Башни Заката [Лиланд Экстон Модезитт] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Лиланд МОДЕЗИТТ Башни Заката
Еве и Сьюзен с благодарностью за незабываемые впечатления и за те уроки, которые я должен был усвоить, но до сих пор не усвоил
Часть первая МАСТЕР КЛИНКА
I
Дано ли вам уразуметь, как совмещаются разрозненные частицы? Не просто зримые, каковы Башни Заката, но и невидимые, подобно человеческому сердцу или душе волшебника? Увидите ли вы истину? А хоть и увидев – поверите ли в нее? Ведь каждый человек пребывает в плену собственных стереотипов, пусть даже противоречивых. Пусть даже ему приходится примирять их. Госпожа Мегера видела все, но невзирая на увиденное и сказанное ею, невзирая на истину Предания, ни логика, ни башни не срабатывали. Впрочем, логика и впрямь слишком зыбкая основа для реальности, каковой надлежит содержать в себе и гармонию, и хаос, особенно если знаком гармонии служит Черное, а знаком хаоса – Белое. Даже логике надлежит пасть перед разумением тех, кто способен смеяться над собственными цепями, сотрясать хаос и изменять порядок в степени даже большей, нежели так называемые боги, а уж паче того – взывающие к ним. Или фурии, последовавшие за падшими ангелами небес. Но бывал ли бог в Кандаре? И вправду ли на Крышу Мира нисходили ангелы? Насколько вообще истинно Предание? Канонические образцы не содержат никаких ответов, но всякий рассказ должен с чего-то начинаться, пусть даже его начало кажется то ли концовкой другой истории, то ли вставным эпизодом из середины эпического повествования. И вне зависимости от того, связаны они с устроителями порядка, либо же хаоса, приведенные в канонических образцах рассказы всегда неполны. Что же касается Закатных Башен... Хотя музыкант узрел их – Башни Заката, возвышающиеся над обрамляющими западный горизонт остроконечными пиками, – но кто обитал там? Тем более что еще один взгляд – и они исчезли, оставив после себя лишь нагромождение клубящихся облаков, гонимых к подножиям гор бичами богов. Разве сверкающие в золоте утренних лучей ручейки подтаявшего льда не служат свидетельством их гнева? Что может поведать дом о своем строителе? Меч о своем владельце? Что могут сказать они о тех, кого более не восхищают ни черты строения, ни обводы клинка? Музыкант улыбается. Быстрая улыбка – вот все, на что он сейчас способен. Да еще возможность облечь в музыку представшее его очам. Ему предстоит петь, петь о башнях заката перед лицом маршала Западного Оплота, властительницы Крыши Мира. Кто же еще взирает на Башни? И кто построил их – воистину ли ангелы Неба? У музыканта нет иного ответа, кроме того, что даст его музыка. Того, что даст его сердце, которое ныне холоднее, чем струны. Достаточно сказать, что замок, именуемый Западным Оплотом, был основан давным-давно усопшей Рибэ, капитаном одного из быстрых небесных кораблей. Ее далекий потомок... О нем и пойдет рассказ.II
– Как только Западный Оплот перестанет господствовать над Закатными Отрогами, Сарроннин и Сутия падут, как перезревшие яблоки... – Если меня не подводит память, подобный ход мысли стоил префекту Галлоса большей части его войска. – Свет, да кто же говорит о войсках! – худой, как скелет, мужчина в белом поднял палец к небу, на молодом лице появилась улыбка. – Мы толкуем о любви. – Какая связь между любовью и подрывом господства Западного Оплота? – Я направил туда Верлинна. Как тебе это нравится, а? Верлинна в Западный Оплот? – Но... как? Верлинн никогда здесь не бывает, его музыка разрушает содеянное Белыми братьями. Что... – В том-то и прелесть. Одно маленькое заклятие... гарантирующее, что он обеспечит маршалу рождение сына. Первенца. И, замечу, заклятие даже не из числа чар хаоса. – Но тебе же никогда не нравился Верлинн, разве не так? Еще с тех пор, как... – Дело не в нем. Дело в маршале. Ты только подумай – ПОДУМАЙ! – она женщина. И ни за что не убьет первенца, хотя бы и мужского пола. Невзирая на Предание. – Похоже, ты уверен в успехе. Но у нее нет детей, нет даже консорта. – Как раз об этом и позаботится Верлинн. – Пусть даже так, но это потребует времени. – Как раз время-то у нас есть. Путь по-прежнему лежит не через Рассветные Отроги. Его собеседник качает головой, но молчит.III
Гитарист наигрывает ритмичную мелодию, точностью созвучий и упорядоченностью тонов приближающуюся к маршу. Он не поет. Единственный, подчеркнутый вспышкой света, взгляд, брошенный с центрального каменного сиденья, покрытого черной подушкой, останавливает игру. Музыкант склоняет голову перед женщиной. – Прошу прощения, милостивая госпожа... Голос, столь же мелодичный, как звучание струн, навевает мысль о сумеречном лете, которое еще посетит Западный Оплот, пусть даже спустя века после основания крепости. – Может быть, тебе следует поразмыслить о поездке в Хайдолар или даже в Фэрхэвен? – Может быть, если таково твое желание. Взгляд музыканта падает на ребенка, и его глаза темнеют. А ребенок – едва начавший ходить мальчик с серебряными локонами – висит, уцепившись за подлокотник другого каменного кресла с зеленой подушкой на сиденье. Он вертит головой, глядя то на черноволосую женщину, то на мужчину с такими же серебряными, как и у мальчика, волосами. – Сыграй еще одну песню лета, – приказывает она. – Как пожелаешь. Звуки, срываясь со струн, воспаряют ввысь. Мальчик видит взлетающие ноты и настолько увлечен этим зрелищем, что выпускает подлокотник и шлепается на серый гранит пола. Ни гитарист, ни женщина на его падение не реагируют – они просто не обращают на это внимания. Не замечают они и блеска золота, которое мальчик пытается удержать розовыми пальцами. И слезы, наполняющие глаза ребенка, когда золото ускользает из его хватки, остаются незамеченными. Мальчик с трудом поднимается на пухлые ножки и встает рядом со своим креслом. Его ручонки вновь ищут опору, а зрение и слух – гармонию и порядок созвучий, которые он и слышит, и видит. Но непролитые слезы подступили и к глазам гитариста: песня лета подошла к концу. За серыми гранитными стенами снова и снова завывает ветер. Падает снег...IV
– Я что, должен напялить это? – свет из открытого двустворчатого окна падал прямо па легкие брюки из темного блестящего шелка. Они просвечивали, и лежавший юноша мог видеть сквозь ткань фигуру стоявшего в ногах кровати и державшего их человека. – Гален, но не можешь же ты серьезно... Круглолицый мужчина постарше беспомощно пожимает плечами. – Так приказано маршалом. Приняв у него брюки, юноша бросает их на постель рядом с такой же тонкой и блестящей белой шелковой сорочкой. Облик его – стройного молодого человека с серебряными вьющимися волосами, в светло-серой фланелевой рубахе, жилетке и брюках из зеленой кожи – отражается в высоком, заключенном в золоченую раму зеркале, что висит па стенной панели из светлого дерева. Глаза у юноши серо-зеленые, взгляд ровный. Худоба, тонкие черты и серебро волос отвлекают внимание от скрытых под фланелью стальных мускулов и мозолей от оружия на крепких ладонях. – Чего ради она меня туда тащит? Я не консорт, чтобы участвовать в церемониях. Гален аккуратно расправляет лежащую на бело-зеленой парче покрывала одежду. – Маршал считает, что тебе следует узнать о Сарроннине из первых рук. И ты консорт, нравится тебе это или нет. – Ха, да у нее на уме совсем другое. Если кому и иметь дело с Сарроннином, так это Ллиз. Гален вновь пожимает плечами, беспомощно, но так энергично, что его светлые, падающие на плечи кудри подпрыгивают. – Милостивый господин, в любом случае мне надлежит одно – повиноваться приказам маршала. В этот миг дубовая дверь, соединяющая просторную комнату с анфиладой покоев, занимаемых маршалом, распахивается, и в помещение входит женщина. Она высока ростом, стройна и обликом и статью более всего напоминает смертоносную рапиру, чему не могут помешать драпирующие фигуру струящиеся зеленые шелка. Маршала, поотстав на шаг, сопровождает единственная стражница, воительница с коротко остриженными каштановыми волосами, подернутыми сединой. Юноша переводит взгляд с полупрозрачного шелкового одеяния маршала на собственное, разложенное поверх парчового покрывала. Женщина слегка изгибает губы, но улыбка не касается ее взора. – Креслин, если блестящие шелка могу носить я, то, вне всякого сомнения, можешь и ты. Эти одеяния – дары тирана, и отвергнуть их означает затруднить переговоры. В отличие от тебя, я предпочитаю не артачиться по пустякам, а упорство проявлять в делах, действительно имеющих значение. Голубые глаза маршала соперничали твердостью с темными камнями Оплота. Контраст между непреклонностью этого взора и мягкостью обтекавших гибкое, мускулистое тело зеленых шелков вызывал в памяти снежных барсов, крадущихся по кряжам Крыши Мира. Креслин склоняет голову, снимает зеленую кожаную безрукавку и, бросив ее на кровать, говорит: – Я буду готов через минуту. – Спасибо. Она отступает и удаляется в свои покои. Но тяжелая дубовая дверь остается открытой. Креслин бросает фланелевую рубашку рядом с жилетом и стягивает кожаные штаны. – А это еще откуда? – Гален указывает на тоненький красный шрам под левой рукой консорта. – Упражнялся с клинком... Откуда же еще? – Милостивый господин, а знает ли маршал?.. – Знает, знает... И не может ничего возразить против того, чтобы я умел позаботиться о себе... Креслин с недовольной гримасой натягивает на мускулистые ноги шелковые брюки. – Я твержу ей одно и то же: если меня считают слишком чувствительным, значит, мне следует упражняться еще больше. Она качает головой, но запрещать – во всяком случае, пока – не запрещает. Порой мне приходится расточать улыбочки, но по большей части удается обходиться доводами рассудка. Я хочу сказать... Сам посуди, куда бы это годилось, не умей сын самой грозной воительницы Закатных Отрогов отличить один край клинка от другого? Гален вздрагивает, хотя в комнате не холодно. Креслин надевает рубашку и расправляет ее, глядя в зеркало. – Милостивый господин... – набирается храбрости Гален. – Что, Гален? Какая-нибудь складка легла не так? Руки Галена умело поправляют воротник и скрепляют его полученной от маршала изумрудной брошью, оправленной в серебро. – Еще и это? Я прямо как раб в ошейнике! Гален молчит. – Ладно. Коль скоро приходится чтить это, пропади оно пропадом, Предание, то я и есть невольник. – Милостивый господин... – испуганно шепчет Гален, наполовину поднеся палец ко рту. – Креслин, ты готов? – доносится из-за двери. – Да, милостивая госпожа. Осталось только взять клинок. – Креслин!.. – растерянно восклицает Гален. – Гален, на востоке каждый мужчина носит меч. Разве не так? Ответом ему служит молчание. С едва заметной улыбкой на губах юноша застегивает на талии мягкий кожаный пояс, на котором крепятся ножны. А в ножнах клинок: короткий меч стражей Западного Оплота. Креслин выходит из комнаты и, не обращая внимания на пристальный взгляд телохранительницы, присоединяется к маршалу. К своей матери. Вместе они направляются к резным дверям – выходу из предназначенного для гостей крыла. Перед тем как ступить наружу, юноша занимает подобающее ему место – слева и на полшага позади матери. – Креслин, – за обманчивой мягкостью голоса маршала кроется суровая непреклонность, – надеюсь, ты понимаешь, какова должна быть твоя роль? – Да, милостивая госпожа. Мне подобает всех очаровывать, улыбаться как можно больше, а высказываться как можно меньше, да и то предпочтительно по мелочам. При случае можно спеть песню, но только одну и... не обидную. К оружию прикасаться разве что при возникновении смертельной угрозы, что весьма маловероятно. И никоим образом не обсуждать предмет и ход переговоров. – Похоже, ты слушал наставления, – голос матери звучал сдержанно. – Я всегда слушаю, милостивая госпожа. – И то правда. Но не всегда слушаешься. – Я наипокорнейший сын и консорт. – Хм... постарайся оставаться таковым и впредь. Во время этого разговора они пересекли прихожую и оказались в широком коридоре. Едва ли вышедший из отроческого возраста герольд встретил их, дабы сопроводить в трапезную дворца тирана. Путь пролегает по еще более широкому переходу, где слева, за большими стеклянными окнами, виден сад-лабиринт. Проложенные между рядами остриженных кустов дорожки сходятся у пруда с фонтаном. Струи воды взлетают над находящимся в центре изваянием – статуей обнаженного, весьма одаренного телесно мужчины – и, ниспадая по дуге вниз, каскадом сбегают в пруд. Глухая стена справа сложена из полированного бледно-розового гранита, добытого близ Западного Оплота. Вдоль стены, с промежутками примерно в три шага, развешаны гобелены в золоченых рамах со сценами из жизни древнего Сарроннина. Днем раньше Креслин уже рассмотрел эти изображения, и теперь его внимание приковано не к ним, а к двум вооруженным женщинам, стоящим на страже у дверей пиршественного зала. У входа маршал и по-прежнему отстающий от нее на полшага юноша останавливаются. – Маршал Западного Оплота в сопровождении консорта-правопреемника! – возвещает юный герольд. Маршал кивает. Они ступают внутрь и следуют за герольдом к установленному на помосте длинному столу. «...пригожий паренек...» «...надо же, с клинком... интересно, умеет ли он им пользоваться...» «...куда интереснее, как он пользуется ДРУГИМ клинком...» «...все-таки он выглядит грубовато, почти женственно. Не иначе, упражнялся вместе со стражами...» Поджав губы и стараясь не слышать оценивающего шепота придворных – иные из прозвучавших замечаний ему слишком хорошо знакомы, – Креслин следует за герольдом и маршалом. За высоким столом не занято лишь два места – одно рядом с тираном, другое на дальнем конце, между двумя женщинами. Усаживаясь, Креслин кивает – сначала седеющей женщине справа, а потом девушке слева, чьи непокорные локоны цвета красного золота ниспадают на плечи из-под серебряного обруча. Единственной за столом особе женского пола с длинными волосами. – Милостивый господин... – начинает женщина постарше. – Да? – поворачивается к ней Креслин. Голос его звучит почти музыкой, о чем в такие моменты, как этот, юноша весьма сожалеет. – Как нам тебя называть? – Креслин, но среди друзей имена не важны. Лицемерие этой фразы претит ему настолько, что его буквально подташнивает. Чтобы отвлечься, он переводит взгляд во главу стола и видит, что мужчина, сидящий слева от тирана, взялся за столовый нож. Все присутствующие тут же принимаются разрезать на мелкие кусочки лежащее перед ними на тарелках из китайского желтого фарфора. Креслин тоже достает свой нож и делит сочный фрукт на мелкие ломтики. – А что, в Западном Оплоте все мужчины носят клинки? – интересуется женщина постарше. – Милостивая госпожа, – отвечает он, – Оплот находится на Крыше Мира, и всякому, кто покидает его степы, приходится остерегаться диких зверей и прочих неприятностей. Разумеется, о безопасности всех и каждого заботится маршал, но она оказывает снисхождение к просьбам тех, кому, как мне, оружие придает уверенности. – А ты выглядишь... привычным к оружию. Борясь с очередным приступом тошноты, Креслин снова улыбается: – Внешность бывает обманчива, милостивая госпожа. – Можешь называть меня Фревия, – губ женщины касается мимолетная улыбка. – Не расскажешь ли ты нам про Оплот? Креслин с готовностью кивает, но прежде чем заговорить, дожевывает ломтик ябруша и вытирает губы полотняной салфеткой. – Постараюсь, хотя не уверен, что из меня выйдет хороший рассказчик. Если и милостивая госпожа, – он поворачивается к рыжеволосой девушке, – не против... – Не расскажешь ли ты нам про Оплот? – с намеком на смех повторяет та слова старшей и поднимает свой кубок, так что становится виден широкий, чуть ли не наручь, браслет из тусклого железа, украшенный одним-единственным черным камнем. Успев отметить для себя, что этот браслет не таков, каким кажется, Креслин улыбается молодой собеседнице, после чего вновь поворачивается к Фревии. – В граните сером Крыши Мира укоренен Оплот могучий, надежно огражден стенами от недругов и непогоды... – Креслин не подбирает слова, а вызывает их из памяти. Слова, написанные другим мужчиной с серебряными локонами и собранные в маленьком томике, посвященном ему... – И пусть окрест бушует буря или нагрянет что похуже, внутри всегда тепло хранится, надежно жизнь оберегая. Ну, а снаружи, за твердыней и за пролегшей меж стенами дорогой, что людей выводит к путей торговых перекрестью, там от подножия южной башни вверх стелется ковер из снега, к сияющему пику Фрейджи... – Фрейджа, – нарушив ритм, поясняет Креслин своими словами, – это игольчатый пик, который один-единственный ловит свет солнца и на рассвете, и в сумерках. – ...А далее, за Крышей Мира, за льдом и камнем, где обрывы крутые в тысячу локтей спускаются к лесам дремучим, сплошное море темных елей, па юг и север простираясь, теснится, и за ним барьером встают Закатные Отроги... Креслин умолкает, улыбается и пожимает плечами: – Вот видите, я не могу предложить вам ничего, кроме образов. – Твои образы совсем недурны, – откликается Фревия. Рыжеволосая девушка (или все же молодая женщина: присмотревшись, Креслин находит, что она чуточку постарше его самого) молча кивает. Между тем обнаруживается, что его тарелку с ябрушем успели унести. Ее место заняла другая, тоже из желтого фарфора, по побольше, с ломтем поджаренного до образования бурой корочки мяса в белом соусе и зеленью по краям. Креслин отрезает крохотный кусочек мяса, отправляет в рот и, хотя острота и горечь блюда таковы, что на его лбу выступают бусины пота, старается изобразить улыбку. – Как тебе жаркое? – интересуется рыжеволосая. – Должен признаться, оно чуточку острее того, что подают в Оплоте. Женщина смеется: – А я должна признаться, что ты первый чужеземец, который не повел себя так, будто взял в рот горящую головешку. Креслин смущенно улыбается и, не зная, как расценивать услышанное, спрашивает напрямик: – Я должен воспринимать это как комплимент? – Совершенно верно, – произносит она и тут же поворачивается к соседу справа, чтобы ответить на какой-то вопрос. Юноша замечает на ее левой руке второй браслет. Оба они скрыты струящимся голубым шелком рукавов и становятся видны, лишь когда их обладательница жестикулирует или поднимает кубок. Справа от нее сидит мужчина в кружевной, открытой почти до пояса рубахе, обнажающей загорелую и широкую, но, на взгляд Креслина, слишком нежную грудь. Как и большинство мужчин Сарроннина, этот человек превосходит Креслина ростом, а смех его так же легок, как и фальшив. Юноше, которому противна любая (и своя, и чужая) ложь, это неприятно режет слух. – Как, по-твоему, продвигаются переговоры? – спрашивает Фревия. – Полагаю, – отвечает Креслин, расправившись с очередным кусочком жаркого, – они проходят, как должно, однако это всего лишь мои надежды, ибо судить о делах государственного управления пристало лишь тем, кто их вершит. Сказанное юноша заедает листьями мяты, освежающей рот после огненного соуса. – А что, – не унимается соседка, склонясь к Креслицу так, что он ощущает ее дыхание, – эти стражи Западного Оплота и впрямь так страшны, как о них толкуют? – Страшны? Да, о них говорят что-то в этом роде. Ну, школу они проходят суровую... насколько я видел. Однако видеть их мне доводилось лишь на учениях, а отнюдь не в бою, так что я едва ли могу ответить на этот вопрос со знанием дела, – он отрезает еще один ломтик мяса. – Создается впечатление, что ты не способен судить решительно ни о чем, консорт-правопреемник, – послышался глубокий голос, принадлежащий мужчине, сидящему по другую сторону от рыжеволосой. Подняв глаза, Креслин оценивает взглядом его вычурного фасона рубашку, завитые светлые волосы и ровный загар, после чего отвечает: – Возможно, все дело в том, что я не поднаторел в дипломатическом искусстве говорить много, но ни о чем. Рыжеволосая молча улыбается. – Ты сам себе противоречишь, поскольку снова почти ничего не сказал, – не унимается мужчина. – Ты совершенно прав, но ведь мне и не нужно ничего говорить, а уж тем паче ничего доказывать, – парирует Креслин и, слегка отвернувшись от блондина, продолжает разговор уже с рыжеволосой: – Прошу прощения, милостивая госпожа, но Крыша Мира – не то место, где в ходу гладкие да льстивые речи, даже если дело касается консорта. Потому я не слишком искушен в уклончивых ответах. С улыбкой, одновременно и насмешливой и смущенной, она склоняет голову: – Я ценю твою прямоту, Креслин. Жаль, что ты не пробудешь здесь долго. Твои слова таковы, что... некоторым есть чему у тебя поучиться, – и добавляет, обращаясь к соседу с другой стороны: – Я не сомневаюсь, Дрерик, что в более непринужденной обстановке наш гость сказал бы куда больше. Дрерик кивает и тут же спрашивает свою соседку слева: – Доводилось ли милостивой госпоже слышать о слигонских гитаристах? Креслин помнит о необходимости проявлять учтивость. Поэтому ему удается не скривиться. За внешней вежливостью речей Креслин ощущал скрытую иронию – и в голосе рыжеволосой, и в ответах Дрерика. – А что ты скажешь о Сарроннине? Думаю, этот вопрос вполне безобиден, – смеется рыжеволосая, чье имя он так и не узнал. – Насколько могу судить, – осторожно отвечает юноша, – край выглядит процветающим. Дороги, во всяком случае, содержатся прекрасно, а люди, которых мы видели по пути, не отрывались от своей работы. Но некоторые махали проезжающим, а это указывает на общее довольство. – Тебе не откажешь в осторожности. – Жизнь на Крыше Мира к этому приучает. – Тем более что ты, как я понимаю, единственный мужчина, занимающий столь видное положение в рядах самого грозного войска Закатных Отрогов. – Положение? – Креслин заливается смехом, на сей раз вовсе не деланным. – Милостивая госпожа, все мое «положение» определятся исключительно волей маршала. – Но ведь ты консорт-правопреемник. – Лишь пока маршал правит Западным Оплотом. – Не вижу разницы. Креслин пожимает плечами. – Ну, если иметь в виду маршала и мою сестру Ллиз, то разницы, пожалуй, и вправду нет. Однако пост маршала не наследуется автоматически. И теоретически капитаны стражи могут избрать маршалом другую. – И насколько это вероятно? – Сейчас? Ну, сейчас вряд ли. Я полагаю, что эта традиция сохраняется на тот случай, если маршалом станет слабая женщина. Живущим за счет Предания необходима сила. «Траммм!» Одна-единственная нота взлетает с помоста, где расположилась тройка музыкантов в ярко-голубых туниках и штанах. Двое мужчин и женщина. С гитарами на коленях, но инструменты у них разной формы и разного размера. По мере того как эта нота воспаряет к высокому, темному, обшитому деревом потолку, Креслин отмечает ее слабое, угасающее свечение. Отблеск золоченого серебра. – О гитаристах из Слиго ходит добрая молва. Они считаются хорошими музыкантами, – решается сказать он. – Это не то слово. Этак можно назвать «хорошим музыкантом» и самого Верлинна. – Верлинна? – Мастера созвучий из Южного Оплота. Ты никогда не слышал его игры? По слухам, он некоторое время жил у вас, в Западном Оплоте. – Маршал любит музыку, и у нас останавливаются многие музыканты. Однако имя Верлинн ничего мне не говорит. – Ты можешь и не помнить. Он сгинул где-то в снегах Закатных Отрогов много лет назад, но люди постарше не забыли его и по сей день. Кстати, у него, как и у тебя, были серебряные волосы, а это встречается нечасто. – Что правда, то правда, – соглашается Креслин. – И если так, то, возможно, я все же слышал его игру. Мне вспоминается гитарист с серебряными волосами: его ноты были правдивы. – Правдивы? Когда речь идет о нотах, это звучит странно. Возможно, когда-нибудь ты растолкуешь мне, что имел в виду. При всей наигранной легкости в ее словах звучит смутное предостережение, словно «правдивость» нот – не та тема, которую позволительно обсуждать за столом. Креслин воспринимает этот намек с благодарностью, ибо «растолковать» значило бы открыть слишком многое, а ложь причиняла ему мучения. Воспользовавшись возможностью промолчать, он переводит взгляд на приступающих к игре гитаристов.V
Бросив, как ему кажется, уже сотый взгляд на лежащий за открытыми створчатыми окнами регулярный сад, Креслин вздыхает и бормочет: – Ну все, хватит. – В каком смысле? – не понимает Гален. – В том самом, что я собираюсь выйти. – Креслин! Но маршал... – Она не приказывала мне сидеть взаперти в спальне, а только велела держаться подальше от неприятностей. Прогулка в саду никаких неприятностей не сулит, он во внутреннем дворе. – Позволь мне, по крайней мере, дать тебе провожатого. – Я не нуждаюсь в охране. – Это не для охраны. А для обозначения твоего статуса как гостя. – Я не намерен ждать. – Мне потребуется один момент. – Ловлю на слове. Один момент – это все, что есть в твоем распоряжении. Гален стремительно выбегает в дверь, соединяющую покои консорта с апартаментами маршала, и возвращается прежде, чем Креслин успевает застегнуть поверх липнущих к ногам шелковых штанов пояс с мечом. – Креслин, но клинок... Рядом с Галеном стоит тот самый юный герольд, который сопровождал консорта и маршала в трапезную. – Без оружия я чувствую себя голым, тем более что приходится разгуливать в наряде записной шлюхи. Да и пояс с ножнами не боевые, а церемониальные. Скажи, – тут Креслин оборачивается к пареньку, – существует ли хоть какая-нибудь причина, не позволяющая мне прогуляться в том саду? – Многие... особы соответствующего положения там гуляют, милостивый господин. – Дипломатичный ответ, молодой человек. Тем паче, что сейчас, кажется, никого из этих «особ» там все равно нет. Веди. Делая вид, будто не замечает встревоженного взгляда Галена, Креслин выходит за тяжелую дубовую дверь. Раздается глухой удар. Юноша вовсе не собирался захлопывать за собой створку, но оказалось, что здешние дверные петли слишком хорошо смазаны. Сначала оба идут в молчании, но, пройдя дюжину шагов, юный герольд робко спрашивает: – Милостивый господин, правда ли, что ты носишь боевую кожу? – Я ношу боевую кожу, – с мягким смешком отвечает Креслин, – но у нас так одеваются все, и женщины, и мужчины. В таких шелках, как у тебя, мы бы просто замерзли: наше лето холоднее вашей зимы. – А как же вы выращиваете урожай? – А мы и не выращиваем. Разводим овец, которые дают нам молоко, мясо и сыр, а все остальное покупаем. В уплату за снедь мы охраняем западные торговые пути от разбойников и... – И служите наемниками у западных владык? – уточняет юноша. – А что, ваши стражи и впрямь так хороши, как говорит о них тиран? – Возможно, – отвечает Креслин, спускаясь следом за герольдом по широким каменным ступеням. – Правда, я не слышал, что говорит тиран. – Она как-то сказала, что против них не устоят даже маги Фэрхэвена. – Насчет этого не скажу. Маги не любят холодной стали, но считается, что волшебники востока способны расщеплять горы. – Говорят, с каждым годом их владения придвигаются все ближе. Креслин пожимает плечами. Владения магов лежат на восточных склонах Рассветных Отрогов – двух горных хребтов, тянущихся к востоку от Крыши Мира. Их дела не кажутся ему такими уж важными. – Это и есть вход в сад? – Да, восточный. Есть еще одна дверь, прямо из мужской половины. – Мужской половины? – Креслин ступает на посыпанную белым гравием дорожку. Ветер уносит маленькое бледное облачко, открывая бело-золотое солнце, и падавшая на сад тень исчезает, а сине-зеленое небо становится ярким, как пламенеющий изумруд. – Да, в той части дворца, где живут консорты без пары и... другие гости мужского пола. Креслин поднимает брови. – Отпрыски ненадежных семей? Заложники? Герольд опускает глаза и молча рассматривает гладкие белые камушки. – Ну ладно. Расскажи лучше про сад. – О, нашему саду почти столько же лет, сколько и дворцу. Рассказывают, что второй тиран повелела разбить его в память о своем консорте Элдроне – последнем консорте, принимавшем участие в сражениях. Он пал при Берлитосе, где тиран разгромила джиранов. – Теперь Джира стала южной провинцией Сарроннина, верно? – Да, милостивый господин, весьма лояльной провинцией. А этот лабиринт образован одним-единственным растением – ползучим таранцем. – Всего одним? – Именно так. Посмотрев вниз, можно увидеть, как переплетаются корни. Креслин опускается па колени, разглядывает корни растения и качает головой. – Вы прекрасные садоводы. Нам у себя ничего подобного не вырастить. – Неужели? Креслин смеется: – У нас растут только хвойные деревья, да и то не очень хорошо. Герольд ведет консорта по петляющим дорожкам лабиринта, пока они не достигают окруженного мраморным барьером бассейна со статуей в центре. – Элдрон? – спрашивает Креслин, указывая на великолепную мужскую фигуру. – Так говорят, милостивый господин, но точно никто не знает. Звук шагов заставляет Креслина обернуться. Мужской голос произносит: – А, да это никак тот почетный консорт из Западного Оплота. Помнишь, Нертрил, тот самый, что па пиру не мог и двух слов связать. Голос принадлежит Дрерику, широкоплечему блондину, сидевшему за столом рядом с рыжеволосой женщиной. Солнце играет на его ярко-голубых шелках, подчеркивающих великолепный загар и струящиеся светлые волосы. Его спутник, мужчина постарше в серых шелках, носит висячие усы. И длинный клинок. Креслин молча улыбается, понимая, что в словесном поединке едва ли может стать достойным соперником любому из поднаторевших в такого рода играх придворных. – Приятный денек. – Дрерик обращается к Креслину, слова сочатся с его губ, словно мед. – Да, день прекрасный, – соглашается Креслин, понимая, что не может не ответить па прямое приветствие. – Видишь, он нацепил клинок, – замечает Дрерик, выразительно поглядывая на спутника постарше. – Не потому ли, что другой его клинок ни на что не годен? Как думаешь, Нертрил? – Ну... о том лучше судить женщинам, милостивый господин. – А, ну конечно... если допустить, что женщины даже... Впрочем, неважно. Креслин сглатывает. Дрерик, остановившись примерно в четырех шагах от него, поворачивается к нему спиной и принимается рассматривать миниатюрную розу, растущую в беломраморной вазе. – Милостивый господин, – шепчет герольд и тянет Креслина за рукав. Тот остается неподвижным. – Как думаешь, Нертрил, он и вправду заслуживает титул милостивого господина? – Э-э... из политических соображений порой случается оказывать подобную честь невесть кому. Но, думаю, мы могли бы оказать ему услугу. Маджио нравятся такие худенькие юноши, как этот горский... господинчик. Может быть, нам стоит представиться? Креслин чувствует, что краснеет, и виной тому отнюдь не прямые солнечные лучи. – Мне все же кажется, милостивый господин, что он выказывает некоторый интерес, – голос Нертрила звучит подчеркнуто вяло и безразлично. – Порой приходится быть до неприличия прямолинейным. Эти горцы, даже их так называемая «знать», не понимают намеков. Креслин поворачивается к герольду: – Воистину поразительно, когда речь, столь учтивая по форме, оказывается столь вульгарной по содержанию. Мне хотелось бы взглянуть на участок сада, не оскверненный... – он не заканчивает фразу. В саду воцаряется тишина. Кто-то касается его рукава, и Креслин оборачивается. – У меня создалось впечатление, что ты без должного почтения отнесся к моему господину. Это прискорбно, – Нертрил укоряет юношу с мягкой улыбкой, которая, однако, не касается глаз говорящего. – Невозможно должным образом почтить жабу, поскольку оная обитает в грязи, – парирует Креслин. – Милостивый господин... – отчаянно шепчет герольд. Длинный клинок покидает ножны. Креслин снова сглатывает. – Итак, ты не желаешь выразить покорность и на коленях умолять милостивого господина о прощении? – с тем же нарочитым безразличием спрашивает Нертрил. – Полагаю, что нет. С этими словами Креслин отступает на шаг и обнажает собственный меч, покороче и пошире. – Ну что ж... в самообладании ему не откажешь, хотя умом он явно не блещет, – резкий голос принадлежит Дрерику. Нертрил молча следит за взглядом Креслина. Креслин улыбается, вспоминая уроки Эмрис и Хелдры. Его взгляд остается неподвижным. В отличие от клинка. Нертрил непроизвольно отступает с легкой раной в предплечье, но тут же бросается вперед. Меч Креслина, едва ли не опережая мысль, взлетает навстречу. Миг – и длинный клинок уже валяется па белой дорожке. Нертрил зажимает рану на правой руке: кровь сочится меж его пальцев, смачивая серый шелк. Дрерик стоит с раскрытым ртом. Креслин, с мерцающим клинком в руке, делает шаг по направлению к нему. – Варвар... ты не посмеешь... Кончик меча слегка касается щеки блондина, оставляя на ней две тоненькие красные полоски. – Думаю, господинишка Дрерик, этого хватит, чтобы ты надолго запомнил, как опасно оскорблять тех, кто выше тебя. Ну а тебе, – Креслин кланяется Нертрилу, – я должен принести извинения за то, что не смог продемонстрировать должное искусство. Мне далеко до стражей Западного Оплота, ведь я всего лишь консорт-правопреемник... Идем отсюда, – обращается он к застывшему с открытым ртом пареньку. – Я не выношу запаха крови. И уже в который раз сглатывает, подумав о реакции маршала. Она будет недовольна. – Милостивый господин... – Ну, куда пойдем? Креслин направляется к тропке, по которой они вошли в сад. Герольд пожимает плечами и ведет его обратно. Креслин слышит, как позади белые камушки садовой дорожки поскрипывают под быстрыми шагами, но не оборачивается. Интересно, куда это Дрерик так заспешил? Его собственные шаги нарочито неторопливы: ему ли опасаться этого разряженного, как шлюха, болтуна. – Милостивый господин чем-то озабочен? – Все в порядке. Я просто задумался. К покрытым зеленым лаком и отделанным позолотой дверям, ведущим из сада во дворец, они приближаются молча. Герольд легко распахивает перед Креслином массивные створы: видимо, петли здесь смазаны не хуже, чем в гостевых апартаментах. Все еще размышляя о Дрерике, юноша вступает в коридор с каменными стенами, сумрачный после залитого солнцем сада. – Господин Креслин! Темнота окутывает его, словно из ниоткуда спустилась ночь. Рука метнулась к клинку, но пальцы лишь скользнули по рукояти: чьи-то руки прижимают его к граниту стены. Он тянется мыслью к ветрам зимы, и они приходят. Подхваченный вихрем шелковый шарф хлещет по лицу и глазам. Руку, так и не дотянувшуюся до меча, пронзает холодом. Мгновенный укол, и вихрь уносится прочь. Тьма развеивается. Он снова один, если не считать стоящего с опущенными глазами герольда. – Что... что это было? – выдыхает Креслин. – Что милостивый господин имеет в виду? – паренек поднимает на него ясный взор. – Некая женщина окликнула милостивого господина по имени, и он остановился поговорить с ней. Сам я ее не разглядывал, поскольку решил: раз милостивый господин счел нужным остановиться, он знает, что делает, – юноша присматривается к Креслицу и робко спрашивает: – Что-то не так? – Так ты точно ее не разглядел? – Нет, милостивый господин. Она стояла в тени. Креслин переводит взгляд на дверь. Конечно, коридор не сад, но окна и здесь дают достаточно света. А никаких теней нет и в помине. – Ладно, – машет он рукой, смиряясь с обстоятельствами. – Жаль только, что я так и не узнал, кто она такая. – Должно быть, она много думает о милостивом господине, иначе не повела бы себя так откровенно, – с искренним удивлением говорит герольд. Креслин выдавливает фальшивую улыбку. Может быть, это подстроил Дрерик? Но почему тогда все ограничилось уколом в руку? Он не смотрел на рукав, но и без того знал, что там совсем крохотная, такая, что не видна на шелке, дырочка. Но, в конце концов, по сравнению со стычкой в саду – это происшествие пустяковое. Лучше всего поскорее о нем забыть. Но забыть никак не удается.VI
– Ты позволил себе рисковать, Креслин. А вдруг бы он оказался мастером клинка? – Так ведь не оказался же. И не мог: он слишком мастерски носит шелка. Маршал качает головой. – Ты хоть понимаешь, что это изрядно осложнит твою жизнь? – Мою жизнь? Меня больше волновали твои переговоры. Он бросает взгляд на окно, где ветер, предвестник еще только затягивающих горизонт дождевых туч, шевелит шелковые занавески. – Ну, по части переговоров ты мне так удружил, что дальше некуда. Маршал делает шаг к окну, потом останавливается и устремляет на сына взгляд суровых голубых глаз. Креслин молчит, размышляя, следует ли воспринимать услышанное как шутку, и ждет, когда она продолжит. – Консорт, почти мальчик, обезоружил одного из самых опасных бойцов Сарроннина. Нертрил убил более десятка соперников, и мужчин, и женщин, – маршал хрипло смеется. – А ты еще и извинился перед ним за то, что не дотягиваешь до уровня стражей. Твой приятель герольд разнес эту новость по всему дворцу прежде, чем ты успел добраться до своей комнаты. – Не вижу проблемы, – пожимает плечами Креслин. – Какое семейство согласится принять консорта более опасного, чем любой из живущих к западу от владений магов и владеющего клинком лучше большинства воительниц Кандара? В сознании чтящих Предание такое укладывается с трудом, – маршал улыбается. – Ну, а разрисовывать тому хлыщу физиономию и вовсе лишнее. О, я понимаю, он заслужил урок, но ты дал всем здешним понять, что меч у тебя не игрушка. Мы-то все усвоили это давным-давно... – она отворачивается к окну. – Да, в каком-то смысле жаль, что весной прошлого года нам не удалось сговориться с сутианским посланником. Мы сделаем, что сможем... Креслин заставляет себя не хмуриться: он, по крайней мере, никого не убил. Но имея в виду настроение маршала, он решает не упоминать о странном происшествии в коридоре. В конце концов, он получил всего лишь булавочный укол, да и булавка, судя по его самочувствию, была не отравлена. Стражница у дверей, пока Креслин не смотрит в ее сторону, качает головой. Точь-в-точь как маршал.VII
VIII
Рыжеволосая женщина с железными браслетами на руках всматривается в зеркало. Губы ее поджаты. Поверхность затуманивается, колышется, но никакого изображения так и не появляется. Через некоторое время она теряет способность сосредоточиваться и погружает запястья в стоящее рядом с ее креслом ведерко. Ее вздох заглушается шипением пара. Спустя некоторое время, уже вынув из прически гребни и распустив длинные рыжие волосы, она рассматривает стоящий на богато инкрустированном столе собственный портрет. Риесса настояла на том, чтобы художник изобразил ее коротко остриженной, хотя она отнюдь не преклонялась перед распространившейся в Сарроннине военной модой. Ее сестра, тиран, полагала, что правдивость образа – ничто в сравнении с политической целесообразностью. Рыжеволосая тянется пальцами правой руки к левой в непроизвольной – и, как давно понятно, – безнадежной попытке унять зуд. Кажется, будто ее кровь бурлит. И ревет ветер... Или это разыгралось воображение? – Это по-прежнему усиливается, верно? Вопрос исходит от только что вошедшей женщины. Голос ее холоден, как и весь облик. Даже светлые волосы как будто покрыты инеем. – Я ничего особенного не чувствую, – лжет рыжеволосая. – Неправда. – Значит, неправда. Можешь меня повесить, тебе бы наверняка этого хотелось. А то, что ты мне предлагаешь, – просто иные узы, возможно, даже худшие, чем эти! Она вскидывает руки, и браслеты соскальзывают с запястий, открывая зарубцевавшиеся шрамы. Миг – и руки опущены, а рубцы снова скрыты под шелковыми рукавами. – Так ты по-прежнему не сдаешься? – Как я могу? – рыжеволосая смотрит себе под ноги, и, пока она вновь не поднимает взгляда, в комнате царит молчание. – Я думала... вспоминала... Ведь раньше и вправду... Мы играли с тобой во внутреннем дворе, и ты буквально бесилась из-за того, что я находила тебя, куда б ты ни спряталась. Но тогда ты и смеялась, во всяком случае, время от времени... – Тогда мы были детьми, Мегера. – Разве мы не остались сестрами? Или твое возвышение сделало меня незаконной? – Белые всегда незаконны. В соответствии с Преданием. – Разве я стала другой лишь потому, что у меня проявился Белый дар? – Так вопрос никогда не ставился, – белокурая качает головой. – Во всяком случае, переговоры с Западным Оплотом могут предложить тебе выход. – Выход? Ты хочешь сказать – порабощение! Я – и какой-то обычный мужчина! Как родная сестра может пойти на это? – Ты находишь мое решение несправедливым? – Когда и с кем ты поступала справедливо, Риесса? – Я действую в интересах Сарроннина, – белокурая женщина пожимает плечами. – И в любом случае так честнее. Ни к герцогу Корвейлу, ни паче того к маршалу Дайлисс у меня доверия нет. – Ты не доверяешь маршалу, самой грозной воительнице в Кандаре? Надо же, какой скептицизм! – Не столько скептицизм, сколько обычный практицизм. Дайлисс бьется самозабвенно и, ручаюсь, любит так же отчаянно, как и сражается. А он ее сын. – Ты думаешь, она тебе откажет? – Мегера хрипло смеется. – После того, как ты подбила на это Дрерика? После случившегося – видела, как отреагировал Креслин? – Креслин почти так же хорош, как страж. – Лучше многих из них, судя по тому, что я видела, – тиран улыбается. – Сам он так не считает. – Думаешь, Дайлисс позволит ему об этом узнать? Но не важно: судя по вестям из Сутии, Керлин и Блийанс там едва ли примут волка в овечьей шкуре. В качестве предлога они сошлются на Предание. – По-твоему, это всего лишь предлог? Да ты еще большая лицемерка, чем суровая Дайлисс или высокородный Корвейл! – Ни одна из нас не жила во времена Рибэ. – Вам повезло. Тиран улыбается. – И тебе тоже. Если бы я действительно верила в Предание и демонов света... – Пожалуйста, не напоминай снова. – Ты можешь уловить, что он чувствует? – Я уже говорила тебе, что ничего не улавливаю. Так что можешь опять приниматься за свои козни. – Я ведь делаю это и ради твоего блага, сестра. При той мощи и ярости, что бушуют в тебе, кто еще выстоит? Невзирая на браслеты. – А что будет с нами, когда я забеременею? – Ты? Без моего согласия? Ну уж уволь! – По-моему, речь шла о клинке, лучшем, чем любой из твоих. Ты ведешь себя так, словно у меня есть какой-то выбор. Последние слова остаются без ответа: белокурая сестра уже ушла. Рыжеволосая окидывает взглядом ажурные, но прочные решетки, ограждающие ее покои, смотрит на обитую сталью дверь. Может, послать за Дрериком? По крайней мере, это в пределах ее возможностей. От этой мысли у нее закипает кровь. Но женщина лишь качает головой, позволяя бушующей в ней грозе пролиться всего-навсего двумя слезами.IX
Сидя перед самым большим окном, Креслин перебирает струны маленькой гитары, уверенно держа искусно сработанный из ели и розового дерева инструмент. Пальцы его, пожалуй, слишком сильны для музыканта. Впрочем, ему известно, что форма пальцев мало соотносится с мастерством исполнителя. Обстановку его комнаты составляет узкий письменный стол с двумя ящиками, платяной шкаф высотой в четыре локтя (на добрых три локтя ниже тяжелого, обшитого деревом потолка), два кресла с подлокотниками, зеркало в человеческий рост и двуспальная кровать без балдахина. На покрывающем ее зеленом стеганом одеяле серебром вышиты ноты. Массивная дверь запирается изнутри на засов. И дверь, и мебель, отполированные временем, сделаны из красного дуба. Работа умелая, но простая, без резьбы или инкрустаций. Мягкими здесь можно назвать разве что кресла: на них лежат потертые зеленые подушки. «Трамм!» Одна-единственная нота (его взору она представляется серебристой) вибрирует в прохладном воздухе комнаты, пока, при столкновении с гранитной стеной, не съеживается в точку и не исчезает. Едва ли хоть когда-либо ему удастся извлечь из инструмента золотистую мелодию, такую, какие играл музыкант с серебряными волосами, о котором запрещено вспоминать. Даже осенние созвучия прославленных гитаристов Слиго являли не само золото, а лишь легкое его касание. Положив инструмент на крышку стола, он подходит к заиндевелому окну, прикладывает к стеклу палец и ждет, пока изморозь истает, словно от прикосновения весны к поверхности лежащего в низине озера. Снаружи ветер бросает снег на серые стены и бьется в окно, которое открывается очень редко. Хотя и чаще большинства других в Оплоте. Когда на стекле оттаявший участок вновь затягивается инеем, Креслин снова берет гитару. Стук в дверь. Со вздохом он кладет инструмент в футляр и засовывает под кровать. Его мать и Ллиз наверняка знают о гитаре, но пока ни та, ни другая на сей счет не заикаются. Как и вообще не заводят разговоров об изысканном и утонченном, весьма мужском по духу музыкальном искусстве. В Западном Оплоте это запретная тема. «Тук-тут. Тук-тук.» Нетерпеливость сестры заставляет Креслина нахмуриться. Он отодвигает засов и отпирает дверь. За ней, разумеется, стоит Ллиз. – Пора ужинать. Ты готов? Ее волосы, такие же серебряные, как у него, светятся в полумраке гранитного коридора. Они едва достигают воротника, но в сравнении с его стрижкой могут показаться длинными. – Нет еще. Короткий ответ, мимолетная улыбка и обычный внутренний протест против всякой фальши: – Ну конечно. Не понимаю, как ты вообще можешь столько времени проводить в одиночестве. Он ступает на голый каменный пол коридора и прикрывает за собой тяжелую дверь. – Мать была недовольна. – На этот-то раз чем? – понимая, что сестра ни при чем, Креслин пытается подавить досаду. – Снова вспомнила о моей привычке проводить время в одиночестве? Или... – Нет. Если тебе охота сидеть одному, ее это не волнует. Обычный мужской каприз. – Ага, значит, дело в верховой езде. Ллиз ухмыляется и качает головой. – Ладно, не томи. Что не по ней? – Твоя стрижка. Она находит ее слишком короткой. Креслин издает стон: – Ей не нравится, чему я учусь, не нравится, как я одеваюсь, а теперь еще и... С верхней площадки винтовой лестницы, сложенной из столь прочных гранитных блоков, что они способны выдержать вес всего воинства маршала, они начинают спускаться к большому залу. – И она права, – прерывает брата Ллиз. На сей раз ее голос звучит сурово, отчасти уподобляясь голосу матери. – Креслин, тебе необходимо усвоить манеры, приличествующие консорту. Побренчать на гитаре ты, так и быть, можешь, но уж скакать верхом тебе совсем не пристало. Я тоже недовольна. Креслин непроизвольно ежится, задетый не сутью сказанного, а приказным тоном сестры. – Она вечно недовольна. Ей не нравилось, когда я сбежал на зимние полевые учения младших стражей. А что дурного: мне удалось справиться с испытаниями лучше большинства из них. И мать сама разрешила мне участвовать в дальнейших поединках. – Это не совсем то, что рассказала ей Эмрис. – Эмрис не станет ее сердить, даже если обрушится Крыша Мира. Шагая вниз по ступеням, они негромко смеются. – Как твои упражнения на мечах с Хелдрой? – спрашивает Ллиз уже у подножия лестницы. – Мне основательно достается. Она не щадит ни мою гордость, ни мое тело. Ллиз тихонько присвистывает: – Должно быть, ты делаешь успехи. Так говорят все старшие стражи. Креслин качает головой: – Успехи, пожалуй, есть, но не особые. По сторонам арки, ведущей в пиршественный зал, застыли две воительницы. Креслин кивает стоящей слева, но та даже не моргает в ответ. – Креслин! – укоряет брата Ллиз. – Это нечестно. Фиера на часах. Креслин и без нее знает, что поступил неправильно. Он отмалчивается и устремляет взгляд в глубь трапезной. За столом на возвышении нет никого, кроме Эмрис, чего нельзя сказать о столах, расставленных прямо на гранитных плитах пола. За ними уже расселись многие обитатели замка, стражи и их консорты. Дети с попечителями усажены позади всех, возле входа, из которого появляются Креслин и Ллиз. Креслин напрягается, зная: чтобы достигнуть помоста, ему придется пройти мимо передних столов, где полно стражей, не имеющих консортов. – С ума сойти, какие мы сегодня мрачные, – подкалывает его Ллиз. – Будешь тут мрачным, когда на тебя таращатся как на племенного жеребца, – цедит сквозь зубы Креслин. – Чем дуться, лучше бы получал удовольствие, – невозмутимо откликается она. – Во-первых, этого все едино не избежать, а во-вторых, что плохого в искреннем восхищении? Креслин, однако, предпочел бы добиться восхищения стражей по иному поводу. Недаром, он настоял на том, чтобы его обучали искусству биться на клинках, и тайком осваивал езду на боевых пони. Правда, ему не удавалось уделять этому столько времени, сколько хотелось бы, поскольку маршал заставляла его изучать каллиграфию и логику, так что по части верховой езды ему было далеко до большинства натренированных воительниц. Но в отношении клинков дело обстояло иначе. И это при том, что в бою стражи Западного Оплота не знали себе равных, благодаря чему его мать правила Крышей Мира и контролировала торговые пути, соединяющие восток и запад Кандара. «...и все же он по-прежнему красивый юноша...» «...острый, как клинок. Пронзит твое сердце и оставит истекать кровью». «...спасибо, но на мой вкус он грубоват». Креслин видит, что Ллиз с трудом сдерживает усмешку, и поджимает губы. «...а я все-таки хочу попробовать, чтобы он...» «...А чтобы маршал выпустила тебе кишки, как – не хочешь?» Они поднимаются на помост, и сидящая у дальнего правого конца стола Эмрис встает. – Милостивая госпожа. Милостивый господин... – голос командира стражей низок и строг. – Садись, – кивает ей Ллиз. Креслин кивает молча. Ллиз поднимает брови: ведь пока не сядет он, не сядут ни она, ни Эмрис. Потом, когда придет маршал, все трое поднимутся снова. Креслин мог бы заставить их дожидаться маршала на ногах – ему случалось проделывать такое, но сейчас он не видит в этом смысла. Юноша занимает свое место напротив Эмрис, и Ллиз, потихоньку облегченно вздохнув, садится рядом с братом на одно из трех кресел, поставленных лицом к залу и нижним столам. Эмрис поворачивается к Ллиз. – Зимние полевые испытания начинаются послезавтра. Девушка кивает. Креслин надеялся принять участие в этих испытаниях – ветры, не стихающие в Закатных Отрогах, могли обеспечить ему преимущество на лыжах. Но Эмрис обращается только к Ллиз. Тем не менее он смотрит на капитана вопросительно. Однако та, не обращая на него внимания, бросает взгляд на драпировки позади Ллиз и встает. Креслин и Ллиз следуют ее примеру. Их мать ступает вперед и поднимает руки, давая сидящим за столами знак не вставать. Темноволосая женщина в черной коже с резко очерченным лицом, стальными мышцами и светящимся в темно-голубых глазах умом окидывает взглядом сына, дочь и командира своих стражей, после чего без лишних церемоний садится. Мальчик-прислужник подлетает с двумя подносами, и Креслин начинает разливать из тяжелого кувшина в высокие чаши теплый чай. – Благодарю, – голос матери звучит официально. – Спасибо, – эхом вторят ей Ллиз и Эмрис. Кивнув, он наливает чаю себе и ставит кувшин. Сидящим внизу подают те же блюда, что и на помосте. Оттуда доносится гомон, и Креслин украдкой поглядывает туда, довольный тем, что еда хоть на время отвлекла молодых женщин от разглядывания его персоны. Ллиз подцепляет три толстых ломтя мяса с одного конца плоского блюда и увесистую лепешку с другого. На другом блюде разложены фрукты в меду и маринованные овощи. Креслин овощей не любит, но берет из учтивости. – Креслин? – Да, милостивая госпожа. – Эмрис достаточно ясно дала тебе понять, что ты не будешь принимать участие в полевых испытаниях. Таков был мой приказ. – Для которого у тебя, несомненно, имелись самые веские основания. – Несомненно, о чем вскоре будет объявлено. Ты знаешь тирана Сарроннина? Сердце Креслина сжимается, но ему удается сохранить внешнее спокойствие. – Да, мы ведь гостили там прошлой осенью. Тот визит запомнился ему слишком хорошо. Особенно – происшествие в дворцовом саду. Маршал улыбается: – Твое умение обращаться с клинком не осталось незамеченным. – Я помню. – В то время многое осталось недосказанным, – продолжает она. – Очевидно, на Риессу это произвело впечатление. Переговоры были довольно сложными, поскольку одновременно рассматривалось и предложение маршала Южного Оплота. Креслин недоумевает. Всю осень и начало зимы он выслушивал бесконечные сетования на то, что своим поступком лишил себя надежды стать уважаемым консортом где-нибудь за пределами Западного Оплота. Между тем юноша сознавал, что ему следует покинуть эту цитадель зимы, хотя бы ради сохранения рассудка. Сидящая рядом с ним Ллиз втягивает воздух, словно ловя шепот ветров, возвещающих приближение мистраля. – Я что-то не пойму. Ты намекаешь... – Я не намекаю. Я сообщаю, что ты станешь консортом суб-тирана, младшей сестры Риессы. Как ее зовут – мне вот так, с ходу, не вспомнить. Мальчик-прислужник подходит к Креслину с эмалированным, покрытым синим бархатом подносом, на котором лежит заключенный в золоченую раму женский портрет. Женщина очень красива, несмотря на необычно коротко остриженные рыжие волосы и колючие зеленые глаза. Уголки ее губ изогнуты в циничной усмешке – такую все восемь дней пребывания в Сарроннине он созерцал на лице тирана. Черты лица кажутся смутно знакомыми, хотя Креслин точно знает, что не встречал рыжей женщины с такой короткой стрижкой. – Понятно. – Рада, что тебе понятно. Считай, что тебе повезло: сильных и женственных мужчин она предпочитает нежным западным. Прослышав о твоем участии в полевых испытаниях, она была заинтригована, а случай в саду просто привел ее в восторг. Одному лишь Храму ведомо, почему. Креслин пытается проглотить ком в горле. Маршал встает. Черная кожа облачения подчеркивает бледность гордого лица. По залу кругами расходится тишина. – У нас есть объявление. Тишина становится полной. – Нашему сыну оказана честь, высокая честь. В течение восьми дней ему предстоит покинуть Западный Оплот, дабы стать консортом суб-тирана Сарроннина. За этими словами следуют полуоборот и жест в сторону Креслина. С вымученной улыбкой на лице он встает. – Креслин... Крес-лин... Крес-лин! Рукой, мягко и незаметно отводящей токи воздуха, он приветствует скандирующий зал, дожидаясь, когда крики смолкнут. А потом садится. Ему хочется утереть испарину со лба, но юноша находит это недопустимой слабостью и ограничивается тем, что стискивает зубы. – Неплохо держишься, братец, – доносится шепот Ллиз. – Особенно с учетом того, что ты с радостью прикончил бы суб-тирана своим клинком. Маршал подает знак, позволяющий продолжить трапезу, что и делают почти все присутствующие. За исключением горстки одиноких стражей, сидящих за передним столом: те продолжают таращиться на Креслина. Отпив чаю, он снова наполняет свою чашу. Последний ломоть мяса на его тарелке остался недоеденным, но у юноши больше нет аппетита. Что делать? Как избежать участи племенного жеребца? Его мать вновь садится. – Может быть, стоило предупредить меня чуть пораньше? – замечает он. – Чем скорее ты уедешь, тем лучше... для твоей же безопасности. – Моей безопасности? – С момента оглашения ты уже не консорт-правопреемник. А равных тебе по положению едва ли радует тот, кто одновременно и искушен в боевых искусствах, и привлекает взгляды красивейших из стражей Оплота. Она разражается хриплым, гортанным смехом. Настоящим смехом, какой ему редко доводилось слышать. Смехом, от которого он делается безмолвным. – К тому же ты сам прекрасно знаешь, что не можешь оставаться здесь, если только не... Он вздрагивает, догадываясь, что она имеет в виду. – Я правда не думала, что ты ей понравишься. А знаешь, сестра Риессы красива, хотя, на мой взгляд, слишком нежна... слишком мужеподобна. Креслин делает еще глоток чая, гадая, встречался ли он с сестрой тирана. – А она... она и вправду такая, как на портрете? – интересуется Ллиз. – Даже чуточку помягче, – отвечает Эмрис. – Ей вовсе не лишне иметь сильного консорта. Власть в Сарроннине строго наследственная, а у Риессы уже две дочери. Такой консорт, как Креслин, – Эмрис кивает в его сторону, словно он и не слышит этого разговора, – послужит ей защитой от тех, кто захочет использовать против нее мужскую половину дворца. Так что все к лучшему. – Завтра тебе нужно будет поговорить с Галеном насчет приданого, того, что ты возьмешь с собой в Сарроннин, – говорит маршал, глядя на сына. – По-моему, все действительно к лучшему. Она улыбается и уходит, прежде чем он успевает вымолвить хоть слово. Как только она исчезает за драпировками, Креслин встает, кивает и удаляется. Ноги сами несут его к заднему выходу, к узкой, старой лестнице. Самая старая изо всех внутренних лестниц замка, она имеет полые ступени и примыкает к шероховатой наружной стене. Быстрыми шагами юноша поднимается наверх, выходит на стену и устремляет взгляд на юг. Хотя над зубчатыми парапетами веют студеные ветра, стена обогревается горячим дымом из дымохода, установленного над огромным очагом в северной части большого зала. Ветер вытягивает дым в струйку и сносит к востоку. Креслин смотрит вдаль, на почти безупречной белизны снежный ковер, расстелившийся у фундамента южной башни и тянущийся вверх, к мерцающему пику Фрейджи. Единственной вершине, еще освещенной уже ушедшим за Закатные Отроги солнцем. Даже в сумерках снег поблескивает отраженным светом, не потревоженным ничем, кроме мощеной дороги, серой полосой уходящей на восток. Ему хочется петь. Или кричать. Но он не станет делать ни того, ни другого. Не станет петь, ибо сейчас не время для песен. И не закричит, чтобы ни маршал, ни Эмрис не получили лишнего подтверждения его мужской слабости. Вместо того Креслин тянется к ветрам, сплетает воздушные потоки и швыряет о стены, пока лицо не покрывается тут же застывающим потом, а стены – твердой, как камень, ледяной коркой. Пока жжение в глазах не лишает его способности видеть иначе, как мысленным взором. Пока ветры не вырываются из-под власти его мыслей на волю. Тогда – и только тогда – он медленно возвращается к уединению и теплу своей комнаты. Даже не заметив по пути двух караульных воительниц, широко раскрытыми глазами взирающих на консорта суб-тирана, не довольного навязанной ему судьбой.X
Ноги Креслина несут его по восточной стене к переходу, ведущему в башню, которая, хоть и сложена из того же серого гранита, что и весь замок, именуется Черной. Внутри Черной башни расположены зимние кладовые, где можно найти всякое старье: отслужившее свое, но еще не выброшенное военное снаряжение, промасленную ткань и потертые зимние стеганые одеяла. Придется обойтись этим: амуниция поновее сложена внизу, в арсенале, который охраняется часовыми. Еще не рассвело. Шаги его столь быстры, что короткие серебристые волосы взлетают при ходьбе. Под серо-зелеными глазами – темные круги, странные на юном лице, свидетельство бессонной ночи. Камень под ногами припорошен снегом, но он ступает уверенно, его сапоги машинально расчищают плиты. Взор Креслина устремлен на узкое белое пространство между стеной и крутым, в тысячу локтей, обрывом, обозначающим край Крыши Мира. Внизу, за беспорядочным нагромождением льда и скал, начинается густой бор, простирающийся и на север, и на юг, к остроконечным пикам Закатных Отрогов, что являют собой рубеж, разделяющий восток и цивилизованный запад. Ветви лесных исполинов тоже припорошены снегом. Лежащие дальше торговые пути скрыты за лесными массивами и со стен не видны. Отводя взгляд от горизонта, юноша, в чьих помыслах прошлое занимает больше места, чем настоящее, сворачивает за угол и сталкивается с кем-то в темном проходе. Не успев отпрянуть, он оказывается в крепких объятиях светловолосой девушки, почти не уступающей ему ни ростом, ни силой. – Фиера! – Тс-с-с!.. Ее губы обжигают, но сразу же после поцелуя она отстраняет его натренированным движением стража. Креслин с сожалением расстается с теплом ее объятий. – Приветствие почтенному консорту. – Я предпочел бы стать стражем. – Это известно всем, включая маршала. Но ничего не меняет. – Фиера... Их глаза находятся на одном уровне. Взгляды встречаются. – За сделанное мною сейчас меня могут отправить в Северный Дозор, и не на один год. – В Северный Дозор? За поцелуй? – За то, что осмелилась поцеловать сына маршала, за то, что увлекла его. – Какая разница? Ведь маршалом станет Ллиз, а не я. Фиера хмурится, но голос ее мягче взора. – Ох, уж эти мужчины. Представь себе, разница есть. И суб-тирану это вовсе бы не понравилось, хотя одно любовное свидание почти недоказуемо. Креслин молчит, попросту не понимая ее слов. – Доброго дня, мой принц. Он потянулся к ней, но она уже ушла – девушка в боевом облачении, в шлеме, в теплом подшлемнике и с мечом. Она спешит по внутренней лестнице к находящимся внизу казармам. Он снова качает головой. В крытой настенной галерее никого нет, и Креслин нащупывает в поясном кошельке ключ. Фиера об этой встрече никому не расскажет, а ему необходимо забрать со склада все, что возможно, и вернуться к себе до общего подъема. Ключ входит в замочную скважину. Старое снаряжение лучше, чем никакого.XI
– Видишь? Вот так, – наставница бойцов прилаживает меч Креслина на парадный пояс. – Конечно, то, что ты усвоил некоторые основы, не так уж плохо, но маршал предпочла бы остановить твое обучение на этом. Все, что тебе нужно, это умение как-то защищаться. – Защищаться? И только? – Я вообще не люблю вооруженных мужчин. Предание живуче, милостивый господин. Но отказать тебе в праве уметь позаботиться о себе я не могла, да и маршал тоже. Тем паче что рано или поздно ты должен был нас покинуть. Наставница морщится, словно проглотив кислую сливу. До Креслина доходили слухи о властительницах запада, содержащих целые толпы наложников. В Сарроннинском дворце он даже видел так называемую «мужскую половину», но никогда не задумывался о возможности оказаться в подобном положении самому. – Возможно, мне следовало больше практиковаться не на мечах, а на кинжалах? Воительница молчит. – А смогу ли я выстоять против тех, кто с востока? – О, те сочтут тебя хорошим бойцом, даже более того. В магии они искушены, а в честном бою – не очень. Случись тебе встретиться с ними, используй клинок из холодной стали. Он вдвое крепче их мечей. Креслин лишь кивает, пребывая в убеждении, что никто на востоке не носит холодную сталь, ибо она структурирует хаос. Пожалуй, ему хотелось бы побывать в Фэрхэвене, но он понимает, что от Белого Города его отделяют несчетные кай пути по зимней стуже. Не говоря уж о стражах матери и тиране Сарроннина, чья сестра берет его консортом помимо его собственной воли. Он вспоминает ее портрет: рыжеволосая женщина несомненно красива, но так же несомненно старше его лет на пять. – Говорят, будто на востоке мужчины... – Варвары! – отпрянув, восклицает наставница. Бесстрастность в ее голосе уступает место язвительному отвращению. – Они сколачивают патриархальную империю, основанную на колдовстве. Хотят воссоздать Предание, причем в худшем виде. Весь западный континент превратится в подобие Отшельничьего острова! Креслин уже слышал нечто подобное и от матери, и в той или иной форме от других правителей запада. – Ладно, – наставница снова окидывает его пристальным взглядом. – Сойдет, хотя с мечом ты выглядишь слишком женственно. Хорошо еще, что не в доспехах. Креслин вежливо кивает. Доспехи спрятаны в вещевом мешке. В том, который он взял вместо уложенного Галеном. – Ты все так же ездишь верхом не по-мужски, а как воин, – продолжает она, – но, кажется, это и заинтриговало тирана. На нормальных, нежных мужчин она не обращает внимания. Это ей пришло в голову взять тебя в консорты сестре. Очевидно, такой, как ты, ей и потребовался... – Для чего? – Креслин встрепенулся. Такие слухи до него еще не доходили. Но рот наставницы закрывается, как врата замка перед бурей. – Все, Креслин, встретимся внизу. Милостивая госпожа увидится с тобой после того, как ты уложишь меч и парадный наряд. Сейчас Креслин вовсе не рвется встречаться с матерью или Ллиз. Но мать – регент Западных Пределов и правитель Западного Оплота, господствующего над всеми горами, видными с высоких башен замка, и над множеством тех, которые не видны. Так что решать не ему. Во всяком случае, он не станет прощаться с ней в этих дурацких церемониальных шелках, которые только что примерял. Их место во вьюке, куда уже уложены все его пожитки, включая гитару. А меч стража останется при нем: мать не откажет ему в праве держать при себе прочный клинок для самозащиты. Хочется верить, что не откажет. Наставница бойцов еще не вышла из его комнаты, а он уже начинает переодеваться – игнорируя взгляд Хелдры, снимает зеленую хлопковую сорочку и подобранные ей в тон брюки из тонко выделанной кожи, бросает их на шитое серебром покрывало и меняет на плотное кожаное облачение стража. Случайно подняв глаза, он натыкается на взор Хелдры, и та резко отворачивается. Креслин качает головой. Даже Хелдра... Наверное, и Фиера была права, говоря о матери... Он отгоняет несвоевременные мысли и натягивает толстые кожаные штаны с куда большей яростью, чем того требует дело. Осталось только сложить церемониальный наряд. Пока Креслин будет прощаться с матерью, Гален уложит платье во вьюк. Все еще качая головой, он выходит из комнаты и, не закрывая за собой дверь, направляется в другое крыло замка. Путь его пролегает мимо спальни Ллиз, но сестры там нет. В снегах Крыши Мира, в ходе суровых испытаний, ей предстоит еще раз подтвердить свою пригодность к правлению и право стать со временем маршалом. Как подтверждает она это каждый год, без исключений. Такова ее доля. А на его долю остались лишь дворцовые интриги да угождение суб-тирану. Он раздраженно хмыкает и тут же тяжело вздыхает, сознавая, как мало знает о реальной жизни за стенами Оплота и пределами Крыши Мира. Креслин стучится, и прежде, чем его стук смолкает, стоящая на часах седовласая мускулистая воительница отворяет дверь. Смерив неодобрительным взглядом клинок стража на его бедре, она пропускает юношу к маршалу. Мать встречает его стоя. – Креслин, ты и в дорожной коже выглядишь недурно, если не считать прически. Рано или поздно тебе придется отрастить волосы. – Все может быть, – отвечает он, полагая, что все и вправду может измениться. Только неизвестно, как. Мать смеется. В собственных покоях, где нет никого, кроме двух стражниц у дверей да еще нескольких в прихожей, она держится более свободно, чем на людях. – Похоже, судьба все равно заставит тебя сражаться. Креслин угрюмо усмехается: – Мое представление о собственной судьбе слишком туманно, чтобы судить об этом. Маршал касается его плеча, но тут же убирает руку. – Сын, в Сарроннине у тебя все сложится хорошо, если ты усвоишь одну простую истину: коль скоро твоя судьба такова, можно и бежать, и сражаться; но бежать от судьбы или сражаться с ней бессмысленно. – В этом какая-то обреченность. Она качает головой: – Ну, тебе пора. Идем? Через зал они направляются к лестнице и спускаются к парадным воротам замка, где уже дожидается почетная стража. Креслин сглатывает. Почетная стража, и это помимо вооруженного эскорта! Он делает шаг к оседланному боевому пони. Поперек седла лежат его парка, теплая шапка и рукавицы. Гален не упустил ни одной мелочи. Настоящий мужчина, хозяйственный и заботливый. – Доброго пути. Склонив голову перед матерью, Креслин надевает парку, шапку, рукавицы и вскакивает в седло. Маршал, как всегда затянутая в черную кожу, стоит на вершине лестницы. Ветер ерошит ее короткие, тронутые сединой черные волосы. Юноша поднимает руку в прощальном приветствии и трогает поводья. Лишь дробный цокот копыт нарушает тишину, когда кавалькада выезжает из ворот замка на мощенную камнем дорогу, что ведет за пределы Крыши Мира, к землям, лежащим внизу.XII
– Ну и что ты собираешься делать теперь? В чем в чем, а уж в союзе между Западным Оплотом и Сарроннином мы никак не заинтересованы. Достаточно и того, что эти Черные слабаки снова талдычат о нарушении нами Равновесия. А власть и влияние Риессы на южных торговых путях в сочетании с силой стражей этой сумасшедшей суки Дайлисс... – По-моему, ты так ничего и не понял. – Да что тут понимать? Риессе необходим какой-то способ, позволяющий держать эту... эту... мразь, ее сестрицу, под контролем – для чего и придуман союз Креслина с Мегерой. Для нас желательно не допустить соединения этой парочки, а тебе требуется еще и средство воздействия на Монтгрен. Тут все ясно. Но каким образом сей безумный план может способствовать достижению каких-либо целей, не говоря, разумеется, об интересах Оплота и Сарроннина или твоих чувствах относительно... Грузный, облаченный в белое мужчина настроен витийствовать и дальше, но собеседник прерывает его: – Довольно. Должен сказать, твои рассуждения интересны. Как я понимаю, ты находишь сестру Риессы омерзительной оттого, что будучи рожденной для власти, она избрала путь Белых. Хотя для самого тебя этот путь единственно приемлем. Или все дело в Предании и в том, что она уроженка запада? – Предание представляет собой сложную спираль освобождения от иррациональности... – У кого возник замысел этой помолвки? – худощавый мужчина постарше вновь прерывает изысканные рассуждения собеседника. – У тебя. – А что случится, если мальчишка так никогда и не доберется до Сарроннина? – Его будут сопровождать стражи Оплота. Какой дурак сунется под их клинки? – Да не о клинках речь, а о самом мальчишке. А вдруг эта помолвка ничуть его не обрадует, а? Вдруг он не захочет, чтобы другие распоряжались его судьбой, и попросту сбежит? – Как же, от стражей сбежишь! Они его мигом сцапают. – А вдруг он все-таки скроется? Или погибнет? Или – предположим! – ему попытаются помочь Черные? – По-твоему, на это можно рассчитывать? Худощавый пожимает плечами: – Семена брошены, и почва подготовлена хорошо. В конце концов, музыку Верлинна никогда и ничто не сковывало. Это было скверно: никто не мог петь так, как он. А он, я уверен, был Черным, хотя ему хватало ума ни о чем подобном не объявлять. – Все это не более чем теоретические рассуждения. – Это сугубо практический план, ибо залог нашего успеха – в провале задуманного альянса. Когда помолвка окажется расторгнутой, тирану придется уничтожить эту, как ты говоришь, «мразь». Или же признать путь Белых, и тогда они с Дайлисс вцепятся друг дружке в глотки, – он тихонько смеется. – Герцог уже вывел с Отшельничьего часть гарнизона. Теперь, независимо от того, что именно произойдет сейчас, никто из них не останется в выигрыше. – И все же я предпочел бы более радикальный образ действий. – Хаос против холодной стали? Да будь же разумен!XIII
Теперь Креслин сожалел о том, что в свое время не слишком хорошо запомнил дорогу на Сарроннин. Однако, насколько он ее себе представляет, есть два-три участка, где можно рассчитывать на успех. При том условии, если ему удастся незаметно добраться до вещевого мешка и лыж. Как и подобает консорту, он держится в середине кавалькады, позади шести стражей, едущих следом за опередившим их почти на кай передовым разъездом, и впереди арьергарда. Процессию не сопровождают ни сани, ни повозки: стражи Западного Оплота передвигаются либо верхом на пони, либо на лыжах. Зная, что по меркам стражей он может считаться разве что средним наездником, Креслин не возлагает надежд на пони. Шанс осуществить задуманное могут предоставить ему только лыжи, да и то с помощью призванных на помощь ветров. И при непременной удаче. Хелдра подъезжает к нему, и он поджимает губы. – Ты едешь слишком медленно, лорд Креслин. «Лордом» она называет его впервые в жизни, и Креслин невольно задумывается: что бы это могло значить? – Я неважный ездок. И, признаться, надеялся проделать этот путь на лыжах. – Не все наши надежды сбываются. Даже ветрам случается меняться, несмотря на всю их мощь. Креслин предпочитает промолчать, будто бы не понимая намека на то обстоятельство, что близ него ветры порой ведут себя странно. Несмотря на всю его осторожность, слухи вокруг Креслина так и вьются, а его необдуманное поведение в вечер объявления о помолвке их отнюдь не поубавило. Но так или иначе у него остаются два маленьких преимущества: самообладание и выработанное долгими упражнениями умение спускаться на лыжах с самых крутых склонов. Способность видеть в темноте тоже может пригодиться, но лишь позже. По его прикидкам, до первой пригодной для побега точки они доберутся во второй половине дня. Он больше не обращает внимания на Хелдру, и через некоторое время та направляет пони вперед и присоединяется к авангарду. Креслин, покачиваясь в седле, мысленно представляет себе участок дороги – открытый постоянным ветрам, путь пролегает прямо по гребню. Не стихающие ни долгой зимой, ни очень коротким летом, лютые ветры сдувают снежную массу на север, где та спрессовывается в ледяную корку, всегда припорошенную сверху коварным, легко оползающим слоем рыхлого, еще не уплотнившегося снега. Этот снег покрывает склоны на протяжении не одного кай, до темнеющего внизу леса. Отвесным обрывом этот склон, конечно, не назовешь. Закатные Отроги вообще не отличаются крутизной. Но одолеть спуск на лыжах никто и никогда не пытался. Ехать на север, где только глушь и ветра, незачем, а просто так стражи ничего не делают. – Похоже, тебя вовсе не радует возможность стать консортом сестры самой могущественной правительницы на всем западе, – Хелдра снова подъезжает к нему, и ее голос перекрывает свист ветра. – А должна радовать? – Можно подумать, будто у маршала имелся выбор. Не меньше дюжины стражей пытались завоевать твое расположение, – она слегка улыбается, – и рано или поздно одна из них добилась бы своего. А вдруг бы у вас появился ребенок? А вдруг бы что-нибудь случилось с Ллиз? Как посмотрели бы на все это на востоке? Что, по-твоему, должна предпринять маршал в таких обстоятельствах? Логика ее рассуждений ускользает от Креслина, ибо он думает о другом. О том, относится ли к числу помянутых стражей Фиера. И о том, насколько вообще возможно для стража завести ребенка от такого, как он, еще не утратившего невинность юноши. – Все это лишь предлог, – произносит Креслин вслух. – Никто и ничто не может угрожать маршалу. – Разве в этом дело? – сухо отзывается Хелдра. Он понимает, что ее речи не лишены резона, но не произносит больше ни слова, и через некоторое время воительница снова скачет вперед. Под тускло-серыми зимними облаками они приближаются к длинному спуску с плато – с Крыши Мира. Этот спуск начинается сразу за гребнем, соединяющим нагорье с образующими барьер пиками. В каньонах между плато и горами – восточной частью Закатных Отрогов – свирепствуют ветра. По мере приближения к кряжу ветер крепчает и над дорогой. Креслин слегка замедляет шаг верхового пони. Он хочет оказаться как можно ближе к семенящим сзади вьючным животным – к вьюкам на всякий случай приторочены лыжи. Одновременно он тянется к ветрам и, уловив струйку воздуха, пропускает ее сквозь свои волосы, чтобы удостовериться в полноте контроля. Теперь ему остается ехать и ждать. Ехать, ждать и надеться. Они выезжают на кряж, соединяющий владения регентов Западного Оплота с нижними землями, где жизнь не столь сурова, и консорт начинает стягивать к себе воздушные потоки. Его цель – поднять с северной стороны кряжа такой буран, чтобы даже зоркая Хелдра не видела дальше своего носа. За завесой поднявшегося снегопада он осторожно отстегивает и забрасывает за спину притороченный к седлу вещевой мешок. Его пони лишь ненамного опережает ближайшее вьючное животное, так что, откинувшись назад, Креслин дотягивается до лыж. Однако оказывается, что они прочно закреплены и высвободить их не так-то просто.Поняв это, Креслин соскакивает с седла, хлопает ладонью своего пони по крупу и, не замедляя шага, чтобы не отстать от вьючной лошадки, рассекает ножом один из ремней, крепящих лыжи ко вьюку. Тем временем его собственный верховой пони останавливается. Это может привлечь излишнее внимание. Поэтому Креслину приходится продеть сжимающую нож руку в петлю уздечки и вести животное под уздцы. Теперь оба пони вышагивают рядом, и есть надежда, что из-за сильного снега никто не заметит ничего подозрительного. Во всяком случае, некоторое время. Когда первая лыжа повисает, Креслин оставляет ее болтаться, высвобождает вторую и выдергивает обе сразу, при этом едва не поскользнувшись на подвернувшемся под ногу обледенелом камне. Ему удается не только не потерять равновесие и идти вровень со вьючным пони, но и поддерживать снежную вьюгу. – Где консорт? – доносится крик Хелдры. Креслин отпускает поводья верхового пони, зная, что предоставленное самому себе животное остановится. Едущие сзади стражи неминуемо наткнутся на него и обнаружат пустое седло. Соскользнув к правой обочине, юноша взбирается на низкий каменный поребрик дороги и начинает затягивать на сапогах ременные крепления лыж, одновременно закручивая вокруг себя белый вихрь. – Он упал с пони! – Немедленно найти! – Так ведь буран! Ничего не видно! – Проклятие! Куда он запропастился?! Надежно закрепив обе лыжи, Креслин вытаскивает из-за пояса теплые рукавицы, прячет в них почти окоченевшие пальцы и, соскочив с поребрика, рывком устремляется вперед. Быстрое скольжение должно не дать ему провалиться в глубокий снег. – Капитан! На дороге его нет! И лыжи пропали! Снежная пудра липнет к коленям, однако концы лыж Креслина остаются направленными вверх, и инерция толчка удерживает его поверх белого покрывала. Студеный ветер обжигает лицо и пронизывает насквозь даже толстую парку. Он движется наискосок, под углом к склону. Рвануть прямо вниз было бы самоубийством даже для него. В ушах свистит ветер. Креслин мчится, надеясь, что сумеет не потерять равновесия – во всяком случае, до тех пор, пока не окажется недосягаемым для стражей. В их распоряжении всего несколько пар лыж, так что он может рассчитывать на успех. А снежная пустыня ему не в новинку, и шансов на удачу здесь у него побольше, чем при живущем кознями и интригами западном дворе. Под ногами скрипит снег. Впереди, за снежной завесой, появляется темная громада скалы, и он делает вынужденный поворот, самый резкий, на какой только смеет решиться. Чувствуя, как вибрируют под подошвами лыжи, как врезаются в толстую кожу сапог крепления, Креслин ухитряется сохранить равновесие при этом безумном вираже. Теперь он ныряет вниз, в узкую, наполненную снегом котловину. За ним тянется лыжня, след, проложенный по покрывающему лед и камень рыхлому снегу, но, впрочем, Креслин этого не видит. Оборачиваться некогда, все внимание сосредоточено на расстилающемся впереди гладком, нетронутом, как он сам, белом ковре. Юноша знает, что эта ровная поверхность может скрывать ямы и выступы, которых он предпочел бы избежать. «Вечно я пытаюсь чего-то избежать», – с мрачной иронией говорит он себе. Холодный ветер хлещет по водонепроницаемой кожаной амуниции и обжигает незащищенное лицо. Сильный толчок. Лыжник налетел на камень. Инерция подбрасывает Креслина в воздух, но на лету он успевает подобрать короткие лыжи как можно ближе к телу и сгруппироваться. И падает, кубарем катится по склону, а потом еще и съезжает вниз на заду. Когда Креслину наконец удается остановиться, этот самый зад буквально горит. Одну лыжу зажало, и юноша едва не вывернул лодыжку. Он лежит на склоне ничком, головой вниз. В снегу не только лицо, но и спина: парка и шерстяная рубаха при падении задрались. Креслин подтягивает ноги – к счастью, лыжи остались целы, – стирает снег с лица и осматривается. Он скатился по склону на добрый кай, а задержал его холмик, где сквозь снег пробиваются несколько тоненьких веточек бузины. Лицо покрыто застывшим потом, из-под теплого капюшона на гладкий лоб выбилась единственная прядка серебристых волос. Он находит себя недостаточно закаленным для подобных приключений. А менее чем в ста локтях ниже по склону начинается вечнозеленый лес. Со вздохом облегчения Креслин убеждается в том, что вещевой мешок и короткий меч в заплечных ножнах никуда не делись. Не без труда он распрямляется, отряхивая снег. Липкий. И не такой сухой, как там, где он начинал свой безумный спуск. Лодыжка болит, но на ощупь она не повреждена. В конце, концов Креслину удается снова встать на лыжи и осторожно двинуться к лесу. Что-что, а необходимость насколько возможно оторваться от стражей, которые, несомненно, сейчас ревностно разыскивают его, юноша понимает прекрасно. Его лыжи взметают снежную пыль, воздух позади него уплотняется и как бы густеет, а он нажимает изо всех сил, пока, вконец запыхавшись, не углубляется примерно на кай под сень леса. Там он сосредоточивается на загустевшем воздухе и поднимает вихри, начисто заметающий следы лыж и возвращающий склону нетронутую белизну, словно консорт и не совершал здесь своего головокружительного спуска. При этом его дыхание становится еще тяжелее, ибо заметать следы ветром физически труднее, чем спускаться самому. Креслин приваливается к мощному еловому стволу и старается выровнять дыхание, памятуя о том, что слишком глубоко вдыхать морозный воздух – вредно и даже опасно. Задерживаться надолго нельзя, и вскоре беглец возобновляет путь. Теперь он идет из последних сил. Сгущаются сумерки, начинают болеть ноги. Оттого, что Креслин старается дышать носом и держит рот закрытым, начинает ныть челюсть, но Креслин идет и идет. Наконец возле еще одного заснеженного поросшего бузиной холмика юноша останавливается и, открепив одну лыжу, углубляет ею ложбину под замерзшими ветвями. Укрытие не ахти какое, но все же укрытие, и если натянуть поверх парки стеганое одеяло, будет достаточно тепло. Разумеется, не чтобы согреться, а чтобы выжить. Устилая откопанную нору лапником, он краешком глаза примечает какую-то тень и едва удерживается от прыжка. Но удерживается и, вместо того, медленно оглядывается по сторонам, озирая ели, за которыми может кто-то скрываться. От его берлоги до ближайших деревьев локтей десять, но лес здесь довольно редкий и кончики опушенных голубоватой хвоей ветвей разделяет пространство в пару локтей. Покрытое чистым, без всяких следов, снегом. Позади, за елями, ветер еще вздымает снежную пыль, окончательно хороня проложенную Креслином лыжню. Юноша неподвижно всматривается в сумрак и прислушивается к стонущему в ветвях ветру, готовый в любое мгновение выхватить меч. Но ничего не происходит. Он опускает вещевой мешок в ложбину и ложится сам, прижимая к себе клинок. С ближайшей ветки доносится птичий клекот, но Креслин не обращает на птицу внимания. Чтобы согреть ноги, он шевелит пальцами: к счастью, сапоги его остались сухими. «Клик...» Звук такой, будто с дерева упала на наст шишка. И тут же, словно ниоткуда, снова возникает тень. Креслин замирает. На нетронутом снегу стоит, не оставляя следа и глядя прямо на него, женщина в тонких брюках и блузе с высоким воротом и длинными рукавами. Ее глаза горят. Креслин встречает ее взгляд, но она молчит и не двигается. А потом исчезает, словно и не появлялась. Юноша ежится: он уверен в том, что никогда в жизни не видел эту особу. Но так же твердо уверен и в том, что она выслеживает – и не кого-нибудь, а именно его. Ему не холодно, но он поплотнее кутается в парку. Встать придется до рассвета, а для того, чтобы оказаться вне досягаемости регента Западного Оплота и маршала Крыши Мира, потребуется преодолеть не одну сотню кай. Но это потом. Сначала он оторвется от погони. Если ему удастся хотя бы это. Стиснув зубы, он в последний раз всматривается в пространство между елями и укладывается в свою ложбину, полностью укрывающую его от ветра. Птичий клекот. «Клик...»XIV
Еще до рассвета Креслин просыпается: тело его затекло. Он рад тому, что теней – ни мужских, ни женских, ни каких-либо еще – больше не появлялось. Стужа стоит такая, что выдыхаемый пар мигом замерзает и ледовой пылью оседает на рукавах парки. Несостоявшийся консорт шевелит пальцами ног, дабы удостовериться, что не отморозил их, а затем садится и извлекает из вещевого мешка пакет с походными припасами. Он начинает с ломтика сухого блока; во рту пересохло, и жевать трудно. Затем Креслин смачивает губы струйкой воды из фляги. Когда вода кончится, он набьет флягу снегом и таким образом возобновит запас. Оставшиеся сушеные фрукты и сыр юноша снова укладывает в мешок. Если не считать тихого поскрипывания ветвей и едва слышного шелеста снежной пыли под дыханием ветерка, среди высоких елей царит полная тишина. Пора уходить, но прежде необходимо справить нужду, несмотря на холод, и замаскировать лежбище. Ночные ветры замели его след – этого пока достаточно. Теперь для маленького отряда стражи искать пропавшего консорта – занятие безнадежное. Но скоро будут высланы новые поисковые группы. С этой мыслью Креслин засыпает снегом ложбину и заметает отпечатки ног близ нее. Остальное доделают ветер и снегопад. В размеренном темпе, размашистым скользящим шагом, юноша движется на северо-восток, по направлению к барьерным пикам Закатных Отрогов. Ландшафт неровный, холмы чередуются с низинами, но к тому времени, как над серыми облаками поднялось солнце, ему удается отмахать по лесу добрых три кай. Шепот ветра в ветвях, шорох сдуваемого с них снега да скрип лыж – вот и все сопровождающие его звуки. Здесь нет ни троп, ни даже лыжни, но именно по этой причине Креслин и двинулся на северо-восток. Искать его в безлюдной глуши стражам будет гораздо труднее. Походных припасов хватит на восемь дней. Что же до воды, то на зимних учениях его научили отогревать снег во фляге теплом своего тела и пить талую воду. Научили прежде, чем мать сочла его участие в таких испытаниях неподобающим. Подъемы чередуются со спусками, пока не приходит время короткого отдыха. И снова в путь. Студеный северный ветер усиливается. Под кронами исполинских елей – таких, что Креслину не обхватить и самого тонкого из стволов – снег лежит неровно, и даже днем царит сумрак. Юноша старается строго выдерживать направление. Всякий раз, когда меж деревьев открываются просветы, достаточно широкие, чтобы видеть барьерный кряж, он корректирует движение, ориентируясь на дальний пирамидальный пик. Подъемы чередуются со спусками. Скрипит снег. Снежная пыль забивается под парку, пробирая разгоряченного лыжника бодрящим холодом. Но беда не в этом, а в том, что он проваливается в рыхлый снег сначала по пояс, а потом, в тщетной попытке выбраться, и по грудь. Надежду на избавление сулит ближайшая еловая ветвь, но когда он, ухватившись за нее, пытается подтянуться, ветка обламывается. Снегу под парку забивается еще больше, и это уже не бодрит. Становится ясно, что торопливостью можно только испортить дело. Креслин начинает действовать медленно и осторожно. К счастью, способам освобождения из снежных ловушек его тоже обучили. Смещая концы лыж из стороны в сторону – после каждого движения следуют пауза и глубокий вздох, – он нащупывает наконец твердую промерзшую почву. И снова отдыхает, после чего дотягивается до тонкого ствола молоденькой елочки. Гибкое деревцо гнется, пружинит, но не ломается, так что в конце концов ему удается выпростать сапоги и лыжи. Запыхавшийся, взмокший Креслин растягивается на снегу, не обращая внимания на стылый, пробирающий до мозга костей ветер. Отдышавшись, он делает глоток из фляги, которую вновь наполняет снегом и прячет в специальный брючный карман, после чего говорит сам себе: – Вперед, Креслин. Шевелись, болван безмозглый! И он идет вперед. Идет и идет. Вот миновал полдень, близятся сумерки. Передышки приходится делать все чаще. И все чаще при спуске с пологих склонов он падает. Болят усталые ноги. Между тем кряж зримо не приближается, а ветер ощутимо усиливается, бросая в лицо юноши все больше и больше морозной пыли. Спуск, подъем, спуск... Скрипит снег. – Довольно... довольно! Упав в очередной раз, Креслин садится на снегу. Сегодня ему уже на лыжи не встать, поэтому он развязывает ременные крепления. Локтях в двадцати ниже по склону он замечает упавший древесный ствол. То, что надо! Добравшись до дерева, Креслин складывает из заиндевелого лапника маленький костерок и с помощью кресала разводит огонь, а потом, согревшись, откапывает очередное лежбище. Эту ложбинку он устилает хвойными ветвями куда гуще, чем предыдущую, и надеется, что в ней будет теплее. От усталости слипаются веки, однако юноша заставляет себя поесть, попить и нарезать еще лапника для костра. Темнеет. Снег валит крупными хлопьями, под которыми не уцелеет никакой след. Но Креслин уже не в первый раз задумывается: а уцелеет ли он сам?..XV
– Ни дорожные посты, ни наши источники в Западном Оплоте не сообщают ничего нового. Маршал пока отказывается объявлять траур, но в ее отсутствие добрая половина стражей носит на рукавах черное. – Создается впечатление, что он исчез бесследно. Но как она могла допустить такое? Даже не понимая, что он собой представляет! – в словах Фревии звучит искреннее недоумение. – А ты уверена? – спрашивает Риесса. – Что ты имеешь в виду? – Власть в Западном Оплоте всегда переходила от матери к дочери, но это не значит, что маршал не любит своего сына. И так ли уж она слепа насчет того, что он собой представляет... – тиран хмурится. – Ходят слухи, будто и у самой Дайлисс имеется дар. – Если так, то это ужасно! – Почему? Она все равно не может его использовать. Да и не в этом дело, хотя как раз это могло бы кое-что объяснить... – Почему она позволила ему учиться ходить в пургу на лыжах? – Фревия, юноше было разрешено проходить обучение вместе со стражами, во всяком случае, пока я не заинтересовалась ходом его воспитания. Лыжи входят в боевую подготовку, и он обгонял на них большую часть своих соучениц. Наши лазутчики сообщают, что, получив лишь начальные навыки, он совершенствовался дальше самостоятельно. И весьма успешно. Обучали его и обращаться с клинком: в пределах необходимости для защиты своей чести. Так, по крайней мере, утверждалось. Но здесь, в саду, он показал всем, что усвоил это искусство куда в большей степени. Мало того, после возвращения маршал позволила ему обучаться у наставницы бойцов. Впрочем, как раз этому можно найти логическое объяснение: после случившегося боевые навыки и впрямь могли ему пригодиться. А еще его обучили традиционным искусствам исчисления, риторике и языку древнего храма – тиран улыбается, но даже хмурясь, редкая женщина выглядит столь холодно. – И – во всяком случае, так мне говорила Мегера – он в некоторой степени владеет искусством повелевать ветрами. – Но все уверяли, что он не достиг даже уровня стража. Ты и сама так говорила. Женщина постарше пожимает плечами: – Может быть, и не достиг. Многие ли мужчины, даже с востока, дотягивают до этого уровня? Но, – тут ее взор делается ледяным, – учитывая, чей он сын, я подозреваю, что это отнюдь не так. Юноша превзошел большинство стражей, о чем Дайлисс, понятное дело, предпочла умолчать. – Ты хочешь сказать, она обучила его всему необходимому для самостоятельного выживания? – Не совсем так. Для этого прежде всего необходимо стремление к самостоятельности, а такому не научишь. К тому же он плохо представляет себе мир людей: чужой опыт позаимствовать нельзя. Она поняла больше, чем следовало, но все равно не делала для него поблажек. Как и ни для кого другого. Но, – добавила Риесса, помолчав, – наш черед настанет. – Надо заставить ее найти его! – Как? – сухо интересуется тиран. – Как можем мы принудить маршала к чему бы то ни было? Уж всяко не силой нашего оружия. – А что, если он погибнет в горах? Или переберется через Закатные Отроги? А то и через Рассветные? – Ну, полагаю, пока он не погиб. В конце концов, Мегера еще жива. У меня есть сильное искушение отвести ее к Блийанс и сбить браслеты. Она должна найти его. Фурии это умеют, ты ведь знаешь. Что же до востока... Если он сумеет забраться так далеко, а Мегера найдет его вовремя, им на востоке найдется, о чем жалеть. – Ты не собираешься использовать волшебников? – С какой стати? Давай посмотрим, что у него получится. Особенно когда по его следу пустится Мегера. – А стражи... Женщина, сидящая в высоком кресле, пожимает плечами: – Спроси их сама или найди его, если сможешь. А если нет... – Это опасная игра. – А разве у нас есть выбор? С каждым годом маги подводят свою дорогу все ближе к нам. Женщина, холодное пламя в зеленых глазах которой перекликается с таким же морозным свечением ее светлых волос, провожает уходящую советницу взглядом. А в другой комнате другая женщина – рыжеволосая – не отрывает взгляда от зеркала. Ничего не отражающего и подернутого серой рябью. Лишь на короткий миг ей удается уловить образ – образ погребенного в снегу человека, – но боль становится слишком сильной. Всякий раз, когда она тянется вовне, браслеты раскаляются до красноты. Женщина кусает губы, но жар сильнее, чем она может выдержать. Однако когда взор рыжеволосой падает на окованную металлом дверь, пламя в ее очах разгорается жарче того огня, что калит железо на запястьях.XVI
Углядев на склоне холма прогалину, Креслин старается поднажать, хотя это и нелегко. По мере его продвижения на восток – а он пытался не отклоняться от избранного направления, – пробиваться сквозь влажный и тяжелый снег становится все труднее. И это не единственная трудность. Здесь, внизу – это особенно ощущается в последние два дня, – заметно теплее, чем на Крыше Мира, а укладываться спать в тающий снег, от которого намокает даже походная кожаная одежда, не слишком-то приятно. Вдобавок лес кажется почти вымершим: за все время пути Креслину не встретилось никаких живых существ, кроме нескольких оленей, снежных зайцев да редких птиц. Что уж говорить о путниках: людским следом в лесу и не пахнет. Когда Креслин смотрит сквозь деревья на восточные пики, они кажутся ему всего лишь еще одной отдаленной грядой холмов. Побег с Крыши Мира состоялся восемь дней назад, и за это время скудный походный паек почти подошел, к концу, а одежда стала болтаться мешком. – Ничего, – говорит себе юноша, – зато теперь даже Хелдра не сказала бы, что у меня лишний вес. Иногда он разговаривает сам с собой. Это помогает по крайней мере на время. Лес постепенно становится другим. Исполинские ели и пихты заметно мельчают, и среди них начинают попадаться дубы, сбросившие на зиму листву, и другие деревья, ему не знакомые. Чуть не налетев лыжами на прикрытую тяжелым снегом ветку, Креслин шатается, однако удерживает равновесие. Он прислушивается, но не слышит ничего, кроме шепота ветра. Он всматривается в просветы между деревьями, но не видит впереди ничего, кроме того же бесконечного леса. Креслин утирает лоб. Его парка давно снята и приторочена к вещевому мешку, но бежать на лыжах, даже в тени деревьев, довольно жарко. И тем не менее он выбирается на прогалину, под прямые солнечные лучи. Вниз по склону тянется линия обугленных стволов и пней: становится ясно, что прогалина – напоминание о давнем лесном пожаре. Щурясь от непривычно яркого солнца, юноша смотрит на северо-восток. Обгорелые деревья не мешают обзору, и он различает проходящую по следующему холму и удаляющуюся к барьерному кряжу узкую бурую ленту. В молчаливом изумлении Креслин качает головой: каким-то образом, можно сказать, каким-то чудом он ухитрился выйти к торговому пути на Галлос. По крайней мере, ему так кажется. Сняв тяжелую рукавицу, он достает флягу с талой водой, отпивает и, опустившись на колени, наполняет емкость чистым снегом. Выпрямившись, Креслин проводит пальцем по подбородку – по серебристой, как он может лишь подозревать, не имея зеркала, колючей щетине, – вздыхает и снова натягивает рукавицы. К вечеру он всяко выберется на дорогу. Но это не сулит облегчения. Маршал наверняка вышлет туда стражей, наказав искать юношу с серебряными волосами. Оглянувшись на далекие, нависающие над Крышей Мира, облака, Креслин трогается с места и начинает скользящий спуск в низину. Чтобы потом подняться к опасной, но манящей дороге. Меняя положение корпуса и центр тяжести, он все время вглядывается вперед, стараясь не проглядеть возможные препятствия. Иногда их приходится огибать, что непросто: липкий, влажный снег не слишком хорош для лыжных маневров. Но так или иначе каждое мгновение отдаляет его и от Западного Оплота, и от суб-тирана Сарроннина. Скольжение, повороты, падение, после которого на кожаной куртке и штанах осталось влажное пятно, снова скольжение, тяжелый снег, густой подлесок... Наконец спуск заканчивается. К тому времени он вконец запыхался. Лыжи стали тяжелыми от налипшего снега, смешанного с хвоей и прочим мусором. Креслин останавливается и вытирает лоб тыльной стороной рукавицы. Его шерстяная рубашка насквозь промокла, причем не от снега, а от пота. Под деревьями царит полное безветрие, отчего день кажется еще более теплым. Лощина переходит в новый подъем: дорога, как он понимает, должна находиться где-то выше по склону. Со вздохом юноша начинает подъем. Здесь деревья отстоят одно от другого дальше, зато в промежутках между ними из-под наста торчат заиндевелые кусты. Креслин замедляет ход, останавливается и снимает лыжи. Потопав освободившимися от тугих ременных креплений ногами, юноша бодро шагает вверх: снегу ему меньше чем по щиколотку, хотя пару раз он проваливается сквозь наст почти по колено. Лыжи Креслин несет с собой. Он не решается расстаться с ними, покуда не вышел на дорогу. Следующую остановку он делает у края проплешины, за которой, без малого в двух дюжинах локтей, тянется та самая дорога, замеченная им еще с оставшегося позади холма. Положив лыжи на снег, Креслин погружается в раздумья. Однако вскоре начинает действовать. Прежде всего он снимает с лыж ременные крепления, скатывает их и прячет в вещевой мешок. Сами лыжи – чтобы они его не выдали – зарывает в снег и забрасывает сверху буреломом. Меч в ножнах остается за спиной, притороченным к вещевому мешку. Все еще не решаясь ступить вперед, он стоит менее чем в десяти локтях от дороги, почти по колено в снегу, который давно бы растаял, если бы не тень от сосен. «Фьюррвит... Фьюррвит...» – звучит трель неизвестной ему птицы. Он не больно-то смыслит в птицах: на Крыше Мира они редки. Больше ничего не слышно, лишь шепот ветра в голых ветвях дубов и зеленых иглах сосен. «Фьюррвит...» Голосок неведомой птицы все еще звучит в его ушах, когда он делает шаг к дороге. Если, конечно, можно назвать дорогой две вязких глинистых колеи, разделенных грязно-белым пространством. Бурые полосы примерно в локоть шириной представляют собой след колес подводы с оттаявшим близ него снегом. Посередине снег сохранился, но там он помечен вмятинами – давними отпечатками ног. Креслин внимательно изучает следы, оставленные одной повозкой и, скорее всего, парой пеших путников. Все они направлялись на запад, и было это несколько дней назад. Идти по довольно плотной, примятой колесами глине всяко легче, чем одолевать поросшие кустами и покрытые липким снегом склоны холмов. А по бодрящему холоду и настоящему снегу, оставшимся на Крыше Мира, Креслин пока не скучает. – Впрочем, – тут же поправляет себя желающий быть правдивым во всем юноша, – может быть, кое по чему я все же скучаю. Он смотрит вдоль дороги на запад, куда уходят следы. Дорога пуста. Глина, не засохшая, но и не вязкая, приятно пружинит под ногами. Креслин поворачивает на восток, так что солнце теперь светит ему в спину. После многодневного лыжного перехода пешая прогулка сулит приятное разнообразие, хотя он подозревает, что к вечеру это разнообразие покажется не таким уж приятным. Судя по всему, дорога ведет в Галлос. Интересно, есть ли на ней постоялые дворы или зимники? А если есть, то пользоваться ему ими или, наоборот, избегать их? Этого Креслин не знает, зато точно знает, что монет в висящем на поясе кошеле хватит совсем ненадолго. А зашитая в этом поясе тяжелая золотая цепь представляет собой слишком большую ценность, чтобы выставлять ее напоказ. Даже одно-единственное звено может выдать его происхождение и превратить в мишень. – Впрочем, – поправляет себя юноша, – я и так мишень. Просто в меня будет легче попасть. Но, по крайней мере, досюда стражи не добрались. Пока.XVII
«Кланг... Кланг...» Удары молотка и тяжелого стального зубила по холодному железу отдаются эхом в почти пустой кузнице. Рыжеволосая женщина стоит на коленях на каменных плитах, положив одно запястье на наковальню. – Один готов, милостивая госпожа, – держа в руках тяжелые инструменты, кузнец переводит взгляд с коленопреклоненной женщины в вязаном дорожном платье на облаченную в белое одеяние тирана. – Займись другим! – приказывает белокурая Риесса. Рыжеволосая подставляет другое запястье. Губы ее крепко сжаты. – Как будет угодно милостивой госпоже, – отзывается кузнец, хотя и покачивая головой. Снова звенит металл. – Благодарю, – говорит рыжеволосая кузнецу, поднимаясь на ноги. – И тебя тоже, сестра, – добавляет она, повернувшись к тирану. – Эскорт ждет тебя, Мегера. – Эскорт? – Ты едешь в Монтгрен. Я подумала, что это сможет облегчить твою задачу, и уговорила герцога... – Чего тебе это стоило? Будто не в силах поверить, что ее оковы сняты, Мегера вновь и вновь касается пальцами зарубцевавшихся шрамов на запястьях. – Да уж многого, – сардоническим тоном отвечает тиран. – Надеюсь, что ты и твой возлюбленный того стоите. – Он мне не возлюбленный, и никогда им не будет! – А кто еще мог бы им стать? – качает головой тиран. – Ты думаешь, я позволю тебе и Дайлисс распоряжаться моей жизнью? Возможно, ради собственного спасения мне придется оставить Креслина в живых, но это не значит, что я должна отдать свое тело мужчине. – Я имела в виду вовсе не это. Кроме того, во многих отношениях ты передо мной в долгу. Мегера вскидывает руки, и тиран непроизвольно подается назад. – Да, сестрица, – произносит рыжеволосая, – ты боишься меня, и ты права. Но свои долги я возвращаю, и этот будет уплачен. – Только не пытайся вернуть его, пока не заполучишь западные земли. За тобой следят три соглядатая. – Меньшего я и не ожидала, – говорит Мегера, уронив руки. – И в известном смысле я и вправду тебе обязана, – она умолкает, а потом добавляет: – В отличие от тебя я никогда не забывала, что мы сестры. Резко повернувшись, она направляется к каменной лестнице, ведущей к конюшням. Ее запястья окружают невидимые огненные полоски, дыхание прерывается хрипом. Мегера сглатывает. Но голову держит высоко.XVIII
«Фьюррвит...» Трель невидимой птицы вибрирует в ближнем сумраке. Креслин всматривается в темноту, но видит лишь пустую дорогу, тонкие сосенки и голые стволы лиственных деревьев. Солнце уже давно скрылось за смутно очерченными кряжами Закатных Отрогов. Однако и в вечерних сумерках Креслин отмахал по извилистой, не слишком торной дороге на Галлос добрых четыре кай. Уже близилась настоящая ночь, когда вдалеке сделались заметны очертания какого-то строения – не иначе, постоялого двора. К тому времени ноги путника, даже сквозь толстые подошвы сапог, начинают чувствовать холод подмерзшей глины. Несмотря на усталость, Креслин старается не сходить с твердых участков, чтобы оставлять как можно меньше следов. На тот случай, если стражи заберутся так далеко на восток. Впрочем, так ли уж далеко? Сколько кай одолел он за восемь дней с момента побега? Невесть с чего Креслину вспоминаются давние уроки, изучение Предания. Почему ангелы снизошли на Крышу Мира? И почему люди оказались так слепы? Как можно было поверить, что какой-либо пол, хоть мужской, хоть женский, имеет исключительное право на власть? Юноша механически переставляет ноги, раздумывая о месте для ночлега. Смутно различимая впереди постройка снова привлекает его внимание. Это не постоялый двор, ибо вокруг распространяется не тепло, а... нечто иное. Образ строения формируется в его мыслях все отчетливее, пока, после трех длинных изгибов дороги, увиденное внутренним взором не предстает перед ним воочию. Это полузасыпанный снегом придорожный зимник: неказистое приземистое сооружение с прочной крышей и подъемным (чтобы можно было открыть после любой вьюги) дощатым щитом вместо обычной двери. Переступая через сугроб у порога, Креслин ныряет под каменную притолоку и заглядывает внутрь. У очага, под закопченными камнями дымохода, сложена небольшая поленница. – Неплохо... Сбросив вещевой мешок на холодный каменный пол, он отыскивает возле очага топор и начинает обтесывать самое тонкое поленце, пока не набирается кучка щепок на растопку. Выйдя наружу, Креслин обламывает несколько зеленых хвойных ветвей. Огниво не подводит – и вскоре хижину обогревает огонь. Впервые за долгое время Креслин с наслаждением запивает чуть ли не последние крошки походного пайка горячим чаем. А потом, радуясь относительному теплу, засыпает. Просыпается он задолго до рассвета – с содроганием и неясным ощущением того, что его ищут. Сон вспоминается смутно... То ли там была белая птица, то ли зеркало с пузырящейся, бурлящей поверхностью. И сон ли это? – Белая птица... Укутанный в зимнее стеганое одеяло, Креслин качает головой. Сначала женская тень, теперь еще и птица. Возможно, все дело в том, что он чувствует себя виноватым? Виноватым в том, что покинул сестру, что расстроил планы матери... Или это результат голода и усталости? Да, вот еще и зеркало. Что может означать зеркало? Креслин делает глубокий вздох. Женщину на снегу он увидел давно, когда еще не мог ни проголодаться, ни выбиться из сил. А птица с зеркалом... Ни то, ни другое не может быть ничем, кроме сна. Неужто все в его жизни основано на снах? Неужто и у других дело обстоит так же? Сны, навеянные Преданием. Сны о лучших временах и о лучшем мире, именуемом Небесами. Кто же он в действительности, что представляет собой? Юноша – то есть даже не мужчина, нигде не нашедший своего места?.. Желудок урчит, напоминая о насущном. Выбравшись из-под одеяла, Креслин натягивает сапоги и накидывает парку. За порогом в серой предрассветной хмари стонет ветер. Креслин тянется в сумрак, касается ветра и, ощутив его прохладу, удовлетворенно кивает. Рассвет будет ветреным и хмурым, но снегопада, во всяком случае в ближайшее время, не предвидится. Свернув и уложив одеяло, беглец отправляет в рот крохотные кусочки высохшей медовой лепешки и твердого, как камень, желтого сыра, запивает эти яства талой водой из фляги. Завязав котомку, Креслин еловой веткой сметает золу костра в кучку посреди очага. Такой же веткой будут заметены и ведущие к дому следы. Несколько порывов ветра – и необходимая маскировка завершена. По прошествии недолгого времени даже опытный следопыт не сможет точно установить, когда в зимнике останавливались в последний раз. Намек на розоватое зарево затрагивает уголок неба, но тут же растворяется в сером тумане облаков. Креслин шагает по дороге к восточному кряжу Закатных Отрогов, до предгорий которого осталось всего несколько кай. Боль в плечах постоянно напоминает о том, как далеко унес он свою котомку, хотя за это время она основательно полегчала. Выдыхая белесый пар в такт размеренным шагам, юноша движется на восток, не сходя с тележной колеи, успевшей не раз оттаять и подмерзнуть, оттаять и подмерзнуть...XIX
В те дни над ангелами Небес властвовали правители, над коими имелись свои правители, над коими в свою очередь имелись свои. И были те ангелы Небес мужского пола и женского, но хотя более половины сонма ангельского составляли женщины, правителями из их числа были немногие, да и те – лишь правителями низшего ранга. Среди высших же властвующих, серафимов и херувимов, женщин не имелось вовсе. Оные ангелы небес обладали великим могуществом, ибо, будучи подобны богам, могли метать молоты разящих молний и одолевать несчетные лиги, как по тверди земной, так и по небу в быстрых колесницах, влекомых пламенем. Когда же те ангелы по зову властвующих ополчились на битву с демонами света, женщины из сонма ангельского вопросили правителей: – Почему ополчились мы против демонов? – Потому, – ответили им властвующие, – что демоны те противостоят нам. Но женщины, оным речением не удовлетворясь, вопросили вновь: – Почему должно нам сражаться с демонами? – Потому, – рекли херувимы, глубоко задетые сим вопросом, – что те нечестивые демоны поклоняются свету и поддерживают хаос, а стало быть, противостоят нам. Но женщина по имени Рибэ, одна из властвующих низшего ранга, не удовлетворилась вновь, и сказала: – Демоны не посягают ни на владения, ни на жизни наши, однако же вы, властвующие, готовы пожертвовать детьми нашими и детьми детей наших лишь потому, что те демоны не таковы, как мы. – Не может быть мира меж ангелами и демонами ни на своде Небес, ни в бездне ада, – возглаголил серафим, опоясывая чресла верных своих мечами звезд, каковые суть солнца, и вручая им копья зимы, мир выстужающей. – Ты утверждаешь, будто мир невозможен, однако ж он длился до сего дня, и почему не может продлиться долее, я от тебя не слышала, – упорствовала Рибэ. Великий гнев охватил серафимов, и ярость объяла херувимов, и собрали они мужчин сонма ангельского, дабы те призвали женщин к покорности. И сотворили они белый туман, каковой, как рассказывают, открывал истинную суть, суть внутреннюю всякого, будь он мужчина или женщина, ангел или смертный. И всех ангелов окутали белые облака. Но меньшие из ангелов, кои были женщинами, под водительством Рибэ вырвались из круга облачного и собрали пожитки свои и детей своих на колесницы свои, покинули Небеса, бежав от властвующих. Властвующие же, херувимы и серафимы, собрали оставшихся и, вооружив их мечами звезд, каковые суть солнца, и копьями зимы, меж звезд пребывающей, обрушили мощь ночи на демонов света. Меж солнц, каковые суть звезды, и сквозь глубины зимы, оные звезды разделяющей, преследовали они демонов света и тех ангелов, что покинули Небеса. Но демоны света противустали им и воздвигли башни зеркальные, башни света слепящего, и те башни отражали мощь звездных мечей и копий зимы, и отражали удары их, и обращали те удары против наносивших их. И померкли звезды, и свод небесный, звезды сии державший, заколебался, и даже тьма межзвездная содрогнулась пред грозным могуществом херувимов и серафимов. Ветры перемен взревели над ликом вод, вычерчивая письмена огненные. Но демоны света, не устрашась, укрепились в башнях своих и твердо стояли против ангелов. Снова содрогнулся небесный свод, и на сей раз так, что звезды, каковые суть солнца, низверглись в бездну зимы, и твердь Небес прорвалась во многих местах и была охвачена пламенем, и дым смертоносный от того пламени исходил. И в чаду от того пожарища погибли и херувимы, и серафимы, и присные их, и без числа демоны света, кроме самых могучих, укрывавшихся в башнях. Из сонма же ангельского уцелели последовавшие за Рибэ, и оная, будучи низшей из властвующих, осталась высшей из уцелевших и единственной спасшейся из правителей ангельских. Но когда свод небесный горел и рушился, бежавшие с ней пали на Крышу Мира и, собрав ветра, дабы устроить себе убежище, стали ждать, когда минует зима. Но тщетно, ибо в память о падении ангелов, зима на Крыше Мира пребывает всегда. Тогда же, утвердившись на земле, Рибэ направила своих последователей в южные земли и на западные пути и наставляла их так: «Помните, откуда пришли вы и каков был путь ваш, и никогда впредь не допускайте ни одного мужчину в число властвующих, ибо из-за них пали ангелы. И да пребудет завет мой с вами вовеки».КНИГА РИБЭ. Песнь 1, часть 2.(Подлинный текст.)
XX
Приземистое, с толстыми каменными стенами и крутой крышей из серого шифера, здание постоялого двора едва выделяется на фоне сугробов. Креслин, чьи серебряные волосы скрыты под капюшоном из промасленной кожи, стоит у обочины. Из двух дымовых труб поднимается белесый дым, тут же сносимый ветром и растворяющийся где-то позади трактира, среди заснеженных холмов и оседлавших их туч. По покрытой утоптанным снегом долине разносится конское ржание. Чьи же это лошади, поставленные в стойла среди бела дня? Надо думать, на постоялом дворе остановились всадники, проехавшие по дороге незадолго до Креслина. Пожав плечами и глубоко вздохнув, юноша направляется к низкому строению, над которым все так же поднимается уносимый ветром дым. Между гостиницей и дорогой не видно ни души. Дощатый, скрепленный брусьями настил у левого крыла скрипит и покачивается, когда на нем, остановившись под нависающим краем кровли, появляется грузная фигура. Человек смотрит на Креслина и ждет. Креслин идет по вымощенной камнем тропе и останавливается примерно в двадцати локтях от забора, почти скрытого под снегом. Снег этот сметен с двух ведущих к зданию дорожек. Одна, пошире, отмеченная отпечатками копыт, тянется налево, к широким воротам, что виднеются позади одинокого здоровяка. Другая, узкая, но выстланная плитняком, заканчивается у главного входа. Креслин бросает взгляд сначала налево, откуда тянет запахом конюшни, а потом направо, где над закрытыми двойными дверями прибита табличка с облупившимся изображением чаши и кубка. – Кого там принесло? – слышится из-за дверей. – Какого-то заморыша, – басовито отвечает невидимому собеседнику рослый толстяк. – Слишком хил, чтобы блуждать по Отрогам в одиночку, зато вполне годится на поживу Фрози. Слова на языке Храма произносятся с ударением на первом слоге; как учили Креслина, в такой манере разговаривают вольные торговцы. Рука торговца небрежно покоится на рукояти тяжелого поясного ножа. Дверь распахивается, и на пороге появляется худощавый малый в овчинном тулупе. – Нах! Одежка на нем вроде своя, а висит мешком. Не иначе как исхудал в дороге. Из-за спины худощавого торчит рукоять. Он, как и Креслин, носит меч в заплечных ножнах, но его клинок подлиннее. Взгляд Креслина перебегает с одного незнакомца на другого. – Тощий, да и в кости не широк, – грохочет здоровяк, делая шаг вперед. Не зная, как следует держаться, Креслин вежливо кивает: – Да, одежда моя. А кто такой Фрузи? – Фрози, – поправляет его торговец. – А разбойник, вот он кто. По плитняку узкой дорожки Креслин приближается к дверям. Худощавый малый не трогается с места. – Прошу прощения, – спокойно произносит юноша. – Мальчонка, по крайней мере, воспитан, – со смешком замечает толстяк. Худощавый молча изучает Креслина. Юноша отвечает ему столь же пристальным взглядом, подмечая усы на узком лице, суровые серые глаза, а также то, что одежда на его груди и животе топорщится. Не иначе как под овчиной у него панцирь. А на поясе, в дополнение к мечу за спиной, короткий нож. – Младший сын? Обдумав вопрос, Креслин кивает: – Вроде того. Короче говоря, мне пришлось уйти из дому. По существу, он не лжет. Хотя ему не по себе даже от полуправды, юноша подавляет свои чувства, продолжая наблюдать за худощавым. Ибо из двоих незнакомцев более опасен именно этот. – Клинок? – Мой. Перед тем как повернуться, худощавый еще раз буравит Креслина взглядом. – Хайлин, ты собираешься его впустить? – ворчливо спрашивает торговец. – Не хочешь пускать, так не пускай сам. Он для тебя не опасен... во всяком случае, пока ты не сунешь нос не в свое дело. – Ладно, сам так сам, – торговец вразвалку направляется к Креслину. – Ну, мальчонка... Как тебя сюда занесло? – Направляюсь на восток, сюда завернул по дороге. А теперь позвольте... Креслин огибает торговца и делает шаг к входной двери. – Я не закончил! – тяжелая рука хватает юношу за плечо. Спустя мгновение Креслин обнаруживает, что занятия со стражами не прошли даром: тело отреагировало прежде, чем он успел о чем-то подумать. – Я сверну тебе башку... – бормочет валяющийся у его ног торговец. – Это вряд ли, – слышится новый голос. На пороге, в проеме открытых дверей, стоит плотного сложения седовласая женщина. – Парнишка старался вести себя вежливо, а тебе, Деррилд, приспичило распустить руки. Что не свидетельствует о большом уме. Твой человек не советовал тебе связываться с пареньком, потому что, в отличие от тебя, сразу распознал в нем бойца. Молодой – не значит неумелый. Она повернулась к Креслину: – Что же до тебя, юноша, то ты неплох и с виду, и в рукопашной. Однако гостеприимство на постоялых дворах стоит денег. – Я не хотел неприятностей, хозяйка, – с полупоклоном произносит Креслин. – Каков здешний тариф? Он говорит на языке Храма, понимая, что его произношение сильно отличается от говора торговца. – Тариф? – озадаченно переспрашивает женщина. – Ну, сколько причитается за еду и пристанище? – А, плата... Четыре серебряника за комнату и один за обед. Пока еще юноша может позволить себе подобные траты, однако, понимая, что сумма весьма высока, всем своим видом выказывает удивление: – Пять серебряников? – Да, недешево. Но мы должны покупать припасы. – Хозяйка, три – это уже вымогательство, а пять серебряников – откровенный грабеж. Даже в том случае, если за эти деньги меня поселят в комнате, достойной королевы. По лицу женщины пробегает улыбка – возможно, ей понравились его слова. – Ради такого смазливого личика, как твое, я готова ограничиться вымогательством, причем с возможностью окунуться в горячую ванну. Постояльцев нынче немного, так что ты даже сможешь спать один, хотя... – она меряет его пристальным взглядом. – Ванну, – презрительно хмыкает вставший на ноги торговец, – женская блажь, вот что это. – Ванну и питание? – уточняет Креслин, стараясь не обращать внимания на выразительный взгляд женщины. – И питание. Только без горячительных напитков, – хозяйка берется за метлу и уже более суровым тоном добавляет: – Но деньги вперед. Креслин смотрит на облака над головой и кивает. Впустив юношу и закрыв обе створки дверей, женщина ждет, пока он выуживает из кошелька три серебряные монеты. Он радуется тому, что монеты более крупного достоинства зашиты в тяжелый дорожныйпояс. Хозяйка отводит его в комнату, где имеется двуспальная кровать, узенький, в две пяди шириной, стол и фитильная лампа. Каменный пол ничем не застелен, а единственное окошко больше походит на щель. – Смотри, тут есть даже подушка и покрывало! – восклицает седовласая содержательница постоялого двора. – Ты упоминала ванну. – Да, ванна прилагается к комнате. – А к ванне – хорошее полотенце, – добродушно дополняет Креслин. – Да ты разоришь заведение, молодчик! – Может быть, стоит начать с купания? – произносит Креслин, чувствуя, что весь пропах потом. – Как пожелаешь. Пропустив мимо ушей предложение оставить вещи в комнате, юноша следует за хозяйкой с заплечным мешком и мечом. Ванная комната заставляет его вспомнить о презрительном хмыканье грузного торговца: она представляет собой крохотное помещение с двумя углублениями в каменном полу, куда струится вода из подземного горячего источника. От нее исходит запах серы, но такие мелочи ничуть не омрачают радости юноши. Первым делом он достает бритву и сбривает свою щетину, ухитрившись порезаться всего пару раз. Вымывшись сам, Креслин стирает и как можно суше отжимает пропотевшее нижнее белье, надевает вынутую из котомки чистую смену, облачается в кожу и возвращается в свою комнату. Заперев дверь изнутри, он развешивает полотенце и влажную одежду на нижней спинке кровати, бросается на постель и почти сразу засыпает. «Клинг... Клинг...» Звук колокольчика заставляет Креслина подскочить. Сколько же он проспал? Всю ночь? Сумерки за окном могут с равным успехом оказаться и вечерними, и предрассветными. Он садится, нашаривает огниво и зажигает лампу, после чего трогает развешенное на спинке кровати белье. Оно влажное, а до утра бы, пожалуй, высохло. Натянув сапоги и закинув котомку за спину, он отодвигает засов и выходит в смутно освещенный коридор. Из дюжины столов в обеденном зале заняты четыре. Креслин устраивается за маленьким столиком, рассчитанным на двоих, и кладет котомку на пол себе под ноги. Он старается не замечать пристальных взглядов давешнего торговца – тот сидит неподалеку за круглым столом. В компании с ним пребывают незнакомый рыжий бородач, хозяйка и еще трое мужчин, вооруженных мечами. Еще одна женщина, такая же седая, но в сравнении с хозяйкой гостиницы весьма худощавая, подходит к столу Креслина, вытирая руки о некогда белый фартук. – У нас есть тушеная медвежатина, пирог с дичью, эль и красное вино. Но вино за отдельную плату. – А что бы ты взяла сама? – А, особой разницы нет. За серебряник сверху можно получить пару бараньих отбивных. Юноша с серебряными волосами слегка улыбается, размышляя о том, может ли целый баран стоить больше серебряника. – Тушеное мясо и эль. – Это все? Креслин кивает. Женщина спешит на кухню, а он бросает взгляд на рыжебородого, торопливо опустившего глаза к своей тарелке с мясом. Скорее всего, как раз с бараниной. Один из мужчин-меченосцев, обладатель остроконечной бородки с проседью, перехватывает взгляд юноши, и Креслин вежливо улыбается. Другой меченосец, тот, что рассматривал Креслина у входа на постоялый двор, заводит разговор с торговцем. Деррилд сначала отрицательно качает головой, но потом кивает. Мужчина с клинком встает и подходит к столу Креслина: – Не против, если я на минуточку присяду? Меня звать Хайлин, служу у Деррилда в дорожной охране. А Деррилд – купец. Еще не дождавшийся своего мяса, Креслин жестом указывает на потертый стул напротив. – Ловко ты разделался с Деррилдом. – Это я от неожиданности, – отвечает Креслин, еще не освоившийся с языком Храма. – Дело того не стоило. – Ты, как я понимаю, с далекого запада? Юноша лишь поднимает брови, ничего не подтверждая и не отрицая. Хайлин пожимает плечами: – На Храмовом ты лопочешь, как некоторые ребята из Сутии, но у тебя светлая кожа, а таких волос – чтобы как настоящее серебро! – я и вовсе никогда не видал. – Я тоже, – смеется Креслин, хотя ему приходится подавлять тошноту. Это ложь. Такие же волосы у Ллиз и... были еще у одного человека. – Мы держим путь в Фенард, а потом в Джеллико. Деррилду не помешает еще один клинок. Он малый прижимистый, и больше медяка в день из него, пожалуй, не вытрясти, но зато у нас найдется лишняя лошадь. Берлис остался в Керлине, – худощавый собеседник опускает глаза и, помолчав, добавляет: – По-моему, это лучше, чем плестись пешком. И уж всяко быстрее. – Тебя что-то тревожит? – темные круги под глазами Хайлина указывают Креслину на снедавшее охранника беспокойство. – Меня? Да пропади я пропадом, с чего бы? Путешествие как путешествие: повозка, два вьючных мула, жирный торгаш и всего один клинок для охраны! – А нужно два? – уточняет Креслин. – Желательно. Всякому ясно, что купец с двумя охранниками везет драгоценности и благовония, но если охранник всего один, а вторая лошадь под пустым седлом – это порождает вредные мысли. Креслин не до конца понимает суть рассуждений своего собеседника, но главное ему ясно. – Предложение интересное. – Договорились. Жду тебя утром, со вторым колокольчиком. Юноша вновь поднимает брови. – Э, да ты, вижу, и впрямь из дальних краев. Второй раз в колокольчик звонят после раннего завтрака. Так принято на всех постоялых дворах у Отрогов. Во всяком случае, до Керлина – дальше на запад я не забирался. – Второй так второй, – кивает Креслин. Худощавый охранник начинает вставать, но задерживается. – Слушай, парень, а ты верхом-то ездить умеешь? – Лучше, чем топать пешком, – усмехается Креслин. Хайлин кивает, возвращается к столу Деррилда и вновь заводит с торговцем негромкий разговор. Креслин обводит глазами помещение, задерживая внимание на сидящем в дальнем углу – тоже в одиночестве – рослом темноволосом мужчине без бороды, но с усами. И тут же отводит глаза: одинокую фигуру окутывает незримый белый туман. Подумав о том, как должен выглядеть он сам со стороны, юноша едва удерживается от смеха. Было бы интересно взглянуть на себя чужими глазами и понять, так ли очевидны его неопытность и наивность для посторонних, как для него самого? – Белая птица и неизвестная женщина... потревожат кого-то сегодня ночью... Креслин вздрагивает: эти слова жгут его слух, но он не в состоянии распознать, чей голос их произнес. Но голос был мужской. С глухим стуком на стол перед ним опускается серая, с отбитым краем, кружка, наполненная чем-то напоминающим мыльный раствор. Худая прислужница уже отошла и теперь снимает с деревянного подноса еду для самой большой компании – женщины и трех мужчин с клинками. Явных выходцев с востока, из краев, где не чтут Предание. Рассматривая задымленный обеденный зал, Креслин неожиданно осознает, что он – единственный здесь мужчина, который начисто выбрит. Большинство постояльцев бородаты; лишь Хайлин и темноволосый малый в углу носят только усы. И оба они, похоже, наемники. Совпадение ли это? И имеет ли наличие или отсутствие на лице растительности какое-либо значение? Креслин осторожно отпивает эль. Его осторожность вознаграждается: благодаря тому, что глоток был крохотный, удается не поперхнуться этим горьким пойлом. В ожидании мяса Креслин ловит токи воздуха и обрывки разговоров сидящих за столами людей, которые ни за что не поверили бы, что их могут подслушать. «...ты что, не узнаешь амуницию стражей Оплота? Бьюсь об заклад, это женщина, прикидывающаяся парнишкой...» «...слышал, как говорит... нет, голос не женский...» «...ворожея сказала, что с севера подует холодный ветер...» Дым в помещении становится таким густым, что у Креслина слезятся глаза. Двое бедно одетых посетителей, шаркая изношенными сапогами, направляются к ближнему столу. Судя по запаху, это пастухи: пасут либо овец, либо коз. Сосредоточившись на разговорах, юноша рассеянно поводит ладонью, и дым отлетает от его глаз. – ...Ты глянь, глянь! – доносится низкий голос. – Дымина-то... Креслин поспешно отпускает разгонявший дым воздушный поток. – Чего дымина? – Да того... чтоб мне лопнуть... Юноша с серебряными волосами, едва не выбранив себя вслух за глупость, делает глубокий вздох и снова прислушивается. «...так приложил того здоровенного купчину! А к мечу и не прикоснулся». «...не иначе как из гильдии наемных убийц...» «...незачем тебе с ним и толковать, Деррилд. Заплати, вот и весь разговор. Такого охранника ты и за два золотых не сыщешь». Столь высокая оценка его способностей вызывает у Креслина легкую улыбку. «...что еще нужно магам, кроме всех земель между Рассветными и Закатными Отрогами...» «...благодарение свету... не придется возвращаться на Край Земли. И почему только думают, будто это место стоит того...» «...вот доберемся до Фенарда, дорогая, и там ты сможешь купить все, чего пожелаешь...» Глиняная, такая же неприглядная, как и кружка, миска с тушеным мясом водружается на стол со столь же бесцеремонным стуком. Из миски торчит гнутая оловянная ложка. Миска, похоже, с трещиной: на стол сочится коричневая подлива. К мясу подан ломоть не слишком свежего хлеба. Креслин берется за ложку. Хотя содержимое миски и не такое убийственно острое, как сарроннинское жаркое, густая подлива с перцем и множеством пряных трав начисто отбивает вкус того, что здесь выдают за медвежатину. Впрочем, Креслин не в претензии: после стольких дней сухомятки картофель, вялая морковка и волокнистое мясо в соусе кажутся вполне сносными. Правда, хлеб черствее того, что он нес в котомке, но с подливкой сойдет и такой. «...на мага не похож, слишком молод...» «...волшебник любого возраста может выглядеть так, как ему вздумается...» Креслин старается не реагировать на услышанное, но на всякий случай трогает ногой свою котомку и меч. Они под столом, на месте. Он крошит черствый хлеб в подливку, вычерпывает ложкой содержимое миски и запивает сомнительную медвежатину глотком сомнительного эля. Правда, маленьким глотком. Не допив кружку, юноша встает и забрасывает котомку за спину. – Ты уже поел? – осведомляется появившаяся невесть откуда прислужница. Понимая, что ее появление объясняется надеждой на ничем не заслуженную награду, Креслин, пряча улыбку, вручает ей медяк. – Премного благодарна, – служанка пытается придать голосу любезность. Отвернувшись от нее, юноша пытается проскользнуть мимо двух пастухов и ненароком задевает одного из них краем мешка. – Эй, ты! – малый с жиденькой черной бородкой смотрит на Креслина так, словно собирается встать. – Прошу прощения, – спокойно произносит Креслин. Пастух присматривается к его лицу, примечает за плечами меч и миролюбиво улыбается: – Ничего, ничего. Креслин кивает и идет дальше, к выходу. «...ишь, вежливый. Мягко стелет... как один из префектовых убийц...» «...а мне сдается, все-таки колдун...» Оставив позади обеденный зал, юноша направляется к своей комнате по освещенному единственной масляной лампадкой коридору с голыми каменными стенами. У дверей он останавливается и прислушивается, пытаясь уловить внутри чуждое присутствие, хотя сам толком не знает, кто и зачем мог бы туда забраться. Убедившись, что комната пуста, юноша открывает дверь. Судя по всему, в его отсутствие сюда никто не заглядывал: его парка с торчащими из карманов рукавицами по-прежнему висит на крючке. Он закрывает за собой дверь, задвигает засов и ставит мешок на пол неподалеку от кровати, чтобы в случае нужды легко дотянуться до меча. Присев на кровать, которая хоть и прогибается, но не скрипит, юноша стягивает сапоги, снимает кожаную одежду и раскладывает ее на столе. Ему уже надоело спать одетым, и то, что теплое одеяло вполне позволяет ночевать в одном нижнем белье, не может не радовать. Вспомнив о белье, он проверяет висящую на спинке кровати выстиранную смену: она еще влажная, но к утру подсохнет. Во всяком случае, в достаточной мере, чтобы можно было уложить в наполовину опустевший заплечный мешок. Удивительно, но каменный пол под ногами оказывается не таким уж холодным. Постоялый двор построен прямо над теплым источником. К тому времени, когда Креслин ныряет под одеяло и задувает фитилек лампы, глаза его слипаются. Просыпается он внезапно. В комнате царят кромешная тьма и полная тишина, но юноша чувствует: здесь кто-то есть. Присматриваясь из-под опущенных век, а заодно прибегая к иным, более изощренным методам, беглый консорт проверяет комнату. Засов на двери не тронут. Решившись действовать, он осторожно, словно ворочаясь во сне, перекатывается на бок. Впрочем, уверенности в том, что все это не сон, у него отнюдь нет. – Не стоит притворяться, – доносится низкий, с хрипотцой, женский голос. – Ты знаешь, что я здесь, а я знаю, что ты это знаешь. Теперь он видит сидящую на краешке кровати женщину в светлом одеянии. Цвета волос в темноте не разобрать, ясно лишь, что они, в отличие от платья, не очень светлые и поблескивают рыжеватыми искорками. Не без труда и по-прежнему без уверенности в том, что не спит, Креслин садится на постели. – А ты кто? – Можешь называть меня Мегерой. – Мегера? Странное имя. – Только для тех, кому неведомо, что кроется за Преданием, – незнакомка пододвигается ближе. – Как жаль! Я твоя, а ты меня даже не знаешь. Хриплый голос звучит пугающе, но Креслин тянется к женщине, даже сомневаясь в ее реальности. – Но... Его руки срывают светлую ткань и чувствуют тепло обнаженного тела. Губы ее обжигающе горячи... ...После кромешной ночной мглы слабый свет предрассветных сумерек кажется чуть ли не ярким. Креслин проснулся. Он лежит на смятой, разворошенной постели. Один. Сощурившись, юноша осторожно озирается. Ночное видение исчезло. Креслин хмуро переводит взгляд со скомканного одеяла на запертую на засов дверь и узкое окошко. Темноволосая красотка исчезла, однако ни один живой человек не протиснулся бы в окно шириной в пядь, даже будь оно открыто. А упорхнув через дверь, она едва ли смогла бы задвинуть засов изнутри. Однако засов на месте, а под окном и на подоконнике полно нетронутой пыли. Он помнит, что, обнимая ее, вдыхал пьянящий аромат риалла, однако ни на постели, ни в воздухе не осталось и следов этого запаха. Неужто ему все приснилось? Вспоминая подробности, Креслин краснеет. Мегера – кажется, она назвалась так. И сказала что-то еще. Ночью ее слова казались ему многозначительными, чуть ли не зловещими, но рассвет почти изгнал услышанное из памяти. Однако не окончательно. Сосредоточившись, Креслин мысленно возвращается в темноту... «...за Преданием. Как жаль! Я твоя, а ты меня даже не знаешь. Так вот, жестокий чародей, как ни старайся, ни стремление, ни деяние не помогут тебе ускользнуть от меня, ибо я припечатана к твоей душе. И ты за это заплатишь...» Кто она? Как к нему попала? И за что он должен платить? Она сопротивлялась – но недолго – и разделила с ним ложе. Креслин сглатывает, не совсем веря в то, что смог... Да было ли это на самом деле?! Коснувшись ступнями пола, он осознает, что, видимо, спал, сбросив одело, и не замерз лишь благодаря шерстяному белью, которое не снял, приняв во внимание слова хозяйки, предупредившей, что ночи у подножия Отрогов холодные, даже при том, что постоялый двор хорошо отапливается. Однако его кожа помнит тепло тела незнакомки и... Даже наедине с собственными мыслями Креслин снова краснеет. Вдобавок, неведомо почему, его пробирает дрожь, и сердце сжимается, словно скованное льдом с вершин Закатных Отрогов. Мегера? Качая головой, юноша встает, подходит к тазику и плещет себе в лицо холодной водой. Вспомнив о теплой ванной в другом крыле гостиницы, он ежится, поджимает губы и выглядывает в узкое окошко, за которым раскинулся заиндевелый луг. И завершает туалет, умываясь не горячей водой, как вчера, а обжигающе холодной. Вытерев лицо и руки, он вешает полотенце на деревянный крюк у стола и начинает облачаться в тяжелую кожу. Со вторым колокольчиком его ждет встреча с Хайлином и Деррилдом. Уже натягивая сапоги, он рассеянно смотрит на подушку, но перед его внутренним взором, неизвестно почему, предстает зеркало.XXI
Словно по контрасту со стылым сумраком предыдущего дня, утро занимается ясное. Задолго до пробуждения постояльцев в единственном разрыве между пиками отрогов уже появляется солнце, и его лучи падают прямо в узкие окошки «Чаши и Кубка». Выдыхая клубы морозного пара, Креслин отправляется на конюшню, желая взглянуть на предназначенного ему коня – гнедого мерина с зарубцевавшимся шрамом на плече, более рослого, чем боевые пони Западного Оплота, но не столь мощного. Креслин поглаживает скакуна по холке и проверяет сбрую. – Я так и не узнал твоего имени... или как тебя называть, если так оно лучше, – произносит Хайлин, помедлив перед тем как начать седлать своего мышастого коня, помоложе и покрупнее. – Скоро придет Деррилд, так что... – К его приходу я буду готов, – собираясь ехать верхом, Креслин все равно оставил меч за плечами. Таков был походный обычай стражей, носивших клинки на поясе лишь в особых, торжественных случаях. – А звать... зови меня Креслином. – Креслин... – худощавый наемник прокатывает звук имени под языком. – Знаешь, Креслин, если бы не вчерашняя щетина, я мог бы принять тебя за одну из тех бесноватых стражей. – Бесноватых стражей? – А ты о них не слышал? О женщинах-воительницах с Крыши Мира, два года назад разоривших Джерлиалл? Разговаривая, охранник затягивает подпруги вьючного мула и прилаживает переметные сумы. – Джерлиалл? – название и вправду ничего не говорит Креслину. Он только теперь начинает понимать, что его знания о мире и людях очень и очень скудны. – Ты что, правда не слышал? Креслин молча кивает. – Кончайте болтать, пора трогаться! – бас Деррилда громыхает еще пуще, чем накануне. Свои слова торговец подкрепляет жестом: сначала тычет рукой в сторону Хайлина, а потом указывает на открытую дверь конюшни. Хайлин, в свою очередь, поворачивается к юноше: – Креслин, помоги-ка мне. Юноша, обойдя своего мерина, начинает подавать Хайлину мешки с грузом, а торговец тем временем выводит во двор мула. Пока Хайлин и Креслин вьючат второго мула, Деррилд укладывает мешки и ящики в повозку, беспрерывно бормоча: – Проклятая стужа! Какая тут, пропади она пропадом, торговля! Только законченный идиот может стать купцом! Креслин переводит недоуменный взгляд с толстого бородача на Хайлина. – Не обращай на него внимания, – проверяя упряжь, отвечает на невысказанный вопрос наемник. – Он без конца болтает сам с собой, но лишнего, будь спокоен, не скажет. К тому же не напивается и платит аккуратно, чего о многих не скажешь. Жизнь-то у торговцев нелегкая. – А что, у охранников легче? – В известном смысле – да. Нам-то платят независимо от того, выгорело ли у купчины дельце. Креслин хмурится: ему даже не приходило в голову, что на торговле можно не только заработать, но и потерять деньги. – А у него... большие доходы? – Точно не знаю. Деррилд передо мной не отчитывается. Но этим делом он занимается уже давно и имеет в Джеллико хороший дом. С конюшней. Сын у него тоже торгует, но ездит не так далеко, на север, в Слиго, или на юг, к Хидлену. – А как насчет востока? – интересуется Креслин, подавая напарнику последний мешок. – Ха... Там особо не разбогатеешь. Выгоду приносит риск, но с дорожной стражей магов не станет связываться даже сорвиголова, вроде Фрози. Хайлин затягивает последний ремень и под уздцы выводит мула из конюшни. – То же самое можно сказать и относительно запада. Между землями горных дьяволиц и владениями тирана грабежи нечасты. Там кто угодно может вести торговлю. – Торговлю! – насмешливо громыхает заканчивающий погрузку повозки Деррилд. – Это ж надо, гонять за двадцать кай телегу с капустой и называть это торговлей. Ха! Креслин, выдыхая пар, держит поводья обоих коней, и серого, и гнедого. Свой заплечный мешок он закрепил позади седла, между почти пустыми переметными сумами, в которых болтаются грубые, не иначе как предназначенные для лошадей, зерновые лепешки. – Поехали. Чем раньше тронемся, тем скорее я окажусь у очага, – произносит Деррилд, устраиваясь на козлах. Левой рукой он держит вожжи, правой непроизвольно касается обтянутой кожей рукояти. Подтянув стремена, Креслин садится в седло. Хайлин лишь хмыкает. – Куда? – спрашивает юноша. – Ты в ту сторону далеко заезжал? – Дальше, чем досюда, я на восток не забирался. Брови наемника под капюшоном вытертого кожаного плаща ползут вверх, но он направляет своего серого вперед, так и не проронив ни слова. Отставая от него на половину конского корпуса, Креслин смотрит на открывающуюся за краем заснеженного поля расщелину, тянущуюся к востоку. Вес меча за плечами напоминает ему, что теперь он вроде бы как охранник, причем верховой, а стало быть, удаляться на восток будет гораздо быстрее, чем сумел бы на своих двоих. – Расскажи мне про Галлос... Все, что знаешь, – просит он наемника. Тот слегка улыбается: – Мы держим путь в Фенард, названный, как мне говорили, в честь великого короля Фенардре. Сказители уверяют, что он отбил натиск легионов Запада. И именно его королевство первым отвергло диктат Предания. Город стоит на высокой равнине и обнесен двойным кольцом стен. Наружная стена, та, что пониже, превосходит человеческий рост более чем в десять раз...XXII
Экипаж громыхает по главной почтовой дороге, ведущей из Блийанса через Сутию на север, к порту Рульярт. Мегера бросает взгляд вниз, на белый кожаный саквояж, заключающий в себе зеркало, и качает головой. Почему при использовании зеркала у нее выворачивается желудок? Имеет ли это отношение к жизненной связи? Она пытается вызвать знакомое ощущение белизны и чувствует, как начинает покалывать запястья. Хотя браслеты и сняты. До сих пор ей трижды удавалось послать свою душу вдогонку за сребровласой мишенью, а один раз, дотянувшись со своего постоялого двора до того, где остановился он, – даже коснуться его сознания. Вспомнив об этом, женщина поджимает губы. Мужчины, пусть самые невинные, являются грубыми животными, и это сквозит даже в их мыслях. Глаза ее пробегают по манжетам длинных, скрывающих рубцы на запястьях, рукавов, но голова кружится, мешая сосредоточиться. Действительно кружится или это всего лишь игра воображения? Может ли быть так, что временами ее сознание словно бы кружат ветры, те ветры, которые она может чувствовать, но которых не может коснуться? – Нет! – срывается с ее губ. – Почему он, а не я?! – Что-нибудь не так, госпожа? – спрашивает страж, склонившись к окошку кареты. – Будь проклято Предание, если я знаю!.. – Мегера бросает в окно испепеляющий взгляд, глаза ее вспыхивают, виски взрываются болью. Страж успевает убрать голову прежде, чем в окно ударяет язык пламени. Стиснув зубы, Мегера силится разобрать заглушаемые стуком колес слова стража и возницы. «...надо поосторожнее. Тиран, она ведь предупреждала...» «...буду чертовски рад, когда доберемся до Рульярта. Чертовски!» «...глянь-ка сюда, приятель. Смотри, что получает всякий, кто пытается нас остановить. Ха!» «...чем скорее уберется на свой разлюбезный восток, тем лучше...» «...успокойся. Радуйся тому, что тебя не послали за ее любовничком. Говорят, он стократ хуже...» – Он мне не любовник! – Мегера шипит сквозь зубы, но в ее голове эти слова отдаются грохотом. – Будь ты проклята, сестрица! Она вспоминает двух девочек, подсматривающих друг за дружкой во дворе, и к ее глазам подступают слезы. Тогда это была игра.XXIII
Стук копыт эхом отдается от каменных стен ущелья даже когда каньон расширяется, открывая вид на темнеющие вдали холмы. Едущий впереди Креслина Хайлин касается рукояти меча и напряженно подается вперед, словно силясь что-то услышать. Юноша не понимает, почему наемник выглядит особенно настороженным именно сейчас, когда после почти трех дней плутания по извилистым горным тропам они наконец приближаются к холмистым равнинам Галлоса. Однако, признавая, что опыт этого человека всяко превосходит его собственный, юноша сосредоточивается и мысленно соединяется с ветрами, прежде всего с веющими близ выхода из ущелья в долину, заросшую кустами. От напряжения он покачивается в седле, на лбу выступают бусины пота, но усилие не пропадает даром. – Хайлин... – произносит он, выпрямившись, хриплым голосом (у него пересохло в горле). – Там, внизу, за гребнем, прячутся двое или трое. Мы окажемся у них на виду, как только выйдем из-под защиты скал. Острие клинка Хайлина направлено Креслину в грудь. – Ты говорил, будто никогда не бывал в этих краях. – Я и не бывал. Просто знаю, что там гребень, а за гребнем – люди. Хайлин смотрит ему в лицо. Креслин ждет. – Просто знаешь... Но откуда, пропади ты пропадом?! Креслин пожимает плечами: – Трудно объяснить... Бывает, я ощущаю присутствие людей, если возле них веют ветры. В какой-то мере из-за этого мне и пришлось уносить ноги. Как и любая, пусть частичная ложь, эти слова сопровождаются приступом тошноты, и он поневоле задумывается: до каких пор ему мучиться даже из-за неполной правды, не говоря уж о настоящем вранье? Пот со лба попадает в глаза. Юноша жмурится, а проморгавшись видит, что Хайлин спрятал меч в ножны и ведет разговор с торговцем. «...к тому же, и проклятый колдун...» «...колдун... а вот проклятый ли...» «...вот пусть и делает. Скажи ему...» – Креслин! Ты с луком обращаться умеешь? – Похуже, чем с мечом, – признается юноша без малейших признаков тошноты. – Но в цель обычно попадаю. Хайлин протягивает ему лук – короче боевого пехотного, но подлиннее тех, какие обычно используют наездники. – Коли ты знаешь, где засели эти разбойники или кто они там такие, так не можешь ли пробраться к выходу из расщелины и пустить стрелу за тот гребень? В том направлении, где прячутся эти парни... – А толку-то? – непонимающе хмурится Креслин. – С такого расстояния вряд ли кого подстрелишь, стрела-то будет на излете. – Главное, чтобы она угодила куда надо. Если эти прохвосты рассчитывали захватить нас врасплох, то после одной-двух пущенных в их сторону стрел очень даже призадумаются. А нам это в любом случае обойдется недорого. Принимая лук и прикрепляя колчан к латунному кольцу у седла, юноша еще раз отмечает собственную наивную простоту. Ведь он не имеет ни малейшего представления о том, какого рода товар нанялся охранять. До сего момента ему даже не приходило в голову этим поинтересоваться. Держась ближе к стене расщелины, он трогает коня по направлению к выходу в долину. Приблизившись на достаточное расстояние, он поднимает лук и стреляет вверх. Стрела летит по дуге. Сосредоточившись, Креслин следит за полетом. Стальной наконечник звякает о валун перед носом одного из затаившихся всадников. – Демоны! – Откуда стрела? Голоса помогают юноше, коснувшись ветров, подправить полет второй стрелы. Падая сверху, она вонзается в чье-то мускулистое плечо. – Проклятье! Бежим! – Нельзя драться с тем, кого не видишь! – Это бесы! По каньону разносится стук копыт. Разбойники мчатся прочь, Креслин направляет гнедого обратно, к Хайлину и Деррилду. – Как я понимаю, все в порядке, – произносит с улыбкой наемник. – Они ушли. Креслин кивает: – Я выпустил две стрелы. – Попал? – В одного попал, судя по возгласу. Эти, мягко говоря, не совсем точные слова опять вызвали спазм желудка. «Кто тебя за язык тянул? – злится на себя юноша. – Не умеешь врать, так хотя бы помолчи». – Ты вроде бы говорил, будто с мечом управляешься лучше, чем с луком. Или чего напутал? – Нет, это правда, – слова вылетают сами, прежде чем Креслин успевает их удержать. – Ну и ну! – вырывается у сидящего на козлах торговца. Хайлин на миг поджимает губы, потом кивает: – Съездим, посмотрим. Так, для пущей уверенности. За гребнем обнаруживаются отпечатки копыт (скорее всего, трех лошадей), обломанная стрела и на приземистом валуне – несколько темных пятен.XXIV
Оставшуюся половину дня путники двигались по холмистой равнине от края Закатных Отрогов до плато, на котором расположен город Фенард. Креслин по большей части молчит, размышляя о своих удачных выстрелах, а также о том, насколько дальше простого умения ловить ветра простираются его дарования – если таковые вообще имеются. Дважды за это время он видит белую птицу неизвестной породы, ранее встречавшуюся ему лишь в снах. Она кружит над его головой, но в обоих случаях ему не удается заметить ни как она появляется, ни как исчезает. Во второй раз – это происходит на каменном мосту, ведущем к северо-западным воротам Фенарда, – он качает головой. – Ты прав, паренек, – замечает его жест Хайлин. – Женщины из Сутии говорят, что это чародейские птицы: их глазами за людьми следят колдуньи. А та женщина, назвавшаяся Мегерой, – она тоже колдунья? Настоящее ли это имя, да и вообще, откуда она взялась? И за что ему предстоит платить? Поежившись, юноша старается выбросить эти вопросы из головы. Эта Мегера наверняка ведьма, но что ей надо от него? – Будь осторожен со здешними караульными, – предупреждает Хайлин. – При них лучше держать язык за зубами. – Вот как? – Ага, – подхватывает с козлов Деррилд, – им повсюду мерещатся лазутчики Белых, словно от суеты есть какой-то толк. – Насчет Белых магов я почти ничего не знаю... – начинает Креслин. – Не сейчас! – шепотом обрывает его наемник. На дальнем конце моста путников встречает караул – трое затянутых в черную кожу стражников. Невысокая каменная стена тянется вдоль берега речушки, служащей городским рвом. Сразу за мостом находятся ворота. Это наружная стена, внутренняя – впереди на добрый кай. Фенард выглядит крепостью, способной выдержать долгую осаду, однако Креслину никогда не доводилось слышать название этого города в связи со сколь бы то ни было примечательными военными действиями. – По какому делу? – звучит вопрос начальника караула. – По торговому, – отвечает Деррилд, и, со вздохом достав толстую кожаную папку, открывает ее на странице, где золотом поверх пурпурного воска вытиснена печать. – Вот печать префекта... Караульный вежливо кивает. – Ну и чем мы порадуем горожан нынче? Гашишем или порошком сновидений? – Ага! Или вовсе дьявольским варевом! – фыркает Деррилд. – Да ничем подобным, почтеннейшие. Я привез всякие мелочи, вроде пряных семян риалла, склянок с церановым маслом да пурпурной глазури из Сутии, что в ходу у гончаров Джеллико. – Сейчас посмотрим. Караульные направляются к мешкам на повозке. Деррилд, снова вздохнув, встает с козел и, со словами «Конечно, над бедным торговцем всякий рад покуражиться» развязывает самый большой мешок. – Кто мне не верит, прошу убедиться самолично. Караульный заглядывает в мешок. Купец слегка хлопает по мешковине, и над горловиной поднимается облачко пыли: сухой порошок, из которого производят глазурь. «Ааппчхи... ААПППЧЧХХИ... АААПППЧЧХХИИ!!!» Отскочив от мешка, караульный пытается прочихаться и унять струящиеся по щекам слезы. – Ну вот... стало быть, порошочек... А тут, в этом тюке, у меня масло. В запечатанных склянках, потому как оно шибко едкое, – как ни в чем не бывало басит Деррилд. «АППЧХИ... ЧХХИ...» Торговец указывает на третий мешок: – А здесь у меня... – Ладно... ччххи... проезжай... аапчхи... Хайлин, уставясь в землю, ведет мулов под уздцы мимо двух других караульных, один из которых – юнец не намного старше Креслина – прикрывает рот ладонью. Однако Деррилд решается заговорить, лишь когда они уже приближаются к открытым и неохраняемым воротам во внутренней стене: – Вот ведь болван, охота ему соваться не в свое дело. Сколько хорошего порошка пришлось извести попусту! И как таких дураков на ворота ставят? – Его подчиненные – и те чуть со смеху не полопались! – вторит купцу Хайлин. – А почему он не остановил нас силой и не устроил настоящий досмотр? – интересуется Креслин. – Потому, что вздумай он нас задерживать, мы нажалуемся в гильдию и пригрозим, что впредь будем возить товар в Кифриен. – А ему-то что? Если я правильно помню, Кифриен тоже в Галлосе. – Верно, но плата городской страже начисляется с пошлин, собранных в городе. Кому охота терять заработок, да еще и объясняться перед префектом, с чего это он отваживает купцов от Фенарда. – Кроме того, – добавляет Хайлин с лающим смешком, – многие купцы давно ищут повод, чтобы перенести основную торговлю в Кифриен. Во-первых, там теплее, а во-вторых, дальше от властей: ведь резиденция префекта здесь. – А кто мешает ему перенести резиденцию? – Думаешь, это так просто? – хмыкает наемник. – Как бы не так. Есть предсказание, будто бы Фенард будет стоять до тех пор, пока префект держит здесь свой двор. Креслин поднимает брови. – Конечно, это глупое суеверие, – замечает со скрипучих козел повозки Деррилд. – Однако правителям приходится считаться и не с такой дурью. Представь себе, переберется Васлек в Кифриен, а что потом? Горожане и солдаты решат, что падение города не за горами, и наверняка найдется проходимец, который этим воспользуется. Кто-нибудь непременно попробует расколоть северный Галлос и утвердиться в здешней цитадели. Вот тебе и война, а то и не одна. – И все из-за верований? – качает головой Креслин. – Не смейся над верованиями, парнишка, – громыхает торговец. – Взять хотя бы тех бесовок, стражей Западного Оплота. Эти проклятущие бабы слывут самыми свирепыми бойцами по обе стороны Закатных Отрогов, а почему? Отчасти потому, что свято верят в свое проклятущее Предание, в сказку о том, будто ангелы пали с небес из-за мужчин. Креслин предпочитает промолчать. С его точки зрения, боевое умение стражей едва ли можно объяснить одной лишь приверженностью Преданию. Так считают люди, понятия не имеющие, сколь суровую подготовку проходят воительницы с Крыши Мира. Долина между рекой и стеной распахана и засеяна, однако ни изгородей, ни крестьянских хижин нигде не видно. Креслин поворачивается в седле, оглядывается на реку и улыбается, поняв, что это один из элементов системы обороны. На реке наверняка есть дамбы, а в степах скрытые шлюзы, что позволяет в случае надобности быстро затопить эти поля, превратив их в непроходимые болота. Копыта коней и мулов стучат по каменному мощению дороги, ведущей к следующим воротам. Проделанные в сложенной из гранита стене, подвешенные на мощных стальных петлях, они выглядят внушительнее предыдущих, но охраняются лишь парой часовых, причем не в проеме, а наверху, на стене. – Двигаем к «Золоченому Овну», – говорит купец, – завтра день долгий, но ты, паренек с запада, сможешь малость подучиться. А, приятель? – Подучиться? – растерянно переспрашивает Креслин, уже давно понявший, что полученное им в Оплоте образование далеко не достаточно. – Он о тех пауках, какие могут преподать женщины, – смеется наемник. – Здешние красотки порой бывают весьма дружелюбны. – Ага, – ворчит торговец, не глядя ни на одного из своих охранников, – а в благодарность за свое дружелюбие запросто могут выманить у тебя все, что имеешь, и кое-какую мелочь в придачу... Сворачивай туда, по второй улице. «Овен» будет слева, возле лавки столяра, не доезжая Большой площади. Решительно не понимая, как он должен искать дорогу, ориентируясь по месту, до которого даже и не доедет, Креслин тянется к обдувающим его ветрам в попытке определить местонахождение помянутой Большой площади. Площадь – действительно большая и наполненная народом – обнаруживается, но обнаруживается и кое-что другое. Невидимый обычным взором, но висящий над городом, как облако, красновато-белый дымок. Даже от мимолетного соприкосновения с ним у Креслина выворачивает желудок, так что ему, едва найдя площадь, приходится отпустить ветра. Прежде чем рефлексы и навыки позволили ему совладать с головокружением, он заметно покачнулся в седле. – Эй, ты в порядке? – Все нормально, – тыльной стороной ладони юноша вытирает выступивший на лбу пот. Он действительно приходит в норму, однако, даже расседлывая копей и мулов возле конюшни «Золоченого Овна», не может не думать о странной пелене, окутавшей город. Деррилд выходит из гостиницы с угрюмой физиономией. – Давайте разгружайте мулов, – распоряжается он. – Кладовки для товаров вон там. Креслин и Хайлин молча обмениваются взглядами. – Завтра поутру, перед отъездом, вам придется вычистить стойла, – объявляет купец, в то время как оба охранника таскают мешки в чулан с крепкой, из обитого железом красного дуба, дверью. – Мы в конюхи не нанимались, – бросает Хайлин, остановившись с мешком в руках. – Знаю. За это получите дневную плату. – Так и быть, но только на этот раз, – говорит худощавый наемник, передавая мешок Креслицу, который ставит его в дальний угол. – Договорились, – вздыхает торговец, укладывая какие-то снятые с повозки небольшие пакеты и коробки. – Кладовка вроде надежная, – косится он на дубовую дверь, – но знаете что... Мешок с порошком глазури ставьте последним. – Так, чтобы он упал, если дверь откроет кто-нибудь посторонний? – уточняет Хайлин. Деррилд хмуро кивает: – Как ни жаль хорошего порошка, по что тут поделаешь. Воров везде полно, даже в Фенарде. А по правде, так тут ворюга на ворюге. – А что, разве нельзя хранить, самый ценный товар в своей комнате? – То-то и оно, что нельзя. Какой-то новый указ префекта. По пути, в «Медном Козероге», я пробовал договориться, но они сказали, что за соблюдением указа строго следят. В прошлом году две гостиницы загорелись. Из-за каких-то идиотов, возивших лай-корень. – Лай... что? – вопросительно поднимает глаза Креслин, в то время как Хайлин взваливает на него очередной мешок. – Корень из южных болот. Сухой он горит почти как демоново пламя, и всякий, у кого есть хоть чуточка ума, возит его завернутым в мокрую парусину. Завидев появившегося в конюшне мальчишку-прислужника с охапкой сена, Деррилд окликает его: – Эй, малец! Где тут стойла пять, шесть и семь? – Э-э... – мальчик выпрямляется. – Стойла пять, шесть и семь? – Вот они, почтеннейший, прямо перед тобой. Пустые стойла... а номера написаны сверху, па балках. – Теперь вижу. А как насчет корма для наших бедных животных? – Сейчас отнесу вот это и займусь. Он тащит охапку чуть ли не с него размером к первому стойлу, где стоит здоровенный вороной жеребец. Покончив с вьюками, Креслин и Хайлин начинают помогать Деррилду разгружать повозку. – Гостиница переполнена, так что нам всем придется ночевать в одной комнате, – сообщает купец. – Но по тюфяку найдется для каждого. Креслин укладывает еще два кожаных мешка и останавливается. Больше ставить нечего, не считая двух мешков с порошком глазури, которые Хайлин осторожно придвигает к узкой дубовой двери. – Вот-вот, то, что надо, – с этими словами Деррилд вешает на дверь кладовки тяжелый железный замок. – Так, теперь заводите животных в стойла, а я разыщу того мальчишку. Грузный торговец закидывает за плечи котомку с вытащенными из разных тюков мелкими пакетами и удаляется. Креслин отводит на место своего мерина и, поскольку стойла двойные, возвращается за мышастым Хайлина. Наемник тем временем успевает поставить в одно стойло двух вьючных мулов, оставив последнее для самого крупного, запряжного. Откуда-то из глубины конюшни доносится бас купца и бормотание мальчишки. Когда Креслин выходит из стойла, оказывается, что Деррилд допек-таки прислужника, и тот засыпает корм в ясли. – А теперь и мы перекусим, – заявляет торговец. – Мысль дельная, – отзывается Хайлин, закидывая свою торбу за спину. Креслин кивает. Его котомка висит на плече. Обеденный зал «Золоченого Овна» полон кухонного чада и запахов пролитого вина и эля. Из трех свободных столиков Хайлин выбирает тот, что ближе к стене, и садится лицом к выходу. – Опасаешься неприятностей? – любопытствует Креслин. – Нет, здесь я ничего дурного не жду. Но не вижу смысла изменять хорошей привычке, куда бы меня ни занесло. Кроме того, порой лучше избежать стычки, чем одержать в ней победу. – Странное высказывание для наемника, – замечает Креслин, стараясь поровнее установить стул на широких покоробленных половицах. – В самую точку, – бурчит Деррилд, поворачиваясь к юноше. – Ты, я гляжу, не дурак, да и говоришь чем дальше, тем бойчее. Уж на что у тебя был чудной выговор, а нынче его почти не слышно. – Понимаешь, – говорит Хайлин, – всякая стычка обычно заканчивается тем, что или тебя поранят, или ты кого-нибудь уделаешь. Но во многих городах на такие вещи смотрят с осуждением, и, ежели местному жителю причинен ущерб, всячески стараются наказать обидчика. А в результате может случиться, что вместо положенной платы ты получишь срок и отправишься мостить дороги, а то и угодишь на виселицу. В городе не то что на большой дороге: драться здесь следует лишь в крайнем случае. Эй! – машет он трактирной служанке, худощавой женщине неопределенного возраста. – Принеси нам чего-нибудь выпить! – У нас есть красное вино, мед и клюквица, – в голосе прислужницы усталость соседствует с раздражением. – Что подать? – А что за клюквица? – спрашивает Креслин. – Ягодный сок, красный, как вино, но не хмельной. Женский напиток. – Вина! – басит Деррилд. – И мне! – добавляет Хайлин. – Клюквицу, – медленно произносит новое для него слово Креслин. Уверенности в том, что напиток придется по вкусу, у него нет, однако внутренний голос подсказывает, что лучше обойтись без спиртного. Служанка внимательно смотрит на юношу с серебряными волосами, замечает притороченный к лежащей у его ног котомке меч и кивает. – Понятно, два вина и клюквицу. А как насчет обеда? Пирог с дичью или тушеное мясо стоит два медяка, а отбивная – четыре. Ломоть хлеба входит в цену. – Тушеное мясо. – Тушеное мясо. – Пирог с дичью. Служанка с трудом удерживается от искушения присмотреться к Креслину еще пристальнее. – Всего одиннадцать медков. С вас двоих по четыре и с тебя, – она кивает в сторону юноши, – три. Бросив на стол серебряник и медяк, Деррилд тут же накрывает их тяжелым кулаком. – Смотри, торговец, чтобы денежки дождались товара. – Не беспокойся, милашка, никуда они не денутся. Как и я. – Хм, сдается мне, УЖ ТЫ-ТО не обманешь. Пока она рядом, Хайлин ухитряется даже не хмыкнуть, но едва служанка отходит к другому столику, давясь от смеха, говорит: – Да ты, Деррилд, никак еще можешь нравиться молодкам. – Ну, по крайней мере, некоторые из них мне доверяют, – ухмыляется купец. Креслин обводит взглядом помещение.Едкий дым щиплет глаза, но вызвать даже самый слабый ветерок юноша не решается. Особенно памятуя об окутавшем город зловещем белом облаке. Он моргает и даже утирает слезы. – Эге, вот это особа, – замечает Хайлин. Проследив за его взглядом, Креслин видит темноволосую женщину, сидящую за угловым столиком рядом с худощавым мужчиной в белом. А еще он улавливает нечто... тоже белое по сути, но невидимое и как бы неправильное. Окружающее этих двоих и затрагивающее сидящих по обе стороны от них вооруженных мужчин. Последние не едят, а наблюдают за остальными посетителями.. – Давай-ка сюда свои монеты, молодчик, – хрипло произносит служанка, опуская на потертую столешницу три кружки. – А ты, красавица, тащи сюда обещанную еду, – басит Деррилд, неохотно отдавая деньги. – Была красотка, да вся вышла, – отшучивается служанка, обнажая в улыбке почерневшие зубы. Поднимая кружку с ягодным соком, Креслин встречается глазами с Хайлином и говорит: – По дороге сюда у нас зашел разговор насчет верований и того, почему префект вынужден оставаться в Фенарде... Хайлин не спеша отпивает глоток и одобрительно чмокает: – Да, это винишко не сравнишь с горным элем. Гораздо лучше. Деррилд молчит. Креслин ждет. – Ну, а насчет префекта... Вообще-то не знаю... – Ты прав, – прерывает его Деррилд на удивление мягким и тихим голосом. – Откуда тебе знать, твое дело клинки. Так вот, помимо упомянутой есть еще одна причина, не позволяющая префекту покинуть Фенард. Еще одно пророчество из Книги. Он отпивает вино, вытирает губы извлеченной из-за пояса, возможно, некогда белой, полотняной салфеткой и продолжает: – Так вот, в Книге говорится насчет того, что равнины Галлоса должны оставаться под властью единого правителя, пока не будут расколоты волшебством гор... или что-то такое. Еще там сказано насчет женщины с мечом тьмы, которая воцарится над плато Аналерия и зачарованными холмами, – он пожимает плечами. – Один пророк уверяет, что префект не должен менять столицу, послушать другого – так главное не лишиться южных равнин. А вдумаешься, так чушь собачья. Какие горы на равнинах, и что это вообще значит? Кому может понадобиться Аналерия? Над чем там воцаряться: там ведь одни козы да козьи пастухи, вожди которых живут в круглых шатрах. Чушь, да и только. Ощутив касание холодка, Креслин поднимает глаза на мужчину в белом за угловым столом. Мужчину, который понимающе улыбается, глядя вовсе не на Креслина, а в спину Деррилду. На стол со стуком опускаются три толстые глиняные миски с отбитыми краями. Из каждой торчит погнутая ложка. – Видишь, молодчик. Я никогда не подвожу, и всегда рада услужить. Не то что вы, мужчины, от вас только и жди подвоха. Креслин не может удержаться от улыбки. Хайлин берется за ложку и налегает на тушеное мясо. Деррилд смотрит вслед удаляющейся служанке вслед и бормочет: – Услужить она рада... нет уж, спасибо. Креслин не спеша ест свой пирог, размышляя о пронизывающей весь этот город белизне. О белом тумане, о сидящем в углу мужчине в белом и белых птицах, кажется, следящих за ним. Рассеянно попивая сок, он примечает, как Хайлин улыбается одной из женщин, сидящей за столом в дальнем конце зала. Чтобы уразуметь, каков род занятий этих прелестниц, юноше даже не требуется видеть их накрашенные щеки, и у него нет ни малейшего желания познакомиться с ними поближе. Последнее, чего ему не хватает, так это связаться еще с одной женщиной. Мегера... Кто же она и почему никак не идет у него из головы? Образы подсказывают... Что же они ему подсказывают? Заметив, что Хайлин перевел взгляд с женщины на него, юноша качает головой: – Нет. Не сейчас. – Вот умный человек, – громыхает Деррилд, когда Хайлин подмигивает и встает из-за стола. – Он или я? – Ты. Любовь за деньги не купишь. Даже стоящего перепихона – и то не купишь, – он поднимает толстую ручищу. – Еще вина, милашка. Креслин молча потягивает сок. Ему еще многому предстоит научиться. – Еще вина, милашка!XXV
Один из мулов сворачивает к обочине и тяжело тащится по грязи. – Н-но! Пошел!.. – Хайлин привычно возвращает вьючное животное на дорогу. – Проклятая грязища! Из-за нее еле плетемся. – Далеко еще? – Креслин в который раз смотрит на холмы, которые, если верить Хайлину, должны вывести их к западной оконечности Рассветных Отрогов. Горизонт подернут сумраком, а оглянувшись назад, юноша отмечает розовато-оранжевое свечение, напоминающее ему о Башнях Заката, что видны с Крыши Мира. Но здесь, на восточных равнинах Галлоса, никаких башен нет: только холмы, поля и редкие сады, причем все это основательно сдобрено дождем да грязью. Правда, после полудня не дождило, но зато солнце светило почти по-весеннему, нагревая оставшиеся после утреннего ливня болотца и лужи. Креслин обливался потом и, несмотря на донимавшие его тучи гнуса, ехал в одной просторной тунике. А вот ни Хайлин, ни Деррилд курток так и не сняли. «Зззззз...» Шлеп! Креслин смахивает с предплечья прихлопнутого москита, собратья которого досаждают ему уже больше кай пути. Влажный воздух совершенно неподвижен. «Ззэзз...» Не вызвать ли сейчас ветерок? Ведь они далеко от Фенарда и от той всепроникающей белизны. Шмяк! «Ззззз...» – неуемно гудят москиты. – Дерьмо! – бормочет юноша. Когда его спутники толковали о плодородных долинах Галлоса, ни один из них и не заикнулся насчет проклятущих кровососов. Как, впрочем, и о вонище, царящей в переулках здешних городов. «Зззззз...» В небе мелькает что-то белое. Креслин вскидывает глаза, но птица (если это была птица) уже исчезла. «Ззээзз...» Шлеп! «Зззээз...» – Похоже, тебе мошкара не нравится, – замечает Хайлин. – А вот ты ей пришелся по вкусу. Шлеп! Открытая шея саднит, но в долинах Галлоса стало одним москитом меньше. – Долго еще ехать? – Еще пару кай, – сухо отвечает Хайлин. – Как раз к темноте будем на месте. Розовато-оранжевое свечение угасает, когда в быстро сгущающихся сумерках Креслин останавливает мерина возле высокого светло-серого камня – верстового столба. – Перндор, – читает он. – Тут написано: «Перндор, три кай». Мы туда путь держим? – Пожалуй, что и туда. – Пожалуй? «Зззэз...» – Он тебя подначивает, малец, – гудит с козел Деррилд. Хайлин ухмыляется. Шлеп! Креслин покачивается в седле, едва не потеряв равновесие при попытке прикончить еще одного кровопийцу. Потом он натягивает поводья и скачет назад, на середину дороги. Гам тоже грязь, но не такая глубокая и топкая, как у обочины, возле столба. – Ладно, не так уж и далеко. Взмокший от пота юноша с расчесанной от укусов шеей обреченно вздыхает. Впрочем, довольно скоро они приближаются к очередному столбу, где написано просто «Перндор», без указания расстояния. У дороги возле ветхого забора торчит полуразвалившаяся лачуга. Каменное мощение обрывается; дальше идет глинистая тропа, в настоящее время представляющая собой хлюпающее, вязкое болото. Сумерки быстро переходят в ночь. Становится прохладнее, но не настолько, чтобы Креслин перестал потеть. А призвать ветра, чтобы охладиться и отогнать мошкару, он не решается: мешает присутствие язвительного торговца и востроглазого наемника. – Терпеть не могу ездить по ночам, – бормочет Хайлин, касаясь рукояти меча. Креслин молчит: вместо слов он тянется к едва уловимому ветерку, повеявшему с запада, со стороны неприглядных строений с неосвещенными окнами. – Там кто-нибудь живет? – спрашивает он, показывая на развалюхи. – Должен же здесь быть приличный постоялый двор. На мысль о постоялом дворе наводит горящий примерно в кай впереди одинокий свет. Ветерок приносит звуки – конский храп и звяканье металла. Креслин замирает, осознав, что справа и позади, за темным амбаром, затаились всадники. Юноша выхватывает меч из заплечных ножен, но чувствует, как невидимый стрелок целится в него из лука. В отчаянном порыве он швыряет ветер в лицо лучника. Деррилд хватается за утыканную гвоздями дубинку и, взывая неизвестно к кому, чуть ли не на все словно бы вымершее поселение орет: – Бандиты! Бандиты! Припав к шее своего костлявого мерина, Креслин пришпоривает его и, с мечом наголо, устремляется навстречу полудюжине верховых. Тьма взрывается криками. Сверкает клинок. Юноша не обдумывает своих действий: его тело движется как бы само собой. – Ублюдок! Дьявол! Где он? Креслин свивает воздушные потоки в завывающий смерч и снова швыряет ветер навстречу врагам. Мерин под ним шатается и начинает оседать, но даже перепрыгивая со своего коня на спину вражеского, юноша использует инерцию полета, чтобы полоснуть клинком по горлу не успевшего увернуться разбойника. – Уходим! Их тут полно! Они уложили Фрози! – Проклятье! – бормочет он, пытаясь выбросить труп из седла. Стук копыт. Рядом останавливается Хайлин. Даже в полутьме видно, что он бледен как мел. – Где Деррилд? – Креслииу удается-таки спихнуть мертвеца на землю. – Несется к гостинице. Улепетывает со всей быстротой, на какую способны мулы. – Что? – Да то. Драться – наша работа. Ты не забыл: нам за это платят. – А... ну да. Креслин озирается по сторонам. Кроме громилы, на коне которого он сидит, поблизости валяются еще два человеческих трупа. И конский: бедный мерин, на котором он проехал столько кай. – Ты уделал еще одного малого, но он зацепился за стремена, и его унес конь, – невыразительным голосом произносит Хайлин. Креслин трясет головой, желая унять дрожь и в то же время не желая верить услышанному: – Не может быть. Я просто поскакал им навстречу... Один из убитых, лучник, лежит навзничь, и лицо его покрыто ледяной коркой. Конечно, вечер прохладный, но ведь не настолько! Не мог человек оледенеть за несколько мгновений! Креслин сглатывает, отгоняя память о том, как мысленно призывал ветра с Крыши Мира. Другой разбойник, низкорослый малый в темной тунике и штанах, лежит, уткнувшись лицом в лужу. – Я не знаю, кто ты такой, Креслин, и предпочитаю не выяснять. – Да я... я вообще никто. Не находя слов, юноша машинально вытирает клинок о какой-то свисающий с седла лоскут и вкладывает в ножны. – Как и сама смерть, приятель. Спешившись, Хайлин склоняется над трупом вожака разбойников и взмахивает клинком, рассекая кожаный ремень. Вернувшись, он бросает Креслину тяжелый кошель: – На, спрячь. Юноша растерянно сует кошель в котомку. Хайлин вскакивает в седло. – Перевьючь свои седельные сумы на этого коня и поехали. С покойниками пусть разбираются местные. Против живых разбойников у них кишка тонка, а на это, может, и сгодятся. Не переставая удивляться тому, как быстро все произошло, – лучник прицелился в него, а спустя несколько мгновений четверо (если верить Хайлину) разбойников были уже мертвы, – Креслин вручает наемнику поводья вороного и, бормоча себе под нос «Да не мог я все это натворить, не мог...», бредет по грязи к мерину. На лошадиной морде видны темные пятна: кровь или грязь, в темноте не разобрать, да это и не имеет значения. Юноша снимает свои сумы и крепит их к разбойничьему седлу – оно куда лучше того, что дал ему Деррилд. Успокаивая вороного легким прикосновением, юноша взлетает в седло, настолько легко, насколько позволяет усталость. Грохочет отдаленный гром. Небо начинают затягивать тучи. – Трудно поверить, что ты не из числа этих бесноватых стражей, – бормочет Хайлин. – И с конем вон как ловок... Да и дерешься на их манер. – Я у них учился. Почему бы и не сказать часть правды? – Верю... – Хайлин по-прежнему отводит глаза. – Это кое-что объясняет... Хотя насчет лучника... Насчет лучника Креслин и сам не все понимает: ясно лишь, что это его рук дело. Глубоко вздохнув, он направляет коня на свет, к постоялому двору. Сейчас, сегодня о лучнике лучше не думать. И без того с каждым новым поступком оказывается, что он знает о себе еще меньше, чем думал. Мороз пробегает по коже, хотя на улице не так уж и холодно. «Ззззэз...» Креслин устало качает головой. Надо же, похоже кое-что вовсе не меняется. Снова начинается дождь, только на сей раз холодный. Не то что утром.XXVI
Бросив взгляд направо, Креслин видит лишь камни, перемежаемые островками скопившегося в лощинах застарелого льда. Рассветные Отроги ниже Закатных, но кустов и деревьев на здешних склонах гораздо меньше, а почва (там, где есть почва, а не голый камень) заметно суше. Как будто весь снег выпадает на Крышу Мира, так и не достигая равнин Галлоса. Над узкой тропой разносится пронзительный крик, сопровождаемый хлопаньем крыльев: черный стервятник улетает по направлению к Джеллико. Черный, однако Креслину не требуется напрягать чувства, чтобы уловить присутствие белой порчи. Ну что ж, возможно, это падальщик и соглядатай. Однако птицы летают и над равниной, а здесь, в горах, на худой конец нет гнуса. И прохладно. Правда, прохладно только на взгляд Креслина. Его парка распахнута, а вот трясущийся на козлах повозки Деррилд кутается в тяжелый тулуп. Да и Хайлин не думает расстегивать подбитую мехом куртку. Разбойничий вороной, более резвый, чем костлявый мерин, норовит вырваться вперед, и Креслицу приходится сдерживать его, поглаживая по холке. На резком повороте колеса скрежещут на неровных камнях. Двухколесная повозка Деррилда худо-бедно проходит, тогда как обычный фургон мог бы здесь застрять или опрокинуться. – Неужели через Рассветные Отроги нет дороги пошире? – обращается Креслин к Хайлину. – Южная будет вдвое шире. – А почему мы поехали не по ней? – Потому, – бурчит с козел Деррилд, – что она не только шире, но и длиннее. Ехать по ней на пять дней дольше, а значит, еще пять дней я должен буду платить вам и оплачивать гостиницы. И торговать начну на пять дней позже. – А... – Креслин умолкает. Сам-то он получает крохи, но Хайлин наверняка берет по серебрянику в день. Пять серебряников, а еще ведь стол и ночлег... – И не забудь, серебряная макушка, – гудит бородач, – чем короче каждая поездка, тем больше их я могу сделать. Или, наоборот, побольше времени посвятить своей лавке. Креслин вздыхает, жалея, что затронул эту тему. – К тому же, – бубнит торговец, – здешняя тропа безопаснее, потому как богатые караваны тащатся по южной дороге и поживы для разбойников там больше. Конечно, разбойники встречаются не каждый день, но... Хайлин глядит на него с ухмылкой и незаметно пришпоривает коня, чтобы отъехать подальше от повозки. – Конечно, – гнет свое Деррилд, – к приключениям я не рвусь, в моем-то возрасте... Но мужчине, ежели у него жена, две дочки и всего один сын, волей-неволей приходится пошевеливаться. К тому же торчать безвылазно в лавке и отращивать пузо – тоже не дело. Разъезды нужны, но все хорошо в меру; по возвращении домой мне неохота даже смотреть на лошадь или повозку. – Но раз уж ты все равно ездишь, так почему по таким скверным дорогам? – Дороги! – фыркает торговец. – Да разве это дороги! Настоящие дороги – это те, что ведут из Лидьяра в Фэрхэвен и из Фэрхэвена к Рассветным Отрогам. Маги – те умеют строить хорошие дороги. – Так почему же мы ими не пользуемся? – Потому, молодой дуралей, что ездить там же, где и все, – значит попусту терять деньги. Будешь таким же, как все, – и разоришься. Взять хоть бы тебя. Ты боец. Будешь драться, как все, – скоро станешь покойником. Верно? – Пожалуй, что так, – соглашается Креслин. Снова слышится птичий крик. Падальщик облетает окаймленную скалами лощину, чтобы усесться где-нибудь в неприметном месте. – Чтобы добиться успеха, надо делать то, чего не делают другие, – наставительно гудит Деррилд. – Это относится к любому занятию. Умение и готовность рискнуть всегда вознаграждаются. И, – добавляет он, – быстрота. Уж это, судя по тому, как прытко ты машешь своим мечом, тебе понятно. Вот почему мы не делаем остановок и не торгуем по дороге. Чем быстрее доберемся до места, тем больше будет барыш. Креслин кивает, уставясь в спину Хайлина. – Ну а еще в торговле важна честность... Юноша удивленно прислушивался. Купцы вообще пользовались репутацией мошенников, а странствующие торговцы, судя по рассказам, слыли самыми отъявленными пройдохами. – Честность окупается, малец, так и знай. Она вознаграждается, и не жратвой или блудом где-нибудь в темном уголке, а звонкой монетой. Да, люди охотно имеют с тобой дело. Купцы знают, что ты держишь слово, и придерживают для тебя товар. Хорошие охранники знают, что ты не надуваешь с оплатой, и нанимаются к тебе, а не к другим. Но важнее всего быть честным по отношению к самому себе. Не лги себе, тогда и другие тебя не обманут. А вранье рано или поздно тебя погубит, если сначала не разорит. Креслин сдвигает брови, обдумывая услышанное, и приходит к выводу, что, пожалуй, купчина говорит искренне. Деррилд, бывало, торговался за каждый медяк, но за все время путешествия ни разу не попытался кого-нибудь облапошить. – Но как бы то ни было, паренек, таскаться туда-сюда с товаром радости мало, и доля у нас, торговцев, незавидная...XXVII
С высоты седла Креслин озирается по сторонам. Впереди и справа от него солнце поблескивает на поверхности протекающей в ложбине реки, а слева дорога расширяется, сворачивая к открытым воротам. Колеса повозки тарахтят по ровной, укатанной мостовой. В отличие от маленьких городков Галлоса и Кертиса Джеллико обнесен стеной, причем стеной высотой более чем в пятьдесят локтей. Южные ворота распахнуты, желоба, по которым открываясь и закрываясь скользят массивные железные створы, начисто выметены. Караул – не менее дюжины вояк в серо-коричневой коже – надзирает за въезжающими и выезжающими. – О, мастер Деррилд, давненько тебя не видели, – уважительно и дружелюбно приветствует торговца сержант. Малый упитанный, однако его обтянутый кожаным панцирем живот отвислым не назовешь. На стене над головой, едва видимые за парапетом, лениво греются на солнышке два стрелка. Каждый не далее чем в локте от своего оружия – укрепленного на деревянной раме тяжелого арбалета. – Твои ребята? – сержант кивает в сторону остановившихся рядом с повозкой Хайлина и Креслина. – Ну Хайлина-то ты должен знать, – громыхает Деррилд. – А это Креслин. Паренек присоединился ко мне в Блийансе. Родня одной девчонки решила, что они с этой милашкой зашли слишком далеко. Надеюсь, у нас ему понравится. Раскатистый смех здоровяка эхом отдается под каменной аркой. – Рад, что ты вернулся, мастер Деррилд. Удачного тебе дня, – говорит сержант с улыбкой. Не раз и не два его взгляд задерживается на серебряных волосах Креслина. Повозка и всадники едут дальше, по городским улицам. Дома здесь по большей части из обожженного кирпича, трехэтажные, с узкими фасадами, крутыми крышами и тяжелыми, закрытыми, несмотря на погожий весенний день, дубовыми дверями. – Ну, Томас, ты у меня получишь! Ну, погоди! – высокий голос принадлежит мальчишке-оборванцу, несущемуся сломя голову за другим, который бежит по переулку наперехват катящейся повозке. – Эй, смотри, куда едешь! – пронзительно кричит женщина в кожаной юбке. – Смотри, куда лезешь! – рявкает в ответ Хайлин. Несмотря на замешательство вокруг женщины и детишек, Креслин переводит взгляд дальше, к следующему проулку, находящемуся локтях в тридцати впереди. То, что там их поджидают, он чувствует, даже не обращаясь к ветрам. – В проулке, за углом, – бросает юноша Хайлину. – Там кто-то есть. Он берется за лук и выхватывает из колчана стрелу. Хайлин резко натягивает поводья. – Заставь их подойти к нам Как только Деррилд останавливает мула, мальчишки, прекратив играть в догонялки, поворачиваются и спешат назад в переулок. Женщина порывается достать что-то из-за спины. – Стой! – кричит Креслин. Его стрела наложена на тетиву. Женщина – впрочем, это вовсе не женщина, а худощавый юнец – роняет лук и нервно смотрит в проулок. Креслин незаметно улыбается, заслышав донесшиеся оттуда торопливые удаляющиеся шаги. Прятавшийся за углом предпочел убраться, бросив и юнца, и мальчишек. – Сбежал, – презрительно хмыкает Хайлин. – Кто-то решил, что раз нас не удалось застать врасплох, не стоит и затевать стычку. – Пожалуйста... – умоляюще лопочет юнец, не отрывая взгляда от нацеленной на него стрелы. – Пристрели паршивца, – грохочет Деррилд. – Нам тут незачем растить грабителей. – А ну снимай чужую одежду, – командует Креслин. – Давай, живо. И стой там, у двери! Хотя на улице не холодно, парнишку бьет дрожь. Что же до двоих мальчишек, то они, как рассеянно примечает Креслин, исчезли. Не иначе, нырнули в дырку в заборе или какую-нибудь другую лазейку. – А дальше что? – спрашивает Хайлин. – Подберем лук да поедем дальше. Сомневаюсь, чтобы этот малый напал на нас снова, а прикончим его – так придется объясняться по поводу трупа. Мне это ни к чему. – Ишь, добренький выискался, – ворчит с козел Деррилд, однако же, выпустив на миг вожжи, подхватывает с мостовой упавший лук, перерезает тетиву и отбрасывает ставшее бесполезным оружие в сторону. Они проезжают мимо трясущегося темноволосого юноши, оставшегося лишь в широких коротких кожаных штанах. Вперив в него взгляд, Креслин отчетливо произносит: – Продолжай в том же духе, и, ручаюсь, ты не доживешь до следующего дня рождения. Звук его голоса, чистый, как серебряный колокол, и раскатистый, как весенний гром, заставляет юнца вжать голову в плечи. Оба охранника бок о бок едут к перекрестку. – Знаешь, – глядя в сторону, произносит Хайлин, – ты умеешь нагнать страху. Признаюсь, я поверил всему, что ты сказал тому сопляку. И он тоже. – И правильно сделал, – отвечает Креслин. – Иногда на меня накатывает, и открывается вроде как второе зрение. Я многое вижу, только это бывает не всегда. И не обязательно тогда, когда нужно. Он оборачивается через плечо, но незадачливого грабителя и след простыл. – Да кто ты вообще такой? Маг-воитель? – Хотел бы я быть им... – грустно смеется Креслин. – Впрочем, может, и не хотел бы. – Эй, вы, – кричит охранникам Деррилд. – Хорош языки чесать. Приехали, вон склад. – Знакомое местечко, – бормочет Хайлин. Склад представляет собой каменное трехэтажное строение с высокой крышей, занимающее целый квартал. Превосходя по высоте ближайшие дома – мастерскую столяра, примыкающую к нему со стороны площади, и лавку галантерейщика со стороны городских ворот, оно превосходно гармонирует с белокаменными фасадами еще более внушительных зданий, образующих локтях в ста ниже по узкой улочке просторную площадь. Принадлежащий Деррилду дом имеет три двери: широкие ворота вровень с мостовой, позволяющие заехать повозке, узкий, окованный железом и запертый дополнительный вход и – ближе к площади – парадное крыльцо из резного дуба под выкрашенным в синий цвет навесом. Жилые помещения, судя по окнам, находятся на третьем этаже. Хайлин спешивается у ворот и раздвигает легко скользящие в желобах створы. Креслин придерживает вороного коня, тогда как Деррилд заводит повозку внутрь, в полумрак помещения. – Помочь? – вопрос Креслина обращен к Хайлину. – Не надо, я сам закрою. Следуй за Деррилдом. Оказавшись внутри, Креслин видит по правую руку от себя длинный ряд закромов, по большей части пустых. Правда, в одном он примечает глиняные кувшины с широкими горлышками: один треснувший и не закрытый, но все остальные заткнутые и целые. Лари и клети образуют два яруса, вдоль второго тянется огражденная перилами галерея, на которую ведут деревянные лестницы. Двери хранилищ второго этажа в основном заперты. Креслин останавливается у задней стены, перед шестью стойлами. В одном, самом ближнем к двери, ведущей, как полагает юноша, в лавку или контору торговца, стоит вороная кобыла. Остальные пять не заняты. Два высоких окна в задней стене и масляная лампа, висящая неподалеку от первого стойла, дают не так уж много света. Однако Креслин замечает, что помещение чисто выметено, да и отсутствие дурных запахов указывает на образцовый порядок в помещении. Шумный, крикливый и нескладный с виду Деррилд становится весьма серьезным и аккуратным, едва доходит до дела. Креслину приходит на ум что, может быть, именно по этой причине ему удалось перевалить через горы Кандара без особых затруднений. – Пошли! Спешившись, Креслин заводит вороного мерина в третье стойло – оно кажется ему подходящим, – расстегивает подпруги, снимает и вешает седло, вытряхивает и складывает попону. Вороной всхрапывает. – Знаю, знаю... Дорога была долгая, ты устал. Но ничего, теперь отдохнешь. – Зато тебе отдыхать рано, – замечает Хайлин. – Знаю. Мы ведь должны развьючить мулов, верно? – То-то и оно. Поснимать с животных вьюки – дело недолгое, но потом приходится еще и таскать товары вверх по лестнице да раскладывать по ларям. – Не туда! – распоряжается торговец. – Пурпурную глазурь неси в ту кладовку, следующую. А упаковки церапового масла носите по одной: разобьете, так хоть не две сразу. Масло складываем на втором этаже, пятая дверь от лестницы, что помечена зеленым листом. – Там на двери надпись «церан»? – уточняет Креслин. – Ну! – удивляется купец. – А ты откуда знаешь? – Я умею читать, – отвечает бывший консорт. – Откуда же еще? – Хм... надо же! Ты вроде не говорил... – Так ты и не спрашивал. С этого момента разгрузка идет живее: Деррилд вручает Креслину тюки, имеющие бирки с надписями, и юноша разносит их по соответствующим клетям, стараясь при этом не оступиться: он подозревает, что надписями снабжены упаковки самых дорогих товаров. Или бьющихся. Или, чего доброго, и дорогих и бьющихся. Когда он затаскивает наверх последний кувшин с чем-то, называющемся, судя по бирке, «портент», по лбу его струится пот. – Эй! – окликает Хайлин. – Ты заканчиваешь? – Можно сказать, уже закончил. Когда юноша спускается на первый этаж по деревянной лестнице без перил, Деррилд, стоящий у двери, ведущей в жилые помещения, жестом подзывает к себе обоих наемников: – Вам причитается обед и постель, а поутру еще и завтрак. И расчет – с этим уладим после обеда. – Как насчет лошади? – интересуется Креслин. – Ну, малый! – с деланным изумлением восклицает купец. – Хоть ты и ловок махать клинком, но лошадь стоит подороже тебя. Он отворачивается к Хайлину. – Возможно, твоя лошадь стоит дороже меня, – спокойно говорит Креслин. – Но этот вороной всяко дороже твоего мышастого заморыша. Деррилд кривится, но лицо его тут же разглаживается: – Да, тут ты прав. Он дороже на пару серебряников, и один, так и быть, я тебе выплачу. Теперь кривится Креслин. – Ладно, ладно, – машет рукой купец, – так и быть, два серебряника. Больше дать не могу: больше четырех я не получу ни у одного барышника. Чувствуя, что торговец трусит и говорит то, что считает правдой, Креслин кивает. Договорились. Два серебряника. Деррилд испускает тяжелый вздох, – Вот и договорились. Ты, наверное, хочешь помыться. Хайлин покажет, где. А когда закончишь, обед будет на столе. Он поворачивается с очередным тяжким вздохом. – Хорошо, – фыркает наемник. Креслин задумчиво скребет потную щетину на подбородке, удивляясь тому, что Деррилд, бывавший во всяких переделках торгаш, – и вдруг так струхнул. А насчет помыться – это да. И помыться, и побриться ему очень даже не помешает. – А могу я где-нибудь выстирать свою одежонку? Не кожи, ясное дело, а все остальное? – Поскольку прачечная в этом доме там же, где мы с тобой будем мыться, возражать, полагаю, никто не станет, – отвечает Хайлин, подхватывая свою торбу. Креслин следует за ним. Охранников уже ждут две наполненные теплой водой ванны. Побрившись и помывшись, Креслин, в отличие от Хайлина, переодевается в чистое и начищает до блеска сапоги. – Ты такой лоск наводишь, словно заявился в замок, – усмехается Хайлин. – По сравнению с некоторыми местами, где мне довелось побывать, это и есть замок, – отшучивается Креслин, следуя за Хайлином в столовую. Она выглядит внушительно: за полированным и лишь слегка потертым столом из красного дуба длиной в восемь локтей могут рассесться девять человек, причем не на лавках или табуретах, а на самых настоящих креслах, со спинками и подлокотниками. Деррилд, успевший постричь бороду и переодеться (теперь на нем линялая, но удобная красная туника и такие же штаны), представляет своих домочадцев: – Моя жена Карла, мой сын Валтар, сноха Виердра, внук Виллум и мои дочурки, Дерла и Лоркас. Креслин приветствует общим поклоном всех и отдельным – хозяйку дома: – Благодарю за честь и гостеприимство, почтеннейшая. Белокурая Лоркас склоняется к сестре и шепчет ей на ухо что-то, чего Креслину расслышать не удается. – Прошу за стол, – басит Деррилд. – Креслин, Хайлин, садитесь между Карлой и Лоркас. Будучи наслышан о чудных обычаях востока, где мужчины ухаживают за женщинами, Креслин отодвигает кресло для Лоркас и усаживает ее, полагая, что купец окажет такое же внимание своей супруге. – Ха, Деррилд, приятно видеть, что кое-где в мире еще сохранилось рыцарство. – Рыцарство не стоит хорошего обеда, – ворчит торговец. Сестры Лоркас и Дерла переглядываются через стол. Светловолосая женщина выносит из соседней комнаты и ставит перед Карлой большую миску, над которой поднимается пар. За миской следуют два деревянных блюда с караваем свежеиспеченного хлеба на каждом. На столе уже ожидают два кувшина, а перед каждым из гостей поставлены широкая фаянсовая тарелка с ободком и тяжелая коричневая кружка. – В сером кувшине эль, а в коричневом клюквица, – поясняет Деррилд. – Откуда ты родом, молодой человек? – спрашивает Карла, миловидная круглолицая женщина с густыми, но уже поседевшими волосами. – С другой стороны Закатных Отрогов, – отвечает Креслин. – О, издалека. А куда путь держишь? – отломив кусок от каравая, она передает ему блюдо. – Ну... думаю, в Фэрхэвен. Я еще точно не решил. Юноша тоже отламывает кусок хлеба и кладет на свою тарелку. Взявшись за кувшин с клюквицей, он предлагает соку Лоркас, а когда та кивает, наполняет кружки и ей, и себе. – А ты хороший боец? – неожиданно спрашивает Виллум, вихрастый мальчонка, чья голова лишь чуть повыше стола. – Виллум! – укоряет его белокурая Виердра. Креслин улыбается: – Это ведь у кого спросить. Для тех, кого ты побил, ты боец отменный, а для побивших тебя – совсем никудышный. – А ты хороший, вижу! – уверенно заявляет мальчишка. – Малец-то тебя насквозь видит, – замечает Хайлин. Но неразборчиво, потому как у него полный рот хлеба. – Лучший, какого мне случалось встречать, – добавляет Деррилд. Креслин берет черпак и выкладывает тушеное мясо с лапшой и каким-то белым соусом на тарелку. Ему удается совершить это, не пролив ни капли. Чего не скажешь о Хайлине: после его манипуляций с ложкой на столе образуется лужица подливы. Креслин с трудом подавляет недовольную гримасу, но, похоже, никто кроме него, не придает этому значения. – Так ты, стало быть, профессиональный боец? – любопытствует Лоркас. Проглотив ложку густого, проперченного варева, юноша отвечает: – Нет. Я видел настоящих бойцов, до которых мне далеко. – А я таких не видел, – встревает Хайлин, – но если они дерутся лучше Креслина, то предпочту с ними не встречаться. – А что влечет тебя в Фэрхэвен? – интересуется Карла. – Мне кажется, там можно найти объяснение необъясненному. – Иногда, – ворчит Деррилд, – лучше так и оставить это необъясненное необъясненным. Особливо ежели в дело замешаны маги да чародеи. Они народ завистливый, – добавляет он, чуточку помолчав. – Завистливый? «Плюх...» – Виллум! Коричневый кувшин подвернулся мальцу под руку, и теперь нижний конец стола залит соком. – Джарра! Светловолосая служанка приносит тряпки и принимается вытирать стол. Виердра помогает ей, приговаривая: – С этими мальчишками хоть за стол не садись. Креслин улыбается, втайне радуясь тому, что малец не опрокинул кувшин на него. Что же до виновника переполоха, то он, позволяя оттирать себя от сока, попутно уминает изрядный ломоть хлеба. – А ты собираешься снова сопровождать купцов в поездках? – спрашивает темнобородый, но уже лысеющий Валтар. Креслин качает головой: – Я бы и рад услужить, но... – Хорошего человека найти трудно. – А удержать еще труднее, – добавляет Деррилд. – И мне как-то не верится, что этот паренек нашел бы свое счастье на торговых путях, даже будь я в состоянии платить ему столько, сколько он стоит. «...а он и вправду хорош...» Делая вид, будто не слышит, как переговариваются Дерла и Лоркас, юноша отламывает еще кусок хлеба и зачерпывает мяса из миски. – Паренек, а как ты насчет сладенького? – интересуется Карла. Дерла почему-то фыркает, Лоркас краснеет, а Хайлин широко ухмыляется. Чувствуя, что его щеки делаются пунцовыми, Креслин тянется за кружкой. – Что тут смешного? – недоумевает Виллум. – Ничего... ничего, – убеждает мальчугана мать, едва удерживаясь, чтобы не прыснуть. – Ну, с вами и я помолодею, – бормочет, качая головой, Деррилд и, склонясь к Карле, с улыбкой касается губами ее щеки. Креслии сглатывает и мелкими глотками потягивает сок: такое простодушное веселье ему в новинку. Шутки шутками, но вскоре и впрямь подают сласти: темный, сочный пудинг и медовые бисквиты. Креслин берет лишь крохотный кусочек пудинга, столь же непривычного для него, как и добродушное подтрунивание за столом. Маршал и стражи считают подобные блюда излишествами и на сладкое ограничиваются фруктами, в крайнем случае – печеньем. А вот Виллум явно дорвался до желанного: вся его мордашка перепачкана в чем-то липком. Креслин с трудом сдерживает улыбку. – Вкуснятина, а? – мальчик причмокивает, хрустя медовым бисквитом. – Хватит объедаться! – ворчит на сына Валтар, но Виердра кладет руку на рукав мужа. – Он ведет себя как поросенок. – Нет, всего-навсего как мальчишка. Креслин снова, не вполне понимая почему, сглатывает, отпивает сока и случайно натыкается взглядом на висящую на стене маленькую гитару. – Играешь? – тотчас спрашивает Лоркас, проследившая за его глазами. – Не так, чтобы осмелиться сыграть на людях, – качает головой Креслин. – Для себя, случалось, бренчал, но теперь кажется, что это было давным-давно. – Эту гитару я купил по случаю в Сутии много лет назад, – басит Деррилд. – Тирелл, бывало, поигрывал, но, кажется, он был единственным из охранников, знавшим, с какого конца за эту штуковину берутся. Правда, иногда мне удается подбить Виердру... Ты как насчет позвякать струнами? – Нет, нет, – с улыбкой отвечает молодая мать. – Не стану я перед гостями позориться. – Ну, коли так... – Деррилд прокашливается, обводит глазами стол и обращается к охранникам: – Коли так, прошу пожаловать за мной в контору. Он поднимается из-за стола. Поднявшись следом за ним, Креслин кланяется Карле со словами: – Премного благодарен, почтеннейшая, за прекрасный стол и радушие. Спасибо всем за теплый прием, – добавляет он, улыбаясь домочадцам купца и лишь после этого поворачивается к Деррилду. «...какой там наемник? Ручаюсь, он незаконнорожденный сын герцога или кто-нибудь в этом роде...» «...и серебряные волосы... Случалось тебе видеть что-то подобное?» Силясь не обращать внимания па перешептывание девушек, Креслин следует за торговцем в контору. Зажженная Деррилдом масляная лампа, подвешенная на стене, освещает маленькую комнатушку. Одна стена отгорожена толстенной решеткой, за которой на полках расставлены металлические шкатулки и денежные ящики. Большую часть свободного пространства занимают стол и четыре стула, один из них с подушкой на сиденье. – Садитесь. Сейчас я достану счетную книгу и подведу итоги. Хайлин опускается на стул, Креслин присаживается на другой. Деррилд снимает с полки здоровенную книгу в толстом переплете. – Хм... Креслин нанялся восьмого, близ Керлинской дороги. С того времени ему и причитается... так... два серебряника оговоренной поденной платы и сверх того... скажем... э... четыре за два отбитых нападения. Да два за вороного. Итого... итого восемь. Мы вернулись без потерь и ущерба, так что добавим премию. Золотой... нет, пожалуй, полтора. Все это Деррилд произносит, не поднимая глаз: макая гусиное перо в чернильницу, он записывает цифры в свою книгу. – Теперь ты, Хайлин... ты получишь поденную плату по договору, четыре серебряника за нападения и ползолотого как награду. Хайлин кивает: – Все по-честному. Чувствуя, что и купец, и наемник считают такой расчет справедливым, Креслин кивает в знак согласия. – Ну и кроме того вы получаете завтрак и постель, а в городе, где полно ворья, это тоже кое-чего стоит. И... это... – Деррилд мнется, потом поднимает глаза на Креслина: – Девчонки-то мои... Ну... этим дурехам ведь был бы парень пригож да умел бы махать мечом... – Понимаю, – спешит успокоить торговца Креслин. – Пошутить за столом и все такое ты рад, но одного внука тебе пока достаточно. Деррилд молча смотрит в счетную книгу, но юноша улавливает его облечение. Хайлин кивает, что должно означать одобрение. – Э... почтеннейшие, – кряхтит купец. – Не подождете ли минутку снаружи? Они встают. Креслин выходит за Хайлином из конторы, и купец запирается изнутри, стараясь не слишком греметь засовом. – Привычка... – бормочет Креслин. – Странный ты малый, – задумчиво произносит Хайлин. – Востока вроде бы не знаешь, но держишься как принц, сражаешься как демон и порой – во всяком случае, мне так кажется – умеешь читать мысли. А вдобавок рискуешь всем, отправляясь прямиком в Фэрхэвен. – Не уверен, что у меня есть выбор. Никто, кроме них, не научит меня тому, что мне нужно. – Лично я не уверен, что они станут тебя учить... а не захотят прикончить. Во всяком случае, будь осторожен. Пусть все считают, что ты обычный наемник, продающий клинок. Креслин с сожалением понимает, что все сказанное худощавым охранником отнюдь не лишено смысла. – Заходите, почтеннейшие... Деррилд вручает каждому небольшой кожаный мешочек. Креслин пересыпает монет в пояс, а потом, свернув кошель, прячет туда и его. – Хайлин... покажешь Креслину, где лечь? – Само собой. – Тогда до утра. Мне еще надо повозиться с книгой. Прихватив свой мешок, Креслин поднимается за Хайлином по узкой лестнице на третий этаж и входит в освещенную настенной масляной лампой комнату, обстановку которой составляют две узкие койки и высокий стол с полками под столешницей, где можно разместить заплечные мешки и прочую ручную кладь. – Ну, может, ближе к ночи увидимся, – говорит Хайлин, поставив на полку свою котомку. – А ты собираешься спать в другом месте? – Как выйдет. Это зависит... короче, мне нужно кое-кого повидать. Кроме того... – Хайлин улыбается. – Сомневаюсь, что Деррилдовым девчонкам понравится, если им вздумается продолжить разговор «насчет сладенького», а я буду отираться поблизости и мешать. Кстати, тебе которая больше глянулась? Креслин качает головой: – Глянулась? Да я... Хайлин ухмыляется и уходит. Но едва стихает скрип ступеней под его ногами, как юноша слышит приближающиеся шаги. Почему-то, хотя, возможно, то был всего лишь сон, ему вспоминается Мегера. В дверь просовывается белокурая головенка. – Привет, Виллум, – смеется Креслин. – Зашел пожелать спокойной ночи? Мальчонка умыт, и на нем чистая рубашка. – Слушай, ты много народу поубивал? Дедушка сказал, что ты лучший боец, какого он видел. Креслин вздыхает: – Ну, убил несколько... – А сколько? Ручаюсь, целую уйму! Юноша качает головой: – В убийстве нет ничего хорошего, Виллум. Куда лучше вырасти и стать почтенным торговцем, как твой дедушка. Позади мальчугана в дверном проеме появляются еще две светлые головки. – Весьма глубокое суждение для столь молодого человека, – улыбается Виердра. – Виллум, скажи: «Доброй ночи». – Доброй ночи. – Доброй ночи, Виллум. Подхватив сынишку, Виердра исчезает. А вторая гостья – Лоркас, с маленькой гитарой в руках – остается. – Неужто Виллум прав? Ты действительно перебил кучу людей? – Убить одного – это уже и так слишком много. Креслин жестом указывает девушке на кровать Хайлина, но тут же спохватывается: – Или, может быть, спустимся вниз? Лоркас тихонько прикрывает дверь и садится напротив него. Креслин видит, что у нее карие глаза. И понимает: на его вопрос она предпочла не ответить. – Ты говорил, будто играл для себя. Может, и мне сыграешь? Песню или какую мелодию... Отказать в такой просьбе Креслин не в состоянии. Взяв гитару, он перебирает струны, оценивая инструмент. Хороший, некогда наверняка принадлежавший настоящему музыканту. Под его пальцами ноты окрашиваются серебром, воспринять которое видимо дано лишь ему одному. «...из тех, какие играют в ваших краях...» Креслин незаметно улыбается: сомнительно, чтобы Лоркас вдруг понравились боевые марши Западного Оплота. Что же сыграть? На ум почему-то приходит песня, слышанная при дворе Сарроннина. Медленно, очень медленно, он начинает...XXVIII
Креслин берет свою котомку и закидывает за спину. – Жаль, паренек, что я не могу оставить тебя при себе, – негромко бормочет Деррилд. – Но торговля вовсе не такое доходное дело, как думают некоторые. Креслин кивает: – Понимаю. Он понимает, что Деррилд не может оставить его в своем доме по ряду причин, и одна из них – белокурая девушка, находящаяся сейчас в соседней комнате. Приладив мешок и убедившись, что может без труда дотянуться до вложенного в заплечные ножны меча, юноша еще раз спрашивает: – Так, по-твоему, лучше Герхарда не найти? – Только Герхард ездит в Фэрхэвен регулярно и только он зарабатывает на этих поездках деньги. Каким способом – ведомо разве что демонам, так что советую тебе держаться настороже. Но если он наймет тебя, ты поедешь верхом, а это быстрее, чем топать на своих двоих. И дешевле, чем платить за фургон, – Деррилд пожимает плечами, повторив еще раз: – Будь осторожен, приятель, – и направляется к двери. Намек понят. Креслин делает шаг в том же направлении. – Отец? – на лестнице из кухни появляется Лоркас. – Креслин нас покидает? – Да, – отвечает юноша, хотя вопрос обращен не к нему. – Пора и честь знать; погостил – и в дорогу. – Тогда мне нужно попрощаться. Обойдя отца, она подходит к Креслину, обнимает его и целует прямо в губы, да так, что юноша отвечает на поцелуй, прежде чем успевает вспомнить о присутствии Деррилда. Когда она отстраняется, Креслин моргает. – До свидания... – голос ее нежен и печален: в интонации чувствуется уверенность – никакого свидания уже не будет. – До свидания, – эхом откликается неожиданно охрипший Креслии. Девушка стоит неподвижно, но когда он упавшим голосом еще раз повторяет: «До свидания», она стрелой взлетает вверх по ступеням. – Ну, пожалуй, тебе пора. Креслин кивает, бредет к двери и едва не спотыкается о порог. – Обратись к Герхарду. – Непременно. Дверь закрывается, едва он переступает порог. Креслин оглядывается на дом, но не видит в окнах ни одного лица. Деррилд предложил обратиться к Герхарду, и Креслин, за отсутствием каких-либо иных идей, намерен последовать этому совету. Юноша прекрасно понимает: хотя торговец принял его хорошо, взбреди ему в голову задержаться, хозяйское радушие живо сойдет на нет. Хайлин так и не вернулся, а оставлять записку не имеет смысла по причине неграмотности наемника. И хотя завтрак прошел в такой же душевной обстановке, как и вчерашний обед, небо над головой ясное и голубое, а Лоркас на прощание одарила его поцелуем, столь же целомудренным, сколь и волнующим, шаг юноши невольно замедляется, а серебро насвистываемых им дрожащих в утреннем воздухе нот покрывается тяжелой медью. В конце первого квартала Креслин поворачивает налево и продолжает путь вниз по склону, припоминая все сказанное (и не высказанное вслух) Деррилдом о Герхарде. Герхарда юноша находит неподалеку от впадения узкого извилистого ручья в реку. Если Деррилда можно назвать грузным, то Герхарда – просто пузатым: складки жира нависают над его широким кожаным поясом. – Как бы мне этого ни хотелось, я не могу позволить себе платить лишнему охраннику, – говорит Герхард, выслушав юношу. Креслин чувствует, что в этой фразе присутствуют и правда, и ложь, но в чем здесь ложь, а в чем правда, не знает. И выяснять не собирается. – Ладно, – говорит он. – Ты хотел бы иметь лишнего стража, а я – попасть в Фэрхэвен. Ты платишь мне символическую плату – скажем, один медяк в день! – и я отправляюсь с тобой. – Все равно накладно. Лошади у тебя нет, а сам ты наверняка ешь как лошадь. Вы, тощие, на один лад: все обжоры. Креслин пожимает плечами и поворачивается. – Ну ладно. Бери вон ту мышастую кобылу. Тебе надо будет погрузить мешки в большой фургон. Но имей в виду: разобьешь что-нибудь – вычту из платы. Креслин кивает. Он полностью отдает себе отчет в том, что прижимистый торговец наверняка отыщет предлог не заплатить, но цель Креслина состоит в том, чтобы добраться до Фэрхэвена и присмотреться к тамошним хваленым магам. Кто знает, возможно, там найдется место и для него. Ну а поденная плата не так уж важна для человека, имеющего при себе дюжину золотых из кошелька убитого разбойника. Их было больше, но, уходя от Деррилда, Креслин сунул пару монет в торбу Хайлина: худощавому охраннику деньги всяко не помешают. Мысли Креслина вновь обращаются к Фэрхэвену. Удастся ли там выяснить, кто он таков и какая судьба его ждет? Или же, бежав из Западного Оплота вслепую, он так и останется слепым? Юноша качает головой. Ну а если ему не найдется места в Фэрхэвене, куда еще можно податься? Уж конечно, не назад, в Сарроннин! А вот герцог Монтгренский, вполне возможно, не откажется от лишнего воина. Когда Креслин снимает лишние вьюки с мышастой кобылы, появляется еще один толстяк. Такой же жирный, как Герхард, и еще более неряшливый: в нечищеных сапогах и заляпанной жиром кожаной безрукавке поверх такой линялой рубахи, что установить ее первоначальный цвет решительно невозможно. – Ты нанялся в охрану? Как тебя звать? Юноша поворачивается к нему: – Креслин. А тебя? – Зерн меня звать. Ты у меня под началом. Зачем вьюки снимаешь? – Герхард велел перегрузить их на фургон. А лошадь он отдал мне под седло. – Ладно. Заканчивай поскорее. Мы уже опаздываем. Креслин окидывает два перегруженных фургона, двух вьючных мулов и двух других охранников оценивающим взглядом.XXIX
Бледно-серый гранит дороги только что не блестит: при ярком солнечном свете под определенным углом зрения гладкий камень кажется чуть ли не белым. При этом массивные плиты подогнаны одна к другой почти без зазоров, ровнее, чем мраморная облицовка многих дворцов. Достаточно широкая, чтобы пропустить в ряд более двух фургонов, полоса дороги тянется строго с запада на восток, так, что в полдень никакие тени не падают на ее поверхность. После уплаты пошлины дорожным стражам на таможенном посту фургоны Герхарда с утрамбованной глины Кертанского тракта перекатились на гладкий гранит. Деррилд о пошлинах не упоминал, но для Креслина связь экономики и военной политики чародеев достаточно очевидна. Такая ровная, прямая дорога сама является своего рода оружием, ибо позволяет перебрасывать кавалерию через горы и холмистые равнины несравненно быстрее, чем по беспутью или по извилистым, размываемым большакам Кертиса и Галлоса. И хотя эта дорога не пересекла еще Рассветные Отроги, поговаривают, будто маги упорно продвигаются вперед. Ходят слухи, что настанет – и скоро! – тот день, когда даже неприступные Закатные Отроги, и те покорятся им. Но почему власти Кертиса позволили магам проложить дорогу по своей земле? С этим вопросом Креслин обращается к Зерну. – Кто знает? Герхард вроде говорил, да я запамятовал. Что-то насчет десятины; будто бы тутошняя казна имеет доход со сборов. Ну и возможность прохода войск... – Зерн кривится и подозрительно осведомляется: – А тебе-то, красавчик, какое дело? – В общем-то, никакого. Просто я впервые в жизни вижу, чтобы за проезд по дороге брали деньги. – Ручаюсь, в том захолустье, откуда ты родом, таких дорог нет. – Ты прав, – соглашается Креслин. – Таких я действительно не видал. А сейчас видит и невольно отмечает не только совершенство замысла и воплощения, но и наличие уже знакомой ему белой порчи. Правда, не везде и не в самом мощении: ею пронизаны низкие каменные стены на тех участках, где дорога проходит через холмы. – Там небось вообще приличного большака не сыщешь? – Ну... может, и так, – рассеянно откликается юноша. – А той игрушкой, что у тебя на спине, ты пользоваться умеешь? – Вроде как умею. Пару раз случалось, – все внимание Креслина по-прежнему обращено к дороге: он отмечает не бросающиеся в глаза детали. В частности то, что полотно дороги проложено ниже окружающих холмов, видимо, на надежной каменной основе. – Случалось, говоришь? А на кого ты работал? – На купца по имени Деррилд. – Да? А с кем? – С Хайлином. – А... постой! Это такой тощий, носатый малый, недавно вернувшийся из Сутии? – Ну. Я присоединился к ним на обратной дороге. – Дерьмо!.. Слушай, я тебя ни о чем не спрашивал. Ладно? – Как хочешь, – Креслин все еще сосредоточен на дороге и белой порче. Зерн отстает. Он придерживает коня до тех пор, пока не оказывается рядом с ведущим фургоном, где рядом с возницей восседает Герхард. Креслин, до которого наконец, доходит странность случившейся перемены, касается ветров, и легкие воздушные потоки даже сквозь белый туман доносят до него обрывки разговора: «...знаешь, кто он такой? Убийца!.. Я о нем рассказывал. Тот самый малый, что в одиночку разделался с шайкой Фрози...» «...думал... может быть...» «...опасен...» «...навряд ли... Скорее опасен для любого, кто вздумает на нас напасть. Охрана надежная и... – Герхард гогочет, – дешевая...» «...как это – нападет? Ведь...» «...все, забудь!..» Креслин рассеянно увеличивает расстояние, отделяющее его от фургона. Поля юго-восточного Кертиса уже уступили место лесистым холмам, теснящимся теперь по обе стороны дороги. Она проложена по холмам пониже, а в некоторых местах кажется просто прорубленной сквозь утесы. Почувствовав на себе взгляд, Креслин вскидывает глаза, но птиц не видит: ни белых, ни каких других. Цокают копыта, стучат колеса, фургоны, груженные мешками и ящиками невесть с чем, катятся по гладкому граниту на восток, к белому городу. Спустя некоторое время охранник по имени Питлик подъезжает к Креслину и предлагает поменяться местами. Юноша соглашается, но и следуя за фургонами, в хвосте каравана, он продолжает чувствовать над собой пристальный надзор невидимых наблюдателей.XXX
Своим чередом фургоны подкатывают к очередному повороту и очередному таможенному посту: разница лишь в том, что дорога, на которую предстоит свернуть, тоже вымощена гранитными плитами. Герхард вступает в разговор со сборщиком пошлины, начальником белодоспешных стражников. Выслушав купца, тот кивает и жестом позволяет ехать дальше. Взгляд Креслина скользит вверх по пологому склону. Поблизости от дороги нет ни деревьев, ни даже кустарников, и склоны ближних холмов, почти до половины своей высоты, покрыты только травой. Сознавая свое невежество в области прокладки дорог, юноша все же задумывается над тем, почему эта дорога проложена не выше, а ниже окружающей местности. При том, что строители предусмотрели возможность отвода талой или дождевой воды: вдоль правой обочины тянется выложенный камнем дренажный канал. Он хмурится. Военное значение тракта очевидно, но какой смысл строить стратегическую дорогу так, чтобы враг мог укрыться на господствующих над ней высотах? Но ответ находится, и он удовлетворенно кивает. Чародеи, надо полагать, опасаются не лучников, а других чародеев. Способных, например, метать стелющийся огонь – скорее всего, именно по открытой местности. Даже ему, Креслину, не так-то просто направить ветры на эту дорогу. Но при всем этом он подозревает, что Эмрис или Хелдре не составило бы особого труда обратить особенности дороги против ее строителей. – Едем прямо! – орет Герхард. – Там, впереди, торговая стоянка. Креслин направляет свою мышастую кобылу туда, куда указал жирный торговец. Теперь он едет на север, и солнце греет его спину. Менее чем через кай перед ним открывается площадка, заставленная палатками и шатрами разнообразнейших размеров и форм, многие из которых залатаны подчас самыми неподходящими тканями. – Питлик! Дуй туда, подбери местечко. Ты знаешь, что нам нужно. Эти проклятые маги со своими правилами... – Герхард понижает голос. Креслин пытается подслушать, но слова кажутся бессвязными и лишенными смысла. – Зерн! – Да, почтеннейший, – старший охранник приноравливает ход коня к скорости фургона и наклоняется к торговцу. «...как только получим пропуска... Питлик... местонахождение... Уплатим среброглав...» «...до того как отправимся в путь?» «...не раньше, чем ты получишь таргю...» Креслин напрягает слух, но перестук колес и скрип осей все равно заглушает голоса. «...заплачу ему... ладно... и серебряник сверху...» «...серебряник... я... мы...» «...хочешь оказаться на его месте, Зерн?» «...таргю... Я не стал бы биться об заклад...» «...таргю...» «...ладно...» Размышляя о том, кем или чем является загадочное «таргю», Креслин направляет мышастую кобылу навстречу сутолоке и гомону торговой стоянки. К нему подъезжает Зерн. – А почему мы не едем прямо в город? – интересуется юноша. – Нельзя. В Фэрхэвене разрешается продавать только снедь, всем прочим торгуют только местные жители. В этом городе торговцев не жалуют. – Что, туда и попасть нельзя? – Ну, приятель, этого я не говорил, – гогочет Зерн. – Добро пожаловать, если хочешь расстаться со своими денежками. Можешь посмотреть. Попасть-то можно, только зачем? В разговоры с чужаками местные почти не вступают. Выпить там не с кем, игр не водится, а тамошние девчонки... об этом тоже забудь. Нечего там делать, кроме как болтаться по улицам. Опытные люди туда не ездят. – Стало быть, все обходятся стоянкой? – Да, здесь есть все, что надо. В том, что здесь есть все, что нужно ЕМУ, Креслин сомневается, но оставляет свои сомнения при себе. У очередного поста они останавливаются и ждут, когда Герхард оплатит въезд на, площадку. – Пропустить! – командует стражник, и перегораживающий дорогу брус поднимается. Креслин едет за Зерном, стараясь не чихать: конские копыта поднимают в воздух легчайшую пыль. Преодолев несколько сот локтей по извилистому проезду между палатками, Зерн указывает на красно-золотой флаг над небольшим возвышением с северной стороны площадки. Флагом машет Питлик, и фургоны поворачивают к нему. Спустя несколько мгновений Герхард уже выкрикивает распоряжения: – Берите ту большую палатку, разворачивайте, ставьте... Зерн присоединяется к Питлику, передав поводья своего коня Креслину. Тот, в свою очередь, привязывает обеих лошадей – и свою, и Зернову – к коновязи, но расседлывать пока не спешит. Выбранное Питликом место находится в северной части площадки, на небольшой, локтя в три, возвышенности. Границу торговой стоянки обозначает изгородь из жердей, за которой лениво вьется ручей. Креслин обозревает море палаток, прислушивается к гулу голосов, но все, что ему удается уловить, связано с торговлей и наживой. – Дары моря, лучшие по эту сторону Закатных Отрогов! – Пряности и приправы! Любые пряности, какие вы можете пожелать! – Огненное вино! Только у нас настоящее огненное вино! Бывший консорт утирает вспотевший лоб и смотрит на фургоны Герхарда. Торговец еще отдает приказы, но Зерн уже направляется к Креслину с кожаным мешочком в руке. – Вот... тебе... – Зерн говорит запинаясь, словно силится повторить заученные, но вдруг вылетевшие из головы слова. – Работа закончена? Зерн кивает: – Да. Вот наградные. Полсеребряника сверх уговора. – Щедро. Стоит пойти и сказать спасибо Герхарду, или за это следует благодарить тебя? – приступ тошноты не мешает Креслину сохранить невозмутимую физиономию. – Я ни при чем... – Зерн прочищает горло. – В общем, удачи тебе. – Спасибо. Креслии крепит заплечные ножны к котомке и забрасывает ее за спину вместе с мечом. Под пристальным взглядом Зерна. Перед тем как отойти от фургонов Герхарда, возле которых Питлик возится с бесформенной палаткой, Креслин сует монеты в кармашек на своем поясе. Заработок ему кстати: некоторое время не придется разменивать золотые Фрози и уж тем паче обращать в монету звенья золотой цепи. – Несравненные изделия гончаров Спидлара. Лучшая пурпурная глазурь из Сутии! – Только взгляните! Моя бронза не уступает в твердости стали! Похвальба оружейника вызывает у Креслина усмешку: любой самой лучшей бронзе никогда не сравниться с доброй сталью Западного Оплота. Он поднимает глаза, рассматривая снующих между палаток людей. Менее чем в десяти шагах от него стройная черноволосая женщина в почти прозрачном шелковом одеянии следует за худощавым мужчиной с большими закрученными усами. Она закована в цепи, такие тонкие и легкие, что могли бы сойти за украшение. И все же это настоящие железные цепи. От нее исходит ощущение печали. Встретившись с Креслином глазами и заметив его серебряные волосы, незнакомка едва заметно качает головой и произносит несколько слов. Расслышать их ему не удается. Затем цепь увлекает ее за усатым мужчиной, который даже не оглянулся. Креслин сглатывает. Он видит невидимую другими белизну в ловушке холодного железа, и от этого холодком пробирает его самого. – Лучшая древесина! Кедры из Хидлена! Сосна из Слиго! – Целебные бальзамы! От любых хворей! Юноша не успевает отойти от фургонов и на десяток шагов, когда перед ним появляется белокурая, щедро одаренная телом женщина в прозрачном, ничего не скрывающем наряде. Эту богиню любви сопровождает мужчина, который, что бросается в глаза сразу, выше Креслина, наверное, на целый локоть. Взгляд юноши отмечает запястья толщиной в кровельную балку. – Паренек с запада... – гортанный голос и завлекающая улыбка явно предназначены для него. Красотка ступает вперед, и Креслина окутывают запахи: запах риалла и запах женщины. Она делает еще шаг. Креслин выжидает, присматриваясь к соскам на высокой, полной груди и пухлым, красным губами... «Идиот!» Откуда появляется эта мысль, Креслину неведомо, но он моргает и заставляет себя увидеть больше, чем доступно обычному зрению. А в результате с трудом сдерживает рвоту. Женщина не безобразна, но клубящаяся вокруг нее белизна подсвечена красноватым заревом, источающим зло. – Ага, выходит, он может видеть больше... чем следует, – голос тот же, но теперь в нем звучит то ли шипение, то ли свист: умей змея говорить, она, наверное, говорила бы так. Похоже, Креслин и эта странная пара сделались невидимыми; здоровенный рыночный стражник проходит менее чем в локте, не замечая их присутствия. Ощущая угрозу, Креслин начинает пятиться, но собственные мышцы отказываются ему повиноваться. Сопровождающий женщину великан ступает вперед, и его поступь сотрясает землю. У него меч, такой длинный и широкий, что им можно выворачивать валуны из земли. Но даже если для этой цели громадный клинок подходит лучше, чем для боя, юноше от этого не легче: дотянуться до своего оружия он не может. Однако мысли, в отличие от тела, ему повинуются. Креслин, потянувшись ими к ветрам над головой, нащупывает тончающую линию, связывающую их с бурями и громами, бушующими над Крышей Мира... – Бейся, среброкудрый малыш. Я люблю смотреть, как дерутся мужчины. Остановившись, великан берется за рукоять своего тяжелого меча. Креслин напрягается и, ухватившись за дальние напоенные снегом и градом тучи, притягивает к себе струи ледяного воздуха. Неожиданно и страшно завывает ветер. Юноша слышит, как начинает хлопать парусина шатров, и чувствует, как над головой сгущается туманное облако. Рот женщины открывается в беззвучном крике, когда ярость направленных Креслином ветров обрушивается на пронизывающую ее белизну. Где-то вспыхивает молния, крупные градины начинают барабанить по парусине. – А-а-а-а!.. – истошный крик на миг перекрывает шум ветра, и белизна исчезает. В тот же миг Креслин сбрасывает оцепенение и выхватывает из-за спины клинок. Как и гигант, обнажающий меч над упавшей на землю оледенелой фигурой. Юноша движется стремительно, но и его противник удивительно быстр, так что сражаться и одновременно удерживать в повиновении ветра Креслин не в состоянии. Он увертывается, стараясь, чтобы его клинок лишь скользил по вражескому мечу, ибо отбивать столь сокрушительные удары ему не по силам. Каждый удар отдается болью в его руке. Она немеет, держать меч становится все труднее. Предвкушая победу, великан заносит клинок для решающего удара, но Креслин опережает его стремительным выпадом. Гигант тупо смотрит на юношу и падает. – Кому это там досталось? – слышится чей-то голос. – Таргю и ее спутнику. Даже не вытерев меча, Креслин вкладывает его в ножны, подхватывает оброненную котомку и, пригибаясь за палатками, спешит к дороге. Смерть здоровяка-меченосца вряд ли огорчит торговцев. Таргю – другое дело, но выбора у него так или иначе не было. Ощутив молчаливый, но настоятельный вопрос, он вскидывает голову и на сей раз успевает заметить белокрылую птицу, тут же исчезающую в грозовом небе. За то время, пока юноша добирается до дороги, ветер еще не стихает, но уже успевает заметно похолодать. Креслин вновь и вновь вспоминает белую птицу. Мегера? Не она ли предупредила его? Но почему? Кто она и чего добивается? Юношу пробирает холод, едва ли не такой же, какой он обрушил на Белую колдунью. Это ведь ее – в подслушанном им разговоре – упоминал Герхард. Стоит ли ему идти в Фэрхэвен? Но где, в каком еще месте может он надеяться постичь самого себя?XXXI
Не останавливаясь, торопливым шагом Креслин спешит по боковой дороге, тоже ровной, хотя все же с выбоинами от колес. Удалившись от торговой стоянки по меньшей мере на три кай, он оглядывается, выискивая взглядом висящую над площадкой пелену – смесь влажного тумана с дымом множества костров. Но вместо этого увидел поднимающееся к солнцу темную снизу, обрамленную ватными белыми завитками, грозовую тучу. Гроза среди ясного дня! Неужто для этого хватило одного лишь призыва к высоким ветрам? Дорога, по которой он идет, представляет собой не военный или торговый тракт, а обычный проселок, с колеями, следами копыт и кучками конского помета. «Возможно, – размышляет Креслин, – мне удастся подъехать до Фэрхэвена на фургоне какого-нибудь хуторянина, направляющегося в город. А не получится, так доберусь и пешком». Отмахав еще кай, он снова оглядывается и видит, что туча разрослась далеко за пределы торговой стоянки и теперь отбрасывает тень на дорогу. А еще там, где дорога переваливает через пологий холм, юноша замечает фермерскую подводу с двумя фигурами па козлах. Креслин шагает дальше и вскоре слышит позади тяжелое громыхание догоняющей его повозки, запряженной здоровенным конем, не уступающим статью вороному убитого разбойника. Такую крупную лошадь он встречает всего третий раз в жизни. Вожжи держит черноволосый седеющий мужчина. Рядом с ним женщина, худощавая и тоже черноволосая, но без признаков седины. – Эй, приятель, – окликает юношу возница, – хочешь, подвезем? – Я бы не отказался, почтеннейший. – Ну, так и не отказывайся. Залезай, только не угоди в корзину. Высмотрев промежуток между корзинами с картофелем, овощами и зеленью, Креслин ловко перемахивает через борт и усаживается на пыльные доски. – Ты, малый, часом, не акробат? – интересуется возчик. – Нет. Просто не знал, как еще сюда забраться. – Куда путь держишь? В Фэрхэвен? – спрашивает женщина. Креслин кивает. – Вообще-то магам не слишком нужны солдаты, – замечает мужчина. – Да, слышал. Но я не солдат, хоть и владею клинком. Против этого утверждения желудок Креслина не протестует, но по спине его пробегает холодок. Если он не солдат, то кто? – Надеюсь, ты также и не маг, – говорит мужчина. – Здешние не больно жалуют чародеев, кроме своих, конечно. – Я слышал, они отличаются редким недружелюбием, – замечает Креслин. – Торговцы говорят, что маги не любят торговцев, ты – что они не привечают ни солдат, ни других волшебников. Похоже, они настроены против всех! – Так уж и против всех? – смеется хуторянин. – Они любят детей, а еще ремесленников, крестьян и всех тех людей, которые живут своим трудом и своей жизнью, а в чужие дела носа не суют. Креслин слушает и кивает. – Фэрхэвен – прекрасный город. Там можно бродить по улицам – хоть днем, хоть ночью, – и чувствовать себя в полной безопасности. Захочешь поесть – в любое время заходи в любую харчевню и можешь быть уверен: угостят на славу и за справедливую цену. О многих ли местах можно сказать то же самое? – Нет, – соглашается Креслин. – Таких немного. Спустя некоторое время подвода выезжает на другую, более широкую, вымощенную камнем дорогу, которая тянется на юг вдоль горного кряжа. Между тем солнце скрывается за тучами, небо над головой хмурится. – Эта дорога ведет прямиком в город? – Так и есть, паренек. А что ты собираешься там делать? Креслин пожимает плечами: – Первым делом оглядеться по сторонам. Потом перекушу и поищу местечко для ночлега. – Надеюсь, у тебя завалялось несколько монет? – Чуток найдется. – Учти, маги жестоко карают за воровство. Пойманного в первый раз определяют в дорожную команду, а кто попадется во второй – тот покойник. – Дорожную команду? – Да, посылают мостить камнем Великий Тракт, что идет с востока на запад. Говорят, когда-нибудь он пересечет весь Кандар, – хуторянин натягивает вожжи. – Только это будет не при нас, – добавляет женщина почти таким же гортанным, с хрипотцой, голосом, как и у ее спутника. – Ну, Марран, не знаю. Еще на моей памяти дорога едва достигала Кертиса, а теперь, говорят, она протянулась почти на половину пути через Рассветные Отроги. Креслин слушает, кивает и порой задает уточняющие вопросы. Ближе к городу дорога становится оживленнее: повозки тянутся в обоих направлениях. Мимо стремительным галопом проносится гонец в белой тунике с красной перевязью. – А не поздновато ты собрался ехать в город? – любопытствует юноша. – С нашим товаром в самый раз, – отвечает хуторянин. – Мы собираем овощи поутру, но в городе они... хм... вроде как вянут. Уж не знаю, почему, но некоторые растения теряют там свежесть гораздо быстрее, чем следует. В нашем погребе лежат себе и лежат, а там нет. Наверное, из-за магии, в городе ее слишком много. Но так или иначе у нас есть постоянные покупатели; они знают, что мы приезжаем попозже, и к этому времени посылают слуг за свежей зеленью и всем таким. Им удобно, и нам хорошо: в раннюю пору улицы забиты, а тут нет надобности проталкиваться сквозь толпу. Креслин снова кивает и берет на заметку странную особенность Фэрхэвена. Любопытно, что же именно вызывает ускоренное увядание овощей? И почему именно овощей? Впрочем, вполне возможно, это касается лишь овощей определенных сортов. Заметив впереди какое-то сооружение, он приподнимается на качающихся досках. – Это старые ворота, – поясняет приметивший его движение возница. – Сохранились с тех времен, когда волшебники лишь появились в долине. Креслин разглядывает ворота, зеленеющие позади них кусты и деревья, беленый гранит строжки и поребриков. Желудок его скручивается в узел. – Пожалуй, сойду здесь. – Смотри. Отсюда до площади еще два кай. Если не три. – Мне нужно... – начинает Креслин, закидывая котомку за спину, но тут же умолкает и пожимает плечами. Не в состоянии он объяснить, почему ему нужно войти в город именно через старые ворота. – Мы могли бы подбросить тебя до самой площади, паренек. На своих-то двоих туда топать и топать. Он ослабил вожжи и не торопится понукать своего крупного, с глубокой седловиной коня, видимо, ожидая, что попутчик передумает. – Спасибо за доброту, по мне требуется некоторое время... – юноша с серебряными волосами чувствует, что ему просто необходимо остановиться и подумать. Попытаться понять, что же именно надеется он найти в Фэрхэвене. В Белом Городе, являющем собой средоточие самой сути всего того, что есть Кандар ныне и останется им на много поколений, если не на все грядущее тысячелетие. – Нужно так нужно, отговаривать не будем. – Спасибо, – еще раз говорит Креслин и, легко перемахнув деревянный борт подводы, приземляется на твердый гранит. Такой твердый, что Креслин невольно пошатывается. – Эй, ты уверен? – спрашивает загорелый хуторянин, уже натягивая поводья. – Да, да, – подтверждает Креслин. – Большое спасибо за заботу, но, правда, я должен сначала поразмыслить. – А, вот оно что. Дело, конечно, твое, но от лишних раздумий только ум за разум заходит. А на самом деле важно не что ты думаешь, а что ты делаешь. Ну бывай... Но, пшел! Подвода трогается с места и громыхает дальше по широкому, разделенному зеленой линией бульвару, в который западный тракт превращается при въезде в Белый Город. Воистину белый, белый, как отблеск полуденного солнца на песках пустыни Виндрус, белый, как свет от магического посоха чародея. Белый и чистый, такой, что даже светло-серые гранитные плиты в солнечных лучах отсвечивают белизной, а в тени словно светятся изнутри. Стоя у башен западных ворот, Креслин бросает взгляд на долину, где раскинулся город, и поражается изумительному сочетанию белизны с зеленью. Высоченные, с густыми и пышными изумрудными кронами деревья вписываются в узор белокаменных бульваров и улиц. Но если в центре этот узор подобен изысканной вязи, то два великих тракта с юга на север и с востока на запад ограждают Фэрхэвен, подобно двум белым каменным клинкам. Креслин медленно движется мимо пустых старых строений к невидимой черте, за которой почти все здания кажутся белыми. Даже под сулящими скорый дождь свинцовыми тучами белокаменные улицы выглядят так, словно напоены внутренним светом. Креслин делает первый шаг по бульвару, разделенному на две полосы газоном, кустами и известняковой оградкой, и начинает понимать, что не видит никаких цветов, кроме белого и зеленого. Белизны камня и зелени растений. Ему приходится присмотреться к дороге, прежде чем он понимает, что все подводы и верховые кони, направляющиеся в город, движутся по правой полосе, тогда как левая ведет на выезд. Внешние обочины обеих полос предназначены для пешеходов. По мере продвижения к центру соотношение белого и зеленого цветов изменяется в пользу белого. Ни одна из городских построек не имеет больше трех этажей. Сделав глубокий вздох, Креслин тянется к ветрам... и голова его идет кругом. Он видит город наполненным кружащимися, искажающими все и вся белесо-красноватыми узорами. В какой-то миг ему кажется, что за этой хаотической круговертью открываются одно или два пятна холодной черноты, но напряжение слишком велико и продолжать поиски он не может. До тех пор, пока не узнает больше. Креслин утирает рукавом выступивший на лбу пот. Да, магия и впрямь пронизывает здесь все, не считая каменной кладки, каковую создали труд и искусство, а также вполне естественных, ничуть не связанных с волшебством растений. Сделав еще один вздох и еще раз обтерев влажный лоб, Креслин осторожно ступает вперед.XXXII
– Донесение, – лицо старшего стража как всегда бесстрастно, несмотря на темные круги под глазами и судорожную хватку сильных пальцев на рукояти кинжала. – Он съехал с Крыши Мира на лыжах по Спуску Демонов... – Откуда ты знаешь? – Мы прочесали весь лес и нашли множество следов... но только следов стражей. Никакой лыжни, разумеется, не осталось. В этом отношении он проявил осторожность. – И ты не смогла настичь его? Обыкновенного мужчину? – спрашивает маршал. Старший страж опускает глаза: – Он успел оторваться с самого начала, и мы не знали, куда он направится. Как только это выяснилось, искать стало легче. – В таком случае почему же он не здесь? – голос маршала остается холодным, словно речь идет об обычной передислокации войск. – Потому что ты запретила нам входить в Фенард или пересекать Рассветные Отроги. Сейчас... – страж сглатывает... – Сейчас он, скорее всего, уже в Фэрхэвене. По крайней мере все признаки указывают на это. – Быстро же он успел, – замечает маршал. Страж опускает глаза еще ниже. – Ты потребуешь моей отставки? Хриплый смех маршала эхом отдается от каменных стен. – Зачем? Ты сделала все, что могла, в соответствии с моим приказом и своими возможностями. Поймать его тебе удалось бы лишь в том случае, если бы он был ранен или допустил непростительную оплошность. Ты говорила с наставницей бойцов насчет его умений? – Нет, госпожа. – Вот именно. А иначе знала бы, что он не уступит большинству старших стражей. О чем не знает сам, хотя удержать это в секрете от него и большинства стражей было непросто. – О! Но почему сейчас ты... – Я не сказала тебе этого заранее потому, что не хотела навязывать тебе образ действий и, возможно, даже настраивать тебя на возможный провал. Спроси Эмрис. Мой сын ни при каких условиях не вырос бы беспомощным. Но, возможно, разрешив дать ему такую подготовку, я поступила неверно. – Госпожа... но почему? Маршал встает, поворачивается и смотрит на бьющиеся о свинцовые оконные рамы тяжелые хлопья снега. – Скажи, что предпочла бы на его месте ты: остаться здесь или превратиться в изнеженную игрушку там, в Сарроннине? Страж молчит. – Конечно, ты не можешь ответить. Это был нечестный вопрос, – маршал продолжает смотреть на кружащийся за стенами цитадели снег. – А он... я могу лишь надеяться, что он найдет свое место в жизни... хотя бы со временем. И снова ее неподвижный взгляд останавливается на падающем снеге. Страж уже ушла, а маршал смотрит и смотрит на то, как темный покров наступающей ночи устилает камни парапетов поверх снежного покрывала.XXXIII
Незадолго до сумерек, в последних золотистых лучах солнца, кучка людей толпится на мощеной площади вокруг трех повозок. На одной из них, окрашенной в зеленый цвет, установлена жаровня. Снимая с решетки прожаренное мясо, женщина ловко заворачивает его в тонкую лепешку и подает ближайшему бородачу. Проделав ту же процедуру со следующим покупателем, она добавляет на решетку еще пару кусков дичи. Запах жареной птицы щекочет ноздри. У Креслина текут слюнки. У него не было во рту ни крошки с самого завтрака, а с тех пор он оставил за спиной много-много кай. Подойдя к зеленой повозке, юноша становится в очередь позади полного мужчины в зеленых брюках и такой же тунике без рукавов, надетой не поверх рубахи, а прямо на голое тело. – Пирог с дичиной! – доносятся до слуха Креслина слова покупателя. – Два медяка. Две монетки перепархивают из рук в руки. Между торговкой и толстяком перед Креслином стоят еще две молодые женщины. «...отец считает, что он слишком прямодушный...» «Ха. Тебе стоило бы увидеть его на улице Винден, а то спросить, почему Рива ушла жить в Хрисбраг, к своим тетушке и дядюшке...» «...думать плохо о кадете из Белой стражи... Ты, должно быть, шутишь...» – А баранина у тебя есть? – Есть. Пирог будет стоить три медяка. А что тебе, почтеннейший? – вопрос обращен к мужчине, стоящему перед Креслином. – Два с курицей, – толстяк слегка сторонится. – Ну а тебе, серебряная головушка? – по годам женщина, наверное, ровесница Эмрис, но, в отличие от грозной воительницы, от нее так и веет добродушием, а мешковатая туника не может скрыть излишнюю полноту. – Один с дичью, – Креслин протягивает медяки. – О, монетки-то кертанские. – А что, они не годятся? – Ну, это вряд ли. Годятся, просто нечасто попадаются, – она улыбается, снимает со своей решетки пару прожаренных кусков и быстро заворачивает в тонкие лепешки, выложенные стопкой на блюдо рядом с жаровней. – Вот, прошу. Один с птицей, один с бараниной. Две девушки, не оглядываясь, направляются к каменной скамье. «...ох, отец и разозлится. Так поздно...» «...да пусть он...» На траве позади скамейки, куда уселись девушки, останавливаются трое бородатых мужчин с флягами в руках в одинаковых зелено-красных просторных накидках.XXXIV
– Ты уверена, что он тот самый? – спрашивает Высший Маг. – Да много ли иных, кому такое под силу? Орудовать клинками и искривлять ветры? – Так что бы его попросту не прикончить? Все эти вопросы, один за другим, возникают у одетых в белое людей, кружащих над столом, точно стервятники над падалью. – Нам известно, что он – если это и вправду он – имеет жизненную связь с тираном Сарроннина. Умри он – и что случится? – Оборвется нить, вот и все. – И? – стоит на своем тощий малый в белом. – Тиран узнает, что он покойник. И что дальше? – И тиран, и маршал предполагают, что он в Фэрхэвене. – Тебя беспокоят две женщины по ту сторону Закатных Отрогов? – Кто меня беспокоит, так это два единственных оставшихся в Кандаре правителя, располагающие боеспособными армиями. Я прекрасно помню, что случилось с силами вторжения, которые ты столь деятельно поддерживал, Хартор. К тому же тиран доводится по консорству кузиной герцогу Монтгрена. – О... – Вот именно. Если со временем этому юноше суждено лишиться сил и умереть, то... – он пожимает плечами. – Но в любом случае это лучше, чем наносить оскорбление маршалу или Риессе, особенно если в том нет необходимости. – Я подготовлю темницу, – предлагает Хартор. В ответ слышится тяжкий вздох. – Ты хоть о чем-то думаешь, а? Если линии его жизни окажутся сведены в одно место, это будет верным указанием. Задача – скрыть его местонахождение от маршала и тирана; до поры никто не должен знать, в чьих он руках. А там со временем мы сможем широко распространить слухи о жестоких западных дикарках, которые, следуя своей варварской природе, довели бедного юношу до смерти. Такая молва будет нам на руку. – Но ведь именно мы... – А кто узнает? Мы ведь не обязаны во всем руководствоваться соображениями Черного Ордена. Человек в ослепительно белом облачении улыбается, хотя эту гримасу трудно назвать улыбкой. – Черным такое не понравится, Дженред. – А им незачем об этом знать. А хоть и догадаются, как они смогут хоть что-нибудь доказать? – Понял. Как насчет дорожно-строительного лагеря? – Превосходное предложение, лишь с одним дополнением. Он не должен знать, кем является. – А если Белая Тьма перестанет действовать? – Примерно на год ее хватит. А за это время... Стоящие вокруг стола люди в белом глубокомысленно кивают. Все, кроме одного, – кивает, правда, и он, но его лицо лишено какого-либо выражения.XXXV
Рыжеволосая женщина встает и, шатаясь, утирает со лба пот. – Ублюдок! Почему он не заботится о себе? Почему? Проклятая лихорадка, проклятая головная боль! Что они с ним сделали? Не в силах сфокусировать взор, она снова оседает на деревянный стул, привинченный к полу напротив письменного стола. Ее пальцы впиваются в подлокотники, вырезанные в виде резвящихся дельфинов. Белые шрамы, все еще воспаленные шрамы на запястьях, горят почти так же, как раньше, когда ей приходилось носить браслеты из холодного железа. – Сестра... – подавив речи, рвущиеся из глубины души, она бросает взгляд на полку над узкой корабельной койкой, где лежит белый кожаный футляр с зеркалом внутри. Левая рука непроизвольно поднимается, но тут же падает обратно на подлокотник. И виной тому не качка. Ветры немилосердно треплют каботажное судно, идущее к северному побережью Слиго, в Тайхэвен, однако эту пассажирку морская болезнь не донимает. В отличие от лихорадки, терзающей ее тело, и мыслей, терзающих душу. Обе руки вновь судорожно вцепляются в дерево, по пальцам пробегает дрожь. – Сестра, ты заслуживаешь всех мук преисподней! – женщина обессиленно откидывается па стуле. Стоит ей закрыть глаза – и перед ними встает виденная в зеркале клубящаяся белизна. Она блокирует любые попытки восстановить прерванную жизненную связь. – Будь проклята тьма... и он... и она! – срываются слова с растрескавшихся губ. – Будь все проклято!XXXVI
Резкий, лишенный ритма лязг молотов о зубила наполняет утренние сумерки, окутывающие каньон. Человек с серебряными волосами бредет мимо глубоких расселин, разделяющих заготовки монолитных блоков – каменных кубов со стороной в тридцать локтей. Поднимаясь к разгрузочной площадке, он наклоняется вперед, чтобы сбалансировать вес камней в корзине, не обращая внимания на привычную боль от парусиновых лямок, врезающихся в тело. Перед ним расстилается новый искусственный каньон, открывающийся на восток, – острый как нож разрез в горном массиве. Дно этого разреза уже начинает покрывать плотно пригнанное мощение дороги. Дорога – так ему, кажется, говорили, – не отклоняясь в сторону и на палец, ведет из Фэрхэвена прямо к тому месту, где он стоит. Позади него, примерно в четырехстах локтях от деревянной разгрузочной площадки, вздымается каменная стена. Деревья, трава и мягкая почва над каменным основанием были удалены, отчего в каньоне много пыли. Она то и дело забивается рабочим в глаза или вынуждает их кашлять. На полпути между разгрузочной платформой и горой, стоящей по курсу продвижения дороги, видны две фигуры. Сапоги, туника, брюки – все белое. С наработанной ловкостью юноша поворачивается, выскальзывая из лямок и освобождаясь от ноши, и отступает в сторону, чтобы дождаться пустой корзины. Его взгляд скользит по блестящей дуге речушки, протекающей у северной стены каньона и впадающей в придорожный канал. Мастер, принявший корзину, опорожняет ее в желоб, заполняя дробленым камнем пространство между основными блоками. Водосток рядом с новым дорожным полотном еще не соединен с основным каналом, и воды в нем нет. – Следующий! Человек, не имеющий имени, забирает пустую корзину и возвращается туда, где стоят маги в белом. Солнце еще не поднялось достаточно высоко, чтобы осветить дно каньона. Там таятся утренние тени. Неожиданно все звуки перекрываются пронзительным свистом. – Назад! Идиоты! Кому сказано, назад! Толстогубый детина в шлеме белой бронзы и при мече изрыгает приказы. – Ты, серебряная башка! Живо за заграждение! За барьер! Протиснувшись бочком за низкую каменную стену, безымянный работник оказывается среди дюжины уже скорчившихся там фигур. – Закрыть глаза! Всем закрыть глаза! Вспомнив о боли, среброглавый повинуется. Неужели боль была всегда? Ему почему-то кажется, что нет. Вспышка света. Ярче полуденного солнца, ослепительнее любой молнии, она раскалывает скалу, запирающую каньон. Могучий монолит раскалывается. Гранитное крошево с грохотом оседает, образуя подобие пирамиды. Туча пыли вздымается навстречу заре, скрадывая очертания каньона. – Покинуть убежище! За работу! – командует надсмотрщик. Двое магов медленно, устало возвращаются к золоченой карете, дожидающейся их на полированных плитах там, где дорога уже проложена. Волшебник помоложе проходит на расстоянии вытянутой руки от безымянного юноши. Тот смотрит на мага, пытаясь извлечь из своей памяти нечто ускользающее. Но безуспешно. – За работу, бездельники! А тебе, серебряная башка, особое приглашение требуется? Над юго-восточном краем каньона восходит солнце, проясняя что-то в сознании безымянного работника. Но это всего лишь сумбурная мешанина каких-то сведений о строительстве дороги. Утес расколот белыми магами; мелкие осколки пойдут на заполнение пустот, крупным каменотесы придадут форму. Потом явится черный маг и соединит камни воедино. Кажется... Во всяком случае, камни пойдут в дело, и дорога протянется дальше. На запад. К закату. – Нагружайтесь! – снова доносится команда. Ноги сами подводят его к погрузочной платформе, которую другие узники, окутанные тучами пыли, придвигают к гигантской куче битого камня. «Всего лишь серые камни...» Эти слова проплывают над ним, когда он ждет в цепочке носильщиков с такими же корзинами. Возобновляется обычная работа. Подгонка плит, возведение ограждений, прокладка водоводов... Загрузочная команда принимает от носильщиков корзины и возвращает их полными камней. Безымянный ныряет в лямки и, щурясь на солнце, бредет по длинному дощатому настилу к разгрузочной площадке. – Следующий!.. Грубые рабочие сапоги защищают от острых камней, но не от волдырей и мозолей. Правая нога безымянного стерта до крови, в сапоге уже хлюпает. Каждый шаг причиняет мучительную боль. – Эй, серебряная башка! Носильщик тупо поднимает глаза на солдата. – Разгрузишься – ступай в палатку целительницы. Потом возвращайся! В голосе солдата сквозит раздражение. Он ниже безымянного ростом, но вооружен мечом и тяжелой дубиной из крепкого белого дерева. Безымянный видит белое, с красноватым оттенком свечение, окружающее вложенный в ножны меч. Такое же свечение окутывает мечи всех дорожных солдат. Носильщик, ковыляя, поднимается на площадку, опорожняет корзину. Затем направляется к парусиновой палатке под белым флажком с изображением зеленого листка. Там он ставит пустую корзину на землю. Женщина в зеленой блузе, брюках из мягкой зеленой кожи и сапожках им в тон смотрит на него: – Правая нога? Он кивает. – Сядь туда, – женщина указывает на короткую деревянную скамью. – Сними сапог. Слова звучат обыденно, но его радует музыка ее голоса. Слабо улыбаясь, он садится и стягивает правый сапог, показывая язву, уже загноившуюся. Целительница качает головой, словно она наедине с собой, и работник ее не слышит. Бормочет себе под нос: – Идиоты. Нельзя надевать на голые ноги рабочие сапоги больших размеров... Ее пальцы касаются кожи вокруг раны. Он морщится в ожидании боли, но прикосновение оказывается умелым, мягким и совершенно безболезненным. – Хм. Могло быть и хуже, – приговаривает она, окуная белый тампон в какую-то жидкость. – Предупреждаю, это щиплется. Женщина начинает стирать влажной тканью с его стопы гной и кровь. Жидкость оказалась не просто щиплющей, а прямо-таки огненной. Юноша стиснул зубы, но не дернулся. – Раз уж ты здесь, дай-ка я проверю кое-что еще, – произносит целительница. Мягкие пальцы касаются его висков. В первое мгновение в голове разливается странное тепло. Но это ощущение исчезает даже раньше, чем стихает жжение в ране. Целительница отступает на пару локтей и смотрит на безымянного из-под опущенных темных ресниц, неуверенно качая головой. – Посиди там. Пусть подсохнет. Юноша пересаживается со скамьи на указанный ею табурет. – Целительница! – слышится чей-то голос. Оба поднимают глаза. У входа в палатку стоит дорожный страж, позади него – двое каторжников с носилками. Одного из них по имени Редрик безымянный знает. Они соседи по бараку. – Раздробленная нога, – безучастно произносит дорожный страж. – Положите его на стол. Осторожно. На глазах безымянного Редрик и другой каторжник кладут раненого на длинный щербатый стол. Осмотрев поврежденную ногу, целительница говорит: – Я могу наложить лубок, но для верности его не мешало бы направить в Борлен, к мастеру-целителю. – Тьма! – ругается дорожный страж. – Решать тебе. Две кости раздроблены. Я, конечно, попытаюсь спасти ногу, но мои возможности ограничены. Он сможет передвигаться без посторонней помощи не раньше, чем через полгода, а прежней его нога не станет никогда. – Ладно, – ворчит страж. – Помоги ему чем сможешь, а как быть дальше, я спрошу у командира. Вы двое, – страж обращается к каторжникам, принесшим раненого, – хватит здесь прохлаждаться, живо за работу. А этот, – он указывает на безымянного, – скоро придет в порядок? – Достаточно скоро. На сей раз ты отправил человека ко мне раньше, чем тот успел окончательно загубить ногу. Страж поджимает губы, но не произносит ни слова и поворачивается. Редрик и второй каторжник уходят следом за ним. – Моя нога?.. – спрашивает раненый рабочий. Это немолодой мужчина с проседью в клочковатой бороде и редких волосах. – Тебя отправят к Клеррису. Им это не по нраву, но придется, – женщина роется в длинном сундуке, а потом, достав какое-то устройство из парусины и деревянных планок, подзывает юношу: – Ты, серебряная голова. Помоги-ка мне. – Что вы собираетесь делать? – бормочет раненый бородач. – Наложим тебе временную шину. Чтобы обломки костей не впились в ногу, особенно когда тебя зашвырнут в фургон. Безымянный человек встает и делает несколько шагов по направлению к столу. Боль в его ноге уже стихла и теперь там тупо пульсирует. Целительница растолковывает помощнику, как следует держать раненую ногу, и под конец спрашивает его: – Ты понял? Он молча кивает. Она берет в руки свое устройство. Раненый стонет, но не бьется, сознавая, что ему хотят помочь. Целительница действует уверенно. Юноша с серебряными волосами стискивает от напряжения зубы, но руки его не дрожат, а в сознании крепнет ощущение, будто у него есть и иная цель, помимо помощи в лечении ноги. Какая именно – он не понимает, но, кажется, это имеет отношение к его прошлому. ЗАБЫТОМУ ПРОШЛОМУ. Когда шина наложена и целительница вытирает губкой пот со лба совершенно обессилевшего бородача, взгляд ее снова падает на безымянного: – А ведь ты не здешний. – Я не знаю, откуда я. А ты? Она отводит глаза, качает головой и предлагает заняться его ногой. На рану, откуда уже удален гной, накладывается пластырь. Женщина опять роется в своем сундуке, но тут несчастный на столе издает громкий стон. – Не бойся, с тобой все будет в порядке, – произносит она, положив одну руку на лоб раненого, а другой извлекая две какие-то тряпицы. Следующие ее слова снова обращены к безымянному: – Носи одну из этих тряпиц на раненой ноге каждый день. Сегодня надень прямо на пластырь. Завтра вымоешь ногу и пластырь снимешь. Надевай только чистую! Стирай хорошенько и меняй каждый день, пока рана не заживет. А станет хуже – сразу ко мне. Надзирателям скажешь – я так велела. Они понимают: если ты загубишь ногу, то не сможешь работать вовсе. Безымянный садится на табурет и наматывает тряпицу на раненую ногу, стараясь не сдвинуть пластырь. Потом, потянувшись за тяжелым сапогом, снова смотрит на целительницу. Похожа ли она на тень, которую он должен вспомнить? Юноша в растерянности опускает глаза. Едва заметно улыбнувшись, женщина отворачивается к бородачу на столе. Безымянный медленно натягивает сапог. Целительница не смотрит в его сторону. Подняв пустую корзину, он направляется к горе дробленого гранита.XXXVII
– На данный момент они чтят Равновесие лишь на словах, а Преданием и вовсе пренебрегают. – А можно ли верить Преданию? – спрашивает целительница. – Взгляни, как оборачиваются дела в Фэрхэвене. И в Сарроннине. А потом скажи мне сама. – А как насчет Западного Оплота? – целительница поджимает губы. – По мне, так маршал ничуть не лучше Высшего Мага. Как вообще Верлинн это выдержал... Он любил ее! – человек в черном качает головой. – Любил, хотя отправился туда лишь затем, чтобы исполнить свой долг. Его сын – подлинное чудо, и мы многим ему обязаны... – он пристально смотрит на целительницу. – Ты хочешь попробовать снять блокировку памяти? Но если они обнаружат твои усилия, это может обернуться катастрофой. – Ничего они не обнаружат. Он повредил ногу, попал ко мне, а я запустила этот процесс. Возможно, с дальнейшим он справится и сам. А нет – я смогу помочь ему. – Ты ведь не станешь использовать принуждение? – в голосе мужчины слышится крайнее отвращение. – До такого я не дошла, Клеррис. Он умен, очень умен и продолжает бороться даже во власти Белой Тьмы. Он разговаривает, понимает речь, а это уже само по себе чудо. В другой раз им его не поймать. – Если он вообще убежит. Она опускает глаза: – Для нас это не риск. Либо он убежит, либо они его погубят. Некоторое время собеседники молчат, потом женщина встает. – Постарайся сделать что сможешь с его ногой. – Как раз это довольно просто... – она отмахивается и добавляет: – Белые служат только хаосу. Если не мы, то кто же послужит Равновесию? Слова женщины продолжают звучать в голове Клерриса и после того, как он поднимается по ступенькам и принимается за лечение раздробленной ноги каторжника под бдительным присмотром дорожного стража.XXXVIII
Рыжие волосы спутаны, щеки и лоб покрыты потом, но молодая женщина по-прежнему силится сфокусировать взгляд на зеркале. На темной стене, обшитой дубовыми панелями, горят две масляные лампады. Их свет колеблется, когда Мегера вновь и вновь направляет свою мысль в глубины, скрытые за гладкой серебряной поверхностью. – Будь ты проклята... проклята... Ей удается протянуть тончайшую нить гладкой белизны до непроницаемой преграды, за которой клубятся и бурлят ветра. Она скалится в свирепой, болезненной улыбке и, исходя кровавым потом, направляет всю свою энергию вдоль этой зыбкой линии. «Кран! Брень!» Зеркало на массивном столе треснуло. Лампы на стене за ее спиной погасли. Кровь вытекает из пореза на предплечье рыжеволосой, окрашивает шрамы, окружающие ее левое запястье. Голова женщины падает на руки. Дрожь сотрясает ее тело, смешивая кровь, слезы и осколки стекла. – Будь проклят ты... Креслин... и ты... сестра... – шипит она. Массивная дверь позади нее бесшумно распахивается. В освещенном дверном проеме появляется мужчина в зеленом с золотом одеянии, с рыжими, уже тронутыми сединой волосами. Завидев поникшую женскую фигуру, осколки стекла и потухшие лампады, он открывает рот. Но, не вымолвив ни слова, осеняет себя охранительным знамением и отступает, закрыв дверь. Женщину по-прежнему бьет дрожь.XXXIX
Человек без имени ковыляет к жилому фургону. Правая его нога боса, в одной руке он несет сапог, а в другой выстиранную тряпицу. На ночного стража, следившего за ним от самого акведука, он не обращает внимания. – Нечего шляться тут по ночам! – рычит тощий страж. Как и дневные, ночные стражи вооружены мечами и дубинками, но вдобавок у них еще и кинжалы. Окруженные, как и мечи, ясно различимым для прихрамывающего юноши свечением. – Целительница сказала... – До темноты, серебряная твоя кочерыжка! Управляйся со стиркой до темноты! Правила для всех одни! Каторжник ныряет в темноту барака и направляется к своему месту, не замедляя шага. Он различает предметы одинаково легко что днем, что ночью. Ночью даже легче – при ярком солнце ему приходится щуриться. И эта способность почему-то кажется ему важной. Что-то такое он должен был бы знать... Вновь и вновь пытается он понять себя, но все мысли проваливаются в бездонную пустоту, возникшую на месте воспоминаний. «...стражи... пинки да ругань...» «...ага, Дейтер, от злости они бесятся, от злости. На воле ведь оно как: тут и вино тебе, и женщины, и песни. А здесь... разве что камни им таскать не приходится, а веселья не больше, чем у нас. Вина здесь нет. Из всех женщин только другие стражи, а эти стервы хуже мужчин. Ну, а до песен... ты ведь знаешь, как относятся маги к песням...» Безымянный ставит сапог на верхнюю койку, собираясь забраться туда сам. Одновременно он обдумывает услышанное. Нет женщин? А как насчет целительницы? И что это они говорят насчет песен?.. Кажется, он где-то слышал... Но вопросов юноша не задает, их у него слишком много. Он ставит ногу на край нижнего лежака и тут же слышит: – Поосторожней, ты, кочан серебряный! – Прости. Юноша взбирается на свой ярус, к самой дощатой крыше барака. Втискивается в узкое пространство, стягивает второй сапог и пытается заснуть. Мускулы его ноют, хоть и не так сильно, как поначалу. Боль в пятке тоже почти унялась. Но бесконечные перешептывания соседей по бараку отгоняют сон. «...песня... песня...» – шелестит чей-то голос. Юноша с серебряными волосами приникает к краю разворошенной койки и заглядывает вниз. Редрик, сидящий на нижней койке противоположного ряда, тихонько откашливается, сглатывает и косится в сторону открытого в ночь дверного проема. – Песню! – настаивает немолодой мужчина с загорелым лысым черепом и узловатыми, как древесные корпи, ручищами. – Песню! – Песню! – Тссс... – доносится откуда-то снизу. – Разорались! Щас живо вертухаи слетятся!.. Порыв ветра, случайно влетевший в дверной проем, колышет единственную лампу в бараке. – Дерьмо! – доносится с самой нижней из трех коек, находящихся под безымянным. Еще раз нервно покосившись в сторону входа, Редрик снова прокашливается, и... неожиданно барак заполняет его голос, чистый и ясный, словно горный ручей.XL
– Признаю, что действовать с наполовину опустошенным сознанием непросто, – криво улыбается Мегера. – Но мне случалось преодолевать и более серьезные препятствия. – Ты здесь с прошлой весны, а скоро уже конец года. Надолго еще собираешься задержаться? – спрашивает герцог Монтгрен. – Я делаю, что могу, кузен. Но учитывая мою неполноценность... – на ее лице снова появляется кривая улыбка. – Я задержусь ровно столько, сколько потребуется. – Но не хочешь же ты сказать... – Насколько потребуется. Он или выздоровеет и убежит или умрет. Последний выход был бы, наверное, самым легким для тебя или моей дорогой сестрицы. Но я делаю все, чтобы помочь, ему разорвать заклятье. Правда, – добавляет она, помедлив, – я не слишком хорошо обучена. О чем опять же позаботилась дорогая сестрица. Так что, возможно, мне еще немало времени придется пользоваться твоим гостеприимством. – Которое мне придется оказывать, – холодно отзывается герцог. – Ну что ж, каждому из нас приходится нести свою ношу, – она поворачивается к старинному письменному столу и неожиданно вздрагивает. Герцог, не заметив ее растерянности, медленно качает головой. – Ааааа!.. Рыжеволосая женщина падает на колени. Ее глаза широко раскрыты, но ничего не видят, ибо сознание захвачено бурным, немыслимым, кошмарным водоворотом чужих воспоминаний. Невысокий, изящно одетый мужчина, только что державший ее за руку, отшатывается, расплескав из кубка красное вино. Темные, похожие на кровь пятна расплываются на старинном хаморианском ковре. Прежде чем герцог успевает поставить свой кубок на стол, его кузина уже лежит ничком. Она потеряла сознание. – И что теперь? – бормочет он, опускаясь на колени рядом с женщиной. – Хелисс! Хелисс! Что же теперь?Часть вторая МАГ-БУРЕНОСЕЦ
XLI
Юноша с душою рьяной.
Анонимный автор из Сарроннина.
XLII
Из-под нависающего выступа Креслин внимательно изучает противоестественно безоблачный южный небосклон. И видит, как над тем местом, где чародейская дорога прорезает Рассветные Отроги, выписывает круги пара стервятников. Как набрался он смелости прыгнуть прямо в поток, который унес его от стражей Белой дороги? Как вернулась к нему память? Способствовала тому целительница или кто-то другой? Ответов нет, но так или иначе – он бежал. И понимает, что попадись он снова, бежать во второй раз не удастся. На востоке кружит еще одна пара остроглазых крылатых хищников. А хаотическое переплетение воздушных потоков указывает на смещение гроз на восток и запад. Отдыхая под каменным козырьком, беглец замечает еще одну тонкую сверкающую полоску – еще один воздушный поток, который, возможно, и поможет ему уйти на восток. Столь же хаотично кружат и его мысли, ибо сейчас он одновременно и «серебряная башка», и Креслин. И у каждого из этих двоих – свое воспоминание о вчерашнем дне. Один помнит каторжный лагерь, другой – светящиеся белым камни Фэрхэвена. И гитариста, которому разрешалось играть лишь за толстыми стенами таверны. Музыка... Почему они ее так не любят? Этот вопрос кажется очень важным, но ответа на него нет. А самый главный вопрос – кто же он сам такой? Он мужчина. Мужчина, способный видеть музыку и упорядоченную гармонию, лежащую в ее основе. Мужчина, владеющий луком и клинком лучше многих. Мужчина, способный касаться ветров и направлять их по своему желанию. Мужчина, плохо знающий жизнь, кроме, может быть, жизни на Крыше Мира. И еще хуже знающий женщин, хотя он и вырос среди них. Мужчина, не имеющий ни малейшего представления о своем предназначении и своей судьбе. В его мысли ворвалась слышанная неведомо когда и где фраза: «Ты можешь бежать навстречу судьбе, но не от нее...» Но какова же она, его судьба? Он не музыкант, не солдат, не школяр... Где же его место? И почему белые птицы и стервятники кружат по небу, высматривая его? Впрочем, эти вопросы едва ли помогут укрыться от магов. Или раздобыть пропитание. Стервятники смещают свои круги все дальше на север, ближе к его укрытию. После долгой ходьбы боль в пятке снова усилилась. Впрочем, целительница не только прочистила язву, но каким-то образом ускорила процесс выздоровления. Креслин помнит прикосновения ее рук к его стопе, а потом ко лбу. Но... кто? Почему? Кто-то противостоит Белым магам и потому готов оказать ему помощь, не объясняя причин, хотя идет при этом на огромный риск. И все-таки целительница – вовсе не таинственная, призрачная Мегера. Беглец снова забивается под навес, пытаясь трезво обдумать свои дальнейшие шаги. Погода терпимая, а вот поживиться здесь в эту пору почти нечем, тогда как в Кертисе или Сарроннине близится пора уборки урожая. Из одежды на нем только туника без рукавов, линялые брюки и дорожные сапоги. Нет ножа, нет даже пояса. Так как же ему укрыться от Белых магов? Любая попытка коснуться ветров немедленно привлечет их внимание. Он шарит взглядом по каменистому склону, поросшему редкими сосенками, и хрипло смеется. Терпение. Все, что ему требуется это терпение. И готовность есть все, что пригодно в пищу. Всеми теми ночами, которыми он будет двигаться к равнинам Кертиса. Любой ценой ему необходимо пробраться в Монтгрен. Креслин делает глубокий вздох, потом другой. Нужно расслабиться и как следует отдохнуть до темноты – времени, когда крылатые хищники не так зорки.XLIII
По проселочной дороге, сгорбившись и временами прихрамывая, плетется одетый в лохмотья человек. Один его глаз прикрывает квадратная нашлепка, в руке – грубый, но крепкий дорожный посох. На ходу Креслин спрашивает себя, почему он пересекает эти равнины, направляясь на восток? Ведь на востоке хозяйничают маги, желающие не то убить его, не то свести с ума! «Да потому, что это кажется правильным», – отвечает юноша сам себе, поскольку другого собеседника у него нет. Рисковать своей шеей кажется правильным?.. Однако ветра ведут его не к Белым магам. Он идет по едва заметной тропе, не являющейся ни Белой, ни Черной, но соединяющей черты того и другого цвета. Даже погруженный в раздумья, Креслин помнит о необходимости горбиться, шаркать и ковылять сильнее, едва на дороге появляется фургон. Поравнявшись с путниками, он просяще протягивает руку. Мужчина и женщина на козлах, едва взглянув в его сторону, бросают медяк. Он подбирает с земли монету и прячет ее. Фургон проезжает, дорога пустеет, и Креслин позволяет себе чуточку выпрямиться.XLIV
– Нет! – женщина с криком выскакивает из боковой двери трактира, но не успевает сделать и пары шагов, как сзади ее хватают за шиворот. Блуза с треском рвется, обнажая плечо со ссадиной и полную грудь. – Я тебе покажу, как разливать хорошее вино! – худощавый мужчина со шрамом хватает полногрудую женщину за руку и тащит к наполненной жидкой грязью придорожной канаве. – Ты у меня попомнишь! – Я больше не буду! Я буду стараться! Не надо! Эту сцену со смехом наблюдают двое вышибал. Служанка, стоявшая на крыльце дома напротив, отводит глаза и торопливо заходит внутрь. Трактирщик награждает свою жертву увесистыми оплеухами. Заслышав приближающийся стук копыт, он на миг мешкает, но тут же замахивается вновь. Рыжеволосая всадница осаживает лошадь. Трактирщик не смотрит в ее сторону, но его рука замирает в воздухе. – Госпожа, прошу... помоги! – Ну конечно!.. – хохочет трактирщик. – Так все и бросятся тебе помогать! Кому – никчемной потаскушке, выплескивающей вино на посетителей!.. Посетителей, которые платят деньги. А вино какое – наилучшее сутианское! – Они хотели не только вина... – оправдывается служанка. Позади рыжеволосой всадницы, сохраняя почтительное расстояние, осаживают коней двое спилдараских наемников. – С какой стати я должна тебе помогать? – холодно осведомляется рыжеволосая. – Если милостивой госпоже не угодно... – лепечет служанка, опустив покрасневшие глаза. – То умолять ты не станешь, – отстраненным тоном заканчивает за нее всадница. – Она у нас такая, – встревает трактирщик, все еще держа служанку за плечо. – Вечно кобенится. – Вот как? Рассчитывать на вежливое обращение, по-твоему, значит кобениться? – в голосе всадницы начинает звучать сталь. – Вежливого обращения заслуживают в первую очередь посетители. Скользнув взглядом по ссадинам на обнаженном плече девицы и повернувшись к трактирщику, рыжеволосая иронически спрашивает: – И ты настаиваешь, чтобы она обращалась с ними очень вежливо? – Дело есть дело, – ворчливо, но уже осторожничая, отвечает трактирщик. – Работала ведь раньше – и ничего... Служанка стоит выпрямившись. Глаза ее обращены не к хозяину и не ко всаднице, а в сторону одетых в голубое молчаливых наемников. Слезы текут по щекам, но она не делает даже попытки смахнуть или утереть их. – Отпусти ее, – равнодушным тоном произносит рыжеволосая. – А кто заплатит неустойку? У нас договор! – взрывается трактирщик. – Я не... – начинает было служанка, но умолкает под взглядом рыжеволосой. – Сильно сомневаюсь, – произносит та, – чтобы законы герцога разрешали заключение договоров на отработку детьми долгов родителей. – Э... – трактирщик поспешно закрывает рот. – Конечно, – продолжает всадница, – не все в жизни делается по закону, так что держи. Она тянется к поясу и, достав монету, бросает ему. Чтобы поймать золотой, трактирщик отпускает плечо служанки. – И все?.. – бормочет он. – Это гораздо больше, чем ты заслуживаешь, – заявляет всадница. Трактирщик переводит озлобленный взгляд с рыжеволосой на ее наемников. – Даже и не думай ни о чем подобном, – предупреждает женщина. – Не то мой дорогой кузен велит снести тебе голову. – Кузен?.. – не понимает трактирщик. – Корвейл. Герцог. Худощавый мужчина бледнеет. Служанка отступает от него на шаг, придерживая рукой разорванную блузу, и нервно облизывает губы. – Ладно, – ворчит трактирщик, – забирай эту шваль, и делу конец. – Еще не все, – произносит рыжеволосая. Трактирщик пятится. – Женщина – не вещь! – в голосе всадницы слышится угроза, а на кончиках ее пальцев разгорается свет. Сорвавшийся с них огненный шар проносится у самого уха трактирщика. – Полагаю, теперь ты это запомнишь! Она разражается резким, похожим на лай смехом. Свет на пальцах угасает. – А ты? – рыжеволосая обращается к служанке. – Ты по-прежнему хочешь, чтобы я тебя вызволила? Ответом служит торопливый кивок. – Готрон! Подсади ее на лошадь позади меня, – приказывает рыжеволосая, насмешливо глядя на пятящегося к дверям трактирщика. Один из наемников спешивается и легко подсаживает невысокую, но плотную девицу на круп. – Одной рукой обхвати меня за талию, а другой держись за седло, – не оборачиваясь говорит рыжеволосая. – Будет трясти, но перетерпишь: нам недалеко. – Милостивая госпожа... – бормочет служанка. – Давай, давай! – всадница слегка стегает лошадь поводьями. Наемники следуют за ней. Трактирщик с порога провожает ее сердитым взглядом. Оба его вышибалы тоже смотрят вслед отъезжающим. Те направляются в сторону герцогского замка. – Как тебя зовут? – спрашивает всадница. – Алдония, милостивая госпожа. – Пойдешь ко мне в услужение, по крайней мере до тех пор, пока я остаюсь в Вергрене? – Да, милостивая госпожа. – Вот и хорошо. Рыжеволосая умолкает, и пока кони поднимаются по склону к воротам, не произносит больше ни слова.XLV
– Добавить мне нечего, – говорит военачальник. – И того достаточно. Ясно, что ему помогли Черные, – откликается Высший Маг. – Кто бы еще мог? – Я не знаю, а вот Гайретис уверяет, будто его касался только Белый сигнал. – Белый? Он уверен? – Разве благородный Гайретис может быть не уверен в своих словах? Дженред постукивает пальцами по столешнице из белого дуба: – Белый... Да, конечно. Белый. Вот что: высылай отряды, чтобы перекрыть все подступы к Монтгрену. – К Монтгрену? – Неужто ты не понял? Белая магия, Белая, но не наша! Кто еще остается? Тиран не могла бы дотянуться сюда из Сарроннина. Проклятие! Должно быть, она сильна... Его собеседник качает головой: – Нет, тут все же нечто иное. Гайретис сказал, что у того Белого или Белой не хватило сил сломить барьер. Он переминается с ноги на ногу на полу из несокрушимого белого гранита. Мрамор слишком мягок для творений хаоса. – Значит, я был прав с самого начала. Ему помог кто-то из Черных, но у него хватило ума это скрыть. Будь они все прокляты! Как насчет целителей? – Неизвестно. – Почему? – Там была только одна, и она мертва. – Мертва? Военачальник пожимает плечами: – Так сказано в донесении. Дорожный маг сжег ее тело, согласно твоим инструкциям. – Идиоты! – Высший Маг качает головой. – Они сожгли не ее тело! Она отвела им глаза. Одним демонам ведомо, где она сейчас. На сей раз они окажутся в выигрыше, если только твои отряды не перехватят Креслина живым. Ты понял меня? Хартор кивает: – Понял, хотя не уверен, что это возможно. Если ему достанет ума держаться подальше от больших дорог... – Делай, что можешь! – Высший Маг смотрит в сторону и барабанит пальцами по отделанному золотом белоснежному дубу. – Мертва. Как же, мертва...XLVI
Сидя под желтеющей кроной низкорослого дуба, Креслин неторопливо поедает сорванные с ближайшего куста ягоды. Вверху над головой кружит еще одна птица, а там, внизу, рыщут облаченные в белое дорожные стражи. Создается впечатление, будто они знают, что беглец где-то поблизости. Но откуда? Креслин старается не обращать внимания на боль в ребрах (последствие встречи с кертанским кавалерийским офицером, не терпящим нищих попрошаек). Он помнит и презрительный смех этого человека, и его слова: «Дороги предназначены для порядочных людей, а место попрошаек – в придорожных канавах!» Сквозь желтые листья Креслин следит за медленной, нескончаемой спиралью кружащегося стервятника. За пределами видения остались пологие холмы, отделяющие эти стелющиеся луга от Фэрхэвена. Удастся ли ему найти дорогу в Монтгрен? Вероятно. А будет ли она охраняться? Более чем вероятно. «...Креслин...» Прозвучавший зов настолько слаб, что юноша едва его слышит. Он озирается по сторонам, стараясь обнаружить говорившего, но поблизости пусто. И тихо – слышен лишь шелест теплого осеннего ветра в пожелтевшей кроне. Но внезапно тишину оглашает хриплый голос рога. Некоторые из находящихся внизу стражников указывают вверх по склону – туда, где прячется беглец. «...Креслин!..» Зов повторяется. Юноша не только не видит, но и не ощущает говорящего, а голос настолько тих, что невозможно с уверенностью судить, мужчине он принадлежит или женщине. Хотя неуловимые оттенки интонации все-таки заставляют Креслина считать голос женским. Рога всадников вступают в перекличку. Стервятник делает крутой вираж в его сторону. Креслин вскидывает глаза и успевает заметить исчезающую, тающую на фоне ясного неба ширококрылую белую птицу. Мегера? – Тьма... – бормочет юноша. – И что же теперь? Вверх по склону ползет волна невидимого белого тумана. Дюжина всадников поворачивает коней к его дубу. Он обнаружен. Наверное, среди них маг... Креслин пожимает плечами. Он устал, ноги болят, в желудке одни ягоды и коренья... Из оружия у него лишь посох да нож, который удалось стянуть в городишке к востоку от Джеллико. Предчувствуя, что это усилие обойдется ему очень дорого, он тянется к ветрам. Ледяным ветрам, веющим над Крышей Мира. От напряжения на лбу выступает пот. Откуда-то издалека, может быть, с расстояния в сотни кай, слышится завывание ветра. И совсем близко звучит приказ: – Найти его! Скорее! Он пытается колдовать! Но на этот резкий голос Креслин уже не обращает внимания. Белый туман ползет вверх. «...здесь никого, а там...» «...надеюсь, у этого мерзавца нет лука...» Теперь ветра завывают близко. А на небе, только что ясном, закручивается водоворот серых облачных клочьев. Прямо на глазах они густеют, чернеют, превращаясь в огромную грозовую тучу. «...Скорее, хватайте! Он там, под желтым деревом!» Ветер воет с неистовством обезумевшего зверя. «...под каким, пропади оно пропадом... они тут все желтые...» «...под тем... вон там...» На склон холма, под оглушительный рев зимних бурь, обрушивается тьма. Ледяной град, смешанный со снегом, налетает с башен заката, как замерзшее пламя. А ветра... ...Ветра хлещут, срывая всадников с коней, словно листву с деревьев. Град ледяных стрел молотит по доспехам. Буря ревет... «...демоны!.. демоны!..» Буря ревет. А когда стихает – на северное побережье Спилдара, хлеща по земле и оголенным деревьям, обрушиваются холодные ливни. А стоящий на вершине холма человек, утирая горящий лоб, с трудом выпрямляется и делает пару шагов вниз по склону. Его вырвало прямо на прибитую дождем траву. Неверной походкой он огибает бесформенную белую груду льда, в которую превратились конь со своим всадником. Спотыкается, падает... Снова поднимается – и так, качаясь и поминутно оскальзываясь, ковыляет к дороге, которая должна привести его в Монтгрен. Ему показалось, что миновало столетие, прежде чем он снова натыкается на пару белых холмиков. Голова отчаянно кружится, но Креслин все же останавливается, роется в седельных сумах и разживается мешком с провизией и кожаной курткой. От прикосновения к белому клинку желудок сводит судорогой, и беглец оставляет оружие у ног мертвого владельца. Наконец его ноги ступают на твердую глину. – Мегера... – бормочет Креслин. – Почему ты указала им на меня? Почему? Едва переставляя свинцовые ноги, под проливным дождем, он идет и идет – пока не выбирается на каменную дорогу, рассекающую холмы. Дождь нескончаем. Дождь везде. Дыхание хриплое и прерывистое, шаг нетвердый, внутри дрожь и жжение. Но Креслин снова и снова переставляет налитые свинцом ночи, с каждым шагом приближаясь к Монтгрену... к Мегере.XLVII
Попридержав коня на узкой дороге, Клеррис присматривается к черным клубящимся тучам. Буря, два дня бушевавшая над холмами, лежащими меж Кертисом и Монтгреном, только-только начала утихать. Он качает головой и снова переводит взгляд на вьющуюся ленту дороги. – Тревожишься, как бы нас не перехватили дорожные стражи? – спрашивает его спутница, сидящая на светло-серой кобыле. Осень стоит теплая, но по утрам прохладно, и на плечи женщины накинут линялый зеленый плащ. – Нет. – Тебе все еще не дает покоя его побег? – Дело не в его побеге. Дело вот в чем, – Клеррис указывает на тучи. – Ты представляешь, на какой высоте они должны находиться, чтобы мы видели их отсюда? Ты представляешь себе, какова его мощь? Скорее всего, холодный дождь будет литься над Кертисом и Монтгреном еще не один день. – Я же говорила, что он умен... – Лидия, ты представляешь себе... – мягко обрывает ее собеседник. – Клеррис, – она тоже не дает ему договорить, – прекрати наконец взваливать всю тяжесть мира на свои плечи. Я говорила «умней», потому что знаю: он не станет играть со своими способностями, и если уж он устроил такую бурю, значит, без этого было не обойтись. – Ты не вполне уяснила суть моего беспокойства. Мало того, что его выходки могут нарушить климатическую устойчивость половины мира... Так ведь никто из Белых нипочем не поверит в способность необученного и неизвестного Черного управляться с такой мощью. – И что же? – Лидия направляет лошадь поближе к Черному магу. – А то, что Дженред свалит это на нас, как и побег Креслина. – Так вот почему ты погрузил стражей в сон и сжег хибару. Помню, ты говорил. Но Дженреду все равно не терпится обвинить тебя хоть в чем-нибудь. – Скверно, что нам пришлось использовать масло, – несколько невпопад откликается Клеррис, пожимая плечами. – Пусть лучше считают это делом наших рук, нежели заговором Черных. Больше всего Дженреду хочется заполучить предлог и обрушиться на всех Черных... – А разве этого не случится? – Рано или поздно – несомненно, но пока что у нас недостает сил. – А вот у Креслина они явно в избытке. Клеррис хмыкает: – Он даже не знает, что является Черным и вдобавок связан с Серой, считающей себя Белой. – А насчет той жизненной связи ты уверен? – Сама же сказала. Некоторое время они едут молча. Потом целительница спрашивает: – Что дальше? – Я займусь Креслином. Сделаю, что смогу. А ты... Думаю, тебя ждет Западный Оплот. Она ежится: – Ненавижу холод. – Лично меня вовсе не приводит в восторг перспектива иметь дело с Креслином и Мегерой. Хочешь взять эту парочку на себя? – Спасибо. Лучше уж я займусь маршалом, – отвечает она и добавляет: – Несмотря на стужу.XLVIII
Вставать Креслину не нужно, но валяться в маленькой хижине он попросту устал. Конечно, не стоило ему браться за лечение овец. Он и сам-то едва успел прийти в себя. Да и мало смыслил в ремесле коновала, честно говоря. Юноша медленно спускает ноги с топчана и садится. Окно напротив очага наполовину открыто: судя по ясному сине-зеленому небу, сейчас около полудня. Натянув полученные от пастуха мешковатые штаны и толстую шерстяную рубаху, он направляется к изгороди, отделяющей овечий загон от сада. Поставив правую ногу на нижнюю жердь изгороди и ухватившись руками за верхнюю, Креслин вбирает взглядом влажную и тяжелую, уже начинающую жухнуть осеннюю траву и черные морды пасущихся овец, которые не замечают его. На западе – за пологими холмами, плодородными полями Кертиса и реками, заливающими их перед тем, как унести воды к Северному океану – находятся Рассветные Отроги и чародейская дорога, что должна принести Высшему Магу власть над всем Кандаром. По меньшей мере, над той его частью, что восточнее Закатных Отрогов. – Досточтимый... Креслину не нравятся подобные обращения. Вряд ли он заслужил их, хотя и сделал все, что мог, из благодарности к бедным пастухам, приютившим его. Но мог юноша, по правде говоря, очень немногое: распознал у пары овец какой-то загадочный недуг, а вылечить сумел только одну, да и ту с трудом. – Что случилось, Матильда? – Какая-то госпожа спрашивает тебя. Повернувшись, он видит без малого дюжину вооруженных всадников. Те гарцуют на месте неподалеку от хижины, крытой тростником. Белый проблеск над головой исчезает, как только он поднимает глаза. Рассмотрев птицу, Креслин спускается вниз по тропе, что ведет к дому. После всего, что сделали для него Андре и его близкие, он не может отдать этих людей на расправу воякам. Креслин собирает столько ветров, сколько может, но ноги его еще подгибаются, контроль неполон, и отбившаяся струйка воздуха ерошит волосы. – Подожди меня, досточтимый! Он замедляет шаг, глядя на щупленькую, съежившуюся под тяжелым пастушьим плащом фигурку. Несмотря на ясное небо и теплое, на его взгляд, солнышко, Матильде этот день кажется холодным. Рассеянно отогнав от нее ветра, Креслин спрашивает: – Они говорили, что им нужно? – Говорила только госпожа. Спросила насчет мастера, мол, который с запада... Ты, оказывается, мастер, а ведь не говорил, – добавляет она с укором. – Я не мастер, – возражает Креслин, и знакомый приступ тошноты тут же заставляет его поправиться: – Не считаю себя мастером. Но некоторые считают. Он мерит траву длинными шагами. Девчушка, стараясь не отставать, семенит следом. Вскоре они выходят к пологому подъему перед домом. – А знаешь, мне тоже кажется, что ты мастер. И папа так думает. Мама понять не может, из-за чего сыр-бор. По ней выходит: ты и мухи не обидишь, и это должно быть ясно с первого взгляда даже последнему дураку, – на худеньком личике под вязаной шапочкой появляется озабоченное выражение. – А разве не так? – Я не мог бы обидеть ни тебя, ни твоих близких. Вообще ни одного хорошего человека. – А, значит, ты обижаешь плохих? – Бывает, – сознается он. – Я так и знала. Вот и госпожа говорила, что ты добрый мастер. Креслин вздыхает: ну что можно объяснить ребенку?.. Тяжелые облака, становясь с каждым мгновением все темнее, стягиваются к холму, словно кавалерия к полю боя. Креслин переводит взгляд на чужаков. Все верхом. Еще две лошади с пустыми седлами. Женщина стоит перед Андре, и ветер доносит ее слова: – Он вышел из грозы, говоришь? И не был промокшим? – Верно, милостивая госпожа. Разве слегка обрызган. И совершенно не в себе. Жар у него был такой, что хоть чайник на него ставь. И бредил. Такое нес – ни словечка не понять. Разговор прерывается, когда Андре и рыжеволосая незнакомка замечают приближение Креслина. – Папа, я его нашла, – сообщает Матильда. Андре, избегая встречаться с Креслином взглядом, смотрит на мокрую глину под копытами ближнего гнедого. Поймав на миг взгляд глубоких зеленых глаз женщины, юноша кивает и направляется к пастуху. – Андре, – как можно мягче произносит он, – спасибо тебе за все. Пастух так и не поднимает глаз. – Я искренне говорю: спасибо. Без твоей помощи я бы вряд ли выжил. – Пастух! – голос рыжеволосой спокоен и властен. Андре наконец поднимает глаза. – Я не собираюсь причинять ему зла, но здесь он больше оставаться не может, – добавляет всадница. Креслин глядит на пустое седло, гадая, куда подевался спешившийся солдат. – Досточтимый... Креслин переводит взгляд на Матильду. – Ты ведь не забудешь нас, правда? – тихонько спрашивает девочка. Нет, он никогда не забудет ни этого краткого отдыха, ни радушия этого семейства. Равно как не забудет худенького личика и смышленых карих глаз. – Я всегда буду помнить вас всех, Матильда. Выпрямившись, он поворачивается к пастуху. Тот напрягается, но Креслин, не обращая на это внимания, заключает бородача в объятия. Лишь на миг, но этого достаточно, чтобы выразить переполнявшую Креслина благодарность. – От всего сердца, – шепчет он, отступив на шаг. – Ты настоящий человек, – понурясь, бормочет Андре. Креслин поворачивается к рыжеволосой (та снова верхом) и – указывает на пустое седло: – Это для меня? – Разумеется! – отвечает она с неприятным смешком. – Интересно, как еще ты мог бы добраться до Вергрена? – Госпожа! – резкий голос человека в конце конной шеренги царапает слух, и Креслин делает шаг вперед, чтобы взглянуть на говорящего – коротко стриженного, темноволосого седеющего мужчину с орлиным носом. – Стой где стоишь, чародей! – приказывает всадник. – Оглянись! Сделав, как сказано, Креслин видит пару нацеленных на него арбалетов. – Не очень-то по-дружески, – замечает он. – Они... принимают особые меры предосторожности, – поясняет женщина. На лице Креслина отражается недоумение. Негромко рассмеявшись, рыжеволосая поворачивается к всаднику: – Видишь, Флорин, мне ничто не угрожает. По крайней мере, не угрожало, пока тебе не вздумалось меня «защищать». – Я буду принимать такие меры безопасности, какие сочту нужным, в соответствии с волей моего герцога. Креслин, поразмыслив немного, попросту садится в седло. Его шатает, голова идет кругом, и, чтобы удержать равновесие, приходится ухватиться за конскую гриву. Способности юноши восстановились, а вот силы, увы, нет. – Как ты себя чувствуешь? – спрашивает рыжеволосая. – Недолгий путь протяну, – он в последний раз смотрит на дочку пастуха. – До свидания, Матильда. – До свидания, досточтимый. Кавалькада уже спустилась к главной дороге, но он знает: взор девочки обращен к узкой тропе, по которой уехали всадники. Освоившись на боевом коне, Креслин поворачивается к рыжеволосой – единственной женщине в этом отряде: – Зачем ты за мной явилась? Она кажется ему смутно знакомой, но когда юноша пытается всколыхнуть воспоминания, перед глазами начинают плясать яркие огоньки. – Мы когда-нибудь, возможно, встречались... – заметив мрачную физиономию Флорина, юноша умолкает. – Может, сначала расскажешь всем нам, как попал сюда ты? – говорит она и направляет свою лошадь поближе к Креслину. Тот пожимает плечами: – Начни я с самого начала, мы, пожалуй, раньше доберемся до места нашего назначения, чем до самого интересного места в моем рассказе. Начинают падать крупные, холодные капли, но Креслин не отгоняет дождь, желая сберечь силы для долгого, как ему думается, пути. Кроме того, этот дождь едва ли покажется холодным человеку, выросшему на выстуженной Крыше Мира. «...хочешь знать мое мнение, так для чародея он слишком хорошо держится в седле...» «...едет в одной рубахе, а холод ему вроде как нипочем...» Не обращая внимания на доносимые ветерком перешептывания, юноша отвечает своей собеседнице: – Я покинул родные края, далеко на западе... – Почему? – Вопрос прямой, но звучит не резко. Креслин пожимает плечами и чувствует в плече боль. Он покусывает губы, прежде чем ответить: – Меня просватали, и я решил избежать этого брака. – Неужто нареченная внушала тебе такое отвращение, что ты перебрался через Рассветные Отроги, лишь бы от нее избавиться? Креслин не поправляет рыжеволосую, оставляя в заблуждении относительно расстояния, которое ему пришлось одолеть. – Не нареченная. Сама идея такого брака. Кроме того... тамошние обычаи... отличаются от здешних. Инициатива со стороны мужчин... не поощряется. Говорить трудно, все силы уходят на то, чтобы держаться в седле. Хорошо еще, что прохладный дождь немного утишает сжигающий изнутри жар. Креслин не может сказать, сколько раз они поднимались на холмы и спускались в долины. Равно как и сколько раз отвечал он «да» или «нет» на вопросы рыжеволосой. Точно он знает одно: завеса дождя стала плотнее, а седло под ним начало елозить. А потом перестает осознавать и это... Когда Креслин приходит в себя первый раз, перед глазами его все расплывается, а огонь внутри жарче пламени Фэрхэвена, горячее солнца Фрейе, раскаленней камней нижней пустыни, что за южной грядой Рассветных Отрогов... Прежде чем он вновь проваливается во тьму, кто-то ложкой вливает ему в рот какую-то жидкость... Очнувшись во второй раз, он с трудом фокусирует зрение и обнаруживает себя в незнакомой комнате, освещенной лишь тусклой настенной лампой. Та же ложка, та же жидкость, и его опять поглощает тьма...XLIX
Креслин лежит в мягкой постели, застланной хлопковым постельным бельем. Его взгляд скользит по тяжелым бархатным шторам на стрельчатом окне, отмечает проложенный свинцом оконный переплет и падает на стоящий под окном маленький столик. Небо за окном темно-серое, что указывает на поздний час. По обе стороны от стола стоит по обитому парчой креслу, а на нем самом – латунная лампа. Стены обшиты темным деревом. Тяжелая, обитая железом дверь бесшумно открывается. Появившаяся на пороге женщина в плаще с капюшоном легкой поступью направляется к высокой кровати. Плащ и сумрак скрывают ее черты. Однако слабость не мешает Креслину видеть в темноте. Он узнает особу, забравшую его из дома Андре, хотя сейчас она носит иные цвета: черный, белый и серый. – Добрый вечер, – Креслин старается произнести эти слова внятно. – Рада видеть тебя вернувшимся в страну живых, – говорит она, выдвигая одно из кресел и усаживаясь. – Я тоже рад. Хотел бы только уточнить – в какую именно из стран? – О, это Вергрен, древняя родовая цитадель герцогов Монтгрена, а ты его почетный гость. Как и я, – сухо добавляет она. – Боюсь, я не имел удовольствия представиться... разве что во время нашей поездки, но тогда мои мысли путались... – Мы действительно встречались и раньше, – говорит она, – хотя не были должным образом представлены. Возможно, ты слышал мое имя, но сам не назвался. Креслин пытается повернуться. Перед его глазами пляшут искры. – Вынужден спросить... Стоит ли мне вообще представляться? Она не отвечает, молча рассматривая его лицо полускрытыми под капюшоном глазами. – Впрочем, это едва ли имеет значение. Меня зовут Креслин. – Креслин – и все? Без родового имени? Без какого бы то ни было титула? Юноша хмыкает, и это усилие стоит ему новой россыпи огоньков в глазах. – Ты еще очень слаб, – говорит она, явно уловив его состояние. – Твое счастье, что ты попал сюда вовремя. Мало кому под силу осилить такое путешествие, тем паче при такой немочи. Немочь? Наверное, его злосчастная рана снова воспалилась. – Я просто зашла взглянуть, как ты поправляешься, – с этими словами она встает и протягивает руки к его лицу. Мягкие теплые пальцы касаются влажного горячего лба. Даже сквозь мелькание огней в глазах он успевает заметить опоясывающий ее запястье белый шрам. Однако спросить ни о чем не успевает – женщина уходит. Едва ли не прежде, чем за ней затворяется тяжелая дверь, глаза юноши закрываются.L
– Подождать? – переспрашивает герцог Монтгрен. – Сколько еще я должен ждать? Это безумие. Каждый день его пребывания в Вергрене грозит тем, что они его обнаружат, – он нервно мерит шагами комнату. – Как раз в этом для тебя нет никакой угрозы. Куда хуже будет, если его поймают! Вынудив его уйти прежде, чем он восстановит силы, ты добьешься именно этого. Мегера откидывается в кожаном кресле. – И почему я... – Да хотя быпотому, дорогой кузен, что тебе случайно понадобились кони, которых доставят на следующем каботажном судне, и западные луки, и копья с наконечниками из холодной стали. А еще тебе может понадобиться протест моей дражайшей сестрицы, адресованный Высшему Магу. А от гнева маршала Западного Оплота ты только выиграешь. – Ничто из названного не принесет мне особых благ, если маги установят, что он здесь. – Ты ведь это не серьезно, правда? – она обнажает в улыбке ровные белые зубы, а вспыхнувшая в глазах искра на миг стирает с лица усталость. – Они не могут позволить себе вторгнуться сюда, чтобы выяснить, здесь ли он. Да и вообще ты в большей безопасности, пока мы здесь. Когда мы уберемся отсюда, будет хуже. Он один стоит нескольких кавалерийских отрядов, хотя ему нелегко нести людям смерть. – Я просто хочу, чтобы он поправился и вы вместе отправились по своим делам, куда вам надо, – герцог выдерживает паузу. – Кстати, а куда ты собираешься и что намерена делать? Ее улыбка становится еще шире: – Не знаю, не знаю, дорогой кузен. Ничего не знаю, кроме того, что я нежеланная гостья повсюду западнее Рассветных Отрогов. А его, похоже, не желают привечать нигде. – Свет! – восклицает герцог. – Неужто ты решила... – Остаться здесь? – улыбка исчезает. – Я думала об этом. Герцог смотрит на угольки в камине. Один вспыхивает крохотной белой звездочкой и прогорает. На лицо женщины возвращается улыбка: – Думала, но это, пожалуй, невозможно. У дражайшей сестрицы слишком много людей в твоем ближайшем окружении. И она хочет, чтобы мы создали... скажем... некоторые затруднения для магов. – И ты согласна с этим безумием? – А это имеет значение? – Мегера трогает пальцем запястье. – Полагаю, что нет, – кивает герцог. – Во всяком случае, там, где замешана Риесса, – он подходит к угловому столу, стоящему в этом кабинете еще со времен его деда. – Но в любом случае я хочу, чтобы Креслин чувствовал себя хорошо. – Утром мы с ним предпримем конную прогулку. – А он умеет ездить верхом? – Чуточку. Лишь в той степени, чтобы проехать десять кай почти в беспамятстве и не выпасть из седла. И чтобы успешно пройти испытания младших стражей в Оплоте. – Ха! Стало быть, Риесса подыскала малого под стать тебе крепостью. А вдобавок и талантом. – Лучше бы ты помолчал, дорогой кузен. У тебя-то нет ни сил, ни таланта. Герцог бросает на кузину хмурый взгляд и медленно отворачивается к пыльному столу. В очаге за его спиной шипит еще один уголек.LI
Креслин спускает голые ноги на мохнатую овчину, покрывающую каменные плиты пола. У окна стоит маленький стол и два кресла, на одном из которых он сидит всякий раз, когда ест. Вот уже три дня ему приносят пищу, и он ест за столом. Таинственную особу Креслин больше не видел. Все эти дни его посещали только седовласая целительница и робкая молодая служанка. Если бы не примыкающая к его комнате прекрасная ванная, он мог бы счесть себя пленником, заточенным в одной из западных крепостей. На кресле разложена одежда – полный комплект зеленых кож, скроенных и подобранных в стиле стражей Западного Оплота. Увидев в руках служанки эту одежду, чуть более яркого оттенка, чем носят на его родине, Креслин окончательно сбросил дрему. Ему принесли и изготовленный на Крыше Мира кинжал, но меча нет. Креслин встает. Донимавшее его в последние дни головокружение прошло, но в ногах еще чувствуется слабость. Дверь открывается, впуская темноволосую, плотненькую молодую женщину с подносом в руках. Цвета ее одежды голубой и кремовый, а не зеленый с золотом, как у герцогской челяди. От запаха свежеиспеченных хлебцев и ароматного чая у юноши текут слюнки. – Добрый день, – решается заговорить он. – Кто ты? Ты была так заботлива... – Добрый день, господин. Меня зовут Алдония, – она ставит завтрак на стол, смотрит на юношу, ничуть не смущаясь тем, что он в нижнем белье, и говорит: – Э... милостивая госпожа хотела бы знать... достаточно ли хорошо ты себя чувствуешь для того, чтобы... э... прогуляться верхом? Сегодня после завтрака? Креслин прячет улыбку. Почему имя этой незнакомки упорно хранят в тайне? Почему она всегда в капюшоне и почему ее всегда сопровождают стражи? Она не может быть герцогиней, ибо не носит украшений, подобающих замужней женщине, а служанка – скорее всего ее личная служанка – не ходит в герцогских цветах. Голубой и кремовый кажутся ему знакомыми, но откуда – вспомнить не удается. – Думаю, да, – наконец отвечает он. Алдония кивает и удаляется. Стало быть, он остается пленником. Но – привилегированным. Которому, во всяком случае, полагается сытный завтрак. Воспоминания о холодной овсянке каторжного лагеря, равно как о кореньях и ягодах, составлявших его пищу в пути, слишком свежи, чтобы отказаться от чая, ананасов и свежих хлебцев. Со временем, рассуждает Креслин, в том, что касается еды, он вернется к прежним привычкам. Может быть. Слабость в ногах проходит с горячим чаем и первыми кусочками медового рулета. Даже чувствуя голод, Креслин сдерживается, заставляя себя медленно и тщательно пережевывать каждый кусок. Он смотрит сквозь отделанный свинцом оконный переплет на ясное сине-зеленое небо и каменную кладку стены. Умывшись и побрившись, Креслин одевается. Одежда впору: видимо, пока юноша лежал без чувств, с него сняли мерку. Стоящие под стулом серые кожаные сапоги выглядят в точности как те, что в Западном Оплоте надевают для верховой езды, однако, приглядевшись, Креслин улыбается – серая кожа не пропитана водоотталкивающим составом. Натянув сапоги, Креслин застилает постель и усаживается в кресло. Долго ждать не приходится: дверь почти сразу же открывается. В проеме стоит Алдония, а позади – два стража в зеленых с золотом мундирах. Такие же были на солдатах, сопровождавших таинственную незнакомку. – Милостивая госпожа ждет. Достаточно ли ты окреп, чтобы ездить верхом? – Думаю, да – для недолгой прогулки. Креслин встает и, не обращая внимания на стражей, следует за служанкой по глухому, без окон, каменному коридору. Алдония спускается по ступеням, тогда как оба стража остаются наверху. Итак, Креслин угадал правильно. Это место – башня, бастион – является семейным крылом замка. Из чего явствует, что он не простой пленник, хотя герцог, видимо, от этого не в восторге. Креслин спешит за Алдонией и догоняет служанку как раз перед очередной тяжелой дверью. – Она ведет во внутренний двор. Там, на дальней стороне, герцогская конюшня. Алдония поворачивается, но прежде чем успевает уйти, юноша касается ее руки. – Кто она? – А ты не знаешь? – Чувствую, что должен знать, но ведь я видел ее только больным. А с тех пор, похоже, она стала меня избегать. – Видимо, у нее есть свои причины, но так или иначе в душе она – добрая... – Добрая в душе? Алдония застывает. – Я на самом деле ее не знаю, – заверяет Креслин, сам не понимая, зачем ему убеждать в этом служанку. – Может быть, господину лучше... Алдония наклоняет голову, поворачивается и начинает подниматься по лестнице. Креслин закусывает губу. Эта девица демонстрирует удивительную преданность своей таинственной хозяйке. И носит странные цвета... Потянув за железную ручку, он легко открывает массивную дверь и ступает на чисто выметенные ровные плиты внутреннего двора. В тени, где остановился юноша, прохладно. Достаточно прохладно, чтобы понять – теплый сезон сбора урожая миновал. Небо усеивают белые пушистые облака, и Креслин снова вспоминает, что потерял более полугода. Хотя воспоминания той поры принадлежат не ему, а безымянному каторжанину по прозвищу «серебряная башка». По ту сторону двора, менее чем в тридцати локтях, он видит двух коней. Одного, гнедого, держит под уздцы конный страж в герцогских цветах. Юноша молча направляется к лошадям. – Господин Креслин? Юноша молча кивает. – Милостивая госпожа ждет тебя снаружи. Креслин садится на гнедого и обнаруживает, что поперек передней луки лежит короткий меч стража Западного Оплота с заплечными ножнами. Не теряя времени, Креслин влезает в портупею, и страж при этом непроизвольно касается рукояти своей сабли. Двое мужчин проезжают под аркой, ведущей в главный двор замка, и когда приближаются к воротам, страж делает привратникам знак. С грохотом отворяются массивные, обитые железом ворота. Всадники проезжают под каменными арками мимо недавно возведенных дополнительных укреплений. Стук копыт эхом отдается от гранита. Страж повторяет знак, и ворота с грохотом закрываются. Массивные засовы ложатся в свои каменные гнезда. В конце мощеной дороги ждут четверо конных стражей и женщина. При виде Креслина незнакомка направляет свою лошадь по обводной дороге, медленно спускающейся с кручи. Холмы очищены от растительности, и голые склоны под серыми гранитными степами Вергрена пятнают кружки пней, оставшихся от спиленных деревьев. Легкий ветерок ерошит отросшие волосы Креслина. По правую руку, примерно в трех кай ниже по склону, он видит стены города. Любопытно, почему замок не находится в центре города или хотя бы не граничит с ним? Скачущая впереди женщина ускоряет аллюр. Но Креслин не пришпоривает гнедого, а позволяет ему идти размеренным шагом и делает глубокий вздох, радуясь ветру и солнечному свету. Конь неспешно несет всадника по длинной, огибающей гору дороге. Достигнув наконец небольшой рощицы рядом с огороженным выпасом, где щиплют травку черномордые овцы, Креслин видит поджидающую его таинственную незнакомку. Она попридержала коня чуть в стороне от стражей. Креслин осаживает коня рядом с ней: – Добрый день. – А ты неплохо ездишь верхом, – с любезной улыбкой отзывается она. Ее длинные рыжие волосы связаны сзади в узел и прикрыты голубым шелковым шарфом. – Я несколько отвык. – Это незаметно. Она спешивается, ведет лошадь к травянистой полянке под раскидистым дубом: Привязывает поводья к столбу, выступающему из ограды, и садится на широкий плоский камень. Креслин тоже привязывает коня и, даже не успев еще приблизиться к незнакомке, неожиданно ощущает протянутую между ними тончайшую нить. Улавливает он и мелькание пляшущих вокруг женщины черно-белых язычков пламени. – Кто ты? – непроизвольно вырывается у него. – Разве ты не знаешь? – Почему бы тебе просто не ответить на мой вопрос? К чему эти игры? Я понимаю, ты вроде как колдунья. Все стараются держаться от тебя подальше. – Я не заметила, чтобы кто-нибудь особо стремился поближе познакомиться и с тобой, Креслин. – Но герцог? Стражи? – он смотрит на нее в упор. Лицо ее бледно и серьезно. – Стражи опекают меня, так же как и тебя. Герцог – мой кузен. Он искренне желает поскорее избавиться от моего общества. – Кто ты? – повторяет он. – Ты знаешь, просто не хочешь этого признать. Он встречается взглядом с ее зелеными глазами. Как странно выглядят они на этом бледном, веснушчатом лице... – Ходят слухи, что единственный отпрыск мужского пола правящего дома Западного Оплота не только отверг свою знатную и весьма привлекательную невесту, суб-тирана Сарроннина, но еще и таскал камни на строительстве чародейского тракта, как простой каторжник! Креслин чувствует, что сердце его начинает учащенно биться, а горло перехватило. Женщина безжалостно продолжает: – Еще поговаривают, будто этот неблагодарный имел безрассудство прыгнуть в самое сердце снежной бури, чтобы сбежать от прославленных стражей Оплота. В чем и преуспел. Правда, после этого его захватили Белые маги и он лишился рассудка, но и тут он, пройдя через бурю, исчез в Рассветных Отрогах, так и не предоставив Высшему Магу возможности взглянуть на его тело. Креслин смеется, узнав наконец этот хрипловатый голос, плохо сочетающийся со светлой кожей и веснушками. Он смеется, и нотки его смеха кажутся золотистыми даже на фоне прохладного ветра. – Ты заполучила меня, госпожа. Заполучила! – его смех стихает, а блеск в глазах становится печальным. – Заполучила, но кого? Беглеца, которому нет места во всем Кандаре? Которому только и приходится, что убегать от одного несчастья за другим. Причем без надежды на успех... – Довольно! – она подается к нему так, что огненно-рыжие волосы рассыпаются на вороте ее легкой голубой куртки для верховой езды. – Я тебе кое-что задолжала! Креслин не шевелится, он даже не моргает, когда ее белый гнев хлещет его с еще большим неистовством, чем рука, нанесшая пощечину. Стиснув зубы, он заставляет себя не тянуться к ветрам. – Видимо, ты считаешь, что положение суб-тирана дает тебе право наносить оскорбления другим? – Очень впечатляюще, – насмешливо отзывается она. – Мегера, – медленно произносит он. – Это имя должно означать «ярость». Или «безумное разрушение». – А ты еще не понял? – Чего не понял? – его голос холоден. – Что меня гоняли, преследовали, за мной охотились чуть ли не по всему Кандару? Что я чародей, с которым все желают покончить? Что ты каким-то образом со мной связана и видишь в этом мою вину? Что ты разыскивала меня – и разыскала? – По крайней мере, ты начинаешь думать. – Думай не думай, госпожа, от этого мало проку, если нет выбора. На сей раз она хмурится. – Мегера, – он поднимает глаза на стражей, бочком теснящих коней и старающихся держаться подальше от этой парочки. – Мне не найти приюта ни на Крыше Мира, ни в землях, где властвуют Белые маги. Сомневаюсь, чтобы я стал желанным гостем в Сарроннине или Сутии... особенно теперь. Она смотрит на него молча. Смотрит невидящими глазами. Повисшую тишину нарушает ржание гнедого. Одно из белых пушистых облаков закрывает солнце, и над холмом пробегает тень. – Вот ты и заполучила то, что имеешь. Я твой. – Ты ничей. Никто и никогда тебя не получит. – Но ты заполучила, нравится тебе это или нет. – Ты неправильно понимаешь, Креслин, – голос ее обманчиво мягок. – Это я твоя, вне зависимости от того, что я делаю. Мой ты или не мой, но я твоя. – И это обстоятельство тебе ненавистно, а потому ненавистен и я? – Да. Юноша поднимает глаза на покрывшее их тенью облако. Его лошадь взмахивает хвостом. – Давай вернемся. – Устал? – Да, – признается он. – Хотя это едва ли имеет для тебя значение. – О чем ты думал? – Ни о чем полезном, – он садится в седло осторожнее, чем раньше, снова ощущая слабость в ногах. – Просто задумался, что мы можем сделать. Стражи сопровождают их обратно в Вергрен.LII
– Ты ведь так и не понял, верно? Мегера устраивается на камне, подвернув под себя одну ногу и полуобернувшись к востоку, где за протянувшимися на три кай лугами высятся, отбрасывая длинную вечернюю тень, городские стены. Креслин старается не хмуриться, хотя знает, что скрывать свои чувства в такой близости от Мегеры – бесполезно. А улавливая бушующую в ее душе бурю, понимает и то, что любой ответ будет небезопасен. – Я так не думаю. Она вскидывает руки. Длинные полотняные рукава соскальзывают, обнажая обезображенные шрамами запястья. – Ты видел их раньше. Не вздумай сказать «нет»! – Я и не думаю. Он мог бы устранить эти шрамы, но считает это бессмысленным до тех пор, пока шрамами покрыта ее душа. – Железо, холодное железо, каждый день с тех пор, как... как я перестала быть маленькой девочкой. Ты знаешь, каково это? Знаешь? – Нет. – А потом Риесса, моя дорогая сестрица, и Дайлисс заменили то холодное железо на раскаленное. Закалили мои оковы в твоей крови, связав мою жизнь с твоей. Ты знаешь, каково чувствовать дар и не иметь возможности использовать его? Во всяком случае, в полную силу? Без боли? Не иметь возможности использовать дар... Чей – свой или его? – Продолжай, – просит он. – На самом деле ты не хочешь слушать. – Почему? – он пристально смотрит на нее. – Я же попросил тебя продолжать. – Нет, – она отводит глаза. – Я не хочу стать посмешищем, даже в глазах в общем-то неплохого, хоть и туповатого малого. – Прекрасно, – фыркает Креслин. – Не хочешь о себе – не надо. Поговорим обо мне. Скажи на милость, зачем ты показала, где я нахожусь, гнавшимся за мной Белым? Это едва не стоило мне жизни! – Что?! – Ты прекрасно знаешь, что. Ты и твоя проклятая птица кружили у меня прямо над головой до тех пор, пока не привлекли внимание мага. – Ты так себе это представляешь? – едва ли не с восторженным удивлением спрашивает Мегера. – А разве это не так? – Откуда мне знать? – она снова поднимает руки, показывая шрамы. – Откуда мне знать, если всякий полет мысли обжигает кожу и испепеляет душу. Если долгие дни видишь солнце лишь сквозь оконную решетку? Ведь только совсем недавно я смогла действовать, не опаляя себя. – Так ты не знаешь? Я хочу сказать, ты не видишь ту проклятую птицу, глазами которой меня выискиваешь? – Конечно нет, идиот! Какая там птица! Смог бы ты вызывать свои дурацкие бури, держа руки на раскаленной решетке? А хоть бы и смог – много бы тебе запомнилось сопутствующих подробностей? Позади Мегеры на камень мостовой падает тень. Креслин видит мрачную физиономию Флорина. Герцогский страж-мастер молча кивает ему и отходит в сторону с неким подобием улыбки на обычно угрюмом лице. – Ты не понимаешь? Ты что, действительно не понимаешь? – требовательно спрашивает Мегера. Креслин сдерживался слишком долго, и тут его прорывает: – Какого ответа ты от меня ждешь? Скажу «понимаю» – ты заявишь, что это ложь. Признаю, что нет, – ты проклянешь меня за неспособность проникнуться твоими страданиями. Но раз уж на то пошло, скажу: ты заклеймила себя сама! Сама оковала себя холодным железом. Да, да! У тебя был выбор. Не слишком богатый, но был. В свое время ты могла уйти, как на том пиру. Уйти! Какой страж мог бы тебя остановить? Ты сетуешь, но тебе не приходилось бороться за право каждого самостоятельного шага! Не приходилось утверждать себя в состязании со стражами Западного Оплота! Не приходилось зимой пешком перебираться через Закатные Отроги. Белые маги не похищали твою память. И наконец, никто не бил тебя дубинкой по черепу. Я по своей воле никогда в жизни не делал тебе ничего дурного. Твоя сестра – может быть. Маршал – может быть. Но не я. Так что перестань винить меня во всех своих бедах. Мегера слушает его с открытым ртом, но едва он умолкает, начинает говорить она: – Ты... Ты так ничего и не понял! Твой разум – если он у тебя вообще есть – неприступнее твоего драгоценного Западного Оплота! Тебя обучили как воина – кто смог бы тебя остановить? Ты один из самых могущественных Магов-Буреносцев – кто смог бы тебя остановить? Единственные сковывающие тебя цепи – у тебя в голове, и ты до сих пор от них не избавился! Она вскочила на ноги, и глаза ее сияют ярче закатного солнца. Креслин моргает. Какие цепи? – Мои цепи не смогли меня удержать, – продолжает она, – а ты о своих даже не догадываешься! Да поможет мне Свет, ведь от тебя-то всяко помощи не дождешься! – рыжеватое пламя вспыхивает на кончиках ее пальцев, но тут же исчезает, а лицо бледнеет. – Будь ты проклят! Будь проклят! Шаги обутых в сапоги для верховой езды ног еще отдаются эхом, но самой Мегеры у парапета уже нет. Цепи? Что за цепи? Нечто реальное или игра воображения Мегеры? Юноша стоит неподвижно, положив ладони на нагретый дневным солнцем каменный парапет. Мегера говорит правду, такой, какой она ей видится, и это тревожит его больше, чем враждебность всех магов Фэрхэвена. Креслин задумчиво всматривается в сумерки, и вслед за его взглядом навстречу темноте летят сорвавшиеся с губ слова песни:LIII
Постучавшись, Креслин ждет перед прочной дверью. Записка, что принесла ему Алдония, спрятана в пояс. Мегера к нему не заходила, но в кратком послании говорится, что они должны обсудить дела. – Заходи. Дверь Мегеры тоже окована железом. Но очевидные преграды порой преодолеваются с большей легкостью. Тяжелые дубовые створы раскрываются, и Алдония повторяет: – Заходи. Милостивая госпожа сейчас будет. Она тебя ждет. Креслин оглядывается. Закрытая дверь справа, видимо, ведет в спальню. Деревянная кушетка с низкими подлокотниками и такое же кресло стоят по обе стороны от низкого столика. На нем чайник, над которым поднимается пар, и две чашки. И деревянные стенные панели, и латунные лампы, и прочая обстановка здесь почти такая же, как в его комнате. Но цвета другие – в комнате Мегеры и шторы, и покрывала, и обивка не зеленые с золотом, а кремовые и голубые. – Не угодно ли горячего чаю? – предлагает Алдония. – Нет... нет, спасибо, – отвечает Креслин и, немного помолчав, спрашивает: – Ты давно у Мегеры? – Нет, господин. Я... поступила к ней на службу уже здесь. – Состояла в герцогской челяди? – Нет, господин. Милостивая госпожа... нашла меня сама, – девица отводит глаза, и Креслин невольно задумается, многое ли она скрывает. – Мегера... весьма примечательная особа. – Да, господин, – и хотя слова служанки звучат искренне, создается впечатление, что за ними сокрыто больше, чем высказано вслух. – Добрый день, Креслин. Сегодня в хрипловатом голосе Мегеры звучат нотки, памятные ему с той ночи, которая то ли была, то ли нет. Да и могла ли она быть? Теперь Креслин знает, как относится к нему Мегера. Мегера скользит к окну. Незажженная лампа стоит на подоконнике, а на середину небольшого восьмиугольного столика помещено маленькое зеркало. Креслин следит за женщиной взглядом. Как стройна и изящна ее фигура! – Садись. Тебе необходимо кое-что узнать... Алдония, можешь идти, – со служанкой она обращается мягко, едва ли не нежно, и это особенно бросается в глаза, когда Мегера заговаривает с Креслином. Ее тон сразу делается холодным и суровым. Он подходит к столику и садится. За ушедшей служанкой закрывается дверь. Мегера усаживается напротив Креслина, спиной к полуоткрытому окну. – Прошу прощения за несдержанность, но ты мне по-прежнему не нравишься. – А я по-прежнему не могу сказать «понимаю», поскольку ты не говоришь правды ни мне, ни себе, – отзывается Креслин и поспешно добавляет: – Но, если тебе от этого легче, признаю, что на мой счет ты, пожалуй, права. Я о многом не подумал. – Я, можно сказать, пытаюсь извиниться, а ты нападаешь, – ее взгляд падает на стоящее на столе зеркало. – Оставим это. Итак, Маг-Буреносец, скажи, что я чувствую, – она роняет слова, словно льдинки. – Я не собирался нападать. А ты не знаешь, что чувствуешь в отношении меня, – высказывает он догадку и ждет ее ответа. Мегера молчит. Зеленые глубины ее глаз полны холода. – Ты ненавидишь свою сестру, – продолжает он, – и ненавидишь свою связь со мной. Тебе кажется, что по этой причине ты должна ненавидеть и меня, и ищешь эту ненависть в глубине души, но не находишь. И этот факт тебе тоже ненавистен. Он поднимает руку на тот случай, если ей вновь вздумается залепить ему пощечину. – Я кое-чем тебе обязана, Креслин. Ненависть не вписывается в общую картину. – Я не говорил, что нравлюсь тебе. Не говорил, что ты в меня тайно влюблена. Я только сказал, что ты не испытываешь ко мне ненависти. – Я запросто могла бы возненавидеть тебя, особенно за твое вызывающее поведение... – Как угодно... – вздыхает он. – Но ты, кажется, хотела что-то мне рассказать? – Только потому, что я хочу жить, а это, увы, невозможно без аналогичного желания с твоей стороны. Меня не восхищает возможность впасть в безумие или лишиться части своего «я». – А почему бы нам не найти сведущего мага, который сможет избавить нас от жизненной связи, не повредив ни одному из нас? – Слишком поздно. Моя дражайшая сестрица умна и коварна. Я была заточена в темнице до твоего возвращения в Оплот, а теперь – да что там «теперь», уже ко времени обручения – связь укрепилась так, что ее разрыв убил бы меня. Должна сказать, что сестрица не знала, что именно ты в действительности собой представляешь. Ты ей был нужен ради войск твоей матери. Нужен живым. Как тебе это нравится? По-моему, лучше не придумаешь!.. Креслин ежится, но напряжение между ними ослабло. – Ты помнишь, как чувствовал себя в дорожном лагере? – в голосе Мегеры вновь появляется хрипотца. – Нет. У меня две памяти; одна из них без прошлого. – Они называют это Белой Тьмой. Так говорится в книгах. Во всяком случае, в тех, какие я нашла у Корвейла, а у него хорошая библиотека, – женщина хмурится. – Способ эффективный, но лишь по отношению к людям, не знающим, что это такое и как действует... А также раненым, больным или уязвленным как-либо иначе. – Я был наивен, – отзывается Креслин, с опаской поглядывая на маленькое зеркало. Мегера качает головой, всколыхнув волну рыжих волос, зачесанных за уши и скрепленных сверху гребнями. Его признание она встречает быстрой, едва коснувшейся губ улыбкой. Креслин смотрит на кремовую шею кожи и тонкие ключицы над глубоким вырезом светло-зеленого платья. Он впервые видит ее не в тунике с высоким воротом, куртке для верховой езды или дорожном плаще. Сердце его бьется все сильнее. – Прекрати! Все ледяные ветры Крыши Мира не заморозили бы его на месте так, как одно это слово. Румянец ее щек передается ему. – Ты ощущаешь все, что я чувствую и думаю? Она отворачивается к свинцовому оконному переплету. – Нет. Только... когда ты близко и испытываешь сильное чувство. Когда ты работал на дороге... как раз худшее... Она смотрит в сторону, но ее изуродованные шрамами руки остаются на столе. Креслин ждет, старясь не кусать губы и не сжимать кулаки. Мегера молчит. Она больше не избегает его взгляда. – Ты написала, что нам следует обсудить наши дела, – решается наконец он. – Да. Как ты думаешь, что нам делать? – Понятия не имею. Я и в Фэрхэвен-то отправился в надежде хоть что-нибудь разузнать. – Полагаю, кое-что ты все-таки выяснил, – голос Мегеры сух. – Немало, – он выдавливает смешок. – Но не совсем то, на что рассчитывал. – Креслин выдерживает паузу. – Вернуться в Западный Оплот я не могу. Значит... куда мы можем отправиться? – Не мы, а ты. – Ты не совсем права. Полагаю, мы могли бы вернуться в Сарроннин. Или остаться здесь. Герцогу, надо думать, не помешает любая поддержка, какую только можно найти. Пусть даже он в этом не признается. – Ты вправду думаешь, будто мы сможем найти безопасное пристанище в Сарроннине или здесь? – А почему не здесь? – У герцога нет наследников. Он в молодости перенес пятнистую лихорадку. Герцогиня умерла четыре года назад, и у нее не было единокровных братьев или сестер. Креслин кивает: – Значит, маги могут спокойно ждать его смерти. Но если ты останешься здесь, тебя сочтут претенденткой, и тогда... – Рада, что тебе не нужно ничего разжевывать. Креслин сжимает губы. Молчание затягивается, и наконец, просто чтобы нарушить его, юноша произносит: – Выходит, нам нет места нигде в Кандаре. – У тебя случаются просветления, о лучший из нареченных. Особенно когда тебе удается замечать очевидное. – Мы ищем решение, или тебе просто нравится меня оскорблять? – не успев договорить, Креслин уже жалеет о сказанном. – Правда – не оскорбление. – Видишь ли, – признается он, – я очень мало знаю о человеческой природе, об интригах правителей и... о женщинах. Во всяком случае, женщинах, не выросших в Западном Оплоте. Мне это известно, и тебе тоже. Какой же смысл указывать мне на очевидное? Тебе нравится чувствовать свое превосходство? – Может быть. В некоторых отношениях, – добавляет Мегера, пожалуй, слишком поспешно. – Будь проклят... – шепчет она, опустив голову и уставясь в полированную столешницу. Креслин качает головой. Мегера – загадка. В один момент кажется, будто до нее удалось достучаться, но в следующий... В ней словно бы два разных человека. Он пытается отгородить от нее свои чувства, с отчаянием понимая, что уже поздно, что она ощутила все и сразу. – Прекрати! Я не нуждаюсь в твоей дурацкой жалости! Оставайся тем же бесчувственным тупицей, каким и был! Так проще, – вскочив, она поворачивается к открытому окну. Комната невелика, воздух в ней неподвижен, но Креслин, коснувшись ветерка, втягивает его через стрельчатое окошка, любуясь тем, как поток воздуха шевелит прядки рыжих волос. Мегера, похоже, этого не замечает. Ощущая нарастающее беспокойство, он отталкивает кресло, встает и усаживается на кушетку, подальше от Мегеры. – Долго мы еще можем здесь оставаться? – спрашивает он. Мегера медлит с ответом, не отрывая глаз от холмов за внешней стеной. Из ее комнаты открывается широкий обзор, не то что из окна Креслина, выходящего на угловую башню наружной стены. – Корвейл не может вынудить нас уехать. – Ты хочешь остаться? – А куда ты... мы могли бы отправиться? – Как насчет Отшельничьего? – спрашивает Креслин. – Да ведь это заброшенный, совершенно пустынный остров! Лучше уж сидеть под замком у дорогой сестрицы! Креслин пожимает плечами. – Хамор? – спрашивает он и сам чувствует, что это не выход. – В том краю так же холодно, как и в твоем Оплоте, но там вдобавок еще и не чтут Предание. – Думаю, в Хаморе дела обстоят так же. Во всяком случае, со времени основания империи. – Будь все проклято... – Тогда я все же предлагаю Отшельничий, хотя бы как временное убежище. Если ты не предпочтешь рискнуть и остаться здесь. Мегера не оборачивается и не отвечает. – После обеда нам надо будет поговорить с герцогом, – произносит она наконец и вновь умолкает. Креслин ждет, потом со словами «Значит, после обеда я тебя и увижу» направляется к выходу. Мегера не произносит ни слова. Он закрывает дверь и идет по коридору к своим покоям. За ним следуют двое вооруженных стражей.LIV
Несмотря на высокие каблуки сапог, Корвейл значительно ниже Креслина. Худощавое лицо герцога кажется чуть ли не истощенным, а его глубоко посаженные глаза налиты кровью. – Стало быть, ты и есть тот самой молодой человек, из-за которого маги могут обрушиться на меня, – произносит он, стоя у массивного стола, изготовленного явно в расчете на какого-то более рослого его предшественника. – Скорее я для них удобный предлог. Они все равно поступят так, как сочтут нужным. – Предлоги, предлоги... Вижу, Дайлисс обучила тебя не только работе с клинком (как говорят, весьма искусной), но и логике. Креслин улавливает, как в Мегере вскипает ярость, и, опережая ее, говорит: – Мегера, я думаю, твой кузен пытается нас провоцировать, – он переводит взгляд на герцога и добавляет: – И всего-навсего ради сиюминутного удовлетворения. Довольно странно для человека, у которого так мало союзников. – А ты весьма хладнокровен, консорт Креслин... И не особо признателен тому, кто предоставил тебе убежище. – Я преисполнен благодарности, мой господин, – в поклоне Креслина почти не чувствуется иронии. – И пришел сюда, чтобы обсудить, каким образом мы могли бы выразить нашу благодарность лучше всего, покинув названное убежище. Теперь взгляд Мегеры перебегает с одного на другого. – Может, мы сядем за стол, кузен? – Конечно, конечно, – герцог направляется к ближайшему стулу с видимым намерением предложить его Мегере и застывает, когда высокую спинку обхватывают пальцы Креслина. Обойдя обоих, Мегера преспокойно усаживается на место герцога. – Ну, если вы оба готовы... Креслин садится на стул, который хотел предложить Мегере, и придвигает его к круглому столу. Корвейл наливает себе из зеленого хрустального графина кубок красного вина. – Не угодно? – он кивает сперва Мегере, потом Креслину. – Пожалуй, нет, кузен. – Нет, спасибо. – Хорошо, – герцог отпивает глоток. – Что у тебя на уме, Мегера? – Мне было бы интересно узнать, что можешь предложить ты, кузен. Герцог пожимает плечами: – Любое подходящее для тебя место за пределами Монтгрена. Может быть, вернешься в Сарроннин? – Любопытная идея, но неужто ты и впрямь думаешь, что ненаглядная сестрица будет рада увидеть меня дома... без оков? – Возможно, Риесса действительно испытывает некоторое беспокойство на сей счет, – он щелкает пальцами... – Может, Сутия? Мегера молча смотрит кузену в глаза. – Да, понимаю, тут могут возникнуть проблемы, – лоб Корвейла поблескивает в свете лампы. Он достает платок и утирает пот. – Ну, а у тебя, хваленый Маг-Буреносец, есть какие-нибудь соображения? – Только одно, но оно может стать решением. Почему бы тебе не объявить Мегеру регентом Отшельничьего острова? – Что? – герцог поперхнулся вином. – Провозгласи Мегеру регентом Отшельничьего, с тем чтобы она правила островом от твоего имени. Корвейл утирает лоб рукавом, не воспользовавшись ни салфеткой на столе, ни носовым платком, заткнутым за широкий белый пояс. – Отшельничий в десять раз больше всего Монтгрена, и я должен отдать его Мегере? – Да. – Но... – Она твоя кузина. Она суб-тиран Сарроннина. Тебе все равно не удержать остров, поскольку все наличные силы нужны здесь – держать оборону против магов. А вот если Мегера станет регентом, Сарроннин и Западный Оплот, пожалуй, могут направить на Отшельничий небольшие отряды в ее поддержку. – Нет! – упрямо качает головой Корвейл. – Почему? – рассеянно, словно ответ герцога не имеет отношения к делу, спрашивает Креслин. – Отшельничий – это и есть Монтгрен. – Так почему же твоя резиденция не там? – Я предпочитаю Вергрен за... более удобно расположение. – Рядом с Фэрхэвеном, практически под боком у магов? Вместо ответа Корвейл вновь утирает лоб. – Думаю, дорогой кузен, ты упустил из виду и то, что большая часть Отшельничьего совершенно безлюдна. Герцог отмалчивается. – И то, как трудно наладить там реальное управление. – Довольно... – Корвейл тяжело вздыхает. – Довольно. Риесса, безусловно, одобрила бы такое назначение, ведь тогда, как только я перестану быть ей помехой, она сможет претендовать на Монтгрен. Только вот что скажут на это маги? – Дражайшая сестрица вовсе не так глупа. Она действительно надеется, что, коль скоро нам с моим суженым некуда податься, мы и впрямь обеспечим для нее некое наследство, причем немедленно. Но у нее нет никакого интереса рисковать, посылая войска так далеко за рубежи Сарроннина. Когда Мегера произносит эти слова, уголок ее рта дергается. Что же она недоговаривает? Хотелось бы Креслину знать это... Корвейл бросает непроизвольный взгляд на стражников, стоящих у входа. – Кузен, – произносит Мегера, перехватив его взгляд, – будь у нас на твой счет дурные намерения, ты был бы уже мертв. – Я по-прежнему говорю «нет». Принять предложение твоего... друга – значит создать еще один оплот приверженцев Предания. – О чем ты? – ее слова подобны холодным градинам. – Кому нужна эта бесплодная, голая пустыня? – Мой предшественник не остановился ни перед чем, чтобы... – Корвейл, – перебивает его Креслин, – если ты хочешь, чтобы мы убрались из Монтгрена, тебе придется подыскать для нас место. В противном случае... Герцог вновь вытирает лоб. – Что ты умеешь делать? – спрашивает он. – На самом деле, что? Креслин касается кружащих над наружным двором ветров, втягивает их через гостиную внутрь и поднимает в воздух лежащий на письменном столе тяжелый свиток. – Годится, чтобы проветриться в жару, – хмыкает герцог, когда юноша отпускает воздушные потоки. – Кузен, не будь глупцом. Он уже убил добрый десяток Белых стражей, причем сделал это с проломленным черепом, почти в бессознательном состоянии. А еще, если помнишь, он играючи, тремя ударами обезоружил лучшего дуэлянта в Сарроннине. – Мегера, – вмешивается Креслин, – твой кузен явно не расположен назначать тебя регентом и ничего другого придумать не может. Поэтому предлагаю: закончим этот бесполезный разговор и отправимся по своим комнатам. Будем отдыхать, отсыпаться до тех пор, пока за нами не явятся маги. Каждый день нашего пребывания здесь увеличивает вероятность их вторжения. Ну а если с нами вдруг что-то случится... мне кажется, и маршал, и тиран будут весьма недовольны. Он встает. Мегера смотрит на герцога и кивает. На кончиках ее пальцев вспыхивает и тут же гаснет пламя. Освещенное лампой лицо Корвейла становится еще бледнее, но неожиданно на нем появляется улыбка. – Ладно. Я провозглашу регентом вашего ребенка. На сей раз бледнеет Мегера. – Ты слишком много на себя берешь! – восклицает она, и огоньки появляются снова – и в яростных глазах, и на кончиках пальцев. Герцог переводит взгляд с кузины на Креслина и хрипло произносит: – Я не доверяю тебе, Мегера. Будь Креслин мне родич, я лучше назвал бы регентом его, хоть эта железная сука, его мать, и служит пугалом всего Кандара. Огоньки на пальцах Мегеры меркнут, но глаза продолжают гореть. – Единственное, на что я могу согласиться, – продолжает герцог, – это провозгласить вас соправителями, при условии, что вы вступите в брак, – он поджимает губы и с вызовом смотрит Мегере в глаза. На сей раз взгляд отводит она и после продолжительного молчания говорит: – Хорошо, пусть будет брак. Разумеется, только для видимости. Церемония пройдет в твоем Храме, присутствовать будут одни домашние. Креслин открывает рот... и закрывает, не найдя слов. Брак? О таком решении он даже не думал. И с кем? С той самой невестой, от которой он бежал, спустившись с самой Крыши Мира! Впрочем, юноша тут же поправил себя, вспомнив, что тогда плохо представлял себе, от кого именно бежит. – Привыкай к трудностям, юный Креслин, – ворчит герцог. – И да поможет Тьма вам обоим. – Очень смешно, кузен. Креслин молчит. – Когда? – спрашивает Корвейл. – Сегодня вечером. Время ничуть не хуже любого другого, – слова рыжеволосой взвешенны и падают, как свинцовые монеты. – А завтра или послезавтра мы отбудем. На оговоренных условиях. Воспользуемся твоим судном, тем, что в Тирхэвене. Разумеется, причалив у Отшельничьего, мы тотчас отошлем корабль обратно. Вздохнув, герцог медленно кивает: – Хорошо. Подготовка документов много времени не займет. – Тогда я переоденусь во что-нибудь подходящее для свадебной церемонии, – говорит Мегера и переводит взгляд на Креслина. – Кузен, не мог бы ты подобрать подобающий наряд и для моего суженого? – Нет! – резко возражает Креслин. – Ты отказываешься жениться на моей кузине? – вкрадчиво интересуется Корвейл. – Я женюсь на ней. Разумеется, только номинально. Но переодеваться ради этого не стану. Корвейл кивает: – Такие вопросы решать тебе и твоей невесте. Мне же, если атому браку суждено состояться, следует найти Шиффурта и кликнуть нескольких писцов. Прошу простить... – он встает, кланяется и направляется к двери. Когда Корвейл выходит, Креслин смотрит на Мегеру. – Все ты, со своим регентством... – говорит она. Пламя в ее глазах так и не угасло. – Ты могла предложить выход получше? Мне все это нравится не больше твоего. Может, еще и меньше. – И ты говоришь мне это после всех твоих поганых мыслишек! После того, как проволок меня по сточной канаве твоего сознания! Внутри ты такой же, как и все мужчины: думаешь лишь о том, как бы затащить женщину в постель! Но наш брак чисто номинальный, и заключаем мы его исключительно чтобы выжить. Не забывай об этом! – Как можно? – восклицает Креслин и, глядя на вьющиеся вокруг лампы на письменном столе герцога воздушные потоки, думает: «И вправду, как можно?..»LV
Храм. Узкое длинное помещение под Большим залом герцогского замка. Стены его обшиты красным дубом, а пол выложен серым полированным гранитом. Менее десятка мужчин и женщин стоят полукругом примерно в десяти шагах черного деревянного престола. Скамьи, равно как и какие-либо изображения, в Храме отсутствуют. Стоящий у распахнутых дверей Креслин переминается с ноги на ногу, размышляя, не ошибся ли он, оставшись в повседневной одежде. Мегеры не видно, хотя Алдония заверила его, что та скоро прибудет. Служанка прячет глаза, ее окутывает печаль. – Нервничаешь? – спрашивает Креслина герцог. – Еще как, – признается юноша, все так же переминаясь с ноги на ногу. Он даже завидует прислужнице: по отношению к кому-то Мегера, оказывается, может быть добра... – Прими мои поздравления, а заодно соболезнования, Маг-Буреносец. Моя кузина почище любой из тех бурь, какие тебе случалось вызывать. – Я начинаю это понимать. – Понимать что? – слышится гортанный женский голос. Креслин оборачивается. Мегера. В голубом и золоте. У Креслина перехватывает горло. – Спасибо тебе, суженый, – говорит она с едва заметной, но теплой улыбкой, похожей на выглянувшее после грозы солнышко. Выглянувшее и мгновенно спрятавшееся. – Документы готовы? – интересуется невеста обыденным тоном. – Все на столе, недостает только моей подписи и печати, – отвечает Корвейл. – Буду счастлив подписать их – хоть до, хоть после церемонии. – Можно после, но только сразу, – говорит Мегера, и холод в ее голосе заставляет Креслина поджать губы. Что они вообще делают? Но есть ли у них иной выход? Его взгляд возвращается к Мегере, вбирая нежно-кремовую, слегка веснушчатую кожу, зеленые глаза, способные рассыпать искры и метать молнии, красивый прямой нос, стройную фигуру... – Прекрати это сейчас же... – ее слова не слышны никому, кроме Креслина, и холодны как лед. Юноша переводит взгляд на распахнутые двойные двери и черный Престол. – Начнем? – спрашивает герцог. Креслин поворачивается к Мегере, сделавшей шаг вперед и вставшей рядом с ним. – Придется пройти через это, – говорит она. – В этом нет необходимости... – Есть, если я хочу выжить, – откликается она шепотом и уже чуть громче добавляет: – Приступай, дорогой кузен. Герцог расправляет плечи и направляется к Престолу. Мегера касается руки Креслина. Он протягивает свою, но она не берет ее, и они движутся вперед сквозь ряды свидетелей, бок о бок, но не прикасаясь друг к другу. – Во имя гармонии и при извечном присутствии хаоса, каковой может быть отстранен, но не устранен, мы собрались вместе, дабы засвидетельствовать стремление двух душ усугубить гармонию своим единением... – герцог легко читает свиток, и голос его более глубок и звучен, чем показалось Креслицу при приватной беседе. – ...станете ли выстремиться поселить в ваших сердцах понимание и гармонию? – Да, – отвечает Креслин. – Насколько смогу, – отвечает Мегера. – Подтверждаете ли вы свою преданность друг другу и высшей гармонии? – Да, – отвечает Креслин. – Если позволит Тьма, – едва слышно отвечает Мегера. Герцог хмурится, но тут же разглаживает лоб и возглашает: – Итак, пред ликом ежедневно создающейся и воссоздающейся гармонии и во свете извечно присутствующего хаоса я скрепляю узы этого высокого союза, соединяя две души в гармоничное единое. Креслин понимает: от него требуется некое действие, однако Мегера даже не шелохнулась. – Поцелуй ее хотя бы в щеку, – шепчет герцог. Повторять не приходится: Креслин наклоняется и нежно касается губами ее кожи. Щека Мегеры оказывается солоноватой от струящихся из глаз слез. «...так красив...» «...даже серебряные волосы выглядят естественными. Его это не портит...» Не обращая внимания на перешептывание, Креслин вновь предлагает руку, и на сей раз Мегера принимает ее. Рука об руку с ним, с высоко поднятой головой, она шествует назад к дверям мимо немногочисленных домочадцев герцога. И мимо пухленькой служанки в кремовом и голубом, рыдающей навзрыд. Креслин сжимает губы, стараясь не обращать внимания на жжение в глазах.LVI
– Но, милостивая госпожа... – настаивает девушка. – Ты ведь суб-тиран, а теперь еще и регент-соправитель. Хотя бы одна служанка должна сопровождать тебя... – В моем свадебном путешествии? – прерывает ее Мегера с печальным смешком. – Думаешь, мой новоиспеченный муженек хочет, чтобы ты стала свидетельницей наших брачных утех? Служанка переводит взгляд на сложенные на полу седельные сумы. Мегера отпивает глоток из чашки. – Я говорила с Корвейлом и Хелисс. Ты можешь остаться у них как вольная служанка. Захочешь – уйдешь в любое время. – Милостивая госпожа очень добра, но я предпочла бы поехать с тобой. – На Отшельничий? На заброшенный, почти необитаемый остров? – глаза Мегеры останавливаются на слегка округлившемся животе служанки. – Отшельничий – не самое лучшее место для рождения ребенка. – Милостивая госпожа... – Алдония, раз уж тебе так этого хочется, то, если вы с ребенком будете здоровы, а я все еще... способна оказывать помощь, ты сможешь последовать за мной на Отшельничий. Я скажу Корвейлу, он распорядится. Молодая прислужница расцветает в улыбке: – Милостивая госпожа очень добра. Жаль, что Креслин этого не понимает. – Я вовсе не добра, и он это знает. Не добра, хотя иногда об этом жалею, – Мегера поднимает руки. Рукава, ниспадая, обнажают белые шрамы. – Вот что не дает мне забыть. Из-за него я... Служанка снова улыбается: – Я думаю, в душе он хороший. И вполне мог бы тебя полюбить. – Возможно. Только быть «хорошим в душе» не всегда означает оказаться таковым даже в словах, не говоря уж о поступках, – рыжеволосая выглядывает из окна, всматривается в отбрасываемые восточными стенами замка утренние тени и заключает: – Дражайшая сестрица заставила меня усвоить это крепко-накрепко. Печаль в глазах рыжеволосой хозяйки сгоняет улыбку с лица Алдонии.LVII
– Он в Вергрене, в замке герцога, – сообщает Хартор Высшему Магу. – Откуда ты знаешь? Из своих обычных источников? Грузный человек ухмыляется: – Золото порой творит большие чудеса, чем магия хаоса и магия гармонии вместе взятые. Корвейл нервничает, как неоперившийся птенец. Высший Маг понимающе кивает: – Я полагаю, ты делаешь все возможное, чтобы заставить герцога нервничать еще сильнее. – Мы постарались, чтобы он узнал о повторном созыве маршалом ее отрядов в Сутии. – Как насчет самого Креслина? – Мне донесли, что он перебил целую шайку разбойников. – Не преувеличивай, Хартор. – Ну... – толстяк пожимает плечами. – Из семерых спасся только один, а Фрози, судя по всему, Креслин прикончил лично. И забрал его лошадь. – До сих пор ты об этом не заикался. – Сам узнал уже после его бегства. – Это порождает еще один вопрос, – Высший Маг сдвигает брови. – Насчет того отряда, погибшего на дороге в Монтгрен. – Тоже его рук дело? – Ну уж не знаю. Сомневаюсь, чтобы ему удалось усовершенствоваться до такого уровня, в его-то состоянии. По моим догадкам, тут замешаны Клеррис и та целительница, Лидия. Они вытащили его из дорожного лагеря, а потом и сами исчезли. Клеррис сжег свой дом, использовав масло, но мы обнаружили кое-какие следы. Не слишком много. Так, некоторые указания на то, что они направились на запад, в края, где чтут их драгоценное Предание. Грузный человек склоняется к зеркалу на столе. – Это больше того, что показывает зеркало. Но ты уверен, что Клеррис и впрямь отправился на запад? – Не уверен. Но здесь ему делать нечего и в Монтгрене – тоже. Гармония никогда не могла потягаться с нами в открытом столкновении. – Возможно, – Хартор облизывает губы. На его широком лице хитрый рот кажется непропорционально маленьким. – Сколько времени пройдет, прежде чем мы сможем открыто выступить против Черных? Высший Маг холодно улыбается: – Сомневаюсь, чтобы это вообще понадобилось. Многие из них, даже большинство, уйдут сами, по доброй воле. Ну а кто не захочет... – Ты холоден, Дженред. Холоден, как полюса. Дженред рассеянно кивает. Мысли его по-прежнему витают вокруг сбежавшего отпрыска маршала Западного Оплота. – Тебе стоит послать прошедшего полное посвящение Белого, кого-нибудь вроде Бортрена, и два укомплектованных отряда из Кертиса. – Креслин поедет лишь с ней и четырьмя второсортными спидларцами. – Я не могу поверить, что эта Белая сука ничему его не научила. А он прикончил семерых, даже не понимая, что делает... Если тебя информировали верно. – Я пошлю Бортрена, хотя думаю, что это чересчур. Кроме того, куда они вообще двинут? На Отшельничий? В Хамор? – Если на Отшельничий, так это не беда. Хамор... возможно. А что, если, сейчас он муштрует герцогский Легион? До сих пор Западный Оплот держал в тайне методы подготовки стражей, но Креслин прошел все испытания. Собеседники обмениваются понимающими взглядами. Наконец Хартор вздыхает и встает. Губы его плотно сжаты. Высший Маг продолжает сидеть, вперив взгляд в пустую белизну лежащего перед ним на столе зеркала.LVIII
Креслин смотрит вперед, в сторону перевала, потом бросает взгляд через плечо. Но он и так знает: за ними по пятам крадется белый туман. Это Креслин чует на расстоянии. Мегера беспокойно ерзает в седле. Белесая пелена наползает со стороны долины, по которой проходит дорога из Фэрхэвена. Один из наемников, сопровождающих молодую чету, тоже смотрит сначала назад, на белое облако, а потом вперед, на тучу пыли, поднятую копытами кертанских конников. Отряд которых, по донесениям лазутчиков герцога, был выслан непосредственно из Джеллико. С белым туманом тоже мешается пыль, поднятая шестью или семью всадниками. Один из них, скорее всего, маг. – Я их чувствую, – кивает в ответ на его взгляд Мегера. – Вот как? А я думал... – Кое-что я могу и сама, а отчасти мне удается это благодаря тебе. Креслин задумывается о том, сколькими еще, им самим неведомыми талантами, обладают, возможно, они с Мегерой. Преследователь в белом мог бы многое порассказать им об этом, но попадись они в его руки, ни Креслину, ни Мегере эти сведения уже не пригодятся. Левая рука Креслина тянется к плечу, туда, где из заплечных ножен торчит рукоять короткого меча. В ответ на вопросительный взгляд командира наемников Мегера кивает. – Но нас... – начинает он. – Нанимали не для участия в сражениях. Знаю, – отзывается женщина. Креслин касается ветров, посылает свои чувства вперед, а потом поворачивается к Мегере: – Примерно в кай впереди и в двухстах локтях севернее дороги навалена груда булыжников. Сможешь, используя свои способности, задержать тех всадников, если они сюда доберутся? – А ты что, вздумал корчить из себя героя? Хочешь сразиться с магом? Креслин поджимает губы: – Я не герой и сражаться не хочу. Но плохо представляю, что еще можно сделать. Можно было бы напустить с помощью ветров туману и незаметно проскользнуть мимо тех всадников, что впереди, но не в том случае, если у нас на хвосте сидит чародей. – А я не гожусь для того, чтобы пойти с тобой? – Нет. – Ты честен. Спасибо и на том. Креслин разворачивает своего гнедого назад, в сторону белого тумана и мага. – Увы, у меня никогда не было богатого выбора. – Рано или поздно ты меня погубишь. – Давай обсудим это попозже. – Ладно, если твое «попозже» наступит. Будь осторожен. – Спасибо. А «попозже» непременно наступит, – добавляет он и направляет коня навстречу отряду из Фэрхэвена, находящемуся теперь менее чем в двух кай. Он едет, собирая к себе ветры, особенно верхние, студеные, что устремляются на его зов, сметая снежную пыль с Крыши Мира. «...всего один всадник...» «...надо было послать за одним человеком...» Креслин ускоряет аллюр, приближаясь к противнику. Шестеро всадников в белых доспехах и облачении дорожных стражей тянутся к рукоятям мечей. Маг – позади. – Вот он! Креслин пытается слить воедино ветра, воду, стужу и ледяную грозу, чтобы воссоздать то, что творил близ Прендора. А меч, словно бы сам собою, оказывается в его руке. Пришпорив коня, Креслин налетает на Белых стражей. Сплошная стена ледяных молний хлещет по трем передним всадникам слепящим холодом, а клинок не встречает сопротивления. С шипением и свистом вспыхивает пламя. Оно окружает Креслина, когда тот несется к четвертому всаднику, но ветра проносят его сквозь завесу огня. Клинок разит снова и снова. – Нет!.. Демон!.. – Демон! Сполох белого пламени бьется о щит, свитый им из ветров. Огонь обтекает его и гаснет. Меч ныряет под руку пятого стража. Еще один разящий удар. Теперь все ветра, взмыв, устремляются на Белого мага. Белое пламя противостоит ветрам и холодной стали. Но сталь торжествует. Осадив коня, Креслин видит, как последний, единственный уцелевший страж, пришпоривая лошадь, сломя голову скачет в сторону Фэрхэвена и... Его выворачивает наружу. Гнедой, несколько сбавив аллюр, скачет дальше, но Креслин не замечает этого, как не замечает шесть тел, из которых три покрыты медленно тающей ледяной коркой, а три имеют глубокие кровоточащие раны. Как не замечает собирающихся над головой темных туч. Наконец Креслин выпрямляется и поворачивает гнедого в сторону перевала, откуда должна появиться кертанская кавалерия. Даже приближаясь к куче камней, возле которых его ждут Мегера и наемники, Креслин все еще дрожит. Подъехав, он рассеянно подмечает, что Мегера очень бледна. – Прости, я этого не ожидал, – говорит он. Она не отвечает. – Господин? – спрашивает командир наемников. – Насчет чародея можешь не беспокоиться. И насчет его отряда тоже. Спидларец бледнеет. Между тем конный отряд под красно-зеленым знаменем Кертиса уже добрался до подножия холма, где находятся путники. – По-моему, нам нужна буря, – замечает Креслин. – Ты испортишь погоду во всем краю, и не на один месяц! – возражает Мегера. – Отлично. Ты хочешь сложить здесь голову? Против двадцати бойцов сразу мне не выстоять. – Я насчитала пятьдесят. – Дерьмо... – бормочет себе под нос самый молодой из наемников. – Никаких сражений. Мы договаривались, – напоминает командир. Голос его чуть более напряжен, чем раньше. – Заткнись! – Креслин проверяет клинок: вытер ли он его перед тем, как вложить в ножны. Юноша не помнит, делал ли это, но голубая сталь холодна и чиста. Он возвращает меч в ножны, а его чувства уже снова тянутся к ветрам. В утреннем воздухе, отдаваясь звоном в ушах Креслина и разносясь над дорогой медно-серебристым эхом, слышится зов трубы. Она звучит ниже по склону, менее чем в трех кай. Это горн передовой группы кертанских всадников. Ветра налетают со свистом, яростными порывами, грозящими сорвать тунику с тела. «...дерьмо... дерьмо!» «Интересно, – как-то отстраненно думает борющийся с духами и бичами небес Креслин, – у всех наемников такой ограниченный словарный запас?..» Плотные серые и клубящиеся белые облака начинают собираться вокруг них и вокруг приближающихся всадников. «...колдовство...» «...про Чародея-Ветрогона нам не говорили...» Скоро в налетевшей буре будет не видно ни зги. Креслин поспешно касается руки Мегеры: – Все держитесь: за руки, за поводья, за что угодно... Креслин шарахается в сторону, когда один из наемников с пронзительным криком «Нет, не могу!» разворачивает коня и сквозь плотный туман гонит его галопом назад, по направлению к вергренской дороге. Мегера дотягивается до запястья командира и подтягивает его с конем ближе к себе. Остальные двое, хоть и дрожат в седлах, но следуют за Креслином, рыжеволосой и своим предводителем. – Вон один! Скачет назад! – кричит кертанец. Эхо конского топота вязнет в плотном тумане. – Осторожно. Это может оказаться ловушкой! – предупреждает другой. «...проклятые чародеи!..» Креслин, едущий первым вниз по склону, подальше от дороги, недоумевает: что повергло того наемника в такой ужас? Туман ничуть не страшнее множества сотворенных им снежных бурь, и уж всяко не такой холодный... Да где же всадники? «...копыт не слышишь?» «...вроде к северу от дороги...» «...а по-моему, там...» Медленно, руководствуясь не зрением, а указаниями ветров, Креслин нащупывает путь в обход кертанского отряда к перевалу. Сделав глубокий вздох, он тянется выше, захватывает потоки холодного воздуха и направляет их в гущу уже собравшихся облаков. Юноша поневоле морщится, чувствуя, как образуется лед. Крупные градины со стуком падают на землю. «...демоны...» «...проклятый капитан... должен быть где-то здесь...» Ноги Креслина дрожат, глаза горят, но даже сквозь мрак и туман он улавливает усмешку Мегеры. Рука касается его запястья, и все тело наполняется теплом. Это Мегера, ее конь идет бок о бок с его гнедым. Дрожь в коленях унимается. Путникам еще идти и идти. Юноша отпускает град и глубоко вздыхает, чувствуя сквозь марево смыкающиеся стены перевала. – Где... – начинает наемник. – Заткнись! – резким шепотом обрывает его рыжеволосая. Хоть она и женщина, но страшит солдата ничуть не меньше. Медленно пройдя еще кай, они начинают подниматься над озером тумана, и Креслин, отпустив ветра, оглядывается. Перевал и долина тонут в дымке, почти такой же белой, как физиономии троих наемников. Креслин настолько устал, что едва успевает подхватить Мегеру – та неожиданно потеряла сознание и упала на шею своей лошади. Он пытается удерживать своего и ее коней рядом, но этому мешают объемистые седельные сумы. Только сейчас юноша начинает понимать, чего стоило Мегере тепло, которым она одарила его в тумане. Преисполненный благодарности, он хотел бы знать, как снискать ее расположение. Скоро предстоит спуск, придется ехать под уклон, и чтобы Мегера не упала, ее необходимо поддерживать. Спидларцы помогают юноше пересадить женщину на его коня. Его колени дрожат, но он крепко обнимает сидящую впереди Мегеру. Кто знает – может быть, ему больше никогда не доведется сжимать ее в объятиях. Наемники выполняют все его распоряжения, но прячут глаза. Теперь один из них ведет лошадь Мегеры в поводу. Когда они уже начинают спуск к дороге на Слиго, Креслин хмурится, задумавшись о том, почему ему удалось скрутить ветра без тех болезненных ощущений, каких стоила ему первая попытка? Он поднимает глаза, смотрит на наплывающие с севера тучи, несущие холодный дождь, и уже в который раз глубоко вздыхает.LIX
– Он одолел Бортрена? – с недоверием в голосе повторяет Хартор. – Бортрен оказался глупцом. Его задача состояла лишь в том, чтобы помочь кертанцам. Правда, так или иначе трудно понять, как Креслин ухитрился проскользнуть мимо двух отрядов, перекрывавших дорогу в Слиго. – Почему бы тебе не расспросить того стража, который унес ноги? Это была твоя идея, а теперь мы имеем дело с двумя вырвавшимися на волю чудовищами, – он поворачивается к выходу. – Хартор. Тот останавливается: – Да, Дженред? – Это была моя идея. Но в конце концов мы потеряли пятерых воинов и одного мага, а не целое войско. Послушай мы Бортрена, так, пожалуй, обошлись бы без потерь, да и виконт Джеллико не стал бы рвать и метать, как сейчас. Однако заметь, герцог не приставил к Мегере и Креслину собственных стражей. Лицо Хартора остается бесстрастным. – Давай сюда спасшегося! – приказывает Дженред. – Может быть, тебе стоит заняться погоней самому, в соответствии с истинным значением задачи? – Может быть... но сначала послушай очевидца. Хартор уходит. Явившийся по приказу молодой дорожный страж останавливается перед столом, дрожа и не смея поднять глаза на Высшего Мага. – Что там случилось? – сурово спрашивает Дженред. – Он... я не знаю, но как-то... Я хочу сказать... Джекко, и Беран, и тот новый парень – они обледенели, а ветер сдул нас с лошадей, – говорит он тихо и сбивчиво. – Как насчет двух других? И Бортрена? – Он убил их мечом. Маг (наш маг, ну Бортрен), он метнул в Буреносца огонь, но пламя того даже не коснулось. Худощавый маг хмурится: – Настоящий огонь? – Я чувствовал жар. – А почему ты... ускакал? – Потому, достойнейший маг, что я испугался. Если кто-то убивает за раз пятерых бойцов и мага, я... я вряд ли могу его остановить. – Ладно, а что было потом? – Вся долина наполнилась туманом. А после пошел ледяной дождь. Говорят, это продолжалось не один день, но меня там уже не было. – Ну что ж, ты честен. И, по крайней мере, видел этого... Буреносца. Скажи Хартору, что ты поплывешь на корабле. – Хартору, господин? – Высшему Магу, который прислал тебя сюда. Ты будешь на борту корабля, который потопит герцогскую шхуну. Отплывешь из Лидьяра. Таким образом мы решим сразу две проблемы. – Да, господин, – невыразительно, даже отрешенно отзывается страж. Но худощавый мужчина в белом не обращает па его тон никакого внимания.LX
Трое спидларских наемников осаживают коней у набережной. Креслин с Мегерой следуют их примеру. Вверху, на размытой глинистой дороге, тянущейся к пологим холмам и тому месту, где им удалось разминуться с кертанской легкой кавалерией, никаких всадников не видно. Но они еще появятся. Идет холодный дождь, однако никого из кавалькады он не задевает. Спидларцы хоть и ворчат, но против защиты от непогоды, которую обеспечивает им Креслин, не возражают. Юноша тянется к холодному морскому бризу, летящему с белых бурунов за коротким волнорезом. Это почти зимний ветер, наполненный влагой, которая, стоит охладить ее еще чуть-чуть, прольется уже не дождем, а градом или снегом. Мегера прослеживает направленный к пирсу взгляд Креслина. Лицо ее бледно, она кутается в плащ и дрожит. Тирхэвен считается портом, хотя это, наверное, слишком громкое название для гавани, способной принять разом лишь несколько каботажных суденышек да завернувший туда по случаю хаморианский торговый корабль. Зимой эта гавань почти бесполезна. Когда спидларские порты сковываются льдом, Тирхэвен оказывается близ южной границы ледового поля. Достаточно далеко, чтобы избежать встречи с дрейфующими льдинами и айсбергами. Это, впрочем, не означает, что здесь нет сильных опасных ветров и коварных приливов. Но как бы ни была плоха эта гавань, для Монтгрена она представляет собой единственный выход к морю, да и то полученный в силу договора, заключенного при поддержке тирана Сарроннина. У пирса пришвартованы два судна. Одно – шлюп под флагом Монтгрена, со свернутыми парусами – уступает размерами любому каботажному суденышку. Другое – двухмачтовая военная шхуна с белым треугольником в черном круге на флаге. По обе стороны трапа стоят двое стражей в медных, покрытых белой эмалью нагрудниках. – Прекрасно! – Креслин непроизвольно тянется к вложенному в заплечные ножны мечу, но тут же опускает руку. – Ну и что теперь? – Здесь они ничего не сделают, – замечает Мегера. – Мы просто взойдем на борт? – Почему бы и нет? – со смехом говорит она. – Это всяко лучше, чем торчать на берегу и мерзнуть. – Не думаю, что все так просто. – Тут ты прав. Поднявшись на борт, мы окажемся вроде как в ловушке. Первым делом они, наверное, зашлют на корабль по крайней мере одного наемного убийцу. Ну а если нам все-таки удастся отчалить, то наше судно загорится и затонет в открытом море. Все произойдет без свидетелей. Вот почему мой дорогой кузен настоял на том, чтобы его посланец отбыл на остров не с нами, а сам по себе и чуть попозже. – Иными словами, если мы не выкрутимся, никто о нас ничего и не узнает. Так? Мегера кивает. – Но мы выкрутимся, – уверенно произносит Креслин. Мегера отнюдь не разделяет его уверенности: – При том, что на их корабле не менее двадцати Белых воинов, а еще один корабль наверняка подстерегает где-то в море? Они ждут нас. – Ты приплыла из Сарроннина на нем? – Креслин указывает рукой на монтгренское суденышко. – Нет, на каботажном корабле из Сутии. Оно было больше, тяжелее и медлительнее. Герцог не хотел рисковать одним из своих судов – их у него всего-то два; а моя дражайшая сестрица на него не нажимала. – Давай туда наведаемся. Мегера пожимает плечами: – Мне эта идея как-то не нравится. – А у тебя есть получше? – После того как ты обошелся с дорожными стражами, магом и отрядом кертанской легкой кавалерии? – А что мне оставалось? Помнится, когда я последний раз был в Фэрхэвене, тамошние власти тоже не слишком заботились о моем здоровье. – Ты думаешь, со мной обходились намного лучше? – У тебя не отнимали память, ты не таскала камни, не сбивала в кровь ноги, и все вокруг не надеялись на твою скорейшую кончину. – У меня всего лишь отняли половину сознания, подвергали всяческим мукам, и все, что мне оставалось, – это надеяться на тебя. Худощавый наемник осмеливается напомнить о себе легким покашливанием. Он приподнимает сумку с подорожными и прочими документами. Креслин оглядывается в сторону полускрытых за пеленой дождя холмов: признаков преследования пока нет. – Ты доставил нас на место, так что предъяви документы на борту и считай, что твоя работа сделана, – говорит он стражу. – Госпожа... – возражает тот. – Нашему попечению поручена она. Креслин поворачивается к Мегере: – Отпусти их, они ведь твои стражи. – Да кто я такая, чтобы распоряжаться в присутствии великого Мага-Буреносца? – Ты суб-тиран, – напоминает ей Креслин. Воцаряется молчание. Наконец наемник вновь осторожно подступает к делу: – Госпожа! – Ступай, предъяви бумаги, – распоряжается Мегера с досадливым вздохом. Креслин задумывается: что же он на сей раз сделал не так? – Все! – ворчит она в ответ на его мысли. – Ладно, пойдем, поговорим с капитаном. – Минуточку, пусть сначала тот малый сделает свое дело, – Мегера спешивается, привязывает лошадь к ограде пристани и смотрит на Креслина. Юноша так и сидит на своем гнедом, на котором за последние восемь дней проскакал добрых три сотни кай. Мегера достает гребень и начинает приводить в порядок изрядно растрепанные ветром волосы. – С лошадьми как? – спрашивает Креслин, соскочив с гнедого и скользнув взглядом по пристани, где в это время наемник поднимался по сходням на борт шлюпа. – С нами поплывут. Им, конечно, радости мало, но кузен оборудовал на корабле пару стойл. С каждым плаванием отправляется пара. Он, видишь ли, надеется со временем сформировать на Монтгрене кавалерийский отряд, – она добавляет со смешком: – Это не так-то просто, когда в твоем распоряжении всего две скорлупки. – Так почему же он все-таки согласился провозгласить нас регентами? – А почему бы и нет? Или мы сгинем, и все останется как было, или окажемся достаточно сильны и удержим Остров. С одной стороны, он нуждается в поддержке Сарроннина, а с другой, – губы ее кривятся в усмешке, – знает, что мы с нашими способностями можем доставить чародеям нешуточные неприятности. Рискует он в худшем случае одним судном. Но судно он еще не потерял, и пока дела у него идут неплохо. Сколько ты уже перебил стражей и магов? – сделав короткую паузу, она добавляет: – Для Черного мага ты поразительно изобретателен в изыскании способов обходить грани хаоса. – Грани хаоса? – Если хочешь оставаться Черным, ты не можешь использовать пламя и вообще любые силы, расщепляющие и раскалывающие предметы, ибо в их основе лежит хаос. – А разве великие маги не могут использовать любые силы? – Это возможно только для Серого мага. Серое совмещает в себе свойства Белого и Черного. Но, как говорят, Серых магов было всего двое за все времена. В одной из книг, что я стянула у дорогой сестрицы, говорилось, что управляться с обеими стихиями несравненно сложнее, чем с гармонией или хаосом в отдельности, ибо сочетание условий, которые необходимо постоянно иметь в виду, непрерывно изменяется. Ладно, – она смотрит в сторону пирса, – нам нужно отвести туда лошадей. Креслин следует за ней, поглядывая на стоящего на палубе наемника и разговаривающего с ним человека, одетого в зеленое с золотом. Судя по всему, капитан особой радости не выказывает. Спидларец вручает ему документы, указывает на Креслина с Мегерой и, пятясь и кланяясь, удаляется. Пирс короткий. Путники подходят к сходням как раз в тот момент, когда наемник спускается на пристань. – Господин, госпожа, ваше поручение выполнено, – он снова кланяется. Ответив на поклон легким полупоклоном, Креслин вручает наемнику золотой. – Рад бы дать больше, но... – Благодаря тебе, господин, мы остались живы, – говорит тот, с ухмылкой принимая монету. – Моя жизнь стоит побольше золотого, однако монета тоже не помешает – спасибо, что ты подумал и об этом. Доброго пути, – он направляется к своей лошади, которую держит один из его солдат. – Синдер! – доносится крик капитана. По трапу стремительно взлетает юнга. – Синдер! Приведи лошадей! – Слушаюсь, капитан. Капитан переводит взгляд на пристань, на стоящую там молодую пару, и Креслин улыбается, ощутив тревогу и неуверенность этого человека. – Идем. Мегера пожимает плечами, но молча следует за ним на борт по узкому, без перил, трапу. – Фрейгр, капитан «Грифона» на службе у герцога, – представляется гладко выбритый мужчина в зеленом с золотом, всматриваясь в пассажиров колючими серыми глазами. – Мое имя Креслин, а это Мегера, суб-тиран Сарроннина. – А что, у юного господина нет титула? – любопытствует капитан с намеком на улыбку. – Юный господин – консорт Западного Оплота, – говорит Мегера, – но он не считает это титулом. – Согласно этим документам, – капитан поднимает переданную ему папку с бумагами, – вы провозглашены регентами герцога на острове Отшельничий, и мне предписано доставить вас туда... – его взгляд перебегает на коня, которого как раз заводят на палубу. – У вас есть какая-нибудь кладь? – Только та, что навьючена на лошадях. – Для регентов вы путешествуете более чем скромно. Креслин пожимает плечами: – Мои пожитки по большей части остались в Западном Оплоте, а то немногое, что мне удалось унести оттуда, попало в руки Белых магов. Мегера ограничивается широкой улыбкой. – Разумеется, каюта герцога к вашим услугам, – вкрадчиво продолжает Фрейгр, приглаживая коротко остриженные, начинающие редеть желтоватые волосы. – Но наш стол довольно прост. – Я к разносолам не приучен, – усмехается Креслин. – Наверное, в Западном Оплоте питаются по-походному. Но как насчет твоей женщины? Глаза Мегеры вспыхивают, губы вытягиваются в тонкую ниточку. – Для меня еда тоже не проблема, – цедит она. – Но... не смей назвать меня «его женщиной», потому что он – из Западного Оплота, а я – из Сарроннина. Капитан недоуменно поднимает брови. – Она – более важная особа, чем я, – поясняет Креслин. – Она сестра тирана Сарроннина, а моя сестра будет править Оплотом. Я же – только консорт. – А, понимаю, понимаю... – не вполне уверенно бормочет капитан и поворачивается к юнге: – Синдер! Серого поставишь в левое стойло, оно поменьше. Креслин пытается прощупать чувства Мегеры, но та, похоже, отгородилась щитом из пронизанной черными линиями белизны и стала недосягаемой. – Однако герцог объявил вас соправителями, – добавляет капитан. – Герцог – восточный правитель, он из земель, где властвуют мужчины, – голос Мегеры источает холод. Фрейгр озадаченно потирает затылок. – Может, нам лучше перенести сумы в каюту? – предлагает Креслин. – А... да. Наверное... – рассеянно отзывается капитан, направляясь к кормовой надстройке. Креслин останавливает Синдера, ведущего серого коня, чтобы забрать седельные сумы Мегеры. – Мы сами все принесем, – уверяет юнга. – Спасибо, – Креслин присоединяется к Мегере и капитану. Перед тем как нырнуть в узкий проход, ему приходится основательно согнуться. – Каюта герцога на этой стороне, напротив моей. Вот кают-компания, а напротив – камбуз. Все втроем они бочком протискиваются в помещение с таким низким потолком, что голова Креслина задевает потолочную перекладину. В каюте герцога имеются две прикрепленные одна над другой к передней переборке узкие койки: их рамы вырезаны из красного дуба и на каждой зеленое с золотом покрывало. По правую руку от коек находится встроенный комод, а между койками и корпусом шлюпа втиснут еще и узкий платяной шкаф. Воздух такой затхлый, что Креслин, морщась, потирает нос. Большую часть пространства занимают привинченный к палубе круглый стол и три кресла с зеленой с золотом обшивкой. Мебель украшена резьбой, такой же, как и на рамах коек. В углу стоит богато изукрашенный ночной горшок. Свет попадает в помещение через два иллюминатора, однако с балки над столом свисает латунная лампа. – Не совсем подходит для новобрачных, – извиняющимся тоном произносит капитан, – койки порознь, и все такое... однако здесь удобнее, чем на большинстве каботажных судов. – Все очень мило, – улыбается Мегера. – Спасибо за гостеприимство, – добавляет Креслин. Звук тяжелых шагов. Два матроса вносят торбу Креслина и сумы Мегеры. – Просто поставьте на пол, – распоряжается она. Дождавшись, когда матросы уйдут, Фрейгр говорит: – С приливами здесь затруднений не возникает, а ветер сейчас подходящий. Вода и провизия у нас запасены, мы ждали только распоряжений герцога. Так что если позволите, я, пожалуй... – Прекрасно. Когда вы рассчитываете отчалить? – Сегодня пополудни, если сумею вытащить троих моих парней из города. Ну а вы пока развлекайтесь... Одарив Креслина широкой, понимающей улыбкой, Фрейгр закрывает за собой дверь. – «Развлекайтесь»! В этом он весь... и все вы... мужчины! – шипит Мегера, расстегивая дорожный плащ. – Я думаю, – Креслин чувствует, что заливается краской, – он решил, будто мы... обычные молодожены... вот и... – Перестань! Хватит и того, что нам пришлось пожениться, чтобы спасти твою несчастную шею! – МОЮ несчастную шею? – Ладно, это был единственный способ спасти и мою, благодаря дражайшей сестрице и твоей ненаглядной матушке маршалу. – В Сарроннине ты тоже не была всеобщей любимицей. Отвернувшись, Мегера роется в одной из своих сумок. Взяв свой мешок, Креслин забрасывает его на верхнюю койку. – Мог бы и спросить! – раздраженно бросает она. – Какую угодно выбрать? – юноша приподнимает мешок. – Нижняя сойдет. Он ухмыляется. – Ты не можешь обойтись без дурацких подначек? – на кончиках пальцев Мегеры вспыхивают огоньки. – Какие подначки? – Креслин снова ставит мешок на верхнюю койку. – Устраивайся, а я пока выйду на палубу.LXI
Креслин наблюдает за тем, как матросы высвобождают перлини, когда на палубе появляется Мегера. Она все еще бледна, но уже не дрожит и, поскольку дождь кончился, вышла без плаща. Ей даже удалось отмыть лицо и руки от въевшейся дорожной грязи. Внимание Креслина привлекает странное колебание света, напоминающее миражи, возникавшие над нагретыми солнцем черными каменными дорогами, ведущими на Крышу Мира. Он ничего – решительно ничего! – не видит, но ветра подсказывают, за этим искривлением света скрывается человек. И человек этот только что поднялся по сходням. С мечом в руке Креслин медленно направляется к фигуре, таящейся за световым щитом. – Креслин! – восклицает Мегера, увидев меч, но тут глаза ее округляются, ибо она замечет то же, что и он. В тот же миг световой щит исчезает, сделав видимым стоящего на палубе худощавого, черноволосого мужчину во всем черном – тунике, штанах и линялом дорожном плаще. Его спину горбатит парусиновая котомка, а руки подняты вверх раскрытыми ладонями вперед. Креслин ждет, не убирая меча. – Меня зовут Клеррис. Вы плывете во многообещающем направлении, и я подумал, что вам может понадобиться помощь. Клеррис? Имя кажется смутно знакомым, но где Креслин слышал его? – Меня числят Черным целителем. Я частенько помогал врачевать травмы дорожных строителей. «Целительница, которая помогла мне вернуть память, упоминала это имя», – вспоминает Креслин и, убрав меч в ножны, спрашивает: – А она где? – Лидия? Надо думать, на пути в Западный Оплот. Я бы не сказал, что в настоящий момент Белые маги слишком уж ею довольны. Да и мной тоже. Мегера переводит взгляд с одного собеседника на другого. – Может быть, кто-нибудь из вас наконец объяснит?.. – не выдерживает она. Тем временем матросы выбирают последний линь. «Грифон» отходит от причала и под малым парусом скользит мимо шхуны из Фэрхэвена к выходу из гавани. На палубе военной шхуны деловито суетятся матросы в белом. Судя по всему, это судно тоже готовится отчалить. – В лагере дорожных строителей, – медленно отвечает Креслин, одновременно рассматривая шхуну, носящую, согласно надписи на корме, имя «Молния», – была целительница, которая помогла мне вернуть память. Она упоминала некоего Клерриса. – Следует ли из этого, что перед нами тот самый человек? – спрашивает Мегера. – Разумеется, нет, – соглашается Креслин. – Только в том, чтобы выдавать себя за Черного мага, я не вижу никакой выгоды, а он, сама видишь, всяко не Белый. – Может, вот это подкрепит мои слова? – человек, назвавшийся Клеррисом, подает Креслину тяжелую золотую цепь. – Твоя, если не ошибаюсь? Креслин принимает цепь, рассматривает ее, примечая погнутые звенья и кивает: – Спасибо. – Лидия забрала ее, когда тебя доставили в лагерь. Решила, что цепь еще может пригодиться. – Она стоит целого состояния, – замечает Мегера. – Если, конечно, настоящая. – Потрогай и убедись. Палуба кренится. Креслин с трудом удерживает равновесие. Мегера поглаживает пальцами золото. За волноломом волнение сильнее, но матросам качка, похоже, нипочем. – В начале плавания море самое беспокойное, – замечает Клеррис. – Вот как? – Мегера поднимает брови. – Значит, ты уже плавал на Отшельничий? – Тьма, конечно же, нет! Но знаю, что к северу и западу от залива дуют высокие ветры, а в северных водах укрываются шторма. Подойдя к борту, Креслин посылает свои чувства к светящейся белизной шхуне из Фэрхэвена. Мегера не ошиблась: готовящихся к бою воинов в белом там явно больше десятка. Неожиданно шхуну окутывает белый туман, невидимый, но (что совершенно очевидно) выполняющий роль экрана, ограждающего от Креслина происходящее на палубе «Молнии». – Их маг оградил свой корабль щитом, – говорит Мегера. – Да, я заметил. – Может кто-нибудь из вас просветить меня насчет вашего спутника? – позади Клерриса появляется капитан. – О, это Клеррис, он с нами, – отзывается Креслин. – В документах о тебе ни слова, – набычась, ворчит Фрейгр. – Герцог не ожидал, что я отправлюсь в это плавание. Фрейгр качает головой, сопит и поворачивается к Креолину: – «Молния» скоро сядет нам на хвост. – Неужто их шхуна такая быстрая? – спрашивает Клеррис. Фрейгр, насупясь, молчит. – У тебя такой вид, будто ты хочешь о чем-то спросить, – говорит Креслин, пристально глядя на капитана. – Да уж, не откажусь, – отвечает тот. – Хотелось бы знать, как ты собираешься нас спасать? В бумагах герцога сказано, что ты обеспечишь защиту судна. – Но ведь твой корабль, кажется, быстроходнее этой шхуны. Фрейгр улыбается, но улыбка не касается его глаз. – Значительно быстроходнее, и эта шхуна меня не волнует. Беспокоит другая, та, что вышла из Великого Северного Залива и перехватит нас по пути. – Откуда ты знаешь? – Они, – Фрейгр указывает на корму, за которой остается быстро уменьшающийся в размерах белый треугольник, – всегда так поступают. Мы знаем, но поделать ничего не можем. Маги всесильны. Шхуне было бы непросто захватить нас, даже если бы удалось догнать, но та, из залива, выйдет в море с магом на борту. С Белым магом, который в таком деле стоит двух Черных, – он кивает в сторону Клерриса. – А они, часом, не за тобой гонятся? Знают, наверное, что ты здесь. Помочь-то хоть сможешь? – Я целитель, – отвечает Клеррис. – От большинства проявлений гармонии на войне пользы мало. Думаю, куда больше помощи ты можешь получить от той особы. Фрейгр оборачивается к носу корабля, где пламенеют на ветру рыжие волосы Мегеры. Когда нос «Грифона» взрезает волну, женщину обдает брызгами, но она не оборачивается, непрерывно всматриваясь в юго-восточный горизонт. – Она тоже?.. У меня на борту трое... вас? – К счастью для тебя – да, – отвечает Клеррис. – Трое... – бормочет капитан. – Если мне все-таки доведется вернуться и увидеть Корвейла... Заслать на борт разом трех чародеев! Да из Северного Залива наверняка выйдут на перехват два корабля, а я иду на вшивом шлюпе! – Сколько у нас времени? – устало спрашивает Креслин. – Они встретят нас не раньше чем послезавтра, а может, и днем позже. Все зависит от ветра и от того, есть ли у них на борту Чародей-Ветрогон. Корабль снова кренится, и у Креслина появляется ощущение, что его желудок находится вовсе не там, где следует, а внутренности совершенно определенно собрались вывернуться наизнанку. Ему случалось подолгу трястись в седле, совершать головокружительные спуски на лыжах... Почему же простая качка вызывает такие гнусные ощущения? Наконец он сдается: перевешивается через борт и, опустошив желудок, подставляет разгоряченное лицо прохладному морскому ветру. – Ты в порядке? – спрашивает Черный маг, осторожно подходя к Креслину с наветренной стороны. – Слушать-то меня можешь? – Во всяком случае, попытаюсь. – Так вот: тучи, ветры, дожди... все это взаимосвязано. Ухватившись за высокие холодные ветры, ты всякий раз коверкаешь погоду. Буря, которую ты вызвал, чтобы попасть в Монтгрен, более чем на полмесяца оставила крестьян Кифриена без дождя. Туман и гроза, устроенные тобой на пути в Фэрхэвен, скорее всего, обернутся ранней и суровой зимой на большей части Слиго. Затяжной дождь перед нашим отплытием – это ведь тоже твоих рук дело. – Моих? – Ты слушаешь или нет? Когда ты сгоняешь откуда-то ветра, воздух приходит в движение не только в этом месте. Не сдержавшись, Креслин издает тихий стон, но Клеррис настойчиво продолжает: – Воздух, которым мы дышим, похож на океан. Можно сказать, что мы живем на дне воздушного океана. Если ты выкопаешь ведро земли, на этом месте останется яма, а зачерпнешь ведро воды – это место тотчас заполнится. Но можешь ли ты зачерпнуть ведро так, чтобы вода не взбаламутилась и по ней не пошли круги? Креслину совсем не хочется думать о воздушном океане, а водным он и без того сыт по горло, однако, с усилием заставив себя осмыслить услышанное, он соглашается – Пожалуй, нет. – Вот видишь. А перемешивая ветра, ты баламутишь воздушный океан и тем портишь погоду. – Я что, должен был позволить им убить нас? – от возмущения Креслин даже забывает о морской болезни. – Я этого не говорил. – Так чего же ты от меня хочешь? – Понимания. Хочу научить тебя правильно пользоваться тем, что ты имеешь. – Я об этом подумаю. Печально улыбнувшись, Клеррис поворачивается и уходит, оставив Креслина у борта. День идет на убыль, а юноша смотрит на взбухающие волны и подставляет лицо холодному соленому ветру.LXII
– Корвейл пошел на это? – невозмутимым голосом переспрашивает маршал, оторвавшись от проверяемых ею списков припасов. Ллиз кивает: – Да, так говорится в послании. Свадебная церемония состоялась в узком кругу... Что меня удивляет, так это объявленное им совместное регентство. – Что еще за «совместное регентство»? – Он провозгласил Креслина и Мегеру соправителями – своими регентами на Отшельничьем. – Он упрям до неприличия, но не настолько же хитер! – перед тем как закрыть счетную книгу, маршал делает в ней последнюю пометку. – Мегера, избавившись от оков, не станет подчиняться ни одному мужчине. Так, во всяком случае, выходило по словам Риессы. Правда, она не объяснила, почему вдруг вообразила, будто может освободить сестру от этих оков без всяких опасений. – А ты доверяешь тирану? – Ллиз в этом явно сомневается. – Нет, но вряд ли тиран станет лгать без особой нужды. Бессмысленная ложь отнюдь не украшает правителя. Подозреваю, что она связала свою сестру с Креслином какими-то магическими узами. Это вынуждает суб-тирана следовать за... Креслином и оберегать его, – маршал качает головой. – Кроме того, Креслин получил помощь еще от кого-то, скорее всего от восточных Черных. Но совместное регентство – это, должно быть, измышление самого Креслина. Хотелось бы только верить, что он знает, по каким ставкам ведет игру. Ллиз молчит. За окнами Черной Башни завывают ветры и падает снег. Маршал поднимает брови: – Ты чего-то ждешь? У тебя есть вопросы? – Правда ведь, ты заранее знала, что Креслин не поедет в Сарроннин? Дайлисс оборачивается и смотрит в заиндевевшее стекло. – Так я права? – настаивает маршалок. – Права. – Я так и думала. Его обучили всему, чему и меня, хотя никогда ему этого не говорили. Верно? Маршал продолжает смотреть на снег. Не дождавшись от матери ответа, Ллиз опускает глаза и выходит из комнаты.LXIII
Не обращая внимания на смех рулевого, Креслин плетется к корме. В проходе темно, но это не мешает ему безошибочно отыскать дверь каюты. – Креслин? – звучит в темноте тихий хрипловатый голос. – Да, – отзывается он. – Ложись спать, и пусть твое сознание позаботится о твоем теле. Доброй ночи... С трудом освободившись от заплечных ножен, Креслин бессильно опускается в кресло и стягивает сапоги. Раздевшись, оннаправляется к койке. Мегера уже отвернула край покрывала. – Спасибо, – бормочет юноша. – Не за что. Ложись. Чтобы забраться наверх, Креслин ставит ногу на ее койку. – Осторожно, я тебе не стремянка. – Прости. В каюте душновато, но он слишком устал, чтобы обращать на это внимание. Добравшись до желанной койки, юноша мгновенно проваливается в сон. Когда он открывает глаза, сквозь иллюминаторы струится свет. Мегера еще спит. Креслин садится, по забывчивости прикладывается темечком о потолок, и невольно думает, что койка в герцогской каюте не слишком отличается от таковой в каторжном бараке. Разве что постельные принадлежности несопоставимо лучше. Тихонько, стараясь не разбудить рыжеволосую, он спускается вниз и начинает одеваться. – Должна признать, ты недурно сложен. Покраснев, Креслин торопливо натягивает брюки. – Я не хотел тебя будить. Мегера приподнимается и, в свою очередь, ударяется головой о верхнюю койку. Креслин прячет усмешку. – Ничего смешного, – ворчит Мегера, одной рукой натягивая на плечи одеяло, а другой потирая ушибленную голову. – Мне, между прочим, больно. – Знаю. Сам так приложился. Отметив, как свежо она выглядит, юноша трогает щетину на щеках. Интересно, удастся ли ему побриться на качающейся палубе? – Будь добр, отвернись... Он отводит от нее взгляд. Наклоняется, чтобы обуться. Мегера заворачивается в одеяло. – Пойду умоюсь да приведу себя в порядок, – говорит Креслин, берет мыло, прихватывает сложенное на комоде тонкое зеленое полотенце и, пошатываясь, выбирается на палубу. Стоит ясный ветреный день. На носу корабля видна фигура Клерриса. Найдя по левому борту гальюн, Креслин справляет нужду и ищет способ побриться. Пресной воды нет, но два подвешенных на тросах ведра позволяют зачерпнуть морской. Намочив щетину и намылив щеки, Креслин принимается бриться. При всей осторожности ему не удается не порезаться, а соленая вода отчаянно щиплется. Нет, это никуда не годится! Креслин зачерпывает новое ведро и, поставив его на палубу, сосредоточивается. Спустя несколько мгновений на настиле появляется горка белых кристалликов извлеченной из воды соли. Юноша окунает палец в ведро, облизывает его и с довольной ухмылкой начинает раздеваться. Скинув сапоги и брюки, он, щедро расходуя только что опресненную им воду, старательно смывает дорожную грязь. От ветра по коже бегут мурашки, но стоит вытереться насухо и одеться, как это проходит. Набрав другое ведро, он опресняет воду и в нем, после чего, позволив ветру сдуть соль, несет воду в каюту. Весьма довольный своими успехами по части разделения воды и соли, юноша застает Мегеру уже одетой. На ней выгоревший голубой дорожный плащ. Она тщательно причесывается. – Пресная вода, – говорит Креслин, подыскивая, куда бы поставить ведро. – Спасибо. Пристроив ведро на узкий комод, он замечает слегка сдвинутый ночной горшок. – Э... вынести? Мегера ухмыляется: – Не надо. Кое-что могу уничтожать и я. Это несколько облегчает жизнь. В очередной раз покраснев, Креслин кладет на место бритву и заканчивает одеваться. Взгляд его падает на меч, однако клинок так и остается висеть на крюке у комода. – Я избавился от грязи и сажи, – говорит он, поправляя рубаху и тунику. – Спасибо. Тронутый ее тоном – дружелюбным, даже как будто теплым, он еще раз смущенно разглаживает одежду. – Будем завтракать? Есть бисквиты и сушеные фрукты. – Сушеные? – Хочешь свежих? Я могу попробовать это устроить. – Вот как? – Да. Из-за такого фокуса я и угодил в дорожный лагерь к чародеям. Это признание встречено тихим смехом. – Вообще страшно вспомнить, сколько глупостей я натворил. До кают-компании недалеко: три шага – и они уже там. Фрейгра еще нет. За одним столом сидят трое матросов, а из-за другого путникам навстречу поднимается суровый и властный с виду мужчина с собранными сзади в хвост каштановыми волосами. – Госсел, первый помощник капитана. Рад, что вы составите нам компанию. Стол накрыт: фрукты, твердые ломтики желтого сыра и жесткие белые галеты. В специальные выемки в столешнице помещены два массивных коричневых кувшина. – Спасибо, – произносят они в один голос и переглядываются. Мегера едва заметно улыбается. – Не угодно? – Креслин указывает на деревянное блюдо с сушеными фруктами. – А нельзя ли... Мне бы хотелось свежего персика. Креслин берет сушеный персик, и Госсел поднимает брови. Юноша с серебряными волосами пытается вспомнить ощущение, испытанное во время истории с сидром. На месте сморщенного сухого фрукта появляется сочный золотистый шар. Креслин торжественно вручает Мегере персик и утирает вспотевший лоб. У Госсела отвисает челюсть. – Ух... В жизни не видел ничего подобного! Капитан говорил, что вы вроде как чародеи... – Боюсь, так оно есть, – Креслин наполняет из кувшина две кружки и подает одну Мегере. Двое матросов, встав из-за стола, бочком выскальзывают из кают-компании, причем один ограждает себя охранительным знамением. Третий ухмыляется и как ни в чем не бывало продолжает уминать сыр и галеты. – Вот, значит, почему капитан велел поставить все паруса, – рассуждает вслух помощник. – Ведь у него в каюте тоже устроился чародей. Три колдуна на одном судне! Такое бывает нечасто. Осторожно хрустя галетами (ему памятно, что творилось вчера с его желудком), Креслин интересуется: – Скажи, доводилось тебе встречаться с кораблями Белых магов? – Разок, – кривится помощник, – еще салагой. Я вышел в море на борту норландского брига, капитан которого отказался заплатить им пошлину. Они сожгли его вместе с фок-мачтой. Помощник пошлину заплатил, но его вздернули судовладельцы: сказали, что таким образом он поощряет пиратство. Я ушел с норландекой службы при первой возможности. – Насколько близко подошел тогда их корабль? – допытывается Креслин, прихлебывая теплый с горчинкой чай. – Довольно близко, меньше чем на кабельтов. – Кабельтов? – Кабельтов составляет чуть больше четырехсот локтей. Во всяком случае, мы хорошо видели Белого мага. Он стоял на полуюте рядом с их капитаном, и туда, куда он указывал рукой, летел огненный шар. И поджигал все вокруг. – А вода тушила этот огонь? – Тушить-то тушила, только всякого, кто порывался заливать пламя, поджаривал следующий шар... Ну, мне пора, – помощник поднимается из-за стола. – Надеюсь, ты сумеешь нам помочь. Постарайся, чтобы на сей раз Белые получили, что им причитается. Он ныряет под низкую притолоку. – Жаль, что нет другого способа... – бормочет Креслин, взяв еще галету. Мегера доедает персик и лишь потом откликается: – Может, и есть. – Например? – Например, удрать. Почему бы нам не проскочить мимо них? Подними ветер, наполни паруса – и вперед! – Я думаю, мы могли бы... – Тебе так не терпится вступить в схватку? А поглядеть, как тебя всякий раз мутит, так можно решить, будто ты не такой уж любитель смертоубийства! – Я и не любитель. Но мне кое-чего недостает. – Это правда? Или ты просто... Ну да ладно, – оборвав фразу, она отпивает из тяжелой кружки. Креслин косится на матроса, доедающего за соседним столом сыр и фрукты. Кажется, все на борту считают само собой разумеющимся, что он справится с Белыми магами. Как будто это плевое дело! Все, кроме Мегеры, считающей, что сражаться вовсе не обязательно. Но Мегера верит в Предание, согласно которому в каждом мужчине изначально заложена тяга к разрушению. Неужто это правда, и он действительно жаждет крови? Ему вспоминается давнее поучение Хелдры: «Обнажив клинок, ты должен или убить, или погибнуть сам. Убивай без колебаний и сожалений». Любят ли ветры клинки? – Можешь ты хоть иногда думать о чем-нибудь другом? – ворчит Мегера, поднимая глаза. – Прости. Трудно все время помнить, что ты слышишь мои мысли. В воцарившемся молчании Креслин пьет чай, размышляя, о чем он вообще теперь вправе думать. И невольно вспоминает, как прелестно выглядела Мегера с обнаженными плечами... – Тебе что, обязательно надо испортить такое прекрасное утро? – А что я такого сделал? Мегера вскакивает и стрелой вылетает из кают-компании. – Ух, горяча! Как ее огненные волосы, – с ухмылкой обращается к Креслину матрос. – Думаю, еще горячее, – бормочет Креслин, расправляясь со второй галетой. – И это только начало.LXIV
Как же защитить «Грифона»? Хороший ливень, да еще с громом и молнией, может снизить эффективность чародейского пламени, но никоим образом не помешает находящимся на борту трех кораблей Белым попросту, без всякой магии, взять «Грифон» на абордаж. А более яростный шторм не менее опасен для «Грифона», чем для чародеев. А Мегера? Она может противопоставить хаосу хаос. Креслин ежится, вспомнив, как смешаны в самом ее существе Белое и Черное начала. А как она отреагировала на его мысли за первым завтраком на борту судна! После этого она два дня практически с ним не разговаривала. Чего она хочет? Бескровного решения проблемы? И это в то время, когда чуть ли не целый мир жаждет и его, и ее крови? Лед? Нет, со льдом получается как со штормом: слишком сильное оледенение опасно в равной мере и для противников, и для них самих. Оклик Клерриса напоминает, что у Креслина осталось совсем мало времени. Черный маг уже успел облазить все судно. Беспрерывно бормоча под нос заклинания, он неустанно усиливал элементы внутренней гармонии, укреплял переборки, мачты, реи, снасти и паруса. Это сугубо внутреннее воздействие, однако матросы отметили, что корабль стал ощутимо прочнее. – Ну как, парень, сообразил? – устало спрашивает маг. Креслин отводит взгляд от носа, где Мегера наблюдает за едва заметным на горизонте белым пятнышком паруса, и поворачивается к чародею. В смоляных волосах Клерриса видны серебряные пряди, появившиеся, похоже, за последнюю ночь. – В моем возрасте усталость отражается на внешности, – поясняет маг, поняв немой вопрос Креслина. – Что будет, если мы избежим с ними встречи? – спрашивает юноша. – Ты о Белых? – Клеррис пощипывает свой гладко выбритый подбородок. – Неужто не видишь, что это не выход? Ускользнем от них, так они, пожалуй, отправятся за нами на Край Земли. У них хватит сил, чтобы захватить тамошнее поселение вместе с герцогской крепостцой. А может быть, просто подождут, когда Фрейгр пустится в обратное плавание, и потопят «Грифона». Сам ведь, наверное, знаешь – они настырны и мстительны. – Выходит, у нас нет другого способа обезопасить себя, кроме как отправить на дно все три их судна? Но Высший Маг этого так не оставит. Как нам вообще из этого выпутаться? – Боюсь, паренек, – ухмыляется Клеррис, – что кому-кому, а тебе из этого не выпутаться до конца дней. Раз уж ты маг, то тебе волей-неволей придется всю жизнь принимать такие решения. Конечно, – лицо Клерриса делается серьезным, – ты можешь этого не хотеть, но отказ принимать решения, даже колебания, бывает чреват гибелью. Речь идет не только о тебе, но и о тех, кто тебя окружает. Большинство из нас, Черных, постоянно сталкивается с этой проблемой. Насилие и убийство нам ненавистны. Что нам нужно на самом деле, так это своя страна, основанная на гармонии. Подальше от Белых и всякого рода распрей вокруг Предания. – Это прекрасно, – хмыкает Креслин. – Но вахтенные уже заметили парус. Нас настигают, а я все еще ломаю голову над тем, как нам быть. – Ты воин. Ты справишься с этим, тем паче что тебе есть с чем работать. К твоим услугам два океана – водный и воздушный. – Спасибо. – Да не за что, – Клеррис поворачивается и направляется к носу корабля. Водный океан? До сих пор Креслину не приходилось иметь дела с водой, не считая недавнего опыта по удалению из нее морской соли. Он направляет свои чувства вниз и непроизвольно отшатывается. Вода тяжела, слишком тяжела и холодна. Но все же не совсем незнакома: ведь она содержится в воздухе. Не обращая внимания на любопытствующий взгляд Госсела, юноша направляется к лебедке. Зачерпнув воды и поставив ведро на палубу, Креслин сосредоточивается. По поверхности воды в ведре идут круги, на ней появляется маленькая воронка, а спустя миг образуется настоящий бурлящий водоворот. Стоит Креслину потерять концентрацию, как водоворот тут же исчезает, но способ уже запечатлелся в его памяти. Он выливает ведро за борт. – Вижу парус! Крик вахтенного возвещает о появлении второй шхуны Белых. Креслин направляется к помощнику капитана. Госсел безупречно вежлив: – Чем могу служить господину магу? – Скажи, что самое худшее может случиться с кораблем в открытом море? – Пожар. – Нет, я имею в виду нечто естественное. Вроде шторма, ледового затора или... Госсел задумывается: – Я слышал, в южных морях бывают водяные смерчи. Этакие крутящиеся водяные столбы, которые могут поднять корабль так, что он разламывается надвое. – А грозы в это время случаются? – Непременно. Без гроз смерчей не бывает. Рассеянно кивнув, Креслин отходит в сторону. «...упаси нас Тьма, если он призовет водяной смерч...» «...упаси нас Свет, если он вовсе ничего не сделает...» Фрейгр направляется к Креслину, но юноша встречает его таким холодным взглядом, что капитан, так и не решившись задать свой вопрос, проходит мимо, на бак – туда, где Клеррис беседует с Мегерой. – Постой, – говорит Креслин, увидев, что Мегера вознамерилась уйти с палубы, и посылает свои чувства к ветрам. Мегера вопросительно поднимает брови, но Клеррис кивает, и она остается. – Тебе известен какой-нибудь способ спасти этот корабль и команду, не уничтожив все три корабля Белых? – спрашивает Креслин Клерриса. – Нет. Но мне неизвестно и то, как их можно уничтожить, – его ответ, как и вопрос Креслина, звучит почти официально. – Скажи мне как Черный Маг: люди на борту нашего судна ценнее тех, что плывут на кораблях Белых? – Белые приближаются! – слышен крик вахтенного. – Креслин, я не могу ответить на такой вопрос. Речь идет о сравнительной ценности жизней десятков разных людей. – Выскажусь проще. Стоит ли спасение этой команды гибели трех экипажей Белых? – Как можно сравнивать жизни, взвешивая их словно на весах? – растерянно бормочет маг. Сделав глубокий вздох, Креслин призывает холодные высокие ветра, а потом, коснувшись теплых океанских течений, направляет их к поверхности, закручивая в гибельном танце. Раздается шипение. Мегера сосредоточивается, и мимо фока проносится маленький огненный шар. Следом летит второй, побольше. Ближайший корабль Белых менее чем в десяти кабельтовых. – Подходят под прикрытием... – бормочет Клеррис. – Крепить паруса! Лево на борт! – орет Фрейгр. Шлюп накреняется, и Креслину приходится ухватиться за борт. Снова шипит пламя. На лбу Мегеры выступают бусинки пота. Вихрящаяся впереди по правому борту тьма начинает сгущаться и уплотняться. Ветры крепнут, сотрясая весь корпус «Грифона». Пламя растекается по фок-мачте, но гаснет, как только обливающийся потом Клеррис успевает что-то пробормотать. – Прямо по курсу! – истошно орет вахтенный. Мегера видит чудовищную сине-зеленую башню, растущую прямо на глазах и в беспрестанном вращении приближающуюся ко вражеской шхуне. Белые разворачивают корабль носом к надвигающемуся смерчу, намереваясь то ли разбить его лобовым ударом, то ли проскочить мимо. Поздно! Водяной столб затягивает корабль Белых, как щепку. Вторая шхуна поворачивает на юг, надеясь воспользоваться попутным ветром, но гигантская водяная башня движется быстрее. Новый огненный шар прожигает угол паруса. Парус полощется на ветру, но никто из матросов этого не замечает: все поглощены зрелищем настигающего шхуну смерча. Лицо Клерриса покрывается потом, и занявшаяся было парусина гаснет – на ней остается лишь обугленный полукруг. Клокочущая тьма втягивает шхуну, выносит на вершину водяного столба и швыряет вниз. – Мать Тьмы... – бормочет Клеррис, глядя на пляшущие по волнам обломки. Шлюп снова ложится на юго-восточный курс. Креслин смотрит словно в никуда, взгляд его кажется рассеянным. Клеррис и Мегера наблюдают за тем, как тьма снова начинает скручиваться спиралью, на сей раз на северо-западе. В глазах Креслина появляется сосредоточенное выражение, и крутящийся столб устремляется к летящей белой точке, настигает и поглощает ее. В тот же миг колени Креслина подгибаются. Клеррис лишь чудом успевает подхватить юношу, не дав ему удариться головой о доски. – Все-таки он перестарался, – устало роняет Мегера. – А мы предложили ему хоть что-нибудь другое? – тихонько спрашивает Клеррис, взваливая Креслина себе на спину. Когда Черный маг несет юношу в каюту, вся команда отводит глаза. Мегера следует за ним на шаг позади. Оглянувшись на усеивающие темную воду позади «Грифона» корабельные обломки, Фрейгр переводит взгляд на дверь каюты, за которой исчез Клеррис со своей ношей. Капитан очень бледен.LXV
Просыпается Креслин резко, будто от толчка. – Нет... Нет!.. Он рывком вскакивает в темноте, основательно приложившись лбом о потолок каюты. – Идиот, – без особого сочувствия в голосе произносит с нижней койки Мегера. Поднявшись (в темноте она ориентируется с той же легкостью, что и Креслин), рыжеволосая наливает юноше стакан сока. – Почему идиот? – недоумевает он. – За что? – Ни за что. За сам факт твоего существования, – отвечает она тоном скорее усталым, чем резким, и подает стакан, стараясь при этом не коснуться его руки. – Спасибо, – говорит он, отпив глоток. – Это за что? За то, что назвала тебя идиотом? – За клюквицу. Который сейчас час? – Около полуночи. Клеррис приволок тебя, как куль с овсом. Креслин отпивает еще глоток, прислушиваясь к барабанящему по палубным доскам дождю. – Давно хлещет? – С тех пор, как ты разнес в щепки те три корабля. Креслин потирает лоб свободной рукой и бормочет: – Забери, пожалуйста, стакан... И снова теряет сознание. Забрав из обмякшей руки Креслина стакан, Мегера касается пальцами его жаркого, влажного лба и вздрагивает от боли, пронзившей ее, как только растворились барьеры. По щекам ее струятся слезы. – Почему? Будь ты проклята, дражайшая сестрица! Потерев лоб, девушка накидывает плащ и бредет впотьмах в капитанскую каюту, чтобы снова позвать Клерриса.LXVI
Когда Креслин просыпается во второй раз, в каюте уже светло, насколько это возможно в пасмурный, дождливый день. Он слышит голоса, но не открывает глаз и не шевелится. – У него нет ни малейшего представления... – слышит юноша напряженный шепот Мегеры. Клеррис молчит, однако Креслин улавливает, что он качает головой. – И я подумала, что дражайшая сестрица жестока... – На Крыше Мира мужчинам не придают значения... – Клеррис обрывает фразу и, помолчав, добавляет с особенным нажимом в голосе: – Я все-таки надеюсь, что наш спящий друг вот-вот присоединится к нам. – Как долго я спал? – спрашивает Креслин сипло. Он осторожно садится на койке, памятуя о низком потолке. – Всего лишь целый день, – улыбается Черный маг. – Пить хочется... Клеррис подает стакан сока, но в сок подмешано что-то еще. Не горькое, не сладкое... просто нечто иное. – Что это? – Подкрепляющая добавка. Ее используют целители. В последнее время ты подвергаешь свое тело слишком большим нагрузкам. И тело, и сознание. Выпей, тебе пойдет на пользу. Потягивая маленькими глоточками лекарственную смесь, Креслин спрашивает: – Скоро мы доберемся до Края Земли? – Если верить Фрейгру, то завтра утром. – Фрейгр сейчас малость брюзжит, – с легкой улыбкой добавляет Мегера. – Почему? Из-за дождя? – Отчасти, но не это главное. Он до смерти боится, как бы ты не умер, и втайне надеется, что ты умрешь. А оттого злится – и на тебя, и на себя, и на весь свет. – Мне лучше, – заявляет Креслин, отпив еще глоток, и вытягивается настолько, насколько позволяет койка. – Только все тело затекло. – Никто не настаивает, чтобы ты лежал на этой койке, – отзывается Мегера. Креслин осторожно слезает. Он чувствует себя до омерзения грязным. – Я пойду умоюсь. – А силенок-то хватит? – Хватит не хватит, но от меня воняет, и мне это не нравится, – юноша берет полотенце и бритву и открывает дверь. Дверь закрывается за ним прежде, чем Мегера успевает заговорить. – Он невыносим! Клеррис молчит, задумчиво потягивая сок и прислушиваясь к стуку дождя по палубному пастилу.LXVII
«Грифон» легко бежит по длинным волнам; качка едва заметна, так что желудок Креслина не испытывает особых затруднений, и юноша в состоянии получить удовольствие от завтрака, состоящего из ананасов, галет и сока. Позади корабля и прямо над ним висят темные тучи. И чем дальше к западу, тем они темнее. Но за шлюпом они больше не следуют. Стоя у борта, Креслин всматривается в виднеющееся далеко впереди, чуть справа по курсу, пятно, похожее на сгусток тьмы. Воздух, несмотря на нависшие облака, свеж, и насыщенно-темная вода начинает приобретать зеленый оттенок. Через некоторое время к юноше подходит Клеррис. Мегера стоит в стороне от Креслина, положив одну руку на истертую древесину борта, а другую – на протянувшийся к фок-мачте трос. На ней выцветший серый дорожный плащ, блеклость которого лишь подчеркивает пламя ее волос и блеск глаз. Креслин старается не смотреть в ее строну, зная, что стоит ему задержать на ней взгляд – и Мегера это почувствует. Его взгляд скользит за корму, устремляясь к северо-западному горизонту. Облака уже не гонятся за ним, как это было и в Слиго, и в Монтгрене. Почему? – Почему бы тебе не попытаться это выяснить? – с лукавой улыбкой говорит Клеррис. – Так ведь это, наверное, непросто. – Жизнь вообще непроста, – холодно заявляет со своего места Мегера, но Креслин, не обращая внимания на ее слова, уже тянется к ветрам. Сознание как бы раздваивается: он ощущает себя сразу и стоящим на мягко покачивающейся палубе, и парящим в небе далеко позади корабля. В первый раз юноша старается увидеть не землю с высоты ветров, а сами ветра, хотя, конечно, слово «увидеть» может быть применимо к этому чувству лишь условно. Сливаясь с ними сознанием, он улавливает препятствия и кружения, жар и холод, восходящие и нисходящие потоки, в том числе и студеные, изо дня в день почти касающиеся Крыши Мира. Сколько времени пребывал юноша в состоянии раздвоенности, ему неведомо, но когда он вновь ощущает себя стоящим на палубе, в облачной крыше появляются голубые просветы. – Они заблокированы... – начинает он и лишь потом замечает, что ни Клерриса, ни Мегеры рядом с ним нет: они отошли к бушприту и любуются дельфином. Юноша с серебряными волосами со вздохом направляется к ним. – Ну разве не прелесть? – говорит Мегера, с улыбкой провожая взглядом дельфина, сделавшего последний прыжок и ушедшего вниз, под темно-зеленую воду. – Это самка? – Кто знает, – откликается Клеррис. – Я знаю, – возражает Мегера. – Я чувствую в ней женское начало. – Наверное, ты права, – соглашается Креслин. – Ну, что ты выяснил? – спрашивает у юноши Черный маг. – Южные ветра сильнее. Низкие ветра, и это притом, что нет ничего мощнее верхних потоков. То, как эти низкие ветра веют над заливом, каким-то образом... каким – я пока не понял... но это связано с пустынями на Отшельничьем. Особенно с южной частью острова. Но и с северными холмами тоже. – Горы и пустыни всегда оказывают сильное воздействие на ветра и вообще на погоду. Так же, как и моря. Это связано с особенностями нагревания и охлаждения воздуха. Клеррис смотрит на юг, туда, где увиденное Креслином ранее темное пятно уже приобрело очертания скалистой прибрежной линии. Креслину хотелось бы услышать побольше, но Черный маг имеет привычку говорить исключительно то, что находит нужным. «Возможно, эту неплохую привычку следует перенять», – думает юноша. Его удивляет, как может маг называть каменистые возвышенности на острове «горами». Ведь все эти холмы и утесы в сравнении не только с Закатными, но и с Рассветными Отрогами представляют собой не более чем кочки. – Может быть, ты помнишь, что теплый воздух легче холодного, – говорит Клеррис и, отвернувшись от юноши, идет к штурвалу, где рядом с рулевым стоит Фрейгр. Креслин все еще качает головой, когда к нему обращается Мегера: – Ты еще не привык к сложностям. – Ты права. Хотя, похоже, многие люди усложняют все гораздо больше, чем следует. – Это потому, что люди в большинстве своем отнюдь не просты. Во всяком случае, сумевшие повзрослеть. Креслин делает глубокий вздох. – Ты бываешь упрям, как сами горы, суженый, – замечает Мегера. – Между прочим, по бумагам мы с тобой муж и жена. – Прикажешь именовать тебя «дорогим супругом»? – Нет, пожалуй, если уж называть, так и впрямь «суженым». Это точнее. По многим причинам. Мегера опускает взгляд к темной воде, тогда как Креслин всматривается в приближающийся голый скалистый берег. Впрочем, недолго: скоро он следует за Мегерой в кают-компанию, где половина команды уже налегает на сильно проперченную похлебку и галеты, тверже которых Креслину еще не попадалось. – Теперь уже недолго, – объявляет Фрейгр. – В середине дня вы увидите Край Земли. – А что там смотреть? – спрашивает Креслин, вызвав этим взрыв хохота у седобородого моряка. – Несколько рыбацких хижин, пристань с волноломом, слишком большую для такой деревеньки, и башню, где размещен герцогский гарнизон. Вот, собственно, и все... – Фрейгр откусывает галету и, проглотив еще ложку похлебки, добавляет: – Правда, когда я расписал все это герцогу, он весь побагровел... что твоя головешка. Представив себе рассерженного Корвейла, Мегера и Креслин улыбаются, но рыжеволосая тут же поджимает губы. Рассказы кузена создали у нее несколько иное впечатление о месте, куда они направляются. Креслин, слегка поморщившись, молча продолжает есть. – ...Ну, там есть еще конюшня... Некоторые матросы покатываются со смеху. Мегера качает головой, и ее рыжие волосы рассыпаются по плечам. Креслин упорно грызет третью жесткую галету. Клеррис ухмыляется вместе с матросами: – А у герцога, должен вам сказать, имеется карта острова, на которую нанесено великое множество всяческих построек...LXVIII
А вот и Край Земли. Создается впечатление, что Фрейгр в своем описании еще и приукрасил поселение. На скалистых утесах по обе стороны узкого фьорда не видно вовсе никаких построек, а мол с восточной стороны гавани представляет собой не более чем груду камней локтей в десять шириной, лишь немного выступающую над водой. На глазах у Креслина и Мегеры волны перехлестывают через эту грубую каменную насыпь. К пристани приткнулось небольшое, сложенное из черного камня здание. Сразу за пристанью начинается пологий, поросший высокой травой и редкими, хаотично разбросанными деревцами склон горы. Там притулилось примерно с дюжину лачуг. – Вот уж и впрямь Край Земли, – бормочет Клеррис. Единственная дорога поворачивает от пристани на северо-запад и идет на подъем, к сложенному из серых и черных камней двухэтажному строению, над которым вьется зеленое с золотом знамя Монтгрена. – Где мы будем жить? Я вижу только рыбацкие хижины да эту убогую крепостцу на холме, – ворчит Мегера, разглядывая побережье. Матросы суетятся на палубе, убирая паруса. – Придется самим возводить собственный дворец, – саркастически замечает Креслин. – Ты это серьезно, а? – А что нам остается делать? – Я могу помочь с балками, – предлагает Клеррис. – Придется использовать сосновые: здесь в каньонах растут сосенки. А ничего похожего на дуб нет. Во всяком случае, пока. Креслин и Мегера оборачиваются к нему. – Черные помимо магических искусств изучают еще и полезные ремесла, – поясняет маг. – Я, например, считаюсь неплохим плотником. – Регенты, строящие собственный дворец... Да это смехотворно! – негодует Мегера. – Может, оно и так, – откликается Клеррис, – но другого выходя я что-то не вижу. Как только матросы пришвартовывают «Грифон» в конце пирса, рядом с дырявой, полузатопленной рыбачьей лодкой, Фрейгр появляется на палубе в зеленом с золотом плаще, который не надевал с момента отплытия из Тирхэвена. – Мы сойдем на берег с этим, – он поднимает кожаную папку с бумагами, – а Синдер оседлает и сведет на сушу ваших коней. Ему не привыкать, он перевез их Тьма знает сколько. – А наши вещи? – интересуется Креслин, проверяя портупею, заплечные ножны и извлеченный из герцогской оружейной тщательно заточенный клинок, призванный заменить утерянный им меч из Западного Оплота. – Парень позаботится и о них, и о других припасах, которые мы выделим вам согласно предписанию... Идем? Подъем тут крутоват, – добавляет капитан, обращаясь к Черному магу. Мегера подавляет тяжелый вздох, а Креслин прячет ухмылку. – А, вот и встреча. Это ребята из гарнизона. На дальнем конце пристани маячат двое солдат в кожаных доспехах и с мечами. – Они встречают каждый рейс. Никак не могут поверить, что мы никогда не привозим ничего заслуживающего внимания, – Фрейгр бросает взгляд на Мегеру. – Правда, на сей раз... – Сомневаюсь, чтобы они нашли меня слишком уж интересной, – говорит рыжеволосая. На открытой пристани ветрено. Морской бриз ерошит волосы Креслина и треплет пламенные локоны Мегеры. – Ну, капитан, чем порадуешь? – черноволосый, с падающими на лоб прямыми прядями и жидкой бороденкой солдат выступает навстречу Фрейгру. – Ничем, кроме вот этой компании, которая, думаю, довольно примечательна. – Очень интересно, – бормочет оставшийся на краю пирса второй воин, русоволосый и сероглазый. Его рука лежит на рукояти меча. – На твоем месте я был бы поосторожнее, Зарлен, – с ухмылкой говорит ему Фрейгр. – Они, знаешь ли, чародеи, все трое. А Креслин, по слухам, еще и сведущ в клинках. Мегера поднимает руку, и черноволосый, завидев появившиеся на кончиках пальцев язычки пламени, отступает. А русый слегка улыбается. Креслин предпочитает промолчать. – Какова численность гарнизона? – спрашивает он спустя некоторое время, когда они с капитаном уже шагают по взбирающейся вверх песчаной дороге. – Немногим более десятка. Было больше, но остальных герцог отозвал обратно в Монтгрен, – капитан оглядывается через плечо и добавляет: – Остались по большей части головорезы и смутьяны. Креслин кивает, довольный тем, что за спиной у него меч. – Ты правда так ловок с клинком, как толкуют? – спрашивает Фрейгр. Креслин пытается подыскать уклончивый ответ, но обычный приступ тошноты побуждает его ответить правдиво: – Возможно, я не так хорош, как лучшие из стражей Оплота. – Хорошо. Этого, надо полагать, более чем достаточно. Так вот тебе мой совет: найди предлог продемонстрировать свое умение. Это избавит тебя от многих неприятностей в дальнейшем. Фрейгр укоряет шаг. Их цель – высящееся впереди на открытом пространстве каменное строение. Простые, без резьбы, двери из белой ели распахнуты, а в проеме ждут двое: долговязый детина в зеленой с золотом, как у Фрейгра, накидке и смуглый коротышка. У обоих щегольские, аккуратно подстриженные бородки. Капитан «Грифона» передает папку с бумагами рослому человеку в накидке герцогских цветов. – Последний указ герцога, Хайел. Он касается... всех нас. – Должно быть, важный, коли ты сам его привез. – Потом прибудет особый посланник с дополнительными указаниями. – Видать, дело нешуточное, – невысокий смуглый человек пододвигается поближе, чтобы заглянуть в свитки, которые достает из папки начальник гарнизона. Хайел неторопливо читает, а двое стоящих позади него и его помощника солдат (те самые, что встречали корабль на пристани), вне себя от любопытства переминаются с ноги на ногу. Креслин тем временем разглядывает длинное помещение, не иначе как главное в этом здании. Стены сложены из темного, почти черного, природного камня, узкие окна закрываются лишь наружными ставнями, которые сейчас открыты, а с грубо вырубленных потолочных балок еще сочится смола. Мегера рассматривает людей герцога. Ее взгляд перебегает с Хайела на смуглого коротышку, затем на юнца, на мускулистого русого гиганта... Один Клеррис, кажется, не смотрит по сторонам – он погружен в свои мысли. – Бумаги выправлены как надо, – подтверждает наконец Хайел. – И герцогская печать четкая. – Но с чего ему вообще взбрело в голову учреждать здесь регентство? – недоумевает узколицый помощник, поднимая глаза от витиеватой вязи. – Здесь и народу-то, почитай, нет: только мы да горстка рыбаков. – Все просто, Джорис, – ухмыляется Хайел. – Вот этот молодой маг, он сын маршала Западного Оплота... знаешь, где стражами служат женщины. Те самые, которые разнесли в клочья союзное Белым войско. Ну а молодая госпожа – сестра тирана Сарроннина. А герцогу, стало быть, кузина. Теперь смекай: герцогу, как я понимаю, требуется помощь, а назначение регентов не лишает его прав на остров. Это вроде как заем, – Хайел смеется. – Не больно-то мне это нравится, – бормочет Джорис, зыркая темными карими глазами то на Креслина, то на Мегеру. – Добро пожаловать на Отшельничий. Я Хайел, капитан стражей, начальник гарнизона и, до вашего прибытия, представитель герцога на острове, – Хайел отвешивает столь низкий поклон, что пальцы опущенной руки почти касаются пыльных досок пола. – Джориса я уже называл, а это Торкейл и Зарлен. Юноша наклоняет голову: – Креслин. А это Мегера, суб-тиран Сарроннина и отныне – регент Отшельничьего. – А у тебя нет титула? – спрашивает Джорис Креслина. – У нас в Оплоте титулы не в ходу. Хайел вопросительно поворачивается к облаченному в черное Клеррису. – Клеррис, Черный маг. Прежде я жил в Фэрхэвене. – Проклятый колдун... – слышится голос Зарлена. – Может, и так, но вообще-то я целитель. – Целитель нам не помешает, – заявляет Торкейл, подавший голос впервые с тех пор, как встретил корабль Фрейгра на пристани. – Самое трудное – это вас разместить, – признает Хайел. – Здесь – не годится, а пристройку мы снесли... Креслин улыбается: – Думаю, на первое время нам сойдет одна из пустующих рыбацких хижин. А там что-нибудь построим. – У нас тут нет ни каменщиков, ни плотников... – ворчит Джорис. – Сами управимся. Джорис переглядывается с Зарленом. Креслин перехватывает этот взгляд, и внутри у него все сжимается, но он не подает виду и старается говорить как можно любезнее и беспечнее: – Путешествие было долгим, и я не имел никакой возможности поупражняться на мечах. Может быть, кто-либо из вас окажет мне честь и составит компанию? На тяжелый вздох Мегеры он не обращает внимания. На сей раз Зарлен переглядывается с Хайелом. – Прошу прощения, – растерянно бормочет начальник гарнизона, – но это могло бы вызвать нежелательные... – Чепуха, – отмахивается Креслин. – Здесь так мало народу, что если я буду все время помнить о своем сане регента и искать ровню, то рискую утратить и те навыки, какие имею. Ведь все мои упражнения сведутся к тасканию камней да рубке леса. – Креслин!.. – звучит возмущенный шепот Мегеры. – Совершенно неожиданное предложение, – замечает Джорис. Креслин пожимает плечами: – Можно и без клинков – проведем состязание по рукопашному бою... – Но все-таки... – опять встревает Джорис. – Как можно... – Я, если позволите, буду выступать за цвета герцога, – неожиданно холодно обрывает его Креслин. От него просто веет холодом, так что даже Клеррис отступает. А вот Зарлен лишь ухмыляется, демонстративно разглядывая Мегеру. – Вообще-то у нас здесь есть несколько деревянных мечей, – говорит Хайел, которому явно не по себе, поскольку Зарлен на голову выше новоявленного регента и выглядит гораздо более сильным. – Думаю, пара мечей подберется, – подтверждает Джорис, равнодушно пожимая плечами. – Пойду принесу. – Ты думаешь это... необходимо? – спрашивает Хайел. – К сожалению, да, – отвечает Креслин. Мегера буквально прожигает его взглядом. Зарлен смотрит на Креслина сверху вниз, потом переводит взгляд на Мегеру и едва заметно улыбается. Глаза Торкейла перебегают с Креслина на Зарлена, а Хайел таращится в свитки, словно хочет прочесть что-то между строк. Клеррис трогает Мегеру за рукав. Она пытается стряхнуть его руку, но, взглянув магу в глаза, успокаивается. – Вот, пожалуйста, – весело объявляет Джорис, вернувшись с двумя тренировочными мечами – белыми дубовыми палками, имеющими рукояти с крестовинами, как у настоящего оружия. Он предлагает выбор Креслину, который берет палку покороче. Зарлен принимает другую. Хайел, Джорис и Торкейл молча отступают к стене. Мегера и Клеррис остаются у дверей. Зарлен подмигивает Мегере и бросается в атаку. Креслин ждет, и когда белая дубинка готова обрушиться на него, неуловимым движением отражает удар. Противник, превосходящий юношу ростом и силой, нападает снова и снова, вкладывая в яростные выпады всю свою мощь, но Креслин отбивает их почти не двигаясь с места (и во всяком случае, так кажется) даже не глядя на оружие соперника. – Ты что, танцор? Зарлен орудует своей дубинкой с удвоенной скоростью, но ни один его удар так и не достигает цели. А потом Креслин делает едва заметное движение... Зарлен трясет запястьем, где набухает красный рубец, растерянно смотрит на свою пустую руку и на валяющуюся на полу белую дубовую палку, а потом поднимает глаза на Креслина. И в этих глазах вспыхивает пламя безумной злобы. – Берсерк... – шепчет Клеррис, но Креслин не нуждается в предостережениях. Когда Зарлен с немыслимой скоростью делает выпад клинком из голубоватой стали, меч Креслина – боевой меч! – уже наготове. Нападение стремительно, однако когда удар наносится, на том месте, куда целил противник, Креслина уже нет. А потом дважды вспыхивает голубоватая сталь герцогского меча. Помутневшим непонимающим взглядом Зарлен смотрит на свой валяющийся на полу клинок. Колени его подгибаются. Креслин выжидает ровно столько, сколько нужно, дабы удостовериться, что этот человек мертв, после чего вытирает клинок о тунику поверженного врага. Хайел стоит с разинутым ртом. Джорис бледен. Бледна и Мегера. Креслин поднимает глаза на Хайела, косится на тело и говорит: – Прошу прощения, что так вышло, но... Он замышлял убить меня и подобраться к моей жене. Хайел закрывает рот и смотрит на Торкейла. Темноволосый молодой солдат переводит взгляд с Креслина на своего капитана и облизывает губы: – А... А Зарлен говорил, что... никакой чародей не устоит против холодной стали... И колдунья тоже. – Видимо, он ошибался и насчет колдунов, и насчет колдуний, – спокойно отвечает Креслин. Хайел кивает Торкейлу на труп, и молодой солдат тащит тяжелое тело к выходу из длинной комнаты. – Кто ты? – спрашивает Креслина Джорис. Креслин смотрит на Клерриса и Мегеру, но Черный маг лишь пожимает плечами, а Мегера отворачивается. Успев, впрочем, обжечь юношу взглядом. – Я один из ваших регентов, – говорит Креслин, повернувшись к Джорису и Хайелу и, немного помолчав, добавляет: – Я был консортом в Западном Оплоте. Я единственный мужчина, когда-либо обучавшийся у наставниц бойцов. Я пересек Закатные Отроги в зимнюю стужу, чтобы избежать брака с женщиной, на которой потом женился. Меня называют также Магом-Буреносцем, а ваш герцог назначил меня и свою кузину соправителями, с тем чтобы мы по мере сил берегли и укрепляли для него эту землю. Достаточно? – Чтоб мне пропасть!.. – бормочет Торкейл так тихо, что его слова различает только Креслин. Джорис поворачивается к Клеррису: – И что, он действительно Буреносец? – Да. Лучший, какого мне только случалось видеть. Прирожденный. Креслин смотрит на Черного мага, и даже Мегера поднимает глаза. – А герцог все это знает? – спрашивает Хайел. – А как ты думаешь, почему мы здесь? – отзывается Мегера с усталостью в голосе. – Или ты думаешь, что герцог предпочел бы оставить двух магов из Западного Оплота и Сарроннина под своей крышей? – Думаю, вам лучше занять мою хижину, по крайней мере, пока мы не подыщем что-нибудь более... подобающее, – говорит капитан вместо ответа на ее вопрос. – Да, – подхватывает Джорис, – отведу вас туда, ведь нашему капитану наверняка надо еще поговорить с Фрейгром насчет груза. – Лошади? – спрашивает Креслин, взглянув на Фрейгра. – Попозже я вас найду, – заверяет капитан «Грифона», – и мы сходим за ними вместе. Креслин кивает, и вся троица чародеев выходит следом за смуглым помощником начальника гарнизона. Дверь никто так и не потрудился закрыть.LXIX
– Нынешней зимой шторма в заливе оказались необычайно суровы. – Настолько суровы, что потопили три наших шхуны, не повредив при этом герцогский шлюп? – с сарказмом спрашивает Дженред. – На борту шлюпа находился Клеррис, – произносит чей-то голос. – А как насчет целительницы? Его сообщницы? – И я должен поверить, что парочка целителей вдруг научилась вызывать такие смертоносные бури? – голос Дженреда звучит громче. – И не надо отговорок, вроде той, что ему будто бы помогла та Белая сука. Она с ним только потому, что у нее нет выбора. В комнате воцаряется тишина. Наконец из последних рядов собравшихся доносится усталый голос: – Ладно, ты не согласен ни с кем из нас. А сам-то что предлагаешь? Дженред улыбается холодной, истинно Белой улыбкой: – Ничего. – Что?.. – Спустить герцогу такое? – Да ведь последователи Предания... Высший Маг спокойно ждет, когда уляжется шум, а потом говорит: – Давайте обдумаем сложившуюся ситуацию. Чтобы свести на нет результаты упорных трудов поколений наших с вами предшественников, Черные с помощью измены и коварства взрастили-таки для нас достойного противника. Но этот противник не нашел ничего лучше, как бежать из Кандара на совершенно никчемный, пустынный остров. К тому же он связан с Белой колдуньей, а до континента ему, по существу, мало дела, не считая того, что он кое-чем обязан герцогу Монтгрена. Не приходится сомневаться в том, что со своего острова Креслин сможет отразить нападение любого посланного против него флота. Наверное, ему под силу защитить оба корабля герцога и несколько других, но не более того. Золота у него или вовсе нет, или совсем немного, да и приверженцев не густо. Итак, мы оставляем в покое корабли герцога и те наверняка весьма немногочисленные суда, которые Креслин, возможно, купит или построит сам. Но любой другой корабль из Кандара при попытке приблизиться к Отшельничьему будет потоплен. Со временем мы можем подтолкнуть восточныедержавы к нападению – это обойдется нам совсем недорого и надежно свяжет Креслину руки. Пока он будет сидеть на своем пустынном острове и отбиваться от тех, кого удастся на него натравить, мы завершим строительство Великого тракта, укрепив таким образом власть Белых. Ну а потом Креслин умрет, и Отшельничий придет в упадок сам по себе. – Но Черные повалят туда валом, – возражает один из членов Белого Совета. – А как насчет Нолдры и Хамора? – спрашивает другой. – Ну повалят, и что? Как они туда попадут? Кое-кто может и проберется, но на это потребуются годы, и все эти годы они будут слабеть, а мы крепнуть, – Дженред фыркает. – Что же до Нолдры или Хамора, то они согласятся помочь Креслину лишь в расчете на золото или товары. Но золота у него нет, никаких ценных товаров на острове не производят и добывать там нечего, да и некому. – А как насчет западных правителей? – Много они помогали герцогу, своему предполагаемому союзнику? Думаете, им захочется посылать войска на Отшельничий? – Ну, маршал наверняка пошлет. – Прекрасно. Пошлет небольшой отряд, больше она себе позволить не сможет. Так же, как и тиран. Ну и пусть, нам это на пользу. Они станут только слабее оттого, что будут вынуждены выделить часть необходимых здесь сил для обороны бесполезной пустыни, захвата которой мы вовсе не планируем. Подумайте об этом, друзья, – с улыбкой заключает Дженред. – Подумайте хорошенько.LXX
Проводив Креслина и Мегеру к хижине, Джорис, торопливо извинившись за отсутствие лучшего помещения, исчезает. Следом уходит Клеррис, выразивший желание взглянуть на другую пустую хижину. Оставшись вдвоем с Мегерой в единственной комнате, Креслин поворачивается к ней. – Ты самый настоящий злодей, подгоняемый демонами убийца! – заявляет она. Креслин отступает. – Можешь не беспокоиться, – продолжает Мегера. – Я не причиню тебе вреда, пока сама не захочу умереть, а смерть привлекает меня сейчас меньше всего на свете. У меня нет желания доставлять дражайшей сестрице такое удовольствие. Так же, как и дорогому кузену. И уж, конечно, мне бы не хотелось огорчать своего ненаглядного супруга. – Что ты имеешь в виду? При чем тут смерть? – Надо же, он не понимает! Родился в краю, где почитают Предание, но все равно не понимает! А все потому, что ты мужчина! Дайте мужчинам волю, и они тут же начнут сеять смерть. Как сеешь ты мечом или бурей. Вот и этот бедняга погиб от твоей руки, хотя он, возможно, тебя бы и не тронул. – Ты не права. – Но ты подбил его на поединок специально, чтобы убить. Разве не так? – Не так. Дело не в этом. – Так расскажи мне в чем, суженый. Расскажи, чем ты отличаешься от других мужчин. Солги, как лгут они все! Креслин вздыхает. – О, мы, кажется, выказываем признаки сожаления. Или просто усталости? – Ты выслушаешь меня, или уже все для себя решила? – Этот человек мертв! Разве не так? – Мегера! – Креслин теряет терпение, повышает голос, и ее имя звучит как раскат грома. – Это не обычный гарнизон, а место ссылки. Каждый здешний солдат убил по меньшей мере одного человека. И не в бою – совершил умышленное убийство. Сюда отправляли только преступников, но даже среди них герцог выбрал не самых закоренелых и отозвал обратно в Монтгрен. Здесь же остались только отъявленные головорезы, такие как Зарлен. Он так или иначе искал бы случая меня убить, вот я и предоставил ему эту возможность с самого начала. Да, я действительно вызвал его на поединок и сделал это намеренно, на глазах у всех, чтобы остальные солдаты поняли: ни я, ни ты не станем для них легкой добычей. Да, я родился и вырос в Западном Оплоте. Я чту Предание, но тем не менее убиваю. Должен заметить, что Предание Рибэ запрещает не кровопролитие вообще, а бессмысленное кровопролитие. По-моему, разница весьма существенная. Кроме того, ты, по-видимому, забыла, что я едва ли не умираю вместе с каждым, кто гибнет во время сотворенной мной бури. Можешь считать, что я в какой-то мере эгоистичен, ведь если бы Зарлен вынудил меня использовать против него ветра, мне пришлось бы прочувствовать его смерть. А я и так уже перенес их слишком много. – Смерть есть смерть, какова бы ни была ее причина! – гневно сверкая глазами, возражает Мегера. – Не знаю, но я устал. И все время оказываюсь загнанным в угол. Будь у меня возможность тщательно продумывать каждый шаг, мне, наверное, удалось бы избежать большей части тех разрушений, к каким привело использование моих способностей. Но я всякий раз оказываюсь перед необходимостью немедленно реагировать на угрозу. Жажда мести, вожделение, злоба – вот что нес в себе этот человек – Креслин впивается в Мегеру взглядом. – И я не заметил с твоей стороны особого стремления унять или урезонить его. – Ты так ничего и не понял, – сердито ворчит Мегера. – При чем тут я? – Мне нужно сходить за лошадьми, – устало говорит Креслин. – Надеюсь по возвращении застать тебя здесь. – А куда мне отсюда деться, о ненаглядный супруг? Он выходит за дверь, сопровождаемый ее гневным взглядом. «А куда мне отсюда деться, о ненаглядный супруг?..» – эти слова звенят в его ушах, когда он закрывает за собой обшарпанную дверь. Куда могут деться они оба? – Ты в порядке? – спрашивает стоящий возле неказистого каменного домишки Клеррис. Креслин молча качает головой и смотрит в сторону пристани, туда, где находятся «Грифон» и кони, которых ему надлежит забрать. Направляясь навстречу юноше по усеянному камнями песку, немолодой маг с усмешкой говорит: – Женщины... Я знаю Лидию невесть сколько лет, но до сих пор не могу сказать, что ее понимаю. – «Невесть сколько лет»... – повторяет за ним Креслин. Он отводит взгляд от пристани и, повернувшись к Клеррису, спрашивает: – А Лидия, она твоя ровесница? Смущенная улыбка на миг делает мага похожим на мальчишку: – Ну... ей лучше удается контролировать внутреннюю гармонию, и... В общем, она чуточку постарше. Креслин прощупывает собеседника своими чувствами, но слова звучат правдиво и сам Клеррис совершенно спокоен: его отличает та неизменная уверенность, которую юноша уже привык связывать с гармоническим началом. – А на что ты способен, кроме продления жизни и исцеления? Клеррис поджимает губы: – Помимо управления погодой – а лишь очень немногие из нас, если такие вообще найдутся, способны соперничать в этом с твоей природной силой, – магия гармонии сводится в основном к упорядочению, то есть исцелению и укреплению. Правда, мы умеем создавать некоторые не связанные с хаосом иллюзии, скажем, исчезновение, и можем погружать людей в сон, не причиняя им вреда. Ну и, конечно, мы все знаем толк в растениях. – Растениях? – Смотри внимательно, – Клеррис указывает на чахлый голубой цветок, распустившийся на оплетающей груду камней колючей лозе. – Это не бросается в глаза, но... Креслин ощущает направляемый Клеррисом к крошечному цветку поток силы и видит, как медленно, в размеренном темпе капель, падающих после дождя с уголка крыши, стебелек крепнет, лепестки наливаются соком, и цвет их становится ярче. – А вот Лидия или Марин – те могут взять саженец ябруша и повлиять на него так, чтобы плоды со временем стали крупнее или мельче, кислее или слаще... Но большинству людей не интересны чудеса, результаты которых видны лишь спустя годы. – Наверное, – соглашается Креслин. – Но ведь предполагается, что магия действует мгновенно. На губах Клерриса вновь появляется мальчишеская улыбка: – Действует-то она мгновенно, но вот чтобы результаты этого действия проявились со всей очевидностью, требуется время. Но зато, в отличие от содеянного нашими Белыми «друзьями», сотворенное нами долговечнее, и уничтожить плоды наших трудов довольно трудно. Креслин замечает, что Мегера выглядывает в узкое окошко. Фрейгр спускается по пыльной дороге к пристани, где привязаны кони. – Тут есть над чем подумать, – со вздохом говорит юноша. – Но в свое время. Сейчас я, пожалуй, все же схожу за лошадьми. Сдается мне, нашему славному капитану не терпится покинуть Отшельничий.LXXI
В центре подернутого белым туманом зеркала видна высящаяся на черном утесе черная башня с мерцающими, словно они не из настоящего камня, стенами. Губы вперившего взгляд в зеркало Высшего Мага шевелятся, но слова не слышны. Потом он хмурится, и изображение исчезает. В серебре зеркала отражается лишь потолок комнаты. Слышится стук в дверь. – Заходи. Протиснувшись бочком в маленькую комнату, Хартор с порога спрашивает: – Ты слышал? – Ба, я это почувствовал. Да и кто бы не почувствовал, когда закричал весь мир. Мне просто не хотелось поднимать этот вопрос перед всем Советом. Высший Маг указывает визитеру на ближайший к двери стул и сам садится на кресло с прямой спинкой. Хартор косится на пустое зеркало: – Ну, есть у тебя какие-нибудь соображения? Дженред медленно кивает и, скривив губы в гримасе отвращения, отвечает: – Да. Мы оставим его в покое. – Ты был единственным, кто утверждал... – Неважно, что я там утверждал. Я ошибся в оценке его сил, но не относительно его склонностей. – Но все-таки как с этим разбираться? – МЫ оставим его в покое, но МЫ – еще не весь мир. Намекните послу Хамора, что Креслин вывез на Отшельничий сокровища Небес, похищенные им из Западного Оплота. А лазутчики Оплота непременно должны проведать о намерении Хамора напасть на Край Земли. – Думаешь, это сработает? – Имея дело с хаморианцами, используйте Принуждение. Они ничего не заподозрят, потому что вовсе не верят в магию. – Наверное, тут потребуются какие-нибудь особые образы. – Как тебе правится идея копий зимы? Помнишь, из Предания? – Думаешь, они когда-нибудь существовали в действительности? – Кому ведомо? – пожимает плечами Дженред. – Главное, что-то в этом роде наверняка должно им понравиться. Возможно, у них хватит смелости и вправду напасть на остров. А маршал, надо полагать, вышлет туда несколько отрядов, и никто из посланных ею не вернется. – Ты можешь быть в этом уверен? Дженред кивает: – Креслин – из тех, кто ведет людей за собой и за кем они следуют. – Но не значит ли это, что он будет опасен? – Нет. Не для нас. Возможно, через одно-два поколения нас обвинят в недальновидности, но мы больше не можем позволить себе терять магов и союзников. Так что займись Хамором. Сделай, что сумеешь. Впрочем, можешь для начала подбросить эту мысль норландцам.LXXII
Рыжеволосая женщина, прервав упражнения, поднимает глаза и касается своими чувствами утреннего воздуха за пределами комнаты. Она улыбается, ощутив бурундука, снующего под камнем, служащим хижине ступенькой крыльца. Но улыбка тут же исчезает. – Работать, Мегера! – приказывает она себе. – Не отвлекаться! Креслин – не единственный, кто может быть упорным, как молодой дубок. Пот струится по разгоряченному лицу, мускулы горят огнем, но Мегера выполняет упражнения до тех пор, пока тело не перестает ей повиноваться. Тогда она выпрямляется, делает несколько глубоких вздохов и принимается медленно расхаживать по комнате. Через несколько минут ей предстоит встретиться с Креслином для занятий основополагающей теорией, которую ее соправитель, похоже, с презрением отвергает. Чтобы поскорее охладиться и привести себя в должный вид, она обтирается мокрым полотенцем, бормоча под нос, что нужно будет непременно выучиться у Клерриса умению сводить грязь не только с одежды, но и с тела. Скрепив локоны двумя гребнями, чтобы не падали на лицо, надев линялые штаны и рубаху, Мегера выходит за дверь и замирает, почувствовав таящуюся за углом хижины угрозу. Напрягшись, Мегера улавливает ее суть. Она чувствует похотливое нетерпение поджидающего ее с ножом в руках мужчины. Покачав головой, рыжеволосая поднимает с земли тяжелый камень. Холодная ненависть скручивает узлом ее желудок. Мысленно зафиксировав место, где стоит человек, она движется вперед, зажав булыжник в поднятой руке. В тот миг, когда бородатый малый бросается на нее, Мегера изо всех сил обрушивает камень на его голову. Оглушенный, сбитый с ног, этот человек все же силится подняться и схватиться за выпавший из руки нож. Даже сейчас его переполняют вожделение и враждебность. Отбросив ногой нож, Мегера вновь поднимает камень. Второй удар оказывается точнее, и распростертый на земле бородач больше не шевелится. Лишь внутри, в его угасающем сознании, корчится и буйствует сплетенная воедино с хаосом, устремленная на нее злоба. Мегера сглатывает подступившую к горлу желчь, но не колеблется ни секунды. Креслин научил ее не терять времени, и она тянется за ножом. Первым делом ей приходит в голову лишить нападавшего мужского достоинства, но это кажется ужасным... просто отвратительным. И вместо этого она перерезает ему горло, что оказывается совсем нетрудно, благо нож прекрасно отточен. Вернув камень к порогу и засунув нож за пояс, Мегера тащит тело волоком к башне, благо она расположена совсем недалеко, в нескольких шагах. У входа женщина приводит в порядок прическу и одежду. Теперь она выглядит (по крайней мере, со стороны) совершенно спокойной. Хотя на самом деле это далеко не так. На ее стук выходит Джорис, за ним Креслин и Хайел. – Свет! Из всех троих лишь Креслин не произносит ни слова. Он просто смотрит на Мегеру, и в его зеленых, как тяжелые морские волны, глазах невозможно ничего прочесть. Остановив взгляд на Хайеле – ей хотелось бы прожечь его насквозь! – Мегера говорит: – Я не одобряю склонности некоторых твоих солдат совершать попытки изнасилования и надеюсь, что впредь мне не придется восстанавливать дисциплину самой. А если придется, я уже не буду столь снисходительна, чтобы ограничиться использованием холодной стали. От последних слов ее желудок скручивается узлом, и она мысленно проклинает Креслина, от которого ей передалась неспособность лгать не испытывая тошноты. Женщина старается не замечать его легкой улыбки, хотя больше всего ей хотелось бы надавать ему оплеух. За то, что он знает, какие ощущения она сейчас испытывает. Мегера буравит Хайела взглядом, пока тот не опускает глаза. – Да, регент... – выдавливает наконец начальник гарнизона. – Позаботься о теле, капитан. И об укреплении дисциплины. Доброго вам дня, господа, – она изображает улыбку, за что вознаграждается побледневшими лицами Хайела и Джориса. Креслин, так и не проронивший ни слова, едва заметно кивает, словно в знак одобрения, и ей хочется опалить его всем пламенем хаоса, какое она способна вызвать. В кого он ее превращает?! Как он может не понимать?! Поймет ли он хоть когда-нибудь? На последнее особо надеяться не приходится. Повернувшись, она нарочито размеренным шагом направляется к самой неказистой развалюхе на склоне, облюбованной Клеррисом. И старается при этом не обращать внимание на доносящиеся слова: «...раскроила череп и перерезала глотку...» «...руки-то, должно быть, что твоя сталь...» «...как ты вообще с ней живешь?..» – Как? Она просто позволяет мне жить рядом, – холодный ответ Креслина несколько охлаждает и ее. Неужели он действительно не понимает, что сделал с ней? С помощью тех сил, ради овладения которыми она так долго жертвовала столь многим!.. Глаза Мегеры горят, но она, стиснув зубы, продолжает идти размеренным, неспешным шагом.LXXIII
Когда разгневанная Мегера уходит и трое мужчин остаются стоять на крыльце башни над мертвым телом, Хайел качает головой: – Никогда... не сталкивался ни... ни с чем подобным. Креслин громко фыркает. – Ты находишь это забавным, господин регент? – спрашивает Джорис, указывая на труп. – Нет, но этот малый получил по заслугам. Если не меньше – Мегера противница ненужного насилия, – юноша говорит устало и тихо, словно для себя. – Разве можно убивать человека за то, что ему стало невмоготу обходиться без женщины? Ты не находишь, что это слишком? Для Креслина, которому самому приходилось убивать, чтобы предотвратить убийство, вопрос о том, можно ли лишать человека жизни за попытку изнасилования не так уж прост, и отвечает он медленно, не сразу: – Женщины скоро здесь появятся. Что же до твоего солдата, то он наказан смертью не только за вожделение, но и за тупость. Всякий, вздумавший напасть на чародея, должен быть готов к худшему. Мегера – Белая волшебница, она могла бы изжарить его на месте, – Креслин умолкает, но видя, что Джориса его ответ не убедил, – продолжает: – Присмотрись как-нибудь, только незаметно, к ее запястьям. Там шрамы. Они появились оттого, что она практиковала свое искусство, скованная холодным железом. Джорис ежится: – Неужто она так сильна? – Может быть, мы еще слишком молоды и во многих отношениях неопытны, – со вздохом отвечает Креслин, – но неужели ты думаешь, что герцог взял бы и доверил нам остров просто так? Джорис прокашливается: – Ты что-то говорил о женщинах? – Все будет, и женщины, и припасы, – кивает Креслин. – Интересно, господин регент, а чем ты собираешься за эти самые припасы платить? – язвительно любопытствует Хайел. – Вяленой рыбой? Никаких других богатств на нашем острове не водится. – Часть припасов мы получим в подарок. Часть... – Креслин пожимает плечами, вспомнив про золотую цепь, что сберегла Лидия и вернул ему Клеррис. – Часть придется оплатить мне. – Как я погляжу, ты строишь насчет этого пустынного острова большие планы. Глаза Креслина вспыхивают. Он сыт по горло предостережениями, сомнениями и скептицизмом. Резко повернувшись к рослому капитану, он несколько мгновений молчит, а когда начинает говорить, его слова звучат преувеличенно мягко: – Ты сомневался в моих способностях, пока я не уложил твоего громилу. Ты сомневался и в возможностях моей соправительницы, пока и она не оставила у твоих ног труп. Долго ты еще собираешься сомневаться? Сколько трупов я должен приволочь тебе, чтобы ты в меня поверил? Хайел отводит глаза, но упрямо бормочет: – Еще ни одному человеку не удавалось толком освоить и обжить Отшельничий... господин регент. – А я тебе не «один человек», Хайел, – со смехом заявляет Креслин. – А уж Мегера тем более, – он кивает обоим собеседникам и добавляет: – Мне бы хотелось получить пергамент и перья, да поскорее. И подумай над моими словами, хорошенько подумай. Юноша направляется следом за Мегерой, хотя встречаться с ней особо не рвется. Как бы рьяно ни выступал он в ее защиту, в голове его продолжает звучать вопрос Джориса. Справедливо ли карать смертью вожделение, пусть даже сопряженное с насилием? Но какой выбор был у Мегеры? И чем отличается одна смерть от другой? «Смерть есть смерть», – она сама говорила что-то в этом роде. Ноги сами несут юношу по тропе, взбирающейся к восточным утесам, а он думает о том, так ли уж отличается сам от того безымянного стража. Ведь и ему случалось смотреть на Мегеру с... особыми мыслями. И насколько тонка грань между мыслью и действием?LXXIV
– Можешь ли ты укоренить гармонию в растениях? – спрашивает Креслин, рассматривая положенный перед ним Клеррисом рисунок. – Ведь с тем голубым цветком ты сделал что-то в этом роде? Клеррис кладет лист на место, поверх комплекта чертежей и рисунков с необходимыми пояснениями, касающимися устройства резиденции соправителей. В окно залетает ветерок, который так и норовит сдуть лист, так что магу приходится придавить бумагу по краям камушками. – Ну, чтобы лучше росли и плодоносили. Были устойчивее к непогоде... и все такое, – поясняет Креслин. – А, это. Да, могу. У Лидии такое получается лучше, но я тоже справлюсь. А зачем? – Скоро здесь будет больше людей. А людям нужна еда. – Креслин, – медленно произносит Клеррис, – здесь слишком сухо, чтобы рассчитывать на хороший урожай, даже в том случае, если зима окажется мягкой, без сильных морозов. – Но ведь ты говоришь об обычных растениях... – пытается возразить юноша, но тут его окликает Мегера. Он поднимает глаза от стола – как подозревает, единственного устойчивого стола на острове, реквизированного для нужд соправителей у Хайела и, вместе с тремя стульями, занимающего почти всю хижину. – Планы резиденции – прежде всего, – напоминает она своему соправителю. – Если ты, конечно, не хочешь рано или поздно умереть во сне. – Да, да, – Креслин снова сосредоточивается на чертеже. – Что это за большая комната? – Трапезная. Тебе придется принимать гостей и устраивать пиры, – поясняет Клеррис. – А эта? – спрашивает Мегера. – Гостевая спальня, – признается Черный маг. Глаза Мегеры вспыхивают: – Мы же договорились, что спальни у нас с Креслином будут отдельные, а для размещения гостей позже построят отдельные дома. – Ладно, – добродушно соглашается Клеррис. – Тогда пусть это будет личный кабинет. – Вот пусть и будет. Мне он непременно понадобится. – Но это потребует некоторой доработки. – Тебе придется привлечь солдат. – Только после завершения основных работ. – Тут ты прав, – соглашается Мегера и вновь всматривается в наброски на столе. – Как насчет уборки камней и грязи? – спрашивает Креслин. – Этим могу заняться я, – говорит Мегера. Клеррис кивает. – Если хочешь... – Мне лучше заняться этим прямо сейчас? – голос Мегеры звучит так странно, что никто не отвечает. Спустя несколько минут она прерывает молчание и на сей раз говорит совсем о другом: – Как может быть, чтобы Креслин использовал свою силу для убийства людей и оставался при этом Черным магом? Или Серым? Я всегда думала, что истребление и разрушение – это свойства хаоса. – Дело не в том, КАКАЯ используется магия, а в том, КАК она используется, – терпеливым тоном привычного к наставлениям учителя отвечает Клеррис. – Магия гармонии связана с упорядочением вещей и явлений, сотворением, созиданием, иногда переустройством или переустановкой. Магия хаоса стремится к разрыву существующих связей, зачастую с помощью огня и тому подобных стихий. Креслин, – спрашивает он юношу, – как ты использовал свои силы, когда тебе приходилось убивать? Растерявшись от столь прямо поставленного вопроса, Креслин откидывается на стуле и отвечает: – Я всегда вызывал ветра. – И чего ты от них хотел? – Хотел сотворить бурю, иногда с градом или ледяным дождем. – Поняла? – спрашивает Черный маг, глядя на Мегеру. – Но так не должно быть! Получается, что злой человек может использовать гармонию, чтобы убивать и разрушать. – Увы, в известных пределах – может. Но лишь очень могущественный маг, способный к предвидению и планированию. – Пожалуйста, поясни, – просит Креслин. Он знает ответ, но хочет, чтобы Мегера услышала это от кого-то другого. Клеррис пожимает плечами: – Возьмем Креслина и предположим, что сейчас из-за этой двери на него набросятся десятеро вооруженных головорезов. В этом случае его магия окажется бесполезной, поскольку вызвать бурю мгновенно невозможно. На это требуется время, и при разной погоде разное. А любой Белый маг изжарит всех десятерых в мгновение ока. Мегера призадумывается. – Но если ты говоришь, что дело не в типе магии, а в том, как она применяется, то почему один и тот же чародей не может использовать и ту, и другую магию? И Черную, и Белую попеременно? Клеррис смеется: – Очень трудно представлять собой две личности одновременно. Ты, например, можешь некоторое время и любить Креслина, и ненавидеть его, но если оба чувства сохранятся долгое время, это может разорвать твое «Я». Двойственные чувства проявляются у многих, но рано или поздно остается либо любовь, либо ненависть. То же самое справедливо и по отношению к магии. Одни изначально склонны к гармонии, иные к хаосу, а некоторым дано выбирать. Я знал только одну Серую волшебницу, да и та умерла очень молодой. В теории это возможно, но я сомневаюсь, чтобы нашлось много магов, способных справляться одновременно и с тем, и с другим началом, – он печально улыбается и добавляет: – А для того чтобы использовать силы гармонии, необходим прежде всего здравый ум. Не доброта, не сострадательность, а здравый ум. – Но это неправильно! Поняв, что кроется за этим восклицанием, Клеррис говорит: – Для тебя, к счастью, хаос – не предопределение. Тебе дано выбирать, а вот у Креслина такого выбора нет. – Что ты имеешь в виду? – А почему ты считаешь, что Креслину не нравится использовать свою силу для убийства? – Ему делается плохо, – кривится Мегера. – Это я знаю слишком хорошо, но не могу взять в толк, почему человека выворачивает, если он убивает кого-то с помощью вызванной им бури, но сделав то же самое клинком, тот же человек чувствует себя превосходно. – Не совсем так, – возражает Креслин. – Я вообще не люблю убивать, и в случае с клинком тоже мучаюсь, хотя и меньше. А ты не ощущаешь этого потому, что, когда я берусь за меч, твои чувства затуманивает твой же гнев. Отсутствие признаков тошноты служит для юноши подтверждением правоты его слов. – Но почему? – не унимается Мегера. – Потому, – отвечает Черный маг, – что смерть есть форма хаоса, и если гармоническое явление приводит к смерти, получается, что хаос рождается из порядка, а такого рода внутреннее противоречие плохо переносится магом. Вот почему Черные маги стараются не применять силы гармонии как оружие, причем чем они старше, тем реже это делают. Молодым и здоровым легче перенести порожденный противоречием внутренний разлад, но это не может продолжаться вечно. – Ладно... – вздыхает Мегера. – Но коль скоро у меня есть выбор, скажи, как мне научиться магии гармонии. – Жаль, что у меня нет простого ответа, – говорит Клеррис. – На свете не так много людей, которым удалось совершить такой переход, и никто из них не был склонен делиться подробностями. Однако первый шаг должен заключаться в полном отказе от использовании магии хаоса, даже в виде глупых мелочей, вроде огоньков на кончиках пальцев. – Я должна отказаться... – Мегера качает головой. – Не знаю. Мужчины молчат. Креслин отворачивается к маленькому окну, выходящему на северный склон и башню, которую предстоит перестраивать и расширять, так что ни Клеррис, ни Мегера не замечают влаги на его щеках. Он молча протягивает руку, придерживая листок бумаги. Разумеется, ему ничего не стоило бы прекратить ветер, но ведь он приносит приятную прохладу... – Хайелу не понравится, если мы превратим его солдат в строителей, – меняет тему Клеррис. – Так ведь нам особо выбирать не приходится, – откликается Креслин, снова всматриваясь в черновые наброски. – Да и ему тоже. – Ты сам ему это скажешь? – А кто же еще? – Ну конечно, – встревает Мегера. – Разве мой суженый упустит возможность показать, кто здесь главный? – А тебе не кажется, что это не совсем справедливо? – замечает Клеррис. – Ничего подобного. Мужчины таковы от природы... По большей части. Клеррис молча разворачивает бумаги. Креслин морщит лоб, вид у него отсутствующий. – Нам потребуются и деревья. Ты сможешь раздобыть саженцы? – Деревья? Загорелый юноша с серебряными волосами и недавними мозолями на руках кивает. – Да. В Сарроннине воду спускают с гор по акведукам... – Креслин... – Он где-то в другом месте, – ворчит Мегера. Отвернувшись от юноши, она смотрит в узкое окно, на волнующееся за молом море.LXXV
– Ты хочешь, чтобы они... мы... таскали камни и бревна, как простые работники? – ошарашено переспрашивает командир гарнизона. – Я хочу, чтобы твои люди отрабатывали свое жалование, – заявляет Креслин. – Им это пойдет на пользу. Рука Хайела тянется к мечу. – Даже ты не посмеешь... – Твоим людям что, нравится питаться одной рыбой? – не дает ему договорить Креслин. – И получать сушеные фрукты в количестве, достаточном, только чтобы не заболеть цингой? Им нравится жевать лимонные корки, чтобы не повыпадали зубы? Раздражение на лице долговязого капитана стражей сменяется недоумением. – Конечно нет... – Фэрхэвен не захочет больше терять суда. Белые не тронут корабли герцога и не станут препятствовать переправке сюда переселенцев. Другое дело, что всякий, кто заведет торговлю с нами, потеряет права на торговлю с Фэрхэвеном, а на риск лишиться из-за наших медяков золота Белых магов пойдут лишь немногие контрабандисты. Однако я не удивлюсь, – если к концу года наше население увеличится душ на пятьсот, и к этому нужно подготовиться. Нынешняя башня мала. Нужна настоящая крепость, причем с отдельными казармами для жещин-стражей. – Женщин? – переспрашивает Хайел, и голос его холоднее, чем море за волноломом. – Я ожидаю прибытия отряда из Западного Оплота, – столь же холодно поясняет Креслин. – А возможно, и из Сарроннина. Некоторые прибудут с консортами и детьми, но большинство наверняка составят одинокие. Возможно, это заинтересует тебя и твоих людей, если, конечно, они решатся познакомиться с женщинами, скорее всего, владеющими клинком лучше них. – Ты думаешь, это разумно, госпожа? – спрашивает Хайел, переведя взгляд с Креслина на стоящую за его плечом, словно тень, Мегеру. Она пожимает плечами: – Разумно все, что обеспечивает выживание, капитан. А без Мага-Буреносца и войск, которые он призовет, ты был бы мертв до исхода года. – К этому... хм... надо привыкнуть, – со вздохом произносит Хайел. – Привыкай. И советую: побыстрее, – язвительно замечает Мегера. – Учти, против любой из стражей Оплота твой Зарлен выстоял бы не дольше, чем против Креслина. – Но чтобы мои люди строили жилые помещения... – Не беспокойся, новые стражи тоже возьмутся за работу. Строить придется очень много. Например, нам потребуется портовая гостиница. – Гостиница? – теперь на Креслина смотрит не только Хайел, но и Мегера. – А почему бы и нет? – ухмыляется юноша. – Раз люди будут к нам приплывать, то почему бы нам, на законном основании, не получать с них деньги за стол и кров? Само собой, там будет и питейное заведение – думаю, твои стражи это оценят. – Хм, питейное заведение... – заинтересованно бормочет Хайел. – Может, с него и начать? Креслин пожимает плечами: – Почему бы и нет? Надо только заглянуть в планы Клерриса. – А разве нам сразу потребуется такое большое помещение? – спрашивает, посмотрев на чертеж, Мегера. – Может, сделать его поменьше, но предусмотреть возможность последующего расширения? – А по мне, если уж строить, так строить, – заявляет Хайел. Креслин прокашливается: – И вот еще что... – Да? – настороженно спрашивает явно не ждущий ничего хорошего Хайел. – Каждое утро я буду заниматься с твоими людьми боевой подготовкой. И с тобой тоже. – Но если ты собираешься заменить нас на... – Хайел, – нетерпеливо перебивает его Креслин, – пойми, я никого ни на кого не собираюсь менять. Нам будет нужен каждый человек, умеющий обращаться с клинком. Кроме того, я не собираюсь устраивать здесь второй Западный Оплот, где оружием владеют только женщины. А Мегера не допустит превращения острова в новый Фэрхэвен или Монтгрен, где женщины считаются низшими существами. Я хочу равенства, но равенство мало провозгласить. Оно будет возможно, лишь если твои люди окажутся способными внушить к себе уважение. Под выразительным взглядом регента капитан отступает на полшага. – Все это относится и к тебе, – добавляет Креслин. – Завтра поутру собери здесь своих людей. Я скажу им то же самое, что ты только что слышал. – Будет сделано, – говорит Хайел и утирает вспотевший лоб. Мегера па прощание награждает Хайела такой улыбкой, что тот пятится. Выйдя из дома, она подходит к Креслицу и спрашивает: – Как ты собираешься со всем этим справиться? – Я и не собираюсь, – с улыбкой отвечает юноша. – Ясно, что у меня на все рук не хватит, но ты ведь тоже регент. Я надеялся, что ты возьмешь на себя надзор либо над работами в гавани, либо над строительством крепости. А садами и растениями займется Клеррис, хотя мне хочется, чтобы он научил этому искусству и нас с тобой. Мегера качает головой, и ее огненно-рыжие волосы разлетаются по ветру. – Да ты никак вознамерился создать из ничего державу, способную бросить вызов Фэрхэвену. – Ничего подобного. Отшельничий не будет никому угрожать. Однако мы не допустим, чтобы кто-то угрожал нам. – Вот как... – задумавшись, Мегера переводит взгляд с убогой крепостцы на развалюху, служащую им обоим пристанищем, а подняв глаза, видит Креслина, быстрым шагом направляющегося к растущим на склоне холма корявым деревцам. На ее губах мелькает едва заметная улыбка. Внизу, в гавани, к пристани причаливает рыбацкое суденышко, над мачтой которого в расчете на поживу кружат чайки. Две женщины уже катят вниз по пыльной тропе тачку, чтобы сгрузить улов. Потом рыбу выпотрошат и разложат сушиться под старыми сетями, более или менее оберегающими ее от прожорливых птиц. Оглянувшись в сторону склона, туда, где у ограды сада суковатых ябрушей стоит Креслин, Мегера вновь качает головой. Но на сей раз в этом движении сквозит завистливая печаль.LXXVI
Целительница стоит перед маршалом, кутаясь в линялый, все еще мокрый от растаявшего снега дорожный плащ. – Ты хотела меня видеть? – спрашивает маршал, устремив взгляд суровых голубых глаз на хрупкую темноволосую женщину. – Да, Дайлисс. Я пришла из-за Креслина. – Как тебя зовут? – Меня знают под именем Лидия. Верлинн... мы с ним, можно сказать, родня. Пытливо всмотревшись в лицо собеседницы, маршал говорит: – А ведь ты не просто целительница. – Возможно. Я ведь и не называлась целительницей. У маршала дергается уголок рта. – Ну, и что ты хочешь здесь получить? – Семена, сыр, оружие. И отряд, который ты обещала Корвейлу. Новые регенты Отшельничьего будут тебе весьма благодарны. – Но сам Креслин тебя не посылал? – Нет. – Семена... мы прикупили в Сутии небольшой запас, но здесь от них все равно мало толку. Поделиться сыром тоже, пожалуй, можно. И старым оружием. Кое-что можно отдать без сожаления, – маршал умолкает. – А как насчет стражей? – Я спрошу, есть ли добровольцы. От других вам все равно не было бы проку, разве не так? Лидия слегка улыбается: – Именно так. К тому же, мне кажется, отправка этих добровольцев на Край Земли пойдет на пользу и тебе. – Скажи мне, целительница... какая она? Лидия качает головой: – Это мне неведомо, маршал. Ведомо лишь, что вы с Риессой сотворили величайшее благо, но, может быть, и величайшее зло, какое только знал Кандар. – То же самое говорил и Верлинн. – Я знаю. – Долго ты у нас пробудешь? – Только пока не соберу все необходимое. Мне еще предстоит побывать у Риессы. С той же целью.LXVII
– Но я Белая, – заявляет Мегера, глядя на растущее за грубой каменной оградой сучковатое ябрушевое дерево. Ее сапоги тонут в песке. – Названия не так уж важны, – мягко возражает Клеррис. – Главное – это наличие способностей, хотя, конечно, тебе будет непросто. Имей в виду: что бы ты ни делала, не пытайся устранить беспорядок. – Как? Но разве цель не в том, чтобы заменить хаос гармонией? – По большому счету, в этом, – отвечает Черный маг. – Однако нельзя устранить хаос силой хаоса, разве что если ты чрезвычайно сведуща и сильна. Разве можно положить конец убийствам с помощью убийств? – Можно уменьшить число смертей, – замечает Креслин, ступая на высохшую красную глину. – Верно, – Клеррис улыбается, щурясь на послеполуденном солнце. – Истребляя тех, кто убивает людей сотнями, ты и вправду уменьшишь число смертей, но при этом в той же мере увеличишь свои разрушительные возможности. Вот почему Мегера так боится твоего клинка. Дело даже не в твоей способности убивать, а в том, что даже вовсе не прибегая к магии, ты сам превращаешься в разрушительную Белую силу. – Именно это я и чувствовала, хотя не могла найти правильные слова, – признает Мегера. – Хорошо, – говорит Клеррис, – продолжим. Теперь, когда у вас обоих есть навыки, попробуйте прочувствовать это дерево. Креслин делает, как сказано, и видит бело-красные линии хаоса, пронизывающие черную гармоническую основу. – Но почему я не могу убрать эту белизну? – настойчиво спрашивает Мегера. Клеррис вздыхает: – Попробуй. Затаив дыхание, Креслин наблюдает за тем, как Мегера обхватывает дерево потоками силы. Спустя несколько мгновений она подается назад, и белизна действительно исчезает, оставив лишь черный фон. – Вот видите, у меня получилось! – Да, получилось, – нейтральным тоном подтверждает Клеррис. А продолжающий следить за деревом Креслин видит, как чернота ширится, словно заполняя образовавшиеся пустоты, но, расширяясь, бледнеет, редеет... и исчезает. С громким треском ствол дерева расщепляется, но еще до того, как это произошло, оно ощущается как иссохшее и мертвое. – Упадет оно только через несколько недель, – говорит Клеррис, – однако это дерево погибло. – Но почему? – восклицает Мегера. – Ты ведь знал, чем все кончится, так почему же позволил мне убить дерево? – Потому, – отвечает Черный маг терпеливым тоном наставника, – что и порядок, и хаос – это энергии, способные к сосуществованию. Если в чем-либо живом хаотическое начало достаточно сильно, то его удаление снизит жизненную энергию ниже уровня, необходимого для поддержания существования. Хороший целитель может излечить какой-нибудь недуг, но этот процесс всегда сопряжен с риском, особенно в тех случаях, когда хаос основательно внедрен в структуру организма. – Так что же, хаос лежит в основе всего? – спрашивает Креслин. – Тьма! Конечно же, нет. Во всяком случае, не в основе жизни. Для ее поддержания требуется гармония. Вот почему Белые в большинстве своем умирают молодыми. Конечно, это не касается похитителей тел, – Черный маг выпрямляется и указывает на погубленное дерево. – Считайте это уроком. Чтобы победить хаос, нужно не устранять его, а усиливать гармонию. Для тебя, Мегера, это особенно важно. Но Мегера молчит, уставясь в землю, поджав губы и сцепив за спиной руки.LXXVIII
Креслин снова показывает прием: палка из белого дуба описывает медленную дугу. Торкейл, черноволосый солдат с жиденькой бороденкой, первым встретивший новых регентов на пристани, так же медленно повторяет движение, стремясь выполнить его с той же легкостью, что и юноша с серебристыми волосами. Однако Креслин останавливает его на середине приема. – Следи за запястьем... Торкейл отступает и начинает все сначала. Креслин смотрит на него, но на сей раз наблюдает не за выполнением приема, а за тем, как сочетаются и противоборствуют в этом человеке гармония и хаос. Потом он напрягается и, как проделывал уже не раз с овцами и растениями, усиливает внутреннее гармоническое начало. Пошатнувшись, Торкейл трясет головой, смахивает со лба прямые черные пряди и смотрит на белую дубовую палку в своей руке. – Ты делаешь успехи. Будешь больше учиться, и все у тебя получится, – говорит Креслин и поворачивается к следующему. – Ты? – Нарран, господин. Как и у Торкейла, внутреннюю суть этого солдата составляет сложное переплетение белого и черного, но в данном случае белых нитей больше и они значительно прочнее. Креслин тихонько вздыхает, надеясь, что у других солдат хаотическое начало окажется не столь сильным, и снова поднимает деревянный меч.LXXIX
Креслин замедляет бег возле возрожденного им и Клеррисом сада. Ябруши уже расцветают: здесь пора цветения приходит раньше, чем в Кандаре, а морозы, напротив, наступают позже. Позади поскрипывает песок под ногами старающейся не отстать от него Мегеры. Он бежит вдоль низкой каменной ограды, отделяющей сад от тропы, которая когда-нибудь станет настоящей дорогой. Дальше на юг тропа, идущая вдоль восточного побережья, взбирается на черные утесы, где Креслин и Клеррис присмотрели место для укрепления, Мегера расчистила участок, и юноша уже приступил к каменным работам. – Тебе это что... доставляет удовольствие? – наконец догнав его, спрашивает вконец запыхавшаяся, вспотевшая Мегера. Волосы ее собраны в пучок на затылке. – Еще и в сапогах... – Удовольствием тут и не пахнет, – отвечает он с саркастической улыбкой. – Это все лишь затем, чтобы стать еще более эффективной машиной для убийства. В сандалиях, а тем паче босиком много не навоюешь. Но не это важно... Ты готова продолжить? – Продолжить? – Ну, я имею в виду рвануть выше по склону? – Пока... пока нет, – она уже почти отдышалась, однако Креслин старается не смотреть в ее сторону, поскольку растрепанная и вспотевшая Мегера кажется ему еще более желанной. А это желание причиняет боль им обоим. Его взгляд скользит по суковатым, но заметно воспрянувшим к жизни деревьям, и он тянется к ним, чтобы еще раз подкрепить обретенные растениями жизненные силы. Чуть дальше по склону видны горные овцы, которых ему и Клеррису удалось перевести на нижние пастбища, ибо теперь над Краем Земли зеленеет трава. Зелени становится все больше благодаря тому, что Клеррис высадил на песке и глине неприхотливые сорта растений, а Креслин подвел воду с помощью временного акведука. – Что ты там рассматриваешь? – Овец. – В тебе словно живут два разных человека. Работая с камнем, растениями или животными, ты можешь быть таким... Креслин глубоко вздыхает: – Правда? – Нет. Но я последую за тобой и... научусь всему, что можешь ты, – она утирает лоб и набирает в грудь побольше воздуху. Юноша переходит на размеренный бег и, одолев короткое ровное пространство, несется на юг, вверх к черным утесам. Позади эхом вторят его шагам легкие сапожки Мегеры, и ветер доносит до слуха Креслина ее прерывистое бормотание: – Эти... суки... из Оплота... могут... и я... смогу... Это вызвало бы улыбку, не чувствуй юноша холодную ярость и напряжение ее стальной воли. Он старается бежать равномерно и думать совсем о другом – о делах, которыми предстоит заняться. Об овощах, о сене, о коровах, которые обеспечат людей молоком и сыром. И, конечно же, о деревьях. Клеррис уверяет, что деревья, дождь и время, с помощью неких чар гармонии, могли бы превратить остров в цветущий сад. На полпути вверх по склону Креслин начинает задыхаться. Ноги его горят. – Наконец-то... и этому ублюдку... приходится нелегко... – злорадный шепоток Мегеры заставляет его забыть об усталости и подналечь, одолевая последние сто локтей. Креслин замедляет темп, оглядывается через плечо на выбивающуюся из сил Мегеру и, быстро отвернувшись, переходит на прогулочный шаг, которым собирается пройти последний кай. Бег и ходьба в совокупности обеспечат достаточную нагрузку. Регулярная нагрузка необходима ему, чтобы восстановитьбылую физическую форму, хотя в последнее время он понял, что в теплом климате Отшельничьего упражняться куда труднее, чем в холодном Западном Оплоте. А еще понял, что, несмотря ни на что, скучает по чистому холоду Крыши Мира. К тому времени, когда он добирается до каменного остова здания, которому предстоит стать резиденцией соправителей, Мегере удается с ним поравняться. Креслин проходит мимо каменной кладки и каменного резервуара для воды, который он, Клеррис и Джорис с несколькими стражами соорудили еще до закладки фундамента. На краю утеса, где скоро появятся стена и выложенная камнем терраса, юноша останавливается и смотрит вниз, на длинные, темно-зеленые волны. Мегера обрызгивает холодной водой лицо. Креслин возвращается к резервуару и следует ее примеру, наслаждаясь прохладой. Вода накапливается в цистерне, куда подведена из обнаруженного Клеррисом источника. Черный маг показал Креслину и Мегере расположение гармонических линий, а с остальным, к собственному удивлению, рыжеволосая без особого труда справилась сама. – Видишь, ты не совсем Белая, – сказал ей после этого Клеррис, но она нарочито оставила его слова без внимания. Сделано немало, но впереди еще больше работы. В том, что придется столкнуться с очередным вызовом Белых магов, сомневаться не приходится. Вытерев лицо о плечо поношенной рубахи, в которой он занимается физическими упражнениями и работает на строительстве, юноша зачерпывает воду ладонями, выпивает большой глоток и выпрямляется. Заняться обтесыванием камней или скреплением их известковым раствором? – Для воина и мага ты неплохо справляешься со строительными работами, – беспечно заявляет Мегера, проследив взглядом невысокую линию камней, которым предстоит стать северной стеной. – Стараемся, – он ступает вперед, к груде необработанных камней, каждый из которых принесен вручную с юга, с расстояния примерно в четверть кай. И камни оттуда ему еще таскать и таскать. Вздохнув, он поднимает один из обломков и, пока несет к огромной, в пояс высотой, плите, которую с трудом затащили сюда три лошади, прощупывает заготовку своими чувствами. На плите камни обтесывают, чтобы придать им нужную форму, но прежде, чем заняться этим, Креслин выискивает внутренние пустоты и линии напряжения, а также пытается представить себе, как будет выглядеть камень после обработки. Положив заготовку на плиту, он уже неплохо представляет себе, куда следует вбить тяжелым молотом закаленный и укрепленный чарами гармонии клин. Звенит молот. Мегера скрывается за грудой и вскоре возвращается, шатаясь под тяжестью большого черного скального обломка. Креслин утирает лоб и кладет очередной обработанный камень в ряд с другими. За время строительства он упрочил свои силы и поднабрался новых умений, но само строительство кажется невероятно далеким от завершения. Креслин обтесывает камень за камнем, однако Мегера столь же неустанно подносит все новые и новые грубые заготовки. Лишь когда Креслин, глубоко вздохнув, откладывает молот в сторону, она тоже позволяет себе передышку и присаживается на низкую стену, кладка которой скреплена не только известковым раствором, но и чарами гармонии. – Почему ты так выкладываешься? – спрашивает юноша. – Тебе ли задавать подобные вопросы? – говорит, медленно подняв на пего глаза, Мегера. – Кто тут носится в сапожищах по горным тропам, а потом, не передохнув, принимается обтесывать камни? Кто встревает в любое дело – от строительства водоводов до выращивания садов, работая от рассвета до заката? – Разве у меня есть выбор? – А у меня? Креслин торопливо отводит взгляд от яростных зеленых глаз и обожженной солнцем, но сохранившей и кремовый оттенок, и веснушки кожи, сжимает пальцами все еще остающийся в его руке клин и лишь потом кладет его рядом с молотом. Когда он снова поднимает глаза, налетевший ветерок ласкает лоб Мегеры. – Прекрати... пожалуйста. – Это не я. – Прости, я не знала, – мягко произносит она. – Бывает, я так делаю. Но не сейчас. – Почему я тебе нравлюсь? – неожиданно спрашивает Мегера, глядя на темно-зеленую водную гладь под утесом. – Да разве такое объяснишь... – он вздыхает, понимая, что она все равно не отстанет. – Ладно, попробую. Ты честная и терпеть не можешь козни. И когда тебя не мучили, могла смеяться над всем нелепым и вздорным. Могла бы и сейчас, не будь меня. – Дело не в тебе лично, а в том, что я с тобой связана, – она переступает с ноги на ногу, но взгляд ее так и остается прикованным к безмятежному морю. – Но не будь ты связана... – Креслин, даже внутри одержимого убийцы может таиться нежность, но ты сам знаешь, что мы связаны в основном слезами и кровью, а разорвать эти узы не смог бы и величайший мастер гармонии. Разве что ценой моей жизни, а я слишком молода, чтобы умереть. Он вздыхает и берется за молот. Она потягивается, встает и плетется за очередным камнем.LXXX
Открыв глаза, Креслин сокрушенно качает головой, поняв по солнцу, что рассвет минул, и ему давно пора вставать. Мегера, наверное, уже поднялась. Присев на низком топчане, он переводит взгляд на закрытую дверь между их недостроенными комнатами. Готовы пока только две спальни в обращенном к морю крыле здания, которое, к тому же, еще не полностью подведено под крышу. Если на северной оконечности пустынного острова пойдет дождь, в доме от него не укрыться. Сквозь незастекленное, не имеющее ставней окно Креслин видит дымку серых облаков, сулящих еще один жаркий и сухой день. – Одевайся в кожу, Креслин, – слышится из-за двери в коридор голос Клерриса. Юноша с серебряными волосами открывает дверь и спрашивает: – Где Мегера? – В умывальной, – отвечает Черный маг. Как обычно, его поношенная одежда безупречно чиста. – А с чего это ты заявился в такую рань? – интересуется стоящий перед ним лишь в рваном нижнем белье Креслин. – Чтобы сообщить, что в гавань заходит твой корабль. – Мой? У меня нет никаких кораблей, – хмыкает соправитель Отшельничьего, спеша к умывальне. Побрившись, он будет выглядеть пристойнее, а холодный душ, возможно, поможет прогнать сонливость. – Это сутианское каботажное судно под флагом Западного Оплота. Попозже утром оно подойдет к Краю Земли, – говорит Черный маг с веселым воодушевлением, какого Креслин не может в нем припомнить. И вышагивает он бодро, как молодой. – Говоришь, скоро причалит? Хорошо, только мне надо бы собраться с мыслями... – Было бы с чем собираться... Не обращая внимания на донесшийся из-за занавески душа язвительный шепоток Мегеры, Креслин начинает бриться; прежде чем успевает закончить, его рыжеволосая соправительница, посвежевшая, в липнущей ко влажной коже одежде, выскальзывает из-за занавески. Бросив Креслицу привычное «Прекрати сейчас же...», она уходит. Юноша становится под ледяной душ – нагретую солнцем воду уже использовала Мегера. Ее слова его не задели: он слишком устал, чтобы испытывать смущение. – Ты чересчур много работаешь, как бы не надорваться, – замечает Клеррис, поворачиваясь и всматриваясь в линию восточного горизонта. – Усталость мне на пользу, я могу, по крайней мере, свалиться и забыться, не видя снов. К тому же каждый такой день знаменуется новым полем, садом или каменной кладкой. И добавляет мне малую толику понимания могучей и грандиозной природы гармонии. – Тебе нужно будет поговорить с Лидией. – Я не против, только где она? – На этом корабле. А откуда, по-твоему, я узнал, когда он прибудет? – Об этом я не подумал. Завтракают втроем принесенными Клеррисом ябрушами и хлебом. Креслин жует ломоть, сидя на единственной завершенной стене террасы, по пояс высотой. Эта ограда будет окаймлять дорожку к дому для гостей. А самый дом, возможно, никогда так и не будет построен. Как и юноша, Мегера ест молча, откусывая маленькие кусочки. Он не смотрит в ее сторону, считая, что не может позволить себе подобные взгляды. Особенно с учетом того, что ей передаются все его ощущения. Так же в молчании они спускаются к пристани. Парус уже хорошо виден. Лоцманская лодка подходит к судну, чтобы сопроводить его к причалу. Сутианский корабль – трехмачтовый, самой большой, какой доводилось видеть юноше, – уже вошел в гавань и, подгоняемый легким ветерком, приближается к причалу. Юный регент касается ветров и проверяет прибрежные воды, но ни других судов, ни белизны хаоса, сопутствующей магам Фэрхэвена, поблизости не обнаруживается. Когда же он полностью возвращается в свое тело, судно уже стоит у пристани. Два матроса спрыгивают на причал, чтобы закрепить линь на тяжелой каменной швартовочной тумбе. Опускаются сходни, и все трое направляются к вновь прибывшим. На дальнем конце пристани выстроился вооруженный отряд под началом Джориса. Креслин шагает впереди. Лысеющий мужчина в накинутой поверх синих матросских штанов и рубахи золотистой безрукавке приветствует Креслина и Мегеру такими словами: – Вы тут, что ли, регенты, а? Больше на пугала похожи, даром что молодые. Ладно, у нас на борту уйма всякой всячины, и мы хотим, чтобы это поскорее сгрузили. Гавань ваша для нас маловата, а в море, ежели судить по ветру, скоро разразится шторм. – Что тебе требуется от нас? – Всего-навсего печать на бумагах о разгрузке. Вам самим не стоит и утруждаться, ее может приложить любой писец, который смыслит в действующих... – На настоящий момент писцов у нас здесь меньше, чем регентов. Разгружайтесь, а мы там разберемся с бумагами. Не успевает Креслин договорить, как торопыга-капитан уже спешит на свое судно. Перед юношей стоит крепкая черноволосая женщина со странно знакомой улыбкой. Где они виделись? Ему никак не удается вспомнить это. – Капитан стражей Шиера. Регент Креслин. Регент Мегера, – каждый из соправителей удостаивается легкого кивка. – Не было ли у вас затруднений с магами? – интересуется Креслин. – Нет, – с усмешкой отвечает женщина, – может быть, потому, что мы убедили капитана идти под нашим флагом, – она указывает на среднюю мачту. – Правда, одна военная шхуна следовала за нами, но отстала на полпути к заливу. Приметив на фоне лазоревого неба скрещенные черно-серебряные молнии, Креслин улыбается ей в ответ: – У тебя, кажется, полный отряд? – Два с половиной взвода, но по большей части новобранцы. – Вы, наверное, привезли кое-какие припасы. Можно приниматься за разгрузку? – Тут не помешали бы лошади и телеги. Целительница... Она... проявила незаурядную настойчивость. Мы привезли полевые пайки из расчета на три месяца, лекарства, семена и старое, но вполне годное к употреблению оружие, которого хватит еще на два взвода. Креслин не открывает рта, но Мегера улавливает его изумление. – И это не все. В Сутии целительница закупила множество инструментов для обработки дерева и камня, а передний трюм наполовину забит строительной древесиной. Вроде бы такой, какая не годится для нашего холодного климата. Во всяком случае, маршал объяснила отправку ее сюда именно так. – Вот где настоящее волшебство! – со смехом восклицает Креслин. Шиера смеется вместе с ним. Спустя мгновение она поворачивается к кораблю: – Начать разгрузку! Креслин обводит взглядом выстроившихся на палубе в полном боевом облачении стражей, примечает кучку – не более дюжины – детей и консортов. А вот и фигура в зеленом – он ожидал, что увидит ее. Клеррис уже на палубе и обнимает Лидию, и у Креслина начинает щипать глаза. Он снова переводит взгляд на Шиеру. Со спины капитан стражей определенно кого-то ему напоминает... – Это не просто политика, – замечает Мегера, придвинувшись ближе к его плечу. – Кажется, маршал нашла единственный способ сказать тебе о своей любви. Креслин не отвечает, потому что сказать ему нечего. Он смотрит, как Клеррис и Лидия отстраняются друг от друга, улыбаясь совершенно одинаковыми улыбками. Они не держатся за руки, но близость между ними и без того очевидна. Открывается люк носового трюма, и два матроса закрепляют над ним ручную лебедку. – Мегера, ты не хотела бы составить компанию капитану стражей Шиере? – спрашивает Креслин. В действительности это не вопрос, поскольку у него нет сомнений: иметь дело с воительницами из Западного Оплота лучше не ему, а именно ей. – Да, конечно, ведь капитан, надо думать, предпочитает не... Хотя, – тут ее лицо озаряет на редкость ясная улыбка, – пожалуй, мы оба можем вызывать у нее некоторое беспокойство. Креслин тоже искренне улыбается, что в последние дни случалось нечасто. – Мы могли бы... Впрочем, тогда мне пришлось бы объяснять, как обычный мужчина ухитрился сбежать из Западного Оплота, а тебе, наверное, пришлось бы что-нибудь поджарить в знак серьезности своих намерений. – Решено, беру стражей на себя, – холодно произносит Мегера, оставив Креслина недоумевать: чем он прогневил ее на сей раз? – Чтобы женщину уважали, ей не обязательно прибегать к силе или к магии, – отвечает на невысказанный вопрос Мегера, глядя мимо него на пристань, где строятся сошедшие на берег стражи. – Я имел в виду не это... – извиняющимся тоном бормочет Креслин. – Ну, конечно... суженый, – она качает головой. По трапу спускаются Черные. Лидия несет черный кожаный футляр, который кажется ему знакомым. – Креслин, позволь представить тебе... – начинает Клеррис. – Мы уже знакомы, – мягко перебивает его юноша. – Мне ли не помнить Лидию, ведь я обязан ей жизнью, если не большим, – Креслин кланяется. Он не кланялся никому с тех пор, как покинул Западный Оплот, но целительница бесспорно заслуживает этого. Однако она краснеет, да и на лице Клерриса появляется смущение. – Это большая честь, Креслин... тем паче от регента, – произносит Лидия тоном, который не вполне ему понятен. – Коли он способен на такой знак уважения, для него, пожалуй, еще есть надежда, – язвительно бормочет Мегера. – Лидия, позволь представить тебе Мегеру, мою соправительницу и суб-тирана Сарроннина. – Рада познакомиться. Тиран проявила готовность помочь острову. – Дражайшая сестрица? И в чем же проявилась ее щедрость? – В обещании поставить зерно, оливки и строительные материалы... после завершения сбора урожая. – О! Буду ждать с нетерпением. Креслин молча кивает, прекрасно понимая смысл такой отсрочки. Риесса поддержит их лишь в том случае, если они, невзирая на козни магов и прочие напасти, продержатся до осени, то есть докажут способность выжить самостоятельно. – Прости, Лидия, но я должна распорядиться насчет устройства стражей, – говорит Мегера. – Буду рада поговорить с тобой попозже. Она направляется к Шиере, которая по-прежнему кажется Креслину неуловимо знакомой, а Лидия подает юноше черный футляр. – Это от маршалка. Креслин сдвигает брови, силясь сообразить, что бы такое могла послать ему Ллиз, но, приняв футляр, тут же понимает, что там гитара. С чего бы это? – В футляр вложена записка. Креслин, однако, решает, что не стоит читать записку прямо на пристани, тем более что к нему спешит капитан корабля. – Прошу прощения, но, похоже, у меня еще есть кое-какие дела. – Если хочешь, мы с Лидией отнесем гитару в башню, – предлагает Клеррис. – Был бы весьма благодарен. – Регент Креслин! Регент Креслин! Улыбнувшись целительнице и Черному магу, юноша поворачивается к нетерпеливому капитану, держащему в руках ворох пергаментов.LXXXI
– Физически ты подготовлена совсем неплохо для начинающей. Но... – Мегера поднимает брови, ожидая, что же скажет капитан стражей, – ...но не знаю, сумеешь ли ты за три месяца или полгода освоить то, чему у нас учатся всю жизнь. – Сумею! – заявляет Мегера. – У меня нет выбора. – Но ведь Креслин не так уж и суров. Моя сестра уверяла, что у него доброе сердце. – Не в нем дело. Как раз от него мне защищаться не требуется. К тому же я видела его в бою и вынуждена признать: каковы бы ни были мои успехи, едва ли я смогу взять над ним верх в поединке. Но научиться этому я должна, – Мегера берется за белый деревянный меч. – С чего начнем? В ответ капитан стражи поднимает брови: – Разумеется, с самого начала. С того, как ты держишь оружие... – рыжеволосая слабо улыбается, но позволяет Шиере переставить ее пальцы. – ...И с того, как ты стоишь. Мегера понимает, что обучение будет стоить ей синяков и шишек, но эта боль не идет ни в какое сравнение с огнем, оставившим шрамы на запястьях. – Начнем, но смотри – не пожалей... Возможно, ей и впрямь придется несладко, однако время сожалений миновало. Приняв решение, Мегера гонит прочь все посторонние мысли и полностью сосредоточивается на сложном искусстве боевой стойки и хватки за рукоять.LXXXII
Человек в серых кожаных штанах и линялой зеленой рубахе с обрезанными выше локтей рукавами долго стоит на краю пристани, глядя на взбухающее за волноломом море и захлестывающие камни белые буруны. На пристань падает тень западных холмов. Скоро закат. Креслин поворачивается к западу, где туманные облака уже начинают ловить оранжевые и розовые отблески готового погрузиться в море за высокими склонами солнца, бросает последний взгляд в сторону Башен Заката и уходит. Стоптанные сапоги словно бы сами собою несут его от причала к недостроенной гостинице, где под крышу подведена лишь общая зала, служащая питейным заведением. Завершение жилых помещений задерживается – отчасти из-за неточностей в плане, но прежде всего потому, что, выполнив самую, как им кажется, важную задачу, солдаты заметно подрастеряли интерес к строительству. А вот стражи из Оплота, как ни странно, стали помогать в возведении на утесе резиденции для регентов, причем с таким рвением, что уже закончили несущие стены и перегородки, сделав всего за восемь дней больше, чем Креслин чуть ли не за три месяца. Стражи, которые работают с Мегерой над расширением башни, добились еще больших успехов. Она-то находит с ними общий язык, и это касается не только обучения боевым искусствам. Покидая пристань, Креслин проходит мимо двух рыбаков, складывающих для просушки сети. – Добрый вечер, господин, – говорит седовласый мужчина, лишь на миг подняв глаза от своих снастей. – Добрый вечер, – с улыбкой отвечает Креслин. – Готовитесь к завтрашнему лову? В море, наверное, выйдете спозаранку? – Иначе нельзя, если не хочешь остаться без улова. Другой рыбак, посмуглее и помоложе, лишь молча кивает, однако, удаляясь, Креслин слышит позади шепот: «...слышь, регент-то новый, с этой рыжей ведьмой...» «...что он колдун, что она колдунья...» «...может, оно и лучше. Колдунам сподручней...» «...может, и лучше...» Креслину хочется надеяться, что рыбак, поверивший в способность «колдунов» наладить лучшую жизнь, не просчитался. Остановившись у недостроенной гостиницы, юноша осматривает уже покрытый черепицей угол и движется дальше, огибая кучи грубо обтесанных камней. В общем зале сложен камин, а пол замощен каменными плитами, которые осталось лишь скрепить раствором. Окна пока не имеют ни стекол, ни ставней, но близится лето, а в жаркую погоду можно обойтись и без этого. Однако Клеррис уверяет, что прибрежный песок к востоку от гавани вполне пригоден для производства дымчатого стекла, а застекленные окна позволят нормально жить и в гостинице, и в цитадели круглый год. Строительство разом трех зданий, попытка вырастить урожай на нескольких полях и вернуть к жизни пару запущенных садов отнимают у Креслина большую часть времени, а немногое оставшееся занимают физические упражнения да беседы – с Шиерой, Хайелом, Мегерой, Лидией и Клеррисом. Беседы о том, чем еще ему стоит заняться. Глубоко вздохнув, он ступает на затененный участок склона и начинает подниматься к резиденции. По пути он снова вспоминает о записке от Ллиз. Несколько торопливых слов, которые могут означать что угодно... или ничего. Слова, которыми он не поделился ни с кем, по которые врезались в его память.«Креслин! Есть нечто, чего не завоюешь ни холодной сталью, ни черными бурями. Возможно, это напоминание принесет тебе пользу. У нас все здоровы, по ночами я прислушиваюсь к тишине в надежде услышать слова, которые некому пропеть, кроме тебя. Если будет на то милость ангелов, осенью, после подсчета припасенного на зиму, мы направим тебе еще один корабль. Ллиз».«Нечто, чего не завоюешь холодной сталью, – бормочет он. – Например, Мегера...» Только сейчас, задумавшись обо всем этом, он соображает, что до сих пор и словом не обмолвился Мегере о своем умении играть на гитаре и петь. Собственно говоря, покинув Оплот, он пел только однажды, для дочери торговца Лоркас, уверявшей, что его ждет принцесса. Губы юноши кривятся. Без принцессы и вправду не обошлось, но все вышло совсем не так, как представляла себе Лоркас. Ну что ж, придет время, и гитара тоже пригодится. Креслин давно убедился в том, что лишних навыков и умений не существует. Это должно относиться и к музыке. В тот миг, когда на ум приходит эта мысль, Креслину слышится у дороги какой-то глубокий звук, на который накладывается эхо его шагов. Он останавливается и прислушивается. Ничего – только шум прибоя, шелест волн, набегающих на узкую полоску песка под отвесными черными скалами восточного побережья. Сквозь сумрак он видит впереди свет лампы. Мегера дома. Вздохнув, юноша прибавляет шагу и скоро ступает на террасу. – Мегера! – окликает Креслин, открывая дверь уже подведенной под крышу, но еще не отделанной парадной приемной. Не дождавшись ответа, он закрывает за собой дверь, пересекает неосвещенный зал и, оказавшись в коридоре, ведущем к спальням, останавливается у ее двери. – Мегера! – Заходи. Рыжеволосая сидит на топчане, покрытом стеганым одеялом. Помимо топчана в спальне находятся табурет и узкий стул с решетчатой спинкой. Вычищенная и отполированная латунная лампа проливает свет на безупречно подогнанные каменные плитки и плетеный травяной коврик. – Как прошел день? – спрашивает Креслин, опускаясь на маленький, но прочный табурет. – Немного устала... Юноша обращает внимание на ее застегнутую до горла на все пуговицы блузу с пышными, длинными рукавами, закрывающими запястья... Оно и немудрено, когда надо жечь древесный уголь. – Древесный уголь – это чтобы варить стекло? Мегера кивает: – Да. Дело идет, но только медленно. Вот будет готова печь, тогда некоторые из стражей смогут взять это на себя. А как у тебя? – Мы использовали имевшееся стекло. Питейный зал уже готов и кухня тоже. Задержка с жилыми помещениями и прихожей, – даже отвечая на вопрос, Креслин не может не думать о том, что же она от него скрывает. – Чем занималась с Шиерой? – Ничем особенным. Я просто стараюсь, как могу, освоить искусство стражей. – Ну а что ты утаиваешь от меня? – с ухмылкой спрашивает Креслин. – Да пропади ты пропадом! – взвивается Мегера. – Пропади со всеми потрохами и со своей дурацкой честностью! Ненавижу тебя! Убирайся! – А что я такого сделал? – Дело не в том, что ты сделал, а в том, каков ты есть. Расселся здесь, ухмыляешься, а сам испорчен насквозь. Настолько, что сам этого не понимаешь. Проваливай! Юноша с серебряными волосами выходит, закрывает за собой дверь и слышит, как внутри задвигается засов. Вернувшись в свою пустую спальню, он долго, уже после того как в соседней комнате гаснет свет, стоит в темноте у окна, прислушиваясь к шепоту бриза и глядя, как облака затягивают темное поле, усеянное сияющими звездами, из которых Северная ярче всех.
LXXXIII
Подавшись вперед, Мегера подставляет свой деревянный меч под клинок младшего стража, скользящим движением обводит его и делает выпад. – Выпад получился неплохо, но по завершении удара ты не вернулась в стойку, – замечает старший дежурный страж. – Забудь о том, что это учеба, и действуй как в бою, когда ты должна убить, чтобы не убили тебя. Рыжеволосая утирает лоб и обводит взглядом двор, служащий стражам из Западного Оплота тренировочной площадкой. Три других пары стражей продолжают упражнения – никто из них даже и не посмотрел в ее сторону. Остальные женщины из отряда, не считая трех, работающих с Креслином на утесе, заняты приведением в порядок жилых помещений, предназначенных для них самих. С чего тем трем воительницам вздумалось помогать ему, Мегера не знает и предпочитает не забивать себе этим голову. Отгоняя посторонние мысли, она сжимает рукоять тренировочного меча и тут же слышит замечание: – У тебя пальцы побелели. Не стискивай рукоятку так крепко. Мегера ослабляет хватку, одновременно думая о предстоящей встрече с Креслином и Лидией. По поводу стекла. – Попробуй еще раз, – говорит ей страж, – и помни: даже если ты сразила противника, это не значит, что рядом не окажется другого, готового нанести удар. Резко кивнув, она переходит к следующей паре, присматривается к движениям сражающихся: – Если вам обеим не терпится расстаться с жизнью в первой же схватке, то можете продолжать в том же духе... Глубоко вздохнув, Мегера возвращается на исходную позицию и взмахом деревянного клинка дает понять, что готова. Если Клеррис прав, то довольно скоро меч может оказаться единственным доступным ей средством защиты. Плечи ее отчаянно ноют, а синяков и ссадин на руках куда больше, чем она могла себе представить. Но никто об этом не догадывается. Ведь теперь на ней всегда блуза с длинными рукавами. – Не только... стражи из Оплота... умеют... биться... насмерть... – сбивчиво выкрикивает она, отбивая удары. На сей раз она не атакует, а защищается. – Все в порядке, госпожа? – спрашивает младший страж, юная девушка, едва достигшая возраста, позволяющего поступить на службу. – Все прекрасно. Давай еще разок. Однако упражнения пора заканчивать: ей нужно идти. Времени отчаянно не хватает, и Мегера может лишь удивляться тому, как Креслин ухитряется управляться разом со столькими делами. Но у нее все равно перед ним должок, должок за его свиноголовость и неспособность ее понять. – Будь проклят... – шипит она, выписывая клинком оборонительные восьмерки. Когда Мегера представляет себе на месте младшего стража Креслина, меч ее начинает двигаться с удвоенной быстротой. А того, что желудок скручивает узлом, она предпочитает не замечать.LXXXIV
Лучи послеполуденного солнца, пробившись сквозь затянувшие северо-западный небосклон тучи, падают в узкое окошко старой части ныне расширенной цитадели. – С общим залом вышло не то, – хмуро бормочет Хайел. – Питейное заведение работает, но вовсе не так, как было задумано. Мои ребята сидят в одном углу, ейные стражи – в другом, и одни косятся на других с неприязнью. Хорошо хоть, до драки не доходит. Довольны только рыбацкие жены, устроившиеся в заведение подавальщицами. Чем меньше люди разговаривают, тем больше пьют. Правда, и выпивки в обрез, с этим тоже могут возникнуть затруднения. – Ну, пусть тогда твои люди... Не знаю, неужто нельзя чуточку потерпеть без пьянства? Как только в садах созреют плоды, часть их можно будет пустить на хмельное. Или... – Креслин задумывается о других растениях. – Тут на утесах растут пурпурные ягоды. Вкуса никакого, но если сок перебродит, получится то что надо. Скажи, а кто-нибудь из твоих гонит самогон? – Есть такие, – признает Хайел. – Но не думаю, чтобы тебе захотелось пить эту дрянь. – Любое пойло можно довести до ума, если приложить старание. Распорядись, чтобы им зачлось по полнаряда за сбор ягод для последующего сбраживания. Когда напиток будет готов, позови Мегеру и Клерриса: они обработают бочки, так что питье станет вполне приемлемым. Удивительно, но чем больше удается сделать, тем больше встает новых задач. Стоило расширить цитадель, как возникли вопросы об отсутствии некоторых необходимых удобств и нехватке постельного белья. А теперь вот приходится думать еще и о винокурении да пивоварении! Креслин пожимает плечами. Мегера с Шиерой рьяно взялись за расширение цитадели, благо Лидия привезла из Сутии необходимые материалы и инструменты. Теперь крыша над головой есть, можно сказать, у всех, но как обеспечить всех еще и постельными принадлежностями? Ни льна, ни хлопка на острове не растет, да и прядилен с ткацкими мастерскими покуда не заведено. Во всей этой утомительной каждодневной рутине, когда приходится вникать во все хозяйственные мелочи и работать, разрываясь на части, чуть ли не круглые сутки, ему немало помогает здравый подход Мегеры. – Нам это нужно? А к какому времени? – спрашивает она по десять раз на дню, стоит завести речь об очередной насущной нужде. И она права: необходимо уметь выделять самое важное и определять очередность. Креслину хочется, чтобы все делалось сразу, но при таком подходе магия, как выясняется, почти бесполезна. Например, Креслин выучился у Клерриса способам усиления гармонического начала в растениях, что стимулирует рост и способствует плодоношению. Но прежде чем гармонизировать растения, нужно провести сев и получить хотя бы проростки. Хорошо еще, что ему удалось убедить нескольких предприимчивых консортов, горстку рыбачьих жен и двух увечных рыбаков расчистить, вспахать и засеять давно заброшенные нивы на нижнем плато к северу от гавани. Лидия обнаружила там пару источников, и будущие фермеры, прорыв каналы, повели к полям воду. Потирая натруженные плечи, Креслин размышляет о том, найдет ли когда-нибудь время довести до ума их с Мегерой дом, в котором сейчас отделаны лишь две спальни, а гостиная, так называемый кабинет, столовая и кухня остаются незавершенными. – Ну, – устало соглашается Хайел, – это, пожалуй, сгодится. Во всяком случае, на первое время. Однако выпивка выпивкой, а взаимная неприязнь – совсем другое дело. Они по-прежнему будут пить и смотреть друг на друга косо. – А как насчет менестреля? – Ну, менестрель... Кто к нам сюда потащится? Во всяком случае сейчас. Юноша с серебряными волосами рассеянно кивает, вспоминая о записке своей сестры. – Как раз тут, может быть, что-то и получится. На худой конец, стоит попробовать. – Ты о чем? – Да так... Встретимся в общем зале после ужина. Рослый начальник гарнизона поднимается с весьма озадаченным видом. – Это либо сработает, либо нет, – бросив с улыбкой эту маловразумительную фразу, юноша направляется к дому на утесе. Он окликает Мегеру, но ответа нет, и ни в доме, ни поблизости не ощущается чьего-либо присутствия. Забрав гитару, Креслин облокачивается на ограду спиной к низкому солнцу и пробегает пальцами по ладам. Хотя руки его теперь в мозолях, подушечки пальцев вовсе не такие жесткие, как были когда-то. Спрятав гитару в кожаный футляр, юноша припоминает песни – немногие сочиненные им самим и множество выученных, в первую очередь, слышанных от другого певца с серебряными волосами. Пока Креслин предается размышлениям и воспоминаниям, солнце прячется за холмы, но Мегера так и не появляется. Впрочем, это не удивляет, ведь в последнее время она почти не расстается со стражами из Оплота, а оставшееся время проводит в беседах с Лидией. Ночует, правда, в своей спальне, но даже обедает в цитадели, в компании Шиеры. По приближении сумерек Креслин берет гитару, спускается вниз и направляется в общий зал недостроенной гостиницы. – Что это? – удивляется Хайел. – Гитара. Говорят, музыка способствует сближению. Вместе они заходят в открытую дверь в западном, почти завершенном крыле здания. Правда, окна пока обходятся без стекол и ставней, но Клеррис с Мегерой уже сложили маленькую печь, а Черный маг обещает, что стекло, пусть толстое и мутное, скоро будет. Войдя в зал, Креслин выжидает, когда его глаза приспособятся к сумраку. Помещение слишком велико, а освещают его лишь с полдюжины небольших ламп, позаимствованных, как подозревает юноша, из цитадели и заправленных, судя по запаху, чем-то вроде рыбьего жира. Проморгавшись, Креслин подтаскивает прямо к двери колченогий стол, тоже раздобытый где-то Клеррисом, и поворачивается к Хайелу: – Ты не мог бы найти мне какой-нибудь табурет? Капитан выразительно качает головой, однако не возражает, а направляется к помещению, которое должно будет стать кухней, а пока служит кладовкой для хранения хмельных напитков, засохшего сыра и раскрошившегося печенья. «...ишь, заявился. Что его сюда занесло...» «...колдунья его вечно сидит с этими суками, а этот и вовсе один уселся...» Не обращая внимания на перешептывание солдат, Креслин смотрит в угол, где среди коротко остриженных стражей резко выделяется длинными огненно-рыжими волосами Мегера. Заметив его, она тут же отводит взгляд, но все же в ее холодных глазах мелькает недоумение. – Вот... лучше тут не достать, – Хайел ставит перед столом грубо сколоченный табурет. – Сгодится, – Креслин выносит табурет на свободное пространство между столами, достает из футляра гитару и садится. В зале воцаряется тишина. Перебирая струны, юноша жалеет, что не попрактиковался перед этим выступлением, хотя времени на это у него попросту не было. Он еще раз оглядывает помещение. Стражи из Оплота тесной кучкой сидят за грубыми столами возле обращенной к морю стены, а монтгренские солдаты собрались перед открытыми оконными проемами, сквозь которые, неся с собой из гавани запах соли и рыбы, проникает прохладный морской бриз. С неуверенной улыбкой, в ответ на которую не улыбается никто, даже сидящая рядом с Шиерой Мегера, Креслин говорит: – Вкусы у разных людей разные, а я знаю не так много песен, которые одинаково понравились бы и в Монтгрене, и в Западном Оплоте. Так что слушайте те, которые придутся вам по душе, а на другие попросту не обращайте внимания. Его пальцы касаются струн, и в зале звучит песня.LXXXV
Чувствуя, что к ноющим мускулам добавилась еще и боль в пальцах, Креслин встает и, вымучив улыбку, говорит: – Я, пожалуй, пойду вздремну. Лидия переглядывается с Клеррисом. – Надеюсь, ты нам еще сыграешь, – говорит Хайел. – Было здорово, мы получили настоящее удовольствие. Пожимая плечами, Креслин берет гитару и ослабляет струны, после чего прячет инструмент в футляр. Прикосновение к защелкам лишний раз напоминает ему, как давно он не касался струн. Хотя воины из Монтгрена и Оплота по-прежнему сидят за разными столами, они уже не ворчат и смотрят друг на друга без признаков враждебности. Креслин надеется, что со временем сюда будутприходить не только одинокие солдаты и стражи. Люди начнут отдыхать здесь целыми семьями. – Да, мы все надеемся снова услышать твою игру, – вторит Хайелу Шиера. – Мне нужно поговорить с тобой, – тихим, усталым голосом произносит Мегера. – Сейчас? – Дома. Я долго здесь не задержусь. С ее лица так и не сошла мертвенная бледность, и Креслин чувствует беспокойство: она слишком выкладывается и, наверное, переутомилась. Разумеется, Мегера тотчас слышит его мысли: – Прекрати. Прекрати, пожалуйста... – Мегера направляется к нему, но неожиданно ее останавливает Клеррис: – Можно задержать тебя на минуточку? – А это не может подождать до завтра? – Боюсь, что нет. Креслин вздыхает с облегчением, поскольку иметь дело с раздраженной Мегерой теперь придется Клеррису. Однако все равно он чувствует себя виноватым. Его догоняет Лидия: – Не возражаешь, если я немножко пройдусь с тобой? Я должна тебе кое-что сказать. Юноше не нравится тон, которым произнесены эти слова. – Не возражаю. Ну, где я еще прокололся? – Прокололся? – Ну, дал маху... Короче, что я сделал не так? В последнее время вы с Клеррисом только и делаете, что тычете меня носом в мои ошибки. – Положим, мы делаем не только это, а ты не больно-то прислушиваешься к нашим упрекам, – с полушутливым укором говорит целительница, приноравливаясь к его шагу. – Наверное, я их заслуживаю. Но что не так на сей раз? – Мегера. Сегодня вечером ты огорчил ее, и уже не в первый раз. – Опять? Что бы я ни делал, все не по ней. Разговариваешь с ней – злится, молчишь – злится еще пуще! – Креслин... – мягкий укор в голосе женщины несколько охлаждает юношу. – Да? – устало произносит он. – Мегера твоя жена. – Не более чем по названию. – А ты когда-нибудь спрашивал ее, почему? – Нет, тут и так все ясно. – А говорил ты ей о любви? – А это нужно? Лидия фыркает. – Чего смешного, – ворчит он, – понятно же, что всякие слова бесполезны. Она и без слов чувствует, что, глядя на нее, я не могу ее не хотеть, и от этого приходит в ярость. – Предположим. А что чувствовал ты, всякий раз, когда шел через пиршественный зал Западного Оплота? Креслин судорожно сглатывает. – То-то и оно... А ведь ты не ощущал помыслов и желаний стражей, просто видел их лица и слышал шепотки. А каково бы тебе пришлось, знай ты, что за мысль кроется за каждым словом? Тон целительницы холоден, точно северные звезды. Ее слова разят, словно клинок, прямо в сердце. Юноша отмалчивается, чувствуя, как начинает щипать глаза. – Твоя жена – пусть она стала твоей женой только благодаря козням Риессы – за все это время слышала от тебя разве что парочку теплых слов. Ты никогда не ухаживал за ней, не старался ей понравиться, и она чувствовала лишь твое постоянное вожделение. Разве это поможет сблизиться? Поможет ей понять, что ты ее любишь? Креслин ежится, ибо слова целительницы подобны ледяным ветрам, какие ему случалось вызывать с Крыши Мира. – При всяком удобном случае ты демонстрируешь очередное умение, а сегодня вечером задел ее особенно сильно. Ты пел песни любовные и военные, шутливые и серьезные, марши и бал-ла-ды, на глазах у всех вкладывая в них свою душу. Раскрывая себя перед людьми почти незнакомыми, почти чужими. А она, женщина, которую ты вроде бы любишь, никогда не слышала твоего пения, даже не подозревала о подобном таланте. Как ты думаешь, ее это сильно обрадовало? – Хм... едва ли. – Вот именно, – голос Лидии звучит теперь несколько мягче. – Так что если сегодня вечером она снова обрушит на тебя свой гнев, ты должен понять его причину. – Ну, пойму. А дальше-то что делать? – Прежде всего – выслушать все то неприятное, что она тебе скажет. Осмыслить услышанное и воздержаться от ответных уколов. Не демонстрировать ни превосходства, ни чувства вины, а просто объяснить ей, что до сих пор действительно не понимал, что творится в ее душе, и теперь постараешься исправить это, относясь к ней как к другу. – Не знаю, получится ли... – Если не получится, – произносит Лидия, резко остановившись, – вы оба не доживете до конца лета. Доброй ночи, Креслин. Она уходит, и шаги ее так легки, что их заглушает мягкий шелест набегающих на песок волн и трели цикад. Некоторое время Креслин стоит, надеясь расслышать то ли удаляющиеся шаги Лидии, то ли приближающиеся шаги Мегеры, но так ничего и не услышав, медленно бредет вверх по склону. Дома он зажигает лампы, сначала в своей, а потом и в ее комнате. В открытое окно веет прохладой. Лампы горят и горят, а Мегера все не идет. Неужто опять решила провести ночь со стражами? Не из-за того ли, что нечто в его поведении заставило ее подумать, будто ему это безразлично? Выйдя на террасу, Креслин тянется чувствами к ветрам и уносится ввысь вместе с морским бризом. Ему трудно сказать, сколько это продолжается, но юноша полностью возвращается в себя лишь ощутив появление Мегеры. Он встречает ее на пороге гостиной. – Добрый вечер, – говорит он. – Я хотел убедиться, что ты благополучно добралась до дома. – А кто мог бы мне помешать? – Наверное, никто. По правде, мне просто надо было что-то сказать. Кстати, ты ведь хотела со мной поговорить. – Это все ерунда. Какой смысл? Ты не слушал меня раньше, так с чего бы тебе вздумалось слушать теперь? – Я уже слушаю. Креслин притворяет за ней входную дверь. Света, льющегося из открытой двери ее спальни, достаточно, чтобы они могли видеть друг друга. – Что, после очередного торжества тебе легче снизойти до того, чтобы меня выслушать? – она смотрит так, словно собирается обойти его, как неодушевленный предмет, и скрыться в своей комнате. – Я не это имел в виду. – Ты никогда не имеешь в виду того, что происходит на самом деле. Ты просто действуешь и плевать хотел на то, что чувствуют при этом другие. Или чувствуешь, тоже не думая о том, как может кто-то воспринять эти чувства. В ее глазах бушует ледяное пламя. – Ты права, – со вздохом соглашается юноша, – я и впрямь сначала действую, а потом уж думаю. – Считается, что я вроде как твоя жена, разлюбезный суженый, но до сего дня мне было невдомек, что ты, оказывается, мастер петь любовные песни, от которых тают женские сердца. И боевые марши. Тебе даже в голову не пришло мне рассказать! Креслина так и подмывает указать, что она уделяла ему не так уж много времени и вести разговоры не о делах было попросту некогда. Однако он сдерживается. – Наверное, ты права. Возможно, я просто побаивался – вдруг ты станешь порицать меня еще и за это? – Порицать великого Креслина? Как можно! – Я не догадывался о твоих чувствах, правда. Ты знаешь, что чувствую я, а вот сказать то же насчет тебя я не могу. – Не можешь – и не надо, – с этими словами Мегера пытается уйти. Креслин поднимает руку, однако к ней не прикасается. Она останавливается. – Мегера, так больше нельзя. – Надо же, дошло. А не я ли твердила тебе это с того дня, как ты очухался в замке дорогого кузена? – Выходит, я медленно соображаю. – Знаешь что, я устала. День был нелегким, как, впрочем, и все они в последнее время. Что у тебя на уме? Собираешься повалить меня на кровать и назвать это любовью? Думаешь, таким образом можно что-то решить? – Губы ее дрожат от ярости. Креслин делает глубокий вздох. – Нет... вовсе нет. Я хотел предложить что-то... что-то вроде дружбы. Я постараюсь сначала думать, а потом уж действовать. Или даже говорить. Наверное, и в запале не стоит употреблять столько обидных слов. – Не знаю, что и ответить, – качает головой Мегера. – Просто не знаю. Сейчас у тебя такой настрой, но каким он будет завтра? Или послезавтра? – Сам не знаю, – пожимает плечами Креслин. – Но почему бы нам не попробовать? – Ты попробуй, а я посмотрю. Доброй ночи. Теперь он даже не пытается ее задержать. – Доброй ночи. Некоторое время Креслин неподвижно стоит в полумраке недостроенной парадной гостиной, подставляя лицо прохладному бризу, а затем уходит к себе, раздевается, гасит лампу и растягивается на жестком топчане. Прислушиваясь к пению невидимых цикад и лягушек, юноша размышляет о том, как бы научиться не совершать необдуманных поступков. Постепенно у него тяжелеют веки, и он мысленно желает Мегере спокойной ночи. Интересно, восприняла ли она это пожелание? Из головы не идут слова Лидии. Не доживут до осени? Почему? Он закрывает глаза в надежде, что это поможет ему заснуть.LXXXVI
Креслин просыпается рано, сразу после того как первые солнечные лучи осветили поверхность Восточного Океана. Значит, он успеет поработать с камнем, прежде чем вместе с Мегерой отправится на встречу с Шиерой, Хайелом, Лидией и Клеррисом – теми, кого юноша про себя называет неофициальным Регентским Советом. Перейдя в недавно отгороженную стенами комнату, где предполагается со временем оборудовать кухню, он достает ломоть черного хлеба и наливает из бака кружку холодной воды. В цитадели можно будет перекусить основательнее, а здесь, в регентской резиденции, не сыщешь ничего лучше сухой корки. Ветер с моря приносит прохладу, но безоблачное небо обещает, что день будет жарким. Полагая, что Мегера еще спит, Креслин, стараясь не шуметь, переносит заготовки к плите, служащей ему столом каменотеса. Сделав дюжину ходок, юноша останавливается и утирает взмокший лоб. И это – в такой ранний час! К полудню, наверное, здесь будет настоящее пекло. – Гляжу, ты рано поднялся, – говорит, высунувшись из окна, одетая в линялую голубую сорочку растрепанная Мегера. – Я старался не шуметь. – Спасибо за заботу... Но если мне хоть когда-нибудь удастся подняться раньше тебя, я покажу, в чем разница между «не шуметь» по-твоему и не шуметь на самом деле. – Ну если ты встанешь в такую рань... – Не все рвутся встречать солнце. – Солнце солнцем, но у нас сегодня вроде бы, назначена встреча. – Минуточку, я только умоюсь. Мегера исчезает в комнате, а Креслин, которому больше нет надобности соблюдать тишину, кладет заготовку на плиту и со звоном вбивает железный клин. Прилаживая уже обтесанный камень, юноша жалеет о том, что умения, которыми он владеет, по большей части невещественные – вроде музыки, а то и разрушительные, как искусство лучника и меченосца. Вот если бы он был каменщиком или плотником!.. Скреплять камни раствором уже некогда. Креслин откладывает инструменты и спешит в умывальную. Пол мокрый – Мегера здесь уже побывала. Быстро приняв холодный душ, юноша хватает рабочую одежду в охапку и нагишом бежит в свою комнату. Когда Креслин, одевшись, выходит на террасу, поджидающая его там Мегера – волосы ее не высохли – замечает: – Когда ты бегаешь без одежды, это выглядит совсем неплохо. – Хм... что я могу сказать? Разве что выразить надежду увидеть когда-нибудь в таком виде и тебя. – Это ты после вчерашнего? Креслин задумывается, не стоит ли извиниться, но, видя ее улыбку, сохраняет шутливый тон: – Во всяком случае, я предварительно подумал, прежде чем спросить. – То, что спросил, – уже неплохо. – Вот как? – Ладно, нам пора идти. Первые полсотни шагов они проходят в молчании. Креслин безмятежно наслаждается утренним солнышком. С гребня холма видна гавань с одной лишь оставшейся у причала поврежденной рыбачьей лодкой. – Жаль, что этот остров – не более чем прибежище голодающих рыбаков да впавших в немилость придворных, – замечает Мегера. – Рыбак из меня никудышный, – смеется Креслин, – да и придворный ничуть не лучше. Правда, насчет немилости ты, пожалуй, права. – Кажется, ты стал... то ли спокойнее, то ли... – она внимательно смотрит на юношу, которого ответственность и работа заставляют с каждым днем выглядеть все более зрелым. – Словно бы ты на что-то решился... Что ты собираешься делать? Ее взгляд скользит по дороге, спускается вниз, на селение, и возвращается к серебряным волосам над серо-зелеными глазами. – То, что и говорил вчера вечером. Постараюсь стать тебе другом. – Я не о себе. Я об острове. – Мы попытаемся превратить его в место, по крайней мере, пригодное для жизни. – Мы? – Именно. В том-то и суть. – Думаешь, такое возможно? Это не пустая фантазия? – Думаю, нет. Правда, по утрам возможным кажется все. Бывает, что к ночи то же самое видится по-другому. Мегера не отвечает. Она замыкается в себе, и Креслин невольно задумывается, не задел ли ее чем-то и сейчас. Однако, так или иначе они идут рядом, не обмениваются колкостями и не отгорожены друг от друга глухой стеной непонимания. По крайней мере в это утро.LXXXVII
В теплом закатном сумраке Креслин стоит возле каменной ограды террасы и смотрит вниз, туда, где под нависающим утесом тянется белая полоска прибрежного песка. Правда, отсюда береговая линия не видна, но ветер доносит запах влажного песка. Сегодня волны Восточного Океана ниже, чем обычно, и пенистые буруны набегают на берег почти бесшумно, так что даже в тишине вечера шепоток прибоя едва различим. За спиной юноши чернеет неосвещенная резиденция. И он, и Мегера могут обойтись без ламп, а больше там никого пет. Когда сумерки делаются еще гуще, Креслин прокашливается и начинает петь.LXXXVIII
– Ну и последнее, что следует обсудить, это письмо герцога об уплате налогов, – говорит Шиера, обводя взглядом стол. Хайел устало, без всякого выражения, кивает. Небрежно кивает и Лидия. Обычно на таких советах присутствует кто-то один из Черных, и сегодня это как раз она. Креслин косится на Мегеру – ему кажется, что та бледнее, чем обычно. – Это что, шутка? – спрашивает Креслин, встретившись с Шиерой взглядом. – Не думаю, – подает голос Мегера, – как не думаю, что дорогой кузен измыслил такое сам. Ему это нашептали, либо Хелисс, либо Флорин. – Так что же он пишет? – Требует уплаты налога, по пятьдесят золотых пенсов четыре раза в год. – А раньше герцог взымал с острова налоги? – спрашивает Креслин, повернувшись к Хайелу. – Какие налоги, когда нет доходов? Он сам присылал деньги, на припасы и жалованье солдатам. – Может быть, это фальшивка? – предполагает Шиера. – Подделка, сработанная умельцами из Фэрхэвена? – Это его подпись. Письмо находилось в одном мешке с бумагами, подтверждающими регентство, – ворчит Хайел, угрюмо уставясь в выщербленную столешницу. Креслин задумчиво морщит лоб и спрашивает: – Его ведь доставил сутианский корабль, верно? – Да... «Быстрый Змей». – Понимаю, что ты имеешь в виду, – вмешивается Мегера. – Если дорогой кузен послал его по сутианским каналам, оно должно было прибыть вместе с отрядом из Оплота. – Не обязательно, – возражает Хайел. – На самом деле это не имеет значения, – медленно произносит Креслин. Все взоры обращаются к нему. – Во-первых, у нас нет пятидесяти золотых. Во-вторых, мы не заключали никаких соглашений насчет сбора податей. В-третьих, кого мы должны обложить налогом? И в-четвертых, что может сделать герцог, чтобы претворить свой указ в жизнь? – Ты предлагаешь поднять мятеж? – спрашивает Хайел. – Какой мятеж? – вздыхает Креслин. – Начнем с того, что у нас нет уверенности в подлинности этого уведомления. Даже если подпись настоящая, герцогу могли подсунуть бумагу, а он – подписать ее, не читая. Но, с практической точки зрения, важнее то, что этот указ невыполним, поскольку люди, которых предписано обложить налогом, не имеют ничего ценного. Что у нас есть? Питейное заведение при недостроенной гостинице, наторговавшее за все время работы золотых на двадцать, да кучка рыбаков, выручка которых за вяленую рыбу не превосходит тридцати золотых в год. А трем дюжинам солдат и стражей мы едва способны выплачивать жалование, даже получая помощь из герцогской казны. Если мы не разовьем торговлю, не добьемся самообеспечения или не найдем какой-нибудь другой способ добывать деньги, меньше чем через год наш остров ждут разорение и нищета. – Есть кое-какие возможности... – вступает в разговор Лидия. – Большая часть потребляемого в Кандаре перца поступает из Хамора, розмарин и бринн выращивают в Остре, а зимние специи в Нолдре. – Перец? – непонимающе переспрашивает Шиера. – Ты хочешь сказать, что надеешься вырастить здесь пряности? – уточняет Мегера прежде, чем Хайел успевает открыть рот. – Да. Мы уже начали выращивать бринн и зимние специи. Что же до перца, то он требует больше... Креслин выслушивает подробный рассказ об особенностях возделывания пряностей и прибыльности торговли этим товаром. – Контрабандисты, – говорит Хайел, едва Лидия умолкает. – Или сутианцы под торговыми флагами Сарроннина, – добавляет Мегера. Креслин вспоминает торговца Деррилда и думает о том, какое значение может иметь быстрота оборота товаров. Отшельничий лежит на перекрестье путей между большими южными и восточными материками; его положение достаточно удобно для того, чтобы вести торговлю небольшими партиями, но зато со скорой отдачей. – Что в Кандаре пользуется наибольшим спросом в восточных державах? Все молчат. – Как насчет черной шерсти? – С ней так быстро не получится, – замечает Лидия. – Да, – соглашается Креслин, – но рынок пряностей узок, а ткани нужны всем. – Ты, кажется, собираешься использовать магию гармонии, чтобы получить товары, которых не будет у других? – с улыбкой говорит Мегера. – А почему бы и нет? – А получится? – У некоторых горных овец есть черные пятна, – говорит Креслин, повернувшись к Лидии. – Но на это уйдет несколько лет, – указывает она. – В таком случае начинай как можно скорее. Возражения есть? Мегера морщит лоб, Хайел пожимает плечами, а Шиера медленно кивает. – Остались еще вопросы, которые следует обсудить? – спрашивает Креслин. Собравшиеся молчат. – Ну что ж, раз мы все обговорили, пора браться за работу. Юноша с серебряными волосами встает из-за стола, и все следуют его примеру. – Насчет шерсти... – бормочет Креслин, подойдя к Лидии. – Ты не обижайся, я вовсе не хотел тебя подгонять. Просто... – Конечно, ты не имел в виду ничего дурного, – отвечает целительница, глядя ему в глаза, – но чуточку поторопить меня все-таки хотел. – Ты права, – смущенно отвечает Креслин, заливаясь краской. – Просто я боюсь, что времени у нас в обрез. – Клеррис тоже об этом твердит, – улыбается она, – но, может быть, все не так плохо. Хотя я бы не сказала, что народ так и рвется покинуть Кандар да перебраться к нам, но все же есть люди, которые могли бы основательно нам помочь. – Черные? – переспрашивает подошедшая к ним Мегера. – Нас попросту вытесняют из Кандара. Мы слишком осторожны и слишком озабочены несоразмерным усилением хаоса и соответствующим нарушением Равновесия. Клеррис, например, считает, что само появление Креслина связано именно с этим. Если хаос укрепляется сверх меры, должен явиться мастер гармонии. Теоретически верно и обратное: превращение Отшельничьего в мощный оплот гармонии может нарушить баланс, за чем последует усиление магов хаоса. Правда, – она качает головой, – это лишь общие рассуждения. Как обстоит дело на практике, мы не знаем. Мегера слегка ежится и смотрит на Креслина с отстраненным видом, словно заглядывая в далекое будущее. Не желая встречаться с ее холодными зелеными глазами, юноша поворачивается к Лидии. – Наверное, я все-таки нажимаю сверх меры. Мегера кивает. – Без нажима с твоей стороны здесь вообще ничего бы не было, – говорит Лидия, – но рано или поздно приходит пора позволить всему идти своим чередом. Ну ладно, с вашего позволения я пойду, взгляну, как дела у Клерриса. Улыбнувшись, целительница поворачивается и начинает спускаться по ступенькам. Юноша выходит на освещенное солнечными лучами пространство. Его тотчас опаляет зной. – Иногда... – тихонько произносит Мегера, но не договаривает. – Иногда что? – спрашивает он, обводя взглядом пустой, если не считать полузатопленной, не трогавшейся с места со дня их прибытия рыбачьей лодчонки, причал. – Иногда ты кажешься очень восприимчивым, а иногда – весьма недалеким. – Ты права. Я и впрямь много не понимаю. – Опять ты за свое. Малыш Креслин у нас такой скромный, он сам сознается в своем невежестве, просит его вразумить! Как же, нужны тебе чужие советы! Разве не ты только что вил веревки из собравшихся? Или не ты вознамерился в считанные годы превратить это захолустье в державу, способную соперничать с Фэрхэвеном? Солнце припекает нещадно, но ее слова как снежная буря. – А ты хочешь, чтобы остров так и остался захолустьем? Я-то думал... – Не в том дело. Все твои планы насчет острова я поддерживаю. В мире должно существовать надежное прибежище для таких людей, как мы, Лидия и Клеррис. Но ведь ты никого ни о чем не спрашиваешь. Принимаешь решения и ставишь нас в известность, не сомневаясь, что мы будем выполнять твою волю. А я, между прочим, не у тебя на службе. Возможно, мне пришлось выступить в роли ангела-хранителя, но не потому, что я жажду тебя, душой или телом. – Но ты оставалась рядом... – начинает Креслин, недоуменно морща загорелый лоб. – По той единственной причине, что так проще для нас обоих, – обрывает его Мегера, но юноша чувствует, что это неправда, во всяком случае, не вся правда. – Зачем ты кривишь душой? – Будь ты проклят! Думаешь, будто ты всеведущ, будто видишь меня насквозь? Решил, что стоит тебе сказать пару ласковых слов, и я буду готова прыгнуть к тебе в постель? – Ты прекрасно знаешь, что я ни о чем таком не думаю, – отвечает Креслин. Он смертельно устал. Устал от тяжелой работы, от изнурительных упражнений, призванных восстановить прежнюю физическую форму, но главное – от постоянного нервного напряжения, постоянного ожидания очередных нападок Мегеры. – Тебе наплевать на то, что я говорила насчет принуждения – и меня, и всех прочих. Тебе всегда наплевать, как и всем мужчинам. Нужно тебе – ты выказываешь понимание и сочувствие, а нет – значит, нет. О конечно, ты всегда просишь прощения, но это не более чем пустые слова! Ожесточенно жестикулируя, Мегера непроизвольно берется за рукоять клинка, который приохотилась носить на манер стражей. Креслин напрягается, отметив, что ей легко дается прикосновение к холодной стали, ибо окружавшая ее прежде белая аура почти истаяла, сменившись той же чернотой, что и у Лидии. Хотя порой вокруг Мегеры и мелькают язычки белого пламени. – Вот и сейчас – ты даже не слушаешь... – Я слушал, просто вдруг заметил, как сильно ты изменилась. – Ты хотел сказать, как сильно ты меня изменил. – Я такого не говорил. – Но имел в виду. Мегера все же отпускает клинок, и Креслин переводит взгляд на восток, к облакам, висящим на горизонте над темно-зеленым морем. – Пока ты не научишься слушать, по-настоящему слушать, ничего не изменится! С глубоким вздохом юноша провожает взглядом стройную фигуру, удаляющуюся по направлению к ристалищу стражей. По мере того как солнце движется к западу, облака на востоке делаются все гуще.LXXXIX
Сломав простую восковую печать, Мегера читает следующие строки:«Записано рукою Хелисс со слов Алдонии, верной служанки Мегеры, суб-тирана Сарроннина и регента Отшельничьего...»«Интересно, – задумывается Мегера, – кому пришло в голову вставлять в письмо все эти титулы? Хелисс могла употребить их в ироническом смысле, тогда как Алдония – в знак искреннего почтения...»
«...Хотя роды были нелегкими, у меня родилась дочь, которую я назвала в твою честь Линнией, и умоляю тебя, если со мной, как то бывает с недавними роженицами, что-то случится, позаботиться о том, чтобы ее будущее не зависело от прихоти чужих людей. Однако, по словам повитух, менее чем через сорок дней мы сможем пуститься в путь. Как раз в то время отплывает корабль, и мы с дочуркой поплывем на нем. Если, конечно, обе будем здоровы. Линния красивая девочка, а волосики у нее рыженькие. Думаю, потемнее, чем у тебя. С нетерпением жду возможности увидеть тебя и служить тебе...»Снизу приписана еще одна строчка: «У них обеих все хорошо. Хелисс». Мегера Линния поджимает губы, моргая повлажневшими глазами, подходит к темному окну и, прижав к груди сложенный листок пергамента, долго прислушивается к шуму прибоя.
Последние комментарии
14 минут 32 секунд назад
18 минут 22 секунд назад
17 минут 50 секунд назад
27 минут 39 секунд назад
30 минут 12 секунд назад
40 минут 24 секунд назад