Сказки для горчичников [Веркор] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

ВЕРКОР Сказки для горчичников



От переводчика

На титуле французского издания этой книжки написано:

Эрнестина Бурбон

СКАЗКИ ДЛЯ ГОРЧИЧНИКОВ,

рассказанные ею своему сыну

Веркору

Веркор, открывая книжку, пишет о том, что всего-навсего пересказывает сказки, слышанные им в детстве от матери. На самом деле, он проделал куда более серьезную работу: собрав народные сказки провинции Берри, самого центра Франции, откуда вели род его предки, он объединил эти сказки общим сюжетом, да таким хитроумным, что получился настоящий сказочный детектив. Конечно, читатель уверен, что все будет хорошо, но как кончатся сказки, он не знает до самых последних страниц.

Веркор (его подлинное имя Жан Брюллер) — известный французский писатель и общественный деятель. До войны он был художником, а писать начал во время фашистской оккупации Парижа. Его знаменитая книга «Молчание моря» стала символом движения Сопротивления. Начав литературную деятельность как борец-антифашист, он и в дальнейшем остался верен главным идеям этой борьбы — идеям гуманности, добра и красоты мира.

И в книге, обращенной к детям, эти идеи находят своих героев. Три отважных брата, с которыми мы встречаемся в «Сказках для горчичников», — Альберик, Ульрик и Людовик — не только храбры и смекалисты, но прежде всего благородны, и так же, как их родители, Жоффруа и Батильда, готовы всем пожертвовать ради победы любви и добра. 

Когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, я довольно часто вытворял всякие глупости. Понимаешь? Особенно зимой: стоило мне, набегавшись, распахнуться или постоять на сквозняке, — и я тут же подхватывал бронхит. Это выходило не нарочно, а как-то само собой. Чаще всего — если я не выучу стихи, которые нам задали, или не напишу какую-нибудь письменную работу. Но не всегда простуда была мне на руку. Иногда я заболевал совершенно некстати, когда, например, меня хотели повести в цирк или в кино. Настаивать было бесполезно — ты это знаешь не хуже меня.

Итак, бронхит цеплялся ко мне, как репейник. Я привык, что никак не меньше двух раз за зиму меня укладывали в постель, в тепле и холе, со всеми моими играми, альбомами, цветной бумагой и ножницами. Красота! Мне готовили вкусненькое. На долгие часы оставляли в покое. Конечно, и неприятностей хватало: мерить температуру — утром и вечером! Правда, к этому привыкаешь. Но самое противное — если температура не падала, мне ставили горчичники.

Сейчас они продаются в любой аптеке, но во времена моего детства было не так. Приготовить их стоило большого труда. Мама делала горчичники рядом с моей кроватью, на спиртовке, и я волей-неволей успевал подготовиться к ожидавшей меня пытке, представить ее, так сказать, во всех подробностях.

Сначала в кастрюльке кипятили льняное семя. Получалась густая каша — меня мутило уже от одного ее приторного запаха. Потом кашу остужали, но не слишком, и перекладывали в марлечку. Получалась лепешка; ее температуру полагалось измерять градусником. Но мама просто трогала ее рукой — точь-в — точь прачка, когда она, быстро дотрагиваясь до утюга, проверяет, не слишком ли он перегрелся. Каждые полминуты мама прикасалась к лепешке тыльной стороной ладони и наконец говорила: «Ну все. Готово».

А для меня все только начиналось. Я всегда страшно боялся обжечься и думал: как нетерпелива мама, как она спешит!.. Ну, конечно, лепешка была как огонь! По крайней мере, мне так казалось. К тому же мамины руки привычны к горячему, не то, что моя спина или грудь. Я вертелся в кровати, пытаясь убедиться, что все в порядке. В это время мама посыпала лепешку сухой горчицей — а уж горчица пахла так резко, так кисло, так отвратительно, что и сейчас, стоит вспомнить, я ощущаю этот запах!

Горчица должна была щипать как следует — для того ее и нагревали, чтобы кожа после горчичника становилась красная, как огонь. И вдобавок и сам, своими руками, должен был задрать ночную рубашку до подбородка. Жуткий миг! Но, шлеп! — и безжалостная рука припечатывала горчичник к моей груди. Я хныкал: «Жжется!.. Жжется!..», но не слишком усердствовал, чтобы не лишить себя того, что бывало потом; а то, что бывало потом, вознаграждало за все.

Это была какая-нибудь сказка. Мама рассказывала ее, чтобы отвлечь меня от горчичника, который щипался и жегся — чем дальше, тем сильней. Сказка состояла из нескольких частей — когда очередная часть шла к развязке, горчичник уже припекал по-настоящему, и не было никакой мочи терпеть; тогда мама приподнимала его за краешек и убеждалась, что я уже красный, как рак.

Она осторожно снимала с меня эту лепешку, и всякий раз мне казалось, что вместе с горчичником слезает и кожа, но до этого, конечно, не доходило. Мама проворно стряхивала прилипшие ко мне комочки горчицы и обтирала меня мягкой фланелькой — какое наслаждение для моей горевшей груди!

Так что после долгих