона — каждый легион в этот период включал небольшой отряд из 120 всадников — был взят в плен, но бежал, прежде чем его казнили. Разыгрывая целое представление, Тит уступил просьбам своих солдат не казнить этого человека за то, что он попал в плен, но все же заставил его претерпеть унижение, уволив его из его легиона.

Хотя у римлян не все шло гладко и порой их преследовали неудачи, но мужество уже покинуло защитников города вместе с падением Храма. Иоанн Гискальский и Симон бар Гиора попытались начать переговоры, но их предложения были отвергнуты, поскольку осада слишком затянулась. Восемнадцать дней ушло на строительство пандусов против стен Верхнего города, но мятежники теперь были деморализованы и сильно страдали от голода, поэтому сопротивления уже почти не было. Прежде чем римский штурмовой отряд устремился в брешь, пробитую таранами, защитники обратились в бегство и рассеялись.

Иерусалим пал. Иоанн Гискальский сдался и был приговорен к пожизненному заключению. Симон же должен был принять участие в триумфе Тита в качестве самого важного пленника. Уже близился конец сентября.^{348}

После осады Тит провел официальное построение, на котором поблагодарил своих солдат.

В центре возвели трибунал. Тит занял на нем место вместе со своими старшими офицерами для того, чтобы его слышала вся армия. Он выразил свою глубокую благодарность солдатам за проявленную верность.

Тотчас же он приказал назначенным для этой цели лицам провозгласить имена тех, которые в этой войне совершили какой-нибудь блестящий подвиг. Вызывая их поименно, он хвалил подходивших и выказывал столько радости, как будто их подвиги осчастливили лично его; тут же он возложил на них золотые венки, золотые шейные цепи, дарил большие золотые копья или серебряные знамена и каждого из них возводил в высший чин. Кроме того, он щедрой рукой наделял их из добычи золотом, серебром, одеждой и другими вещами. Вознаградив таким образом всех по заслугам, он благословил все войско и при громких ликующих криках солдат сошел с трибуны и приступил к победным жертвоприношениям. Огромное количество быков, стоявшее уже у жертвенников, было заколото, и мясо их роздано войску.^{349}

Эта церемония подтверждала уверенность солдат в том, что полководец наблюдает за их поведением и ценит их заслуги. После награждения последовал трехдневный пир. Впоследствии X Бурный легион расположится гарнизоном в захваченного города. XII Молниеносный, очевидно, не полностью искупил вину за прежние поражения, поскольку ему не позволили вернуться на свою старую базу в Рафанее в Сирии, а перевели в гораздо менее уютное место на границе между Каппадокией и Арменией.

После многочисленных празднований и церемоний Тит вернулся в Италию, Веспасиан выехал ему навстречу, и Тит приветствовал его, тем самым рассеяв страхи о возобновлении гражданской войны. Император и его старший сын отпраздновали совместный триумф над Иудеей, который закончился ритуальным удушением Симона бар Гиоры. Сам Веспасиан счел медленное движение процессии крайне утомительным. Но, как всегда, Веспасиан нашел повод для шутки, сказав, что получил по заслугам, захотев удостоиться такой почести в своем уже далеко немолодом возрасте.

Тем не менее новая династия добилась эффектной победы, столь необходимой для подтверждения права повелевать империей, и постаралась всячески подчеркнуть это достижение. В последующие годы была возведена триумфальная арка Тита, на которой сохранились барельефы с изображениями сцен его триумфа. Во времена Веспасиана и Тита велось огромное строительство, в том числе был возведен амфитеатр Флавиев (Колизей). При этом Веспасиан обеспечил работой городских бедняков и смог перестроить центр Рима, опустошенный огнем и грандиозными проектами Нерона.^{350}

Веспасиану удалось восстановить стабильность в империи. Единственным его серьезным недостатком, как считалось, являлась скупость, но, возможно, это была всего лишь необходимость пополнить казну, истощенную излишествами Нерона. Веспасиан умер в 79 г. Его последними словами была фраза «Кажется, я становлюсь богом». Так шутливо перед лицом смерти Веспасиан намекнул на традицию, в соответствии с которой императоры почти всегда обожествлялись после смерти. Во время погребального шествия актер, надевший его маску и символы его власти, спросил у официальных лиц, проводивших эту церемонию, в какую сумму обошлись похороны. Когда ему назвали огромную цифру, актер предложил им за один процент от этих денег просто бросить тело в Тибр.

Во время жизни своего отца Тит командовал преторианской стражей и выполнял значительную часть не самой заметной работы императора. То, что его правление оказалось благосклонным и справедливым, явилось для римлян приятной неожиданностью. Ради соблюдения благопристойности он порвал со своей давней любовницей царицей Береникой, правнучкой Ирода Великого, а также прогнал евнухов и гомосексуалистов, которые обычно принимали участие в его вечеринках.

Как и его отец, Тит, став императором, приобрел еще большую популярность. Его правление оказалось недолгим, и в 81 г. он умер в возрасте сорока лет. Преемником Тита стал его младший, гораздо менее одаренный и популярный брат Домициан.^{351}

Глава 13 Последний великий завоеватель: Траян и Дакийские войны Марк Ульпий Траян (56-117 гг.)

Он всегда шел пешком вместе с солдатами своей армий и постоянно находился в расположении войск на протяжении всей кампании. Он мог вести их сначала в одном порядке, потом в другом. Если его войскам приходилось переходить реки вброд, он неизменно делал то же самое. Иногда он даже заставлял разведчиков распространять неверные донесения, чтобы воины приучались совершать неожиданные маневры и не испытывать страха перед любой опасностью.^{352}

После смерти Августа Римская империя почти не расширялась. На протяжении оставшейся части I века было присоединено несколько небольших союзных царств. Они вошли в состав империи в качестве провинций, но единственное крупное новое завоевание — это покорение Клавдием Британии в 43 г.

Великие завоеватели последних десятилетий Республики стали также и главными соперниками в гражданских войнах. Императоры считали слишком рискованно позволять полководцам завоевывать популярность и славу, покоряя новые территории. Никому из сенаторов отныне не позволялось превзойти достижения принцепса. Август уволил префекта Египта, который демонстративно отпраздновал свои победы, а затем заставил этого человека совершить самоубийство, хотя префект был всего лишь всадником, а не членом сената.

Тиберий, Веспасиан и Тит перед тем как стать властелинами Рима уже отличились на военном поприще, а у Калигулы, Клавдия, Нерона и Домициана не было подобных преимуществ. Поэтому последние четверо тем более не желали создавать себе потенциальных соперников из удачливых полководцев. Мы уже видели, что Клавдий отозвал Корбулона с другого берега Рейна и не позволил полководцу продолжить войну и вернуть часть германской провинции, утраченной Квинтилием Варом. Этот же император принял участие в первой экспедиции в Британию в 43 г. в самый ответственный момент.

Клавдий провел в Британии менее двух недель, но, главное, он присутствовал во время крупного поражения бриттов к северу от Тамезы (Темза) и захвата столицы племени Камулодуна (Кольчестер). Неясно, насколько активную роль он играл в руководстве этими операциями, но показательно то, что он отлучился на полгода из Рима и совершил большое путешествие, чтобы оказаться в армии во время ее блестящего успеха. Хотя пребывание в Британии было недолгим, благодаря этому визиту имя императора стало ассоциироваться с покорением таинственного острова, где побывал Юлий Цезарь, но который величайший полководец не сумел завоевать.

Клавдий вскоре вернулся в Рим и проехал во время триумфа по Священной дороге (Sacra Via). Императоры обычно не делали этого, если победы были одержаны наместниками, а не самими принцепсами. В довершение всего принцепс и его сын взяли себе имя Британник. Помимо этого, император провел игры в честь победы и затеял строительство памятников, призванных увековечить его завоевание.

Правление Клавдия началось с того, что в хаосе, наступившем после убийства Калигулы, его нашли укрывшимся занавеской, и преторианцы провозгласили его императором вопреки желанию сената. Для такого человека присвоенная им победа в Британии имела огромное значение, так как должна была подтвердить его право называться первым гражданином Рима.^{353}

В конечном счете политическая система, созданная Августом, препятствовала дальнейшему расширению империи. Императоры не желали проводить долгое время в походах, завоевывая новые земли, и не доверяли никому выполнение этих задач. Некоторые теоретики времен Августа уже провозгласили, что Рим подчинил себе самые лучшие и процветающие земли и что дальнейшее расширение империи окажется дороже предполагаемой выгоды.

В этом утверждении имелась доля истины, хотя выдвигаемое рядом современных ученых предположение, что империя перестала расширяться, потому что граничила с воинственными народами, которых было трудно победить, не подтверждается никакими данными. Одно несомненно, профессиональная армия, созданная при Юлиях-Клавдиях, не могла быстро увеличивать свою численность, чтобы вести серьезные завоевания. Призыв в армию был крайне непопулярным, как обнаружил Август в 6 и 9 гг., и все последующие императоры старались по возможности его не объявлять.

Императорская армия представляла собой гораздо более эффективную военную силу, чем народное ополчение до времен Мария, но ей недоставало неограниченных людских резервов, которые оказали огромное значения для побед в Пунических войнах.

В период принципата основная функция армии заключалась в контроле над провинциями. Это были как обычные мероприятия по поддержанию общественного порядка, так, и подавление мятежей. Для осуществления третьей функции — защиты границ — обычно прибегали к сочетанию дипломатии с агрессивным давлением на соседние народы с помощью карательных экспедиций или угроз их проведения. Войны с целью завоевания стали редкостью, хотя идеология империи и ее правителей веками, по сути своей, оставалась прежней и одобряла расширение границ. Увеличение римского империя (imperium) по-прежнему считалось в целом хорошим делом, но теперь это не обязательно требовало приобретения новых территорий. Власть Рима могла пользоваться уважением в каком-либо регионе, хотя он не был занят римской армией и не управлялся официальным римским должностным лицом. Поэтому принцепсы считали многие территории, которые никогда не завоевывались Римом, частью своей империи. Решимость защищать и увеличивать влияние Рима являлась причиной большинства войн, проводимых во время принципата.

Домициан несколько лет наблюдал за своими армиями, сражавшимися на границах возле Рейна и Данубия (Дунай), хотя он не командовал войсками на поле боя. На германской границе возвели ряд фортов, продвинувшись на территорию варваров, но при этом была присоединена относительно небольшая территория. В основном эти войны можно назвать крупными кампании для поддержания авторитета Рима у племен, чьи земли граничили с римскими провинциями. Вторжение в Дакию было предпринято в ответ на набеги, совершенные на территорию Нижней Мезии, но вряд ли поначалу планировалась ее постоянная оккупация.

Все эти операции во времена Домициана оказались малоуспешными. Армией командовал преторианский префект Корнелий Фуск — это вызвало сильное недовольство сената, который по-прежнему считал, что армиями должны командовать люди, принадлежавшие к их сословию, а не какой-то всадник. Эта армия была разбита (а возможно, полностью уничтожена) даками в 86 г.^{354} Домициан не пользовался популярностью своего отца и брата, и его отношения с сенатом неуклонно ухудшались, что лишило его благоприятных отзывов в сохранившихся источниках, которые главным образом писались сенаторами для сенаторов. В конце концов император был убит в 96 г. во время дворцового заговора, и сенат поставил на его место уже немолодого Нерву.

Нерва был первым из тех, кого Эдуард Гиббон позже назвал «пятью хорошими императорами». На время их правления пришелся расцвет Римской империей во II веке. Преемником Нервы стал Траян, который вновь расширил границы Рима. Провальные кампании Домициана в этом регионе и неразрешенные проблемы на границах послужили причиной начала войны с Дакией, что в конце концов привело к присоединению новой территории. С другой стороны, вторжение в Парфию и попытка достичь Персидского залива не имело почти никаких мотивов, кроме традиционного желания любого римского аристократа завоевать громкую славу, победив могущественных врагов.

Биография Траяна и его восхождение к власти

Траян родился и вырос в городе Италика (город близ современной Севильи) в Испании. Его семья утверждала, что ведет свой род от римских и италийских воинов, которые жили в этой колонии, основанной Сципионом Африканским после его победы в битве при Илипе в 206 г. до н. э.

Италика процветала и стала одним из самых крупных и важных городов в Испании. Ее жители, судя по всему, имели латинское гражданство, хотя местная аристократия могла получить римское гражданство, занимая должности в местном управлении. Если эти семьи обладали достаточным состоянием — а политический успех даже на местном уровне всегда требовал наличия денег — они могли стать всадниками и отправить своих сыновей на императорскую службу. Со временем счастливчики приобретали богатство и добивались благосклонности принцепса, что позволяло им становиться членами сената.

В I веке до н. э., особенно во время правления Августа, многие италийские аристократы стали сенаторами. При его преемниках число входивших в сенат провинциалов еще возросло. Часть этих людей являлась потомками римских колонистов, но в сенат все больше попадало местных аристократов, которые получали римское гражданство. Клавдий ввел в сенат галлов. К концу I века тоги с широкой пурпурной полосой надели выходцы из Испании, Северной Африки и греческого Востока.

Все эти люди были римлянами по закону и по культуре, независимо от их этнического происхождения, и их поведение в общественной жизни принципиально ничем не отличалось от действий сенаторов италийского и чисто римского происхождения. Во времена принципата правящая элита постепенно включала в свой круг богатых и могущественных людей из провинций, не теряя при этом своих характерных черт. Этот процесс во многом способствовал тому, чтобы мятежи в большинстве провинций стали крайне редкими, за исключением тех регионов, где местная аристократия осталась вне римской системы. Траян стал первым императором, чья связь с Италией была весьма далекой. Его преемник Адриан, чей провинциальный акцент вызвал презрительные насмешки многих сенаторов, когда он впервые приехал в Рим, также был родом из Испании. Ближе к концу века власть будет захвачена Септимием Севером, сенатором из Лептис Магны, города в Северной Африке. Позднее появятся сирийские, греческие, паннонские и иллирийские императоры.^{355}

Отец и тезка Траяна Марк Ульпий Траян сделал выдающуюся карьеру, хотя неясно, был ли он первым в своей семье членом сената. В 67 г. он являлся легатом легиона и командовал X Бурным, легионом во время кампании Веспасиана в Галилее и поддерживал этого претендента во время Гражданской войны. Это принесло Ульпию Траяну должность консула, возможно, в 70 г., и назначение на пост наместника сначала Каппадокии, а затем Сирии.

Во время этого периода, вероятно, имелись какие-то трения с парфянами, и за умелое улаживание этого дела Траян был удостоен триумфальных почестей. Неизвестно, как этого удалось достичь, велись ли боевые действия, или римлянам хватило решительных дипломатических шагов. Примерно в это же время имя Марка Ульпия Траяна внесли в патрицианские списки. Едва ли хоть кто-то из настоящих патрициев уцелел во второй половине I века, ибо столь известные люди неизбежно погибали первыми во время чисток предыдущих императоров. Веспасиан составил новые патрицианские списки, чтобы создать ореол знатности своему сенату. В большинстве своем патрициями становились люди, продемонстрировавшие надежность во время гражданской войны, включая семью будущего тестя Тацита Юлия Агриколы.^{356}

Воспитание самого Траяна, судя по всему, можно назвать традиционным для человека из сенаторской верхушки, хотя утверждалось, что он проявил довольно средние способности в риторике и других академических дисциплинах. В юном возрасте в нем проявилась страсть к охоте, которая сохранялась у него всю жизнь, и он выделялся в физических, и особенно военных упражнениях. Ближе к девятнадцати годам, вероятно около 75 г. он стал трибуном-латиклавием в одном из легионов в Сирии и служил под командованием своего отца, как и многие другие молодые аристократы. Позднее он перешел в легион на границе возле Рейна и воевал с местными племенами. Некоторые трибуны-латиклавии пользовались дурной славой за халатное отношение к своим обязанностям, но Траян проявлял на военной службе большое рвение и служил гораздо дольше, чем было принято в эти годы.

Плиний Младший в своем «Панегирике» — письменной версии речи, восхвалявшей императора, утверждал, что тот отслужил десять лет, то есть традиционный срок, прежде необходимый, чтобы человек мог выставить свою кандидатуру на политический пост в республике. Возможно, рассказ Плиния о деятельности Траяна в качестве трибуна содержит преувеличения, но он, вероятно, создает точный портрет полного энергии молодого офицера:

В должности (военного) трибуна ты еще в юных годах, но уже с отвагой зрелого мужа побывал в отдаленнейших и столь различных между собой странах, и уже в то время судьба наставляла тебя долго и основательно учиться тому, чему ты в скором времени должен был сам учить других. Не довольствуясь тем, что ты изучил лагерную жизнь и как бы прошел в короткое время всю службу, ты так провел свою должность трибуна, что сразу мог бы быть вождем, и нечему было тебе уже учиться в то время, когда ты начал учить других. За десять лет службы ты узнал разные обычаи племен, расположение областей, выгодные условия местностей, и различия вод и климата ты научился переносить… Сколько раз сменял ты коней, сколько раз отслужившее тебе оружие!^{357}

После службы в армии Траян занимал ряд гражданских постов, а в конце 80-х годов стал легатом легиона VII «Близнецы» (Legio VII Gemina) в городе, современное название которого Леон происходит от слова «легион» в спокойной провинции Ближняя Испания. В 89 г. Луций Антоний Сатурнин, наместник Верхней Германии, взбунтовался против Домициана. Траяну было приказано прибыть из Испании и попытаться усмирить мятежную армию. В результате Сатурнин был разбит, а верность и незамедлительные действия Траяна снискали ему доверие императора.

Судя по всему, его легион остался на Рейне и предпринял успешную карательную экспедицию против одного из германских племен — возможно, хаттов, которые заключили союз с Сатурнином. В 90-е он создал себе хорошую репутацию в качестве командующего и служил наместником провинции, возможно, как в Верхней Германии, так и в Паннонии на Данубии. В Паннонии он разбилнесколько свебских племен. Когда Домициан был убит и властелином Рима сделался Нерва, Траян пользовался большим уважением как один из самых одаренных полководцев. В то время ему шел сороковой год.

Столкнувшись с недовольством преторианцев, которые требовали наказания убийц Домициана, и, вероятно, обеспокоенный претензиями наместников провинций, Нерва в 97 г. усыновил Траяна, сделав его своим наследником. Это было популярным решением, особенно радостно его встретили в армии, и во многом оно способствовало укреплению нового режима. Годом позднее Нерва умер, и Траян стал императором. В течение года он инспектировал границу на Данубии, а в 101 г. начал здесь крупную кампанию, намереваясь нанести поражение Децебалу, царю Дакии.^{358}

Дакийские войны, 101–102 и 105–106 гг.

В 58 г. до н. э. Юлий Цезарь уже обдумывал нападение на Дакию (территорию, приблизительно соответствующую современной Трансильвании) до тех пор, пока гельветы не предоставили ему возможность осуществить свои честолюбивые мечты. Только смерть от рук убийц помешала Цезарю выполнить свой первоначальный замысел. Даки в то время были объединены под правлением Буребисты — харизматичного военачальника, под началом которого находилось гораздо большее воинов, чем у большинство соседних вождей. Вскоре после смерти Цезаря дакийский царь был убит, и среди его народа более века не появлялось сравнительно сильных правителей.

Положение изменилось, когда в последние десятилетия I века к власти у даков пришел Децебал, сумевший создать сильное войско, — особенно он любил набирать дезертиров из римской армии — и подчинивший многие соседние народы, такие как сарматы и бастарны. Дион Кассий описывал его как идеального командира в духе римских традиций, утверждая что Децебал

не только понимал теорию ведения войны, но также практически применял эти знания; он знал, когда нужно пойти в атаку и когда лучше отступить; он являлся экспертом по засадам и мастером в проведении решительных сражений; он не только умел пользоваться преимуществами победы, но и справляться с поражениями.^{359}

Под руководством Децебала даки совершили набеги на другой берег Данубия и нанесли серьезные поражения римлянам.

Кампания Домициана против них окончилась невыгодным для Рима договором, согласно которому римляне должны были платить Децебалу ежегодную контрибуцию и обеспечивать его инженерами и «артиллерией» для укрепления недружественного царства.

Такие условия договора наводят на мысль, что Рим не только не выиграл войну, а потерпел поражение. Это лишь усилило непопулярность Домициана в сенате. Когда в 101 г. Траян предпринял вторжение в Дакию, его главной целью было добиться мирного договора на приемлемых условиях. Новая блестящая победа должна была подтвердить превосходство Рима над Дакией. Поначалу, судя по всему, не планировалось присоединять новое царство к Римской империи.

Траян впоследствии написал «Записки» о своих дакийских войнах, но из них уцелело лишь несколько крошечных фрагментов. Дион Кассий, сенатор греческого происхождения, живший в начале III века, оставил нам лучшее повествование об этих операциях, но даже оно дает лишь краткое изложение событий без всяких подробностей, к тому же написанное спустя сотню лет после военный действий. Другие источники сообщают нам еще кое-какие скудные сведения, но воссоздать течение этого конфликта так же подробно, как тех операций, что прежде описаны в этой книге, практически невозможно.

Добыча, захваченная в результате завоевания Дакии, пошла на финансирование строительства огромного Форума, возведенного Траяном позднее. От этого Форума почти ничего не сохранилось, за исключением колонны высотой сто римских футов (97 футов 9 дюймов), украшенной рельефным спиральным фризом, рассказывающим об этих войнах. Создавая этот рассказ в камне, скульпторы создали несколько сотен сцен, изображавших тысячи фигур римских солдат и их противников. Каменные воины были раскрашены и экипированы миниатюрным бронзовым оружием: сразу после создания колонна смотрелась чрезвычайно красочно и ярко. Мелкие подробности, возможно, были не видны наблюдателю, стоящему на земле возле этого памятника.

Колонна рассказывает об определенных событиях, но понять это повествование не так-то просто. Это все равно что смотреть на знаменитый гобелен из Байе^[55], не ознакомившись с другими источниками, рассказывающими о событиях и личностях времен завоевания Англии норманнами. Подобный подход дал бы лишь смутное представление об этом периоде истории Англии.

Хотя историками были предприняты многочисленные попытки соотнести рельефы колонны с топографией Румынии и восстановить подробный ход войн, ни одна из них не выглядела достаточно убедительной, и все они так и остались только гипотезами. Однако колонна Траяна дает нам яркий пример того, как римские командующие любили запечатлевать себя в искусстве. На ее стиль повлиял ряд художественных течений того времени, но прежде всего ее создатели основывались на многовековых традициях римского триумфального искусства, ибо полководцы, едущие во время триумфа по городу, почти всегда включали в свои процессии картины, иллюстрировавшие их собственные деяния и подвиги их солдат. Такие картины часто использовались для украшения храмов или других памятников, построенных за счет добычи, захваченной победителями.

Рассказывая о колонне Траяна, практически каждое предложение надо дополнять словами «судя по всему», «предположительно», «возможно».

На этом памятнике Траян предстает идеальным командующим армии, образ который был принят в римском искусстве, поэтому интересно сравнить его с литературной фигурой великого полководца. Сцены другого памятника в современном городке Адамклисси в Румынии, вероятно, также воспроизводят эпизоды этой войны, но ход событий, о которых они рассказывают, восстановить труднее, чем на колонне в Риме. Не исключено, что Траян — это один из офицеров на метопах в Адамклисси, но изображения слишком сильно пострадали от атмосферных осадков, поэтому точно идентифицировать фигуры невозможно.^{360}

Подготовка к войне с даками была очень серьезной и заняла не меньше года. Наконец девять легионов — в полном составе или, как минимум, в виде крупных вексилляций — были сосредоточены на Данубии, чтобы принять участие в операциях или для оказания поддержки основным силам. Другие легионы послали вексилляции меньших размеров. К вспомогательным войскам этого региона, и так уже достаточной численности, присоединились целые подразделениями и отряды из других провинций.

В этой войне должна была принять участие около трети римской армии, хотя все эти силы никогда не сосредоточивались в одном месте, а действовали отдельными колоннами. Для войны римляне собрали огромные силы, но и задача, стоявшая перед ними была не из легких. Дакию защищали Карпатские горы, великолепные естественные укрепления. Царство славилось богатыми месторождениями золота, и Децебал использовал свои сокровища для создания большой армии и для основания хорошо укрепленных крепостей, которые защищали главные проходы через горы. Раскопки в некоторых из этих мест подтвердили внушительность укреплений: стены и башни сочетали местные, эллинистические и римские методы строительства.

Дакийские воины были храбрыми, но, возможно, не более дисциплинированными, чем бойцы других варварских племен. Их религия, основанная на поклонении богу Залмоксису, зачастую требовала от воина совершить самоубийство вместо того, чтобы сдаться. Судя по всему, только немногие варвары носили в бою доспехи, не считая бойцов союзной сарматской кавалерии, которые сражались в качестве катафрактов — и конь, и всадник были защищены металлической или роговой броней. Оружие даков состояло из луков, дротиков, мечей кельтского стиля и похожего на косу двуручного изогнутого меча с лезвием на внутренней стороне (falx). Это оружие было способно «обходить» щит, нанося ужасные раны, — вероятно, именно оно заставило некоторых римских легионеров надевать ножные латы и защитные приспособления на открытую правую руку.

Колонна Траяна начинается со сцен, изображающих римские посты на границе возле Данубия, и отряд легионеров, идущий за своими многочисленными знаменами через мост, установленный на барках, — вариант римского понтонного моста. Затем появляется император, проводящий совет старших офицеров для обсуждения предстоящих операций. Обычно кажется, что Траян чуть крупнее людей вокруг него, но он никогда не доминирует благодаря непропорционально огромному размеру, как это происходит в монументальном искусстве с другими правителями древности, как, например, с египетскими фараонами.

После того как операция спланирована, а командиры получили все необходимые приказы, следуют другие приготовления. Император, голова которого накрыта полой тоги в соответствии с его саном великого понтифика, высшего религиозного поста в Риме, возлагает круглую ритуальную лепешку (popanum) на пламя алтаря, в то время как вокруг него приносятся в жертву Марсу кабан, овца и бык (suovetaurilia)^[56]. Эта важная церемония проводилась за пределами армейского лагеря перед началом любой крупной кампании. Ее целью было очищение войска и обеспечения поддержки римских божеств. Магистраты играли главную роль в регулярных религиозных церемониях армии, точно так же как и в политической жизни в самом Риме.

На колонне имеется любопытная сцена, в которой Траян наблюдает за тем, как крестьянин, вцепившийся в большой круглый предмет, падает с мула. Возможно, эта сцена связана с анекдотом, приведенном в труде Диона Кассия. Рассказывается, что союзные племена отправили императору послание, написанное по-латыни на огромном грибе. Далее на колонне расположена сцена, в которой командующий поднимается на возвышение и обращается к своим легионерам с речью (adlocutio). Затем показано, как солдаты укрепляют позиции, предположительно на вражеском берегу Данубия, а император ходит среди них и наблюдает за работой.

Как только место переправы подготовлено, главная армия углубляется на вражескую территорию и следуют между холмами, вероятно, направляясь к перевалу в Карпатских горах, известному как Железные Ворота. Показано, как Траян и один из его офицеров изучают вражескую крепость на холме, которая кажется покинутой, а затем император возвращается и наблюдает за группой легионеров, расчищающих путь через густой лес.

Важной темой на фризе, как и во многих литературных источниках, является инженерное мастерство и упорная непоколебимость солдат; очень часто изображается, как Траян и его офицеры наблюдают за их трудом. Есть сцена, в которой император допрашивает пленника-дака. Подобное делал Цезарь и другие полководцы. Вскоре следует первая крупная битва. Легионеры построены в резерве, а вспомогательные войска, в состав которых входили и варвары — вероятно, германцы или даже бритты из нерегулярных военных подразделений (numeri) — ведут бой, сражаясь палицами.

Свирепость этих солдат-неграждан, подчеркивается как в этой, так и в других сценах. Один пехотинец вспомогательных войск держит зубами за волосы отрубленную голову врага и сражается свободными руками. Расположенные ближе к заднему плану двое солдат этих же соединений преподносят императору отрубленные головы. В этой сцене кажется, что Траян смотрит в сторону, но далее в похожей сцене показано, как он протягивает руки, чтобы принять такие же страшные трофеи. Римляне запретили охоту за головами в провинциях империи, но когда солдаты сражались с иноземными врагами, это, очевидно, считалось вполне допустимым. Впрочем, тут надо упомянуть одну деталь: на колонне показаны с отрубленными головами только солдаты вспомогательных войск. Вероятно, такое поведение было приемлемым среди этих менее цивилизованных воинов, но не среди легионеров.

Преподнесение трофеев командующему повторяет уже описанные случаи, например, когда кавалерист в Иерусалиме захватил мятежника и приволок его к Титу. Полководец, и тем более император, мог вознаградить за подобные героические подвиги, и было необходимо, чтобы он стал свидетелем доблести своих солдат. Для этого ему нужно было находиться относительно близко к месту сражения, чтобы солдаты знали, что командир видит каждого из них, а не глядит на них как на безликую общую их массу. Один из полководцев Домициана приказал солдатам написать на щитах свои имена, чтобы убедить их в том, что он отличит каждого легионера.

Далее на колонне изображено, как Траян раздает награды бойцам вспомогательных войск, хотя другие свидетельства наводят на мысль, что эти воины больше не получали наград (dona) как легионеры, поэтому поощрения, вероятно, принимали иную форму. Воинам вспомогательных подразделений иногда предоставлялось гражданство вне очереди, хотя обычно гражданство давалось после демобилизации. Более распространенной формой награждения отдельных солдат вспомогательных войск являлось повышение, денежные суммы или подарок из захваченной добычи.^{361}

Эта первая битва, вероятно, произошла при Тапах. Здесь в 88 г. один из полководцев Домициана одержал победу, которая в некоторой степени смыла позор поражения Корнелия Фуска. В верхней части фриза изображен бог, мечущий молнии в даков. Неясно, говорит ли это о вере римлян в помощь божеств, или свидетельствует, что сражение проходило во время бури, или закончилось таковой. Поскольку иногда в битве сражались только вспомогательные войска, в то время как легионеры находились в резерве, то это дало повод предположить, что римские полководцы стремились побеждать, не проливая кровь граждан. Тацит хвалил Агриколу за победу в битве у горы Гравпий, одержанную подобным образом, но, надо заметить, что восторженное отношение к таким победам встречается довольно редко.

Судя по всему, к концу I века стало обычно практикой формировать первый ряд пехоты из солдат вспомогательных войск, а легионы использовать во втором и последующих рядах. Такую тактику можно считать логичной. В отличие от вспомогательных когорт, которые были независимыми подразделениями, десять когорт легиона находились под единым командованием легата и действовали согласованно, что позволяло полководцу с большей легкостью их контролировать. По этой причине легионеры были более эффективны в качестве резерва, который вводили в бой, когда боевому фронту требовалось подкрепление.

В некоторых случаях битва выигрывалась только вспомогательными войсками без участия резервов. Невозможно определить, было ли так в бою при Тапах в 101 г. Не исключено, что скульпторы просто воспроизвели первую часть сражения, когда вспомогательная пехота и кавалерия атаковали врага. Дион пишет, что бой был на редкость трудным и победа стоила римлянам тяжелых потерь. Когда у римских врачей — в одной из дальнейших сцен на колонне показано, как врачи заботятся о солдатах — закончились бинты, Траян послал им ткани из своих запасов, чтобы они изрезали их на бинты. Он также велел соорудить алтарь на месте битвы, чтобы увековечить память павших.^{362}

На колонне показано, как римляне, решив закрепить этот успех, продолжают продвигаться в глубь территории и поджигают захваченные поселения. Ограда одной из дакийских крепостей украшена рядом голов на шестах, а перед насыпью имеются колья, скрытые в ямах, — эти укрепления напоминают «лилии», которые использовали солдаты Цезаря при осаде Алезии. Дион сообщает, что римляне, взяв один такой форт, нашли там знамена и снаряжение, захваченные у армии Фуска.^{363}

Затем римляне пересекают реку, на этот раз не по мосту. Изображено, как один легионер переходит реку, положив доспехи и снаряжение на прямоугольный щит, поднятый над головой. После этого Траян обращается к солдатам с речью, а затем встречается с группой дакийских послов, а потом — с местными женщинами. Далее действие переносится в другое место и на колонне изображено, как дакийские воины и сарматские катафракты переплывают (и при этом иногда тонут) через Данубий, чтобы напасть на римские укрепления, которые удерживают солдаты вспомогательных войск. Вражеский отряд использует таран с железным наконечником в виде бараньей головы, пытаясь пробить брешь в стене крепости. Эта картина указывает на то, что варвары овладели осадной техникой, о которой Децебал узнал от дезертиров, а также благодаря унизительному для Рима договору с Домицианом.

Мы видим, как в ответ на эту новую угрозу Траян, его преторианцы и солдаты вспомогательных войск садятся на военный корабль и баржу. Головы у них не покрыты, одеты они в походные плащи (paenulae) и нагружены узлами — это, возможно, сложенные палатки или мешки с провиантом. Отряд плывет по реке, затем высаживается на берег. Траян находится во главе и идет с отрядом, состоящим из вспомогательной пехоты, кавалерии и солдат-варваров из нерегулярных войск на поиски врагов. Два кавалериста вспомогательных войск, судя по всему, о чем-то докладывают императору — вероятно, это разведчики, обнаружившие даков, — и за этим следует массированная атака римской кавалерии. Враг застигнут врасплох.

В верхней части сцены изображена богиня ночи, и это наводит на мысль, что атака проходила под покровом темноты. Сарматы и даки охвачены паникой и их убивают возле четырехколесных повозок. Юлий Цезарь отмечал, что галльские армии всегда сопровождали повозки с семьями воинов. Даки, вероятно, поступали точно так же. Однако не исключено, что на этих сценах представлен не боевой отряд, а переселений каких-то местных племен, союзников Децебала.

На метопах в Адамклисси тоже изображены бои возле повозок варваров и наступление римской кавалерии во главе со старшим офицером, возможно, самим Траяном. Эти рельефы проще по стилю и, судя по всему, изображают три отдельных племени варваров. Мы можем предположить, что это сарматы, бастарны и даки. Не исключено, что метопы в Адамклисси соответствуют некоторым сценам на колонне, но они также могут изображать и совершенно разные события.

После этой победы римлян на фризе расположена сцена, в которой Траян принимает еще одну группу дакийских послов, на этот раз состоящую из воинов-аристократов (pileati), а не простых бойцов, которых Децебал присылал в начале войны. Дион упоминает о нескольких попытках вести переговоры, которые окончились неудачно из-за подозрительности Децебала и нежелания римлян идти на уступки.^{364} После этого следует изображение большой битвы, в которой легионеры сражаются рядом со вспомогательными войсками. Римлянам помогает «скорпион», установленный на повозку, запряженную двумя мулами и известный как карробаллиста (carroballista). Траян наблюдает за боем, находясь за боевым фронтом. Один из солдат вспомогательных войск показывает ему пленника — судя по всему, захваченного лично им. За Траяном виден полевой перевязочный пункт. Так что рассказ Диона о бинтах следует отнести к этой битве, а не к более ранним столкновениям.

После поражения даков — на колонне показано, что пленников держат в огороженном месте — Траян поднимается на возвышение и обращается с речью к солдатам, а затем садится на складной стул, чтобы раздать награды храбрым бойцам вспомогательных войск. Однако среди этих сцен празднования имеется мрачная сцена, в которой женщины пытают нескольких связанных раздетых мужчин. Вероятнее всего, это показана пытка захваченных в плен римских солдат, — во многих воинственных сообществах именно женщины племени унижали, пытали и убивали пленников. Это изображение призвано было показать, что война еще далеко не закончена, ибо столь свирепого врага надо уничтожать до конца.

Здесь в повествовании на колонне содержится явный промежуток, указывающий (как мы опять-таки только можем предположить) на конец первого года кампании, поэтому последующие сцены следует относить к 102 г. Изображено еще одно путешествие по реке, затем колонна легионеров идет через понтонный мост, после чего происходит объединение двух римских армий. На ближайшем барельефе мы видим, как Траян приветствует прибывающие войска. Он произносит речи, принимает участие в жертвоприношении Марсу (suovetaurilia), встречает дакийских послов, принимает пленника и другие трофеи, которые подносят ему солдаты.

Когда армия идет через горы, строя дороги, форты, проводя битвы и осады крепостей противника, император всегда находится со своими солдатами. Он наблюдает за ними, руководит и подбадривает. У него нет в руках инструментов или оружия, поскольку его задача — отдавать приказы и заниматься организацией, а не принимать непосредственное участие в бою или строительстве. Наконец римляне преодолевают труднопроходимую местность и побеждают свирепых врагов.

Первая Дакийская война заканчивается официальной сдачей Децебала, даки преклоняют колени перед императором или стоят в умоляющих позах. Сам же император сидит на возвышении, окруженный многочисленными знаменами своей преторианской стражи. Затем Траян опять же стоит на возвышении и обращается с речью к солдатам. Окончание конфликта символизируют изображения трофеев и богини Победы.

Мир этот окажется недолгим.

Децебал согласился уступить часть территории, отдать осадные приспособления и инженеров, а также римских дезертиров и пообещал не набирать их больше к себе в армию. В принципе война закончилась именно так, как этого хотел Рим. Враг был низведен до статуса зависимого союзника, а Траян по праву взял себе почетный титул Дакийский. Однако вскоре Децебал нарушил большинство условий. Он начал восстанавливать армию и усиливать свою власть, заняв часть земли языгов, одного из сарматских народов, не получив при этом одобрения римлян на подобные действия. Стало очевидно, что царь ведет себя не так, как подобает союзнику Рима.

В итоге война, угроза которой появилась в 104 г., была возобновлена в 105-м, когда даки напали на римские гарнизоны. Командир самого важного из них Гней Помпей Лонгин — бывший наместник, который, возможно, все еще пребывал в этом звании, — был вероломно захвачен во время переговоров. Однако попытка Децебала использовать его в качестве заложника ни к чему не привела, поскольку римлянину удалось достать яд и совершить самоубийство. Царь даков даже попытался убить самого императора, наняв для этого группу дезертиров, но этот план также потерпел неудачу.^{365}

Когда началась Вторая Дакийская война, Траян был в Италии, и повествование на колонне начинается с его путешествия на другой берег Адриатического моря, где его приветствуют местные сановники и обычное население. Затем идут две сцены жертвоприношений. Создается впечатление, что для Второй войны было собрано еще больше войск. Траян набрал два новых легиона, которые были названы в честь него — II Траянов Отважный (Legio II Traiana Fortis) и XXX Ульпиев Победоносный (Legio XXX Ulpia Victrix). Вероятно, они оба участвовали во Второй Дакийской войне, хотя неясно, принимали ли они участие в Первой. Как и положено умелому римскому политику император сочетал военную силу с энергичной дипломатией. В 105 г. принял сдачу отдельных дакийских вождей, которые покинули своего царя, и вел переговоры с послами соседних народов. Союзников у Децебала, становилось все меньше. Несмотря на это, на колонне изображена атака на аванпосты союзников дакийского царя, которые удерживались до тех пор, пока не прибыл отряд, возглавляемый самим Траяном.

Главное наступление римлян, скорее всего, не предпринималось до 106 г. и, весьма вероятно, проходило по иному маршруту, чем во время первой кампании. Оно началось с жертвоприношения на берегу Данубия, а затем армия пересекла реку возле Дробет (современная Дробета). На этот раз они использовали не временный понтонный мост, а монументальный арочный, построенный из камня и дерева. Его поддерживало двадцать «быков», каждый 150 футов высотой и 160 футов шириной. Они находились на расстоянии 170 футов друг от друга. Мост был разработан Аполлодором Дамасским, который позднее спроектирует комплекс Форума Траяна и, возможно, будет иметь самое непосредственное отношение к строительству колонны. Строили мост через реку солдаты. Через прибрежные утесы Данубия была проложена дорога, чтобы обеспечить более легкий подход к мосту. В работе Диона подробно рассказано о грандиозной постройке, и это описание напоминает рассказ Цезаря о его мосте через Рейн. Сооружение Данубийского моста можно назвать подвигом римского инженерного искусства, и римляне восхищались им так же, как победой на поле боя. На колонне мы видим подробное, хотя и стилизованное изображение моста, которое служит фоном для сцены жертвоприношения.^{366}

После этого Траян присоединяется к своей армии. Показано, как солдаты восторженно его приветствуют и это напоминает то, как Веллей описывал встречу Тиберия его легионерами. Император участвует в еще одной церемонии очищения. Ритуальные процессии обходят кругом лагерь, затем Траян обращается к легионерам и преторианской страже с речью. На консилиуме Траян дает указания и обсуждает кампанию со старшими офицерами. Обычные приготовления закончены, армия отправляется в поход, собирает зерно с полей, чтобы пополнить запас провианта. Изображения на колонне указывают, что во время Второй Дакийской войны имели место боевые действия, хотя, возможно, куда меньшего масштаба, чем во время Первой войны.

Дион рассказывает историю о кавалеристе вспомогательных войск, который, обнаружив, что его раны смертельны, покинул лагерь, чтобы снова вступить в бой, и погиб, совершив несколько подвигов. Кульминацией кампании стала осада Сармизегетузы Регии, религиозного и политического центра дакийского царства, расположенного высоко в Карпатах. После упорного сопротивления и, по-видимому, неудачного штурма, предпринятого римлянами, защитники отчаялись, подожгли город и приняли яд. Война не была полностью окончена, но в ее исходе сомневаться не приходилось после того, как римляне стали преследовать оставшихся даков. В конце концов группа римских конных разведчиков загнала Децебала в тупик, но он успел перерезать себе горло, чтобы не попасть в плен.

Римский патруль возглавлял некий Тиберий Клавдий Максим, который вступил в армию легионером, а потом стал младшим офицером в подразделении вспомогательных войск. На колонне изображено, как он протягивает руку к Децебалу. Случайно сохранился его могильный камень с надписью, описывающей карьеру Тиберия и другую версию этого эпизода. Децебал был обезглавлен, и его голову принесли Траяну, который приказал выставить ее напоказ перед армией. Война закончилась, и в довершение ко всему на дне реки обнаружили сокровищницу дакийского царя, ее подняли пленные после длительных работ.^{367}

На месте дакийского царства была создана новая провинция, которую охраняли два легиона при поддержке вспомогательных войск. Центром провинции стала недавно основанная колония Сармизегетуза Ульпия (современная Сармизеджетуза) — величественный город, построенный на плодородной земле у подножия Карпат в отличие от крепости Децебала в горах. Поселенцы прибыли сюда из многих частей империи, но особенно много их было из восточных провинций, и римская Дакия скоро начала процветать. Участь даков является предметом ожесточенных споров в последние века. Одни считают, что они были полностью изгнаны со своих земель, другие полагают, что они растворились среди колонистов. Особенно жаркие споры ведутся в современной Румынии, поскольку это связано с тем, кого румынские политики в данный момент считают своими предками — римлян или даков.

Императоры и военные кампании

После победы в Дакии была проведена обширная пропагандистская работа. Строительство нового Форума было лишь ее частью. Если бы Траяну просто требовалась военная слава для подтверждения своего положения императора, он не стал бы больше искать новые возможности для ведения агрессивных боевых действий. Его правление было очень популярным, и последующие поколения сохранили память о нем как о лучшем принцепсе (Optimus Princeps). В популярности с ним соперничал только сам Август. Его взаимоотношения с сенатом можно назвать очень хорошими, его правление считалось справедливым и успешным. Ему прощали даже пороки (Траян проявлял чрезмерную склонность к мальчикам и юношам), поскольку его поведение никогда не выходило за грани римских приличий. Причиной вторжения в Парфию в 114 г., как об этом пишет Дион, было желание завоевать громкую славу.

Траян провел с армией куда больше времени, чем большинство римских аристократов, и ему, судя по всему, нравилась военная жизнь. Поводом для войны снова послужил спор из-за того, как царь Армении должен относиться к Риму, ибо диадему новому монарху преподнес не представитель Рима, а правитель Парфии. Мир с Парфией всегда был непрочным, поскольку римлян раздражал их восточный сосед — бывший враг, который не был низведен до подчиненного состояния и оставался независимым и достаточно сильным. Траян, по-видимому, планировал одержать окончательную победу, ибо его кампания с самого начала планировалась как полномасштабная война, а не просто боевая операция, целью которой являлось желание продемонстрировать господство над Арменией.

В армию вошли войска римлян и их союзников — приблизительно семнадцать легионов из тридцати в полном составе или в виде больших вексилляций. Траян располагал огромными ресурсами, которые сосредотачивались на Востоке в течение нескольких лет при подготовке к этой войне. В глубине души император желал повторить великие завоевания Александра в регионе, через который македонский царь прошел несколько веков назад. Культура Римской империи являлась в основе своей греко-римской, и герои эллинистического мира считались точно так же достойными подражания, как и выдающиеся полководцы римской истории.^{368}

Восточная война Траяна началась удачно, он вторгся на территорию Армении, Месопотамии и большей части самой Парфии. Были захвачены столица Парфии Ктесифон и крупный город Селевкия, после чего Траян проплыл на кораблях вниз по Тигру, чтобы достичь Персидского залива. Если у Траяна и были планы идти дальше по стопам Александра (хотя вероятность этого невелика), им не суждено было сбыться, так как в 116 г., вспыхнули крупные восстания на недавно завоеванных территориях. Римским войскам пришлось действовать во всех новых провинциях, подавляя мятежи.

Положение ухудшилось из-за большого восстания иудейских общин в Египте и других провинциях (но не в самой Иудее). Подавление этого мятежа требовало большого количества войск. Сам Траян осадил расположенный в пустыне город Хатра.

Во время осады его собственная конная охрана приняла участие, по крайней мере, в одном из штурмов, а сам Траян едва не был сражен метательным снарядом, когда проезжал мимо стены. Дион отмечает, что император не носил никаких символов своей власти, чтобы не выделяться среди других офицеров, но его возраст (ему было около 60) и седые волосы ясно подчеркивали его старшинство. В императора не попали, но кавалерист, едущий рядом с ним, был убит. Хатра держалась до тех пор, пока солдаты Траяна, которые стали остро ощущать нехватку воды и провианта, не отступили. Император планировал новые операции, но с ним случился удар, после которого он вскоре умер.^{369}

Преемником Траяна стал его родственник Адриан, хотя имелись сильные сомнения в том, что император действительно назначил его своим преемником перед смертью. Таким образом, в начале своего правления положение Адриана было достаточно сомнительным, и он опасался проводить долгое время вне Рима, доводя до конца честолюбивые замыслы своего предшественника на Востоке. К тому же Адриан полагал, что военные ресурсы Рима слишком истощены. Это привело к тому, что Рим отказался от территорий, захваченных у парфян. Еще одной потерей стал большой мост Траяна через Данубий, который был частично разрушен, чтобы никто из врагов никогда не смог им воспользоваться.

Во время правления Адриана с 117 по 138 г. не было завоевательных войн; в большинстве случаев военные действия велись наместниками без участия самого императора — подавлялись мятежи или отражались нападения извне. Адриан не обладал честолюбием Траяна, но он тем не менее провел много времени в поездках по провинциям. В частности, он посещал и инспектировал армию. Дион отмечал, что император «ввел в легионах строжайшую дисциплину, поэтому, несмотря на свою силу, они были послушными и терпеливыми».^{370} Культ Дисциплины (Disciplinae) — одного из римских божеств, олицетворявших добродетели, — процветал в это время в армии, особенно в войсках в Британии и в Африке, и возможно, поощрялся самим Адрианом. Даже, когда армия не участвовала в войне, император по-прежнему соответствовал идеалу хорошего полководца. Он следил за тем, чтобы войска были хорошо тренированы и готовы сражаться в случае необходимости. Вот что пишет Дион:

Он лично осматривал и изучал абсолютно все. Он не просто проверял обычные принадлежности лагерей, такие как оружие, различные приспособления, рвы, насыпи и палисады, но изучал рядовой состав и самих офицеров — их биографии, их жилища и их привычки — и во многих случаях искоренял излишние проявления роскоши во всем. Он готовил солдат ко всем типам битв. Он хвалил одних, бранил других и учил бойцов всему тому, что нужно делать. Для того чтобы они, наблюдая за ним, извлекали пользу, он везде действовал энергично, шел пешком с войском, либо ехал верхом… И в жару, и в холод он ходил с непокрытой головой, как среди германских снегов, так и под палящим египетским солнцем. Говоря кратко, он своим собственным примером и своими наставлениями так натренировал и дисциплинировал войска по всей империи, что даже сегодня ^[57] введенные им методы являются правилами для солдат, участвующих в кампании.^{371}

Адриан наблюдал за войсками во время учений так же, как любой полководец делал это во время битвы. Он хвалил и награждал за мастерство, критиковал и наказывал за плохое исполнение приказов. Сохранилась запись, сделанная солдатом вспомогательных войск по имени Соран. В ней в довольно плохом латинском стихе описывается, как император похвалил его мастерство лучника.^{372} Более полные записи, найденные в Ламбезисе, в Северной Африке, включают выборки из речей, произнесенных на построении провинциальной армии после проведения серии тяжелых учений.

Стиль Адриана очень прямой. Он говорит о III Августове легионе (Legio III Augusta) — «мой» легион и о его командире — «мой» легат. Император демонстрирует подробное знание недавней истории легиона, отмечая, что его численность далека от полной, поскольку одна когорта была оправлена на службу в соседнюю провинцию. Отметив, что при таких условиях было бы понятно, если III Августов легион не смог бы соответствовать его высоким стандартам, он подчеркивает свое одобрение, заявляя, что они не нуждаются ни в каком оправдании. Центурионы, особенно старших званий, удостоиваются особой похвалы. И в этой части речи и в той, что адресована отдельным вспомогательным подразделениям, император неоднократно отдает должное усердию легата Квинта Фабия Катуллина. Его обращение к кавалеристам смешанной когорты (cohors equitata) дает хорошее представление о стиле этих речей:

Кавалеристам когорты вообще трудно устроить красивое представление и особенно трудно не вызвать неудовольствия после упражнений, выполненных алой; последняя занимает больше места на равнине, имеет больше всадников, мечущих дротики, делает частые заходы с флангов и выполняет определенные приемы в сомкнутом строю. Получая большее жалованье, она имеет лучших коней и более дорогое снаряжение. Однако вы преодолели все неудобства, выполнив свои маневры энергично, несмотря на жару; помимо этого, вы метали камни из пращей и сражались дротиками и везде действовали быстро. Особое внимание, проявленное моим легатом Катуллином очевидно…

В продолжении речи императора содержится некоторая доля критики, например когда Адриан порицает алу за то, что всадники слишком быстро преследовали противника и нарушили боевое построение, сделав себя уязвимым для контратаки. Тем не менее в целом Адриан стремился ободрить своих солдат и дать им понять, что они и их подразделения на хорошем счету и к ним относятся с уважением. Помимо специфических исторических особенностей, слова императора почти ничем не отличаются от речей современных генералов или руководителей.^{373}

Преемник Адриана Антонин Пий не был военным человеком и даже не присутствовал на театре военных действий. Тот факт, что он доверял своим наместникам проведение важных кампаний, свидетельствовал о стабильности империи в этот период. Все боевые операции велись в случае возникновения конфликтов на границах.

С конца I века военные базы на периферии Римской империи приобретали все более постоянный вид, деревянные укрепления и здания внутри них заменялись на каменные. Адриан способствовал углублению этого процесса, приказывая строить новые объекты во время своих визитов в провинции. В Северной Британии трудом армии была построена огромная стена, которая протянулась на 80 римских миль от одного побережья к другому и называлась «Адрианов вал». Подобные укрепления служили одной цели: держать под контролем чужаков. Такие укрепления не должны были мешать передвижениям римской армии и обеспечивали ее надежными базами, с которых можно было проводить боевые операции. Рим стремился доминировать над своими соседями, а не просто подавлять любые вторжения или набеги на провинции, но попытки завоевания новых территорий отныне стали редкостью.

Глава 14 Цезарь на войне: Юлиан и Галлия, 356–360 годы Юлиан Отступник (332–363 гг.)

Если будет необходимо схватиться с врагом, твердой стопой становись среди самих знаменосцев, придавай бодрость нападающим на врага, когда это нужно, поощряй сражающихся, выступая сам вперед, соблюдая, конечно, осторожность; приходи на помощь дрогнувшим, скажи вовремя слово порицания робеющим и будь как для храбрых, так и для трусов беспристрастным свидетелем их поведения в бою. Иди же, храбрый муж, так как опасность наступила, и веди за собой таких же храбрецов!

Совет Констанция Юлиану после его назначения Цезарем в 355 г.^{374}

После расширения империи при Траяне последовало сокращение и реорганизация ее границ во время правления Адриана и Антонина Пия. Когда Пий умер в 161 г., его преемник Марк Аврелий унаследовал вместе с империей войну с Парфией. Из-за проблем на Данубийской (Дунайской) границе, император Марк провел значительную часть последнего десятилетия своего правления в военных походах и, возможно, даже планировал незадолго до своей смерти в 180 г. создать новые провинции к востоку от этой реки.

Хотя во II веке произошло несколько крупных конфликтов, этот период в целом был временем великого процветания, когда Римская империя во многих отношениях достигла своего зенита. В XVIII веке Эдуард Гиббон напишет, что время от 96 г. до 180 г. «было самое счастливое и самое цветущее» в истории человечества. Для него упадок Рима начинается с правления сына Марка — жестокого Коммода. Эдуард Гиббон сожалеет, что Марк Аврелий нарушил устоявшуюся традицию, когда император выбирал в качестве своего наследника способного сенатора, а не кровного родственника.

Убийство Коммода вызвало новую Гражданскую войну, превосходящую по масштабу даже «год четырех императоров» после самоубийства Нерона. Победителем из новой смуты вышел Септимий Север. Значительную часть своего правления новый император сражался с соперниками и вел войны против парфян и впоследствии с племенами Северной Британии. Север умер в Эбораке (Йорк), наказав двум своим сыновьям, ставшим его преемниками: «Будьте щедры с солдатами и не обращайте внимания больше ни на кого!»^{375} Спустя несколько месяцев старший сын Каракалла убил своего брата и стал править в одиночку.

Каракалле была по душе военная жизнь, ему нравилось одеваться в форму обычного солдата и перемалывать на ручной мельнице порцию зерна, как это делали легионеры.^{376} Однако, несмотря на свою любовь к армии, он был заколот кавалеристом собственной охраны, когда по дороге на очередную войну с Парфией отошел по нужде за куст. После Каракаллы императоры сменялись с пугающей частотой, большинство из них было убито или казнено своими соперниками, а несколько погибло в бою с иноземцами. Гражданские войны полыхали одна за другой, и пока римские легионы растрачивали свои силы, сражаясь друг с другом, поражения на границах становились все более и более частыми. Иногда сильному императору удавалось восстановить стабильность на несколько лет, возможно, даже на целое десятилетие, но затем снова наступал хаос.

Подробно описать войны II века крайне трудно. А скудные источники о кампаниях III века делают эту задачу невыполнимой. Они не позволяют нам изучить полководческое искусство любого из командующих хоть с какой-то достоверностью, хотя сохранившихся анекдоты их жизни армии и ее полководцев наводят на мысль, что в их поведении было много общего с действиями военачальников в прежние века.

Несмотря на преемственность в военном деле, отношения между полководцем и государством в этот период претерпели глубокие изменения. Старая традиция полагаться на сенаторов при выборе командующих армии отмерла. Отношения между принцепсом и его легатами из числа сенаторов всегда были ненадежными, ибо аристократы являлись потенциальными соперниками любого властелина Рима.

Марк Аврелий поручал офицерам из сословия всадников верховное командование, но до этого они обычно успевали стать членамисената. Такие люди фактически являлись профессиональными полководцами и проводили много лет, занимая последовательно командные посты в армии и уже не совмещая военную жизнь с гражданскими обязанностями, как этого требовала старая традиция. Были ли они благодаря этому более компетентными, чем большинство офицеров-сенаторов, выяснить невозможно, но они явно считались более верными, поскольку их служебный рост всецело зависел от благосклонности императора. Север усилил эту тенденцию, назначив префектов-всадников, а не сенаторских легатов командирами трех новых легионов — I, II и III Парфянских (Legio I Parthica, Legio II Parthica, Legio III Parthica), которые он сформировал во время своего правления. В III веке всадники заменили сенаторов на высших военных постах, и всего лишь несколько сенаторов побывали хоть на какой-то военной службе.

Хотя императоры, все больше полагались на офицеров-всадников в надежде снизить вероятность мятежей, все получилось ровно наоборот. Совершить переворот стало гораздо легче. Марк Аврелий провел почти половину своего правления с армией так же, как и Септимий Север. Честолюбцы искали покровительства императора; политическая жизнь двора кипела там, где находился принцепс, то есть в штабе его армии. Император оставался у власти до тех пор, пока ему были верны легионы, способные разбить армию любого соперника. Рим как центр империи неуклонно терял свое значение, поскольку властелины проводили все меньше времени в столице. Одновременно падал и авторитет сената, император все реже присутствовал на его заседаниях, а нобили все реже получали престижные военные должности. К концу III века сенат окончательно превратился в политическую декорацию, да и сам Рим стал только символом прежнего могущества.

В прошлом римлянин, стремящийся стать императором, должен был обеспечить себе поддержку — пусть и без всякой охоты — большинства сената. Теперь же ему требовалось только согласие старших офицеров армии, которые почти все происходили из всаднического сословия. Все чаще эти люди провозглашали императоров из своего круга. Если новый ставленник армии оказывался неспособным раздать достаточно наград группе офицеров, сделавшей его принцепсом, это вело к быстрой гибели правителя и замене его другим. Стать императором теперь было гораздо легче, чем в года раннего принципата, а вот остаться у власти стало значительно труднее. Сторонники нового правителя делили награды и повышения, а те, кому выпало служить в других провинциях, не получали почти ничего. Поэтому в свою очередь они старались привести к власти своего претендента, поддерживая его в сражениях и ожидая выгод от его победы.

Одному человеку было чрезвычайно трудно добиться того, чтобы все легионы огромной империи были ему верны. Положение еще ухудшилось после исчезновения из структуры армейского командования постов, эквивалентных прежним наместникам провинций. Во время принципата число легионов, расположенных в одной провинции, постепенно снижалось. При Августе в некоторых провинциях постоянно находилось четыре легиона, но к концу I века стало редкостью даже три легиона, находившихся под командованием одного человека. Во II веке эта тенденция только усилилась, поэтому, например, провинция Британия, где базировались три легиона, была разделена на две.

Положение императоров становилось все более шатким, поэтому они все неохотнее поручали командование войском числом 20 000 и более любому потенциальному сопернику. К IV веку почти все старые провинции были разбиты на пять или шесть регионов со сравнительно небольшими гарнизонами. К тому же гражданскую и военную власть окончательно разделили между разными официальными лицами, что затрудняло снабжение действующей армии.

Такая система позволяла довольно успешно справляться со стычками на границах, но она совершенно не подходила для борьбы с крупными набегами или вторжениями многочисленных племен. Если происходило серьезное столкновение, императору приходилось лично заниматься проблемой или посылать подчиненного с достаточным количеством войск. При этом всегда существовал риск, что новый командующий попытается захватить власть.

Не доверяя своим старшим офицерам, императоры III и IV веков (во всяком случае, их большинство) лично вели кампании и исполняли обязанности, которые в прошлом поручались наместникам провинций. Поскольку один полководец мог вести только одну войну, императоры стали все чаще делить власть с коллегой. Впервые это произошло, когда Марк Аврелий назначил Луция Вера, своего брата по усыновлению, соправителем или Цезарем. Именно Вер руководил войной с Парфией и, несмотря на то, что некоторые на редкость льстивые историки описывали его как героя, он вряд ли играл очень активную роль в этой кампании.^{377}

В конце III века Диоклетиан создал систему, известную как тетрархия. При ней империя была разделена на Восточную и Западную, и каждая половина контролировалась императором, которого отныне именовали Августом с помощью младшего коллеги, получившего титул Цезаря. Статуя, изображающая группу из четырех людей, где каждый держит руку на плече своего коллеги, символизировала идеал совместного правления. В своей чистой форме тетрархия едва пережила самого Диоклетиана, но принцип совместного правления остался нормой за исключением редких периодов, когда один человек, например, Константин Великий, сосредотачивал всю власть в своих руках и правил в одиночку. Если император не мог уделить достаточно внимания их местным проблемам, в регионах считали, что ими пренебрегают. Такое неудовольствие часто приводило к тому, что размещенные там войска провозглашали нового императора, надеясь, что он будет лучше обеспечивать их нужды.^{378}

Назначение Юлиана Цезарем и война в Галлии, 355 г.

Когда Константин, который тринадцать лет пробыл единоличным императором, умер в 337 г., императорская власть была разделена между его тремя сыновьями — Константином II, Констанцием и Константом, но братья вскоре начали воевать между собой. К 350 г. уцелел только Констанций, а значительная часть Западной империи была захвачена узурпатором Магненцием. Последний воевал с Констанцием еще около трех лет.

В итоге империя снова была объединена под властью единственного Августа, но Констанций быстро понял, что ему требуется хотя бы один помощник. После смерти Константина Великого немало членов его семьи погибли во время борьбы за власть. Кроме Констанция остались только два сына единокровного брата Константина Великого Юлия Констанция. В 351 г. старший из них, Галл, был назначен Цезарем и ему поручили контроль за восточными провинциями. Констанций тем временем разбирался с Магненцием.

Но вскоре после устранения узурпатора, Август казнил Галла, поскольку перестал доверять своему Цезарю. Однако Констанций не мог быть в нескольких местах одновременно, а волнения, вызванные гражданской войной, способствовали возникновению проблем на границах. Август доверил армию Сильвану, начальнику пехоты (magister peditum). Этот термин относился не только к пешим солдатам и просто обозначал старшего командующего. Сильван должен был навести порядок в Галлии, сильно пострадавшей от набегов варваров, которые к тому же пытались занять земли в провинций.

Однако поручать кому бы то ни было независимое командование было рискованно, что подтвердилось, когда Сильван был провозглашен своей армией Августом. Опасность новой гражданской войны была предотвращена, когда один из офицеров Констанция подкупил недовольных солдат и велел им убить нового узурпатора. Но проблемы в Галлии по-прежнему требовали решения, и Август отправил туда Юлиана, брата Галла, посчитав, что лучше доверить армию родственнику, чем постороннему человеку. Чтобы укрепить эту связь, Юлиан женился на Елене, сестре Констанция.

6 ноября 355 г. Юлиан был провозглашен Цезарем на официальной церемонии в армии, расквартированной в Галлии. Солдаты выражали свое одобрение, ударяя щитами по наколенникам. Подобная церемония наглядно демонстрировала переход политической власти в военную. Новому Цезарю было двадцать три года, и он никогда не занимал ранее никаких государственных должностей и не бывал в армии. Как и Галл до своего восхождения к власти, Юлиан провел свои юные годы в изоляции, с жадностью изучая науки в Никомедии, а затем в Афинах, где на него сильное влияние оказал мистический неоплатонизм.

Константин Великий сделал христианство официальной религией империи, члены его семьи тоже стали христианами, однако он не занимался активным подавлением большинства языческих культов. Юлиан испытывал глубокую неприязнь к Констанцию, это чувство только усилилось казнью Галла. Недовольство приняло религиозную форму, Юлиан, сначала публично не отрекаясь, втайне стал язычником. Позднее он заявил, что во сне ему явился бог Солнца и поведал о создании нового культа, который Юлиан безуспешно пытался ввести. Христиане назвали его Отступником.

В своих собственных записях и в сохранившихся источниках Юлиан предстает умным человеком, но ему не хватало понимания настроения и чувств других людей, особенно обладавших меньшим образованием и кругозором. Как полководец он окажется компетентным, хотя и не слишком примечательным, и его включение в данную книгу вызвано не столько его особыми талантами, а тем, что о его кампаниях имеется больше материала, чем об операциях всех остальных полководцев IV века.^{379}

Констанций сознательно скрывал масштаб проблемы в Галлии от Юлиана до тех пор, пока последний не отправился в этот регион. Самым серьезным было известие о том, что Колония Агриппины (современный Кельн) была опустошена франками. К тому же алеманны занялись грабежом провинции. Ни один из этих народов не был известен во времена раннего принципата, поэтому многие исследователи предполагают, что мелкие германские племена после столкновений с Юлием Цезарем и Германиком объединились во II и III веках, образовав племенные союзы, которые вскоре стали представлять значительно большую угрозу римской границе, чем их предшественники.

Однако более детальное рассмотрение военной и политической организации германских народов в IV веке наводит на мысль, что изменения вообще отсутствовали или были очень небольшими. Будучи разделенными на племена и роды, в каждом из которых имелись собственные вожди, у варваров не было политического единства и понятия общей цели, и власть царей и местных князьков оказывалась такой же преходящей в эти годы, как и прежде. Неясно, поменяли ли известные римлянам племена названия или их вытеснили другие народы, но проблемы, которые создавали Риму эти воинственные варвары, оставались прежними, как и основные средства, которые применялись для их решения.

Как только варвары чувствовали, что римские границы стали более уязвимыми, они тут нападали на провинции. Если успешные набеги оставались безнаказанными, все большее число грабителей являлись из-за рубежей. Иногда отдельные рейды перерастали в полномасштабное вторжение с целью захвата территории. За несколько лет до назначения Юлиана Цезарем граница вдоль Рейна и Верхнего Данубия лишилась многих гарнизонов, поскольку солдаты были отозваны для участия в гражданских войнах.

Римляне наглядно продемонстрировали свою слабость, когда мародеры-варвары смогли проникнуть в глубь провинций и вернуться, захватив огромную добычу. Подобные успехи повлекли за собой новые набеги куда большего масштаба. Поскольку ни император, ни его подчиненные не прибыли в этот регион с войсками для проведения серьезных боевых операций, эти грабежи сделались обычным явлением. Римские земли стали легкой добычей, и германские военачальники пользовались этим в своих интересах. Юлиан должен был не просто восстановить порядок на границе, но и внушить в очередной раз народам на другом берегу Рейна страх перед могуществом Рима.

Ресурсы, которым располагал Цезарь для выполнения этой задачи, были не столь уж велики. В эпоху Диоклетиана и Константина общее число людей, служащих в армии, значительно увеличилось, но в то же самое время размер отдельных полевых армий сделался еще меньше. Во времена Юлиана римская армия была разделена на две основные части — пограничные войска (limetani), которые стояли гарнизоном в крепостях и патрулировали римские границы, и мобильные части (comitatenses). Мобильные части иногда рассматривались как легко передислоцируемые резервы, но их создание было прежде всего вызвано желанием императоров защищаться от узурпаторов, чем от иноземным интервентов.

К тому же размеры отдельных подразделений уменьшились, легион численностью около 5000 человек канул в прошлое, и нынешние легионы насчитывали приблизительно 1000–1200 человек. Подразделения вспомогательной пехоты были примерно такой же численности или, возможно, еще меньше, а кавалерийские соединения состояли приблизительно из 500 человек. Каждым подразделением командовал офицер, которого в разные времена называли трибуном, префектом или командиром (praepositus). Во время кампаний многие части были еще меньшего размера. В действующих армиях их нередко делали сдвоенными, но и только, — поскольку считалось, что в более крупных соединениях нет необходимости. Армия IV века была приспособлена к боевым действиям небольшого масштаба, и операции Юлиана в Галлии это подтверждают.

Служба рядовыми в армии была обязательной для сыновей солдат, и в целом условия в армий стали хуже, чем при раннем принципате. Значительное число рекрутов набиралось из варваров, причем многие являлись из-за пределов империи, поэтому исследователи нередко заявляют, что эта варваризация армии привела к упадку ее боеспособности. Однако у римлян имелась давняя традиция успешно использовать иностранных солдат, и нам трудно найти большое количество примеров, когда солдаты-варвары оказывались менее верными или боеспособными, чем войска, набранные в провинциях. Несомненным можно считать только один факт: тенденция набирать войска на местах, уже заметная в I и II веках, стала, еще более очевидной, и солдаты зачастую демонстрировали особую верность региону, в котором стояли их подразделения.^{380}

Первая кампания, 356 г.

Год уже близился к концу, когда Юлиан достиг Галлии, и было поздно начинать активные боевые действия. Цезарь провел зиму в Виенне (Вена), собирая сведения и занимаясь административными делами. В июне он получил сообщение о том, что на Августодун (Отен) напала группа алеманнов. Варварским армиям недоставало мастерства в осадном деле, и они слыли не способными брать укрепленные города, но в данном случае стены были запущены, и атаку удалось отбить лишь благодаря энергичным действиям отставных ветеранов. Тогда алеманны окружили город, хотя и не полностью, а большинство воинов рассредоточилось, чтобы мародерствовать в округе. Юлиан немедленно поспешил на выручку и прибыл на место 24 июня, не встретив серьезного противодействия.

Чтобы решить, как атаковать и наказать варваров за набег, Юлиан созвал своих старших офицеров на консилиум. На совещании Цезарь расспросил у тех, кто знал местность, об основных дорогах, ведущих к городу Ремы (современный Реймс), где он ранее приказал своей действующей армии сосредоточиться и собрать запас провианта на месяц. Рассмотрев несколько вариантов, Юлиан решил идти по прямому маршруту через лесистую местность, невзирая на риск угодить в засаду. Это решение было вызвано главным образом тем, что ранее узурпатор Сильван успешно пользовался этой дорогой.

С собой Юлиан взял лишь катафрактов — первое подобное подразделение тяжелой кавалерии в римской армии было набрано еще Адрианом, но они позднее стали относительно распространенными, особенно в армиях восточных провинций, — и отряд баллистариев (ballistarii), которые являлись, вероятно, «артиллеристами», или, возможно, это были солдаты, вооруженные примитивными арбалетами. Такой отряд не слишком подходил для участия в стычках, но поначалу римляне не встретили мародеров, и им удалось пройти через самый опасный участок пути, не вступая в бой.

Во время передвижения отряда на римлян несколько раз нападали небольшие группы алеманнов, но солдатам Юлиана удалось отбить их атаки, хотя варварам не смогли нанести больших потерь, поскольку катафракты на своих покрытых броней конях были не способны преследовать врага. Небольшой отряд римлян воочию убедился, какой страх испытывает местное население перед набегами варваров, когда добрался до Трикасин (Труа) и обнаружил, что ворота перед ним закрыты. Только после долгого и весьма малодостойного спора Цезаря и его солдат пустили внутрь. Юлиан позволил себе и своим людям только непродолжительный отдых, после чего продолжил путь и присоединился к главной армии.

Для обсуждения ситуации был проведен еще один консилиум. На нем присутствовали Марцелл, начальник конницы (magister equitum) — еще одно звание старшего офицера в армии IV века — и его предшественник Урзицин, человек, организовавший убийство Сильвана. Урзицину было приказано оставаться до конца года в армии и давать советы молодому Цезарю. На совете было решено незамедлительно напасть на ближайшие отряды алеманнов. Атака началась на следующий день, но под покровом густого тумана германцы обошли римскую походную колонну и напали на арьергард, состоявший из двух легионов. Несколько вспомогательных подразделений услышали боевые крики, успели вмешаться и предотвратили разгром легионов, но это неожиданное, пусть и частичное поражение, стало серьезным ударом для Юлиана. Историк Аммиан Марцеллин, в то время служивший офицером в штабе Урзицина и, вероятно, находившийся вместе с колонной, говорит, что это сделало Юлиана «предусмотрительным и медлительным» (providus et cunctator), что Аммиан считал высочайшей добродетелью любого великого полководца.

Римляне направились к городам, которые варвары захватили и разграбили, но вскоре покинули, рассеявшись по окрестностям, чтобы жечь и грабить. Возле Бротомага (Брумат) отряд германцев смело встретил римлян, и здесь Юлиан провел свой первый значительный бой, хотя сражение немногим отличалось от обычной стычки. Цезарь развернул свое войско, выдвинув оба крыла вперед, чтобы фронт напоминал полумесяц, и окружил германцев. Большинство из варваров, по-видимому, убежало, прежде чем кольцо сомкнулось, но часть все же была убита или захвачена в плен. Тем не менее этой маленькой победы было достаточно, чтобы внушить благоговейный страх другим шайкам мародеров и восстановить подобие порядка в этом районе.^{381}

Затем Юлиан двинулся на север и снова занял Колонию Агриппины. Одного присутствия римской армии хватило, чтобы цари франков, чьи владения граничили с провинцией, прекратили грабительские набеги и приняли условия мира, предложенные Юлианом. Близился конец боевого сезона, и большая часть римской действующей армии рассредоточилась по зимним квартирам. Продовольствия, по-видимому, стало не хватать, и Аммиан упоминает, что Цезарь особенно тщательно заботился о том, чтобы обеспечить снабжение армии провиантом на следующий боевой сезон. Годы набегов и беспорядков разрушили сельское хозяйство в этой области и лишили войска источников продовольствия и фуража. Еще одной серьезной проблемой стала необходимость восстановить систему гарнизонов на границе для защиты от будущих нашествий. Юлиан решил провести зиму в Сенонах (Сане). В это время к франкам перебежали дезертиры из римских отрядов. Неясно, были ли эти солдаты германцами и поэтому симпатизировали врагу, или же на побег их подтолкнуло что-то другое. Аммиан обычно объясняет дезертирство солдат страхом наказания.

Какими бы не были мотивы бежавших, они сообщили варварам, что с Цезарем находится относительно немного войск. Отряд алеманнов тут же напал на Сеноны, но на их пути встали стены, которые римляне успели отремонтировать. У Юлиана было слишком мало людей, чтобы осуществлять вылазки и сражаться в открытом поле, но он держал оборону, и после месяца блокады германцы отступили, сетуя, что оказались настолько глупы, что им могла прийти мысль об осаде города. Если неожиданное нападение или вероломство не давали варварским армиям возможности ворваться в город, то у варваров обычно заканчивалась провизия, и они уходили, так и не добившись сдачи осажденных. В III и IV веках многие общины, которые прежде не нуждались в укреплениях во времена раннего принципата, возвели вокруг своих городов стены. В то же самое время армия тратила гораздо больше усилий на сооружение валов и укреплений, укрепляя свои базы. Защита стала более приоритетной, чем в предыдущие века.^{382}

Вторая кампания и битва при Аргенторате, 357 г.

Марцелл в течение осады Сенон, очевидно, не смог прийти на выручку своему командиру. Ближе к концу зимы его заменил многоопытный Север. Урзицин также был отозван, и вскоре его послали на восточную границу, где назревала война с Персией. Однако Галлия все равно оставалась приоритетной провинцией, и Констанций отправил сюда из Италии войско в 25 000 человек под командованием начальника пехоты Барбациона. Римляне планировали предпринять крупное наступление против алеманнов. Юлиан должен быть напасть с севера, а Барбацион с юга. Косвенное давление на алеманнов должны были также оказать собственные операции Августа в Реции, в верховьях Данубия.

Организация такой большой операции требовала времени, и в начале весны ударная группа одного из алеманнских племен ускользнула от римских войск и напала на Лугдун (Лион). Взять город варварам в очередной раз помешали укрепления, но мародеры свободно грабили окружающие земли. Получив известие об этом нападении, Юлиан быстро сформировал три кавалерийские отряда и отправил их перекрыть три главных маршрута, по которым вероятнее всего будут уходить грабители. Шайки налетчиков были всегда уязвимее, когда возвращались в свои земли, нагруженные добычей. К тому же их подводила излишняя самоуверенность после первого успеха.

В римской истории есть немало примеров, когда мародеров, беспечно везущих добычу домой, удавалось застигнуть врасплох и убить. Нередко большинство воинов были пьяны. Аммиан рассказывает случай, как на отряд мародеров напали из засады, когда варвары купались в реке и красили волосы в рыжий цвет.^{383}

Поначалу операция римлян шла успешно, и они с легкостью сметали вражеские отряды, которые шли по дорогам. Только германцам, бросившим свою добычу и устремившимся в леса, удалось спастись от кавалерии. Однако Барбацион, лагерь которого был гораздо ближе, чем лагерь Юлиана, ничего не сделал для поддержки трех кавалерийских отрядов, а один из его офицеров недвусмысленно приказал этим войскам не охранять главную дорогу и открыть ее для уходивших из провинции варваров. Два кавалерийских трибуна были уволены из армии, так как вина за эту неудачу была несправедливо возложена на них. Один из них впоследствии снова появится на другом командном посту, а второй станет императором, поэтому этот отрывок, возможно, ошибочен. Как бы то ни было, такое начало нельзя назвать многообещающим для серьезной кампании, которая требовала тесного сотрудничества между Юлианом и Барбационом.

Когда настал черед главной наступательной операции, и колонны двинулись против алеманнских отрядов, обосновавшихся на западном берегу Рейна, римляне обнаружили, что враг в большинстве случаев отступил, многие варвары переправились на острова Рейна. Римские войска продвигались медленно, потому что варвары построили множество баррикад из упавших деревьев, перекрыв главные дороги и тропы. Каждый завал приходилось разбирать, чтобы мог проехать обоз. Юлиан решил, что необходимо напасть на германцев, укрывшихся на островах, и попросил Барбациона одолжить ему семь речных барок, которые тот собрал, чтобы использовать их при сооружении моста. Начальник пехоты не только отказался выполнить приказ Цезаря, но и приказал сжечь эти барки. Сразу же или чуть позже он также уничтожил значительную часть зерна, собранного Юлианом для снабжения армии.

Аммиан, который описывает эти случаи, очевидно, столь же сильно не любил Барбациона, насколько восхищался Юлианом, однако нет никаких оснований отметать свидетельства о подобных инцидентах. Между римскими командующими всегда было сильнейшее соперничество, но в поздней античности этой конкуренции практически ничто не мешало. В любой другой период римской истории, даже включая гражданские войны I века до н. э., у полководцев не было такой «свободы действий». Для того чтобы честолюбцы могли делать карьеру, недоставало формальной структуры и ограничений старой иерархической лестницы. Верховной власти можно было достичь либо внезапным скачком, либо поэтапно. Любой полководец, способный завоевать поддержку достаточного количества войск, мог объявить себя императором. Поэтому каждого более или менее энергичного командующего тут же начинали подозревать в том, что он вынашивает честолюбивые замыслы.

Сильван стал узурпатором, скорее всего, поневоле. Он стал бороться за власть, поскольку окружающие считали, что он готовит заговор против Августа. Его все равно ожидала казнь, даже если бы он продолжал подчиняться приказам. Семейные связи не могли уменьшить подозрений, и фактически с момента своего назначения Юлиан сделался мишенью клеветнической кампании, целью который было посеять сомнения относительно его верности Констанцию. Многие люди приобрели власть и влияние при дворе, плетя интриги против своих начальников, но, в свою очередь, пали жертвой махинаций других честолюбцев.

Барбацион нарушил планы военной кампании Юлиана, но, к счастью, Цезарю удалось захватить несколько германских разведчиков, которые во время допроса сообщили, что реку можно перейти летом вброд. Трибуну Байнобавду, командовавшему отрядом вспомогательных войск, которых называли корнутами, «рогатыми» — возможно, из-за защитного гребня на шлеме, было приказано предпринять внезапную атаку.

У Аммиана эти солдаты названы «легковооруженными». Это, вероятно, означает, что для этой операции с переправой через реку корнуты сняли броню и шлемы, которые обычно — носили в бою. Солдаты перешли реку там, где было мелко, и переплыли через более глубокие места, используя щиты как плавательные доски. Корнуты достигли острова прежде, чем алеманны их заметили. Отряды вспомогательных войск неожиданно обрушились на германцев и перебили всех, включая женщин, детей и стариков.

Римляне решили уничтожить всех варваров, чтобы внушить ужас другим племенам. К тому же возня с пленными и их доставка в римский лагерь затруднили бы перемещение отряда и не позволили выполнить поставленную задачу. Захватив несколько лодок, вспомогательные войска направились к ближайшим островам и вырезали там всех, кого смогли найти. Затем корнуты вернулись к западному берегу Рейна, не понеся потерь, хотя большая часть добычи, которую они захватили, пропала, когда одна из лодок была залита водой.

Уяснив, насколько острова уязвимы, алеманны устремились на восточный берег, чтобы оказаться вне досягаемости римских войск. Юлиан занялся восстановлением и перестройкой фортов вдоль реки. Было время сбора урожая, и римляне собрали то, что германцы вырастили на своих полях. Армия Юлиана нашла на своем пути достаточно провианта, чтобы заполнить амбары фортов, а также обеспечить себя запасом на двадцать дней.^{384}

Алеманны потерпели поражение, но отдельных ударов, какими бы ужасающими они ни были, оказалось явно недостаточно, чтобы внушить племенам страх и убедить их, что после долгих лет слабости Рим снова стал непобедимым. Вскоре большой отряд варваров вторгся в Галлию и неожиданно напал на армию Барбациона, обратив ее в бегство и захватив немалую часть ее обоза, лагерной прислуги и вьючных животных. Аммиан, возможно, преувеличил масштаб этого поражения, но Барбацион, как бы то ни было, не сыграл значительной роли в боевых действиях во время оставшейся части этого года. Он направился ко двору Констанция, чтобы плести интриги против Юлиана. Несколько лет спустя его интриги привели к тому, что его самого казнили, когда Август счел, что тот вынашивает императорские амбиции.

Тем временем перед Цезарем стояли более насущные проблемы. Семь царей алеманнов объединились под общим руководством двух наиболее энергичных правителей — Хонодомария и его племянника Серапиона. Им удалось собрать одну из самых больших армий союзных племен IV века. Аммиан пишет, что общее число воинов составляло 35 000 человек, а из знати кроме семи царей в походе принимали участие еще десять царевичей и множество других вождей. Как всегда, трудно определить, насколько точны подобные цифры, и знали ли римляне или хотя бы сами алеманны, какой численности было это войско.

Основная часть этой варварской армии состояла из воинов, способных приобрести снаряжение для битвы. Они сражались в отрядах вместе со своими родственниками и членами своего племени. Ядро войска состояло из комитов (comites) — полупрофессиональных бойцов, следовавших за своими вождями. Считается, что у Хонодомария было 200 таких хорошо снаряженных воинов, кровно заинтересованных в своем вожде, но маловероятно, что у других менее могущественных вождей имелось столько же комитов. На то, чтобы собрать армию союзных племен, обычно требовалось немало времени, поскольку воины появлялись тогда, когда им заблагорассудится. И это войско семи царей не стало исключением.

Только часть варварской армии успела переправиться на западный берег Рейна, в то время как Юлиан находился от них на расстоянии приблизительно 21 мили. Германские вожди получили от дезертира точные сведения: в распоряжение Юлиана немногим более 13 000 человек (вероятно, 3000 конников и 10 000 пехотинцев). Так что численное превосходство, независимо от точности указанных выше цифр, наверняка было значительным. Это прибавило уверенности Хонодомарию и его союзникам. К тому же легкая победа над войсками Барбациона и то, что последний находился слишком далеко и не мог помочь Цезарю, еще больше ободрило варваров.

Подойдя к окрестностям Аргентората (Страсбург), алеманны отправили послов Цезарю, предлагая тому покинуть земли, которые они уже захватили силой меча. Они намекнули, что отказ будет означать сражение с превосходящими силами их воинов. Алеманны вели себя с римлянами так, словно прежние властелины мира были всего лишь соседним германским племенем, землю которого они захватили. Такие действия были типичными для многих варваров, с которыми сталкивались римляне на протяжении веков. Юлиан медлил с ответом до тех пор, пока его войска не закончили ремонт старого форта на границе и не подготовились к бою. Он также хотел подождать, чтобы значительная часть алеманнов собралась на западном берегу реки, поскольку поражение небольшого авангарда не могло оказать серьезного влияния на положение дел в регионе. Однако он желал избежать столкновения со всем войском германцев. Подобная тактика римского полководца не позволяет определить хотя бы приблизительно, сколько же германцев приняло участие в последующей битве.^{385}

Юлиан вывел свою армию из лагеря на рассвете, и хорошо построенная колонна двинулась на врага. Пехота расположилась в центре, а по бокам от нее шла кавалерия, включающая не только катафрактов, но и конных лучников вместе с традиционно вооруженными всадниками. Всю армию прикрывали небольшие группы разведчиков, набранных, скорее всего, из кавалерии.

К полудню римляне уже приблизились к противнику, и Юлиан решил остановиться, построить еще один лагерь и позволить солдатам отдохнуть перед битвой, которую собирался провести на следующий день. Когда он объяснил свой план солдатам, то в ответ послышался негодующий гул, солдаты стали ударять древками копий по щитам — жест, который, по словам Аммиана, всегда означал протест, в отличие от случаев, когда щитами ударяли по наколенникам. Солдаты, кричали, просили Цезаря немедленно вести их на врага, утверждали, что с таким удачливым полководцем римляне просто обязаны победить. Офицеры также горели желанием вступить в бой, заявляя, что лучше разбить всех алеманнов сразу, чем преследовать отдельные шайки, если большая армия рассеется. Наконец из рядов вышел знаменосец и воскликнул, что «счастливейший из Цезарей» должен вести их к победе. После этого армия двинулась дальше.^{386}

Римские военачальники часто прибегали к театральным жестам, общаясь с солдатами. Однако данный инцидент наводит на мысль об отношениях совершенного другого типа между полководцем и войсками, нежели в ранее описанных эпизодах. Возможно, Юлиан с самого начала планировал провести сражение в этот день и просто разыграл перед исполненными военного рвения солдатами нежелание наступать, чтобы нетерпение заставило их забыть об усталости после долгого марша под жарким летним солнцем. Однако Аммиан об этом ничего не пишет. Надо отметить, что подобная уловка со стороны полководца могла вызвать только одобрение у офицеров, ее не было нужды скрывать. А вот проведение битвы вопреки своему мнению — это худшее, что мог сделать военачальник. Юлий Цезарь, безусловно, не стал бы описывать, как подчиненные отговорили его следовать намеченному плану действий. Поначалу кажется, что знаменосец, обратившийся к Юлиану, напоминает центурионов и солдат, которые фигурируют в «Записках» Юлия Цезаря. Однако следует отметить, что последние никогда не пытались убедить командира принять какое-то решение, а только уверяли командира в своем мужестве и своей преданности. Трудно не прийти к выводу, что солдаты IV века, прекрасно сознавая свою способность отделаться от любого полководца и заменить его своим ставленником, считали, что им можно свободно выражать свое мнение по любому вопросу.

Как бы то ни было, римляне двинулись дальше и добрались до невысокого горного хребта неподалеку от берега Рейна. Они заметили трех германских разведчиков-кавалеристов, которые тут же помчались предупредить варваров о приближении Юлиана, но одного пешего воина удалось взять в плен. Пленный сообщил римлянам, что в последние три дня алеманны переправлялись через реку. Вскоре стало видно, как отряды германцев выстраиваются в боевой порядок. Каждая группа была построена клином (cuneus). Это слово, вероятно, означало построение в треугольник, вызванное, скорее всего, тем, что несколько рвущихся в бой отважный воинов становилась впереди остальных. Но, что тоже возможно, так называли узкую, но при этом глубокого построения колонну. В другом месте Аммиан сообщает нам, что римские солдаты прозвали клин «свиной головой» (caput porci).^{387} Справа от клиньев варваров был участок пересеченной, болотистой местности, на котором находился заброшенный акведук или канал. Возможно, из-за этого не подходившего для битвы участка слева от них, римляне сосредоточили всю свою кавалерию на правом фланге, за исключением 200 человек, составлявших личный эскорт Юлиана. В ответ алеманны поставили всех своих всадников напротив римских кавалеристов.

Неясно, сколько всадников было у германцев — скорее всего, относительно немного, и снаряжены они в основном были легче, чем их римские противники, особенно катафракты. Алеманны использовали тактику поддержки конницы отрядами молодых проворных воинов-пехотинцев. С подобной тактикой сталкивался Юлий Цезарь и ее описывал Тацит. Хонодомарий (представленный Аммианом, как героическая, едва ли не гомеровская фигура) командовал левым крылом германской армии, а Серапион — правым.^{388}

Когда римляне двинулись вперед и подошли к вражеским рвам, служившим прикрытием германцам, Север, командовавший левым крылом, стал опасаться засады. Он полагал, что притаившиеся в этих рвах варвары могут внезапно выскочить и напасть на его фланг. Поэтому Север остановился, не наступал, но и не стал отходить назад. Остальная же римская армия перестроилась, а затем продолжила движение. Пехота, по-видимому, развернулась, по меньшей мере, в два ряда. Аммиан сообщает нам, что Юлиан ездил по подразделениям, обращаясь к каждому по очереди, поскольку все войска, построенные в боевом порядке, не могли слышать своего командира (историк также отмечает, что официальная речь, обращенная ко всей армии, была в любом случае делом Августа). Одних солдат Цезарь побуждал сражаться отважно, других просил сдержать свой пыл и не бросаться вперед без приказов. В основном он повторял одни и те же слова каждому подразделению, мимо которого проезжал.

Аммиан пишет, что в течение этого продолжительного затишья пехота германцев испустила громкий крик. Варвары требовали, чтобы цари и царевичи спешились и сражались с основными силами своих соплеменников. Это вызывает ассоциации с римскими диктаторами — им запрещалось ездить верхом, поэтому они всегда становились с фалангой. Хонодомарий спешился первым и встал среди своих воинов. Этот эпизод напомнил столкновение Юлия Цезаря с гельветами в 58 г. до н. э. или Агриколы при горе Гравпий в 84 г. Другие германские вожди тут же последовали примеру Хонодомария.^{389}

Когда протрубили сигналы с обеих сторон, армии начали сближаться и метать друг в друга дротики и стрелы. Затем германцы, испустив боевой крик, устремились вперед. Они сначала сошлись с римской кавалерией, и бой шел с переменным успехом. Затем, пока римские катафракты отдыхали и перестраивались, их командир получил ранение. Почти в то же самое время один из коней рухнул от усталости, веса седока и своей брони. Эти незначительные инциденты породили внезапную панику, и целое подразделение обратилось в бегство. В замешательстве большая часть остальной римской кавалерии присоединилась к отступавшим катафрактам, и они помчалась к римской пехоте.

Наступил опасный момент, поскольку если бы паника перекинулась на пехоту, весь фланг мог бы рассеяться. К счастью, пехота оказалась на высоте и сохранила свое боевое построение, когда на нее обрушилась масса всадников. Юлиан заметил опасность и прискакал со своей охраной, чтобы собрать бегущие войска. Местонахождение полководца определялось пурпурным «драконом» (draco) — бронзовой головой животного с разверстой пастью, за которым развевалось нечто, напоминавшее ветроуказатель. Эта разновидность знамени была позаимствована у народов, живущих на берегах Данубия во II веке. На колонне Траяна изображено, как «дракон» развевается над головами даков и других варваров.

Один из кавалерийских трибунов увидел своего полководца и, устыдившись, остановился и принялся собирать вокруг себя бойцов. Аммиан сравнил действия Юлиана с известным случаем, когда Сулла остановил бегущих, велев им идти и объявить, что они оставили своего полководца в одиночку сражаться в Азии. Однако было очень непросто снова обрести контроль над отступавшими войсками. Даже Юлию Цезарю пришлось очень нелегко в битве при Диррахии. Часть кавалеристов снова построилась вокруг Юлиана, а остальные собрались под защитой тяжелой пехоты, но многие, весьма вероятно, покинули поле боя. Нет никаких упоминаний о том, что кавалерия сыграла какую-то роль в дальнейшем бою. Возможно, это говорит о том, что оставшиеся всадники утратили боеспособность. Однако также нет никаких указаний на то, что конница алеманнов угрожала флангам римской пехоты, поэтому не исключено, что достаточное количество кавалеристов собралось с духом и выполнило свою задачу.^{390}

По всему боевому фронту кипел яростный бой, в воздухе свистели дротики и стрелы, воины сближались и схватывались врукопашную. У римлян был отряд вспомогательных войск, состоявший из корнутов и их родственного подразделения бракхиатов. Аммиан описывает как эти солдаты испустили традиционный германский боевой клич, «барра» (barritus), который поначалу был низким и постепенно достиг крещендо. Кричали ли они, потому что сами были германцами, или просто знали, благодаря долгим годам, проведенных в боях, что германские воины считали подобный вопль устрашающим, выяснить невозможно. Вскоре еще два вспомогательных подразделения, батавы и ударный отряд, который назвали «цари», были введены в бой, вероятно, по приказу Юлиана или одного из его старших офицеров. На некоторое время положение стабилизировалось, пока самые решительные германцы под руководством нескольких своих царей не ринулись в отчаянное наступление, увлекая за собой остальных. Часть римских войск отступила, варвары прорвались через первый ряд и собрались напасть на резервы.

Основной удар этой атаки пришелся на стоявший в центре второго ряда легион. Эти солдаты выстояли и постепенно стали теснить алеманнов. Некоторое время германцы продолжали сражаться с яростью, но их потери росли, и вскоре боевой пыл варваров внезапно иссяк. Основная масса германцев дрогнула и обратилась в бегство, а римляне кинулись их преследовать. Когда алеманны стали кидаться в реку, ища спасения, Юлиан подумал, что его войска понесут потери, если ринутся вслед за бегущими. Цезарь вместе со своими офицерами галопом прискакал на берег реки, чтобы остановить своих солдат. Римляне стали метать дротики и выпускать стрелы в германцев, пытавшихся переплыть Рейн. Во время первоначальной неразберихи Хонодомарию удалось ускользнуть, но вскоре его нашли в роще, в которой он спрятался, и взяли в плен.^{391}

Юлиан одержал крупную победу в своем первом серьезном бою. Римляне отошли к своему лагерю, сооруженному в спешке, с импровизированными укреплениями из выстроенных в ряд щитов. Выяснилось, что они потеряли убитыми 243 солдат и четырех трибунов. О количестве раненых Аммиан ничего не сообщает. Зато утверждает, что на поле боя было насчитано 6000 вражеских трупов, и еще многие погибли во время преследования или утонули в Рейне. Когда римская армия праздновала свою победу, солдаты стали провозглашать Юлиана Августом. Цезарь незамедлительно отчитал своих солдат и публично поклялся, что у него нет подобных амбиций, ибо он вполне удовлетворен своим нынешним положением. При дворе было немало людей, готовых разжечь в Констанции подозрения и оклеветатьмолодого полководца, но пока что Август только с радостью приписал себе поражение алеманнов и объявил об этом в своем эдикте. Аммиан утверждает, что Констанций даже заявил, что лично присутствовал на поле брани и командовал армией, и что в конце боя плененный Хонодомарий был приведен к нему, а не к Юлиану.^{392}

Цезарь намеревался закрепить свою победу в Галлии. Для этого он решил перейти Рейн и заняться опустошением земель алеманнов. Поначалу некоторые солдаты не желали идти дальше, полагая, что кампания уже закончилась. Юлиан произнес речь и сумел переубедить подчиненных. Построив мост через Рейн, он повел колонну в карательную экспедицию. Алеманны колебались, не зная, что делать. Сначала они склонялись к тому, чтобы заключить мир, а затем решили сражаться за свою родину, и на возвышенности напротив позиций римлян начала собираться армия союзных племен. Ночью Юлиан посадил 800 человек на небольшие лодки и отправил их на 2,5 мили вверх по реке, где они высадились и принялись грабить и жечь близлежащие деревни. Это неожиданный удар заставил варваров покинуть свои удобные позиции. Германцы снова пали духом, и римляне не встретили никакого сопротивления во время своего продвижения. Они забирали у местных жителей скот, зерно и предавали постройки огню.

Пройдя десять миль, они подошли к лесу, где, по сообщению дезертира, большой отряд германцев собирался напасть на римлян из засады. Юлиан продолжал движение, пока не увидел, что главные пути перегорожены баррикадами из сваленных деревьев — верный признак того, что германцы собираются совершить нападение, если римляне двинутся дальше. Стояла ранняя осень и начало холодать, поэтому Юлиан решил отступить, а не рисковать, вступая в бой в неподходящих условиях ради возможной, возможно, очень небольшой, добычи. Он двинулся к ближайшему заброшенному форту, построенному еще Траяном. Солдаты принялись восстанавливать укрепления. В этой крепости решили оставить гарнизон и ему выделили провиант. Увидев, что римляне планируют обосноваться на их земле, алеманны тут же стали искать мира, который Юлиан поначалу предоставил на десять месяцев трем царям, которые явились к нему.^{393}

Казалось, что боевые действия в этом году закончились наконец, но когда римская армия направилась обратно на зимние квартиры, колонна под командованием Севера неожиданно столкнулась с воинами-франками, которые явились грабить римскую провинцию. Позднее выяснилось, что этих мародеров было всего 600 человек, и они решили, что поскольку Юлиан занят алеманнами, то он не сможет эффективно защитить другие участки границы. Поэтому, вместо того чтобы вернуться домой после летних набегов, они решили основать свою базу в двух покинутых римских фортах и продолжить свои грабежи зимой.

Пятьдесят четыре дня в декабре и январе Цезарь Юлиан, второй человек в империи после императора Констанция, осаждал этих франков, пока они наконец не сдались. Чтобы помешать германцам перейти через уже начавшую замерзать реку, Юлиан велел солдатам в маленьких лодках регулярно ломать лед. Однако соплеменники мародеров узнали об этой осаде. Франки собрали отряд и решили прийти осажденным на помощь, но повернули обратно, узнав, что мародеры сдались. Эта операция была проведена достаточно компетентно и завершилась успешно. Однако участие Цезаря в такой мелкомасштабной операции служит еще одним примером того, на каком низком уровне действовали римские правители поздней античности. За время своего пребывания в Галлии почти все, что сделал Юлиан, являлось заурядной задачей проконсула или пропретора во времена республики или наместника во время принципата.^{394}

Другие операции, 358–359 гг.

Юлиан провел оставшуюся часть зимы в Лютеции (Париж), занимаясь административными и финансовыми вопросами. Поражение алеманнов являлось лишь частичным успехом, и римляне знали, что большинство германских племен и родов были намерены отомстить за Аргенторат. Юлиан приказал собрать провиант для снабжения армии, но он также знал, что зерно нового урожая не поступит раньше июля. Германцам было также известно об этом, поэтому варвары не ожидали от римлян значительных активных действий до этого момента. Надеясь, что противник пришел к такому предположению, Юлиан решил незамедлительно начать действовать. В качестве провианта для армии он использовал галеты (bucellatum), испеченные из запасов зерна с армейских баз. Это было рискованным предприятием — в случае, если бы не удалось пополнить амбары фортов, крепости, обычно почти неуязвимые для осады варваров, было бы легко взять измором. Когда армия выступила, каждому солдату выдали рацион хлеба в виде галет на двадцать дней.^{395}

Первой мишенью Юлиана стали салии, франкский народ, поселившийся в пределах римской провинции в Токсиандрии, приблизительно там, где находится современная Фландрия. Прежде чем кампания набрала силу, к Юлиану прибыла делегация салиев. Послы франков, видимо, ничего не знали о намерениях Цезаря и просили римского командующего, чтобы им позволили оставить себе землю, которую они захватили, обещая, что они не будут совершать набеги на соседние общины в провинции. Юлиан сознательно дал им неясный ответ, а после отбытия послов предпринял быструю атаку. Салии оказались захвачены врасплох и вскоре сдались, согласившись на мирные условия Юлиана. Добившись первого успеха, римляне выступили против другого германского народа, хамавов, которые также самовольно поселились в римской провинции. На этот раз имели место боевые действия, но сопротивление было быстро сломлено, и германцам приказали вернуться на свою родину на другом берегу Рейна.

После этих легких побед Юлиан решил, что для закрепления успеха необходимо отремонтировать и снова занять три крепости вдоль реки Моза (Масс). Гарнизоны можно было набрать из подразделений, находившихся под его командованием, но обеспечить достаточным количеством провианта склады крепостей было труднее. У армии еще имелся запас галет на семнадцать дней, и Юлиан приказал передать значительную его часть гарнизонам. Решение Цезаря вызвало волнения, солдаты снова стали громко выражать недовольство решением полководца, в насмешку называли его «азиатиком» или «маленьким греком», намекая на его воспитание.

До времени сбора урожая оставалось еще несколько недель, и солдаты просто-напросто боялись голода во время проведения кампании, поэтому не хотели расставаться со своими запасами. Аммиан, по-видимому, симпатизировал солдатам и в своем сочинении подчеркивал, что они не просили дополнительной платы или вознаграждений, хотя не получили даже регулярного жалованья, не говоря уже о премиях, с того момента как Юлиан принял командование. Констанций не хотел давать Цезарю достаточно средств, чтобы тот не завоевал себе слишком большой популярности армии в Галлии.^{396}

Аммиан не сообщает нам конкретно, что произошло после этого протеста за исключением того, что конфликт разрешился мирно. Скорее всего, командующий уступил. У Юлиана были и другие проблемы. Север, его бывший довольно надежный подчиненный, заболел и вскоре умер. В своей последней кампании в течение 358 г. Север стал почти до трусости осторожным, поэтому колонна под его командованием добилась очень скромных успехов. Зато дипломатией удалось склонить на сторону Рима одного из самых могущественных царей алеманнов. Еще один был вынужден подчиниться после карательной экспедиции на его территории.

Римлянам служил проводником германец, захваченный двумя трибунами, посланными Юлианом для того, чтобы они доставили ему пленника. Поначалу походной колонне мешали привычные баррикады, перекрывавшие дороги, но в конце концов римляне смогли проникнуть в регион, который алеманны считали безопасным. В итоге Цезарь заставил противника капитулировать. Лето близилось к концу, и римская армия вернулась на свои зимние квартиры. Юлиан снова занялся административными делами.^{397}

Кампания следующего года началась с неожиданного нападения на тех алеманнов, которые не собирались подчиняться римлянам. Готовясь к новой операции, под видом дипломатической миссии был послан знающий язык варваров трибун Хариеттон, чтобы разузнать планы вождей. Помимо этого, Юлиан обеспечил доставку значительных запасов зерна из Британии, достаточных для того, чтобы прокормить действующую армию и заполнить амбары фортов и городов-крепостей. Эти крепости и города он надеялся восстановить и снова создать из них оборонительную линию. Семь городов были уже снова заселены, и даже вспомогательные войска — которые обычно презирали подобные задания, считая, что они недостойны воинов, — с удовольствием трудились бок о бок с другими солдатами.

Действуя на основе информации, раздобытой Хариеттоном, Юлиан пересек Рейн и напал на алеманнов. Большинство германцев тут же обратились в бегство, оставив свой урожай на разграбление или сожжение. К концу года подчинились почти все вожди алеманнов. Установленный мир тем не менее был очень шатким. Германцы были готовы соблюдать его только до тех пор пока римляне были сильны. Но, как только варвары почувствуют слабость, они снова вторгнутся на территорию провинций.

Когда зимой 359–360 гг. значительная часть Британии была разорена пиктами и скоттами, Юлиан посчитал неразумным заниматься еще и этой проблемой лично. Он послал Лупицина, преемника Севера, с четырьмя подразделениями вспомогательных войск восстановить нормальное положение по ту сторону Британского моря (Ла-Манша). Размер этого войска является еще одним указанием на небольшой в основном масштаб военных кампаний в IV веке.^{398}

Юлиан в роли Августа, 360–363 гг.

Пока Юлиан занимался проведением кампаний на границе вдоль Рейна, Констанций сражался на Данубии, но постепенно его внимание все больше переключалось на восточную границу империи. В III веке династия Сасанидов из этнических персов свергла Аршакидских монархов Парфии, так что теперь Рим имел дело с Персией, а не с Парфией, как ее иногда называет на старый лад Аммиан Марцеллин. В 359 г. спор с Персией вылился наконец в открытую войну. С самого начала дела римлян пошли неудачно. Испытывая необходимость в солдатах, Констанций приказал Цезарю прислать ему четыре подразделения вспомогательных войск — кельтов, петулантов, батавов и эрулов — наряду с отрядами в 300 человек, взятых из каждого оставшегося подразделения. Ходили слухи, что Август хотел не просто усилить свою армию перед сражением с персами, но и (в не меньшей степени) подрезать крылья своему удачливому Цезарю.

Юлиан был сбит с толку подобным приказом. Его солдаты пришли в ярость, снова взбунтовались и отказались покидать свои семьи и родственников, отправляясь на край света, поскольку в этом случае их семьи остались бы совершенно беззащитными, на милость алеманнов. Они в очередной раз провозгласили Юлиана Августом, и на этот раз он согласился — хотя Аммиан утверждает, что так получилось лишь потому, что Цезарь не смог убедить солдат позволить ему попросить Констанция отменить приказ.

Двадцативосьмилетний военачальник был поднят на щите, который солдаты держали на плечах — первый зафиксированный в литературе случай, когда римлянин был провозглашен императором так, как провозглашались германские вожди. В качестве диадемы знаменосец преподнес новому Августу крученое металлическое ожерелье, которое носили на шее как награду за доблесть. (Сначала в качестве диадемы ему предлагали одно из ожерелий его жены и что еще более нелепо, украшение от конской упряжи.) Когда «невольный» Август проезжал парадом по лагерю, он обещал каждому солдату значительную премию серебром и золотом в благодарность за поддержку. Даже Аммиан считал, что Юлиан не ожидал, будто Констанций признает его равным себе и разделит с ним правление империей.^{399} Рим снова стоял перед лицом гражданской войны, но в этом конфликте было сравнительно мало сражений, поскольку Констанций умер естественной смертью в начале 361 г. У империи в очередной раз был один повелитель, но его популярность оказалось быстропреходящей. Юлиан решил больше не изображать из себя приверженца христианской религии и принялся открыто исповедовать язычество, отдаляя от себя христиан, которые стали к этому времени многочисленной и могущественной частью населения империи. Даже многие язычники считали, что декрет, запрещающий христианам их проповеди, был несправедливым. Другие меры пришлись не по нраву языческой аристократии больших восточных городов, на поддержку которых Август мог бы положиться, будь его политика более гибкой. Какими бы ни были намерения Юлиана, его решения как императора свидетельствовали о нехватке здравого смысла.

То же самое можно сказать о крупной военной кампании, которую он предпринял против Персии в 363 г. Для этого он собрал армию приблизительно из 83 000 человек, включая значительную часть войск из Галлии, которые охотно последовали за своим собственным Августом на Восток, хотя прежде не желали там служить под командованием Констанция. Это войско было самой большой римской армией, которую удалось послать против другого государства на всем протяжении IV века. Эта армия была способна вторгнуться в глубь территории противника и разбить все войска, которые попадались бы им на пути. Однако Юлиан не смог заставить персов вступить в решающую битву и скоро столкнулся с неизбежными проблемами снабжения столь большого войска. С самого начала кампании, по меньшей мере, четверти его солдат пришлось заниматься доставкой провианта по Евфрату.

Поведение Юлиана временами наводило на мысль, что он сознательно подражал знаменитым римским полководцам. Прочитав, что Сципион Эмилиан, Полибий и небольшой отряд солдат сумели открыть удерживаемые врагом ворота в Карфагене, Юлиан попытался скопировать этот подвиг при осаде Пирисаборы, но он и его отряд были отогнаны градом метательных снарядов и камней. Аммиан оправдывал провал своего героя тем, что обстоятельства при осаде Карфагена были иными. Во время рекогносцировки другой твердыни — Майозамальхи — Юлиан и его офицеры попали в засаду. На них напали десять персов, двое из которых узнали императора по его бросающейся в глаза форме и бросились на него. Август убил одного мечом, а его охранники разобрались с другим.

После того как Майозамальха пала, Юлиан демонстративно подражал благородству Александра Великого и Сципиона Африканского, не причинив вреда и даже не глянув на группу невероятно красивых аристократок, которые были захвачены в плен. Литература всегда подчеркивала, что римские полководцы-аристократы должны вести себя именно так, но есть веские основания полагать, что Юлиан в конечном счете слишком увлекся, желая подражать во всем великим военачальникам, вошедшим в историю.^{400}

Римляне достигли Ктесифона, расчистили канал, построенный Траяном и использованный Септимием Севером. Теперь они могли провести флотилию с провиантом от Евфрата до Тигра. Однако Юлиан и его офицеры решили, что они не в состоянии взять город, и поэтому начали отвод войск. Вопреки совету своих офицеров Август приказал сжечь флот и велел армии отойти от реки, чтобы отступать через землю, по которой не проходили армии соперников. Это вызвало волнения среди солдат, но приказ, отменявший первоначальное указание сжечь лодки, прибыл слишком поздно — флот уже горел.

Поначалу находить свежую воду, провиант и фураж на землях, по которым проходили римляне, было достаточно легко. Вскоре, однако, персы собрались с силами и принялись сжигать урожай перед идущей вражеской колонной. У Юлиана появилась еще одна причина сожалеть о своих поспешных приказах, когда он слишком поздно понял, что уничтожение лодок не позволит армии построить понтонный мост, по которому можно было снова пересечь Тигр, чтобы между ним и персами оказалась река.

Положение с продовольствием становилось отчаянным, армия двигалась, отражая атаки идущих по пятам персов. В одной из этих стычек Юлиан поскакал галопом, чтобы руководить сражением, даже не надев доспехи. В него попал дротик, который застрял у него в боку, и Август упал с коня. Никто точно не знал, кто метнул дротик, хотя Либаний передает слух, что дротик метнул римлянин, солдат-христианин, ненавидевший императора за то, что тот возродил язычество. Рана оказалась смертельной, Август вскоре умер в своей палатке. Одного из офицеров тут же назначили императором. Поскольку армия находилась в отчаянном положении, пришлось заключить позорный мир с Персией — другого выхода не было.^{401}

В Галлии Юлиан проявил себя довольно компетентным командиром, несмотря на то что до того, как его назначили Цезарем, у него не было военного опыта. Как мы видели, проблемы, с которыми он сталкивался, являлись обычными задачами для наместников провинций в прежние времена. К IV веку только император обладал похожими полномочиями и имел возможность сосредоточить достаточно ресурсов, чтобы отразить нашествие варваров. Юлиан способствовал восстановлению порядка на границе вдоль Рейна, хотя в последующие годы поддерживать его окажется невозможным без присутствия императора. Он одержал несколько побед и не потерпел ни одного серьезного поражения, но в этих кампаниях он не проявил каких-то исключительных талантов. Некоторые его решения были сомнительными, и ему, безусловно, недоставало умения Сципиона или Юлия Цезаря улавливать настроение своих солдат и манипулировать им.

В персидской кампании сам масштаб операции и проблемы, связанные с действиям в глубине вражеской территории, а не на землях в дружелюбной провинции, усугубили последствия его ошибок. Слишком большие римские армии не особенно прославились — Канны и Аравсион являются самыми известными примерами катастроф. Любому полководцу было крайне трудно эффективно командовать массой войск более 40 000 человек. К IV веку, когда размер подразделений уменьшился, армия была подготовлена к более мелким операциям. Так что войско из 83 000 человек было чудовищно громоздким. Никто уже не обладал опытом руководства и снабжения такой армии. Учитывая, что римляне вновь столкнулись с теми же проблемами, которые помешали Траяну и Северу нанести окончательное поражение парфянам, неудивительно, что поход закончился унизительным провалом. Карьера Юлиана интересна не его способностями командующего, а тем, что является хорошим примером того, в каких условиях выполняли свои задачи римские полководцы времен поздней империи.

Глава 15 Один из последних: Велизарий и персы Велизарий (505–565 гг.)

Поэтому Велизарий тем из военачальников, которые были возле него, сказал следующее: «У меня не было желания объявлять всем, что я думаю. Слова, которые ходят по лагерю, не могу сохраниться в тайне, поскольку, мало-помалу распространяясь, они достигают врагов. Видя, как многие из вас пребывают в большой растерянности и каждый сам хочет быть главнокомандующим на войне, я скажу вам то, о чем следовало молчать, предупредив, однако, что, когда многие в войске руководствуются собственным суждением, невозможно выполнить то, что нужно».^{402}

В IV веке и начале V-гo римская армия обладала потенциалом, позволявшим ей стать высоко эффективным войском. Решающие сражения проводились реже, чем во время принципата, так как командиры теперь предпочитали наносить врагу поражения с помощью хитрости и маневрирования, а не в открытых сражениях. Однако, если римляне все-таки решались провести бой, они обычно побеждали, и в своих лучших битвах римские армии явно превосходили всех своих соперников, даже несмотря на несколько значительных поражений — таких, как при Адрианополе в 378 г.

Влияние этого поражения, во время которой император Восточной империи погиб вместе с множеством своих солдат, часто преувеличивалось историками; оно, безусловно, не было предвестником гибели армии. Эффективность войск всегда основывалась на всесторонней подготовке, строгой дисциплине, хорошем снаряжении и на боевом духе воинов. Во все времена найдется немало примеров, когда этими факторами пренебрегали, и дело заканчивалось поражением. Поддержка армии в хорошем состоянии требовала огромных человеческих ресурсов, боеприпасов и больше всего денег, а от руководителей — хороших способностей. В период поздней античности обеспечить все это было практически невозможно. Несмотря на то, что римлянам было известно, как сделать армию эффективной, обстоятельства редко позволяли им достичь этого на практике.

Частые гражданские войны ослабляли власть императоров. С конца II века наблюдался экономический спад, и с годами он становился все заметнее. Инфраструктура, поддерживавшая армию — дороги, пути снабжения укрепленных баз, — пришла в упадок просто из-за того, что не было ни денег, ни желания со стороны центральных властей их поддерживать на должном уровне. Армии, все еще достаточно многочисленные, представляли большую силу, но они редко действовала эффективно, и уровень боеспособности ее подразделений в среднем был ниже, чем в первые годы возникновения профессиональной армии.

Начиная с III века Рим находился в состоянии упадка. Из-за нестабильности центрального правительства, значительная доля власти постепенно распределялась среди лидеров на местах. Правительству в центре становилось действовать все труднее. Внутренняя слабость приводила к частым поражениям на границах. Если император погибал в бою или оказывался дискредитированным военным провалом, могла начаться очередная гражданская война. В регионах полагали, что защититься от внешних врагов можно только, имея «собственного» императора. Постепенно сила Рима ослабевала, но размер и власть империи были еще так велики, что даже к концу IV века она оставалась гораздо мощнее любого своего иноземного врага. Атаки варваров не были скоординированы и происходили время от времени, но на любой участок границы, который становился уязвимым, соседние племена тут же совершали набеги.

Присутствие императора, руководившего боевыми действиями в регионе, могло, как продемонстрировал Юлиан, на время восстановить стабильность, но даже несколько императоров не могли действовать во всех «горячих» точках империи одновременно. Так что задача верховного правителя заключалась в том, чтобы восстановить порядок на отдельных участках границы и надеяться, что порядок продержится какое-то время, пока они будут решать проблемы в других местах.

Если бы в империи наступил долгий период стабильности без внутренних конфликтов, она, возможно, смогла бы восстановить свои силы. Но изменившаяся основа императорской власти привела к тому, что этого не случилось. Рим ослабевал очень медленно, поэтому даже окончательное крушение Западной империи трудно ассоциировать с каким-то одним катаклизмом.

Сам Рим был разграблен готами в 410 г., но эти германские воины и их вожди входили в состав римской армии, поэтому это можно считать эпизодом очередной гражданской войны, а не иностранным вторжением. Последний император Запада Ромул Августул был свергнут в 476 г., но его предшественники уже не обладали реальной властью, и это событие почти не оказало влияния на жизнь широких слоев населения.

В течение V века западные провинции империи либо развивались самостоятельно, как Британия, или же были захвачены и превращены в отдельные королевства германскими военачальниками, многие из которых одно время состояли на службе у Рима. Племена вестготов, остготов, франков и вандалов захватили Испанию, Галлию, Италию, Сицилию и Северную Африку.

Если Западная империя распалась, то Восточная со столицей в Константинополе и территорией, включавшей Балканы, Грецию, Малую Азию, Египет и Сирию, уцелела. Во многих отношениях это было более цельное образование, чем существовавшая прежде огромная империя. Это государство имело более надежные границы на севере. Этим регионом мог эффективно управлять один император, хотя порой правители Константинополя назначали помощника-соправителя. Восточная Римская империя (в наше время ее обычно называют Византийской империей) снова обрела политическую стабильность, которой не было со времен Марка Аврелия.

К V веку императоры редко принимали лично участие в кампаниях, и то, что они поручали командование армиями другим, свидетельствовало об их уверенности в надежности своего положения. За действиями полководцев пристально наблюдали, взаимоотношения между императором и его полководцем во многих отношениях стало напоминать ситуацию, существовавшую во времена принципата. Восточные императоры могли вести бои на нескольких театрах военных действий одновременно, что было невозможно в течение столетий.

Хотя военные ресурсы сократились, все равно это были значительные силы. По размерам своей территории Восточная империя была приблизительно равна своему величайшему сопернику, Сасанидской Персии, хотя римляне — так себя по-прежнему именовали византийцы — были, вероятно, более богатыми и многочисленными. Сокращение размеров империи в какой-то степени изменило отношение римских императоров к внешнему миру. Так, владыка Константинополя теперь относился к персидскому царю, как к равному или даже как к «брату». Это контрастировало с дипломатией прежних веков, когда Рим всегда стремился подчеркнуть свое подавляющее превосходство над соседними государствами.

Однако некоторые правители Восточной империй продолжали лелеять честолюбивые замыслы о восстановлении бывшей силы и власти, и во время правления Юстиниана (527–565 гг.) была предпринята попытка отвоевать утраченные территории Западного Средиземноморья. Во время нескольких кампаний одна за другой снова были захвачены Северная Африка, Сицилия и Италия, хотя эти победы, как выяснится в будущем, окажутся недолговечными. Выдающимся полководцем в этих операциях показал себя Велизарий, человек, получивший первый опыт командующего армией в войнах на восточной границе.^{403}

Велизарий и битва при Даре, 530 г.

Велизарий был копьеносцем (doryphoroi) Юстиниана, служил в императорской страже, которая жила за счет правителя, и членов которой готовили к службе офицерами. Он был германцем по происхождению, из одной придунайской провинции, но в культурном отношении это, вероятно, практически не имело значения. Однако в нем было гораздо больше от профессионального воина, чем в сенаторах-аристократах прежних времен или в академически образованном Юлиане.

В 526 г. Велизарий и другой копьеносец из императорской стражи, Сита, возглавили войско, посланное для того, что устроить набег на один из регионов империи Сасанидов, известный как Персармения. Поначалу дела шли хорошо, и римляне захватили значительную добычу, но вскоре они столкнулись с превосходящими войсками персов и потерпели поражение. Эта операция была частью военных стычек на границе, которые вспыхивали в течение десятилетий после окончания войны между двумя державами в 502–506 гг. Затем война возобновилась, когда персидский шах Кавад (или Кавус в латинской транскрипции), испытывавший нужду в деньгах, получил от императора Анастасия отказ предоставить ему ссуду или безвозмездную помощь. Персы внезапно устроили грабительский рейд в римские провинции, рассчитывая получить быструю выгоду. В конце концов переговоры привели к договору о семилетнем мире, по которому римляне обязались выплатить персам определенные суммы, и обе стороны ограничивали строительство новых укреплений вдоль границы.

Мир оказался непрочным, и напряжение стало нарастать, когда в начале 520-х Кавад попытался навязать принятую в Персии зороастрийскую религию зависимым от него иберийским государствам — этот шаг, возможно, больше был вызван политическими соображениями, а не религиозными убеждениями; Кавад просто боялся, что иберы перейдут на сторону Рима. Иберы, исповедовавшие христианство, обратились к византийскому императору за поддержкой. Каждая сторона подталкивала своих союзников к нападению.

Потом возникли новые осложнения, когда стареющий Кавад, который не любил своего старшего сына Каоса, попытался сделать так, чтобы его преемником стал младший сын Хосров. Послы персов прибыли к дяде Юстиниана, императору Юстину с просьбой, чтобы он усыновил Хосрова и таким образом помог ему сделаться преемником Кавада. Юстину и Юстиниану поначалу понравился этот план, но потом они стали подозревать, что настоящая цель Кавада заключалась в том, чтобы его сын мог стать претендентом на византийский трон. Они в свою очередь предложили ограниченное усыновление, которое часто применялось для членов варварских царских семей, но не позволяло им притязать на императорский трон. Но это предложение было воспринято персами как оскорбление.

Опасения римлян, как и предложение шаха Кавада, отражали изменившиеся к VI веку отношения между двумя державами.^{404}

Напряжение между Персией и Византией продолжало расти, пока возобновление открытых боевых действий не стало казаться неизбежным. В пограничной области было много крепостей, позволявших контролировать окружавшую их территорию. Битвы теперь стали редкостью, обычно боевые действия выражались в набегах, вроде того, что устроил Велизарий, а твердыни обеспечивали надежные базы, с которых можно было осуществлять военные экспедиции. В 505 г. римляне начали строительство новой крепости возле Дары, приблизительно в 15 милях от удерживаемого персами Нисибиса. Возведение новой крепости после того, как уже был объявлен мир, возмутило персов, особенно когда римляне увеличили размещенные там войска.

Все действия на границах — строительство новых крепостей или концентрация войск — рассматривались как провокационные. Иногда одной демонстрации силы было достаточно, чтобы заставить римлян вывести гарнизоны из новых фортов, — как случилось с двумя фортами на иберийской границе около 527 г. В 528 г. Велизарию было поручено строительство форта около местечка Миндуй (теперь точно нельзя определить, что это за место; очевидно, недалеко от Нисибиса). Эта позиция не подходила для обороны от сильного врага, но, возможно, целью этой операции было отвлечь персов от укрепления Дары.

Обе первые операции Велизария окончились неудачно, но его способности и верность были замечены. Когда Юстиниан стал единственным императором после смерти Юстина в 527 г., Велизарию предоставлялись все более высокие посты. В 530 г. он был назначен начальником солдат на Востоке (magister militum per Orientem) — одной из пяти действующих армий. С ним пришел его старший писарь (accessor) Прокопий, который позднее напишет подробное описание кампаний Велизария в своих «Войнах». Хотя 529 год прошел в мирных переговорах, Юстиниан готовился к открытой войне, и недавно назначенный Велизарий имел около 25 000 солдат на базе в Даре. Для данного периода это была очень большая армия. Неясно, какую часть войска составляла кавалерия (скорее всего, около одной трети). Пехота была наверняка сомнительного качества из-за того, что все прежние сражения на восточной границе преимущественно состояли из набегов, что давало пехотинцам гораздо меньше возможностей для активных действий, чем всадникам. Пехота чаще выполняла функции гарнизона и занималась поддержанием порядка и практически не участвовала в боях.

На протяжении своей карьеры Велизарию приходилось в основном полагаться на кавалерию. Обычно он доверял пехоте сражаться только при самых благоприятных обстоятельствах. В состав его конных войск возле Дары входили 1200 гуннов (они сражались как конные лучники) и 300 герулов (народ с берегов Данубия, славившийся своей свирепостью). Все эти войска окажутся высоко эффективными в предстоящем сражении. Еще в состав кавалерии входили собственные воины Велизария — букцелларии (buccellarius). Эти люди жили за счет своего командира, поэтому их название происходило от галет, выдаваемых военным, но они были связаны клятвой верности императору. Неясно, сколько букцеллариев было у Велизария возле Дары, хотя в более поздние годы в его распоряжении окажется отряд приблизительно из 1000 человек. Это была тяжелая кавалерия. Всадник (но, скорее всего, не конь) был защищен броней и вооружен копьем (простым или для использования двумя руками) и луком. Букцелларии были хорошо подготовлены даже по стандартам отборных войск.^{405}

В июне против римлян выступила еще более крупная армия персов. Она насчитывала около 40 000 человек и командовал ею человек по имени Пероз или Фируз, который принадлежал к роду Миранов, аристократической семьи, из которой вышло так много персидских командующих, что римляне стали считать, что «Миран» — это воинское звание.

Как и в случае с римской армией, основной силой персов были конные войска, так как большинство персидской пехоты составляли плохо снаряженные рекруты, не особенно стремившихся сражаться. В большинстве случаев они были даже менее эффективны, чем римские пехотинцы. Перед началом решающей фазы сражения к Перозу подошло подкрепление в 10 000 человек из гарнизона Нисибиса, но они, по-видимому, не были самыми лучшими войсками.

Почти вся персидская кавалерия была тяжелой и состояла из катафрактов, коня и всадника защищала броня. Они были вооружены луками и обычно предпочитали поражать противника издалека, но при необходимости вступали в ближний бой. У Пероза также имелись «бессмертные» как элитный кавалерийский резерв. Они были названы так в честь царской стражи царя царей, которые служили персидскому владыке еще до того как Александр разбил империю Дария. Неясно, были ли все 10 000 этих людей в армии Пероза.^{406}

Прокопий пишет, что персы были в высшей степени самоуверенны, когда их армия стала лагерем в нескольких милях от позиции римлян. Персы не только превосходили своих соперников численно, их самомнение поддерживала память о том, что в последние десятилетия они побеждали римлян во всех крупных сражениях.

Пероз отправил посланника, приказав Велизарию приготовить для него ванну в Даре на следующую ночь. Однако это было только бахвальство — в действительности он и его подчиненные командиры растерялись, увидев римскую армию, тщательно подготовленную к битве. Велизарий выбрал позицию на расстоянии нескольких сотен ярдов перед главными воротами Дары. Слева от римлян находился холм, и они усилили свою главную позицию траншеей сложной конфигурации. В центре шел прямой ров. От обоих его концов прорыли еще по одной канаве под углом 90 градусов. Две перпендикулярные траншеи соединялись с двумя другими, идущими параллельно самой первой. На каждом участке сделали несколько мест для перехода, чтобы римляне могли их использовать, а персам было трудно перебираться через канавы в самый разгар боя.

Позади траншей Велизарий сформировал ряд, в который вошла вся его пехота и небольшая часть кавалерии. Резерв состоял из ряда, полностью сформированного кавалерией. Перед канавами в углах, образованными траншеями, выстроились два подразделения, каждое из 600 гуннов. Находящимися слева руководили Суника и Эган, а группой справа командовали Симма и Аскан. Все четверо были гуннами и копейщиками (doryphoroi) Велизария. Оставшаяся часть римской кавалерии была распределена между обоими флангами. На левом ею командовали Вуза и Фара, под началом которых находились герулы. У конницы на правом фланге было пять командиров, а именно: Иоанн, сын Никиты, Кирилл, Маркелл, Герман и Дорофей.

Римляне приготовились к отражению лобовой атаки, и поскольку стены Дары располагались совсем близко за ними, такое наступление было единственно возможным для Пероза, если он хотел взять город. Нельзя начать осаду, пока не разбита вражеская армия.

Персы считали римских солдат недисциплинированными, однако траншеи не позволяли выманить основную часть римлян на открытую местность, где Пероз мог бы раздавить их своими превосходящими силами. И раньше римские армии использовали оборонительные сооружения для прикрытия своих позиций — и Сулла, и Юлий Цезарь иногда защищали свои фланги траншеями, насыпями и фортами, — но нет никаких аналогов с решением Велизария, которым вырыл траншеи почти на всю ширину фронта. В прежних конфликтах такой шаг вообще удержал бы большинство вражеских полководцев от атаки, но у Пероза не было свободы действий — Кавад приказал ему взять Дару и выделил более половины всех войск, отправленных против Рима, чтобы добиться этого. Поэтому Пероз стал уверять своих солдат перед битвой, что траншеи свидетельствуют о глубоком страхе римлян перед персами.^{407}

В первый день Пероз не желал рисковать и вести серьезные боевые действия, и две армии несколько часов стояли друг против друга, ничего не предпринимая. Ближе к вечеру отряд персидской кавалерии двинулся в одиночку против левого крыла римлян. Находящийся впереди римский эскадрон подался назад, надеясь увлечь за собой вражеских всадников, а затем обрушился на противника. Семеро персов было убито, а остальные устремились назад к основным войскам.

Этот успех римлян был несколько неожиданным, ибо персидская кавалерия обычно считалась слишком хорошо дисциплинированной, чтобы попасться на такую уловку. Возможно, это свидетельствует о том, что большинство персов презирало своих римских противников и поэтому не считало необходимым соблюдать осторожность.

Атак в тот день больше не предпринималось, но один из молодых персидских воинов выехал вперед и предложил сразиться с любым римлянином в поединке один на один. Прокопий сообщает, что вызов принял человек из дома Вузы, некий Андрей, который был не солдатом, а инструктором по борьбе и банщиком своего хозяина. Несмотря на это, он, очевидно, был вооружен и сражался в кавалерии. Андрей убил бросившего вызов перса с поразительной легкостью. Затем победил второго, более опытного воина, вышедшего вместо первого. Победа Андрея вызвала шумное ликование в рядах римской армии. День уже близился к концу, и персы вскоре начали отходить. С наступлением ночи римляне вернулись в свои квартиры в Даре, радостно распевая победные песни.^{408}

Следующий день прошел в обмене посланиями, римляне пытались убедить персов отвести войска, в свою очередь Пероз обвинял их в обмане. Позднее персидский полководец приказал прикрепить «лживые» послания римлян к своему знамени. Именно в этот день Пероз получил подкрепление в 10 000 из Нисибиса. Переговоры не удались, и на следующее утро оба командующих обратились к своим солдатам с речами, понимая, что битва состоится. Велизарий прежде всего указал на то, как плохо снаряжена вражеская пехота и как мало у нее причин доблестно сражаться.

Обе армии развернулись, персы построились в два основных ряда с пехотой в центре и кавалерией на флангах. Пероз оставил «бессмертных» в резерве, приказав не двигаться, пока он не подаст им сигнал. Сам он занял место с пехотой в центре, но, по-видимому, не собирался бросать пехоту в серьезную атаку, ее роль заключалась преимущественно в том, чтобы отвлекать на себя римскую пехоту и обеспечивать прикрытие, за которым могла собираться и перестраиваться персидская кавалерия. Правым крылом персов, которое включало сильный контингент диких кадисинов, руководил Питиакс, а левым командовал Варесман. Развернувшись подобным образом, персы ждали несколько часов, не делая ни шага вперед. Прокопий объясняет, что римляне привыкли есть до полудня, тогда как персы принимали пищу гораздо позже, поэтому Пероз надеялся, что стояние часами под жарким июньским солнцем ослабит врага больше, чем его солдат.

Тем временем Фара, явившись к Велизарию и Гермогену^[58], сказал им следующее: «Я думаю, что, оставаясь здесь со своими герулами, я не смогу причинить врагам больше вреда. Если же мы спрячемся у этого склона, а затем, когда персы вступят в сражение, внезапно окажемся у них в тылу и начнем поражать их сзади, то, естественно, мы нанесем им больший урон». Так сказал Фара, и поскольку это пришлось по душе Велизарию и его соратникам, он так и стал действовать.^{409}

Фара и герулы двинулись под прикрытие холма, расположенном на левом фланге армии.

Битва началась в полдень, когда персидская кавалерия предприняла атаку на обоих флангах. Римляне и персы осыпали друг друга градом стрел, но персы стреляли против сильного ветра, который ослаблял мощь их выстрелов. В другом месте Прокопий пишет, что римский метод стрельбы был в любом случае эффективнее персидского, ибо римляне копировали технику гуннов. Когда кавалерия персов, сражавшаяся в первом ряду, уставала или у всадников иссякали боеприпасы, на замену выходили конные отряды из второго ряда, чтобы не ослаблять напор.

Через некоторое время, когда многие уже полностью израсходовали свои боеприпасы, всадники обеих сторон начали сближаться. Яростная атака кадисинов прорвала левое крыло римлян. Видя, что вражеские всадники мчатся вперед, преследуя отступающих римских кавалеристов, Суника и Эган повели своих гуннов на врага, чтобы закрыть прорыв. Прежде чем они вступили в сражение, Фара вывел своих герулов из-за холма, чтобы напасть на кадисинов сзади. Правое крыло персов охватила паника, началась неразбериха. Часть кавалерии смогла найти убежище за плотными рядами пехоты, но большинство оттеснили с поля с тяжелыми потерями. Прокопий утверждает, что на этой стадии сражения пало 3000 персов.

Когда правое крыло персов было рассеяно, Пероз переключил основную тяжесть битвы на свое левое крыло, послав «бессмертных» усилить стоявшую там кавалерию. Заметив этот ход, Велизарий отправил приказы Сунике и Эгану соединиться с другими гуннами. Кавалеристы из резерва сосредоточились за ними. Благодаря этим маневрам римляне подготовились к атаке любых подразделений, которые могли двинуться на их фланг.

Неясно, на какой стороне траншеи были размещены эти войска — хотя гунны, безусловно, стояли впереди рва и, возможно, другие подразделения также перешли по одному измостков, оставленных для этой цели. Солдаты Варесмана, которых усилили «бессмертные», смогли оттеснить римскую кавалерию, стоявшую перед ними, и начали преследование. Однако гунны атаковали открытый фланг персов, пробились через массу вражеских всадников, отрезая их от основной армии. Суника лично убил знаменосца Варесмана копьем. Многие персидские кавалеристы, которых отрезали от основных сил, повернули назад и предприняли отчаянную попытку пробиться к своим.

В то же самое время Варесман повел отряд «бессмертных», чтобы вернуть свое знамя. Римская кавалерия атаковала персов одновременно с нескольких направлений, а у персов имелось мало места для маневра, и они не могли пойти в атаку, не открывая свой фланг или тыл врагу. На этот раз Суника сразил самого персидского полководца, и смерть Варесмана лишила его солдат остатков мужества. Кавалеристам удалось ускакать, а их паника распространилась на ближайших пехотинцев, которые побросали оружие и присоединились к бегущим.

Считается, что римляне убили еще 5000 вражеских солдат во время этой части сражения. Велизарий и его офицеры проследили затем, чтобы солдаты не слишком увлекались преследованием врага, понимая, что отдельные всадники на уставших конях окажутся слишком уязвимы для контратаки даже небольшого числа свежих сил неприятеля. Победы, которой он уже добился, оказалось достаточно. Главная армия Кавада была разбита в решающей битве, персы оказались унижены. Шах забрал у Пероза корону, инкрустированную золотом и жемчугом.^{410}

Более поздние кампании

На следующий год войска из 15 000 персов, ведомые арабскими союзниками, напали уже совсем в другом месте, значительно удаленном от Дары. Произошло это дальше к югу вниз по течению Евфрата. Велизарий не ожидал этой атаки, и ему потребовалось некоторое время, чтобы прибыть туда вместе с армией и попытаться остановить врага возле Каллиника. Велизарий надеялся, что демонстрации силы будет вполне достаточно, чтобы заставить захватчиков отступить, не причиняя большого ущерба населению провинции. С ним было 20 000 человек, включая 2000 местных союзников и значительное число новых рекрутов, потому что часть солдат, которые участвовали в битве при Даре, оставили для усиления приграничных гарнизонов на случай, если Кавад предпримет новую атаку, пока главная армия будет воевать на юге.

Персы узнали о приближений Велизария, когда он находился уже на расстоянии 14 миль от них, и незамедлительно начали отступление, ибо они тоже не горели желанием сражаться. Решение Велизария следовать за ними на расстоянии вызвало недовольство среди его старших подчиненных и солдат, хотя Прокопий отмечает, что никто не осмелился критиковать его стратегию открыто. В Страстную пятницу 18 апреля 531 г. персы достигли Каллиника и оказались на краю участка бесплодной и малонаселенной земли, за которым лежали уже персидские земли. Если бы римляне стали преследовать врага в этой районе, им бы пришлось добывать провиант с таким же трудом, как и их врагам, поскольку эта местность была безлюдной.

Но предложение позволить персам уйти, не навязывая им бой, вызвала вспышку уже открытого недовольства среди римских солдат. Велизарий обратился к армии, объясняя, что они ничего не выиграют от битвы, когда враг и так уже изгнан с их земель. Он также отметил, что сейчас неподходящее для сражения время, потому что весь следующий день все римляне будут поститься перед Пасхой до глубокой ночи, и поэтому им не хватит сил для тяжелой битвы. Солдаты продолжали вести себя вызывающе и принялись открыто оскорблять его, вынудив полководца объявить, что он всего лишь проверял их мужество и что он горит желанием дать персам бой.

Прокопий намекает, что полководец действительно изменил свое решение, а не прибег к уловке, чтобы разжечь боевой азарт в солдатах. Как Юлиан при Аргенторате, Велизарий был вынужден уступить своей армии и сражаться в условиях, которые он считал неподходящими. В данном случае, однако, его первое решение было верным, а второе — нет, ибо битва закончилась поражением. У римской армии не имелось тщательно подготовленной позиции, которую они защищали при Даре, и она не выдержала стремительного кавалерийского сражения. Потеряв 800 человек вместе с большинством союзных солдат, Велизарий отступил одним из последних. Он сражался со своими букцеллариями, пытаясь поддержать отряд солдат под командованием Аскана, которого отрезали от основных римских сил. Отходить Велизарий стал только после того, как Аскан погиб.^{411}

Поражение было неприятным, но оно не уничтожило основных плодов победы при Даре. Смерть Кавада осенью того же года заставила персов на время прекратить активные боевые действия, спустя некоторое время начались мирные переговоры с Хосровом. Велизарий вскоре был отозван в Константинополь, ибо Юстиниан решил послать его в экспедицию в Северную Африку, чтобы отбить эти земли у вандалов. Силы, которые должны были осуществить эту операцию, были весьма скромными — 5000 кавалеристов, включая букцеллариев полководца вместе с отрядом гуннов, и 10 000 пехотинцев. Велизарий высадился на побережье в 533 г. и вскоре нанес поражение королю вандалов Гелимеру.

Часть трудностей, с которыми он столкнулся, была знакома командирам прежних времен, однако новые проблемы свидетельствовали о сильных изменениях в римской армии VI века. В начале кампании он потерял 500 человек, прежде чем обнаружилось, что галеты для армии сделаны не так, как положено. Обычно их пекли дважды, поскольку этот процесс гарантировал их сохранность. Но при этом их вес уменьшался примерно на четверть. Кто-то из ответственных за снабжение армии, решил извлечь из этого предприятия выгоду. Этот человек не стал платить пекарям, чтобы они приготовили галеты, как положено, а вместо этого поместил галеты в котельную общественной бани. На вид они были вполне приличными, но при этом не потеряли в весе. Зато быстро начали портиться. В такой попытке обогатиться за счет государства и солдат не было ничего необычного, — даже в разгар Второй Пунической войны откупщиков, которые должны были снабжать легионы в Испании, уличили в том, что затапливали старые корабли, чтобы получить компенсацию от сената за несуществующие грузы.^{412}

Другим значительным эпизодом в начале экспедиции стала казнь двух солдат-гуннов, которые убили товарища в пьяной драке. Это вызвало волнения бойцов подразделения, считавших, что человек не должен нести ответственности за действия, совершенные в пьяном виде. Другие войска большей частью также присоединились к протесту, опасаясь, что полководец станет наказывать за другие нарушения дисциплины столь же строго.

Велизарий остался непреклонным, решив помешать своим солдатам грабить или совершать насилия против мирного населения, надеясь уважительным отношением склонить местных жителей на сторону римлян и восстать против господ-вандалов. Солдат, пойманных на грабеже, в качестве наглядного урока подвергали порке, и по стандартам того времени дисциплина, введенная Велизарием, была очень строгой.^{413} Когда Карфаген капитулировал, полководец сознательно подождал и вошел в город днем, чтобы иметь возможность лучше следить за своими солдатами, — подобным же образом поступил Юлий Цезарь в Массилии во время Гражданской войны.^{414} Гунны заявили, что они были введены в заблуждение условиями службы, когда поступали в армию, и на протяжении всей кампании их верность оставалось сомнительной. Они ждали, на чью сторону в конце концов склонится удача, и в зависимости от этого собирались либо остаться с Велизарием, либо перейти на сторону Гелимера. Когда после поражения вандалов при Трикамаре в декабре 533 г. гунны разбежались и занялись грабежом, дисциплина всей армии рухнула. Прокопий описывает, как солдаты,

вообще-то являющиеся бедняками, оказались внезапно обладателями огромных богатств и рабов, блистающих молодостью и исключительной красотой, более не могли сдержать своих стремлений и найти предел своей жадности из-за представившегося им благоприятного случая, но настолько опьянели, потонув в волнах нахлынувшего на них счастья, что каждый хотел взять себе все и вернуться в Карфаген. Они бродили не отдельными отрядами, но по одному или по двое… Понимая все это, Велизарий не знал, как ему действовать в данный момент. С наступлением дня, поднявшись на холм возле дороги, он усиленно старался водворить не существующий более порядок, много раз обращаясь со словами упрека и ко всем воинам, и к архонтам.^{415}

Велизарий опасался, что нечто подобное произойдет с армией после битвы при Даре. Однако это случилось гораздо позже, но, к счастью, вандалы не смогли воспользоваться уязвимостью римлян. Постепенно настоятельными просьбами и упреками Велизарий смог привнести подобие порядка в этот хаос, но дисциплину удалось восстановить только отчасти. Вскоре один из его лучших подчиненных был смертельно ранен в шею стрелой, выпущенной пьяным младшим офицером, который метил в птицу.

После того как война казалась оконченной, Велизарий отправился в Константинополь, но ему пришлось вернуться, чтобы подавить мятеж в своей старой армии.^{416}

Однако, несмотря на такие неприятные эпизоды, Африканскую экспедицию можно считать большим успехом, и Юстиниан устроил в честь Велизария пышную церемонию.

В Константинополе вновь возродили традицию устраивать в честь победоносных полководцев триумфальные шествия, и Велизарию позволили пройти маршем во время триумфа — он шел пешком, а не ехал на колеснице — в Константинополе.

Часть добычи, захваченной в Африке, которую несли во время процессии, оказалась сокровищами, захваченными Титом в Храме Иерусалима и привезенными в Рим для собственного триумфа. Позднее они были похищены из Рима вандалами, теперь их отправили в церкви Иерусалима. В конце шествия плененный Гелимер (он был христианином арианской веры, как и весь его народ, и провел день, постоянно бормоча «Суета сует, все суета» — цитату из второго стиха книги Экклезиаста) и победоносный Велизарий пали ниц перед Юстинианом и императрицей Теодорой. Во время церемонии не было больше необходимости в рабе, шепчущем полководцу о том, что он смертен, поскольку и так было ясно, что победитель являлся лишь слугой императора.

В 535 г. Велизарий был послан с войском численность всего лишь в 7500 человек, чтобы отвоевать для империи Италию и Сицилию. Королевство остготов долго поддерживало хорошие отношения с Константинополем, но в последние годы они стали ухудшаться, когда к власти пришла группировка, враждебная Восточной империи. Ее действия дали Юстиниану повод для войны, а успех Велизария в Африке толкал императора на продолжение завоеваний на западе.

Большинство общин Сицилии доброжелательно встретило Велизария, и к концу года весь остров был уже под его контролем. Кампания в Италии с самого начала оказалась более трудной, Неаполь был взят лишь после нелегкой осады, когда римляне обнаружили давно забытый туннель старого акведука, который вел внутрь городских стен. В декабре жители Рима открыли свои ворота Велизарию, но он и войско численностью лишь в 5000 человек скоро оказались осажденными в Риме готами.^{417}

Однажды римский командующий и 1000 его кавалеристов неожиданно столкнулись с отрядом готов, которые только что перешли Мульвиев мост после того, как гарнизон, охраняющий его, сбежал без боя. Велизарий вскоре оказался в гуще сражения, и враги заметили его, так как находящиеся среди них дезертиры стали кричать, призывая атаковать человека на серой лошади с белой мордой. Прокопий сообщает нам, что

большинство стало бросать копья в одного Велизария. Равным образом те из готов, которые отличались доблестью, охваченные великим честолюбием, старались пробраться к нему возможно ближе, чтобы схватиться с ним в рукопашном бою, и, охваченные сильным гневом, поражали его и копьями и мечами. Сам Велизарий всех тех, которые выступали против него, убивал одного за другим. В такой опасный момент особенно ярко проявилась любовь к нему его копьеносцев и щитоносцев: все, окружив его, проявили такую доблесть, какой, думаю, до этого дня не проявлялось ни к какому иному человеку. Выдвинув свои щиты перед военачальником и его конем, они принимали все стрелы на себя и отражали нападавших, отталкивая их от Велизария. Так вся эта схватка была направлена на одного человека. Велизарию же в этот день выпала такая счастливая судьба, что он не был ранен и не был даже поражен стрелой, хотя вся битва была направлена на него одного.^{418}

Когда готы предприняли прямую атаку на городские стены, полководец приказал своим солдатам стоять спокойно и не стрелять из луков, пока он сам не выстрелит. Велизарий хотел с близкого расстояния обрушить на неприятеля шквал метательных снарядов. Когда пришло время, его первая стрела сразила одного из вражеских вождей, а вторая — какого-то воина. Затем, когда его солдаты начали стрелять, Велизарий велел ближайшим к нему людям целиться в быков, тащивших осадные приспособления неприятеля. В итоге атака была отражена.^{419}

Успехи римлян во время осады вызвали в войсках излишнюю уверенность — ситуация, сходная с той, что была накануне поражения при Каллинике. Велизарий в очередной раз не мог умерить рвение своих солдат и решил, что, раз уж они так рвутся в бой, он, по крайней мере, сделает все, чтобы сражение произошло при благоприятных обстоятельствах. Но попытки предпринять неожиданную атаку провалились, так как планы римлян каждый раз открывали врагу дезертиры.

Наконец Велизарий вывел своих солдат за стены для проведения битвы. Сражение началось для римлян удачно. Готы обратились в бегство, но этот первоначальный успех привел к неразберихе — многие римские солдаты разбежались, чтобы захватить добычу. Германцы в свою очередь собрались снова, пошли в контратаку и нанесли серьезный удар римлянам. Однако это поражение не было решающим: позднее осада была наконец прорвана, — тщательно подготовленная Велизарием атака увенчалась успехом и позволила подкреплению войти в город.^{420}

Велизарий продолжил кампанию на Италийском полуострове, двигаясь на север, и в 539 г. к нему присоединилась другая армия под руководством евнуха Нарсеса. Новому полководцу было велено пристально наблюдать за коллегой, чтобы убедиться, что он не вынашивает честолюбивых замыслов, угрожавших власти Юстиниана.

Велизарий и Нарсес плохо ладили друг с другом, и на какое-то время армии в Италии оказались парализованными. Позднее в этом же году Нарсес был отозван, и Велизарий смог добиться определенных успехов в Северной Италии, пока его также не убрали в 540 г. и не отправили снова на персидскую границу. Нарсес вернулся в Италию и продемонстрировал незаурядное мастерство полководца, однако готы уже успели восстановить свои силы. Велизарий сумел навести порядок на Востоке благодаря маневрированию и дипломатии и затем в 544 г. вернулся в Италию. Рим был потерян в 546 г., снова захвачен в 548-м и вновь взят готами в 550-м. К этому времени Нарсес вернулся и заменил Велизария, именно он завершил завоевание Италии, нанеся поражение готам в 551 или 552 г. и разбив франков в битве при Казилине в 554-м.^{421}

Возвращение Африки, Сицилии и Италии можно считать значительными победами полководцев, которые для выполнения этих задач располагали весьма умеренными ресурсами. Но Восточная империя оказалась не в состоянии удержать эти завоевания. Велизарий прославился во время своих успешных кампаний, и Юстиниан осыпал его наградами, но в дальнейшем у полководца было мало возможностей проявить себя.

В VI веке императоры обладали достаточно надежным положением и могли позволить другим командовать армиями на поле боя, но они по-прежнему опасались полководцев, способных обратить войска против своих повелителей. Велизарий ненадолго получил командование в 559 г., когда набеги варваров стали угрожать самому Константинополю. Но в 562-м он был обвинен в измене и заключен в тюрьму. Хотя впоследствии Велизария освободили, оставшиеся годы он прожил, испытывая горечь разочарования, и умер в 565 г.

Во многих отношениях стиль командования Велизария походил на манеру полководцев более ранней эпохи. Хотя временами он в гуще сражения бился с мечом или копьем в руках или стрелял из лука, его основной задачей было руководить действиями своей армии, что он выполнял, находясь за рядами сражавшихся. Однако к VI веку сами способы ведения войн во многих отношениях претерпели глубокие изменения.

Главное отличие заключалось в масштабе проводимых операций. Армия возле Дары в 25 000 человек для этого периода была исключительно большой. Автор учебника по военному делу, написанного позднее в VI веке, полагал, что армии будут теперь насчитывать от 5000 до 15 000 человек, и численность большинства будет ближе к первой цифре. Размер войск, которыми Велизарий командовал в Африке и Италии, не превышал указанного верхнего предела. За исключением боевых действий на восточной границе, ни один из противников Рима не выставлял крупных армий, даже если можно было найти достаточное количество людей. Процент кавалерии в войсках стал теперь значительно больше, чем прежде, и под командованием Велизария именно на всадников ложилась основная тяжесть сражения. Хотя численность армий снизилась, они по-прежнему действовали на больших территориях. Решающие битвы теперь были редкостью, войны состояли главным образом из стычек, набегов и осад.

Изменились не только манера и уровень ведения войн. Перемены коснулись и самой римской армии. Велизарий считался довольно строгим командующим, но тем не менее войска под его командованием неоднократно проявляли недисциплинированность. Они вынудили его провести сражение при Каллинике и Риме вопреки мнению полководца, и бесчинствовали после успеха в Африке. Мятежи не были редкостью в римской армии, случались они даже во времена Республики, но жестокость и постоянное неповиновение солдат в VI веке не могут сравниться с поведением легионеров в прошлом даже во времена гражданских войн.

Идеал великого полководца, который восстанавливал строгую дисциплину среди распустившихся солдат, часто встречался в античной литературе, но он не мог найти место в поздней античности, так как значительная часть системы правил и наказаний в армии исчезла. Военная теория все еще подчеркивала важность хорошей боевой подготовки солдат, но на практике только небольшая часть подразделений (прежде всего букцелларии талантливого военачальника) хоть в какой-то степени соответствовали этому условию. Если в VI веке создавали большие армии, то верность значительной части солдат оказывалась весьма сомнительной. В течение нескольких веков императоров создавали и свергали легионы, что привело к разложению дисциплины в армии, а попытки навести порядок вызывали жалобы, открытые мятежи или дезертирство.^{422}

Кампании Велизария вызывают сильные ассоциации со средневековьем. Еще почти тысячу лет европейские методы ведения войны станут характеризоваться относительно небольшими армиями, с применением пеших рекрутов низкой боеспособности, и наемников или союзников, чья верность зачастую будет сомнительной. Самыми эффективными воинами в этот период обычно будут считаться хорошо вооруженные конные отряды королей или знати. Боевые операции станут проводиться главным образом вокруг укрепленных позиций, с которых можно предпринимать набеги, а большинство сражений будут небольшими по масштабу. Нередко будут осаждать крепости, но решающие сражения станут редкостью.

Даже величайшие королевства нового периода не были в состоянии содержать войска, которые напоминали бы хорошо снаряженные, организованные и дисциплинированные римские армии времен поздней республики или принципата. Подобная армия была просто не по карману новым государствам, и ее трудно было держать под контролем даже Риму. Еще несколько веков византийская армия сохраняла некоторые прежние черты, но во многом это были войска уже иной организации. На западе армия исчезла вместе с падением империи, а на востоке она изменилась. Когда старая армия из легионов перестала существовать, с ней ушел и император — римский полководец со своим индивидуальным стилем командования.

Глава 16 Новая эпоха. Наследие римских полководцев

«Характерный и одаренный полководец необходим, он глава, он все для армии. Галлы были побеждены не римскими легионами, а Цезарем». В этом заявлении Наполеона нет ничего удивительного, поскольку он считал себя «великим человеком», творящим мир вокруг собственной персоны, и проводил параллели между своей карьерой и выдающимися людьми античности.

Начиная с эпохи Просвещения, в европейском образовании, искусстве и культуре преобладали классические традиции, а история Греции и Рима часто представлялась как последовательность эпизодов, в которых центральную роль играли, один или два человека. Это были философы, государственные деятели или полководцы, такие как Сократ и Платон, Перикл и Демосфен, Филипп и Александр — а также многие из тех римлян, о деяниях которых мы рассказали в предыдущих главах.

Древние биографы, такие как Плутарх, главное внимание уделяли характеру человека, рассказывая, как его — всегда «его», поскольку значительные фигуры античности, воспеваемые в письменных источниках, были неизменно мужчинами, — добродетели приводили к успехам, а недостатки к провалам. В эпоху, когда полученные знания, в сочетании с решимостью применить их на практике, давали возможность понять и улучшить мир, возникал соблазн особо подчеркнуть внутреннюю силу человека.

Что касается Наполеона, то он вознесся из безвестности к вершине власти во Франции и подчинил почти всю Европу благодаря своему таланту, воле и удачному стечению обстоятельств. Мы можем указать и на другие факторы, которые сделали это возможным: политический хаос революции, вакуум власти в центре; объявление призыва, обеспечившего его армиям огромные людские ресурсы. К тому же уже военные реформаторы заложили в значительной степени базу для новой стратегии и тактики, которые сделают Великую армию (La Grande Аrmeе) почти непобедимой.

Однако признание важности всего этого не должно нас привести к выводу, что характер и таланты Наполеона можно не принимать во внимание. Он не из воздуха создал систему корпусов (corps d'аrmeе), позволившую его армиям уничтожать маневрированием неповоротливого противника, или свой императорский штаб, который координировал передвижения войск. Но его яркая личность, безусловно, наложила свой отпечаток на все. Штаб, в частности, всегда был у него под рукой, и письменные приказы, которые летели во все стороны, формулировались им самим. Наполеон мог воодушевить армию так, как никто из его противников. Войны этого периода зависели и от других факторов — численности солдат, возможности их подготовки, переброски войск и их снабжения провиантом, одеждой, оружием, боеприпасами. Все это стоило государству денег, и Наполеон всегда понимал это. Однако факт остается фактом: конфликты тех лет нельзя рассматривать, не принимая во внимание личности императора.^{423}

Так что, несомненно, есть доля истины в утверждении, что именно Цезарь, а не Рим, завоевал Галлию. Как мы уже видели, Юлий Цезарь начал войну против Галлии, а не Дакии во многом благодаря случайному стечению обстоятельств, а его желание прославиться, чтобы добиться своих политических целей, повлияло на многие его поступки, особенно на решение устроить экспедицию в Британию.

Можно говорить о том, что перманентное расширение границ римской республики должно было когда-нибудь привести к завоеванию Галлии, поэтому если бы Цезарь не начал его в 58 г. до н. э., то другой римский полководец предпринял бы вторжение позднее. Однако такой взгляд на историю совершенно не учитывает способность людей оказывать влияние на ход событий. В этой схеме все происходящее определяется различными обстоятельствами, например, социальными, идеологическими, экономическими условиями, развитием технологии, увеличением или снижением численности населения, изменениями в климате и окружающей среде. Человеческий фактор в подобном подходе к истории полностью игнорируется.

Такой взгляд крайне трудно соотнести с тем, что происходит в реальном мире, ибо жизнь полна осознанных и неосознанных решений, и все они имеют свои последствия. Более того, способности людей и их реакции на те или иные события сильно различаются, даже когда они родились и выросли в очень похожих условиях.

На войне так, как нигде больше, способность командующего влиять на события очевидна, поскольку каждое решение может привести к победе или краху. Если бы Цезарь не завоевал Галлию, другой римский полководец сделал бы это в будущем, но события развивались бы совсем не так, как это происходило в период 58–50 гг. до н. э. Личность самого Цезаря и характеры командиров с обеих сторон, способствовали тому, что кампания протекала именно так, а не иначе. Человек, находящийся на вершине иерархической лестницы, неизбежно обладает большим влиянием, чем любой другой отдельно взятый индивид. В сущности, мы вернулись к тому, с чего начали: значение лидеров и полководцев нельзя недооценивать, они были и остаются важным, хотя не обязательно решающим фактором в том, как протекают и чем заканчиваются войны.

В данной книге мы рассказали о нескольких военачальниках и военных кампаниях на протяжении нескольких веков, когда происходило сначала расширение, консолидация государства, а затем борьба с упадком. Войны и полководцы играли огромную роль в римской истории. Взлет и падение Рима все равно бы произошли, даже если бы пятнадцать человек, описанных в этой книге, умерли в детстве, что случилось со многими их современниками, или были убиты, когда командовали армиями. Тем не менее их возвышение и победы в столь важные периоды истории Рима во многом определили то, как это происходило. В разные времена появление особенно талантливых или решительных полководцев выводило на новый уровень римский метод ведения войн. Люди наподобие Марцелла, Фабия Максима и Сципиона Африканского помогли Риму выдержать натиск Ганнибала и в конечном счете нанести поражение Карфагену. Помпей и Цезарь уничтожили республику, но они также присоединили к империи больше территорий, чем остальные военачальники. Август укрепил свой новый режим завоеваниями не меньше, чем восстановлении внутреннего мира и стабильности.

Война и политика оставались неразрывно связанными, поскольку самым выдающимся поступком для главы государства было нанесение поражения противнику в войне. В поздней античности старая традиция совмещения гражданской и военной карьеры сошла на нет, но, тем не менее, благодарный Юстиниан сделал Велизария консулом, когда тот вернулся из Африки. В Древнем мире войны были частым явлением, и государство нуждалось в способных людях, чтобы их выигрывать. Во все времена это приносило престиж и преимущества в политике. Сенаторская аристократия, из которой на протяжении веков вышло так много талантливых римских полководцев, очень гордилась этим фактом, но в то же самое время была недовольна, если отдельные личности слишком сильно выделялись на фоне своих коллег.

А сейчас стоит рассмотреть судьбу наших пятнадцати героев. Двое были убиты в стычках — Марцелл карфагенянами, а Юлиан, возможно, своими же солдатами. Траян умер естественной смертью во время кампании, как и Марий вскоре после взятия Рима. Трое были убиты — Серторий своими же офицерами, Помпей по приказу придворных Птолемея, Цезарь пал жертвой заговора сенаторов. Еще одному, Корбулону, Нерон приказал совершить самоубийство. Сципион Эмилиан и Германик погибли — по слухам — от яда. Тит правил недолгое время, и его преемником стал его брат. Фабий Максим остался в политике, но конец его долгой жизни был отравлен завистью к славе Сципиона Африканского. Последний был преждевременно исключен из общественной жизни и закончил свою жизнь в горьком уединением, что напоминало участь Велизария. Эмилию Павлу в последние годы жизни пришлось преодолеть неприязнь и вражду, чтобы отпраздновать свой триумф.

В бою римские полководцы командовали войсками, находясь сразу за рядами сражавшихся, и эту позицию нельзя назвать безопасной. Но даже если они не погибали на полях сражений, покрыв себя славой, они могли столкнуться с не менее реальными опасностями.

После Рима

Мы должны признать, что Александр, Цезарь, Сципион и Ганнибал являются самыми достойными и знаменитыми воителями всех времен; однако, уверяю вас… они бы никогда не смогли… завоевывать страны так легко, если бы они были укреплены как Германия, Франция, Нидерланды, Бельгия, Люксембург и другие государства в более поздние времена.

Даже когда сэр Роджер Уильямс написал свой «Краткий трактат о военном искусстве» в 1590 г. и намекнул, что новые разработки в ведении войн — прежде всего современные укрепления и огнестрельное оружие — уменьшили важность примеров из античности для современных командиров, немало других военных теоретиков активно стремились учиться у греков и римлян.^{424}

Это не было новым явлением, поскольку «Краткое изложение военного дела» Вегеция, написанное в конце IV века, было одним из самых переписываемых светских манускриптов в средние века. Трудно определить, насколько представления Вегеция в действительности повлияли на действия средневековых военачальников во время кампаний, но этот труд, безусловно, был хорошо известен образованным людям. Многие его рекомендации — например, проведение боя только при самых благоприятных обстоятельствах и отход в крепости, обеспеченные провиантом, где захватчики могли их осаждать до тех пор, пока не кончится продовольствие и не придется отступить, — несомненно, пригодились во время ведения средневековых войн. Однако командиры, которые так действовали, возможно, исходили из практического опыта, а не следовали советам римского теоретика.

К VI веку римские методы ведения войны сами стали типично средневековыми. Армии были небольшими, дисциплина менее строгой, чем в прежние времена, а набеги и небольшие операции стали доминировать над грандиозными сражениями. Крошечные королевства испытывали недостаток средств, ресурсов и необходимой степени централизации, чтобы выставлять армии, напоминающие те, что существовали в Риме во времена его расцвета.

Лишь в конце XV и в XVI веке положение начало меняться. Государства стали более могущественными и начали использовать большие армии. Средневековые методы командования оказались не применимы из-за возросшей численности солдат. Проблема усугубилась тем, что при этом требовалась строгая дисциплина для эффективного использования нового легкого огнестрельного оружия. Распространение грамотности, печатание книг и брошюр позволил открыть заново древних авторов и сделать их более доступными благодаря переводам на современные языки.

В XVI–XVII веках такие военачальники как Мориц и Вильгельм Нассауские в Нидерландах или Густав Адольф в Швеции сознательно пытались превратить армии в войска, основанные на дисциплине, организации и тактической системе римских легионов. В 1616 г. Джон Бингам опубликовал перевод на английский язык книги «Тактики Элиана», в которой были приведены не только рисунки, показывающие копейщиков в форме XVII века, выполняющих отдельные движения, но и раздел о том, как строевая подготовка древних была адаптирована для использования в военной службе Голландии. Обложка была даже еще более красноречивой, ибо на ней был изображен Александр Великий, вручающий свой меч Морицу Нассаускому.

Так как армии были организованы по римской модели — или, по крайней мере, военные реформаторы считали, что это римская модель — неудивительно, что во многих отношениях полководцы командовали в римских традициях в течение нескольких веков. Во главе армий, редко насчитывающих более 30 000 человек, которые двигались в сомкнутом строю, они также могли видеть большую часть поля боя. Множество условий, в которых действовал полководец, не изменились — подзорные трубы облегчили наблюдение за полем боя, но в то же самое время облака дыма как следствие применения черного пороха, ухудшили видимость. Скорость связи по-прежнему не превышала скорости курьера. Штаб, который помогал военачальнику, обычно набирался, как во времена Рима, из членов семьи и хороших знакомых полководца. Их было немного, и, как правило, они не проходили никакой специальной подготовки. Маловероятно, что Цезарю или Помпею поле битвы Густава Адольфа или Мальборо показалось бы уж слишком непохожим на то, что они видели на полях сражений в свое время.

Военачальник XVII или XVIII века обладал той же свободой действий, что и во времена Рима. Он находил место, дающее хороший обзор, чтобы наблюдать за ходом боя и ездил позади лини фронта своих солдат, пытаясь определить, где возникнет угроза или, наоборот, благоприятная возможность для атаки. Командующий лично наблюдал за сражением, поручал офицерам действовать от его имени и получал сообщения от своих подчиненных, контролирующих каждый участок поля боя. С помощью всего этого полководец пытался осмыслить и предугадать ход сражения, и вводил в бой подразделения, которые он, как любой римский военачальник, держал в резерве. Временами он мог поехать вперед и лично возглавить какую-либо операцию — хотя большинство из тех, кто так поступал, были в конечном счете серьезно ранены или убиты, как Густав Адольф. Развитие современной артиллерии привело к тому, что даже командиры, остающиеся за рядами своих солдат, могли получить ранение, и вероятность этого была значительно выше, чем во времена римских полководцев.

Нетрудно найти много примеров, когда командующие XVII или XVIII веков действовали в манере, которая напоминала стиль командования римских военачальников — эпизод, когда военачальник хватал знамя, чтобы собрать вокруг себя бегущих или воодушевить оробевших солдат, — стало таким же клише этой эпохи, каким оно было для римлян. Иногда это действительно могло остановить бегство солдат. Однако гораздо труднее определить, поступали ли они так из-за того, что большинство из них хорошо знало классику и сознательно подражало героям прошлого, как это делал Юлиан Отступник, или же просто похожие условия вызывали сходные реакции.

Однако в некоторых отношениях методы ведения войн в XVIII веке заметно отличались от римских конфликтов. Осторожное маневрирование и нежелание ввязываться в рискованный бой имело больше общего с кампаниями преемников Александра, чем с безжалостной решимостью, с которой Рим обычно вел свои войны.

Еще одно отличие заключалось в отношениях между командующим и солдатами. Задача эффективного применения ручного огнестрельного оружия потребовала введения строгой дисциплины в начале современной эпохи. Из-за ограниченного радиуса действия мушкеты не стали для пехотинцев оружием более действенным, чем лук, но тренировать мушкетеров было гораздо легче, чем лучников. К тому же мушкеты были на редкость неточными и медленно перезаряжались, поэтому наступающие (особенно кавалерия) могли с легкостью смять один ряд мушкетеров, прежде чем они успевали выстрелить еще раз.

В результате были разработаны методы, требующие от пехоты строиться в несколько рядов, которые должны были стрелять и перезаряжать оружие по очереди. Со временем ускорение перезарядки оружия уменьшило число рядов, необходимых для ведения постоянного огня по врагу, с десяти до трех или даже двух, но эти достижения снизили точность стрельбы. В XVIII веке линейная пехота не целилась (большинство мушкетов не имели даже прицела), а просто стреляла в сторону врага. Предполагалось, что залп тесно сомкнутых рядов причинит ущерб подобному же построению неприятеля.

Строевая подготовка должна была сделать все движения и перезарядку мушкетов чисто механическими. Если солдаты не координировали свои действия, получалась путаница, следствием которой были случайные ранения. Поэтому дисциплина была крайне суровой, ее целью было превратить солдата в автомат, практически в «ходячий мушкет». Хотя в римской армии было важно идти в ногу и сохранять построение, победа в рукопашном бою не являлась следствием строгой муштры. Инициатива и индивидуальная агрессия при соответствующих обстоятельствах активно поощрялись римской военной системой, ибо часто действия нескольких людей могли превратить поражение в победу.

Одна из самых важных задач римского полководца — быть свидетелем поведения отдельных солдат и давать им последующую оценку. Тактическая система армии предоставляла командующему важную роль в координации отдельных подразделений, и побуждала его при необходимости вмешиваться на самом низком уровне. Однако это не лишало инициативы его офицеров. Легаты, трибуны, префекты и центурионы всегда играли очень важную роль. Уверенность в том, что офицеры умело командуют на своих участках боя, позволяла полководцу ездить вдоль рядов сражавшихся, руководя действиями солдат на самом важном, по его мнению, участке сражения.

Римляне хотели, чтобы действиями солдат руководили и постоянно воодушевляли их на проявления доблести. Полномочия командующего армии и его престиж давали ему возможность влиять на события в большей степени, чем кому бы то ни было еще, но и имелось немало желающих сделать это, когда он был занят на другом участке сражения. Однако были и безрассудные подчиненные, как и неразумные полководцы, иногда инициатива младших офицеров ухудшала положение или даже приводила к поражению (а при Герговии в 52 г. до н. э. обеспечили командующему оправдание за провал). Тем не менее в целом действия полководца и подчиненных дополняли друг друга и давали армии гораздо большую гибкость, чем у противника.

Только в конце XVIII века кое-что из этой гибкости проявилось в европейских армиях. Благодаря системе корпусов (corps d'armee) Наполеон смог эффективно контролировать стратегические перемещения армий в два раза и более превышающих по размеру те, что существовали при использовании более традиционных методов или во времена римлян. Это требовало предоставления гораздо большей свободы действия его подчиненным и особенно корпусу командиров. Тем не менее армия не была столь большой, и император мог видеть большинство своих солдат, а те — лицезреть своего кумира. Во время кампаний он проводил немало времени в седле, и его официальные и неофициальные посещения подразделений обычно заканчивались незамедлительным повышением или награждением отдельных солдат.

Нельзя сказать, что в Великой армии (La Grande Аrmue) каждый солдат, проявивший доблесть, мог сделать себе выдающуюся карьеру, — но в целом считалось, что смелость и способности будут замечены и вознаграждены. Дисциплина играла важную роль, но не было цели сделать ее настолько строгой, чтобы слепое послушание подавляло всякую инициативу. Подобное явление наблюдалось и в римской армии.

Пропаганда и риторика Наполеона были явно классическими, и в большой степени римскими — триумфальные арки, рельефы, изображающие триумф венценосных победителей, знамена с орлами и даже шлемы для некоторых подразделений. Наполеон обладал обширными познаниями в военной истории, включая историю Древнего мира, и считал Цезаря одним из величайших военачальников, из кампаний которых можно многое узнать о полководческом искусстве. Его приказ при Аустерлице — «Солдаты, я буду лично руководить всеми батальонами; я буду держаться в стороне, если, со своей привычной храбростью, вы посеете беспорядок и замешательство в рядах неприятеля; но если хоть на мгновение возникнет сомнение в победе, вы увидите своего императора в первом ряду» — мог с легкостью исходить и от римского полководца.

Наполеон действовал весьма активно перед боем, создавая условия, при которых его армия должна была разбить врага, и оставлял многое из тактического командования сражением подчиненным. Сам размер армий, особенно в поздних кампаниях, способствовал такому командованию, и поэтому императорскому штабу приходилось быть довольно статичным, чтобы его легче находили гонцы.

Веллингтон, в большинстве случаев командовавший гораздо меньшими армиями и не имевший такого эффективного штаба, действовал в ходе боя в типичном римском стиле. При Ватерлоо он подъезжал вплотную к первым рядам и пытался все время быть в самом важном месте. Он отдавал приказы и получал сообщения там, где находился в данный момент. Иногда он руководил действиями отдельных, воинов — «А теперь, Мейтленд, пришло твое время!» Британские записи об этой битве упоминают это внезапное появление герцога, хотя стиль его командования вряд ли способствовал тому, чтобы младшие офицеры проявляли слишком много инициативы.^{425}

После Ватерлоо командиры армий уже не имели возможности руководить ходом сражения, принимая столь непосредственное участие, по крайней мере в Европе. Растущая власть национальных государств в сочетании с такими достижениями как железные дороги и телеграф произвели на свет армии, насчитывающие сотни тысяч и в конце концов — миллионы солдат. В то же самое время усовершенствования в вооружении сделали смертоносным традиционное сомкнутое построение и увеличили размер поля боя.

Битвы теперь проводились на расстояниях, которые не позволяли командующим наблюдать все сражение лично. Только косвенно он мог командовать своими солдатами, и многие задачи близкого наблюдения и воодушевления солдат были теперь исключительно в руках подчиненных. Тем не менее классика продолжала формировать ядро образования, включая военное образование для молодых офицеров в некоторых странах, и большинство военных было знакомо с великими кампаниями Греции и Рима.

Прямое влияние на их поведение в большинстве случаев трудно доказать, поскольку простое совпадение действий, похожих на то, чтокогда-то сделал Сципион или Помпей, может подтвердить лишь одно — хорошие и успешные военачальники поступают зачастую одинаково. Косвенное, хотя и отдаленное воздействие трудно оспорить, ибо классические традиции глубоко вошли в западную культуру. Многие военачальники, которые стремились походить на Наполеона, — например, Хэвелок, Маклеллан и даже «Бони» Фуллер — копировали человека, тесно ассоциировавшего себя с великими полководцами истории.

Во времена после Ватерлоо военные теоретики так же спорили по поводу значимости греческих и римских методов ведения войны для них, как их коллеги эпохи Возрождения. Клаузевиц считал, что знаменитые битвы древности, обычно проводившиеся по обоюдному согласию, имеют мало общего с современными войнами. Тем не менее, несмотря на его влияние на прусскую и позднее немецкую военную науку, изучение военной истории, включая и историю античного прошлого, стало неотъемлемой частью образования офицера штаба.

Иногда это доходило до крайностей. Фон Шлиффен, например, настолько упорно стремился извлечь практические уроки из древних битв, что это напоминало одержимость. В прошлом подобный интерес был особенно глубоким в немецкой армии, но не следует забывать, что в тот же самый период немецкие ученые господствовали в большинстве областей изучения Древнего мира, хотя нельзя сказать, что они были одиноки. Влиятельный французский теоретик Ардан дю Пик взял много своих примеров из римских битв, считая, что древние источники больше склонны говорить правду о поведении людей в бою, чем современные.^{426}

В XIX веке мир изменился, и одним из самых значительных изменений стало снижение влияния классики. Однако некоторые пишущие о войне по-прежнему пытаются извлечь уроки для современного мира из войн Рима. В каком-то смысле увеличившаяся вероятность того, что западные армии будут вести войны против менее развитых противников, а не стран с похожими тактическими системами и уровнями технологий, создает ситуацию, напоминающую ту, с которой столкнулся Рим. Значительную часть своей истории римская армия была лучше снаряженной и даже, что более важно, гораздо более организованной и дисциплинированной, чем ее враги.

На языке викторианской эпохи многие римские кампании именовались бы «малыми войнами». Возможно, уроки для нашего времени следует искать в том, как велись такие операции, а не в знаменитых битвах против карфагенян или македонцев.

Хронология

До нашей эры

753 Основание Рима Ромулом

509 Изгнание из Рима последнего царя Тарквиния Гордого

396 Римляне вводят в армии денежное довольствие

390 Галлы под командованием Бренна обращают в бегство римскую армию у реки Аллия и разоряют Рим (Полибий отнес эти события к 387 г.)

295 Римляне одерживают большую победу над армией галлов, самнитов и умбров возле Сетине.

280-275. Война с Пирром, который был нанят тарентинцами для борьбы с Римом.

ок. 275 Рождение Фабия Максима

ок. 271 Рождение Марцелла

264-241 Первая Пуническая война

ок.236 Рождение Сципиона Африканского

228 Рождение Эмилия Павла

225 Захватнической армии галлов нанесено поражение возле Теламона

222 Марцелл получает право посвятить тучный доспех (spolia opima) во время его консульства

218-201 Вторая Пуническая война

217 Диктатура Фабия Максима

216 Римляне терпят катастрофическое поражение при Каннах. Другая армия меньшего размера попадает в засаду, и ее разбивают галлы.

214-205 Первая Македонская война

213-211 Марцелл берет Сиракузы после долгой осады.

209 Сципион Африканский захватывает Новый Карфаген.

Фабий Максим снова берет Тарент.

208 Марцелла убивают во время рекогносцировки.

206 Сципион одерживает победу в Испанской кампании возле Илипы.

204 Сципион вторгается в Африку.

203 Смерть Фабия Максима.

202 Сципион разбивает Ганнибала в битве при Заме.

200-196 Вторая Македонская война

197 Филипп V разбит в битве при Киноскефалах.

192-189 Сирийская война против царя Антиоха III из династии Селевкидов.

191 Антиох, вторгшийся в Грецию, разбит при Фермопилах.

189 Антиоху нанесено поражение при Магнезии.

ок. 184 Смерть Сципиона Африканского. Рождение Сципиона Эмилиана.

172-167 Третья Македонская война.

168 Македонцы под командованием Персея разбиты в битве при Пидне.

ок. 160 Cмерть Эмилия Павла.

157 Рождение Мария.

154-138 Лузитанская война.

153-151 Вторая война с кельтиберами.

149-146 Третья Пуническая война.

146 Уничтожение Карфагена и Коринфа.

143-133 Нумантинская война.

139 Убийство Вириата.

137 Римская армия под командованием Манцина терпит поражение и сдается нумантинцам.

133 Нуманция сдается Сципиону Эмилиану

129 Смерть Сципиона Эмилиана.

ок. 125 Рождение Сертория.

113 Римская армия под командованием Гнея Папирия Карбона разбита при Норике мигрирующими племенами кимвров и тевтонов.

112-106 Югуртинская война.

106 Рождение Помпея.

105 Кимвры и тевтоны уничтожают большую римскую армию при Аравсионе.

102 Марий разбивает тевтонов при Аквах Сектиевых.

101 Марий и Катул наносят поражение кимврам возле Верцелл.

ок. 100 Рождение Юлия Цезаря.

91-88 Союзническая война — последнее крупное восстание италийских союзников Рима. Поражение союзников после упорной борьбы.

88 Сулла идет на Рим, когда его лишают командования в войне против Митридата и передают его полномочия Марию.

86 Смерть Мария

82-72 Серторий проводит кампании в Испании.

74-66 Нанесение поражения Митридату Понтийскому.

73-70 Большое восстание рабов под предводительством Спартака.

67 Помпею предоставляют исключительное командование для очистки Средиземного моря от пиратов, и он добивается успеха после краткой, но тщательно организованной кампании.

66 Помпею дано исключительное командование для завершения войны с Митридатом.

58-50 Цезарю даны провинции Трансальпийская и Цизальпинская Галлия и Иллирия, которые он использует как базу для завоевания Косматой Галлии (Gallia Comata).

58 Цезарь наносит поражение мигрирующим гельветам:

Цезарь одерживает победу над германским царем Ариовистом.

57 Цезарь наносит поражение бельгийским племенам, выиграв битву при Самбре.

55 Цезарь впервые строит мост через Рейн и возглавляет экспедицию в Британию.

54 Цезарь переходит Рейн во второй раз и руководит более крупным вторжением в Британию.

54-53 Первое крупное восстание галлов против Цезаря.

53 Красс терпит поражение от парфян в битве при Каррах.

Гибель Красса и его сына.

52 Второе крупное восстание галлов под предводительством Верцингеторига.

49-45 Гражданская война между Цезарем и Помпеем.

48 Цезарь терпит неудачу возле Диррахия, но наносит поражение Помпею при Фарсале. Помпей бежит в Египет, и там его убивают. Цезарь устремляется в Египет и вмешивается в борьбу за власть, чтобы возвести на трон Клеопатру.

47 Цезарь проводит быстрые кампании и наносит поражение Фарнаку, царю Боспора в битве при Зеле.

46 Цезарь едва не потерпел поражение от Лабиена возле Руспины в Северной Африке, но в конечном счете он разбивает помпейскую армию при Фапсе.

45 Цезарь одерживает окончательную победу при Мунде в Испании.

44 Убийство Цезаря заговорщиками во главе с Брутом и Кассием в Мартовские иды (15 марта).

44-42 Убийство Цезаря вызывает новую Гражданскую войну между заговорщиками и сторонниками Цезаря во главе с Марком Антонием, к которому позднее присоединился Октавиан, племянник Цезаря и его приемный сын.

42 Брут и Кассий разбиты в двух битвах при Филиппах

36 Антоний предпринимает крупное наступление против парфян, но оно прекращается, когда ему не удается взять Фрааты, и он теряет многих солдат от голода и болезней при отступлении.

31 Антоний разбит Октавианом в морском сражении у мыса Акций. Октавиан становится одиночным правителем Римской империи.

29 Марк Красс успешно проводит кампанию на Балканах и собственноручно убивает царя бастарнов, но Октавиан отказывает ему в праве посвятить тучный доспех (spolia opima).

27 до н. э. — 14 н. э. Принципат Августа.

15 Германские племена совершают набеги на римские провинции и наносят поражение Лоллию Урбику. Рождение Германика.

12-9 Тиберий завоевывает Паннонию, а его брат Друз проводит военную кампанию в Германии.

9- 7 Тиберий проводит военную кампанию в Германии.

Наша эра

4-5 Тиберий возобновляет боевые действия в Германии и завершает завоевание новой провинции, границы которой лежат на реке Альбис (Эльба).

6-9 Массовое возмущение в Паннонии и Далмации. Огромное количество войск, включая когорты освобожденных рабов, посланы для подавления мятежников, многие из которых ранее служили в римских вспомогательных войсках. Тиберий и Германик в конце концов наносят поражение мятежникам.

9 Восстание германцев под предводительством Арминия из племени херусков. Три легиона во главе с Варом уничтожены в Тевтобургском лесу.

10-11 Тиберий и Германик укрепляют границу вдоль Рейна и руководят карательными экспедициями против германских племен.

14 После смерти Августа начинаются мятежи легионов на Рейне и Данубии (Дунае), которые подавляют Германик и сын Тиберия Друз.

14-37 Принципат Тиберия

15 Германик ведет рейнские армии против германцев и производит захоронение остатков армии Вара.

16 Германик наносит поражение Арминию в долине Индиставизо, но ему не удается добиться окончательной победы в этом конфликте, и его отзывают в Рим.

19 Арминия убивают соперничающие с ним вожди. Смерть Германика.

37-41 Принципат Гая (Калигулы).

41-54 Принципат Клавдия.

41 Рождение Тита.

43 Клавдий предпринимает вторжение в Британию.

47 Корбулон подавляет фризов.

53 Вологез I Парфянский занимает Армению и возводит своего брата Тиридата на ее трон.

54-68 Принципат Нерона.

55 Корбулону поручают руководить боевыми операциями на Востоке.

56 Рождение Траяна.

64 Корбулон производит демонстрацию силы в Армении.

После мирного урегулирования Тиридат получает корону от Нерона.

66-74 Иудейское восстание

66 Наместник Сирии Цестий Галл руководит экспедицией в Иерусалим, но он вынужден отступить, и его армия терпит много трудностей во время преследования.

67 Веспасиану поручают командование в Иудейской войне, и он подчиняет Галилею. Иосиф сдается ему после падения Иотапаты. Корбулона вынуждают совершить самоубийство.

68-69 Год четырех императоров. Самоубийство Нерона вызывает Гражданскую войну, когда армии провинций провозглашают своих командующих новыми императорами.

70-79 Принципат Веспасиана.

70 Тит захватывает Иерусалим после долгой осады.

79-81 Принципат Тита.

81-96 Принципат Домициана.

85 Децебал, царь Дакии вторгается в Мезию и наносит тяжелое поражение ее наместнику.

86 Корнелий Фуск разбит в Дакии.

88 Еще одна римская армия вторгается в Дакию и разбивает Децебала в битве при Тапах.

96-98 Принципат Нервы.

98-117 Принципат Траяна.

101-102 Первая Дакийская война.

105-106 Вторая Дакийская война. Дакия становится римской провинцией.

113-117 Парфянская война императора Траяна.

117-138 Принципат Адриана.

138-161 Принципат Антония Пия.

161-180 Принципат Марка Аврелия.

324-337 Правление Константина.

332 Рождение Юлиана.

337 Императорская власть разделена между сыновьями Константина — Константином II на Западе, Констансом в Африке, Италии и Иллирии и Констанцием на Востоке.

340 Константина II убивают в Гражданской войне с Констансом.

355 Юлиан назначен Цезарем Западной империи.

356 Юлиан проводит кампанию против алеманнов.

357 Юлиан наносит поражение алеманнам в решающей битве при Аргенторате (Страсбург).

358 Юлиан проводит кампанию против франков.

360-361 Юлиан провозглашен своей армией Августом. Смерть Констанция.

363 Юлиан предпринимает большое наступление на Персию.

429 Вандалы вторгаются в Африку и разоряют ее.

451 Аэций разбивает гуннов Аттилы при Шалоне (на Каталаунских полях).

469-478 Вестготы вторгаются в Испанию.

476 Последний император Западной империи Ромул Августул свергнут Одовакром, который создает Остготское королевство в Италии.

502-506 Война императора Восточной империи Анастасия с Персией. Персы захватывают Амиду, но она возвращается римлянам по условиям мирного договора.

505 Рождение Велизария.

528 Велизарий разбит при Миндуе.

530 Велизарий одерживает большую победу в битве при Даре.

531 Велизария разбивают при Каллинике и он лишается командования на Востоке.

533-534 Велизарий разбивает вандалов в Африке.

535-554 Предпринята попытка снова завоевать Италию армий под командованием Велизария, позднее — Нарсеса. Рим несколько раз переходит из рук в руки.

552 Нарсес разбивает остготов Тотилы при Тагине.

553 Нарсес одерживает еще одну победу над готами возле горы Везувий.

554 Нарсес наносит поражение осуществляющей вторжение армии франков при Казилине.

565 Смерть Велизария.

Список литературы

1. Аммиан Марцеллин. «Римская история», СПб., 2000.

2. Аппиан Александрийский. «Римская история», М., 1988.

3. Веллей Патеркул. «Римская история», Воронеж, 1985.

4. Вергилий. Собр. Соч., СПб., 1994.

5. Гомер. «Сочинения» в 2 т., М., 1998 г.

6. Иосиф Флавий. «Иудейская война», Минск, 1991.

7. Корнелий Тацит. «Сочинения», СПб., 1993.

8. Плутарх. «Сравнительные жизнеописания» в 2 т., М., 1994.

9. Полибий. «Всеобщая история в сорока книгах» в З т., СПб 1994–1995.

10. Прокопий. «Войны», М., 1993.

11. Тит Ливий. «История Рима от основания Города» в Зтт., М., 1989–1991.

12. Фронтин. «Стратегемы», СПб., 1996.

13. Цицерон. «Письма», М., 1994.

14. Юлий Цезарь. «Записки»; Гай Саллюстий Крисп. «Сочинения», М., 1999.

Глоссарий

Ala — ала, то есть крыло, фланг. Обычно этот термин использовался в двух значениях:

1) Часть союзных войск, приблизительно равная по размеру легиону (III–II вв. до н. э.). Одно такое подразделение поддерживало каждый легион.

2) Подразделение вспомогательной кавалерии в армии времен принципата (прибл. конец I–IV вв. н. э.).

Aquilifer — знаменосец, который носил знамя легиона (aquila) с изображением серебряного, позднее золотого орла (ок. I в. до н. э. — III в. н. э.)

Auctoritas — положение и влияние римского сенатора. Положение значительно повышалось благодаря военным достижениям.

Auxilia (auxiliaries) — ауксилии. Солдаты-неграждане, набираемые в армию во времена поздней республики и принципата. К началу III века разница между ними и легионерами-гражданами, по-видимому, стала минимальной.

Ballista — баллиста. Катапульта с двумя рукоятками, способная стрелять стрелами или камнями с высокой точностью. Баллисты делались разных размеров и часто использовались во время осад. (ок. III в. до н. э. — VI в. н. э.).

Buccelarii — букцелларии. Солдаты, которым платил отдельный командир и которые являлись его личными воинами. Они также входили в состав регулярной армии и должны были хранить верность императору. Их название происходит от порции галет (bucellatum) и подчеркивает обязанность командира кормить своих солдат (прибл. конец IV–VI вв. н. э.).

Cataphract — катафракт. Тяжеловооруженный кавалерист, конь которого тоже был защищен броней. Римляне впервые столкнулись с катафрактами в восточных армиях, но позднее сами стали их использовать.

Centurion — центурион. Одно из основных офицерских званий в римской армии на протяжении большей части ее истории. Изначально центурион командовал центурией, насчитывавшей от шестидесяти до восьмидесяти человек. Самым старшим центурионом легиона являлся примипил (primus pilus). Этот пост был очень важным, и человек мог занимать его не более года (IV в. до н. э. — III в. н. э.).

Centuria — центурия, основное подразделение римской армии. Ею командовал центурион, и она обычно состояла из шестидесяти, а позднее — восьмидесяти человек (прибл. конец IV в. до н. э. — конец III в. н. э.).

Carroballista — карробаллиста. Разновидность «скорпиона», установленная на повозку, запряженную мулом, — как правило, для увеличения подвижности орудия (ок. I в. до н. э. — VI в. н. э.).

Cohors — когорта, основная тактическая единица легиона, пришедшая на смену манипулу в I веке до н. э. Вспомогательная пехота также состояла из когорт. Обычно насчитывали шесть центурий по восемьдесят солдат, общая численность, когорты составляла 480 человек (ок. I в. до н. э. — III в. н. э.).

Comes — комит. Офицер поздней римской армии ниже по званию, чем Magistri militum (прибл. конец III–VI вв. н. э.).

Comitatenses — мобильные части. Региональные войска, не прикрепленные к определенным провинциям на границе (ок. IV–VI вв. н. а.).

Commilito (мн. commilitones) — «товарищ». Эта дружественная форма обращения часто применялась римским полководцем, когда он говорил со своими войсками, особенно во времена гражданской войны.

Consul — консул. Два консула, избираемые на год, были старшими выборными магистрами Римской республики; они командовали войсками в самых важных кампаниях. Иногда сенат наделял военными полномочиями бывших консулов, и в этом случае они становились проконсулами.

Decurion — декурион. Кавалерийский офицер, который изначально командовал десятью солдатами. Во времена принципата декурион руководил турмой (turma), состоявшей примерно из тридцати всадников (ок. I–III вв. н. э.)

Dictator — диктатор. Во времена острых кризисов в республике назначатся диктатор сроком на шесть месяцев. В этот период он обладал верховной гражданской и военной властью. Позже победители в гражданских войнах, такие как Сулла и Юлий Цезарь, использовали титул и полномочия диктаторов как основу для установления своей власти (прибл. V–I вв. до н. э.)

Dux — дук. Офицер поздней римской армии (с конца III до конца VI вв. н. э.).

Dux (duces) limitis — дук. Командир пограничных войск (limitanei) в пределах одного из регионов, на которые были разделены приграничные провинции более поздней империи (прибл. конец III–VI вв. н. э.).

Equites singulars — этим термином обозначался отряд кавалерийской стражи, закрепленный за штабом наместника провинций во времена принципата. Численность такого подразделения составляла, по-видимому, около 500 человек, они набирались из солдат, откомандированных из вспомогательных войск (прибл. IIII вв. н. э.).

Equites singularis augusti — конная стража самого императора в первые три века принципата. Этот элитный кавалерийский отряд поддерживал преторианскую стражу (с I по III вв. н. э,)

Foederati — «федераты». Варвары-союзники, обязанные проходить военную службу у императора. Обычно служили в своих собственных подразделениях, иногда даже под командованием своих командиров, которые, как правило, носили римское звание (прибл. IV–VI вв. н. э.).

Gladius — гладиус. Это латинское слово означает просто меч, оно традиционно использовалось для обозначения gladius hispaniensis — короткого испанского меча, ставшего стандартным оружием, носимым на боку до III века н. э. Гладиус делался из стали, им можно было рубить, но такой меч главным образом использовался для нанесения колющих ударов (ок. III в. до н. э. — III в. н. э.).

Hastatus (мн. ч. hastati) — гастат. Гастаты образовывали первый ряд тяжелой пехоты в республиканском легионе, набираемый из более молодых воинов (с конца IV в. до прибл. II в. до н. э.).

Imaginifer — знаменосец, который носил имаго (imago) — знамя с изображением императора (ок. I–III вв. н. э.).

Imperium — империй. Право военного командования, которым обладали магистраты и промагистраты во время своего пребывания в должности (ок. III в. до н. э. — III в. н. э.).

Legatus (мн.ч. legati) — легат. Подчиненный офицер, который обладал не собственным, а делигированным империем. Такие офицеры назначались магистратом (ок. Ill — I вв. до н. э.).

1) legatus augusti pro praetore. Во времена принципата этот титул давался наместникам военных провинций, которые руководили в качестве представителей императора (ок. I–III вв. н. э.).

2) legatus legionis. Такой титул носили командиры легионов во времена принципата (ок. I–III вв. н. э.).

Legio — легион. Изначально это слово означало «рекруты»; постепенно легион стал главным подразделением римской армии на протяжении значительной части ее истории. Во время республики и принципата они были большими и, как правило, пешими формированиями численностью около 4000–5000 человек. К поздней античности большинство из легионов, по-видимому, сократилось до 1000 человек.

Limitanei — пограничные войска. Группа войск под командованием duces limitis — военных командиров различных регионов (обычно приграничных), на которые были разделены провинции более поздней империи (ок. IV–VI вв. н. э.).

Magister militum — титул старшего офицера в императорской армии поздней империи (ок. IV–VI вв. н. э.).

Magister equitum — начальник конницы. Одно из высших воинских званий.

1) Заместитель диктатора времен Республики, начальник конницы. Традиционно командовал кавалерией, поскольку диктатору было запрещено ездить верхом (ок. V–I вв. до н. э.).

2) Титул, даваемый старшим офицерам более поздней императорской армии, равный по статусу Magistri peditum (ок. IV–VI вв. н. э.).

Magister peditum — начальник пехоты. Титул, даваемый старшим офицерам более поздней императорской армии (oк. IV–VI вв. н. э.).

Manipulus — манипул. Основная тактическая единица легиона времен Республики, состоявшая из двух центурий (прибл. конец IV–II в. до н. э.).

Ovatio (ovation) — овация. Малый триумф. Во время овации полководец ехал через город верхом, а не на колеснице (ок. V в. до н. э. — I в. н. э.).

Palatini — подразделения более высокого статуса, чем comitatenses. Они также входили в состав действующих армий поздней античности (ок. IV–VI вв. н. э.).

Pilum (мн. ч. pila) — пилум. Тяжелый дротик, входивший в стандартное снаряжение легионера на протяжении большей части римской истории (ок. III в. до н. э. — III в. н. э.).

Praefectus castorum — префект лагеря. Третий по старшинству офицер в легионе времен принципата. Как правило, это был опытный офицер, обычно из бывших primus pilus (I–III вв. н. э.).

Prefect (praefectus) — командир из сословия всадников. Руководил вспомогательной когортой или крылом (ala) (ок. I–III вв. н. э.).

Praetor — претор. Они являлись ежегодно избираемыми магистратами, которые во времена Республики управляли наименее важными провинциями и вели незначиталеьные войны от имени Рима.

Praetorian Guard — преторианская гвардия. Стража императоров времен принципата. Командовали ей трибуны, а весь корпус преторианской гвардии находился под руководством двух префектов претория. В 312 г. эта гвардия была расформирована Константином после того, как поддержала его соперника Максенция (I–IV вв. н. э.).

Princeps (мн. ч. principes) — принцип. Принципы образовывали второй ряд тяжелой пехоты в республиканском легионе, набираемый из солдат зрелого возраста (прибл. конец IV–II вв. до н. э.).

Quaestor — квестор. Магистрат, обязанности которого были преимущественно финансовыми. Иногда квесторы являлись заместителями командующего армией (прибл. III–I вв. до н. э.).

Quincunx — построение из трех рядов, выстроенных в шахматном порядке — так, чтобы промежутки между манипулами одного ряда перекрывались манипулами другого. Использовалось легионами времен Республики. (прибл. конец IV–II в. до н. э.).

Scorpion — «скорпион». Легкая баллиста, ведущая огонь стрелами. Применялась римской армией как в полевых сражениях, так и при осадах. «Скорпионы» имели большой радиус действия, отличались высокой точностью и способностью пробивать любые доспехи (ок. I в. до н. э. — VI в. н. э.).

Signifer — знаменосец, который носил знамя (signum) центурии (ок. III в. до н. э. — III в. н. э.)

Socii — соции. Италийские союзники республики. После Союзнической войны (90–88 гг. до н. э.) и предоставления гражданства большинству населения Апеннинского полуострова они исчезли, и все италийцы стали набираться в легионы (прибл. конец IV - ок. II вв. до н. э.).

Spolia opima — тучный доспех. Высочайшая почесть, которую мог потребовать триумфатор, являлось право обряда spolia opima в храме Юпитера Всеблагого и Величайшего на Капитолии. Право на эту честь могло быть получено только в том случае, если полководец вражеской армии был убит в бою один на один. Данная церемония проводилась лишь несколько раз за всю историю Рима.

Testudo — «черепаха». Построение, при котором римские легионеры двигались плотным строем, держа щиты спереди, с боков и сверху (так, чтобы они частично перекрывали друг друга). Чаще всего «черепаха» использовалось во время штурма вражеских укреплений (ок. III в. до н. э. — III в. н. э.)

Triarius (мн.ч. triarii) — триарии. Третий ряд тяжелой пехоты в легион времен республики, набираемый из солдат-ветеранов (прибл. конец IV–II вв. до н. э.).

Tribunus militum — военный трибун.

(1) Шесть военных трибунов выбирались или назначались в каждый легион времен республики и командовали по двое. (ок. III в. — I вв. до н. э.).

(2) Во временна принципата каждый легион имел одного старшего сенаторского трибуна и 5 военных трибунов из сословия всадников (ок. I–III вв. н. э.).

Tribuncia potestas — народный трибун. Десять народных трибунов выбирались каждый год. Они не имели военных обязанностей, но могли издавать законы по многим вопросам. В течение более поздних лет Республики многие честолюбивые полководцы такие как Марий и Помпей использовали народных трибунов, чтобы обеспечить для себя наиболее важные командования.

Triumph — триумф. Грандиозное празднование, которое сенат предоставлял полководцу-победителю. Во время триумфа устраивалась процессия по Священной дороге (Sacra Via), главной церемониальной дороге Рима, с демонстрацией добычи и пленных. Ее кульминацией являлась ритуальная казнь вражеского военачальника. Полководец ехал на колеснице и был одет в пурпурную тогу, затканную золотыми звездами. Лицо его красили киноварью, как у статуи Юпитера. В этот момент триумфатор воплощал самого Юпитера. Раб держал над его головой лавровый венок Победы. При этом другой раб должен был шепотом напоминать полководцу, что тот смертен. Во времена принципата только члены императорской семьи удостаивались триумфа, а других командующих награждали триумфальными почестями — omamenta triumphalia (ок. V в. до н. э. — IV в. н. э.).

Turma — турма. Основное подразделение римской кавалерии на протяжении большей части ее истории. Оно состояло приблизительно из тридцати человек. Во времена принципата турмой командовал декурион (прибл. конец IV в. до н. э. — III в. н. э.).

Veles (мн. ч. velites) — велит. Велиты — это легкая пехота республиканского легиона, набираемая из бедных граждан или тех, кто был слишком неопытен, чтобы сражаться в рядах тяжелых пехотинцев. Не вполне ясно, были ли велиты идентичными рорариям (rorarii) — еще один термин, применяемый по отношению к легким пехотинцам республиканского легиона (прибл. конец IV–II вв. до н. э.).

Vexillatio — вексилляция. Отдельный отряд римской армии (ок. I–III вв. н. э.), действующий независимо. Он мог состоять как из горстки людей, так и из нескольких тысяч представителей разных родов войск. Многие кавалерийские подразделения в армии более поздних времен тоже иногда именовались вексилляциями. По-видимому, их размер был примерно таким же, как у прежних ал (прибл. IV–VI вв. н. э.).

Vexillum — вексиллум. Квадратный штандарт, используемый для обозначения местонахождения полководца, а также отряд, объединенный под одним знаменем (ок. I–III вв. н. э.). По-видимому, вексиллум полководца обычно был красным.

Примечания

1

RFA (Royal Fleet Auxiliary) — организация, укомплектованная гражданскими лицами и подчиняющаяся министерству обороны. Ее задача оказывать поддержку британскому военно-морскому флоту, поставляя продовольствие, топливо и т. д. В ее состав входит довольно много различных кораблей, поэтому RFA можно перевести как «Британский вспомогательный флот». (Прим. пер.)

(обратно)

2

Прозвище фельдмаршала Монтгомери Аламейнского (1887–1978 гг.) В период Второй мировой войны с 1942 г. командовал 8-й армией в Северной Африке, которая разгромила немецкие войска Э. Роммеля под Эль-Аламейном близ Александрии. (Прим. ред.)

(обратно)

3

В нашем издании приведен перевод Н. Гнедича. (Прим. ред.)

(обратно)

4

Скорее всего, автор ошибся, у Тита Ливия говорится о городе Альба-Лонга. (Прим. ред.)

(обратно)

5

Если в поход отправлялись оба консула вместе, то обычно они командовали по очереди через день. (Прим. ред.)

(обратно)

6

В современном английском языке основными значениями слова virtue являются «добродетель», «достоинство» (как положительное качество). Раньше оно также означало «храбрость», «мужество». См. The American Heritage Dictionary of the English Language. (Прим. пер.)

(обратно)

7

Триумф полководцу даровал сенат. (Прим. ред.)

(обратно)

8

Все же 10 000 легионеров, образовав каре, прорубились сквозь центр карфагенской пехоты и ушли в город Плацентию. (Прим. ред.)

(обратно)

9

По-видимому, двоюродный или приемный брат. (Прим. ред.).

(обратно)

10

Феретрий — «несущий победу», «податель военной добычи». (Прим. пер.)

(обратно)

11

Овация — малый триумф. (Прим. ред.)

(обратно)

12

Эти сложные маневры позволили построить легионы так, что гастаты по-прежнему стояли в первом ряду. (Прим. ред.)

(обратно)

13

Согласно Титу Ливию, Племиний был арестован и умер в тюрьме. (Прим. ред.)

(обратно)

14

Решение о начале войны принимал римский народ голосованием в центуриатных комициях. (Прим. ред.)

(обратно)

15

Римляне в первой битве даже не знали, каким образом можно справиться со слонами. (Прим. ред.)

(обратно)

16

Религиозная церемония, проводимая после военной победы. Также ее проводили во времена бедствий, чтобы отвратить гнев богов. (Прим. пер.)

(обратно)

17

Римляне считали дневное время от того момента, когда рассветало. Полдень — это шесть часов. Три часа — это еще утро, хотя и не раннее. Судя по всему, Эмилий Павел тянул время, чтобы в момент битвы солнце не светило его воинам в глаза. (Прим. ред.)

(обратно)

18

Знаком когорты (signum) был дракон или иное изображение на древке. (Прим. ред.)

(обратно)

19

Истмийские игры — народные празднества в Древней Греции, устраивающиеся в год Олимпиады и через два года после нее. (Прим. пер.)

(обратно)

20

Усыновленный получал полностью новое имя, от старого оставалось только измененное родовое имя — так сын Эмилия Павла стал Публием Корнелием Сципионом Эмилианом. (Прим. ред.)

(обратно)

21

В тот момент закон запрещал избираться на эту должность второй раз подряд. (Прим. ред.)

(обратно)

22

Тиберий Гракх еще не сложил с себя полномочия народного трибуна и, следовательно, был личностью неприкосновенной. (Прим. ред.)

(обратно)

23

Марцелл принадлежал к плебейскому роду. (Прим. ред.)

(обратно)

24

Так называемое ярмо. (Прим. ред.)

(обратно)

25

Квирит — полноправный римский гражданин. (Прим. ред.)

(обратно)

26

Об этом эпизоде рассказывалось в главе 4. (Прим. ред.)

(обратно)

27

Гай Гракх — народный трибун, младший брат Тиберия, обвиненный в мятеже и убитый, как и его старший брат, по приказу нобилей. (Прим. ред.)

(обратно)

28

Видимо, ошибка автора. В своем хронографе он указывает 102 г. до н. э. Квинт Лутаций Катул — консул 102 г. до н. э. Победа Мария над тевтонами и поражение Катула от кимвров относятся к 102 г. до н. э., а их совместная победа над кимврами — к весне 101 г. до н. э. (Прим. ред.)

(обратно)

29

«Да примут консулы меры, чтобы республика не понесла ущерба» — так звучало это постановление сената, которое разрешало консулам казнить римских граждан без формального суда. (Прим. ред.)

(обратно)

30

Имеется в виду заговор Катилины. (Прим. ред.)

(обратно)

31

Прозвище рабов-убийц дано по названию одного из иллирийских племен. (Прим. ред.)

(обратно)

32

Имеется в виду детская тога, окаймленная красным, а не тога римского гражданина. (Прим. ред.)

(обратно)

33

Три часа дня — такое время указано у Фронтона, надо помнить, что время считалось от восхода солнца. (Прим. ред.)

(обратно)

34

Консулы вступали в должность 1 января, оба вместе, при этом проводилась определенная церемония. (Прим. ред.)

(обратно)

35

Эти похороны происходили в 68 г. до н. э. (Прим. ред.)

(обратно)

36

Церемония в честь Доброй богини проводилась в доме одного из магистратов — консула или претора. Поскольку Цезарь был претором в 62 г. до н. э., празднества проводились у него в доме. В предыдущем году церемония проходила в доме Цицерона, который на тот момент занимал должность консула. (Прим. ред.)

(обратно)

37

Денарий — серебряная монета, во времена Цезаря весил 4 г. серебра. (Прим. ред.)

(обратно)

38

Август — умножитель благ. (Прим. ред.)

(обратно)

39

Заниматься земляными работами при постройке лагеря должны были солдаты, а не центурионы, поэтому держать дерн считалось унизительным. (Прим. ред.)

(обратно)

40

В это время титул «император» еще не потерял первоначального значения «полководец». (Прим. ред.)

(обратно)

41

Авгуры — жреческая коллегия в Древнем Риме, члены которой занимались гаданием по полету птиц. По представлениям римлян прикосновение к мертвым оскверняло священнослужителя. (Прим. ред.)

(обратно)

42

Памятник в честь победы над врагом в виде вражеских доспехов, развешанных на дереве или столбе, сооружался на поле битвы или в общественных местах. (Прим. пер.)

(обратно)

43

Провинции при Августе были разделены на сенаторские и императорские. В «свои» провинции сенат по-прежнему назначал наместников — проконсулов и пропреторов. (Прим. ред.)

(обратно)

44

Борисфен — Днепр. (Прим. ред.)

(обратно)

45

Консул-суффект — дополнительно избранный консул. Во времена республики консулы-суффекты выбрались, если консул погибал или не мог исполнять свои обязанности. Во времена принципата для того, чтобы как можно больше аристократов побывало в должности консула, была введена практика, чтобы консул слагал с себя полномочия до срока и его место занимал консул-суффект. (Прим. ред.)

(обратно)

46

Артаксата — столица т. н. Большой Армении. (Прим. ред.)

(обратно)

47

Стул римского магистрата без спинки, украшенный золотом и другими драгоценными материалами. (Прим. ред.)

(обратно)

48

В противном случае оно было бы конфисковано. (Прим. пер.)

(обратно)

49

Идумея — территория, граничившая с Иудеей на юге, население которой было иудаизировано в конце II века до н. э. (Прим. ред.)

(обратно)

50

Лк 20–25. (Прим. ред.)

(обратно)

51

Иоанн 19–15 (Прим. ред.)

(обратно)

52

У Иосифа Флавия (пер. Я. Л.Чертка) командиром XV легиона назван Тит Фригий. (Прим. ред.)

(обратно)

53

У Иосифа Флавия (пер. Я. Л.Чертка) указана цифра 13. (Прим. ред.)

(обратно)

54

Иосиф Флавий пишет, что эти зверства совершили в основном сирийцы и арабы, которые испытывали ненависть к иудеям. Хотя и добавляет, что часть легионеров также была замешана в убийстве 2000 перебежчиков. (Прим. ред.)

(обратно)

55

Гобелен из Байе — гобелен XI века, состоящий из 58 частей, каждая из них рассказывает об одном из эпизодов завоевания Англии герцогом Нормандии Вильгельмом, о подробностях этого похода и о решающей битве при Гастингсе в 1066 г. (Прим. ред.)

(обратно)

56

Sus — кабан, ovis — овца, taurus — бык. (Прим. ред.)

(обратно)

57

То есть веком позднее — примечание автора.

(обратно)

58

Гермоген — был заместителем римского командующего. (Прим. автора)

(обратно)

Комментарии

1

Онасандер, Полководец 33.6 (перевод Лоеб*, с небольшими изменениями).

(обратно)

2

О римской военной теории см.: J. Cambell. "Teach yourself how to be a general", Journal of Roman Studies 77 (1987), pp. 13–29, а также К. Gilliver, The Roman Art of War (2000). О факторах, определяющих назначение командиров, ср. Е. Birley, The Roman Army Papers 1929–1986 (1988), pp. 75-114 и J. Cambell «Who were the „viri militares"?», Journal of Roman Studies,65 (1975), pp. 11–31.

(обратно)

3

Относительно низкого мнения о римских военачальниках см.: Maj.Gen. J.Fuller, Julius Caesar, Man, Solder and Turant (1965), pp. 74–75; W. Messer, "Mutiny in the Roman of the Republic", Classical Philology, 15 (1920), pp. 158–175, особ. стр. 158; F.Adcock, The Roman Art of War under Republic"(1940), p. 101. Комментарий Мольтке о том, что «на войне, учитывая все ее огромные сложности, даже посредственность — это неплохое достижение» процитирован в: М. Van Creveld, Command in the War (1985), p. 13.

(обратно)

4

О недавнем обзоре ранней истории Рима см.: Т. Cornell, The Beginning of Rome (1995).

(обратно)

5

Гомер, Илиада 12. 318–321.

(обратно)

6

О Горациях и Куриациях см.: Ливий 1. 23–27, О Горации Коклесе см.: Ливий 2.10–11.

(обратно)

7

О ранней военной организации Рима см.: Т. Cornell (1995), pp. 173–197; D'Agustino, "Military Organization and Social Structure in Archaic Etruria", in O. Murrey and C. Price (eds.) The Greek City, (Oxford, 1990), pp. 59–82; E. McCarteney, "The Indebtedness of Early Rome to Etruria", Memory of the American Academy at Rome 1 (1917), pp. 122–167; M.P. Nilson, "The introduction of Hoplit Tactics at Rome, Journal of Roman Studies, 19 (1929), pp. 1-11; E. Rawson,"The Literary Sources for the Pre-Marian Roman Army", Papers of the British School at Rome, 39 (1971), pp. 13–31; L. Rawling, "Condottieri and Clansmen: Early Italian Warfare and the State, in K. Hopwood, Organized Crime in the Ancient World (Swansea, 2001), и A.M. Snodgrass, "The Hoplite Reform and History", Journal of Hellenic Studies 85 (1965) pp. 110–122.

(обратно)

8

О роли командующего в греческих армиях см.: Е. Wheeler, "The general as Hoplite", in V. Hanson (ed.) Hoplites: the Classical Greek Battle Experience (1991), стр. 121–170.

(обратно)

9

Плутарх, Пирр 16.

(обратно)

10

Ливий 10.26 30, особенно 28; относительно обсуждения боев один на один см.: S. Oakley, "Single Combat and the Roman Army", Classical Quarterly 35 (1985), pp. 392–410.

(обратно)

11

О развитии Республиканской армии см.: L. Keppie, The Making of the Roman Army (1984) и E. Gabba, The Roman Republic: the Army and the Allies (Oxford, 1976), trans. P.J. Cuff.

(обратно)

12

О контексте командования см.: Van Creveld (1985), pp. 17–57. О доступности карт и другой географической информации в римском мире см.: A.Bertrand, "Stumbling through Gaul: Maps, Intelligence, and Caesar's Bellum Gallicum", The Ancient History Bulletin 11.4 (1997), 107–122, C. Nicolet, Space, geography and politics in the early Roman empire (1991), и В. Isaac, "Eusebius and the geography of Roman provinces", in D. Kennedy (ed.), The Roman Army in the east. Journal of Roman Archaeology Supplementary Series 18 (1996), pp. 153–167.

(обратно)

13

Фронтин, Стратегемы 1.3.3.

(обратно)

14

Относительно записей о начальном периоде Второй Пунической войны см.: J. Lazenby, Hannibal's War (1978), pp. 1-66, A. Goldsworthy, The Punic Wars (2000), pp. 143–190.

(обратно)

15

О пунийских армиях см.: A. Goldsworthy (2000), стр. 30–36.

(обратно)

16

Ливий, 22.7.6-14, 8.2–7; Полибий, 3.87.

(обратно)

17

Плутарх, Фабий Максим 1–5; о его первом консульстве см.: S. Dyson, The Creation of the Roman Frontier (1985), рр. 95- 96

(обратно)

18

Плутарх, Фабий Максим 5; Ливий 22.9.7-10.10

(обратно)

19

Плутарх, Фабий Максим 4.

(обратно)

20

Полибий 3.89.1-90.6, Ливий22.12.1-12, Плутарх, Фабий Максим 5.

(обратно)

21

Плутарх, Фабий Максим 5.

(обратно)

22

Ливий 22.15.4-10

(обратно)

23

Ливий 22.13.1-18. 10, Полибий 3.90.7-94.6, Фронтин, Стратегемы 1.5.28

(обратно)

24

Полибий 3.100.1-105.11, Ливий 22.18.5-10, 23.1-30.10.

(обратно)

25

Подробнее о битве при Каннах см.: A. Goldsworthy, Cannae (2001).

(обратно)

26

Плутарх, Марцелл 12 и обсуждение у Lazenby (1978), стр. 94–95.

(обратно)

27

Плутарх, Марцелл 1–3.

(обратно)

28

Плутарх, Марцелл 4–7; полководцы, делающие так, чтобы дурные предзнаменования не лишали мужества их солдат, Фронтин, Стратегемы 1.12.1-12.

(обратно)

29

Плутарх, Марцелл 8.

(обратно)

30

Ливий 23.15.7-17.1

(обратно)

31

Обзор кампаний в Италии в течение этих лет см.: А. Goldsworthy (2000), стр. 222–229; Ливий 23.15.7-16.1, Плутарх, Марцелл 10, Фабий Максим 20; «Щит и меч Рима» — Плутарх, Фабий Максим 19; Марцелл 9.

(обратно)

32

О Сиракузах: см. A. Goldsworthy (2000); о Таренте: там же, стр. 229–233, 235–236 Смерть Марцелла описал Ливий 27.26.7-27.14, а также Плутарх, Марцелл 29–30 и Полибий 10.32.

(обратно)

33

Imperator mе mater, non bellatorem peperit — Фронтин, Стратегемы 4.7.4.

(обратно)

34

Ливии 26.19.3–9, Геллий, Аттические ночи 6 (7), 1.6.

(обратно)

35

Полибий 10.2.1–5.10; F. Walbank, A Historical Commentary on Polybius 2, (Oxford, 1967), pp. 198–201) отмечает, что рассказ Полибия о том, что Сципиона выбирали на пост эдила в один год вместе с его братом, неверен.

(обратно)

36

Полибий 10.3.3–6; Плиний, Естественная История 16. 14; Ливий 21.46.10.

(обратно)

37

Ливий 22.53.1-13; Фронтин, Стратегемы 4.7.39.

(обратно)

38

Ливий 22.61.14–15; ср.: N. Rosenstein Imperatores Victi (1993), pp. 139–140.

(обратно)

39

Ливий 26.18.1-19.9; ср. Н. Scullard, Scipio Africanus: Soldier and Politician (London, 1970), pp. 31, J. Lazenby, Hannibal's War (Warminster, 1978) и В. Caven, The Punic Wars, (London, 1980).

(обратно)

40

О более ранних кампаниях в Испании см.: A. Goldsworthy, The Punic Wars, (London, 2000), pp. 246–253.

(обратно)

41

Полибий 10.6.1–9.7; Walbank 2 (1967), pp. 201-202

(обратно)

42

Полибий 10.7.3–5; Walbank 2 (1967), p. 202, cp. Lazenby (1978), p. 134.

(обратно)

43

Полибий 10.9.4–7, Ливий 26.42.1.

(обратно)

44

Полибий 10.9.7, Ливий 26.42.6; Walbank 2 (1967), pp. 204–205.

(обратно)

45

Записи о штурме, Полибий 10.9.8-17.5, Ливий 26.42.6-46.10, Аппиан Испанские войны 20–22; Walbank 2 (1967), стр. 192–196, 203–217.

(обратно)

46

Полибий 10.13.1–4.

(обратно)

47

Саллюстий, Bellum Catilinae 7.6.

(обратно)

48

Плутарх, Марцелл 18, Полибий 8.37.1.

(обратно)

49

Полибий 10.15.4–5. См. также A. Ribera I Lacoma con М. Calvo Galves, "La primera evidencia arqueologica de la destruccion de Valentia por Pompeyo", Journal of Roman Archaeology 8 (1995), p. 19–40. Авторы приводят свидетельства римских зверств, в данном случае совершенных во время Гражданской войны. Дискуссию о разграблениях, осуществленных римлянами см.: A. Ziolkowski " Urbs direpta, or how the Roman sacked cities", in J. Rick and M. Shipley, War and Society in the Roman World (London, 1993), pp. 69–91, хотя не все его выводы общеприняты.

(обратно)

50

Ливий 26.48.5-14.

(обратно)

51

Полибий 10.18.1-19.7, Ливий 26.49.11–50.14, ср. Плутарх, Александр 21.

(обратно)

52

Полибий 10.39.1-40. 12; Ливий 27.17.1-20.8,28.1.1–2. 12,1.13-4.4.

(обратно)

53

Полибий 11.20.1–9, Ливий 28.12.10–13.5.

(обратно)

54

Полибий 11.21.1–6, Ливий 28.13.6-10.

(обратно)

55

Общее описание этой битвы см.: Полибий 11.21. 7-24.9, Ливий 28.14.1-15.11. Относительно обсуждения места битвы и маневра Сципиона см.: J. Lazenby (1978), pp. 147–149, Walbank, 2 (1970), 296–304, Scullard (1970), стр. 88–92.

(обратно)

56

Более подробное описание африканской кампании см.: A. Goldsworthy (2000), pp. 286–309.

(обратно)

57

Об этом периоде см.: Scullard (1970), pp. 210–244.

(обратно)

58

Ливий 35.14.

(обратно)

59

Ливий 44.34.

(обратно)

60

Краткие описания Первой Македонской войны см.: J. Lazenby, Hannibal's War (1978), стр. 157–169 и A. Goldsworthy (2000), pp. 253–260. О критическом взгляде на мотивы Рима в этой, войне см.: W.V. Harris, War and Imperialism in Republican Rome 327-70 ВС (1979), pp. 205–208.

(обратно)

61

Ливий 31.6.1; описание объявления войны см.: Ливий 31.5.1–8.4; и комментарии у W.V. Harris (1979), pp. 212–218, F. Walbank, "Polybius and Rome's eastern policy", Journal of Roman Studies 53 (1963), pp. 1-13: P. Derrow, "Polybius, Rome and the eastern", Journal of Roman Studies 69 (1979), pp. 1-15 и в целом: J. Rich, Declaring War in the Roman Repablic in the period of Transmarine Expansion. Collection Latomus 149 (1976).

(обратно)

62

Переговоры между Фламинином и Филиппом V, Полибий 18.1.1-12.5, Ливий 32.32. 1-37.6; Киноскефалы — Полибий 18.18.1-27.6, Ливий 33.1.1-11.3.

(обратно)

63

О битве при Магнезии см.: Ливий 38.37–44; Аппиан, Сирийские войны 30–36.

(обратно)

64

О кампании в Галатии см: Ливий 38.12–27, 37–41; относительно действий Вульсона, Ливий 38.44–50; Скандал с Луцием Фламинином — Ливий 39.42–43.

(обратно)

65

О причинах войны см.: Ливий 42.5–6, 11–18, 25–26, 29–30, а также комментарии W.V. Harris (1979), pp. 227–233.

(обратно)

66

Размеры армии даны у Ливия 42, 31; см. также: Спурий Лигустин, Ливий 42.32–35.

(обратно)

67

Армия Персея в начале войны — Ливий 42.51. Одно из лучших исследований эллинистической армии — B. Bar. Kochva, The Seleucid Army (1976); относительно снаряжения см.: P. Connolly, Greece and Rome at War (1981), pp. 64–83.

(обратно)

68

Ливий 42.49. 53,43. 17–23,44.1-16; Кассий Лонгин, Ливий 43.1.4-12.

(обратно)

69

Ливий 44.4.10- «тогда как римский полководец, будучи в преклонных годах (было ему боле шестидесяти) и весьма тучен» («cum Romanus imperator, maior sexaginta annis et praegravis corpore»).

(обратно)

70

О Павле в Испании см.: Ливий 37.2. 11,37.46.7–8, 57.5–6; в Лигурии — см.: Ливий 40.18, 25, 28.7–8; Плутарх Эмилий Павел 6. О сыновьях Павла см.: Плутарх, Эмилий Павел 5.

(обратно)

71

Размер армии, Ливий 44.21.5-11.

(обратно)

72

Ливий 44.34.3.

(обратно)

73

Ливий 44.32.5-34. 10; см. также: F. Walbank, A Historical Commentary on Polybius 3 (1979), pp. 378–391.

(обратно)

74

Плутарх, Эмилий Павел 15–16, Ливий 44–35; подробнее о кампании см.: N. Hammond, "The battle of Pidna", Journal of Hellenic Studies 104 (1984), pp. 31–47.

(обратно)

75

Ливий 44.36.12–14.

(обратно)

76

N. Hammond (1984), pp. 38–39.

(обратно)

77

Ливий 44.36.1–4.

(обратно)

78

Ливий 44.37.5–9, Плутарх, Эмилий Павел 17.

(обратно)

79

Плутарх, Эмилий Павел 17–18, Ливий 44.37. 10–40. 10, Фронтин, Стратегемы, 2.3.20, и N. Hammond (1984), pp. 44–45.

(обратно)

80

Плутарх, Эмилий Павел 18, а также N. Hammond, pp. 45–46.

(обратно)

81

Плутарх, Эмилий Павел 19.

(обратно)

82

Плутарх, Эмилий Павел 20.

(обратно)

83

Плутарх, Эмилий Павел 19.

(обратно)

84

Плутарх, Эмилий Павел 19–22, Ливий 44.41. 1-42.9.

(обратно)

85

Полибий рассуждал о сильных и слабых сторонах легиона и фаланги, 18. 28.1 — 32.13.

(обратно)

86

Плутарх, Эмилий Павел 21, Ливий 44.44. 1-3

(обратно)

87

Плутарх, Эмилий Павел 30–32; Ливий 45–35.5-39:19.

(обратно)

88

Плутарх, Эмилий Павел 32.

(обратно)

89

Плутарх, Эмилий Павел 34.

(обратно)

90

Ливий 45.32.11.

(обратно)

91

Аппиан, Испанские войны 87.

(обратно)

92

Записи о кампании близ Теламона см. у Полибия 2.23-31

(обратно)

93

Ливий 34.9.1-13, 11.1-15.9, Аппиан, Испанские войны 40.

(обратно)

94

Анализ этих операций см. у S. Dyson, The Creation of the Roman Frontier (1985), стр. 174–198.

(обратно)

95

Полибий 32.9.1–2.

(обратно)

96

О характере Сципиона см.: Полибий 31.23.1-30.4. В целом о жизни и карьере Сципиона см.: A. Astin, Scipio Aemilianus (1967).

(обратно)

97

Аппиан, Испанские войны 44–50.

(обратно)

98

Полибий 35.1.1–4. 14, а также F. Walbank 3 (1979), pp. 640–648; Аппиан, Испанские войны 49.

(обратно)

99

Кампания Лукулла, см.: Аппиан, Испанские войны 50–55, и комментарии к этим событиям см: S. Dyson (1985), pp. 202–203. О Гальбе см.: Аппиан, Испанские войны 58–60.

(обратно)

100

Полибий 35.5.1–2.

(обратно)

101

Трибун в IV легионе. См.: Цицерон De Re Publica 6.9; записи о роли Сципиона в Третьей Пунической войне см.: A. Goldsworthy, The Punic Wars, (London, 2000), pp. 342–356.

(обратно)

102

Аппиан, Испанские войны 61–75, S. Dyson (1985), pp. 206–213.

(обратно)

103

Аппиан, Испанские войны 76–83, Плутарх, Тиберий Гракх 5–6, S. Dyson (1985), pp. 214–217.

(обратно)

104

Аппиан, Испанские войны 84.

(обратно)

105

Аппиан, Испанские войны 85.

(обратно)

106

Фронтин, Стратегемы 4.1.1.

(обратно)

107

Фронтин Стратегемы 4.3.9.

(обратно)

108

Аппиан, Испанские войны 86–89.

(обратно)

109

Об осаде в целом см.: Аппиан, Испанские войны 90–98.

(обратно)

110

Фронтин, Стратегемы 4.7.27

(обратно)

111

Аппиан, Гражданские войны 19–20.

(обратно)

112

Плутарх, Марий 7

(обратно)

113

Плутарх, Марий 3.

(обратно)

114

Плутарх, Марий 2.

(обратно)

115

Плутарх, Марий 3 и 13.

(обратно)

116

Плутарх, Марий 4–6, Саллюстий, Bellum Jugurtinum 68.1–7 и J. М. Paul, A historical Commentary on Sallust's Bellum Jugurtinum (1984), pp. 166–171. And R. J. Evans, Gaius Marius (1994), pp. 19–60.

(обратно)

117

Саллюстий Bellum Jugurtinum 27.1-36.4.

(обратно)

118

Саллюстий, Bellum Jugurtinum 44.1-45.3.

(обратно)

119

Саллюстий, Bellum Jugurtinum 85.13–17.

(обратно)

120

Саллюстий, Bellum Jugurtinum 103–114: Фронтин, Стратегемы 3.9.3.

(обратно)

121

К вопросу о реформах Мария см.: L. Keppie, The Making of the Roman Army (1984), pp. 57–79, E. Gabba, The Roman Republic: the Army and the Allies (Oxford, 1976), F. Smith, Service in the Post-Marian Roman Army (Manchester, 1958).

(обратно)

122

Саллюстий, Bellum Jugurtinum 87–88, 100; «больше к их чувству стыда, чем к страху наказания» — 100.5

(обратно)

123

Валерий Максим 2.3.2, Фронтин, Стратегемы. 4.2.2; о методах тренировки см.: Вегеций, Epitoma Rei Militaris 1.11–19.

(обратно)

124

Плутарх, Марий 13–14, Полибий 6.37.

(обратно)

125

Плутарх, Марий 11, S. Dyson, The Creation of the Roman Frontier (1985), pp. 161–164.

(обратно)

126

Аппиан, О войнах с кельтами 13.

(обратно)

127

Веллей Патеркул 2.12.2, Орозий 5.16.-17, Плутарх, Серторий 3.

(обратно)

128

Плутарх, Марий 12, Страбон, География 4.1.13.

(обратно)

129

Плутарх, Марий 14–15, Сулла 4, Серторий 3.

(обратно)

130

Плутарх, Марий 15.

(обратно)

131

Плутарх, Марий 25.

(обратно)

132

Подробнее о боях этого периода см.: A. Goldsworthy, The Roman Army at War 100 ВС — AD 200 (1996), pp. 171–247.

(обратно)

133

Плутарх, Марий 15–18, Фронтин, Стратегемы 4.7.5.

(обратно)

134

Плутарх, Марий 17.

(обратно)

135

Плутарх, Марий 19. К вопросу об армейской прислуге см.: J. Roth, The Logistics of the Roman Army at War, 264 ВС- AD 235 (1999), pp. 91-116.

(обратно)

136

Плутарх, Марий 20, Фронтин, Стратегемы 2.9.1.

(обратно)

137

Плутарх, Марий 21–22.

(обратно)

138

Плутарх, Марий 23–27.

(обратно)

139

Аппиан, Гражданские войны 1.28–33; Плутарх, Марий 28–30.

(обратно)

140

Плутарх, Марий 33–35; Сулла 8–9; Аппиан, Гражданские войны 1.55–63.

(обратно)

141

Плутарх, Марий 45.

(обратно)

142

Плутарх, Марий 33.

(обратно)

143

Плутарх, Серторий 10.

(обратно)

144

Плутарх, Серторий 3–4; ср. Ливий 27.28.1-13.

(обратно)

145

Плутарх, Серторий 4–6; Аппиан, Гражданские войны 1.71–75.

(обратно)

146

Плутарх, Серторий 7-12; Аппиан, Гражданские войны 1.108; ср. S. Dyson, The Creation of the Roman Frontier (1985), pp. 227–234. Обзор кампаний Сертория см.: P. Greenhalgh, Pompey: the Roman Alexander (1980), стр. 40–57.

(обратно)

147

Плутарх, Серторий 14, Аппиан, Гражданские войны 1.108.

(обратно)

148

Плутарх, Серторий 14; Цезарь, Bellum Civile 1.41.

(обратно)

149

Плутарх, Серторий 16, Фронтин, Стратегемы 1.10.1; 4.7.6, ср. 1.10.2.

(обратно)

150

Фронтин, Стратегемы 1.11.13.

(обратно)

151

Плутарх, Серторий 18.

(обратно)

152

Ср. G. Kastevellvi, М. Nolla and I. Roda, Г. Кастеллви, Дж. М. Нолла и И. Рода, «La identificacion de los trofeos de Pompeyo en el Pirineo», Journal of Roman Archaeology 8 (1995), pp. 5-18.

(обратно)

153

Относительно сражения у Лаврона см.: Плутарх, Серторий 18, Фронтин, Стратегемы 2.5.31 и Greenhalgh (1980), pp. 46–48.

(обратно)

154

Плутарх, Серторий 18–19 и Помпей 19.

(обратно)

155

Плутарх, Серторий 20–22, Аппиан, Гражданские войны 110, Саллюстий, Исторические события 2.98.

(обратно)

156

Договор с Митридатом, Плутарх, Серторий 23–24, Аппиан, Митридат 68.

(обратно)

157

Плутарх, Серторий 22.

(обратно)

158

Последние кампании — см.: Плутарх, Серторий 25–27, Аппиан, Гражданские войны 111–115, P. Greenhalgh (1980), pp. 54–57.

(обратно)

159

Плиний, Естественная история 7.95 — перевод взят книге P. Greenhalgh, Pompey: the Roman Alexander (1980), p. 122.

(обратно)

160

О жизни Помпея в целом см.: P. Greenhalgh, Pompey: the Roman Alexander (1980); P. Greenhalgh, Pompey: the Republican Prince(1981).

(обратно)

161

Аппиан, Гражданские войны 1.40, 47, 63–64,68, Плутарх, Помпей 3, Greenhalgh (1980), pp. 1-11.

(обратно)

162

Плутарх, Помпей 4.

(обратно)

163

Плутарх, Помпей 5–8, Аппиан, Гражданские войны 1.80–81.

(обратно)

164

Плутарх, Сулла 29.

(обратно)

165

Аппиан, Гражданские войны 1.95-103, Плутарх, Помпей 10–11 и Сума 30–35.

(обратно)

166

Плутарх, Помпей 11–12.

(обратно)

167

Плутарх, Помпей 14. О первых годах командования Помпея до этого момента см.: Greenhalgh (1980), pp. 12–29.

(обратно)

168

О деле Лепида см.: Плутарх, Помпей 15–16, Аппиан, Гражданские войны 1.105–106, и Greenhalgh (1980), pp. 30–39.

(обратно)

169

A. Ribera i Lacomba con M. Calvo Galvez, «La primera evidencia de la destruction de Valentia por Pompeyo», Journal of Roman Archaeology 8 (1995), стр. 19–40.

(обратно)

170

О восстании рабов см.: Плутарх, Красс 8-11, Аппиан, Гражданские войны 1.116–121.

(обратно)

171

Greenhalgh (1980), pp. 64–71.

(обратно)

172

Плутарх, Помпей 22.

(обратно)

173

О проблеме с пиратами и назначении Помпея см.: Аппиан, Митридат 91–93, Плутарх, Помпей 24–25.

(обратно)

174

Детальный обзор источников о дебатах по поводу Закона Габиния («Lex Gabinia») см.: Greenhalgh (1980), pp. 72–90.

(обратно)

175

О кампании против пиратов см.: Аппиан, Митридат 94–96, Плутарх, Помпей 26–28.

(обратно)

176

Дело Метелла, Плутарх, Помпей 29.

(обратно)

177

Цицерон, De limperio Chaeo Pompeio 28, Плутарх, Помпей 30–31.

(обратно)

178

О кампаниях Лукулла см.: Аппиан, Митридат 72–90, Плутарх, Лукулл 7-36; комментарий о Тигране, Аппиан, Митридат 85.

(обратно)

179

Плутарх, Помпей 32; Аппиан, Митридат 97

(обратно)

180

Фронтин, Стратегемы 2.5.33.

(обратно)

181

Аппиан, Митридат, 98-101, Дион, 36. 45–54, Плутарх, Помпей, Фронтин, Стратегемы 2.1.12. Обсуждение источников и подробное описание кампаний см.: Greenhalgh (1980), pp. 105–114.

(обратно)

182

Плутарх, Помпей 33, Аппиан, Митридат. 104.

(обратно)

183

Плутарх, Помпей 34.

(обратно)

184

Страбон, География 11.3.499–504, Плутарх, Помпей 35, Фронтин, Стратегемы. 2.3.14, Аппиан, Митридат 103

(обратно)

185

Плутарх, Помпей 41–42, Аппиан, Митридат. 107–112.

(обратно)

186

Подробнее о других операциях Помпея на Востоке, а также о заселении этих территорий см.: Greenhalgh (1980), pp. 120–167.

(обратно)

187

Светоний, Юлий Цезарь 60.

(обратно)

188

Хотя бы благодаря тому, что они есть на первой странице комиксов об Астериксе.

(обратно)

189

Для введения в литературу о «Записках» Цезаря см.: К. Welch, A. Powell (eds.), Julius Caesar as Artful Reporter: The War Commentaries as Political Instrument (1998).

(обратно)

190

О жизни Цезаря см.: С. Meier (trans. D. McLintock), Caesar (1995), M. Gelzer (trans. P. Needham), Caesar: Politician and Statesman (1985). О случае с пиратами см.: Светоний Юлий Цезарь 4.

(обратно)

191

Об этом периоде см.: С. Meier (1995), pp. 133–189; инцидент, произошедший во время обсуждения заговора Каталины: Плутарх, Брут 5.

(обратно)

192

С. Meier (1995), pp. 204–223.

(обратно)

193

Цезарь, Bellum Gallicum 1.2–5.

(обратно)

194

О численности: BG 1.29; о переправе через Арар 1.13; о тигуринах 1.7.12

(обратно)

195

BG 1.7–8; о его армии в Галлии см.: Н. Parker, The Roman Legions (1928), pp. 48–71.

(обратно)

196

BG 1.8-10

(обратно)

197

BG 1.11–20.

(обратно)

198

BG 1.21–22.

(обратно)

199

BG 1.52.

(обратно)

200

BG 1.23–26.

(обратно)

201

BG 1.27–29.

(обратно)

202

Размер армии, BG 1.31. В эту численность армии, вероятно, включены были также 24 000 недавно прибывших гарудов; «Царь и друг римского народа», BG 1.35.

(обратно)

203

О кампании Ариовиста см.: BG, 1. 30-54

(обратно)

204

BG 2.20

(обратно)

205

BG 2.25.

(обратно)

206

BG 1.52; Бельгийская кампания см.: BG 2.1-35.

(обратно)

207

С. Meier (1995), pp. 265–301.

(обратно)

208

Плутарх, Катон 51.

(обратно)

209

Светоний, Юлий Цезарь 47.

(обратно)

210

BG 5.24–58, 6.1-10, 29–44, Светоний, Юлий Цезарь 57.

(обратно)

211

BG 7. 1–2.

(обратно)

212

BG 7.3-10.

(обратно)

213

О восстаниях см.: A. Goldsworthy, The Roman Army at War 100 ВС-AD 200 (1996), pp. 79–95.

(обратно)

214

BG 7.11–15.

(обратно)

215

BG 7.16–31.

(обратно)

216

BG 7.47.

(обратно)

217

BG 7.50.

(обратно)

218

Про операции возле Герговии и с участием Лабиена — BG 7.32–62.

(обратно)

219

BG 7.66–68.

(обратно)

220

BG 7.69–74.

(обратно)

221

BG 7.75–78.

(обратно)

222

BG 7.79-80

(обратно)

223

BG 7.88.

(обратно)

224

BG 7.81–89, Плутарх, Цезарь 27.

(обратно)

225

Цицерон, Письма Аттику 7.3.

(обратно)

226

О подготовке к гражданской войне см.: С. Meier, Caesar (1995), pp. 330–363; желание быть первым, Плутарх, Цезарь 12.

(обратно)

227

Аппиан, Гражданские войны 2.34–35; Плутарх, Цезарь 32.

(обратно)

228

О первой стадии войны см.: С. Meier (1995), pp. 364–387. О том, что Помпей может «топнуть ногой», и появятся легионы, — Плутарх, Помпей 57,60.

(обратно)

229

Цезарь, Bellum Civile 3.3–5, Плутарх, Помпей 63–64, Аппиан, Гражданские войны 2.40, 49–52.

(обратно)

230

Мятеж IX легиона, Аппиан, Гражданские войны 2.47.

(обратно)

231

Цезарь, Bellum Civile 3.6-10

(обратно)

232

Цезарь, ВС 3.11–30, Аппиан, Гражданские войны 2.50–59, Плутарх, Цезарь 65.

(обратно)

233

Цезарь, BC 3.34. 39–44, Аппиан, Гражданские войны 2.60–61.

(обратно)

234

Цезарь, ВС 3. 45–53; Светоний, Юлий Цезарь 68.3.4.

(обратно)

235

Цезарь, ВС 3.54–56, 58–72; Аппиан, Гражданские войны 2.61–63; Плутарх, Цезарь 65.

(обратно)

236

Цезарь, ВС 3.73–76.

(обратно)

237

Цезарь, ВС 3.77–81; Плутарх, Цезарь 41.

(обратно)

238

Источники о Фарсале см.: Цезарь, BG 3.82.89, Аппиан, Гражданские войны 2.68–82, Плутарх, Цезарь 42–47 и Помпей 68–72.

(обратно)

239

Плутарх, Помпей 73–79, 80 и Цезарь 48, Аппиан, Гражданские войны 2.83–86, 89–90.

(обратно)

240

Описание более поздних кампаний Гражданской войны см.: С. Meier (1995), pp. 402–413; Цезарь и Клеопатра, см.: Плутарх, Цезарь 48–49 и Светоний, Юлий Цезарь 58.

(обратно)

241

Цезарь, Африканская война 82–83.

(обратно)

242

Плутарх, Цезарь 53.

(обратно)

243

С. Meier (1995), pp. 414–486.

(обратно)

244

Об армии в этот период см.: L. Keppie, The Making of the Roman Army (1984), pp. 80-131.

(обратно)

245

Светоний, Юлий Цезарь 68; ср.: Цезарь ВС 1.39, где он берет ссуду у центурионов и трибунов, чтобы заплатить войскам.

(обратно)

246

Светоний, Юлий Цезарь 67.

(обратно)

247

Светоний, Юлий Цезарь 65.

(обратно)

248

Светоний, Юлий Цезарь 57 ср. Плутарх, Цезарь 17. О том как Цезарь поощрял солдат украшать снаряжение см.: Светоний, Юлий Цезарь 57.

(обратно)

249

Цезарь, Bellum Gallicum 1.42.

(обратно)

250

ВС 3.53, ala Seaevae, Corpus Inscriptiones Latinarum 10.6011; О Крастине см: Аппиан, Гражданские войны 82.

(обратно)

251

Аппиан, Гражданские войны 2.47, 92–94, Светоний, Юлий Цезарь 69–70.

(обратно)

252

Веллей Патеркул, Римская история 2.129.2.

(обратно)

253

О возвышении Августа и создании принципата см.: R. Syme, The Roman Revolution (1939).

(обратно)

254

Август и солдаты, Светоний, Август 25. Общее описание римской армии в этот период см.: L. Keppie, The Making of the Roman Army (1984), pp. 132–171.

(обратно)

255

О Крассе и тучном доспехе («spolia opima») см.: Дион 51.24.

(обратно)

256

Светоний, Клавдий 1.

(обратно)

257

Светоний, Тиберий 18–19, Веллей Патеркул, Римская история 2.113.1-115.5.

(обратно)

258

Веллей Патеркул, Римская история 2.104.4.

(обратно)

259

Светоний, Гай 23.

(обратно)

260

См.: М. Todd, The Early Germans (1992); о стратегической позиции на рейнской границе в этот период см.: К. Wells, The German Policy of Augustus (1972).

(обратно)

261

Относительно представления Цезаря о галлах см.: К. Welch, A. Powell (eds.), Julius Caesar as Artful Reporter: The War Commentaries as Political Instrument (1998), и особенно статью Barlow, "Noble Gauls and their other in Caesar's propaganda", pp. 139–170 и статью L. Rawlings, "Caesar's portrayal of the Gauls as warriors", pp. 171–192.

(обратно)

262

Об этом поражении см.: Дион 54.20, Веллей Патеркул Римская история 2.106.1. Описание кампании в целом дано в работе Wells (1972). О решении Тиберия разделить армию в Паннонии — Веллей Патеркул, Римская история 2.113.1–2.

(обратно)

263

Веллей Патеркул, Римская история 2.117.1 — 119.5, Дион 56.18–22.

(обратно)

264

Дион 56.23–24, Светоний, Август 23.

(обратно)

265

Празднование дня рождения Германика армейским подразделением III века см.: R. Fink, Roman Military Records on Papyrus (1971) № 117; Светоний, Гай 5. 9.

(обратно)

266

Светоний, Август 24–25.

(обратно)

267

Тацит, Анналы 1.16–45, 48–49; «Не целительное средство, а бедствие» — 1.49.

(обратно)

268

Цезарь, Bellum Gallicum 8.3.

(обратно)

269

Тацит, Анналы 1.50–51.

(обратно)

270

Обсуждение методов ведения войны германцами см. A Goldsworthy, The Roman Army at War 100 BC-AD 200 (1996), pp. 42–53. О целях и методах римских карательных экспедиций см. там же, pp. 95-105.

(обратно)

271

Тацит, Анналы 1.55–58.

(обратно)

272

Тацит, Анналы 1.61–62.

(обратно)

273

Тацит, Анналы 1.59–63.

(обратно)

274

Тацит, Анналы 1.63–69.

(обратно)

275

Тацит, Анналы 1.70–71.

(обратно)

276

Тацит, Анналы 2.5–8.

(обратно)

277

Тацит, Анналы 2.9-11.

(обратно)

278

Тацит, Анналы 2.12–13.

(обратно)

279

Тацит, Анналы 2.14.

(обратно)

280

Тацит, Анналы 2.14–18.

(обратно)

281

Тацит, Анналы 2.19-22

(обратно)

282

Тацит, Анналы 2.23–26.

(обратно)

283

Светоний, Гай 2.4–6.

(обратно)

284

Тацит, Анналы 2.88.

(обратно)

285

Фронтин, Стратегемы 4.7.2

(обратно)

286

Об отношениях между принцепсом и армией см.: В. Cambell, The Emperor and the Roman Army, 31 ВС — AD 235 (1984).

(обратно)

287

Светоний, Август 25.4. Вторая выдержка была в действительности цитатой из Еврипида, Финикиянки 599, где она используется иронически. Почти та же самая идея выражена и у Аппиана, Испанские войны 87.

(обратно)

288

Обсуждение см.: D. Potter, "Emperors, their borders and their neighbours: the scope of imperial mandata", а также D. Kennedy, The Roman Army in the Near East, Journal of Roman Archaeology Supplementary Series 18 (1996), стр. 49–66.

(обратно)

289

Inscriptiones Latinae Selectae 986 (translation from Campbell (1984), pp. 359–361.)

(обратно)

290

Тацит, Анналы 11.18.

(обратно)

291

Тацит, Анналы 11.19–20.

(обратно)

292

О парфянских армиях см.: A. Goldsworthy, The Roman Army at War 100 ВС- AD 200 (1996), pp. 60–68; о парфянском государстве см.: N. Debevoise, The Political History of Parthia (1938), M. Colledge, The Parthians (1967); об отношениях между Римом и Парфией см.: В. Isaac, The Limits of Empire (1992), pp. 19–53, B. Campbell, "The War and Diplomacy: Rome and Parthia, 31 ВС — AD 235" in J. Rich and G. Shiply, War and Society in the Roman World (1993), pp. 213–240, а также D. Kennedy, Parthia and Rome: eastern perspectives" in Kennedy (1996), pp. 67–90.

(обратно)

293

О Крассе и Kappax см.: Плутарх, Красс 17–33.

(обратно)

294

Плутарх, Антоний 37–51.

(обратно)

295

Тацит, Анналы 13.6–8.

(обратно)

296

Тацит, Анналы 13.9. О наборе рекрутов см.: J. Mann, Legionary Recruitment and veteran settlement during the Principate (1983); P. Brunt, "Conscription and volunteering", Scripta Classica Israelica 1 (1974), pp. 90- 115.

(обратно)

297

См.: В. Isaac, The Limits of Empire (1992), pp. 24–25, a также E. Wheeler, "The laxity of the Syrian legions" in Kennedy (1996), pp. 229–276.

(обратно)

298

Тацит, Анналы 13.35.

(обратно)

299

Тацит, Анналы 13.35; об идентичности легионов под командованием Корбулона см.: Н. Parker, The Roman Legions (1957), pp. 113–135.

(обратно)

300

Тацит, Анналы 13.36 и Фронтин, Стратегемы 4.1.21 и 28.

(обратно)

301

Тацит, Анналы 13.37–39.

(обратно)

302

Тацит, Анналы 13.39.

(обратно)

303

Тацит, Анналы 13.40–41.

(обратно)

304

Фронтин, Стратегемы 2.9.5.

(обратно)

305

Тацит, Анналы 14.23–26.

(обратно)

306

Тацит, Анналы 15.1–3.

(обратно)

307

Тацит, Анналы 15.4-6

(обратно)

308

Тацит, Анналы 15.7.

(обратно)

309

Тацит, Анналы 15.8-17.

(обратно)

310

Тацит, Анналы 15.18.24–31.

(обратно)

311

Паулин, Тацит, Анналы 14.29–39; Агрикола, Тацит, Жизнеописание Юлия Агрико-лы; Лукулл, Светоний, Домициан 10.

(обратно)

312

Тацит, Анналы 15.28 (о роли Анния в восточной кампании). О политических мотивах этого предполагаемого заговора см.: М. Griffin, Nero: the End of a Dynasty (1984).

(обратно)

313

Иосиф Флавий, Bellum Judaicum 5.59-69

(обратно)

314

Хорошее описание года четырех императоров см: К. Wellesley, The Long Year: AD 69 (1989).

(обратно)

315

О Веспасиане см.: В. Levick, Vespasian (1999).

(обратно)

316

Иосиф Флавий, BJ 5.97

(обратно)

317

О Иосифе Флавии см.: Т. Rajak, Josephus: The Histopian and his Society (1983); S. Cohen, Josephus in Galilee and Rome (1979). Об Иудее в этот период см.: Е. Schurer, The History of the Jewish People, rev. ed. G. Vermes, F. Millar, M. Black, M. Goodman (Edinburgh, 1973-87), A. Smallwood, The Jews under Roman Rule (1976). Ценные сведения также содержатся у В. Isaac, The Limits of Empire (1992).

(обратно)

318

Хорошие свидетельства общего незнания Тацитом природы иудаизма можно обнаружить, читая краткое изложение истории иудеев, которая предшествовала его записям о падении Иерусалима — см.: История 5.2-13. Относительно собрания источников, описывающих языческие взгляды см. также М. Whittaker, Jews and Christians: Greco-Roman views (1984).

(обратно)

319

Об иудейской аристократии в этот период см.: М. Goodman, The Ruling Class of Judaea: Origins of the Jewish Revolt against Rome, 66 ВС — AD 70 (1987).

(обратно)

320

О кампании Цестия Галла см.: Иосиф Флавий, BJ 2.499–555, а также S. Brandon, "The Defeat of Cestius Gallus in AD 66", History Today 20 (1970), pp. 38–46.

(обратно)

321

Тацит, История 2.5.

(обратно)

322

О капитуляции Иосифа Флавия см.: BJ 3.340–408.

(обратно)

323

О службе военным трибуном см.: Светоний, Тит 4; о легате и Гамале — Иосиф Флавий, BJ 3.462–502; 4.70–83.

(обратно)

324

Иосиф Флавий, BJ 5.44.

(обратно)

325

О войске Тита см.: BJ 5.40–46, Тацит, История 5.1. Об армии во время кампании в Иерусалим см.: A. Goldsworthy, "Community under Pressure: the army at the Roman siege of Jerusalem", in A. Goldsworthy and I. Haynes, The Roman Army as a Community in Peace and War Journal of Roman Archaeology Supplementary Series 34 (1999), pp. 197–210. О центурионе см.: E. Drabova, Legio X Fretensis: A Prosopographical Study of its Officers I–III, / Historia Einzelschrijfen 66 (Stuttgart, 1993), № 19, pp. 89 с обзором В. Isaac in Scripta Classica israelica 14 (1995) pp. 169–171. Надписи — Corpus Inscriptiones Latinarum III. 30, Inscriptiones Latinae Selectae 8759a и L'Aunee Epigraphique 1923.83 соответственно.

(обратно)

326

Описание Иосифом Флавием памятников Иерусалима см.:, BJ 5.136–247.

(обратно)

327

Число защитников города см.: Я/ 5.248–250, все его население — 6.420–434; Тацит, История 5.13.

(обратно)

328

BJ 5.47–51.

(обратно)

329

BJ 5.52–66.

(обратно)

330

BJ 5.86–87.

(обратно)

331

BJ 5.67–97.

(обратно)

332

BJ 5.98-135.

(обратно)

333

BJ 5.258–274; о метании камней — 3.245-7; число солдат в каждом легионе — Вегеций, Epitoma Rei Militaris 2.25.

(обратно)

334

BJ 5.275–283; об инциденте возле Иотапаты 3.229–232.

(обратно)

335

BJ 5.284–303.

(обратно)

336

BJ 5.310–311.

(обратно)

337

BJ 5.304–341, Светоний, Тит 5.

(обратно)

338

BJ 5.346–355, подробнее см: A. Goldsworthy (1999), стр. 203.

(обратно)

339

См.: P. Connolly, The Jews in the Time of Jesus (1994), pp. 77–86.

(обратно)

340

BJ 5.356–360, 460–490.

(обратно)

341

BJ 5.491–511, Дион 65.5.4.

(обратно)

342

BJ 5.548–561.

(обратно)

343

BJ 5.522–526, 6.1-32.

(обратно)

344

BJ 6.33–92, ср. Иосиф Флавий, Vita361–363.

(обратно)

345

BJ 6.93–95, 118–163.

(обратно)

346

BJ 6.164–192, 220–235.

(обратно)

347

BJ 6.236–266.

(обратно)

348

BJ 6.316–413.

(обратно)

349

BJ 7.5-16.

(обратно)

350

Страхи о возобновлении Гражданской войны, Светоний, Тит 5; о триумфе — BJ 7.123–157, и комментарии Веспасиана у Светония, Веспасиан 12. О правлении Веспасиана и роли Тита см.: Levick (1999), pp. 79-106, 184–195.

(обратно)

351

Последние слова см.: Светоний, Веспасиан 23. О похоронах см.: Светоний, Веспасиан 19; о непопулярности Тита до его возвышения и связи с Береникой см.: Светоний, Тит 6–7.

(обратно)

352

Кассий Дион, 68.18.2–3 (пер. Лоеб).

(обратно)

353

Об отношениях между принцепсом и армией см.: В. Campbell, The Emperor and the Roman Army 31 ВС — AD 235 (1984); о пребывании Клавдия в Британии см.: Дион 60.19.1-22.2 и Светоний, Клавдий 17.

(обратно)

354

Дион 67.6.16,7.2–4.

(обратно)

355

О Траяне и его карьере в целом см.: J. Bennett, Trajan: Optimus Princeps (2nd edn. 2001).

(обратно)

356

J. Bennett (2001), pp. 11–19.

(обратно)

357

Плиний, Панегирик 15.1–3.

(обратно)

358

J. Bennett (2001), pp. 19–26, 42–62.

(обратно)

359

Дион 67.6.1 (пер. Лоеб).

(обратно)

360

Обзор скудных ресурсов для ведения войн с Дакией см.: J. Bennett (2001), pp. 85-103, S.S. Frere and F. Lepper, Trajan’s Column (1988), L. Rossi, Trajan’s Column and the Dacian Wars (1971), I. Richmond, Trajan’s Army on Trajan’s Column (1982).

(обратно)

361

О дискуссии по данному феномену в римской армии см.: A. Goldsworthy, The Roman Army at War 100 BC — AD 200 (1996), pp. 271–276; об именах, написанных на щитах см. Дион 67.10.1; о наградах — V. Maxfeld, The Military Decorations of the Roman Army (1981).

(обратно)

362

О битве при Тапах см.: Дион 68. 8. 1–2.

(обратно)

363

О найденном снаряжении в форте см. Дион 68. 9. 3.

(обратно)

364

Дион 68.9.1–2,4-7.

(обратно)

365

Дион 68. 10.3-12.5.

(обратно)

366

Дион 68.13.1–6.

(обратно)

367

Надписи Тиберия Клавдия Максима см в: L’Annee Epigraphique 1969/70, р. 583, комментарии — в работе М. Speidel, “The Captor of the Decebalus”, Roman Army Studies 1 (1984), pp. 173–187.

(обратно)

368

О характере Траяна см.: Дион 68. 6. 1–7. 5; о Парфянских войнах: Дион 68. 17. 1-31.4, а также: general F. Lepper, Trajan’s Parthian Wars (1948); J. Bennett (2001), pp. 183–204.

(обратно)

369

Дион 68.31. 1–4.

(обратно)

370

Дион 69. 5. 2 (перевод Лоеб).

(обратно)

371

Дион 69. 9. 2–4 (перевод Лоеб).

(обратно)

372

Inscnptiones Latinae Selectae 2558; Дион 69. 9.6.

(обратно)

373

lnscriptiones Latinae Selectae 2487, 9133-5; дискуссию о записях из Ламбезиса см.: Campbell (1984), pp. 77–80.

(обратно)

374

Аммиан Марцеллин 15. 8. 13.

(обратно)

375

Дион 56. 15.2.

(обратно)

376

Геродиан 4.7.4–7.12.2.

(обратно)

377

Сатирик Лукиан написал памфлет, в котором весьма преувеличил заслуги Вера в своей Quomodo Historiae.

(обратно)

378

Лучшим исследованием римского военного дела в описываемый период является работа Н. Elton, Warfare in Roman Europe AD 350–425 (1996). Есть много библиографии о Юлиане, особенно заметные R. Browning, The Emperor Julian (1976), а также G. Bowersock, Julian the Apostate (1978), обзор основных источников и времени Юлиана см.: J. Matthews, The Roman Empire of Ammianus (1989)

(обратно)

379

Аммиан Марцеллин 15. 8. 1-17.

(обратно)

380

О потери Колонии Агриппины см: Аммиан Марцеллин 15.8. 19. О последних римских армиях см.: Elton (1996), К. Dixon and P. Southern, The Last Roman Army (1996), а также A. Ferrill, The Fall of the Roman Empire (1986). О скудной численности подразделений в этот период см.: Т. Coello, Unit Sizes in the Late Roman Army. British Archaeological Review Series 645 and W. Treadgold, Byzantum and its Army, 281- 1081 (1995).

(обратно)

381

О первых операциях см.: Аммиан Марцеллин 16. 2. 1 — 13.

(обратно)

382

Аммиан Марцеллин 16. 3. 1–4. 5; о фортификации и о плохой подготовке племенной армии см: Elton (1996), pp. 82–86,155–174.

(обратно)

383

Аммиан Марцеллин 27. 1–2.

(обратно)

384

О раннем этапе кампании 357 года см.: Аммиана Марцеллина, 16. 11. 1-15.

(обратно)

385

Численность армии дана у Аммиана Марцеллина, 16. 12. 1–2,12. 24–26,12. 60.

(обратно)

386

Аммиан Марцеллин 16.12. 1-18.

(обратно)

387

Об этом построении и его названиях см.: см.: Аммиан Марцеллин 17–13.9, Тацит, Германия, 6, а также Вегеций, Epitoma Rei Militans 3.17.

(обратно)

388

Аммиан Марцеллин 16. 12. 19–26.

(обратно)

389

Аммиан Марцеллин 16. 12. 27–35.

(обратно)

390

Аммиан Марцеллин 16. 12. 36–41; комментарии к нему можно найти: Н. Delbruck, The Barbarian Invasions. History of the Art of War, Volume 2 (trans. W.J. Renfroe, 1980), pp. 261–268; особенно pp. 263–264 о командовании объединенными войсками в этой войне. Комментарии Дельбрюка об этой битве, как всегда, очень интересны, но его убежденность (которая превратилась почти что в манию), что воины-варвары были настолько свирепы, что могли одержать победу только благодаря численному превосходству, совсем не очевидно и делает большинство его заключений проблематичным.

(обратно)

391

Аммиан Марцеллин 16. 12. 42–66.

(обратно)

392

О потерях, Аммиан Марцеллин 16. 12. 63; Донесения Константина 16. 12. 67–70.

(обратно)

393

Аммиан Марцеллин 17. 1. 1 — 14.

(обратно)

394

Аммиан Марцеллин 17. 2. 1–4; согласно Либанию, который также очень благосклонно относился к Юлиану, что франков было около 1000, см: Либаний, Opera 18. 70.

(обратно)

395

Аммиан Марцеллин 17. 8. 1–2.

(обратно)

396

Аммиан Марцеллин 17. 8. 3–9.

(обратно)

397

Аммиан Марцеллин 17.10.1-10.

(обратно)

398

Аммиан Марцеллин 18.2.1-16,20.20.1.13.

(обратно)

399

Аммиан Марцеллин 20. 4.1–5. 10.

(обратно)

400

О Пирисаборе см.: Аммиан Марцеллин 24. 2. 15–17; о Майозамальхе см. там же, 24. 4. 1–5.

(обратно)

401

Аммиан Марцеллин 24. 7. 1-25. 3. 23.

(обратно)

402

Прокопий, Войны 2.18. 5–6.

(обратно)

403

О последней римской армии на Востоке см.: W. Treadgold, Byzantum and its Army, 281- 1081 (1995). О византийском военном искусстве см.: J. Haldon, Byzantine Wars (2001). О конфликте с Персией см.: J. Greatrex, Rome and Persia at War, 502–532 (1998).

(обратно)

404

См.: J. Greatrex (1998), pp. 120–165; о Велизарии см.: Прокопий, Войны 3. 9. 21. О набеге в 526 г. см.: Прокопий, Войны 1.12.20-23

(обратно)

405

Прокопий, Войны 1.13. 2–5; о назначении командования: 1. 12. 24; о силах в крепости Дара см.: 1. 13.23 и J. Greatrex (1998), pp. 169, 173., подробнее об армии этого периода pp. 31–40.

(обратно)

406

Прокопий, Войны 1. 13. 23, 1. 14. 1. См. об этом подробнее J. Greatrex (1998), pp. 175–176.

(обратно)

407

Прокопий, Войны 1. 13. 19–23; об использовании Суллой полевой фортификации см.: Фронтин. Стратегемы 2.3.17 и Цезарь, Bellum Gallicum 2.8.

(обратно)

408

Прокопий, Войны 1. 13. 24–39.

(обратно)

409

Прокопий, Войны 1. 14. 33.

(обратно)

410

Об этой битве см.: Прокопий, Войны 1. 14.1-55 и J. Greatrex (1998), pp. 171–185, а также J. Haldon (2001), pp. 28–35; о наказании Пероза см. Прокопий, Войны 1.17.26–28.

(обратно)

411

Прокопий, Войны 1.18. 1-50, а также J. Greatrex (1998), стр. 195–207.

(обратно)

412

Об отзыве Велизария и назначении нового командующего см.: Прокопий, Войны 1. 21.2,3.9.25,3. 10.21,3. 11. 18; о численности армии — там же, 3. 11.2; об инциденте с галетами см. Прокопий, Войны 3.13.12–20; об обмане откупщиков во время Второй Пунической войны см. Ливий 25. 3.8–4.11.

(обратно)

413

Прокопий, Войны 3. 12. 8-22; О приказе Велизария выпороть солдат 3.16.1–8.

(обратно)

414

Цезарь, Bellum Civil 1.21,2.12.

(обратно)

415

Прокопий, Войны 4. 4. 3–7.

(обратно)

416

Прокопий, Войны 4. 3. 23-4. 25; о мятеже и о кампании против мавританцев, 4.14.7 — 15.49.

(обратно)

417

Прокопий, Войны 5.5. 1–7; о победе при Неаполе см. там же, 8.5-10. 48; численность римских сил: 5. 22. 17.

(обратно)

418

Прокопий, Войны 5. 18. 9-15, 5. 18. 1-29.

(обратно)

419

Прокопий, Войны 5. 22. 1-10.

(обратно)

420

Прокопий, Войны 5. 28. 1-29. 50.

(обратно)

421

См.: К. Фобер, Нарсес — Молот Господень (1990), а также J. Haldon (2001), pp. 35–44, и Н. Delbruck, The Barbarian Invasions. History of the Art of War, Volume 2 (trans. W. J. Renfroe, 1980), pp. 339–383.

(обратно)

422

О дисциплине в республике см.: W. Messer, "Mutiny in the Roman Army in the Republic", Classical Philology 15 (1920), pp. 19–29.

(обратно)

423

Про дискуссию о наполеоновском стиле командования см.: М. Van Creveld, Command in War (1985), pp. 58-102.

(обратно)

424

О сэре Роджере Уильямсе см.: G. Parker, The Military Revolution (1988), p. 6.

(обратно)

425

О Веллингтоне в сражении см.: J. Keegan, The Mask of Command (1987), pp. 145–154.

(обратно)

426

Про дискуссию об этом периоде см.: М. Van Creveld (1985), pp. 103–147.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Введение У самых истоков: От вождя и героя до политика и полководца

Глава 1 «Щит и меч Рима». Фабий и Марцелл Квинт Фабий Максим (ок. 275–203 гг. до н. э.) и Марк Клавдий Марцелл (271–208 гг. до н. э.)

Глава 2 Римский Ганнибал: Сципион Африканский Публий Корнелий Сципион Африканский (ок. 236–184 гг. до н. э.)

Глава 3 Завоеватель Македонии: Эмилий Павел Луций Эмилий Павел (ок. 228 — ок. 160 гг. до н. э.)

Глава 4 «Малые войны». Сципион Эмилиан и падение Нуманции Публий Корнелий Сципион Эмилиан Африканский Нумантинский (185/4-129 гг. до н. э.)

Глава 5 «Человек, посвятивший себя войне»: Гай Марий Гай Марий (157-86 гг. до н. э.)

Глава 6 Полководец в ссылке: Серторий и Гражданская война Квинт Серторий (ок. 125-72 гг. до н. э.)

Глава 7 Римский Александр: Помпей Великий Гней Помпей Магн (ок. 106-48 гг. до н. э.)

Глава 8 Цезарь в Галлии Гай Юлий Цезарь (ок. 100-44 гг. до н. э.)

Глава 9 Цезарь против Помпея Гражданская война (49–45 гг. до н. э.)

Глава 10 Имперский «принц»: Германик по ту сторону Рейна Клавдий Германик Цезарь (15 г. до н. э. — 19 г. н. э.)

Глава 11 Императорский легат: Корбулон и Армения Гней Домиций Корбулон (умер в 67 г.)

Глава 12 Молодой Цезарь: Тит и осада Иерусалима, 70 г Тит Флавий Сабин Веспасиан (41–81 гг.)

Глава 13 Последний великий завоеватель: Траян и Дакийские войны Марк Ульпий Траян (56-117 гг.)

Глава 14 Цезарь на войне: Юлиан и Галлия, 356–360 годы Юлиан Отступник (332–363 гг.)

Глава 15 Один из последних: Велизарий и персы Велизарий (505–565 гг.)

Глава 16 Новая эпоха. Наследие римских полководцев

После Рима

Хронология

Список литературы

Глоссарий

*** Примечания ***