Секрет Юлиана Отступника [Грег Лумис] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Грег Лумис Секрет Юлиана Отступника

Посвящаю эту книгу Сьюзен

Благодарность

Я благодарю:

Моего агента Мэри Джек Уолд, без настойчивости, терпения и помощи которой я ни за что не увидел бы книгу опубликованной.

Дона Д’Ауриа, ответственного редактора «Дорчестер паблишинг компани», всегда находившего и время, и желание обсудить, что получается, а что нет, что правдоподобно, а что не правдоподобно, что может, а что не может помочь для достижения коммерческого успеха. Все это он делал с таким тактом, что я порой забывал, что находился не в вакууме, когда писал эту книгу.

Лию Халтеншмидт, в прошлом специалиста по рекламе, а ныне редактора «Дорчестер», обеспечившую моей предыдущей книге читательский интерес.

Конни Вилльямс, специалиста по рекламе, которая неустанно трудится, чтобы обеспечить продукции своего издательства режим наибольшего благоприятствования в книжных магазинах и прессе.

Мою жену Сьюзен; она же — главный исследователь, обожающий копаться в самых удаленных и глухих закоулках истории.

Вряд ли я сумел бы добиться успеха без помощи тех, кого упомянул здесь.

Пролог РАЗЛИЧНЫЕ СОБЫТИЯ

Рим, за городской стеной, к югу от Тибра,
месяц Юлиус, 362 г. н. э.
Деметрий очень не любил бывать среди мертвых по ночам. Если кто-то решил навестить могилу, чтобы, допустим, совершить жертвоприношение и преподнести душе ушедшего запас еды — что ж, дело обычное, но делать это следовало при свете дня, когда боги могут видеть обряд и обратить внимание на благочестивое почитание предков. То же самое относилось и к проведению похоронных процессий. Ночь — время зла и потусторонних сил, время Плутона (кажется, такое имя римляне придумали для повелителя Гадеса).

Но грек Деметрий был простым рабом и не мог выбирать время и место для своей работы.

Даже в тусклом и мятущемся свете факелов нетрудно было разглядеть, что у Секстина, его хозяина, тоже несчастный вид, хотя заказчиком был не кто-нибудь, а сам император. Еще один раб, галл по происхождению, — ему за какое-то непочтительное или неосмотрительное высказывание когда-то отрезали язык, — был напуган ничуть не меньше, чем Деметрий. Мало того, что в проходах между могилами стояла непроглядная темень, там еще могли быть смертоносные змеи; они, если верить слухам, вылезают по ночам из болот Тибра, чтобы жрать свежую мертвечину. Деметрий очень боялся змей, вырастающих якобы до такой величины, что могли сразу проглотить взрослого человека.

Звезды заслонило высокое здание. Ругаясь вполголоса, Секстин гнал обоих рабов с их грузом вперед, к подножию храма.

По крайней мере, Деметрий считал, что это храм.

На самом деле это был дворец, резиденция высокого священнослужителя той религии, к которой почти сорок лет назад склонился император Константин. Ее последователи поклонялись безымянному богу и его сыну, иудею, распятому на кресте, после чего он, как утверждали сторонники этой веры, воскрес из мертвых.

Воскресение из мертвых — это для богов и богинь самое обычное дело, думал Деметрий. Египетская Изида воскресала каждую весну с разливом Нила. Орфей спускался в царство Аида за своей женой. А еще был Митра, коему до сих пор поклонялись многие, и целая толпа персидских богов, и все они только тем и занимались, что выпрыгивали из своих могил — так же просто, как смертные встают от сна.

Но христианство чем-то отличалось от всех остальных. Чем-то таким, что вызвало у императора такую ярость, что он развернул против последователей этого учения гонения, равных которым давно уже никто не видел.

Именно из-за этой религии, думал Деметрий, ему, его напарнику и самому хозяину приходится ночью делать подкоп под этот не то храм, не то дворец, да еще и расшатывать камни, чтобы на того, кто захочет вытащить амфоры, обрушился здоровенный кусок стены.

Что же могло храниться в этих глиняных сосудах? Ясно, что не вино или оливковое масло. Слишком уж легкими они были. Деметрий не видел в своих действиях никакого смысла. Зато император, похоже, видел, если, конечно, он не сошел с ума.


Ватикан,
апрель 1939
Эудженио Пачелли, менее двух месяцев тому назад избранный Римским папой Пием XII, быстро шел полутемными коридорами «пещеры» — так частенько называли самые глубокие части здания базилики Святого Петра, и название это было лишь наполовину шуткой. Шедший впереди отец Эмилио Сардженти обернулся, поджидая своего немолодого спутника.

— Помедленнее, Эмилио, — пропыхтел Пий. — Пусть даже твоя догадка верна, все равно, никуда оно не денется.

Молодой священник остановился; владевшее им нетерпение так и рвалось наружу.

— Конечно, Ваше святейшество.

Уже гораздо медленнее они продолжили путь между возлежащими поверх мраморных саркофагов изваяниями упокоенных римских пап. Многих пребывание в таком обществе напугало бы, но Пий часто посещал это место и в одиночестве молился.

Именно здесь, вдали от всех, он не только возносил свои слова к Господу, но и проводил обряд экзорцизма против демонов, владевших, по его убеждению, душой Адольфа Гитлера. Действия этих порождений ада он наблюдал воочию, когда год с небольшим тому назад был посланником Ватикана в Берлине. Этот человек был способен причинить непомерное зло — уничтожать целые нации, устраивать погромы и даже, если отец Сардженти действительно нашел то, о чем подозревал Пий, нанести непоправимый ущерб церкви.

Впрочем, когда его спутник наклонился и осветил лучом фонаря темный угол, он забыл на некоторое время о немецком диктаторе.

— Здесь, совсем рядом со стеной!

Пий поддернул белую сутану и опустился на колени, чтобы лучше видеть. Перед ним находилась ниша, выбранная его предшественником Пием XI для своей могилы. Именно во время подготовки места для захоронения и было сделано открытие.

— Видите? — дрожащим от нетерпения голосом спросил отец Сардженти. — Кирпичный свод под полом.

Пий все прекрасно видел. Он сел на пятки.

— Эмилио, в этом нет ничего удивительного. До того, как Константин выстроил здесь, на Ватиканском холме, первый папский дворец, в этом районе уже много веков находилось кладбище. Сначала тут хоронили усопших римляне-язычники, а потом и христиане. Вернее, тут находился грандиозный некрополь — целый город с улицами, пролегавшими между мавзолеями, выстроенными в честь умерших. Вы просто откопали вершину одной из таких построек, только и всего.

На самом деле все было куда серьезнее, и оба они об этом догадывались.


Неподалеку от Верфена, Австрия,
6 мая 1945 г.
В Тироль весна приходит медленно, с оглядкой. Мужчину, ехавшего в паровозной будке, нисколько не удивлял снег, лежавший на склонах, ведь он был укрыт от солнечного света огромными соснами и елями. Ветер, врывавшийся в незастекленные окна, принес запахи леса и сырости, а вовсе не кордита, серы и смерти — запахи, окружавшие его так долго.

Воздух был таким холодным, что обжигал легкие.

Мужчина улыбнулся. Его давно не было здесь, и тем приятнее было вновь попасть домой, вернуться на родную землю, в страну, где он за бурные последние годы почти не был. Он с восхищением смотрел на стремительно несущиеся по зеленеющим склонам, покрытым ранней весенней травой лугам потоки талых вод. Олениха, которой вскоре предстояло родить, широко раскрытыми глазами разглядывала пыхтящий паровоз, а потом повернулась, и, сверкнув белым «флажком», скрылась в тени. Наверху орел неторопливо описывал в безоблачном небе безостановочные круги.

Ничего здесь не изменилось. Горы, деревья, стремительные потоки, о чем-то тараторившие на бегу, оставались точно такими же и не обращали ни малейшего внимания на то, что весь остальной мир стал совсем не таким, как раньше, когда он бывал здесь. По мнению пассажира, изменения привели отнюдь не к лучшему.

До войны поездка на поезде из Будапешта до Вены заняла бы от силы полдня — всего-то триста километров. В сегодняшнем мире такая поездка вообще была неосуществима. После бесчисленных бомбежек и обстрелов железнодорожные пути, мосты и туннели между двумя восточноевропейскими столицами превратились в груду обломков каменного крошева. Потому-то и нужно двигаться в обход, отчего путь из столицы Венгрии до деревни становился вдвое длиннее.

По крайней мере, так ему сказали. Он не поверил; во всяком случае, причина была не только в этом.

Уже через несколько секунд его недоверие получило реальные доказательства. Поезд описал плавную дугу, и путь ему преградили два американских полугусеничных вездехода, стоявших прямо на рельсах. Пассажир разглядел смонтированные на них полудюймовые «браунинги М2», лучшие из всех многочисленных моделей тяжелых пулеметов, применявшихся в ходе войны. Солнце играло на медных патронах в заправленных лентах. С одной стороны пути расположился танк «шерман», нацеливший на паровоз черное жерло своего орудия. По другую сторону выстроились 2,5-тонные трехосные грузовики; их кузовы были накрыты брезентовыми тентами, скрывавшими их содержимое от любопытных глаз. Возле каждого грузовика стояло по дюжине людей в американской военной форме, вооруженных винтовками. Даже издалека можно было узнать нашивки 15-го пехотного полка.

Поезд и так двигался на подъеме чуть быстрее пешехода, поэтому остановиться удалось почти сразу.

— Герр штурмбаннфюрер?.. — вопросительно произнес машинист.

— Не называйте меня так, — ответил по-немецки пассажир, не отводя глаз от американцев. — Говорите просто: герр Шмидт.

Паровоз тяжело вздохнул, выпустив клубы пара. Пассажир спустился по лесенке из кабины. Он был одет в классическом тирольском стиле: рубашка с короткими рукавами, ледерхозены — короткие кожаные штаны — и зеленые вязаные чулки до колен. На голове красовалась фетровая шляпа с узкими полями, украшенная пучком шерсти горной козы. Под мышкой пассажир прижимал локтем свернутую куртку, а руки держал так, чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что он безоружен. Мужчина шел вдоль рельсов твердой походкой, как если бы каждый шаг имел для него особое значение, и держался прямо, будто шомпол проглотил, — как солдат, марширующий строевым шагом по плацу.

Из кабины одного из стоявших на путях вездеходов вылез человек, одетый, как и все военные, находившиеся поблизости, в американскую военную форму. Его короткий китель, наподобие того, в каком любил ходить Эйзенхауэр, украшали орденские ленточки и две звезды — знак различия генерал-майора. Вылез и остановился, не сделав ни шагу навстречу приехавшему; просто стоял и спокойно ждал, и выглядело это так, будто высокопоставленные офицеры союзников постоянно встречали немецкие товарные поезда в безлюдных местах среди леса.

Не доходя нескольких шагов до американца, приехавший на поезде человек остановился и прикоснулся к краю полей шляпы. Это можно было расценивать и как военный салют, и как гражданское приветствие.

— Герр генерал!

Что бы ни значил приветственный жест, американец на него не ответил.

— Вы очень точны, мистер Смит.

Приехавший улыбнулся; при этом сразу стал заметен шрам, пересекавший щеку.

— Пунктуальность — важное достоинство моего народа.

Акцент в его речи был почти неуловим, разве что «в» он произносил глуховато, отчего этот звук немного походил на «ф».

— Единственное, чтоб вас… — проворчал генерал. — Список у вас есть?

Приехавший извлек из нагрудного кармана своих ледерхозенов пачку листов и протянул их генералу.

— Здесь полный перечень и списки по вагонам.

Ничего не ответив на это, генерал подал знак военному с сержантскими нашивками на рукавах. Сержант окинул прибывшего подозрительным взглядом. Было совершенно ясно, что он не склонен доверять немцам, подписавшим капитуляцию всего восемь дней назад, и опасается подвохов. Обернувшись, он сказал что-то солдатам, и они втроем направились к продолжавшему негромко фыркать паровозу.

Мужчина в тирольском костюме задумчиво смотрел на военных. Американские солдаты плелись, шаркая ногами, как старики. Похоже, они мало заботились о состоянии формы и о блеске ботинок. Неопрятный вид. Неопрятный и обманчивый. И эти неряхи оказались такими сильными бойцами! Скажи кто-нибудь пять лет назад, что американские автомеханики и торговцы обувью не просто научатся воевать, но даже смогут разбить самую лучшую армию, какую когда-либо видел мир, его сочли бы за сумасшедшего[1].

— Этот, — сказал генерал, шедший следом за солдатами.

Втроем они ухватились за дверь первого вагона, и та с громким скрипом сдвинулась в сторону. Даже прохладный весенний воздух не смог перебить слабый кисловатый дух, потянувшийся из вагона.

— Даже боюсь спрашивать, чем это пахнет, — скривился генерал.

— Этот поезд почти три месяца ездил по Венгрии и Австрии, собирая произведения искусства и раритеты из музеев, не пожелавших, чтобы их сокровища достались русским, — ответил немец без тени смущения. — Сопровождающие, не имевшие таких удобств, как мыло и водопровод, жили прямо в вагонах. К тому же некоторые из этих вагонов до того использовались в программе переселения венгерских евреев в лагеря.

Генерал взглянул на своего собеседника так, будто перед ним находился малолетний шалопай, перешедший границы приличия.

Сделав вид, будто ничего не замечает, немец добавил:

— Исходя из наших… э-э… представлений, герр генерал, я воспользовался первыми же вагонами, какие удалось найти. Для программы переселения было задействовано громадное количество вагонов. Я и подумать не мог, что вы… э-э… придадите этому значение.

Генерал глубоко вздохнул. То ли он просто хотел глотнуть свежего воздуха, то ли не знал, что ответить на последнюю реплику; это так и осталось неизвестным. Он заглянул в первый вагон. Там громоздились рулоны ткани.

— Ковры?

— Ковры и гобелены. И несколько прекрасных скатертей.

В других вагонах находились произведения искусства, серебро, фарфор, антиквариат, коллекции монет, даже коробки с золотыми обручальными кольцами; их было гораздо больше, чем всех остальных вещей. Это прямо говорило о том, что случилось с их бывшими владельцами.

Дойдя до конца поезда, генерал приказал троим солдатам удалиться, а сам в сопровождении своего спутника направился дальше по узкой оленьей тропе.

— Здесь все? — помахал он списком.

Немец, шедший, держа руки за спиной, покачал головой.

— О, нет, герр генерал.

Мужчина в форме остановился так резко, словно наткнулся на невидимый барьер.

— Нет? Черт возьми, это еще что такое? В нашем соглашении ясно говорилось: все.

— Конечно, герр генерал, — совершенно дружеским тоном сказал немец. — Ваше желание было высказано предельно ясно. Вы хотели получить все имущество, конфискованное у евреев, отправленных в лагеря, и хранившееся на складах рейха.

Было заметно, что генерал теряет самообладание. Он явно не относился к числу людей, способных обходить прямые указания.

— В таком случае, что за черт?..

Со стороны поезда донесся отрывистый треск выстрелов; эхо, как теннисные мячики, рассыпалось между горами.

Мужчина в штатском, ничуть не удивленный, кивнул туда, где раздался звук.

— Просто слегка подстраховался, чтобы не присоединиться к нашему несчастному другу-машинисту и поездной бригаде.

— Сколько именно?.. — Генерал так разволновался, что не смог закончить фразу.

Его собеседник в тирольском костюме повернулся, видимо, чтобы пойти по той же тропинке обратно.

— Кое-что. «Пресвятая дева» Микеланджело, Ван Эйк, кое-какие мелочи. Мебели нет совсем — она слишком громоздка. В общем, вероятно, миллионов на пятнадцать-двадцать ваших долларов.

— Сукин сын! — взорвался генерал. — Не хватало мне тут еще дипломатию разводить с каким-то тухлым капустником!

Его собеседник остался невозмутим.

— Позвольте, генерал, напомнить вам, что у вашего начальства может… как бы сказать получше… возникнуть интерес к тому, чем вы занимаетесь. Я знаю, что вы имеете право реквизировать мебель для вашего штаба, но булевские столы семнадцатого века и фламандские ковры… Не говоря уже о полутонне, — ну, может быть, чуть больше или чуть меньше — обручальных колец и драгоценных камнях в оправах и без оных.

Пальцы генерала вцепились в висевшую на его поясе кобуру.

— Я сейчас… — Он скорчил гримасу, очевидно, пытаясь вернуть себе самообладание. — К вашему сведению: все эти вещи отправятся на склад в Зальцбург и будут находиться там до тех пор, пока не удастся установить их законных владельцев.

Голубые глаза человека в ледерхозенах, не мигая, встретили взгляд военного.

— Несомненно, герр генерал. Я также не сомневаюсь в том, что ваши люди застрелили безоружного машиниста, его помощника и кочегара исключительно потому, что те попытались убежать. Теперь вам остается лишь выполнить до конца нашу договоренность, и все остальное тоже станет вашим.

— Разве я могу быть уверен, что?..

Одетый в гражданское собеседник генерала улыбнулся. Эта улыбка была холодна, как горный воздух.

— Вы не можете. Зато вы точно знаете, что без меня не получите остального. — Он взглянул на гору и, подняв руку, положил ее на плечо американского военного. Два старых товарища возвращаются с прогулки, да и только. — А теперь вернемся к вашим людям, согласны?


Западный Берлин, Германия, аэропорт Темпельхоф,
декабрь 1988
Принадлежавший армии США самолет «Бич кинг эйр А300» взбрыкивал, как дикий бык на родео. Пилот, кадровый военный, майор, что-то говорил в микрофон, прикрепленный к наушникам, а второй пилот, первый лейтенант, смотрел то на приборы, то на лежавшую у него на коленях книгу джеппесеновских[2] таблиц подходов.

— Ты только посмотри! — воскликнул майор, глядя на непроглядное от снегопада небо. — Летим словно в б…ской простыне. Если сможем зайти с первого раза, значит, мы чертовы везунчики.

Лейтенант кивнул, всем своим видом выражая полное согласие. Аэродром Темпельхоф с его коротенькими взлетно-посадочными полосами, да еще и окруженный жилыми домами, был не из тех мест, где летчик, прозевавший подход, может без труда зайти на второй круг. И обзор аэродрома здесь был никудышный, и набирать высоту, чтобы выйти на повторный круг, было очень сложно.

Он вновь уткнулся в таблицу.

— Пятьсот, сэр.

Майор требовал от своих вторых пилотов, чтобы они вслух называли ему высоту и расстояние от пройденной точки поворота. Так он лучше представлял себе, где следовало ожидать появления «кролика» — огней приближения к ВПП — или других устройств сигнализации, указывающих заход на посадку.

— Четыреста, сэр.

Майор внимательно смотрел вперед.

— Проверял, как там наш пассажир?

Лейтенант кивнул.

— Да, сэр, как раз перед тем, как Центр передал нас берлинской зоне. Он спал как убитый.

— Спал? В такую метель? Если он не боится до икоты, значит, он или идиот, или просто притворяется.

— Да, сэр. Триста.

— Берлин на месте, полоса три-шесть, — радостно воскликнул майор в микрофон радиогарнитуры.

Прошло еще тридцать секунд, прежде чем лейтенант смог разглядеть ряд тусклых белых огней, издалека указывающих ось взлетно-посадочной полосы.

— Посадка штатная, сэр?

— Так точно, лейтенант. Полные обороты. Закрылки выпустить. Скорость высокая.

Вряд ли лейтенант больше обрадовался бы неожиданному продвижению по службе, чем вырисовывавшимся сквозь летящий густой снег постройкам Темпельхофа, выполненным в безвкусном устрашающе-тяжелом фашистском стиле. Союзники выстроили на западе Берлина большое современное поле, откуда совершали полеты и гражданские, и военные самолеты, но Темпельхоф располагался намного ближе к центру города. Лейтенант подумал, что давно устаревший аэродром продолжают использовать, потому что никто не решается уничтожить вещественный памятник тем, кто летал сюда в 1946–1949 годах, когда самолеты садились здесь через каждые шестьдесят три секунды, ночью и днем, в летную или нелетную погоду, доставляя еду и горючее в оккупированный город. Он даже знал, что на краю поля стоит монумент в честь этих летчиков — абстрактная скульптура, названная непочтительными аборигенами «рукой голода». Темпельхоф, решил лейтенант, сохранится до тех пор, пока кто-нибудь еще будет помнить про «Берлинский воздушный мост».

Зданиям очень пошла бы на пользу покраска, а рулежные дорожки, судя по всему, неплохо было бы подлатать. Вообще этот аэродром всегда ассоциировался у лейтенанта с какой-нибудь кинозвездой 1940-х годов, с тех пор опустившейся и живущей на социальное пособие и случайные подачки.

Когда пропеллеры остановились, о том, что вне самолета существует какая-то жизнь, свидетельствовали лишь светящиеся жезлы регулировщиков на поле. Майор закончил ритуал перечисления отключаемой аппаратуры, и лейтенант высунулся в узкий отсек, отделявший пилотскую кабину от пассажирского салона.

Пассажир тер глаза кулаками; судя по всему, он проснулся лишь в момент посадки, получившейся все же несколько более жесткой, чем хотелось бы летчикам. Он сонно улыбнулся лейтенанту и выглянул в иллюминатор. Лейтенант, пригнувшись, проследил его взгляд и был удивлен, а вернее, потрясен, увидев, как к самолету подъехал черный лимузин и остановился, погасив фары.

Пассажир встал и потянулся, насколько позволял низкий потолок фюзеляжа.

— Думаю, это за мной. Спасибо, что подвезли.

— Да не за что, — пробормотал в ответ лейтенант. Он протиснулся мимо пассажира, повернул штурвал, и гермозамок двустворчатой двери, зашипев, впустил в самолет зимний воздух. После этого пилот отступил в сторону, пропуская сбежавшего по невысокому трапу пассажира, и сказал ему вслед: — Желаю хорошо провести время в Берлине.

Пассажир остановился и повернулся к нему.

— Спасибо. Но у меня, к сожалению, другие планы.

От внимания лейтенанта не ускользнуло то, что молодой человек замотал подбородок шарфом. Для тепла или для того, чтобы спрятаться от восточногерманских шпионов, часто фотографировавших прибывающих пассажиров?

За спиной лейтенанта вырос майор.

— Черт возьми, кто он такой?

Лейтенант пожал плечами.

— В полетной ведомости написано: Лэнгфорд Рейлли, какой-то там гражданский служащий из Франкфурта.

Майор наклонился и проводил взглядом быстро скрывавшийся в снегопаде автомобиль.

— Могу поспорить, это шпион.

Лейтенант взял с диванчика книгу.

— Запросто. Но вы посмотрите, что он забыл! «Winnie Ille Pooh».

Майор, насупившись, рассматривал книгу.

— Что это еще такое? Какой-то иностранный язык…

— Сдается мне, что это старый добрый «Винни-Пух», только на латыни.


Теперь, на самом деле оказавшись в Берлине, Лэнгфорд, или, как его обычно называли, Лэнг Рейлли понимал, что вляпался в грандиозные неприятности. Его подташнивало, ему казалось, что мочевой пузырь переполнен, и так и подмывало распахнуть дверь автомобиля, выпрыгнуть и убежать. Вообще, как ему могла прийти в голову такая дурацкая мысль — напроситься сюда? Когда Управление предложило ему работу (сразу же после колледжа!), он представил себе тайную жизнь в романтичных европейских городах, например в Будапеште или в Праге. В одной руке пистолет с глушителем, а другой он обнимает за талию какую-нибудь местную красотку. Как чаще всего и случается, реальность зрелых лет нисколько не походила на фантазии юности. На «Ферме» — базе Управления, расположенной к югу от Вашингтона, он прошел стандартный курс обучения: криптография, стрельба, рукопашный бой, психология и множество других предметов, не имевших, насколько он мог судить, никакого отношения к названиям курсов.

По окончании обучения он получил направление в Третий директорат — стратегическую разведку. Назначение разочаровало его. Как и все его однокашники, он мечтал о Четвертом, занимавшемся оперативной работой. Однако он или слишком хорошо проявил себя в скучной интеллектуальной области шпионского дела, или, наоборот, оказался слаб в той сфере, где требовалось умение уболтать, а то и пришибить человека, и еще ряд других специфических умений, приписываемых сотрудникам Четвертого директората литературно-развлекательной индустрией.

Могло быть и хуже, утешал себя Лэнг. Он ведь мог угодить в Первый директорат, в администрацию, и целыми днями изучал бы бюджеты, проверял расходы и вообще сделался настоящим бухгалтером из разведывательного ведомства. Впрочем, нет, такого случиться не могло. По части математики он был до омерзения слаб. И технических способностей у него не было, так что он не имел шансов попасть и во Второй директорат, материально-техническую службу, аналогичную пресловутой службе Кью, снабжавшей Джеймса Бонда отравленными иглами в зонтиках, фотоаппаратами, вмонтированными в пряжки поясных ремней, и зажигалками, стрелявшими самыми настоящими пулями.

Откинувшись на спинку сиденья автомобиля, Лэнг смотрел в снежную ночь. Итак, за каким же дьяволом он уехал от своих восточноевропейских газет, от привычной расшифровки телевизионных передач, покинул свой удобный, хотя и без претензий на роскошь кабинет с видом на франкфуртский железнодорожный вокзал? Хуже того, какой черт вообще заставил его высунуться?

Ладно, сказал он себе, эта операция, по всей видимости, окажется одной из последних в ходе «холодной войны». И сам Советский Союз, и устроенный им в Восточной Германии рай для рабочих стремительно рушатся. Информацию, доказывающую это, он видел собственными глазами. И уничтожит их не более сильная армия, не более толковые генералы и не более прогрессивная идеология. Они попросту разорились, обанкротились, пытаясь угнаться в военном отношении за своими соседями. Точнее будет сказать, за НАТО и Соединенными Штатами.

Но, рушатся они или нет, лично Лэнг взялся за нечто такое, что могло стоить ему жизни. И всего-то ради приключения, ради того, чтобы рассказать внукам что-то интересное. Если он доживет и сможет ими обзавестись…

Автомобиль свернул на Фридрихштрассе, снизил скорость и сделал еще один поворот на улицу, ее название Лэнг не рассмотрел. Потом лимузин остановился перед зданием, ничем не отличавшимся от соседних. Почти сразу же двери гаража распахнулись.

Внутри оказался старенький помятый грузовик «Опал», возле него стояли двое мужчин в костюмах. Один из них шагнул вперед, открыл дверцу машины рядом с Лэнгом и протянул руку.

— Добро пожаловать в Берлин, Лэнг.

Рейлли стало неловко. Лицо было вроде бы знакомое, но вспомнить этого человека за то время, пока он вылезал из машины, не удалось. А ведь умение запоминать обстоятельства и подробности, при которых видел кого-то, было важным качеством для его профессии.

— Благодарю.

— Мы боялись, как бы погода не сорвала миссию, — сказал второй; этого типа Лэнг точно никогда прежде не видел.

Первый из встречавших вручил Лэнгу аккуратно висевший на плечиках костюм.

— Тем не менее мы опаздываем. Вы сумеете быстро переодеться?

Через несколько минут Лэнг оказался в изрядно поношенном, но тщательно отглаженном темном костюме при жестко накрахмаленной сорочке с затертыми манжетами и пристегивающемся галстуке-бабочке.

— Теперь это. — Тот же человек извлек откуда-то пару ботинок.

Лэнг обратил внимание на то, что ботинки начищены до яркого блеска, но с дырявыми подметками.

Следующим элементом нового гардероба оказалось потертое пальто.

— Единственная вещь, которая мне не по мерке, — заметил Лэнг, подворачивая рукава, полностью закрывавшие его кулаки.

— Даже в Западном Берлине, — ответил второй из встретивших его, — мало кто может позволить себе выбрасывать вещи, требующие лишь легкой починки. Если ваша одежда будет выглядеть сшитой на заказ, вы вызовете подозрения.

— Ладно, — сказал первый. — А вот план ваших дальнейших действий. Отсюда вы выедете и свернете направо, на Фридрихштрассе. Направляйтесь прямо к контрольно-пропускному пункту «Чарли». Даже при большом желании не промахнетесь.

Второй хихикнул и отвел взгляд от своего компаньона.

— За КПП свернете на втором повороте налево. На углу увидите мужчину, чинящего велосипедную цепь. Как раз к вашему приезду он закончит работу. Следуйте за ним. А тот парень, кого вы подберете, объяснит вам, что надо делать.

Лэнг закончил шнуровать ботинки, отметив при этом, что шнурки предусмотрительно порвали, а потом аккуратно, но довольно заметно, связали.

— Как я узнаю, что имею дело с тем самым человеком? Он скажет какой-нибудь пароль или что-то в этом роде?

Первый из двоих его собеседников вынул из кармана пальто фотографию.

— Мы продвинулись немного дальше. Вот ваш человек. Позаботьтесь о том, чтобы безошибочно его узнать.

Лэнг не сомневался, что это лицо он не забудет.

Единственная щетка стеклоочистителя сломалась и только непрестанно перекидывала сыпавшийся снег с одной стороны ветрового стекла к другой. Лэнгу то и дело приходилось опускать окно и расчищать на стекле лунку, чтобы видеть дорогу. Если в машине когда-то и была печка, то больше она не работала. Лэнг был благодарен организаторам операции за то, что они позаботились о пальто, и неважно, что оно сидело на нем, как мешок.

Отъехав два квартала, он понял, что развеселило инструктора. Освещению контрольно-пропускного пункта «Чарли» позавидовала бы любая операционная. Собравшиеся в длинную вереницу автомобили ждали своей очереди перед громадным — с дорожный рекламный щит — объявлением: «Вы покидаете американский сектор», как будто это не было ясно при виде множества вооруженных восточногерманских солдат и Volkspolizeien[3].

Когда подошла очередь Лэнга, шлагбаум поднялся, и мужчина в форме знаком приказал ему проезжать. Через несколько шагов находился другой шлагбаум; за ним расхаживали, пытаясь согреться, еще пять или шесть солдат, державшие в руках «АК-47».

Офицер подошел поближе и провел пальцами по горлу: сигнал выключить мотор. Лэнг повернул ключ зажигания и опустил окно, содрогнувшись от ворвавшегося в кабину ледяного ветра.

— Ihre Papier, bitte[4].

Лэнг протянул контролеру несколько бумаг, выданные встречающими западногерманский паспорт и полагающееся количество дойчмарок, подлежащие в обязательном порядке обмену на ничего не стоящую валюту ГДР. Использование валют других стран восточные немцы строго-настрого запрещали.

Контролер отступил в теплую караулку, оставив Лэнга дрожать в кабине. Двое солдат, подозрительно посматривая, крутились возле грузовика, а еще один при помощи зеркала, прикрепленного к шесту, осматривал днище машины. Нетрудно было понять, что охранники намеренно затягивали осмотр, пытаясь подвергнуть всех приезжих с Запада своеобразному унижению.

В конце концов документы вернули, шлагбаум подняли, и Лэнг продолжил путь. Слабенькие фары «Опала» так же мало годились для борьбы против снегопада, как и «дворники». Но и в таких условиях Лэнг различал контуры полуразрушенных и брошенных домов, так не похожих на сверкающие свежестью постройки, замеченные им во время краткой поездки через Западный Берлин. Можно было подумать, что ГДР, Германская Демократическая Республика, намеревалась сохранять эти руины как напоминание о Второй мировой войне.

Фары давали так мало света, что Лэнг чуть не наехал на возившегося с велосипедом человека. Мелькнув тенью в бледном свете, мужчина поднял велосипед, сел и покатил вдоль улицы. Ни разу не оглянувшись, он свернул в переулок, а где-то уже посередине въехал в ворота под открытый навес и дождался, пока Лэнг введет грузовик туда же. Потом он поехал дальше.

Полуоткрытое пространство освещалось единственной лампочкой, свисавшей с потолка. Двое мужчин в костюмах, заношенных даже сильнее, нежели полученный Лэнгом в Западном Берлине, стояли около широкого с одного конца и заметно сужавшегося к другому гроба. Один из них был изображен на фотографии, ее уже недавно показали Лэнгу.

Герхардт Фукс занимал видное место в восточногерманском правительстве. Положение герра Фукса было настолько прочным, что он сохранил его даже после того, как его дочь Гертруда перебежала на Запад. Впрочем, его везение неминуемо должно было закончиться, если его товарищи узнали бы, что она теперь работает на ЦРУ. Хотя не исключено, что Фукс предвидел для своей страны не столь светлое будущее, обещанное средствами массовой информации, и поэтому решил воссоединиться с дочерью по ту сторону Берлинской стены. И дело не в том, что он мог оказаться полезным Управлению, а в том, что одним из приоритетов работы было оказание помощи родственникам невозвращенцев, пытающимся покинуть любую из стран-сателлитов СССР. Политика и доброе дело — и к тому же толковый бизнес.

Лэнг не входил в число оперативников, постоянно работавших в Германии, и не имел никакого понятия о потенциальной ценности Фукса. Ему было известно лишь то, что Гертруда, или, как ее сразу стали называть американцы, Герт, просто потребовала, чтобы ее отца вывезли — это было ее основным условием. И еще было чрезвычайно важно, чтобы в операции не участвовал ни один человек из тех, кого впоследствии могла бы опознать другая сторона. Следовательно, действовать предстояло добровольцам, и взгляд Герт, обладательницы самых синих глаз, какие когда-либо видел Лэнг, остановился на нем. А его толкнул на участие в этой операции не столько здравый смысл, сколько всплеск тестостерона.

Мужчины без единого слова подняли гроб в кузов грузовика. Лэнг знал, что лишь мертвым разрешалось свободно пересекать Берлинскую стену. Даже коммунисты понимали, что семьи, географически разделенные из-за политических проблем, должны иметь право воссоединяться в смерти. И потому перевозка трупов для организации похорон была обычным делом.

Но это просто не могло получиться! Что может быть очевиднее, чем перевозка живого человека через границу в гробу? У парней из оперативного директората, несомненно, хватило бы здравого смысла…

Один из двоих немцев (не Фукс), постучал в окно и жестом попросил Лэнга открыть дверь.

Фукс забрался в кабину.

— Guten Abend, mein Herr. Lassen uns fahren[5].

Можно ехать? Получается, что Фукс собрался ехать в кабине? А как же гроб? И потом Лэнга осенило. План действительно был крайне хорош. Вряд ли пограничникам придет в голову, что кто-то решил так нагло пересечь границу. Пожалуй, они могут заподозрить что-то неладное с перевозимым покойником и станут искать двойное дно в гробу или тайник под кузовом машины.

Лэнг задом подал машину в переулок, развернулся и поехал обратно, следуя указаниям Фукса.

Машин, направлявшихся через контрольно-пропускной пункт с Востока на Запад, почти не было. Лэнг вручил те же самые бумаги тому же самому скучающему офицеру, Фукс добавил свои документы. Снова офицер удалился в помещение, чтобы изучить документы, как будто он не держал их в руках каких-то двадцать минут назад. Зато солдаты проявляли намного больше рвения, чем в его первый проезд. Понятно, что коммунисты должны были куда сильнее беспокоиться насчет того, что уезжало от них, чем того, что ввозилось.

Двое пограничников забрались в кузов и, умело орудуя ломом, сорвали с гроба крышку. В зеркале заднего обзора Лэнг видел, как обоих тут же перекосило от отвращения, они бросили крышку и отскочили. Он подумал, что Фукс, судя по всему, подобрал очень уж выдержанный труп. Не позаботившись о том, чтобы снова заколотить гроб, солдаты спрыгнули наземь. Тут же из помещения появился офицер с бумагами Лэнга и Фукса. Он протянул документы Лэнгу, опустил руку, но не отошел, а пристально уставился на Фукса, нисколько не пытаясь скрыть своего интереса к пассажиру дряхлого грузовичка. Рука Лэнга легла на рукоятку двери. Он мог в любую секунду распахнуть ее, отшвырнуть восточного немца и рвануть со всех ног через границу.

Вдруг возле караульного помещения кто-то громко заорал по-английски, тут же последовал ответ на немецком языке. Лэнг, Фукс и бдительный офицер, как один, повернулись туда. Мужчина в форме американского армейского офицера, изрыгая проклятия, боролся с двумя полицейскими. Несомненно, он был пьян. Лэнг решил, что это представитель расквартированного в Западном Берлине американского военного представительства, рискнувший пересечь границу, чтобы посетить проституток. Это занятие процветало в коммунистическом секторе, а восточногерманское правительство, не желавшее признавать существования у себя проституции, все же тактично закрывало глаза на этот вид деятельности, поскольку он относился к тем немногочисленным способам, что позволяли твердой валюте проникать за стену.

К шлагбауму рысцой подбежали двое военных полицейских США в белых шлемах. Кобуры на ремнях у них были пусты, и руки они держали так, чтобы сразу было видно, что оружия у них нет. Восточные немцы проявляли к происходящему мало интереса, и Лэнг предположил, что такие события здесь случаются не так уж редко. Немцы волокли продолжавшего громко ругаться американца к западному шлагбауму, где его терпеливо ждала военная полиция.

Внезапно американец высвободил руку и нанес мощный удар одному из пограничников. Восточногерманский офицер отвернулся от «Опала», выхватил из кобуры пистолет и что-то грозно выкрикнул. Лэнг, взмолившись, чтобы стартер «Опала» не подвел и работал лучше, чем все остальное в грузовике, повернул и нажал старомодную кнопку. Как только мотор заработал, офицер-пограничник вновь повернулся с оружием в руке, но было поздно. Лэнг уже снес капотом шлагбаум, преграждавший дорогу, и оказался в Западном Берлине.

Через полчаса он сидел в маленькой квартирке и за бутылкой скотча давал отчет обо всем случившемся тем же людям, что инструктировали его перед отправкой на задание.

— Этот американец на КПП… — сказал Лэнг. — Если он не…

Его прервал стук в дверь.

— Надеюсь, это принесли обед, — сказал один из собеседников Лэнга.

Второй открыл дверь.

В коридоре стоял высокий мужчина в испачканной и порванной форме армии США. Его правый глаз заплыл, а к утру, решил Лэнг, вся эта красота превратится в роскошный темно-багровый синяк. Из разбитой нижней губы еще сочилась кровь. Это был тот самый скандалист с контрольно-пропускного пункта «Чарли».

Он вошел в комнату с таким видом, будто вторжение пьяного младшего офицера на совещание сотрудников ЦРУ было самым обычным делом в мире.

— Эти парни тебя не обижают? — обратился он к Лэнгу.

Рейлли не знал, что на это ответить.

— Вроде нет.

Между тем офицер увидел виски.

— У вас есть еще стакан, или мне придется пить из бутылки?

Один из разведчиков встал и направился на кухню, а вновь прибывший протянул руку и представился:

— Дон Хафф.

Глава 1

Севилья, Испания, Калье Колон, 27,
9:21 (нынешнее время)
Вид патио совершенно не соответствовал происходившему. Внутри было темно, лучи утреннего солнца еще не коснулись оштукатуренных стен. Разноцветные огни мигалок полицейских автомобилей придавали неестественные яркие оттенки воде в мавританском фонтане XIII века; слова, доносившиеся из потрескивающих раций, рикошетом отскакивали от слепленных вручную кирпичей. Да что там, все сколько-нибудь современное казалось анахронизмом на этих узких улицах, находившихся всего в нескольких кварталах от Алькасара, выстроенной в знаменитом стиле мудехар мавританской крепости; именно там, если верить легенде, молодому моряку из Генуи удалось убедить королеву заложить драгоценности, чтобы финансировать его плавание[6]. А уж находящемуся в величественном соборе, что на северной стороне вымощенной брусчаткой площади де-ла-Вирхен-лос-Рейес, роскошному саркофагу, украшенному скульптурной группой с изображением священников, несущих ковчег — под их ногами упокоен прах этого моряка, — столь простое определение, как «легендарный», и вовсе не подходит.

Огромные колокола этого собора только-только отбили время — как они делали на протяжении многих столетий, — когда молодая женщина остановилась перед изящными коваными воротами, вставила ключ и вошла, чтобы приняться за свою обычную работу. Оказавшись за высокой стеной, она пересекла патио, сохранившее прохладу минувшей ночи. Обрамлявшие улицу за стеной цветущие апельсиновые деревья насыщали воздух ароматом; на их листьях еще поблескивала утренняя роса.

Другой ключ открывал уже современный замок с мощным запором, врезанный в украшенную резным узором массивную двустворчатую дверь. По вызывающе посвистывавшей под резиновыми подошвами керамической плитке женщина прошла по трехэтажному вестибюлю. Справа начиналась каменная лестница, на втором марше раздваивавшаяся и расходящаяся к одинаковым галереям жилой части дома. Перед женщиной находилась большая столовая с длинным столом, окруженным с двух сторон двенадцатью стульями. Дойдя до конца стола, она остановилась, втянула ноздрями воздух — и тотчас стала похожа на осторожную олениху на открытом со всех сторон лугу.

Женщина не почувствовала запаха кофе.

Странно.

Приходя сюда каждое утро, уже около двух лет, она заставала американца в кухне, где он пил свежесваренный кофе. Так было всегда, когда он находился в Севилье. Но много раз случалось и так, что, приходя на работу, она находила лишь записки с перечнем заданий. Например, проанализировать какой-то этап периода правления Франко, или узнать адрес престарелого фалангиста (у него он хотел взять интервью), или записать все выполненное на карточки и расставить их в определенном порядке. Можно было подумать, что американец не доверял компьютеру, хотя и достаточно часто использовал его в работе.

Американец Дональд Хафф, или сеньор Дон, как она его называла, взял ее на работу восемнадцать месяцев назад и платил ей вдвое больше, чем она зарабатывала, преподавая английский язык. Этим дело не ограничивалось. Из Америки поступали посылки с прекрасной одеждой; на них в качестве обратного адреса указывался лишь магазин, а не отправитель. Конечно, если бы она знала имя своего анонимного благодетеля, то, согласно традиции и для защиты своей репутации ей следовало бы возвращать их — одинокая женщина не должна принимать столь дорогие подарки от постороннего человека. Равно как и огромнуюамериканскую индейку, украсившую их стол в прошлое Рождество. На свой весьма скромный прежний заработок, даже если добавить вдовью пенсию матери, она, конечно же, не смогла бы купить такую птицу. Этого сущего чудовища хватило на целую неделю. Не смогли бы они на свой совместный доход поехать на поезде в Коста-дель-Соль и снять там раздельные номера в гостинице — такой подарок сеньор Дон сделал ее матери на день рождения.

И вот, через несколько месяцев, сеньор Дон должен был покинуть это великолепное жилище — он почти закончил свою книгу. Она будет тосковать без него — своего друга и покровителя.

Но почему он не сварил свой утренний кофе?

Она толкнула распашную дверь и вошла в кухню. Печь с двумя плитами — одна с конфорками для приготовления пищи, другая духовка для выпечки — как всегда, сияла чистотой. Ничего другого и быть не могло, потому что ею не пользовались уже более ста лет. Еду готовили в другом помещении — комнатке размером чуть больше обычной кладовой, заполненной самым современным оборудованием. Там были газовая плита с духовкой, очень большой, по европейским меркам, холодильник, набивавшийся в случае необходимости на целую неделю вперед, и микроволновая печь (она увидала это устройство впервые в жизни). Дверь можно было закрыть, спрятав все эти чудеса от посторонних глаз, что давало сеньору Дону, склоняясь над старинным очагом, возможность рассказывать приглашенным к обеду гостям, что это она приготовила все стоявшее на столе.

Кофеварка стояла там же, где она оставила ее накануне — пустая. Это вызвало у нее какое-то странное предчувствие.

Женщина положила сумочку рядом с кофеваркой и, вернувшись тем же путем, поднялась на лестницу и прошла по открытой галерее к входу в комнаты, использующиеся под кабинеты, рабочую библиотеку, архив материалов и для всяких других насущных целей.

Дверь была приоткрыта.

Сеньор Дон никогда не оставлял дверь открытой. Страшно боясь того, что уборщицы могут нечаянно выбросить с мусором запись какой-нибудь невосполнимой подробности исследования, переложат с места на место одну из карточек указателя или сделают еще что-нибудь из того, что сеньор назвал Тяжелейшей, Преступнейшей Халатностью (все с заглавных букв), ежедневно, заканчивая работу, он запирал дверь на ключ.

Она открыла дверь чуть шире, чтобы можно было просунуть голову.

— Сеньор Дон?

Ответа не последовало.

В здании не было кондиционеров, но ей стало холодно. Она заставила себя толкнуть дверь дальше, пока не уперлась во что-то, лежавшее на полу. Протиснувшись между дверью и притолокой, женщина проскользнула в комнату и увидела, что же не давало двери открыться.

Сеньор Дон.

Безжизненные глаза, казалось, смотрели сквозь нее. На его лице застыло удивленное выражение, как будто он не мог поверить, что кто-то или что-то могло лишить его жизни. Его голова покоилась в маленькой лужице крови и серого желе; как она инстинктивно поняла, эти пятна совсем недавно были мозгами.

Откуда-то донеслись крики. Прошло не менее минуты, прежде чем она сообразила, что кричал не кто-то, а она сама…

— Сеньорита?

Ее мысли вернулись к настоящему, к полицейским автомобилям в патио, похожим на мигающий многоцветный кошмарный сон. Женщина сидела за маленьким трехногим столом в кухне, стискивая обеими ладонями чашку с давно остывшим кофе. Она сварила его себе, потому что ей необходимо было хоть чем-то заняться, пока полиция осматривала дом.

Она посмотрела на грубоватое лицо старшего инспектора. На вид ему можно было дать лет пятьдесят. Самой примечательной особенностью его внешности были печальные карие глаз, походившие на скорбные глаза таксы. Можно было подумать, что насилие и жестокость — то, с чем постоянно приходилось сталкиваться по работе, отпечатались на его лице выражением постоянного уныния.

— Что? Я могу, наконец, пойти собрать бумаги?

Мужчина медленно покачал головой, как будто скорбел по поводу того, что ему приходится вновь сообщать дурные вести.

— К сожалению, нет. Вы же видели, что бумаги разбросаны повсюду. Такое впечатление, что убийца что-то искал. Мы должны все внимательно осмотреть.

Полицейский сел рядом с нею, вытряс сигарету из пачки и оглянулся в поисках пепельницы. Женщина встала, принесла ему маленькое блюдце, и он, вопросительно подняв брови, взглянул на нее.

— Не стесняйтесь, — разрешила она.

Инспектор закурил, помахал рукой, гася спичку, посмотрел на нее сквозь облачко синего дыма, а потом поставил на стол рядом со своим блокнотом маленький диктофон.

— Вы Сония Эскобиа Ривериа?

Она кивнула, подумав мимоходом, что он называет ее по имени уже второй раз — видимо, для того, чтобы записать на пленку. Женщина уже представилась, когда он приехал вместе с другими полицейскими.

Полицейский спросил ее адрес, где и кем она работала, где училась. Эти вопросы, насколько Сония могла судить, не имели никакого отношения к случившемуся несчастью.

Осведомившись, давно ли она работала у сеньора Дона, он спросил напрямик:

— У вас есть хоть какие-то соображения о том, кто и почему мог желать его смерти?

Сония покачала головой и почувствовала, как слезы, которые она все это время утирала, вновь неудержимо хлынули по щекам.

— Нет.

Инспектор погасил сигарету и долго смотрел на пепельницу, как будто рассчитывал найти там идею для следующего вопроса.

— Он что-то писал… Что именно?

Женщина пожала плечами, понимая, как глупо должен прозвучать ее ответ.

— Точно не знаю. Я выясняла для него различные факты, по большей части, связанные с правлением Франко или со Второй мировой войной, а уж писал все он сам.

— И вы никогда его об этом не спрашивали? — скептически осведомился инспектор.

— Конечно, спрашивала. Особенно в первое время. Сначала он смеялся и говорил, что мне это будет неинтересно. Потом эти вопросы, кажется, стали его раздражать, и я отстала, конечно. Хотя, думаю, вы легко сможете узнать все это, просмотрев компьютер.

Инспектор прищурился, а его глаза сразу утратили скорбное выражение.

— Это была бы очень хорошая мысль, если бы кто-то не позаботился о том, чтобы снять с компьютера крышку и вынуть оттуда жесткий диск.

Она изумленно уставилась на него, поняла, что сидит с открытым ртом, закрыла его и лишь после этого ответила:

— Сеньор Дон часто делал резервные копии.

Инспектор принялся разминать следующую сигарету.

— Где? На компакт-дисках? Мы не нашли ни одного. Похоже, наш убийца очень постарался уничтожить все материалы исследования и результаты работы сеньора Хаффа.

Сония поднялась, ноги, похоже, не хотели держать ее.

— Не все. — Она взяла сумочку. — Один компакт-диск у меня здесь.

Инспектор нахмурил брови.

— Почему он оказался у вас? Сами же говорите, что он так трясся над тайнами своей работы…

Сония протянула диск полицейскому.

— Насчет меня он мог не беспокоиться. Дома у меня компьютера нет. В общем, здесь фотографии, оцифрованные фотографии. Он поручил мне пойти с ними в фотостудию, чтобы там что-то подретушировали, что-то осветлили, что-то увеличили. Вчера я не успела и хотела сделать это сегодня, после сиесты.

Инспектор протянул руку и взял диск.

— Мы вернем его, когда закончим следствие.

Когда это случится, и случится ли вообще, подумала Сония, но, конечно, вслух этого не сказала.

Глава 2

Атланта, Джорджия, Парк-Плейс, 2660, Пичтри-роуд,
следующим вечером
Теплый весенний ветерок очень деликатно напоминал о том, что примерно через месяц установится очень жаркая и влажная погода. Двоим мужчинам, стоящим на балконе двадцать четвертого этажа, лежавший внизу город казался россыпью драгоценных камней, протянувшейся к южному горизонту, где мелькали взлетавшие и снижавшиеся самолеты, похожие на рой встревоженных светлячков. Мужчины взирали на это молча, попыхивая сигарами.

Тот из них, что был пониже ростом, чернокожий, в рубашке спортивного стиля с открытым воротом — из-под него выглядывал золотой крест, — с удовольствием погладил живот.

— Deorum cibus!

Второй, тоже одетый по-домашнему, хохотнул.

— Да, Фрэнсис, действительно, пища богов. По крайней мере, вы отдали дань моим стараниям. Но, самое главное, что jejunus raro stomachus vulgaria temnit.

— Гораций действительно говорил, что голодный живот редко отказывается от самой простой пищи, но этот потрясающий обед можно назвать как угодно, только не простым. — Отец Фрэнсис Нарамба шутливо нахмурился. — И кстати, должен заметить, с тех пор как в вашем доме появилась Герт, качество еды здесь стало несравненно выше. Лэнг, я не намерен поучать, но…

Лэнгфорд Рейлли посмотрел на столбик пепла на кончике своей сигары.

— Фрэнсис, но ведь вас никто не заставляет, — добродушно отозвался он. — Мы, безбожники, смотрим на жизнь во грехе совсем не так, как вы, паписты. Вы когда-нибудь слышали насчет capistrum maritale[7]?

Теперь уже Фрэнсис усмехнулся — словно ветерок зашуршал сухими листьями.

— Как священник, я могу не страшиться брачных уз, о них писал Ювенал. Но ваш первый брак был удачным. Если бы Дон осталась жива…

Сообразив, что вступил, пожалуй, на слишком опасную почву, Фрэнсис запыхтел сигарой. Дон, жена Лэнга, умерла от рака после тяжелой мучительной болезни задолго до того, как священник познакомился со своим другом.

Фрэнсис прервал паузу, угрожающе затянувшуюся.

— И что же, Герт так и собирается оставаться в нынешнем неопределенном положении?

Судя по тому, что Лэнг помрачнел еще больше, священник допустил вторую грубую ошибку.

— Спросите ее сами.

Фрэнсис вздохнул и повернулся к другу.

— Знаете, Лэнг, сегодня вечером я, похоже, все говорю невпопад и только расстраиваю вас. Пожалуй, мне было бы лучше…

Лэнг поднял руку и обнял священника за плечо.

— Amicus est tanquam alter idem, Фрэнсис. Друг — мое второе «я». Вернее сказать, я сам сегодня что-то раздражителен.

Фрэнсис, успокоившись, улыбнулся, ослепительно сверкнув зубами. Уроженец одной из терзаемых кровавыми раздорами стран западного побережья Африки, он поступил в семинарию, получив по ее окончании назначение духовно окормлять постоянно увеличивавшуюся африканскую общину в Атланте. Приняв католичество, Джанет, сестра Лэнга, невзирая на свою белую кожу, примкнула к его приходу.

Лэнг не придерживался никакой определенной религии, но с чернокожим священником они стали хорошими друзьями — по-настоящему, а не формально, как это бывает в большинстве случаев общения белых американцев и черных выходцев из Африки. Лэнг иногда говорил о себе как о жертве гуманитарного образования, тоскующей от обыденности своей деятельности. Его страстью были древняя история и языки тех времен, что прекрасно сочеталось со знаниями священника в области латинского языка и истории Средневековья. Перестрелка латинскими афоризмами началась у них как игра, а со временем вошла в обычай.

— Ну, что, вы созрели для десерта и кофе?

В глубине квартиры вырисовался силуэт Герт. Даже когда она оставалась в тени, нельзя было не заметить, что своей внешностью она могла бы осчастливить обложку любого мужского журнала. Или этикетку бутылки пива «Санкт-Паули герл», изготавливаемого в ее родной Германии. Рост — почти шесть футов — подчеркивал идеальную фигуру, для поддержания коей в прекрасном состоянии ей, казалось, не требовалось никаких усилий. Лазурные глаза и ниспадавшие на плечи волосы цвета свежей соломы вполне сгодились бы для немецкой туристической рекламы. Появляясь на людях, она привлекала к себе больше внимания, чем начальник объединенного штаба, явившийся на военную базу.

— Еще у нас есть свежеиспеченный штрудель, — добавила она с легчайшим, трудноуловимым акцентом, придававшим этой обыденнейшей фразе сексуальный оттенок.

Фрэнсис взглянул на Лэнга и закатил глаза.

— А я-то хвалил вашу стряпню…

— Но ведь я действительно делал салат, — фыркнул Лэнг.

Небольшой квадратный стол занимал изрядную часть помещения, выполнявшего в маленькой, с одной спальней, квартире одновременно роль и столовой, и гостиной. До появления в его жизни Герт Лэнг ел за похожим на низкую стойку бара барьером, отделявшим тесную кухню от «столовой». Стол внедрила Герт, купив его в одной из антикварных лавок; она время от времени любила их посещать. Он оказался одним из немногочисленных дополнений, появившихся в квартире Лэнга после смерти Дон.

Из-под стола вылез задорно виляющий хвост. Он принадлежал Грампсу, большой черной и, в общем-то, очень симпатичной дворняге. Первым хозяином собаки был Джефф, племянник Лэнга. Собака была единственным, что осталось после трагической гибели мальчика, и Лэнг твердо решил, что будет держать его у себя, невзирая на необходимость регулярно давать взятки швейцарам и консьержам, дабы те закрывали глаза на нарушение правил проживания в доме. Официально жильцам разрешалось держать животных раза в четыре меньше Грампса.

Произнесенное Герт слово «штрудель» сразу разбудило Грампса, и он ждал подачки. По его убеждению, она должна последовать от Фрэнсиса, несмотря на протесты Лэнга, всегда уверявшего, что собаке вовсе не требуется дополнительное угощение. Лэнг не сомневался, что, будь у него ребенок, священник столь же беззастенчиво баловал бы и его.

Фрэнсис наклонился над столом, втянул носом воздух, и лицо его расплылось в улыбке.

— Персик! Вы сделали персиковый штрудель?

Герт кивнула.

— Почему бы и нет? В Германии полно яблок, а персиков не так много. А здесь персиков больше, чем можно сбить с палки.

— Сбить палкой, — поправил Лэнг.

Герт лишь пожала плечами; она давно уже отчаялась овладеть всеми маленькими тонкостями английского языка.

— И вообще, кому придет в голову сшибать персики палкой?

Лэнг закатил глаза, а Фрэнсис даже и не попытался скрыть улыбку.

— Если все зависит от доступности продуктов, то, наверное, в следующий раз мы будем есть штрудель из арахиса, — не без язвительности заметил Лэнг и тут же получил от Герт ощутимый тычок локтем под ребра.

Прирожденный дипломат Фрэнсис тут же попытался сменить тему разговора. Он это делал виртуозно, почти так же легко, как звезда Национальной футбольной лиги уходит от полузащитника.

— Вам удалось получить разрешение на работу?

Герт, ужа начавшая резать пирог, подняла голову.

— Вчера прислали «зеленую карту». — И растерянно добавила: — Только она совсем не зеленая.

— Когда-то бланк на самом деле был зеленым. Потом он изменился, а название прижилось, — задумчиво пояснил Фрэнсис. — Значит, теперь…

Герт скорчила гримасу; Лэнг давно уже усвоил, что такое выражение свидетельствует об очередной трудности с идиоматическими значениями английских слов. Прямолинейность ее родного языка затрудняла ей восприятие американского сленга.

— Теперь, — продолжила она после непродолжительной паузы, — я учительница немецкого языка в Вестминстерской школе.

Фрэнсис восхищенно свистнул и принял от Герт тарелку с куском пирога. При желании эта порция могла заменить полноценный ужин.

— Вы начали с верхов. Это самая фешенебельная школа в городе.

Беседа внезапно прервалась; все погрузились в собственные мысли.

Нарушил молчание Лэнг.

— Ну и как, «Брейвс» повторят прошлогоднее достижение?

И Лэнг, и священник были ярыми болельщиками бейсбола.

— Если это вообще кому-то по силам, то Бобби Кокс это сделает, — ответил Фрэнсис, имея в виду менеджера атлантской команды. Немного помолчав, добавил: — Кто может быть одновременно умен, безумен, спокоен, бешен, верен и уклончив? Никто.

Лэнг задумался не более чем на секунду.

— Шекспир, «Макбет»?

— Прямо в яблочко.

— Ну, посмотрим. Сейчас лишь апрель. Я знаю, время рассудит всех. Конец венчает дело, и он придет.

Фрэнсис нахмурил брови.

— Тоже Шекспир? «Троил и Крессида»?

Оба мужчины наслаждались новой игрой: Шекспир применительно к бейсболу. Возможности здесь были бесконечны. Например, Лэнг упомянул о скандале, когда Роберто Аломар несколько лет назад плюнул в лицо судье, словами из «Ричарда III»: «Ты на меня плюешь?» Фрэнсис, раздраженный навязчивой и вездесущей рекламой пива, отозвался цитатой из второй части «Генриха VI»: «И вывеской пивных портрет мой сделай».

Герт с интересом следила за дуэлью.

— И что же будет дальше, Mein Herren? Гете и хоккей с шайбой?

— Юмор не самая логичная сторона человеческого бытия, — сказал Лэнг.

— Шекспир? — осведомился Фрэнсис.

— Мистер Спок, «Звездный путь».

— Кто-кто? — переспросила Герт.

Фрэнсис открыл было рот, но его остановил пронзительный телефонный звонок. Священник посмотрел на Лэнга.

— Могу поручиться, у кого-то неприятности.

Юридическая практика Лэнга состояла по большей части в защите преступников из числа деловой элиты со слишком липкими руками, бухгалтеров сомнительной честности и хитрецов, мухлюющих с налогами. Все это часто именовалось «преступностью в белых воротничках».

Лэнг поднялся и вытер салфеткой крошки с губ.

— Моих клиентов редко арестовывают субботней ночью — каждый из них может позволить себе нанять адвоката, способного договорится о добровольной явке в течение нормального рабочего дня. — Он кинул салфетку на стол. — Кроме того, я беру очень мало новых дел. Мне и работы в фонде по горло хватает.

Фонд. Точное название — Фонд имени Джанет и Джеффа Холт, благотворительная организация, финансируемая какой-то европейской компанией. С какой стати коммерческое предприятие — названия ее Фрэнсис ни разу не смог найти в списках какой бы то ни было фондовой биржи — взялось ежегодно выплачивать сумму, выражавшуюся десятизначным числом, в память погибшей сестры и племянника Лэнга, так и оставалось загадкой для священника. Еще таинственнее был тот факт, что Лэнг, уехавший из Атланты примерно в это же время в прошлом году, чтобы отыскать тех, кто был виновен в гибели Джанет и ее приемного сына, вернулся спустя несколько месяцев единоличным распорядителем невероятно богатого благотворительного фонда, тратившего сотни миллионов долларов только на устройство медицинского обслуживания детей в странах третьего мира.

Помимо фонда, Лэнг привез с собой еще и Герт, женщину, с которой, судя по всему, он был знаком еще до брака с Дон. Лэнг быстро дал понять другу, что любые подробности его былых отношений с этой женщиной, равно как и все, что касается фонда, не подлежат обсуждению[8].

Но не только это озадачивало Фрэнсиса. Существовал еще и тот факт, что Лэнг поступил учиться на юриста, когда ему было уже за тридцать, и никогда ничего не рассказывал о периоде, разделявшем то время, когда он учился в колледже, и началом его юридической практики.

Сплошные загадки, но ни одна из них не стоила того, чтобы лезть с нежелательными вопросами, рискуя потерять дружбу.

Лэнг вернулся к столу и сел, не сказав ни слова. Или он почему-то углубился в свои мысли, или по телефону ему сказали что-то неожиданное. Фрэнсис и Герт тоже умолкли, выжидая, когда же он что-нибудь скажет, но объяснений не последовало.

Фрэнсис тщательно собрал крошки со своей тарелки.

— Хотите еще? — спросила Герт.

Священник вскинул руки в шутливом жесте сдающегося человека.

— О нет, спасибо. Замечательный пирог, но я по-настоящему объелся.

Герт встала и убрала его тарелку.

— В таком случае я заверну для вас еще кусок. На ход ноги.

— Навынос, — машинально поправил ее Лэнг, все так же погруженный в свои мысли.

— Разве он не возьмет это с собой?

Лэнг промолчал. Он уже отказался от мысли научить Герт хоть сколько-нибудь правильно употреблять идиоматичные американские обороты.

Пока Герт упаковывала остатки штруделя, Лэнг принес два стакана и бутылку односолодового виски. Один стакан он поставил перед Фрэнсисом и знаком предложил налить.

Фрэнсис поднялся. Было ясно, что мысли его друга заняты телефонным звонком, а не шутливой пикировкой, продолжавшейся всю вторую половину вечера.

— Нет, спасибо. Мне еще ехать домой, и задержание за управление автомобилем в нетрезвом виде мне вовсе ни к чему.

Лэнг криво усмехнулся.

— Неужели нет ни одной папской буллы, оправдывающей такое вождение?

Фрэнсис взял у Герт остатки штруделя и благодарно кивнул.

— Безбожники-полицейские не делают нам, священнослужителям, никаких послаблений. — Он вышел в прихожую, открыл дверь на лестничную площадку и добавил через плечо: — Впрочем, сознаюсь, что от штрафа за превышение скорости моя колоратка — форменная одежда священника — несколько раз меня спасала.

— Что ж, вольному воля, — сказал Лэнг. — Но давайте хотя бы узнаем счет. В Стране мечты должны были уже дойти до средних иннингов.

«Брейвс» играли в Лос-Анджелесе, за три часовых пояса от Атланты.

— Ладно, еще на минуточку, — сдался священник и, вернувшись в квартиру, вновь закрыл за собой дверь. — Только держите виски подальше от меня.

Мужчины вновь сели, теперь уже за столик в кухне, и Лэнг включил маленький телевизор, стоявший на предназначенной для завтрака стойке. Сколько раз ни приходилось ему включать телевизор, он всякий раз воспринимал пересылку изображений через весь континент как чудо, вполне сопоставимое с тем, что творили когда-то древние боги.

Они застали окончание иннинга, а потом пошла реклама автомобиля, и диктор принялся выкрикивать в деланом возбуждении всякую чепуху. Когда же сверкающие новые машинки по НИЗКИМ, НИЗКИМ, НЕВЕРОЯТНО НИЗКИМ ЦЕНАМ исчезли, на экране появилась знакомая фигура: седой мужчина с Библией в руке; его льдисто-голубые глаза с искренней открытостью глядели в камеру.

— Мои сограждане, — начал он. — Для нас настала пора отобрать нашу страну из рук безбожных судейских и тех, кто стремится уничтожить наше христианское наследие. Когда я стану вашим президентом, мы вместе займемся всеми этими проблемами и снова выведем Америку на первое место среди всех наций…

И Лэнг, и Фрэнсис уже слышали эти слова. Гарольд Стрейт претендовал на выдвижение в кандидаты от своей партии на предстоящих президентских выборах. Потом его решительное лицо исчезло, и зазвучало «Боже, благослови Америку».

— Я уверен, что евреев этой страны его программа очень обрадует, — с кривой усмешкой заметил Лэнг.

— Не говоря уже о мусульманах, буддистах и всех прочих, — добавил Фрэнсис. — А также все те страны, которые, как услышат о том, что кто-то рвется на первое место, сразу представляют себе морских пехотинцев на своих границах.

Герт, отказавшись ненадолго от своего убеждения в том, что от телевидения гниют мозги, повернулась, чтобы тоже взглянуть на экран, но с него уже исчезло изображение.

— Думаете, у этого типа есть шанс на победу?

Лэнг пожал плечами. Предсказать возможные повороты американской политики было делом крайне трудным.

— Много народу до сих пор уверено, что он сможет вновь повесить в зданиях судов плакаты с Десятью заповедями, прекратить изучение эволюционной теории и пересмотреть дело Роу против Вейда[9].

— И что же в этом хорошего?

Лэнг взглянул на Фрэнсиса, он ответил ему улыбкой.

— Я уверен, что Фрэнсис с готовностью поддержал бы запрет абортов…

— Только не в том случае, если для этого понадобится допустить Стрейта в Белый дом, — вставил священник.

— И, — продолжал Лэнг, — его фраза насчет отца, погибшего во время Второй мировой войны ради сохранения американских ценностей, тоже бьет не в бровь, а в глаз.

— А что, у вас считается нормальным, если человек въезжает в политику на поступках родственников? — недоверчиво спросила Герт.

— Когда этот парень служил в армии, войны, которой он мог бы похвастаться, как-то не случилось, — объяснил Фрэнсис.

Герт повернулась к раковине, всем свои видом показывая, что мытье посуды куда как интереснее и полезнее, чем наблюдение за политикой.

Когда на экране вновь появилось изображение стадиона «Доджерс», Фрэнсис сказал:

— Знаете, после того как нам показали мистера Стрейта, я, пожалуй, приму ваше любезное предложение насчет капельки скотча.


Несмотря на выпитое за обедом вино и изрядное количество виски, Лэнг никак не мог уснуть; лежал и наблюдал за отсветами с улицы, рисовавшими на потолке непрерывно меняющиеся узоры. В конце концов он сдался. Как можно осторожнее, чтобы не разбудить Герт, Лэнг выбрался из постели, встал на балконе возле самой двери из комнаты и рассеянно уставился на золотую ленту уличного движения на Пичтри-стрит, находясь мыслями за многие мили и годы отсюда.

Он даже вздрогнул, когда Герт сзади обхватила его за талию.

— Это телефонный звонок, да?

Он, не поворачиваясь, поднял руку и через плечо прикоснулся к лицу Герт.

— Да.

— И что же тебе сказали?

Он вздохнул.

— Помнишь Дона Хаффа?

— Точно не знаю, — ответила, чуть помолчав, Герт. — А я должна его помнить?

— Высокий стройный парень откуда-то со Среднего Запада. Немного поработал во франкфуртском отделе после того, как его перевели из оперативников в Третий директорат. Это он помог мне выдернуть задницу из петли на КПП «Чарли», когда я вывозил твоего отца. Мы мало общались с Доном, потому что он был постарше, да еще и женат.

Герт покачала головой.

— Их было так много… трудновато бывает вспомнить даже тех, с кем я работала всего год назад. А чем он так потряс тебя через столько лет?

Лэнг повернулся и посмотрел ей в лицо.

— Это не он, а его дочь. Дона вчера убили в Испании.

Даже в темноте — ее рассеивали только долетавшие снизу отсветы — Лэнг разглядел, что глаза женщины расширились.

— Кто-то сводил старые счеты?

Рейлли резко мотнул головой.

— Очень сомневаюсь. Дон уволился примерно в одно время со мною — тоже вышел в досрочную отставку. Когда Империя зла развалилась, бюджет разведки урезали, и любой, у кого были глаза на месте, мог ясно видеть, что игра перемещается на восток, в жару и пески, где женщины скрывают лица, виски не достанешь, а единственные птицы — стервятники и мухи. Последнее, что я слышал о нем, — он писал книгу.

— Вероятно, кому-то не понравилось то, что он писал.

Лэнг вновь повернулся к перилам и посмотрел вниз, на самом деле ничего не видя.

— Пожалуй, возможно, однако я сомневаюсь. Слишком уж отдает литературщиной.

— В таком случае кто же?

— Дочь как раз и хотела, чтобы я это выяснил.

— Мы едем в Испанию?

— Я еду.

Лэнг даже не почувствовал физически, а ощутил, как она напряглась.

— В прошлый раз ты меня бросил, сбежал один, и, если бы я не побежала за тобою следом, тебя наверняка прикончили бы.

С этим не хотелось соглашаться, но Герт говорила чистую правду.

— Но ведь у тебя новая работа. Кроме того, я ведь собираюсь лишь посмотреть по сторонам и понять, не удастся ли что-нибудь узнать. Это самое меньшее, что я могу сделать для человека, спасшего мне когда-то жизнь.

— Я тоже спасла тебе жизнь и хочу ехать с тобой.

Если Лэнг и понял что-нибудь с тех пор, как Герт поселилась с ним в Атланте, так то, что в этом споре ему не победить. Равно как и в любом другом. В первый момент могло показаться, что победа за ним, но через несколько дней выяснилось бы, что до завершения спора очень и очень далеко. Капитуляция была неизбежна, и оставалось лишь как можно элегантнее вручить меч победительнице.

— Ладно, в таком случае я удостоверюсь, что у меня на ближайшие несколько дней не намечено никаких дел в суде, а ты отвезешь Грампса в питомник.

— Ты можешь позвонить Саре, твоему секретарю, и она расскажет тебе о твоем расписании даже то, чего ты никогда не знал. И ты отвезешь Грампса в питомник.

Хотя Грампс был хорошо воспитан и мог бы считаться послушным псом, перспектива пребывания в собачьей гостинице никак не могла его обрадовать.

Лэнг тяжело вздохнул. А как еще воспринять второе подряд поражение в течение нескольких минут?

Глава 3

Севилья, Испания, аэропорт Сан-Пабло,
через пять дней
Хотя в принадлежавшем фонду «Гольфстриме V» имелась удобная спальня, извечная нелюбовь Лэнга ко всему, связанному с авиаперелетами, так и не дала ему уснуть. Как ни странно, было время, когда он сразу засыпал, оказываясь в самолете, но в какой-то момент он невзлюбил авиацию, хотя и не мог отрицать того, что она предоставляет большие удобства. Перелет мог быть и куда хуже — из Атланты в Мадрид коммерческим рейсом, а затем на самолете «Авиако», местной компании-перевозчика, до Севильи. И Лэнг решил, что глупо испытывать судьбу, летая двумя самолетами, если можно добраться из конца в конец на одном.

Он крайне редко пользовался принадлежавшим фонду самолетом. Щепетильный почти до фанатизма, он тщательно поддерживал четкую границу между своей личной жизнью и делами фонда, не обращая внимания на бесконечные предложения работавших на фонд бухгалтеров. Слишком уж много пришлось ему защищать клиентов, позволявших себе тратить на свои личные нужды чужие деньги, поступившие к ним лишь для того, чтобы они разумно управляли ими и извлекали из них доход для доверителей.

Раздражение, вызванное бессонницей, усугублялось тем, что рядом ровно и глубоко дышала Герт. В конце концов Лэнг встал и прошел в передний салон, чтобы посмотреть один из фильмов, имевшихся в запасах видеотеки. Ему попался фильм, охарактеризованный в аннотации как «замечательная эротическая комедия, полная глубокого содержания». На протяжении первых двадцати минут банальности сменялись сентиментальными моментами, и наоборот. Лэнг решил, что критик, писавший рецензию, был родственником либо артиста, игравшего главную роль, либо продюсера фильма. Иного объяснения для столь высокой оценки он найти не мог.

Лэнг так и не узнал, имелись ли в фильме хоть какие-то достоинства. Когда он проснулся, перед ним красовался пустой экран, стюард самолета, он же повар и дворецкий, деликатно тряс его за плечо одной рукой, а второй ставил перед ним на столик поднос с яйцами «Бенедикт». Стюард сообщил, что через час они приземлятся.

Лэнг разбудил Герт, принял душ и побрился. Благодаря наличию душевой кабинки, пусть даже очень тесной, «Гольфстрим» заметно выигрывал по сравнению с самолетами регулярных рейсов. И места для хранения багажа здесь было не в пример больше. Лэнг взял рубашку и брюки из платяного шкафа, а не был вынужден напяливать помявшуюся в чемодане одежду. Через несколько минут после того, как шасси «Гольфстрима» мягко соприкоснулись со взлетно-посадочной полосой, дверь самолета под негромкий рокот мотора откинулась, превратившись в трап, и Лэнг с Герт прищурились от ослепительного утреннего света, казавшегося еще ярче после продолжительного заточения в салоне самолета.

Предоставив экипажу оформлять документы, неизбежно сопровождающие любой международный перелет, Лэнг и Герт взяли по чемодану и направились в таможенную зону, где чиновник в форме потратил больше усилий на то, чтобы не слишком явно разглядывать Герт, чем на осмотр багажа прибывших. Лэнг даже расстроился из-за краткости процедуры, поняв, что мог без труда пронести с собой и пистолет, тот самый «ЗИГ-Зауэр Р226», постоянно лежавший в ящике ночного столика после его выхода в отставку. Но зачем? — поспешно одернул себя Рейлли. Ведь он приехал сюда для того, чтобы принять номинальное участие в расследовании убийства, а вернее, чтобы поддержать в тяжелые дни ребенка человека, спасшего ему жизнь. И зачем ему пистолет? Незачем, с искренней надеждой сказал он себе.

— Мистер Рейлли?

Лэнг и Герт обернулись и увидели молодую девушку, миниатюрную, похожую на фею. Лицо ее было длинноватое, а нос маловат, словно его наспех добавили уже после того, как слепили все остальное. Лишь пристальный взгляд позволял понять, что это не ребенок, а взрослый человек. В ее темных глазах угадывалось затравленное выражение, из-за него она показалась Лэнгу похожей на маленького зверька, готового в любую секунду шмыгнуть в свою норку.

— Вы дочь Дона? — спросил он.

Она медленно покачала головой и ответила по-английски:

— Нет, я Сония, помощница мистера Хаффа. Его дочь дома, ждет вас.

В голосе угадывался лишь намек на апатичность испанского языка; испанцы разговаривали намного медленнее, чем их родичи в Новом Свете.

Лэнгу потребовалось еще несколько минут, чтобы удостовериться, что у экипажа самолета есть где поселиться и что летчики будут поддерживать связь и с ним, и с фондом — на тот случай, если понадобятся. После этого они с Герт проследовали за испанкой к автомобильной стоянке. Там Сония указала на изящный сверкающий «Мерседес» одной из последних моделей.

— Красивая машина, — заметила Герт. Это были первые слова, произнесенные ей за все утро.

Сония печально покачала головой.

— Это машина сеньора Дона, мистера Хаффа. Он очень гордился ею. — Она открыла заднюю дверь. — Прошу вас.

Положив чемоданы в багажник, Лэнг усадил Герт назад, а сам, выбрав менее официальную линию поведения, сел рядом с Сонией впереди.

— Очень любезно с вашей стороны было встретить нас. Вы отвезете нас в его дом?

Двигатель чуть слышно заурчал.

— Нет, мистер Рейлли. Сеньорита… мисс Хафф, забронировала для вас места в гостинице, это совсем рядом.

Ехать нужно было через весь город, и поездка проходила практически так же, как и в любом другом городе Европы. Самым большим различием, думал Лэнг, был неторопливый темп движения. Ревущие гудки и скрипящие тормоза — постоянные звуки, сопровождающие улицы Рима или Парижа, — были бы здесь совершенно неуместными. К тому же водители были настолько любезны, что жители большинства других городов, в том числе и американских, посчитали бы местные нравы излишне романтичными. Еще несколько минут, и показались ленивые бурые воды Гвадалквивира. Под мостом Изабеллы II неторопливо петляли педальные катамараны, а на берегах стояли рыбаки.

Переехав на восточный берег реки, Сония повернула налево, на Пасео де Крисобаль Колон. Улицы сделались узкими и извилистыми. Оштукатуренные фасады скрылись за стенами из кирпича ручной формовки, покрытыми оранжевыми черепичными крышами. Это была старая часть города.

Гостиница «Альфонсо XIII» оказалась внушительным зданием, построенным в псевдомавританском стиле. Отделка изобиловала всякими завитушками, обслуживание было безупречным, а номера настолько хорошими, что, по словам Сонии, именно здесь поселили гостей, приглашенных на последнюю свадьбу в королевском семействе Испании. Гостям нужно было всего лишь пересечь Калле-Сан-Франциско и маленькую Пласа-де-Херес, чтобы попасть в собор, где старшая из принцесс венчалась с испанским дворянином.

Но сегодня им не удалось бы так быстро добраться до собора. Вся проезжая часть улицы была заполнена босыми людьми в черных балахонах, остроконечных шляпах и масках. У большинства собравшихся были деревянные кресты.

— Что происходит? — спросила сзади Герт. — Что это за volk[10]?

— Похоже на ку-клукс-клан, — отозвался Лэнг. — Вот только цвет не тот.

— Кающиеся, — объяснила Сония. — Сегодня Страстная пятница, последняя перед Пасхой. Во время Semana Santa, Страстной недели, у нас всегда проходят процессии. Люди в одеяниях молят о прощении грехов, совершенных за истекший год.

— Нетрудно понять, откуда Натан Бедфорд Форрест позаимствовал идею ку-клукс-клана, — пробормотал Лэнг.

— Кто? — полюбопытствовала Герт.

Лэнгу совершенно не хотелось сейчас рассказывать о созданной после Гражданской войны пресловутой военизированной группе, со временем превратившейся в одну из самых жестоких человеконенавистнических организаций, какие только знала Америка, и уж тем более оправдываться или просить прощения за ее существование.

— Так, ничего. Может быть, нам удастся заехать на стоянку?

Через час желающие очистить души от гнета грехов освободили улицы. Лэнг и Герт, с Сонией за рулем, проехали по вымощенной брусчаткой узкой улице, пока не оказались перед большими ажурными железными воротами, открывшимися перед автомобилем. За ними оказалось самое прекрасное патио, какое только Лэнг видел за всю свою жизнь.

Рейлли вышел из машины перед воротами.

— Мы прекрасно дошли бы пешком.

Сония кивнула.

— Я должна была вернуть автомобиль.

Лэнг задержался на улице, приподнялся на цыпочки, сорвал с ближайшего дерева спелый, как ему показалось, апельсин и лишь после этого последовал за «Мерседесом» в уже начавшие закрываться ворота, на ходу очищая плод. Но красивый на вид апельсин оказался настолько кислым, что Лэнг без зазрения совести выплюнул откушенный кусок наземь.

Сония, безуспешно попытавшись скрыть усмешку при виде его промаха, сказала:

— Anglese. Мы называем эти апельсины «английскими», потому что, кроме англичан, их никто не покупает.

Лэнг снова сплюнул, но горечь во рту все еще оставалась.

— Неужели англичане их едят?

Сония не могла больше сдерживаться и рассмеялась:

— Едят? Нет, мистер Рейлли, они делают из корок свой любимый мармелад.

Лэнг только-только успел подумать, сможет ли он когда-нибудь с прежним удовольствием намазывать по утрам джем на тосты, как из дома вышла высокая белокурая женщина. Волосы, собранные на затылке, подчеркивали вытянутый, «лошадиный» тип лица. Как некоторые слишком высокие люди, она была неуклюжа и шла широкими расхлябанными шагами, как будто ее кости не были правильно закреплены в суставах.

Женщина протянула узкую костлявую руку.

— Вы Лэнгфорд Рейлли? Мой папа рассказывал мне о вас. Я Джессика Хафф.

Лэнг взял ее руку.

— Наверно, он рассказывал вам, каким балбесом я был в молодости.

Она печально улыбнулась и повернулась к Герт, выбиравшейся из «Мерседеса».

— А вы — жена Лэнга?

Герт бросила на Лэнга молниеносный предупреждающий взгляд.

— Нет. Я Герт Фукс.

Слегка озадаченная, Джессика пожала руку Герт, явно ожидая объяснений, но, поняв, что их не последует, указала на дом.

— Давайте войдем. Благодарю вас за то, что вы приехали.

Она провела их в облицованную деревянными панелями комнату и предложила сесть. Лэнг немало удивился тому, что непрезентабельное на первый взгляд кожаное кресло с деревянными частями, украшенными резьбой в испанском стиле, оказалось очень удобным.

Вновь появилась Сония с подносом, сервированным кофейными чашками.

— Повторяю, — сказала Джессика. — Я очень благодарна за то, что вы приехали.

Лэнг взял чашку, попытался пристроить ее на узкий подлокотник, но понял, что придется держать ее в руке.

— А я повторяю, что немало обязан вашему отцу, и мы поможем вам, чем сможем. Правда, я плохо понимаю, что мы можем сделать. Если Дон что-то говорил обо мне, вы должны знать, что я не был на оперативной работе. Я очень мало что понимаю в расследовании уголовных преступлений.

Джессика кивнула, нисколько не удивившись.

— Вы были одним из очень немногих бывших… э-э… партнеров моего отца, о которых он вообще упоминал. Я просто не знала, к кому еще обратиться.

Герт молча крутила головой, переводя взгляд с одного говорившего на другого.

Лэнг осторожно пригубил кофе. Он оказался столь же горьким, как и апельсин.

— У местной полиции есть хоть какие-то версии насчет…

Джессика всплеснула руками. Лэнг обратил внимание, что ее кисти были красными, как будто она любила стирать вещи вручную при помощи самого едкого моющего средства.

— Никаких. И они ничего не делают. В смысле: да, они приехали сюда, все осмотрели, задали кучу вопросов. Но ведь папа был не местным жителем, и у меня сложилось впечатление, что его… не станут они уделять его убийству особого внимания. И никаких соображений у них нет.

— А у вас?

Она поглядела на массивные потолочные балки, как будто рассчитывала найти там ответ на вопрос.

— Наверно, это из-за этой книги, которую он писал.

Лэнг поерзал в кресле, прикидывая, долго ли еще он сможет держать пальцами маленькую чашку.

— Книга, вы говорите… о чем она была?

— О каком-то нацисте. Его имя больше походило на польское или еще какое-то, но не немецкое. После войны он, этот нацист, скрылся в Испании. Папа приехал сюда, чтобы провести исследование…

Лэнг поглядел на Герт. Здесь она помочь не могла. Немцы сознательно вытравливали воспоминания о Второй мировой войне из памяти всей нации. Легче было бы вспомнить подробности Франко-прусской войны 1870 года. В той войне ее сородичи победили.

— Но кто… — начал было Лэнг.

— Какая-то группа нацистов, — не дослушав, ответила Джессика. — Они, видимо, очень не хотят, чтобы эта книга увидела свет.

Лэнг, наконец, встал и поставил чашку с недопитым кофе на маленькую шкатулку с медными уголками.

— Джессика, — сказал он, вновь усевшись в кресло, — сейчас любому участнику той войны должно быть лет восемьдесят, если не больше. Просто не могу себе представить, чтобы такой старик мог кого-нибудь убить.

— Я не утверждаю, что кто-то из них сделал это лично. Пусть даже человеку восемьдесят лет; в тюрьму он все равно не рвется. Скажите, вам часто встречаются в газетах заметки о том, что какой-то автомеханик-пенсионер отправился обратно в Восточную Европу, чтобы предстать там перед судом за совершенные им военные преступления, или что старик, живущий на флоридском побережье, сознался в том, что был охранником в концентрационном лагере?

Лэнг не мог не согласиться с нею. Старый ли, молодой ли, но ни один из бывших нацистов не согласился бы пойти в тюрьму, если бы появилась хоть малейшая возможность избежать этого.

— Я читала о тайной организации офицеров СС, — уже с некоторым вызовом в голосе продолжала Джессика. — Они не останавливались перед убийствами, если видели в них пользу.

— Вы имеете в виду «Одессу»? Роман, пользовавшийся популярностью несколько лет назад? Так ведь это вымышленная история.

— Название действительно… мм… вымышленное, — вдруг включилась в разговор Герт, — а вот группа существовала вполне реально. Die Spinne, паук. Помню, отец говорил о ней. Коммунисты боролись против таких организаций так же ожесточенно, как и американцы. Это была одна из немногочисленных областей, где они нашли точки соприкосновения.

Джессика с неожиданным любопытством взглянула на Герт.

— Ваш отец?

— Он был членом восточногерманского правительства, — сказала Герт, как будто это объясняло все с начала и до конца.

Лэнг снова поднялся.

— Джессика, я совершенно не представляю, что нужно искать, но я хотел бы видеть комнату, где…

Она тоже встала инаправилась к лестнице.

— Папа работал в одной из комнат наверху.

Лэнг страшно не любил разговаривать с людскими затылками и потому отложил дальнейшие вопросы до тех пор, пока все трое — он, Джессика и Герт — не оказались на галерее второго этажа.

— Кто знал о книге?

Джессика пожала плечами.

— Думаю, кто угодно. Знаете, он прямо-таки изводил своих старых знакомых, чтобы добраться до документов старого УСС. Так во время войны называлось нынешнее ЦРУ — Управление стратегических служб. Я точно знаю, что у него уже был литературный агент, и думаю, что он, вернее, она, вела переговоры с издателем. Нет, он не делал из книги тайны. Хотя лично мне известно очень мало — только то, что она о каком-то нацисте и что основную работу папа вел в Испании. — Она остановилась и открыла дверь. — Это здесь…

Лэнг вошел в комнату. Типичный рабочий кабинет, обставленный в современном стиле. Два стола, на каждом по компьютеру с принтером, серо-металлические книжные полки казенного вида, заполненные книгами, папками и стопками бумаг; между ними затесалась тарелка с поросшими обильной плесенью остатками еды.

— Вы с Сонией убирали здесь? — спросил Лэнг.

— Убирала я, пока Сония встречала вас в аэропорту. — Джессика кивнула на тарелку, покрытую неприятной зеленоватой массой. — Начала убирать, но, как вы видите, не успела закончить. Потому-то я забронировала для вас гостиницу. Сония отказалась входить сюда. Именно она нашла пану, когда позавчера пришла на работу. Он лежал вот тут. — Она указала рукой. — И… загораживал дверь.

Лэнг еще раз оглядел комнату.

— Если он загораживал дверь, то как…

— В эту комнату можно войти из другой, — объяснила Джессика. — Вообще-то в доме почти все спальни соединены между собой. Видимо, для того, чтобы здание лучше проветривалось.

И чтобы удобнее было встречаться любовникам, добавил про себя Лэнг, но вслух этого не сказал. В беззастенчиво хвастливых мемуарах дона Хуана то и дело упоминались смежные спальни[11].

— Полиция осмотрела другие комнаты?

— Я… наверное… Вы лучше спросите Сонию. Я ведь добралась сюда только вчера. Вам я звонила еще до отъезда. Ну, а Сония вызвала полицию и находилась здесь, пока полиция делала все, что положено.

Герт между тем перебирала стопки бумаг.

— Это все — исследовательские материалы, — сказала она, взяв несколько листов сверху. — А весь манус… манус…

— Ты имеешь в виду рукопись? — поспешил ей на помощь Лэнг.

— Да, рукопись целиком где-нибудь сохранилась?

Джессика покачала головой.

— Сония сказала, что был только один полный экземпляр, пропавший вместе с жестким диском компьютера.

Похоже, теория, разработанная Лэнгом, что Дона Хаффа убили именно из-за рукописи, не нуждалась в дальнейших подтверждениях.

— А это что такое? — Герт подняла с полки небольшой продолговатый металлический ящик, набитый картотечными карточками; Лэнг сразу вспомнил то время — далекую докомпьютерную эпоху, — когда он писал рефераты в колледже.

Джессика снова пожала плечами.

— Не знаю. Я не видела папу более двух лет и даже не имею понятия о том, насколько продвинулась его работа.

Лэнг взял коробку из рук Герт. На каждой карточке сверху было написано какое-нибудь имя и рядом набор цифр. Лэнг решил, что это могут быть только телефонные номера. Ниже приписаны одно или два слова, кажется, по-немецки. А дальше — написанные от руки — даты; последняя (на просмотренных Лэнгом карточках) — двухнедельной давности.

Лэнг вернул коробку Герт.

— И что ты думаешь об этой картотеке?

Она медленно перебирала карточки.

— Это список людей и каких-то фактов. Вот, например, чья-то фамилия, со ссылкой на Нюрнбергский процесс; в следующей упоминается воздушный десант на Крите.

— И что может их связывать воедино? — осведомился Лэнг.

Никто ему не ответил.

Глава 4

Гостиница «Альфонсо XIII»,
17:30 (тот же самый день)
Из дома Дона Хаффа Лэнг позвонил в полицию, но там ему сказали, что инспектора Педро Мендесо, занимающегося этим делом, нет на месте, и вернется он только после сиесты, примерно в восемнадцать часов. Магазины в городе тоже закрылись, и вообще вся жизнь прекратилась на четыре часа. Так что Герт и Лэнг вернулись в гостиницу. Но перед тем как уснуть, повинуясь злокозненному синдрому смены часовых поясов, они занялись любовью — самозабвенно, с громкими криками, разносившимися, как подозревал Лэнг, по всему коридору. Но ни ему, ни ей не было до этого ровно никакого дела.

Насытившись, они уснули, а проснулись свежими и голодными.

— Я позвоню номерным служанкам, да? — предложила Герт.

— В обслуживание номеров. Нет, лучше давай куда-нибудь пойдем, — откликнулся Лэнг из ванной, сильно отличавшейся в лучшую сторону от подобных помещений в большинстве европейских гостиниц.

Здесь можно было спокойно стоять, а не скорчившись в три погибели и кое-как поливать себя водой из душа. Тут же он вспомнил, что это немецкое слово — Dusche. Закончив мыться, Лэнг облачился в роскошный халат и вышел в комнату, где Герт как раз закуривала первую за день сигарету.

— А стоит? — спросил он.

— Ты же куришь сигары, — отозвалась она, помахивая спичкой, чтобы погасить огонек.

— Ну… раз или два в месяц.

— А твои сигары в пять или в шесть раз больше, чем мои сигареты. Я выкуриваю одну-две в день; получается то же самое, верно?

В ее построении где-то имелась логическая ошибка, но Лэнг не мог сказать, где именно. По крайней мере, ему удалось уговорить ее курить меньше — прежде она выкуривала по пачке в день. Если Герт не бросит совсем, то не сможет прожить с ним настолько долго, чтобы стать следующей миссис Лэнг Рейлли. Впрочем, пока он не слишком преуспел насчет того, чтобы склонить ее к браку. Ее, кажется, полностью устраивало нынешнее положение; во всяком случае, она говорила, что все и так прекрасно. И в этом ее построении Лэнг тоже не смог обнаружить никакой логической ошибки.

Через считаные минуты они выходили из такси перед зданием, выполненном в стиле, общем для всех диктаторских режимов 1930-х годов. Такие строения Лэнг не смущаясь называл фашистским модерном. Они миновали рамки металлоискателя, появившиеся за последние годы во всех официальных заведениях мира, и полицейский в форме сказал им, где найти инспектора Мендесо.

На улице все еще сияло яркое солнце, но благодаря задернутым шторам в комнате стояли искусственные сумерки. Подсвеченная слабым светом настольной лампы худая фигурка поднялась из-за стола, протянула руку и произнесла: «Buenos dias». Благодаря узкой щели между шторами в лица вошедших бил ослепительный свет, а вот лицо хозяина кабинета оставалось в тени, и посетители его почти не видели. Лэнг был уверен, что освещение было намеренно устроено именно таким образом.

Испанский этикет требовал перед тем, как перейти к делу, немного поговорить о погоде, о том, как и где устроились Лэнг и Герт, об их впечатлении от Севильи, а также выслушать советы инспектора насчет местных ресторанов. Узнав о том, что его гости прилетели на частном самолете, инспектор, похоже, поспешно внес изменения в свои рекомендации. Лэнг предположил, что полицейский, самое меньшее, удвоил в уме ту сумму, которую американцам предстояло заплатить за обед.

В качестве совсем уж исключительного дипломатического жеста инспектор вынул пачку сигарет и вопросительно посмотрел на Герт. Та кивнула и вынула собственную пачку. Лэнг, совершенно не знавший испанского, покорно приготовился нюхать удвоенную порцию чужого дыма. Вернее, вдыхать.

Инспектор перегнулся через стол и галантно поднес Герт зажженную позолоченную зажигалку. Потом пододвинул ей через стол дешевую стеклянную пепельницу и лишь после этого спросил по-английски с сильным акцентом:

— Так чем я могу быть вам полезен?

Хотя бивший прямо в глаза свет вечернего солнца не позволял Лэнгу разглядеть лицо полицейского, можно было заключить любое пари на то, что он оценивающе разглядывает Герт.

— Мы по поводу убийства Хаффа, — сказал Лэнг. — Его дочь попросила нас войти в курс дела.

— П-ф-ф-ф! — Лэнг не смог понять, что означало это фырканье, иронию или недовольство. — Ох уж эти американцы. Они смотрят слишком много телевизионных детективных программ и считают, что каждое преступление можно раскрыть через шестьдесят минут, не учитывая рекламных пауз. Думаю, что даже в вашей стране преступления так быстро не раскрывают.

— Конечно нет, — согласился Лэнг. — Но ведь женщины — существа эмоциональные. Поэтому мисс Хафф трудно понять скрупулезность, с какой работаете вы сами и ваш отдел. Если бы вы оказали мне любезность и рассказали о ходе дела, чтобы я мог успокоить оставшуюся в одиночестве дочь моего старого друга…

— Скрупулезность?..

— Старательное изучение всех подробностей преступления, — пояснила Герт, стряхнув пепел в пепельницу.

Лэнг отметил про себя, что нужно выражаться попроще. И без того вести беседу на чужом одному из ее участников языке было довольно трудно. А использование необычных слов могло бы даже рассердить испанца.

— Да, мы работаем очень старательно, — подтвердил инспектор и продолжил на не слишком правильном английском: — Видите ли, у нас здесь, в Севилье, да и во всей Испании, убийств происходит меньше, чем, скажем, в одном вашем Нью-Йорке. Почти всегда, если hombre…

— Человека, — перевела Герт.

— …человека убивают, это случается из-за того, что он выпил лишнего с каким-нибудь другом. Еще женщины, карты и тому подобное, ну вы понимаете? Наркотики, конечно. Бывает, хотя и редко… когда человек забирается в дом, взять… украсть… его застают… он убивает, чтобы убежать. А здесь, у мистера Хаффа, кажется, не было украдено ничего, кроме бумаг… Очень, очень трудное дело, это убийство. Это было… как это у вас называется? То, что делают ваши гангстеры…

— Заказное убийство? — предположил Лэнг. — Или, может быть, казнь?

— Вот-вот, казнь. Стреляли в затылок, почти в упор, кожа обожжена порохом. Преднамеренно наверняка.

— У вас есть какие-нибудь соображения о том, почему кто-то мог решить убить Хаффа, чтобы забрать его руко… его книгу? — спросил Лэнг.

— За двадцать лет ни разу не видел ничего подобного, — честно ответил инспектор. — Убить из-за книги?.. Немыслимо. Обещаю вам, сеньор… мистер Рейлли, мы не успокоимся, пока не отыщем того, кто это сделал.

Инспектор поднялся, показывая тем самым, что беседа окончена. Ему удалось продемонстрировать прекрасное владение искусством быть многословным, но при этом не дать практически никакой информации.

Лэнг оставался сидеть, и это означало, что он не считает разговор оконченным.

— Не могли бы мы посмотреть бумаги, изъятые полицейскими?

— Лод… ладно. — Полицейский пододвинул к нему по столу картонную коробку. — Если обнаружите там что-нибудь, позвоните мне.

— Обязательно.

— Ах, да, чуть не забыл, — полицейский вручил Лэнгу конверт. — Единственный подписанный. Здесь фотографии, какие-то старые снимки; им, наверно, лет по шестьдесят. Еще два слова, мистер Рейлли, — сказал Мендесо, когда Лэнг и Герт уже направились к двери.

Рейлли обернулся.

— Слушаю вас.

— Лучшая помощь, какую вы можете оказать дочери вашего друга, — доброта и сочувствие. Профессиональное полицейское расследование — совсем другое дело. Я уж попрошу вас предоставить эту работу нам.

Лэнг кивнул.

— О чем речь, инспектор, конечно. Спасибо, что уделили нам время.

— Любители, — пробормотал он, повернувшись к Герт, когда они вышли из здания. — Построили ковчег. А профессионалы — «Титаник».

Они вернулись в старые районы города. Герт повела Лэнга в один из бесчисленных, попадавшихся, казалось, на каждом углу, ресторанчиков, где подавали тапас — разнообразные, в большинстве своем острые закуски. Испанцы, как правило, обедали после половины одиннадцатого ночи, и тапас помогал им продержаться до вечера. Лэнг обратил внимание, что испанцы по двое или компаниями заходили в какой-нибудь ресторан, садились там, где находили место, выпивали по стакану пива или сладкой ароматной сангрии, закусывали двумя-тремя тапас и переходили в другое подобное заведение через пару кварталов, где общались уже с другими людьми. Этому примеру последовали и они с Герт.

В третьем по счету ресторанчике Лэнг заметил двух мужчин, уже замеченных им ранее в двух первых заведениях. И почувствовал знакомое с давних лет ощущение мурашек на загривке, всегда безошибочно извещавшее о близости опасности.

Он перегнулся через столик — якобы чтоб подлить сангрии в бокал Герт — и шепотом спросил:

— Ты заметила двух парней, вошедших сразу за нами?

Лэнг знал, что она не станет оборачиваться — слишком хорошо подготовлена.

— Ты о той парочке, посещавшей каждое место, куда бы мы ни заходили?

Рейлли улыбнулся, как улыбнулся бы любой мужчина остроумному замечанию своей спутницы во время непринужденной беседы.

— И давно ты их вычислила?

Герт порылась в сумочке, вернее, в самой настоящей хозяйственной сумке; в ней вполне можно было носить и смену одежды на несколько дней.

— Когда мы вышли из такси, они тоже вылезли из машины. И смотрели по сторонам, куда угодно, только не на нас.

То есть Герт заметила слежку на полчаса раньше, чем он. Впрочем, она все еще состояла на службе в шпионском ведомстве.

— И почему же ты сразу мне не сказала?

Герт извлекла пачку сигарет и теперь копалась в сумке в поисках спичек.

— А ты, что, их только заметил? Теряешь схватку.

— Хватку, — машинально поправил Лэнг. — Я ведь теперь адвокат, а не оперативник.

Она нашла, наконец, книжечку из склеенных картонных спичек, оторвала одну и зажгла.

— А что, адвокату не нужна наблюдательность?

Он налил вина в свой стакан, загородив горлышко кувшина пальцами, чтобы фрукты не вывалились на стол. Разговор был бессмысленным.

— И, как ты думаешь, почему за нами следят?

Герт пожала плечами.

— Нельзя сказать наверняка, что именно за нами. Здесь по меньшей мере еще три пары, которые были в первом из ресторанов, куда мы заходили.

Лэнг не собирался признаваться в том, что и это было для него новостью.

— Скоро узнаем, — сказал он, допив стакан почти до дна. — Иди отсюда прямо в гостиницу.

Герт сложила губы трубочкой и выпустила тонкую струйку дыма. Несмотря на то что Лэнг очень хотел, чтобы она бросила курить, эту ее привычку он находил чрезвычайно привлекательной.

— Почему бы в гостиницу не пойти тебе? Это ведь я, а не ты, постоянно проходила переподготовку в Управлении. Знаешь ли, мне очень не нравится, что ты относишься ко мне так, будто я не могу позаботиться о себе сама.

— Можешь все это рассказывать какому-нибудь доктору философии. А сейчас ты пойдешь в гостиницу.

Если немцы и понимали что-нибудь очень хорошо, так это разницу между предложением и приказом.

Лэнг поднялся, достал несколько евро, пересчитал деньги и бросил на стол. Потом они с Герт не спеша вышли наружу и побрели по улице, крутя головами и указывая пальцами на многочисленные достопримечательности, — обычная пара туристов, осматривающих один из интереснейших и древнейших городов Европы. Но вдруг их жесты стали резкими, и они перешли на разговор на пониженных тонах. Туристы почему-то поссорились. А потом разделились и с недовольными лицами пошли в разные стороны.

Двое мужчин, только что покинувшие ресторанчик, переглянулись. Потом один последовал за Лэнгом, а второй — за Герт.

Теперь уже никаких сомнений не оставалось.

Лэнг замедлил шаг, как повел бы себя человек, сомневающийся в том, правильно ли он поступил. Несколько неуверенных взглядов, брошенных в ту сторону, куда удалилась Герт, позволили понять, что его преследователь, продолжавший держаться в отдалении, вел себя вовсе не как присматривающийся к жертве уличный грабитель или карманник. Ведь именно таких преступлений следовало бы ожидать в стране, где четверть населения не имеет работы.

Тени между тем удлинялись. Лэнг подумал, что стемнеет менее чем через полчаса. Если сыщиков, или кем там еще могли быть эти люди, было не двое, а больше, Лэнг предпочел бы их видеть.

Он остановился перед засиженной мухами стеклянной витриной магазина, несколько минут рассматривал ее, а потом вошел внутрь. Мужские костюмы, женские пальто, обувь и все остальное было так нагромождено, что между вешалками и коробками почти не оставалось свободного места. Лэнг со скучающим видом прошелся между горой дешевых матерчатых сумок и пестрыми свитерами и снял с вешалки мужское пальто из искусственного меха. Кому на юге Испании могла понадобиться столь теплая одежда, он понять не мог, но цена была вполне приемлемая. Притворяясь, что ищет хозяина, он посмотрел по сторонам и убедился, что его «хвост» тоже вошел в магазин.

Все так же, не обращая ни на что внимания, Лэнг протиснулся в глубину помещения и отодвинул занавеску, отделявшую собственно магазин от хозяйской половины. Там он бросил пальто, быстро прошел дальше и, как и ожидал, увидел дверь. Засов легко отодвинулся, и Лэнг оказался в узком переулке, проходившем за домами, параллельно той улице, по которой он только что шел.

Рейлли остановился и стал ждать. Очень скоро внутри магазина донеслись сердитые голоса; несомненно, владелец был недоволен тем, что тип, следивший за Лэнгом, вторгся в его личные владения.

Лэнг поспешно перешел на другую сторону дверного проема. Здесь дверь должна была закрыть его от выходящего, по крайней мере, на секунду, если не больше. И вновь подумал о «ЗИГ-Зауэре», валявшемся без толку в ящике его ночного столика за океаном.

Выйдя, незнакомец посмотрел вовсе не туда, куда следовало, не за створку двери, а вдоль переулка — туда, где Лэнга не было. Прежде чем он успел повернуться в другую сторону, Рейлли уже обхватил его рукой за шею, согнув локоть так, чтобы как можно эффективнее пережать сонную артерию. В результате такого захвата должна была прекратиться подача крови в мозг, который мгновенно высасывал кислород из капилляров, и те спадались, как опустевшие воздушные шарики. Через четыре-пять секунд жертва теряла сознание. А через двадцать — умирала.

Человек, обученный основам рукопашного боя, сразу же подогнул бы ноги и обвис в объятии нападающего, уменьшая тем самым давление на шею. Ну а подвергшийся нападению Лэнга шпик попытался разжать душившую его руку; совершенно безнадежная попытка, исходя из того, что он был намного ниже ростом, чем Лэнг.

Через мгновение он уже лежал на земле. Быстрый, но тщательный обыск его карманов позволил обнаружить сотовый телефон — вещь, чрезвычайно необходимую для каждого европейца, — ключи и выкидной нож с очень внушительным лезвием; скорее даже, не нож, а кинжал. В бумажнике оказалось несколько купюр и испанское удостоверение личности. Его и телефон Лэнг сунул в свой карман, а нож бросил куда-то в сгущавшиеся сумерки.

Лежавший на земле натужно кашлянул раз, потом другой, и Лэнг понял, что он приходит в сознание. Было бы хорошо его допросить, но, увы, придется обойтись без этого. Ведь пленнику достаточно будет прикинуться, что он не знает английского (а он может и впрямь его не знать), и никакого допроса не получится. Кроме того, оставаться в переулке, где скоро станет совсем темно, не слишком разумно.

Возвращаясь на улицу, Рейлли оглянулся через плечо. Хватку, значит, потерял?


Герт ждала его в номере гостиницы. Она не сказала ни слова, лишь вопросительно взглянула на него.

Лэнг в нескольких словах рассказал ей, что и как произошло.

— Я знаю не больше, чем раньше, если не считать того, что у меня его сотовый телефон и паспорт. Я даже готов допустить, что он действительно был всего лишь преступником, рассчитывавшим легко поживиться.

— И для этого вылез из автомобиля и больше получаса ходил за нами?

Конечно же, она была права.

— Вспомни, пожалуйста, нет ли у тебя кого-нибудь в Управлении, кто мог бы в порядке любезности проверить это удостоверение и, может быть, узнать, на кого зарегистрирован номер сотового телефона?

Она поднялась и посмотрела в темное окно.

— Можно устроить.

Данные, соответствующие в Европе американскому номеру социального страхования, позволили бы выяснить не только кредитную историю человека, но и многое другое, начиная от имен родственников и кончая датой и причиной последнего обращения хозяина документа к врачу государственной медицинской службы. Американцев такое расследование несказанно возмутило бы. К счастью, лишь немногие знали, что в США это тоже возможно.

— И хорошо бы еще узнать, кому принадлежит сам телефон.

Она раздраженно вздернула брови, прищелкнула пятками и вскинула руку в нацистском приветствии.

— Jawohl, Herr Gruppenfuhrer![12] Не прикажете ли заодно и обед подать?

Может быть, она знала о Второй мировой войне не так мало, как ему казалось?

Лэнг решил подыграть Герт, но лишь самую малость.

— В этом нет необходимости. Пока ты будешь общаться со своими должниками, я попробую выяснить, возможно ли где-нибудь в этой гостинице посмотреть компакт-диск.

В гостинице, хотя она и походила на мавританский дворец четырнадцатого века, имелся бизнес-центр, не уступавший тем, какие можно найти в хороших отелях в Соединенных Штатах. Лэнг показал ключ от своего номера симпатичной молодой женщине, сидевшей возле входа, и та проводила его в кабинку, где стояли компьютер и принтер.

— Что-нибудь еще? — осведомилась она по-английски, почти без акцента.

— Нет… э-э… да. — Лэнг посмотрел на клавиатуру. — Я хочу распечатать несколько фотографий с этого диска, но не знаю испанский.

Она кивнула ему с высокопрофессиональной улыбкой, какая, Лэнг нисколько не сомневался, была у нее наготове для любого олуха, способного заплатить за номер в этой гостинице. — Никаких проблем. Позвольте ваш диск…

Она вставила диск в компьютер, нажала несколько кнопок и отступила в сторону.

— Все должно получиться. Если будут какие-то трудности, обращайтесь ко мне.

Лэнг сел перед экраном, почти сразу же запел принтер. Интересно, почему, когда ты моложе, всякие технические новшества не кажутся такими устрашающими?

Черно-белые снимки оказались совсем не такими четкими, как он в глубине души надеялся; то ли фотограф плохо навел на резкость, то ли расфокусировка изображения — следствие оцифровки старых фотографий. Компьютер уловил оттенок сепии, типичный для старых снимков. Чаще всего встречались различные виды фасада одного и того же здания. Лэнг узнал собор Святого Петра в Риме. На одном изображении был запечатлен мужчина на фоне базилики. Он был одет, похоже, в черную военную форму. Лэнг всмотрелся в лицо. Лет, пожалуй, тридцать пять, проницательные глаза и, самая главная примета, шрам поперек правой щеки. Лэнг присмотрелся внимательнее. Какие знаки различия на воротнике кителя? Трудно сказать, слишком расплывчато. Остальные фотографии, похоже, сделали или ночью, или в темном помещении. На них был тот же самый мужчина, только уже в штатском, стоящий перед какой-то скалой, на которой были высечены едва различимые буквы.

Лэнг долго рассматривал этого человека. Его лицо казалось… узнаваемым, что ли? Быть того не может. Он твердо знал, что никогда прежде не видел этого парня, и все же было в нем что-то знакомое. Возможно, кинозвезда или еще какая-то знаменитость минувших лет; вполне вероятно, что Лэнг уже видел это лицо в журналах?

Инспектор совершенно точно сказал, что снимкам около шестидесяти лет. Откуда он это узнал? На этот вопрос ответила уже следующая фотография. Здесь было ясно видно, что мужчина одет в военную форму, ее невозможно спутать с гражданской одеждой. Он стоял перед каким-то другим зданием. Лэнг всмотрелся пристальнее. Форма или черная, или очень темная, возможно флотская. На высоком воротнике какие-то… Лэнг поднес распечатку почти вплотную к лицу и узнал стилизованные молнии СС, элиты вооруженных сил нацистов.

В этом имелся определенный смысл, решил Лэнг. Дон писал книгу о каком-то давно умершем нацисте. Но почему кто-то стал бы убивать из-за каких снимков, да еще таких старых? Они ведь больше всего похожи на фотографии, какие делает едва ли не любой турист, чтобы послать домой, на память своим родным…

Лэнг выключил компьютер и направился обратно в номер.

Герт смотрела по телевизору какой-то фильм — скорее всего, немецкую «мыльную оперу». Мужчина с бакенбардами, каким позавидовал бы сам Элвис Пресли, кричал на рыдающую женщину. Лэнг впервые увидел Герт перед телевизором.

— Я и не знал, что ты владеешь испанским, — сказал он.

— Я им не владею, но такие фильмы ничем не отличаются один от другого.

Вероятно, она все же смотрела телевизор чаще и больше, чем хотела в этом признаться.

Лэнг положил конверт с диском на стол.

— Ну как, есть успехи? Я имею в виду нашего друга.

Герт прицелилась пультом и выключила телевизор.

— Успехи? Нет. А информацию я получила. Этот человек — мелкий преступник, сидел в тюрьме за вырванные сумочки, карманные кражи и тому подобное. Около месяца как вышел.

— А сотовый телефон?

— Украден у кого-то.

В число не столь уж многих общих черт между Испанией и Соединенными Штатами, бесспорно, входила и низкая эффективность тюремного заключения как средства исправления преступников.

Лэнг сел на кровать.

— В Европе всякая шпана не может позволить себе иметь автомобили. Если эта парочка не угнала ту машину, в которой мы их видели, значит, кто-то нанял их, чтобы следить за нами. Или для чего-нибудь похуже.

— Или нас просто хотели отпугнуть.

Такой возможности Лэнг не принял во внимание.

— От чего?

Герт поглядела на свою сумку, думая, несомненно, о том, большие ли неприятности ждут ее, если она закурит еще одну сигарету.

— От того, чем мы, по их мнению, занимаемся. Но не исключено, о наших занятиях они вовсе не думали, а лишь пытались сделать так, чтобы мы не задерживались здесь и не слишком старательно рылись в бумагах твоего друга.

Потом они с минуту молча смотрели друг на друга. Тишину нарушила Герт.

— Этот нож… Что, если он на самом деле намеревался убить тебя?

— А что с тем, кто отправился за тобой?

— Я не сходила с освещенных улиц. До гостиницы оставалось пройти всего два или три квартала, и у него просто не было возможности сделать мне какую-нибудь пакость.

Еще одна пауза.

Герт все же решила рискнуть и вынула из сумки сигареты.

— Лэнг, чем мы занимаемся?

— Не совсем понимаю тебя. Могу точно сказать, что ты пытаешься заработать рак и эмфизему легких, да еще и желтый налет на зубах.

Герт, как и ее любимый литературный персонаж Скарлетт О’Хара, предпочитала откладывать переживания по поводу сегодняшних опасностей и тревог на завтра.

— Я имею в виду, почему мы вообще оказались втянутыми в это дело? Хафф, возможно, и был твоим другом, но ведь не из близких. Я впервые услышала его имя лишь несколько дней назад, в тот вечер, когда ты узнал о его гибели. Кроме того, что, по-твоему, мы сможем сделать такого, что не по силам полиции?

Как обычно, казалось, что она была права и видела его насквозь. По крайней мере, его большую часть. Правда, в которой Лэнг действительно не хотел признаваться ни самому себе, ни Герт, состояла в том, что он заскучал. Можно с интересом защищать богатых растратчиков, игроков с капиталами и прочих мошенников до тех пор, пока все они не сделаются на одно лицо. Точно так же постоянно увеличивающиеся списки нищих, желающих получить поддержку от фонда, тоже обретали утомительное однообразие.

В прошлом году Рейлли задался целью отыскать убийц своей сестры и племянника. При этом сам чуть не расстался с жизнью. Но ему удалось сделать то, что было не под силу местным властям, да и опасность, пришедшая вместе с этой затеей, приятно щекотала нервы.

Возможность отдать долг человеку, спасшему жизнь Лэнгу, была лишь одной из причин ввязаться в это дело.

И Герт это знала.

Порой он думал, что ему хочется провести остаток жизни с нею лишь потому, что он не решается позволить кому-либо еще узнать, каков он бывает, когда дает себе волю.

— Мне это куда важнее, чем полиции, к тому же у меня неоплаченный долг перед Доном.

Герт пожала плечами: она не поверила ему, но и спорить не желала.

— Как скажешь. Ну, и что дальше?

Лэнг посмотрел на часы.

— До обеда еще несколько часов — до обеда по испанскому времени. Я хотел бы вернуться в дом Дона и попробовать разобраться с бумагами, полученными от инспектора. И еще разочек взглянуть на картотеку.

Дорога пешком до дома на Калье Колон заняла у них меньше пяти минут. Вроде бы никто за ними не следил.

— Кто там? — послышался из динамика домофона голос Джессики. — Так что вам сказали в полиции? — воскликнула она, как только открылись ворота.

— Что они не знают ровным счетом ничего, — ответил Лэнг.

— И что наша помощь им не требуется, — добавила Герт.

Железные ворота закрылись за ними.

— Инспектор, тип по имени Мендесо, отдал нам компакт-диск и бумаги, полученные отсюда. — Он вручил Джессике коробку с бумагами. — Диск я хотел бы оставить.

Она первая направилась к дому.

— Конечно. Вам удалось посмотреть фотографии?

Не сговариваясь, они сели в те же самые кресла, которые каждый из них занимал утром.

Лэнг вынул другой конверт; в отличие от первого, большой и пухлый.

— Я даже распечатал их. Посмотрите, нет ли здесь чего-то, что вам знакомо.

Джессика внимательно изучила все снимки и вновь сложила их в конверт.

— Старинное старое здание и какой-то парень в военной форме. Понятия не имею, для чего все это могло понадобиться папе.

Разочарованный, но нисколько не удивленный, Лэнг поднялся.

— В кабинете или в рабочей комнате, не знаю, как вернее сказать, вашего отца была небольшая металлическая картотечная коробка. Нельзя ли еще раз посмотреть на нее?

Джессика тоже встала.

— Конечно.

В кабинете Герт и Лэнг разделили карточки поровну — от «А» до «М» и от «N» до «Z». Они оставались такими же загадочными, какими показались на первый взгляд: имена, возле некоторых из них адреса и телефонные номера. Лэнг и Герт начали читать имена вслух. И после каждого Джессика качала головой.

— Блэйк, Дэвид. Похоже, что из Нью-Йорка, — сказал Лэнг, вынув очередную карту. И снова Джессика покачала головой.

— Никогда не слышала о таком.

— Блюхер, Франц. Гейдельберг.

— И о нем не слышала.

Лэнг поднес карточку поближе к свету, чтобы прочесть приписку в самом низу.

— Скорцени…

Она качнула было головой, но тут же остановилась.

— Повторите, пожалуйста.

— Скор-це-ни, — по слогам прочитал Лэнг.

— Это он!

Оба — и Лэнг, и Герт, — вскинули головы.

— Кто? — спросили они в один голос.

— Тот человек, о котором папа писал книгу. Во всяком случае, один из них. Немец. Во время войны он был какой-то крупной шишкой.

— Ну, а как насчет Франца Блюхера? — поинтересовался Лэнг, и Джессика снова покачала головой.

— Нет, ничего не вспоминается.

Герт подошла и заглянула через плечо Лэнга.

— Лэнг, ты сказал, что пользовался такими карточками, когда готовил рефераты, и на каждую записывал какой-то факт.

Рейлли уже не помнил, когда рассказывал об этом, но, очевидно, такой случай был.

— Да, именно так я и работал. Это потом появились компьютеры, и такие записи стали не нужны.

— Предположим, что твой друг Дон вел свое исследование так же, по старинке.

Лэнг никак не мог понять, к чему она клонит.

— Хорошо, предположим.

— Что, если… — Она вернулась к своей кучке карточек, порылась в ней, вынула одну и прочла: — Скорцени, Отто. А внизу подписано — Блюхер, Франц. То же самое, что на твоей карточке, только наоборот. Предположим, что этот самый Блюхер был для Дона источником информации о Скорцени…

— Или наоборот, — возразил Лэнг.

На сей раз уже Герт покачала головой.

— Мне кажется, что нет. Джессика ведь сказала, что ее отец писал о Скорцени. Кроме того, на карточке Скорцени нет адреса.

Что тут скажешь? В ее словах был смысл. Или, по крайней мере, не меньше смысла, чем в любой другой теории.

— Ладно. Теперь, позвони, пожалуйста, по номеру, указанному на карте.

Герт вложила карточку в коробку.

— Лэнг, это твое развлечение. Ты и звони.

— Если мне не изменяет память, когда я в прошлый раз смотрел на карту, Гейдельберг находился в Германии.

И еще я, кажется, припоминаю, что ты вроде как говоришь на этом языке.

Герт картинно вздохнула и взглянула на Джессику с тем же выражением, с каким глядела на Лэнга, когда тот допускал какую-нибудь глупую ошибку в домашнем хозяйстве — например, сыпал в посудомоечную машину порошок для стирки, из-за чего весь пол в кухне покрывался слоем пышной пены. Или еще какие-нибудь вещи, на какие способен только дикий, неприрученный мужчина.

— Вот телефон, — указала Джессика.

Но Герт извлекла из своей необъятной сумки трубку мобильника. Лэнг узнал модель, распространенную в Управлении. Этот телефон был способен обеспечить связь везде, за исключением разве что плавучих льдов Арктики или Антарктического материка. Лэнг видел, как она набрала три цифры — код страны, — а затем номер. Потом она, судя по времени, выслушала три или четыре гудка, назвала имя Дона, свой номер и прервала вызов. Судя по всему, герра Блюхера или не оказалось дома, или он не захотел снимать трубку.

Герт убрала телефон в сумку.

— И что дальше?

Лэнг указал на пачку бумаг, полученных от полицейского инспектора.

— Думаю, стоит разделить их и посмотреть. Вдруг что-нибудь найдем.

Менее чем через минуту Джессика подняла голову.

— Одни только списки. Вот перечень книг, а на этом листе географические названия. Ничего важного для нас.

Лэнг был готов с нею согласиться.

— А на этом листе только одно слово: Монсегюр. — Герт опустила на колени свою стопку бумаг. — Это во Франции, в Лангедоке. Я видела дорожный указатель с такой надписью, когда мы… когда мы были там в прошлом году.

Они с Лэнгом переглянулись. Именно там, на юго-западе Франции, Лэнг впервые сошелся лицом к лицу с «Пегасом», могущественной организацией, прямо причастной к убийству его сестры и племянника. И эта встреча чуть не закончилась для него трагически. Ему совершенно не хотелось возвращаться в эти места.

Но прежде чем он успел что-то ответить, защебетал его собственный сотовый телефон. Этот номер знали только три человека, и двое из них присутствовали сейчас в этой комнате.

— Да, Сара, слушаю, — сказал Лэнг, сообразив, что в Атланте четыре часа дня.

Слышно было так хорошо, словно собеседница находилась в этой же комнате, а не за океаном.

— Судья Хендерсон поставил дело Уайли в график на следующий месяц. Я подумала, что вам, наверно, будет полезно узнать это.

Лэнг застонал. Уайли был ответчиком по гражданскому процессу, шедшему параллельно с уголовным делом по обвинению в организации длинной посреднической цепочки в торговле и оказании различных финансовых услуг. Министерство юстиции США обвиняло клиента Лэнга в немыслимом количестве случаев разглашения сведений, а Комиссия по ценным бумагам пыталась через суд вернуть деньги инвесторов. Для поддержания привычного образа жизни на широкую ногу мистеру Уайли уже пришлось продать свой коллекционный «Феррари» и один из «Роллс-Ройсов». Обвинительный приговор в гражданском процессе сделал бы его банкротом. И, что хуже всего, в таком случае он не смог бы заплатить своему адвокату остаток гонорара. Дело было сложным, и вплоть до того дня, когда мистер Уайли предстанет перед судом присяжных, Лэнгу следовало держать руку на пульсе.

Громко щелкнув крышкой, Рейлли закрыл телефон.

— Джессика, к сожалению, у меня дома кое-что случилось. Мы с Герт должны немедленно уехать. — Он заметил, что на ее лице мелькнуло выражение отчаяния, как будто она теряла последнего своего друга. — Впрочем, мы постараемся связаться с этим парнем из Гейдельберга. Когда я разберусь со своими делами, то свяжусь с вами и узнаю, добилась ли местная полиция хоть какого-нибудь прогресса.

Судя по виду Джессики, заверения Лэнга ее не успокоили, но она храбро протянула руку.

— Даже не знаю, как благодарить вас за то, что вы приехали в Испанию, чтобы помочь мне.

Лэнг пожал ее руку.

— Перед вашим отцом я в неоплатном долгу. Он спас мне жизнь. И, если вам понадобится, я обязательно приеду еще раз.

Уходил Лэнг с неприятным ощущением недоделанной работы.

Глава 5

Юго-западная Франция, Монсегюр,
сентябрь 1940
Подняться по северному склону горы удалось лишь с веревками и крючьями, которые то и дело приходилось забивать в камень. И, даже несмотря на хорошее снаряжение, подъем занял семь часов. Все пятеро пребывали на грани изнеможения. Будь они простыми спортсменами-альпинистами, то сейчас с удовольствием пили бы воду из фляг, курили сигареты и восхищались видами, открывшимися их глазам благодаря затраченным усилиям.

Но они не были спортсменами.

Любой, кто мог бы присмотреться к ним, заметил бы, что волосы на прикрытых альпийскими шляпами головах коротко, почти наголо, острижены. Все были одеты одинаково — в рубашки с короткими рукавами и ледерхозены, выставлявшие напоказ мускулистые конечности.

Хотя одеты все были одинаково, главного можно было узнать почти сразу. Высокий белокурый мужчина со шрамом, пересекавшим посередине правую щеку, говорил с акцентом своей родной Австрии, а не на более резком классическом немецком его спутников. Четверо альпинистов блаженно развалились на камнях, он же рассматривал в бинокль раскинувшуюся на тысячу метров ниже долину.

Увидев облако пыли, медленно ползшее по дороге вдоль подножия горы, мужчина улыбнулся. Грузовики прибыли вовремя.

Добродушно огрызаясь на его уговоры — уговоры, а не приказы! — путники вновь поднялись на гудевшие от усталости ноги. Все положили наземь небольшие рюкзаки, в которых несли необходимое для подъема снаряжение. Больше оно не понадобится, а лишняя тяжесть совершенно ни к чему. Но предварительно из рюкзаков были извлечены веревки, наилучший пеньковый канат. Затем каждый альпинист хитрым способом обмотался своей веревкой: между ног под бедро, по диагонали через грудь, под мышку, за шею поверх воротника и через противоположное плечо. В скалу быстро вбили крюки с кольцами, к ним и привязали концы веревок.

И, как один, все пятеро переступили через край и начали спускаться вдоль отвесной южной стены белой скалы.

Примерно на половине горы отвесный спуск кончался и начиналась, как показалось бы стороннему наблюдателю, россыпь раздробленного камня. При внимательном осмотре нельзя было не заметить, что камни были обработаны, хотя по истечении времени часть из них уже потеряла изначальную форму. Они были уложены в толстую стену, скрывавшую от посторонних глаз вход в огромную пещеру.

Коснувшись ногами земли, все альпинисты молниеносно отцепили «сбрую» и застыли, ожидая распоряжений. Они торопились, времени было крайне мало. Ни они сами, ни весь остальной мир уже нисколько не верили в сказку о независимой вишистской Франции, но, тем не менее, все французские историки и археологи, узнай они о том, что собираются тут делать пятеро пришельцев, взвыли бы от возмущения.

Альпинисты разошлись на несколько шагов друг от друга, осмотрели каждую пядь площадки, лежавшей перед входом, а потом вошли в пещеру. Командир последним покинул ярко освещенную террасу, постояв перед тем на краю утеса и окинув окрестности восхищенным взглядом. Идеальное место для обороны. Это подтверждалось тем фактом, что твердыня много раз успешно противостояла лучшим армиям средневековой Франции, осаждавшим ее. Победил оборонявшихся и заставил их уйти из-под защиты этих стен только голод. А взять замок никогда и никому не удалось. О его местоположении постепенно забыли, так как и память о немногочисленных уцелевших защитниках за прошедшие века померкла, а место сделалось недоступным, поскольку высеченная в скале в древние времена лестница разрушилась и исчезла, стертая с лица горы обвалами, постоянно случавшимися здесь за прошедшие столетия.

Не успел командир сделать и полудюжины шагов, как донесшиеся из пещеры возбужденные крики заставили его прибавить ходу. Внутри чернильную тьму пронизывали лучи четырех фонарей, освещавших обломки досок и куски ржавого железа — по всей вероятности, останки давно развалившегося деревянного сундука. И еще на полу пещеры лежало нечто вроде цилиндрического глиняного сосуда, запечатанного с обоих концов. Глина была исчерчена какими-то знаками или буквами, не знакомыми никому из группы.

Новый крик возвестил еще об одной находке. Вскоре возле входа в пещеру выросла куча глиняных кувшинов и мисок. Обнаруженная длинная железная полоса оказалась настолько проржавевшей, что рассыпалась в руках. Это могло быть лезвие меча. Командир напомнил всем, что следует быть осторожнее.

Надпись — самое существенное из открытий, сделанных в тот день, — была найдена случайно. Один из скалолазов споткнулся о камень и, пытаясь удержаться на ногах, выронил фонарь. Упав, тот осветил не замеченные прежде пометки, вырезанные на стене пещеры. Командир встал перед надписью, чтобы был ясен масштаб, и было сделано несколько фотографий со вспышкой.

Через час корзины уже спускали на веревках туда, где ждали четыре грузовика. Когда содержимое последней было погружено, все, кроме командира, ловко спустились к грузовикам и поспешили развалиться в кузовах среди ящиков, куда были сложены находки, радуясь тому, что на сегодня сделано все и осталось лишь спокойно прокатиться в машине. Командир стоял наверху еще минуты две, рассматривая остатки стен и вход в пещеру — зияющую пасть, выделяющуюся черным пятном на освещенной лучами заходящего солнца скале. Потом, как будто приняв решение, тоже опоясался веревкой и начал спуск.

Глава 6

Подземелье Ватикана,
8 января 1941 г.
Монсеньор Людвиг Каас был финансовым секретарем Reverenda Fabbrica, организации, обеспечивавшей каждодневное управление Папским государством. Сегодня вместо ручки, бумаги или арифмометра он держал в руке керосиновый фонарь, отбрасывавший зыбкие тени поперек того, что при свете можно было бы счесть верхней обвязкой какого-нибудь древнеримского дома. Поблизости виднелись еще несколько похожих, хотя и не столь элегантных, конструкций,торчавших из слежавшейся глины.

— Склепы, — заявил священник, внимательно глядя под ноги, чтобы не оступиться на неровной земле. — Римские гробницы. Они располагались кварталами, как дома, вдоль улиц. Если зарыться поглубже, мы дойдем до дороги между постройками.

Стекла очков Римского папы Пия XII сверкнули в свете фонаря так, что могло показаться, будто глаза у него пылают огнем.

— Но это значило бы осквернение могил христиан.

— Боюсь, что так, Ваше святейшество.

Монсеньор отлично понимал, что ответа можно не ждать. Римский папа тщательно взвешивал даже простые решения. А это дело было далеко не простым. Совсем не трудно скрывать от папы то, что обо всех этих событиях Каас ежедневно подробно рассказывает своим друзьям из посольства Германии в Риме, но куда труднее объяснить этим самым друзьям, очень внимательно следившим за тем, что происходило в Ватиканском гроте, причину задержки.

— Мне необходимо испросить совета, — сказал папа, — Божьего указания.

Чем дольше вы ждете, подумал монсеньор, тем меньше у Бога будет возможности противопоставить что-нибудь министерству пропаганды Геббельса. При мысли о кривоногом калеке по коже Кааса, как и у большинства нацистов, пробежали мурашки и пробудилось не слишком-то христианское чувство омерзения. Но, как ни отвратительны были Гитлер и его прихвостни, тем не менее и они знали, кто настоящие враги церкви — коммунисты и их союзники-евреи.

Будучи простым функционером в бюрократии папского престола, Каас держал свои мысли при себе. Если бы он высказал их, это, вероятнее всего, привело бы к краху его стремлений и не послужило бы развитию той политики, ради поддержания которой его и перевели сюда из Германии.

Но все же иногда промолчать бывает крайне трудно.

Глава 7

Атланта, Джорджия,
19:42 (нынешнее время)
В клубах пара Лэнг вышел голышом из ванной в спальню и с изумлением увидел, что Герт еще не одета. В отличие от многих женщин, она относилась ко времени как чему-то абсолютному — все должно было делаться в срок. Для нее, как и для большинства потомков тевтонов, опоздание было одной из разновидностей непорядка, а непорядок вел к хаосу. А хаос может доставлять удовольствие только итальянцам.

Она сидела на кровати и читала текстовые сообщения на своем «блэкберри».

Лэнг выдвинул ящик с нижним бельем.

— Опять спам?

Герт по непонятной для нее наивности дала номер своего, предположительно, защищенного от любого прослушивания и электронных атак сотового телефона, специально усовершенствованной для сотрудников Управления модели, косметической фирме, занимавшейся поставкой по почте, чтобы получить перечень товаров. И ее сразу же завалили предложениями всякой всячины, начиная от детского питания со скидкой и кончая оборудованием для сексуальных извращений. Защитные технологии, применяемые правительством, не являлись препятствием для мира рекламы. Лэнг тогда задумался о том, сколько же электронного хлама нужно будет перекопать президенту, чтобы заметить предупреждение, допустим, о готовящемся террористическом акте, наподобие того что случился 11 сентября.

Герт покачала головой.

— Нет, это Джессика. Полиция так ничего и не добилась.

Лэнг надел трусы и лишь после этого ответил. Да, он пообещал Джессике контролировать ход следствия, но по возвращении в Штаты ему сразу стало ясно, что, находясь за океаном, убийство, совершенное на другом континенте, не раскроешь.

— С тем типом из Гейдельберга ты связалась?

— С Блюхером? Нет, не звонила с тех пор, как мы вернулись из Испании.

За прошедшие два дня их короткая поездка в Испанию уже представлялась сном, а воспоминания о ней быстро угасали, равно как и стремление Лэнга принимать дальнейшее участие в этом деле. Как выяснилось в день возвращения, мистер Уайли возжелал одним махом покончить и с уголовным, и с гражданским делами. Решить обе проблемы должны были шестнадцать месяцев тюрьмы и клятвенное обещание вернуть деньги. Хотя было совершенно ясно, что Уайли будет отбывать свой срок в какой-нибудь из специальных правительственных тюрем, представляющих собой нечто вроде шикарных клубов для таких, как Уайли, сверхбогатых преступников, а обещание вернуть деньги было в лучшем случае сомнительным. Слишком уж много банковских счетов он держал в местах, о которых Лэнг даже никогда не слышал, а это значило, что он не намеревался добровольно расстаться с изрядной частью своего состояния, нажитого тяжкими, пускай и нечестными, трудами.

Как бы там ни было, у Лэнга оказалось гораздо больше свободного времени, чем он рассчитывал.

— Ну, что, вернемся в Испанию?

Герт, вскинув руки, надела через голову платье и повернулась спиной к Лэнгу, чтобы тот застегнул «молнию». Интересно, как одеваются женщины, живущие одни?

— Во-первых, с самого начала туда стремился именно ты.

Вряд ли этот ответ можно было считать полезным.

— Все-таки постарайся дозвониться в Гейдельберг этому самому, как бишь его там… Посмотрим, что он скажет.

Герт повернулась перед зеркалом, оглядывая себя.

— Разве можно увидеть — увидеть, — как кто-то что-то говорит? Я никогда не выучу ваш язык как следует.

Ты и еще несколько миллионов американцев, подумал Лэнг, но вслух сказал:

— У тебя все хорошо получается.

На самом деле ее успехи нельзя было назвать таким банальным словом, как «хорошо». Она, можно сказать, расцвела. Лэнг подозревал, что американский образ жизни куда сильнее, чем его собственные усилия, повлиял на ее решение превратить свой двухнедельный отпуск в Управлении в годовой. Ей нравились американские магазины — моллы и супермаркеты. В Германии они только начали появляться. И она завела подруг, обнаружив необъяснимое родство душ с некоторыми из проживавших в доме одиноких женщин. Лэнг про себя, естественно, объединил этих женщин в «Клуб течных кошек», исходя из распространенного мнения о том, что несчастнее течной кошки никого быть не может. После развода эти женщины не пожелали искать смысл жизни в работе продавца недвижимости или дизайнера помещений. Вместо этого они кинулись в отчаянную охоту на мужчин, которые могли бы послужить им заменой бывших мужей, променявших их на модели поновее. Они яростно стремились отыскать таких мужчин, которые освободили бы их от необходимости имитировать работу. Насколько было известно Лэнгу, ни одной из них не удалось добиться успеха. Каждая продолжала считать худшим в своей жизни и позорным для страны тот день, когда растленная судебная система поддержала несправедливые условия заключенного когда-то брачного контракта. Суд заставил ее одиноко жить на бессовестно малые алименты в квартире, ежеминутно напоминавшей ей о столь несчастливом устройстве ее прежней жизни.

Лэнг постоянно недоумевал по поводу отношений Герт с этими женщинами и насчет того, как можно проводить столько времени в магазинах, ничего там не покупая. И то и другое выглядело пусть приятным, но совершенно бессмысленным времяпрепровождением, однако же составляло часть того, ради чего она все еще оставалась здесь.

Он надеялся, что Герт не уедет отсюда. Она была и новой любовью — первой после смерти его жены, — и давала ему надежду на то, что у него все же будут дети. Но всякий раз, когда Лэнг заводил разговор о закреплении их отношений, Герт переводила разговор на другую тему.

Лишь однажды она дала ему понять, что ожидает от брака большего количества проблем, чем ей хотелось бы.

— Зачем скреплять то, что и так не разваливается? — вот что она сказала об их отношениях.

На ее стороне был столь могущественный союзник, как мужская инерция.

— На какое время заказан столик? — спросила Герт, надевая на руку часы.

— На восемь. Не забывай, что нам нужно лишь перейти через улицу.

На другой стороне Пичтри-стрит, наискосок, располагался ничем не примечательный невысокий жилой дом. На первом этаже располагался «Ла грота», североитальянский ресторан, где обслуживали почти так же хорошо, как и готовили, хозяин был приветлив, как солнце его родной Тосканы, а цены казались вполне разумными. И с удобством расположения тоже нельзя было не считаться. Однако Лэнг скучал по непрезентабельной обстановке, плохо приготовленной еде и университетской атмосфере «Таверны Мануэля» в пестром районе Вирджиния-Хайленд. В этом месте, где собиралась едва ли не вся настоящая (или считающая себя таковой) интеллигенция, какой могла похвастаться Атланта, они с Фрэнсисом раз или два в месяц обедали; там никому не пришло бы в голову удивляться тому, что черный священник и белый адвокат ведут беседу почти исключительно на латыни. Герт в таверне понравилось, и Лэнг не мог точно сказать, почему они перестали ходить туда вдвоем. Он предполагал, что это лишь одно из многих необъяснимых изменений, случающихся в жизни мужчины, когда в ней появляется женщина.

— Поедем на машине? — поинтересовалась Герт.

— Через дорогу?

— Мои новые туфли на каблуках не слишком годятся для прогулок.

Лэнг уже почти привык к тому, что дорогая обувь предназначена не для прогулок, а для того, чтобы демонстрировать ее окружающим. Герт любила одежду, подчеркивавшую ее формы, которые и без того казались несколько преувеличенными из-за ее роста. Но, так или иначе, независимо от недостатков ее гардероба, каждое ее появление в «Ла грота» сопровождалось разбитыми тарелками, пролитым вином и ехидно-завистливыми замечаниями женщин. Лэнгу это нравилось.

Он застегнул рубашку, решив, что галстук не наденет.

— Так обуй другие туфли. Вечер просто идеальный для прогулок.

Когда они уже направились к двери, Лэнг кинул взгляд на неподвижный ком черной шерсти — обиженно свернувшегося Грампса. Когда они вернутся, пес поприветствует их радостно виляющим хвостом и придет в совсем уже неописуемый восторг, если окажется, что шеф-повар снабдил хозяев завернутым в фольгу кусочком мяса — чрезвычайно убедительным аргументом на тот случай, если надо помириться с обиженной собакой.

Едва они успели выйти из-под навеса у подъезда, как ночное небо расколола яркая полоса, а мгновенье спустя — оглушительный раскат грома, от которого, как показалось Лэнгу, даже земля задрожала.

Герт искоса взглянула на него.

— Что-то мне подсказывает, что этот вечер будет не таким идеальным, как тебе кажется. А в ресторан придется добираться вплавь.

Как будто соглашаясь с нею, небеса разверзлись и хлынул ливень, промочивший Лэнга до нитки. Герт каким-то образом успела ускользнуть обратно под навес.

— Вот дерьмо! — Лэнг тоже вбежал под навес. Он пробыл под дождем считаные секунды, но выглядел так, будто только что, не раздеваясь, окунулся в ванну. Сунув руку в карман, он извлек ключи от автомобиля и протянул их Герт.

— Распорядись, чтобы подогнали «Порше», а я тем временем переоденусь.

Обычно Лэнг сам пригонял и ставил в гараж свою машину, чтобы не подвергать лишний раз молодых работников гаража искушению проверить, так ли хорошо «Порше» принимает с места, как о том говорит реклама. Лэнгу не раз приходилось слышать возмущенный визг шин и видеть, как машина кого-то еще из жильцов останавливается, чудом не врезавшись в кирпичную перегородку. Сегодня вечером, однако, приходилось пойти на такой риск. Взглянув на часы, он увидел, что они уже опаздывали, а при той популярности, какой пользовался ресторан, рассчитывать на то, что пустующий столик надолго удержат за ними, не приходилось.

Дрожа под струями холодного воздуха, бившими из работавших в вестибюле кондиционеров, Лэнг стоял перед лифтами. Вдруг послышался глухой удар, здание содрогнулось, свет замигал, но тут же в работу включились имевшиеся в доме автономные генераторы. В первое мгновение Лэнг подумал, что в дом ударила молния. Но потом услышал крики снаружи.

Повинуясь инстинкту, он выбежал за дверь, через которую только что вошел внутрь. Лэнг думал лишь о Герт, и ему потребовалось сделать два, а то и три шага, чтобы понять, что он идет по ковру из битого стекла. Какая-то женщина неудержимо рыдала, прислонившись к темному «Мерседесу»; воздух пах не только озоном от ударившей неподалеку молнии, но и чем-то еще.

Все еще не видя Герт, Лэнг окинул взглядом бежавших мимо него справа налево, туда, где находились автостоянка и въезд в подземный гараж. Небольшая толпа уже собралась около столба огня, который, казалось, только разгорался, а не угасал под проливным дождем. Лившуюся с небес воду Лэнг уже перестал замечать. При очередной вспышке молнии он все же смог разглядеть силуэт Герт.

Лэнг бегом кинулся к ней. Обоняние говорило ему, что пахнет совсем не так, как должно здесь пахнуть: трансмиссионным маслом, пластиком и резиной.

И горящим сернокислым аммонием.

Он остановился возле Герт и в первый миг не поверил своим глазам. Охваченная огнем масса искореженной стали, осевшая на колесные ступицы, походила на кадр из свежей багдадской кинохроники. Словно для того, чтобы пощадить нервы присутствующих, останки несчастного парня, сидевшего за рулем, обгорели настолько сильно, что практически не отличались от обугленного содержимого салона автомобиля. Лишь взглянув на неповрежденные крошечные значки в форме геральдических щитов на колесных дисках, Лэнг сообразил, что видит перед собою так оберегаемый им «Порше».

Его «Порше».

«Порше», который он всегда ставил в гараж и выводил сам.

«Порше», в котором в момент взрыва должен был находиться именно он.

Не поворачиваясь, Герт обняла его рукой за талию.

— Неужели они снова взялись за свое?

Слово «они» могло означать только «Пегас», международный преступный картель. Именно с этой организацией Лэнг вступил в поединок год назад.

— Сомневаюсь, — негромко сказал он, не в силах оторвать взгляд от постепенно слабеющего огня. — Они знают: случись что со мною, их деятельность будет выставлена на всеобщее обозрение.

Год назад он заключил соглашение с дьяволом. Открытие тайны «Пегаса» погубило бы организацию, но, вместе с нею, разрушило бы жизнь немыслимого количества ни в чем не повинных людей. Единственным разумным компромиссом оказался шантаж, позволивший Лэнгу создать фонд в память двух жертв «Пегаса».

Когда Герт и Лэнг возвращались домой, их провожали вопли аварийной сигнализации. Об обеде они, естественно, напрочь забыли.

Лэнг нисколько не удивился, когда через сорок пять минут в дверь позвонили. В коридоре стоял худощавый чернокожий человек в изрядно промокшем костюме.

Лэнг распахнул дверь.

— Прошу, детектив Морз. Я ожидал вас.

Это был тот же самый детектив из управления полиции Атланты, расследовавший год назад покушение на жизнь Рейлли. Не справившись с жертвой, убийца спрыгнул с балкона, не позволив Лэнгу схватить его. Тот хорошо запомнил медленную и не слишком грамотную речь этого полицейского, свойственную многим его соплеменникам и нисколько не соответствующую живому и проницательному уму.

Детектив осмотрелся вокруг, кивнул Герт.

— Добречер, мэм, — и, опять повернувшись к Лэнгу, снова кивнул. — Я тоже ожидал, что вы снова будете тута. Так и кажется, что как убьют кого, или несчастье какое случится, вы, миста Рейлли, тут как тут. Не хотите как-нибудь объяснить, что происходит?

— Вероятно, так получается.

Морз покачал головой.

— Вижу, все умничаете. Клянусь, я уже закинул начальству удочку, чтобы меня перевели из убойного отдела в отдел нравов. Вы один мне всю статистику портите. Скажите, ну почему я не удивился, когда мне сказали, что взорвана именно ваша машина?

— Наверное, вы обладаете даром предвидения. Надо вам попробовать поиграть в лотерею.

— Я скажу, что вытянул счастливый билет, если узнаю, что никогда больше вас не увижу. А теперь, мистер Рейлли, почему бы вам не рассказать мне, с чего кому-то понадобилось таким вот образом взрывать дорогой автомобиль и вас вместе с ним?

Лэнг пожал плечами.

— Может быть, я оторвал дверь от чьего-то «Мерседеса», когда проезжал перекресток.

Морз посмотрел вокруг и выбрал кресло.

— Присядьте, мистер Рейлли. Я, пожалуй, задержусь у вас до тех пор, пока не получу несколько четких ответов.

Лэнг сел.

— Я знаю только то, что мы с Герт собирались в ресторан. Я умудрился промокнуть под дождем и пошел домой, чтобы переодеться. Герт дала ключи парню, чтобы он пригнал мою машину. А потом — ба-бах! — Лэнг нахмурился. — Вряд ли я вообще был знаком с этим беднягой, который погиб.

Морз взглянул на Герт, как будто ожидая подтверждения сказанного, и вновь обратился к Лэнгу:

— После того как мы расстались в прошлом году, мистер Рейлли, я кое-чего разнюхал. Вы сказали мне, что служили в «Котиках» и вышли в отставку. Оказывается, нет. Вы служили в каком-то шпионском заведении.

— Мы, шпионы, редко говорим правду.

Морз вздохнул.

— Знаете, мистер Рейлли, что я надумал? Я надумал, что вы когда-то наступили на ногу какому-то еще шпиону, и он теперь пытается свести с вами счеты. На вашем месте я рассказал бы все, что знаю, чтобы вас можно было защитить.

— Защитить? От кого?

— От того или тех, кто взорвал ваш автомобиль с этим бедным мальчишкой.

— И кто же меня будет защищать? «Кистоунские копы», как весь город зовет нашу полицию? Те самые герои, не постеснявшиеся вытащить — в самом буквальном смысле! — хрупкую женщину, слишком замешкавшуюся возле тротуара в аэропорту, из машины и швырнуть ее на асфальт? Они не могут обеспечить безопасность даже на улицах, где прохожие то и дело попадают под пули. Конечно, находиться под защитой атлантской полиции, может быть, и забавно, но опасности это не убавит, если не прибавит. Нет, детектив, спасибо вам от всей души, но — нет, нет и еще раз нет. Если бы мне предложили инспектора Клузо[13], я, может быть, еще и подумал бы. Ну, а сверх того мне нечего вам сказать. Я больше ничего не знаю.

Детектив поднялся и уставил палец в грудь Лэнга.

— Подумайте-ка, мистер Рейлли. В прошлом году вам удалось выкрутиться. Нынче — не удастся. Может, если мы с вами съездим в город, память у вас прочистится?

Лэнг улыбнулся.

— Сомневаюсь, детектив. И еще больше сомневаюсь, что вам будет приятно объясняться с федеральным судьей, почему вы арестовали меня без малейших на то оснований.

Морз без возражений позволил проводить себя к выходу.

Когда он ушел, Герт и Лэнг уставились на закрывшуюся дверь.

— Если не «Пегас», — сказала Герт, — то кто?

Лэнг щелкнул засовом.

— Вероятнее всего предположить, что те же самые люди, нанявшие тех двоих громил в Севилье.

— Но КТО они?

— Хороший вопрос. Посмотрим, что известно гейдельбергскому человеку[14].

Вопроса о том, стоит ли помогать в поисках убийц Дона Хаффа или нет, больше не было. Участие в расследовании больше не было услугой дочери старого друга. Дело стало по-настоящему личным. Кто-то попытался разложить Лэнга на атомы, и вряд ли следовало надеяться, что он (или они) успокоится после неудачной попытки. Дважды за ночь Рейлли просыпался, вылезал из кровати и проверял на входной двери сложные замки, которые должны были преградить путь даже опытному грабителю. Но если кто-то попытается к нему забраться, думал он, вряд ли это будет обычный уголовник. Пожалуй, впервые в жизни Лэнг вынул «ЗИГ-Зауэр» из ящика и положил его на столик возле кровати.

Глава 8

Центр Атланты,
на следующий день
Сидя за столом у себя в кабинете, Лэнг разбирался в груде писем, пытаясь выстроить их в порядке хоть какой-то очередности. Приклеенные к ним розовые стикеры напоминали о необходимости с кем-то связаться, но совершенно путали всю работу. Загудел динамик, и Сара из приемной сообщила:

— Звонит Герт по первой линии.

Лэнг повернулся вместе с креслом, и перед глазами через стеклянную стену развернулся прекрасный вид на центр Атланты.

— Слушаю, мэм.

— Я дозвонилась до Франца Блюхера.

Сперва Лэнг растерялся, но тут же вспомнил, о ком идет речь.

— Отлично. Ну и чем он может нам помочь?

Последовала секундная пауза, пока Герт соображала, как лучше изложить свои новости.

— Он не стал разговаривать со мной. Я сказала, что звоню по просьбе друга Дональда Хаффа, и он бросил трубку. Я набрала номер еще раз, и он потребовал, чтобы я никогда больше ему не звонила.

Лэнг поднялся и рассеянно уставился на пешеходов, похожих с такой высоты на муравьев.

— Что же ты ему такое сказала, что он?..

— Ничего. Только то, что ты сам только что слышал.

— Значит, нам известно только то, что он не хочет нам помогать.

— Нет, — возразила Герт, — мы еще знаем, кто он такой. Я пробила его по Гуглу.

Лэнг усмехнулся.

— Да ты что?! Или, может быть, по «расширенному Гуглу»?

«Расширенный Гугл». Он появился уже после того, как Рейлли оказался жертвой «мирных инициатив» и вышел в отставку, покинув сообщество разведчиков. Лэнгу было известно о новых возможностях по сбору фактов, открывшихся перед Управлением. Подчас случайная или намеренная утечка информации о каком-нибудь из ведущих актеров мировой сцены вызывала такой рев в связи с нарушением неприкосновенности личной жизни, что тот же самый «анонимный источник» поспешно перекладывал свое открытие на плечи «веб-сайтов» и поисковых систем, доступных самой широкой публике. Не добавляя, правда, что добраться до этой информации широкая публика сможет, если дополнительно выложит еще с миллиард долларов за компьютерную систему, возможности которой столь велики, что просто не поддаются точному измерению. Примерно так же, как расстояние до края вселенной, если измерять его в милях. Сведения, которые порождали скандалы, вызывавшие наибольший шум, как правило, добывались в ходе проводимого в глобальном масштабе прослушивания связи. Управление обладало возможностью слушать все некабельные электронные передачи, какие только велись в мире. Телефонные, компьютерные — любые. Что же до «расширенного Гугла», то единственным ограничением для него являлось только количество трудовых ресурсов, позволяющих перевести, прочитать и проиндексировать информацию. Лэнг нисколько не сомневался в том, что Герт знала, как ввести пароль, позволяющий перешерстить самую большую базу данных персональной информации из всех, какие только существуют на земле. И, возможно, во всей галактике.

— Обошлось без этого, — ответила Герт. — Он университетский профессор, опубликовавший много статей и монографий.

Ученый, не желающий говорить… Оксюморон какой-то.

— И в какой же области он работает?

— Изучает войну, Вторую мировую.

Вполне логично — ведь и Дон писал о ней.

— Что еще ты знаешь?

— Он на пенсии. Его отец был журналистом, умер в Берлине в 1945 году.

— И это все, что нашлось в Гугле?

— Ну, почти все.

Какая-то мысль крутилась на самом краю сознания Лэнга, словно мотылек вокруг горящей лампочки.

— Джейкоб с ним знаком, — сказала Герт. — Профессор беседовал с ним, когда собирал материал для книги об Освенциме, где погибли родители Джейкоба.

Ну да, конечно. Умудрившийся выжить во время Холокоста Джейкоб Аннулевиц.

Джейкоб переехал в Израиль, поступил на работу в «Моссад»[15], в этом качестве переехал в Англию и получил британское гражданство. Выйдя в отставку, он непонятно почему решил остаться в дождливой и туманной Британии, а не вернуться под благодатное солнце Восточного Средиземноморья. Если уж говорить откровенно, он выбрал себе вторую профессию — лондонского адвоката-барристера, служившую прикрытием для первой и главной. Пока Лэнг работал в Управлении, их с Джейкобом дороги часто пересекались. После этих встреч осталось не только профессиональное уважение, но и настоящая мужская дружба. Год назад Джейкоб, вместе с Герт, оказал Лэнгу неоценимую помощь в борьбе против «Пегаса».

— Ты звонила Джейкобу? — спросил Лэнг, почувствовавший укол ревности оттого, что Герт, минуя его, общалась со старым другом.

— Я говорила с его женой, Рейчел…

— Которая наверняка взяла с тебя обещание, что когда мы попадем в Лондон, то придем к ним обедать.

— Да. А откуда ты знаешь? — не сумев скрыть удивления, спросила Герт.

Кулинарные способности Рейчел давно уже получили легендарную известность во всем разведывательном сообществе. Многие сходились на том, что можно было бы с помощью одной лишь угрозы накормить приготовленными ею блюдами развязывать языки самым упорным пленникам — жаль, что Женевские конвенции не позволяют такой жестокости. В последний раз, пообедав у них в гостях, Лэнг получил несварение желудка, доставившее ему жестокие мучения.

— Научен догадываться. А Джейкоб что-нибудь сказал тебе?

— Рейчел подтвердила, что Джейкоб знаком с Блюхером. Не сказать чтобы близко, но все же. Джейкоб сам позвонит и выяснит, согласится ли Блюхер встретиться с нами.

Глава 9

Атланта, Джорджия, Чарли Браун/Фултон-каунти аэропорт,
то же самое время
Берту Сандерсу нравилась его работа.

Авиалиниям давно уже приходилось, чтобы не обанкротиться, считать все бумажные салфетки, используемые пассажирами. Акционеры готовы были то по одной, то по другой причине оторвать головы руководителям. В корпусах некогда столь высокомерных предприятий индустрии воздушной перевозки пассажиров, как гиены, выли в бессильной злобе профсоюзы. Компании выделяли на рейс меньше булочек, чем было продано билетов, и подавали пассажирам давно уже не бесплатные коктейли, состоящие в основном из воды, ссылаясь на необходимость экономить для выплаты в будущем пенсий своим служащим.

И ничего из этого Берта не касалось.

Больше не касалось.

Он принял далеко не щедрое предложение авиалинии о досрочной отставке (сейчас этот поступок многие воспринимали как жалкую попытку сохранить себе пенсию). А потом он поступил работать первым пилотом в «Фонд Хольтов», летал на его большом «Гольфстриме V» и следил за тем, чтобы самолет был готов в любое время вылететь куда угодно. Да, платили здесь несколько меньше, чем на авиалинии, зато была гарантия занятости, это уж не сомневайся. Фонд имел под миллиард долларов ежегодного дохода, и никаких тебе профсоюзов. И самая большая шишка, адвокат по имени Рейлли, как правило, не совал нос в летные дела, в отличие от заправил той могучей авиалинии, где прежде работал Берт, уверенных в том, что в самолетах они разбираются куда лучше, чем те парни, которые на них летают.

С точки зрения Берта, он ничуть не прогадал. Ему больше не нужно было беспокоиться о том, что авиалиния может разориться. Не нужно было лгать пассажирам, что их полет отменяется из-за погоды, когда, на самом деле самолет велели задержать, потому что пассажиров набралось слишком мало для того, чтобы окупить рейс. Не нужно было возмущаться очередным сокращением льгот и слушать вымученные оправдания начальников.

Конечно, при нынешнем положении Берта случались периоды, когда ему было совершенно нечего делать, кроме как иногда проверять, здорова ли птичка. Но ведь, если честно, куда лучше протирать задницей кожаную обивку командирского кресла на «Гольфстриме V», чем торчать дома и гадать, какое очередное задание выдумает для тебя жена. Кроме того, босс ценил и то, что человек, управлявший его самолетом, в свободное время возился с машиной, не требуя за это дополнительного жалованья.

Берт только что убедился, что морозильник в переднем камбузе установили на место, и спустился по лестнице в ярко освещенный и стерильно чистый частный ангар. И с удивлением увидел идущего к самолету мужчину в комбинезоне механика. Он считал, что ключ от этого ангара имелся только у него.

— Извините, — сказал Берт (не удалось придумать ничего более оригинального). — Я могу быть вам чем-то полезен?

Механик удивился еще сильнее. Очевидно, он не знал, что Берт находился в самолете.

— Э-э… да… наверно. — Он вынул из кармана блокнот и посмотрел на страницу. — Это ведь вы жаловались, что барахлит табло цифрового альтиметра?

— Нет, ничего у меня не барахлит. К тому же с такой ерундой я и сам справился бы.

Механик отступил на несколько шагов и прочел номер на фюзеляже «Гольфстрима».

— Вот черт! У вас «четыре-шесть альфа», а мне нужен «шесть-четыре альфа». Похоже, я полез не в тот самолет. Виноват.

Берт проводил парня взглядом, пока тот не вышел из ангара. Он был уверен, ну, почти уверен, что запер за собой дверь, когда входил. А еще любопытнее была ошибка насчет самолета. На «Чарли Браун» имелось еще два «Г-5», и ни у одного из них номер не заканчивался на «альфу». Либо механик новый, либо самолет залетный. А еще Берт был уверен в том, что знает всех местных авиамехаников.

Странно.

Берт закрыл дверь самолета, дошел по гладкому, как в танцзале, бетонированному полу до находившейся неподалеку от ворот единственной двери и старательно запер ее за собой. Он был опытным пилотом, и сбой в идеально отработанном ритуале не на шутку встревожил его. Все, чему нельзя было найти немедленного и обоснованного объяснения, автоматически вызывало подозрения. Но даже, несмотря на беспокойство, он сам не понял, что заставило его свернуть на пустую стоянку между выездной дорогой с летного поля и домиком, где постоянно находился диспетчер по ремонту авионики.

Мэри Джо, дежурный диспетчер, вскинула голову на звук открывшейся двери. Находясь под надежной защитой стоявших на столе фотографий внуков, она напропалую флиртовала со всеми мужчинами, оказывающимися в ее владениях.

— Ой, наконец-то Берт Сандерс заглянул! — закудахтала она. — Ну, что, сейчас полетим на твоей чудесной птичке на какой-нибудь необитаемый остров, да? Только, Берт, подожди минуточку, я должна захватить противозачаточные таблетки.

Берт, все еще не привыкший к ее грубоватому юмору, застенчиво улыбнулся.

— Нет, Мэри Джо, у меня дело гораздо прозаичнее. Скажите, у вас тут есть еще какой-нибудь «Г-5» — местный или пролетный — с номером, заканчивающимся на «четыре-шесть альфа»? Возможно, с неисправным цифровым альтиметром.

Она взглянула на него поверх узких очков без оправы.

— Могу точно сказать, что таких зверей у нас не водится. Кроме твоего, в смысле вашего фонда, мы не обслуживаем ни одного «Г-5». Пара других под присмотром у кого-то еще. — Она фыркнула, как будто Берт своим вопросом нанес ей личное оскорбление (возможно, так и было на самом деле). — Ну, так как насчет того, чтобы мы с тобой немножко покатались?

Берт попытался отступить с наименьшими потерями.

— Конечно, Мэри Джо, я спрошу босса. Большое спасибо.

Он вновь уселся в свою «Хонду», но это незначительное происшествие никак не выходило из головы. И, уже подъезжая к повороту на шоссе 1–20, он вспомнил еще две вещи, поразившие его, как два удара кувалдой. Во-первых, попавшийся ему в ангаре человек нес в руке что-то вроде ящика с инструментами. Сложную авиационную электронику ремонтировали совсем не так, как автомобильную, там механику нужно было лишь открыть капот. В авиации отказавшее оборудование снимали с самолета, а потом чинили и проверяли на стенде в ремонтной мастерской. Во-вторых, передвижная лесенка, использующаяся для обычных осмотров или мелкого ремонта на верхней части корпуса самолета, стояла совсем не на своем месте.

Для того чтобы снять альтиметр, достаточно пары торцовых ключей, и вовсе незачем таскать с собой тяжелый ящик с инструментами. Так что же было у мужика в ящике?

До цифрового альтиметра проще всего добраться с приборной панели в кокпите, куда попадаешь, поднявшись по трапу и пройдя через пассажирский салон. Так зачем же ему понадобилось таскать лестницу?

Если не можешь найти решения, лучше всего передать проблему вверх по команде. Берт вынул из кармана сотовый телефон и набрал по памяти номер.

Через несколько минут Лэнг Рейлли смотрел на стоявший у него на столе телефон с таким выражением, будто несчастный аппарат был главным виновником всех его бед. Судя по всему, командир принадлежавшего фонду «Гольфстрима» только что помешал кому-то залезть в механизмы самолета. Подозрения заставили пилота вернуться в ангар, и он вновь обнаружил, что дверь открыта, хотя точно помнил, что закрыл ее, когда уходил. Нет, никаких признаков того, что кто-то в чем-то копался, не было. Но в таком случае откуда взялись следы грязных пальцев на приборной панели?

Лэнг повздыхал, перелистал затрепанную телефонную книжку и набрал номер отделения службы безопасности Федерального авиационного агентства в «Чарли Браун». Сначала он рассказал о случившемся довольно развязному автоответчику, после чего ему было сказано, какую кнопку нажать, чтобы соединиться уже с настоящим специалистом, из плоти и крови, представителем ФАА. Результат был столь же предсказуем, сколь и неприятен. Закольцованная музыкальная запись, перебиваемая заверениями в том, что его звонок чрезвычайно важен для них и что как только какой-нибудь представитель Агентства освободится, его проблемой немедленно займутся.

Рейлли почувствовал, что у него стало повышаться давление. А чего еще ожидать от правительства, считавшего, что для обеспечения безопасности авиации достаточно забора из колючей проволоки и ворот с замком, открывающимся нажатием четырех кнопок? Они были уверены, что из распространенных моделей самолетов далеко не каждая годится на то, чтобы развалить еще один Центр международной торговли, но ведь «Гольфстрим» величиной почти не уступает авиалайнерам…

Лэнг повесил трубку. Открыв ящик, расположенный в центре стола, запустил руку вглубь, отсоединил фальшивую стенку и, не глядя, еще несколько секунд рылся там, пока не нашел то, что искал, — диск, предназначенный для подсоединения к микрофонам большинства телефонов-автоматов. Этот приборчик — одна из немногочисленных игрушек, прихваченных им при увольнении из Управления, — был модулятором, случайным образом искажавший голос говорившего по телефону, так что его нельзя было опознать ни на слух, ни с помощью звукоанализирующих устройств. Лэнг положил диск в карман и вышел в холл, где находились двери лифтов.

В вестибюле здания имелось три телефона-автомата.

Не прошло и получаса, как дверь его кабинета открылась и появилась явно озадаченная Сара.

— Лэнг, вам звонит какой-то человек. Говорит, очень срочно. Сказал, что он из Управления транспортной безопасности. А что, у нас есть какие-то дела с…

Сдержав усмешку, Лэнг закрыл только что просмотренную папку.

— Я поговорю с ним.

Это управление представляло собой одно из многочисленных государственных учреждений с начинавшимися на самые разные буквы названиями, разросшимися словно сорняки после 11 сентября. Основная цель существования организации, казалось, состояла в том, чтобы причинять неприятности путешественникам, летающим коммерческими рейсами, но ни в коем случае не травмировать потенциально опасных пассажиров, вылетающих из мест, единодушно признаваемых рассадниками терроризма, неполиткорректными обысками. Лучше беспрепятственно пропустить через контроль бородатого, с горящими глазами шахида в развевающихся широких одеждах и долго ощупывать благообразную восьмидесятилетнюю бабушку, чем рисковать навлечь на себя ярость либеральных СМИ.

В последнее время УТБ находилось под огнем жестокой критики, благодаря как усилиям журналистов, которые, «вооружившись» муляжами бомб, то и дело пробирались в различные служебные, в том числе и охраняемые, зоны, так и массовому воровству багажа. Лэнг резонно рассудил, что оно, как и любое правительственное учреждение, ухватится за любую возможность, позволяющую показаться обществу в благоприятном свете.

— Лэнг Рейлли, — представился он, взяв трубку. — Чем я могу быть сегодня полезен моему правительству?..

Оказавшись через двадцать минут в ангаре, он застал там жужжащий рой облаченных в форму агентов. Механики с табличками ФАА снимали с фюзеляжа и крыльев крышки технических люков, кожухи с обоих двигателей уже были сняты. К фюзеляжу было приставлено несколько лестниц.

Шеф-пилот Берт Сандерс увидел Лэнга и подошел. Было видно, что он до сих пор волнуется.

— Надеюсь, к следующему полету они успеют собрать самолет.

Лэнг разглядывал двух немецких овчарок, старательно обнюхивающих шасси, рядом с ними агент в форме, поднявшись на цыпочки, заглядывал под створку люка.

— Думаю, лучше немного опоздать, чем идти на излишний риск.

— Ничего не понимаю, мистер Рейлли, — со все еще широко раскрытыми от удивления глазами продолжал рассуждать Берт. — Если кто-то подложил бомбу в самолет, зачем нужно было сообщать об этом анонимным звонком?

Лэнг переступил с ноги на ногу и сложил руки за спиной.

— О, я допускаю, что какая-нибудь организация, не получившая от нас грант, взбесилась и решила таким образом поквитаться с нами.

— А как насчет того парня, прогуливавшегося по ангару? — Берт, похоже, очень тревожился, что, если все же что-то случится, и даже если не случится, вину за все возложат на него. — Я о чем? Я всегда дверь закрываю, когда вхожу и когда выхожу. Честно.

Лэнг отечески положил руку на плечо молодого человека.

— Вы очень внимательны, и если мне кто-нибудь скажет, что вы не заботитесь о нашем самолете по двадцать четыре часа семь дней в неделю, я очень удивлюсь. Нет, я нисколько не сомневаюсь в том, что дверь была закрыта.

— Но как…

К ним подошел крупный чернокожий мужчина в ветровке с крупной эмблемой УТБ.

— Мистер Рейлли? Пройдите сюда, пожалуйста.

Лэнг и Берт подошли к лестнице, стоявшей возле хвоста самолета.

— Вам тоже стоило бы посмотреть, — сказал сотрудник УТБ, взглянув на Берта.

Лэнг пропустил Берта вперед и смотрел снизу, как тот поднялся наверх и заглянул в небольшое отверстие, обычно прикрытое крышкой одного из технических люков. Даже на таком расстоянии было видно, как пилот резко побледнел.

— Ни… себе!

Лэнг, выгнув бровь, вопросительно взглянул на Берта. Когда пилот спускался с лестницы, было видно, что у него трясутся коленки.

— Главная тяга управления рулями высоты… — Берт сделал паузу, сглотнул и договорил: — Она вся проржавела.

— В вахтенном журнале записано, что самолет меньше двух месяцев назад прошел сточасовую проверку, — сказал представитель УТБ. — Так быстро тяги не ржавеют.

Лэнг почувствовал себя так же неуютно, как и пилот.

— Если?..

Правительственный агент покачал головой.

— Трудно сказать точно. Вот только когда механики снимали люк, они почуяли какой-то запах. Потому и меня позвали.

— Подбросьте хоть какую-нибудь идею, пусть самую дикую, — ровным голосом произнес Лэнг.

Сотрудник УТБ заметил горевший в глазах Лэнга гнев, почувствовал силу, кроющуюся в его собеседнике, и решил, что стоявший перед ним человек вряд ли согласится безропотно съесть обычные отговорки, скармливаемые публике правительственными организациями. И принял несвойственное его коллегам решение выйти за рамки своих полномочий.

— Не поручусь, конечно, но я бы предположил, что тут использовалась какая-то кислота.

— Кислота? — растерянно переспросил Лэнг.

Берт, все еще выглядевший так, словно может в любую секунду хлопнуться без чувств, пояснил:

— Кислота разъела почти всю тягу. Осталось ровно столько, чтобы выдержать предполетную проверку, а потом развалиться.

— И что? — поинтересовался Лэнг.

— Руль высоты этой самой высотой и управляет — нос вверх, нос вниз. Если бы он отказал, например, на взлете, мы не смогли бы задрать самолету нос, чтобы подняться в воздух, и разбились бы в конце полосы.

В области аэронавтики Лэнг обладал в лучшем случае самыми зачаточными знаниями.

— Я думал, что на большой скорости воздух сам отрывает самолет от земли.

— Это так, но если самолет не приподнимет нос, скорость будет просто увеличиваться, пока он во что-то не врежется. Но даже если бы руль выдержал взлет, мы не смогли бы набрать высоту. Ну и конечно, сесть не смогли бы — при посадке тоже необходимо поднимать нос.

— Идите со мной, — вновь потребовал представитель УТБ.

Было видно, что он привык командовать и редко сталкивался с возражениями.

— Вы уж проверьте, чтобы все прикрутили на место, — сказал Лэнг Берту.

— Можете не сомневаться.

Лэнг проследовал за агентом УТБ в какие-то административные помещения аэропорта. В одной из комнат шесть человек разглядывали ангар Лэнга по телевизионному монитору. Камеры он не видел. Если бы даже у Лэнга возникли сомнения в том, что все эти люди представляли различные полицейские службы, то буквенные обозначения на разноцветных ветровках сразу же рассеяли бы любое заблуждение: ФБР, БАТО, федеральный маршал[16], Министерство финансов. Не были представлены, как ему показалось, лишь Министерство здравоохранения и налоговая служба.

Женщина средних лет, наверно, бывшая в молодости довольно привлекательной, подняла руку со значком.

— Шейла Бернс, специальный агент ФБР.

Агенты, все до одного, были «специальными», если только не были «старшими специальными агентами» или чем-нибудь еще в этом роде. На эту тему в Управлении постоянно шутили. Лэнг молча стоял, ожидая продолжения. И не остался разочарован.

— Мистер Рейлли, попытка привести в негодность ваш самолет — это уголовное преступление. — Она говорила так, что последние слова прозвучали, будто были написаны с заглавных букв. — Не менее эффективное, чем бомба, даже есть преимущество — можно все представить как несчастный случай.

— Есть какие-нибудь соображения? — без предисловий спросил мужчина из Управления маршала.

Бернс прожгла его гневным взглядом, и он тут же умолк. Судя по всему, командовала расследованием именно она.

— Знаете кого-нибудь, кто хотел бы вашей смерти? Или смерти кого-то из сотрудников вашего фонда? — резко спросила она, словно восстанавливая свою власть.

— Нет.

Бернс осмотрелась вокруг, окончательно убедив Лэнга в том, что все вопросы, которые она задавала и намеревалась задавать ему дальше, были согласованы еще до того, как он пришел сюда. С тактикой коллективного допроса Рейлли был хорошо знаком.

— Хольт-фонд был оформлен как благотворительное учреждение менее года тому назад, верно?

Лэнг ошибся. Налоговая служба здесь присутствовала, пусть и неявно. Оставалось Министерство здравоохранения и социальных служб.

— Совершенно верно. Мы финансируем программы обеспечения медицинской помощью детей в слаборазвитых странах.

— Не могли бывы рассказать нам о ваших источниках финансирования?

— Наши источники конфиденциальны.

Это нельзя было назвать полной ложью. Лэнг отлично знал, что «Пегас» не желал, чтобы его название произносилось вслух.

Бернс прищурилась — это был столь же недвусмысленный признак гнева, как у лошади, когда она прижимает уши, или у собаки, когда она начинает глухо рычать. Правоохранительные организации любой отказ в предоставлении им информации расценивают чуть ли не как преступление. А всякая конфиденциальность и личные тайны — беспомощные отговорки виновных!

— Вы же знаете, что я могу сама это узнать.

Лэнг улыбнулся без тени юмора.

— Милости прошу.

Для того чтобы разобраться в лабиринте иностранных банков, фиктивных компаний и разнообразных псевдонимов, потребовалась бы целая армия бухгалтеров. Ладно, пусть не армия, но по меньшей мере полк.

Еще на протяжении получаса агент ФБР задавала вопросы, а Лэнг искусно уклонялся от ответов. За это время Бернс несколько сникла, а Лэнг изрядно устал. Но он мог бесконечно долго играть в эту игру. Программа обучения в Управлении включала в себя и курс агрессивного допроса, студенты его обычно называли «творческим заморачиванием». Эта женщина была просто милашкой по сравнению с инструкторами, измывавшимися в свое время над Лэнгом. Среди того, чему его научили, было и искусство выяснять по задаваемым вопросам и общему ходу допроса, что известно и что неизвестно тому, кто их задает. Среди вопросов было много близких по содержанию, некоторые задавались снова и снова, и Лэнгу стало ясно, что федералы подозревают, будто фонд занимается не только благотворительностью, но и чем-то другим. А вот чем, они понятия не имели.

Совсем уже выдохшись, Бернс вдруг спросила:

— Вы ведь юрист, да? — В ее устах даже эта банальная фраза прозвучала как обвинение.

Лэнг устал стоять, но понимал, что, если он попросит разрешения сесть, это сочтут за признак слабости. Хотя на самом деле это говорило лишь о том, что его новая обувь еще не разносилась и слегка жала в ноге.

— Да.

— Неудивительно, что мы не можем получить ни одного прямого ответа, — произнес кто-то неизвестный в дальнем углу комнаты.

Избиение адвоката… Развлечение, которому при возможности с удовольствием предаются бюрократы из правительственных учреждений.

Специальный агент Бернс отреагировала на последние слова так, будто только что раскрыла самую глубокую и черную тайну Лэнга, и немедленно кинулась в атаку.

— Значит, вы имеете представление о процедуре допроса?

— Так ведь адвокаты именно этим и занимаются: допрашивают свидетелей.

В том же дальнем углу раздался громкий смешок, ответом на который явился кинжальный взгляд дамы из ФБР.

Еще нескольким вопросов, и Лэнгу разрешили уйти, отпустили, словно непослушного ребенка, оставленного в наказание в школе после уроков. Поскольку никто не имел ни малейшего представления о возможной причине предпринятой диверсии, он сам наверняка был чрезвычайно удобным подозреваемым, хотя трудно понять, почему вдруг у чрезвычайно богатой благотворительной организации может возникнуть желание уничтожить или самолет, стоящий много миллионов, или своих руководителей, часто летающих на нем.

Лэнг понимал, в чем тут дело, но не собирался ни с кем делиться своими предположениями. Пока что у подозреваемого не было ни лица, ни имени. Но связано все это было с Доном Хаффом. Сначала автомобиль Лэнга, потом самолет его фонда… Что дальше? Тридцатиэтажный дом, где он жил? Поиск убийц Дона становился очень личным делом. А также делом жизни и смерти.

Жизни и смерти Лэнга.

Глава 10

Атланта, Международный аэропорт Хартсфилд-Джексон,
терминал «Дельта-Кроун», зал В,
на следующий день
Герт потягивала пиво, лениво обводя взглядом переполненный зал.

— Так, объясни еще разок: зачем мы летим в Чикаго?

Лэнг старательно размешивал заменитель сахара в стаканчике с безвкусным кофе.

— Эти типы, кто бы они ни были, наверняка держат возле нас какого-нибудь наблюдателя.

Тут поблизости завопил младенец. Герт дождалась, пока он умолкнет, и ответила, не повышая голоса:

— Ты уверен?

Придя к выводу, что на появление у его напитка хоть какого-нибудь вкуса, кроме сладости, рассчитывать не стоит, Лэнг отпил глоток и скорчил гримасу.

— Посуди сама — им известно, что я обычно сам ставлю «Порше» в гараж и вывожу его оттуда. Как ты думаешь, сколько еще жильцов платят, как и я, за обслуживание, но, тем не менее, сами ставят свои машины?

Герт пожала плечами.

— Думаю, почти все, кто не нуждается в инвалидных креслах или костылях, да? — Немало обитателей дома относилось к той категории, которую в последнее время деликатно именовали «старшим поколением».

Лэнг не понял, серьезно говорит Герт или шутит. Имея дело с немцами, это в принципе трудно понять.

— Вообще-то, почти все, и старые, и молодые, пользуются, как правило, услугами парковщиков. Те, кто подложил бомбу, знали мои привычки. Им также было известно, что в следующую поездку я собираюсь отправиться на «Гольфстриме».

Герт опустила руку со стаканом.

— Или хотели, чтобы ты угробился в первом же полете.

— Возможно, — кивнул Лэнг, — но мне так не кажется. За день-другой кислота полностью разъела бы эту штуку, и повреждение сразу же обнаружили бы. — Он нахмурился и продолжил: — Собственно, потому мы сейчас и летим коммерческим рейсом, чтобы наш самолет можно было полностью разобрать и убедиться в том, что там нет никаких других сюрпризов.

Герт поднялась и отправилась взять еще пива. Восхищенные взгляды мужчин и ревнивые — женщин сопровождали ее, как волны, расходящиеся от корабля.

Вернулась она со стаканом в одной руке и картонной миской с закуской в другой.

— А ты не задумывался над тем, что этим людям именно этого и надо было — чтобы ты летел регулярным рейсом? Так намного легче узнать твое местонаправление.

— Место назначения.

— Неважно.

Мысль о том, что он подчиняется чьим-то манипуляциям, была очень неприятной.

— Но зачем? Ведь если бы мой самолет разбился, они достигли бы своей цели.

— Только если они действительно хотели тебя убить, — ответила Герт. Она отпила из стакана и скорчила такое лицо, будто проглотила что-то очень горькое. — Тех, кто называет это пивом, нужно судить за заведомо ложную рекламу.

— Ты так отзываешься обо всех сортах американского пива.

— Так это ко всем сортам и относится.

— Если им нужно узнать, куда мы отправляемся, достаточно позвонить в ФАА — там регистрируются все заявки на международные перелеты. Я почти уверен, что они больше хотят устроить так, чтобы то, что мы нашли в Испании, осталось тайной. А наша проблема — узнать, что же именно мы нашли.

Несмотря на заверения в том, что американское пиво никуда не годится, Герт сделала еще глоток и на сей раз не стала корчить страшные гримасы.

— Но ведь теперь стало еще проще — влезай в компьютерную систему авиакомпании или фирмы, выдавшей тебе кредитные карточки, и смотри, когда и куда ты забронировал билеты.

Оба знали, что она права. Даже на том уровне техники, существовавшей тогда, когда Лэнг работал в Управлении, получить списки пассажиров любого вида транспорта было легче легкого. Тем более что списки пассажиров рейсов, направлявшихся за «железный занавес», обычно тщательно изучали еще до их отправки.

Остыв, кофе не сделался лучше. Лэнг поставил стаканчик и с неосознанным отвращением отодвинул его.

— Мы не можем сохранить в тайне место, куда направляемся, но, если отправимся кружным маршрутом, вполне сможем оторваться от «хвоста».

Это была одна из основных заповедей, вдалбливаемых курсантам на «Ферме» — учебной базе Управления в малонаселенном районе Вирджинии.

Герт допила пиво, взглянула на бар и решила на этом остановиться.

— Но зачем им следить за нами, если они уже знают конечную точку нашего маршрута?

Лэнг перегнулся через столик.

— Может, и ни к чему, но запутанный маршрут вполне может внушить им мысль, что мы решили, будто таким образом спрятались от них. — Он протянул ей два комплекта билетов. — Посмотри сама.

Герт нахмурилась, читая мелкий шрифт.

— Но эти… — и добавила, усмехнувшись: — Запутаем все еще сильнее?

Лэнг кивнул.


Рейлли казалось, будто его веки весят по тонне каждая и вдобавок под них кто-то насыпал песку. За все время полета от Чикаго до Парижа ему так и не удалось уснуть. Как будто подсознание не позволяло спать, полагаясь на то, что, случись на высоте в 35 000 футов какая-нибудь беда, он сможет с нею справиться, если постоянно будет настороже. Взятый с собой роман быстро надоел, и Лэнг попытался смотреть кино. Однако молодежная комедия, процензурированная по приказу руководства авиакомпании, чтобы фильм случайно не обидел кого-нибудь из пассажиров, лишилась при этом всех своих и без того немногочисленных достоинств и не могла служить развлечением.

Он сидел в кресле, пытаясь посчитать, сколько раз пересекал океан. За то время, пока он служил в Управлении, — раз, а то и два в год. Потом поездка с женой, Дон…

Память вернула печальные моменты. Дон, такая веселая и светлая, с удовольствием работала, пока Лэнг учился на юриста, покинув государственную службу. Как-никак юридическая практика мужа означала, что по ночам он будет рядом с нею, а не станет звонить с невнятными оправданиями из каких-то мест, не имеющих названия в силу строгой секретности. В том, что он достигнет успеха, у нее не было никаких сомнений.

И он действительно достиг успеха.

Ничем не объясняемый пробел в биографии между колледжем и юридическим факультетом сильно снижал привлекательность его персоны для крупных юридических фирм, но он и сам не имел никакого желания провести оставшуюся часть жизни в душных залах заседаний, пресмыкаясь перед корпоративными клиентами. И потому употребил кое-какие нажитые за время работы в Управлении связи для организации устойчивого потока менее почтенной клиентуры. Не слишком богатой, но все же способной оплачивать счета адвоката. Например, сотрудники посольств, попавшиеся на попытке подкупа какого-нибудь иностранного правительственного чиновника, или представители общенациональной сети цветочных магазинов, ввозившие из Колумбии не только розы.

Его практика стала приносить доход, и они с Дон предприняли первую из целого ряда давно запланированных поездок в Европу перед тем, как обзавестись потомством. Но этого не произошло, потому что их жизни подчинил себе «серебряный паук» — так они обозвали разветвленное образование, обнаруженное рентгеном в репродуктивных органах жены. Паук рос, а Дон усыхала, пока не превратилась в почти безжизненный мешок из кожи, обтягивавшей хрупкие кости. Лэнг сидел рядом с ее кроватью, и они обсуждали будущие поездки, хотя оба знали, что уже ничему из запланированного не суждено совершиться. Покинув больничную палату, пропитанную тяжелым запахом неизбежной смерти, Лэнг проклинал бога, который, если верить Библии, не забывал ни об одном воробье, но полностью отвернулся от Дон.

Она угасла тихо, и это было для нее милостью божьей. А Лэнг простился с нею намного раньше.

Пустые месяцы, проведенные в пустом доме, выжали его жизнь досуха. На первых порах он от случая к случаю встречался с женщинами, но это были, можно сказать, эксперименты, на которые он шел скорее в угоду друзьям, желавшим ему добра, чем исполнение собственных желаний. В каждой женщине Лэнг находил те или иные недостатки, имевшие в его глазах (он хорошо это понимал) гораздо большее значение, чем на самом деле. А главным было то, что ни одна из них не была Дон. В конце концов он продал дом с большей частью обстановки и переехал в ту самую квартиру в высотном доме, где жил и сейчас.

Но и новое место казалось пустым. Лэнг брал больше дел, чем мог осилить, рассчитывая, что так не останется времени на горе. Но и это тоже не помогало.

Занявшись поисками убийц своей сестры, Лэнг возобновил знакомство с Герт, бывшей коллегой. У них когда-то был роман, а вернее сказать, они попросту время от времени спали вместе, но их отношения тотчас же закончились, когда он встретил Дон. Сначала Лэнг чувствовал себя виноватым, как будто изменял своей жене с другой женщиной. Священник Фрэнсис, обладавший той мудростью, которая доступна только мужчинам, никогда не знавшим женщин и связанных с ними сложностей, объяснил Лэнгу, что ему вовсе не обязательно отрекаться от любви к Дон, любя Герт.

Так он и поступил.

Единственной проблемой были постоянные отказы Герт даже обсуждать возможность узаконить их отношения. Рано или поздно, думал Лэнг, она вернется на свою службу в Управление, в Германию, а он так и останется без семьи и детей. И все же он намеревался наслаждаться каждым отпущенным ему мгновением.

Лэнг начал было задремывать, но тут стюардесса объявила о скорой посадке.

Герт, свежая, с ясными глазами, была готова ко всему, что мог сулить ей грядущий день. Как всегда, она крепко уснула почти сразу же после того, как колеса «Боинга-757» спрятались под крышками люков шасси.

Лэнгу казалось, что это одно из самых неприятных ее качеств.

Они достали свои сумки из ящика у них над головами. Других вещей не было. Сдавать вещи в багаж означало неизбежную задержку для его получения по прилете. Кроме того, чемоданы могли уехать куда угодно сами по себе. Ведь что такое современное путешествие: завтрак в Нью-Йорке, обед в Париже, а багаж в Стамбуле…

Но важнее всего было то, что человек, стоящий возле багажной карусели, представлял собой неподвижную мишень, словно предназначенную для прицельного выстрела или удара ножом. Управление настойчиво рекомендовало своим сотрудникам брать только то, что может поместиться в салоне самолета.

Не было еще случая, чтобы Лэнг прилетел в парижский аэропорт Шарль де Голль и тот не был бы переполнен. Африканцы в кричаще пестрых хлопчатобумажных накидках шли рядом с индианками, окутанными в сари пастельных тонов, а усатые мужчины в кафтанах, словно пастухи, сопровождали позади своих жен и детей. Громкоговорители извергали непрерывный поток неразборчивых объявлений, тонувших в непрерывном гуле сотни различных языков, как будто здесь возобновилось строительство Вавилонской башни.

Со времени его последнего посещения здесь мало что изменилось.

Ничего не говоря, Герт направилась в дамскую комнату, оставив свою сумку под присмотром Лэнга. Когда она появилась, он отправился в мужской туалет, а Герт тем временем внимательно наблюдала, нет ли поблизости кого-то с их рейса. Лэнг, вернувшись, сделал вид, что заинтересовался витриной с журналами, Герт же исчезла в одном из многолюдных выходов. Лэнг исподволь разглядывал отражения пассажиров в стекле газетного киоска, но так и не заметил, чтобы кто-нибудь без видимых причин ошивался поблизости. Лишь через пять минут он поспешил вслед за Герт.

Возле подножия крутого эскалатора Рейлли сунул монеты в автомат, взял билет и сел на поезд, шедший в город. В пути он дважды переходил из вагона в вагон и один раз пересел на другой поезд, выйдя на набережной Сены как раз напротив острова Сен-Луи. Он почти не сомневался, что за ним никто не идет, а уж на мосту, где пешеходов было совсем немного, «хвост», даже не замеченный до сих пор, обнаружил бы себя.

Оказавшись на другом берегу реки, он долго и терпеливо стоял на узкой улице Сен-Луи и в конце концов, остановил подвернувшееся такси. Водитель что-то недовольно пробормотал, когда Лэнг назвал ему адрес, до него было меньше мили. В следующее такси никто не сел, и Лэнг наконец-то вздохнул с облегчением, невзирая на то что таксист продолжал выражать неудовольствие столь короткой поездкой.

В конце концов, французы всегда бывают чем-то недовольны — или вином, или едой, или разными мелочами, вроде политики или экономики. Водитель, услышав акцент пассажира, тут же опознал в нем американца и принялся возмущаться действиями США в Ираке, хотя Лэнгу было совершенно непонятно, почему французский гражданин так волнуется по поводу той политики, которую Франция отказалась поддерживать. Да и что взять с французов: национальный флаг у них трехцветный, а боевое знамя одного цвета — белого.

Через несколько минут Лэнг расплатился с продолжавшим недовольно бурчать водителем перед пиццерией на набережной д’Орсэ, откуда открывался вид на Нотр-Дам и статую Святого Михаила. Герт спокойно пила кофе, сидя за одним из выставленных на тротуар столиков.

Лэнг уселся напротив.

— Все спокойно?

Герт взглянула на него поверх чашки.

— Я никого не видела.

Еще через несколько минут они вновь спускались по эскалатору, на сей раз на станцию «Сен-Жермен», откуда отправились прямиком в Орли, пункт отправления большинства внутриевропейских рейсов. Лэнг купил по кредитной карточке два билета в один конец на разные рейсы до Франкфурта и, за оставшееся до первого по времени рейса, забронировал прокатный автомобиль.

— Карту легко проследить, — сказала Герт, когда они устроились в креслах возле выхода, ближайшего к посадке на самолет Лэнга.

Лэнг пожал плечами.

— Я понимаю, но ведь все мои фальшивые документы много лет как недействительны. Остается лишь надеяться на то, что, если за нами есть слежка, нас будут и дальше искать в Париже. Или у них не хватит людей, чтобы встретить оба рейса Париж — Франкфурт.

— Им, вообще-то, не нужно никого искать, достаточно заглянуть в файлы компании, обслуживающей твои кредитки.

— Может быть, франкфуртское отделение Управления сможет устроить нам бумаги, могущие нас прикрыть?

Герт медленно покачала головой.

— Ты забыл, что мы с тобой сейчас не состоим на службе.

Она была права. Можно было не надеяться, что Управление, постоянно страшащееся любой возможности навлечь на себя очередную волну газетных разоблачений, согласится снабдить поддельными документами своего бывшего сотрудника или даже человека, находящегося в штате, но пребывающего в долгосрочном отпуске. Лэнг готов был надавать себе пинков. Сейчас, когда даже малолетние хакеры способны украсть базу данных на несколько миллионов человек, сделать себе фальшивую «личность» было бы проще простого. Несмотря на легкость доступа к информации, мало какое из правительственных агентств давало себе труд проверять ее по разным источникам. Достаточно было отследить по некрологам смерть какого-нибудь подходящего по возрасту человека и, зная дату его рождения, подать запрос на замену потерянной карты социального обеспечения. По ней можно было бы получить водительские права. С двумя этими документами — заверенную копию свидетельства о рождении, а там уже и заграничный паспорт. В том случае, если за покойным числился хотя бы один скромный кредит, любой банк с радостью выслал бы по запросу кусочек пластмассы, в течение первых шести месяцев приносящий ему полтора процента от суммы вклада.

Впрочем, утешил себя Лэнг, при той скорости, с какой вращались бюрократические колеса, вся затея не имела бы смысла. На создание надежной фальшивой «личности» с настоящими документами ушло бы несколько месяцев. Сколько еще покушений на них с Герт можно было бы устроить за это время? Лэнгу даже предполагать не хотелось.

Придется обходиться тем, что есть.

Глава 11

Франкфурт, аэропорт Флюгхоф,
через три часа
Как ни странно, Лэнг все же вздремнул во время короткого перелета — едва ли не впервые за все то время, что прошло с тех пор, как он уволился из Управления. А пока самолет спускался сквозь темные дождевые облака, смотрел, как бегут по стеклу иллюминатора водяные бусинки. Взлетно-посадочная полоса и рулежная дорожка, залитые водой, сверкали. Прежде чем покинуть «Боинг-717», он взглянул на часы. Герт должна была прилететь через сорок пять минут.

Как и все, кто прибывал из стран Европейского союза, Лэнг обошел туристов из Японии, выстроившихся в очередь у пункта иммиграционного контроля, и через «зеленый коридор» — выход для тех, кто не обязан подвергаться таможенному досмотру, — прошел в терминал. Тот был далеко не так велик, многонационален и громок, как аэропорт Де Голля, и Лэнг не мог этому не порадоваться. В переполненном здании отыскать Герт можно было бы только чудом.

Впрочем, искать ее вовсе и не требовалось. Зная, насколько сильно порой различаются в мире авиалиний расписания и истинное положение вещей, они договорились встретиться в городе в маленьком bierstube[17] неподалеку от того места, где находилось отделение Управления. Лэнг уже предвкушал литр по-настоящему замечательного пива с самыми жирными сардельками братвурст, какие ему только доводилось есть.

Вероятно, мысль об эпикурейских радостях и отвлекла его на несколько секунд. Он не сразу заметил мужчину в изрядно промокшем плаще, судя по всему, необыкновенно заинтересовавшегося витриной магазина, расположенной футах в десяти от того места, где задержался Рейлли.

Лэнг сделал несколько шагов в сторону табачного магазина «дьюти-фри». Человек в плаще переключился на разглядывание женской обуви в другой, тоже находившейся рядом витрине. Когда Лэнг рассматривал кондитерские изделия, его спутник любовался вином и крепкими напитками по соседству.

Нельзя считать, что за тобой не следят, только потому, что ты параноик. Чтобы проследить операцию с кредитной карточкой, кому-то понадобилось меньше времени, чем предполагал Лэнг.

Рейлли решил, что лучше непрерывно смотреть по сторонам, как мог бы вести себя турист, почему-то ошеломленный одним из самых неинтересных аэровокзалов Европы. Он также мог направиться к стойке оформления проката, получить заказанный автомобиль и предоставить незнакомцу возможность таскаться следом до тех пор, пока не возникнет необходимость или возможность принять меры. Или мог сразу предпринять определенные действия, и этот парень, если, конечно, он не настоящий профессионал, неизбежно отстанет.

Ни тот, ни другой варианты его не устраивали.

Если человек в плаще просто следил за Лэнгом, чтобы выяснить, что именно тот мог обнаружить в Испании, все прекрасно. Вот только взрыв «Порше» вряд ли можно было считать простым проявлением любознательности. Кроме того, кто-то вполне мог поджидать в аэропорту и Герт. По этому поводу Лэнг не слишком тревожился. Мало того, что Герт была намного квалифицированнее, чем он, в самых смертоносных тонкостях рукопашного боя, она четыре раза подряд побеждала в чемпионатах Управления среди женщин по стрельбе из винтовки и пистолета. Не удовлетворившись этими достижениями, Герт потребовала, чтобы ее допустили на соревнования среди мужчин. И тоже всех опередила. В отделениях, где она служила, шептались, что раздражать Герт Фукс не только неблагоразумно, но и опасно для здоровья.

Лэнг не сомневался и в том, что она не забудет предусмотреть возможную слежку. Никто из тех, кто когда-либо работал в Управлении, никогда не мог полностью избавиться от привычки постоянно наблюдать за окружающей обстановкой, всегда знать, где находится ближайший выход и куда он ведет, пользоваться имеющимися поблизости витринами магазинов, чтобы следить за тем, что происходит за спиной, и ясно представлять, какие зоны обстрела можно использовать, если вдруг понадобится вступить в огневой контакт с противником. У самого Лэнга имелась давняя привычка сочинять возможные сценарии поведения на все случаи, какие возникали, скажем, во время семейных торжеств у друзей, на приемах и всяких других многолюдных сборищах.

С Герт все будет прекрасно. Вопрос заключался лишь в том, что делать самому Лэнгу.

Он вновь посмотрел по сторонам, теперь уже не как скучающий турист, а так, чтобы было ясно: у него есть какая-то цель. И увидел довольно далеко от себя то, что нужно — хорошо заметные таблички с силуэтными фигурками мужчины и женщины, «Damen» и «Неггеп», туалет. Преодолевая искушение оглянуться, он направился туда, ускорив шаг, как человек, стремящийся как можно скорее добраться до «удобств».

Возле двери мужской комнаты Лэнг почти перешел на бег. Открыв дверь, он нисколько не удивился, увидев, что общественная уборная оказалась чистой, как, пожалуй, операционная в больнице. Как-никак Рейлли находился в Германии, где чистота была нормой, и старушки, стоя на четвереньках, отмывали с мылом тротуары перед фасадами своих домов.

Но у него не было времени восхищаться гигиеной, возведенной в абсолют.

Мимо людей, толпившихся у писсуаров, Лэнг поспешил в ту часть, где находились кабинки, отметив на ходу, что там, похоже, никого не было. Он вошел в первую же кабинку, запер за собой дверь и поставил сумку возле двери, так, чтобы ее сразу же было видно в широкую щель. Одной ногой он наступил на унитаз, второй — на крышку бачка, ухватился за верх перегородки между кабинками, подтянулся как можно выше, прямо к невысокому потолку, и уселся на узенькой стенке. Поза была неудобной, но он не собирался долго пребывать в таком положении. Поспешно вытаскивая из петель поясной ремень, Лэнг услышал осторожные шаги по кафельному полу и замер на своем насесте.

Как Лэнг и ожидал, мужчина шел, глядя вниз, заглядывая в щели между полами и косяками дверей кабинок. Сумку Лэнга он увидел сразу же. Склонив голову, заглянул под двери других кабинок, удостоверился в том, что они пусты и в этой части помещения нет больше никого, кроме него и Лэнга, и направился туда, где виднелась сумка.

Лэнг сделал из ремня петлю. Он чувствовал знакомые мурашки на затылке, знак того, что ему предстоит схватка. Паранойя или нет, но этот парень шел за ним явно не с добрыми намерениями. Человек в плаще одной рукой взялся за ручку двери кабинки, а вторую сунул в карман.

Лэнг начал движение.

Накинув ременную петлю на голову следившего за ним мужчины, Лэнг соскочил с перегородки, всей своей силой вздернув находившегося по другую сторону двери человека вверх за шею, как на виселице. Коснувшись пола ногами, Рейлли еще раз сильно дернул за ремень и услышал булькающий задушенный хрип. В тот же миг он отпер засов и со всей силы толкнул дверь, так, что полузадушенный незнакомец отлетел через проход и упал на пол под умывальниками.

Лэнг не дал ему возможности очухаться. Ухватив лежащего за подбородок, он несколько раз стукнул его головой о слив под раковиной, а свободной рукой ощупал плащ и сразу же нашел в кармане пистолет. Изящная «беретта» калибром 0,28 дюйма, с привинченным округлым глушителем. Вполне подходящее оружие для убийцы, собирающегося сделать лишь один или два выстрела.

Лэнг снял свой ремень с шеи лежавшего. В его карих глазах равно читались ненависть и страх. Они могли принадлежать и латиноамериканцу, и африканцу, и семиту, и европейцу. Туго обтягивавшая лицевые кости кожа придавала мужчине сходство с трупом и мешала более или менее точно определить его возраст. Лэнг взвел затвор и, приставив дуло пистолета ко лбу противника, продолжил обыск. Он обнаружил бумажник с наличностью, но никаких документов не оказалось. Впрочем, на это Лэнг и не надеялся. Он рассчитывал отыскать хоть какие-нибудь мелочи, оставшиеся по небрежности, — пакетик с бумажными спичками из ресторана, квитанции на арендованный автомобиль или чек бензоколонки… в общем, что угодно, из чего можно было бы выяснить, что представлял собой этот тип до этого дня и часа. Но, кем бы он ни был, он оказался профессионалом. Даже спорол ярлыки с костюма, купленного, по всей вероятности, в магазине готового платья где-то в другой части страны.

Лэнг был уверен, что ничего не узнает, но все же еще раз стукнул незнакомца головой о трубу.

— Кто тебя послал?

Мужчина с усилием глотнул воздуха и чуть слышно выдохнул на вполне понятном английском языке:

— Да пошел ты!..

Сзади послышался негромкий изумленный возглас. Вскинув взгляд на зеркало над умывальником, Лэнг видел застывшего перед входом в ряд кабинок мужчину. Лишь со второго взгляда он разглядел темную форменную одежду и белые кожаные ремни.

Полицейский.

Широко раскрытые глаза полицейского между тем перескочили с пистолета в руке на бумажник, зажатый в другой.

Полицейский ухватился за крышку кобуры, но Лэнг уже выпрямился и ударил его локтем по голове так, что он врезался в стену. Не давая ему опомниться, Лэнг выхватил пистолет и сунул себе за пояс, после чего сказал:

— Извините, но я очень спешу, — и направился к выходу.

Лэнг шел быстро, но не слишком, чтобы не привлекать к себе внимания. Он миновал главный зал терминала и направился туда, где находились большие надписи, извещавшие на трех языках о том, что здесь находится выход к электричкам и автомобильным стоянкам. У подножия лестницы и эскалатора нужно было миновать троих Polizisten[18], прислушивавшихся к треску динамиков маленьких раций, прикрепленных к лацканам кителей. Лэнгу не нужно было даже догадываться, о чем шла речь.

Нужно было отобрать у полицейского не только оружие, но и рацию.

Все трое одновременно увидели Лэнга и кинулись вверх по ступеням. Тот повернулся и, под громкие крики «Halt!», кинулся бежать.

Он свернул в первый же попавшийся по дороге зал и нырнул в окно, через которое багаж по конвейеру подавался на просвечивание рентгеновским аппаратом. Портфели, компьютеры, всякие личные вещи и неопознанные мелочи разлетелись в стороны.

На бегу Лэнг искал выход наружу. Первый, попавшийся ему на пути, был заперт, а между тем Рейлли чувствовал, что преследователи приближаются. На поиски другой двери не оставалось времени. И Лэнг, распихивая пассажиров, кинулся к выходу на посадку, промчался по посадочной галерее и ворвался в самолет. Путешественники, укладывавшие свои вещи на полки над креслами, раскрыв рты смотрели, как Лэнг с яростью уходящего в отрыв после первого тачдауна защитника рвался к запасному выходу. Он слышал, как сзади разъяренные полицейские и охранники орали на людей, чтобы те освободили им проход. Положившись на то, что инструкции, слышанные им много раз во время полетов, верны, Лэнг повернул полукруглый запор и толкнул люк от себя.

Дверь открылась на удивление легко.

Сев на пол, Лэнг соскользнул из пассажирского салона на крыло. От земли его отделяло восемь или девять футов. Двое мужчин, грузивших багаж в самолет, остановились и уставились на него. Один тут же принялся размахивать руками и что-то кричать.

Оставив грузчиков стоять с разинутыми ртами, Лэнг спрыгнул с крыла, ловко смягчив согнутыми ногами приземление на асфальт, и устремился к поезду из нагруженных багажом тележек. Прежде чем кто-то успел понять, что он собирается сделать, Рейлли оказался на сиденье стоявшего с включенным двигателем маленького трактора, рванул кулису, нажал на педаль газа и покатил через рулежную дорожку туда, где, судя по выстроившимся в ряд небольшим самолетам, находился терминал авиации общего назначения. В этой отрасли требования к безопасности, как правило, были пониженными, и вряд ли следовало ожидать, что в терминале окажутся дежурные полицейские.

Но сначала нужно было туда попасть.

Рев авиационных двигателей прямо над головой заставил его вскинуть голову. В небе на фоне рваных облаков висел реактивный самолет с выпущенными шасси. Лишь в этот момент Лэнг понял, что оказался посреди взлетно-посадочной полосы. Самолет выполнял аварийный заход на второй круг, клочья разорванного тумана завивались возле концов его крыльев, словно крошечные смерчи.

Едва его слух успел восстановиться после грохота реактивных турбин, как он услышал пульсирующий вой полицейских сирен. Оглянувшись через плечо, Лэнг увидел мчавшиеся к нему шеренгой четыре автомобиля, на крышах сверкали синие мигалки. Автомобили быстро приближались. Даже на предельной скорости, с выжатой до упора педалью, трактор двигался примерно вдвое медленнее преследователей. Он не успеет добраться до терминала.

Если только…

Радуясь тому, что на летном поле аэропорта не так уж много возможностей с кем-то столкнуться, Лэнг продолжал ехать вперед, глядя через плечо назад. Когда от полицейских его отделяло всего футов пятьдесят с небольшим, он резко вывернул колесо, хотя и боялся, что такой резкий поворот опрокинет и трактор, и весь поезд тележек, находившихся у него на прицепе. Но маневр удался, и цепочка багажных тележек преградила путь преследователям. Лэнг быстро обернулся и выдернул шкворень, запиравший прицепной механизм.

И сразу же на его сторону вступил мощный союзник в лице законов физики. Сообразив, что сейчас произойдет, водитель шедшей справа машины резко ударил по тормозам и свернул вправо, пытаясь избежать столкновения с преградой, внезапно выросшей перед капотом его машины. Резкое торможение на большой скорости нарушило и без того ненадежное сцепление колес машины с мокрым асфальтом. Центробежная сила, то самое явление, заставляющее предметы устремляться наружу от центра вращения, швырнула тяжелый автомобиль влево. Он потерял управление и, пройдя юзом по скользкой от дождя поверхности летного поля, столкнулся с ехавшей левее машиной. На левом фланге из-под колес одной из машин — Лэнг не разглядел точно, какой именно, — поднялся дым от зажатых намертво покрышек, но машина все же врезалась в баррикаду, швырнув две тележки в воздух, прямо на ветровое стекло четвертой машины.

Все четыре вышли из строя — по крайней мере, на некоторое время.

Тягач, освободившись от поезда, заметно прибавил в скорости, и Лэнг устремился к терминалу. На другой стороне поля взвыли сиренами еще два полицейских автомобиля, но Лэнг уже был у двери и помчался внутрь.

Он оказался у подножия лестницы, ведущей, без сомнения, в залы ожидания для тех, кто летает частными самолетами и ждет вылета в комфорте, не сравнимом с самыми роскошными условиями, какие могут предоставить своим пассажирам регулярные авиалинии. Рейлли сделал лишь один шаг и остановился, привлеченный неожиданным цветовым пятном. На вешалках возле самой двери висели ярко-зеленые, цвета шартрез, комбинезоны для рабочих на поле, обеспечивавшие и удобство, и безопасность. Лэнг рискнул задержаться, быстро выбрал более или менее подходящий и надел его. А дальше направился вверх по лестнице неторопливой походкой человека, случайно обнаружившего, что ему совершенно нечего делать и нужно как-то убить оставшееся до конца смены время.

В терминал ввалилась куча одетых в форму полицейских, державшихся за белые кожаные кобуры. Туристы вопросительно и испуганно поглядывали друг на друга, словно не веря своим глазам. Все это выглядело так, будто в старый и чрезвычайно закрытый клуб вломились те самые люди, которых было категорически запрещено туда пускать. Громкоговорители ласковыми голосами на нескольких языках безуспешно пытались успокоить пассажиров. Они, при виде погони через летное поле, решили, что на аэропорт напали террористы.

Лэнг легко нашел выход, обозначенный не только надписью «Ausgehen», но и силуэтными изображениями автобуса и такси. Он покинул здание за несколько секунд до того, как полицейские установили заслон в стеклянных дверях. Завернув за угол и никого не увидев, он быстро скинул комбинезон, скомкал его и осмотрелся: куда бы его деть? Долго искать не пришлось — немцы, как ему всегда казалось, очень любят урны для мусора и ставят их через каждые несколько метров, страшась, как бы кто-нибудь чего-нибудь не бросил наземь. Лэнг сунул одежду в ближайшую урну, прикрыл сверху листом газеты и направился к стоянке такси.

Он давно намеревался вновь посетить Франкфурт, но никак не рассчитывал, что это произойдет столь экстравагантно.

Глава 12

Франкфурт-на-Майне, Дюссельдорф-ам-Хауптбанхоф-штрассе,
через полтора часа
В послеобеденное время посетителей в bierstube почти не было. В воздухе витал аппетитный запах сосисок и тушеной капусты. Единственный официант бегал со скатертями и салфетками. Лишь одна пожилая пара расправлялась с совершенно не соответствовавшим хрупкому облику обоих супругов внушительным обедом, состоявшим из жареной свинины, красной капусты и клецок.

Кроме них и Лэнга, в зале никого не было.

Поглядывая сквозь зеркальное стекло витрины на здание, ставшее ему практически домом в годы работы в Управлении, он думал о том, как могло получиться, что такая чистая площадь все же кажется очень неопрятной. Ведь с тех пор, как бомбардировщики США и Королевских ВВС сровняли Хауптбанхоф-платц с землей, вынудив тем самым хозяев полностью перестроить ее, прошло всего лишь шестьдесят лет. И все же казалось, будто несмываемые пятна от паровозного дыма откладывались на этих стенах уже многие столетия. Франкфурт всегда был известен как центр торговли, банковского дела и прочих финансовых операций, но красотой отнюдь не славился, хотя восстановленный Ромерберг, средневековый центр города, обладал определенной привлекательностью.

Лэнг потягивал мутноватое пиво; во рту все еще чувствовался вкус острой коричневой горчицы, щедро сдобрившей братвурст. В ту самую секунду, когда он поставил стакан на стол — не позже и не раньше, — дверь открылась и появилась Герт, тащившая за собой чемодан на колесиках.

Она сразу увидела Лэнга, но все же обвела помещение быстрым, но внимательным взглядом и лишь потом села за столик напротив него.

Лэнг поднялся, перегнулся через стол и поцеловал ее в щеку.

— Я уже начал было волноваться.

Она картинно закатила глаза.

— Он начал волноваться?! Ты весь аэропорт поставил на уши. Оттуда невозможно было выбраться. Метро остановили на целый час.

Лэнг откинулся на спинку стула.

— Что-что я сделал?

— Напал с пистолетом на человека, ограбил его, потом ударил полицейского и отобрал у него оружие. И к тому же разбил четыре полицейских автомобиля.

В ее голосе слышалась какая-то странноватая интонация, но Лэнг не мог понять, что она означала — то ли восхищение, то ли атавистический тевтонский страх перед всяким беспорядком.

— Я? С чего ты взяла, что я могу иметь к этому какое-то отношение?

Герт выразительно фыркнула, недвусмысленно дав понять, что отвечать на подобные вопросы ниже ее достоинства.

— Только представь себе, что творилось в поезде из аэропорта после часового перерыва!

И, словно в наказание, она допила пиво из его стакана.

— Ты могла взять такси, — заметил Лэнг.

Герт снова фыркнула, на сей раз недовольно, и поставила пустой стакан на стол.

— Толпа… в смысле очередь, на такси там не рассосется, наверное, уже никогда. Я есть хочу. Может быть, мы поедим, а проблемы, созданные тобой, будем обсуждать потом, а?

Герт помахала официанту, не сводившему с нее взгляда. Даже в простых синих джинсах и ничем не примечательных блузке и пиджаке она вполне могла спровоцировать своей внешностью затор на автостраде. И официант появился возле их столика с такой скоростью, какой Лэнг за ним и не подозревал.

— Tageskart, меню?

Лэнг знал, что мало какое печатное издание, будь это даже «Война и мир», не сможет сравниться толщиной с ежедневно обновляемым списком фирменных блюд к ленчу и обеду, повседневных блюд, закусок, супов, второго и десертов, — вот что представляло собой немецкое Tageskart. Иногда Рейлли чуть ли не всерьез задумывался, не могла ли война сложиться по-иному, если бы немцы уделяли ей столько же внимания, сколько изучению ресторанных меню.

Подобно большинству своих соотечественников, Герт, прежде чем сделать заказ, просмотрела страницу за страницей не менее внимательно, чем, скажем, инвестор изучал бы последние известия о положении на рынке, хотя Лэнг заранее знал, что она закажет: братвурст.

Дождавшись, пока официант скроется за занавесом, отделявшим обеденный зал от кухни, Герт наконец-то соизволила ответить.

— С чего я взяла, что весь этот переполох в аэропорту устроил именно ты? Во-первых, об этом можно было бы и догадаться. А во-вторых, потому, что ты бросил там сумку с именным ярлыком.

Лэнг вздрогнул, узнав о том, что допустил вопиющее нарушение так хорошо известных ему правил. Цеплять стандартную бирку со своим именем на багаж настоятельно не рекомендовалось. Наличие таких меток резко повышало опасность «засыпаться». К тому же в личном багаже сотрудников Управления частенько имелись такие вещи, как не обнаруживаемые рентгеном пистолеты, почти полностью сделанные из пластмассы, детали взрывных устройств и прочие штуки, не одобренные ни одним бюрократом. Пассажиру, везшему с собой такие вещи, вовсе незачем лишний раз «светиться». А эту бирку он нацепил на свою сумку, когда ему пришлось совершить краткую поездку от имени фонда, как раз в то время «Гольфстрим» проходил очередную сточасовую проверку.

На проклятом ярлыке было не только его имя, но и адрес. Немецкие полицейские, вероятно, уже связались со своими американскими коллегами. Н-да…

Герт окинула любовным взглядом высокий стакан с пивом, принесенный расторопным официантом.

— Конечно, я сообщила об украденном багаже.

— Спасибо. Я сам как-то не успел это сделать.

Герт сделала маленький глоточек пива, зажмурилась и восхищенно вздохнула.

— Пиво доставляет тебе больше удовольствия, чем секс, — усмехнулся Лэнг.

— Пивом я могу наслаждаться и без тебя, — тут же парировала Герт.

— И ты можешь наслаждаться им, даже когда у тебя болит голова.

Она поставила стакан.

— Так у меня голова никогда не болит.

— Это правда. — Лэнг вновь стал серьезным. — Думаешь, они тебе поверили?

— Ты о пиве или о сексе?

Он покачал головой.

— Об украденном багаже.

Герт пожала плечами.

— Кто знает? Я думаю, что нам, пожалуй, стоило бы перейти через площадь и выяснить, не согласится ли кто-нибудь из моих друзей оказать нам услугу и как-то облегчить отношения с местной полицией.

Если подобную услугу и могли оказать, то очень немногим, это Лэнг знал по собственному опыту. В Германии, как и в любой другой стране, вряд ли согласились бы смотреть сквозь пальцы на американских агентов, устраивающих бедлам и нарушающих общественное спокойствие и безопасность.

— Полагаю, они могли бы, по крайней мере, узнать, купились ли немцы на твою историю.


Через тридцать минут Герт и Лэнг пересекли Мозельштрассе и подошли к ничем не примечательному четырехэтажному каменному дому. Мокрый от продолжающегося дождя, похожий на скалу фасад выглядел зловещим и был похож на тюрьму. И Герт, и Лэнг знали, что, приближаясь, они попали в поле зрения множества телекамер наблюдения, замаскированных в кладке искрытых за маленькими тонированными окошками из пластмассы, способной выдержать выстрел из любого огнестрельного оружия, кроме разве что пушки. На крыше располагался целый лес практически невидимых снизу антенн. Жалюзи на окнах были снабжены специальными резиновыми прокладками. В закрытом положении они предохраняли стекла от вибрации, позволяющей с помощью лазерного или какого-нибудь иного устройства подслушать ведущиеся внутри разговоры.

Выходившая на площадь дверь также была укреплена всеми мыслимыми способами и могла выдержать взрыв. За нею находился небольшой вестибюль. На одной из стен красовались вывеска атташе по торговле посольства США и список компаний. Ни у одной из перечисленных фирм никогда не было не только посетителей, но и сотрудников, так как их попросту не существовало. Из вестибюля проход вел в соседнее помещение, где находился высокий, похожий на прилавок стол; за ним сидел светловолосый мужчина в форменной одежде частной охранной компании. Лэнг знал, что, если посмотреть на стол сзади, увидишь стоящий под рукой дежурного дробовик, телевизионный монитор и сигнальную кнопку на полу. За столом возвышалась стеклянная, прозрачная лишь с одной стороны стена, а за нею укрывалось несколько человек в полном боевом снаряжении.

Дежурный охранник без малейшего интереса улыбнулся Герт и Лэнгу.

— Сэр, мадам, я могу вам чем-нибудь помочь?

Судя по полному отсутствию акцента, он был не немцем, а американцем.

— Добрый день, Олли, — ответила Герт, показывая ему ламинированную карточку.

— Рад снова видеть вас, мисс Фукс.

Только теперь Герт улыбнулась ему.

— Эдди Риверс здесь?

Лэнг помнил это имя, хотя и не знал человека в лицо. Риверс, как и он, когда-то служил в разведывательной секции, хотя начинал оперативником. Ему не повезло, и он, один из немногочисленных агентов, попал в плен к русским и провел два года на Лубянке, в собственной тюрьме КГБ, настоящем аду, но в конце концов его обменяли на советского шпиона. Он вернулся героем. Однако Лэнг очень удивился, узнав, что он до сих пор не вышел в отставку.

Охранник опустил взгляд и посмотрел, как, опять же, хорошо знал Лэнг, в список назначенных встреч.

— Посмотрим, есть ли вы в списке…

Улыбка Герт сделалась откровенно сексуальной.

— Мы… меня там и не должно быть. Вы просто скажите ему, что я приехала в город со своим другом и прошу его уделить нам несколько минут.

Охранник с сомнением посмотрел на нее, потом снял телефонную трубку и что-то негромко сказал. Затем, положив трубку, сунул руку под стол и достал два ламинированных гостевых бейджика.

— Прицепите их и проходите. Только вещички, — он, указал на чемодан, — оставьте здесь.

Герт все еще держала в руке свое удостоверение. Она убрала его в кошелек, взяла гостевой пропуск и подошла к столу. Процедура ей была хорошо знакома. Она протянула обе руки и приложила ладони с растопыренными пальцами к вмонтированному в столешницу экрану.

Дверь слева от стола с механическим рокотом открылась; Герт и Лэнг вошли в совсем маленькое помещение. Одному человеку было бы не под силу притащить на себе столько взрывчатки, чтобы взорвать этот железобетонный вестибюль. Там их уже поджидали двое мужчин во френчах без знаков различия и крупный лабрадор. Пока собака обнюхивала пришедших, один из мужчин провел металлоискателем вдоль тела сначала Герт, потом Лэнга. Второй в это время держал гостей под прицелом штурмовой винтовки «М16А2».

Дойдя до пояса Лэнга, датчик запищал, и Рейлли смущенно улыбнулся.

— Простите. Совсем забыл.

Он задрал полы пиджака и дал возможность невооруженному охраннику извлечь у него из-за пояса пистолет, отобранный у полицейского в аэропорту. Только сейчас он заметил, что это был девятимиллиметровый «глок».

Охранник с автоматом заподозрил недоброе.

— А больше вы ни о чем не забыли? Скажем, об одной-другой динамитной шашке?

Герт метнула на него взгляд, от которого, пожалуй, могла бы задымиться краска на стенах.

— Вы, кажется, забыли, что он со мной?

Оба охранника тут же присмирели.

— Извините, мисс Фукс.

— Мы же только приказ выполняем, мисс Фукс.

Если Лэнгу не изменяла память, подсудимым Нюрнбергского процесса такое оправдание не слишком помогло. Но вслух он спокойно сказал:

— Все нормально, парни. Это ваша работа. Только хотелось бы по возвращении получить эту штуку обратно.

В лифте, куда вошли Лэнг и Герт, кнопок выбора этажа не оказалось. Кабиной управляли откуда-то снаружи. Холл, представший перед ними, выглядел почти так же, как во времена Лэнга, — серый ковер того сорта, какой можно встретить в номере отеля, а вернее, ночлежки из разряда «тридцать долларов за ночь», казенные бледно-зеленые стены. В таком же точно вкусе отделывались американские правительственные учреждения по всему миру. Лэнг подозревал, что где-то в Управлении служб общего назначения этим делом распоряжается какая-нибудь старушонка, страдающая дальтонизмом, одевающаяся только на дешевых распродажах и считающая овсянку слишком острой пищей.

Даже сквозь закрытые металлические двери доносился гул многочисленной офисной техники. Вдруг одна из дверей, та, что в дальнем конце зала, открылась.

— Черт возьми, заходите, будьте как дома.

Акцент южный? Нет, западный. Лэнг наконец-то вспомнил не только имя, но и лицо; спасибо, голос помог. Эдди «Одинокая Звезда» Риверс. Когда Лэнг уволился, он вполне мог уйти на пенсию. Сейчас ему, вероятно, за семьдесят. Он явно гордился своим техасским происхождением и сохранял и диалект в речи, и манеру поведения, присущую исключительно западным техасцам, все долгие годы, прошедшие с тех пор, как он навсегда покинул свой штат. Инструкции требовали от агентов, даже от тех, кто работает, не появляясь на публике, консервативной неброской одежды, чтобы привлекать к себе как можно меньше внимания. Риверс же носил ковбойские ботинки из змеиной кожи, а на улицу выходил исключительно в шляпе-стетсоне. Лэнг невольно задумался, не сменил ли он «ЗИГ-Зауэр», штатный пистолет сотрудников Управления, на «кольт» «Миротворец»[19].

Держался он очень прямо, такая осанка сделала бы часть и совсем молодому человеку, а его темные глаза сверкали, как у ястреба. Квадратная челюсть и не слишком хорошо вправленный сломанный нос придавали ему облик завзятого драчуна, только временно затаившегося, но готового в любую секунду выпрыгнуть из своего убежища. Как правило, совершенно лысые мужчины выглядят стариками. Сияющая, похожая на пулю лысая голова Риверса, напротив, придавала ему жесткий облик и сразу заставляла вспомнить Юла Бриннера или Коджака[20].

Риверс вовсе не по-отечески обнял Герт.

— Милости прошу под отчий кров, лапочка. Мы все уверены, что ты чертовски соскучилась по своему старому хлеву.

Лэнг вздрогнул. Одно дело подчеркнуто провинциальная манера поведения, а диалог из второсортного вестерна — совсем другое. Неужели Герт спала с этим парнем? Во всяком случае, для того, чтобы понять, что он не отказался бы от этого, несмотря на свой возраст, вовсе не требовалось проходить обучение в Управлении.

Герт задержалась в его объятиях на секунду дольше, чем, по мнению Лэнга, требовала дружба, и проскользнула мимо Риверса в кабинет.

Следом за нею подошел с протянутой рукой Лэнг.

— Лэнг Рейлли. Я вас помню.

Риверс подошел к столу, ярко выделявшемуся на фоне прочей обстановки; определенно, он не был закуплен правительственной службой снабжения. Техасец знаком предложил Лэнгу садиться.

— Так, и я тоже о тебе знаю. Ты ведь легенда среди нас, кабинетных ковбоев. Ты — тот самый парнишка из разведки, вытащивший в свое время папашку Герт из Восточного Берлина. Подскочил и выхватил его, как гремучка крысу из норы.

Лэнгу никогда не приходило в голову сравнивать себя с гремучей змеей, но он покорно опустился в высокое кожаное кресло, тоже не относившееся к стандартному комплекту меблировки правительственных учреждений. Кабинет Риверса, пожалуй, был единственным помещением станции Управления, где не сказалось сокращение бюджета разведки, последовавшее за падением советской империи.

— Даже и не знаю, радоваться такому отзыву или обижаться.

Риверс поддержал Герт под руку, как будто она без его помощи не смогла бы устроиться в точно таком же кресле.

— Вот уж и в мыслях не было тебя обидеть. — Он вновь перевел взгляд с Герт на Лэнга. — A-а, вы, смотрю, промокли. Дождь, значит, еще идет?

Только тогда Лэнг заметил, что в кабинете не было ни одного окна. Помещение без окон означало высшую степень секретности. Судя по всему, Риверс был руководителем Станции. По возрасту он, безусловно, имел на это право.

— Да, все так же мокро и противно, — ответил Лэнг.

Риверс скользнул за свой стол и откинулся в кресле.

— Вы небось помните, такое безобразие может продолжаться здесь неделями. Хошь не хошь, а заскучаешь по дому, даже летом, когда сам дьявол побоится приехать в Западный Техас, так там жарко. Черт возьми, помню, пацаном поспорил на карманные денежки за целую неделю, что на тротуаре можно поджарить яичницу.

— Ну и как, выиграли? — осведомилась Герт.

Риверс, явно довольный тем, что ему вовремя подыграли, рассмеялся.

— Так и не выяснили, милая. Пока мы собирались разбить яйцо на тротуар, оно уже сварилось вкрутую.

Лэнг захихикал, оценив шутку, а Герт, похоже, совершенно всерьез задумалась, могло ли такое произойти на самом деле.

Риверс между тем подался вперед и положил обе руки на стол ладонями вниз.

— Ну, друзья, чем же я могу вам помочь? Герт, мне кажется, не собирается скоро возвращаться на службу, а ты, Лэнг, уже староват для того, чтобы снова проходить обучение.

Невзирая на ревность, Рейлли уже испытывал симпатию к этому дядьке, и неважно, что любви к позерству и прочей ерунды в нем было не меньше, чем навоза в коровьем стойле.

— Боюсь, вы правы, — добродушно ответил он. — Ферму мне теперь уже не одолеть. Но опыт мог бы пригодиться. Не знаю, помните ли вы Дона Хаффа, он служил на старой берлинской станции. Он вышел в отставку, жил в Испании, и там его убили. Его дочь попросила меня разобраться в том, что случилось.

И Лэнг рассказал старому агенту, что случилось.

— Нет, Хаффа я не знал, но все равно чертовски неприятно слышать, что парня, прошедшего всю эту берлинскую заварушку, так вот запросто взяли и пристрелили. Но жизнь несправедлива, как заметил один из наших президентов. Единственная толковая мысль за весь его президентский срок… Так чем я могу вам помочь? У меня такое впечатление, что кто-то очень хочет догнать вас и наподдать по заднице.

Герт слегка наклонилась вперед, ровно настолько, чтобы в низком вороте блузки немного показалась ложбинка между грудями.

— Мы опасаемся, что франкфуртская полиция ищет Лэнга. — Она взглянула на Рейлли с чуть заметным намеком на улыбку. — Он оставил в аэропорту свой багаж… и бирку с именем.

Лэнг решил, что теперь точно понимает, что мог чувствовать кто-нибудь из его маленьких однокашников, когда ему случалось напрудить в штаны перед всем вторым классом.

— Очень, очень неосторожно, — заметил Риверс. — Если бы ты допускал такие промашки, пока работал у нас, то вылетел бы с работы быстрее, чем в Эль-Пасо разбирают бесплатный рис с бобами. Ну, так как, снова спрашиваю, чем могу?

— Если они ищут Лэнга по имени, то нам очень пригодились бы водительские права, паспорт и несколько кредитных карточек на какое-нибудь другое имя, — ответила Герт.

Риверс величественно покачал головой.

— Лэнг, не знаю, известно ли тебе, насколько политиканы, окопавшиеся у нас дома, урезали наш бюджет. Ты, может быть, думал, что, кроме коммунистов, у нас нет и не будет никаких врагов? Как бы не так! А Управлению, между прочим, двадцать лет назад отстегивали в три раза больше, чем сейчас, и это без учета инфляции. Только-только хватает, чтобы оплачивать телефонные счета, а уж о том, чтобы отслеживать по Германии какого-нибудь болвана с самодельной бомбой, которому захотелось стать мучеником, уже и речи быть не может. Черт возьми, я так считаю: если кому-нибудь из этих моджахедов приспичило отправиться к Аллаху, мы должны помочь ему, да не жевать кашу, чтобы не прихватил с собой кого-нибудь из американцев. Что нам нужно позарез, так это, чтобы среди вашингтонских хмырей появился хоть один человек, который допер бы, что арабы не уймутся, пока не превратят весь западный мир в огромную исламскую кучу верблюжьего дерьма. Но… — к удивлению Лэнга, Риверс поднялся и направился к двери, жестом пригласив их за собой. — Вы знаете, что если я дам тебе фальшивый паспорт, мне чертовски больно прищемят задницу. Ладно, черт с ним со всем, если меня возьмут за ж…, буду говорить, что Герт под дулом пистолета заставила меня пойти на преступление. Пошли вниз, сейчас вас сфотографируют, и через час вы станете совсем новенькими. И сможете валить… куда вы там собирались валить?

— В Гейдельберг, — ответила Герт. — Там живет один человек, с ним работал Хафф.

Руководитель станции галантно придержал дверь, пропуская Герт.

— А вообще, у меня в жизни осталась только одна надежда — что этот проклятый дождь прекратится, прежде чем я весь покроюсь плесенью.

Глава 13

Гейдельберг, Германия, Хауптштрассе, «Хаус цум Риттер»,
тот же вечер
Восемьдесят четыре километра, разделявшие Франкфурт и Гейдельберг, они преодолели без всяких происшествий. Из свежеизготовленных документов следовало, что они Мэри и Джоэл Коуч из Мейкона, Джорджия. Штампы в паспортах сообщали, что во Франкфурт они прибыли сегодня утром. Дежурный клерк, облаченный в полосатые брюки и визитку, небрежно взглянул на их документы. Изготовленную мастерами Управления кредитную карточку он заученным движением засунул в щель сканера и вернул владельцу. И задал один-единственный вопрос: желают ли посетители забронировать себе на время обеда столик в ресторане при гостинице? Лэнг дал на это утвердительный ответ.

Из окон их номера, находившегося на третьем этаже, Лэнг видел безлюдную рыночную площадь, за ней — собор XIV века, а еще дальше — ленивые воды Некара, отражающие унылое небо умирающего дня. Герт курила (Лэнгу хотелось надеяться, что лишь первую сигарету за день), и вид из окон занимал ее гораздо меньше, чем тот факт, что из обычного жилого дома постройки 1592 года сделали роскошную гостиницу. Она разглядывала позолоченный подсвечник, куда вместо свечей теперь вворачивали лампочки.

— Когда он спросил насчет обеда, ты ответил, даже не задумавшись. Тебе уже приходилось здесь останавливаться?

Лэнг наклонился налево, тщетно пытаясь разглядеть за городом утесы, на одном из которых были заметны развалины замка.

— Много лет назад Управление держало здесь исследовательскую группу из немцев, университетских профессоров, изучавших русских и предсказывавших, что именно те должны сделать в той или иной ситуации. Я бывал здесь ежемесячно и каждый раз останавливался в этой гостинице. Ее порекомендовал один из наших немцев. Здесь лучшая во всей Германии тушеная говядина. Они маринуют ее в яблочном уксусе.

При упоминании о традиционном блюде — маринованной говядине с клецками в густом коричневом соусе — Герт понимающе кивнула.

— Этак ты приедешь домой толстяком.

— Я очень рассчитываю, что ты не позволишь мне набрать лишний вес, — ответил Лэнг и взглянул с подчеркнутой игривостью на широкую кровать.

— Есть ты можешь куда чаще, чем заниматься любовью.

Лэнг уселся на Federbett, мягкое ватное одеяло, выполняющее на немецких постелях роль покрывала, и потянул Герт за руку.

— Правда? Ну, давай тогда разомнемся перед обедом.

Она легла рядом с ним.

— А может быть, сначала стоит позвонить герру Блюхеру? Ведь мы приехали сюда из-за него, правда?

Лэнг вздохнул. Романтическая атмосфера, царившая поначалу в гостинице древнего города, таяла, как утренний туман. Герт всегда расставляла приоритеты в должном порядке. И это, случалось, раздражало.

— Ладно, ладно, его номер у меня записан.

Он пролистал список телефонов на экране своего «блэкберри» и передал сотовый телефон Герт. Она несколько минут разговаривала, потом обратилась к Лэнгу:

— Как называется это место, где мы остановились?

— «Хаус цум Риттер» на Хауптштрассе. Он что, хочет прийти к нам?

Она покачала головой, сказала еще несколько слов, потом бодро воскликнула: «Auf Wiedersehen»[21], выключила телефон и вернула его хозяину.

— Нет, завтра в десять утра в замке.

— В замке? А почему не здесь? Или у него дома? Он, что, не доверяет нам, несмотря на рекомендации Джейкоба, и согласен встретиться только на людях?

Герт толкнула его обратно к кровати.

— Кто-то там говорил насчет разминки….


Лэнг объелся.

— Теперь я знаю, как чувствует себя индейка, откормленная для Дня Благодарения, — сказал он, осушив последнюю рюмку шнапса, завершающего обед. — Давай прогуляемся немного.

В дочиста промытых дождем небесах, почти соприкасаясь с городскими огнями, сияли мириады звезд. Взявшись за руки, Лэнг и Герт прошли квартал до церкви, готический фасад которой освещали продуманно размещенные прожектора. Еще через квартал Лауэрштрассе упиралась в реку, окаймленную по берегам редкими фонарями набережных. Два пришвартованных у пристани прогулочных теплохода с закрытыми стеклянными колпаками палубами плавно покачивались на легких волнах.

— Оружие, отобранное у полицейских во франкфуртском аэропорту, у тебя с собой?

В этой мирной ночи вопрос Герт прозвучал настолько неуместно, что Лэнг решил, будто ослышался.

— Что?

— Пистолет у тебя с собой?

Лэнг инстинктивным движением прикоснулся к рукояти «глока», засунутого за пояс.

— Да. А что?

Герт рассмеялась, очень натурально, как могла бы смеяться женщина, наслаждающаяся ночной прогулкой с любовником, и склонилась к нему, как бы желая поцеловать.

— За нами идет человек, а может быть, и двое.

И сразу же город сделался враждебным, растеряв всю свою романтику. Темно, ни одного прохожего на улице, кроме них, черная река — вся эта обстановка казалась просто идеальной для того, чтобы убить и скрыться незамеченным. Лэнг так же держал ладонь Герт в левой руке, оставляя правую свободной, чтобы можно было при необходимости воспользоваться оружием. Сделав несколько шагов, они как бы случайно повернулись спинами к стене.

Стояла полная тишина, лишь волны мерно плескались у свай пристани, да где-то за квартал от реки гудел случайный автомобиль. Быстро оглянувшись по сторонам, Лэнг убедился в том, что первое впечатление его не обмануло: идеальное место для засады. Возвышавшийся между городом и рекой собор затенял набережную от огней города. Поблизости не светилось ни одно окно, лишь поблескивали металлические шторы, закрывавшие на ночь витрины магазинов. Вряд ли в ближайших кварталах можно было надеяться на встречу хоть с одним живым человеком.

Кроме того, кто шел за ними следом.

Отступив подальше в тень, Лэнг вынул «глок» из-за пояса и выдернул обойму. Быстро, на ощупь сосчитал патроны и со звонким щелчком задвинул обойму на место.

Звук защелки магазина автоматического пистолета любой знающий человек распознает сразу. К тому же тихой ночью его можно расслышать издалека.

Почти сразу же на слабо освещенное пробившимся издали отблеском место мощеной набережной вышла смутно различимая фигура. Обе руки человек держал перед собой.

— Мистер Рейлли, не стреляйте. Это я, Франц Блюхер.

Лэнг, не говоря ни слова, подтолкнул Герт в сторону причалов, а сам отступил на несколько шагов в сторону, чтобы не оказаться на линии огня, если ей придется стрелять в незнакомца.

— Стойте на месте, герр Блюхер, — сказал он. — И держите руки так, чтобы я их видел.

Франц Блюхер оказался низкорослым пожилым человеком с растрепанными жидкими волосами; на свету казалось, что его голову окружает колеблющийся ореол. Одет он был в потрепанные твидовые брюки и просторный свитер с продранным локтем.

Лэнгу хватило нескольких секунд, чтобы убедиться, что он безоружен.

— Sprechen Sie Englese?[22]

Этот вопрос он задал исключительно из вежливости. Ведь Блюхер первым заговорил с ним по-английски. К тому же Лэнг не мог даже припомнить, когда он в последний раз встречался с немцем, по крайней мере, с западным немцем, не владеющим английским намного лучше, чем он сам, Лэнг, говорил на его языке.

— Я неплохо говорю по-английски, — ответил старик и, вынув из кармана свитера очки без оправы и, похоже, без дужки, посмотрел на Лэнга. — Вы мистер Рейлли, верно?

Его английский приводил на память давних британских аристократов.

— А вы — Франц Блюхер?

Тот медленно кинул. По всей вероятности, он хорошо помнил то время, когда проверка документов была самым обычным делом, потому что извлек из кармана брюк потертый паспорт.

С документом в руке Лэнг вышел на сравнительно прилично освещенное место, ближе к углу собора, но все равно не смог ничего прочесть и вернул паспорт Блюхеру.

— Да, я Лэнг Рейлли. А это, — он указал на возникшую из темноты Герт, — Герт Фукс. Вы не далее как этим вечером разговаривали с ней по телефону.

Блюхер вновь поднес к лицу очки, рассматривая Герт.

— Да, конечно.

Лэнг засунул руки в карманы и заметил, покачав головой:

— Герр Блюхер, подкрадываться в темноте к незнакомым людям может быть опасно для здоровья.

В свою очередь Блюхер, судя по всему, удовлетворенный тем, что увидел, вновь убрал очки в карман.

— Прошу меня извинить. Фрау Фукс…

— Фройляйн, — поправила Герт.

— Фройляйн Фукс сказала мне, где вы остановились. Я решил не откладывать разговор на завтра, позвонил в гостиницу, и мне сказали, что вы ушли обедать. В ресторан я немного опоздал, вы только что ушли. Я постарался вас догнать.

Лэнг и Герт направились обратно в сторону гостиницы; старик шел между ними, то и дело оглядываясь и резко, нервно дергая головой. Лэнгу он казался похожим на мышь, раздумывающую, не зря ли она покинула свою безопасную норку.

— Вы ожидаете еще кого-то, герр Блюхер? — спросил Лэнг.

Тот решительно помотал головой.

— Ожидаю? Нет. Хотя действительно опасаюсь, что здесь может оказаться кто-то еще. Те самые люди, убившие вашего друга Дональда Хаффа.

— И это?..

Старик запахнул свитер, хотя ночь была теплой.

— Не знаю их имен, но можете быть уверены — это кто-то из тех, кому очень не хотелось, чтобы книга Хаффа увидела свет.

Лэнг поймал себя на том, что и сам начал то и дело оглядываться. Все-таки паранойя очень заразна.

— Мне кажется, что своей цели они достигли, так зачем же?..

Блюхер остановился и сказал, глядя в лицо Лэнга:

— Они не хотят, чтобы кто-нибудь знал об их тайне.

Увидев, что гостиница уже недалеко, Лэнг не на шутку обрадовался.

— О какой еще тайне?

— Точно не знаю, но тут есть какая-то связь с исследованиями Хаффа. Я кое-чем ему помогал…

— Герр Блюхер, мы можем посидеть в баре и там все обсудить, — вступила в разговор Герт.

Немец опять покачал головой.

— Нет, там слишком темно.

Ресторан и бар «Рыцарской» гостиницы отличались исключительной мрачностью отделки, казавшейся чрезмерной даже гурманам из высшего общества, питавшим пристрастие к интимной обстановке во время трапезы. Помещение, обставленное старинной мебелью из полированного дерева и освещенное лишь крошечными, слабенькими настольными лампами, больше походило на пещеру, чем на обеденный зал современного отеля.

— В таком случае пойдемте к нам в номер, — предложила Герт. — Там можно удобно сесть и побеседовать.

Через несколько минут все трое расположились в гостиной их номера вокруг невысокого столика, сервированного по заказу кофейником и тремя чашками.

— Так о чем все-таки Дон писал книгу? — спросил Лэнг, наливая кофе.

Герт предложила Блюхеру сахар; тот вскинул руку, отказываясь.

— О военных преступниках, немецких военных преступниках.

— И вы принимали участие в его исследованиях?

Старый немец издал непонятный звук, больше всего походивший на горький смех.

— В исследованиях? Зачем мне исследования? Я же лично знал большинство из них!

— Вы имеете в виду Гиммлера, Геринга и прочих? — осведомился Лэнг.

Блюхер покачал головой.

— Нет-нет. Я говорю о тех, кто остались безнаказанными.

— И вы были с ними знакомы? — не скрывая изумления, переспросил Лэнг.

— О, не сказать, чтобы хорошо. Ведь, когда война закончилась, мне было лишь семь-восемь лет. Это был мой отец. Он работал в газете, подчиненной министерству пропаганды герра Геббельса, встречался с очень многими из этих людей, брал у них интервью для радио или газеты. Всякие предварительные вопросы они часто обсуждали в нашей берлинской квартире. Отец говорил, что я должен присматриваться к ним, что они когда-нибудь станут знаменитостями.

Довольно точное предсказание, разве что со знаком минус.

Профессор уставился в пространство на что-то, видимое только ему одному, и продолжал:

— Эти «знаменитости» и прикончили моего отца. Под конец войны его призвали в фолькстшурм, ополчение из мальчишек и стариков, которое должно было оборонять Берлин от русских. Он ушел с позиций, чтобы убедиться, что мы с матерью и братом благополучно выбрались из города на запад, к союзникам. И за это его по приказу одной из этих самых «знаменитостей» повесили на фонарном столбе, как дезертира.

— Но как получилось, что эти люди избегли наказания? — поинтересовалась Герт.

— Так ведь они были полезны. Как, по-вашему, следовало поступить с человеком, использовавшим рабский труд и создавшим систему оружия, предназначенную для убийства сотен, если не тысяч, гражданских жителей, включая женщин и детей?

— Я считаю, что для такого самое место на скамье подсудимых в Нюрнберге, — ответил Лэнг.

— И для Вернера фон Брауна, руководителя вашей космической программы? Его ракеты «Фау-1» и «Фау-2» обстреливали Лондон. На него трудились евреи, поляки, люди любых национальностей, какие только подворачивались в лагерях, и в конце концов погибали от голода и истощения. И все же он оказался слишком ценным для того, чтобы предать его суду траб… труб…

— Трибунала, — подсказал Лэнг. Он застыл, так и не донеся до рта чашку с кофе. — Вы говорите о том самом фон Брауне, руководившем космической программой США?

Старик кивнул.

— Соревнование насчет того, кто первым достигнет Луны, проходило между немецкими учеными, работавшими на русских, и вашими немецкими учеными. Фон Браун сдался американской армии. Некоторым его сотрудникам повезло меньше. Они попали в руки коммунистов.

Лэнг поставил чашку, не сделав ни глотка.

— А были и другие?

Еще один решительный кивок.

— Были, и много. Ваша разведка…

— УСС[23], — предположил Лэнг.

— УСС и его наследники вывезли из Германии множество нацистов — тех, кто, по их расчетам, мог бы пригодиться для шпионажа или, напротив, борьбы против русских шпионов. Для этих действий было даже название придумано — «Операция „Скрепка“».

Услышав такую банальную историю, Лэнг не мог сдержать улыбку.

— И вы считаете, что эти старики-нацисты приняли меры, чтобы не позволить Дону распространить о них какие-то сведения?

— Этого быть не может, — поддержала его Герт. — Ведь им сейчас лет по восемьдесят-девяносто. Дона Хаффа не переехали инвалидным креслом и не разбили ему голову клюкой.

Блюхер сделал большой глоток и поставил чашку на стол.

— Была такая организация, «Die Spinne» — «Паук»; она специально занималась вывозом нацистов из Германии. Таких людей, как Борман, личный секретарь Гитлера, или Менгеле, проводивший медицинские эксперименты на живых заключенных в лагерях. Многие уезжали по ватиканским паспортам.

Лэнг взглянул на Герт; он хорошо помнил, как она упоминала эту самую организацию.

— Но вы же не думаете…

— Нет-нет, я вовсе не думаю, что с вашим другом разделалась какая-то нацистская организация. Как совершенно правильно заметила фройляйн Фукс, все старые нацисты либо уже покойники, либо близки к тому. Вероятно, ваш друг добрался до какой-то другой информации, может быть, сам об этом не догадываясь.

Пока что пользы никакой, подумал Лэнг.

— А вы сами… какое отношение ко всему этому имеете лично вы? То есть я понимаю, что благодаря вашему отцу — самое прямое, но с Доном-то вас что свело?

Блюхер вдруг сгорбился, как будто ему на плечи легла огромная тяжесть, и уставился прямо перед собой.

— После войны я окончил школу, поступил в университет — здесь же, в Гейдельберге. Я интересовался историей и получил по ней ученую степень, — он печально улыбнулся. — Я мог и не получить ее. Моя диссертация была посвящена военным преступникам, сумевшим избежать наказания, а это была весьма непопулярная тема. Мне представляется, что я не стал бы доктором философии, если бы в администрации не боялись, что миру станет известно, как они зарубили такое исследование. — Он повернулся и с искренней болью взглянул на Лэнга. — Когда дело касается войны, у немцев пробуждается нечто вроде общенародной амнезии. Тема непопулярна, и я был чуть ли не самым непопулярным преподавателем. К счастью, меня пригласили преподавать в Англию, в Кембридж. Там и прошла большая часть моей академической карьеры.

После того как я оставил работу и вернулся сюда, на факультете не осталось почти никого из моих старых знакомых. Жена умерла спустя год после нашего возвращения, и я боялся, что от скуки вскоре последую за нею. И тут выяснилось, что ваш друг каким-то образом наткнулся на мою диссертацию. Он позвонил мне и спросил, не будет ли мне интересно помочь ему в работе над его книгой. Мне к тому времени ужасно надоела и работа в саду, и все прочие стариковские занятия. Я согласился. Мы переписывались по электронной почте и почти ежедневно разговаривали по телефону. До того самого дня, когда… когда его убили.

Все трое молчали в задумчивости. Забытые на столике чашки с кофе давно остыли.

Лэнг поднялся.

— У меня тут есть несколько фотографий. Я хотел бы, чтобы вы на них посмотрели… — Он вышел в спальню и вернулся с пачкой фотографий. — Они сделаны с компакт-диска, который убийца Дона не смог найти. Посмотрите, пожалуйста, и скажите, узнаете ли вы кого-нибудь.

Блюхер снова достал очки и аккуратно пристроил их на носу, старательно заправив дужки (их оказалось все-таки две) за уши. Лэнг отчетливо разглядел сквозь линзы, что его глаза сразу широко раскрылись.

— Скорцени!

— Кто?

— Тот самый человек, о котором, по словам Джессики, писал ее отец, — напомнила ему Герт. — Отто Скорцени.

Блюхер взял другой снимок; на нем тот же человек, одетый в военную форму, стоял перед собором Петра и Павла в Ватикане.

— Да, это он, Отто Скорцени.

Лэнг откинулся в кресле.

— Расскажите нам о нем.

Блюхер положил фотографию, снял очки и лишь после этого заговорил:

— Австриец, закончил университет; этот Schmifi… шрам, получил на студенческой дуэли. Был фанатично предан Гитлеру, служил в СС, в особых частях — иногда их называли спецназом Гитлера. Это он умудрился высадиться с отрядом с планеров на горный склон и без единого выстрела освободить Муссолини. Он же командовал парашютным десантом на Кипре и застал британцев врасплох. И когда нужно было послать человека в Монсегюр, Гитлер выбрал Скорцени.

— Куда? — переспросил Лэнг, это название показалось ему смутно знакомым.

— Это в Лангедоке, во Франции, — ответила Герт вместо Блюхера. — Оно упоминалось в картотеке Дона.

Лэнгу почудилось, что в голове у него что-то стукнуло, мысли зашевелились, но пока четко не оформились.

— Прошу прощения. Я постараюсь поменьше вас перебивать.

Блюхер кивнул.

— Монсегюр. Последний оплот катаров. Это такая Ketzer…

— Еретическая секта, — подсказал Лэнг, вспомнивший свои прошлогодние приключения в тех местах без всякой ностальгической нежности.

— Да, еретическая секта, — кивнул профессор. — Уничтоженная в результате одного из Крестовых походов, объявленных Римским папой в начале тринадцатого века. Истреблена до последнего человека. Но вопрос, в чем состояла их ересь, до сих пор не решен. То ли они, подобно гностикам, считали, что Христос воскрес из мертвых лишь как дух, а не в телесном облике; то ли у них имелось нечто вещественное, что понадобилось Римскому пане — или, наоборот, что-то, что он хотел скрыть от мира… Гитлер был одержим навязчивой идеей существования всяких сверхъестественных сил — вспомнить хотя бы о его маниакальных поисках Святого Грааля, — и он отправил Скорцени проверить руины древней крепости и пещеры…

— Пещеры? — переспросил Лэнг и тут же разозлился на себя, что не сдержал обещания и вновь перебил старого профессора.

Не только он оказался недоволен. Герт демонстративно извлекла сигарету и закурила.

— Да, в пещеры. — Старик взял очередную фотографию. На ней Скорцени красовался в тирольских коротких штанах-ледерхозенах. — Возможно, именно там его и сняли. Видите позади него стену? На ней что-то написано или вырезано прямо по камню. Но вообще странно. Скорцени старался фотографироваться как можно реже. Очень скрытный был человек. Как будто заранее знал, что после войны союзники будут его очень старательно искать.

— Но почему? — спросил Лэнг. — Судя по вашему рассказу, он скорее герой, чем преступник.

— Думаю, что граница между этими понятиями здесь очень… э-э… зыбкая, — ответил Блюхер. — В 1944 году Гитлер поручил Скорцени захватить цитадель в Будапеште. Русские должны были в скором времени войти в Венгрию, а венгры, союзники немцев, решили попытаться заключить с ними сепаратный мир. Гитлер не мог допустить появления у себя под боком союзника русских и дал задание Скорцени арестовать адмирала Миклоша Хорти, возглавлявшего тогда Венгрию, и весь его кабинет. И Скорцени с небольшим отрядом СС сверг законное правительство страны, заменив его марионеточным.

— Впечатляет, — сказал Лэнг, задумавшись против воли о том, что в мире ничего не меняется. Точно такие же трюки со сменой правительств не раз проделывала в разных странах и организация, на которую он когда-то работал. — Но можно ли это классифицировать как военные преступления?

— Может быть, нет, а может, и да, — ответил профессор. — В декабре 1944 года, в Арденнах — вы, американцы, если не ошибаюсь, называете это сражением за Арденнский выступ, — Скорцени отобрал несколько сотен немцев, свободно говоривших на английском с американским акцептом, переодел их в форму армии США и запустил к американцам в тыл.

— Их следовало расстрелять как шпионов, — возразил Лэнг, — но преступлением это тоже вряд ли назовешь.

Профессор слабо улыбнулся.

— Можно было бы с вами согласиться, если бы не одно «но». Люди Скорцени захватили человек сто в плен, связали и казнили. Расстреляли всех в спину. Вдобавок к этому он еще и украл некоторые произведения искусства и драгоценности.

— Если так, — спросил Лэнг, — почему же его не предали суду?

Старик пожал плечами.

— После войны он исчез, как будто его и не было никогда. А через несколько лет обнаружился в Испании. Франко взял его под свое покровительство, а Скорцени помогал каудильо в реорганизации испанской армии.

Лэнг поднялся и через плечо профессора вновь взглянул на фотографии. И снова у него возникло похожее на deja vu[24] ощущение, будто он уже где-то видел это лицо.

— Если союзники знали, что он там, почему же они не заставили Франко выдать его? Уверен, что соглашение с Испанией о выдаче преступников у нас было.

Блюхер снова невесело усмехнулся.

— Вы рассуждаете, как юрист.

— Я и есть юрист.

Старик неожиданно подмигнул Герт.

— Я погиб. Попался адвокату.

Похоже, издевательство над адвокатами превратилось в международный вид спорта.

Блюхер тоже поднялся.

— Знаете, герр Рейлли, вы задали очень хороший вопрос: почему Скорцени не выдали из Испании? Дома у меня имеются кое-какие материалы, они должны вас заинтересовать. Время уже позднее. Может быть, нам все же стоит встретиться в замке завтра? Я бы захватил их с собой.

— Почему бы не встретиться завтра здесь же? — спросила в свою очередь Герт. — В номере безопаснее, чем среди руин замка.

— Это верно, — согласился Блюхер. — Но все же при дневном свете, и если кругом люди, я чувствую себя в большей безопасности.

— Позвольте, я вызову вам такси, — предложил Лэнг и потянулся к стоявшему поблизости телефону. — Напишите ваш адрес, чтобы я мог сказать его водителю.

Блюхер не стал отказываться и через несколько минут ушел.

Лэнг озадаченно посмотрел на Герт.

— Кому какое дело, будет или не будет опубликована книга о людях, умерших много лет назад? Разве что какой-то неонацистской организации… ну там, бритоголовым или еще кому-нибудь в этом роде.

Герт погасила сигарету.

— Возможно, ни тем и ни другим. Очень может быть, что в книге, как и предположил старик, содержится и другая информация. А вот какая…

Она завела руки за спину и расстегнула блузку, выпустив на свободу стиснутую материей грудь. Лэнг уставился на нее, словно зачарованный, и не сразу понял, что она задала ему вопрос.

— Думаю, завтра мы об этом узнаем.

Герт аккуратно сложила блузку и переступила через юбку. Лэнг видел это представление каждый вечер, и каждый раз оно всецело занимало его внимание.

— Просто ужасно, когда ты так смотришь. Я чувствую себя гамбургером перед Грампсом, пускающим на него слюни.

— Слюни у меня перестали течь еще на прошлой неделе. Кроме того, если бы ты не хотела, чтобы я разглядывал тебя, то ушла бы в ванную.

— А кто говорит, что я не хочу, чтобы ты меня рассматривал?..


— Спишь? — спросила Лэнга Герт, когда он уже начал засыпать.

— Еще нет.

— Ты и правда думаешь, что мы столкнулись с какой-то организацией? «Die Spinne» или что-то в этом роде?

— С чем мы столкнулись?.. Возможно. Никому, даже старикам, не хочется идти в тюрьму или, скажем, быть высланными из страны. И можно смело держать пари — среди нацистов, хоть старых, хоть чуть помоложе, найдутся по-настоящему богатые люди, способные нанимать убийц целыми толпами.

От этой мысли на душе легче нисколько не становилось.

Глава 14

Гейдельберг, Германия, Хауптштрассе, «Хаус цум Риттер»,
на следующее утро
К завтраку в номер подали булочки, желе, сыр и тонко нарезанную колбасу. Вместе с едой на подносе лежал и свежий номер «Франкфуртер альгемайне цайтунг». Лэнг стал наливать кофе, а Герт взяла газету и ахнула:

— Mein Gott!

Лэнг облился горячим кофе, но даже не заметил этого, уставившись на первую полосу, где красовались его портрет и крупная надпись: «Убежавший из аэропорта преступник опознан как американский адвокат и бизнесмен».

Герт крутила головой, как будто опасалась, что кто-то может даже сейчас наблюдать за ними.

— Откуда они взяли фотографию?

— Чертовщина! — Лэнг спрыгнул с кровати и принялся вытирать салфеткой колени, облитые горячим кофе. Потом взял газету и уставился на фотографию с хорошо различимым «зерном». — Может быть, пересняли с записи камеры слежения?

— Вряд ли, если, конечно, у тебя нет привычки, улыбаясь, позировать перед телекамерами, — отозвалась Герт. — Да ты здесь и выглядишь гораздо моложе.

— Да не омрачит ревность твой суд, — назидательно произнес Лэнг, не отрывая глаз от газеты. — Я готов поклясться, что эта фотография взята из моего послужного досье Управления.

Герт, не слезая с кровати, поднялась на колени и заглянула ему через плечо.

— Вполне возможно. Помнишь, кое-кто сумел заломать…

— Взломать.

— Взломать базу Управления и добыть твою фотографию. Всего год назад, в Лондоне.

— Откуда франкфуртские полицейские могли узнать, что в Управлении есть мой снимок?

Герт задумалась лишь на мгновение.

— А тот полицейский детектив из Атланты, чернокожий… Он тебя очень сильно не любит.

— Морз? Он любит меня, как родного брата. Просто прикидывается, чтобы было интереснее.

Она покачала головой.

— Ты можешь хоть немного побыть серьезным? По этой фотографии тебя легко узнать. Морзу известно, что ты работал в Управлении?

— Он еще в прошлом году выяснил, что я не служил во флоте, как сказал ему вначале.

Герт кивнула.

— Поскольку ты любезно снабдил франкфуртскую полицию своим именем и адресом, ей могло прийти в голову связаться с полицией Атланты.

«И как она умудряется указывать на очевидные факты самым неприятным образом?» — подумал Лэнг, но вслух лишь коротко произнес:

— И что?

— Этот парень, Морз, мог сказать им, что ты работал в Управлении…

— Если он это знал, что маловероятно.

Герт продолжала, будто ее и не перебивали:

— …И франкфуртская полиция могла затребовать твою фотографию, чтобы опубликовать ее в газете для опознания.

Увидев свой портрет на первой полосе известной газеты, Лэнг не на шутку разволновался. После такого вряд ли можно рассчитывать на приятное дневное времяпрепровождение, если только ты не знаменитость или политик, которые только радуются, завидев ожидающую у подъезда съемочную группу программы «60 минут».

— Полагаю, такое в принципе возможно, — нехотя согласился он. — Но ведь ты лучше меня знаешь: Управление не заставишь даже признать, что кто-то на него работал, тем более выдать фотографию из личного досье.

Герт оставалось только кивнуть.

— Да, ты прав, конечно. Тем более непонятно, откуда она взялась у них.

Лэнг поднес газету почти вплотную к глазам.

— Это мог быть и рисунок, если, конечно, у копа хорошая память. Он ведь успел только мельком взглянуть на меня, прежде чем я врезал ему локтем в скулу и смылся. Остается рассчитывать на то, что портрет слишком плох для того, чтобы меня можно было точно опознать. Может быть, после встречи с Блюхером ты попросишь Риверса оказать нам еще одну услугу и заменить фотографию на моем паспорте, прибавить туда усы и что-нибудь еще в этом роде?

— Я? — переспросила Герт, прижав руку к груди. — Почему бы тебе самому не попросить его?

— Так ведь не мою же блузку он вчера пытался прожечь взглядом.


Через час Герт и Лэнг карабкались по извилистой дорожке к возвышавшемуся над городом замку. В начале XVIII века он сгорел от удара молнии, восстановлен не был, и сейчас представлял собой лишь руины, однако прежде, в течение полутысячелетияначиная с XIII века, здесь жили многие поколения королей и курфюрстов из династии Виттельсбахов. И потому в его облике, как в некоем подобии архитектурного шведского стола, громоздились остатки башен, зубчатых стен и контрфорсов, в которых явственно проглядывались самые разные стили: романский, готика, Ренессанс и, естественно, немецкий маньеризм. Внизу раскинулись красные крыши городских домов, столпившихся вокруг собора, как цыплята вокруг курицы.

Пара устроилась на скамейке под дубом, украшавшим двор — с первого взгляда казалось, что и дуб и двор были практически ровесниками, — и принялась рассматривать орду японских туристов, которые под руководством вооруженного зонтиком гида рассматривали и фотографировали все вокруг. Школьники из куда менее организованной группы, весело перекликаясь, карабкались по руинам; несомненно, возможность вырваться лишний раз из школы радовала их куда больше, чем урок истории.

Лэнг посмотрел на часы.

— Десять тридцать. Блюхер опаздывает.

Герт нисколько не беспокоилась.

— Что ты хочешь от старика? Ему не так легко сюда забраться.

Но в одиннадцать даже ссылка на возраст Блюхера не казалась им достаточным оправданием. Герт вынула из сумки «блэкберри» и набрала его домашний номер, но услышала лишь автоответчик.

Лэнг поднялся и отряхнул слегка запылившиеся брюки.

— Оставайся здесь. Если он появится — позвонишь. — Достав бумажник, он вынул оттуда лист бумаги. — Вчера вечером он дал мне свой адрес. Загляну к нему домой.

Профессор жил в районе, застроенном рассчитанными на две семьи двухэтажными домами с черепичными крышами и цветами в горшках на каждом окне. Судя по отсутствию деревьев, постройки здесь возвели недавно. Возле дома, нужного Лэнгу, на дороге, проходившей мимо ухоженной лужайки, стоял старый, но блестевший отполированной краской «Фольксваген»-«жук».

Лэнг припарковал арендованный автомобиль и позвонил в дверь. Раз, потом второй, потом третий и, не дождавшись никакого ответа, резко постучал костяшками пальцев по дубовой двери. Неожиданно она распахнулась.

Лэнг заглянул внутрь и сразу почувствовал неприятный спазм в животе. Вряд ли даже в этом тихом районе у людей было в обычае оставлять незапертыми входные двери в свои дома.

— Герр доктор Блюхер? — негромко крикнул Лэнг, стоя возле двери. — Кто-нибудь есть дома?

Тишина.

Лэнг осторожно толкнул дверь и вошел.

Сразу за дверью оказалась маленькая гостиная с непритязательной мебелью и небольшим пианино. Справа располагался камин, окаймленный панелью из темного дерева. Слева проем без двери соединял гостиную с кухней, она же столовая. Все, что пока что попалось на глаза Лэнгу, выглядело совершенно безлико, стерильно, словно макет квартиры на какой-то выставке. То ли герр доктор здесь почти не бывал, то ли он был близким родственником той леди, которая рекламирует на телевидении чистящие средства «Тай-ди-бол».

Дверь из кухни открывалась в крошечный дворик, предназначенный, судя по свежевскопанным грядкам и компостной куче возле дома, для выращивания овощей. Деревянный забор мог служить преградой для кроликов, но был недостаточно высок для того, чтобы скрыть огород от взоров обитателей вторых этажей соседних домов.

Лэнг вернулся в дом и снова позвал профессора — с тем же результатом.

Заранее страшась того, что ему, возможно, предстояло найти, он вступил на лестницу, выходившую на второй этаж ровно посередине просторного коридора; в обоих концах имелись двери. Лэнг бесшумно направился к одной из них. Спальня оказалась столь же непримечательна и опрятна, как и гостиная. За приоткрытой дверцей гардероба виднелись старомодные, но тщательно отутюженные костюмы. На полу ровным строем стояла обувь.

Полная тишина, царившая в доме, действовала на нервы. Не скрипела ни одна половица, не гудело ни в одной трубе. Даже тиканья часов не было слышно. Можно было подумать, что дом существует сам по себе, в какой-то собственной вселенной.

Лэнг повернулся и прошел по коридорчику в обратную сторону, миновав по дороге ванную, тоже сиявшую чистотой.

Противоположная комната, как Лэнг разглядел еще из коридора, служила кабинетом. Одну стену полностью загораживали полки с книгами. Осторожно толкнув приоткрытую дверь, Лэнг увидел стол — обычный, не письменный; на нем стоял монитор и были навалены бумаги и книги. Этот хаос сильно контрастировал с царившим в доме порядком. Лэнг открыл дверь пошире. Бумаги были рассыпаны по полу, покрывали смятый ковер. Содержимое выпотрошенных папок валялось на полках, двух стульях — повсюду.

Лэнг распахнул дверь полностью и обнаружил профессора.

Блюхер, втиснутый в угол за дверью, уставился в потолок остановившимися глазами, сжимая в руке очки. Лицо его искажала гримаса панического ужаса, как будто он точно знал, что с ним случится.

Нисколько не сомневаясь в том, что Блюхер мертв, Лэнг все же переступил через вытянутые ноги, присел на корточки, положил руку на голову убитому и повернул ее. Если бы даже у него и оставались хоть малейшие сомнения насчет участи жертвы, то при виде маленького красного отверстия точно там, где череп соединяется с позвоночником, им уже не оставалось места. Слабый запах кордита и сожженных волос, а также отчетливо видимые синеватые точки вокруг раны сказали Лэнгу, что дуло находилось в считаных дюймах от места, куда вошла пуля. Убийство-казнь, произведенное из малокалиберного пистолета; звук выстрела легко погасит любой глушитель.

Точно так же было с Доном Хаффом.

И по той же самой причине.

Судя по тому, что крови на полу было совсем немного и она уже свернулась, а тело успело остыть, Блюхер был мертв уже довольно давно — возможно, с минувшего вечера. Лэнг очень жалел, что не может вспомнить, что же рассказывали по этому поводу на Ферме. Через какое время возникает rigor mortis[25]? Через какое заканчивается?

«Какая разница? — спросил он сам себя. — Мертв — значит, мертв».

Куда важнее было, то, что убитый намеревался показать ему. Могли ли остаться здесь эти злосчастные бумаги? Лэнг посмотрел на учиненный в комнате разгром. Наверняка кто-то здесь что-то искал.

Он выпрямился и замер, не зная, с чего начать.

— Герр доктор Блюхер?

Голос донесся снизу.

Взглянув в окно, Лэнг увидел полицейский автомобиль. Несомненно, кто-то из добропорядочных соседей заметил открытую дверь и оповестил власти.

Присутствие на месте убийства беглеца, учинившего страшный дебош в аэропорту, чей портрет только что был опубликован в газете, наверняка навело бы полицейских на одну-единственную, напрашивающуюся сама собой мысль: это убийца. И неважно, что назавтра судебно-медицинская экспертиза покажет, что убийство совершено гораздо раньше, чем Лэнг появился здесь. Если возникнет необходимость, он объяснится, но позже. А сейчас ему необходимо исчезнуть.

Еще раз оглянувшись по сторонам, Рейлли убедился в том, что лестница в доме была только одна — та самая, что вела в гостиную, откуда доносились голоса приехавших полицейских.

Подавив в себе нарастающую панику, Лэнг медленно, стараясь двигаться беззвучно, подошел к окну, на котором не было занавесок. Разобравшись за секунду-другую, как действует оконная защелка, он распахнул створки. Внизу, в футах в десяти-двенадцати, располагалась компостная куча.

Лэнгу оставалось радоваться, что он не на какой-нибудь ферме, где компост состоял бы не только из преющей травы и ботвы прошлогодних овощей. Перевалившись через подоконник и держась одной рукой, другой он подтолкнул створки окна, чтобы они закрылись. Не совсем, конечно, но, по крайней мере, так, чтобы полицейские не обратили бы в первую же секунду внимания на то, что в комнате, где произошло убийство, открыто окно. Если повезет, они вообще этого не заметят. Впрочем, если они додумаются посыпать подоконник порошком, то найдут отпечатки. Но с этим уже ничего нельзя было поделать.

Лэнг разжал пальцы и приземлился на мягко спружинивший компост. Отряхиваясь, он поднял голову и увидел в окне второго этажа соседнего дома лицо человека, уставившегося на него с раскрытым от изумления ртом. Под аккомпанемент громких и испуганных криков Лэнг бросился к калитке.

Когда он свернул за угол, полицейские уже выходили из парадной двери дома профессора.

— Schnell! Ег hat da gelaufen![26] — воскликнул Лэнг, указывая направо.

Он решил положиться на известную теорию, основывающуюся на том, что немцы должны выполнять любую команду, если только она отдается громко и уверенно. Но в данном случае теория подтвердилась только наполовину. Один полицейский рванулся в указанном Лэнгом направлении; второй же остановился и, прищурившись, не давая Лэнгу пройти к автомобилю, внимательно всмотрелся в его лицо. Можно было не сомневаться, что он сравнивал стоявшего перед ним мужчину с фотографией, опубликованной в утренней газете.

— Кто вы такой и что вы делали в доме герра профессора? — спросил по-английски полицейский, взявшись за кобуру.

Значит, распознал в Лэнге американца. Вероятно, нужно было скомандовать сухо, будто сплевывая слова, а Лэнг грозно зарычал.

Впрочем, Лэнг не стал задумываться над недостатками своей лингвистической подготовки. Он выхватил «глок» и прицелился в голову немца раньше, чем тот успел открыть кобуру.

— Так и держите правую руку. Левую руку заведите за спину, достаньте пистолет двумя пальцами за рукоять и киньте как можно дальше.

Полицейскому, судя по всему, не понравилось выражение лица американца — он беспрекословно повиновался.

— Умница! Теперь бросьте туда же рацию.

Рация описала в воздухе дугу и шлепнулась где-то за спиной Лэнга, за забором.

Поглядывая искоса в ту сторону, куда убежал второй полицейский, Рейлли провел своего пленника к его автомобилю, одним движением разорвал провод встроенной рации и приковал беднягу наручниками к рулевому колесу. Взглянув под «торпеду», он обнаружил рукоять замка капота; открыв мотор, сорвал крышку распределителя и отправил ее вслед за рацией и оружием. После этого спокойно сел в свою машину и уехал в направлении, противоположном тому, куда был отправлен первый полицейский.

На обратном пути в гостиницу он остановился возле аптеки, обозначенной вывеской, изображавшей ступку и пестик, и купил краску для волос, ватные шарики, ортопедический корсет и оправу для очков с простыми стеклами. Чуть дальше, в другом магазине, он приобрел смену одежды, оставшейся в аэропорту, — мешковатые немецкие джинсы, какие не стал бы носить ни один ковбой из тех, кого он когда-либо видел, и итальянскую трикотажную рубашку. Особенно внимательно он выбирал сандалии и черные носки, стараясь как можно больше походить на среднестатистического европейца.

Теперь любой, кто ищет американца Лэнгфорда Рейлли, увидит белокурого немного толстощекого мужчину, одетого в обычную европейскую повседневную одежду. Он больше не будет походить на фото в паспорте, но это ничего не значит до тех пор, пока он находится в Европе. «Общий рынок», по сути, отменил границы между его участниками.

Когда Лэнг возвращался к автомобилю, мимо с воем сирен промчались, направляясь в ту сторону, где остался дом Блюхера, три полицейские машины. Он подумал, что униженному им служителю порядка предстоит непростое объяснение со своим начальством.

Когда Герт вернулась в гостиницу, Лэнг красил в ванной волосы.

— Неужели герру профессору не подошло ничего из этих вещей? — осведомилась Герт, увидев разложенные на кровати покупки.

Лэнг поднял глаза на ее отражение в зеркале.

— Лучше бы тебе не бросать нынешнюю работу. Комик из тебя не получится.

Она непонимающе взглянула на его лицо в зеркале; пришлось все объяснить.

— Блюхер мертв. Убит точно так же, как и Дон. Пока я находился в доме, заявились полицейские. Я оставил одного из них пристегнутым наручниками к баранке его машины.

Герт, похоже, не слишком удивилась. Конфликты с полицией уже входили у Лэнга в привычку.

— А остальные?

— Только один. Он гонялся за мною где-то в других местах.

Она кивнула, медленно переваривая новость, а потом запустила руку в свою необъятную сумку и вытащила пачку сигарет.

Лэнг отвернулся от зеркала.

— Рано или поздно эта пакость убьет тебя, — страдальчески поморщившись, сказал он, когда Герт чиркнула спичкой.

Она выдохнула струйку голубоватого дыма.

— Не раньше, чем тебя застрелит какой-нибудь полицейский.

Тут крыть было нечем. Туше, как говорят фехтовальщики.

Герт поглядела по сторонам, нашла пепельницу и кинула туда спичку.

— А что-нибудь еще, кроме полиции, тебе удалось найти?

— Кто-то уже хорошенько порылся там, все было засыпано бумагами. А я не успел ничего посмотреть — явилось гестапо.

Герт села на край кровати; в одной руке сигарета, а другой она взяла пепельницу и принялась рассеянно крутить ее.

— Полагаю, нам придется вскоре покинуть Гейдельберг.

Лэнг вернулся к зеркалу, чтобы оценить новый цвет волос.

— Как можно скорее. Пока полицейские не распространили мой портрет еще больше, чем это сделала газета.

— И куда же мы отправимся? Они установят наблюдение во всех аэропортах.

Удовлетворившись увиденным, Лэнг потянулся за имевшимся в ванной феном для волос и, включая его, спросил:

— Как насчет хорошей дальней поездки, скажем, в Монсегюр?

Герт потушила сигарету.

— Почему в Монсегюр? — спросила она, повысив голос, чтобы перекрыть визгливый шум фена.

Лэнг с торчавшими во все стороны волосами повернулся к ней.

— Если мы сможем узнать, что там искал этот тип, Скорцени, то сможем выяснить и то, почему кто-то так жаждет нашей смерти и кем может быть этот кто-то.

Глава 15

Берлин, Вильгельмштрассе, Рейхсканцелярия,
март 1944 г.
Адольф Гитлер обычно работал, стоя у громадного мраморного стола. Сегодня он не стоял на месте, а расхаживал по просторному залу, ожидая новостей, которые могли поступить в любую минуту. Планы обороны французского побережья, важнейшие приказы по передвижению войск — все это могло подождать, как сейчас ждал он, самый могущественный человек во всей Европе, если не во всем мире.

Но, хотя он и был готов к стуку в дверь, все равно подпрыгнул от неожиданности.

В дверях появился и вскинул руку в приветствии обершарфюрер[27]. В отлично сидящей форме, белокурый и голубоглазый, шести с лишним футов росту, он вполне годился для плаката, призывающего вступать в ряды СС.

— Мой фюрер, — почти выкрикнул он, уставившись неподвижным взглядом куда-то на несколько футов выше головы Гитлера, — рейхсфюрер Гиммлер!

Маленький по сравнению с фельдфебелем Генрих Гиммлер вошел и точно так же отсалютовал. Обершарфюрер вышел, бесшумно закрыв за собой дверь. Свет, падавший из окон, отражался от очков Гиммлера, лишая собеседника возможности видеть его глаза. Руководитель СС был одет в черную эсэсовскую форму, отглаженные галифе уходили в начищенные до яркого блеска высокие сапоги; китель сверкал наградами, казавшимися не столько военными, сколько парадными[28]. Самый страшный человек во всей Германии, Гиммлер возглавлял и гестапо, и СС, и собственную контрразведку СС, Sicherheitsdienst, или SD. Именно в качестве главы последней из перечисленных служб Гиммлер и явился сегодня к фюреру.

— Ну? — спросил Гитлер. Нетерпение заставило его на сей раз воздержаться от шуток, вошедших в обычай, когда он встречался со старыми товарищами по первым годам существования национал-социалистической партии. — Что вы нашли?

Ничуть не встревоженный необычной бесцеремонностью, Гиммлер улыбнулся.

— Хорошие новости, мой фюрер. Священник Каас подтвердил слухи.

Гитлер недоуменно взглянул на него:

— Каас?

— Ватиканский священник, его родственники живут в Мюнхене. Он подтвердил сведения об открытии, сделанном во время раскопок могилы предыдущего Римского папы.

Взгляд Гитлера устремился куда-то вдаль; Гиммлер прекрасно знал это выражение на лице вождя.

— Замечательно! Теперь нам остается лишь проверить все это самим. А Римского папу, если будет продолжать ныть, заставим замолчать!

Гиммлер плохо понимал, какое значение могут иметь даже самые возмущенные протесты папы. В конце концов, вся армия Ватикана — швейцарская гвардия — едва ли насчитывала сто человек. Впрочем, он и подумать не мог о том, чтобы перечить единоличному лидеру Германии. Как-никак Гитлер руководствовался советами своего астролога, никогда не ошибающегося пророка; именно он, когда генералы растерялись, рекомендовал вторгнуться в Рейнскую область, Австрию и Чехословакию.

Гитлер был буквально одержим оккультизмом. Гиммлер внутренне содрогнулся, подумав о том, сколько сил и средств было потрачено на розыски копья Лонгина, того самого, которым якобы проткнули распятого Христа. Оно ничем не отличалось от любого древнего оружия, да еще и подозрительно хорошо сохранилось. Гитлер, не задумываясь о расходах и риске, посылал людей в находившуюся под властью Великобритании Палестину на бесплодные поиски Ковчега Завета. Четыре грузовика всякого барахла доставили ему из пещеры в юго-западной Франции, где в Средние века скрывались последние представители какой-то еретической секты. Лишь угроза вторжения через Ла-Манш помешала Гитлеру отправить еще одну экспедицию в юго-западную Францию, где, по его убеждениям, был схоронен Святой Грааль.

Но разве подобало Гиммлеру сомневаться в решениях гения, заткнувшего за пояс сначала все политические умы Германии, совершенно законно сделавшись канцлером, а потом и военных, бескровно аннексировав земли, по праву являвшиеся немецкими? Фюрер сказал, что Римскому папе следует приказать умолкнуть, значит, так тому и быть.

— Только представьте себе, Гиммлер, — продолжал Гитлер, — что нам больше не придется беспокоиться из-за проклятого итальяшки, настраивающего против нас мировое общественное мнение. — Он обвел взглядом зал, будто ожидал увидеть что-то такое, чего там не было прежде. — Вообще-то, насчет Римского папы у меня особые планы.

Гиммлер понял, что начинается один из знаменитых монологов Гитлера, которые часто растягивались на несколько часов. Понимая, что поступает непочтительно, Гиммлер все же привычно отключил слух и углубился в размышления о том, как выполнить возможные пожелания фюрера.

— …И такой человек у вас есть, — закончил Гитлер.

Плохо соображая, сколько времени он так простоял — час или только несколько минут, — Гиммлер вернулся в реальный мир.

— И кто же это такой, мой фюрер?

Ответ нисколько не удивил его.

И тут у Гиммлера родилась одна из его немногочисленных оригинальных идей; овладевшее им вдохновение было столь ярким, что он не смог удержать свои мысли при себе.

— Мой фюрер, а зачем столько хлопот? Разве не было бы проще тайно арестовать этого назойливого попа? Это сразу лишило бы его возможности болтать. А потом мы могли бы освободить его за выкуп — малую толику неисчислимых сокровищ католической церкви.

Голубые глаза Гитлера ярко сверкнули, и Гиммлер понял, что его план признан блестящим.

— Никому ни слова об этом, — медленно произнес фюрер. — Пусть все пока что остается между нами. Мне необходимо подумать. Но сначала давайте все же займемся этой находкой в ватиканских подземельях.

Едва за Гиммлером успела закрыться дверь, как Гитлер поднял телефонную трубку.

— Соедините меня с генералом Вольфом, командиром СС в Риме.

Глава 16

Юго-западная Франция, Монсегюр,
настоящее время
Черт возьми, как Скорцени умудрился туда забраться? От того места, где стоял Лэнг, южная сторона горы вздымалась вверх крутым обрывом, увенчанным не то высокой каменистой осыпью, не то руинами каких-то построек. Восточная и западная стороны казались еще круче. Возможно, думал Лэнг, скалу одолели с севера опытные альпинисты, поднимавшиеся при помощи крючьев, вбитых в немногочисленные трещины. Да, так оно и было. Немцы совершили восхождение по северной стене, а потом спустились на веревках к входу в пещеру.

— Нет, тебе туда не добраться, — сказала Герт из автомобиля, куда она удалилась, лишь бегло взглянув на гору.

— Да и все равно, там ничего нет, — добавил Гийом, гид, нанятый на сегодня. На купленных по дороге туристских картах Монсегюру не уделялось внимания. — Половина пещеры обрушилась несколько лет назад.

Поглядывая то на склон (вернее, обрыв), то на густо усыпанную камнями землю вокруг, Лэнг зашагал вдоль подножия горы.

— Может, и так, но мне все равно нужно туда забраться.

Гийом вздохнул и пожал плечами — истинно по-галльски, как это делают французы, расстроенные нежеланием людей думать. Американцы никогда не соглашаются, когда им говорят, что что-то невозможно, — они лезут напролом и добиваются своего. Но восхождение на Монсегюр было не только неосуществимо, но и бессмысленно. Поблизости имелось множество гор, с которых открывались потрясающие виды на суровые ландшафты Лангедока и видневшуюся на западе голубоватым миражом цепь Пиренеев. Они были не хуже, а то и лучше, чем с Монсегюра. Кое-где можно было полюбоваться округой из маленьких ресторанчиков, где сносно готовили и, если у вас спутник из местных, вино подавали без обмана.

Гийом сообщил все это и высокой немке — у нее-то хватало ума прятаться от палящего солнца в автомобиле, — и еще более рослому американцу, оставшемуся на жаре. Но отговорить туриста от намерения забраться именно на эту гору так и не удалось. Он лишь сунул руку в карман, будто думал, что за то количество евро, которое он пообещал гиду, можно сделать все. Это было еще одной отличительной чертой американцев, Гийом ценил ее больше всего — они платили, не торгуясь.

И вдруг американец исчез, пропал, словно мгновенно испарился.

Гийом поспешно зашагал туда, где видел его в последний раз. Когда человек вот так, внезапно, исчезает, это страшно — почти так же страшно, как вероятность для Гийома остаться без обещанной оплаты, если турист не вернется.

Но турист вернулся, казалось, выйдя прямо из скалы.

— Герт, — громко крикнул Лэнг, — иди быстрее сюда, посмотри!

Из-за роста Герт французу показалось, будто ей понадобилось развернуться, чтобы вылезти из автомобиля. Оказавшись снаружи, она быстро подошла к Лэнгу.

— Смотри.

— По-моему, дыра в скале, — сказала Герт, стараясь не задевать неустойчиво лежавшие камни.

— Верно, дыра, — согласился Лэнг. — Но обрати внимание на ее края.

Герт протянула руку и провела ладонью по камням.

— Гладкие, будто высеченные.

Лэнг опустился на колени и принялся разбирать камни, завалившие отверстие. Через несколько минут взглядам открылся арочный свод.

Не поднимаясь с колен, Лэнг забрался внутрь.

— Нет, это не естественный провал. Там какая-то дорожка. — И он снова скрылся из виду; когда же появился вновь, на его лице играла довольная усмешка. — Ступени. Готов поспорить, что они ведут на вершину.

— Теперь мы знаем, как туда добрался Скорцени, — заметила Герт.

Лэнг поднялся и отряхнул брюки.

— Нет, здесь он не проходил. Там пыль, камни и все такое. — Он повернулся к Гийому, который с нарастающим интересом следил за происходившим. — Вы сказали, что несколько лет назад часть пещеры обвалилась. Не помните, когда именно?

Гийом нахмурился. Часть кровли пещеры, видимая с дороги, но не нужная ни одной живой душе, кроме этого американца, обваливается постоянно. Камни падают с горы, случается, что заваливают дорогу; иногда это случается во время дождя, а иногда — в ясную погоду. Кому может понадобиться следить за такими вещами? И без того приходится решать, хватит ли тепла и дождей, чтобы получилось хорошее вино, чтобы уродился клевер, который, через посредничество коров, превратится со временем в сыр…

Но американец хотел услышать ответ на свой вопрос, и лишь от американца зависело, платить ли гиду что-нибудь еще сверх оговоренной суммы.

Гийом скорчил гримасу, изображая напряженную работу мысли.

— Это быть вскоре после Пасхи, в тот год, когда моей сестры родиться первенец.

Лэнг молча ждал, надеясь, что сведения пополнятся более общепринятой датировкой.

— Два, нет, три года назад, — сказал Гийом и энергично закивал. — У нас было много дождь. — Он широко раскинул руки, как будто желал нагляднее продемонстрировать количество осадков, и продолжил бойко, хотя и на ломаном английском языке: — Од, это наш река, разлился, а на дорогу с холмов много грязи текло. Однажды я мимо проезжать и видеть небо там, где раньше был крыша пещеры.

— И та же самая вода, что привела к оползням, смыла землю, закрывавшую проход, ведущий на вершину, — продолжил Лэнг.

— Это только твои домыслы, — резонно заметила Герт. — Могло завалить также и часть хода, если, конечно, он действительно подземный.

Лэнг наклонился и снова заглянул в проход.

— Подземный ход здесь обязательно должен быть. Если я правильно запомнил то, что узнал в прошлом году, эту крепость осаждали больше года. У катаров должен был иметься путь для доставки необходимых припасов и воды. Если бы такой путь проходил на поверхности, королевская армия в течение года обязательно отыскала бы его.

— Этот вход они тоже должны были отыскать, — возразила Герт.

— Он, по всей вероятности, был очень хорошо скрыт камнями и растительностью. И, даже если бы вход обнаружили, по этому лазу мог пройти только один человек. К тому же лестница заворачивает против часовой стрелки, так что стоявшему наверху защитнику можно было отбиваться правой рукой, той, в которой он держал меч. — Лэнг перевел взгляд с Герт на Гийома и обратно. — Ну, что?

Герт пригнулась и пролезла в туннель. Лэнг последовал за нею, приостановившись лишь для того, чтобы обратиться к Гийому:

— Пойдете с нами?

Француз мотнул головой. Даже если по лестнице можно пробраться, путь наверх все равно очень долгий.

Внутри в идущем сверху тусклом освещении можно было разглядеть узкую круглую шахту не более трех футов в диаметре. В стене были вырезаны ступени — каждая не более фута длиной и, пожалуй, дюймов десяти шириной. Там, где заканчивался первый виток, несколько ступеней раскрошились в мелкий щебень. Лэнгу хватило двух-трех минут, чтобы понять, что любая ошибка в полумраке приведет, по всей вероятности, к смертельному исходу.

Он остановился.

— Давай лучше вернемся вниз. Я буду чувствовать себя куда спокойнее, когда мы запасемся фонарями и веревкой.

Герт осторожно пятилась вниз по лестнице.

— Веревкой?

— Свяжемся между собой, и тогда, если один сорвется, другой сможет удержать его.

— Или свалиться вместе с ним.

Ох уж эта Герт. Оптимистка, ничего не скажешь.


Гийом, хотя и скучал без жены, но все же был рад тому, что Фабьенн решила именно на этой неделе уехать в Рошфор, навестить свою сестру. Он мог с чистой совестью не говорить ей, сколько американец заплатил ему за эти полдня, и оставить себе столько, сколько захочет. Да хотя бы и все! Кто ему помешает?

Именно поэтому он, против своих привычек, оправился в городское бистро — чтобы не готовить обед самому и, пока этим займется повар, наслаждаясь вечерней прохладой, потягивать вино и обсуждать местные сплетни. По дороге к ресторану он думал, сколько из полученных от американца денег следует отложить на подарок для Фабьенн и нужно ли это делать вообще. В зале было занято лишь четыре из восьми столов; за одним из них сидел мужчина, которого он никогда прежде не видел. И этот самый мужчина жестом подозвал его к себе и предложил сесть за его столик.

— Вы Гийом Лера? — спросил незнакомец по-французски со странным акцентом, который Гийом никак не мог опознать.

Быстрый взгляд на одежду незнакомца подтвердил первое впечатление француза: этот человек неместный. Никто здесь не мог позволить себе покупать джинсы американского пошива. Гийом кивнул и улыбнулся, во-первых, потому что успел уже хлебнуть вина, а во-вторых, от предвкушения возможности заполучить еще одного щедрого клиента.

— Вы ведь гид по этой местности и имеете лицензию. — Это было именно утверждение, а не вопрос.

Гийом снова кивнул. Хотя дело было не совсем так. Иметь лицензию гида значило платить ежегодный налог, заметно превышавший налог на право профессионально заниматься перевозками. Но вряд ли кто-нибудь решил бы поймать его за руку и сказать, что, катая по округе пассажиров, желающих полюбоваться видами, и подсказывая им, где и когда стоит посмотреть по сторонам, он на самом деле выполняет обязанности гида? Разве что правительству могло быть дело до этого.

Незнакомец не стал расспрашивать его о достопримечательностях, как это обычно делали потенциальные клиенты. Украдкой окинув быстрым взглядом помещение, он положил руку на стол. Из-под его ладони выглядывала стопочка евро, однако Гийом, как ни присматривался, не смог определить ее толщину.

— Вы сегодня работали с клиентами? — спросил незнакомец.

Гийом попытался — без большого, впрочем, успеха — сделать вид, будто не слишком интересуется деньгами, неожиданно оказавшимися на столе.

— Oui[29].

Незнакомец провел пальцем по ребру денежной стопки. Несомненно, для того, чтобы Гийом мог оценить ее толщину.

— С кем именно?

Француз быстро глянул в глаза собеседнику и вновь уставился на деньги.

— Информация имеет цену, как и все на свете.

Сидевший напротив него мужчина скривил губы в гримасе — видимо, она должна была означать улыбку. Гийому сразу вспомнилась морда дохлой акулы, которую он когда-то увидел на побережье выброшенной на песок. Незнакомец свободной рукой вынул из стопки банкноту и пододвинул к нему.

— Согласен. Так что за клиенты были у вас сегодня?

Гийом слегка выпятил губы, пытаясь — опять же, не слишком успешно — изобразить равнодушие, но быстро убрал деньги в карман.

— Мужчина-американец и женщина. Мне кажется, немка.

И заметил, что незнакомец нисколько не удивился. А тот спросил, отделив еще одну купюру:

— Что они осматривали?

— Руины старых замков и крепостей.

На сей раз руки незнакомца остались неподвижными.

— Куда они ездили, я и сам знаю. Я хочу знать, чем именно они интересовались, что привлекло их внимание.

Гийом на мгновение задумался, не стоит ли ему еще немного поторговаться. Но, взглянув на лицо мужчины, понял, что такое поведение может оказаться неблагоразумным и даже прямо навредить ему. И он рассказал о Монсегюре.

Гийому принесли заказ — половину курицы, зажаренной в белом вине, с овощами, — и почти сразу же незнакомец поднялся и пододвинул французу через стол остававшиеся у него в руке деньги.

— Чтобы вы вспомнили, что сегодня было, я вам уже заплатил. А это — чтобы вы забыли, навсегда забыли о том, что видели меня.

Впервые в жизни Гийом не замечал стоявшие перед ним на столе еду и бутылку вина. Отстраненно ощущая аромат чабреца, он провожал взглядом спину своего недавнего собеседника, пока тот не пересек площадь и не скрылся в сгущавшихся сумерках. Всего несколько минут назад Гийом был очень голоден. А теперь аппетит каким-то образом начисто исчез.

Глава 17

Юго-западная Франция, Монсегюр,
на следующее утро
По настоянию Лэнга они переночевали в Лионе. Вечер прошел в походе по магазинам, где были куплены несколько мотков веревки, стропы, фонари, прочные рабочие ботинки и небольшой разлапистый снежный якорь, из тех, какими часто пользуются альпинисты. Еще Лэнг заглянул в фотомагазин. Только потом, сдавая задом машину со стоянки на одной из городских площадей, он вспомнил, что год назад покупал то же самое в тех же самых магазинах — лишь для того, чтобы оставить все приобретенное на склоне горы. Впрочем, это, как часто говорят, была уже совсем другая история.

Ко вчерашнему склону они выехали затемно.

Герт первой выбралась из автомобиля — большого удобного «Мерседеса» с очень слабеньким мотором. Лэнг был уверен, именно по этой причине на капоте багажника не был указан класс и номер модели, как это делали на всех остальных автомобилях той же марки — просто постыдились.

Герт широко зевнула и опрокинула в себя из картонного стаканчика мутный холодный кофе.

— И давно это здесь? Семьсот, восемьсот лет?

— Ты о руинах? — осведомился Лэнг, разгружая багажник. — Пожалуй, что так.

Герт с хрустом смяла в руке стаканчик и сунула его в привешенный к перчаточному ящику мешок для мусора.

— Если так, то какой смысл был выезжать так рано?

Лэнг осторожно прихлопнул крышку багажника.

— Мне, знаешь ли, хочется убраться отсюда, прежде чем кто-нибудь узнает, что мы сюда заявились.

Следом за Лэнгом Герт направилась к лазу, обнаруженному накануне. Там она, присев на корточки, дождалась, пока Лэнг обвяжет веревку вокруг талии и прицепит к поясу фонарь. Поднявшись на первые две ступеньки, он размахнулся привязанным к веревке якорем и швырнул его наверх. Глухо звякнув о каменное крошево, крепление свалилось вниз.

Лэнг сделал еще две попытки и сдался.

— Шахта слишком узкая; нельзя как следует размахнуться, чтобы закинуть железку наверх.

Герт привязала второй конец веревки к своему поясу.

— В таком случае полезем.

Лэнг мотнул головой.

— Полезу я. Хочу быть уверенным, что, если сорвусь, кто-то сможет доставить меня в ближайшую больницу.

— Если ты сорвешься оттуда, больница тебе вряд ли понадобится, — заметила Герт.

Сделав вид, будто это всего лишь шутка, а не печальная истина, Лэнг уселся наземь, упершись спиной в одну стену, а ногами — в противоположную. Так, упираясь спиной и перебирая руками и ногами, он начал карабкаться наверх, но вдруг остановился, повис и, освободив правую руку, запустил ее за спину. Вытащив из-за пояса «глок», поднял его так, чтобы Герт видела пистолет.

— Нужно по возможности избавиться от груза. Лови.

Герт ловко поймала пистолет, засунула себе за пояс и, запрокинув голову, стала следить за своим спутником, пока тот не скрылся в полумраке наверху; лишь подергивалась разматывавшаяся по мере подъема веревка. Вскоре о продвижении Лэнга можно было судить только по кряхтению и громкому дыханию, эхом разносившимся по шахте. Потом все стихло.

— Лэнг?

Веревка дернулась.

— Минуточку. Готово! Я зачалил веревку за валун. Сейчас я втащу тебя.

Герт покачала головой, хотя и понимала, что сверху ее не видно.

— Вовсе незачем меня тянуть. Я прошла точно такую же подготовку, что и ты, и, между прочим, я моложе тебя. Отлично залезу сама.

Ответом ей послужило несколько смущенное молчание, и Герт полезла наверх.

Наверху шахта выходила, как предположил Лэнг, во внутренний двор крепости. Цитадель катаров была разрушена полностью; обтесанные камни валялись полукругом, и лишь кое-где можно было увидеть остатки кладки — не более двух-трех камней высотой. Крепостная башня, похоже, долго не сдавалась, и нападавшие решили стереть ее с лица земли. Но сейчас можно было подумать, что в древности ее попросту разорвали на куски. А дальше зиял вход в пещеру — не слишком глубокую, но расположенную так, что, при соответствующей высоте крепостной стены, атаковать твердыню можно было лишь с одного направления.

Вчера гид сказал правду: часть вершины обрушилась, и середина пещеры, заваленная грудами белого камня, оказалась под открытым небом. И все, что там находилось, теперь было для них недоступно.

Не сговариваясь, Герт и Лэнг разделились и медленно направились в темную глубину пещеры. После обвала белые каменные стены растрескались под беспощадным натиском стихии. Виноградные лозы умудрились пустить корни в то, что казалось несокрушимой скалой. Даже если эта пещера была той самой, которую некогда запечатлели на фотографиях, представленных на компакт-диске Блюхера, вряд ли можно было надеяться найти на ее стенах какие-нибудь надписи. Еще год-другой, и выветривание должно было напрочь уничтожить любые письмена.

Лэнг неторопливо водил лучом фонаря сверху вниз по стенам пещеры и по усыпанному каменным крошевом полу. Дважды он останавливался, когда ему казалось, что он обнаружил то, что искал, но каждый раз убеждался, что принял за человеческие письмена причудливые трещины в стенах, а за создания человеческих рук — нагромождения камней на полу. Находками из пещеры Скорцени заполнил четыре грузовика, а это значило, что либо он брал отсюда в основном геологические образцы, либо состояние пещеры за минувшие шестьдесят лет сильно ухудшилось. Проблема состояла в том, чтобы определить, какое из этих «либо» было верным.

— Лэнг, сюда! — послышался вдруг отдавшийся эхом голос Герт.

Перешагивая через кучи обломков, Лэнг кинулся туда, где стояла его спутница, освещая фонарем участок стены в четырех-пяти футах над полом. Не было никакого сомнения в том, что он видел письмена, вырезанные над пробитыми в камне отверстиями.

— Похоже на пчелиные… эти… — Герт указала на ряд отверстий, выдолбленных в скале на равном расстоянии одно от другого.

— Соты, — подсказал Лэнг и, забыв на мгновение о надписи, сунул руку в одно из отверстий. Оно оказалось глубиной около двух футов и дюймов десять в поперечнике.

— Стеллаж для вина? — спросила Герт, недоуменно взглянув на него.

Лэнг покачал головой.

— Вино держали бы где-нибудь под землей, чтобы оно находилось в холоде. Здесь, по всей вероятности, была библиотека.

— С книгами?

— Нет, я думаю, со свитками.

— У них не было книг?

Лэнг рассеянно кивнул.

— Конечно, были. Ты же видела изумительно иллюстрированные Библии. Но в библиотеках древности, например, в Александрийской библиотеке, должны были, конечно, иметься и стойки вроде этих, где можно было держать свитки в глиняных трубках.

Находка позволяла предположить, что же именно было тем таинственным грузом, вывезенным отсюда Скорцени в грузовиках, но породила другой, пожалуй, даже более сложный вопрос. Его Лэнг и задал сам себе вслух:

— Удивительно, почему катары в тринадцатом веке писали на свитках пергамента, когда во всей остальной Европе давно уже пользовались переплетенными книгами?

Герт указала на высеченную в камне надпись.

— Может быть, это и есть объяснение?

Лэнг поднял руку и дотронулся до чахлого растения, закрывавшего часть надписи.

— Надо срезать.

Герт схватила несколько веточек и приготовилась дернуть, но Лэнг схватил ее за руку.

— Срежь, не дергай. Корни, конечно, неглубокие, но, судя по всему, широко раскинулись. Потянуть посильнее, и камень рассыплется.

Кивнув, Герт передала ему фонарь и вынула из кармана маленький ножик. Откуда она его взяла? Он никогда раньше не видел этого ножа. Совершенно безопасный с виду, из тех, какие пропускают даже при досмотре в аэропортах. Как бы там ни было, он отлично резал стебли и корни. Через считаные минуты перед Лэнгом оказалась совершенно чистая стена.

Лэнг отступил на несколько шагов, чтобы охватить светом фонаря большее пространство. Первое впечатление не обмануло его. Надпись представляла собой не процарапанные каракули, а четкие знаки, вырубленные профессиональным каменотесом. Время и сырость начисто стерли несколько букв, на тех местах, где они были прежде, теперь красовались ровные промежутки.


IMPERATORIULIANACCUSAT (-) REBILLISREXUS
IUDEAIUMJUBITREGI (-) UNUSDEISEPELIT

— Юлиан император… — прочитал он вслух. Герт с явным интересом следила взглядом за движением светового пятна.

— Кто-кто?

— Юлиан. Римский император, живший в конце четвертого века, — ответил, не оглядываясь, Лэнг. — В христианской литературе он всегда упоминается как Юлиан Отступник. Первый император-нехристианин со времени Константина, последний язычник, возобновивший гонения на последователей Христа.

Подняв свой фонарь, Герт пристальнее всмотрелась.

— Эту надпись сделал римский император?

Потрясенный древностью надписи, Лэнг прочитал ее еще раз и покачал головой.

— Нет, вероятнее, по его приказу. — Он указал на слово «JUBIT». — Он приказывает. Очень сомневаюсь, что Юлиан вообще мог побывать здесь после того, как захватил трон. А до того он был правителем именно этой части Галлии. К тому же императором он пробыл недолго. И надписи, которые можно твердо связать с ним, встречаются редко.

— А почему ты думаешь, что эту надпись не могли сделать катары? Ведь ее мог… э-э… подделать кто угодно. Ведь мог, верно? Что тогда?

— Тогда сообщи о ней Дэну Рэтеру[30].

— Кому?

— Я пошутил.

Лэнг нахмурился. Или он неправильно понял латынь, либо что-то было утеряно или специально зашифровано.

Слушая краем уха посвистывание ветерка в проломе свода пещеры, Лэнг медленно вел пальцем перед глазами, в очередной раз перечитывая надпись.

— Ну, и что это значит? — спросила Герт.

— Не могу точно сказать. Например, непонятно, что означает слово accusat. У него нет окончания. Осыпалось. То ли он обвиняет, то ли его обвиняют. То же самое со словом regi. Дворец, существительное женского рода, первого склонения, и производные от него. Но без последних двух или трех букв я могу только гадать, идет ли речь о чем-то, относящемся к дворцу, или имеется в виду «во дворце» и тому подобное.

Герт отлично понимала, что окончания существительных могут обозначать не только род существительного, но и его именительный, родительный, дательный или винительный падежи. У немцев до сих пор сохранились окончания, указывающие на то, является ли слово подлежащим или дополнением, хотя в устной речи их часто опускают. В английском от этого остались только «’s», обозначающее принадлежность кому-то или чему-то и «s» или «es», указывающие на множественное число.

— Скажи, а в латыни не бывает того же, что в немецком, когда нужно прочесть фразу целиком, чтобы можно было расставить слова в таком порядке, который имел бы смысл по-английски? — спросила Герт.

— Нет, — коротко ответил Лэнг. Он был так погружен в обдумывание текста, что ему было не до лингвистических дискуссий.

В немецком языке, особенно в сложных предложениях, глаголы часто собираются в конце, так что читателю приходится подыскивать связанные с ними обороты и решать, какой из них кажется более осмысленным. Ну, и множество других подобных хитростей. В общем, немец будет на железнодорожную станцию быстро пойти. Только так и не иначе.

— Света маловато, не могупрочитать все целиком, — сказал в конце концов Лэнг, опустив фонарь. — Если бы ты мне посветила… Медленно веди лучом от начала к концу строчки, я перепишу все слова, а потом мы их сфотографируем.

Чтобы тщательно скопировать надпись, подчеркивая отсутствующие или слишком сильно испорченные для того, чтобы их можно было наверняка распознать, буквы, Лэнгу потребовалось минут десять. Потом он взял купленный накануне фотоаппарат, сделал два снимка прямо спереди, отошел правее, чтобы тени сделали буквы более четкими, «щелкнул» надпись еще дважды и повторил то же самое, перейдя левее.

Сделав несколько шагов вперед, чтобы сфотографировать надпись крупным планом, он вдруг остановился и вопросительно взглянул на Герт. Ответом ему послужил столь же недоуменный взгляд. Оба уловили чуть слышный звук, столь неожиданный здесь, что они не сразу поверили своим ушам, — тарахтение винта маленького вертолета, приводимого в движение не мощной турбиной, а двигателем внутреннего сгорания. Какая срочная нужда могла возникнуть в этом сонном сельском районе, чтобы кто-то решился потратиться на вертолет?

Ответ они получили очень скоро, когда звук приблизился и стал доносился прямо сверху. Оба дружно взглянули туда, где в неровном проломе свода пещеры светлело небо. В зависшем на его фоне, подобно громадному насекомому, летательном аппарате Лэнг узнал одну из малых моделей Сикорского, используемых в качестве личного транспорта по всему миру. Жаль только, что оттуда, где находился Лэнг, нельзя было разглядеть ни опознавательные знаки, ни номер машины.

— Какой?..

Лэнг осекся, не договорив, увидев, как из открытой двери вертолета высунулся человек с лицом, закрытым большими очками, и что-то бросил. Предмет выделялся на фоне неба какие-то доли секунды, но Лэнгу этого времени хватило.

Рейлли толкнул Герт в одну из естественных ниш в стене — ненадежное укрытие, но это лучше чем ничего, — и замер, услышав звук падения. У него не было и пяти секунд; возможно, времени было даже гораздо меньше — если человек в вертолете был достаточно опытен и хладнокровен, чтобы досчитать до двух или трех и лишь после этого бросить гранату, чтобы та взорвалась почти в момент падения. На расстоянии не больше фута от себя Лэнг увидел на полу пластмассовый цилиндр длиной дюймов восемь-девять. Одним четким движением Рейлли подхватил его и швырнул в сторону выхода из пещеры. Прежде чем броситься плашмя, не думая об острых камнях, он успел увидеть, как предмет описал плавную параболу в воздухе.

Лэнг так и не понял, успел ли он упасть, или земля раньше содрогнулась от взрыва, и в пещеру, жужжа, как рассерженные пчелы, полетели осколки раздробленных камней.

Мгновенно вскочив на ноги, он метнулся туда, где стояла Герт, мотая головой, чтобы вернулся слух.

— Что за?..

Лэнг толкнул ее к выходу.

— Потом.

Сейчас не было времени объяснить, что он узнал в брошенном с вертолета предмете наступательную ручную гранату «МК3А2», или попросту «марк»; ее невозможно было спутать со знаменитым «ананасом» осколочного действия, остававшимся практически неизменным со Второй мировой войны. У гранаты, выбранной для нападения неизвестными врагами, также имелись предохранительная чека, предохранительная рукоять и точно такое же время задержки, но, в отличие от «ананаса», ее основным поражающим фактором служил не разрывающийся на кусочки чугунный корпус, а мощный заряд взрывчатого вещества в пластиковой оболочке. Выбор такого оружия четко объяснял план убийц: при помощи заряда гранаты обрушить пещеру и, если он и Герт не будут убиты осколками камней, похоронить их там заживо. В любом случае их должны были бы найти очень нескоро, а то и вовсе никогда.

Рука об руку они помчались через крепостной двор. Раздавшийся позади слегка приглушенный взрыв дал им понять, что люди в вертолете не отказались от своего намерения.

Зловещая тень вертолета догнала их на подступах к шахте; она неторопливо наползала, будто говорила, что спасения нет. Лэнг огляделся по сторонам. Попытка спуститься через узкий проход была бы равносильна самоубийству. Даже если шахта не обрушится от близкого взрыва, все равно в ее тесном стволе не удастся укрыться от падающих камней. А между входом в шахту и пещерой раскинулась открытая площадка, равномерно усеянная аккуратно обтесанными камнями, из которых когда-то слагалась стена. И ни деревца, ни кустика, ничего, что можно было использовать как укрытие.

Из вертолета снова высунулся пассажир, вниз полетела еще одна граната, и Лэнг опять швырнул Герт на землю, постаравшись прикрыть ее сверху своим телом. От последовавшего взрыва, казалось, у него сотряслись даже зубы, но он остался жив, а что могло быть лучше? И пропахший кордитом воздух, вновь заполнивший легкие, покореженные пламенем, показался чуть ли не сладким.

Не успел закончиться град каменных осколков и осесть поднявшаяся пыль, как Герт столкнула Лэнга с себя и вскочила на ноги. Идеальная цель для осколков от следующей гранаты, она должна была вот-вот полететь вниз. Лэнг попытался схватить Герт за лодыжку, промахнулся и тоже поднялся, чтобы остановить свою спутницу. Вот только ноги отказывались повиноваться и двигались как-то очень уж неторопливо. Впрочем, тогда все казалось ему замедленным, словно в кинофильме, снятом «рапидом».

Изящно, как в балете, Герт извернулась, выхватила из-за пояса «глок» и вскинула его вверх, так, что он превратился в продолжение ее сложенных вместе протянутых рук. Человек в вертолете тоже действовал обеими руками — в одной держал гранату, а другой выдергивал чеку. В тот же миг, когда он развел руки, чтобы швырнуть мощную гранату прямо в Герт, раздались два выстрела; они последовали один за другим так быстро, что почти слились в один. Мужчина, только что высунувшийся из вертолета, выпрямился; его рот раскрылся, изобразив идеальную букву «О», как будто он изумился или тому, что в его лбу, точно над каждым глазом, появились две аккуратные точки, или тому, что граната так и осталась зажатой в его руке. А потом он упал внутрь вертолета.

Лэнг громко закричал, предупреждая Герт о том, что сейчас должно было неминуемо случиться.

Некоторое время, казалось, целую вечность, не происходило ничего. А потом вертолет превратился в оранжевый пламенный шар, стремительно ринувшийся к земле. Ударной волной от взрыва Лэнга швырнуло на спину. Последнее, что он запомнил, прежде чем в глазах у него потемнело, было зрелище того, как пламя окуталось маслянистым черным облаком.

Лэнг решил, что потерял сознание лишь на несколько секунд. Очнувшись, он сел и осмотрелся. Взрывом его повалило навзничь, благодаря чему он и спасся от шквала летящих обломков. Вокруг него валялись продолжавшие дымиться искореженные куски металла. Дрожа всем телом, он поднялся на ноги и понял, что не все, что его окружало, было неорганического происхождения. Когда он переступил через обугленную человеческую руку, на пальце которой еще блестело обручальное кольцо, к горлу подступила желчь.

— Герт!

Ответа он не услышал.

Сглотнув, чтобы подавить и подступающую тошноту, и нарастающую панику, Лэнг заставил себя приступить к тщательному поиску и принялся по спирали осматривать площадку. Через несколько минут его надежда начала затухать, как свеча на ветру. Через двадцать — умерла.

Взрывы могут творить сверхъестественные вещи, говорил он себе. В воспоминаниях людей, переживших бомбежки Лондона во время Второй мировой, встречались рассказы и о женщинах, единственный ущерб для которых после чуть ли не прямого попадания бомбы, состоял в том, что с них до последнего клочка сорвало одежду, и о мужчинах, обнаруженных под грудами обломков вдали от тех мест, где они находились, когда началась бомбежка. Без сомнения, все это была чистая правда, вот только Герт здесь не было — ни обнаженной взрывной волной, ни одетой.

Отчаяние превратилось в страх — страх, что он найдет ее или, что будет еще хуже, какую-нибудь ужасную часть ее тела. Эта мысль, наконец, сломила его волю. Лэнг опустился на колени и изверг все, что было у него в желудке.

Наконец он поднялся на ноги, качаясь, как пьяный; в опустевшем желудке все еще продолжались болезненные спазмы. От слез пещера и окружающие белые холмы расплывались перед глазами. Никогда еще Лэнг не чувствовал себя настолько одиноким, как на этой вершине, отделенной океаном от его дома. Такого с ним не было даже после смерти Дон. Тогда у него, по крайней мере, было много времени, чтобы приготовиться. Герт он лишился в одно мгновение.

Лэнг вскинул голову и уставился в небо; его голубизна была столь безмятежна, что трудно было поверить, что лишь несколько минут назад здесь бушевала смерть. А потом он заставил себя на некоторое время отстранить всепоглощающую скорбь в сторону и начать думать так, как его учили много лет назад.

Даже в столь отдаленной местности кто-то обязательно должен был услышать взрывы и, вероятно, увидеть огонь и дым от сгоревшего вертолета. Следовало исходить из того, что власти уже оповещены и направляются сюда. Останки находились в таком состоянии, что, даже для того, чтобы установить число погибших, потребуется не один месяц, не говоря уж о том, чтобы идентифицировать трупы. Это, пожалуй, можно будет сделать только при помощи анализа ДНК. Если же характеристики ДНК погибших не были зарегистрированы, те пополнят список неопознанных трупов, и только.

Лэнг двигался механически, следя за тем, чтобы его мысли оставались сосредоточенными на том, что необходимо сделать. Наклонившись, он поднял фотоаппарат, так и лежавший там, где Лэнг выпустил его из рук, когда с вертолета бросили первую гранату. Как ни странно, аппарат остался цел. При помощи безмятежно висевшей на своем месте веревки Рейлли быстро спустился по шахте. Открыв багажник автомобиля, вынул сумку Герг — и на миг утратил контроль над собой, вспомнив, как постоянно подшучивал по поводу того, что это не дамская сумочка, а настоящий мешок, и по его щекам побежали слезы. Осмотрев содержимое сумки, чтобы удостовериться в том, что там не осталось ничего важного, он положил ее туда же, где она лежала. Потом, сев на переднее сиденье, открыл перчаточный ящик и взял оттуда паспорт Герт. Вовсе не нужно, чтобы ее имя было связано с этим происшествием.

Арендованный автомобиль был оформлен на имя Джоэла Коуча. Его паспорт и человеческие останки, обнаруженные на горе, должны сделать Лэнга Рейлли официально мертвым — по крайней мере, до тех пор, пока анализ ДНК не докажет обратное. А это значит, что франкфуртская полиция, если не весь Интерпол, на некоторое время успокоятся.

А Джоэл Коуч будет мстить.

Он в последний раз взглянул на вершину — над ней все еще поднимался дым, — стиснул кулаки и произнес вслух сквозь сжатые зубы:

— Ну, вы, подонки! Проклятые подонки! Я пока не знаю, кто вы такие, но вам в одном мире со мною не жить. И я не отступлю!

Оттого что эта угроза была не пустыми словами, у него чуть-чуть отлегло от сердца. Лэнг уже сумел отыскать убийц своей сестры и племянника, и, если придется, до конца дней своих будет преследовать тех, кто виновен в смерти Герт.

Его рука, словно по собственной воле, нырнула в карман, где лежал лист бумаги с латинским текстом. На сей раз он доберется до них! По крайней мере, теперь у него была отправная точка.

Сунув в карман ключи от автомобиля, Лэнг зашагал прочь от «Мерседеса» по узкой проселочной дороге.

Он отошел почти на милю, когда навстречу ему, сверкая мигалками и завывая сиренами, промчались две полицейские машины. Еще через несколько минут он ехал на выстланном соломой прицепе трактора. Повернувшись спиной к сидевшему за рулем французу, Лэнг позволил себе немного расслабиться, и его затрясло от беззвучных рыданий.

Глава 18

Франкфурт-на-Майне, Мозельштрассе, 141,
на следующий день
Риверс прижал ладони обеих рук к столу и уставился на свои пальцы.

— Герт погибла? Ты уверен?

Лэнг устало кивнул.

— Почти ничего не осталось. Даже и не опознать без анализа ДНК.

Риверс взглянул на него, не поднимая головы, отчего еще больше стал похож на хищного зверя.

— Но ты хорошо искал, да?

Лэнг знал, что он ни в чем не виноват, но не мог отогнать от себя чувство, что чего-то он недосмотрел или недоделал.

— Кроме пещеры, спрятаться было негде. Если бы она оказалась в пещере, я увидел бы ее.

— И ты все так же намерен найти сучьих детей, убивших Хаффа. — Это был не вопрос, а утверждение. — Видит бог, я и сам подключился бы к этому делу, но вся эта вашингтонская сволочь не даст на это ни цента. Тут я ничего не могу поделать, хотя уверен, что на безопасность Соединенных Штатов и наших агентов следовало бы отсыпать чуть побольше бабок, чем на финансирование какого-нибудь сраного музея репы в какой-нибудь сраной Айове.

— Вы совершенно нравы, намерен. Когда я узнаю, кто это сделал, то выйду и на тех, из-за кого погибла Герт.

— Если так, то выкладывай, чем я могу тебе помочь.

Лэнг пожал плечами; на фоне случившейся трагедии его нынешние пожелания казались сущей мелочью.

— Я хотел бы сохранить документы Коуча и, если можно, получить еще какие-нибудь — желательно, гражданина какой-нибудь из стран ЕС. Что касается кредитных карточек, я могу дать гарантии, что…

Руководитель станции ЦРУ перебил его, не дав договорить.

— Выкинь из головы кредитные карточки, — сказал он, подняв руку. — Черт с ним, с сокращением бюджета. Когда дело касается мерзавцев, убивающих наших людей, мы не жмотничаем. Ты ведь не забыл об этом?

Лэнг действительно хорошо помнил, что в восьмидесятые годы по Управлению циркулировало немыслимое количество объяснительных записок — для их изготовления, вероятно, извели все леса в какой-нибудь не самой маленькой стране, — в которых, на случай очередного запроса из конгресса, содержались оправдания всех хоть мало-мальски необычных расходов. Очевидно, с тех пор действительно были осуществлены какие-то мирные инициативы. Или политиканы переключились на другие вопросы.

— И как ты намерен искать тех, кто тебе нужен?

Лэнг откинулся на спинку кресла и пожал плечами.

— На стене пещеры была надпись — что-то об обвинениях и дворце единого Бога.

— Ты серьезно рассчитываешь отыскать преступную организацию при помощи какой-то религиозной белиберды?

Лэнг глубоко вздохнул; он хорошо понимал, что ему сейчас предстоит.

— Надпись была сделана в четвертом веке; когда Скорцени грабил пещеру, она там, естественно, была. Он видел те же слова, что и я.

— Ну, и?..

— Я могу прочитать надпись и понять слова. А потом необходимо выяснить, что они означают. Думаю, немцам это удалось. Если я разберусь, куда ведет эта надпись, то, возможно, узнаю, кто старается не допустить меня до этих знаний.

Риверс посмотрел на стакан с ручками и карандашами, стоявший у него на столе, вынул оттуда одну из ручек и принялся крутить ее в пальцах, словно фокусник, собирающийся исполнить трюк.

— Ты, что же, считаешь, что эти падлы разделались с Хаффом и Герт только для того, чтобы сохранить какой-то религиозный секрет, насчитывающий полторы тысячи лет с хвостиком от роду?

— Другой зацепки у меня нет. — Лэнг не считал необходимым рассказывать о том, что год назад его чуть не убили люди, хранившие еще более древнюю тайну. — Или это, или существует какая-то организация, старающаяся прикрыть делишки старых нацистов и не позволить их опознать.

Представитель Управления положил ручку обратно в стакан и посмотрел на Лэнга странноватым взглядом, каким, возможно, разглядывал бы душевнобольного.

— Мне так не кажется, но…. — Он выдвинул ящик стола и запустил туда руку. — Еще одно. — Он выложил на середину стола темный квадратный предмет. — Возьми-ка вот это.

Лэнг взял.

— «Блэкберри»? Спасибо, конечно, но у меня уже есть такой.

— Со встроенными скремблированием и джи-пи-эс? Вводишь трехзначный код, нажимаешь кнопку, и мы не только узнаем, где и когда насрали в вентиляционный короб, но и кто это сделал. Это особая модель, разработанная специально для нас.

Лэнг опустил смартфон в карман.

— Но ведь если в Управлении узнают, что вы дали мне эту машинку, вам чертовски нагорит.

Риверс ухмыльнулся, подался вперед и сообщил, доверительно понизив голос:

— А также и паспорт, и удостоверение личности. Черт возьми, в моем возрасте не особенно боишься, что тебе подпалят задницу. Знаешь, признаюсь тебе: если уж по правде, мне самому очень хотелось бы узнать, кто прихлопнул нашу малышку.

Лэнг невольно мельком подумал о том, что Герт вряд ли понравилась бы такая фамильярность.

— Спасибо за участие.

— Участие? Я действительно очень хочу тебе помочь.

Лэнг поднялся, решив, что беседа закончилась.

— Тем более спасибо. Я буду глубоко признателен за любую помощь, какую вы сочтете возможным мне оказать.

Риверс тоже поднялся и протянул ему руку.

— Знаешь, какая разница между участием и соучастием?

Лэнг промолчал.

— Я по утрам ем яичницу с беконом. Так вот, курица в этом блюде участвует, а свинья — соучаствует.

Да, в Штате одинокой звезды[31] есть комики, ничуть не уступающие Джею Лено[32].

Глава 19

Франкфурт-на-Майне, Дюссельдорф-ам-Наутбанхофштрассе,
вечер того же дня
Лэнг лежал на кровати, уставившись на абстрактные узоры, нарисованные трещинками на потолке, и не видел их. Он не замечал пляшущей игры разноцветных бликов, запускаемых в единственное окно неоновыми вывесками и световой рекламой магазинов сексуальных товаров, порнографических кинофильмов и дешевых ресторанов. Если бы его спросили, как называется эта богом забытая гостиница возле железнодорожного вокзала, где он снял номер на ночь, вряд ли он сумел бы ответить.

Он был слишком поглощен жалостью к самому себе.

Сначала его жена, Дон, затем сестра и племянник. Теперь Герт. Всех унесло, все ушли из его жизни, как будто его бытие представляло собой какую-то космическую дверь, через которую можно было пройти лишь в одну сторону. И, никогда не будучи ни религиозным, ни суеверным, он со страхом ждал, какой еще кирпич свалится ему на голову, почти уверенный в том, что это случится.

Герт. Когда она описывала пируэт, демонстрируя новое платье, белокурые волосы окружали ее лицо, как светящийся ореол. Лэнг обонял ее мускусный аромат во время любовных ласк и чувствовал умиротворяющее тепло ее тела рядом с собою. Сам того не замечая, посмеивался над ее грамматическими промахами и ошибками в употреблении идиоматических выражений. А их беседы с острыми выпадами и остроумными парированиями… А аппетитные ароматы блюд, приготовленные ею неожиданно умело… Все это ушло.

Ушло навсегда.

Лэнг спросил себя, страдал бы он так, если бы она все-таки согласилась выйти за него замуж. Может быть, страдал сильнее или, напротив, меньше? И решил, что так же.

Если ему когда-либо требовалось утешение, так это сейчас. Он поднял руку с часами и, прищурившись, посмотрел на циферблат. В Атланте было чуть больше пяти дня. Встав с кровати, Лэнг подошел к противоположной стене, где заряжался «блэкберри», отсоединил аппарат от зарядного устройства, просмотрел «записную книжку», вернулся на кровать и нажал кнопку вызова.

Всего лишь через два гудка ему ответили. Слышимость была настолько хороша, что нельзя было и подумать, что его и собеседника разделяет океан.

— Фрэнсис?

— Это же мой любимый еретик! — услышал он радостный возглас.

Лэнгу сразу сделалось легче.

— Фрэнсис, у меня плохие новости.

Он рассказал ему обо всем, что случилось после смерти Хаффа, не упомянув лишь об Управлении. Зато в подробностях описал события в Монсегюре.

— Вы уверены, что она погибла?

Гнев полыхнул в нем, как молния, и так же быстро угас. Уже вторично за несколько часов ему задают этот вопрос. Неужели они думают, что он счел Герт мертвой и бросил ее там?

— Фрэнсис, я твердо знаю лишь одно: я не смог найти ее на этой проклятой вершине. Самым крупным, что я видел, оказалась кисть руки, принадлежавшая, между прочим, не ей.

Последовавшая пауза так затянулась, что Лэнг подумал было, что связь прервалась. Но затем услышал:

— И что вы собираетесь делать?

Ответ на этот вопрос у Лэнга был давно уже готов.

— Отыскать тех, из-за кого это случилось.

— А разве не лучше ли было бы предоставить это дело полиции? — с искренним беспокойством осведомился Фрэнсис.

Лэнг сдержал просившийся на язык резкий ответ и заставил себя говорить спокойнее.

— Мне никак нельзя идти во французский полицейский участок и заявлять, что на моих глазах были убиты три человека, если не больше. Если лягушатники начнут расследование, они наверняка узнают, что меня разыскивает полиция во Франкфурте, а может быть, и в Гейдельберге.

— Лэнг, стремление совершить месть — неразумно.

— Фрэнсис, я знаю, что призывать к милосердию и прощению — ваша обязанность, но сейчас мне совершенно не хочется подставлять вторую щеку.

Снова молчание.

— Лэнг, вы знаете, что я готов помочь вам всем, что в моих силах. Я тоже любил Герт. И буду молиться за ее душу.

— Лучше помолитесь за тех, кто ее убил — когда я их найду.

— Эта надпись на стене пещеры… Вы считаете, что она может вам пригодиться?

Лэнг отлично понимал, что этот вопрос задан только для того, чтобы увести его от разговора о Герт.

— Точно не знаю. Кстати, почему бы вам не записать ее? Посмотрим, что вы сможете сказать.

Он диктовал не спеша, старательно произнося окончания существительных.

— Готово, — сказал Фрэнсис. — С ходу можно перевести, как «Юлиан император приказывает, чтобы обвинения против царя иудеев были погребены во дворце одного бога». А может быть, «единого». Не слишком-то понятно, к тому же без окончаний трудно сказать что-то наверняка. Вы уверены, что не спутали склонения?

Священник не удержался от привычного подтрунивания над собеседником, и Лэнг решил, что все равно ему необходимо каким-то образом преодолеть свою скорбь.

— Declamo bona verba.

— Я вовсе не хотел сказать, что вы говорите не те слова. Просто у вас к классическому языку примешивается южный акцент, и вашу дикцию не всегда легко понять. Вы говорите… — На сей раз Лэнг точно знал, что он улыбнулся. Священник мог творить чудеса. — …ore rotundo[33], так Гораций отзывался о хороших ораторах.

— А как насчет solus dei и царя иудеев?

— Бесспорно, когда Христа распяли, Его называли в насмешку царем иудейским, но ведь фраза могла относиться и к какому-нибудь настоящему царю из Ветхого Завета — скажем, к Давиду или Соломону. Точно так же о «едином Боге» могли говорить не только христиане, но и евреи, и мусульмане.

Лэнг задумался. Потянулся, потом сказал:

— Тут возникают сложности. Ведь Юлиан отменил законы Константина, предоставлявшие христианам право исповедовать свою религию. Он ненавидел их, понимая, что они склоняют Рим отречься от исконного пантеизма[34].

— А что еще можно о нем сказать?

— Как и все образованные римляне, он любил загадки, и мне кажется, что здесь мы имеем дело с одной из них. Что такое дворец единого бога?

— В христианской концепции это могли бы быть небеса, — предположил Фрэнсис.

— Но как можно похоронить кого бы то ни было на небесах? Мне кажется, что здесь должно быть какое-то другое, более прозаическое толкование.

— Мы могли бы подробнее обсудить это за обедом у Мануэля.

И Лэнга внезапно пронзила тоска по дому; насколько он мог припомнить — впервые. Никогда еще пережаренная еда и атмосфера псевдоинтеллектуализма не казались ему в мыслях столь привлекательными. Он понял, что будет делать.

— Забронируйте для нас кабинку на послезавтрашний вечер. Я еду домой.

Глава 20

Атланта, Джорджия, станция Линдберг («МАРТА»[35]),
через два дня
Когда Лэнг вышел из поезда, организм подсказывал ему, что пора ложиться спать, хотя солнце еще и не думало заходить. Он, конечно, мог поехать на такси, но поезд из аэропорта, как он решил, будет чище, чем такси, и к тому же там ему не придется объясняться с водителем, понимающим только суахили, тутси или какие там еще есть в Африке языки и диалекты. Вероятно, думал Лэнг, городское Бюро такси, придерживаясь тех традиций, позволяющих считать Атланту Меккой для защитников гражданских прав, считали, что требовать от водителей с лицензией знания английского языка будет дискриминацией.

Поднявшись на эскалаторе, Лэнг отыскал водителя, понявшего — по крайней мере, так показалось Лэнгу, — названный адрес «Пичтри-род», и сел на заднее сиденье.

Рейлли не рассчитывал, что его кто-то будет встречать, и, уж конечно, не мог ожидать, что этим займется спецназ.

Едва такси въехало на кольцевую подъездную дорожку возле дома, как сзади возник полицейский автомобиль, а спереди дорогу перегородил полицейский же фургон. Консьерж и соседи Лэнга, испуганно разинув рты, смотрели, как десять человек в бронежилетах, шлемах и куртках с надписями, говорящими об их принадлежности к полиции, ФБР и Службе федерального маршала, нацелили десять пистолетов-пулеметов «ингрэм мак-10» на перепуганного водителя, как будто его пассажиром был сам Усама бен Ладен. Лэнг быстро оглянулся назад — как раз вовремя для того, чтобы увидеть одетого в обычный костюм худощавого чернокожего мужчину, выходившего из третьего автомобиля, не имеющего каких-либо опознавательных знаков.

Ему сразу все стало ясно, Федеративная Республика Германии официально выразила свое неудовольствие его поведением в аэропорту, оформив запрос о выдаче нарушителя.

Подняв руки, он вылез из такси.

— Рад снова встретить вас, детектив.

Морз зловеще усмехнулся и дал знак вооруженным людям.

— Не-ет, мистер Рейлли, уж поверьте, теперь мой черед радоваться. На этот раз вы увязли в неприятностях по самую задницу. У нас, у «кистоунских копов», давно уже лежит международный запрос на ваш арест; мы только ждали, когда вы заявитесь. Ну, а вы, чего и следовало ожидать, вперлись в аэропорт, как к себе домой.

Лэнг мысленно дал себе пинка. Предъявив паспорт иммиграционному контролю, он сразу же избавился от всей маскировки — от очков, ватных тампонов за щеками и корсета. В нем он казался фунтов на двадцать-тридцать тяжелее собственного веса. А одними белокурыми волосами камеры наблюдения не обмануть.

Двое полицейских грубо повернули Лэнга, заломили ему руки за спину и надели на него наручники.

Пока Рейлли обыскивали, он приветливо улыбнулся чернокожему детективу, хотя то, что он сейчас чувствовал по отношению к полицейскому, отнюдь нельзя было назвать дружелюбием и радостью от встречи.

— Я буду вечно благодарен вам за предоставленную возможность совершить еще одну поездку в прекрасную Германию.

Морз кивнул.

— Рад оказать услугу, мистер Рейлли. В городе без вас станет куда спокойнее.

Один из полицейских доложил, держа на ладонях содержимое карманов Лэнга:

— Все чисто. Ключи, бумажник, два «блэкберри».

Морз изобразил удивление.

— Два таких дорогих телефона? Зачем вам столько, мистер Рейлли?

— У каждого адвоката должно быть два телефона, чтобы он мог держать по одному у каждого уха. Не могли бы вы попросить ваших громил расплатиться вместо меня за такси?

— На этот счет можете не волноваться. И чемодан ваш вынут, и даже в квартиру вашу его отнесут.

Лэнг про себя порадовался тому, что, избавившись от маскировки, убрал паспорт на имя Коуча в чемодан. Если бы выяснилось, что он путешествовал по фальшивому паспорту, ему пришлось бы не одну неделю, а то и несколько месяцев отбиваться от каверзных вопросов Государственного департамента, Службы безопасности транспорта и целой кучи всяких других бюро, агентств и управлений, о которых он даже и никогда не слышал.

В полицейской машине пахло лизолом и рвотой.

На Гарнет-стрит, немного южнее центра города, находилась тюрьма или, как ее называли на современном политкорректном языке, Центр предварительного содержания задержанных города Атланты. Такое название не соответствовало действительности. Мало того, что там содержали местных негодяев, так еще и федеральное правительство временно арендовало часть помещений для своих собственных постояльцев. Модерновый изогнутый фасад красного кирпича соседствовал с потрепанными бетонными зданиями; оживляли их только многочисленные неоновые вывески многочисленных поручительских контор, занимавшихся освобождением арестованных под залог: «Городская залоговая компания», «АВС залоги», а самым оригинальным среди названий этих контор было «Рожденные свободными — залоги».

Впрочем, новым здание казалось лишь снаружи. Внутри на полах был уже истертый линолеум, на стенах красовались утомительно однообразные надписи, а дезинфектантами пахло так сильно, что у Лэнга выступили на глазах слезы. Он нисколько не удивился тому, что двоим охранникам даже не потребовались ключи. Они спокойно открывали решетчатые двери, хотя, по идее, их следовало держать запертыми на десяток замков. Запоры были давно сломаны обитателями — возможно, теми же самыми, кто выбил половину стекол в забранных изнутри решетками окнах. Вероятно, именно это имел в виду бывший губернатор, когда говорил, что для пенитенциарной системы требуется совсем другой контингент заключенных.

Лэнга заставили раздеться донага, внимательно осмотрели одежду и выдали взамен дорогих замшевых туфель шлепанцы на картонной подошве; вместо брюк и рубашки поло, к которым прицепили бирки, Лэнг получил ярко-оранжевый комбинезон без пояса, рассчитанный на человека куда более массивной комплекции. После этого его руку сковали с ногой и подняли в лифте, провонявшем человеческим потом.

— Эй, — обратился он к одному из двоих надзирателей, — мне ведь можно позвонить по телефону, верно?

Надзиратель, к которому он обращался, высокий мускулистый чернокожий мужчина, даже не оторвал взгляда от дощечки с кнопками этажей.

— Можешь звонить по телефону, сколько хошь. Будет тебе и телефон-автомат в комнате отдыха. Можешь четыре часа в день в телевизор пялиться, в шашки-шахматы играть, журналы читать.

— В общем, прям тебе клуб по интересам, — глумливо добавил второй.

— Телефон-автомат? — переспросил Лэнг. — Так ведь у меня отобрали всю мелочь и вообще все, что было в карманах.

— Отобрали? Вот ведь беда какая, — отозвался, продолжая разглядывать кнопки, высокий.

Оба надзирателя захихикали; по-видимому, это была у них дежурная шутка.

Лэнгу приходилось много раз посещать здесь своих клиентов, но он видел лишь просторные и совершенно безликие комнаты для свиданий, где заключенные могли без помех беседовать со своими адвокатами; никогда еще он не видел изнутри многоэтажных тюремных корпусов с четырехъярусными рядами клеток, выходивших на узкие проходы-мостики. Не имел он представления и о неутихающем гуле, в котором сливались разговоры, крики и проклятия; звук только усиливался здесь, в ограниченном пространстве.

Один надзиратель шел перед Лэнгом, второй — позади. Передний, обритый наголо, вдруг остановился и принялся перебирать ключи на прицепленном к его поясу кольце. Лэнг посмотрел на дверь камеры и сразу заметил, что замок состоял из двух частей — обычного замка, открывавшегося ключом, и электрического, по всей вероятности, встроенного в систему, позволяющую одновременно открывать или запирать все двери в этой части тюрьмы.

С мягким щелчком язычок замка отодвинулся, и один из тюремщиков наклонился, чтобы освободить ноги Лэнга; второй в это время отступил, чтобы заключенный не смог неожиданно наброситься на него. Но вот ноги освобождены, наручники сняты, и Рейлли втолкнули в камеру. За спиной, теперь уже громче, лязгнул запираемый замок.

Камера была футов десяти в длину и столько же в ширину. К одной стене были приделаны двухэтажные нары. Около другой на полу лежали два матраса. Дополняли обстановку железный умывальник с раковиной и унитаз без сиденья. В дальней стене под самым потолком имелось узкое окно; сквозь стекло, мутное от многолетней грязи, слабо пробивался солнечный свет.

В прошлом Лэнг не раз читал о том, как успешно сбежать из тюрьмы. Получалось, будто сделать это не сложнее, чем выехать из какого-нибудь средней руки отеля, вроде «Холидей инн». Однако те, о ком он читал, бежали явно не из этих камер. Один якобы обманул охранника, внушив ему, что перед ним не он, а кто-то совсем другой; еще один просто положил швабру и метлу и вышел через неохраняемую зону. Но своим успехом они были обязаны не состоянию здания, а плохой организации охраны, беспечности надзирателей и вообще бестолковости, царившей в этих тюрьмах.

Впрочем, решил Лэнг, вряд ли он пробудет здесь столько времени, чтобы можно было отыскать слабости в этой системе.

Опустившись на нижнюю койку, он уставился в противоположную стену, но видел перед собой не выщербленную грязную штукатурку, а горы юго-западной Франции, вертолет, превратившийся в шаровую молнию, и дымящееся каменное крошево.

Герт… Ее больше не было.

Невозможно…

Его мысли прервали гудение электронного и лязг механического замков. Подняв голову, Лэнг увидел троих мужчин — один из них был белым, двое других чернокожими, — стоявших перед входом в камеру. Одетые в такие же оранжевые комбинезоны, как и у него, они дождались, пока дверь откроется полностью, а потом одновременно шагнули в камеру.

Плохо представляя себе тюремный этикет, Лэнг поднялся.

Более крупный из двоих чернокожих был обрит наголо, как и тот тюремщик, сопровождавший Лэнга в камеру. Рост его заметно превышал шесть футов, бицепсы угадывались даже сквозь мешковатые рукава комбинезона. Лэнг решил, что он весит побольше двухсот пятидесяти фунтов. Нахмурившись, он разглядывал Лэнга, как покупатель мог бы изучать лошадь.

— Еще одна белая птаха залетела, — сказал он в конце концов, не обращаясь ни к кому из сокамерников.

Лэнг протянул руку.

— Я Лэнг Рейлли.

Чернокожий верзила уставился на руку Лэнга так, будто тот держал в ладони какую-то мерзость.

— Имена здесь даю я. И попробуй только забыть об этом.

Лэнгу, естественно, доводилось слышать, что в каждой камере был свой глава, пахан. Не было сомнений в том, что сейчас такой пахан стоял перед ним.

Второй чернокожий, далеко не такой массивный, как его соплеменник, и заметно старше, пожал руку Лэнга.

— А я Джонсон, Эдди Джонсон. Ты не особо слушай Лероя. Он сам попал сюда всего часа два назад. А мы с Уилбуром, — он указал на белого, — проживаем тут уже не первый месяц.

Уилбур был малорослым, похожим на грызуна человечком. Оттопыренные уши еще усиливали это сходство. Под одним глазом у него краснел еще не успевший почернеть синяк, а на распухшей губе запеклась кровь. Лэнг предположил, что совсем недавно Уилбуру здорово досталось. И даже догадывался, от кого.

— Эй, ты, бледный! — рявкнул Лерой. — Чего расселся на моей шконке?

— Вообще-то, это моя кровать, — вставил Уилбур и осекся под злобным взглядом Лероя.

Лэнг посмотрел громиле прямо в глаза — как он знал из книг и из слухов, в тюрьме это означало вызов — и спокойно сказал, чуть раздвинув губы в улыбке:

— Дружище, ты здесь всего на несколько часов больше меня, так что вряд ли можно говорить о старшинстве.

Лэнг решил, что, если предстоят неприятности, лучше будет им случиться сейчас, а не когда он отвернется или уснет.

— Плевать, сколько я тут торчу, понял, белый пацан? — загремел Лерой. — Я тут самый крутой, и ты будешь жить, как я прикажу! Ясно?

Как по команде Уилбур и Эдди Джонсон убрались подальше — в крохотной камере это означало верхние нары. Если у Лэнга и могли быть сомнения насчет того, что сейчас произойдет, то при виде встревоженных лиц сокамерников они мгновенно рассеялись.

Если бы Лэнг не был готов к нападению, Лерой своим ударом только что не оторвал бы ему голову. Но Рейлли уклонился вправо, распределив свой вес на обе ноги. Еще много лет назад он твердо усвоил, что никто, даже чемпион по боксу, не способен нанести размашистый удар так, чтобы при этом на мгновение, пока его тело тянется за ударом, не утратить равновесия. И, не дав Лерою выпрямиться, он повернулся на левой ноге, перенеся свой вес на правую, и всем этим весом нанес удар противнику ребром полусогнутой ладони под нижнее ребро. Результатом такого удара должна была оказаться не только сильная, парализующая боль, но и временный спазм легкого.

Лерой рухнул на пол, как говяжья туша, сорвавшаяся с крюка мясника, и забился в корчах, пытаясь одновременно и глотнуть воздуха и, со сдавленным стоном, выдохнуть его.

Не отдавая себе в том отчета, Лэнг слышал, что шум за пределами камеры нарастал, и на этот шум вскоре должны прибежать надзиратели. И потому хотел покончить с делом как можно скорее.

Шагнув к лежавшему на полу противнику, он согнул колени, рассчитывая берцовой костью размозжить задире трахею. К его изумлению, Лерой с быстротой, какую трудно было ожидать от такого верзилы, откатился в сторону, и удар Лэнга пришелся в несокрушимый бетон.

Противники поднялись на ноги одновременно.

Лэнг окинул камеру быстрым взглядом. В этой тесноте он мог разве что пытаться сохранить расстояние в несколько дюймов от ручищ Лероя. Учитывая разницу в комплекции, дать ему приблизиться было бы для Лэнга смерти подобно.

Он осторожно покачивался из стороны в сторону, ожидая следующей атаки Лероя. Или, что было бы лучше, прибытия охраны. Время теперь работало на него. В тех камерах, откуда было видно драку, зрители орали так, что надзиратели никак не могли их не слышать.

На губах Лероя пузырилась кровь; было видно, что он еще не может полноценно дышать, но в глазах его не было ни малейшего смятения, равно как и не могло остаться вопросов насчет его дальнейших намерений после того, как он смерил взглядом те жалкие футы, которые разделяли противников. А потом он мотнул головой, как будто принимая решение. Его рука нырнула под комбинезон, а когда появилась обратно, в ней сверкнул металл. Нож. Не грубо сделанная тюремная заточка, нет; черный богатырь сжимал в кулаке самый настоящий стилет, на длинном лезвии которого зловеще играли отблески висевшей под потолком лампы.

Если Лерой только сегодня утром попал в тюрьму, то как, черт возьми, кто-то мог успеть передать ему оружие?

Впрочем, времени для рассуждений не было. Чернокожий громила держал нож в согнутой руке лезвием вперед. Пригнувшись в стойке, позволявшей двигаться в любом направлении, он не сводил глаз с Лэнга, ожидая первого движения; оно должно было бы выдать планы, как он, безусловно, считал, жертвы. При использовании ножа, в отличие от схватки с применением огнестрельного оружия, успех зависит от реакции на движение противника. Агрессивная атака с размахиванием ножом, скорее всего, перерастет в схватку за обладание оружием и не даст желаемого результата.

Другими словами, Лэнг понял, что столкнулся с профессионалом.

Секунды тянулись и тянулись; неизвестно сколько их уже прошло. Лэнг почувствовал, как по его лицу потекли струйки ледяного пота. Ни один, ни другой не желал сделать первый шаг. Лэнга это устраивало. Рано или поздно охрана все же должна была проявиться и обезоружить Лероя. Хотя, имея дело с атлантским управлением исправительных учреждений, следовало ожидать, что это, по всей вероятности, случится намного позже, чем рассчитывал Лэнг. Если вообще случится.

Лерой, по-видимому, думал точно так же. Он начал медленно переминаться с ноги на ногу, рассчитывая вынудить противника сдвинуться с места. Но Лэнг лишь бросил молниеносный взгляд в сторону нар и изогнул колени, как будто и впрямь намеревался отступить туда. Лерой двинулся туда же. Это был даже не выпад, а намек на движение, после которого для возвращения в выжидательную стойку требовалось, самое большее, четверть секунды.

Этого хватило.

Лэнг метнулся к стене напротив нар, перекатился по полу, ухватил пальцами края матрацев и набросил их на себя, изобразив собой подобие бисквитного рулета. А когда Лерой нанес удар, целясь ножом в живот Лэнга, приподнял матрас, так что лезвие проткнуло лишь бязь и вату. В тот же миг Лэнг рванул край матраса на себя, так что рука с ножом ушла вверх, на мгновение оставив открытой всю нижнюю половину тела бандита.

За долю секунды до того, как Лерой мог повторить удар, Лэнг всем своим весом, всеми силами тела и души пнул его в левое колено. Он был вознагражден отчетливым хрустом раздробленной коленной чашечки и рвущегося сухожилия и последующим за этим отчаянным криком боли, перекрывшим шум тюремного корпуса. Нож светящейся кометой пролетел через камеру.

Раньше, чем Лерой успел схватиться за изувеченное колено, Лэнг взял нож в руки. Громила лежал на боку, обеими руками держась за то, что осталось от его колена. Убедившись, что Лерой больше не представляет опасности, Лэнг положил нож на пол, прислонив его к ножке нар, и с силой наступил на лезвие. Сталь переломилась пополам.

Лэнг едва успел сунуть оба куска за пазуху комбинезона Лероя (за неимением карманов в тюремной одежде), а потом, подняв глаза, увидел надзирателя, открывающего решетчатую дверь камеры. За его спиной стояли еще трое, вооруженных дубинками.

— Что здесь происходит? — резко осведомился надзиратель, держащий ключи.

— Лерой пытался показать позу лотоса и, кажется, умудрился вывихнуть себе колено, — ответил Лэнг. — Я боюсь, что ему нехорошо.

Надзиратель даже не попытался что-то выяснить.

— Да, как же. За драку пойдешь в изолятор, — сказал он и ткнул Лэнга лицом к стене, чтобы кто-то из его спутников мог надеть на заключенного наручники. — Там у тебя найдется время подумать, как надо себя вести.

Двое надзирателей повели Лэнга к лифту, а третий, сняв с пояса рацию, вызывал носилки для Лероя.


Лэнг даже не знал, сколько времени пробыл в этой каморке площадью восемь на восемь. Дверь здесь была стальной, окна не было вовсе, так что день ничем не отличался от ночи. Лишь по тому, как сильно подвело ему живот, можно было понять, что он давно уже не ел. Услышав, что шаги в коридоре замерли перед входом в его одиночку, он подумал, что сейчас откроется маленькое окошко в двери и в камеру всунут поднос с какой-нибудь едой. Совершенно неожиданно для него, скрипнул отодвигаемый засов и дверь приоткрылась.

Лэнг спустил ноги с койки — никаких других предметов в камерене было — и встал.

— Детектив, очень рад нашей новой встрече. Я предложил бы вам войти, но вы же сами видите, что здесь негде усадить гостя.

Морз повернул голову и рявкнул на сопровождавшего его надзирателя:

— Да, открой же ты, наконец, эту дверь! — и добавил, обращаясь уже к Лэнгу: — Да ладно, умник. Вас просто выпускают. Вы свободны.

Лэнг глубоко вздохнул, не сумев сдержаться и не выразить испытанного облегчения.

— И кому я должен выразить мою глубочайшую благодарность?

— Полиции Франкфурта, это такой город в Германии, мистер Рейлли. Вы, похоже, самый везучий человек, какие только есть на свете. Мы сообщили им по «мылу», что задержали вас, а нам ответили, что человек, на которого вы напали…

— Предположительно, напал, — поправил его Лэнг, выходя из камеры.

— Ну, да, да. — Сказать о Морзе, что он испытывал раздражение, было бы столь же явными преуменьшением, как сказать о Долине смерти в июле, что там тепло. — Этот человек пропал. Немцы не смогли его найти. Похоже, что он дал им вымышленный адрес.

Лэнг почему-то нисколько не удивился.

— А как же полицейский, выступающий в роли свидетеля?

Морз взял Лэнга за локоть и повернул к лифтам.

— У немцев свои проблемы, у нас — свои. Население не жалуется, так зачем лишние хлопоты? И у них, и у нас работы по горло. — Морз нажал кнопку вызова. — Кстати, франкфуртская полиция просила узнать, нельзя ли что-нибудь предпринять по поводу автомобилей. Две машины нужно ремонтировать, а еще две — вообще менять.

Двери раздвинулись, и Лэнг с Морзом и надзирателем вошли в лифт.

— И что же вы им ответили? — осведомился Лэнг.

— Всего лишь пообещал вежливенько перекинуть этот вопрос вам, мистер Рейлли. По мне, так это чисто гражданский вопрос. А насчет того, как вам удалось изувечить четыре полицейских автомобиля, я даже и знать не хочу.

Лифт остановился. Лэнг понял, что это тот же этаж, где доставленные задержанные проходят оформление и превращаются в заключенных.

— Детектив, передайте им, чтобы направили мне счет. Я позабочусь, чтобы он был оплачен как можно скорее.

И, оставив Морза провожать его недоверчивым взглядом, Лэнг пошел получать свои вещи.

Перегнувшись через барьер, разделявший холл, он принялся пересчитывать наличность и проверять отобранные у него деньги. И не сразу обратил внимание на женщину, которая все это выдала ему. На первый взгляд ей было около сорока, волосы обесцвечены дешевой краской. Она могла бы служить олицетворением буйства плоти — форменные брюки на ее обширной «корме» чуть не лопались, а пуговицы на рубашке не без труда удерживали в плену грудь, которой позавидовала бы любая из вагнеровских героинь.

— Тут несколько часов назад пострадал один из моих сокамерников, парень по имени Лерой. Вы не могли бы мне сказать — с ним все в порядке?

Она вскинула на него недоверчивый взгляд, типичный, по-видимому, для всех, причастных к тому роду занятий, где клиент всегда неправ.

Лэнг улыбнулся ей со всем доступным ему обаянием.

— Его доставили только сегодня утром.

Она шагнула к барьеру, поправив на ходу завитой локон.

— Номер камеры помните?

Лэнг назвал ей номер. Она подошла к компьютеру и принялась медленно нажимать клавиши.

— Как вы сказали, его фамилия?

— Я знаю только имя — Лерой.

Она покачала головой, сделавшись похожей на льва, трясущего гривой.

— He-а, сегодня в той камере не было никаких Лероев. И вообще, ни одного Лероя не привозили. — Она улыбнулась ему, продемонстрировав желтые от табака зубы. — Но день-то еще не кончился.

Лэнгу стало холодно, причем вовсе не из-за температуры в помещении.

— Вы уверены?

Она кивнула, вторично изобразив из себя льва.

— Я, конечно, иногда ошибаюсь, но тут все точно. Ответ на свой следующий вопрос Лэнг знал заранее, но все равно должен был его задать.

— Если этого человека сегодня не регистрировали, как же он мог попасть в ту камеру, куда меня посадили?

Она снова покачала головой.

— Спрашивайте у начальника тюрьмы. А я здесь только вещи выдаю.

Глава 21

Атланта, Джорджия, «Таверна Мануэля»,
вечером назавтра
Лэнг и Фрэнсис устроились в кабинке, стенки которой, сколоченные из пожелтевших за полвека от соприкосновений с человеческими телами досок, обильно украшали грубо вырезанные символы различных братств, имена и даты. Лэнг вовсе не рассчитывал на то, что за время его отсутствия здесь научатся готовить лучше. И не был разочарован тем, что этого не случилось. Не разочаровало его и то, что помещение, как и прежде, было напичкано всякими псевдораритетами, иллюстрирующими полвека политических событий, и что оно было битком набито выпускниками университета Эмори. Он чувствовал, что попал домой.

— Что у вас получше? — спросил он у официанта, облаченного в футболку, засаленный передник, джинсы и тапочки.

— Пиво, конечно. А за всем прочим идите в «Макдоналдс».

Как всегда, откровенно и напрямик.

— Думаю, что лососина у вас не очень свежая, — высказал свое мнение Фрэнсис.

— Святой отец, я никогда не лгу священникам, — ответил молодой человек. — Так вот, если бы Дарвин был прав, у нее давно уже должны были вырасти ноги.

После этого и Лэнг, и Фрэнсис заказали бургеры — это блюдо из всего, имевшегося в меню, было труднее всего испортить.

Фрэнсис передал Лэнгу завернутую в прозрачную от жира бумагу пластиковую коробку с жареной картошкой.

— Cuius est divisio, alterius est electio. Один делит, другой выбирает.

Отмерив на глаз, Лэнг вывалил на тарелку примерно половину содержимого, хмуро отметив про себя, что лежавший снизу картофель зажарен до черноты.

— Я бы предпочел ту половину, где поменьше угольев.

Фрэнсис взглянул на красную сердцевину своего бургера и решил, что тут все в порядке.

— Но ведь мы с вами приходим сюда вовсе не есть.

— Но и епитимию исполнять я тоже не собирался, — мрачно отозвался Лэнг.

— Это верно, — согласился Фрэнсис. — Но где еще в Атланте мы могли бы есть, пить и пытаться разобраться в этой надписи без того, чтобы официант не совался то и дело менять посуду?

Как и в подобных заведениях Европы, посетитель здесь мог сидеть за столом сколько угодно даже с единственной кружкой пива, и никто не стал бы его торопить, даже если перед дверью скопилась целая толпа жаждущих. Мануэль Малуф, первый владелец, никогда не верил, что стремительное круговращение кувшинов с пивом, блюд и прочего может принести пользу его таверне.

Ели они почти без слов. Ни тот, ни другой не хотел первым упоминать Герт, которая несколько раз заставляла их взять ее сюда. Лэнг дважды отрывал взгляд от тарелки и смотрел вокруг, как будто рассчитывал увидеть, что она возвращается из дамской комнаты.

В конце концов, он отодвинул тарелку с половиной бургера и, вынув из кармана, передал Фрэнсису ту самую копию надписи из Монсегюра.

— Вот что там было написано. Посмотрим, как вы все это истолкуете.

Фрэнсис тоже не горел желанием доедать свою порцию. Судя по всему, и он ощущал подле себя присутствие Герт и сейчас испытал облегчение оттого, что не нужно больше изображать безмятежный обед двух старых друзей.

Запустив руку в карман, священник извлек оттуда очки и надел их, аккуратно заправив дужки за уши.

— Сначала расскажите мне хоть что-нибудь об императоре Юлиане. В первую очередь почему он мог приказать сделать эту надпись на скале во Франции.

Лэнг наколол на вилку кусочек картофеля из своей тарелки — скорее, чтобы занять чем-то руки, чем потому, что у него вновь пробудился аппетит.

— Как я вам уже говорил, он, последний из языческих императоров Рима, ненавидел христианскую религию, получившую к тому времени официальное признание, и считал, что она погубит римскую культуру. Перед тем как стать императором, он был правителем именно этой части Галлии.

Фрэнсис кивнул, все так же глядя не на лежавшую перед ним бумагу, а на Лэнга:

— И то, что она находилась в последнем прибежище катаров — всего лишь совпадение?

— Мне так не кажется. — Рейлли потянулся было за следующим кусочком, передумал и просто положил руки на колени. — Вы ведь знаете, что катары были еретиками и что против них был организован один из Крестовых походов, э-э… Четвертый?

Фрэнсис кивнул.

— Тринадцатое столетие, точнее, 1208 год, для вас — чуть ли не вчера, но все же… Катары подвергали сомнению — если не отрицали — рождение и смерть Христа в человеческом воплощении и считали, что он обладал лишь ангельской сущностью. Им было все равно, где поклоняться Богу, так что пещера прекрасно подходила для этой цели. Тем более что они смогли превратить ее в неприступную крепость. Симон де Монфор, отец того самого Симона де Монфора, который прославился в истории Англии[36], осадил ее по приказу папы Иннокентия III и не мог взять ее почти четыре года.

Лэнг подался вперед. Он полностью сосредоточился на предмете разговора.

— А как же меровингские короли?

— Послушайте, сегодня вас унесло невесть куда от античной истории. Теперь вы перескочили в пятый-седьмой века. Короли той династии, управлявшие юго-западной Францией, утверждали, что являются физическими и духовными наследниками Христа и прямыми потомками его родных, сбежавших из тех мест, именуемых сейчас Палестиной, после того как Его распяли на кресте. Несколько любопытных мелочей: они, в отличие от всех прочих современных им европейских монархов, хорошо относились к евреям и считали свои волосы источником могущества.

— Как Самсон?

— Именно так. Любопытно и то, что Самсон был назореем, как и Христос, и то, что Его называют Иисусом из Назарета, — всего лишь ошибка переводчиков[37]. Что касается Меровингов, то, по неподтвержденным слухам, их потомки — как по прямым, так и по побочным линиям — до сих пор существуют.

— И эти слухи изрядно тревожат церковь, — вставил Лэнг.

Фрэнсис вскинул брови и широко улыбнулся.

— Самая питательная среда для еретиков вроде вас.

Это было продолжением их давнишней и постоянной шутливой перепалки, но оба чувствовали, что сегодня она была бы не слишком уместна.

— Давайте сойдемся на том, что французская провинция Лангедок породила несоразмерно много еретиков, религиозных войн и легенд, касающихся Христа.

— Не может быть сомнений.

Лэнг вновь уставился на остатки картофеля в своей тарелке.

— Можно? — спросил официант, подошедший, чтобы забрать тарелки.

Лэнг кивнул.

— Да, спасибо.

Юноша, конечно же, заметил, сколько еды осталось на тарелках.

— Я же вам говорил: идите лучше в «Макдоналдс».

— Veritas nihil veretur nisi abscondi[38], — сказал Фрэнсис.

— Так я не об истине беспокоюсь, а о чаевых, — не задумываясь, ответил официант.

Где еще подобное может случиться? Только у «Мануэля»?

Лэнг проводил официанта глазами.

— Так где мы остановились?

— Где-то посреди бурной истории Лангедока.

— Да, конечно. Я думаю, это место — главная пещера в Монсегюре — было библиотекой или, может быть, хранилищем древнехристианских рукописей, сохраненных каким-то образом катарами. Не исключено даже, что их доставили туда уцелевшие родственники Христа. В любом случае, реликвии были христианскими, что и привлекло к ним особое внимание Юлиана. Христиан он ненавидел, но, кроме того, любил пошутить. И вряд ли мог отказаться от возможности сделать какую-нибудь пакость христианской церкви. А теперь предположим, что катары нашли эту библиотеку, или что там представляло собой это хранилище, и превратили ее в церковь.

— И крепость, — перебил его Фрэнсис. — Ваши предположения не лишены смысла. Когда Монсегюр оказался в осаде, катары, в конце концов, сдались с тем условием, что им позволят задержаться в крепости еще на несколько дней. Возможно, это время им требовалось для того, чтобы спрятать ценности, например библиотеку.

— Этой библиотекой очень хотел завладеть Гитлер, — сообщил Лэнг, жестом попросив принести еще пива. — Знаете, он питал самую настоящую страсть ко всему сверхъестественному и мистическому. Вероятно, Скорцени что-то отыскал там, раз вывозил добро грузовиками.

Тот же официант принес полный кувшин пива и забрал пустой. Фрэнсис наполнил свой стакан и, откинувшись в угол кабинки, положил ноги на скамью.

— Ладно, пока что хватит «почему». Давайте посмотрим на эту самую надпись. Мне представляется, что она должна означать что-то вроде «Император Юлиан обвиняет…».

— Accusatem — существительное, а не глагол, — заметил Лэнг, даже не пытаясь скрыть злорадства от того, что друг допустил ошибку.

— Это я и сам знаю, просто хотелось убедиться, что вы не утратили формы. Проблема в том, что мы, на самом деле, не знаем, глагол это или существительное. Окончания-то нет.

— Для глагольного окончания этот промежуток не подходит.

— Только если текст написан прозой.

— Вы думаете, что это стихи?

— Это может быть какой-то из стихотворных размеров, — улыбнувшись, продолжил Фрэнсис. — Возможно, вы забыли, что у римлян было семь классических метров или стоп для латинского лирического стиха — анапест, краткий-краткий-долгий…

— Не годится.

— …Дактиль, долгий-краткий-краткий. — Фрэнсис не без ехидства взглянул на Лэнга. — Вы, конечно же, хорошо разбираетесь в теоретических основах латинской поэзии.

— Послушайте, разве вы не должны приносить обет смирения или что-то в таком роде?

Фрэнсис наклонился через стол и налил пива в стакан Лэнга.

— Ну, ладно, ладно, очень маловероятно, что это окажутся стихи. — Он поставил кувшин и вновь принялся разглядывать листок. — Совершенно очевидно, что тут глагол jubit — кто-то, в третьем лице, что-то приказал.

Лэнг отхлебнул из стакана.

— Можно спокойно ставить на то, что это сделал император. Они любят приказывать.

— Вопрос, что именно. Приказал выдвинуть обвинение? Он мог сделать это и сам.

— Если допустить… Accusatorii означает обвинительный. Предположим, что он приказал подготовить обвинительный акт… что тогда должно быть написано?

Фрэнсис поправил очки, как будто это могло помочь ему лучше понимать язык.

— Глаголов всего два. Второй — sepelit — хоронит или погребает.

Лэнг уставился на сделанную собственной рукой копию надписи, позабыв о пиве.

— Приказывает, обвинительный акт, погребает? Не имеет смысла, даже по грамматической конструкции. Давайте, попробуем что попроще. Rexis iudeaium, несомненно, означает, «царь иудейский».

Оба переглянулись.

— Христос? — произнес Лэнг. — Если я не ошибаюсь, именно такую издевательскую табличку прибили Ему на крест, как указание на совершенное преступление.

— Табличка была именно такой, но я вовсе не уверен, что она была чисто издевательская, — ответил Фрэнсис. — И вообще, почему бы вам не узнать об этом наверняка?

— Каким образом?

— Один мой друг преподает иудаику в Эмори.

Лэнг не донес стакан до рта.

— В Эмори? Это же лавочка методистской церкви! Неужели они занимаются иудаикой?

— Получается, что так. У нас с Лебом Гринбергом даже программы иногда совпадают. Вот такое проявление истинного экуменизма, когда иудей, католик и протестант чуть ли не по одному конспекту рассказывают о свободе вероисповедания и о том, что американцы равно благосклонны ко всем религиям. У нас был и мусульманский имам, шиит, но он уволился, когда мы заговорили о том, чтобы добавить еще и суннита.

Свобода вероисповедания — это, конечно, хорошо, но сегодня она совершенно не интересовала Лэнга.

— Итак, — сказал он, допив пиво из своего стакана, — что же профессор Гринберг может нам рассказать?

Фрэнсис разглядывал свой стакан, очевидно, прикидывая, хватит ли в кувшине пива, чтобы еще раз наполнить его.

— Я хотел бы узнать, какие существуют взгляды на этот самый титул «царя иудейского» с нехристианской точки зрения. Это могло бы помочь нам вернее разобраться в надписи Юлиана.

— А почему вы сами не можете спросить его об этом? — осведомился Лэнг, который все еще не мог окончательно прийти в себя после известия о том, что в университете методистской христианской церкви существует кафедра иудаики.

Найдя, наконец, компромисс, Фрэнсис разлил остатки пива из кувшина поровну в оба стакана.

— По одной причине. У нас с Лебом прекрасные отношения, но, думаю, с вами он будет обсуждать иудейскую точку зрения на эти события истории куда искреннее, чем со мною. Как-никак я священник, а вы — наполовину язычник.

— Это, пожалуй, лучшее, что я когда-либо слышал от вас. — Лэнг знаком попросил официанта принести счет. — Я, по вашим словам, всего лишь частично язычник.

— Только смотрите, чтобы у вас голова не закружилась от похвалы.

Они бросили монетку, кому платить, и Лэнг, как всегда, проиграл. Этот жребий давно уже превратился в пустую формальность. Фрэнсис всегда побеждал. Лэнг подозревал, что тут священнику помогают высшие силы.

Выйдя из ресторана, Фрэнсис остановился, чтобы полюбоваться новым автомобилем Лэнга, сверкавшим под уличными фонарями свежей черной краской.

— «Мерседес»? Я думал, что вы согласны ездить только на этих крохотных немецких игрушках, на «Порше». А тут есть даже место сзади.

Лэнг не стал говорить ему, что, приобретая новые «колеса», решил завести агрегат не столь выделяющийся из общего ряда, броский на вид, узнаваемый даже по звуку мотора, снабженного турбокомпрессором. А таких «Мерседесов», как у него, в районе было, пожалуй, несколько сотен.

— «CLK», кабриолет. — Лэнг открыл дверь и вставил ключ в зажигание. — Смотрите.

Он нажал на кнопку; часть крышки багажника немного приподнялась спереди, оконные стекла плавно ушли в двери. Тент дернулся и остановился.

— Остроумно, — заметил наблюдавший за всем этим Фрэнсис. — И как же вы намерены заставить эту штуку убраться на место?

Лэнг снова нажал кнопку. Безрезультатно.

— Хороший вопрос.

Оба уставились на автомобиль, словно ожидали, что он сам преодолеет трудность. Вообще-то, если судить по цене, отпечатанной на все еще сохранившейся этикетке, такую надежду нельзя было бы считать совсем уж фантастической.

— Тут неподалеку станция «МАРТА», — сказал, в конце концов, Фрэнсис. — Нельзя же нормально ехать, когда тент торчит прямо вверх.

— Почему я до сих пор считаю покупку дополнительной гарантии хорошим капиталовложением? — пробормотал Лэнг. — Помогите мне, попробуем поднять эту пакость вручную — вдруг дождь пойдет.

Но тент не пожелал двигаться ни туда, ни сюда. Так они и оставили автомобиль — дорогую коробку из стали и хрома — с открытой крышкой возле таверны.

Глава 22

Джорджия, округ Декальб, университет Эмори,
через два дня
Лэнг припарковал «Мерседес» между внедорожником с табличкой под задним стеклом, на которой греческими буквами было написано название студенческой организации, и «Тойотой», чей бампер украшала наклейка «Гарвард: северный „Эмори“». Прямо перед ним лежала лужайка, украшенная раскидистыми дубами; по ее сторонам возвышались два облицованных мрамором здания под красными черепичными крышами. Лэнг проверил приготовленные для разговора заметки и взглянул на часы. Чтобы избежать слежки, он ехал длинным, окольным маршрутом, но все же добрался, похоже, именно туда, куда нужно, и даже за несколько минут до назначенного времени.

Заинтригованный тем, что в опекаемом методистской церковью университете ведется изучение иудаизма, Лэнг отыскал в интернете университетские программы и выяснил, что там преподают и историю Холокоста. Продолжая розыски, он нарыл любопытные вещи.

В конце 1950-х годов колледж Эмори представлял собой маленькое и довольно-таки безликое учреждение, служившее в основном подготовительной базой для престижной медицинской школы Университета Джорджии. Зачастую разочарованным докторантам здесь доставались на выходе лишь утешительные призы в виде ученой степени по гуманитарным наукам.

Это положение изменил малоизвестный профессор богословия Том Алтизер, когда обнародовал свою теорию о том, что Бог мертв. Не отвернулся, не потерял интерес, а умер и попал куда-то туда, куда мог попасть после смерти Владыка Небес.

Члены богословского факультета, подхватив полы академических мантий, ударились в паническое бегство, а университетские адвокаты принялись искать возможность для досрочного расторжения контракта с Алтизером.

История дошла до национальных СМИ, уловивших в ней веяние свежего ветра перемен и воспринявших ее как иллюстрацию к процессу развития свободной мысли даже в таком незначительном учебном заведении Юга, к тому же находящемся под контролем церкви.

Алтизер стал самым известным человеком, связанным с Эмори — после некоего Холлидея, закончившего еще в девятнадцатом веке то отделение, которому в дальнейшем предстояло сделаться факультетом стоматологии, переехавшего на Запад лечить свой туберкулез, примкнувшего к братьям Эрп и принявшего участие в знаменитой перестрелке на ферме Корраль близ аризонского городка Тумстона[39].

Так университет Эмори, совершенно того не желая, стал пробным камнем либерализма для системы образования Юга. Туда стали приезжать студенты из других районов страны — в первую очередь те, кто мог бы позволить себе обучаться в университетах Лиги Плюща[40], но по каким-то причинам не попали туда. Значительная часть из них вовсе не желала ограничиться подготовкой к получению высшего медицинского образования. Среди новых студентов было много евреев. Позабыв о ереси Алтизера, университет начал принимать в число студентов женщин, чернокожих, латиноамериканцев и азиатов, постепенно расширяя свои программы, охватившие со временем все области знания. Если, конечно, это были политически верные знания.

Лэнг также ознакомился с curriculum vitae[41] профессора. Вырос в семье голландских евреев, в детстве успел побывать в нескольких нацистских концлагерях. После войны эмигрировал в Израиль, где изучал в нескольких университетах еврейскую историю и заработал право на продолжение образования в Оксфорде. Там он закончил аспирантскую работу об иудеохристианстве, после чего переехал в Атланту к своей замужней дочери и нескольким внукам. Издал несколько книг (их названия были на иврите или даже на идише и потому остались непонятны Лэнгу). Впрочем, немалая часть его статей выходила и на английском, но публиковались они в каких-то никому не известных изданиях. Из всего вышеперечисленного Лэнг сделал вывод, что это по большей части должны быть журналы, предназначенные для тех, кто вынужден подчиняться извечному академическому императиву: публикуйся или погибнешь.

Еще раз посмотрев на часы, Рейлли убедился в том, что теперь можно идти. Он открыл дверь автомобиля и вынул ключ из замка зажигания. И сразу же под капотом его машины заорала сирена противоугонной сигнализации. Лэнгу показалось, что этот вой должен быть слышен во всех аудиториях кампуса. Он поспешно вставил ключ в замок, но сирена и не подумала заглохнуть, а двигатель так и не завелся.

Признав себя побежденным, Лэнг огляделся по сторонам, желая убедиться в том, что никто за ним не наблюдает и не сможет указать на него как на виновника этого безобразия, и по-воровски сбежал со стоянки.

Леб Гринберг оказался приземистым человеком с крепким рукопожатием и карими глазами, сверкавшими так, будто ему на ум только что пришла отличная шутка и он с трудом сдерживается, чтобы не выдать свои намерения раньше времени. Если бы не ермолка на темечке и торчащие из под нее кустики седых волос, он вполне сгодился бы на роль доброго дедушки в семье любого вероисповедания.

— Спасибо, что нашли возможность принять меня, профессор, — сказал Лэнг, переступая порог маленького кабинета.

— Называйте меня просто Леб, — отозвался хозяин кабинета, жестом предложив Лэнгу выбрать любой из одинаково неудобных с виду стульев, стоявших перед столом. — Весь день «профессор Гринберг то, доктор Гринберг это»… И почти всегда — жалобы на заниженные отметки. Так что попробуем обойтись без титулов, согласны?

По характерному озвучиванию «h» Лэнг сразу узнал британский акцент, причем не какой-то простонародный, а тот, с каким говорят представители высшего класса. Ему и прежде случалось задумываться над тем, почему любой, кому доводиться пожить в Англии, пусть даже недолго, перенимает местное произношение.

Гринберг сел за свой стол, на котором не было ничего, кроме чашки с блюдцем и стопки бумаги; Лэнг решил, что это рукопись.

— Фрэнсис сказал мне, что вас интересует определенный период древней еврейской истории и его связь с христианством. Не могли бы вы пояснить, о чем именно идет речь? — Он взглянул на свою чашку и спохватился: — О, прошу прощения. Я как раз сел пить чай. Не хотите чашечку? — Профессор извлек откуда-то из-за стола электрическую кофеварку.

— Спасибо, с удовольствием.

Лекции, прослушанные Лэнгом в Управлении, предусматривали и это. Если ты соглашаешься на совместную еду или питье, шансы на успех предприятия увеличиваются. Невозвращенцы из коммунистических стран куда охотнее делились информацией с агентами, делившими с ними трапезу.

Профессор извлек еще одну чашку и блюдце, явно купленные отдельно не только от той чашки, что была в его руках, но и друг от друга.

— Боюсь, вам придется удовольствоваться концентрированным лимонным соком. Ни молока, ни сахара у меня нет.

— Спасибо, это меня вполне устроит.

Лэнг проследил за тем, как его чашка наполнилась темной, как кофе, жидкостью, и сделал для пробы маленький глоток. Напиток оказался настолько терпким, что у него сразу заломило зубы.

— Смешивают специально для меня, — гордо сообщил Гринберг. — Я заказываю чай у одного торговца в Бейруте.

Лэнг никогда раньше не думал о Ливане как о рассаднике терроризма.

Облизав губы от удовольствия, Леб откинулся на стуле и обхватил сцепленными пальцами затылок.

— Итак, Лэнг, чем я могу быть вам полезен?

«Дать что-нибудь, чтобы закусить этот чай, от которого у меня свело скулы, как от неспелой хурмы». Но Лэнг только подумал так, вслух же сказал:

— Мы с Фрэнсисом пытались перевести одну латинскую надпись, по-видимому, четвертого века. В ней есть слова «царь иудеев», те же самые, что были на кресте Христа. Я всегда считал, что так Его назвали в издевку. Фрэнсис со мною не согласился и сказал, что вы могли бы дать по этому поводу разъяснения, опираясь на исторические данные.

Леб долго молчал; Лэнг даже подумал, что он мог не расслышать его слов. И хотя профессор смотрел прямо на него, Рейлли был уверен, что тот видел что-то другое, чего не было в комнате.

В конце концов Гринберг сел прямо и обхватил ладонями чашку, как будто хотел согреть руки.

— Думаю, вы можете понять, что здесь все не так просто. Мы, евреи, воспринимаем Христа и Евангелия вашего Нового Завета совсем не так, как христиане. И эта разница во взглядах часто приводит к недоразумениям. На протяжении двух тысяч лет из-за нее лилась кровь. Наша кровь.

Лэнг поставил свою чашку на стол.

— Леб, я хочу разобраться в исторических фактах, а не затевать религиозный диспут.

Еврей улыбнулся.

— В некотором смысле, даже жаль. Мы, евреи, очень любим поспорить между собой насчет религии и закона. — Его лицо приняло серьезное выражение. — Так что же именно, по вашему мнению, я могу знать такого, что было бы вам полезно?

— Насчет царя иудейского. Иисус на самом деле был царем или его просто обозвали так в насмешку?

Леб поднял кофейник и предложил еще порцию своего напитка Лэнгу (тот как можно более мягко отклонил угощенье), а потом сосредоточенно наполнил свою чашку.

— Я могу лишь сообщить вам исторический факт. А духовное толкование вам придется вложить в него самому.

— Вполне разумно.

Леб взял чашку обеими руками и осторожно подул.

— Давайте начнем с Иудеи первого века. Она вовсе не была пасторальной страной, какую можно представить себе по текстам Евангелий. Напротив, это была побежденная страна, где кипел скрытый до поры до времени национализм. В те времена большинство евреев более чем прохладно относились к оккупировавшим их страну римлянам. Вспомните хотя бы о Франции в 1940–1944 годах.

Там существовали три основные политические силы. Первые — саддукеи, сословие богатых землевладельцев, получившее немалые выгоды от римской оккупации; их можно уподобить французским коллаборационистам во время Второй мировой войны. Затем фарисеи — священнослужители и вообще те, кто строго соблюдал еврейский закон. И наконец, зелоты, поставившие своей целью вернуть Землю Обетованную тем, для кого она была предназначена. Вы, возможно, знаете о том, что они подняли восстание, закончившееся тем, что римляне разорили Иерусалим и уничтожили храм. Это случилось в семидесятом или семьдесят первом году нашей эры, через тридцать — тридцать пять лет после смерти Христа.

— Оборона Массады?

— Да, это было последнее сражение; так сказать, Литтл-Бигхорн[42] древнего Израиля. — Леб сделал большой глоток и вновь уставился на что-то, невидимое Лэнгу. — Правда, в отличие от индейцев, девятьсот с лишним зелотов покончили с собой, но не сдались. Как бы там ни было, в ту пору, когда родился Христос, очень многие евреи рассчитывали, что Бог ниспошлет им человека, предназначенного освободить их от иноземного владычества, как это сделали Маккавеи сто лет назад и Моисей на несколько веков раньше.

— Мессию? — решил высказать свое предположение Лэнг.

Леб медленно кивнул.

— Возможно. Только не забывайте, Лэнг, что на иврите слово «мессия» означает просто «помазанник». Греческое слово «christos» имеет то же самое значение.

Профессор отхлебнул еще чаю, поставил чашку на стол и продолжил, все так же пристально вглядываясь во что-то, что находилось, как был глубоко уверен Лэнг, очень далеко отсюда.

— Ваши Евангелия утверждают, что Христос принадлежал к колену Давидову. А ведь это был царский род, наподобие английских Виндзоров.

Последовала продолжительная пауза.

— Претендент на престол родился в хлеву? — спросил Лэнг.

Леб снова медленно покачал головой, не отрывая взгляда от чего-то невидимого.

— Возможно, что и в хлеву. Во всяком случае, так сообщает Лука, но Матфей говорит, что Христос родился в вифлеемском доме своих родителей-аристократов. Больше того, он прямо утверждает, что Христос имел царскую кровь, будучи прямым потомком Соломона и Давида. То есть был весьма опасным человеком, законным претендентом на трон единого еврейского государства.

Согласно Луке при рождении его посетили бедные пастухи, а по Матфею — короли из далеких стран. Иоанн и Марк вообще об этом не упоминают. Но ведь ваши Евангелия — не свидетельства очевидцев. Они были написаны в период где-то от шестидесяти до ста с лишним лет после распятия и, по-видимому, с чужих слов. Вряд ли можно ожидать от них особой точности.

Как бы там ни было, о молодости Христа нет никаких сведений, кроме единственного упоминания о том, как молодой человек спорил со священниками в храме. В следующий раз мы видим Христа уже на свадьбе в Кане, очень своеобразной свадьбе, где выпили так много вина, что потребовалось доставить еще. Или сотворить его. Первое чудо… — Леб взглянул на почти полную чашку Лэнга. — Не нравится чай?

— Я так увлекся вашим рассказом, что забыл о нем.

— Возможно, Лэнг, вы способный адвокат, — улыбнулся профессор, — но врете вы очень неумело.

— Ну… и вправду несколько… необычно.

Леб вылил содержимое чашки Лэнга в свою.

— Да, мой чай не всем нравится с первого раза. Итак, мы говорили о?..

— О свадьбе в Кане.

— О, да. Мало того, что там было выпито очень много вина, но к тому же Христос и его мать отдавали приказания слугам. Вряд ли так можно распоряжаться в чужих владениях. Из этого следует вывод, что это была свадьба самого Христа, причем достаточно богатая, не крестьянская, а аристократическая. Думаю, стоит также вспомнить, что согласно тому же Матфею Христос говорил, что «не мир пришел Я принести, но меч»[43].

Лэнг выпрямился на стуле.

— Я и не знал, что Евангелия настолько разнятся между собой.

— Разнятся? — фыркнул Леб. — Они полны непримиримых противоречий! И нетрудно понять, почему ранняя христианская церковь выбрала из разнообразных версий жизнеописания Христа именно эти четыре.

— Почему же?

— Потому что в других доступных текстах или было еще больше противоречий, или упоминалось о чем-то таком, что Церковь желала скрыть.

— А есть у вас какие-нибудь более конкретные соображения на этот счет? — Лэнг нисколько не сомневался в том, что такие соображения у его собеседника имеются.

Леб по-заговорщицки поднял палец, словно читал лекцию с кафедры.

— Давайте попробуем порассуждать. Вдруг нам удастся прийти к одним и тем же выводам?.. Мы знаем, что Христос большую часть жизни странствовал со своими последователями и проповедовал перед толпой. Так утверждается в Евангелиях, а они, следует заметить, крайне неточны.

Он поднял руку, предупреждая вопрос Лэнга.

— Давайте дойдем до самого конца, до той Пасхи, когда его обвинили в преступлении, приговорили и распяли. Прежде всего, вы, как знаток античной истории, несомненно, знаете, что через распятие на кресте казнили только особо опасных преступников, выступавших против государства.

— Но разве вместе с Христом не распяли вора?

— Так там утверждается. Но следует подчеркнуть, что Евангелия предназначались не для евреев, а для греко-римской аудитории. Даже в то время твердая приверженность евреев к их религии принималась как данность. Факты исказили так, чтобы казалось, что в смерти мессии виновны евреи — вымысел, из-за которого мы, евреи, страдали две тысячи лет. Кто мог или не мог умереть рядом с Христом — лишь предположение, причем весьма тенденциозное. Что утверждает свидетель? Что синедрион, совет еврейских старейшин, вынес приговор Христу в ночь пятницы. Другими словами, самые уважаемые во всем Иерусалиме евреи собрались на совет в пятницу поздно вечером, не соблюдя шаббат, что явилось бы вопиющим нарушением еврейского закона. Не говоря уже о том, что эти люди имели право приговорить человека к казни через побитие камнями… Короче говоря, если бы евреи желали смерти Христа, они вполне могли казнить Его сами.

Далее. Вы, я уверен, знаете и то, что тех, кого объявляли врагами римского государства, обычно не хоронили, а оставляли гнить на кресте в назидание другим, дабы те воздержались от мятежных мыслей.

Лэнг сидел неподвижно, обдумывая услышанное.

— Значит, Леб, вы считаете, что деятельность Христа не ограничивалась проповедью мира и любви?

Профессор пожал плечами, будто просил прощения.

— У меня, конечно, нет неопровержимых фактов, но, если позволите, я высказал бы еще ряд предположений…

— Будьте любезны.

— Во-первых, Христос принадлежал к царскому роду, а может быть, и вообще являлся прямым наследником иудейского трона. Во-вторых, во время его жизни восстание в римской провинции Иудее лишь подспудно назревало, а реально началось лишь после его смерти. В-третьих, его деятельность настолько обеспокоила колониальные власти, что его судили за измену и казнили, написав на кресте его истинный титул. И последнее: его последователи увидели возможность, так сказать, упокоить своего предводителя в почву, подготовленную разговорами о мессии, придав самим себе новое качество. Но, независимо от того, какого рода свидетельства обнаружились и обнаружатся, церковь не намерена отступать: Христос был тем самым давно обещанным сыном Бога, властвующим посредством своей святой Церкви. А признать, что он был революционером — об этом и мысли допускать нельзя. Хотя я считаю, что он больше походил на Ленина, чем на Ганди. Но древние Отцы Церкви натянули нам изрядный нос.

Лэнг решил, что он ослышался.

— Что-что?

— Нос. Натянули нос. Извините. Чисто британское выражение. Вы, вероятно, сказали бы «втерли очки».

Что поделать, язык только кажется единым.

Лэнг думал о том, что сказал профессор, и о том, что могло храниться в библиотеке Монсегюра.

— Но ведь никаких твердых доказательств не существует?

Леб устало покачал головой; очевидно, этот аргумент ему уже поднадоел.

— Конечно нет. Если бы что-то такое нашлось, все давным-давно развалилось бы. Но ведь, кстати, не существует и никаких прижизненных документов о Христе.

Обвинительный акт.
Царь иудейский.
Мятежник.
— Отсутствие доказательств, — добавил профессор, — не есть доказательство отсутствия.

Лэнг улыбнулся.

— Очень похоже на дзэн.

Леб кивнул.

— Буддизм в нашем университете тоже изучают.

Глава 23

Атланта, Джорджия, дом приходского священника церкви Непорочного зачатия,
через два часа
Пытаясь очистить нёбо от привкуса профессорского чая, Лэнг пил уже вторую чашку кофе. На стоянке продолжала выть противоугонная сирена «Мерседеса», но, по крайней мере, сквозь толстые кирпичные стены дома Фрэнсиса проникал лишь ее приглушенный отзвук. Лэнг только что закончил пересказ своей беседы с доктором Гринбергом.

Фрэнсис достал из ящика своего зеленого металлического письменного стола казенного образца большой блокнот и принялся вновь переписывать надпись.

— Что ж, давайте подставим к каждому слову его английский перевод.

Лэнг молча следил за его действиями.


Imperator — император (именительный падеж)

Iulian — Юлиан (именительный падеж)

accusat — обвинение/обвинительный акт (падеж неизвестен)

rebillis — мятежника (родительный падеж)

rexus — царя (родительный падеж)

iudeaium — евреев, иудеев (родительный падеж)

jubit — приказывает (первое лицо, единственное число, настоящее время)

regi — дворец (падеж неизвестен)

unus — один (именительный падеж)

dei — бог (родительный падеж)

sepelit — захороненный/погребаемый (страдательный залог, третье лицо?)


Священник перевернул блокнот и зачем-то помахал им в воздухе.

— Учитывая то, что в латыни не существует никаких артиклей, я предположил бы, что это значит «Император Юлиан приказывает».

Лэнг кивнул.

— Да, но что именно? Не зная окончания, трудно понять, приказывает ли он кому-то, так сказать, сделаться обвиняемым или произвести какие-то действия с обвинительным актом.

Фрэнсис соединил два слова чертой.

— Если он приказывает обвинить кого-то — возможно, царя иудеев, то с этим он опоздал на три столетия. Давайте все же исходить из того, что эта надпись имеет какой-то смысл.

Лэнг наклонился вперед.

— Ладно. Что происходит во дворце или с дворцом? Опять же, без окончания можно только гадать.

Фрэнсис взял шариковую ручку за конец, как указку.

— Я думаю, мы можем предположить, что слово «дворец» употреблено здесь не в именительном, не в дательном, не в косвенном и не в творительном падеже. К нему нельзя привязать ни один глагол, дворцы ничего не приказывают и вряд могут быть похоронены. Это значит…

В дверь коротко стукнули, и тут же в комнату, словно чертик из табакерки, просунулась тускло-седая женская голова.

— Отец, через пять минут начинается вечерня. — Тут женщина увидела Лэнга. — О, простите, я не знала, что у вас гость.

Она скрылась за дверью.

Фрэнсис поднялся и сказал, улыбнувшись.

— Это миссис Пратт, бессменный секретарь этой церкви. Удивительно, что она не заметила вашего прихода, — по-моему, она знает обо всем, что происходит в городе с тех пор, как Шерман сжег Атланту. Кстати, это единственное здание, пережившее тот пожар. Пойду помогать прихожанам в спасении души. А потом продолжим.

Противоугонная сирена «Мерседеса» на мгновение стихла и снова взвыла.

Глава 24

Атланта, Джорджия, Парк-Плейс, 2660 Пичтри-роуд,
в тот же день, вечером
Лэнг сидел дома возле стойки, отделявшей кухню от гостиной, — там он обычно завтракал. На столешнице были разложены с полдюжины листов из желтого адвокатского блокнота, на каждом было выписано по отдельному варианту перевода.

«Император Юлиан приказывает царю иудеев обвинение во дворце одного бога»?

Явно недоставало еще одного глагола.

«…Царь иудеев погребен и обвинен во дворце одного бога»?

Бессмыслица. Как справедливо отметил Фрэнсис, это нужно было сделать на триста лет раньше.

Колесики в мозгу, как и в любом другом механизме, лучше вращаются, если их смазывать. А какая смазка может быть лучше небольшой дозы односолодового виски? Лэнг слез с высокой табуретки и подошел к секретеру работы Томаса Элфа, одному из немногочисленных сохранившихся образцов мастерства этого замечательного чарльстонского мебельщика, вошедшему в крайне малое число предметов, взятых Лэнгом в новую квартиру после смерти Дон. В нижней секции секретера хранились лучшие напитки, имевшиеся в квартире.

Выпрямляясь, он заметил глаза Грампса, следившего за его движениями. Сегодня, впервые после возвращения Лэнга из Франции, пес не рыскал по квартире в поисках Герт. Очевидно, поняв, что она не вернется, Грампс сделался вялым, и даже еда его не интересовала. Ну, ладно, не то чтобы совсем не интересовала, но меньше, чем обычно. Он так же опустошал свою миску, только делал это не так быстро, как прежде.

А не создать ли нам компанию?

Лэнг подошел к стойке и при помощи пульта включил телевизор. Что, если звуки женских голосов, пусть даже воспроизведенных электроникой, немного взбодрят Грампса? Потом положил в стакан лед, налил на два пальца янтарной жидкости и сел на прежнее место возле бара.

«… Америка, сейчас еще есть время. Но как бы не стало слишком поздно».

Лэнг смотрел прямо в лицо Гарольду Стрейту. Его голубые глаза казались твердыми, как бриллианты, и было в нем что-то гипнотизирующее, такое, что просто не позволяло не верить ему.

«Если мы позволим тем, кто стремится к многонациональности, к тому, что они называют единством мира, и дальше осуществлять их план по уничтожению нашей индивидуальности…»

Лэнг разглядывал это лицо до тех пор, пока тридцатисекундный ролик не завершился звуками «Боже, храни Америку». В этом человеке было не только мощное обаяние, но и…

Что?

Для работника Управления память на лица была жизненнонаиважнейшим качеством, которое достигалось многочасовым разглядыванием сотен фотографий; из них повторялись лишь одна или две, да и то в разных ракурсах. Курсанты школы должны были опознавать не только увиденные прежде лица, но и фон. Женщина в шляпе, стоящая возле кинотеатра, мужчина, сфотографированный в профиль в автомобиле, теперь повернулся анфас. Женщина без шляпы перед чем-то расплывчатым. Тот же мужчина, но надевший бейсболку, снятый в три четверти, разглядывает витрину магазина.

Лэнг где-то уже видел Стрейта. Но где?

Рейлли мотнул головой. Маловероятно. Стрейт был губернатором одного из тех штатов, где бывают только два времени года — июль и зима; какого-то из ледяных мест в глубине Америки, где Лэнг никогда не бывал. То ли Миннесота, то ли Висконсин, то ли еще что-то в этом роде. Просто какая-то шальная искорка проскочила от нейрона к нейрону и замкнула не те дендриты в мозгу — точно так же, как это случается, когда нам кажется, что мы бывали где-то, хотя точно знаем, что это полностью исключено.

Лэнг отхлебнул виски и вернулся к загадке надписи Юлиана, не обращая больше внимания на телевизор. Гарольд Стрейт никуда не денется. Нужно было решать более важные и срочные вопросы. Он потянулся к телефону, висевшему на стене над стойкой, и набрал номер.

В трубке раздался голос Фрэнсиса.

— Итак, я предоставил вам все возможности разобраться с этой штукой, так что нечего на меня обижаться, — без всяких предисловий заявил Лэнг.

— Обижаться? На вас? Что-то не пойму…

— Император Юлиан приказал захоронить обвинительный акт против царя иудеев во дворце единого бога.

Пауза, потом чуть слышный вздох.

— Чепуха какая-то.

— Нет, вы просто завидуете, потому что не поняли этого сами. Ни один другой предлог — «к», «над», «от» и так далее — не подходит. Только «в».

— Но зачем нужно было хоронить обвинительный акт? — полюбопытствовал священник.

— Об этом спрашивайте вашего приятеля Гринберга. Если он прав и Христос был не столько пророком, сколько революционером, то обнародовать такое обвинение означало бы, несомненно, тяжелый удар для церкви, которую Юлиан так ненавидел. Князь мира превратился бы в простого драчуна. Наверно, Юлиан предвидел немалую потеху.

— Пусть так, — медленно проговорил Фрэнсис. — Но ведь захоронить документ — далеко не лучший способ для его широкого распространения. Если этот ваш Юлиан так хотел расправиться с церковью, то прятать такой документ не имело никакого смысла.

Оба на некоторое время умолкли. Потом Лэнг сказал:

— А вот это зависит от того, как и где его спрятать.

— И это приводит нас во дворец единого бога, — добавил Фрэнсис.

Лэнг взял стакан, сделал хороший глоток и лишь после этого вновь заговорил:

— Ну, и где, по-вашему, это могли сделать?

— Прежде всего приходит на ум иерусалимский храм, — прозвучал в трубке бестелесный голос Фрэнсиса. — Беда только в том, что его разрушили задолго до рождения Юлиана.

— А что вы скажете о Ватикане? — спросил Лэнг. — Константин выстроил там папский дворец до того, как Юлиан пришел к власти.

Снова пауза. Лэнг явственно представил себе Фрэнсиса, задумчиво потирающего подбородок.

— Не исключено.

— Но где именно? Дворец, выстроенный Константином, — вернее, то, что от него осталось, — давно превратился в руины и был отстроен заново в шестнадцатом-семнадцатом веках. Обвинительный акт, если бы его нашли, церковь, конечно же, не стала бы выставлять в папском музее. Вероятнее всего, что он рассыпался в прах тысячу лет назад.

— Если и так, — ответил Фрэнсис, — то кто-то лезет из кожи вон, чтобы этот прах потревожить. На вашем месте попытался бы выяснить, какие части нынешнего Ватикана не подвергались перестройке.

Об этом Лэнг даже не подумал.

— О папском государстве вы знаете гораздо больше, чем я.

Опять негромкий вздох.

— Ладно. Устраивайтесь поудобнее, а я займусь своим делом — буду просвещать темного язычника.

Как большой любитель и знаток истории античного мира, вы, несомненно, знаете, что римляне любили строить свои цирки у подножия холмов. Поначалу название Ватикан принадлежало лишь одному из семи римских холмов, наряду с Авентином, Латераном, Эсквилином и прочими. Возле одного из них был построен Великий цирк, Circus Maximus. Со склона за гонками колесниц могли наблюдать многие тысячи желающих. А другой цирк, так и называвшийся Ватиканским, находился за пределами стен древнего города, на некотором удалении от него, в болотистой местности, где кишели змеи и злодействовала малярия — до тех пор, пока ее не благоустроили и не превратили в место развлечений. Поскольку земля там мало для чего годилась, на холме и возле него стали строить гробницы. Началось это задолго до создания цирка, продолжалось и во время его существования.

— Очень интересно. И все же quidquid praecipies, esto brevis[44].

— He перебивайте, или я отправлю вас к директору. Именно в этот цирк, цирк Нерона, находившийся у подножия Ватиканского холма, доставили для публичной казни апостола Петра. Вы, возможно, помните, что он требовал, чтобы его распяли вниз головой, так как считал себя недостойным принять такую же смерть, что и Христос. Римляне согласились пойти ему навстречу.

Согласно легенде, Петра похоронили где-то среди редких пока еще гробниц на этом склоне, и через много лет, когда император Константин сделал христианство официальной религией Рима, он выстроил первый папский дворец на том месте, где мог быть похоронен Петр.

Через полвека после смерти Петра эта местность превратилась в настоящее кладбище, город из склепов. Часть могил образовала внешнюю стену первого дворца римских пап, так что их нельзя было убрать, не разрушив все здание. Если этот ваш Юлиан действительно любил пошутить, как вы говорите, какая шутка могла быть лучше, чем захоронить что-то, представляющее потенциальную угрозу для церкви, в ее несущую стену?

Лэнг напрочь забыл о стоявшем у него под рукой стакане с виски. Лед успел растаять.

— Скажите, а это кладбище открыто для публики? Мы с Дон провели в Ватикане целый день, но я не помню такого места. Или это ниже, там, где находятся могилы римских пап?

— Думаю, что еще ниже. Кладбище можно посетить, но только с разрешения Археологического отдела Ватикана.

— Воспользуйтесь своим положением, постарайтесь как можно быстрее организовать для меня такое разрешение.

— Насколько мне известно, туда можно попасть лишь с организованной экскурсией. Смотреть что-то самостоятельно вам не позволят.

Лэнг усмехнулся.

— Вы только позаботьтесь о том, чтобы я туда попал. А насчет незаконных исследований я подумаю сам. Если мне удастся найти обвинительный акт, что бы он из себя ни представлял, я смогу узнать, почему кто-то с такой готовностью убивает, чтобы не позволить мне это сделать. Постараюсь попасть в Рим как можно быстрее.


Комната не имела никаких отличительных признаков. Четыре серых стены и одна дверь. Под потолком горели яркие лампы, не позволявшие теням скапливаться в углах. Всю мебель составляли металлический стол и конторский стул, на котором сидел единственный обитатель этой комнаты — мужчина, внимательно наблюдавший за экранами целой батареи мониторов.

По одному из экранов пробежала строчка букв, и одновременно в наушниках, надетых на голову оператора, прозвучала электронная расшифровка стенограммы: «я смогу узнать, почему кто-то с такой готовностью убивает…»

Не отрывая взгляда от возникавших на экране строк, он поднял трубку самого обыкновенного с виду телефона.

— Все в порядке, он заказал билет.

— Действуйте по плану, — прозвучало в ответ.

Глава 25

Офис адвоката Лэнгфорда Рейлли, Пичтри-стрит, 229,
на следующее утро
Лэнг сидел, отвернувшись от стола, глядя на лежавшую внизу улицу и не видя ее. Вместо нее перед ним стояло лицо — то лицо, которое он увидел во сне минувшей ночью. Или, по крайней мере, ему казалось, что увидел.

Как бы там ни было, ночью он проснулся — совершенно внезапно, как пробка вылетает из бутылки шампанского, — и сел на кровати, не понимая толком, что же его так резко разбудило. А затем вспомнил о вопросе, внезапно возникшем в его мозгу накануне вечером. По всей видимости, подсознание сохранило этот вопрос — и вдруг нашло на него ответ в одной из тех вспышек, которые случаются, когда ты вспоминаешь, где оставил ключи от автомобиля или что не выполнил какое-то поручение.

Но ответ был в лучшем случае бессмысленным, а в худшем — попросту безумным. Однако Лэнг всегда был склонен доверять даже менее рациональным импульсам, и потому был рад и этой подсказке.

Нахмурившись из-за того, что выкинуть вопрос из головы никак не удается, Лэнг потянулся к телефону и набрал номер по памяти.

— Да? — послышался в трубке знакомый резкий голос.

— Чарли? — спросил Лэнг. — Вы чем-нибудь заняты в ближайшие день-два?

Чарли Кло. Отстраненный от практики адвокат, трижды разведенный, полный неудачник во всем. Если не считать умения добывать информацию, о существовании которой большинство людей даже не подозревало. Вскоре после того, как суд штата Джорджия счел целесообразным вычеркнуть адвоката Чарльза М. Кло из своих списков, тот навестил почти всех адвокатов по уголовным делам в Атланте и ближайших окрестностях, предлагая свои услуги в качестве сыщика. Больше из сочувствия, чем надеясь на реальные результаты, Лэнг дал Чарли задание отыскать одного из свидетелей по предстоящему судебному процессу. Тот успешно не давал вручить себе повестку в суд. Как и следовало ожидать, служба окружного шерифа предприняла одну-единственную вялую попытку отыскать парня и сдалась. Конечно — их люди слишком мало получали и слишком переутомлялись для того, чтобы заниматься еще чем-то, не дающим прибавки к жалованью и не обещающим сокращения рабочего дня. Фирма Лэнга обычно уделяла поискам таких вот свидетелей неделю, тратила изрядные суммы из денег клиента и лишь после этого соглашалась признать поражение.

Чарли же отыскал нужного человека, поехал за ним на автомобиле и вручил повестку в суд, когда беглец остановился на светофоре.

— Конечно, занят, — рявкнул Чарли. — Может, вы принимаете меня за какого-нибудь богатого адвоката, который может целый день полировать кресло задницей?

Что касается задницы, Чарли, при его трехстах с лишним фунтах весу, вероятно, заказывал костюмы у какого-нибудь изготовителя тентов и шатров. Когда он покупал билеты на самолет, его заставляли приобретать сразу два билета, что заметно повышало его расходы с тех пор, как он отказался летать каким-либо другим классом, кроме первого.

— У меня есть для вас работа. Тысяча в день плюс оплата авиабилетов.

— Я должен кого-то убить?

— Нет, не настолько серьезно. Мне нужно, чтобы вы изучили кое-какие архивные документы.

— Архивные документы? — скептически переспросил Чарли. — Так они же во всем мире давно уже выложены в Интернет или, по крайней мере, отсканированы.

Лэнг кивнул своему невидимому собеседнику.

— В этом-то все и дело. У меня есть основания подозревать, что выложенные для публичного доступа документы, возможно, были подправлены. Мне хотелось бы, чтобы вы там как следует все разнюхали, посмотрели оригиналы и прикинули, нет ли там чего-нибудь подозрительного.

На другом конце провода вздохнули.

— Сейчас возьму что-нибудь записать. Валяйте.

Лэнг рассказал, что ему требовалось.

— Вы чокнулись? Разве я смогу найти что-то такое, что давно уже не облизали вдоль и поперек?

— Чарли, тысяча в день.

— Все равно, до следующей недели не смогу, — с явным раздражением сказал сыщик.

— Это меня вполне устроит.

Лишь повесив трубку, Лэнг сообразил, что Чарли даже не поинтересовался, с кем разговаривает.


В офис Лэнг пришел на час раньше обычного, чтобы наверняка опередить Сару, своего секретаря, и спокойно разобраться, что необходимо сделать до отъезда. Он и впрямь прибыл необычно рано, подтверждением чему служили все еще спавшие в павильонах автобусных остановок, на скамейках в парке и просто поперек входов в подъезды бездомные и нищие, еще не начавшие осаждать прохожих, требуя подаяния. Город, судя по всему, считал, что улицы, подъезды домов и парки принадлежат всем в равной степени, но те, кто там спал, пил и справлял естественные нужды, почему-то оказывались равнее всех прочих.

Довольный тем, что ему удалось опередить Сару, Лэнг выдвинул средний ящик своего стола, пошарил там пальцами (что-то щелкнуло) и извлек оттуда фальшивую заднюю стенку. Вновь запустил руку в ящик и вытащил оттуда устройство, похожее на обычный сотовый телефон. Он присвоил его наряду с «ЗИГ-Зауэром», когда увольнялся из Управления. ВВПУ, внутриведомственное переговорное устройство, представляло рацию, при помощи которой через собственные спутники Управления можно было связаться с любым абонентом, зашифрованным в списке адресов тремя знаками, где бы тот ни находился. Все беседы автоматически скремблировались на входе и раскодировались таким же аппаратом собеседника. Конечно, современная техника развивалась с головокружительной быстротой, но тогда, пятнадцать лет назад, этот аппарат был последним словом техники — и все еще давал Лэнгу возможность напрямик связываться со старыми товарищами.

Он набрал три буквы — они высветились на экране, — нажал кнопку вызова и некоторое время ждал, слушая шорох и потрескивания частиц, доносившихся с невысокой околоземной орбиты. Потом раздались три щелчка и голос:

— Лэнг Рейлли! Проклятие, я уже и не ожидал, что ты когда-нибудь прорежешься!

— Здорово, — ответил Лэнг, невольно расплываясь в широкой улыбке. — Я тут прикинул, у кого-нибудь могло сохраниться такое старье, как ВВПУ, и решил, что только у тебя.

— Если что и называть старьем, так только мою задницу! А эта штука очень даже полезная. Правда, я сомневаюсь, что у твоей имеются такие навороты, как дневная и ночная видеосъемка, джи-пи-эс и прочие прибабахи.

Лэнг подумал о похожем на «блэкберри» устройстве, полученном от Эдди Риверса. В нем, кажется, имелся приемник джи-пи-эс.

— Ну, Джордж, где ты сейчас вкалываешь?

Даже сквозь жестяное звучание воспроизводимого электроникой разговора в голосе Джорджа отчетливо угадывалось веселье.

— Тайна, Лэнг, ты же сам знаешь. Если я скажу, придется тебя убить. Кроме того, ты ведь звонишь не только для того, чтобы определить мое местонахождение на карте непрестанной борьбы Управления против терроризма, тирании, несправедливости, сверхурочных работ и низкого жалованья? Сознавайся, что тебе нужно.

Улыбка Лэнга стала еще шире. С Джорджем Хемфиллом они некоторое время вместе работали во Франкфурте. Джорджу далеко не всегда удавалось скрывать свои невероятные способности к языкам и почти сверхъестественную интуицию за личиной вечного студента-второкурсника. Всего лишь по модуляциям голоса, на которые Лэнг почти не обращал внимания, Джордж предсказывал перевороты и убийства. Лишь этот талант спасал его от множества неприятностей, которые неизбежно посыпались бы на любого другого любителя подкладывать кому ни попадя пукающие подушки и запихивать в самые неподходящие места электронные устройства. Он, например, установил микрофон с усилителем в женской уборной.

— Джордж, хочу попросить тебя об услуге.

— Если ты хочешь пробраться в Белый дом и побить там посуду, лучше сразу выброси это из головы.

Лэнг стал серьезным.

— Помнишь Дона Хаффа?

— Помню. Постарше нас. Кажется, из оперативного отдела, да? Если мне память не изменяет, он в старое недоброе время спас твою задницу от серьезных неприятностей на КПП «Чарли», верно?

— Его убили. И Герт Фукс.

Продолжительная пауза.

— Герт? Та немка? Богиня, словно сошедшая с рекламного плаката для туристов?

— Она самая.

— Лэнг, — сказал, немного помолчав, Джордж, уже совсем другим тоном, — тут в коридорах поговаривали о том, что Герт ушла с римской станции… ну, в общем, взяла отпуск и переехала к тебе. С тех пор тебя называли не иначе как Счастливчиком. Даже не могу выразить, как я тебе сочувствую.

— Благодарю.

— Есть какие-нибудь соображения?

— Поэтому-то, Джордж, мне и нужна твоя помощь. Точнее выражаясь, информация.

— Если что-то можно сделать — сделаю.

Лэнг сказал ему, что от него требуется. Последовала еще одна продолжительная пауза.

— На это нужно некоторое время. Ты понимаешь, черт возьми, что хочешь отправить меня к самому сотворению мира, а то и раньше? Может быть, даже в те времена, когда и компьютерами толком не пользовались.

Лэнг едва успел убрать ВВПУ в потайной ящик, как вошла Сара с грудой папок.

— Просмотрите-ка это и решите, чем вам необходимо заняться до отъезда.

Глава 26

Вашингтон, округ Колумбия, Национальный архив (Пенсильвания-авеню),
в тот же день, ближе к вечеру
Решив покинуть Соединенные Штаты через Вашингтон, Лэнг преследовал двоякую цель. Во-первых, если бы во время перелета из аэропорта Даллеса в Рим ему попалось бы знакомое лицо, это бесспорно значило бы, что за ним ведется слежка. Во-вторых, безответные вопросы гудели в мозгу Лэнга, словно взбудораженные пчелы в улье. На некоторые из них он мог бы найти ответ за время, оставшееся до вылета. А вылететь он должен был назавтра утром. Короткий звонок в офис одного из сенаторов от Джорджии и напоминание о деятельности его благотворительного фонда помог ему получить необходимые документы для допуска в Национальный архив.

Обогнув длинный хвост из туристов, дожидавшихся своей очереди посмотреть на лежащую в стеклянной витрине Декларацию независимости, Лэнг нашел нужный ему стол. Сидевшая за ним пышнотелая дама с собранными на затылке в тугой пучок жесткими волосами с откровенным недовольством изучила его верительные грамоты, свидетельствующие о том, что к науке он не имеет никакого отношения. Со столь же явной неохотой, типичной для бюрократа любого уровня, принужденного выполнять свои обязанности, она вручила ему пластмассовый значок посетителя и велела подняться на третий этаж. Впрочем, ее настроение несколько улучшилось, когда она сообщила Лэнгу, что интересующие его фонды обработаны лишь частично.

Взгляду Рейлли открылись длинные ряды полок, набитых собранными без всякого порядка бумагами. Немцы, составлявшие эти документы, наверняка не на шутку перепугались бы, если бы им довелось узнать, в каком хаосе пребывает их творчество. Грузовые накладные и графики движения поездов, отчеты о реквизициях, указывающие количество бензина с точностью до литра, — все это было свалено вместе. Никогда еще в истории ни одна побежденная нация не оставляла столь досконального отчета о своем существовании, как Третий рейх, где фиксировалась каждая мелочь. И нигде и никогда подобные архивы не оставались полностью неизученными, поскольку свыше шестидесяти лет пребывали в упакованном состоянии и в полном беспорядке[45].

Впрочем, какой-то порядок здесь, пожалуй, все же был. В конце каждого ряда имелся выцветший ярлык, на котором красовались годы и географические названия: Италия, Франция и так далее.

Когда же немецкая армия потеснила итальянских фашистов, оборонявших итальянский сапог? Лэнг снял с полки, относившейся к Италии 1943–1944 годов, две коробки и перенес их на маленький столик, небольшой плакат над которым сообщал, что коробки поставят обратно сотрудники архива. Видимо, здесь придумали свою собственную программу общественных работ.

От запаха старой бумаги щипало в носу. К счастью, большая часть документов была напечатана на машинке, а не написана от руки старинным готическим шрифтом, который Гитлер не только возродил, но и указом объявил обязательным в официальном делопроизводстве. Это было лишь одним из его многочисленных безуспешных деяний, которыми он рассчитывал напомнить Германии о былых славных эпохах, наподобие эпохи царствования Фридриха Великого в восемнадцатом веке.

Весь первый час Лэнг пролистывал немыслимо скучные бумаги вроде графиков движения поездов, приказов по поводу распределения провианта и ремонта техники и тому подобных мелочей, определявших быт армии Кессельринга. Сначала он подумал, что, может быть, стоит углубиться в транспортные документы, но отказался от этой мысли: сплошной просмотр бумаг отступающей армии потребовал бы очень много времени, а его-то как раз и не было.

Сдвинув коробки в сторону, Рейлли поставил на столик еще пару. И все же в середине последней коробки, относившейся к Италии в 1944 году, он нашел то, что хотел: потемневшую от старости копию письма, отпечатанного на уникальном фирменном бланке. Орел с распростертыми крыльями и вплетенной в венок свастикой в лапах, украшавший официальные бумаги, здесь был изображен в три четверти. В одной когтистой лапе он держал пару зигзагообразных молний, а в другой — крест с загнутыми концами. Изображение окружала надпись «Meine Ehre heiβt Treue!» — «Моя честь — верность», девиз СС.

Лэнг подвинул стул ближе к лампе и углубился в чтение выцветших строчек пляшущего телетайпного шрифта.


8 мая 1944 г.

СРОЧНО И СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

Штурмбаннфюреру Отто Скорцени

Виа-Рассилия, 29

Рим


Герр штурмбаннфюрер!

Настоящим письмом Вы освобождаетесь от обязанностей, возложенных на Вас в соответствии с распоряжением от 1 апреля 1944 г. Вы должны немедленно отбыть в Берлин для получения нового служебного назначения, используя самый быстроходный транспорт, в том числе, при необходимости, самолет. Перед Вашим отъездом из Рима все документы, касающиеся предыдущих заданий, должны быть уничтожены, повторяю, уничтожены.

Хайль Гитлер!
Г. Гиммлер

Поскольку депеша была передана по телеграфу, рукописный автограф под текстом отсутствовал. Но, несомненно, такой приказ, отправленный от имени Гиммлера, но отданный, по всей вероятности, лично Гитлером, означал, что Скорцени действительно находился тогда в Риме. И ничего не мешало предположить, что он искал в древнем некрополе ту самую шутку, которую Юлиан хотел сыграть с христианством. Однако чем бы Скорцени там ни занимался, это дело было не столь важным, как то, ради которого Гитлер в конце весны 44-го года отправил его в какое-то другое место.

Но какое?

Согласно данным профессора Блюхера, Скорцени побывал в Монсегюре вскоре после падения Франции в 1940 году. Через некоторое время он возглавил парашютный десант… где же?.. на Кипре, кажется? Потом отправился спасать Муссолини в 1943 году, был в Риме весной 44-го… Когда союзники захватили Рим? Одновременно с высадкой в Нормандии, 6 июня 1944 года. Это вполне может быть одной из причин отзыва Скорцени. Вероятно, после этого он отправился свергать какое-то правительство… Ах, да, венгерское. Можно не сомневаться, это и было тем самым новым назначением, о котором писал Гиммлер. А к зиме 1944 года он оказался на Бельгийском выступе.

Отто Скорцени исколесил всю Европу. Спасал диктатора здесь, свергал правительство там. Не такие уж страшные тайны. В отличие, вероятно, от его находки в Монсегюре. А о том, что он делал в Риме, Блюхер не рассказал. Но при всем при этом, какая могла существовать связь между тем, что делал этот фанатичный нацист шестьдесят лет, и смертью Дона? Лэнг видел только один ответ на этот вопрос: Скорцени нашел нечто такое, какую-то давно скрытую от мира тайну, и кто-то сейчас убивает, чтобы она и впредь оставалась никому не доступной.

Он посмотрел на часы. Без десяти пять. Через несколько минут архив должен закрыться. Сегодня ему не удастся ничего больше узнать о Скорцени и его тайне. Лэнг встал, потянулся и еще раз перечитал плакат, запрещающий самостоятельно возвращать коробки на полки.

Завтра он улетит в Италию. А сегодня вечером отправится в бар «Кинкейдс» и будет есть там чесаникских устриц и, если повезет, крабов в новом, еще не затвердевшем панцире. И тут же радостное предвкушение сменилось тоской, обедать ему придется в одиночестве. А ведь Герт так любила мягких крабов…

Он вспомнил, как это было в первый раз. Это было… это было… в «Чопс», одном из самых дорогих заведений Атланты, где подают прекрасные бифштексы и блюда из морепродуктов. Она посмотрела сначала на краба в панцире и с клешнями, а потом на Лэнга.

— Это Vitzen, шутка?

— Уверяю тебя, крабу так не кажется.

Она вновь с подозрением взглянула на краба.

— Это деликатес, да? Ну-ка, попробуй первым!

— С удовольствием. — Лэнг оторвал клешню, самую вкусную часть краба, окунул в густой соус тартар и отправил в рот.

Герт внимательно следила за ним, будто ожидала, что он постарается украдкой выплюнуть кусок. Или подозревала, что он проделал какой-то фокус и вообще не брал его в рот.

Лэнг положил вилку. Герт не сводила с него глаз.

— Ты это съел, — сказала она в конце концов.

В ответ он отрезал еще кусок и тоже съел. Больше ее уговаривать не потребовалось. Они заказали еще порцию и съели все…

Когда Лэнг вышел на улицу, глаза его были влажны.

Глава 27

Рим, Ватикан,
апрель 1944 г.
Римский папа Пий XII столкнулся с проблемой, какой не знал прежде ни он сам, ни кто бы то ни было из его двухсот шестидесяти одного предшественника.

Папа тяжело вздохнул. Он сидел за своим столом в кабинете, окна которого выходили на площадь Святого Петра. Плавно изогнутые колоннады Бернини обычно приводили его в благодушное настроение. Однако сегодня вид портили вооруженные немецкие солдаты, цепь которых протянулась полумесяцем ровно в шаге от границы Святого города. Кессельринг, командующий немецкими войсками в Италии, уверял, что те находятся здесь для защиты Римского папы. Но Пий хорошо понимал: они были его тюремщиками. Больше того, они заставляли предъявлять документы каждого, кто входил в Ватикан или покидал его. А дальше могло быть только хуже. Генерал Вольф, командир СС в Риме, случайно или намеренно проговорился о том, что в Берлине серьезно размышляют, не стоит ли похитить Римского папу, чтобы получить за него выкуп из ватиканских богатств.

Пий не слишком беспокоился о собственной безопасности, а вот тайна, обнаруженная во время раскопок в подземельях Ватикана, тяжело давила на плечи. Если текст был подлинным и верным, то его существование ставило перед ним болезненную дилемму. С одной стороны, текст доказывал, что Иисус Христос побывал в этих местах, и это могло бы заткнуть рты не унимавшимся две тысячи лет скептикам. С другой стороны, тот Христос, который в нем описывался, был весьма не похож на сына скромного плотника из Галилеи.

Да, в его силах было уничтожить надпись и изъять реликвии, которые одновременно и подтверждали Евангелия, и указывали на их ложность, если не лживость. Но где можно было бы скрыть такие документы? Конечно, не в закрытой папской библиотеке, она всегда была доступна для ватиканских ученых. Оставалось молиться, чтобы ему было ниспослано откровение свыше.

А пока нельзя было делать ничего такого, что могло бы спровоцировать немцев на действия; не делать ничего, пусть даже будущие поколения впоследствии осудят его за отказ осудить Гитлера, нацистов и варварство, подобного которому Европа не видела добрую тысячу лет. Время, пока он носит папский титул, даже то, что может быть расценено как его наследие, — все это было не так уж важно. Все это церковь переживет. А вот того, что скрыто в подземельях Ватикана, она может не пережить.

Он рассчитывал заслужить признание как Римский папа, впервые отыскавший документальные подтверждения существования Христа, составленные при Его жизни. А оказался перед лицом весьма вероятного… нет, неизбежного обвинения в сотрудничестве с немцами.

Да, он молился о том, чтобы при раскопках обнаружилось такое доказательство, рассчитывал на то, что Константин оставил там какое-то свидетельство, какую-то реликвию Господа Нашего, — и получил сокрушительный ответ. Что же теперь делать? Неужели немцам точно известно, что там обнаружили? Если так, то Пию не стоит надеяться даже на то, что церкви удастся удержать находку в своих руках, не говоря уже о сохранении тайны.

И он не мог сделать ровно ничего, только молиться об откровении свыше. Молиться и не делать ничего такого, что могло бы спровоцировать немцев на какие-то действия.

Стрелки стоявших возле окна роскошных часов в стиле «Людовик XVI» показали, что до назначенной встречи осталось всего несколько минут. Римский папа взял со стола стопку бумаг и стал просматривать их, чтобы освежить в своей памяти события, казавшиеся немыслимыми еще год назад.

В июле прошлого года союзники высадились в Сицилии. Через несколько дней первые бомбы упали на Рим, повредив железнодорожную сортировочную станцию в районе Сан-Лоренцо, медицинское училище и церковь. Пий, первый папа-римлянин за двести с лишним лет, отозвался на это с болью и гневом, как и его земляки.

Он предложил объявить Рим открытым городом, который не следует ни оборонять, ни атаковать. Ведь надо же как-то спасти Вечный город от разрушительных бомбежек, терзающих Лондон и Берлин. Это было его последнее публичное высказывание…

В дверь тихонько постучали. Потом, не дожидаясь ответа, в кабинет вошел фра Себастиани, личный помощник Пия, с подносом, сервированным кофейником и четырьмя маленькими чашечками. Он поставил поднос на столик возле письменного стола папы и вышел. За многие годы Себастиани хорошо выучил привычки и капризы Его Святейшества, и сейчас одного взгляда на лицо Римского папы ему хватило, чтобы понять, что какие-либо разговоры не нужны и даже неуместны.

Поднявшись, Пий налил кофе в одну из чашек и вернулся к своему столу и вырисовывавшемуся перед ним мрачному сценарию.

После бомбежки папа провел ночные часы на нижних этажах Ватикана, где молился о мире и о сохранности Рима. И еще о… Он закрыл глаза. Бог снизошел и удовлетворил последнюю мольбу, и эта милость послужила причиной нынешних несчастий Пия.

Через несколько дней после воздушного налета во время еженедельного визита к королю арестовали Муссолини. Через шесть недель Эйзенхауэр, главнокомандующий союзников, объявил о капитуляции фашистского правительства, и еще через два дня союзники высадились на итальянский полуостров.

Вакуум, образовавшийся после краха правительства Муссолини и бегства короля Виктора Эммануила, сразу же заполнили немцы, заняв Рим. Вскоре после этого в гетто, находившемся всего лишь в миле от Ватикана, схватили более тысячи евреев. Единственных остававшихся до сих пор истинных потомков жителей Древнего Рима вывезли грузовиками к железной дороге, чтобы выслать дальше. По пути многие машины останавливались, и водители и охранники фотографировали собор Святого Петра.

По этому поводу Пий не сделал никаких публичных заявлений. Он не мог себе этого позволить. Какой прискорбной и ужасной ни была ожидавшая евреев участь, но еще страшнее было бы спровоцировать подготовленное похищение и вполне вероятное обнародование противниками сделанного археологами открытия.

Рим время от времени бомбили, хотя фашисты в свое время пообещали, что без их разрешения ни одна ласточка не пролетит над городом. Немцы расставили свои танки и грузовики на самых знаменитых и древних площадях города, свои зенитки — на крышах многих из четырехсот с лишним церквей. Они также, наплевав на экстерриториальность Ватикана, вторглись в один из монастырей и арестовали там несколько евреев и мужчин-итальянцев, пытавшихся скрыться там от обязательной трудовой повинности.

Не снеся такого оскорбления, Пий направил сдержанный протест немецкому послу. В полученном ответе говорилось, что все обвинения в кощунстве следует переадресовать итальянским фашистам. Эту ложь папа был вынужден проглотить. После этого ему пришлось запретить впредь использовать право церкви на предоставление убежища для людей, укрывающихся от немцев, хотя он и подозревал, что его указ сплошь и рядом нарушается.

В марте рота СС попала в засаду на виа Раселла. Погибли тридцать два немца и двое итальянцев гражданских. В течение двадцати четырех часов, по прямому приказу Гитлера, немцы арестовали триста двадцать итальянских мужчин и мальчиков. Их расстреляли на следующий же день группами по пять человек в Адреатинских пещерах.

Папская газета, которая, как единственный не принадлежавший фашистам источник информации, пользовалась большой популярностью, подготовила возмущенную передовую статью. Пий исправил ее, сделав виновными бойцов Сопротивления, напавших на оккупантов. Ему пришлось испить горький кубок, но Римский папа не мог пойти на риск и спровоцировать немцев. Только не теперь, когда…

В дверь снова постучали. Настало время, назначенное для встречи. Кардиналы Росси, Пиццардо и Канали — Папская комиссия по делам государства-града Ватикан, коллегия, в обязанности которой входит обеспечение безопасности Ватикана. Пий протянул руку пришедшим, чтобы те поцеловали папское кольцо. Он все еще не решил, с чего начать, но, по крайней мере, ему больше не придется нести бремя этой тайны в одиночку.

Глава 28

Ним, Франция, больница,
неделей раньше
О том, как давно она попала сюда, она не имела понятия, но в это утро впервые очнулась с осознанием того, где именно находится.

За прошедшие дни (или недели, или месяцы) она чаще всего просыпалась от собственных криков, вызванных одним и тем же, неизменным сном. Видение было настолько реальным, что казалось, будто все это произошло не во сне, а в действительности.

Такого, конечно, быть не могло.

Солнце, лившее с безоблачного неба яркий оранжевый свет, вдруг взорвалось и швырнуло ее в пространство, будто ее подхватил какой-то протуберанец, выброс солнечного газа — это она видела не то на фотографии, не то в кино — она уже не помнила, где. Она, казалось, долго висела в этом пространстве неподвижно, а потом начала падать, все быстрее и быстрее, и видела, что неприветливая земля, тоже стремительно набирая скорость, мчится ей навстречу.

Тогда-то она и начинала кричать — и во сне, и в реальной жизни.

Иногда она думала, что, может быть, ее сон хотя бы частично соответствует действительности, хотя бы в том, что касалось падения на землю.

Первое воспоминание сводилось к тому, что у нее все болит, а она сама лежит, наполовину засыпанная острыми обломками неизвестно откуда — может быть даже, с другой планеты — свалившегося камня. Этого она не знала, как и не знала еще очень многое. Например, понятия не имела, откуда сюда попала, как ее зовут и почему она лежит на склоне, заваленная каменным крошевом.

Сначала она решила, что ее лицо залито кровью. Но, подняв руку ко лбу, прикоснулась к чему-то влажному и пушистому. Только после этого она поняла, что ее глаза закрыты. Открыв их, она увидела прямо над собой мохнатую кареглазую морду. Собака влажным языком вылизывала ей лоб, и в этом не было ничего неприятного. Больше того, это ощущение было ей знакомо, хотя она не могла вспомнить, когда в прошлом собака лизала ее в лицо.

Когда ее зрение немного сфокусировалось, она увидела мужчину или, скорее, мальчика, испуганно глядевшего на нее. Он что-то сказал ей, но она не слышала. Ее уши восприняли только слабый неразборчивый шепот, похожий на звук капель дождя, шелестящих в густой листве.

Одной рукой, не засыпанной камнями, она дотронулась до уха. И поняла, что ее лицо влажно не от собачьей слюны. Когда она приподняла руку, с нее падали темно-красные капли. Откуда-то — она тоже не могла припомнить, откуда, — ей было известно, что раны на лице, даже поверхностные, всегда сильно кровоточат. Однако это знание не успокоило ее. Поверхностные раны или не поверхностные, но она чувствовала только боль, боль во всем теле.

Собрав все силы, она поднялась и почувствовала, что ноги у нее подгибаются, как у новорожденного жеребенка. Собака обежала вокруг нее, быстро и часто раскрывая пасть; она решила, что это лай. Не то мальчик, не то мужчина протянул ей руку, и она дотронулась до нее. А потом все вокруг потемнело.

Следующим воспоминанием были белые стены, сливавшиеся с таким же белым потолком. Она совсем растерялась, так как не знала, ни где она, ни как сюда попала, ни сколько времени здесь находится. Она поглядела на свою руку, лежавшую на крахмальной простыне. Из руки торчала игла для внутривенных вливаний. Судя по нескольким пятнам от лейкопластыря, иглу несколько раз меняли. Не поворачивая головы, она прошлась взглядом вдоль трубки до мешка с полупрозрачной жидкостью, висевшего на хромированной стойке.

По этим признакам она поняла, что находится в какой-то больнице, хотя не могла сообразить, каким образом до этого додумалась.

Она не знала, была ли у нее какая-то жизнь до того, как взорвалось солнце, а если и была, то какая.

То ли по легким сотрясениям пола, то ли по каким-то еще признакам она почувствовала, что в помещении находится кто-то еще.

Напрягшись, она перевела взгляд от мешка капельницы к изножию своей кровати и снова сфокусировала зрение. Там оказался доктор. По крайней мере, она решила, что это врач. Во всяком случае, мужчина, одетый в белое — в белом халате, из-под которого выглядывала такая же белая рубашка, — и курчавой седой шевелюрой.

Он заметил ее взгляд и, сверкнув в улыбке белыми зубами, что-то сказал. Она ничего не услышала.

Она понимала, что происходит, и не испытывала ни нетерпения, ни страха. Оставаясь на том же месте, врач пролистал историю ее болезни (откуда она знала, что за бумаги он смотрел?), потом снял с нее простыню, взял ее за руку, к которой была присоединена капельница, другой рукой подхватил под спину и бережно помог ей встать с кровати. Прохладный кафельный пол приятно ласкал босые ноги. Взяв в одну руку стойку с капельницей, а другой с привычной бережностью поддерживая ее за талию, он вывел ее в коридор.

После того как она преодолела половину расстояния до дальнего конца, доктор передал ее медсестре, а сам, снова улыбаясь, остановился перед нею, указал на свое ухо, потом на ее и сложил колечко из большого и указательного пальцев — универсальный жест: все в порядке.

Но ее уши вовсе не были в порядке. Она ничего не слышала. Возможно, он имел в виду, что ей вскоре станет лучше. Она надеялась на это. Не только потому, что быть глухой оказалось чрезвычайно неудобно. Говорить, не слыша ни себя, ни других, было так трудно, что она решила не тратить сил на это занятие.

Она могла общаться с миром при помощи блокнотов, выданных ей медсестрами, — писать и читать. К сожалению, она не могла сообщить врачу и медсестре ту информацию, которую они больше всего хотели получить от нее: ее имя, откуда они прибыла и все такое. Она просто не знала ничего этого.

Тем не менее из того же запаса неизвестно откуда взявшихся в ней знаний ей было известно, что, вполне возможно, память возвратится к ней — по крайней мере, ее значительная часть, — но понятия не имела, когда это случится. До тех пор ей следовало терпеть, дать травмам зажить, а боли — пройти, и надеяться на то, что она все же узнает, кем была прежде.

Глава 29

Италия, Флумичино, международный аэропорт Леонардо да Винчи,
настоящее время
От бессонницы у Лэнга все расплывалось перед глазами. Он брел по залу, проклиная проектировщиков аэропорта, умудрившихся сделать так, что все нужное здесь было разнесено на максимально возможное расстояние. Аэровокзал был одним из самых новых в Европе, но таможню и иммиграционный контроль здесь поместили где-то вдали от зала прибытия рейсов из стран, не входящих в Евросоюз, хотя именно здесь и требовались услуги этих служб. А вокзал, откуда отправлялись поезда в Рим, располагался намного ближе к терминалу внутренних авиарейсов, пассажиры которых, без сомнения, предпочитали уезжать на своих оставленных на стоянке машинах.

Византийский образ мышления в Италии не только жив, но и процветает.

Впрочем, не без усилия заставив себя взглянуть на вещи объективно, он понял, что у него просто отвратительное настроение — из-за невезения, вызванного в значительной степени его собственными поступками.

Во-первых, он решил лететь под именем Коуча по тому паспорту, которым его снабдил Риверс. Какой смысл включать свое настоящее имя в списки пассажиров, если с ними может ознакомиться кто угодно, взломав более чем незащищенные компьютерные базы авиакомпаний, или светиться через свою столь же доступную всем кредитную карточку? Риверс хотел «соучаствовать», вот и пусть «соучаствует», хотя бы в покупке билета.

Конечно, вымышленный мистер Коуч нечасто летал самолетами и потому не мог воспользоваться льготами «платинового», «золотого» или даже «серебряного» пассажира. И вот, лишенный доступа к относительным благам, предоставляемым привилегированным пассажирам в специальных залах, мистер Коуч был вынужден проходить бесчисленные кордоны служб безопасности, предназначенные для рядовых авиапутешественников, а потом час, если не больше, торчать в зале ожидания вылета с вопящими детьми, оглушительно громкими, но невнятными объявлениями и немыслимо дорогими буфетами.

Изрядно раздражали его и пассажиры, оравшие во весь голос в сотовые телефоны: «Не Даллас, а „Даллес“!» или «В Тампу, а не в Темпе», пытаясь объяснить, что им нужно, механическому голосу системы бронирования авиабилетов, общаться с которым для живого человека было очень трудно, если не вовсе невозможно.

Все это сильно подрывало доходы авиакомпаний, но там, как ни странно, никто не желал об этом думать.

В общем, решение вести себя скромно, не лететь на «Гольфстриме», а довериться равнодушным рукам крупнейшего в Атланте авиаперевозчика не лучшим образом сказалось на настроении Лэнга.

Первые сигналы, говорившие о том, что ему предстоит не слишком приятное времяпрепровождение, он получил еще до того, как отправился в аэропорт, чтобы лететь в Вашингтон.

После взрыва «Порше» Лэнг позволил дежурным парковщикам ставить в гараж и выводить его «Мерседес». Этим он хотел дать понять следующему потенциальному убийце, что не имеет смысла подкладывать в его машину еще одну бомбу. Кроме того, его нисколько не тревожило, как будут молодые люди обращаться с тем, что он считал простым средством передвижения.

В тоутро «Мерседес» никак не хотел повиноваться электронному устройству, отпирающему замки. После телефонного разговора с автосалоном, одним из нескольких, принадлежащих некоей компании, у него осталось впечатление, что отдел обслуживания покупателей считает, что непрекращающиеея проблемы с машиной вызваны его, хозяина «Мерседеса», неправильными действиями, а не чрезмерной сложностью конструкции автомобиля.

«Мерседес-Бенц CLK» — месть Третьего рейха победителям.

Так что, когда пилот объявил, что рейс из аэропорта Даллеса в Рим задерживается на три часа, как объявил пилот, «из-за мелких неисправностей», Лэнг нисколько не удивился. Судя по голосу говорившего, тот не удивлялся тоже.

Хотите сберечь время — летайте самолетами.

Оказавшись на железнодорожном вокзале при аэропорте, Лэнг ненадолго выбросил из головы более серьезные проблемы и купил в баре чашку кофе-эспрессо. В просторном, похожем на сарай здании со стеклянной крышей имелись несколько магазинов и четыре состава, которым предстояло с двадцатиминутным интервалом отправиться до римского вокзала Термини. Так что единственный вопрос состоял в том, ехать ли поездом, делающим остановки, или экспрессом. Лэнг сел в первый же поезд.

Глядя из окна на полускрытые сорняками стрелки и промежуточные станции, он думал о том, сколько же раз ездил этим путем. Незадолго до того, как уволиться из Управления, он привез сюда Дон. Это была ее первая поездка за пределы Соединенных Штатов, и она восхищалась даже унылыми пейзажами, которые неизменно тянутся вдоль железнодорожных путей. Перед самым вокзалом она буквально расцвела, увидев первую древность — бесформенную груду кирпича, бывшую когда-то частью городской стены.

Лэнг давно слышал, что Рим называют городом церквей, но никак не ожидал, что их окажется так много. Дон пожелала посмотреть храмы иезуитов, доминиканцев и капуцинов. Они побывали в церквях, украшенных скульптурами Микеланджело и Бернини, росписями Караваджо и Рафаэля. Не успело первое утро подойти к концу, как мадонны, мученики и евангельские события слились в единое религиозное марево. Никогда еще Лэнг не радовался так традиционному в Италии трех-четырехчасовому дневному перерыву, когда музеи, магазины и, конечно, церкви chuiso — закрыты.

Но Лэнг так и не позволил Дон узнать о своем настроении. Он поглощал ее восхищение, как голодный, попавший на пир.

Только в прошлом году он ехал этим же самым поездом, когда, сам не отдавая себе отчета, собирался восстановить с Герт отношения, прервавшиеся после его знакомства с Дон. Они с Герт бурно любили друг друга в маленьком пансионе, укрывшемся в лабиринте улиц района Трастевере, ездили на ее мотоцикле за город, а потом прятались в конспиративной квартире Управления возле виллы Боргезе, крупнейшего из римских парков.

А теперь Герт, как и Дон, покинула его.

Раку, укравшему его жену, Лэнг никак не мог отомстить, но за смерть Герт он мог отплатить и, видит бог, отплатит. Лишь встревоженный взгляд сидевшей напротив женщины дал ему понять, что он громко скрипит зубами. После этого Лэнг сам заметил, что ногти до боли врезались в ладони.

Час спустя он распаковывал вещи в «Хасслере», видавшем лучшие времена отеле, обставленном в совершенно американском стиле, расположенном рядом с верхом Испанской лестницы. Именно в таком месте должен был остановиться Коуч, особенно если приехал по делам и, как и большинство американцев, готовый пожертвовать комфортом ради того, чтобы не оказаться в окружении людей, разговаривающих только на незнакомом ему местном языке.

Лэнг потребовал номер, выходящий во двор здания, подальше от Лестницы, где, как он хорошо знал, постоянно толкутся молодые туристы — собираются компаниями, заводят громкую музыку или сами поют, курят и фотографируются.

Закончив разбирать свой небольшой чемодан, Рейлли вышел в коридор и поглядел по сторонам. Там он увидел лишь тележку с бельем, но горничной не было. Наклонившись, чтобы никто не видел, что он делает, Лэнг выдернул из головы волос, послюнявил палец, намочил волос слюной и прилепил его немного выше дверной ручки. Высохнув, волосок отвалится при малейшем прикосновении. Вряд ли контроль был действительно необходим, поскольку в Риме никто не знал, кто такой на самом деле мистер Коуч, но от застарелых привычек трудно избавиться.

Потом он посмотрел на часы. Если не мешкать, он успеет вовремя.

Чуть далее мили от отеля стояло изваяние слона с обелиском на спине; животное походило на персонажа мультфильма. Монахи из монастыря, превратившегося впоследствии в церковь Санта Мария-сопра-Минерва, заказали Бернини эту статую для украшения маленькой площади перед храмом, а потом заявили, что первоначальный проект был неудачным и чересчур дорогостоящим. Обладавший неплохим чувством юмора скульптор наделил животное — которое, как предполагалось, должно было служить символом мудрости и благочестия, — хоботом, напоминавшим здоровенную змею, и ушами, которые, возможно, и вдохновили Диснея на создание его летающего слоненка Дамбо.

Но совсем недавно, во время работ в Ватикане — там расширяли подземную автомобильную стоянку, — откопали скелет какого-то большого животного и поначалу решили, что это останки динозавра. Но после поисков в обширной папской библиотеке было установлено, что когда-то король Португалии подарил одному из многочисленных римских пап, носивших имя Лев, карликового белого слона. Римский папа дал животному имя Хано и очень привязался к нему. Слон отвечал хозяину такой же любовью и следовал за ним повсюду, в том числе и во время папских служб в соборе.

Когда Лэнгу случалось проходить здесь, у него на лице всегда появлялась улыбка.

Сразу за площадью находился небольшой магазин, торговавший одеждой и всякими церковными причиндалами. Перед входом Лэнг еще раз задумался, что же ему выбрать: простую черную рубашку с колораткой, традиционным воротничком священника, или рясу, возможно, даже с биреттой — четырехугольной шляпой с помпоном, какие носят многие европейские священники? Он остановился на втором варианте и заодно приобрел простые четки из черного дерева. Его подмывало купить еще и Библию на итальянском, но от этого намерения он заставил себя отказаться — руки следовало оставить свободными.

Через полчаса Лэнг отправился дальше. Владелец магазина не задал ни одного вопроса, не потребовал никаких документов, подтверждавших принадлежность Лэнга к церковным институтам, зато внимательно пересчитал и осмотрел каждую купюру, полученных от бывшего разведчика.

После этого Лэнг почувствовал, что его доверие к духовенству несколько пошатнулось.

Держа пакет под мышкой, он остановился перед любимой пиццерией возле площади Пьяцца-делла-Ротунда. Оба столика, стоявших на тротуаре, были заняты беспечно болтающими американскими студентами. Взяв кусок пиццы с анчоусами, перцем и луком, Лэнг уселся на краю фонтана и принялся с наслаждением есть, любуясь Пантеоном, древнейшим из все еще использующихся римских зданий. И даже присутствие «Макдоналдса» на этой же площади не могло испортить ни его удовольствия, ни даже ощущения истории.

Пантеон был воздвигнут императором Адрианом за сто лет до Константина как храм не одного, а всех богов. Каждый император после него удалял начертанное над дверью имя предшественника и вырезал свое. Когда Рим сделался христианским, здание стало церковью. Микеланджело изучал его архитектуру, чтобы понять, как строить купол для нового собора Святого Петра. В восемнадцатом веке Бернини пристроил к зданию с каждой стороны по колокольне, но народ высмеял его творение, назвав пристройки «ослиными ушами», и колокольни были разобраны. Окон в здании нет, и солнечный свет проникает внутрь только через большое отверстие в куполе.

Массивные бронзовые двери, симметрия круглого здания и, конечно, его старина, всегда благотворно влияли на Лэнга. Он чувствовал, как уносится, словно дым, тяжелое раздражение, вызванное поездкой. Радуясь тому, что из римских фонтанов течет питьевая вода, он зачерпнул горстью воды и прополоскал рот, а после этого вытер руки тонкой салфеткой.

Лэнг бесцельно бродил по знакомым улицам, многие из которых были настолько узки, что солнце проникало в их ущелья лишь на несколько минут в день. Но даже здесь, где не могли ездить автомобили, уверенно пробирались жужжащие скутеры. Всякий раз, когда к нему приближался очередной «Веспа», Лэнг осторожно пятился к стене — он хорошо знал, что этими маленькими, но достаточно быстроходными машинами пользуются и уличные грабители, вырывающие сумки и сумочки, а затем быстро скрывающиеся. Кроме того, он помнил, как в прошлом году его пытались зарезать, подъехав на таком же мотороллере.

Впрочем, Лэнг не собирался позволить любви к Вечному городу отвлечь себя от своих намерений.

Вернувшись в отель, он остановился возле стола портье в ожидании, когда ему выдадут ключ, и случайно заметил газету с большим броским заголовком на первой полосе. А под заголовком помещалась фотография: полноватый мужчина в дорогом костюме со смутно знакомым лицом.

Лэнг указал портье на фотографию.

— Кто это такой?

Молодой человек даже не оторвал взгляда от экрана компьютера.

— Премьер-министр. Ему официально обвиняют в получении… это… деньги такие…

— Взятки? — подсказал Лэнг, протянув руку за ключом, протянутым ему молодой женщиной.

— Да, взятки.

Лэнг не мог вспомнить имени этого человека, но знал, что он — один из самых богатых, если не самый богатый человек Италии, консерватор (по крайней мере по европейским стандартам) и, как многие считали, опора страны, меняющей свои правительства не реже, чем ее жители — свои рубашки.

Волосок находился на прежнем месте.

Не раздеваясь, Лэнг растянулся на кровати и уснул, прежде чем понял, как ему хочется спать.

Глава 30

Рим, отель «Хасслер»,
через три часа
Отдохнув и осознав, что его биологические часы перестроились на европейский лад, Лэнг развязал бечевку и развернул бумажный сверток. Через несколько минут он уже изучал свое отражение в зеркале ванной. Как ему казалось, он ничем не отличался от любого настоящего священника. Чтобы меньше попадаться на глаза постояльцам и обслуживающему персоналу, Лэнг спустился на первый этаж по лестнице. Проживание в «Хасслере» вряд ли было бы по карману рядовому священнику.

Через тридцать минут он оказался на площади Святого Петра.

Как обычно, площадь заполняли туристы, но лишь двое из всей толпы больше интересовались уверенно шагавшим мимо фонтана священником, нежели окружавшими их архитектурными красотами.

— Ты уверен, что это он? — спросил один.

— Никакого сомнения, — ответил другой.

— Здесь его и прихлопнем?

Второй, судя по всему, старший в этой двойке, покачал головой.

— Слишком много народу. Начнется паника. Лучше подождем и устроим все так, чтобы это будто бы случилось при ограблении.

— Ограбление священника?

— Как только они его найдут, так и узнают, кто он такой на самом деле. Он вошел сюда. И выйдет обратно. Потерпи.


Как научил его Фрэнсис, Лэнг повернул налево, туда, где гвардеец-швейцарец дежурил перед узким проходом, отделявшим колоннаду Бернини от самой базилики. Стражник, облаченный в красивый красно-золотой средневековый костюм, опустил алебарду, преграждая путь. Судя по выражению лица молодого человека, он был готов при необходимости пустить в ход свое старинное оружие.

Лэнг достал из кармана пропуск, выданный ватиканским отделом археологии по просьбе Фрэнсиса и отправленный в Америку факсом.

Стражник мельком взглянул на бумагу.

— Первая дверь направо. Покажете это письмо дежурному, — сказал он по-английски без малейшего акцента и для верности указал рукой, куда идти.

Лэнг отправился, куда было сказано, и попал в небольшую комнатку, где уже толпилось девять или десять священников, и еще один сидел в будке, напоминающей билетную кассу.

— Вот и хорошо, — сказал «билетер» (судя по произношению, он мог быть уроженцем какого-то из городов Среднего Запада Америки). — Через несколько минут в некрополь отправятся несколько наших братьев-иезуитов. Держитесь с группой. Нам бы не хотелось, чтобы вы заблудились и остались взаперти среди сонмов языческих душ.

В группе священников послышались смешки.

— И смотрите по сторонам, когда переходите улицы. — Он указал на окно, за которым промелькнул небольшой грузовичок. — Собьют, и никто не остановится, чтобы принять отпущение грехов.

Сдержанный смех.

Между тем священники начали представляться друг другу. На такое Лэнг не рассчитывал и сейчас очень надеялся, что среди них нет никого из Атланты.

Тут в единственную дверь вошли еще два священника — гиды, — и он немного успокоился.

— Небольшое предисловие, — сказал старший из них, тоже американец, хотя Лэнг не мог точно опознать акцент. — Большинство из вас наверняка знает, что первоначально Ватикан был всего лишь одним из семи холмов Древнего Рима…

Лэнг слушал хорошо знакомые сведения и думал о своем.

Впрочем, он тут же вновь сосредоточился, когда один из священников направился, возглавив группу, наружу, а там подошел к застекленной двери, ведущей в маленький вестибюль. Второй замыкал шествие, следя, чтобы никто не потерялся. Предводитель нажал несколько кнопок на стене. Лэнг запомнил их последовательность. Дверь открылась, послышался похожий на вздох негромкий звук, свидетельствовавший о том, что помещение служило также чем-то вроде тамбура.

— Там поддерживается особый климатический режим, — сказал через плечо предводитель, словно отвечая на незаданный вопрос. — Постоянная температура и влажность. Вы сейчас поймете, почему.

Прикрепленные к невидимому потолку неяркие фонари освещали узкую булыжную мостовую между кирпичными зданиями, которая на первый взгляд ничем не отличалась от улиц любого раскопанного археологами древнего города. Если присмотреться, было видно, что у строений имеются окна и двери. Внутри дома были украшены скульптурами и настенными росписями, изображавшими эпизоды из мифов и различные виды природы. Птица, больше всего похожая на куропатку, сидела на сосновой ветви; краски, используемые при нанесении фрески, казались настолько яркими, что, не зная точной датировки, можно было подумать, что рисунок был сделан только вчера. Лэнг не уставал изумляться тому, что столь древние произведения могли так хорошо сохраниться. Следующее помещение было украшено сверкающей мозаикой — Аполлон на золотой солнечной колеснице, запряженной двумя белыми конями, идущими легким галопом. Почти все крошечные плитки находились на тех же местах, куда их давным-давно поместил художник.

— Большинство этих мавзолеев было засыпано почти две тысячи лет назад, — сказал гид-священник. — Поэтому они так хорошо сохранились.

Чем дальше, тем круче вверх шла дорога. Время от времени путь преграждали стены, двери в которых открывались и закрывались с какими-то потусторонними вздохами.

— Да уж, хоронили со вкусом, — заметил кто-то тем громким шепотом, каким переговариваются в церкви во время службы.

— В определенные дни родственники навещали усопших, — продолжал свой рассказ экскурсовод. — Видите отверстия в крышах? Это для того, чтобы спускать внутрь еду и питье. Римляне верили, будто все, что они кладут в саркофаг, попадает прямиком к духу покойника.

Лэнг остановился, чуть не столкнувшись со священником, плетущимся в хвосте группы, и окинул взглядом улицу, не видевшую солнца почти два тысячелетия. Можно было подумать, что он попал в другой мир; впрочем, так оно и было на самом деле. Легкое усилие воображения, и можно увидеть, как по этой улице идут римляне, закутанные в тоги. Кое-где между могилами попадались промежутки. Перекрестки? Лэнг был уверен, что в некрополе была не одна улица. А это значило, что отыскать нужную будет очень непросто.

Решив, что он остановился из-за усталости, к нему подошел сопровождающий.

— Мы уже почти наверху.

Незаметно потолок сделался видимым — и с каждым шагом становился все ниже.

— Это пол собора Святого Петра? — спросил Лэнг, указав вверх.

— Да, мы почти под главным алтарем.

Дальше они неспешно тащились молча, пока улица не кончилась, упершись в стык земли и потолка. Сверху сквозь слой стекла или какого-то другого прозрачного материала пробивался слабый свет.

— Теперь мы находимся под главным алтарем, — сообщил гид.

Лэнг никогда не страдал клаустрофобией, но мысль о том, что над его головой нависает базилика — миллионы тонн камня, — все же смутила его. Оставалось надеяться на то, что те, кто занимался всеми этими раскопками, знали, черт возьми, свое дело.

На сей раз гид указал на квадратное помещение, находившееся как раз под прозрачной плитой.

— Сюда!

Лэнг и другие экскурсанты подошли поближе. Слабый свет отражался, мерцая, от чего-то блестящего. В конце концов, Рейлли разглядел какой-то прозрачный — стеклянный или пластмассовый — контейнер чуть больше, чем коробка из-под сигар, убранный в серебряную оправу.

— Мощи святого Петра, — благоговейно прошептал гид. — Их обнаружили в сороковые годы, когда Пий XII разрешил провести раскопки некрополя, по которому вы только что прошли.

— А откуда известно, что это останки Петра?

Лэнг не видел, кто задал вопрос, но, во всяком случае, не одному ему пришла в голову эта мысль. Хотя большого скепсиса от этой группы ожидать не следовало — как-никак этих людей влекла вера, а не выяснение исторической правды.

Гида-священника вопрос нисколько не смутил, он начал отвечать так же спокойно, как бейсболист ловит легкий мяч. Вероятно, ему уже доводилось сталкиваться с подобными сомнениями у светских посетителей.

— На первых порах церковь могла отталкиваться лишь от старинной легенды о том, что Константин выстроил свой храм прямо поверх усыпальницы Петра. Мы также знаем по древним рисункам, что в состав первой базилики входил так называемый «Трофей Гая», двухэтажная часовня с люком, через который можно было попасть в находившийся ниже некрополь. Одна из стен этой часовни сохранилась до сих пор, как и сделанные на ней надписи — латинские имена, молитвы и среди прочих продолбленная в штукатурке надпись «Петр здесь». Один римлянин по имени Гай в третьем веке прислал папе Зефирину письмо, в котором сообщал о захороненных здесь «трофеях Апостола».

Когда Юлий II приказал разобрать руины базилики Константина, чтобы построить новый собор, под главным алтарем были найдены кости, завернутые в лохмотья пурпурной ткани — знак царского достоинства. Эти мощи вы и видите здесь. В 1968 году папа Павел VI поместил их в прозрачные реликварии; один из них находится перед вами.

— А другие?

— Внизу.

— То есть ваша уверенность основана только на нескольких костях, обрывках тряпок, надписи на стене и легенде? — вновь прозвучал тот же голос. По-видимому, его обладатель в темноте осмелел.

— Не совсем так. Когда кости были помещены в реликварии, их исследовала группа археологов и судебно-медицинских экспертов. Они не нашли ни одного фрагмента ступней и голеней.

— Ну и что?

— Ноги распятой жертвы прибивались гвоздями к кресту. Когда человек умирал, труп оставляли разлагаться, если только не было особой причины для того, чтобы снять тело с креста, — например, для того, чтобы освободить места в Цирке Нерона. Выдрать гвоздь было довольно трудно. Римляне просто отрубали у казненных ноги. Эти останки принадлежали человеку, который был распят.

В памяти Лэнга промелькнуло множество написанных в эпоху Возрождения картин, изображавших Воскресение Христа. Ни на одной из них Он не был изображен безногим.

Гид направил луч световой указки на надпись.

— Официальная позиция Церкви изложена в латинской надписи на серебряной раке. Там сказано: «Признано, что мощи, обнаруженные под Ватиканской архибазиликой, суть останки Святого Апостола Петра».

По мнению Лэнга, формулировка была крайне уклончивой. Впрочем, он хорошо понимал, что лишний раз распространяться о том, сколько и на кого ставишь, не следует.

— Мы выйдем отсюда через Ватиканский грог, — объявил гид.

Сипло вздохнув, открылась последняя дверь, и они оказались в просторном помещении с низким потолком. Здесь ровными рядами располагались саркофаги, на каждом из которых был изображен покоившийся в нем Римский папа. А еще через несколько минут экскурсанты вышли на яркий солнечный свет. Лэнг хорошо видел оттуда вход в некрополь.

Он мысленно прикинул, что ему понадобится приобрести.

Глава 31

Ним, Франция, больница,
в то же время
В ее палату вошел, широко улыбаясь, доктор в белом одеянии. Вместо того чтобы, как обычно, помочь ей подняться из постели и прогуляться по палате, он включил телевизор, висевший на прикрепленном к стене подвижном кронштейне, и повернул аппарат так, чтобы ей было видно. Она с интересом смотрела, как появившийся на экране мужчина шевелил губами, а внизу неторопливо тянулась строчка титров. Она поняла, что смотрит программу новостей, но не могла сказать, видела ли она прежде такую передачу.

Прошло не меньше минуты, прежде чем она поняла, что звуки, которые она слышала, раздавались не у нее в голове, а снаружи, что это был голос мужчины, выступавшего по телевидению. Слух вернулся к ней так же внезапно, как и пропал.

Она уставилась на экран. Ей стало известно, что мужчина просил всех, кто сможет ее опознать, обратиться в Нимскую префектуру полиции. Она ничего не понимала, кроме того, что услышанный ею язык явно был не ее родным, хотя какой ее родной язык, она пока что не знала.

Внезапно с экрана на нее посмотрело ее собственное испуганное и растерянное лицо. Она совершенно не помнила, когда и как ее фотографировали, но понимала, что за то время, которое она никак не могла восстановить в памяти, с ней могло случиться много чего. Из того же самого источника, откуда часто всплывали какие-то бессвязные сведения и факты, к ней пришла мысль, что ее портрет показывают в надежде на то, что кто-то сможет ее узнать.

Эта мысль испугала ее. По каким-то причинам, затерявшимся в черноте ее беспамятства, опознание означало для нее опасность. Она понятия не имела, почему, но откуда-то ей было это известно. Пока доктор рассматривал ее изображение на экране, ее глаза шарили по палате в поисках какого-нибудь оружия и наткнулись на занавеску, делящую помещение пополам. Эта занавеска, прикрепленная к металлическому карнизу под потолком, была сейчас сдвинута к стене, но ее можно было в любой момент раздвинуть и обеспечить необходимую приватность. Правда, необходимости в этом не возникало, так как в палате она была одна.

Как только ее лицо исчезло с экрана, доктор выключил телевизор и помог ей слезть с кровати для очередной прогулки. Она безропотно подчинилась, но мысли ее были заняты все тем же металлическим карнизом.

И лишь тогда она догадалась произнести на том же языке, на каком говорил диктор телевидения:

— Я снова слышу.

Доктор пришел в совершенно искренний восторг, к которому, правда, примешивалось изумление от столь внезапного возвращения слуха. Он пожелал немедленно осмотреть ее уши и привлек на помощь своего коллегу-отоларинголога, молодого человека с редкими белокурыми волосами, который, сделав несколько звонков по сотовому телефону, назначил ей на завтра целую кучу анализов и процедур.

Отоларинголог, тоже облаченный в длинный белый халат, низко поклонился, отчего сразу стал похож на гуся, вытягивающего шею, и сказал:

— Мадам, пусть я не знаю, как вас зовут, но уверен, что вы чувствуете себя достаточно хорошо для того, чтобы составить нам за ужином компанию в столовой для врачей, а не ужинать здесь в одиночестве.

Придерживая одной рукой больничную рубаху на груди, она изобразила самый изящный реверанс, на какой была способна.

— Я буду очень рада, если только вы сможете найти для меня какую-нибудь одежду.

Она действительно была бы очень рада. И тому, что к ней вернулся слух, и тому, что окажется рядом с людьми, хотя и знала откуда-то, что ей грозит опасность, не понимая, от кого и почему. И еще она радостно предвкушала возможность съесть что-то другое, а не ту безвкусную и бесцветную, хотя, вероятно, очень полезную диетическую пищу, приносимую ей трижды в день в палату.

Несмотря на границы, больничная еда во всех странах была одинаковой.

Столовая для врачей вряд ли заслуживала столь громкого названия. Исцарапанный стол и шесть стульев занимали почти всю комнатушку. Судя по запахам и грохоту кастрюль, она предположила, что помещение примыкает к кухне. За столом сидели доктор Филипп — так звали седого врача, она только что это узнала, — молодой отоларинголог и еще двое медиков. Перед ними на бамбуковых салфетках стояли металлические тарелки. Один из докторов пространно рассказывал о проблемах с печенью у некоей мадам Мадеклер. Она слушала это пространное и не особенно способствующее повышению аппетита повествование только потому, что возможность слышать после долгого перерыва все еще была для нее в новинку.

— Конечно, если образования злокачественны, это будет проблематично, ведь ясно…

Из кухни вошел мужчина с подносом, на котором стоял графин с красным вином и несколько стаканов. Все сразу стихли. Повар (если это был повар) поставил поднос на стол и вышел. Доктор Филипп, как старший по возрасту и положению, налил немного, покрутил стакан, понюхал и в конце концов пригубил.

О мадам Мадеклер и ее печени на время забыли.

— Снова из второго сбора, — объявил доктор.

Врачи разочарованно застонали.

— Мы можем позволить себе и что-нибудь получше, — заявил отоларинголог.

— Ну, кто готов пожертвовать своим погребом ради товарищей? — спросил один из незнакомых ей докторов.

Ответом ему послужило молчание, а затем беседа вернулась к печени мадам Мадеклер.

— И что, действительно, без операции никак не обойтись? — поинтересовался самый младший.

На сей раз она отвлеклась от разговора и не сразу поняла, что один из врачей обращается к ней.

— Вы не могли бы сказать, какое самое раннее воспоминание у вас сохранилось?

— Это доктор Роже, наш психиатр, — сказал доктор Филипп. — Он и попросил пригласить вас на наше неофициальное собрание, когда к вам вернется слух. — Он улыбнулся и окинул взглядом стол. — Трудно найти менее официальное собрание, чем это.

Присутствующие засмеялись.

— И пусть вас не смущает то, что он так вас разглядывает. Он так воспринимает всех симпатичных девушек, все равно, больных или здоровых.

Снова смех.

— Самое раннее, — повторила она, мысленно навалившись на белую стену, каковой являлась ее память. — Пожалуй, склон, где меня нашли.

— Вы говорите с легким акцентом. Вы сознаете, что…

Из кухни снова появился тот же самый мужчина. На сей раз в руках у него была большая сковорода, пахнущая пряным жареным мясом.

— Баранина, — заметил отоларинголог.

— С розмарином, — добавил другой молодой врач.

— Будем надеяться, что его немного, — высказался доктор Филипп.

О состоянии ее памяти забыли так же быстро, как и о печени мадам Мадеклер. Разговор переключился на баранину. Не лучше ли жарить ее на вертеле? А вот как ее готовят в одном парижском заведении…

И снова она перестала вслушиваться в слова.

Ее воображению вдруг представился Наполеон, сидящий за столом перед своей палаткой под Ватерлоо. Он видел вдали тучу ныли, которая могла означать лишь то, что пруссаки придут вовремя и успеют присоединиться к Веллингтону. Но он говорил с приближенными о том, какой сыр бри вкуснее — из цельного молока или из снятого.

Она улыбнулась. У какого-то человека, какого-то определенного человека всегда вертелись на языке шутки по поводу французов. Если бы только она могла вспомнить…

Через час она благополучно добрела до своей палаты мимо дежурившей в коридоре медсестры.

Там она огляделась. Она была уверена, что, уходя, оставила дверь шкафа закрытой. Возможно, служительница что-то искала…

Но она так не думала.

И снова ощущение неопределенной опасности.

Она позволила медсестре помочь ей забраться в постель, прикинулась спящей и делала вид, что спит, пока чавкающий звук резиновых подошв не удалился за дверь. Откинув простыни, она встала, забралась на другую кровать и, с трудом удерживаясь на пляшущих пружинах, за считаные секунды открутила карниз, вернее, кусок трубы с кольцами для занавеси.

Сейчас, не так, как было со всеми предыдущими ее поступками, она понимала, что необходимо спешить. Потому она за обедом лишь крутила стакан в руках, но не пила. Ей не хотелось усложнять борьбу со сном еще и действием алкоголя.

Тем более что вино было из винограда второго сбора.

Глава 32

Рим, мост Святого Ангела,
через несколько минут
Под Лэнгом вяло текли мутно-зеленые воды Тибра. Справа располагался Ватикан; купол собора Святого Петра темным силуэтом вырисовывался на фоне безоблачного неба, с которого светило яркое солнце. Мост был закрыт для всякого автотранспорта, и его заполонили уличные торговцы-африканцы, продающие все — от дешевых сумочек, грубо повторяющих модели известных дизайнеров, до резных деревянных фигурок с огромными грудями или членами, грубо имитирующих поделки примитивного африканского искусства. За его спиной возвышался тяжелый замок Святого Ангела, словно углубившийся в минувшие века; со времени своей постройки монументальная цилиндрическая башня, замкнутая в кольце стен, успела не по одному разу поменять роли, являясь и усыпальницей императора Адриана, и укрепленным оплотом римских пап, и дворцом, и тюрьмой. Центральная часть моста была идеальным местом для туристов, желающих сфотографироваться на одном из самых внушительных пейзажей. Вездесущие японцы суетились, увековечивая на пленке свои изображения перед памятниками истории, столь же чуждые их родной культуре, сколь театр Но или Кабуки чужд жителям Запада. Именно в тот момент, когда они расступились, словно Красное море, чтобы пропустить Лэнга, он увидел этого человека.

Одной частью своего сознания Лэнг перебирал и отбрасывал один за другим способы, которые позволили бы ему незамеченным проникнуть в некрополь. Другой же — следил, чтобы не выбиваться из принятого облика — за годы обучения и работы в Управлении он на всю жизнь усвоил необходимость этого, и в конце концов у него даже челюсть заболела от необходимости все время улыбаться итальянцам, считавшим для себя обязательным правилом поприветствовать священника. Когда же японские туристы расступились, он внезапно понял две вещи. Прямо навстречу ему шел молодой человек с серьгами и всяким булавками в губах, бровях, ноздрях и ушах; на его лице блестело больше железок, чем клапанов на саксофоне. И он был не только одет в плотную ветровку, совершенно лишнюю в столь теплый день, и не только носил жакет из хлопчатобумажной ткани, но и держал обе руки в карманах, вместо того чтобы свободно размахивать ими, как это делал бы любой праздношатающийся и, тем более, идущий по делу.

И во-вторых, склонявшееся к закату солнце, находившееся прямо у него за спиной, отбрасывало длинные тени, и одна из них быстро приближалась.

Лэнг понял смысл происходившего. Согласно теории, двое или больше оперативников должны были приближаться к объекту с противоположных сторон в месте с ограниченным пространством, где отклониться в сторону или трудно, или вообще невозможно. При достаточной квалификации в своем деле один или оба смогут нанести смертельные удары ножом настолько быстро, что случайный наблюдатель вряд ли что-нибудь заметит. Стрельбы, которая неизбежно привлекла бы всеобщее внимание, не требуется. Если все сделать правильно, жертва умрет или, по крайней мере, получит смертельное ранение, не успев даже вскрикнуть. И никто не заметить ничего необычного, пока один из прохожих не рухнет в лужу собственной крови.

Реальная опасность или пустые страхи?

Чтобы понять это, у Лэнга почти не оставалось времени.

Парень с пирсингом находился уже в двух шагах; вот он вынул руки из карманов. Лэнг уловил почти неуловимый блеск металла. Нужно было разделаться с этим типом, пока ему на помощь не подоспел напарник.

Нож, или какая там еще могла быть железка, юнец держал в правой руке. Лэнг сделал быстрый шаг вправо, под левую руку предполагаемому убийце. Если парень действительно собирался напасть на Лэнга, он должен был бы выдать себя, сдвинувшись в ту же сторону, чтобы не дать намеченной добыче уйти. И при этом на мгновение лишиться равновесия, для того, чтобы подготовиться к удару правой рукой.

Так и вышло, убийца повторил движение Лэнга, а в его правой руке мелькнул стилет.

Лэнг еще раз качнулся налево, делая одновременно шаг вперед. Парень с железками, попавшись на уловку, двинулся за ним, поднимая руку для смертельного удара.

Лэнг сделал еще шаг навстречу противнику и крепко наступил ногой на его оставшуюся сзади ногу, на мгновение приковав его к месту. Одновременно он ухватил обеими руками запястье руки, державшей нож, и резко дернул нападавшего на себя, усилив движение, начатое тем на долю секунды раньше. По инерции парень наткнулся свободной ногой на ногу Лэнга и споткнулся, тот же крепко держал его за запястье.

Дальше события развивались не совсем так, как рассчитывал Лэнг. Он хотел всего лишь как следует приложить парня о невысокий парапет, тянувшийся по обеим сторонам моста. Однако голова нападавшего прошла выше края ограждения, затем его тело изогнулось…

Раздался громкий вскрик и плеск.

Стадо японцев, позабыв на мгновение о своих фотокамерах, метнулось к парапету, чтобы посмотреть вниз. Лэнг повернулся, но следовавшего за ним человека уже невозможно было выделить в толпе, которая к тому же стремительно нарастала — всем хотелось посмотреть, что же происходит в Тибре.

Того, что барахтавшегося в воде мужчину сбросил туда священник, похоже, никто не заметил.

Не дожидаясь, пока кто-нибудь сообразит, что случилось, Лэнг удалился — быстрым шагом, но не настолько торопливо, чтобы привлечь к себе внимание. Многие японцы фотографировали сверху упавшего в воду.

К тому времени, когда Лэнг пересек Пьяцца-Навона, уже стемнело.

Прожектора озаряли фонтаны мерцающим светом, отчего скульптуры Бернини, казалось, двигались. Овал площади звенел от смеха обедавших за столиками, расставленными перед множеством тратторий. Лэнг подумал, что и ему самому неплохо было бы пообедать, тем более что журнал «Фуд энд вайн»[46] высоко оценивал некоторые из местных заведений. Но от этого пришлось отказаться. Ведь существовал, по меньшей мере, еще один человек, которого он не видел в лицо и знал о нем лишь то, что он, судя по всему, должен желать всадить в Лэнга нож ничуть не меньше, чем того хотел парень с пирсингом, так удачно упавший с моста. Лучше пообедать в гостинице. Пусть еда там была не самой лучшей, но Лэнгу ни при каких условиях не хотелось получить нож в спину где-то между закуской, носившей в Италии звучное название antipasto, и первым блюдом.

Вряд ли редакторы «Фуд энд вайн» когда-либо оказывались перед такой дилеммой.

Рейлли шел дальше на север по улице Виа Густиниани, продолжая набрасывать в уме список необходимых дел, и вдруг увидел возле одной из дверей выгнувшую спину кошку. Кошек в Риме по меньшей мере столько же, сколько и людей. Все они толстые и ухоженные, потому что римляне, даже те, у кого кошки нет, кормят их, не думая о том, кому какое животное принадлежит. К собакам здесь тоже хорошо относятся, пускают их в таверны, траттории и кафе, но, если бы город выбрал в качестве символа животное, отражающее его истинную суть, им должна была бы стать кошка.

Лэнг остановился полюбоваться, как полосатый котище, весивший никак не меньше двадцати фунтов, лениво потягивался перед тем, как отправиться на ночные похождения.

И тут сознание Лэнга отметило какое-то изменение. Стих какой-то звук. Он слышал его всего мгновение назад. Шаги. Звук шагов человека, шедшего следом за ним по тротуару. Вряд ли чему-то такому можно удивляться теплым римским вечером.

Но шаги смолкли, как только он сам остановился.

Паранойя, бывшая необходимым условием выживания для всех, кто работал в той же сфере, что и Лэнг в прошлом, взяла верх. В конце концов, осторожность никогда никого не убивала.

Теперь он двигался неравномерно, останавливаясь время от времени посреди квартала и рассматривая какую-нибудь дверь. За спиной — один или два шага. Потом тишина. За ним шли по пятам. По загривку Лэнга побежали мурашки, как это бывало всякий раз, когда ему предстояло действовать.

Если имелось время настроиться.

Он повернулся, стараясь изображать из себя туриста, сравнивающего резную каменную отделку двух соседних фасадов, а не встревожившуюся преследуемую жертву. И с трудом сглотнул подступивший к горлу комок, никого не увидев. Первое впечатление подтверждалось. Человек, вышедший на вечернюю прогулку, вряд ли стал бы прятаться в тенях, которых на улице хватало с избытком. Не стал бы так поступать и человек, которого хоть немного учили правильно вести слежку. В такой ситуации прятаться значило не ввести объект в заблуждение, а напротив, насторожить его. Профессионал так себя не поведет.

Судя по неловкости, это мог быть любитель, пытающийся найти подходящее место для ограбления. Но много ли шансов на то, чтобы через неполный час после покушения на его жизнь человек мог случайно подвергнуться ограблению?

Теперь мозг Лэнга уже в автоматическом режиме перерабатывал практический опыт и теорию, усвоенные за жизнь, словно компьютер, выдающий распечатку на принтер. Преследователь, кем бы он ни был, наверняка перейдет к делу раньше, чем они дойдут до Корсо-дель-Ринашименто, сравнительно широкой и хорошо освещенной улицы с оживленным движением и фешенебельными ресторанами, где как раз в это время самый наплыв посетителей. До нее оставалась пара-тройка кварталов.

Он мог просто бросить бумажник на середину улицы и сбежать. Содержимого бумажника более чем хватило бы, чтобы насытить аппетит любого уличного грабителя. Пока тот будет проверять, насколько разбогател, Лэнг запросто мог бы добежать до сияющих далеко впереди огней. Мог бы, но твердо знал, что не сделает этого. Будь я проклят, сказал себе Лэнг, если испугаюсь простого уличного громилы, тем более в Европе, где шанс нарваться на вооруженного преступника ничтожно мал. Приключений на сегодня ему вполне хватало, но сдаться неизвестно кому было бы слишком унизительно. Об этом даже думать не хотелось.

Вероятно, удовлетворенный обликом осмотренной двери, Лэнг неторопливо двинулся дальше. Внимательно прислушиваясь к окружающему, он явственно улавливал звук шагов, почти точно совпадавших с его походкой. Так же медленно Лэнг свернул за угол в безымянный неосвещенный проулок и прижался спиной к еще не остывшей от дневной жары каменной стене. Почти сразу же в просвете появился силуэт человека. И этот человек тащил что-то громоздкое, поблескивавшее в свете уличных фонарей.

Лучшего шанса Лэнгу могло и не представиться. Он отодвинулся от стены. Собрав все силы, занес кулак…

— Синьор!

Лэнг едва устоял на ногах — так трудно было сдержать мощный удар. Теперь он даже в густом полумраке отчетливо видел повязанную платком голову и потрепанную юбку, самую малость не достающую до земли, широко раскрывшиеся от испуга глаза. Перед ним стояла женщина, zingara, старуха-цыганка с мешком, набитым пустыми бутылками.

Благодаря близости к Восточной Европе Италия — главная приманка для цыган, этих вечных путешественников. Судя по всему, они живут попрошайничеством, роются в мусорных баках и, как считают многие, воруют. Вероятно, эта женщина считала сбор бутылок, за которые можно было выручить определенные деньги, достаточно доходным промыслом, если ради него соглашалась пренебречь традицией, запрещавшей женщинам после наступления темноты выходить на улицу.

Чтобы устоять на ногах, Лэнгу пришлось опереться о стену. От мысли о том, что могло случиться, его трясло. Эта женщина вполне могла бояться того, что кто-то увидит ее и прогонит прочь — римляне, считающие цыган профессиональными ворами, поступали так частенько. И конечно, старуха старалась прятаться в темноте.

Она пришла в себя раньше Лэнга и, забормотав какой-то речитатив, потянулась к его руке, несомненно, предлагая погадать — у цыган это занятие еще оставалось одним из главных источников легального дохода.

Лэнг попятился.

— Non ho spiccioli, нет мелочи, — и, в значительной мере исчерпав запас своих знаний итальянского, быстро пошел прочь.

Цыганка истошно вопила ему вслед, наверняка насылая проклятья на него, на его родных и на его гениталии. Еще одна цыганская профессия.

Лэнг остановился, лишь подойдя к Испанской лестнице, откуда уже был хорошо виден его отель. Лишь тогда он понял, что все еще дрожит. Если бы он не удержал руку и ударил старуху, как собирался, то, скорее всего, сломал бы ей челюсть, если не шею — ведь кости с возрастом делаются хрупкими.

Он вновь представил себе перекошенное от ужаса лицо старухи, и его замутило. Это не был тот адвокат, за которым была замужем Дон. И даже не отставной агент, какого знала Герт, хотя Лэнг и подозревал, что она не стала бы возражать, если бы он вел себя чуть погрубее. В кого он превратился? С того дня, когда Рейлли, откликнувшись на просьбу дочери Дона Хаффа, прилетел в Испанию, ему пришлось столкнуться с дикостью в таком количестве, какого он не видел за все время своей службы в организации, где убийства и нанесение увечий входили в число неизбежных издержек профессии.

«Сам виноват, — сказал ему внутренний голос. — Никто не заставлял тебя лететь в Испанию. А теперь ты не ближе к убийце Дона Хаффа, чем тогда, а Герт мертва, потому что тебе мало было вести адвокатскую практику и управлять основанным тобою фондом. Почему бы тебе не отправиться домой, пока ты не нарвался на то, чтобы и тебя тоже прикончили?»

Лэнг поднимался по ступенькам и спорил с собой, сам не замечая, что говорил вслух:

— Оправиться домой? Может быть. Но лишь после того, как я выясню, кто убил Герт.

Добравшись доверху, он понял, что у него совершенно пропал аппетит.

Глава 33

Ним, Франция, больница,
в то же самоевремя
Ночь.

Дежурная медсестра, как обычно, принесла ей снотворное. Она, как обычно, взяла таблетку, спрятала ее под языком, дождалась, пока медсестра уйдет, и, выплюнув пилюлю в салфетку, бросила ее в мусорную корзину. Ей хотелось спать, но она боролась со сном, как со смертельным врагом, сосредоточившись на том, чтобы не уснуть, как будто от этого зависела ее жизнь, причем ей казалось, что так оно и есть. Оставалось только радоваться тому, что медсестра погасила свет в палате, и никто, войдя, не увидит ее открытых глаз. Она очень сомневалась в том, что у нее хватит сил бороться со сном, если она их закроет. Нет, вероятнее всего, ее сразу охватит дремота.

Еще затемно она узнает, можно ли доверять своим инстинктам, своим знаниям, сохранившимся с тех времен, о которых она ничего не помнит.

Бесцветный отсвет от лампы на посту дежурной медсестры проникал из-за приоткрытой двери в палату вместе с узорами теней. Она не могла точно понять, действительно ли часть этих теней обрела какой-то смысл, хотя на первый взгляд ничего не изменилось.

Она несколько раз моргнула, подумав, что это мог быть лишь фокус переутомленных глаз. Напряглась, пытаясь что-нибудь услышать, но уловила лишь звуки собственного сердцебиения и дыхания, похожие на шорох статических разрядов в радиоприемнике, потерявшем волну.

Что-то загородило падавший из коридора отсвет. Лишь на мгновение, но она успела распознать контуры человеческой фигуры.

Чрезвычайно медленно и осторожно она отодвинулась к дальней стороне кровати, сжимая в руке, спрятанной под простыней, железную трубу. Ей хотелось насколько возможно увеличить расстояние от двери. То ли ей помогал недавно вновь обретенный слух, то ли какое-то шестое чувство, но она уже была уверена: нечто, появившееся в палате, движется к ней.

Она чуть повернула голову, чтобы угол глаза, самая чувствительная к движению его часть, мог уловить хоть малейшее изменение обстановки. Рядом с ее кроватью возникло что-то более плотное, более черное, чем сероватый ночной мрак палаты. Было слишком темно чтобы различить силуэт фигуры или субстанции; угадывалась лишь область, где темнота становилась черной как смоль.

Ей показалось, что она чувствует чье-то дыхание, еле ощутимую волну тепла в воздухе.

Действовать она могла лишь наугад, вернее, исходя из своего непонятного атавистического знания. Она резко села на кровати и, стиснув конец трубы, вложила в удар всю силу, ткнув ею вперед и вверх. Если бы она новела свое самодельное оружие снизу вверх, она, конечно, могла бы нанести сокрушительный удар по голове злоумышленника, но могла и промахнуться, а в таком случае второй шанс ей вряд ли представился бы. А удар снизу должен был обязательно угодить стоящему возле кровати хоть куда-нибудь. Если повезет и удар придется под ребра, то можно повредить врагу селезенку — страшная боль мгновенно вывела бы его из строя, — или даже пропороть легкое.

Нанесенный ею удар оказался настолько сильным, что болезненно отдался в ее плечах. И тут же раздался стон, как от сильной боли, и тяжелый удар о дальнюю стену.

Одной рукой она нащупала выключатель ночника и соскочила с кровати, едва ли не опередив вспыхнувший электрический свет. Прямо перед собою она увидела мужчину. Он полусидел, привалившись к стене, и скреб ногами по кафельному полу, пытаясь встать. С его подбородка, под которым, словно козлиная борода, висел оторванный кусок кожи и мяса, капала кровь.

И сразу же она увидела почти точно посередине между собой и упавшим сверкавший нож, который мужчина выронил, когда она ударила его.

Он увидел нож одновременно с нею и потянулся за оружием. Но, прежде чем его пальцы прикоснулись к рукояти, она успела представить себе его анатомию. Никелированная труба взметнулась к потолку, сверкнув, словно меч ангела-мстителя, и опустилась на шею незнакомца точно между четвертым затылочным и первым грудным позвонками, туда, где позвоночник не защищают ни черепные кости, ни плечевые мышцы. Именно там череп соединяется с шеей.

Раздалось два слившихся в один, но все же отчетливо различимых звука — чавканье рассеченного мяса и резкий хруст, словно сломалась сухая ветка. Мужчина замер и больше не двигался.

Отбросив ногой нож в угол, она наклонилась и перевернула его на спину.

Глаза с совершенно незнакомого ей лица уставились в вечность. Она села на пол рядом с убитым и принялась без спешки осматривать его карманы, хотя не представляла себе, что следует искать. В карманах дешевых брюк обнаружились лишь нитки от неопрятно застроченных швов. Ни бумажника, ни документов. Почему-то (этого она тоже не могла объяснить) ее это нисколько не удивило. Можно было подумать, что она именно этого и ожидала.

В легкой ветровке, надетой поверх рубашки поло, оказался внутренний карман. В самой его глубине она нащупала что-то, похожее на бумагу. Так и оказалось. Поднеся находку к свету, она увидела, что это билет не то автобуса, не то подземки в… Название города ей не удалось разобрать. Подняв руку, она поднесла клочок бумаги поближе к лампе.

Бесполезно. То, что когда-то было там напечатано, практически полностью стерлось после стирки или химчистки.

Хотя…

Не понимая толком, чего хочет, она поднялась и подошла к шкафу. Когда ее нашли, она была одета в туристские ботинки, джинсы и изрядно изорванную блузку. Вероятно, при ней должна была иметься какая-нибудь сумка или бумажник, где находились документы. Ничего такого найдено не было; скорее всего, погибло при взрыве.

Джинсы — крепкое американское изделие, хотя и сшитое в Тайване — выдержали катаклизм. Сейчас из вещей у нее оставались только они да подбитые железом ботинки.

Она сняла штаны с вешалки, запустила пальцы в один из передних карманов и вынула оттуда измятый клочок бумаги. Уронив многострадальные джинсы на пол, поднесла билетик, найденный у мертвеца, к тому, что был в ее кармане. Зеленый цвет. И оттенок точно такой же. Она сложила их вместе. Никакой разницы.

Чуть ли не целую минуту она разглядывала эти два жалких клочка бумаги. Они рассказывали ей о монотонном голосе, объявляющем о прибытии и отправлении поездов, о толпах людей, о множестве чемоданов, сумок и рюкзаков. Потом она оказалась за столом напротив мужчины… очень дорогого ей мужчины. Сквозь зеркальное стекло окна виднелись серые от дождя здания.

Она и этот мужчина были в… ехали в…

По-видимому, без всякой связи с предыдущим, она увидела раскинувшийся до самого горизонта город. Город находился далеко, в Америке. Потом услышала поскуливание и почувствовала влажное мягкое прикосновение языка большой, уродливой собаки, как же ее звали?.. Грампс? Могла у собаки быть такая кличка? Еще был чернокожий мужчина с добрым лицом и колораткой под подбородком. И, самое главное, там был тот же самый очень дорогой ей мужчина; ему угрожала серьезная опасность, о которой он мог и не догадываться.

Как она?..

И тут она все вспомнила; факты начали раскладываться в ее голове, словно карточный пасьянс. Ее имя Гертруда Фукс, она служит в очень необычной организации, где ее обучили делать множество таких вещей, о которых большинство женщин даже не подозревало. Например, как следует поступить с человеком вроде того, лежащего сейчас на полу. Будто прорвало плотину, поток воспоминаний заполнил ее разум и сейчас бурлил в ожидании, пока все уляжется на места. Было еще множество вопросов, не имевших ответа. А часть имела ответы, но от них ей становилось страшно. И все вместе подсказывало ей, что необходимо действовать.

Немедленно.

Не снимая просторной больничной рубахи, она натянула джинсы. Она была, как выразился бы этот дорогой ей мужчина — Лэнг, вот как его звали, Лэнг, — женщиной с прошлым.

Но прежде всего, следовало позаботиться о мужчине, лежавшем на полу в ее палате. Оставлять его здесь не следовало; нужно было сделать так, чтобы, прежде чем его обнаружат, она смогла убраться как можно дальше отсюда. Очень жаль, что здесь нет подразделения той службы с ее работы, которая как раз занимается вывозом трупов. Как же эта служба называется?.. Ну, как же? О, группа домоводства! Точно, домоводство. Обычно для зачистки места убийства вспомогательные группы командируют заблаговременно.

Что ж, значит, этой ночью придется ей самой взяться за домоводство. Ухватив убитого за обе ноги, она подтащила его к кровати и попыталась приподнять за пояс. Если ей удастся поднять его на кровать и укрыть простыней, ее отсутствия не заметят до самого утра. Она напряглась, но поднять такую тяжесть ей было не по силам. Тогда она вынула из брюк мертвеца ремень, сделала петлю, затянула ее вокруг уже похолодевших запястий и, обойдя кровать, села на пол и затащила руки, плечи и туловище мертвеца наверх. Поднять ноги оказалось совсем легко.

Прежде, чем укрыть убитого простыней, она сняла с него рубашку.

Единственная дежурная медсестра увлеченно следила за происходившим на экране маленького портативного телевизора, который, если паче чаяния, в столь поздний час вдруг заявится доктор, можно было бы мгновенно выключить. Судя по приглушенным взрывам закадрового смеха, она смотрела какой-то комедийный сериал. А может быть, кто-то в студии заявил, что паштет из гусиной печенки, знаменитый foie gras, вреден для здоровья.

Глава 34

Рим, отель «Хасслер»,
на следующее утро
— Мистер Коуч! — окликнул его в вестибюле дежурный портье.

Лэнг так глубоко задумался о том, что ему предстояло сделать утром, что не сразу сообразил, что называют имя, указанное им при регистрации. Лишь перед самой дверью он остановился и вернулся обратно.

Портье был облачен в визитку, серый жилет и брюки в полоску. Персонал в лучших и стремившихся к этому уровню гостиницах Италии одевался, как на свадьбу. Кроме швейцаров. Те походили на статистов из какой-нибудь оперетты Гилберта и Салливана[47]. Лэнг дал портье евро и получил взамен конверт. Внутри лежала записка, отправленная по факсу с незнакомого номера: «Ваш конверт получен».

Лэнг кивнул и, скомкав листок, бросил его в одну из латунных пепельниц, в изобилии стоявших в вестибюле. Перед отъездом он поручил Саре сообщить ему, когда придет пакет от Джорджа Хемфилла. Она должна была пойти в офис экспресс-почты, находившийся в вестибюле здания на противоположной стороне улицы, и отправить сообщение по факсу сюда на имя Коуча. Лэнг, конечно же, увидел в ее глазах вопрос, но не стал ничего объяснять. Если он примется убеждать кого бы то ни было, что столкнулся с неизвестной, но могущественной организацией, и что она вполне может располагать средствами для перехвата телефонных разговоров, собеседник, скорее всего, решит, что Рейлли свихнулся на почве одной из бесчисленных теорий всемирного заговора. Тем более не было никаких оснований объяснять, что сообщение по факсу, как и любые другие виды телефонной связи, легко поддается перехвату, особенно если транслируется через спутник — а так в наши дни осуществляется почти вся трансатлантическая связь. Если его номер находится под контролем одного из аппаратов, способных следить за тысячами разговоров одновременно и при помощи компьютерной технологии реагировать на какие-то заданные слова, любой звонок или факс из его офиса мог привлечь к себе нежелательное внимание.

Звонки с посторонних номеров позволяли использовать ахиллесову пяту технологий массового слежения за телефонной связью: возможность слушать и записывать почти каждый разговор или читать текст факса существовала. А вот аппаратуры, позволяющей отделить электронные зерна нужной информации от плевел, пока еще не придумали.

Сара давно смирилась с тем, что казалось ей безобидными странностями Лэнга. В том, чтобы отправить факс в Рим какому-то совершенно незнакомому ей человеку, она видела не больше необычного, чем в данном ей задании безотлагательно выслать пакет туда же на то же имя до востребования. Собственно, ее сообщение означало, что пакет уже отправлен.

Еще одна галочка в списке Лэнга.

Проходя мимо консьержа, Лэнг обратил внимание на стопку свежих газет. Под броским заголовком безмятежно улыбался тот же самый полный, хорошо одетый мужчина, замеченный им на титульном листе вчерашнего номера.

Лэнг совершенно не понимал итальянского, но любопытство было непреодолимо. Он подошел к конторке.

— Это ведь ваш премьер-министр?..

Консьерж пожал плечами; по-видимому, он не видел в газетной публикации ничего любопытного.

— Он пробил закон о судебном достижении…

— Преследовании?

— В общем, теперь за взятки должны судить не позже чем через год. Получается, что у него срок годности…

— Давности.

— Да, срок давности уже полгода как вышел.

Италия… Пусть политика тут не слишком честная, зато интересная. Жители Луизианы здесь чувствовали бы себя как дома.

Лэнг отправился в расположенный к югу от Тибра район Трастевере. В эпоху Возрождения там жили каменщики, каменотесы и другие труженики, а вместе с ними и много знаменитостей того времени. Согласно легенде, Рафаэль снимал там для своей любовницы комнаты над таверной. Скромные жилища рабочих и чердаки давным-давно перестроили в дорогие квартиры для тех, кто мог позволить себе жить в сделавшемся теперь фешенебельным районе.

Но и теперь можно было заметить, что когда-то все здесь было намного скромнее. Нужно было только знать, куда смотреть. Взять, к примеру, ничем не примечательный подъезд между тратторией и магазином, торгующим дорогой женской обувью. Коридор, разделявший два эти помещения, тянулся в глубь здания, а потом упирался в несколько комнат, которые занимал магазин дешевой распродажи инструментов и всякой хозяйственной всячины. И никакой вывески. Как это часто бывает в Риме, владелец магазина рассчитывал на соседей по кварталу, прекрасно информированных о том, где находится его лавочка. Такая логика торговцев, подумал Лэнг, довела бы американские рекламные агентства до белого каления, если не до банкротства.

Он выбрал два фонаря, батарейки к ним и маленькую фомку, и, расплатившись за покупки, направился на северо-восток по набережной Тибра, держась в тени раскидистых платанов. Перед ним шли две школьницы в одинаковых укороченных сверху джинсах, чудом не спадавших с попок. Они разглядывали себя в витринах и хихикали, а то и смеялись во весь голос. Лэнгу нужно было добраться до почтового отделения, куда Сара должна была послать пакет, но пока что он с наслаждением впитывал виды и звуки Гетто, района, где евреи селились еще в античные времена. Во время Второй мировой войны здесь практически никого не осталось.

Лэнг шел, нес свои покупки и пытался сообразить, какая же могла существовать связь между представлениями о юморе, существовавшими у римского императора Юлиана, тем, что офицер СС Скорцени мог найти в древней крепости, и убийством Дона Хаффа. Он еще раз обдумал план своих действий. Найти документ, в котором, по его расчетам, приведено выдвинутое против Христа обвинение, или, по крайней мере, указано место, где он скрыт, и не терять надежды на то, что находка укажет ему дорогу к содержимому машин, чем-то загруженных Скорцени в Монсегюре. А оттуда, возможно, удастся добраться и до убийцы.

Вся его теория походила на интеллектуальный аналог Тряпичной Энн, любимой игрушки поколения дедов, если не прадедов Лэнга — наспех сшитой, с необработанными швами. Но Тряпичная Энн ли, Барби ли — больше у него ничего не имелось; это была единственная ниточка, способная привести к убийце Дона. И, что было еще важнее, единственная надежда отыскать мерзавцев, виновных в гибели Герт.

Вскоре Лэнг добрался до почтового отделения. В Италии, как в большинстве европейских стран, традиционной телефонной связью распоряжается почтовое ведомство, чем, вероятно, и объясняется невысокое качество работы и того, и другого. После того как в распоряжении частных лиц оказалось неограниченное количество сотовых телефонов, почва для легенд и анекдотов, предоставляемая за счет правительственного бюджета, резко сократилась. Однако здесь какая-то женщина кричала в трубку, размахивая руками, как это делают одни только итальянцы. Ее вес Лэнг оценил в добрых двести футов; судя по немногочисленным знакомым ему словам, она требовала денег от кого-то, находившегося в Неаполе. По тону ее голоса Лэнг решил, что держать пари на то, что она их получит, не следовало бы.

Он стоял в очереди к единственному окошку и, переминаясь с ноги на ногу, как любой не слишком терпеливый клиент, ждал, пока другие перешучивались и обменивались свежими сплетнями с дежурной, которая могла бы показаться миниатюрной лишь по сравнению с дамой, продолжавшей свой телефонный разговор.

В Италии прожитые годы, умноженные на съеденные за жизнь различные виды макарон, часто приводят человека в состояние, деликатно именуемое врачами «ожирением среднего возраста».

При помощи паспорта Коуча и своего более чем скромного знания итальянского языка Лэнг сумел убедить даму выдать присланный на его имя конверт. На оборотной стороне имелся кусочек красной ленточки, наклеить который он специально попросил Сару. Это значило, что конверт не вскрывали. Лэнг подивился тому, что письмо такое тонкое. Он рассчитывал на что-то посолиднее.

Так всегда бывает, успокоил себя он. Мы считаем, что важные документы должны быть большими, как будто их содержание прибавляет им веса.

Когда он уходил, женщина все еще продолжала кричать в телефонную трубку.

Вернувшись в гостиницу, Лэнг выгрузил из карманов их содержимое. Теперь можно будет растянуться на кровати и немного отдохнуть. Он окинул взглядом свое имущество — паспорт, ключи, мелочь, сотовый телефон.

А где?..

Устройство, полученное от Риверса, — он забыл его, оставил на тумбочке. Лэнг окинул комнату встревоженным взглядом. Нет, убирать никто не приходил, хитрый прибор не «засветился». Хотя, впрочем, вряд ли горничные проявили бы чрезмерный интерес к аппарату, на вид неотличимому от обычного «блэкберри».

Лэнг снял брюки, лег на кровать и какое-то время не решался открыть конверт. Возможно, в нем имелись нужные ответы, но так же возможно, что время и деньги были потрачены впустую.

Потом он вздохнул и открыл клапан.

Две страницы, определенно, напечатанные не на компьютере, а на пишущей машинке. Хотя ничего другого ждать и не следовало — информация относилась к временам, когда компьютеры еще не вошли в повседневную жизнь. Кроме собственно текста на страницах не было ничего — ни заголовка, ни намека на источник происхождения данных.

Впрочем, Лэнг немало удивился бы, если бы такой намек там оказался.

Список номеров на левой стороне, одно слово справа, — вернее, одно и то же слово, повторяющееся много раз, — напротив каждого из номеров, начинающихся с 24–4–60 и заканчивающихся на 5–8–74. Слово было — «Мадрид».

Глава 35

Рим, площадь Святого Петра,
ночь тех же суток
Даже по ночам площадь перед Ватиканом была полна туристами. На этом и основывался план Лэнга.

Он снова облачился в рясу и теперь уверенно шагал к левой стороне папского дворца — туда же, где накануне его остановил швейцарский гвардеец. Вот только на сей раз у него не было никакого пропуска. Подойдя поближе, Лэнг замедлил шаг, огляделся по сторонам и вскоре заметил приближавшуюся к нему группу из девяти или десяти священников.

Освещение на площади позволило ему разглядеть, что все они молоды — вероятно, студенты одной из духовных семинарий или академий, находящихся на территории Ватикана. Судя по их оживленному разговору, они возвращались с ужина, во время которого воздавали должное не только возвышенным разговорам, но вину.

Он присоединился к ним, весело посмеиваясь вместе с остальными.

Все той же нестройной толпой они подошли к часовому и извлекли свои пропуска. Лэнг показал водительские права, выданные в Джорджии, рассчитывая на то, что в полумраке швейцарец не отличит их от нужных документов.

Ни сказав ни слова, гвардеец с алебардой на плече махнул рукой: проходите.

Лэнг держался вместе с группой до тех пор, пока не поравнялся с дверью, ведущей в некрополь. Там он замедлил шаг, дождался, пока очень кстати въехавший в Ватикан автомобиль не закроет его от молодых священников и гвардейца, и нырнул в тень. Он был совершенно уверен, что никто не заметил его маневра, но все же минут пять просидел на корточках в самом темном месте, прежде чем двинуться дальше.

Он сидел и наблюдал. Было маловероятно, что тут имелись камеры видеонаблюдения. В конце концов, кому могло приспичить забираться на древнее кладбище? Но для спешки и лишнего риска не было никаких причин. И его терпение было вознаграждено — он все-таки заметил какое-то движение на темной стене напротив двери. Тщательно всмотревшись, Лэнг разглядел камеру, которая медленно вращалась на своем кронштейне. Медленно отсчитывая секунды, он убедился, что камера обозревает окрестности с определенными интервалами.

Лэнг дождался, когда камера повернется прямо к дверному проему, и лишь после этого покинул свое убежище. Медленными уверенными шагами он подошел к стене около входа, непрерывно наблюдая за слабым отблеском света от линзы объектива. Саму камеру он уже не видел.

Когда отблеск исчез — а это значило, что камера больше не смотрит на него, — Лэнг шагнул к двери. По прикидкам, у него было около пятнадцати секунд, прежде чем он окажется на экране монитора системы видеоконтроля. Рейлли глубоко вздохнул, надеясь, что это поможет ему успокоиться, и, мысленно отсчитывая секунды, стал набирать подсмотренный во время экскурсии код.

Десять секунд.

После каждой набранной цифры на маленьком табло загорался зеленый огонек. Он решил, что во время экскурсии так сосредоточился на наблюдении за набираемым кодом, что сигнальной панели просто не заметил. Между нажимом кнопки и красным светом была пауза; очевидно, в это время компьютер сравнивал вводимую цифру с заложенным эталоном.

Пять секунд.

Лэнг услышал свист выходящего воздуха и сообразил, что через секунду объектив будет прямо напротив двери. Распластавшись на земле, он одной рукой придерживал дверь, чтобы та не закрылась, пока не решил, что объектив камеры передвинулся дальше.

Еще мгновение, и Лэнг оказался внутри и закрыл за собой дверь. И изумился, увидев тот же самый льющийся словно ниоткуда свет. Похоже, когда открывалась дверь, включалось автоматическое освещение. Стоя совершенно неподвижно, Рейлли описал полукруг лучом фонаря, а потом направил его вверх, к потолку, находившемуся на высоте примерно в двадцать футов над его головой. Благодаря постоянному давлению и столь же постоянной очистке воздух здесь был изумительно чистым, без каких-либо следов пыли, что позволяло лучу мощного фонаря добираться до любых мест, где могли быть установлены камеры наблюдения.

Лэнг выключил свет и всмотрелся в темноту — нет ли где-нибудь впереди еле различимых лучиков инфракрасного поляризованного света или еще какого-нибудь электронного излучения, предназначенных для того, чтобы поднимать тревогу, когда кто-нибудь пересекает луч. Мысль о том, что на кладбище могут быть установлены датчики движения, казалась не слишком остроумным парадоксом, но ведь кому-то — вероятно, Scavo Archeologica[48], — пришло в голову установить камеру наблюдения перед входом.

Почти не сомневаясь в том, что никто его не видел и никто за ним не следит, он вновь включил свет, но теперь направил его на фасады склепов. Если древнее кладбище действительно было таким, как его описывал Фрэнсис, здесь должны быть и другие улицы, кроме той, по которой вчера вели экскурсию.

Помимо этого предположения, у Лэнга имелось еще одно, родившееся днем, пока он шел пешком в гостиницу. Если император Юлиан хотел использовать документ, обвинительный акт или что еще он собой представлял, чтобы причинить христианам максимум неприятностей, он должен был подобрать для него какое-то особенное место, а не прятать в первой же подвернувшей могиле. А какие места могут быть более пригодными, чем те, что находятся непосредственно возле могилы Петра? Если эта гипотеза верна, то одна из улиц этого города мертвых должна завершаться наверху тем, что разыскивает Лэнг.

Но какая именно?

В свете фонаря появился еще один склеп, а затем темное пятно. Посветив туда, Лэнг увидел узкий, не больше двух футов шириной, проход между двумя строениями. Просунув туда руку с фонарем, он увидел, что луч не достает до конца коридора. Лэнг глубоко вздохнул и нырнул в стигийский мрак, где единственным источником света был его ручной фонарик.

Пройдя немного, он уткнулся во что-то твердое. Быстро осмотревшись, понял, что это акриловый барьер, отделявший туристский маршрут от остальной части некрополя. Вполне разумно. Какой смысл пытаться обогревать, охлаждать и поддерживать давление в неиспользуемой части рукотворной пещеры? Без особого груда Лэнг обнаружил дверь, причем не запертую, через которую можно было пройти в другие части древнеримского кладбища. Легкий толчок, и дверь открылась; повеяло ветерком — перепад давления по разные стороны барьера был весьма ощутимым.

Переулок вывел Лэнга на другую улицу, по ширине и крутизне почти такую же, как та, которую он только что покинул. Разница была в том, что здесь то и дело попадались кучи земли, смешанной с отбитой штукатуркой, осколками мрамора и камнями необъяснимого происхождения. Мостовая была неровной, испещренной дырами от вывалившихся булыжников, а строения по бокам — темными, покрытыми окаменевшей за тысячелетия пылью. Эту часть некрополя раскопали — и Лэнг отправился вверх. Идти приходилось медленно, так как нужно было все время светить себе под ноги — тут можно было запросто подвернуть ногу, наступив в яму или на какой-нибудь обломок полуразрушенного склепа. Обломки валялись повсюду; Лэнгу казалось, будто он идет по городу, где происходило ожесточенное сражение.

Очевидным стало и то, что здесь нет кондиционирования. Рубашка под рясой вскоре приклеилась к вспотевшей спине, и при каждом вдохе Лэнгу казалось, что в его легкие попадает столько же пыли, сколько и воздуха.

Из наличия барьера, отделяющего открытую для избранных туристов часть некрополя от другой, большей по размеру, следовало, в частности, что если его гипотеза о местоположении крамольного документа ошибочна и если он не спрятан наверху, где-то поблизости от раки с мощами святого Петра, то ему придется двигаться поперек склона, все больше удаляясь от единственного выхода наружу.

Эта мысль никак не прибавляла оптимизма.


Воздух, казалось, делался все более влажным. Лэнг вспомнил, что изначально здесь было болото. Можно было не сомневаться, что зловонные ручьи, подпитывавшие застойные подземные речки, сохранились и по сей день. Ему то и дело приходилось отирать пот со лба, чтобы тот не стекал в глаза.

Как ни тяжело здесь дышалось, Лэнг все же не мог удержаться и то и дело задерживался, чтобы рассмотреть ту или иную усыпальницу, особенно если та была богато украшена каменным узором; или бюстом, изображавшим усопшего; или фреской, видневшейся сквозь многовековую грязь. Никогда больше у него не будет возможности побродить среди не тронутых рукой реставратора римских руин. Впрочем, эту мысль Лэнг поспешно отогнал. Если ему повезет, он отыщет желаемое этой же ночью. А если будет разглядывать развалины, работа может затянуться на месяцы.

Рейлли добрался до вершины холма и остановился, отдуваясь. Сквозь прозрачную стену он видел справа от себя раку и прозрачный ящик с мощами святого. А слева — арочный дверной проем с давно выпавшим замковым камнем. Теперь верх держался только на плотной глине, забившей арку.

Лэнг встал на цыпочки и, держа в левой руке фонарь, правой смахнул песок и пыль, скрывавшие надпись.

— Теутус Форнее, центурион… — прочитал он, сам не сознавая, что говорит вслух.

Остальная часть эпитафии пропала вместе с выпавшими камнями.

Повернувшись, Лэнг осветил лучом фонаря квадратное строение с окаймленным классическими пилястрами (вернее, их жалкими остатками) дверным проемом. Текст в верхней части портала сообщал, что здесь нашла последнее отдохновение целая семья греков, усердным трудом добывших себе возможность выкупиться из рабства. Судя по прихотливой отделке гробницы, они, пожалуй, могли позволить себе купить и что-то еще, помимо свободы, в том числе и рабов для самих себя.

Лэнг разочарованно вздохнул. Если его теория верна, то сколько еще таких улиц он должен будет пройти?

На обратном пути он чувствовал себя более одиноким, чем когда либо на протяжении всей своей достаточно долгой жизни. Здесь, в кромешной тьме, его единственными сотоварищами были мертвецы, опочившие и погребенные две тысячи лет назад. И это кладбище не заслуживало того, чтобы по нему пробегали наспех, как ему приходилось сейчас.

Направившись вверх по следующей улице, Лэнг вдруг застыл на месте и прислушался. Ему показалось, что он уловил какой-то звук из темноты, совсем рядом с краем участка, освещенного его фонарем. В отличие от первой улицы, проверенной им ранее, сюда не просачивался ни единый отсвет с иллюминированного туристского пути; здесь было настолько темно, что казалось, будто мрак глушит и без того довольно слабый свет его фонаря.

Постояв несколько секунд, Лэнг снова услышал настороживший его звук — что-то скребнуло, потом посыпалось. Судя по звуку, мелкие камушки. Он поднял фонарь над головой, чтобы луч достал дальше, повел светом по сторонам. Послышался короткий визг, блеснула и скрылась пара красных точек. Крысы были явно недовольны вторжением в их обитель, вероятно, первым после завершения раскопок, проводившихся в конце тридцатых или сороковых годах. Черт возьми, чем они могли здесь питаться? Ведь еду в гробницы перестали класть еще в первом или втором веке.

Лэнг решил не думать об этом, а также и о том, насколько дерзкими могут оказаться грызуны, если пожелают защитить свои владения. Нужно было поскорее взобраться по этому склону, который казался круче, нежели те два, с которыми он уже был знаком.

Достигнув вершины, Лэнг понял, что сейчас находится ближе к раке с мощами святого Петра, чем несколько минут назад, и даже во время экскурсии. Справа находилась не очередная гробница, а стена, поддерживающая, судя по всему, потолок. Лэнг задумчиво уставился на нее, но тут же сообразил, что смотрит на оборотную сторону так называемой «Стены с надписями», о которой вчерашний гид говорил как о первоначальном месте захоронения Петра. Это была часть первого в истории папского дворца, выстроенного Константином, и опорная стена базилики Константина.

Повернувшись к стене и осветив ее фонарем, Лэнг обнаружил, что с этой стороны тоже имелись вырезанные надписи. Греческих было почти столько же, сколько и латинских. Были здесь и знаки, не знакомые Лэнгу.

Он отступил, чтобы охватить взглядом стену целиком, споткнулся, зацепился за что-то рясой и непременно упал бы, если бы не успел опереться рукой о стену.

Оказалось, что оступился Лэнг очень кстати; иначе так и не увидел бы куска камня, заметно отличавшегося от всего окружающего, у основания того, что походило на один из пилястров древней церкви. Опустившись на колени, Рейлли всмотрелся пристальней. Всю стену покрывал толстый слой ныли и грязи, и сравнительно небольшое отличие одного их камней от других можно было заметить лишь, взглянув под углом и со стороны. И он снова принялся поспешно отгребать руками в сторону песок и пыль.

На камне было что-то вырезано — похоже, ряд букв; вот только кто-то когда-то приложил немало сил для того, чтобы эти буквы стереть. Лэнг выпрямился и шагнул вправо, потом влево. Меняя угол освещения, он смог отчетливо разглядеть части букв, но их было слишком мало для того, чтобы даже гадать о том, что здесь написано.

Он вновь провел лучом фонаря вверх-вниз по стене и убедился в правоте своего первоначального предположения: это была опорная стена, и, похоже, она осталась нетронутой. Вероятно, во времена ранних христиан строительные технологии не могли еще позволить извлечь камень из подобной конструкции, тем самым заметно ослабив ее. Потому и пришлось удалять надпись, точно так же, как императоры по очереди удаляли имена своих предшественников со стены Пантеона. Лэнг присел на корточки и задумался. Очень смахивало на то, что ему удалось отыскать тайну Юлиана, пресловутую императорскую шутку.

Но как она сможет указать ему дальнейший путь, если он не в состоянии прочесть, что здесь написано? А те, кто пытались убить его, кто убил Герт, кем бы они ни были, судя по всему, полагали, что для них будет очень опасно, даже если кто-нибудь просто узнает о существовании этой уничтоженной надписи.

А потом к нему пришла другая мысль: а что, если они не знали, что эти слова нельзя прочитать?

Но, как бы там ни было, Лэнг твердо намеревался расшифровать эту нечитаемую надпись. Быстро спускаясь вниз по склону, он мысленно составлял список того, что ему для этого понадобится. В конце концов, Риверс ведь рвался стать его соучастником, верно?


Мониторы в безликой комнате не работали, и их потухшие экраны смотрели перед собой, словно глаза ослепших циклопов. Зато напротив них тускло светилась большая карта Рима, в юго-восточном углу которой медленно двигалась единственная яркая точка.

Единственный человек, находившийся в комнате, вынул из ящика стола линейки с какой-то странной шкалой, приложил к этой точке, несколько секунд следил за ее продвижением вдоль размеченного края, а потом поднял трубку телефонного аппарата без диска и произнес лишь два слова:

— Он выходит.

Глава 36

Где-то между Парижем и Римом, экспресс «Евростар»,
в то же самое время
Она давно уже не ездила на поезде. За год, проведенный в Соединенных Штатах, вообще ни разу — там этот вид транспорта просто презирали, если только речь не шла о поездке по городу. Понятно, ведь в Америке поезда двигались намного медленнее автомобилей, зато в Европе зачастую носились быстрее ста пятидесяти километров в час.

Она откинулась в кресле — сидеть было удобно, хотя она и ехала третьим классом, — и всмотрелась в ночь за окном. Во тьме движение угадывалось лишь по мягкому покачиванию вагона, никаких других ощущений не было, в том числе и зрительных; лишь время от времени в поле зрения проплывали огни городов, проявлявшиеся, впрочем, не ярким заревом, а лишь его отдаленным отсветом.

Удобно это или нет, но, будь у нее хоть какой-то выбор, она не поехала бы поездом. Слишком медленно, а для нее была важна скорость. Но лететь самолетом она не могла — нужно было предъявлять документы, а их-то у нее не было. В аэропортах контроль безопасности был налажен куда серьезнее, чем на железной дороге, несмотря даже на страшный взрыв, устроенный террористами в Испании всего лишь год назад. А ей приходилось путешествовать анонимно.

Вот почему она терпела своего соседа, какого-то торговца электроникой из Милана. Он устроил впечатляющее представление, порываясь заплатить за купленные ею дешевые сандвичи и воду в бутылках, предлагаемые всем и каждому продавцами; казалось, они садились в поезд на каждой остановке. Сосед не пытался делать тайны из своей жизни (и, она подозревала, даже и не думал приближаться к истине), перечисляя бесконечные успехи своих дел, хвастаясь ценой всех принадлежавших ему автомобилей (ее неудержимо клонило ко сну, и перечисление марок она прослушала) и тех острых ощущений и волнений, которые приносила ему жизнь.

Зато о золотом обручальном кольце, которое, по ее предположению, он просто не смог снять со своего пухлого пальца, он говорить отказался и вряд ли намеревался возвращаться к этой скользкой теме и впредь.

Волос, окрашенных дешевой краской, у него оставалось ровно столько, чтобы кое-как прикрыть розоватую кожицу черепа; одет он был в дешевый костюм, несомненно, купленный в магазине готового платья, а его одеколон вполне мог служить оружием массового поражения. Болтая, он не отрывал взгляда от ее груди, так что она очень сомневалась, что он может запомнить ее лицо.

Антонио — так он представился, — несомненно, считал себя драгоценным подарком для любой женщины. Она же воспринимала его как испытание, посланное ей во искупление какого-то давно забытого греха. Но стойко преодолевала искушение отвернуться от него или, что было бы еще лучше, встать и куда-нибудь пересесть. Хотя в третьем классе можно было сидеть на любом свободном месте.

Антонио, как бы он ни был неприятен, тоже приносил пользу. Женщина, путешествующая в обществе мужчины, даже такого, как Антонио, привлекает к себе меньше внимания, чем одиночка.

Держа губы растянутыми в приязненной улыбке, она попросту не слышала его.

Еще одна причина, заставившая ее ехать по железной дороге, состояла в том, что у нее была такая возможность. Из больницы она добралась до местного железнодорожного вокзала и, к своей радости, на станции узнала, что через несколько минут отправится поезд в Лион, там она сможет пересесть на парижский экспресс, а далее поехать прямо в Рим. Сделав вид, что изучает расписание, она дождалась, пока какой-то мужчина не купил билет до Парижа. Когда он отходил от кассы, убирая билет в бумажник, она попятилась, будто случайно, и оказалась у него на пути. Какой француз откажет себе в удовольствии столкнуться с симпатичной девушкой? Пока он просил извинения, тоже делая вид, будто его рука совершенно случайно оказалась на ее груди, она благополучно извлекла бумажник из внутреннего кармана его пиджака. Ты — мне, я — тебе. Все по-честному. Или все вокруг поступают иначе?

При иных обстоятельствах, она, может быть, и почувствовала бы угрызения совести из-за того, что обобрала беднягу, но ей было совершенно необходимо попасть в Рим. К тому же ей, возможно, не удалось бы вытащить у него бумажник, если бы он не полез лапать ее. Не исключено, что горький опыт удержит его от другого такого же поступка. Хотя, пожалуй, исключено. Если лягушатник не пялит глаза на красивую женщину и не тянет к ней руки, значит, он покойник.

Антонио принялся рассказывать очередной анекдот. А в ее сознании мелькали, потрескивая, будто ловко сдаваемые карты, расплывчатые от скорости видения, похожие на кадры из прокручиваемого на повышенной скорости кинофильма. Вертолет, висящий в воздухе, словно механическая стрекоза, а потом взрывающийся в ослепительной вспышке, а потом чернота. Краткий миг просветления сознания, невозможность пошевелиться под навалившейся на нее огромной тяжестью, которая, казалось, начисто вышибла из нее дух. И тишина, такая тишина, что она казалась оглушительно громкой.

Факты из прошлого вернулись к ней, но не улеглись в какой-либо четкой последовательности. Пока она не проанализировала все, ей казалось, что она вполне могла побывать в Монсегюре до того, как покинула Атланту или побывала в Севилье. Зато она доподлинно знала, что обнаружила в кармане человека, который намеревался убить ее, и знала, что это необходимо как можно скорее сообщить Лэнгу.

Но как это сделать?

Она лишилась своего устройства защищенной связи, да и вообще всего, кроме той одежды, что была на ней. Одежду она немного изменила, надев мужскую рубашку вместо изодранной в клочья блузки. Кроме того, она совершенно не имела представления, где сможет увидеть Лэнга, хотя и была уверена, что точно знает, как его можно отыскать. Она могла позвонить в его офис и попросить Сару сделать так, чтобы он связался с нею. Но если ее подозрения были верны, то все, что говорилось по любому телефону, имевшему хоть какое-то отношение к Лэнгу, находилось под контролем. Ей оставалось лишь надеяться, что Лэнг и сам понимает, что его личные переговоры могут быть далеко не конфиденциальными.

Герт же — наконец она вспомнила, как ее зовут, — оставалось лишь действовать согласно разработанному плану и надеяться, что она успеет вовремя.

Она надеялась еще и на то, что, в конце концов, Лэнг выяснит, что он идет по неверному пути. Или, как говорят американцы, лает не на то дерево. Хотя зачем кому-то вообще лаять на дерево, будь оно то или не то?

Глава 37

Рим, Ватикан,
28 апреля 1944 г.
Пий XII совещался с членами Папской комиссии по делам государства-града Ватикан, а в это самое штурмбаннфюрер Ваффен-СС Отто Скорцени делал вид, будто он ничем не отличается от многочисленных немцев, фотографирующих площадь Святого Петра. Но даже не будь у него голубых глаз цвета горного льда и шрама от дуэли через правую щеку, простые солдаты вермахта, оцепившие границы Святого города, все равно выказывали бы ему даже больше уважения, чем полагается форме С С.

Ни грубовато-добродушная внешность, ни мягкий австрийский акцент не могли скрыть того, что этот человек — прирожденный командир, за которым люди пойдут на самые трудные и головоломные дела. Одно из таких дел — спасение дуче Муссолини — принесло ему славу; та же, в свою очередь, повлекла за собой неудобства. Хуже того, в газетах даже было названо его имя. По крайней мере, ему удалось избежать фотографий. Анонимность — все равно что девственность: раз потерявши, ее уже не вернешь.

Хотя и выбора у него никакого не было. Фюрер приказал ему пообщаться с прессой герра Геббельса, и он, как положено дисциплинированному солдату, выполнил приказ. К счастью, его известность оказалась поистине мимолетной, и обратившееся на краткий миг к нему внимание гражданской публики быстро переключилось на что-то другое. Но даже и теперь, спустя несколько месяцев, очень многие военные при встрече называли его по имени.

Когда вторжение англичан и американцев во Францию стало неизбежным, Скорцени потребовал себе личное подразделение, наподобие того, какое было у него на Восточном фронте, пока его не ранило в 1942 году. Подразделения ему не дали, а вызвали в личную резиденцию фюрера, находившуюся на вершине горы Бертехсгаден, где Гитлер лично рассказал ему о предстоящей миссии и разъяснил, насколько она важна. Фюрер говорил очень убедительно, и все же Скорцени в глубине души мечтал вновь оказаться на поле боя.

Сегодня он проводил рекогносцировку для следующего рейда.

Сквозь видоискатель цейссовской фотокамеры диверсант следил за швейцарскими гвардейцами. Ему было известно, что, несмотря на свои средневековые пики и одеяния, эти люди умеют владеть и вполне современным оружием иготовы защищать Римского папу. Они служат ему верой и правдой уже много веков. Скорцени надеялся, что удастся обойтись без схватки с ними, хотя и не допускал того, что они могут не вмешаться, если узнают, что Римского папу берут в плен.

Он навел камеру на участок площади вокруг обелиска. Воздвигнутый в честь покорения Римом Египта в первом веке нашей эры, на нынешнее место обелиск попал лишь в шестнадцатом столетии, когда строилась существующая ныне базилика Святого Петра. Его первоначальное местонахождение — Скорцени лишь теперь понял значение этого странного пятна — обозначалось приметной вставкой в мостовую довольно оживленного проезда южным краем собственно базилики и началом колоннады Бернини. Там дежурили двое облаченных в смешные костюмы гвардейцев, задачей которых было не пускать непрошеных гостей на территорию Ватикана.

Если информация, имевшаяся у Скорцени, была верна, объект его интереса пребывал где-то рядом с этим входом.

Если он на самом деле существовал. Скорцени вовсе не был уверен в том, что понимает точное значение той загадочной надписи, обнаруженной на стене в Монсегюре. Даже после того, как руководитель кафедры античности Берлинского университета ее перевел, Отто не видел в ней ни особого смысла, ни особого значения. Кому какое дело до того, в каких преступлениях обвинили две тысячи лет назад сына еврейского плотника? Нет, не еврейского, мысленно поправил он себя. Нацистская партия провела обширные исследования и добыла неопровержимые доказательства того, что Христос не был евреем. Эти доказательства были очень убедительны для любого немца, особенно для того, кто ценил свою жизнь и свободу.

Действительно, кому какое дело?

Фюреру — вот кому. Все, связанное с религией или оккультизмом, обладало для Гитлера неодолимой притягательностью. Потому-то Скорцени сейчас находился здесь, вместо того чтобы сражаться с британцами и американцами, пытающимися прорваться на итальянский сапог, или помогать в укреплении побережья Франции.

Другим делом было похищение Римского папы. Конечно, христианский мир разорется, точно так же, как разоралась Европа, когда фюрер ввел войска в Rheinland[49], а потом занял Австрию, Судеты, и, чуть позже, всю Чехословакию. И эффект, конечно, будет точно такой же — нулевой. Ну, а по прошествии некоторого времени Его святейшество выпустят — за выкуп, естественно — и получат взамен величайшее в мире сокровище, бесценные произведения искусства, хранящиеся в Ватикане. Война продолжается уже почти пять лет, и казначейство Германии найдет отличное применение для такого щедрого денежного вливания. А Гитлер получит сколько угодно религиозных раритетов, включая и штуку, спрятанную тем императором… Юлианом?… да, императором Юлианом.

Скорцени выпустил из рук камеру, и она повисла на прочном ремешке. Он знал, что информация, представляемая разведке специально подготовленными военными, часто бывает неполной или даже вовсе неточна. Здесь же Отто полагался на данные, полученные не от солдата и даже не от гражданского сторонника, а от Людвига Кааса, церковного бюрократа, финансового секретаря Reverenda Fabbrica — строительного управления Ватикана.

Конечно, у Кааса были очень весомые — весомее, чем у многих других — основания говорить все прямо и честно. Если называть вещи своими именами, в Германии жили семьи двух его родных братьев и старуха мать. Правда, им никто не угрожал — во всяком случае, открыто, на словах. Но когда до Гитлера и его ближайших соратников дошли слухи о раскопках под базиликой, они велели произвести свои собственные раскопки — в бездонных архивах Третьего рейха — и найти кого-нибудь, кого можно будет подвергнуть, так сказать, патриотическому убеждению.

Каас предоставил необходимую информацию: входы, число гвардейцев на постах в разное время суток и местоположение объекта интереса немцев. Священник не стал спрашивать, зачем нужны эти сведения. Возможно, он сам это понимал. Но, вероятнее, хотел сделать вид, что не понимает. Что ж, пускай самообольщение доброго патера насчет невинности его поступков продержится еще немного. Завтра утром священнику предстояло устроить Скорцени экскурсию в подземельях базилики.

А после этого никаких причин для того, чтобы откладывать операцию, не останется.

Глава 38

Рим, отель «Хасслер»,
настоящее время
Проснувшись на следующее утро, Лэнг сел в постели и задумался над тем, что же он узнал минувшей ночью — если вообще узнал хоть что-нибудь. Надпись на стене почти уничтожена, но кем? Исторический ревизионизм и политкорректность не уступали возрастом, самое меньшее, Цезарю. Имя императора, надпись, где упоминался Юлиан, мог удалить кто угодно. Если Лэнг не сможет прочитать эти намеренно сбитые буквы, он так и не узнает ни что нашел там Скорцени (если тот и вправду что-то нашел), ни каким мог быть повод, из-за которого убили Дона и Герт, а теперь продолжают охотиться за ним среди этой пропитанной смертью древности.

Но как же прочитать?..

Вдохновение сходно с радиопередачей — оно приходит бесплатно, нужно лишь настроиться на нужную волну. Лэнг поспешно умылся и оделся, проверил, полностью ли заряжены оба телефона — его собственный сотовый и «блэкберри», полученный от Риверса, сунул их в карманы, пересчитал наличность, решил, что нужно прихватить побольше, и вышел из номера. Уже через несколько минут он бодро шагал к железнодорожной станции. Одной из многих особенностей Рима, нравившихся Лэнгу, было полное смешение времен. Всего в квартале от вокзала находились руины громадных терм Диоклетиана, императора, жившего в конце третьего столетия. Их в некотором роде можно считать древнеримским аналогом Большого бостонского автомобильного туннеля. С той основной разницей, что огромные общественные бани строились на протяжении едва ли не всей жизни императора. Балансирующее на грани между современностью и древностью построенное в семнадцатом веке здание римского археологического музея находится в одной из вершин треугольника, а две других занимают железнодорожный вокзал и термы.

Лэнг открыл стеклянные двери музея, оказался в небольшом вестибюле и подошел к кассе.

— Хранитель, — сказал он по-английски.

— Пять евро, — ответила сидевшая за стеклом женщина, указывая на напечатанный крупными буквами на пяти языках прейскурант, висевший у нее за спиной.

Лэнг покачал головой.

— Нет, нет. Мне нужно увидеть хранителя, а не попасть в музей.

— Если вы не хотеть смотреть музей, то зачем прийти? — презрительно осведомилась кассирша.

Лэнг в очередной раз получил подтверждение тому, насколько мощным может быть языковой барьер. По-итальянски он знал лишь несколько наиболее употребительных в быту фраз, таких, как «Слишком дорого», «Я хотел бы красного вина» и «Где здесь мужская комната?». От его знаний здесь было мало толку. Английский язык кассирши был лишь немногим лучше.

— Я могу чем-нибудь помочь вам, сэр?

Из-за спины Лэнга, словно джинн из бутылки, появился молодой человек в белой рубашке, прекрасно отглаженных брюках и при галстуке.

— Сможете, если только говорите по-английски, — чувствуя, как в нем возрождается надежда, ответил Лэнг.

— Конечно. Так что же вы хотите?

Лэнг улыбнулся.

— У вас прекрасный английский язык. Где вы его изучали?

Молодой человек тоже улыбнулся, сверкнув прекрасными белыми зубами.

— В сорок первой муниципальной школе в Бронксе. Я там живу. А здесь навещаю бабушку и дедушку, работаю в музее и пытаюсь усовершенствовать мой итальянский. — Он протянул руку. — Энрико Савелли.

Лэнг пожал его руку, вовремя спохватился, что уже собрался было произнести свое настоящее имя, и представился:

— Джоэл Коуч. Я хотел бы увидеть хранителя.

Савелли взглянул на него с некоторым удивлением.

— Он выехал в поле на несколько дней. А можно поинтересоваться, зачем он вам понадобился?

— Я пишу статью для газеты, — мгновенно нашелся Лэнг. — И у меня возник вопрос насчет применения в археологии методов криминалистики и тому подобных. Например, как удается читать стертые надписи на памятниках, выцветшие рукописи, ну, и прочее в этом же роде. Может быть, вы, как соотечественник, могли бы мне помочь встретиться…

Лэнг давно заметил, что американцы, у которых вряд ли нашлись бы точки соприкосновения в родной стране, оказавшись за границей, считали делом чести помочь своим согражданам. Прочитать меню, не поддающееся никакому пониманию? Нет проблем! Подсказать, где находится посольство? Если вы не возражаете, я прогуляюсь туда вместе с вами. У вас украли бумажник? Вот, держите, несколько евро, вам хватит, чтобы добраться до пункта «Америкен экспресс». Это был едва ли не самый положительный аспект распространенного синдрома «мы-против-них».

Савелли засунул руки в карманы.

— Жаль, что вы не созвонились или не написали заранее…

— Вообще-то, я здесь в отпуске, и мне случайно пришло в голову, что есть возможность узнать, как это делают в одном из ведущих мировых центров археологии. Что ж, нет так нет. — Лэнг повернулся, всем своим видом показывая, что сейчас безропотно уйдет.

— Знаете что, — сказал ему в спину Савелли. — Хранитель сейчас в Геркулануме, проверяет, как идут работы на новых приморских раскопках. Вы ведь знаете этот город?

— Погиб вместе с Помпеями при извержении Везувия в… в семьдесят девятом году нашей эры.

Савелли снова сверкнул белизной зубов. Несомненно, ему было приятно, что соотечественник оказался достаточно образованным, а не одним из тех американских туристов, которые считают, что в Италии внимания заслуживают только ресторан «Масличная роща» и магазины Армани.

— Я могу позвонить ему. Три часа на поезде до Неаполя, а там такси за пятьдесят евро доставит вас на раскопки. Придется, конечно, поторговаться. Спросите там доктора Росси.

Лэнг быстро прикинул в уме: чтобы добраться до любого римского аэропорта, потребуется, самое меньшее, час, и сколько еще нужно будет ждать следующего рейса на Неаполь… Как это часто случается в Европе, ехать на поезде, пожалуй, было удобнее, чем лететь самолетом.

Он сунул руку в карман и вытащил несколько купюр.

— За ваши хлопоты…

И сразу понял, что ошибся. Савелли нахмурился и мотнул головой.

— Я не швейцар вашего отеля, мистер Коуч.

Лэнг изобразил на лице изумление.

— Что вы, мистер Савелли, вы не так меня поняли. Конечно, это не вам. Это символический взнос в музей в возмещение вашего затраченного времени.

Как будто солнце вышло из-за грозовых туч.

— Grazie[50]. Подождите минутку, я выпишу вам квитанцию.

Лэнг вышел на улицу, размышляя над чуть ли не извечной загадкой: где проходит граница между любезностью и услугой, за которую ожидают вознаграждения? Как и большинство американцев, он частенько принимал первое за второе, но никогда не наоборот.

Но из затруднения с чаевыми он выкрутился вроде бы удачно. Куда больше его смутил молодой человек, который разговаривал по сотовому телефону и курил, прислонившись плечом к стене соседнего дома.

В этом не было ровно ничего неожиданного. Итальянцы владеют искусством бездельничать со вкусом, как, пожалуй, никто другой в мире. Они способны одинаково беззаботно прислоняться хоть к кирпичной, хоть к оштукатуренной, хоть к каменной стене и непринужденно стоять в самых немыслимых позах, после которых среднему американцу, желающему скопировать такое положение, обязательно потребовался бы хороший костоправ. Курение здесь тоже очень распространено; по всей видимости, страхи по поводу рака, заболеваний сердца и легких считаются недостойными мужчин. Чаще всего сигарета свешивается с нижней губы или, если нужно поговорить, курящий держит ее в руке и использует в качестве коротенькой указки для усиления жестикуляции, пристрастием к которой итальянцы знамениты на весь мир. Сотовые телефоны распространены даже больше, чем сигареты. Облик итальянца — но крайней мере, римлянина — будет неполон без прижатого к уху телефона и размахивающей руки, жестами которой он выражает свое согласие или несогласие с невидимым собеседником. Это практикуется и за рулем движущегося автомобиля или скутера и зачастую приводит к очень впечатляющим результатам.

Все это, конечно, так, однако от того, как парень отделился от стены и каким взглядом проводил Лэнга, попахивало чем-то этаким… И остановился он, изобразив особенно оживленную пантомиму, как раз в тот момент, когда Лэнг сунул кредитную карточку мистера Коуча в банкомат. Нет, решительно, этому парню следовало выбрать какое-то другое место, чтобы было не так очевидно, что он ведет слежку.

Лэнг почти наяву почувствовал, как ожили и зашевелились в его мозгу невидимые антенны. Курс по обнаружению слежки он прошел много лет назад, но лишь теперь стало ясно, насколько хорошо в него вколотили эту науку.

Лэнг постоял возле газетного киоска; тем временем его спутник удалился на полквартала вперед, продолжая свой телефонный разговор, не забывая при этом то и дело оборачиваться. Да, все говорило за то, что это «хвост», тем не менее сомнения все еще оставались. Лэнг быстро и незаметно взглянул по сторонам. Никакого удобного переулка, куда можно было бы заманить непрошеного провожатого и расправиться с ним, вблизи не оказалось. Кроме того, здесь, рядом с вокзалом, всегда было полно полицейских, пытавшихся бороться с карманниками, обиравшими приезжавших и отъезжавших. Нападение на человека, по всем внешним признакам, не делающего ничего плохого, несомненно, привлечет их внимание.

Лэнг еще немного постоял перед газетным киоском. Сколько народу к нему прицепили? Больше одного? Не похоже. Он мог оторваться от своего «спутника» — войти в какой-нибудь магазин и выйти через заднюю дверь. Но если маневр не удастся, «тень» поймет, что ее вычислили. Так что лучше не подавать виду и продолжать наблюдать за шпиком.

На станции Лэнг позаботился о том, чтобы «хвост» увидел или услышал, что тот купил билет до Неаполя. Однако парень в поезд не сел.

Впрочем, Лэнг нисколько не сомневался в том, что через три с небольшим часа его кто-то встретит, и надеялся, что сможет вычислить этого кого-то.

Глава 39

Геркуланум,
через четыре часа
Как и любой турист, которому уже приходилось оказываться жертвой узаконенного грабежа со стороны итальянских таксистов, Лэнг договорился о цене перед тем, как сесть в блестящий «Мерседес». Но теперь счетчик показывал лишние семнадцать евро. Водитель, говоривший на стоянке возле неаполитанского вокзала бойко, хотя и не слишком правильно, вдруг начисто забыл язык и свое несогласие с предложением ограничиться оговоренной суммой выражал лишь яростными движениями головы и итальянской бранью. Машину он остановил так, что она загородила половину проезжей части узкой улицы, и водители других автомобилей, тоже вынужденные остановиться, выражали свое недовольство громкими гудками.

Лэнгу уже приходилось переживать подобные коллизии. И сейчас он воспользовался выдавшейся задержкой, чтобы посмотреть по сторонам. Пока они ехали по Неаполю, поток машин был слишком плотным для того, чтобы можно было определить слежку. Пригород, куда ему нужно было попасть, представлял собой скопище приземистых многоквартирных домов и маленьких лавчонок. Тротуары были забиты народом. А кучка зевак, собравшихся полюбоваться скандалом, обеспечит идеальное прикрытие для «хвоста».

Лэнг признал свое поражение и расстался с еще несколькими купюрами. О чаевых на сей раз мысли уже не возникало. Если бы он и дал таксисту что-нибудь, так разве что гранату с выдернутой чекой.

Зрители разбрелись, но один, а может и несколько, все же задержались настолько, чтобы увидеть, как Лэнг миновал каменный портал, за которым начиналась нужная ему дорожка.

Тропа бежала по хребту холма. Слева раскинулся непроницаемый лиственный покров, а справа зиял просвет, который, по мере того как Лэнг спускался, становился все больше и больше. В очередной раз посмотрев туда, он внезапно увидел под собой маленький городок, в котором стены домов, улицы и общественные места — все, кроме крыш — пребывали в идеальной сохранности. Он даже разглядел издалека одну, нет, две виллы с теми не поддающимися времени характерными для Средиземноморья особенностями, какие в наши дни можно увидеть всюду, где теплое солнце озаряет берега лазурного моря.

Геркуланум был морским курортом, местом летнего отдыха богатых римлян. В отличие от Помпей, он не был погребен под раскаленным вулканическим пеплом. Здесь единственным выбросом горячего, вероятно, ядовитого газа в считаные секунды было уничтожено все живое, а деревянные детали строений лишь обуглились, и оставшиеся почти неповрежденными дома так и стояли заброшенными. Город постепенно завалило землей, которую дожди смывали с окружавших его холмов[51]. Многие из фресок, украшавших стены и полы, выложенные прекрасными мозаиками, сохранились в почти первозданном виде; их цвета остались такими же яркими, какими были в тот год, когда здесь в последний раз жили люди. Археологи много лет поражались малому количеству человеческих останков и полагали, что жителям удалось спастись на кораблях. Лишь в середине двадцатого столетия они взялись за раскопки там, где когда-то проходила береговая линия, от которой море за прошедшие века отступило на несколько сотен ярдов. Здесь-то, в лодочных сараях, где, по-видимому, горожане пытались укрыться в ожидании кораблей, нашли столько скелетов, что любое, даже самое кровожадное воображение должно было получить полное удовлетворение.

Тропа резко повернула направо и закончилась возле небольшого здания, где помещались касса и ресторан с расставленными на открытом воздухе столиками, сидя за которыми можно было обозревать руины. За домиком возвышалась массивная с виду бетонная стена, вероятно, волнолом — по крайней мере, так решил Лэнг. А возле нее стояли несколько больших палаток. Под ними, судя по всему, и велись раскопки. По крайней мере, на открытом воздухе никаких признаков археологических работ Рейлли не заметил.

А в двухстах-трехстах ярдах в другую сторону, ближе к городу, возвышался крутой холм, застроенный многоквартирными домами. Развешанная на многочисленных веревках утренняя стирка — простыни, рубашки, нижнее белье — развевалась на морском ветерке горделиво, как вымпелы на нок-реях боевого парусника. Лэнг решил, что в парадоксальном зрелище дешевой пестрой скатерти, болтающейся над виллой давным-давно перешедшего в мир иной богатого римлянина, содержалось какое-то послание, пусть даже его и нельзя было выразить словесно.

И сразу становилось ясно еще одно: продолжать раскопки в том направлении, по меньшей мере, непрактично, а может, и вовсе невозможно. Слишком уж большие деньги пришлось затратить на укрепление фундаментов десятков, если не сотен населенных домов.

Лэнг вошел в домик и купил билет. Снаружи целая толпа гидов дожидалась туристов, но здесь их попросту не было. Вспомнив переполненные машинами улицы на холме и заметив, что поблизости нет сколько-нибудь просторной стоянки, Лэнг решил, что, по всей видимости, из-за этого большие туристские автобусы отправляют в Помпеи. Этот гораздо больший по размеру, пусть и не столь хорошо сохранившийся город мог принимать по несколько тысяч туристов в день. Тогда как здесь даже две сотни человек заполнили бы все доступные для осмотра улицы.

Спустившись по ступенькам, он прошел вдоль волнолома и вскоре оказался возле одного из тех мест, где почва была защищена просторным брезентовым тентом. А возле входа в палатку стоял, держа какой-то камень в одной руке и огромную лупу в другой, Индиана Джонс. Или его итальянский двойник. Высокий мужчина в широкополой шляпе, костюме хаки, напоминавшем военную форму, и в высоких ботинках, самозабвенно что-то рассматривал.

— Доктор Росси?

«Индиана» обратил к нему близорукий от многолетнего изучения древностей взгляд. Лицо у него было загорелым и не по возрасту морщинистым от постоянного пребывания на солнце. Из-под шляпы, как хвост, торчала белая косичка. А улыбка, столь же ослепительная как у молодого Савелли, продемонстрировала столь же прекрасные зубы.

— Мистер Коуч? — Он переложил лупу из правой руки в левую, потом положил ее, вместе с камнем, на землю и лишь после этого протянул руку. — Энрико позвонил мне, наверно, сразу же после того, как вы вышли из музея. Не каждый день нас удостаивают визитами американские журналисты.

Акцент у него был скорее британский, нежели итальянский.

Преодолев острый приступ совести, Лэнг извлек маленький магнитофон и пристроил его на камне, возможно, служившем швартовой тумбой для римских галер.

— Меня особенно интересует то, как вы применяете в своем деле достижения криминалистки. А точнее — методы и оборудование, при помощи которых удается читать старые и стертые надписи или древние выцветшие тексты.

Археолог кивнул.

— Поверьте, мистер Коуч, в этом нет никакого волшебства. — Он наклонился и поднял изучаемый им камень. — Обратите внимание на вот эти углубления. Я подозреваю, что это было нечто вроде бирки, возможно, тем, что мы сейчас назвали бы регистрационным номером какого-то частного судна. Много веков камень полировало песком на пляже, и надпись почти стерлась.

Даже через лупу, протянутую доктором Росси Лэнгу, можно было различить только чуть заметные углубления неопределенной формы.

«Журналист» опустил лупу.

— Неужели вы в состоянии прочитать, что тут было написано?

Итальянец вошел в палатку, жестом пригласив за собой Лэнга, и опустил откидную матерчатую створку. Воздух сделался неподвижным, и сразу же Рейлли почувствовал, как у него от пота защипало шею. Археолог открыл какую-то коробку и вынул оттуда прибор, похожий на обычный фен для сушки волос.

— Прошу прощения, что держу вас в такой духоте, но для такого дела чем темнее, тем лучше. Это ультрафиолетовый сканер. — Он поднял прибор, направил его так, чтобы луч упал на поверхность камня, и лишь потом включил. — Смотрите!

Эффект оказался поистине магическим — бесформенные углубления превратились в довольно четкие римские цифры XXI.

— Двадцать один?.. — не без скепсиса вопросительно произнес Лэнг, будто не верил своим глазам.

— Двадцать один, — подтвердил доктор Росси. — Правда, мы не знаем, что это. Может быть, номер судна по какому-то регистру, может быть, номер причала, а может быть, и вовсе часть какой-то большой надписи. Наше дело — сплошные загадки.

Впрочем, такое положение, казалось, нисколько не удручало его, а, напротив, радовало.

— Скажите, а как действует этот свет? — осведомился Лэнг.

Росси положил камень и откинул входной клапан. Ворвавшийся в палатку воздух был очень теплым и влажным, но все равно освежал, как бывает на кухне, когда откроешь дверь после того, как поджарил несколько порций мяса.

— Когда на камне или любом другом твердом предмете вырезается надпись, хоть вручную, хоть механически, то прорезь, как правило, уходит глубже, чем может разглядеть человеческий глаз. К тому же этот участок всегда бывает очень тонок. Ультрафиолетовый свет всего лишь выявляет эти невидимые углубления и дает возможность получить тени от их краев. Этот самый простой путь. Ну, а если он не дает результата, мы пробуем другой метод.

Из какого-то другого ящика он вынул фотоаппарат с очень коротким и широким объективом.

— Тридцатипятимиллиметровая пленка, макросъемочный объектив и ультрафиолетовый светофильтр. Мы положим камень на стол, включим мощный свет и сфотографируем его.

— Точно так же устанавливают сбитые номера на огнестрельном оружии, — подхватил Лэнг.

— По крайней мере, в ваших криминальных теледрамах.

Он положил камеру на место и взял другую, точно такую же.

— Объективы одинаковые, только светофильтр не ультрафиолетовый, а, наоборот, инфракрасный. Если мы имеем дело с текстом, написанным на пергаменте, папирусе, в общем, на любом пористом материале, причем написанным чернилами, то пользуемся этим аппаратом. Часто случается, что на поверхности красящего вещества давно нет, однако внутри оно остается, и этот след можно зафиксировать только этой камерой. Между прочим, в оксиринхских папирусах, тех, что раскопали в накапливавшейся с античных времен свалке, оказались утраченные фрагменты пьес Аристофана, ранние редакции Евангелий и много других уникальных вещей. Все это было выброшено в период со второго по седьмой век. Эта камера позволяет нам прочесть то, что еще недавно было не под силу исследователям.

Лэнг приготовился выслушать полноценную академическую лекцию и очень удивился, когда доктор Росси вдруг прервал монолог.

— Впрочем, я отклонился от темы. Если захотите подробнее узнать, как действует такое оборудование, просто запомните название: «Оксиринхские папирусы». Не сомневаюсь, что в Интернете вы найдете о них самую разнообразную информацию.

Он еще раз повторил: «Оксиринхские папирусы», чтобы название наверняка записалось на пустую магнитофонную пленку, и поднес часы почти к самым глазам.

— Боже! Уже давно пора объявлять перерыв на сиесту. Рабочие будут жаловаться. Скажите, мистер Коуч, у вас в Америке есть такие профсоюзы?

Лэнга так и подмывало посоветовать археологу задать этот вопрос кому-нибудь из безработных, уволенных авиакомпаниями, но он предпочел уклончивый и бессодержательный ответ:

— Конечно, есть, куда же без них? Большое вам спасибо, доктор, вы очень помогли мне.

Они вышли из-под навеса.

— Надеюсь, вы не откажетесь выпить со мною чаю? — спросил археолог. — Или чего-нибудь более холодного?

Лэнг собрался было ответить, но вдруг уловил краем глаза что-то необычное. Вспышка света, отражение лишь недавно ушедшего из зенита солнца в стекле. Маленьком, идеально отшлифованном стеклышке.

— Черт!

Лэнг кинулся на землю, успев взмахом руки сбить с ног итальянца. Крошечные осколки камня ужалили его в щеку за доли секунду до того, как до него долетел сухой треск винтовочного выстрела.

Волоча за собой археолога, он перекатился под брезент, который должен был скрыть обоих от стрелка.

Теперь не осталось никаких сомнений: парень с сотовым телефоном, болтавшийся около римского музея, связался со своим компаньоном в Неаполе. При таком напряженном уличном движении обнаружить «хвост» практически невозможно. Впрочем, Лэнг ведь обратил внимание на человека, стоявшего на улице, пока не пошел по тропе, ведущей к руинам. А времени, чтобы послать стрелка с телескопическим прицелом в одну из сотен квартир, выходящих окнами на древний город, было предостаточно.

Доктор Росси дрожащим голосом говорил по сотовому телефону. Лэнг несколько раз услышал слово polizia.

Великан-рабочий, волосатую голую которого грудь покрывала корка засохшей пыли, взял доктора Росси за руку и помог ему подняться и устоять на подкашивавшихся ногах. Даже не понимая языка, Лэнг знал: археолог уверял рабочих, что с ним все в порядке. Потом он повернулся к Лэнгу, его лицо все еще было перекошено от испуга, уголок рта подергивался.

— Вы думаете, что теперь уже не опасно?

Лэнг кивнул.

— Этот тин наверняка давно удрал. Пытаться снова стрелять, когда мы знаем, где он мог прятаться, было бы слишком рискованно для него самого.

Росси долго, тщательно, пожалуй, даже демонстративно отряхивался.

— Я знал, что рабочие ждут, пока я объявлю перерыв, — сказал он с вымученным юмором, — но неужели нельзя было просто спросить?

Полиция примчалась довольно быстро, провела тщательный, но, увы, безрезультатный обыск во всех выходивших на эту сторону квартирах и допросила всех, кто попался на глаза, включая и толпу гидов. Немногочисленных посетителей успели выпроводить по случаю полуденного перерыва раньше, чем прозвучал выстрел.

Как показалось Лэнгу, местные полицейские были почти уверены, что стрелок целился в Росси. Давно уже ходили слухи, что жилые дома будут сносить, чтобы расширить площадь раскопок; местные жители истерически протестовали, даже не думая, что такого просто не может быть. На Лэнга же обратил внимание только один из полицейских (Рейлли решил, что кроме него никто не владел английским языком). Записав его имя, адрес и место жительства в Италии, полицейский сказал:

— Доктор Росси говорит, что вы вовремя оттолкнули его. Если бы не вы, он погиб бы. Откуда вы узнали, что кто-то собирался стрелять?

Лэнг скромно пожал плечами.

— Доктор ошибается. Я услышал выстрел, кинулся на землю и потащил его за собой.

Полицейский недоверчиво прищурился.

Лэнг решил подкрепить версию.

— Я воевал в Заливе и знаю, как звучит винтовочный выстрел. Ну, а упал чисто инстинктивно — слишком крепко въелось.

Судя по всему, объяснение ветерана настоящей войны показалось полицейскому вполне удовлетворительным, и он отправился расспрашивать рабочих.

Глава 40

Рим, отель «Хасслер»,
вечером
На обратном пути в Рим Лэнгу хватило времени подумать, а подумать было о чем — даже больше, чем ему хотелось бы. Он был уверен в том, что знает, каким образом было организовано покушение на его жизнь, но о причине этого покушения имел ровно столько же представления, сколько обо всем, что случилось прежде. Было ясно лишь одно: те, кто пытался его убить, активизировали деятельность по мере того, как он приближался к тайне, оставленной императором Юлианом; той, которую, вероятно, пытался раскрыть Скорцени.

Но что могло связывать римлянина-язычника, жившего в IV веке, и офицера специальных сил Третьего рейха, ведь их разделяли полторы тысячи лет?

Ответ мог быть только один — ничего. Если не считать того, что и тот, и другой могли отыскать документ, подрывающий сложившееся представление о Христе.

Ладно, пойдем другим путем. Дона Хаффа убили потому, что он работал над книгой о нацистах, военных преступниках, сумевших избежать наказания. Как справедливо заметил покойный Франц Блюхер, крайне маловероятно, что консорциум, пытавшийся сохранить тайны более чем шестидесятилетней давности, могли более или менее успешно организовать старики, коих с каждым годом оставалось все меньше и меньше. Однако такая организация все же была создана, и случилось это лет шестьдесят назад. Могла ли она продолжать свое существование в новом составе?

Но Лэнг склонялся к другой теории, из которой следовало, что Скорцени или в Монсегюре, или в Риме проник в какую-то еще более серьезную тайну, имевшую такой важный теологический смысл, что какая-то группа посвященных готова была убивать направо и налево, чтобы не позволить вытащить сокрытое на свет. Большинство, вероятнее всего, поставило бы такую гипотезу в один ряд со слухами о сокрытии появления «летающих тарелок» и о широкомасштабном заговоре, в результате которого был убит президент Кеннеди. Но Лэнг не принадлежал к этому большинству, по крайней мере, не в смысле отношения к заговорам. Лишь год назад он раскрыл то, что можно было бы, пожалуй, назвать древнейшим и крупнейшим заговором всех времен, вступив в борьбу с одной из самых богатых и влиятельных организаций мира, название которой было неизвестно даже самым осведомленным людям.

Интриги, самым тесным образом связанные с религией, существовали — и, несомненно, существовали тайны, ради сокрытия которых заинтересованные, не задумываясь, шли на убийства.

Далее, существовал Скорцени, австриец, прекрасный мастер своего дела, не очень-то любивший фотографироваться. Какое отношение информация, раздобытая для него Хемфиллом, имела к некрополю, и имела ли она такое отношение вообще? Хотя Лэнг своими глазами видел приказ Гиммлера, подтверждавший, что неуловимый Скорцени действительно был в Риме и разрабатывал там какую-то операцию, оставалось неизвестным, успел ли диверсант исследовать тайну некрополя перед тем, как вернуться в Берлин? Похоже, что да. На снимках из материалов Хаффа он запечатлен перед Ватиканом.

А после возвращения в Берлин?.. Арест премьер-министра Венгрии, если верить Блюхеру.

Свержение венгерского правительства. М-м-м… Где-то он читал об этом… Возможно, даже при почти полном отсутствии интереса к новейшей истории. Было и еще что-то, но это что-то мерцало где-то на самой грани сознания Лэнга, оставаясь столь же эфемерным и недосягаемым, как полузабытый сон, и, вероятно, должно было, как и сон, кануть в туман, скрывавший разрозненные обрывки воспоминаний.

Впрочем, извлечь этим самые обрывки на свет все же было возможно. Для этого следовало изгнать их из сознательных размышлений, чтобы они варились в глубинах подсознания, пока не вырвутся на поверхность, как нефть из новой скважины.

Вернувшись в Рим, Лэнг сел на стул в своем номере и уставился на псевдо-«блэкберри», полученный от Риверса. Аппарат имел то же предназначение, что и устройство, при помощи которого он разговаривал с Хемфиллом — связь между сотрудниками Управления. Но с первого же взгляда было заметно, что он куда сложнее. Лэнг набрал трехзначный код руководителя франкфуртской станции.

— A-а, партнер! Здорово. — По-техасски гнусавый выговор Риверса слышался в динамике переговорного устройства так же отчетливо, как если бы собеседник Лэнга находился рядом, в этой же комнате. — Говори, чем еще тебе помочь.

Лэнг встал, подошел к окну и уставился на толпу молодых бездельников заполонивших Испанскую лестницу.

— Мне нужно кое-какое довольно сложное оборудование. Вы ведь хотели поучаствовать в поисках тех, кто убил Дона и Герт?

— Хотел и хочу. Ты видел когда-нибудь, чтобы койот ушел, не выкопав сурка из норы? Так что именно тебе нужно?

Лэнг зачитал ему список, составленный после визита к доктору Росси.

— Флуороскоп, вроде тех, какими выявляют сбитые номера на оружии. Тридцатипятимиллиметровую камеру с макрообъективом и к нему ультрафиолетовый и инфракрасный светофильтры.

— Клянусь великим Сэмом Хьюстоном! Ты, что, отыскал новое собрание «свитков Мертвого моря»[52]?

— Возможно, отыщу, — поправил его Лэнг. — Мне довольно трудно проникать в то место, где все это барахло может понадобиться. Очень надеюсь, что управлюсь за один раз. Очень не хочется, чтобы в решающий момент выяснилось, что мне чего-то не хватает.

— Бог не велит никому испытывать нужду в том, что ему нужно. Помнишь нашу квартиру напротив той церкви, где выложены узоры из черепов и костей?

Лэнгу не потребовалось долго собираться с мыслями.

— Капуцинская церковь Санта-Мария-делла-Кончеционе на Виа Венето? Да, там на противоположной стороне была двухкомнатная квартирка на третьем этаже.

— Во-во. Послезавтра пойдешь в эту церковь, войдешь в боковой придел, где нарисован тот парень, похожий не то на голубого, не то на девку…

— Святой Михаил?

— Он самый. Одной ногой наступил на лысую башку другого парня, пытающегося выползти из дыры, где огонь горит. А в руке меч держит.

— Святой Михаил убивает дьявола, вырывающегося из ада, — подсказал Лэнг.

— Черт с ними, и с дьяволом, и с адом. Да пусть хоть лаз через границу в каком-нибудь Хуаресе охраняет. Знаешь это место?

Хороший шпион — этот тот, кто может стать невидимым. И умеет уклоняться от семинаров по проблемам этнической, культурной и расовой корректности, которые ежегодно устраиваются по требованию конгресса.

— Эту картину я знаю. Ее написали по особому заказу как запрестольный образ…

— Ладно, лекцию по искусству прочтешь мне в другой раз. В этом приделе на одной из скамеек будет лежать пакет, в нем найдешь свою лабуду.

Мальчишки, собравшиеся на лестнице, как один уставились вслед толстой девушке в очень короткой юбке, идущей по ступенькам. Лэнг решил, что такое внимание, уделенное особе, больше всего похожей на свинью Мисс Пигги из кукольного «Маппет-шоу», может объясняться лишь тем, что она носит стринги. Или вообще не носит нижнего белья.

— А не проще было бы передать все это консьержу в моем отеле?

— Может, и проще, но надо ж и о безопасности думать. Мы же должны убедиться, что посылку получил именно ты. Так что, партнер, придется тебе прогуляться.

И Риверс, не прощаясь, прервал разговор. В трубке лишь чуть слышно шипели статические разряды. Лэнг медленно покачал головой. Девиз Управления: никогда не делай открыто того, что можешь сделать тайно.

Он отошел от окна и снова сел на единственный имевшийся в номере стул, расшатанную деревянную конструкцию, обитую материей с зеленым травяным узором. За время жизни стула трава заметно пожухла.

Как он и надеялся, тень мысли, отогнанную не без труда, в поезде из Неаполя в Рим, в конце концов материализовалась. Что-то он читал… Газетная статья о Будапеште? Детали все еще просматривались нечетко.

Он встал и вышел из номера.

Дежурный в вестибюле объяснил, как пройти к деловому центру гостиницы, при этом посмотрев на Лэнга, как на полоумного. Работать, когда рабочий день закончился? Нет, этих американцев порой невозможно понять.

Лэнг сел в одной из четырех кабинок, где стояли компьютеры, и принялся рассматривать клавиатуру. На ней имелось несколько кнопок с перевернутым вопросительным знаком, умляутами, акутами и еще несколькими диакритическими знаками, употреблявшимися, насколько он помнил, в разных европейских языках и их диалектах. Все остальное выглядело обычным. Включив машину, он прочитал инструкцию, выведенную на нескольких языках, и ввел номер своей комнаты — такой здесь был пароль. С двух попыток ему удалось получить содержание газеты «Атланта джорнал-конститьюшн» за последние двадцать четыре месяца. Конечно, это не «Таймс», но если он читал то, о чем думал, в газете, то наверняка в одной из тех, что издавались в Атланте. Естественно, ведь на протяжении бейсбольного сезона лишь атлантские газеты, не отрываясь, следили за успехами «Брейвс». И, получая газету, Лэнг иногда читал казавшиеся ему интересными новости и прочее. И сейчас он искал одну из таких статей, прочитанных и отложившихся в памяти лишь смутным воспоминанием.

Он набрал слово «Венгрия». Вывалилось больше сотни ссылок. Слишком широкий запрос. Тогда «Венгрия» и «1944». Тридцать две статьи. Уже лучше, но все равно слишком много.

О чем же была статья?

«Венгрия», «1945» и «поезд».

И получил, на сей раз, только одну статью из рубрики «Уикенд». Там печатали разнообразные истории, могущие показаться кому-то интересными, причем не только из текущих новостей, но и всякую всячину, начиная от информации о научных открытиях и кончая всякими сомнительными сведениями. Короче говоря, свалка журналистского мусора.


Будапешт (АП). Венгерские власти поддержали требование еврейских адвокатов к австрийскому правительству о возвращении произведений искусства, предположительно изъятых нацистами у евреев, отправленных в концлагеря. Картины, скульптуры, мебель и даже драгоценности вывезли поездом, когда в конце 1944 г. на территорию Венгрии вступили русские войска.

Австрийские официальные лица в ответ обращают внимание на то, что этим же поездом и по той же самой причине было вывезено большое количество произведений искусства, принадлежавших их стране.

Груз поезда, перехваченного союзниками через несколько дней после окончания военных действий в Европе, так и не был полностью инвентаризирован. Значительная (хотя и неизвестно какая) часть имущества некоторое время использовалась в качестве мебели и предметов интерьера штаба оккупационной армии, а впоследствии исчезла в неизвестном направлении.

Потомки и родственники жертв Холокоста утверждают, что Австрия не предпринимает никаких попыток выяснить, что именно было вывезено из этой страны, а что украдено у истребленных евреев.

Венгрия, являвшаяся первоначально одной из держав «Оси», была намерена сепаратно капитулировать перед Россией, но этого не произошло, так как вследствие организованного немцами государственного переворота страну возглавило правительство, более дружественно настроенное по отношению к нацистам.


Лэнг еще раз перечитал статью. Не было никаких оснований связать Скорцени с описываемыми событиями. Да, он участвовал в упомянутом в статье перевороте, но в декабре 1944-го и январе 1945 года находился в Бельгии, участвуя в сражении за Бельгийский выступ. Мог ли он вернуться в Венгрию после этого? И вообще, какое отношение ко всему этому имеет надпись в Ватиканском некрополе?

Через сорок восемь часов у него появится шанс получить первый твердый ответ.

Глава 41

Ред-Клауд-лейк, Миннесота, суд округа Мугвани,
на следующее утро
Чарли Кло в очередной раз вытер пот измятым носовым платком. На улице было прохладно — всего пятьдесят пять градусов[53], — но чтобы перетащить свои триста с лишним фунтов через площадь, потребовалось приложить немало сил. Впрочем, пока что дело шло даже лучше, чем он ожидал. Перелет первым классом… куда? В Сиу-Сити, Южная Дакота. Или это Северная Дакота? Вообще-то, Чарли был склонен полагать, что Северная Дакота существует только на картах, так что летел он, получается, в Южную Дакоту. И в прокате ему дали нормальный автомобиль, а не одну из тех поганых малолитражек, куда он еле-еле помещался. Поездка заняла около трех часов, включая одну остановку для заправки и еще две, чтобы перекусить.

Еще ему повезло, что он попал в отель «Холидей инн», единственное пристойное место в городишке, как раз перед тем, как тамошний ресторан закрылся на обед. Портье заверял его, что предоставил ему номер с самой большой, королевской-раскоролевской кроватью. Что ж, кровать и впрямь была неплоха. Только королева мелковата. Его руки свисали по сторонам. Чарли был уверен, что мир сконструирован под мелких людишек каких-нибудь двухсот пятидесяти фунтов весом. А многие и того мельче. Не так-то просто пробивать себе путь во вселенной, где тебя и без того считают громадиной.

Утром, за завтраком, он изрядно опустошил буфет, а потом поехал в город — милю или около того. Впрочем, городом следует называть что-то посолиднее, а это скорее поселок. Весь вылизанный, словно какая-то поганая альпийская деревушка, а самая высокая кочка, какую он пока что видел, — «лежачий полицейский» перед школой.

Что-то громко запищало, и он с силой хлопнул себя по шее.Долбаные москиты! Ему приходилось страдать от комаров в Южной Джорджии, от всякой кусачей гадости во Флориде, но разве можно было подумать, что москиты бывают такими большими? Любой из этих крошек вполне мог встать поперек дороги и оттрахать за здорово живешь самую откормленную индейку!

Внутри суд больше всего походил на декорацию к «Душной южной ночи». Не хватало только Кэрролла О’Коннора, игравшего этого парня, ну… Арчи Банкера. Из вестибюля Чарли спустился по лестнице, туда, где, согласно указателю, хранились архивы.

Прошел час, но ему не удалось даже приблизиться к тому, что он искал. Громко пыхтя от усилий, он взобрался на первый этаж и вошел в кабинет клерка.

Краснощекая молодая женщина отложила журнал «Пипл» и подошла к столу, возле которого, снова вытирая лицо платком, стоял Чарли.

— Я по поводу ваших архивов, — сказал он в ответ на ее вежливый вопрос. — Что-то я никак не найду никаких документов о рождении, смерти и прочего старше 1950 года.

— Смотрите на компьютерах в архиве, — ответила женщина, насмешливо взглянув на него.

Чарли покачал головой.

— Это я знаю, но мне нужно посмотреть оригиналы, сами книги записей.

Она снова взглянула на него, на сей раз так, будто опасалась, что он не в своем уме и может представлять для нее угрозу.

— Сэр, они складированы. Их здесь нет.

Чарли посмотрел по сторонам, увидел стул секретаря и осторожно опустил на него свою тушу. Он уже простоял целый час в долбаном архиве, а теперь стоял опять и трепался с этой дурой, не понимавшей разницы между оригиналом и электронной копией. Его ноги не на шутку разболелись. Они не были рассчитаны на такой вес, какой он на них взвалил.

— Где они находятся?

Она указала пальцем, как будто нужные документы находились в этой же комнате.

— Поезжайте по Мейн-стрит до указателя выезда из города и на первом перекрестке сверните налево. Там находится хранилище, где мы держим основной архив.

Он тяжело поднялся и повернулся.

— Спасибо.

— Сэр! Подождите минутку. Это хранилище не всегда открыто. Я позвоню, узнаю, когда вы сможете туда попасть.

Проклятье. Ладно, по крайней мере, он сможет перекусить в кафе, которое приметил на другой стороне площади.

— Спасибо. Я вернусь через несколько минут.

Через сорок минут Чарли расплатился и вышел на тротуар. Случалось ему получать жратву и получше, но бывало и хуже. Гораздо хуже. На углу он посмотрел направо, потом налево и начал переходить через улицу в сторону площади. Когда от противоположного тротуара его отделяло лишь несколько шагов, он услышал рев мощного двигателя, повернул голову и увидел радиаторную решетку самого большого из долбаных грузовиков, какие когда-либо видел.

Чарли успел еще подумать о том, что остановиться эта зараза, похоже, не успеет.

Глава 42

Рим, Санта-Мария-делла-Кончеционе, Виа Венето, 27,
на следующий день
Лэнг нарочно выждал почти до начала полуденной сиесты. К этому времени церковь опустела. Опустел и неф, и притвор, и в единственном проходе не было никого, кроме пожилой женщины в монашеском одеянии. Она, беззвучно шевеля губами (Лэнг решил, что она, конечно, молилась), перебирала бусинки четок. Из апсиды и трансепта за алтарем доносились голоса — вероятно, несколько туристов не пожалели денег, чтобы посмотреть на находящуюся в подземной части здания жуткую выставку костей, которой эта церковь и прославилась. Из огромного количества размещенных не без искусства одинаковых или разных по размеру костей — черепов, ребер, позвонков, бедренных костей и других частей скелета, не поддающихся опознанию, — на полу были выложены огромные розетки.

И в самом деле, искусство спрятано в глазах зрителей. По крайней мере, некоторых зрителей.

Часовня Святого Михаила представляла собой небольшое помещение в правой части нефа. Там помещалось всего три ряда по пять очень неудобных с виду деревянных стульев. Сейчас там никого не было, но на угловом месте справа покоился хозяйственный пакет из оберточной бумаги. Если кто-то и наблюдал за происходившим, то или наблюдатели были невидимы, или Управление решило обременить этим поручением монахиню, невзирая на ее весьма преклонный, определенно пенсионный возраст.

Лэнг взял пакет и вышел.

Ее он увидел, как только вышел из церкви и собрался спуститься по одному из маршей сдвоенной лестницы: молодую цыганку, пристроившуюся возле нижней ступеньки. Когда Лэнг поднимался по лестнице всего две-три минуты назад, это место занимала морщинистая старая карга, самым что ни есть жалобным голосом выкрикивавшая мольбы о подаянии. Подходы к церквям являлись главным достоянием в профессии нищенства; такие места не отдавали без борьбы. И все же старуха уступила свое место и ушла. Еще непонятнее было то, что в миске, стоявшей перед вновь пришедшей попрошайкой, уже лежало довольно много монет. Она или отобрала миску у старухи, или была мастерицей своего дела. Судя по тому, что она смотрела не на прохожих, а на фасад церкви, так оно и было. Ее одежда, конечно, не отвечала последнему писку моды, была опрятной и чистой, а не такой грязной и рваной, в какой он привык видеть римских цыганок. И, если ему не изменяло зрение, ее ногти были не только аккуратно подстрижены, но и покрыты лаком.

Он сунул руку в карман, извлек горстку мелочи и бросил в ее миску. Цыганка не посмотрела на деньги, а, напротив, взглянула ему в лицо. Чем и выдала себя с головой.

— Grazie, signor, — сказала она.

— Купите себе жидкость для снятия лака, — ответил по-английски Лэнг, наклонившись, чтобы его не слышали другие прохожие.

Глава 43

Рим, отель «Хасслер»,
вечером
Почти всю оставшуюся часть дня Лэнг потратил на изучение содержимого пакета. К тому времени он уже знал, что при помощи флуороскопа можно сделать отчетливо различимыми совершенно стершиеся надписи и чеканные изображения на древних монетах. А инфракрасная съемка выявляла на старых закрашенных обоях первоначальный цветочный узор, которому, может быть, лучше было бы оставаться закрашенным.

Фотоаппарат был цифровым. Он обладал тем преимуществом, что позволял сразу же увидеть сделанные снимки, но был у него и существенный недостаток — Лэнг плохо понимал, как это делать. Потратив впустую около получаса, он вышел из отеля и направился на поиски фотомагазина. Искомое обнаружилось в нескольких кварталах от отеля. Прилично говоривший по-английски продавец, проявив куда больше терпения, чем нашлось бы при подобных обстоятельствах у Лэнга, продемонстрировал ему на фотоаппарате той же марки, насколько просто смотреть на нем фотографии.

Проблема состояла в том, что Лэнг боялся любой цифровой аппаратуры. Дома он (при помощи Сары) кое-как справлялся со стоявшим в офисе компьютером, на котором писал письма и составлял юридические документы. А вот, когда доходило до отправки чего бы то ни было в киберпространство, его худшие опасения претворялись в реальность. Обзор, на подготовку которого затрачивалась неделя, уничтожался злокозненной электроникой за наносекунды. Компьютер издевался над ним, то и дело напоминая о его бездарности выскакивающими на экране надписями, вроде «Невозможно отправить сообщение. Адрес неполон» или «Номер счета указан неверно» — так заканчивались все его попытки оплатить через Интернет счет или купить билет на самолет. Руководства и «хэлпы» нисколько не помогали. Инструкции были бесполезны. Их писали для тех, кто ясно представляет себе и байты, и накопители на жестких дисках, и другие загадочные явления, так что тексты, призванные помочь в работе, лишь укрепляли в Лэнге ощущение одиночества в цифровом мире.

С грустной ностальгией вспоминал он те дни, когда, чтобы отправить письмо, нужно было положить его в самый настоящий конверт, облизать марку, наклеить ее и сунуть в почтовый ящик, не страшась того, что пропустил букву в адресе или в фамилии адресата. А сейчас именно эти маленькие ошибки приводили в бешенство упрямую, если не откровенно злокозненную электронику и своенравные системы доставки. Лэнг никогда не понимал, как человек может овладеть эзотерическим искусством нажатия клавиш (или, как в данном случае, кнопок на фотоаппарате) для выполнения определенной задачи, а не какой-то другой.

Именно это чувство он испытывал, внимательно наблюдая за продавцом, объяснявшим, как использовать камеру, ограничив, впрочем, свой урок ее включением и выключением и просмотром сделанных снимков. Что касается зарядки аккумуляторов, то с этим он надеялся справиться сам.

Вернувшись в гостиницу, Лэнг дождался заката. В Риме это особые минуты, когда холодные мраморные памятники покрываются золотом, а охристые здания наполняются жаром, будто светятся изнутри. Впрочем, нынешним вечером Лэнг не замечал этой игры света, сосредоточившись на предстоящей работе. Он надел рясу и набил старомодный кожаный портфель оборудованием, часть которого купил несколько дней назад, а часть получил от Риверса.

Через несколько минут Рейлли превратился в одного из многочисленных священников, торопливо шагающих по улицам и переулкам Рима, чтобы успеть в Ватикан к назначенному для какой-то надобности времени. Но, в отличие от всех остальных, он действительно спешил; ему требовалось время, чтобы подыскать группу, наиболее подходящую для того, чтобы к ней присоединиться. И еще он был единственным человеком во всем Риме, которому предстояло разбираться в делах римского императора-язычника, умершего почти две тысячи лет назад.

Когда он уже подходил к Тибру, его сотовый телефон дважды прогудел и умолк. Это был заранее оговоренный сигнал — звонила Сара.

Втройне озабоченный собственной безопасностью после недавних событий, Лэнг потратил несколько минут на поиск телефона-автомата. Он слишком много знал о «Рапторе», спутниковой системе, в которой участвовали Соединенные Штаты, Великобритания, Австралия и Новая Зеландия, и которая позволяла перехватить любой телефонный разговор по всему миру. Концепция была изумительной, но исполнение, к сожалению, оставляло желать лучшего. Англоязычный мир действительно мог слышать все, о чем говорили на его территории, но не имел никакой возможности решить, какой именно разговор представляет интерес. Решение все же нашли — перепрограммировать систему так, чтобы она оперативно переходила к записи разговоров, в которых были зафиксированы определенные ключевые слова.

Хотя Лэнг и не сомневался в том, что любой трансатлантический разговор между ним и его секретарем будет погребен под, самое меньшее, тысячей других диалогов, он знал и то, что никакая система не застрахована от перехвата или хакерской атаки. Те, кто стремился убить его, могли просеять информацию и выделить его слова. По крайней мере, теоретически такое было вполне возможно. Использование телефона-автомата просто гарантировало, что анонимный враг не сможет использовать самый простой способ перехвата. Если, конечно, не держит под контролем и телефон в его офисе.

Лэнг набрал код Соединенных Штатов, код Атланты и телефон своего офиса. Послышался писк, взвизгивания и похрюкивания, часто сопровождающие международные звонки, а потом раздался голос Сары.

— Лэнг, — сказала она дрожащим голосом, — Чарли Кло умер.

Рейлли не сразу осознал ее слова.

— Чарли? Каким образом?

— Я знаю только то, что напечатали в сегодняшней газете. Он был где-то на севере… — Пауза, вероятно, она потянулась за газетой. — В Ред-Клауд-Лейк, это в Миннесоте. Написано, что он приехал туда по делу, и его сбил тяжелый грузовик. Водитель с места происшествия скрылся. Лэнг, он был таким замечательным человеком…

Здесь она полностью заблуждалась, но Рейлли все же пробормотал обычные бессмысленные слова утешения, которые принято говорить в таких случаях, и лишь после этого повесил трубку.

Судя по всему, Чарли удалось докопаться до того, что ему было поручено искать. К сожалению, Лэнг мог лишь гадать, что именно он нашел.

Глава 44

Рим, площадь Святого Петра,
через двадцать минут
На сей раз Лэнг примкнул к хору мальчиков. Дети, как он решил, направлялись в Ватикан, чтобы принять участие в вечерней службе, проводимой в одной из многочисленных церквей и часовен. Шумная толпа, оберегаемая двумя строгими монахинями и несколькими священниками, прокатилась мимо гвардейца. Мальчишки громко и радостно кричали швейцарцам «buona sera» и размахивали какими-то пропусками. Выданные в Джорджии водительские права Лэнга снова благополучно выдержали осмотр. Тени на площади к этому времени достаточно сгустились, и Рейлли без труда смог отступить в конец буйной процессии и, в конце концов, отстать от нее как раз перед дверью, охраняемой камерой наблюдения.

За камерой он наблюдал добрых пять минут, пока не убедился в том, что цикличность ее движения осталась прежней. Любые изменения в скорости ее поворотов, новые цифры кода электронного замка, еще какие-то новшества говорили бы о том, что его предыдущий визит сюда не остался незамеченным и охрана приняла какие-то дополнительные меры предосторожности, о которых он не имел никакого представления.

Мимо катились автомобили. На узкой дорожке между базиликой и колоннадой казалось, что они едут очень быстро, хотя это было далеко не так. Однако их скорость была все же достаточно велика для того, чтобы от тех, кто переходил здесь проезжую часть, требовалось соблюдение осторожности. Лэнг отступил поглубже в тень, куда попадали только отсветы от лучей фар. Стараясь держаться так, чтобы свет уличных фонарей и автомобильных фар не падал на лицо, Лэнг подошел к двери и рискнул посветить фонарем на замок. Внешне тот казался тем же самым. Никаких следов работы, необходимой для того, чтобы установить новую сигнализацию, тоже не было видно.

Лэнг глубоко вздохнул, будто собирался нырнуть в глубокую воду, и набрал на пульте несколько цифр.

Глава 45

Рим, площадь Святого Петра,
30 апреля 1944 г.
Штурмбаннфюрер Отто Скорцени быстро и решительно шагал по площади Святого Петра. Следом за ним, как на параде, маршировали восемь эсэсовцев, с пистолетами-пулеметами «МР42» на груди. Замыкали короткий строй двое рядовых вермахта, тащивших деревянный ящик, в который легко поместился бы средних размеров гроб. Скорцени рассматривал пост швейцарской гвардии, а швейцарцы смотрели на него. Ему хотелось надеяться, что эти парни в средневековых костюмах окажутся не слишком безрассудны и не будут пытаться их остановить. За время службы в СС он достаточно насмотрелся на трупы безрассудных молодых парней.

Когда отряд в черных мундирах[54] подошел к тому месту, где колоннада соединяется с базиликой, два швейцарских гвардейца, скрестив алебарды, преградили немцам путь. Хорошо хоть, что большинство швейцарцев говорит по-немецки, пусть и криво.

— Стой! — приказал Скорцени своим подчиненным и обратился к стражникам: — Guten Morgen, meinen Herren![55] Мы по делу. Не валяйте дурака и пропустите нас без разговоров.

— У вас есть пропуск? — спросил один из стражников — Скорцени был уверен, что ему нет еще и двадцати.

Эсэсовец вздохнул.

— Парень, мой пропуск — вот эти «стволы». Думаю, ты хорошо их видишь. Так что пропусти нас, пожалуйста.

В глазах мальчишки не было и тени страха, одна только ненависть. Точно так же глядели на Скорцени русские партизаны, стоя перед свежими могилами и ожидая расстрела.

Отто снова вздохнул и отдал приказ. Восемь эсэсовцев, как один, вскинули автоматы. Одновременно клацнули восемь передернутых затворов. Скорцени даже восхищался швейцарскими гвардейцами, но был и несколько расстроен их неразумным поведением. Смелость превыше национальной принадлежности. Это такой товар, который нужно беречь, а не тратить впустую.

Старший из швейцарцев, лет, пожалуй, двадцати пяти, стоявший до этого чуть в стороне, в тени, шагнул вперед и что-то сказал постовым на своем корявом немецком языке, вернее, диалекте, на котором говорят во многих швейцарских кантонах. Скорцени разобрал только половину слов. Двое юношей опустили оружие и отступили на два шага назад, продолжая кривить рты в гневной гримасе.

— Вот и молодцы, — сказал Скорцени. — Теперь сложите свои палки и убирайтесь по-хорошему. — Он сделал знак, и двое эсэсовцев вышли из строя.

Оставив одного человека следить за разоруженными и очень несчастными швейцарцами, немцы подошли к ничем не примечательной боковой двери базилики. Скорцени отцепил от пояса электрический фонарь. Остальные последовали его примеру.

Теперь начинается самое сложное, подумал штурмбаннфюрер. Нужно точно следовать тому маршруту, каким вчера вел его священник Каас. Скорцени открыл дверь и оказался в темноте — настолько полной, что можно было подумать, что света и вовсе не существует. Потянуло прохладным ветерком, пахнувшим каменной пылью и влажной землей.

В первую секунду в луче фонаря не было ничего, кроме тучи пылинок, плавающих в воздухе, словно миниатюрные созвездия в своей собственной темной вселенной. Когда же глаза Отто привыкли к мраку, который не мог разогнать даже свет фонаря, он разглядел нечто похожее на узкую улицу, обрамленную укрытыми сумраком зданиями. Дорога плавно поднималась вверх.

— Осторожнее, — предупредил он своих людей. — Здесь все засыпано камнями, так что глядите под ноги.

Несколько минут маленький отряд шел по плавно поднимавшейся дороге, обходя кучки глины и камней. Из мрака появлялись и исчезали пустые дверные и оконные проемы, над некоторыми из них угадывались следы надписей. Кое-где можно было различить картины, изображавшие людей и животных. Между многими строениями громоздились нераскопанные завалы. Наконец они остановились перед большой округлой площадкой, окруженной валом из свежевыбранной земли. Аккуратными кучками были сложены ломы и лопаты. В темноту тянулся канат с привязанными к нему ведрами — нечто вроде конвейера для вывоза щебенки. Немцы достигли того участка, где в настоящее время проводились раскопки.

Скорцени посветил вверх. Луч фонаря уперся в темный камень — потолок; над ним располагалось подземелье Ватикана или грот, как его чаще называли. Здесь склон холма, по которому они поднялись, соприкасался с возведенным наверху зданием. В одном месте в глубь земли уходил небольшой проход. Именно это место и показал ему вчера священник.

Жестом приказав солдатам с ящиком следовать за ним, Скорцени двинулся дальше по склону, удивляясь тому, насколько твердый здесь грунт. Хотя почему бы и нет? На этой части холма никто не бывал триста с лишним лет, с тех пор как закончили строительство нынешнего папского дворца.

Отто обернулся, чтобы убедиться, что солдаты с ящиком идут за ним, а потом направил луч света на неглубокую нишу, находившуюся прямо перед ним. Поначалу он видел лишь каменную кладку, часть фундамента стоявшего наверху громадного здания. Неторопливо перемещая луч света, он разглядел каменные столбы фута по четыре шириной каждый, почти неотличимые от окаменевшей глины, заполнявшей промежутки между ними. Через некоторое время ему показалось, что нижняя часть одного из столбов отличается по цвету от тех, что находились выше. Скорцени наклонился и поднес фонарь поближе к подозрительному месту. Да, он не ошибся, разница в цвете действительно была.

Отто вынул из кармана кисточку и принялся сметать грязь, покрывавшую основание колонны, и уже через несколько минут раскрыл прямоугольник, отделенный от основной кладки почти невидимой линией. На вставке виднелись следы сколотой надписи.

Впрочем, последняя его не слишком интересовала; на подобные надписи он достаточно нагляделся в Монсегюре и представлял себе, о чем здесь могла идти речь.

Махнув фонарем, штурмбаннфюрер подозвал к себе солдат вермахта и приказал им открыть ящик и достать инструменты. Через считаные секунды эти двое уже суетились с ломами и кувалдами возле колонны, пытаясь вывернуть камни из новой кладки. Скорцени заметил также, что кое-кто из эсэсовцев тревожно поглядывает вверх, будто ожидая, что сейчас им на головы обрушится весь Ватикан. Если такое и было возможно, то лишь со старой базиликой. Римский папа Юлий II, начав перестраивать Ватикан в 1506 году, намеревался сохранить папский дворец, выстроенный Константином, но ему вскоре пришлось отказаться от этой мысли, а его преемники, более ста лет продолжавшие начатую им работу, снесли остатки древней постройки. От первого здания собора Святого Петра не осталось ничего, кроме этих мощных свай, которые теперь не несли никакой нагрузки.

Через десять минут в узкую щель, отделявшую первоначальную кладку от более новой, были вбиты клинья и вставлены ломы. Еще несколько минут, и камни с громким скрипом начали подаваться.

Присев на корточки, Скорцени ухватился за один из камней, будто наделся в одиночку вытащить его. Еще через некоторое время камень вынули; образовалась дыра, в которую легко можно было просунуть руку с фонарем, что он и сделал — и, закрыв левый глаз, будто целился из винтовки, заглянул в щель.

Сначала Отто решил, что видит какую-то стену, оштукатуренную глиной. Потом подметил, что красноватая стенка изогнута, и подался немного назад, чтобы лучше охватить находку взглядом. Перед ним, чуть дальше, чем на расстоянии вытянутой руки, находился какой-то большой сосуд — ваза или кувшин.

— Ну-ка, разберите эту стенку! — приказал он, выпрямившись. — Чем скорее доберемся до того, что за нею спрятано, тем скорее выйдем отсюда.

Вероятно, этот аргумент вдохнул бодрость в солдат. Уже через пять минут спустя они вытащили наружу большой предмет, похожий на вазу. Скорцени узнал амфору — большой сосуд, как правило, греческого происхождения, с двумя ручками чуть ниже стройной горловины. Только эта амфора была в рост человека — во всяком случае, человека, жившего в эпоху Юлиана.

Скорцени дождался, пока солдаты по возможности очистят амфору от пыли и грязи, и осмотрел находку. Сосуд был запечатан, и печать сохранилась почти в целости. Ему даже показалось, что он различает оттиснутые на окаменевшем за много столетий воске буквы. Заложив руки за спину, эсэсовец медленно обошел огромный сосуд. Нужно было принять решение — открыть ли его прямо здесь?

Вероятно, не стоит, решил он в конце концов. Конечно, было возможно, что амфора заполнена чем-то таким, для чего и была предназначена, — оливковым маслом, например, или вином, но это было маловероятно. Какой смысл хранить столь обыденные вещи в таком странном месте? Куда вернее, что в кувшине хранится нечто такое, что следует прятать от воздуха и света. Например, какие-то документы. И, вне всякого сомнения, это были те самые документы, которые, как сообщала надпись в Монсегюре, были захоронены в… Как же ее перевел тот профессор-латинист? Кажется, во дворце одного бога?

Да, судя по всему, не было смысла открывать амфору здесь. Пусть ее распечатают другие. И сами будут виноваты, если что не так. Скорцени был почти уверен, что фюрер останется доволен, если…

— Герр штурмбаннфюрер, — один из солдат наклонился и заглянул в проем, откуда только что извлекли амфору. — Там, кажется, еще одна.

Опустившись на четвереньки, Скорцени просунул голову в дыру. Да, действительно, еще один сосуд, точь-в-точь такой же, как и первый. И пока первый стоял на месте, его нельзя было разглядеть.

А вот это уже представляло определенные трудности. В ящик, принесенный двумя пехотинцами, помещалась только одна амфора. Полученный приказ разрешал Скорцени поступать по собственному усмотрению, так что решать должен был он сам. Незаметно вынести из Ватикана древний кувшин ростом с человека было нельзя. С таким же успехом можно было бы сделать это под звуки оркестра, играющего партийный гимн «Хорст Вессель».

Macht nichts, не беда. Все равно через несколько дней, самое большее через неделю, Пий XII окажется заложником у них в руках и расплатится за свою свободу всеми ватиканскими сокровищами, в том числе и вторым глиняным кувшином.

Глава 46

Ватикан, под базиликой Святого Петра,
настоящее время
На сей раз Лэнг знал, что его ожидает, и расстелил на земле перед колонной с тайником кусок полихлорвиниловой пленки. Потом включил флуороскоп и снова поразился тому, как проявились в фиолетовом свете стертые буквы.

«Accusatio… rebellis…» Очень похоже на ту диатрибу, увиденную им в Монсегюре, если не считать того, что… Он немного переместил луч света. Того, что за этим камнем могло храниться и само обвинение.

Но какое оно могло иметь отношение к тому, чем занимался Скорцени?

Именно это Лэнг и намеревался узнать. Выпрямившись, он отступил на два шага и провел лучом фонаря по колонне. Теперь было видно, что замеченное накануне пятно являлось лишь нижней частью более крупного участка. Из столба когда-то вынули фрагмент размером почти пять на три фута, а потом заложили вновь — видимо, для того, чтобы спрятать что-то внутри. Вынув из-под рясы короткую фомку, Лэнг приставил ее клюв к линии, разделявшей старую и более новую кладку, и изумился тому, насколько легко инструмент вошел в щель. Можно было подумать, что кто-то уже открывал тайник после того, как Юлиан запечатал его шестнадцать столетий тому назад. Возможно, кто-то действительно открывал его — например, Скорцени. Вообще-то, если задуматься, можно было заранее сказать, что так оно и было. На фотографии с компакт-диска Дона Хаффа немец стоял перед Ватиканом. Вряд ли он приезжал сюда как простой турист.

А что, если тут не было ничего, если те улики, которые он искал, не имея даже догадок о том, что они могут собой представлять, безвозвратно исчезли? Что, если?..

Последний вопрос Лэнг так и не успел для себя сформулировать. Отрешившись от мыслей, он положил фомку, выключил фонарь и прислушался. Но услышал лишь всеобъемлющую тишину, полное отсутствие звуков, которое само по себе является звуком, точно так же как белый, отсутствие цвета — сам по себе является цветом.

Но что же он слышал? Непонятно. Крысу, пробегавшую по старому кладбищу, находившемуся в нераздельном владении у ее предков? Нет, тут что-то посерьезнее.

Но что?

Рейлли выждал минуту, потом еще и еще. Возможно, до него долетел всего лишь отзвук шагов экскурсии, проходившей по отгороженной от него плексигласовой стеной части некрополя? Не исключено, но маловероятно. Насколько он помнил, в помещении, откуда отправлялся на осмотр подземелья, висела табличка, извещавшая, что экскурсии проводятся до шести часов.

Лэнг вспомнил старуху-цыганку, которую чуть не пришиб в темном переулке. Она всего лишь пыталась набрать пустых бутылок на несколько евро. Паранойя, становящаяся пожизненной спутницей всех сотрудников Управления, могла дорого обойтись старой карге. Не могло ли ему снова померещиться что-то подобное?

Лэнг всмотрелся в непроглядную тьму. Один, в вечной ночи среди древних усыпальниц, куда пробрался тайно, как вор, а не пришел открыто, по праву. Вряд ли можно было найти более подходящие условия для психоза.

И, самое главное, кто мог оказаться здесь ночью? Никого, кроме духов умерших две тысячи лет назад римлян и греков. Преследовать магическими проклятиями тех, кто приходит к ним без подаяния, — не в их обычаях. И по карманам они, вероятно, тоже не шарят.

Вновь включив свет, Лэнг принялся ломать стену в основании столба. Он дергал и раскачивал камни, и вскоре они осыпались, сухо хрустя размалываемым песком. Лэнг наклонился и посветил в отверстие.

Да, приходилось ему останавливаться в дешевых гостиницах, где туалеты были поменьше. Но никогда и нигде не стояла посередине такая громадная амфора.

Греческий кувшин соткался из теней настолько неожиданно, что Лэнг опешил. В первое мгновение он просто застыл на месте. Потом шагнул назад и осмотрел потайную нишу. Перед обнаруженным им сосудом на земле был отчетливо виден круглый отпечаток, оставленный, судя по всему, еще одним, точно таким же.

Но если так, где он?

Если Скорцени нашел две амфоры, то почему забрал только одну?

Попытаться найти ответы на бурлившие в нем вопросы можно было только одним способом: заглянуть внутрь.

Лэнг немного наклонил амфору, чтобы осмотреть стройную изящную шею и воронкообразное горлышко с толстыми стенками. Запечатано воском, на котором оттиснут какой-то знак. Герб Юлиана? Рейлли покачал сосуд. Если бы не печать, закрывавшая горлышко, он поручился бы, что амфора пуста — настолько она была легка. Но ведь никто не станет так тщательно прятать пустой кувшин.

Возможно, ее содержимое высохло или испарилось? Лэнг положил амфору на бок и прокатил по кругу, но не увидел ни трещин, ни дыр. То, что там хранилось, должно было оставаться внутри.

Лэнг выпрямился, сунул руку под рясу, отыскал карман брюк вытащил и раскрыл перочинный нож. Воск давным-давно высох, растрескался и сейчас легко поддался лезвию, оставив запах пыли, невесть когда засохшей плесени и слабой гнили. Никогда Лэнг не задумывался над тем, как может пахнуть вечность, но сейчас узнал это доподлинно. Направив луч света во тьму, еще более глубокую, чем та, что царила в подземелье, он увидел что-то, завернутое, будто в саван, в старое пыльное полотно. Зажав фонарь в зубах, Рейлли, придерживая одной рукой амфору, чтобы та не скатилась вниз, другую запустил внутрь.

Он словно коснулся паутины. Он видел собственными глазами, а не просто ощущал, как ткань распадается под кончиками его пальцев. Все так же сжимая фонарь зубами, Лэнг выпрямился, поднял амфору за основание и осторожно вытряхнул ее содержимое на землю.

Коснувшись земли, белесая ткань как будто растаяла. Но под нею оказался более стойкий предмет — свиток, намотанный на две деревянные палки, достаточно большой для того, чтобы его было издалека видно в руках глашатая, выходившего в древние времена на площадь, чтобы громко зачитать важное обращение. Оказавшаяся под лучом фонаря часть была написана, как решил Лэнг, на какой-то разновидности пергамента. В тексте недоставало кусков, тут и там отсутствовали целые фразы. Но Лэнг знал, что ему неслыханно повезло. Другие документы той эпохи, такие, как свитки Мертвого моря и Оксиринхские папирусы, тоже были найдены в запечатанных сосудах, но они представляли собой месиво из пятидесяти тысяч, если не больше, мелких обрывков и крошек, и ученым пришлось добрых полстолетия собирать каждый свиток воедино. Опасаясь прикоснуться руками к столь древнему манускрипту, Рейлли встал на четвереньки, чтобы посмотреть, что же он нашел. Текст оказался написан на латыни, на иврите и еще каком-то языке. Сперва Лэнг не смог точно определить, каком, но потом решил, что, скорее всего, это был арамейский, во времена Христа это был общий едва ли не для всех народов Ближнего Востока язык богослужения.

Бережно взяв свиток, Лэнг совсем было собрался положить его обратно в кувшин, но вдруг передумал. Он знал, что должен поступить именно так, что совершенно необходимо сохранить столь древний и, возможно, необыкновенно важный для историков документ, единственное на сегодня прижизненное свидетельство о самом существовании Христа. Рейлли знал, что если станет известно, что он повредил драгоценный свиток, его проклянут все ученые, археологи и историки мира. С другой стороны, он не только не имел с ними дела, но и не был знаком ни с кем из этой братии. Зато содержимое этого кувшина вполне могло дать ему ключ к той двери, за которой скрываются убийцы Герт.

И нечего умничать.

Лэнг развернул рукояти, скреплявшие свиток, и начал читать дырявый манускрипт.

Текст, оказавшийся у него перед глазами, был поразительно похож на те насыщенные глубокомысленными оборотами обвинительные акты, которые ему столько раз приходилось изучать, когда он защищал своих клиентов. Неудивительно, что словарь юриспруденции базируется на латыни. Римляне довели до совершенства юридическое крючкотворство задолго до современных адвокатов.

В верхней части свитка, reus, подсудимый, обвинялся в том, что публично призывал народ, retinere, не уплачивать положенные по закону налоги, ложно толкуя или оспаривая законность требований Цезаря. В другом обвинении говорилось о разжигании недоверия к способности римлян справедливо распределять продовольствие путем искусственной организации нехватки рыбы и хлеба, когда на деле провиант имелся в достаточном количестве, что было доказано проверкой остатков. А далее шел отказ признавать божественность Цезаря и требование поклоняться только иудейскому богу.

Лэнг мог бы провести всю оставшуюся ночь за чтением перечня преступлений против Рима, каждое из которых было государственной изменой и за каждое наказанием была казнь через распятие на кресте.

Он тяжело опустился на землю. Мало того, что он читал единственный уцелевший прижизненный документ, подтверждавший существование Христа, — он видел в нем совсем не того Христа, какого мир знал по Евангелиям. Леб Гринберг, профессор из университета Эмори, был прав. Христос больше походил на Ленина, чем на Ганди. Прав он был и в том, что в Евангелиях была совершена крупнейшая, пожалуй, ревизия событий, какую только знало человечество, в результате которой обвинение в смерти врага Рима было возложено на евреев. Определенно, церковь должна была бы всеми силами противиться обнародованию этого текста.

Понятно, почему современная католическая церковь, скорее всего, будет готова зайти достаточно далеко, ради того чтобы слова с лежавшего перед ним свитка никогда не увидели свет. Более того, Лэнг был очень удивлен тому, что свиток оставили здесь. Документ, согласно его теории, должны были уничтожить, или, по крайней мере, переместить в какой-нибудь сверхсекретный архив, не доступный никому, кроме самого Римского папы и, может быть, самых приближенных к нему лиц. Но, посмотрев по сторонам, Лэнг сразу нашел ответ и на этот вопрос. Пока здесь не начались раскопки, к амфоре никто не имел доступа. Никто, по всей вероятности, даже и не знал о ее существовании. А во время раскопок не так легко было определить, какие колонны действительно несли на себе тяжесть строений, а какие остались от первой, древнейшей базилики Святого Петра.

Если даже в церкви знали об этой тайне, о «шутке» Юлиана, то, вероятнее всего, должны были бы считать, что она находится в полной безопасности.

Было ли известно Ватикану о надписи в Монсегюре?

Выяснить это Лэнг никак не мог.

Средневековая церковь, инквизиция должны были бы стереть с лица земли любое упоминание о тайне Юлиана вместе со всеми, кто мог знать хотя бы о ее существовании, не говоря уже о содержании. Но сегодня… Неужели церковь пошла бы на убийства? В конце концов, она пережила и Галилея, и Лютера, и Дарвина… Даже Дэна Брауна[56].

Пергамент вполне мог быть той причиной, по которой Пий молча, даже, как казалось со стороны, безразлично сносил злодеяния нацистов; вероятно, этим же объяснялось большое количество папских паспортов, выданных нацистам для бегства в Южную Америку — страх перед раскрытием тайны Юлиана. Но сегодня?.. Сегодня все было не так, как в тридцатые и сороковые годы. Исследователи стволовых клеток, защитники абортов, борцы за права гомосексуалистов и многие другие, открыто выступающие против церковных установлений, — никого из них не убивают. И, вероятно, нашлось бы немало таких социально активных людей, кому Христос-революционер показался бы даже более привлекательным, чем Христос смиренный. Церковь могла бы даже привлечь новообращенных, или, по крайней мере, активизировать тех христиан, кто не проявляет особого усердия в вере. В конце концов, разве не к этому стремился Ватикан все две тысячи лет своего существования?

Но если не церковь?.. Как Франц Блюхер назвал организацию, помогавшую скрываться от правосудия нацистам? «Die Spinne», паук. Но вряд ли престарелые нацисты стали бы тревожиться из-за опасности, угрожающей церковным догмам; они защищали себя и себе подобных. Таких, как Скорцени.

Но Скорцени умер, не так ли?

Лэнг на мгновенье уставился в темноту. Юлиан, Скорцени и…

У него в мозгу происходило нечто похожее на метеоритный дождь; нейроны, лихорадочно соприкасались синапсами, как будто даже испуская при этом искры, — прямо-таки перестрелка на ферме Корраль. Фразы, лица, места сливались в единую концепцию, которая, как понимал Лэнг, сформировалась у него в подсознании не сегодня и даже не вчера. Просто он, как последний идиот, настолько сосредоточился на поисках новых фактов, что не удосужился уделить хоть немного внимания тому, что уже знал.

«Чертовски неприятно слышать, что парня, прошедшего всю эту берлинскую заварушку, так вот запросто взяли и пристрелили».

Никто из них не успел сказать Риверсу, что Дона Хаффа застрелили. Более того, при таком строгом контроле за распространением огнестрельного оружия, который практикуется в Европе, предположение о том, что человека застрелили, должно было возникнуть в последнюю очередь. Если только убийцей не был полицейский или сотрудник какого-нибудь правительственного агентства.

Принадлежавшего любому правительству.

Нападение в тюрьме, куда помещают и заключенных, арестованных федеральными властями. Его мимолетный сокамерник не был зарегистрирован в списках.

Бесследное исчезновение нескольких железнодорожных вагонов с сокровищами. Операция «Скрепка».

Лицо регулярно выступающего по телевизору политика. Оно казалось смутно знакомым, но его никак не удавалось вспомнить. Потому что у него не было шрама на щеке. Политик, регулярно совершающий полеты из Соединенных Штатов в Мадрид. Или еще куда-нибудь в Испанию. Политик, намеревавшийся ужесточить американскую политику, а это практически невозможно сделать без укрепления разведывательных организаций.

Убийцы, приготовившиеся встретить его на мосту.

Снайпер в Геркулануме.

Как он мог не сложить вместе столь очевидные факты?

Задрав рясу, Лэнг извлек из кармана устройство связи, переданное ему Риверсом, и проверил, выключено ли оно. Должно было быть выключено. Он попросту не мог включить его и забыть об этом.

Потому что оно не было ему нужно.

Рейлли с силой ударил хитроумным прибором о каменный столб. И, с радостью увидев, как разлетелся пластмассовый корпус, нисколько не удивился тому, что не видимый до того маленький красный светодиод светился. Это значило, что устройство работает, даже будучи выключенным.

Особенностью всех сотовых телефонов, работающих через спутники, является то, что их можно отслеживать через систему джи-пи-эс, но только если они включены.

И в устройстве Риверса имелась функция джи-пи-эс, он сам об этом сказал, но действовала она постоянно, а не только когда Лэнг обращался к спутникам связи. Мало того, что благодаря документам, выданным ему во Франкфурте, Риверсу заранее становилось известно о планируемых Лэнгом переездах, он знал буквально о каждом шаге Лэнга и отслеживал его передвижения с точностью чуть ли не до пятидесяти футов.

Лэнга трясло от гнева. Мало того, что его самого обманули, — его глупая погоня за тайнами раннего христианства стоила жизни Герт. Вернуть ее было не в его силах, но расквитаться за нее он мог. Он мог…

Вершину холма вдруг залило светом, так, как будто над Ватиканским холмом впервые за две тысячи лет взошло солнце. Лэнг прикрыл глаза рукой и медленно повернулся.

— Спокойствие, партнер, — произнес, растягивая слова, хорошо знакомый голос. — Игра зашла слишком далеко, так что незачем стрелять.

Лэнг поднял руки, показывая, что он безоружен. Футах в тридцати от него на самой границе ярко освещенного участка стоял Риверс. В своих ботинках змеиной кожи, с ремнем, застегнутым на пряжку величиной с колпак автомобильного колеса и в десятигаллонной шляпе он выглядел настоящим ковбоем. С той лишь разницей, что у него не было «кольта-миротворца» калибром в 0,44 дюйма. Вместо него он держал в правой руке 9-миллиметровый «ЗИГ-Зауэр Р-229». Современное оружие, стоявшее на вооружении Управления. Точно такой же, как и тот, что без толку лежал в ящике ночного столика Лэнга в Атланте.

Рейлли подумал, что прикрывать руководителя франкфуртской станции должны еще, самое меньшее, два человека, вооруженных чем-то посерьезнее пистолетиков. Но сказать, так ли это на самом деле, он не мог — слишком ярким был слепивший ему глаза свет. Это, вне всякого сомнения, было сделано намеренно.

— 3-значит, вы в-все время с-следили за мной, — сказал Лэнг, стараясь не дать понять, что его голос дрожит. — И за Герт, конечно, тоже.

— Конечно.

С самого начала обучения в него вбивали: тяни время. Если видишь, что тебя вот-вот возьмут в плен или того хуже, болтай, что угодно, в общем, отвлекай врага. Пой «Землю Дикси» и отбивай чечетку, если ничего другого в голову не приходит. Правда, Риверс прошел точно такое же обучение. Но Лэнг готов был поручиться, что самолюбие заставит его забыть о благоразумии и ему захочется поглумиться над поверженным.

Рейлли медленно опустил руки и, словно случайно, повел глазами направо, потом налево в поисках того, что могло бы послужить оружием.

Последовала продолжительная пауза, которую нарушил Лэнг:

— Так чего же вы хотите, Риверс?

Руководитель станции изменил позу, как будто опирался на что-то, невидимое Лэнгу.

— Мне кажется, партнер, ты и сам это знаешь.

Нога Рейлли коснулась чего-то твердого. Бросив быстрый взгляд вниз, он увидел свою фомку.

— Вероятно, вам нужно то, что находится в этой амфоре. Если ее содержимое станет известно широкой публике, у церкви могут быть большие неприятности.

Риверс покачал головой и нахмурился.

— Лэнг, хватит пороть чушь. Ты отлично знаешь, чего я хочу.

— Молчу.

Его собеседник наклонялся еще сильнее — теперь он уже опирался на невидимую опору всем своим весом — и, усмехнувшись, произнес совершенно спокойно, как будто обсуждал только что услышанную сводку новостей:

— Об этом и речь. Извини, партнер.

Лэнг очень медленно подвинул ногу к фомке.

— По крайней мере, позвольте мне узнать, верно ли я все понимаю. Скажите, прав я или неправ. Хоть это вы можете для меня сделать?

Риверс кивнул. С виду даже вполне дружелюбно.

— А как же! Могу. Только сразу предупреждаю, попытаешься какую-нибудь шутку выкинуть, мои друзья тебя сразу завалят. А ты, даже если у тебя где-то припрятана пушка, всех не завалишь.Но, если хочешь, валяй.

И засмеялся над своим сомнительным каламбуром.

— Скорцени… — медленно произнес Лэнг, чувствуя под подошвой ботинка железный стержень. — Он ведь был причастен к истории с поездом, груженным сокровищами, которые в сорок пятом году вывезли из Будапешта, верно?

Снова усмешка.

— Знаешь, Лэнг, чем ты меня всегда впечатлял? Тем, что мог провести линию от «А» к «Z», не думая об остальных буквах.

Лэнг медленно сдвинул ногу назад естественным движением человека, боящегося неожиданной пули.

— При этом часть сокровищ была присвоена Скорцени. Тем более что он знал об этих самых сокровищах еще с тех пор, как практически в одиночку сверг законное правительство Венгрии.

— Пока что ты бьешь точно в десятку. Черт возьми, зачем тебе какие-то вопросы и ответы? Ты и сам уже все знаешь.

— Далеко не все. Так что сделайте мне такое одолжение. В 1945 году Управление — тогда оно называлось УСС — решило, что кое-кого из нацистов было бы полезно переправить в Штаты, что они могут там пригодиться. Таких, как, например, фон Браун. К их числу принадлежал и Скорцени, потому что знал, где находится недостающая часть сокровищ из поезда. Уверен, что он и не думал рассказывать об этом, пока не станет ясно, какой приговор вынесет ему один из многочисленных военных трибуналов, судивших военных преступников.

Риверс снова изменил позу. Похоже, игра начинала ему надоедать.

— Это все твои догадки.

— Но ведь я прав, скажете, нет?

— Валяй дальше, — уклонился от прямого ответа Риверс. — Я слушаю.

— Готов держать пари, что Скорцени так и не сказал, где спрятаны сокровища, и кто-то решил отправить его обратно в Европу.

Риверс кивнул.

— Вот только его нельзя было посадить на самолет или пароход и отправить за океан. Все было далеко не так просто.

Лэнг демонстративно почесался.

— В этой проклятой поповской юбке чертовски жарко. Вы не позволите мне снять ее?

Риверс взмахнул рукой с пистолетом.

— Снимай хоть трусы. Но помни: если я увижу оружие — ты покойник.

— Спасибо.

Сняв через голову рясу, Лэнг наклонился и положил ее на землю. И рукой, находившейся в тени и дальше от Риверса, подхватил с земли фомку. Теперь он был вооружен. Правда, оставалось непонятным, что можно сделать этой короткой изогнутой железкой против автоматического пистолета.

Там видно будет.

— Именно поэтому Управление позаботилось о том, чтобы отправить его в единственную оставшуюся в мире фашистскую страну — в Испанию, где правил Франко. Но оставалась еще одна проблема — непредвиденная и очень серьезная.

Риверс, похоже, заинтересовался — впервые за все время, прошедшее с момента его появления в подземелье.

— И что же это была за проблема?

— За время пребывания в Штатах Скорцени обзавелся сыном. Американского гражданина, даже нескольких месяцев от роду, так просто не вышлешь. Рискну предположить, что она неплохо владела искусством шантажа.

— Сука! — резко бросил Риверс. — Я никогда ее не видел; она разбилась в автокатастрофе до того, как я пришел туда работать, но точно знаю, что она была здоровенной занозой в заднице, а денег ей всегда было мало, сколько ни давай.

Лэнг попытался разглядеть, где же именно находились источники света.

— Но эта проблема была не единственной. Ребенок, сын Скорцени, отлично знал, кем был его панаша, и регулярно навещал его. Он бывал в Испании почти каждый год, начиная с шестидесятого, когда ему было лет пятнадцать, до самой смерти Скорцени в 1974 году. На случай, если вам это интересно — 1974 год был показательным. Посещения закончились в тот самый год, когда Скорцени умер.

Риверс нисколько не удивился.

— Ты не смог бы выяснить, куда и когда ездил этот парень, если не…

Вот теперь Лэнг углубился в область предположений и принялся смело соединять разрозненные обрывки информации. Самым главным оставалось все то же — выиграть драгоценное время.

— Гарольд Стрейт — незаконный сын Скорцени, верно? Знаете, Риверс, достаточно присмотреться к нему как следует. Представьте себе, что у него на правой щеке шрам, и все сразу станет ясно. Похожи, как две капли воды. Вы, парни, хорошо поработали, создали для него мощную биографию, но оставили в архивах Службы иммиграции и натурализации записи о его частых поездках в Испанию. Мне показалось немного странновато, что ни в одной из своих пламенных речей он ни разу не упомянул о какой бы то ни было заграничной поездке. Да, вы слепили ему биографию. Но беда в том, что она оказалась далеко не идеальной. Не сомневаюсь, что и СМИ, и его политические противники внимательно изучали его подноготную.

И как только кому-то пришло в голову посмотреть оригиналы его документов — ну там, свидетельство о рождении, возможно, какие-то учебные табели и все такое прочее, — вы его убили. Риверс, это было для вас очень опасно.

Риверс снова кивнул. Его лицо блестело от пота, или это лишь казалось Лэнгу?

— Да, ко времени смерти Скорцени я был совсем новичком, сопляком, пытавшимися как-нибудь приладить «крышу» к «Скрепке». Мы-то отлично знали, какой поднимется вой, если станет известно, что мы делаем что-то не кошерное. На моего предшественника работал один из лучших рисовальщиков местных документов, какие только водились в Миннесоте. Конечно, любой, кто понимает в документах, рано или поздно определил бы подделку, но мы рассчитывали, что щелкоперам из прессы хватит беглого взгляда на любые корочки. Как бы там ни было, к семьдесят четвертому мы уже выжали из этих колбасников все, что они могли дать, а тут и всякие комиссии Конгресса зашевелились и полезли к нам с неприятными вопросами. Нам уже и меда не хотелось — лишь бы пчел отвадить. К тому времени сынишка Скорцени уже занял неплохое место среди политиков своего штата, и перепихнуть его в Вашингтон было просто делом техники. Скорцени, его папашка, был человеком скрытным, и фотографий, на которых можно было бы заметить, как похожи они со Стрейтом, было очень мало. А уж в публичном доступе, можно сказать, и вовсе не было. Потому-то нам и пришлось позаботиться о Хаффе. Жаль, но ничего нельзя было поделать.

— Да, выстрелить ему в затылок, точно так же, как русские казнили своих заключенных на Лубянке. Отличное решение! Он подошел слишком близко к тайне сына Скорцени. И не отступил бы, продолжал бы свои поиски, пока не установил бы, что мальчик очень даже жив. А оттуда всего один шаг; еще немного, и он узнал бы этого мальчишку в Стрейте, креатуре Управления, верно? — Лэнг почти не сомневался, что определил местонахождение источников света: мощные ручные прожектора держали в руках двое мужчин, вооруженных автоматами. А будет ли ему по силам справиться с ними обоими? Впрочем, это неважно, все равно придется попытаться. — Посадить Стрейта в Белый дом и перейти в наступление. Вернуть финансирование на добрый старый уровень времен «холодной войны». И заранее иметь «добро» на любую затею Лэнгли. Переворот в Саудовской Аравии? Пожалуйста! Подорвать французскую экономику, подстроить выборы в Туркменистане? Ваш ставленник Стрейт не сможет вам воспрепятствовать — не в таком он будет положении. Ведь это именно вы пытались помешать мне узнать, что Управление пытается посадить в Овальный кабинет свою марионетку?

Напускное добродушие Риверса как ветром сдуло.

— Ты чертовски прав! И мы добьемся своего. По крайней мере, для Америки будет куда лучше, если добьемся. Страной правит кучка маменькиных сынков, жалких ссыкунов, обмочившихся от страха перед бандитами в тюрбанах. А их нужно было сразу после одиннадцатого сентября разбомбить так, чтобы они вновь оказались в каменном веке. Стрейт нам необходим, как…

— Как Германии в 1933 году был необходим Гитлер. — Лэнг напрягся, готовясь кинуть фомку.

— На твоем месте я бы этого не делал, — елейным голосом посоветовал Риверс. — Когда кидаются тяжелыми вещами, кто-нибудь может пострадать. Боюсь, что пострадаешь ты. Будь хорошим мальчиком, положи железку.

Теперь или никогда, как говорится в книгах. Лэнг расслабил плечо и приготовился швырнуть инструмент в ближайший фонарь. Если он разобьет его или хотя бы попадет в держащего его человека, тот отвлечется на мгновение, и у него появится шанс метнуться под укрытие одной из гробниц или колонн, или, в крайнем случае, упасть за кучу земли.

— Не двигаться! — крикнул Риверс, вскинув «ЗИГ-Зауэр».

— Нет, это ты не двигайся! — Голос прозвучал слева от Лэнга, для Риверса — справа. И был он определенно, женским. — И не пытайтесь бегать с фонарями, это вам не поможет.

Лэнг решил, что видит призрак — возможно одного из тех духов древних римлян, о которых думал несколько минут назад. Но призраки, тем более древнеримские, вряд ли стали бы носить одеяние католической монахини, а этот призрак был одет именно так. Высокая, с надетым на голову и закрывавшим лицо капюшоном, она стояла в стороне и хорошо видела Риверса и тех двоих, которые сопровождали его, но при этом ее не слепил свет. Лэнг видел лишь правый бок призрака. Все остальное оставалось в тени, отчего создавалось впечатление, будто фигура каким-то образом висит в воздухе.

Рука Риверса остановилась, он медленно повернул голову.

— Послушайте, сестра, эти дела вас не касаются. Не суйтесь — здоровее будете. Идите себе, откуда пришли, и все будет путем.

Монахиня не двинулась с места.

— Брось оружие и подними руки. Живо!

Это действительно был призрак! Лэнг узнал этот голос, интонации и даже те ошибки, с которыми произносились не совсем верно расставленные слова…

Риверс сделал тот же самый вывод. Или, по крайней мере, похожий.

— Фукс, сука немецкая! Тот кретин, которого я послал к тебе в больницу…

Похоже, Риверс собирался пожаловаться, как трудно найти хороших исполнителей.

Но вместо этого он резко повернулся и вскинул свой «ЗИ Г-Зауэр».

Это оказалось большой ошибкой — последней ошибкой в его жизни.

Откуда-то ниже плывущей в воздухе головы полыхнул особенно яркий на темном фоне сноп пламени и раздался звук, словно кто-то откашлялся — звук выстрела из пистолета с глушителем.

Лэнгу казалось, что все происходило очень медленно, будто он смотрел кино, снятое «рапидом».

Риверс приподнялся на цыпочки и сделал изящный пируэт, совершенно не соответствовавший ни его комплекции, ни тому, что он был обут отнюдь не в балетные туфли. Гнев на его лице сменился удивлением, глаза скосились к носу, как будто он пытался рассмотреть сероватое-красное отверстие, возникшее над переносицей.

Не успели колени Риверса подогнуться, как Лэнг подскочил к нему, выхватил из ослабевшей руки пистолет и отскочил в густую тень.

И врезался в безжалостную стену.

И сразу же стало темно.

Тьму веков, вселенский мрак, предшествовавший творению, такую непроглядно-черную ночь можно было не только видеть, но и чувствовать на ощупь. И еще сделалось очень, очень тихо.

Тихо, как в могиле, подумал Лэнг и с трудом подавил желание громко захихикать над собственным остроумием.

Шли секунды, минуты, возможно, даже часы. В конце концов, раздался мужской голос:

— Ладно, у нас тут, похоже, патовая ситуация. Давайте так, мы сейчас уходим, а вы после нас. Пока никто больше не пострадал.

Словам откликнулось многоголосое эхо, так что понять, где именно говорили, оказалось невозможно. Было лишь ясно, что где-то рядом.

Лэнг собрался было что-то сказать, но передумал и промолчал. Какой смысл произносить слова, если акустика не позволяет определить, где находится источник звука? А шансов на то, что клика Риверса вот так запросто откажется от власти, которую может получить, сделав президентом своего ставленника, ничуть не больше, чем на то, что Управление согласится ограничить свой бюджет исключительно выручкой от кондитерских буфетов гёрл-скаутов.

— Ну, договорились? — поинтересовался тот же голос.

На сей раз Лэнг решил ответить.

— Конечно. Вы только включите свет, чтобы мы видели, что вы действительно уходите.

Короткая пауза.

— Проклятье, выключатель сломался!

Еще бы.

Лэнг решил, что теперь в состоянии представить общее направление, в котором находился говоривший. Пошарив по сторонам свободной рукой, он дотронулся до стены. Прощупывая стену дальше, добрался до проема одного из многочисленных окон, благодаря которым эти могилы так походили на те здания, в которых покойники обитали, пока были живы. Затем Рейлли бесшумно опустился на колени и попытался оценить свою позицию.

Улицы некрополя были узкими, и лишь кое-где их пересекали параллельные переулки. Все усыпальницы имели окна и двери с одной стороны и были закрыты с трех остальных. Можно было не сомневаться в том, что люди глядят туда же, куда и он. Лэнг сейчас на самой вершине холма или рядом с нею, а оба врага должны находиться немного ниже. Беда была в том, что он не знал, где находилась Герт. Оставалось лишь надеяться, что она на этой же самой улице и, следовательно, глядит в ту же сторону.

— Мы ждем, — вновь прозвучал тот же самый голос. — Ну, какой смысл кому-то еще погибать?

Лэнгу очень хотелось надеяться, что истерическая нотка в голосе ему не померещилась.

Он сунул «ЗИГ-Зауэр» за пояс брюк и пополз вокруг строения, тщательно ощупывая перед собой дорогу. На полпути к задней стене обнаружил нишу, осторожно пошарил в ней рукой и нащупал нечто твердое неправильной формы. Встав на колени, Лэнг ощупал находку обеими руками. Могильный бюст, голова и плечи какого-то богатого римлянина.

Взяв статую в руки, он пополз обратно, на улицу, туда, где, как подсказывала ему память, находился вход в склеп. Острые камни, зазубренные осколки мрамора и грубо обтесанные булыжники больно впивались ему в колени и локти, но Лэнгу удалось бесшумно пересечь улицу и нащупать другое здание. Ощупав верхний край строения, он убедился в том, что тот довольно гладкий. К сожалению, нельзя было установить, какой высоты следующая усыпальница, находившаяся ниже по склону — выше, ниже или такая же. По трем своим походам в подземелье он запомнил, что все строения здесь были разными и не походили одно на другое.

Лэнг поставил бюст на стену и отступил внутрь усыпальницы. Он был почти уверен, что двое, пришедшие с Риверсом, вооружены каким-то автоматическим оружием. А для того, чтобы во время перестрелки стрелять из таких пушек одиночными выстрелами, требуется экстраординарная дисциплина. И сейчас Лэнг рассчитывал на то, что эти люди будут не задумываясь палить в любую мишень.

Потом он помолился, вернее, произнес про себя нечто, больше всего походившее на молитву, чтобы Герт была внимательна и смотрела в нужную сторону. И громко выкрикнул:

— Герт, давай! — надеясь, что она должна понять его хитрость.

В тот миг он включил фонарь, осветив бюст, и тут же выключил его. В обычных условиях мрамор трудно принять за человека из плоти и крови. Вероятно, даже сейчас уловка могла бы не сработать. Но непроглядная темнота, напряженные нервы и короткая, как молния, вспышка, обесцвечивающая все, что попадало в ее поле, могли бы, если не…

Реакция последовала мгновенно. Не успел Лэнг вновь укрыться в склепе, как из находившегося совсем близко строения ударили два огненных фонтана, похожие на римские свечи во время фейерверка. Хотя пещера и была огромна, под ее невысоким потолком звуки выстрелов раскатились с такой силой, что Лэнгу показалось, будто его сильно и больно бьют кулаками по барабанным перепонкам. Он отчетливо слышал, как осколки камня и куски отбитой штукатурки стучали по наружной стене его укрытия.

Но, увы, Лэнг не мог спрятаться целиком. Ему необходимо было видеть… Видеть и придерживать заткнутый за пояс фонарь.

Не успели умолкнуть первые длинные очереди двух автоматов, как где-то на противоположной стороне улицы сверкнула еще одна, не такая яркая вспышка. Факел, бивший из дула одного из автоматов, задрался вверх и погас.

Один готов, один остался.

Стрелки расположились так близко, что Лэнг ощущал резкий запах кордита. К счастью для него, они (или он — если один погиб) были настолько поглощены мыслями о том, как сбежать отсюда, что не слышали, как он выбрался на улицу.

В ушах у него звенело после стрельбы. Сейчас Лэнг не слышал ничего, кроме ударов собственного сердца, а оно билось с такой силой, что оставалось только удивляться, почему его не слышал человек, засевший где-то рядом.

Место, откуда стреляли, Лэнг заметил, хотя темнота не позволила точно оценить расстояние. Выходило футов пятнадцать, самое большее двадцать. Держа в руке пистолет Риверса, Рейлли начал подкрадываться на четвереньках к тому месту в чернильно-черном занавесе, где, по его прикидкам, мог находиться враг.

Через несколько минут Лэнг решил, что достиг того здания, где скрывался оставшийся стрелок. Он задержал дыхание, чтобы было больше возможности услышать дыхание или движение противника, но стояла полная тишина. Рейлли знал, что оставаться посреди улицы нельзя. Еще одна автоматная очередь или луч прожектора сразу выдадут его положение.

Вытянутая вперед правая рука наткнулась на россыпь камешков. Переложив пистолет в левую руку, Лэнг набрал камешки в горсть, несколько раз встряхнул их в согнутой ладони и бросил в том направлении, где должен был находиться стрелок.

На сей раз тот стрелять не стал и попытался переместиться. Его выдал скрип щебня, попавшего в темноте под ногу.

Быстро перекинув оружие из руки в руку, Лэнг выстрелил дважды туда, откуда донесся звук, и перекатился в сторону по острым камням.

Как он и ожидал, автоматная очередь пересекла улицу как раз там, где он только что находился. Короткая очередь, но и этого хватило. Еще две вспышки света откуда-то с противоположной стороны дороги, крик, прозвучавший так, будто раздался с расстояния в несколько футов, и снова все стихло. После стрельбы казалось, что тишина имеет свой собственный ощутимый вес.

Лэнг нащупал стену, или еще что-то в этом роде, и медленно встал, прижимаясь к прохладному камню. Потом вытащил из-за пояса фонарь. Осторожно проведя рукой по стене, нашарил окно и взял «ЗИГ-Зауэр» в правую руку, а фонарь — в левую. Нацелив оружие в темноту, он нажал кнопку фонаря.

Стекло у фонаря разбилось, отражатель вывалился, лампочка чудом уцелела, но даже в этом в слабом свете было видно, что перестрелка закончилась. Один мужчина смотрел в вечность остановившимся глазами; раны видно не было, но смерть наступила мгновенно. Это подтверждало и то, что рядом с ним не было видно крови. Другой же, раскинув вытянутые ноги и опираясь спиной о стену, сидел в красной луже и тщетно пытался остановить руками темно-красный поток, хлеставший из горла. Он даже не поднял глаз, когда Лэнг вошел в склеп и пинком отбросил в сторону автоматическую винтовку «М16». К счастью, Риверс не додумался снабдить это смертоносное оружие прицелом ночного видения.

Раненый издал последний звук, словно полоскал горло, и резко упал на бок. Лэнг прислушался — дыхания слышно не было.

— Ты ведь рад меня видеть, Liebchen, правда? — спросила Герт, обняв его сзади. — Или это у тебя пистолет в кармане?

Она обожала шуточки в духе старушки Мей Уэст[57], которая потрясала общественную нравственность в тридцатые годы.

Лэнг повернулся и обнял ее.

— Даже не могу передать, насколько я рад. Какой там, к черту, Ретт Батлер[58]

Она мягко, но решительно отодвинула его.

— Потом. А сейчас нужно сматываться отсюда, да побыстрее. Кто-нибудь мог услышать стрельбу.

Лэнг подумал о герметизированной, снабжаемой кондиционированным воздухом части некрополя, открытой для ограниченной части широкой публики.

— Не исключено, хотя я считаю, что звукоизоляция здесь такая, что хоть атомную бомбу взрывай.

Герт окинула взглядом крохотный участок подземелья, освещенный их фонарями.

— Атомную бомбу? Никто не…

Лэнг приложил палец к ее губам.

— Ты права. Потом.

Она осветила своим фонарем двоих убитых.

— А с этими что делать?

— Они уже на кладбище. Какой смысл куда-то их переносить?

Она повернула голову и взглянула на край холма.

— А Риверс?

— И он тоже. Пускай Управление само разбирается, куда он пропал.

Лэнг поднялся и взял свою рясу.

Через несколько минут по площади Святого Петра шли бок о бок священник и высокая монахиня. В них не было ничего необычного. Правда, если бы внимательный наблюдатель проследил бы за ними достаточно долго, то заметил бы, что они касаются друг друга гораздо чаще, чем того требует этикет и их обеты.

И они все время смеялись.

Глава 47

Амальфитанское побережье, Равелло, гостиница «Палумбо»,
через два дня
Дороги, пробитые в горах Амальфитанского побережья Италии, в большинстве своем всего в полтора раза шире, чем автомобиль. Это рудимент тех времен, когда основным видом транспорта были велосипеды, а крошечные, величиной с коробку из-под обуви, автомобили преодолевали крутые повороты если не с веселым азартом, то, по крайней мере, с гордостью за свою ловкость. Сегодня переполненные автобусы, возившие все больше и больше туристов, заполняли эти дороги целиком, от каменного барьера над обрывом, под которым раскинулось море, до скалистой стены по другую сторону. Всем прочим транспортным средствам приходилось искать карманы, расширения и всяческие аппендиксы, укрывшись в которых, они могли пропустить мимо себя бодро сигналящих и воняющих дизельным выхлопом бегемотов.

Немногочисленные улицы Равелло слишком узки даже для одностороннего движения. Всё чуть побольше малолитражки рискует ободрать бока о дверные ручки домов.

Потому-то Лэнг и выбрал именно этот город. В старых каменных зданиях по Виа Сан-Дживанни-дель-Торо не было ничего примечательного, кроме того, что эти дома можно было считать небезынтересными примерами мавританского влияния в Средиземноморье. Вывеска гостиницы была маленькой, и это говорило о том, что знать о ее существовании должны лишь те, кому следует знать, а новой клиентуре — в частности, американской — следует искать гостеприимства в совсем другом отеле, рассчитанном на прихотливые вкусы заокеанских теле- и кинозвезд, пристроившемся на холме по другую сторону города.

По этой самой причине Лэнг и выбрал «Палумбо».

Вестибюль, казавшийся, когда войдешь с улицы, непрезентабельным, если еще не хуже, обычно вызывал у тех, кто попадал сюда впервые (если только им не успевали вовремя посоветовать отправиться куда-нибудь в другое место), сходные реакции. Человек останавливался, смотрел по сторонам и бормотал на своем родном языке: «О, боже!»

Сквозь двухэтажную стеклянную стену открывался вид на ущелье между туманными утесами и золотой пляж, лежавший на сотню футов ниже. Вдали на кобальтово-синей воде покачивались, словно веселые разноцветные поплавки, рыбацкие лодки. Обслуживающий персонал был тих, скромен и редко попадался на глаза, если его не вызывать специально.

Лэнг попросил номер неподалеку от вестибюля с таким же самым видом из окна. Они с Герт погрузились в однообразные прогулки, которые начинались с раннего утра. Продолжительные полуденные купания в уходившем в бесконечность «бассейне» гостиницы завершались ленчами в одной из двух (вряд ли их было больше) тратторий города и страстными любовными ласками после.

Обедали они не в обеденном зале гостиницы с расписанным фресками сводчатым потолком, а в маленьком ristorante, расположенном на одной из двух узких улиц, расходившихся вилкой из одной улицы, проходившей перед церковью. Как и в большинстве подобных заведений Италии, свет в ресторане был ярким, как в операционной. Лэнг обосновывал такое пристрастие к сильному освещению тем, что итальянцы любят точно знать, что получили именно то, за что платили деньги, и опасаются, что в полутемном помещении им под романтическим покровом подсунут какую-нибудь дешевку. Герт, в свою очередь, считала, что причиной тому прискорбный обычай средневековых правителей травить гостей ядом во время трапезы.

Как бы там ни было, но пожилая хозяйка ресторана целыми вечерами ходила босиком между столиками и требовала от каждого посетителя, дерзнувшего оставить на тарелке хоть кусочек, объяснить, почему он не доел то или иное блюдо.

Отобедав там уже в третий раз, Лэнг и Герт не спеша брели вверх по улице, казавшейся еще круче после съеденных за обедом деликатесов, таких, как фаршированные цветки цуккини, жареные артишоки и телячьи отбивные с ветчиной и шалфеем.

Лэнг остановился на пьяцце, крохотной площади, одну сторону которой занимало кафе-мороженое и кучка продавцов очень сомнительного антиквариата, на другой расположилась церковь, а еще две стороны оставались открытыми.

— Ну, ладно… Как ты все это узнала?

Они до сих пор не разговаривали о том, что случилось с ними в некрополе; напротив, старались избегать этой темы, как чего-то неприятного, хотя отлично знали, что вечно так продолжаться не может, и рано или поздно придется заговорить обо всем этом.

Герт, в туго обтягивавших ноги кожаных брюках и свободной блузке, выполненной в «крестьянском» стиле, на мгновение задумалась. Потом взяла его под руку и двинулась дальше по улице в сторону гостиницы. По дороге она рассказывала о том, что с ней случилось, — вернее, о том, что она запомнила, о том, как лежала в больнице, как лишилась памяти и слуха.

— И этот кусок билета…

— Корешок, — поправил Лэнг, — корешок билета.

— Хорошо, корешок так корешок, — согласилась она. — Я на него посмотрела и все вспомнила: как мы были во Франкфурте, на тамошней станции Управления. Что отсюда следовало? А то, что если у этого типа, пытавшегося меня убить, оказался билет франкфуртского метро, значит, он побывал во Франкфурте. Если он приехал оттуда, значит, Управление могло быть как-то замешано во всю эту историю. Но почему кто-либо мог пойти на такие меры, чтобы разделаться со мною? Я позвонила бы тебе, чтобы предупредить, но мой служебный телефон потерялся при взрыве. Кроме того, если ко всему этому было причастно Управление, оно, несомненно, прослушивало все твои разговоры.

Лэнг распахнул входную дверь гостиницы и пропустил Герт вперед.

— Да уж. А мне этот ублюдок подсунул защищенный телефон, а оказалось, что это спутниковое устройство слежения.

— А если бы я позвонила Саре, то…

— На том номере тоже наверняка сидел «жучок».

Она с любопытством взглянула на него.

— Вроде тех тараканов, которые водятся в Атланте?

— Так называется подслушивающее устройство, через него слышно все, что ты говоришь. Сама ведь знаешь не хуже меня.

Лэнг остановился и посмотрел вниз с крыльца. Пьяццы отсюда не было видно — только верхушки раскидистых деревьев.

— А как же «Die Spinne», организация, защищающая старых нацистов? Ты не думала, что это могут быть ее дела?

Герт шагнула вперед и потянула за собой Лэнга.

— Никто, кроме тебя, не видел нацистов на каждой кровати.

— Под каждой кроватью. Но ты права. Ни ты, ни Блюхер не поддерживали мою теорию.

На сей раз остановилась Герт. Даже в полутемном вестибюле Лэнг заметил на ее лице комически подчеркнутое изумление.

— Ах! Неужели даже безмозглая женщина может оказаться права?

Лэнг усмехнулся.

— Эта безмозглая женщина снова спасла мою задницу.

— Зачем мне твоя задница? Я спасала вовсе не ее, а другую твою часть, — отозвалась Герт и подмигнула.

Они наконец-то переступили порог и медленно, молча, направились к своему номеру.

— А ватиканский некрополь? — нарушил тишину Лэнг. — Как ты узнала о нем?

Герт задумалась на мгновение — то ли подбирала подходящие английские слова, то ли просто решала, что именно сказать. Пока она думала, они подошли к своему номеру. Лэнг вставил ключ в замок, но не повернул его.

— Ну, и?..

Герт снова хитро улыбнулась.

— Если я скажу, что это сработала женская интуиция, ты поверишь?

— Нет.

Она театрально развела руками и вздохнула.

— Что ж, ты лишаешь меня им… ил…

— Иллюзий?

— Иллюзий того, что женщины бывают загадочны.

Лэнг открыл дверь, но все еще преграждал своей спутнице дорогу.

— Герт…

Она покачала головой.

— Я слышала, как ты рассказывал Риверсу, каким образом все вычислил, как догадался, что Скорцени был одним из тех, кого американцы приютили у себя после войны, и что этот тип, Стрейт, был сыном Скорцени. Если ты тогда смог вытащить зайца из кармана…

— Из шляпы.

— …То и сейчас сможешь рассказать мне сам, как я все узнала.

Лэнг отступил и встал рядом с Герт в узком коридоре. Не следовало позволять кому-нибудь подслушать этот разговор. Так что он пропустил Герт в номер, вошел сам и закрыл за собой дверь. Они сели на кровать.

— Ладно. Я предположил бы, что дело шло примерно так. — Он ненадолго задумался, выстраивая свои гипотезы примерно таким же образом, как еще в школе выстраивал доказательство геометрической теоремы. — Ты знала, что я пытался разыскать то, что Скорцени вывез из Монсегюра. Единственным ключом, который нам удалось обнаружить до появления того чертова вертолета, была надпись Юлиана, та, в которой говорилось о дворце одного бога.

Герт взъерошила его волосы.

— Нет, не угадал. Перед тем как появился вертолет, ты говорил о Юлиане и каком-то дворце.

Лэнг пожал плечами.

— Что ж, тогда рассказывай сама.

— Предупреждаю заранее, тебе это не понравится.

— Постараюсь выдержать.

На сей раз уже Герт пожала плечами.

— Дворец одного бога. Единого бога. Что еще могло иметься в виду, как не Ватикан?

Чтобы осознать ее слова, Лэнгу потребовалась добрая минута.

— Значит, ты решила, что речь идет о дворце не одного, а единого бога, и сразу поняла, что имел в виду Юлиан?

— Но ведь я там была, разве нет?

Лэнг медленно кивнул, продолжая обдумывать услышанное.

— Нам с Фрэнсисом, чтобы сообразить это, потребовалось немало времени. А ты смогла догадаться за считаные минуты.

Герт усмехнулась и, запустив руку в сумку, вытащила сигареты; вытряхнув из пачки одну, поднесла ее ко рту, но не стала сразу прикуривать, а сказала, хихикнув:

— Я ведь предупредила, что тебе это не понравится. Я позвонила своему другу из римской станции.

— Другу, работающему в Управлении? Ты решила, что линии не будут прослушиваться?

— Совершенно верно. Я спросила этого друга, где находится Риверс, потому что знала: если мои предположения верны, он попытается убить и тебя.

Лэнг уставился на нее, совсем уже ничего не понимая.

— Спросила, где находится Риверс? Но ведь ты же знаешь, что это закрытая информация.

— Я ведь сказала, спросила у друга.

— Ты имела в виду — твой бывший любовник?

— Я тебя предупреждала… Кроме того, у тебя нет никаких оснований, чтобы э-э… сердиться. Мы расстались задолго до того, как ты прошлым летом приехал в Рим.

Она была совершенно нрава в своих рассуждениях. Но почему-то эта правота со страшной силой раздражала Лэнга. Действительно, какие у него были основания переживать из-за того, что делала Герт после того как они десять лет тому назад расстались и он женился на Дон. Но эти рассуждения нисколько не помогали побороть болезненные укусы ревности.

Лэнг попытался сделать вид, что интересуется только тем, как Герт удалось его разыскать.

— Итак, ты узнала, что Риверс находится в Риме. И что дальше?

— Дальше я оделась монашкой и висела…

— Болталась?

— Болталась около римской станции.

— Ты вела наблюдение за римской станцией Управления, и никто этого не заметил?

— Ты не забыл, что я сама давно работала в Риме? Я знаю, какие места просматриваются камерами, а какие нет. Кроме того, я уговорила одного хорошего человека на несколько дней сдать мне комнату. Она находилась почти напротив.

Зеленоглазое чудовище ревности снова вскинуло голову.

— Хороший человек… Мужчина, конечно?

Герт недовольно дернула головой.

— Этому хорошему человеку лет семьдесят, если не больше. Ты будешь допрашивать меня или позволишь мне закончить?

Любопытство Лэнга все же пересилило пусть острую, но все же совершенно иррациональную ревность.

— Валяй.

— Ну, вот, когда я видела, что Риверс выходит на улицу, я всякий раз отправлялась за ним.

— Ты смогла следить за руководителем станции? — недоверчиво спросил Лэнг.

— Никто теперь не бывает настолько осторожен, как мы когда-то. К тому же Риверс так давно работает в Управлении, что, вероятно, забыл, что теперь там могут служить и женщины.

Если Лэнг верно запомнил ход тех событий, то для этого потребовался очень серьезный нажим со стороны Конгресса.

— Как бы там ни было, я следила за ним, а он — за одним священником. За тобой. Я не решилась войти в контакт с тобой, потому что за мною тоже могли следить. Звонить тебе в гостиницу я тоже боялась. Просто ждала и в конце концов увидела, что Риверс и его люди отправились за тобой в ватиканское подземелье.

Лэнг переваривал информацию, время от времени кивая. Потом спросил:

— Теперь еще одно, где ты раздобыла оружие?

— Я ведь сказала тебе, у меня есть старинный приятель на римской станции.

Очень близкий и верный друг, если судить по тому, что он нарушил несколько десятков строгих запретов, касающихся огнестрельного оружия и режима секретности, с досадой подумал Лэнг. Если мерзавца не вышибут в ближайшее время, придется ему завершать свою карьеру, подсчитывая использованные картриджи от принтеров в какой-нибудь дыре, где скорпионы больше крыс, а крысы больше кошек. Но вслух он сказал лишь:

— Полагаю, я должен поблагодарить тебя.

Она выпрямилась и принялась расстегивать блузку.

— Время позднее. Прошло полдня. Надеюсь, ты успел набраться сил. Одной благодарностью ты не отделаешься.

* * *
Уже на следующий день, вскоре после ленча, в их рай просунулась уродливая морда действительности. Во время своего очередного звонка Сара — она звонила Лэнгу ежедневно — сообщила, что необходимо принять несколько решений, касающихся фонда, и предупредила, что клиенты, давно не видевшие своего адвоката, начинают всерьез роптать. Пришло время возвращаться.

— Мы можем полететь из Неаполя в Атланту через Париж, — сказал Лэнг, отведя трубку в сторону. — Или поехать в Рим и лететь прямым рейсом.

Герт коротко дернула головой, как всегда, когда она хотела возразить.

— Я останусь в Риме.

Лэнг сразу забыл и о том, что на другом конце линии его ждал диспетчер бронирования авиабилетов, и о том, что телефон в гостинице оплачивался поминутно.

— Что-что?

Она взяла у него из руки телефонную трубку, положила ее на рычаг и погладила Лэнга по щеке.

— Знаешь, Liebchen, кое-чего я не смогу сделать. Я не могу вечно жить за твой… расчет?.. Подсчет?..

— Счет.

— Да, я не могу вечно жить за твой счет.

— Но ведь это не так, — возразил Лэнг. — У тебя есть работа… в школе…

Герт досадливо махнула рукой.

— И ты думаешь, что после того, чем я занималась последние лет пятнадцать, мне будет интересно учить богатеньких детишек корежить немецкий язык?

Лэнг изучил ее достаточно хорошо и знал, что она медленно принимала решения, но, раз приняв, уже никогда от них не отказывалась. И сейчас подумал, что уже потерял ее однажды, а теперь теряет навсегда.

Он поднялся, вошел в ванную и принялся собирать свои туалетные принадлежности. Ему не хотелось, чтобы Герт видела на его лице страдание, которое — он знал это наверняка — ему не удастся скрыть.

— Желаю тебе всего хорошего. Мне будет очень не хватать тебя.

Когда он вернулся в номер, ее уже не было.

Эпилог

Берлин,
май того же года
Доктор философии Иоахим Штерн был не на шутку озадачен. Его оторвали от чтения курса археологии в университете и привезли осмотреть очень интересные черепки глиняной посуды, интересные не своим качеством, а местонахождением. Таких находок можно смело ожидать при любых работах в римском метро или при прокладке новой канализационной сети, скажем, в Каире. Герр доктор выступал в качестве консультанта во множестве городов с классическим греко-римским прошлым. Но чтобы в Берлине?!

Насколько ему было известно, в этом районе, который являлся историческим центром Германии, не бывали ни римляне, ни греки. Больше того, германские племена в I веке уничтожили в Тевтобургском лесу несколько легионов из почти непобедимого войска цезаря Октавиана Августа. В результате Рим хотя и продолжил свою экспансию, но и воевал и торговал совсем в других местах.

Все это было бесспорно, однако сейчас Штерн сидел на корточках в яме с еще не просохшими стенами и держал в руках осколки керамического сосуда. Не было никаких сомнений в том, что черепки были древними и, вероятнее всего, являлись осколками амфоры классической греческой работы. Большой амфоры, в каких обычно держали вино или масло.

Герр доктор поднял голову и посмотрел по сторонам. Находка была сделана при прокладке новой линии метрополитена. Кажется, именно в этом районе находился бункер Гитлера… Сейчас трудно сказать. Русские в ярости не только полностью уничтожили последнюю крепость фюрера, но и устроили на ее месте и вокруг нечто вроде парка, так что в наши дни трудно, если и вовсе возможно, сказать, где именно Гитлер провел свои последние часы. Вероятно, это единственная озелененная территория, доставшаяся Восточному Берлину в наследство от русских. Сейчас, когда город расширяется, она оказалась слишком дорога для того, чтобы можно было оставить ее нетронутой.

Так, что же мог здесь делать греческий или римский сосуд?

Насколько было известно Штерну, Гитлер никогда не проявлял особого интереса к древней истории, но черепки были обнаружены там же, где рабочие нашли пуговицы от нацистских военных мундиров, обломки того, что когда-то было мебелью, и много другого, что бесспорно подтверждавшего, что осколки амфоры оказались здесь во время войны.

Он сложил черепки в большой пластиковый мешок и поднялся. Эту тайну, как и многие другие тайны Второй мировой войны, вряд ли удастся скоро разгадать. Вот и хорошо. Об этом периоде немецкой истории лучше всего позабыть.

По крайней мере — немцам.


Атланта, Джорджия, Парк-Плейс, 2660 Пичтри-роуд,
июль
Грампса отнюдь нельзя было считать веселым компаньоном. Сейчас доносившийся из угла крошечной кухни храп, время от времени прерываемый громкой отрыжкой, извещал о том, что он стремительно разделался с вечерней трапезой и, по своему обыкновению, сразу же крепко заснул.

Лэнг взглянул поверх стойки, разделявшей кухню и столовую.

— Знаешь, дружище, я тебя держу только за пламенные дружеские чувства и красоту.

Его внимание вновь обратилось к вечерним новостям, которые сегодня почти полностью были посвящены неожиданному отказу от участия в борьбе за выдвижение от партии кандидатом в президенты безусловного фаворита, Гарольда Стрейта. С достойным глубочайшего сочувствия самообладанием бывший претендент на высший пост в государстве заявил, что вынужден посвятить ближайшие несколько лет исключительно семейным делам, которые требуют от него столько времени и сил, что ему придется отказаться не только от участия в нынешней президентской кампании, но и от политической деятельности вообще. Не располагавшие абсолютно никакими фактами телевизионные «говорящие головы» брали интервью друг у друга и выдвигали самые разные предположения. Согласно различным версиям, у кандидата выявили СПИД, он был тайным алкоголиком и не выдержал воздержания, ему предстоял скандальный развод или даже судебное преследование за некие пока что неизвестные преступления.

Либеральные политики и пресса расценили случившееся как знак того, что в Америке все в полном порядке; подобных одобрительных высказываний слева не было слышно с 1998 года, когда Ньют Джингрич отказался баллотироваться на следующий срок при выборах в Конгресс. Правому крылу СМИ, как обычно, уделяли гораздо меньше внимания, но там преобладало мнение, что правое дело в очередной раз пало жертвой партийной политики.

Лэнг слегка улыбнулся — он-то знал истинную причину отступления Стрейта.

Впрочем, это было единственным, что могло хоть как-то его обрадовать. Лэнг вернулся из Европы два месяца назад и с головой зарылся в работу. Руководя фондом, он теперь лез в такие мелочи, что несколько руководителей решили подыскать себе другую работу. Сара попросту несколько дней не выходила на работу, заявив, что он не годится для общения с нормальными людьми. Лишь после долгих уговоров со ссылками на то, что они так давно работают вместе, обещаний предоставить ей настоящий отпуск в конце лета и клятвенных заверений в том, что он сократит клиентуру, заставили Сару смягчиться и вернуться обратно.

Лэнг, однако, находил время, чтобы читать о Риме во времена немецкой оккупации, а также те достаточно редкие книги, повествующие об Отто Скорцени. Хотя ни в одной из работ не говорилось о том, что между теми событиями и этим человеком есть какая-то связь, Лэнг знал из фотографий с компакт-диска Хаффа, что эсэсовец там побывал. Эти исследования давали ответ, по крайней мере, на один вопрос: почему Скорцени забрал только одну амфору и не вернулся за второй? Время, все решало время. К концу апреля 1944 года войска союзников вырвались из окружения, которым немцы попытались запереть места высадки морского десанта, и двигались к Риму со скоростью, ограниченной лишь возможностью подвоза боеприпасов и всего прочего, в чем нуждалась армия. Скорцени, без сомнения, удрал с первой амфорой, след от которой Лэнг увидел на земле, явившись туда через шестьдесят лет.

И возникал другой, еще более интересный вопрос: что в ней было?

Лэнг оказался лишен возможности даже строить предположения. Будь рядом с ним Герт, он с наслаждением развивал бы новые и новые теории, получая в ответ критику и ее логические построения. И тут ее страшно не хватало.

Информация о том, что он вернулся без Герт, каким-то образом мгновенно разошлась по дому. Механизм этого распространения, как подозревал Лэнг, был чем-то сродни тому, как запах крови стремительно распространяется в кишащих акулами океанских водах. Чуть ли не ежедневно под вечер в его квартире раздавался звонок, и кто-то из живущих по соседству одиноких женщин, поодиночке или компаниями, преподносили ему какой-нибудь пудинг или еще что-то съедобное, приобретенное, несомненно, в одном из расположенных поблизости магазинов. Ведь кулинария как-никак была работой, а очень мало кто из его соседок согласился бы признаться в том, что от столь тяжкоготруда они получают ни с чем не сравнимое удовольствие.

Лэнга много раз приглашали на обеды и коктейли, но он всякий раз отказывался. Он хорошо знал, что жившие в одном доме с ним одинокие женщины — «течные кошки», как он частенько называл их, — хищностью не уступят никому из обитателей джунглей и не знают никаких преград в своем стремлении найти кого-нибудь, кто будет добывать для них средства к существованию. Он же, богатый и одинокий, был очень ценной добычей на их охотничьей территории.

Несмотря на всю безмятежность его супружества с Дон, Лэнг именно в это время узнал, что мужчины — защитники, а женщины — преобразователи. Мужчина видел женщину, которую любил, и принимал ее такой, какая она есть, не желая (или не замечая) даже таких перемен, как новая прическа. Женщина же воспринимала мужчину как начатую и продолжающуюся работу, изделие, обретающее форму и содержание в соответствии с ее проектом. Так в один прекрасный день «ароматный табак» превращался в «твою вонючую сигару», а «любимое удобное кресло» — в «обшарпанную продавленную рухлядь». И так далее.

Все это нисколько не устраивало Лэнга. Обеды с Фрэнсисом, кубинская сигара, выкуриваемая изредка в обществе священника, а также, вероятно, и маленькая квартира, в которой так легко поддерживать порядок, и Грампс, скорее всего, улетучатся, как дым и канут в дали памяти, если он уступит домогательствам какой-нибудь из этих одиноких женщин, яростно стремившихся избавиться от такого бремени, как необходимость себя содержать.

Лэнг был знаком с несколькими вполне самостоятельными женщинами — адвокатами, врачами и так далее, — но ему никогда не удавалось пригласить на свидание ни одну из них, прежде чем они оказывались связаны с кем-то другим. Собственно, была одна дама, федеральный прокурор, миниатюрная женщина с ярко-рыжими волосами. Рейлли совсем было собрался встретиться с ней, но буквально на следующий день она явилась в суд с бриллиантом такой величины и качества, что его можно было расценить только как вульгарный. Лэнг сказал себе, что разочарован, но сам-то прекрасно знал, что испытал облегчение.

И потому он не слишком удивился, когда дверной звонок разразился трелью в тот самый момент, когда он наконец-то решил, какой из пакетов с обедом «Здоровый выбор» сунуть в микроволновую печь. Очередное готовое блюдо, которое с исполненной плохо скрытой надежды улыбкой принесла ему очередная соседка, стремящаяся завести себе мужчину, способного полностью обеспечить ее прихоти.

Грампс, давно привыкший к этому параду претенденток, обычно реагировал на их визиты более чем сдержанно: он открывал один глаз и возвращался ко сну. Этому занятию он предавался двадцать три часа в сутки. Однако на сей раз он вел себя совсем не так. Лэнг готов был поклясться, что этот дурак несколько раз высоко подпрыгнул, вовсе не касаясь при этом пола. Собака с оглушительным лаем бросилась к двери, чуть не сбив хозяина с ног, встала на задние лапы, а передними начала яростно скрести филенку, оставляя в ней глубокие царапины. Можно было не сомневаться: какая-то из соседок решила немного изменить тактику и прибегнуть к посредничеству Грампса и, чтобы подольститься, принесла ему мешок с деликатесами.

— Предатель! — бросил Лэнг очумевшему от радости псу.

Он едва успел повернуть ключ, как Грампс толкнул дверь головой, широко распахнул ее, выскочил в коридор и заплясал вокруг Герт.

Она поставила на пол маленький чемодан, опустилась на колени и обняла возбужденную собаку. А Лэнг просто стоял столбом, пока она не подняла голову.

— Лэнгфорд, закрой рот. Ужасно непривлекательное зрелище.

— Неужели Грампс написал тебе письмо и уговорил вернуться? — широко улыбнувшись, осведомился Лэнг.

Она кивнула на чемодан, продолжая обеими руками обнимать Грампса.

— Ты совсем не джентльмен! Неужели я должна сама таскать свой багаж?

Все еще не до конца поверив, что действительно видит ее и это не галлюцинация, Лэнг наклонился и поднял чемодан.

— Ты что-то забыла и теперь вернулась забрать это?

Герт встала и принялась счищать черную шерсть с низко сидевших на бедрах джинсов.

— Можно сказать и так.

— Что?

Она устроила целое представление — медленно обвела взглядом все его тело и в конце концов остановилась на брюках.

— Попробуй сам догадаться.

Лэнг просто не мог выдерживать этого дольше. И она тоже. Не уходя из коридора, они кинулись друг другу в объятия, и эти объятия должны были разомкнуться очень не скоро. Даже жалобный скулеж Грампса не смог отвлечь их друг от друга.

Все же, войдя через некоторое время в квартиру, они вышли на маленький балкон, с которого открывался вид на город.

— Герт, ты решила?..

Она повернулась к Лэнгу и приложила палец к его губам.

— Я решила, что лучше учить богатеньких детишек корежить немецкий язык, чем гоняться по Европе за потенциальными террористами.

— Это означает?..

— Это означает только, что я сказала, nichts andres[59]. Будь доволен и этим.

Так он и поступил.

Примечания

1

К сожалению, многие американцы до сих пор искренне считают, что именно они выиграли Вторую мировую войну. Оставим это на их совести.

(обратно)

2

«Джеппесен» — американская фирма, специализирующаяся, в частности, на картах и пособиях для летчиков.

(обратно)

3

Volkspolizei (VP) — народная полиция (ГДР) (нем.).

(обратно)

4

Ваши документы, пожалуйста (нем.).

(обратно)

5

Добрый вечер, господин. Можно ехать (нем.).

(обратно)

6

Речь идет о Христофоре Колумбе.

(обратно)

7

Брачные узы (лат.).

(обратно)

8

Об этом рассказывается в романе Г. Лумиса «Секрет Пегаса».

(обратно)

9

Решение Верховного суда США по делу «Роу против Вейда» (1973) признало закон штата Техас об ограничении права на аборт противоречащим Конституции США, ущемляющим личную свободу женщины, т. е. закрепило за женщинами конституционно охраняемое право на выбор: делать аборт или нет, в пределах медико-биологической допустимости.

(обратно)

10

Народ (нем.).

(обратно)

11

Автор, по-видимому, имеет в виду мемуары Дж. Казановы «История моей жизни». Ни один из двоих реально существовавших испанских дворян по имени Хуан, известных своим распутством (дон Хуан Тенорио и дон Хуан де Маранья), воспоминаний не оставили. Русскоязычным читателям этот персонаж больше известен под португальским именем Жуан.

(обратно)

12

Так точно, герр группенфюрер! (нем.)

(обратно)

13

«Кистоунские копы» — несколько немых кинокомедий о тупости и неквалифицированности американских полицейских (1913–1917 гг.). Инспектор Клузо — французский полицейский, герой комедий «Розовая пантера» и «Инспектор Клузо».

(обратно)

14

Лэнг шутливо упоминает об ископаемом виде людей, европейской разновидности человека прямоходящего (родственного восточноазиатскому синантропу и индонезийскому питекантропу), обитавшем в Европе 800–345 тыс. лет назад; был назван так по месту его обнаружения в 1907 г.

(обратно)

15

Разведывательная спецслужба Израиля.

(обратно)

16

БАТО — Бюро по контролю за соблюдением законов об алкогольных напитках, табачных изделиях, огнестрельном оружии и взрывчатых веществах. Федеральный маршал — высокое должностное лицо Министерства юстиции.

(обратно)

17

Небольшая пивная (нем.).

(обратно)

18

Полицейские (нем.).

(обратно)

19

«Кольт» модели 1873 года, знаменитое оружие покорителей Дикого Запада.

(обратно)

20

Юл Бриннер (Юлий Борисович Бринер, 1920–1985) — известный американский актер театра и кино; в СССР получил широкую известность как исполнитель главной роли в вестерне «Великолепная семерка» (1960). «Коджак» — телевизионный сериал (1973–1978; 1989–1990) о работе нью-йоркской полиции; название было дано по имени главного героя лейтенанта Тео Коджака.

(обратно)

21

До свидания (нем.).

(обратно)

22

Говорите по-английски? (нем.)

(обратно)

23

УСС — Управление стратегических служб, орган внешней разведки правительства США во время Второй мировой войны. В 1947-м на базе УСС было создано ЦРУ.

(обратно)

24

Deja vu (фр.) — «уже виденное» (впечатление уже виденного). Обман памяти, иллюзия уже виденного, ложное воспоминание (психологич. термин).

(обратно)

25

Трупное окоченение (лат.).

(обратно)

26

Быстрее! Он побежал туда! (нем.)

(обратно)

27

Звание в СС; соответствовало армейскому званию фельдфебеля.

(обратно)

28

Фантазии автора. Во-первых, в 1944 г. никто в СС уже не носил черную (парадную) форму — даже рейсхфюрер, — предпочитая ей серую полевую; во-вторых, Гиммлер никогда не обвешивался наградами, предпочитая носить наградные планки.

(обратно)

29

Да (фр.).

(обратно)

30

Рэтер, Дэн — американский журналист.

(обратно)

31

Расхожее название штата Техас.

(обратно)

32

Джей Лено — американский комик, телеведущий и писатель, наиболее известный как ведущий своей телепередачи «The Tonight Show» на канале NBC.

(обратно)

33

Округленным ртом, т. е., говорить складно, живым языком (Гораций) (лат.).

(обратно)

34

Пантеизм — религиозное и философское учение, объединяющее и иногда отождествляющее Бога и мир.

(обратно)

35

МАРТА (Metropolitan Atlanta Rapid Transit Authority) — Управление скоростного городского транспорта Атланты.

(обратно)

36

Симон V де Монфор (1208–1265), 6-й граф Лестер, граф Честер, был одним из руководителей баронской оппозиции английскому королю Генриху III. Пытался ограничить королевскую власть в пользу баронов. Став на некоторое время лордом-протектором Англии, в январе 1265 г. созвал первый парламент, положивший начало сословному представительству в Англии.

(обратно)

37

Спорное утверждение автора. Согласно текстам Нового Завета, Иисус не был назореем (то есть аскетом, не употребляющим вина и не стригущим волос) по букве закона, как и Сам об этом свидетельствовал (Мф. 11:18–19). В оригинале везде — Иисус из Назарета (или Назарянин).

(обратно)

38

Истина не боится ничего, кроме сокрытия (лат.).

(обратно)

39

На расположенной неподалеку от г. Тумстона (Аризона, США) ферме Корраль состоялась в 1881 г. ожесточенная перестрелка между сотрудниками местного шерифа У. Эрпа и скотокрадами. (Впрочем, жители городка расценили случившееся как обычную «разборку» между двумя бандами.) Это событие было положено в основу нескольких фильмов-вестернов.

(обратно)

40

Лига Плюща — общее название нескольких старейших и самых престижных университетов США и их выпускников.

(обратно)

41

Curriculum vitae — профессиональная биография (в пер. с лат. «путь жизни»).

(обратно)

42

В битве близ реки Литтл-Бигхорн (25–26 июня 1876 г.) североамериканские индейцы разгромили и уничтожили крупный отряд армии США, упорно вытеснявшей их с исконных земель. Впрочем, это оказалось последним успехом индейцев.

(обратно)

43

Мф. 10:34

(обратно)

44

Чему бы ты ни учил, будь краток (лат.).

(обратно)

45

Зато попавшие к американцам и присвоенные ими советские архивы, захваченные во время войны немцами, были скрупулезно изучены и полностью описаны.

(обратно)

46

«Фуд энд вайн» (Food & Wine — Еда и вино) — выходящий в США ежемесячный журнал, посвященный кулинарии разных стран.

(обратно)

47

Композитор Артур Салливан и либреттист Уильям Гилберт — авторы популярных в конце XIX — начале XX в. по всему англоговорящему миру комических опер.

(обратно)

48

Scavo Archeologica — зд. Служба археологических раскопок (итал.).

(обратно)

49

Rheinland — Рейнская область (нем.). По итогам Первой мировой войны была объявлена демилитаризованной. В марте 1936 г. правительство Гитлера ввело туда войска.

(обратно)

50

Спасибо (итал.).

(обратно)

51

Автор допускает неточность. Согласно результатам многочисленных исследований, Геркуланум, как и Помпеи, был погребен под выброшенными вулканом пемзой, кусками лавы, но, в случае с Геркуланумом, эти вещества предварительно смешивались с вулканическими парами и потому перешли в грязевидное состояние. В течение суток город был отчасти засыпан, а отчасти залит грязевым потоками. Благодаря способности этой вулканической грязи проникать повсюду, а потом затвердевать, образуя туфообразную породу, а также большой глубине (15–18 м), на которой оказался погребен город, в Геркулануме сохранилось все, вплоть до столь недолговечных веществ, как дерево и ткани.

(обратно)

52

Хьюстон, Сэмюэл (Сэм) (1793–1863) — видный политический и военный деятель США, один из основателей штата Техас. «Свитки Мертвого моря» — древние рукописи, обнаруженные в пещерах Иудейской пустыни в середине XX в. Эти рукописи содержали библейские тексты и значительное количество христианских апокрифов.

(обратно)

53

55°F соответствует 12,8 °C.

(обратно)

54

И снова расхожий стереотип, укрепившийся в свое время как на Западе, так и в СССР. На самом деле эсэсовцы в принципе перестали носить черную (парадную) форму начиная с 1940 года; тем более трудно представить себе диверсионную группу СС, резко выделяющуюся своим внешним видом во время выполнения боевого задания.

(обратно)

55

Доброе утро, господа (нем.).

(обратно)

56

Имеется в виду роман Дэна Брауна «Код да Винчи».

(обратно)

57

Мей Уэст (1893–1980), американская актриса, драматург, сценарист и секс-символ, одна из самых скандальных звезд своего времени; стала одной из первых, кто не боялся открыто говорить о сексе. Герт перефразирует самую известную реплику Уэст: «Это пистолет у вас в кармане, или вы просто рады меня видеть?»

(обратно)

58

Ретт Батлер — герой романа М. Митчелл «Унесенные ветром».

(обратно)

59

Ничего другого (нем.).

(обратно)

Оглавление

  • Благодарность
  • Пролог РАЗЛИЧНЫЕ СОБЫТИЯ
  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19
  • Глава 20
  • Глава 21
  • Глава 22
  • Глава 23
  • Глава 24
  • Глава 25
  • Глава 26
  • Глава 27
  • Глава 28
  • Глава 29
  • Глава 30
  • Глава 31
  • Глава 32
  • Глава 33
  • Глава 34
  • Глава 35
  • Глава 36
  • Глава 37
  • Глава 38
  • Глава 39
  • Глава 40
  • Глава 41
  • Глава 42
  • Глава 43
  • Глава 44
  • Глава 45
  • Глава 46
  • Глава 47
  • Эпилог
  • *** Примечания ***