Шаманы крови и костей [Айя Субботина] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Шаманы крови и костей  Айя Субботина

  Многоликий

  - Что это за странный запах, госпожа моя? - Многоликий принюхался, непроизвольно вытянув голову, а после и вовсе выставил язык, точно змея.

  - Кокосовое молоко, - улыбнулась леди Ластрик и потрепала его по голове. - Здесь, говорят, даже скотина им доится. Тебе не нравится?

  Многоликий пожал плечами.

   - Если и на вкус такое сладкое до оскомины, так пить стану только, если ты прикажешь.

  Она собиралась то-то ответить, но их прервал капитан галеры. Судно называлось "Дикий кит", было грузным и его брюхо под тяжестью товаров просело в воду на две трети. Два ряда гребцов мерно поднимали и опускали весла, послушные ритму барабана. Очень скоро даже сердце Многоликого стало стучать ровно в ритм: бам... бам... В первые несколько дней плаванья Многоликому казалось, что их потопит первый никчемный шторм. Когда на третий полдень пути небо заволокло тучами, а вода закипела штормом, мальчишка поверил, что скоро всех их ждет рабство Одноглазого. Но так не сталось. Острый нос галеры разделывал волны, словно заправский мясник свиную вырезку. Вода заливала палубу, хватала гребцов, в тщетных попытках отвоевать их у цепей, которыми те были пристегнуты к лавкам. Скоро ненастье притихло, и галера продолжила путь, неспешная, как затяжелевшая женщина. С того дня и до самого Та-Дорто погода баловала их ясными деньками и попутным ветром. Огромные паруса, как близнецы похожие друг на друга, надувались и спадали, словно животы невидимых зверей. Многоликому до зуда хотелось взобраться на одну из мачт и поглядеть, действительно ли диковинный остров из моря похож на сапог, но Катарина строго-настрого наказала не отступать от нее ни на шаг. И мальчишка не смел ослушаться: хоть ее недовольство стухло, Многоликий все еще не был уверен, что госпожа простила ему промашку с бастардом. Он и сам не мог понять, где сплоховал, и оттого постоянно злился на себя. Как не заметил слежки? Как не разгадал невидимого последователя, который так ловко их выследил? Чем больше мальчишка думал об этом, тем мрачнее становился. Приходилось из шкуры лезть, чтоб не показать Катарине свое истинное настроение. Но с каждым днем для скоморошества приходилось прилагать все больше сил. Однажды, он чуть было не сорвался на нее, но вовремя вспомнил, что на корабле ему некуда будет уносить ноги, случись госпоже разгневаться. Не найдя занятия более интересного, чем рассматривать море, Многоликий целыми днями сидел в задней части галеры и пялился в воду. Иногда ему казалось, что он видит в ее глубинах золотые крыши дворца Велаша, а иногда - его единственный водянистый глаз.

  Сойдя на сушу, Многоликий долго не мог заставить себя заново почувствовать под ногами землю, а не колышущуюся палубу. Мальчишке казалось, что все вокруг только то и делают, что потешаются над его нескладной походкой. Он глотал злость, но послушно следовал за Катариной, словно вторая тень.

  Та-Дорто оказался велик. Одна только береговая линия - золотой песок, весь в сухих водорослях и диковинных ракушках - тянулась на добрую милю вперед, и только потом встречалась с влажными джунглями. После прохладного Тарема, солнце пиратских островов казалось божьим благословением.

  Катарина купила в Гильдии сопроводителей десятерых наемников, которые, как только галера встретилась с берегом, окружили ее тесным кольцом. Многоликому здоровяки казались бесполезными; в первый же день он высмотрел уязвимые места у каждого: один небрежно застегивал доспехи, отчего меж двумя железными пластинами нагрудника всегда оставалась брешь, другой весьма неумело скрывал дрожащие пальцы, третий оказался близорук... С одной стороны мальчишке льстило, что разделаться с десятком не составило бы большого труда, если только они не наваляться все разом, а с другой - раздражало неверие Катарины в него самого.

  - Моя галера задержится на Та-Дорто еще дня на три, госпожа, - сказал капитан "Дикого кита". - Как и уговаривались, я буду ожидать вас.

  - Благодарю, капитан. - Катарина позволила себе самую ничтожную улыбку из всех, которыми располагала.

  Многоликий справедливо полагал, что видел все из них, и та, которую госпожа подарила капитану означала: "Дождешься меня, куда ж тебе деваться без моего золота". Они путешествовали инкогнито, как брат и сестра. Даже если капитан не поверил ни слову из басни, что Катарина состряпала буквально на ходу, он охотно поверил кошельку, набитому кратами. Проверенным жестом мужчина взвесил его на ладони и тут же сунул за пазуху, предлагая себя, свой корабль, команду и сердце в придачу. Так было в день их первой встречи. Теперь же капитан позволил себе не такой услужливый поклон. Несмотря на начало торгового сезона, Многоликий насчитал всего шесть кораблей, два из которых не были обозначены гербами или стягами какой-то из держав, а, значит, могли принадлежать только пиратам. Капитан галеры, вернее всего, решил, что богачке некуда будет деваться, кроме как идти к нему на поклон. А Катарина, судя по ее улыбке, поняла его намерения. Гордячка, она скорее дала бы оторвать себе руку, чем стала упрашивать просоленного морем дурня, смилостивиться и доставить их обратно в Тарем.

  - Я бы хотел точно знать... - начал было капитан, но Катарина показала ему спину.

  - Если хочешь, госпожа моя, я перережу ему глотку, - шепнул мальчишка, как только они отошли на достаточное расстояние.

  - Этот идиот не заслуживает большего, - признала она, - но он известный в Тареме капитан, один из немногих, кого уважают местные головорезы. С ним у нас будет больше шансов выбраться отсюда живыми. Та-хирцы не тронут нас здесь, но после торга, когда галера выйдет в море, ничто не удерживает их от того, чтоб в придачу взять корабль, золото и рабов. - Тут она снова потрепала его по волосам - жест, в котором угадывалась хозяйская благосклонность. - Постарайся никого не задрать, а то еще до заката нас вздернут на первом же суку. Я могу глотку порвать, рассказывая, кто я есть на самом деле, но здесь титулы моего брата стоят столько же, сколько песок под нашими ногами.

  Слова она дополнила выразительным взглядом. Сейчас, после затяжного плаванья, когда рядом с Катариной не было горничных и рабынь, женщине приходилось самой приводить в порядок лицо. И пусть она подходила к этому делу почти, как к ритуалу, лицо ее больше не выглядело таким холеным, как в Тареме. Вокруг глаз расселись мелкие морщины, на щеках проступили светлые пятна. Теперь она была просто немолодой женщиной, которая всеми силами старалась удержать беглянку-молодость.

  - Поспешим, - поторопила таремка. - У нас много дел и мало времени.

  Когда они окунулись в джунгли, в голове мальчишки стало тяжело от обрушившихся на него запахов. Пряные, сладкие, горькие, замешанные на густых ароматах молодых листьев и сырости. Земля липла к копытам лошадей, а птицы, завидев незваных гостей, взялись хлопать крыльями и недовольно щелкать крючковатыми клювами. Многоликий подобрал несколько причудливых ярких перьев, и сунул их в заплечный мешок.

  Стоило проехать дальше в джунгли, как деревья расступились, пропуская путников, точно гостеприимная хозяйка. В ноги лошадям бросилась тропа - извилистая лента, посыпанная песком и щедро утоптанная множеством ног. Многоликому хотелось спросить, как здесь могут проходить тяжело груженые обозы, но Катарина опередила его.

  - Для караванщиков есть другой путь, на котором иные законы. Покупателям здесь рады куда больше, потому у нас свой почет. Но ты все равно не забывай держать глаза открытыми.

  Мальчишка кивнул, до боли сжав челюсти. Каждый раз, когда таремка говорила так, ему хотелось схватить ее за волосы и приставить кинжал к горлу. Сцедить пару капель крови, прежде чем увальни вокруг Катарины поймут, что сталось. Уж тогда бы она перестала постоянно тыкать в то, о чем не имела понятия. Но мальчишка продолжал быть тем, кого в нем хотели видеть - послушным щенком, которого можно так и эдак трепать по шерсти, и журить себе на потеху. В конце концов, он принес клятвы, и собирался исполнять их, пока в том будет выгода. Его кормили и поили вдосталь, а за спиной всегда были неприступные стены Замка на Пике. Если братья захотят подобраться к нему на расстояние удара, им придется изрядно поломать головы над тем, как попасть внутрь неприступного каменного схрона. Многоликий мысленно скорчил рожу своим преследователям, будто те стояли перед ним.

  Где-то над головой недовольно пискнула растревоженная птаха, напоминая мальчишке об убитой царевне. Она была совсем юной, но насквозь испорченной. Большая часть времени ушла на то, чтоб пробраться во дворец. Днями напролет ходить вокруг да около, каждый раз примеряя то личину попрошайки, то "лицо" странствующего пилигрима, а то и девушки-цветочницы. Каждый день к стенам дворца приходили десятки торговцев, что доставляли к царскому стол масло, сыры, вина, муку... Товары осматривали пристально, но когда длинная вереница походила к концу, даже стражники уставали и переставали заглядывать в каждую бочку и каждый мешок. Чем Многоликий и воспользовался. Еще пара дней ушла на то, чтобы присмотреть подходящий караван, которые с приходом тепла, все прибывали и прибывали. Выбрав иджальского торговца засахаренными фруктами и прочими сладостями, Многоликий улучил момент, и схоронился в одном из глиняных сосудов, перед этим наполовину опорожнив его. Вязкая сладкая дрянь, напоминала густо сдобренную орехами сметану, и с охотой приняла его. Случись что - всегда можно будет нырнуть в нее с головой. Многоликий не знал, сколько прошло времени, прежде чем дошел черед и до обоза иджальского торговца. Мальчишка слышал, как смотровой велел торговцу открыть несколько бочек. Скрипнули поддернутые лезвиями топоров крышки, бряцнули крышки на глиняных горшках, недовольно заворчал торговец. Когда телега тронулась, Многоликий понял, что перестал чувствовать ноги. Он попробовал пошевелить пальцами, но вязкая масса свела на нет все попытки. Пришлось стиснуть зубы и ждать, пока носильщики перенесут все добро в амбары и кладовые. Когда все стихло, Многоликий скинул крышку и, с трудом превозмогая боль - от каждого движения его сводила судорогой - выбрался наружу. Какое-то время он просто лежал, не в силах пошевелиться. И только много позже, размассировав затекшие ноги, смог как следует осмотреться. Глаза к тому времени привыкли в темноте, и мальчишка без труда рассмотрел вокруг высокие стеллажи с бочонками, балки, на которые были нанизаны длинные колбасные ленты, полки с соленьями и сырами. Спутниками шуму от его осторожных шагов, был назойливый мышиный писк. Многоликий старался не обращать внимания на зудящую кожу, кое-как обтерся, чем попало под руку, и поужинал соленьями в прикуску с сушеными грибами. Закусив мочеными яблоками, мальчишка забрался в угол, туда, где его скрывали высокие козлы, на которых разложили сыровяленые свиные окорока.

  Многоликий не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он уснул и вообще попал в амбар, но когда дверь отворилась, встрепенулся, осторожно выглядывая из своего убежища, стараясь не попасть в свет факела. Огромный толстяк почти полностью загородил собою проход, и Многоликий терпеливо дожидался, пока тот подойдет ближе. Мужик осветил факелом кладовую, и шагнул в сторону козлов, за которым прятался Многоликий. Мальчишке даже показалось, что тот почуял неладное, но толстяка интересовал только окорок. Улучив момент, когда мужик повернутся спиной, мальчишка выскользнул из своего убежища, бесшумно нагнал толстяка на полпути к выходу, и вскочил на спину. Пока толстяк непонимающе мычал, мальчишка свернул ему шею. Тот так и свалился рожей в пол, поднимая тучи пыли. Многоликий едва нашел силы, чтоб оттащит тушу покойника в самый дальний угол, и после прикрыть ее мешками с мукой и крупами. И только потом покинул свое убежище. Он долго петлял коридорами, прежде чем нашел комнату для прислуги. Внутри, занятая штопаньем, сидела только одна рабыня. Она подслеповато щурила глаза в тусклом свете лучины и, стоило мальчишке переступить порог, окликнула.

  - Закри, сучье вымя, где тебя харсты носят с самого утра?!

  "Она приняла меня за кого-то другого", - сообразил Многоликий, и что-то невнятно бросил в ответ. Тем временем женщина швырнула ему под ноги рубаху, штопаньем которой была занята мгновение назад, велела переодеться и ступать вычищать котел. Мальчишка выполнил все в точности. Вечером, когда рабы разбредались спать, он потихоньку затерялся в сырых коридорах и какое-то время петлял по их темным лентам, пока, наконец, не выбрался в галерею, всю испещренную коридорами и лестницами. Он вспоминал, о чем шептались невольники, каждое слово, которое давало хоть малую указку, где искать покои царевны.

  Однако же, удача улыбнулась ему.

  На одном из этажей, он услыхал шорох. Боясь быть найденным, мальчишка спрятался за стойкой с бутафорскими золочеными мечами, и вскоре увидел его. Тень крадущегося дрожала в неспокойном свете факела. Фигура, вся в темном, точно летучая мышь, ловко шмыгнула к факелу и неуловимым движением плеснула что-то на пламя. На какое-то время, когда тьма стремительно расползлась по коридору, Многоликий потеря шпиона из виду, но нашел его по звуку шагов. Кем бы они ни был - вором ли или убийцей, его мастерство не шло ни в какое сравнение с уловками братьев Послесвета. Многоликий последовал за фигурой, полный почти детского любопытства разузнать, кто еще может шастать в стенах царского дворца. Если выйдет выведать что-то интересное, Катарина будет довольна. Шагов за пятьдесят, фигура остановилась, едва различимая в темноте, и Многоликий расслышал короткий звук. Будто стучались в дверь - два быстрых удара, и два - с паузами. Не иначе условленный сигнал, решил мальчишка. Сразу после них темноту разрезал неясный луч света, что выбивался из приоткрывшейся двери.

  - Отчего ты так долго? - раздался капризный девичий голос. - Я уж все глаза проглядела, все слезы выплакала.

  - Моя роза не должна плакать, - отвечал чуть хрипловатый голос. - Мне показалось, будто за мной шел кто-то, пришлось попетлять малость, проверить.

  - И что? - спросила девушка. Ее прозрачная ночная сорочка не скрывала тонкий силуэт и острые, еще малоразвитые грудки.

  - Стал бы я приходить, царевна, не будь уверен в твоей безопасности, - отвечал он, и осторожно поддел носком сапога что-то темное у двери. - Гляди, не перестарайся, а то как бы Гартис их не прибрал к себе.

  - И что с того? - В голосе царевны слышалось безразличие. - Пальцами только щелкну - и с обоих головы снимут.

  Мальчишка только теперь заметил, что то, что он сперва принял за странные каменные скульптуры, оказалось двумя прикорнувшими охранниками. Судя по тому, как незнакомец пнул одного из них, Яфа напоила обоих крепким сонным зельем.

  - Когда ты сядешь на престол, я лучше буду в твоих друзьях, чем с противоположного боку. - Незнакомец поцеловал ее, и девушка утащила любовника в недра своей спальни.

  Многоликий остался ждать, схоронившись в закутке. Они развлекались почти до рассвета. Когда окна стали наполнятся рассветом, мальчишка занервничал, боясь быть найденным. Теперь, когда темнота больше не скрывала его, мальчишка чувствовал себя почти что голым. Но двери отворились, и Яфа провела любовника сладкими стонами и с требованием непременно навестить ее и этой ночью тоже. Многоликий знал, что станет делать еще до того, как мысль эта пришла в его голову. Он проследил за незнакомцем и дальше - тот оказался не так уж и молод и немного коротковат ростом - и вскоре, следом за ним, пришел к потайной двери. Мастеровой так ловко спрятал ее в стене, что Многоликий даже засомневался, стало бы ему умения, рассмотреть ее без указки. Незнакомец надавил пальцами на едва отличимый от остальных, камень, и тяжелая загородка развернулась, оставляя низкий проем, в котором незнакомец тут же скрылся. Многоликий не стал давать ему время прийти в себя после долгой ночи и зашел следом. Их стычка была короче вздоха. Обескураженный неожиданным гостем, незнакомец не успел издать ни одного звука. Только глаза выпучил, когда Многоликий ткнул его пальцами под ребра. Слева и справа, что есть силы. Несчастный пытался схватить мальчишку за руку, но тот отошел назад, дожидаясь, пока лицо незнакомца нальется кровью. И только после подошел снова, на этот раз схватив за горло. Большими пальцами надавил на крючковатый кадык, с силой вдавил, до хруста. Жертва мгновение трепыхалась, но скоро затихла, запрокинув голову назад. Из открытого рта вывалился язык, и мальчика поскорее отбросил мертвеца в сторону. Догадаться, как закрывается потайная дверь, оказалось несложно. Внутри круглой комнатушки, чуть в стороне от проема, нашелся точно такой же камень. Многоликий нажал на него, и заслон закрылся, точно рот каменной мухоловки. Внутри нашлась небольшая кровать, сундук со сменной одеждой и грубо сколоченный шкаф, полный разных холодных кушаний. Не тяжело было догадаться, что молодчик Яфы околачивался здесь не один день. Среди его вещей нашлась лютня, и Многоликий вспомнил алексийского барда, которого Катарина держала в Замке на Пике. Рхельская царевна, видать, была падка на сладкоголосых красавцев.

  Поразмыслив, мальчишка решил, что судьба сама подсказывает ему, как поступить дальше. Яфа станет ждать своего любовника, как они и условились, нынче ночью. Она напоит охранников сонным зельем, значит, после того, как царевна помрет, хватятся ее только с рассветом. До того времени, Многоликий собирался беспрепятственно покинуть Баттар-Хор, и ночь будет ему в том помощником. А до той поры мальчишка решил переждать в надежном убежище, надеясь, что Яфе не взбредет в голову навестить любовника посреди бела дня.

  Покойник молчаливо наблюдал за каждым шагом своего убийцы. Прошло немного времени, и его губы посинели, а язык распух, точно раздавленная слива. Но мальчишка не брезговал, напротив, ему нравилось разглядывать, как причудливо смерть вступает в свои владения. Через неделю или даже раньше, тело начнет сочиться запахом разложения, обмякнет и покроется трупными пятнами. Ну и вонизма же поселится в этих стенах, мысленно насмехался Многоликий.

  - Тебя будут проклинать, - сказал он мертвецу, откусывая от грибного пирога. - А ты останешься здесь, никем не найденный, и твои не упокоенные кости никто не предаст поминальному обряду. Но, - мальчишка подмигнул выпученным удивленным глазам немого собеседника, - вам с Яфой кипеть у Гартиса в одном котле.

  Насытившись, Многоликий обыскал мертвеца. Его мошна была тощей, зато на шее болтался увесистый золотой кулон с рубиновым сердцем в середке. Мальчишка сорвал его с цепочки и сунул в карман. Еще у незнакомца нашлись дорогие ножны, из которых выглядывала до боли знакомая Многоликому рукоять: серебряная змея с ртутью, что лениво переползала из головы в хвост, и обратно. Первый страх улетучился, стоило внимательнее отсмотреть кинжал. Тот в точности походил на клинки братьев Послесвета - то же пламенеющее лезвие, костяная рукоять. Мальчишка поскреб пальцем по режущей кромке и криво усмехнулся. Заточка оставляла желать лучшего, тогда как хасисины из братства всегда следили за тем, чтоб лезвие оставалось безупречно острым. Подделка, пусть ладная, но подделка. Многоликий внимательнее осмотрел покойника, в поисках клейма, которое посвященный получал вместе с клинком. Ничего похожего на теле незнакомца не нашлось.

  Мальчишка накрыл мертвяка покрывалом, и пристроился на кровати, размышляя, кто бы это мог быть. Он уже жалел, что так поспешил убить любовника Яфы. Будь незнакомец жив, у Многоликого нашлось бы несколько старых фокусов, чтоб разговорить его. Знал ли этот тип, что носит подделку? Братья Послесвета чтили кодекс убийцы, маловероятно, что они обманом заставили кого-то взять ненастоящий кинжал. Напротив - каждая грязно выполненная работа считалась позором всему братству, и испорченный клинок уничтожали без сожаления. Стали бы они рисковать, пуская в дело неопытного человека, тем более, не прошедшего пути посвящения? Значит, либо любовник царевны сам не ведал, что за кинжал носил, либо собирался пустить кинжал в дело, чтоб после подумали на хасисинов. Увы, разгадка померла вместе с ним.

  Когда стемнело, Многоликий выбрался из своего убежища, перед этим обрядившись в тряпки незнакомца. В темноте царевна не сразу разглядит подмену, а это даст ему несколько мгновений, чтоб обездвижить ее. Так и случилось. Охрана спала мертвецким сном, а Яфа бросилась на него, даже не удосужившись заглянуть под капюшон. Многоликий ловко надавил ей на шею, и девушка уставилась на него помутневшим взором. Мальчишка затащил ее в комнату, положил на постель. Внутри пахло цветочной водой и маслом для ароматических ламп, на столе стоял приготовленный кувшин с хмелем и пара кубков. Многоликий обернулся на Яфу: царевна лежала в постели, обмякшая, будто в полудреме. Ее завитые ресницы дрогнули лишь раз, когда она увидала кинжал в руке своего убийцы. Многоликий перерезал ей горло, стараясь держаться так, чтоб фонтан крови не брызнул ему в лицо. В другое время он бы многое отдал, лишь бы позабавиться с жертвой, но сегодня время не было ему союзником. Пока принцесса доходила, мальчишка бегло привел комнату в нужный ему вид: разбросал одежды, бросил у кровати один мужской сапог, разлил немного вина и наполнил один из кубков. Теперь все выглядело так, будто царевна и вправду провела ночь не одна.

  Убедившись, что беспорядок в покоях Яфы "говорит" то, что нужно, мальчишка покинул комнату. Охранники, как и прежде, похрапывали. Многоликий подумал, что они доживают последние часы своей жизни: рхельский царь, как положено, велит предать обоих пыткам, и после, когда они признаются в том, о чем знать не знают и сами начнут молить о смерти, их обезглавят. Унылая кончина для тех, кто ее заслуживает.

  Многоликий вернулся в потайную комнату и опять переоделся в одежду невольников из прислуги. Кинжал брать не стал - для него этот кусок заточенного железа, хоть и был подделкой, стал напоминанием о собственной небезопасной жизни. Может выйти так, что в это самое мгновение кто-то из братьев глядит на него. Невидимый и молчаливый убийца, готовый предать смерти всякого, кто нарушил священные обеты. Мальчишка невольно обернулся, чувствуя пристальный взгляд в затылок. Никого. Только мертвяк, от которого уже сочился едва уловимый гадкий запах.

  В той части дворца, где ютилась прислуга, раздавался разноголосый храп. Мальчишка улегся на одну из свободных лежанок: наморенные хлопотами рабы спали точно убитые. Но до самого рассвета он так и не сомкнул глаз. Встал только, когда подняли остальных. Не составило большого труда, чтобы затеряться с кем-то из одногодок, и очутиться во внутреннем дворе. Солнце еще только начинало выбираться из-за горизонта, а во дворце вовсю бурлила жизнь. А дальше стало и вовсе просто: здесь затаиться, тут нырнуть на телегу, что выезжает за ворота, груженая пустыми бочонками да мешками. Еще до рассвета Многоликий нашел себе пристанище с отбывающим караваном, притаившись среди ковров и мотков тканей. К тому времени, должно быть, уже обнаружили мертвую царевну, но в этой части рхельской столицы, ничто не нарушало привычный лад. Вереница телег покинула Баттар-Хор, и мальчишка спрыгнул с обоза, как только городские стены уменьшились вдвое. Можно было скоротать время и проехать дальше - дорога здесь была всего одна, и она проходила через те земли, в которых таремцы расположили один из своих торговых порталов. Но если пуститься погоня - Многоликий не сомневался, что так и станется - караванщика обыщут всего, даже в глотку ему заглянут, если потребуется. Мальчишка помнил главное наставление братьев Послесвета: тот, кто торопится, бежит навстречу вестникам смерти, а тот, кто умеет ждать, остается для них незамеченным.

  С того времени, как он вернулся в Тарем, минуло почти два десятка дней, но мальчишка постоянно возвращался мыслями к фальшивому кинжалу. Он не стал говорить о находке Катарине, зная, что ее расспросы не принесут ничего, кроме вреда. Госпоже придется не по нраву его поспешность. Многоликому не хотелось давать таремке еще один повод злиться. В конце концов, неизвестно в угоду какой забаве любовник Яфы таскал при себе поддельный клинок. Но сегодня, как никогда сильно, мысли мальчишки то и дело возвращались к тому кинжалу, словно высшая сила нарочно тыкала его носом.

  - Ты на себя не похож, - растревожил Многоликого голос Катарины. Они уже достаточно углубились в джунгли, и женщина выглядела раздраженной из-за назойливой мошкары.

  - Не нравится мне здесь, - скал угрюмо.

  - Терпи, - осадила она его, и хлестко шлепнула себя по щеке. На коже появился размазанный кровавый след и пара крылышек - все, что осталось от насекомого. Таремка прошептала ругательство и крикнула наемникам, чтоб поторапливались. - Я приехала сюда, чтоб выведать про потерянную принцессу, и мы останемся здесь, пока я не найду ответов.

  Про себя мальчишка подумал, что ему вовсе не по нутру сидеть в сырых джунглях в окружении пиратов, но виду не подал, только смиренно улыбнулся своей госпоже. Из всякого положения нужно извлекать выгоду - так гласила третья заповедь братьев Послесвета. Пока что Многоликий не знал, в чем была выгода этой поездки для него самого, но собирался найти ее в ближайшее время. Ему не было дела до интриг Катарины, он лишь послушно исполнял просьбы таремки, но чувствовал: здесь, на Та-Дорто, она не прикажет ему потрошить своих врагов. А, значит, предстояло отыскать занятие, чтоб не зачахнуть с тоски. Мальчишка почти с тоской вспоминал дни, проведенные в братстве, когда каждый рассвет приносил новые поручения и азарт от предстоящего убийства горячил кровь.

  Джунгли кончились раньше, чем он думал. Деревья вдруг расступились, выпуская своих пленников на широкое плато. Солнце позолотило здесь все, каждый камень и каждый клок земли, даже чахлая трава под ногами лошадей казалась отлитой из драгоценного металла, а листья на кучерявых папоротниках - филигранной работой мастеров-ювелиров. Многоликий никогда прежде не видел столько народа в одном месте. Даже в Тареме, в дни больших ярмарок не собиралось такое бесчисленное количество караванщиков со всего Эзершата. Смуглые иджальцы черненые солнцем эфратийцы, таремцы, все в дорогих халатах и расшитых кафтанах. Были здесь и дшиверские варвары - рослые, могучие мужчины, длинноволосые, разукрашенные руническими татуировками чуть не с головы до ног. Только дасирийцев не было: из-за поветрия, которое уже успели прозвать "хохотуньей", всякого дасирийца, если ему хватало ума покинуть пределы своего государства, убивали без жалости. До Тарема доползли слухи, будто хворь уже забрала жизнь одного из Верховных служителей Храма всех богов.

  - Не смотри этим варварам в глаза без надобности, тем более не заводи разговоров первым, - предупредила Катарина.

  - Почему?

  - У них принято, чтоб сильный был над слабым, а слабому надлежит держать глаза в пол, пока его об ином не попросят. Ты для них - ниже самого паршивого койота.

  Весь день разглядывать носки собственных сапог - что может быть скучнее? Но Многоликий справедливо рассудил, что так оно и верно будет безопаснее. Дшиверцы славились диким нравом и не почитали никаких законов, кроме заветов предков. А их сила и плодовитость делала варваров грозным противником всякому, кто выходил им поперек дороги. По всему Эзершату ходили дурные вести - варвары снова собирают великое войско в степях близь Дагарского моря. Дважды уж дшиверцы ходили войной в Серединные земли, и оба раза их силы разбивала армия дасирийской империи. В последний раз только благодаря великой мудрости Гирама удалось выпотрошить самое сердце степняков, и обратить в бегство жалкие их остатки. Теперь, когда дшиверцы вновь зашевелились, и стали досаждать набегами свободным кочевым народам, слухи о грядущей войне стали шириться, словно саранча. И многие из них пророчили скорую и печальную кончину Дасирийской империи. Катарина, стоило Многоликому завести о том разговор, хмурилась и велела не досаждать ей пустопорожними сплетнями. Но даже рабы на галере шептались о том, что Дасирия доживает свой век: если поветрие ее не изведет, так докончат дшиверцы. Случись так - Тарем останется один на один со всеми врагами, которые неприминут ухватить от лакомого пирога шмат побольше. Катарина всеми силами старалась показать свое безразличие, но страх сводил на нет все попытки казаться беззаботной. Мальчишка же дал себе обещание уносить ноги сразу, как только станет жарко. Даже если придется переступить через труп своей благодетельницы.

  Им пришлось спешиться, чтобы хоть немного продвигаться в плотной череде торговцев и покупателей. Огромная площадка казалась бескрайней, точно океан. Они двигались меж пестрой братии торговцев, но их становилось все больше, палатки все теснее жались друг к другу, а покупатели превратились в жирную многоголовую змею, что лениво ползла вперед. Наемники окружили Многоликого и Катарину так плотно, что их спины стали непроглядным заслоном. Мальчишке такая опека пришлась не по душе - этак недолго и железо получить под ребра, и не увидеть даже, с какого боку пробрался "даритель".

  Назойливый шум зудел в ушах Многоликого, точно муха. Но как ни старался мальчишка рассмотреть край базарной площади, он всегда натыкался на пики разноцветных шатров, головы и лица. Он начал подозревать, что все это время они ходят по кругу, как заговоренные, пока Катарина не указала в сторону раскидистого дерева, такого огромного, что в тени его кроны мог схорониться десяток лошадей.

  - Это - Мокрый приют, - пояснила она прежде, чем Многоликий успел задать вопрос. - Нам придется пожить там.

  - Там? - Мальчишка почесал затылок, прикидывая в уме, что хотела сказать таремка.

  - А тебя удивляет, что на дереве могут жить не только птицы?

  Она осторожно коснулась его ладони. Ее пальцы были горячими и сухими, и Многоликому показалось, что его взяла за руку сама старость. Он поспешно уставился себе под ноги.

  - Я слыхал про шайров и их живые леса, - сказал Многоликий перовое, что пришло на ум.

  - Тем более нечему дивиться. Та-Дорто - вольный остров, земля, свободная для всякого, кто привез товары, и кто готов за них платить. Люди сюда приплывают не ради того, чтоб на мягком поспать, да девку какую отыметь в кустах. Здесь нет ни одного сложенного из камня дома или стены.

  - Но ведь как-то же они плодятся, а я до сих пор ни разглядел ни одной женщины или ребенка.

  Катарина снисходительно улыбнулась, безмолвно говоря: и откуда ты только такой неразумный. Он не питал к ней никакой привязанности, но когда она становилась такой, как теперь - мальчишке до смерти хотелось посмотреть, как она станет улыбаться с его кинжалом у горла.

  - Никто не знает, в какой стороне их дом, - сказала она голосом заправского заговорщика. - Может, нет его вовсе: на кораблях рождаются, на кораблях же и к Велашу уходят, когда наступает пора. Только в тот день, когда их нерест найдут - все, у кого есть хоть какое-то корыто с веслами, поплывут к тому месту, чтобы поквитаться за все. Вот и понимай теперь, почему стерегут свое пристанище, как зеницу ока. А здесь - вольная земля, - Катарина кивнула в сторону дерева-великана, - место, где можно выпить местного хмеля.

  - А правду говорят, будто он такой крепкий, что может брюхо насквозь прожечь?

  - Конечно, нет.

  Пока они протискивались сквозь толпу, Многоликий пытался угадать, где между ветками может быть хоть что-то похожее на скамьи и лавки. Только когда до ствола оставалось каких-нибудь полсотни шагов, он начал замечать детали: покатые, почти незаметные ступени, вырубленные в толстой коре, хитросплетенные веревки, натянутые между ветками, образовывали что-то похожее на корзину. Несущие канаты приводились в действие механизмом, которого мальчишка так и не смог рассмотреть в густой листве. По ступенькам они с Катариной добрались до сетки, и, стоило им очутиться в ней, таремка дернула за один из канатов. Их потянуло вверх, точно рыбу в неводе. Они миновали несколько шаров веток, прежде чем сетка остановилась, отползла в сторону, и плавно опустилась на круглый спил. Очутившись на нем, Многоликий, наконец, увидел то, что раньше было скрыто от его глаз. Ветви расходились в стороны, образуя ложе, поверх которого, будто в ладони огромного ребенка, лежал настил, сооруженный из перевязанных между собой досок. Первыми на него ступили наемники - даже эти видевшие виды увальни осторожничали, каждым шагом будто щупая причудливый пол. Пользуясь короткой заминкой, Многоликий осмотрелся. Площадка в чаше дерева, по размеру была как раз вровень с обычным захудалым трактиром. Здесь не было столов и стульев, а люди сидели прямо на разбросанных кругом бамбуковых коврах. Две ладные девки разносили кувшины с пойлом, у дальнего края расположился "трактирщик", за спиной которого виднелась череда бочек и глинных бутылок.

  Многоликий чувствовал, как подрагивает странная питейная, раскачивается, напоминая о шторме и постоянной качке, о которой все еще помнили его ноги. Но Катарина уже шла вперед, прямо на сухого "трактирщика", и мальчишка покорно следовал за ней.

  - Какими солеными ветрами занесло в наши края такую пригожую госпожу? - Мужик широко улыбнулся.

  У него, как и у всех остальных та-хирцев, были близко посаженные синие глаза, крупные ладони и светлые волосы с притаившейся в них синевой. Говорили, что когда славный та-хирец отходит к Велашу, его человеческое тело превращается в акулу, а те, кто забывал об отваге, становились вечнозелеными водорослями, годными только на корм самой мелкой рыбе. И лишь немногие удосуживались чести жить в покоях Одноглазого весь бессмертный век.

  - Хватить щебетать, добрый господин, - ответила Катарина, так умело играя голосом, что и не понять было - подшучивает она или ерничает.

  Торговец рассмеялся, бахнул себя по пузу тряпицей, которой перетирал кружки, и заложил пальцы рук за пояс, будто предлагал Катарине продолжить самой. Что она и сделала.

  - Я разыскиваю Шепелявого, - сказала таремка.

  - Не знаю такого, - пожал плечами "трактирщик" и тут же осекся, поздно сообразив, что выдал себя поспешным ответом.

  Теперь пришел черед улыбаться Катарине.

  - Я знаю, что он где-то здесь. - Таремка достала из кошеля, пристегнутого к поясу, пару золотых, и сунула их в отвислый карман на переднике та-хирца. - Принеси нам чего-нибудь легкого выпить, а Шепелявому скажи, что его ищет Катарина из Первых. И у нее к нему дело.

  Бамбуковая подстилка оказалась на редкость неудобной, и мальчишка ерзал на ней так и эдак, пытаясь найти удобное положение. Тщетно - как бы он не сел, его ноги тут же затекали, а задницу будто перебирали палками для битья. Катарине тоже не сиделось на месте: таремка осматривалась, вертела головой, словно мелкая обезьяна, которых на острове было великое множество.

  - Если он не покажется... - Катарина не закончила. Ее пальцы нетерпеливо теребили рукав.

  Многоликий вдруг понял, что так и не знает, чего ради госпожа потащилась на пиратские острова. Все плаванье она провела за чтением каких-то книг и свитков. Любопытный от природы мальчика как мог, окольными расспросами, пытался разузнать ее планы, но каждый раз Катарина сводила их к одному: его дело присматривать за спиной своей госпожи, а остальное - ее тревоги. Многоликий надеялся, что часть вопросов найдут ответы на острове, но загадок становилось все больше. Кто такой Шепелявый и отчего встреча с ним так всполошила госпожу?

  Прислужница поставила перед ними коротконогий тростниковый стол, а после вернулась с кружками и кувшином хмеля. Мальчишка тут же сунул нос, принюхиваясь. От крепкого запаха голова пошла кругом, а под веками сделалось горячо, будто в рожу сунули факел.

  - Не стану это пить, - фыркнул он, отстраняясь. Потом и вовсе высунул тростниковую подстилку и уселся прямо на пол. Хоть ненамного, но стало удобнее.

  Катарина улыбнулась - очевидно, что его возня доставляла таремке удовольствие. Немного посомневавшись, она последовала примеру мальчишки.

  - Действительно, удобнее, - признала Катарина. - Налей мне этого пойла, зябко что-то, будто с северным ветром обнимаюсь.

  Многоликий исполнил приказ. Таремка сделала глоток, поперхнулась, но заставила себя проглотить. Ее лицо мигом сделалось красным, будто у горького пьяницы. Однако, стоило таремке немного отойти - и она одним махом опорожнила кружку.

  - Шепелявый - старинный друг Ластриков, - наконец, начала она. - И он наверняка должен знать, кто тот та-хирец, который купил Сиранну.

  - Зачем тебе эта протухлая история?

  - Не стоит быть небрежным к таким историям, - пожурила она. - На могильниках старых тайн есть много занятного. Иногда среди костей попадаются алмазы неслыханной величины. Если, конечно, как следует покопаться в потрохах.

  - Тебе ли, госпожа моя, заниматься таким недостойным делом?

  Она как-то настороженно посмотрела на него, но взгляд тот жил лишь мгновение.

  - Так уж вышло, что круг меня нет ни единой живой души, которой бы я доверяла больше, чем себе. И тебе, - прибавила она, но Многоликий видел и слышал ложь. Госпожа Замка на Пике никогда не станет доверять ему полностью, и за эту осторожность он готов был простить ей многое. Если уж и продаться, так человеку хоть сколько-то умному. - К тому же Фиранд бродит, будто гневливое привидение, а мне до свербячки надоело сюсюкать его. Пусть побудет один, подумает тем, что ему боги в голову вложили, а не меж полужопками.

  Однако, чтобы ты не говорила, подумал Многоликий, стоит ему свистнуть - и ты примчишься, как и положено вышколенной псине. Отказавшись от участи быть матерью и женой, таремка нашла себя в услужении брату. И даже сейчас, когда осознание зазря растраченной жизни уже проникает в нее, подобно ленивому яду, Катарина готова делать все, лишь бы угодить Фиранду. Потому что только так она чувствует себя живой. Такие женщины всегда напоминали Многоликому падающие звезды Артума - летит быстро, горит ярко, а стоит упасть - булыжник и есть. Пусть дорогой и ладный, но булыжник, нечета своим братьям на небесном своде.

  - Сиранна - хороший шанс навсегда избавиться от Шиалистана, - зашептала она, наклонившись к мальчишке так близко, что он почувствовал ее дыхание, крепкое, от та-хирского хмеля. - Если найду ее - в руках Фиранда будет настоящий наследник дасирийского трона.

  "И я докажу своему брату, что стою большего", - мысленно закончил за нее мальчишка.

  - Господин Замка на Пике не ценит своего счастья, госпожа моя, - утешил Многоликий, зная, что именно этих слов она ждет. - Он мудр, но и наимудрейшие заблуждаются. Ему следует больше заботиться о своей сестре и прислушиваться к ее разумным советам.

  - Он ослеплен злостью, - продолжила Катарина, стараясь говорить так, чтобы слова были слышны только одному мальчишке. - Перед тем, как мы покинули Тарем, я краем уха слышала, будто он собирается снарядить морской поход против та-хирцев.

  Многоликому стоило больших усилий, чтоб заставить свой рот не корчиться ухмылкой. Ловить та-хирцев в море все равно что пытаться поймать неводом ветер. Такая идея могла прийти в голову только безумному или дураку. А Первый лорд-магнат не относился ни к тем, ни к другим. Крепко его достала прожженная борода, подумал мальчишка, пристально следя за происходящим вокруг, и, в одночасье, стараясь не упускать из виду Катарину.

  - Я не стала его отговаривать. Пусть попробует потягаться, заодно и спесь сбросит. В конце концов, этих жабродышных давно пора попугать, а то стали забывать, что не во всякую воду стоит макать свой хвост. Не знаю, когда он возьмется задуманное исполнять, но теперь я больше прежнего не хочу, чтоб здесь стало известно, кто я.

  Многоликий кивнул, соглашаясь.

  - Госпожа, а где мы остановимся на ночлег? Сама же говорила, что стен каменных здесь не строят, а вокруг одни разбойники...

  - ... и один из них стережет меня, - закончила за него таремка. - Шатер поставим поблизости, а остальное купим у торговцев. Надобно же делать вид, что прибыли сюда не только расспрашивать, но и золото тратить.

  С приходом рассвета их потревожили. Многоликий спал у полога, как делал всегда, когда Катарина брала его в путешествия. Когда край тяжелой ткани шелохнулся, мальчишка мигом вскочил на ноги, пятясь в сторону, точно рак. Он был готов ударить в любой момент, но в брешь сунулась голова одного из наемников. В треноге догорали остатки поленьев, и света от них едва хватало, чтоб осветить лицо наемника. Но Многоликий ясно видел, его припухшие ото сна веки и рассеянность во взгляде. Хороши наемники, со злостью подумал мальчишка, и показался ему из тени.

  - Чего тебе? - спросил коротко, и зевнул в кулак.

  - К госпоже пришли, - сказал воин.

  Многоликому хотелось обрушить на голову наемника и незваного гостя все известные ему проклятия, но вместо этого он разбудил Катарину. Проснулась таремка нехотя: вечером она опорожнила несколько кубков местного кокосового рома - мальчишке начало казаться, что та-хирцы кладут эту дрянь в каждое кушанье - и провалилась в сон прямо на раскладном стуле. Теперь в шатре стоял спертый воздух, полный запаха перебродившего хмеля, а сама женщина с трудом могла разлепить глаза. Она схватилась за голову, и какое-то время мычала что-то бессвязное; потом потребовала вина и, жадно выпив поданный мальчишкой кубок с козьим молоком, спросила, какого перепуга ради ее подняли в такую рань. Услыхав про гостя, таремка сразу посерьезнела, завернулась в тканое одеяло, и вышла наружу. Многоликий последовал за ней.

  Прохлада только что рожденного утра одурманивала. Дурманящие запахи ночных цветов ударили в голову. Мальчишка почувствовал легкую тошноту, и песок под ногами будто ожил, заколыхался неспокойным морем. Катарина пошатнулась и, не подставь Многоликий вовремя плечо, упала бы, сокрушенная многоголосьем ароматов и похмельной немочью. Она была простоволоса и припухшие глаза казались по рыбьи выпученными.

  Встретили их трое всадников. Все та-хирцы: синеглазые, длинноволосые и одетые пестро, точно павлины, которых мальчишка видел в вольерах Замка на Пике. Лошади под ними были длинные и тонконогие, будто нарочно кормленные вдове меньше положенного.

  - Ты Катарина из Первых? - спросил один из всадников, с красной перевязью на лбу, расшитой золотой ниткой. Брошкой в форме краба к ней был пристегнут короткий плюмаж перьев.

  Таремка хмуро осмотрела их с ног до головы и ответила, что она та, кто им нужен. Всадник справа что-о шепнул говорившему, и мужчина кивнул головой, очевидносоглашаясь с его словами.

  - Шепелявый будет с тобой разговаривать. Только у нас указание есть - тебя привести одну. - Синий взгляд уткнулся в Многоликого.

  - Это мой личный и самый преданный охранник, - сказала Катарина. Голос таремки сделался жестким - идея отправится в пиратское логово одной, очевидно, пришлась ей не по душе. Мальчишка мог спорить на свой мизинец, что она даже пахнуть стала иначе, как испуганная кобылица, которой грозят хлыстом.

  - Знала же, куда плывешь, - хохотнул третий из пиратов. Одна его щека была изуродована несколькими шрамами, на второй ожег в форме подковы, словно на та-хирца наступил один из огненных жеребцов Эрбата. - Если так боишься за свое бабское сокровище, так сидела бы там, где муж и ребятня малая.

  Последние слова добавили Катарине морщин. Многоликий так и видел, как в не клокочет злость: она, сестра Первого лорда-магната, женщина, чьей руки добивались мужчины из высшей знати всех Серединных земель, самая утонченная леди Тарема - и вдруг такое сравнение?! Женщина вцепилась в края покрывала, несколько мгновений ее челюсть танцевала от напряжения, но таремка справилась с собой.

  - Мой охранник останется при мне, - повторила она еще жестче, чем прежде. - Если вас и вправду послал Шепелявый, то ему знать должно, что я никогда не стану чинить ему никакого зла. А если бы хотела - так не искала бы встречи с глазу на глаз. Тот человек никогда бы не стал отдавать такие нелепые приказы.

  Многоликий затаился, молча дожидаясь исхода словесного поединка. Он чувствовал бы себя увереннее, будь в ладони рукоять любимого кинжала, но мальчишка не стал рисковать и тянуться за ним. Лица всех троих не обещали ничего хорошего тому, кто хоть только попробует первым тронуть клинок. Но Многоликий не сомневался в своих силах - случись что, сумеет постоять за себя. Позади шатра густым частоколом разошлись джунгли. Если придется уносить ноги - станут годным пристанищем. Мальчишка надеялся, что дело решится миром, но все три пары морских глаз смотрели на них с Катариной слишком настороженно.

  - Собирайся, госпожа, - снова заговорил тот, что носил красную перевязь с перьями. - И щенка с собой бери, если так тебе угодно. Только уж не обессудь... - Он спешился и выудил из седельной сумки отрезы темной ткани. - Мы глаза вам завяжем, так велено. Если тебе не по душе такое условие - разойдемся каждый при своем.

  Слишком быстро пират, еще недавно говоривший с нескрываемым гонором и спесью, вдруг сделался любезным и покладистым. Многоликий нашел такой перемене одно объяснение - этот Шепелявый, кем бы он ни был, знал Катарину, и знал о ее статусе в Тареме, и разумно предупредил своих шавок, чтоб не гавкали на слона почем зря.

  - Дайте мне немного времени - не хорошо старых приятелей навещать в ночной рубашке, меня все крабы в округе на смех поднимут. - Катарина переняла миролюбивый тон разговора, и, поманим за собою Многоликого, направилась к шатру.

  Она никогда не стыдилась переодеваться перед ним. Наверное, как и многие женщин в ее летах, Катарина считала, что всякий, кто на десяток лет ее моложе, должен исходить слюной на один только вид ее голых сисек. Многоликого нисколько не волновала ни она, ни ее женские прелести, тем более, что грудь его госпожи неумолимо высыхала, как сочный плод, оставленный на солнцепеке.

  На этот раз Катарина собиралась торопливо, приговаривая, что у та-хирцев в голове ветер один, надоест ждать - развернуться и поминай, как звали. Никто им не указ.

  Та-хирцы посадили их на своих лошадей, выполнив угрозу и перевязав глаза. Мальчишке повязка мешала не больше, чем лошади хомут. В братстве бесчисленное количество раз их науськивали, как нужно двигаться в крошеной тьме: наставники хорошо дрессировали преемников, учили их слышать дорогу ушами, и чувствовать направление по запаху. Многоликий "слышал", что путь их зашел сперва в джунгли, потом под копытами лошадей захрустел влажный песок, затрещали пустые ракушки. Дальше снова были джунгли, но в этот раз просторные - лианы лишь изредка цепляли его своими длинными пальцами. Потом был длинный мост, который расшатывался из стороны в сторону, словно паутина на ветру. Мальчишка был даже благодарен, что его глаза связаны. Страх высоты - единственный предел, который он так и не смог переступить. Он-то и стал отметкой, после которой Многоликий понял - никогда ему не стать в братстве тем, кем он отчаянно желал быть. Носителем смерти, ревностным служителем одного только бога - Картиса, Мертворукого. Наставник говорил: настоящий хасисин ничего не боится, он очистился от страхов и пороков, он дарит смерть безмолвно и быстро, приходит и уходит никем не замеченным, точно само время. Многоликому же нравилось глядеть, как жертва исходит агонией. Он нарочно растягивал время до последнего вздоха, подолгу задерживаясь над жертвой, чтобы смотреть, как смерть гасит последние искры жизни. В такие моменты Многоликий видел в себе божественную волю, справедливость, которая вершилась с дозволения высших сил.

  Вспоминая последний разговор с наставником, Многоликий беззвучно фыркнул. Старик уверял, будто не случалось еще такого, чтоб хасисины покидали орден Послесвета, и жили после того долго и беззаботно. К своим словам он прибавил новую жертву, которой должна была стать сестра Первого лорда-магната, леди Катарину Ластрик. Уже тогда Многоликий чуял - больше в братство он не воротится.

  Ему казалось, что мост никогда не закончится, таким бесконечно долгим был переход. Когда лошади снова ступили на вязкую землю, всадники дали им плетей, и в волосах Многоликого зарезвился ветер. Скакали не долго. Скоро лошади перешли на шаг, перебирая ногами воду. Многоликий слышал шум прибоя, от морских брызг, во рту сделалось солоно. Наконец, им позволили спешиться и сняли повязки. Несколько мгновений перед глазами все плыло, алое зарево на горизонте перемешалось с зеленым морем, словно боги затеяли варить похлебку, и щедро замешивали пейзаж невидимой ложкой. Когда в глазах прояснилось, мальчишка увидел корабль. Причудливая чехарда черных прямых и косых парусов, сбила мальчишку с толку: он видел много суден в Тареме, который по праву считался столицей кораблестроения, но такого - никогда. Высокие борта изрешетили темные проемы, мальчишка не видел, но чуял, что из каждого за ним с Катариной наблюдают зоркие соглядатаи.

  - Я так и думала, - проворчала таремка себе под нос. - Где еще жить старой рыбине, как не в море.

  Услышали ли та-хирцы ее слова или нет - виду они не подали. Один из них поднялся на борт первым, а остальные остались стоять у трапа. Спустя немного времени, третий появился вновь и окрикнул их, предлагая подняться на корабль. Катарина снова зашипела, что не собака, чтоб ее подзывали, но сделала это так тихо, что даже Многоликий едва смог угадать слова.

  Палуба влажно поблескивала, но на досках явственно виднелись рыхлые впадины старости. Этот корабль вовсе не был какой-то диковинкой, как сперва показалось Многоликому, точнее сказать - диковинкой он стал только для него одного. Все здесь, кроме разве что, парусов, дышало старостью, каждая выщерблина хранила отпечатки битв. Интересно, скольким пограбленным толстосумам он сниться в ночных кошмарах, сколько людей просят богов наказать обидчика? Многоликий вдруг подумал, что очень охотно может представить себя у штурвала похожего мрачного красавца, вольным пиратом, которому не будет судей, кроме собственной совести. А с последней мальчишка распрощался еще до того, как родители продали его братьям Послесвета.

  Их уже ждали. В другом краю палубы, устроившись на стуле с высокой спинкой, сидел старик. Он выглядел таким старым, что, казалось, малейшего легкого бриза хватит, чтоб развеять его старые кости. Лицо та-хирца было гладко выбрито, но кожа на щеках обвисла и старый пират напоминал мальчишке таремских бойцовых тастифов. Однако, стоило Катарине подойти ближе, взгляд его будто ожил, вспыхнул любопытством старой кошки, которая уже не может поймать мышь, но продолжает с аппетитом на нее облизываться. Круг него не было охранников, только те трое та-хирцев, которые доставили их с Катариной на корабль. Вспомнив пустые "глазницы" в бортах, Многоликий понимал причину такой уверенности.

  - Катарина, ты сделалась похожей на своего отца, чтоб его харсты имели трижды на дню! - крякнул пират, и погрозил таремке костлявым пальцем. - Тот тоже быстро высох. Время вас не жалует, я погляжу.

  - Тебя тоже, - дерзко ответила она.

  Многоликий надеялся, таремка знает, что говорит и делает, иначе, прежде чем она чихнет, их обоих изрешетят

  - Остра на язык, как я погляжу. Ничего не меняется. - Он будто бы смягчился, его губы покривились, но под морщинами тяжело угадывалось - улыбка то или злая усмешка. - Между нами все дела давно закончены, счеты сведены. Я хоть и стар, но разум еще при мне. Если ты из-за Фиранда прискакала, так зря все.

  - Я не хуже твоего помню и про счеты, и про то, что пират пирату не станет указывать. Я приехала не мести ради, но, если наш разговор сложится, мы оба останемся в выгоде, Шепелявый.

  - Не зови меня так, несподручно мне при сыновьях-то.

  - Как скажешь, Саламан, - согласилась Катарина. - Славные у тебя сыновья.

  - А ты, я слыхал, решила у брата быть на привязи.

  - Откуда только знаешь все, - игриво пожурила она, и только Многоликий мог бы расслышать в ее голосе досаду. - У меня есть одна занятная расписка, хочу, чтоб ты поглядел.

  - Только то? - Старик поддался вперед, его плохо остриженные желтые ногти поскребли подлокотники.

  - Именно так, - продолжала улыбаться Катарина.

  Не спеша, видимо опасаясь, что ее движения могут быть неверно истолкованы, таремка выудила откуда-то из рукава пергамент. Многоликий узнал его - это был тот самый документ, который он лично выкрал у Фиранда. Неужели Катарина не вернула его брату? Должно быть, тот уже успел поднять по этому поводу переполох. Мальчишка мысленно покачал головой, скалясь с досады. Стоило осторожничать с воровством, чтобы все открылось так рано? И чем она только думала? Или, может, нарочно поступила именно так, в надежде показать брату, кто на самом деле хозяин Замка на Пике?

  Изувеченный шрамами та-хирец взял у Катарины письмо и передал отцу. Мальчишка очень удивился, когда старик развернул бумаги и занялся чтением. Ему казалось, что в таком-то возрасте глаза уже слепы, хоть бы как ярко они не горели. Однако же старик пират прочитал все и положил пергамент на колени. Какое-то время он молчал, снова и снова перебирал в памяти написанное.

  - И ты взаправду думаешь, что сыщешь с помощь этой писульки иголку в стогу сена? - спросил он уже серьезно.

  Катарина позволила себе сделать несколько шагов ему на встречу, на что та-хирцы отреагировали мгновенно: как по команде все трое выступили вперед, загораживая родителя спинами. Катарина недоуменно вскинула брови. Старик велел сыновьям идти к китовой матери, и подальше с его глаз. Те не скрывали недовольства таким решением, но убрались. Многоликий провел их взглядом, раздумывая на тем, не скинут ли их с Катариной в пропасть с того моста, на обратом пути.

  - Совсем из ума выжили, меня от женщины загораживать, - сетовал старый пират.

  - Должно быть, тебе бы стоило ими гордиться, Саламан - дети пекутся о твоей спокойной старости, и хотят, чтобы ты отошел к Одноглазому когда придет черед, а не впереди положенного времени.

  - Они пекутся только о том, кому достанется это старое плавучее бревно. Я пообещал Велашу, что когда он меня кликнет, приплыву под полными парусами. Вот они и переживают, как бы я не спалил корабль, когда подыхать буду.

  - И ты вправду отдашь корабль огню?

  -Я всегда слово свое держал, тем более то, которое Одноглазому давал. Сколько раз его воля меня от погибели спасала - пальцев не хватит, чтоб пересчитать. Мы, та-хирцы, сволочи, но если уж слово даем, так оно нас за глотку держит крепше двойного узла.

  Тут он снова прервался, перечел пергамент и вернул его Катарине.

  - Я помню, что в ту пору ничего без твоего согласия не делалось, - продолжила Катарина, пряча пергамент обратно.

  - Много ты знаешь, Катарина, - фыркнул он, и уголки его губ наполнились мутной слюной. - Если бы все по моей указке только решалось, я бы троих-то детей не настрогал, а уже давно бы в море был. Кроме меня хватает всяких советчиков. А ты знать должна не хуже остальных, что если кому в голову взбредет поохотиться на галеру в море, так ему ни флаг, ни герб не указ.

  Она только согласно кивнула. Многоликий, устав стоять, уселся в ее ногах, выбрав свою любимую позу, из которой удобнее всего схватиться на ноги, если будет в том нужда. Пока эти двое будут байки травить, можно пожалеть ноги, а заодно послушать, о каких секретах Катарина собирается расспрашивать та-хирца. Мальчишке дела не было до ее тайн, но послушать россказни старого пирата хотелось, тем более, иного занятия не нашлось.

  - Я стар уже, и многое из моей памяти ветра выдули, но человека, о котором в твоей писульке написано, хорошо помню. Может, ты подивишься тому, что я скажу, но у пиратов есть свои принципы. И первый из них - никогда не делать такого, от чего могут пострадать его братья. Одно дело грабить пришлого в море толстосума, и совсем иное - нападать на императорский флот.

  - Или галеру Первого лорда-магната, - очень вкрадчиво добавила Катарина, на что старик насупился, будто она ему оплеуху отвесила.

  - Полудурков везде хватает; некоторые на императорском золотом троне сидели, и никто не говорил, что все дасирийцы дуралеи. Та-хирцы меж собой расчетов и войн не ведут, Велаш - вот единственный судья всякому нашему поступку. Но и помогать таким тоже никто не станет, сами они в забаве, сами и горести. Если Фиранду вздумается охотой покуражиться, - Саламан выразительно посмотрел на Катарину, - пусть. Зуб за зуб. Но ежели станет других задирать, кто его бороды не трогал - пусть на себя пеняет.

  - Ты уж и про бороду знаешь! - Катарина деланно всплеснула руками, и позволила себе отпустить несколько шуток по поводу того, что еще у брата долго, а что коротко, и отчего он так бесится.

  Когда они со стариком всласть насмеялись, Катарина осторожно вернула его к тому, ради чего прибыла на Та-Дорто, не забыв прибавить к сказанному раньше, что такая услуга зачтется, и, при случае, она воротит ее равноценной. Многоликий знал, что она блефовала - всем заправлял Фиранд, и он ясно дал это понять, но Катарине, как всякой женщине, хотелось оставить последнее слово за собой. Впрочем, мальчишка так же верил и в то, что таремка слишком тщеславна и хитра, чтобы не вывернуть всякое дерьмо иным боком, с которого оно не смердит, а пахнет незабудками.

  - Так от меня-то тебе что надобно? - Та-хирец перестал улыбаться, и его облезлые брови дернули вверх, морщиня над собой дряблую кожу.

  - Жив он, тот пират, о котором в письме речь идет?

  - Жив. Гадостный человек, смердит жадностью за версту. Про таких у нас говорят, что оно в воде не тонет само, а Велашу, видать, недосуг вонью себе досаждать, вот и не торопится за его потрохами.

  - Мне бы с ним парой слов обмолвиться. Знаю, что без твоего, Саламан, слова, мне здесь ни одна собака не поможет, а, чего доброго, еще и жизни лишат, если много и разного буду спрашивать. Я тут перед тобой стою, какая есть, без всякого умысла за пазухой. Помоги - и я не останусь в долгу перед давнишним другом Ластриком.

  - Эко ты щебечешь, точно птица райская, - огрызнулся старик. - Больно твой папаша ласков был со мной, когда с ним последний раз виделись, а братец, небось, так и вовсе ни сном, ни духом не знает, отчего флот Ластриков та-хирцы меньше всех потрошат. А тут, вдруг, так сладко заливаешь, даже муторно. - Он покосился на Многоликого, будто проверял - что тот станет делать, если его госпожу зацепить неласковыми словами.

  Мальчишка нарочно зажмурился, подставляя лицо теплому утреннему ветру. Но даже с закрытыми глазами он видел обоих так ясно, будто исподтишка подглядывал за ними. Катарина начала переступать с ноги на ногу, ее ноги устали и теперь таремка изо всех сил храбрилась, делая вид, что топтаться ее подстегивает нетерпение, а никак не усталость.

  - Что взамен предложишь? - Саламан поднялся.

  Стоял он уверенно, даже не пользовался палкой, как это делали другие старики. Он сутулился и грудь его впала, будто кто нарочно вдавил ее, выпучив горбом на спине, но это не мешало та-хирцу идти резво. Он подошел к Катарине, ухватил ее за подбородок и заставил таремку смотреть на него. Многоликий дернулся, вскочил на ноги и уже собирался оглушить старика ребром ладони, но госпожа остановила его.

  - Фиранд затеял на вас охоту открыть, - быстро заговорила она. Пальцы старика держали ее за челюсть, и речь Катарины сделалась невнятной. Однако женщина и не выглядела обеспокоенной.

  На всякий случай Многоликий отошел всего на пару шагов, не спуская с нее глаз. Плох бы он был, не вступись за свою госпожу, подумал мальчишка, прикидывая, сколько у старика шансов спастись, случись им скрестить клинки. Хотя, что у него есть, этого сушеного осьминога? Гонор - плохая защита против кинжала.

  - Дай мне поговорить с Ларо, - продолжала увещать таремка. - Я привезла с собой гравюру Сиранны - этому человеку только надобно будет взглянуть на нее, и если девчонку он признает, тогда будет разговор. Если нет - ты и вовсе в выигрыше остаешься, потому что я, взамен, скажу Фиранду, где искать предателя-пирата. Брат получит свое и потешит гордость, а та-хирские головы останутся целыми. Справедливая цена за безделицу.

  - Ну, а если откажу? - тут же спросил пират. По его лицу трудно было угадать, пришлось ли ему по душе предложение Катарины, или старик не считал его равноценным.

  - Та-хирцы любят звон кратов, - честно призналась она. - Если ты не скажешь, скажут другие. Этот путь долгий и не безопасный, но я так или так, но получу свое. Ты же знаешь.

  - Я знаю вашу, ластриковскую, породу - собаки бешенные, если во что вцепились, с роду из пасти не вырвать. - Саламан отпустил ее, и Катарина демонстративно потерла покрасневшую кожу.

  Сколько же силы еще в этом старом пне, подумал Многоликий, когда увидел на лице Катарин проступившие следы пальцев, в том месте, где пират держал ее. Но таремка не жаловалась.

  - Ладно, будет тебе Ларо, - согласился старик после затяжной паузы. - Только ты нынче гостья у меня, так что мои сыновья притянут этого падальщика на "Черный ветер". Поговорите о чем нужно, и на том разойдетесь. Так-то мне спокойнее будет, что твой зверь ему кишки не выпустит.

  Многоликий даже ухом не повел на такие слова, но идея задержаться на корабле пришлась ему не по нутру. С одного боку ему нравился шум прибоя и чистый соленый воздух; здесь он по крайней мере не смердел сладковато-приторным кокосом. А с другой - мальчишка не чувствовал себя в безопасности. Но пират ясно дал понять, что это не предложение, а приказ, и Катарине остается либо подчиниться, либо убираться вон, и искать правды в другой стороне. Она выбрала второе.

  - Только покажи, куда зад примостить, а то мочи нет стоять на ногах, - насмешничала таремка. - И дай чем-то живот наполнить, иначе всему Эзершату растрезвоню, какой ты никудышный хозяин.

  - Ну, так я тебе язык отрежу - и всего делов, - совершенно серьезно отозвался он.

  Однако же вскорости, когда старый пират скрылся из виду, на палубу высыпали матросы. Они быстро разобрали навес, который подарил Многоликому и Катарине приятную прохладу - рассвет окреп, и солнце ползло вверх по небу, словно неповоротливая колесница, щедро обдавая жаром все вокруг. К тому часу, как полог был сложен, мальчишка порядочно вспотел, и с тоской глядел на манящую прохладу за бортом "Черного ветра". Их досыта покормили креветками и омарами, мидиями, морской капустой, такой соленой, что Многолики даже много времени спустя не мог унять жажду. За едой к ним снова присоединился Саламан, но в этот раз они с Катариной предавались старым воспоминаниям и обменивались шутками, смысл которых Многоликий так и не смог уловить. После их не самой теплой первой встречи, смотреть на такое лицемерие не хотелось, но мальчишка продолжал исполнять то, ради чего Катарина приволокла его чуть не на Край Эзершата - оберегать ее жизнь.

  Когда солнце стало клониться к закату, вернулись двое из сыновей Саламана. За ними следовал человек, который в полной степени мог бы походить на скомороха их бродячего балагана. Одет был пестро: присмотревшись, мальчишка увидел, что его штаны и кафтан сшиты из множества лоскутков самой разной ткани. Его шею перехватывал платок алого цвета, завязанный нескладным бантом. Под кафтаном, не прикрытая нижней рубашкой, виднелась густая рыжая поросль, в тон волосам и клиновидной острой бородке. Мужчина двигался уверенно, широко улыбался и, увидав Катарину, порывисто шагнул к ней. Многоликий выждал мгновение, но пират только припал к руке таремки, и растекся лестью ее неземной красоте.

  - Не сожри мою гостью, - прикрикнул на него Саламан, когда та-хирец обслюнявил всю ладонь Катарины. Таремка несколько раз пыталась высвободить руку, но пират всякий раз удерживал ее, чтобы обрушить новую порцию хвалебных речей.

  Многоликий впервые слышал столько разных слов, которые можно было бы сказать женщине. Приструненный капитаном "Черного ветра", та-хирец отошел, всем видом давая понять, что готов разрыдаться из-за расставания с ладонью женщины.

  - Это моя гостья... - представил таремку Саламан. - ... Катта, из славного Тарема. Большая охотница на всякие редкости и диковинки. Я сказал ей, что если есть среди та-хирцев человек, который знает секретов больше моего, так это Ларо.

  - О, Саламан, ты всегда умел расположить собеседника! - воскликнул пират. Говорил он на удивление складно, держался ровно, и даже в чертах его лица угадывалась порода. Глаза пирата были светло зелеными, будто выгорели на солнце, а кожа, в отличие от месных, лишь едва подернулась загаром.

  Для себя Многоликий решил, что Ларо, вернее всего, не всегда был пиратом, более того - родился в других краях. Что же получается: та-хирцы принимают к себе всякого, кто годен держать штурвал? Воображение услужливо показало мальчишке его самого, стоящего под вздутым парусом "Черного ветра", отдающего приказы верным матросам. Он так увлекся, что не сразу услышал начавшийся разговор. Ларо представился: он называл себя "морским змеем", и утверждал, что давным-давно бабка заколдовала его от всякого яда и хвори, на что Саламан пошутил, мол, теперь-то есть кого слать на пограбиловку Дасирийских кораблей. За время плаванья Многоликий лишь в одно ухо слышал, будто в Дасирии разошлось черное поветрие, от которого люди мрут, будто мухи. Здесь же, близь южного Края Эзершата, о чуме шутили, точно о поносе.

  Богам одним известно, сколько бы еще растекался словесами та-хирец, если бы Саламан не перебил его. Пират в ответ на грубость скорчил кривую рожу и посмотрел на Катарину, будто рассчитывал найти у нее поддержку.

  - Я прослышала про одну историю... - начала таремка, чуть наклоняясь к нему.

  - Я весь ваш, прекрасная госпожа, - закивал он так услужливо, будто знал, с кем разговаривает на самом деле.

  Многоликий никак не могу увязать злого и подлого пирата и этого галантного, слащавого прилипалу. И мальчишке сделалось досадно от того, что нюх, которому его научили в братстве, понемногу перестает подчиняться.

  - До меня дошла одна забавная история, которую, должно быть, уже давно так обмусолили, что теперь и не узнать, где правда, а где - ложь, - Катарина старалась говорить осторожно, старательно подбирая слова, будто боялась спугнуть собеседника слишком резким натиском. Старый пират опустился на скамью, которую матросы принесли, как только на палубе "Черного ветра" сделалось многолюдно. Саламан не скрывал своей настороженности, и здесь Многоликий был с ним заодно.

  А таремка, тем временем продолжала.

  - В той истории по морю шла галера. Самая большая, которая только могла быть в то время. На белом парусе той галеры, был вышит золотой кленовый лист, и везла она наиценнейшее сокровище - красавицу-принцессу.

  Ларо приподнял одну бровь, и потянулся за кружкой.

  - В тех разговорах, что я слыхивала, принцессу похитил отважный пират, такой красивый и статный, что о его красоте трубадуры поют. А недавно, мне посчастливилось встретить торговца стародавними редкостями, у которого я раздобыла пергамент. Я привезла переписанную его копию, потому что брать в долгие плаванья столь редкие вещи, было бы слишком неразумно...

  - Неразумно госпожа Катта, приплывать на Та-Дорто и сверкать здесь своей божественной красотой, - пожурил пират. - Вы ничуть не меньшее сокровище, чем какой-то старый пергамент.

  У Многоликого даже ладони засвербели, так захотелось засадить кинжал ему в глаз, по самую рукоять, да прокрутить для верности, чтоб башку продырявить с другого боку. Он не любил госпожу, но благосклонность Катарины принадлежа ему одному, и мальчишке пришелся не по душе легкий румянец на ее щеках, когда Ларо в очередной раз тронул губами тыльную сторону ее ладони. Если еще немного времени назад таремка старалась избавиться от назойливого флирта, то теперь, похоже, она его распробовала.

  - Я прошу вас, капитан, взглянуть вот на это. - Таремка протянула пирату пергамент.

  Тот быстро перечел его и вернул женщине. Даже бровью не повел.

  - Катта, я хожу под парусом с тех самых пор, как брат выкинул меня из родного дома в канаву, и пожелал на прощанье поскорее сдохнуть от какой-нибудь хвори. Нет такого моря, где бы я не покормился всласть. Неужто вы думаете, что я помню всякого, кому продавал рабов? Думаю, что каждый второй невольник в Эзершате так или иначе куплен у меня.

  - Но вы не можете не помнить ту галеру,- в голосе таремки появилась жесткость. - О том разбое говорили много лет. Судно принадлежало дасирийскому императору, и на его борту была принцесса Сиранна. А этот, - она помахала свитком перед самым носом пирата, - пергамент - свидетельство сделки с обозначенным торговцем. Сумма, указанная здесь, слишком велика за простую девчонку.

  - Я всегда знал, с какого боку подступиться к торговцу, чтоб он сделался мягким да щедрым, - пожал плечами Ларо, и тут же прибавил: - но даже если так - вам-то что от меня надобно?

  - Ее вы продали? Эту девушку? - Женщина сунула руку в сумку у пояса, достала из нее миниатюрный портрет, вставленный в дорогую раму, и сунула его под самый нос пирату.

  - Ага, - как-то слишком быстро признался он. И отхлебнул из кубка, поморщившись, будто вино в нем стало лошадиной мочой. - Сиранна, чтоб ей пусто было. Дня такого не было, чтоб эта девчонка не снилась мне в жутких кошмарах. Откуда у вас этот пергамент? Я готов выкупить истинный документ за всякую цену, только назовите: двести дмейров, пятьсот, тысячу? Сколько угодно, лишь бы меня больше никто не спрашивал про принцессу.

  Катарина улыбнулась, облегченно, будто услышала самую радостную весть. Таремка спрятала портрет обратно, и разом осушила свой кубок. Ее глаза поблескивали, словно шальные. Видя такое дело, Ларо, напротив, насупился.

  - Значит, принцесса жива и может быть где-то в Иджале... - произнесла таремка шепотом, будто совсем выжила из ума. - Милый Ларо, вы истинно подарили мне нынче радость.

  - Буду признателен, если вы отблагодарите меня продажей пергамента, - тут же нашелся он.

  - Увы, но никак не могу этого сделать, Ларо. Как я уже говорила, пергамента при себе у меня нет, а если бы и был, боюсь, даже у вас нет такой горы золота, чтоб выкупить его. Но я с радостью отдам вам это, - она швырнула пирату свиток, который тот скомкал под ее заливистый хохот. - Что ж, думаю, разговоры с вами мне больше неинтересны.

  - Отчего же... - Ларо погладил острый кончик рыжей бороды. - Не думаю, что вам так уж просто будет узнать, где искать Бара́гу. Придется перевернуть с ног на голову весь Иджал. Если Барагу не хочется, чтоб его нашли, он закопается в красных песках Иджальской пустыни, и даже самому большому счастливчику Эзершата придется положить жизнь, чтоб отыскать его там. К тому ж, Барагу, как и остальные, кто покупает у меня рабов, меняет имена, что молодая вдовушка мужиков. Вряд ли найдется много тех, кому он известен именно под этим. Может так статься, что только я один и есть.

  Как ни силилась Катарина выдержать неожиданный удар, ликование слишком быстро выветрилось с ее лица.

  - Зная этого прохвоста, не сомневаюсь, что так и есть, - подтвердил слова Ларо старый та-хирец.

  - Он придумывает, чтобы заставить меня продать пергамент.

  - Моя бесконечно уважаемая госпожа Катарина Ластрик, не должна хмуриться, - Ларо прищелкнул языком. - Потому что никакого пергамента у тебя, вернее всего, нет. Я слыхал, будто последним его владельцем стал дасирийский военачальник. Должно быть, тебя занимает вопрос, откуда я о том прознал? Так я тот пергамент и продал. - Торжество сейчас было ему вторым именем, а вот на Катарину стало жалко смотреть. Она скукожилась, словно выброшенная на солнцепек жаба. - Только дурак сейчас не продает всякую безделицу, утверждая, что она принадлежала Сиранне и непременно выведет на след принцессы. А я не дурак, госпожа. Только вот не знал, что дасириец с этой новостью в Тарем побежит, вместо того, чтоб самому разыскивать наследницу. Наверное, гузно тебе и твоему брату решил вылизать. - Ларо откровенно потешался над ней.

  - Ну хватит уж, - приструнил его Саламан. - Больно прыток стал в последнее время, мелешь всякую дрянь без разбора, будто собака брехливая.

  - Мне то что, пусть вон, светлейшие зады за место на золотом троне себе глотки грызут, а я торговец, я привык жить с того, что продаю.

  - А я-то думал, ты пират, - поддел его Саламан, но Ларо оставил слова старика без внимания.

  - Так вот, Катарина, - та-хирец перевел взгляд на женщину, - раз у тебя все равно нечего мне предложить, я готов сам назвать цену, и если ты готова ее заплатить, я скажу, где искать купца.

  Многоликий, если бы была его воля, исполосовал наглеца кинжалом так, чтоб на нем не осталось ни одного целого клочка кожи, а после положил в бадью с морской водой. Пусть бы тогда заливался. Но по лицу Катарины мальчишка видел, что таремка готова согласиться. Интересно, что потребует пират?

  - Мой брат, как я уже говорил, - начал Ларо, - вышвырнул меня на улицу и лишил дома. Наши родители погибли безвременно, и то, что отец завещал нам обоим, братец заграбастал себе. Убить меня у него духу не хватило, и когда я побирался по подворотням и воевал с крысами за объедки, я проклинал его ежедневно, и просил богов послать мне быструю смерть. Но я выжил, и начал просить богов дать мне сил отомстить. И вот, теперь я стал тем, кем стал - неплохой итог для уличного бродяжки. Но и брат мой не бедствует. В Тареме он на слуху, и наше имя - мое имя! - теперь имеет значительно больший вес, чем несколько десятков лет назад. И я вознамерился отобрать обратно все, что у меня отняли: имя, дом, положение и все золото. И сверх положенного. Ровно столько, чтоб возместить мне годы страданий. Думаю, за это время их набежало столько, что в самый раз будет выкинуть братца на улицу, а заодно и всех его ублюдков. Так вот, леди Катарина Ластрик, сестра Первого лорда-магната Тарема, я хочу, чтоб именем твоего светлейшего брата, справедливость свершилась. Пусть Тарем вернет мне мое, а я пальцем ткну, где купца разыскивать.

  - А не слишком ли ты много просишь? Я тебе титул и богатства, а ты мне - жалкого работорговца, у которого, вернее всего, память уж отшибло, кому он продал Сиранну.

  Многоликий посчитал ее гнев справедливым. Но все ж, в голосе госпожи не было твердости; мальчишка не сомневался - она просто тянет время, торгуется, хоть продавец заранее знает, что именно его товар-то и нужен.

  - У тебя нет выхода, - развел руками Ларо. - Считай это несправедливостью, жадностью - все равно. Я хочу получить все названное, не меньше и не больше.

  - Как я могу доверять тебе?

  - Могу дат слово пирата, ей-ей!

  - Стала бы я верить тому, для кого монета - самый верный друг. - Катарина разгладила складки юбки на коленях, всем видом показывая, что еще ничего не решила. Но с ответом не тянула. - Пусть будет сделка. Но имей ввиду, что и на самого неуловимого пирата у меня найдется управа. Из-под воды достану, если потребуется.

  - Я же знал, с кем садился в ши-пак играть, - согласно кивнул Ларо. - И ты даже не станешь спрашивать, кто мой брат, прежде чем скрепить договор по пиратским обычаям?

  - Зачем мне знать? Брат мой никогда не спрашивает имен тех, кого велит казнить.

  Раш

  Ночь была бесконечно долгой. Порой карманнику казалось, что стоит ему закрыть глаза - как в комнату тот час ворвется разъяренный Арэн, и переполовинит его одним ударом меча. А Рашу отчаянно хотелось жить. До самого рассвета он перебирал в голове все, что скажет Миэ, когда узнает правду, как станет вести себя северянка. И что, в конце-концов, решит дасириец. Когда Арэн покидал комнату, вид его не предвещал ничего хорошего. Интересно, он еще помнит о том, что рука поганого румийца спасла его от смерти по меньшей мере трижды.

  Раш оглядывался в сторону окна несколько раз, думая о побеге. Чем бы ни грозил дасириец, а ему не хватит ни сил, ни сноровки его поймать. Можно просто сигануть в окно, а потом, взяв ночь себе в спутницы, улизнуть из Рагойра. К тому времени, как расшевелиться солнце, он бы успел уйти достаточно далеко. Снега нынче нет, а около городка ходит столько караванов и путников, что даже самый опытный следопыт не возьмется искать беглеца. И Раш понимал, что дасириец, вероятно, не слишком-то станет усердствовать, чтобы поймать того, кто замыливал ему зенки последние несколько лет. Плюнет и разотрет, на том все и кончится. Но карманнику хотелось знать, что Арэн приготовил для него. Быть может великодушное прощение?

  И к прочим его несчастьям, добавилась еще и Фархи. Зараза, появилась неожиданно и непредсказуемо, словно болотная гадюка. Больше четырех лет прошло с тех пор, как они виделись в последний раз, но Раш помнил каждое мгновение того бесконечно долгого семейного совета, хоть мало кто знал, что он стал ему свидетелем. Мать, отец, два старших брата, сестра. Еще дна сестра, самая младшая, спала в своей постели, не зная даже, что ей уже никогда не увидеть солнца. Семья единогласно решила, что девочку нужно умертвить. Вот так, запросто, без сентиментальности, без слез и заламывай рук. Мать сидела понурив голову, как всегда полностью послушная воле мужа. Рашу всегда казалось, что ее красота была столь же велика, как и добро в сердце, но мать тщательно скрывал себя настоящую ото всех. Только изредка, когда он был совсем маленьким, приходила к нему, гладила по волосам и повторяла, словно заклинание: никогда не снимай обруч, не забывай о нем ни на мгновение. Но он забывал, снимал, забывал то там, то здесь, а она всегда находила и приносила обратно: одевала его так, чтоб железное кольцо плотно держало уши, а сверху прикрывала волосами. Не стриги волосы, не снимай обруч.

  Раш невольно прошелся пятерней по своей обкромсанной "шевелюре". Теперь она не скрывала ни оттопыренных ушей, ни ожогов. Мать, наверное, пришла бы в ужас, увидь его таким.

  Румийцы, помешанные на желании вернуть себе прежний человеческий облик, днями и ночами колдовали над зельями, отварами, разбирали по косточкам тела своих мертвецов и изучали их строение с дотошностью голодного дятла, долбящего дерево в поисках червяка. Год за годом, послушные воле свой темной покровительницы, они изобретали новые средства, которые делали их кожу глаже, а кости - ровнее. Шараяна давала своим детям все, взамен на преданность и самоотверженную веру в нее. Те, кто некогда были шаймерцами, с годами стали ненавидеть своих собратьев, отреклись от прошлого, но не забыли обиды на богов и тех, кто славно жил на щедрых просторах Серединных земель. Каждый ребенок, который рождался на свет, с первым вздохом и глотком материнского молока узнавал слово "месть". Шли годы, десятилетия, столетия. Румийцы освоили каждый клок человеческого тела, каждый обломок кости, каждую волосину и край ногтя. Они выправили свои кости, вернули лицам прежнюю форму, а коже - гладкость. Но проклятие богов висело над ними, и напоминало о себе.

  Раш поднялся с постели, дважды померил шагами комнату, подошел к двери и прислушался. Фархи не просто так объявилась здесь. Она что-то ищет, очень удачно притворившись пилигримкой. Прекрасная маскировка, которой румийцы с успехом пользуются почти пять десятков лет. Карманник улыбнулся: он сам выдавал себя за другого, не боясь быть узнанным. Его родичи научились извлекать выгоду даже из слухов, и обернули их себе в пользу. Кто углядит в темноглазой красавице или статном мужчине кривого, уродливого и побитого коростой черного мага? Напротив, румийцы всячески подкармливали людские пересуды, используя для этого массу хитростей. Молва продолжала трезвонить о проклятых черных магах, а те, неузнанные никем, свободно колесили по просторам Эзершата.

  Раш отодвинулся от двери, когда расслышал скрип половиц под тяжелыми шагами. Он не сомневался, что вернулся Арэн. На какое-то мгновение Раш снова посмотрел в сторону окна: может, еще есть шанс?.. Но тут же передумал, стоило вспомнить о Фархи. Если Арэн выведет его, Раша, на чистую воду, и она о том прознает - сестра обязательно сделает все, чтоб те, кто могут выдать тайну ее народа, остались навеки безмолвными.

  Дверь отворилась, впуская внутрь дасирийца, а вместе с ним - крепкий запах хмеля. Но Арэн уверенно стоял на ногах, хоть взгляд его бесцельно блуждал по комнате. Увидев Раша, дасириец выпрямился, стал, широко расставив ноги и загородив собою путь до двери. Карманник подумал, что тот выбрал не самое удачное время показывать свое недоверие: кому как ни дасирийцу знать, что удержать его против силы - невозможно.

  - Я уж думал, что тебя и след простыл, - как-то неуверенно бросил Арэн. Его язык немного заплетался, но хмель не настолько сильно разобрал дасирийца, чтоб махнуть рукой на осторожность.

  - Ты же пригрозил расправой, - попытался пошутить Раш, на всякий случай отступая назад, поближе к окну, ставни которого предусмотрительно оставил открытыми.

  - С каких пор мои слова для тебя вес имеют? Ты же дураком меня считал. Меня, Миэ, Банру... всех, кому говорил, что вышел из пены морской. Вот потеха-то была, да? А скажи мне, у вас, румийцев, есть какой-то особый почет тем, кто облапошит побольше простаков, вроде нас?

  Карманник не стал отвечать. В Арэне говорила злость и разгоряченная хмелем кровь. Каждое слово он вывернет в ту сторону, с которой будет удобнее понимать. Раш отгородился молчанием. Если дасирийцу охота потешиться, он не станет давать ему повода. Хочет зашибить мерзкого румийца? Так пусть сам и ищет, как подступиться, даром что поводов обоз да телега.

  - Отчего ты не сбежал? - Дасириец сел на кровать. Она прогнулась под его весом и жалобно скрипнула.

  - А отчего ты мне горло сразу не перерезал, а? Я же поганый румиец, тварь, которую каждый порядочный человек в Эзершате должен непременно убить. Тебе бы зачлось перед богами.

  - Лучше не напоминай мне лишний раз, и не гневи зазря. Ашлон мне свидетель - я и так еле держусь.

  "Мог бы и не говорить " - мысленно ответил ему карманник.

  После они оба долго молчали. Раш догадывался, о чем думает дасириец: наверняка размышляет над его судьбой. Странно, что ему ночи не хватило, чтоб принять такое очевидное решение. Карманник знал Арэна и знал, что тот лучше разрешит себя удавить, чем предаст честь. Теперь же перед ним стоял выбор убить поганого обманщика-румийца или даровать ему жизнь, но вопреки своим принципам и клятвам. Раш не был уверен, что, будь он на месте дасирийца, не выбрал бы смерть для предателя.

  Когда в окне стало светло и "Лошадиная голова" наполнилась гулом голосов проснувшихся постояльцев, дасириец поднялся, размял затекшие ноги и кивнул в сторону двери:

  - Пойдем, хватит кота за яйца тянуть, - сказал Арэн, и карманник подумал, что едва ли не впервые слышит от дасирийца грубую брань.

  Арэн распахнул дверь, предлагая Рашу выйти первым, что карманник и сделал. Проходя мимо него, он слышал, как скрежещут его зубы, видел вздутые желваки. Потребовалось закрыть глаза на все страхи и собственную злость, лишь бы не поддаваться желанию унести ноги. Ночью, когда Раш размышлял над призрачным будущим, он ставил гораздо больше на свое спасение, чем поставил бы теперь. Что-то скажет Миэ? Хани... Карманнику не хотелось видеть ее, не хотелось заглянуть ей в глаза, когда откроется правда. Напоминанием, словно тревожный набат, звучали в памяти ее слова: "Не говори никому, что темное во мне взяло верх..." Ее полный доверия взгляд. Как она посмотрит на после, когда Арэн выложит правду? Времени гадать осталось ровно пара шагов до двери. Мимо проскочила девчушка прислужница, чуть не вывернув на дасирийца кувшин с водой. Она тут же взялась извиняться, на что получила пожелание поцеловать харстов зад. Карманник усмехнулся, постучал в дверь комнаты, которую заняли девушки, и подумал, что зря все-таки не сбежал.

  Послышалась возня, грохот перевернутого табурета, в дверном проеме показалась сонная Миэ. Она зевнула, осматривая обоих, точно не могла вспомнить, что за люди перед ней.

  - Чего вас принесло в такую-то рань? - недовольно проворчала она. - Дайте зад хоть отлежать на мягком, а то у меня уж там мозоль скоро будет, задеревенеет чего доброго - кому я такая нужна буду?

  - Я к тебе с румийцем - зад может обождать, - рявкнул Арэн, и втолкнул Раша в комнату.

  Удар был таким сильным, что карманник не устоял на ногах и, сделав несколько широких шагов, упал к ногам Миэ. Таремка попятилась.

  - Ошалел ты что ли?! - прикрикнула она на дисирийца. - Надрался как скотина, зенки вон красные. Зашибешь же его, Рашу и так досталось, оставь парня в покое и скажи толком, про какого румийца ты бормочешь, а то я решу, что ты умом ослаб совсем.

  Раш поднялся на ноги, избегая смотреть на всех трех девушек в комнате. Услыхав про ремийца, северянка Бьёри пискнула и вцепилась Арэну в руку; карманнику показалось, что она то и дело осеняет себя охранными знаками.

  - Этот вот румиец и есть, - сказал Арэн.

  Карманник слышал, как дасириец сплюнул. Его зазноба снова пискнула, пробуждая в Раше гадливость. И что только Арэн в ней нашел? Ладно бы красавица, а так мало что здоровая, точно лошадь молодая, так еще и постоянно то ноет, то слезами пол мочит.

  - Я Раша только вижу,- непонимающе произнесла таремка.

  - Так о нем и речь идет, - подтвердил Арэн.

  Раш видел, как рука дасирийца дернулась в его сторону, но в этот раз карманник не дал себя поймать. Отклонился в сторону, обошел раскрытый сундук с женской поклажей, и остановился в углукомнаты. Если Арэну есть охота почесать кулаки, так пусть попробует его достать сперва. Из угла выходов мало, да только и подойти к тому, кто там оборонятся, задача не из легких. А насколько Раш помнил все уловки дасирийца, победа тому достанется нелегко. Но это если ни Миэ, ни Хани не встанут на его сторону. И если в таремке Раш сомневался - угадать наперед, что сделает Миэ всегда было занятием бесполезным - то северянку сразу записал дасирийцу в помощники. С одного боку - она северянка, ненависть к румийцам в ее крови течет, этого не переделать, а с другого - она не простит обмана. У нее больше, чем у остальных есть право ненавидеть его и желать смерти. Раш бы, поменяйся они местами, удовлетворил свою злость только кровью.

  Карманник коротко осмотрелся, пользуясь замешательством остальных. Миэ молчит и сосредоточено обкусывает ногти, дасириец хмур, как грозовое облако, его девчонка заливается слезами и дрожит, чуть стены ходуном не ходят, а Хани смотрит - молча, безжизненно, словно ослепла. Раш прогнал желание подойти к ней и сказать что-то, чтобы она поняла. Но что сказать - не знал. Да и не нужны северянке его речи, он помнил упрямство Хани так же хорошо, как ожоги на своем теле.

  - Ты бы голову-то остудил сперва, - угрюмо сказала Миэ дасирийцу, и посмотрела в сторону Раша. - А ты говори, отчего наш Арэн на тебя взъелся, а то его словам с таким-то перегаром - грош цена.

  - Слышала же сама, или тебе кровью где намалевать, что я - румиец? - огрызнулся карманник. - Или ты взаправду думала, что я из пены морской вышел?

  - Я думала, что ты языком чесать горазд, а если о чем говорить не хочешь, так на то твоя воля, не на допросе мы, чтоб под пытками признания вытаскивать. Д и не похож ты на румийца, - добавила она с сомнением, окидывая его с ног да головы придирчивым взглядом.

  - Мне бы тоже было занятно про то послушать, - влез Арэн, довольно грубо отцепив от себя Бьёри, и велев ей больше не лить слез. Северянка мигом успокоилась, но из-за спины дасирийца не вышла.

  - Врет он, - тихо сказала Хани. - Незнамо зачем, но врет. Черные маги все кривые и болезнями покоробленные, а он...

  "Даже в мою сторону не смотрит, будто боится, что на ее глазах сделаюсь чудищем ужасным", - подумал Раш. Он хотел, чтоб все закончилось скорее. Разговоры, взгляды, снова разговоры, снова взгляды.

  - Я - румиец, - повторил настойчиво. - Доказать никак не могу, так что придется верить на слово. - На последние его слова Арэн оскалился, словно натасканная собака, и даже поддался вперед, но Миэ остановила его, пригрозив применить чародейство, если станет распускать руки. Дасириец, нехотя, отступил.

  - А ты - говори, как есть, и чтоб в этот раз без вранья, а то испепелю, а прах подкину в отхожее место, чтоб тебе и в мертвом царстве гадко было.

  - А что говорить? Не ваша печаль, отчего да как, сказал, что румиец - так либо верьте, либо нет. Мне резона нет с таким шутки шутить, сама понимаешь. Шкура хороша, когда она цела, а тот, кто себя румийцем называет, не долго будет землю топтать.

  - А если я скажу, что принцесса заморская - всем, стало быть, мне в ноги падать и поклоны отбивать? - Миэ умела поддеть за живое, но теперь от ее слов карманнику сделалось смешно. Охочих разделить его веселье не нашлось. - Если ты бросил живот надрывать, так отвечай, о чем спрашиваю, - напомнила таремка.

  - Та девчонка, что с нами накануне еду делила за одним столом, - снова встрял Арэн. - Я их разговор случайно услыхал. Сестра она ему. И, видать, у этих... принято, чтоб брат с сестрой сношались, так я из разговора того понял.

  - И что? - Раш пожал плечами. - Я по Серединным землям уже лет пять брожу, всякого насмотрелся. Если охота есть - так отчего бы и нет? У моего народа так принято, а еще от таких связей детей рожают, чтоб потомство вывести хорошее. Если Шараяна близким родичам дает ладное лицо и тело, значит нужно, чтоб они спарились, и родили детей.

  - От такого богомерзкие уроды рождаются! - взвизгнула Бьёри. То ли негодование придавало ей храбрости, то ли она только теперь почуяла защиту дасирийца. - Это против воли богов, такое дитя будет сразу с темной отметиной, и его надобно умертвить, пока Шараяна через него не стала свои злодейства творить.

  - Так мы все шараяновы дети и есть, - бросил Раш, - делаем так, как она велит, с того и живем. И если вам, от первых шаймеров рожденных, ласка всех богов досталась, и только одна темная Шараяна им наперекор, так у моего народа наоборот все. И мы стали такими, потому что до почечных колик каждый день мечтали о том, как воротимся в родные земли, сильными и такими же, как вы.

  Раш никогда прежде не чувствовал в себе такой тяги отстаивать свой народ. Должно быть, всему виной стали воспоминания о матери - красавице-румийке, которая была рождена только для того, чтоб год за годом рожать детей, "материал", который лелеяли и берегли, словно зеницу ока. Его и Фархи с детства клали в одну постель. Когда ему исполнилось десять, сестра впервые рассказал о том, что следует делать с отростком между ног и почему он становится большим, как только она голая пройдется по комнате, или потрется об него грудью. Раш никогда не видел в том предосудительного. Он вырос с мыслями о том, что всякий мужчина и всякая женщина, если Шараяна дала им здоровое тело, должны ложиться в постель и заводить детей. Только после побега, когда добрался до Серединных земель, Раш понял, что все остальные жители Эхзершата, видят в том грех. Он потихоньку посмотрел на Хани, вспоминая, что и она тоже рождена от крови брата и сестры. И вдруг подумал, что у них с северянкой общего столько, что впору брататься.

  - Расскажи толком, - прикрикнула на него Миэ. - А то морочишь голову, как шлюха мужику, чтоб тот раскошелился.

  Раш рассказал. Про то, что румийы давно вернули себе человеческий облик, и про то, что покинул родные земли не по доброй воле, а спасая собственную жизнь. Не стал говорить, что его убить хотели только из-за того, что ушные хрящи были с дефектами. Тем, кто никогда не знал уродства, не понять одержимости румийцев довести свои тела до совершенства, сделать лица красивыми, кости крепкими, кожу гладкой, точно шелк. Тех, кто не мог дать хорошее потомство, ждала незавидная участь... Раш отмахнулся от воспоминаний: как так вышло, что он одновременно ненавидит и жалеет свой народ?

  - Если Фархи узнает, что я попался - она захочет вас убить, - закончил Раш. - По крайней мере, попытается. Может не всех, но парочку сразу уложит. А за остальными пойдет следом, и прибьет до того, как вы кому-то растрезвоните о нас.

  - Арэн ее живо разделает! - бахвалилась северянка, и на короткое мгновение на лице дасирийца появилось выражение страдания.

  Раш подумал, что еще немного - и Арэн взвоет от своего решения взять северянку в жены. Может, он потому и тянул время, не получив с ней брачных благословений в Северных землях.

  -Боюсь, Фархи не выйдет биться один на одни. - Раш почесал подбородок. Ожоги зажили на удивление быстро, но продолжали зудеть, будто только теперь затягивались. - Она не станет так рисковать.

  - Что же получается - всех румийцев с детства учат убивать? - Миэ все еще выглядела растерянной, и эмоции на лице сменяли одна другую так быстро, словно в ней разом боролись все человеческие чувства.

  - Не всех, только тех, кто имеет к этому талант. - Раш не хотел рассказывать о румийцах. Отчасти из-за того, что не хватило бы и десятка дней, чтобы выслушать все откровения, отчасти - он не мог избавиться от чувства предательства, которое совершил бы, раскрой все карты. Он ненавидел своих родных, ненавидел порядки неприступного Румоса, но кровь его вышла оттуда, и она велела помалкивать.

  - Ты расскажешь нам все, - словно прочитав его мысли, приказал дасириец.

  - Нет, - отрезал карманник. Время юлить вышло, надоело представление, в котором ему отвели роль главного злодея. - Я и так много растрепал. Хочешь разведывать про румийцев? Так нанимай какое-нибудь плавучее корыто и бери остров штурмом - собственными глазами увидишь, что и как. Я тебе не помощник.

  - А ты не в том положении, чтоб условия ставить, - напомнила Миэ. - Лучше бы тебе сделать, как Арэн говорить, а иначе я найду способ тебя разговорить. Другой способ, для которого и язык-то не нужен.

  Раш знал, что она блефует. Таремка показала себя ладной чародейкой, но над разумом ее магия была не властна. У них оставался один способ заставить его говорить - силой. Арэн умел быть безжалостным, и Раш не сомневался, что если дасирийца еще немного позлить, он обязательно выполнит все свои угрозы.

  - Его нужно вязать и оставить без еды и питья, - предложила Бьёри. - За дня три он ослабнет, а после фергайра, - она кивнула на Хани, - опоит его отваром. Я видела, как Мудрая Яркии делала их из трав и кореньев. Выпьешь такой - и расскажешь все, даже о чем позабыл давно.

  Фергайра? Раш посмотрел на девчонку, но так уставилась в пол, будто ее вовсе не интересовало происходящее вокруг. Северянка хорошо придумала, только не учла она одного - Хани была фергайрой только на словах. И вряд ли ее обучили всем премудростям. Раш видел - и не раз - как она собирала какие-то коренья, сухие ягоды, что остались еще с минувшей осени. Она варила лечебные зелья, но не была и вполовину так искусна в этом ремесле, как иджальский жрец. Но карманник мог биться об заклад, что девчонка не умела варить зелья, о которых пищала Бьёри. Сам не знал почему, но отчего-то не сомневался, что прав.

  - Думаю, если Раш откажется говорить доброй волей, стоит попробовать этот способ, - согласилась таремка. - Хани, что скажешь?

  "Еще вчера из одного кувшина вино разливали, а сегодня они совещаются, как лучше с меня шкуру снять" - подумал карманник, прикидывая, хватит ли ему сил отстаивать свою жизнь кинжалом, если до этого дойдет: убить Арэна, Миэ... брюхатую северянку... Хани...

  - Будет вам зелье, - негромко отозвалась Хани. Она сделалась бледнее обычного, только глаза блестели лихорадочным фиалковым огнем. - А ждать, пока сам скажет - так напрасно это. После такого вранья, я ни одному слову этого ... - Запнулась. Раш видел, как она часто заморгала глазами, удерживая слезы. - Не поверю я ничему, что он скажет. Бьёри верно говорит. Пусть полежит немного, ослабнет, а я зелье сварю к тому часу. Ему надобно выстоять один полный день, чтоб и луна его тронула, и солнце, а иначе толка не будет. А к тому времени румиец, - Хани нашла в себе силы произнести это слово, и лицо ее немного просветлело, будто она избавилась от тяжкого бремени, - ослабнет, и варево его сразу разберет. Меня фергайры научили, еще когда я у них в обучении ходила, прошлым летом. Вот уж не думала, что оно сгодится.

  Раш озлобился. Значит, вот как. Он спасал ее от смерти не раз, и не два, а девчонка запросто отвернулась от него. Что ж, Хани - северянка, и точно так же, как его кровь велит не рассказывать о Румосе, ее кровь велит ненавидеть всякого румийца.

  - И без лишней крови, - Миэ разогрела ладони, как делала всегда, когда готовилась чародейничать.

  Раш не стал дожидаться, пока она сотворит заклинание. Дорогу перегораживал Арэн, но дасириец стоял на расстоянии нескольких шагов, и просвет между ним и дверью хоть и казался узким, вполне годился для побега. Карманник поймал себя на мысли, что Арэн будто нарочно встал именно так, оставляя путь ему, Рашу, и в карманнике зажглась слабая надежда. Может, они просто попугать решили? Разговоры разговорами, но никто не станет удерживать его против воли. Не могли же все они позабыть былую дружбу?

  Он рванулся вперед, стараясь пройти максимально далеко от дасирийца. Голову Арэна еще держал хмель - даже трезвому дасирийцу недостало бы ловкости, поймать его, а уж хмельному и подавно не угнаться.

  Два широких прыжка вперед, после - локтем в щеку дасирийца, это должно сбить его с толку. Раш слышал, как завизжала северянка, краем глаза заметил завертевшегося волчком Арэна. Удар вышел сильнее, чем хотелось карманнику - на губах дасирийца появилась кровь, он упал на одно колено, тем самым освободив заветный проход. Раш метнулся вперед, без труда перепрыгнул через табурет, который отчего-то стоял посреди комнаты. За спиной, к крикам северянки, присоединились тягучие слова заклинания, которое творила таремка.

  Еще немного. Раш чувствовал, как внутри все будто заливает пламень. Сделалось жарко, предметы, мелькавшие перед глазами, подернулись красным туманом. До двери осталось несколько шагов.

  Громыхнуло сразу будто бы отовсюду. Раш попытался уйти в сторону до того, как почувствовал резкую боль в затылке, словно кто проткнул пикой. Он непроизвольно ухватился за горло, почти уверенный, что нащупает наконечник. Но прежде, чем пальцы прикоснулись к изуродованной ожогами коже, карманник свалился с ног и потерял сознание.

  Очнулся он не сразу. Сначала, нехотя, будто ленивая кошка, прошла дремота. Раш моргнул, прогоняя тяжесть, что осела на веках. Когда предметы вокруг обрели четкие контуры, карманник увидел, что лежит на полу в их с Арэном комнате. Его руки и ноги крепко перевязали веревками, и всякая попытка выпутаться приносила боль. Раш не мог видеть, но чувствовал, как они впиваются в шрамы. Стиснув зубы, он снова и снова пробовал высвободить то руки, то ноги, но оставил попытки, когда почувствовал, что пальцы стали липкими от крови. И обозвал себя ослом, вспомнив, что сам же и учил Арэна завязывать крепкие узлы. Будет урок на будущее, с досадой пообещал он себе. Никогда не следует обучать других своим секретам, иначе ученики после с охотой применят их против учителя - старая мудрость, о которой Раш никогда не забывал, но потихоньку надеялся, что до этого не дойдет. Что ж, вот и еще один урок - не думать о людях лучше, чем они того заслуживают.

  Карманник лежал на боку, и перевернуться на спину не составило большого труда. В комнате он был один: через окно попадал неясный свет, а с первого этажа доносился гул пирующих постояльцев. Должно быть, день стремится к вечеру. Интересно, что делают те, кого он еще вчера считал друзьями. Пируют поимку румийца? Или, может, готовят план мести? Отчего-то больнее всего давались мысли о Хани. Он до последнего верил, что девчонка пристанет на его сторону. Сама же просила не выдавать ее и он, как последний осел, молчал. Молчал до последнего. Зазря видать: не смолчи он, лежала бы и она связанная рядышком. То-то была бы потеха!

  Кое-как собравшись с силами, Раш перекатился на живот и, помогая себе плечами и подбородком, извиваясь, как заправская змея, дополз до стены и сел, облокотившись об нее спиной. Организм уже настойчиво требовал справить малую нужду. Карманник и думать не хотел о том, что придется обмочиться в штаны, если Арэн вздумает и эту ночь провести в пьянстве.

  Раш старался не думать ни о чем постороннем, озирался по сторонам, в поисках хоть чего-то, что помогло бы избавиться от пут. Спустя какое-то время, пришло осознание: сидеть долго с руками за спиной он не сможет. Плечи затекли, поясница болела от постоянного давления. Он снова завалился на бок и закрыл глаза. Живот потребовал пищи протяжным ворчанием, в горле пересохло, но Раш твердо решил ни о чем не просить: может, варево северянки и развяжет ему язык, как она обещала, но пока он в сознании, им никогда не услышать ни единой просьбы о помощи. Лучше сдохнуть. Лишь бы только до того, как придется ссать в штаны.

  Наверное, он снова уснул, потому что проснулся от скрипа половиц. Кто-то крался. Раш попытался высмотреть лицо: время в сумерках, в комнате сделалось темно, но глаза не подвели его. Он видел человека, чьи черты скрывал капюшон. Судя по росту, то могла быть либо женщина, либо низкорослый мужчина. Карманник дернулся, попытался отползти в бок, но фигура оказалась около него прежде, чем он успел довести задуманное до конца. Рука в перчатке сунула ему в рот клок ткани. Решили прирезать по-тихому, решил карманник, и тут же удивился, когда его руки освободились от веревки.

  Человек не стал развязывать ему ног. Вместо этого бросил к ногам Раша нож, явно позаимствованный на кухне, и бросился к двери. Фархи? Раш выудил кляп сразу же, как остался один, перерезал веревку на ногах и вскочил, потирая занемевшие бока, и следы на запястьях от веревок.

  Он не медлил ни мгновения. Кинжалов не оказалось на положенных местах, ашарад тоже словно растворился: наверное, Арэн и вправду считал его великим черным чародеем, раз посчитал верным припрятать все оружие. Но отобрать кошель с золотом ему помешало благородство. Раш спрятал мошну за пазуху, в одну из петель сунул кухонный нож - на первое время сгодиться, все лучше, чем вовсе безоружным. Наверняка Фархи - а освободить его могла только она - будет поджидать его где-то на окраине за Рагойром, и сама позаботиться об оружии. Интересно, станет ли она потрошить хоть кого-то из обидчиков. Боль в запястья напомнила, что время жалости кончилось. И хоть Рашу не хотелось видеть мертвым кого-то из четверых, он знал - сестра вернется в город незамеченной, и одного за другим перережет всех, как уток по осени. С ним или без него, и согласия спрашивать не станет.

  Карманник высунулся в окно, рассматривая место под окнами. Задний двор гостиницы густо порос еще не успевшим зазеленеть кустарником. Падать на него будет неприятно. Пришлось задержаться еще ненадолго, чтобы связать остатки пут в одну веревку. Она была коротка, но все ж заметно снижала расстояние, с которого карманнику предстояло прыгнуть. Пришлось подвигать кровать и ставить ее на бок: один конец веревки Раш привязал к отверстию в спинке, второй бросил за окно. Уже когда карманник стоял на подоконнике, готовый спускаться, его кольнул немой укор. Может, стоит хоть как-то предупредить остальных? Внутренний голос тут же напомнил, что он и так сказал достаточно. А саднившие запястья стали подтверждением тому, что всякое промедление может стать последним.

  Голые ветки кустарников встретили его точно озлобленный еж. Благо купленные накануне обновки были сшиты из добротной кожи и не порвались. Раш отделался всего несколькими царапинами на лице. Он быстро осмотрелся: сумерки сгущались, небо из темно-синего стремительно чернело. Ночь обещала быть безлунной и скупой на звезды. Задний двор "Лошадиной головы" огораживал густой частокол высотою в человеческий рост - каждое бревно в нем предусмотрительно заточили, и изгородь напоминала оскаленный рот герга. Раш зашвырнул край веревки обратно в окно, и, пригнувшись, направился к частоколу. Мысленно поблагодарил хозяина, что тот не сильно отягощает себя прополкой сорняков: сейчас каждая ветка, каждый задеревеневший ствол стали Рашу союзниками. Чтобы перебраться через забор, пришлось взобраться на молодой дубок, который чуть не вдвое прогнулся под его весом.

  Прыжок - и карманник оказался с другой стороны. Оставалось самое главное - успеть понять, в какой стороне, украсть коня и уносить ноги. Раш притаился в тени дома, выжидая, пока мимо пройдет купец, окруженный группой наемников из Гильдии сопровождающих. Вход в ""Лошадиную голову" справа, шагах в двадцати, слева - амбары и склады, где купцы хранили свои товары. Там же можно было бы разжиться оружием, но Раш не стал рисковать. Если раздобыть лошадь, да прикрыть лицо, можно покинуть город незамеченным для Арэна и остальных. Мало ли что за всадник решил покинуть Рагойр в поздний час?

  Но время торопило, как безжалостный погонщик. Раш понимал, что чем больше он будет выжидать подходящего момента, тем стремительнее тают шансы на незаметный побег. Может в это самое мгновение Арэн решил озаботиться его здоровьем, или Хани сготовила свое варево. Вряд ли они станут всем трезвонить, что от них сбежал пленный румиец - так их самих запросто могут принять за предателей и приспешников темной богини. Вернее всего, кинутся искать своими силами. И, находясь в такой близости от места своего пленения, Раш запросто попадется им в руки и во второй раз.

  Карманник натянул капюшон плотнее на лицо, вышел из тени, и двинулся в сторону базарной площади. Старался петлять между редкими прохожими. В Рагойре торговля шла до самой поздней ночи, и площадь окружала вереница невольников, которые держали над головами зажженные факелы. Торговцев, конечно, было едва ли не втрое меньше от того числа, какое Раш помнил днем, но зато один и них продавал лошадей. Именно у этого Хани заприметила шестиногого жеребца сахсалаша. Раш мысленно стукнул себя по лбу: он купил вещи и припасы в дорогу, еще по приезду в Рагойр, но с покупкой лошади не спешил, все думал, что времени будет вдосталь. Как никак, а конь - покупка не из дешевых, и спешка здесь часто оборачивается смертью животины где-то на половине пути.

  Должно быть, торговец успел его пристроить, потому что жеребца среди прочих не оказалось. Карманник не стал рядиться, выбрал гнедого мерина дшиверской породы; у того же торговца купил всю сбрую, и ладное таремское седло. Купец, видя, что покупатель не собирается торговаться, продал коня мгновенно, тут же приказал рабу оседлать мерина и пожелал Рашу всяческих благ и улыбки Госпожи удачи.

  Оружейника среди прочих купцов не оказалось, потому Раш по-быстрому купил припасов в дорогу - по подсчетам, их в самый раз должно бы хватить до дасирийской границы. А уж там и Тарем недалеко, где торг не ведут разве что малые дети. Золота в кошеле хватит, чтоб не голодать, а потом придется жить с того, что удастся умыкнуть из чужих карманов.

  Никто не поднял переполоха, карманник покинул город тихо и без спешки, не привлекая стороннего внимания. Дал коню галопа только когда оказался за стенами Рагойра. Мерин, что застоялся в стойле, летел быстрее стрелы, его новенькие подковы молотили землю в унисон с ударами сердца самого Раша. Карманник не мог точно сказать, сколько он скакал наперегонки с ночью, но к тому времени, как животное выбилось из сил, он успел миновать негустой лес, перейти небольшую речушку и спуститься в поросшую первой зеленью, долину. Поедь он по тракту, путь сократился бы на треть, но Раш нарочно избегал дороги на которой его станут искать в первую очередь. Долина же, хоть и не давала никакого убежища, надежно пряталась в холмах. Раш случайно наткнулся на нее, когда решил пойти вверх по реке. Местность там была каменистая и непроходимая, но дшиверски жеребцы славились тем, что ходили по горам так же складно, как горные козлы.

  Привал Раш сделал только ближе к рассвету. Отпустив мерина лакомиться травой, набросился на еду. Перекусив, прилег у каменной насыпи. Сон неторопливо кружил над ним, дурманил. Раш подложил под голову острый камень - если сон возьмет верх, он проснется, едва голова коснется острого края.

  Но мера не пригодилась. Карманник спал чутко, время от времени открывая глаза и осматривая зеленые просторы вокруг. Странное дело - будто только недавно вместе с северянкой, пробирался через снежные заносы Северных земель, а вот уже и зелено вокруг. Раш невольно вспомнил ту ночь, что они провели вместе. После нее они еще несколько дней делили постель, дожидаясь приезда остальных, но близости больше не случалось. Тогда он дал себя одурачить, легковерно купившись на преданный взгляд. Казалось, Хани никогда больше не станет перечить, забудет хмуриться каждый раз, когда глядит на него. Они почти не разговаривали, проводя время в тишине, но Раш разрешил себе забыться. Вспоминая тот день, когда северянка испепелила родную деревню, карманник снова и снова спрашивал себя: а выдал бы ее, если б заранее знал, как обернется дело? И не мог найти ответа. Он гадал целую ночь: предал, не предал, и, в конце концов, понял, что не может найти решение, которое приняли бы и сердце, и голодная злость.

  Как только тело немного отдохнуло, Раш двинулся дальше. Долина скоро кончилась. Выход из нее перегородила каменная гряда. Издали она казалась немногим выше той, через которую пришлось перебраться, чтоб попасть в долину, но вблизи крутой склон выглядел негостеприимным.

  Карманник несколько раз пускал коня вперед, но каждый раз мерин пятился, напуганный камнями, которые то и дело летели им навстречу. Будто какой-то невидимый шутник нарочно швырял их в нежданных гостей. Потратив несколько часов времени, и поняв, что приступом гряду не взять, Раш повернул обратно. Что ли боги сами ставят ему палки в колеса, размышлял он, потихоньку проклиная все на свете. Небо стремительно заволокло тучами, где-то в серых потрохах облаков мелькали синие всполохи. Следом пришел первый гром, такой трескучий, что Рашу показалось, будто его голова лопнет, не выдержав грохота. Первые капли ударились об землю как раз, когда он собрался переходить холмы.

  Выбравшись на вершину, карманник остановил коня и ловко соскочил на землю. Внизу, с обратной стороны, его поджидал всадник. Точнее - всадница. И, хоть лицо фигуры пряталось в капюшон насквозь мокрого плаща, Раш знал, что не мог ошибиться. Разве приняла бы иного седока норовистая артумская кобыла, белая, как снег, с завернутыми за уши широкими рогами.

  - Чего тебе? - крикнул карманник, пожалев, что при нем нет оружия. Если северянка вздумает колдовать, он, по крайней мере, смог бы присмирить ее одним метким броском кинжала.

  - Тебя ищу, - ответила Хани, и высвободила лицо из капюшона. - Спускайся, нам в другую сторону надобно.

  - Думаешь, я тебе поверю? - Раш хохотнул, и новый раскат грома будто засмеялся вместе с ним.

  - Орал бы меньше - проку было бы больше, - проворчала северянка. - Я тебя увещать не стану, твое дело. Только мне теперь пути назад тоже нет. Так что либо вместе дальше идем, либо здесь разойдемся.

  Раш снова взобрался в седло и спустился вниз, стараясь держаться от девчонки подальше. Нутро грызла досада: если его выследила простая девчонка, которая, к тому ж, не знает ни одного клока земли за пределами Артума, что уж говорить о тех, кто в этих краях, как лиса в курятнике? Но ее слова пробудили у Раша интерес. Неужели Арэн догадался, что одной змеей дело не кончилось?

  - Я дала им сонного зелья пополам с дурманом, - сказала северянка. - Спасть будут до утра завтрашнего. Дурман ненадолго развеет печали, даже когда проснуться, не сразу вернутся в свой разум. Думаю, у нас в запасе день другой есть.

  Раш, озадаченный ее откровением, не спешил подступаться ближе. Мало ли что она рассказывает. Карманник видел таких артисток, которые за медяк устраивали представление со слезами и криками по погибшему малолетнему ребенку. Он осмотрелся: жидкая растительность вокруг вряд ли могла дать убежище всадникам, и это немного успокаивало. "Хоти она моей погибели, - гадал Раш, - могла бы пеплом развеять, как сделала с несчастными сельчанами".

  - Я не желала тебе зла, - ее голос сделался тихим, будто что-то мешало северянке говорить. Она вытерла с лица следы дождя, но щеки снова сделались мокрыми. - Когда таремка тебя уделала, Арэн связал и велел никому не заходить в его комнату, запер дверь на ключ. Я даже не видела, куда он его подевал. Я пошли к рум.. - Тут она запнулась, с шумом втянула воздух, и продолжила: - ... пошла к твоей сестре. Ты говорил, что вы одинаково с ней обучены. Она сперва долго смеялась, все говорила, что я - твоя ручная ... тийраша...

  - Тайраша, - поправил Раш, и скрипнул зубами. Тайрашами называли маленьких зверьков, которые румийская знать держала при себе в качестве домашних питомцев. Век тайраш был недолго - год или два - и потому среди румийцев прижилась поговорка: "Преданный, как первой тайраше".

  - Я просила ее помочь, - продолжила северянка. - Она согласилась.

  "Значит, я не ошибся, и освободила меня все-таки Фархи. Интересно, поступила бы она так по своему желанию, без пинков северянки?"

  - Потом твоя сестра пришла ко мне, и сказала, что высвободила тебя. Я подмешала сонного зелья в вино, и потом потихоньку сбежала. Вот.

  Девушка протянула Рашу сверток. Карманнику пришлось приблизиться, чтоб взять его. В отрезе какой-то грязной тряпки лежал ашарад. Карманник почувствовал, как радостно дернулось сердце, когда на гладкой стали отразилась вспышка молнии. Клинок полыхнул голубым, точно набирался злости от непогоды.

  - Тоже Фархи увела?

  Девушка отрицательно мотнула головой.

  - Когда сонное зелье начало их разбирать, я помогла им добраться до комнаты Миэ, одному за другим. Арэн еле ворочал языком, не мог сказать даже, где ключ, вот таремка и сказала, что одну ночь можно у нас переждать, а с тобой ничего не станется, разве что штаны замокреют. Арэна я последним вела, а меч твой дасириец все время при себе держал.

  - И что же - никто не стал дивиться, отчего ты одна при памяти осталась, и Арэн не заметил, как ты к мечу руки протянула? - Несмотря на то, что северянка отдала клинок, карманник по-прежнему ждал подвоха.

  - Говорю же - я зелье напополам с дурманов сварила, - нахмурилась Хани. Ее косы намокли, амулеты маслянисто переливались в каждой капле. - Они бы хохотали, даже если б я кому-то из них в глаз раскаленным прутом ткнула.

  - А когда в себя придут - что помнить будут?

  - Все, - пожала плечами она. - Оттого и сказала, что мне пути назад нет.

  - Как ты нашла меня? В этих краях, не зная пути, не пройти.

  Только теперь девушка будто бы растеряла уверенность, рассеянно погладила лошадь между рогами. Северянка выглядела растерянной, но вовсе не так, как человек, которого спросили о том, на что он не успел выдумать вранья. И это настораживало еще больше.

  - Мне было видение... В какой стороне тебя искать. Я видела, как ты скакал всю ночь, были дубы и река, и ты пошел вверх по ней. А потом я видела, как ты спускаешься в долину. Камень под голову клал, чтоб не уснуть слишком крепко.

  Раш поскреб затылок. Не услышь все собственными ушами, ни за что бы не поверил, что так бывает. Хотя, как-то же Хани сказала Арэну про то, что девка его забрюхатела. Карманник вспомнил странные образы, что поселились в его голове тогда, в Браёроне: когда Хани посмотрела на него, он будто бы поглядел на мир так, как видела его она. Северянка сказала, что виной тому были зелья фергайр. Но когда она пророчила Арэну, фергайры были у харста в гузне, и уж тем более их не могло быть рядом сейчас.

  - Ты выбрала не ту сторону, - Раш покачал головой, и, увидев ее недоуменный взгляд, пояснил: - С Арэном и Миэ безопаснее. Он скоро будет в Дасирии, с хорошими вестями. Если скажет, чтоб тебя не трогали, так тому и быть. - Раш не верил в то, что говорил, и видел, что не поверила Хани.

  - Ты пообещал, чужестранец, что никогда не выдашь моей тайны и того, что я натворила. И сдержал слово. Человека надобно судить по его поступкам, и если так глядеть, то я заслуживаю смерти больше твоего. И я хочу поехать с тобой.

  Она натянула капюшон обратно, опуская до самого носа. Ее руки дрожали.

  - Может, твои видения напророчат нам, каким путем выбираться? - Раш подъехал вплотную, стараясь заглянуть северянке в лицо. Девчонка сторонилась, и карманнику пришлось ухватить ее за подбородок. - Спасибо, что второй раз меня из отхожей ямы вытаскиваешь. Только я не знаю, ни что нам делать дальше, ни куда идти.

  - Я тоже не знаю. Ни у одного з нас нет дома, куда бы можно было воротиться. И пока мы на месте стоим, все так и останется. Дорога сама покажет, куда идти.

  Раш не мог не согласиться. После того, как она в точности пересказала весь его минувший день, сомнения развеялись. Даже если бы она и следила за ним - Раш не сомневался, что запросто разоблачил бы ее - в той равнине негде было спрятаться, чтоб высматривать его.

  - Поехали, kama'lleya, нужно найти место для костра, а то на нас обоих нитки сухой нет.

  - И куда дальше?

  - Возвращаться нельзя, и так много времени растерял. Пойдем выше, на запад. Я не самый ладный следопыт, но если ничего не позабыл, то вскорости будет лес, до самой Дасирийской границы. Там нас никто не найдет. А ты, если заплутаем, еще белок настреляешь.

  - Твоим мечом я, что ли, буду их косить, - потихоньку засмеялась она.

  Дорога в компании Хани пошла веселее. Северянка большую часть времени, как и прежде, молчала, но одно ее присутствие подбадривало Раша. Дождь вскорости закончился, тучи разошлись, и на сумеречное небо высыпали первые звезды. Раш не ошибся - впереди, словно серое марево, виднелась шапка деревьев, но карманник решил сделать привал у реки, в негустых зарослях терновника. Пока Хани готовила место для ночевки, Раш обошел вокруг лагеря, высматривая места, откуда, по его мнению, могла прийти беда. Шум реки надежно скрадывал их с девчонкой голоса, а лошади, уставшие за день, спокойно дремали. Северянка развела небольшой костерок, и рядом, на кустах, развесила их с Рашем плащи. Потом неуверенно потянулась к завязкам на куртке.

  Когда на ней не осталось ничего, кроме коротких нижних подштаников, девчонка накинула на плечи шкуру, которую сняла со своей жеребицы. Северянка мелко дрожала, но не жаловалась. Карманник быстро разделся следом, пристроил вещи так, чтоб огонь хоть немного высушил влагу, и забрался под одну шкуру с Хани. Она пахла зимой. За несколько дней пути Раш не видел ни единого островка снега, но девушка пахла Артумскими стужами, будто те поселились в ее косах.

  - Почему ты не сказал мне, что ... румиец? - Хани будто каждый раз через силу заставляла себя произносить это слово.

  - Чтобы ты и меня в пепел превратила? - Карманник не шутил. После того, что видел собственными глазами, только слабоумие подтолкнуло бы его признаться северянке о своем рождении. Он и сейчас сомневался, так ли она безобидна, какой хочет казаться. - У всякого есть право на секреты, о которых говорить не стоит.

  - Ты знал все мои секреты, и не выдал меня. Если бы Арэн узнал, думаю, лежать бы мне связанной с тобой рядом.

  - Арэн никогда не тронет женщину и ребенка, - отмахнулся Раш. - Ну, подумаешь, стал бы глядеть на тебя, будто на коросту, что тебе за беда с того? Он бывает туп, как баран, но принципов у него по самую глотку, наверное, и в отхожее место принципами ходит. Я - предатель, обманщик. Румиец. Да он как узнал о моем рождении, сразу позабыл обо всем хорошем. Не удивлюсь, если вздумает теперь искать, с какого боку я их облапошить хотел. А ты - другое дело. Харст его знает, что твориться с твоими отметинами, но...

  - Я убила их всех, - перебила северянка. Она прислонилась к его плечу, будто искала поддержки.

  Раш обнял ее, притянул к себе. Странно, но холода он не чувствовал, а вот Хани постоянно дрожала. Щеки и нос северянки будто выстудили все морозы Эзершата. Карманник чувствовал, как кров в нем будто греется на неторопливом огне, ожоги налились теплом. Он все еще не мог понять, что произошло в башне фергайр, но постоянно чувствовал пламень, который оставил на нем отметины. Будто вместе с девчонкой вынес в себе часть Ярости Севера.

  - Я боюсь, что так случиться снова, - продолжала Хани. Согревшись, она перестала трястись, и вывернулась так, чтобы взгляды их встретились. - Дай мне клятву, чужестранец. Если такое повториться - убей меня.

  Раш отчего-то не мог долго выдерживать ее прямой взгляд. И обещания дать не мог.

  - Мы придумаем что-то, - соврал он. - Есть Храм всех богов, туда приходят паломники со всего Эзершата, они молят богов послать им милость, и те слушают их, и, иногда, посылают просветление и знание. У нас столько золота, что хватит засыпать алтарь дарами по самую маковку.

  Он видел, что слова его проскользнули мимо северянки, точно пустой звук, и сейчас она повторит свою просьбу снова. Раш прервал ее попытку поцелуем. С тех пор, как они разделили постель, близости меж ними не было. Они вместе спали, иногда северянка прижималась к нему, устраиваясь под мышкой, точно ласковая кошка. Но каждый раз его что-то останавливало. Желание взять ее било через край, и после, когда девчонка засыпала, он вставал и долго бродил по комнате, чтоб успокоить похоть.

  От поцелуя мир в глазах карманника вспыхнул красным. Хани поддалась, прижалась к нему, обняла, точно вьюнок. Никогда он не чувствовал, чтобы женщина готова была отдаться вся, до последнего вздоха. Он имел стольких, скольких хотел. Наверное, и десятерым мужчинам не доводилось поиметь стольких баб. И все же с этой девчонкой выходило как-то иначе.

  Раш опрокинул ее на спину, одной рукой торопливо стащил с нее остатки одежды, второй придерживал за затылок. Хани выгнулась, помогая. Между ее ногами было горячо и влажно. Голова закружилась. Хотелось взять ее прямо сейчас, не медлить, чтоб не опустошиться раньше срока.

  "Лучше б взял ее в гостинице, - мелькала в голове карманника сиротливая мысль, - все лучше, чем на земле и грязном сеннике...".

  А северянка, будто нарочно, жалась все сильнее.

  Не было на ее теле такого места, где бы не побывали его пальцы и губы. Под конец Раш не мог точно сказать, то ли она горит от его ласк, то ли горит его собственная кожа. Сперва он пытался сдерживать ее крики поцелуями - еще не дело, чтоб на неожиданный шум сбрелось все дикое зверье в округе - но после позабыл об этом. Она выкрикивала его имя, цеплялась ногтями в плечи, и ее женское нутро торопилось ему навстречу. Но он ждал, распаляя Хани все сильнее. Раш не особенно старался быть нежным с большинством своих женщин. Но теперь что-то изменилось, что-то не давало попросту взять ее, несмотря на сводящее с ума желание. Хани еще не ложилась с мужчиной, и ему хотелось сделать так, чтоб этот раз северянке запомнился не болью и запахом сырой земли.

  Внутри нее было узко и жарко. Она потихоньку вскрикнула. Он замер всего на мгновение, потом надавил снова. Глубже, еще и еще. Крик сменился стоном. Хани дернулась, задрожала, обхватив его ногами. Раш притих, потянул северянку на себя, сел, опираясь на одну руку, а второй придерживая ее за ягодицы. Девчонка поцеловала его снова, осторожно опустилась, полностью принимая в себя.

  - Больно, - шепнула потихоньку. Зрачки ее разошлись вширь, будто у заядлого любителя хасиса.

  - Так бывает, - успокоил он, стараясь не поддаваться желанию снова опрокинуть Хани на спину, и дать себе свободу. И надеялся, что она не станет просить его остановиться.

  Но девушка выждала немного, а потом приподнялась, чтобы тут же вернуться. Раш двинулся навстречу. Волны огня всполохами разбегались по телу.

  Хани застонала, выгнулась, потянула его за волосы, отстранилась и снова вернулась.

  Она была громкой. Ее крики и стоны будто ярче разожгли звезды. Уже после, когда все закончилось, Раш подумал, что если за ними шла погоня, то теперь преследователям ничего не стоит разыскать беглецов. Выждав, пока пройдет первая сонливость, карманник отнес девушку к реке, с удивлением обнаружив румянец на ее щеках. Если странная, так во всем, подумал Раш, вспоминая, какой дикой Хани был только что.

  - Еще болит? - Он осторожно внес ее в реку. Холодная вода мигом выстудила из него огонь, но близость северянки продолжала будоражить.

  - Немного, - призналась она. Странно, но девчонка, казалось, вовсе не чувствовала холода в реке, а на берегу тряслась так, что земля ходила ходуном. - Теперь боги нас покарают.

  - Богов с нами давно уж нет. Открою тебе тайну - им вообще до нас дела нет. Ты хоть раз видела Одноглазого или, может, своего вымороженного Скальда? Эрбата, Ашлона, Лассию Солнечную? Хоть кого?

  Она не ответила, только соскользнула с его рук и взялась расплетать косы. Делал это ловко, бросая амулеты в траву на берегу. Грудь ее сделалась тугой, в частой россыпи капель отражалось звездное небо.

  - Мы сами себе боги, Хани, - шепнул он северянке в самое ухо, и обхватил сзади, одной рукой лаская грудь, а пальцами другой трогая ее между ног. Девушка среагировала мгновенно, выгибаясь к нему, точно кошка по весне.

  На берегу он взял ее еще раз, сзади, как самец, который покрывает завоеванную самку. Желание проснулось в нем и под утро, но Раш не стал ее будить. Хоть северянка и откликалась на его ласки, утром, скорее всего, она почувствует недомогание. Главное, чтобы могла сидеть на лошади. Раш постарался не думать о том, что если бы не любовные игрища, они бы могли выехать еще до того, как солнце отвоюет у ночи горизонт. Но глядя на сладко спящую Хани, не мог себя заставить разбудить ее.

  Совсем немного времени на отдых - что худого может случиться?

  Шиалистан

  - Господин мой, господин...

  Он не сразу почувствовал ладонь на своем плече. Голос Живии прозвучал будто сквозь толщу воды, и даже когда регент открыл глаза, он не сразу рассмотрел ее лицо. Черная дева склонилась над ним, и ее темные одежды и мертвецки бледное лицо пугали так, как не пугали перекошенные лица мертвяков, которых теперь находили в замке чуть не каждый день.

  - Уходи от меня! - Он попятился назад, слишком поздно вспомнив, что усталость одолела его прямо на золотом императорском троне. Когда спина наткнулась на преграду, регент взвизгнул, будто ужаленный.

  - Господин, тебе нужно уходить отсюда. Если кто-то прознает, что ты был здесь - нам не поздоровится.

  - Я здесь император! - Он почти верил в то, что говорил. Подлокотники трона, отлитые из чистого золота богато украшенные белым и желтым жемчугом, будто сами шли в ладони. Шиалистан любовно поглаживал каждую выпуклость, каждый драгоценный шарик, добытый из моря.

  В императорском замке хозяином был хаос. С того дня, как скончался военный советник, Шиалистан думал, что удача сама идет ему в руки. Когда следом скончались все слуги покойного, лекарь, который за ним ходил и даже мастер-аптекарь, что варил ему целебные настойки, Шиалистан посчитал все смерти улыбкой судьбы. Что ж, боги сами прибирают с пути тех, кто мог бы, вольно или невольно, разоблачить тщательно разыгранное злодейство.

  Шиалистан выверил все, до мелкого шажка.

  В тот день, когда рхелец решился отравить советника, он позаботился о том, чтоб его покои посетило как можно больше людей. Сперва купцы, " с дарами", на которые Шиалистану пришлось раскошелиться из собственного кармана, после - несколько служителей Эрбата. С ними военному советнику предстояло провести точный расчет горючим горшкам, которые Шиалистан приказал взять с запасом на всякий случай. К вечеру, с западных границ прибыли военачальники второй руки, которым следовало доложить, все ли спокойно в их землях. Если бы Эйран Грац обманул, и кто-то опознал в недуге советника отравление, кандидатов на роль отравителя было предостаточно. И уж точно никто бы не заподозрил самого Шиалистана, ведь военного советника он назначил сам, и в последние дни регент нарочно подчеркивал, как дорожит им. Когда на следующее утро стало известно, что военного советника скосила неведомая болезнь, Шиалистан направил к нему своего личного лекаря. Пересуды плодились в замковых стенах, как комары в стоялой воде. Уже до вечера Шиалистан знал все, что творилось в покоях несчастного, всего-то потребовалось провести прием в честь так удачно прибывшего эфратийского посла. Говорили, что советник кашляет, что его мучат жажда и он постоянно потихоньку воет, точно взбесившаясясобаки. С рассветом советник едва дышал, его родня заливалась слезами над ложем больного, и из Храма всех богов прибыл Верховный служитель. До вечера советник умер. Шиалистан не нашел в себе сил проститься с ним, сославшись на важны бумаги, которые следовало изучить и подписать без промедления. Он поступал малодушно, но стал глядеть на того, кого сам же извел в Гартисово царство. К тому ж, где-то в глубине, в самом животе, будто ржавый гвоздь, сидел страх. Шиалистан долго прятался от него, но тот, в конце-концов, настиг регента сзади. В ту ночь пришел первый кошмар: советник вернулся из мертвого царства, покачивал головой и выл, долго и протяжно. А вокруг, словно грибы после дождя, плодились Эйраны. Великое множество похожих друг на друга иджальцев. И каждый предлагал регенту множество мешочков с "полезными" порошками.

  С той ночи Шиалистан потерял сон.

  Через день умер лекарь, в тот же день - один из сыновей советника. Дальше - его вдова, прислуга, рабы... Холодными ночами, когда регент мучился бессонницей, он слышал отдаленные звуки кашля. Казалось, заболел сам замок.

  Поветрие расползалось стремительно, а страх все больше сжирал регента. Каждый новый рассвет приносил дурные вести и новых мертвецов. Шиалистан почти не удивился, когда стало известно, что хворь расползлась за пределы замка. Советники говорили, что болезнь разнесли крысы и птицы. Или люди, добавляли их молчаливые взгляды. Все знали, что рабы бегут из дворца, и даже страх казни не может их остановить. Когда к Гартису отошла личная прислужница Шиалистана, регент забился в угол своей спальни и не впускал к себе никого, кроме Черной девы. Однако же, даже ее присутствие не успокаивало. Что проку от меча рхельки если противник их многорук и многоног, и во сто крат глазастее. И нет у него тела, которое можно распороть клинком.

  - Кто умер сегодня? - спросил регент, нехотя вставая с насиженного места.

  - Многие, - пожала плечами Черная дева.

  - Ты не носишь амулетов и оберегов - отчего? - Шиалистан ткнул пальцем на ее шею. И, не дав шанса ответить, сказал: - Ну да, ты ведь у нас ищешь смерти, и ничего не боишься. Ручаюсь, поветрие тебя не возьмет. Так всегда случается, что гартисовы прихвостни не трогают тех, кто больше всего в мертвое царство торопится.

  - Господин, в замке хаос, - Живии будто не слышала его последних слов. - Нужно уходить.

  Рхелька кивнула в сторону двери. Двухметровые створки были небрежно оставлены открытыми. Теперь в императорской обители почти не осталось рабов, чтоб присматривать за порядком. Впрочем, не осталось почти никого. Кто мог - уносил ноги, бежал, как краса с тонущего судна. Советники, которых раньше было не вытолкать и взашей, расползлись по щелям, будто тараканы. Из тех, кто еще готов была сдерживать порядок в империи, остался только смотритель казны, новоназначенный Первый страж замка и несколько мелких людишек, которые и в спокойные времена были бесполезны. Впрочем, смотрителя казны держала в замке вовсе не забота о народе. Он, как и многие, был не прочь нагреть руки на беспорядках. Золото текло из казны в карманы его родичей, словно драгоценная речушка. Первый страж, уже седой, но еще крепкий дасирийский военачальник второй руки, большую часть времени занимался тем, что выискивал беглецов и убивал их с особой жестокостью. Иногда, это случалось прямо в стенах замка - несколько раз Шиалистан натыкался на плохо затертые пятна крови на полу, а сегодня, совсем недалеко от его спальни, никто не удосужился прибрать разрубленное надвое тело какой-то иджальской рабыни.

  - Пока еще не поздно, господин, - говорила Живии. - Пока еще я могу защитить вас...

  Регент отшатнулся от нее. Что? Неужели, недуг все-таки одолел Черную деву? Несмотря на то, что больных поветрием в замке осталось больше, чем здоровых, Шиалистан больше всего боялся, что болезнь сожрет Живии. Кто же тогда станет защищать его? Кто, кроме Черной девы, с готовностью положит за него голову, если случится нужда?

  - Я не больна, господин, - ответила рхелька, угадав его мысли. - Но хворь может взять меня в любой момент.

  - Как и меня. - Шиалистан хотел бы сказать эти слова спокойнее, но голос сорвался и, чтобы скрыть позор, регент отвернулся.

  - Еще можно уйти, - словно заговоренная твердила она. - С Иштаром все кончено, господин мой. Дасирийская империя скоро ляжет в руинах, как ей давно пророчили. Божья кара настигла это гнилое государство, но вам нет нужды принимать на себя его грехи. Пусть исходят предсмертными криками как те, кого их мечи раньше срока отправили в мертвое царство. Ваш дядя, наш мудрый царь Ракел, обязательно приютит вас, даже если для всех остальных беглецов земли Рхеля будут перегорожены непроходимым заслоном.

  Говорила она с жаром, слово за словом выплевывая из себя злость и ненависть ко всем дасирийцам. Но слова ее были разумными. После того, как поветрие стало расползаться по дасирийским землям, свои ворота закрыли многие города других граничащих с Дасирийской империей, государств. Даже всегда дружественный Тарем одним из первых наглухо закрыл все щели, через которые за стены города могли попасть беглецы. Ходили слухи, что люди, отчаявшись спастись и попасть в город мирным путем, собирались в разбойничьи отряды и пытались брать стены штурмом. Расчетливые таремцы берегли стрелы, зато не жалели кипящей смолы. Живии говорила, что Тарем вскорости начнут называть Смоляной горой, такими черными сделались его стены.

  - Мне нужно поговорить с дядей. - Регент с последний раз окинул взглядом вожделенный трон.

  В свете факелов казалось, что золото кровоточит. Престол давно не полировали, он потускнел и будто бы уменьшился вдвое, но регент желал сидеть на нем. Так же сильно, как и в тот день, когда впервые увидел его. Сидеть по праву, коронованным императором самой великой военной империи Серединных земель. Этот престол всегда предназначался ему. Шиалистан помнил мать, прекрасную и всегда печальную красавицу Бренну: каждую ночь она приходила пожелать ему спокойной ночи, разогнать молитвами злых духов. Когда Шиалистан спрашивал, отчего она грустит, мать гладила его по голове, целовала в лоб, и говорила: "Скоро ты станешь императором, родной, и тогда все мои печали развеются". Иногда регент ловил себя на мысли, а стал бы он так добиваться золотой трон, если бы не материнские посулы и дядина настойчивость?

  Жемчужины в золоте хитро подмигнули ему, мол, знаем мы, что ты думаешь, рхельский шакал.

  - Пойдем, - Шиалистан первым шагнул к двери.

  Черная дева послушно последовала за ним. Звуки шагов стали им спутниками. Где-то над головой регента раздавались предсмертные крики женщины. В перерывах между стонами боли, она жарко молилась Солнцеликой на эфратийском. Должно быть, хворь передалась рабыням, которые не успели сбежать. Регент быстро преодолел ту часть галереи, где голос умирающей был слышен больше всего, спустился по извилистой лестнице, что привела его в длинный трофейный зал. Шиалистан очень надеялся, что на его пути не встретиться ни одной живой души, но боги отвернулись от просьб рхельца.

  Первый страж - Шиалистан вдруг понял, что не помнит его имени - а с ним вместе - военный советник Фраавег. Оба дасирийца надрывали животы над какой-то шуткой, перемежая слова похабной бранью. Их будто вовсе не заботил ни покойник, лежащий всего в десятке шагов, ни появившийся рхелец. Фраавег что-то сказал Первому стражу, тот смачно треснул по эфесу меча и оба снова разродились смехом. Живии выступила вперед, но регент остановил ее. Сейчас ему меньше всего хотелось прикрываться женщиной, пусть бы и звалась она Черная дева. Проглотив неуверенность, Шиалистан поравнялся с ними, и откашлялся, нарочно громко и вычурно.

  - Шиалистан, наш славный регент! - Первым отреагировал Первый страж. Он отвесил поклон.

  Фраавег ограничился молчаливым кивком и ладонью у груди - простая вежливость, которой следовало уважит воина или кого-то из мелкой знати, но никак не человека, что заправлял делами в государстве.

  Шиалистану такая вольность пришлась не по душе. Пусть он теперь мелькая сошка в их глазах, но он по-прежнему оставался законным смотрителем престола. У этих ослов может быть на то иное мнение, но поклоны бить они обязаны, как говаривал дед. Чем ниже гнут спины, тем чаще помнят, кто их хозяин. Шиалистан жалел, что мудрого родственника нет рядом - дед, хоть и был в императорском замке желанной фигурой, держался особняком, лишь изредка навещая внука, в каждый свой визит щедро одаривая его мудростью, золотом и сплетнями. Но с назначением Фраавега их отношения ухудшились. Дед негодовал и недоумевал, как мог Шиалистан пустить себе за спину ядовитого гада, а регент не мог дать вразумительный ответ. Скажи он про шантаж дасирийца - пришлось бы говорить и об остальном. А в то мгновение, когда регент подсыпал порошок в кубок бывшего советника, он дал себе обещание - никогда и ни единой живой душе не признаваться в содеянном. Так он, по крайней мере, будет знать, что тайна умрет вместе с ним. И все же, несмотря на все предосторожности, Шиалистану то и дело чудился шепот в спину: убийца, убийца... "А если бы ты знал, что порошок принесет хворь - отказался бы от задуманного?" - множество раз спрашивал себя рхелец. И каждый раз не давал себе ответить.

  - Кто-нибудь из вас позаботиться о том, чтобы прибрать из-под ног мертвяков? - Шиалистан невольно потянулся подбородком, чувствуя себя недорослью рядом с дасирийцами. - А тебе, Страж, должно было с детства взять за привычку подтирать за собой. - Видя, что тот не понимает, о чем идет толк, пояснил: - У моей спальни выпотрошенная жертва твоей забавы валяется. Распорядись, чтоб прибрали, а то мне еда в глотку не лезет, когда кишки рядом смердят.

  - Я не раб какой-то, чтоб полы тереть. - Первый страж нахмурился. Слова пришлись ему не по душе, но он старательно делал вид, что его не пронять такими мелкими колючками.

  Но Шиалистан потешился и на его мигом скисшую рожу.

  - А я не свинья, чтоб жрать там, где нагажено, - осадил Стража Шиалистан. И как, к харстовой матер, его зовут?! Регент знал, что не следовало бы дразнить обоих таким тоном, но если он теперь склонит голову, тогда уж никто не станет гнуть перед ним свою. - Позаботься об этом, а я позабочусь о том, чтобы тебя не вздернули, когда боги отведут от Дасирии хворь.

  О чем подумал Первый страж, для Шиалистана осталось загадкой. Его лицо будто закаменело, но снова поклонился и вышел, чуть не налетев плечом на Черную деву. Регент видел, какими взглядами они обменялись, и положил себе не забыть обременить Живии какой-то заботой, а то она, чего доброго, ухватить за этот толчок как за повод вызвать дасирийца на поединок.

  - Как продвигаются поиски наследника? - Фраавег широко улыбнулся, облизав гниловатые зубы. Сукровица сочилась из трещин на вздутых деснах, и дасирийцу будто бы приходилось по вкусу то и дело смаковать ее кончиком языка.

  - А ты как думаешь? - шикнул на него Шиалистан.

  Фраавег выполнил свою часть уговора. Едва Шиалистан подписал указ о его назначении на место военного советника, дасириец рассказал, что затевает Фиранд Ластрик. Шиалистан был разочарован, узнав, как сильно продешевил. Какая ему помощь с того, что у Фиранда были какие-то письма от военачальника Шаама? Тех писем регент в глаза не видел, и не собирался верить на слово новому военному советнику. С другого боку - это была зацепка, пусть и мелкая. Таремец не собирался ею воспользоваться - так говорил Фраавег, его куда больше заботила предстоящая свадьба и торговый путь между Рхелем и Дасирийской империей. Свадьбу, впрочем, отложили до того часа, как кончится поветрие, и Фраавег всеми силами старался скрыть свою досаду. Дочка его гостила у Фиранда, как официально назначенная новая невеста, но недавняя смерть Яфы мельтешила над всей идиллией, будто черное знамение. Ластрики забыли о принцессе, как только появилась новая кандидатура, и, кто знает, не избавятся ли они от дочери Фраавега, стоит выискать кусок послаще.

  - Раз уж ты военный советник, так сделай так, чтоб в Иштаре перестали грабежи устраивать. - Шиалистан старался, чтобы голос звучал твердо. Пусть Фраавег думает, что он сам искал с ним встречи, чтоб показать, где его собачье место.

  - Предлагаешь мне выйти за стены замка? - Дасириец поддался вперед, смрад из его рта заставил Шиалистана покривиться. - Небось, каждое утро просишь богов меня с пути прибрать. Кстати, а каким богам ты молишься, шакал? Что-то в храмах ты не частый гость теперь, а раньше жарко поклоны отбивал и молитвы нашептывал. Что - не перед кем теперь выпячивать свое благочестие?

  Регент все же отступился, чувствуя рвотный позыв от вони, что сочилась изо рта Фраавега. Нарочно он, что ли к нему сунется?

  - Не про твою печаль моя душа, - осадил рхелец военного советника. - Скоро прибудет наследник Гирама - это вопрос нескольких недель. И я хочу отдать ему столицу наследного государства в порядке.

  Шиалистан врал лишь отчасти. Каджи отбыл в Иджал как только Фраавег выболтал все, что знал. Ну, или то, что ему было дозволено сказать. Шиалистан дал своему койоту указания во что бы то ни стало разыскать Сиранну и всех до последнего ее наследников, даже если придется откапывать их могилы, чтоб увериться, что те мертвы. В случае успеха, Сиранну с выводком следовало доставить во дворец тайно - для этого Шиалистан отправил с Каджи несколько десятков отборных воинов. Все они, с койотом во главе, облачились в одежды пилигримов и покинули город с двумя обозами гружеными одеждой и прочей утварью. Шиалистан, скрипя зубами, отдал часть собственного добра: решив ограничить дядино вмешательство в свои планы, Шиалистан получал едва ли треть от того золота, на которое кормился он сам и все его прихлебатели. Благо, что природная расчетливость заставила его отложить некоторую сумму на черные времена. Шиалистан надеялся, что до такого не дойдет, но времена переменились. Теперь регент был вынужден считать каждую монету. Вероятно, если вскорости ничего не изменится к лучшему, он станет немногим богаче оравы нищих, что обивают пороги храмов.

  Невольно, регент тронул себя за золотую цепь с медальоном в виде волчьей головы, погладил ладонью шею, будто только сейчас узнал о ее существовании. В голову пришли мысли о веревке, и множестве желающих завязать ее петлей на шее пришлого рхельца.

  - Не зря тебя шакалом нарекли. - Фраавег сплюнул желтый сгусток, снова облизал порченые зубы. - Сам нос боишься высунуть за порог, а других на погибель с улыбкой отправляешь.

  - С улыбкой? Разве? - Шиалистан изобразил деланное удивление. - Я и не заметил. Только тебе, Фраавег, хотелось заполучить место военного советника пуще жизни, вот теперь принимай не только мягкое место под седалище, а и положенные твоему назначению обязанности. Или, может, мне поискать кого-то иного на это место? Я с радостью освобожу тебя от тяжкого бремени - только попроси.

  - Да кто же, скажи мне, теперь покуситься на такое вшивое место? - На лице дасирийца не было и половины той уверенности, которая звучала в его голосе.

  "Значит, не такой уж ты непробиваемый", - про себя насмешничал Шиалистан.

  - Охочие найдутся всегда. Нашлись же те, кто подобрал с полу кишки моей матери, хоть Тирпалиас грозился удавить ими всякого, кто тронет суку Бренну. Императору в заду свербело, так хотелось поплясать на ее потрохах. Но смельчаки нашлись. Боги, Фраавег, любят отчаянных.

  - Как же, любят, оттого и забирают их к себе раньше срока.

  - А ты, никак, смерти боишься? - Шиалистан постарался, чтобы издевку в его ловах нельзя было не услышать.

  Фраавег перестал улыбаться, и мигом переменился в лице. Теперь он и вправду походил на льва, только старого, больного и тощего. Но все еще опасного, и регент начал сомневаться, правильно ли поступил, начав дергать хищника за усы.

  - Я бы охотно принял место военного советника! - прогрохотал скрипучий голос где-то за их спинами.

  Шиалистан обернулся. Старик, что стоял в дверях, был едва ли младше Фраавега, но превосходил его ростом и шириной плеч. Доспех, изукрашенный серебряной и золотой филигранной ковкой, казалось, был скроен по его фигуре без малейшего изьяна. Наплечники, унизанные тремя опущенным вниз когтями выглядели зловеще. Впрочем, все в броне, он наручей, поножей и до шлема, который старик держал на руке, будто было ковано с одной только целью - посеять в душе противника панику.

  - Я уж отчаялся увидеть тебя снова. - Шиалистан никогда не думал, что будет настолько рад увидеть вечно хмурого деда.

  Военачальник первой руки, отец убитой императрицы - красавицы Бренны, дед Шиалистана умел появляться эффектно. Регент подумал, что едва ли не впервые видит родича в железном панцире. Обычно тот ограничивался кольчугой, но отчего-то сегодня решил изменить привычкам. Шиалистан не сомневался, что на то была веская причина, куда более важная, чем попугать зарвавшихся негодяев.

  - Раван из Хаагат. Какая неожиданность, встретить тебя здесь... в такой час. - Фраавег нахмурился больше прежнего.

  - Чем теперешний день такой особенный, собака? - Раван не озадачивался любезностями.

  На мгновение регенту показалось, что военный советник вот-вот бросится на старика, но глаза Фраавега потухли так же стремительно, как в них только что загорелась ярость.

  - Ты разве не слышал, что приказал тебе твой правитель? - Старик сунул на него, словно обитый шипами таран, и Фраавег был вынужден отступать, чтобы не свалиться ему в ноги. - И если твой поганый рот хоть единожды еще скажет что-то крамольное против воли богов и народа, я самолично проверю, как глубоко начинается твой язык.

  Фраавег оскалился, но рта раскрыть не решился. Шиалистан вдруг почувствовал себя немощью. Стал бы дасириец так же пятиться перед ним, выполнять приказы и беспомощно рычать? Никогда. Может, в том и кроется корень всех провалов? Никто в трижды проклятой империи не видит в нем сильного господина. Бедняки - и те любят из жалости. И пусть ему удалось однажды обернуть ее себе в пользу, теперь Шиалистану претила такая слава. То ли дело дед. Он стар и сух, и прислужники Гартиса давно стали тенями за его спиной, но его бояться куда больше, чем молодого рхельского шакала.

  - Иди - и делай то, что тебе велено, - прикрикнул на советника Раван. - И всякий раз, когда голова твоя будет свободна от говна, не забывай, что на твое место есть кому сесть. И моли богов послать светлой головы твоему господину и повелителю, потому что его приемник может быть не так щедр.

  Приемник? Шиалистан в замешательстве проводил взглядом Фраавега - военный советник покидал тронный зал быстро, поджав хвост. Регент не сомневался, что дедова грубость еще много раз аукнется ему самому, но теперь Шиалистана куда больше занимали слова о приемнике.

  - Отчего эта баба волочиться за тобой всякий раз, когда мы встречаемся? - Дед ткнул пальцем в Черную деву.

  - Живии охраняет мою жизнь, - как можно смиреннее ответил регент.

  - Тогда скажи-ка мне, как ты собираешься заставить дасирийцев уважать себя, если прячешься за бабскую промежность?

  "Хоть бы й хватило ума помалкивать!" - мысленно взмолился Шиалистан.

  - Я больше никому не доверяю, - признался он. Честность - лучшее средство завоевать расположение человека. Регент чувствовал, что несмотря на поддержку деда раньше, сегодня он приехал в дурном расположении духа, и наверняка привез плохие вести.

  - Пошла вон, - приказал Раван рхельке, но та не сдвинулась с места. Он повторил приказ, да так громко, что у Шиалистана зазвенело в ушах.

  Черная дева не шелохнулась. Так и стояла с каменным лицом, точно темный обелиск. Регенту пришлось самому просить ее.

  - Я останусь за дверьми, и приду, едва только ты подумаешь обо мне. - Она говорила глядя Шиалистану в глаза, но слова ее предназначались тому, кто стоял позади нее.

  Когда мужчины остались одни, Раван прошел до императорского трона и уселся в него, издав протяжный стон. Рхелец только сейчас заметил, что стрик прихрамывает. Перчатки и шлем старик бросил себе под ноги, словно хлам, после несколько раз сжал и разжал пальцы. Его ладони тряслись - это было заметно даже с того места, где стоял Шиалистан.

  - Не думал, что доведется стать пугалом на старости лет, - сказал Раван. - Ты будто бы не идиот, Шиалистан, так мне казалось. А теперь я гляжу на тебя, и меня стыд разбирает за то, что ты вышел из чрева моей Бренны. Как могла она выродить такое бесхребетное существо? Тебе не трон держать, а скомороший колпак впору примерить и народ веселить. Видать и вправду говорят, что у всех рхельцев вместо крови кошачья моча.

  - Ты приехал меня пожурить? - Радость от приезда деда стремительно таяла. Шиалистану не нравился его тон, не нравился взгляд, которым старик пронзал его из-под жидких бровей. Но больше всего регенту не нравилась легкость, с которой Раван из Хаагат занял императорский престол. Масла в огонь подливало случайное - или не случайное? - напоминание о приемниках.

  - Я привез тебе пять тысяч воинов, оружие, золото и весть из восточных земель. Шаам и бывший советник над казной, объединились, и собираются выкурить тебя из императорского замка.

  - Что? Как?

  - Как крысу. Скажи мне, Шиалистан, ты когда-нибудь видел, как амбары от крыс чистят?

  Рхельцу дела не было до крыс и амбаров, и он не понимал, куда клонит дед, но непроизвольно кивнул.

  - Двое становятся у двери, вооружившись мотыгами и лопатами, еще двое заходят внутрь и устраивают жуткий грохот. И тут-то входит последний, с горящим полынным веником в руках. И раздувает, раздувает, чтобы щели такой не осталось, куда бы дым не пробрался. А когда крысы и мыши начинают бежать, те двое у входа молотят их, что есть силы. Я видал целые горы серых тушек.

  - Зачем ты все это рассказываешь? - Регент не мог спокойно смотреть, как вальяжно дед расселся на императорском троне. Уж не себя ли он имел в виду, заводя речи о приемнике. Совсем из ума выжил на старости лет?

  - За тем, чтоб ты хоть иногда пользовал голову по назначению, а не как пьедестал для седалища собственной гордыни. Ты - крыса, Шиалистан, и тебя будут выкуривать из дворца не полынным веником. Для твоей головы уже навострили пику. Шаам хвалится, что велит залить ее воском и жиром, чтоб не затлела раньше срока, выставит ее на площади и всякий желающий сможет плюнуть тебе в рожу.

  Дед говорил так живо, что Шиалистану стало не по себе. Как могло случиться, что все шпионы и соглядатаи не прознали о заговоре? Не иголка же в стогу сена этот Шаам, чтоб ему пусто было.

  - Против тебя идет меч и золото, - дед будто нарочно разжигал в нем страх. - Воинов Шаама тебе не купить, а Юшане ты столько масла за шиворот залил, что никакими посулами теперь на твою сторону его не склонить.

  - Сколько воинов у Шаама?

  - Думаю, не меньше семи тысяч. Еще несколько тысяч сидит под знаменами его сына, и как только тот воротиться, непременно поскачет отцу на помощь.

  - И где ты только бываешь, что узнаешь обо всем раньше моего, - попытался пошутить Шиалистан, но лицо деда осталось беспристрастным.

  - А я уши пользую за той надобность, за какой они мне богами дадены, - ответил Раван. - Ты бы тоже иногда слушал, что круг тебя твориться, глядишь, не сидел бы теперь в выгребной яме. И нечего на меня глядеть, будто кот на мышь: если слова мои не по нраву, так я уеду.

  Шиалистану и вправду не нравился их разговор, но он не мог разбрасываться семью тысячами воинов. От его собственных Белых щитов осталось не больше сотни человек, но регент понятия не имел, по каким углам и щелям искать "храбрецов". Как только по замку расползлось поветрие, большая часть воинов позабыла присяги и сбежали, прокладывая путь наружу мечами и подкупами. Не всем это удалось: перепачканные кровью белые одежды и погнутые щиты были развешаны по всему замку. Замковая стража, большей частью состоявшая из дасирийцев, следила за тем, чтобы никто не снимал "трофеев" с положенных мест. Новый Первый страж всячески поощрял убийство дезертиров, и его одобрение раззадоривало стражников еще больше. А Шиалистан, натыкаясь на "трофеи", обещал никогда не забыть подобной верности ни тем, кто оставил его, ни тем, кто глумился над остатками его величия.

  - Когда они будут под стенами Иштара? - Рхелец старался напустить на себя сосредоточенный вид, но мысли разбегались, как тараканы. "Пусть он встанет с трона, пусть больше никогда не садиться в него так... уверенно!"

  - Для тебя же лучше, если Шаам и его шавки не подойдут к столице. Стоит ему поднять знамена, и призвать всех честных дасирийцев сместить с трона узурпатора, как против тебя повернуться и те, кто еще вчера ноги тебе облизывал.

  - Простой люд меня любит, - сказал регент первое, что пришло в голову, и тут же пожалел о брошенных словах.

  - Думаешь, твоя бравада еще сильна в их памяти? Они напуганы, их дети заболевают с рассветом, а к закату умирают в страшных муках. Покойникам никто не отдает последнего уважения, кости мертвяков глодают собаки. Шиалистан, скажи мне, давно ли ты выбирался из своей норы? - Раван не дожидался ответа, и речи его становились все жарче. - А мне хватило наглядеться, пока я ехал от ворот до императорского замка. Моим людям пришлось заколоть десяток потерянных умом горожан, прежде чем им охота отпала отвоевывать у нас лошадей. Видел ты когда-нибудь собак, таких толстых, что они падают на задние ноги под тяжестью своих раздутых животов? Знаешь ты, с чего они жиреют, Шиалистан?

  Рхелец желала знать ответов, отчаянно мечтая только об одном: пусть дед встанет с золотого трона, пусть больше никто и никогда не садиться в него, потому что этот трон предназначен лишь одному человек - ему, Шиалистану, рожденному править Дасирийской империей. Шиалистан не мог думать ни о чем, пока золотой трон не был пуст. И это сводило регента с ума.

  - Откуда мне знать, - сказал он, рассеянно потирая ладони. В них отчего-то появился надоедливый зуд, от которого тело сводило судорогами. "Может, я уже болен?" - подумалось регенту.

  Дед порывисто поднялся. Как для человека таких многих лет, он двигался быстро, и даже больные ноги не помешали ему настигнуть регента прытко, будто кошка мышь. Сухие пальцы больно вцепились Шиалистану в плечи.

  - Эти псы откормились на человеческом мясе, на тех покойниках, которых с улиц прибрать некому. Они глодают их кости и после сами же дохнут. А их пожирают другие. Как думаешь, много ли народа пойдет за правителем, который не смог порядков навести, когда беда пришла? Есть в Иштаре хоть одна живая душа, которая бы тебя слушалась?

  - Ты мне сейчас плечо вывихнешь, - дернулся Шиалистан.

  Дед криво усмехнулся и угостил его затрещиной. Удар пришелся таким сильным, что Шиалистан потерял равновесие, попятился, широко размахивая руками, но все же не устоял на ногах и упал. Прямо в колени разгневанному родичу. Голова мигом загудела, вторя звукам набата, которые приносил ветер.

  - Слизняк, - выругался Раван.

  Шиалистану показалось, что тот готов плюнуть на него, чтобы окончено раздавить, но его опасения не оправдались. Вместо этого дед ухватил его за шиворот и поставил на ноги, легко, будто тряпичную куклу. На губах Равана проступила розовая от крови слюна. Он выплюнул ее на пол, дав Шиалистану короткую передышку. Регент пошевелил челюстью, и чуть не взвыл от боли; только страх получить еще один удар удержал его от крика. Когда Раван заговорил снова, его голос стал хриплым и низким. По спине регента поползла паника, щекоча его под ребрами шипастым хвостом.

  - Никто из горожан не потянет за тобой руку, внучок. - Старик неспроста выбрал ласковое словцо. Интонация, с которой он его произнес, была такой же гадкой, как и засохший плевок на сапоге Шиалистана. - Чтобы они поверили в тебя, потребуется чудо, истинное, о котором не позабудут и через сотни лет. Думаешь, мы, дасирийцы, просто так с кровью Гирама носимся? Нет, мой бестолковый внук, всякий нищий в Дасирийской империи скажет тебе, что только наследник Гирама великого достоин, сидеть на троне. Даже если он будет таким, как садист Тирпалиас или полоумный Нимлис. Потому что мы верим, что кто-то из тех, в ком осталась кровь нашего великого императора, способен сотворить чудо не меньшее, чем его давно умерший предок. А ты, вместо того, чтоб голову ломать, как бы половчее на том сыграть, только зад на троне греешь. Государство тебе надобно или золотой табурет?

  Раван отпустил его, и поспехом спрятал руки за спину. Но Шиалистан успел рассмотреть его трясущиеся пальцы. Старость давно настигла его, подумал регент, потирая челюсть, но он храбрится из последних сил. Хватается за всякую возможность, чтоб доказать, что жизнь слишком рано состарила его.

  - И какое чудо ты предлагаешь совершить мне? - спросил регент, переходя на примирительный тон. В конце концов, старик приехал помочь, и у него есть воины. Ради стоящего совета и семи тысяч мечей, Шиалистан был готов стерпеть не один десяток затрещин. - Я бы и рад избавить страну от поветрия, да только не знаю, где раздобыть лекарские снадобья.

  - Оставь дела богов - богам. Твое дело разобраться с Шаамом. Пока не поздно, нужно собрать совет, всех, кто еще в состоянии ходить своими ногами. Пусть придут все, до самого замызганного советника. Расшевели их, выкури из нор. Не за то они нажирали себе животы, чтобы теперь от долга отмахиваться. Раз так своей девке доверяешь, пусть она этим и займется, нечего за тобой хвостом ходить.

  - Живии мне жизнь спасла, - упрямился Шиалистан. - кроме нее я никого к себе не подпущу, уж тем более - охранять мой сон. Знаешь, сколько есть охочих мне горло перерезать? - Говоря это регент вспомнил двух мертвых иджальских рабынь, и их стеклянные глаза.

  - Не было еще такого, чтобы дасирийский император не умел в руках меч держать. Полоумный Нимлис - и тот рубился так, что щепки летели. А ты, если хочешь покорить этот народ, должен быть вдвое ловчее всех бывших императоров, потому что с тебя и спрос больше. Я сам буду учить тебя, - сжалившись, добавил Раван.

  Шиалистану не нравилась идея днями напролет упражняться бою на мечах, но он не смел спорить. В роду Амадов не все мужчины обучались такой премудрости. Его дядя Ракел прославился как стратег и отменный мечник, а вот его брат Ила - отец Шиалистана - посвятил свою жизнь стихам и песням. Регент почти не помнил его голоса, и лицо бы позабыл, если бы не встречал на гравюрах, но во всех воспоминаниях, спутницей Илы была лютня. Ракел любил говорить, что руками Шиаслистан пошел в отца. Вот только боги обделили сына и музыкальным чутьем, и сладким голосом.

  До сегодняшнего дня рхелец верил, что острый ум - оружие не менее опасное, чем меч, но деду удалось пошатнуть его уверенность.

  - Зачем совет-то собирать?

  - Нужно объявить Шаама предателем и изменником. А земли Шаамов отдать трофеем тому, кто отчекрыжит Смату головенку и принесет тебе. И чем раньше ты так сделаешь, тем лучше.

  - А земли его сына?

  - С ними так же поступить, - кивнул Раван. - Всех Шаамов нужно изничтожить. Гирам поступил бы так же.

  "Но я не Гирам!" - хотелось закричать Шиалистану. План деда пришелся ему по душе, но регенту не хотелось марать руки кровью. Одно дело - подсыпать порошок, и совсем иное - пускать в дело меч. Регент презирал все дасирийские обычаи, и жажда битвы в их крови не вызывала в нем ничего, кроме отвращения. Ракел обещал помочь разрушить их старые взгляды, и насадить новые, рхельские. Но только прежде Шиалистану следовало стать законным императором.

  - Дасирийцы теперь слабы и беспомощны, - продолжал дед. - Они с легкостью повернут против тебя, но с легкостью же и последуют за тем, кто покажет им силу. И даст надежду.

  - По-твоему, обвинив одного из них в предательстве, я получу их расположение? - Шиалистан позволил себе нервный смешок.

  - Ты покажешь им силу.

  - Даже если так - что я мог сделать против Шаама? У него в два раза больше воинов.

  - А у тебя будут обозленные крестьяне, - парировал Раван. - Не стоит пренебрегать простолюдинами. Самый страшный зверь тот, которого спустили с цепи. Впрочем, об этом тебе бы лучше еще раз расспросить Ракела - кажется, династию Амадов к власти привели крестьяне?

  Шиалистан не стал спорить. Дед тут же заявил, что проголодался с дороги и его старым костям нужен покой и теплый очаг. Шиалистан, получив передышку, отдал распоряжения Черной деве. Она покорно выслушала его приказы и молча покинула регента, даже не потрудившись спросить, действительно ли господин желает, чтобы она перестала охранять его покой. Сперва регент разозлился на ту легкость, с которой Живии оставила его, а потом мысленно поблагодарил Черную деву. Что бы он ответил на ее вопросы? Соврал бы, сказав, что больше не нуждается в ее защите, или сказал бы правду? Оба варианта унижали его.

  Вернувшись в комнату, Шиалистан достал ониксовый "глаз". К удивлению регента, дядя ответил почти сразу, стоило его позвать. В темной маслянистой поверхности его лицо казалось расплывчатым, но даже это не смягчило жесткого выражения в глазах рхельского царя.

  - Иногда мне кажется, что тебя родила ослица, - сразу начал Ракел. - Битый час дожидаюсь разговора, мы будто бы договорились, что всегда в этот час... Я уж думал, что тебя поветрие взяло!

  - Волновался? - Шиалистан опустился в кресло, не сводя с дяди глаз.

  - Нам день за днем приносят тяжелые вести. А ты, вместо того, чтобы доносить мне, что у тебя твориться, неизвестно чем занимаешься.

  - На меня пошел войной один из дасирийских военачальников. У него семь тысяч воинов и старые счеты лично со мной, так что прости, дядя, что я не облизал носки твоих сапог.

  Даже в переливчатой поверхности "глаза" было видно, как забегали желваки на скулах Ракела. Шиалистан никогда не позволял себе грубый тон с царственным родичем, но терпение регента иссякло в разговоре с дедом. Некстати пришлись и слова Ракела об ослице. Слишком много воспоминаний о матери нынче роилось в голове регента, чтобы он запросто стерпел дрянные слова.

  - Откуда вести, Шиалистан? - Царь первым нарушил затянувшуюся паузу.

  Регент передал ему разговор с дедом.

  - Что-то мне чудится тут провокация. - Ракел потеребил бороду. - Ты же сам говорил, что его в замок было не затащить, а тут сам приехал да еще и с воинами. Ты их видел?

  - Они остались за стенами Иштара. В городе дохнут начнут, как мухи. Впрочем, за стенами не менее безопасно, но лучше уж там, - повторил Шиалистан слова деда, сказанные ему самому. Отчего-то разговор с Ракелом утомлял сильнее перепалки с Раваном.

  Всему виной была дядина подозрительность. Покопавшись в памяти, Шиалистан едва ли припомнил больше двух-трех разговоров, когда Ракел не заставлял его сомневаться. Дядя будто нарочно вселял в него неуверенность, заставлял бояться собственной тени. Или так оно и есть? Тот, кто думает, что круг него одни враги, охотнее станет принимать помощь друзей.

  - Я верю ему, - сказал Шиалистан. - Он множество раз помогал мне, поможет и теперь.

  - Не впускай воинов в город. - Ракел будто не слышал его последних слов. - Не зря Раван прибыл теперь, слишком уж легкая нынче добыча золотой трон.

  Шиалистан махнул рукой, незаметно для дяди шепнув слова заклинания. Ониксовый шар погас. Ракел не простит такой наглости, но регенту было все равно. Дед прав - никогда ему не стать императором, пока будет ходить по чужой указке. Не птица он, чтоб щебетать другим на потеху. Еще раньше Шиалистан решил не принимать рхельского золота, теперь настал черед не принимать и рхельской помощи. Не для того столько времени потрачено, чтобы после стать марионеткой в руках Ракела.

  Шиалистан поднялся, поглядел на ониксовый шар с тоской.

  - Я - настоящий и единственный наследник на дасирийкий трон, - сказал он "глазу", будто где-то там, далеко, на другом конце земли, Ракел еще мог услышать его слова. - Никто не станет приказывать мне. Сперва я покорю Дасирию, а после, когда Верховная служительница благословит меня на императорство, я подожду послов из Рхеля. И тогда уж мы поговорим на равных, как должно.

  Регент небрежно толкнул шар рукой. "Глаз" покатился по столу, на мгновение замер у самого края, словно предлагал Шиалистану передумать... и свалился на пол. Гладкая поверхность распалась на три куска, испуская из каменных внутренностей сверкающую дымку.

  Арэн

  Глаза Бьёри были широко распахнуты. Северянка лежала на полу, странно вывернув руки на одну сторону. Ноги разъехались в стороны, сорочка задралась неприлично высоко.

  - Нужно... - Миэ попыталась выйти вперед, но Арэн задержал ее. - Подумай о ней, срам же...

  - Уйди, - процедил дасириец сквозь зубы, не сводя глаз с пятна крови на животе северянки.

  Оно расползлось от самой груди и терялось где-то в промежности. Огромная многоножка, что будто пожирала Бьёри. Дасириец слышал ее жадные лакающие звуки. Она пожирала его нерожденного сына, и радостный детский смех неумолимо отдалялся.

  - Нужно все осмотреть здесь, - настаивала таремка. - Может, выйдет понять, что произошло.

  Дасириец молча указал на веревку, что болталась у самого окна.

  - Скажи мне - ты видишь этого румийца?

  - Нет, но...

  - И я не вижу. Убирайся. Боги мне свидетели - зашибу и глазом не моргну.

  Волшебница не стала испытывать его терпение, вышла и прикрыла за собой дверь. Но даже оставшись один, Арэн не спешил двигаться с места. Его ступни будто вросли в пол, а глаза не видела ничего, кроме крови на животе Бьёри.

  Бесчисленное количество раз он проживал в голове весь тот день. Шаг за шагом, каждый вдох и каждое слово. Как вышло, что он не заметил подвоха? Не углядел, что северянка не пила вина, которое с охотой подливала остальным. Как мог он не заподозрить худого, когда она вызвалась сварить зелье для Раша? Они ведь постоянно были вместе, спали в одной постели. Видел ли он хоть раз, чтоб женщины бросали карманника? Никогда. Будь их воля, каждая волочилась бы за ним до самого Края.

  Дасириец склонился над девушкой, дрожащей ладонью тронул ее волосы. А может, это боги повелел карманнику убить ее? "За наши грехи", - проскочила в голове Арэна мысль. Он присел на пол, рядом с северянкой, боясь дотрагиваться, словно девушка могла исчезнуть. "Она и так уже исчезла", - нашептывал какой-то надоедливый зуд в голове.

  В ладони Бьёри лежал ключ. Арэн не мог понять, что за харстовы козни заставили девушку разыскать ключ, и пойти в комнату, где был привязан карманник. Но мертвые - верные стражи своим секретам.

  Он оплакивал девушку и сына, хоть глаза его были сухи. Сколько прошло времени - Арэн не знал. Кажется, за окнами то темнело, то светлело, но было ли то игра природы или день и вправду сменила ночь, дасириец не знал. Растревожила его громкая перепалка в коридоре. Один из голосов принадлежал таремке, другой, судя по разговору, хозяину "Лошадиной головы".

  - Нечего в моей гостинице мертвячку держать! - донеслись до Арэна слова. - У меня чай не усыпальница и не склеп, чтоб покойников оплакивать. Тихо всегда было, так нет же - обязательно надобно развести болото, чтоб от меня все честные торговцы разбежались.

  - Мы заплатим за неудобства, почтенный, - пыталась вразумить его Миэ.

  - Что мне толку с вашего золота, если скоро мою гостиницу все стороной обходить будут? Сказано вам - есть охота слезы лить над мертвой, так забирайте ее и где в ином месте оплакивайте.

  Арэн поднялся, в последний раз посмотрев на девушку. Если бы он не знал, что северянка мертва, мог бы поклясться Ашлоном, что выражение ее лица сделалось укоризненным.

  - Девушку следует похоронить, - сказал он хозяину, как только покинул комнату. - Она северянка, думаю, ее следует хоронить по обычаям артумцев.

  Тот кивнул, мигом переменившись в лице. Арэну невыносимо было глядеть на его перепачканный кровью передник. Должно быть, дурные вести застали хозяина "Лошадиной головы" за разделкой туши. И чем больше дасириец смотрел на темные разводы по краям передника, тем более блеклыми они становились. Вскорости ему стало казаться, что они и вовсе выцвели, как трава на жарком солнце.

  - Миэ, дай этому доброму господину столько золота, сколько потребуется, чтобы Бьёри получила достойное успокоение.

  И, не став ждать до чего договорятся эти двое, вернулся в комнату таремки. Он не мог спать, не хотел есть и не находил себе места. Когда вернулась волшебница, дасириец метался по комнате, словно загнанные зверь в клети бродячих скоморохов.

  - О ней позаботятся, - осторожно начала Миэ.

  - Зачем она взяла ключ? Зачем пошла к Рашу?! - Арэн что есть силы приложил кулаком стол. Деревянная столешница скрипнула, будто огрызнулась на удар.

  - Я не уверена, что Раш убил ее, - попыталась вступиться за беглеца волшебница. - Что ты видел? Мертвую Бьёри ... и ничего больше. Зачем бы ему убивать северянку? Она боялась его больше проклятья, стала бы заходить к нему в комнату по своей воле? Да еще и одна? Сам посуди - ты глядишь туда, куда тебе пальцем тычут, а нужно смотреть туда, где меньше всего видно.

  Арэну сделалось противно. Еще не успела застыть кровь Бьёри, а таремка уже выгораживает лживого румийца. Сговорились они что ли? Арэн обернулся на нее, смерил тяжелым взглядом. После предательства Хани, стоит ли так же беззаботно позволять себе оставаться быть слепым? Кто знает - может, волшебница с ними заодно, только в угоду какой-то иной цели осталась с ним. И теперь изо всех сил пыжиться, чтоб заставить его не видеть правды.

  - Ты осталась, чтоб за мной следить, да? - прямо спросил дасириец, чтоб не ходить вокруг да около. Очень уж хотелось поглядеть, как она изворачиваться станет.

  - Ты, я вижу, совсем умом ослаб, - нахмурилась таремка. - Теперь будешь и в отхожее место смотреть, прежде чем на него зад примостить - вдруг, оттуда кто подглядывает? Вот уж не думала, что придется оправдываться. Потому сразу тебе скажу, Арэн из Шаам - если ты меня в чем подозреваешь, так разойдемся здесь и сейчас, чтоб не доводить до худого. Я найду какого-нибудь приличного караванщика, который меня в Тарем доставит. А ты ступай своей дорогой, боги тебе судьи. Только прежде чем ответить, послушай хорошенько такие мои слова: не следует слепо верить всем вокруг, но недоверие тебя отравит. Подозрение - самый тяжкий яд. И если Раш тебя обманул, не стоит думать теперь, что всякой твари в Эзершате одна радость - тебе досадить. Если уж на то пошло, Бьёри мне противна была с самого первого дня, как ты решил ее за собой тащить. Вдруг, это я ей потроха выпустила, а?

  - Следи за словами, женщина, - прорычал Арэн.

  - А ты следи за головой, дасириец. Ноги следует держать в тепле, а голову - в холоде, так оно вернее всего. Тебе остыть сперва нужно, а уж после решать, что дальше делать. Северянку нам не вернуть уже, богиотняли ее жизнь, и им же ее и воротить под силу, если придет такая нужда. Сдается мне, не бывать такому чуду, но ты волен поклоны отбивать, если тебе свет не мил без этой девчонки.

  - Предлагаешь мне все забыть?

  - Иногда, это самое разумное решение, - кивнула она. - Ты будто бы к отцу своему спешил, вот лучше подумай о том, что ему твоя помощь полезнее будет, чем если ты станешь за карманником по всему Эзершату гоняться. Раша, верно, уже и след простыл. Здесь на многие мили вокруг - леса да горы. Раш, если захочет, схоронится так, что ты его и за тонкой березкой не углядишь. Не хуже моего тебе о том известно. Боги им судьи.

  - Ты понимаешь, что он мог шпионить за нами все это время? Несколько лет, что мы топтали все стороны света, этот румиец прикидывался и высматривал за нами. Что же я за дасириец тогда такой, если не могу одного паршивого румийца сыскать.

  - Паршивого? - Таремка невесело улыбнулась. - Думается мне, если бы этому паршивому румийцу вздумалось тебя прирезать или меня, давно бы гартисовы слуги поджаривали нас в мертвом царстве. Ты подумай хорошенько, прежде чем такое говорить. Уж не знаю, отчего этот румиец за нами таскался, и, по правде говоря, знать не хочу, но ничего худого он не сделал ни мне, ни тебе, а возможностей у него было предостаточно. Он дважды становился с северными воинами, и оба раза мог умереть так же, как и всякий. Вот об этом ты поразмысли, как голова остынет.

  Чем больше она говорила, тем сильнее Арэна разбирала досада. Таремка права, со всех сторон верны ее слова. Только отчего же легче не становится? В середке пусто и липко, словно в болоте. Мысли разбегаются, словно потревоженная мошкара, стоит только потянуться хоть за одной. Дасириец потер лоб, мысленно уговаривая себя хоть на короткое время забыть об окровавленной Бьёри. В самом деле - зачем бы Рашу убивать девушку? Чтобы досадить ему?

  - Раш говорил, что сестра его нас всех перережет, если узнает, что он попался, - вспомнил дасириец.

  - Говорил, - согласилась таремка. - Думаю, не врал, чтоб себя выгородить.

  - Ее нужно найти! - Арэн бросился к двери, не обращая внимания на протесты таремки.

  В зале было шумно и многолюдно. У дасирийца зарябило в глазах от обилия пестрых одежд, скроенных на самый хитроумный лад. Должно быть, в Рагойр прибыло сразу несколько караванов: среди посетителей "Лошадиной головы" появилось много смуглокожих жителей Иджала и черных эфратийцев. Высмотреть среди разномастной братии хозяина оказалось делом не из легких. Арэн сомневался, что Бьёри могла убить румийка - она казалась такой же беспомощной и худой, как Хани, только немного опережала северянку в росте, а Бьёри была девушкой рослой и вряд ли так просто дала бы себя убить. С другой стороны, Арэн не раз становился свидетелем тому, как щуплый Раш разделывался с теми, кто был вдвое больше его самого. К тому ж Фархи - румийка. Кто знает, какими погаными заклятиями она пользовалась, чтоб усилить свое тело. Дасириец только теперь вспомнил, что так и не выспросил у карманника, как так вышло, что румийцы вовсе не те, кем их привыкли считать. Ни сам Раш, и его сестра, не походили на кривых, побитиях разными хворями и проказами, уродов. Арэну захотелось хорошенько врезать себе за все совершенные промашки.

  Когда взгляд дасирийца заприметил среди прочих хозяина гостиницы, дасириец не мешкая бросился к нему. Мужчина, завидев его, нахмурился и, едва Арэн поравнялся с ним, начал трещать про то, что девушку уже взяли служители и скоро она отправиться в мертвое царство. Арэн сглотнул, поблагодарил его, чувствуя, что голова снова становится тяжелой, будто храмовый колокол.

  - Я разыскиваю пилигримку, - поспешно сказал дасириец. - Красивая девушка, вот такого роста, очень худая, темноволосая. Ее нельзя было не приметить, почтенный.

  - Одну еще не схоронил... - заворчал мужик, но Арэн вцепился в его плечи железной хваткой, возвращая к своему вопросу. - Отбыла нынче с рассветом ваша красавица, господин. Только странная она пилигримка: никогда ни я, ни прислужницы мои не видали, чтоб она молилась богам. Еще и сверх меры золота оставила, как съезжала. Откуда только взяла его; в мою молодость эти богомольные бедны были, что храмовые мыши.

  - Не сказала, куда направляется?

  Мужик крякнул, но тут же притих, напоровшись на тяжелый взгляд дасирийца.

  - Вы вот, господин, мне непременно станете докладывать, в какую сторону отправитесь и за какой нуждой?

  - Мы может и не станем, - раздался позади голос Миэ, и таремка нарочно повертела перед носом хозяина золотой монетой. - А вот кто-то из твоих мальчишек наверняка присматривает, кто и куда едет. Не мы первые, кто тебе такие вопросы задает, уж я-то вашу торгашескую братию знаю.

  Хозяин "Лошадиной головы" забрал монету, по привычке попробовал ее на зуб. "За жуликов он нас принимает что ли?" - подумалось Арэну, и дасирийцу пришлось собрать остатки благоразумия, чтобы сдержать гнев.

  - Видели, как она через западные ворота Рагойр покидала. Ехала одна, а лошадей две, и вторая - верховая, из дорогих.

  Сказал это - и тут же растворился между шумно болтающими эфратийцами. Арэн мысленно махнул на него рукой.

  - На запад здесь дорога одна только - в Дасирийские земли, - сказала Миэ.

  - Знаю. Как думаешь - для чего ей второй конь-то?

  Волшебница пожала плечами.

  - Она будто бы говорила, что отправляется на север, - вслух размышлял дасириец. Чтобы им с Миэ не мешали, чуть ли не силком усадил таремку на свободную лавку за столом, рядом с пирующими рхельскими купцами. Они так шумели, что смело можно было говорить в полный голос, не боясь быть услышанным. И все же дасириец не стал рисковать. - Если эта поганая девка едет обратно, туда, откуда только воротилась, значит, на то есть достаточная причина. Должно быть, они с Рашем еще раньше сговорились где-то встретиться. - Арэн тут же припомнил их разговор о судьбе Хани. Кажется, тогда оба они решили, что из Рагойра путь только на запад, в дасирийские земли, а уж оттуда - во все стороны света. Вряд ли карманник рискнул пойти на юг, в бесконечные степи - теперь там стало неспокойно из-за дшиверских кочевников. И уж точно они не воротились бы в Артум. - Если боги пристанут на нашу сторону, мы нагоним беглецов в пути. Собирайся, выезжаем без промедления.

  Миэ посмотрела на него с грустью.

  - И не простишься со своей северянкой?

  Он скрипнул зубами, но слова ее оставил без ответа. Судя по лицу таремки, он ей и не требовался. Они вместе поднялись в комнату, где по очереди переоделись. Пока волшебница приводила в порядок волосы и собирала свои пожитки, дасириец побрился. Когда небо заволокли сизые предзакатные облака, в комнату робко постучали: на пороге стоял один из служителей, который взялся проводить Арэна до места, где тело Бьёри должны были предать огню. Дасириец послушно последовал за ним. Служитель, совсем еще молодой, но уже с плешивой макушкой, смиренным тоном рассказал ему, что пути богов смертным неведомы, но если они забираю кого-то раньше срока, значит там, в мертвом царстве, тот человек нужнее. Арэн молчал. Он не знал, каким богам было угодно отобрать у него полужену и нерожденного ребенка, зато мог найти того, кто убил их.

  Глядя, как пламень жадно пожирает ложе из хвороста, на котором лежала северянка, дасириец принес молчаливую клятву богам: не найти успокоения, пока не будут наказаны его враги. Оба румийца. И предательницу Хани. И пусть Ашлон примет его клятвы, и станет стражем над ними.

  Арэн остался около погребального костра до последней тлеющей головешки. Он видел, как высохла Бьёри, как ее осенние волосы истлели, кожа почернела и осыпалась с мяса. Он не позволил себе закрыть глаза или отвернуться. Даже когда девушка превратилась в безобразный обгорелый скелет, он продолжал смотреть. Если Миэ права и Бьёри убила румийка, Раш и Хани все равно виновны. Ведь ради побега карманника северянка сварила дурман. И Арэн, будь он в ладу со своим разумом, ни за что бы не позволил Бьёри ходить в комнату к пленнику. Чем больше дасириец думал о череде совпадений, что привели к смерти девушки, тем яснее понимал - виновен и он сам, не меньше остальных, а, может, и больше. Все, что сталось - плата за доверчивость. А ведь отец бесчисленное количество раз увещал его никому не верить. Теперь-то Арэн понял цену тем советам, только заплатила ее ни в чем неповинная девушка. И младенец, которому не суждено было родиться на свет.

  Миэ ворчала и всеми силами противилась поспешному отъезду, но дасириец стоял на своем. Они и так потеряли время, пока валялись одурманенные в своих постелях. Шансы поймать беглецов истощались так же стремительно, как снег на жарком солнце, но Арэн продолжал верить.

  До заката оставалось несколько часов, которые дасириец и волшебница провели в бешенной скачке. Влажная от утреннего дождя земля налипала на копыта лошадей, и те щедро отбрасывали ее на дорожные плащи всадников. Вскоре Арэну начало казаться, что на зубах хрустит земля и плохо перегнившая с прошлого года трава, а комки мокрой грязи забрались даже за шиворот. Когда дорога расширилась настолько, что на ней могли бы разминуться два обоза, Миэ взмолилась об отдыхе. Дасириец, нехотя, согласился. Звезды высыпали на небо щедро, будто кто из богов обронил миску с пшеном. Таремка сетовала на больную спину и не притронулась к еде. Не стал ужинать и Арэн: перед глазами еще стоял обугленный труп северянки, а далекие перепевы ночной птицы казались затихающим детским смехом.

  Спал Арэн тревожно: сперва ему чудились шаги крадущегося Раша, и дасириец несколько раз хватался за меч, готовый сразиться с румийцем, после ветер стал приносить вонь погребального пожарища. Когда дасириец разогнал марево сна, солнце уж вышло из ночной обители и стремительно взбиралось вверх по небесному своду. Арэн так и не смог заставить себя съесть хоть кусок из того, что Миэ разогрела на собранном наспех костре.

  - Ты не хуже моего понимаешь, что Раш никогда бы не поехал по торговому тракту, - сказала таремка, заваривая травы, которые купила еще в первый день приезда в Рагойр. Вода в глиняной кружке сделалась мутно-желтой, но аромат, что курился над ней, будоражил нюх дасирийца. Невольно, он потянулся попробовать, но волшебница живо отбила его руку. - Это женские травы, нечего тебе пить их, если только нет охоты сиськи отрастить и в бабу наряжаться.

  Арэн поморщился, и вернулся на прежнее место. Хоть родившийся нынче день выдался погожим и безоблачным, промозглый северный ветер пробирался в каждую прореху одежды, и студил путников. Сон одолел дасирийца только, когда на горизонте посветлело.

  - Он мог свернуть где угодно, - продолжила бормотать таремка. Говорила будто бы себе под нос, но делала это слишком громко, чтоб Арэн не догадался, чьим ушам предназначались слова. - Нам теперь никак его не выследить. Тем более, оба мы ничего не смыслим в разведывании следов и троп. Да хоть бы и были следы - дождь давешний все смыл.

  - Боги будто против нас, - пробормотал дасириец, грея ладони у костра. - Отчего так? Я доброе дело сделать хочу, наказать тех, кто служит черной богине.

  - Шараяна сильна, - резонно заметила волшебница. Она обмотала кружку тряпицей, чтоб не обжечь пальцы, и через тряпицу же отпила немного варева, жмурясь, точно обласканная кошка. - Иные боги берегут нас, а темная так же ревностно сторожит своих детей. Уж не знаю, как-то она станет привечать северянку, только Рашу и его сестрице точно всякая поддержка будет. Не зря же говорят, что Шараяна всем румийцам мать, каждого хранит, как первенца. Оттого и ближе она к своим последователям, является им чаще и на молитвы охотнее откликается. Так что неведомо еще, на кого из нас больше божественной милости ложится.

  Дасириец не стал спорить. Все знали, что Шараяна хранить румийцев больше зеницы ока: ее повелением остров, куда боги сослали зарвавшихся шаймерских магов, был окутан непроходимым туманом, ее же воля многократно усилила магию румийцев, позволяя им творить более могущественные чары. Иные боги Эзершата молчали, оставаясь почти безучастными к судьбам людей. Миэ права - румийцы обласканы черной богиней, и, может статься, именно она теперь отводит от Раша погоню.

  - Я поклялся на ее костях, - сказал Арэн, поздно понимая, что произнес слова в полный голос.

  - И что? Кости Бьёри не станут от тебя ответа требовать. Теперь о ней Гартис позаботиться, и, если будет его воля, отпустит северянку к Скальду, чтоб душа ее получила новое рождение. Твои клятвы ей муки не облегчат.

  "Облегчат мою совесть", - мысленно ответил дасириец.

  - И не гляди на меня как на по́хотный гнойник, - проворчала таремка, шумно отхлебнув от кружки. - Твоя клятва тебя же и погубит. Видала я таких, верных каждому слову - жаркие, будто прут раскаленный, тронь только - мигом все вокруг вспыхивает. Только в том жару сами же и горят.

  - Хватит пустопорожних разговоров. - Дасириец поднялся, отряхнул сенник. Разговоры с таремкой досаждали, словно голодные мухи: будто бы и вреда от них никакого, а надоедает, потому что жалят все в одно место. Может, волшебницы и права была, только от такой правды легче не становилось. Воротило от себя самого: что же он за воин такой, если данных клятв сдержать не может?

  - Как скажешь, только ты все ж подумай о моих словах. Ветер этот кстати - может, выветрит дурь из твоей башки.

  Несколько дней они ехали по тракту, не встретив ни единой живой души. Дни сменялись ночами, ночи - рассветами. Дорога вела их через многовековые черные леса: густые кроны старых древ густо так переплелись верхушками, что солнце терялось в них, а внутри царил сырой сумрак. В конце концов, сырость выстудила Миэ, и таремка расхворалась. В тот день их нагнал иджальский караван: смуглокожий торговец, покоренный красотой таремки, охотно взял ее на один из своих обозов. Миэ тут же скрылась за пологом, и до самого вечера дасириец не видел ее. Зато купец оказался словоохотлив и рот его практически не закрывался. Он рассказал, что возвращается из Артума, где выгодно продал зерно и оружие. Оказалось, весть о напастях северян расползлась по Эзершату скорее, чем думалось Арэну, и предприимчивые торгаши спешили нажиться на чужой беде. Арэн, как мог осторожнее, спросил у него, не встречались ли ему по пути всадники, двое или трое: беловолосая девушка, воин, изувеченный ожогами и красавица в одеждах пилигрима. Вдруг беглецы переждали где-нибудь в укромном месте и после повернули обратно, чтобы наверняка избавиться от погони. С другой стороны, на Румосе теперь самое безопасное место для обоих. По крайней мере до тех пор, пока лица их не сотрутся из памяти остальных. Впрочем, дасириец никогда не считал Раша настолько глупым, чтоб тот поверил, что его обман канет в небытие. Карманник горячился и был не воздержан на язык, но никогда не совершал глупостей. Один его обман чего стоит. Арэн оправдывал свою слепоту только тем, что, как и все жители Эзершата, привык считать румийцев изуродованными недолюдьми. Интересно, сколько же их ходить по миру? Никем не узнанные черные румийские волшебники, на уме которых только одно - посеять раздор, насадить волю своей матери Шараяны?

  - Арэн, Арэн! - Миэ высунулась из-за полога крытого обоза. Глаза ее блестели так, будто таремка успела влить в себя крепкого хмеля. - Книги.

  - Книги? - переспросил дасириец.

  - Те книги, которые я нашла в пещерах под Хеттскими горами, - торопливо пояснила волшебница. - Я все никак не могла понять, кем бы они могли быть написаны. Словосложение старое, каким написаны древние шаймерские письмена, но с некоторыми оговорками. И хронология теперешняя. А тут у меня в голове все эта история верится, с румийцами, вот я и подумала...

  - Говори уже, - поторопил дасириец.

  - Думаю, что так хорошо шаймерскую речь знать могут только шаймерцы. Те, кто ею говорил с давних времени, и у кого она не стала собирать всякие соседние диалекты. Я знаю только одних чистых потомков шаймерцев.

  Она выразительно посмотрела на едущего рядом торговца, которые, став невольным свидетелем их разговору, округлил глаза и слушал. Потом перевела взгляд на Арэна, словно говоря: "Не скажу при нем, но ты сам догадаться должен, я и так достаточно сказала".

  Арэн догадался.

  У давно сгинувших шаймерских магов остались одни только чистокровные потомки. Те, кто теперь назывались румийцами.

  Хани

  Погода баловала их. В лесах и меж деревьями солнце еще не успело как следует просушить землю, но небольшая тропка, которая буквально сама бросилась им в ноги, оказалась достаточно вытоптанной, чтобы лошади шли в галоп и не вязли копытами в грязи. С того дня, как они с Рашем разделили ложе - Хани улыбнулась, вспомнив прохудившийся сенник - минуло два дня. В первый день именно по настоянию Раша они делали привал несколько раз. В ту ночь он не прикасался к ней, но лег рядом и обнял, будто хотел загородить от всего мира. И никогда еще ей не было так спокойно.

  Румиец. Скажи кто несколько месяцев назад, что она разделит постель с румийцем, да еще и совершит это по доброй воле, без принуждения - Хани прокляла бы клеветника. Теперь же все изменилось. Изменился ее мир, и она вместе с ним. Когда дасириец приволок Раша в комнату, Хани сразу почувствовала неладное. И почти не удивилась, когда Арэн сказал, какого тот рождения. С самого знакомства с Рашем девушка никогда не сомневалась, что он не зря так старательно обходит молчанием свое рождение. Разве не она сама так же старательно не отводила разговоры в сторону, когда ее спрашивали об отметинах? Тот, кто глазом не моргнув врет, будто в пене морской родился, точно прячет что-то большее, чем раждение за глаза богов.

  Раш выглядел таким спокойным, словно это не его жизнь решали таремскя волшебница и дасириец. Молчал да хмурился, а рот открывал только когда спрашивали. Хани не верила, что он не скажет про нее, но чужестранец в который раз удивил. Она знала, что поможет ему, даже если придется отбивать поклоны его богине Шараяне. Стоило больших усилий заставить себя выглядеть каменной, когда каждый кусок кожи буквально зудел от страха. Хани сомневалась, поверят ли ей, но никто не сомневался в ее слвоах. Он напустила на себя задумчивость, отгораживаясь от возможных расспросов. Уверившись, что осталась одна, достала все мешочки и травами и склянки с порошками: дожидаясь Арэна и таремку, они с Рашем основательно запаслись всем необходимым. Когда она выбирала травы, чужестранец ворчал, что с таким же успехом он и сам мог накосить весеннего первотравья, высушить его и продавать по крату за щепотку. Но за ценные ингредиенты платил он, и Хани молча терпела его недовольство. Теперь она похвалила себя за предусмотрительность. Убедившись, что никто не следит за ней, девушка выбрала нужные травы, поставила на огонь в жаровне посудину с водой, и взялась варить зелье. Хвала Снежному, таремка хоть и была волшебницей, ничего не смыслила в отварах, а, значит, никто не мог воспрепятствовать замыслу. Но и без помощника было не обойтись. Сама мысль о том, что придется просить ту пилигримку, жалила разозленной осой. Ей вторил страх. Станет ли румийка разговаривать с ней? Ведь если Раш не врал, - Хани безоговорочно верила его словам - стоит только заикнуться о том, что она знает об их истинной крови, пилигримка захочет убить ее. Но захочет ли она спасти прежде своего брата? Девушка собиралась проверить, как будет на деле, а не гадать, дожидаясь, пока Арэн передумает. Она никогда бы не подумала про дасирийца худого, но нынче он показал ту свою сторону, о существовании которой Хани не догадывалась. Он говорил, что воин и что побывал во многих битвах; должно быть, истинное рождение Раша заставило дасирийца чувствовать себя облапошенным. Хани и сама не понимала, отчего чужестранец не сказал ей всей правды. Узнав про ее отметины, и что светлая Вира отобрала свою магию - почему и тогда не сознался? Они вместе стали отмеченными темной богиней, но Раш свою тайну оберегал до последнего. И пусть Хани понимала, где кроется причина недомолвок, она не могла простить. Ведь когда она сотворила зло, умертвила невинных сельчан - скажи чужестранец о своем рождении, она бы вполовину не чувствовала себя такой одинокой. Но он малодушно смолчал.

  Когда вода вскипела, Хани положила в нее травы, по одному пучку за раз, выжидая, пока вода сменит цвет. "Хорошее дурманное зелье должно трижды сменить лик", - наставляла когда-то фергайра. Хани поймала себя на том, что почти не помнит ее лица, и имя колдуньи Севера затерялось в памяти, а ведь прошло совсем немного времени. Что-то теперь твориться в родном Артуме? В Северные земли пришла весна, и пусть тепла там было вполовину меньше, чем в Рагойре, девушка скучала по стуже и колючему снегу.

  Когда зелье в котле сделалось алым, Хани дала ему остыть. Аккуратно собрав остатки трав, добавила щепотку белого порошка из узкой склянки, и бережно спрятала все ингредиенты обратно в дорожную суму. Теперь отвару оставалось только выстоять положенное время, и Хани, воспользовавшись передышкой, решила переговорить с сестрой Раша. Если, конечно, пилигримка не сбежала, почуяв неладное. Кроме того, Арэн и Миэ наверняка станут присматривать за ней тоже.

  Выйдя из комнаты, Хани с облегчением выдохнула: никто не стерег ее. В далеком уголке души поселилась укоризна: только что пеняла чужестранку за обман, а теперь сама с головой в него окунается. Осмотрев коридор в обе стороны, девушка закусила губу. И что теперь? За которой из дверей искать румийку? Хани отмахнулась от паники. "Направо иди", - зашептал знакомый голос в голове. В последнее время та, кто назвалась госпожой Хелдой, зачастила. Ее голос приходил внезапно, то посреди ночи, заставляя Хани просыпаться, то с рассветом, а то и вовсе, когда девушка занималась обыденными делами. Девушка не особо волновалась ее голосу: с детства они привыкла слышать голоса ушедших предков, и они часто становились ей помощниками. После того, как голос красивой госпожи из Белого шпиля впервые "ожил" в ее голове, девушка решила, что та умерла, и теперь является к ней невидимым предвестником. В башне фергайр, когда яд проникал в тело Хани, она будто бы видела подол платья той госпожи, следом за которым шла, словно за путеводной нитью, но госпожа так и не показалась. Вспоминая события того дня, девушка решила, что не было ни платья, ни Хелды, а все образы подсовывала отравленная кровь. Но после, когда госпожа заговаривала с ней, ее наставления сбывались. Хани доверилась ей, перестав подвергать сомнению слова и указания.

  Теперь же голос Хелды обрадовал девушку как никогда прежде. Она повернулась в правое крыло коридора, и пошла по нему, дожидаясь других советов. Но нужда в них отпала, когда одна из дверей отворилась, выпуская из недр комнаты пилигримку. Увидев Хани, девушка остановилась и улыбнулась. Лицо ее сегодня казалось еще прекраснее, а невинность в глазах подкупала настолько, что Хани на мгновение засомневалась - а не обманул ли Раш их всех в который раз?

  - Доброго дня тебе, северянка, - приветливо поздоровалась пилигримка.

  Хани кивнула. Неуверенность намертво прилепила язык к гортани, и девушка не нашла сил сказать что-то вежливое в ответ. Пилигримка едва заметно пожала плечами и направилась в сторону лестницы. Хани оглянулась - еще немного, и румийка исчезнет, спустится в полный людьми зал, где им уже ни за что не поговорить с глазу на глаз. Вышло время всяким сомнениям, подумала девушка, и произнесла:

  - Они знают от какой крови родился Раш.

  Пилигримка остановилась. Несколько тягучих мгновений она стояла к Хани спиной. Девушка не отступилась, и, на всякий случай, повторила свои слова. Не может быть, чтоб румийка не расслышала их в первый раз, но Хани не хотела испытывать судьбу.

  Пилигримка подскочила к ней, сцапала за шиворот - быстро, словно кошка мышь - и чуть не силой швырнула к двери своей комнаты. Хани охнула, хватаясь руками за стену, чтоб удержаться на ногах. Тем временем румийка отперла замок и хмуро кивнула Хани, мол, входи. Девушка отбросила страх и переступила порог комнаты. Румийка вошла следом, перед тем проверив, не стал ли кто свидетелем разговора.

  - Как? - только и спросила она, когда дверь была надежно заперта изнутри. Пилигримка навалилась плечом на стену, скрестив руки на груди, и ничто не выдавало ее настороженность. Но Хани чувствовала, что румийка взволнована.

  Девушка вкратце пересказала разговор. Чем больше Хани говорила, тем сильнее хмурилась румийка; под конец ее брови сошлись единой ниткой, точно так же, как случалось у Раша, когда он был недоволен.

  - Выходит так, что это из-за моей болтовни братец попался, - вслух произнесла пилигримка.

  Ждала ли она ответа или нет, Хани не знала, но предпочла пока помалкивать, чтоб не спугнуть хрупкое доверие. Если румийка откажется помогать, оставалось одно - молить богов сотворить чудо и открыть дверь. Или испытать судьбу и попытаться стащить у Арэна ключ. Хани мало верила в успех запасного варианта, вернее всего, дасириец, даже если дурманное зелье его разберет, почувствует ее неумелые попытки, и тогда придется объясняться до конца. А ждать, пока сон сморит дасирийца и остальных, девушка не могла - слишком мало времени останется на побег.

  - От меня-то чего хочешь? - спросила румийка, прижигая Хани взглядом, точно надоедливую мошку.

  - Помоги мне освободить Раша. - Хани старалась придать голосу уверенность, но страх близости темной румийки студил кровь. - Раш не хочет говорить про... про ваш остров, и отчего вы такие, как есть, а не так, как про вас слухи ходят. Арэн не станет его мучить, но терпения его на долго не хватит.

  - С чего ты взяла, что мне дело есть до того, что скажет мой непослушный братец? - Пилигримка отошла от стены, встала рядом с Хани, подбоченившись, словно продажная девка. - Он из дому сбежал, совершил грех против воли нашей матери Шараяны.

  Хани невольно дрогнула и едва удержалась, чтоб не вжать голову в плечи. Но от проницательной пилигримки ничего было не утаить. Она широко улыбнулась, обнажая ровные зубы, такие белоснежные, что Хани невольно захотелось больше никогда не открывать рта. Где прежде она видела такую же улыбку?

  - Отчего ты боишься имени богини, но ноги раздвигаешь перед тем, кто вышел от ее крови?

  - Ты поможешь мне? - Хани сглотнула, изо всех сил стиснула пальцы в кулаки. Хотелось сбежать к Краю Эзершата, лишь бы больше никогда не видеть румийку и ее взгляд - насмешливый, пополам с презрением.

  - Скажи только чем, - кивнула румийка. - Только прежде - неужто нестрашно тебе со мной такие разговоры вести? А если я тебя убью сейчас? Или кто из этих людишек прознает, что со мной говорила?

  - Они и так узнают, - пожала плечами Хани, нарочно игнорируя первую часть вопроса. - Главное, что к тому времени, как правда откроется, мы будем в безопасности.

  Пилигримка погрозила ей пальцем, хитро улыбаясь. Чем больше она скалилась, тем сильнее Хани пробирало недоверие. Уж лучше бы хмурилась - все понятнее, что на уме.

  - Если связалась с румийцем, так будь готова к тому, что нигде в Эзершате не найти вам безопасного пристанища. Только на Румосе, но Раш лучше даст отрезать свои уши, чем вернутся туда. Знаешь ты, отчего он сбежал?

  - Нет, - призналась Хани.

  - По нашим меркам, он родился с изъяном. Видела ты уши моего брата или только в штаны ему глядишь?

  Хани молча кивнула. Пусть румийка, если ей охота, плюется желчью, а заодно и придумает, с чем Хани согласилась.

  - Таких, как Раш, - продолжала пилигримка, - у нас используют по-иному. Брату повезло, что мать заставляла его носить обруч, и долгое время его ущербность никто не замечал. Обычно, мы не затягиваем, и, как только появляется тот, кто может дать порченое потомство, его определяют в лаборатории. Знаешь, что это такое?

  Хани снова ограничилась кивком, на этот раз - отрицательным. Зачем румийка рассказывает все это? Девушка хотела знать, что побудило Раша сбежать из дома, но сейчас для откровений было не время и не место. Перебивать пилигримку она не решилась - вдруг, передумает помогать?

  - Это такое место, где мы, румийцы, расчленяем человеческие тела, разбираем их по косточкам, по хрящикам, сцеживаем всю кровь - и смотрим, как человек устроен изнутри. Некоторых, после собирают обратно, и их тела получают новое рождение. - Тут пилигримка сделалась серьезной, будто собиралась поведать Хани страшное откровение. - Рождение, но не жизнь.

  Хани понимала, о чем говорит румийка.

  - Ты ведь не можешь не знать эту историю, северянка? - Пилигримка обошла девушку кругом, словно приноравливалась, с какого боку лучше всадить ей нож в спину. - Артефакт, который создали наши предки, и за который боги сослали нас в самую задницу Эзершата. Во все времена так было - всякий, кто посмеет пойти против воли богов, будет наказан. Потому что они... - пилигримка выразительно поглядела вверх, будто видела чертоги властелинов мира, минуя деревянную крышу и небесный свод. - Они бояться, что мир обойдется и без них. Если никто не станет молиться и отбивать поклоны, просить заступничества и приносить жертвы - они уйдут в забвение.

  В конце ее слова стихли до шепота. Хани сглотнула. И куда подевалась вся храбрость? Хотелось одного - сбежать, выскочить из мышеловки, пока еще не поздно. Она осторожно покосилась на румийку и поняла - поздно. Ловушка захлопнулась еще там, в коридоре.

  - Все эти столетия мой народ боролся с волей богов. И мы перехитрили их, и я тому доказательство. Разве моя идеально гладкая кожа покрыта язвами? Разве руки мои и ноги изувечены вывороченными суставами? Или, может, у братца моего в паху фасолевый стручок болтается? Только цена за такую метаморфозу высока, и мы платим ее. Так приказывает наша мать Шараяна. А Раш ослушался, выбрал никчемную жизнь.

  - Никчемную? - непонимающе переспросила Хани.

  - Его тело достаточно крепкое, пусть и с изъяном, - пожала плечами румийка. Она прошла до сундука, где хранила вещи, отбросила крышку и выудила из его недр узкий кожаный сверток, перехваченный лентой. Пилигримка сунула его за пояс, поправила голенище сапога, и снова повернулась к собеседнице. - Если бы вышло изучить его строение, и вычленить причину дефекта, мы бы избавились от еще одной бреши в наших генах. Это укрепило бы не только нашу семью, но и всех румийцев.

  Хани хотелось спросить, что такое "гены", но она не решилась. Может, если боги даруют благосклонность, у нее будет шанс обо всем расспросить Раша.

  - Но я помогу тебе, - закончила пилигримка. - Не рада моего бесхребетного братца, а потому что ты стоишь тут и трясешься от страха, но не пытаешься бежать, хоть мысли о побеге у тебя на самом лбу проступили. Я отпущу его, а остальное - не моя забота.

  - Спасибо, - поблагодарила девушка. После всего, что наговорила румийка, Хани потеряла надежду получить от нее помощь, и, когда опасение не подтвердились, с охотой простила пилигримке издевки. Достаточная плата за свободу чужестранца, рассудила девушка.

  - А теперь проваливай. - Румийка указала на дверь. - А то передумаю, и погляжу, как устроены северные девки изнутри.

  Хани не стала испытывать ее терпение, и бросилась к выходу. Но у самого порога остановилась, вспомнив слово, которым ее называл чужестранец. Теперь-то знала, из какого языка оно взято.

  - Камаллея - что это? - Она старалась как моно вернее передать произношение, но румийка все равно расхохоталась, словно услыхала несусветную глупость.

  - Kama'lleya, - поправила она, справившись с хохотом. Пилигримка не походила на человека, которому сказали, что открылась самая страшная его тайна, и скоро за ним начнут охоту все добропорядочные граждане Эзершата. Будто в ней вовсе не было страха. - Это означает "снежный цветок". Где ты услыхала это слов? Неужто, братец мой так тебя величать стал, а?

  Хани выскочила за порог, не ответив.

  Она не сказала Рашу, что понимает значение слова, которым он продолжал ее называть.

  На четвертый день пути они выехали к стенам небольшого города. Ветер здесь пах морем, и иногда Хани казалось, что она слышит шум волн. Но единственная вода, что попалась им в пути, была в доживающей свой век речке, густо заросшей камышом.

  Над городскими воротами грубой ковки, реял красный с синим стяг, украшенный по центру подковой.

  - Это дасирийский город? - осторожно спросил Хани. Раш говорил, то путь их будет долгим, и появление неизвестного города настораживало. Впрочем, она не знала здешних земель вовсе, как и нравов их обитателей.

  - Нам до границ Дасирийской империи ехать еще дней десять, если погода будет ласковой. Здесь вольные земли, и живут в них вольные народы, которые сами себе хозяева. По крайней мере, до той поры, пока кто-то посильнее не станет свой лад заводить поблизости.

  - И нет над ними правителя? - Хани привыкла думать, что над каждым поселением должен быть господин, который станет защищать, если придет беда.

  - Ну почему, обязательно есть тот, кто всеми верховодит. Только город сам по себе - что посеяли-собрали, сковали или выткали - то и есть. С одного боку, никто не указывает, когда в отхожее место ходить, а с другого, случись что - никто не вступится. В таких городах правители раз в год меняются, если не чаще. Заехать нужно, поглядеть, что да как. Если повезет, прицепимся к какому-то каравану.

  "Или здесь останемся", - подумала Хани. Она не хотела ехать в Дасирию. Зачем идти в руки тем, кто теперь, должно быть, считает и обоих приспешниками Шараяны? Дасирийская земля огромна - так говорил Раш, и она верила румийцу, но спокойнее не становилось все равно. А станут ли их искать здесь, в небольшом городке, потерянном среди стародавних древ?

  Стражники на стенах, одетые в вареную кожу и обитые железными заклепками жилеты, подвязанные поясами, высунулись из-за каменных выступов, и велели придержать лошадей. Один из них поинтересовался, кто такие.

  - Беженцы мы, - выкрикнул Раш. - Слыхали, что в Северных землях приключилось?

  - Слыхали, - сказал второй, тут же спустил портки и помочился прямо со стены. - Только не больно ты на северянина похож, тощий, что черен от мотыги. И говоришь не по-ихнему.

  Хани скинула капюшон, не дожидаясь, пока ее попросит Раш. Она по старой привычке продолжала плести косы - Раш уверил ее, что за пределами Артумских земель, мало кто понимает истинное их значение, а, значит, и расспрашивать лишнего не станут.

  - Я северянка, - сказала на своей речи, и, когда стражники переглянулись, повторила на общем. Впрочем, северное наречие и так выдавало ее с головой.

  - А отчего у этого, - стражник ткнул в сторону Раша наконечником алебарды, - рожа пришпарена?

  - Пожар был, - буркнул румиец. - Не видели что ли зарева? Огненные звезды на землю падали, половина Сьёра под землю провалилась.

  Мужики махнули руками, мол, проезжайте, и тут же принялись обсуждать несчастия северян.

  - Зачем ворота открытыми держать, если каждого путника непременно выспрашивать, кто и откуда? - спросила Хани, как только лошади прошли под острозубой решеткой. -

  - Неспокойно сейчас в Эзершате, должно быть, всяких подозрительных переспрашивают, мало ли что. - Он подтянул край капюшона так, чтобы тень от него скрадывала ожоги.

  Внутри города вонь стояла нестерпимая. Хани, которой даже запах столицы Северных земель становился поперек горла, то и дело морщилась, нет-нет да и прикрывая рукой нос. Домишки, кособокие и большей частью одноэтажные, тулились друг к другу, словно десяток нищих, которых пустили переждать дождь в собачью конуру. Все здесь было грязным, даже люди, хоть одежды их, как подметила Хани, были богаче тех, которые носили Артумцы.

  Раш ухватил за шиворот какого-то паренька и расспросил, куда их занесло. Город назывался Сахил, правил в нем помазанный богами свободный король Бруг. Позже, когда мальчишка, получив свободу, улепетывал, напуганный обожженным лицом Раша, Хани переспросила, что такое "свободный король". "Значит, что правит он, пока его никто с трона не подвинет, - пояснил румиец. - Спорить могу на ухо, что перед ним не один уж такой на троне сидел, свободный. В таких городишках власть достается тому, у кого мечей больше и золота. Так и правят, от восстания до восстания. Господа друг друга по холке треплют, а крестьяне гроздьями на сучьях развешаны, за то, что не тому "свободному" повинности платили". После таких слов Хани надолго умолкла. Проведя всю недолгую жизнь далеко на севере, отрезанная от остального мира, знала о нем только из сказок и редких историй, которые передавались из уст в уста, и, как водится, перевирались с каждым новым рассказчиком. Но мир за пределами Артума казался ей величественнее. Теперь же, с каждым новым днем, образ, что взлелеяло воображение, все больше расходился трещинами.

  Улочки Сахила оказались настолько малы, что ехать по ним можно было только по одному. Рогатая кобылка Хани нервничала, мотала головой и часто пряла ушами. Наверное, здешние запахи ей тоже не по вкусу, решила девушка. Их приезд остался незамеченным. Только несколько раз Хани чувствовала на затылке пристальные взгляды.

  - Нам нужно остановиться на ночлег и найти торговца едой, - сказал Раш. Казалось, румиец говорит сам с собой - он даже не поворачивал головы в сторону девушки. - Мне одному слышится шум моря?

  - Я тоже его слышу, - подтвердила Хани.

  - Странно, я думал, что знаю все портовые города западного побережья, - его рука в перчатке почесала подбородок. На тех частях кожи, которые не тронул огонь, проступила темная щетина. - Ладно, одна холера. Нужно поглядеть и расспросить, что за суда здесь ходят. Если повезет - отплывем куда-нибудь подальше. В Иджал, например. Только, - тут он все же покосился на Хани, - жарко в тех краях, тамошний климат нечета Северным землям.

  - Все равно, - пожала плечами Хани.

  Отыскать постоялый двор оказалось несложно. Кособокое здание, с мутными слюдовыми окнами, жалось за следующим поворотом. Его деревянная крыша, словно израненное животное, была густо покрыта свежими бревенчатыми заплатками, а под ней густо разрослись птичьи гнеда. Стоило им подъехать, дверь отворилась, выпуская наружу пьянчугу, всего красного от злости. Он наотмашь косил серпом круг себя и отборно матерился. Раш спрыгнул с лошади, обошел задиру со спины, стараясь не попасть под удар - ржавый кончик серпа то и дело норовил схватить румийца то за плечо, то за бок. Выждав момент, когда здоровяк повернется в полспины, Раш выбил из пьяных пальцев мужика серп, и, пинком под зад, отправил буяна в придорожную пыль. Только после этого велел Хани спешиться.

  Тут же появилась и хозяйка - немолодая, но стройная женщина, с тяжелой косой и пытливым взглядом. Она поблагодарила Раша за услугу, посулив бесплатный ужин, если путники решат у нее остановиться. Румиец не возражал.

  Внутри смердело перебродившим хмелем, топленым салом, а по углам провисли сети пауков. Путникам отвели небольшую коморку - Раш ворчал, что даже в Яркии комнаты на постоялом пристойнее - и подали обещанный дармовой ужин. Пережаренная свинина, картошка, густо сдобренная луковой заправкой, салат из редьки и яиц. Хани без охоты поковыряла в тарелке, почти не притронувшись к еде.

  - Скажите, милейшая госпожа, - придержал хозяйку румиец, когда та проходила мимо столов. Ее пальцы каким-то чудом удерживал по три кружки в ладони. - Как нам попасть в гавань?

  - Нет гавани, - буркнула она. - Года три уж как нет. Раньше была, а потом спалили ее и разрушили до щебня. Теперь-то на том месте и выхода к морю нет - половина утеса в море сгинула, а с того, что осталось, только тропка к морю есть. Бывает, заходят корабли чьи-то, если по пути им, но в последнее время только эти и наведываются, чтоб им пусто было. - Женщина покривилась, и, на оклик кого-то из посетителей, огрызнулась пожеланием нассать себе в кружку и хлебать, если терпения нет.

  - Эти - это кто? Нам надобно в Рхель попасть как можно скорее, а верховыми отсюда долго переходить.

  - Рыбы эти соленые, пираты.

  Она отошла к соседнему столу и грохнула кружками о столешницу, так, что брызги выпивки разлетелись в стороны. Но вскорости вернулась, и выразительно поглядела на румийца.

  - Они с черными магами спелись - горожане видали их на корабле. Приплывают, рабов будто бы продавать, да только слухи не зря ходят, что когда ночь настает, румийцы на берег сходят и вынюхивают тут чего-то. Только заразу разносят, тьфу. Езжали бы лошадьми - оно так спокойнее. Да и не будут жабродышные с вами разговаривать - в море вышвырнут, как корабль от берега отойдет, и всего делов.

  Когда они остались одни, Раш отодвинул от себя миску с недоеденным картофелем, и снова почесал подбородок.

  - Плохо, - только и сказал он. - Пойдем, если еда в тебя не идет. Нужно припасы собирать и ноги уносить. Хотел тут ночь переждать, но, видать, не судьба. С та-хирцами нечего и думать договариваться, тем более, если с ними румийцы под одним парусом. Только не нравится мне, что они так запросто могут к берегу подходить. Сперва в Северных землях хозяйничали, теперь на западе ими смердит.

  Следующие несколько часов прошли за покупками. Вскоре оба дорожных мешка оказались под завязку наполнены соленьями, копчеными окороками и маринованными овощами. Последним Раш остановился у торговца сладостями. Пока он выбирал, Хани присматривала, чтоб купленные запасы не умыкнули. Люди разбредались, торговая площадь пустела.

  Толчка в спину Хани не ожидала, потому, когда на нее стремительно двинулась фигура в темном, Хани просто попятилась с пути. Идущий же мигом свернул, прибавил шагов, налетел на девушку плечом, и Хани пришлось наклониться вперед, чтоб не упасть, выпростать руки. Незнакомец - или незнакомка - ловко подцепил суму с провизией, и кинулся удирать, да так быстро, что Хани почти сразу потеряла его из виду.

  - Раш! Вор! - только и смогла выкрикнуть она, захлебываясь облаком пыли, которую взбили ноги вора.

  Румиец среагировал мгновенно: развернулся, спрашивая взглядом, в которую сторону бежать. Хани молча указала рукой, и румиец помчался следом. Хани пощупала себя за плечо - болит, но не тянет. Однако же вторая рука ее не слушалась. Несколько торговцев поглядывали на нее из-за своих прилавков, и в их глазах читалась насмешка. Должно быть, размышляла Хани, поближе подвигая вторую суму с едой, давно здесь никому не доводилось так опростоволоситься. Когда первая паника прошла, девушка стала вглядываться в стремительно темнеющий переулок, который проглотил и Раша, и вора. Будто только недавно вечерело, а небо вдруг сделалось почти черным, и улыбается с него острый серп полумесяца.

  Когда в переулке мелькнула тень, Хани стала вглядываться еще пристальнее. Ночь скрадывала очертания фигуры, но не настолько, чтоб не понять, что она была слишком тонкой, чтобы принадлежатьРашу. Хани поддалась вперед, зацепила носком сапога сумку и та свалилась под дружный хохот торговцев. Они уже собирали свой скарб, но нарочно медлили, наверняка рассчитывая поглумиться над обворованными чужестранцами. Хани не было до них дела, она ждала румийца, пусть бы и явился он с пустыми руками. Фигура выскользнула из переулка, то и дело оглядываясь, словно боялась слежки и прошла немного вперед, останавливаясь у колодца.

  Хани не могла не узнать ее. Пусть лицо хранила тень, но походка и накидка, и даже взмах руки, которым фигура поправляла волосы, что выбились из-под капюшона - все указывало на одного человека. Они виделись несколько раз, но девушка запомнила те встречи так явственно, будто дело было нынче утром.

  Румийка. Фархи. Даже простая накидка пилигримки не скрывала ее форм.

  Не успела Хани прийти в себя - голова загудела от множества вопросов и догадок, - как из переулка выскочил Раш, с сумой в руках. Румийка, завидев его, обошла колодец и потерялась в тонкой щели между домами. Хани сморгнула, не понимая - то ли ей привиделось, то ли девушка и вправду только что стояла здесь. В таком смятении ее и застал Раш.

  - В следующий раз будь расторопнее, - недовольно бросил он. И, продолжая что-то бормотать себе под нос, поднял второй мешок. После оба перевязал веревкой и повесил поперек плеч, держа мешки подмышками. - Так надежнее будет. Хани, да что у тебя с лицом? Эй?

  Он несильно потряс ее за больное плечо. Девушка вскрикнула, только теперь оторвав взгляд от места, где пилигримка растворилась темноте.

  - Раш, я видела... - начала было она, но умолкла, перебитая неслышимым голосом госпожи Хелды.

  "Не говори ему, - приказывал голос. - Если хочешь, чтобы скитания ваши закончились - не говори. Девушка переправит вас на Румос. Где еще может быть безопаснее той, в которой расцвела в полную силу четная отметина? Никто не станет тревожить вас там, потому что с ними вы будите равны. И пусть этот мальчишка сопротивляется, сколько его душе угодно, но ты должна делать так, как я велю. Разве подводила я тебя, Хани? Разве не спасала тебе жизнь?"

  - Чего молчишь, будто язык проглотила? - Раш злился. Хани только теперь увидела на его лице кровь. - Кого видела хоть? Сивого мерина?

  - ... странного человека, - закончила она кое-как. - За тобой следом пошел, вы не повстречались?

  "Молодец, Хани. Послушание заслуживает награды" - голос Хелды медленно потух, словно оплавился последний огарок.

  - Странного? - Румиец недоверчиво покосился на нее.

  - У тебя кровь идет.

  - Это не моя. Пришлось врезать молодчику науки ради. Только болван станет воровать тяжеленую торбу: сам худой, ребрами светит, за вторым поворотом легкие выхаркивал. Таким надобно руки отрубывать по самые плечи, чтоб не позорили своего собрата по ремеслу. Пойдем, темно уж совсем. И хватить такими глазами по сторонам смотреть - на нас еще никто с мечами и капканами не вышел.

  Они вернулись в гостиницу. Раш велел ей оставаться в комнате, а сам спустился вниз, взять чего-нибудь перекусить. "В дорогу нечего животы набивать, и спаться будет не так крепко, если впроголодь лечь, а вот горячей похлебки выпить - самое дело, боги одни знают, сколько нам еще верхом труситься" - сказал он перед тем, как закрыть дверь. В комнате мигом сделалось пронзительно тихо, до боли в ушах. Каждый шорох, отдаленный хруст сломанной ветки, вздох, гомон постояльцев - все заставляло Хани нервничать, в каждом она слышала легкий перебор крадущихся ног Фархи. Она пришла за ними, выследила. Так быстро. Должно быть, загнала не одну лошадь. Но как смогла? Раш постоянно следил за тем, чтоб за ними оставалось как можно меньше следов, даже для костров в земле выкапывал неглубокие ямы и после присыпал все землей и травой. Но надежно ли прятал, верно ли? Хани вспомнились дни, когда еще был жив Рок, и они вместе ходили на охоту. Она была обучена находить беличьи гнезда и выслеживать зайца, подходить к оленю с подветренной стороны, чтоб не выдать своего запаха. Но никто не рассказывал им, как не оставить за собою следа. Не знал таких премудростей и румиец.

  Застольный хохот внизу заставил ее вскочить на ноги. Шорохи за дверями усилились ... и исчезли. Девушка попятилась. Тишина, но она настораживала еще больше.

  Дверь осторожно поползла в сторону, впуская в комнату гостью.

  - Позднего часа тебе, - улыбнулась пилигримка, и тут же предупредила: - Вздумаешь кричать - мигом глотку перережу.

  И, словно насмехаясь, приложила палец к губам.

  "Слушайся ее, - горячо зашептал Хелдын голос, непривычно близкий, будто красивая госпожа шептала в самое ухо. - И не бойся ничего. Никому тебя не обидеть. Вспомни деревню и пепел. Разве есть такая сила, чтоб одолеть твой гнев?"

  - Зачем ты за нами шла? - Хани подивилась, каким спокойным звучит ее голос, но нашептывания Хелды развеяли страх.

  - Я же говорила, что братца моего давно дома заждались. - Румийка покачала головой. - Решила проводить его, а то вдруг заплутает. И тебя заодно. Поглядишь, какое оно - румийское гостеприимство.

  "Раш никогда не даст себя взять", - подсказала Хелда, и Хани, точно заговоренная, повторила ее слова.

  - Ну так если я тебе нож к горлу приставлю - так куда он деваться станет? Пойдет, как миленький. - Тут она достала кинжал - тонкое лезвие с легким шипением выскользнуло из рукава - и нарочно попробовала пальцем режущую кромку. Улыбнулась, довольная. - А если удерет, так уж прости - придется тебя к Гартису отпустить, а то знаешь больно много.

  И, в доказательство своих слов, направила острие кинжала в сторону Хани. Девушка почувствовала холодок в ладонях и странную ясность в голове, как тогда, с сельчанами. Отчего-то приступы магической лихорадки случались с нею бесконтрольно. С того дня, как она перестала ощущать магию Виры, темное колдовство сделалось сильнее, но приходило само, когда ему вздумается, не подчиняясь мысленным призывам. Хоть сколько черпай из темного источника - без толку.

  "Не трогай ее, - предупредил голос, - поддайся, и она отвезет вас на Румос".

  "И что дальше?!" - хотелось закричать Хани, но она не успела. Пилигримка налетела на нее словно таран, толкнула в грудь. Хани попыталась вздохнуть, но в груди зажгло, словно туда бросили головню. Девушка закашлялась, упала на колени, раздирая горло до кровавых полос.

  - Пока мой братец внизу, - Фархи вдруг перешла на шепот, - я воспользуюсь твоим гостеприимством и подожду его здесь.

  Пилигримка оттащила Хани в сторону, жалуясь, откуда в таком немощном теле столько весу, и заткнула рот какой-то тряпкой. К тому времени девушка справилась с болью и смогла сделать несколько жадных глотков. Она могла убить румийку - Хани по-прежнему чувствовала холодок в ладонях и зуд на кончиках пальцев, но голос госпожи велел делать иначе.

  - Так будет спокойнее. - Фархи, не церемонясь, связала северянке руки, и проверила, надежно ли закреплен узел. Поднялась, рассматривая пленницу с высоты своего роста. - Вот же - и могу тебя прирезать сейчас, и не хочу отчего-то. Ты, случаем, не навела на меня порчу, колдунья?

  Девушка отвернулась.

  Раш вернулся скоро: Хани слышала его мягкие шаги и насвистывание какой-то мелодии. Услышала и Фархи. Пилигримка спряталась за дверью, вооружившись кочергой для перемешивания углей в жаровне, и притихла. Румиец отворил дверь, ступил внутрь. Хани не видела его с того места, куда ее пристроила пилигримка, только в щели между дверью и полом мелькнули ноги. Пилигримка выждала еще мгновение, пока Раш не переступил порог комнаты обеими ногами, и, что есть силы, наотмашь огрела его по затылку.

  Румиец охнул, подвел глаза и рухнул, словно скошенный пшеничный колос. Фархи улыбнулась, быстро прикрыла дверь. Так же быстро связала брата, но в его рот кляп совать не стала. Потом с деловитым видом выпотрошила карманы Раша.

   - Братец-то беззуб, оказывается, - сказала она, ощупав его всего. После взвесила на ладони кошель с золотом и прищелкнула языком. И предупредила, когда Раш слабо застонал, приходя в себя после короткого обморока: - Советую тебе не кричать и вести себя смирно, а то я раскрою тонкую шейку твоей девки от уха до уха, а язык ее поджарю и тебе скормлю, да еще проверю, чтоб все сожрал, братец.

  Раш только беспомощно зарычал, подергал руками в путах, но тщетно. Хани нарочно отвернулась, чтобы не видеть его лица. Вдруг поймет, увидит то, что она силится скрыть? Простит ли он когда-нибудь, если узнает, что только по ее добровольному бездействию, они оба попали в плен к румийке? Пусть Фархи сестра ему, но любви в ней нет, одна только злоба и каждый жест выдает потаенное желание сделать ему больно. Не успела Хани подумать об этом, как пилигримка подскочила к Рашу, и ударила его носком сапога. Румиец застонал, согнулся пополам, настолько, насколько позволяли путы. Но девушке оказалось мало: она "подарила" брату еще несколько ударов, пока тот не заскулил от боли, выхаркивая на пол алую слюну.

  - Мечтала сделать этого с того дня, как ты нас покинул, братец, - призналась Фархи. - Надеюсь, эта боль станет достаточным примером того, что ждет тебя дома.

  - Заткнись, - сипло выдохнул Раш, когда его тело справилось с болью.

  - Считай, что ты в последний раз говорил со мной таким тоном, братец. - Пилигримка присела около него, потянула за остатки волос на затылке, заставляя пленника смотреть на нее. - Мы отправляемся домой, и от твоего поведения зависит, в каком виде на Румос прибудет северянка. Я так себе думаю, что уши, глаза и язык ей без надобности, так что хорошенько думай, прежде чем затыкать мне рот.

  - Зачем она тебе? Отпусти. Людей меньше - спокойствия больше.

  - За дуру меня держишь...

  Фархи покачала головой, выровнялась. Хани даже показалось, что сейчас румийка снова поучить брата сапогом, но та лишь проверила, надежно ли закрыта дверь и переложила ее щеколдой изнутри. Потом прошлась по комнате, поскрипывая половицами, и остановилась у постели.

  - Устала я, спать теперь будем. Завтра в дорогу, нужно отдохнуть.

  - Ты же терпеть не можешь моря, у тебя от запаха соли морская хворь начинается. - Раш поелозил языком во рту, словно проверял, все ли зубы на месте.

  - А кто тебе сказал, что мы морем отправимся? - Она снова пощелкала языком, и растянулась на постели во весь рост. - Глупый мой, глупый братец. Считай, что следующие несколько дней станут для тебя откровением.

  Миэ

  - Сказал бы кто, что я с такой неохотой буду в родные края возвращаться - подняла бы на смех. - Таремка окинула взглядом тлеющие дома.

  - Тарем не пострадал от поветрия, госпожа, - услужливо подсказал богато одетый торговец, которого они с Арэном повстречали нынче утром. - Ваш отец в здравии и ничто не принесет ему большей радости, чем ваше возвращение.

  Арэн, услыхав эти слова, отвернулся. Миэ не могла осуждать его. Столько времени, столько тягот пройдено вместе - и расставание, без обещаний новой встречи. Неделю они путешествовали с обозом иджальского торговца, и никто не решался заговорить о будущем. В Дасирии Миэ делать было нечего, а Арэн не мог проводить ее в Тарем - слишком много времени было потеряно на северные войны, чтобы теперь распалять его остатки. Когда на перекрестке торговых трактов им повстречался таремский торговец, волшебница знала, что его привела воля богов. У купца оказался рунный камень-ключ и он, услыхав, к чьему славному роду принадлежит Миэ, охотно предложил свои услуги. Конечно, не человеческой доброты ради, а рассчитывая получить благодарность Четвертого лорда-магната, отца Миэ. Волшебницу мало интересовали его мотивы. С одной стороны душа тянулись домой, словно молодая лоза винограда к солнцу, а с другой - оставлять Арэна не хотелось. Он поедет в Дасирию, в свой дом. От встреченных путников и пилигримов они узнали, что на восточном побережье Дасирийской империи болезни еще нет, а именно там располагался замок Арэна, но и дасириец, и таремка понимали - это лишь вопрос времени. Люди не бегут в ту сторону только потому, что слишком близки к тем краям Шаймерские пустыни, и, несмотря на минувшие столетия, суеверный страх проклятия так же силен в их сердцах. Но вскорости, когда поветрие расползаться вширь, подминая под себя новые куски империи, страх настоящего пересилит байки минувших лет.

  - До вечера мы прибудем к порталу, госпожа Миэль, - напомнил торговец, отвлекая таремку от грустного пейзажа.

  Обоз двигался быстро, вскоре прокопченные дымом мертвые руины остались позади, и о них напоминал лишь привкус тлена на языке. Таремка достала бурдюк и пополоскала горло вином, тут же выплюнув его в придорожную грязь. Лучше не стало.

  Остаток пути они с Арэном почти не разговаривали. После смерти северянки, дасириец замкнулся в себе, словно рак-отшельник, накрепко запечатав вход в свое логово. Таремка сомневалась, станет ли ему сил и благоразумия, выбраться из логова вновь, открыть себя для иной жизни. Впрочем, если поветрие двинется на восток...

  Таремка пришпорила лошадь и нагнала Арэна. Дасириец держался особняком. Несмотря на то, что он возвращался домой после долгого странствия, люди старались держаться от него на расстоянии. Словно боялись, что одно только рождение - "дасириец", так же заразно, как и поветрие. Арэн все понимал и нарочно отводил жеребца в сторону. Когда Миэ поравнялась с ним, он не подал виду, что заметил ее, или нарочно игнорировал. Таремка напомнила о себе, откашлявшись в кулак. Арэн глянул на нее, и тут же отвернулся.

  - Я знаю, что ты не примешь моего предложения, но облегчу свою совесть и скажу, что в доме моего отца тебе всегда рады, - сказала она. Слова шли из горла нехотя, будто неродные.

  - Спасибо, но ты слишком умна, чтобы не знать моего ответа.

  - Ты можешь переждать в Тареме, - настаивала она. - Поветрие скоро уляжется, и ты сможешь вернуться...

  Дасириец жестом перебил ее. Конь, словно почуяв мысли своего хозяина, забеспокоился, хлестая бока хвостом.

  - Я не стану прятаться, чтобы поглядеть, как умирает мой народ.

  - Этот народ теперь прославляет рхельского регента и вполне заслужил проклятия, которое послали ему боги. - Миэ знала, что такого говорить не стоит, но не сдержалась. В конце концов, между ними никогда не случалось недомолвок.

  - Я такой же дасириец, как и те, что сеют хлеб и стучат молотом о наковальню. - Арэн безразлично пожал плечами. - Там мой дом, земли, которые я поклялся защищать, две жены, которые нуждаются в опеке. Моему отцу до них дела нет. - От последних слов дасирица горчило.

  День или два назад - Миэ потеряла свет времени - им повстречался рхельский торговец. От рассказал, что Шаам старший собирается прогнать из императорского дворца регента Шиалистана, и уже заручился поддержкой некоторых военачальников первой и второй руки. Те, пользуясь беспорядками, что принесло поветрие, подчинили себе часть городов и стали стражей на границе с Рхелем. Торговец утверждал, что пока в Дасирийской земле ходить болезнь, никто в здравом рассудке туда не сунется, но его слова Миэ не убедили. Вспомнились слова отца: горячий кусок мяса взять сложнее, но он и слаще чем тот, что уж остыл и не принесет вреда пальцам. Рхельцам самое время воспользоваться оказией и напасть на ослабевшее государство, добить в нем остатки старой власти и армией закрепить права регента на престол. То, что затеял Шаам-старший, таремке казалось той же игрой, но наоборот. Будь у него наследник - весть о том гудела бы повсеместно, и раз так не случилось, значит, дасириец собирался сам занять место императора. И только богам ведомом, с какой целью - короновать себя или придержать место для будущего законного наследника, если такого удастся сыскать.

  Арэну такие слова пришлись не по душе, но ему хватило выдержки не подать виду. Миэ и сама разгадала мысли дасирийца только по едва заметным складкам у рта да по застывшему в глазах негодованию. Услышанное наверняка заставило его иначе посмотреть на родителя и на ту роль, которую он отвел сыну.

  - Твой отец поступил так же, как сделал бы всякий, окажись на его месте. - Миэ впервые отважилась говорить с Арэном о его отце. Скорое расставание делало ее словоохотливой так же, как шипастая плетка в руках палача.

  - Он не должен был вмешиваться. - Дасириец тут же разгорячился, безразличие из него выветрилось. - Шаамы никогда не затевали войн против своих.

  - С какого дива рхелец стал в Дасирии "своим"?

  - Срать я на Шиалистана хотел, - свои слова Арэн подтвердил плевком, - но за него выйдут дасирийы, которые присягнули на верность хранителю императорского трона. И дасирийцев там не меньше, чем рхельцев.

  - Так и поделом им, - искренне пожелала таремка. - Нечего клясться узурпатору и тому, кого следовало кастрировать еще в младенчестве. Да простят меня боги и пусть прикроет свои чудесные уши Сладкоголосая Амейлин, только я все больше думаю, что зря Верховный служитель отвел от этого ублюдка руку Тирпалиаса. Глядишь, ему бы такое зверство теперь зачлось. И не зыркай на меня так, - фыркнула Миэ, почуяв неодобрительный взгляд дасирийца, - знаю, что гадость говорю, да только чтобы мир добыть, нужно, порой, по самую макушку в дерьмо нырнуть, от которого потом вовек не отмыться.

  - В Тареме так принято поступать?

  - В Тареме принято думать в первую очередь о благе и покое города. И если в уплату благополучию придется разменять нескольких малолетних засранцев - так тому и быть. Думается мне, боги тогда вложили топор в руки Тирпалиаса, чтобы он не Бренну переполовинил.

  - Предлагаешь стоять в стороне и глядеть, как вершится божий суд? - Дасириец редко позволял себе быть злым в разговорах с женщинами, но слова таремки разметали в нем вежливость. - Так-то я обязательно выйду чистым, и никто после не попрекнет меня, что встрял занозой в божеские планы.

  - Ты слышишь в моих словах то, что желаешь слышать, а не то, что я пытаюсь вбить тебе в голову, - печально ответила волшебница. - Я говорю лишь, что нет нужды жертвовать собой теперь. Ты умрешь, Арэн из Шаам, сдохнешь в муках, никому не нужный. Что за польза с твоей смерти?

  - Пользы, может, никакой, - мрачно заметил дасириец, - только мне Гартису хоть за трусость отвечать не придется.

  Миэ мысленно обозвала его болваном.

  - Я пришлю тебе птицу с письмом, когда разгадаю книги, - сказала она бесстрастным голосом. Что толку ломать копья, если дасириец давно все решил? Не одну ночь, видать, над тем голову ломал. - И если с шарами что пойму - тоже дам знать.

  - Спасибо, - в тон ее голосу поблагодарил Арэн, слишком плохо скрывая, что до книг ему нет никакого дела.

  - Дурень ты, Шаам, - в сердцах бросила Миэ и задернула полог, прячась вглубь обоза.

  То был их последний разговор. Когда обозы купца прибыли к порталу и пришла пора прощаться, Арэн будто сквозь землю провалился. Торговец торопил, пеняя на грозовые облака, что сунули с запада: ненастье могло плохо сказаться на переходе, и таремец не хотел рисковать. Миэ ничего не оставалось, кроме как пожелать дасирийцу легкого пути до родного дома и попросить Леди Удачу оберегать его от невзгод.

  Округлая мраморная площадка, испещренная зачарованными рунами, засветилась, стоило купцу активировать камень-ключ. Блестящий туман окутал ее и обозы, один за другим, скрылись в нем, растворяясь.

  Миэ не любила переходить через порталы, хоть сколько удобств они не сулили. Но в теперешнем положении только глупец бы не воспользовался выгодой. Путешествие через магический туман казалось одновременно и длинным, и коротким. Когда Миэ, наконец, вышла, ноздри, опаленные магией, жгло от чистого воздуха. Портал вывел их в сердце холмов. Среди полукружий, лохматых от густых зарослей кустарников, виднелась широкая утоптанная дорога. Впереди, на востоке, гребнем вставали неприступные стены Тарема.

  - Нужно идти осторожно, - предупредил купец. - Теперь здесь столько дасирийских доходяг встречается, что не ровен час подхватить от них поветрие.

  Миэ стало интересно, каким же образом их станут проверять у городских ворот, не несут ли какую проказу, но смолчала. Неприятное расставание с Арэном, тошнота и головокружение после перехода через портал - все вместе грузом давило на грудь, и слова давались тяжело, будто их приходилось тянуть из-под каменной глыбы.

  Наемники из Гильдии сопровождающих и воины из личной охраны купца обступили обозы со всех сторон. Торговец достал из закромов бутыль с каким-то варевом и щедро полил им на отрезы ткани, которые раздал всем, велев перевязать лица до самых глаз. От тряпки смердело мочой, и Миэ едва не вывернула содержимое желудка, пока повязывала ее поверх носа. Обозы двинулись дальше: погонщики торопили тяговых лошадей, щедро хлестали их, и от каждого удара Миэ вздрагивала, словно охаживали ее собственную спину.

  Когда городские стены выросли вдвое, и торговец радостно сообщил, что скоро их всех ждет заслуженный отдых и теплые постели, ветер принес запах гнили. Тракт сделал поворот, выныривая на развилку путей. Центром трех дорог служил указатель: казалось, его всадили в самое сердце перепутья. По деревянным жердям расселись вороны. Миэ никогда прежде не видела, чтоб эти черные птицы были такого размера. Их перья лоснились, и воронье не спешило покидать насиженные места. Когда обозы подъехали совсем близко, только пара птиц, недовольно каркнув, убралась прочь.

  - Отожрались на человечине, - проворчал купец, и плюнул в сторону пернатых стражей. - Не глядите туда, госпожа Миэль, ни к чему женскому хрупкому сердцу видеть такие изуверства.

  Таремка, вероятно, и не поняла бы в чем дело, но слова заставили ее осмотреться. Чуть в стороне, за деревьями, виднелась серая насыпь, такая высокая, что Миэ сперва приняла ее за край далекого холма. Однако же, стоило присмотреться - и бесформенная куча оформилась, показала свою истинную сущность. Руки, ноги, пустоглазые человеческие черепа, еще хранящие остатки кожи и мяса. Таремка сглотнула, не в силах оторвать взгляд от ужасного зрелища. На самой макушке холма копошилось воронье: птицы толкались, покрикивали друг на друга и улетали, урвав кусок плоти. В клюве одной из ворон, что только что примостилась на жерди указателя, поблескивал человеческий глаз.

  Миэ поспешно отвернулась, зажав рот ладонью. В другое время она бы, пожалуй, выблевала все, что осталось в кишках, но после Сьёга, полного обгорелых покойников, чувства огрубели.

  - Говорю же, госпожа, не на что там смотреть, - торговец тронул ее за руку, намереваясь отвлечь, но Миэ отшатнулась.

  Коням, что тянули их повозку, передалось беспокойство таремки, и они попятились, словно собирались отступить. Вознице пришлось несколько раз обходить их хлыстом, чтобы успокоить.

  - Это... дасирийцы? - осторожно спросила Миэ. Сколько же их там? Сотня, не меньше.

  - Они, госпожа, - подтвердил мужчина. - Раньше здесь околачивались, все хотели на стены Тарема взобраться. Все сюда сходились.

  - Зачем?

  - Так с ними же Первая пророчица, чтоб ей пусто было. - Торговец снова сплюнул, будто ему от одного упоминая сделалось гадко во рту. - Полоумная девка, все пророчила Дасирии скорую погибель и приход Первого. Мол, если кто не отринет старых богов и не станет молиться новому, тот сгинет в муках быстро и ужасно, и дух его никогда из гартисова царства не выйдет.

  - Первый? - В памяти живо всколыхнулось воспоминание - румийка тоже говорила о пророчице, которая якобы обещает спасение всем. - Новый бог?

  - Да не в себе эта девка, госпожа Миэль, - отмахнулся торговец и прикрикнул, чтоб двигались быстрее. - Как "хохотунья" в Дасирии взялась разгуливать, так народ к девке потянулся, потому как якобы сбылись ее пророчества. Вот она их сюда и стала выводить, всех, кто уверовал в нового бога. Поклоны били, молились денно и нощно. Слыхивал, - он посмотрел на таремку с сомнением, но та вопросительно вскинула брови, и мужчина продолжил, - приносили они кровавые жертвы. Младенцев сжигали, бабам нетронутым промеж ног пруты раскаленные засовывали. Чтобы через боль доказать божку своему преданность. А Первая пророчица между ними самая первая садистка была - в крови вся измазанная ходила, и кровью же жажду утоляла.


  Миэ покривилась. Вслед им донеслось прощальное карканье, от которого по спине таремки пополз колючий страх - добрался до головы и вцепился в самое темя, размножив головную боль.

  - Откуда прознали? - не скрывая сомнения, поинтересовалась она. Говорить можно всякое, только никто из таремцев, наверняка, и близко к этому месту не подходил, и знать не знал ни о каких ритуалах. Вернее всего крики зараженных поветрием разбередили их давнишние страхи; стоило одному сказать нелепицу, как людская молва ее подхватила и на свой лад переиначила.

  - Так говорили, - ответил торговец, подтверждая ее подозрения. - Молва зря ходить не станет.

  - А отчего покойники горой лежат-то? - Миэ обернулась. Нагромождение мертвецов сделалось почти незаметным в череде деревьев, но она все так же ясно ощущала на себе взгляд множества пустых глазниц.

  - А песья мать его знает, - пожал плечами купец. Он достал бурдюк и сделал несколько жадных глотков.

  Остаток пути прошел словно в тумане. Таремка, обессиленная долгими странствиями, уснула, убаюканная скрипом обоза. Торговец растормошил ее только когда телеги подошли к самым стенам Тарема. Миэ не сразу признала их: белый камень густо покрывала смола, ее пятна сложились в какие-то зловещие очертания. Около самих стен было бело от костей. Торговец пояснил, что дасирийцы помирали прямо здесь, и их приходилось сжигать, чтобы не задохнуться трупной вонью. Еще столько же мертвецов лежало по ту сторону рва: их было много, как листьев по осени. Миэ поглядела на лес, который начинался там, где заканчивались мертвецы, и нахмурилась, чувствуя на себе пристальный взгляд из-за листвы. Или показалось?

  Откидной мост раскрыл свою пасть нехотя, словно сытый лев, которому подсунули голую кость. И, не успела Миэ подумать, что не так-то страшны были россказни о ненормальных дасирийцах, которые лезут в Тарем чуть не по стенам, как над ее головой взвизгнула стрела. Из города густо высыпали воины, похожие друг на друга из-за повязок на лицах. Стрелы летели с обеих сторон, разрывая воздух.

  Миэ скатилась с обоза, стараясь отползти в сторону, пока лошади, обезумевшие от страха, не перевернули телегу. Она сжалась комком, едва не угодив под ноги какому-то воину. Тот громко выматерился, мгновение замешкался, словно забыл, в которую сторону следует бежать, и в то же мгновение его нагнала стрела. Таремец выпучил глаза, выронил алебарду и обеими руками уцепился в ржавый наконечник, что вышел у самого уха. Воин попытался что-то сказать, но губы его зашлись алым, и слова утонули в бульканье.

  Миэ отползла еще дальше, прикрываясь руками, будто они могли заслонить от стрел.

  - Живо в город! - орал мужчина, весь в сверкающей броне и со щитом наперевес. - Не станем никого дожидаться, кто не поспеет.

  Где-то над головами зеревели рога и цепи взвизгнули, медленно забирая мост вверх. Миэ продолжала пятиться. Перед ней мелькали таремские городские стражники: алебарды некоторых уже напились крови. Со стороны лесистой поросли густо сыпали ободранные и грязны мужчины, женщины и дети. Одежда выдавала в них дасирийцев, а на рубашках некоторых виднелись гербы. Горожане и знать - поветрие помирило всех.

  Несколько человек полетели в пропасть, не сумев удержаться на мосту. Миэ кубарем покатилась вниз. Казалось, что бока ее подобрали все перевернутые обозы и рассыпанные товары. Воины бежали следом: нескольких нагнало колесо от телеги. Треснули головы.

  Миэ попыталась встать на четвереньки. Очутившийся рядом капитан стражи рывком поставил ее на ноги, и потянул вдоль по тоннелю. В конце они свернули на право, прячась за домами. Здесь уже выстроились не меньше сотни воинов, готовые в любой момент встретить дасирийцев копьями и щитами.

  Миэ с трудом перевела дыхание. Откидной мост захлопнулся, сбрасывая вниз мертвецов, товары и прочий скарб торговца. Сам таремец валялся неподалеку и выл, перемежая слова матом - его левая нога была неестественно вывернута, из нее, прорвав ткань штанов, оскалился обломок кости. Миэ отвернулась, поднял повязку надо ртом и опорожнила желудок. Полегчало на самую малость. Дасирийцев, одного или двух, которым посчастливилось пробраться на мост и оказаться по эту сторону, добивали беспощадно и тут же поджигали. Некоторые еще не были мертвы, когда огонь побежал по их лохмотьям.

  - Чтоб вас драл кастрированный ишак! - орал какой-то здоровенный воин, когда охваченный пламенем дасириец побежал вперед, оставляя после себя ошметки горящей плоти. Таремец взял копье наперевес, прицелился и пустил в полет - древко прошило дасирийца словно игла тонкую ткань. Но даже и тогда упал он не сразу. Успел сделать несколько шагов и только после рухнул.

  - Все минуло, госпожа, - успокаивал Миэ капитан, помогая волшебнице встать на ноги. - Вчера только крыс вытравили, а они вон как снова засаду устроили. И не вымрут никак, мать их. Куда только глядит дасирийский совет. Или сдохли они там все, в самом деле. - Мужчина поскреб свежий шрам под глазом и передал Миэ на попечение двух воинов.

  Прибытие домой оказалось "запоминающимся". Таремка едва могла идти, то и дело спотыкаясь на слабых ногах. Воины - совсем зеленые, едва ли им минуло больше двух десятков лет - как могли, подбадривали ее. Шагов за сто один из них, наконец, сообразил спросить, куда довести госпожу.

  - Я Миэль Эйрат, дочь Четвертого лорда-магната, - кое-как промямлила она. - Отведите меня к его дому.

  Услыхав такое, воины тут же выпрямились, словно лорд-магнат появился перед ними собственной персоной. Один тут же предложил накидку, чтоб укутать озябшие плечи таремки, второй предложил обождать, пока он разыщет повозку или лошадь на худой конец. Миэ отмахнулась от накидки - тело ее скорее горело от пережитого, чем его пробирал холод - а лошадь пришлась бы кстати. До родного дома пешими идти заняло бы час времени, не меньше.

  Дом отца - здание в три этажа высотой, широкое от хозяйственных построек, располагался в западной части Тарема. Миэ еще на половине пути заметила широкое полотнище стяга, которое плескал ветер. Синий фон с золотыми полосами - символы неба и спелых колосьев пшеницы, и над всем этим - востроглазые орлы. Пожалуй, фамильный герб и флаг Эйратов был единственным в Тареме, где не было никакой морской символики. Роду Эйрат принадлежала добрая половина всех полей и скота Тарема. С того и жили. Миэ не раз слыхала недовольство отца от того, что другие лорды Совета девяти не сильно считаются с ним, хоть он был Четвертым из девяти, и сам Ластрик прислушивался к его мнению. Но остальные магнаты жили с продажи кораблей, улова диковинных морепродуктов, жемчуга и дорогих кораллов, развивали железные рудники и ювелирные мастерские, и только Эйраты сколотили состояние на занятии, не достойном знатного лорда. Отца такое отношение расстраивало и злило, и все, что он делал, так или иначе служило одному - показать остальным, что и копаясь в навозе можно быть человеком достойным. Отчасти потому Миэ и любила надолго сбегать из дому - подальше от разговоров о том, как Эйраты рано или поздно заткнуть всех за пояс. Деньги нужно умножать, копить, чтобы рано или поздно получить такую гору золота, которой нет у самого Ластрика. И, возможно, занять его место. Первому лорду-магнату уж наверняка никто не попрекнет "пахотными кратами".

  Ворота открыли не сразу. Высокие стены - Миэ казалось, что со времени ее отъезда, они сделались вдвое выше - казались такими же неприступными, как и те, кто охраняли замок Ластриков. Наверное, решила волшебница, отец и здесь решил перещеголять. Она назвалась дважды, прежде чем ворота дрогнули, расползаясь в стороны.

  - Госпожа Миэль, отец будет рад, что вы вернулись, - сдержанно поприветствовал ее распорядитель - тучный мужчина лет сорока, в расшитой шапочке с кисточкой, которая казалась как минимум вдове меньше положенного размера.

  - Рада тебя видеть... в здравии, Зарин, - ответил таремка, выразительно глядя на его живот. Шнуровка на кафтане натянулась, едва сдерживая края одежды под натиском огромного брюха. Миэ считала, что распорядитель не должен быть таким жирным, но отец отчего-то ценил его. - Скажи отцу, что я дома и мне нужно с ним поговорить.

  - Боюсь, это невозможно, госпожа, - Зарин развел своими короткими пухлыми ручонками. Казалось, что все в этом человеке ему мало, кроме отвисшего живота. - Господин Джодан отбыл на собрание Совета девяти. Сегодня пришло письмо от Фиранда Ластрика с требованием немедленно явиться всем.

  - Зачем? - настрожилась Миэ.

  Зарин выразительно посмотрел на двух воинов позади, и Миэ осеклась. Конечно, он не станет говорить ничего при посторонних. Она поблагодарила обоих и велела Зарину дать им по паре кратов в довесок к ее словам. Толстяк неодобрительно скривился, но перечить не посмел.

  - Первый лорд-магнат не указал цели такого неожиданного собрания, - продолжил распорядитель, как только стражники, получив золото, убрались. - Ваш отец высказал предположение, что речь пойдет о дасирийском несчастье. Болезнь сильно пошатнула их мощь, рхельцы, кто понаглее, отвоевали несколько кусков западных территорий, и это только начало. - Он покачал головой, и кисточка на шапке задергалась, поддакивая. - Тарему это не на пользу, госпожа.

  - Знаю, - нехотя признала Миэ.

  Они зашагали через двор, в сторону лестницы. Поднявшись широкими ступенями, таремка остановилась. Прислужники развели створки дверей, и услужливо согнулись поклонами.

  - Ваш дом ждет вас, госпожа, - торопил Зарин, видя ее нерешительность.

  В стенах, где выросла Миэ, пахло дорогими благовониями, и было шумно от детского смеха. Малышня тут же высыпала ей навстречу, словно кто рассыпал торбу с горохом. Четверо, разного возраста и сложения. Самому младшему едва минул шестой год, он был неуклюж и едва поспевал за остальными, сопя и сосредоточенно переставляя свои короткие ноги. Только слепой бы не замел раннего уродства: слишком крупная голова, и неестественно вздутая спина. Миэ всегда жалела его и мысленно бранила отца, что вздумал заводить еще одного наследника в таком почтенном возрасте, на что тот отвечал неизменное: если уд на бабу стоит, так нужно трахать ее до визга, чтобы рожала наследников. Мол, одним богам известно, сколько из них доживет до зрелых лет.

  Волшебнице едва удалось отделаться от назойливой мелюзги, стараясь никого не обидеть резким словом. На помощь пришел Зарин, напомнив, что время обеда и пора проверить, какие сладости состряпала кухарка. Подействовало - через мгновение детворы и след простыл. Всех, кроме коротконогого горбуна Лаумера. Он потоптался на месте, громко забирая носом.

  - На тебе кровь, - сказал мальчик так серьезно, будто в нем говорил столетний старец.

  - Это не моя, - успокоила Миэ, и поманила брата пальцем, присев на корточки.

  Кое-как доковыляв до нее, Лаумер остановился в нескольких шагах, настороженно рассматривая ее всю, с ног до головы, словно ожидал какого-то подвоха. Не сладко должно быть, ему приходится, подумала волшебница, и, несмотря на усталость, выколдовала пустяшный фокус с искрами: разноцветные брызги взлетели с ладоней, будто потревоженные стрекозы, сложились в золотую корону и плавно опустились на голову мальчика. Тот засмеялся, довольный. С его нескладных губ потекла слюна.

  - Хорошо, что ты дома, - сказал он, когда волшебство рассеялось.

  Хорошо, молчаливо согласилась таремка, глядя в след ковыляющему мальчику.

  - У вас доброе сердце, госпожа, - заметил Зарин, будто она нуждалась в его похвале. - Для Лаумера будет лучше, если...

  - Самым лучшим для него было бы вовсе не рождаться на свет, - перебила распорядителя Миэ. - Надеюсь, моя комната осталась за мной?

  - Да, госпожа.

  - Прекрасно. Вели набрать горячей воды и принести еду в комнату - нет у меня охоты за общим столом разговоры говорить. И как только вернется отец, я хочу знать об этом первой, ясно тебе?

  - Ясно, госпожа. - Приструненный, толстяк сделался неразговорчивым.

  Миэ почувствовала себя дома много позже, когда вода в ее ванной успела остыть и расторопные рабы подлили несколько ведер кипятка. Ванна, самая настоящая, отделанная голубой эмалью и инкрустированная белым и синим жемчугом. Рабыни зажгли ароматические свечи, добавили в воду засушенных бутонов цветов апельсина, и сладко пахнущий пар понемногу вобрал в себя все невзгоды минувших дней.

  Потом ей как следует вычесали волосы, втерли в них масла, и ополоснули травяными отварами. В завершение подали нагретый халат и домашние туфли. Позволяя рабыням одеть себя, Миэ поняла, что успела отвыкнуть от вышколенных слуг. В комнате волшебницу поджидал полный поднос еды. Кухарка не успела забыть вкусов молодой госпожи и расстаралась на славу: куриный бульон, щедро посыпанный травами, битки из перепела, легкий сыр, пироги с тыквой, и ко всему этому - кубок белого муската, от одного запаха которого Миэ делалось хорошо. Она съела почти все, выпила вино и легла в постель.

  Проснулась волшебница только к утру следующего дня. Спала так крепко, что даже не услышала, как рабы прибрали остатки еды и развели в спальне камин. У камина, оперевшись на кочергу, дремал темнокожий мальчуган. Стоило Миэ зашевелиться, как маленький раб мигом разлепил глаза, отбил поклоны и принялся совать поленья в потухших зев камина. Миэ прогнала его.

  Приведя себя в порядок, таремка покинула комнату. Отец до сих пор не вернулся, и Миэ не нашла ничего лучше, чем забраться в библиотеку, прихватив с собой раздобытые в Хеттских горах книги. И шары. По поводу последних еще предстояло поговорить с мастером-волшебником, но в первую очередь таремку интересовало содержание книг. Ониксовые "глаза" могут подождать - вряд ли волшебнику удастся раздобыть к ним слово-ключ, а вот записанное в фолиантах могло натолкнуть на догадки.

  В библиотеке хозяйничало одиночество. Оно раскидало свое бесформенное тело по верхушкам книжных полок, и сочилось в каждой пылинке, что плясали в солнечных лучах. Таремка не торопилась, вдыхая давно знакомый запах старых книг. Здесь она, пожалуй, провела времени больше, чем на приемах и пиршествах, которые устраивал отец, и на которые их приглашали другие знатные лорды Тарема.

  Миэ прошлась вдоль книжных полок, тронула пальцами прислоненную к одной из них лестницу. Пыль, так много, что волшебница могла биться об заклад, что библиотеку не посещали с самого ее отъезда. Так и есть - книга, которую читала Миэ, так и осталась лежать на столе, нетронутая. Серый налет припорошил гравюру дракона, солнце беспощадно убило краски в его синей чешуе.

  Миэ резко захлопнула книгу, и чихнула, неосторожно вдохнув облако пыли. Досада на собственную беспечность защемила где-то в затылке. Может, когда-нибудь, когда она станет великой волшебницей, сможет взять власть над временем, вернуться назад и закрыть харстову книгу, и тогда дракон останется синим, а не бледно-серым. Может, она сможет вернуть многое вспять, переиграть...

  Таремка положила фолианты на свободный край стола, подвинула кресло поближе, но садиться не спешила. Для начала нужно найти книги о языкознании. Миэ помнила, что несколько у отца точно есть, но где именно - только предстояло узнать.

  От двери в библиотеку отбелилась тень, и направилась в сторону таремки, ковыляя, словно гусь. Сегодня Лаумера обрядили в колпак с бубенчиком и разноцветный кафтан. На щеке мальчика вздулся кровоподтек, и тот, как мог, старался скрыть его, склонив голову к плечу.

  - Можно, я с тобой побуду? - спросил он, не решаясь подойти ближе.

  Миэ не любила, чтобы кто-то путался под ногами, пока она занята важным делом, но синяк Лаумера и шутовской колпак разжалобили больше, чем щенячий взгляд горбуна.

  - Только двери закрой на замок. Изнутри, - велела она. Молчаливого Лаумера, так и быть, стерпеть можно, но остальную сопливую мелюзгу, вздумай детвора прийти следом, она не потерпит. Миэ не слишком жаловала детей, тем более тех, которые глумились над больным братом.

  Мальчик выполнил все в точности, а таремка тем временем, перенесла лестницу к нужной полке.

  - Поможешь мне? - предложила Миэ, и маленький горбун радостно закивал своей не по возрасту крупной головой.

  Волшебница перебирала корешки книг, выискивая среди них нужные названия. Дорогие, тончайшей выделки кожи, золоченые уголки, выложенные янтарем и бирюзой названия. Каждый раз, беря в руки книгу, разворачивая ее и ставя обратно, таремка не могла отделаться от мысли, что на деньги, вырученные от продажи хоть одной книги можно прокормить несколько десятков дасирийских семей. Или собрать самых мудрых аптекарей и мастеров-алхимиков, и заставить их найти лекарство от "хохотуньи". И кто только выдумывает такие дурацкие названия? Миэ согнала злость на книге, бахнув ее об полку так, что бедный Лаумер еще сильнее вжал голову в плечи. Таремка отвернулась, чтобы не видеть немого вопроса в глазах брата. Что ему сказать, как объяснить, что его отец, вместо того, чтоб потратить золото с пользой, тратить его на серебряные погремушки и цацки для своей новой бабенки?

  - Ты тоже чувствуешь себя чужим здесь? - спросила Миэ, передавая мальчику одну из нужных ей книг.

  - Здесь - нет, - ответил он, очевидно решив, что речь идет только о библиотеке. - Я прячусь среди полок. Здесь меня никто не ищет.

  - Ты должен научиться давать сдачи. - Миэ передала вторую книгу, спустилась с лестницы, неосторожно наступила на край платья и едва не упала. Лаумер предусмотрительно попятился, прижимая книги так, будто в них таилось что-то ценное и для него. - Нужно заставить уважать себя, Лаумер, иначе ты даже собаку не сможешь как следует выдрессировать. И никогда не убегать. Отец говорил тебе об этом?

  - Отец подарил мне этот колпак, - после небольшого раздумья, сказал мальчик. - И велел носить всегда, когда ему пасмурно на душе.

  "Нам будет о чем поговорить", - зло подумал таремка, а вслух приказала Лаумеру отнести книги к столу. Она видела, как тяжело ему переставлять ноги, как он сопит от тяжести двух толстых томов, но не облегчила ношу. Может хоть так он почувствует себя ровней. Небольшое утешение, но...

  Таремка кликнула рабов и велела принести еще одно кресло, и пару подушек. Когда все было исполнено, положила полушки в кресло и разрешила Лаумеру самому устроиться, как ему удобно. Достаточно высоко, чтобы их глаза оказались вровень, и недостаточно, чтобы покалечиться, если маленьки горбун упадет.

  Следующие несколько часов они провели почти в тишине. Лаумер терпеливо помалкивал. Его любопытный взгляд метался от книги к книге, следя за пальцами таремки,которая перелистывала страницы и тут же делала пометки на бумаге. Несколько раз Миэ не удалось обуздать гнев: она сломала пару перьев и извела несколько пергаментов. Еще несколько серебряных, потраченных без пользы.

  Она поспешила, говоря Арэну, что книги написаны на старом шаймерском. Изучая и сравнивая слова, таремка явственно видела разницу, пусть и несущественную. Румийцы - волшебница не сомневалась, что книги вышли из-под пер какого-нибудь их хронолог - изменили речь, разбавив ее резкими и шипящими звуками. Должно быть из-за покореженных челюстей, что не могло не сказаться на произношении. Они переиначили написание некоторых букв, но Миэ вполне разбирала слова: кровь, династия, род... На страницах, скрупулезно и подробно записанные, вставали истории целых государств. Одна книга - Дасирийская империя с самого ее сотворения и до минувшего года, другая - Рхель, и все его тяжкие будни войны с дасирийцами. И еще одна, написанная иной речью. Самая странная из тех: в переплете синяя кожа, мягкая и теплая наощупь, будто специально нагретая, написанная на каком-то странном подобии грубой ткани. Буквы все с завитками, словно нарочно украшенные рукой писаря. И Миэ не могла разобрать ни слова, как ни старалась. Только гравюры с рисунками ритуалов подсказывали, что книга о чародействе. Черном, должно быть, решила волшебница. Ее Миэ оставила на потом, сосредоточившись на первых двух. Должна быть причина такому пристальному наблюдению. Теперь, когда таремка знала, что темные маги Румоса могут беспрепятственно бродить по Эзершату, стало ясно, как они знали о происходящем в Серединных землях.

  - А отчего здесь закладки между страницами? - Лаумер осторожно потрепал кончик замшевой вкладки, будто боялся, что его обругают и за такую малость.

  Волшебница потерла лоб, разгоняя борозды раздумий.

  - Не знаю, - честно призналась она. Закладки мало привлекали внимание таремки, куда больше ее интересовало содержание. Но оно, увы, оказалось банально простым. Хроники - и ничего больше, хоть бы сколько раз она не перечитала об объединении под рукой Гирама Великого разрозненных военачальников, или о рождении Тирпалиаса. Либо проклятые румийцы не так просты, и загадка много глубже. Только Миэ не знала, в какой стороне копать.

  - Должно быть, - чуть осмелев, продолжил горбун, - хозяин этой книги, очень любил ее и много читал.

  Любить летописи мог только старый, выживший из ума хронолог, который их же и писал, подумал Миэ. Но откуда об этом знать маленькому мальчику?

  - Столько закладок, - вслух бормотал Лаумер.

  - Много, - согласилась Миэ. - Что с того?

  Тут мальчик поглядел на нее так, будто она не взрослая женщина, а ослица, только что разбередившая муравейник.

  - Закладки кладут в те места, которых есть охота перечитывать, - пояснил Лаумер. Триумф в нем ликовал и бил во все барабаны.

  Миэ замерла со-вдохом на губах, боясь спугнуть мысль. "... Те места, которые охота перечитать" - висели в воздухе слова маленького горбуна. Охота перечитать... Что не так?

  - Или те, где записано что-то важное... - додумала таремка.

  Она быстро подвинула книгу с дасирийской хронологией, нащупала кончик самой верхней из закладок, и раскрыла разворот. Рождение Гирама. Миэ открыла следующую закладку - рождение Ашура, сына Гирама. Миэ пролистала немного вперед, нашла заметку о рождении близнецов Сарико и Алигаении, которое отреклись от всяких прав на императорский престол, отдали жизнь служению в Храме всех богов. Однако же это место закладкой отмечено не было. Осталось всего два корешка: один отмечал место с рождением Тирпалиаса, второй - рождение Сиранны.

  Миэ кликнула рабыню. Они с Лаумером провели в библиотеке порядочно времени, и их животы в унисон сетовали на голод. Мальчуган, воспользовавшись оказией, отпер дверь и уковылял, довольный тем, что его помощь не ограничилась подносом книг. Миэ же не спешила покидать уютно место, где никто не мог ее побеспокоить.

  Что общего между этими записями? Горбатый братец прав - неспроста отмечены именно эти части книги. Хронология Дасирийской империи занимала три четверти книги, а оставшаяся треть страниц пустовала, будто ждала, когда дотошный хронолог измарает ее новыми записями.

  Смакуя куриную ножку, всю хрустящую от кляра, Миэ снова и снова вертела в уме обозначенные имена. Гирам, Ашур, Тирпалиас и Сиранна. Их объединяло только одно - общая династия. И кровь. Что интересует румийцев?

  Ответ казался слишком простым и очевидным, чтобы таремка сразу в него уверовала. Но чем больше она пыталась найти иное объяснение, тем логичнее казалось то, самое первое.

  Румийцы затеяли игру с наследниками Гирама Великого. Их роль в ней еще только предстояло понять. Собираются они вмешиваться или только выжидают своего часа, подгадывают время? Миэ пересмотрела оставшиеся две книги, но закладок в них не было, хоть записи о рхельских династиях велись не менее скрупулезно, чем о дасирийских. Таремка разделалась с едой, без страха захмелеть влила в себя кубок вина - в такие моменты, как сейчас, она вряд ли смога бы напиться до состояния, когда мысли потонут в хмеле.

  Несколько раз Миэ бралась за перо и даже выводила несколько слов, о тут же откладывала письмо. Бродила от полки к полке, рассматривала корешки старинных книг в слабой надежде найти подсказку. О чем писать Арэну? Румийцы следили за дасирийскими императорами - и что с того? Закладки, закладки... Волшебница вернулась к столу, в который раз пересмотрела отмеченные места. Толку от догадок - самая малость, из-за которой не стоит колотить стоячую воду. Арэн теперь взведен, как стрела на тетиве, ему любое слово про темных магов - как заноза в зад, чего зря бередить, если за словами кроме догадок ничего нет?

  Миэ велела позвать мастера-волшебника, а сама тем временем отправилась в комнату, отыскала коробки с ониксовыми "глазами" и снова вернулась в библиотеку. Мастер-волшебник уже ждал ее. Таремка в уме лягнула себя по лбу, видя, как старик склонился над книгами. Интересно много ли успел перечесть? Тарема нарочно громко ступала по полу, а когда подошла, захлопнула румийскую книгу у самого носа старика. Тот опешил, захлопал глазами, как разбуженная сова, и только потом сообразил поклониться и поздороваться.

  - Рад видеть тебя здоровой и полной сил, госпожа Миэ. - Взгляд волшебника метался от женщины к книге, казалось, глаза его того и гляди расползутся в разные стороны, как у ящерицы. Кроме него и отца, никто в доме Эйратов не осмеливался звать ее коротким именем, как не смел и так низко кланяться. Но Миэ прощала старику все. - Я слышал о твоем возвращении, но не решился беспокоить тебя визитом, пока сама не соизволишь меня позвать пред свои ясные очи.

  - Стар ты, Родгер, так заливать, - не зло пожурила таремка и погрозила пальцем.

  Она положила на стол шкатулки с шарами, убрала книги одной стопкой и предложила старику сесть на место, которое прежде занимал Лаумер. Тот охотно пристроил свои кости: часть подушек скинул на пол, а на остальных какое-то время поерзал, устраиваясь удобнее. Как старая собака, что долго вертится на одном месте, вынюхивает и скребет лапой, прежде чем лечь, а после все равно лежит с постной мордой. Родгер поохал для порядка, хитрым взглядом пощупал книги.

  Миэ открыла шкатулки и поставила их перед стариком, вопросительно глядя на него, мол, что скажешь. Старика "глаза" интересовали меньше книг, но он тут же взял один, повертел его меж костлявыми пальцами, поглядел внутрь, сощурив глаз. Миэ никогда не интересовалась созданием таких предметов, как, впрочем, была далека от всякого зачарования и наложения магических рун. Знала только, как работают такие шары и, что не зная нужного слова, их никак не заставить работать. Отец, несмотря на уговоры мастера-волшебника, не согласился на создание подобного блага, которое вот уже с десяток лет стремительно осваивали все богатеи Эзершата. Лорд Эйрат предпочитал жить по старинке, используя письма и зачарованные охранными глифами тубы.

  - Занятная работа, - Родгер прищелкнул языком. Старость не лишила его пальцы ловкости, и шар перекатывался в ладони, словно у заправского фокусника.

  - Чем занятная? - Миэ не спешила задавать своих вопросов, чтобы ненароком не спугнуть догадки волшебника. Пусть сперва скажет свое, а уж после будет иной разговор.

  - Выполнен будто бы ладно, а шершавит. - Старик потер подушечкой большого пальца по ониксовой поверхности, улыбнулся и передал "глаз" Миэ. Таремка повторила вслед за ним, но ей шар показался идеально гладким, без единого изъяна. Старик потянулся за вторым, ощупал и его и закивал, мол, и здесь так же.

  - Разве они станут работать, если сделаны как попало?

  - Эти, госпожа, сделаны не как попало, они выточены с великим мастерством, но... - он помедлил, выбирая нужное слово, - ... торопливо, я бы сказал. Как наспех сотворенное чародейство сработает, но не в полную силу.

  - И что это значит?

  - Думаю, сигнал между ними будет не остаточной силы, чтобы использовать образцы на далеком расстоянии. - Старик потряс шар, прислушался, словно слышал какие-то звуки, предназначенные только ему. - Не слишком существенный брак. Думаю, если бы у меня было время исследовать их, я смог бы сказать более определенно. - Он как бы извинялся за свои слова, но звучали они скорее снисходительно - Родгер знал, что без него не обойдется, и, как всякий старый лис, собирался торговаться. Он продолжал поглядывать на книги, но предусмотрительно не спрашивал откуда они.

  - Будет тебе время, шельма, - нехотя согласилась Миэ. - Пара дней, думаю, в самый раз, а то еще подумаю, что на девятом десятке пора тебя на покой отправлять, за ненадобностью. Скажи только - насколько невелико расстояние? Несколько миль?

  - Что ты, госпожа, думается, если развезти ониксы по разные стороны Рхеля, или, скажем, Дасирии, то магического сигнала будет достаточно, чтобы вести разговоры. Может с огрехами, но работать они должны. А если, положим, увеличить расстояние на треть - тут меня сомнения разбирают.

  Миэ быстро вспоминала. Один шар она нашла вместе с книгами, в Хеттских горах, второй был в вещах мертвого Дюрана. Что же выходит? Северные земли невелики, Дюран мог общаться с тем, кто бродил в подземельях. Знать бы только, кто владел книгами и ониксовым "шаром". Румиец? На это указывали книги. И то, что в горы не полез бы никто из северян, было еще одним тому подтверждением. И все же таремка не спешила с выводами. Может, в подземельях пережидал незадачливый вор, который выбрал не то место для схрона. Впрочем, эта версия не отменяла того, что первоначальным владельцем странного скарба мог быть румиец. Миэ напрягла память, вспоминая, что Раш рассказывал о браконьерах. Они с Хани, будто бы наткнулись тогда на парочку, которые разведывали рудники. Что если то были не первые охочие до чужого, и несколько из них остались жертвами летунов в пещерах?

  От домыслов в голове сделалось туго. Миэ выпила еще вина и велела подать новый кувшин. Старик Родгер помалкивал, поигрывая ониксовыми шарами словно безделицей. Миэ же раз за разом возвращалась в Северные земли, пытаясь найти отгадки. Браконьеры, вырытые длинные лазы, с самого севера страны до ее южных границ, людоеды и тролли, которые двигались, послушные чьей-то невидимой воле. Северяне говорили, что они забирают всех, кому меньше тридцати. Зачем? И что за странные фигуры в темных плащах? Миэ никогда прежде не видела магии настолько сильной, чтобы от нее пробирало до холодного пота.

  - Позволь поинтересоваться, госпожа. - Старик выждал, пока рабыни приберут остатки еды и скроются за дверьми.

  Миэ знала, о чем тот будет спрашивать, кивнула на книги. Так случилось, что мастер волшебник увидел то, что она предпочитала скрыть до поры, до времени. Правильно ли будет рассказать ему о догадках? Миэ знала старика: он непременно расскажет отцу обо всем, а таремке хотелось приберечь свои находки в секрете. Отец не сможет утаить о румийцах, и обязательно вывернет ее открытия себе в пользу. Если черные маги Шараяны и вправду что-то затевают, тогда нужно прежде разузнать что. И теперь для поисков самое время: румийцы расслабились, не ищут подвоха, у их осторожности притупился нюх. Начни Тарем трезвонить о них всему Эзершату - румийцы спрячутся, отгородятся от мира заслонами родного острова. И, затаившись, станут вынашивать новый план, более совершенный. Пусть их планы придется отложит на десятки или сотни лет - из того, что Миэ услышала от Раша, румийцы научились не только выводить коросту, но и терпеть.

  С другой стороны старик мог подсказать то, чего не знала Миэ. Но стоит ли риск призрачной надежды?

  Видя ее сомнения, старик хрипло кашлянул в кулак.

  - Я не видел прежде этих книг. Они на шаймерском написаны, или глаза меня обманывают на старости?

  - Обманывают, Родгер, - Миэ выразительно посмотрела на него, всем видом давая понять, что свои догадки он вправе оставить при себе, но она соглашаться не станет. Отцу что угодно пусть доносит, если тот ему, конечно, поверит. Волшебница даже устыдилась вранья родителю. Правда, ненадолго. Время, когда она потихоньку таскала сладости и корила себя за это, миновали. В конце концов, отец сам наставлял: на третьем десятке лет всякий таремец должен позабыть про стыд и совесть.

  - Душой-то я молод, - улыбался мастер-волшебник, поднимаясь из-за стола, - а вот глаза уже не те. И отчего бы богам не даровать нам вдове больше годов, эх-эх. Если я больше не нужен тебе, госпожа Миэ, так пойду. Меня в коморке занятные опыты дожидаются. Если смешать пополам печень жабы и толченый янтарь, да разбавить серебряной водой... Приходи, разучу тебя нескольким именным фокусам.

  Старик подмигнул, и его дряблая кожа затряслась, будто под ней не осталось ничего, кроме черепа.

  - Загляну, Родгер, - пообещала она. - Занесу ониксовые шары, поколдуй над ними, может, разгадаешь нужное слово.

  - Только Эйраты умеют загадывать загадки, к которым отгадки быть не может, так, будто просят кошачье дерьмо прибрать с пола. - Родгер погрозил пальцем и направился к двери.

  Отец вернулся только к вечеру следующего дня. К тому времени таремка успела надежно спрятать книги. Родгер колдовал над ониксовыми "глазами", и Миэ каждый день навещала его в мастерской. Старик, забавы ради, называл мастерскую "коморкой", хоть места, что отвел ему лорд Эйрат, хватило бы для конюшни на десятерых лошадей. Крестьянские хибары размером были меньше, чем "коморка" мастера-волшебника. Дела с шарами продвигались медленно: Родгер вычислял расстояние, на которое хватало магического проводника между ними, а про слово-ключ даже не заикался. В шутку, предложил Миэ сидеть над ониксами и перебирать вслух слова - вдруг, какое подойдет? А после прибавил: на всех языках Эзершата. "Не может простить мне, что книги утаила", - думала Миэ, и отвечала на шутки улыбками. Пусть злиться старый прыщ, хоть малая, а радость на исходе лет.

  Едва Миэ узнала, что отец вернулся, она поспешила к нему. Вошла без стука, несмотря на старания рабыни-иджалки задержать ее. Господин устал с дороги, говорила она, неловко прыгая перед Миэ. Таремка оттолкнула иджалку и вошла.

  Лорд Эйрат стоял у стола, опираясь на столешницу, словно боялся упасть. Вся его фигура кричала об усталости, Миэ видела, как подрагивают его ноги. Мужчина обернулся. Ни радости, ни недоумения на лице. Таремка догадывалась, что распорядитель отправил ему птицу с новостями, но это оправдывало отсутствие удивление. А куда же подевалась радость?

  - Ты выглядишь на семь десятков лет, - сказала она первое, что пришло в голову. Отцу было всего шестьдесят, и когда Миэ покидала дом, лорд Эйрат выглядел на каждый прожитый год. Теперь его лицо осунулось, и умножилось морщинами.

  - А ты все больше похожа на мать, - сказал лорд Эйрат. Он помассировал плечо, прошелся до постели и сел, тяжело, будто много дней провел на ногах.

  Может, и не было никакого собрания, подумала Миэ. Отчего отец провел в зале Совета девяти три дня вместо одного? Вероятно, два дня посвятил каким-то своим нуждам, и они, судя по его хмурому виду, не принесли нужного результата. Ничто не расстраивало отца сильнее бесполезно потраченного времени.

  - Зарин написал, что ты вернулась. Надеюсь, уже ознакомилась с нашими делами, иначе я начну думать, что ты приезжаешь домой только чтобы жировать на моих харчах.

  Миэ не собиралась вникать ни в какие отцовские дела, хоть и понимала, что по праву старшей рано или поздно ей придется этим озаботиться. Старший брат, от самой первой отцовской жены, умер от глупой царапины. Рана нагноилась и расползлась от щиколотки до самого колена. Сперва, бедолаге отрезали ногу, но гниль успела переползти дальше. Когда от запаха гниющей плоти в комнате сделалось невыносимо, отец избавил сына от мучений, перерезав горло. Миэ знала - до самой смерти он не простит себе того поступка. С тех пор лорд Эйрат всеми силами старался приобщить Миэ к мысли, что она станет наследницей, но волшебница упрямилась.

  - Не ознакомилась, - призналась Миэ. - И не собираюсь. Зато видела шутовской колпак на Лаумере. Он сказал, будто это твой подарок.

  - Мой, и что с того? - Он кликнул рабов, и в его покоях сделалось многолюдно.

  Два чернокожих невольника принесли таз с подогретой водой, рабыни суетились с целебными солями и маслами, еще одна снимала с господина сапоги. Напряжение сползло с лица мужчины только, когда его стопы оказались в воде. Миэ отошла в сторону, чтобы не мешать в суматохе, которую подняли вокруг хозяина вышколенные рабы. Таремка злилась, но гасила злость. Встреча с отцом началась на той ноте, на которой Миэ планировала ее закончить. Что-то будет дальше?

  - Убирайтесь теперь все, нечего мне зад вылизывать, - прикрикнул лорд Эйрат. - Кроме тебя, - кивнул он пышнотелой бабе в летах. И для Миэ пояснил: - Она мастерица пятки массировать, одно удовольствие. И голову просветляет, если мыслей в них больше, чем дерьма в нужнике.

  Таремке хотелось сказать, что ей дела нет ни до пяток, ни до мыслей, от которых отец хотел избавиться, но прикусила язык. Что ж, пусть потешится, а она подождет, поглядит, так ли чудодейственен массаж. Тем более, что и отец не торопился с расспросами.

  Массаж ли на родителя подействовал или он просто отдохнул с дальней дороги, но лицо лорда Эйрата смягчилось, губы порозовели, а глаза сделались теплыми. Рабыня осторожно переставила его натруженные стопы на отрез ткани, тщательно вытерла, и взялась растирать их бальзамом.

  - У нас здесь говорят, что в Северных землях неспокойно, - неторопливо начал отец. - Верно, что Сьёг разрушен, и теперь на троне сидит новый Конунг?

  - Так и есть. - Миэ не отпиралась. - Человек он достойный, думаю, править будет долго, и Северные земли под его рукой расцветут больше прежнего.

  - Гляжу, ты с этими варварами успела подружиться. - Голос отца сделался сварливым. - Я, попервам, все весточки от тебя ждал, а после решил, что ты сгинула, и даже оплакать тебя успел. Ан нет, добрые люди рассказали, что видали на пиру у Торхейма - пусть Гартис его не сильно в гузно тычет раскаленным прутом - красавицу-таремку, по которой на слюни изошли все двуногие кобели Артума. Я как услыхал такое, сразу смекнул, о ком молва пошла.

  - Добрые люди? - Миэ покривилась. - Не припомню таких на том пиру, а вот дрянь всякую видела, об которую порядочный человек посрамиться сапоги вытереть.

  - Оста на язык осталась - хорошо, - похвалил отец. И прикрикнул на рабыню, когда та, переусердствовав, слишком сильно выкрутила пятку. - Ты делом занимайся, корова безмозглая, а то последую примеру Катарины Ластрик и отрежу тебе уши и язык, чтоб неповадно было хозяйские разговоры слушать.

  - Катарина совсем из ума выжила, - проворчала таремка. С этой госпожой они пересекались несколько раз, и Миэ леди Ластрик показалась самонадеянной и спесивой не в меру. И гонор ее из всех щелей лез, смердело им за десять шагов.

  - Катарина знает, что делает, - сказал отец, и все-таки прогнал рабыню. - Вовремя ты домой воротилась, Миэ.

  Слова окрасились таким тоном, что у таремки сразу отпала охота обижаться и ерничать. Видать, не зря отец приехал взмыленный, что-то его тревожило.

  - Ластрики замышляют игру против нас, - сказал мужчина и пинком отодвинул таз. Вода расплескалась. - Она где-то откопала дядьку твоего.

  - Дядьку? - Миэ покопалась в памяти, припоминая, о каком дяде может идти речь. По материнской линии их было двое, но один служил в таремском храме Ашлона и частенько навещал их, а другой умер через год после кончины леди Эйрат. Еще один дядя, по отцовской линии, сгинул в юношестве. Других дядей Миэ не знала, если только речь не шла о бастардах - Эйраты не любили говорить о своем порченном семени, и, сколько помнила волшебница, история их семьи не знала случаев, когда хоть один "ублюдок" призывался в отчий дом. - Не понимаю, о ком речь идет.

  - О брате моем, Шале, - нехотя ответил мужчина. Он сопел, тянул время, и Миэ пришлось вернуть родителя к разговору покашливанием. Тот раздосадовано хватанул себя по колену. - Младший братец, Шале. Пятнадцать годков минуло ему тогда, когда родители наши оба к Гартису пошли в последнее паломничество. Гуляка и марнотрат, тьфу, гадко вспоминать. Наверное, всех шлюх перетрахал в округе, деньги спускал на баб, пойло и ши-пак. Проиграется до портков, и домой бежит, у мамки деньгу клянчить. Да так складно, бывало, заливает, что меня и отца на слезу прошибало. Умел, гаденыш, подлизать. Вот родители ему завещали половину нажитого добра. Я знал, что Шале его спустит вмиг, а я мог бы в дело приспособить. Без того золота все бы в харстам пошло.

  - Что ты сделал? - спросила Миэ, и тут же засомневалась, что хочет услышать ответ. Так ли важно, как поступил отец? Он и так давно уж перестал быть ее идеалом, но таремка продолжала верить, что он не худший из людей Тарема. Пусть бы так и было. Она даже вскинула руку, чтобы перебить его, заставить замолчать, но лорд Эйрат уже начал.

  - Я вышвырнул его на улицу, - сказал он почти безразлично. - Не стал руки марать родной кровью, и так будет за что у Гартиса ответ держать. Для Шале это была бы не самая скверная кончина. Помер бы где-то с голодухи - и отправился в мертвое царство более-менее читеньким, да еще и в невинной смерти. Я приставил человека следить за засранцем, чтоб тот, ненароком, не выкрутился как, и не сунулся обратно в дом. Всем, кто мог нос совать в наши семейные дела, я хорошо подмазал золотом. Дорого мне обошлось, но все меньше, чем братова половина. Тот человек донес мне, что видел его мертвым в канаве. - Отец выплюнул пару крепких слов. - Жаль, то его болячка забрала, а то залил бы в лживый рот расплавленного золота, ровно столько, сколько заплатил за байки.

  - Погоди, то есть этот, как его там Шал... - Миэ запуталась, вспоминая имя.

  - Живой он. И Катарина его откопала где-то на пиратских островах. На собрании Совета Фиранд меня и прижал к ногтю, мол, что да как, отчего родню обидел. Да еще и нагородил сверх того бреда какого-то, будто я братца мужикам отдал, чтоб его снасильничали, и заставлял всяким непотребством заниматься. Теперь, видите ли, мне нужно ответ держать перед Советом, времени у меня с гулькин нос, чтобы рассказать, как на самом деле случилось, покаяться и...

  Тут лорд Эйрат замолчал, спрятал лицо в ладонях, словно загораживался от мира. Миэ подошла к нему, не обращая внимания, что шелковый подол весь промок в луже расплесканной воды. Отец никогда не ломался, и ей казалось, что в том его главный недостаток. Всем нужно прогибаться, иначе жизнь так крепко наляжет, что и треснуть недолго. Но глядя на родителя, таремке стало муторно. Он сказал все, но не договорил самую малость. И отчего-то Миэ казалось, что в ней кроется самая закавыка.

  - Что еще нужно сделать? - Она тронула отцу за плечо.

  Мужчина посмотрел на нее сквозь растопыренные пальцы. Словно из-за решетки, вдруг подумалось волшебнице, и она сглотнула, прогоняя видение.

  - Этот ублюдок хочет признать за собой право наследовать половину всего, а за все мои "издевательства" сверх того два трети моей доли.

  - Две трети, - повторила Миэ. Что же тогда останется им?

  Видимо она задала вопрос вслух, потому что отец резко поднялся, прошлепал босыми ступнями до портрета своей второй почившей жены - Миэ удивилась, увидев потрет матери на прежнем месте - и прошептал:

  - Это будет разорение и позор, Миэ. Никто в Тареме не станет иметь с нами дел, наши поля, скот - все перейдет засранцу. Ни один уважаемый горожанин не подаст мне руки, все станут плевать в лица моих детей и тыкать мне в спину. Никогда больше Эйратам не заслужить места в Совете. Они сидели там, эти восемь мешков с золотом, все разной толщины, но одинаково горделивые, будто сами никогда рук не пачкали, подтирая зад. Пантарк, гаденыш, седьмой всего, а все подмазывался с брачными обещаниями: мол, давай наших сосватаем, а как подрастут - сыграем свадьбу. Сволочная шкура, сам нос от меня воротит, да только краты навозом не смердят, и на них не написано, что получены от урожая картошки. Деньги всем нужны. Заплати, сколько надобно - и вот тебе почет, и уважение. - Лорд Эйрат вполоборота покосился на Миэ. - После минувшего совета, даже не глянул в мою сторону. У свиньи чести больше, чем у этого слизняка.

  - Скажи, что он не твой брат, - затараторила Миэ. - Сколько времени прошло, мало ли кто о той истории прознал. Обвини в самозванстве, и пусть докажет, он это или нет.

  - Думаешь, я не думал об этом? - Отцовский голос из усталого сделался злым. - Не знаю, что там засранец с Катариной наплели Фиранду, да только он сразу сказал, что тот настоящий брат и есть, тряс какими-то бумагами из архивов, и сказал, что если потребуется, Шале присягнет у Храма всех богов.

  - Очень удобное обещание - в дасирийские земли теперь сунется разве что сумасшедший. - Миэ одолела слабость, и таремка опустилась на кровать. Сердце будто раздвоилось и колотилось в висках, грохот этот сводил волшебницу с ума и не давал сосредоточиться. - Ты-то сам уверен, что человек этот - действительно брат тебе? Узнаешь в лицо? Сколько времени уж прошло...

  - Тридцать с лишком, - ответил отец. Ответил быстро, должно быть, сам не один раз успел подсчитать. - Узнаю, мне его лицо сниться из года в год: стоит гаденыш, будто кинжал мне в самый глаз вот-вот всадит.

  - Отчего тогда Фиранд его на Совет не привел? - Перед мысленным взглядом Миэ замельтешил проблеск надежды. - Если так все есть, как он говорит, пусть бы показал мученика, не таясь.

  - Я... я... - Отец вдруг развернулся на пятках, в его взгляде, устремленном на Миэ, угадывалось восхищение.

  - Могу спорить, что тебе такое потребовать и в голову не пришло, - улыбнулась таремка.

  - Они мне слова сказать не дали, только что начну говорить - так мигом кто-то и перебьет. А Фиранд так больше всех рот закрывал. У самого рыло в пуху, а поди ж ты слово поперек сказать.

  - Тебе нужно немедленно написать ему прошение. Потребовать право ответить на обвинения прежде, чем Совет примет решение. Мы выиграем несколько дней. Ты отчего так долго задержался? Если Совет только закончился, так еще пару дней можно себе записать - пока лорды-магнаты расползутся по своим щелям, пока отогреют мягкие места на насестах, все равно никто не станет сразу коня седлать.

  - Совет в тот же день закончился, - нехотя ответил отец. - Я объезжал наши земли в тех краях. Дасирийцы от страха будто все в один день умом тронулись - лезут через стены, поля грабят, которые за Таремом. Пришлось удвоить охрану и крестьянам дать показательных плетей, чтоб не роптали. После меня в пути меня слабость в кишках одолела, пришлось в какой-то гостинице заночевать - до утра с отхожего места не слазил, чтоб его.

  Миэ поморщилась. Плохо, значит, за то время, пока отец поносом исходил, лорды Совета девяти успели и отдохнуть, и порядком обдумать все выгоды, если выйдет снять Четвертого магната. Убрать его - и сразу многие подвинуться вверх, чем не повод голосовать против Эйрата? Наверняка, слухи поползли во все стороны, уже и претенденты нашлись на свободное место. И все они костьми лягут, лишь бы втиснуться в Совет. Ластрикам, небось, уже немалые деньги посулили, лишь бы вывернуть дело, как нужно.

  - Это будет твое слово против его, - вслух рассуждала таремка. Пальцы запутались в кистях шолкового покрывала, а мысли - в паутинах интриг. Не успела домой воротиться - а уже влезла по самую глотку в болото. - Но против тебя будет пять голосов, минимум, и это скверно. Если бы вышло взять Фиранда за жабры, чтоб его слово перекрыло решение...

  - Проще Велашу в глаз шилом ткнуть, чем найти Ластириковские промахи. Катарина за братцем хорошо прибирает, того не отнять.

  Миэ фыркнула.

  - Не бывает такого, знать бы, где искать.

  Отец пятерней пригладил седые остатки волос. Таремка подивилась, увидав на его висках глубокие залысины.

  - Ты с Шаамом дружбу водила, - сказал он как-то невпопад.

  Волшебница насторожилась. Этот род отец упоминал уже дважды за их разговор, хотя прежде о Шаамах не заикался. Военачальник, нужно отдать ему должное, совершил дерзкий поступок, осмелившись напасть на императорский замок, но Миэ видела в нем лишь дань глупости и тщеславию. И верную смерть Арэна.

  - Говори уж, если начал, - подстегнула родителя Миэ.

  - Не водись с ним больше, больно прыткий он. Лезете поперек других, куда его не приглашали.

  - Если Тарему так нужен императорский трон, так пусть бы Совет девяти решил идти на дасирийцев войной. - Миэ сразу поняла, куда клонит отец. Наверняка, лордам-магнатам не понравилось, что какой-то дасирийский военачальник, без их дозволения, решил отстоять справедливость. Тарем и Дасирийская Империя давно состояли в союзе, но в последние годы все императоры прислушивались к мнению Совета девяти. Станет ли их слушать самопровозглашённый император? Шаам всегда стоял за старые традиции, и то, ради чего он отправил Арэна в Северные земли, говорило в его пользу. Но в Тареме о том не знали. А Миэ не могла выдать секрет, не получив на то согласия.

  - Думаю, шакалу не повредит, если его пару раз хорошенько погладят против шерсти, - добавила она.

  - Шиалистан ищет наследников Гирама, - сказал отец.

  - И ты что - веришь в эти сказки? - Миэ позволила себе злой смех. - Он время тянет. Меня не было в Серединных землях больше месяца, но даже я понимаю, что Шиалистану меньше всего нужно находить тех, ради кого ему придется подвинуть задницу с золотого трона. И не говори мне, что все лорды-магнаты отупели и не понимают очевидных вещей.

  - Некоторые члены Совета... считают, что пока не ясно, какой политики держаться с Рхелем, не стоит пускать кровь племяннику рхельского царя.

  - Ты в их числе? - Миэ молила богов, чтобы они вложили в седую голову родителя каплю благоразумия, хоть и понимала, что теперь ее молитвы ничего не отменят.

  - Я считаю, что пришло время налаживать отношения со всеми соседями. - Отец нарочно уклонялся от прямого ответа. - Если поветрие опустошит Дасирийскую землю, некому станет прикрывать Тарем. Иногда нужно понимать, что не у бога за пазухой сидим, и рано или поздно, Рхель нас достанет. Ракел не дурак, он - расчетливая сволочь, и я не стану дивиться, если окажется, что все слухи о том, откуда взялось поветрие - правда.

  - Я слышала разговоры, будто оно вышло из императорского замка.

  Лорд Эйрат кивнул.

  - Каждый дохлый дасириец рхельцам на руку. Хохотунья забрала уже трех военачальников первой руки и четырех - второй. Остатки их войск расползаются во все стороны, крестьяне обворовывают всякого, у кого есть чем поживиться. Часть западных границ некому защищать. А наши шпионы доносят, что дшиверци множатся, как кроли. Еще немного - и варваров некому будет сдерживать. Знаешь, что станет, если им дать дорогу? Для каждого дшиверца Дасирия мила, как голодному - жареный гусь. Пусти только, покажи брешь, где проехать верхом можно - все! - Он затрясся от злости, пальцы скрючила агония. - Дасирия всегда служила Тарему щитом. Мы забыли, как обороняться, строили корабли вместо катапульт. А теперь этот щит трескается, и нам нечем прикрываться.

  - Никогда такого не было, чтобы кто-то взял стены Тарема! - Миэ поддалась злости отца. Ее кинуло в жар, к щекам прилила кровь.

  - Так было много лет назад, Миэль. И пока мы тешелись тем, что пристроились в тылу у надежного охранника, Рхель копил войско и золото. Мы и глазом моргнуть не успели, как у трона императора оказался Шиалистан. И что? Где наши хвалены всевидящие соглядатаи, которые нюхом чуют подвох? Ракел надавал пинков Совету девяти, утер нос каждому мешку с деньгами. И мне, старому дуралею, тоже. И теперь Тарем не в том положении, чтоб кочевряжиться. Еще не поздно пойти на переговоры. Пока еще мы не растеряли все доводы, и можем торговаться на равных. Но рхельский царь не простит погибели своего племянника. Если бестолковый вояка пришибет шакаленка, Ракел объявит Дасирии войну. И Тарем окажется меж двух огней. Мы не в том положении, чтоб прикрывать срам нейтралитетом. И либо пристанем на строну Дасирии, и тогда Тарем падет, либо станем перед Рхелем на колени и будем проситься к нему в союзники.

  - Дасирия выкарабкается, - стояла на своем волшебница. Слова отца больно прожгли ее до самого нутра, но какая-то часть таремки продолжала верить, что сказаны они от отчаяния и невзгод, и оттого преувеличены. - Еще не дело в ноги Рхелю кланяться. Да я лучше коровий зад поцелую, чем позволю тебе совершить еще одну глупость.

  - Мала еще, отцу указывать! - Он грохнул кулаком по столу, но не рассчитал сил и тут же ухватился за ушибленную ладонь.

  - Может, и мала, да только ухитрилась две битвы пережить, - огрызнулась Миэ.

  И вышла, чтоб не наговорить глупостей сверх сказанного.

  Катарина

  - Я не стану тебе пособником, сукина дочь! - Фиранд схватил со стола чернильницу слоновой кости и, что есть силы, зашвырнул ею в сестру.

  Катарина едва успела отскочить. Чернильница встретилась со стеной, и разлетелась, оставив по себе черное пятно. Таремке стоило немалых усилий сдержаться. Сейчас, когда ей во что бы то ни стало нужно получить свое, с братом нельзя спорить. Нужно притвориться сытой гадюкой и ждать. Но свое получить обязательно, пока все не пошло насмарку.

  - Тебе нудно успокоиться, братец, - убеждала она. Главное - ступать осторожно, словно идешь под дождем из стрел. Каждый неверный шаг станет последним, а сегодня Катарина уже имела неосторожность оступиться.

  "И дернул меня харст за язык торопить его!" - ругала себя таремка, пока Фиранд метался по залу, словно голодный лев, почуявший кровь. Утром прибыл гонец с посланием от Эйрата, где тот просил встречи с человеком, которому хватило смелости назваться его братом. Эйрат умело пенял на то, что такое непочтение к костям его родича недопустимо. В придачу поведал о том, как тяжко он и его предки работал, чтобы получить каждый грош, и ему, как самому старшему мужчине рода, следует защитить не только золото, но и честь.

  Смотритель птичьей башни передал туб с письмом рабыне, но Многоликий вовремя сцапал девчонку и приволок к Катарине. Таремка открыла туб без труда - охранные глифы были настроены на личную печать Ластриков, а у Катарины было кольцо с гербом. Фиранд заказал его на случай отъезда - если появятся неотлагательные дела или письма, Катарина вольна была прочесть их и рассудить по своему уму.

  Брат застал ее с письмом в руках и страшно разозлился. Силой затолкал в малый зал и спустил всех собак. А напоследок отобрал кольцо с печатью. О кольце Катарина не беспокоилась - она предвидела такой исход еще, когда Фиранд узнал про смерть Яфы. Нашла ювелира, который отлил точно такой же перстень, а после Многоликий устроил в его доме поджог. Бедняга сгорел со всем семейством. Таремка следила, чтобы следов ее интриг не оставалось.

  - Я не могу отказать ему, как ты не понимаешь! - продолжал свирепствовать лорд Ластрик. - Ты даже не сказала мне, где отыскала этого проходимца, и я должен верить ему больше, чем Четвертому лорду совета?! Ты не в себе, Катарина...

  - Никогда прежде, брат мой, я не была так уверена в своих словах, - наставила она. - Этот человек пришел ко мне и потребовал заступничества. Все в Тареме знают о щедрости моей души, спроси любого бродягу или прокаженного, отчего он еще не сдох, и он ответит: милостью леди Ластрик.

  - Меня не интересует мнение сброда, который предается безделью под городскими стенами, и только то и делает, что ждет, когда им подадут миску со жратвой. И раз уж ты сама завела о том речь - ты щедра сыпать монетами, да только гребешь их из моего кармана.

  - Не думала, что доживу до таких попреков.

  - А я не думал, что моя любимая сестра забудет о том, на чьем горбу сидит, и станет воровать у меня леденцы, когда я сую ей бочку щербета. Нет, молчи! - Фиранд властным жестом перебил ее попытки оправдаться, и помахал перед ее носом клочками письма, которое в сердцах разорвал. - Я дам Эйрату то, о чем он просит, и если ты хоть словом поперек заикнешься, сейчас или потом, клянусь костями наших предков - я вышвырну тебя из дома, и ты присоединишься к тем, кого облагодетельствовала моим золотом. Поглядим, в котором месте окажутся их похвалы.

  -Если такая твоя воля - я умолкнул навеки, - покорилась она, а мысленно прибавила: "... и нож дам, чтоб язык мне отрезать".

  - Именно такая, хватит с меня полумер, по горло сыт твоими кознями, Катарина.

  Кажется, ее послушание благотворно подействовало на Фиранда. Он еще немного послонялся по залу, после сел в высокое кресло в центе зала, и устало откинулся на спинку. Все это время таремка молча разглядывала гобелен, расшитый сценой гнева Эрбата. В руках умелых вышивальщиц и ткачих, красная нитка будто ожили, запылали жгучими языками. Женщине хотелось взять один из них и затолкать Фиранду в глотку. После того пиратского нападения брата словно подменили, он сделался раздражительным по пустякам, отгородился от нее и больше не советовался. Катарина чувствовала себя отрезанной от его жизни, будто та пуповина, которая была меж ними, вдруг отсохла. Могло ли так статься, что одна пришмаленая борода тому виной? Таремка думала иначе. Не обошлось без советчиков, которые сказали Фиранду что-то настолько убедительное, что перевесило ее влияние. Знать бы кто да что...

  - А теперь слушай мою волю. И не забывай об обещании молчать. - Лорд Ластрик помассировал переносицу, и продолжил. - В нынешний первый день недели я снова соберу Совет девяти, и дам Эйрату то, о чем он просит. И если выйдет, что твой проходимец врет, его ждет участь всякого лжеца - отрезание языка и виселица. А ты, раз заварила эту кашу, самолично принесешь Эйрату свои извинения. И будешь очень искусна в речах, потому что до тех пор, пока не заслужишь прощения - двери моего дома останутся для тебя закрытыми.

  Катарине пришлось прикусить себя за язык, чтобы не поддаться искушению завязать спор. Гнев застил разум. Во рту стало солоно от крови.

  - Ты больше никогда не станешь оказывать мне никаких "услуг", - снова заговорил Фиранд. - Я сам могу позаботиться и о семье, и о Тареме, иначе грош цена моему титулу. Не трогай моих писем, не смей подслушивать под дверьми. Не делай ничего, пока я не прикажу. Можешь и дальше бедноту кормить, если тебе в том забава есть, но не суйся в мои дела. И последнее...

  Катарине сразу не понравилась слишком тяжелая пауза. Что еще потребует, от чего велит отказаться, если и так все отнял?

  - Я знаю, что твой щенок тебе дорог больше воли, только в Замке на Пике ему отныне нет места. Нигде. Дай ему денег, сколько хочешь, но чтобы вечером им здесь и не смердело. Я сам выйду его выпроводить, так что не вздумай меня облапошить. А если решишь хитрить - пойдешь за ним следом, только уже без денег.

  Катарина молчала. Брат словно подавлял ее, распял своей волей и одно его присутствие лишало возможности думать. Теперь главным было оставаться покорной, как ему желается, а решить, как распорядиться приказами, она успеет после, в уединении.

  - Но, - лорд Ластрик выразительно посмотрел на нее, - я дам тебе повод унять свой гнев. Фраавег торопит с брачными обрядами между его девчонкой и Руфусом, а мне, признаться, охоты нет теперь брататься с дасирийцами. День другой пройдет - и от всего фраавегова войска останется горстка людей. Заведи с ним переписку. Ты и мертвого убедишь, если захочешь.

  - Что мне писать ему, Фиранд? - деревянным голосом спросила таремка.

  - Что хочешь, - отмахнулся мужчина, и огладил бороду. Она отросла, и, хоть стала короче прежней, вернула себе ухоженный вид. Фиранда это успокаивало, но от своей идеи отомстить та-хирцам он не отрекся. - Наплети ему с три короба - врать ты мастерица. Пиши, что, мол, Тарем в трауре и печали вместе с дасирийами, и не хочу устраивать пир, когда за стенами города помирают люди. Дочку его мы у себя оставим - они с Руфусом, сдается мне, ладят. А там поглядим, что поветрие вывернет.

  - Оставляя ее в Замке на Пике, ты подтверждаешь намерения Ластриков взять девушку в семью и благосклонное отношение к Фраавегам, - решила вставить Катарина. Брат собирался стучаться свежей шишкой в то самое дерево, и часть таремки пыталась предостеречь его. Даже наперекор другой части, которая желала Фиранду провалиться к Гартису. - Если ты откажешься от брачного союза и в этот раз, народ будет роптать.

  Фиранд наклонился вперед, поманил ее пальцем. Таремка подошла, отчего-то ожидая подвоха. Но брат лишь потрепал ее по голове - жестом, которым, обычно, ласкал своих собак. Катарина стерпела и это.

  - Нет в Серединных землях человека, который бы отказался породниться с Ластриками. Даже если я приму и выкину отсюда сотню мокроносых облапаных Руфусом девок, за воротами Замка на Пике соберутся две сотни взамен прежних. Я бы и тебе кого нашел для брачных уз, только нет у меня человека, которого бы я так сильно ненавидел, чтоб отдал ему в дом тебя, дорогая моя сестрица.

  - Тебе просто жаль со мной расставаться, дорогой мой братец, - ответила она, подражая его тону.

  - А теперь - пошла вон с глаз моих, - резко бросил лорд Ластрик. - И чтоб вечером щенка здесь не было!

  Катарина с радостью покинула зал. Длинная галерея казалась непривычно сырой и холодной. В Тареме который день шли дожди. В полукружиях зарешеченных окон ходили тучи. Факелы теперь горели почти круглый день, черня стены и бросая на них причудливые туманы теней. В одной из них Катарине померещилась мертвая Яфа - тень убитой царевны тыкала в таремку пальцем, а позади нее бурлила толпа разгневанных рхельцев. Катарина прошла дальше, но тени нагнали ее и здесь. Они безмолвно кричали, открывая свои пустые рты, и требовали: "Голову! Голову!".

  Таремка спрятала лицо в ладонях и бросилась вперед. Остановилась только, когда ноги запутались в подоле и отпадения ее спас вставший на пути Многоликий. Его лицо сквозь слезы казалось совсем бледным, как у мертвяка. Катарина отшатнулась.

  - Госпожа моя, что за причина заставила тебя слезы лить? - Голос, сухой как всегда, такой же бесцветный, как его серая кожа. - Что мне сделать, чтобы слезы твои высохли?

  Катарина беззвучно поманила его за собой. Теперь во всем Замке на Пике оставалось только одно место, где бы разговор их мог остаться никем не подслушанным. Старый ход, который нашел один из рабов, когда Фиранд затеял перекладывать камнем кое-какие части замка. Брату казалось, что они недостаточно надежны, и укрепить замок не только снаружи, но и изнутри - дело нужное. Когда раб нашел тайны ход, Фиранд плавал за много миль от дома, и весть нашла Катарину. Та, проверив все, последовала примеру прадеда, благо, что Многоликий любил исполнять приказания такого рода. Раб, на голову которого "случайно" свалился камень из кладки, отошел к Гартису, а у Катарины остался еще один собственный секрет. Теперь она гордилась своей предусмотрительностью. Ход петлял длинными лабиринтами подземелий и, в конце концов, выходил за стенами Замка на Пике, в горах неподалеку от побережья, заселенного рыбацкими поселениями. На всякий случай Катарина припрятала в потайном ходу несколько факелов, кое-какую одежду и золото. Оказалось, не напрасно

  - Приглядывай, чтоб за нами никто следом не шел, - приказала таремка мальчишке. - И испарись, чтоб никто не видел, будто мы вместе.

  Катарина нарочно не пошла в комнату, а сразу двинулась в сторону найденного лаза. Она не видела мальчишку, но чувствовала его присутствие. Так он будто нарочно говорил ей, что рядом. Катарина побродила по замку, сорвала злость на рабынях. Когда на пути встала сенешаль, засомневалась - а не приставлена ли та следить за ней? Может, давно уже плешивая баба по указке Фиранда ходила за ней невидимым надзирателем? Катарина не стала ее слушать: злая от слов брата, она отослала сенешаль к нему, велев больше никогда не тревожить ее. Ели брату охота над всем быть главным - пусть. Заодно, может, на своей шкуре почувствует, как оно - заниматься хозяйственной дребеденью. Катарина не сомневалась, что через десяток-другой дней он взвоет.

  Вход в лаз давно сгнивший мастер-строитель умело спрятал меж двух выступов. На виду и в тоже время - неприметно, если не знать, где искать. Катарина прижала ногой плиту-рычаг и та осторожно щелкнула. Часть стены вошла внутрь, высвобождая сбоку узкий проем. Таремка вошла в него и подождала, пока Многоликий пойдет следом. Мальчишка не заставил себя ждать.

  - Зажги факел, - скомандовала Катарина, сама тем временем нащупывая ногой внутреннюю плиту. Найдя ее, прижала - проход в лаз закрылся, погружая их с Многоликим в темноту.

  Мальчишка несколько раз чиркнул кремнем, высек искру, и та живо перескочила на просмоленный факел.

  - Тайное убежище Ластриков? - Многоликий осмотрелся, поднимая факел.

  - Тайное убежище Катарины, - поправила она, и указала на стоящий тут же мешок. - Возьми немного серебра из кошеля и накидки.

  Чтобы не заблудиться, она предусмотрительно нанесла на стены отметины. Идя по их следу, они с мальчишкой скоро оказались у выхода. В нос ударился запах дождя и моря. Катарина поежилась, завернулась в полы накидки, точно летучая мышь в свои крылья. Тарем заливал дождь, и Катарина не рискнула высовывать нос из грота, в который вывел их каменный лаз.

  - Фиранд хочет, чтобы ты сегодня же покинул Замок на Пике, - сказала она, как только студеный ветер охладил голову. И дальше пересказала весь разговор. Не Многоликому, а себе самой, вслух повторила каждое слово. И снова разозлилась.

  - И нет никаких способов заставить его передумать? - Мальчишка сложил ладони ковшом и выставил их наружу, дожидаясь, пока в них соберется дождь. А потом плеснул водой в лицо.

  - Он и меня выкинет, если стану спорить, - покачала головой таремка. - Видал бы ты его рожу, понял бы, что спорить нет резона - все равно будет так, как его заду угодно, лишь бы мне назло.

  Катарина присела на округлый камень, будто специально для того приспособленный, и потерла лицо, словно на коже осталась невидимая грязь.

  - Когда Фиранду было почти два десятка лет, отец высек его за вранье. Как ребенка, а меня глядеть заставил, в назидание. Я попыталась вступиться - так и мне перепало поперек спины. Только меня родитель хлестал сильнее него, приговаривая: "Никогда не иди против воли хозяина этого замка, Катарина, не смей перечить тому, кто принимает решения. Два господина - все равно, что ни одного". У меня с тех пор так шрамы на спине и остались, а Фирандовы, будто бы, зажили без следа.

  - Ты не говорила, что отец бил тебя.

  - Так и не бил. То в первый и последний раз случилось, и после мы с ним не разговаривали.

  - Кажется, госпожа моя, твой брат давно позабыл о том заступничестве. - Многоликий повернулся к ней, и кончик его мокрого носа зашевелился, словно у пытливой крысы.

  - А, может, никогда и не помнил.

  Воспоминания пришли не случайно. Катарина всегда старалась избавиться именно от этих. Рука отца с розгой, всей бурой от крови, его остервенелый взгляд и губы в пене, и слова. Все навалилось разом, лишая сил отмахиваться от позорных мгновений прошлого. Но почему сегодня?

  Таремка смахнула морок прошлого. Не для того она тащилась сырыми пещерами, чтоб теперь предаваться воспоминаниям, словно столетняя старуха.

  - Ты должен хорошенько запомнить эту дорогу, - начала она. Многоликий кивнул и присел у ее ног, прямо на холодные камни. Ирония - дикий волк, который с радостью отхватит хозяйскую руку, но в тоже время - самое близкое существо на этом свете. Катарина подумала, что в черные дни, когда пути вперед не останется, она попросит мальчишку убить ее - быстро и безболезненно, как он - она знала - умел. - Сегодня я, на потеху Фиранду, выставлю тебя из замка. Ты ступай к Ларо и пережди у него несколько дней - не для того я сняла ему комнат в самом дорогом борделе Тарема, чтоб он там жировал. Присмотри заодно, что щебечет наш соловей. Я дала блудливой мамаше столько золота, что ее шлюхам давным-давно пора ужу споить та-хирца и выведать у него все, что мне нужно. Только мамаша краты взяла, а толку - кошачьи слезы. Видать, девки ее не знают, каким местом работать, чтоб мужика разговорить.

  - Прикажи - и он расскажет все, что нужно. - Многоликий незаметно для нее ловко достал кинжал, и повертел его на ладони, словно жонглер.

  - Прибери от моего носа эту дрянь, - покривилась Катарина. - Он нужен мне живым. Мертвецы разговаривать не умеют.

  - Я смогу его разговорить, - настаивали Многоликий.

  Катарина видела, как он весь завелся от нетерпения. Слишком долго она испытывала терпением волка этого. Ему хотелось крови, хотелось заняться тем, что милее всего сердцу - убивать. Только Катарина не первый день на свет родилась, и кое-что понимала в людях. Особенно в мерзавцах вроде Ларо - пират лучше сдохнет, чем расскажет, где искать купца, которому продал принцессу. Если бы Катарина видела иную лазейку - стала бы тащиться с ним в Тарем, да еще так подставляться под гнев брата?

  - Смотри, чтоб этого проходимца никто не пришиб раньше срока, - Катарина выразительно посмотрела на мальчишку.

  - А после - дашь с ним позабавиться?

  - После он станет лордом Эйратом, и тебе к нему не подступиться будет. - Сказала - и тут же напоролась на самодовольную ухмылку на бледном лице. Что и говорить - до рхельской царевны добраться было в разы сложнее, а еще сложнее - не попасться потом. - Фиранд снова все на меня свалит, ни к чему оно сейчас. Пусть живет поганец, сколько боги ему отведут.

  "А сколько они отведут мне?" - подумала вдруг и невольно задрожала, словно позади уже стояли прислужники Гартиса с ржавыми косами.

  - Не понимаю, госпожа моя, отчего ты его слушаешься, - пожал печами Многоликий.

  - Кого? - не сразу поняла таремка.

  - Фиранда. Бог он, что ли над тобой? Без тебя - так мигом все развалится, тут даже малоумному ясно. А если ему какая холера завтра засвербит и он тебя вышвырнет из дому просто так - на кого пенять станешь? Ты вон сколько для Ластриков сделала, не боялась рук замарать, а он только слюни горазд пускать и гневаться.

  Сперва Катарине захотелось прикрикнуть на мальчишку, чтоб слова выбирал, но она передумала. Прав ведь, своей волчьей правдой прав. Что еще потребует Фиранд в обмен на свое величайшее дозволение оставаться жить в Замке на Пике? Пятки ему облизывать и зад подтирать? Или, может, за его шлюхами отхожие места чистить? Катарина никогда не думала о том, что станет делать, если придется перейти на свой хлеб. Как все знатные женщины Тарема, она обучалась наукам и письму, посвящая шитью лишь малую часть времени. Таремка не сомневалась, что любая крестьянка латает дыры лучше, чем она, и быстрее. Что уж говорить о пряже и прочем, к чему руки леди Ластрик никогда не прикасались.

  - Ты никогда не думала, госпожа моя, что Фиранд хочет от тебя избавиться? - Многоликий принял ее молчание за согласие, и продолжал. - Вдруг, увидел наконец-то, что известно мне и тебе - ты умнее него, хитрее и не боишься замараться, если придется. Даже бестолковый Фиранд не мог не заметить твоего над ним превосходства.

  Он совсем осмелел, видимо почувствовав, что за ее затянувшимся молчанием скрывается брешь. Стоит только разбередить ее - и каждое слово попадет в цель. Катарине нравились слова мальчишки, нравились его смелость и безумие.

  Таремка ждала других слов, тех, которые не решалась произнесли вслух. Боялась, что вот-вот земля треснет и из мертвого царства вылезет покойный отец с пылающей розгой, и снова отхлещет ее, приговаривая: не думай поперек слова господина замка, не смей ему перечить. Но мысли возвращались к непроизнесенным речам с назойливостью голодных мух.

  - Скажи, госпожа моя, разве не хотела бы ты стать хозяйкой всему? - Многоликий вскинул голову, и его бесцветные глаза налились алым туманом. - И стать Первой леди-магнат Совета девяти?

  Арэн

  - Милости, господин, пощади!

  "Младше меня, только недавно щетина на щеках пробилась". В ногах молодого воина валялась мертвая женщина. Ее глаза навыкате смотрели на Арэна с ужасом. Одежда выдавала в ней крестьянку, а вот воин был одет побогаче - кольчуга, шерстяные штаны, сапоги с подбоем. Все в саже и грязное; Арэн сперва подумал, что парень отвоевал одежу разбоем, но слишком уж ровно тот держался. Должно быть, сынок кого-то из разоренной мелкой знати, по чьим землям дасириец ехал уже третий день подряд.

  Дасириец застал воина в тот момент, когда тот пытался отвоевать у крестьянки дохлую курицу. Сейчас добыча лежала неподалеку от покойницы и от нее несло тухлятиной. Парень задавил несчастную бабу за мгновение до того, как Арэн отшвырнул его в сторону. Тот попытался замахнуться в ответ, но дасириец погрозил ему мечом. Парень угомонился, скис и принялся просить пощады. Жалкое зрелище.

  В другое время Арэн не стал бы его трогать, но сейчас их окружили остатки крестьян, что когда-то возделывали эти земли, и Арэн чувствовал на себе их ждущие взгляды.

  - Мамочка... Что с моей мамочкой... - пищал детский голос, и к мертвой крестьянке кубарем выкатилась маленькая девчушка. Ее голова была лысой, один глаз заплыл кровью, отчего казался ненастоящим, чужеродным на детском лице.

  - Заберите ее, ради всех богов, - пророкотал Арэн.

  Ребенка тут же уволокли дети постарше, кто-то из них потихоньку умыкнул и курицу. Парень продолжал молить о пощаде, но Арэн прервал его крики ударом меча. Хлестко, наотмашь рубанул, рассекая от плеча до груди. Металл кольчуги не выдержал натиска доброго артумского клинка. Клейма на нем налились алым, осколок огненной звезды в рукояти дернулся, будто ожил. Этот меч любил кровь, словно был выкован для того, чтобы пить ее ежедневно.

  Парень, который до последнего верил, что ему даруют жизнь, всхлипнул, почти так же печально, как осиротелая девчушка. Его ноги подкосились, и молодой воин рухнул на мертвую крестьянку, поливая ее кровью.

  - Поделом поганцу, - подбодрил кто-то.

  - Верно сделал, господин,- подхватил второй голос.

  Жидкий гомон голосов поддержал речи с одобрением. Впрочем, крестьяне скоро разбрелись, и кроме Арэна над покойниками остался стоять только сгорбленный старик со свежим гнойником на щеке. Зеленая сукровица сочилась из-под грязной кожи. Мухи - их оказалось бесчисленное множество вокруг! - мигом налетели на "лакомство", но старик не спешил прогонять их. Будто ему и дела не было.

  - Хорошо ты сделал, господин, - сказал он, сильно шепелявя. - Она-то и так больная была уж, кашляла, как собака, откинулась бы до рассвета. Но ты верно поступил.

  - Верно? - Арэн отвернулся, сорвал с мертвеца накидку и вытер ею меч. - Может, его дома жена ждет на сносях, и теперь она с голоду помрет, потому что какому-то дасирийцу вздумалось суд судить самовольно.

  - Поздно вздумал жалеть, не для того тебе меч-то даден, чтоб ты им траву косил. Если сила есть, нужно ею разумно распоряжаться, а боги потом сами решат, кому надобно было первее сдохнут. Ты вон, погляжу, жив и здоров, и зараза тебя не берет отчего-то, значит, нужен ты им. И больше этой бабы нужен, и говна этого, чтоб его харсты поперек драли. - Старик все-таки разогнал мух шлепком, и поплелся восвояси.

  Возвращение в родные края было тягостным. Дасирию поливало ненастье. Сперва дождь, холодный и колючий, словно с неба сыпались зубы снежных львов. Потом пустился град, но дасирийцу посчастливилось переждать его в лесу. Затем пришли туманы, густые и серые, будто забвение. Иногда Арэну начинало казаться, что боги сыграли с ним злую шутку, сбили с пути, и вместо родных земель повернули в сторону Края. Туда, где за непроглядной пеленой тумана заканчивался Эзершат.

  Небольшие свободные города, что всегда жались к границам Дасирийской империи, погрязли в разрухе. Не случалось такого дня, чтобы Арэну не встречались беглецы. Они собирались в небольшие группы по десятку человек и шли наобум. Несколько раз Арэну приходилось мечом отстаивать своего коня, которого голодные крестьяне принимали за лакомый кусок пищи. Обычно, хватало одного или двух убитых голодранцев, чтобы у остальных пропала охота зариться на чужую лошадь.

  А еще были мертвецы. Много. Они лежали вдоль дорог, иногда болтались на деревьях, подвешенные то за руки, то за ноги. Целыми гроздьями, словно урожай для Гартиса. Арэн не знал, кто вешал несчастных, но подозревал, что причиной тому было мародерство. Обезумевшие от голода и страха люди теряли человечность. Однажды дасирийцу встретилась совсем юная девушка. Она сидела спиной к тракту, и Арэн не сразу рассмотрел, чем занята дасирийка, видел лишь, как она медленно поднимает и опускает руку, с зажатым в ней камнем. Объехав, дасириец увидел, что девушка колотит голову мертвого младенца. Должно быть, он умер уже давно: маленький череп лопнул, и крови почти не было. Девушка повернулась на Арэна, улыбнулась, закашлялась громко и протяжно, как все те, кого взяло поветрие. Дасириец хотел было избавить несчастную от страданий, но передумал. Скоро и она пойдет к Гартису.

  Потом на дороге встал город. Арэн помнил его: некогда, центром ему служила крепость, самая высокая в этих краях. Ни пике ее всегда гнездились облака. Отсюда до дасирийской границы оставалось всего полдня пешком. Город пал. Его ворота были распахнуты настежь. Из них сочились гнилостный смрад и копоть. Арэн не стал заезжать внутрь, но стоило отъехать на несколько сотен шагов, как его нагнала группа вооруженных всадников. Брони на всех четверых давно нуждались в чистке, на руках двоих засохла кровь, голову третьего перевязывала грязная тряпка, из-под которой сочилась желтоватая сукровица.

  - Куда путь держишь, господин? - спросил один, самый старший их четверки. Выглядел он заправским разбойником, даже лошадь под ним косила на Арэна голодным взглядом.

  - Домой следую, давно меня здесь не было, - ответил дасириец как можно спокойнее. Ругаться с бравой четверкой смысла не было. Если дело все ж дойдет до мечей, то дасириец был склонен оставить победу за собой. Всадники выглядели людьми, приученными держать меч, но вряд ли хоть кто из них обучен чему-то большему. Должно быть, дезертиры из городской стражи, про себя решил Арэн.

  - Меч у тебя сланый. - Тот, что с раной на голове, кивнул на клинок Арэна.

  Сейчас меч покоился в ножнах, пристегнутых к седлу, и дасириец на всякий случай положил ладонь на рукоять.

  - Подарок, - ответил коротко.

  - Дай-ка нам поглядеть на диковинку, а то мимо города едешь, а показать заморские чудеса жадничаешь.

  Разбойник потянулся было к рукояти меча, но Арэн отвел коня в сторону, и ладонь незнакомца поймал только воздух. Ему это не понравилось. Он кивнул остальным, и четверка резво окружила Арэна со всех сторон. Двое тут же достали мечи, третий выудил из-за плаща кинжал, у четвертого не нашлось ничего, кроме кухонного ножа. Арэн внутренне покачал головой. Злость сжирала его, словно мучимый многовековым голодом зверь. Но дасириец старался не поддаваться, хоть эта четверка заслуживала наказания.

  - Ступайте свой дорогой, - предупредил он. Меч нарочно не вынимал, чтоб дать дуракам шанс. - Помолитесь лучше в храме, чтобы боги послали всем нам избавление, и тогда на ваш век хватит диковинок, чтоб на них таращиться.

  - Ты бы, праведник, свои речи со служителем каким обсуждал, а не нам тут заливался, - озлобился тот, с раной на голове.

  - С дороги, отребье, - погрозил Арэн. Меч выскочил из ножен, будто только того и ждал. Рунические плетения на клинке жадно переливались.

  Разбойников зрелище насторожило. Двое увели коней в сторону. Арэн чувствовал, что надолго его не хватит - великий меч был тяжел для одной руки, но второй дасириец правил лошадью. На всякий случай плотнее сжал коленями бока мерина.

  - Эка ты прыткий какой, твое господское величество, - пророкотал разбойник с разбитой головой и погрозил дасирийцу мечом.

  Арэн почти не помнил, как они схлестнулись. Кто ударил первым - они или он сам, вспоминалось смутно. Мечи скрещивались, высекали скрежет и кровь. Когда Арэн пришел в себя, он уже стоял на земле, двумя руками перехватив меч, и озираясь вокруг. Рядом дергался предсмертными судорогами последний из четверки, остальные бездыханными лежали в лужах собственных потрохов. Рядом же хрипела и слабо стонала разбойничья лошадь - дасириец помнил, что хватанул ее по ногам, чтоб выбить всадника из седла. Арэн подарил ей милосердную смерть. Взгляд полуживого разбойника молил о том же, но дасириец обошел мужика стороной, позвал свистом коня и вскоре скакал прочь от тех мест.

  Глядя на мертвого молодого воина, дасириец вспоминал разбойников. Так ли сопляк заслуживал смерти, как они? Парень просто хотел есть, как все вокруг.

  - Господин, господин... - Из-за кустов всунулась перепачканное лицо осиротелой девчушки. Следом появилась и она сама, держа подмышкой курицу, а в ладонях - оторванную от нее же ногу. - Это тебе.

  Девушка подскочила к нему и сунула мясо Арэну. Дасириец посмотрел сперва на куриную ногу, потом - на девочку.

  - Как тебя зовут? - спросил зачем-то. Какая разница, как ее назвали родители? Скоро и она умрет, если не от поветрия, то от голода или руки очередного мародера.

  - Марша, господин, - ответила та. Она покосилась на мертвую мать, подошла к ней и погладила по волосам. Голова покойницы свесилась, холодные глаза уставились на дочь, будто бы в последней попытке насмотреться на свое дитя.

  Арэн забрался в седло, сунул меч в ножны, пристегнутые к седлу.

  Он чувствовал взгляд в спину, и не мог не остановиться. Девочка смотрела на него, прижимая к груди тухлую курицу, и плакала одним здоровым глазом. Дасириец дернулся, когда в голове вспыхнуло видение сына, которому не суждено было родиться. А девчушка, словно почувствовав мысли дасирийца, посеменила за ним. Босые ступни вязли в грязи, замешанной на крови умершего воина. Она дрожала, но отчаянно спешила за ним.

  "Каждого ребенка будешь в седло тащить?" - зло пожурил внутренний голос. Арэн послал его в зад и, когда девочка оказалась рядом, протянул руку, легко поднял в седло. Марша весила удивительно мало, дасирийцу показалось, что даже его годовалый брат тяжелили руки больше, чем чумазая сирота.

  - Выбрось эту курицу, Марша, - велел дасириец.

  - Это еда, - упрямилась девочка.

  - Плохая еда, от которой ты умрешь. Я дам тебе другую.

  В продуктовом мешке еды оставалось в лучшем случае на день-другой, но, если Госпожа удача улыбнется, к завтрашнему полудню они поедут уже по западным границам Дасирийской империи. Путешествуя, Арэн старался слушать все, о чем говорили люди. Суеверный страх по-прежнему был силен во многих сердцах, и даже поветрие не пугало крестьян сильнее близости Шаймерских земель. Западные границы, те, что выходили к морю, и часть которых Арэн получил в приданное от своей первой жены, оставались более-менее спокойными, хоть поветрие добралось и туда. Арэн старался не думать о том, что его замок и все прилегающие деревни могут оказаться разграбленными. Вероятно, так и сталось: разве под силу удержать порядки двум женщинам, одна из которых в летах и вечной скорби по умершему мужу и сыновьям, а вторая - малолетняя карлица? Арэн надеялся, что обоим хватит смекалки запереться в замке и удерживать его малыми силами. Если, конечно, поветрие не просочилось в его стены и не начало свою жатву. Вестей из Иштара было и того меньше. В этой части дасирийских земель почти не встречалось беглецов из столицы, а те, что рискнули продвинуться на запад, ничего не знали ни о военачальнике Шааме-старшем, ни о том, взял ли он императорский замок.

  Богиня удачи шла с дасирийцем об руку. Она распогодила хмурые небеса, солнце быстро высушило землю, и дальше конь скакал резвее. Дасириец делал привал дважды: первый раз у реки, чтобы девочка могла искупаться, и второй раз - не ночь. Несколько часов отдыха костям и сна - голове. Девочка молчала почти все время, словно боялась, что стоит сказать лишнего - и ее бросят. Арэн завернул ее в свою сменную рубашку и накидку. Согревшись, Марша спала в седле, даже когда конь шел галопом. Дасириец насчитал четыре шрама на ее лысой головенке и два широких шрама на плечах, словно кто-то хотел снять с нее кожу. Девочка никогда не жаловалась, только потихоньку просила остановить коня, чтобы отойти по нужде.

  Солнце еще не успело выйти в зенит, когда они выехали к западным землям. Здесь, словно в насмешку над мраком, который сеяло поветрие, погода была солнечная и теплая, и ветер приносил запах моря и водорослей. Даже Марша оживилась, высунулась из убежища накидки и с интересом разглядывала пустынные земли. Здесь почти не было поселений, только редкие островки зелени, между которыми простилался бесконечный песок.

  Но чем дальше конь нес всадников, тем печальнее становился пейзаж. Запустелые деревеньки, ставшие оазисом для трупных мух, гудели за сто шагов, словно предупреждали путников не соваться на чужой пир. Торговые пути занесло песком: из волнистых насыпей, словно отростки ужасных растений, торчали руки и ноги мертвецов. Дасириец посадил девочку лицом к себе, и велел не смотреть по сторонам. В тот вечер они съели последнюю лепешку и кусок сыра, но в бурдюке еще оставалась вода, а в тряпичном кульке - немного засахаренных фруктов. Чтобы не терять зря времени, дасириец не стал делать привал на ночь. Девочка спала в седле, время от времени вскидываясь от страшных снов. Едва горизонт покрылся серой рассветной дымкой, Арэн увидел вершину Замка всех ветров. Длинные хищные пики, в обычные дни украшенные его стягом, теперь были голыми. Это могло означать поражение... или не означать совсем ничего. Арэн пришпорил коня.

  Дальше земли превратились в одно сплошное пожарище. Деревни, некогда подчиненные Арэну, горели, испуская гарь и вонь. Дасириец старался держаться от них подальше - крестьяне, одурманенные страхом и безнаказанностью, запросто могли посадить на вила и его, и девочку. На всякий случай он приказал ей кашлять часто и громко, и сам делал так же. До замка оставалось совсем немного, но конь выдохся и едва волочил ноги; приходилось надеяться, что животина дотянет их хотя бы до ворот замка.

  Так и случилось. Мерин упал, не дойдя каких-нибудь пару сотен шагов. Дасириец прицепил меч за спину, взял Маршу на руки и поспешил к родным воротам. Даже беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы заметить у стен множество утыканных стрелами трупов. Судя по одежде, покойники были и из крестьян, и из воинов личной охраны Замка всех ветров.

  Стоило Арэну подступиться к воротам, как с замковых стен высунулось несколько голов и десяток луков, со стрелами на тетиве.

  - Убирайся прочь, доходяга! - рявкнул мужской бас.

  Арэн улыбнулся. Лаарк, капитан его стражи, единственный человек, которому дасириец мог доверить охрану своего дома. Старый черенок, несмотря на свои почтенные седины и отрубленную по локоть руку, мог дать фору всякому молодому воину, а ум его оставался острым. От Лаарка Арэн узнал несколько ударов мечом, из тех, которые знатным господам не положено применять в четной битве. Разучивая дасирийца техникам, старик плевался и говорил, что в сече, где на одного воина идет десяток врагов, всякий прием хорош, который сохранит жизнь, и положит сучью голову.

  - Господина своего не признал, Лаарк? - Арэн спустил девочку с рук, и, задрал голову, прикрываясь ладонью от слепящего солнца.

  - Господин мой сгинул, а ты, сучий потрох, еще раз его прах потревожь, так схлопочешь железа в глотку.

  - Приятно, что ты так печешься о моем прахе, но если не впустишь меня сейчас же, так скоро и взаправду будешь хоронить.

  Лаарк высунулся с замковой стены всей грудью, долго всматривался вперед.

  - Скажи-ка мне, господин, как звать твоего третьего брата? - переспросил он

  Арэн засмеялся, мысленно похвалив старика за предусмотрительную осторожность. Видать, именно она и сохранила замок целым.

  - Нет у меня третьего брата, - устало отозвался дасириец. - Второй есть, Пяти лет отроду, Даиром зовут. Зато сестер без счету. Помниться, когда меня харсты с родной земли несли, жена отцовская на сносях была, может, она третьего мальчишку и дала.

  Арэн мог спорить, что услышал его довольное: "Живой кобелина треклятая!", и после старик велел ему ступать туда, где можно "обойти". Дасириец сперва растерялся, не очень понимая, о каком месте толкует старик, но после вспомнил, что перед самым своим отъездом они советовались, в каком месте лучше сделать заслон для единичных вылазок, если замок возьмут осадой. "Быстро они ее приспособили", - подумалось ему.

  - Твой дом? - пропищала девчушка, когда Арэн повел ее вдоль стены.

  - Мой, - кивнул дасириец.

  - Большой, - резонно заметила Марша, и покрепче взялась за его ладонь.

  Когда-то, когда Арэн только вступил в права хозяина Замка всех ветров, по его приказанию вокруг стен вырубили весь кустарник и деревья, чтобы область у стен хорошо просматривалась, но в том месте, где было решено делать лаз, нарочно выложили часть фальшивой стены, чтобы спрятать ход. Она отходила вбок, а потом снова примыкала к стене, образуя ничем неприметную петлю. Именно внутри этой петли и планировали сделать лаз.

  Дасириец остановился у нужного места, надавил ладонями на камни, выискивая фальшивый заслон, но ничего не произошло. Он пробовал снова и снова, пока за стеной не послышалась возня и лязг. А потом стена дрогнула, задребезжала, будто отражение на воде, пошла рябью и растворилась, оставив по себе арочный проход. По своду арка вся пестрела магическими рунами. Марша опасливо потянулась к дасирийцу, когда из проема высунулся Лаарк. Его лицо заметно осунулось, будто капитан стражи не спал уже несколько дней.

  - Живой-таки, господин, - сказал он и поторопил Арэна поскорее заходить. Стоило дасирийцу пройти под аркой, как Лаарк тронул ладонью гранитный полукруг, вмурованный в камень - пустота в арке задрожала и снова наполнилась камнем. - Твоя жена придумала чародейство, - тут же пояснил капитан. - Я, признаться, сперва сильно против был такого чудачества, а вот ведь как складно вышло.

  Тут он будто бы опомнился, встал на одно колено - а вместе с ними и маячившие позади дозорные - и отдал Арэну положенные почести. Дасириец велел ему подняться.

  - Я соскребу с себя пыль и пристрою... - дасириец покосился на девочку, - ... Маршу, а после жду тебя со всеми положенными докладами.

  - Как прикажешь, господин. - Капитан стражи виновато поскреб редеющую седую шевелюру. - Ты, господин, прости, что не признал. До нас нынче вести дошли, что сгинул ты в Сьёге, мы уж и оплакать тебя успели. Отец твой вон чего с горя-то удумал...

  У Арэна на отцовский счет было иное мнение, но говорить о нем вслух не стал. Незачем всем знать, что Шааму-старшему сыно́вья жизнь никогда так свет не застила, чтоб за нее в полымя лезть.

  Внутренний двор наводнили охапки со стрелами, мечи, аккуратно сложенные копья. Под чанами с водой потрескивали костры.

  - Поливаем отребье кипятком, - пояснил Лаарк, - чтоб не лезли на стены. Правда, после того, как госпожа Халит проказу учинила, голодранцев как ветром сдуло. Большая она выдумщица, господин Арэн.

  - Что за проказа? - Арэн поймал себя на мысли, что напрочь забыл лицо своей второй жены - малолетней карлицы Халит. В последний раз, когда они разговаривали, девочка с упоением рассказывала о том, как велика ее радость от изучения магических наук. Мастер-волшебник и мастер-аптекарь, которых Арэн нанял специально для ее обучения, в один голос твердили, что девочка не по годам развита и способна сверх всякой меры. Тогда дасириец пропускал их слова мимо ушей - чего только не скажешь, лишь бы выпросить еще золота, но теперь, слушая рассказ капитана, готовился изменить мнение.

  - Госпожа Халит из всякого хлама дракона сотворила. Не взаправдашнего, но, пусть меня гром побьет если брешу - один в один, как настоящий. И чешуйки на нем - все одна к одной, так и поблескивали на солнце, точно из железа какого отлитые. И пар из ноздрей самый что ни на есть взаправдашний, даром, что зверюга огнем не плевалась. Вот голота как такое чудище увидела над замком - мигом разбежалась. Половину-то по моему приказу в спину стрелами догнали, а остальные ушли, чтоб их костьми хартсы в ши-пак играли! Дней пять с того времени минуло - никто не суется. - Тут он крякнул, довольный. - Шельма, а не девка, как станет истории заливать, так солдатня мигом подбоченивается, про невзгоды забывает.

  Арэн с трудом узнавал в словах капитана ту угрюмую карлицу с крупной головой и расплющенными губами. Халит, которую он знал, скорее просидела бы в темной мастерской в окружении колб, книг и мышей, чем стала бы развлекать воинов байками. А так ли он знал ту карлицу? И хотел ли узнать?

  - А где дракон? - Марша с любопытством озиралась по сторонам, но пальцы ее еще крепче держали ладонь Арэна. У дасирийца даже пальцы занемели от такой отчаянной хватки, но отнять руку он не смел.

  - Нет его больше, - сказал Арэн первое, что пришло в голову, и снова обратился к Лаарку: - Сколько людей поветрие забрало?

  - Десятка два уже, господин. Госпожа Тэлия велела приспособить несколько амбаров под лечебницу, туда всех и отправляем, кого Хохотунья взяла.

  - И сколько больных сейчас? Выздоровел хоть кто? - Арэн чувствовал ответ заранее, но не мог не спросить, надеясь на добрые вести.

  - Десятка три, господин. - Мужчина сжал ладони в кулаки, словно готов был хоть сейчас выйти с болячкой в кулачный бой. - Никто не вылечился. Госпожа Халит будто бы варит какие-то снадобья, от них у больных жар спадает и мучаются меньше, только мрут все равно. А еще она мазь сделала и всем раздала, и наказала, чтоб мазались ею, тут, тут и тама, промеж ногами. - Капитан указал на шею и подмышки, последнее место показывать не стал.

  - И помогает это?

  - Да как сказать-то, - мялся капитан. - Вот уже третий день ею тремся все, как полоумные. Сегодня с рассветом еще одного в лечебницу отнесли, а он той мазью и жопу подтирал. С другого боку, раньше мы и по трое за день выносили. Кто его знает, господин, помогает мазь от недуга или нет. Я тебе так скажу - воины спокойнее сделались, не бунтуют и то хорошо. Не хотелось бы мне своих вешать за смуту.

  Они поднялись по ступенькам до главных дверей замка, которые предусмотрительно открыли. Прислуга - Арэн не насчитал и половины от того числа, которое помнил - выстроилась неровными рядами и как-то вяло приветствовала его. На лицах их читалось недоумение, удивление, усталость. Все, что угодно, кроме радости от возвращения хозяина. Да и с чего бы им радоваться? Не зря же прозвали Арэном Кровавым.

  Первой ему на встречу вышла Тэлия. Одетая в простое шерстяное платье, подвязанное передником и поясом с мешочками, она больше походила на прислужницу, чем на хозяйку замка. Под ее глазами лежали тени, губы потрескались и кровоточили, а волосы она спрятала под косынку. Женщина поклонилась.

  - С возвращением домой, господин мой, - сказал она негромко. Голос ее хрипел, будто от простуды. - До нас дошли дурные вести, и радость моя безгранична от того, что они оказались напрасными. В тяжкие времена ты вернулся в родные стены, господин мой, но твой стол всегда будет полон вкусными кушаньями, слуги послушными, а кровать - теплой и мягкой.

  - Благодарю, госпожа моя, что сберегла для меня крышу над нашим домом и уют нашего очага, - ответил дасириец традиционными словами.

  В стенах Замка всех ветров оказалось на удивление тепло. На вопрос "отчего так?", Тэлия ответила, что они с Халит уже больше полугода не используют дров для растопки, а пользуются углем. Говорила - и опасливо поглядывала на дасирийца, как отреагирует. От угля было много копоти и пользовалась им только беднота и крестьяне, а знать топила "по белому", дровами.

  - Халит придумала, как сделать отвод для дыма, так, чтоб не коптить весь замок, - продолжала женщина, пока они следовали по узкому коридору. Впереди них с Тэлией следовал прислужник с факелом, и в темной каменной кишке свет от огня казался ненастоящим.

  - Мне уже успели рассказать, как она отличилась с драконом. - Дасириец заставил себя улыбнуться, но женщина не ответила взаимной улыбкой. На том Арэн решил покончить с показной вежливостью. - Покойников сжигаете?

  - Да, - ответила Тэлия. - Пепел зарываем в землю, за стенами замка, на пустыре. Там и раньше ничего не родило, так что земле в убыток не пойдет.

  Дасириец одобрительно кивнул.

  - Арэн, - женщина чуть понизила голос, - боги тебя в этот час послали. Крестьяне бунт подняли, пошли за каким-то разбойником, перестали выплачивать налоги. Часть восточных земель отобрал Баарак, и собирает остальных, кто от Арэна Кровавого ушел. Сулит им всякие блага, и всю землю, которую у тебя отберет, после им раздать, и налогов не брать три года, пока на ноги не встанут. А тому, кто покажет, где в стенах Замка всех ветров щель есть, обещает сотню золотом.

  Арэн скрипнул зубами. Марша, до этого молчаливая, вскрикнула и одернула ладошку. Дасириец не сразу понял, что в сердцах слишком сильно сжал кулак и невольно причинил девочке боль.

  - Велика она, чтоб твоей быть, - сказала Тэлия. Она только мельком глянула на девочку, еще там, на ступеньках перед замком. - Да и не похожа на тебя, хоть кто его разберет за таким-то синяком. Отчего обрита? Вши можно иначе вывести, а девочке нехорошо без кудрей ходить.

  - Как нашел - так домой и привез. Осиротела у меня на глазах.

  - Больная она?

  - Не знаю, - честно ответил дасириец. - Я дня три с ней в пути, ничего такого не приметил.

  - Это хорошо.

  - А Халит-то где? Все о ней только и твердят, а самой не видно.

  - В мастерской она, днями там сидит. И ест там же. Только и выходит, чтоб помыться да какое-то очередное снадобье дать, на пробу. Хвала богам, что никто от ее варева не помер, а то неизвестно, в чью б сторону повернулись стрелы.

  Дальше они поднялись по лестнице, миновали несколько залов, соединенных коридорами, после - через крытый перешеек, который соединял Западную башню с центральной, которую называли Туманной. Арэн редко поднимался до самых верхних ее комнат, но говорили, что там и вправду всегда сыро и всегда серо от тумана. В Туманной башне располагались все хозяйские комнаты, в ней же соорудили кладовые и оружейные, и под нее вырыли подземный ход, на тот случай, если остальные башни падут под натиском врага. В свое время Арэн распорядился, чтобы продукты в кладовых всегда оставались свежими. Он надеялся, что те приказы исправно выполняются, потому что если отец потерпит неудачу под императорским замком - на Шаамов спустят всех собак. Рхельский шакал никогда не простит такой наглости.

  - Тэлия, найди Марше комнату, и проследи, чтобы девочку как следует вымыли и нашли годную одежду.

  - Малых детей в замке нет, но на первое время я подыщу что-то чистое из вещей ребятни прислужниц. Пока на твою маленькую гостью не сошьют что-то подходящее ей по размеру. Надолго она задержится? - Дасирийка выжидающе смотрела на него. - Мне стоит подыскать ей семью?

  - Поговорим об этом после, когда поветрие стихнет, - ответил Арэн, и, передав девочку заботам первой жены, направился в свою комнату.

  Его шагам вторило легкое эхо, словно дасирийца преследовала призрачная Бьёри. Он даже оглянулся, готовый к тому, что северянка непостижимым образом окажется сзади. Но его провожала только пустота и терпкий сквозняк, от которого в горле сделалось сухо, как в шаймерских песках. Арэн решил ничего не говорить о северянке и том, что собирался привести ее в свой дом третьей женой. Пусть она так и остается наполовину женой, наполовину - напоминанием о том, как опасно быть глупым и доверчивым. Сердце дасирийца не успело полюбить ее, но рана от погибели северянки кровоточила, будто девушка отошла в мертвое царство только нынче на рассвете.

  В его покоях все осталось как прежде. В доспехи на стойке и ростовом щите можно было глядеться, будто в зеркало, на столе остались листы бумаги и склянка с чернилами. Сундук с вещами, полки, полные всякой заморской дребедени. В углу оружейная стойка, с одним единственным мечом - большую часть снаряжения Арэн носил при себе, и теперь все оружие почило в снегах Северных земель.

  Когда дасириец был готов, он спустился в главный зал Замка всех ветров. Обычно здесь принимали послов и знатных гостей, а для мелких советов использовали зал в другой части замка, но дасириец решил провести совет здесь. Кто знает, когда еще доведется использовать его по прямому назначению. К удивлению Арэна, его поджидали.

  Халит расхаживала взад и вперед перед креслом, в котором надлежало сидеть хозяину замка. Ее короткие ноги семенили по гранитному полу. И без того крупная голова, утяжеленная громоздкой прической, казалась вот-вот свалится с непомерно мелких плеч. Услышав шаги, карлица всполошилась, повернулась, и ее неряшливые губы расползлись улыбкой.

  - Арэн! - она поспешила к нему, неловко переставляя ноги в башмаках, подбитых высокими деревянными подошвами. Поравнявшись с Арэном, карлица тут же всучила ему склянку с какой-то жидкостью и закрытый тыквенный горшок. - Выпей треть от этого, сейчас же. Я распорядилась, чтоб принесли вино и кубки. А после натри мазью шею, подмышками и...

  - Я знаю, - перебил дасириец. Отчего-то ему не хотелось, чтобы девочка произнесла слова вслух. Хватит и того, что она говорит и смотрит так, словно немногим меньше Тэлии.

  Юная карлица склонила голову на бок, хитро прищурилась. Арэн невольно дернул на себе кафтан. Отчего-то под взглядом этой недоросли делалось неуютно.

  - Я знала, что ты не погиб, - наконец, сказала карлица. - Я гадала на рунах и у меня было видение, как ты едешь домой. В руках у тебя был большой бутыль, вот такой, - для верности показала руками она, - и ты сказал, будто внутри спасение от поветрия. Ну, где тот бутыль, Арэн?

  Говорила Халит так уверенно, что дасириец на мгновение засомневался, а не было ли той склянки взаправду? И только увидев хитрые искры в глазах карлицы, успокоился.

  - Пророчество у меня в самом деле случилось, - подтвердила Халит. - Но пророчества не всегда исполнятся в точности. Ты вернулся, и, как я погляжу - живой, здоровый, руки и ноги, где положено, и в нужном числе. А лекарство... Так, может, ты хохотунью и прогонишь - как знать.

  - Послушай, мне казалось, тебе едва десятый год минул. - Арэн чувствовал себя болваном, задавая вопрос, но не мог остаться в неведении. То ли чудо случилось, то ли он все позабыл.

  Дожидаясь ответа, дасириец поставил "дары" на стол. Карлица, тем временем, обошла его стороной и, пыхтя и сопя, взобралась на лавку. Дасириец нарочно не стал помогать ей, помня ее негодование всякий раз, когда она чувствовала свою ущербность. Сейчас лицо Халит раскраснелось, в уголках рта собралась слюна, но, стоило карлице удобно устроиться, дурное настроение мигом развеялось.

  - Одиннадцатый год, Арэн, - поправила она, подпирая свою нескладную голову кулаком. - Тело мое не растет, становится уродливым и нескладным, но то, что в голове - развивается втрое скорее положенного. Знаешь, как меня называют твои воины? Божья насмешка. Я прочла все книги в библиотеке, а когда мастер-волшебник стал разучивать меня премудростям иллюзорных чар, я создала дракона.

  - Про дракона я слышал.

  Карлица не могла скрыть довольства собой. Она болтала короткими ногами, словно озорное дитя, но за взглядом серых глаз скрывалась умудренная женщина. Дасирийцу сделалось не по себе.

  - Мастер-волшебник разозлился и сказал, что я нарушаю все законы и основы чародейства, и так делать не годится. И мне пришлось превратить его в жабу, чтобы помалкивал. Кажется, я случайно выпотрошила его зеленое тело, когда испытывала новое зелье против хохотуньи.

  Арэн видел, что она шутит, но не мог отделаться от видения распластанной под ножом Халит крошечной фигурки волшебника. Карлица рассмеялась и уверила дасирийца, что разыграла его, а волшебник сгинул от поветрия несколько дней назад.

  - Я не буду жить долго, - все так же задорно продолжила Халит. - Если боги будут милостивы ко мне, протяну еще несколько лет. Но уже сейчас меня донимают страшные головные боли. Иногда я слышу, как мозг в моей голове стонет от того, что ему там слишком тесно. Надеюсь, это случиться не слишком поздно, иначе в могилу меня положат пугалом. - Она выразительно постучала себя по голове. - Уже сейчас она слишком велика. Но я учусь так быстро, что порой мне кажется, будто могу постигнуть все божественные тайны. И я слышу их голоса. Чаще Виру, конечно, но иногда приходит Амейлин, а изредка даже Эрбат. Что, думаешь, я с умом распрощалась? - засмеялась Халит. Ее веселье прервали подоспевшие с виномрабы. Один нес поднос с кубками, другой - два кувшина, с молоком и вином. Едва все очутилось на столе, карлица велела налить ей молока и тут же выпила половину, жадно облизав с губ белые капли. - Часто, именно самых умных считали безумцами. Знаешь, отчего так?

  - Должно быть потому, что остальным было не понять то, что понимали они? - сказал дасириец первое, что пришло в голову.

  Халит одобрительно улыбнулась и прогнала слуг, сказав, что сама в состоянии подать мужу вина. Неторопливо и с расстановкой, карлица наполнила кубок на треть, встала и, стараясь не расплескать, поднесла кубок дасирийцу.

  - Лей то, что дала, - велела она.

  Арэн исполнил. Вино пополам с зельем сделалось приторно сладким, до тошноты, но дасириец выпил все. Оказалось, то было лишь половиной дела, а дальше еще предстояло заставить нутро не вывернуть пойло обратно.

  - Я знаю, что на вкус гадко, но пока, что не могу придумать замену крысиной моче. Приходится цедить ее чуть не силой.

  Арэна подвернуло. Халит снова рассмеялась, тыкая в него пальцем. Ладони ее тоже оказались непомерно крупными, с толстыми мясистыми пальцами. Руки мясника, а не волшебницы.

  - Обманула я, нет там никакой мочи. Охота была поглядеть, как ты позеленеешь. Не вздумай выплюнуть, - тут же пригрозила Халит. - У меня еще не созрела новая порция.

  - Оно ведь не помогает. - Дасириец, подавив тошноту, едва мог говорить. От сладкого вкуса во рту сделалось липко, язык прилипал к небам и едва ворочался.

  - Вера помогает, - отмахнулась коротышка. - Вера такие чудеса делает, которые после божьим промыслом называют. А всего-то нужно - захотеть. А если в веру наколотить отвара из крапивы, немного толченого янтаря, полынного пепла и много чего еще - выйдет хорошее зелье, которое кого угодно на ноги поставит. Правда, ненадолго, но лучше так. Думаешь, стали бы солдаты и рабы здесь сидеть, если б не моя хитрость? Думаешь, никому из них не приходила в голову мысль, получить обещанных сто золотых? Но страх сильнее жадности, потому что мертвецу золото без надобности, а жизнь, пусть плохонька, все равно - жизнь. Но я все равно ищу способ перехитрить поветрие. У меня есть кое-какие мысли на этот счет, но пока не хватает материалов. В магии я сильнее, чем в аптекарском мастерстве.

  - Думаю, мне стоит еще раз поблагодарить отца за то, что устроил мне женитьбу с тобой, - искренне сказал Арэн.

  - Это хорошая мысль, - согласилась Халит. - И про Тэлию не забудь. Если бы не ее заботы о замке, тут бы все мыши сожрали, и пауки в сети загребли.

  Их разговор перервали широко отворившиеся двери. Прислужник торопливо доложил о том, что прибыл капитан стражи и с ним несколько разведчиков. Арэн велел впустить всех. Халит поплелась было к выходу, но дасириец остановил ее.

  - Я хочу, чтобы ты осталась, - предложил он, и, не дожидаясь ответа карлицы, приказал прислужнику позвать госпожу Тэлию.

  - Не думала, что дасирийскому мужчине хватит смелости пригласить на военный совет своих женщин. - Халит выглядела озадаченной, но довольной.

  - Я кое-чему научился, - уклончиво ответил Арэн. Он вспомнил Миэ, которая тайком пробралась на совет вождей Артума. Кто знает, чтобы случилось, окажись она там раньше и на равных. После, когда Сьёг разрушила орда шарашей, ее догадки донесли до Берна, но момент был упущен. - И вы обе доказали, что стоите того, чтобы говорить вровень с моими воинами.

  Карлица поклонилась и снова взобралась на лавку. Как раз вовремя. В зал вошел Лаарк, за ним следом - несколько воинов в пыльных доспехах и еще двое, одетых разведчиками. Все они почтительно поклонились карлице. Она же, в свою очередь, каждого называла по имени, у одного спросила, не болит ли колено, у другого справилась о здоровье матери, а с третьим вовсе шепталась о чем-то. Арэн почувствовал себя чужим в собственном замке, но понимал, отчего так. Пока он ходил в военные походы, пока рубил людоедов в Северных землях, в Замке всех ветров шла совсем иная жизнь. Та, от которой он с легкостью отрекся.

  Никто из мужчин не противился присутствию на совете карлицы. Тэлию встретили не так приветливо, но и против нее никто не высказался.

  - Тэлия рассказала мне про Баарака, - без промедления начал дасириец. - Лаарк, ты что скажешь на этот счет?

  - Скажу, что если сучьего потроха никто на голову не укоротит, так он скоро достаточно голоты вокруг себя соберет, чтобы на нас двинуть.

  - Им не взять замок, - вмешался один из мужчин. Его доспехи изуродовали две глубоких вмятины.

  - Как тебя зовут? - Арэну его лицо казалось смутно знакомым.

  - Шал, мой господин.

  - Продолжай, Шал.

  - Благодарю, господин, - приободрился мужчина. - Если Баарак придет под наши стены, ему никогда не взять замок таким числом. У него половина воинов полегла в тех деревнях, которые не сдались доброй волей. Крестьяне бунт подняли. Те, кто выжил, рассказывали, что несколько сотен воинов на вилы подняли. Деревни те Баарак сжег, господин. Никого не пощадил, даже детей. Нельзя такой несправедливости безнаказанной остаться.

  - Продолжай,- кивнул Арэн.

  - Штурмом на стены Баарак не пойдет, а осадой не встанет - времени у него столько нет.

  - Зато в замке у него и лестниц в избытке, и таран приготовлен, - проворчал Лаарк. - Вон, разведчики говорят, что уже веревки заготавливает, и обозы собирает со всякими припасами.

  - Пусть разведчики за себя сами скажут, - приказал Арэн.

  Поднялся тот из двоих, что был меньше ростом, щуплый и с колтунами в волосах. Под его ногтями собралась грязь, щетина была кое-как сбрита, и щеки еще хранили следы недавних порезов.

  - Я - Уолд, господин. Раньше ловчим, а теперь, вот, пришла нужда своим навыкам другое применение найти. Мы с Оби́ром, - кивок на второго разведчика, - обошли все до самого замка Баарака. Многие теперь под его начало идут. Часть тех, кто доброй волей пошел, купившись на посулы о земельных наделах, часть - из-за страха. Тут верно сказали - он деревни жжёт, никого не щадит. Вот люди и идут, чтобы своих детей уберечь.

  - Что у него еще есть?

  - Видали нескольких магов, - вступил в разговор второй разведчик. - И служителей с десяток, все от разных храмов. Многие сейчас ищут приюта у знатных господ. Люди храмы беспощадно рушат, злые они на богов, потеряли всякий страх. Служителей режут, что курей.

  - Я приютила нескольких служителей Эрбата, но одному только боги жизнь даровали. - Тэлия предусмотрительно кашлянула в кулак, привлекая внимание на противоположный край стола, где разместились они с Халит. - Он теперь за больными в амбаре присматривает. Только старый больно, проку с него чуть.

  - Зато кровопускание делает так, что любо-дорого смотреть, - хихикнула карлица. - А уж как свиные туши разделывает...

  Арэн был уверен, что сейчас карлицу встретит неодобрительный ропот, но мужчины поддержали ее смехом. Из всех только Лаарк продолжал хмуриться. Он же и прервал общее веселье.

  - Осадой Баарак, может, и не встанет, но у него есть с чем замок штурмовать. Да и кто знает, не идет ли ему в помощь подмога из столицы. - Капитан выразительно посмотрел на Арэна.

  Дасириец понимал, куду тот клонит. Рхельский шакал вполне может прислать своих воинов в помощь. Восточное побережье никогда не считалось лакомым куском, тут наделы получили всего несколько военачальников, а крестьяне без особой охоты селились в такой близости от шаймерских пустынь. Вряд ли есть другие желающие, кроме Баарака, кому земля Шаама-младшего так уж нужна. Да и брать особо нечего, разве что замок. А вот разозленному регенту союз с предателем в самую пору пришелся бы.

  - Сколько людей осталось? - Арэн потер переносицу.

  Усталость обрушилась внезапно: тело сделалось мягким, словно яблоко на вертеле, перед глазами поплыли тени, загораживая лица собравшихся. Тэлия, должно быть увидев его состояние, предложила перенести совет на завтра.

  - Полдня ничего не решат, если потеряно куда больше времени, - сказала она.

  - И так долго ждали уж, - торопил Лаарк. - Еще сколько всего сделать надобно.

  - Какой прок с того, если Арэн сейчас с ног свалится?

  Дасириец прервал их зреющий спор хлопком по подлокотнику.

  - Спасибо за заботу, госпожа моя, но я предпочитаю узнать все, что твориться в моих землях, и только потом дать своим костям час-другой отдыха. А ты, Лаарк, ответь на мой вопрос. И не спорь с госпожой замка, - на всякий случай предупредил дасириец.

  Капитан склонился перед женщиной в поклоне, и продолжил.

  - В замке около тысячи воинов, господин. И примерно столько же крестьян, способных оборонять замок.

  "Как мало! - внутренне выкрикнул Арэн. - И как мне оборонять замок с тысячей воинов?"

  - Две сотни воинов сбежали, - вставила Халит. Пока решался спор, карлица налила в кубок вина и поднесла его Арэну. Дасириец видел, как тяжело дается карлице каждый шаг, но остановить ее не посмел. Когда кубок перекочевал в руки Арэна, карлица уселась прямо на подлокотник его кресла, словно только так, а не иначе, следовало сидеть госпоже Замка всех ветров. - Дезертировали с частью серебра. Хвала богам, кое-что мы отбили, и кое-какие подарки я отправила им вслед. Но, скорее всего, им это будет стоит не больше трехдневной чесотки.

  - У тебя, госпожа, слишком сердце щедрое. - Выражение лица капитана стражи выражало непонятную смесь грусти и почтения. - Нужно было их огнем и молниями попотчевать, чтоб и дерьма от гадов не осталось, а то больно легко отделались. Ищи их теперь.

  - А что их искать? - Карлица пожала плечами, и на мгновение Арэну почудился хруст ее тонкой шеи - того и гляди сломается. - Наверняка пошли к Баараку, среди его людей беглецов и искать. А как найдутся - всем колов настрогать, чтоб в одну дырку вошло, а через другую вышло.

  Остальные одобрительно загалдели.

  - Хватит продуктов осаду выдержать? - Арэн не хотел вина, но, чтобы не обижать жену отказом, отхлебнул. Плохое вино, кислое. Да и где теперь взять хорошего?

  - Недели на две, - немного подумав, ответил капитан. - У нас, хвала богам, есть запасы сена для скота, и мора среди птицы не было, яйца есть. Но госпожа Тэлия велела забить десяток телок и столько же лошадей.

  - Велела - и что? Проку с той скотины не было, только сено переводить. А мясо мы засолили в бочках. Погляжу я, как ты, Лаарк, будешь его есть, когда голод придет.

  - Не гневи богов дурными пророчества, госпожа моя, - осадил женщину Арэн. - А сделала ты верно.

  Дасирийка сдержано кивнула. Похоже, в отличие от коротышки Халит, вдову в замке недолюбливали. Странное дело, чем она так им насолила, если даже пришлую карлицу любят больше, чем давнишнюю госпожу.

  - Собирай воинов, Лаарк, - наконец, приказал Арэн. - Пять сотен пойдут со мной завтра на рассвете, а остальным вели укрепиться на стенах и днем, и ночью стоять дозором.

  - Меня с собой возьми, господин! - взмолился старик, но Арэн был непреклонен.

  - Ты здесь нужнее. Никого в замок не пускать, и не выпускать. Всякого, кого на воровстве за руку поймают - повесить, не дожидаясь моего суда. Ты человек рассудительный, тебе только могу доверить такой приказ исполнять.

  Лаарк сразу как-то скис, ссутулился, но молча принял участь. Арэн понимал его - кому охота после нескольких славных битв с рхельцами, влезать в шкуру палача? Но забрать половину воинов и оставить замок без присмотра опытного воина, дасириец не мог.

  - Кого собираешь против шерсти погладить? - Халит вскинула бровь, отняла у Арэна кубок, и сделала глубокий глоток. Кажется, молоко, которое она только что пила, не утолило ее жажду. Дасириец хотел было отнять у карлицы кубок - как-никак она оставалась еще девчонкой одиннадцати лет отроду - но передумал. Рядом с коротышкой он чувствовал себя полным идиотом, и не хотел выставляться на посмешище перед своими людьми.

  - Объеду деревни, что поблизости, - немного подумав, ответил Арэн. Наверное, следовало сперва поехать к отцу на выручку, но дасириец рассудил иначе. Что проку от тысячи воинов? А если забрать и их, тогда замок не выдержит осады. Нужно подготовить тылы, а после думать, как поступить. Арэн чувствовал себя обманутым - чего ради был тот поход в Северные земли, если отец сделал по своему, не дождавшись его возвращения?

  - Мудрое решение, господин мой, - поддержала Тэлия. - Если не приструнить крестьян сейчас, они в конец отобьются от рук. В этих землях всегда был хозяин, и он следил за порядком. Так должно оставаться всегда, пока стоит Замок всех ветров.

  Арэн понимал, что говоря о хозяине, женщина имела в виду вовсе не своего нового мужа, а того, первого, который давно лежал в земле. Тэлия продолжала хранить ему верность. Дасириец помнил тот день, когда впервые переступил порог замка. То случилось в день их брачных обещаний. Арэн опередил ее, сказав, что уважает ее утрату и не станет принуждать делить с ним супружеское ложе. Тепла в глазах дасирийки от таких слов не прибавилось, но и злость испарилась.

  Сейчас Тэлия смотрела на Арэна немногим лучше, чем в тот день. Наверное, подумал Арэн, она никогда не смириться с тем, что боги отобрали у нее все, оставив взамен лишь молчаливые камни замка и нового мужа. Но и за замок она цепляется сильнее, чем за человека, с которым ее соединили служители.

  - Я сделаю все, что будет в моих силах, и сверх того, если боги будут благосклонны. - Арэн поднялся. Сон тяготел над ним, словно туман, и у дасирийца не осталось сил противиться. - Вы, - он кивнул на разведчиков, - поедете со мной. По пути расскажете, как можно добраться до замка Баарака. Выступаем сегодня на закате.

  - Кто же в ночь едет, господин? - Капитан развел руками.

  - Я еду. В ночь-то нас наверняка никто не станет ждать. Вот и наведем шороху.

  - Я могу с вами поехать, - как бы между прочим предложила Халит. Стоило Арэну освободить кресло, карлица тут же пристроилась в него. - Еще одного дракона начаровать не обещаю, но у меня есть парочка колючек про запас.

  - Вот и прибереги их до моего возвращения.

  - Я буду полезной, Арэн, ты просто...

  - Халит, - дасириец хмуро посмотрел на нее, и карлица, под его взглядом, вжалась вглубь кресла. На короткий миг в ее глазах отразился детский страх, выпуская на волю перепуганную девчонку. - Вы с Тэлий управляетесь с замком лучше моего. А я мужчина и мой удел охранять женщин, с которыми меня соединили волей богов.

  Карлица больше не спорила, но дуться не перестала.

  Раш

  Он отчаянно держал пищу в себе, но желудок, возмущенный переходом через портал, противился. Наконец, Раш сдался, согнулся пополам, упал на колени, и его стошнило. Трава под ладонями - густая и коротка, как медвежья шерсть, и вся в мелких колючках. Карманник почувствовал их только, когда нутро немного успокоилось. Вытер рот ладонью, посмотрел на занозы, что засели глубоко под кожей.

  - Вставай, неженка. - Фархи пнула его носком сапога. - Не успели домой воротиться, как тебя наизнанку выворачивает. Гляди, как бы Темная госпожа на тебя не рассердилась больше, чем она сердится сейчас.

  Раш поднялся, выдернул несколько колючек из ладоней, и осмотрелся, выискивая взглядом Хани. Северянка лежала на платформе телепорта, но глаза ее были приоткрыты. Карманник мысленно с облегчением вздохнул.

  Если он не ошибся в своих расчетах, с того дня, как Фархи их поймала, солнце вставало и уходило за горизонт десять раз. Раш до последнего думал, что они отправятся на Румис вплавь, как было в те времена, когда они жил со своими родичами. На такие случаи румийцы испытывали старые хитрые способы и деньги, чтобы зафрахтовать корабли пиратов. Та-хирцы никогда не гнушались денег, хоть бы из каких рук не сыпалось золото. Между пиратами и румийцами существовал молчаливый договор, и каждая из сторон исправно ему следовала.

  Но Фархи повернула обратно.

  Раш сомневался в своих предположениях долго, до тех пор, пока они не миновали Рагойр. Пополнив запасы еды и питья, Фархи повела их дальше, в Северные земли. Румийка старалась держаться побережья. Здесь было много талого снега, и дорога шла медленно, но девушка упрямо следовала выбранному пути. Это настораживало. Зачем мучить лошадей, терять драгоценное время, когда неподалеку есть вполне пригодный путь. Раш не сомневался, что и его размыло, но все лучше, чем так.

  Шли дни, а они все больше уходили на север. Когда дорогу им перегородил горный хребет, румийка повела лошадь вверх по склону. Чем дальше в гору уходили лошади, тем отчетливее карманник слышал запах серы и пепла. Откуда, если Сьег остался далеко на востоке? Да и то - не могло же там до сих пор полыхать? Ночью горизонт оставался чист, не было на нем никакого алого марева, а за все время пути Раш не заметил ничего, что хоть бы отдаленно напоминало дым.

  - Зачем ты ведешь нас в Пепельные пустоши? - однажды спросила румийку Хани.

  - Затем, что там лежит путь домой, - ответила та.

  - Что за пустоши такие? - вмешался Раш, но никто ему никто не ответил.

  Только вечером, когда они остановились на привал, Хани придвинулась к нему поближе. Фархи не держала северянку в цепях и веревках, зато на Раша накинула румийскую петлю: ошейник, зачарованный специально на речь хозяина. Стоило Фархи сказать слово - и Раша прошибала молния или сковывал холод. Бежать в таком стал бы безумец, и потому сестра большую часть времени пребывала в спокойствии и добром расположении духа.

  - В Пепельных пустошах живут только шараши, - потихоньку сказала Хани. - там нет никого живого, нет ничего, только голая земля, кости несчастных людей и шараши, которые днем и ночью глодают их.

  - Ну, что-то наверняка есть, раз моя сестрица так отчаянно туда торопится.

  Северянка пожала плечами. Она выглядела растерянной и грустной, но не испуганной. Раш мало знал артумцев, но кое-что заприметил. Все они боялись людоедов, и к границам Пепельных пустошей носили только тех, кто прогневил богов или отмеченных темной богиней. Хани должна была дрожать от одного упоминания тех мест, но девушку скорее мучала тревога. Да и то карманник не стал бы спорить, родилась та тревога от близости враждебных земель, или северянку беспокоило другое. Но он не хотел расспрашивать - что толку бередить свежие раны? Лучше подумать о том, как выбираться с Румоса. О побеге карманник даже не помышлял. Фархи достаточно безумна и жестока, чтобы придавить его румийским ошейником. А в качестве трофея будет достаточно и отрубленной головы. Пусть, это не так хвастливо, как привести беглеца-брата на поводке, словно раба, но все лучше, чем вернуться ни с чем. Но как уходить с Румоса, Раш не знал. Первый побег ему удался по счастливому стечению обстоятельств. После того, карманник начал верить, что каким-то богам он надобен, раз они его уберегли. Та-хирский корабль-призрак, зачарованный святой жреческой магией Одноглазого - идеальная посудина для беглеца. Раш никогда прежде не видел таких странных парусов, таких тяжелых бортов, высоких и перемеженных отверстиями для лучников. Для того, кто привык ходить в тенях, не составило трудностей сбежать из дома. Семья не думала, что он посмеет уйти от своей участи, не озаботилась мерами предосторожности. Среди румийцев не было тех, кто не соглашался стать добровольцем во имя великой цели. Все работали на общее благо. Когда корабль пиратов отошел за пределы охранного барьера Румоса, Раш покинул свое убежище среди тюков ткани, переоделся в лохмотья и сделал так, чтобы капитан пиратов "случайно" наткнулся на него. Та-хирец не мог признать во вполне нормальном молодом мужчине уродливого и безобразного румийца, и принял его за беглого раба. Все румийцы, которых готовили к шпионажу, в совершенстве знали языки Серединных земель, и карманник не был исключением. Прикинувшись рхельцем, Раш упал капитану в ноги, взмолился не возвращать его обратно, хоть заранее знал, что у капитана и мысли не возникнет повернуть. Раш читал его лицо, видел, о чем думает жадный пират: у него в руках молодой, сильный мужчина, к тому ж красивый. За такого хорошо заплатят на невольничьем рынке Иджала. А румийцы, которые в тот раз купили несколько сотен рабов, вряд ли заметят пропажу одного. Платой свободе стало невольничье клеймо, которое Раш получил вместе с новым хозяином, точнее - хозяйкой. От нее он сбежал через две недели, когда иджалка потеряла бдительность. Раш не любил ложиться с ней в постель, но терпел и исполнял все прихоти хозяйки. В одну из ночей, когда та спала мертвецким сном, утомленная его ласками, сбежал, прихватив драгоценную тиару и расшитый золотом пояс. Пояс он продал сразу, за треть какому-то темнокожему купцу. Тот наверняка понял, что вещь ворованная, но кочевряжится не стал, довольный удачной торговой сделкой. С тиарой Раш поступил иначе. Сперва выковырял из золота все драгоценные камни и по два-три продал их золотникам и ювелирам. Золото выплавил в три куска и тоже продал. Полученных денег хватило, чтобы купить какого-никакого коня, одежду, пару кинжалов и еды в дорогу. Впереди лежала Дасирия и - новая жизнь.

  Вспоминая тот побег, Раш понимал - второго шанса ему не дадут. Наверняка сразу бросят в колодки. Интересно, станет ли отец поучать его, как плохо не принимать своей участи? Раш боялся только одного - стать расходным материалом. Человеком, которого разберут по хрящам, а потом кое-как соберут в послушное всем приказам существо, оживят - и отправят в шахты. Лучше смерть. Только румийцы не хоронили недостойных. Зачем предавать земле кости и мясо, если оно еще может помахать киркой или мотыгой?

  Пепельный пустоши сочились серой и гейзерами. Землю, словно шрамы, изуродовали глубокие разломы. Хани не преувеличивала, когда говорила, что в этой земле нет ничего, кроме камней и костей.

  Лошадей пришлось отпустить - животные, почуяв неприятный запах, ни в какую не желали идти дальше. Основную поклажу взвалили на Раша, часть поделили между собой Хани и Фархи. Карманник чувствовал легкий страх каждый раз, когда под их ногами раскрывался новый гейзер или из расселины рядом вырывался столп обжигающего пара. Румийка шла уверенно, даже насвистывала что-то себе под нос. Когда кости стали попадаться чаще, Фархи велела сделать привал. Она достала из сумки два свитка, один передала Хани.

  - Умеешь читать магические руны? - спросила ее.

  - Немного. - Хани повертела свиток в руках и, с молчаливого согласия румийки, развернула его.

  - Я начну читать первой, когда стану останавливаться - читай по строке из того, что написано у тебя. Ни раньше, ни позже, по строке. Поняла? Напортишь что-то - придется заново начинать, а времени не так много, чтоб рисковать.

  - Так сама бы и прочла, - встрял Раш.

  Румийка повернулась в его сторону, прищурилась, словно на слепящем солнце. Рашу захотелось дернуть себя за язык, да побольнее, чтобы было напоминаний всякий раз, когда вздумает вмешаться. Фархи подступилась ближе и произнесла несколько слов, словно плевала в лицо непокорному брату. Карманник почувствовал острую боль в висках, будто на него надели раскаленный, обитый шипами обруч. Последнее слово Фархи почти выкрикнула. Боль вонзилась в виски, лоб, заструилась по затылку, раскидывая свои щупальца, как осьминог. Карманник взвыл, упал, катаясь по земле в агонии. Раш не помнил, говорил ли он что-то - звуки, что вырывались из его горла, больше походили на рев раненого зверя. Мир потух, погружаясь темный водоворот.

  А потом боль отступила. Раш не сразу смог встать на ноги: сперва долго стоял на четвереньках, глядя, как из носа капает кровь.

  - В следующий раз ты будешь думать, прежде чем соваться с советами, lfeŕa! - предупредила румийка.

  Она стояла рядом - Раш видел ее сапоги, серые от пыли и пепла. Карманник многое бы отдал, лишь иметь возможность хоть на короткий миг вернуть себе ашарад. Уж тогда бы он не мешкал. Но время для чудес кончилось. Оставалось подчиняться ее приказам. Когда карманник, наконец, поднялся, первое, что он увидел - взгляд Хани. Она смотрела куда-то поверх его головы, пристально, словно зачарованная. Раш хотел повернуться, но шея не слушалась, а Фархи уже ухватила его за руку и зачем-то тянула в сторону.

  Над самым ухом просвистела стрела и вонзилась в том месте, где только что стоял Раш. Кривое древко и костяной наконечник - карманник не мог не помнить этих стрел, слишком часто в Северных землях они грозили отнять жизнь.

  - Беги ты, тетеря! - кричала Фархи, а сама тем временем собирала магию в ладони.

  Карманник остановился, попытался повернуть. В глазах еще рябило от недавнишней боли, но он видел северянку. На фоне бесцветной мертвой земли она казалась белой размытой тенью. Косы шевелились, словно в них поселился ветер. И вокруг нее - шараши, несколько десятков. Раш не знал, как они могли незаметно подобраться на такое близкое расстояние. Догадка родилась когда он увидел недалеко от Хани взбугренный земляной разлом. "Должно быть твари выбрались на мой крик", - сообразил Раш. Где-то впереди, темными контурами обозначились стрелки - карманник видел их, слышал хруст натянутой тетивы.

  Фархи выкрикнула слова заклинания, сгустки в ее руках взлетели вверх, взмахнули туманными крыльями. Миг - обернулись огромными четными птицами. Ветер от взмахов их крыльев чуть не сшиб карманника с ног. Но птицы не спешили лететь северянке на выручку, они замерли над головой румийки, словно дожидались ее приказов.

  - Беги, бегииии! - орал Раш во всю глотку. Он бросился Хани на помощь, но Фархи снова отдала приказ румийскому ошейнику.

  Новая волна боли казалась сильнее прежней. Карманник завыл, силясь держаться на ногах. Шараши подступали им с сестрой в тыл.

  Хрипло зарычали пущенные в полет стрелы.

  Птицы кинулись на людоедов, терзая их плоть и сбрасывая с ног. В воздухе засмердело тленом.

  А потом время потекло медленно, словно кто-то из богов перекрыл реку времени, и она иссякла. Карманник видел, каждую песчинку в хороводе пыльных вихрей под ногами шарашей, видел, как струиться ветер под крылами птиц.

  И Хани, которая продолжала смотреть вдаль, недвижимая, как камень. Только волосы ее шевелились. Воздух загудел, накалился. Рашу сделалось горячо, словно в печи у Гартиса.

  Толчок. Как будто само время лягнуло поддых. Раш согнулся пополам, почти уверенный, что сейчас его тело разлетится на части. Фархи вопила, рвала на себе волосы. Из ее рта ушей сочилась кровь, вены на лице вздулись, выпирая под тонкой кожей.

  Неведомая сила оторвала шарашей от земли и развеяла пеплом. Их кривые тела рассыпались прямо на глазах карманника. Они исчезали, смешиваясь с пеплом под ногами путников. Раш чувствовал, как бешено стучит его сердце, но с десятым ударом все было кончено. Снова толчок - теперь слабее, почти незаметный на фоне первого... и время вернуло свой прежний ход.

  Проклятия и брань текли изо рта Фархи, как дерьмо из выгребной ямы, но она не умолкала, каждый раз придумывая все более изощренные ругательства. Хани повернулась к Рашу, всем видом напоминая заблудившегося ребенка. Она переводила взгляд то на карманника, то на свои руки, черные от пепла, которым стали шараши.

  - Кто она?! - Фархи подскочила к Рашу, сгребла его за ошейник. Ее уши больше не кровоточили.

  - На ней есть темные отметины Шараяны, - сказал Раш, и не узнал собственный голос.

  - И ты мне только сейчас об этом говоришь? - Фархи сдавила ошейник сильнее, затягивая его удавкой на шее брата.

  Раш закашлялся, попытался оттолкнуть ее, но румийка сама ослабила хватку. Хани подошла к ним, посмотрела на Фархи и покачала головой.

  - Нельзя же быть такой слепой, девочка, - сказала она чужим женским голосом, от одного звука которого по спине карманника побежали мурашки.

  И упала, потеряв сознание.

  Фархи сама прочитала магические свитки - несмотря на все старания Раша растормошить северянку, девушка оставалась в глубоком беспамятстве. Даже ее зрачки оставались спокойными под тонкой кожей век. Когда с чарами было покончено - магическая пелена завернула их невидимым покровом - они продолжили путь. Рашу пришлось нести Хани на руках. Девушка, обмякнув, казалась тяжелой и беспомощной. Руки ее болтались вдоль тела, голова то и дело сползала с плеча карманника, свешивалась, кончики кос пачкались в золе.

  - Что за чары ты сотворила? - наконец, решился спросить Раш. Он помнил урок сестры, но после того, как марево магии испарилось, они с румийкой остались, как и прежде, видимыми.

  - Теперь мы на какое-то время станем для этих тварей неприметной добычей, - ответила девушка. Она поглядывала на северянку, и каждый такой взгляд становился все задумчивее. - Она прежде такое делала?

  Раш не хотел говорить о том, что случилось в деревне, слова, даденные северянки, держали его словно цепь зверя. Да и незачем Фархи знать все горести Хани. Одним богам известно, не придет ли его родичам в голову использовать девушку со странными способностыми, как еще один подопытный экземпляр. Истинные потомки шаймерцев, те, кто первыми пришли в Эзершат, они предпочитали мучиться, страдать и изводить себя долгими годами муки, возвращая своим телам прежний вид, улучшая их и усиливая сверх человеческой меры. Они брезговали чужой кровью. Истинные алхимики кроили тела рабов, словно мясники - туши. Изучали, сравнивали со своими покойниками, но никогда не скрещивали. Чистота крови Первых людей - таких во всем Эзершате, осталось не так уж и много. Но Хани родилась в Северных землях, а артумцы, равно как и шаймерцы, носили в себе кровь Первых людей. Если вдруг дойдет...

  Раш оборвал свои мысли на полуслове, остановился, чтобы осторожно переложить северянку на другую сторону. Фархи задержала его. Сначала румийка приподняла Хани веко, потом, зачем то, заглянула в рот, после - под ногти, а напоследок - бесцеремонно распустила веревки штанов и заглянула девушке промеж ног.

  - Я задала вопрос, братец, - напомнила она, когда закончила рассматривать девушку.

  - Первый раз сегодня такое увидал, - соврал Раш.

  Фархи прищурилась, но переспрашивать не стала. Поверили или нет - Раш не знал, и гадать не хотел. Его заботила Хани, и тот голос, который говорил ее губами, и от одного воспоминания о котором у карманника холодело в животе.

  - Пойдем, - поторопила Фархи. - Уже близко, но я бы не хотела снова нарваться на этих глодателей человеческих костей. Темная мать хранит нас своими чарами, но и она не всесильна.

  - Разве из этих земель есть иной выход? - Раш кивком указал на высокие горные пики, острые, словно оскаленная пасть зверя.

  Фархи оставила его слова без ответа, только прибавила шагов.

  Когда их пусть уткнулся в горный склон, Фарзи выудила из своей сумки небольшой кожаный мешочек, и вытряхнула на ладонь камень, формой и гладкостью не уступающий куриному яйцу. Она подошла ближе и просто легонько стукнула камнем о склон.

  - Отойди-ка, а то пришибет еще, - предупредила румийка.

  Гора затряслась, откуда-то сверху на них полетели камни, но Фархи отвела их рукой. Она творила чары так легко и виртуозно, что Раш даже не успевал замечать, говорит ли сестра слова заклинания или ей для колдовства не нужно ничего, кроме сводных рук и врожденной отметины Шараяны. Раш, сколько себя помнил, никогда не мог связать в кучу самое простое заклинание, и отметина, которая далась ему с рождением, исчезла сама собой. Мать говорила, что на то была воля Шараяны, а отец ругался на чем свет стоит, и переложил все свои чаяния на одаренную сверх меры, Фархи и еще одного своего отпрыска. Когда-то Раша злила своя ущербность на фоне сестры, но после, когда они начали делить постель, его негодование вытеснила похоть.

  Камнепад усилился, стоило горному склону затрещать: внизу, у горной пяты, взяла начало трещина. Она стремительно побежала вверх, раскалывая склон пополам. Две половины разошлись в стороны, будто створки дверей в горное царство. Фархи смело шагнула в каменный зев.

  - Портал. И как я сразу не догадался.

  Раш посмотрел на восьмигранную гранитную платформу. Ни рун, ни магической вязи, просто пьедестал, словно подготовленный для статуи. Карманнику довелось видеть издали таремские порталы, но те были куда более громоздкими, и чуть не светились от магии, которая питала зачарованный камень. Этот же казался приспособленным для нескольких человек и пары лошадей.

  - Не знал, что таремцы поделились с румийцами тайной магией.

  - Они и не делились, - едко улыбнулась сестра. - Не все маги способны держать рот на замке, а тем более, если поиграть на тонких струнах их тщеславных душонок. Хотя, они сорвали ягодку, не заметив под носом намного более сочный плод. Наши порталы, - румийка любовно погладила край гранитного шестигранника, - меньше, их проще спрятать, и они настроены на дальние расстояния.

  - И много таких?

  - Обещаю, что раскрою тебе все тайны Румоса о которых ты не знаешь, но только, когда ты будешь лежать в лаборатории, готовый к преображению. Только тогда я буду уверена, что ты не разболтаешь секретов.

  Другого ответа Раш не ждал, но лишний раз уверился - стоит Фархи доставить его на остров, родичи позаботятся о том, чтобы он не сбежала снова. Интересно, сколько часов жизни ему отведут?

  Фархи велела Рашу поднять на платформу, встала рядом и тронула портал камнем. Платформа затряслась, загрохотала и расслоилась на несколько пластов, которые завертелись в разные стороны, словно мельничные жернова. Темпа нараста и когда шум заглушил остальные звуки, в глазах карманника зарябило. Неведомая сила ухватила его за шиворот и сунула в бесконечный поток света, такого яркого, что Рашу сперва показалось, что он ослеп. Карманник из последних сил прижимал Хани к себе. Его мотало из стороны в сторону, словно соломинку, попавшую в слишком сильное течение.

  Раш поднялся с травы, подошел к девушке, намереваясь снова взять ее на руки, но Хани отвела его ладони. Северянка кое-как поднялась сама, потерла глаза.

  - Где мы? - спросила она.

  Фархи протянула ей бурдюк с водой, из которого только что пила сама. Раш не сомневался, что после того случая в пустошах, сестра стала относиться к северянке с большей осторожностью и вниманием. Вероятно, свою роль темная отметина Хани - румийцы не считали других отмеченных Шараяной ровней, но преданность своей Темной матери не позволяла принижать тех, кого она пометила своей магией. Если так пожелала богиня, значит, так нужно для всех румийцев. Раш склонен был видеть причину лояльности румийки в другом - она, как и он сам в свое время, побаивалась северянку и ее странную магию.

  - Добро пожаловать на Румос, - сказала Фархи.

  Хани протянула бурдюк Рашу, но румийка перехватила ее руку и отобрала питье, нарочно старательно заткнув его пробкой. Карманник облизнул губы, отвернулся.

  Края, где он родился и вырос. С того места, где располагалась платформа телепорта, тяжело было угадать, в какой части острова они находятся. Вокруг самого телепорта стелилась трава, чуть дальше начинались бескрайные непригодные для жизни земли, похожие на мертвые Пепельные пустоши. Только и того, что без серы и пепла. Желтый песчаник, всюду, куда хватает глаз. И только где-то впереди, размытый раскаленным воздухом, поднимается город.

  Они долго брели по высохшей земле, делая короткие остановки в тени деревьев. Элипты, чьи широкие кроны раскидывались на несколько метров, были чуть ли не единственной растительностью на этой бесплодной земле. Их корни уходили настолько глубоко, что даже частые песчаные бури не могли поколебать этих гигантов. Их листья, тяжелые и желтые, будто отлитые из золота, всегда оставались сочными, будто после затяжного ливня. В один из коротких привалов, румийка сделала засечку на стволе элипта, и, когда из нее начала сочиться влага, подставила бурдюк, собирая драгоценную влагу, красную и густую, будто кровь. Когда она предложила Хани угоститься, северянка с отвращением отшатнулась. Румийка залилась хохотом, и в этот раз дала напиться Рашу. Карманник жадно припал к медному горлу кожаного меха. Сок дерева немного горчил, но прекрасно утолял жажду и возвращал силы. Напившись, он заставил Хани тоже сделать несколько глотков - северянка, казалось, высыхала прямо на глазах. Дочь стужи и мороза, она таяла на солнце, словно снежная дева из легенды.

  - Это даст тебе силы, - настаивал карманник, чуть не силой вливая в рот девушки алую жидкость. - Хани, это же просто сок, неужели ты думаешь, что румийские деревья питаются человечиной?

  Последние слова переубедили ее.

  Ночь застала их около небольшого оазиса. На всякий случай Фархи обвязала Раша и Хани за ноги веревкой, а другой ее край завязала вокруг молодого элипта. Пожелав пленникам "поворковать", скрылась в деревьях.

  - Что с нами будет? - спросила Хани, как только ветки за спиной румийки сомкнулись.

  - Не знаю, - признался Раш. Он хотел ее успокоить, видел, как взгляд девушки молит о надежде, но впервые за долгое время, карманнику не хотелось врать. Не ей, даже если бы это принесло северянке успокоение. - Меня, думается, разберут по костям, а ты... ты отмеченная темной богиней, тебя не станут трогать без нужды.

  Раш с подозрительностью оглянулся на деревья за спинами - в духе Фархи было спрятаться, и после незаметно подкрасться, чтобы подслушать их разговор. Он хотел спросить Хани, что же на самом деле произошло в Пепельных пустошах, но каждое услышанное сестрой слово могло обернуться против северянки.

  - Я знала, что она придет за нами... - вдруг зашептала северянка. И тут же поправилась: - Придет за тобой. Этот голос, который живет во мне, он привел меня к тебе, когда ты сбежал от Арэна.

  - Голос? Привел? - Рашу почудился шорох листьев, но на поляне по-прежнему оставались лишь они с Хани.

  Северянка сбивчиво рассказал ему про башню фергайр, про странную незнакомку, которая назвалась Хелдой. По словам Хани именно ее подсказки несколько раз спасали ей жизнь. И Раша она нашла, следуя им же.

  - Думаю, она умерла, - задумчиво сказала Хани. - И теперь ее голос приходит ко мне так же, как до этого приходили другие. Только она одна - и никого больше. Я думала, что утратила способность говорить с предками вместе со светлой отметиной, но ее слышу ясно, словно тебя сейчас.

  - И это она приказала тебе не противиться моей сестре? - задумчиво переспросил карманник. Хани вела себя странно. Разница между прежней северянкой и той, которая сидит напротив казалась почти незначительной, но все же она была. Раш видел ее в глазах Хани, и ему совсем не нравилась такая перемена. Может, северянка умом тронулась?

  - Она, - подтвердила девушка. - Я не знаю, зачем и почему эта госпожа говорит со мной, но ее советы раньше всегда были в помощь. Я думала, что и в этот раз она не обманет. Мне... я...

  Тут Хани окончательно запуталась в словах и замолчала.

  - Послушай, - Раш никогда не умел находить слова успокоения, но чувствовал, что девушку нужно поддержать. - Я не знаю, что говорит тебе голос, да и мне, если честно, нет до него дела, но если такое повториться - посоветуйся сперва со мной. Гляди, - он потряс в воздухе концом веревки, привязанной к его щиколотке, - мы на одном поводу теперь, и нужно вместе решать, что делать. Мы на Румосе, Хани. Здесь никто не станет тебя жалеть. Странно, что Фархи тебя до сих пор не прирезала.

  Хани покосилась на него взглядом затравленного зверя, но Раш не собирался таиться от нее. Лучше сейчас развеять иллюзии, которых у нее полная голова, чем после увидит все собственными глазами.

  - А теперь спать ложись, - буркнул карманник, и демонстративно лег на бок, подкладывая под голову локоть. Благо земля в этих краях так прогревалась за день, что оставалась теплой до самого рассвета. Все лучше, чем отлеживать спину на жестком сеннике посреди Северных земель.

  Фархи вернулась не скоро. Ее так долго не было, что у Раша зародилась слабая надежда - может, воле какого-то бога было угодно подложить под ногу румийки камень и она свернула себе шею? Но когда сестра вынырнула из деревьев, карманник вспомнил, что на Румосе нет других богов, кроме Темной матери. Раш наблюдал за ней, прикидываясь спящим. Девушка бросила у костра несколько крупных плодов, ловко обчистила их, и спрятала в заплечную сумку. Потом осторожно подобралась к карманнику и легла рядом.

  - Хватит притворяться, будто спишь, - шепнула она почти ласково.

  - Тебе какое дело сплю я или нет? - Раш не стал открывать глаз. Фархи пахла совсем как тогда, когда они впервые разделили постель. Но сейчас ее запах вызывал у карманника отвращение.

  - Знаешь, с того дня, как мы стали близки, у меня больше не было мужчины слаще тебя, - шептала она не обращая внимания на его грубость. Дыхание румийки пощекотало Рашу нос. - Было много, очень много, но никто не делал меня такой счастливой, как ты, в наши ночи. Ты скучал по мне?

  - Нет.

  - Врешь.

  Карманник мысленно злорадствовал - не такого ответа она ожидала, голос выдал Фархи с головой. Но и Раш отчасти лукавил. На Румосе у него почти не было других женщин, кроме Фархи, и всему, что он умел, научила сестра. Они вместе росли, вместе познавали друг друга, и с того времени ни одной женщине он не открывался настолько, чтобы заполнить пустоту, оставленную сестрой.

  Ни одной, до последнего времени.

  - Нам стоит вспомнить минувшие времена, - Фархи придвинулась еще ближе, рука ее скользнула по его торсу, животу, ниже. - Пока твое тело еще в состоянии...

  - ... утолять твою похоть? - закончил Раш вместо нее. Ее ладонь не могла оставить его тело равнодушным, но это была едва ли десятая часть от прежних чувств.

  Поняла это и Фархи. Она скрипнула зубами, пнула Раша коленом в промежность. Карманник согнулся пополам, едва сдержал стон.

  - Ничтожный gaz'har , - выплюнула ему в лицо, и ушла, нарочно поддев сапогом остатки почти угасшего костра.

  К полудню следующего дня они подошли к стенам города. Здесь их уже поджидала группа всадников. Раш узнал среди них своего отца и одного из братьев. Завидев их, всадники спешились, выстроились полукругом, словно собирались встречать дорогого гостя.

  - Гляжу, дочь, ты удачно поохотилась, - сказал отец сразу, как только они подошли. - Признаться, я до последнего сомневался, правдиво ли твое послание. Найти этого слизняка, когда минуло столько лет - Темная мать не зря тебя благословила всяческими способностями и хитростью.

  Он поцеловал ее в лоб, и погладил по голове. Девушка от такой похвалы расцвела, а вот Рашу сделалось не по себе. Пока отец с сестрой о чем-то негромко переговаривались - карманник заметил, как Фархи несколько раз кивнула на северянку - к нему подошел брат. Раш помнил его еще мальчишкой, шестнадцати лет отроду, складным и высоким, и с непостижимыми способностями к чарам. Отец возлагал на второго сына самые смелые надежды, о чем говорил всякий раз, как выпадал случай.

  - Раш'тэавал... - Брат нарочно растянул его имя по звуку, словно видел в томпрелюдию к будущим пыткам. - Эко на тебе ожогов - неужто на харствой сковороде пришмалило?

  - Давно меня так не называли, - осклабился Раш.

  - Надо понимать... - задумчиво цедил слова румиец. - Как оно, когда на родную землю возвращаешься, м?

  Карманник делано задумался.

  - Все бы ничего, да уж больно удавка глотку жмет, - сказал наконец.

  Брат залился смехом, а после наотмашь влепил Рашу затрещину. Удара карманник почти не почувствовал - младший всегда был слабаком, берег руки для чародейства и не держал ничего тяжелее своего члена.

  - Аида́л, не трожь его, - осадил румийца отец.

  Тот нехотя пропустил родителя вперед, и повернулся в сторону Хани. Все это время девушка стояла молча, рассматривая высокую городскую стену, сложенную будто бы из черного стекла. Особый минерал, который добывали только в глубоких пещерах Румоса - на вид хлипкий, точно стекло, а на деле - тверже алмаза. Все дома на острове и все стены, были выложены этим минералом, добыча которого не прекращалась даже ночью. Лишенные разумов мертвые тела, оживленные магией Темной матери, не знали усталости и не просили пищи, а когда их плоть сползала с костей, взамен приходили другие.

  - Будь моя воля, - отец нарочно склонил голову, чтобы поглядеть в глаза сыну, - я бы разрезал твое тело на куски, прямо здесь и сейчас. Видишь, вон там, грифы подкарауливают? Поверь, они с большой охотой отведали бы твоего мяса. И только Темная мать удерживает меня от возмездия, которое я так жажду совершить.

  "Мог бы и не говорить", - мысленно ответил родителю Раш. Глаза отца говорили красноречивее всех слов. В них отражалась ненависть, презрение, отвращение, и сотни пыток, которым он предавал негодного сына множество раз - в своих фантазиях.

  - Отец, я устала с дороги. Нельзя ли отложить этот разговор на потом? Мы столько лет ждали, так не стоит ли обождать еще малость, и после решить, как поступить с моим предателем братом?

  - Не смей называть его братом, Фархи! - прикрикнул на девушку отец. Но ее словам внял: велел садиться на коней и возвращаться.

  Хани положили поперек седла Аидала, Раша взяла на коня Фархи. Карманник видел, что брат уже успел что-то начаровать над северянкой, и та беспомощно болатется в его седле. Что ж, окажись девушка румийцам без надобности, Фархи тут же лишила бы ее жизни. То, что северянку решили обездвижить, наводило на мысли.

  Тяжелые ворота разомкнулись, впуская путников внутрь. На Румосе был всего один город, но в несколько раз крупнее Тарема. Высокие станы охраняли его надежнее гранитных скал. Стоило войти внутрь, как Раш почуял знакомый запах собирающейся грозы - сладкий и тошнотворный одновременно. Над городом, высоко, там, где должен был висеть солнечный диск, медленно растекались разноцветные волны. Ни облаков, ни ненастья - вечный оазис, земля обетованная, сотворенная ценой многих человеческих жизней. За стенами города случались песчаные бури и затяжные дожди, но в городе всегда стояла приятная прохлада. Наверное, эфратийцы или иждальцы костьми бы легли, лишь бы похожее знание, но румийцы надежно стерегли свои секреты.

  Дома влажно поблескивали разноцветными искрами, фонтаны журчали звонкими трелями. Великолепие, созданное человеком.

  Однако, всадники торопились. Раш сразу понял, куда их везут. Лавка цветочника, после череда крытых лотков с прохладными сладостями, дальше - массивное строение храма Шараяны. На Румосе их было много, по два на каждый из шести городских реджинов . Темной матери здесь молились с усердием не меньшим, чем все остальные люди Эзершата молились оставшимся двенадцати богам. Но Шараяна стояла над всеми румийцами вечным стражем. Ее магии не хватило бы, чтоб вернуть проклятому шаймерскому клану их прежний облик, однако богиня помогла своим детям во всех начинаниях.

  - Узнаешь дом, братец? - потихоньку, чтобы не слышал отец, шепнула Фархи.

  В этой части города улица сужалась, и всадники придержали лошадей. Оканчивалась дорога каменной аркой, за которой сворачивала, расширялась и переходила в верхнюю часть этой арки. Темные колоны, огромные, словно ноги каменных исполинов, стремились в высоту, удерживая на себе верхний город - тот, где жила знать и правящий араг .

  - Узнаю, - много позже ответил карманник, когда кони несли их улицами верхнего города.

  Здесь запах непролитого дождя сделался еще гуще, с непривычки голова Раша кружилась, к горлу подступила тошнота. На короткий миг в голове карманника мелькнула шальная мысль опорожнить желудок на кого-нибудь из родственников, как только представиться случай. Уж наверняка кто-то пришибет его в приступе гнева. Но взгляд Раша упал на Хани - и он передумал отдавать жизнь зазря. Кто знает, какая судьба им уготована. В Северных землях он дважды готов был спорить, что не выберется живым, и оба раза ошибался. Если же Хани права, и голос в голове всегда вел ее по пути спасения, тога стоит обождать и посмотреть, к какому спасению он приведет их в этот раз. Их ли? Или одну северянку?

  Дом, знакомый с детства, казался чужим. Внутри стены были густо выложены битыми ракушками. Зал, куда они окунулись едва переступив порог, утопал в зелени - казалось, что диковинные растения растут прямо на стенах, полу и даже каменных колонах. Но тот, кто знал, куда глядеть, не мог не заметить искусно спрятанные разломы с землей.

  - Что вы будете с ней делать? - спросил Раш, когда Аидал, подхватив северянку на руки, пошел по направлению лестницы.

  Внутри все сжалось, злость собралась и приготовилась к прыжку, как дикая кошка. Карманник знал - стоит ему хоть бы дернуться в сторону брата, как Фархи тотчас отдаст приказ ошейнику. И что с того? Лучше сдохнуть, чем чувствовать себя ничтожеством.

  - Устрою нашу гостью поудобнее, - не поворачивая головы, насмешливо ответил Аидал.

  Рашу хотелось погрозить ему смертью, но он смолчал, зная, что слова все равно вызовут лишь смех. Не в том он положении, чтобы бросаться клятвами, которым не суждено исполниться. Оставалось только смотреть на снежные косы Хани и ловить каждый звук амулетов в ее волосах. Уже скоро он перестанет понимать кто и что перед ним.

  - А для тебя у нас подготовлена особенная комната, - сказал отец.

  На звук его голоса тут же вышли двое: здоровые, человекоподобные существа, но с конечностями такими же несуразно длинными, как у обезьяны. Их головы были идеально гладкими, без ушей и носов, будто какой-то скульптор нарочно убрал с черепов все выступающие части.

  - Ты их улучшил, - невесело пошутил карманник. - Только они от того еще уродливее стали. Всегда меня раздражали их бестолковые рожи - как ты жрать можешь, когда у тебя за спиной такая страхолюдина стоит?

  - Я не брезгливый, - ответил отец, подал знак охранникам, и те, скрутив Раша, двинулись вперед. - Матанты выносливы, и вполне годятся на то, чтобы ломать хребты таким, как ты, - добавил он немного позже, когда вся процессия шагнула под арку, увитую цветущим вьюнком.

  Раш удился: под аркой был коридор, левая часть которого вела в лабораторию, а правая в заброшенную часть дома, некогда пострадавшую от пожара. Раш помнил, что незадолго до его побега мать взялась за переделку сгоревшей части здания, и собиралась разбить в ней цветник. Но стены, как и прежде, остались черными от копоти, откуда-то впереди доносился звук мерно падающих капель и шорохи крыс. До карманника только теперь дошло, что ни мать, ни еще один брат и самая младшая сестра не вышли их встречать. Их вообще никто не встречал. Раш прислушался к разговору отца и Фархи, которые шли позади.

  - Говорю тебе - она просто превратила их в прах. Пфф! - и все! - Голос сестры показался Рашу куда более обеспокоенным, чем раньше. - Он сказал, что на ней есть темная отметина, и что никогда прежде не видел, чтобы девушка делала что-то подобное. Насчет второго у меня много сомнений.

  - А в то, что северянку отметила Темная мать - веришь? - Отец сомневался.

  - Какая светлая магия способна на такое?

  - А какая темная? - парировал он. - То, что ты говоришь, больше похоже на бред слабоумного. Я понимаю, что путешествия через Пепельные пустоши никому из нас не доставляют радости, но если тебе так неохота туда таскаться - скажи мне, и я найду замену на твое место.

  - Отец, я видела! - настаивала румийка.

  - Охотно верю, что могла видеть. Кто знает, какими иллюзиями владеет эта девчонка. Они могли сговориться, чтобы напугать тебя, в надежде сбежать. Сама посуди - если северянка так сильна, как ты говоришь, отчего же тогда и тебя пеплом не развеяла, а? Проще всего - исхитряться не нужно.

  Фирхи умолкла, очевидно, раздумывая над словами отца.

  - Я обязательно посмотрю ее, как только решим, что делать с предателем. В любом случае, девчонка слишком любопытный экземпляр и заслуживает пристального внимания. Нам не удавалось захватить живой ни одной артумской колдуньюи - это большая удача, и я запомню, кто принес ее.

  - Я знала, что ты оценишь оба моих подарка, - довольная, ответила румийка.

  - Откуда у него все эти ожоги? - спросил отец.

  Раш услышал, как Фархи пожала плечами, а после - ее ответ:

  - Сам спроси, мне все равно.

  Раш мысленно послал их в харстову дыру. Если отец говорил про Хани, как про "любопытный экземпляр", для нее это могло обозначать только одно - мучительную смерть в лаборатории. Участь, уготованная ему самому. Карманник тряхнул головой, стараясь отогнать неприятные образы.

  Коридор нырнул вниз, заструился наполовину разбитыми ступенями. Запах плесени и мертвячины подсказал о назначении небольшой комнатушки, куда матанты и впихнули карманника. Свет давала деревянная колодка под потолком, вся уставленная свечами - свечи плавились и вонючий жир капал Рашу прямо на голову.

  - Что, неужели еще и пытать будете? - бахвалился карманник, за что тут же получил крепкий удар от одного из обеьяноподобных.

  Удар пришелся в живот, Раш зашелся кашлем, ухватился рукой за стену, чтобы не упасть. Второй навалился следом за первым. Карманник увернулся от нескольких ударов, наугад сделал ответный выпад, но попал в пустоту. Матанты глушили его кулаками, будто молоты наковальню. Раш упал и даже не попытался отползти в сторону, собираясь в комок, зная, что еще нескольких ударов в живот и голову он не выдержит. Стало жарко, нестерпимо горячо под кожей, будто кровь сделалась огнем. Сердце загрохотало в висках.

  - Хватит, - как будто откуда-то издалека выплыл голос отца. - Вон пошли, за дверью охраняйте.

  Матанты тут же успокоились, и ушли, ковыляя на косолапых ногах. Карманник не стал подниматься, не смог бы все равно. Рот был полон крови, Раш выплевывал ее, но она набралась снова. Проведя языком по зубам, с удивление обнаружил, что не лишился ни одного, но челюсть болела так, словно ее то и дело зажимали в кузнечные тиски.

  - Говорить можешь? - Голос Фархи неожиданно оказался совсем рядом.

  - С... трудом, - кое-как промямлил Раш. Он отполз к стене, навалился на нее спиной. Болело бедро, каждое движение ногой казалось тягучим, и тупая боль надолго сковывала не только тело, но и мысли. - Решили меня размягчить... - Он кашлянул, выплюну очередную порцию крови и закончил: - ... прежде чем разобрать по косточкам?

  Фигура отца, расплывчатая сквозь пелену подбитых глаз Раша, направилась в его сторону. Карманник невольно сжался, ожидая новых побоев, но родитель лишь ухватил его за остатки волос и задрал голову к свету. Разбитые глаза заслезились, будто их обдало жаром из печи Гартиса. Раш стиснул зубы, застонал.

  - Мне вовсе не обязательно размягчать тебя, чтобы поинтересоваться твоими костями. Уверяю тебя - с того времени, как ты бродяжничал по Эзершату, у нас много чего изменилось. У тебя будет шанс лично убедиться в правдивости моих слов.

  "Не сомневаюсь", - про себя ответил карманник, а вслух произнес:

  - Отчего же дал меня на потеху своим уродцам?

  - Хотелось поглядеть, насколько тебя хватит. Ты всегда был больше других не чувствителен к боли.

  - Я помню, как Аидал скулил, когда одна из твоих собак хватанула его за палец, - заговорил Раш. Слова давались с трудом, но тело странным образом блокировало боль. Челюсть занемела, не слушалась, но болела значительно меньше. Оставалась нога, но если сидеть без движения - она не беспокоила. - Тогда ты приказал убить собаку, а моему брату подтирал сопли до самой ночи. Вот потеха бы была, окажись он на моем месте.

  - Аидал тоже изменился с тех пор, - встряла Фархи. - Боль - это только начало, преодолевая ее - мы освобождаемся.

  - Так это милость стало быть? - Раш фыркнул, о чем тут же пожалел, едва не взвыв от боли.

  - Расскажи мне, кто те люди, которые про тебя знают. - Голос отца сделался резким. - Где их искать, что за птицы и какие у них слабые места.

  Раш не мог отделаться от мысли, что время вернулось вспять, с той лишь разницей, что вместо Арэна и таремки, вопросы задают сестра и отец. Не хватало еще перепуганной брюхатой северянки. Но и в этот раз карманник собирался оставаться верным себе.

  - Вот, у нее спроси, - он кивнул на Фархи. - Если б не ее длинный язык...

  - Я не знала, что нас будут подслушивать! - перебив его, стала оправдываться румийка.

  - Помолчи, - пресек ее торопливые речи отец, и властно приказал Рашу рассказать свою версию.

  Карманник не мог сдержать улыбку, слыша недовольное сопение сестры.

  Когда он рассказал, как было на самом деле, его слух порадовал звук пощечины - громкий и звонкий. Синяки под глазами стремительно набухали, и карманник почти потерял способность видеть, но слух с лихвой дополнял то, что услужливо рисовало воображение. И все же Раша кольнула досада, что так и не довелось увидеть в этот момент лицо Фархи.

  - Разве не учил я тебя быть осторожнее, глупая девчонка?! - негодовал отец. - И не смей рта раскрывать, иначе, клянусь Темной матерью, ты разделишь его участь.

  Карманник почти физически чувствовал палец, указывающий в его сторону.

  - Чем ты лучше него, скажи? По крайней мере, этому позору семьи хватило ума прожить в Эзершате столько лет и не выдать себя.

  - Я не знала, что нас будут подсушивать, тот дасириец глуп. Я всех обвела вокруг пальца, они поверили мне. Откуда мне было знать, что кому-то придет в голову.

  - Арэн может не самый большой мудрец Серединных земель, - Раш кое-как собрал губы в улыбку, наслаждаясь небольшим триумфом, - но уж точно не дурак.

  - Но раз даже твоя северянка его облапошила, - зашипела румийка. - Ничего, я оставила ему подарочек. Чтобы не забывал, как опасно бывает трогать то, что в стороне лежит, и никого не трогает.

  - Так про коровье дерьмо говорят, - не мог не ответить Раш, прикидывая, о каком подарке может идти речь.

  - Я его девку выпотрошила, будто рыбу. Она и пикнуть не успела. Дура - и весь сказ.

  - Что ты сделала? - невольно переспросил карманник.

  - Так твоя девка белоголовая их таким варевом отпоила, что явись я перед ними и назовись Вирой, так никто бы не засомневался, только бы в ноги упали и поклоны били. Хозяин по моей просьбу девке нашептал, будто поганый румиец хочет во всем ей сознаться, она и поверила. А там уж и я ее поджидала. Представляю, что подумал дусириец, когда нашел свою замарашку: она убита, а поганого румийца и след простыл. Так как думаешь - ты все еще станешь говорить, что друг твой умен? Я вот за такие слова и клопа сушеного не положу.

  - Говорил же, чтобы не звала его братом, - проскрежетал отец. Он терял терпение. - И ты убирайся, с тобой после поговорим. Скажи Аидалу, чтобы заканчивал с северянкой, и готовил лабораторию.

  О том, что девушка ушла, Рашу сказали ее шаги. Когда они вовсе стихли, карманник облизал губы - кровь на них засохла и взялась неприятной коркой.

  - Где мать и остальные? - спросил он. Страха получить еще одну затрещину не было. Станет ли тот, кого отходили пудовым молотом, бояться упавшего на голову яблока?

  - Умерла, - ответил отец. - Бросилась с башни в море, когда узнала, что ты сбежал. Мы не сразу догадались, где ты. Она изводила себя, как тень ходила, никого не видела и не слышала, на каждый шорох оборачивалась. Признаться, мы бы так и решили, что ты помер где-нибудь, или утоп, но Фархи тебя слишком хорошо знала. Если бы ни она, никому бы в голову не пришло, что ты сбежал. Никто прежде...

  - ... не уходил от своего предназначения, - устало закончил за отца Раш. - Сдается мне, что-то здесь не так. Уж всяко лучше я румийцам полезнее был бы живой. Пусть и с такими-то ушами. И я бы стал таким, как вы - почитал Темную мать, ненавидел весь Эзершат, кроме того клока земли в океане, на котором живу. Никто из вас не пробовал настоящего вкуса жизни. Отгородились от мира, и возитесь в своем муравейнике.

  Отец, похоже, растерял всякую охоту учить сына тумаками. После таких речей Раш не сомневался, что тот снова кликнет матантов и уж теперь-то они точно запинают его до смерти. Но родитель молчал. Какое-то время в сырых стенах стояла тишина: где-то размеренно капала вода, слышался мышиный писк.

  - Темная мать всем посылает испытание заблуждением, - наконец, сказал румиец. - Ты был слеп. Ее воля велела тебе покинуть остров. Так она избавляет нас от тех, кто может ослабить нас. Мы - Первые люди, от их крови и их великой мудрости. А ты - гниль. И ее нужно беспощадно вырезать, пока она не расползлась дальше. Ты убил свою мать, а она, прежде чем уйти, умертвила своих детей! Темная мать отвела руку от Аидала, а иначе и он бы последовал вместе с остальными к Гартису. А потом твоя мать бросилась головой вниз, и я слышал, как она, падая, проклинала тебя!

  Раш многое бы отдал, лишь бы не слышать отцовских слов. Но тот продолжал говорить, повторялся, по несколько раз рассказывая одно и то же.

  - Она никогда не была здесь своей, - чтобы хоть как-то заставить его замолчать, выкрикнул карманник. - Все о том знали, и ты знал больше остальных, но продолжал заставлять ее рожать детей, словно племенную кобылу. И она рожала, потому что любила тебя. Я года такого не помню, чтобы живот ее не был круглым. А ты, в угоду Темной матери, забирал младенцев, а ей говорили, что они умерли. Скажи-ка мне, отец, скольких ты убил?!

  - Довольно, - сквозь зубы процедил румиец.

  Больше не проронил ни звука. Раш слышал, как загрохотала дверь. Когда карманник кое-как приоткрыл веки, он увидел, что остался один в сыром закутке. В углу валялся тощий мех, но Рашу удалось выдавить из него несколько глотков кислой воды. Он так и сидел, прислонившись к стене, глядя вверх на светлое пятно, но вскоре и его проглотила тьма. Сумрак втиснул в земляной мешок свое толстое тело и оно заполнило собой все щели. В кромешной тьме Рашу приходили видения далеких стран, которые он так и не успел повидать: высокие леса шайров, диковинки темнокожих эфратийцев, краше которых, говорили, не найти во всем Эзершате. Он почему-то думал о еде, которую так и не попробовал, и сладкие таремские вина, прозрачно-янтарные, как слезы солнечной богини Лассии. Думал о Банру - как распорядился его духом Гартис? Наверняка на долю жреца не выпало и десятой части тех мук, которые отмеряны Рашу.

  Потом он думал о северянке. О ночи, которую провел с ней, о морозном аромате ее волос, ее странных глазах, цвета дасирийских фиалок. Что станется с ней? Сердце тревожно дернулось. Он нарочно гнал от себя мысли о Хани, потому что от них делалось во сто крат больнее, чем от побоев. Может, она уже мертва... Или Аидал прополощет ей мозги, и она станет следующей племенной кобылой их семьи - будет рожать, и оплакивать своих младенцев. Нет! Раш скрипнул зубами, не обращая внимания на боль в челюстях. Лучше пусть умрет. А лучше - обратит всякого, кто протянет к ней руки, в прах. Может, хоть тогда они поймут, что с девушкой лучше не шутить.

  На последнее Раш не надеялся, но ему было приятно думать о Хани, которая вырвалась на свободу. Пусть самообман, но помирать лучше так.

  Потом его сморил сон. В нем было так же темно и сыро, как в темницу.

  Разбудил карманника шум открывающейся двери. Свет скользнул в нее, обжигая Рашу лицо. Он попытался закрыться рукой, но его тут же ухватили под локти и поволокли к выходу. Карманник не мог встать на ногу, хромал и не поспевал за косолапыми, но проворными матантами. А те продолжали волочить своего пленника.

  - Благодари отца за милость, - раздался голос младшего брата. - Я хотел позабавиться с тобой, у меня как раз есть несколько новых опытов, а рабы как назло кончились. Остались только те, которых я берегу для особых случаев. Но отцу охота, чтобы ты умер сразу, и твое тело пошло свиньям на корм. Твоя кровь не нужна семье, - сказал Аидал, не скрывая наслаждения от каждого произнесенного слова. И тут же поправил сам себя: - Больше не нужна.

  - Передай ему мой поклон в ноги за такую милость, - устало ответил Раш. - Сам я вряд ли смогу.

  Скоро все кончится, понял он. И почему боги отвели от него погибель там, на северном берегу, или позже, в столице Артума? Хоть бы помер, как воин, а так сдохнет, словно телок под ножом мясника. Или они нарочно покарали наглого румийца, что посмел выбраться из своей клетки, и поверить, будто у него может быть другая жизнь. Свобода. Раш отчаянно принюхивался, чтобы поймать ее ускользающий запах. Еще совсем немного.

  - Что с северянкой? - спросил он брата, почти не надеясь на ответ.

  Аидал улыбнулся. Улыбка никогда не красила его, делая тонкое лицо похожим на маску, где вместо глаз и рта оставались лишь тонкие темные щели.

  - Она очень интересный экземпляр, - сказал он спустя какое-то время, когда матанты приостановились, дожидаясь, пока хозяин отопрет решетку.

  За ней была лестница на второй этаж. Здесь уже стоял сладко-противный запах смерти и жидкостей, в которых держали тела мертвецов, чтобы те не разлагались и оставались пригодными для использования в будущем.

  - Что вы будете с ней делать? - настаивал на ответе карманник.

  - Еще не знаю, - ответил Аидал, и было не похоже, что он врет. - У этой северянки такой темный потенциал, что убивать ее не исследовав со всякой тщательностью, будет просто неразумно. Ты ведь это имел в виду?

  Темный потенциал? Раш охнул, снова неловко попытавшись встать на больную ногу. Ступня соскочила и он упал. Матанты тут же подхватили его за шиворот, поставили на ноги. Аидал прикрикнул, чтобы были осторожнее.

  - Не хочу, чтобы мой любимый брат умер раньше времени, тем более - не от моей руки. Мне пришлось многое посулить взамен на право отправить его к Гартису. А что до твоей северянки - никто не собирается ее убивать, по крайней мере в ближайшее время. Так что тебе, брат, придется там поджариваться самому.

  Жива - и то хорошо. Кто знает, что может статься, за те дни, которые отведут ей мясники. Раш хотел ее увидеть, почувствовать рядом, хотя бы голос услышать. Когда его втащили в светлое помещение, полное высоких окон, он продолжал думать о Хани. Словно со стороны наблюдал, как его положили на стол с мраморной столешницей, распяли и пристегнули по рукам и ногам. Кажется, Аидал несколько раз прошелся по его телу ножом, пока разрезал остатки одежды. Нарочно или специально - карманнику было все равно. Боли не было, он словно выбрался из своей шкуры, и встал рядом невидимым призраком.

  "Боги всемогущие, почему же я не сказал ей, что люблю?" - успел подумать он, прежде чем Аидал, разминая, хрустнул пальцами, и произнес: "Плохой тебе дороги, Раш'тэавал..."

  Шиалистан

  Горизонт выгнулся полумесяцем, гладкий, будто новенький серп. С востока сунули грозовые облака, еще темнее на фоне серого рассветного неба.

  - Боги нам в помощь, - проскрипел Раван без капли радости в голосе. Конь под ним месил копытом только что выбитую из земли траву. - Дождь посылают.

  Шиалистан не понимал дедовой радости. Старик, который еще на днях казался сморщенным и сухим, будто ожил, стоило стать во главе войска. К его губам прилила кровь, а взгляд горел так, что впору костер поджигать. И чем дальше от Иштара уходили воин, тем живее делался Раван. Он, будто кровососущая мошка, набирался азартом предстоящей битвы, и от того только и жил. А Шиалистан, между тем, то и дело озирался за спину - где-то там остался Иштар, и милый сердцу регента золотой трон. Шиалистан, незаметно для деда, вздохнул.

  До последнего он противился этому походу, который дед отчего-то называл "железным". Раван, как и обещал, взялся обучать внука бою на мечах, но кроме лишних размолвок толку вышло мало. Шиалистан никогда не владел мечом в степени больше, чем было надобно для каких-то церемоний. Когда дед приволок самый настоящий клинок, а не деревянный как надеялся рхелец, дело совсем разладилось. Несколько раз Шиалистан пытался вбить в голову родича, что его, Шиалистана, мастерство мизерно и проку от науки выйдет меньше кошачьего дерьма, но старик стоял на своем. В первом же поединке регент потерял меч на третьем ударе Равана. Старик покривился, но, видимо, списал все на нерасторопность внука, и они скрестили клинки во второй раз.

  Потеха продолжалась не долго. Всякий раз дед выводил мечом непредсказуемый финт, и рхелец отбегал в сторону или падал, чтобы не напороться на острие. Он не сомневался, что дед старается в треть силы, щадит нерадивого внука, и от того делалось еще гаже. Тогда Шиалистан впервые подумал, что Раван изменился с того времени, как незваным прибыл в императорский замок. И, когда старик стал торопить его с "железным" походом, регент только сильнее уверился в своем мнении.

  Помнил Шиалистан и короткий разговор с дедом, незадолго до того, как должно было выступить войско, собранное из нищих, но не тронутых поветрием дасирийцев. Позже, когда они все-таки выступили на Шаама, регент видел этих вояк, и ему становилось муторно. Тощие и грязные, они бы дали повесить себя на собственных кишках, лишь бы перед этим им скормили хоть по четверти хлебной краюхи. Шиалистан не хотел даже думать, как можно воевать с такой армией, тая надежду только на воинов деда, которые присоединилась к ним немного позже, за стенами дасирийской столицы.

  Озираясь на деда сейчас, когда Шаам мог в любой момент пойти в наступление, рхелец заново переживал тот их разговор, и слова, сказанные Раваном в пылу негодования, приобретали иной оттенок.

  Тем вечером дед выпил лишнего, раздобыв где-то бочонок иджальской настойки на цукатах. Шиалистан шарахался от горького пойла, как от "хохотуньи", а дед, напротив, заливал в себя по несколько кружек подряд. Когда, наконец, хмель разобрал старика, того потянуло на разговоры. Шиалистан, которому общество деда стало в тягость, с удовольствием бы оставил старика наедине с его старческим брюзжанием, но мысли о пяти тысячах воинов держали крепче цепей.

  - Ты слаб и немощен, как баба, - начал Раван и отрыгнул, с сожалением глядя в полную кружку внука. - Даже пить не умеешь, как следует. Все тебе бы на троне сидеть и приказы приказывать. Только где он - трон-то? Неровен час пристроишься на нем - так тебя тут же настоящие дасирийцы и пришибут, не посмотрят, что Амаду племянник. Тьфу!

  Старик наклонил бочонок, нацедил себе в кружку иджальского пойла, расплескав еще столько же по столу, и жадно выпил.

  - Шаам с тебя живо шкуру спустит, это ты можешь мне поверить на слово. Я видел, как он мечом-то машет, что ветряк - не подступить. Старость, правда, и его одолела, но ты ему - как игла в жопе. Не успокоится, пока крови твой не попробует.

  - Я не пойду в поход, - отважился сказать Шиалистан.

  Дед только то и делал, что твердил - именно внуку придется вести за собою воинов, чем злил и пугал регента. Но пока Раван не начал отдаваться хмельным феям, Шиалистан никогда бы не посмел перечить ему. Сейчас же старик казался безопасным, и настолько пьяным, что ему вряд ли стало бы сил поднять меч.

  Раван отреагировал вовсе не так, как ожидал регент. Старик будто тоже выжидал момента, когда внук заденет щепетильную тему, и довольно заулыбался, отчего кожа на его сухих губах натянулась и растрескалась кровоточащими ранами.

  - Решил, раз я захмелел, так и вовсе соображение потерял?

  - С чего ты взял?

  Старик отмахнулся от него, а регент не стал лезть на рожон. Но у Равана были другие планы.

  - Ты поедешь с воинами, как подобает человеку, который взялся быть хранителем императорского трона! - Дасириец бахнул кулаком по столу. - Иначе никогда тебе не быть здесь в почете. Эти люди не признают слабака.

  Шиалистан мысленно покачал головой. Сколько раз он слышал подобные речи? Не сосчитать. Но дед с завидным упрямством твердил их всякий раз, когда выпадал случай. Регент рассчитывал хоть бы вечер перед походом обойтись без нравоучений, но не тут-то было. Но раз уж разговор повернул не в тот бок, Шиалистан собирался пойти до конца и выторговать себе право остаться в замке.

  - Я не покину замок, - сказал он как можно увереннее.

  Дед расплескал улыбку еще шире, на все лицо, будто кто привязал кончики его губ к ушам, и тянул изо всех сил. Шиалистан не сомневался, что за показным добродушием последует волна гнева. И не ошибся, потому что дед, закусив настойку кукурузным сухарем, обрушил на внука весь свой гнев.

  - Думаешь, можно так просто отсиживаться здесь, пока кто-то другой станет за тебя грудью на пики лезть? - с прищуром, спросил он. - Кровь царская - не водица, да, внучок? Отчего-то мне кажется, Амады знали, кого слать к дасирийцам. Овца ты, Шиалистан, которая умеет жрать и срать, и с которой проку - тюк шерсти трижды в год. Тобой вертеть можно, как детским волчком - не пикнешь же, никогда слова поперек не скажешь, а всего-то нужно погрозить тебе мечом. Ай да Ракел, я-то со старческого ума решил было, что рхельцы нашли в тебе достойного, а на самом деле - просто выбрали овцу посмирнее, чтобы под седлом ходила, если придется, и в зад давала себя иметь всякий раз, когда на нее влезут.

  Шиалистан нахмурился, готовый нагородить гадостей в ответ, но проглотил обиду, и запил ее цукатовой настойкой. Деда молчание только раззадорило. Он схватился с места, опрокинув стул, и прошелся по залу, грохоча деревянными подошвами по граниту. Камень будто стонал под тяжелым шагом, а эхо вздыхало, ударяясь о стены.

  - Раз у нас такой разговор получается, Шиалистан, давай говорить начистоту.

  "У нас? - мысленно захохотал регент".

  - Я догадывался, что рхельская знать выбрала тебя не случайно. Ты, как-никак, сын родного брата нынешнего царя. Когда тебя выписали регентом при малолетнем Сатаре Третьем, я сразу смекнул, что затеяли рхельцы. Посадить своего на престол, обеспечить ему право наследовать власть и, после, договариваться об остальном. Ты начал строить дороги, в обход Тарема, затеял наводить порядки в Совете, понаставил всюду своих людей. И я молчал, и сердце мое радовалось, потому что ты вел правильную политику. Какая к собачьим кишкам разница, на чью сторону ты играешь, если Дасирийская империя не останется в проигрыше? Тарем давно уж на Дасирию помои выливает, совсем страх потерял. Мы их со всех сторон прикрываем, а они, чуть что - сразу пятками кивают да ворота на засов, будто знать нас не знают. Не нужен нам такой союзник - все это знают, но никто не отваживается говорить в полный голос. - Тут старик хмыкнул, поглядел в кружку, будто увидал там изнанку Эзершата, и допил настойку. - Даже я малодушничаю, помалкиваю, ибо голова мне моя пока дорога. Если б не хмель - не случилось бы и этого разговора. Старею, стал трусливее. И отчего боги меня не прибрали, пока отвага при мне была?

  - Я не понимаю, куда ты клонишь, - признался Шиалистан. С одного боку - разговор выходил не таким страшным, как показалось сперва, а с другого - скука утомляла не меньше. Или старик вздумал уморить его до смерти воспоминаниями?

  - А ты слушай внимательнее, а не то я подумаю, что одно ухо тебе без надобности, - огрызнулся старик.

  Регент не понимал, откуда родилась такая перемена. Раван и раньше был не медовая коврижка, но никогда не грубил так открыто и всегда учил, а не поучал, как теперь. А память, словно заговоренная, подсовывала воспоминания того дня, когда старик сидел на золотом троне. И, как не неприятно было это признавать, смотрелся на нем ладно, как император. Сидел - и плевать на всех хотел, не то, что Шиалистан, которого пугал каждый шорох.

  - Дасирии нужен император. И не будет большого греха в том, что он станет союзником Рхелю. Тарем без Дасирии пропадет, а Дасирия без Тарема, но с Рхелем, станет сильнее. Нечего брататься с куропатками, когда лисы рядом.

  - Не могу не согласиться, - кивнул Шиалистан.

  - Не может он... - передразнил дед. - Я помогал тебе, взял под свое крыло, надеялся, что ты станешь приемником, за которого не стыдно. Ну и что с того, что за рхельцами руку тянет, думал я, главное, голова на плечах есть, и смелость, раз сунулся в пасть к врагам. Я видел, какие игры ты затеял. Не все пришлись мне по сердцу, но и Гирам не был чистоплюем. Да и как не замараться, в такое болото сунувшись. Но ты, вместо того, чтобы наставлять свою волю, смирно слушаешь Ракела. Куда царь ясный скажет - туда и ты.

  - Не правда! - возмутился Шиалистан, и выскочил из-за стола, словно ошпаренный обидными словами. - Ракел занимался моим воспитанием, когда меня вышвырнули отсюда! И я благодарен ему, потому что даже отцу до меня дела не было. А после, когда и он умер, дядя единственный, кому до меня дело было. Думаешь, сладко мне пришлось там, где меня тоже не принимали за своего? Рехельцы видят во мне дасирийца, дасирийцы - ублюдка Бренны от рхельского гуляки. Побыл бы ты на моем месте - не стал бы поучать, как мне себя вести надобно.

  Раван ухватил бочонок за бока - и швырнул в Шиалистана. К счастью, хмель уже достаточно разобрал деда, и бочка пролетела над головой регента, не задев его.

  - Ты... Ты... - задыхаясь от злости, плевался регент. - Сделай так еще раз, и я велю тебя повесить!

  - Вели. Может, хоть что-то да научишься делать без указки Ракела.

  Слова задевали, но регент не мог не признать, что Раван прав. Он чувствовал гнет дяди даже после того, как разбил ониксовый "глаз", и перестал поддерживать связь с Баттар-Хором. Вчера из рхельской столицы прилетела птица, но регент, сославшись на то, что она может быть заразной, велел бросить ее в огонь. Птица принесла послание от Ракела, Шиалистан в том не сомневался. Дядя волновался. Регент же, прикрывшись беспорядками в Иштаре, решил не давать о себе знать. Пусть думает, что угодно, рассудил Шиалистан, все равно будет передышка подумать и решить, как поступить дальше.

  Слова деда укрепили в душе регента желание высвободиться из рхельских тисков, но, вместе с тем, и задели. Старик не верил в него, видел слабака. Точно так же, как свысока глядел на него и Первый страж, и советник над казной. Рабы, которых в замке осталось меньше, чем сквозняков, и те видели в хранителе трона человека негодного.

  Только это не дало Шиалистану натворить бед сгоряча.

  - Разбить Шаама - единственный твой шанс вернуть себе прежнее доверие, - уже спокойнее, продолжил Раван. - Или, думаешь, я ради зубоскала приволок всех своих воинов?

  - Стоит мне покинуть замок - кто-то мигом на себя корону императорскую примерит. Я Шаама отважу, а на троне сидеть будет тот, что посмышленее.

  - Дурак ты. Коронует - и пусть! А ты, Шиалистан, хранитель престола, человек, чьим заботам вверили искать наследников крови Гирама, вернешься с победой против клятвопреступника. И с тобой пойдут люди, что однажды уже подарили тебе право быть при золотом троне. В твоих силах сделать так, чтобы они шли за тобой и в дни рассвета.

  "Это если Шаам сдохнет первее нас с тобой", - подумал Шиалистан, а вслух сказал:

  - Дожить бы до тех времен.

  Стоя на холме, где низина услужливо раскинула свое мягкое зеленое тело, регент думал о тех дедовых словах. И, чем тягучее становилось ожидание, тем подозрительнее становился регент. Все доводы были бы верны, окажись на месте Шиалистана Раван. Старик выторговал себе удобное место: если случиться победа, что остановит его от того, чтобы приписать себе все заслуги? А в случае поражения - если Шаам пощадит их обоих или одного - проигрыш прицепится к Шиалистану, словно клещ. Рхельский шакал, который сунулся в когти дасирийского орла.

  Между тем, линия горизонта вздулась пузырем. Тучи добрались до середины долины - и остановились, будто безмолвные зрители предстоящей резни.

  - Хорошо, очень хорошо, - приговаривал дед, поглядывая на налитые дождем серые клочья. - Погодите только малость, клянусь, если победа нам достанется, поднесу Велашу самого сладкого гранатового вина. - Увидав вопрос в глазах внука, пояснил: - У Шаама конников не меньше половины. Против наших пеших - что таран для тростниковой двери. Снесет и не покривится. Но в долине от дождя станет вязко, там земля мягкая. А если Одноглазый расщедрится ливнем - так и вовсе зальет всех его коняг. В галоп по болоту не сильно поскачешь. А уж там пусть меч и боги рассудят, которой стороне пир пировать, а которой - у воронья на пиру закуской быть.

  - И ты только сейчас надумал мне сказать, что собираешься против тарана тростниковой дверью загораживаться? - От одной мысли о том, что дождя может и не быть, регенту сделалось дурно.

  Раван, между тем, безразлично пожал плечами, мол, теперь-то какая разница, о чем умолчал? Куда больше его интересовал поднявшийся над горизонтом туман. Он низко стелился по земле, точно над трясиной.

  - А может, - задумчиво произнес дед, - конников у него и больше половины.

  Шиалистан почувствовал, как голова похолодела, будто на нее взгромоздили ледяной шлем. Он повернулся, чтобы еще раз посмотреть на армию, которой ему предстояло командовать. От пяти тысяч воинов Равана, осталось чуть больше четырех, из которых несколько сотен уже кашляли вовсю и глотки их "хохотали" с каждым новым приступом. Шиалистан предлагал деду избавиться от них, чтобы не разносили заразу, но дед отказал. "Они могут держать оружие, - сказа он, - а значит, в сегодняшней битве еще пригодятся. А если мы проиграем, тогда Шаамовы воины могут тоже подхватить заразу. Что нам на руку".

  Бедняков, вооруженных кто чем, собралось несколько тысяч. Их оборванная толпа выглядела жалко. Они понатягивали на себя кожи, жилеты, а кто и просто несколько одежд сразу. Это спасало от меча не больше, чем паутина защищала стекло от молота. Разглядев тех, кто насучил на головы котлы, подвязав их веревками, Шиалистан застонал от бессилия.

  Раван хохотнул.

  - Они - мясо, Шиалистан, половина точно знает, что сдохнет сразу, как схлестнутся с врагами, половина от оставшихся разменяет свою жизнь на жизни нескольких врагов, а остальные просто хотят выжить. Знаешь, они сожрали половину запасов, которые кормили мою армию! Чем меньше их останется - тем лучше, потому что мои воины голодать не будут, а резать куриц, которые несут яйца, мне бы не хотелось. Уж лучше славная смерть в поединке, правда, внучок?

  Последние слова дасириец произнес с гадливостью. Шиалистан ничего не ответ, только развернул коня и поскакал в лагерь. Дасирийцы будут здесь через час или меньше, есть время выпить вина и поменять сорочку. Вероятно, в последний раз.

  В шатре, где разместился регент, было душно. Шиалистан нырнул за полог, и первым делом направился к поставленному на козлы столу и такому же табурету. Из дальнего края, того, который хранился в тени, вышла Черная дева. Рхелька оделась в свои неизменные черные доспехи, и Шиалистан невольно залюбовался, как удивительно стройна и тонка молодая воительница. Сегодня ее кольчужная юбка была немного ниже колен, но лишь подчеркивала приятные формы Живии. Высокий железный ворот панциря, казалось, нес ее голову, точно пьедестал - прекрасно ограненный агат.

  - Мой господин, тебе нет нужды соваться в самое горнило, - сказала она, спокойная и безликая, точно тучи над долиной.

  Шиалистан молча взял кубок и выпил, подивившись, каким безвкусным стало вино из личных запасов деда. Еще вчера оно сластило язык и бодрило, а сегодня словно умерло. Шиалистан придирчиво окинул взглядом миску с едой: скудные угощения, из которых самым лакомым выглядели только солонина. Регент не притронулся ни к чему.

  - Он говорит, что я должен, - ответил Шиалистан. С рхелькой регент мог говорить обо всем. Она никогда не сочувствовала, но всегда слушала молча. И, в чем регент нуждался более всего, не стыдила.

  - Пусть себе говорит, - пожала плечами Живии. Пластины панциря захрустели, словно железные жернова. - Наш мудрый царь Ракел примет тебя, господин, без укора.

  - Думаешь, дед позволит мне покинуть лагерь? Да меня здесь знает каждая собака. И потом - Ракелу я без надобности, если за мной нет дасирийского императорства.

  Рхелец умолчал о том, что уже несколько недель не общается с дядей. Если Живии на его, Шиалистана, стороне, ей о таком знать не нужно вовсе, а если она шпионка Ракела и приставлена следить, значит, знает обо всем не хуже самого регента. Шиалистан обернулся на нее, пытаясь разгадать по лицу Живии, о чем она думает, но молодая женщина глядела на него как всегда - та же покорность и холодное безразличие. Но слова ее говорили об обратном, и это настораживало.

  - А тебе-то какое дело, умру я сегодня или останусь жить? - поинтересовался Шиалистан, проклиная сквозняк, который растеребил пламя свечи. Тени заплясали по комнате, отражаясь на лице рхельки множеством масок, не понять, улыбается она или хмурится.

  - Я поклялась царю оберегать тебя, господин, - безукоризненно спокойно ответила Черная дева.

  - И он не давал иных распоряжений на этот счет? - прямо спросил Шиалистан.

  - Иных? - переспросила она.

  -Тех, о которых мне говорить не следует. Например, избавиться от меня, если будет угодно Ракелу. Или следить за мной и доносить о каждом шаге. - Он ухватил ее з подбородок, заставляя смотреть на себя.

  Темные глаза рхельки отвечали непониманием. Таким искренним, что Шиалистану и не нужно было иных доказательств. Он отпустил девушку, чувствуя себя гаже раздавленного дождевого червя.

  - Господин, последний раз, когда я видела или говорила с нашим светлым царем, был перед тем, как мы с тобой и твоими воинами, покинули Баттар-Хор. И никаких других приказаний я не слышала. А если бы и слышала, то не стала бы исполнять.

  - Знаю. - Регент устыдился своего недоверия. - В Рхеле мне больше нечего делать. Но тебя я отпускаю. Ты не пойдешь сегодня в битву.

  - Господин...

  - Не перебивай, - велел он. - Ты останешься в лагере до самого исхода, и когда решится, кому боги послали победу, повезешь весть в Баттар-Хор. Если выйду победителем я, скажешь Ракелу, что отныне наши разговоры будут идти на равных, и если хочет договариваться о союзе - пусть приезжает в Иштар, как положено, с послами, дарами и условиями, которые бы устроили нас двоих. Если я сегодня пойду к Гартису, - Шиалистан запнулся. - Если я умру нынче, тогда передай Ракелу, что я благодарен ему за все науки и заботы, которыми он меня окружил.Живии, мне некому больше доверить это, ты - единственный человек, которому я доверяю.

  - Хорошо, господин, сделаю, как велишь.

  Шиалистан позвал за своим служкой, и когда тот явился, велел помочь с доспехами. Регент не так часто носил броню, чтобы она не тяготила его своим весом. В Рхеле на парады по случаю победы принято было наряжаться в светлые одежды победителя и украшать голову венками из клиновых листьев. Дасирийцы же, напротив, казалось, не выбирались из доспехов даже отходя ко сну.

  К тому времени, как регент был готов, прибыл посланник от деда: тот требовал, чтобы Шиалистан немедленно садился в седло и выступал. Сердце рхельца задало стрекача, но он как мог, старался не показыть испуг.

  Снаружи бурлила возня. Беднота собиралась нестройными рядами, воины, напротив, выстроились прямо, точно копья. Гремели барабаны, которым вторили раскаты грома. Регент никогда не думал, что можно так сильно радоваться грозе. Если бы только дед отказался прав, тогда шансы выторговать свою жизнь у хозяина мертвого царства выросли на треть.

  Выступили сразу - Раван торопил и постоянно стегал коня, не давая животному выйти в галоп. Мерин протестующе ржал, брыкался, но всякий раз старику удавалось присмирить его нрав.

  Во главе войска встали Шиалистан и сам Раван. Перед ними ехал всадник со знаменем, на котором плескались императорские кленовые листья, вышитые золотой ниткой. Ехали неспеша, но Шиалистан не мог отделаться от мысли, что дед слишком торопит поход. Когда ряды дасирийцев с противоположного боку долины стали отчетливо видны, регент растерял остатки храбрости. Горизонт казался черным и острым от копий пеших воинов, словно огромный хищник оскалил пасть, полную мелких зубов. Регент поглядывал на деда - вдруг тот бросил свою сумасбродную идею и решил повернуть? Но нет, старик раззадорился больше прежнего.

  Войска сползались медленно, как две огромные черепахи. Когда расстояние между ними уменьшилось еще на четверть, на лицо Шиалистану упали первые дождевые капли. Рхелец радовался дождю, как ребенок, хоть тот едва сочился из туч. А после Шиалистан увидел нескольких всадников, что отделились от войска Шаама. Один из них размахивал белым флагом парламентера.

  - Гляди-ка, Шаам решил вести переговоры,- ухмыльнулся Раван. - Эй, кто там половчее с луком, - кликнул он за спину, - угостите непрошеных гостей нашими стрелами.

  Шиалистан услыхал, как хрустнули сразу несколько натянутых луков.

  - Отчего бы не выслушать их? - вмешался он, облизывая пересохшие от волнения губы.

  - Мы не станем разговаривать с предателями.

  - Ты ведь даже не знаешь, что хочет предложить Шаам! - не сдержался рхелец.

  Ему почудился ропот, что пополз между воинами. Это придавало уверенности. Чем ближе приближался час скрещивать мечи, тем отчаяннее регент искал пути для отступления. Бежать сейчас - значит, покрыть себя позором, но если бы найти подходящую причину, чтобы убраться с поля боя - тогда другое дело. В глубине души Шиалистан надеялся, что Шаам, увидав воинов, что вышли ему наперерез, струсит и первым предложит мир, но какая-то часть разума отказывалась верить в реальность подобного. Но дать дасирийцу шанс стоило.

  - Чхать я хотел на его предложения, - резко ответил Раван. - ты хочешь, чтобы в хрониках сказывали, будто дасирийский император разговаривал с клятвопреступником? Большее, на что он заслуживает - это вспоротый живот до самого зада, чтобы упал в собственное дерьмо.

  Про себя Шиалистан подумал, что военачальник Шаам был одним из немногих, кто не принес клятвы верности, и обвинения деда звучали отчасти надумано. Но деду о своих мыслях говорить не стал, опасаясь гнева.

  - Думаешь, будет лучше, если в хрониках запишут, что император Шиалистан велел изрешетить послов, что несли знамя мира? - выдал рхелец свой единственный довод. - Знаю, что тебе железкой помахать невтерпеж, но я предпочитаю прежде решить все путем мирным, если таково желание нашего врага.

  Раван скрипнул зубами, плюну во внука каким-то матерным проклятием, но пристал на уговоры.

  - Только мы поедем под знаменем императора, не стану себя позорить белыми тряпками.

  Шиалистан был благодарен и за это. Взяв в сопровождение двоих воинов и знаменоносца, поскакали навстречу парламентерам Шаама. Дождь продолжал лениво семенить, и земля под копытами лошадей едва и сделалась более влажной. Раван бросал на тучи суровые взгляды, но погода от того не менялась.

  Шиалистан узнал Шаама сразу. Он выглядел самым крепким из всех, даже крепче молодого всадника по правую руку от себя, который был на целую голову выше. Волосы Шаама оставались густого черного цвета, а старость почти любовно выбелила виски. Гладко выбритый, на тяжелой лошади, всей укутанной в кожану попону, Шаам невольно вызывал у Шиалистана восхищение. Доспехи сидели на дасирийском военачальнике первой руки, точно влитые.

  - Пришел сдаваться, Смат из Шаам? - первым сунулся дед.

  Шиалистану захотелось знать самую каплю волшебства, чтобы заставить старика умолкнуть, хоть ненадолго, но слова вылетели вольными птицами, вызвав на лице Шаама злость. Его веко задергалось, а руки, что держали поводья, сжались в кулаки. Захрустели звенья кольчужных рукавиц.

  - Пришел предложить тебе тоже самое, - прохрипел дасириец. Голос его звучал так, будто Шаама одолевала тяжкая простуда. - Гляжу, ты собрал вшивых дворняг со всей округи, - добавил он, кивая на армию Равана. - Говоря по совести, я ожидал увидеть картину более печальную. Что ж, тем тяжелее победа, тем она слаще.

  - Ты клятвопреступник, Шаам. Всем известно, чего ради ты сунулся на Шиалистана. Что, натерпится погреться на золотом троне?

  - По себе судишь, Раван, ох, по себе, - покачал головой Шаам. Он выглядел почти искренне сочувствующим, но резкость в чертах лица и злой взгляд говорили об обратном. - Я готов отпустить шакаленыша к Ракеловой сиське, и сохранить жизнь тебе. Взамен он, - указал взглядом на Шиалистана, - отречется от права хранить престол до появления истинного наследника и передаст это бремя мне. А ты, Раван, оставишь под моей рукой треть своих воинов, и уберешься в свои земли, без права приближаться к столице в течение трех лет.

  - Бремя, которое ты с охотой подберешь, - подтрунивал Раван.

  Шаам, между тем, помалкивал, всем видом показывая, что ждет ответ и только, а остальные слова пропускает мимо ушей.

  - Почему мы должны воевать? - решил вмешаться Шиалистан, хоть сам чувствовал, что слова вышли вялыми и неубедительными. Но сдаваться, имея в рука шанс обойтись малой кровью, не собирался. Условия, что выдвинул дасириец, смехотворны, но он готов к переговорам - и это хорошо. Жаль, что от деда не избавиься, пока он не прикончил дипломатию на корню. - У нас одна цель - найти наследников Гирама, и сохранить трон до их возвращения. Ни мне, ни тебе, уважаемый Шаам, нет нужды стравливать дасирийцев. Поветрие и так забрало многих, и, кто знает, сколько еще умрет прежде, чем оно насытится. В такие времена жизнь нужно хранить, а не тратить ее бездумно.

  Шаам задумался, заставляя регента воспрянуть духом.

  - Верные слова говоришь, - сказал военачальник первой руки, хоть голос его остался грозным, как и прежде. - Нам нет нужды проливать кровь невинных, которым надоела твоя шакалья рожа. Но если ты и впрямь так печешься о слезах матерей и жен, которые не дождутся нынче сыновей и мужей, я готов пойти навстречу. Поединок до смерти, между мной и тобой, и пусть боги решат, за кем правда. Прежде, чем скрестить мечи, мы принесем клятвы перед служителями, что воины проигравшей стороны встанут на сторону победителя и, тем самым, примут участь, которую им принесет исход поединка. В свою очередь победитель обязуется не преследовать сторону проигравшего, не травить его воинов и приспешников, а покойному оказать всяческие погребальные почести, как того требует его вера и обычаи.

  Рхелец не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Как он мог так по-глупому угодить в собственную ловушку? Почему не вспомнил про этот древний, как сам Эзершат, способ решить исход сражения?

  - Я готов хоть сейчас, - прогрохотал Раван. - Тащи своих служителей, Шаам, чтоб время зазря не тратить.

  - А что мне с тебя проку? Ты не хранитель трона, что мне даст твоя смерть? Если есть охота к Гартису, так сними с лошади сбрую, да и удавись на первом же суку, а мне с тобой нет интреса мечами махать. Это дело между мной и шакаленошем.

  - Ты же знаешь, что он тебе не ровня, - прошипел старик.

  - Тем милосерднее будет его смерть. Я не мясник, чтоб потрошить еще живого ягненка. Слышишь, рхелец, я обязуюсь не попирать твое тело и убить тебя быстро. Соглашайся, и докажи, что не у всех Амадов в кишках крысиный помет.

  - Я не верю тебе, ты никогда не позволишь, чтобы те, кто был предан мне, остались живыми и невредимыми, - попытался выторговать время Шиалистан. Быстро, насколько позволяли разжиженные стразом мозги, придумывал, как вывернуться из угла, в котором его зажал дасириец.

  - Я присягну перед служителем, как и ты, - повторил Шаам. Его голос зазвучал резче - дасириец терял терпение.

  - Хранителем престола меня избрали Верховные служители, что говорят от имени всех богов Эзершата, но ты идешь поперек их слов. Что же остановит тебя во второй раз?

  - Твоя смерть, шакал. Я готов принять на себя грех, убив того, кого избрали Верховые служители, хоть я до сих пор не понимаю, отчего они выбрали самого недостойного из недостойных. И пусть Гартис меня на вилы насаживает и в котел с расплавленным железом макает. Мне все равно не видать в мертвом царстве покоя. Ты предложил выход, достойный смелого человека. Я принял его, а ты пятишься, будто рак. Немудрено, что Амадов называют воинами с деревянными мечами - чуть что, сразу норовите в спину ударить, а на прямой поединок вас из норы не выманить.

  - Довольно разговоров, - вмешался Раван. - Не бывать такому, чтобы волк с цыпленком тягался. А богам не слепые, им будет на что смотреть, чтобы вынести приговор. И пусть твои служители лучше молятся, чтоб Гартис вас всех принял поласковее. Шиалистан.

  Регент умолк и последовал за дядей. Стоило им отъехать на десяток шагов, как Раван зашипел на него.

  - Как тебе ума хватило предлагать такое?! Боги милостивы к тебе, а иначе я бы снес тебе голову заместо Шаама, потому что она тебе без нужды. Надень на нее ночную вазу да и ходи - хоть какой-то прок.

  - Я хотел убедить его... - слабо брыкнулся Шиалистан.

  - Для таких, как Шаам, убедительнее всего меч у глотки. Сила - вот их узда, и только ею их можно держать. А ты мало того, что влез сопли не подтеревши, так еще и меня заставил осрамиться.

  Регенту хватило ума смолчать. Он понимал, что сунулся в игру, правила которой не понимал, но возвратить время вспять было невозможно. Оставалось последнее - попросить какого-нибудь служителя благословить его на бой. И, может быть, воин, чей меч нащупает его первым, подарит скорую смерть.

  Небо раскололось от первого грома. Грохот был такой сильный, что Шиалистан невольно пригнулся к голове лошади. Следом за громом тучи, наконец, разродились ливнем. Вода лилась с неба, нескончаемая, будто горная река. Прошло всего несколько мгновений, а регенту казалось, что промокли даже его кости. Дед скалился довольной ухмылкой. Уже в лагере он велел служителям произнести над воинами молитвы и благословить их, и первым преклонил колено. Следом опустилась и вся армия. Слушая речи служителя Ашлона, Шиалистан пожалел, что всегда пренебрегал молитвами и подношениями богам, от которых теперь зависела его собственная жизнь.

  Войско двинулось в долину, едва смолкли голоса служителей. Регент насчитал среди воинов не больше пяти магов, да и то слишком молодых, чтобы с них был прок. Но даже эти пятеро лучше, чем ничего. Крестьяне вышли первыми, подбадривая себе бранью. За ними шли пешие воины Равана и остатки личной охраны рхельца. Конницу Раван разделил: одним велел спешиться, а другим - снять с лошадей тяжелые попоны и избавиться от части своих доспехов. Первую половину оставил при себе и Шиалистане, а второй приказал оставаться в резерве до условленного сигнала. Оставалась еще сотня лучников, готовых осыпать врага смертоносным дождем.

  Шиалистан видел, как сунули вниз воины Шаама. Сперва они сбились в кучу и прикрылись щитами, будто чешуей. Раван вспомнил харста, и Шиалистан догадался почему: стрелы лучников, пусти они их сейчас, не достанут врагов, зато через одного проредят своих же. Воины с обоих сторон двигались медленно - земля в долине раскисла и цеплялась в ноги, утягивала, словно голодное болото. Это ободряло, тем более, что ливень и не собирался умолкать.

  Небо расцвело молниями как раз в тот момент, когда армии схлестнулись. Шиалистан мог поклясться, что слышал первые крику умерших и лязг мечей. Регент зажмурился, стараясь унять дрожь в коленях, за что тут же получил оплеуху от деда.

  - Смотри, чтобы не было после в диковинку, как только нос сунешь.

  И Шиалистан смотрел. Крестьяне - их нетрудно было отличить по драным одеждам всех оттенков серого - стремительно редели, а воины Шаама, выстроившись клином, врезались в них все глубже. Крестьяне сдали позиции. Воины Шаама теснили их назад, а на месте, где только что кипела битва, оставались груды тел.

  - Пора, пока они не подобрались слишком близко, - сказал Раван, и взмахом руки, самолично скомандовал лучникам сделать первый пробный залп.

  - Но там же остались наши... - слабо возмутился Шиалистан. До крестьянских жизней ему не было дела, но дедова жестокость открылась в новом свете. "Точно так же он и тебе бок мечом продырявит, стоит только отвернуться, - подсказал внутренний голос. - Если враги не прикончат, так собственный дед в мертвое царство отправит".

  Старик посмотрел на него так, будто Шиалистан спросил, отчего солнце не черное, но ничего не ответил. Стрелы полетели навесом, рассекая дождевые потоки. Большая часть приземлилась раньше, так и не достав врагов. Раван приказал дать еще стел, и новый рой "деревянный ос" оказался успешнее. Дасирийцы больше не торопились, прикрывались щитами, а остатки крестьян голосили и беспорядочно разбегались. Стрелы настигли почти всех из них, а так же часть дасирийцев, которые не успели вовремя прикрыться. Раван скомандовал выступать своим пешим воинам.

  - Только не торопитесь, - приказал он капитанам. - Пусть Шаам сперва пустит своих конников, хочу поглядеть, хватит ли ему смелости соваться в такое болото.

  Пехота пошла под ровный ритм барабанов. Время от времени Раван давал команды остановиться, и лучники натягивали луки, заставляя воинов Шаама снова и снова прятаться в укрытия щитов.

  Шиалистан дрожал. Пластины его доспехов заметно бряцали. Дед, увлеченный следующей волной сражения, не обращал на рхельца внимания, только о чем-то разговаривал с каждым из капитанов своих воинов. Сквозь шум дождя и чавканье тысяч ног, Шиалистан едва успевал различать слова: разговор шел о следующем нападении. При этом, что старик, что его капитаны, еще выкраивали время для шуточек и уже спорили о том, кому первым садиться на раскаленную сковороду гартисовых прислужников. Шиалистан стал молиться усерднее.

  Воины прошли еще немного, прежде, чем над рядами пронесся первый ропот. Шиалистан потянул коня назад, стараясь увести животное хоть куда, лишь бы подальше отсюда, но животное упрямо тянуло вперед.

  - Лучники! - закричал кто-то. - Прячьтесь за щиты!

  Мир покатился кубарем. Шиалистан услышал негромкий, но зловещий шепот, следом за которым с неба посыпались стрелы. Их было так много, что сделалось темно. Регент едва успел прикрыться щитом: несколько стрел впечатали железо, но не достали самого Шиалистана. Еще несколько вонзились в коня, одна - в самую его шею. Кровь брызнула фонтаном. Зверь заржал и рухнул на передние ноги. Рхелец сперепугу ухватился за щит обеими руками и позабыл про удила. Когда конь пал, он вывалился из седла легко, словно под зад налили масла, и упал в окровавленную грязь. Запах лошадиной крови вызывал рвотные позывы, и Шиалистан поддался им. Блевотина оставила на губах горький вкус.

  Мимо проскакали несколько всадников с обнаженными мечами, где-то впереди раздавались крики: "За императора! За кровь Гирама!". Шиалистан перекатился, едва не угодив под своего же рухнувшего коня. Животное еще дергалось и кровь продолжала выходить из его горла пульсирующими толчками.

  Сражение ушло вперед. Не на много, но достаточно, чтобы там, где валялся Шиалистан, осталось всего несколько десятков воинов и еще столько же трупов. Первые рассеянно смотрели на него, словно ждали команды - среди них Шиалистан узнал не меньше половины своих Белых щитов. Мертвые же смотрели с осуждением, словно завидовали, что для них уже все кончено. Регент не успел подняться, как всех их накрыла новая волна стрел. В этот раз лучники Шаама стреляли не так слаженно, и стрелы сыпались с неба одна за другой, словно стрелки примеряли расстояние. Несколько Белых щитов упали замертво, став колючим от стрел, словно рхельские каштаны. Еще несколько упали ранеными, катаясь в грязи и посылая проклятия небесам. Остальные бросились наутек, но их, одного за другим, настигла новая волна стрел. И только один, не считая Шиалистана, каким-то чудом избегал гибели. Но он, вместо того, чтобы удирать, двинулся на самого регента. Шиаилстан попятился, стараясь не упускать воина из виду - было что-то такое в его взгляде, что наталкивало не нехорошие мысли. Жадность? Страх? Злость? Регент не успел определиться, потому что в следующее мгновение мужчина навалился на него, намереваясь отнять щит. Шиалистан, растерянный таким поворотом, не удержал свое и щит перекочевал к воину. Тот мигом заслонился им, точно черепаха, и тоже начал отступать.

  Рядом, на расстоянии руки проскакал всадник. Тот, что прикрывался щитом, попытался отбиться от него подобранным с земли мечом, но лошадь сшибла его копытами, и на втором ударе втоптала череп беглеца в грязь. Регент вздохнул с облегчением, поглядывая на щит - взять ли? Но прежде оглянулся на своего спасителя.

  - Я же велел тебе не соваться в бой, - сказал, обескураженный видом Черной девы. Часть его ликовала, что рхелька так вовремя пришла на выручку, а вторая часть негодовала от того, что воительница ослушалась приказа. Даже она, та, которая никогда не перечила и всегда безропотно принимала все его приказания, ослушалась. Есть хоть кто-то, кто не считает себя выше него?

  - Прости, господин, но сердце подсказало мне, что без меня тебе будет худо, - призналась она так просто, словно гадала на ромашке. Неужели и вправду не понимает, как только что оскорбила в нем мужчину? - Не иди в бой, господин, я отведу тебя туда, где ни одна стрела тебя не коснется.

  - Предлагаешь сунуться в кусты? - "Думаешь, я сам об это не думал?"

  - Твоя жизнь ценнее отребья, которое сейчас дырявит друг друга. Чем больше дасирийцев сами себя жизни лишат, тем лучше для Рхеля и нашего царя Ракела. Но ты, господин, ценнее всякого сокровища. Царь никогда не простить, если с тобой что-то случиться.

  - Ты ведь говорила с ним, да? Сразу после того, как я отдал тебе поручение не идти в бой, ты... - Догадка осенила Шиалистана внезапно, сверкнула в унисон новой россыпи молний. - У тебя есть ониксовый "глаз", да? Специально для такого случая.

  Она закусила губу. Впервые, за все время, что регент знал Живии, на ее лице появились что-то очень похожее на простые человеческие эмоции. Кажется, воительница стыдилась своего поступка.

  - Да, у меня есть шар, но я не лгала в шатре - никогда прежде я не использовала его. Я боялась, что ты погибнешь, господин, и не могла допустить такого. Царь наш, Ракел, приказал всякой ценой сохранить твою жизнь.

  "Даже ценой твоей собственной", - напрашивалось продолжение к ее словам. Регент оглянулся. Сражение ушло далеко вперед. С того места, где он стоял, казалось, что люди и лошади бултыхаются в грязи, словно свиньи. Где-то среди них был и Раван. "Что ж, старик, надеюсь, ты отойдешь к Гартису в бою, как и мечтал", - мысленно пожелал ему регнет, давая себе клятву больше никогда не поддаваться на уговоры сунуться в битву. Он не создан размахивать мечом, для того в Дасирийской империи хватит пустых голов, а его послужит иному. Интересно, с чего Ракел так печется о жизни предателя-племянника? Неужели еще не понял, что по его правилам игр больше не будет? Или рассчитывает фальшивой заботой заманить обратно под свою пятку?

  - Господин, нужно спешить, - волновалась Живии, и кивком указала на группу конных мечников, что скакали прямо на них.

  Резерв, который Раван оставил на самый крайний случай. Шиалистан так увлекся предстоящим бегством, что не заметил условленный сигнал. Если капитан увидит его здесь - Шиалистану придется отправиться с ними, или окончательно покрыть себя позором. В одном с дедом не поспорить - об этой битве будут говорить. И хорошо бы, чтоб будущего правителя Дасирийской империи не вспоминали с плевками.

  Он подхватил ладонь Живии и взобрался в седло ее лошади. Кобыла рхельки сразу будто присела на слабых ногах - два седока, оба закованные в железные доспехи, были для нее слишком тяжелы. Живии хлестнула ее несколько раз, прежде чем животное двинулось с места, набирая темп. Шиалистан не спрашивал, куда Черная дева везет его, не смотрел по сторонам. Куда угодно, лишь бы подальше от смерти.

  Но боги сегодня не пристали на их сторону. Стоило регенту взглянуть с облегчением, поверив, что они вне досягаемости для воинов деда, как наперерез выехали конники Шаама: шестеро или семеро, Шиалистан не успел как следует посчитать. Всадники тут же взяли их в кольцо.

  - Глядите-ка, тут у нас Черная девка, - сказал один, тот, чья ухмылка больше напоминала оскал дикой собаки. Его губы были коротки и мигом выпятили порченные зубы с вздутыми алыми деснами.

  - Да ну, - сомневался второй. - Эта вон какая худющая. Куда ей с мужиками на равных сражаться. У той, я слыхивал, харя вширь, как моя жопа, и вот такая борода. - Он отмерил ладонью до груди.

  - Она это, доспехи глянь, - настаивал на своем гнилозубый. - Никакая дасирийская баба не сунется воевать. Это рхельцы только за женскими сиськами прячутся. Вон, один сзади пристроился, обнимает, что божеский лик.

  Шиалистан отвернулся, стараясь, чтобы волосы хоть немного скрывали лицо. Воины не узнали его, и немудрено - Шаам игнорировал Иштар с тех самых пор, как регент сослал военачальника на покой. Не было в столице и его воинов.

  - Что делать будем с этой парочкой? - сказал кто-то из тех, кто обошел их с Живии со спины.

  - Девку живой брать, потешиться чтобы, когда шакальим собаках кишки выпустим, а этого прикончить.

  Регент сглотнул. Ему было и страшно, и стыдно за себя самого, но он из последних сил жался к Живии, словно она могла спасти его только одним своим присутствием.

  - Прочь с пути, если шкуры дороги, - предупредила Черная дева, нарочито неторопливо обнажая меч.

  - Вон как рхельская пташка щебечет, - прищелкнул языком дасириец с оторванным ухом. - Я бы ее развернул да засадил пару разков, чтоб по-иному запела.

  - Я вперед пойду, а ты уж после. По проторенной-то дороге все легче, - осадил его гнилозубый.

  - Слыхал, что промеж ее ног наши добрые братья целый тракт проложили, так старались.

  Шиалистан почувствовал, как напряглась рхелька. Дасирийцы зацепили Черную деву за живое. Не трудно догадаться, что такого она им не подарит, но регент продолжал молиться богам, чтоб остудили ее разум. Ну почему теперь, когда он почти поверил, что выйдет живым из переделки?

  - Спрячь свои коготки, пташка, а то как бы хуже не вышло.

  - Попробуй - и поглядим, кому станет худо, - ответила она с не скрываемой злостью. Миг - и спешилась, бросила поводья регенту. Посмотрела на него так, как мать смотрит на свое нашкодившее дитя - и с нежностью, и с жалостью, и с сожалением. И, прежде, чем Шиалистан понял, что происходит, что есть силы ударила лошадь по крупу.

  Жеребица встала на дыбы, обрадованная тем, что избавилась от половины тяжелой ноши. Живии, без предупреждения, кинулась на тех, что стояли впереди. Регент не поспевал за ней взглядом, только, что есть силы, ухватился за поводья. Рхелька быстро, словно железные доспехи не мешали ей вовсе, подскочила к гнилозубому и рубанула по ногам его коня, тут же ушла в сторону от меча второго дасирийца, развернулась и отразила мечом косой удар второго всадника. Дасирицы, отвлекшись на нее, разомкнули круг. Жеребица, словно почуяв свободу, рванулась вперед. Регент зажмурился, почти уверенный, что наперерез выедут еще несколько "внезапно" появившихся отрядов Шаама. Но лошадь скакала, точно сам Эрбат стегал ее огненной плеткой. Остались позади иступленное ржание раненого дасирийского коня, лязг мечей, проклятия и крики. Когда и они стихли, регент открыл глаза. Жеребица несла его в самое сражение, будто не пугал ее ни запах смерти, ни вид десятков мертвых лошадей. Человеческих мертвецов было много больше.

  Шиалистан не успел остановить ее, на всем скаку вторгаясь в остатки былого сражения. Люди едва шевелились: уставшие, окровавленные и одурманенные битвой, они лениво поднимали и опускали друг на друга мечи, кривились от боли и падали замертво. Несколько вышли рхельцу наперерез, но двое других скосили их, салютуя своему правителю коротким кивком. Шиалистан устыдился своих безоружных рук, и потребовал у одного из воинов его второй меч. Тот незамедлительно исполнил просьбу. Простой длинный клинок, испачканный кровью и землей - регент взял его в ладонь с надеждой не пускать в дело. В такой неразберихе воины Шаама и Равана были на одно лицо, и Шиалистан боялся задеть своего. Впрочем, боялся он всего.

  Словно в насмешку, стоило регенту взять в руки меч, как на них тут же сунули новые противники. Уставшие и злые, они грозили "прихвостням шакала" мечами, у одного был топор палача - дасириец нес его двумя руками, глаза в глаза глядя на Шиалистана. Воины встали на защиту правителя, но один тут же свалился в грязь с раскроенным черепом. Шиалистан с трудом удержал лошадь, увел ее в сторону, чтобы топорщик не мог его достать. Животина запуталось ногами в человеческих телах, стала неуклюжей. А дасириец с топором уже подобрался достаточно близко, чтобы достать врага. От первого удара рхелец уклонился, развернул коня так, чтобы дасириец оказался по правую руку - и ударил в ответ. Как учил дед - сверху вниз, наискось. Чем больше хватанет лезвие, тем больше шансов куда-нибудь да попасть. Воин отбил удар, вывернул меч так, что Шиалистан с трудом удержал клинок в ладони. Воин тут же перебросил свое оружие в другую руку и снова ударил, но в этот раз по лошади. Кольчужная сетка попоны прикрыла кобылу от раны, но не смогла защитить от удара. Жеребица брыкнулась под седлом, встала на дыбы и обрушила оба копыта на дасирийца. Хрустнуло так, что Шиалистану показалось, будто в это самое время кто-то ударил по темени его самого. Воин упал замертво, так и не выпустив из рук любимый топор.

  На смену мертвому пришли двое живых. Одного регенту удалось полоснуть мечом, но второй успел зайти слева и проткнул лошадиный бок копьем. Жеребица застонала, почти как человеческая женщина и завалилась на бок. Шиалистан упал вместе с ней, но успел откатиться сторону, чтобы снова подняться. К тому времени на воина с алебардой вышли несколько Белых щитов и разделались с ним всем скопом. Регент перевел дух, поглядывая на свои окровавленные ладони.

  И тут он увидел то, о чем говорил дед. Его Белые щиты, те, что никогда не смотрели на него с должным уважением, теперь почтенно склонили головы, и встали круг своего господина заслоном, готовые отдать за него жизнь. Они уважали его. Увидели в сражении, ровней себе - и покорились сильному. Шиалистан почувствовал странное свербение где-то в груди, словно там родилось что-то иное, чего прежде не было. Гордость за себя? Гордость за то, что даже он, последний трус и человек, который едва не сбежал, как последний дезертир, мог убить хоть бы одного врага. Белые щиты, конечно же, не могли знать, один он был или десятки, но они поверили. И эта вера поразила Шиалистана. "Старик был прав, - подумал Шиалистан, пока на них сунули несколько хорошо защищенных воинов Шаама. - Они умрут за меня теперь и потом тоже. Всякий раз, когда придет такая нужда, мои воны будут защищать меня, потому что я бился с ними плечом к плечу".

  Дальше завертелся вихрь звуков и криков. Воины набросились друг на друга, словно голодные звери, но Белые щиты, воодушевленные присутствием своего лидера, оказались ловчее, и воины Шаама падали один за другим. Шиалистан совался вперед, зная, что проку все равно будет чуть, но ему хотелось почувствовать кровь снова, ощутить то странное возбуждение, когда рука отнимает жизнь.

  - Раван! - раздалось откуда-то впереди. - Помогите Равану!

  Белые щиты молчаливо и покорно посмотрели на своего господина. Вместо ответа Шиалистан первым пошел на голос. Сражение едва тлело, воины добивали друг друга. Были и те, кто просто бродил между мертвецами и убивал всякого, кто еще шевелился в грязи. Нескольких мародеров - Шиалистан узнал в них крестьян, что сражались под его знаменем - порешили на месте. Краем глаза регент заметил, что и воины Шаама расправлялись со стервятниками не менее жестоко - тех, кто обносил тела покойников, презирали во все времена.

  Вскоре впереди показалась оживленная возня. Шиалистан прибавил шагу, на ходу срывая с себя остатки разорванной в клочья накидки. Словно ориентир, над тем место поднялось знамя с расшитыми золотом кленовыми листьями. Все пропитанное кровью, оно едва шевелилось на слабом ветру. Регент прошел между двумя дасирийцами с отметинами герба Равана на наплечниках, и остановился.

  Раван и Шаама сошлись в поединке. Было видно, что более старый Раван проигрывает Шааму, но он сопротивлялся отчаянно. На сухих щеках осталось несколько кровоточащих шрамов, из-под нагрудника сочилась кровь, и сам Раван припадал, казалось, сразу на обе ноги. Он успел оступиться дважды за те несколько мгновений, что Шиалистан наблюдал за поединком. Шаам, видя, что соперник вот-вот сдастся, наступал яростнее, рубил почти от плеча, уверенный, что победа близка. Рхелец с удивлением огляделся на остальных воинов - неужели. Никто не решит исход этой битвы, встав на сторону своего господина? Но нет, воины обеих сторон наблюдали за сражением, и только тот, что держал стяг Дасирийской империи, подбадривал Равана хриплыми выкриками. Шиалистану все действо больше напоминало иджальские арены, на которых против натасканных воинов выставляли не менее натасканных животных. Раз или два он был на таких представлениях, и ничего кроме гадливости они в нем не вызвали, хоть публика неистовствовала знатно.

  "Если дед умрет - победа будет на стороне Шаама", - быстро соображал рхелец. Победа, вкус которой он уже успел почувствовать, пригубить. Столько крови, столько страха - и все харсту в задницу? Честь, благородство, чтоб его все.

  Шиалистан опустил взгляд на меч в своей руке, и в это время дед снова оступился, на этот раз неуклюже зашатался и упал на спину, словно рухнуло очень старое, но еще крепкое дерево. Шаам тут же очутился рядом: триумф отражался на его вспотевшем лице. Он занес меч. На лице Шаама появилась досада - Раван не молил о пощаде, а смотрел ему в глаза пристально, без страха принять участь.

  Регенту потребовалось сделать всего шаг и один удар, но в него он вложил всю силу, злость и отчаяние. Жало клинка прожгло Шааму глотку, в том месте, где покривился железный воротник, оставляя брешь, будто нарочно для такого подлого удара. Лезвие вошло по самую рукоять, так сильно регент толкал его в ненавистное тело дасирийца обеими руками сразу. "Больше никогда они не станут смотреть на меня так", - мысленно выл регент, но держал меч сильно, готовый в любой момент вынуть его и, если проклятый дасириец не сдохнет, снести ему голову.

  Шаам зашатался, попытался оглянуться, чтобы хоть перед смертью увидеть лицо того, кто так бесчестно отправил его в мертвое царство, но прислужники Гартиса поспели за ним прежде, чем Шаам успел увидеть своего убийцу. Он упал плашмя, словно по воле злых богов прямо в ноги поверженному им Равану. Регент дал рукояти выскользнуть из ладоней, чувствуя на своих руках кровь Шаама, хоть вся она сейчас проливалась на сапоги деда.

  Затянувшуюся тишину нарушил знаменоносец. Он огласил победу пронзительным криком и рьяно замахал знаменем, но охочих поддержать его ликование не нашлось. Шиалистан оглянулся на своих Белых щитов, но даже они смотрели едва ли лучше, чем воины мертвого Шаама.

  - Заберите своего господина, и похороните со всеми положенными почестями, - чтобы как-то сгладить вину, предложил им регент. - Тела ваших собратьев на поле брани никто не тронет, такова моя воля. И... - Он нашел в себе смелость заглянуть воинам в лица. - И помните, что милость моя не безгранична, если вдруг вздумаете еще раз сунуться в мой город. Я - Хранитель императорского престола! - уже громче провозгласил он. - Боги сегодня на моей стороне, а это значит, что я ими помазан на свое место до тех пор, пока не придет истинный наследник Гирама. Я не враг вам, дасирийцы, но друг.

  Воины Шаама не слушали его. Получив разрешением забрать своего господина, они встали перед ним на колени, почти благоговейно переложили тело на накидку, и понесли прочь, будто реликвию. Шиалистан знал, что после такого подлого удара, нечего и думать о подобных почестях для себя, случись ему пасть в бою.

  Раван, между тем, поднялся на ноги, провел взглядом печальную процессию.

  - Ничего не скажешь, славная победа, - сказал он в полголоса.

  - Но победа, - парировал Шиалистан.

  - О которой устыдятся вспоминать твои дети, и дети их детей. Ты покрыл свой род позором, Шиалистан.

  - Я выиграл битву! - зло бросил рхелец. - А потом, когда я стану императором, хронологи напишут совсем иную историю. Люди умирают, Раван, умирает их память, а кости молчаливо лежат в земле. Потомкам останутся хронологии, история. А пергаменты стерпят всякую полуправду.

  Старик посмотрел на него так, словно видел впервые.

  - Я ошибся. Быть тебе императором, которого Дасиририя еще не знала, - сказал он глухо, так, чтобы расслышал только Шиалитсан. В словах деда рхелец прочел презрение.

  А потом старик выкрикнул "Слава хранителю трона!", и, несмотря на свою немощь, преклонил перед регентом колени. Остальные последовали его примеру.

  Хани

  Комната, в которой она очнулась, пахло сладкими цветами. Окна из настоящего стекла, вставленные в филигранные кованые рамы, заполняли помещение разноцветными бликами. Хани никак не могла привыкнуть, что здесь вместо неба вечная расплескавшаяся по своду радуга, смутно похожая на Артумские северные сияния.

  Хани лежала на постели, мягкая перина словно нарочно приняла очертания ее тела, словно кто подстелил под бока облако. Покрывало холодило и вместе с тем приятно ласкало кожу. Девушка потерла глаза, села, свесив ноги с постели. Голова казалась непривычно тяжелой, словно чужой. Хани непроизвольно потрогала себя за лицо, провела по волосам - будто бы все свое, родное. После рассказов румийки она была готова к чему угодно.

  - Раш? - позвала осторожно.

  Никто не ответил, только ветер зашептался в прозрачных тканях, за которыми виднелось разноцветное небо Румоса. Хани встала, глядясь на свое отражение в начищенных темно-синих полах. Одежда на ней была не та, в которой девушка помнила себя последний раз. Кожаный походный костюм сменило платье цвета топленого молока, тонкое, как паутина, и бесстыже прозрачное. Не платье, а срам. Хани не хотела думать, что в это ее мог обрядить не Раш.

  Казалось, вся комната была выточена из огромной глыбы - девушка так и не смогла рассмотреть ни одного места, где сходились бы каменные плиты. Кроме постели в комнате был лишь стол и пара кресел, такой изящной работы, что Хани невольно залюбовалась диковинными завитками на рожках спинок. На столе - блюдо с фруктами, центром которому стал круглый полосатый плод, наполненный жидкостью.

  - Раш, где ты? - снова позвала Хани, не спеша прикасаться к пище, хоть желудок протестующе заурчал, стоило ей пройти мимо угощения.

  Девушка тронула тканные пологи и вышла на балкон. Прохладный ветер ластился об щеки, словно кот. Голова закружилась, стоило посмотреть вниз. Вокруг, куда хватало глаз, простирался город. Черные башни и пики шпилей поблескивали, словно востро отточенные наконечники копий, Растения, всяких цветов и размеров, густо раскинулись между домами и вдоль дорог. Звенящие переливы фонтанов сплетались в один звучный голос.

  Румос? Город темных магов, злодеев, которые живут только ради того, чтобы уничтожить все живое, кроме самих себя? Хани не могла связать два совершенно разных мира, над одним из которых пестрело разноцветное небо, а во втором не было ничего, кроме голых камней и проклятых столетия назад шаймерских магов. Который же настоящий?

  Ей почудился звук отворившейся двери и неторопливая поступь. Решив, что то вернулся Раш, Хани бросилась на встречу. Однако же, встречал ее вовсе не Раш, хоть в чертах мужчины, стоявшего посреди комнаты, смутно угадывалалсь схожесть. На вид не старше четырех десятков лет, темноглазый и высокий, с такой же, как и у Раша, полуулыбкой. Одет он был в богато расшитую алую рубаху и светлые штаны - все непривычного кроя, будто нарочно сделанное таким, чтобы и скрывать тело, и, вместе с тем, выставлять его в наилучшем виде. Хотя незнакомцу стыдиться было нечего - он казался сильным и подтянутым.

  Хани заметила в его руках два серебряных кубка.

  - Ты проснулась, - сказал мужчина, после чего приподнял кубки, обращая на них внимание. - Я подумал, что заставлять гостью пить прямо из арбуза, было бы непростительно. А заодно захватил один для себя, чтобы составить тебе компанию. Фархи сказала, тебя зовут Хани? Хани - и все? Как хочешь, чтобы к тебе обращались?

  - Мне... все равно, - неуверенно ответила девушка. Он пятилась, пока незнакомец шел на нее, пока не уперлась ногами в кровать. Говорил он на северной речи, но с небольшим акцентом.

  - Тогда я буду звать тебя Хани, - кивнул мужчина, и, будто угадав мысли северянки, отошел. - Меня зовут Сарф Майран-Шад, я - глава этого дома.

  - Вы отец Раша? - Несмотря на видимую любезность, присутствие румийца беспокоило. Он напоминал того волчонка, которого отец как-то раз принес из лесу. Щенок казался спокойным и игривым, но однажды прихватив за руку одного из близнецов, одичал. Он хотел крови, мяса и охоты. И, попробовав все это, не соглашался на меньшее. Зверя пришлось убить.

  - Отец ли я ему? - Мужчина задумчиво окунул половник в арбузную чашу, разлил жидкость по кубкам, но не спешил угощать Хани. - Если ты имеешь в виду, родился ли он от моего семени, то я отвечу - да, Раш мой сын. Но по духу он для меня никто. Рабы из Эфратии вызывают у меня больше сочувствия, чем это ничтожество.

  - Где он? - Тревога в Хани росла.

  - Разве для того ты сейчас здесь, чтобы мы говорили о ничтожестве? - вопросом на вопрос ответил мужчина. - Вот, - он, наконец, протянул ей кубок, - выпей и успокойся. Не стоит меня бояться, Хани, я вовсе не желаю причинить тебе вред. Понимаю, ты слышала о нас много разного, и, думается, лишь ничтожная часть из тех сказок правдива. Но бояться меня не стоит. Разве стал бы тот румиец, о которых ходят россказни, угощать тебя розовым нектаром и предлагать уют своего дома?

  Хани не могла ни возразить его словам, ни поверить, и на всякий случай решила не принимать за правду ничего из слов румийца. Взяла предложенный кубок, но пить не спешила.

  - Оно не отравлено, Хани,- рассмеялся мужчина, и Хани сделалось горячо в груди.

  Смех Раша, улыбка Раша. Почему этот человек просто не скажет, что с ним?

  - Не верю я вам, - сказала она.

  - Твое право, - принял мужчина и отпил из своего кубка. - Вот видишь, я стою перед тобой, живой и здоровый, а черпал я из одного сосуда.

  Хани нашла его слова справедливыми, тем более, что жажда высушила рот сильнее засухи. Питье оказалось мягким, в меру кислым, в меру - сладким. Будто и не вино вовсе.

  - А теперь, если позволишь, давай поговорим, - предложил Сарф, и указал на один из стульев. Во второй тут же сел сам, закинув ногу на ногу. От него за милю несло смертью и болью, будто человек этот в рукаве прятал мешок, из которого щедро сеял страданиями.

  Такой не примет отказа, подумала Хани, и послушно села в кресло. Сейчас расстояние между ней и румийцем не превышало пяти-шести шагов, но даже так Хани не могла отделаться от мысли, что, захоти мужчина причинить ей вред, ему бы даже не пришлось покидать кресло. Легенды говорили, что черные маги могущественны, потому что руками их творит Шараяна. Хани смутно казалось, что ей еще представиться возможность поглядеть на темные силы.

  - Я хочу знать, что с Рашем, - упрямо повторила девушка. - Мы приехали вместе, неужто я гостья более желанная, чем тот, кто от вас родился?

  - Так и есть, - к ее удивлению согласился мужчина. - Ты - настоящая удача, Хани. Мы уже отчаялись, что такое возможно. Долгие годы Темная мать предвещала этот день, но мы были слепы, и чуть было не пропустили тебя. Оглядываясь назад, я начинаю думать, что побег Раша мог быть тоже ее провидением. Ведь если бы не он - ты бы, возможно, никогда не попала на Румос.

  - Я не... - начала было девушка, но перебила саму себя. Не стоит говорить, что в лапы Фархи они попали только по ее глупости. Жаль, что нельзя вернуть события вспять, уж тогда бы она никогда не стала слушать голос Хелды.

  Румиец заинтересованно вскинул бровь, обождал, давая время решить - продолжать или нет. Видя, что северянка говорить не собирается, заговорил первым.

  - Расскажи мне, как ты сотворила те чары, от одного воспоминания о которых у моей бесстрашной Фархи колени дрожат. - В задумчивости он подпер щеку кулаком. - Шараши - на редкость мерзкие твари. Мы подчинили некоторых, но это довольно сложно, и даже магия нашей Темной матери не всегда помогает усмирять их. Но мы стараемся не уничтожать людоедов, потому что только они сдерживают северян от того, чтобы продвигаться дальше, к Краю.

  - Зачем нам идти к Краю? - Хани искренне не понимала его намеков. Только слабые умом отчаивались подходить к Краям Эзершата. Все знали, что за стенами пара и огня ждет только одно - бесконечная мертвая пустота. Хани помнила сказки, которыми старухи пугали деревенскую малышню - за Краем нет ничего, и тот, кто сорвется с него, навеки потеряется во времени, лишенный права переродиться вновь. Даже смерть в брюхе шарашей страшила меньше.

  - К Краю, может, и не зачем, но в пустошах северяне незваные гости.

  - Потому что там ваши порталы стоят? - набравшись смелости,спросила девушка.

  Сарф утвердительно кивнул и улыбнулся, словно одобряя ее слова.

  - Мы долгие годы искали место для портала. Он, как ты сама убедилась, не так велик, но пригоден, чтобы перемещать небольшие группы людей на больше расстояния. А суеверный страх северян не дает им соваться в Пепельные пустоши, и, тем самым, тревожить наш покой.

  - Но портал спрятан в горе, как его найти, если не знать, где искать?

  - Это лишь необходимые предосторожности, Хани. - Мужчина сделался серьезным, наклонился вперед, отчего Хани невольно вжалась в спинку кресла. Он забавлялся, видя ее страх, и не скрывал своего удовольствия от такой реакции. - Когда ты - самое презираемое существо Эзершата, а тебя готовы убить лишь за то, что много столетий назад твои предки пошли против воли богов - приходится изворачиваться. Осторожность - великая сила и мудрость. Тому, кто использует ее с умом, достается многое.

  Хани, напуганая его речами, уже приготовилась сорваться с места, но мужчина опередил ее. Он встал, заложил руки за спину и прошел до балкона. Мягкие туфли на ногах румийца скрадывали звук шагов, и камень словно прогибался под его ступнями. Отчего-то девушке казалось, что показное дружелюбие не больше, чем попытка заставить ее потерять бдительность. Но если она пленница здесь, почему никто не связал ей руки и ноги, не надел ошейник, подобный тому, который Фархи нацепила на Раша? Напротив, все получалось так, как говорил мужчина - она словно долгожданная гостья. Только клетка, пусть и золотая, все равно клетка, а ключ, что открывает пусть на волю, у румийца напротив.

  - Тебе многое предстоит узнать, Хани, - говорил он, не поворачивая головы, словно впервые видел радужное небо за окнами. - Но прежде знай, что ты не враг нам, а мы - не враги тебе. Так распорядилась Темная мать, и ее око остановилось на тебе. Признаться, я расстроен, что она предпочла своим верным служителям северянку...

  Мужчина глянул на нее в пол оборота, многозначительно ощупал взглядом всю с ног до головы. Хани сглотнула: почудилось, будто румиец разыскал в ней все изъяны, и теперь, стоит ей дернуться или сказать дурное - он с легкостью надавит на один из них.

  - Я смотрю на тебя - и пытаюсь понять, что в тебе особенного, почему Темная мать нашла тебя привлекательнее моей дочери или тысяч других румийцев, которые исправно подносят ей дары и неустанно молятся. Из года в год, бесчисленное количество лет, мы делаем то, что она нам велит. Послушные, точно усмиренные лошади. Охотно сунем в зубы удила и грызем их, безмолвные и покорные. Но она выбрала северянку - девчонку, которая годна только, чтобы сор выметать и рыбу потрошить. Ты знаешь, в чем причина?

  Хани промолчала, чувствуя - ему дела нет до того, каким будет ответ.

  - Нравится тебе мир, в который ты попала? - спросил Сарф.

  - Нравится, - честно призналась Хани. Зачем скрывать правду?

  - Когда боги прокляли наших предков и сослали на остров, здесь не было ничего, кроме камня, гор и бесплодной земли. Многие из нас умерли в первый же год. Нам нечего было есть, негде спать. Дожди мы принимали как благодать - вырывали в земле ямы, и лакали из них воду, точно псы. Брат убивал брата за то, чтобы выпить воды из его лужи. Десяток лет хаоса. Никто нынче не вспоминает о них. Нигде в румийских хроника не записано о тех временах. Мы называем их Забвением. Час, когда мы были зверьми. Так было до тех пор, пока Темная мать не явилась нам. Я знаю, что в Серединных землях счет времени ведут по дасирийскому летоисчислению, от времени, когда Иштар стал завоевывать могущество. Мы же считает свой век со времен, когда она впервые явилась к нам. Наши легенды говорят, что показалась она посреди пустыни, прекрасная и величественная, словно Королева королев. В руках ее был кувшин с овечьим молоком и кукурузная лепешка, но тех даров хватило, чтобы досыта накормить всех. Некогда великие, но униженные шаймерцы сползались к ней, будто муравьи к своей матке. Несколько дней она кормила и поила нас, собирая всех, кто еще не растерял остатки человечности. А после, когда мы были сыты, велела всегда и во всем повиноваться ей, не щадить себя и быть безжалостными ко всякому, кто пойдет поперек ее слова. Взамен, Темная мать посулила нам самым сладким пряником...

  Тут румиец сделал многозначительную паузу. Хани догадалась, что он давал ей право догадаться самой. Что может быть самым желанным для проклятых изгнанников?

  - Шараяна пообещала вам Серединные земли... - задумчиво произнесла Хани, и удивилась, когда ответом ее словам стал громкий смех.

  - Вот что выдает в себе человека ничтожного, - сквозь смех, сказал мужчина. - Ты неспособна мыслить широко. Ты будто ребенок, которому протягивают большой кусок пирога - можешь укусить много и щедро, со всей жадностью, но мелочность души позволяет тебе лишь глядеть, как едят остальные, и довольствоваться крошками. Румийцам не нужны Серединные земли, Хани. Мы жаждем получить весь Эзершат.

  Он раскинул руки, словно в эту самую минуту готовился получить обещанное. Девушке сделалось страшно. Тот холод, по которому она долгие дни скучала, наконец, нашел ее: забрался в живот, и засуетился там, выстуживая самое нутро.

  - Мы поклялись костями тех, кто умер. Мы дали ей своей крови, каждый по кубку, не больше и не меньше. А она все собирала и собирала свою кровавую жатву, ненасытная и требовательная. Потом, Темная мать потребовала положить к ее ногам всех младенцев, какие есть. Матери плакали, но повиновались. Из нашей крови, костей и мяса наших детей, она создала благодатные небеса. Те, которые ты видишь. - Сарф опять заложил руки за спину, и Хани видела, как подрагивают его пальцы. - Теперь ты знаешь цену такой красоте. Ты, вернее всего, думаешь, будто цена слишком высока.

  Девушка и в самом деле так думала. После его слов, небо над румийским городом стало казаться алым, хоть цветов на нем осталось ровно столько, сколько прежде. Она потерла глаза, надеясь хоть так разогнать тяжелые образы сотен младенцев, над которыми творятся темные чары. Тщетно - видения словно поселились в ней, деля пополам с холодом остатки смелости северянки. Скальд милостивый, если они так беспощадны к тем, кто вышел из их чрев...

  - Мы бы заплатили и большую цену, - пожав плечами, продолжил румиец. Он устал стоять, и вернулся в кресло напротив нее. Придирчиво осмотрел блюдо с фруктами, выбрал один, ярко-желтый, будто солнце. Но есть не торопился, а вместо этого перекладывал из руки в руку. - Мы бы сдохли, не явись к нам Темная мать. Или и того хуже - потеряли остатки разума и человечности. Боги только того и добивались. Не станешь же ты спорить, что кара слишком велика. Мы всего-то хотели обрести знание.

  - Оживлять мертвецов против воли богов - величайший грех. - Хани слышала, как дрожит ее голос. Стоило ли говорить такое здесь, в месте, где темная богиня все видит и все слышит?

  - Ты повторяешь то же, что и остальные. Ваши головы пусты, словно порожние горшки. Боги следят за тем, чтобы в них не рождались крамольные мысли. Вас посадили на веревку, а вы и рады. Приучили думать, что если в миску кладут обглоданную кость - это великая милость. И вы даже не замечаете, что веревка ни к чему не привязана, а рядом лежит свежая свиная вырезка. Только протяни руку. Но даже на это у вас недостает смелости. Ничтожества. - Он что есть силы сжал фрукт. Кожура сочно треснула, и мякоть засочилась между пальцами. Румиец какое-то время просто смотрел на нее.

  Потом выкрикнул что-то на непонятном Хани языке, и в комнату скользнула тень. Девушка вскрикнула, рванулась с места, но мужчина поймал ее за локоть, остановил. Только когда "тень" направилась к ним, Хани рассмотрела в ее руках метелку и посудину, над которой курился пар. Существо было из плоти и костей, только темное, словно непроглядная ночь: ни рта, ни глаз, лысый череп. Оставалось только гадать, как оно знает, куда идти.

  "Тень" подошла к румийцу, на вытянутых руках подала посудину. Мужчина достал из нее влажный отрез полотна и вытер руки.

  - Это привратники, не бойся их, - успокоил Сарф, пока существо, отставив посудину в сторону, взялось подбирать остатки сока и раздавленный фрукт. - Оболочки, скроенные из кожи. Внутри них сидят неуспокоенные души. Идеальные помощники по дому - незаметные и тихие.

  Хани попыталась высвободиться, но мужчина крепко держал ее, и отпустил много позже, когда существо покинуло комнату, так же бесшумно, как и вошло. Девушка отбежала в сторону, едва не упав, запутавшись ногами в непривычных одеждах. Румиец пожурил ее укором во взгляде.

  - Нельзя держать душу в мире живых, - сбивчиво заговорила Хани. - Это против воли богов.

  - Каких богов, Хани? Тех, которые нас прокляли? На Румосе об их лики ноги вытирают даже распоследние рабы. Здесь только одна богиня в почете, истинная. Однако мы отвлеклись. - Сарф уселся в кресло, всем видом показывая, что не станет говорить, пока северянка не сделает того же. Хани села, страшась накликать его гнев.

  - Темная мать дала нам место, где бы мы могли построить себе достойный дом. Долгое время наши предки только то и делали, что рыли норы в скалах неподалеку, добывая камень. От песчаных бурь и непогоды мы прятались под купол. Под ним не было ничего, кроме наспех сколоченных хижин. Наши руки и пальцы были кривы, а ноги - выворочены, но посул Темной матери дорогого стоил. У нас не было лопат и молотов, и мы не могли их сделать, но мы гребли руками и зубами, пока кости не начинали проглядывать сквозь кожу. А потом мы нашли минерал, прочный, как алмаз, и удивительно пригодный для всего. Мы назвали его шаран, в честь той, что дала нам его. Здесь, на Румосе, где нет ничего, кроме пека и смерти, этого минерала оказалось достаточно. И мы стали творить.

  - Зачем мне знать беды ваших предков? Мои страдали не меньше.

  - Твоих не лишали права жить на родной земле! - Впервые за весь разговор, румиец поднял голос. Он разорвал тишину подобно ножу, вспоровшему прочную ткань. Эхо подхватило негодование мужчины и умножило его. - Мы просто хотели получить знания. Хотели найти секрет жизни и освободиться от богов, которые умерщвляют нас в угоду своим прихотям. Никому из вас, покорных богам, не приходило в голову, отчего они сперва дают жизнь, дают радости, а после убивают. Глупо и жестоко, насылая то порчу, то беспощадные рои насекомых. Ты, северянка, разве счастливым было твое детство? Сколько в нем случалось радостей, а сколько - горестей? Сколько раз мать недосказывала тебе сказку на ночь, потому что людоедов взял голод и они нападали на поселение, убивая всех и вся?

  - Нету у меня матери, - зачем-то сказала Хани. Он словно знал, куда ужалить. Знал, в какую рану пустить яд сомнения.

  - Значит, ты больее остальных должна понимать, что такое бесполезная смерть. Вы для них, - его палец указал вверх, - кролики, которых выращивают потехи ради. Рождаетесь, копошитесь в земле. Исправно молитесь и почитаете камни с божественными ликами. А потом умираете, так и не узнав наслаждения большего, чем иметь друг друга в своих норах. А ваши хваленые боги забавляются, посылают наказания на ваши голову, одно за другим. И глядят - что станется? А мы не хотели быть кроликами.

  Он не договорил. Дверь комнаты отворилась, впуская внутрь влажный сквозняк. На пороге стояла Фархи. Румийка успела переодеться в светлые штаны, прилипшие к ее ногам точно вторая кожа, и сорочку, подтянутую странным широким поясом, что стиснул ее талию от самой груди до бедер. В таком наряде казалось, что стан ее безупречно тонок, однако Хани не представляла, как девушка может дышать в такой тесноте. Но, судя по грациозным движениям румийки, одежда была ей привычна и не доставляла хлопот.

  - Кажется, я велел тебе не беспокоить меня... нас.

  Румиец злился - гнев пропитал его голос. Фархи, напротив, смотрела ясно и прохладно, но слова отца возымели действие - румийка отошла назад, чуть склонила голову и извинилась, что так спешно ворвалась, не спросив прежде разрешения. Хани чувствовала себя мышью, над которой, за право сожрать добычу, бились два стервятника.

  - Аидал сказал, что для нашей гостьи все готово.

  - Так скоро... - Мужчина, казалось, не столько удивился, сколько расстроился. В его жестах, торопливых и смазанных, словно он хотел сделать одно, а делал другое, угадывалось разочарование. - Я думаю, он слишком спешит, - сказал Сарф.

  - Мы все спешим, и ты знаешь почему. Слишком велика надежда, - отвечала Фархи.

  - Ничего неизвестно наверняка, - противился отец. - Что если Темная мать не достаточно сильна?

  - Тогда мы все понесем заслуженное наказание.

  - Не стоит испытывать ее волю второй раз.

  Фархи словно бы покорилась воле родителя, и шагнула к дверям. Хоть они говорили на северном - Хани смутно представляла, чего ради - но смысла разговора девушка не понимала. Стань эти двое говорить на родном языке, она бы поняла не больше.

  Однако, румийка передумала уходить. Она повернулась и что-то сказала отцу, теперь уже на своей речи. Язык их был трескучим, словно в словах прятались раскаты молодого грома. Румийцы бросались друг в друга словами, становясь все более несдержанными, но, в конце концов, девушка уступила. Отец указал ей на дверь, прикрикнул.

  - Иногда она будто нарочно злит меня, чтобы я не забывал, какую змею пригрел на груди, - сказал Сарф, как только румийка оставила их одних. - Но я, вместе с тем, и радуюсь, что смог воспитать ребенка, способного сказать "нет" своему отцу. Она - идеальный продолжатель рода, и ее потомство сделает румийцев сильнее. Жаль только, что мальчишка Раш'эавала был больше в отца, чем мать.

  - Мальчишка... кого?

  - Раша. - Тут мужчина вскинул удивленно бровь. - Неужели он не говорил о наших традициях.

  Хани поняла, какие традиции имеет виду румиец. Кровосмесительство. Неужели, у Раша и его сестры есть ребенок? Хотя, чему дивиться, если, по словам самого Раша, они спали много и часто. Хани помнила деревенских девушек, которых почти сразу после брачных обрядов, обременяли тяжелые животы.

  - Мальчишка был с порченой кровью, слабый и хилый, да к тому ж Темная мать наказала его близорукостью. Пришлось избавить выродка от мучений на втором году жизни. - Он напомнил кубок из арбузной чаши, пригубил, и добавил, поднимая взгляд над питьем: - Ты тоже понесла?

  Хани почувствовала, как кровь прилила к щекам, но справиться со стыдом не могла. Оставалось только держаться ровно, чтобы окончательно не осрамиться.

  - Я знаю, что перед ним ни одна устоять не могла. Так было всегда, как только Рашу исполнилось четырнадцать. Вставлять свой член между девкиных ног - невелика работа, он хорошо с ней справлялся. Но мы всегда следили, чтобы все его сторонние девки были на виду, на тот случай, если кто-то затяжелеет. Но, странное дело, ни одна не обзавелась потомством. Я думал, что у Раша семя порченное, до того времени, пока Фархи не сказала, что готовиться стать матерью. К тому времени, как открылась эта весть, Раш уже сбежал. Нужно было послушаться дочь и разрешить ей извести плод еще в утробе. Сам не знаю, отчего малодушно дал выродку шанс.

  Сарф просверлил Хани взглядом, особенно задержавшись на ее животе. Девушка невольно закрылась руками, но его любопытство жгло будто раскаленный прут.

  - Пора, Хани, - устало сказал румиец. - Темная мать мне свидетельница - мне не хочется причинять тебе вред, но на пути ко второму рождению лежит окончание первого.

  Хани едва успела открыть рот, чтобы воспротивиться, но мужчина повел рукой перед ее глазами, и девушка погрузилась в вязкую пелену забытья.

  Когда она очнулась, мир напомнил о себе разговором нескольких румийцев. Она узнал их по речи, скрежещущей, словно ржавый нож по камню. Девушка не понимала ни слова, но судя по интонациям, говоривших было не меньше четырех, и один голос принадлежал женщине, но не Фархи. Второй говоривший был отцом Раша. Остальных девушка не узнала. Да и как бы могла узнать, если с того времени, как они попали на Румос, ей довелось поговорить лишь с несколькими местными.

  Хани попробовала открыть глаза, но не смогла. Точно так же ей не поддавались ни руки, ни ноги. Только пальцы слабо шевелились. Хани чувствовала вязкость, словно ее тело опустили в бадью с подогретой сосновой смолой. Только вместо хвои до одури смердело горечью. Даже во рту сделалось гадко. Девушка взялась брыкаться, но самое большее, что ей удалось - собрать вместе средний и указательный палец. Она устала, словно долго-долго катила в гору валун. Она не чувствовала под собой твердой поверхности, но вязкая жидкость не давала упасть. Сквозь закрытые веки Хани видела неясные тени, которые изредка загораживали свет. Девушка попыталась кричать, но всякая попытка разжать губы приносила нестерпимую боль.

  Потом голоса умолкли. В памяти всплыли слова Фархи. Что она говорила про какие-то лаборатории и гены? Хани не понимала значения тех слов, но поняла другие. Где-то в груди колючками ощетинилась жажда жизни.

  "Что вы затеяли?!" - мысленно вопила девушка, и, несмотря на боль, продолжала биться в своем смоляном коконе.

  Должно быть, попытки не остались незамеченными, потому что тень снова загородила свет, и Хани отчего-то чувствовала, как человек склонился низко, к самому ее лицу. Она не ощущала его дыхания.

  - Ты не должна сопротивляться, потому что когда придет Темная мать, она будет слаба и не сразу сможет слиться с тобой. - Голос звучал так ясно, будто говоривший шептал в самое ухо Хани. - Покорись - и обретешь иную свободу, ту, о который мы все смиренно грезим.

  "Не надобна мне ваша свобода!" - безмолвно кричала девушка, хоть и знала, что словам не суждено быть услышанными.

  Между тем, мужчина снова исчез. На смену ему где-то впереди появилась небольшая красная точка. Она напирала на Хани, необратимая и медлительная, будто восход солнца. Чем больше расплывалось пятно, тем холоднее становилось Хани. Лишенная возможности отвернуться, девушка отдалась мороку, провалилась в него под мерный гомон голосов, распевающих какую-то ритуальную песню.

  Когда холод проник под кожу, а лицо залило алым светом, Хани, наконец, открыла глаза. Неожиданно, будто еще мгновение назад они не были запечатаны непонятными чарами. Девушка ожидала увидеть свод храма или радужные небеса, но вместо этого глядела на обрывки тумана. Он клубился, кувыркался и множился, словно заразная хворь, становясь все больше.

  "Не противься мне..." - шепнул голос Хелды.

  Хани обернулась на него, только теперь осознав, что тело ее обрело свободу. Свободу ли? Вокруг, куда хватало глаз, стоял непроглядный живой туман. Он ластился к ладоням, словно преданный пес, но, стоило Хани коснуться его, тело пробирало судорогой.

  - Кто ты? - спросила Хани в пустоту. Отчего-то ей виделся тонкий силуэт странной госпожи, размытый туманом.

  "Разве ты до сих пор не знаешь ответ?" - в призрачном голосе слышалась насмешка. "Я знала, что ты не слишком умна, но не настолько же слаба головой".

  - Ты привела нас на этот остров! - с досадой выкрикнула Хани.

  Силуэт метнулся вглубь шевелящихся клочьев, и тут же вынырнул по правую руку от Хани, так близко, что девушка без труда бы смогла дотянуться до него рукой. Хелда выглядела точно так же, как в день их первой встречи. Гранатовая крошка в обруче на голове, поблескивала, будто кровавая россыпь, платье струилось по телу, а на руках были все те же странные паутины, которые госпожа называла "перчатками".

  "Разве я?" - почти искренне удивилась Хелда. Ее ноги по щиколотки плескались в тумане, отчего казалось, будто женщина плывет в нем. "Я лишь сказала, что румийка приведет тебя к спасению. Раве не сюда ты мечтала попасть? С того самого дня, как темная отметина начала давать о себе знать, ты грезила о доме. Раве не стремилась ты найти место, где бы тебя принимали своей, такой, какая есть?"

  - Я хотела, чтобы той отметины не стало. - Хани не узнала свой голос, таким безликим и безжизненным он стал. Словно Хелда нашла источник ее жизни, и теперь черпала из него, выпивая до дна. - Я не просила о ней, не желала такой благодетели. И пусть бы Шараяна отобрала ее обратно.

  "Но взамен этого, от тебя отвернулась светлая Вира".

  Хелда снова потерялась в тумане, и теперь Хани поворачивалась на ее голос, который всплывал словно в нескольких местах одновременно.

  - Я... не знаю, почему так сталось.

  "Наверняка знаешь..." - пожурила красивая госпожа. И показалась, теперь уже перед самым носом Хани, глядя на нее пристально, словно хотела проникнуть в самую сущность. Она выглядела так же, как и мгновение прежде, но все же что-то в ней изменилось. Кожа выцвела, скулы растеряли и без того жидкий румянец.

  "Должно быть, именно моя сестра Вира наказывает тех, кто знается с румийцами".

  - Сестра? - переспросила Хани и поежилась. Сделалось еще холоднее. И, в отличие от северного, этот холод не ласкал, и не вызывал желание подставить ему щеки и нос. Девушка обхватила себя за плечи, почти не удивилась, когда не нашла Хелды на прежнем месте. Та снова ушла в туман, и оттуда доносился лишь приглушенных шорох.

  "Древняя, как мир история, - в голосе госпожи слышалась усталость, будто она уже много-много раз рассказывала одно и тоже. - Но я не удивлена, что ты не знаешь ее. Вира хитра, а вместе с ней и те, кого вы называете богами. Они очень постарались, чтобы история не сохранила ни слова от истины. Но, впрочем, время у нас есть, и я готова рассказать тебе как случилось на самом деле. Но готова ли ты слушать?"

  Хани услышала, как Хелда вынырнула позади нее - и в следующее мгновение почувствовала ее сухие ладони у себя на висках. Она сжала сильно, будто хотела раздавить северянке голову.

  "Готова ты слушать не сердцем, Хани? Видеть моими глазами, слышать мой голос, не пропускать через сор в своей голове? Отринь прежние знания - и ты увидишь..."

  - Нет, не хочу, уйди от меня!

  Девушка попробовала вырваться, но туман встал круг нее дыбом, словно табун диких меринов. Хани зажмурилась. В голову, будто трупные черви в плоть, вгрызлись мысли и образы. Она не желала пускать их, но те упрямо прокладывали себе путь. Еще немного - и они впрыснули отраву, которая тут же сожрала все иные мысли и воспоминания, выжгла все, что утешало и заставляло помнить о другом мире, теперь где-то далеко за туманом.

  Она снова провалилась в пустоту, и падала бесконечно долго, а когда полет закончился, нашла себя стоящей в светлом зале, полном колон. Их было не меньше двух десятков и тени, что сочились от каменных пальцев, рассекли пол, будто нож сдобный пирог. Хани поглядела на свои руки - сквозь прозрачную кожу была видна сетка трещин на мраморных плитах пола. Девушка попробовала нащупать свое лицо, но призрачные пальцы ловили пустоту. Только она подумала, что духи предков, должно быть, выглядят именно так в своем мертвом мире, как сквозь ее тело прошла фигура. То был мужчина, невысокий и лысый, будто кожа на его голове никогда не знала волос. Его одежды напоминали многократно завернутые вокруг тела ткани, сразу нескольких цветов, а босые ступни шлепали по полу.

  Вслед за ним зал "наполнился" остальными. Они будто выплывали из ниоткуда, занимали отведенные им места. Двое в тканых шапочках на головах, разместились вдоль алтаря - в голове и ногах покойницы. Хани не слышала, бьется ли сердце и не могла видеть, взымается ли грудь женщины, но знала - она мертва уже очень давно. Однако, тело ее будто замерло вместе с последним вздохом, и разложение пощадило его. Еще четверо обступили помост, в самом сердце которого покоился продолговатый, будто яйцо, кристалл, размером больше человечьей головы.

  А лысый, тем временем, уже склонился над мертвой и что-то зашептал. Голос его набирал силу, а тело содрогалось, будто мужчину изводили болезненные конвульсии. Тем временем четверо одновременно положили ладони на кристалл, вторя словам говорящего. Камень заискрился; внутри него появился темный сгусток, и он пульсировал, словно сердце. Покойница на алтаре выгнулась дугой. Те, что стояли около нее, ухватили ее за ноги и голову, и тоже присоединились к голосам. Мертвая дергалась все сильнее, по мере того, как голоса достигли своего апогея.

  Лысый выкрикнул последнее слово, вскинул руки, небу, будто призывал кого-то сверху внять ему.

  Покойница затихла, а вместе с ней потух и кристалл.

  А после издала стон, хриплый, от которого Хани сделалось не по себе. Покойница кричала, сползач на пол, но никто не собирался помешать ей. Кожа ее стремительно темнела, покрывалась гнойными волдырями, которые тут же лопались и сочились зловонным гноем. Глаза закатились под лоб, а руки отчаянно скребли пол, подтягивая вперед немощное тело.

  Но она была ЖИВА!

  Потом земля под ногами Хани задрожала, мужчины и ожившая женщина без остатка растворились. Тем временем преобразился и зал: колоны рухнули, посеяв пол каменной крошкой, пьедестал разрезал косой излом, и верхушка его валялась здесь у подножия, ненужная.

  - Ты не смеешь ослушаться!

  Голос выплыл внезапно. Хани не успела заметить, как посреди каменного запустения появилась женщина. Высокая, с зачесанными наверх светлыми кудрями, украшенными странной заколкой, будто выкованной из лунного света. Она казалась молодой, едва ли старше самой северянки, но, вместе с тем, в глазах ее ютилась такая усталость, какая бывает только у видавших жизнь стариков.

  Напротив стояла Хелда. Одежды ее повторяли наряд светловолосой госпожи.

  - Ты не станешь перечить остальным, - уже чуть более спокойно повторила светловолосая. - Довольно, слышишь?

  Хелде же, казалось, дела не было до слов женщины. Куда больше ее занимали осколки того, что некогда было кристаллом. Именно на него - Хани помнила, - возлагали руки те, кто помогал проводить ритуал. Теперь от камня осталась лишь треть, остальная часть лежала круг осколка, истолченная в пыль.

  - Ты должна понимать ответственность, - твердила светловолосая. - Я не могу вечно выгораживать тебя, сестра. Остальным не нравится то, что ты позволяешь людям. Никто из них не смеет соваться в вотчину богов.

  - Ты хотела сказать - в наши забавы? - переспросила Хелда, не удосужившись поднять взгляд на сестру. Она наклонилась, с великой осторожностью подняла осколок кристалла, и завернула его в подол платья.

  - Оставь, - прикрикнула светловолосая.

  - Он дорог мне как память, - упрямилась Хелда. - Будет служить напоминанием о том, как важно нигде, никогда и ничего не упускать.

  - Пусть бы лучше напоминал о твоем безрассудстве, которое едва не стало началом конца. Ты несмела открывать им знания. Люди не готовы к ним, они как малое дитя, которому ты сунула отравленный клинок. Пораниться ли или ткнет кого по неосторожности - беды не миновать.

  Светловолосая поравнялась с Хелдой и выбила из ее рук осколок. Ткань услужливо соскользнула с него - кристалл грохнулся оземь и разлетелся на множество искрящихся кусочков. Хелда взвизгнула и бросилась прочь.

  А потом время потекло неумолимо быстро. Хани чувствовала себя стоящей посреди многолюдной ярмарки - мелькают люди, закат и рассвет сменяют друг друга, будто играют в догонялки. Она видела, как колоны снова выросли, стали глаже и по ним заструились рунические орнаменты. Место пьедестала заняла статуя Хелды - даже камень не смог скрыть ее насмешливый взгляд, от которого, почему-то, прошибал ужас. Фигуры в тканях снова проводили ритуал, теперь уже молясь статуе.

  Время остановилось. Зал тлел. Камень, говорят, гореть не может, но Хани видела, как пламя глодало вновь рухнувшие колоны. Когда посреди этого хаоса появились светловолосая и Хелда, Хани начала смутно догадываться, свидетелем какого разговора стала.

  - Ты ослушалась! - В этот раз та, кто называла Хелду сестрой, не сдерживала ярость. Ее сухие пальцы судорожно сжимали странного вида предмет, смутно напоминающий Хани расплющенный камень, похожий на тот, который можно заставить прыгать по воде. - Тебя предупредили, но ты пошла поперек всех. Никогда, слышишь, - женщина погрозила ей каменной "лепешкой", - никогда тебе не стать тем, кем ты была. За своенравность нужно платить, сестра.

  - Я знаю, сестра, - спокойно отвечала Хелда. - Вы покарали тех, кто любил меня больше вас всех вместе взятых. Трусы, ничтожества. Цена вашей милости - дерьмо старого козла. Стоите над всеми, играете с людьми в игры, правила которых меняете, как вздумается. Я же хотела дать им шанс.

  - Бессмертие - слишком большое искушение, чтобы вкладывать его в такие ненадежные руки.

  - Бессмертие - это только начало, сестра. - Хелда говорила как обреченная, но девушка чувствовала - она фальшивит. - Люди способны на многое. Их умы рождают великолепные мысли и идеи, и только смерть сдерживает их от развития.

  - Не желаю тебя слушать, - пресекла светловолосая. - Непокорные наказаны. Они хотели стать хозяевами жизни? Что ж, пусть получают такую жизнь, которую сотворили. А ты, за непослушание, будешь предана забвению. Скоро тебя забудут даже твои последователи. Человеческая сущность не способна долго помнить тех, кого нет.

  - Ты ошибаешься, Вира... - прошипела Хелда.

  Хани задрожала, громко клацая зубами. Холод смешался с суеверным страхом. Вира... Сестра... Белозубая красавица Хелда...

  Шараяна?

  - Я никогда не ошибаюсь, - отвечала Вира. - Мне жаль, что ты не вняла моим словам, но даже мы ошибаемся. Только цену платим иную.

  - Меня никогда не забудут, - твердила Шараяна, комкая в кулаках тонкие ткани платья. - Никогда! Я встану на их сторону, приму в свое лоно тех, кого вы изгнали. Рано или поздно, но вы поплатитесь за то, что слишком заигрались в богов. А я подожду того часа, смиренно принимая участь своего народа.

  - Когда он успел стать твоим? - Вира попыталась подступиться к сестре, но Шараяна пристально следила за тем, чтобы расстояние между ними не уменьшалось. - Ты должна покориться, сестра, пока еще не поздно. И тогда, может быть, наш гнев стухнет и забудется, как страшный сон, и ты снова станешь около меня.

  Шараяна рассмеялась ей в лицо, и были в том смехе и горечь, и обида, и откровенная издевка.

  - Можете сколько угодно предавать меня забвению - мне все равно. Я - одна из вас, и моих сил вам не отнять. Потешайтесь и дальше над горсткой людишек, которые скоро размягчатся так, что не смогут ползать только на коленях. Но ведь вам того и нужно, да? А я заберу неугодных, и погляжу, на чьей стороне окажется правда.

  - Ты обрекаешь себя быть вечно проклятой, сестра. Я предлагаю забвение взамен.

  - Знаешь, - тут Шараяна улыбнулась, почти с теплотой, - вам бы стоило иногда прислушиваться к тому, что говорят двуногие муравьи, которых вы называете людьми. Потому что, у них есть слова, которыми я тебе отвечу: подотрите лучше зады своим забвением!

  Хани снова затянуло в вихрь времени и разноцветных вспышек, от которых глазам сделалось больно. Девушка зажмурилась. Она хотела вытравить из памяти воспоминания, которые только что видела, но они преследовали ее, будто одичавшие собаки. Гнались и лаяли вслед. Хани спрятала лицо в ладонях. Светлая Вира, темная Шараян. Сестры... Как такое может быть?

  "Ты видела достаточно, чтобы понять", - снова с жаром зашептала Хелда.

  Богиня или лишь образ давно зародившегося противостояния?

  "Мы носим обличия, и меняем их так же часто, ка вы, люди, меняете свои одежды", - словно прочитав ее мысли, ответила богиня. "Некоторые мне особенно дороги, потому, что в них отражается моя сущность. Я не чудовище, северянка, я просто женщина, у которой пороков больше, чем вшей на ничейной кошке. Но разве у кого-то из людей их меньше? А если меньше - то так ли уж намного? Мы создали вас такими, какими были сами когда-то... Заселили на парящий в пустоте осколок великого мира, в надежде познать через вас самих себя. Глядя на меня такую, ты видишь то, что тебе близко. Разве это не облегчает наше взаимопонимание?"

  Хани хотела спросить, какая же она на самом деле, но осознание того, что говорит с богиней, превратило язык в камень. Впрочем, судя по тому, как ловко та угадывала ее мысли, надобности говорить не было.

  "Теперь ты достаточно знаешь меня, чтобы впустить", - шепнула Шараяна в левое ухо, а после добавила, уже в правое: - Я спрятала в тебе часть себя, чтобы прорости заново в твоем теле. Только так я смогу присоединиться к тем, чей приход очистит Эзершат.

  - Вернуться из забвения?

  Шараяна рассмеялась точно так, как смеялась в лицо своей сестры - с горечью и издевкой.

  "Зачем бы мне хотеть вернуться к тем, кого скоро свергнут более достойные? Эзершат слишком долго сидел в тени их страхов, пришла пора родиться вновь, с новыми богами и новыми истинами. Ты представить не можешь, сколь велики знания, которые прячут от вас жалкие трусы, именующие себя богами. Но боги ли они, Хани? Разве видела ты, чтоб их воля приносила избавление или уменьшала страдание? Разве не их велением твой народ вынужден ютиться на отшибе Эезршата, орать тощую землю и молиться на каждое ржаное зерно в колосе? А между тем есть другие народы, которым боги щедро дают как ни одно, так другое. Думаешь, тем, кто наверху, есть дело до тебя и остальных северян?"

  - Мой народ силен. - Хани говорила твердо, удивляясь, откуда взялась смелость. - Пусть боги сами рассудят, кому жить в сытости, а кому мерзнуть в снегах. На все есть испытания.

  "Только не думай, что можешь меня одурачить", - разозлилась богиня. Клубы тумана поддались ее настроению, зашипели и встопорщились, становясь похожими на разозленного ежа. "Я слышу, о чем ты думаешь, мы становимся одним целым, сливаемся, и ты теперь я, а я - ты, и никуда тебе не деться".

  Девушка рванулась вперед, словно только-только вернула способность ходить. Врезалась в туман, и помчалась в нем, не разбирая пути. Пусть все кончится, уж лучше туда, в смолу, где тяжело дышать, потому что на грудь давит нестерпимая тяжесть. Куда угодно, хоть в морскую пучину, только бы подальше от темной. Но туман расступился, услужливо стелясь под ногами Шараяны.

  "Не противься, Хани".

  - Уходи, оставь меня в покое, - шептала девушка, повторяя слова скороговоркой.

  "Чем быстрее ты смиришься, тем скорее я стану твоей частью. Разве есть дурное в том, чтобы помочь рождению новой богини? Твое лицо станет моим. Твой голос будут слышать тысячи и к твоим ногам они принесут дары".

  Хани побежала снова. Знала, что бесполезно, но мчалась вперед, будто тот шестиногий конь, который может обогнать собственную тень. Значит, вот для чего она заманила их с Рашем на остров? Значит, это воля Шараяны управляла ей в деревне и Пепельных пустошах? Хани захотелось остановиться и лягнуть себя что есть силы.

  "Ты будешь моей!"

  Не успела Хани опомниться, как богиня вышагнула из тумана, и понеслась на нее. Мгновение - и девушка почувствовала толчок. Не сильный, но выдержать натиска Хани не удалось. Она снова проваливалась в какую-то пропасть под шум множества голосов. Постепенно, тьма разошлась, будто распогодилось. Девушку швырнуло вперед, в самое сердце появившегося из темноты разноцветного неба...

  - Она умирает... - раздалось откуда-то.

  Хани почувствовала прикосновение к шее.

  - Слишком слаба, ничего не выходит, - говорил другой голос, безликий и сухой.

  - Обождите, пусть Темная мать даст знак.

  - Она вот-вот к Гартису отойдет, - волновался первый голос.

  - Если Темная мать не возьмет над ней верх, то так тому и быть. Здесь она нам без надобности будет.

  Что должна была сделать Шараяна и как - Хани так и не узнала. Тело прожгла волна холода, потом еще одна, и еще. Они накатывали снова и снова, доводя до агонии. Голоса растворились, будто их и не было. Остался только шепот, непонятный, мертвый шепот, от которого голова едва не разрывалась на части.

  Затем холод отступил. Тело еще болело, но мысли понемногу возвращались, а веки наконец, поддались и разомкнулись. В то же мгновение сразу несколько пар рук подхватили ее и выволокли их вязкого кокона, бросив на пол. Хани не могла подняться. Она задыхалась, чувствуя в себе ту жижу, пленницей которой была только что. Девушка опорожнила желудок прямо на пол, на губах остался тошнотворный привкус плесени.

  - Глядите-ка, жива.

  - Несите ее на алтарь, нужно проверить, что сталось. Живее, неповоротливые обезьяны.

  Хани почувствовала, как ее оторвали от пола и понесли. Она не могла пошевелиться, чувствуя слабость, какой никогда прежде не случалось. Вскоре, девушку положили на каменную поверхность, а мир загородили тени нескольких склоненных голов. Чьи-то пальцы раскрыли ей рот, кто-то сунул в него продолговатую железяку. Ей Хани даже обрадовалась - вкус железа немного перебил вкус плесени.

  - Ничего не вижу, - с досадой сказал голос. Хани узнала Сарфа. Должно быть, румиец все время был здесь.

  - Нужно глянуть ей на спину, - предложил второй. - Не может быть, чтоб Темная мать не нашла в ней второе рождение. Я видел, как они слились, и не видел, чтобы она покидала тело девчонки! В предыдущий раз все случилось иначе.

  - Тогда девушка умерла прежде, чем они соединились, - остудил пыл собеседника Сарф, но внял его словам, и перевернул Хани на бок.

  Девушка закашлялась, едва не подавившей подступившей к горлу жижей. Снова опорожнила желудок. Кто-то из румийцев залился громкими словами - Хани не нужно было знать их язык, чтобы понять смысл. Между тем зрение вернулось к ней лишь на половину, но и этого было достаточно, чтобы увидеть пятно, которое еще недавно было внутри ее желудка. Впрочем, оно больше походило на тот туман, в котором блуждала Хелда. Или, теперь уже, ее стоит называть Шараяной. Пятно шевелилось и так же недовольно топорщилось щупальцами.

  - Отец, смотри...

  Хани услышала в голосе второго румийца тревогу. Только когда ее позвоночника коснулись прохладные пальцы, поняла, что нагая. Желание прикрыться было так велико, что слабость отступила. Руки взлетели вперед, прикрывая грудь, конвульсия согнула и разогнула ноги. Хани соскользнула на пол. Падения почти не почувствовала, только шлепок услышала. В голове прояснилось.

  - Пошевелись только - испепелю, - зарычал Сарф.

  Он стоял с противоположного боку алтаря, рядом с ним, выводя руками невидимые узоры, скалился молодой румиец. Оба были одеты в точности так, как те шаймерцы, которых Хани показала темная богиня: те же странные свободные одежды, на странный манер обернутые вокруг тела.

  Но в глазах обоих румийцев читалось вранье. Если молодой до сих пор не начаровал какие-нибудь ужасные чары, значит, он не торопится потакать угрозам Сарфа. Да и тот, судя по всему, лает от бессилия.

  - Она во мне, - вдруг поняла Хани.

  Слова невольно родились на свет, хоть северянка не хотела произносить их. Но оплошность сыграла девушке на руку - лица румийцев безмолвно подтвердили ее догадку. Шараяна в ней.

  - И пока мы с ней в одной шкуре - вы не причините мне вреда, - чуть осмелев, продолжила Хани.

  - Зря так думаешь, - пытался выкрутиться молодой, но Сарф прикрикнул на него, и тот стиснул зубы, умолкнув.

  - Покорись, - прошипел отец Раша. - У тебя нет иного пути, только один, но за который всякий из нас положил бы голову без раздумий.

  - Где Раш? - Хани не слушала его. Главное - бежать. Кончики пальцев зачесались от притока чар.

  - Его нет больше, - промямлил молодой. Он боялся, запах страха стоял такой, что его можно было нашинковать ножом. Но, несмотря на боязнь, румиец выглядел довольным, когда произнес это.

  "Как нет? Больше нет?" Девушка собрала магию в кулак. Она видела все темные источники - так много, что магию можно было черпать не переставая. Хани зачерпнула, глубоко, чувствуя, как магия загорелась в ее теле, словно рассветное пламя.

  - Скажи мне, где Раш, - выбивая каждое слово, потребовала она.

  Что-то отразилось на лице Сарфа, неуловимое и настораживающее. Хани развернулась, наугад швырнула сгусток, что шипел в ее ладони. Темное облако накинулось на странных мохнатых тварей. Времени рассмотреть их внимательнее не было. Мохнатые свалились замертво. Те, что стояли за ними, словно заговоренные, заняли место павших. Краем глаза Хани заметила еще несколько десятков таких же - они обступали ее кольцом, а румийцы тем временем, пытались прочесть какое-то заклинание. Над их головами сгущался черный туман.

  В груди Хани кольнуло. Сперва не сильно, словно кто пощекотал. Но укол повторился, принес боль. Девушка чувствовала в себе Шараяну - темная сущность пойманная в клетку из ребер. И теперь эта сущность стремилась освободиться. Чем громче колдовали румийцы, тем невыносимее становилась боль. Темная внутри шипела и рвалась на свободу.

  Раш. Что значить - его нет? Мысли метались в голове, мешали сосредоточиться. Девушка ухватила новый сгусток, выждала мгновение, пока он окрепнет - и послала румийцам. Молодой успел разгадать ее замысел и прикрыл себя и Сарфа прозрачной упругой шапкой, которую сотворил тут же, на ходу. Сгусток повстречался с ней, зашипел и стек на пол. Но это дало Хани время - мужчины, отвлеченные от колдовства, сбились, и начали плести чары заново. Девушка знала, что второго шанса не представиться. Она попятилась к выходу, не обращая внимания на вновь родившуюся боль. Нужно время, чтобы она окрепла и стала настолько невыносимой, чтобы сбить Хани с толку. Девушка зачерпнула снова, теперь обеими ладонями, после соединила их... и развела в стороны, вытягивая тьму, будто лапшу. Она мигом затвердела, сделалась гладкой, деревянной, обернулась копьями. Хани не знала, что за волшебство оказалось в ее руках, и как ним распоряжаться, но, стоило захотеть - тьма сама обретала нужные формы.

  Копья полетели в мохнатых верзил, сразили нескольких и в их плотном строю образовалась брешь. Девушка нырнула в нее, отвела от себя руки, что пытались схватить ее за волосы. В этот раз магия прилипла к телу обидчика и буквально прожгла его насквозь.

  Хани бежала дальше. В коридоре убила еще нескольких, остальным хватило ума спрятаться. Когда наперерез вышли те самые "тени", девушка снова преобразила тьму, придав ей форму хлыста. Змеистая кожаная плеть хлестала без промаха, каждым ударом разрывая сумеречные фигуры на куски. Хани слышала их крики, так похожие на людские.

  "Где его искать?" - подумала она за следующим поворотом. Начался переполох. Люди разбегались в стороны, только завидев ее. Некоторые, напротив, падали на колени и приветствовали криками: "Темная мать! Наша Темная мать!" Хани видела, что руки ее пошли черными венами, будто кровь в теле сделалась отравой. Пальцы вытянулись, сделались крючковатыми. А в груди все так же отчаянно трепыхалась Шараяна. Хани будто слышала мысли богини, хоть и не понимала языка, которым та думала. Странная речь, и близко не похожая на язык румийцев, и так же не похожая на язык Серединных земель. Глухой скрежет - вот на что он более всего походил.

  Шараяна ...боялась? Хани не была уверена, что правильно угадала ее мысли, но чувства не подвели. Когда наперерез вышло сразу несколько четырехруких созданий, вооруженных точно такими же мечами, который был у Раша, именно Шараяна велела Хани защищаться. "Берегись!" - предупредил ее безмолвный крик.

  И Хани поняла. Богиня, заключенная в тело смертной - тоже смертна. И она боится, что век ее бессмертия кончится прямо сейчас. Стоило знанию открыться, Шараяна взбесилась сильнее прежнего.

  "Скажи мне, где он, или я убью нас обоих!" - мысленно приказала ей Хани. И, чтобы показать, что никаких договоров не будет, подхватила из рук только-что убитого четырехрукого меч. Уперла клинок рукоятью в пол, а острие придвинула к груди. С другого конца коридора уже спешили румийцы: их сбитые от долгого бега голоса начали чародейство в третий раз.

  "Говори!" - приказала Хани, навалившись на острый край меча. Кожа лопнула под оточенной кромкой, кровь, согревая, устремилась к животу.

  Шараяна зашипела, но Хани навалилась еще больше. Железо вошло под кожу, но боли она не почувствовала.

  Коридор, в котором стояла Хани, зашатался, воздух стал липким, точно мед. Он пробрался в ноздри и горло, не давая дышать. Девушка решила, что румийцы закончили свое волшебство, и богиня нашла путь освобождения. Но стены расплылись, будто их и не было, пол растворился - и Хани оказалась в комнате, раззолоченной солнечными лучами. Стены и пол были выложены разной формы плитами, в центре вытянулся каменный стол, а на нем - беспомощное человеческое тело.

  Девушка отбросила меч, и подошла к столу, шатаясь, будто осина на ветру. Ноги подвели ее - Хани поскользнулась, упала и боль в груди словно родилась заново. Стоило больших усилий, чтобы снова подняться. Тело не слушалось.

  Когда Хани добралась до стола, в ноздри ударил странный приторный запах, сладкий до одури. От него кружилась голова. Чтобы удержаться на ногах, девушке пришлось обеими руками ухватиться за каменную столешницу. На ней, свесив одну руку, лежал Раш. Его широко распахнутые глаза смотрели в потолок, губы приоткрыл безмолвный шепот.

  - Раш... - Хани наклонилась к нему, боясь, что он слишком слаб, чтобы говорить в полный голос. Счастье от того, что тот, кого она на мгновение посчитала мертвым - жив, захлестывало. - Раш, вставай, нужно уходить.

  Румиец не пошевелился, и взгляд его ни на мгновение не оторвался от потолка. Хани взяла ладонь Раша, но так оказалась холодной.

  - Пожалуйста, Раш,- взмолилась девушка. Страдания, которые причиняла Шараяна, оказались вдесятеро слабее тех, что свалились теперь. - Раш, что с тобой?

  Он молчал - ни мертвый, но и ни живой. Девушка снова и снова звала его, гладила по щекам, целовала. Она знала, что ничего не изменится, но пробовала, чтобы насытить надежду.

  И что теперь? Хани слышала шаги - румийцы были еще далеко, но девушка знала, что они явятся сюда. Где еще ее искать, как не у тела того, с кем прибыла на Румос? Девушка осмотрелась, ища помощи голых стен - их бледные лица с желтыми окнами-глазами, оставались безразличными. Взгляд опустился на пол, наткнулся на меч. Острие подмигнуло алой каплей на кончике, предлагая решить одним махом все проблемы. "Чего ты медлишь? - будто бы говорило оно. - Я знаю выход. Шаряна, мука, жизнь, в которой тебе с самого рождения не нашлось закутка... Я сделаю так, что все это сгинет. Гартис заждался. Подумай - ты ведь можешь избавить Эзершат от темной богини..."

  Хани колебалась, но голос нашептывал сладко, будто матерь, которой она никогда не знала.

  "Не делай этого! - забилась внутри Шараяна. - Я спасу его!"

  "Я тебе не верю, - мысленно ответила Хани. - Была в твоих словах хоть соринка правды, когда ты нашептывала о спасении? Не было, - ответила за нее. - Как я могу верить тебе снова?"

  "Я хочу жить!" - взвизгнула богиня, и заскребла по ребрам с новой силой.

  Странно, но в этот раз Хани почти не почувствовала боли, будто тело ее медленно умирало вслед за Рашем.

  "Что мне проку обманывать тебя теперь, когда ты чуть что станешь себе глотку резать, а? - увещала Шараяна. - Мне от тебя мертвой проку мало. Умираешь ты - и мне конец".

  Говорила она убедительно. Девушка оглянулась на живого "мертвого" румийца, вспоминая слово, которым он ее называл, вспоминая... все.

  "Ты ведь богиня. Твоя магия теперь в моих руках, и я могу..."

  "Не можешь, - перебила Шараяна рассмеявшись. - Ты думаешь, что все те плевки, которыми ты расшвыряла горстку людей - вся моя сила? Не настолько же ты глупа, северянка. Это фокусы, думаю, без труда повторил бы кто-то из моих жрецов, но они не посмели тронуть тебя, чтобы не причинить вред мне".

  Шаги приближались, подстегивая девушку принять решение.

  "Как только я тебя выпущу, ты убьешь нас", - не спешила соглашаться Хани, хоть слова богини проникли в нее и пустили ростки сомнения.

  Шараяна рассмеялась, так громко, что Хани показалось, будто ее злой хохот родился на самом деле, разрывая тишину зала. Девушка обернулась на Раша, но румиец оставался недвижим и молчалив.

  Эхо принесло топот нескольких десятков ног. Если не согласиться на то, что предлагает темная, через несколько мгновений румийцы вышибут дверь. Наверняка теперь-то они основательно подготовились, чтобы поймать беглянку. Да и куда бежать, если вокруг стены. Наваляться скопом - и никакой магий не нужно.

  "Хорошо, пусть будет по-твоему". - Хани собиралась взвалить Раша себе на плечи, но парень сносно стоял на ногах, только взгляд его блуждал по комнате. Словно бы выискивал, за что ухватиться вновь. Девушка одной рукой крепко держала румийца за ладонь, а второй снова поставила меч так, чтобы в случае чего покончить со всем одним махом.

  "Подготовилась ты", - то ли в шутку, то ли со злости, сказала Шараяна.

  Хани успела увидеть распахнувшуюся дверь и румийцев, что сыпались из нее, как горох из прохудившегося мешка. А потом стены пошли дымкой, задрожали - и рассыпались, увлекая Хани и румийца в новый водоворот времени.

  Миэ

  - Ничего не говори без моего разрешения, даже глаз от пола не поднимай, пока я не велю, - наставлял отец.

  Миэ кивнула - в который раз за сегодняшнее утро? - и посмотрела поверх его плеча, в ту сторону, где в широком арочном своде мелькнула еще одна тучная фигура, в сопровождении нескольких прислужников. Лорд Эйрат проследил за ее взглядом и недовольно проворчал:

  - И этот свою зад притащил, а ведь богами клялся, что его слабость живота разобрала, и он на совет ни ногой.

  - И ты поверил?

  Миэ вовсе не была удивлена тем, что из девяти лордов магнатов Совета на сегодняшний совет явились уже восьмеро. Не хватало только Фиранда Ластрика. И опоздание того, кто верховодил Советом девяти таремке не нравилось. Первого лорда-магната волшебница знала мало, едва ли больше его сестры, но Фиранд остался в памяти суровым, но справедливым и рассудительным бородачом. Чего нельзя было сказать о Катарине. В том, что происходило с родом Эйратов, Миэ была склонна видеть ее дурное влияние. И, если боги встанут сегодня на сторону отца, надеялась понять причину такой пылкой ненависти. Родитель клялся именами Госпожи Удачи, что не переходил дороги ни Ластрикам, ни Катарине лично. Миэ верила ему, но загадок от такой веры становилось еще больше. Если дело не в личной обиде, то шансы выйти победителями с сегодняшнего совета можно смело переполовинить. Обиды можно загладить подношениями или, как это ни унизительно, извинениями. А если дело в ином - поди попробуй угадай, где искать камень преткновения.

  Отец сел на свое место у тяжелого дубового стола. Пока не было вынесено решение, он имел право сидеть там, как и прежде, как Четвертый лорд-магнат. Но даже сейчас на него смотрели так, будто он прокаженный. Эйрат высоко держал голову и выглядел так, будто не сомневается в своей правоте, и только Миэ знала, что ценой браваде была бессонная ночь и несколько часов бесплотных попыток найти решение. Миэ оставалось надеяться, что человек, назвавшийся братом ее отца, окажется проходимцем. Иной исход рубил их жизнь у самого корня, лишая возможности когда-либо достигнуть прежнего величия. Таремка даже не хотела думать о том, что станется с ее семьей, с младшими братьями и сестрами и, в особенности, с горбуном Лаумером, если...

  Нет, мысленно остановила себя волшебница, нельзя думать о дурном. Этот человек не может быть братом ее отца, это было бы слишком ... просто. Между тем сам отец склонялся к мысли, что Шале все-таки выжил.

  Песочные часы во главе стола Совета, дважды перевернули прислужники, тем самым обозначив, что минул час, но Первого лорда-магната по-прежнему не было. Остальные члены совета шушукались, множа догадки, куда же запропастился Фиранд. Некоторые, насколько могла слышать Миэ, предполагали, что у Ластрика задержали дела, связанные с его карательным походом на острова та-хирцев. Насколько понимала волшебница, весь сыр-бор начался из-за того, что пираты напали на флот Ластриков, и, к их великой неудаче, на борту одной из галер оказался сам Фиранд. С того часа минул месяц или даже больше, рассказывал отец, но, вопреки всем слухам, лорд Ластрик не отказался от мести, и активно собирал все доступные корабли, привлекая на свою сторону свободны торговцев. Благо тех, кого пираты успели попотрошить, было немало. По разговорам, что роились в зале Совета, под знамя Фиранда встали иже больше четырех десятков кораблей, не считая немалого флота самих Ластриков. Впрочем, несмотря на такую мощь, большая часть магнатов отдавала победу пиратам. Как Ластрику достать та-хирцев, если поныне неизвестно, где искать их города? На островах - это знали даже дети - были только наспех сколоченные торговые шалаши. И никто никогда не видел там ни женщин, ни детей, а, между тем, пиратский род не загнивал, и пополнялся все новыми морскими разбойниками. Впрочем, Миэ мысленно покачала головой, никто из магнатов не отважится сказать Фиранду в лицо хоть бы треть от сказанного нынче. Все они станут тихо надеяться, что та-хирцы потопят Ластрика в общей канители, и лакомое место Первого магната освободиться. Покопавшись в памяти. Таремка вспомнила, что Ластрики занимают это почетное место уже больше пяти десятков лет - никому прежде не удавалось задержаться в Первых больше десяти лет. Немудрено, что кого-то такое постоянство начинает злить.

  Песочные часы перевернули еще раз, и, когда золотой песок засочился вниз, в арку зала Совета девяти, вошла процессия из нескольких десятков прислужников и десятка вооруженных до зубов воинов. Миэ заметила на их плащах гербы Ластриков и только после - Катарину, в самом сердце этой процессии. Фиранда среди них не было. Дурной знак.

  Лорды-магнаты поднялись и тут же хором запротестовали против воинов, которые пришли с Катариной. Старая, как стены Тарема, традиция и такая же крепкая - никто не смеет приходить в сопровождении вооруженных охранников. Иногда споры магнатов могли принимать нешуточные обороты, и такая мера была необходимой, чтобы не пускать в ход аргументы крови.

  Никого не слушая, Катарина подошла к месту, отведенному Первому лорда-магнату, и недвусмысленно остановилась около него. Воины тут же окружили ее неприступным заслоном со всех боков.

  - Я прошу тишины, магнаты Совета девяти! - Она подняла вверх ладонь.

  Миэ даже приподнялась, чтобы рассмотреть таремку получше. Нет, Катарина вовсе не изменилась. Разве что морщин на ее лице прибавилось, но взгляд, всегда холодный и жесткий, остался при ней.

  Магнаты послушались ее и, постепенно, затихли.

  - Отчего нет с тобой Фиранда? - спросил кто-то из них, получив хор поддержки.

  Катарина не торопилась, стоя, точно мраморное изваяние. И только тут Миэ посетила страшная догадка - леди Ластрик вся была одета в багряной, траурные цвета, которые полагалось носить по недавно умершему родственнику. Должно быть, поняли это и другие магнаты Совета, потому что в зале сделалось в одночасье пронзительно тихо.

  - Я пришла сюда с черными вестями, лорды-магнаты, - начала Катарина, - и, уверяю вас, у меня есть оправдание для такой вынужденной меры. - Взглядом, леди Ластрик указала на своих воинов. - Нынче утром, я нашла брата, нашего благородного Фиранда... заколотым. В собственной постели.

  Охи и выкрики пронеслись над головами собравшихся, взлетая вверх как растревоженная воробьиная стая. Эйрат, пользуясь общим замешательством, обернулся на дочь, ища взглядом поддержки. Он словно чувствовал, что эта весть не сулит ему ничего хорошего. Миэ прикрыла ладонью глаза, стараясь угадать, что будет дальше. Она рассчитывала, что всегда рассудительный лорд Ластрик не станет торопить их семейные дрязги, но теперь эти надежды умерли вместе с Фирандом. Заколотым в своей постели? Как такое может быть? Замок на Пике неприступен почти так же, как сам Тарем! Волшебница посмотрела на таремку: держится ровно, выглядит усталой, глаза опухли и темные круги то ли от слез, то ли от бессонной ночи не скрыть даже белилами.

  - Кто убийца?

  - Поймали его?

  - Как проник в замок?

  Вопросы сыпались на таремку, но она молчала, не отвечая ни на один. Когда, наконец, первый переполох поутих, Катарина снова попросила внимания. Миэ не могла не заметить, как уверенно она держится, не просит права говорить. По порядкам Тарема, право магнатов передавалось по наследству, вплоть до самого последнего в роду, либо прерывалось раньше, если Совет девяти решал лишить кого-то из лордов право называться "магнатом" и быть членом совета. Катарина, как вторая по старшинству, после Фиранда, имела все права занять место брата в Совете. Вот только за всю сторию существования Тарема, никогда не случалось такого, чтобы магнатом становилась женщина, тем более - Первым магнатом Совета. Но Катарина, по всему видать, не паотакать обсуждениям, отчего она, женщина, заняла место брата.

  - Фиранд был убит подло, во сне. Ему перерезали горло, будто свинье. Вся стража, что той ночью встала в дозор замка, уже допрашивается с особым пристрастием и после будет обезглавлена. Я знаю, что проникнуть в Замок на Пике мог только кто-то из этих ублюдков - хасисинов Послесвета. Но они лишь исполняют чью-то волю. Над телом брата я поклялась всеми богами Эзершата найти убийцу и подарить ему все мучения этого мира и царства мертвых!

  Последние слова Катарины звучали высоко, будто таремка израсходовала на них весь запас злости и отчаяния. И все же Миэ не спешила верить ей. Кто мог хотеть убить Фиранда? Стоило волшебнице задуматься над этим, как тот же вопрос задал ее отец. Миэ мысленно похулила его бранью - уж кому, как ни самому Эйрату, была выгодна смерть Фиранда, чьей "доброй волей" он стоял на грани разорения.

  Все взгляды обратились к Эйрату.

  - У брата было много недоброжелателей, - уклончиво ответила Катарина. - Всем известно, что он был слишком справедлив и честен, чтобы не нажить себе недругов, даже... - тут она недвусмысленно уставилась на лорда Эйрата. - ... даже среди тех, кто делил его тяжкую ношу.

  - Если что-то знаешь, Катарина - говори, нечего тянуть, - пробасил Второй магнат, самый старый из собравшихся.

  Миэ напряглась, чувствуя, что правда Катарины Ластрик выйдет им с отцом боком. И не ошиблась.

  - Сегодня Совет девяти собрался, чтобы решить с несправедливостью, которую мой невинно убитый брат поставил ввину перед Четвертым магнатом. Фиранд хотел решить этот вопрос как можно скорее - на прошлом совете вы все были тому свидетелями. Каждый из вас, магнаты, знает, как велика была нетерпимость моего брата к тем, кто пострадал зазря. Но лорд-магнат Эйрат прислал письмо, где потребовал личной встречи со своим братом, а так же настаивал, что Совет девяти не имеет права вмешиваться в дела его семьи.

  Волшебница даже привстала, удивившись наглости, с которой Катарина так запросто перекрутила содержание письма, которое ее отец отправил лорду Ластрику. Миэ знала его строка в строку, потому что извела не один пергамент и десяток перьев, прежде чем написала достаточно лояльное, но настойчивое прошение. Отцу оставалось лишь подписаться под ним. Волшебница могла голову положить, что ни одно слово в письме не несло того умысла, в который его облачила Катарина. Смирение и кротость, призывы к мудрости и бесконечные просьбы дать право отстоять себя лицом к лицу с обидчиком. Но леди Ластрик отчего-то, перевернула все с ног на голову. И Миэ с ужасом понимала, почему.

  - Ты лжешь, Катарина! - взбеленился отец. Он порывисто вскочил с места, грохнул по столу, опрокинув кубок с вишневой настойкой, и алая жидкость растеклась по столешнице, будто кровь.

  "Молчи, отец, ради богов Эзершата, ради собственной головы и семьи - молчи!" - мысленно взывала к нему Миэ. Но в гневе лорд Эйрат становился глух ко всему.

  Магнаты дружно загалдели: несколько поддержали Эйрата, остальные же взяли сторону Катарины и ратовали за то, чтобы дать таремке закончить, а уж после пусть Эйрат держит ответ. Миэ понимала, что если Катарина выльет на отца всю - очевидно, заранее приготовленную - ложь, то у лорда Эйрата не останется и тех нескольких союзников, которые взяли его сторону мгновение назад. Но чем больше отец станет противиться ей, тем сильнее увязнет в болоте Катариновой лжи.

  - Покажи то письмо, Катарина, прежде чем огульно обвинять меня! - потребовал Эйрат.

  - Письмо порвал Фиранд, - спокойная, как гора, ответила таремка. - Он был в гневе от такой дерзости - ничто не злило его сильнее, чем людская наглость. У меня остались только клочки, вот, - Катарина швырнула их на стол, как хозяин бросает кости голодной собаке.

  Магнаты тут же пустили их по кругу. Когда несколько клочков оказались в руках Эйрата, он недоуменно повертел их в руках и оглянулся на Миэ. "Прошу, скажи, что это подделка", - про себя прошептала волшебница, но лицо отца утверждало обратное.

  - Это письмо под мою диктовку писала дочь, - подтвердил таремский лорд. - Но как можно понять смысл по нескольким клочкам? Это все равно, что пытаться рассмотреть океан через горный хребет.

  - Неужели вам, магнаты Совета, недостаточно моего слова? - тут же встряла Катарина. Ее речами можно было искры высекать, такими горячими и твердыми они стали. Таремка перешла в наступление. - Разве род Ластриков хоть когда возводил напраслину? Разве не мой покойный Фиранд всегда судил вас по справедливости и велению ума, но не сердца?

  - Ты обвиняешь меня, Катарина? - так же резко спросил лорд Эйрат.

  Миэ прикрыла глаза, беспомощно ругая родителя за несдержанность. Ему бы умолкнуть, стать холодным камнем, которому дела нет до того, что твориться вокруг, сохранять ясность ума и трезвый расчет над каждым словом. Но, вместо этого, отец сорвался с цепи и голов кусать всех и каждого, кто станет ему поперек дороги. Еще немного - и он растеряет и тех нескольких союзников в Совете, которые не спешат винить его в смерти Фиранда.

  - Я лишь говорю о выгодах, - ответила на слова Эйрата Катарина. - Тебе, Четвертый магнат, смерть моего брата сулила как нельзя больше выгоды. Если бы не твое прошение отложить принятие решения - Фиранд бы давно лишил тебя того, что ты много лет назад незаконно присвоил. Разве не странно, что накануне заседания Совета девяти, где должна была решиться твоя судьба, мой брат хладнокровно и подло убит?

  - Катарина, умом ты что ли ослабела?! - Эйрат скомкал клочки письма и швырнул ими в таремку, но пергаменты, пролетев меньше трети пути, упали на стол. - Эдак можно каждого обвинить в любом злодеянии, было бы желание. Да, я просил Фиранда отложить собрание Совета, но только с целью раздобыть старые архивы моего рода и прочие документы, на которые мог бы опираться, доказывая уважаемым магнатам, что человек, который выдает себя за моего давно умершего брата - лжец! Теперь при мне есть необходимые бумаги и я готов отстаивать свою невиновность. Что за выгода мне чинить зло Фиранду, которого я всегда уважал, перед мудростью которого преклонялся, как и все мы.

  - Я слыхал иное... - прочистив горло кашлем, сказал восьмой магнат совета - тот самый толстяк Пантак, который пытался породниться с Эйратами женитьбой детей. Он был короток, словно гриб, плешив и толст, с несуразно мелкой головой.

  - Рот бы ты прикрыл, хряк-недомерок, - чуть не плюнул в него отец, но коротышка смотрел только на Катарину, всем видом показывая - слушать он станет только ее.

  - Гляди, как бы я тебе рот не прикрыла, да так, что язык проглотишь, - с угрожающим спокойствием ответила Катарина. - Не забывай, что ты говоришь с Первой леди-магнат Тарема!

  Вот оно. Миэ ни мгновения не сомневалась - Катарина нарочно выжидала момент, чтобы заявить о своем новом статусе. Сейчас, когда слова пришлись к месту, таремские магнаты не посмеют ей перечить. Нет такого закона, который запретил Катарине сидеть на месте умершего брата, и она заняла его безоговорочно, ни колеблясь. Тот, кто скажет слово против - накличет на себя гнев главы Совета девяти. Единственное, что могло бы противостоять ей - безоговорочный и единогласный союз оставшихся восьми магнатов. Скажи они, что не хотят видеть на месте Первого женщину, Катарине пришлось бы подчиниться или, нарушая законы, попытаться отстоять свое право; за такое, вероятно, Ластрики были бы низложены с так долго занимаемого ими места. В подтверждение своим мыслям, Миэ увидела ждущий взгляд Второго магната, который, обернись дело именно так, стал бы главой Совета. Но Катарина не подарила ему такого шанса. Нужно отдать таремке должное - она хорошо подготовилась, наперед просчитала все возможные варианты.

  Никто не возразил поперек того, что Катарина назвалась Первым магнатом. Не сказали теперь, подумала волшебница, и в будущем не станут говорить. Все, к чему Миэ готовилась несколько отвоеванных у Фиранда дней, казалось ненужным хламом. Что толку с доводов, которые отец разучил под ее строгим надзором? Катарина на них чхать хотела - это и слабоумному понятно. Лучше всего - помалкивать, ждать, пока таремка совершит хоть бы одну ошибку, не может же она просчитать наперед всю жизнь. Главное, терпеть. Пусть она отдаст Гартису тело своего брата со всеми положенными почестями, пусть остынет в положенном трауре, а уж за такой-то срок Миэ обязательно что-то придумает. В крайнем случае - волшебнице не нравился такой вариант, но она не сбрасывала его со счетов - большую часть отцовских богатств можно вывезти в надежное место. Замок и земли жаль, отец будет негодовать, но лучше так, чем потерять много больше.

  - Говори, Пантак, - велела коротышке Катарина. - Что ты слышал? Говори сейчас, как есть, и никого не бойся.

  Миэ услыхала в ее словах иное: "Скажи то, что мне нужно, и никто тебя не тронет". Чем дальше, тем сильнее собрание Совета напоминало балаганное представление. Волшебниа, присутствуя на совете на правах помощницы отца, не имела права говорить без разрешения Первого магната, о чем успела пожалеть бесконечное количество раз. Почему никто не вступиться за отца? Какое дело до того, что наврет Пантак?

  В глазах магнатов стояла алчность, а Катарина верховодила их жадностью.

  - Госпожа, - Пантак лебезил изо всех сил и низко кланялся, - ни для кого не секрет, что Эйрат уже много раз высказывался против политики и старых союзов, которых придерживался покойный Фиранд. Думаю, не я один слышал, как Четвертый магнат множил крамолу, будто бы пора перестать водиться с Дасирийской империей, а нужно прогнуться под Рхель, пока еще есть время. И других подбивал на подобные мысли. - Пантак обвел взглядом собравшихся, безмолвно намекая, что и про них скажет, если потребуется.

  Миэ поднялась со своего места, привлекая к себе взоры собравшихся.

  - Магнаты Совета и ты, госпожа Катарина - прошу вашего разрешения говорить! - как можно громче и почтительнее сказала Миэ.

  Леди Ластрик просьба пришлась не по душе, но, пойманная в свою собственную ловушку - как бы она могла отказать в праве голоса? - разрешила таремке говорить. Миэ вышла за пределы, огражденные каменным бордюром, становясь по правую руку отца. Выиграв безмолвный поединок взглядами, убедила лорда Эйрата сесть. Тот повиновался, напоследок негромко выругавшись под нос.

  - Магнаты Совета, - обратилась Миэ ко всем сразу. - Всем известно ваше стремление во всем и всегда служить Тарему и его жителям, заботиться о благе каждого таремца, будто он - плод от ваших чресел. Я знала лорда Фиранда не так хорошо, как мне бы хотелось, но память моя сохранит его, как пример великой мудрости и справедливости. Я верю, что леди Катарина станет хорошим его приемником, и мы не единожды станем славить ее имя за добрые деяния.

  Миэ нарочно склонила голову в сторону таремки, но та сразу раскусила ее и ответила холодным взглядом. И пусть, своего волшебница все равно добилась: магнаты, которых Катарина запугала, охотно закивали словам Миэ.

  - Мне лестны такие речи, - прервала восторги Катарина, - но ты, дочь Эйрата, перебила Восьмого магната Совета не для того, чтобы признать мое право занимать место Первого магната, ведь так? Мы собрались здесь в скорбную пору и, боги мне свидетели, ничего я не желаю больше, чем отдаться трауру по любимому брату. Сегодня магнаты собрались, чтобы решить судьбу твоего отца, и я прибыла на Совет завершить то, что начал Фиранд. Пусть справедливость, за которую он всегда стоял голой, станет ему погребальной песней.

  "Вот ты и показала себя, Катарина, вот, значит, чего ради ты прибыла на Совет сама, а не прислала послание, как сделал бы всякий, кто действительно разбит горем". Миэ пришлось изо все сил сжать пальцы на плече отца, чтобы не дать Эйрату подняться. Таремка больше не сомневалась: весь балаган с найденным братом отца - козни Катарины. Но зачем? Неужели отец утаил какие-то старые счеты? Волшебница посмотрела на родителя, и тот, будто услыхав ее мысли, отрицательно покачал головой. На его лице было множество эмоций, но ни одна не походила на ту, за которой прячут внезапно открывшийся обман.

  - Я лишь хотела обратить внимание магнатов на то, что Пантак высказывает домыслы, чернит моего славного отца, которого все из вас знают, как человека порядочного и честного. Разве случалось такое, чтобы Эйраты отказали кому-то в помощи? Или, может, мой родитель когда-то обманывал или крал? Никогда Эйраты не становились на строну заговорщиков, не в пример некоторых магнатов, которые за то поплатились жизнями. Мы всегда и во все времена Тарема, добрые или печальные, стояли за единство Тарема и уважение союзов, заключенных предками. Отчего же, магнаты, против моего отца говорят такие гнусные речи, и никто из вас не скажет в защиту своего собрата? Пантак, мне неведомо с какого лиха, чернит Четвертого магната Совета, попирает его старшинство, нарушая давнишние порядки.

  - Я разрешила ему говорить, - осадила Миэ леди Ластрик. - А тебе, дочь Эйрата, не следует испытывать мое терпение, затягивая время пустыми разговорами. Пантак, в отличие от Четвертого магната, не крал наследство своего брата и не вышвырнул его за порог своего дома.

  - Разве это уже доказано? - насела на нее Миэ. Она вошла в азарт, разгоряченная предчувствуем поражения. Вся их с Катариной перепалка была обречена заранее, но Миэ поняла это только сейчас. Страх придавал решительности, а отчаяние - огня словам. - Моего отца обвинили, но вина его не доказана. Теперь Пантак клевещет на него - и ты, госпожа, молчишь, потакая его словам. Неужели таремский Совет девяти забудет старые традиции и вернется к тем временам, когда мы отправляли людей на виселицу, даже не разобравшись, кто виновник, а кто - жертва? Магнаты, отчего же вы молчите? Завтра точно так же может появиться кто-то, кому неугодны вы или кому охота занять ваше место - и тогда никто не вступиться за ваше право защитить себя!

  - Я прибыла на совет с человеком, который назвался братом лорда Эйрата - Шале, - спокойно ответила Катарина, - в точности выполняя требования самого Эйрата. И, прежде, чем он войдет сюда и сам расскажет о своей печальной судьбе, хочу заявить, что у меня есть доказательство слов Пантака!

  Волшебница на мгновение зажмурилась, отдаваясь невидимому ледяному потоку слов леди Ластрик, что откатил ее с ног до головы. Доказательства измены отца? Он же клялся, будто никогда и никому не говорил о том, что готов встать на сторону Рхеля, если придет пора пересматривать старые союзы.

  Между тем под присмотром двух стражников, в зал Совета вошел мужчина. Он был высоким и тощим, словно сушеная рубина - Миэ почудилось даже, что она видит проступившую на его коже соль. Держался незнакомец ровно, и то и дело приглаживал край расшитой сорочки. Его волосы поблескивали, словно он полдня провел, вычесывая их до состояния безупречной гладкости. Он сразу не понравился волшебнице, потому что, даже не будучи представленным, буквально вопил о своем происхождении. Он был похож на отца, и лицо его стало лучшим подтверждением правоты обвинений. То, что незнакомец Эйрат не понял бы только слепой. Магнаты осторожно зашушукались, а лорд Эйрат снова сорвался с места. Миэ, обескураженая правдой, не удержала его, а потому просто опустила руки, стараясь собрать остатки мыслей.

  - Магнаты Совета, - заговорила Катарина нарочно торжественно, - разрешите представить вам лорда Шале Эйрата, младшего брата Четвертого магната Эйрата.

  - Приветствую, - поклонился незнакомец, натягивая на лицо фальшиво-любезную улыбку, за что Миэ тут же захотелось обрушить на его голову дождь из молний. Пусть бы попробовал лыбиться после того, как кожа на роже обуглится.

  Тут Шале, наконец, обратился взглядом к брату и, нарочно для него, отвесил поклон более низкий, чем того требовали приличия.

  - Брат, ты состарился так, что я было подумал, будто в Совете магнатов одно из мест занимает засохшее дерево! - Он не расставался с улыбкой даже, когда слова его сочились отравой. - Ты не пощадил меня, а время расправилось с тобой. Помниться, наша славная матушка говорила, что за все положен равноценный обмен. Ты украл у меня наследство, но не смог отобрать одного - молодости. Как видишь, - он развел руки, повертевшись так и эдак, словно напоказ, - я по-прежнему ловок и тело мое не трогают болячки, а у тебя вон какие тени под глазами, и щеки обвисли, и плешь такая, что впору ее сукном натирать для пущего блеска.

  Пантак гаденько захихикал, несколько магнатов солидарно подхватили его смешками. Лорд Эйрат побагровел, затрясся. Миэ попробовала взять отца за руку, но он грубо отмахнулся.

  - Ты! - Эйрат ткнул пальцем в сторону Шале. - Если ты, ничтожная плесень, думаешь, что я отдам тебе хоть медную полушку моих денег, тогда ты и вправду тот самый Шале-пьяница, который только то и делал, что проигрывался в ши-пак и трахал дорогих шлюх! Только ему бы пришла в голову такая бредовая идея, - уже тише, скрежеща зубами, добавил таремец.

  - Разве есть тут человек, который усомниться, что я и есть та самая ничтожная плесень? - Шале откровенно издевался над ним, а леди Ластрик за его спиной, отчего-то не сводила глаз с Миэ.

  "Наверное, чувствует, что я в этом зале единственный человек, который станет на строну Эйрата", - решила волшебница. Она снова попробовала успокоить отца, но тот, разозленный наглостью Шале, рассвирепел точно голодный бык. Шале, похоже, только того и нужно было.

  - Я прибыл в Тарем, чтобы доказать свое право на половину денег Эйратов.

  - А мой любимый брат, - встряла Катарина, - узнав о несправедливости Четвертого магната Совета, велел к половине наследства прибавить и две трети от части, которая останется. В назидание тем, кто думает, будто в Тареме некому вступиться за обездоленных. Все были свидетелями его словам, но, на всякий случай, вот. - Она щелкнул пальцами, и у нее за спиной, точно отделившаяся тень, возник неприглядный человечек. Мужчина услужливо положил в ладонь Катарины свиток, таремка же в свою очередь, передала свиток Второму магнату. - Я не стану откладывать совет, магнаты. И, на правах Первой, настаиваю на том, чтобы решение было принято сегодня же. Богам одним известно, что еще может случиться и с кем, пока мы тянем, боясь покарать того, по ком давно уж плачет веревка.

  - Веревка? - Миэ выступила вперед. - Госпожа Катарина, лорд Фиранд не требовал смерти моего отца!

  - Только потому, что он знал половину правды.

  - Я не вижу никакой иной правды, кроме слов одного члена Совета, - пыталась защищаться Миэ, но таремка остановила ее властным жестом.

  - Магнаты Совета, раз меня уже дважды обвинили во лжи, я вынуждена предоставить доказательства. - Снова пощелкивание пальцами, но в этот раз прислужник водрузил на стол тяжелую костяную шкатулку. Леди Ластрик сняла крышку, достала ворох пергаментов, курчавых от потрепанных краев, и тоже передала по кругу.

  Миэ не успевала следить за происходящим, и именно в этот момент отец, наконец, первым заговорил с ней.

  - Миэ, немедленно возвращайся домой, - скороговоркой шептал он. - Увози детей, забирай все золото и ценности, какие только сможешь найти. Спаси своих братьев и сестер. Рунный камень спрятан в тайнике, в библиотеке. Спроси Лаумера - он покажет, где и как открыть. Не перебивай, - перебил он попытки Миэ вставить хоть слово. - Нас кто-то предал, Миэ, ты должна узнать кто.

  - Что? Предал? - Таремка почувствовала, как к затылку прилила боль. - Ты вел переговоры с Рхелем? Ты же сказал, что...

  - Уходи, немедленно, я отвлеку их, - вместо ответа торопил отец. - Сожги наш дом, слышишь? Чтобы ничего не досталось этому проходимцу!

  Тут лорд Эйрат оттолкнул ее, да так сильно, что Миэ потеряла равновесие и растянулась на полу. В глазах заклубился разноцветный туман, звуки растаяли, обернувшись странным гулом, будто кто потревожил диких пчел. Таремка попыталась подняться, но снова очутилась на полу, на этот раз получив несильный толчок в бок от чьего-то сапога. Спокойный мгновение назад зал Совета превратился в базар: бегали люди, кто-то прокричал, чтобы прикрыли все входы и выходы, а над всем бедламом висел голос Катарины. "Ловите этого мерзавца! - верещала она. - Он нужен мне живым!"

  Миэ перекотилась четвереньки, поползла в сторону, стараясь не попадаться на глаза кому-то из магнатов. Но они, были заняты тем, что защищали свои толстые тела от охранников леди Ластрик. Воины, взяв наизготовку мечи и щиты, раскидывали всех, кто становился на пути. После, когда в зале совета снова станет тихо, Катарине придется приносить извинения, но сейчас таремку, похоже, занимал только лорд Эйрат.

  Миэ сглотнула, не давая себе слабины. Как он мог? Несколько дней назад клялся, что никогда и слова вслух не обронил о своих мыслях по поводу союза Тарема и Рхеля. Если бы только Миэ знала о заговоре, разве позволила бы прийти ему на Совет? Бежать, только бежать и как можно дальше - вот чего потребовала бы таремка. И отец, предвидя такой исход, малодушно промолчал. Миэ мысленно и проклинала его, и просила Амейлин заступиться за родителя. Как он зашел так далеко в своем тщеславии? Как мог возгордиться и забыть об осторожности...

  Таремка высмотрела самый темный закуток и поползла туда, предусмотрительно помалкивая, чтобы не привлекать к себе внимания. Хаос кипел, но скоро он успокоиться. Таремка слышала выкрики отца: Эйрат проклинал Шале и Катарину, обвинял ее в том, что это она убила Фиранда. Кто-то из магнатов охал и ахал, точно беременная на сносях, кто-то увещал Четвертого магната успокоиться и отдаться в руки правосудия. Голоса Катарины Миэ не слышала. Оказавшись в углу, волшебница тут же поднялась на ноги, растирая ладони. Магия хлынула к пальцам, обожгла их. Таремка ловко свила несколько искрящихся нитей, которые тут же свили вокруг нее невидимый кокон. Действия чар хватит не на долго, чуть меньше, чем на пол часа, но этого достаточно, чтобы незамеченной выбраться их здания. Таремка прилипла к стене и двинулась вдоль нее - только так она могла избежать быть случайно обнаруженной. Налети кто плечом - чары не развеются, но так Миэ обнаружит себя, в таремка не хотела, чтобы жертва отца оказалась напрасной.

  Добраться до двери не составило труда, но теперь ее перегораживало несколько охранников, и пройти между ними незамеченной смогла бы разве что мышь. Миэ мысленно завопила от отчаяния.

  - Эйрат, тебе все равно не уйти, - зашипела Катарина так близко, что волшебница невольно отшатнулась.

  Оказалось, леди Ластрик стоит всего в нескольких шагах от нее. Миэ задержала дыхание, попятилась, но тут же остановилась, едва не налетев на нескольких воинов, которые охраняли спину Катарины. Миэ почувствовала себя зажатой тисками, когда каждое движение, каждый слишком громкий вдох или выдох предаст ее.

  Стол оказался перевернутым. Миэ удивились, как такое возможно - тяжелый, деревянный и шестиногий, он казался таким же непоколебимым, как горы. Однако теперь стол валялся на боку с вывороченной ногой, а рядом, лопнув ровно надвое, валялись песочные часы. Песок медленно вытекал из обоих отверстий, и Миэ показалось, что он замедляет ход времени.

  А по другую сторону стола, вооружившись факелом, стоял отец. Он был весь мокрым. Приглядевшись внимательнее, Миэ поняла, что родитель облил себя маслом, и тяжелые капли янтарного цвета теперь стекали по его лицу и волосам, точно свежий мед. "Зачем?" - чуть было не закричала таремка, но вовремя вспомнила, что выдаст себя.

  - Ты же не станешь этого делать, Эйрат, - прошипела Катарина, слегка поддаваясь вперед, на что отец тут же приблизил к себе горящий факел. Языки пламени, будто почуяв угощение, потянулись к телу, как голодные псы. Миэ зажмурилась, но криков не последовало. Открыв глаза, таремка увидела отца нетронутым, но Катарина вернулась на прежнее место. - Послушай, ты ведь не хочешь, чтобы мы причинили вред твоим близким? Все знают, что в Тареме строги к предателям и тем, кто разделяет с ними кров.

  - Лучше подумай о своей поганой душонке, Катарина, - огрызнулся отец.

  - Сдайся, Эйрат, и я перед всеми магнатами Совета готова поклясться, что твоим родным будет разрешено покинуть Тарем. Тебя повесят, ты не настолько глуп, чтобы торговаться за свою жизнь, но я готова уступить тебе, в память о моем справедливом, но милосердном брате. Ты выдашь нам остальных заговорщиков, а после казни, твое тело предадут земле со всеми положенными почестями.

  - Как я могу верить твои словам, если только что ты грозилась выкорчевать весь мой род? - Отец смахнул повисшие на губах капли и осмотрелся, пытливо рассматривая лица. "Он ищет меня", - догадалась таремка. Взгляд лорда Эйрата наткнулся на перегороженный выход, и таремец горько улыбнулся.

  Волшебница прикусила губу. Отец не мог не понять, что она все еще в зале, и что заперта в этих стенах, как в ловушке. И останется запертой до тех пор, пока Катарина не прикажет своим цепным псам открыть дверь. Интересно, сколько времени должно пройти, прежде чем леди Ластрик вспомнит о дочери Эйрата? Должно быть, голову отца посетили те же мысли, потому что речь его сделалась торопливой.

  - Поклянись тут, при всех, что никто не станет чинить препятствий моим родным, чтобы они могли покинуть Тарем, - потребовал он. Миэ знала, что Катарина пообещает, что угодно, лишь бы он сдался. Отчасти потому, что не хотела омрачать свой первый день в новой ипостати, отчасти, чтобы узнать об остальных заговорщиках. Миэ удивилась, что леди Ластрик не знает всех имен, но даже Катарина была не всесильной.

  - Только после того, как расскажешь об остальных, тех, кто предал Тарем вместе с тобой, - торговалась Катарина.

  Фарс, все от первого до последнего слова - фарс. Отец знает, что она никогда не позволит остаться в живых хоть кому из Эйратов, кроме Шале, который унаследует все богатства опального Четвертого магната. Знает - но торгуется, чтобы Катарина ничего не заподозрила. Факел, что горит в его руке, так и ластиться к телу, тянется, словно малый ребенок к материнской груди. Миэ не давала воли слезам, но грудь разрывал безмолвный вопль. Она знала, какой смерти желал для себя отец - сгинуть в огне, не потеряв остатков чести, не выдав тех, кто был с ним в сговоре. А ведь один из них предал его, иначе как тогда письма попали в руки Катарине?

  - Расскажу, - обреченно согласился отец.

  - В таком случае я даю обещание не чинить препятствий твоим родным. Но до того времени, как ты не расскажешь мне обо всех - твой дом будет под присмотром таремской стражи. Полагаю, эта мера сделает тебя более разговорчивым, и ты не сможешь внезапно изменить свое мнение.

  Миэ отчаянно хотелось прямо сейчас выколдовать парочку молний, и отправить их на голову леди Ластрик. Такая мера наверняка заткнула бы ее поганый рот. Останавливало одно - что будет с младшими братьями и сестрами, если и она, и отец, пойдут на виселицу? Да и смерть Катарины вряд ли отменит право Ларо наследовать земли и имущество Эйратов. Отчего-то в памяти вспылил кривоногий нескладный Лаумер в шутовском колпаке с бубенчиками - мальчик сгинет едва окажется на улице.

  Отец тяжело вздохнул и посмотрел ровно Катарине через плечо, будто мог видеть там свою дочь. Постояв так несколько мгновений, отбросил факел. Язык пламени ухватился за разбросанные по полу обрывки пергаментов, и магнаты бросились тушить их.

  - Пойдем, Катарина, - почти грубо бросил Эйрат. - Надеюсь, память членов Совета девяти не настолько коротка, чтобы они забыли о твоем обещании сразу, как только мы выйдем из этого зала.

  Катарина кивнула стражникам за своей спиной - здоровяки, грохоча доспехами, взяли Четвертого магната конвоем с трех сторон. При самой Катарине осталось еще четверо, и те двое, что стояли у двери. Получив разрешение леди Ластрик, охранники расступились, освобождая дорогу.

  - Прошу простить меня, магнаты, - коротко поклонилась Катарина, - что принесла сегодня столько дурных вестей. Прошу вас не забывать о том, что Тарем нынче в большой опасности. Знаю, у каждого из вас есть несколько натасканных псов, которых вынюхивают где нужно и за кем нужно, и прошу приспособить их на общее благо. Я не знаю, сколько и о чем скажет лорд Эйрат. - Катарина поглядела на него с нескрываемым презрением. Миэ так и подмывало спросить шепотом, в которую щель просочилась та благородная Катарина, которая только что увещала отца довериться ее слову? - Надеюсь, он захочет облегчить свою участь перед тем, как спуститься на суд к Гартису. Однако, раз у нас с вами, магнаты Совета, перед самым носом случился заговор, значит, такое повториться, если не выжечь корни заговора. Тому из вас, кто найдет заговорщиков или укажет на сторону, в которой их стоит искать, это зачтется. Я, как и мой покойный брат, буду строга к предателям и щедра к верным сторонникам Таремских старых порядков.

  Магнаты дружно закивали, точно сговорились заранее. Оно и понятно - в свете раскрывшегося заговора, любое несогласие с ее словами могло быть истолковано превратно. Чтобы ни говорилаКатарина, она не последует по пути Фиранда. Таремка пришла на сегодняшний совет как властная единоличная хозяйка, и волшебница сомневалась, что леди Ластрик переменит свою точку зрения. И чем больше Миэ думал об этом, тем охотнее соглашалась со словами отца: более всех смерть Фиранда была выгодна самой Катарине.

  Леди Ластрик повернулась - Миэ успела шмыгнуть в сторону - и направилась к двери, нарочно пройдя перед самым носом Эйрата. Мужчина отвел взгляд в сторону. Магнаты, обескураженные случившимся, негромко перешептывались, провожая Катарину почтительными поклонами, под стать ее новому положению. Воины, что взяли отца конвоем, толчками заставили его идти следом за новоиспеченной Первой леди-магнат. Эйрат огрызался, но ковылял. Волшебница, улучив момент, пошла за ними, благо, гомон голосов и бряцанье броней скрадывало ее торопливые шаги. Таремка гнала мысли о том, что она рядом с родителем и еще может помочь. Что за злой рок заставляете выбирать между братьями и сестрами, которых Миэ едва ли помнила по именам, и отцом? Отец сделал свой выбор - Миэ видела его решительность, знала, что за ней кроется.

  Миэ провела их до самого выхода из здания Совета. Все это время Катарина молчала, не обмолвившись ни словом даже с постоянно вертевшимся около нее Шале. Он выглядел обеспокоенным, несмотря на такой благоприятный для себя исход.

  Уже на улице леди Ластрик приказала стражникам связать Эйрата. Но Миэ задержалась, отчаянно моля, чтобы невидимость осталась на ней весь положенный срок. Катарина и Шале остановились у расшитого паланкина, склонили друг к другу головы. Волшебница рискнула подступить чуть ближе, движимая желанием подслушать разговор.

  - Теперь ты доволен? - довольно грубо спросила Катарина.

  - Буду доволен, когда переступлю порог своего вновь обретенного дома, - делано заискивающе ответил мужчина.

  - Это решенный вопрос. Эйрата вздернут на днях, а то и раньше.

  - Рад, что смог оказаться полезным не единожды, Катарина. Признаться, не ожидал, что мои связи окажутся полезны и тебе тоже. Ты не только меня облагодетельствовала, но и свой зад прикрыла. Скажи честно - ты ведь боялась, что они не признают за тобой право занять место Фиранда?

  Катарина фыркнула, уголки ее губ скомкались. Занавеска паланкина качнулась, тонкая рука с обкусанными ногтями, отвела ее в сторону, и из проема показалось серое мальчишечье лицо, усыпанное бесцветными веснушками. Кончик носа мальчишки двигался, будто у любопытной крысы. Катарина, увидав парня, неодобрительно посмотрела на него, и тот снова скрылся в недрах паланкина.

  - Вижу, щенок снова у ноги своей хозяйки. - Шале прищелкнул языком. - Жаль, я как раз собирался пригласить его в парочку примечательных борделей Тарема. Он выглядит так, словно никогда в жизни девку за задницу не щупал. И не жалко тебе мальчишку, пропадет ведь, если хозяйство за ненадобностью отсохнет.

  Катарина ничего не ответила, вместо этого забралась в паланкин.

  - Я позаботилась о том, чтобы корабль был готов. Как только твоего брата вздернут, ты зайдешь на борт и лично позаботишься о том, чтобы я без затруднений нашла того, кому ты продал Сиранну.

  - Разве Первой леди-магнат не стоит заниматься делами Тарема, вместо того, чтобы бороздить моря, задрав юбку?

  Даже с того места, где пряталась, Миэ услышала, как леди Ластрик скрипнула зубами.

  - Не вздумай обмануть меня, Ларо, а не то будешь болтаться рядом с братом. Сам видел, что власти для того у меня предостаточно.

  - Ты пообещала, что не станешь трогать его выродков. - Мужчина откинул всякую любезность, слова его сделались твердыми - самое дело высекать искру. - Мне не охота, чтобы кому-нибудь из них пришла в голову мысль расправиться со мной. Предпочитаю видеть мертвыми всех, пока никто из крысят не вырос настолько, чтобы всадить мне в спину нож.

  - Разве ты не сделал то же самое?

  - Именно потому настаиваю, чтобы ты избавила меня от них.

  -Я начинаю думать, что ты глуп, как пень. - Катарина позволила себе легкую улыбку. Ничто в ней не выдавало скорби по убитому брату, словно в зале Совета девяти стояла совсем другая женщина, а здесь, за расшитым пологом, пряталась та, которой дела не было ни до чего, кроме какого-то купца. Миэ сглотнула, выжидая последние мгновения прежде, чем невидимость начнет таять, выдавая ее присутствие.

  - Хватит загадок, говори по-людски, Катарина, - отмахнулся от ее насмешек Шале.

  - Я пообещала Эйрату, что не стану трогать его семью, но даже мое слово вряд ли удержит толпу разгневанных горожан, которым придется не по душе выводок предателя. Обожди немного - и Тарем сам избавит тебя от ненужного бремени. А на мой век хватит крови.

  - Ну а мне-то что делать? Сидеть под домом Эйрата и ждать? Уволь уж, нет охоты позориться.

  - Вернись в гостиницу и жди моего послания. И лучше не высовывайся на люди - ты тут пока чужой, мало ли кто вздумает вступиться за Эйрата.

  Она скрылась в паланкине, прислужник прикрикнул на носильщиков-рабов. Миэ выждала еще немного, разрываясь между желанием последовать за Шале - отчего Катарина звала его другим именем? - или поспешить домой. Перевесило второе. Миэ бросилась в переулок, почти физически ощущая, как магический покров сползает с нее, точно линялая кожа. На ходу таремка старалась снова и снова повторять в памяти разговор, свидетельницей которому стала. Запоминать имена. Запоминать события. Зачем Катарине понадобилась Сиранна? Впрочем, кто сейчас только не кинулся искать наследников крови Гирама. Если бы такого отыскать да приручить, и заставить слушать все, что благодетель на ухо нашепчет... Неужели Катарина так печется о благе Дасрийской империи, что готова на все, лишь бы вышвырнуть из императорского замка рхельского шакала? Волшебница с трудом верила в подобное. Однако и допустить, что леди Ластрик разыскивает наследников с целью избавиться от них - не могла. Отец прав был - Тарем слишком сильно зависим от Дасирии. Падет империя - и Тарем ослабнет, будто воин, которого разом лишили брони и меча. И Катарина не может не знать, что чем больше Шиалистан "хранит" золотой трон, тем тяжелее будет оторвать от него его рхельский зад. Что это - борьба за наследников?

  Миэ повернула за угол, прячась в тени раскидистого ясеня. Весна еще только завоевывала Тарем, но эти деревья, разбросанные по всему городу, уже успели нарядиться в свежий изумруд листвы. Таремка дождалась, пока невидимость развеется полностью, снова укуталась в нее и покинула свое убежище. Путь лежал в сторону площади. Пешая она не уйдет далеко, но лошадей и прислужников, с которыми они с отцом прибыли на заседание Совета девяти, наверняка охраняют люди Катарины. Странно, что леди Ластрик до сих пор не кинулась искать ее саму, должно быть слишком увлеклась своей новой ролью и добычей. Разоблаченный заговор, дар высшей справедливости - что и говорить, Катарина умела заявлять о себе в полный голос. Миэ мысленно пожелала ей подавиться собственной желчью.

  Торговая площадь была полна купцов. Весенние ярмарки давно стали традицией, и их устраивали едва ли не раз в неделю. Шутовские представления с куклами, купцы, что нахваливали свои товары, перекрикивая друг друга, запахи сдобы, копченостей и фруктов. Таремка не боялась быть увиденной - в такой толчее вряд ли кто-то обратит внимание, что только что толкнул пустоту. Миэ переметнулась из одного потока зевак в другой, прислушиваясь - не раздается ли откуда ржание? Услышав его, двинулась на звук.

  В палатке торговца лошадьми бурлил торг. Разодетая в пух и прах знать присматривала скакунов, беднота довольствовалась тем, что хозяин не брал денег за посмотр. Скакуны здесь были знатные: тонконогие дшиверские кобылки, грузные коротконогие рхельские тяжеловозы, эфратийские красавцы со шкурой цвета янтаря. Были у торговца и артумские рогатые. За них торгаш просил отчего-то больше, чем за остальных. Миэ, глядя на их куцые рога и едва завитую шерсть на ногах, мысленно пожурила пройдоху - лошади едва ли больше чем на четверть северной крови, уж она-то собственными глазами видела чистокровных рогатых жеребцов Берна. Покупатели же больше всего расспрашивали именно про северных лошадей, и торговец не держал язык на привязи. Дождавшись, когда между тремя покупателями разгорится торг за одного мерина, Миэ осторожно обошла торговый ряд и шагнула под навес, где дожидались своего часа кони попроще. Почуяв незнакомый запах, животные заволновались, но в такой суматохе это не выглядело подозрительным. Рабы, что присматривали за хозяйским товаром, подлили лошадям воды и насыпали свежего овса. Миэ выбрала того коня, который стоял дальше остальных. На нем висела сбруя, но не было седла. Таремка беззвучно вздохнула и, попросив Амейлин благословить ее и простить за непотребное дело, взялась за узду. Жеребец часто запрял ушами, его ноздри с шумом разошлись, втягивая чужой запах. Миэ не дала ему опомниться: стащила узду со щеколды, что загораживала стойло, и, подобрав юбку, взобралась мерину на спину. Жеребец попытался уйти от невидимого седока, но таремка крепко сжала его бока коленями, заставляя двинуться с места. Рабы не сразу поняли, что произошло, почти лениво поплелись ее сторону, но волшебница подогнала жеребца пятками, до боли вдавливая их в бока жеребца. Тот запротестовал, вскинулся и освободился из своего заточения. Рабы, что встали на его пути, разлетелись в стороны, кажется, одному из них не посчастливилось попасть под копыта мерина, но Миэ не оглядывалась.

  Когда конь выскакал из-под крытого навеса и понес прямо на покупателей, таремские толстосумы бросились врассыпную. Миэ увела коня подальше от места, где шла самая оживленная торговля. Покупатели сторонились, женщины визжали и осеняли себя охранными знаками своих богов. Миэ подумал, что мерин, которым правит ничто, для простого народа едва ли не большая диковина, чем человеколошади дшиверских варваров. Прежде, чем на крики прибежали городские стражники, Миэ успела вывести коня их ярмарочной толчеи. Почуяв свободу, мерин будто бы переменился, сделался покладистым. Таремка подстегнула коня, стараясь держаться в переулках и избегать центральных улиц. На широких мостовых она могла бы пуститься в галоп, но лошадь без седока мигом привлечет внимание стражников. В переулках беднота зачастую и головы не поднимала от собственных сапог. Но даже здесь ей не удалось остаться незамеченной.

  Миновав несколько грязных, смердящих помоями кварталов, Миэ свернула на широкую улицу. Невидимость ее почти растворилась, но сейчас это было даже на руку. Стража наверняка кинулась искать конокрада, и лошадь без всадника привлечет внимание больше, чем разодетая в тонкую шерсть и шелка всадница. Таремка поправила юбки так, чтобы хоть издали не бросалось в глаза отсутствие седла. Мерина пришлось пустить шагом. Каждый раз, замечая возню впереди, Миэ сворачивала в другой переулок. До родного дома оставалось не так много, но таремка не хотела привести за собою стражников, потому осторожничала. Перебравшись через мост, снова пустилась вскачь. В эту часть Тарема переполох еще не добрался. Магнаты Совета выполнят приказ Катарины и пошлют к дому Эйрата воинов, чтоб те стерегли его родню. Миэ надеялась, что в запасе у нее остается несколько часов, прежде, чем так станется.

  Добравшись до родных стен, таремка едва слезла со спины жеребца. С непривычки зад затерп, и, казалось, превратился в один сплошной мозоль. К тому ж неприятная слабость внизу живота была признаком приближающейся женской крови. Миэ скривилась, вразвалку добралась до ворот, которые двое охранников тут же предусмотрительно распахнули. Таремка велела закрыть ворота и не открывать никому. Мужчины переглянулись, но выполнили приказание. На пороге ее поджидал распорядитель. Его пухлое лицо озадаченно вытянулось, будто яйцо.

  - Госпожа Миэль, где лорд...

  - В дом, Зарин, живо, - прикрикнула на него Миэ. - Двери закрыть, всех детей отца и его жену - немедленно позвать в главный зал. И Родгера тоже.

  - Госпожа, что произошло? - Лоб распорядителя мигом вспотел, лицо и оплывший на воротничок кафтана подбородок, пошли бурыми пятнами.

  - Отца предали, его ждет виселица, а всех нас, если не пошевелимся - смерть от руки каких-нибудь наемных головорезов.

  - Великая Леди удача, - закудахтал мужчина, и прытко побежал вперед. Страх смерти будто подарил его ногам крылья, и, не успела волшебница оглянуться, как Зарин был уже на середине лестницы.

  Миэ поспешила в сторону кухни. Брать припасов на много дней пути времени нет, но и отправляться с пустыми животами и мешками с такой-то оравой людей - равносильно самоубийству. Детвора станет клянчить еду едва ли не сразу, стоит покинуть дом. На кухне до одури воняло шкварками, кровяной колбасой и свежей выпечкой. От запахов Миэ подвернуло. Кухарки и поварята встали столбами, низко кланяясь, изо всех сил пряча недоумение - с чего вдруг госпожа решила почтить их личным присутствием. Миэ только теперь поняла, что была на кухне всего раз или два.

  - Заготовьте продукты в дорогу, - отпадала приказ она. Тошнота застряла в горле, отчего речь сделалась невыразительной и сиплой. - Только то, что долго не испортиться. Солонину, хлеб, копчености. И воду, и свежего молока. Живее, не то оставлю голодными!

  Одна из кухарок, на удивление худая и сутулая, прикрикнула на поварят и, раскланявшись чуть не в ноги, покорно затрещала: "Будет исполнено, госпожа, будет исполнено".

  В главном зале поместья Эйратов стоял гул. Детвора не желала сидеть на месте, и даже выводок нянек не мог присмотреть за всеми. Пятеро, быстро сосчитала Миэ. Жалеть о том, что почти не помнит по именам своих братьев и сестер, времени не было. Может, потом... Если этому "потом" суждено случиться.

  - Где Лаумер? - спросила она, не найдя среди детей горбуна.

  - Я... я не знаю, госпожа, - пыхтел Зарин, промокая свое мокрое лицо куском мятой тряпки. - Я искал его, но не смог найти.

  Таремка вопросительно посмотрела на нянек, но те лишь невнятно бормотали, что мальчик отшельник, и найти его, пока он сам не выберется из своего убежища - невозможно. "Неужели никому в этом доме дела нет до несчастного ребенка?!" - хотелось завопить Миэ, но резкая боль внизу живота согнула ее пополам. Самый старший из мальчиков, единственный кто держался спокойно, сорвался с места и услужливо подвинул Миэ кресло. Таремка поблагодарила его, перевела дух. Женская хворь в этот раз обещала свалить ее с ног на несколько дней. Волшебницы даже думать не хотела, как перенесет все это в седле. Отчего-то в памяти всплыл образ Банру и его чудесные настойки.

  - Кто-нибудь видел Лаумера? - спросила она, едва боль отступила.

  - Я видела, - пропищала рыжая рябая девочка. Кажется, звали ее Анталь, и она в точности походила на свою мать, что держала ее за плечи. - Он играл в библиотеке.

  - Приведи его немедленно, - приказала таремка Зарину. Тот не пришел в восторг от этой идеи, но повиновался.

  В дверях он разминулся со стариком Родгером. Волшебник громко шаркал ногами, трясся будто в лихорадке, и стенал, что его по старости заставляют натруживать больные кости. Однако он нашел силы поклониться Миэ, хоть поклон этот скорее напоминал кивок.

  - Из-за чего переполох, Миэ?

  Волшебница не ответила, кивком указала ему на кресло, и прикрикнула на детей, пригрозив превратить их в жаб, если не успокоятся. Рыжая Лара - мать Анталь и последняя жена опального Эйрата, вздернула подбородок, намереваясь показать, что пока отсутствует ее супруг, хозяйка в доме она. На что Миэ предусмотрительно многозначительно покачала головой - мол, не суйся. Будь Лара чуть старше, вряд ли обошлось бы малой мерой, но девушка была даже младше самой Миэ и, храня на себе бремя рождения горбуна Лаумера, предпочитала помалкивать.

  - Отца обвинили в измене Тарему, - сказала, наконец, Миэ. - У нас есть час времени, я думаю, может и меньше. Собирайте вещи, только то, что можно взвалить на лошадь. Драгоценности, деньги. Практичную одежду.

  - Миэ, ты... - заохал старик Родгер, но таремка перебила его.

  - Я в своем уме. Нас не пощадят. - Миэ не стала говорить о том, что обещала Катарина. Ее слова бы только родили надежду, которая в итоге погубит тех, кто решит остаться, уповая на милость. Остальное, если боги сжалятся и дадут им сбежать, можно рассказать в пути. - Этот дом и все земли отца перешли в руки другого человека.

  Судя по лицу рыжей Лары, девушка единственная понимала, о чем идет речь. Должно быть, отец делился с ней своими опасениями. Миэ кольнула ревность и обида на родителя - она-то верила, что только ей отец доверил свою тайну.

  - Мы будем скакать на лошадке? - Мальчик лет семи, чьего имени Миэ не помнила, принялся хлопать в ладоши. Другие дети, кроме самого старшего, поддержали его. Няньки бросились их успокаивать.

  - Он говорил, что так будет, - всхлипнула Лара. - Я верила, что может быть, все окажется неправдой, но...

  - Собирай детей, - перебила Миэ. - Сопли и слезы после станешь жевать, когда вдовьи одежды примеришь.

  Молодая таремка прикрыла рот ладонью, закивала головой, то ли соглашаясь со словами Миэ, то ли отрицая их. Волшебница не стала искать слов утешения - сегодня всем достанется порция горечи, если утешать каждого, недолго и болото развести.

  - Томм, - Миэ посмотрела на старшего мальчика. - Отправляйся на конюшню, и вели заседлать четырех верховых. И двух тяговых. И пусть выберут тех, что поживее да повыносливее. И, как бы между прочим, скажи, что мы отправляемся на конную прогулку по своим землям. Ни слова о том, что я тут сказала, понял?

  Паренек, гордый от того что и ему выпала участь помогать, кивнул и, с молчаливого согласия Миэ, выбежал следом за Зарином. Лара провела его взглядом, после неодобрительно покосилась на Миэ.

  - Не стоит детей впутывать, Миэль, - сказала она таким ледяным тоном, будто только что не заливалась слезами по мужу.

  - Один мой добрый друг в его возрасте уже ходил в бой и врагов убивал, - заметила Миэ. Видя, что слова сыграли против нее - от слова "врагов убивал" рыжая таремка переменилась в лице, - добавила: - Теперь он славный воин и, если боги не пошлют ему скорой погибели, он прославит себя в веках. Жизнь нам на то и дадена, чтобы мы уходили из нее, пусть немного, но меняя мир. Желательно - в сторону лучшую.

  - Твой отец много чего хотел изменить.

  Миэ насторожилась. Неужели отец рассказал этой рыжей курице о заговоре? Поделился тем, что утаил от дочери? Миэ снова скорчилась от боли.

  - Собирайтесь, живо, - стиснув зубы, сказала она. - Жду вас на заднем дворе, за амбарами. Только ты, - кивнула на рыжую таремка, - и дети.

  Няньки забеспокоились, но их перебил кашель старика волшебника. Выждав, пока они останутся наедине, Миэ потребовала вернуть ей ониксовые шары. Старик улыбнулся, отчего-то пугая Миэ своим спокойствием, и вынул из рукава кожаный мешочек на завязках. Миэ взвесила его на ладони, распустила завязки, заглянула.

  - Родгер, ты их что ли все время при себе таскаешь? - спросила удивленно.

  - Ты, госпожа, сказала, чтобы глаз с них не спускал. Только все равно напрасный труд. - Волшебник прищелкнул языком, сокрушаясь. - Чтобы разгадать, каким словом их "разбудить" надобно быть либо обласканным Леди удачей, либо великим волшебником. Третьего не дано, Миэ.

  - Я разгадаю эту загадку, - упрямо ответила таремка, пряча мешочек в сумку, что носила у пояса.

  Она поднялась, чтобы размять на удивление быстро отекшие ноги. Башмаки стали будто на несколько размеров малы, и каждый шаг доставлял боль.

  - Нас вряд ли пощадят, - сказал ей в спину волшебник. Голос его был таким обыденным, будто он рассказывал, в каких пропорциях лучше всего смешивать серу и толченый уголь. - Ты поступаешь мудро, что не пытаешься спасти всех.

  Миэ не решилась повернуться к Родгеру лицом.

  - Отец просил меня защитить их.

  - Другого я не ждал. - Таремка почти слышала, как он теребит край расшитого рукава. - У меня есть запасы зажигательных горшков и парочка склянок с кислотой, которая сжирает все, что попадет ей на пути. Пришли ко-мне Томма, я отдам ему склянки. Вам они будут нужнее.

  Миэ не нужно было пояснять, отчего вдруг старик вспомнил про зажигательные горшки.

  - Тем, кто захочет уйти - позволь уйти, - только и сказала она.

  Тут их потревожил Зарин: впереди себя распорядитель толкал маленького перепуганного горбуна. Мальчишка снова был в колпаке с бубенчиками, и те заливались смехом в унисон его неуклюжим шагам.

  - Вот, госпожа, еле отыскал. - Зарин запыхался.

  - Он сказал, если я не приду - ты меня отхлестаешь, - пискнул Лаумер и бросился к Миэ, прячась в складках ее юбки.

  Миэ спровадила Зарина на кухню, присмотреть за тем, как идут сборы. Маленький горбун тут же перестал прятаться, и с любопытством посмотрел на нее. Таремка могла спорить, что мальчик понимает, о чем пойдет разговор.

  - Послушай, Лаумер, - ей пришлось присесть, чтобы быть с ним вровень. Боль снова дала о себе знать. - Нам придется уехать уиз Тарема, далеко.

  - Зачем?

  - Так велел твой отец и так будет лучше для всех нас. Отец сказал, что ты знаешь, где тайник, в котором спрятан рунный ключ. Он мне нужен.

  - Знаю. - Мальчик вздернул подбородок, довольный, что ему уже второй раз выходит доказать свою полезность. - Отец велел никому не говорить.

  - Мне можно. - Миэ придала своему голосу уверенности. - Скоро сюда придут очень плохие люди, и если мы не уйдем, они заберут тебя, и меня, и остальных в очень плохое место.

  - В темницу? - Лаумер стащил шутовской колпак и принялся перебирать пальцами бубенцы.

  - В темницу, - признала Миэ. - Ты же не хочешь, чтобы так случилось?

  - Пойдем, - горбун поманил ее рукой.

  Тайник оказался в его комнате. Никто из детей не хотел делить комнату с уродцем, а значит, некому было и обнаружить тайник. Он был спрятан в углу, за сундуком, в котором Лаумер хранил игрушки. Горбун деловито нажал на нужные руны, и заслон растворился, показывая небольшое углубление в камне. Миэ быстро забрала ключ и помогла Лаумеру собрать вещи. Впопыхах мальчик несколько раз упал, но тут же вставал, отряхивал коленки и совал в вещевой мешок какие-то свои мелочи. Среди его "сокровищ" Миэ заметила несколько круглых спилов с можжевеловых веток. Таремка не знала, зачем бы они ему понадобились - такие, только втрое больше размером, обычно приспосабливали под горячие кастрюли. Но мальчик всем видом дал понять, что их-то он непременно возьмет с собой, и, чтобы доказать серьезность намерений, выбросил несколько сорочек. Миэ, хоть и была против, не решилась спорить.

  На заднем дворе детвора гоняла голубей и кур. Няньки причитали, заливались слезами, и даже толстые щеки Зарина впали, делая его похожим на скисшую грушу. Миэ послала Томма к Родгеру, а сама тем временем помогла взобраться Лаумеру в седло. Его ноги были слишком коротки, и только очутившись на лошади, горбун отважился сказать, что прежде ездил верхом всего раз или два. Немудрено - мало того, что он были слишком мал для такой науки, так еще и горб мешал сохранить равновесие. Таремке ничего не оставалось кроме как сесть в седло позади него. Из-за его выпуклой спины поездка обещала превратиться в муку, но Миэ понимала - никто не займет ее место. Томм вернулся со склянками, держа их бережно, будто великое сокровище. Миэ завернула кислоту в овечью шкуру: скачка предстояла нешуточная, и если склянки разобьются, кислота мигом проест и кожу, и кости, и все, до чего дотянуться ее жидкие щупальца. Лара взяла себе на лошадь свою рыжую дочку, Томм - двух остальных малышей. Те возились, словно разыгравшиеся котята, и Томму пришлось оттаскать их за уши, чтобы присмирить.

  Миэ не хотела долгих прощаний. Каким-то внутренним чутьем знала, что видит стены родного дома в последний раз. Даже если Родгер не успеет - мысли о пылающем доме обдали холодом, - хозяином станет Шале. Таремка чувствовала, что отец предпочел бы видеть свой дом сгоревшим до камня, чем в руках ненавистного брата.

  - А куда мы едем? - спросил Лаумер спустя несколько часов скачки.

  Дорога петляла землями Эйратов, вилась между полями, пряталась в дубравы и снова выныривала на обочине свежевспаханных земель. Миэ то и дело чудился топот копыт погони, но в спину их догонял только пыльный ветер. Таремка не разрешала себе верить, что Катарина сжалилась. После подслушанного разговора, волшебница знала, что леди Ластрик с самого начала обставила все так, чтобы никто из Эйратов не выжил. Из-за чего? Уставшая голова отказывалась находить связь между бедами Эратов и потерянной Сиранной. Но очевидно было одно - не измена отца побудила Катарину учинить жестокую расправу.

  - Куда? - повторил вопрос маленький горбун и беспокойно в седле.

  Куда? Миэ знала только одно место, где бы нашелся приют для нее и всего выводка ее родни. Никто в Тареме не возьмет под крышу своего дома детей опального лорда-магната, каждого остановит страх прогневить Катарину. Но для одного дасирийца угрозы леди Ластрик вряд ли значили больше, чем сор под ногами. Вот только жив ли он, Миэ не знала. Ехать в дасирийские земли теперь, все равно, что совать голову в полымя и верить, что рожа останется цела. Миэ сглотнула, краем уха услыхав веселый щебет рыжей малышки, и ласковый шепот Лары ей на ухо. Сколькими придется пожертвовать ради крыши над головой? Всеми или никем? Боги не настолько милостивы, даже Амейлин отвернулась от нее.

  - К одному славному воину, - сказала Миэ, всеми силами изображая радость. - Он силен как бык, и ловок, словно сокол. Если будешь мужественным, похлопочу, чтобы потренировал тебя с мечом.

  - И меня! - отозвался Томм, и паренек тут же покраснел, устыдившись своей наглости.

  - И за тебя похлопочу, - соврала Таремка.

  "Только бы ты был жив, Арэн из Шаам"

  Катарина

  Комната Фиранда по-прежнему хранила запах своего хозяина. С того дня, как брата нашли мертвым в постели, Катарина не могла себя заставить зайти сюда, не позволила рабам сменить простыни и покрывало. Просто закрыла на замок, а ключ прицепила на цепочку, которую не снимала даже перед сном.

  Но сегодня Катарина решилась, наконец, снова оказаться в покоях Фиранда. Многоликому не разрешила переступить порог Фирандовой комнаты. Мальчишка, впрочем, не расстроился, но замер по ту сторону порога, прислонившись к дверному косяку, всем видом показывая: Я не переступаю порог, как ты велела, но раз меня не гонят вовсе, то постою тут, неподалеку". Таремке сделалось не по себе от одной мысли о том, что Многоликий войдет. Смутная тревога и суеверный страх заставляли ее быть решительнее, но вот только и мальчика переменился. Много раз леди Ластрик спрашивала себя, как получилось, что она позволила волку пробраться в хлев, и каждый раз ответом ей был образ раскромсанного горла брата.

  - Уйди, - попросила Катарина, не поворачивая головы.

  - Со мной тебе безопаснее, госпожа моя, - блеклым голосом возразил Многоликий.

  "А кто меня защитит от тебя?" - мысленно ответила Катарина. Она прошла до окна, нарочно избегая смотреть на кровать. Время близилось к закату, сквозь зарешеченные окна в спальню едва проникал свет. В блеклом луче хороводили пылинки. Таремка прикрыла нос рукавом.

  - Он умер сразу, как ты и просила, - сказал Многоликий. Говорил он громко, не страшась быть услышанным. В эту часть замка по приказу Катарины не смел ходить никто, под страхом быть обезглавленным. Слуги с урезанными языками, конечно, не смогли бы разболтать хозяйских секретов, но Катарина перестраховывалась. В последнее время она даже пищу принимала с опаской, а за завтраком так и вовсе отказалась от сочно зажаренного цыпленка только потому, что он слишком сильно пах пряными травами - вдруг, отравитель прячет за ароматом яд?

  Несмотря на все предосторожности, Катарине не понравилась наглая бравада Многоликого. Неужели думает, что она настолько сильно боится быть разоблаченной в собственном доме? Катарина всегда была хозяйкой Замка на Пике, и даже ручной волк, вдруг начавший рычать на нее, не пугал леди Ластрик. Куда больше Катарина боялась обернуться, посмотреть на залитые кровью Фиранда простыни. Как будто от одного взгляда брат мог вернуться из мертвого царства.

  - Надеюсь, ты не врешь. - Катарина повернулась на Многоликого. Отчего-то вся его поза напоминала изгиб кинжала, предупреждала - трогать не стоит, чтобы случайно не расстаться с жизнью.

  - Братья Послесвета не смакуют убийства и не видят радости в страданиях. - Голос Многоликого сквозил отвращением. - Нас учат убивать так, чтоб жертва не мучилась перед тем, как спуститься к Гартису.

  - Но ты любишь убивать. - Катарина с вызовом посмотрела на мальчишку. - И любишь смотреть на муки.

  - Разве от того, что я нахожу наслаждение в том, что приносит тебе пользу, есть что-то дурное? Ты велишь мне снять шкуру со зверя, и я ее снимаю, аккуратно и ладно, чтобы не попортить мех. А как долго будет умирать медведь - так ли уж важно?

  - Не важно, - согласилась Катарина. - Но то был Фиранд, мой брат. Никого я не любила так сильно, как его. Никто не значил для меня столько же, хоть бы в половину от тех чувств. Я всегда защищала его, заботилась о нем, словно это я была старшая, а он - неразумный младший брат.

  - Он и был неразумным. Не всякому годы прибавляют ума, госпожа моя. Ты ведь давно смекнула, что рано или поздно, но Фиранд станет беспомощным. Мы-то с тобой знаем, что иной раз приходится мараться, чтобы сделать какое-то благо.

  Катарина отвернулась. После смерти брата, присутствие мальчишки стало тяготить. Ей не понравилось, что Многоликий вернулся в Замок на Пике даже не спросясь ее разрешения. Катарина не знала, когда именно он убьет Фиранда, более того - она с трудом припоминала, как приказала мальчишке избавиться от брата. В памяти остались какие-то клоки воспоминаний, но и они таяли, словно утренний туман. Будто какая-то часть ее желала как можно скорее избавиться от неугодных кусков прошлого. В самом деле, Катарина отдала многое, только бы забыть о том, что натворила. Но мальчишка не давал ей забыться. С того дня, как Фирнад выпроводил его из Замка на Пике, прошло чуть больше недели, и за все это время Многоликий только раз вернулся обратно. Пришел голодный и злой - компания Ларо, за которым он должен был присматривать, его тяготила, но он не смел проявлять гнев открыто. Именно в тот единственный раз Катарина обмолвилась о том, что Фиранд готов встать на сторону Эйрата и оставить недавно явившегося брата ни с чем. Таремка, опасаясь гнева брата, не проронила ни слова. Но подвернувшийся под руку Многоликий каким-то непостижимым образом заставил ее сказать то, о чем Катарина боялась признаваться даже самой себе. Только на рассвете она поняла, о чем просила своего ручного волка. Сперва она даже бросилась к брату, чтобы предупредить его, но Фиранд, будто нарочно, был зол и в гневе велел сестре убираться к харстам, и не путаться под ногами. Катарина покорно повиновалась. Уходя, она вдруг поняла, что смерть Фиранда избавит ее от бремени всегда быть второй.

  Второй раз Многоликий вернулся вечером того дня, когда Фирнада нашли мертвым. Мальчишка был весел и улыбчив, и даже приволок красивую шипастую раковину, найденную на берегу. Смерть Фиранда глодала Катарину, выпивала из нее все силы, а Многоликий, напротив, словно ожил после долгой спячки. Наткнувшись на ее тоску, мальчишка ухватил лютню и начал напевать какие-то похабные вирши, приговаривая, что тоска ее минует, стоит только взяться наставлять в Замке на Пике свои порядки. Катарина отхлестала его по веснушчатым щекам и велела убираться. Лютня полетела в камин, огонь заиграл на струнах и те спели свою последнюю короткую песню. Многоликий не ушел, только стащил с постели подушку и с ней в обнимку улегся спать в углу. То был первый раз, когда он ослушался приказа госпожи, и Катарина поняла, что прежней покорности больше не будет.

  Таремка посмотрела на кровать. Пятно крови, казалось, сделалось еще больше. Теперь оно стало бурым и больше напоминало разлитое вишневое вино, одно из тех, которые любил Фиранд, и которые ему привозили из самого Иджала. Катарина вспомнила, как однажды, на каком-то пиру, раб опрокинул на брата целый кувшин такого вина, на что Фиранд лишь посмеялся и сказал, что так бы он выглядел, всади в него кто-то десяток стрел.

  Крови было много: на подушках, на покрывале и простынях. Будто здесь забивали свинью, а не перерезали горло человеку. Мальчишка лукавил, когда сказал, что Фиранд умер сразу - Катарина увидела на подушке отчетливый след нескольких пальцев. Будто в последние мгновения своей жизни брат отчаянно искал то, чем вышло бы заткнуть раскроенное горло. Его нашли лежащим поперек кровати, с широко распахнутыми глазами и ртом, полным крови. Когда мертвеца попробовали поднять, чтобы перенести в другую комнату, он изрыгнул кровь. Рабы бросились врассыпную, у Катарины похолодело внизу живота. На миг всем показалось, что Фиранд еще жив, но глаза покойника застекленели, и он, не шевелясь, лежал на полу, закоченевший. Его кожа посинела, вены проступили под ней, словно кто-то надул в них воздуха. Отделавшись от первого испуга, таремка взяла себя в руки и велела отнести брата в зал, чтобы она самолично омыла его тело. Много позже, она стояла в дверях, глядела на мертвого и холодного Фиранд, и не могла заставить себя войти. Ее одолел малодушный страх. Вдруг Фиранд выпросил у Гартиса час жизни, чтобы воротиться в мир живых и исполнить месть. Таремка так и видела, как он протягивает к ней скорченные смертью руки и шепчет: "Зачем ты убила меня, сестра? Пришло твое время держать ответ". Таремка разрыдалась скорее от страха, чем от скорби, выбежала прочь и велела прислать в Замок на Пике нескольких служителей их храма Шарата - покровителю торговцев Фиранд подносил дары чаще остальных, и Катарина надеялась, что служители Шарата достойно подготовят тело прежде чем его предадут земле.

  Вчера на рассветете Фиранда со всеми положенными почестями опустили в саркофаг, в склепе семейства Ластриков. Он занял свое место по правую руку отца. Катарина успокоилась только, когда саркофаг закрыли тяжелой мраморной плитой. Ночью по Замку бродили тени - таремка слышала их шипящие голоса, и провела ночь без сна, до самого рассвета молясь Лассии, чтобы та прогнала ночных скитальцев.

  - Он никогда не покинет эти стены, - сказала Катарина вслух, скорее себе, чем Многоликому. - Он навсегда останется моей тенью. Будет мучить меня, пока прислужники Гартиса и по мою душу не придут. А там, в мертвом царстве, поквитается.

  - Госпожа моя, ты устала, потому и веришь в то, чего нет. Мой век недолог, но я многое повидал и никогда мне тени не встречались. Убил и того больше, но их души ушли к Гартису. Сама же видишь - никто за мной не волочится, я жив и здоров.

  Катарину слова не успокоили. Она чувствовала незримое присутствие брата, слышала его кряхтение. Сейчас она могла поклясться, что на постели Фиранда не было той вмятины, которая была сейчас. Будто прямо в это мгновение брат сидит на самом краю своего ложа и глядит на нее, ждет, когда сестра оступиться, совершит ту же ошибку, что и он - пустит волка себе за спину.

  Катарина позвала рабынь и велела им вынести все, что есть в комнате, выветрить хорошенько, вымыть и зажечь благовония. А когда дурной запах исчезнет - перенести сюда ее вещи.

  - Зачем тебе это надобно, господа моя? - Многоликий беззвучно ступал за ней по коридору.

  - Если уж брат ходит за мной, пусть ему будет досадно от того, что даже комната его принадлежит мне.

  В зале, куда направилась Катарина, ее поджидали двое. Дасирийка, дочь Фраавега, и Руфус. Когда отца клали в саркофаг, Руфус, вместо того, чтобы заливаться слезами и проклинать убийцу, обнимал новую невесту и не стеснясь шлепал ее по заду. Катарина могла его приструнить, но не пошевелила и пальцем - чем больше народа увидит, что за наследник остался после Фиранда, тем меньше из них станет оспаривать ее право стать во главе рода Ластриков. Да и Руфус не стремился обременять себя заботами. Ему хватало того, что тетка, как и прежде, играет с ним в шахматы время от времени, дает золото и оплачивает походы в бордель. Сенешаль сетовала на разврат, который учиняет малолетняя дасирийка, и потихоньку доносила Катарине, что к шлюхам Руфус ходит тоже с ней. После смерти Фиранда парочка вовсе разошлась, и устроила оргию прямо в замке, где всего через несколько стен, на столе, лежал покойник. Катарина не вмешивалась, а сенешали велела прикрыть рот и молча исполнять все, чего пожелает осиротевший мальчик. "Горе у всякого разным бывает", - сказала она тогда. Седовласой бабе указания не понравились, но она хорошо знала свое место.

  Катарина не видела в Руфусе соперника, но предпочла подстраховаться. Пусть он ни в чем не знает отказа, как и прежде, рассудила она, пока тщеславие не отсохнет в нем вовсе. Чем больше времени Руфус будет пьян и занят бабьими щелями, тем меньше станет задумываться о наследстве отца. Благо Фиранд умер сам, и некому было выслушать его последнюю волю. Катарина не сомневалась, что брат лучше отдал бы все недалекому разнеженному сынку, чем ей.

  - Что за пожар у нас? - спросила таремка, едва вошла в Трофейный зал. Парочка держалась за руки: девка была вся зеленой, будто ее мучило похмелье, а Руфус таращился на тетку, и на лице его было написано, что добрых вестей ждать нечего. - Ну? - нетерпеливо прикрикнула Катарина.

  - У меня женской хвори нет, - через икоту сообщила дасирийцка, и, развязно хихикая, повисла на своем женихе.

  - Как давно? - стараясь хранить спокойствие, переспросила Катарина.

  - Должна была кровить еще в начале месяца. - Дасирийка укусила Руфуса за ухо, но парень отшатнулся от такой "ласки".

  - Я лично приносила тебе настойки, чтобы его семя к тебе не прицепилось.

  Пьяная девка передернула плечами, не удержала равновесия и уселась на пол. Тарема осмотрелась, выискивая взглядом что-то потяжелее, но, когда первая волна гнева ушла, даже порадовалась, что не нашла ничего подходящего. Попадись под руку кочерга или один из трофейных мечей - дасирийская шлюха осталась бы без глаза или уха. Наверняка девка не по слабой памяти не пила зелье. Катарина мысленно обругала себя - стоило лично проследить, чтобы дасирийка выпивала настойку, а не верить девке наслово. Отец часто повторял какую-то шаймерскую мудрость: хочешь, чтобы корова доилась сладким молоком - сам подкладывай ей свежую траву. Эту корову таремка упустила.

  Впрочем, дочка Фраавега была не настолько слабой умом, напротив - ей хватало соображения прикидываться глупой там, где это было выгодно. Не зря Катарина противилась такому родству. И что за недуг застил Фиранду разум в тот день, когда он принимал дасирийку в свой дом? Катарина, как и велел брат, вела приготовления к свадьбе, и регулярно переписывалась с Фраавегом. В том была своя выгода - через него она узнавала, что творится в Иштаре. Поганец каким-то чудом занял место военного советника при Шиалистане, и болячка его не брала, но теперь это пришлось кстати. Он разболтал, что регент разбил войско Шаама-старшего, а сам военачальник Шаам погиб в сражении. Земли опального вояки рхельсикй шакал отобрал, и, до времени, пока объявится кровный наследник Гирама, отдал их в управление своему деду. По словам Фраавега без его воинов рхелец и носа бы не высунул из замка. Катарина положила себе не забыть нашептать на ухо наследнику, у кого и что стоит отобрать. Шаам-старший был ей союзником, пусть и недолго, а Ластрики всегда горой становились за тех, кто принимал их сторону. И пусть Шаам совершил свой поход не спросясь ее разрешения - Катарина не одобряла такой затеи - таремка желала ему победы. Смерть и разорение дасирийского союзника значительно осложняли дело.

  - Я пришлю лекаря, чтобы осмотрел тебя, - как можно спокойнее и почти с улыбой, ответила Катарина на слова девчонки. - Дитя - большая и тяжкая ноша, и тебе стоит быть очень осторожной, чтобы не потерять его. А еще - держать рот на замке. - Таремка подошла к племяннику и погладила его по волосам. Более всего на свете ей хотелось оттаскать его за волосы, а после - хлестать розгами до тех пор, пока кожа со спины не слезет. Может тогда бы паршивец понял, что свое семя следует спускать в простыни, а не между ног кого попало. - Руфус - мой единственный племянник, он же унаследует все владения Ластриков. - "Нужно позаботиться о том, чтобы этого не случилось". - И ему нельзя пачкать свое имя бастардами, тем паче - наследниками, зачатыми за глаза богов, без брачных благословений.

  - Значит, нужно поторопиться с обрядами, пока мой живот не стал непотребного размера, - заключила дасирийка. Катарина видела ее взгляд - он был каким угодно, только не хмельным.

  Таремка мысленно похвалила ее - надо же, умудрилась провести даже ее, ловко сказалась пьяной. Но промахнулась, поспешила. Одна промашка, которой Катарине хватило за глаза, чтобы понять, откуда взялся ребенок. После этого таремка еще больше уверилась в задуманном.

  - Конечно, - добродушно улыбнулась она. - Лекарь осмотрит тебя, скажет, когда следует ждать появления младенца, и мы вместе напишем твоему отцу. Радостная весть развеет его темные дни. А пока ступайте.

  Катарина провела их взглядом, и, когда Трофейный зал опустел, сбросила с лица маску приветливости. Многоликий, который точно растворился стоило им прийти в зал, теперь вертелся около стола.

  - Что с ней сделать, госпожа? - безразлично поинтересовался он.

  - Ничего! - рявкнула Катарина. Раздосадованная тем, что ее облапошила какая-то малолетняя девица, таремка искала, куда бы излить злость. - Достаточно смертей около Ластриков, народ и так сплетни мусолит. Ни к чему еще одна кровь. Знаешь, сколько времени нужно, чтобы мне простили смерть Эйрата? Его люди добровольно зажарились в стенах собственного дома, лишь бы богатства не перешли в руки нового господина. Знаешь, о чем молва пошла? Будто Первая магнат начала кровавую жатву. Эйрата нарочно извела и все его семейство.

  Катарина поежилась, вспоминая день, когда прибыла на дымящиеся развалины поместья Эйратов. Стражники выволокли несколько детских кроваток, где, скорченные пламенем, лежали скелеты детей. На них еще осталось немного мяса, у одного огонь почти не тронул лица. Должно быть, Эйратово семейство для поджога воспользовалось горючими горшками, потому что пламя не могли утихомирить несколько дней. Оно умерло само, сожрав большую часть добра, а то, что не лезло в глотку, обглодало до черноты. Никогда ей не понять, что за нелегкая толкает человека так бездумно отдавать себя Гартису. Еще одна промашка - дочка Эйрата. Катарина сбросила ее со счетов, а та воспользовалась упущением. Вероятно, именно она подговорила остальных лишить себя жизни.Хорошая месть, пусть она и свершилась ценою жизни. Таремка обратилась к народу, обещая позаботиться о прахе наследников Эйрата, которым обещала жизнь. Их уложили в саркофаги семейного склепа, а двери, по приказу Катарины запечатали охранными глифами, якобы для того, чтобы разгневанные изменой Эйрата горожане не стали мстить костям его предков. На самом же деле такой мерой Катарина рассчитывала уберечь Тарем от слухов о чудесном воскрешении и мести, а заодно отвадить паломников, которые станут таскаться к праху невинных, но храбрых детишек.

  Ларо негодовал и требовал личной встречи, но Катарина, ссылаясь на то, что занята приготовлениями похоронного обряда и хлопотами с делами, что перешли ей после смерти Фиранда, встречу постоянно откладывала. Тянуть с этим не стоило, но как встречать пирата, если предложить ему взамен нечего? Но сегодня все строки вышли, и таремка пригласила пирата в Замок на Пике. Земли Эйрата, а их было немало, так или иначе остались теперь за Ларо, но вряд ли они ему так уж нужны. Проходимец не производил впечатление пахаря и труженика, которым был его брат. Он хотел денег. По велению Катарины невольники разбирали остатки сгоревшего поместья, выуживали из-под камней то, что осталось от сокровищ. Судя по жалким крохам, которые удалось собрать, магнат берег свое золото в каком-то ином месте, и пирата не успокоить посулом отыскать его наследство. Катарина же не могла ждать. Ларо и пальцем не пошевелит, пока не получит приемлемую компенсацию.

  Катарина велела позвать лекаря. Тот явился незамедлительно. Он был довольно молод и крепок, и звали его Вилт. Таремка знала, что он ходил в учениках у прежнего лекаря замка, но сейчас будто впервые увидела его. Он казался слишком крепким и слишком красивым для своих скудных полотняных одежд. Из прорези на рубахе выглядывала покрытая курчавой порослью грудь, а глаза нагло ощупали Катарину с ног до головы. Таремка невольно поправила волосы, прикидывая, сколько бы ему могло быть лет? Морщины в уголках глаз, седина на висках, но выглядит едва ли больше, чем на три десятка лет.

  Мужчина поклонился, молчанием показывая свою покорность.

  - Вилт, - Катарина заново смаковала его имя. Теперь у него был приятный мускусный вкус и терпкий аромат мужского тела.

  - Моей госпоже нездоровится? - поинтересовался он, не отпуская ее взгляд.

  - Нездоровиться нашей дасириской гостье. Мастер-аптекарь готовил ей зелья, чтобы девчонка не понесла. А сегодня она явилась ко мне и сказала, что у нее с начала месяца не было женской хвори.

  Вилт улыбнулся одними уголками губ, покосился на Многоликого. Какое-то время они многозначительно пересматривались. В конце концов, Катарине надоел их безмолвный разговор, и она окликнула красавца-лекаря.

  - Я хочу, чтобы ты посмотрел ее, и сказал мне, действительно ли девчонка носит ребенка. И когда он должен появиться на свет.

  - Должен? - будто нарочно переспросил Вилт. - Девушка слишком молода и не воздержана в своих прихотях. Вероятно, что ей придется потратить много сил, чтобы выносить младенца.

  Так говорили его губы, а глаза поддакивали тем мыслям Катарины, которые она не решилась произнести вслух. Должно быть, недавно почивший наставник учил его не только лекарским премудростям, но и тому, как без слов понимать приказы своих благодетелей.

  - Девочка кажется очень бледной, - закивала она, радуясь, что хоть здесь не приходится ходить округ да около. - И постоянно в хмельном дурмане. Полагаю, она будет требовать твоего особенного внимания, Вилт.

  - Сделаю все, что смогу, госпожа, - поклонился молодой лекарь, и попятился к двери.

  Катарина задержала его.

  - Меня донимает бессонница после того, как Фиранд покинул этот мир. Прежний лекарь втирал мне в виски какие-то благовония... Вечером пришлю за тобой, надеюсь, учитель поделился с тобой чудодейственным рецептом.

  И отвернулась, чтобы не видеть его глаз, в которых плескался триумф. Сколько дней минуло с тех пор, как ее ублажал мужчина? Так много, что Катарина не стала считать. Внимание Многоликого раззадоривало ее похоть, но мальчишка был слишком мал, чтобы удовлетворить ее. Тот же, кто только что покинул Трофейный зал, вполне годился на роль любовника.

  - Не нравится он мне, - задумчиво протянул Многоликий. - Лезет в задницу будто намыленный.

  - Хорошо, что он и не должен тебе нравиться. Мне достаточно того, что Вилту хватает ума понять, что от него требуется. Надеюсь, он избавит меня от ненужного приплода. А уж после будет повод отослать девку обратно к папаше - Ластрикам не нужна женщина, не способная выносить наследника. - Последние слова Катарина произнесла с особым смаком, уже предчувствуя полное сожаления письмо, которое напишет Фраавегу.

  Несколько следующих часов таремка провела за письмами и бумагами. Прошения, разрешения на торговлю, кляузы. Прежняя привычка избавлять Фиранда от ненужных мелких просьб давала о себе знать - Катарина знала, какие письма послать в огонь, на какие ответить сразу и без промедления, а какие отложить до собрания Совета девяти. Многоликий забрался на стол, словно кот, и даже ее рассерженный взгляд не заставил его сползти обратно. Свернувшись калачиком, мальчишка дремал, но кончик его носа то и дело подрагивал.

  Сенешаль потревожила их уединение как раз тогда, когда Катарина жгла ненужные письма.

  - Прибыл господин Шале Эйрат, - сказала она так, будто у нее в горле застряла рыбья кость.

  Шале Эйрат, ну надо же. Таремка велела проводить его, и подать каких-нибудь закусок и побольше крепкого вина. Пират любил пить, а хмель даже мертвяков делает разговорчивыми. Многоликий, услыхав о госте, приподнял голову, потянул носом воздух и снова лег. Катарина не стала его гнать. Разговор с Ларо вряд ли получится тихим, а рядом с мальчишкой она чувствовала себя спокойнее. Конечно, пират не станет душить ее, но присутствие Многоликого заставить его держать себя в руках.

  Ларо явился едва не раскидав идущих впереди себя охранников. Те тот час взяли его на кончики мечей, отчего пыл пирата поутих. Он раскланялся Катарине, зыркнул на мальчишку.

  - Это мой гость. - Катарина отправила стражников прочь, а сама тем временем швырнула в камин новую порцию разорванных пергаментов.

  - Надеюсь, сегодня ты не станешь кормить меня пресными обещаниями, Катарина. - Пират обошел стол и покосился на кувшин. После, не церемонясь, отпил прямо из него, и вытер рот тыльной стороной ладони. - Устал есть всухомятку.

  Катарина не спешила. Нарочно дождалась, пока пергаменты истлеют, потом вернулась к столу, села, долго подбирая подол, чтобы тонкая шерсть не пошла складками. Она видела, как Многоликий приоткрыл глаза, вопросительно дожидаясь, какую же роль отведут ему.

  - Надеюсь, ты понимаешь, что у меня было много хлопот поважнее тебя, - обратилась таремка к пирату.

  - Таких важных, что тебе стала не интересна пропавшая принцесса?

  - Одно другому не мешает. И, потом, земли брата твои - владей. Я подписала все указы. Никто не станет чинить тебе препятствий.

  Пират хохотнул, опустился на стул и закинул ноги на стол. На подошвы его сапог налипла грязь и несколько ее кусков отвалились на столешницу. Таремка пожелала себе терпения. Сколько его понадобиться, чтобы выдержать наглеца?

  - Ты, должно быть, шутишь, Катарина. - Новоявленный лорд Эйрат снова присосался к кувшину с хмелем, да так жадно, что пролил немного себе на ворот.

  Катарина невольно сравнила его с прежним та-хирцем, которого впервые увидела на Та-Дорто. Тот скоморох казался в разы более воспитанным.

  - Зачем мне земли, если нет рабов, чтобы их возделывать? Нет крыши над головой и золота, за которое я бы мог вести безбедное существование. Вот если я, положим, подарю тебе прялку, но с единственной овцы поблизости, шерсть снимут до тебя - разве поблагодаришь ты меня за такую щедрость?

  - Поблагодарю, - ответила Катарина. Она снова встала, не в силах выдержать близость та-хирца, вернулась к камину и поворошила угли, глядя, как огонь заново расползается по обгоревшим поленьям. - Шерсть отрастет заново, а если новый хозяин будет о ней заботиться, как следует, станет лучше прежней. Прялка же никогда не будет в хозяйстве лишней.

  - Довольно с меня недомолвок, - неожиданно взбеленился пират.

  - Ты начал первым, я лишь ответила на том же языке.

  - Я хочу получить обещанное золото.

  Ларо вскинулся, грохнул порожним кувшином по столу. Многоликий отреагировал мгновенно - вскочил, побежал, почти не касаясь ногами деревянной столешницы, и, прежде чем Ларо успел понять, что к чему, мальчишка нацелили острие кинжала ему в глаз. Пират предусмотрительно промолчал.

  - Теперь поговорим, - с улыбкой предложила Катарина, занимая место во главе стола. - Прежде чем ты начнешь обвинять меня в том, что я не держу своих слов, позволь освежить твою память. Наш уговор был о такой: я даю тебе земли и владения твоего брата, возвращаю тебе доброе имя наследника Эйрата, а ты, взамен, расскажешь, где искать купца, которому продал дасирийскую принцессу. Я исполнила свою часть уговора: земли твои, титул твой, нет даже тех, кто станет тебя попрекать или мстить. Выходит, даже сверх обещанного. А что же взамен дал ты? Ничего, ни единого слова, только скулеж.

  - Думаешь, я такой дурак, что не понимаю разницу? - Ларо храбрился, хотя глаза его то и дело опускались к кинжалу у собственного горла. - Я хочу получить дом, золото и рабов, а ты предлагаешь мне радоваться обугленным развалинам и костям. Кости не умеют жать и сеять хлеб, и пахоту не станут возделывать.

  - После брата осталось золото.

  - Золото? Не смеши меня, Катарина. Несколько грудок расплавленного золота, пополам с золой, камнем и еще какой-то дрянью. Или предлагаешь мне сверх твоих "даров" нарядиться золотником и выплавить, что получится? Нет уж, леди Ластрик, не такой у нас был уговор. На свинью сговаривались, а ты сунешь мне свиной хрящ.

  - У тебя ведь есть сбережения, не так ли? - спросила она, не поднимая головы. - Ты можешь вложить их в землю, и через несколько лет она станет родить.

  - Ты - харстова подстилк... - зашипел он, но умолк, стоило Многоликому выхватить кинжал.

  С того дня, как Многоликий расправился с Фирандом, она дала себе зарок больше никогда не спускать своего волка на людей, но сейчас леди Ластрик жалела о поспешном решении. Ничего ей не хотелось больше, чем посмотреть, как мальчшка отправит его к Гартису. "Злишься? - мысленно спросила она та-хирца. - Потому что кишка тонка сесть на чужой корабль. Стоит кому-то прознать, кто ты родом - тебя тут же распнут, покрошат вна гуляшь и отправят на корм рыбам".

  - Дай мне корабль, - квозь зубы процедил он.

  - Не могу. Каждое судно на счету, я отправила много кораблей в южные земли, с товарами. Те, что остались, нужны здесь.

  Катарина выждала паузу, давая та-хирцу успокоится, и продолжила:

  - Свою часть уговора я выполнила. Откуда мне было знать, что домашним магната вздумается с жизнью распрощаться? Стало быть, им смерть стала выше позора. - Таремка жестом велела мальчишке прибрать кинжал. Конопатый мгновение колебался, но послушался. - Хватит красоваться, - осадила его Катарина, и мальчишка послушно вернулся на ее край стола, где снова улегся, словно ласковый кот. Таремка погладила его по волосам.

  - Вот такое значит лицо у благодетельства Ластриков, - ухмыльнулся Ларо. - Сперва сулишь полмира, потом готова прирезать, если не подбираю пыль с твоих сапог.

  - Я предлагаю компромисс. Сам посуди - я немало сделала, чтобы удовлетворить твои прихоти, ты же пока ни словом не обмолвился. Однако же ты все равно в выигрыше. Ларо, в тебе говорит досада, и только поэтому я прощаю тебе грубости. И за меньшее Ластрики отправлялют людей под кнут. Зря думаешь, что поймал меня за хвост.

  Пират насупился, но помалкивал, и Катарина перешла в решительно наступление.

  - Понимаю, что не все вышло по твоему, но я готова помочь золотом, если ты решишь заняться землями, что перешли тебе от брата.

  - Они были моими, - проворчал мужчина. - И вернулись ко мне, потому что я имел на них право.

  - Пусть так, - не стала спорить Катарина. Ей дела не было до семейных дрязг Эйратов. - Я готова выделить тебе некоторую часть золота, чтобы ты заново отстроил дом и засеял поля. Но, - таремка поддалась вперед, - делаю это не в счет уплаты нашего договора. Со своей стороны я сделала все, что ты хотел, и раз боги рассудили такой мерой - с них и спрашивай, не с меня. Золото дам потому, что ценю ту услугу, которую ты окажешь, приведя моих людей к купцу. Три тысячи кратов - полагаю, сумма достаточная, чтобы начать все заново.

  - Пять, - взялся торговать пират.

  - Три и не монетой больше, - твердо отсекала торг Катарина. - Я платить буду из запасов Ластриков, а мы никогда не слыли транжирами, и знаем счет каждой монете. Но если этого мало...

  Тут женщина многозначительно пожала плечами. Он не мог не понимать, что в Тареме ему не на кого рассчитывать. Мало снова зваться "лорд Эйрат", нужно доказать свое право говорить со знатью на равных. Даже его сгинувшему брату пришлось потратить годы жизни, чтобы добиться некоторого уважения, хоть за глаза Эйрата обзывали навозником.

  - Ты можешь продать свои земли, - продолжила Катарина, когда на лбу собеседника появились рытвины морщин, - тебе, полагаю, дадут за них хорошие деньги, но вряд ли больше половины стоимости. Хозяйство в упадке теперь, рабы разбежались, крестьяне того и гляди начнут бунтовать, а воинов, как я понимаю, у тебя нет, и нет золота на наемников. Чем больше времени земли будут в запустении, тем меньше за них предложат. Это Тарем, лорд Эйрат, и здесь каждый кует золото на слабостях других. Так что тебе, Ларо или как там тебя теперь стоит называть, надобно либо принять мое предложение, либо поскорее распродавать добро.

  Катарина знала, что Ларо затеял все это не для того, чтобы разграбить отцовский дом. Пусть пират никогда не говорил о своих намерениях, она хорошо понимала таких, как он. Лентяй, которому во что бы то ни стало захотелось стать уважаемым господином. "Ты хочешь все и сразу, - мысленно обратилась к нему таремка. - Из болота сразу на пир, и чтоб никто не воротил от тебя нос. И сейчас готов волосы рвать, лишь бы остаться при своих, потому что знаешь - другого шанса боги тебе не подарят. Да еще за этот взыщут так, что и внукам твоим придется расхлебывать".

  На все ее мысли ответило лицо пирата. Ларо, до этих пор почти безупречно ладивший с собой, раскис и занервничал. Понимал, что сверх договоренного никак не взять.

  - Я хочу занять место моего брата в Совете девяти, - все еще трепыхался он.

  Таремка от души расхохоталась.

  - Проще убедить магнатов Совета усадить на пустующее девятое место козла, - сказала она сквозь смех. - Эйратам больше никогда не занять место в Совете, только если боги так не прикажут. Ты же знал об этом, когда приволок мне те письма?

  По лицу Ларо было видно, что пират, наконец, понял, что охотиться в чужих землях. Там, на Та-Дорто, он был всем, рыба в морской воде, здесь же эту рыбы выудили на берег и оставили дохнуть под палящим солнцем.

  - Хорошо, я возьму твои три тысячи, - после долгих споров с собой, согласился пират. - И пересчитаю все до монеты, чтобы ты снова не вздумала меня облапошить.

  - Прежде ты покажешь нору, в которой сидит твой купец. Торговаться не смей, иначе за каждое твое слово поперек стану по сотне скидывать. Не люблю, когда меня за дуру держат.

  Было слышно, как пират скрипнул зубами, но жадность запечатала его рот лучше всякого чародейства. Он поднялся, густо заматерился, увидав винное пятно на вороте.

  - Собирай людей, Катарина, только имей в виду, что к тому купцу отрядом в сотню человек не попасть - он за версту опасность чует. И десяток много. Двое-трое и я в довесок - в самый раз компания. Дай мне день выспаться, и выступим. Надеюсь, мы воспользуемся порталами Тарема... - многозначительно добавил он.

  - Полагаю, я смогу это устроить, - согласно кивнула Катарина. - И времены на досып больше дам. За тобой пришлют, когда потребуется И пиняй на себя, если к тому времени ты в хмеле юудешь - удержу пять сотен от обещанного.

  Ларо проткнул ее гневным взглядом, и вылетел в дверь, едва не сшибив на ходу рабыню с подносом. Девушка замычала, но ей хватило сноровки удержать ношу. Когда поднос перекочевал на стол, и рабыня бесшумно покинула Трофейный зал, Катарина с удовольствием выудила ломоть сыровяленого окорока, что приятно пах горчичными травами.

  - Ловко ты его, госпожа моя, - зевнул Многоликий, и даже не удосужился прикрыть рот.

  - Тихо ты, еще сглазишь, - и в шутку, и всерьез обронила Катарина. Балык таял на языке и просился в прикуску к сухому таремскому, но леди Ластрик не хотела туманить голову вином. Ларо сдался на удивление быстро, его даже не пришлось спаивать, и только что принесенный кувшин с хмелем остался нетронутым.

  - Позволишь мне поехать? - По голосу мальчишки трудно понималось, хочет он услышать в ответ "да" или "нет".

  - Нет, ты останешься со мной, в Замке на Пике. Никому больше не доверю свою жизнь, кроме тебя.

  Катарина лгала. До колик в заду ей хотелось избавиться от Многоликого, чье общество в последние дни тяготило, точно пудовый камень на шее. Но отправить его к купцу было нельзя. Мало ли с какого перепугу вздумает пустить ему кровь, прежде чем тот расскажет все, что знает. Но таремка не знала никого, кому бы могла доверить такое ответственное дело. Случись все раньше, до того, как Фиранд... умер, Катарина не раздумывая отправилась сама, но теперь она была накрепко привязана к Замку на Пике и Тарему. Стоит отлучиться - и все пойдет прахом. Слишком много вокруг волнений. Катарина не хотела повторять ошибку Фиранда и подпускать кого-то к управлению замком и делами Таремка. А, с другой стороны, в такие моменты как сейчас, ей как никогда сильно требовалась надежная опора.

  - Нужно найти того, кто расшибется, но привезет вести о потерянной принцессе, - размышляла таремка вслух. Она поставила локти на стол, скрестила пальцы и опустила на них подбородок. На глаза попалась оружейная тренога и несколько топоров в ней, один больше другого. На кого положить ношу, кому довериться?

  - У Шаама-старшего остался сын, - вдруг вспомнила она. - Слыхала, он начал собирать своих беглых крестьян. Дезертиров вешает, мародеров рук лишает. До меня дошли разговоры, будто этот дасириец скоро все дасирийское побережье к рукам приберет.

  Многоликий нарочито пренебрежительно фыркнул - воинские доблести вызывали в нем отвращение.

  - Станет он ехать незнамо куда, если столько земель бесхозных в округе.

  - Станет, - улыбнулась Катарина. Ей показалось, что лезвие одного из топоров подмигнуло ее мыслям алым отблеском. - Рхельсикий шакал с его папашей расправился, и я предложу то, чего он жаждет - месть. И, как только на золотой трон сядет истинный наследник - место военного советника и титул военачальника первой руки. Ты не знаешь этих дасирийских вояк, дорогой мой. Они и пальцем не пошевелят, если речь пойдет о наживе, но стоит заикнуться о кровной мести, как они тот час прыгают в седла. Шаам-старший помог мне с тем письмом. Будет справедливо, если я дам его сыну шанс возвеличиться.

  - Сама в Дасирию поедешь, госпожа? Поветрие же, в львиной пасти безопаснее, чем в тех краях.

  - Чем меньше людей будет знать про принцессу, тем мне спокойнее, и тем шансов больше, что весть эта не дойдет до рхельского шакала. Что со мной станется? Поедешь со мной или останешься?

  "Поедешь, куда денешься", - сказала про себя. А мальчишка фыркнул вместо ответа.

  Арэн

  - Что с ними делать, господин?

  Двое воинов в погнутых бронях, изувеченные кровоточащими шрамами, толкнули к ногам дасирийца нескольких мужчин, одетых в кольчуги и шлемы. Все было им велико, а герб на плаще одного из мужчин принадлежал Арэну, однако же дасириец не помнил такого среди своих воинов.

  - У этого клейма раба. - Воин ухватил одного из пленных за руку, задрал рубаху выше локтя и обнажил несколько выжженных клейм, одно з которых еще не успело толком зажить.

  На свежем клейме без труда угадывалась акулья пасть - герб Баарака.

  - Кто ты? - спросил дасириец.

  - Раб, - коротко ответил тот.

  - А кем было до того?

  Пленник, видя, что его не собираются казнить прямо сейчас, поднял взгляд на своего врага. Дасириец разрешил ему подняться. Раб был высоким, ему вровень, и едва ли не настолько же широк в плечах. Его гладко выбритый череп хранил витиеватые орнаменты разноцветных татуировок, глаза, чуть раскосые и почти лишенные ресниц, смотрели с вызовом. Дасириец не сомневался, что когда-то этот человек был свободным - те, кто родился в неволе, никогда не смотрели прямо, хоть бы и под страхом порки.

  - Я - Синна, воин, наездник ханри из великого народа ан-салла.

  Драконоезд? Арэн был удивлен, увидав здесь одного из тех, кого называли народом дракона, хоть сами себя они прозвали ан-салла - друзья ветра. О землях Народа драконов ходило много небылиц, поговаривали, что воздух в их пустынных землях особенный, и что если драконоезд надолго покидает родные края, он увядает, как если бы время для него текло год за пять. Дасириец и раньше встречал среди наемников Гильдии сопровождающих выходцев из народа дракона, но те были меньше и старше пленника, что стоял сейчас перед ним. Синна же выглядел ровесником Раша.

  - Как ты стал рабом, Синна?

  - Я был охотником. Я другие наездники ханри гнали огненного джурра. Он был силен и молод, и бежал быстро, как ветер. Мы увлеклись, не заметили ловушку этих презренных гарширов, кожа которых темна, как ночь. - Тот драконоезд умолк.

  Арэн и без его пояснений догадался, что случилось после. Плен, рабство, вероятно - побег или новый хозяин, о чем говорили несколько старых клейм. Судя по последнему, к Барааку молодой воин попал недавно.

  - За что ты сражаешься на его стороне? - спросил дасириец, массируя плечо. На наплечнике образовалась глубокая вмятина от удара копьем, но металл спас кость. Синяк, должно быть, будет знатный, но рука цела - это главное. Арэн до сих пор с отвращением вспоминал те дни, когда обе его руки были непригодны для того, чтобы держать меч или щит. Впрочем, от путешествия в Северные земли в памяти осталось мало приятного.

  - Тот, что назвался моим хозяином, обещал мне свободу, если я помогу убивать твоих воинов.

  - И ты согласился?

  - Я - наездник Ханри, - вскинув голову, сказал Синна, - воин, и войны просит моя кровь, и голос предков. Ваши земли гнилые, порченные и вы скоро умрете, а ан-салла придут сюда. Убивая вас, мы приближаем час возмездия, как говорится в пророчестве наших предков. Тот человек обещал освободить меня, и я убивал врагов своего народа. Мертвый бог примет меня ласково.

  Один из воинов потянулся за мечом, но дасириец остановил его.

  - Отпустите этого, - сказал коротко. - Он заслужил свою свободу.

  - Но господин, если он...

  - ... вернется к тому, кто третий раз опозорил его рабским клеймом? - закончил за своего воина Арэн, и посмотрел на драконоезда. Тот стоял нахмуренный, но плохо скрывал удивление. - Ты вернешься к человеку, который сделал тебя рабом?

  Синна раздумывал над его словами. Воспользовавшись передышкой, дасириец присмотрелся ко второму пленнику. Его лицо казалось знакомым. Один из воинов подтвердил его догадку.

  - Староста одной из ваших деревень, господин. Той, что по ту сторону реки. Сдал ее Баараку, а жителей, что не захотели нового хозяина привечать, загнали в амбар и сожгли. Вместе с детями малыми.

  Арэн скрипнул зубами. Предатель повалился в ноги и принялся целовать сапоги дасирийца, рыдая, как баба. Он не заслуживал быстрой смерти от меча.

  - Этого привязать к столбу, обложить соломой и сжечь. И пусть побольше народа поглядит, что Арэн Кровавый делает с предателями и убийцами детей. Ступайте, с драконоездом я сам разговор закончу.

  Воины подхватили бывшего старосту и поволокли в сторону домов. Сегодня утром Арэну посчастливилось отбить у Бараака еще одно поселение, что некогда принадлежало ему. Должно быть, от нового хозяина сельчанам доставалось больше, чем от прежнего, потому что никто из крестьян не встал на сторону наемников Бараака. А когда воины Арэна потянули победу на себя, выбрались из своих убежищ и браво взяли на вила остатки армии. Что ж, показательная казнь никогда не будет лишней в неспокойные времена. С воинами Арэна шло несколько служителей Эрбата и Ашлона, когда деревню вычистили от предателей, служители прочитала над сельчанами молитвы и благословения. Дасириец надеялся, что хоть так он вернет измученным поветрием людям часть веры в будущее. Неизвестность и крах надеж толкает народ в смуту, пока же они чувствуют над собой руку богов, они будут верить в их заступничество.

  - Ты даришь мне свободу, чужестранец? - напомнил о себе драконоезд.

  - Возвращаю, - ответил Арэн. - Разве свободу можно отобрать? Разве клейма раба отняли у тебя свободу?

  Молодой воин скрестил руки на могучей груди, широко расставил ноги. Как и все его соплеменники, он был немного долговяз и ступни его ног отличились изрядным размером - Арэн заметил отрезанные носки сапог, которых явно не хватало, чтобы впустить всю стопу драконоезда.

  - Я поклялся отомстить тем, кто меня заклеймил, - признался Синна. - Ан-салла не примут меня, если я не принесу шкуру своего обидчика, я стану безголосым дхали.

  - Ты ведь собирался получить свободу, а не убивать того, кто взял тебя рабом.

  - Свободу, чтобы потом убить его, - кивнул драконоезд. - Ты сильный воин, чужестранец, и ты сделал меня свободным, хотя мог убить.

  - Я не убиваю рабов. У раба нет выхода, у свободного человека есть совесть, и если она велит ему идти против того, кто кормил его и одевал, давал землю и семена - он заслуживает смерти.

  - Справедливая речь. Тот человек, что считал себя моим господином, враг тебе. Я дам тебе свои руки и свое сердце, не знающее страха, а ты отдашь мне заклеймившего меня, чтобы я смог совершить очищение своего духа его смертью.

  У Арэна на счет Бараака были другие планы. Предателя следовало казнить на площади Иштара, как того требуют дасирийские законы. Он стал мародером, поднял руку на ровню себе. С другого боку сейчас это было бессмысленно. Несколько дней назад Арэн получил печальную весть - его отец погиб, а земли Шаама-старшего по приказу хранителя дасирийского трона отдали на откуп тем, кому хватит смелости и мечей отнять их. Арэна объявили сыном предателя, и его владения посулили в дар тому, кто принесет регенту Шиалистану голову Шаама-млашего. Военачальник Бараак из мародера превратился в вершителя воли хранителя престола, и ждать, что его покарают справедливым судом не приходилось. Сдохнет Бараак - на его место придут другие. Только поветрие и малая ценность западных земель удерживали других военачальников присоединиться к его карательному походу. А драконоезд выглядел крепким малым, и мог пригодиться.

  - Хорошо, будет тебе шкура предателя, - согласился дасириец, рассудив, что ему хватит достаточно смерти грабителя, а что после станет с телом Бараака - дело второе.

  Синна сложил ладони, прошептал что-то, но дасириец не разобрал ни слова, а потом приложил ладони к лицу, будто умывался.

  - Пусть Охранитель будет свидетелем моей клятвы, чужестранец. Я буду верен ей, пока не сниму шкуру с заклеймившего меня.

  "Что ж, по крайней мере, мы оба молимся Ашлону", - подумал дасириец.

  - Пойдем, нужно найти тебе хорошие сапоги и меч по руке.

  Крики горящего старосты были долгими. Предатель оказался живуч и никак не хотел подыхать в огне. Дасириец ненадолго задержался у места казни. Люди попятились от него в стороны, словно от прокаженного, а кто-то из воинов, учинивших расправу, негромко спросил разрешения пустить в горящего стрелу, чтобы закончить его муки.

  - Нет, - отрезал дасириец. - Пусть чувствует, как его кожа тлеет и кровь закипает, пока не сдохнет. Никакой пощады тем, кто с детьми воюет.

  Лагерь и личный шатер Арэна разбили недалеко от отвоеванной деревни. Дасириец не слишком верил, что крестьяне, что поддержали его, не взбунтуются снова, тем более после того, как нескольких их них, кто поднял руку на воинов Арэна, повесили в назидание остальным. Но и далеко от деревни никак не уйти - здесь можно было пополнить запасы еды и воды, и выпустить лошадей на выпас. Уже к вечеру все первотравье в округе было съедено, а деревья порубили на костры. Несмотря на середину весны, вечера и ночи оставались холодными; сегодняшнее небо, заволоченное раздобревшими тучами, обещало разродиться затяжным ливнем. Пока крестьяне стаскивали покойников в кучу, воины собирали припасы и соленья. Арэн догадывался, что такая мера придется селянам не по душе, но впереди лежали враждебные земли и замок Бараака, и если не запастись едой сейчас, после воины могут голодать. Дасириец рассчитывал взять замок штурмом, потому что долгая осада вернее всего, только обессилит войско. Поветрие, будь оно неладно, уже хозяйничало и в этой части дасирийской империи. За неделю военного похода, оно взяло столько же воинов, сколько Арэн потерял в боях. Оставалось чуть больше тысячи, пятая часть которых состояла из прибившихся к знамени Арэна крестьян. А у Бараака, если верить разговорам, было больше двух тысяч с отборными наемниками в купе, и десяток волшебников волшебников. Арэн вспомнил те времена, когда вместе с отцом стоял во главе императорского войска, чтобы отвоевать у Рхеля земли, которые раньше принадлежали дасирийцам. Иногда противовес сил был убийственно велик, и приходилось беречь даже отъявленных мерзавцев. Пусть они заслуживали погибели - нужно сохранять их никчемные жизни, лишь бы получить победу. Сейчас время будто вернулось вспять, и дасирийцу снова приходилось принимать под свое знамя всякое отребье, но дезертиров и предателей он предавал смерти. Драконоезд пришелся кстати.

  В шатре Арэны стоял запах гари. Закопченная и черная жаровня полная свежей древесины, чадила внутренности шатра густым сизым дымом. Дасириец откинул полог, чтобы хоть как-то выветрить смрад. Тут-то Арэна и застал посыльный: мокрый от пота всадник, лохматый и грязный, словно ему приходилось переходить топи вплавь, тяжело дышал. Он кое-как скорчился в поклоне и протянул Арэну туб, запечатанный охранными глифами. Письмо было от Лаарга. Арэн вскрыл глифы печаткой с фамильным гербом. Капитан сообщал, что к стенам Замка всех ветров явились две таремки с оравой детей, и одна из женщин утверждает, что ее зовут Миэ, но отказывается назвать свое имя полностью. Так же таремка называет себя старинной подругой его, Арэна, и просит предоставить ей и ее спутникам убежище. До возвращения хозяина, госпожа Тэлия и госпожа Халит решили впустить таремцев в одну из хозяйственных пристроек, Лаарк же в свою очередь позаботился о том, чтобы их круглосуточно стерегли. Арэн попытался представить себе лицо Миэ, когда та поняла, что под арестом. Воображение услужливо подсунуло выразительную картинку, и дасириец не смог сдержать смех.

  Странно, что волшебницы не захотела называть себя, подумал Арэн, садясь писать ответ. Времени разбираться с таремкой и причинами, что заставили ее покинуть тихий Тарем и прибежать в Дасирию, которую лихорадило поветрием, не было. Он быстро отписал, чтобы и ее, и всех, кто прибыл с ней, приняли, как желанных гостей. Один волшебник - хорошо, а уж если Миэ возьмется помогать Халит... Арэн свернул письмо, сунул его в туб, и позвал служителя, чтобы тот надежно запечатал послание. Миэ прибыла как нельзя вовремя, и дасириец собирался воспользоваться ее способностями.

  - Господин, - в щель раскрытого полога сунулась голова одного из капитанов.

  Арэн поманил его рукой, выискивая, чем можно промочить сухую глотку. Два бурдюка с вином валялись в углу, плоские, точно высохшие жабы, в третьем осталось немного светлого пива. Теплое, оно было отвратным на вкус. Дасириецзаставил себя сделать глоток. Капитан сглотнул и Арэн протянул ему бурдюк. Вояка мигом вдул все.

  - Благодарю, господин.

  - Что у тебя?

  - Разведчики вернулись. Говорят, в нескольких милях от деревни нашли поселение тех оглашенных, которые за Первой пророчицей ходят. Наши видели свитые из веток клети и в них детворы немеряно. - Капитан подтер кровь из рассеченной губы. - Нужно их высвободить, господин. Она ведь их изувечит, стерва такая, или еще какое злодейство сделает.

  Арэн тяжело вздохнул. Несколько дней назад они нашли овраг, полный мертвецов. Трупы были свежими, и вонь стояла нестерпимая. На покойниках пировали мухи и воронье. Неподалеку от того места солдаты нашли единственного живого - мужчину с раздробленными коленями. Он едва дышал. Служитель, что осмотрел бедолагу, лишь бессильно развел руками. Впрочем, человек не рвался жить. Он только стонал и плакал. Увидав людей, попросил напиться. Прежде чем отойти к Гартису, мужчина рассказал, что был с теми, кто следует за Пророчицей. По его словам выходило, что именно она заставила людей сперва удавить своих детей, а после - спуститься в ров и убить самих себя. Его "пощадила", велев своим охранникам - по словам мужчины их было трое, все на одно лицо - разбить ему колени. "Сказала, что когда на жертву придет поглядеть Первый бог, я буду тому свидетелем, и разнесу весть по всему миру, - рассказывал мужчина, едва дыша. - А чтобы я не убежал раньше времени, сделала такое. Первый бог тебя вылечит, сказала. Только никто не пришел. Будь она проклята! Черная отметина на ней, так и есть, иначе откуда столько злости может взяться в одном-то человеке?" Мужчина зашелся хрипом и умер, так и глядя куда-то в небеса, будто видел там лики богов.

  Арэн и раньше слышал, как воины шепчутся между собой, вспоминают какую-то пророчицу, которая обещает благо всем, кто примет ее слово о Первом боге, пустит в сердце новую веру и отринет старых богов. На всякий случай Арэн приказал служителям несколько раз на дню ходить между воинов и напоминать им про богов. В смутное время даже те, кто крепок умом отчаивались, и доверялись шарлатанам. Но из того, что видел дасириец, пророчица была не просто обманщицей, но еще и садисткой. И, что донимало Арэна больше всего, имела над людьми какую-то непостижимую власть. Скорее всего, дело не обошлось без магии. А слова несчастного про то, что есть на ней темные отметины, засели в голове. Неужели еще одна румийка? Тогда понятно, откуда в ней такая сила людей на погибель десятками отправлять.

  - Позови разведчиков, сам хочу с ними говорить.

  Они явились вскоре. Рассказ их был короток. Пророчицу видели из-далека, и подтвердили, что вокруг нее всегда тройка здоровых лбов, в рост и вширь впору медведям. В лагере насчитали около трех десятков людей, и десяток детворы в клетках. Один из разведчиков скрипел зубами, вспоминая, как малышня просила есть, но рядом всегда оказывался кто-то из взрослых и стегал их плеткой, чтоб замолкли.

  - Чем они там занимаются? Отчего стоят на одном месте?

  - Камни отовсюду таскают, серебряные и золотые побрякушки, и железо всякое, какое найдут, - сказал один.

  - И лес рубят, костры жгут под котлами, только запаха стряпни нет, - добавил второй. - И молот будто бы гремит.

  Железо, дерево, костры. Молот.

  - Плавят должно быть, - догадался дасириец. - Оружие или брони.

  - Зачем мечи плавить и брони, господин? - Капитан покачал головой, прищелкнул языком.

  - Затем, чтобы сделать из того железа что-то другое, - пояснил Арэн. - Оружие и доспехи им не нужны, не воюют они. Но железо на что-то надобно.

  - Что делать-то, господин? - спросил капитан.

  Арэн мысленно проклял свою злую судьбу. Сейчас каждый воин был на счету, нечего и думать, чтобы рисковать жизнями почем зря. А с другой стороны - кто знает, подарит ли Леди Удача еще один шанс расправиться с пророчицей-убийцей. Может, именно ему по судьбе убить ее сейчас, и избавить дасирийские земли от еще одного поветрия, имя которому - Первый бог. Да и что воинам сказать, когда слух пойдет, что их военачальник дал детей погубить.

  - Капитан, ты за главного в лагере остаешься. Следи, чтобы воины хмель не раздобыли, а не то за каждого пьяного получишь кнута, - наказал дасириец. - Один со мной поедет, - сказал разведчикам, - дорогу покажет. Возьму с собой десятерых, чтоб шуму поменьше.

  Не минуло четверти часа, как воины, которых Арэн выбрал сам, сидели в седлах. Был среди них и драконоезд Синна. Сидя верхом на тяжелой верховой лошади, он казался невозмутимым. От меча он отказался, не взяли и топор. Из всего оружия по душе ему пришлась цепь, увенчанная железным шаром размером с голову младенца, колючум от граненых шипов. Он лихо намотал цепь на руку, повертел в воздухе шаром, да так ловко, что только слепой бы не понял - обращаться с нею воин обучен. Впрочем, драконоезд тут же сказал, что шар слишком велик, а весит меньше положенного. Воины Арэна недовольно заворчали, но дасириец громко, с бранью пополам, отбил у них охоту трепать языком.

  Первым ехал разведчик. Путь шел через поле, а дальше заходил в песчаные холмы, серые, точно спины уснувших мышей. Воины негромко подбадривали себя предстоящим весельем, и зарекались, кому первым выйдет убить "проклятую бабу".

  - Женщин убивать - слава слабого воина, - нарушил свое молчание драконоезд.

  - Эта женщина велит убивать детей и приказывает людям убивать друг друга, - ответил Арэн, и поздно понял, что слова прозвучали слишком резко. Покосился на чужестранца - не принял ли тот на своей счет? Мыслей заискивать перед чужестранцем не было, но скрещиватьмечи не хотелось. Но нет, Синна даже не повернулся на него.

  - Все равно, - стоял он на своем. Спокойно, не спора ради, но чтоб дать понять - против пророчицы не выйдет. - Наши женщины не садятся на ханри, они родят детей и заготавливают еду до времен засухи. Такое женское предназначением, нет иного.

  Арэн пожал плечами, и не удержался от вопроса.

  - Правду говорят, что вы на драконах ездите?

  Синна ответил ему таким насмешливым взглядом, что дасириец дал себе зарок больше не давать воли любопытству.

  - Драконы сгинули. Их времена ушли, как и обрушились те земли, что за Краем. А ездим мы на ханри. Среди ан-салла ходит легенда, что первый ханри родился от пролитой на песок крови дракона В чем-то ты прав, чужестранец. Как и те, которые называют нас Народом дракона.

  - Молва идет, что Иджалом правит дракон, золотой, как солнце, - встрял кто-то из воинов.

  Синна отвечать не стал.

  - Лошадь - плохо, - сказал он чуть погодя, когда дорога между холмами разошлась вширь настолько, что по ней могли ехать по трое всадников сразу. Арэн не сразу догадался, что они вышли на торговый тракт, который соединял побережье на востоке Дасирийской империи с ее столицей.

  - Почему плохо? - спросил он, недоверчиво осматриваясь по сторонам. Здесь всадники были как на ладони, неужели разведчики сбились с пути?

  - Слабые ноги, слабые кости. Пугаются своей тени.

  -Человек слабее лошади, но войны выигрывают люди, а не животные, - пожал плечами Арэн.

  Их разговор прервала заминка. Разведчик, будто почувствовав волнение дасирийца, вернулся и сказал, что лагерь уже недалеко. Он вопросительно дожидался приказов Арэна, но дасириец так и не придумал, как поступить с пророчицей и теми, кто принял ее кровавую веру.

  - Нападать на них открыто - опасно, - рассуждал дасириец. - Кто знает, каким харстовым дерьмом она забила их головы, может, кинутся детей убивать сперепугу. Если собирают железо по всей округе, значит, мечей у них должно быть достаточно, чтобы дать отпор.

  - Это вряд ли, господин, - отозвался разведчик. - Те, которых мы видали, в лохмотьях были, на воинов совсем не похожи.

  - Знавал я одну бабу бордельную, - заговор кто-то из воинов,- вся сухая да тощая была, того и гляди сдохнет под тобой. Как-то по-пьяному позабыл я, что ветер в карманах. Так она, оглашенная, рожу мне до костей расцарапала. Все они свиду хилые, пока нет для них интереса.

  - Верно, - согласился Арэн. - Мало ли кто за ней увязался, а что одежда драная - так на это нечего кивать. Поедем по двое, я в первой паре. Без моего приказания ничего не делать, сидеть молча и носов не высовывать.

  Разведчик, в пару с которым встал дасириец, свернул с тракта, повел отряд к каменным развалинам. Глыбы лежали часто, затрудняя ход лошадям, но и скрывая всадников. Арэн не помнил этого места, но некоторые обломки напоминали фрагменты колонн, а под копытами лошадей время от времени появлялись целые пласты разноцветной мраморной мозаики. Если здесь когда-то и стоял замок, то был он огромным, в пору для великана. Разведчик указал в сторону уцелевшей части здания: несколько стен, две из которых образовывали угол. Они уходили вверх на добрый десяток метров и оканчивались острыми, будто зубы, обломками. Третья стена была вдвое короче и густо заросла диким виноградом и плющом. Разведчик указал на угол.

  - Мы остановились у этих стен, господин. Дальше только пешими. Там пустырь и спрятать лошадей негде.

  - Хорошо, поглядим пока, что за пророчица такая, и чего удумала.

  Воины спешились, повели лошадей за собой. Чем ближе подходили, тем шире казалась стена. Она запросто стала бы укрытием для пяти десятков всадников, а в ложе угла наверняка нашлось бы место для хорошего лагеря. И все же дасирийца что-то тревожило. Запах многих костров, который он почувствовал еще на тракте, усилился, а ветер принес едва слышимый гомон голосов.

  Приказав остальным ждать его сигнала, Арэн вышел из-за стены, стараясь держаться в тени. Разведчик шел первым, дасириец старался следовать за ним шаг в шаг. Обломки камней и заросли орешника стали им хорошим прикрытием. Разведчик остановился за скошенным обломком какого-то алтаря, присел. Арэн последовал его примеру. Жестом, тот приказал прислушаться. Действительно, отсюда речь был слышнее: бессмысленные обрывки фраз, свист хлыста и жалобный плач детей.

  - Ближе можно подойти? - спросил дасириец негромко.

  Разведчик утвердительно кивнул и, согнувшись чуть не пополам, двинулся дальше. Они прошли еще несколько десятков шагов и укрылись за колонной, верхушку которой венчал золоченый шип, длинной в несколько метров.

  - Гляди, господин, - одернул его разведчик, кивая в сторону широкого полукруга, выстланного гранитными плитами.

  В центре круга сложили две каменные жаровни. На одной стоял широкий приземистый котел, под которым жарко полыхало пламя. Огненные языки жадно лизали закопченные стенки. Над второй дыма почти не было, но рядом стояли двое мужчин и, сунув между камнями самодельные мехи, раздували жар. Еще один, раздетый до пояса, в повязанном поверх переднике, работал молотом на каменной глыбе. Арэн не видел, что он кует, но отчетливо слышалбряцанье железа. Вскорости пришли несколько женщин: они несли что-то в свои передниках. Обе остановились у котла и, одна за другой высыпали в него ноши.

  - Скажите Пророчице, что прутья готовы уж, - окрикнул их мужчина.

  Готовы, про себя повторил Арэн. Если так, то медлить нельзя. Он рискнул выглянуть из-за другого боку укрытия - именно оттуда раздавался детский плач. Действительно, клетки стояли неподалеку, одна около другой. В некоторых детей было по двое, в основном тех, которым лет не больше пяти. Арэн разглядел девочку, совсем кроху. Волосы на ее головке сбились колтуном, спина кровоточила, но малышка не спускала с рук грязный сверток. Сперва дасириец решил, что малышня прячет куклу, но ужаснулся, когда сверток в руках девочки шевельнулся и издал протяжный крик младенца. Возле клетки тут же оказалась молодая женщина и, что есть силы, стегнула хлыстом по прутьям, видимо желая припугнуть девочку. Та заверещала, упала и, придерживая сверток одной рукой, отползла в дальний угол клетки.

  - Совсем озверела баба, - сказал разведчик, сплюнул и потянулся за луком.

  Арэн остановил его.

  - Хочешь переполох поднять?

  - Прибить - и вся недолга, - честно признался мужчина. - Если гадине отрезать голову, ползать она уже не сможет.

  - Это она? - дасириец кивнул на девушку с хлыстом.

  - Не знаю, господин, сам слышал, что пророчица между ними, а какая из себя - харст его разберет. Видали ту, которая с тремя увальнями ходила, а эта, будто бы, сама по себе.

  - Тогда тем более рано, эдак ты не змею обезглавишь, а дикого кота за усы подергаешь. Вернись за остальными, а я пока погляжу, что тут и как.

  Лагерь, будто ожил. Люди, которых Арэн почти не видел, стали сползаться к тому месту, где кузнец гремел своим молотом. К нему же подошла и высокая девушка: шла она ровно, как плыла по воздуху, и голову несла так, будто на ней был не грязный ворох волос, а корона, достойная императрицы. Дасириец видел, что она молода - два десятка лет, едва ли старше. Одежда ее не отличалась от той, которую носили остальные. Но то, как люди расступались, давая девушке дорогу, подтверждало ее особенный статус. Арэн решил - она-то и есть Пророчица. В пользу того говорили и трое здоровяков, двое по бокам, и третий - позади. Все трое безоружны, по крайней мере Арэн не заметил ни оружия в руках, ни ножен. Но внушительных размеров кулаки мужиков и так отбивали охоту соваться к ним.

  Тем временем девушка остановилась около кузнеца, и тот протянул ей обломок лезвия меча, без рукояти. Девушка потрогала кромку пальцем и, вдруг, полоснула им по лицу кузнецы. Мужчина взвыл, ухватился за лицо и упал ей в ноги. Крик длился не долго. Вскоре он поднялся, стараясь не глядеть на обидчицу, а та, в свою очередь, обхватила его лицо ладонями и поцеловала прямо в кровавое месиво. Арэн мысленно проклял обоих. После увиденного сомнений, что пророчица из румийцв, не осталось. И что-то подсказывало, эта кровь - не последняя.

  Одним глазом наблюдая за происходящим, дасириец старался высмотреть, что держат при себе последователи пророчицы. Некоторые приволокли флаги: на плохо отесанных шестах обвисли грязные полотнища. Что за гербы на них было не рассмотреть. Около клеток с детьми осталось всего несколько человек да девушка с хлыстом. Дети приумолкли, будто заговоренные.

  - Господин, - раздался позади голос кого-то из воинов.

  - Сколько луков у нас? - спросил Арэн.

  Но, прежде чем услыхал ответ, пророчица вскинула обагренные чужой кровью ладони к небесам. Она кричала с надрывом, будто готовилась сгинуть, как только речи иссякнут. От звука ее голоса Арэн поежился. Один из воинов послал ей бранных слов, но остальные успели прикрыть ему рот.

  - Она говорит с Первым, - сказал лысый чужестранец.

  - Нет такого бога, - буркнул Арэн. Он злился. Слова пророчицы странным образом пугали его. Судя по лицу остальных воинов - не его одного.

  - Этот бог первый среди тех, кто придет на смену старым богам, - ответил Синна. - У моего народа есть легенда, что придут они, когда сгинут старые боги. Тени Обратного мира разрушат печати старых богов, и выйдут, чтобы убивать. Новые боги родятся, чтобы вернуть Теней обратно, и запечатают их новыми печатями. И так будет, пока все снова не повторится.

  Арэн сдержал себя от злых слов. Какой харст его попутал связаться с чужестранцем?

  - У нас сроду таких легенд не было, - осадил драконоезда Арэн. - Мы тем богам молимся, которые мир наш создали, и оградили Краем, чтобы скверна к нам не пришла. Ты, будто бы, Охранителю молишься, или не расслышал я?

  Синна кивнул, предлагая Арэну самому догадаться, с какой часто слов согласился.

  Тем временем пророчица закончила стонать молитвой, и велела принести первого избранного. Дасирийцу эти слова не понравились, воины зароптали, мол, чего сидеть, если там вот-вот устроят какое-то мерзкое действо, богам противное. Дасириец велел разделиться.

  - Часть пойдет к клеткам с детьми, часть останется со мной и станет отвлекать этих оглашенных. Постарайтесь выпустить всех, пока нас не поубивают.

  - Эти-то? - Воин, которого звали Шарак, погрозил алебардой в сторону пророчицы.

  - Может, опоила она их чем, - сомневался второй, помельче, в кольчужном капюшоне поверх перевязанной головы.

  - Убивать всех, кто не побежит, - велел дасириец. На войне нечего расшаркиваться и сопли жевать. Тут прав тот, кто живым выйдет, а дасирийцу не хотелось терять людей почем зря.

  Воины разделились, пожелав друг другу охранных дланей Леди Удачи. Дасирийцы, под началом Арэна, пошли в обход. Тем временем к пророчице приволокли мальчишку. Тот брыкался и сопротивлялся, но не кричал, только мычал. Арэн старался не глядеть в ту сторону, чтобы не давать злости застить рассудок. Но, стоило пророчице снова заголосить, взгляд невольно потянулся к происходящему. Мальчишку поставили на колени, один держал его за волосы, отведя голову назад так, что, казалось, вот-вот хрустнет шея. Двое развели руки бедняги в сторону, будто на дыбе. Пророчица потребовала принести чашу.

  - Боги милостивые, - прошептал тот, что шел позади дасирийца, и Арэн догадался, что воин осенил себя охранным знаком.

  Пророчице поднесли кубок, перед этим наполнив его из котла. Чаша была горяча и две совсем юных девушки держали ее на деревянной дощечке. Рядом с чашей лежала и выстроганная из кости ложка. Пророчица оборвала свою молитву, ловко зачерпнула из кубка. Арэн мог поклясться, что капли, что соскользнули с ложки, густые и желтые, будто расплавленное золото. А почему нет? Разведчики говорили, что эти малоумные собирали скарб по всей округе. Мальчишка замычал, теперь уж совсем отчаянно. Воины прибавили шагов, потихоньку обсуждая, кто снимет пророчицы голову. Та, между тем, влила в рот мальчишки содержимое ложки. Он дергался всего несколько мгновений, а потом пророчица собственноручно перерезала ему горло. Звук брызнувшей фонтаном крови вызвал у дасирийца ярость и отвращение.

  До места расправы оставалось всего ничего. Арэн выровнялся, потянулся к дареному мечу, что носил в ножнах за спиной, ответило ему шелестящее железное эхо. Но, хоть воины перестали прятаться и теперь бежали со всех ног, их будто никто не замечал. Все взгляды были обращены на пророчицу: она передала перекованный клинок, которым пустила мальчишке кровь, мужчине, который держал пацаненка за волосы. Тот, не колеблясь ни мгновения, воткнул железо себе в шею, скорчился и рухнул на мертвого мальчика.

  - Отец и сын отныне вместе в царстве новых богов! - сладким голосом возвестила пророчица и, только теперь услышав лязг, обернулась.

  Арэн оцепенел. Мгновение назад он бежал со всех ног, перехватив меч двумя руками, будто жало, собираясь всадить его в пророчицу по самую рукоять, и вдруг - ноги словно окаменели, срослись с гранитом под ступнями. Он даже не мог оглянуться, посмотреть, отчего сделалось тихо. Ни шагов, ни шорохов. Осталась только пророчица и ее алый взгляд. Она была красива и ужасна одновременно, воспаленные веки опухли, белки того и гляди лопнут от. Нижняя часть ее лица была в крови, подол сорочки тоже. Она посмотрела на дасирийца так, словно ждала его появления.

  - Он говорил мне, что придет тот, кого пошлют они, - сказала она, и Арэну показалось, что голос пророчицы раздается прямо в его голове. Она едва шевелила губами, однако же слова были громкими и отчетливыми.

  - Кто? - только и смог выдавить из себя дасириец, сопротивляясь гулу ее стократно размноженного голоса. Она словно говорила на всех языках Эзершата. По губам Арэна потекла кровь.

  - Первый, - ласково ответила пророчица. - Старые боги послали тебя, чтобы избавиться от той, которая сеет новое семя.

  Дасириец потерял над собой контроль. Взгляд девушки сковал прочными путами. То, что было вокруг нее - люди, деревья, остатки каменного здания - сделалось расплывчатым. Она подавляла, заставляла чувствовать себя ничтожеством. Говорила, но в сонме ее голосов, Арэн не разобрал ни слова.

  - Ты не помешаешь ему, потому что Первый переродился и среди нас. - Пророчица подошла к дасирийцу и погладила его по щеке. Девушка распространяла смрад, похожий на тот, что издает гниющее тело. Она была босой, и та часть ее ног, что осталась неприкрыта сорочкой, кровоточила множеством мелких ран. Девушка же, казалось, вовсе не чувствует боли.

  Арэн хотел избавиться от ее прикосновений, но не мог пошевелиться. Не мог отвести взгляд от красивого лица, словно взгляд пророчицы обдавал божеской благодатью. Хотелось и бежать, и в тоже время - остаться около нее.

  - Я не трону тебя, чтобы ты сам видел, что станет с теми, кто принял веру Первого. Они очистятся, тела станут им не нужны, потому что в новый мир есть путь только для духов. Новые боги милостивы, они принимают всякого, кто одумался и изгнал из себя скверную веру богов-лжецов. Боги-лжецы говорят с тобой? Разве слышишь ты их голоса даже в моменты самой горячей молитвы? - спросила она и сама же ответила: - Нет, потому что они слабы. Они не способны вычистить Эзершат от грязи, не способны удержать скверну, которая бурлит глубоко в сердце нашего мира. Но скоро твари вырвутся на свободу, и уничтожат все живое, до последней личинки. Не останется лживых богов, Эзершат очиститься кровью, как и должно быть. А потом придут новые боги, а те, кто принимает их веру, переродятся для лучшей жизни.

  Она резко отняла ладони, повернулась и продолжила свою кровавую жатву. Дасириец по-прежнему не мог двигаться, и реальность плавилась, словно раскаленный воздух. Он видел, как последователи пророчицы приводили своих детей. Девушки продолжали подносить ей кубок, пророчица черпала, вливала в детские рты и те падали замертво. Потом их отцы и матери убивали себя - каждому пророчица подносила новое лезвие, приговаривая, что нельзя смешивать кровь живую и кровь мертвую. А дасириец продолжал смотреть. Что-то в нем будто перестало различать плохое и злое, заснуло глубоким сном. Дети, люди, кровь, крики и предсмертные хрипы - все казалось... обычным, словно так и должно быть. Словно бойня - ничего не означающее действо, и каждая жизнь стоит не больше раздавленного жука.

  Вскоре из живых осталась только пророчица, кузнец и девушки-подавальщицы. Но пророчица велела и им убить себя. Оставалось только одно перекованное лезвие и кузнецу пришлось свернуть девушкам шеи, а после он, не колеблясь, воткнул его себе в грудь - точно туда, где должно быть сердце. Удар был таким сильным, что Арэн услыхал хруст треснувших ребер, а здоровяк рухнул, словно старый буд. Но и на этом дело не кончилось. Дасиреиц не удивился и тогда, когда трое охранников пророчицы приволокли его людей, тех, которые должны были освободить детей.

  - Убийцы, - с отвращением прошептала девушка. - Вы убиваете сами себя, как падальщики. Ничья жизнь не может быть отнята, если на то нет воли новых богов. Вы забыли, что из женского чрева вышли, забыли, чья воля пустила вас в этот мир. Никогда не получить вам прощения, и перерождения.

  Их всех убили, одного за другим. Просто выпотрошили, словно свиней. Кто-то не сопротивлялся, не сводя с пророчицы лихорадочного взора до последнего вздоха. Некоторые дергались и звали Арэна в помощь. Зачем? Дасириец не чувствовал надобности остановить пророчицу, он знал, что каждое ее слово - верно, а поступки - справедливы.

  Покончив и с этим, девушка вернулась к нему. Ее трудно было узнать, так густо кровь забрызгала лицо, но трупный смрад никуда не делся, напротив, усилился, словно мертвяки за ее спиной уже начали гнить.

  - Ты тоже заслуживаешь смерти, - задумчиво протянула она.

  "Я с радостью приму ее, - хотел сказать он, но не смог. Слабость свалилась на него, словно пролитый на голову студень. Сделалось вязко во рту, веки закрылись сами собой.

  - Но я оставлю тебе жизнь, - рассудила пророчица. - Ты так горячо веришь своим старым богам... Останься, погляди на то, как придет закат Эзершата. Смерть - это слишком милосердно для такого, как ты.

  Что было дальше, дасириец помнил смутно. Мир вокруг раскачивался, словно лодка в шторм, а когда все стихло, пророчицы и троих ее охранителей и след простыл. Голова оказалась пустой, словно он только что родился, и еще не успел понять происходящего вокруг. Но реальность вернулась, стоило оглядеться по сторонам.

  Арэн поднялся, все еще чувствуя слабость в ногах. Обернулся: скорченные ужасными позами, в жидкой траве валялись его воины, те, которые пошли за ним. Некоторые. Несмотря на муки - а как еще человеческое тело способно так вывернуть руки и ноги, и даже голову - некоторые продолжали сжимать мечи. Глаза почти всех были открыты и воины будто плакали кровью, она же сочилась из ушей.

  - Есть кто-то живой? - позвал Арэн.

  Никто не ответил ему, а пара воронов, что облюбовали какой-то труп, недовольно забили крыльями. "Почему я ничего не сделал? - думал дасириец. - Что за чары били надо мной?"

  - Кто-нибудь, - позвал он снова, и удивился, услыхав громкое: "Я живой". Дасириец поискал глазами место, откуда раздавался голос драконоезда - только его общая речь была такой тягучей.

  Долго искать не пришлось. Синна вышел откуда-то из-за камней позади дасирийца. Выглядел он так, будто ничего не сталось - на лице спокойствие, румянец в щеках. Цел и невредим. Арэн потянулся к нему, уговаривая себя не убить труса сразу, а давить его медленно, чтобы видеть, как и его глаза вспучить кровь. От предвкушения расправы зачесались ладони. Арэн оглянулся в поисках меча, но драконоезд оказался проворнее. В два широких шага он сократил расстояние между ними и подхватил с земли меч дасирийца. Повертел его в руках, взвесил на ладони, неодобрительно рассматривая рукоять с гардой в форме распахнутых птичьих крыл.

  - Плохой меч, слишком тяжел для такого размера.

  Арэн продолжал озираться. И слева, и справа лежали его мертвые воины, но трогать их клинки не стал. Умерли с ними - пусть же сохранят оружие и после смерти. Однако, такая мера не потребовалась. Синна, как ни в чем не бывало, вернул меч хозяину и глянул куда-то за спину дасирийца.

  - Она знает, - сказал дарконоезд голосом, полным уважения к пророчице.

  - Ты сидел в засаде, пока она резала их, как свиней, - насел на него Арэн.

  - Она бы и меня убила, а я единственный, кого не взяли ее чары, - пояснил чужестранец. Было видно, что сам он не считает себя ни трусом, ни предателем, напротив - верит, что поступить следовало так, и никак иначе. - Магия, очень древняя.

  Арэн сглотнул. Меч и правда сделался слишком тяжелым, тянул к земле, словно пудовый камень, что привязывают к ногам утопленников.

  - Кто бы ни была пророчица, говорила она истину, - продолжал Синна. - Это знание передается у ан-салла от отца к сыну, в каждом роду. Чтобы мы не забывали, что придет час. В Серединных землях забыли древних пророков.

  - Не понимаю, о чем ты говоришь, чужестранец, но слова твои для меня так же безумны, как и та кровожадная баба. - Он бросил драконоезда, вернулся туда, где лежали покойники, и заглянул в рот мертвой девчушки - ей отрезали язык, а на корне остался застывший сгусток золота. - Погляди, что она сделал с детьми, чужестранец, и если после ты заикнешься про истину, я собственными руками тебя четвертую. И пусть бог, которому поклоняемся мы оба, станет свидетелем моей клятвы.

  Синна смотреть не стал.

  - Нужно уходить, - заметил он. - А покойников сжечь, чтобы птицы не тревожили их прах.

  - Мы не сжигаем мертвецов.

  - Мой народ тоже иначе отдает долги мертвым, но огонь очищает все. Мертвецы простят его, но не простят, если станут мясом в кишках птиц и трупоедов.

  Дасириец, хоть как не противилось его нутро, согласился. Они высекли кремнем искру, раскормили огонь тряпками, что когда-то были одежей с покойника, а когда пламя сделалось жарче, бросили его на мертвецов. Арэн не хотел смотреть, как истлеют и эти кости - слишком живым был образ горящей Бьёри.

  - Я видел, куда ушла пророчица, - сказал чужестранец.

  - Предлагаешь пуститься в погоню, вдвоем? - Арэн злился.

  - Нам не одолеть ее, - совершенно серьезно согласился Синна. Драконоезд поерзал в седле, на его смуглом лице появилось отвращение - того и гляди слезет с лошади и пойдет пешим. - Она говорит тем же языком, что и ханри. Я слышал ее голос. Древняя, очень древняя магия.

  "Румийская магия", - мысленно ответил Арэн, и пустил коня в галоп. Ветер дул всадникам в спины и запах горящей плоти проник даже под кожу.

  В лагере их встретили молчаливые взгляды. Арэну больше погибели не хотелось отвечать на вопросы, но воины ждали, а капитан загородил дорогу, будто бы для того, что бы принять у господина поводья. Дасириец рассказал, как есть, о чем не помнил поведал драконоезд. Перед самым лагерем дасириец наказал ему ни словом о пророчестве не заикаться. Дух воинов ослабили война и поветрие, незачем каркать еще и о дурном пророчестве. Синна сказал, что грех о таком забывать, но прилежно помалкивал.

  - Прикажите служителям молитвы произнести по павшим воинам, - закончил Арэн. - И чтоб все слышали - кто словом о пророчице заикнется, тому язык прижечь лошадиным клеймом.

  До шатра его проводил капитан.

   - Господин, письмо из замка.

  Пергамент был писан рукой Тэлии. Жена сообщала, что в замок пожаловала таремская гостья Катарина Ластрик, Первая леди-магнат Тарема. Леди эта требует встречи с хозяином замка в самое ближайшее время. От себя Тэлия прибавила, что таремка нервничает и лучше бы не заставлять ее ждать. Арэн мысленно послал все в харстову задницу. Первая леди-магнат? Разве не ее брат был главой таремского Совета девяти? В голове все смешалось. Как оставить воинов сейчас, когда до замка Баарака всего ничего? Нынешняя вылазка очернила его в глазах воинов, если уехать сейчас - только немой не станет шептаться, что Арэн Кровавый растерял где-то храбрость. Но если тармка и вправду верховодит в совете, но примчалась в такую даль, не побоявшись поветрия - значит, дело серьезное.

  Дасириец велел обороняться до его возвращения. Драконоезд увязался за ним, и отделаться от чужестранца не вышло. Синна разумно заявил, что пророчица, скорее всего, бродит в округе, и против него ее чары беспомощны. Дасириец сдался - всякая компания делает дорогу короче.

  Скачка была нешуточная - день с половиною они ели и спали в седлах, спешивались только по нужде. К тому времени, когда до замка оставалось полчаса пути, дасириец не чувствовал ни зада, ни ног, что уж говорить о драконоезде, для которого и удобное седло оказалось пыточным приспособлением.

  У стен замка лежали новые трупы. Не много, десятка два. Сквозь вехи прохудившихся одежд выглядывали тощие синюшные тела. Они хотели есть, и даже молва о драконе, что сторожит Замок всех ветров, не остановил их. "Рано или поздно мы все ответим за то, что пролили кровь собратьев, вместо того, чтобы помочь им в тяжелый час", - думал Арэн, и ему чудилось, будто покойники провожают его насмешливыми взглядами. Кто-то из них был добрым и богопослушным человеком, и ему смерть принесла избавление. Остальным держать ответ перед богом мертвого царства. Когда-то и ему, Арэну, предстоит держать ответ. С того часа, как до дасирийца дошли вести о гибели отца, он не давал себя слабины. Родителя убили подло, в спину, когда он почти ухватил победу за хвост. Арэн не скорбел, но не случалось такого дня, чтобы не просил Ашлона послать ему хоть бы один шанс встретиться с рхельцем в поединке. Но чем больше регент сидел на императорском троне, якобы храня его для наследника Гирамовой крови, тем быстрее таяли шансы совершить возмездие.

  Во дворе замка сновали слуги, одетые во все чистое. Увидев господина, они даже широко улыбались, будто натасканные собаки. Не иначе постаралась Тэлия, решил дасириец, направляясь в сторону лестницы. По пути его перехватил Лаарк.

  - Если ты про нашу гостью, то ради того я и прискакал, - первым сказал дасириец, и соскочил с коня.

  Синна последовал его примеру. Увидав чужестранца, капитан неодобрительно нахмурился.

  - Я сказать хотел про ту таремку, господин. - Лаарк выразительно поглядел на Арэна и отвел его в сторону. - Странная она. Когда приехала леди Ластрик, так в ноги мне кинулась, просила не выдавать ее и обождать твоего возвращения.

  - Не выдавать? - непонимающе переспросил дасириец. - Получили весть с моими распоряжениями?

  Капитан отрицательно качнул головой. Арэн тяжело вздохнул, помассировал переносицу, отчего перед глазами захороводили синие и желтые круги. Пришлось моргнуть несколько раз, чтобы прогнать марево.

  - Думается мне, не все тут чисто, господин, - продолжил Лаарк. - Ты поосторожнее с бабами, от них всякого можно ждать, а уж тем паче, если обе таремки.

  Арэн не придал значения его наставлениям - всякий, кто знала Лаарка, знал и то, что у дасирица с роду не было ни жены, ни детей. Среди воинов даже разговоры ходили, будто он вовсе с девкой постель не делил. Но то, что Миэ умоляет и в ноги падает - это настораживало.

  - Где она, молодая таремка?

  - Там, - капитан махнул рукой в сторону хозяйственных построек, в одной из которых жили рабы. Дасириец скрипнул зубами - неизвестно, что за нелегкая принесла Миэ, но как только таремка придет в себя, она еще не раз припомнит дасирийское гостеприимство. Леди Катарина обождет еще немного, рассудил дасириец, а отчего Миэ так не хочет, чтоб землячка видела ее - об этом стоит разузнать прежде, чем затевать разговоры с Первой леди-магнат.

  - Я взял этого воина к себе, до поры, - кивнул Арэн на чужестранца. - Он не раб, зовут его Синной. Присмотри, чтоб с чужестранцем обращались, как следует.

  Капитан нарочно до хруста сжал челюсти, показывая свое недовольство, но ослушаться не посмел. А дасириец тем временем свернул с прежнего пути, и дошел до серого здания, широкого и наспех сложенного, несуразного, точно растоптанный сапог. Дасириец не заметил охраны у двери, но, бегло осмотревшись, увидел сразу нескольких воинов поблизости. Лаарк не стал обижать гостей господина, но из осторожности, за которую Арэн ценил его более всего, озаботился тем, чтобы "гости" всегда были под присмотром. Внутри воздух стоял такой тяжелый, что уже через мгновение Арэн чувствовал себя так, будто дышал через плотную ткань.

  Прислуга кланялась, рабы жались к стенам, стараясь спрятаться от взгляда хозяина. Дасириец коротко спросил, где таремкая госпожа, и его провели в комнатушку, в самом углу здания. Потолок в ней оказался даже ниже, чем в самом здании. А пол, наоборот, просел намного ниже порога. Арэн не ожидал увидеть такое количество детей. В письме о том, что госпожа Миэ прибыла "не одна" упоминалось, но дасириец растерялся. Трое спали на сеннике, притулившись к боку и груди рыжеволосой девушки лет двадцати, самый старший из мальчиков упражнялся с деревянным мечом, а сама Миэ сидела на лавке, спиной к двери, и что-то тихо нашептывала малолетнему горбуну. Тот заметил Арэна первым, дернул таремку за рукав.

  Никогда прежде дасириец не видел у волшебницы такого лица. Даже потеря иджальского жреца, которую таремка переживала очень сильно, не была и вполовину такой тяжкой. Тогда в глазах Миэ оставалась жизнь, не то, что теперь. Таремка медленно поднялась, привычным жестом поправила прическу и поморщилась, недовольная.

  - Я получил письмо и велел поселить вас в замке, как подобает моим гостям, - сказал дасириец, готовый сквозь землю провалиться, лишь бы не видеть ее лица.

  - Арэн, - таремка прытко подошла к нему, сжала ладони с нечеловеческой силой. - Арэн, пожалуйста, всеми богами тебя заклинаю - не выдавай нас Катарине!

  Слова ее сорвались криком. Дети, до того мирно спавшие, всполошились, подняли головы и сонно захлопали глазами. Проснулась и рыжая: увидав Арэна, сжала детвору в охапку, и нависла над ними, как наседка над цыплятами.

  - В какую историю ты ввязалась, Миэ? - хмуро спросил дасириец.

  Таремка сбивчиво рассказала обо всем. Пока она говорила, горбун слез с лавки, притворно поскользнулся на соломе и упал, нарочито громко охая и причитая. Детвора, увидав такое, повеселела и стала просить, чтобы Лаумер нацепил шутовской колпак. Горбун послушался и, пока таремка рассказывала о своих горестях, развлекал младших, как умел. Смех пробрал даже хозяина деревянного меча.

  - Я не знаю, откуда Катарина прознала, где нас искать, - торопливо продолжала Миэ. Он снова прошлась пятерней по волосам. Арэн впервые видел таремку такой неопрятной, и та, прочитав по его лицу, покраснела, выудила откуда-то платок и взялась вытирать им щеки. - Клянусь, о том, куда мы направляемся, знали только те, кто сейчас здесь.

  - С чего ты взяла, что она приехала по твою душу? Стала бы та, кто нынче глава таремского совета соваться в такое полымя, только чтоб шестерых беглецов поймать? Прислала бы стражу и всего делов.

  Слова утихомирили волшебницу, но беспокойство во взгляде никуда не делось.

  - Тогда чего приплелась? - спросила подозрительно.

  - Ради этого я бросил своих людей и примчался сюда, - сквозь зубы процедил дасириец. - Если ее визиту нет веской причины, пусть не обижается, что дасирийсике вояки растеряли все манеры и не жалуют пришлых таремок теплыми постелями и пирам.

  - А я чем провинилась-то? - Миэ кое-как улыбнулась, посмотрела на горбуна и снова посерьезнела.

  - Прости, мой капитан осторожничает. Как только Катарина уберется, переберешься в замок - я отдал распоряжения, но птица, видать, сдохла в пути. Проклятое поветрие! - Слова вышли громкими; малышня снова вскинулась, даже горбун, которому все было нипочем, попятился, а бубенцы на его колпаке заохали.

  - Ты не прогонишь нас? - с надеждой спросила Миэ.

  - Еще не дело бросать старых друзей. Взамен я рассчитываю и на твою помощь, - тут же честно выложил он. - Моя жена, Халит, будто бы колдует над какими-то зельями, которые могут от поветрия помочь. Еще одна чародейка в помощь пришлась бы кстати.

  - А если Катарина все ж за нами примчалась по следу? - вместо ответа Миэ спросила таремка и взялась обкусывать ногти. Напугана она была сильно.

  - Миэ, послушай. - Арэн чуть не силой затолкал ее в самый дальний угол, и, стараясь хранить спокойствие, зашептал. - Понимаешь, о чем просишь? Слыхала, что с моим отцом сталось? - Дождавшись ее утвердительного кивка, продолжил. - Я сам на одной ноге в трясине стою. Диву даюсь, почему еще собак рхельского шакала тут нет, а то пора бы уж и мои земли разградить вслед за отцовскими. Впрочем, одного волка он, видать, давно прикормил. И если я ему зубы не выдергаю, то скоро от дома моего камня на камне не останется. Понимаешь, что у меня нет ничего, кроме этих стен?

  Дасириец яростно припечатал рукою стену. Костяшки врезались в плохо отесанный камень, засаднили. Таремка поджала губы, отвела взгляд, но Арэн продолжил. Не все, что она сейчас услышит, придется ей по нраву, но, по крайней мере, так он убережет себя от пустых клятв, а ее - от разочарования. Не у нее одной было, что терять, и не ей одной есть, за что стоять до последнего вздоха.

  - Я не стану обещать, что всякой ценой оставлю тебя в Замке всех ветров. Не потому, что мне нет охоты за тебя кровь пролить или еще что. Здесь - мой дом, и он мне дорог не меньше того, который отняли у тебя. Чую, что поменяйся мы местами - и тебе бы на мне свет клином не сошелся. Так что давай будем честными, мой дорогой друг - я многое готов для тебя сделать, но не проси меня кинуть тебе под ноги мой дом и остатки моей семьи. Потому что такого не будет. И если таремская знатная задница прибыла за тобой... - Он смочил губы языком. - По нашим порядкам всякого, кто нашел убежище у знатного дасирица, можно выдать только по приказу за подписью совета или правителя. Если Катарина без подписей станет тебя требовать, так отправиться с пустыми руками. А иначе, Миэ, я отдам ей тебя, и пусть меня Гартис после велит вечно варить в кипящей лаве. Знаю, не мед мои слова, но прежде, чем осуждать, подумай, как бы ты рассудила.

  Он отошел, и таремка вырвалась из угла, словно птица из клетки. Она сжимала и разжимала пальцы, словно не могла решить - вцепиться ему в лицо, или в сердце. В комнатушке сделалось тихо, только перепуганные дети сопели да охали бубенцы горбуна.

  - Скажи тогда, что одна я прибыла, а о братьях моих и сестрах позаботься, - наконец, ответила волшебница. Она не сказала о том вслух, но Арэна поняла и не судила. Не таких слов ждала, и обиду эту не простит, но и побиваться не станет.

  - Обещаю, - согласился Арэн.

  - Ступай тогда, и прикажи, чтоб нас накормили путной едой, а то младших понос одолел. А нам с Ларой вина крепкого. Боги одни знают, не в последний ли раз будем хмелю отдаваться.

  В Замке стоял переполох. Не тот, как бывало в дни предстоящих торжеств, но он чувствовался во всем, даже в отражениях начищенных трофейных щитов. Арэн помнил, что когда гляделся в них прошлый раз, перед отъездом, за пылью нельзя было рассмотреть даже лица. Дасириец, увидав, как густо щетина разрослась по его щекам, озадаченно поскреб затылок - так идти к знатной гостье на поклон, или сперва привести себя в опрятный вид? За него решила Тэлия: дасирийка, увидев мужа, подошла к нему, чинно, окинула придирчивым взглядом.

  - Я прикажу набрать тебе ванну, - сказала она таким тоном, будто он и не уезжал вовсе.

  Арэн снова заглянуть в начищенный щит и махнул рукой. Раз таремка примчалась в такие неспокойные времена, должна понимать, что встречать ее будут не сахарными пряниками.

  - Пусть уж простит меня госпожа из Таремка, но время мне дорого. Буду ждать ее в Охотничьей.

  - Там нынче двое рабов не поделели сворованное у меня серебро, один другого об камин затылком и приложил. Кровь еще не отмыли. А второго я распорядилась повесить. Лучше в Ореховый зал, распоряжусь, чтобы огонь развели.

  Арэн кивнул, и хотел было идти, но Тэлия задержала его.

  - Не нравится мне эта госпожа, Арэн. Не нравится, что в лихой час так много около тебя таремцев ошивается. Не ходят они просто так, если выгоды для них нет. Думай хорошенько, прежде чем соглашаться, хоть бы что она не сулила.

  - Благодарю за совет, госпожа моя, - ответил дасириец. - Как Марша? - спросил устыдившись, что о девочке-найденыше не вспоминал уже много дней.

  - Дичится, - пожала плечами Тэлия. - запрячется так, что не найти, пока сама не покажется. Не пропадет она.

  В Ореховом зале стоял полумрак. Свечи экономили, и даже приезд заморской гостьи не заставил двух хозяек Замка всех ветров расщедриться больше, чем на два парных канделябра. Рабы принесли еще несколько факелов - масло тоже берегли, на случай осады. Стены здесь были сырыми и холодными, Арэн даже не знал, для чего предназначалось такое неудобное помещение - из всей утвари здесь был только стол орехового дерева, десяток кресел отчаянно моливших о свежем лаке, и гобелен, длинною во всю стену. В полумраке и тенях, что родило пламя свечей и факелов, вышитые воины словно ожили, продолжили битву, посреди которой их поймали иглы мастериц-вышивальщиц.

  Катарина не заставила себя долго ждать. Она явилась не одна, а в сопровождении паренька лет семнадцати. Он казался больным из-за серого цвета лица и блеклых глаз, но двигался легко, словно канатоходец.

  Дасириец поклонился, приложив ладонь к груди, и покорно ждал, пока таремка разрешит ему распрямить спину. Она выждала больше положенного и, тронув его за плечо, назвала по имени и приветливо улыбнулась. Вела себя так, словно это он у нее гостит, а она - хозяйка, и слушать следует ее. Дасириец в таремских порядках смыслил мало, и дал себе зарок не поддаваться на провокации и лесть.

  - Госпожа, прошу не гневаться на меня за такое срамное гостеприимство, но теперь в наших землях тяжко. Прими, что есть, потому что лучшего нет. В добрый час будет все иначе, и если боги смилостивятся над Дасирией, хмурые времена скоро ветер развеет.

  Таремке слова пришлись по душе.

  - Моих лошадей накормили, людям дали кров и еду, а я даже старые кости с дороги в теплой воде попарила - что же за человеком я должна быть, чтоб сетовать на такой прием? - Она чуть склонила голову на бок, улыбнулась одними губами. После небрежно кивнула на бледного паренька. - Это мой воспитанник, он сирота. Всюду за мной следует, точно привязанный, но молчалив и скромен, так что хлопот от него самая малость. Он не помеха в нашем разговоре, зато слух у него острый и глаз зоркий.

  Арэн насторожился, понимая, куда клонит таремка. Воспитанник? Вернее уж верный пес, и притащила она его не из жалости, а чтоб поглядывал, не станет ли кто подслушивать их разговор. Словно узнав его мысли, мальчишка покинул госпожу, принюхался, и кончик его носа противно задергался. Катарина молча ждала, пока он пройдет вдоль стен, и, дождавшись его кивка, указала на одно из старых кресел.

  - Разрешишь дать отдых моим старым костям? - спросила она.

  Арэн суетливо кивнул, чувствуя себя скоморохом. Из-за усталости и кровавой расправы минувших дней, мысли текли вяло, а гостья, похоже, находила забаву в том, чтобы насмешливо тыкать в его промахи. Дасириец подал ей руку, помогая сеть.

  - Присядь здесь. - Таремка, видя, что он собрался занять место напротив нее, указала перед собой. - Мой мертвый брат любил говорить, что разговоры нужно вести прямо, а не через стол. Не со всяким, конечно, но нам незачем преграда. - И, задумчиво добавила: - Я знала твоего отца, Арэн из Шаам. В эти дни мы потеряли тех, кто нам дорог и я знаю твою скорбь, потому что сама недавно провела любимого брата в мертвое царство. Прими же мои сожаления, и пусть горе нас единит.

  - Прими и ты мои сожаления о погибели твоего брата, госпожа, - ответил Арэн. - Я не знал его, как должно, но он был хорошим главой таремского совета, потому что город ваш цветет и здравствует.

  Последние слова дасириец заставил себя произнести. Тарем, за который дасирийцы стояли насмерть и который много десятков лет стерегли от воинов Рхеля и дшиверских варваров. Но, стоило в дасирийские земли прийти несчастью, Тарем тут же закрыл свои ворота. Вот такая она, цена дружбы с торгашами. Но сказать об этом Катарине - значит, плюнуть ей в лицо. Дасириец потер лоб, чувствуя себя таким же олухом, как и в замке Берна, когда жена новоиспеченного Конунга донимала его расспросами. Политика, интриги, сплетни не для того, кто все жизнь учился убивать и защищаться. Арэн так и видел, как жадно Катарина ловит все его оплошности.

  - Я прибыла к тебе, потому, что твой отец оказал услугу моему покойному брату, цена которой слишком велика, чтобы меня не стала грызть совесть, - став серьезной, начала Катарина. - Он, верно, говорил тебе?

  - Я только недавно вернулся в родные края, - коротко ответил Арэн, гадая, какую такую услугу родитель мой оказать Первому лорду-магнату Тарема. Слишком разного полета птицы Ластрики и Шаамы. Впрочем, когда дасириец узнал о смерти отца, он понял, что в последние годы тот почти не посвящал его в свои дела. Даже не сказал, что в тех письмах, которые велел отвезти Конунгу Северных земель. А выходит так, что отец времени зря не терял.

  - Прежде чем начнется наш разговор, Арэн, я хочу знать, готов ли ты верить мне так же, как верил твой отец? Теперь смутные времена настали, не узнаешь сразу, кто друг, а кто - враг, кто за спиной кинжал припрятал, а у кого душа нараспашку. Но я верила твоему отцу, и он верил мне, и цель у нас была одна - благо для всех честных дасирийцев.

  - Если вы про то, что отцу моему не по душе был рхельсикй регент, так это я знаю.

  - И как ты собираешься распорядиться знанием? - осторожно поинтересовалась таремка. Она наклонилась вперед, тронула Арэна за колено, не брезгуя его грязными одеждами.

  - Госпожа, откуда мне знать, как поступить с тем, что спрятано от меня в подполе? - в свою очередь спросил он. - Не привык вслепую играть, прости уж. Отец так меня наставлял, может, потому я и жив до сих пор.

  Вопреки его ожиданиям, гостья не рассердилась, а даже одобрительно закивала. Что ж, таремская гусыня хитрит, испытывает его, а сама, между тем, не решила, надобно ли связываться с еще одним дасирийским олухом. А что если это по ее с отцом тайным сговорам, он сунулся на регента? Что если таремка, не получив своего от отца, решила захомутать и сына? Арэну все больше не нравился этот разговор. Что ж, по крайней мере, Катарина не за головой Миэ прибыла, что приободрило дасирийца.

  - Ты молод, крепок и умен, и до меня дошли слухи, будто сам владыка Артума с тобой вино из одного меха пил. - А между словами Арэну чудился ее едкий шепот: "Все о тебе знаю, дасириец". - Я вижу, что когда придет час, ты станешь великим военачальником, достойным сыном своего отца. Но, скажи мне, Арэн из Шаам, разве не хотел бы ты исполнить чаяния своего родителя и занять место военного советника при императоре?

  Дасириец не припоминал, чтобы отец загадывал такое будущее ни себе, ни ему, но, памятуя о его честолюбии, верил, что родитель лелеял надежды занять место в совете.

  - Прости за мою честность, госпожа, но я не хочу тревожить кости отца, - ушел от ответа Арэн. - Все мы грешим непотребными помыслами. Пусть боги рассудят, кому верховодить, а кому кровь проливать.

  - Ты смел и открыт, но наивен, - пожурила Катарина. - Но право твое и неволить я не стану. Однако же я прибыла к тебе за помощью и готова дать кое-что взамен, пока. А уж после, если мы сойдемся, и ты исполнишь свою часть уговора, у нас будет еще один разговор, и тогда я снова спрошу тебя, хочешь ли принять место военного советника.

  - Шаамы нынче в опале, рхельский регент скорее руку откусит, чем подпустит меня к своему насесту. Да и мне тошно под его рукой служить, ты уж необессудь.

  - Разве я сказала, что служить надобно под рукой этого шакала? - Таремка в открытую выказывала свое пренебрежение. - На золотом троне сидеть должен наследник, что с кровью Гирама, а не ублюдок, рожденный за глаза богов.

  Дасириец молча ждал, когда она скажет и остальное. Таремка и ее бледный мальчишка переглянулись, мальчишка едва заметно качнул головой, и она заговорила вновь.

  - Твой отец, в знак своего расположения и доверия, прислал мне несколько бумаг. Очень важных и ценных. Если воспользоваться ими правильно, то есть небольшой, но шанс, отыскать дасирийскую принцессу Сиранну. Или ее детей, которые могут наследовать императорство по праву крови Гирама.

  Арэн сглотнул, ошеломленный и взбешенный в одночасье. Отец, зная такое, не спешил поделиться доброй вестью с сыном, зато охотно разболтал все таремке. Зачем, какой харст вбил ему в голову, что какая-то прожженная баба заслуживает доверия большего, чем родной сын? "Отчего ты не дождался моего возвращения? - мысленно обращался к мертвецу Арэн. - Разве не понял бы я, как лучше поступить?"

  - Вижу, ты опечален, что отец не открылся тебе. - Гостья выглядела искренне сочувствующей. - Он любил тебя и берег от тяжкой ноши. Я виновата перед ним, что пришла за твоей помощью, но больше мне некому доверять. Вокруг меня одни предатели и убийцы, мошенники, которые только и ждут, когда новая хозяйка Совета девяти оступиться и упадет. И тут же охотно затопчут, чтобы понятие имела, где мое место. Я верила твоему отцу - он любил Дасирию, и желал ей добра так же сильно, как этого желаю я.

  Заставлять себя хранить спокойствие делалось сложнее. Арэна так и подмывало спросить, что для блага Дасирии она сделала, кроме пустых слов. Ее мальчишка-волчонок, будто заподозрив дурные мысли против своей госпожи, насторожился и вернулся к ней: устроился в ногах и жег Арэна взглядом.

  -Я понимаю, что слова мои не имеют веса и цены, но я и говорю с тобой не от имени главы Совета девяти, а как человек, который чтит давнишние договоры и дружбу, и я готова пойти на многое, чтобы избавить Дасирийскую империю от шакальего выводка. Даже в Тареме каждый знает, что на золотом троне должен сидеть потомок от великой крови Гирама, иначе боги отвернутся от ваших земель.

  - Так говорят легенды.

  - Не стоит пренебрегать их значением, Арэн. Людям нужен свой император, который встанет за интересы дасирийского народа, а не Рхеля. Раз уж мы говорим начистоту, позволю себе неосторожность быть откровенной.

  Арэн видел, что это никакой не душевный порыв, а заранее продуманный ход. Таремка прибыла подготовленной к разговору.

  - В Совете девяти не все магнаты так же лояльны к Дасирийской империи, как прежде. Многие поглядывают в сторону Рхеля. По счастливой улыбке Леди Удачи мне посчастливилось вовремя выдавить гнойник. Четвертый лорд магнат, Эйрат вступил в тайный сговор с другими предателями. Я разворошила осиное гнездо до того, как осы успели навострить свои жала, и вырвала их без сожаления. Как видишь, предателей вокруг множество, и меня одной не хватит, чтобы уследить за порядком в Тареме и позаботиться о благе Дасирийской империи. Поветрие пугает мой народ, потому что мощь дасирийцев слабеет. Но если на императорство коронуют истинного наследника, он сможет собрать вокруг себя народ.

  Арэн поднялся слишком резко, чтобы это осталось незамеченным. Мальчишка тот час вскочил, дернулся к нему навстречу, но Катарина задержала его резким окриком. Арэн обернулся слишком медленно, чтобы все понять, но успел увидеть в руке мальчишки тонкое лезвие за мгновение до того, как ладонь его опустела.

  - Что все это значит? - громыхнул дасириец. - Ты, госпожа, прибыла в мой дом гостьей, ела и пила то, что ем и пью я, а теперь твои собаки на меня лаять вздумали?

  Таремка поднялась вслед за ним, распрямилась и послала мальчишке такой взгляд, от которого ему положено было упасть ей в ноги и облизать пыль с ее сапог. Однако парень не сделал ни того, ни другого, он просто мерно уселся у кресла, где только что сидела гостья, и задумчиво уставился куда-то в потолок.

  - Прошу простить его, Арэн. После того, как Фиранда нашли зарезанным в собственном замке, на собственной постели, мой воспитанник сверх меры тревожится обо мне. Он непричинит вреда тому, кто не замыслил против меня дурного.

  Арэн пожевал губы, размышляя, как поступить. Весть о том, что Эйрат, отец Миэ, был предателем, застала дасирийца врасплох. Таремка сказала, что они попали в опалу из-за проходимца, который назвался братом ее отца, и Катарина, чтобы одним махом избавиться от проблем, отдала все имущество Эйратов самозванцу. Катарина говорила иное - Эйрат замышлял сговор с Рхелех. Даже Арэн без труда догадался, к чему привел бы новый союз: Рхель, получив в помощь таремский флот, золото и наемников, двинется на Дасирию. Что-то Рхель отвоюет мечом и кровью, остальное "сдаст на милость победителя" рхельский регент.

  В груди Арэна закипело, перед глазами встала заплаканная волшебница, которая молила о пощаде для себя и своей родни и сочувствии для своего зазря казненного отца.

  - Не знал, что в Совете девяти нет единства, - сказал он, надеясь услышать от Катарины подробности предательства.

  Но таремка свела все к пожиманию плечами.

  - Так было всегда, Арэн. Не бывает людей чистых, всем приходиться совать руки и в грязь, и в помои, а иногда и в места погрязнее. Всех рассудит Гартис, когда придем к нему на поклон. Важно лишь то, что сейчас таремский совет осистился от предателей, и я предприняла меры на будущее. Брат мой был человеком широкой души и доброго сердца, и не заметил змею, что пригрелась у него на груди. Я не повторю ошибки Фиранда. Но не о делах Тарема я приехала говорить, и прошу меня простить за лишние и не к месту сказанные слова. Однако теперь ты знаешь и обратную сторону, пусть и позорную для Тарема.

  - Поветрие никуда не денется, даже если отыскать принцессу. - Дасириец мысленно прикинул сколько лет могло быть Сиранне. Много больше тридцати. - Дасирийские законы не позволяют женщина править, - на всякий случай напомнил он.

  - Я хорошо знаю дасирийские законы. Но мать Гирама было вдовствующей императрицей и, если память мне не изменяет, заправляла советом и, вопреки наставлениям, не взяла себе супруга, а передала власть сыну, когда тот стал способен править. И именно Гирам объединил разрозненных военачальников и землевладельцев, и под его рукой Дасирия стала называться "империей". Сиранна может выйти замуж и родить наследника - она не так стара для деторождения. Я знаю, что в Северных землях есть далекая кровь Гирама. Не настолько сильная, чтобы признавать за ее носителем императорство, но достаточная, чтобы скрепить брачный союз.

  Она выразительно приподняла бровь, молчаливо намекая, что и о том, чего ради Арэн таскался в Артум, догадывается.

  - А от меня-то какой прок? - прямо спросил дасириец. - Я не игрок в престольные игры.

  - Я не прошу тебя играть, мне нужен человек, которому я могу доверить поиски принцессы. Такой, кому хватит смелости поехать за ней на другой конец света, убить, если придется, и пролить кровь самому, лишь бы доставить Сиранну живой. Он должен быть дасирийцем, чтобы никто не заподозрил участие Тарема в поисках. Сам посуди - Рхель и так в наших отхожих местах гребется, лишь бы найти повод развязать войну. А я не враг своему народу. - Она подошла к Арэну, встала рядом, ровная и горделивая, точно сама увенчання короной. - И я хочу помочь сыну вернуть доброе имя своего отца.

  - Мой дом того и гляди разграбят, как мне оставить людей? Что мне им сказать? Что ветер разгульный у меня в ногах? Пожелать им скорой смерти?

  Катарина снова закивала. Ее спокойствие и покорность обескураживали. Кто она - и кто он, но все ж таремка не зарывалась, скорее наоборот.

  - В знак своего расположения и будущего взаимовыгодного союза, я готова прислать в помощь тысячу наемников, два десятка волшебников и служителей, чтобы ходили за ранеными. Я привезла свитки, написанные моим мастером-алхимиком: мы еще не нашли снадобья от поветрия, но твоя вторая жена будто бы разбирается в зельеварении. Ей они могут пригодиться.

  Тысяча наемников?! Арэн не верил своим ушам. С такой армией Баараку самое дело хвост накрутить. Дасириец покосился на таремку - не шутит ли? На что гостья утвердительно кивнула.

  - Само собой, наемникам будет заплачено черед подставных купцов деньгами Ластриков - полагаю, мой покойный брат похвалил бы меня и сказал, что еще никогда наш род не пускал краты в такое богоугодное дело. Само собой, я не готова пускать золото на ветер и наемников ты получишь только после того, как поклянешься мне прахом отца, что поедешь за принцессой. Я торговка, - развела руками Катарина, - а не длагодетельница. Наемники никого не подпустят к твоим землям, пока не вернешься с принцессой. Полагаю, стоит объявиться Сиранне, рхельсий шакал прижмет хвост и покажет пятки, а уж тогда никто не станет на Шаама идти. Моих доводов и твоей храбрости хватит, чтобы указать принцессе, кого взять новым военным советником.

  Она говорила так уверенно, будто Сиранна стояла за порогом Орехового зала. Но у Арэна на этот счет были свои мысли.

  - А что если Сиранна сгинула? Или ею окажется какая-то самозванка? Ты отберешь своих наемников, госпожа - и что тогда делать мне?

  - Привези мне доказательства того, что принцесса мертва и не оставила после себя наследника, или привези наследника, если такой родился - и наемники твои. Я не прошу много, но и впустую подавать не стану. Ну, Арэн из Шаам, что ты мне ответишь?

  - Ответ надобен сейчас? - Ему не нравилось, что таремка прижала его к стене, не давая возможности подумать. Слишком мягко стелит гостья, как бы не вышло после спать в сырой земле.

  - Я потратила время, дожидаясь тебя, так что не обессудь, но давай уж решать, вместе мы или врозь.

  - Согласен я, - ответил он, быстрее, чем намеревался.

  Катарина все кивала и кивала, не скрывая довольной улыбки. Он, по желанию таремки, поклялся отцовским прахом, что сделает все, чтобы вернуть пропавшую кровь Гирама и обо всем будет честно и своевременно докладывать Катарине - она обещала не давать спуску и заранее предупредила, что даст ему в дорогу ониксовый "глаз", посетовав на то, что с некоторых пор перестала доверять птичьим посланникам. Напоследок, Катарина вручила ему рунный камень-ключ и заговорческим шепотом прибавила, что он первый не таремец, который удовстаивается чести владеть таким. "Этот был моим, но теперь я взяла камень брата, а свой хочу передать тебе, - сказала Катарина, не сводя глаз с камня в руке Арэна. Будто какая-то часть ее противилась такому решению. - Не потеряй, Тарем не простит мне такой оплошности".

  Много позже, после того, как Арэн сам провел гостью, в его комнату явилась Миэ. К щекам волшебницы не вернулся румянец, но выглядела она лучше. Арэн нарочно показал ей спину, предлагая не тревожить его разговорами, но таремка не изменила своей настырности.

  - Чего хотела палачиха? О чем просила?

  Дасириец скосил взгляд на подругу, угадывая, хватит ли ему выдержки не выплеснуть на Миэ злость.

  - Приехала просить меня об услуге, - ответил он скрепя сердце.

  - Тебя? Об услуге? - Миэ прошипела под нос несколько отборных ругательств. - Надеюсь, тебе стало ума выпроводить ее ни с чем. Эта баба хитра, как прислужники Гартиса.

  - Отчего же, - ярость бурлила в нем, как вулкан. - Я согласился, что сделаю так, как мы уговорились. Катарина просила от имени моего отца.

  - Дурак! - Таремка вскинула руки. - Погляди на меня, погляди, что она сделала с той, чей отец служил Тарему и был всегда честен. Где теперь наши отцы, а, Арэн из Шаам? Катарина-паучиха завлекла их в свои сети, а потом, когда попользовала, отгрызла головы.

  - Твой отец предал Дасирию! - рявкнул Арэн .

  Эхо треснуло где-то под потолком, похожее на раскат грома. Миэ отшатнулась, обхватила себя за плечи, словно ее одолела артумскя вьюга. Женщина то открывала рот, то закрывала, не в силах найти нужные слова.

  - Ты не сказала мне, за что его повесили, напрела про какого-то брата, но твоего отца наказали смертью за предательство. И после всего, ты приезжаешь ко мне, просишь приютить тебя, а потом еще указываешь, кого слушать.

  - Я не знала, что он предал, - отозвалась Миэ. - Он сказал, что ему не нравится слабеющая Дасирийская империя, и что пора Тарему договариваться с Рхелем, пока еще есть чем торговаться. Но он не говорил, что вступил с кем-то в сговор. Мало ли кто что говорит, откуда мне было знать, что я больше не та Миэ, которой он рассказывал все? Твой отец тоже сделал ошибку, поступил против ваших законов, пошел на человека, которого благословили быть хранителем императорского престола.

  - Лучше больше ни слова не говори, - предупредил дасириец. - Ни единого слова, Миэ, иначе горе будет нам обоим. Я не гоню тебя и твою родню, но ни слова - слышишь? - ни слова поперек моего решения, иначе покажу тебе, в которою сторону убираться. Кончилось мое терпение.

  Он смотрел на таремку, на то, как меняется ее лицо и ему сделалось противно за сказанное. Но и не сказать не мог - слишком давила правда и обида. Давно такого не случалось, чтобы сил не стало усмирить чувства. Предатель румиец, после - смерть Бьёри, погибель отца, а теперь еще и Миэ, которая не повинилась перед ним, но зато распустила хвост.

  - Гляди только не пожалей потом, - предупредила таремка стоя у самой двери. Смотрела с жалостью, отчего дасирийцу сделалось еще гаже. - И не советую играть с ней в престольные игры - ни харстового мизинца не смыслишь ты в таких делах, она тебя вокруг пальца обведет, а после предательством оклевещет - не отмоешься.

  Уезжал Арэн поспехом, тем же вечером. Драконоезд нарядился вареную кожу и штаны из оленьей шкуры, и был, кажется, чуть более доволен, чем накануне. Но по-прежнему продолжал ворчать на неудобное седло и скверный нрав лошадей. Перед самым отъездом, дасирийца задержали вести - в замок прибыл отряд людей, которые называли себя воинами военачальника Шаама. Арэн встретился с ними: пятеро грязных, измученных людей, двое из которых подозрительно много и часть кашляли, и их горла распухли, словно надутые мехи. Их сразу отвели в амбар, где держали больных.

  - Не знали, кому ее везти, рассудили так, что тебе будет правильнее всего отдать эту змею, - сказал один из воинов, и толкнул вперед молодую женщину.

  Одета она была в лохмотья, босая и вся в царапинах, будто ее волочили за конем. Темные короткие волосы, на затылке - запекшаяся рана, нос вывернут на сторону. Но взгляд, который пленница подняла на Арэна, не выражал ничего, кроме злости. Одна ненависть. Дасириец подумал, что если бы мысли могли убивать, она испепелила бы его в мгновение ока.

  - Кто такая? Я не воюю с женщинами, - сказал он и вспомнил пророчицу. Но нет - та была моложе и белокурой, да и как бы она дала взять себя в цепи - после увиденного, дасириец не сомневался, что то была лишь малая часть фокусов черной волшебницы.

  - Молчит, как в рот воды набрала, - сказал воин. - Бешенная она, четверых наших завалила, одному брюхо вспорола, сдох на третий день пути.

  - Зачем ее ко мне приволокли? - Черты лица молодой женщины тяжело угадывались за синяками и царапинами.

  - Рхельского шакала она охранительница, - с плевком ответил воин. - Он убег, чтоб его харсты взяли, а девка нас задержала. Взяли ее в плен, думали, обменять на наших. А когда победа к этому сукиному сыну переметнулась, решили, что самое дело тебе ее отдать. Не шакал она, это верно, но ближе всех к его телу ходила. Говорят, что полюбовница его.

  - Ты - Черная дева? - Арэн терпеливо ждал ответа, но она молчала. Но он был и не надобен - только одна рхелька выходила на поле боя вровень с мужчинами, и только одна нашла себе славу потрошительницы дасирийцев. - Я слыхал о тебе от воинов. Говорят, смерть тебя стороной обходит.

  Разбираться, что делать с Черной девой, времени не было. Арэн видел, как воины смотрят на него, ждут одного единственного верного решения. Лаарк - и тот ладонь положил на рукоять клинка, всем видом показывая, что готов взять на свои руки кровь позорного убийства. Арэну припомнился сопливый молокосос, который задавил нищенку ради тухлой курицы. Он-то смерти заслуживал куда меньше, чем рхелька. Беда в том, что воевала она за своего господина, в поле, в битве - точно так же, как Арэн и все вокруг, кто ждал ее смерти. Черная дева не боялась, только заерзала связанными за спиной руками, попыталась распрямиться, но мешала петля на шее. Должно быть хотела смерть принять гордо.

  - Если и вправду она ему так дорога - заприте в темнице. Он отнял у меня отца, а я отниму у него щит. Поглядим, как скоро он прознает, у кого в плену его Черная дева.

  Рхелька дернулась, зарычала и бросилась на Арэна. Успела сделать шаг или два, клацнула зубами у самого его носа, прежде чем Лаарк всучил ей кулаком. Черная дева крутнулась на месте, как сбитая в полете птица, и рухнула. Капитан попинал ее ногами.

  - Отключилась, собака дикая. Господин, не мое это дело, да только зря ты ее сразу пришибить не хочешь. Не зря люди говорят, что смерть Черную деву не хочет. Гартису она там не надобна, а здесь - как бы не натворила бед, живая-то. Дай глотку перерезать - сам сделаю, мне все одно перед хозяином мертвого царства есть за что повиниться.

  - Мое слово ты слышал, - твердо сказал дасириец. - В темницу ее, Лаарк. Проследи, чтоб замки были крепкими, и стража сменялась четырежды в день. Мечом махать она хорошо научена, да только не видел я таких чар, которые бы человека из запертой клетки высвобождали. А она не чародейка.

  - Сделаю, как приказал, господин.

  - Отвечаешь за нее головой. Если приеду и мертвой ее найду - с тебя спрошу, - дасириец выразительно посмотрел на него. Ясное дело, что кому-то да и взбредет в голову мысль поквитаться с рхелькой, которая так дасирийцам досадила, и Лаарк может "случайно" ключ обронить или не заглянуть, когда тюремщики станут ее резать. Взгляд капитана был таким, что Арэн понял - угадал.

  - Глаз с нее не спущу, - сквозь зубы процедил старик.

  - Хорошо. И не забудь, что я говорил про наемников.

  За стенами Замка всех ветров их встретил жар, который пропитал собою все. Арэн попробовал ветер пальцем - восточный. Принес сухоту из шаймерской пустыни. Не к добру это.

  - Отчего ты не убил ее? - спросил Синна. - Ту женщину? Женщина должна детей рожать и мужа тешить, а если оружие берет, значит, ровня она мужчине. И спрос с нее такой же.

  Арэн поправил края рукавиц, задумчиво поглядел на два бурых пятна на одной.

  - Она хотела, чтоб ей жизнь укоротили. Смерти она ищет, чужестранец. Только уж если Гартис ее и впрямь к себе не берет, значит, не пришел еще час. Меня поветрие тоже отчего-то щадит, и тебя. Может завтра что измениться, но пока мы живы и здоровы. Вот и с ней так же - если мне на судьбе написано убить Черную деву - значит, рука моя не дрогнет, когда час придет. Но не сегодня.

  Хани

  Никогда прежде Хани не видела, чтоб стены дышали, будто живые. Она не знала, в какую часть Румоса перенесла ее и румийца Шараяна - Румоса ли? - но когда разноцветный вихрь стал стихать, она различила острые камни. Когда мир остановился, а глаза вернули способность видеть все в истинном цвете и форме, девушка нашла себя посреди просторного зала. Походил он на колодец. Стены напоминали вывернутую внутрь шкур гранитного ежа - камень даже издалека выглядел устрашающе острым. Ступнями северянка ощущала песок, но не могла его видеть - туман стелился вокруг, поднимаясь до самых бедер. Он колыхался, будто черная вода. Хани случайно макнула в него ладонь, чувствуя липкий покров, а на пальцах осталась вязкая черная жижа. Она скоро испарилась без следа. Девушка задрала голову вверх - где-то там был просвет, из которого в зал попадал яркий серебристый свет, странно теплый для такого мрачного места. Круглой монетой, будто гигантский лорн, он освещал часть пола. Тьма не смела ступить за серебренные границы, но вдвое яростнее клубилась вокруг них, словно злилась, что не все в ее владениях всецело принадлежит ей.

  "Становись туда", - насмешливо приказал голос.

  - Почему я, а не он? - Хани посмотрела на Раша - лицо румийца так и осталось скудным эмоциями, словно маска.

  "Где, по-твоему, мне силу черпать, а? Я в тебе слаба и немощна, чтобы вернуть этому человечишке то, что отняли у него мои преданные дети. Здесь темный источник, Хани. Такой силы, что даже я изредка из него черпаю".

  - Разве богам надобна магия?

  "Была бы не надобна - стили бы мы так за людьми ходить? Разве не знаешь ты, колдунья, откуда магия берется?"

  - От богов, - честно ответила северянка. Она отпустила ладонь Раша, в последний раз глянула на него, ища хоть одну искру жизни в его странных глазах, но румиейц был "слеп".

  "Вы - наша магия. - Шараяна заговорила громче. - Ваши мысли, ваша вера и ваши ничтожные души. Не я извратила магию, но моя сестра. Был один источник. Но она решила разделить его надвое после того, как я отказалась повиниться воле остальных. Она питается человеческими слабостями, а я - пороками. Оттого магия моя сильнее, людях плохого больше, чем хорошего. Зло в вас заложено еще в давние времена. Вы нарочно созданы с изъяном, чтобы легче было покорить вас, когда придет время. А теперь ступай в круг".

  Девушка послушно вошла в столп света, не выпуская из рук ашарад. Если вдруг... Мысли путались, стоило оказаться внутри теплого сияния. Будто за пределами его границ время текло иначе, а здесь - то ускорялось, то замедлялось. А сверху все сильнее и сильнее давила невидимая сила, и под ее тяжестью Хани чудился хруст собственных костей. Вялой и легкой оказалась пришедшая мысль о смерти. В самом деле - с чего вдруг Шараяна сохранит ей жизнь, когда высвободится? Так и так не станет она больше рисковать и соваться в тело смертной снова. А значит, как только все будет кончено, оборвется и ее, Хани, жизнь.

  "Ты так наивна, девочка", - насмешничала Шараяна, а северянка все сильнее и сильнее гнулась к земле.

  Хани будто со стороны увидела себя стоящей на коленях, покоренной и униженной, а из ее тела, словно беспалые руки, сочился черный туман, похожий на тот, что заполонил это странное место. Девушка ничего не чувствовала, только слабость одолевала все сильнее и сильнее. К затылку будто приставили острый камень, и невидимый кузнец вдалбливал его в самый череп - медленно, но так, что каждый новый словно отсекал часть сущности. Воспоминания - далекие, о которых она не помнила. Они возвращались вспять, таяли, словно снег, обнажая прошлогоднюю листву. Раш и их ночь на берегу - видение немедленно отступило, на смену ему пришло иное - Рок, мертвый Рок на грязном снегу. Следом еще - она сама с уродливым птенцом в руках. Он дрожит и прячет голову под крыло, но жар его тела обжигает ладони до крика. Северянка попыталась вырваться, встать на ноги, но невидимый кузнец уже опустил молот и воспоминания разлетелись вдребезги, лопнули, как тонкая глиняная чаша, которую уронили с огромной высоты. Осколки разлетелись на столько кусков, что девушка даже не пыталась их собирать - видения прошлого таяли, уходили. Дальше Хани увидела себя, совсем маленькую, в тот день, когда ее смотрела Мудрая. Отметины, темная и светлая - отчего-то обе виделись ясно, будто каждый мог разглядеть их. Они сплетались, словно чудные лианы - черная и белая, обвивали одна другую, и расползались по коже. Потом Хани и вовсе стало казаться, что они - одно растение, одна сущность, неделимая. Видение растворилось, выгнало наружу совсем иное - озеро и корзина на берегу. Охотник, что поднимает ее, вынимает сверток и откидывает край покрывала. А следом - пустота. Новый удар, теперь такой сильный, что Хани ухватилась за голову.

  "Прости меня, прости меня моя маленькая..." - шепчет чужой, тонкий голос.

  "Я люблю тебя..." - будто бы отвечает ему мужской, резкий и ласковый одновременно.

  "Пусти, за глаза богов ведь..." - смеется женский.

  "Я ждал тебя всю жизнь, не отпущу!" - страстно шепчет мужской.

  И тьма. Черный орнамент, висящий в серебреном круге света - он шевелится, разбрасывает щупальца, словно ищет, за что бы ухватиться.

  Хани свернулась калачиком, словно это могло облегчить боль. Молот бил снова и снова, вколачивал в душу пустоту. Северянка попробовала открыть глаза - веки неохотно поднялись, но взгляд не нашел ничего, кроме мглы. Она шевелилась и щупала Хани, ворошила косы, будто малый ребенок.

  - Раш... - Хани не хотела подниматься, почти уверенная, что умерла. У нее ничего не болело и голова, освободившись от лишних воспоминаний, мыслила как никогда ясно. Если это мертвое царство, отчего здесь нет огня? Или она только где-то на половине пути?

  - Хани? - позвал голос в ответ. Его голос.

  - Мы умерли, Раш, - ответила девушка. Она не видела румийца и не знала, откуда доносился его голос, но хоть бы после смерти они снова вместе. И чужестранец помнит ее по имени. Пусть это будет единственная отрада, подаренная Гартисом, Хани с радостью приняла и такую малость. - Прости, я не смогла нас спасти.

  Вместо ответа послышался сдавленный хрип, будто кто-то схватил румийца за горло. Девушка попыталась подняться - ноги не слушались, но она не прекращала пробовать снова и снова.

  - Глупые люди, - из мглы вышла Шараяна.

  Хани никогда прежде не видела истинного облика темной богини, но сразу узнала ее. Богиня была высокой - вдвое больше самого высокого северянина, которого знала Хани. Ее кожа, ее лицо - все было покрыто черными орнаментами плетений, точно таких же, как те, что Хани видела и на своем теле. Ее одежда будто была соткана из мглы - она постоянно менялась, словно у Шараяны было бесчисленное количество всяких нарядов, и она вздумала перемерить их все сразу.

  Темная улыбнулась, обнажая красивые крепкие зубы, а рука ее, облаченная в паутину, будто во вторую кожу, сжимала горло Раша. Румиец болтал ногами, словно беспомощный ребенок. Лицо его стремительно багровело, глаза наливались кровью.

  - Ты так доверчива, - повторила Шараяна. - В твоем теле я ограничена в своих чарах - это верно. Но не до такой степени, чтобы не смочь вернуть моему неверному сыну его рассудок. Моя магия лишила его разума и мне же в силах отдать сыну то, что у него отняли. Я думала, ты окажешься умнее.

  Хани сделалось горько от собственной глупости. Конечно, разве могло быть иначе? Шараяна в ее теле обращала шарашей в пыль, творила такие чары, ничтожную часть которых не повторили бы и все фергайры Белого шпиля. Не ради спасения Раша темная богиня заманила их сюда, а только чтоб высвободиться из ловушки в теле смертной.

  - Все так, - отвечала Шараяна, и Хани не удивилась, что та слышит ее мысли. - То время, пока я сидела в тебе, девочка, было для меня проклятием, а для всего Эзершата - благословением. Я почти поверила, что тебе хватит уме воткнуть в себя меч. Это было бы разумнее всего - тебе легкая погибель, а мне - забвение. Вряд ли люди этого пропадающего мира, что доживают свои последние дни, знали, кого благодарить в своих молитвах, но моя -твоя - смерть отодвинула бы их кончину. Пришлось изворачиваться, чтобы заманить тебя в нужное место.

  Хани не нашлась, чем ответить. Она не понимала и половины из того, о чем говорила Шараяна, голос Темной заглушал мысли и лишал воли.

  - Люди всегда поддаются своим желаниям больше, чем голосу разума. Неужели ты хоть бы на мизерное мгновение не задумалась о том, что, убив меня, сделаешь благо всем? Не хотела разменять свою жизнь и жизнь этого ничтожного румийца, на благо всех?

  Хани не помнила и не хотела вспоминать. Какой в том прок, если темная богиня все равно сейчас разделается с ними обоими?

  "Самонадеянно", - прогудел совсем рядом голос такой силы, что из глаз Хани хлынули слезы, а пальцы до крови впились в лицо.

  Она не понимала языка, но отчего-то знала значение единственного сказанного на нем слова. Сквозь слезы северянка рассмотрела, что Раш какими-то чудом высвободился из хватки Шараяны, и теперь стоит в стороне. Его глаза горели так ярко, словно осколки Ярости севера, что некогда венчала башню фергайр. Шрамы налились пламенем, кожа раскраснелась, как железо в кузнечном горниле.

  А темная богиня пятиться от него, недоуменная, и мгла удирает вслед за ней.

  "Гниль. Черная отрава Эзершата", - прогудел голос. Румиец двинулся на Шараяну. Из его рта текла кровь, тело укрылось шрамами, трескалось од напором мощи, которая искала выхода. - "Тебе не совершить задуманного. Я пришел, первый. Идут и другие. Ваше время катиться в закат".

  - Ты сгинул, Велаш взял твое тело!

  "Велаш слеп даже с одним глазом".

  В живой темноте, которая ютилась за спиной Шараяны, вспыхнули огненные столпы. Идеально ровные, точно каменные колонны. Одна за другой они окружили богиню, точно прутья клетки. Шараяна потянулась вверх, но, стоило ей коснуться огня, она заревела точно так же, как ревет раненый медведь. Раш повернулся в сторону Хани, и под его взглядом ашарад, что лежал около нее, метнулся к нему, точно собачонка. Темная богиня металась, кричала и посылала в Раша темные сгусти. Несколько рассеялись на половине пути, двое достали чужестранца - клубы впились в его лицо, присосались длинными щупальцами, словно многоножки. Раш или тот, кто был сейчас внутри румийца, сорвал их с себя. Сущности стали прахом и утекли сквозь пальцы. На лице Раша остались глубокие раны, но кровь запеклась быстро, шипя и дымя, словно ее прижгли углем.

  Ашарад метнулся в сторону огненной клетки, скользнул между прутьями и вошел в тело темной богини. Шараяна охнула, перевела взгляд с румийца на клинок, что торчал из ее живота, и схватилась руками за обугленную рукоять. Одним движением выдернула из себя меч. Рукоять вспыхнула, кожа на ней истлела, а раскаленное лезвие свернулось вовнутрь.

  - Посмотрим, кто останется после того, как отроется обратный мир! - выкрикнула Шараяна, и, истошно закричав, ухватилась за огненные столпы.

  Ее тело пошло огнем, вступая в схватку с мглой, что окутывала тело богини. Раш упал на колено, его тело зашло судорогами. Шараяна развела прутья и протиснулась в них, крича и захлебываясь стоном. На мгновение Хани показалось, что темная воспользуется тем, что противник ее мешкает и расправиться с ним, но и богиня выглядела потрепанной. Она чувствует боль, как смертные, подумала северянка. Боги, те, кого привыкли считать неуязвимыми сущностями, которых меч не берет и волшебство. Пусть друг против друга, но они тоже бояться смерти - Хани запомнила, какими был взгляд Шараяны, когда она угодила в западню. На лице темной был страх.

  Шараяна вскинулась - и исчезла, сливаясь с мглой, которая растаяла, словно ее и не было. Остался только серебреный пятак света, и они с Рашем. В сторонке валялся скрюченный ашарад. Хани подползла к карманнику, страшась притронуться к нему - ленты его ожогов все еще пульсировали огнем.

  - Я здесь, - сказала она после долгого колебания.

  Тишина в ответ казалась пыткой, худшей, чем гудящий голос сущности, что завладела телом румийца. Или она была там все это время? Северянка вспомнила его раскаленное тело и лихорадку, от которой чужестранца спасла Мудрая. Старуха говорила, будто в нем сидит что-то, но тогда Хани не потрудилась услышать ее.

  - Чувствую себя так, словно с меня шкуру сняли ржавым ножом, а сверху солью поспали, - пробубнил Раш, не поднимая головы.

  Остатки его волос торчали в стороны, делая голову румийца похожей на шипастые стены их темницы. Странно, что огонь не тронул их, отчего-то подумала Хани, а вслух спросила:

  - Ты... со мной теперь?

  - Как видишь, - глухо проворчал он, и северянка с облегчением улыбнулась - что ж, по крайней мере, недовольный Раш вернулся. Вернее всего, не волей Шараяны - стала бы темная освобождать его, если перед тем призналась, чего ради заманила их в это место.

  Хани отважилась прикоснуться к нему - кожа Раша хранила жар, который только что отплясывал на нем, но достаточно остыла, чтобы не опалить пальцы северянки. Румиец поднял лицо с немым вопросом: под его левым глазом и до самой скулы лежала густая череда круглых ран, самой разной формы. Их неровные края торчали в стороны, кое-где кожа свисала лоскутами.

  - Что случилось, Хани? - спросил он, поняв, что северянка предпочитает делать вид, что не видит его вопросительного взгляда.

  Хани не хотела рассказывать, но Раш настойчиво требовал, и ей пришлось рассказать все. Под конец румиец скрипнул от злости зубами и из уголков его рта потекли ручейки крови. Раш вытер их тыльной стороной ладони. Он смотрел на Хани так, словно не знал - осуждать ее или благодарить. Она и сама не понимала, за что себя корить. Смерть, которая бродила за ней попятам, вдруг, настигла бы ее и от была бы польза. А вместо этго Хани вспомнила Раша на том столе - пустого, как ствол старого дерева. Она хотела спасти его любой ценой, и подумала о смерти только, когда Шараяна отказывалась слушаться. Благо, которое принесла бы погибель, девушка променяла на желание вернуть Раша, а теперь он сидит напротив, харкает кровью и не знает, подарить ей улыбку или бранное слово.

  - Что бы ни сидело во мне, оно меня выпило без остатка, - попытался пошутить чужестранец. - Чувствую себя пустым мешком, который и выкинуть жалко, и тащить тяжко.

  Он собрался с силами, осмотрелся, морщась от боли. Хани молча наблюдала. Говорить не хотелось. Хотелось щелкнуть пальцами - и воротить время вспять, заставить темную вернуть румийцу разум, а после сделать благо. Но внутренний голос подсказывал, что силы лишить себя жизни ей не стало бы. Чем больше слуги Гартиса гонялись за ней, тем сильнее сделалась жажда жизни. Жажда увидеть, как встает и садиться солнце, еще раз взглянуть на белые от снега равнины Северных земель, услышать крики альбатросов и поглядеть на туман над водой, когда в Артум приходит оттепель.

  - Сдается мне, мы здесь в ловушке, - мрачно произнес Раш.

  - Она сказала, что это место - ее обитель, - сказала Хани.

  - Не скоро Шараяне захочется сюда воротиться. Он крепко потрепал ее.

  - Ты все помнишь? - Хани недоверчиво посмотрела на румийца. Ей казалось, что та сущность, что прогнала Шараяну, завладела не только телом румийца, но и его разумом.

  - Конечно. Не самые приятные ощущения в моей поганой жизни, чтоб его, но я помню каждое слово. Как будто сидел в стороне, жевал засахаренные орехи и наблюдал дрянной скомороший спектакль. Не очень приятно, когда тебя из своего же тела выставляют, знаешь ли.

  Хани насупилась и, потратив немного времени, встала. Под ногами лежал песок, хоть раньше она могла бы положить свои косы за то, что ступни чувствуют прохладный и гладкий камень.

  - Не знаю, что моя родня сделала со мной, но знаю, чем ты пожертвовала, чтоб я стал таким, как прежде, - словно поняв ее обиду, добавил Раш.

  Хани обернулась, силясь казаться спокойной.

  - Всего лишь всем Эзершатом, - назвала она цену.

  - Дорого я стою. - Раш потрогал себя за лицо, пробормотал проклятия и поблагодарил богов, что оставили при нем глаза и уши.

  Хани дошла до стены, провела рукой по острым камням и поморщилась от боли - на ладони осталась царапина. Она прошла вдоль всех стен, заглянула в каждый угол, но не нашла ничего похожего на дверь или лаз. Оно и понятно - Шараяне стены не были помехой, и замок ей был не надобен.

  - Нам не выбраться отсюда. - Девушка посмотрела на Раша, ища поддержки, но румиец не стал давать надежд, только коротко кивнул, соглашаясь. - И что делать?

  - Очевидно, ждать, когда голод одолеет нас. Мы оба так измотаны, что ждать ему выйдет недолго. В брюхе у меня пусто, как в бараньей голове.

  - Я бы не отказалась от бараньего окорока, - улыбнулась Хани, вернулась к нему и села рядом, давая себя обнять. От Раша несло паленой шкурой.

  - С грибами, - добавил румиец. - Чтобы его щедро обмазали медом и держали на вертеле до хрустящей корки. В одной таремской корчме именно так подают. Такой перченый, что, бывало, слезы из глаз брызгали от одного укуса. А оторваться сил нет.

  Хани сглотнула слюну, и негромко рассмеялась, когда услыхала, как Раш отозвался тем же. Румиец обнял ее крепче, зарылся носом в косы, и его дыхание пощекотало затылок.

  - Я боялся, что они что-то сделают с тобой.

  Северянка слышала, как нелегко ему далось признание, попыталась повернутся к нему, но румиец держал крепко.

  - Главное, что ты цела. Я бы хотел сказать, что мне жаль Эзершат, который ты ... могла бы избавить от темной богини, но мне дела нет до остальных. Пусть захлебываются своими невзгодами, умирают от болезней и проклятий - все равно.

  - Раш, - она извернулась так, чтобы хоть искоса видеть его лицо. Всполохи в глазах, что раньше пугали ее, сейчас согревали и успокаивали.

  Они так и уснули в обнимку, лежа в луче света. Сколько прошло времени - Хани не знала. Ее разбудил шорох. Девушка открыла глаза, спросонок не сразу поняв, где она и почему на губах соленый песок. Когда память лениво выкарабкалась, напоминая о себе, северянка заметила Раша, который карабкался на стену. Ему удавалось взобраться на десяток футов вверх, но потом он неизбежно падал - то нога соскальзывала, то ладонь. Румиец сыпал прокленами, вставал, отряхивался и штурмовал стену снова. Хани потерла глаза, про себя удивляясь, и как ему только не больно - ее ладонь до сих пор хранила след царапины.

  Живот потребовал пищи. Хани с трудом поворочала языком - во рту было сухо, а перед глазами сновали черно-серые мошки. Северянка заставила себя подняться и подошла к Рашу, собираясь отговорить его. И удивилась, когда увидела, что ладони румийца целы, только кое-где в мелких царапинах вдесятеро меньше ее собственной. Чтобы убедиться, что не ослабла умом, Хани тронула камни снова - на этот раз они были почти гладкими и не могли причинить вреда. Голод так шутит должно быть, рассудила северянка и, когда Раш в который раз упал, задержала его.

  - Хватит, - сказала коротко. - Не хуже моего видишь, что зазря кости трясешь. - Скажи мне лучше - темная богиня говорила что-то об обратном мире. Будто скоро все измениться и Эзершат доживает последние дни.

  Румиец задумчиво нахмурился.

  - Не знаю такого, - сказал, и Хани видела, что он не лукавит.

  Это сильнее разбередило ее беспокойство, о чем северянка рассказала Рашу.

  - Хани, меня не было в этих краях больше пяти лет, харст их знает, чего успели придумать. Ты-то уверена, что все верно поняла в ее словах? Мало ли чем Шараяна тебе мозги запорошила.

  Хани не стала спорить, но опасения ее окрепли. Она спросила Раша про тот голос, но румиец не смог ничего толком ответить. Сказал только, что оно едва не разорвало его изнутри.

  - Темная богиня говорила, будто Велаш должен был взять его, - задумчиво произнесла Хани. Они сидели в каменной западне, без крошки еды и капли воды, и все, что оставалось - вспоминать сказанное, и искать в нем потаенный смысл. Вдруг темная обронила отгадку, как выбраться из ее логова? Верилось с трудом, но то было последнее развлечение. - Я помню только одну воду, которая чуть было не погубила нас всех.

  - Я тоже ее помню, а еще помню фигуру, что выросла прямо из воды. Ваши воины все хором божились, что то Одноглазый высунулся. Только, Хани, на мне тогда ни одного ожога не было, и кровь так не вскипала, как теперь.

  - Тогда как же...?- начала она и запнулась.

  - В башне фергайр, - подхватил Раш. - То существо, что спасло тебя и чей огонь эдак меня разукрасил.

  - Ты говорил, что он родился из птенца, которого я за спиной носила. Но... почему?

  Раш молча предлагал ей додумать остальное. Выходило так, что та буря, которая сгубила корабли северян и едва не погубила ее саму - и впрямь была воля Одноглазого? И все ради уродливого птенца?

  - Неладное твориться в Эзершате. - Раш вытянул ноги и сглотнул. Его губы растрескались в кровь, и румиец слизывал ее с жадностью. - Подсказывает мне что-то, что тебе суждено было того птенца найти и выходить. А что из него выродилось - не знаю. Но Шараяна его боится. Сама видала - шарахалась от него, точно харсты от жрецов Виры.

  - Тот меч боль ей принес, - вспомнила Хани. - Она тоже умереть может, Раш! Боги Эзершата смертны.

  - Только отчего-то они не спешат избавляться от той, которая им всячески пытается насолить, - проворчал румиец.

  Хани подумала о том же в унисон его словам, но новое знание не желало укладываться в голове. Если Шараяна так проклинаема всеми, если столько бед от нее - отчего остальным богам не развеять ее в прах? Но вместо избавления своему народу, они не делают ничего, глядят лишь, будто выжидают - что дальше случиться?

  Должно быть, они снова уснули, потому что, растревожил ее шорох, будто им на головы сыпался песок. Девушка, слабая от голода, с трудом разомкнула веки: песок и вправду сыпался, казалось, отовсюду. Сделалось светлее - серебреный луч почти растворился в солнечном свете. Казалось, солнце просвечивает прямо сквозь стены.

  - Хани! - громко позвал Раш.

  Она не смогла повернуться. Сил осталось только едва шевелить пальцами и дышать. Северянка видела, как над нею нависла тень, после руки подхватили ее и подняли, прижали к груди.

  - Все хорошо, потерпи, - успокаивал Раш, но голос его звучал все тише.

  Она пришла в себя от того, что в лицо брызгали прохладной водой. Хани жадно облизала капли, и в то же мгновение в ее разомкнуты губы полилась вода. Девушка глотала жадно, возвращаясь к жизни, словно растение, которое едва не убила засуха, оживает от первых дождевых капель. Вода была сладкой, точно мед, или так только казалось от жажды?

  - Я слышу водопад, - сказала Хани, все еще не решаясь открыть глаза, боясь спугнуть сладкий сон. Откуда взяться воде?

  - И я его слышу, - уверил Раш. - Не бойся, открывай глаза. Скажи, что бы видишь, и тогда я сам поверю, что не ослаб умом.

  Вокруг было зелено. Разлапистые листья всех оттенков изумруда, простирались над их головами. В воздухе пахло цветами, запаха которых Хани не знала. Ладонь нащупала траву. В стороне высилась наполовину осыпавшаяся башня: стены продолжали сочиться песком, а нутро испускало клубы черного дыма.

  - Должно быть, Шараяна крепко ослабла, раз ее чары перестали действовать, - рассудил румиец. - Еще бы немного, и тот песок стал нам могильным курганом.

  - Где мы?

  - Похоже на какие-то теплые края, - немного помедлив, ответил Раш. Он посмотрел на Хани снизу вверх - лицо чужестранца осунулось, в свете солнца раны, оставленные теневыми щупальцами выглядели куда более ужасными, а глаза побагровели от крови. - Но я готов биться об заклад на свою голову, что мы точно не на Румосе.

  Северянка с облегчением выдохнула и потянулась к роднику, из которого ее поил Раш. Она пила и не могла напиться. Когда взгляд ее снова вернулся к башне, от той осталась только высоченная гора песка.

  - Идти можешь? - спросил Раш.

  Вместо ответа Хани попробовала стать на ноги, опираясь на руку румийца. Колени дрожали, будто студень, но несколько пробных шагов вышли удачными. Раш, который едва не отдал Гартису душу, казалось, непостижимым образом избавился от всей боли. Он изредка кривился, но шел ровно и подставил девушке плечо.

  - И куда мы пойдем? - в свою очередь спросила Хани.

  Их окружали деревья и заросли, выглядевшие неприступным зеленым частоколом, а у них с Рашем не было даже такого-сякого ножа, чтобы расчистить путь.

  - Туда, - кивнул вперед себя Раш.

  Она не стала спрашивать, отчего он выбрала такое направление, рассудив, что румиец решил наобум. Но, немного погодя, румиец сказал, что в этой стороне между деревьями просветов больше, а, значит, и продираться будет проще. И вправду - заросли оказались не такими уж неприступными. Хани и Раш заработали еще множество царапин - однажды, северянку так хлестнуло веткой поперек лица, что кожу обжало жаром. Благо глаз остался цел. Раш не торопился, предупредив Хани, чтобы внимательно глядела под ноги и не наступила на змею. Видя, что северянка достаточно окрепла, чтобы идти без его помощи, румиец выломал крепкую ветку и стал прокладывать ею путь: отводил в стороны кустарники, сшибал назойливые лианы.

  Несколько раз прямо на голову плечо румийцу свалилась змейка, не больше пары ладоней в длину. Ее полосатое желто-красное тело прытко заструилось по руке чужестранца. Проныра сползла в траву не причинив Рашу вреда.

  - Что ж, теперь-то будем знать, что пестрые слизняки, похожие на эту, не ядовиты, - делано храбрился он, но Хани успела заметить тень страха на его обожженном лице.

  Закат застал их в джунглях. Раш ворчал, что ночевать в деревьях не к добру, но они с Хани валились от усталости, и продолжать путь дальше означало бы загнать себя. Пока румиец выбирал место для шалаша, Хани вскарабкалась на дерево, и сбила палкой несколько плодов, продолговаты и румяных, величиной с молодые тыквы. Северянка попробовала кожуру ногтем - та с трудом, но поддавалась.

  - Буем спать здесь? - Спустившись на землю, Хани с сомнением посмотрела, как Раш вымащивает какими-то округлыми палками ложе разлапистого дерева.

  - На земле опасно - не хочу проснуться без языка, - пояснил румиец. Он стянул с веток коричневую лиану и пропустил ее между палками на манер корзинного плетения. Не очень быстро и бранясь почем зря. - Это бамбук, - сказал он, похлопав по самодельному ложу. - Прочный, выдержит двоих.

  Пока Хани чистила плоды, карманник соорудил над местом ночевки навес из листьев, напоминавших северянке десятипалые ладони. Потом они съели все, до последнего ломтя - плоды оказались сочными, сладкими и утоляли жажду. А всю вторую половину ночи Хани просидела в кустах. К утру она чувствовала себе хуже, чем в башне Шараяны, и Рашу пришлось тащить ее на закорках, благо, влажные от росы заросли начали редеть. Румиец останавливался, когда находил особенно широкие листья - в них собиралась роса и хаватло сразу на несколько глотков.

  - Слышишь? - Раш остановился, чтобы перевести дух.

  Хани прислушалась, но не услышала ничего, кроме навязчивого жужжания, что кочевало из одного уха в другое.

  - Прибой, - на свой же вопрос ответил Раш, посадил ее удобнее и они продолжили путь.

  Вскоре они вышли к побережью. Джунгли уступили золоту песчаного пляжа. Волны лениво накатывали на берег, курчавые, словно гривы артумских лошадей. Раш уложил Хани в тень высоких деревьев.

  - Отдыхай, kama'lleya, а я осмотрю окрестности - нужно найти, чем наполнить твой привередливый желудок.

  Хани слабо кивнула, закрыла глаза, а когда открыла - увидела небывало красное солнце, что катилось к обнятому морем горизонту. Невдалеке уютно пожевывал бревна огонь, А рядом с ним, избавившись от дырявой рубахи, сидел Раш и жарил что-то над костром. Словно почувствовав ее взгляд, румиец обернулся и, с видом заправского волшебника, всучил ей палку, унизанную панцирями с множеством лап.

  - Это крабы, - хохотнул Раш, в ответ на растерянность Хани.

  Крабы местами почернели, но пахли неплохо. Хотя, памятуя минувшую ночь, Хани пообещала себе больше никогда не доверять одному только запаху пищи. Впрочем, выбора не оставалось. Раш научил ееразбирать панцири и добираться до самого вкусного белого мяса. Насытившись, они долго плескались в море. Не вспоминали ни о башне, ни и том, что в ней произошло. Хани расплела и заново заплела косы, а когда закончила, Раш повалил ее на мокрый песок, недвусмысленно намекая на свои намерения.

  - Нужно уходить с берега, - сказал румиец много позже, когда они, насытившись друг другом и не потрудившись одеться, вернулись к чахлому костру. - Ветер поднялся, с моря дует. Как бы мы в шторм не попали.

  Хани быстро сполоснула их одежду - пусть дырявую, но единственную, какая была - и дождалась, пока Раш соберет в листья оставшихся жареных крабов. Когда она в последний раз оглянулась на море, воды его чернели и грозили высокими волнами.

  Шиалистан

  - Хватить искать в хмеле утешение!

  Дед размахнулся и выбил из рук регента кружку с вином. Шиалистан, который влил в себя достаточно, с сожалением смотрел на мутное буро-алое пятно на полу. Вина в замке не осталось совсем, но кто-то из воинов Равана распотрошил кладовую и вытащил на свет божий несколько бочонков с раскисшими яблоками и рабы наспех заколотили брагу. На вкус она была, как рвота и Шиалистан заставлялась себя пить, но зато голова мигом делалась тяжелой и невзгодам не было в ней места.

  - Зря посуду портишь, - заплетающимся языком пожурил деда рхелец. - Серебреную слуги растащили, жрать не из чего.

  - Я лично приволоку тебе пару корыт из хлева, - посулил дасириец и, стоило Шалистану потянуться за кувшином, отодвинул тот на край стола. Мужчины обменялись долгими взглядами, старик подтолкнул кувшин к самой кромке. И толкнул.

  Шиалистан потянулся, в слабой попытке поймать его, но вместо этого не удержал равновесия и свалился с табурета, лицом прямо в глиняные черепки и брагу. Он почти не почувствовал боли, только будто кольнуло что-то в щеку и бровь. Зато в одном из осколков кувшина еще осталась брага, и регент жадно влил ее в себя, всю, до последней капли, и вылизал мутный осадок.

  - Жалкое создание, - разочаровано вдохнул Раван, поднял перевернутый табурет и уселся на него, наблюдая за внуком.

  Долгожданная победа над Шаамом не принесла радости. Дня такого не случалось, чтоб Шиалистан не ловил на себе презрительный взгляд и не слышал шепот в спину. Несколько дней воины стояли лагерем: хоронили павших, собирали оружие и брони. И каждый день он слышал пересуды и разговоры: Шаама славили, а хранителя императорского трона хаяли почем зря. Вскоре за ним и прозвище прицепилось - Короткодухий. Регент скрежетал зубами, но ничего поделать не мог. Наконец, против воли деда, рхелец устроил показательное отрезание языков нескольким болтунам. Этого хватило, чтобы закрыть рты остальным, но Шиалистан знал - такая мера временная.

  Вдобавок ко всем бедам, Шиалистана удручала пропажа Живии. Ее не нашли ни среди живых, ни среди мертвых воинов. Солдатня говорила, что вряд ли Черная дева мертва - разве что Гартис передумал и решил прибрать к рукам непокорную рхельку. Большая же часть считала, что Черная дева попала в руки воинов Шаама - части удалось сбежать, хоть остальные дрались до последнего вздоха. В таком случае регент желал рхельке скорой смерти, памятуя, что для Живии значило снова попасть в плен к ненавистным ей дасирийцам.

  В Иштар они вернулись не как подобает победителям - с высоко поднятыми стягами в россыпи расшитых золотом кленовых листьев - а будто траурная процессия. Только Раван один радовался и постоянно шутил с солдатней. Шиалистан посматривал на него, и с трудом сдерживал злость - если бы не тот удар, старик был бы мертв и сейчас кормил своей плотью червей, а в столицу вошел Шаам-старший. Но Раван так ни разу и не поблагодарил внука, хоть Шиалистан сделал все в точности по его указке. Напротив, при всяком удобном случае дед ставил ему в вину позорный поступок. А после и вовсе в открытую начал называть "рхельской подделкой", списывая все беды на порченую кровь Илы. Шиалистан не спорил. Регент сделался молчаливым, и единственный, с кем он говорил всю дорогу до замка, был конь под ним.

  Встретили их грязные и перепуганные горожане - Раван позаботился о том, чтобы в городе расплодились слухи, будто военачальник Шаам собирался перевешать всех жителей Ишатара через одного, не щадя детей, стариков и женщин. Люди, и без того перепуганные поветрием, верили чему угодно. Но находились среди них и правдолюбцы. Один такой бросился на Шиалистана с вилами, и на миг регенту даже показалось, что никто не отведет удар, но тут же рядом оказался воин и продырявил горожанина копьем. За плечами спасителя понуро висела неопрятная белая накидка.

  Город стал еще грязнее - смрад помоев выедал глаза, копотью дышали кучи подожженных трупов, о еще больше мертвеци лежали под домами и в переулках, а иногда и прямо на улицах. Регент старался не глядеть на распухшие тела, но покойников было слишком много. Уже в замке регент узнал, что за время их отсутствия Хохотунья спровадила к Гартису Первого стража. Впрочем, проку от него было чуть, но все ж Иштар был чище. Дед настаивал на том, чтобы совет выбрал приемника, а после и вовсе заявил, что "готов" принять на себя эту ношу. Взгляд, которым он ошпарил внука, красноречиво говорил, что отказа Раван не потерпит. Шиалистан устало покорился. Совет, к удивлению рхельца, остался почти полным - кроме Первого стража поветрие забрало только одного. Толстяки жались в кресла, неповоротливые, точно нахохлившиеся на яйцах куры. Шиалистан поймал себя на мысли, что не про всех помнит, кто дасириец, а кто - рхелец. Никто не возражал против Равана не месте Первого стража, так же нашли и нового советника над верой. Всем было все равно, даже Шиалистану. Регент велел издать указ, по которому Шаама-старшего следовало считать изменником, что пошел против воли богов и поднял меч на хранителя престола. Земли опального военачальника Шиалистан отобрал в пользу Дасирийской империи и велел разослать письма всем военачальникам, где следовало намекнуть, что владения Шаама-старшего отойдут тому, то сможет их отобрать. Регент не сомневался, что добыча эта будет легкой - вряд ли у изменника было столько воинов, чтобы оставить в Орлином замке больше пары сотен мечей, и новый "наследник" скоро даст о себе знать. Шааму-младшему отправили письмо с требованием немедленно явиться к хранителю престола. Шиалистан нарочно не указал причину, и так зная, что письмо "затеряется" где-то в пути. Те, кто покусится на земли отца, найдет повод полакомиться и сыновьим добром.

  Когда совет закончился, Шиалистан заперся в своей комнате и просидел там целый день, напиваясь остатками вина, вспоминая вкус рхельского сыра и знойных эфратийских наложниц. Потом он кликнул рабынь. Пришли сразу две: одна старая и рябая, а вторая молодая, но рыхлая, точно печеное яблоко. Шиалистан сидел на полу, обхватив колени, и ему было все равно, что подумают уродливые коровы. Куда веселее оказалось предаться мечтам о временах, когда его коронуют на императорство - уж тогда-то он позаботиться о том, чтобы рабыни, которые будут прислуживать лично ему, все были хороши собой, ласковы и преданы господину.

  Глядя на остатки браги, рхелец задавался вопросом, как дед проник в его комнату. "Дверь надобно закрывать", - подсказал внутренний голос. Старик ведь мог прийти и посреди ночи, придушить его спящим и расчистить себе путь к золотому трону. Разозленный, регент отшвырнул осколок кувшина, отполз в сторону, как ему казалось, на безопасное расстояние. Дурных мыслей прибавил и меч, с которым Раван не расставался ни днем, ни ночью - лезвие чуть высунулось из ножен и в нем регенту чудились отражения прислужников Гартиса за собственной спиной.

  - Вижу, без надобности тебе золотой трон, - сказал дасириец.

  - Зато ты на него облизываешь, как кот на сметану, - огрызнулся регент.

  - Все лучше, чем вовсе никого, - слишком уж спокойно ответил Раван. Он демонстративно вытянул ноги - на сапогах сохранилась кровь. - Мародеры, - пояснил дед.

  - Гляжу, ты вовсю изводишь недобитков, что еще остались у меня под началом.

  Шиалистан поднялся, добрался до постели, стащил расшитое покрывало и завернулся в него, как окуклившаяся гусеница. Ткань воняла сыростью, как и весть харстов замок. Дед еще не сказал, чего ради пожаловал, но его общество уже утомляло. Сейчас регент только удивлялся, как они раньше ладили - деда точно подменили, и даже мертвый Шаам и победа над ним не вернули Равану прежнего благодушия.

  - Убирайся, - прикрикнул Шиалистан на старика. - Твой правитель приказывает тебе.

  - Нет здесь такого. Щенка только вижу, переростка, которому сил нет отказаться от материнской сиськи. Как будто не юродивый, зубов полная пасть и зло во всю рожу, а добыть себе мяса смелости не хватает. Или, может, не кобель это вовсе, а мул - между ног непойми что, ни мужик, и не баба.

  - Вон пошел! - заорал регент.

  - Как только я покину замок, тебе прирежут здесь, точно индейку! - Раван рассвирепел.

  Он кинулся на Шиалистан, поднял на ноги и тряхнул так, что у регента забултыхалось в глазах. Старик поморщился, отшвырнул внука и ухватился за левый бок. Регент догадывался, что его разбирает какая-то хворь - слишком уж часто Равана тревожил бок. "И за тобой Гартис уже послал", - безмолвно злорадствовал рхелец.

  - Вчера Фарилисса к владыке мертвого царства отправилась, - сказал старик немного погодя, когда боль перестала глодать его. - Где девочка ее - никому неведомо. Отдали на попечение нянек, а ровно вечером, накануне смерти мамаши, все трое как в воду канули. Должно быть, у Фарилисы осталось пару побрякушек на подкуп.

  Императрица-шлюха. Шиалистан давно перестал вспоминать о ней. Как змея, которой вырвали ядовитые зубы, она была бесполезна и беспомощна. Несколько раз посылал ему прошения, моля пощадить ее дочь и отдать на поруки дальней родне, но Шиалистан отказал. Малолетняя Нинэвель была залогом смирения дасирийки - отпусти он девчонку, как низложенная императрица разыщет способ сплести заговор. Уж в чем-чем, а в науке плетения интриг регент смыслил много больше, чем в воинском деле.

  - Харстам будет о чем с ней потолковать, - не без удовольствия сказал Шиалистан. - Да и Дратов бастард, думается, поджидает ее в своем котле. А девчонку пусть везут, куда хотят - что за прок от нее теперь?

  - Нельзя быть таким недальновидным. Никогда ты не узнаешь наперед, что станет с этой девочкой. Или тебя боги одарили предвидением? Вдруг свяжется с каким-то разбойником и в одно поганое утро вздумает мстить за мамашу? Слыхал, что сталось с Первым магнатом Тарема?

  Шиалистан кивнул.

  - Между тем логово свое Ластрики сторожат почище твоего.

  - Мне ветер нашептал, что по приказу Катарины прирезали этого жирного борова.

  Дед уже открыл рот, чтобы ответить, даже поддался к регенту, но передумал. Какое-то время они сидли молча, каждый в своем углу, точно бойцовские собаки. Кость раздора лежала между ними, но охоты глодать ее не было ни у того, ни у другого.

  - Что ты знаешь о пророчице? - наконец, спросил дед.

  - Что народ она подбивает против богов, все пророчит приход нового, который будто бы принесет все блага за пазухой. - Регент отрыгнул, покривился от привкуса во рту, но разговор с дедом на вкус был еще гаже.

  - Она народ режет, точно скот. Разговоры есть, что заставляет взрослых сжигать своих детей, а после самих себя убивать. И никто не может противиться ее воле. Думается, румийская волшебница она. Из города люди к ней бегут. Храмы жгут и гнева богов не бояться. А ты дерьмо свиное хлещешь, вместо того, чтоб найти смутьянку и утсроить показательную казнь. Вера людям нужна, Шиалистан, а не то к тому часу, как поветрие жатву закончит, некем править будет.

  Шиалистан не сдержал хохот.

  - Ты посулил мне покорность и благо народа, как только с Шаамом разделаюсь, а так получается, что покойник в мертвое царство уволок все почести. Про него песни слагают, а мне в рожу плюют. Больше не ходок я за твоими советами.

  Раван вскочил снова, попытался схватить Шиалистана за шиворот, но регент увернулся и отбил его руку. Хмельное безразличие сменилось бешенством. И оно отрезвляло почище рассола. Регент осмотрелся в поисках чего-то, чем бы можно было вытереть лицо, и, не найдя ничего подходящего, вытерся покрывалом. На дурно пахнущей ткани остались следы крови - должно быть осколки ранили много глубже, чем казалось.

  - Думаешь, я не вижу, как тебе свет застит золотой трон? - прошипел Шиалистан. Теперь, когда его и деда разделяла постель, он чувствовал себя в безопасности, но на всякий случай вынул из оружейницы трофейный меч Шаама. Клинок Шиалистан забрал в знак победы, хоть дед всячески протестовал - где это видано, чтобы у покойников отнимали оружие, с которым они померли?! Регент начхал на угрозы, сказав, что и так расщедрился, разрешив недобиткам Шаамовой армии хоронить мертвецов.

  Рукоять неприятно врезалась в кожу, регенту пришлось держать клинок обеими руками, таким тяжелым он был. Воспоминания, с какой легкостью Шаам орудовал им, напомнили регенту о собственной ущербности.

  - Никогда не наставляй на человека меч, если не собираешься убивать. - Дед и в этот раз не мог обойтись от опостылевших Шиалистану нравоучений. - Только слабый умом станет грозить мечом, когда кишка тонка одним махом все порешить. Шаам знал цену каждой капле крови, что на этом клинке, а ты - ты знаешь, чего стоит человеческая жизнь?

  - Знаю, чего стоила моя. - Слова плевком полетели в Равана.

  Старик понял, не мог не понять. Он сразу как-то сник и меч в руках Шиалистана перестал его интересовать, но от своего Раван не отступился.

  - Пророчицу нужно прибрать. Эдак она народ сманит, очарует своим поганым чародейством и против тебя поведет. Людьми без веры управлять проще, чем стадом баранов - покажи одному в какую сторону идти, как остальные тут же следом потянуться.

  - Ты боишься собственной тени, - отмахнулся регент, хоть на самом деле слова деда посеяли в нем сомнение. Может, он только вид делает, что ничего не знает, а на само деле ему уже наушничали? Но кто? Каджи сказал, что разделался со служителем, которого подкупил Шиалистан. Получается так, что либо поганый иджалец обманул и не стал марать рук либо продался деду и выдал секрет.

  Рхелец опасливо покосился по углам - без Живии в каждом темном закутке ему мерещились убийцы и шпионы. Раван, заметив его настороженный взгляд, прошелся по комнате, нарочно потрепал пыльные занавеси.

  - Тебя охраняют мои лучшие воины, - сказал он. Слова, что должны были успокоить регента, раззадорили страх. Лучшие - значит преданные, способные на все.

  - Ты ведь знаешь, да? - спросил Шиалистан. Слабый голос рассудка предлагал помалкивать, но хмельно язык никак было не удержать.

  - Знаю? - переспросил дед.

  - Про пророчицу - кто такая и откуда взялась. Иначе с чего бы стал разговор заводить? Небось, торговаться пришел - ты помалкиваешь, а я взамен тебе трон императорский уступаю. Только не бывать этому, Раван.

  Взгляд деда стал цепким, как у охотника, взявшего на кончик стрелы молодую косулю.

  - Что еще ты натворил, Шиалистан? - прошептал дасириец тихо, будто заранее знал, что услышанное придется ему не по вкусу. Что-то в его взгляде, в том, как дергалось веко над правым глазом, а рука тянулась к боку, подсказывало - старик не знал про пророчицу сверх того, о чем сказал. А если знал, то притворялся дураком почище балаганного комика. - Говори!

  Шиалистан проклял тот час, когда влил в себя первый кубок. Хмельные феи затуманили голову и регент утратил нюх. Мало того, что все планы пошли наперекосяк, так теперь еще придется каяться в содеянном. Хорошо, что не дошли разговоры до поветрия, подумал рхелец и мысленно поблагодарил заступницу всех тайн Карриту.

  На тумбе около кровати стоял таз с мутной водой. Шиалистану пришлось затолкать в зад брезгливость и умыться, чтоб хоть как-то развеять хмельное марево. Старик терпеливо дожидался ответа.

  - Ты в самом деле не знаешь, кто она такая? - на всякий случай переспросил рхелец.

  - Тварь румийская, которую извести надо, - ответил дед.

  - Интересно, как ты собираешься изводить ту, в чьих жилах течет кровь Гирама.

  Если бы Шиалистан не был так слаб и по-прежнему во хмелю, он бы навеки выцарапал из своей памяти лицо деда в этот момент. Старик морщился. После вскидывал брови, будто его мысли вели между собой оживленный спор. Наверняка, гадал, где Шиалистан раздобыл наследницу и, не находя ответа, злился. Что ж, пусть в бое на мечах Шиалитан и в подметки ему не годился, но в мастерстве тонкой интриги Раван не видел дальше своего носа.

  - Откуда у тебя наследница Гирама?

  - Из храма Всех богов, - признался Шиалистан. Стоило голове избавиться от тумана, как страх потерять золотой трон рассеялся. Рхелец беспокоился, как бы Раван не положил на него глаз, но не так сильно, как только что. Да и как бы ему сделать это? Наследников нет, а у Шиалистана, которого Верховные служители благословили стать Хранителем престола, прав на трон было больше.

  - Лимис?! Боги нам заступники, ты выпустил Лимис?!

  Глаза дасирийца округлились до невозможности, Шиалистан отвернулся, пожал плечами. Служитель, которому кто-то из Верховных время от времени давал Лимис на поруки, потребовал сто кратов в обмен на то, что в один из вечеров он не закроет дверь в ее комнату. Шиалистану пришлось раскошелиться, но оно того стоило. Девчонке едва минуло два десятка лет, но она даже в лицо походила на своего отца - императора Сатара Второго, третьего императора Дасирии. Хронолог как-то обмолвился о том, что на золотой трон есть претендент, и за ним не нужно ходить за три моря. И Шиалитстан не мог пропустить такой удачи - он тряс старика до тех пор, пока тот не выдал все, что знал. Девчонку передали на поруки Верховным служителям на шестом году жизни. Почему - старик не сказал, и клялся всеми богами, что причина ему неведома. Но дочь императора стерегли, как зеницу ока, и регент даже не стал пытаться договариваться со стариками-близнецами. После того разлада, который случился около Храма всех, никто из них так ни разу и не появился в императорском замке. Они будто отгородились, безмолвно показывая, что такая мера им не по нутру, а Шиалитсану только того и надо было. Впрочем, узнав про наследницу императорской крови, дал себе обещание впредь не зарекаться.

  - Я хотел жениться на ней, - заговорил Шиалистан, чувствуя безмолвный приказ деда. - Всего-то нужно было помочь ей сбежать, а после - "случайно" отыскать и привести в замок, где бы я передал законной наследнице все права на престол. А уж после девчонка должна была сама просить меня стать при ней мужем, в благодарность за спасение и иные мои не меньшие заслуги. - Шиалистан скрипнул зубами. - Откуда же мне было знать, что этой малоумной твари хватит силы и изворотливости прирезать четверых лучших воинов из моей личной охраны?

  Он глянул на деда, рассчитывая получить понимание, а вместо того напоролся на бешенство. Казалось, старик вот-вот лопнет, точно брошенный в огонь горшок с горючей смесью. Шиалистан сглотнул.

  - И не гляди на меня так, будто я кучу говна на алтарь Виры положил, - сказал регент, чтобы как-то разрядить тишину. - Откуда мне было знать, что она такая же слабая умом, как ее папаша?

  Раван сжал кулаки - звук хрустнувших костяшек заставил регента вспомнить, что рука у деда тяжелая. А сам Шиалистан так много пил и мало ел в последние дни, что даже в старческой немочи дасирийцу хватит сил пришибить внука. Меч у пояса деда, стал казаться в два раза больше.

  - Ты глуп, как тот рхельский кобель, что обрюхатил мою Бренну! - заорал старик и слюна брызнула с его губ во все стороны. Лицо Равана побагровело. - Нет в тебе ни капли ума нашего, ни благоразумия. Ты годен только чтобы болото разводить, какой с тебя император? Все, к чему прикасаешься, начинает смердеть и гнить. О да, теперь-то я понимаю, отчего Ракел так ратовал за то, чтобы именно тебя на трон посадить! С таким-то правителем нет нужды страну завоевывать - ты сам все развалишь, разрушишь. Останешься императором навозной кучи.

  - Забываешь ты, что если бы мать моя ноги не раздвинула перед тем кобелем, так и греха бы не случилось, - не сдержался Шиалистан. - И крови во мне дасирийской ровно пополам с рхельской, и к лучшему оно быть может, потому что вырос бы я таким же недалеким убивцем, как Тирпалиас! И нечего мне ежечасно в глаза рождением тыкать - оскомину только набиваешь, а если думаешь пронять меня этим, так зря все - умнее я стал.

  - Дураком был - дураком остался, - упорствовал дед. - Чтоб править империей, четырех воинов и сотни кратов недостаточно, Шиалистан. Надобно иметь что-то вот здесь, - он постучал себя по голове,- и здесь, - приложил ладонь к сердцу. - Неужто ты ни на миг не задумался, отчего Лимис отняли от отца? Отчего, когда в Дасирию пришли черные времена, Верховные служители не дали народу наследницу, а смолчали о ней, будто девчонка и не рождалась вовсе? Даже ты не можешь быть таким глупым, - покачал головой Раван.

  Шиалистан пожевал губы, заранее зная, что ответ деда не порадует.

  - Тот служитель, которому краты были заплачены, говорил, будто девчонка немного не в себе и что вряд ли даст здоровое потомство. И что темная отметина на ней. - Еще служитель сказал, что не убили Лимис только потому, что даже Верховные служители не рискнули гневить богов и проливать императорскую кровь. Но об этом регент умолчал.


  * * *


  - И ты не углядел здесь подвоха? - Старик искренне недоумевал. Он будто глядел на черное и не мог поверить в то, что кому-то там мерещится белое. Но, прочитав по лицу внука, тяжело вздохнул, сдался и махнул на регента рукой. Он вернулся в кресло, хватаясь то за досаждавший бок, то за грудь. - Тирпалиаса тогдашнему императору Сатару родила красавица дасирийка, Хакаль. Я помню ее, как и всякий мужчина, которому она дарила хоть один свой взгляд. Краше Хакаль была только Джайна, да и та тоже досталась Сатару второму. - Раван позволил себе усмешку. - Тот император был безобразным, сутулым и плешивым к тридцати годам, однако красавицы липли к нему, точно пчелы к липовому меду. Хакаль была мелкого знатного рода и Совет стоял против брачного союза меж ней и императором, но Сатар поступил по-своему. Всегда он делал, что хотел, глупец - такой же неразумный, как и ты, раб своих страстей. Пустая головенка под короной.

  - Император на то и император, чтобы чхать на Совет. - Шиалистан и сам собирался так поступать, когда придет пора править. Брюзжащие стариканы только мешали - никто из них не хотел перемен, кивая на те порядки, которые завел еще Гирам. И от всяких перемен они шарахались, будто харсты от служителей Виры.!!!

  - Императрицей должна была стать моя дочь, старшая. Пока на горизонте не появилась Хакаль, Сатар не противился такому браку. Наш род, Шиалистан, один из самых древних в Дасирии, мы от крови первых королей, когда империи в помине не было, а была только крепость Дайсар, которую оборонял мои предки. Да, моя старшая была не так хороша собой, как Хакль, но она была умна, нежна, точно первоцвет и у нее были хорошие бедра - империя не осталась бы без наследников. Но Сатар распустил слюни на безродную красотку. И только он один во всей империи не замечал, что красавица та с гнильцой - то смеется с порожнего места, то плачет, а то целыми днями сидит у окна и глядит на кончик своего носа.

  Старик перевел дух, выждал паузу, но регент не вмешивался. Про красавицу Хакаль он слышал, как знал и то, что не просто так ее прозвали Порченной. Говорили, что именно ее порченная кровь дала ростки садизму Тирпалиаса.

  - Вскоре Хакаль затяжелела и живот ее рос на глазах, - продолжил Раван. - Когда пришла пора, императрица разродилась. Мальчишкой, крепким и здоровым. И девочкой, у которой вместо носа была дыра.

  - Девочкой? - Эту часть истории рхелец не знал, и смутно догадывался, что тех, кто знал про рождение близнецов, было немного.

  - Тирпалиас и Динфия - так их назвали. Я тогда был советником над казной и помню, что сталось в ту ночь. Верховные служители собрали совет, на который явился император. Нужно было решить, что делать со вторым ребенком. Кроме своего уродства Динфия была такой же крепкой, как и брат, а Хакаль, не выдержав долгих родов, отошла в мертвое царство. Совет стоял на том, что от девочки нужно избавиться, чтобы простой люд не начал судачить о проклятиях и черных отметинах в императорской крови, но Сатар твердил, что не даст тронуть свое дитя. Горе от смерти жены его размягчило, - последние слова Раван произнес с особым презрением. Он смотрел куда-то перед собой, будто там стоял мертвый император Сатар и Раван говорил с ним, но не с регентом. - Решили, что пока девочка не встанет на ноги, она останется в замке, под присмотром верных нянек. Сатар нарочно строительство затеял, отгородил часть замка специально для Динфии. Только он и Верховные служители туда вхожи были. До сих пор удивляюсь, как никто не выведал тайны. Про девочку скоро забыли, хлопот она не доставляла. Не знаю волей каких богов, но Сатар дозволял близнецам видеться и играть вместе. К тому времени у Тирпалиаса уже начала кипеть его порченная кровь. Все кончилось тем, что на одиннадцатом году Динфия забрюхатела, а так как хож к ней был только братец и отец, нечего было гадать, кто ее засеял. К тому времени Сатар так и не женился во второй раз и наследников, кроме Тирпалиаса, не сделал.

  - В одиннадцать лет? - не верил своим ушам регент.

  - Чего тут дивиться? Твою мать за Тирпалиаса отдали на тринадцатом году.

  - Но меня она родила на пятнадцатом. - Разговоры о матери Шиалистана не радовали - не сейчас и не в такой вони стоило вспоминать ее доброе имя. - Что стало с тем ребенком?

  - Динфия родила дочь, - старик многозначительно посмотрел на регента.

  -Лимис, - понял Шиалистан. - И Сатар никак не помешал этому? Отчего было не опоить бедняжку зельями, чтоб утроба ее сама от ребенка избавилась?

  - Оттого, что все мы крепки задним умом, а тогда ни про живот, ни про то, кто над ним постарался, никто из нас не знал. Рхель сунул на нас, оттяпывал земли кусок за куском, народ волновался. Думаешь, думал кто о безносой уродке? От Динфии хлопот не было, многие вовсе позабыли о ней. А когда при дворе появилась чудная белокурая девочка, кареглазая и белокожая, Сатар выдал ее за свою дочь. Хакаль к тому времени отошла в мертвое царство, не без помощи брата, как говорили после. Будто бы именно ее Тирпалиас задавил первой. Если бы сукин сын Сатар не покрывал своего выродка, я бы никогда не отдал за него Бренну!

  Раван хватанул себя по колену, облизал пересохшие губы. Регент видел, как он дрожит - то ли от злости, то ли от слабости, что уже жила в его костях.

  - На третьем году жизни Лимис перерезала глотку спящей няньке, - сказал дед. - Через месяц швырнула кошку в кипящий котел. Это покрывали, как могли, но слухи расползались, точно тараканы. Кареглазое чудовище мучило все, до чего дотягивалась своими неможными ручонками. Однажды раскромсала себе руки - от запястья и до самых плеч и кровь свою хлебала, точно собака, прямо из лужи. Тогда-то Совет и прижал Сатара - откуда ребенок и чьей крови. Когда все выяснилось, поздно было подтирать зад. Я хотел, чтобы девочнку немедленно умертвили, но все боялись гнева богов за пролитую кровь Гирама. Лимис забрали Верховные служители, а для всех было сказано, что наследница упала с замковой стены и убилась. А теперь думай, отчего девчонку так прятали, Шиалистан.

  Рхелец злился на себя - и в этот раз дед обставил его, ткнул носом в свиной зад. И пусть старик не ликует открыто, по лицу его видно, что эту победу смаковать он будет долго.

  - В Лимис течет кровь Гирама, верно, но она родилась от кровосмесительного брака, и крови порченной Хакаль в ней побольше будет, чем в Тирпалиасе. Ты выпустил не наследницу дасирийского трона, а еще одно поветрие. Уж не знаю, какое из двух поганее.

  - Харсты пусть дерут всех дасирийских императоров, - проскрежетал регент. - Носитесь со своим Гирамом, точно с цацкой.

  - Его кровь нас соединила и Дасирия никогда не забудет подвигов этого великого человека, а тебя, если не перестанешь поганить его славное имя, палкой отхожу так, что мясо с костей сойдет.

  Шиалистан уже собрался сказать что-то поперек, как дверь комнаты распахнулась, словно от сильного сквозняка. На пороге толпились рабы и несколько стражников. Их растолкал Фраавег - военный советник прокладывал дорогу локтями, Он вышел вперед, с лицом белым, точно мел. Шиалистан знал, что с такой рожей Фраавег мог принести только поганые вести. "Будто мало их сыплется на мою голову", - подумал рхелец, и грозно спросил, отчего в покои хранителя врываются без дозволения.

  - Господин, - в устах Фраавега это слово звучало почище ругательства, - в Иштар пришли люди в черных одеждах. Называют себя Вестниками богов.

  - Что с того? Повесить всех, в назидание, чтобы знали, как хулить наших Владык.

  Фраавег сглотнул, пошарил взглядом в поисках чем бы промочить горло, и, не найдя ничего, сказал:

  - С ними человек, и пусть мне вот тут же на месте Вира глаза отнимет, если это не Нимлис! Те люди говорят, что боги вернули к жизни истинного наследника Дасирии и он разгонит черные тучи над империей.