Вернуться к подлинному [Анатолий Григорьевич Москвин] (fb2) читать онлайн

А. Москвин
Вернуться к подлинному

Когда Жюль Верн скончался, в его архиве остались рукописи пяти готовых романов. Единственный сын и наследник писателя Мишель Верн попытался заинтересовать ими Л.-Ж. Этцеля-младшего, но многолетнему издателю верновских произведений последние сочинения прославленного автора не понравились. Он нашел их растянутыми, не соответствующими изменившимся вкусам публики и поэтому предложил Мишелю кое-что переделать, а именно: ввести побольше диалогов, уменьшить количество описаний, сократить слишком внушительное число географических, исторических, биологических сведений, которыми привык щедро насыщать свои книги мэтр Жюль (к тому же часть этих сведений уже утратила актуальность), — одним словом, оживить романы, сделать их более динамичными, а следовательно, более привлекательными для читателя нового века. Сын послушался совета издателя и засел за переделку отцовских произведений. Руководило им — как подозревали уже тогда и как стало абсолютно ясно сегодня — отнюдь не бескорыстное стремление представить миру последние творения гения. Внимательные читатели, критики, коллеги-литераторы сразу же поняли, что в отцовские романы сын внес немало изменений. Но коснулись ли они только способа изложения материала или же, напротив, затронули основные сюжетные линии? Точного ответа долгие годы не было. Но вот в начале 1990-х годов стал известен контракт, подписанный в декабре 1905 года Этцелем-младшим и Мишелем на подготовку к изданию «неопубликованных произведений Жюля Верна», в котором прямо говорится о том, что сын и наследник великого писателя берет на себя труд «пересмотреть и исправить» оставшиеся после отца рукописи, но, если по каким-то причинам он не сможет это сделать, Луи-Жюль Этцель будет вправе опубликовать оригинальную рукопись^[1].

Все пять романов, о которых идет речь, увидели свет в 1906-1910 годах, причем, как это вошло в обыкновение, книжному изданию предшествовали журнальные публикации.

Через семь десятилетий у потомков знаменитого писателя были приобретены машинописные рукописи его последних романов. Их изучением занялся Пьеро Гондоло делла Рива, крупнейший в то время специалист по творчеству Ж. Верна и один из руководителей Верновского общества. Простое сличение рукописного и печатного текста позволило установить, что изменения, внесенные Мишелем, весьма значительны. Поменялся не только сюжет, но сам дух произведений. Иногда — как в случае с «Прекрасным желтым Дунаем» — из-под пера сына выходили совершенно другие романы. И тогда Мишель не придерживался даже их первоначального названия. Так появились на свет «Дунайский лоцман» и «Кораблекрушение "Джонатана"» (см. т. XX наст. собр. соч.).

Вернемся, однако, к верновским оригиналам. Идея сочинить роман о самой длинной реке Западной Европы зародилась у писателя давно — может быть, еще тогда, когда он создавал книги о путешествиях по Амазонке (1880) и Ориноко (1894), а может, и раньше — в те далекие дни начала 1860-х годов, когда в журнале «Вокруг света» («Le Tour du Monde») он зачитывался превосходными описаниями дунайского маршрута французского историка, а впоследствии и политического деятеля Виктора Дюрюи. Яркий текст журнальных публикаций сопровождался не менее привлекательными иллюстрациями, выполненными спутником Дюрюи — художником Д. Лансело. У Жюля даже зародилось желание повторить увлекательный маршрут или, по крайней мере, посетить одну из придунайских стран. Ему самому не удалось осуществить эту мечту, но на склоне лет в первый день XX века Верн вместо себя отправляет на Дунай своих литературных героев. Напомню читателю, что всего за полтора года до этого сюжет одного из верновских романов («Тайна Вильгельма Шторица») уже разворачивался в маленьком придунайском городке.

На этот раз местом действия стала вся великая река — от истоков до устья. Без преувеличения, Дунай можно считать главным героем романа. Писатель тщательно следит за изменением характера реки по мере продвижения к устью, сообщает интересные гидрологические, геоморфологические, биологические подробности, иногда изощренно описывает нравы речных обитателей, не забывая, конечно, остановить внимание читателя на исторических и архитектурных особенностях подунайских поселений, на облике и характере прибрежных жителей. Ко всему еще опытным моряцким глазом он оценивает навигационные маневры дунайских лоцманов. Для не слишком загруженного информацией читателя начала XX века книжка Ж. Верна вполне могла стать превосходным путеводителем по реке. Правда, сам автор сдвигает действие романа назад, поближе ко времени написания очерков Дюрюи, отчего путешествие Ильи Круша окутывается легкой историко-романтической дымкой.

По ходу повествования Жюль Верн то отпускает ехидные замечания о стремлении баварских архитекторов посоперничать с древними греками, то рассуждает о поведении и привычках речных рыб, то «вкусно» описывает налитки и яства придунайских народов. Он не упускает случая показать в невыгодном свете слишком самоуверенных полицейских, обращает внимание на несовершенство правосудия (больная после дела Дрейфуса для Франции тема). Но оптимист-герой стоически переносит все неприятности и — вместе с автором — свято верит в конечное торжество справедливости. Весь роман пронизан любовью и верой в жизнь. Это особенно удивительно, если учесть, что его автор — больной семидесятилетний старик. «Прекрасный желтый Дунай» прямо-таки сочится живым французским юмором, а открывается он раблезианским описанием пирушки рыболовов. И как же тонко иронизирует писатель над милой человеческой слабостью — ужением рыбы, с какой «важностью» объявляет он это занятие самым мудрым и достойным из всех наших праздных увлечений!

Сам заголовок романа — своего рода опровержение названия прославленного штраусовского вальса. С точки зрения естествоиспытателя, прекрасный Дунай не голубой, а желтый, хотя, конечно, Верн не очень-то упрекает в «ошибке» композитора, который предпочел действительности фантазию.

Читателю, разумеется, бросился в глаза еще один предмет верновской иронии: Круш, сплавляясь по Дунаю, ловит и… продает рыбу прибрежным жителям! Причем не только в крупных городах, но и в маленьких селениях! А как автор восхищается придумкой контрабандистов, устроивших на барже двойное дно, чтобы обмануть полицейских и таможенников! Нет, Верн не становится на сторону преступников, но и не отказывает себе в удовольствии мягко подтрунить над власть предержащими.

Можно отметить и еще один аспект романа. После ареста Круша в Будапеште образуются две партии сторонников и противников узника — «крушисты» и «антикрушисты». Они то кажутся непримиримыми врагами, то с легкостью переходят из одного лагеря в другой. Так Верн подсмеивается над своими соотечественниками, разделившимися в связи с громким процессом Дрейфуса на «дрейфусаров» и «антидрейфусаров», причем, когда заказной (как сказали бы сейчас) характер дела выяснился и неправедный вердикт суда отменили, многие из «антидрейфусаров» стали рьяно защищать еще недавно ненавидимого ими человека.

Одним словом, «Дунай» был легкой книгой, писательским отдыхом от других, более сложных, более драматичных, необыкновенных путешествий. На его создание ушло всего 88 дней.

Когда роман был окончен, Ж. Верн не стал спешить с его опубликованием. И на то имелись определенные причины. Мастер всё никак не мог пристроить другое свое детище — «Шторица», многие страницы которого вызывали категорическое неприятие Этцеля-младшего. Писателю пришлось править рукопись по желанию издателя и, соответственно, придерживать «Прекрасный желтый Дунай». При жизни он так и не нашел времени отправить роман в Париж.

Мишель, получив «добро» на переделку неопубликованных отцовских произведений, сначала занялся «Золотым вулканом» (книга вышла в 1906 г.), а потом поторопился издать собственное сочинение — «Агентство Томпсон и К°» (1907). В том же, 1907 году, дошла очередь до «Прекрасного желтого Дуная». Сохранив основную идею отца — спуск по Дунаю победителя соревнования рыболовов, — Мишель пишет совершенно иное произведение. И прежний роман настроения, роман восхищения великой рекой превращается в этакий пустячок по типу входивших тогда в моду полицейских романов Марселя Леблана об Арсене Дюпене. Сочинения отца и сына сравнивать нельзя — это просто-напросто разные произведения. Разумеется, Мишель поступил бы честнее, прямо объявив об этом читателям. Только кто стал бы покупать роман так и не составившего себе имени отпрыска великого писателя?

Впрочем, в те годы отношение к наследию даже очень известных авторов было совершенно не таким, как сегодня. Ну а если учесть, что сам Верн-старший неоднократно сетовал, что за его романами не признают никаких литературных достоинств, то будет понятным, почему никто из собратьев по писательскому цеху не забил тревогу, догадавшись, что поздние творения умершего гранда «чуть-чуть» подправил его наследник. Вероятнее всего, такое вмешательство профессионалы пера сочли вполне естественным.

Только в конце века оценка творчества Жюля Верна на родине, да и во многих других странах изменилась. Писателю, которого долгие годы держали исключительно в «детских классиках», наконец перестали отказывать в литературном мастерстве.

Его последние романы в их подлинном виде переведены на английский, немецкий, польский и другие языки. В нашем издании они стали доступны и русскому читателю. Теперь любители приключенческого жанра смогут насладиться полетом не стесненной ничьими узами творческой фантазии великого Ж. Верна.

Ограниченным тиражом «Прекрасный желтый Дунай» впервые был издан Обществом Жюля Верна в 1988 году. Первое массовое издание увидело свет в 1997 году в Канаде. В апреле 2000 года в Париже издательством «Аршипель» осуществлена, и тоже массовым тиражом, публикация верновской рукописи, заново просмотренной и отредактированной. Именно этот вариант и был взят для русского перевода.

Второй из романов, представленных в этом томе — «В Магеллании», — Верн начал писать 17 октября 1897 года. Сначала он назывался «Огненная Земля», и, видимо, место действия ограничивалось этим крупнейшим островом у южной оконечности обеих Америк. Именно поэтому в первых главах уделено так много внимания описанию природы, нравам обитателей острова и истории плаваний европейцев в Магеллановом проливе и окрестных водах. Только в процессе работы у Верна появилась идея перенести действие на другие острова. Соответственно изменилось и заглавие: «На Краю Света». Роман создавался в течение полугода и был закончен 11 апреля 1898 года. Обычно Верн писал быстрее: на создание «Великолепной Ориноко» (1894), «Воздушной деревни» (1896), «Россказней Жана-Мари Кабидулена» (1899) и «Братьев Кип» (1898) потребовалось всего по три месяца, «Лицом к знамени» (1894 — 1895) — четыре с половиной, на «Кловиса Дардантора» (1895) — четыре, «Невидимой невесты» (1898) — два!… Столь длительную работу можно объяснить и обострением хронических болезней, и общим угнетенным состоянием писателя после смерти любимого брата Поля (27 августа 1897 г.). Да, в это время он пишет необычно медленно: на «Завещание чудака» в 1897 году уходит шесть с половиной месяцев, на «Вторую родину» (1896-1897) — девять. Роман о Магеллании (окончательное название он получил в 1901 году, после того как был завершен «Маяк на Краю Света», где этот пресловутый «край» оказался как нельзя кстати) требовал особого подхода. Кажется, впервые в своих приключенческих произведениях Верн так ясно выразил собственное политическое кредо. При этом, излагая его, он старался не отпугнуть читателя слишком скучной в юном возрасте материей — не забудем: книга писалась в первую очередь для молодежи.

В основу сюжета положена история исчезновения в 1891 году где-то в море, возле берегов Южной Америки, австрийского эрцгерцога Йоханна. Оставив императорскую семью после самоубийства эрцгерцога Рудольфа в 1889 году, отказавшись от титула и связанного с ним высокого положения в обществе, приняв простецкую фамилию Орт, европейский аристократ отправился в плавание на легком парусном судне, и дальнейшую его судьбу навек сокрыли океанские волны.

Жюль Верн был знаком с братом пропавшего принца, эрцгерцогом Луи-Сальватором Тосканским, племянником императора Франца-Иосифа. Сиятельная особа посетила знаменитого литератора в 1884 году в Венеции. Эрцгерцог подарил ему собственное сочинение о Балеарских островах, заслужившее высокую оценку мастера пера: годы спустя Верн весьма лестно отозвался о нем в «Кловисе Дарданторе»: «Эта работа — воистину несравненная по изяществу исполнения, по географической, этнической, статистической, художественной ценности»^[2]. Прославленный автор долгие годы состоял в переписке с монаршим отпрыском и информацию о разрыве Йоханна с семьей получил, что называется, из первых рук, хотя австрийский двор долго скрывал дерзкий поступок эрцгерцога, отказавшегося от наследных прав и променявшего блеск венских дворцов на жизнь среди единомышленников, посвятивших себя служению анархистскому идеалу. Об истинных причинах разрыва эрцгерцога с габсбургским семейством австрийское общество узнало уже после смерти автора «Магеллании»^[3].

Неординарные поступки всегда привлекали внимание Верна-старшего. К тому же таинственный уход от цивилизации европейского аристократа чем-то напомнил судьбу капитана Немо. В одном из предыдущих романов — «Лицом к знамени» — Жюль уже обыгрывал эту тайну. Одним из героев книги стал тогда граф Артигас-Карраж. Из первой половины этой фамилии, написанной по-французски, перестановкой букв получается слово «Австрия» (вспомним любовь Верна к головоломкам!). Другую же половину легко свести к прозвищу героя романа «В Магеллании» Кау-джера^[4]. Эта же половина присутствует во второй части названия шаланды, на которой порой плавает отшельник, — «Вель-Кьеж». Знаменателен этот ряд: Карраж (во французском написании в конце присутствует еще нечитающаяся буква «е») — Джер — Кьеж. В нем легко отыскать (в последнем случае — с перестановкой) латинские буквы «J» и «Е», начинающие французское имя Жан (Jean), равнозначное немецкому Йоханн.

На этом, однако, аллюзии кончаются. Писатель не раскрывает тайны своего героя. Мишель Верн, не поняв намерений отца, напротив, напрямую говорит о принадлежности Кау-джера к одному из правящих домов Европы. Впрочем, в 1908 году, когда Мишель усердно переписывал «Магелланию», и тем более в 1909-м, когда «Кораблекрушение "Джонатана"» увидело свет, анархистские воззрения Йоханна, приведшие его к разрыву с правящим в Австрии домом, перестали быть тайной.

Непосредственными источниками Ж. Верна при работе над «Магелланией» были две статьи, опубликованные с промежутком в четверть века журналом «Le Tour du Monde». Автором первой из них являлся чилиец Виктор де Рочас, который в 1861 году представил на страницах журнала «Дневник путешествия по Магелланову проливу». Другую написал французский ученый доктор Яд, руководивший научной экспедицией на судне «Романш». Кстати, упоминание об этом плавании есть в романе. Статья Яда «Год на мысе Горн» появилась в журнале в 1885 году.

Из упомянутых статей писатель почерпнул все фактические данные о географии архипелага, о его растительном и животном мире, сведения об условиях плавания в лабиринте островов и проливов, о быте туземного населения. Иногда он дословно переносил в свой текст описания путешественников.

Из этих же текстов взято и французское название Исла-Нуэвы. Лишний раз подчеркнем любовь писателя к словесным играм: на языке галлов остров называется Новым (Neuve), что с перестановкой слогов и заменой одной буквы легко сводится к фамилии автора — Верн. Кстати, фамилия индейца-лоцмана сначала звучала иначе: Каррон, что фонетически созвучно с Хароном — зловещим персонажем эллинской мифологии, перевозчиком душ через реку, отделявшую солнечный мир живых от печального царства мертвых…

Роман о Магеллании начинается так же, как и множество других произведений Ж. Верна: географическими описаниями, историческими экскурсами, вплетающимися в сюжетную канву. Но очень скоро автор переходит к иной, глубоко волнующей его теме: индивидуум и власть. Как раз в это время отношения амьенского муниципального советника Верна с новым мэром города Альфонсом Фике, мягко говоря, не складывались. В одном из своих стихотворений писатель назвал городского голову «ужасным господином Фике» и «вьючным животным». Но с властью мэра даже он, народный избранник, человек всемирно известный, пользовавшийся огромным авторитетом в самых разных кругах, коротко знакомый с несколькими отпрысками правящих династий Европы, ничего не мог поделать. Что же говорить о простых смертных! Не оттого ли готов покончить жизнь самоубийством Кау-джер? Нет, сам Верн и в мыслях не допускал для себя подобного исхода, но к иллюзиям демократии совершенно охладел.

Здесь надо остановиться на политической позиции писателя. Еще совсем недавно его изображали противником всяческого господства одного человека над другим, борцом «за счастье угнетенных народов», верным другом и единомышленником парижских коммунаров, сторонником всеобщего социального равенства и даже скрытым революционером. На самом деле ничего подобного не было. Да, Жюль Верн выступал и против колониального порабощения европейцами коренных жителей заморских земель, и против несправедливого буржуазного общества, и против всех и всяческих форм насилия и подавления одного человека другим, но делал это с позиций христианской морали, последовательно придерживаясь постулатов евангельского учения.

Известно, что Верн не любил внешних проявлений религиозности и крайне редко переступал порог католического храма. Но это не говорит об абсолютном атеизме писателя. Вера, крепко угнездившаяся в нем еще во время обучения в монастырском пансионе, нет-нет да и прорывалась в его произведениях, например в финальных эпизодах романа «В Магеллании». Ссылки на высшее существо, на Бога, на Божий Промысел довольно часты в ранних рукописях писателя. Однако Пьер-Жюль Этцель категорически возражал против любых нематериалистических пассажей в «Необыкновенных приключениях» и нещадно изгонял их из верновских романов. Журналист Луи Вёйо свидетельствовал, что издатель всякую ссылку на Бога заменял словами «случай» или, на худой конец, «провидение»^[5]. После смерти Этцеля-старшего Верну удалось в значительной степени избавиться от «диктатуры материализма». На страницах его поздних произведений находится место и чудесному, и даже сверхъестественному.

В старости знаменитого литератора все чаще посещают мысли о вечном. Размышляют на эту тему и его герои. В романе о Кау-джере подобные мысли, правда, остаются за рамками текста, но можно с уверенностью предположить, что они не чужды главному герою. Знаменательно, что благодетель индейцев сторонится миссионеров различных конфессий, тогда как глава острова Осте заботится о строительстве не только католического храма, но и протестантской церкви.

В юности Верн стал свидетелем, нет, не самой революции, а ее разрушительных последствий, когда поселился в Париже, в районе, сильно пострадавшем при усмирении Июньского восстания 1848 года. О своих впечатлениях он написал отцу: «Я прошелся по местам, связанным с мятежом… увидел дома, изрешеченные пулями и продырявленные ядрами. На всем протяжении этих улиц — следы снарядов, которые в полете задевали и рушили балконы, вывески, карнизы; зрелище ужасное, и при виде его особенно непонятна необходимость уличных сражений!»^[6]

Отсюда уже недалеко до утверждения позднего Верна, вложенного в уста Кау-джера: «…порядок и власть нужны любому общественному сословию, любой нации, большой или малой, при каком бы режиме она ни жила!» Думается, к этой мысли должна была подтолкнуть автора вся его жизнь. Не забудем, что вырос он в благополучной буржуазной семье, где уважение к порядку и закону впитывалось с молоком матери и считалось главным достоинством гражданина. Сын преуспевающего адвоката и наследницы немалых капиталов, сколоченных оборотистыми нантскими коммерсантами в золотую пору работорговли, должен был по желанию отца ступить на поприще юриста. Потом, после нескольких лет неустроенной богемной жизни, он женился на богатой вдове Онорине Морель и стал процветающим писателем.

Задумывались ли поклонники «скрытого революционера» Верна хотя бы над таким, например, фактом: писатель не раз обращался к теме борьбы народов за независимость, когда же ему довелось окунуться в революционное прошлое своей родины, он написал не «Девяносто третий год» и не «Марсельцев», а повесть «Граф де Шантелен», где резко осуждаются и революционный террор, и экстремистские вожаки черни, и любые попытки добиться справедливости с помощью оружия.

Да и независимость ко времени создания «Магеллании» сводится для писателя к понятию личной свободы, что хорошо заметно в развитии образа Кау-джера. Видный ученый-ориенталист и политический деятель Жан Шено в одной из своих книг о Ж. Верне говорит о его тайном желании «нонконформистской независимости»^[7], то есть независимого положения в обществе, которое нельзя путать со стремлением к революционным преобразованиям самого общества.

Революция 1848 года, разумеется, должна была оставить след в душе двадцатилетнего юноши, но вскоре после прибытия в Париж Верн записался в клуб студентов, отнюдь не сочувствующих левым экстремистам, да и позднее называл себя сторонником Тьера и его соратников, то есть поборником стабильности и порядка^[8]. В 1851 году, осуждая переворот Луи-Наполеона, Жюль причислил себя к умеренным консерваторам^[9].

Да, он дружил с ученым-анархистом Элизе Реклю, возможно, был лично знаком даже с М. А. Бакуниным, но в дни Парижской коммуны послал письмо П.-Ж. Этцелю, в котором ратовал за энергичные меры против восставших^[10].

Обычно свидетельством радикальных взглядов Жюля Верна считают его избрание муниципальным советником Амьена по «красному» списку социалистов. Включение маститого писателя в этот список скандализировало его друзей и близких, но сам он спокойно отвечал, что просто-напросто хотел принести пользу любимому городу и рассматривает пост советника как чисто административный. При этом свою политическую ориентацию он не меняет: «Единственное мое намерение — стать полезным, добиться кое-каких городских реформ. Зачем же смешивать политику с административными вопросами? ‹…› В социологии я склоняюсь к порядку; что касается политики, то вот мои устремления: создать при современном правительстве разумную, уравновешенную партию, благожелательную к людям, искусству, жизни, уважающую правосудие и высокие идеалы»^[11].

По приведенным высказываниям становится ясно, что Ж. Верн не мог не осуждать революционного разрушения установившегося порядка. Даже там, где этот порядок явно несовершенен, как, например, на просторах Британской Индии, его нельзя взорвать, разрушить разом, его надо постепенно — и обязательно законным путем! — преобразовывать. Резкое разрушение ведет к хаосу, насилию, страданиям всех без исключения, кто вовлечен в конфликт. Писатель показывает это, скажем, в «Паровом доме».

В «магелланийском» романе автор тоже настаивает на том, что абсолютного равенства, полной справедливости в человеческом обществе быть не может, а потому идеи коллективизма, обобществления средств производства, уничтожения частного капитала, отмены конкуренции, установления общественной собственности — опасные иллюзии. Он сурово осуждает тех, кто не хочет считаться с реальной жизнью, кто поднимает на щит экстремистские социальные доктрины, кто навязывает «всеобъемлющий коммунизм».

При этом Верн отделяет идеалистов, теоретиков анархо-социалистического движения, для которых конечная формула осуществима лишь в процессе более или менее длительного развития общества, от сравнительно небольшой группы экстремистов-практиков, призывавших к немедленным — и в том числе насильственным! — действиям. Именно осуждению террористического анархизма и посвящена значительная часть романа «В Магеллании». Читатель сам разберется, насколько актуальны сегодня взгляды убежденного «певца прогресса». Стоит лишь напомнить, что осуждение экономического строя, основанного на общественном владении средствами производства, сделано Верном a priori, когда еще нигде в мире не были известны результаты подобного эксперимента. И это лишний раз доказывает силу футурологических прогнозов писателя. Очень многие из них, например сделанные в не опубликованном при жизни автора романе «Париж в XX веке», подтвердились. Выходит, П.-Ж. Этцель совершенно напрасно отказался иметь дело с Верном-футурологом. Популярнейший автор приключенческих и фантастических романов не зря привлекал внимание общества к наиболее тревожным тенденциям, проявившимся в некоторых цивилизованных странах в конце XIX века. Увы, он так и не был услышан.

Но Ж. Верн не строил иллюзий и относительно современного ему буржуазного общества. Дух безудержной наживы вызывал отвращение в душе писателя. Самым ярким и самым жутким проявлением этой жажды он считал погоню за золотом, хищническую разработку открываемых золоторудных месторождений, пресловутую «золотую лихорадку». Осуждение «золотого безумия» типично для многих произведений позднего Верна. В сентябре 1899 года — марте 1900 года он вплотную занялся этой темой, посвятив ей целый роман — «Золотой вулкан». В «Магеллании» писатель лишь слегка коснулся «золотой» темы. Но и этого хватило, чтобы показать, сколько зла и разрушений приносит сила, «которой не в состоянии сопротивляться человеческий разум». Символичен эпизод, когда Кау-джер сталкивает золотой самородок с вершины мыса Горн в океанскую пучину. В этом поступке воплотилось все презрение творческой личности к холодному металлу, превращающему человека в алчного зверя, лишенного всего разумного, благородного, духовного…

Роман «В Магеллании» был полностью закончен 11 апреля 1898 года^[12], за семь лет до смерти и за пять лет до того дня (9 июля 1903 г.), когда писатель навсегда оставил перо. Рукопись была готова к публикации. Оставались мелкие доделки: сверка имен персонажей, вставка различных географических данных (расстояний, площадей, числа жителей) и т. п. Маститый автор почти никогда не утруждал себя подобными мелочами. Раньше он доверял право вносить подобные дополнения П.-Ж. Этцелю, а после смерти уважаемого издателя — его сыну Этцелю-младшему. Но отправлять рукопись в Париж писатель почему-то не спешил. «Магеллания» так и пролежала в его письменном столе в Амьене.

При переделке этому роману повезло больше, чем «дунайскому». Мишель в целом сохранил сюжет, хотя и навыдумывал много курьезного и несуразного (например, нападение патагонцев на колонию). Развитие получила главным образом авантюрная линия произведения. В книгу включаются новые персонажи, дописываются целые главы. Роман распухает в объеме. Сын занимается тем, чего никогда не делал отец: тщательно расписывает организацию нового государства и основные этапы его функционирования, перипетии политической борьбы. Получается некая фантазия в стиле куперовского «Кратера». При этом в тексте остается, пусть и в смягченном виде, критика анархистских и социалистических теорий. Но если у Верна-старшего главным в изобличении социальных утопий является слово, то Верн-младший старается опровергнуть негодные принципы показом результата их последовательного применения.

Кто-то, наверное, выдвинет предположение, что переделка «Магеллании» выполнена под влиянием каких-то идей мэтра, не зафиксированных на бумаге, но не раз излагавшихся устно. Ведь должен же был муниципальный советник высказываться в семейном кругу об интересовавших его общественных течениях. Но вот в чем честно признался Мишель в интервью Эмилю Берру, опубликованному 3 апреля 1905 года в «Фигаро»: «Что касается содержания оставшихся после отца произведений, то я пока ничего не могу вам сказать — я с ними еще не ознакомился»^[13]. Хотя бы из одной этой обмолвки вытекает, что Жюль Верн не делился с сыном своими творческими планами, не раскрывал содержания новых романов, не читал каких-либо отрывков, не советовался по каким-либо литературным вопросам^[14].

Поэтому, как и в случае с другими «посмертными» сочинениями, изменения отцовского текста «Магеллании» сделаны Мишелем по собственной инициативе. Им же придумано и новое название — «Кораблекрушение "Джонатана"». Под таким заголовком роман появился в 1909 году в «Журналь де деба», а в конце года вышел отдельным изданием у Этцеля-младшего.

История публикации этой подлинной верновской рукописи во многом схожа с историей «Прекрасного желтого Дуная». В 1987 году Обществом Жюля Верна был выпущен ограниченный тираж не испорченной правкой «Магеллании», а девять лет спустя канадское издательство Алэна Станке подарило уже широкому кругу читателей возможность общения с истинным текстом Жюля Верна. Повторение этой оригинальной версии вышло в 1998 году в парижском «Аршипеле». Именно с нее и выполнен первый русский перевод неизвестного романа известнейшего романиста.

[1] См.: Dumas О. Voyage a travers Jules Verne. Montreal: Les Editions Internationales Alain Stanke, 2000. P. 227.

(обратно) [2] Цит. по: Lamy М. Jules Verne, initie et initiateur. P.: Payot, 1994. P. 124.

(обратно) [3] См.: Ibid.

(обратно) [4] См.: Dumas O. «En Magellanie», le testament politique de Jules Verne // Verne J. En Magellanie. P.: L'Archipel, 1998. P. 8.

(обратно) [5] См.: Dumas О. Voyage… Р. 214.

(обратно) [6] Цит. по: Dumas O. Jules Verne. Lyon: La Manufacture, 1988. P. 242.

(обратно) [7] См.: Chesneaux J. Jules Veme. Un regard sur le monde. P.: Bayard, 2001. P. 14.

(обратно) [8] См.: Allote de la Fuye M. Jules Verne, sa vie, son oeuvre. P.: Hachette, 1966. P. 27.

(обратно) [9] См.: Ibid. P. 32.

(обратно) [10] См.: Chesneaux J. Op. cit P. 24.

(обратно) [11] Цит. по: Allote de la Fuye M. Op. cit P. 181-182.

(обратно) [12] См.: Dumas О. Voyage… Р. 196.

(обратно) [13] См.: Ibid. Р. 224.

(обратно) [14] См.: Ibid. Р. 225.

(обратно)