Джойс [Алан Кайсанбекович Кубатиев] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Кубатиев Алан Кайсанбекович. ДЖОЙС

Вопрос. А как вы относитесь к Джойсу?

Ответ. К Джойсу никак нельзя относиться. Это такая гора, а мы все в ее тени.

Джон Апдайк. Из интервью
Время, река и гора — вот истинные герои моей книги.

Джеймс Джойс о «Поминках по Финнегану»

Глава первая МАЛЬЧИКИ, ДЕВОЧКИ, ЗАКЛАДНЫЕ

…And stare at the old bitter world where they marry in churches…[1]

Нет ни одного члена семьи Джойсов, ни одного известного ему родственника, которого он не сделал бы прототипом своей прозы. Закономерностей тут почти нет, хотя в целом те, кто носят фамилию Джойс, появляются в лучшем гриме, чем Мюрреи — члены семьи его матери. Тут Джойс следует предпочтениям своего отца, который жаловался, что имя Мюрреев вызывает у него ощущение вони, между тем как имя Джойсов благоухает. Его прямые предки не слишком разделяли это убеждение, но, как все ирландские Джойсы, претендовали на то, что происходят от прославленного клана из Голуэя, давшего имя деревне Джойс. Проверить это невозможно, но зачем отказывать им в этом невинном тщеславии?

Отец писателя, Джон Станислаус Джойс, при частых и вынужденных новосельях первым в новое жилье обычно вносил оправленное в роскошную раму гравированное изображение герба голуэйских Джойсов. В «Улиссе» он восклицает: «Выше головы! Пусть вьется наш флаг! Алый орел, летящий в серебряном поле!» А в «Портрете художника в юности» Стивен предлагает сомневающемуся однокласснику показать семейный герб в геральдическом зале Дублинского замка. На замечание: «Мы все сыновья королей» Стивен отвечает: «К сожалению», но Джеймс Джойс, как его отец или, что тоже примечательно, Шекспир, чрезвычайно дорожил гербами. Не слишком при этом волнуясь о доказательстве их подлинности, он добавил портрет отца к галерее семейных портретов кисти Уильяма Роу, тоже кочевавшей за ним с квартиры на квартиру.

Исследователи выводят имя Джойсов от французского joyeux (веселый), и Джеймс Джойс, который настаивал на том, что литература должна выражать «священный дух радости», принял свое имя как знамение. Годы спустя он будет носить в бумажнике портрет герцога де Жуайеза, жившего в XVII веке, и спрашивать друзей, не видят ли они разительного сходства. С другой стороны, он любил говорить о себе как о «Джеймсе Джойлессе», то есть «безрадостном», о «Джойсе-в-Пустыне» (Иисус в пустыне), «Джойсе Зла» (обыгрывается созвучие Joyce и joys, «радости») и размышлял о Фрейдовой концепции чужого имени, пусть и нежеланного.

В начале XIX столетия состоятельный житель Корка Джордж Джойс назвал своего сына Джеймсом. Этого Джеймса Джойса, прадедушку писателя, отличали яростный национализм, ненависть к священникам и неспособность к деловой жизни, унаследованные двумя следующими поколениями и давшие себя знать с должными поправками и в жизни писателя. Молодым Джеймс присоединился к «белым парням», католическим агитаторам против помещиков, был арестован и приговорен к смерти, хотя приговор в исполнение не привели — к счастью для всех последующих Джойсов. Его сын Джеймс Огастин, родившийся в 1827 году в Роуз-коттедже, графство Фермой, стал его партнером по бизнесу, но деловой хватки не было ни у одного из них, и в 1852 году в книгах появилась запись о банкротстве двух Джеймсов, работавших под названием «Джеймс Джойс и сын, соль и добыча известняка».

Однако Джеймс Джойс-младший, дедушка писателя, сумел выгодно жениться и войти в богатую семью О’Коннелов. Семья прибыла с плоскогорья Ивергах, как и славный Дэниел О’Кон-нел[2], и претендовала на родство с ним. Он добродушно подтверждал родство и, когда приезжал в Корк, всегда наносил визит своему «кузену» Джону, державшему лавку тканей и портновскую мастерскую между церковью Святого Августина и углом Саут-Мейн-стрит. Джон О’Коннел и его жена, урожденная Эллен Маккан из Ольстера, имели большую семью. Один из сыновей, Чарльз, стал викарием Карригнавара и всегда отвергал приношения прихожан, потому что имел свои средства. Епископ пытался убедить его, что такое поведение несправедливо по отношению к другим священникам, но он упорствовал. Другой сын, Уильям, согласно «Портрету художника в юности», промотал свое состояние, переехал вместе с семьей Джона Джойса в Дублин и вернулся в Корк лишь за два года до смерти. Его внучатый племянник описывает Уильяма как «добродушного старика с загорелой кожей, резкими чертами лица и белыми бакенбардами, вполне способного на десяти-двенадцатимильную прогулку и выкуривавшего каждое утро у сарая на заднем дворе полную трубку вонючего табаку; волосы у него были тщательно причесаны, а цилиндр аккуратно на них надет».

Двое других детей Джона О’Коннела, Алисия и Эллен, около 1847 года стали послушницами монастыря